Angel Arango

 

 

АНХЕЛЬ  АРАНГО

 

 

 

 

 

 

Перевод с испанского НИНЫ БУЛГАКОВОЙ

 

 

 

День, когда Нью-Йорк влез на небо

ел 2074 год. Жилищную проблему в Нью-Йорке уже никто не мог разрешить. И все из-за сентиментальных переживаний. Верно, конечно, что численность населения города несколько сократилась, когда многие нью-йоркцы переселились на Луну, где к тому времени уже стала процветать промышленность. Некоторые нью-йоркцы жили также на промежуточных искусственных спутниках, созданных специально как места отдыха и развлечений. Можно было видеть, как люди прогуливаются там по алюминиевым улицам и живут в красивых стеклянных домах, полных удивительно чистого воздуха: растений они не разводили, животных не держали. Пища - самая изысканная и вкусная - готовилась в виде маленьких облаток из жевательной резинки, выделявшей сок лишь после долгого пережевывания. А жевать рекомендовалось особо, чтобы дать работу челюстям - все ученые наперебой утверждали, что если человечество не будет пускать зубы в ход, то в конце концов останется совсем без них... А никто не хотел терять зубы. Неизвестно, правда, почему.

Но Нью-Йорк оставался на старом месте и не мог разрешить своих проблем, как остальная часть земного шара. Нью-йоркцы эмигрировали, хотя все же не отваживались селиться далеко от сердца своего города. Однако задавленный Гудзоном, а также близлежащими населенными центрами, маленький остров Манхэттен вынуждал своих чад жить вдали от обожаемого периметра, и там мало-помалу они утрачивали прирожденные черты, теряя инициативу и созидательную способность, - короче говоря, превращались в то, что получило туманное и банальное наименование «североамериканец». Да, они были всего лишь североамериканцы, словно какие-нибудь натурализованные немцы или японцы. Ничего своеобразного, ничего такого, что отличало бы их от других. Лишь 30 000 000 избранных имели возможность пребывать на материнском острове, витая между ограниченной твердью земли и окружающим ее небом и заселяя невиданные доселе по длине и высоте здания в восемьсот и тысячу этажей, которые, колыхаясь, вздымались в небеса, словно огромные секвойи. Там, забравшись в комфортабельные апартаменты из небьющегося стекла, эти тридцать миллионов избранных дарили человечеству самое лучшее из того, что производил мир янки. Они занимались театром, кино, литературой, живописью (начиная с 2000 года все писали только шедевры). Но каждый год тысячи, сотни тысяч должны были уезжать и жить за пределами обожаемой черты. Ибо рождались новые и новые нью-йоркцы, и люди уже налетали друг на друга на улицах, несмотря на индивидуальные ракеты, заменившие древние геликоптеры и занимавшие гораздо меньше пространства, потому что их можно было просто привязывать к поясу. Попытались было сократить рост населения, однако и это решение не оправдало себя: оно препятствовало воспроизведению избранного класса, и несмотря на то, что превентивные средства изготовлялись из невидимого и неосязаемого материала, а противозачаточные пасты прилагались в качестве бесплатной премии к меблированным апартаментам Манхэттена, население возрастало, эмиграция продолжалась.

 

 

?

Эрни Мэдисон Гонсалес (хотя у него и сохранилась испанская фамилия, он насчитывал уже три поколения североамериканских предков) принадлежал к той категории выдающихся нью-йоркцев, которая вызвалась решить проблему сокращения жизненного пространства, ибо считала для себя настоящей дискриминацией жить за пределами города. Это просто нечестно, что они, исконные граждане метрополии, должны уезжать, будто какие-то уроженцы Флориды или потомки европейцев, которые, вдруг охваченные тоской по земле далеких предков, ежегодно отправлялись восхищаться руинами британского парламента, останками Эйфелевой башни или мумиями последних исполнительниц стриптиза из парижского кабаре «Фоли-Бержер», существовавшего в XX веке. Теперь стриптиз был делом обычным: когда позволяла погода, народ не пользовался одеждой, а в домах, где регулярно поддерживалась искусственная температура, все вообще ходили голыми. Но и этого оздоровляющего условия отнюдь не хватало, чтобы эмигранты чувствовали себя счастливыми. А Эрни Мэдисон Гонсалес (тот самый североамериканец) принадлежал к их числу.

