Виктор Бурцев

     Зеркало Иблиса

    

 

     Сказал Он: "Поистине ты из тех, кому

     Отсрочено до дня назначенного времени".

     Коран. Ал-Хиджр. 38(38)

 

     ПРОЛОГ

 

     Они маршировали по миру, как по плацу.

     "Левой, левой!"

     Они вскидывали правую руку вперед и вверх, приветствуя Солнце.

     "Хайль!"

     Они несли на себе светлые, солнечные руны.

     "Зигель!"

     Они утопили противников в   их же собственной крови.   И,   не оглядываясь на

то,   как враг захлебывается своей ненавистью и беспомощностью,   они маршировали

дальше.   К новым границам, к новым странам, к новым мирам и, может быть, даже к

последнему морю...

     Железной волной   они   прокатились по   степям Украины,   свирепым волком они

промчались через леса   России,   яростным ураганом они   пролетели над   пустынями

Азии   и   мифическим   Левиафаном,   они   сдавили   в   своих   смертоносных объятиях

Американский континент.

     Никакая сила во всем мире не могла помешать им.

     Земля была лишь кругом на их флаге.

     В круг была вписана свастика.

     В   несуществующем месте,   среди песка,   камней и воздуха,   который от жары

потерял свою прозрачность,   человек провел рукой по   обветренному темному лицу.

Словно   стирая   остатки страшного сновидения,   словно   сдирая   кусочки налипшей

паутины,   словно утирая слезы.   Этот человек долго жил   на   белом свете,   много

видел такого, чего не в состоянии увидеть обыкновенный человек. Наверное, страх

не должен был мучить его.   Наверное,   и   желания должны были остаться где-то за

спиной.   Человек,   который живет столько, становится другим, непонятным, чуждым

добра и зла. Становится почти богом.

     Возможно.

     Однако с   Саммадом не произошло ничего подобного.   Вполне может быть,   что

виновато в этом происхождение. А может быть, тот факт, что Саммад носил на руке

своей перстень с огненным камнем,   отражающим то, невидимое снаружи, внутреннее

пламя, от которого нет покоя хозяину.

     Перед Саммадом высился камень,   большой, тяжелый камень. Кусок скалы, одна

сторона которой была гладкой,   отполированной до блеска.   Наполовину занесенное

песком скальное основание,   на котором стоял камень,   продавилось, потрескалось

под невероятной тяжестью,   которую нельзя было угадать по размерам.   Со стороны

казалось,   что камень упал сюда откуда-то с немыслимой высоты,   может быть,   из

самого рая.   Упал,   потрескался,   но   остался нерушимо целым.   От   того падения

остались   только   трещины   под    полированной   поверхностью.    Полосы   темного,

непрозрачного и ничего не отражающего пространства.   Саммаду казалось,   что эти

полосы-трещины пытались вырваться из   камня...   Но   так и   не смогли преодолеть

нерушимости его границ.

     Теперь камень отражал мир. Весь Мир. Огромный, причудливый и переменчивый.

     Достаточно   было   посмотреть   в   него   пристально   и   внимательно,    чтобы

увидеть...

     Что увидеть?

     Будущее? Прошлое? То, чего не существует, или то, что может существовать?

     А может быть, это просто отражение? Отражение в зеркале?

     Что   происходит   там,   по   ту   сторону   зеркальной поверхности?   Кого   оно

отражает?

     Мир.   Мир,   находящийся внутри того,   кто   заглядывает в   бездну огромного

зеркала...

     Саммад снова потер щеки   (несмотря на   испепеляющую жару,   ему   все   время

казалось,   что   лицо немеет,   словно от   сильного холода,   какой бывает ночью в

пустыне),   последний раз   посмотрел на   камень   -   светлые полосы   полированной

поверхности безразлично отразили его лицо Минута молчания... И человек, живущий

долго, вскочил на лошадь, чтобы через мгновение исчезнуть в вихре песка.

 

     1

 

     Они замышляли хитрость, и Мы замышляли

     хитрость, а они и не знали. Так же как и Мы.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал 21 (20)

 

     Темно-зеленый   гидросамолет   "бизерта",    качавшийся   на    слабой    волне,

напоминал   обыкновенный катер,   к   которому   сумасшедший   конструктор   приделал

крылья-этажерку   и    три    неуклюже   висящих   меж   ними   двигателя.    Фрисснеру

приходилось   летать   не    раз   и    не   два,    но   обычно   это   были   нормальные

транспортники, чаще всего старые добрые Ju-52. Даже торпедоносец "хейнкель", на

котором   Фрисснер   летел   в   прошлом   году   из   Ставангера,    с   виду   выглядел

надежнее...

     Те же чувства, что и Фрисснер, судя по всему, испытывал Каунитц. Он бросил

за борт окурок и спросил вполголоса:

     - Что это за дерьмо, господин капитан?

     - Французский гидроплан,   -   ответил Фрисснер.   -   Трофей.   На   нем летали

вишисты, но потом мы решили, что нам он нужнее. Морской разведчик.

     - Оно в самом деле летает?

     - Поговаривают... Надеюсь, мы доберемся на нем до Триполи.

     - Они   не   могли послать нормальный "викинг"?   -   все   не   мог успокоиться

Каунитц. - Эта сноповязалка развалится на середине пути.

     - Ну конечно,   "викинг" тебе подавай, - хихикнул Макс Богер. - И эскорт из

десяти истребителей,   а   в   Триполи чтобы тебя встретил лично Роммель1 со   всем

штабом. О, наш скромный Эмиль!

     (1 Роммель, Эрвин, - гснерал-фельдмаршал, с 1941 - командующий Африканским

корпусом. В 1944 г. покончил с собой, как участник антигитлеровского заговора.)

     - Заткнись,   Макс.   Тебе тоже на нем лететь, - отрезал Каунитц, но Богера,

похоже, не испугал. Тот пожал плечами:

     - Я   лично   планирую спрятаться в   самый   укромный уголок этого самолета и

хорошенько поспать до самой Африки. И тебе советую.

     - Смотри   не   проснись с   дополнительной дыркой   в   заднице,   которую тебе

просверлят английские истребители, - буркнул Каунитц.

     Матросы гребли споро,   и спустя несколько минут лодка ткнулась тупым носом

в   поплавок "бизерты".   Лунный свет   высветил выглядывающего из   кабины пилота,

приветливо помахавшего рукой.

     В   темное   нутро   гидроплана они   забрались без   происшествий,   перетащили

мешки. Макс шумно втянул воздух носом и спросил:

     - Давно проветривали? По-моему, воняет лягушками.

     - Воняет Генрихом,   хвостовым стрелком,   -   улыбнулся пилот.   - Он на ужин

съел слишком много фасоли... Извините, господин капитан. Располагайтесь.

      - Благодарю,   - кивнул Фрисснер. Они устроились поудобнее в мрачной сигаре

фюзеляжа,   лишенной привычных удобств старичка "юнкерса". Фрисснер покосился на

своего   третьего   спутника,   до   сих   пор   не   проронившего   ни   слова.   Худой,

скуластый,   он сейчас протирал полой куртки очки, забавные стеклянные кругляшки

с проволочными дужками, словно из старого немого фильма про ученого-растяпу. Да

он и есть ученый-растяпа,   Юлиус Замке,   археолог и антрополог, сын археолога и

антрополога.   Фрисснер внимательно прочел его   дело   перед   тем,   как   ехать   в

Бельзен.   Что ж, будем думать, что полтора года концентрационного лагеря выбили

из него все нехорошие мысли,   если они у него и имелись.   Хорошо, наверное, без

красного винкеля1 на груди.

     (1 Треугольник (нем) Имеется в виду нашитый на робу заключенного.)

     Фрисснер хотел сказать ученому что-нибудь дружеское,   теплое,   но   в   этот

момент Замке   закончил протирать очки   и   водрузил их   на   нос,   а   Макс   Богер

по-дурацки хихикнул, как это умел делать только он, и выдал:

     - Вы, Юлиус, вылитый рейхсфюрер, вам это когда-нибудь говорили?

     Действительно,   ученый в   очках немного напоминал Гиммлера,   но болтать об

этом вот так,   в присутствии пилотов,   не стоило. Фрисснер ткнул Макса локтем в

бок,   и тот мгновенно затих. Замке ничего не ответил, только растерянно моргнул

и   посмотрел на Фрисснера.   Тот сморщился -   не обращайте,   мол,   внимания -   и

улыбнулся.

     Унтер-офицеры,   веселящиеся   и   переругивающиеся в   присутствии   капитана.

Зрелище довольно нормальное для фронта, но тут, на Крите, к такому, возможно, и

не привыкли. Тем более пилоты не были, конечно же, проинформированы ни о миссии

группы Фрисснера, ни о подлинных их званиях.

     - Взлетаем,   -   сказал   пилот.   Где-то   над   головой взвыли и   затарахтели

моторы, пол ощутимо задрожал.

     - Когда будем в Триполи? - проорал Каунитц. Пилот покачал головой:

     - Не   загадывай,   приятель.   А   ну   как   прилетят англичане и   устроят нам

фейерверк? Сейчас я погашу свет, а ты вздремни. В Африке я тебя разбужу.

     - Какая у него скорость? - не унимался Каунитц.

     - Километров двести в   час.   Очень неторопливая птичка,   -   сказал пилот и

отвернулся. Пол задрожал еще сильнее, и "бизерта" пошла на взлет.

     Богер   исполнил свое   намерение и   сразу же   уснул,   пристроив под   голову

какой-то   мешок и   укрывшись одеялом.   Каунитц вроде бы   тоже задремал.   А   вот

ученый не   спал.   Он   тревожно озирался,   пальцы левой руки крутили пуговицу на

груди.

     - Раньше не приходилось летать?   - крикнул Фрисснер. Чертовы моторы рычали

над самой головой.

     - Нет, - ответил Замке.

     - Что   ж,    когда-то   надо   начинать!    Здесь   не   так   уж   и   далеко,   не

беспокойтесь!

     - А   что   он   сказал про английские самолеты?   -   ученый указал в   сторону

пилотской кабины.

     - Я думаю,   нам они не встретятся.   Наша тихоходная этажерка им ни к чему.

Хотите   немного   выпить?   -   Фрисснер   похлопал по   фляге   в   матерчатом чехле,

укрепленной на поясе.

     - Да, спасибо!

     Юлиус Замке принял у капитана фляжку,   аккуратно отвинтил пробку, повисшую

на цепочке, и сделал глоток.

     А ведь еще неделю назад все было совсем иначе...

 

     2

 

     Не говорите о тех, которых убивают

     на пути Аллаха: "Мертвые!"

     Нет, живые! Но вы не чувствуете.

     Коран Корова 149(154)

 

     Когда тебя вызывают к коменданту лагеря, не следует ждать ничего хорошего.

Впрочем,   Юлиус уже давно не ждал от жизни ничего хорошего,   с того самого дня,

как   его   выволокли   из   кабинета,   спихнув   на   пол   стопку   старинных книг   и

расплескав чай.   До   сих пор перед глазами у   Юлиуса стоял раздавленный сапогом

автоматчика бутерброд,   который приготовила ему   к   чаю Этель...   Как банально:

бутерброд,   раздавленный сапогом.   Тоненький кусочек белого   хлеба,   намазанный

маргарином и   мягким сыром.   Нет,   наверное,   не слишком банально -   цветок,   к

примеру, был бы куда банальнее.

     Когда к нему приходили такие мысли, Юлиус подозревал, что сходит с ума. Но

чем эти мысли хуже мыслей о еде, о тепле, о спокойном долгом сне?

     В одно прекрасное,   а правильнее сказать, ужасное утро все это должно было

закончиться.   Как именно,   Юлиус еще не решил.   Может быть, рывком к проволоке,

расчертившей   пространство за   территорией   лагеря   непараллельными линиями.   А

может, пощечиной одному из надзирателей, толстому Замману по прозвищу Пузо. Или

венами,   расцарапанными   бутылочным   осколком,   невесть   как   завалявшимся   под

нарами...

     Не исключено, что сейчас все и закончится. Так даже интереснее - совсем уж

непредсказуемо.   И   пусть...   Юлиус не   был   героем.   Не   был   даже   человеком,

способным на яркие поступки... Уже на втором допросе в гестапо он подписал все,

что ему дали подписать.   Потянул за собой троих профессоров,   ассистента Кепке,

который рассказал ему   как-то   анекдот про Геббельса...   Так что ни   побег,   ни

самоубийство -   не   для   Юлиуса.   Лучше уж   вот так,   как об   этом рассказывают

лагерники:   в одно прекрасное утро тебя уводят, ты садишься в кресло, ничего не

подозревая,   и   какой-нибудь   хорошо   позавтракавший шарфюрер1 стреляет тебе   в

затылок.

     (1    Шарфюрер   -    звание    в    СС,    приравненное   к    армейскому   званию

унтерфельдфебеля.)

     Его вели спокойно,   не подгоняя, не покрикивая. И привели не к коменданту,

а в аккуратную комнатку с дощатыми стенами,   пахнущими смолой. Посередине стоял

столик, перед ним - стул. За столом сидел человек в штатском и курил, стряхивая

пепел в бумажный фунтик.

     - Господин Замке? - осведомился он, вставая.

     Боже, а ведь когда-то я был господином. "Господин Замке"... Булочник Йозеф

всегда говорил так,   приветливо кивая.   Коллеги в   университете.   Библиотекарь,

старик Трауерманн...   Этель...   "Господин Замке желает кушать?".   "Только когда

фрау Замке составит ему компанию"...

     - Я   не осмелюсь,..   -   начал было Юлиус,   но человек в штатском указал на

свободный стул:

     - Садитесь, пожалуйста, господин Замке. Хотите курить?

     Юлиус стоял как вкопанный.   Только сейчас он осознал,   что,   кроме них,   в

комнате никого нет.   Никто не   торчит за   спиной,   готовый тут же врезать между

лопаток, или по почкам, или по голове...

     - Капитан Артур Фрисснер. Садитесь же. Юлиус сел на самый краешек стула.

     - Юлиус   Замке,    тридцать   девять   лет.   Антрополог,   археолог,   арабист,

профессор,   автор шести монографий.   Сын   Вильгельма Замке,   также антрополога,

археолога, арабиста, профессора, автора... монографий вроде бы побольше.

     - Вы знали отца,   господин капитан? - спросил Замке и осекся. Минуту назад

он   никогда бы   не подумал,   что сможет вот так запросто обратиться к   офицеру.

Сейчас его   уведут.   Или,   что еще вероятнее,   этот симпатичный капитан вытащит

пистолет и застрелит его прямо здесь, сидящим на стуле.

     - К сожалению,   нет,   -   ответил Фрисснер.   -   Не имел чести. К тому же об

археологии я имею весьма смутное понятие.   Как и об антропологии,   не говоря уж

об   арабистике,   если не считать практикой -   я   имею в   виду арабистику -   ряд

визитов в Танжер и Тунис.

     Он помолчал, внимательно глядя на Юлиуса.

     - Давайте будем откровенны,   господин Замке,   - сказал он, гася сигарету и

комкая фунтик с пеплом.   - Я понимаю, что вы здесь не на курорте. Я не особенно

вдавался в   быт лагерей,   подобных вашему,   мало того,   я   в первый раз в таком

месте...   Не   скажу,   что   мне   нравятся здешние порядки,   но   и   не   берусь их

обсуждать и осуждать Я далек от всего этого.   Не буду тянуть:   я приехал, чтобы

забрать вас отсюда.

     Он снова замолчал, словно ожидая эффекта от своих слов.

     Юлиус почувствовал,   как   его   колотит,   пробирает из   самой глубины,   как

трясутся колени, пощелкивают зубы, точнее, остатки зубов...

     Только бы не потерять сознание.

     Только бы не потерять.

     ... В нос ударил морозно-омерзительный запах, и Юлиус вскрикнул.

     - Очнулись.   Я уже хотел вызвать врача,   - сказал Фрисснер, убирая пузырек

темного стекла. - Можете быть свободны!

     Это уже не   мне,   понял Юлиус.   За спиной кто-то скрипнул половицей,   чуть

слышно закрылась дверь.

     - Хорошо   еще,   что   вы   не   брякнулись со   стула,   -   деловито   продолжал

Фрисснер, обходя стол и садясь на свое место. - Итак, вы свободны. Как разумный

человек, вы, конечно, спросите, что от вас потребуется.

     - Нет,   -   возразил Юлиус,   борясь с неожиданно подкатившей тошнотой.   - Я

спрошу, где Этель и девочки.

     - Я ожидал этого. Этель и девочки у вашей матери в Ганновере. Им ничего не

грозит.   Могу добавить,   что   за   них вступился старый друг вашего отца генерал

Бух.   В противном случае все могло бы закончиться куда хуже... Вам он помочь не

смог.

     - Все равно, спасибо, спасибо дяде Вальтеру, - горячо сказал Юлиус. - Я их

увижу?

     - Увидите.

     - А... Почему меня освободили?

     - Скажем так:   вы   -   безобидная личность,   попавшая в   лагерь то,   ли   по

ложному навету,   то ли вследствие неаккуратной работы следователей. Что там вам

вменяли: контакты с коммунистами? Но вы же не были членом партии, не так ли?

     - Не   был.   Я   и   голосовал   в   тридцать   втором   за   Гинденбурга,   не   за

Тельмана...

     "Похоже, я оправдываюсь", - подумал Юлиус.

     - Вот   еще,   вспомнили.   -   Фрисснер махнул рукой.   -   Я   сам голосовал за

Теодора   Дуйстерберга.    За    фюрера   тогда   проголосовали   только   одиннадцать

миллионов,    но   это   же   не   значит,   что   всех   остальных   должны   немедленно

повесить... Короче, вы теперь свободный человек, господин Замке.

