Книго
Сергей Булыга. 
                              Глаголь добро
   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
    & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------
   (Слышно на масленицу от блаженного Юрья)

   В былые времена по нашим палестинам один лекарь ходил. А  может,  и  не
лекарь даже, а просто знахарь, шептун или совсем  ведьмак  какой.  Времена
были темные, непросвещенные; одни люди в нечистую силу  верили,  другие  в
нее превращались  и  творили  безобразия.  Но  потом  времена  изменились,
просветились, и колдовство само собой перевелось.  А  тогда...  тот  самый
лекарь почитался наипервым  ведьмаком.  Но  он  был  не  опасный,  а  даже
полезный, потому что свое дело крепко знал и характер имел примирительный.
Если, скажем, на кого мутный глаз навели или  спина  отнялась,  если  змея
укусила или же просто хозяйка заела - он такую болезнь в одночасье  лечил.
Но это, правда, многие умели. А  он,  лекарь  наш,  и  бессловесную  тварь
ублажал. Вот перестанет наседка нестись, он ей  кукиш  покажет  -  здорова
кура! А если кабанчику ухо  почешет,  так  потом  того  зверя  семерым  не
поднять. Или, скажем, девку  замуж  не  берут,  он  против  ветра  плюнет,
свистнет - и женихи в ворота ломятся, отбоя от них нет.
   Так что, сами понимаете, такому лекарю  кругом  почет  и  уважение.  Но
интерес к нему не в том, а в другом - в том, какие он речи водил...
   Э, да я вот что забыл! Было ему примерно... Да кто его знает -  ведьмак
есть ведьмак! Весь чернявый такой, как цыганская ночь. Мы его Шпаком [шпак
- скворец (бел.)] прозвали - Шпак да Шпак. И он не обижался.
   - Да, - говорил, - я Шпак, я птица перелетная. Сегодня здесь, а  завтра
руками взмахну и улечу я в теплые заветные края.
   Но не улетал пока, медлил.
   И вот, бывало, придет и возьмется лечить. Расспросит, что да где болит,
книгу из торбы достанет, раскроет,  пошепчет  и  лечит.  Мы  его  слабинку
знали, и потому всегда интересуемся:
   - Что за книга такая? И правда ли, что в ней любые чудеса прописаны?
   Шпак тотчас обрадуется, про лечение забудет.
   - Правда, - говорит.
   Откроет и показывает:
   - Вот видишь, - говорит, - будто кто стоймя стоит,  язык  высунул?  Эта
буква "глаголь" называется. А эта, что на дом похожа, эта "добро".  Они  и
есть главные буквы, от них все строится. А привез я эту  книгу  из  теплых
краев. Я ведь не здешний, я из страны Шамбалы приблудившись.
   И тут он всегда непременно замолчит, вроде бы как вспоминает. Тогда  мы
к нему:
   - А что это за страна такая?
   А он:
   - Сейчас покажу.
   Раскроет книгу и пошел чесать:
   - За Индейским царством, за Опоньским государством...
   И навалит такого, что за неделю потом не расчухаешь. В этой Шамбале  ни
зимы, ни лета, а всегда жниво, всегда  сенокос,  всегда  масленица  и  все
разом. Там лаптей никто не плетет, лапти  сами  на  деревьях  растут.  Там
молочные реки, там сметанные моря,  там  водка  в  колодцах.  И  бабы  все
ядреные и незамужние.
   Вздыхают мужики, а Шпак дальше городит:
   - Там мужики степенные, работящие, малопьющие, все на гармониях  играть
мастера. И плешивых нет; все сплошь кудрявые и обходительные.
   Бабы слушают, рты разинули.
   - Еще, еще! - просят.
   Да могли б и не просить, теперь Шпака и так до утра  не  остановишь.  И
заливает он про луга заливные, про леса земляничные, про  дороги  пуховые,
про пороги парчовые...
   У него спросят:
   - А кабы нас туда, так взяли бы? Или там все кругом занято? Небось, как
мухами усижено!
   Смеется Шпак:
   - Так у той Шамбалы конца  и  края  нет.  Там  где  ни  станешь,  везде
середина!
   Тут у него давай просить:
   - Дай подержаться!
   Даст. Листаем книжечку, а там буковки ровными рядочками. И  простые,  и
мудреные, и с заковыками. И такие все разные, и так много их -  ну  точно,
как мы сами, люди непохожие, на земле вперемешку  рассыпаны.  И  вот  она,
жизнь: рядом, открытая, а такая вся непонятная!