По отцовской линии он восходил к старой эмигрантской семье, сумевшей возвыситься над другими. Мать же его была столь древнего североамериканского рода, что уже давно забыла о корнях своего генеалогического древа. По ее требованию, собственно, он и был назван Мэдисоном, поскольку она считала, что это имя - столь звучное! - еще более североамериканизировало ее сына. Таким образом, Эрни унаследовал и свежий ветерок воображения народов испанской крови, и практическую сметку англосаксов.

- Я найду эту магическую формулу, - говаривал Эрни Мэдисон Гонсалес. - Наше время уже разрешило столько проблем. Так вот: Нью-Йорк - для нью-йоркцев. Или вернее, мы, нью-йоркцы, созданы, чтобы жить в Нью-Йорке. А Нью-Йорк - это Манхэттен, и пусть Бронкс или Бруклин попробуют утверждать обратное. Никто не имеет права выгонять нас. Даже на Луну, хотя там наша колония - самая многочисленная, а команда бейсболистов «Астральные жеребцы» - прежние «Манхэттенские мулы» - по-прежнему одерживает победы во всех чемпионатах. Я думаю, что выражаю чувства всех. Нет никаких оснований подвергать нас дискриминации. Если конгресс США ничего не сделал для разрешения этой проблемы, так я, Эрни Мэдисон Гонсалес, сделаю.

Э. М. Г. начал обращаться за консультацией к всевозможным специалистам и авторитетам - это всегда можно сделать в Нью-Йорке, если у вас есть время.

- Профессор Бэгофф, каково ваше мнение о законе тяготения? Можно ли этому противодействовать?

- Закону гравитации? Конечно! Ежедневно мы нашими ракетами нарушаем этот закон. Что за вопрос, сын мой!

- Нет-нет. Я неточно выразился. Можно ли создать такую силу, которая бы постоянно действовала вразрез с законом тяготения в определенных соотношениях? Что-нибудь такое, что позволило бы создать равновесие...

- Ну... не знаю... Тут есть один африканский профессор, господин Менко Отаба. Он занимался этим вопросом. Предлагалось создать силу, которая действовала бы параллельно закону гравитации. Поезжайте к нему в Колумбийский университет. Я дам вам рекомендательное письмо...

И Эрни Мэдисон отправился туда. Он нашел профессора в лаборатории, куда его провел робот-секретарь, представительный экземпляр из голубоватого металла с блестящими зелеными глазами. Робот предложил было отнести Эрни на руках, но тот, не доверяя технике, предпочел идти пешком. Войдя в кабинет, он представился:

- Профессор Отаба, я - Эрни Мэдисон Гонсалес.

Нажимая указательным пальцем кнопку на стене, профессор наблюдал за резиновым мячом, неподвижно висевшим в воздухе. Имя Эрни Мэдисона Гонсалеса ни в коей степени не тронуло его. Юноша настаивал:

- Профессор, у меня к вам письмо от доктора Бэгоффа.

Услышав эти слова, профессор Отаба отпустил кнопку - мяч упал на пол, подскочил и шлепнулся на рабочий стол, сбив с места стакан, разлетевшийся вдребезги. Профессор протянул пальцы - белесые снизу и шоколадно-коричневые сверху. Письмо вздрогнуло в его руках. Он тут же взглянул на Эрни.

- Что вы хотите?

- Информацию об антитяготении... У меня грандиозный проект, профессор...

Отаба равнодушно пожал плечами.

- Вы это видели? - И он показал на то место, где ранее висел мяч. - Чудесная сила. Она позволяет поддерживать тело в воздухе с абсолютной стабильностью. Но все это очень дорого. Нужны большие деньги. Прежде всего дорого топливо для генераторов. Его производят в лаборатории. Особый газ.

- Но этот газ годится, да?

- А как вы думали, мальчик? Разумеется. Ну-с, а кстати, - в его голосе слышалось очевидное желание оскорбить юношу, - что там у вас за грандиозный проект?

- Нью-Йорк, профессор, Нью-Йорк...

- То есть?

- Повторить Нью-Йорк.

- Что-то вас не понимаю. Хоть я и африканец, но английский хорошо знаю. Вот уже двадцать лет живу в Соединенных Штатах. Что это значит? Объяснитесь.