     - Мы едем домой, господин капитан? - с надеждой спросил Юлиус.

     - Нет, - спокойно сказал Фрисснер. - Домой мы не едем.

     К   такому повороту событий Юлиус и   готовился.   Просто так из   Бельзена не

выпустят.   Значит, ты кому-то нужен - твой мозг, твои руки... Следователь так и

сказал:   "Вы оттуда не выйдете,   Замке.   Или выйдете очень нескоро, опираясь на

палочку и вспоминая неосторожную молодость".

     В   черном   "опеле"   сидел   водитель в   штатском,   который предупредительно

открыл перед   Юлиусом дверцу.   Фрисснер сел   на   переднее сиденье,   повернулся,

протянул небольшой термос и сверток в пергаменте.

     - Вот, бутерброды с ветчиной и кофе. Кофе плохой, не обессудьте.

     - Благодарю, - сказал Юлиус. После той бурды, что разносили в лагере, кофе

показался великолепным.   "Опель" выехал за территорию лагеря, охранник проводил

его скучающим взглядом.

     Жуя, Юлиус прослушал вопрос и, извинившись, переспросил.

     - Я поинтересовался,   когда вы в последний раз были в Африке,   -   повторил

Фрисснер.

     - Я   был   в   Марокко весной   1939   года.   Небольшая экспедиция,   вместе   с

Андреотти, этим вечным спорщиком.

     - А в Триполитании? Ливийская пустыня, Тибести...

     - Ах,    это.    Последняя   экспедиция   отца,   1935   год.   Крайне   неудачное

предприятие.

     - Вы   знакомы с   работой вашего отца   "Зеркало Иблиса и   другие мифические

артефакты"?

     - Разумеется.   Неоконченная работа, отец уделял ей много внимания, поэтому

и не дописал - слишком многое требовало уточнений, было спорным...

     - В   таком случае у меня для вас сюрприз,   господин Замке.   Эту работу ваш

отец закончил,   когда отдыхал в   Лозанне.   Я   не   знаю,   по какой причине он не

сообщил вам   об   этом,   но   сейчас   рукопись находится в   Берлине,   куда   мы   и

направляемся.

     - Этого не может быть,   -   уверенно сказал Юлиус.   -   Может быть, какая-то

другая рукопись...

     - "Зеркало   Иблиса   и   другие   мифические артефакты",   -   покачал   головой

Фрисснер.    -   Я   не   специалист,   как   уже   говорил   вам,   но   рукопись   видел

собственными глазами.   Сто тридцать шесть листов,   плюс любопытные примечания в

виде черновиков,   которые ваш   отец сохранил.   Все   это   сберег некий профессор

Ройдель,   его...   - капитан замялся. - В общем, рукопись нашли во время обыска.

Хорошо,   что   она   попала в   руки специалиста,   иначе могла бы   попросту осесть

где-то в архивах.

     - Значит,   он ее закончил...   - пробормотал Юлиус. - В последние годы мы с

отцом были далеко не в   лучших отношениях,   особенно после экспедиции в   Ливию.

Возможно,   именно поэтому он не сказал мне о рукописи -   думал,   что мне это не

интересно.   У   меня   была   принципиально иная   точка   зрения на   его   ливийские

изыскания. Но я не понимаю, какое отношение...

     - А вот это вам объяснят в Берлине,   -   перебил его Фрисснер.   -   На вашем

месте я бы теперь поспал.   И ни о чем не беспокойтесь,   господин Замке.   Э-э...

Извините, совсем забыл: вы ведь носите очки, не так ли?

     - Носил, - улыбнулся Юлиус. - Их разбили, а получить новые не удалось.

     - Нужно было захватить с собой,   -   сокрушенно сказал капитан.   - Впрочем,

пусть вас вначале посмотрит окулист. Возможно, зрение ухудшилось.

     - Бог с ними,   с очками, господин капитан. Главное, что я на свободе. Я не

знаю, что вы там придумали и зачем я вам понадобился, но честное слово - сейчас

мне все равно.

 

     3

 

     Мы спасли вас от людей Фирауна,

     которые возлагали на вас злое наказание,

     убивая ваших сынов и оставляя в живых

     ваших-женщин Но они живы по сей день.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал 51 (48)

 

     Звезды дрожат.   Звездам холодно там,   в темноте.   Звезды далеко, и поэтому

тепло   костра   до   них   не   достает.   И   даже   жар   пустыни,   остывающей   после

раскаленного дня, не в силах справиться с холодом, который испытывают маленькие

светящиеся точки во мраке.

     Вот из темноты вылетела палка,   упала в костер, ударила в него, выбросив в

небо целый океан искр.   Пламя зло вспыхнуло,   выхватив из темноты белый бурнус,

два черных кольца на   чалме,   смуглое лицо.   Где-то позади недовольно всхрапнул

верблюд.   Человек чуть   прищурил черные глаза,   от   чего   морщины на   его   лице

заиграли, заплясали свой змеиный танец. Или это просто тени?

     - Ты совсем не изменился за это время...   -   произнес человек у костра.   -

Садись. Тут хватит места и тепла нам обоим.

     Если посмотреть со стороны, как если бы ночь могла видеть, - а кто сказал,

что она этого не   может,   на все воля Аллаха,   -   то можно заметить,   что возле

костра сидят уже двое.

     Откуда взялся второй?

     Ну, вероятно, из ночи... Откуда же еще может взяться такой человек. Черные

одежды,   черное лицо,   длинные черные волосы,   не   покрытые головным убором.   И

чудится, что костер не в силах разогнать тот мрак, который окутывает пришедшего

из ночи человека. Хотя это, конечно, кажется. Только кажется.

     - По-прежнему любишь таинственность...   Приходишь из ночи, уходишь в ночь,

назначаешь странные встречи,   да еще и оказываешься в таком месте неведомо как.

Я что-то не вижу твоего верблюда. - Человек усмехается. Игра морщин на его лице

завораживает.   Когда костер снова вспыхивает,   удается разглядеть,   что морщины

перемежаются со шрамами. Или шрамы с морщинами? - Волшебство, мистика, тайны...

     - Просто я   не   отказался от   своей натуры.   И   не   прячусь за   фальшивыми

фасадами.   -   Голос темного человека так же   холоден,   как и   мрак,   окружающий

огненные звезды.

     - Как   скажешь,   твое   мнение не   единственное...   -   Первый человек снова

подкинул крупный сук в огонь. - И далеко не самое верное...

     Темный человек передергивает плечами. От этого движения звездам становится

еще   холоднее,   и   они   начинают дрожать сильнее.   Кажется,   еще чуть-чуть -   и

сорвутся со своих мест, покатятся в тартарары.

     Двое   молчат,   наблюдая за   неслышной игрой пламени.   Странно.   Огонь ведь

потрескивает, поедая дерево, шипит влагой, пламя гудит на ветру... А не слышно.

     - Зачем ты позвал меня,   Саммад? - наконец не выдержал и спросил первый. -

Какая беда могла приключиться за это время, чтобы тебе потребовался я?

     Черный морщится.   Складывает руки на груди. В свете костра на указательном

пальце   левой   руки   мелькает   перстень   с   огромным   рубином.    Драгоценность,

достойная царей.

     Рубин   наливается светом костра,   пламенеет.   И   ночь   откатывается назад,

видя,   как   в   ответ   на   этот   холодный огонь   вспыхивают темно-бордовым глаза

первого человека.

     - Я   глядел в   Зеркало,   Ибрахим,   -   произносит Саммад,   поднимая лицо   к

звездам. - Я увидел там много нехорошего.

     Небо вздрагивает и ритмично дергается в такт смеху Ибрахима.

     - А когда ты там видел что-нибудь хорощее?! Неужели ты думаешь увидеть там

всю красоту мира?

     - Я буду встречаться со всеми, - сквозь зубы произносит Саммад. - И выбрал

тебя первым, как...

     - Как самого невыносимого?   -   Ибрахим снова смеется,   но уже не так,   как

прежде. Просто усталым смехом.

     - Можешь считать и   так...   Они   снова замолчали,   слушая шорох остывающей

пустыни.

     - Так что же   ты   видел?   -   снова первым спрашивает Ибрахим.   Он не любит

долгих пауз.   Тем   более   когда   молчит Саммад.   Иногда молчание страшнее слов,

страшнее стали.

     - Я   видел,   как многие и   многие тысячи возносятся к небу в дыму.   Как ад

вырвался на землю и катится по ней стальной змеей,   изрыгая дым и пламя.   Видел

жирный жертвенный дым человеческих тел,   покрывающий головы новых богов.   И над

всем этим лик Иблиса1. - Саммад смотрит в огонь, как в то неизвестное, страшное

зеркало, где он увидел все эти страшные картины.

     (1 Иблис - название дьявола в исламе.)

     Ибрахим пододвигает к огню несгоревшие сучья,   костер вспыхивает, и Саммад

отводит от него глаза.

     - Ну и что?   -   спрашивает Ибрахим.   - Ты видел всего лишь очередной конец

мира... Далеко не последний.

     - Иблис... - начал Саммад.

     Но Ибрахим не дал ему говорить:

     - Я верю тебе!   Я верю, что ты видел страшное... Но никто из нас не сможет

ясно истолковать то,   что хотело сказать Зеркало.   Мы потеряли этот дар, так же

как и многие другие.   Ты потратил столетия, чтобы восстановить крохи, маленькие

детали...   И   ничего не добился в   этом.   Скажи мне,   ты можешь с   уверенностью

сказать, что знаешь, чего хотело Зеркало?

     Саммад отворачивается. На его черном лице ходят желваки.

     Ибрахим откидывается назад - на лице разочарование.

     Тишина повисает между ними.

     - Ты помнишь писание? - наконец спрашивает Саммад.

     - Писание? Ты имеешь в виду Священную Книгу?

     - Нет, я имею в виду... другую книгу...

     - Не смеши меня, Саммад, от нее если что и осталось, так это воспоминания.

Причем вся память о ней лежит в наших головах. - Ибрахим усмехается.

     - Так ли это?..

     И Саммад впервые посмотрел в глаза Ибрахиму.   Тот вздрогнул, огладив левой

рукой   бороду.   На   указательном пальце   Ибрахима   сверкнул   массивный изумруд.

Драгоценность, достойная царей. Отсветились зеленым глаза Саммада. Рубин на его

кольце, казалось, разгорелся ярче.

     Они наклонились ближе друг к другу. Еще ближе. И ночь оглохла. Видела, как

шевелятся губы в беззвучном разговоре...   Но ничего, ни словечка, которое можно

было бы разнести, растрепать по кустам и колючкам... Странно.

     Ночь   озадаченно моргнула огоньками звезд.   Попробовала раздуть затухающий

костер, поиграть веселыми угольками.

     Не получилось.

 

     4

 

     Как вы не веруете в Аллаха?

     вы были мертвыми, и Он оживил вас,

     потом Он умертвит вас...

     Коран. Корова 26 (28)

 

     Ему   дали вымыться и   переодеться где-то   под   Берлином.   Маленький уютный

домик стоял метрах в пятистах от дороги, под огромными дубами Что это за место,

Юлиус не знал.

     Грязную лагерную одежду и разбитые башмаки он оставил в ванной,   сменив их

на   теплый халат.   Долго плавал в   одуряюще горячей воде,   высыпав туда   горсть

ароматической соли.   Слава богу,   хоть вшей нет -   Юлиус был лыс, как колено, а

против   лобковых   паразитов в   лагере   имелось   на   редкость   едкое   и   вонючее

средство, которым заключенным периодически обмазывали гениталии.

     О   том,   зачем   и   куда   его   вытащили из   лагеря,   Юлиус пока   не   думал.

Наслаждался свободой.   Да   и   все   было   в   принципе   ясно:   "Зеркало   Иблиса",

неоконченная рукопись отца, которая зачем-то понадобилась нацистам.

     В   комнате,   где он   переодевался,   трещал камин,   на стенах висели вполне

приличные акварели,   среди   них,   кажется,   даже   Кокошка1 -   Юлиус не   слишком

разбирался в   живописи.   Бюстик   фюрера   на   камине,   золоченые корешки книг   в

шкафу...

     (1 Кокошка,   Оскар -   австрийский художник-экспрессионист, с 1937 года все

его   работы   изъяты   из   картинных   галерей   Германии,   а   творчество объявлено

декадентским.)

     Фрисснер оставил его,   удалившись вместе с плотным пожилым господином - то

ли   хозяином дома,   то   ли   просто кем-то   из обслуги.   Повесив халат на спинку

стула,   Юлиус провел руками по бокам. Ребра... Килограммов пятнадцать, пожалуй,

оставлено   в   Бельзене.    То,    чего   не   могли   сделать   утренние   пробежки   и

гимнастический зал.   "Смотри-ка,   -   подумал Юлиус,   - я уже могу шутить! Сам с

собой по крайней мере".

     Облачившись в костюм, он аккуратно повязал галстук и поискал обувь. Ничего

нет. Не босиком же ходить?

     На столе стоял бронзовый колокольчик.

     Позвонить?

     "Нет,   наверное,   это будет неправильно Все же я тут не хозяин,   - подумал

Юлиус, - да и гость сомнительный. Лучше обожду".

     Он   подошел к   книжному шкафу,   открыл дверцу и   провел рукой по   корешкам

книг. Кант... Тит Лукреций Кар... Томас Манн... О, даже Толстой! Интересно. Кто

бы взялся хранить сегодня такие книги?

     - Я смотрю, вы уже оделись?

     Фрисснер стоял в дверях, держа в руке туфли.

     - Сорок второй. Кажется, ваш, - сказал он и поставил их на пол.

     - Благодарю,   -   Юлиус опустился на стул.   Действительно, туфли сидели как

влитые.

     - Обещание насчет очков остается в силе,   - добавил Фрисснер. - Как насчет

обеда? У нас появилось два свободных часа, поэтому лучше перекусить. Солдатский

принцип: как знать, когда придется пообедать в следующий раз?

     Стол был накрыт на веранде.   Свежий весенний воздух,   солнце,   и главное -

свобода.

     Никакой проволоки.

     Никакой охраны.

     Никакой работы, тяжелой и неблагодарной.

     Юлиус   внезапно почувствовал прилив   необычайно теплых чувств к   капитану,

который невозмутимо намазывал ломтик хлеба маргарином.   Вот   достойный человек!

Образован,   учтив.   Не   то   что   комендант   Бельзена   или   гестаповец,   который

допрашивал Юлиуса. Как его? Майгель, Мойдель?

     - Суп,   -   сказал Фрисснер,   поднимая тяжелую фаянсовую крышку супницы.   -

Поешьте горячего, господин Замке.

     - Мне позволено будет узнать,   с   кем мы встретимся в Берлине?   -   спросил

вконец расхрабрившийся Юлиус,   расправляясь с овощным супом. Фрисснер посмотрел

на него, задумчиво постучал ножом по краешку тарелки.

     - Вы   не знаете этого человека,   но совершенно не вижу причин,   по которым

вам не нужно было бы знать его имя. Бригаденфюрер1 СС Теодор фон Лоос.

     (1   Бригаденфюрер   -   звание   в   СС,   приравниваемое к   армейскому   званию

генерал-майора)

     - Да, это имя ничего мне не говорит, - согласился Юлиус.

     - Он координирует нашу операцию.

     Вот   еще и   операция какая-то   появилась!   Начинает понемногу проясняться.

Бригаденфюрер... Кажется, это высокое звание. Соответствует генералу?

     - Бригаденфюрер - это генерал?

     - По армейским меркам - да.

     - Я... Мне отводится роль научного консультанта?

     - Можно и так сказать. Уверяю вас, - Фрисснер улыбнулся, - вам не придется

делать ничего такого,   чего бы вы не делали раньше. Научная экспедиция в Ливию.

По маршруту 1935 года.

     - Но мы ничего особенного...   -   начал было Юлиус,   однако капитан покачал

головой:

     - Это и есть причина того,   что экспедицию придется повторить.   Жаль,   что

ваш отец не   дожил до   этого момента.   Но   я   уверен,   вы станете его достойной

заменой. Правда, времени на подготовку очень мало.

     - Это не страшно.   Кто едет с нами?   Я бы рекомендовал Кортена, он сейчас,

кажется,   профессорствует,   но   согласится с   радостью...   И   Ганса фон Эрлаха,

который...

     - Господин Замке,   - перебил Фрисснер, - я ценю ваши советы, но экспедицию

формирую не я.   Мало того, я убежден, что из ученых нам понадобитесь только вы.

Это военная экспедиция,   к   тому же она носит секретный характер...   И   еще:   в

Северной Африке сейчас идет   война.   Поэтому к   привычным вам   факторам пустыни

прибавятся и такие, как опасность со стороны английских войск.

     - Но я не умею воевать!

     - От вас этого и не потребуется.   Воевать будем мы. Воевать, защищать вас.

Об остальном вам расскажет бригаденфюрер.   Прошу вас, передайте соус... А вот и

отбивные.

     К вечеру они были в Берлине,   где-то на окраине.   Юлиус не так хорошо знал

столицу,   чтобы   из   окна   автомобиля определить точный маршрут.   Остановившись

возле каменного пятиэтажного дома постройки начала века,   они вышли и поднялись

по широкой лестнице к дверям.

     Внутри их встретил какой-то нижний эсэсовский чин -   Юлиус не разбирался в

их нашивках и званиях -   и предложил ему посидеть вот тут, в кресле, а капитана

увел с собой.

     Юлиус   устроился поудобнее и   взял   со   столика   свежий   номер   "Фелькишер

Беобахтер",   просмотрел передовицу.   Тут же лежали "Ангриф",   "Берзен Цайтунг",

несколько иллюстрированных журналов.

     Вернулся Фрисснер в сопровождении все того же чина.

     - Пойдемте, господин Замке, - сказал капитан. - Бригаденфюрер ждет нас.

