Книго 

   Ray Bradbury. Bright Phoenix, 1963
   Перевод Н. Галь
   Однажды в апреле две тысячи двадцать второго тяжелая дверь библиотеки
оглушительно хлопнула. Грянул гром.
   "Ну вот", - подумал я.
   У подножия лестницы,  подняв свирепые глаза к моему столу,  в мундире
Объединенного легиона (мундир теперь сидел на нем отнюдь не  так  ловко,
как двадцать лет назад) возник Джонатан Барнс.
   Хоть он и храбрился, но мгновение помешкал, и я вспомнил десять тысяч
речей,  которые  он  извергал,  как  фонтан,  на  митингах ветеранов,  и
несчетные парады  под  развернутыми  знаменами,  где  он  гонял  нас  до
седьмого пота,  и патриотические обеды с застывшими в жиру цыплятами под
зеленым горошком  -  обеды,  которые  он  поистине  сам  стряпал  -  все
мертворожденные кампании, которые затевал сей рьяный политикан.
   И вот Джонатан Барнс топает вверх по парадной лестнице  и  до  скрипа
давит  на  каждую  ступеньку  всем своим весом,  всей мощью и только что
обретенной властью.  Но,  должно быть,  эхо  тяжких  шагов,  отброшенное
высокими  сводами,  ошеломило  даже  его  самого и напомнило о кое-каких
правилах приличия,  ибо, подойдя к моему столу и жарко дохнув мне в лицо
перегаром, заговорил он все же шепотом:
   - Я пришел за книгами, Том.
   Я небрежно повернулся, заглянул в картотеку.
   - Когда они будут готовы, мы вас известим.
   - Погоди, - сказал он. - Постой...
   - Ты хочешь забрать книги, пожертвованные в Фонд ветеранов для раздачи в
госпитале?
   - Нет, нет! - крикнул он. - Я заберу в_с_е книги.
   Я посмотрел на него в упор.
   - Ну, п_о_ч_т_и все, - поправился он.
   - Почти все? - Я мельком глянул на него, наклонился и стал перебирать
карточки.  - В одни руки за один раз выдается не больше  десяти.  Сейчас
посмотрим.  А,  вот.  Позволь,  да  ведь  срок  твоего  абонемента истек
тридцать лет назад,  ты его не возобновлял с тех пор,  как  тебе  минуло
двадцать. Видишь? - Я поднял карточку и показал ему.
   Барнс оперся обеими руками о мой стол и  навис  над  ним  всей  своей
громадой.
   - Я вижу,  ты оказываешь сопротивление! - Лицо его наливалось кровью,
дыхание становилось шумным и хриплым. - М_н_е для м_о_е_й работы никакие
карточки не нужны!
   Он прохрипел  это  так  громко,  что  мириады белых страниц перестали
трепетать мотыльковыми крыльями  под  зелеными  абажурами  в  просторных
мраморных залах. Несколько книг еле слышно захлопнулись.
   Читатели подняли головы,  обратили к нам отрешенные лица. Таково было
время  и  самый  здешний  воздух,  что  все  смотрели  глазами антилопы,
молящей, чтобы вернулась тишина, ведь она непременно возвращается, когда
тигр  приходит напиться к роднику и вновь уходит,  а здесь,  конечно же,
утоляли жажду у излюбленного родника.  Я смотрел  на  поднятые  от  книг
кроткие лица и думал про все сорок лет,  что я жил,  работал,  даже спал
здесь,  среди потаенных жизней и хранимых бумажными  листами  безмолвных
людей,  созданных воображением.  Сейчас,  как всегда, моя библиотека мне
казалась прохладной пещерой,  а быть может -  вечно-молодым  и  растущим
лесом,  где  укрываешься  на  час от дневного зноя и лихорадочной суеты,
чтобы освежиться телом и омыться духом при свете,  смягченном  зелеными,
как трава,  абажурами,  под шорох ветерков,  возникающих,  когда опять и
опять листаются светлые нежные страницы.  Тогда мысли  вновь  становятся
ясней  и  отчетливей,  тело  раскованней,  и снова находишь силы выйти в
пекло действительности,  в полуденный зной,  навстречу уличной сутолоке,
неправдоподобной  старости,  неизбежной смерти.  У меня на глазах тысячи
изголодавшихся еле добирались сюда в изнеможении и уходили  насытясь.  Я
видел,  как те,  кто себя потерял, вновь обретали себя. Я знавал трезвых
реалистов,  которые  здесь  предавались  мечтам,   и   мечтателей,   что
пробуждались в этом мраморном убежище, где закладкой в каждой книге была
тишина.
