Книго

      Берхард Борге.

      Мертвецы сходят на берег.

     

      Bernhard Borge. Tote manner gehen an land. Frankfurt-am-Main. 1960.

      Перевод с немецкого Галины Леоновой.

     

      ПРЕДИСЛОВИЕ

      Множество странных слухов ходит о судьбе моего друга Арне Краг-Андерсена, причем все они далеки от истины, куда более удивительной. Поскольку в событиях, переполошивших нашу прессу осенью 1938 года. я принимал непосредственное участие, я и решился написать обо всем книгу. Если это не правда, то хорошая выдумка — гласит итальянская пословица. Но будучи по натуре человеком, начисто лишенным фантазии, я никогда не придумал бы ничего подобного. Пусть это послужит гарантией достоверности моего рассказа. Книжка, бесспорно, оказалась слишком сенсационной, и я благодарен моему другу Бернарду Борге, рискнувшему взять на себя ответственность за это издание — как в литературном, так и в юридическом отношении. Моральную ответственность несу я, хотя и не отношусь к этому чересчур серьезно.

      Пауль Рикерт

     

      Глава первая. ПИРАТСКИЙ КОРАБЛЬ «КРЕБС»

     

      Эта история произошла в старые добрые времена, когда Зло (как полагают многие) ещё не окончательно утвердилось в мире. Во всяком случае, не в нашей Богом избранной стране невинности — Норвегии. Все начиналось февральской ночью 1938 года. На вилле Арне Краг-Андерсена в Уллеразене собралась маленькая компания друзей, и атмосфера вполне отвечала нашим понятиям о милом уюте несравненных зимних домашних праздников.

      Без сомнения, читатели помнят, кто такой Арне Краг-Андерсен. Все тогда знали Арне, во всяком случае, все люди нашего круга. Арне был представителем восхитительной человеческой породы, обладающей редким умением очаровывать метрдотелей любых ресторанов. Самые неприступные «мэтры» принимались угодливо гнуть спину, пришептывая: «О, сахиб!..», стоило Арне явить свой божественный лик в дверях ресторана. В самом деле, власть этого человека над обычно столь непреклонным сословием норвежских официантов была безгранична и сказочна, словно власть Алладина над джинном, обитающим в лампе. Арне жил в Осло подобно королю, и причиной тому отчасти служили деньги. Если судить даже по налоговым декларациям, Арне был очень богат, но ходили слухи, будто данные налогового ведомства — лишь слабое отражение истинного состояния Краг-Андерсена. В карьере Арне, с момента, когда он закончил коммерческую гимназию (с хорошими оценками, но с пустыми карманами), и до теперешнего времени, когда в возрасте тридцати одного года он стал директором компании «Мексикэн Ойл Лимитед» и ворочал огромными капиталами, пожалуй, не обошлось без спекуляций и использования военной конъюнктуры. Впрочем, ничего конкретного утверждать не могу.

      Арне не ограничивался зарабатыванием денег. Он проявлял исключительный талант и в том, как их тратить. Роскошные автомобили, яхты, виллы — им не было числа. Но больше всего он любил окружать себя веселыми праздными людьми. Чуть ли не каждый вечер перед его любимым домом в Уллеразене парковался длинный ряд машин, а всякий уик-энд управляющий одной из его загородных вилл получал телефонограмму с распоряжением приготовить дом к вторжению такого-то количества гостей.

      Сборища у Арне отличались не только изысканным угощением и драгоценными винами. На его вечеринках, как правило, случалось нечто непредвиденное и фантастическое: маленькая инсценировка, розыгрыш или мистификация. Обычно, прежде чем созвать гостей, Арне распространял слух о том, что назревает скандал или драма. Я помню, как одна молодая актриса устроила сцену известному архитектору, безобразную сцену с истерикой. Упрекая его в неверности, она выхватила пистолет и выстрелила. Однако падая замертво, архитектор улегся с такой осторожностью, что трагедия сразу же обернулась фарсом, и мы от души повеселились. В иных спектаклях Арне оставлял себе главную роль. Однажды, к примеру, наше мирное веселье было нарушено появлением трех незнакомцев, которые заявили, будто обязаны опечатать дом со всем имуществом, а сам директор фирмы, господин Краг-Андерсен за задержку платежей будет иметь дело с судебным исполнителем. Гости разъехались по домам, плохо скрывая злорадство под озабоченными минами, чтобы на утро узнать из газет, что господин Арне Краг-Андерсен купил накануне новую фабрику, выложив наличными шестизначную сумму.

      Однако в тот памятный вечер ярких происшествий не случилось. Нас было всего шесть человек. После лукуллова пиршества мы погрузились в глубокие кресла перед камином, с удовольствием предвкушая священный миг появления бутылочки виски.

      Арне, как всегда, был прекрасным хозяином, вежливым и предупредительным, в отличном расположении духа. Рядом с ним сидела его подруга, Моника Винтерфельдт, наследница половинного состояния старого Винтерфельдта, а в остальном я бы охарактеризовал её как изысканную орхидею, плод многих поколений экономической независимости. Танкред Каппелен-Йенсен тоже был подлинным представителем высшего общества: длинный, ленивый, одетый по английской моде. Благодаря полученному от матери наследству, он смог по достоинству оценить столь важную вещь, как благостную праздность. Он был неслыханно медлителен, но обладал прекрасными манерами и незаурядным умом, и к тому же, в его характере было что-то на редкость привлекательное, обезоруживающее, обаяние цивилизованности, действовавшее равно на всех окружающих, за исключением, кажется, его собственного отца. С ним была и его жена, Эбба, девушка с современными взглядами и хорошеньким живым личиком.

      Пятым в нашей компании был близкий друг Танкреда и Эббы писатель Карстен Йерн, молодой, но уже успевший создать себе имя как популярный автор остросюжетных произведений. Должен признаться, я не отношусь к поклонникам его творчества. Я люблю детективы, если в них соблюдаются определенные правила. Убийство должно происходить в старинном английском замке, ухоженном и приятном, с площадкой для гольфа и с лошадьми для верховой езды, поблизости от маленькой, идиллической деревушки с трактиром, где сыщик мог бы уютно расположиться, выпить кружку пива и, между делом, покалякать с народом. Но в книжках Йерна бедняга сыщик лишен возможности вкусить благородный напиток. Он даже не может подержать стремя у горячего скакуна, подсаживая в седло юную леди в амазонке. Истории Йерна источают сырость октябрьских туманов, запахи гиблых болот, могильных склепов, там бродят оборотни и вампиры… Кстати заметить, Карстен Йерн — член Общества парапсихологов и помешан на всяких потусторонних явлениях.

      И наконец, в тот вечер у Арне был я, Пауль Рикерт, собственной персоной, студент юридического факультета (моя учеба к тому времени продолжалась уже девять лет, так как я во всем люблю основательность). Что ещё можно сказать о себе? Я был лучшим другом Арне. Иной раз эта дружба приводила к тому, что я становился его правой рукой. Поскольку Арне любил собирать у себя большое общество, ему нужен был хороший помощник: для организации подобных предприятий требуется время, а недостаток времени — обычная штука для дельца, который не желает упускать из виду ни нефтяные разработки где-то в Южной Америке, ни биржу в Амстердаме. С другой стороны, не поручать же столь ответственную задачу домоправительнице, у которой начисто отсутствуют вкус и фантазия! Нет уж, в таких делах без Пауля Рикерта не обойтись.

      Дело в том, что я обладаю особым даром организовывать празднества. И этот талант я смог реализовать в устройстве частной жизни моего друга Арне. Я заказывал напитки, составлял меню, я заботился о том, чтобы холодильники были всегда наполнены, и наполнены тем, чем нужно; я следил за сервировкой стола, давал указания кухарке, принимал на работу и увольнял прислугу. Когда Арне начал ухаживать за Моникой, именно мне пришлось покупать для неё цветы и конфеты, а нередко и сопровождать девушку вместо Арне, который то и дело вынужден был исчезать по своим делам.

      В тот вечер вся организационная часть тоже легла на меня, а Арне, как водится, приберег себе сферу чистого творчества: подготовку очередного сюрприза. Впрочем, сюрприза ещё надо было дождаться. Если обыкновенный человек выболтал бы свою сенсацию в самом начале вечеринки, то Арне хладнокровно выжидал подходящего момента. И вот мы сидим в удобных мягких креслах, с бокалами в руках, расслабленные и блаженствующие.

      — Приглашая вас к себе сегодня, — начал Арне, — я, разумеется, в первую очередь руководствовался желанием иметь удовольствие видеть в своем доме нашу старую гвардию в полном составе. Но есть и ещё причина. Я хочу отпраздновать немаловажное событие. Друзья мои, я купил поместье! Обширный участок земли с домом на побережье. Собственно, полагалось бы «обмыть» покупку в новом доме, однако место весьма отдаленное, и, я надеюсь, вы простите, если мы скромненько отпразднуем этот факт здесь.

      — Неужели в Норвегии ещё оставались дома, которые ты не успел скупить? — с улыбкой спросил Танкред.

      — А где расположено твое поместье? — поинтересовалась Эбба.

      — На западном побережье, недалеко от маленького городка Лиллезунд, — ответил Арне и уточнил. — Там есть полуостров под названием Хайландет…

      — Хайландет? — встрепенулся Карстен Йерн. — У меня там дом! Значит, будем соседями.

      Я тем временем усиленно вспоминал, где я мог слышать или читать про Хайландет? Совсем недавно?.. Мое подсознание упорно отказывалось отвечать, но я чувствовал, что с этим полуостровом что-то связано. Очевидно, и Моника мучилась тем же ощущением. Она спросила:

      — Откуда я могу знать это место? Я точно помню, недавно оно было на слуху.

      — Вполне вероятно, — сказал Йерн. — Ты, должно быть, читала в газетах про покинутый корабль. Помнишь: эстонский пароход «Таллинн»? Его нашли как раз у Хайландета.

      Теперь и я вспомнил. Между Рождественским праздником и Новым годом на юго-западном побережье бушевал шторм, а наутро рыбаки увидели в миле от берега неуправляемый пароход. Когда поднялись на борт корабля, обнаружилось, что он абсолютно пуст. Команда исчезла — как вымерла. При этом судно было на плаву и практически не повреждено, за исключением небольшой пробоины. Корабль отбуксировали в Лиллезунд, а пропавших моряков долго разыскивали, но никаких следов не нашли.

      — Так называемый мертвый корабль, — проговорил Арне. — Кажется, так окрестили его газетчики. Когда я поехал осмотреть поместье, мне опять про него рассказывали. Народ там весьма суеверный, они сплели целую теорию… В связи с какой-то старинной легендой…

      — Карстен, а какой у тебя там дом? — спросила Моника.

      — Маленькая рыбацкая хижина на самом берегу, — ответил Йерн. — Я там обычно отсиживаюсь, если хочу, чтобы мне не мешали работать. Я неплохо знаю эти места и все, что с ними связано… Так вот, относительно эстонского корабля: лично у меня нет сомнений, что местные жители со своими теориями абсолютно правы.

      — И что это значит? — на вздернутом носике Эббы показались насмешливые морщинки.

      — А то, что судно «Таллинн» бесспорно подверглось нападению корабля-призрака. Если хочешь, скажу ещё точнее: это был пиратский корабль «Кребс» под началом капитана Йонаса Корпа.

      — Что ещё за «корабль-призрак»? — заинтересовался я. — Ты имеешь в виду каких-то современных грабителей? Пираты двадцатого века?

      — Нет, я имею в виду настоящий корабль-призрак. Ему уже больше ста лет… (и Йерн обратился к Арне). Ведь ты побывал на Хайландете! Неужто тебе не рассказывали про капитана Корпа и его корабль?

      Лицо Йерна было серьезно, однако нас это не слишком удивило, и Арне охотно подал нужную реплику:

      — Возможно, Карстен. Даже вполне вероятно. Но я тогда не придал этому большого значения. А теперь, я думаю, ты должен нам все рассказать.

      — Расскажи, Карстен! — поддержала его Моника. — Обожаю страшные истории!..

      Йерн наслаждался ситуацией. Он уселся поудобнее и задумчиво повертел в руках хрустальный бокал с недопитым виски.

      — Начало этой истории, — начал свой рассказ Карстен Йерн, — относится к тем временам, когда пиратство на море было обычным делом. Как вы знаете, с 1807 по 1814 год Норвегия воевала с Англией. С норвежской стороны война велась, главным образом, в виде каперства. Любой человек мог получить специальное разрешение и вступить, так сказать, в войну с Англией; определенную часть добычи нужно было отдать государству, а остальное, включая захваченный корабль, становилось собственностью капитана и команды. Да, война позволила многим славным норвежским морякам сколотить большое состояние.

      Так вот, одним из самых отважных каперов был капитан Йонас Корп. Он получил правительственную бумагу ещё в 1807 году и ходил на своей шхуне «Кребс» по Северному морю вдоль и поперек. В самое свое первое плавание «по каперскому делу» он захватил два английских торговых судна и сразу же разбогател. А через пару лет это был чуть ли не самый богатый судовладелец во всем Сёрланде. Да, надо сказать, Корп был, на редкость, удачлив.

      Однако, как и царю Мидасу, богатство не принесло ему счастья. На берегу его мучило странное томительное беспокойство, он практически не выходил из своего дома и не мог спать. Ночи напролет он бродил по комнатам или стоял на втором этаже у окошка и смотрел на море. Люди поговаривали, будто «Кребс» занимается уж совсем нехорошими делами. Поползли слухи, что его видели под чужим флагом, что капитан не держит обещаний, что он нападает не только на вражеские, но и на нейтральные корабли. Рассказывали, будто он грабил и датские суда, причем все датчане были отправлены за борт, чтобы не осталось свидетелей преступления. И якобы даже в день Святого Рождества Йонас Корп не прекращал своего кровавого промысла.

      И вот, люди стали его сторониться. Даже его собственная команда жила в постоянном страхе перед своим отчаянным капитаном. И только одно существо относилось к Йонасу Корпу с нежной привязанностью — его старая кошка. Это была огромная черная зверюга, которая сопровождала капитана буквально повсюду, даже в море. На земле она бегала за ним, как собака, а на борту обычно усаживалась к нему на плечо, словно возомнив себя попугаем. Моряки из команды рассказывали, будто эта кошка никогда не мурлычет и не мяукает, впрочем, никто и не видел, чтобы капитан её гладил или ласкал.

      Появился, правда, один человек, с которым капитан Йонас Корп сошелся ближе, чем с остальными. Его звали Йорген Улле. Этот Улле был прежде священником на Хайландете, но после скандальных историй с прихожанками Улле был отлучен от Святой Церкви и проклят. На Хайландете верили, что Улле заколдовывал женщин, чтобы склонить их к греху и отдать во власть дьявола. Утверждали, что он был большим знатоком черной магии и разных оккультных наук. На шхуну Йонаса Корпа Улле явился как простой матрос, но благодаря своим недюжинным познаниям скоро стал вторым человеком на судне. По мнению многих, именно колдовство Улле принесло кораблю удачу, а вовсе не мастерство и отвага капитана — ведь все прочие каперы, начинавшие вместе с Корпом, давно уже кормили рыб на дне Северного моря или сидели в английских тюрьмах, в то время как «Кребс» оставался неуязвим.

      Но настал день, когда судьба отвернулась от шхуны Корпа. Летом 1812 года «Кребс» ввязался в перестрелку с крупным английским корветом. Менее чем через четверть часа дела на пиратском корабле обстояли следующим образом: значительная часть команды была перебита, паруса превращены в клочья, боеприпасы на исходе и после очередной пробоины «Кребс» начинал тонуть. Улле в бою не участвовал. Он сидел, запершись в своей каюте, и капитан не велел его беспокоить. И вот, когда судно дало течь, все оставшиеся в живых услышали голос Улле: он звал капитана. Корп со своей кошкой на плече поспешил к нему. Оставленный за главного боцман решил, что положение безнадежно. Англичане спустили на воду шлюпки и мчались к тонущей шхуне, на палубе стонали раненые, начался пожар, и боцман приказал спустить флаг. Но в этот миг появился капитан в сопровождении Улле. Корп зверски зыркнул на боцмана и отменил приказ спускать флаг. Все заметили, что капитан был бледен, как покойник, да и Улле выглядел не лучше.

      И тут случилось чудо. Улле устремил свой пылающий взгляд па вражеский корабль, и английский корвет взлетел на воздух. Он превратился в пыль! На месте, где только что был корабль, образовалась воронка. Захваченные страшным водоворотом, в воронку устремились шлюпки с английскими моряками. Через несколько секунд все было кончено. «Кребс» перестал тонуть и выправился.

      Легенда повествует, что Улле и Корп в этот день подписали договор с дьяволом. Они обязались с тех пор и навечно не расставаться с морем. И с каперством.

      И поныне носится «Кребс» эдаким «летучим голландцем» по морю и каждый седьмой год нападает на очередной корабль. По договору, он должен отдать дьяволу души захваченных в длен моряков. Не без помощи магических чар Улле удалось склонить к этому черному делу остальных членов команды. Только один матрос отказался вступить в сделку с дьяволом. Он прыгнул за борт и плыл в открытом море всю ночь, пытаясь держать курс по звездам, пока на рассвете его, полуживого, не подобрали рыбаки. А «Кребс» с той поры выходил победителем из любой схватки — с ним уже ничего не могло случиться… Но с тех пор каждый седьмой год в Северном море при загадочных обстоятельствах пропадает корабль. Даже если судно удается найти, на нем нет ни души. И в мрачные зимние ночи, когда завывает ветер и свирепствует шторм, жители побережья говорят; «Ну, видно, снова «Кребс» рыщет по морю и охотится за человеческими душами»…

      Карстен Йерн откинулся в кресле и закурил. Он закончил повествование глухим, монотонным голосом, сосредоточенно глядя в ярко пылающий камин, будто видел там все, о чем шел рассказ. Обгорелое полено с громким треском развалилось, выбросив яркий язык пламени, похожий на парус, и мне показалось, будто я вижу в камине объятый огнем корабль. В комнате стало тихо.

      Общее молчание прервал суховатый голос Танкреда.

      — Интересная история! — сказал он с легкой улыбкой. — Я думаю, ты вполне можешь использовать её в новом романе. Представь: в первой главе кто-то рассказывает старинную, жутковатую легенду, все сидят у камелька, а в окошко стучат капли осеннего, скажем, октябрьского дождя. В самом деле, очень и очень недурная завязка. Но, положа руку на сердце — ты сам в это веришь?

      — Разумеется, — ответил Карстен с невозмутимой миной. — Я считаю себя более или менее просвещенным человеком. Во всяком случае, не разделяю модных предрассудков, которые называются «ма-те-ри-а-лизм».

      — Конечно, в Северном море иногда пропадают суда, — заметил Арне, — и для этого есть вполне очевидные причины. Но при чем тут нечистая сила? Не станешь же ты утверждать, будто кто-нибудь видел этот корабль-призрак?

      Йерн кивнул.

      — Вот именно! Есть очевидцы, которые видели корабль собственными глазами.

      — А это случайно не те же люди, которые видели морского змея? — парировал Танкред. — Знаешь, у меня есть один приятель, который видел лично меня верхом на белом крокодиле. Да, честное слово! Наверное, у него хорошие способности к оккультным наукам. Правда, на мой взгляд, он слишком много пьет.

      — Нет, так не годится, — вмешался я — Дайте же выслушать Карстена! Кто эти очевидцы? Может, моряки, потерпевшие крушение?

      — Я понимаю, куда ты клонишь! — Карстен улыбнулся. — Нет, это было бы слишком просто… А мне известны и ещё кое-какие вещи. Но это уже другая история.

      — Карстен, ну расскажи! — попросила Моника.

      — Да, да! — подхватила Эбба. — Не томи! Я уже сгораю от любопытства!..

      — Рассказывать таким, как вы — бросать слова на ветер!.. Ну, уж ладно… Так вот, Йонас Корп скоро стал очень богат. И первым делом он решил выстроить себе новый дом. Но он не рвался в город, в Лиллезунд, как прочие разбогатевшие на этой войне каперы, а построил дом на Хайландете, прямо на берегу, причем в самом пустынном и диком месте, где нет ничего, кроме моря и скал.

      У него теперь было множество самых разнообразных вещей, разнородных, но, говорят, уникальных. Причем уже после того, как была снята блокада и запретили каперство, «Кребс» напал на торговое судно и захватил купленную одним очень богатым англичанином коллекцию картин — сами понимаете, это был уже чистый разбой! Так вот, этих картин с тех пор никто не видел, но говорят, они спрятаны у него в доме. Корп любил разглядывать свои сокровища, особенно по ночам, когда ему не спалось. С лампой в руке он бродил по дому, из комнаты в комнату, в сопровождении все той же огромной черной кошки, которая, кажется, вообще не собиралась умирать. Собственно, сам капитан тоже не умер — во всяком случае, его никто не хоронил. Но однажды, уходя в море, Корп оставил завещание, довольно странный документ… Карстену надо было бы играть на сцене! Он сделал глоток виски и тянул паузу.

      — Почему странный? — не выдержала Моника.

      — Йонас Корп завещал дом и все свое состояние единственному племяннику, но ставил условие: в доме никогда и ничего не менять, не перестраивать и даже не переставлять. Каждый ковер, каждое кресло, каждая картина, каждая безделушка — решительно все должно оставаться по-прежнему, как было при капитане.

      Если обитатели дома нарушат это непременное условие, на них обрушится страшная кара. Случится большое несчастье, а возможно и смерть. Если же кто-то позволит себе проигнорировать последнюю волю Корпа, то он явится сам на своем корабле, сойдет на берег и месть его будет ужасна.

      Тут последовала ещё одна эффектная пауза. Йерн смаковал виски, и, по-моему, напрашивался на аплодисменты. Наконец, он продолжил:

      — Во всяком случае, я могу утверждать одно: местные жители, безусловно, верят в силу капитанского заклятья. И в подтверждение приводят целый ряд доказательств. Самый первый наследник Корпа, его племянник, попытался в 1825 году продать кое-что из мебели, но в присутствии оценщика с ним случился удар, и он скоропостижно умер. Сделка, сами понимаете, не состоялась. В восьмидесятые годы прошлого века один из наследников хотел перестроить западное крыло дома, но строительные леса обрушились, и он погиб. В самом конце века кто-то менял оконную раму, упал, порезался стеклом и через двадцать четыре часа скончался от заражения крови. И наконец, лет двадцать назад, старший брат нынешнего владельца дома полез на крышу, чтобы её отремонтировать. И вдруг он теряет равновесие, падает и ломает себе шею. Причем очевидцы этого несчастного случая ещё живы, и все как один утверждают, что он не сорвался, не оступился — нет! Все выглядело так, словно его отшвырнула от крыши невидимая рука. И каждый раз, когда происходило нечто подобное, люди видели вечером или утром в морской дымке силуэт парусного корабля. Я разговаривал с одним старым рыбаком — его зовут Мортен Пребенсен. Он готов поклясться на Библии, что видел шхуну «Кребс» собственными глазами. Он тогда был ещё мальчиком и помогал отцу в море. Это было на рассвете. Парусник появился из тумана, какое-то время его было видно очень хорошо. Пребенсен описал мне шхуну довольно подробно, особенно его поразило, что она очень быстро двигалась — как будто летела. Корабль удалялся от берега и быстро скрылся в тумане. Отец Мортена сильно перепугался, они тотчас повернули домой и на другой день в море не выходили. Местные жители боятся даже рядом ходить с этим домом, его прозвали «пиратское гнездо». Говорят, нынешний владелец дома совсем свихнулся. Он запрещает прислуге даже вытирать пыль.

      Карстен наклонился и бросил окурок в камин. Надо сказать, что подобного буйства фантазии я не ожидал даже от него. Все-таки образованный человек, писатель — и такая детская наивность… Средневековое мышление. Если бы я не знал о его страсти к подобным вещам, я бы подумал, что он нас разыгрывает.

      — А ты бывал в этом доме? — спросил я.

      — Ни разу! Ни единого разочка!.. — сокрушенно воскликнул наш избранник муз. — А я бы дорого дал за ночь в этом доме!.. Что за дом! В нем есть какая-то жуткая привлекательность, это мощный, огромный кусок скалы — нет, не скала… Это что-то живое, он излучает энергию! Да, вот именно! Эти мощные каменные стены, эти старинные окна — все продолжает жить и излучает энергию, но не тепло. Я бы сказал: это энергия Тайны. Помните, у Эдгара По «Дом Ашера»?.. Боже, что за дивное место!.. Все эти годы меня тянет к нему, как магнитом, я кручусь вокруг, по никак не могу проникнуть внутрь: там живет этот старый псих и никого не хочет видеть.

      — Какой псих?

      — Последний потомок капитана! Его зовут Эйвинд Дорум. Действительно, полуидиот… А может, уже и полный. Никого не пускает к себе. Говорят, если долго прожить в этом доме, непременно свихнешься! Но можно подумать, будто к нему так и рвутся в гости! Да все соседи боятся его как чумы! А меня он не пускает…

      Арне вдруг поднял руку:

      — Подожди, дорогой! Успокойся. Сейчас я тебе что-то скажу. Старое пиратское гнездо больше не собственность идиота Эйвинда Дорума. С сегодняшнего дня им владеет совсем другой человек, гораздо более симпатичный, гостеприимный, и вообще — душка. И зовут его Арне Краг-Андерсен, твой покорный слуга! Дамы и господа! Именно покупку этого самого «пиратского гнезда» мы с вами сейчас и отмечаем!

      Вот вам, Арне Краг-Андерсен — в своем полном блеске! Разумеется, он знал, что у Карстена дом на Хайландете, и что он «болен пиратским гнездом». Разумеется, он нарочно подзадорил нашего доверчивого, ничего не подозревавшего писателя, чтобы тот разогрел публику своими рассказами и подготовил для Арне эффектный выход. Теперь покупка стала настоящей сенсацией, мы дружно подняли бокалы и поздравили Арне.

      Йерн сиял, точно солнце:

      — Нет, в самом деле? Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой! Арне, ты гений, ты просто гигант!.. Но как же?..

      — Обыкновенно, Карстен, самым пошлым и прозаическим образом. Даже старые психи становятся очень сговорчивыми, если у них нет денег. Платежи просрочены, он весь увяз в долгах. И дом, и поместье должны были пойти с молотка. Собственно, я и явился на аукцион. Но — самое смешное — у меня не было конкурентов! Ни одного!.. И я получил — баснословно дешево — дом с полной обстановкой и прилегающие земли. За бесценок. Этот Дорум мог спасти дом, если, скажем, продал бы картины. Но тогда его постигло бы проклятье старого пирата! Да!.. Он даже отказался от права обратного выкупа. Таким образом, дамы и господа, вы видите перед собой счастливого обладателя самого импозантного дома с привидениями в нашей стране.

      По-моему, Арне чересчур разважничался. Можно подумать, он Рокфеллера вытолкал в шею из нефтяного бизнеса!.. Наверное, он уже был под парами.

      — И знаете, что я замыслил? Я желаю бросить вызов темным силам! В «пиратском гнезде» я устрою гостиницу. Рай для туристов! Летний отель, модный курорт… А? Летом там дивно! Замечательно — чистенько, уютно… девственный край. Масса возможностей. Я дам объявление в «Таймс»: «Добро пожаловать в дом с привидениями! Только у нас, в старой доброй Норвегии вы можете провести ночь с пиратским капитаном и покататься на корабле-призраке! Ваши шотландские «бурги» нам в подметки не годятся!» И я гарантирую: туристы налетят, как саранча…

      — Вот это идея! — сказал я, посмотрев на Йерна. Карстен Йерн переменился в лице:

      — Так вот, значит, каков твой план… Позволь тебе заметить: это детские шалости! Месть Йонаса Корпа обрушится на твою голову, и мне будет жаль…

      — Да ведь твой Йонас Корп будет самым желанным гостем у меня в доме! — И Арне расхохотался. — Для «Кребса» я выстрою удобный причал! А если Улле — как его там?.. Йорген? Если Йорген Улле соскучился по женскому обществу, я устрою ему самых сладких цыпочек из Осло! Фифи и Биби годятся?.. Мы закатим такой шабаш, что небу будет жарко! Друзья мои, выпьем за то, чтобы старым пиратам у нас понравилось! Чтоб они почаще навещали нас, грешных!..

      Йерн покачал головой.

      — Ты варвар! Ты хуже, чем варвар!.. Порождение современной цивилизации, заменившей храмы на биржи, а соборы на нефтяные вышки… Ты, конечно, не веришь в сверхъестественные силы — Боже упаси! — Ты у нас закончил коммерческую гимназию, ты культурный, современный, образованный человек — я признаю… Но я должен предупредить тебя: берегись, Арне! Как твой друг, я обязан сказать: с тобой может случиться то же, что и с одним писателем из Дании. После четырнадцатой рюмки перно он усомнился в законе притяжения. Он решил доказать, что закон земного притяжения — просто чушь, ерунда и предрассудки. Как он это доказал? Очень просто! Вышел прогуляться из верхнего окна Круглой Башни! Ты, конечно, можешь мне не поверить, но он сломал себе шею.

      Какой горький пафос прозвучал в его словах! — Мы заулыбались, а Карстен, ни на кого не глядя, осушил свой бокал. После возлияния, правда, он несколько смягчился и продолжил свои обличения в более теплых, дружественных тонах:

      — Эх ты, американец!.. Твой прагматизм не доведет — тебя до добра… Это ведь настоящее осквернение храма понимаешь ты или нет? — Это примитивнейший вандализм, Арне! — Нет, в самом деле, я не нахожу тебе оправданий… Кроме одного, пожалуй…

      В этот миг наш дорогой писатель, наконец, сбросил железную маску. Его лицо осветилось широкой улыбкой:

      — Но это твое достоинство бесспорно. Арне, друг мой, ты предлагаешь гостям превосходнейшее виски!

     

      Глава вторая. КОШКА

     

      Мне показалось, что голос Арне звучал необычно, когда теплым ранним августовским вечером он позвонил мне по телефону и попросил срочно приехать к нему. Он говорил как-то натужно, так бывает, если в горле застряла рыбья кость. Помнится, я ещё подумал: может, он простудился, или слишком весело кутнул накануне.

      Предыдущие три недели его не было в Осло. Он пребывал на Хайландете, совмещая отдых с подготовкой к ремонту и переоборудованию дома. Насколько я знал, после нашей вечеринки в феврале Арне несколько раз побывал в «пиратском гнезде», но то были кратковременные наезды. А остальное время домом занимался управляющий.

      Приехав в Уллеразен, я застал там Монику. Надо заметить, в отсутствие Арне мы провели с ней вместе много приятных часов — в рамках приличий, разумеется: не пожелай, как сказано, жены ближнего своего, его быка, осла и чего-то там еще.

      Но мы, и впрямь, прекрасно провели время и нам удалось замечательно поладить друг с другом. Да, пожалуй, мы с Моникой подружились.

      Мы плавали наперегонки на каяках, до утра танцевали в сомнительных кабаках Вестэнда, умирали со смеха на модной премьере Норвежского Национального театра — напыщенной и помпезной, а однажды потерпели настоящее кораблекрушение на борту шестиметровой яхты Арне. Мы подолгу и весело болтали и даже вели серьезные беседы по разным философским вопросам. У меня создалось впечатление, что Моника как-то меняется, она как-бы освобождалась, выбивалась из принятой на себя роли, из книжного образа утонченной молодой леди. Я открыл, что у неё есть чувство юмора, и она может быть впечатлительной, задиристой и смешливой. Томная бледная орхидея исчезала у меня на глазах, уступая место восхитительной яркой дикой розе.

      Поэтому я был несколько разочарован, обнаружив, что в присутствии Арне она снова вошла в прежний «изысканно-благородный» образ. Стало быть, перебесилась, — подумалось мне. Отвела душу. Ну, и слава Богу. Выглядела она, впрочем, прелестно и напоминала «Весну» Боттичелли, но ещё я подумал, что Боттичелли все же не достиг в своем искусстве такого мастерства, как Господь Бог.

      Мой друг Арне, напротив, выглядел не столь мило. У него было измученное бледное лицо, под глазами — круги.

      — Привет, старичок, — сказал я, — что случилось? У тебя вид, как у вегетарианца… Плохо отдохнул?

      — Садись! Налей, чего хочешь, сам… Я совсем не в форме. Из-за этого чертова дома я скоро поседею.

      — Пиратское гнездо?

      — Угадал. Кажется, я скоро дозрею до Общества парапсихологов.

      — Ты хочешь сказать, что видел приведение?

      — А!.. Если бы хоть видел!.. В конце концов, я совсем не против милых старых добродушных приведений. Пусть будет мертвец, скелет, там, я не знаю — саван! Пусть цепями звенит, стонет — ради Бога! Но тут просто черт знает, что такое…

      — Ну, давай, Арне, выкладывай.

      Он отставил свой стакан и наклонился ко мне через стол.

      — Слушай, Пауль! Ты знаешь, я не психопат! Я всегда считал, что Бог вообще позабыл дать мне нервы, что у меня их просто нет, понимаешь? Ни в бизнесе, ни в случае опасности я их никогда не чувствовал, ты же знаешь! Самым страшным привидением для меня всегда был налоговый инспектор… Я бы в жизни не подумал, что такая гнусная, примитивная чушь может так нервировать…

      — Давай-ка, дорогой, рассказывай по порядку. Обмозгуем это дело и решим, чем тебе может помочь дядя Пауль… Ну?

      — По-моему, Арне созрел не для Общества парапсихологов, а для нервной клиники. Или уже пора лечиться от алкоголизма. Одно из двух.

      Я не поверил своим ушам: неужели Моника говорит со своим блистательным женихом в таком тоне? Новый поворот? Или всего лишь ироническая маска?

      — Хорошо, попробую рассказать по порядку. Правда, па Монику мой рассказ не произвел впечатления… Так вот. Сначала я долго искал рабочих в Лиллезунде: надо же отремонтировать дом! Помнишь, Карстен рассказывал про человека, который вставлял стекло, порезался и умер? Так вот, они с тех пор жили с незастекленным окном! Можешь себе представить?.. Дикость какая… Ну, нашел я, наконец, стекольщика, посулил ему чертову уйму денег, притащил в дом. Привел на второй этаж. Это разбитое окно, между прочим, в капитанской спальне. Веселенькая комнатка, я тебе скажу! Стенки выкрашены в желтьй цвет — в жизни не видел более ядовитого желтого цвета! Адское пламя… «Желтая комната» — неплохо звучит, а? Как название рассказика Эдгара По… Они там безумно боятся этой комнаты, просто безумно — и знаешь, не без Оснований…

      Итак, представь себе: стекольщик возится с окном, вынимает осколки, промеряет раму, обрезает новое стекло, а я стою тут же в комнате, и смотрю на море. Все происходит средь бела дня. Чудная погода, пустая рама распахнута… Мужичок садится на подоконник и тянется рукой к раме, чтобы её закрыть и вставить новое стекло. И вдруг я вижу: он жутко дергается, как будто его толкнули в спину, хватает рукой воздух и с душераздирающим воплем ныряет вниз! Слава Богу, я не растерялся, бросился к окну и успел схватить его за ноги! Представляешь? Я втащил его обратно, он был в полной отключке. Стекло мы конечно разбили… хоть не порезались! Спасибо еще, он не подумал, будто я его толкнул. Короче, он очухался и убрался в город. Даже денег не взял. Только мне от этого не легче.

      — Да… Представляю себе. Положение не из приятных. Ну, а если мы отвлечемся от всякой чертовщины… Может, ему стало дурно? Бывают такие внезапные легкие сердечные приступы или головокружение…

      Арне кивнул:

      — Будем надеяться. Ты знаешь, он, пожалуй, и в самом деле на вид был не очень здоров… Такой бледный, тщедушный… Но я ведь тогда договорился ещё с двумя: один должен был выкрасить стены у меня в комнате, а другой починить дверь. Так эти оба тут же собрали манатки и — привет! Только я их и видел… Небось, рекорд установили в спортивной ходьбе! Короче, весь город теперь цепенеет при моем появлении. А уж найти там рабочих — и вовсе безнадежное дело! Пришлось самому вставлять стекло и чинить дверь. А малярные работы я пока отложил, терпеть не могу, как воняет краска…

      — Вот это интересно! И с тобой ничего не случилось? Нечистая сила не покушалась на твою жизнь?..

      — Как видишь! Но через несколько дней произошло нечто новенькое. Жуткая глупость, но ужасно неприятно…

      Руки его терзали спичечный коробок. К этому моменту от коробка остались лишь крошечные, микроскопические кусочки. Расправившись с коробком, он приготовил себе смесь тоника и джина, в которой джина было ровно три четверти. Отпив полстакана, Арне продолжал:

      — Это было вечером. Часов в восемь. Я сидел в гостиной на первом этаже и читал Стэнли Гарднера.

      Курил сигареты. Было довольно приятно, на улице шел небольшой дождик. Сижу себе тихо, читаю про Перри Мэйсона, и вдруг слышу: надо мной кто-то ходит. Сперва я подумал, что это, наверно, Мари — Мари Миккельсен, моя прислуга. Есть ещё управляющий Людвигсен, между прочим, отчаянно суеверный и трусливый тип, но он был в Лиллезунде… Да, я забыл сказать! Я находился как раз под этой чертовой капитанской спальней! Под желтой комнатой… А Мари этой комнаты очень боится — ну просто панически боится. Она соглашается там убираться только в моем присутствии, так что вряд ли она пошла бы туда одна, да ещё вечером. К тому же, знаешь, мне показалось, что шаги очень тяжелые: половицы скрипели, я хорошо слышал… Так мог ходить только крупный, грузный человек. Я подумал: «Черт побери! Значит, в дом забрался вор!» Ну, в общем, ты сам понимаешь, что я на самом деле подумал, но я не хотел так думать. Хотя я прекрасно понимал: никто не мог пробраться в дом, да ещё на второй этаж так, чтобы я не заметил. Не такое уж захватывающее чтение Стэнли Гарднер… Ну, ладно. Хватаю палку и поднимаюсь по лестничке на второй этаж. Стараюсь идти как можно тише, но ступеньки старые и, конечно, скрипят. Если там, наверху, кто-то был, он вполне мог слышать, как я поднимался. Перед дверью я замираю и прислушиваюсь. Все тихо. Тут я молниеносно поворачиваю ручку и распахиваю дверь…

      Арне доламывал спички, которые прежде высыпал из коробка. Покончив с этим делом, он схватил свой стакан и сделал ещё один большой глоток. Если он и мистифицировал меня, то чересчур уж талантливо.

      — Там кто-то был? — невольно вырвалось у меня.

      — Да! — сказал Арне. — Там был … некто. На полу. Черное, косматое, с круглыми сверкающими желтыми глазищами — огромная кошка!

      — Кошка капитана Корпа!.. — воскликнул я.

      — Черт её знает!.. Я уставился на нее, как загипнотизированный. Я в жизни не видел таких кошек: колоссальная, черная как сажа, косматая как медведь, чудовищное существо! Ты не представляешь, как она на меня смотрела! С такой холодной зверской злобой, нет, не зверской — это ничего общего не имеет с нормальной живой природой… Кошки — очень милые существа, я всегда к ним нежно относился, особенно к маленьким котятам… Нет, это было воплощенное дьявольское зло, просто ЗЛО — понимаешь?

      — Да, да! Ну, и что?

      — Я торчал там, как столб, со своей палкой, и так бы, наверное, стоял до сих пор — я не мог пошевелиться. Но тут, она выгнула спину, разинула кроваво-красную пасть и зашипела. Я совершенно обезумел, поднял палку и — раз!..

      — Попал?!

      — Разумеется, нет. Она увернулась. Спасибо, не вцепилась мне в лицо. Или уж прямо в горло… Она промчалась в дверь и исчезла как черная тень на лестнице. Я немножко отдышался и осмотрел комнату. Совершенно пусто! Окна заперты. Спрятаться некуда. Я побежал вниз по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами было открыто окно, наверное, это чудище туда сигануло, потому что в доме кошки не было. Я побродил по дому, пораскинул мозгами и решил ничего не говорить Мари и этому дураку Людвигсену. Если они уйдут — где мне взять новых людей? В общем-то, я теперь начинаю их понимать…

      — Арне, малыш, ты наверное был просто пьяненький! — Моника произнесла это сладким голоском, как обычно говорят врачи с тяжелыми пациентами. — Неужели ты стал бояться кошек? Или ты хочешь сказать, что сам Мефистофель пришел к тебе в гости, а? Ты перепутал: у Гёте он превращался в пуделя. Арне! Ну, в самом деле, ты ведь серьезный человек, делец, директор международной нефтяной компании…

      — Я не могу не верить собственным глазам! — сердито сказал Арне. — И я был трезв. И не надо говорить со мной, как с больным. Я нормальный, здоровый человек, и у меня не бывает галлюцинаций. Наркотиками я не балуюсь. Ну что? Продолжать?..

      — Конечно, Арне. Я весь во внимание.

      — Был ещё третий случай. Его нельзя было скрыть от Мари, так что… Тут уже нечто похожее на полтергейст. Началось с того, что я решил оценить одну картину. По-моему, это раннее рококо. Французская школа. Пьеро догоняет Пьеретту — все это в густой тени очаровательного сада — и некая меланхолическая фигура, вроде бы паяц, за ними наблюдает. Картина прелестная, она без подписи, но я чувствую, что это подлинник Ватто. Или, по крайней мере, картина его школы. Ну, я решил взять полотно с собой в Осло и показать экспертам. Оно маленькое, его нетрудно довести… Картина висела на стене в гостиной, среди множества других. Вечером, накануне отъезда, я её снял, запаковал и поставил в угол.

      Наутро мы вошли в комнату вместе с Мари. И что ты думаешь? Картина висит на прежнем месте! На стенке. А в комнате — полный разгром! Причем капитанские вещи, мебель, картины — все в полном порядке! Но мое барахло… Книжки вышвырнуты из шкафов на пол, сигареты вытряхнуты из портсигара и раскрошены, мой серебряный портсигар искромсан в куски! На стуле я оставил пуловер — ты бы видел, в какие лохмотья он превратился!.. Можешь представить себе, что творилось с Мари… Мне пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы она перестала шмыгать носом и плакать. Я преклонял колена, божился, что пальцем не тропу ни одну картину… Она поставила условие: если такое повторится, она немедленно берет расчет, и ноги её больше не будет в доме. А мне без неё не обойтись. Она толковая, аккуратная, хозяйственная… Она все и всех знает… Давно работает в этом доме — у прежнего хозяина… И вообще, где взять новую домоправительницу? На такое-то место!

      В соседней комнате зазвонил телефон. Арне направился туда и, прикрыв за собой дверь, взял трубку. Я обратился к Монике.

      — Как тебе кажется, это правда? Или все сказки? Она пожала плечами:

      — Не знаю, что и думать… С ним никогда не поймешь, что в шутку, а что всерьез. Арне надежен, как прогноз погоды. Ты сам знаешь, как он любит присочинить… Но, по правде говоря, мне бы очень хотелось взглянуть на этот дом.

      Через пару минут Арне вернулся. Он рухнул в кресло и покачал головой. Физиономия его выражала полную растерянность.

      — Нет, это переходит всякие границы, — изрек он. — Это звонил Людвигсен, скотина… Желает, видите ли, немедленно взять расчет.

      — На каком основании? — поинтересовался я.

      — На том основании, что он больше не может оставаться в «пиратском гнезде». Там что-то опять произошло, и он от страха совсем потерял голову. Спрашиваю: что такое? А он не хочет говорить по телефону. Требует, чтобы я немедленно приехал. Я сказал, что завтра буду. Придется продлить каникулы… на неопределенный срок. Просто не знаю, как быть. Мари не согласится жить там одна… Не могу же я бросить без присмотра дом, набитый такими сокровищами!

      Арне подпер голову кулаком и, хлопая глазами, уставился в одну точку. Вдруг его лицо прояснилось, и он посмотрел на меня:

      — Пауль! Послушай, у меня идея! Нужен надежный, просвещенный человек с крепкими нервами и неглупыми мозгами. Поверь, это дело нельзя доверять местным придуркам… И такой человек у нас есть — это ты. Я предлагаю тебе, скажем так, место хозяина «пиратского гнезда».

      Я немного опешил. Вот уж, в самом деле, неожиданное предложение… С другой стороны — почему бы и нет? «Хозяин дома с приведениями»! Раз уж жизнь предлагает столь редкую возможность…

      — Пауль, ты мне всегда помогал! — продолжал Арне. — Я всегда знал, что могу на тебя положиться. Ты же не бросишь меня в этом дурацком положении! А я уж, разумеется, позабочусь, чтобы ты жил там, как князь! Если хочешь твердый оклад — сам назови сумму! От тебя потребуется только одно: присматривать за домом. Там есть одна единственная животина — старая лошадь. Надо, чтобы конюх о ней заботился. Все остальное сделает Мари. У тебя будет только одна задача: смотреть, чтобы дом не ограбили. Хотя я не думаю, чтоб кто-то из Лиллезунда или вообще из местных осмелился сунуть нос в «пиратское гнездо»…

      — О-кей! Я согласен.

      — Отлично, дружище! Ты мой спаситель. Ангел-хранитель!

      — Да, я таков… Ну, и когда же мне заступать на новую должность?

      — Можешь поехать со мной завтра. Годится? Там сейчас, кстати, Карстен Йерн, на Хайландете. Так что тебе не будет совсем уж скучно. Послушай, Моника, а ты бы не хотела отправиться с нами?

      — С превеликим удовольствием! — воскликнула Моника. — Мне ужасно любопытно побывать в этом доме, после того, как ты так его разрекламировал. Ты гарантируешь нам всякие ужасы и кошмары?

      — Что-что, а это я, кажется, могу обещать. — Ты меня очень обрадуешь. Тогда завтра отправляемся. Мне надо собраться. Отвезите меня домой!

     

      * * *

     

      Был. чудный, мягкий августовский вечер, когда мы втроем прибыли в Лиллезунд. На станции нас встречали Людвигсен и Мари. Людвигсен оказался маленьким тщедушным человеком с острым мышиным личиком, из тех, кто боится смотреть собеседнику прямо в глаза. После скомканного приветствия он неловко схватил наши чемоданы и потащил вперед. Мари Миккельсен была типичной старой девой, которая не вышла замуж по той простой причине, что родилась на свет слишком некрасивой. Ее лицо напоминало неправильной формы репку или картофелину — снимки таких экземпляров нередко публикуют осенние газеты: смотрите, дескать, какая странная игра природы! Что-то подсказывало мне, что она должна быть очень набожной. Вообще она производила впечатление милого и доброго человека. Когда я подал ей руку, Мари смутилась и сделала книксен.

      — Людвигсен, отнесите чемоданы в отель «Виктория», — сказал Арне. — Я думаю, с дороги нам не повредит кружка пльзеньского.

      На первый взгляд, Лиллезунд мне понравился. Это очаровательный лилипутский городок, каких у нас много на побережье в Сёрланде. Белые, желтые и голубые кукольные домики с цветочными горшками перед окнами, мощеные улочки с пучками зеленой травы в щелях между камнями, старые пожелтевшие таблички с угловатыми буквами: «Миккель Серенсен, сапожник»… И надо всем этим — неописуемый аромат старых деревянных домов, соленой морской воды, вяленой рыбы и свежих крабов. Главная улица, извилистая, с крутым уклоном, вела, разумеется, к рынку, а перед рынком красовался газетный киоск размером с добрый собор — наверное, главная достопримечательность города. Господи, подумалось мне, как же тут славно живется! Впрочем, пожалуй, через годик-другой начнешь изнывать от скуки.

      Около рынка располагалась и самая большая местная гостиница, отель «Виктория». Это был светло-бежевый деревянный дом с верандой.

      Мы уселись и заказали пиво. Хозяйка, мадам Бальдевинсен, крепкая и тяжелая, словно ржаное поле в августе, сама принесла нам целую батарею пивных бутылок на серебряном подносе. Я одним духом выпил первую кружку и, глубоко удовлетворенный, откинулся в удобном плетеном кресле. Арне обратился к Людвигсену, который сидел с пристыженным видом, теребя собственные подтяжки.

      — Да, Людвигсен… Ну, выкладывайте! Почему же вы решили отказаться от места? Что за таинственная причина гонит вас прочь?