- Простите меня. Я возбужден. Нервничаю. Встревожен. Взволнован. Мой проект должен решить жилищную проблему Нью-Йорка. Проблему эмиграции нью-йоркцев. Я много думал об этом. Долгие годы. Я всегда страдал вдали от любимого города и видел, как другие тоже страдают. Я мог приезжать туда только на каникулы. Тогда я бегал по музеям, кино, театрам, салонам живописи, кварталам богемы, пропитываясь Нью-Йорком на целый год. Только так я и мог переносить его отсутствие. И в схожих условиях находятся тысячи, миллионы ньюйоркцев. Люди, обожающие это место, хотят всегда жить в нем. А город и его центр, Манхэттен, ограничены. Они не вмещают больше ни одного человека. Так вот я и подумал, а нельзя ли сделать город заново, вернее, воспроизвести его, дать ему новое измерение, создать другой, искусственный остров, уже не посреди реки, а посреди атмосферы, остров, который в точности повторял бы контуры первого, будто его второй этаж или тень, бросаемая на небо. Если бы мы сделали второй Манхэттен, все нью-йоркцы смогли бы жить в своем городе: городе из двух этажей. Понимаете?

Профессор Отаба взял мячик и стал философски бросать его об пол, совсем как это когда-то в древние времена делали американские дети.

План Эрни Мэдисона Гонсалеса имел бешеный успех. Проект был передан мэру Нью-Йорка, а крупнейшие газеты и журналы немедля откликнулись. «Марсианский вестник» первый открыто поддержал идею. За ним последовали «Межпланетная газета», «Реактор» и почти совсем забытая «Нью-Йорк таймс». Был предоставлен кредит на сумму в пятнадцать цифр, резко возросли налогообложения. Спустя какие-то пять-десять или сто лет Нью-Йорк II вознесся над Манхэттеном, будто крыша или защитный зонтик. Если шел дождь, в Нью-Йорке I было сухо; в ясные же дни солнце проникало на остров-матку при помощи передающей системы отверстий и зеркальных отражателей.

Нью-йоркцы - эмигранты начали быстро заселять надстройку города, а когда и она была заполнена, возникла - практически вполне осуществимая - идея создать над ней третий летающий остров, который, как и первый, поддерживался бы в висячем состоянии огромными антигравитационными генераторами. Вначале кое-кто сопротивлялся, как это всегда бывает, когда речь идет о чем-то новом, но тотчас же сопротивление прекратилось, едва в одной из своих передовых старей «Межпланетная» подняла вопрос: «Что означает оппозиция идее воспроизвести третий Нью-Йорк? Быть может, это желание предать дискриминации нью-йоркцев, которые не имели счастья поселиться в Манхэттене или Нью-Йорке II? Или это попытка создать касту обездоленных?» Статья кончалась категорическим утверждением: «Все это, господа, нам напоминает некое печальное явление, с которым когда-то мы встречались, - сегрегация».

Напоминание о ку-клукс-клане заставило всех взяться за ум. Быстро утвердили кредиты и налоги, открыли конторы по продаже, задали работу огромному количеству физиков, инженеров и рабочих, и через несколько пятилетий Нью-Йорк III - неколебимый как скала - гордо вознесся в пространство, поддерживаемый антигравитационными генераторами над своим предшественником. Естественно, самым выдающимся сооружением на нем был великолепный монумент из чистого стекла в честь Эрни Мэдисона Гонсалеса, воздвигнутый на краю острова и освещаемый по ночам, - как будто гигантский и преславный образ продолжал воодушевлять деятельность соотечественников.

В те времена у каждого этажа был свой вице-мэр. Нью-Йорк I управлялся Главным мэром.

Что же касается вопроса перенаселения, столь связанного с нашим животным происхождением, все предпринятые меры терпели поражение. Прошло некоторое время - один или два века, - и новые этажи были заселены. И вот муниципалитет принял окончательное решение, скрепленное подписью Главного мэра, которое гласило: «Отныне и впредь будет воздвигнуто столько этажей Нью-Йорка, сколько необходимо, чтобы каждый мужчина и женщина нашего города могли наслаждаться неотъемлемой прерогативой жить в нем». Это не подлежавшее обжалованию решение было прочитано по радио через установленные на каждом углу репродукторы. Город сотрясался от хриплого голоса диктора, торжественно произносившего слова эдикта, и нью-йоркцы немало подивились, узнав, что их столица будет вечно тянуться вверх, словно вызов самой бесконечности.

Так были построены еще один, еще два, три, четыре и пять Нью-йорков.