   - Да,  -  сказал  я наконец.  - Но записаться заново - минутное дело.
Вот, заполни новую карточку. Найди двух надежных поручителей...
   - Чтоб жечь книги, мне поручители ни к чему! - сказал Барнс.
   - Напротив, - сказал я, - для этого тебе еще много чего нужно.
   - Мои люди - вот мои поручители. Они ждут книг на улице. Они опасны.
   - Такие люди всегда опасны.
   - Да  нет же,  болван,  я про книги.  Книги - вот что опасно.  Каждая
дудит в свою дуду.  Путаница,  разнобой,  ни черта не поймешь.  Сплошной
треп и сопли-вопли. Нет, мы это все обстрогаем. Чтоб все просто и ясно и
никаких загогулин. Нам надо...
   - Надо  это  обсудить,  -  сказал  я  и  прихватил  под  мышку  томик
Демосфена. - Мне пора обедать. Будь добр, составь компанию...
   Я был  уже  на полпути к двери,  но тут Барнс,  который сперва только
вытаращил глаза,  вдруг вспомнил про серебряный свисток, висевший у него
на груди, ткнул его в свой слюнявый рот и пронзительно свистнул.
   Двери с улицы распахнулись настежь.  Вверх  по  лестнице  громыхающим
потоком хлынули люди в угольно-черной форме.
   Я негромко их окликнул.
   Они удивленно остановились.
   - Тише, - сказал я.
   Барнс схватил меня за плечо.
   - Ты что, сопротивляешься закону?
   - Нет,  - сказал я.  - Я даже не стану спрашивать у тебя ордер на это
вторжение. Я хочу только, чтобы вы соблюдали тишину.
   Услыхав грохот шагов,  читатели вскочили. Я слегка помахал рукой, Все
опять уселись и уже не поднимали глаз,  зато люди,  втиснутые в  черную,
перепачканную  сажей  форму,  пялили  на  меня  глаза,  словно  не могли
поверить моим предупреждениям. Барнс кивнул. И они тихонько, на цыпочках
двинулись  по  просторным залам библиотеки.  С величайшей осторожностью,
всячески стараясь не шуметь,  подняли  оконные  рамы.  Неслышно  ступая,
переговариваясь  шепотом,  снимали  книги  с  полок  и  швыряли вниз,  в
вечереющий двор.  То и дело они злобно косились на тех,  кто  попрежнему
невозмутимо  перелистывал  страницы,  однако не пытались вырвать книги у
них из рук и лишь продолжали опустошать полки.
   - Хорошо, - сказал я.
   - Хорошо? - переспросил Барнс.
   - Твои  люди справляются и без тебя.  Можешь позволить себе маленькую
передышку.
   И я  вышел  в  сумерки  таким  быстрым  шагом,  что Барнсу,  которого
распирало от незаданных вопросов,  оставалось только поспевать за  мной.
Мы  пересекли зеленую лужайку,  здесь уже разинула жадную пасть огромная
походная Адская топка - приземистая,  обмазанная смолой черная печь,  из
которой рвались красно-рыжие и пронзительно синие языки огня;  а из окон
библиотеки неслись драгоценные стаи  вольных  птиц,  наши  дикие  голуби
взмывали  в безумном полете и падали наземь с перебитыми крыльями;  люди
Барнса обливали их керосином, сгребали лопатами и совали в алчное жерло.
Мы прошли мимо этой разрушительной, хоть и красочной техники, и Джонатан
Барнс озадаченно заметил:
   - Забавно.  Такое  дело,  должен бы собраться народ...  А народу нет.