      Я видел, что бедному Людвигсену очень не хочется отвечать: в присутствии молодой красивой женщины всякому трудно признать, что ты попросту боишься. Он проглотил слюну, потом вздохнул и, наконец, поведал нам спою печальную повесть — сперва запинаясь и мекая, потом несколько более живо:

      — С этим домом все-таки, правда, что-то не так… Какая-то чертовщина, знаете… Я все-таки вовсе не суеверный человек. Мало ли что люди болтают! Но тут все-таки что-то не ладно, я вам правду говорю… Короче, не могу я тут жить — и все. Это мне на нервы действует! Это трудно объяснить… Ну вот, нехороший дом!… Что тут поделаешь, верно? Я и раньше замечал… Господин директор тоже не могли не заметить! И Мари!.. Верно, Мари? Но раньше я ничего такого все-таки не видел. И думал, заработок хороший, надо пожить, пообвыкнуть на новом месте, а это все — так, воображение… Но вчера, понимаете, я сам увидел, своими глазами! Это утром было, часов в одиннадцать. Я стоял у кустов смородины… Смородина не очень хорошая уродилась! Да… Я смотрел на ягоды, а потом посмотрел на дом. Просто так, взглянул на дом. И вдруг вижу в окне — два желтых глаза. Я сначала подумал, что-то отсвечивает. Нет, два огромных круглых желтых глаза! «Что за черт!» — думаю. И тут до меня дошло: это, наверное, кошка. Да, вижу, огромная черная кошка на втором этаже… Ах, ты, думаю, дрянь! Забралась в дом, пока я во дворе. Надо, думаю, выгнать. А то нагадит или испортит чего! Мне показалось, она в желтой комнате. Я пошел в дом, поднялся наверх, в желтую комнату — а там пусто. Дверь закрыта была. Окна тоже закрыты. Я подумал: Людвигсен, ты, наверное, ошибся, может эта дрянь залезла в другую комнату? Может, по соседству?.. Я пошел в соседнюю комнату — там тоже пусто. Я весь дом облазил, знаете, ни черта! Что же это такое? Не растворилась же она в воздухе! Все-таки, я же видел её, собственными глазами, как вот вас теперь! В общем, какая-то чертовщина. Господа могут думать, что им угодно, а с меня хватит. Вы уж простите меня, господин директор, только я тут жить не хочу. Не могу — и все. И дайте мне, пожалуйста, расчет

      Этот немудреный рассказ произвел на меня впечатление. Пожалуй, более сильное, чем вчерашние истории, которыми потчевал нас Арне. Людвигсен не был похож па человека с богатым воображением. Мы просидели за пивом ещё с полчаса, пытаясь его уговорить, но он наотрез отказался. Зато Мари, благодаря дипломатии Моники, согласилась пока не бросать нас и поработать в доме ещё немного. Мы распрощались с беднягой Людвигсеном — он получил свои деньги, — поднялись и направились к причалу. Там стояла наготове новенькая яхта с хромированным подвесным мотором.

      — Все на борт! — скомандовал Арне. — Вперед, навстречу новым приключениям!

      Мы расселись, и он запустил мотор. Усаживаясь, я спросил Монику:

      — Ну, как настроение? Тебе ни чуточки не страшно?

      — Честно говоря, — ответила она, — мне как-то не по себе. Боюсь, это добром не кончится.

     

      Глава третья. ЧЕЛОВЕК В ЗЮЙДВЕСТКЕ

     

      Вскоре игрушечные домики Лиллезунда исчезли из виду, скрылась и маленькая гавань. Наша моторка с веселым стрекотом бежала между маленькими симпатичными островками, утыканными белыми рыбачьими хижинами, которые жались друг к дружке в небольших бухтах. На зеленых склонах холмов паслись овцы. Навстречу нам из заливчика вынырнуло рыбачье суденышко с парусом цвета оберточной бумаги, с сетями и рыбными ящиками на палубе. Свежий ветер гнал короткие волны с белыми гребешками на галечные пляжи и отвесные камни скал там, где рифы и шхеры взрезывали поверхность воды.

      Бойко преодолевая испещренное волнами пространство, мы миновали ещё несколько островов, и перед нами открылся длинный, довольно высокий берег, изломанным контуром вырисовывавшийся на фоне неба. К морю он обрывался совершенно голой и крутой скалистой стеной. Это был полуостров, он торчал среди моря, как огромный жесткий язык.

      — Хайландет! — провозгласил Арне. — С этой стороны он необитаем. Сейчас вы увидите его с другого бока…

      Он повернул руль, и мы обогнули полуостров. Теперь лодка двигалась вдоль истерзанного штормами и весьма негостеприимного с виду берега. Кое-где грозно чернели рифы, словно сторожевые посты, беспрерывно атакуемые лихими волнами.

      С дороги мы подустали, особенно Моника, а я, к тому же, и основательно вымок благодаря нарочито отважному маневру нашего рулевого, поэтому я был далек от романтических восторгов по поводу дикой природы Хайландета, и испытал только одно желание: поскорее переодеться, сесть к огню и выпить чего-нибудь согревающего. Однако вид мрачного берега не оставлял мне пока ни малейшей надежды.

      Я уже начал терять терпение, когда крутые неприступные скалы неожиданно расступились. Между ними открылась небольшая бухта с кусочком зеленеющей земли, и там, в глубине, метрах в ста от моря, показался длинный приземистый дом.

      — Пиратское гнездо! — провозгласил Арне и сделал эффектный жест экскурсовода.

      Дом не был низким — два этажа плюс цоколь, но высокие скалы вокруг и его собственная непомерная растянутость создавали впечатление плоского строения, дом как будто присел на корточки, ища защиты от моря и ветра. Он, наверное, когда-то был белым, но его слишком долго не касалась кисть маляра. Вечернее солнце отражалось в длинных рядах черных окон, неяркая зелень запущенного и не слишком пышного сада окаймляла стены.

      Откровенно говоря, я испытывал радостное чувство, когда мы поднялись на крыльцо, сооруженное в благородном стиле ампир, и остановились у большой резной двери. Арне вставил в замок огромный ключ, дверь отворилась, и мы оказались в прихожей.

      И сразу нас обступило столетнее прошлое. Старинная мебель, тяжелые ткани и затейливые узоры портьер, на стенах картины, написанные маслом, и чудные старые гравюры, модели парусников под могучими балками потолка — все выглядело как во времена наполеоновских войн.

      Наша маленькая компания поспешно направилась в кухню, и Мари, усадив нас за стол, бросилась к очагу. Пока мы подходили к дому, я втихомолку наблюдал за ней и заметил, как она побледнела, особенно на крыльце перед дверью, и все старалась держаться поближе к Монике. Но старый дом, очевидно, был настроен вполне благодушно в тот вечер; просторная кухня, рассчитанная на великанов, сверкала начищенной медной посудой, и было приятно смотреть, как раскрасневшаяся Мари сноровисто хлопочет у большущей плиты. Тень черной кошки не витала над нами. Насколько я знаю, кошмарные привидения не очень-то любят являться перед голодными людьми, которые с вожделением смотрят на румяные, золотистые пирожки, когда быстрые руки улыбающейся хозяйки заставляют их весело подпрыгивать и переворачиваться с боку на бок на шипящей и плюющейся маслом медной сковороде.

      После ужина Арне показал нам дом. Сначала мы осмотрели картины в большой комнате и, прежде всего, картину Ватто, которая превзошла все мои ожидания. В ней чувствовалась рука большого мастера, она и впрямь заслуживала отдельного музейного зала.

      Из Арне получился бы прекрасный чичероне: он подводил нас то к одной картине, то к другой, мы увидели свору спящих охотничьих собак, потом молодую даму с локонами, потом купающихся наяд, а Арне сыпал именами французских и английских художников восемнадцатого века. Демонстрируя мебель, он тоже перечислял имена мастеров, сообщал характеристики стиля и эпохи с гордостью короля, который лично показывает приближенным свою любимую коллекцию.

      Мне показалось, что мебель и обои во всем доме были выдержаны в одном стиле, но Арне позволял себе некоторую иронию по поводу излишней пышности обстановки и явной безвкусицы пиратского капитана. Он то и дело замечал: здесь, дескать, нужно изменить интерьер, эту стену вообще придется снести, там будет бар, а туг оркестр. «Стало быть, он не отказался от мысли устроить тут модный отель», — подумал я.

      В доме было множество помещений и вскоре я потерял ориентировку. Мы побывали в библиотеке с темными, пыльными томами за стеклянными дверцами шкафов, в небольшой оружейной, сплошь увешанной коврами и разнообразным старинным оружием, и, миновав длинный коридор на втором этаже, наконец, оказались в очень просторной комнате с кроватью в углу, с двумя резными шкафами, комодом, столом и, на редкость, изысканными стульями. Толстую шелковую обивку роскошных спинок и сидений покрывала старинная ручная вышивка; все было в прекрасной сохранности и стоило, на мой взгляд, колоссальных денег. На стене против двери (это был очевидно северный торец дома) висело зеркало в полный человеческий рост. Оно крепилось прямо к стенке на длинном винте и было таким старым, что изображение на его тусклой поверхности расплывалось, кривилось и вызывало неприятное ощущение. Стены были окрашены в желтый цвет самого отвратительного оттенка, какой мне когда-либо доводилось видеть.

      — Вы находитесь в желтой комнате! — провозгласил Арне. — Итак, спальня капитана Корпа перед вами. Уютненько, верно? Именно тут обычно является народу черная кошка. А в том углу стоят собственные сапоги нашего знаменитого пирата. Вот так, дамы и господа. Осмотр закончен. Ну, что? Чувствуете атмосферу? По-моему, дом необыкновенный. Если бы решение вопроса зависело только от меня, я бы провел свою первую брачную ночь именно здесь.

      Арне взглянул на Монику, но та была слишком занята старым зеркалом и не откликнулась. На стене висело семь или восемь картин, изображавших полуодетых юных дам, которые в свои молодые годы явно слопали слишком много пирожных с кремом и взбитыми сливками. Я обратился к хозяину дома:

      — Сколько, по-твоему, стоит вся эта живопись?

      — Вот эти картины стоят около ста тысяч. Это школа Фрагонара.

      — И откуда только такие познания? Как ты, однако, быстро подковался — и про мебель все знаешь, ну просто искусствовед!

      — Дорогой, я же не покупаю кота в мешке. За исключением черной кошки, разумеется, — которая, очевидно, досталась нам даром… Я ведь не новичок в делах. Когда я был здесь в феврале, я притащил с собой кучу специалистов: два эксперта по живописи, художник по интерьеру, архитектор и страховой агент. Мне сразу же определили, что мебель безусловно подлинная — знаешь, сколько стоит обстановка? В пять раз больше, чем я заплатил за все! Ну, и картины тоже уже почти все прошли экспертизу, кроме Ватто.

      — А если вдруг пожар?

      — Я же не полный идиот. Я оформил страховку. Сразу же после купчей. Так что мы застрахованы и на случай кражи, и на случай пожара.

      Моника тем временем оторвалась от зеркала и смотрела в окно. В сумерках вид на море особенно великолепен. Вот так же когда-то и старый пират стоял перед этим окном, и его заблудшая душа тосковала и рвалась в ускользающую морскую даль.

      Вдруг Моника оживилась:

      — Смотрите, похоже, к нам кто-то идет! Если, конечно, это не привидение.

      Мы подошли к окну. Действительно, шел человек, он явно держал курс к дому. На нем были резиновые сапоги и ветровка.

      — Если это и призрак, — сказал я, — то не слишком старый.

      Мы спустились вниз и прошли на кухню. Мари, оживленно беседуя с гостем, провела его к нам. Это был крепкий мужчина лет сорока. Арне поздоровался и представил нам гостя: Арнт Сёренсен, районный инспектор полиции. Гость снял куртку и сел к столу. Мари занялась приготовлением кофе. Сёренсен достал трубку, раскурил её и сказал:

      — Я увидел, что в доме кто-то появился и решил заглянуть. Я тут часто гуляю по берегу, если есть время… Все надеюсь хоть что-то найти. Вы люди приезжие и наверно сочтете меня сумасшедшим за такие дела… Я, понимаете, надеюсь, что море вынесет… сам не знаю что: какие-нибудь обломки, следы. Тут у нас в начале года случилась одна странная авария…

      — Вы намекаете на историю с эстонским кораблем? — спросил Арне.

      — Да, да! Именно! Странная история, верно?

      — Скажите, господин Сёренсен, — спросила Моника, — а вы сами видели этот корабль?

      — Не только видел, но и первым поднялся на борт. И вот, до сих пор никак не могу разобраться. Неприятно, знаете, очень неприятно, когда чего-то не можешь понять.

      — А что же там было? Расскажите!

      Моника настаивала, как ребенок, требующий обещанную сказку. Сёренсен улыбнулся, и, попыхивая трубочкой, стал рассказывать:

      — Ночью, под Новый год, здесь был очень сильный шторм. А утром мы получили сообщение, что какое-то судно несет прямо на скалы Хайландета. Мы сели в лоцманскую лодку и вышли в море. Судно мы обнаружили в морской миле от рифов, прямо против этого дома. Грузовое судно примерно на четыре тысячи тонн. Черное, довольно безобразное.

      На наш окрик никто не отозвался, и на палубе никого не было видно. Море к тому времени заметно успокоилось. Мы поднялись на борт. Я шел первым. Ну, что я могу сказать? Я осмотрел весь корабль. Впечатление очень странное. В каютах, во всех помещениях корабля все выглядело так, как будто люди отсюда только что вышли. И никаких следов паники, внезапного бегства. В каютах мы нашли под некоторыми подушками часы и кошельки с деньгами. В кубрике — чемоданы и рундуки членов экипажа, в иных замках торчали ключи. Деньги, ценные вещи не взяты… Несколько коек были смяты, будто кто-то проспал ночь и не застелил. Прежде всего, непонятно, почему они так торопились сойти с корабля? Крошечная пробоина! В трюме воды на два фута.

      — А спасательные шлюпки? — спросил я.

      — Двух не хватало. Но либо они утонули, либо их унесло в открытое море — мы их так и не нашли.

      — Однако я не вижу тут никакой загадки, — проговорил Арне. — Люди на судне могли совсем верно оценить степень опасности. Представьте, что корабль несло на рифы. Им показалось, что вот она, гибель! Они сели в шлюпки, чтобы избежать смерти на корабле, и погибли в шлюпках, а судно осталось невредимо.

      — Но где капитан? Судовой журнал? И машина на корабле была в полной исправности И потом, ещё одно: в трюме мы обнаружили семнадцать больших ящиков с деталями каких-то машин. По документам мы установили, что это груз для Коста-Рики. Но по тем же документам ящиков числилось не семнадцать, а двадцать. Где же остальные? Достаточно было хорошенько осмотреть трюм, чтобы стало ясно, что три ящика, первоначально заложенные остальными, были потом извлечены. Было видно, что некоторые верхние ящики отодвинуты и опрокинуты, а между нижними ящиками осталось пустое пространство, где стояли эти три… Разве не странно: люди терпят бедствие, но они бросают свои ценности, чтобы тратить время на отгрузку трех тяжелых ящиков с деталями машин!.. И тащат их на себе в шлюпки?.. Нет, как хотите, а мне эта история не по нутру. И я не собираюсь закрывать дело. Так что и к вам нижайшая просьба: будете гулять, или кататься — посматривайте вокруг, не принесло ли чего на берег. Всякое может случиться… А если вдруг что-то найдете, дайте мне знать, я вам буду весьма благодарен.

      Инспектор выпил с нами кофе, отдал должное пирожкам и отправился в темную августовскую ночь. Было уже довольно поздно, за плечами остался напряженный день, мне хотелось спать. Большую парафиновую лампу погасили, и темнота, скрывавшаяся до поры по углам, вдруг подступила вплотную к телу. По стенам заплясали подвижные черные тени, отбрасываемые трепещущим пламенем свечей. В сопровождении трясущейся от страха Мари я проверил, хорошо ли заперта входная дверь, и все вчетвером мы отправились по скрипучей лестнице на второй этаж.

      Мари, разумеется, боялась спать одна в комнате, и мы решили устроить обеих женщин на ночевку в большой угловой комнате, а сами, демонстрируя мужественную невозмутимость, почетным караулом разошлись по отдельным «спальням», прилегавшим с двух краев к угловой. Я пожелал Арне сладких сновидений и осмотрелся. Высокая кровать с пологом, выцветшие гравюры на стенах, модель небольшого военного корабля с пушечкой на носу — ничего сверхъестественного. И все же, залезая под одеяло, показавшееся ледяным, я, говоря откровенно, долго не мог унять противную зябкую дрожь.

      Обычно, если сон не идет, я беру почитать детектив.

      Придя домой, я зажег свечу, но подумал, что «пиратское гнездо», пожалуй, не самое удачное место для подобного чтения, и выбрал бессмертную книжку Джерома — благо, я повсюду вожу её с собой. Юмор — лучшее оружие против всяческих страхов. В компании Джорджа, Харриса и Монморанси чувствуешь себя гораздо увереннее перед лицом темных сил. Я уснул с блаженной улыбкой и утром за завтраком честно сообщил, что не видел, равно как не слышал ничего необычного. Все остальные, как оказалось, тоже.

      И тем не менее, я не чувствовал себя совершенно спокойным. Было что-то настораживающее в атмосфере громоздкого дома, в его старинной, слишком необычной обстановке, даже в пейзаже за окнами — неспокойное море и угрюмые мрачные скалы, — что-то заставляющее лишний раз оглянуться, даже если жуешь поджаренный хлеб с мармеладом.

      Мы собирались посвятить этот день осмотру окрестностей. Однако наш план рухнул: с самого утра небо затянуло серыми тучами, и скоро пошел дождь, ровный, упорный, не оставляющий надежды на прояснение. Тем большей неожиданностью для нас было появление гостей.

      На тропинке между скалами появились две фигуры в плащах — мужская и женская. К огромной радости, в мужчине я узнал Карстена Йерна. С ним была прехорошенькая молодая особа с темными, кудрявыми, совершенно мокрыми волосами — у её белого дождевика не было капюшона, а зонтика у них почему-то тоже не было. Меня удивило, что при столь очаровательной внешности спутница Йерна была напрочь лишена всякого кокетства, напротив, она производила впечатление очень робкого, стеснительного, неуверенного существа.

      — Я услышал по почте, что вы приехали, — с порога заявил Йерн. И тотчас примчался на вас взглянуть! Ну, как после первой ночи в «пиратском гнезде»?.. Цвет волос, я смотрю, прежний! Моника, радость моя! Неужели ничего страшного? Подожди, Пауль, всему свой срок! Позвольте, дорогие друзья, представить вам фру Лиззи Пале. Лиззи, с нашим другом Арне ты уже знакома, а это наша красавица Моника, Моника Винтерфельдт. Это Пауль Рикерт, видишь, какой милый! Ну, вот…

      Продолжая болтать, он разделся и помог фру Лиззи Пале освободиться от мокрого плаща. Пожимая её холодные пальчики, я подумал: неужели это юное хрупкое чудо уже замужем?

      — Я к вам с приглашением, — сказала Лиззи Пале, выдержав все рукопожатия. — Когда мой муж услышал, что вы приехали, он сразу сказал: надо обязательно вас просить к нам. И я тоже очень обрадовалась. Мы живем совсем близко, почти соседи. Я буду очень признательна, если вы не откажетесь сегодня прийти к нам обедать. Мы теперь здесь живем… Но немножко одиноко, знаете, не с кем словом перемолвиться. Вот Карстен тоже обещал прийти. Он у нас ещё не был. И муж будет очень рад, он соскучился по людям своего круга, с которыми можно поговорить… на разные темы.

      Мы, разумеется, согласились. Мне (да и Монике, как оказалось) интересно было увидеть главу семьи Пале. Но тут встал прозаичный вопрос: а как нам добраться? До дома Пале, по словам милой Лиззи, километра два-три, все тропинки кругом превратились в ручьи и речушки, а Моника сказала, что взяла с собой только босоножки. Выход предложил Арне:

      — Только не волноваться! Мы поедем в повозке. Я же говорил, здесь есть лошадь. Пауль, пойдешь со мной? Полюбуешься на нашу лошадку…

      Облачившись в просторные плащи, мы отправились взглянуть на лошадку. Конюшня была открыта и Арне сказал, что лошадь, наверное, пасется где-то рядом. Мы пошли за калитку. Арне стал рассказывать про соседей:

      — Этот Пале с женой появился тут совсем недавно, я купил «пиратское гнездо» в феврале, а они приехали, кажется, в апреле. И представляешь, где он поселился? В доме Йоргена Улле! Помнишь помощника капитана? Вот, в том самом его доме… Говорят, чернокнижник Улле устраивал там шабаш ведьм. Прелесть! Где же лошадь, черт побери!.. И куда опять девался конюх? Конюшня нараспашку — кошмар. Может, прогнать его?

      — Не знаю, посмотрим, — отвечал я. — А кто этот Пале?

      — Он норвежец, но живет в Штатах. Закончил там курс теологии. Вообще, непонятный тип. Насколько я знаю, он пишет какой-то труд по истории культуры. Поселился на Хайландете, чтобы исследовать местный фольклор, легенды, сказки…

      — А Лиззи тоже американка?

      — Боже упаси! Она из Хортена. Кажется, сирота. Последний год жила у родственников в Лиллезунде. Там-то Пале её и подцепил… Впрочем, думаю, это не составило особого труда: она ведь бесприданница. Хорошенькая девочка, а? Просто ангелочек… Только уж слишком закомплексована.

      — И что ж, этот Пале — молодой?

      — Я бы не сказал… Во всяком случае, далеко не мальчик… Постарше нас с тобой… Он знаешь ли, весьма заинтересовался легендой о корабле-призраке, наверно, поэтому хочет нас заманить к себе. Смотри-ка! Вот наша скотина!

      Крепкая, небольшая лошадка мирно стояла, понурив голову, под деревом. В пасти её виднелся пучок травы. При нашем появлении она подняла голову и принялась жевать. Конюха не было видно, но лошадь оказалась доверчивой и послушной. Арне погладил её и поманил за собой, и лошадь спокойно пошла за нами к дому. Мы подошли к конюшне, вытащили старую повозку и принялись запрягать. Надо сказать, Арне справился с этой задачей мастерски, и я подумал, что конюха, наверное, и впрямь можно уволить. Когда я позвал Монику, Лиззи и Йерна, на дворе появилась собака. Маленькая серая дворняжка с дружелюбным любопытством обнюхала мои мокрые туфли и завиляла мохнатым хвостом.

      — Это Тасс, — сказал Арне. — Не путать с советским телеграфным агентством! Пес прежнего владельца, Эйвинда Дорума. Он часто нас навещает. Мари по-прежнему его кормит. Прекрасно, Тасс, ты пришел как раз вовремя, а то мы уедем.. Будешь охранять свою любимую женщину, чтобы она не боялась.

      Мы погрузились в повозку. Я решил попробовать править сам, взял вожжи и скомандовал:

      — Но! Поехали!

      Лошадь послушно пошла. Дорога вилась между скал. Сначала мы ехали в тесном ущелье, потом появились кусты и сочные луга. Но вид по-прежнему был не слишком приятный, и я подумал: вряд ли Арне удастся устроить тут модный курорт… Нам повстречались две женщины с детьми. В руках у них были лукошки, а одна несла большое решето, полное черники Дождь лил, не переставая, но местные жители, кажется, этого не замечали.

      Мы миновали какое-то не очень приветливое жилье, и Лиззи сказала:

      — Теперь совсем близко! Следующий дом!

      Мы попали в узкий проезд между высокими деревьями, своего рода вытянутую пещеру под сводом плотных и тенистых лиственных крон. Впереди показался белый каменный дом, и я решил подстегнуть нашу лошадь, чтобы она сделала лихой завершающий рывок.

      В этот миг произошло нечто странное.

      Лошадь внезапно дернулась и остановилась. Она прижала уши и, окаменев, уставилась прямо перед собой. Я не понял, что случилось: дорога впереди была пуста, и не было слышно ни звука, кроме однообразного шлепанья дождевых капель. Я резко прикрикнул и стегнул заупрямившуюся кобылу по спине несколько раз подряд, но лошадь не шевельнулась — лишь её уши ещё плотнее прижались к голове.

      Тут я заметил, что из дома вышел человек. Он ненадолго замер на крыльце, потом быстро спустился и двинулся к нам навстречу. Это был здоровенный детина в прорезиненной робе, высоких матросских сапогах и зюйдвестке. Его обветренное лицо было не молодым и не старым, глаза скрывались под густыми бровями. Вся его одежда сильно намокла.

      На какой-то миг наши глаза встретились — и я вздрогнул. Это были глаза без взгляда! Словно серые лужи с дождевыми каплями вместо зрачков, а точнее, словно морская вода, холодная, ледяная поверхность моря. Северное море в декабре — с его слепыми, зыбкими глубинами… Мгновение я был парализован.

      Я вполне допускаю, что впоследствии тут уже поработала моя собственная фантазия, и я невольно кое-что присочинил. Возможно, на меня подействовал испуг пашей лошади — во всяком случае, пока незнакомец приближался, с ней творилось нечто ужасное, а когда он поравнялся с нами, она дрожала, как осиновый лист. И едва он прошел, лошадь с такой силой рванула повозку и ринулась прочь, что нас чуть не выбросило вон. Отчаянным галопом старушка мчалась вперед, и лишь самым большим напряжением сил и голосовых связок мне удалось убедить её остановиться, когда мы отмахали лишних полсотни метров, оставив дом далеко позади. Остановившись, дрожа всем телом, она боязливо косилась назад. Мои попытки успокоить глупое животное и направить обратно к крыльцу не увенчались успехом; пришлось привязать лошадь к дереву и пройти к дому пешком.

      Арне сказал:

      — Чертовски комично выступила наша скотина!.. А между прочим, Лиззи, кто этот человек?

      Лиззи была взволнована и бледна как полотно.

      — Этот тип заходит к моему мужу, — пояснила она. — Понятия не имею, что он у нас забыл. Я его терпеть не могу… Его зовут Рейн.

      — Вы обратили внимание па его глаза? — спросил я. — Не удивительно, что лошадь перепугалась… И вас, Лиззи, я вполне понимаю: неприятная личность. Просто привидение, да и только!

      Пожалуй, моя реплика прозвучала не так бодро как хотелось, и мне стало неловко. Поднимаясь по лестнице ко входу, я искоса взглянул на Карстена — на лице его блуждала едва заметная усмешка, он наверное, видел, что я испугался. Но когда Лиззи взялась за дверной молоток, Карстен шепнул мне на ухо;

      — Ну, теперь смотри в оба! Я уверен: визит обещает быть весьма любопытным…

     

      Глава четвертая. В ЦАРСТВЕ ТЬМЫ СВОИ БОГИ

     

      Высокая дверь отворилась, и в полутемных сенях мы увидели очертания мужской фигуры. Это был Пале. Я не сразу различил черты его лица, но вот он приблизился к порогу. Прежде, чем Пале успел раскрыть рот, я понял, что человек он и в самом деле незаурядный.

      Он был невысокого роста, но очень крепок, как профессиональный борец среднего веса, немного сутулый, с длинными, как бы обвислыми, руками. Казалось, каждый мускул его сильного сухого тела постоянно находится под строгим контролем ума. Впрочем, это я отметил подсознательно, поскольку все мое внимание было тотчас приковано к его лицу. Сероватая пергаментная кожа плотно обтягивала череп, словно перчатка руку. Узкие бесцветные губы, тонкие хрящи носа с подвижными, чувственными ноздрями, коротко остриженные асфальтового цвета волосы, и под ними — выпуклый, глобусом, лоб, подчеркнутый снизу резкими дугами бровей. И, наконец, глаза. Темно-карие, почти черные, полные жизни глаза итальянца. Но это были не просто яркие глаза — в них светился могучий ум и острая наблюдательность. Глаза эти делали лицо моложе, однако определить возраст Пале было нелегко. Возможно, ему было лет сорок — пятьдесят, или даже шестьдесят… Если не все семьдесят. Пале протянул руку и сердечно улыбнулся:

      — Как хорошо, что вы пришли! В нашей глуши это истинная радость — видеть у себя цивилизованных людей! Входите! Проходите сюда, раздевайтесь. Лиззи, дорогая, ты можешь заняться обедом.

      Он говорил с чуть заметным американским акцентом, очень приятным, мягким голосом. Моника и я были представлены, и нас провели в гостиную. Она оказалась очень похожей на большую комнату в «пиратском гнезде». Надо сказать, и весь дом, внутри и снаружи, сильно походил на дом капитана, только был меньше, компактнее. Здесь тоже стояла старинная мебель, висели картины, гравюры и модели разных парусных кораблей. Но впечатление было гораздо более приятным: ощущался вкус, чувство стиля, не то что капитанское нагромождение роскоши.

      Пале открыл старинную бутылку и налил что-то в маленькие, изящные рюмочки. Густая, ярко-изумрудная жидкость заиграла в граненых рюмках.

      — Это надо пить осторожно, — сказал Пале с улыбкой. — Это питье содержит самый настоящий абсент. Я привез его из Португалии.

      — Разве священникам можно пить абсент? — спросил Арне. — Я думал, вам это запрещено…

      — Не надо считать меня священником, — мягко перебил его хозяин дома. — Моя карьера священника давно закончилась. Теперь я предпочитаю служить Господу совершенно иным образом. Вы, возможно, слышали, что я занимаюсь культурологическими исследованиями. Я выбрал довольно узкую культурно-историческую тему… Этим почему-то не принято заниматься — я имею в виду сатанизм. Да… В определенном смысле я считаю это продолжением своей священнической деятельности: хочешь послужить добру, попробуй сначала как следует разобраться, что же такое зло. Не так ли?

      Карстен мгновенно насторожился.

      — А какими источниками вы пользуетесь? — деловито спросил он. — Магическими книгами?

      — Нет, милый Йерн, не оккультными. Я стараюсь собирать голые факты. Меня интересуют легенды о ведьмах и сказки про чертей — все, что хранится в памяти народа. Не слишком развитые и очень суеверные люди — вот самый лучший источник. Так что по методике я неукоснительно следую братьям Гримм… Вот только что от меня ушел человек — возможно, вы его заметили? Его зовут Рейн. Совершенно уникальная личность! Масса материала для меня… Простые крестьяне, рыбаки — у них частенько превосходная память, они помнят все старые истории в мельчайших деталях. Это передается в народе от поколения к поколению, неисчерпаемый кладезь для фольклориста…

      — Я вполне допускаю, что именно этот человек может быть толковым специалистом по страшным легендам, — сказал я. — Знаете, как прореагировала на него наша лошадь? Она безумно испугалась!

      — Что вы говорите? Это очень любопытно. Да, он бесспорно весьма своеобразное существо и, кажется, ничего не смыслит в животных… Между нами говоря, он немножко не в себе… В такой глухомани это — не редкость. Моя жена, между прочим, тоже его не выносит. Но, по-моему, он вполне безобиден… А вот и Лиззи! Кажется, наш обед готов, пойдемте к столу… Допейте, милая Моника! Допивайте, господа! Этот коктейль — благородный напиток, он сделан по древнему рецепту — так готовили свое питье ведьмы.

      Без сомнения Пале говорил правду: это был настоящий ведьмин состав. От крошечной рюмки со мной творилось что-то фантастическое. Казалось, во мне звучала тихая возбуждающая музыка, и возникло ощущение, будто по жилам струится густая зеленая кровь, жидкий изумруд…

      Тем временем Лиззи водрузила на стол массивную супницу, распространявшую дивный аромат. Мы уселись за стол. Хозяйка дома готовила замечательно. Спаржевый суп и жаркое были великолепны. Я чувствовал себя, как праведник в мусульманском раю. Пале оказался прекрасным собеседником и разносторонне образованным человеком, он умудрялся поддерживать беседу одновременно во всех направлениях. Обсуждая с Моникой новый роман — какое-то модное чтение, он подробно рассматривал с Арне и со мной все детали предстоящего переоборудования «пиратского гнезда» в современный курорт и подбрасывал Йерну идеи для нового сюжета. И только одно меня неприятно поразило: мне показалось, что со своей женой он разговаривал свысока. Он вообще обращался к ней чрезвычайно редко, и всякий раз лишь затем, чтобы дать какие-то указания — как прислуге. Сама же Лиззи держалась и вовсе нелепо. Мало того, что она со священным трепетом внимала каждому слову своего супруга, она не сводила с него преданных глаз и стремилась предупредить любое его желание. Она радостно улыбалась, если он смеялся, и сидела, затаив дыхание, когда он говорил. Еще чуть-чуть, и она, наверное, бросилась бы лизать его руку… Глядя на них, я подумал, что ни разу ещё не видел подобного брака. Лично мне, пожалуй, не хотелось бы иметь такую семейную идиллию.

      Тем не менее, Пале меня чрезвычайно заинтересовал, За кофе, к которому подали прелестный ликер и сигары, я перехватил инициативу и повернул разговор в новое русло. Я хотел знать мнение нашего радушного хозяина по вопросу, несомненно интересному для нашей компании:

      — Я бы хотел вас спросить вот о чем. Занимаясь старинными повериями и оказавшись в этих местах, не могли же вы, господин Пале, пройти мимо легенды о корабле-призраке? Вы напишите о ней в своем труде?

      Он кивнул:

      — Непременно! Само собой разумеется. Вы, милый Рикерт, попали в точку: сейчас я приступил именно к этой главе. Тема необычайно интересная. И какое потрясающее совпадение внешних условий! Возможно, вы знаете: дом, где мы с вами имеем удовольствие находиться, принадлежал Йоргену Улле и никому иному. Пиратский пастырь, демоническая личность… И почти все вещи в этом доме — его личные вещи. Что может сильнее возбудить фантазию исследователя!

      — А что, собственно, известно об этом человеке? — спросила Моника.

      — Очень и очень многое. У меня накопилось столько материала, что хватило бы на самую подробную биографию. Несколько лет он был пастором здесь, на Хайландете, но когда выяснилось, чем он занимался на самом деле, ему пришлось срочно бежать, и он скрылся — ушел в море вместе с Корпом. А штука была в том, что он сколотил здесь настоящую сатанинскую секту. В неё вошло около тридцати человек, почти исключительно женщины. И вот одна из женщин, побывав на черной мессе, которые проходили здесь, в этом самом доме, не выдержала, она покаялась, таким образом все стало известно властям.

      — Но это же полный абсурд! — горячо возразил Арне. — Какая-то сатанинская секта! Именно здесь, где такие простые и набожные люди?

      — Вовсе не такой уж абсурд, — улыбнулся Пале. — Есть разница между абсурдом и парадоксом, не правда ли? Я поясню: вы абсолютно правы, милый Краг-Андерсен, утверждая, что в этих местах церковь очень сильна. Веками она железной рукой подавляла здесь всякую жизнь. И любая человеческая душа влачила здесь свои дни в постоянном гнетущем страхе перед Иеговой — всемогущим, всевидящим и жестоко карающим. Но в том-то и дело, что именно там, где власть церкви особенно тяжела и мрачна, создается наилучшая почва для сатанизма. Кем приходит сюда сатана? Освободителем! Словно мощный магнит, притягивает он к себе все угнетенные души. Он предоставляет выход всем подавляемым человеческим инстинктам, всем тайным стремлениям. И культ сатаны становится олицетворением свободы человеческого естества… Возьмем того же Йоргена Улле. Известно, что он был личностью весьма и весьма незаурядной. В молодые годы он учился в нескольких европейских странах, он был умен, как старый иезуит. Вполне вероятно, его и направили сюда, в глухую провинцию, потому что опасались его чрезмерной учености. Впрочем, по натуре он был типичным возмутителем спокойствия. А в бытность свою во Франции он познакомился с новыми идеями, которые не могли оставить его равнодушным. Его религиозное сознание было поколеблено… Но без религии он жить не мог. И вот, разуверившись в Боге, обратился к дьяволу. В царстве тьмы — свои боги… Человек недюжинного ума, энергичный и страстный, Йорген Улле имел редкую власть над женщинами — и это тоже сыграло свою роль. Улле стал служить сатане. И с отъявленной ненавистью он ополчился теперь против всего, чему прежде так страстно поклонялся. Утверждают, будто он сделал у себя на пятках татуировку — крест, чтобы буквально на каждом шагу попирать ногами христианский символ…

      Пале говорил спокойным, ровным голосом, однако, каждое его слово казалось исполненным важности и особого смысла. Время от времени он подносил ко рту сигару, глубоко затягивался и медленно выпускал дым тонкими бледными ноздрями. Лиззи совсем притихла. Она сидела с застывшим лицом, полуприкрыв глаза, слегка покачиваясь на стуле. Было похоже — она грезит. Или просто задумалась о своем. Я взглянул на Монику, она была вся внимание. Не отрывая от Пале возбужденно блестевших глаз, она жаждала продолжения рассказа.

      Вдруг скрипнул стул.

      Арне резко встрепенулся, как бы отряхиваясь, и громко заговорил:

      — Все это очень интересно. И весьма необычно. Но по-моему, вовсе нетрудно понять психологию такого человека, как этот Улле. Он был, извините, обыкновенным бабником! Все эти сатанинские причиндалы ему были нужны только затем, чтобы обольщать женщин. Подобных лжепроповедников было великое множество. Они пользовались теми же самыми или подобными уловками и достигали, если так можно выразиться, вершин искусства в грехе. Я имею в виду шестую заповедь. Бокаччо в «Декамероне» изобразил всевозможные способы и уловки нагляднее некуда. Что же касается собственно сатанизма, то и тут, на мой взгляд, не осталось ровным счетом ничего таинственного. Современная психология элементарнейшим образом объясняет эти явления: одержимость, ведьмовство и тому подобное… Обычные проявления описанной Фрейдом истерии! Признание ведьмы в суде объясняется крайне просто — внушением! И после того, как все это выяснено, мне, честно говоря, непонятно, — какой смысл тратить время и заниматься тем, что общеизвестно в наше время.

      Пале поднялся. Он облокотился на полку камина и стряхнул пепел с сигары. На его губах играла легкая ироническая усмешка, однако глаза приобрели фанатичное выражение. Видимо, мы затронули его излюбленную тему.

      — Но что же такого особенного вы усматриваете в нашем времени? — спросил он. — Сегодня эта тема злободневна, как никогда. Возьмите современные деспотии. Что это, если не сатанизм? Что это за организованное массовое политическое движение — с символами веры и культовыми ритуалами? Человек не может обойтись без культа. Чистый материализм невозможен психологически. Если человек теряет Бога, он с неизбежностью обращает свой взор в царство тьмы и обожествляет дьявола. Что такое, по вашему, истерия? Истерия — всего лишь бесконтрольная, полуобморочная речь. Ах, какое гениальное открытие ограниченного, зашоренного врача, начитавшегося Вольтера! Но образ речи, сам по себе, ничего не объясняет! Прежние католические экзорцисты, изгонявшие бесов, знали о тайниках человеческой души такое, что и не снилось современным близоруким психиатрам. Культ сатаны имеет древнейшие корни: он связан с античным культом бога Пана, по сути своей, сатана есть не кто иной, как видоизмененный Пан — бог в образе козла. С победой христианства все боги античности деградировали в демонов… Этот древнейший культ неискореним, он возрождается снова и снова. В средние века, как вы знаете, сформировались Манихейская и альбигойская церкви, которые почитали дьявола как своего благодетеля. Альбигойцы учили: грех может быть преодолен только грехом — великий принцип сексуальных оргий. У них был свой папа в Тулузе и свой собор в Лионе. Церковь объявила против них крестовый поход. Святой Доминик, основатель Инквизиции, «искоренял» их с неслыханной жестокостью. Но их учение в принципе неискоренимо, оно появляется в новых формах… С конца средневековья и по восемнадцатый век всю Европу лихорадило от новых и новых процессов над ведьмами. А как насчет девятнадцатого века? Двадцатого августа 1877 года в Мексике на суде алкальд приговорил к сожжению пятерых ведьм. К сожжению заживо. В России, в маленьком городке, через два года сожгли известную ведьму Аграфену — в присутствии попа. Люди вбили себе в голову, будто так называемое просвещение восемнадцатого и девятнадцатого веков покончило с сатанинскими культами. Какое заблуждение! На самом деле все обстоит как раз наоборот: именно новое мировоззрение девятнадцатого века и создало предпосылки для нового, и гораздо более мощного, всплеска сатанизма…

      Пале, как мне показалось, впал в экстаз: голос его обрел звучность и силу, глаза на худом бледном лице пылали.

      — Вы хотите сказать, в нашей современной цивилизации тоже существуют такие секты? — спросил я.

      — Великое множество! Возьмите, к примеру, Францию. Там существуют «винтразисты» — секта, основанная в 1839 году Пьером-Мишелем Винтрасом. Они в основном следуют учению «альбигойцев». Как курьез приведу такой случай. В 1887 году между этой сектой и, так называемыми, «розенкрейцерами» разразилась настоящая «оккультная война». Жертвой этой войны пал сам глава секты винтразистов, Буллан, его погубили средствами черной магии. И, надо вам сказать, в двадцатом веке подобных сект стало куда больше! И оккультные войны ведутся повсюду вокруг нас с вами…

      Каспар Йерн пожирал глазами хозяина дома, такие слова, несомненно, звучали в ушах нашего друга райской музыкой. Я и сам слушал с огромным интересом и, видимо, потерял самообладание, потому что задал наивный до нелепости вопрос:

      — Но тогда, если я вас правильно понял, вы должны верить и в существование дьявола? Я имею в виду, реального черта?

      По комнате словно ангелы пролетели, освежив нас легким дуновением крыльев! Пале суховато рассмеялся:

      — Ах ты, Боже мой! Видно, я слишком увлекся и замучил вас своими разговорами… — сказал он, уклоняясь, впрочем, от ответа.

      — Давайте-ка лучше я покажу вам дом. Здесь масса преинтереснейших вещей.

      Мы поднялись и отправились вслед за ним в маленькую темную комнату. Это была библиотека. По стенам, от пола до потолка, — полки с книгами в старинных кожаных переплетах, многие корешки основательно поистрепались.

      — Библиотека Йоргена Улле, — отрекомендовал хозяин. — Крупнейшее собрание старой оккультной литературы в этой стране.

      Я достал изрядно зачитанный том, снял застежку, скреплявшую обложку книги, и раскрыл наугад. На толстой желтоватой бумаге усердно изукрашенными, но поблекшими буквами было написано:

     

      «КАК СДЕЛАТЬСЯ НЕВИДИМЫМ

      Выколи глаза летучей мыши и держи его затем при себе, вымажи лицо кровью летучей мыши. Возьми голову черного кота, свари в сладком молоке и пиве и выпей это, тогда будешь ты невидим девять часов кряду.

     

      КАК СДЕЛАТЬ ЧТОБЫ ВСЕ В ДОМЕ ЗАСНУЛИ

      Возьми из совиной головы зрачки. Один поплывет, другой потонет. Возьми тот, что поплывет, и зуб мертвой мыши и положи под порог, тогда все будут спать, пока не заберешь обратно.

     

      КАК СДЕЛАТЬ ЧТОБЫ ВСЕ В ДОМЕ ТАНЦЕВАЛИ

      Напиши на осиновом листе такие слова: Элле Эллеам. Фагиниа. Фагина. Гратон — и положи под порог, тогда все затанцуют».

     

      Арне, который стоял позади меня и заглядывал в книгу через мое плечо, расхохотался.

      — Боже милостивый, что за вопиющая чушь! — воскликнул он. — Может, это надо понимать в юмористическом смысле?

      — Вряд ли, — проговорил, улыбаясь, Пале. — Это список «Книги черных искусств» Сипериандуса. Она была написана в 1569 году в Виттенберге, очень серьезное произведение. Я, кстати, думаю, ученые должны воздерживаться от скоропалительных суждений, пока метод не опробован экспериментально. Насколько мне известно, пока ещё ни один профессор химии не мазал лицо кровью летучей мыши и не пил мелочно-пивного супа из кошачьей головы. Как знать: что за сюрприз ожидал бы профессора, рискни он попробовать?

      — Не сомневаюсь: его ожидало бы несколько неприятных минут в мужском туалете, — ответил Арне.

      Я продолжал свои изыскания в книжных рядах. На нижних полках стояли более свежие книги, которые, по всей вероятности, привез в дом сам Пале, издания девятнадцатого и нашего века. Но тематика была все та же: доктор Баталья «Дьявол девятнадцатого века», П.Кристиан «История магии», «История сатанинской церкви» и тому подобное.

      — Хотите, я покажу вам самое необыкновенное в этом доме? — спросил Пале. — Я обнаружил здесь нечто совершенно уникальное. Моя находка позволяет со всей определенностью утверждать, что Йорген Улле действительно занимался тем, в чем его и подозревали. Я однажды возился в подвале и вдруг заметил, что один кусок стены отличается от всей остальной кладки: он явно светлее. Я подумал: а нет ли здесь замурованной двери? Принес кочергу и стал расковыривать стену. И что бы вы думали? Конечно, за кирпичами была дверь. И мне удалось её открыть. Хотите посмотреть, что там? Ага, сейчас увидите. Лиззи, неси лампу.

      Хозяйка дома немедленно принесла лампу, и через минуту мы уже спускались по темной лестнице вниз, в подвал. Лиззи собиралась последовать за нами, но Пале обернулся и сказал своим мягким пасторским тоном, не терпящем, однако, возражений:

      — А ты, дорогая, останься здесь. Мы скоро придем. Достань пока что-нибудь вкусное — какие-нибудь фрукты, пожалуй.

      Лиззи повернулась, как механическая кукла, и пошла обратно в комнату. Несомненно, было что-то униженное в её поведении. Патриархальные манеры этого ученого мужа действовали мне на нервы. Лично я привык к уважительному отношению, тем более, к женщине — пусть и к собственной жене.

      Мы спустились в угольно-черный подвал и пошли в темноте гуськом, словно монашеская процессия. Пале остановился у двери, утопленной глубоко в стену, кладка вокруг неё была сильно покорежена кочергой.

      — Вот сюда, — сказал Пале и нажал на ручку. Дверь отворилась с визгом, который издает кошка, если её дергают за хвост — чем я, впрочем, никогда не занимался.

      Мы вошли в большую комнату без окон. Сначала глаз различал только голые, холодные стены, но когда Пале приблизился с лампой к продольной стене, я увидел нечто совершенно фантастическое.

      У стены стоял огромный стол, или алтарь. На нем были два больших серебряных подсвечника, а между ними на столе висело распятие — нет, лучше сказать, отвратительнейшая карикатура на распятие, вырезанная из дерева и выкрашенная в самые неимоверные, кричащие, вопиющие цвета. Такого кошмарного видения я не встречал даже у Гойи.

      Пале поставил лампу на стол и произнес:

      — Вот, прошу полюбоваться. Вы видите ни что иное, как самую настоящую капеллу для свершения сатанинских обрядов. Здесь Йорген Улле служил черную мессу.

      Стоявшая рядом Моника прижалась ко мне и крепко схватила меня за руку пониже локтя. Я взглянул на нее: она во все глаза смотрела на Пале.

      — А что это такое? — чуть слышно выдохнула она.

      Я сказал:

      — Кажется, я что-то читал про черную мессу, но так и не понял, какая, собственно, преследуется цель?

      Наш хозяин уселся на стол рядом с лампой, уперся руками в колени и заговорил:

      — Черная месса — главнейшая служба в сатанинском культе. Если следовать Винтрасу, это величайшая жертва, которую козел, дух зла, производит над агнцем, чтобы прийти к власти. Это апокалиптический зверь, разверзающий пасть, дабы проглотить справедливость. Это меч Божий, украденный сатаной, чтобы поразить самого Господа… По сути своей, это пародия на католическую мессу. В литературе встречаются блистательные описания черной мессы — между прочим, вам это должно быть интересно, Йерн. Происходит следующее… Община собирается у своего священника. Черный пастор облачается в специальное ярко-красное одеяние, цвета киновари, на спине у него висит перевернутый крест в знак того, что владычеству Христа наступил конец. Мальчики-хористы, одетые в красное, машут кадильницами. Распространяется удушливый, дурманящий аромат. Пастор начинает ритуал, состоящий в самых ужасных надругательствах и издевательствах над распятием и завершающийся осквернением святых даров, хлеба и вина, после чего члены общины набрасываются на них. Все выливается в дикие оргии, причем мужчинам и женщинам представляется, будто они спариваются с демоническими существами — инкубами и суккубами, а то и с самим сатаной — огромным приапическим козлом. Это пламенный страстной бунт подсознания против тысячелетнего угнетения церковью человеческой натуры. В этой комнате много лет назад творились довольно жуткие вещи. Эти стены многое повидали… Посмотрите сюда!

      Он поднял лампу, и мы увидели на стене непонятные красные знаки.

      — Эти знаки содержат глубочайший смысл. Это каббалистическая монограмма Иеговы, начертанная наоборот. Оккультные науки считают это самым ужасным из всех заклинаний, это оккультное имя дьявола

      — Мужей человеческой глупости! — громко сказал Арне.

      На поверхности стола я заметил какие-то ржавые пятна и спросил:

      — Скажите, а это что?

