Книго 

---------------------------------------------------------------
     Л. Жданов, перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
     Она  ваяла  большую железную ложку и  высушенную лягушку,  стукнула  по
лягушке так, что та обратилась  в прах, и принялась  бормотать над порошком,
быстро рас­тирая  его своими жесткими руками. Серые птичьи бусинки глаз то и
дело  поглядывали в сторону лачуги. И каждый  раз  голова  в низеньком узком
окошке ныряла, точно в нее летел заряд дроби.
     --  Чарли!  -- крикнула  Старуха.  -- Давай  выходи!  Я  де­лаю змеиный
талисман, он отомкнет этот ржавый  замок! Выходи  сей момент, а не то захочу
-- и земля заколышется, деревья вспыхнут ярким пламенем, солнце сядет  средь
белого дня!
     Ни  звука в ответ, только теплый свет горного солнца на высоких стволах
скипидарного  дерева, только  пушистая белка,  щелкая,  кружится,  скачет на
позеленевшем бревне, только  муравьи тонкой коричневой струйкой наступают на
босые, в синих жилах, ноги Старухи.
     -- Ведь уже два дня не евши сидишь, чтоб тебя! -- вы­дохнула она, стуча
ложкой по плоскому камню, так что набитый  битком серый колдовской мешочек у
нее на поясе закачался взад и вперед.
     Вся в  поту, она встала и направилась прямиком к лачуге, зажав в горсти
порошок из лягушки.
     -- Ну выходи! -- Она швырнула в замочную скважину щепоть порошка. -- Ах
так! -- прошипела она.  -- Хорошо же, я сама войду. -- Она повернула дверную
ручку пальцами, тем­ными, точно грецкий орех, сперва в одну сторону, потом в
другую.
     -- Господи, о Господи, -- воззвала она, -- распахни эту дверь настежь!
     Но дверь не распахнулась; тогда она кинула еще чуток волшебного порошка
и  затаила  дыхание.  Шурша  своей  длин­ной,  мятой  синей  юбкой,  Старуха
заглянула в таинственный мешочек, проверяя,  нет ли там еще какой чешуйчатой
твари, какого-нибудь  магического средства посильнее  этой  лягушки, которую
она пришибла много месяцев назад как раз для такой вот оказии.
     Она слышала,  как Чарли дышит  за дверью. Его родители в  начале недели
подались  в какой-то городишко в Озаркских  горах,  оставив  мальчонку  дома
одного,  и он,  страшась одиночества,  пробежал почти шесть миль  до  лачуги
Ста­рухи -- она приходилась ему не то теткой, не то двоюрод­ной  бабкой  или
еще кем-то, а что до ее причуд, так он на них не обращал внимания.
     Но два дня назад, привыкнув к мальчишке, Старуха решила совсем оставить
его  у себя -- будет с кем погово­рить. Она кольнула иглой свое тощее плечо,
выдавила три  бусинки  крови,  смачно  плюнула  через  правый  локоть, ногой
раздавила хрусткого  сверчка, а левой  когтистой лапой  попы­талась схватить
Чарли и закричала:
     -- Ты мой сын, мой, отныне и навеки!
     Чарли вскочил, будто испуганный заяц, и ринулся в кусты, метя домой.
     Но  Старуха  юркнула  следом --  проворно,  как пестрая ящерица,  --  и
перехватила его. Тогда он заперся в  ее лачуге и не хотел  выходить, сколько
она  ни  барабанила в  дверь,  в окно,  в  сучковатые доски желтым кулачком,
сколько  ни ворожила над огнем и  ни твердила, что теперь  он ее сын, больше
ничей, и делу конец.
     --  Чарли,  ты здесь?  -- спросила  она,  пронизывая доски  блестящими,
острыми глазками.
     --  Здесь, здесь, где же еще, -- ответил он наконец  уста­лым  голосом.
Еще  немного, еще чуть-чуть,  и он свалится  сюда  на  приступку.  Старуха с
надеждой подергала ручку. Уж не перестаралась ли  она -- швырнула в скважину
лиш­нюю  щепоть,  и замок  заело. "Всегда-то я, как ворожу, либо  лишку дам,
либо не дотяну, -- сердито подумала она,  -- никогда в  самый раз не угадаю,
черт бы его побрал!"