Реклама приписывала последнему острову исключительные преимущества, утверждая, что там все чище: атмосфера и природа. Рекламные объявления выглядели очень привлекательно. Некоторые нью-йоркцы, вынужденные время от времени уезжать по делам, даже захватывали их с собой в чемоданах и расклеивали по стенам гостиниц или других временных пристанищ, чтобы хоть таким образом побороть тоску, охватывавшую их вдали от родных мест. С другой стороны, рекламу оправдывала безотлагательная необходимость продать новые постройки, иначе предприятие потерпело бы финансовый крах. А длинные списки ожидавших свидетельствовали о жажде поскорее занять участок или квартиру в каждом из новых летающих островов.

Однажды утром под резкие гудки межпланетных кораблей новая весть облетела мир. Манхэттен размножился в седьмой раз: основали Нью-Йорк VIII.

 

 

?

Нью-Йорк VIII располагался на высоте второго искусственного обитаемого спутника, и люди там дышали странной атмосферой, хотя и были счастливы от сознания, что живут на Манхэттене. Они продолжали оставаться нью-йоркцами! Созидательный дух метрополии восходил от острова к острову, снизу вверх - до самой верхушки, заражая жителей и неустанно плодя великих артистов, поэтов, драматургов, скульпторов, художников и т. п. Нью-Йорк снова и снова разрастался в объеме и, как и раньше, оставался средоточием американской культуры. Самым беспокойным и оригинальным центром Соединенных Штатов. Однако...

В этом мире каждую добродетель сопровождает порок, и когда исчезает последний, пропадает и первая. Нью-Йорк до того вытянулся на пути к небу, что в конце концов очутился на нем. В один прекрасный день нью-йоркцы последнего этажа открыли, что они действительно живут на небе - самом всамделишном небе. Это известие быстро распространилось по городу, где был устроен большой праздник. Святой Петр вручил - символически, разумеется, - ключи от своего царства вице-мэру последнего этажа, а тот в свою очередь передал святому Петру ключи от Нью-Йорка VIII.

- Наш дорогой святой, - сказал он, - с радостью мы вручаем вам ключи от нашего города, вернее надгорода, ибо остальные вице-мэры отказали мне в сотрудничестве, несомненно, из зависти к нашему привилегированному положению...

И растроганный святой Петр ответил:

- Я приношу вашей милости глубокую благодарность за ваш благородный и бескорыстный жест. Вручаю вам, и в вашем лице всему народу, ключи от неба, дабы начиная с сего памятного дня вы считали бы себя обитателями оного - этот дар заслужен вашими усилиями, вашим постоянным стремлением залезть выше всех. Небо, - добавил он, - находится как раз тут, где кончается земная атмосфера. По крайней мере, вы сами всегда так полагали...

Толпа ответила аплодисментами, разразилась здравицами в честь мэра и святого Петра.

Отныне все переменилось. Люди превратились в ангелоподобные существа. Они даже стали презирать золото. Конечно, они продолжали ходить голыми дома и на публичных собраниях, но на это уже никто не реагировал. Друг на друга они смотрели как братья. Знаменитые летающие пояса, прикрепленные к их телам, начали плесневеть, а кое у кого даже отрываться. У жителей Нью-Йорка VIII появились какие-то странные штуки на лопатках. Это были два маленьких побега, похожие на бутоны от розы, которые все тянулись и тянулись вверх, пока, наконец, не приняли точную и определенную форму, ныне почти уже позабытую и сохранившуюся лишь на древних картинах Рафаэля или Микеланджело. Эти непонятные отростки были практически бесполезны. Они служили лишь символами, но продолжали расти и расти, пока не достигли в длину метра. Они были белого или серого цвела и лишь в очень редких случаях черного. Покрытые мягким и нежным пухом, они придавали своим носителям какой-то особенно грациозный и неземной вид. Ньюйоркцы с восьмого этажа выглядели счастливыми - наконец они обрели мир и покой, утерянные человечеством на протяжении его истории. И понемногу начали забывать о других нью-йоркцах - бедных, потерянных существах. И к тому же у тех ничего не было за плечами. А они, жители Манхэттена VIII, имели крылья... и земле уже не принадлежали.

Узнав об этих непонятных явлениях на Манхэттене VIII, жители остальных этажей в ужасе разбежались - из опасения попасть на небо. Люди начали оспаривать друг у друга подвалы первого острова.