Отчего это, по-твоему?
   Я пошел прочь. Ему пришлось догонять меня бегом.
   В маленьком кафе через дорогу мы заняли столик,  и Джонатан Барнс (он
и сам не мог бы объяснить, почему злится) закричал:
   - Поживей там! Меня ждет работа!
   Подошел Уолтер, хозяин, с потрепанным меню в руках. Поглядел на меня.
Я ему подмигнул.
   Уолтер поглядел на Барнса.
   - "Приди ко мне,  о мой любимый,  с тобой все радости вкусим  мы",  -
сказал Уолтер.
   Барнс захлопал глазами:
   - Что такое?
   - "Зови меня Измаилом", - сказал Уолтер.
   - Для начала дай нам кофе, Измаил, - сказал я.
   Уолтер пошел и принес кофе.
   - "Тигр,  о тигр,  светло горящий в глубине полночной чащи!" - сказал
он и преспокойно пошел прочь.
   Барнс круглыми глазами посмотрел ему вслед.
   - Чего это он? Чокнутый, что ли?
   - Нет,  -  сказал  я.  -  Так  ты  договори,  что начал в библиотеке.
Объясни.
   - Объяснить?   -  повторил  Барнс.  -  До  чего  ж  вы  все  обожаете
рассуждать.  Ладно, объясню. Это грандиозный эксперимент. Взяли город на
пробу. Если удастся сжечь здесь, так удастся повсюду. И мы не все подряд
жжем,  ничего подобного.  Ты заметил?  Мои люди очищают только некоторые
полки, некоторые отделы. Мы выпотрошим примерно сорок девять процентов и
две десятых.  И потом доложим о наших успехах  Высшей  правительственной
комиссии...
   - Великолепно, - сказал я.
   Барнс уставился на меня:
   - С чего это ты радуешься?
   - Для всякой библиотеки головоломная задача - где разместить книги, -
сказал я. - А ты мне помог ее решить.
   - Я думал, ты... испугаешься.
   - Я весь век прожил среди Мусорщиков.
   - Как ты сказал?!
   - Жечь - значит жечь. Кто этим занимается, тот Мусорщик.
   - Я Главный Блюститель города Гринтауна, штат Иллинойс, черт подери!
   Появилось новое лицо - официант с дымящимся кофейником.
   - Привет, Китс, - сказал я.
   - "Пора туманов, зрелости полей", - отозвался официант.
   - Китс? - переспросил Главный Блюститель. - Его фамилия не Китс.
   - Как глупо с моей стороны,  - сказал я. - Это же греческий ресторан.
Верно, Платон?
   Официант налил мне еще кофе.
   - "У  народов  всегда  находится  какой-нибудь  герой,  которого  они
поднимают над собою и возводят в великие...  Таков единственный  корень,
из коего произрастает тиран; вначале же он предстает как защитник".
   Барнс подался вперед и подозрительно поглядел на официанта, но тот не
шелохнулся. Тогда Барнс принялся усердно дуть на кофе.
   - Я так считаю, наш план прост, как дважды два, - сказал он.
   - Я  еще  не  встречал  математика,  способного рассуждать здраво,  -
промолвил официант.
   - К чертям!  - Со стуком Барнс отставил чашку.  - Никакого покоя нет!
Убирайся отсюда,  пока мы  не  поели,  ты,  как  тебя  -  Китс,  Платон,
Холдридж...  Ага,  вспомнил! Холдридж, вот как твоя фамилия!.. А что еще
он тут болтал?
   - Так, - сказал я. - Фантазия. Просто выдумки.
   - К чертям фантазию,  к дьяволу выдумки,  можешь есть один,  я ухожу,
хватит с меня этого сумасшедшего дома!
   И он залпом допил кофе,  официант и хозяин смотрели, как он пьет, и я
тоже  смотрел,  а  напротив,  через  дорогу,  в  чреве  чудовищной топки
полыхало неистовое пламя.  Мы молчали,  только смотрели,  и  под  нашими
взглядами  Барнс  наконец  застыл  с  чашкой  в руке,  по его подбородку
стекали капли кофе.