     -- Чарли, мне бы только было с кем поболтать вечера­ми, вместе у костра
руки греть. Чтобы  было кому утром хворосту  принести да отгонять блуждающие
огоньки, что подкрадываются в вечерней мгле! Никакой тут каверзы нет, сынок,
но ведь невмоготу  одной-то. --  Она  почмокала  гу­бами. --  Чарли,  слышь,
выходи, уж я тебя такому научу!
     -- Чему хоть? -- недоверчиво спросил он.
     -- Научу, как дешево покупать и дорого продавать. Из­лови ласку, отрежь
ей голову и сунь в задний карман, пока не остыла. И все!
     -- Э-э! -- презрительно ответил Чарли. Она заторопилась.
     -- Я тебя средству от пули научу. В тебя кто стрельнет из ружья, а тебе
хоть бы что.
     Чарли молчал;  тогда она  свистящим,  прерывистым ше­потом  открыла ему
тайну:
     -- В  пятницу, в полнолуние, накопай мышиного корня, свяжи пучок и носи
на шее на белой шелковой нитке.
     -- Ты рехнулась, -- сказал Чарли.
     -- Я научу тебя заговаривать кровь, пригвождать к месту зверя, исцелять
слепых коней -- всему научу! Лечить коро­ву, если она дурной травы объелась,
выгонять беса из козы. Покажу, как делаться невидимкой!
     -- О! -- воскликнул Чарли.
     Сердце Старухи стучало, словно барабан солдата Армии спасения.
     Ручка двери повернулась, нажатая изнутри.
     -- Ты меня разыгрываешь, -- сказал Чарли.
     --  Что  ты! -- воскликнула Старуха.  -- Слышь, Чарли, я так сделаю, ты
будешь вроде окошка, сквозь тебя все будет видно. То-то ахнешь, сынок!
     -- Правда, буду невидимкой?
     -- Правда, правда!
     -- А ты не схватишь меня, как я выйду?
     -- Я тебя пальцем не трону, сынок.
     -- Ну  ладно, -- нерешительно сказал  он. Дверь отворилась.  На  пороге
стоял Чарли -- босой, по­нурый, глядит исподлобья.
     -- Ну, делай меня невидимкой.
     -- Сперва надо поймать летучую мышь, -- ответила Ста­руха. -- Давай-ка,
мчи!
     Она дала  ему немного сушеного мяса, заморить червяч­ка, потом он полез
на дерево. Выше, выше... как хорошо на душе, когда видишь его, когда знаешь,
что  он тут и  никуда не денется,  после многих  лет одиночества, когда даже
"доб­рое  утро"  сказать  некому,  кроме птичьего  помета  да  сереб­ристого
улиткина следа...
     И  вот с дерева,  шурша между  веток, падает летучая  мышь со сломанным
крылом.  Старуха  схватила  ее  --  теплую,  тре­пещущую,  свистящую  сквозь
фарфорово-белые зубы, а Чарли уже спускался вниз, перехватывая ствол руками,
и победно вопил.
     В ту же  ночь, в час, когда  луна принялась обкусывать пряные  сосновые
шишки, Старуха извлекла из складок сво­его просторного синего платья длинную
серебряную иголку. Твердя про себя: "Хоть  бы сбылось, хоть бы сбылось", она
крепко-крепко сжала пальцами холодную иглу и тщательно прицелилась в мертвую
летучую мышь.
     Она  уже  давно привыкла  к  тому,  что,  несмотря на  все  ее  потуги,
всяческие  соли  и серные пары,  ворожба  не удается.  Но  как  расстаться с
мечтой, что  в  один прекрасный день начнутся чудеса, фейерверк  чудес, алые
цветы и серебряные звезды -- в доказательство того,  что  Господь простил ее
розовое  тело  и розовые  грезы,  ее  пылкое  тело  и  пылкие мысли  в  пору
девичества. Увы,  до сих пор Бог не явил ей никакого Знамения,  не сказал ни
слова, но об этом, кроме самой Ста­рухи, никто не знал.