   Отдадим книжечку, он ее тотчас рукавом утрет, в  торбу  спрячет,  шапку
наденет - и к двери.
   А за леченье он ничего не брал. Ну, поест, ну, поспит, ну, одежду новую
- не откажется. Если, конечно,  старая  на  плечах  не  держится.  А  чтоб
остаться там, корень пустить - тут ни в какую.
   - Я, - говорит, - Шпак, птица перелетная; мне летать на роду написано.
   И уж в какие сытые дома ни приглашали, все равно откажется.
   Говорят ему:
   -  Куда  ты  идешь,  босоногий?  Зима  на  дворе,  дороги   заметенные.
Оставайся, живи, мы тебе в красном углу постелим, мы тебя за отца  родного
почитать будем. Да и хворым и убогим такое удобней - всегда  знать  будут,
где ты обретаешься.
   - Нет, - говорит, - не могу, не взыщите.
   И так он посмотрит, и так улыбнется, что никакой обиды, никакой  досады
не оставит.
   И - в двери...
   Ему что? Он взял да ушел. А нам каково? Смущается народ.
   И вот помаленьку-полегоньку стали Шпака все чаще к себе призывать. И не
столько через хворь, сколько через интерес. Призовут и пристанут: читай да
читай! А он никогда никому не откажет; сядет, книжку раскроет, читает...
   Что-де в той Шамбале из-под земли кругом криницы бьют. И  кто  в  такой
кринице умылся, тот умом просветлел,  грамоту  уразумел;  слепой  прозрел,
рябой очистился, подневольный... только там подневольных  нет,  там  такое
слово и не слыхано.
   Нравится людишкам Шпакова книжка, они Шамбалу к своему житью  примеряют
- непорядок получается. Обидно, прямо скажем, непорядок. Ну чем  они  хуже
других?  Ничем!  Вначале  об  этом  на  печках  шептали,  а  после   вслух
заговорили. Везде, где попало. И на Шпака кивают - видал человек!
   Ну, а тот - хоть бы что. Ходит, лечит, читает. А не спросишь про книжку
- не надо. Но так  это  он  сегодня  промолчал,  а  вчера  ведь  читал!  С
выражением.
   И вот за это выражение, за черные глаза, за чинный нрав,  а  больше  за
то, чего нам, мужикам, и вовек не понять, полюбила его Акулинья. А была та
Акулинья до того видна, умна и работяща,  что,  как  говорится,  нигде  не
сказать и ничем не описать - все равно не поверят. Женихи за ней  табунами
ходили, а она за Шпака уцепилась. Проходу не дает, все просится:
   - Возьми меня замуж! Возьми, говорю!
   Вот до чего она ум потеряла! И это в те времена, когда  до  этого  дела
великая строгость была... Только ей все равно! Уцепилась и не отстает.
   - Возьми! Возьми! - кричит.
   Шпак и так. Шпак и этак. Я, мол, гол, неимущ, бродящ,  неработящ...  Не
отступается! Тогда признался он:
   - Люба ты мне, ох как люба! Но  не  могу  я.  У  меня  в  Шамбале  есть
супруга, при ней трое деток. Как же им без меня?
   Тогда Акулинья:
   -  А  ты  просто  возьми,  и  без  замужа.  Я  за  тобою  ходить  буду,
досматривать, от холода скрывать, от голода кормить. Мне моя девичья честь
ни к чему не нужна, мне бы только с тобой, а иначе помру.
   Подумал Шпак и отвечает:
   - Ладно, подожди маленько.
   А дело было на околице. Акулинья села  ждать,  а  Шпак  к  ее  родителю
зашел. Там четверть выпили, поговорили, потом Шпак вышел и сказал:
   - А у  тебя  сваты  сидят.  От  Рюхи  Гладкого,  -  и  внимательно  так
посмотрел.
   Акулинья глаза закатила, упала... а после румянец на обе щеки набежал -
и очнулась.
   - Спасибо, - сказала, - спасибо, - поднялась и ушла припеваючи.
   А через  две  недели  свадьбу  сгуляли.  Жених  с  невестой  счастливы,
целуются, а гости Шпака прославляют, тот чинно  восхваленья  принимает.  А
потом в первый раз отказался он книжку читать - за шапку и в дверь.
   Отошел подальше, в лопухи упал, две ночи пролежал.
   Акулинье про то не сказали, а бабы ходили. Придут, постоят,  платочками
утрутся, молочка ему оставят, хлеба... Он ничего не брал. Лежал, молчал  и
головы не поднимал.
