Книго
Дмитрий Биленкин. 
                       Прилежный мальчик и невидимка
   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Марсианский прибой".
     spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------
   "Хочу отлично кончить школу, потом институт, затем делать открытия".
   Не помню, в каком классе, в каком из сочинений на вечную  тему  "Кем  я
хочу  быть"  Илюша  Груздев  написал  это.  Может  быть,  ему  было  тогда
четырнадцать лет, а возможно, и семнадцать. Ясно вижу другое:  мальчика  в
серой курточке с отложным воротничком  и  красным  от  старания  затылком,
склоненного над аккуратной тетрадью,  в  которой  он  аккуратным  почерком
пишет о своем желании делать  открытия  и  аккуратно  промокает  последнее
слово.
   Похвальбой здесь и не пахло. Груздев никогда не  хвалился,  никогда  не
витал в облаках, - он точно и прилежно следовал выработанной им  программе
жизни. Раз он написал "хочу отлично окончить...", он и  окончил  школу  на
круглые пятерки.
   В институте он был для нас живым укором.  Кто-то  убегал  с  лекций  на
концерт - Илюша сидел от звонка  до  звонка,  круглым  и  четким  почерком
записывал лекцию слово в слово. Кто-то влюблялся, и наука переставала  для
него существовать,  -  Груздев  дотемна  сидел  в  лаборатории,  переливая
содержимое колб в пробирки и обратно. Кто-то  хрипел  в  спорах  о  жизни,
искусстве - его же озарял зеленый свет лампы в читальне.  Словно  какой-то
уверенный и бесстрастный автопилот вел Илюшу сквозь все соблазны и  помехи
от одного пункта его программы к другому. "Видите ли, - сказал  он,  когда
однажды мы его всерьез прижали, - игла только потому легко проходит сквозь
твердый материал, что она тонка..." Сказал  он  это  твердо,  убежденно  и
тотчас склонился над книгой.
   В сердцах, за глаза мы  называли  его  именем  того  самого  чеховского
ученого из рассказа "Скучная история",  который  прилежен,  но  пороха  не
выдумает. Позднее я понял,  что  это  не  так.  Груздев  был  героем  иных
горизонтов. Хитрый Ньютон во время она пустил гулять по  свету  историйку,
что яблоки (то бишь открытия) висят невысоко и  сами  валятся  на  голову.
Конечно, Ньютон издевался. Яблоки (то есть открытия) висят так высоко, что
до них запросто не дотянешься. Кто-то гениальный умеет  сбивать  их  ловко
заброшенным в поднебесье камнем эксперимента или теории. Для этого,  кроме
гибкой руки, нужен, очевидно, необычный глазомер.
   Но есть и другой путь. Старательно, изо дня в день, без  взлетов,  зато
упорно, громоздить камень за камнем пирамиду, чтобы  затем  встать  на  ее
вершину  и  сорвать  редкостный  плод.  Чеховский  герой  умел  воздвигать
пирамиду. Делал он это с прилежанием муравья, но  и  с  сообразительностью
муравья. Пирамида громоздилась наобум, вершина ее была нацелена  в  "белый
свет, как в копеечку". Но даже если бы  ее  острие  случайно  и  коснулось
плодоносящей ветви, чеховскому ученому и в голову бы не  пришло  протянуть
руку. Его могла бы привести в сознание только  внушительная  шишка,  но  в
отличие от яблок открытия сами на голову не валятся.
   Груздев и  рад  был  бы  лихо  сшибать  в  научных  поднебесьях  грозди
открытий, для того он и ограничивал себя, но чего-то ему не хватало.  Лишь
через много лет я понял чего. Его рука двигалась лишь в одной плоскости  и
своенравно  отказывалась  обрести  гибкость  руки  гения.  Да  и  глазомер
подвирал:  точнее,  походил  на  сильный  бинокль,  которым  мы   пытаемся
возместить природный недостаток зрения, но который, позволяя четче видеть,
сужает поле зрения.
   А Груздев так тщательно и долго мастерил себе бинокль, что уж и не  мог
его отнять от глаз. А метко прицелиться, упершись взглядом  в  бинокль,  -
предприятие неимоверной трудности.
   Естественно, Груздев стал строителем пирамиды. Но он все же  знал,  как
ее возводить, и куда вести кладку, и где надо подпрыгнуть...
   Шли годы, а он все строил и строил. Спал, ел - и строил.  Ведь  сделать
открытие, хотя бы одно, было конечным пунктом его жизненной программы, его
целью, мечтой и страстью. Им восхищались: верней не им, а его трудолюбием,
само- и всегозабвением. Ему присудили  кандидата,  затем  доктора  наук  -
кладкой его пирамиды уже столькие воспользовались, как трамплином  фактов,
что было просто неприлично обделить Груздева учеными званиями.
   Я его терял на долгие годы из виду, а  встречая,  находил  все  тем  же
старательным мальчиком  с  краснеющей  от  прилежания  шеей  и  аккуратным
почерком, которым записывалось все относящееся к делу и только относящееся
к делу. Он и старел будто по программе - в тридцать появились  морщинки  и
залысины,  в  сорок  он  страдал  геморроем,  в  пятьдесят   его   одолела
гипертония, а над лысинкой петушиными гребнями курились жидкие седины.  Но
открытий за ним все еще не значилось. Я уже было решил, что его  программа
так и останется невыполненной, но я, оказывается,  был  плохого  мнения  о
достоинствах прилежания и самоограничения.
   Однажды он появился у меня. Лицо его сияло скромным торжеством,  совсем
как в школьные дни, когда он получил несколько пятерок подряд.
   - Поздравь меня, - сказал он. - Я сделал открытие.
   - Поздравляю. А что за открытие?