      — Скорее всего, кровь. Сюда укладывали обнаженную женщину и поливали кровью, чтобы она напиталась магическими силами. Их содержат все живые соки — Парацельс называл это силами мумий. И вполне вероятно, это была человеческая кровь. Ее считали особенно сильной. В восемнадцатом веке французские ведьмы специально покупали или выкрадывали маленьких детей… Была одна ведьма, которая таким вот образом принесла в жертву сатане две тысячи пятьсот младенцев, пока её не схватили. Зная об этом, можно, пожалуй, несколько иначе взглянуть на суды инквизиции, не правда ли?

      Я почувствовал, как Монику бьет озноб. Ее лицо стало белым как мел. Я и сам ощущал тошнотворное отвращение, хотелось уйти из этого мерзкого места. Я сказал:

      — Спасибо, но кажется, на сегодня с нас хватит.

      Пале улыбнулся и кивнул:

      — Конечно, конечно… Пойдемте наверх. Оказавшись в гостиной, мы сменили тему и больше уже не касались оккультизма. Весь остаток дня Пале был очарователен и радушен, и когда ранним вечером мы собрались домой, впечатление было самое благоприятное. Тем не менее, выйдя на воздух, я вздохнул с облегчением.

      Дождь прошел. Мы ехали в повозке. Лошадь бежала ровно, а мы обсуждали прошедший визит. Йерн восхищался познаниями Пале в науках, его поразительно широким кругозором, Арне отдал должное прекрасной постановке домашнего хозяйства и кухне фру Пале, а Моника вдруг заявила, что Пале ей не понравился.

      — Такого ужасного тирана я ещё не встречала! — воскликнула она. — И вообще, отвратительный тип. Его жену можно только пожалеть. Она живет как во сне, словно под гипнозом!..

      В этом я согласился с Моникой. Впрочем, подумалось мне, все мы так или иначе оказались под воздействием этой яркой и, бесспорно, незаурядной личности. И ещё я подумал: какую же сильную, и впрямь гипнотическую власть над некоторыми женщинами имеет мощный мужской интеллект!

      Считанные сотни метров оставались до нашего дома, когда новое происшествие, в высшей степени неожиданное, прервало нашу приятную беседу. До сих пор я лишь слышал от других, будто в «пиратском гнезде» творятся странные вещи, однако, нам, юристам, хорошо известно, сколь ненадежны бывают свидетельские показания. Но теперь я увидел кое-что собственными глазами.

      Навстречу нам бежала женщина, она мчалась так, будто спасалась от погони. Скоро мы узнали Мари. Заметив нашу повозку, она побежала чуть медленнее, но не остановилась. Бедняжка едва дышала — по своим физическим данным она отнюдь не годилась для бега на длинные дистанции. Я бросил Арне вожжи и побежал ей навстречу, она рухнула на меня, словно раненый зверь.

      Губы её были синими, глаза полны дикого ужаса, она бормотала:

      — Собака!.. Мой песик!.. Тасс!.. Боже мой!..

      Повозка подъехала к нам. Арне помог усадить Мари. Она зарыдала и припала к Монике. Энергичные реанимационные меры, предпринятые нами, привели её в чувство настолько, что она смогла говорить. Мы узнали, что Тасс сначала бегал вокруг дома, а полчаса назад явился на кухню, где Мари готовила ему корм. Впуская собаку, она, разумеется, снова заперла дверь. Но вдруг пес забеспокоился. Он принюхивался и лаял, будто чуял чужих, потом злобно зарычал и стал бросаться на дверь, ведущую на лестницу. Мари, едва не падая в обморок от страха, отворила ему, и он стрелой понесся вверх к желтой комнате. Он страшно рычал и лаял. Мари услышала, как дверь желтой комнаты открылась, и тут раздался раздирающий душу собачий визг — это был короткий, полный смертельной муки вопль. Мари уронила миску. Наступила мертвая тишина. Тогда бедняжка все бросила и побежала прочь.

      Пока Мари плакала и рассказывала, лошадь привезла нас к дому. Мы с Арне и Карстеном, обгоняя друг друга, помчались наверх. Перед желтой комнатой — она была закрыта — мы заколебались. Я невольно взглянул па Арне. Его правая рука машинально сжималась и разжималась, точно так же, как в Осло, когда он ломал спички — молниеносно пронеслось у меня в голове. И все же хозяин дома взял инициативу на себя. Он положил два пальца на дверную ручку и повернул её. Мы вошли в комнату.

      Картина, открывшаяся нам, поразила меня. На полу в луже крови лежал бедный пес. Он был мертв. На его мохнатой груди зияла огромная рваная рана. Вся его морда была ужасно изодрана. Да, в самом деле, это было похоже на когти огромной кошки…

      Несколько секунд я слышал только собственное дыхание. Потом голос Йерна произнес:

      — Ну, вот… И это только начало, скажу я вам.

     

      Глава пятая. ЭКСПЕРИМЕНТ СО СТАРЫМ КОМОДОМ

     

      — А ведь я хотел завтра уехать в Осло, — проговорил Арне после того, как мы осмотрели мертвого пса. — Послезавтра я рассчитывал уже заняться делами… Нет, Пауль, видно, придется мне задержаться, не могу я все бросить на тебя. Пока все не выяснится, я не уеду.

      Йерн торжествующе усмехнулся. Как тут не вспомнить отвергнутых пророков, которые злорадствовали видя, как сбываются их ужасные предсказания! Впрочем, он не стал упрекать нас в неверии, а мягко спросил:

      — Ну, что думаешь? Давайте попытаемся спокойно разобраться. Войти сюда никто не мог. Входную дверь ты сам запирал перед отъездом. Значит, оставалась только кухонная дверь. Но там постоянно находилась Мари…

      — Она могла на минутку выйти! — вмешался я. — В подвал, в комнату, ещё куда-то… Вполне достаточно, чтобы забраться в дом.

      — Тогда пес заметил бы это.

      — Он и заметил!

      — Правильно, — возразил Йерн. — Но когда он забеспокоился? Помнишь? Только чуть позже, когда неизвестный уже находился здесь, на втором этаже, в желтой комнате. Не странно ли? Кстати, собаки, как и другие животные, прекрасно чувствуют такие вещи, о которых люди и не подозревают.

      Арне вымученно усмехнулся:

      — Ты стало быть, полагаешь что этот, назовем его «собакоубийца», возник тут чудом? Материализовался? Прошел сквозь стену?

      — Именно так, — сказал Йерн и с важным видом уселся на стул в стиле ампир.

      — И ты ещё называешь себя автором детективов? А я-то думал, грешным делом, что твое ремесло предполагает умение анализировать ситуации. Хотя бы столь несложные! Неужто, в самом деле, так трудно понять? В доме есть окна! В любое окошко можно залезть. Да, наконец, можно взять отмычку, или там фомку, и войти через запертую дверь. Тоже мне, ребус!

      — Но что за нужда убивать бедную собаку?.. — спросила Моника. Я не заметил, когда она поднялась к нам. Губы её дрожали, в глазах стояли слезы. Еле слышно она прошептала:

      — Кому это нужно?..

      Арне ответил, как мне показалось, с нарочитой деловитостью:

      — Видимо, это нужно тому, кто что-то ищет здесь, в доме. Собака помешала ему. И могла помешать в дальнейшем. Поэтому первым делом он убрал с дороги собаку. Если предположить, что это тот самый человек, который «являлся» сюда раньше, то наиболее вероятно, что он проникает в дом через окно, которое ведет в какое-то помещение, где мы не бываем. Дом очень большой. И ничего удивительного, если тут есть какие-то уголки, которых я попросту не заметил. В таком случае не исключено, что кто-то может, торчать тут подолгу, оставаясь незамеченным. Он может даже тут ночевать. И время от времени предпринимать свои вылазки. Что он ищет, я не знаю. Но я не исключаю, что он и сейчас находится тут, в доме. Так что я предлагаю: давайте внимательно обыщем весь дом. Так, чтобы не оставалось никаких сомнений!

      Пожалуй, это действительно было самым разумным в нашем положении. Мы вооружились фонариками и обследовали весь дом — от огромного пыльного чердака и до холодных подземелий большого подвала. Повсюду, где не успели побывать мы сами или слуги Арне, лежал толстый слой пыли и вид был такой заброшенный, будто туда сотню лет не ступала нога человека. Мы набрели на комнату, которую Арне забыл показать накануне. Наши фонарики осветили стол, стулья, разную мебель — девственный пыльный покров в палец толщиной свидетельствовал о том, что и этой комнатой вряд ли в недавние времена пользовались существа из плоти и крови. Двери были заперты, окна закрыты изнутри.

      — Ну что ж, может быть, это просто опытный взломщик, — сказал Арне. — Он мог сделать копию ключа от входной двери, спокойно войти и запереть за собой дверь. А потом, когда Мари убежала, он мог уйти. Как угодно — хоть через распахнутую дверь кухни. Если так, то он уже был в желтой комнате, когда его вдруг почуял пес. Для него собака явилась полной неожиданностью, и ему пришлось убить её. Впрочем, отнюдь не исключено, что пса, в самом деле, задрала большая черная кошка, которую наш взломщик таскает за собой.

      — И все-таки, — сказал я, — непонятно, каковы же мотивы? Ради чего этот тип со своей кошкой является в дом? Что он тут ищет? Сокровища старого пирата? Клад? Если это нормальный грабитель, как он не видит, что сокровища — на каждой стене? Бери любую картину — и ты богат, как Крез. Почему он не зарится на картины?

      — Откуда мне знать?! — огрызнулся Арне. — Может, он сумасшедший! Только нам от этого не легче.

      Мы покончили с обыском и стояли внизу, в прихожей. Фонарики погасили, чтобы не сели батарейки. В кухню идти не хотелось, чтобы не говорить при Мари. Я достал сигарету и чиркнул спичкой. Огонек осветил лицо Йерна, он насмешливо улыбался.

      — Карстен, что ты скажешь? — спросила Моника.

      — Моя теория ещё полностью не оформилась, — изрек Йерн. — Но я вынужден напомнить: ещё зимой, когда Арне сообщил о покупке «пиратского гнезда», я предупреждал, что в этом доме действуют определенные силы… Помнишь, Арне, как ты тогда смеялся? Особенно тебя забавляла возможность мести со стороны мертвого пирата, Йонаса Корпа. Пока эта месть постигла только несчастного пса. Но никто не знает, что случится дальше. На твоем месте, Арне, я бы сейчас, немедленно, отказался от всяких попыток переоборудовать этот дом.

      — Но это же чистое безумие!

      Арне ходил взад-вперед, засунув руки в карманы. Потом он встал перед Йерном и, вызывающе глядя ему в лицо, сказал:

      — Может быть, ты боишься, что «месть» падет и на твою голову? Может, ты полагаешь теперь, что и тебе самому лучше держаться от этого дома подальше?

      — Нет, отчего же? Наоборот! Если, конечно, меня тут желают видеть. Как писатель и как человек, которому все это далеко не безразлично, я не хотел бы упустить шанс. Такая возможность выпадает нечасто. И кроме того, я уверен: лично я — вне опасности. Полностью вне опасности. Опасаться надо тебе, Арне. Я ещё раз предупреждаю тебя.

      Кроме Карстена Йерна, как выяснилось, был и ещё один человек, относившийся к мести Йонаса Корпа с глубочайшей серьезностью. Наша милая Мари больше и слышать не хотела о том, чтоб остаться в доме, где творятся такие дела. Явившись на кухню, мы нашли её полностью одетой, среди сумок и чемоданов. На все наши просьбы и уговоры она категорически отвечала одно: «Не то что ночь — ни одной минуты больше в этом доме!» Мы должны были позаботиться о том, чтобы немедленно увезти её. Она жила в шести километрах.

      К нашей радости, Йерн предложил свои услуги в качестве возницы. Снова запрягли лошадь, распрощались с Мари Миккельсен и пожелали ей доброго пути. Мари укатила в сопровождении Йерна в ночную тьму. Моника пошла осмотреться на кухне, а мы с Арне взяли лопаты и похоронили собаку под кустами за домом.

      Арне сказал:

      — Я попросил Мари пока не рассказывать Эйвинду Доруму про собаку. Хотя конечно… С тем же успехом можно просить дождь перестать лить. Завтра вся округа переполошится. А здешний пастор соберет своих прихожан в молельный дом и ещё нагонит на них страху. А этот Дорум… Знаешь, если бы это была не его собака, а, скажем, моя, я бы подумал, что именно он бродит тут вокруг дома. Он совсем ненормальный. Недаром он потомок капитана.

      Думаю, я не сообщу ничего неожиданного, если скажу, что вторая ночь в «пиратском гнезде» оказалась значительно более неприятной, чем первая. Невелика мудрость — спокойно заснуть в доме, где бродит какая-то черная кошка, тем более, если любишь животных. И совсем другое дело — ночевать при незапертой двери, зная, что по ночам, возможно, в дом пробирается сумасшедший.

      Я снова достал Джерома и углубился в уже упомянутое исполненное прелести путешествие в лодке с собакой. Добравшись до главы, где Харрис поет куплеты, я наконец заснул. Но то был не легкий безмятежный сон, освежающий и благотворный. Разумеется, меня мучили кошмары.

      Мне приснилось, будто я снова сижу на козлах в повозке Арне, в руках у меня вожжи, в повозку запряжена та же лошадь. Все было как днем, когда мы ехали на обед к Пале. Но только в повозке я будто бы находился один, и лошадь бежала не по дороге, под тенью деревьев, а прямо здесь, в доме, по темному коридору. Коридор казался очень длинным и тянулся по всему верхнему этажу.

      Точно, как днем, лошадь вдруг останавливается и замирает, а я безуспешно пытаюсь заставить её сдвинуться с места. И вот мне передается весь ужас дрожащей под кнутом лошади, меня охватывает гнетущее чувство надвигающейся неизбежной опасности. Что-то страшное ждет меня. Вдруг дверь желтой комнаты открывается, в конце коридора появляется человек. Медленно-медленно он подходит ко мне. И я вижу: это тот самый человек, который встретился нам в аллее, перед домом Пале и которого Пале называл рыбаком Рейном. Когда он подходит ближе, я вижу, что он совершенно мокрый, с его брезентовой робы стекает вода, и я знаю: это морская вода.

      И вот, он стоит уже рядом с повозкой. Я не вижу его, я смотрю прямо вперед, на уши лошади, странно прижатые к голове, но я знаю: он тут, рядом. Ужас накрывает меня ледяной волной, я хочу бежать прочь, слезть с повозки, но не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Я чувствую, что должен сейчас повернуться к этому жуткому человеку, увидеть его лицо и взглянуть в его огромные глаза, серые, словно зимнее море, глаза без зрачков…

      Слава Богу, мне удалось проснуться! Обливаясь холодным потом, я пришел в себя, зажег свечу и схватил спасительную книгу.

     

      * * *

     

      На следующий день была восхитительная погода. Солнце жарило, словно в июле, небо было безоблачным, и легкий бриз выгонял на пляжную гальку ласковые, веселые волны. Во всей природе воцарилось сияющее, игривое настроение, придающее особое обаяние тонкой грани между летом и осенью. Я смотрел из окна на море и пляж и теперь только понял, что со стороны Арне вовсе неглупо было замыслить превращение «пиратского гнезда» в летний курорт.

      Перемена погоды и изысканный завтрак, появившийся на столе благодаря несколько неожиданному для меня искусству Моники, позволили отвлечься от впечатлений вчерашнего дня. Хотелось радоваться, наслаждаться жизнью, прелестью дня сегодняшнего. В голове вертелись строки из Омара Хайяма, дословно я не помнил, но кажется, там было так:

      «На завтра планы?.. Лучше допивай Стакан вина. А завтра снова в путь. Немало (трам-там-та-та) поколений Прошло чрез этот караван-сарай».

      Мы помогли Монике вымыть посуду, выкурили по сигарете и отправились на пляж.

      Выкупавшись в бодрящей холодной воде, мы валялись на солнце и читали книжки. Моника взяла с собой «Унесенных ветром» Маргарет Митчел, Арне изучал какую-то нудную книгу по технологии нефтяных разработок, а я перечитывал Киплинга. Моника вдруг сняла темные очки, заложила ими книгу и села.

      — Моторка! — объявила она.

      Я тоже уселся, и Арне, оторвавшись от нефтяных вышек, посмотрел на море. Весело подпрыгивая на прозрачных волнах, к нам приближалась моторная лодка. Вот стало видно, что в ней сидят трое, вот, приветственно взметнулись загорелые руки, и через минуту на берег высаживался Танкред Каппелен-Йенсен в панаме и подвернутых штанах, выгружая элегантные чемоданы и спортивно-элегантную супругу. После серии рукопожатий, объятий, поцелуев и возгласов «Как вы отлично придумали, явиться сюда!», Эбба сообщила, что они с мужем приехали помочь нам и вывести «пиратское гнездо» на чистую воду. А Танкред поблагодарил Арне за приглашение.

      Собственно, их появление не было для меня большой неожиданностью. Вечером накануне отъезда из Осло я встретил Танкреда в Театральном кафе и, конечно же, пересказал в общих чертах новости, услышанные от Арне. Кроме того, я упомянул, что завтра мы с Моникой и Арне едем на место, чтобы во всем разобраться. Многие люди, как известно, имеют своего конька: кто выращивает розы, кто коллекционирует марки — так вот, у супругов Каппелен-Йенсен тоже был свой конек. Танкред коллекционировал, если так можно выразиться, необычные криминальные случаи и в лице Эббы он нашел самого рьяного единомышленника. Эбба готовилась к экзамену на степень магистра психологии и, в частности, интересовалась психологией преступников. Когда они объявили о предстоящей свадьбе, я, помнится, пустил такую невинную шутку: свидетелем на свадьбе будет Эркюль Пуаро, а венчать новобрачных приглашен патер Браун… Впрочем, свидетелем был Карстен Йерн, так что, в известном смысле, я попал в точку

      Не успел Танкред расплатиться с лодочником, как Эбба уже принялась нас расспрашивать. Мы поведали обо всем, что случилось у нас на глазах, не забыли упомянуть о рассказе инспектора про таинственный мертвый корабль, о нашем визите к Пале и об убитой собаке.

      Танкред выслушал нас со скептической миной, при моем рассказе о перепуганной лошади Эбба насмешливо ухмыльнулась, а когда Моника в красках живописала поведение Йерна, оба детектива-любителя иронически закивали.

      — А вот вы сами убедитесь, что все это правда! — заявил Арне. Вы у нас люди недоверчивые, не то, что прочие наивные дураки!.. Мне кажется, будет любопытно поставить маленький эксперимент. Мы спровоцируем привидение, и посмотрим, что вы на это скажете.

      — И как же ты это устроишь? — ехидно сказала Эбба, прищуривая лукавый серый глаз и сморщив очаровательный носик.

      — А очень просто! Мы, моя радость, устроим небольшую перестановку. И наш капитан непременно объявится. Он терпеть не может, когда трогают его мебель.

      Арне, Моника и я накинули халаты, и мы отправились в дом вместе с новыми гостями. Супругов определили в большую довольно уютную комнату, после чего Арне провел их по всему дому. Тут уж они проявили свой исследовательский темперамент: мебель, картины и оружие осматривались с такой тщательностью, словно там в глазах рябило от отпечатков пальцев, стены простукивались в поисках тайных ходов и потайных дверей. Наконец они добрались до желтой комнаты. Здесь всевозможным исследованиям и вовсе не было конца, но судя по всему, особыми успехами ни Танкред, ни Эбба похвастать не могли. Надо сказать, что будучи любопытным зрителем я получил массу удовольствия, наблюдая «в деле» медлительного, скрупулезного Танкреда и шуструю, энергичную Эббу.

      Когда они кончили, Арне вынул руки из карманов и почти серьезно сказал:

      — Вряд ли стоило так надрываться: призраки обычно не оставляют следов… Ну, что? Проведем эксперимент здесь, в желтой комнате. Я предлагаю вот этот комод. Давайте передвинем его в другой угол. Годится?

      Мне-то показалось, что его предложение было не более, чем шуткой. Но Арне был настроен воинственно. Глупость, конечно… Видно, его уязвили насмешки друзей, и он, как хороший игрок, вошел в азарт.

      Комод был большой и громоздкий, в его ящиках хватило бы места для простыней на целую деревню. Мы приладились, поднажали и, все втроем, отдуваясь и пыхтя, передвинули его в противоположный угол.

      — И что теперь будет? — спросил Танкред, отряхиваясь.

      — Поживем — увидим… — Арне пожал плечами. — Глубокоуважаемый капитан Корп вполне недвусмысленно распорядился ничего не трогать с места. Значит, сей варварский поступок не останется безнаказанным.

      — Закатай рукава! — сказала Эбба, не спускавшая с него любопытных глаз. — Боюсь, господин фокусник, вы намерены нас одурачить!

      Моника рассмеялась, и нам всем стало весело.

      Арне сказал:

      — Я предлагаю: мы запираем комнату на ключ, ключ отдаем на хранение Эббе. Второго ключа нет. Проверьте окна! Все окна закрыты. Так. А теперь мы выпьем за ваш приезд и отправимся на пляж, вода сегодня восхитительная — это я гарантирую!

      Внизу, на согретых солнцем камнях, даже Танкред и Эбба забыли, что прибыли на Хайландет развенчивать привидения. Вода была холодная и чистая, прозрачней стекла, и так солона, что горела кожа. Рядом с бухтой мы нашли небольшое плато — широкую плоскую верхушку скалы — и расположились на нем принимать солнечные ванны. Было очень приятно расслабиться, всеми порами впитывая свежий воздух и лучи солнца. Мне казалось, цвет моей кожи стал совершенно, как у малайца, если, конечно, малаец не уляжется рядом со мной… Одолевала сонливость и истома, как и бывает у малайцев, и скоро мне уже было лень перелистывать страницы. Разговоры затихли и, кажется, я задремал.

      Солнце клонилось к западу, когда обнаружились признаки близкой осени. Воздух уже не ласкал, а студил тело, с моря потянуло свежим ветерком. Мы ринулись домой одеваться и приводить себя в порядок. Дамы накрыли на стол, обед был великолепен, и аппетит не оставлял желать лучшего.

      Вечером мы расположились в гостиной, каждый со своим напитком в большом бокале, сплетничая и болтая о всяких пустяках, как и положено после дивного летнего дня, проведенного на воздухе.

      За окнами сгустились ночная тьма, серп луны висел над морем, прохладный, порывистый ветер трепал кусты крыжовника и смородины. Никто не напоминал Арне про его нелепый эксперимент. Мы вели оживленный спор о том, как наилучшим образом устроить тут летний курорт. Арне пожаловался, что местные жители слишком уж запуганы и суеверны. Он всерьез опасался всяческих пакостей, в первую очередь, со стороны местной церковной общины под идейным предводительством пастора Флателанда.

      — Это все — сексуальные комплексы, — заявила Эбба и, сверкнув зубами, откусила кусок спаржи. — Все население Хайландета надо подвергнуть принудительному лечению у психотерапевта. Иррациональные страхи, предрассудки, зажатости коренятся пониже пупа и повыше колена. А кроме того — в солнечном сплетении…

      — В таком случае у Карстена тоже перепугано солнечное сплетение, — бросила Моника.

      — Арне, а что, если устроить здесь «антимолитвенный дом», так сказать, с учетом грядущего курорта? — предложил Танкред. — Приглашаешь мадам, магистра психологии, и она проводит среди местного населения курс лекций и занятий по современной сексологии. За год, глядишь, привидения исчезнут сами собой.

      — А у меня другое предложение: ты мог бы… Но я не успел закончить фразу. Прямо у нас над головой раздался страшный шум, будто наверху заработала паровая турбина. Адский рев завершился мощным ударом, от которого задрожали стены, и снова стало тихо.

      Мы сидели, окаменев. У меня отвисла челюсть. Усилием воли закрыв рот, я осмотрелся, другие тоже имели далеко не самый одухотворенный вид. Волна холодного пота окатила меня, так же, как во сне прошлой ночью. Первым пришел в себя Арне. Он медленно поднялся и взял с камина лампу.

      — Ну, постой же! — прорычал он. — Это в желтой комнате! Быстро наверх! У тебя ключ, Эбба!

      Да, в этот раз ни о каком внушении не могло быть и речи. Мы все слышали одно и то же.

      Пока мы топали вверх по лестнице, целая буря мимолетных отрывистых мыслей бушевала в моей голове. Сейчас — вот сейчас — через пару секунд — мы увидим — кого?! Живого человека? Зверя? Или..? Образ жуткого мокрого существа в брезентовой робе, с которой ручьями струится вода, — вот что вставало перед моим мысленным взором. Это он стоит там, в желтой комнате — неподвижно стоит перед дверью и ждет, ждет нас! Если же там был живой человек из плоти и крови, ясно одно: он не мог уйти. Мы схватим его. Мои мускулы непроизвольно напряглись. Тело готовилось к борьбе.

      И вот мы у двери. Луч фонаря уперся в замочную скважину.

      — Ключ! — резко бросил Арне.

      Эбба протянула ему ключ, тот вошел в замок и повернулся. Свет фонаря ощупывал стены, пол, потолок. Но я уже знал, я почувствовал интуитивно, как только ступил за порог комнаты: она была пуста. Однако я не смог удержаться от возгласа — тихого, удивленного «Ох!». В тот миг, когда луч осветил угол комнаты. Реакция, впрочем, вполне понятная…

      Комод стоял на прежнем месте.

     

      Глава шестая. ДВОЙКА ТРЕФ

     

      Когда впоследствии я вновь и вновь вспоминал этот эпизод, он неизменно представлялся мне зыбким, ускользающим, как сновидение, как нечто такое, чего в реальности, безусловно, быть не могло. Люди прошедших времен, встречая привидения или сталкиваясь с чем-то сверхъестественным, наверное, не испытывали настоящего потрясения — это только подтверждало существовавшую в их сознании картину мира. Но наши современники, самоуверенные обитатели века техники, во всем привыкшие руководствоваться Законом Причинно-Следственной Связи, рассматривающие мироздание как давно решенную задачку из школьного учебника геометрии, к личной встрече с подобными явлениями решительно не подготовлены. Если вдруг на мгновение у нас зародилось сомнение в том, что задача решена верно, и возможна какая-то основополагающая ошибка — мы беспомощны, словно дети. Тягостный, всеподавляющий, инстинктивный ужас наваливается на нас и превращает в жалкую неразумную массу.

      Так стояли мы, пятеро суверенных представителей современной цивилизации, вооруженные всевозможными знаниями и преодолевшие суеверия, обладающие аттестатами зрелости и определенной властью над другими людьми, ежедневно читающие газеты, так мы стояли — и с ужасом взирали на старый комод.

      Я позволил себе взглянуть на Танкреда. Где была в тот миг его спокойная, доброжелательная уверенность? С видом десятилетнего задиры, который неожиданно нарвался на суровый отпор, возвышался он рядом с онемевшей Эббой. Мой любопытный взгляд, видно, привел его в чувство. Кадык его дернулся, и он произнес, нарочито растягивая слова:

      — Надо действовать спокойно и методично… Так. Окна закрыты. Однако у нашего фокусника не было возможности уйти через коридор. Значит, здесь должен быть потайной выход.

      — Да! — рявкнула Эбба и затараторила: — Разумеется! Ведь мы все слышали: тут кто-то был! Правда? И это очень и очень неслабый парень! Ведь комоды не могут передвигаться самостоятельно, правда? И я не думаю, что такой здоровяк-тяжеловес явился из четвертого измерения! Помните «Кентервильское привидение»? Там — старичок!.. Значит, наш дядька мог улизнуть только через потайной ход.

      Щеки Эббы пылали, она была в восторге — и от происходящего, и от своего мужа. Танкред с воодушевлением продолжал:

      — Кажется, потолок не внушает подозрений… Пол тоже. Гостиная расположена прямо под этим полом, так Арне? Будь здесь между полом и потолком гостиной большой пустой промежуток, нам бы не было так хорошо слышно. Значит, стены… Эта стена с окнами — мы её отметаем. Здесь дверь в коридор, — он выглянул в коридор и постучал по стене. — Перегородка тонкая. По сути, нам остаются две стены. Что у нас за стеной, Арне?

      — Здесь маленькая темная каморка, я ею не пользуюсь. Вход из коридора… А противоположная стена — торцевая, это северный конец дома. Если наш гость ушел через эту стену, то он свалился со второго этажа. Метров шесть до земли…

      — Прежде всего, осмотрим соседнюю каморку. Арне принес парафиновую лампу, и мы «спокойно и методично» обыскали соседнюю каморку, как и все прочие помещения на втором этаже. Стены желтой комнаты тоже стали предметом самых тщательных исследований, впрочем, безрезультатных. Ни малейших следов непрошенного гостя, никакого намека на потайную дверцу мы не обнаружили.

      Танкред, в конце концов, уселся па стул и, утирая вспотевший лоб, со вздохом произнес:

      — Пять очков в пользу Карстена Йерна. Танкред Каппелен-Йенсен проигрывает со счетом: ноль — пять. Точные науки терпят сокрушительный разгром… И мне это не нравится. Я никогда не любил Эдгара По…

      — А что, если тот, кто пугает нас полтергейстом, попросту живет в этом комоде? Гнездо у него тут! В нижнем ящике!.. — я был доволен своей шуткой и вытянул ящик комода, набитый постельным бельем. — Смотрите-ка, нету… А я уж подумал, в наше время граждане испытывают большие затруднения с жильем, как сообщает пресса…

      К сожалению, мне не удалось поднять настроение публики. Арне неожиданно зевнул и сказал, что хочет баиньки. Завтра ему предстояло с утра отправиться в Лиллезунд, он хотел бы немного отдохнуть. И, кроме того, ему лично представлялось, что привидение у нас не слишком зловредное и весьма пунктуальное — свои дела предпочитает заканчивать к полуночи, а спать никому не мешает, и дальнейшую исследовательскую деятельность вполне можно перенести на завтра, а сейчас разойтись — так что спокойной ночи, дамы и господа.

      Его внезапное охлаждение озадачило меня. Не сам ли он все это инсценировал? Во всяком случае, очень на него похоже.

      Улегшись в постель, я продолжил свои размышления. Подозрение имело определенные основания: фантазия Арне не знала границ, и он обожал разыгрывать друзей и знакомых. Но, во-первых, он не покидал нас, когда передвигался комод, и был с нами у Пале, когда погибла собака. А во-вторых… Я хорошо помнил его лицо при виде мертвого пса и не мог допустить мысли, что мой друг Арне способен вот так, шутки ради, позволить кому-то убить живое существо. Нет, это решительно было не в его духе. Но в чем же дело? Кто мог быть заинтересован в подобного рода пакостях? И как, черт побери, ему это удавалось?

      Абстрактное мышление, по всей вероятности, не является моей сильной стороной: я заснул, едва сформулировав проблему. Наверное, на меня благотворно подействовала солнечная ванна, той ночью я спал спокойно и крепко. Силы света действуют на человека целительно и, основываясь на личном опыте, я рекомендую всем, кому предстоит провести ночь в доме с привидениями; попробуйте хорошенько позагорать — часа три или четыре, прежде чем укладываться спать в голубой, зеленой или желтой комнате.

     

      * * *

     

      — Давайте навестим Карстена, — предложил Танкред, налегая на клубничный джем. — Мне давно хотелось посмотреть, как живут авторы детективов… Как может жить человек, который производит на свет оборотней, а? До него далеко, Арне?

      — Пешком минут двадцать, — Арне допил свой кофе и поднялся из-за стола. — Вы можете проводить меня до причала, а дальше я покажу вам дорогу. Там нетрудно найти. Я думаю, быстро обернусь на моторке: в Лиллезунд и обратно…

      Эбба, Моника, Танкред и я шли по указанной Арне узкой тропинке вдоль берега. Над морем кружили горластые чайки, пахло йодом и солью — древнейший аромат начала всех начал. Танкред с отсутствующим выражением лица жевал спичку. По всей видимости, он бился над решением проблемы.

      — Ну, что? — поинтересовался я. — Как там твое серое вещество? Функционирует? Он покачал головой.

      — У меня в голове каша… — он выплюнул разжеванные остатки спички. — Вязкая, никуда не годная каша. Невозможно представить, как с такими мозгами я ещё не так давно сдавал госэкзамены… Не могу уразуметь, что тут творится. Даже если предположить, что в комнате есть потайной ход — хотя его нет — все равно непонятно: как передвинули этот комод? Об «эксперименте» вообще знали только мы впятером, и никто из нас не отлучался.

      Да, фокус не из легких…

      — Самое вероятное, — сказала Эбба, — что кто-то пытается выдворить Арне из «пиратского гнезда». Он поставил на то, что человек, даже самый цивилизованный и культурный, может впасть в суеверный ужас, если ею подвергнуть массированному внушению. Этот субъект воспользовался старой легендой. И делает свое дело весьма толково и зрелищно.

      — Но, Боже мой, это же такая банальность! Все посредственные писатели, которые пишут про всякие ужасы, непременно суют такую развязку… — сказал я и добавил: — За исключением нашего друга Карстена, которому эта развязка вообще не нужна, потому что у него привидения настоящие…

      — И потому что он — далеко не посредственный! — вставила Моника.

      А Эбба резонно заметила:

      — Истина чаще всего банальна. И знаешь, Моника, Карстена в данном случае лучше не слушать. Он верит в привидения, поскольку это позволяет ему зарабатывать на жизнь.

      Тропинка свернула на небольшой узкий полуостров, и перед нами показался выкрашенный голубой краской рыбачий дом — прелестный, ухоженный серландский домик, с чистенькими окошками и кружевными занавесками, сверкающими белизной. Если Йерн и принадлежал в определенном смысле к богеме, то, как видно, не в отношении собственного жилья: этот игрушечный домик полностью выдавал вкусы и склонности стопроцентного бюргера.

      Через несколько минут Карстен, сияя от радости, приветствовал нас. По-моему, он был благодарен, что мы помешали ему работать. Он провел нас в большую комнату. Я обратил внимание на несколько репродукций на стене — Брейгель и Гойя, типичных для своеобразных интересов нашего хозяина. В основном же стены были заняты книжными полками. У окна стоял дубовый письменный стол, очень большой и старый. На столе находились весьма характерные предметы: нож для бумаг в виде кривой арабской сабли, маленькая позолоченная статуэтка сфинкса, исполнявшая прозаическую функцию пресс-папье, несколько ручек в деревянном стакане со старинными рунами и большая, массивная пепельница в виде черепа. Множество окурков свидетельствовало о том, что сочинительство идет полным ходом. Посреди лежала толстая раскрытая книга. Я заглянул в нее: «Неведомое»!

      — Сказочно богатый материал, — прокомментировал Карстен. — Здесь собрано более полусотни оккультных опытов с научным анализом. Этого материала мне хватит на десять новых книг.

      — Ты за деревьями не видишь леса, — заметил я. — Тут, у тебя под носом, творятся самые невероятные вещи. Зачем рыться в книгах, когда жизнь предоставляет тебе такой материал?

      И я рассказал про историю с комодом. Карстен мгновенно воспламенился:

      — А разве я вам не говорил? Ну, какие ещё нужны доказательства, чтобы заставить нашего американца поверить своим собственным глазам? Подобные люди попросту не хотят видеть! Против глупости…

      — Против госпожи Глупости бессмысленно бороться даже писателям, — прервал его Танкред и повалился на мягкую софу. — О Великий и Ужасный, о Сын Луны, друг и брат всех оборотней и мертвецов! Мы усталые путники, пришедшие искать защиты и справедливости под твоим кровом — дай же нам выпить.

      Йерн подал бокалы и бутылку клубного портвейна.

      — Расскажи нам про Пале, Карстен! — требовательно попросила Эбба.

      — И про Лиззи! — присоединилась к ней Моника, пригубив бокал.

      — Про Пале я знаю немногим больше, чем вы, — сказал Йерн. — Весьма загадочная личность. Насколько мне известно, он о себе ничего не рассказывает, за исключением того, что много лет прожил в Америке и вроде бы был там священником. Он не доверился даже собственной жене… А Лиззи я знаю довольно давно, около года. Грустная история… Родители умерли, когда ей было тринадцать лет. Сначала её взяли к себе одни родственники, потом другие, потом третьи — странные люди! С одной стороны, общими усилиями они вырастили девочку, но с другой стороны — знаете эту манеру требовать благодарности за добро? Ей вечно давали понять, что каждое платьице, каждый кусок она получает из милости. Конечно, они небогаты, но эта душевная черствость меня поражает. В прошлом году я встретил её в Лиллезунде у знакомых. Оказалось: она их племянница… Короче, Золушка наших дней.

      — А мне показалось, она напоминает героинь Ибсена: создается впечатление, будто у неё какая-то тяжесть на душе… — заметил я. — Но выглядит, впрочем, очаровательно. Сколько ей лет, не знаешь?

      — Двадцать один. Между прочим, она умница и очень интеллигентный человек. И давно нашла бы нормальную работу, если бы не её родственнички…

      — «Каждый гражданин, достигший восемнадцатилетнего возраста, имеет право самостоятельно принимать решение о начале трудовой деятельности», — не без удовольствия процитировал я. — «Норвежское право», параграф пятнадцатый, комментарий Рагнара Кнопа.

      — Ну и что? Они ей все уши прожужжали про чувство долга перед родными, да про то, какие они все больные и немощные. Она по характеру мягкий, уступчивый человек, вот и жила как девочка на побегушках… И тут появляется Пале. Он её увидел в продуктовой лавочке. Прошлой весной, в апреле. Поговорил с ней… и произвел на неё колоссальное впечатление. Она вообще очень впечатлительна. И чрезвычайно доверчива… И вот, он предлагает ей место — домоправительницы в его скромном холостом хозяйстве. И она соглашается … Конечно, это был шанс встать на собственные ноги. Он побеседовал с её родственниками, уломал их — кажется, они клюнули на деньги. Короче, он вырвал её из этой семьи. Она переехала на Хайландет. И вот, не прошло и месяца, как они уже женаты… Как видно, американский напор и американские темпы не чужды даже теологам.

      Закончив рассказ, Карстен выпил свой бокал.

      — Но видно же невооруженным глазом: этот Пале её угнетает не меньше тех, прежних! — Моника высказала мои собственные мысли. — Она мне глубоко симпатична, но эта пара производит, по меньшей мере, странное впечатление. Она целиком и полностью от него зависит. Больше того, она явно под его влиянием. Когда-нибудь она очень пожалеет об этом замужестве… Мне, во всяком случае, этот Пале совсем не понравился. В нем есть что-то фальшивое, противоестественное — и потом, эти его отвратительные рассказы про сатанизм и черную мессу! Не говоря уже о наружности.

      — А что? — с любопытством спросила Эбба.

      — Старый сластолюбец! Представь себе карикатуру на развратного средневекового монаха…

      Так мы болтали не более четверти часа, когда раздался стук в дверь. Йерн пошел открывать и через мгновенье возвратился в сопровождении Лиззи.

      — Ты легка на помине, Лиззи! Мы как раз говорили о тебе и твоем муже… Садись, выпей с нами портвейна — это хорошо для астрального тела. Нет, пардон, я забыл вас представить: Лиззи Пале — Капеллен-Йенсен, Эбба и Танкред, супруги…

      Пока Карстен подал ещё бутылку, я отметил, что Лиззи беспокойна и возбуждена. В её глазах появилось загнанное выражение, как у зверька, оказавшегося в ловушке. Карстен опекал её по-отечески, усадил с собой рядом на софу и протянул наполненный до краев бокал.

      — Ты устала, малышка? Или что-то случилось? Лиззи послушно выпила вина. Щеки её быстро порозовели, в глазах появился блеск.

      — Этот Рейн опять явился к моему мужу. Нет, это свыше моих сил! От него тянет холодом, вы представляете? Весь дом становится ледяным и пахнет сыростью… Нет, я не знаю, как объяснить! Я бы никогда не отважилась пожать ему руку! Мне кажется, он весь мокрый и скользкий, как рыбья чешуя… Я скорей убежала, как только он пришел.

      Мне очень стыдно, но я ничего не могу с собой сделать… Это смешно, я понимаю… Но я ничего… Может, я сумасшедшая, Карстен? Объясни мне… Ты всегда так хорошо говоришь… Извините меня, я всегда бегу к Карстену, он так добр, он так хорошо на меня действует…

      — Что вы говорите? Неужели наш друг Карстен может действовать на людей успокаивающе? — спокойная улыбка Танкреда разрядила наше замешательство. — Вот тебе, Эбба, какие на свете случаются чудеса. А я-то считал, что это вранье, будто есть люди, которые прекрасно себя чувствуют и могут уснуть в комнате ужасов у мадам Тюссо.

      — Так этот Рейн не прекратил своих посещений? — спросил я. — Видно, он знает слишком уж много старых легенд. Будем надеяться, что он скоро выдохнется!

      — Я не имею понятия, о чем они говорят между собой, — снова заговорила Лиззи, но теперь чуть спокойнее. — Я никогда не слушаю, и потом, они ведь закрывают дверь. Они там сидят очень подолгу. А вы знаете, я ведь ни разу не слышала чтобы он что-то сказал! Пока я не уйду из комнаты, он вообще не раскрывает рта. Ах, нет, однажды я все-таки слышала его голос — через стену… В самый первый раз, когда он к нам явился…

      — А что он сказал? — спросили одновременно мы с Моникой.

      — Какой-то пустяк… Но я почему-то ужасно перепугалась! Он сказал… Я услышала только обрывок фразы: «СОЙТИ НА БЕРЕГ»… У него такой хриплый, пришептывающий голос. Мне почему-то стало так плохо, так тяжело, что я ушла из столовой, заперлась у себя в комнате и легла. Я решила, что я заболела. Представляете, такая глупость! И вот он приходит — два раза в педелю, — и каждый раз, каждый раз мне так плохо…

      — Лиззи, скажи нам, а как у тебя сейчас с мужем? — ласково спросил Йерн, обняв её за плечи. — Между вами все хорошо?

      — Все хорошо, все просто прекрасно! — сказала она и выпрямилась, теперь она говорила, как примерная ученица. — Благодаря моему мужу, благодаря его помощи я стала самостоятельным человеком. Я… Но мне кажется, он от меня что-то скрывает. Это трудно объяснить, наверное, он считает, что я ещё слишком молода, чтобы понять его мысли… Но мне неприятно знать, что он мне не доверяет. Он что-то от меня прячет…

      Лиззи опустошила бокал. Мое любопытство было крайне возбуждено, но я колебался: удобно ли её расспрашивать? Танкред тоже молчал, он глядел заинтересованно и явно ждал продолжения. И Лиззи стала рассказывать:

      — У нас в доме, наверху, есть небольшая комната, в которую я ни разу не входила. Муж сказал, что там совершенно прогнили половицы, можно ступить на гнилую доску, и все обрушится. В общем, он запретил мне туда входить. Но странно, что сам он туда ходит и, главное, всегда запирает дверь. А мне почему-то нельзя туда даже заглянуть. Я его очень уважаю, я прекрасно понимаю: кто он — и кто я… И я стесняюсь его расспрашивать. Он говорит: «Из всех женских пороков самый невыносимый — это любопытство»… Карстен, можно мне ещё немножко вина?

      Карстен наполнил её бокал, она сделала ещё глоток, и мне бросилось в глаза, какие у неё тонкие, худые и бледные руки. Если бы я был художником, я бы взял эти руки как образ человеческой слабости. Исполненный жалости и сочувствия, я отвел глаза. Она продолжала:

      — Дело в том, что он ходит туда ночью. И этого я тоже не понимаю, но боюсь спрашивать… Я как-то не спала — я вообще очень плохо сплю — и впервые услышала… У нас спальни рядом, и я услышала, что муж поднялся и куда-то пошел. Ключи звякали. Было около двух часов. Муж пошел наверх, открывал дверь ключом, значит: это была именно та дверь. Остальные не заперты… И потом очень долго было тихо. Я лежала и думала: может, ему не спится и он решил поработать, почитать, просто подумать в тишине? Но почему не в кабинете? Ну, пусть — просто так, ничего… В кабинете он работает днем, а сейчас ему захотелось побыть именно там. Мне совсем расхотелось спать, я ждала очень долго, часов в пять я уснула. Утром я хотела его спросить, но подумала: как-то неловко… Не дай Бог, он решит, будто я за ним шпионила. Он такой внимательный, заботливый — а я отвечу ему черной неблагодарностью? Пусть поступает, как считает нужным, а я не должна совать нос, как… Но мне все равно очень больно и обидно. Тем более, что, оказывается, он довольно часто там сидит по ночам. И ни разу мне ни словом не обмолвился — а меня это просто терзает…

      Лиззи сделала ещё глоток. Она раскраснелась и замечательно похорошела. Видно, ей было полезно поделиться своей тайной заботой. Она вздохнула и с улыбкой произнесла:

      — Какая же я эгоистка! Простите меня, пожалуйста… Все мои проблемы не стоят выеденного яйца, и вообще, я так разоткровенничалась… Это очень нехорошо с моей стороны. Карстен, я кажется опьянела!..

     

      * * *

     

      Через час мы собрались уходить, а Лиззи осталась. Карстен был трогательно нежен и, думаю, ей хотелось поговорить с ним наедине.

      — Кажется, наш писатель весьма заинтересован рассказами милой малютки, — снисходительно улыбаясь, заметил Танкред по дороге домой. — По-видимому, он надеется на интересный материал. Этот Пале, должно быть, и впрямь редкий зверь. На месте Йерна я назвал бы рассказ «Тайна старого чердака».

      Эбба взглянула на Монику, и обе женщины расхохотались.

      — Танкред! — воскликнула Эбба. — Какой же ты все-таки милый! Нет, дорогой, новое произведение нашего писателя будет называться «Треугольник» I

      А Моника добавила:

      — И это будет не рассказ, а роман!

      Надо признать, для меня это дамское наблюдение оказалось не меньшей неожиданностью, чем для Танкреда. Мы переглянулись, пожали плечами и, как мне кажется, подумали об одном и том же: «Ах, эти женщины! Вечно им мерещится любовь…» Через некоторое время Танкред сказал:

      — Наверное, я плохой психолог, но не в том суть… По правде говоря, мне бы очень хотелось познакомиться с господином Пале. Его ночные бдения на чердаке выглядят весьма интригующе.

      — Возможно, он предается там юношескому пороку, — проговорила Эбба с серьезным видом.

      — Да! И держит там самую большую порнографическую библиотеку Норвегии! — весело поддержала Моника, — Я же говорю: он противный!

      Танкред сорвал травинку и, пожевав её, выбросил:

      — Нет, этот таинственный иностранец меня определенно интересует. Бог его знает, не связан ли он каким-то образом с тем, что происходит в «пиратском гнезде»? Арне купил дом в феврале, а Пале появился весной… Да, непременно нужно как-то проникнуть на этот чердачок. Непременно! Но как? Вот премудрость, которая не снилась гамлетовским мудрецам…

     

      * * *

     

      Вечером мы все собрались в гостиной. Йерн пришел к нам, отвечая визитом на визит, и Арне возвратился из Лиллезунда. После ужина мы решили сыграть в карты. Остановились на покере. Хозяин дома принес виски и содовую, и мы углубились в благородную азартную игру.

      О лимите не договаривались, но поначалу ставки были маленькие, и все играли осторожно. Потом Арне попытался пару раз вздуть ставки, но, как выяснилось, он блефовал. Выигрывал Йерн, он сгребал свои выигрыши с важной ухмылкой всезнайки.

      Арне продолжал проигрывать. Ему постоянно не везло, но он не бросал игры. И блефовал все грубее и заметнее. «Забавно, — подумалось мне, — как он слаб в покере. Я бы скорее предположил обратное…»

      Снова сдали карты. На этот раз у меня было два короля. Я прикупил три карты и получил ещё короля.

      — Сколько тебе карт, Арне?

      — Ни одной.

      Арне глядел на нас сфинксом. Боже, неужели он думает нас убедить, будто у него эдак сразу «стрит» или «флеш»? Знаем мы эти штучки! Я сказал, что готов открыть карты, предложив десять крон. Эта партия должна была стать моей.

      — Ставлю на пятьдесят больше, — твердо сказал Арне и подвинул через стол кучу жетонов. Остальные спасовали.

      — Ты у нас человек богатый, — сказал я. — Что тебе стоит потерять пару-другую зелененьких… Еще пятьдесят, господин директор!

      — И ещё сто.

      Его ответ последовал незамедлительно. Кучка жетонов на столе превратилась в пирамиду Хеопса.

      — Я хочу посмотреть! — категорически потребовал я. — Я абсолютно уверен: двух «двоек» у тебя нет! Если опять блефуешь, я тебя заранее прощаю. Можешь тогда не «вскрываться». Капитулируй, мой дорогой, и получишь пять крон в утешение!

      Исполненным достоинства жестом Арне выложил на стол четыре карты. Это были валет, девятка, восьмерка и семерка бубен.