     Они   поднялись на   третий этаж,   нижний чин   открыл большую,   обитую кожей

дверь.

     - Хайль Гитлер!   - капитан выбросил руку в приветствии. Юлиус почувствовал

себя несколько скованно.   Что делать?   Бригаденфюрер, кажется, почувствовал его

замешательство и негромко засмеялся.

     - Здравствуйте, господин Замке. Садитесь, прошу вас, - сказал он, указывая

на кресла у стола.

     Фон   Лоос оказался довольно молодым человеком с   проницательными,   глубоко

посаженными глазами   и   сломанным боксерским носом,   который   смотрелся на   его

утонченном лице несколько нелепо.   Капитан сел поодаль на диван, показывая всем

своим видом, что присутствует здесь исключительно в качестве слушателя.

     - Прежде всего... - Бригаденфюрер сделал небольшую паузу. - Прежде всего я

хотел бы принести извинения за то досадное недоразумение, которое привело вас в

лагерь.   Наверное, я выразился неверно: для вас это не недоразумение, а ужасная

ошибка, катастрофа... К сожалению, такое случается. В гехайместатсполицай1 тоже

хватает неврастеников и портачей. Поверьте, при их работе это просто неизбежно.

     (1 тайная полиция (нем) - гестапо.)

     - "На   гестапо возлагается задача разоблачать все   опасные для государства

тенденции   и    бороться   против    них,    собирать   и    использовать   результаты

расследований,   информировать о   них   правительство,   держать   власти   в   курсе

наиболее   важных   для   них   дел   и   давать   им   рекомендации   к   действию",    -

процитировал со своего дивана Фрисснер.

     - Именно!   -   Бригаденфюрер поднял   указательный палец,   -   Основной закон

гестапо сформулирован еще в   1936 году Герингом2.   Без накладок здесь просто не

обойтись,   даже без таких трагических, как ваш случай. Но сейчас все в порядке,

вы здесь,   на свободе, с вашей семьей все хорошо. Гауптштурмфюрер Майгель будет

строго наказан, уверяю вас.

     (2   Из   указа,   подписанного в   1936   году Герингом как   премьер-министром

Пруссии.)

     Из   отдела 4А1   его переведут в   4Д2,   пусть оставит свой теплый кабинет и

займется поляками и чехами. Но перейдем к делу.

     (1 Отдел 4А занимался борьбой с противниками нацизма.

     2 Занимался делами оккупированных территорий.)

     Фон Лоос выдвинул ящик стола и достал оттуда толстую коричневую папку.

     - Это -   рукопись вашего отца,   господин Замке.   "Зеркало Иблиса и   другие

мистические артефакты".

     - "Мифические", - поправил Юлиус

     - Что? - не понял бригаденфюрер.

     - "Мифические артефакты". Не мистические.

     - Извините... Пожалуйста, можете ее взять. Разумеется, это копия, оригинал

слишком ценен, чтобы я держал его в столе.

     Юлиус   взял   протянутую папку,   положил   перед   собой,   раскрыл,   развязав

плетеные шнурочки.

     Почерк отца.

     Росчерк точки над "i", более напоминающий галочку, округлые аккуратные "о"

и   "а"...    Интересно,    почему   он   не   печатал   это   на   машинке?   Или   писал

исключительно для себя,   не собираясь публиковать, не был уверен окончательно в

своих домыслах?

     Юлиус мельком пробежал несколько первых строчек.

     - У вас будет достаточно времени,   чтобы ознакомиться с текстом, - вежливо

сказал бригаденфюрер. - Капитан Фрисснер ввел вас в курс дела, не так ли?

     - В общих чертах, - заметил Фрисснер.

     - Да,   я знаю,   что мы планируем повторить неудавшуюся экспедицию тридцать

пятого года, - кивнул Юлиус. - Я не представляю, какую ценность может иметь эта

экспедиция для военных.

     - Очень большую.   Дело в   том,   что   ваш отец был убежден:   Зеркало Иблиса

существует на самом деле.

     Юлиус поморгал,   пытаясь понять,   не шутит ли бригаденфюрер. Потом грустно

улыбнулся:

     - Значит,   отец так и   не   изменил своего мнения...   Что ж,   он всегда был

очень упрям. Зеркало Иблиса...

     - Для вас это не новость?

     - Нет, разумеется. Мы в свое время крупно поспорили из-за этого. Отец даже

крикнул в   сердцах,   что   лучше бы   отдал меня   в   священники или   в   ученики к

лавочнику. Обвинил меня в слепоте, недостойной настоящего археолога...

     - То   есть вы утверждаете,   что данный артефакт не существует?   -   спросил

бригаденфюрер.

     - Именно так.

     - А если я предложу вам описание Зеркала Иблиса, сделанное вашим отцом?

     - Но...   Этого не может быть!   -   вскрикнул Юлиус.   Поерзал в кресле и еще

более   решительно   сказал:    -    Нет,    это...   это   бред,   извините,   господин

бригаденфюрер... Этого не может быть. Когда он мог его видеть?

     - Экспедиция 1938 года, господин Замке. Вы о ней не знали.

     - Но в тридцать восьмом отец ездил в Палестину!

     - Это   вам   он   так   сказал.   Вам   и   друзьям.   На   самом деле   он   был   в

Триполитании, вместе с известным вам Карлом Хайнцем Тилоном, и они двинулись по

старому   маршруту.    С   ними   был   проводник...    Хотя   зачем   я   вам   все   это

пересказываю,   прочтите рукопись.   Там все описано более чем подробно.   Местами

очень путано,   иногда вообще непонятно,   но подробно Ваш отец,   господин Замке,

многое вынес в этой экспедиции. Он вернулся один...

     - Тилон умер от лихорадки в Дамаске, - слабо возразил Юлиус.

     - Да,   со   слов вашего отца.   Но   рукопись говорит,   что он   не вернулся с

нагорья Тибести.

     - Я не понимаю...   -   Юлиус был раздавлен.   Отец переиграл его. Он даже не

взял его в эту чертову экспедицию, оставив корпеть в университете над никчемным

трактатом по арабистике,   глупой компиляцией, не несшей почти ничего нового! Он

не доверял ему!

     Почему?

     Может быть, я и в самом деле не археолог, не ученый?

     Лавочник... Библиотекарь... Архивная крыса...

     - Ваш   отец,   господин Замке,   хотел   иметь   весомые доказательства своего

открытия.   Поэтому,   я полагаю, он планировал завершить рукопись и только потом

все   обнародовать.   Вот   почему он   ничего не   сказал вам,   зная   вашу   жесткую

позицию.   Теперь у   вас есть отличный шанс завершить дело отца и принести рейху

неоценимую пользу.

     Юлиус бездумно вертел в пальцах шнурок от папки.

     - Капитан сказал мне, что у вас был ряд предложений по составу экспедиции,

- продолжал фон Лоос.   -   К   сожалению,   мы вынуждены ограничиться только одним

ученым -   вами.   Остальные члены экспедиции будут военными.   Вы понимаете: если

Зеркало   Иблиса   существует и   представляет собой   именно   то,   о   чем   говорят

легенды...

     - Но... Вы сами верите в это, господин бригаденфюрер?

     - Верю.   Хочу верить.   И   вы   поверите,   господин Замке,   потому что вы   -

ученый. Да и в чем беда, если вы не найдете артефакт, или же найдете его совсем

иным?   Давайте так:   мы будем думать о   хозяйственной части,   вы -   о   научной.

Рукопись можете взять с собой,   она ваша по праву,   И еще. предвидя вопрос ваша

семья будет здесь завтра утром.

     Бригаденфюрер поднялся, давая понять, что беседа завершена. Встали и Юлиус

с капитаном, попрощались.

     У дверей фон Лоос окликнул их.

     Юлиус обернулся.

     - Извините, - улыбнулся бригаденфюрер. - Совсем забыл.

     Он вышел из-за стола, приблизился и подал Юлиусу замшевый черный очешник.

 

     5

 

     И склоняй свои крылья перед тем,

     кто следует за тобой из верующих.

     Коран Поэты 215 (215)

 

     СОРОК ЛЕТ НАЗАД

     Они сидят на коленях.

     Их много.

     Их двадцать.

     Два   десятка   мальчиков,    отобранных   специально.    Их   лица   старательно

маскируют любопытство,   их   лица   не   выражают   ничего,   кроме   внимания.   Хотя

хочется...   Много чего хочется.   Например,   инжира.   Или погнаться за проворной

ящерицей. Или... Много всяких "или" крутится в головах.

     Но   глаза   выражают   только   внимание.   Они   тут   далеко   не   первый   год.

Фактически они не помнят ничего, кроме этого помещения, учителей...

     Им вбивают в головы священные тексты.   Их учат мудрости Аллаха. Их обучают

подчинению и благочестию.

     Перед ними сменяются учителя,   наставники.   Люди,   которых наивное детское

сознание превращает в пророков. Пророков жестоких и не прощающих ошибок.

     Поэтому мальчики старательно маскируют чувства,   их   глаза выражают только

внимание.

     Часы текут...   Мимо...   Время делает свое дело... Время всегда идет вперед

вместе с мальчиками.

     Их два десятка.

     Мальчишеские головы смотрят перед собой,   на   учителя.   Одна неотличима от

другой. Для учителя они все сейчас на одно лицо. Как стадо баранов.

     "В сущности,   они и   есть стадо баранов,   -   подумал учитель,   в   молчании

обдумывая крамольную мысль.   - В этом цель их жизни. Которая вот-вот подойдет к

концу..."

     Он встает. Мальчики вытянулись.

     - Последний день вашего ученичества настал.   Сегодня оборвется та   дорога,

по которой вы шли все это время.   И   я счастлив,   что мне перед смертью удастся

лицезреть тот свет, к которому я вел вас через тьму. Я увижу избранников. Самых

достойных,   самых подготовленных из вас.   -   Учитель внимательно вглядывается в

удивленные   лица   мальчиков,    словно   стараясь   что-то   угадать.   Затем   низко

кланяется им.   -   Я   хочу   попросить у   вас   прощения заранее.   Потом не   будет

времени. Простите меня, мальчики.

     Он   выпрямился и,   уже не глядя на расширившиеся до предела детские глаза,

произнес Слово.

     В   тот   же   миг   пятеро из   двадцати дико   закричали.   Их   тела как   будто

сломались в позвоночнике, ноги засучили от невероятной боли, руки словно крылья

пытались унести несчастное тело...   Пятеро упали на   землю,   разбрасывая пену в

разные стороны.

     Трудно снова обретать плоть. Трудно и больно.

     - Приветствую   вас,    Хранители.    Примите   запретную   жертву.   -   Учитель

зажмурился.   Он   был добрым человеком...   Он   не   хотел видеть того,   что будет

дальше.

     В дверях показались другие учителя с ятаганами в руках.

     Кровь... Крики... Стоны...

     Минуты текут мимо... Время идет вперед. Но теперь уже в одиночестве.

     Пятерым избранным,   как   только они оправились,   учителя надели каждому на

палец по перстню и   удалились из помещения,   где Хранители вновь,   после долгих

веков, посмотрели друг другу в глаза.

     Таких глаз не бывает у мальчиков в возрасте десяти лет.

     В   соседней комнате учителя упали на свои ножи,   ибо совершили недостойное

не по доброй воле, но по велению долга. Их дорога также подошла к концу.

     - Мы снова вернулись... - наконец сказал один из пяти, тот, которого потом

назовут Ибрахимом, и на его лице шрамов будет больше, нежели морщин.

     - Да,   -   ответил другой.   Черный как ночь Саммад, хотя это не нуждалось в

подтверждении. - До дня суда...

     Остальные промолчали.

 

     6

 

     Мы испытываем вас кое-чем из страха,

     голода и одиночества.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 150(149)

     Что было потом?

     То же, что и всегда.

     Их было пятеро.   Хранителей,   избранных,   проклятых,   святых, демонов... с

какой стороны посмотреть.

     Хотя скорее всего ни одно из этих слов не подходило к ним.

     Кто-то   сказал,    что   в   начале   было   слово.    Вранье.   Слова   появились

значительно позднее...

     Уже не осталось существ,   которые бы помнили ту голую,   беспощадную правду

без шелухи слов, без уютного покрова условных определений. Уже некому вспомнить

то, как все выглядело. Без слов. Как можно было посмотреть и увидеть суть.

     Ангелы,   демоны,   избранные,   проклятые...   с   какой стороны посмотреть...

Шелуха слов,   ложных или правдивых -   хотя не бывает правдивых слов и   правды в

словах,   -   надежно укрывает смысл, который заключается в том, что смотреть уже

некому.   И   судить   тоже.   Они   остались одни.   Пятеро   ангелов   в   одиночестве

Вселенной.

     И никого больше. Может быть, до поры?..

     Сначала это было непонятно,   потом страшно,   а затем как-то примелькалось,

обросло уютными и мягкими словами... И они приняли, просто приняли для себя, не

для остальных, что их только пятеро. Других больше нет. Никого нет. Только люди

и эти пятеро.

     Избранные, проклятые, ангелы, демоны... Правды в словах нет.

 

     7

 

     Они пожирают в свои животы только огонь.

     Коран. Корова. 169(174)

 

     "Губернатор,    тупой   макаронник!"   -   зло   подумал   Людвиг,   рассматривая

просыпающийся город с крыши новой городской комендатуры, помещавшейся в здании,

которое   располагалось   на   горке   и    занимало   стратегически   более   выгодное

положение,   нежели прежняя запыленная контора.   -   Вылитый дуче. Такая же сытая

морда. Только гораздо более глупая".

     Ягер   презрительно дернул верхней губой,   короткие,   почти как   у   фюрера,

усики забавно встопорщились.   Впрочем,   то,   что это забавно, Ягер узнал только

вчера ночью.   В местном борделе.   Разумеется,   шлюха, которая ему это поведала,

никаких денег не получила.   С   нее достаточно и   того,   что офицер с   идеальной

родословной снизошел до такой замарашки, как она.

     Людвиг   задумчиво провел ладонью по   свежевыбритому подбородку.   Замарашка

была,   впрочем,   не   так   уж   и   плоха.   По   крайней мере,   стонала она   вполне

натурально.   Может быть,   он и зайдет туда снова, может быть, снова к ней же...

Пусть только заживет ее   разбитая морда -   будет впредь знать,   как   распускать

свой язык.

     Ягером    снова    овладело    раздражение.     Если    бы     не     этот    осел

итальяшка-губернатор,   он бы наведался в тот бордель сегодня же.   А теперь ему,

человеку, выполняющему в Триполи особую миссию, придется ковыряться в бумажках,

разбирать какие-то дела и вообще заниматься черт знает чем.

     Ягер   числился   в   администрации   генерал-губернатора   Триполи   на   правах

координатора    по    делам    военнопленных.    Должность    эта    была    настолько

искусственной,   насколько вообще могла   быть.   Подобные вакансии существовали в

различных     административных    системах,     прикрытые    сложными     словесными

фортификациями.   Консультанты, советники, атташе, представители и тому подобные

звери бюрократических джунглей.

     К сожалению,   генерал-губернатор Триполи довольно негативно воспринял идею

немецкого специалиста в   собственном управленческом аппарате.   И   в общем-то не

зря   -   генералу   было   что   прятать.   Поскольку проявить   свою   нелюбовь   явно

губернатор не   мог,   он избрал иной,   действенный и   совершенно легальный метод

борьбы.   Из   губернаторской канцелярии приходили   кипы   бумаг,   дел,   требующих

рассмотрения,   заявок   и   просто ошибочно присланных папок.   В   основном вздор,

отписки,   крысиная работа.   Однако именно это-то и раздражало Ягера. Бесило. До

дрожи. Он был специалист, а не канцелярская крыса.

     Город медленно просыпался.   Солнце окрашивало крыши в розовый цвет. Жарким

дыханием коснулось лица.   Людвиг поморщился,   одернул щегольски сидящий на   нем

офицерский мундир и   спустился вниз.   Уже   на   лестнице его   догнал первый крик

муэдзина.

     "Ненавижу,   -   пронеслось в   голове у   Ягера.   -   Все   ненавижу!   Особенно

этих..."

     Легко   ощутимая,   кислотно-жгучая   ненависть знакомо всплеснула за   лобной

костью.   Опасно напряглись мышцы,   болью отозвались возбужденные нервы.   Людвиг

ухватился за перила,   привалился к   стене,   пережидая приступ,   боясь упасть на

этой источенной веками лестнице.

     Африканская жара давила на него. Каждый день, каждый час он ощущал на себе

удушающие объятия этого чужого солнца.   Даже   в   комнате с   закрытыми ставнями,

даже в подвале, даже ночью... Солнце всегда пряталось где-то сзади, за шторами,

за дверями,   за ставнями.   Пряталось, давило, душило! Сжимая скользкие от пота,

горячие руки на   горле у   штурмбаннфюрера1 Ягера,   выполняющего особую миссию в

этом ненавидимом им Триполи.

     (1   Штурмбаннфюрер   -   звание   в   СС,   соответствующее   армейскому   званию

майора.)

     Дыхание со свистом вырывалось из перехваченного судорогой горла. "Как же я

их всех ненавижу..."

     И почудилось,   вспыхнуло на внутренней поверхности глаз...   Кровавый снег.

Раскаленный пулемет. Люди, валящиеся на снег. Бесшумно...

     Ягер   расстегнул верхнюю пуговичку на   кителе и   судорожно вдохнул пыльный

воздух.   Приступ бешенства прошел,   и   теперь   в   теле   чувствовалась особенная

расслабленность, приятная после сумасшедшего напряжения. Как тогда, зимой...

     Он распрямил спину,   слегка помассировал сведенные мышцы рук. Минуту назад

казалось,   что именно этими руками он сжимает чье-то горло. Какого-нибудь араба

или лучше - еврея. Или губернатора-макаронника... Прошло. Сейчас настала минута

покоя. Минута расслабленности.