     -- Готов? --  спросила она  Чарли,  который  сидел, обхва­тив  поджатые
стройные ноги длинными, в пупырышках, ру­ками, рот открыт, зубы блестят...
     -- Готов, -- содрогаясь, прошептал он.
     -- Раз! -- Она глубоко вонзила иглу в правый глаз мы­ши. -- Так!
     -- Ох! -- крикнул Чарли и закрыл лицо руками.
     -- Теперь  я заворачиваю ее  в полосатую тряпицу -- вот  так,  а теперь
клади ее в карман и носи там вместе с тря­пицей. Ну!
     Он сунул амулет в карман.
     -- Чарли! -- испуганно вскричала она. -- Чарли, где ты? Я тебя не вижу,
сынок!
     -- Здесь! -- Он подпрыгнул так, что свет красными бли­ками заметался по
его телу. -- Здесь я, бабка!
     Он лихорадочно разглядывал свои руки, ноги, грудь, пальцы.
     -- Я здесь!
     Она смотрела так,  словно полчища светлячков  мельте­шили  у нее  перед
глазами в пьянящем ночном воздухе.
     -- Чарли! Надо же, как  быстро пропал!  Точно колибри!  Чарли, вернись,
вернись ко мне!
     -- Да ведь я здесь! -- всхлипнул он.
     -- Где?
     -- У костра, у костра! И... и я себя вижу. Вовсе я не невидимка!
     Тощее тело Старухи затряслось от смеха.
     --  Конечно, ты видишь сам себя! Все невидимки себя видят. А то как  бы
они ели, гуляли, ходили? Тронь меня, Чарли. Тронь, чтобы я знала, где ты.
     Он нерешительно протянул к ней руку.
     Она нарочно вздрогнула, будто испугалась, когда он ее коснулся.
     -- Ой!
     -- Нет, ты и впрямь не видишь меня? -- спросил он. -- Правда?
     -- Ничего не вижу, хоть бы один волосок! Она отыскала взглядом дерево и
уставилась на него блестящими глазами, остерегаясь глядеть на мальчика.
     -- А ведь получилось, да  еще  как! -- Она  восхищенно вздохнула. -- Ух
ты! Никогда еще я так быстро  не делала невидимок! Чарли, Чарли, как ты себя
чувствуешь?
     -- Как вода в ручье, когда ее взбаламутишь.
     -- Ничего, муть осядет. -- Погодя, она добавила: -- Вот ты и невидимка,
что ты теперь будешь делать, Чарли?
     Она видела, как озорные  мысли вихрем роятся в его голове. Приключения,
одно другого  увлекательнее,  плясали чертиками  в его глазах, да по  одному
только его широко раскрытому рту  было видно -- что значит быть мальчиш­кой,
который вообразил, будто он горный ветер.
     Грезя наяву, он заговорил:
     --  Буду бегать по хлебам  напрямик, забираться на самые  высокие горы,
таскать на  фермах белых кур, поросенка увижу  -- пинка дам. Буду щипать  за
ноги красивых девчо­нок, когда спят, а в школе дергать их за подвязки.
     Чарли взглянул на  Старуху, и ее сверкающие зрачки увидели, как  что-то
скверное, злое исказило его лицо.
     -- И еще много кой-чего буду делать, уж я придумаю, -- сказал он.
     -- Только не вздумай мне козни строить,  -- предупреди­ла Старуха. -- Я
хрупкая, словно весенний лед, со мной грубо нельзя.
     Потом прибавила:
     -- А как с твоими родителями?
     -- Родителями?
     -- Не можешь же ты таким вернуться домой. Ты ж их насмерть перепугаешь!
Мать так  и шлепнется в обморок, будто  срубленное дерево. Очень им  надо на
каждом шагу  спотыкаться о тебя,  очень надо матери поминутно звать: "Чарли,
где ты?" -- а ты у нее под носом!
     Об  этом  Чарли  не  подумал.  Он малость  поостыл  и  даже  прошептал:
"Господи?", после чего осторожно ощупал свои длинные ноги.