      — Удвоим? — спросил он.

      Я посмотрел ему в глаза. По-моему, он судорожно пытался сохранить хорошую мину, как неуклюжий «медвежатник» пытается изображать элегантного Арсена Люпена, когда его застукали перед вскрытым сейфом. Подобные предложения, кстати, почти всегда свидетельствуют о слабости игрока.

      — Удвоим! — заявил я. — Ну, Арне, теперь держись! Выкладывай последнюю. У меня три короля.

      С широчайшей ласковой улыбкой он выложил на стол десятку треф.

      Да! Это был блистательный разгром! Мастерски проведенный удар — психологически подготовленный и подогретый целой серией обманных маневров. Директор компании «Мексикан Ойл лимитед», без сомнения, умел играть в покер. А мне, дураку, надо впредь серьезнее относиться к безобидной игре для малолеток. За несколько минут я проиграл сумму, которую средний норвежский служащий получает за два месяца работы.

      Арне собрал карты.

      — Ну что ж, — сказал он, — а теперь предлагаю новую игру! Новую азартную игру! И ставкой будут не деньги, а… нервы!

      — Арне, это нечестно! — возразил я. — Ты меня разорил и отказываешь мне в реванше…

      — Насчет своих финансов можешь не волноваться! — Арне взял новую бутылку виски, налил всем и сделал большой, полновесный глоток, — Твой проигрыш будем считать скромным авансом, а остальное за мной, в день получки… Нет, сейчас мы с вами сыграем в другую игру. Только вот нашим дамам я, к сожалению, вынужден заявить: на сей раз мы играем без вас. Я не противник эмансипации, как вы знаете, но есть ещё на нашей старушке-Земле белые пятна, есть ещё заповедные уголки, где мужчины остаются мужчинами и где ценится воинская доблесть!.. Пью за Джека Лондона!

      Он выражался высокопарно — верный знак того, что алкоголь прибрал его к рукам. В подобном шекспировском настроении он обычно приступал к сценическим эффектам. Я насторожился. Выдерживая актерскую паузу, Арне встал и подошел к камину; камин, кстати, был облицован чудесными голландскими изразцами с изображением маленьких ветряных мельниц.

      — Ну, скажи толком, что за игра? — не вытерпела Эбба. — И почему это нам, девочкам, нельзя в неё играть?

      Арне повернулся к нам лицом, теперь он оперся спиной о каминную полку и засунул руки в карманы:

      — Вам, девочкам, нельзя потому, что это опасно. Тут надо иметь стальные мускулы и железные нервы… Нас четверо здоровых мужиков, наши нервы и мускулы, по-моему, в полном порядке. И вот, я предлагаю: пусть каждый получит свой шанс разобраться, что же происходит в этом доме. Нам известно, что призрак предпочитает желтую комнату. Предлагаю: пусть каждый проведет в этой комнате одну ночь. Поодиночке.

      — Зачем поодиночке? — воскликнул я. — Можно устроиться там всем вместе! Это же было бы…

      — Безопаснее, да? Разумеется, друг мой Пауль, разумеется. Однако вряд ли мы тогда что-нибудь увидим. Насколько я знаю, привидения не любят больших сборищ. Они боятся, что кто-то, смеху ради, пощупает саван или сунет им палец в глаз, да мало ли что? Короче, я считаю: лишь действуя поодиночке, мы действительно имеем шанс схватить врага за хвост. Ну и к тому же чисто спортивный интерес. Я ведь сказал: предлагаю игру, состязание нервов!

      — По-моему, идея превосходная! — поддержал его Йерн. — Пора уже подойти к делу серьезно. И вам, материалистам, пора бы сокрушить ваши железобетонные устои.

      — Ты полагаешь, Арне, мы должны вступить в схватку с пиратским капитаном безоружными? — спросил Танкред. — Вооружив, так сказать, сердце мужеством? Или ты намерен экипировать нас святым распятием?

      — Нет, я думаю, небольшой «браунинг» окажется уместнее. У меня есть пистолет. Можно его положить на тумбочку или под подушку. Годится? Ну, что, играем? Тогда, господа, предлагаю определить очередность.

      Но тут запротестовала Эбба:

      — Нет, я совершенно не понимаю, почему вы тогда исключаете меня? Я стреляю не хуже вас, у меня призы по стрельбе из пистолета, и уж во всяком случае я не боюсь никаких пиратов! Я категорически настаиваю…

      — А я категорически запрещаю, — прервал её Арне. Он снова уселся за стол и стасовал карты. — Это будет чисто мужская игра.

      Он разложил карты веером и сказал:

      — Будем тащить по одной. Самые сильные — пики, потом пойдут бубны, черви и соответственно… Кто вытащит самую слабую карту, ночует сегодня. И так далее. Пауль, начинай!

      Видно, я был здорово навеселе: затея показалась мне очень забавной. Просто уму непостижимо, как можно расхрабриться в подпитии. Самый трусливый червяк после тройного виски становится Цезарем и готов перейти любой Рубикон.

      И все же я ощутил несомненную радость, удостоверившись, что вытащил короля пик. Арне перевернул карту. Это была двойка треф.

      — Ну, ниже некуда! — вздохнул он. — Стало быть, право первой ночи за мной.

      Йерну досталась четверка бубен, а Танкреду — валет той же масти, и Арне подытожил результат:

      — Иными словами, я справляю новоселье сегодня, Йерн ставит оккультные эксперименты завтра, Каппелен-Йенсен послезавтра изучает оставленные всеми нами следы, а Рикерт завершает экспедицию. Таким образом, Пауль, завещаю тебе устроить нам пышные похороны, если каждый из нас, в свою очередь, будет найден в постели испустившим дух от страха.

      После продолжительного молчания — а она промолчала почти весь вечер — вдруг вмешалась Моника, и голос её прозвучал встревоженно и трезво:

      — Ваша затея мне совершенно не нравится. Эти детские игры могут закончиться весьма плачевно. Никто не поручится. — Значит, два голоса «против» и четыре — «за»! — перебил её Арне. Наш план принят, господа.

      Танкред его поддержал:

      — Я полностью солидарен с нашим гостеприимным хозяином. У нас, как во всех европейских парламентах, голоса оппозиции в расчет не принимаются. Нас ждет увлекательная игра и я надеюсь, за эти четыре ночи мы значительно продвинемся к разрешению задачи.

      — Вы продвинетесь, — кивнул Йерн, — и к решению задачи, и к сумасшедшему дому.

     

      Глава седьмая. ДРУГАЯ ИГРА — ПОД ДОЖДЕМ

     

      На другое утро, когда я примерно в половине десятого спустился вниз, в гостиной царила милая атмосфера подготовки к завтраку. Эбба и Моника, обе хорошенькие и деловитые, накрывали на стол, утренние лучи августовского солнца ласкали ломти холодной телятины, скользили по масляным спинкам сардин и зажигали золотистые огоньки в вазочке с абрикосовым конфитюром. Танкред устроился в кресле у камина со старым номером какой-то американской газеты в руках.

      — Бог в помощь! — произнес я. — Как я вижу, наш хозяин ещё не появился. Кто-нибудь скажет мне: он ещё жив?

      — О да, дорогой, — ответила Эбба. — Я собственными ушами слышала, как он возится в своей комнате ужасов. Он там заперся. Я постучала, спросила, как дела? Он сказал, скоро придет. Значит, он жив. Правда, голосок у него немножко сиплый.

      — Пить надо меньше, — проговорила Моника, — и курить тоже. И не выдумывать всякой ерунды. А вообще, он у нас очень заботится о своей внешности, не меньше парижских кокоток. И ни за что не покажется на людях, пока его физиономия не обработана лавандой… А вот и он!

      Дверь распахнулась и появился Арне. Надо сказать, он выглядел ужасно: глаза ввалились, в лице ни кровинки — куда подевался вчерашний загар? И весь он был какой-то деревянный.

      Я спросил:

      — Ну, как ты? Что-нибудь случилось? Или ты нездоров?

      Он покачал головой:

      — Да нет, ничего особенного. Просто всю ночь не мог заснуть. Совершенно нечего рассказывать. Я голодный как волк. Давайте завтракать.

      За столом все молчали. Арне сидел мрачный, с непроницаемым и застывшим лицом. Он двигался машинально и глядел прямо перед собой, постукивая ножом по яичной скорлупе, угодил пару раз по подставке, но, кажется, этого не заметил. Я старался на него не смотреть. Молчание становилось тягостным.

      К счастью, его нарушил Танкред:

      — Иными словами, первая ночь не принесла ничего, кроме разочарований. Никаких явлений, никаких звуков? Я уж не говорю о том, что никаких сенсаций для газет?

      — Ничего подобного. Ничем не могу тебя порадовать. Абсолютно спокойная ночь. Все Тихо, как в могиле. Пожалуй, ты знаешь, именно тишина раздражает… Кажется, ты оглох… И потом, очень было душно — наверное, к дождю.*

      По-моему, Арне вовсе не так уж хотелось есть: он одолел яйцо, вяло сжевал два маленьких бутерброда и, не допив кофе, вытер салфеткой рот.

      — Я прошу прощения, — произнес он, — мне придется снова съездить в Лиллезунд. Надо связаться с архитектором и подрядчиком… Дела! Я понимаю, хороший хозяин не должен бросать гостей на произвол судьбы, но — увы! Так что развлекайтесь пока самостоятельно. До скорого!

      Эбба с Моникой отправились после завтрака погулять, а мы с Танкредом уселись перед домом на солнышке покурить. Он снова раскрыл американскую газету.

      — Что ты там раскопал? — поинтересовался я:

      — Очень любопытная газетенка. Датирована двадцать девятым марта. Видимо, Арне прихватил её с собой из Осло ещё тогда. Очень и очень занятная газета… На, посмотри.

      Сперва я не понял, что уж там такого любопытного. На первой полосе громоздились крикливые американские заголовки про убийцу из Оклахомы, про нацистских бандитов в Германии, про последние заявления генерала Франко и про то, что президент Карденас заморозил иностранные нефтяные инвестиции в своей стране.

      — Ну, и что? — спросил я. — Все как обычно. Не понимаю, что тебя заинтересовало?

      — Посмотри четвертую страницу, внизу. Я открыл четвертую страницу и обнаружил большую заметку под следующим заголовком:

     

      «КРУПНЕЙШИЙ НОРВЕЖСКИЙ БИЗНЕСМЕН КУПИЛ ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ!»

     

      Давалась весьма лестная характеристика Арне и его положения в деловых кругах, далее шла краткая версия легенды о старом пирате и, наконец, описание планов Краг-Андерсена о переустройстве «пиратского гнезда» с целью его превращения в фешенебельный морской курорт для избранных.

      — Фантастика! — вырвалось у меня. — Черт побери! Но каким образом маленькая деревенская новость вдруг попадает в крупную американскую газету?

      — Чудачок! Такими вот «сенсациями» питаются газеты всего мира. И не надо забывать, что наш Арне и впрямь «крупнейший норвежский бизнесмен». У него есть хорошие связи во всех больших странах, и, разумеется, у него есть свои связи и в прессе.

      — Но к чему такая спешка? Ведь ещё ничего не готово…

      — Ах, мой милый! Видно, ты недооцениваешь страсть нашего друга к славе. Положение обязывает… Да и по сути это, наверное, прелюдия к будущей крупной рекламной кампании. Но сейчас меня особенно интересует одна вещь… А вот и наши дамы! Мне нужно на почтамт. Эбба, пойдешь со мной?

      — Постой; ты же хотел что-то сказать! Они уходили, а я оставался в недоумении.

      — После, Пауль, чуть позже! Мне нужно позвонить в Осло.

      Моника подошла ко мне. На ней было белоснежное платье. Впервые после приезда на Хайландет мы с ней оказались вдвоем.

      — Ну, что мы будем делать? — спросила она, улыбаясь, — Давай покатаемся на лодке.

      — Погода, по-моему, портится, — возразил я. — Взгляни-ка вон туда…

      На горизонте над морем появились темные мохнатые тучи.

      — Ну и что? Боишься промокнуть? — в её словах мне послышался вызов, который чуть вспыхнул и снова погас, потому что она попросила: — Ну, пожалуйста, Пауль, поедем! Мне очень хочется!

      Мы спустились вниз к сходням, взяли старую моторку и отчалили. Я сидел у руля, а Моника, свесившись через борт лодки, опустила руку в зеленую воду. В этом белом наряде, с опущенной рукой, она походила на большого, прекрасного лебедя из сказки Андерсена. Ветер играл её мягкими светло-каштановыми волосами, мне было видно её маленькое розовое ухо. Если бы я был художником или скульптором, я изобразил бы её вот такой, в лодке. Хотя все фантазии мастеров блекнут пред этой роскошнейшей картиной природы — живой, ослепительно прекрасной женщиной в белом платье.

      — О чем задумалась? — спросил я, чтобы она пошевелилась.

      Моника взглянула на меня и улыбнулась.

      — Хорошо, правда? Я кивнул.

      — Я вспомнила одну историю, которую якобы рассказывал Оскар Уайльд. В одном маленьком городе жил молодой человек. Он был поэтом. Каждый день он ходил гулять в одиночестве, а когда возвращался, усаживался в кабачке, и знакомые спрашивали, что он сегодня видел в

      пути. И он говорил, что когда шел через мост, видел в речке наяд и тритонов, а в лесной чаще танцевали фавны и крошечные эльфы. И каждый день он рассказывал людям свои сказки. Но вот однажды, когда он шел по мосту, он взглянул в реку и вдруг увидел, что там — тритоны и наяды. Он пошел в лес — а там танцевали фавны и эльфы. Когда он вернулся в город и зашел в кабачок, его, как обычно, окружили друзья и спросили, что же сегодня он видел? Но он промолчал. Тогда они начали приставать к нему с расспросами. И тут он ответил: ничего.

      Я помолчал, но все же спросил:

      — И почему же тебе вспомнилась эта история? Ты полагаешь, что Арне — тоже поэт?

      — Нет! — Она рассмеялась. — Я просто думаю, когда сам сочиняешь, легко рассказывать… А вот если представить, что твоя выдумка вдруг обернулась реальностью — тут-то и онемеешь!

      — Значит, ты веришь, что здесь происходит нечто противоестественное? Сверхъестественное?

      — Не знаю, чему тут верить или не верить… Но я чувствую, что надвигается какая-то беда. Когда сегодня я увидела Арне, его лицо, мне захотелось поскорее уехать домой. Да… Но что-то меня держит. Может быть, любопытство… Ах, Пауль, давай просто немножко отдохнем… Господи ты Боже мой, как же хорошо!..

      Прошло не более четверти часа, как начал накрапывать дождь. Мои прогнозы сбывались: на море установился полный штиль, а небо продолжало темнеть. Поскольку мы все же находились в Атлантике, которая, как известно, шутить не любит, я предложил переждать грозу на ближайшем острове. Это был довольно большой островок.

      В маленькой бухте за шхерами я заметил хижину. Моторка шла полным ходом, стараясь обогнать усиливающийся дождь. Через несколько минут мы вытащили лодку на берег и, привязав её к боковому валуну, помчались вверх по склону к хижине.

      В ней было пусто, на полу валялись рваные рыбацкие сети, пахло рыбьей чешуей. Конечно, домик был далеко не идеальным убежищем: с ветхой крыши в двух местах низвергались веселенькие водопады, стены прогнили и кое-где виднелась плесень. Но за полуразбитым крошечным оконцем уже плотной стеной хлестал дождь. Мир таял на глазах и норовил схлынуть в море…

      Я сложил сети в кучу на сухом месте. Мы уселись. Я обнял Монику за плечи и бодро сказал:

      — Мы тут, как Иона во чреве кита! Только он был один, а мы — наоборот… Удачно, правда?

      Мокрые волосы падали ей на лицо, чудесное белое платье прилипло к телу и стало прозрачным. Она съежилась рядом со мной как дикарка, как женщина каменного века, застигнутая непогодой и ищущая приюта в укромной пещере. Я покрепче прижал её к себе, а она шепнула:

      — Пауль, мне страшно! Так страшно…

      — Почему?

      — Все очень странно и так… нехорошо. Какая-то отрава в воздухе… И я … боюсь за Арне. Он так переменился. Знаешь, мне кажется, ему правда грозит опасность…

      Я чувствовал запах её духов, словно мне под нос сунули букет нарциссов. Она прижалась виском к моей щеке. Я не мог оторвать глаз от её мокрой нежной груди, а ниже предательски влажное платье рельефно лепило её маленький крепкий живот, округлые бедра и лоно. Во мне поднималась горячая красная волна… Я твердо приказал себе: «Пауль! Ты не должен желать жены ближнего, его вола и осла!» Отеческим жестом я похлопал её по руке и отвел глаза. Старательно выговаривая слова, я произнес как можно тверже:

      — Не надо нервничать, дорогая моя. Все это просто дурная шутка. Какой-нибудь местный юморист испытывает наше терпение. А что касается Арне, ты же сама знаешь…

      Тут я сбился. Я почувствовал, что делаю что-то не так. Я взял её за подбородок и повернул лицом к себе. Глядя ей прямо в глаза, я тихо спросил:

      — Скажи мне, пожалуйста, честно: что у тебя с Арне? Ты хочешь быть… с ним?

      Она опустила глаза. Лицо её застыло.

      — Не знаю… Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Ты помнишь, как было чудно тогда, в Осло?

      — Конечно, помню… Да ведь это было на прошлой педеле!..

      — Да, правда… Уже не верится. Было так хорошо! Я вдруг ощутила себя свободной, как птичка. Как будто с меня свалилась какая-то тяжесть… Знаешь, я раньше всегда ощущала какую-то скованность, я была деревянная — и вдруг ожила. А теперь мне снова так тяжело, как будто меня, живую, заковывают в цепи. Мне так плохо, Пауль, мне хуже, чем прежде… Ты понимаешь? Ты поможешь? Ты — единственный, с кем я это почувствовала, ты не бросишь меня одну?

      Что тут ответишь? Разве у меня был выбор? Разве самый крепкий военный корабль, бронированный от кормы до носа, не тонет от прямого попадания? Все мои благие намерения, все строгие параграфы, составляющие неписанный кодекс мужской дружбы, отлетели под натиском тихого, но неодолимого призыва. Я покрывал поцелуями это нежное, милое лицо, я пил слезы с её сияющих глаз, я ласкал и терзал её шепчущие губы. Моника, Моника!

      О, прекрасные мгновенья упоительной безответственности, когда собственный разум и неумолимое время, наши вечные тираны, теряют свою власть, когда рушатся барьеры и исчезают преграды, когда все твердыни — твердыни стыда и железа — растворяются в аромате и музыке, обретают свежесть и сочность взрезанного ананаса! Никакое шампанское из самых знаменитых подвалов и погребов не сравнится с подлинным дурманом жизни, как бы ни старались его пенные брызги сыграть с нами в ту же игру… Не знаю, сколько продлилось это сладкое безумие: несколько секунд или около часа. Я ласкал её нежное, мягкое, податливое тело, и упивался восторгом от каждого прикосновения, каждый миг дарил мне все новые откровения красоты. Глаза её были томно прикрыты, а лицо и все тело излучали неведомое прежде блаженство. Моника, Моника…

      И вдруг волшебство исчезло. Она напряглась, подняла голову и огромными, широко раскрытыми глазами уставилась на что-то позади меня. И закричала:

      — Пауль! Пауль! Смотри!

      Я обернулся и взглянул в окно. От ужаса меня передернуло, будто от удара током: за окошком в струях дождя я увидел грузную фигуру в зюйдвестке и робе. Лицо совсем рядом с разбитым стеклом, было худым и бледным, а глаза, эти незабываемые, водянисто-серые глаза без взгляда, без всякого выражения, смотрели на нас, мимо нас, сквозь нас. Силуэт расплывался, как сгусток тумана, как черный смерч. Но не узнать его было невозможно — это был Рейн.

      Внезапно видение отодвинулось и исчезло в пелене дождя.

      Мы судорожно сели и принялись приводить себя в порядок, как дети, застигнутые врасплох. Я ждал, что дверь отворится и человек войдет, но никто не входил. Я машинально поднялся и выглянул. Никого! Я вышел под дождь и внимательно осмотрелся.

      Остров был пуст. Как большой хмурый тролль, он будто уселся на корточки, подставив мохнатую спину дождю — эта мокрая, поросшая травкой спина горбилась справа от меня, а слева была голая каменистая бухта с нашей лодкой, уныло-одинокой на прибрежной гальке у самой полосы прибоя. Никакого другого «плавсредства» с этой стороны островка видно не было. Я возвратился к Монике.

      — Видимо, он деликатный человек, — сказал я, как можно спокойнее. — Понял, что помешал и предпочел удалиться. А может, он застенчив по натуре.

      Но Моника была сильно испугана. Глядя на меня широко раскрытыми глазами, она прошептала:

      — Ты видел, кто это? Это же тот самый тип, которого боится Лиззи! А помнишь, как испугалась его наша лошадь?

      — Ну конечно, это бедняга Рейн. Ну и что? Разве можно так пугаться? Он просто чокнутый, ненормальный, и все. Уверяю тебя, ничего страшного…

      Я сел рядом и обнял её. Она дрожала.

      — Что он тут делал?

      — Наверное, как и мы… Причалил, чтобы спрятаться от дождя. Что тут страшного, моя радость?

      — Но ведь он не вошел!

      — Я же тебе говорю: постеснялся. Увидел, что мы тут вдвоем, и решил не мешать… Хороший, добрый дядя, можно сказать, джентльмен…

      Я и сам понимал, что слова мои звучат не совсем естественно. А Моника вдруг задала вопрос, которого я боялся:

      — Ты видел, на чем он приехал? Его лодку? Надо было ответить. И я сказал:

      — Нет, не видел. Но остров большой. Он, наверное, подплыл с другой стороны. Будем надеяться, он найдет, где укрыться от дождя.

      Я произнес это сухим, деловитым тоном, не только чтобы успокоить Монику. Страх застрял в моем собственном сердце острой холодной занозой. Я прекрасно её понимал… И её, и Лиззи, и нашу лошадку. Этот страх коренился в глубинах подсознания, древний страх человека перед всем непонятным, непознанным, неподвластным, как боязнь грозы или огромного бушующего океана, или страх животного перед огнем, он всегда будет жить в народной фантазии, жить и производить на свет все новых чудовищ. Кто этот Рейн? Обыкновенный рыбак? Конечно, рыбак, просто немножечко ненормальный. Многие, кстати, боятся сумасшедших…

      Монику все ещё бил озноб. Я обнял её покрепче и тихо прошептал:

      — Ну, все, моя девочка… Моя маленькая, славная девочка… Нам не страшен серый волк! Мы отважные, храбрые поросята — верно?

      Она, наконец, улыбнулась и благодарно кивнула. Я, естественно, вновь оказался в своей прежней роли доброго дядюшки. Неожиданно возникший, волшебный новый контакт был нарушен. Но, честно говоря, я был даже рад… Да, я был от души благодарен этому Рейну за его появление. Так или иначе, этот тип помешал мне совершить непоправимое. Как бы тогда я взглянул в глаза Арне? Да и теперь-то…

      Тем временем за окошком стало светлее, а ещё через несколько минут дождь совсем прекратился. Солнце пробилось сквозь тучи.

      Моника мягко высвободилась и встала.

      — Поедем, — сказала она. — Надо скорее возвращаться. Когда мы уже были в лодке, она тронула меня за руку.

      — Пауль, забудем, что тут произошло. Я была не в себе. У меня сегодня с утра не в порядке нервы. И, пожалуйста, сделай одолжение, никому ни о чем не рассказывай.

      — Разумеется, — ответил я. — Ничего и не было. Во всяком случае, не было ничего такого, что я мог бы занести в свой дневник галантных похождений. Я, знаешь ли, люблю описывать свои донжуанские победы, чтобы потом развлекать друзей в пьяной компании. Но я не хвастун. И с тобой у меня ничего не вышло. Так что можешь не беспокоиться.

      — Пауль, не надо так… Ты прекрасно знаешь, я не хотела тебя обидеть.

      Но мне было скверно. Да, очень скверно было у меня на душе. Чтобы согреться, я сел на весла и греб нарочито сильными, резкими рывками. Мы медленно огибали проклятый остров. Потревоженный тролль уснул, подставляя солнцу горы мускулов. Я смотрел на него с неприязнью: странные нелепые возвышения торчали повсюду, как клубни картофеля. Меж крутых скал было несколько бухт, куда могла причалить небольшая рыбацкая лодка. Но никакой лодки я не обнаружил.

      На всем пути мы не сказали друг другу ни единого слова. Моника сидела почти неподвижно и смотрела вдаль. Она то и дело поправляла платье и особенно строго следила за подсохшей юбкой. Я старательно работал веслами. Чайки кружили над нами и орали отвратительными голосами. Внезапно у меня сжалось сердце, я почувствовал тупую, гнетущую боль. Ах, это проснулась моя совесть, меня терзал стыд… Что же за гадость такая?

      «Эх, Пауль, Пауль! — подумалось мне, — Друг позвал тебя на помощь, а ты, скотина, пытался соблазнить его девушку! Как ты теперь поведешь себя с Арне? Взрослый человек, уж давно не мальчик! Стыдно, Пауль Рикерт».

      — Спасибо, Пауль! — произнесла Моника, выбравшись на причал. — Ты меня замечательно покатал!

      Она, видно, заметила кислое выражение моей физиономии и тихо добавила:

      — Не надо расстраиваться: все было прекрасно. И мы можем все повторить, когда на небе не будет ни единого облачка…

     

      * * *

     

      Арне возвратился домой лишь под вечер. При виде меня он подошел и положил руку мне на плечо. У меня засосало под ложечкой. Но не мог же он знать! К счастью, это была ложная тревога. С добродушной улыбкой он произнес:

      — Мой дорогой управляющий! Настало время приступать к исполнению обязанностей, которые ты соблаговолил на себя принять. Я, видишь ли, совершенно забыл про лошадь. С голоду она конечно не померла, она, по-моему, привыкла жить на подножном корму, но все же неплохо было бы её найти, завести в стойло, задать ей овса и воды, ну и… по возможности привести в порядок. Конюха-то мы уволили. Все необходимое есть в конюшне. Там и гребень, и скребница, и уздечка. Ты видел. Ты ведь умеешь обращаться с лошадьми?

      — Да, конечно, Арне! — пробормотал я. — Я все сделаю. Я был рад возможности поработать и хоть как-то загладить свою вину. Но когда через полчаса я стоял перед лошадью, занимаясь её гривой, я неожиданно осознал ужасную истину. Я влюблен в Монику. Я безумно, страстно, ревниво любил её уже очень давно. Я, Пауль Рикерт, который всегда дорожил мужской дружбой, по уши влюбился в невесту своего друга, в то время, как моя несомненная надежность в подобного рода вещах была буквально притчей во языцех и опорой моей репутации! Смех, ей Богу! И что же теперь делать? Я не мог уехать — все решили бы, что я просто струсил, испугался грядущей ночи в желтой комнате… Нет, это решительно невозможно. Но сколько же можно скрывать свои чувства и обманывать друга? Сколько, наконец, может живой человек противиться искушению? Это во многом зависело от Моники.

      Что с ней сегодня? Почему она предложила поехать кататься? Может, ей тоже хотелось побыть со мной наедине? Любит она меня? Любила ли Арне? Возможно, она его не разлюбила, и все это было лишь слабостью, естественной пассивностью перепуганной девушки, оказавшейся во власти мужчины. Недаром она поспешила принять строгий тон и даже сказала: забудь. Потом она, правда, опять меня вроде бы обнадежила, но тут-то могла быть другая причина — сочувствие, жалость…

      Да, приходилось признать, что Моника для меня была — «терра инкогнито». Казалось, в ней жили два разных существа, и она, независимо от собственной воли, проявлялась то так, то эдак. Но если одно — лишь личина, маска, то не открылось ли её истинное лицо предо мной в убогой рыбачьей хижине, на старых сетях, на дощатом полу, согретое и разбуженное моими собственными руками? И снова во мне бушевало жаркое алое пламя…

      Видно, мое возбуждение, вызванное рисующимися мне фантастическими картинами, передалось старой лошади: она явно занервничала.

      — Ну-ну, успокойся, старушка! — сказал я вслух и похлопал её по крупу. — Ты ведь не жеребенок! Почтенная, пожилая кобыла — и такие дела… Или ты воображаешь, что твои предки были горячими арабскими скакунами?

      Но лошадь ответила мне перепуганным ржанием и даже попыталась встать на дыбы, да так резво, что выбила у меня из рук гребень. Прижав уши, она таращилась в распахнутую дверь конюшни.

      — Черт тебя побери! — рявкнул я на неё и оглянулся. У конюшни стояли двое.

      — Мы вам кажется помешали, милый Рикерт? Голос Пале с красивыми модуляциями подействовал успокаивающе если не на лошадь, то хоть на меня. Я вышел из конюшни и прикрыл за собой дверь.

      — Никоим образом, господин Пале! — ответил я. — Рад вас видеть! Чем могу служить?

      Рядом с Пале стоял чрезвычайно своеобразный субъект. Горбатый и перекошенный — одно его плечо было значительно выше другого, с непропорционально большими руками, болтавшимися на уровне колен, ни дать ни взять рачьи клешни, — с широким, плоским, монголоидным лицом, неравномерно заросшим реденькой недельной щетиной, и глазками-щелочками, запрятанными в складках кожи. Его глаза казались светлыми, почти желтыми, а взгляд был колючий, недобрый. На нем был большой и бесформенный прорезиненный балахон, хотя давно уже жарко светило солнце и на небе не оставалось ни облачка.

      — Этот господин желает переговорить с Краг-Андерсеном, — пояснил Пале. — Позвольте представить: Эйвинд Дорум, прежний владелец дома.

      Дорум протянул мне свою клешню, я назвал свое имя, и мы обменялись рукопожатием. Несмотря на жару, рука его была холодной.

      — Нужно поговорить! — буркнул он. — Важное дело к Краг-Андерсену. Срочное!

      К моему удивлению, левое веко у него вдруг поднялось, и глаз сделался совершенно круглым.

      — Краг-Андерсен дома, — невозмутимо ответил я, стараясь действовать как заправский мажордом. — Позвольте, я вас провожу.

      Провожая посетителя к крыльцу (как будто это не был его родной дом!), я снова услышал отчаянный вопль нашей лошади. А когда вернулся к конюшне, Пале стоял у окошка и смотрел внутрь. Лошадь вопила, будто её режут.

      — Необыкновенно нервное животное! — обратился ко мне Пале с улыбкой. — В самом деле, что её так нервирует? Лошади — весьма любопытные существа, на редкость чуткие… Вам не кажется, что они как-то связаны с потусторонними силами, с нижними мирами? Недаром в народных поверьях у черта обязательно есть лошадиное копыто.

      Вы не зайдете к нам выпить чашечку кофе? — быстро спросил я, чтобы только не слушать новую лекцию о сатанизме. При всем моем любопытстве, этот человек теперь был мне решительно несимпатичен.

      — Благодарю, в другой раз! — ответил он с легким поклоном. — Я должен вернуться к своей работе. Я вышел немного подышать и увидел Дорума. И пошел вместе с ним: я надеялся услышать что-то новенькое о капитане Корпе.

      — Ну, и как?

      — Дорум, знаете ли, не слишком общителен. Но все же, кое-что любопытное он мне сообщил. Как вы знаете, согласно легенде, шхуна «Кребс» по уговору с дьяволом должна платить выкуп каждые семь лет.

      Теперь считайте: эстонское судно — декабрь 1937 года, не так ли? А в ноябре тридцатого года при подобных же обстоятельствах здесь были найдены «останки» английского парохода. И представьте себе, в феврале двадцать третьего такая же участь постигла норвежское судно «Бесс»…

      — Да, поразительно… — сказал я и поинтересовался. — А почему Эйвинд Дорум ходит в плаще в ясную погоду?

      Пале мягко улыбнулся и отвечал с кроткой, прямо-таки пасторской интонацией:

      — Боюсь, в душе этого бедного человека постоянно бушует непогода. Но мне, в самом деле, пора домой. До свидания, господин Рикерт, передайте привет вашим друзьям!

      Распрощавшись, я пошел в конюшню. Навел там порядок. Лошадь больше не бесновалась. А по дороге к крыльцу я снова столкнулся с Дорумом. Он выскочил из дома и бросился прочь, дергаясь как подстреленный медведь. Лицо его было красным, глаза сверкали. Увидев меня, он погрозил мне пальцем и прорычал:

      — Нехристи! Столичная сволочь! Поганки! Ну, уж я вам покажу!

      И помчался прочь, размахивая огромными кулаками. А я вошел в дом и спросил:

      — Арне, неужели ты побил убогого? Мне показалось, он вот-вот лопнет от злости!

      — Он решил выкупить обратно родительский дом. Умудрился набрать сумму, которую я заплатил на аукционе. Я уверен, основную часть суммы ему предоставила местная община. Они все тут помешались на том, чтоб все стало по-старому. А я, естественно, отказался. И напомнил ему, что в купчей не предусмотрена возможность обратного выкупа. У него больше нет на имение никаких прав. Кажется, этого он до сих пор не уразумел.

      — Ты не должен был так над ним насмехаться, Арне, — холодно бросила Моника.

      — Радость моя! Я всего лишь порекомендовал ему потратить свой капитал на что-то более полезное. К примеру, на приобретение бритвенного прибора. Просто он был не расположен шутить, вот и все. К тому же он попытался закатить мне сцену по поводу своей собаки, невинно убиенной в этом доме. А мне до сих пор никто не докладывал о его нежной любви к животным.

      — Кстати, о животных! — вмешался я и поведал присутствующим о новом припадке страха у нашей лошади.

      — Ничего удивительного! — ответил Арне, кивнув и слегка усмехнувшись. — В данном контексте все объясняется просто. Этот тип, Дорум, вымещает свои неприятности на любой живой твари. Мне говорили, что пес потому от него и удирал. Он измывался над лошадью так, что та просто плакала, а ты, Моника, его жалеешь. Ей-Богу, дорогая, некстати! Лучше пожалей кобылу…

      Я снова позволил себе переменить тему:

      — Мне показалось, он твердо намерен нам отомстить.

      — Не знаю, как насчет вас, а мне он угрожал вполне недвусмысленно, хотя и по-прежнему глупо.

      — А что он сказал? — поинтересовалась Эбба. Арне внимательно осмотрел свои холеные ногти.

      — Он меня проклял и воззвал к призраку своего прадеда, затем он сообщил, что «Кребс» вернется, Йонас Корп сойдет на берег и проклятье настигнет меня. Он сказал: не пройдет и месяца, как я буду мертвецом.

     

      Глава восьмая. КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ОБЪЯВЛЕН

     

      Вечером мы с Танкредом разыскали шахматы и устроились в углу гостиной, дабы отвлечь свои растревоженные умы.

      Разыгрывался жесточайший гамбит, я пожертвовал слона и коня в безуспешных атаках на поле f-7 и после шестнадцатого хода оказался в весьма скверном положении. Танкред, обычно слегка бравирующий легкомысленным отношением к жизни, к шахматам относился до смешного серьезно и теперь крушил мою позицию с чисто немецкой основательностью.

      — Насколько я успел заметить, ты положил глаз на Монику, — тихо сказал он и продвинул вперед центральную пешку.

      От неожиданности я вздрогнул и схватился за первую попавшуюся фигуру, это была ладья.

      — Что ты болтаешь? — прошипел я, оглядываясь. В комнате, к счастью, никого не было. Я ткнул ладонью на клетку рядом и, не глядя на Танкреда, произнес:

      — Ну, как ты можешь… об этом… Элегантным движением он расправился с моей ладьей и спокойно продолжал:

      — Пусть я плохой психолог, но у меня есть глаза, и я считаю тебя достаточно близким человеком, чтобы дать тебе дружеский совет. Ты не слишком силен в гамбитных партиях. По всем учебникам, эта партия для тебя практически безнадежна.

      — Но разве ты и сам не видишь, что между нами… ничего не получилось?

      — Возможно. Во всяком случае, с её стороны… Но не забудь про него. Он считает иначе, Пауль. А он, как ни странно, ужасный ревнивец. Да, я, кажется, забыл объявить тебе «шах».

      Тут я услышал какой-то шум в комнате над нами и спросил:

      — А кто сейчас в желтой комнате?

      — Карстен. Готовится к предстоящей ночевке. Сегодня его очередь. Твой ход!

      — Сдаюсь, — сказал я. — И спасибо на добром слове. Давай поднимемся, посмотрим, что он там творит?

      — С удовольствием!

      В капитанской спальне нам открылось странное зрелище. Йерн передвинул кровать в центр комнаты и теперь с увлеченностью ребенка разрисовывал пол вокруг кровати красным мелом. Он начертил две огромные концентрические окружности, одна внутри другой, так что кровать оказалась примерно в центре. На обе окружности накладывалась большущая, правильная пятиконечная звезда, её лучи немного выступали за пределы внешнего круга, а центром, опять-таки, оставалась кровать. То есть, в плане это выглядело так:

     

      Справившись с основным чертежом, Карстен принялся выводить какие-то знаки, цифры и буквы в кольце, получившемся между кругами. Он игнорировал наше появление и продолжал свои занятия с самым серьезным, сосредоточенным и важным видом.

      — Вроде, сегодня и не было очень жарко? Но, видно, наш Карстен необыкновенно чувствителен к перегреву… — Танкред скорчил озабоченную мину.

      — Ради всего святого, что ты делаешь? — поддержал его я. — Не надо нас так пугать!

      — Это пентакль, — холодно ответствовал Йерн.

      — Что… что?

      Положив мел, Йерн поднялся. Он одарил нас снисходительной улыбкой специалиста, столкнувшегося с вопиющим невежеством.

      — Трудно было бы ожидать от людей, отрицающих элементарные истины, чтобы они сподобились уразуметь, что означает великое слово: «МАГИЯ».

      Карстен вытер ладони платком и отряхнулся. Мы покорно ожидали дальнейших разъяснений и удостоились следующей лекции:

      — Вы, разумеется, не знаете, что некоторые цифры, буквы и геометрические фигуры, расположенные в определенном порядке, обладают могучей силой. В наши дни на геометрию принято смотреть как на пошлый инструментарий, которым пользуются в своих прозаических целях землемеры и инженерная братия. О цифрах вы знаете только то, что ими оперируют в банке или на бирже. А уж буквы и вовсе потеряли для вас всякий смысл, и чтобы в этом убедиться, достаточно взять наугад любую статейку в любой газетенке. Но в прежние, более мудрые времена люди видели глубже. Они знали: определенные слова, комбинации цифр и фигур имеют магические свойства? Ученые древнего Вавилона…

      — Глубокоуважаемый господин профессор! — прервал его Танкред. — Пожалуйста, опустите вводную часть! Перелистните страницу вашего достопочтенного манускрипта и скажите нам в двух словах, коротко и ясно, чего ради ты изгадил тут пол красным мелом и ввел в дополнительный расход нашего хозяина, который теперь будет вынужден потратиться на уборщицу, специально, чтобы это отскрести?

      Йерн опустился на описанный выше стул в стиле благородного ампира, скрестил на груди руки и горделиво вскинул голову:

      — А я уже вам сказал: это пентакль. Не смей на него наступать! — крикнул он Танкреду, который намеревался пересечь комнату, чтобы подойти к окну.

      Тот послушно обогнул луч звезды и уселся на подоконник, поглядывая то в окно, то на нас. Я сел на стул у стены.

      — Пентакль, — объяснил Карстен, — своего рода магическое укрепление, преграда на пути всевозможных злых сил, он обеспечивает защиту ото всех темных духов, от всякой нечисти, которой кишат параллельные или нижние миры. А точнее, почти ото всех. Это очень известный, хорошо проверенный, верный способ самозащиты. Маги и вообще оккультисты всегда им пользовались, защищаясь, скажем, от привидений. Об этом написано во многих старых и не очень старых книгах. И, хотите верьте, хотите — нет, а этот вот внешний контуру укрепленный мною соответствующим образом, представляет собой крепкую стену, сквозь которую не может проникнуть ни одно демоническое существо.

      — Значит, под защитой этих «стен» ты сможешь спокойно лежать в теплой постельке и изучать материал, в то время как вокруг будут толпиться пиратские капитаны, сатанинские пасторы и черные кошки?

      Но ирония Танкреда совершенно не трогала нашего лектора. Он отвечал со спокойной уверенностью:

      — Именно так. На это я и рассчитываю.

     

      * * *

     

      Моника явно меня избегала. Она, словно раковина, захлопнула свои створки, и я тщетно пытался в течении вечера хотя бы поймать её взгляд. Впрочем, после визита Дорума она совсем притихла и, кажется, не общалась ни с кем, кроме Эббы.

      Откровенно говоря, меня поразила наблюдательность Танкреда. Я никак не ожидал, что мои чувства заметны постороннему взгляду, а если уж Танкред мог читать во мне, словно по писанному, то Арне… Я старался внимательно присмотреться к нему, но ничего подозрительного не увидел, ровно ничего. Его отношение ко мне никак не изменилось. Во всяком случае, внешне.

      Около десяти Эбба сказала, что устала и хочет спать. Моника тут же поднялась, и они отправились наверх. Мы вчетвером остались внизу. Пили виски.

      После первой же порции в моем воображении вновь возникла Моника в белом мокром платье, на рваных сетях. В душе запела виолончель… Я встал и прошелся к камину и обратно. Надо было держать себя в руках. Алкоголь, как-известно, обладает способностью отключать сдерживающие центры. А я не хотел распускаться: пока не пройдет моя очередь — моя ночная вахта в желтой комнате — нельзя начинать никаких объяснений.

      Беседа не клеилась. Йерн скоро стал клевать носом. Наконец, он зевнул и произнес:

      — Что-то я устал… Ужасно спать хочется! Пойду-ка я в коечку… Спокойной ночи всей честной компании… Да! Мне нужна ваша помощь.

      Он вытащил из нагрудного кармана маленький конверт и осторожно достал из него что-то невидимое: как оказалось — три человеческих волоса. Затем из конверта было извлечено несколько полосок бумаги, с одной стороны на них был слой клея.

      — Я попрошу вас, когда я запру дверь, сделать вот что: эти три волоса надо приклеить бумажками так, чтоб они как бы опечатали дверь снаружи. Один под другим, с промежутком в один сантиметр. Понятно?

      Карстен в своих чудачествах становился смешон. Арне иронически усмехнулся, а я спросил:

      — А это-то зачем?

      — Не будь наивным, — ответил вместо него Танкред, — Элементарная магия. Ученые древнего Вавилона всегда опечатывали двери человеческими волосами, правда, Карстен? И что вам, в конце концов, не нравится? Мы сможем проверить, не удрал ли наш ученый друг со своего поста. А если кто-то Проникнет к нему через дверь, наша печать это покажет. Отличная идея.

      Короче, мы проводили Карстена наверх. Его так разбирал сон, что он с трудом разделся и рухнул в постель, как подкошенный, и когда мы закончили «опечатывать» дверь, из комнаты уже доносился громовой храп.

     

      * * *

     

      Той ночью меня опять мучил кошмарный сон. Сначала все было прекрасно, мне снилось, что мы с Моникой снова одни на острове. Была ночь, на море полный штиль, вода серебрилась и мерцала в ясном лунном свете. Мы сидели, обнявшись, и шептали друг другу разные слова. Я увидел у неё на шее маленький золотой медальон на цепочке. Я открыл медальон, надеясь найти там свой портрет, но там почему-то было изображение вставшей на дыбы лошади. Я спросил:

      — Почему у тебя в медальоне лошадь? В глазах у неё появился испуг.

      — Лошадь? — недоуменно прошептала Моника. И вдруг раздалось громкое ржание, очень громкое, заполнившее собой все ночное пространство. Моника тоже ужасно закричала. — Пауль! Смотри! Как это?! Она вцепилась в меня обеими руками и кричала во весь голос. Я обернулся и увидел за своей спиной Пале.

      Его лицо в лунном свете блестело, как металлическое.

      — Я не помешал? — спросил он мягко, но голос его раздавался гулко, словно в пещере. — Вы слышали лошадь? Необыкновенное нервное животное. Взгляните вон туда!

      — И он указал на море. Там по яркой морской глади прямо на наш остров несло лошадиный труп. Морда коня с разинутой пастью торчала кверху, оскалив огромные зубы — отвратительное, ужасное зрелище!

      — Вам не кажется, что они как-то связаны с самим сатаной? — гулко и страшно звучал голос Пале. — Почему в народных повериях у черта обязательно есть лошадиные копыта?..

      Я проснулся. Зажег спичку и взглянул на часы: половина второго. Я попытался успокоиться и повернулся на другой бок. Но нет! Этот абсурдный сон вспоминался во всех деталях. Тогда я попробовал сосредоточиться и объяснить себе, что это было. Ясно, мне приснились обрывки того, что случилось в реальности за этот день, грубая мешанина кадров из кинопленки, безумный монтаж эпизодов, вырванных из естественного контекста и приправленных собственной фантазией. Кстати, я вспомнил: у Моники в самом деле был золотой медальон, маленький медальон на цепочке. Кажется, я целовал его — мои губы запомнили его лучше, чем глаза. Ну, и что, это значит?

      Беспокойство не покидало меня. Я дышал тяжело и неровно. Окно было распахнуто, и в комнате, в общем-то, хватало воздуха. Но спать решительно не хотелось. Я встал, накинул халат, подошел к окну. Была тихая, звездна», очень спокойная и красивая ночь, кусты крыжовника под окном слегка шуршали, покачиваясь, как пожилые сплетницы.

      И тут — как продолжение сна — послышалось конское ржание: резкий, звонкий, тревожный звук. «Вот, чертова скотина!» — мысленно выругался я. Конюшня была видна из моего окна, я хорошо видел её дверь и стену с окошком — там не было ни души. Может, старой лошадке тоже снятся кошмары? Во всяком случае, я подумал, что весь мой сон мог накрутиться на этот реальный звук. Успокоенный, я вернулся в постель. Потом я уснул и проспал до утра без всяких сновидений.

      Утром, когда я ещё брился, вошел Танкред.

      — Пойдем взглянуть, как там наш вавилонский мудрец? — спросил он. Я ополоснул лицо и отправился вместе с ним по коридору.

      Перед дверью в желтую комнату мы остановились. Танкред внимательно осмотрел три волоска.

      — Магическая печать в порядке, — констатировал он. — Стало быть, ночью дверь не открывали. Эй, Карстен! Ты там живой?

      Нам никто не ответил. Сердце мое от ужаса дернулось и заколотилось прямо в ушах: неужели Танкред нажал на ручку. Мы вошли.

      Йерн неподвижно лежал на спине, глаза его были закрыты, Я бросился к кровати и схватил его за плечо, он что-то буркнул, повернул голову — Слава Богу! Мои ужасные подозрения не оправдались! Я слегка потряс его.

      Он приоткрыл глаза.

      — А, это вы!.. — проворчал он, с трудом шевеля языком. — Уже утро?.. Вы что?..

      Ни Танкред, ни я не ответили. Остолбенев, мы стояли рядом с кроватью, не отрывая изумленных глаз от пола. Потом я услышал, как Танкред произнес:

      — Ты все проспал, соня! Ты упустил главное событие в твоей жизни! Протри глаза и смотри, бестолочь!

      Йерн уселся и посмотрел на пол. «Он не мог сдержать изумленного возгласа!» — как выразился бы сам Карстен Йерн, описывая эту сцену в своем романе.

      На полу, вокруг кровати ясно виднелась цепочка следов, грязных следов от довольно больших подошв.

      Несколько раз огибали они начерченный красным пентакль и вели к окну. А у окна стояли в полуметре друг от друга тяжелые сапоги капитана Корпа — носками к стене, будто там, у окна, широко расставив ноги, стоял невидимый старый пират и смотрел на море.

      Танкред подошел к окну, внимательно осмотрел сапоги, сравнил их подошвы со следами по полу. Разумеется, они в точности совпадали. Потом он потрогал пальцем кожу и лизнул свой палец.

      — Они совсем мокрые! — сообщил он. — И соленые. Кажется, эти сапожки самостоятельно прогулялись, хлебнули морской воды, а потом вернулись и топали тут, вокруг тебя…

      — Однако обратите внимание: ни одного отпечатка внутри пентакля? — радостно провозгласил Карстен. — Он бродил вокруг, но не смог войти внутрь пентакля. Он не смог пройти сквозь магическую стену! Вот что такое старые добрые заклинания! Эх, если бы вы что-нибудь понимали. Ах, я болван! Как же я мог проспать?! Нет, это непостижимо… Такое бывает раз в жизни — и все проспал!

      Мы подождали, пока он оделся, и позвали остальных. В очередной раз придирчиво осмотрели всю комнату, и снова безрезультатно. Арне потащил меня в соседнюю коморку:

      — Как ты думаешь, — спросил он тихо, — Йерн не мог сам это подстроить? Чтобы продемонстрировать нам свои «старые добрые заклинания» в деле?.. Своего рода — ложь во спасение?..