     Снизу донесся обеспокоенный голос секретаря:

     - Господин майор... Господин майор...

     "Боится...   -   удовлетворенно подумал Людвиг.   -   Тоже мне,   пруссак.   Две

зуботычины, и гонору как не бывало".

     - Господин    майор?..    -    Голос    секретаря    выражал    высшую    степень

обеспокоенности.   Он и   в   самом деле боялся за Людвига.   Случись что с бешеным

координатором, с кого будут спрашивать?

     - Да! - рявкнул Людвиг. - Я уже иду. Что там у вас?!

     Он   стремительным шагом преодолел последние ступеньки,   на ходу застегивая

китель.

     - Разве это не может обождать?!

     - Осмелюсь доложить...   Никак нет...   Дела...   Они...   Вы   приказали...   -

Секретарь начал мямлить,   чуть-чуть наклонившись вперед.   Он   был   выше Ягера и

всячески стремился этот факт скрыть,   сутулился,   наклонялся.   Людвиг это знал,

что не добавляло плюсов секретарю.

     - Как вы стоите?! Мокрица! Немедленно встаньте как положено! Смирно!

     Секретарь заткнулся и   вытянулся в   струнку.   Теперь весь его   богатырский

рост был полностью на виду, и это доставляло ему тяжелейшие мучения.

     Ягер удовлетворенно сел за стол. Небрежно махнул рукой в сторону открытого

окна.   Встающее   солнце   забросило свое   щупальце внутрь.   Плотные   шторы   были

мгновенно закрыты, хлопнули ставни.

     - Что там у тебя?   -   спросил Людвиг,   небрежно отодвигая в сторону пустой

графин с двумя стаканами,   покрывшимися белесым налетом.   Надо бы выбросить, но

руки не доходят.

     Секретарь   метнулся   к   столу.   Услужливо   подсунул   какие-то   бумажки   на

подпись.

     Ягер бегло просмотрел каждую.   Мелькнули знакомые имена,   даты,   цифры. Но

детально вникать не хотелось.   Он царапнул бумагу своей подписью и   нетерпеливо

оттолкнул документы в руки секретаря.

     - Что еще?

     - В   акватории порта совершил посадку гидроплан с пассажирами на борту.   В

их числе...

     - Какой сегодня день? - Ягер вскочил.

     - Среда... - не задумываясь отрапортовал секретарь.

     Людвиг на мгновение обмяк, покачал опущенной головой.

     Его   губы искривила усмешка,   от   которой у   некоторых допрашиваемых стыла

кровь в жилах.

     - Что ж   ты молчал,   животное?!   Я же тебя расстреляю,   если...   -   Людвиг

говорил медленно и нежно,   как с той проституткой.   Он выдержал паузу,   а затем

заорал: - Машину мне! Быстро!

     Штурмбаннфюрер СС Людвиг Ягер всегда считал себя неплохим актером.

 

     8

 

     "И склоняй крылья свои перед тем, кто

     следует за тобой из верующих И иди с ними"

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 72(70)

 

     Человек сидит на   коврике.   В   тени.   На голове белоснежная чалма.   Одежда

словно бы из чистого хлопка.   Возможно,   так оно и есть, этот человек наверняка

может позволить себе такое.   Он   весь наполнен ветром,   воздухом...   Но   не тем

ветром, что дует из пустыни в полдень, грязным, желтовато-серым ветром, тяжелым

и   смертоносным.   Нет.   Белые   одеяния этого человека наполнены легким,   чистым

воздухом, который веет над ручьем в оазисе. Прохладным... И дыхание этого ветра

ощущают все вокруг. Как глоток воды, как свежесть листвы...

     И поэтому слушать его собрались все, кто только мог.

     Человек сидит на коврике.   Посреди большого людского круга. Ветер разносит

его слова далеко...

     - ... Те, кто приобрел зло и кого окружил грех, то они обитатели огня, они

в нем вечно пребывают.   А те,   которые уверовали и творили благое, те обитатели

рая, они в нем вечно пребывают...

     - ...   Те,   кому мы   даровали писание,   считают его достойным чтением,   те

веруют в него. А если кто не верует в него, те будут в убытке...

     - ... Свидетельствует Аллах, что нет божества, кроме него...

     - ...но мы остались одни, - голос хриплый, грудной. Человек сидит на коне.

     Откуда взялся человек?   Откуда конь?   Да и какой прок человеку от коня?   В

пустыне-то... Верблюд - дело другое. А конь...

     Два человека смотрят друг на друга.

     Один на коврике в тени,   и голос его разносит прохладный ветер.   Другой на

коне,    на   солнцепеке,    с   лицом,    которое   напоминает   дно   высохшей   реки.

Потрескавшееся, коричневое. Страшное.

     И люди вокруг. Были... Куда пропали? Как сумели? Как поняли?..

     Человек в   белом пошевелился,   сложил руки на   груди.   Мелькнул перстень с

огромным камнем,   прозрачным,   как вода.   И   словно бы в   ответ изменилось лицо

всадника, как меняется сухое русло реки, когда касается его дыхание вод.

     - Ты прервал мою проповедь, - сказал человек в белых одеждах.

     - Ха... Ну не прервал, а так... Немного изменил.

     - Да, но это была моя проповедь.

     - Точно,   ты всегда любил это.   Наверное,   им,   -   всадник окинул взглядом

домишки вокруг,   - это требуется. Ты всегда знаешь, что им требуется. В отличие

от меня. Я предпочитаю правду...

      - Зачем ты   пришел,   Мухаммад?   -   Человек на   коврике -   само   воплощение

терпения.   -   Да   еще с   цитатами из Запретной Книги.   Ты,   в   отличие от меня,

никогда проповеди не любил.

     - Тоже верно.   На мой взгляд,   от них никакого толку,   -   ответил всадник,

названный   Мухаммадом   в   честь   пророка,   и   поспешно   добавил,   видя   реакцию

проповедника:   -   Но это только моя точка зрения. Кстати, я не пойму, почему ты

называешь Книгу Зеркал запретной... Не объяснишь, Имран?

     Земля отозвалась глухим гулом.   Если   бы   кто-то   из   простых смертных был

рядом,   то   обязательно бы завертел головой:   что?   откуда?   Но рядом никого не

было...

     - Зачем ты пришел? - Имран отвел глаза, не отвечая на вопрос.

     Мухаммад тряхнул поводьями.   Прыснул лучиками камень   на   пальце.   Черными

лучиками, черный камень... Конь подошел ближе.

     - Саммад хочет видеть нас всех. Ему было откровение.

     - С каких это пор у него начались откровения?

     - Не знаю.   Но понимаю тебя.   Когда Он нас покинул...   я перестал верить в

откровения.

     Оба корчат гримасы. Один усмехается, другой морщится.

     - И тем не менее, - повторяет Мухаммад, - Саммаду нужны мы. А значит, пора

двигаться...

     - Куда?

     - Сам знаешь...

     - Я так и не закончил проповедь... - Имран медленно поднимается.

     - Ну так закончи! - Мухаммад смеется.

     - Все разбежались...

     - Но я - то тут!

     Минуту   Имран   смотрит   на   всадника изучающе.   Словно   ветерок   осторожно

обдувает гору. Потом взгляд его темнеет.

     Ветер далеко разносит слова...

     - Сражайтесь   на   пути   Аллаха   с   теми,   кто   сражается   с   вами,   но   не

преступайте, поистине Аллах не любит преступивших.

     И всадник серьезно поднес руки к лицу.

     ? Аллах велик.

 

     9

 

     Аллах - с терпеливыми.

     Коран. Корова 148(153)

 

     Триполи - странный город.

     Садясь в автомобиль,   вы не можете точно сказать,   когда окажетесь в месте

назначения. Одни и те же улицы тут ведут себя очень по-разному в разное время и

в зависимости от обстоятельств.   Они могут свободно пропустить вас, проглотить,

стремительно проталкивая по   узкой   кишке   между   грязноватыми домиками,   и   вы

прибудете на место раньше необходимого. В такие моменты улицы Триполи похожи на

огромного   голодного   удава,    прихотливо   извивающегося   в   этом   жарком   аду,

насыщенном ароматами базаров,   лавок,   жаровен,   закусочных,   животных и людей.

Удав глотнул... И вот вы уже мчитесь по изгибам его тела.

     Однако так бывает не всегда.

     Ягеру   иногда казалось,   что   город   живет   своей   собственной жизнью.   Не

имеющей отношения к   людям,   его   населяющим.   Казалось,   вот   исчезни вся   эта

серо-бело-черно-грязная толпа,   пропади пропадом эти вечные верблюды и ишаки, и

ничего не изменится. Город был, есть и будет. Без людей, с людьми?.. Какая ему,

городу, в сущности, разница? Ему и так хорошо.

     Казалось,   что даже тогда,   в полном безлюдье улиц, найдется все же что-то

такое,   что осложнит дорогу.   Закроет путь, заставит двигаться медленно, гудеть

неизвестно зачем, ругаться и кричать в окно. Как сейчас.

     Ягер безнадежно опаздывал.

     Встретить Фрисснера на   причале уже было невозможно.   Но   теперь ставилась

под   вопрос   сама   встреча   вообще.   Оставалась одна   надежда   -   на   затяжки с

разгрузкой,   оформлением бумаг и   тому подобные запоздания,   которыми славилась

итальянская бюрократическая машина.

     - Дави, дави эту сволочь! - орал Ягер водителю на ломаном итальянском.

     - Не могу, сеньор, никакие могу! - оправдывался водитель, разводя руками и

поворачиваясь к Людвигу всем телом,   чтобы изобразить полное свое бессилие, при

этом едва не   наезжая на   серого ослика,   который перегородил и   без того узкую

улочку близ лавки, торгующей какими-то тряпками.

     - На дорогу смотри, кретин!

     Водитель зло   надавил   на   клаксон.   Ослик,   до   того   момента   молчавший,

внезапно заорал,   разевая свою пасть насколько было возможно.   Разноликая толпа

вокруг тут же откликнулась,   залопотала на зубодробительной смеси итальянских и

арабских наречий.   Кто-то   всунулся через открытое окошко,   получил в   зубы   от

водителя и заорал еще громче.

     Ягер возвел очи горе. Почувствовал, как дурная кровь прилила к лицу.

     Ослик орал,   водитель выдавливал из клаксона противные, почему-то хрипящие

звуки, толпа возмущенно гомонила.

     - Не   желаете ли купить халат?   Недорого...   -   Всунулась в   окошко чья-то

усатая харя.

     - ИАААА!!!!   -   Серый   ослик   сопротивлялся тянущим   его   неизвестно   куда

поводьям.

     - Убери осла!   Осла убери,   идиот!   Убери,   тебе говорю, сеньор спешит!! -

Водитель вылез из   автомобиля и,   дико   жестикулируя,   пытался объяснить что-то

человеку в полосатом бурнусе.   -   Убери, тебе говорю... А мне плевать! Убери, и

все!   Кто ишак?   Сам ишак! Дорога для машин, а не для ослов... По крайней мере,

не для таких ослов, как ты! А я на...

     - ИАААА!!!

     - АААА! - Серый ослик воспользовался тем, что его хозяин ослабил натяжение

поводьев,   и укусил водителя за ляжку.   - Я тебя закопаю, недоносок!!! И твоего

сраного осла! И всю семью! И всю семью твоего осла...

     Ягер закрыл глаза.   Втянул в себя воздух, замер на секунду, а затем плечом

открыл дверь, при этом сбив на землю приставучего торговца халатами.

     "Вальтер" в   руке перекричал всех,   включая осла.   Две маленькие свинцовые

дуры улетели в белое небо.

     - Молчать, недоноски!!! Все прочь с дороги! Стреляю без предупреждения!

     Удивительно,     но    посреди    всеобщего    замешательства    именно    ослик

сориентировался правильно. Он опустил голову и целенаправленно потрусил вперед,

теперь уже таща за   собой оторопевшего хозяина.   Вторым понявшим,   к   чему идет

дело,   был водитель.   Он мигом вскочил внутрь и   спустя мгновение уже мчался по

запруженным улицам, рискуя кого-нибудь задавить.

     На   заднем сиденье сидел   взбешенный координатор по   делам военнопленных и

прятал пистолет в кобуру.

     Стрелять Людвиг Ягер собирался именно в такой последовательности:   сначала

осла,   потом водителя и   уж   затем всех,   кто не   успеет убраться подальше.   Не

пришлось.

     У странного города Триполи очень странные улицы.

     Порт встретил Ягера всеобщей суматохой,   что естественно для такого места.

Однако   сегодня неразбериха,   царившая здесь,   была   особенно интенсивной.   Все

обозримое   пространство было   покрыто   черными   мундирами   итальянской портовой

службы.   Человеческий гомон,   лязг   металла,   крики,   свистки   и   объявления по

громкоговорителю совершенно не   соответствовали средневековой атмосфере города.

Казалось бы,   в чем разница?   Та же самая суматоха,   крики,   гудки автомобилей,

крики   ослов   ("вот бестолковое животное!")...   Но   какое-то   другое настроение

властвовало в городской суете. Необъяснимо другое.

     Сравнивая эти   два   разных мира -   порт и   город,   -   Людвиг понял,   что в

пропитанных морской солью людях есть что-то   временное.   Как   будто даже что-то

нереальное,   как если бы призраки внезапно обрели плотность.   На время.   Сейчас

они есть.   Сейчас они плотные,   наглые,   покрытые потом и   солью черти в черной

форменной одежде,   а потом раз!   - и нету. Моряк и суша - очень временный союз.

Хотя некоторые и считают наоборот...   Но,   видимо,   они ошибаются.   Просто союз

моряк - море еще более временный.

     - Жди   меня у   ворот,   -   велел Людвиг водителю,   который вышел размяться,

растирая укушенную осликом ногу.

     Шофер кивнул и, вздыхая, полез внутрь. Машина зачихала, но завелась.

     Глядя   ей   вслед,   Ягер   испытывал легкое   раздражение,   которое   положено

испытывать любому нормальному немцу при виде любой иностранной техники.

     "Скопище недоразумений", - помнится, подводил черту под разговором о любой

иномарке Генрих Шульц,   который до войны работал автомехаником в   Кельне.   Ягер

лично давал ему рекомендацию на вступление в Партию.

     "Когда это было?   -   спросил себя Людвиг.   И сам же ответил:   - В Берлине.

Берлин - это не "где", это - "когда".

     Он быстро зашагал к причальному пирсу,   куда обычно прибывали все немецкие

транспорты.   Идти было не   близко,   но   на территории порта пользоваться личным

транспортом было запрещено.

     Мимо с   громкой руганью промчались итальянские матросы,   судя по форме,   с

военного корабля.   За ними,   не слишком торопясь, следовал какой-то гражданский

чин из числа администрации порта, толстенький макаронник.

     Когда он поравнялся с Людвигом, тот спросил по-итальянски:

     - Почему такая суматоха?   Обычно тут тише... Чин хмуро покосился на Ягера,

но нехотя ответил:

     - Мины.

     - Мины? - не понял Людвиг.

     - Да,   чертовы мины.   На рейде подорвался наш буксир. Дерьмовый буксир. Он

тащил на себе груз. Дерьмовый груз. И подорвался. На дерьмовой мине.

     - И поэтому такая суматоха? Из-за буксира?

     - Нет,   -   еще более хмуро ответил чин.   -   На буксир всем наплевать.   Тем

более что он уже на дне. А вот дерьмовый груз...

     В   этот   момент   его   толкнул плечом   пробегавший мимо   матрос.   Казалось,

толстяк только этого и   ждал,   чтобы взорваться невероятной,   сложной и   крайне

выразительной руганью.

     "Что   хорошо   делают итальянцы,   так   это   сквернословят,   -   думал   Ягер,

проталкиваясь дальше.   Это было делом не особенно хитрым,   поскольку находилось

не много людей,   которые не уступали ему дорогу.   -   Хотя некоторые утверждают,

что русские ругаются более изощренно. Интересно было бы проверить..."

     Через    несколько    метров    его     снова    догнал    тяжело    отдувающийся

толстяк-портовик.

     - Совсем распустились,   дерьмовые мерзавцы!   -   грозно рыкнул он   себе под

нос.

     Людвиг ничего на это не ответил, внутренне согласившись.

     - Кстати.   -   Ягер остановился. - Самолет, гидросамолет, уже прибыл? И где

сейчас пассажиры?

     - Вам нужен этот дерьмовый самолет?   -   удивился портовик. - Эта лягушачья

этажерка?

     - Нет, - терпеливо ответил Людвиг. - Мне нужны пассажиры.

     - Они уехали,   - уверенно сказал толстяк, делая энергичный жест рукой. - Я

лично оформлял им документы.   Четверо. Какой-то затюканный очкарик и капитан. И

еще двое. А их дерьмовый самолет стоит у третьего пирса. Если вам нужен...

     Людвиг развернулся и кинулся к воротам.

     - Гидросамолет отправляется назад к   утру   завтра...   -   кричал ему   вслед

портовик. Людвиг еще расслышал, как он добавил вполголоса: - Дерьмовый самолет.

 

     10

 

     Войдите в это селение и питайтесь

     там, где пожелаете...

     Коран. Корова 55(58)

 

     - Вы,    наверное,   хорошо   знаете   город?   -   спросил   капитан   у   Юлиуса,

устраивавшегося поудобнее на деревянной скамье в кузове грузовичка.

     - Разумеется... - рассеянно сказал Юлиус. - Замечательный город... Если бы

не война, то... Он выразительно махнул рукой.

     - Осел, - сказал Каунитц.

     Серое   грязное   животное,   влекущее   куда-то   укутанного   в   белое   араба,

подозрительно посмотрело на грузовик и проследовало дальше.