     -- Ох,  и  одиноко тебе будет. Люди станут смотреть  прямо сквозь тебя,
как  сквозь стеклянную  банку, толкать, пихать  на ходу  -- ведь тебя  же не
видно. А девчонки-то, Чарли, девчонки...
     Он глотнул.
     -- Ну, что девчонки?
     --  Ни  одна и  глядеть на тебя не захочет.  Думаешь, им нужно, чтоб их
целовал парень, если ни его, ни губ не видать!
     Чарли озабоченно ковырял землю пальцами босой ноги. Он надул губы:
     --  Все  равно  хоть немного побуду невидимкой. Уж я  позабавлюсь! Буду
осторожным, только  и всего. Буду дер­жаться подальше от фургонов и коней. И
от  отца  подальше,  он как  услышит  шорох какой, сразу  стреляет. -- Чарли
морг­нул. -- Я же невидимка, вот и влепит он мне  заряд крупной дроби, очень
просто, почудится ему, что белка скачет на дворе, и саданет. Ой-ой...
     Старуха кивнула дереву:
     -- А что, так и будет.
     -- Ладно, -- рассудил Чарли, -- сегодня вечером я по­буду невидимкой, а
завтра утром ты меня по-старому сде­лаешь, решено?
     --  Есть же чудаки, выше себя  прыгнуть стараются, -- сообщила  Старуха
жуку, который полз по бревну.
     -- Это почему же? -- спросил Чарли.
     --  А  вот почему,  -- объяснила  она. -- Не так-то  это  просто  было,
сделать  тебя  невидимкой.  И   теперь  нужно  время,  чтобы  с  тебя  сошла
невидимость. Это как краска, сразу не сходит.
     -- Это  все ты!  --  вскричал он. -- Ты  меня превратила!  Теперь давай
ворожи обратно, делай меня видимым!
     --  Тише, не кричи,  --  ответила Старуха. -- Само  сойдет  помаленьку,
сперва рука покажется, потом нога.
     -- Это как же так -- я иду по горам, и только одну руку видно?
     -- Будто пятикрылая птица скачет по камням, по еже­вике!
     -- Или ногу?..
     -- Будто розовый кролик в кустах прыгает!
     -- Или одна голова плывет в воздухе?
     -- Будто волосатый шар на карнавале!
     -- Когда же я целым стану?
     Она  прикинула,  что, пожалуй, не меньше года пройдет.  У него вырвался
стон. Потом он захныкал, кусая губы и сжимая кулаки.
     --  Ты меня заколдовала,  это все ты,  ты наделала.  Теперь мне  нельзя
бежать домой! Она подмигнула:
     -- Так  оставайся, живи со мной,  сынок,  тебе у  меня  будет  вот  как
хорошо, уж я тебя так баловать да холить стану.
     --  Ты нарочно  это сделала!  -- выпалил  он. -- Старая карга, вздумала
удержать меня! И он вдруг метнулся в кусты.
     -- Чарли, вернись!
     Никакого  ответа,  только  топот  ног   по  мягкому  темному  дерну  да
сдавленный плач, но и тот быстро смолк вдали. Подождав, она развела костер.
     -- Вернется, -- прошептала она. И громко заговорила, убеждая сама себя:
-- Будет у меня собеседник всю весну и до конца лета. А уж тогда, как устану
от него и захочется тишины, спроважу его домой.
     Чарли вернулся  беззвучно  вместе  с  первым серым  про­блеском дня; он
прокрался  по белой от  инея траве туда,  где возле разбросанных  головешек,
точно сухой обветренный сук, лежала Старуха.
     Он сел на скатанные ручьем голыши и уставился на нее.
     Она не  смела взглянуть на  него  и вообще в  ту  сторону.  Он двигался
совсем бесшумно, как же она может знать, что он где-то тут? Никак!
     На его щеках были следы слез.
     Старуха сделала вид, будто просыпается -- она  за всю ночь и глаз-то не
сомкнула, -- встала, ворча и зевая, и повернулась лицом к восходу.
     -- Чарли?
     Ее взгляд  переходил с  сосны на землю, с земли на небо, с неба на горы
вдали. Она звала его, снова и  снова, и ей все мерещилось, что она глядит на
него в упор, но она вовремя спохватывалась и отводила глаза.