      — А как он мог это сделать? Наша «печать» на двери была в целости и сохранности, я гарантирую. Окно тоже было закрыто…

      — Я как раз про окно и подумал. Если он вылез в окно с этими сапогами, окунул их там в море и забрался обратно? Закрыл за собой окно… Не забудь, он все-таки писатель! Голова у него работает…

      — Если бы он был акробатом, а не писателем! От окна до земли чуть ли не шесть метров! Он что, умеет ходить по вертикальной стене?

      — А по канату?

      — Он что, — скалолаз? И где он, по-твоему, спрятал свои канаты, крючья, что там еще? Арне вздохнул:

      — Ну, не знаю… Придется мне капитулировать. Вступаю в Общество парапсихологов. Завтра поеду и вступлю.

      За завтраком разгорелся жаркий спор, в котором, к сожалению, не родилось истины. Танкред и Эбба безуспешно пытались пробиться сквозь частокол вопросов, их «кто, что, как и почему» повисали в воздухе. Йерн погряз в унылых самобичеваниях и недоумении по поводу своей непростительной сонливости, а я от души обрадовался, когда Арне сумел положить конец переливанию из пустого в порожнее, предложив пойти купаться. Погода с утра была превосходная, и морские ванны, бесспорно, пошли бы нам на пользу. Предложение было встречено общими рукоплесканиями.

      Мы улеглись на согретое солнцем скальное плато и расслабились. В ласковом лазурном море даже рифы не производили впечатления чего-то опасного, угрожающего, они сверкали в воде как косяк селедок. Природа казалась довольной и благостной, словно Господь Бог в день седьмой. Прелестные маленькие волны ласково лизали берег. Ночь хитра и обманчива, подумалось мне, день — открыт, он правдив и искренен. Все эти ночные страхи — обычная человеческая глупость, честное слово: глупо бояться природы, нашей доброй, снисходительной матери… Нет, подставим-ка лучше живот теплому солнышку…

      — Сюда кто-то идет! — сказала Эбба.

      Я поднял голову. В самом деле, по скалистому берегу широким решительным шагом шел человек. Без сомнения, он двигался к нам.

      Он был одет в черное, как на похоронах. На голове у него была широкополая плоская шляпа, тоже черная — такие шляпы в восьмидесятых годах прошлого века носили художники. На запястьях виднелись длинные твердые манжеты, которые ему приходилось периодически поправлять, что придавало комическую неправильность его энергичному маршу. Когда он приблизился, я смог разглядеть его лицо: очень узкое, заканчивающееся длинным, острым подбородком, с близко посаженными темными глазками под насупленными бровями. Нос незнакомца торчал, словно птичий клюв — тоже острый и длинный, а бледные узкие губы то казались прямым карандашным штрихом, а то превращались в сморщенный забавный кружочек, словно край воздушного шарика, схваченной крепкой ниткой.

      — Что это за пугало? — хихикнула Эбба.

      — Местный Савонарола, спаситель Хайландета, — проговорил Арне, поправляя темные очки. — Пастор Флателанд. Ну, сейчас он задаст нам перцу!

      Пастор взобрался к нам на плато и выпрямился. Его тень накрыла лицо Арне и длинные ноги Танкреда.

      — Я слышал, что вы отказались вернуть имение за ту же сумму Эйвинду Доруму? — заявил он, не здороваясь.

      Пастор явно старался говорить литературным норвежским языком, но местный выговор все же давал себя знать.

      — Совершенно верно, — сказал Арне. — Состоявшаяся сделка не имеет обратной силы — золотое правило бизнеса.

      — Но я настоятельно… прошу вас в данном случае нарушить правило. Обращаясь к вам, я действую от лица… да, от лица всего населения.

      — Весьма сожалею, но вынужден вам отказать.

      — Вы по-прежнему упорствуете в своем намерении устроить в этом доме летний бордель?

      — Вы, вероятно, хотите сказать «летний отель»? — с любезной улыбкой осведомился Арне. — Ах, эти иностранные словечки, их так легко перепутать! Да, господин Флателанд, я не отказался от своего намерения. А вы не находите, что пора уже слегка проветрить это затхлое гнездышко?

      — Вы упорствуете в своем намерении и не хотите прислушаться к взывающему гласу?

      — Будьте уверены, не хочу.

      — Но ведь в таком случае вы навлечете проклятие на весь Хайландет, вы накличете беду, способную пасть на голову невинных! Вы отдаете себе в этом отчет? Неужели вы не видите, что превращаетесь в посланника дьявола, в орудие Левиафана?

      Голос его нарастал и обнаружил недюжие резервы. Можно было представить, какой популярностью пользовался этот пастор. Его голос во время молитвы, должно быть, звучал как могучий орган или большой оркестр с трубами и барабанами. Медленным крещендо он продолжал:

      — Я не только думаю о разврате, который расцветет в этом летнем отеле, обо всех искушениях плоти, кои коренятся в подобного рода современных курортах, где теряют стыд и обнажают свое тело. (Он одарил строгим взглядом Эббу и Монику.) Я не только думаю о пьянстве, азартных играх и непотребной брани, кои, несомненно, воспоследствуют. А возможно ещё и танцы в обнимку и богомерзкие кинофильмы? Я знаю, как опасны семена дьявола, как страшны они даже для набожных кротких душ, какой дьявольской силой обладает соблазн греха даже для моих бедных овечек — сестер и братьев нашей святой общины. Вавилонская блудница возжелала осквернить наш Хайландет! Мы будем обороняться! Мы выступим в крестовый поход против новой чумы! Но я думаю не только об этом…

      Господин Флателанд сделал паузу, чтобы поддернуть свои нелепые манжеты. Он, разумеется, чувствовал у себя за плечами не только своих кротких овечек» но и самого Господа Бога. Его правая рука поднялась к небесам драматическим жестом и последовал, так сказать, завершающий аккорд — фортиссимо:

      — Я думаю об иных сатанинских силах, кои будут тут неминуемо выпущены на свободу, как только вы приступите к осуществлению своих богомерзких корыстных планов. Нам известно, что в этом доме уже разбужены темные силы. Сестра Мария свидетельствует о том, что творится за этими стенами. И скоро, очень скоро вы восплачете, но ваш скрежет зубовный не сможет разжалобить небо! Море вышвырнет на берег своих мертвецов, и живые позавидуют мертвым! Нет, мы не станем смотреть, сложа руки, как неразумные, грешные люди играют с огнем! Братья! Услышьте мой голос! Взгляните в свои бедные заблудшие души! Одумайтесь! Это великий, опаснейший грех — искушать силы зла…

      Арне удобно лежал на спине, положив на живот руки.

      Во рту у него торчала сигарета.

      — А позвольте спросить, господин Флателанд, сами-то вы не имеете тут личных интересов? Похоже, вы с Дорумом организовали тайное акционерное общество «Норвежский пиратский дом»?

      Пастор умудрился скорчить ещё более строгую гримасу.

      — Ни в коем случае. Я лишь ссудил бедного Дорума деньгами, чтобы он смог предложить вам полную сумму. Я в последний раз спрашиваю: Арне Краг-Андерсен, вы готовы дать сделке обратный ход?

      — Позвольте, господин пастор, и мне задать вам ещё один, последний вопрос! Господин Флателанд, ваше имя случайно не Александр?

      — Да… Ну, и что?

      — В таком случае, я хотел бы ответить, как Диоген:

      Александр, будь так добр — отойди в сторону, не загораживай солнце! У вас, милый Флателанд, особый дар отбрасывать черные тени!

      Пастор непроизвольно сделал шаг в сторону — неловкое, очень смешное движение, как у начинающего танцора. Наша смешливая Эбба не выдержала и громко расхохоталась.

      На бледных щеках Флателанда вспыхнули два темно-красных пятна. Его черные глазки зажглись ветхозаветным гневом. В этот миг он выглядел просто великолепно.

      — Кто поносит слугу Господа, оскверняет и самого Всемогущего! — грянул его необыкновенный голос. — И это не останется безнаказанным, нет, не останется! И как сказано в Псалме Давида: Излей на них ярость Твою, и пламень гнева Твоего да обымет их, жилище их да будет пусто, и в шатрах их да не будет живущих! Псалом шестьдесят восемь, стих двадцать пять — двадцать шесть! Он повернулся и двинулся восвояси. Но через несколько секунд снова остановился и крикнул, тыча пальцем в небо:

      — Господь не оставит нас! Он поможет мне найти пути и средства, чтобы изгнать вас отсюда! Засим он продолжал свой путь. Танкред смотрел ему вслед с живым интересом.

      — Я думал, такие образы встречаются только в школьной литературе, — сказал он серьезно и даже задумчиво. — А вот, живой человек… Я весьма обеспокоен.

      — Между тем, — вздохнув, подытожил Арне, — это было второе предупреждение за двадцать четыре часа. Моя популярность в народе катастрофически падает…

     

      Глава девятая. ТАЙНА СТАРОГО ЧЕРДАКА

     

      Арне и Моника отправились с пляжа домой.

      Я понимал, что им нужно побыть наедине — хотя бы затем, чтобы выяснить отношения, однако, меня мучила неизвестность. Вдруг они помирятся? Арне казался спокойным, но в его взгляде мне померещилась твердость, особая собранность воли, как бывает, если решаешься на определенный шаг. А Моника… она по-прежнему избегала моего взгляда. Я больше не мог спокойно валяться и сел.

      Эбба тоже сидела, задумчиво созерцая собственные ногти на ногах — они были покрыты ярко-красным лаком.

      — Карстен, скажи, этот Флателанд — состоятельный человек? — вдруг спросила Эбба, как мне показалось, совсем невпопад.

      «При чем тут Флателанд?», — подумал я и вздохнул.

      Карстен ответил:

      — Ну, я думаю, денежки у него есть. Он отнюдь не чужд и земных радостей, насколько я могу судить… А что?

      — Он сказал, что ссудил деньгами этого Дорума, чтобы тот выкупил дом. Но мне что-то не верится, что этот пастор занимается чистой благотворительностью. Очень уж он красноречив! И вообще, мне не верится, будто человек в наши дни станет развивать такую бурную деятельность исключительно из благочестивых побуждений. И держался он слишком нелепо… Нет, по-моему, у этого пастора рыльце в пушку, Арне прав!

      — Ну-ка, выкладывай, фру Шерлок Холмс! — Танкред обнял жену, подобравшись к ней сзади, пока она рассуждала.

      — Вот ты смеешься, — язвительно проговорила Эбба, тычась ему в щеку очаровательным сморщенным носиком, — а почему? Сам растерялся, вот что! Не отпирайся! Не то — укушу! И соблазню обнаженным телом!

      Танкред расплылся в широкой и неожиданно глуповатой улыбке. Откровенно говоря, я почувствовал к ним настоящую зависть: если бы Моника также сидела со мной, и я мог свободно, при всех, её обнимать и выслушивать эдакий милый вздор! Да, я, пожалуй, впервые в жизни позавидовал женатому человеку. Я взглянул на Карстена. Ха! Представитель богемы был тоже смущен, и не меньше меня… Уж не влюбился ли он, в самом деле?

      — Танкред! — нарочито громко сказал Йерн, — не мешай человеку! Уймись, дай послушать!

      — Правильно! — поддержал его я. — Нечего разводить тут Содом и Гоморру! Он специально тебя отвлекает, Эбба, чтоб ты не подавила его интеллектом.

      — Сейчас я подавлю его кулаками! — взвизгнула Эбба. — Он меня щекочет! Негодяй!

      Она дубасила Танкреда, а тот хохотал, завалившись на спину и брыкаясь. Нет, это было решительно невыносимо! Мы с Карстеном отправились купаться.

      Когда мы вернулись, они утихли, и Эбба возобновила свои рассуждения:

      — Флателанд явно смутился, когда Арне спросил, а не сам ли он заинтересован в этом деле. Значит, Дорум нужен пастору только как прикрытие, как человек, имеющий моральные права на дом предков…

      — Но послушай, — перебил её я, — этот пастор не такой дурачок. Он же должен понимать, что сумма-то слишком маленькая и Арне не вернет дом за такие деньги!

      — Вот тут-то и зарыта собака! Смотри; с одной стороны, пастору хочется получить этот дом, он мог бы там прекрасно разместиться со своей общиной, но с другой стороны, он скуп и не хочет тратить лишних денег. Что из этого следует?

      — Что?

      — А то, что он придумал пугнуть Арне привидениями! Кому выгодно, чтобы Арне отсюда уехал? Флателанду! Мотив ясен. Этот пастор в курсе всех местных дел, и он придумал весьма недурной способ избавиться от конкурента — мы все свидетели! Задействован, так сказать, местный колорит. И вот, если предположить, что моя версия верна, наш пастор рассуждает так: я нагнал на них страху, теперь попробую сам поговорить с ними… И он запускает пробный шар. Но пастор недооценивает наши крепкие нервы!

      — Милая моя! — покачал головой Карстен, — твоя версия имеет одно слабое звено: в ней начисто отметается вопрос «как, каким образом?». Пастор — нормальный человек из плоти и крови. Он при всем желании не смог бы пройти сквозь стену. Как ты объяснишь вашу историю с комодом? Или то, что случилось сегодня ночью?

      — Нет, почему же… Я признаю/это выглядит довольно внушительно, можно сказать, загадочно. Но знаешь ли, друг мой, я уже видела своими глазами, как одну даму уложили в длинный черный ящик, потом распилили у всех на глазах, а потом она оказалась целой и невредимой!

      Сам понимаешь, это было в цирке. Но выглядело не менее загадочно!

      — А к нам гостья! — сказал я.

      На сей раз к нам шла Лиззи. На ней было коротенькое платье без рукавов с узором из разноцветных бабочек. Она помахала нам тоненькой, детской рукой и стала спускаться по тропинке. Карстен просиял. А я подумал, что все-таки есть какая-то противоестественность в браке столь прелестного юного существа со странным и неприятным стариком.

      — Я так и думала, что вы тут купаетесь! — сказала Лиззи, забираясь к нам. — Можно, я побуду с вами?

      — Конечно! — ответил я. — Будете купаться? И не пора ли нам, кстати, перейти на «ты»?

      — С удовольствием, Пауль. Если никто не против…

      — Никто! — заверила Эбба. — Во-первых, никто не хочет считать себя старым, а во-вторых — мы всегда тебе рады!

      — Правильно, — сказал Танкред. — Ну, как там твой муж?

      — Он отправился в Лиллезунд. — Лиззи уселась рядом с Йерном. — А я не люблю быть одна в доме. Он приедет нескоро, только вечером…

      — Купаться будешь? — спросил Йерн. — Вода холодная.

      — Нет, я так посижу… Вообще-то, я хотела с вами поговорить… сказать одну вещь. Точнее, попросить… Я нашла ключ от чердака! И теперь вот мучаюсь… Меня распирает от любопытства, и потом, я ведь имею право знать… Я ведь тоже живу в этом доме! Я хочу знать… Но я… ужасная трусиха. Как только представлю, что я войду туда одна… Нет, у меня просто сердце останавливается!

      — Хочешь, чтобы мы пошли с тобой? — Карстен внимательно посмотрел ей в лицо.

      — Обязательно! — быстро ответил ему Танкред и вскочил. — Непременно! Во всяком случае, Лиззи, я с тобой, Я тоже умираю от любопытства и горю желанием взглянуть на ваш чердак… Эбба, пойдешь?

      — А как же? — Эбба уже собирала вещи. — Обожаю старые чердаки…

      Мне показалось, в своем рвении они готовы на все, и я, не слишком, впрочем, уверенно, проговорил:

      — А вам не кажется, что это как-то некрасиво? И с юридической точки зрения… А если хозяин вернется?

      — Нет, нет! — перебила меня Лиззи. — Я же говорю: он придет только вечером! И потом, это же я вас прошу мне помочь! А я ведь, в конце концов, тоже хозяйка… Пауль, пойми меня правильно! У меня нет никакого недоверия к мужу, наоборот, я его очень уважаю! Может быть, даже слишком сильно уважаю! Но меня беспокоит: почему такие тайны? Я буду вам очень благодарна! Карстен, я плохо поступаю?

      — Нет, я не вижу тут ничего плохого, — отвечал Йерн, натягивая брюки. — На твоем месте я поступил бы также. А на своем месте я скажу тебе вот что: я тоже хочу знать, что он от тебя прячет.

      Что мне оставалось? Да и впрямь было любопытно взглянуть на этот таинственный чердак. Я накинул халат и мы двинулись к дому.

      — Может, Арне и Моника тоже пойдут с нами? — сказала Эбба. — Намечается настоящая экспедиция.

      Но Арне и Моника изволили куда-то удалиться. Мне стало совсем не по себе. Теперь я был рад, что можно отправиться вместе со всеми и не терзаться тут от неизвестности. Мы оделись, оставили им записку и двинулись в путь.

      Эбба шла со мной рядом, а остальные немного позади.

      — По-моему, она смертельно боится мужа, — тихо сказала мне Эбба. — Помнишь, у Агаты Кристи, кажется, «Коттедж Соловей»… Там одна женщина вышла замуж за человека, про которого никто ничего не знал. И вот её начинают мучить разные подозрения. Смутные подозрения, что с ним что-то неладно. И вдруг она обнаружила в ящике старые газетные вырезки. Оказалось, он был убийцей. Некоторые преступники действительно хранят подобные напоминания…

      — Бог с тобой, что ты говоришь! — воскликнул я. — Мне и самому этот тип неприятен, но до такого я бы все-таки не додумался!

      И тут мне припомнился мой страшный сон, сегодняшний ночной кошмар: конский труп с оскаленными зубами, золотой медальон на Монике, и Пале с блестящим, как металл лицом. Эти картины с необычайной четкостью вставали перед моими глазами.

      — О чем задумался, Пауль? Что-то вспомнил?

      — Да, я сегодня видел очень неприятный сон, и там присутствовал Пале… Может, ты объяснишь, что бы это значило? Ты ведь занималась Фрейдом.

      — Давай, попробуем. Расскажи подробно. Я рассказал. Разумеется, не во всех деталях, но обстоятельно.

      — Обычно бывает довольно трудно истолковывать сны, — заметила она для начала, — если не знаешь преамбулы, так называемого анамнеза пациента. Но в данном случае все, на редкость, просто. Этот сон насыщен элементарными символами. Возьми себя в руки и слушай спокойно. Золотой медальон — символ женской сексуальности. Он представляет Монику как объект сексуального влечения. Во сне ты открываешь медальон и видишь там вздыбленного коня, жеребца — правильно?

      — Не знаю, жеребца или кобылу — я не заметил.

      — Уверяю тебя, это был жеребец, — её слова звучали деловито и категорично, не хватало только белого халата и очков в роговой оправе, впрочем, я и так почувствовал себя будто под микроскопом. — Итак, это символ мужской сексуальности, в данном случае он символизирует Арне; собственно, в медальоне она и носит его портрет…

      — Но я не знал! Откуда мне знать? — запротестовал я, но было уже слишком поздно.

      — Твое подсознание это знает! Иными словами, ты увидел, что Арне — возлюбленный Моники, как оно и есть на самом деле. Но твой сон показывает, что ты сам в неё влюблен: открывая медальон, ты надеешься увидеть там СВОЙ портрет, правда? Ты хочешь, чтобы она стала твоей. Ты хочешь избавиться от соперника — и вот ты видишь этого жеребца мертвым. Символ все тот же, значит, на самом деле ты увидел труп Арне. Твой сон означает желание смерти.

      — Нет, с тобой просто сойдешь с ума! И потом, непонятно: причем же тут Пале?

      — Появление Пале тоже очень оправдано. Здесь почти точный повтор вчерашнего эпизода в конюшне, верно? Этот Пале ассоциируется у тебя с испугом лошади, поэтому он воплощает страх. Он и сам тебе неприятен, и вы все говорите, что в нем есть нечто таинственное, мефистофельское. Когда во сне делаешь что-нибудь запретное, про что ты сам знаешь, что это нехорошо, обязательно становится страшно. Обычно, возникает какая-то фигура, которой боишься. Персонифицированный страх. Вспомни: когда ты был мальчиком — как что-нибудь натворишь, обязательно в твоем сознании возникает злой «бука» или какое-то страшилище, которое тебя схватит и утащит…

      — Да ничего подобного! У меня были разумные, добрые родители, и я в детстве ничего не боялся! И никто меня не пугал, и вообще не наказывал! И давай прекратим. Ты тут такого наговорила — волосы дыбом! Обвиняешь меня во всех смертных грехах, во всех пороках… Противно, ей-Богу!

      Эбба расхохоталась:

      — Пауль, милый, не драматизируй! Каждый нормальный человек во сне нарушает этические запреты, мы все — дикие звери, когда спим. Иначе мы сошли бы сума! Сон — это естественный выброс, вентиляция психики, только и всего. Чем дурнее сон, тем цивилизованнее и сдержаннее может быть человек, когда проснется…

      Слушая её разглагольствования, я давал себе клятву. никому не рассказывать своих снов! Никогда больше! И уж во всяком случае, никаким психологам! И чем теперь это все кончится?

      Эбба, разумеется, читала мои мысли:

      — Пауль, не надо себя винить. Во-первых, я никому не скажу, о чем мы с тобой говорили. Это первая заповедь медика и психолога, чтобы ты знал. А во-вторых, если б ты не доверился мне, то я не сказала бы тебе одну важную вещь: ты нравишься Монике.

      — Насколько я знаю, она относится ко мне по-дружески… а ты думаешь?

      — Я не думаю, а знаю. И тут не надо быть психологом. Мое женское чутье лучше обычного психоанализа. Она весьма и весьма к тебе неравнодушна, можешь мне поверить.

      — И что же мне делать, Эбба? Ведь Арне мой друг…

      — И даже если во сне ты готов его убить, то на самом деле ты не хотел бы лишиться его дружбы? Все правильно. Да, я думаю, Арне не слишком бы это понравилось. Он даже не понимает, насколько он сам бестолков с женщинами! Не в обиду ему будет сказано: он, как и многие быстро разбогатевшие люди, уверен, что деньги дадут ему все! Вся его энергия направлена на прибыль и на собственный престиж. Он обаятелен, но… Короче, с Моникой он промахнулся, это я тебе точно говорю. Ей нужен душевный контакт и поддержка, чего он ей дать не может, понимаешь? Она с ним порвет, я уверена. Так что тебе надо только чуть-чуть подождать. Терпение, Пауль, терпение. Нет, точно, когда-нибудь я стану старой сводней!

      За разговорами я не заметил, как мы отмахали весь путь и теперь входили в знакомую аллею под сводами высоких мощных деревьев. Солнце пробивалось сквозь крышу из плотных листьев, воздух светился и переливался, мы шли словно по дну зеленого аквариума. Две желтые крупные бабочки мелькали перед моими глазами, все было тихо, природу объял сладкий полуденный сон.

      Мы с Эббой замедлили шаг, и остальные догнали нас. Карстен сказал:

      — Вот здесь в прошлый раз наша лошадь перепугалась и встала!

      — Значит, там твой дом?

      Танкред обращался к Лиззи, но она не ответила.

      — Господи! Опять этот тип! — прошептала Лиззи, встревоженно глядя вперед.

      На крыльце мы увидели мужскую фигуру. Видимо, гость постучал в дверь и теперь ждал, поглядывая на окна. Возможно, если бы не реакция Лиззи, я не сразу узнал бы Рейна, но человек на крыльце обернулся в нашу сторону, и я, как в бинокль, увидел его смазанные, мертвые глаза…

      — Ну что ему нужно? — чуть слышно выдохнула Лиззи. — Мужа нет дома. Пусть он уйдет!

      — Но я бы хотел с ним поговорить! — сухо сказал Танкред и прибавил шагу. — Пойдемте скорей! Ах, ты, черт!

      К большой досаде Танкреда и к моей собственной радости, Рейн не стремился общаться с нами. Он сразу же повернулся и быстро пошел в противоположную сторону, когда мы подошли к крыльцу, он уже скрылся за углом.

      — Этот господин держится подозрительно, — заметила Эбба, — отчего это он удирает от людей? Ой, смотрите, кто там?

      В кустах у дороги мелькнула тень: какой-то зверь выскочил на дорогу и стремглав пересек её.

      — Кто это такой шустрый? Неужели собака? — спросил я.

      — Какая собака — кошка? Большая кошка! Вон! Вон она! И Карстен взмахнул рукой. Действительно, чуть подальше дорогу ещё раз пересекла большая черная кошка и помчалась вслед Рейну. Надо признать, она была очень большая и очень пушистая, и я невольно вспомнил слова Арне, когда он описывал свою неожиданную гостью в желтой комнате: «чудовищный зверь, огромный и косматый, как медведь».

      — Слушайте, — сказал я, — а это не тот ли котище, который является в «пиратском гнезде»? Такая зверюга вполне могла справиться с маленьким псом. Помнишь, Карстен, какие на нем были раны?

      Карстен молча кивнул, а Танкред глубокомысленно заметил:

      — Вполне возможно. Во всяком случае, роскошный экземпляр, и вполне совпадает с описаниями очевидцев. В драме, которую мы наблюдаем, без черной кошки никак не обойтись.

      — Она явно побежала за Рейном, наверно, это его кошка?

      — И это вполне вероятно. Почему бы и нет? Лиззи, а когда он являлся к вам прежде, он тоже был с кошкой?

      — Не знаю, я не видела… Разве кошек водят с собой? Это же не собака… Не знаю.

      Она открыла дверь, и мы вошли в дом. Лиззи провела нас в гостиную и сказала:

      — Подождите секундочку, я принесу лампу, а то там, наверху, наверное, темно.

      Пока она бегала за лампой, меня вновь охватило неприятное чувство. Было просто ребячество, если не сказать наглость, являться вот так, в чужой дом, и шпионить! Вторгаться в чужую частную жизнь, бессовестно вынюхивать… И в то же время, нас попросила хозяйка дома. Попросила как об одолжении. И разве я сам, по чести сказать, не видел, не чувствовал, что ей нужно помочь? Я сам был свидетелем их отношений, её противоестественной покорности… Моника была права: Лиззи вела себя при нем, как под гипнозом. В его мягких манерах, в его вкрадчивой любезности разве не мерещился мне своекорыстный, злой дух? И в конце концов, женщина должна иметь право знать, чем занимается её муж.

      — Посмотрите, какая любопытная гравюра! — произнес Танкред. Он стоял в углу комнаты и рассматривал небольшую, изрядно выцветшую гравюру. Она висела в нише и не бросалась в глаза, так что в наш первый визит в этом доме ни я, ни Карстен её не заметили. Мы подошли поближе. Это был портрет человека в одеянии священника, старинное изображение с рафинированной проработкой деталей — подобную тщательность можно увидеть в работах немецкой школы. С особым усердием художник занимался руками своей модели: сложенные на коленях спокойные руки довольно правильной формы, с длинными, тонкими пальцами производили, на редкость, тревожное и отталкивающее впечатление — что-то в них было, как мне показалось, от насекомого. К несчастью, лицо на портрете почти полностью покрывало безобразное коричневое пятно.

      — Жаль, что она так попорчена, — заметил Танкред, — очень любопытно было бы взглянуть на его лицо.

      — Интересный портрет, — пробормотал Йерн, — весьма интересный… Посмотрите на руки, мне кажется, они похожи…

      — Извините, что я задержалась! — сказала Лиззи, появляясь с уже зажженной лампой. — Мне пришлось заливать парафин.

      — Не знаешь, чей это портрет? — Танкред кивком головы указал на гравюру.

      — Это Йорген Улле, «пиратский пастырь», который выстроил этот дом. А на заднем плане вы видите город Лиллезунд в одна тысяча восемьсот десятом году… Но я не люблю эту гравюру… Ну, пойдем? Сходим быстренько наверх, а потом выпьем кофе с ликером, я поставила воду.

      Под предводительством Лиззи мы поднялись наверх по узкой деревянной лестнице с выщербленными ступеньками и оказались на просторном чердаке. Сквозь маленькое и грязное чердачное оконце пробивался узкий луч солнечного света — по углам было вовсе темно. Огромная паутина свисала с верхнего угла окошка. Она сверкала и переливалась на фоне темной стены, придавая окну очарование романтической заброшенности. Запах пыли шибал в нос, и было очень жарко.

      Лиззи быстро прошла через освещенное пространство, в свете её лампы всего в нескольких метрах перед нами неожиданно обнаружилась стена и дверь. Дверь была низенькая, с коваными петлями и уголками, на ней висел большой, ржавый и тоже кованый замок. Лиззи поставила лампу на пол и достала из кармашка передника огромный ключ, вставила его в замочную скважину, повернулась к нам и сказала шепотом:

      — Ну вот… Только я боюсь открывать! Может, кто-то из вас…

      — Дай-ка мне! — завороженный этим замком и дверью, я поспешно шагнул вперед.

      Разумеется, я никогда не считал себя отчаянным смельчаком, но любопытство, а возможно, и безнаказанность иной раз берут верх над моей природной осторожностью, если не сказать — трусостью. Когда я был маленьким, меня одолевала жажда приключений, опасных путешествий и смелых открытий, и я обожал чердаки и подвалы. Особенно подвалы, потому что там было темно! В десять лет я не расставался с фонариком и к двенадцати я обследовал все подземные ходы, переходы и погреба не только в нашем городском районе, но и в центре. Я был признанным чемпионом среди мальчишек на нашей улице, некоторых я брал с собой, но обычно показывал им уже известные мне маршруты, чтобы блеснуть, так сказать, эрудицией и оставить себе честь и славу первооткрывателя.

      Точно такое же детское возбуждение охватило меня при виде этой таинственной двери. Я не смотрел на остальных, но думаю, Танкред (мое мнение о нем за прошедшие пару дней очень переменилось) был в таком же восторге, как я. Короче, я повернул ключ, снял замок и открыл тяжелую дверь. Потом взял лампу и вошел. За мной по пятам шел Танкред, дыша мне в макушку, за ним — все остальные.

      Перед нами открылась квадратная, размером примерно четыре на четыре метра комнатка с люком в крыше. Первое, что я увидел, была большая старая шкатулка на полу и ветхий стул. Тут же стояло старинное бюро и высокий бронзовый канделябр со свечами. На столике в бюро лежал раскрытый толстенный манускрипт, а рядом — изумительный письменный прибор: чернильница с крышечкой и песочница с дырочками, чтобы посыпать песком исписанный лист; раньше при письме не пользовались промокательной бумагой. Прибор включал и стаканчик для перьев, и все это было серебряное. Из стакана торчали настоящие гусиные перья! Я достал одно перышко. Оно было заточено и испачкано чернилами. Поодаль я заметил и небольшой, чрезвычайно изящный перочинный нож.

      Пока я с изумлением осматривал письменные принадлежности, Эбба, Танкред и Йерн разбрелись по комнате. Я огляделся. Если б не это бюро, комната, пожалуй, выглядела бы обыкновенным захламленным чуланом. В углу валялся массивный, покрытый ржавчиной якорь, к нему был зачем-то приделан старый морской компас. По стенам, словно в музейных витринах, были развешаны два корабельных штурвала, подзорная труба и большой фонарь с красным стеклом, спасательные круги с названиями разных кораблей. У стены стоял деревянный ящик с корабельными талями и целая стопка каких-то больших тетрадей. Я посмотрел — это были судовые журналы. И наконец, уж совсем нелепая «деталь обстановки», придававшая каморке сходство с лавкой старьевщика: справа от входа, через все помещение, на уровне плеч, тянулась крепкая проволока, на которой были развешаны матросские брезентовые робы — целый морской гардероб. От них исходил сладковатый запах гнили.

      Впечатление от комнаты, уютная или отталкивающая атмосфера, создается людьми, обитавшими в ней. Помещение, где мы очутились, могло показаться кладовкой старого моряка, в которой он хранил дорогие сердцу воспоминания и мог бы в уединении выкурить трубочку, погрузившись в атмосферу прежних бурных дней, проведенных в море. Однако здесь витало нечто иное. Мои нервы были странно возбуждены, словно я видел мумию, которая дышит и двигается. Немыслимое ощущение живого кладбища, попирающего законы природы, времени, повернутого вспять и отринувшего самое смерть, уничтожившего священную грань между живым и мертвым.

      Лиззи единственная не вошла внутрь, она застыла на пороге, как бы не рискуя переступить невидимую запретную черту, глаза её приняли выражение недоуменного отчаяния. Она прошептала:

      — Как странно… Зачем ему весь этот хлам? И почему мне сюда нельзя?

      Йерн немедленно отозвался:

      — Некоторые собиратели, знаешь ли, весьма эксцентричны.

      Я поспешил поддержать его:

      — У меня был один знакомый, он собирал, представьте себе, заколки для волос, шпильки, гребешки — и никому не показывал! Даже собственной жене. Мы с ним однажды напились вдвоем и он похвастался, что у него есть шпильки Марии-Антуанетты и какие-то гребни Жозефины, возлюбленной Наполеона. Я потом попросил его показать, но он очень смутился и ответил, что это был пьяный бред… Бывают такие чудаки.

      Я, разумеется, приврал, мне просто хотелось, чтобы Лиззи немного успокоилась.

      — Он не мог притащить это в дом, — сказала она чуть громче. — Посмотрите, какой большой якорь! Он, наверно, очень тяжелый… Нет, я думаю, все это было здесь ещё раньше, до нас.

      — Однако здесь есть нечто свеженькое, — проговорил Танкред. — Взгляни-ка, что тут написано!

      Мы оглянулись на спасательный круг, куда указывал Танкред. Крупные, четкие буквы на белом фоне гласили

     

      «ТАЛЛИНН».

     

      — Эстонский корабль?! — воскликнула Эбба и подошла к белому кругу на стене. — Может, он сам написал это слово? Нет, знаете, краска старая и на ней следы соли. Похоже, этот круг поплавал-таки в морской воде.

      — Браво, фру Шерлок Холмс, — суховато откликнулся Танкред и подошел к бюро. Он заглянул в рукопись и сказал: — Страница недописана. Любопытно… Что-то о сатане. Карстен, это, кажется, по твоей части!

      Йерн не ответил, он был занят осмотром матросской одежды и с видом придирчивого покупателя вывернул наизнанку очередные жуткие штаны.

      — Будьте добры, не надо тут ничего трогать! — попросила Лиззи, не двинувшись, впрочем, с порога. — А то будет заметно, что мы тут побывали… Мы все посмотрели, давайте пойдем вниз!

      — Секундочку, Лиззи! — Йерн, как заядлый старьевщик, копошился над последней робой. — Я нашел тут…

      Он не успел закончить фразу. Сдержанно-мягкий, но одновременно властный голос раздался как гром среди ясного неба:

      — Я вижу, вы обнаружили мою маленькую пещеру.

      Если бы мне за шиворот вылили ушат ледяной воды, думаю, эффект был бы слабее. Ужас пронизал меня до костей. Я втянул голову в плечи и повернулся на прямых деревянных ногах. В дверях стоял Пале с непроницаемой полуулыбкой античной статуи на бледных губах. Бьюсь об заклад, никто из нас не слышал его шагов — он возник на пороге, будто вырос из-под земли. Я уставился на него, как кролик на удава.

      — Я вижу, Лиззи показывает вам мою кунсткамеру… Любопытство — естественная человеческая слабость, да, малышка? Это так понятно…

      Все краски жизни мгновенно исчезли с её милого личика, остекленевшие глаза уставились в одну точку. Мне показалось, сейчас она упадет в обморок. Йерн бросился к ней и схватил её за руку. А я забормотал:

      — Мы просим у вас извинения за это вторжение… Наше любопытство вынудило нас…

      Я спутался и почувствовал, как моя физиономия горит огнем, я не видел выхода из чрезвычайно неловкого положения.

      — Ах, милый Рикерт, какие церемонии! Оставим эти глупые условности. Мой дом открыт для наших гостей. Здесь нет ни капканов, ни самострелов, — в его благодушном тоне слышалась неприкрытая ирония. — Это я должен просить прощения у вас и у ваших друзей за то, что напутал вас своим неожиданным появлением. Я закончил свои дела в Лиллезунде раньше, чем рассчитывал. Ну что ж, поскольку мой маленький секрет неожиданно раскрылся, видимо, будет уместно кое-что вам объяснить…

      Он достал большой белоснежный платок и медленно вытер уголки рта, потом губы. Затем сказал:

      — Это помещение — Попросту моя рабочая комната. А все эти предметы, которые вы тут видите, принадлежат Йоргену Улле. Его пиратские трофеи. Он побывал в доме уже после того, как стал плавать на «Кребсе», и прежде, чем исчезнуть навсегда…

      Теперь Пале обстоятельно вытирал платком лоб. У меня создалось впечатление, что он нарочно затягивал паузу, выигрывая время.

      — Как жарко сегодня, не правда ли? Так вот, мои милые друзья, вы, наверное, обращали внимание: любая комната обладает собственной аурой… Думаю, вам, милый Йерн, это хорошо известно. Старинные вещи, предметы излучают некую энергию, они могут много сообщить о своем прежнем владельце. А сейчас я работаю над темой, в которой важное место уделяется старой легенде про пиратский корабль «Кребс». И нигде в этом доме я не нашел столь непосредственного контакта с моей темой, как здесь, в этом старом чулане, ночью, в тиши, когда вещи раскрываются, оживают и способны говорить. Здесь меня охватывает чувство, что прошлое продолжает жить в этих предметах и в этих стенах, где все нетронуто…

      — Но почему мне нельзя? — робко пискнула Лиззи.

      — Я скажу, почему. Я хотел сохранить это место заповедным уголком именно потому, что присутствие современных людей — и твое присутствие, Лиззи, — легко разрушает атмосферу. Мертвые вещи стыдливы и робки, они замыкаются перед любопытными глазами. Они умолкают и отказываются говорить. А я хотел слушать их — без помех, в одиночестве. Я хотел удостоиться их доверия… Атмосфера хрупка, разрушить её всегда легче, чем сохранить. Понятно? Я надеюсь, вы не обидитесь, если я предложу продолжить нашу беседу в другом месте?

      Танкред сделал несколько шагов и представился. За ним последовала Эбба. Даже эта пара крайне самоуверенных людей испытывала смущение от безобразной неловкости нашего положения. И лишь Пале опять оказался на высоте.

      Спускаясь по старой лестнице, я ощущал смутную досаду. И вдруг, неожиданно для себя самого, я позволил себе вопрос:

      — Скажите, пожалуйста, а этот спасательный круг с эстонского корабля? Он ведь недавно…

      — Ах да, конечно, я так и думал, что кто-то из вас обратит на него внимание! Вы наблюдательны, милый Рикерт! Разумеется, этот спасательный круг — уже моя находка. Я нашел его поблизости, на одном островке… его прибило к берегу. Кажется, это было в апреле… Да, его принес я — в дополнение, так сказать, к коллекции… По-моему, он вполне подходит. Происшествие с эстонским кораблем придает старой легенде известную злободневность, не так ли? Надеюсь, вы не откажетесь выпить с нами по чашечке кофе?

     

      * * *

     

      — Не могу понять: шарлатан этот человек или настоящий исследователь со своими причудами? — сказала Эбба, когда через полчаса мы покинули дом Пале.

      — Возможно, и то, и другое, — задумчиво проговорил Танкред. — Я хотел сказать: одно не исключает другого… Во всяком случае, там, наверху, он, конечно, пытался навесить нам лапшу на уши. Но сделано было красиво… Видно, он мастер по части импровизации. И по сути, он повел себя блестяще. Художественная натура, я бы сказал, талантливый человек…

      — Но Лиззи я не завидую! — Эбба покачала головой. — Нет, не хотела бы я поменяться с ней мужьями, как ты считаешь, Карстен?

      Йерн шел рядом с нами с отсутствующим видом.

      — Тебе видней! — буркнул он и пожал плечами.

      — Карстен, очнись! — сказал я. — Ты обнаружил что-то существенное?

      — Две важные вещи.

      — Выкладывай.

      — Во-первых, Пале сказал неправду про спасательный круг.

      — Не понял? — Танкред внимательно посмотрел на него.

      — Он не мог найти круг с корабля случайно… Или он нашел этот круг не совсем пустым, или…

      — Что ты имеешь в виду? Не пугай!

      — Я внимательно осмотрел одежду и нашел на одних штанах, на внутреннем шве, ярлычок…

      — Ну?! — воскликнули мы в один голос.

      — Фирменный знак какой-то фабрики в Таллинне! Иными словами, в этих штанах раньше ходил эстонский матрос. На остальных вещах ярлыки срезаны, но там висела ещё пара точно таких же брюк.

      Эбба взяла Карстена под руку.

      — Какой ты умница, Карстен! Мы тебя недооценивали…

      — А во-вторых? — с нетерпением спросил я. Наш писатель не спешил с ответом. Двигаясь тем же решительным шагом вперед, он молчал. Я, мысленно выругался, проклиная его актерские замашки. Наконец он заговорил:

      — Вы сами могли бы заметить. У него весьма характерные руки: сухие, очень длинные, узкие, с резко очерченными фалангами пальцев, как скорпионы… Неужели не обратили внимания? Он же вытирал лицо у вас на глазах! Ну, не знаю, слепому видно: точно такие же руки изображены на гравюре, на портрете Йоргена Улле.

     

      Глава десятая. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТАНКРЕДА

     

      Вечером, отправляясь спать, я вынужден был признать, что за пять дней, проведенных в «пиратском гнездышке», нервы мои основательно вышли из-под контроля. Меня пугала темнота — ощущение, прежде не испытанное, повсюду мерещились невидимые существа, которые только и ждали удобного случая, чтобы напасть на меня. В любой тени, в каждом темном углу скрывались грозные, мрачные призраки, таились чудовища, монстры, тянувшие ко мне отвратительные щупальца; я вздрагивал при скрипе половиц, мне было страшно остаться одному.

      Я быстро разделся, забрался под одеяло и зажег сигарету. Лежа на спине и пуская колечки дыма к пламени свечи, я заставил себя сосредоточиться. Я постарался припомнить все, что случилось за эти пять дней. Передо мной выстроились следующие картины: лошадь, остановившаяся на дороге в сильном испуге, убитый пес, передвинутый комод, эпизод в заброшенной лачуге, следы сапог вокруг «пентакля». За ними, словно на сцене, разворачивался второй акт — события нынешнего дня: гигантская черная кошка, бегущая за Рейном; портрет пиратского пастыря на старой гравюре; чердак с необычной «коллекцией»; внезапное появление Пале; панический ужас Лиззи при виде мужа. Казалось, меня вырвали из нормальной жизни и поместили в какой-то роман ужасов, в самый невероятный и жуткий роман Карстена Йерна, модное чтиво для столичных бездельников, желающих пощекотать себе нервы. Горячечный бред!

      Вот бы наутро проснуться у себя дома, в моей славной, обжитой холостяцкой квартире! Проснуться, прочистить желудок и дать себе слово не объедаться к ночи омарами под майонезом! Да, было бы славно… Но, к сожалению, это — из области мечты. Мечта и реальность, сон и явь поменялись местами — и что же?

      Стоп, Пауль Рикерт! Подобными философствованиями ты себе не поможешь. Попробуем взяться за дело с другой стороны. Как говаривал знаменитый сыщик своему бестолковому другу. «Это элементарно, Ватсон!». Осколки надо сложить воедино, и мы непременно получим общую картину. Разум подсказывает, что и здесь кроется некий замысел, пока ещё скрытый узор мозаики. Надо быть терпеливым и правильно расположить факты, чтобы открылся мотив, целенаправленная человеческая воля — основа всего, что случилось за эти пять дней. Итак, кому это могло понадобиться и зачем?

      Попробуем очертить круг подозреваемых. Дорум и Флателанд? Оба угрожали Арне, оба имеют основания желать, чтобы Арне отсюда убрался. Дорум хочет вернуть свою собственность, а фанатик Флателанд видит в планах Арне большую опасность для своей непосредственной деятельности и для спасения душ своих прихожан. Возможно, и версия Эббы верна, то есть Флателанд сам не прочь получить этот дом. Но могут ли столь примитивные люди устроить подобный спектакль? И станет ли слуга Господа, пастор, использовать своих прихожан для подобного шарлатанства, для имитации дьявольских козней? Как люди будут потом ему верить? Не знаю, не знаю…

      Арне Краг-Андерсен? Живость воображения Арне общеизвестна, он всегда обожал разыгрывать друзей, его мотивом может быть само удовольствие от мистификации. Не говоря уж об определенной пользе, то есть прямой выгоде от подобной рекламы. Не будем забывать о его деловых интересах, о рекламной статье в американской газете, о привлечении туристов. Блефовать он умеет прекрасно — вспомним недавний выигрыш в покер. Но есть один пункт, о который, пожалуй, разбиваются все подозрения — его твердое алиби. Не слишком ли часто в тот самый момент, когда что-то случалось, Арне сидел со мной рядом?

      А Карстен Йерн? Он жил на Хайландете чуть ли не месяц и, следовательно, был здесь в то время, когда с Арне приключились первые неприятности в этом доме. Все происшествия причудливым образом укладывались в канву любого из его сочинений. Когда Арне впервые рассказал нам о своих планах устройства в «пиратском гнезде» летнего отеля, Йерн выступил с горячей отповедью и, между прочим, недавно он вновь повторил свои страшные пророчества, прозвучавшие настоящей угрозой. Зачем? Ради собственной популярности? В конце концов, его книги — тоже своего рода бизнес, и лишняя реклама писателю не помешала бы. Однако придется признать, что у Карстена тоже есть алиби, во всяком случае, он был вместе с нами, когда убили собаку и когда передвигали комод.

      Рейн? Пале? Оба весьма и весьма подозрительны. Избегающий нас рыбак, несомненно, каким-то образом связан с некоторыми «чудесами» — взять, к примеру, его загадочную черную кошку. Кошка являлась в дом» и где доказательства, что она приходила одна, без хозяина? А Пале, с его извращенным интересом к сатанизму? А «находки» с эстонского корабля, которые он старательно скрывал? Между Пале и Рейном поддерживалась тесная связь — почему не предположить здесь какой-то злой умысел? Но какой?

      Я не знал. Пытаясь разобраться в «причинах, следствиях и целях», которыми могла бы руководствоваться эта малоприятная парочка, я терялся в догадках. Мой здравый смысл категорически восставал против признания любых потусторонних сил. Но воображение бушевало, оно рвалось выйти из-под контроля, парализовать мою волю и наполнить душу самыми смутными и безумными страхами. От этой мысли я неожиданно для себя рассердился, плюнул в сердцах на свечку и крепко заснул.

      А утро готовило новый сюрприз.

      Отправляясь на ночное дежурство в желтую комнату, Танкред настоял, чтобы мы опечатали дверь «по рецепту» Карстена Йерна. По его мнению, это был превосходный способ контроля. Мы так и сделали. Надо заметить, Танкред ничуть не нервничал, напротив, его глаза сияли, как будто он предвкушал самые приятные развлечения. Последнее, что он сказал, пожелав нам около половины двенадцатого спокойной ночи: «Сегодня я намерен вырвать у старого пирата как минимум одну тайну!»

      Наутро мы вчетвером — Эбба, Моника, Арне и я — поднялись наверх в надежде послушать его отчет. Наша печать на двери, как и накануне, была не тронута — следовательно, никто не входил в эту дверь. Мы постучали — ответа нет. Мы отворили дверь, будучи, как нам казалось, готовыми ко всему, кроме самого невероятного факта — комната была пуста!

      Окно, как обычно, было закрыто и заперто. Постель выглядела так, словно Танкред внезапно вскочил: одеяло, отброшенное в спешке, свешивалось на пол. Пижама лежала на стуле.

      — Слава Богу, он хоть оделся, — провозгласила Эбба — Значит, во всяком случае, не простудится.

      — Практичная ты женщина, — прокомментировал Арне и подошел к тумбочке — Револьвер на месте. Однако он снял его с предохранителя, как я вижу. Вероятно, его что-то встревожило.

      — Посмотрите! Пропали капитанские сапоги! — воскликнул я. — Вчера они стояли в этом углу!

      — Вот увидите: сапоги-то его и похитили, — неловко пошутил Арне, но его замечание не прибавило нам бодрости. Он и сам был заметно бледен, а Моника раздраженно прикрикнула:

      — Только избавь нас, пожалуйста, от своих нелепых шуток! Лично я не вижу ничего смешного! Если с Танкредом что-то случилось, виноват будешь только ты.

      — Спокойно, ребята! — сказал я. — Надо подумать. Тут у меня неожиданно закружилась голова. Стараясь сохранить безучастную мину, я осторожно уселся на стул.

      Но кто из нас действительно не утратил самообладания, так это Эбба.