   - Ну, чего вы? Почему не подняли крик? Почему не деретесь со мной?
   - А я дерусь,  - сказал я и вытащил томик Демосфена. Вырвал страницу,
показал  Барнсу  имя  автора,  свернул листок наподобие лучшей гаванской
сигары,  зажег,  пустил струю дыма и сказал: "Если даже человек избегнул
всех других опасностей,  никогда ему не избежать всецело людей,  которые
не желают, чтобы жили на свете подобные ему".
   Барнс с воплем вскочил, и вот в мгновение ока сигара выхвачена у меня
изо рта и растоптана, и Главный Блюститель уже за дверью.
   Мне оставалось только последовать за ним.
   На тротуаре он столкнулся со  стариком,  который  собирался  войти  в
кафе. Старик едва не упал. Я поддержал его под руку.
   - Здравствуйте, профессор Эйнштейн, - сказал я.
   - Здравствуйте, мистер Шекспир, - отозвался он.
   Барнс сбежал.
   Я нашел его на лужайке  подле  старинного  прекрасного  здания  нашей
библиотеки;   черные  люди,  от  которых  при  каждом  движении  исходил
керосиновый дух, все еще собирали здесь обильную жатву: лужайку устилали
подстреленные  на  лету  книги-голуби,  умирающие  книги-фазаны,  щедрое
осеннее золото и серебро,  осыпавшееся с высоких окон. Но... их собирали
без шума.  И пока длилась эта тихая,  почти безмятежная пантомима, Барнс
исходил беззвучным воплем;  он стиснул этот вопль зубами,  зажал губами,
языком,  затолкал за щеки,  вбил себе поглубже в глотку,  чтобы никто не
услышал.  Но вопль рвался вспышками  из  его  бешеных  глаз,  копился  в
узловатых кулаках - дадут ли наконец разрядиться? - прорывался краской в
лицо,  и оно поминутно бледнело  и  вновь  багровело,  когда  он  бросал
свирепые  взгляды  то  на  меня,  то  на  кафе,  на проклятого хозяина и
наводящего ужас официанта,  который в ответ приветливо махнул ему рукой.
Огненное идолище,  урча,  пожирало свою пищу и пятнало гаснущими искрами
лужайку. Барнс,  не мигая,  глядел  прямо  в  это  слепое  желто-красное
солнце, в ненасытную утробу чудовища.
   - Послушайте,  вы!  - непринужденно  окликнул  я,  и  люди  в  черном
приостановились. - По распоряжению муниципалитета библиотека закрывается
ровно в девять.  Попрошу к этому времени кончить.  Мне  не  хотелось  бы
нарушать закон... Добрый вечер, мистер Линкольн.
   - "Восемьдесят семь лет..." (1) - сказал,  проходя,  тот,  к  кому  я
обращался.
   - Линкольн?  - Главный Блюститель медленно обернулся.  - Это  Боумен,
Чарли Боумен. Я тебя знаю, Чарли, поди сюда! Чарли! Чак!
   Но тот уже скрылся из виду;  в печи  пылали  все  новые  книги;  мимо
проезжали  машины,  порой  кто-нибудь  меня  окликал,  и я отзывался;  и
звучало ли "Мистер По!",  или просто "Привет!",  или какой-нибудь хмурый
маленький  иностранец оборачивался к примеру,  на имя "Фрейд",  - всякий
раз, как я весело окликал их и они отвечали, Барнса передергивало, будто
еще  одна  стрела  глубоко вонзалась в эту трясущуюся тушу и он медленно
умирал,  втайне истекая огнем и безысходной яростью.  А толпа так  и  не
собралась, никого не привлекла необычная суматоха.
   Внезапно, без  всякой  видимой  причины,  Барнс  крепко   зажмурился,
разинул рот, набрал побольше воздуха и заорал:
   - Стойте!
   Люди в черном перестали швырять книги из окна.
   - Но ведь закрывать еще рано, - сказал я.
   - Пора закрывать! Выходите все!