   - Наконец-то после тридцати лет поиска  я  нашел  способ,  как  сделать
человека невидимым.
   - Да ну?!
   - Уже проверено на опыте.
   Первой моей мыслью, сознаюсь, было: "Немыслимо, чтобы  Груздев..."  Как
вдруг меня осенило. Все же очень просто: он, наконец, закончил  возведение
своей пирамиды. И сорвал то, к чему прилежно тянулся всю жизнь.
   И я преклонился перед ним.
   - Мне нужна твоя помощь, - торжественно сказал  он.  -  Я  передал  все
материалы в Комитет открытий, и меня  сегодня  вызвали  туда.  Я,  знаешь,
никогда не сталкивался...
   Он смущенно пошевелил пальцами. Я  понял,  что  он  имеет  в  виду.  Он
никогда не сталкивался с тем, что выходит за пределы чистой науки, дабы не
отвлекаться. В восторге, что могу быть полезен, я вместо  ответа  бросился
его обнимать. Он неумело, но с достоинством принял мои излияния.
   Эксперт Комитета, открытий  меньше  всего  выглядел  чиновным  сухарем.
Лобастый, живой,  его  глаза  из-под  выпуклых  очков  взирали  на  мир  с
неукротимым любопытством.
   - Мы рассмотрели вашу заявку, - сказал он  Груздеву.  -  Необыкновенное
количество фактического материала! Бездна работы! Еще  никто  не  прилагал
столько усилий, чтобы сделать открытие. Вам памятник надо поставить.
   Груздев застенчиво сиял.
   - Просто я шел всю жизнь к этому. Только к этому...
   - М-да... - Лицо эксперта выразило сострадание. - Но дело вот в  чем...
Мы вызвали вас, чтобы вы нем помогли. Открытие должно нести пользу  людям,
томов закон. Вот мне и хотелось бы узнать,  какую  пользу  может  принести
ваше открытие...
   - Как! -  изумился  Груздев.  -  Незримый,  всепроникающий,  неуловимый
человек - это... это... Об этом мечтали, к  этому  стремились...  Фантасты
писали...
   - А зачем человеку невидимость? У Уэллса - чтобы безнаказанно  воровать
деньги. Но, простите, в нашем коммунистическом обществе, где денег нет...
   - М-м... Да, вы правы, но... Военное применение, скажем...
   - На земле давно вечный мир!
   У Груздева привычно покраснела шея.
   - Ведь и верно, войн уже нет, как же я забыл... Но ведь  могут  быть  и
мирные применения!
   - Какие?
   - Это... как его... На пляже если переодеваться...  Неудобно,  вот  тут
невидимость...
   Эксперт поморщился.
   На Груздева было жалко смотреть - вот-вот заплачет. Таким я  его  видел
лишь однажды, когда он - не то в седьмом, не то в десятом классе  -  вдруг
получил двойку.
   - Может  быть,  человека  удастся  делать  невидимым  постепенно?  -  с
надеждой спросил эксперт. - Чтобы, скажем, сначала исчезли мускулы...  Это
могло бы иметь значение в медицине.
   Груздев помотал головой.
   - Совсем же другой принцип... Человек либо видим, либо невидим.
   Эксперт сокрушенно вздохнул.
   - Да, задали вы задачку... Но давайте  думать!  Не  может  быть,  чтобы
такое выдающееся открытие было бы совсем бесполезно.
   И мы думали. Мы напряженно, до пота думали, ибо теперь от нас  зависела
судьба Груздева.
   - Эх, хоть бы шпионы еще были, - даже пожалел я. -  Какой  бы  находкой
было для них это открытие...
   - Шпионов, слава богу, тоже давно нет, - жестко отрезал эксперт.
   Я попытался представить себя невидимым - может быть,  так  лучше  найду
выход? Вот я встаю невидимый, сажусь  завтракать,  и  чашка  кофе,  наобум
протянутая женой, ударяется мне в плечо... Брр! На улице... Ну, уж нет,  я
не хочу, чтобы меня  толкали.  В  лаборатории?  Там,  споткнувшись  о  мое
прозрачное тело,  меня  могут  облить  чем-нибудь  похуже  горячего  кофе.
Концентрированной кислотой, например. В лесу на прогулке? Ну и что,  какие
преимущества мне это дает? В  театре?  В  театре  мне  случайно  сядут  на
колени. Хотя...
   - Нашел! - подскочил я с места. - Для театра! Когда по ходу действия на
сцене появляется какая-нибудь тень отца Гамлета!
   - Но ведь таких пьес немного, - усомнился эксперт.
   - Ну и что? Ну и что? Все польза.
   - И в самом деле польза, - обрадованно  заулыбался  эксперт.  -  Вполне
достаточная,  чтобы  оформить  невидимку  как  изобретение  новой   детали
театрального реквизита.
   Я  повернулся  к  Груздеву,  чтобы  спросить,  как   он   относится   к
предложению. Но  увидел  пустое  кресло.  Невидимая  рука  отворила  дверь
кабинета,  проскрипела  половица,  и  дверь  аккуратно   притворилась   за
невидимым Груздевым.
   - Пожалуй, это тоже можно записать как применение,  -  подумав,  сказал
эксперт. - Вместо того чтобы проваливаться на  месте  фигурально,  человек
может теперь осуществить это на самом деле.
   Больше я Груздева не видел. Одни говорят, что он долго ходил среди  нас
невидимым,  чтобы  в  таком  состоянии  легче  сыскать  применение  своему
запоздалому открытию,  и  его  в  конце  концов  сшиб  автомобиль.  Другие
утверждают,  что  Груздев  налаживает  в  театре  сцены,  где   появляются
привидения.
Книго
[X]