      — Во всяком случае, надо что-то предпринять! Попытаемся выяснить, куда он мог деться. Не так-то много у меня мужей, чтобы я могла спокойно лишиться одного. Верно, Моника? Давай-ка, попробуем обследовать это окно.

      Она подошла к окну — Моника послушно двинулась за ней — и освободила задвижку, потом попыталась распахнуть окно, но безуспешно.

      — Арне, окно заколочено? Там гвозди?

      — Нет, ничего подобного. Оно, наверное, просто присохло, я ведь не открывал его с тех пор, как поставил стекло. Я не хотел рисковать: если это стекло опять разобьется, то стекольщика в Лиллезунде мне теперь не найти, как. вы знаете. Хотя возможно, это кому-нибудь покажется нелепым.

      В голосе Арне звучала нескрываемая обида. Он достал сигарету и закурил, а Эбба спокойно ответила:

      — Нет, почему же? Я все понимаю. Но сейчас я прошу твоего разрешения его открыть.

      — Пожалуйста! Конечно! Если сможешь.

      — Постараюсь, — сказала она и спросила: — У кого-нибудь есть нож?

      Я достал из кармана свой перочинный нож, открыл лезвие и хотел попытаться сам, но Эбба решительно взяла дело в свои руки. Она забрала у меня нож и принялась осторожно обрабатывать раму по всему периметру. Наконец старое дерево затрещало, рама подалась, и окно капитанской спальни с жалобным вздохом распахнулось.

      — Вот видите! — очень довольная собой, проговорила Эбба. — Из меня вышел бы неплохой грабитель.

      Она выглянула наружу и стала внимательно осматривать наружную стену и угол дама. Потом она посмотрела вниз и вскрикнула.

      — Что там? — спросил я.

      Мы стояли позади нее, крайне заинтригованные.

      — Посмотри сам! — заявила она тоном триумфатора.

      Там, куда она указывала, был виден ещё один небольшой причал, полускрытый крупной скалой, выдающейся в море. На краю мостков стояла… пара сапог! Неужто сапог» капитана?

      — Ну, кажется, я наконец кое-что поняла… Не такая уж жуткая тайна… Арне, тащи свой фонарь, я поведу вас в экспедицию!

      Мы вышли из комнаты и спустились вниз. Эбба с усердием юного терьера мчалась впереди. Ее личико светилось воодушевлением: исчезновение супруга, кажется, вызвало у неё лишь новый прилив энергии.

      У мостков была привязана небольшая лодочка, и пока я с тупым изумлением таращился на сапоги — разумеется, это были знакомые нам капитанские сапоги — Эбба спустилась в лодку.

      — Идите ко мне! — крикнула она. — Все на борт! И отвяжите канат.

      Арне озадаченно спросил:

      — Ты полагаешь, нам надо куда-то плыть?

      — Непременно. Прогулка перед завтраком поднимает аппетит. Морские гонки… на пять метров. Ну, залезай!

      Моника уже была в лодке, мы с Арне последовали за ней, прихватив причальный канат. Эбба устроилась на носу в необычной позе: она легла на живот.

      — Пригнитесь! — скомандовала она. — В голубой грот!

      Полный вперед!

      Она ухватилась за одну из свай и направила лодку под причал. Пройдя пару метров под мостками, мы, к моему удивлению, проникли вглубь скалы. Стало темно и гулко. Я выпрямился и поднял голову. В лодке свободно можно было сидеть. Арне зажег фонарь. Мы находились в довольно просторной пещере.

      — Дай-ка мне лампу, — сказала Эбба.

      Арне повиновался. Эбба посветила вперед. Прямо по носу лодки возвышалась глухая скала. Мы подобрались к ней поближе. Эбба внимательно осматривала поросшую водорослями поверхность скалы, держа фонарь то в одной, то в другой руке, пока, наконец, не воскликнула: — Вот!

      Я и сам уже понял: скала не была сплошной, здесь был небольшой лаз, узкий проход, задвинутый дощатой заслонкой. Заслонка эта была покрыта теми же водорослями, и если бы мы не подобрались к ней вплотную, заметить её было бы невозможно. Здесь же мы нашли и порожек, своего рода скальную ступень, куда мы и причалили.

      — Недурно замаскировано? — не без гордости проговорила наша предводительница, как будто это было делом её собственных рук, впрочем, Эбба имела право гордиться собой. — Я полезу вперед, а вы за мной!

      Она отодвинула доску и аккуратно поставила её на ступеньку, едва возвышавшуюся над водой. Перед нами открылась глубокая, совершенно черная нора. Отважная Эбба на четвереньках полезла вперед. За ней двинулся Арне, потом Моника и, замыкающим, я. Лодку я привязал к крюку, который мы при внимательном осмотре обнаружили, как только отодвинули заслонку. Через семь-восемь метров Проход расширился — потолок резко пошел вверх. Здесь уже можно было встать на ноги. По-моему, тут основательно потрудились киркой и лопатой, без сомнения, стены и свод уже были делом рук человеческих.

      Ступая следом за Моникой, я вновь ощутил прилив отчаянной, щемящей нежности. Вот она, совсем рядом… Но она меня избегала: возможно, она и сама ещё не разобралась в своих чувствах? О чем они говорили вчера с Арне? Они долго были наедине. Боже мой! Злая, тяжелая ревность зашевелилась во мне. Повинуясь внезапному импульсу, я протянул руку и легонько пожал её холодные пальчики. Она повернула ко мне лицо, колеблющийся свет фонаря осветил её ласковую улыбку, и легкое ответное рукопожатие наполнило мое сердце сладкой надеждой. Нет, она не отказалась от меня ради Арне!

      Путь наш тем временем шел вверх, и вскоре мы оказались перед каменной лестницей, очень крутой и узкой. Эбба осветила фонариком высокие каменные ступени, в ширину они были не более полуметра.

      — Мы находимся внутри дома, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Вот наружная стена! (в самом деле, круг света от фонаря скользил по отвесной каменной кладке) Ступайте осторожно! А вот перила…

      Лестница завершалась небольшой площадкой — дальше шла стена. Эбба нашла на ней некое подобие ручки и надавила. Открылась дверь и мгновение спустя мы оказались в желтой комнате.

      Потайная дверь находилась как раз за зеркалом, которое было привинчено к ней с таким расчетом, чтобы полностью скрыть. А ещё через несколько минут Эбба обнаружила механизм, позволяющий открывать дверь изнутри; он был закреплен в раму, в самом верхнем левом углу кусок рамы выдвигался вперед, словно маленький ящик. Здесь ясно виднелись свежие царапины, следы ножа, которым совсем недавно освобождали ящичек с механизмом и повредили краску.

      — Еще вчера краска была нетронута, — уверенно сказала Эбба. — Это, конечно, мой муж потрудился сегодня ночью… Но краска старая, она полностью покрывала все щелочки. Наверно, наш старый пират хотел как можно лучше скрыть эту дверь. И это ему удалось. До сегодняшней ночи, видимо, этим механизмом никто не пользовался…

      — Но как же так? — возразил я. — Как они, по-твоему, выходили?

      — Элементарно! Наш неизвестный гость, или гости, входили отсюда, делали свои дела и выходили — держа дверь открытой! Зачем им было запираться?

      — Да, — сказал Арне, — вот это и впрямь сюрприз! Хотя теперь кажется совершенно естественным: здесь, в этой комнате, и именно за этим дурацким зеркалом должен быть потайной ход! Всего-навсего. И сейчас все получает логическое объяснение. Эбба, прими мои уверения в глубочайшем почтении! Все эти Эркюли Пуаро тебе в подметки не годятся! Объясни мне, пожалуйста, только одно: каким образом ты догадалась? Почему ты вдруг повела нас к этому причалу? И почему ты решила, что там должен быть выход?

      — Именно потому, что Танкред поставил туда сапоги! Я, слава Богу, немножко знаю своего мужа. Он был уверен, что тут есть ход. Раз Танкреда нет в комнате, значит, ему удалось этот ход обнаружить. Не мог же он отказать себе в удовольствии поиграть с нами в прятки! Он хотел бросить вызов — прежде всего, конечно, мне, чтобы я не слишком задавалась. Ну, а поскольку он человек благородный, он все-таки оставил подсказку: сапоги на причале. Я сразу поняла, что это его указатель.

      — Потрясающе! — от всего сердца восхитился я. — Как вы понимаете друг друга! И, видимо, если судить по вашей чете, удачный брак развивает интеллектуальные способности.

      — Я думаю, Пауль, ты совершенно прав! — сказала наша мудрая Эбба и закурила сигарету. — Но, к сожалению, в данном случае ни Танкред, ни я не блеснули интеллектом. Хуже того! Мы чуть не провалили все дело! Просто позор, что мы не нашли эту дверь в день приезда! Значит, мы плохо осмотрели дом. Арне сказал, это северная торцевая стена дома, и мы поверили на слово.

      — Клянусь, я и сам так думал!

      — Не сомневаюсь, мой дорогой! Но мы не должны были принимать никаких слов на веру. Ведь мы приехали помочь тебе разобраться, не так ли? Значит, и надо было спокойно и основательно все проверить. Смотри, эта внутренняя стена, на которой зеркало, очень толстая, поэтому при простукивании ничего подозрительного не слышно. Но мы должны были обратить внимание вот на что: почему на всей северной «торцевой» стене нет ни одного окна? Это — первое. А второе, и главное, непременно надо было открыть окошко! Вот, посмотри сам: изнутри до стены близко, а если выглянешь и посмотришь снаружи? Совсем другое дело, да? Ну, и зеркало тоже. Зеркало высотой в человеческий рост, привинченное прямо к стене — от этого же на версту разит «Парижскими тайнами»! Само собой, надо было взять обыкновенный гаечный ключ и отвинтить это зеркало. Нет, мы с моим умным мужем выступили весьма и весьма посредственно. На три с минусом.

      Завершив свою маленькую лекцию, Эбба, тем не менее, казалась вполне довольной собой и, я считаю, по праву. Арне высказал мою мысль:

      — Позволь, дорогая, с тобой не согласиться! Я уверен, ты заслужила приз — самый лучший коктейль, спец-продукт, патентованное блюдо, эксклюзивный напиток, приготовленный лично директором будущего летнего отеля! Я тебе от души благодарен. Мне, знаешь ли, казалось, что чего-то тут не хватает… А вот теперь у меня полный комплект: дом с привидениями должен иметь потайную дверцу и подземный ход! Ура! Теперь все на месте, и пиратское гнездо готово к превращению в аттракцион для туристов…

     

      * * *

     

      Час спустя появился и Танкред, голодный и сияющий. Он подтвердил, что нашел этой ночью подземный ход, воспользовался им, чтобы выбраться наружу, и отправился по своим делам в Лиллезунд.

      Он уселся завтракать, а я пошел навестить нашу лошадь. Я навел порядок в конюшне, выпустил лошадь постись и присоединился к Танкреду, который вышел из дома покурить.

      — У меня впечатление, — сказал я, — будто ты ещё что-то видел сегодняшней ночью.

      Он уселся на ступеньках крыльца, облокотясь о перила:

      — Я мог удостоиться чести лично приветствовать наше привидение, но упустил свой шанс… Он стряхнул пепел.

      — Расскажи!

      — Я вообще сплю очень чутко и от малейшего шума просыпаюсь, так что если Эбба с годами начнет храпеть, это может нарушить гармонию нашего брака…

      — Постарайся к старости оглохнуть, и гармония вашего брака будет спасена, — заметил я.

      — Один-ноль в твою пользу! — усмехнулся он. — Короче, я проснулся от какого-то шороха. Было около трех. Я прислушался и явственно услышал какой-то шорох. На мышей или крыс не похоже. Мне показалось, звук напоминал шаркающие шаги. Я вообще не очень хорошо могу определить, откуда исходит шум, но тут все было ясно: от наружной стены. Я был убежден: кто-то топчется у наружной стены. Я достал револьвер и снял его с предохранителя. Потом — короткая пауза, и снова завозились прямо в стене, как мне теперь показалось, у зеркала. Затем — металлический скрежет и скрип…

      При этих словах на крыльце появились Моника с Эббой, за ними вышел из дома и Арне. Моника тут же спросила:

      — Так ты кого-нибудь видел?

      — Нет. Возможно я кого-то спугнул. Я, понимаешь ли, резко уселся в кровати, и она загремела, как старый шарабан. Мне показалось, меня было слышно на весь Хайландет. Я снова услышал топот и бросился к зеркалу. Тот, снаружи, явно спускался по лестнице. Ну, а потом я битый час возился с зеркалом. Нашел, наконец… Прошу у тебя прощения, Арне, я там немного поцарапал, но это исключительно в научных целях.

      — А то, что ты пропал, как похищенное дитя — это тоже в научных целях? — язвительно произнесла Моника. — Мы чуть от страха не умерли! Я угрожала бедному Арне прокурором! Мог бы хоть записку нам оставить.

      Танкред с изумлением уставился на неё — право, сама невинность!

      — Нечего хлопать глазами! — строго сказала Эбба. — Тоже мне, маленький лорд Фаунтлерой! Нет, это очень некрасиво с твоей стороны. Нужно было и о других подумать: люди ведь не привыкли к твоим штучкам, не то, что закаленная, верная жена. — Моника, я в самом деле, как-то не подумал… Я прошу прощения. Но я выставил сапоги, не могли же вы не понять? Мне показалось, этого вполне достаточно. Еще раз прошу меня извинить.

      — Хорошо, — сказал я, — А как ты добрался к причалу без лодки? Или она ожидала тебя у выхода?

      — Нет, никакой лодки не было. Я выполз к воде, увидел свет впереди и подумал про эти сапоги. Я вернулся, забрал сапоги, влез в них, прямо в своих туфлях — они большие — и прошел в них прямо по воде. Там мелко… Тогда я и увидел этот запрятанный за скалу причал и лодку.

      — А зачем тебе понадобилось в Лиллезунд? — спросил Арне.

      — Тут мне пока ещё нечего рассказывать. Есть несколько ниточек, я хочу подождать, пока будет полная картина.

      — А как ты думаешь, — снова спросил Арне, — для чего нужен был капитану Корпу этот подземный ход?

      Этот вопрос, откровенно говоря, показался мне слишком наивным для Арне. Возможно, ему просто хотелось поболтать? Танкред, во всяком случае, охотно пустился в рассуждения:

      — Я не вижу тут ничего удивительного. Он ведь хотел объегорить правительство. Всячески скрывал истинные размеры награбленного, не хотел платить налоги — как деловой человек ты должен его понимать. Разумеется, ему приходилось опасаться, что полиция может устроить облаву. Вот он и оборудовал себе этот ход, так сказать, обеспечил пути к отступлению, подстраховался. Чтобы улизнуть при серьезной опасности или отсидеться со своими картинами и каким-то ещё добром. Видимо, он и торчал постоянно в желтой комнате, готовый удрать…

      — А ты не думаешь, что туннель можно было использовать и в других целях? — сказала Эбба. — Он мог таким образом свозить в дом часть награбленного, так что никто не видел: своего рода, транспортный канал? И кое-что можно было там просто спрятать…

      — Вполне возможно. По сути, из-за этого он запретил перестраивать дом. Он ещё не был стар, когда составлял завещание. Надеялся прожить ещё долго — и пользоваться своим домом так, чтобы другие не узнали его тайну. А она была бы немедленно раскрыта, пожелай его наследники, скажем, заменить старое зеркало.

      — Все это так, — проговорил я. Но не кажется ли вам достойным внимания ещё один факт: секрет этого дома известен, как минимум, ещё одному человеку — нашему незнакомцу…

      — Верно! По сути, ему я обязан решением загадки. Без его помощи мы бы ещё неизвестно когда нашли эту дверь и подземный ход… Ну, ладно! Так или иначе, можно теперь успокоиться хотя бы в отношении потусторонних сил. Вся мистическая чушь, связанная с этим делом, как всегда, нашла самое банальное и естественное объяснение. Как оно и должно быть. Но это тяжелый удар для нашего друга парапсихолога!

      Арне спустился с крыльца, сунул руки в карманы и, повернувшись к Танкреду, сказал:

      — Я уверен, наш странный посетитель попытается повторить свой визит. Ясно, он что-то ищет. Теперь мы знаем, как он проходит в дом. Собственно, сегодня подходит очередь Пауля дежурить в желтой комнате, но обстановка сложилась таким образом, что, на мой взгляд, надо нам внести поправку в нашу схему. Иными словами, я предлагаю составить компанию Паулю. Проведем эту ночь в желтой комнате все вместе! И каждый из нас получит возможность поближе познакомиться со здешним привидением, как вы считаете?

      — Предложение с радостью принимается! — заявил Танкред. — Все действующие липа собираются на сцене в последнем акте. Надеюсь, прежде чем падет занавес, авторы порадуют нас новыми сценическими эффектами.

     

      Глава одиннадцатая. КРАСНОЕ ОБЛАЧЕНИЕ С КРЕСТОМ НА СПИНЕ

     

      К полудню небо затянулось свинцовыми тучами, и когда стал накрапывать дождь, мы с Танкредом снова решили сразиться в шахматы. В дождливую погоду хорошо сыграть партию в шахматы, особенно если находишься не у себя и, в общем-то, нечем заняться. Мы уселись в маленькой комнате рядом с гостиной. Я в этот раз не отважился на гамбит и старался играть собранно и осторожно, однако мне не везло. Вновь и вновь мои фигуры оказывались в западне, и я понемногу терял к игре всякий интерес.

      — Доктор Тарраш в своем пособии настоятельно рекомендует систематически ограничивать жизненное пространство противника… — пробурчал Танкред. — Нет, Пауль, ты играешь слишком вяло. Где твоя инициатива?

      — Бог её знает… Откровенно говоря, меня сейчас интересовало бы Совершенно иное, — признался я. — Почему ты не хочешь сказать, что тебе понадобилось в Лиллезунде?

      — Пожалуйста, я скажу… — он откинулся в кресле. — Прежде всего, я послушал, о чем говорят люди. Вот например, меня интересует Рейн. В нашей задачке это «х», одно из неизвестных. Оказывается, о нем здесь никто ничего не знает. Ой вовсе не местный рыбак, никогда здесь не жил. И людям вообще неведомо, где он живет.

      — Любопытно! И это ты выяснил в Лиллезунде?

      — Нет, конечно. Но и там тоже. А сперва я нашел рыбака с моторкой, он и отвез меня в город. В городе я попытался найти стекольщика, которого Арне нанимал поставить стекло и который тут, якобы, чуть не вывалился из окна. Такового я не обнаружил.

      — Иными словами, твое расследование не принесло никаких результатов?

      — Почему же? Наоборот. Ну, и ещё я получил телеграммы в ответ на свой телефонный запрос.

      Он достал из кармана три сложенные телеграммы и протянул мне. Я развернул первую:

     

      «ПАНИЧЕСКИЙ ОТТОК КАПИТАЛА БАЛТИЙСКИХ СТРАН ТЧК ВЕРОЯТНЫ ИНВЕСТИЦИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АМЕРИКЕ ТЧК КАСПЕРСЕН».

     

      Текст второй телеграммы, по-видимому, был как-то связан с первым сообщением:

     

      «ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ ВПОЛНЕ ОБОСНОВАНО ТЧК КРИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ МЕКСИКЕ ТЧК ПРЕДПОЛАГАЮ ПОТЕРЯНО ДЕВЯНОСТО ПРОЦЕНТОВ ТЧК САСТАД».

     

      Я с удивлением посмотрел на Танкреда.

      — С каких это пор ты интересуешься мексиканской революцией? И зачем тебе знать, как идет движение капитала? Ты собираешься играть на бирже?

      — Ничего подобного. Я заинтересовался этим недавно. Точнее, позавчера, около десяти утра. Будешь смотреть третью телеграмму? На мой взгляд, она очень любопытна, в ней содержится ключ ко всему, что происходит в этом доме. Во всяком случае, если моя гипотеза верна.

      Я буквально пожирал глазами телеграфный бланк. Нет, похоже, он вешал мне на уши длинную развесистую лапшу: телеграмма состояла из одного довольно бессмысленного слова и подписи:

     

      «ПОЛТОРА ТЧК ХАЙДЕ».

     

      — Что это значит? — недовольно буркнул я. — Полтора? Мне это ничего не говорит. И кто такие Састад, Касперсен и Хайде?

      — Три хороших специалиста. Они помогли мне сориентироваться в делах, где я ничего не смыслю. Как ты понял, я заинтересовался некоторыми новыми для себя сферами.

      — Стало быть, ты не хочешь мне ничего объяснить? Танкред наклонился к доске и сделал длинную рокировку. Потом он опять развалился в кресле.

      — Пауль, по сути, я сейчас играю в шахматы с неким невидимым противником. Партия развивается весьма напряженно и теперь входит в эндшпиль. Я, был бы слишком плохим стратегом, если бы рассказал о своих планах. Согласен? И позволь тебе сказать: в воздухе запахло новыми комбинациями.

      — Надеюсь, ты не причисляешь к своим противникам меня?

      — Разумеется, нет. Однако с моей стороны было бы неразумно посвящать в свои планы и зрителей. К сожалению, зрители и сочувствующие имеют обыкновение вмешиваться в игру… Смотри-ка! Наша новая приятельница идет. Видно, ей не сидится в собственном доме.

      Действительно, через двор шла Лиззи — в знакомом белом плаще и опять без зонта. Она подняла воротник и втянула голову в плечи. Словно бездомная собачонка, подумалось мне. Наш вчерашний безобразный визит со взломом оставил у меня на душе крайне неприятный осадок и вызвал массу горьких раздумий: Как помочь бедной Лиззи, не навредив ещё больше? Как повел себя Пале после нашего ухода? Его лицо, при всей сдержанности и благовоспитанности, не сулило ничего хорошего, было в нем что-то неуловимо грозное, когда он все с той же улыбкой провожал нас к дверям.

      Поднимаясь с кресла, Танкред многозначительно посмотрел на меня.

      — Плохи дела! Пойдем послушаем, что она расскажет. Войдя в гостиную, мы нашли всех в сборе. Лиззи была заметно возбуждена, щеки её горели, а худые, бледные руки ни секунды не оставались в покое. Арне помог ей снять плащ. Эбба усадила её в кресло и, обняв по-матерински за плечи, спросила:

      — Ну, что случилось?

      Лиззи беспомощным жестом убрала со лба мокрые волосы, пальцы её заметно задрожали. Чуть слышно она проговорила:

      — Я больше так не могу… Я… не могу с ним больше оставаться…

      — Он был с тобой… груб?

      В лице Эббы появилось особое выражение, характерное для борцов за права женщин.

      — Нет, что ты! Вовсе нет. Он никогда не бывает грубым! Наоборот, он очень внимателен, он все понимает, но в этом есть что-то ненормальное! Лучше бы он накричал, рассердился! Это было бы так по-человечески. А он… нет! Я не могу объяснить… Мне так страшно! Да, я его просто боюсь! Вот что… Очень! Очень боюсь… —

      Моника принесла кофе и добавила в чашку полрюмки коньяку.

      — Выпей, Лиззи, — сказала она ласково и спокойно. — Выпей кофейку, успокойся. Здесь тебя все любят. Тебе надо согреться, просохнуть… И мы все обсудим и обдумаем. Ты не расскажешь, как вы поженились?

      Лиззи выпила полчашки и поперхнулась. Она прокашлялась и с явным усилием посмотрела Монике прямо в лицо. Мне показалось, что этот вопрос для неё неприятен. Она с трудом сделала ещё глоток и, не отрывая глаз от Моники, произнесла:

      — Дело в том… Да, дело в том, что мы не женаты.

      — Что ты говоришь? Не женаты?

      В голосе Моники звучало искреннее недоумение.

      — Священников он презирает, и поэтому о церковном венчании не могло быть и речи. А чтобы зарегистрировать гражданский брак нужны всякие документы… Он ещё не получил норвежское гражданство. Он пока ещё американец. И чтобы жениться, ему нужно получить какое-то разрешение американских властей. Он ждет, пока придет разрешение… Вообще-то он считает все это пустой формальностью. Он хотел, чтобы все нас считали законными супругами, потому что в нашей стране так принято, здесь у людей свои понятия — к чему их раздражать?

      — Многие не в восторге от наших порядков, — бросил Танкред. — Твой муж не одинок.

      — Но ты действительно хотела стать его женой? — спросила Эбба.

      У Лиззи как будто снова ком стал в горле.

      — Это… так трудно объяснить! Для меня было очень важно стать независимой, самостоятельной, когда я жила у родственников в Лиллезунде… Я была ему благодарна, я чувствовала себя обязанной за все добро, которое он для меня сделал. И он необыкновенный человек. И очень сильный. А я… я такая безвольная, слабая… И мне кажется, я теперь целиком в его власти. Раньше я думала: он такой добрый, хороший, а теперь я его боюсь… Я ведь его совершенно не знаю. Он закрыт, он сам по себе. Я даже не знаю, что он делает! И не представляю, чего он хочет, и как он жил раньше — я ничего не знаю!.. Я иногда как лунатик… брожу… Я не знаю, кто он? Вы понимаете? И что он от меня хочет? И я боюсь… Мне нужно от него уйти. Сейчас же! Немедленно!

      — Но почему ты принимаешь такое решение именно теперь? — спросил Танкред, не отводя от неё внимательных глаз, — Что происходило вчера, когда мы ушли?

      — Ничего особенного… Вы ушли… Я чувствовала себя преступницей… Конечно, с его точки зрения, я совершила преступление, показав вам его чердак. Знаете, как он меня наказал? Он молча заперся в библиотеке! И все! И не сказал мне с тех пор ни слова! Я — пустое место! И я сидела в этом мрачном, холодном доме, в чужом доме, понимаете? Там каждая вещь меня ненавидит… Я думала, я с ума сойду, мне было так плохо, так страшно… Но я боялась выйти, уйти из дома, я боялась, что он ещё больше рассердится. Я знаю, он не любит, когда я ухожу. Он, правда, никогда ни словечком об этом не обмолвился, но я знаю. Я сижу там как взаперти — при открытых дверях, как в тюрьме! Как в могиле! Он меня не любит, Но держит… ах, как крепко он меня держит! И сегодня опять пришел этот ужасный Рейн, и они пошли вместе с ним в подвал. И я поняла: или я сейчас убегу, или сойду с ума… И я убежала… Но я побоялась пойти к Карстену: он такой милый, но он про меня не все знает… И вот, пришла к вам…

      — И правильно сделала, — поспешила успокоить её Эбба. — Этот Пале тебе не пара. Надо подумать, что можно сделать. Мы постараемся тебе помочь.

      В глазах Лиззи блестели слезы. Еще немного — и она бы расплакалась. Моника налила ей коньяку, и мы заставили её выпить, а потом стали обсуждать возможности её устройства в Осло. Вроде бы, Лиззи понемногу приходила в себя. Она дышала ровнее, и глазки просохли. Наконец она с решимостью в голосе произнесла:

      — Я все-таки пойду к Карстену. Мне надо все же с ним поговорить…

      С легкой улыбкой она встала и пошла за своим плащом. Арне пошел за ней. Одевшись, Лиззи вернулась в гостиную и сказала:

      — Огромное вам спасибо! Мне очень совестно, что я вас дергаю со своими проблемами, но я очень, очень вам благодарна! Я пойду! До свидания!

      И в этот миг в дверь постучали — три раза, отрывисто и решительно. Лиззи переменилась в лице.

      — Это он! — прошептала она. — Не говорите ему, что я здесь! Выпустите меня через заднюю дверь…

      — Успокойся, Лиззи! — сказал я. — Это, наверное, наш Карстен! Он часто заходит в это время… Подожди, я открою.

      Я пошел в прихожую и отворил дверь. И испытал небольшой шок: там стоял Пале. На нем был старый черный плащ и широкополая шляпа. Он улыбался хорошо знакомой мне улыбкой древней статуи, а со шляпы стекала вода.

      — Моя жена здесь, не правда ли? Я могу войти. Вторая фраза уже не была вопросом, нет, она прозвучала как утверждение, и я автоматически сделал шаг в сторону, впуская его в дом. Я был захвачен врасплох и не нашел никакого предлога, чтобы его задержать. Быстрым решительным шагом он направился прямо в гостиную и, коротко поздоровавшись, встал перед Лиззи. Уверенно и спокойно, почти ласково, как разговаривают с детьми, он сказал:

      — Будет лучше всего, дорогая, если ты сейчас пойдешь со мной домой.

      Он поймал её взгляд, и лицо её окаменело. Она уставилась на него пустыми глазами. Мне вспомнился японский рисунок пером — когда я был маленьким, я не мог его видеть без слез: там был нарисован воробышек, застывший перед змеей.

      — Да, да, я иду… — пробормотала она без всякого выражения и протянула ему руку.

      Пале взял её послушную ладошку и сунул себе под руку, и Лиззи последовала за ним, опустив голову, как хорошая девочка, которая провинилась, но готова на все, чтобы загладить свою вину и избежать наказания. Эта кошмарная сцена повергла нас в самый настоящий столбняк. Мы застыли на месте и глядели на происходящее, как будто тихий решительный голос Пале изначально пресекал всякие возражения, и только Эбба сделала попытку протестовать. Она выступила вперед и, подняв руку, начала:

      — Но, господин Пале!..

      Пале обернулся и твердым тоном прервал ее:

      — Вы должны извинить нас за эту сцену. Моя жена не совсем здорова. У неё жар. Я запретил ей выходить на улицу в такой дождь, я не хочу, чтобы она получила воспаление легких. К счастью, я её быстро нашел. Будьте здоровы! Надеюсь вас всех скоро увидеть. Пойдем, Лиззи.

      И дверь за ними захлопнулась.

      Эбба была потрясена.

      — Нет, это переходит всякие границы! Это неслыханно… Он, наверное, профессиональный гипнотизер. Что с нами? Не могу понять.. Лично я никогда не терялась настолько, что…

      — У этого человека особый дар: он умеет производить на людей такое впечатление, что они сами себе кажутся сопливыми детьми, — согласился с ней Танкред, — Словно учитель в первом классе…

      — Ужасно жалко Лиззи, — вздохнула Эбба, — она живет, как в аду… Это же настоящий деспот! Она говорит, он не груб! Еще бы! Зачем ему грубость? Есть и другие способы унизить… уничтожить человека… Калигула, переодетый Христом!

      Арне тем временем налил себе коньяку и, понемногу попивая, заметил:

      — А мне, честно говоря, кажется, что Пале совершенно нормальный… Может быть, у него несколько патриархальные взгляды и интересы довольно эксцентричные, но он большая умница. А вот Лиззи, по-моему, наоборот — обыкновенная курица. К тому же истеричка. И уж не знаю, нет ли у неё мании преследования и всяких там навязчивых идей…

      — Да ведь всякий нормальный человек в её положении станет психом! — Возмущенно воскликнула Моника. — Как же можно так говорить!

      Мы ещё с полчаса спорили на эту тему, пока вдруг Эбба не стукнула себя кулачком по ладони и не заявила самым категоричным тоном: /

      — Все! Хватит! Я пойду туда и поговорю с этим типом. Я должна высказать ему все, что я думаю по этому породу. Раз уж Лиззи не в силах самостоятельно выпутаться из этой гнусности, ей надо помочь. Я пойду и заберу её из этого дома. Пусть даже мне придется позвать полицию или целую пожарную команду, я этого так не оставлю.

      Она направилась в прихожую и стала натягивать резиновые сапоги. Арне пошел за ней.

      — Эбба, золотая моя, послушай! Разумеется, это весьма похвально бросаться на помощь угнетенным… «сестрам младшим». Дискриминируемым. Но, радость моя, ты не находишь, что, действуя подобным образом, ты начинаешь грубо — да, грубо! — вмешиваться в чужую частную жизнь?

      — Нет, я пойду! — упрямо повторила Эбба и демонстративно сунула вторую ногу в сапог. Обувшись, она потопала ногами. На лице Арне появилась ироническая усмешка:

      — А ты не находишь, что роль защитника оскорбленной невинности больше подошла бы Дон-Кихоту?

      — Ты становишься просто омерзителен! — Моника, вне себя от гнева, тоже выскочила в прихожую, — Я пойду с тобой, Эбба!

      Мы с Танкредом молча переглянулись.

      — Не надо, прошу тебя! — решительно ответила Эбба, застегивая плащ. Ее серые глаза сверкали. В блестящем плаще с капюшоном она была похожа на юную Жанну Д'Арк в боевых доспехах. — Теперь у меня боевое настроение. Если кто-то пойдет со мной, я могу расслабиться. Я скоро вернусь. Вместе с Лиззи. Ждите!

      — Желаю удачи в бою! — Арне издевательски помахал ей рукой. — Я горжусь тобой! Ты наш Святой Георгий! Насыпь этому дракону соли на хвост!

      Последние слова он выкрикнул в открытую дверь. Эбба ушла и нам всем было неловко после этой нелепой сцены. За окном уныло постукивали капли дождя. Нет более удручающего зрелища, чем голые скалы под упорным осенним дождем. Природа — как простуженный больной; ей мокро и холодно, что-то кряхтит и кашляет в облаках, а по всем водостокам, монотонно сопя, льется и льется неудержимая, злая вода. А вот и чихание — порыв ветра швырнул брызги в стекло. Да, без сомнения, налицо все симптомы: наш Господь Бог простудился. Ему бы сейчас в постель…

      — Ну что, партию будем заканчивать? — спросил Танкред.

      Я покачал головой.

      — Неохота.

      Арне предложил разнообразия ради перекинуться в картишки. Мы уселись за стол и стали играть в нечто вроде бриджа. Время тянулось медленно. Танкред начал посматривать на часы.

      — Что? — бросил Арне — Думаешь, Эбба погибла в неравном бою?

      — Думаю, она слишком задерживается. Полчаса туда, полчаса обратно, полчаса — там… А прошло уже около трех часов.

      — А может, она решила переждать дождь? — сказал я.

      — Боюсь, в таком случае ей придется там заночевать. Не думаю, чтобы это входило в её намерения. И непохоже, чтобы дождь собирался утихнуть.

      — Вот увидишь, — уже миролюбиво заметил Арне, — это просто её маленькая месть за твое исчезновение сегодня утром.

      Прошло ещё минут двадцать. Теперь забеспокоилась Моника. Она нервно теребила свой медальон.

      — Нет, как хотите, а мне это совершенно не нравится. Там что-то случилось. Кто может знать, что придет в голову этому ненормальному?

      Танкред бросил карты и резко поднялся. С его лица словно маску сорвали, и я вдруг понял, какого труда ему стоило тут сидеть, сохраняя напускное спокойствие.

      — Она могла попросту перепутать тропинку и заблудиться, — тихо сказал он и отправился в прихожую. — Вы оставайтесь, а я пойду.

      — Танкред, уж от тебя-то я не ожидал! — Арне опять кривовато усмехался. — Нет, это просто театр! Комедия! Наши мужья бегают из дома в дом за своими быстроногими женушками. Думаешь, Пале сейчас покушается на её нравственность?

      — Могу сказать тебе, что я думаю. Я думаю, что мне не нравится его физиономия, — сухо отрезал Танкред, надевая плащ.

      — Я с тобой! — сказал я, вставая. Моника тоже заторопилась:

      — И я с вами, Пауль.

      — Догоняйте! — уходя, бросил нам Танкред.

      Не глядя на Арне, мы пошли одеваться, но он решил последовать за нами:

      — Я тоже, конечно, пойду, хотя, по-моему, это и глупо… Вот тебе сапоги, Пауль. А что же нам придумать для Моники?

      — Не надо ничего придумывать. Я пойду в своих туфлях.

      — Кончайте препираться, — рявкнул я, и в этот миг дверь опять распахнулась. На пороге стояли супруги Каппелен-Йенсен: Танкред со встревоженным, бледным лицом прижимал к себе Эббу. В первое мгновение мне показалось, что её личико мокро от дождя, но нет: Боже мой, Эбба плакала! Крошечный вздернутый носик покраснел, румяные пухлые губы были поджаты, бойкие серые глазки спрятались и источали потоки слез.

      — Что случилось? — в один голос завопили мы с Арне. Моника молча принялась снимать с Эббы мокрый плащ. Та не противилась, только не отвечала и ни за что не хотела отпустить руку мужа.

      — Не дергайте нас, — сказал Танкред. — Моника, приготовь пожалуйста, горячую ванну.

     

      * * *

     

      Около часа спустя Эбба, в теплых носках, в брюках, в большом вязаном свитере, причесанная и подкрашенная, сидела с нами в просторной гостиной у самого камина, и готовилась поведать историю своих приключений в доме Пале. Самообладание полностью вернулось к ней, и она была склонна воспринимать происшествие и свою роль в нем скорее с юмористической стороны. Арне соорудил нам по роскошному коктейлю; было очень приятно, что этот нехороший день заканчивается благодушно и мирно.

      — Жалко, что Карстена нет, — сказала Эбба, попивая коктейль. — Я сейчас вам такое расскажу!.. Ему было бы тоже интересно…

      — Не слишком увлекайся алкоголем! — с добродушной улыбкой заметил Танкред. — Не то ты сейчас такое наговоришь, что мы не поймем, где кончается правда и начинается полет фантазии.

      — Ну, давай, дорогая, рассказывай! — произнес Арне. — Мы тут все переволновались, а я уж, грешным делом, подумал, что Пале тебя насилует.

      — Самое смешное, что ты не так уж далек от истины! — весело заявила Эбба. — Но я буду рассказывать по порядку, а вы не перебивайте. Значит, дело было так…

      Я подошла к дому около трех. И честно говоря, пока я шла, мое боевое настроение почти улетучилось. Просто смешно, настолько отрезвляет обыкновенная прогулка под холодным дождем! «Так Трусами нас делает раздумье», — сказал Гамлет, и я с ним согласна. Если бы я не боялась ваших насмешек, то просто вернулась бы домой. Но самолюбие — о! И поэтому я взяла себя в руки и постучала.

      Дверь открыл Пале. Я подумала: ну, держись! Надулась, напыжилась и промаршировала в дом, словно инспектор полиции. И сообщаю: мне нужно поговорить с Лиззи. А он со своей мерзкой улыбочкой отвечает: она больна и ей, дескать, нужно пару дней полежать в постели, и лучше бы поберечь её сейчас от серьезных разговоров, поскольку она нуждается в покое и отдыхе… Старая свинья! Начинает мне, короче, пудрить мозги. И тут я взрываюсь и выкладываю ему в соответствующих выражениях все, что я о нем думаю. Я сообщаю ему, что это неслыханная наглость — вот так прийти и увести человека из дома, куда он сам пришел за помощью! Говорю, что он самый настоящий садист, что он не имеет никакого права так измываться над молодой, слабой женщиной, которая ему в дочки годится и которая ему даже не жена — ни перед Богом, ни перед людьми. И если он думает, что с человеком можно обращаться, как с подопытным кроликом, то он глубоко заблуждается! И что я не уйду из этого дома без Лиззи.

      И что вы думаете? Все это он, разумеется, пропускает мимо ушей. Как о стену горох! Он улыбается ещё слаще прежнего и говорит: «Милая фру Каппелен-Йенсен! Боюсь, вы не вполне разобрались в ситуации. У Лиззи было не очень счастливое детство, и вот, как издержки дурного воспитания — девушка выросла очень нервозной, с крайне неустойчивой психикой (это он мне-то, психологу, говорит!) и она страдает некоторыми навязчивыми идеями, и сегодня, по всей вероятности, с ней случился такой срыв, но если вы, милая фру, непременно желаете с ней переговорить, то ради Бога!» И пусть, дескать, Лиззи сама разъяснит мне, что это всего лишь недоразумение. И он, представьте, отвел меня к Лиззи в спальню и оставил там с ней наедине. И даже не подслушивал за дверью, я в этом лично убедилась…

      Лиззи лежала в постели, вялая, апатичная, с самым отсутствующим и равнодушным видом… Знаете, на что это похоже? Да, я видела таких наркоманов! Увидела меня и слабо так улыбнулась. Я пыталась её поднять, говорю:

      Я пришла за тобой, пойдем, тебя ждут, он тебя отпустит со мной! Все без толку… Она вяло так машет рукой и бормочет, что у неё был истерический припадок. И что она наговорила нам всякую чушь, и чтобы мы её простили, это все неправда, потому что она живет в мире грез и фантазий, и что с ней бывают такие припадки, когда она болтает Бог знает что. И что Пале её муж, и что ей хорошо с ним и ничего не надо, только бы немного поспать, потому что она очень устала. Я изо всех сил старалась её растормошить, но она как пьяная. Я пыталась ей объяснить, что на самом деле, все наоборот; это он ей внушает, будто у неё истерия, а она совершенно здоровая, нормальная женщина, что все будет хорошо, она будет жить у нас с Танкредом, пойдет работать, выйдет замуж за нормального молодого человека, родит детей… Все без толку! Мне, говорит, и так хорошо, только дай мне поспать, и буквально засыпает у меня на руках… Ну, что тут делать?

      Я спустилась в гостиную. Пале с самым невинным видом предлагает присесть на минутку, чтобы просохнуть и выпить с ним рюмочку превосходного ликера. Я была в такой ярости, что больше всего на свете хотела бы отвесить ему хорошую оплеуху! Моя миссия позорно провалилась! Ну, думаю, ладно, я с тобой присяду и послушаю, что ты мне наболтаешь, грязный ублюдок! Не идти же домой с пустыми руками! Ты, думаю, сейчас будешь пить, язык у тебя развяжется, и я уж задам тебе парочку интересных вопросов на засыпку, ты у меня ещё расколешься!

      Он ведь не знает, какая у меня специальность! Ну, я улыбаюсь, изображаю большое смущение и сажусь. Наливает он мне какой-то зеленый ликер. Вкус необычный, с горчинкой. Объясняет, что настоящий старинный абсент. И начинает болтать без умолку. Про свою интереснейшую работу, про Йоргена Улле, потом про сатанизм и про всякие культы…

      — Это его конек! — не выдержал я. — Точно с таким же докладом он выступал перед нами.

      — Я так и поняла, — сказала Эбба. — Я помню, как вы рассказывали. Так вот, я уверена: это выступление у него отработано, как у актера. Наверно, упражнялся перед зеркалом…

      Но надо отдать ему должное — выступил он прекрасно. Я бы сказала: он не только мастерски владеет материалом, но у него приемы превосходного лектора — при всей логике, речь красочная, образная, то он цитирует старинные книги, то припоминает забавный анекдотец… Параллели тоже очень любопытные. У него получается, что тайные оккультные общества имеют большую власть и оказывают влияние на определенные исторические события. В этом с ним трудно спорить. И ещё он вполне убедительно доказывает, что черный культ всегда имел большую привлекательность для человеческой души. Ладно, это все, так сказать, из области рассудочной. Но интересно другое: чем больше он говорил, тем больше меня это захватывало. Я, пожалуй, могу понять, в чем его обаяние… Дьявольское обаяние. — Мефистофель ведь тоже обаятелен на свой лад!

      Эбба энергично встряхнула головой и с сосредоточенным видом прополоскала рот коктейлем, словно это был зубной эликсир.

      — До сих пор не могу избавиться от привкуса абсента! — сердито проговорила она. — Горько во рту. Я уверена: там не только полынь, там какое-то наркотическое средство подмешано! Ну, ладно. Так он разглагольствовал около часа. А потом решил, что пора переходить к следующему пункту программы.

      И вот он загадочно улыбается и предлагает показать мне нечто совершенно необыкновенное, чего я больше нигде не увижу. Домашнюю часовню Йоргена Улле. Если я, конечно, не испугаюсь спуститься в подвал… Ну, я, разумеется, соглашаюсь. Во-первых, я считаю себя не менее храброй, чем он, а во-вторых, мне действительно интересно. И вот он зажигает лампу, и мы, так сказать, спускаемся в преисподнюю.

      В этом подвале вы все побывали, за исключением тебя, Танкред, и сами все видели и, наверное, то же самое слышали. Я могу только сказать о своих впечатлениях. Это своего рода горячечный бред! Он стоял, подняв лампу, и рассказывал, и все это сопровождалось весьма выразительной жестикуляцией. И периодически поглядывал на меня. Я должна вам сказать, у меня было чувство, будто он тут совершенно как дома. В конце концов мне стало очень не по себе. Он, наверное, заметил и говорит: «Я вижу, вы отважная, сильная женщина и с богатой фантазией. Хотите, мы сыграем с вами в самую необычную игру? Очень немногие женщины на это отважатся, но и не каждой бы я предложил. Я могу показать вам — и только вам одной — настоящую черную мессу. Хотите?» Я говорю: «А что мне при этом нужно будет делать? Какова, так сказать, моя роль?» Он отвечает:

      «Ничего. Только не бояться! Вы ведь не боитесь меня, не так ли?» Я говорю: «Не боюсь. Ладно я буду благодарным зрителем». Он говорит: «Прекрасно! — и сует мне в руки свою лампу. — Я сейчас приду. Ждите!» И исчезает.

      Я стою с лампой в этом жутком месте и вдруг думаю: надо удирать. Любопытство — любопытством, но очень уж тут неприятно и как-то тревожно… И это кошмарное распятие прямо перед глазами. Я никогда не пылала праведным гневом против богохульников, но и не думала, что люди способны создать столь отвратительную вещь. И, по правде говоря, не подозревала, что цвета, обыкновенные краски, могут производить такой эффект. Они вопят, визжат как самый издевательский, злобный хохот.

      И тут я слышу: «Вы любуетесь произведением искусства?»

      Я поворачиваюсь со своей дурацкой лампой и вижу: он обрядился в совершенно фантастическое одеяние! Представьте себе что-то вроде сутаны или рясы — длинная, до пола, безумно яркого красного цвета! И в руках кадильница. Кадильница дымится и испускает невообразимый, неописуемый дух. Он непрестанно машет кадильницей и смотрит на меня внимательно. И говорит: «Вы поразительная женщина, милая Эбба! Я рад, что не ошибся в вас. Поставьте лампу на алтарь». Я поставила лампу. «Теперь возьмите спички справа от подсвечника и зажгите эти две свечи». Потом он задул лампу и поставил свечи справа и слева от распятия. У этой кошмарной штуки… Так и хочется сказать: Господи, прости и помилуй!

      И тут начался настоящий маразм… Сначала он что-то забормотал — мне показалось, что латынь. Потом стал ходить вокруг меня, размахивая кадильницей и повторяя какую-то абракадабру, и тут я заметила, что он бос. Потом я поняла: он был голый под сутаной. Красный шелк полоскался у меня перед глазами, и начала кружиться голова. Он говорит: «Ступайте за мной и повторяйте мои движения». Меня ещё удивило, что на спине у него был вышит золотом крест! Да… А потом началась настоящая ритмическая пляска, да, мы плясали там, как дикари! Как дикари у костра пляшут под барабан! И он все время что-то читал нараспев — с перебивками, и изобретал все новые коленца и позы… Я бы сказала, все более похабные. И вдруг он повернулся ко мне лицом — резко, внезапно! Жуткое зрелище! Мне показалось, он глубокий старик, будто ему сто или тысяча лет. Он был как мумия… Как ожившая мумия! А глаза совершенно живые, горят на мертвом лице… Он впился в меня глазами, и я слышу шепот, но не вижу, как движутся губы… И этот шепот входит прямо в меня: «Женщина! Я подарю тебе безграничную власть над миром и всеми живущими, ты обретешь бессмертие, ты познаешь великую тайну пирамид, ты избрана мною, готовься принять силу мумий…» И я упираюсь спиной во что-то твердое, и вокруг меня — этот красный шелк… И вдруг откуда-то издалека раздается голос: «Йорген!.. Йорген!..» И я очнулась.

      Эбба резко потрясла головой и выпила свой коктейль до дна. Я перевел дыхание и взглянул на Танкреда. Он сидел неподвижно и смотрел в свой бокал. Все молчали, было очень тихо, лишь камин равномерно гудел и за окнами шумел ветер.

      — Это была Лиззи, — продолжала Эбба свое удивительное повествование. — Можно сказать, она меня спасла. Вот так: не я её, а она меня… Я увидела, как открывается дверь и появляется фигура в белом. С вытянутыми вперед руками. Я завизжала. А это Лиззи в ночной сорочке, совсем как лунатик, медленно движется вперед и произносит: «Йорген! Йорген!» Только одно это слово. И, оказывается, я лежу на этом чертовом алтаре, рядом свечи и надо мной это отвратительное распятие. И вижу Пале в этой красной сутане, он страшный, как смерть, смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Жди!» Потом отворачивается и тихо идет к Лиззи, берет её руку и ведет её прочь. Боже мой! Тут я совершенно очнулась, смотрю: я одета. Ну, и скорее помчалась оттуда. На вешалке висел мой плащ. Я схватила его» и бегом, бегом… Напялила его на улице, под дождем, мчалась обратно, как угорелая, и вдруг вижу — Танкред! Ну, и тут я расстроилась, разревелась — и вот… Такая получилась история.