     - Они тут хоть понимают, что идет война? - спросил Каунитц.

     - Ослы? - Богер перешагнул через борт и грохнул на пол кузова свой рюкзак.

     - Арабы.

     - Понимают, наверное.

     - Арабы -   очень мудрый народ.   Очень мудрый и очень страшный, - задумчиво

сказал ученый.   -   И   я   думаю,   им все равно,   кто пришел в   Триполи -   немцы,

англичане или итальянцы.

     - Но   ведь есть ливийские партизаны.   Мне один итальяшка рассказывал...   -

сказал Каунитц.

     - Можно   ехать?   -   перебил его   водитель,   совсем молодой немец   в   форме

Африканского корпуса. Фрисснер кивнул.

     Согласно полученным еще в Италии указаниям, их должен был встретить офицер

из   штаба Роммеля,   подполковник по фамилии Рике.   Но когда "бизерта" прибыла в

порт,   никакого подполковника там не оказалось. Пузатый итальянец отнесся к ним

радушно, куда-то позвонил, и почти тут же появился вот этот грузовичок.

     "Что ж,   если гора не идет к Магомету... Надо бы заехать в штаб, разыскать

пресловутого   подполковника Рике,   если   он   существует   в   природе,   и   начать

подготовку.   Запасной вариант предусматривал именно такое   развитие событий.   В

штабе нужно найти полковника Боленберга или обратиться напрямую к Роммелю, если

он будет на месте".

     - Тут есть выпивка? - спросил Каунитц.

     - Выпивка есть везде.

     - Поганая?

     - Поганая выпивка тоже есть везде.

     - Я   не   собираюсь расходовать свой   неприкосновенный запас...   -   буркнул

Каунитц.   -   А   эти   прохвосты из   штаба   тут   же   начнут   клянчить гостинцы из

Германии. Привыкли, небось, к итальянской бурде.

     Грузовик медленно двигался сквозь уличную толчею.

     Интересные места тут есть, Юлиус? - спросил Богер, подмигнув ученому.

     Тот развел руками:

     - Смотря что считать интересным, господин Богер. Мечети, минареты...

     - Мечети оставим мусульманам.   -   Богер замахал руками.   -   Я   имею в виду

места, где можно отдохнуть, забыть о заботах дня насущного...

     - Я тебе оторвусь, - пригрозил Фрисснер.

     "Ребята веселятся...   Вернее, веселится Богер. Каунитц, как всегда, брюзга

и   пессимист.   Все-таки   правильно сделал   Берлин,   что   дал   лучших   и   хорошо

знакомых.   Это куда полезнее,   чем увешанные крестами профессионалы с десятками

боевых операций за плечами, но совершенно незнакомые. А тут всегда знаешь, чего

ждать от того и   от другого.   К тому же оба присматривают за ученым,   не обидят

его.

     Кстати,   что-то   Юлиус приуныл.   Или просто призадумался.   Крутит головой,

портфель свой к груди прижал..."

 

     11

 

     "А когда пришло к ним писание,

     от Аллаха, подтверждающее истинность того,

     что с ними, они не уверовали в это.

      И над неверующими проклятия Аллаха.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 124(125)

 

     Триполи сильно изменился. Юлиус не стал об этом говорить спутникам, просто

молча смотрел по сторонам и фиксировал увиденное.

     Триполи дышал войной. Немецкие и итальянские солдаты, военный транспорт на

узких улочках, следы разрушений...

     Он   обещал Этель показать Триполи.   Еще до   войны.   Теперь,   конечно,   это

придется отложить.   Если экспедиция окончится успешно,   он обязательно привезет

ее сюда вместе с   девочками,   они будут жить в нормальном отеле на берегу моря,

съездят в Бенгази.

     В то утро они встретились очень просто.   Юлиус еще спал, когда Этель вошла

в комнату и разбудила его так,   как делала всегда:   тихонько поцеловала в ухо и

прошептала: "Доброе утро, господин Замке!"

     Девочки подросли.   Конечно,   Юлиус не столь долго провел в   лагере,   чтобы

перемены стали разительными,   но   ему казалось,   что они очень подросли,   стали

выше, взрослее. Может быть, трудности и горести сделали их такими.

     Теперь ничего им   не   будет угрожать,   решил Юлиус,   обнимая всех   троих и

шепча что-то бессвязное.

     Теперь все будет хорошо. Очень хорошо.

     Завтракали они   тоже все   вместе.   Фрисснер не   появлялся.   В   номер,   где

разместился Юлиус   накануне вечером,   принесли хороший   сытный   завтрак,   много

сладостей   для    девочек,    отличный   настоящий   кофе.    Этель,    не    умолкая,

рассказывала, как они жили у матери в Ганновере, как ее вызывали в гестапо, как

помогал им дядя Вальтер.   Оказывается, старенький генерал несколько раз подавал

прошения   о   возвращении в   действующую армию,   но   его   не   взяли   -   все-таки

восемьдесят   три    года...    Его   старый   сослуживец   по    Баварскому   полевому

артиллерийскому   полку   Йодль1   предложил   старику   почетную,    но    совершенно

никчемную штабную должность во Франции, но Бух возмутился.

     (1 Йодль, Альфред - генерал, с 1939 г. начальник оперативного отдела.)

     Соседи   и   друзья все   еще   чурались Этель,   но   слух   о   том,   что   Юлиус

освобожден и оправдан,   уже прошел. Видимо, постарались люди фон Лооса, подумал

Юлиус с благодарностью. Доброе имя восстановить очень трудно...

     А   позавчера незнакомый офицер привез продуктовый набор   и   сообщил Этель,

что   теперь они будут получать такой еженедельно.   Естественно,   Этель пыталась

выяснить,    куда   же   посылают   Юлиуса   и   когда   он   вернется.   Юлиус   отвечал

расплывчато:

     - Я   буду в Африке,   дорогая...   Нет,   я не могу сказать...   Это связано с

научной работой... Нет, не воевать, я же не солдат, я ученый...

     Они провели день,   гуляя по городу.   Пообедали в   ресторанчике на выданную

Фрисснером вполне приличную сумму,   потом вернулись в   отель.   Там его уже ждал

молоденький лейтенант.

     - Извините,   фрау,   -   смущенно сказал   он   Этель.   -   Я   должен проводить

господина Замке к дантисту.

     Дантист всерьез занялся остатками зубов Юлиуса,   и   через два   дня они уже

были в полном порядке. Каждый день они встречались с Этель и девочками, которые

остановились в другом отеле неподалеку,   а вечерами Юлиус работал с рукописью и

картами.

     Первая половина рукописи почти ничем не отличалась от черновика,   когда-то

виденного Юлиусом у   отца.   Отчет о   неудачной экспедиции 1935 года,   несколько

новых   вставок   (в   одной   из   которых   Юлиус   с   горечью обнаружил пространный

фрагмент,   описывающий его тупость и косность).   А вот описание скрытой от него

экспедиции 1938 года было совсем иным,   совсем не тот язык. То ли отец работал,

подстегивая себя выпивкой и   наркотиками -   что скрывать,   в   последние годы он

грешил и тем, и другим, - то ли события экспедиции расстроили его рассудок...

     Чем,    например,    объяснить   полуразборчивые   рваные    строки   на    полях

черновиков: "Черный песок... Не забыть о черном песке"?

     Почему отец никак не прокомментировал смерть - или гибель? - Карла Тилона?

Вернее,   прокомментировал,   но   это больше похоже на   Майринка,   чем на   записи

ученого с мировым именем.   "Страх обуял нас, и никто не смог подойти к Карлу. Я

понимаю,   что   эти   слова   звучат недостойно,   но   в   тот   момент никто не   мог

поступить иначе.   Особенно был   напуган   один   из   наших   проводников,   который

вскочил на коня и умчался прочь. Утром он вернулся и ничего не хотел объяснять,

только злобно блестел глазами. На следующую ночь он и еще двое бросили нас".

     Так что все-таки произошло?

     Судя по всему, к конечной цели экспедиции отец пришел с двумя проводниками

и неким Муамаром,   о котором он писал очень мало: "Человек он серьезный, хорошо

знает пустыню.   Я не вдавался в подробности его биографии,   которая,   возможно,

неприглядна и даже страшна,   но я ему доверяю".   И далее: "Если бы Муамар ушел,

пустыня поглотила бы меня,   как глотала она тысячи подобных мне. Я обязан этому

человеку жизнью,   но   не знаю,   как отблагодарить его,   потому что в   первом же

оазисе он бросил меня, забрав оставшиеся деньги".

     К описанию Зеркала Иблиса Юлиус приблизился в самом конце.

     "...   Идти дальше было невозможно.   Казалось, что сам воздух стал камнем в

своем   стремлении остановить нас.   Мне   показалось,   что   я   продвинулся дальше

других. Где-то позади хрипели Марк и Алекс, кажется, они захлебывались..."

     "Захлебывались?   - Это слово повергло Юлиуса в некоторое замешательство. -

Куда они попали?"

     Он продолжил чтение, с некоторым трудом разбирая отцовский почерк, который

почему-то   стал как-то   грубее,   резче и   размашистей.   Контраст был   настолько

разителен, что чтение изрядно затруднялось.

     "...   никто не   мог им   помочь в   данный момент.   Сейчас каждый был сам за

себя,   борясь с ополчившимися стихиями..." Далее следовал размытый водой, очень

плохо   видимый   на   копии   участок   текста.   "Огромная плоскость,   стоящая   под

небольшим углом и   словно смотрящая в   небо.   Через всю ее поверхность,   сверху

вниз, тянется ненормальная трещина. Светлая..."

     "Еще   лучше!   Трещина   ненормальная..."   -   Замке-младший   терпеть не   мог

неточностей в описаниях. К сожалению, его отец этим грешит довольно часто.

     "...подойти ближе было   невозможно..."   Снова неразборчивый участок.   И   в

конце стояла совсем уж малопонятная строчка: "...шевелящийся песок".

     Дата.

     Замке посмотрел за окно.   Через мутноватое стекло на него смотрел грустный

берлинский вечер.

 

     12

 

     И ведь каждый раз, как они заключают договор,

     часть из них отбрасывает его.

     Коран Корова 94(100)

 

     - Я вас еле нашел! - объявил офицер, резко остановивший их грузовичок.

     Фрисснер сделал шаг назад и внимательно оглядел незнакомца.

     С виду простой армейский майор.   Красивое,   но жестокое лицо,   его немного

портят эти усики... чересчур забавные, пожалуй.

     - С кем имею честь? - спросил капитан.

     - Майор Ягер. Я должен был вас встретить вместо Рике.

     - А где Рике?

     - Рике тяжело ранен.   Осколок в живот, это очень неприятно и, учитывая то,

что мы в Африке, смертельно. Его бронетранспортер наехал на мину.

     Фрисснер сочувственно покивал.   Подполковника Рике он   лично не знал,   но,

судя по отзывам, офицер был дельный. Что ж...

     - Я   направлялся   в   штаб   Роммеля,    -   сказал   капитан.   Ягер   досадливо

поморщился:

     - Ну и нашумели бы там...

     - Извините,   но я прекрасно знаю, что бы делал, и это было бы правильно. В

то   же   время я   не знаю,   что вы за человек.   И...   -   Фрисснер поднял ладонь,

пресекая попытку майора вскинуться и заорать.   - И я хотел бы получить какие-то

подтверждения.

     - Ч-черт...   -   Ягер   стал   рыться   в   карманах.   Фрисснер терпеливо ждал,

оглянулся на   грузовичок.   Юлиус протирал очки,   ребята таращились по сторонам.

Водитель что-то жевал.

     - Вот,   -   майор   протянул   сложенный   вчетверо   листок   бумаги.   Фрисснер

развернул его.

 

     "Капитану А. Фрисснеру.

     Ганновер.

 

     Я   в   госпитале,   полномочия   переданы   майору   Ягеру.   В   штабе   вам   все

подтвердят. Больше никаких изменений.

 

     Ганновер.

     Подполковник Р. Рике".

 

     "Ганновер" было кодовым словом.   Подписи Рике капитан не знал,   но был,   в

общем-то, с самого начала уверен в том, что Ягер и есть Ягер.

     - Кто мне может подтвердить этот документ в штабе?

     - Роммель не   подтвердит.   Он   сейчас сильно занят на   востоке,   -   ехидно

сказал Ягер.

     - Я могу связаться с ним, но, думаю, не стоит. Кто еще?

     - Например, полковник Боленберг.

     - Хорошо. Едем в штаб.

     Майор злобно развернулся,   забрался в свой рыдван и поехал впереди. Спустя

минут двадцать они прибыли в штаб Корпуса.

     - Сидите здесь,   -   сказал Фрисснер спутникам.   Каунитц пожал   плечами,   а

Богер демонстративно улегся на   скамью и   прикрыл глаза.   Ученый что-то писал в

блокнотике.

      Ягер также остался сидеть в своей машине.

     Полковник   Боленберг   оказался   очень   загорелым человеком с   поврежденной

левой рукой,   которая висела на перевязи.   Он сидел в душной комнате за столом,

заваленным кипами бумаг, и ремонтировал будильник.

     - Здравствуйте,   капитан,   -   сказал он, не отреагировав на вскинутую руку

Фрисснера. - Присаживайтесь вон туда, автомат положите на пол.

     Фрисснер убрал со стула автомат и сел.

     - Так...   И   вот   так,   -   полковник,   откинув   голову,   полюбовался своей

работой, - Вроде должен работать. А вы, как я понимаю, капитан Фрисснер.

     - Да, господин полковник.

     - Руди вас не дождался.   Мотался по делам в   Эль-Азизию,   и вот...   Старая

итальянская   мина.    Наверное,    не   выживет.    Жаль,    очень   хороший   офицер,

замечательный танкист. Я готов помочь вам. Что требуется?

     - Прежде всего - подтвердить личность некоего майора Ягера, который поймал

меня посреди города.

     - Людвиг?   - полковник прищурился. - Он тот, за кого себя выдает. Работает

в   комендатуре,   и   именно   ему   Рике   передал   полномочия,   касающиеся   вашего

появления. Не доверяете Ягеру?

     - Нет, просто проверяю.

     - Он неприятный тип, но дело знает. Поедет с вами?

     - Не хотелось бы, - признался Фрисснер. Полковник засмеялся.

     - Тем не менее поедет.   Раз уж у него такое задание... Буквоед. Бог с ним,

чем могу помочь я?

     - Распоряжение по организации экспедиции... - напомнил Фрисснер.

     - Я в курсе.   Горючее,   вода,   медикаменты,   продовольствие, запчасти. Все

будет готово в течение дня.   Но для начала нужно разобраться с транспортом,   не

так ли? Сколько вас?

     - Со мной трое,   плюс охранение -   человек десять,   плюс проводники...   Мы

исходили из шестнадцати - восемнадцати человек.

     - Приемлемо. Итальянцы в курсе?

     - Нет.

     - И не надо.   Возьмете наших людей. Пойдемте во двор, посмотрим, что там у

нас есть...

     Они прошли по узким коридорчикам и вышли во двор, огромный и жаркий.

     - Если   вам   нужен   танк,   просите у   самого Роммеля,   -   говорил по   пути

Боленберг. - Только сомневаюсь, что Лис1 выделит вам хотя бы один ролик2. Фюрер

слишком   прижимист насчет   резервов   для   Африканского корпуса...   -   Боленберг

проводил взглядом чумазого солдата   в   спецовке,   тащившего куда-то   две   лысых

покрышки.

     (1 Лис -   от "Лис пустыни" прозвища,   полученного Роммелем после успешного

начала Африканской кампании.

     2 Ролик -   слэнговое название танка,   популярное у немецких танкистов.   По

легенде, введено самим Роммелем)

     - Танк нам не нужен,   господин полковник - Фрисснер покачал головой. - Нам

нужны   простые машины   для   передвижения по   пустыне.   Не   бронеавтомобиль,   не

армейский тяжелый грузовик... Довольно быстрые и с хорошей проходимостью.

     - В таком случае берите итальянские машины. Пойдемте.

     Они   прошли через   двор,   остановившись,   чтобы   пропустить два   танка,   с

рокотом проползших наперерез. Фрисснер проводил их взглядом.

     - Трофеи, - пояснил Боленберг. - Британские "матильды", подарок Очинлека1.

Противник в   этом отношении для нас едва ли не полезней заводов Крупна и Порше.

Бросают все подряд. Не успеваем рисовать наши номера и опознавательные знаки...

А вот, кстати, и то, что я намереваюсь вам предложить.

     (1 Очинлек,   Клод -   генерал,   командующий британскими войсками на Ближнем

Востоке с ноября 1941 г.)

     - Вот это? - Фрисснер с сомнением прищурился. Полковник расхохотался.

     - Понимаю, - сказал он, успокоившись. - Понимаю. Вид, конечно, неказистый,

особенно у   этого   красавца.   -   Он   пнул   пыльный баллон тупорылого трехосного

грузовичка.    -    "Фиат-СПА".    У    него   нет   такой   штуки,    как   карбюратор,

соответственно нечему засоряться.   Поверьте,   в   пустыне вы   будете этому очень

рады.   А это - "фиат-508". Итальянцы конструировали его специально для Северной

Африки, о чем, кстати, не удосужились позаботиться мы.

     Фрисснер открыл   дверцу   желто-серенькой легковушки и   заглянул внутрь.   В

салоне пахло машинным маслом, скисшим молоком и блевотиной.

     - Наши механики займутся ими,   - сказал полковник. - Вот этот "фиат" и три

грузовика. Достаточно?

     - Более чем.   -   Фрисснер захлопнул дверцу.   -   Припасы, бензин, запчасти,

люди -   все должно поместиться.   Чем меньше внимания мы   будем привлекать,   тем

лучше.