   Потом ушел. Решили - насовсем.
   Нет, появился! Ходит, лечит и книжку читает. И улыбается  даже,  только
вот как-то... не скажу, чтоб очень весело.
   И тут прослышали про  лекаря  такие,  которым  это  вовсе  ни  к  чему.
Прослышали и принялись ловить. Да только  за  него  весь  простой  народец
заступается: укрывает, упреждает...
   Одного раза упредить не успели. Взяли Шпака, в холодную замкнули,  дали
знать в губернию. Чтоб оттуда, значит,  приехали,  справедливо  осудили  и
повесили.
   Шпак два дня сидел, губернию дожидался, а потом и говорит:
   - Дозвольте хоть воды напиться!
   Дозволили. А он в ковш сиганул и как и не было. Вот до чего ловкий был!
Теперь таких не сыщешь, измельчал народ.
   А из губернии тем временем приехали, узнали, что да как, смикитили - не
по зубам! Но разве кто в таком признается? И объявили  за  Шпакову  голову
награду в три тыщи ассигнаций, две коровы и один теленок, по столбам  указ
развесили, а сами на удачу не надеются. Но, главное, дело сделано.  С  них
ведь тоже ихнее начальство будет спрашивать!
   Однако  высшему  начальству  такие  меры  показались  слабыми.  Наслали
солдат, инвалидную команду с вахмистром. А что  команда  сделает?  В  него
стреляют, а он пули выплевывает.  Его  саблей  рубить  -  сабля  ломается.
Заговоренный был, в Шамбале такое запросто.
   Шамбала, Шамбала! Совсем на той Шамбале ум потеряли. Спят  и  видят.  А
Шпак...
   Ему кругом беспримерное уважение, несказанный почет. Шпака  от  деревни
до деревни на руках носят, в рот ему заглядывают, мух от него отгоняют.
   А только Шпак Шпаком и остался.
   - Мне почет, - говорит, - ни к чему, вы Шамбалу благодарите. Я  же  как
лекарем был, так лекарем и буду.
   И точно: ходит в худом армячишке,  в  дырявых  лаптишках;  лишние  зубы
вырывает,   недостающие   ноги   пришивает,   мозги    вправляет,    языки
подстригает...
   А народ тем временем прежних кумиров из красных углов повыносил  и  над
каждым порогом, над каждым окном столярные плотники знаки режут: Глаголь и
Добро - переплетенные, с вензелями, с кренделями.
   Шпак такое увидал и осерчал. Говорит:
   - Предрассудки, язычество! Вы бы лучше детишек ко мне привели, я  б  их
грамоте выучил.
   Но старики отдавать  ребятню  запретили.  Откуда  же  отрокам  мудрость
познать, коли они, седовласые,  многажды  в  книгу  глядели  и  ничего  не
узрели?!
   И тут слух: губернаторша при смерти! Помирает, и  все  тут.  Губернские
лекари с ног посбивались; все лекарства, все отвары испытали - ни  жива  и
ни мертва. Ну хоть бы куда-нибудь стронулась, так нет  -  застряла  промеж
бытием и забвением.
   Узнав такое дело. Шпак заволновался, говорит:
   - Очень редкая болезнь, мне это крайне любопытно! - и шапку в охапку...
   Остановили его знающие люди:
   - Остерегись!
   Остерегся. Шапку снял, не пошел.
   А губернатор бился, бился - не супруг и не вдовец. Пятьдесят шесть дней
крепился, а потом возрыдал, ударил себя в грудь по орденам  и  заперся  на
ключ. В секретном кабинете. Там еще три дня из  угла  в  угол  ходил...  и
затих.
   Потом как бухнулся в ноги пред царским портретом, взмолил:
   - Царь-государь!  Позволь  верному  рабу  твоему  на  три  дня  присяге
изменить!
   Царь - портрет, значит - молчит. Тогда губернатор с другого конца:
   - А нельзя, так скажи, запрети! Не томи.
   И опять промолчал государь.
   Тогда губернатор, осмелев, верного человека призвал, обсказал, все  как
есть, поклялся клятвенно...
   Назавтра возвратился верный человек.  И  Шпак  при  нем.  Тайным  ходом
прошли, к больной подступили. И губернатор там же. Как  он  Шпака  увидел,
так в ноги и кинулся, заплатанные валенки обнял и взмолился:
   - Любезный, спаси! Хоть туда, хоть сюда посодействуй!
   - Я, - отвечает Шпак, - могу только сюда.
   - Сделай милость!