Однажды топливо, поддерживавшее искусственные острова при помощи антигравитационных генераторов, кончилось - и со страшным грохотом другие острова рухнули на землю... Так погиб и Нью-Йорк I...

 

 

Мечта о любви

С помощью плавников-рук Этрам наконец нашел правильное положение головы внутри шлема. И тотчас же смог увидеть Арриэт, стоявшую перед ним и терпеливо ожидавшую момента, когда он будет в состоянии воспринять ощущения, создающие ее образ и ее голос.

- Этрам к Арриэт, Этрам к Арриэт, - сказал он, - ты меня слышишь?

- Да, - послышался голос Арриэт из скафандра. - Я примчалась, чтобы остаться с тобой.

- Где ты была?

- Не знаю, - сказала она, - но я соскользнула по последнему лучу солнца, чтобы остаться с тобой.

- Подойди сюда ближе, - позвал Этрам, и маленькая лампочка на конце его чувствительной антенны настойчиво замигала. - Мы совсем одинаковые, и я должен как следует рассмотреть тебя.

Она пошла ему навстречу - между двумя скафандрами осталось меньше фута. Их блестящие полированные поверхности отражались друг в друге, и, вследствие исключительного сходства обоих, приемные антенны Этрама и Арриэт резко засвистели. Очистительные воздушные фильтры впереди скафандров одновременно выбросили облачка разреженного воздуха, тогда как ингаляционные системы предпринимали отчаянные усилия, чтобы извлечь больше кислорода из окружающей атмосферы...

Арриэт была растрогана. Она живо ощущала симпатию Этрама.

- Этрам, кто мы?

- Ты и я - это пространство и время, Арриэт.

- А что такое пространство? И что такое время?

- Время - аспект бытия. Пространство - застывшее время. Ты и я - это бытие, Арриэт.

- А времени и пространства разве нет?

- Без нас нет времени и нет пространства. Через что пройдет время? Кем будет измерено пространство?

Арриэт. слегка отодвинулась. Она вдруг почувствовала, как молчаливое спокойствие разлилось по электронным приемникам чувств ее скафандра. Не глядя на Этрама, который проникал в ее мозг прямо по волнам принимающего устройства, она начала говорить как бы самой себе:

- Мы любим друг друга, потому что мы вместе, потому что мы одинаковы и потому что мои приемники говорят мне, кто ты...

- А мои - кто ты... - прервал ее Этрам.

- Да, и еще мы любим друг друга… чем еще заниматься...

- Я сосчитал все звезды, что прошли нынче по небу, - сказал Этрам оправдываясь.

- А я те, которые не проходили, - возразила Арриэт, - но это говорит лишь о том, насколько мы бесполезны.

- Мы - вершина того, что возникло из человека на Земле...

- Зернышко плода, Этрам...

- Радуга...

- Арриэт к Этраму, Арриэт к Этраму, ты меня слышишь?

- Я тебя слышу, Арриэт, только ты не должна говорить на фоне музыки.

Арриэт поняла, в чем дело, и пояснила:

- Это музыка других времен, это музыка первых людей.

- Да, но она мешает мне разобрать, что ты говоришь, Арриэт. Мой скафандр не в порядке, он недостаточно четко различает элементы.

- Ты меня видишь?

- Я тебя вижу.

- Ты меня любишь?

- Мы так одинаковы, мы существуем в одно и то же время, в одно и то же проходящее мгновение, - сказал Этрам. - Любовь - это взаимопроникновение. Ты станешь мною, я стану тобой.

- А ночь уже не поет, Этрам, уже не поет...

- Она никогда не пела, Арриэт! Это коты пели раньше. Песнью ночи был ее черный цвет и коты, что всегда разговаривали в этой черной песне.

- Исчезнувшие времена.

- Ты и я - вот сегодня и ночь и жизнь; ты и я теперь тоже похожи на котов. На лестницу нужно подниматься быстро, и лишь немногие достигают вершины. А что нам за дело до остального?

Арриэт произнесла взволнованно:

- Как и у нас, больше, чем у нас, - у бомбы есть пространство и время.

Этрам пожаловался:

- Она всегда у нас за спиной, будто отец.