     --  Чарли?  Ау,  Чарльз!  -- кричала  Старуха и  слышала,  как  эхо  ее
передразнивает.
     Губы его растянулись в улыбку: ведь вот же он, совсем рядом сидит, а ей
кажется, что она одна! Возможно, он ощущал, как в нем  растет  тайная  сила,
быть  может,  наслаж­дался  сознанием своей  неуязвимости, и  уж,  во всяком
случае, ему очень нравилось быть невидимым.
     Она громко произнесла:
     --  Куда  же  этот парень  запропастился?  Хоть  бы  зашумел,  хоть  бы
услышать, где он, я бы ему, пожалуй, завтрак сготовила.
     Она принялась стряпать, раздраженная его упорным мол­чанием. Она жарила
свинину, нанизывая куски на ореховый прутик.
     -- Ничего, небось запах сразу учует! -- буркнула Ста­руха.
     Только она  повернулась к нему спиной, как он схватил поджаренные куски
и жадно их проглотил.
     Она обернулась с криком:
     -- Господи, что это? Подозрительно осмотрелась вокруг.
     -- Это ты, Чарли?
     Чарли вытер руками рот.
     Старуха засеменила по прогалине, делая  вид, будто ищет его. Наконец ее
осенило: она прикинулась слепой и пошла прямо на Чарли, вытянув вперед руки.
     -- Чарли, да где же ты?
     Он присел, отскочил и молнией метнулся прочь.
     Она чуть не бросилась  за ним  вдогонку, но с великим трудом удержалась
-- нельзя же гнаться за невидимым  маль­чиком!  -- и, сердито ворча,  села к
костру,  чтобы  поджарить еще свинины. Но сколько она  ни  отрезала себе, он
всякий раз  хватал шипящий над  огнем кусок и убегал  прочь. Кон­чилось тем,
что Старуха, красная от злости, закричала:
     -- Знаю, знаю, где ты! Вот там!  Я слышу, как ты  бегаешь! Она показала
пальцем, но не прямо на него, а чуть вбок. Он сорвался с места.
     -- Теперь ты там! -- кричала она. -- А теперь там... там! --  Следующие
пять  минут ее палец преследовал  его.  --  Я слышу, как ты мнешь  травинки,
топчешь  цветы,  ломаешь  сучки.  У меня  такие  уши, такие чуткие -- словно
розовый лепесток. Я даже слышу, как движутся  звезды на  небе! Он втихомолку
удрал за сосны, и оттуда донесся голос:
     -- А вот попробуй услышать, как я  буду сидеть на камне! Буду сидеть --
и все!
     Весь  день он  просидел неподвижно на камне, на видном месте,  на сухом
ветру, боясь даже рот открыть.
     Собирая хворост в чаще, Старуха  чувствовала, как  его взгляд  зверьком
юлит по ее спине. Ее так и подмывало  крикнуть: "Вижу  тебя, вижу! Не бывает
невидимых маль­чиков, я просто выдумала!  Вон ты сидишь!" Но  она подав­ляла
свою злость, крепко держала себя в руках.
     На следующее утро мальчишка стал безобразничать. Он внезапно выскакивал
из-за деревьев. Он корчил рожи -- лягушачьи, жабьи, паучьи:  оттягивал  губы
вниз  пальцами, выпучивал  свои  нахальные  глаза, сплющивал  нос  так,  что
загляни -- и увидишь мозг, все мысли прочтешь.
     Один раз Старуха уронила вязанку хвороста. Пришлось сделать вид,  будто
испугалась сойки.
     Мальчишка сделал такое движение, словно решил ее за­душить.
     Она вздрогнула.
     Он притворился, будто хочет дать ей ногой под колено и плюнуть в лицо.
     Она все вынесла, даже глазом не моргнула, бровью не повела.
     Он высунул язык, издавая  странные,  противные звуки. Он шевелил своими
большими  ушами, так что нестерпимо хотелось смеяться, и в конце концов  она
не удержалась, но тут же объяснила:
     -- Надо же, на саламандру села, дура старая! И до чего колючая!