   Шпак на лавочку сел, поморгал и спросил:
   - Отчего такое приключение?
   - Ума не приложу.
   - Ясно, - Шпак отвечает, - от феодальной жизни, значит.
   Феодальной! Вот  так  слово!  Он,  кстати,  любил  кудрявые  словца.  И
губернатор промолчал; тоже, видно, как и мы, он ничего не понял.
   А Шпак тем временем  книжку  достал,  но  открывать  не  стал,  а  лишь
пошептал-пошептал, а потом говорит:
   - Встань, красавица!
   И что ты думаешь? Зевнула губернаторша, а  после  потянулась...  и,  на
губернатора не глядя, ушла по хозяйским делам.
   А губернатор Шпака за драные локти берет, в кабинет  волочет.  Там  уже
все приготовлено: мясо, рыба и чем запивать. В предостаточном числе. И тут
же царь, портретом к стене отвернувшись.
   Сели, отметили. С глазу на глаз. И губернатор возьми да скажи:
   - Всем ты книжечку свою читал, почитай-ка и мне,  непросвященному.  Про
Камбалу про эту.
   - Про Шамбалу, - поправил Шпак, но не обиделся.
   Книжку достал, пальцы послюнил, открыл и - понес! Все, как есть, ничего
не утаивая. И  так  увлекся  он,  так  разошелся,  что  ничего  кругом  не
замечает.
   А губернатор привстал, в книжку глянул, смеется. Спросил:
   - Что за буква? - и перстом в книгу тычет.
   - "Г", глаголь, - Шпак отвечает. - Видишь, человек стоит, язык высунул?
Оттого и глаголь, глаголит, значит. А это "Д", добро. Это  главные  буквы,
от них все начинается.
   Посмотрел на него губернатор, подумал-подумал... и снова:
   - А это?
   - А это "Ж", жизнь, значит. Ибо сам видишь, какая она вся заковыристая.
   Разволновался  губернатор,  походил,  к  столу  вернулся,  два  стакана
дерябнул, без вилки закусил - и опять за науку:
   - Это как понимать?
   - Это "Ш".
   - Почему?
   - Потому что шибеница это. Или, по вашему, виселица.
   - Нет, - говорит губернатор, а сам кровью наливается.  -  Это  не  "Ш",
"П", покой, значит. Вот повесят тебя, успокоишься, -  и  закричал:  -  Да!
Повесят тебя, шарлатана! Будешь знать, как морочить народ! Будешь знать! -
и затопал ногами.
   Книжку отнял, на обложке прочитал: "О воспитательном значении  телесных
наказаний".
   Задумался царев наместник. Потом говорит:
   - Ну вот, видишь, о чем книги пишут?! А ты: Шамбала, Шамбала! Где  твоя
Шамбала?!
   - За морем, за Индейским царством, за Опоньским государством.
   Губернатор секретную карту  -  от  генерального  штаба  -  по  закускам
расстелил и вопрошает:
   - Где? Показывай!
   А Шпак ему в ответ:
   - Эта бумага плохая, обманная.
   - А тебе почем знать? Ты ж неграмотный!
   - Это я по-вашему неграмотный, -  Шпак  говорит.  -  А  если  взять  по
совести, так ничего-то вы не понимаете! Смотрите в книгу,  а  видите  что?
Оттого и разор по державе, позор! - и посмотрел, и прищурился, и...
   Губернатор вскочил, закричал:
   - Уходи! Уходи! - а после книжку подхватил, скорее в печку бросил.
   Буковки в  огне  зашевелились,  задрожали,  заплясали...  Губернатор  и
обмер; ни жив и ни мертв. Насилу его коньяком откачали.
   А Шпак ушел, не тронули. Ушел и опять лечить стал. Хорошо лечил,  лучше
прежнего. Но только, бывало,  за  речи  возьмется,  без  книжки  уже,  так
смеется народ.
   И обиделся Шпак, замолчал. Но и в Шамбалу не улетел. И хоть  не  верили
уже, а все равно боялись - мало ли. Тем более, что одна  дряхлая  и  вещая
старуха объяснила:
   - Ему без книги той дороги не найти, потому и остался.
   Поверили.
   А  губернатора  ближайшею  зимой  в  отставку  попросили.   Справляться
перестал! Как ему бумагу на подпись поднесут, так он ее по три дня  держит
и все смотрит, смотрит... норовит созерцаньем истинный смысл  начертанного
найти. Смотрит да и приговаривает:
   - Шамбала, Шамбала, Шамбала...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 16.07.2001 17:53
Книго
[X]