- Бомба существует, - подтвердила Арриэт, и ее голос прозвучал в мозгу Этрама как отчаянный призыв; этот голос, словно зовущий на помощь, пробуждал в нем какие-то далекие воспоминания. - Бомба существует, - прибавила она. - И у бомбы было и есть время и пространство, как и у нас. Как это ужасно, Этрам!

- Мы - дети бомбы.

Голос Этрама постепенно угасал.

- Нет, не дети, - запротестовала Арриэт, - мы родители и братья, плоть, небо и недра, плодовый сад или налет инея на бомбе.

- Наша дочь - бомба!

- Наша...

- Наша сестра - бомба!

- Наша...

- Мы - плоть бомбы!

- Мы недра и небо, плодовый сад или налет инея на бомбе!

- Арриэт, Арриэт! Замолчи, - взмолился Этрам. - Замолчи! Лучше пойдем спать. Ведь заснуть - это значит проснуться от того сна, в котором царит бомба; это значит снова увидеть чем мы были, совершить прыжок в тот, иной мир...

- Не покидай меня...

- Нет. Я засну, если ты будешь рядом; мы совсем одни, и мы любим друг друга.

Арриэт подумала вслух, и ее послание дошло до Этрама:

- Любовь - это значит, что мы одно и то же и делаем одно и то же.

- Заснуть, - сказал Этрам, - это значит сбросить скафандр, атомные и электронные приемники чувств; это значит вернуться к прошлому и к тем котам, и к пению ночи, к тем временам, когда ночь пела.

- Любить друг друга... - вздохнула Арриэт.

- Мы будем спать стоя, опираясь спиной о спину.

- Я уже не знаю, где у тебя спина, Этрам.

- Я тоже, - сказал он - Но мы будем спать лежа, как в те давние времена.

- Пусть наши чувства будут хотя бы лишь дюймом ночи...

Арриэт начала снимать скафандр. Этрам сделал то же самое, Открылись их лица: без глаз, без ушей, без рта. Их головы походили на большие, почти квадратные камни, расширяющиеся кверху и покрытые бесчисленными голубыми каналами.

Они уже не могли ни видеть друг друга, ни слышать друг друга, ни разговаривать друг с другом. Прекратилась всякая коммуникация. Оборвалась...

 

 

Круг и мысль

Сначала прямая вертикальная линия на листе бумаги вызвала представление о притяжении. Отец показал на нее и сказал:

- Это наш способ, наше направление.

Сын, которого звали Анекс, одобрительно кивнул головой.

Потом отец взял тот же самый лист и пересек вертикальную линию горизонтальной.

- На поверхности этой мы живем, - объяснил он, проведя указательным пальцем по линии. - Ты понял?

Взяв бумагу, Анекс ответил:

- Да, отец. Это просто.

Отец взглянул на него озабоченно:

- Не так просто, это ограничено вот чем... - и он нарисовал маленькую окружность, оставив лишь очень небольшое пространство вокруг точки пересечения и одновременно поясняя Анексу:

- Ты не можешь выйти отсюда. Здесь заключено все.

Не очень-то счастливым почувствовал себя сын, услышав слова отца. Он глубоко задумался и спросил в свою очередь:

- А за пределами круга, отец, что происходит?

Отец приложил голову к груди сына и почувствовал, что она потрескивает, как пламя.

- Пределы круга означают начало и конец, а для того, чтобы жить и действовать, нам дано лишь пространство, заключенное между ними. Ты должен двигаться лишь в пределах круга, который может расширяться или сужаться, но он вычтен из остального.

- Хорошо, пусть вертикаль - всего лишь след, что я оставляю. Но сам я, что такое я?

- Ты точка. Только точка.

- Я меньше, чем точка, - сказал Анекс. - Я меньше, чем пересечение двух прямых.

Он собрал свои самые любимые вещи и завернул их в плащ.

- Но круг может расширяться или сужаться. Он не всегда один и тот же, - сказал отец.

- Мне не нравятся круги. Они как дома без дверей. Почему это так?

- Это закон, так предначертано.

- Но кто это знает? - возразил Анекс. - Откуда это идет?

- Такова основа, Анекс. Так было с самого начала. Маленькие черточки или палочки, что разрезают горизонталь, а вокруг точки пересечения - окружность. Каждый со своим кругом.

- Значит, отец, нет выхода? Все должно оставаться внутри круга?

- Да.

- И я не должен искать ни там, где начало, ни там, где конец?