     - Я не спрашиваю,   за каким чертом вы едете к нагорью Тибести,   - серьезно

сказал полковник,   -   но   не думаю,   что это лучшее путешествие в   вашей жизни.

Последнее - может быть. Но не лучшее.

     - Господин   полковник,   про   каждое   свое   путешествие я   думаю,   что   оно

последнее и не лучшее. И, знаете, всегда ошибался.

     Они вернулись в прохладный - по сравнению с двором, разумеется, - гараж, и

полковник тут же вызвал какого-то Кубе. Тот явился, оказавшись рыжим увальнем с

глазами поросенка и нашивками унтера.

     - Посели капитана и еще трех человек в приличное место, - велел Боленберг.

Кубе кивнул.   -   Идите с   этим парнем,   капитан,   он вас устроит.   Насчет еды и

прочего тоже разберетесь. Я жду вас завтра в девять.

     Прежде всего Фрисснер подошел к Ягеру и, кашлянув, сказал:

     - Извините, майор. Больше у меня нет никаких вопросов.

     - Наконец-то, - съязвил тот.

     - Поймите меня,   -   продолжал Фрисснер, - я вас не знаю, Рике ранен, никто

нас не встретил...

     - Оставим это, - сказал Ягер, вроде бы смягчившись. - Что это за тип?

     - Унтер-офицер Кубе. Полковник распорядился поселить нас куда-нибудь.

     - Отправьте своего Кубе обратно,   я сам вас поселю. Я все-таки работаю при

комендатуре, сейчас выкинем кого-нибудь из итальяшек.

     Ждать возле комендатуры пришлось недолго.   Двухэтажный особняк с   видом на

море обладал минимумом удобств, но Ягер пояснил, что это далеко не самый худший

вариант.   Только что   отсюда выселили двух   итальянских полковников,   щебечущие

между собой итальянские солдаты еще грузили какие-то их чемоданы и диваны.

     - Тряпочники,    -    процедил   Ягер    презрительно.    -    Когда    Грациано1

капитулировал у   Бедафомма,   небось не собирали шмотки по домам...   А теперь мы

воюем, а они нажирают себе ряшки.

     (1   Грациано,   Родольфо   -   генерал,   командующий итальянскими войсками   в

Киренаике, капитулировавшими в феврале 1941 г.)

     Каунитц тут же заволновался насчет обеда.

     - Успокойтесь, лейтенант, - отрезал Ягер. - Всему свое время.

     Обедали они примерно через час в столовой при комендатуре. Вернее, обедали

там   Богер,   Каунитц и   Юлиус,   а   капитан и   Ягер быстро перекусили до   них   и

отправились в какую-то кофейню.

     В   кофейне было   жарко и   темно.   Как   и   должно быть в   настоящей хорошей

кофейне -   Фрисснер повидал их в Танжере и Тунисе.   Перед ними тут же появились

чашечки с   ароматным напитком,   а   майор к   тому же   извлек из   кармана плоскую

фляжку,   искусно оплетенную кожаными ремешками. Перехватив взгляд Фрисснера, он

пояснил:

     - Ром. Настоящий ямайский ром, у меня есть небольшой запас. Из трофеев.

     - Спасибо Очинлеку?   -   улыбнулся Фрисснер.   Ягер улыбнулся в ответ, но не

слишком весело.

     - Я не о напитке, я о фляжке, - сказал Фрисснер. - Красивая работа

     - В   Папенбурге у меня работает знакомый...   Папенбург -   это лагерь,   там

сидят в основном уголовники,   а они -   искусный народ.   Не то что политические,

которые только языком умеют болтать.   Один из   них   делает вот такие фляжки для

офицеров.   Когда-нибудь плюну на все и переведусь в лагерь.   Простая и рутинная

работа,   но зато в   тишине и   покое,   -   поделился Ягер,   добавляя рому в кофе.

Согласия Фрисснера он не спросил,   и   капитан запоздало подумал,   что ром можно

было употребить и отдельно, а не портить хороший кофе...

     Некоторое время они   молча пили кофе.   Фрисснер чувствовал,   как по   спине

сбегают струйки пота,   появилось непреодолимое желание почесаться.   Он   потерся

спиной о деревянную подпорку крыши.

     - Осторожно, - заметил майор. - У них тут все на соплях держится.

     - Учту.

     - Боленберг дал технику?

     - Разумеется. Он, похоже, хороший человек.

     - Хороший...   -   фыркнул Ягер. - У них здесь своего рода анархия, капитан.

Не сравнить с Восточным фронтом.   Да что там,   я воевал в Греции, там было куда

больше порядка! Одичали они здесь, вот что.

     - Жаль,   не удалось встретиться с Роммелем, - пробормотал Фрисснер, словно

не расслышав слов майора. - Всегда уважал этого человека.

     - Надеюсь,   к лету он наконец возьмет Тобрук. - Ягер плеснул в свою чашку,

где оставалось меньше половины кофе, еще рому.

     - Нет,   мне достаточно.   -   Фрисснер накрыл чашку ладонью. - Боленберг дал

три итальянских грузовика и легковушку "фиат".

     - Эту дрянь? Вы не знаете итальянских машин, капитан!

     - У меня нет оснований не доверять полковнику. Он специалист.

     - Возьмите наш полугусеничный бронетранспортер!

     - И танк.   Майор,   это научная экспедиция,   а не разведка боем!   К тому же

итальянские машины привлекут меньше внимания.

     - Когда от них начнут отваливаться детали, вы заговорите по-другому. Черт,

я   не   хочу ехать на итальянском одре!   Они не умеют делать машины!   Они вообще

ничего не умеют делать, только петь оперы и плавать на гондолах!

     Ягер поболтал гущу на дне чашечки и одним глотком отправил в рот.

     - Хотите еще кофе? - спросил он.

     - Нет, спасибо, у меня еще много. Так вы едете с нами?

     - Конечно, я же замещаю Рике.

     - Рике не   должен был   ехать с   нами.   Он   должен был   всего лишь выделить

людей.

     - А я поеду сам. Учтите, штурмбаннфюрер...

     - Капитан! - перебил Фрисснер.

     - Я-то   знаю,   что вы   штурмбаннфюрер,   точно так же,   как и   двое ваших -

оберштурмфюреры1 в лейтенантских погонах... Маскарад.

     (1   Оберштурмфюрер   -   звание   в   СС,   соответствующее   званию   армейского

обер-лейтенанта)

     - Не я это придумал. - Фрисснер пожал плечами. - Вы, кстати, тоже ходите в

армейском.

     - Я и говорю: маскарад.

     - В пустыню поедем в гражданском.

     - Это я знаю. Так вот, учтите... капитан, я еду с вами до самого конца. Вы

доверяете ученому?

     - Вполне.

     - А я -   нет.   Вы,   наверное, думаете, что он действительно бедная овечка?

Невинная жертва гестапо?

     - Я знаком с его делом. По таким обвинениям можно посадить каждого второго

немца.

     - Не   каждого второго.   Настоящее дело   Замке   было   изъято по   инициативе

генерального    секретаря     "Анненербе"1    Вольфрама    Зиверса.     Ваш     Замке

неблагонадежен,   к тому же труслив, на допросах выдал и замазал всех попавшихся

под руку,   даже по мелочным предлогам.   А его отец вообще был странной фигурой.

Отказывался от   предложений "Анненербе" по   финансированию ряда его экспедиций,

от других интересных проектов.   Когда он поехал сюда в 1938 году, в "Анненербе"

об   этом   даже   не   знали!   Такое   впечатление,   что   он   пытался   утаить   свои

исследования от рейха. И его сын, не исключено, такой же. Куда он вас заманит?

     (1     "Анненербе"    -     германское    научное    общество,     подчинявшееся

непосредственно   Гиммлеру   и,   в   частности,   ведавшее   всеми   археологическими

раскопками.)

     - С нами будут люди, которые знают пустыню.

     - На   проводников из   местных я   бы   полагаться не   стал.   Добыча   слишком

привлекательна:   машины, бензин, оружие, продукты... За ними самими нужно будет

следить.   Боленберг,   конечно,   даст вам знающих солдат,   но в тех краях они не

были.

     - А вы? - Фрисснер не понимал, к чему клонит майор.

     - Я   тоже.   Но   я   знаю человека,   который был   там   в   тридцать восьмом с

Вильгельмом Замке. Его зовут Муамар.

 

     13

 

     Разве ты не знаешь, что у Аллаха власть

     над небесами и землей?

     И он ответил "Не знаю"

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал 101(107)

 

     - Муамар? - Фрисснер прищурился. - Если не ошибаюсь, это имя упоминалось в

работе профессора. Впрочем, я просматривал его рукописи довольно бегло...

     - Мне трудно сказать. - Ягер поиграл чашкой, словно взбалтывая водку перед

глотком.   -   Я   не читан этих записок вообще.   Но Муамар ходил в   экспедицию со

старым профессором,   это точно. И места эти он знает. Иногда мне кажется, что в

голове у этого араба вся карта Ливии. Со всеми ее пустынями.

     - Он коренной житель? - спросил Фрисснер.

     - Что?

     - Я говорю: Муамар коренной?

     - Тут   очень трудно собрать данные о   ком-либо   из   местных.   -   Ягер   зло

усмехнулся.   - И без того скудные архивы итальянцев разворованы или уничтожены.

А местные, мне кажется, даже писать не умеют.

     - Напрасно вы так думаете.   -   Фрисснер прихлебнул из чашечки.   Оказалось,

что кофе остыл и приобрел противный вкус.   - Я думаю, что наш профессор смог бы

рассказать вам много об этом народе. И о его письменности в том числе...

     - Да уж...   -   Людвиг потянулся.   -   Наш профессор... Та еще птица. За ним

нужен глаз да глаз.

     Фрисснер пожал плечами и махнул рукой человеку,   который пристально следил

за ними.

     - Еще   кофе,   пожалуйста.   -   Потом   повернулся к   Ягеру:   -   Смотрите   не

перестарайтесь.   Когда я   вытащил его из Бельзена,   он шарахался от собственной

тени.   Мне бы   хотелось,   чтобы он делал свою работу,   не оглядываясь постоянно

через плечо.

     - Не беспокойтесь,   я   знаю свое дело.   -   Ягер посмотрел на новую чашечку

кофе, поставленную перед Фрисснером. - Хотите еще рома?

     - Нет, благодарю.

     - Как будет угодно.   -   Ягер поднялся.   -   К сожалению,   я должен идти. Вы

доберетесь до дома сами? Тут недалеко... Увидимся завтра.

     Он пожал руку Фрисснеру,   решив держаться с ним поближе.   Тем более что им

предстояла совместная очень   неблизкая   дорога,   и   с   самого   начала   накалять

обстановку было бы неразумно.

     Оставив штурмбаннфюрера,   то есть капитана,   допивать кофе в   одиночестве,

Ягер вышел на   улицу,   предварительно оплатив оба счета.   Средств,   слава боту,

хватало, а оказать маленькую услугу Фрисснеру Ягер считал правильным. Тем более

что   его   опыт   работы   и   вербовки агентуры рекомендовал подобные ходы.   Часто

получалось так,   что   мелкие   и   незначительные услуги   ценились людьми гораздо

выше, чем действительно реальная помощь.

     Людвиг переждал,   пока мимо него проедет телега,   груженная разнообразными

фруктами,   и перешел улицу.   Тут же под ноги бросился попрошайка, лопоча что-то

на ломаном итальянском. Ягер легко пнул его сапогом и пошел дальше.

     - Ааа...   господин...   Одну монетку,   прошу... Господин... - Попрошайка не

унимался, цепляясь за брюки.

     - Пшел вон,   -   сквозь зубы бросил Людвиг.   Наметанным глазом он заметил в

полутьме   подворотни   нескольких   человек,   которые   с   напряжением следили   за

действиями попрошайки.

     - Всего одну монету... Господин... Ну пожалуйста...

     Ягер   сделал несколько шагов,   а   потом   с   деланным недовольством полез в

карман. Попрошайка тут же оказался рядом. Люди в подворотне насторожились.

     Людвиг вынул монетку,   подкинул ее в воздух, затем ловко поймал и, зажав в

кулаке, двинул им попрошайке в ухо. Оборванец покатился в пыль.

     - Ну, как тебе? - обратился к нему Ягер. - Еще хочешь монетку?

     Нищий уполз в   пыль,   прикинувшись какой-то ветошью.   Фигуры в   подворотне

истаяли.

     Жест Людвига не был продиктован просто жестокостью или жестокосердием. Это

был инстинкт самосохранения. Прожив в Триполи некоторое время, он хорошо изучил

нравы местного дна.   Милосердие тут было не в почете и каралось весьма жестоко.

Уличная шпана,   обладавшая чутьем стаи шакалов, с легкостью определяла человека

мягкосердечного и   слабого.   Поэтому податель милостыни через два   квартала мог

вполне нарваться на   нож   или   просто быть избит и   ограблен.   Так что поступок

Ягера был воспринят окружающими вполне спокойно.

     Через   две   улицы,   запруженные различными повозками,   осликами   и   просто

пешими людьми с баулами за плечами,   Людвиг вышел к большому по меркам военного

Триполи ресторану.   На площади перед ним было шумно.   Отряд итальянской полиции

безуспешно   пытался   снести    самодельные   торговые   палатки.    Эта    процедура

повторялась каждый   день   с   занудным постоянством.   Обычно   к   вечеру   полиция

все-таки   сносила   последний   шатер,    хозяина,   если   его   удавалось   поймать,

препровождали в   комендатуру,   но к утру все торговцы снова толклись на прежних

местах.

      Ягер обогнул шумящую и   дерущуюся толпу и нырнул в неприметный подвальчик,

источающий   сладкий,   дурманящий   аромат.   Человек,   сидящий   у   дверей,   дюжей

комплекции   малый,   безразлично скользнул   по   Людвигу   взглядом.   Скользнул   и

отодвинулся от входа - проходи, мол.

     Ягер   не   заставил   себя   долго   ждать   и   с   головой   окунулся в   темноту

помещения.

     Лестница,   застланная коврами   и   ведущая   куда-то   в   темноту,   никак   не

отозвалась   на   подошвы   офицерских   сапог.    Через   несколько   метров   тусклый

светильник   обозначил   поворот,   и   снова   бесшумная   темнота   заскользила мимо

Людвига.

     Наконец спуск кончился,   и он очутился в помещении, где на полу, устланном

коврами и циновками,   лежали люди,   вперив в пространство неподвижный взгляд. В

воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.

     Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось

чихнуть.

     Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша,   но иногда, с

переменным   успехом,   пробовал   это   зелье.   Галлюцинации,   порождаемые им,   не

вызывали в   Ягере никакого трепета.   Скорее наоборот,   ничего,   кроме жалости к

этим беспомощным людям,   он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в

подобное существо,   даже   если   это   происходит только в   момент курения,   было

крайне неприятно.   Главное,   зачем он   приходил в   это место,   -   это встречи с

агентурой.

     Рядом возник человек в   жилетке на голое тело и в шароварах.   Поклонился и

вопросительно посмотрел на Ягера.

     - Кальян?..   -   донесся   до   Людвига   сильно   сдобренный арабским акцентом

голос.

     Ягер покачал головой.   Человек тут же исчез.   Одна из причин встреч в этом

месте состояла в том, что хозяева не были назойливы.

     Найдя нужного человека,   Ягер   пересек зал   и   прилег на   мягкие подушки в

отдельной комнатке.

     - У   вас не найдется немного табака?   -   спросил человек,   возлежавший там

вместе с полуголой, довольно немолодой женщиной.

     - Нет,   только   что   выкурил последнюю трубку,   -   условной фразой ответил

Ягер.

     Человек в   белом костюме задумчиво покивал и всосал в себя дым из кальяна,

потом передал трубку своей подруге.   Та   втянула яростно,   так   что   в   чашечке

зашкворчало. Глаза ее подернулись осенним ледком.

     - Прошу вас,   -   сказал связной по-немецки.   Он   принял немного,   но гашиш

успел подействовать. Жесты были плавными, слова немного заторможенными. Жесткий

немецкий   язык   в   его   устах   приобрел явно   арабский оттенок   и   цветистость.

Впрочем,    разум   этого   человека   был   закален   достаточно,    чтобы   сохранять

необходимую ясность в любой ситуации.

     - Они   прибыли сегодня,   -   сказал Ягер   также по-немецки.   -   Профессор с

сопровождением.   Дневники старика находятся у профессора. О цели путешествия он

сам имеет весьма смутное представление. Руководит всем предприятием капитан...

     - Не надо имен,   -   предостерег Людвига человек, чем вызвал в Ягере легкое

раздражение.   Впрочем,   этого связной не заметил,   он был занят рассматриванием

острой стрелки на своих белоснежных брюках.

     - ...   Капитан руководит всем,   но и он,   как мне кажется, окончательно не

посвящен в суть. Этот человек практик.

     - Тогда в чем же смысл?

     - Они должны найти предмет и   доставить его в   Берлин.   На   этом их миссия

заканчивается.

     - Это ваши личные заключения или?..

     - Мои личные.

     Связной покачал головой.

     - Нам этого достаточно. Мы свяжемся с вами позднее.

 

     14

 

     И когда говорят им: "Что же ниспослал

      вам ваш Господь?" - они отвечают

     "Сказки древних"

     Коран. Пчелы 26 (24)

 

     - В пустыне ночью холодно...   -   задумчиво сказал Богер,   глядя в окно. Он

сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел наружу.

     - К чему это ты? - насторожился Каунитц.

     - Да просто так. Всегда, когда сижу в тепле, курю, думаю о том, что мог бы

морозить задницу где-нибудь в России,   например... Мой брат сейчас на Восточном

фронте. Дай бог, чтобы у него все было хорошо... Он летает на "хейнкеле".

      О   брате Богера Фрисснер прекрасно знал.   Он всегда вспоминал о нем.   Макс

Богер.   Старший брат был для него примером,   еще с ученических лет, наверное...