      Арне кивнул и с улыбкой сказал:

      — Вот видишь, дорогая, как нехорошо вмешиваться в чужую частную жизнь! Я думаю, он хотел тебя проучить. И припугнуть на будущее.

      — Но это не повод давать человеку наркотическое пойло! — резко прервал его Танкред.

      — Да он просто шизофреник! — заявила Эбба, закуривая. — Теперь я могу поставить диагноз: шизофрения с эротоманией. Он помешался на своих «культурно-исторических» изысканиях.

     

      Глава двенадцатая. ГРЕХОПАДЕНИЕ

     

      Ровно двадцать четыре часа мы не видели Карстена Йерна, это, скорее всего, означало, что он продуктивно трудился весь день, не отрываясь от письменного стола. Но если автор столь насыщенно общается с явлениями потустороннего мира и выуживает из чернильницы все новые и новые ужасы — простите мне невольный каламбур! — то ему, разумеется, хочется время от времени побыть с нормальными, может быть, глупыми, но земными людьми. Художнику нужно напомнить себе, что созданная им реальность — всего лишь реальность фантазии и, слава Богу, не властна над миром, населенным простыми людьми. Это старое правило позволяет сохранить душевное здоровье, когда ведешь напряженную духовную жизнь. И вот, к вечеру Йерн появился у нас в сопровождении полицейского инспектора Серенсена, которого он встретил по дороге. Эбба увела Йерна в другую комнату, а мы сидели в гостиной и болтали с инспектором.

      — А вы нас заставили поволноваться, — начал инспектор, ковыряясь в своей трубке. — Можно сказать, буря в стакане воды. Люди только и говорят, что о всякой чертовщине в этом доме. Как вы считаете, есть основания для таких слухов?

      — Какие-то основания, несомненно, есть, — взял слово хозяин дома. — Если не делать из мухи слона. Впрочем, здешняя муха, я полагаю, не имеет ничего общего с чертовщиной…

      И Арне в общих чертах изложил блюстителю закона все что случилось за прошедшую неделю. Инспектор слушал с большим вниманием, а когда Арне рассказал про потайной ход, он даже зажал себе от волнения рот и нос ладонью.

      — Это для меня полная неожиданность, — сказал он и раскурил трубку. — Во всяком случае, этот факт упрощает дело. Здесь, на Хайландете, не так уж много людей могут знать о существовании такого лаза. Стало быть, возмутитель спокойствия имел хорошую возможность как следует изучить местность. Вполне вероятно, он жил в этом доме. Скажите, пожалуйста, у вас есть основания подозревать Эйвинда Дорума?

      — Очень и очень возможно.

      Арне вкратце поведал о своей последней встрече с прежним владельцем дома и процитировал его угрозы. Заодно он описал и свое столкновение с пастором Флателандом.

      — Да, Флателанд не в восторге от вашей затеи с отелем, — подтвердил инспектор. — Насколько я знаю, он теперь пытается добиться от властей охранной грамоты на этот дом. Дескать, это памятник… Если это удастся, вам запретят перестраивать дом.

      Арне расхохотался.

      — Вот вам — типичная сектантская политика! Если небеса не желают им помогать, они всегда бегут к местным властям. Но он опоздал! Я собрал все бумаги, все визы, все разрешения, у меня все подписано и в полном порядке. Вы знаете, мне доставляет известное удовольствие махать красной тряпкой под носом у этого мини-папы. А он очень рассвирепел и, кажется, ни перед чем не остановится… Он свято верит, что отель станет причиной гибели нравственности на Хайландете.

      — Вероятно, — инспектор улыбнулся, — Его горячие проповеди уже принесли некоторые плоды. Суеверные ужасы распускаются буйным цветом. Люди уже видят призраков.

      — Не может быть! — воскликнул Йерн немедленно появляясь в дверях, словно по мановению волшебной палочки. — Каких призраков?

      — Да все та же история с кораблем. Летучий голландец. «Кребс». Один рыбак, Тобиасен, утверждает, что сегодня утром видел, как «Кребс» шел под полным парусом между шхерами. Я с ним только что разговаривал. Он вне себя от волнения и твердит одно: это, дескать, дурной знак, и скоро случится беда. Он говорит: «Среди нас появились Бегемот и Левиафан!» Сами понимаете, накануне он наслушался пастора.

      — А почему он решил, что это был именно «Кребс»? — спросил я.

      — А как же? Легенду все знают… Небольшой старинный парусник с похожей оснасткой, с пушкой на носу, серого цвета, как туман. Тобиасен видел корабль в паре сотен метров от своей лодки — он ходил в море за сельдью… Якобы парусник бесшумно вышел из шхер и быстро скрылся в тумане. Он клянется, что на борту никого не было. Вот так. Нормальные, простые люди начинают страдать галлюцинациями.

      — Кстати, о «Кребсе», — сказал Арне, — в прошлый раз вы говорили, что надеетесь разобраться в происшествии с эстонским кораблем. Нашли что-нибудь новенькое?

      — Нет, к сожалению, ничего. Вот Йерн мне сейчас рассказал, что у Пале есть спасательный круг и матросская форма с «Таллинна». Завтра же непременно зайду к Пале и порасспрошу…

      — А что вам известно о Пале? — поинтересовалась, Моника.

      — Ничего особенного. Американец норвежского происхождения, живет здесь четыре месяца, законов не нарушает.

      — А как его имя? — спросил я.

      — Йорген, — ответил инспектор. — Йорген Пале.

      — Можно по-разному не нарушать законы! — донесся сердитый голос Эббы. Она вошла в гостиную и уселась рядом с мужем. Танкред обнял её и ласково прижал к себе, а Арне метнул в неё красноречивый взгляд: «Молчи уж! Не позорься перед посторонним человеком!» Надо сказать, он весь вечер втихомолку посмеивался над её неудачным визитом к Пале, намекая, что она вела себя, как полная идиотка. Я держал сторону Эббы, и только подумал, что, видимо, ей не стоило так откровенничать при всех. На скромность Моники я вполне полагался, но, зная насмешливый нрав Арне… Кроме того, мне казалось, что самолюбие Танкреда было крепко уязвлено.

      Арне тем временем поспешил повернуть разговор в другое русло:

      — Сёренсен! У меня интересное предложение. Хотите принять участие в нашей затее? Дело в том, что у нас есть определенные основания полагать, что наш возмутитель спокойствия, как вы прекрасно выразились, снова явится сегодня ночью. Поэтому мы решили устроить засаду в желтой комнате. По-моему, настала пора и представителю закона принять участие в нашем расследовании. Я полагаю, норвежский закон запрещает привидениям нарушать покой добропорядочных граждан в собственном доме. Ну, как? Хотите подежурить вместе с нами?

      Инспектор грыз мундштук своей трубки, глаза его весело блеснули.

      — Сказать по правде, я шел к вам с надеждой на подобное предложение. О чем ещё может мечтать полицейский? Я тут совсем без работы. Уж и не помню, когда мне в последний раз доводилось арестовывать преступника!

     

      * * *

     

      После ужина Сёренсен развлекал нас историями и анекдотами из полицейской практики. Нельзя сказать, чтобы это было особенно смешно, впрочем, норвежская полиция никогда не отличалась развитым чувством юмора. Тем не менее, инспектор производил впечатление надежного и симпатичного человека, и я был рад, что он проведет эту ночь с нами. Чувствуешь себя гораздо спокойнее, если рядом нормальный, крепкий мужчина, флегматичный и сильный, вроде медведя, с земным, практическим складом ума.

      Вскоре после полуночи Арне решил, что пора «заступать на вахту», и мы всемером отправились в спальню капитана Корпа. Собираясь расположиться на полу, мы набрали с собой множество подушек. Хозяин дома настаивал, чтобы в комнате не зажигали свет. Он был уверен, что свет будет виден издалека и спугнет визитера. Он говорил почти шепотом и нервничал, как режиссер перед ответственной премьерой, давая последние указания по мизансценам. Он расположил нас вдоль стены, где находилось зеркало, чтобы нас не могли сразу заметить, входя в комнату через потайную дверь. В его суете было что-то невыразимо комическое, эта склонность к мелодраматическим эффектам начинала меня раздражать — пожалуй. я впервые ощутил, что мое отношение к Арне Краг-Андерсену уже изменилось.

      Я сел в дальнем от окошка углу и позаботился о том, чтобы рядом со мной оказалась Моника. В темноте я нашел её руку и замер. Медленно, осторожно она прильнула ко мне, в этом ответном движении мне почудилась такая нежность, такое безграничное доверие, что от блаженства я чуть не растаял.

      Дождь прекратился, ночное небо постепенно прояснилось, между черными быстрыми тучами то и дело проглядывал месяц. От этого бледного света в комнате становилось то светлей, то темней; я смотрел на огромные капитанские сапоги, снова стоявшие на прежнем месте в противоположном углу у окна. После того, что случилось во время дежурства Йерна, эти сапоги вызывали у меня неприятное чувство. Я, разумеется, знал теперь, что с ними не связано ничего таинственного и загадочного, но все равно.

      — Ну что, Краг-Андерсен, как вы считаете, долго нам ждать? — раздался довольно громкий шепот инспектора.

      Светящийся циферблат на руке Арне мелькнул и завис в темноте.

      — Максимум два часа. Конечно, нет стопроцентной гарантии, что он явится сегодня, но мне почему-то кажется, он должен прийти. Я думаю, нам надо продержаться до рассвета. Если кому-то нужно подкрепиться, имейте в виду: у меня с собой фляжечка с виски.

      — А что будем делать, если он придет? — прошептал Танкред. — Если конечно он не из телеплазмы.

      Арне, судя по звукам, проверил магазин своего револьвера, потом ответил:

      — Как только услышим его за стеной, во-первых, затихнем. Едва он войдет, я включаю фонарь. Серенсен, вот вам револьвер, вы его берите на мушку и попросите не дергаться и вести себя благоразумно. Если он не захочет подчиниться, нам придется его хватать. Я имею в виду мужчин, а дамы будут зрителями.

      — Эх, надо было мне взять наручники… — вздохнул Серенсен. — Но кто ж мог знать!

      — Ничего! — шепнул Арне. — У меня припасен канат на этот случай. Хватит с него и каната.

      Последовала длинная пауза. Все сидели, прислонившись к стене, и внимательно слушали. Часы у меня на руке тикали тихо и медленно. Мне хотелось прижаться лицом к руке Моники, но я старательно отвлекал себя от этого навязчивого желания, пытаясь считать её пульс. Он сливался с моим, а моя собственная кровь начинала стучать в висках так, что я не слышал часов. Я вздохнул.

      Карстен — он сидел рядом с Моникой, с противоположной от меня стороны — зашевелился и прошептал:

      — Арне, давай сюда фляжку. Я работал сегодня, сейчас усну.

      Появившаяся из противоположного угла фляжка внесла оживление на нашем фланге: сначала Танкред, расположившийся почти у самого зеркала, потом Эбба сделали по глотку, затем фляга перешла к Карстену и чуть задержалась, потом я принял её из рук Моники. Мы отправили виски на тот конец и снова затихли.

      То и дело в окно бился ветер, в трубе гудело, словно в старом органе. Так прошло больше часа. Ожидание начинало действовать мне на нервы. Я так напряженно прислушивался, что, наконец, вполне созрел для галлюцинаций. Когда долго прислушиваешься, надо на что-то смотреть. Я смотрел на капитанские сапоги. Вдруг мне стало казаться, будто они оживают. Мне пришла в голову дурацкая мысль: что, если здесь, в комнате, сейчас произойдет нечто странное, непонятное? Вот сейчас сапоги зашевелятся и пойдут?

      Стоп, Пауль Рикерт! Не хватает ещё полупьяного бреда. Все было тихо. Моника теснее прижалась ко мне, её голова лежала у меня на плече, она засыпала, если уже не спала. Я слегка повернул голову и вдохнул нежный аромат её волос. Ее близость опьяняла, но я вдруг подумал: почему это страстное, неудержимое влечение вспыхивает именно в темноте и как будто боится дневного света? Почему у меня не хватает мужества просто сказать:

      «Я люблю тебя, будь моей, разорви все другие связи»… Да потому, если уж быть до конца откровенным, что на Монике, в таком случае, надо жениться — вот что! А я, как возможная партия, пожалуй, похуже, чем Арне. Кто я? Вечный студент с родительскими деньгами, мальчик на побегушках при Краг-Андерсене, обыкновенный повеса, хотя мне уже скоро тридцать.

      Я резко пошевельнулся и покрепче сжал руку Моники, чтобы она проснулась.

      Я посмотрел на часы. Было без четверти два. Инспектор рядом с Арне заворочался и прошептал:

      — Боюсь, нам сегодня ничего не выудить.

      — Тс-с! — зашипела Эбба. — Вы разве не слышали?

      Все затаили дыхание. Я прижал ухо к стене: да, в самом деле, какое-то шевеленье! Это не ветер, не мышиная возня — звуки приближались, и я вспомнил рассказ Танкреда: было похоже на чьи-то шаги в мокрых сапогах.

      Мы напряженно прислушивались. Я увидел силуэт Арне: он отделился от стены и сел прямо, наверно, держа наготове фонарь. Сердце у меня оглушительно колотилось, я напрягал затекшие ноги. Вот сейчас, через мгновение, откроется эта нелепая дверь, и войдет — кто? Непроизвольно я обнял Монику за плечи и как только почувствовал, что она дрожит, сразу же сам успокоился. Непостижимо, откуда берутся силы, если рядом другой человек, более слабый?

      Наш гость, вероятно, добрался до самого порога. Шаги стихли, и стало слышно, как нажимают дверную ручку. Казалось, прошла целая вечность, пока открывалась зеркальная дверь, из неё потянуло холодом и сыростью. И, наконец, показалась фигура человека в длинном шуршащем плаще. Он вошел и двинулся к кровати.

      В этот момент вспыхнул луч фонаря. Инспектор вскочил, в его руке блеснул револьвер.

      — Стоять! Руки на голову!

      Человек обернулся, мы увидели большое бородатое лицо с искаженными паническим страхом чертами.

      Это был Эйвинд Дорум. Его прорезиненный морской балахон жалобно всхлипнул, когда Дорум поднял огромные ручищи и послушно опустил себе на голову, словно сокрушаясь о своей незадачливой судьбе. Желтые глаза беспомощно заморгали в ярком свете.

      Тем не менее в следующую секунду он вдруг предпринял отчаянную попытку улизнуть, зияющий черный провал за зеркалом был совсем рядом. Сёренсен и Танкред бросились с двух сторон ему наперерез, мы с Йерном тоже вскочили и попытались помочь. Дорум был очень силен и, не обращая внимания на револьвер в руках инспектора, стряхнул с себя их обоих, а я получил мощный удар в грудь и отлетел к стене. Пытаясь отдышаться, я видел, как он размахивал ручищами, словно рассерженная горилла, а Йерн, упав на пол, вцепился ему в ногу. Но тут инспектор приемом джиу-джитсу все-таки свалил Дорума. Танкред пришел на помощь Йерну, и они вдвоем крепко Держали бородача за ноги.

      — Ну, Дорум, — проговорил, утираясь, инспектор, — будете вести себя хорошо? Или мы вас свяжем?

      — Я хотел только взять бумаги! — простонал наш пленник и завозился на полу. — Мои бумаги только хотел…

      — Что ещё за бумаги? — Сёренсен посмотрел на Арне, который взирал на происходящее, с улыбкой поигрывая своим фонариком.

      — По всей вероятности, имеется в виду контракт. Купчая, по которой он отказывается от права обратного выкупа. Он, наверное, полагает, что я храню документы здесь, в доме. И если он выкрадет контракт, то снова выкупит и дом. Весьма наивно, милый Дорум. Разве вам неизвестно, что документы регистрируются в соответствующих учреждениях? Вам следовало хоть немножко ознакомиться с правилами ведения дел, прежде чем начинать небезопасную карьеру взломщика.

      — Это так, Дорум? Из-за этой бумаги? Ну, говорите же, черт возьми!

      Сёренсен наклонился и потряс его. Дорум глядел на него с выражением упрямства и злобы, потом прорычал что-то неразборчивое, как загнанный зверь. Пале в своей характеристике был вероятно прав: в душе этого человека постоянно бушевала буря.

      — Не стоит, Сёренсен, на него давить, — миролюбиво сказал Арне, уселся на стул и достал свою фляжку. — Лучше отпустите его и попробуем поговорить по-хорошему. Хотите выпить, Дорум?

      Дорума отпустили, он поднялся с пола и взял фляжку. Жадно, одним духом, он высосал остатки виски и рухнул на стул. Мне стало жаль его. Теперь он сидел перед нами, совсем как побитый пес.

      — А почему вы сегодня без черной кошки? — спросил Арне. — Расскажите нам все по порядку. Вы отлично исполнили роль привидения, нам бы только хотелось подробнее узнать, как вы все это проделали?

      Чуть не полчаса Арне и Серенсен пытались вести перекрестный допрос, но напрасно: ни жесткий тон инспектора, ни спокойные уговоры Арне не действовали — Дорум упрямился, как ребенок, и лишь бубнил, что ему были нужны только его бумаги.

      — Ну, что ж, в таком случае вам придется пойти со мной, — сказал наконец Серенсен. — Все равно вы у нас все выложите. Рано или поздно… И не делайте глупостей! У меня теперь есть все основания арестовать вас.

      Но тут Арне положил руку ему на плечо:

      — Не надо, инспектор! Я прошу вас, не надо его арестовывать. Я не хочу, чтобы он сел в тюрьму. Мы должны понимать: он провел в этом доме всю жизнь. И в общем, естественно, что он тут бродил — по привычке. И вполне понятно его желание вернуть себе дом. Тут уж он действительно совершил весьма невыгодную сделку… Он старый человек, инспектор, и по-моему не совсем отдает себе отчет в своих действиях, и мне его от души жаль.

      — Но он представляет определенную опасность для окружающих. Его нужно хотя бы поместить в лечебницу.

      На это возражение инспектора Арне лишь покачал головой, а потом заметил:

      — Его тут как следует проучили. Вряд ли он теперь отважится на повторный визит. Будет себе жить потихоньку… Отпустите его.

      — Ну, как хотите.

      Серенсен пожал плечами. Он зевнул. Видно, он слишком устал и хотел спать, ему было не до служебных обязанностей.

      — Ну что ж, — сказал он, поднимаясь. — Надо мне двигаться к дому. Скоро утро. Дорум, пора по домам. А по дороге я все-таки с вами серьезно поговорю…

     

      * * *

     

      Наутро, за завтраком, Эбба сказала:

      — Выходит, моя гипотеза оказалась верна. В главном я не ошиблась. По сути, основной целью было запугать Арне и вынудить его признать сделку недействительной, то есть, вернуть дом за ту же сумму прежнему владельцу.

      — По-твоему, умственно отсталый человек способен на столь изощренные действия? — усомнился я.

      — Во-первых, его вдохновителем, конечно, был пастор. А во-вторых, я не очень-то верю, что Дорум такой уж дурачок. Мне показалось, он прикидывается. Симулирует.

      В его положении всегда лучше прикинуться дурачком. Может, у него и засело в голове, что надо во что бы то ни стало утащить эту купчую, но все-таки главной задачей его посещений было нагнать на нас страха. Ведь это понятно: в первую очередь он, а не кто иной, должен был знать про потайной ход. И естественно, ему пришло в голову воспользоваться этим ходом.

      — А с чего ему было передвигать комод?

      — Элементарно, — Эбба деловито жевала редиску. — Он прожил в этом доме шесть десятков лет. Он прекрасно знает, где что стоит. И вдруг он явился сюда и обнаружил, что комод передвинули. Естественно, он вцепляется в этот комод и тащит его на место. Во-первых, чтобы приструнить нас. А во-вторых, потому, что он сам безумно боится мести капитана Корпа и привык следить, чтобы все оставалось на своих местах. К тому же, ой невероятно сильный — вы сами в этом вчера убедились… Теперь понятно, почему он повесил на место картину Ватто и почему изорвал барахлишко нашего друга Арне. А что касается собаки…

      — Вот именно! — сказал Арне. — Ты считаешь возможным, чтобы человек зверски убил свою собственную собаку?

      — Ты же сам говорил: здесь все знают, что он мучает животных. Почему пес так рвался в желтую комнату? Да просто он учуял запах своего хозяина-мучителя. Ну, и поскольку собака Доруму помешала и могла ещё помешать, он её зарезал. Логически все сходится. Разве не так?

      — А черная кошка? — спросил я. — Как, по-твоему, это увязывается с Черной кошкой? Мы же сами видели: она бегает за Рейном.

      — А с чего ты взял, будто на Хайландете существует только одна черная кошка? Насколько мне известно, кошки в Норвегии — весьма распространенные домашние животные. Почему ты уверен, что у Дорума нет большой черной кошки? Кошка Баскервилей, вскормленная на тресковой печенке и способная перепугать не только управляющего Людвигсена, но и самого директора Краг-Андерсена! Блеск! Замечательно! Разумеется, все это слишком банально. И я вполне понимаю твои чувства, Карстен, когда ты так смотришь на меня. Ну, что ты надулся? Я развеяла поэтический флер, и осталась лишь голая действительность.

      Йерн и вправду глядел на неё с самым меланхолическим видом. Ковыряя салфетку, он со вздохом процитировал кого-то из старых поэтов:

      — Кажется, я попал не на ту планету. Здесь так скучно…

      — Да, многие тайны превращаются в прах, если их разложить по полочкам, — заметил Танкред, со смаком прожевав половинку сливы из компота. — Я могу привести вам ещё один пример, такой же простой и банальный. С эстонским кораблем. Как из учебника по математике: есть задание со множеством квадратных корней, скобок, степеней, а когда сократишь, остается в числителе «а+ в» и в знаменателе «2».

      — Интересно, как же решается эта задача? — спросил Арне.

      — Ну, это пока ещё не окончательное решение, а всего лишь гипотеза. Тем не менее… Эта история имеет важную политическую подоплеку. Дело в том, что в Эстонии все сейчас боятся вторжения русских. Ожидается, что Советы в этом году аннексируют всю Прибалтику. Я проконсультировался с хорошо информированными людьми в Осло, и вот, получил телеграмму на этот счет: из Эстонии идет сильный отток капитала. Состоятельные люди прекрасно понимают, что их ждет при такой оккупации и пытаются подготовиться к грядущей катастрофе. Предприимчивые бизнесмены стараются тайно переправить свой капитал за границу, и обычно они направляются в небольшие латиноамериканские страны. Теперь попытаемся вспомнить: что нам известно про «Таллинн… Корабль обнаружили у пустынного берега. Судно было на плаву. На нем недосчитались двух спасательных шлюпок, и из двадцати ящиков с какими-то деталями, которые оставались в трюме и предназначались для Коста-Рики, не хватало трех, самых нижних…

      — Там было золото! — воскликнула Эбба.

      — Молодчина, фру Шерлок Холме! Ты совершенно права. Разумеется, это скорее всего, обычная маскировка при тайных перевозках золота или чего-нибудь подобного. По всей вероятности, команда пронюхала, что у них на борту, и пошла на заговор. Во время шторма они выбросили командиров за борт, взяли две шлюпки, погрузили золото — и вперед!

      — Но это гиблое дело! — возразил я. — Даже если бы матросы благополучно добрались бы до берега в шторм. Представьте себе: банда иностранцев с тремя тяжелыми ящиками на улице. Их остановит первый же полицейский.

      — Очень справедливое возражение, Пауль, но ты меня недослушал, — ответил Танкред. — Мы вполне можем Допустить, что заговорщики спланировали дело заранее и вообще не высаживались на норвежский берег. По сути, это могла быть любая международная банда. Они получили сведения о том, что «Таллинн» пойдет с золотом на борту. Они могли снюхаться с командой, могли внедрить в экипаж своих людей. Представим себе, что в определенном месте ждало наготове другое судно. На него переправили ящики и ушли. Все!

      — Как же в таком случае ты объясняешь появление вещей с «Таллинна» на чердаке у Пале? — спросил Карстен с иронической улыбкой.

      — Что касается спасательного круга, то я не понимаю, почему не поверить ему на слово? Он сам объяснил: нашел. Почему бы и нет? А вот с одеждой, я думаю, дело обстояло так. Он нашел труп. Море могло вынести на берег утопленника. Он притащил домой одежду, а в полицию не сообщил. Отсюда и вся его тревога, и тайны, и секреты.

      — Неужели? Позволь в таком случае заметить, что Пале появился на Хайландете через четыре месяца после того, как твои мифические заговорщики ограбили «Таллинн» и перебили полкоманды! И за все это время никому из местных рыбаков, которые, между прочим, ходят в море каждый день, поскольку это их промысел, и знают тут все, как собственные пять пальцев, никому из них ни разу не попалось ничего подобного. За четыре месяца! А явился чужак — и вдруг такие находки?

      — Ну и что? Труп мог лежать, где угодно. Там, куда рыбаки не заходят, именно потому, что прекрасно знают, где искать рыбу! И вообще, может, это не две находки, а одна. Матрос мог продержаться на спасательном круге какое-то время, а потом захлебнуться или удариться о скалу… И, зная характер Пале, можно представить себе, что он мог принести такое к себе домой — как пополнение коллекции мертвечины… И уж во всяком случае, ясно одно: между историей с эстонским кораблем и тем, что происходило здесь, в «пиратском гнезде», не было никакой связи. Но местные суеверия позволили слепить из абсолютно разнородных событий некое роскошное продолжение легенды.

      Йерн поднялся, сердитый, как кардинал, который потерял всякое терпение, наслушавшись богохульственных, еретических, глупых речей.

      — Танкред, я бы никогда не подумал, что ты способен на такую чушь! Ты сочинил тут дурацкую историю — приключенческую повесть для детей. Это — халтура, мой милый. Короче, я не могу больше слушать такой бред. Мне пора домой, я должен работать. А ты очень скоро увидишь: ты ровным счетом ничего не понял и не прояснил! Жизнь вовсе не так бесталанна!

     

      * * *

     

      Откровенно говоря, я и сам был очень разочарован. Чересчур тривиальной и скучной показалась мне версия Танкреда. Вот так всегда: если и выпадает в жизни какое-то необычное переживание, окутанное поэтической дымкой Невероятного, стоит чуть переждать, и непременно обнаружится все тот же плоский и прозаический закон Причины и Следствия. Он шаркнет ножкой и раскланяется — «Это все Я, Я… И опять Я, — прошу любить и жаловать».

      И, не в последнюю очередь, меня разочаровал Танкред. Я спросил его чуть позднее, наедине, что означали, в таком случае, две другие телеграммы, которые он мне показывал? Он ответил уклончиво, дескать, по всей вероятности, он сначала пошел по неверному следу. А что означало загадочное «Полтора», он и вовсе отказывался объяснить. И мне стало ясно: его напускная таинственность и разговоры про «невидимого противника» — обыкновенный блеф. Он разбирался в событиях не лучше нашего, но при этом напускал на себя важный вид и изображал дальновидного всезнайку — довольно нелепая поза, на мой взгляд. Нет, если бы я стал писать детективы, я не выбрал бы Танкреда как прототип своего героя. Уж скорее я взял бы Эббу…

      Теперь, поскольку все выяснилось, в «пиратском гнезде» воцарилось предотъездное настроение. Хозяин дома решил на следующее утро отправиться в Кристианзанд, где жил архитектор, который работал над планом переоборудования дома, и обсудить все детали; Арне собирался приехать в следующий раз, лишь когда начнется поставка необходимых материалов. Эбба и Танкред сказали, что дело закончено, и завтра они возвращаются домой, в Осло, а Моника заявила, что поедет вместе с ними. Таким образом, я оставался в доме один — в качестве управляющего на службе у Арне Краг-Андерсена.

      Было решено устроить вечером маленький прощальный праздник. По этому случаю я отправился на моторке купить раков. Ближе всех жил рыбак по фамилии Тобиасен, тот самый, что не далее как вчера видел в море призрак шхуны «Кребс». Естественно, за раками я отправился именно к нему.

      Тённес Тобиасен оказался крепким мужчиной средних лет, худым, но жилистым, с обветренным, строгим лицом. Пока он вылавливал раков из огромной лохани, я стал расспрашивать его, и он описал мне свои впечатления, обильно снабжая их комментариями из «Откровения Иоанна». Тем не менее, рассказ звучал очень и очень достоверно. Тобиасен подробно описывал судно, его паруса и оснастку и свое собственное состояние при встрече со странным кораблем. Не знаю, насколько возможно сохранить самоконтроль при галлюцинациях? И пусть Сёренсен оценил этот случай как чистое визионерство и иронически отмахнулся от слов необразованного рыбака, я, откровенно сказать, призадумался.

      Но к сожалению, я был предубежден и позволил себе в разговоре какую-то незначительную насмешку. Тобиасен сразу замолчал и насупился. Когда я с шестью раками был уже в лодке, а он с деньгами стоял на берегу, он вдруг поднял руку с зажатыми в ней купюрами — я узнал жест пастора Флателанда — и с пафосом произнес:

      — Только грешники и безбожники поклоняются зверю с семью головами и десятью рогами, а на головах его имена богохульные! Но прольются чаши, наполненные гневом Бога, на всех, поклоняющихся зверю! И вы, в «пиратском гнезде», берегитесь! Вас постигнет несчастье. И гораздо скорей, чем вы думаете!

      Вот с таким напутствием я и отчалил…

      Наша прощальная вечеринка с самого начала не задалась. Арне тут же напился, стал задираться и всячески выказывал свое раздражение в адрес Моники. Он использовал любую возможность её уколоть. Она отвечала холодными резкими выпадами. Оба, разумеется, избегали прямых намеков, но без сомнения, мы оказались свидетелями давно накопленной и неожиданно прорвавшейся взаимной неприязни. Мы, собственно, говорили про Лиззи, Моника защищала её от издевательских нападок Арне, и все вылилось в весьма примитивную дискуссию о женском поле как таковом. Арне характеризовал женщину вообще (а в частности, несомненно, и Монику) как ограниченное, поверхностное, ненадежное, скандальное, истерическое, вечно интригующее и чрезмерно чувственное существо, не заслуживающее к себе мало-мальски серьезного отношения. Он закончил свою отповедь утверждением, что единственное, на что может годиться женщина: это пару часов в постели, а в стране с холодным климатом, как Норвегия, это может оказаться даже полезным, особенно если человек живет в доме, где нет центрального отопления. При этих словах. Моника вскочила и с белым от ярости лицом отмаршировала прочь из комнаты.

      Какое-то время мы ещё посидели, пытаясь поддерживать разговор, но ничего не получалось. Да, это была отнюдь не уютная сентиментальная атмосфера прощания, когда поднимают бокалы и растроганно говорят: «Не поминайте лихом!» Арне продолжал злиться и отпускать едкие циничные замечания. Под предлогом, что всем завтра рано вставать, мы пожелали друг друг спокойной ночи и разошлись.

      Еще три четверти часа я пролежал в кровати с книжкой и вдруг услыхал в коридоре тихие шаги. Они замерли у самой моей двери. Я увидел, как дверная ручка медленно поворачивается, и сердце мое подпрыгнуло. Что это? Дверь бесшумно открылась — на пороге стояла Моника.

      Она была в легком халатике, из-под которого выглядывали кружева длинной, до пола, ночной рубашки. Длинные, светло-каштановые волосы, мягкие и шелковистые, были отброшены назад, словно ветром. Никогда ещё я не видел её такой взволнованной и победоносно прекрасной.

      Она приложила палец к губам, осторожно закрыла за собой дверь, подошла и села ко мне на край кровати.

      — Слава Богу, что ты не спишь, — прошептала она, — я хотела перед отъездом поговорить с тобой наедине.

      Перед глазами у меня заплясали крошечные огоньки, как блуждающие огни на болоте. Вот теперь я пропал! Окончательно и бесповоротно. Я привлек её к себе и нашел её губы, она ответила на поцелуй, дрожа всем телом.

      — Пауль… любимый…

      Я сорвался и полетел в пропасть. Боже, я благодарен тебе за все прекрасное на свете: музыку и полет чайки, восход солнца и запах мокрой травы, блеск зарницы в летней ночи… Моника, Моника, ты со мной, ты моя…

     

      * * *

     

      На рассвете я проснулся. Я плавал в космической благодати. Мое тело было невесомым, я был шаром из тончайшего шелка, меня наполнял легкий гелий, и я поднимался к звездам. К Монике, которая лежала в своих кружевах на Большой Медведице.

      Еще не проснувшись, я осознал: что-то случилось, и протянул руку, чтобы обнять её. Потом я открыл глаза и увидел, что я один. Но это не было сном: подушка хранила отпечаток её головы, воздух благоухал нарциссами. Дивная, страстная, нежная моя Моника, даже имя твое, словно ласка, словно поцелуй, словно радуга над землей…

      Я почувствовал что-то холодное под правым — плечом. Маленький золотой медальон. Она потеряла его сегодня ночью… Я открыл его и увидел: он пуст. Портрет Арне исчез — или его вообще не было?

      И я снова уснул, погрузился в сумрак нирваны, где исчезают и тают любые желания.

     

      Глава тринадцатая. МЕРТВЕЦЫ СХОДЯТ НА БЕРЕГ

     

      Рано утром я отвозил всю компанию на моторке в Лиллезунд. Оттуда они должны были добираться автобусом до Кристианзанда, где Моника, Эбба и Танкред хотели сесть на поезд до Осло. Утро было туманное, сырое, совсем осеннее. Далеко в море стонал и вопил буй-ревун, как больной зверь в морском тумане. Рифы и шхеры казались особенно унылыми, словно окаменевшие символы одиночества торчали они из серой воды. Сидя за рулем моторки, я ощущал, как легкое, игривое чувство счастливой невесомости, посетившее меня нынче ночью, вытесняется свинцовой тяжестью.

      Арне за завтраком был молчалив и сейчас глядел в море, мрачный, как грозовая туча. Тяжелое похмелье? Возможно, неприятные воспоминания о вчерашней сцене травили ему душу, а может быть, он заметил, что между мною и Моникой что-то произошло? Он ни словечком не намекнул на что-то подобное. Во всяком случае, я теперь был готов отвечать перед ним за свое «падение», даже если это и положит конец нашей дружбе. Жизнь, в конце концов, заявляет свои права: я не бесплотный «друг», не скопец, я мужчина, и теперь между нами стояла Моника.

      Моника, надо сказать, прекрасно владела собой. Вот они, преимущества воспитания… Она как бы снова надела маску прохладной, чопорной, уверенной доброжелательности. Она спокойно сидела у борта лодки, подставляя лицо морским брызгам, бок о бок с Арне, но была далеко — как русалка. На мгновение во мне даже вспыхнуло подозрение: неужели она-таки попросту отомстила ему этой ночью? Не послужил ли я средством самоутверждения для нее, клапаном, чтобы выпустить пар? Но поймав её взгляд, я тотчас почувствовал ту же теплую волну доверчивой, радостной нежности; лицо её осветилось, и она отвела глаза. Нет уж, тут не игра, тут чистая правда.

      Мы пришвартовались к лиллезундскому причалу. Потом двинулись с чемоданами на автобусную остановку. А когда пришли, Арне поставил вещи, повернулся ко мне и сказал:

      — Ну, теперь все ложится на тебя. Надеюсь, ты справишься со своей новой работой. Сегодня я вышлю тебе деньги. Я приеду, по-видимому, через неделю. Если что — звони в Кристианзанд. Завтра и послезавтра я буду там. Вот тебе телефон архитектора Арстада.

      Он написал мне номер телефона. Потом неожиданно улыбнулся с хорошо мне знакомым выражением лукавого фокусника.

      — Не забудь, дорогой: ведь теперь твоя очередь ночевать в желтой комнате. Ты единственный не прошел испытания на аттестат зрелости. Докажи, что ты мужчина! Надеюсь, ты не нарушишь правил игры? Хотя мы, конечно, не сможем тебя проверить.

      — Можешь поверить мне на слово, — немедленно отреагировал я. — Клянусь, я сегодня ночую в желтой комнате. И тогда мы квиты.

      Смеясь, мы пожали друг другу руки.

      — Какие вы все-таки дети! — с улыбкой произнесла Эбба. — А меня тревожит судьба Лиззи. Кажется, я не сказала тебе, Пауль: мы с Танкредом заходили туда, когда ты ездил за раками. Танкред хотел серьезно поговорить с этим старым придурком. Но никого не было дома. Представляешь? Не знаю, что и думать. Лиззи меня очень беспокоит.

      — Не беспокойся, — сухо сказал Танкред. — Мы это уладим. Карстен пока остаётся здесь.

      — Да, вся надежда на Карстена, я хочу верить, что он не бросит бедняжку в такой дикой ситуации.

      Арне с видом насмешливого превосходства похлопал её по плечу. Моника молчала.

      Я помог погрузить багаж в автобус, и мы распрощались. Пожимая мне руку, Моника чуть слышно шепнула:

      — Я тебе сразу же напишу. Не задерживайся тут, приезжай поскорее…

      — Хочешь, я с ним поговорю? Здесь, немедленно?

      — Нет! Не надо. Только не сейчас… Я сама… Ты мне позвони, как сможешь.

      — Хорошо! До свидания! — сказал я громко.

      — До встречи в Осло! — ответила она и пошла в автобус. На обратном пути я спрашивал себя, какого черта я должен тут торчать? Что это за добровольная ссылка? Почему не сказать Арне, что я передумал, что мне не подходит должность управляющего в его дурацком доме, здесь, в глуши, в этих отвратительных местах? Почему я должен сидеть в одиночестве вместо того, чтобы поехать с Моникой в Осло? Ах, Боже мой, ну конечно, причиной было все то же чувство вины из-за Моники. Нельзя мне сейчас опускаться до бегства — хватит и того, что я увел у него девушку.

      Ну, и что же. теперь? На всю жизнь оставаться в мальчишках при Арне Краг-Андерсене? Нет, дудки. Пора становиться на собственные ножки. Надо заканчивать университет и идти на службу. В министерстве юстиции как-нибудь найдется местечко для Рикерта-младшего. Пусть поначалу это будет не слишком завидная должность, но голова у меря варит неплохо, и отцовское имя поможет — в этом я имел преимущество перед Арне. Стало быть, надо прожить тут неделю, дождаться его приезда и выложить карты на стол. Скажу ему, что решил идти своей дорогой и имею намерение жениться на Монике. Пусть думает, что хочет, а я поеду и серьезно займусь собственными делами.

      К вечеру пришел Йерн. Он был оживлен, глаза возбужденно блестели. Пожалуй, в таком прекрасном настроении я его ещё не видел.

      — Жаль, что они уехали, не попрощавшись со мной! — весело провозгласил он. — Я вчера повел себя очень глупо! Но сейчас у меня потрясающая новость, Пауль, дружище! Я женюсь!

      — Что?!

      — Женюсь! Как ты думаешь, кто меня ждет дома, в Осло?

      — Право, не знаю, что думать!

      — Лиззи! Я только что разговаривал с ней по телефону.

      — Лиззи? Как это возможно?

      — Ха! Я её похитил! Не веришь? Ага! Нет-нет, дело обошлось без веревочной лестницы и тому подобного, все гораздо проще. Я вчера возвращался от вас и решил зайти к Лиззи. Эбба мне тут порассказала кое-чего, ну, сам знаешь… И встретил инспектора Сёренсена. Он говорит: заходил к Пале, чтобы порасспросить о вещах с эстонского корабля, но его нет дома. А Лиззи собирает пожитки, потому что они уезжают, дескать, Пале желает её подлечить в какой-то частной клинике. Я понял: сейчас или никогда. И ринулся напролом. Она меня увидела — и в слезы. Я схватил её в охапку, и мы помчались на берег. Тобиасен дал мне моторку и денег — у меня же ничего с собой не было. Приехали в Лиллезунд, по дороге я сделал ей официальное предложение, и она согласна! Да, там сели в попутную машину и в Кристианзенде я посадил её в вечерний поезд. Сказал, что приеду через пару дней, дал ключ от моей квартиры в Осло.

      — С ума сойти! Хочешь выпить?

      — Хочу! — сказал он и уселся в кресло.

      — Да, — сказал я, усаживаясь перед ним с бокалом вина, — это прекрасно! Совсем как в кино — любовная история! Пью за вас!

      Мы чокнулись, выпили. Немного успокоившись, я стал размышлять вслух:

      — А тебя не смущает, что могут быть определенные неприятности? Ты уверен, в частности, что они не женаты?

      — Уверен. Я сегодня решил взять подшивку «Публичных объявлений» и проверил: апрель, май, июнь, июль, август — ни слова. Но я так и думал, между нами говоря. Они не зарегистрированы, а уж в церковь, понятное дело, ему нельзя… Я никогда не простил бы себе, если бы не вмешался. Мне страшно представить, что она жила с этим чудовищем. Не день, не два… Ох, кошмар! Самое невероятное, что я сам описал подобный случай в «Оборотне». Я, наверное, предчувствовал.

      Йерн оставался все тем же! Яне мог сдержать улыбку.

      — — Но теперь, в таком случае, тебе следует ожидать ответного удара? Он кивнул.

      — Разумеется. Я подожду два-три дня. Я хочу посмотреть, что он предпримет. Вроде бы я хорошо подготовился, но это очень опасное существо, понимаешь? Я знаю, ему помогают очень могущественные силы. Но, к счастью, я тоже не безоружен. Я неплохо владею белой магией.

      Восторженный влюбленный, писатель, заговорил сухим, деловитым тоном, словно лектор, читающий материал по теории атомной физики. Без сомнения, он относился к делу со всей серьезностью. Да я и сам терял всякую охоту шутить при воспоминании о Пале. Неприятное беспокойство охватывало меня даже при упоминании его имени.

      Мы ещё поболтали о том, о сем. Когда я упомянул, что намерен провести эту ночь в желтой комнате, Карстен посмотрел на меня озабоченно.

      — Это крайне опасная затея. Подумай, Пауль, ты теперь тут один. Я тебе настоятельно советую этого не делать.

      — Ну уж! Во-первых, я дал слово Арне. Во-вторых, играть — так играть. В-третьих, я не трусливее прочих.

      — Не сомневаюсь. Только зачем тебе лишний риск? Давай я начерчу тебе на полу пентакль!

      Я рассмеялся.

      — Зачем? Дорум, скорее всего, тут больше не покажется. Роль привидения сыграна…

      — Ты хочешь сказать, что поверил их идиотским объяснениям? — воскликнул Карстен, вне себя от возмущения.

      — А ты что, отрицаешь, что Дорум…

      — Ну при чем же тут Дорум?! Появление здесь этого бедняги — единственная случайность во всей истории. Это чистое совпадение! Роль привидения! Представь себе: на сцене разыгрывается серьезная драма, трагедия, и вдруг — накладка. Вылезает какой-то пьяный из публики, с галерки! Можно ли думать, что этот пьяный и есть главное действующее лицо?!

      — А как же теория Танкреда и Эббы? Все факты…

      — Какие факты! Господь с тобой… Их гипотеза безнадежно слаба, не выдерживает никакой критики! Они подогнали лишь несколько моментов, напридумали остальное, а на самое важное вовсе не обратили внимания. Какие-то банды, секретные перевозки, заговорщики! Золото! Где доказательства? Ни одного. И с другой стороны, смотри: первое — как они объясняют безумный испуг лошади? Что за странная тревога при виде Рейна? Кто такой Рейн? Сёренсен, между прочим, о нем ничего не знает. В полицию он не являлся, никто по соседству о нем ничего не знает, даже его имени! Вопрос второй: почему такой же приступ ужасной тревоги лошадь испытывает при появлении Пале? Как объясняет это версия Танкреда? Вопрос третий: как они объясняют следы вокруг кровати, когда я там спал? Если приходил Дорум, почему он не наступил на пентакль? Там было темно, он не мог видеть, что начертано на полу, да и если бы видел! Ему-то зачем ходить кругами?

      Через час Йерн отправился домой. Перед тем он предложил заночевать со мной вместе, например, в соседней с капитанской спальней комнате, чтобы я хотя бы не был один в доме. Но я уперся, как бык, а может, и как осел. Я не хотел демонстрировать собственную слабость и отвечал, что мне все равно придется прожить тут неделю и, стало быть, надо привыкнуть к дому и ночевать в гордом одиночестве. Напоследок, желая, по всей вероятности, меня подбодрить, он сказал, что если я вдруг замечу что-нибудь необычное, мне следует опрометью бежать к нему, потому что бывали такие случаи, когда люди умирали от страха, то есть от шока, вместо того, чтобы бежать и дать выход адреналину.

      Закрывая за ним дверь, я подумал, что при всем моем хорошем к нему отношении Каспар Йерн не самая подходящая компания для человека в моем положении. А ещё через несколько минут я пожалел, что отказался от его общества. Сама мысль о том, что я нахожусь в огромном доме совершенно один и вдали от людей, приводила меня в волнение. Все мы храбры и беспечны, пока светит солнышко, и очень уверены в себе. Но в ночной тьме… У Нильса Кьера я где-то читал про древних караибов, «чье легкомыслие не знало границ», что утром они продавали свои кровати, начисто забывая про ночь. И проводили весь день в веселье и беспечности. Но «когда начинали сгущаться сумерки и становилось темно, караибов охватывало отчаяние; смутные воспоминания просыпались в их глупых забывчивых головах и, стеная и плача, они шарили по углам в поисках своих постелей». Сидя в мрачной комнате перед лампой, я почувствовал себя древним караибом.

      Может, лучше послушаться совета Йерна и не укладываться на ночлег в желтой комнате? Я вынужден был не без раздражения признать, что Карстену удалось запугать меня. Однако ведь это его профессия — вызывать у людей чувство ужаса. Ему, можно сказать, за это и деньги платят. Если он просто решил надо мной поэкспериментировать? Стыдно, Пауль, быть таким трусом. Надо переломить себя, доказать себе самому, что ты не трус, не слабак, и если уж что-то решил — надо сделать. Обыкновенный тест на силу воли и твердость характера.

      Я встал и решил для начала немного прибраться в гостиной. Громко насвистывая «Марсельезу», я переставил светильник на каминную полку, вытряхнул пепельницу, смахнул метелкой пыль. Зажег парафиновую лампу. Решил что-нибудь почитать.

      Нарочито громко свистя, я подошел к книжному шкафу. Вудхауз? Нет, нужно взять настоящую, серьезную книгу, способную помочь человеку в поисках и в стремлении преодолеть себя. Ибсен? «Пожар». Прекрасно.

      Я уселся в кресло и раскрыл книгу. Но читать я не мог. Я постоянно ловил себя на том, что не вижу текста: то какая-то тень мерещилась в уголке глаза, то неясные звуки держали меня в напряжении. Темнота надвигалась, углы большой комнаты растворялись в тени, предметы делались зыбкими, теряли привычные очертания. Причудливые фантазии стремились овладеть мной, они коварно стерегли меня за спиной и мчались из тьмы в лобовую атаку.

      Неожиданно я вспомнил: что-то очень знакомое мелькало в моей памяти, когда Тобиасен описывал пиратский корабль. Как будто я уже видел такое судно. Ах, да! Ну конечно: маленькая модель парусника в моей комнате, та самая, с пушечкой на носу! Все-таки странно… Что это хрустнуло там, наверху? Черт побери! Это же ясно: меняется температура, и старые деревяшки сжимаются.

      Надо взять себя в руки и спокойно читать. Так, где мы остановились? На первой странице. Одолев два акта, я взглянул на часы. Половина одиннадцатого — ну что ж, можно отправляться спать. Я захлопнул книгу, громко, со смаком, зевнул и решительным шагом направился наверх, в спальню пиратского капитана.

      Не успел я переступить за порог, как вздрогнул от ужаса. Навстречу мне двинулась высокая фигура с чадящей лампой в руке. Проклятое зеркало! Нет, нервы у меня и впрямь расшалились.

      Неровный свет лампы метался по старым картинам, пышные, изнывающие в призывных позах красотки казались особенно выпуклыми на фосфорно-желтом фоне стены, а рассеянный свет лампы заставлял эту плоть подергиваться и дрожать. Тень от меня упала на узкую капитанскую койку, и эта кровать напомнила раскрытый гроб. Осторожный голос во мне прошептал: к чему эта бравада? Пойди в свою собственную комнату и ляг там! Но все мое мужество восставало и требовало — здесь и сейчас! Никаких компромиссов! Если отступишь, то обречешь себя на стыд и раскаяние, на новые и новые отступления. Слово мужчины — на вес золота!

      Я разделся и влез в пижаму. В комнате было душно, я отворил окно. Снаружи ворвался сырой резкий ветер, небо было обложено, клочковатый туман наползал с моря. Он разрывался у скал, на берегу, а в море стоял плотной густой стеной. Снова донесся до меня вой далекого буя, то тише, то громче ~ унылый звук, словно сама неживая природа жаловалась на отсутствие трепетной, бессмертной души. Нет, несмотря ни на что, лучше в такую ночь быть в человеческом доме, под крышей. Выше голову, Пауль!