   Глаза Джонатана Барнса зияли пустотой.  Зрачки стали словно бездонные
ямы.  Он хватал руками воздух. Судорожно дернул ими книзу. И все оконные
рамы со стуком опустились, точно нож гильотины, только стекла зазвенели.
   Черные люди в совершенном недоумении вышли из библиотеки.
   - Вот,  Главный Блюститель,  - сказал я и протянул ему  ключ;  он  не
хотел  брать,  и  я  насильно  сунул ключ ему и руку.  - Приходите опять
завтра с утра, соблюдайте тишину и заканчивайте свое дело.
   Глаза Главного  Блюстителя,  пустые,  словно  пробитые  пулями  дыры,
шарили вокруг и не видели меня.
   - И давно... давно это тянется?
   - Что э_т_о?
   - Это... и все... и о_н_и.
   Он тщетно  пытался  кивком  показать  на  кафе,  на  скользящие  мимо
автомобили, на спокойных читателей, которые уже выходили из теплых залов
библиотеки,  и кивали мне на прощание,  и скрывались в холодном вечернем
сумраке,  все  до  единого - друзья.  Его пустой взгляд,  взгляд слепца,
незряче пронизывал меня. С трудом зашевелился окоченелый язык:
   - Может, вы все надеетесь меня провести? Меня? Меня?!
   Я не ответил.
   - Почем ты знаешь, - продолжал он, - может, я и людей стану жечь, не
одни книги?
   Я не ответил.
   Я ушел и оставил его в темноте.
   В зале  я  стал  принимать  последние  книги  у  читателей,  они  уже
расходились,  ведь наступил вечер  и  всюду  сгустились  тени;  огромный
механический идол изрыгал клубы дыма, огонь его угасал в весенней траве,
а Главный Блюститель  стоял  рядом,  точно  истукан  из  цемента,  и  не
замечал,  как  отъезжают  его  люди.  Внезапно он вскинул кулак.  Что-то
блеснуло, взлетело вверх, со звоном треснуло стекло входной двери. Барнс
повернулся  и  зашагал  вслед  за походной печью,  она уже тяжело катила
прочь - приземистая  черная  погребальная  урна,  что  тянула  за  собою
длинные развевающиеся ленты плотного черного дыма, полосы быстро тающего
траурного крепа.
   Я сидел и слушал.
   В дальних комнатах, налитых мягким зеленым светом, точно лесная чаща,
так  славно,  по-осеннему  шуршат  листы,  пронесется еле слышный вздох,
мелькнет еле уловимая усмешка,  слабое движение  руки,  блеснет  кольцо,
понимающе,   по-беличьи   зорко   глянет  чей-то  глаз.  Меж  наполовину
опустевших полок пройдет запоздалый путник.  В  невозмутимой  фарфоровой
белизне туалетной комнаты потекут воды к далекому тихому морю. Мои люди,
мои друзья один за  другим  уходят  из  прохладных  мраморных  стен,  от
зеленых  прогалин,  в  ночь  -  и  эта  ночь  много лучше,  чем мы могли
надеяться.
   В девять  я  вышел  из библиотеки и подобрал брошенный ключ.  Со мною
вышел последний читатель,  старый человек;  пока  я  запирал  дверь,  он
глубоко  вдохнул вечернюю свежесть,  посмотрел на город,  на почерневшую
пятнами от погасших искр лужайку и спросил:
   - Могут они прийти опять?
   - Пускай приходят. Мы к этому готовы, не так ли?
   Старик взял меня за руку.
   - "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с
козленком, и теленок и молодой лев и вол будут вместе... " (2)
   Мы спустились с крыльца.
   - Добрый вечер, Исайя, - сказал я.
   - Спокойной ночи, мистер Сократ, - сказал он.
   И в темноте каждый пошел своей дорогой.
_____
1. Из речи А.  Линкольна в Геттисберге 19 ноября 1863 года: "Восемьдесят
семь лет  тому  назад  наши  отцы  основали  на  этом  континенте  новое
государство,  рожденное  свободным  и опирающимся на убеждение,  что все
люди созданы равными..."
2. Ветхий Завет, Кн. пророка Исайи, гл. 11, ст. 6.
Книго
[X]