Где-то   в   Силезии жила   мать   Богера,   Фрисснер однажды видел   ее   фотографию:

толстая опрятная старушка с лицом морщинистым, словно иранский изюм.

     Каунитц был куда более скрытным. Он никогда не выносил на люди свои мысли,

прячась под маской этакого беспросветного пессимиста. В полку его так и звали -

Ворчун Каунитц.

     "Я верю им, как самому себе, - подумал Фрисснер. - Как самому себе.

     А верю ли я самому себе? Это очень громкая фраза... Если бы я верил самому

себе,   тогда в   сороковом я   пошел бы   в   десантники,   когда меня приглашал сам

Штудент1... А ведь не пошел. Потому что десантники - это война по правилам, а я

не люблю войну по правилам.   Никто в "Эббингаузе" -   из тех,   разумеется, о ком

вообще стоит вспоминать,   -   не   любил войну по   правилам.   Ни фон Хиппель,   ни

затейник Граберт,   ни   капитан Катвиц,   ни   обер-лейтенант Кнаак,   погибший под

Двинском в самом начале войны против русских...

     (1   Штудент,   Курт   -   генерал,   командующий парашютно-десантными войсками

Германии с 1939 г.)

     И   вот,   вместо десанта,   вместо "Бранденбурга" -   СС.   Из   капитанов -   в

штурмбаннфюреры, и опять в капитаны, пусть и фиктивные".

     Фрисснер потянулся до   хруста в   спине,   заложил руки за   голову.   Чертова

подушка набита,   наверное,   песком. Итальянцы спали на своем, перины и пух... А

нам - дырявые матрацы.

     Он   покосился на Богера,   который что-то чуть слышно напевал себе под нос,

все так же глядя в окно, в звездную ночь.

     Старая испытанная тройка. Вернее, четверка. Был еще Хоффман, который погиб

в Бельгии. С тех пор их осталось трое.

     Трое, которыми гордилось спецподразделение "Эббингауз".

     Трое, которыми гордился полк "Бранденбург-800".

     Четверка, конечно, распалась, и распалась безвозвратно. Стандартный набор:

Фрисснер -   командир группы,   Хоффман -   связист,   Богер -   снайпер и Каунитц -

узкий специалист, сапер и механик... Почти все четверки "Эббингауза" теперь уже

распались.   Идея   "Бранденбурга" была   хороша,   но   полк медленно превращался в

обычную   боевую    единицу.    Появился   батальон   из    украинских   националистов

"Нахтигаль",   поговаривали о   формировании роты из русских горцев...   С   такими

людьми Фрисснер не   мог воевать бок о   бок.   Поэтому он несказанно обрадовался,

когда,   уйдя   из   полка,   почти   сразу   же   получил   предложение возглавить эту

маленькую экспедицию в Африку.

     Фрисснер не был ученым,   он был диверсантом, военным, сорви-головой. Но уж

никак не ученым,   не мистиком,   он не верил в   то,   ради чего его сюда послали.

Зеркало Иблиса...   Выдумка?   Может быть.   Но выдумка, которая чего-то да стоит,

раз нас сюда послали,   -   Фрисснер думал именно так.   А   его ребята не привыкли

задавать лишних вопросов.

     Армейский ты   майор или штурмбаннфюрер СС -   разница невелика.   Фрисснер с

уважением относился к СС, но никогда не считал их сверхлюдьми - хотя бы потому,

что многие сослуживцы,   которые - объективно - были хуже него, стали эсэсовцами

куда раньше, чем Фрисснер, Каунитц и Богер.

     - Эмиль,   кажется,   пришел кот.   Слышишь,   скребется?   Открой, пожалуйста,

дверь,   -   попросил с подоконника Богер.   Каунитц молча поднялся,   открыл,   и в

комнату вошел худой полосатый кот.   Богер, большой поклонник кошачьего племени,

уже успел его прикормить,   и   кот сообразил,   что такой дружбой пренебрегать не

стоит.

     - Красавец!   -   расплылся в улыбке Богер.   Фрисснер подумал, что красавцем

кота   назвать трудно.   Длинный и   тощий,   он   то   ли   забрел   в   дом   случайно,

изголодавшись на бедных помойках Триполи,   то ли приехал вместе с   итальянцами,

которые его   потом бросили.   Кот   запрыгнул на   колени к   своему благодетелю и,

разлегшись там, блаженно замурлыкал.

     - Сейчас открою тебе консервы, - пообещал Богер.

     - Если он нагадит,   я выкину его в окно, - предупредил Каунитц, возившийся

с   пистолетом.   Он очень любил оружие,   Эмиль Каунитц.   Чистил и   смазывал свой

"люгер" каждый день,   а   Богер из   вредности все   время склонял его к   спорам о

пистолетах и револьверах, доказывая, что "люгеру" не сравниться с "вальтером" и

даже браунингом. Каунитц неизменно пускался в спор, хотя аргументы обеих сторон

были   избитыми донельзя.   Спор   превратился в   ритуал,   который однажды нарушил

Фрисснер,   нахально заявив,   что никакой пистолет не сравнится с "кольтом". Это

повергло   спорщиков   в   шок,   после   чего   оба   обрушились на   штурмбаннфюрера.

Впрочем, во второй раз этот номер не прошел.

     - Не   нагадит,   -   промямлил Богер,   ласково почесывая кота за ухом.   -   И

потом,   скорее я выкину тебя. Один тип - между прочим, из лейбштандарта "Адольф

Гитлер" - пнул кошку в пивной, в Гамбурге.

     - И что? - с интересом спросил Фрисснер.

     - Я пнул его.

     - А он?

     - Он,   естественно,   пнул меня. Короче, нас выкинули оттуда, потому что мы

оба были пьяны в   стельку,   и мы продолжили беседу на улице.   Оказался неплохой

парень... Но с кошками я его обращаться научил!

     - Что тебе в них? - спросил Каунитц, заглядывая в ствол пистолета.

     - Кошки -   животные самостоятельные. Если бы ты выбросил этого приятеля, -

Богер погладил кота,   -   в окно,   ты думаешь, он пропал бы? Черта с два. Это не

собака,   которая по   своей натуре раб,   и   раб,   мало приспособленный к   жизни.

Оставь в глухом лесу кота и собаку.   Собаку быстро сожрут волки или медведи,   а

кот обживется,   найдет пищу,   одичает. Я сам как кот. Я тоже не пропаду в лесу,

там, где другого сожрут.

     - Да ты философ, - улыбнулся Каунитц.

     - Я   диверсант,   -   улыбнулся в ответ Богер.   -   Если я когда-нибудь стану

командовать полком   или   просто   отрядом,   я   назову его   "Ди   шварце катцен" -

"Черные кошки".   Я   даже эмблему придумал.   Она у меня вот тут,   -   он постучал

согнутым мизинцем по виску.   - Кстати, сегодня купил у старика занятную цацку -

смотрите...

     Он с еле слышным стуком поставил на стол фигурку кошки, искусно вырезанную

из черного ноздреватого камня.   Зверек словно бы настороженно замер,   приподняв

лапу и изогнув спину.

     Кот, лежавший на коленях у Богера, отреагировал на появление искусственной

кошки странновато.   Он   вскочил и   спрятался за Макса.   Потом с   округлившимися

глазами   высунул из-за   его   ноги   свою   мордочку.   Подошел к   фигурке ближе   и

осторожно тронул   ее   мягкой лапкой.   И   только убедившись в   ее   безопасности,

вернулся в свое исходное положение.

     - Безделушка, - оценил Каунитц.

     - Красиво, - сказал Фрисснер. - Зачем она тебе?

     - Старикан сказал,   что пригодится. Талисман. Буду таскать в кармане, мало

ли что.. Всякое бывает. Он чего-то тараторил по-своему, я не понял толком... Но

ребята рассказывали, такая штука иногда спасает.

     - Ага.   Спасает не   такая   штука,   а   хорошая артподготовка или   появление

парней Толстого Германа, - хмыкнул Каунитц.

     - Ну вот и жди их,   а я купил себе вот эту кошечку.   - Макс полюбовался на

фигурку и спрятал ее в карман. - А что там поделывает наш профессор?

     - Полагаю, спит, - сказал Фрисснер. - Хотя... Пойду навещу его.

     Он   обулся   и   направился к   Замке,   которому   выделили маленькую комнатку

напротив.   Дверь была не   заперта,   ученый сидел за   столом и   что-то читал при

свече, набросив куртку на плечи.

     - Извините, - сказал Фрисснер, когда тот оглянулся на скрип половиц.

     - Ничего страшного... Который час, господин капитан?

     - Около двенадцати.

     - Пора спать... Мы ведь завтра выезжаем?

     - Наверное.   Полковник Боленберг завтра в девять ждет меня,   надеюсь,   все

уже будет готово. Кстати, я хотел бы взять вас с собой. Оцените технику...

     - А что он нам предлагает?

     - Итальянские машины.   Такие тупорылые грузовики и   легковушку,   о которой

сказал, что ее делали специально для Африки...

     - Ну и   берите.   Господин капитан,   я не механик,   разбираюсь в этом очень

слабо... Но мы с отцом использовали именно такие. Если я вам понадоблюсь утром,

будите меня безжалостно. А сейчас я, с вашего разрешения, посплю...

     Но   поспать в   эту ночь им   не совсем удалось.   Британская авиация бомбила

Триполи, бомбы рвались в нескольких кварталах от дома, но казалось, что все они

летят   прямо   сюда.   Фрисснер,   не   раз   попадавший под   бомбежку и   в   полевых

условиях,   и   в   городе,   вывел всех в   сад и   загнал в вырытую еще,   наверное,

итальянцами щель.   Она   была   накрыта листами фанеры.   Вглубь Фрисснер поместил

ученого,   закутанного в одеяло. Замке прихватил с собой рукопись, и Фрисснер не

стал возражать. Богер тут же, по обыкновению, уснул, а Каунитц ворчал что-то по

поводу "проклятых томми", которые не дают спать и отдыхать.

     Бомбежка длилась с   четверть часа,   однажды над   самым   домом   на   бреющем

прошел   чей-то   самолет -   то   ли   немецкий,   то   ли   британский истребитель из

сопровождения "бомбеев" и   "уитли".   Закончилась она в   три часа ночи,   но   еще

минут пятнадцать они просидели в   щели.   Потом Фрисснер разбудил Богера,   и все

четверо вернулись в дом.

     Поднимаясь по темной лестнице,   Фрисснер подумал,   что их тройка, кажется,

опять   превратилась в   четверку,   как   в   благословенные времена   "Эббингауза".

Вместо Хоффмана -   Замке. Кощунственно, но в ближайшие месяцы им придется жить,

работать, а может быть, и воевать вчетвером.

     Вчетвером против всех.

 

     15

     Брось, что у тебя в правой руке,

     пожрет оно то, что они создали;

     Но не страшись и будь решителен.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 11(17)

 

     Над столом вилась муха.

     Альберт Шпеер1 хотел было прихлопнуть ее ладонью,   но не стал этого делать

- кто   знает,   как среагировал бы   фюрер...   Муха -   не   слон,   и   пусть о   ней

заботятся люди из обслуги.

     (1 Шпеер, Альберт - рейхсминистр вооружения и военной промышленности.)

     Муха,    словно   прочитав   мысли   Шпеера   и    догадавшись   о   полной   своей

безопасности,   уселась на бювар и   принялась чистить крылышки.   Шпеер с   трудом

отвел от нее взгляд,   и вовремя:   Гитлер смотрел на него и, казалось, готов был

что-то спросить.

     Но фюрер ничего не спросил.

     - Этот человек мне очень понравился,   - сказал он решительно. - Я назначаю

его своим статс-секретарем.

     Речь шла о докторе Ганценмюллере,   молодом советнике имперского управления

железных дорог,   которого Шпеер только что представил Гитлеру.   Фюрер давненько

подумывал -   вернее,   ему внушил это тот же   Шпеер,   -   что неплохо бы заменить

старого шестидесятипятилетнего статс-секретаря кем-нибудь помоложе из   подающих

надежды.   Рейхсминистр транспорта Дорпмюллер был категорически против,   чему не

приходилось удивляться - Дорпмюллеру самому было семьдесят три, но кто, в конце

концов, прислушивался к его мнению?

     "Дорпмюллер,   Ганценмюллер...   Интересное   совпадение,   -   подумал   Шпеер.

Старик будет недоволен,   подумает,   что я издеваюсь.   Это нехорошо,   нужно было

подумать раньше.   Теперь уже поздно.   После слов фюрера ничего не изменишь, ну,

оно и   к   лучшему.   Разбираться с железными дорогами все равно надо -   то,   что

сегодня творится на занятых нами русских территориях, никуда не годится".

     Накануне Шпеер   предложил Гитлеру вначале посоветоваться с   рейхсминистром

транспорта, но Гитлер был категоричен:

     - Ни в коем случае!   Никто из них не должен ничего знать.   Я просто вызову

вас,   господин Шпеер,   вместе с вашим кандидатом в ставку.   А имперский министр

транспорта пусть приедет отдельно от вас.

     Сейчас старик Дорпмюллер околачивался в приемной, прекрасно понимая, о чем

тут   идет   речь   и   зачем   Шпеер   привел   с   собой   молодого советника.   А   вот

Ганценмюллер о присутствии рейхсминистра не знал и потому держался молодцом. Не

робел,   беседовал с   фюрером   спокойно и   деловито,   показал   прекрасное знание

проблем     железной    дороги.     Другие     участники    совещания    одобрительно

переглядывались, фельдмаршал Мильх задумчиво кивал.

     "Не исключено,   что Гитлер принял решение заранее, еще когда ознакомился с

российскими подвигами Ганценмюллера,   где   тот   наладил   практически безнадежно

парализованное движение поездов между Минском и   Смоленском.   Это вполне в духе

фюрера".

     - В   прошлую зиму   мне   пришлось решать проблемы,   -   продолжал между   тем

Гитлер,   -   с   которыми я   никогда в   жизни не   сталкивался.   И   так называемые

специалисты,   и люди,   занимающие ответственные посты,   то и дело твердили: это

невозможно,   это не получится. Больше я не потерплю подобных суждений! Истинные

руководители всегда решали и   решают любые проблемы.   И   ни   с   кем особенно не

церемонятся. И меня совершенно не интересует мнение потомков о моих методах. Мы

должны   выиграть   войну,   в   противном   случае   Германию   ожидает   гибель.   Вот

единственное, что меня волнует.

     Новоиспеченный   статс-секретарь,    порозовев,    слушал    Гитлера   и    явно

воспринимал его слова как руководство к действию.

     "Надо бы поговорить с министром,   -   подумал Шпеер, вновь заметив муху, на

сей раз севшую на подлокотник соседнего кресла. - Старик очень, очень обидится.

А специалист он все-таки отличный, зачем ссориться с ним по пустякам?"

     - Прошлой   зимой   я   сумел   предотвратить катастрофу   только   потому,   что

успешно противостоял натиску генералов,   которые настаивали на   отступлении,   -

продолжал Гитлер.   Наверное,   он говорил это скорее для себя, но Ганценмюллер и

Шпеер слушали внимательно. - А вы... - фюрер повернулся к советнику. - Вы своим

поведением на   фронте   доказали,   что   обладаете должной   энергией   и   способны

навести порядок на транспорте. Шпеер, рейхсминистр в приемной?

     Шпеер кивнул.

     - Пусть войдет, с кем он там еще пришел...

     Шпеер подошел к   двери кабинета и   открыл ее.   Старик сидел на   диванчике,

вполголоса беседуя со своим министериаль-директором Лейбрандтом.

     - Фюрер   приглашает вас,   -   сказал   Шпеер.   Дорпмюллер колюче взглянул на

него, пропустил вперед министериаль-директора.

     - Я   намерен своим личным вмешательством изменить сложившуюся ситуацию!   -

заявил Гитлер,   как только они вошли. - Я в свое время тоже начинал с нуля, был

просто солдатом Первой мировой войны и пришел в политику, когда все, кто считал

себя истинными вождями,   оказались далеко не на высоте. Железная воля - вот что

помогло мне   одержать победу.   Весь   мой   жизненный путь   подтверждает,   что   я

никогда не отступаю перед трудностями. Война поставила перед нами новые задачи,

и   мы   просто обязаны решить их.   Я   повторяю,   для   меня   не   существует слова

"невозможно". Он сверкнул глазами и крикнул: - Не существует - и все!

     "Очень удобный момент для рукоплесканий,   -   подумал Шпеер. - Зал встает и

кричит:    "Хайль!".   Вот   только   зала   нет,   а   участники   совещания   -   народ

привычный".

     Выдержав паузу, Гитлер сказал уже вполне спокойным голосом:

     - Я,   господин Дорпмюллер,   назначаю вашего советника,   вот этого молодого

человека, на пост статс-секретаря.

     Рейхсминистр промолчал.   Он   лишь   кивнул   и   покосился на   Ганпенмюллера,

который явно чувствовал себя не совсем удобно.   Тем не менее факт свершился,   и

совещание   продолжалось как   ни   в   чем   не   бывало.   Проблема   железных   дорог

муссировалась еще некоторое время,   после чего Мильх и Шпеер получили временные

чрезвычайные полномочия на транспорте.   Завершая совещание, Гитлер с металлом в

голосе заявил:

     - Транспортная   проблема   не    может    стать   причиной   нашего   поражения.

Следовательно, она должна быть разрешена.

     Чиновники и генералы поднимались из-за стола,   складывали бумаги в папки и

портфели.   Гитлер   поманил   пальцем   Шпеера,   который   подошел к   рейхсминистру

транспорта и   хотел было заговорить с   ним в надежде как-то смягчить неприятный

момент.