- Это было бы бесполезно. Ты все равно не познаешь ни то, ни другое. Ты можешь даже поверить однажды, и тебе покажется, что ты достиг чего-то, но придет время, и ты увидишь, что все совсем не так, и тогда ты поймешь, что ошибался. Это значит, что и ты и другие всегда должны начинать все сначала. И так каждый раз. Круг всегда ограничивает тебя. Он просто или расширяется, или сужается.

Но Анекс был молод. Он посмотрел на свои руки, полные сил. Вот он увидел толстый корень, торчащий из земли, ухватился за него и начал тащить, пока не извлек на поверхность. Потом, подпрыгивая, как молодое животное, он побежал средь засеянных полей. Встретив других ровесников, он с ними принялся за работу.

- Если он расширяется или сужается - значит, он не всегда один и тот же. Значит, ему присуще движение. Если же ему присуще движение, он оставляет след. Отец, я смогу написать мое имя за пределами круга!

Отец поразмыслил минутку.

- Нет. Ты можешь лишь расширить свой круг. Но он всегда будет ограничивать тебя.

Анекс взял графит из рук отца и нарисовал другую окружность на бумаге. Потом еще одну и еще, пока не покрыл кругами весь лист. Указывая на тот, внутри которого был крест, он сказал:

- Если я здесь, то я могу двигаться между остальными и идти в любую сторону. Это не стена: другие дадут мне дорогу.

И он нарисовал свой воображаемый путь среди кругов.

- Ты пойдешь со своим грузом за плечами, - предсказал отец.

- С моим кругом.

- Ты сможешь дойти даже до горизонта, ты сможешь пройти средь света годов, что уже не существуют, и вернуться к тому свету, который увидят твои внуки, но хотя ты и переменишь место, ты всегда останешься лишь самим собой, с точно определенной тяжестью внутри твоего круга и на твоем уровне, который позволит тебе лишь осознать свое положение, после того как ты прошел свой путь.

- Я буду учиться, - сказал Анекс. - Я пройду, наполняя мой заплечный мешок, и вернусь в точку отправления со всем тем, что соберу. Вовсе не обязательно, чтобы всему нас учили в школе. Можно учиться и у жизни - круг это или сеть, это наше. Наше «я» всегда стоит на страже с горящими огнями. И у этого маленького паучка, что сидит внутри нас, есть своя сеть, чтобы ловить идеи, а своих детей не едят...

- Ты сошел с ума. Для каждого паука есть только одна нить и единая точка, в которой он существует.

Анекс ответил:

- Отец, где бы мы ни находились, мы лишь часть движения. Ничто не может ни задержать нас, ни ограничить, ибо мы приходим и уходим. Каждое завтра мы ломаем нашу собственную историю. Мы идем, куда хотим, и нет никаких кругов. Мои излучения бегут по всему миру; они не замкнуты в круг. Я - дорога для других, и сам я двигаюсь среди них, потому что мои мысли исходят из меня в виде частиц и в свою очередь возвращаются ко мне.

Отец рассердился и воскликнул:

- Голос - всего лишь голос, даже если ты закричишь. Истина, как вино, нуждается в бокале.

Но Анекс предпринял путь поисков: он решил изменять вещества, найти такое состояние, где одна вещь походила бы на другую, отличную от соседней. Он отделил форму от предметов и заставил их жить как нечто совсем новое, иное. Он работал и руками, и с помощью приборов, устремив взгляд внутрь материи, а мозг его не дремал, проверяя, что делают глаза и руки. Затем он исследовал свет - это слово солнца, стараясь отыскать в каждом вновь воссозданном им веществе время, стараясь приблизить его к себе, желая слиться с ним.

- Анекс, сын мой, - сказал отец в последний раз. - Посмотри на меня, чего я достиг в мои годы? Я все равно лишь продолжаю оставаться внутри своего тела. Это и есть единственная истина, все остальное ложь. Так и ты всего лишь нечто внутри себя, как та самая точка на своей вертикали и своей горизонтали.

Это было правдой. Его отец действительно оставался заключенным внутри собственного панциря. И также верным было то, что для отца существовал всего лишь один минимальный круг в пределах всей круговой проблематики, которую он смог постичь. Однако Анекс видел все в движении - он мыслил.

 

 

 

 

 

 

«Иностранная литература», 1967, № 1, С 170 - 179

OCR В. Кузьмин

Декабрь  2000.

Проект «Старая фантастика».

sf.nm.ru