     К полудню вся эта кутерьма достигла опасного предела.
     Ровно в полдень  Чарли примчался откуда-то сверху со­вершенно голый,  в
чем мать родила!
     Старуха едва не шлепнулась навзничь от ужаса!
     "Чарли!" -- чуть не вскричала она.
     Чарли  взбежал нагишом вверх по склону, нагишом сбежал вниз, нагой, как
день, нагой, как луна, голый, как солнце, как цыпленок только что из яйца, и
ноги его мелькали, будто крылья летящего над землей колибри.
     У Старухи  отнялся язык.  Что сказать ему? Оденься, Чарли? Как  тебе не
стыдно? Перестань безобразничать? Сказать так? Ох, Чарли,  Господи Боже мой,
Чарли... Сказать и выдать себя? Как тут быть?..
     Вот  он пляшет  на  скале, голый, словно только что на  свет явился,  и
топает босыми пятками, и хлопает себя по коленям, то выпятит, то втянет свой
белый живот, как в цирке воздушный шар надувают.
     Она зажмурилась и стала читать молитву.
     Три часа это длилось, наконец она не выдержала:
     -- Чарли,  Чарли, иди же сюда! Я тебе что-то скажу! Он  спорхнул к ней,
точно лист с дерева, -- слава Богу, одетый.
     -- Чарли, -- сказала она, глядя на сосны, -- я вижу па­лец твоей правой
ноги. Вот он!
     -- Правда видишь? -- спросил он.
     --  Да,  --  сокрушенно подтвердила она. -- Вон,  на  траве,  похож  на
рогатую лягушку. А вот там, вверху, твое левое ухо висит в воздухе -- совсем
как розовая бабочка.
     Чарли заплясал.
     -- Появился, появился! Старуха кивнула:
     -- А вон твоя щиколотка показалась.
     -- Верни мне обе ноги! -- приказал Чарли.
     -- Получай.
     -- А руки, руки как?
     -- Вижу, вижу: одна ползет по колену, словно паук коси-коси-ножка!
     -- А вторая?
     -- Тоже ползет.
     -- А тело у меня есть?
     -- Уже проступает, все как надо.
     -- Теперь  верни мне  голову,  и  я  пойду домой. "Домой",  -- тоскливо
подумала Старуха.
     -- Нет! -- упрямо, сердито крикнула она. -- Нет у  тебя  го­ловы! Нету!
-- Оттянуть, сколько можно оттянуть эту минуту...
     -- Нету головы, нету, -- твердила она.
     -- Совсем нет? -- заныл Чарли.
     --  Есть,  есть,   о  Господи,  вернулась  твоя  паршивая  го­лова!  --
огрызнулась она, сдаваясь.  -- А теперь отдай мне мою летучую мышь с иголкой
в глазу!
     Чарли швырнул ей мышь.
     -- Эге-гей!
     Его  крик раскатился  по  всей долине, и  еще долго  после того, как он
умчался домой, в горах бесновалось эхо.
     Старуха,  согнутая  тяжелой,  тупой  усталостью, подняла  свою  вязанку
хвороста и побрела к лачуге. Она вздыхала и что-то бормотала себе под нос, и
всю дорогу за  ней шел Чарли, теперь  уже и в самом деле  невидимый, она  не
видела его, только слышала: вот упала на землю сосновая шишка -- это он, вот
журчит под ногами подземный поток -- это он, белка цепляется за ветку -- это
Чарли;  и в сумерках  она  и  Чарли сидели вместе у  костра,  только он  был
настоящим  невидимкой, и она угощала его свининой, но он отказы­вался, тогда
она все съела сама,  потом немного  поколдовала  и  уснула  рядом  с  Чарли,
правда, он  был сделан из сучьев, тряпок и камешков, но все равно он теплый,
все равно ее родимый  сыночек  -- вон как сладко дремлет, ненаглядный, у нее
на  руках, материнских руках, -- и  они говорили,  сонно говорили  о  чем-то
приятном, о  чем-то золотистом, пока  рассвет не  заставил  пламя  медленно,
медленно поблекнуть...
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Книго
[X]