      Я ещё раз проверил револьвер Арне и положил его на пол, рядом с кроватью, чтобы не натыкаться на него руками во сне. Затем погасил лампу и забрался под одеяло. Через несколько минут я крепко заснул. Так засыпают люди в спокойной уверенности, что они в безопасности под кровом своих теплых домов, не подозревая, что уже через час их поглотит землетрясение или сожжет удар молнии. Если бы мы обладали способностью заглянуть в будущее, даже на пять минут, мы погибли бы от бессонницы.

      Не знаю, что меня разбудило — неясный неожиданный звук или смутная инстинктивная тревога. Мое подсознание было встревожено, красный сигнал опасности вспыхнул во сне: Пауль, проснись, проснись! Во сне я бежал по темной подвальной лестнице, чтобы выбраться на свободу; я добрался до самого выхода и в этот момент проснулся. Я немедленно открыл глаза и тупо огляделся. Пару секунд я соображал, где нахожусь. Вспомнил и тут же машинально повернулся к зеркалу.

      Наверное луна пробивалась сквозь разрыв в облаках, поверхность зеркала отсвечивала и кривилась в слабом молочном свете. Что это? Что это двигалось там — стул? Или стол? Нет, вся поверхность высокого зеркала медленно двинулась влево. Наконец-то я понял: открывается дверь! Скрипнуло дерево, лязгнули старые шарниры. Темное отверстие расширялось.

      Ужас парализовал меня. Словно связанный по рукам и ногам, я лежал на спине, обливаясь холодным потом; в затылке, в позвоночнике, в пятках — леденящий тяжелый свинец. Никогда в жизни, ни прежде, ни впоследствии, мне не доводилось испытывать подобного страха. В дверном проеме возникла высокая фигура и скользнула к моей кровати… прошуршал плащ. Появилась ещё одна… и еще… О великий Боже, целая процессия!

      Я рванулся, преодолел отвратительный паралич, и сделал отчаянный бросок к револьверу. Если бы мне удалось его схватить, я, не задумываясь, вслепую, разрядил бы обойму вперед, в тишину, в шуршащие длинные плащи. Но мои пальцы успели лишь нащупать холодную рукоятку, когда на голову обрушился мощный удар, словно обвалилась стена, и я потерял сознание.

      Невозможно сказать, сколько я был без памяти. Наверное, лишь несколько минут. Потом я мало-мальски очухался. Это было неприятное состояние — между сном и бодрствованием. Сильно, тупо болела голова, её нельзя было оторвать от подушки, и я потерял всякую власть над собственным телом; изо всех сил стараясь приподнять руку или хотя бы пошевелить пальцем, я не видел результата. Но я понимал, что случилось, я вполне осознавал себя. Мне показалось, лунный свет стал ярче, и я мог наблюдать, что творилось в комнате.

      Я находился как бы на дне аквариума; силуэты колебались и слегка расплывались перед моими глазами, и было очень тихо. По комнате двигалось не менее пяти фигур, все они были в длинных матросских плащах и зюйдвестках, их движения подчинялись общему замедленному ритму, как у ныряльщиков под водой. Возможно, у меня был нарушен слух, впрочем, и зрение тоже: под черными зюйдвестками я не мог различить лиц — черты сливались, образуя гладкую, плоскую, светлую поверхность, как у надувного бычьего пузыря. Зеркальная дверь была открыта, у зеркала стоял некто и загадочно жестикулировал; его зеркальное отражение создавало иллюзию лишней пары рук. Другие проплывали в открытую дверь в коридор. Кажется, они разбрелись по всему дому. Некоторые плавно двигались вспять, исчезая в черной дыре за зеркалом. Мне показалось, они что-то уносят. Потом у меня перед глазами поплыл серовато-сиреневый туман, все смешалось. Я снова был в обмороке.

      Теперь я, должно быть, провалился надолго. Мне представлялось, что я в дыму. Я задыхался, я бежал от огня. Но откуда-то издали сквозь черный клубящийся дым до меня доносился голос, какой-то человек шел мне на помощь, он звал меня по имени: «Пауль! Пауль!» Это был голос Моники. Она задыхалась, я должен был ей помочь, она без меня погибнет! Моника, где ты? Я бежал, как безумный, кругом взрывалось пламя, с шумом и треском рушились деревья. «Пауль! Пауль!»

      Очнувшись, я прежде всего ощутил ту же тяжелую боль в голове. Болело все тело и было трудно дышать. Потом я заметил, что комната на самом деле наполняется дымом; он валил в распахнутую дверь и поднимался кверху из-под пола. В комнате было светло, словно днем, но это не был ясный солнечный свет, нет, это было желтое пламя! Мне стало жарко и я понял: в доме пожар! Дом!… Внизу — огонь!

      Я слушал сухой громкий треск, была страшная жара. Я попытался вскочить и вскрикнул от боли, голова закружилась, мне пришлось снова сесть на кровать. Я осторожно поднялся и, пошатываясь, добрался до двери. В коридоре горел пол! Дым разъедал глаза. Я повернулся и побрел к зеркалу.

      «Пауль! Пауль!»

      Что это? Снова я брежу? Голос Моники. Надо попробовать поскорее выбраться на воздух, пока я снова не рухнул. Зеркальная дверь была закрыта. Я с трудом поднял руку и нащупал механизм в углу рамы. Господи! Он был разбит, словно ударом тяжелого молотка… Меня качнуло, комната пошла вбок, пол накренился и вздыбился. Вот теперь я пропал…

      «Пауль!»

      Нет. это не обморок, не игра воображения — я слышал крик Танкреда. Он доносился снаружи! По стенке я добрался до окна. Окно было заперто. Целая вечность прошла, пока мне удалось справиться с задвижкой. Я распахнув окно.

      Внизу стояли Танкред и Моника. Увидев меня, они что-то закричали. Из-за угла выскочила Эбба.

      Я наклонился, высунулся в окно и дышал. Я чувствовал, что силы мои на исходе. Было невыносимо жарко и кружилась голова. Вдруг снаружи в окно уперлась лестница. По ней карабкался Танкред. Я услышал, как он кричит:

      — Пауль! Спокойно! Я сейчас… Только не падай! Спасательная команда… не бросит… друга в огне!

      Он болтал без умолку. Я вывалился за подоконник, чуть не встал ему на руки, и мы, мешая друг другу, поползли вниз. Моника с Эббой внизу держали лестницу, она ходила ходуном. С моей пижамы сыпались искры.

      А чуть позже я лежал в холодке, облаченный в длинные брюки Танкреда и в его шерстяной свитер, моя бедная голова покоилась на коленях у Моники, а её дивные пальцы гладили мой гудящий лоб. Эбба сидела на корточках и держала у моих губ бутылку со шнапсом. Моника всхлипывала и шептала:

      — Пауль… Мой милый… Какой кошмар!..

      — Успокойся, — твердила Эбба, — Все, слава Богу, уже позади. Все-таки мы не опаздали.

      Танкред смотрел на горящий дом. Черные стены «пиратского гнезда» были охвачены пламенем, огненные языки лизали уже и северное крыло — они вплотную подобрались к окошку, из которого я только что вылез. В желтой комнате загорелись обои.

      — Да… — сказал Танкред, — кое-кто неплохо на этом наживется…

      — Не понял… — отозвался я.

      — Смотри скорее в окна гостиной! Пока ещё видно! Но за черным дымом и ярким огнем я ничего не мог разглядеть, и Моника пришла мне на помощь:

      — Там не осталось ни одной картины!

      — Черт! — ужаснулся я, — что ж. теперь будет с Арне? Танкред повернулся ко мне.

      — Прежде всего, ты нам должен все рассказать.

      — После! — ответил я, — Дай хоть немного опомниться. Лучше пока расскажите, как вы оказались здесь. Вы что-то забыли в доме?

      Он улыбнулся:

      — Нет. Это был стратегический маневр. Я был уверен: сегодня ночью все будет сделано. Но мы опоздали… Мы сошли с поезда на первой же станции и отправились в Лиллезунд. Долго искали машину и в Лиллезунде никак не могли договориться. Никто не хотел нас везти. Погода плохая, туман… Да и запуганы люди, боятся «призрака».

      — Послушай, а нельзя ли нам попытаться потушить пожар? Может, тут есть пожарная команда?

      — Да, тот человек, который согласился нас Отвезти, уже отправился за помощью… Только, боюсь, тут уже ничего не поделаешь.

      — Смотрите! Смотрите!.. — вдруг вскрикнула Эбба, она тыкала пальцем в сторону моря и кричала, как мореплаватель при виде долгожданной суши: — Вон там! Да вот же!

      Облака тем временем слегка разошлись, появилась луна, и туман отступил дальше в море, так что видимость была довольно сносная. Эбба указывала на серое пятнышко, мелькавшее меж клочьями тумана: Корабль! Маленькое парусное судно, подгоняемое свежим береговым ветром!

      — Ага! — завопил Танкред. — Это они! Плывут себе под парусами! С ценнейшей коллекцией картин… Всем — в моторку! Надо попытаться догнать… Я хочу посмотреть!

      Танкред орал, как безумный, и чуть не приплясывал от возбуждения. «Ну и дела!..» — подумал я.

      — Как ты, Пауль? Ты поедешь? Я встал и протянул Монике руку.

      — Я в полном порядке, — произнес я твердо, но сам заметил, что голос слегка дрожит. — Двинулись!

      Мы побежали вниз, к лодке. Я двигался, в общем, неплохо, но когда попытался завести мотор, оказалось, что руки у меня сильно трясутся, я никак не мог ухватиться за шнур. Танкред схватил шнур, и через несколько секунд мы ринулись вперед, в ночное море.

      Никогда не забуду эту фантастическую погоню. Позади оставался берег, роскошно иллюминированный свирепым пожаром, желтые отблески пламени вспыхивали даже на отдаленных черных скалах, а по всему полыхавшему дому взрывались новые и новые огненные смерчи. Старое пиратское гнездо бушевало, словно грозный вулкан, издавна копивший в себе разрушительные силы, чтобы однажды внезапно разразиться великолепным всепожирающим буйством. Вокруг нас, окутанное серебристо-серым сиянием луны, сонно колебалось море, безучастное и невозмутимое в сравнении с адским пламенем на берегу. А впереди навстречу густому туману тихо скользил силуэт парусника.

      Чем дальше мы уходили от берега, тем круче становились волны, но ветер дул нам в спину, и лодка была хороша. Она энергично рвалась вперед, разрезая вздымающиеся валы, а мотор яростно рычал, как разъяренная гонкой свора охотничьих псов. Вскоре мы нагнали уже не одну сотню метров; расстояние сокращалось с каждой минутой, и очертания судна делались все более четкими в свете луны.

      Корабль по размерам был не больше яхты, однако его мачты были значительно выше, чем у современных суденышек Такого класса, а парус оказался весьма устаревшего покроя. Корпус завершался нелепой высоченной кормой в виде закрученной раковины. Весь корабль, и корпус, и паруса, был выкрашен под цвет тумана и очень напоминал маленькую модель парусника у меня в спальне. Вне всякого сомнения, именно этот корабль видел Теннес Тобиасен.

      — Надо их догнать, пока не скрылись в тумане! — заявил Танкред, сидевший у руля. — Пауль, как подойдем метров на десять-пятнадцать, включай прожектор!

      — Ты хочешь подойти так близко? — вырвалось у меня. — А если они будут стрелять?

      — Придется рискнуть! Мы должны рассмотреть повнимательнее! Если полетит пушечное ядро образца одна тысяча восьмисотого года, бросаемся на дно лодки!

      «Он ещё способен шутить!» — подумал я.

      Мы приблизились к паруснику на расстояние хорошего футбольного удара. Я уже мог различить серые фигуры. тихо двигавшиеся по палубе, двух человек, неподвижно стоявших у борта. Очевидно, они наблюдали за нами. Мне показалось, что по перилам скользнула черная тень — неужели кошка? Моника судорожным движением схватила мою руку, я ощутил её частый, тревожный пульс.

      Вот мы уже близко: не более тридцати метров разделяет нас, но тут произошло неожиданное. Сила ветра ничуть не изменилась, однако парусник внезапно увеличил скорость, и за секунду расстояние между нами резко возросло.

      — Уходят! — крикнул Танкред. — Прожектор! Я повиновался. Яркий пучок света вонзился в ночную мглу. На мгновение наш прожектор выхватил из зыбкого, нереального месива четкую картину. Высокий борт, витая корма, паруса… Судно развило немыслимую для парусной яхты скорость, словно огромная птица, влетело оно в клубящийся туман и растаяло.

      Тут случилось такое, о чем я и сегодня не могу вспоминать без ужаса. Эбба, сидевшая рядом с Моникой, вдруг вытянула руки вперед и закричала звонким, срывающимся голосом:

      — Йорген! Йорген!

      Она поднялась и, хватая воздух руками, слепо таращилась в туман, туда, где скрылся корабль. Моника выпустила мою руку и попыталась её обнять, но Эбба, казалось, её не заметила, она кричала, как раненая птица, и рвалась прочь. Танкред бросил руль и в отчаянном броске повалил её на дно лодки. Все закачалось у меня перед глазами, я услышал, как он кричит:

      — Моника, сядь к рулю!

      Не понимаю, как мы не перевернулись? Монике чудом удалось добраться до кормы и выключить двигатель. Лодка выровнялась.

      Плотная стена серого тумана стояла прямо передо мной, мы буквально уткнулись в неё носом. Эбба уже не кричала, а громко плакала. Танкред сжимал её в объятиях и что-то тихо говорил. Я был перепутан, оцепенел, как кролик, и едва дышал. Наконец, я сообразил, что пора уже выключить бесполезный прожектор. Пальцы с трудом повиновались — видно, я ещё не полностью восстановился после полученного удара по голове.

      Эбба тем временем затихла и Танкред усаживался с ней на скамью в центре лодки.

      — Пауль, — попросил он, — помоги, я хочу закурить… Я попытался зажечь ему спичку. — одной рукой он все ещё крепко прижимал к себе Эббу, которая уткнулась лицом ему в грудь и тихо вздыхала, но у меня ничего не вышло.

      — Давай лучше я помогу, — сказала Моника и подобралась к нам с кормы.

      Мы все, кроме Эббы, закурили.

      — Ну что ж… — сказал Танкред негромко, — по крайней мере, мы живы и увидели все, что нужно. Моника, ты сможешь вести лодку?

      — Давай я!.. — поспешил я вмешаться.

      — Мне тут ближе, — ответила Моника, — а то как бы нам не перевернуться!

      Она без особых проблем запустила мотор и повернула руль. Лодка пошла назад.

      — Но как же им удалось так быстро уйти? — спросил я. Танкред глубоко затянулся. Потом выдохнул дым.

      — Разумеется, у них есть мотор. Мощный и довольно бесшумный дизельный двигатель. Как только мы слишком приблизились, они его включили. Нам его, конечно, было не слышно — наша мельница трещит, как адская машина… А дым от выхлопа мы бы увидели, не будь тумана.

      — Давай я попробую выключить мотор! — предложила Моника. — Может услышим что-нибудь?

      Мы так и сделали. Но ничего слышно не было, кроме шума ветра я крика чаек.

      — Они тоже выключили двигатель, — сухо прокомментировал Танкред. — Он им больше не нужен. И уж, конечно, им вовсе не нужно, чтобы мы их услышали… Нет уж, давайте-ка постараемся поскорее добраться до берега. Устроим Карстену маленькую радость — ночной визит четырех друзей.

     

      * * *

     

      Оказавшись на берегу, мы увидели, что у горящего дома собрались люди. Они стояли кучкой на почтительном расстоянии и глазели. Ни один не принес ведра воды.

      — Старо, как мир, — сказал Танкред, — Норвежцы, по сути, всегда были нацией зрителей и зевак.

      Я сделал несколько шагов и тронул за плечо какого-то мужчину.

      — Может быть, стоит ещё попытаться потушить пожар? Человек обернулся, и я увидел, что это — пастор. В свете трескучего пожара он выглядел не таким допотопным, как среди белого дня. Его фанатичное лицо, казалось, обрело значительность, он праздновал победу.

      — Нет, брат мой, нет! Ничто не спасет Содом и Гоморру! Никто не спасется от гнева Господня! Карающая рука постигла великого грешника… Никто не может позволить себе заигрывать с дьяволом.

      Мы направились к Йерну и добрались без приключений, разве что я пару раз споткнулся и Эбба ещё раз-другой принималась всхлипывать. Танкред вел её за руку, а в другой руке нес большую сумку, остальные вещи они оставили в Лиллезунде. Мы с Моникой прошли всю дорогу в обнимку. Сегодня она спасла мне жизнь — как странно… Я наклонил голову и тихо сказал:

      — Я люблю тебя.

     

      * * *

     

      На следующее утро к нам явился инспектор Сёренсен и устроил настоящий допрос. Потом я связался по телефону с архитектором Арстадом, чтобы сообщить Арне о случившемся. Арстад ответил, что Краг-Андерсен, действительно, переночевал у него, но час назад ушел. Он, пообещал сразу же все передать, как только тот вернется.

      Известие о пожаре и об исчезновении излома ценнейших произведений искусства распространялось со скоростью огня в степи, вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками, а ещё днем нас «навестила» целая комиссия из полиции Кристианзанда; нас допрашивали вместе и по отдельности взяли подписку о невыезде. Мы обязались не покидать пределы Хайландета впредь до дальнейших распоряжений. Надо сказать, эта история подняла на ноги всю полицию Норвегии, и в утренних газетах были опубликованы словесные портреты Рейна и Пале вместе с подробным описанием корабля.

      Но Арне не появлялся. Новые звонки к архитектору не принесли никаких результатов — Краг-Андерсен к нему не возвращался. Он словно провалился сквозь землю. Наутро в одной из газет было высказано страшное подозрение: а не убит ли известный бизнесмен?

      Полиция; разумеется, провела обыск в доме Пале, и мы с Танкредом и Йерном приняли в нем непосредственное участие. Мы установили, что Пале прихватил с собой лишь малую часть вещей. В гостиной, в нише, где прежде висел портрет Йоргена Улле, теперь оставалось лишь светлое пятно на обоях. В библиотеке не хватало двух или двух с половиной десятков книг, с чердака исчез манускрипт, письменный прибор, шкатулка и один из матросских костюмов из прорезиненной ткани. Все прочее было на своих местах.

      На четвертое утро после памятного ночного пожара нас пригласили опознать труп; поздно вечером его прибило волнами к берегу. На затылке умершего полицейские врачи обнаружили след от удара, который, однако, не мог послужить причиной гибели. Человек утонул. На нем была матросская одежда из прорезиненной ткани. Судя по фабричному ярлыку, роба была изготовлена в столице Эстонии Таллинне.

      Утопленник был Арне Краг-Андерсен.

     

      Глава четырнадцатая. ДВЕ ВЕРСИИ

     

      После опознания мы вернулись в дом Йерна. Я чувствовал себя очень скверна — и физически, и морально. Гибель Арне добила меня окончательно, это была катастрофа. Я переживал низость собственного падения в тысячекратном размере: мало того, что я предал друга, переманив у него девушку, почти невесту, оказалось еще, что он погиб и, по всей вероятности, убит. Я подсознательно желал его смерти, и все сложилось так, словно я сам его убил. Поздно бить себя в грудь и раскаиваться. Мне теперь никогда не изжить это чувство тяжелой вины.

      Моника тоже терзалась. Глаза у неё покраснели, она упорно молчала и старалась уединиться.

      Йерн позвал нас пить кофе. Я хотел отказаться, но Танкред сказал:

      — Пойдем. Я прекрасно вижу: ты мучаешься угрызениями совести, И Моника тоже. Неплохо бы вам, прежде чем грызть себя, узнать одну вещь… Идем!

      Моника сидела за столом рядом с Эббой и смотрела в одну точку.

      — Так вот, — заявил Танкред, помешивая ложечкой кофе, — на мой взгляд, дело нуждается в некоторых разъяснениях. Пауль, ты должен знать: по плану Арне Краг-Андерсена той ночью погибнуть должен был ты.

      — Что?! Ты думаешь, Арне хотел…

      — Именно. Помнишь, я тебе говорил: он ревнив, как Отелло. Он видел не хуже меня, что ты неравнодушен к Монике. И он не из тех, кто в такой ситуации великодушно отходит в сторонку…

      — Но откуда ты можешь знать? — спросил я не без отчаянной надежды.

      — Он все знает, — бросила Эбба, — думаешь, почему мы вернулись тогда, ночью? Ой тогда уже все понял.

      Танкред кивнул.

      — Да, мне тогда было ясно, в чем дело и каковы истинные намерения Арне. И сейчас больше нет никаких причин…

      Он поставил свою чашку и откинулся в кресле. Эта вялая, ленивая поза не вязалась с его сосредоточенным взглядом, «Ах ты, бездельник! — подумал я. — Недаром все же ты так хорошо играешь в шахматы!»

      — Ну, ладно, — продолжал Танкред. — Я попытаюсь вам все объяснить, хотя в моей версии есть ещё несколько слабых звеньев. Но это уже дело времени, как говорится, вопрос техники… Мне не хватает пока некоторых конкретных сведений, но для полиции это не составит труда… В крайнем случае, я намерен использовать собственные каналы, поскольку считаю своим личным долгом взглянуть в глаза одному из… действующих лиц. Так или иначе, моя версия логична и неопровержима.

      Прежде всего, разберемся: что мы узнали сегодня? По мнению эксперта, полицейского врача, тело Арне пробыло в воде не менее трех суток. Таким образом, в ночь пожара он НЕ БЫЛ в Кристианзанде. Не знаю, что за человек этот архитектор, но уверен: в плане Арне этому Арстаду была отведена особая роль — он обеспечивал алиби. Он должен был подтвердить, что Краг-Андерсен ночевал у него. Дальше — важнейший момент, во что был одет труп? Карстен, во что он одет?

      — Правильно, — отозвался Йерн, — это вещи с чердака Пале.

      — Так! И что это значит? Очень просто: Арне взял эту робу у Пале, то есть, Арне вместе с Пале и Рейном участвовал в ночном ограблении. По сути, он ограбил сам себя. Понимаешь, Пауль? Среди тех, кого ты видел ночью в желтой комнате, был Арне Краг-Андерсен собственной персоной. И я бьюсь об заклад, именно он ударил тебя по голове: остальным ты был вовсе не нужен и безопасен… Арне вместе с этими уголовниками вынес из дома все ценности, поджег дом и отчалил на корабле. А в море они стукнули его по затылку и выкинули за борт.

      Теперь пойдем по порядку.

      Я расспрашивал местных жителей и узнал, что Арне в апреле, мае и июне торчал здесь подолгу. Когда он говорил нам, будто едет куда-то в дальние страны, он на самом деле бывал тут. По всей вероятности, он давно уже знал о существовании потайного хода. Все это позволяет нам заключить, что он готовил тут, очередной спектакль, правда, не столь безобидный, как прежние…

      Сначала скажу, почему я уверен, что именно он.

      Каждый из нас, я думаю, в первую очередь подозревал его самого. Ведь правда? И Арне понимал, что мы знаем его как мистификатора, и тем не менее ему удавалось нас надуть. Всякий раз, когда случалось нечто «потустороннее» у него было алиби. То он вообще сидел в Осло — четыреста километров от места действия! — и ему в вашем присутствии звонил по телефону перепуганный управляющий, то он просто находился среди нас, и мы могли сами «проконтролировать» и убедиться, что он ни при чем.

      Но мы-то, так хорошо знавшие Арне, должны были помнить, что Арне всегда использовал заранее проинструктированных помощников! Помните, как он в прошлом году устроил приход судебных исполнителей, опечатавших его дом? Вот и теперь, разумеется, у него были свои «актеры». Например, Рейн с замечательной черной кошкой отлично исполнил роль приведения. Попробуем разобрать всю цепочку «потусторонних явлений». Для чего это было ему нужно, я скажу позже… Сначала — три «случая», про которые Арне рассказывал в Осло. Две истории — про стекольщика и про кошку — чистый вымысел. Я сам установил, что никакого стекольщика, который чуть не вывалился тут из окна, в Лиллезунде нет и в помине. Эпизод с картиной Ватто он инсценировал сам — специально для домоправительницы, а через неё и для всех местных жителей. Кошка — совсем чепуха… Нам он рассказывал про свои «страхи», чтобы подготовить почву.

      Арне с самого начала хотел, чтобы Пауль был здесь в определенный момент, сперва ты был нужен ему как свидетель. Он решил устроить так, чтобы ты согласился стать управляющим. Для этого нужно было спровадить Людвигсена. Что и было с успехом достигнуто с помощью Рейна и кошки и/разумеется, потайного хода. Он пригласил и тебя, Моника. Он не был уверен, что ты согласишься поехать, но раз ты согласилась, тем лучше: свидетелей будет двое.

      Теперь мы подходим к убийству собаки. Мари оставалась дома одна, и в этот момент было удобно подвергнуть её такому же шоку, как и Людвигсена. Рейн отправился с этой целью в желтую комнату со своей кошкой, но неожиданно для него появился пес, и Рейн убил собаку. А результат все тот же: вы ошеломлены. Мари в ужасе покидает дом и распространяет страшные слухи по всему Хайландету.

      Пока вы были в гостях у этого Пале, Арне в какой-то момент незаметно для вас договорился с ним об «эксперименте с комодом». Эта сцена готовилась для Пауля и Моники, а Арне должен был сидеть с ними. Но поскольку появились мы с Эббой, число свидетелей увеличилось.

      Спектакль идет дальше и накал растет. Арне предлагает нам поочередно ночевать в желтой комнате. Тут уж он разыгрался во всю мочь. После собственного «дежурства» он весьма эффектно изображает, будто там что-то такое случилось, о чем он не хочет говорить. Следующим на очереди ты, Карстен. Он тебе подсыпал в коктейль снотворное. Мне показалось подозрительным, что ты так внезапно захотел спать, и я потихоньку прибрал твой бокал — там был веронал, мой милый! Таким образом ты и проспал всю ночь, как убитый. А пока ты храпел, Арне вышел из дома. пробрался к тебе и устроил те самые следы вокруг твоего пентакля. Он от тебя же слышал, как должен «действовать» пентакль, и, конечно, не мог не посмеяться над оккультными теориями.

      Потом наступила моя очередь. Арне не собирался меня дразнить, но тут неожиданно вмешался Дорум. Как только Арне узнал, что ко мне кто-то явился, или чуть не явился, он сразу же сообразил: это, скорее всего, полоумный Дорум. Для него это был просто подарок судьбы. Ему было выгодно, чтобы подозрения пали на конкретного человека — дескать, его хотят изгнать из дома. И поскольку потайной ход все равно обнаружен, ему необходимо отвлечь подозрения от себя. И он предлагает нам всем — да ещё и с инспектором впридачу — подежурить в желтой комнате. Он надеялся, что Дорум попытается снова разыскивать свои глупые бумаги. И Дорум действительно явился и попал к нам в лапы… Арне был очень не глуп. Я сперва удивился: почему он проявляет такое благородство и просит инспектора отпустить старика? Но потом я понял: это была хитрость! Дорум, будучи на свободе, почти наверняка не сможет доказать свое алиби, когда разыграется последний акт драмы. И я до сих пор не пойму, почему полиция не схватила его по подозрению в поджоге. Возможно, полицейские думают, что Дорум связан с остальными, и надеются проследить за ним и выйти на них?

      Танкред сделал паузу и налил себе ещё кофе. Моника тихо сказала:

      — Хорошо, пусть так. Но зачем ему все это нужно?

      — Да! — подхватил я. — Какие ты видишь мотивы?

      — Пауль, — ответил Танкред, — я же показывал тебе газеты и телеграммы! Помнишь американскую газету от двадцать девятого марта? Там был заголовок: «Президент Карденас заморозил иностранные нефтяные инвестиции в своей стране». А в телеграмме говорилось, что после революции в Мексике потеряно девяносто процентов, помнишь? Ты что, не знаешь, что Карденас — президент Мексики?

      Арне, мои дорогие, инвестировал почти весь свой капитал в мексиканскую нефть. Он был, как вы знаете, директором «Мексикэн Ойл Лимитед». И вот в конце марта Карденас предпринял неожиданный шаг, ударивший по всем иностранным спекулянтам: он национализировал все зарубежные нефтяные компании. Без всякой компенсации! Для Арне это был колоссальный удар — он потерял девяносто процентов своего состояния, представляете? Я этого не знал, как и вы, но увидев случайно газету, отправил телеграмму одному знакомому маклеру в Осло, и тот подтвердил мои подозрения. Арне в один момент оказался без средств, ему грозило банкротство. Но у него к этому времени уже был в руках этот дом, набитый ценнейшими произведениями искусства. Он является сюда и знакомится с новым человеком — Пале…

      Этот тип, Пале, приехал на Хайландет, чтобы изучать историю культуры. Но я уверен: на самом деле, его привлекли именно сокровища «пиратского гнезда». Раз он прибыл из Америки, значит, он мог прочитать в газете, хотя бы в той же газете от двадцать девятого марта, ту самую статью, где рассказывалось и про дом, и про Арне, и про легенду о «летучем голландце». Этот тип сразу почуял, что здесь пахнет большими деньгами. Он приехал сюда, поселился поблизости и очень ловко изображал интерес к истории и особенно к здешней легенде. Такой, понимаете ли, эксцентричный исследователь фольклора…

      Наш Арне и этот Пале нашли общий язык и разработали общий план. Весьма дерзкий план. Представьте себе, берется старая яхта и перестраивается так, чтобы она подходила под известное описание «Кребса». Я полагаю, судно раздобыл Пале. Мы пока не знаем, где оно приобреталось и переоборудовалось. Думаю, не в Норвегии… Но к нужному времени оно было готово. Здесь, в шхерах, легко спрятать небольшой корабль, так чтобы его не было видно с моря.

      — Я, кажется, знаю, где они прятали корабль! — воскликнул я. И рассказал про остров, где мы с Моникой пережидали грозу и видели Рейна. И добавил:

      — Я тогда подумал: здесь, на острове, много укромных уголков, где могла спрятаться лодка.

      — Черт побери, Пауль! Почему же ты сразу не сказал мне?! Мы бы сразу же прочесали весь остров!

      Танкред расстроенно и с досадой смотрел на меня. Что я мог ответить?

      — Ну, ладно, — вздохнул он, — может, тут и моя ошибка… Я должен был больше интересоваться вашими наблюдениями. Да. Если уж я не мог посвятить вас в курс дела, то конечно… Я сам виноват. Ну, хорошо. Значит, Пале обеспечил судно и команду. Постоянную связь с экипажем поддерживали через Рейна. Откуда он их раздобыл, мы не знаем — пока это и есть отсутствующее звено в цени. Насколько я могу судить, для полиции не составит особого труда это выяснить. По всей вероятности, это какая-то американская банда гангстеров, связанная с Пале, а, возможно, и под его руководством… Итак, Арне и Пале, разрабатывая свой план, знали, что происшествие с эстонским кораблем здесь, на Хайландете, люди восприняли как продолжение старой легенды. Это была очень важным козырем во всей игре. Кроме того, легенда гласит, что Йонас Корп вернется на своем «Кребсе» и жестоко отомстит всякому, кто осмелится переустроить его дом. Арне намеревался переустраивать дом ещё до того, как потерпел фиаско в Мексике, и до того, как познакомился с Пале. Он покупал дом с тем, чтобы устроить в нем летний курорт. И сначала все шло спокойно и тихо. Но после мексиканских событий для Арне ситуация изменилась, ему уже нужен не летний курорт, который принесет прибыль позже, а большая сумма, разом — и на покрытие долгов и на новое дело. И он, по сути, меняет свой план: теперь он начинает дразнить местных жителей. Он провоцирует всех, он разжигает суеверный ужас, он укрепляет их веру в силу старой легенды. Но ему мало местных жителей. Мы, просвещенные обитатели столицы, должны стать свидетелями того, что здесь предпринимаются попытки изгнать Арне из дома. Таким образом, пастор Флателанд, со своим сектантским мышлением, становится важным орудием в руках Арне. Пастор видит моральную опасность в появлении здесь «очага разврата». Он соответствующим образом обрабатывает в молитвенном доме свою общину, он внушает легковерным прихожанам, будто сатанинские силы грозят вторгнуться в их жизнь. Мы с вами — свидетели того, как пастор и Дорум наскакивают на Краг-Андерсена с нелепыми угрозами. И это — именно то, что нужно Арне. А потом как-то ночью в доме вспыхивает пожар. Тогда же в море маячит «Кребс». Люди, разумеется, убеждены: это — месть Йонаса Корпа. Никто не пытается потушить пламя, никто не решается вмешиваться, ибо это есть заслуженная кара, обрушившаяся На голову богохульника. Дом, таким образом, обречен выгореть до тла, и никакие эксперты не обнаружат, что он был пуст.

      Как вы сами понимаете, речь идет о махинации со страховкой. Арне рассчитывал и страховку получить, и сохранить свои сокровища… Я звонил одному страховому агенту в Осло и попросил его выяснить по своим каналам, какова была сумма страховки. И я получил от него замечательную телеграмму — самая короткая телеграмма, которую я когда-либо получал. Помнишь, Пауль?

      — «Полтора?»

      — Конечно! Я попросил его сообщить, на сколько миллионов застрахован дом. Он ответил: полтора. Я специально это сделал, чтобы Арне каким-то образом не пронюхал, чем я интересуюсь… Мало ли… Ну вот, теперь вы понимаете: за такую сумму стоило развивать бурную деятельность.

      Разумеется, встает вопрос: не наивно ли было со стороны Арне думать, будто страховая компания тоже поверит в версию с привидениями? Там сидят трезвые люди, вряд ли они согласятся платить за урон, причиненный «летучим голландцем». Разумеется, Арне не такой простак. Его план предусматривал хитрую, но для нас совершенно прозрачную двойную игру.

      Пункт 1. Население должно верить: Йонас Корп вернулся, сошел на берег и отомстил. И если какой-то рыбак случайно увидит судно, он поклянется, что это был «Кребс». Но его показания нетрудно объявить галлюцинацией. Инспектор подтвердит, дескать, люди возбуждены всякими слухами, исключительно суеверны, им может мерещиться нечто подобное, поскольку «пиратское гнездо» овеяно легендами и исторически плодит всевозможные предрассудки. Этот феномен известен — люди перед катастрофой видят морского змея или рассказывают о каких-то небывалых явлениях.

      Пункт 2. Сотрудники страховой компании должны быть убеждены, что пожар — дело рук местного населения. И для этого очень важны были бы наши свидетельские показания. В первую очередь, подозрения пали бы на Эйвинда Дорума, мы подтвердили бы, что он изображал привидение с целью запугать Арне и выжить его из дома. Если бы эта версия почему-то провалилась, то под подозрение попадает Флателанд — вместе с Дорумом или сам по себе. Я уверен, у следствия было бы достаточно улик, чтобы доказать версию о поджоге. Мотив очевиден: пастор «любыми средствами» добивался изгнания Арне. И опять нам пришлось бы это подтвердить.

      Но, разумеется, в планы Арне, отнюдь, не входило наше присутствие при развязке. Поэтому он сделал все, чтобы нас выпроводить, за исключением Пауля, конечно… Даже отвратительную сцену, которую он закатил тебе, Моника, я думаю, он устроил сознательно. Чтобы нам не пришло в голову задержаться, если бы вдруг наутро распогодилось… А я, естественно, не хотел, чтобы он знал о моих подозрениях. Никаких доказательств у меня ещё не было, одни голые теории… Его нужно было застать «на месте преступления», а лучше бы — ещё до начала. Поэтому я и предпринял отвлекающий маневр: я сделал вид, будто согласен с тем, как объяснила происшествие Эбба, то есть, по сути, с тем, что придумал Арне, и мы уехали «домой». Но, к несчастью, мы задержались в пути. Я не думал, что мы так провозимся с поисками лодки, в конце концов, нам пришлось добираться на лошади, и это было отчаянно долго. И мне очень жаль, Пауль, что я не предупредил тебя — я был уверен, что мы будем тут вовремя, понимаешь? Надо поступать предусмотрительнее, я должен был убедить тебя ночевать у Карстена.

      Я думаю, в планы Арне поначалу не входило оставить тебя в доме. Он, вероятно, отправил бы тебя под каким-то предлогом прочь, а потом ты стал бы таким же «свидетелем» как и мы. Но когда он узнал, что происходит между тобой и Моникой (мы теперь можем предположить, что ему донес Рейн), тут уже Арне решился на месть. В нем, так сказать, запылала жажда крови. Теперь он решил: ты погибнешь, сгоришь в этом доме, твой обугленный труп найдут на пепелище, а он ещё сможет устроить из этого новый спектакль — горе человека, чей лучший друг пал жертвой полоумных поджигателей! А у него самого, как вы помните, обеспечено алиби через архитектора.

      Все ценные вещи из дома, естественно, должны были погрузить на корабль и спрятать в условленном месте. Арне собирался вернуться в Кристианзанд и переждать. Этот Пале якобы намеревался везти жену в некую клинику — она упаковывала чемоданы и сказала Сёренсену, что они уезжают. Так что ты, Карстен, как я теперь понимаю, очень вовремя вмешался. Он бы взял её на корабль — а там — неизвестно, что было бы. Во всяком случае, мы могли бы её больше никогда не увидеть. И, во всяком случае, планы этого типа несколько отличались от планов Арне. Преступникам, разумеется, вовсе плевать на хитроумные замыслы нашего несчастного дельца, их интересовали ценности. Зачем им было дожидаться какой-то части страховки, когда на борту у «их оказался настоящий клад? Они попросту пристукнули Арне и вышвырнули его за борт. Арне любил говорить: «Я не новичок в бизнесе». Я верю, он был очень ловок, как многие выскочки. Но он научился обходить закон, а здесь уже нечто иное… Здесь беззаконие. Или некие собственные уголовные правила, в которых наш Арне был не силен. Такую простую возможность он и не принял в расчет! Вот и все, в общем-то. Я думаю, можно сказать, что мир стал беднее ещё на одну Оккультную мистерию.

      — А как же мог Арне в последние дни постоянно поддерживать связь с этим Пале? — спросил я. — Ведь он неотлучно был с нами…

      — Ты забываешь: он ездил в Лиллезунд. Там-то они и встречались. Я удостоверился, их часто видели вместе… Кстати, вы обращали внимание, как Арне отзывался о Пале? Даже после того, как к нам прибежала Лиззи, он заявил, что она истеричка! Он всячески пытался отвлечь наше внимание от своего сообщника. Он категорически не хотел, чтобы Эбба туда пошла, а потом, чтобы я… Этот Пале не только прожженный негодяй, он владеет гипнозом и законченный эротоман… И если полиция его не найдет, то я уж как-нибудь постараюсь. Да, а Арне старался приуменьшить, свести на нет впечатление от визита Эббы… Поэтому он и насмешничал.

      Танкред неожиданно замолчал. Возникла короткая пауза. Йерн пытался сохранять непроницаемую мину, но я был уверен; последуют возражения. Убедившись, что Танкред не намерен больше ничего говорить, Карстен встрепенулся, решительным движением бросил в чашку кусок сахара и взял слово.

      — Такова, стало быть, твоя теория, — начал он. — Я отдаю тебе должное, Танкред, многие твои мнения превосходны. И тем не менее, дорогой, в твоей версии есть неувязки. Ты легко и элегантно отбросил факты, которые тебя не устраивают. Они не влезают в твою концепцию. У меня есть другое объяснение, возможно, менее «естественное», но более отвечающее реальности — уж извини!

      Я, отнюдь, не сомневаюсь в том, что отчасти твоя версия верна — я имею в виду роль Арне. Несомненно, его намерением было инсценировать некие события с целью получить страховку. Я не вижу причин сомневаться и в том, что с этой целью он связался с Пале, который. раздобыл корабль и команду. И ещё один бесспорный факт: когда дело было сделано, Арне убили те, с кем он связался. В этом я с тобой полностью согласен. Но проблема таким образом не исчерпывается.

      Позволь обратить твое внимание на те моменты, которые ты сам справедливо отметил как слабые звенья в твоей логической цепочке. Ты предполагаешь, что корабль был куплен и соответственно перестроен где-то за рубежом. Ты опять-таки предполагаешь, что команда состояла из членов американской банды гангстеров под предводительством Пале. Кстати сказать, достойно удивления, с какой легкостью ты буквально из воздуха, из ничего сотворяешь подобные банды! Какая-то «банда», по-твоему, так же расправилась с эстонским кораблем, не правда ли? Танкред, признай, это допущение выглядит несколько надуманным, оно плохо увязывается с остальной логикой. Но, главное, ты не сделал вообще никакой попытки объяснить, кто же такие Пале и Рейн. Я тебе помогу.

      Прежде всего, задумаемся: что нам известно о Пале? Мы вполне можем утверждать, в прошлом он был теологом, он учен и сведущ, и его основной интерес — изучение сатанизма. Но это не просто интерес — это воздух, которым он дышит и в котором он оживает. Его познания в этой области, на редкость, обширны и разнообразны. И он обладает поразительной властью над женщинами. Даже столь разумная женщина, как наша Эбба — не слишком-то внушаемая, — оказалась чуть ли не под гипнозом. Каждый из нас обратил внимание ещё на одно странное обстоятельство: трудно определить его возраст. Столько ему может быть лет? Пятьдесят? Шестьдесят? По словам Эббы — а ты, Эбба, единственная из нас видела, скажем, его истинное лицо, — он очень стар. И я вам скажу: это именно так. Он старше нас всех, вместе взятых. Потому что Йорген Пале есть не кто иной, как Йорген Улле собственной персоной!

      Только признав этот факт, Танкред, мы можем заткнуть дырки в твоей теории. Это все объясняет — даже, казалось бы, необъяснимое: наш собственный непонятный страх перед этим существом. Кроме того, теперь совершенно ясно, откуда взялись у него на чердаке вещи с эстонского корабля. Он — пиратский пастырь, и сам участвовал в нападении на «Таллинн». Это живой мертвец. И ясно, как Божий день, что вторая загадочная фигура, распространяющая вокруг себя точно такой же иррациональный ужас, со странным именем — или фамилией? — Рейн есть не кто иной, как капитан Йонас Корп.

      Разумеется, Арне хотел вывезти ценности и провернуть свои махинации. Но в том-то и дело, что пока он только вынашивал планы, все было тихо, а как только он стал предпринимать определенные шаги, он нарушил запрет. И вызвал недовольство тех самых сил, о которых я пытался ему говорить. Пале появился здесь в тот момент, когда Арне решил, что ему нужны сообщники. Попросту говоря, он их «притянул», или вызвал — как уж вам больше понравится. Это не случай, не ирония судьбы — это было предопределено. Арне фактически пал жертвой мести Йонаса Корпа. Старый пират той ночью забрал свои сокровища, и корабль, который вы пытались преследовать, был действительно «Кребс». И мир вовсе не стал беднее, развенчав старую легенду — наоборот! Она полностью подтвердилась, по всем пунктам.

      Ты, Танкред, можешь пока считать, что моя теория иррациональна, безумна — как хочешь. Ты можешь ждать, что полиция найдет тебе Рейна и Пале — жди! И мы можем вернуться к нашему спору — через год, через два, через десять! Но в одном ты не можешь меня опровергнуть уже сегодня: мое объяснение включает все очевидные факты. А твое — нет! И вот тебе, в частности, три вопроса, попробуй ответить… Первое. Как ты объяснишь один факт, о котором я говорил вам раньше — Поразительное сходство между руками Йоргена Улле на старой гравюре и руками Йоргена Пале? Второе. Почему Пале забрал с собой именно эту гравюру, старые книги по магии, старый письменный прибор вместе с неоконченным манускриптом и другие вещи с чердака, но оставил несколько ценных картин и, скажем, столовое серебро? Третье: как ты объясняешь панический ужас лошади при встрече с Рейном? И, насколько я помню, когда у конюшни оказался Пале, с лошадью повторился такой же припадок страха, не так ли, Пауль?

      Я кивнул. Йерн закинул ногу на ногу и выжидающе покачивал носком ботинка: вся его поза говорила — вот я тебя и поймал!

      Танкред изобразил усталую усмешку.

      — Вынужден разочаровать тебя, Карстен, но я отвечу. Что касается загадочного сходства между руками Пале и руками человека на гравюре, я скажу тебе просто: это плод твоей разгоряченной фантазии. Такое сходство можно увидеть, если очень хотеть его увидеть. Лично я ничего подобного не заметил, и остальные, по-моему, тоже. Пале забрал гравюру потому, что она очень хороша, весьма ценная и легкая — явное удобство при транспортировке… Книги, которые он взял, были рукописными оригиналами, ценность их бесспорна. Вещи с чердака были нужны на корабле, а матросские робы сразу же пошли в дело: вспомни, например, во что оделся Арне. Что же касается лошади…

      — Стоп! — прервал его Карстен. — Рукопись и чернильница вместе с гусиными перьями!

      — Да, извини. Над рукописью он. по всей вероятности, продолжал работать.

      — Совершенно верно! Но я ещё раз обращаю твое внимание: почему он так странно работал — пергамент и гусиные перья?!

      — Да потому, что ему так нравилось! Ему нравилось погружаться в старину. Почему Бальзак ставил ноги в таз с водой?

      — Ах, какие тонкости! — Карстен расхохотался. — Ну, конечно! Но ты не допускаешь естественной мысли о том, что он просто привык именно к такому способу письма — в свои молодые годы?

      — Нет, разумеется, не допускаю. Остается лошадь… Танкред слегка замялся. Он явно ещё не нашел ответа. Про страхи какой-то там лошади он, видимо, прежде не думал. Неожиданно на помощь ему пришла Эбба:

      — Позволь, я объясню! — с прежней энергией вмешалась она. — Тут уже чистая психология, и объяснение очень простое. Мы знаем, что хозяином лошади прежде был Эйвинд Дорум, который был очень жесток с животными. Он вечно ходит в плаще. Плащ шуршит и сильно воняет резиной. Достаточно чуточку знать о психологии животных, чтобы понять: эта лошадь должна бояться каждого человека, облаченного в прорезиненную одежду! Этот запах и звуки в её сознании накрепко связаны с болью и мучениями. Это всего-навсего условный рефлекс.

      — Браво! — воскликнул Танкред.

      — Но постойте! — возразил я. — Ведь Пале не был одет ни в матросскую робу, ни в плащ!

      — Ты имеешь в виду, когда он стоял у конюшни? — сказал Танкред. — Но ведь он пришел вместе с Дорумом. Лошадь испугалась именно Дорума! И потом боялась, что он снова появится — вот и все. Но появился ты, и она успокоилась. Вот видишь, Карстен! Ты вынужден признать: все события имеют самое естественное объяснение.

      — Ты ничем не опроверг мою версию, — заявил Йерн. — В то время, как твоя версия по-прежнему не складывается. Значит, на сегодняшний день — и до тех пор, пока твоя версия не подтвердится, — я остаюсь при своем мнении.

      — А мы при своем, — ответила Эбба, закуривая, — Ясно, как Божий день, версия Танкреда подтвердится по всем пунктам, как только полиция схватит этих Пале и Рейна. И давайте, наконец, поговорим о чем-нибудь более приятном.

      — Давайте! — со вздохом облегчения проговорила Моника. Потом она вдруг лукаво усмехнулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала: — Что вы думаете подарить нам с Паулем на свадьбу?

     

      * * *

     

      В определенном смысле победу одержал Карстен Йерн. Ни Пале, ни Рейна так и не нашли. Никто больше не видел судна, на котором они исчезли. Их подробнейшие описания были разосланы в полицию многих европейских и заокеанских стран, но ни в одной картотеке не нашлось подходящих субъектов. Танкред пытался вести розыск по собственным частным каналам, но до сих пор безуспешно. Дело оставалось открытым, однако, мало-помалу о нем начали забывать. Мы с Моникой имеем удовольствие наблюдать за продолжением словесных баталий между нашими друзьями — каждый упорно отстаивает свою версию.

      Я прежде подумывал о том, что было бы. забавно написать детективный роман со множеством запутанных линий, которые бы сплетались в кошмарный клубок, включая совершенно необъяснимые вещи. Так, чтобы читатель начинал себя спрашивать: ну, и как же наш автор сможет это распутать? Заканчиваться книга должна следующей фразой: «Эта история так и осталась нераскрытой».

      Разумеется, после публикации такой книги надо было бы спрятаться на годик от толпы разъяренных читателей, но все равно, это было бы интересно.

      Я полагаю, мой рассказ о событиях, происшедших в старинном доме под прозванием «пиратское гнездо» шесть лет тому назад, и стал такой книгой.

[X]