     - Останьтесь на   пару   минут,   -   сказал.   Гитлер.   -   Я   хочу,   чтобы   вы

присутствовали при разговоре.

     Каком разговоре,   с кем,   фюрер не сказал.   Шпеер сел на свободное кресло,

дожидаясь,   пока   участники совещания покинут кабинет.   Наконец все   удалились.

Гитлер,   не   обращая   внимания   на   Шпеера,   поправил   воротник,   откашлялся   и

посмотрел на часы.

     - Довольно долго мы говорили о таких банальных вещах,   -   досадливо сказал

он.   -   Почему я всегда все должен делать сам?   Почему у меня много советчиков,

которые не в силах сделать что-то реальное, как только тому придет надобность?

     Шпеер пожал плечами:

     - Хорошие советчики - не всегда хорошие специалисты...

     Фюрер посмотрел на него, ничего не сказал, потер лицо руками.

     - Ах,   было б у меня здоровье покрепче...   - пробормотал он чуть слышно. И

Шпеер вспомнил:   именно эти   слова,   именно так   же   устало сказал ему Гитлер в

тридцать девятом,   когда   стоял возле огромного макета новой застройки Берлина.

Тогда он взял Шпеера за руку и произнес:

     - Теперь вы   поняли,   почему мы   делаем это   с   таким размахом?   Это   ведь

столица германского рейха - ах, будь у меня здоровье покрепче...

     Отняв ладони от лица, Гитлер вновь выглядел бодрым и готовым к делам.

     - Итак,   - сказал он громко, - я попросил вас остаться. Сейчас сюда войдут

два человека.   Вы их,   наверное,   знаете. Прошу вас, внимательно выслушайте то,

что они будут говорить, а потом скажете мне свое мнение.

     Шпеер не удивился.   Фюрер считался с его мнением,   и не только в том,   что

касалось архитектуры, вооружений или транспорта. Кто бы там ни ждал в приемной,

Гитлер не был уверен в них или их идее до конца и потому надеялся на стороннего

объективного слушателя.

     Первого из вошедших Шпеер действительно знал,   хотя и   не очень хорошо,   -

это был Вольфрам Зиверс, шеф "Анненербе". К этой организации Шпеер относился не

совсем серьезно,   хотя, конечно же, пользу они тоже приносили, и порой немалую.

В то же время сугубый материалист Шпеер не мог не веселиться в душе при мысли о

черных магах в   эсэсовских мундирах,   корпевших над   древними рунами в   поисках

ужасного заклинания,   которое,   к   примеру,   загонит в   ад Сталина или Черчилля

вместе с их армиями.

     За ним вошел достаточно молодой бригаденфюрер СС с   лицом бывшего боксера.

По крайней мере, его сломанный нос об этом говорил красноречиво.

     Гитлер не стал представлять их друг другу,   полагаясь на то,   что и   Шпеер

знает их, и они знают Шпеера. Усадив всех за стол, Гитлер сказал:

     - Я надеюсь, присутствие рейхсминистра не помешает нашей беседе?

     "Попробовал бы ты сказать что-то против",   -   улыбнулся про себя Шпеер при

виде недовольной мины шефа "Анненербе".

     - Я   недоволен,   -   без   обиняков начал   Гитлер.   -   Когда   Дарре создавал

общество    по    изучению    древней    германской   истории,    он,    возможно,    и

довольствовался этим. То бишь тем, что вы переписываете старые труды по расовой

доктрине. Больше, чем Мюллер, Вагнер или даже этот француз Гобино, вы все равно

не сделаете!   Мне нужны другие результаты, совсем другие. Осязаемые результаты!

Я правильно сделал,   что переподчинил вас Гиммлеру,   но Гиммлер,   я вижу, очень

мало требует от вас!

     Шпеер с удовлетворением заметил, что муха уселась на нос Зиверса, а тот не

осмеливается ее согнать. Фюрер привстал, повысил голос:

     - Мы   тратим на содержание общества огромные средства,   которые с   большей

пользой пригодились бы рейху в десятке других мест!   Раскопки -   это хорошо, но

бытовые   подробности жизни   викингов не   помогут   нашим   солдатам на   Восточном

фронте! Только что мы обсуждали вопросы транспорта, который оказался не готов к

сегодняшним тяжелым условиям,   и   я   обещаю вам,   мы решим эти вопросы.   Решим,

потому что не решать их нельзя.   А вот как вы решаете свои вопросы, Зиверс? Что

вы можете рассказать мне сегодня?

     Зиверс молчал,   глядя в   одну точку.   Он   не   был трусливым человеком,   но

сейчас лучше было не встревать, пусть фюрер выговорится.

     Гитлер   и   в   самом   деле   выговорился.   Он   опустился в   кресло и   сказал

ворчливо:

     - У вас на носу муха, Зиверс. Могли бы ее и сами согнать, а не ждать моего

указания.

     Бригаденфюрер с   трудом   сдержал улыбку,   а   покрасневший Зиверс   поспешно

смахнул насекомое.

     - Что у вас?   - спросил Гитлер. Прозвучало это вполне миролюбиво, и Зиверс

начал:

     - Я не буду сейчас делать развернутый доклад о деятельности общества,   мой

фюрер. Скажу только об операции "Тангейзер". Пока никаких накладок, ядро группы

прибыло в Триполи точно к указанному сроку.   У нас есть все основания полагать,

что   и   в   дальнейшем не   произойдет ничего   непредвиденного.   Состав группы вы

знаете:   проверенные люди из   "Бранденбурга",   мастера своего дела,   убежденные

национал-социалисты.   Научный консультант,   как и   оговаривалось,   доставлен из

Бельзена,    состояние   удовлетворительное,    даже,    можно   сказать,    хорошее.

Бригаденфюрер фон Лоос беседовал с ним.

     - Пожалуйста, бригаденфюрер, - кивнул Гитлер.

     - Доктор Замке относится к экспедиции скептически, - сказал бригаденфюрер.

- Это   лучшее,   чего можно желать.   Фанатичный поклонник научных идей покойного

отца   мог   бы   наделать   глупостей,   а   Замке   будет   руководствоваться трезвым

рассудком. Насколько я знаю, даже после знакомства с работой отца он не верит в

конечную цель. Что касается офицеров из "Бранденбурга", вернее, бывших офицеров

из "Бранденбурга", то в них мы уверены полностью.

     - Что значит "бывших"? - осведомился Гитлер.

     - Мы   перевели их   в   войска   СС.   Официально прикомандированы к   аппарату

Гейдриха, но это ровным счетом ничего не значит, мой фюрер.

     - Опытные люди?

     - Одни из лучших.   Работали в Норвегии,   Бельгии,   Дании, Франции, Польше,

Югославии, Греции.

     - Кто будет им придан?

     - У Роммеля знают об экспедиции ровно столько,   сколько должны знать.   Они

выделят   транспорт и   все   необходимое.   Правда,   произошла небольшая накладка,

офицер,   ведавший этими   вопросами,   едва   не   погиб накануне прибытия группы в

Триполи...

     "Честный бригаденфюрер,   -   отметил Шпеер.   - Эту информацию Гитлеру можно

было и не давать.

     Он   любит честность,   но   иногда подобные откровения выходят говорившим их

боком..."

     Но фюрер был настроен иначе.

     - Что случилось? Кто он?

     - Подполковник   Рудольф   Рике.   Его   автомобиль   наехал   на   старую   мину.

Подполковник в очень тяжелом состоянии.

     - Рике...   -   Гитлер задумался.   -   Он не служил в Баварском кавалерийском

полку?

     - Совершенно верно, мой фюрер!

     Гитлер улыбнулся,   довольный.   Память не подвела,   хотя этого Рике он явно

видел мимоходом,   на каком-нибудь торжественном мероприятии или в инспекционной

поездке.

     - Что мы можем для него сделать?

     - Зауэрбрух,   мой   фюрер,   -   сказал   Шпеер.   -   Он   спас   полковника   фон

Штауффенберга после ранения в Тунисе.

     - Да-да,   конечно, - оживленно кивнул Гитлер. - Зауэрбрух. Решите вопрос с

самолетом, обязательно решите. Кто сейчас занимается обеспечением?

     - Полковник Боленберг. Никаких сложностей не будет, - заверил фон Лоос.

     - Приятно видеть людей,   которые не обещают сложностей.   А ведь сейчас все

только и   говорят о   сложностях.   Сложности тут,   сложности там...   -   ворчливо

произнес фюрер. Тем не менее он явно пребывал в отличном настроении.

     Бригаденфюрер, воодушевленный этими словами, продолжал:

     - К   сожалению,   мы   вынуждены отказаться от радиосвязи,   чтобы обеспечить

полную секретность операции.   Как только они выедут из   контролируемой войсками

зоны, никакой информации поступать не будет. Это вынужденная мера, и...

     - Все   ясно,   бригаденфюрер,   -   перебил Гитлер.   -   Давайте пожелаем этим

отважным людям успеха и будем помнить, какова истинная ценность этой акции. Обо

всех чрезвычайных происшествиях,   если таковые будут,   сообщать мне немедленно.

Мне...   или Шпееру.   Да,   пожалуй, Шпеер как раз тот человек, который должен об

этом знать. Зиверс, у вас что-нибудь еще?

     У   Зиверса явно была пара вопросов,   но Шпеер незаметно для фюрера показал

ему глазами на дверь.   Лучше оставить Гитлера таким вот благодушным,   он и   без

того   слишком много   работал сегодня -   чего   стоило   одно   совещание.   Офицеры

поднялись и покинули кабинет.

     - Вот, Шпеер, еще одно направление войны. И я не знаю, что сейчас важнее -

Восточный фронт или эта маленькая экспедиция в Африку...

     Сказав это,   Гитлер встал из-за стола и прошелся взад-вперед, заложив руки

за спину.

     - Я   правильно отругал Зиверса,   не   так ли?   -   спросил он   и,   не ожидая

ответа,   продолжал:   -   Они слишком много внимания уделяют бутафории,   ненужной

бутафории, в то время как рейху надобны маленькие, но нужные и конкретные дела.

Вы,   конечно,   не   в   курсе событий,   и   весь   разговор для   вас   был   странным

спектаклем,   но я хочу спросить вас как вы думаете,   Шпеер, они верят в то, что

делают?

     - Трудно сказать. Зиверс, по крайней мере, чересчур циник, чтобы верить во

что-то. А вот бригаденфюрер, кажется, верит.

     - А я? Я - верю?

     - Вы, мой фюрер? - вопрос поставил Шпеера в тупик.

     - То-то и оно,   Шпеер.   То-то и оно.   Но пусть все идет так, как идет, мой

дорогой Шпеер.

 

     16

 

     Каждый выжидает, выжидайте и вы, а

     потом вы узнаете, кто обладатель ровного

     пути и кто шел по прямой дороге!

     Коран. Та Ха 135 (135)

 

     Звезды дрожат.   Звездам холодно там,   в темноте.   Звезды далеко, и поэтому

тепло   костра   до   них   не   достает.   И   даже   жар   пустыни,   остывающей   после

раскаленного дня, не в силах справиться с холодом, который испытывают маленькие

светящиеся точки во мраке.

     Вокруг костра сидят четверо,   и   ночной ветер осторожно гладит языки огня,

где-то в   темноте вода ведет разговор с   дном ручья.   Четверо собрались в одном

месте.

     Оазис Фарх.   Где-то   на   полпути между Суртом и   Мисуратой.   Песок вокруг.

Повсюду,   куда достигает глаз,   до самого горизонта и   дальше.   На всем пути из

Сурта   -   любой   караванщик вам   скажет   -   нет   ни   одного   места,   где   можно

остановиться. Нет ни одной зеленой точки. Только пески. До горизонта и дальше.

     Так вам скажет караванщик. И будет прав. Прав для всех трехсот с небольшим

дней в году. Кроме этого дня. Точнее ночи.

     Однако окажись волей Аллаха где-нибудь в этих краях караван,   и обрати его

караванщик свой взор в сторону этого костра...   То бежал бы он прочь,   несмотря

на   ночь   и   на   опасность заблудиться...   Бежал   со   всеми   людьми,   со   всеми

верблюдами,   со всем своим скарбом.   Без оглядки, до тех пор, пока не пропал бы

из глаз проклятый огонек в ночи.

     И был бы прав.   Потому что каждый в этой пустыне знает, что на одну ночь в

году появляется где-то   в   песках оазис Фарх.   Где   возле костра сидят шайтаны,

числом   пять,    и   едят.   Кого?   Ну,   путников   едят...   Вместе   с   верблюдами,

попутчиками и скарбом.

     Страшно оказаться ночью возле оазиса, которого нет.

     Но интересно.

     Потому что вода. Огонь. Песок. И ночной ветер. Говорят о чем-то...

     - Сколько мы будем ждать? - спросил Имран. Не зло, а так, чтобы знать.

     - Я не знаю, - ответил Саммад, хотя вопрос не относился к нему лично.

     - И никто не знает, - в тон ему отозвался Мухаммад.

     Если посмотреть на них искоса,   не вглядываясь в лица,   не ища недостатки,

они чем-то   похожи.   Точно так же,   как похожи,   при внешнем различии,   Имран и

Ибрахим.

     - Нас   осталось   четверо,   -   наполовину спросил,   наполовину подвел   итог

Имран.

     - Кто знает?.. - сказал Мухаммад.

     - Никто не знает, - в тон ему отозвался Саммад.

     Ибрахим   досадливо   поморщился   и,   поднявшись на   ноги,   ушел   куда-то   в

темноту. К журчащему во мраке ручью.

     - Я правильно понимаю, что никто не нашел его? - спросил Саммад.

     - Если его не   нашел ты,   значит,   не   нашел никто,   -   ответил из темноты

Ибрахим. - Подождем еще... День.

     Саммад пожал плечами и подкинул в огонь еще веток.

     Вдалеке таял топот ног.

     Маленький торговый   отряд,   состоящий из   трех   верблюдов,   нагруженных до

предела, и погонщиков к ним, бежал прочь. Быстро бежал.

 

     17

 

     Не придавай мне в сотоварищи никого,

     кроме тех людей

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 25 (25)

 

     Солдаты вели себя правильно,   как   и   положено истинным солдатам:   спали в

тени облупившейся стены,   рядом с грузовиками. При виде офицеров они оживились,

но   не   слишком:   растолкали какого-то   соню,   стати   подниматься.   Шестнадцать

человек вместе с унтером -   Фрисснер незаметно ухмыльнулся разумной скаредности

полковника.   Правильно, посылай тут со всяким встречным-поперечным кучу народу,

когда самим нужно...

     - Бандиты,   не   так   ли?   -   с   улыбкой покосился на   Фрисснера полковник.

Фрисснер   пожал   плечами.    -    Не   беспокойтесь,   это   -   лучшие.   Рекомендую:

унтер-офицер Обст, кавалер двух Железных крестов, с первого дня в Корпусе...

     Обст   оказался коренастым мужичком лет,   сорока с   внешностью крестьянина.

Крупная   голова,   мясистый   нос,   бесцветные   глаза   с   такими   же   бесцветными

ресницами.   Унтер Фрисснеру понравился, такие сельские мужички обычно надежны в

бою.   Да и   остальные солдаты с   виду были ничего самому молодому лет двадцать,

самый старший - Обст.

     - Ваш   новый   командир,   -   сказал   полковник,   широким жестом правой руки

указывая на   Фрисснера.   -   Капитан Артур Фрисснер.   Надеюсь,   вы   не посрамите

Корпус под его командованием.

     - Буду краток.   -   Фрисснер сделал шаг   вперед.   Солдаты,   все шестнадцать

человек,   внимательно смотрели на   него,   прекрасно понимая,   что   их   жизнь   в

ближайшие   недели   или   даже   месяцы   будет   зависеть   прежде   всего   от   этого

незнакомого   капитана.   -   Отправляемся   завтра   утром,   пока   можете   отдыхать

Унтер-офицер,   к вам небольшое поручение. Напишите о каждом солдате пару строк,

как зовут, что умеет, откуда родом... Кратко, самое главное.

     - Хорошо,   господин капитан.   Солдаты, переговариваясь, стали устраиваться

на насиженном месте. Обст поспешил к канцелярии.

     - Среди них есть водители? - спросил Фрисснер полковника.

     - Конечно. Водители, пулеметчики, радист...

     - Рация нам не нужна.

     - Вы уверены?

     - Уверен.

     - Ваша воля,   капитан. Я хотел бы... - полковник помолчал, потом заговорил

снова -   Я   хотел бы,   чтобы эти люди вернулись назад.   Понимаю,   на   войне это

глупый разговор, но...

     - Я постараюсь, господин полковник.

     Они    осмотрели   машины,    причем    Фрисснер   с    удовлетворением   заметил

установленные на грузовичках станковые пулеметы МГ, которых вчера не было.

     - Все собрано. Могли бы выехать и сегодня, - заметил полковник.

     - Завтра, завтра... - рассеянно сказал Фрисснер.

     - И еще, возьмите "стэны", десяток "стэнов". Британские тарахтелки гораздо

лучше   работают   в   условиях   пустыни,    нежели   наши   МП.    Может   быть,    это

непатриотично,   но я не хотел бы,   чтобы автоматы отказали в самый неподходящий

момент...

     - Спасибо, полковник.

     - Такое   впечатление,    что   вам   очень   не   хочется   ехать,   -   признался

Боленберг. - У вас просто на лице написано, капитан. Поэтому я и сказал о людях

Обета...

      - Я думаю,   все будет нормально,   господин полковник.   Не опаснее,   чем на

передовой, во всяком случае.

     - Не   скажите.   К   передовой эти   люди привыкли.   А   к   пустыне привыкнуть

трудно, практически невозможно.

     Дальше спорить не имело смысла, и Фрисснер промолчал.

     Отчет, составленный педантичным Обетом, оказался весьма любопытен.

     Из   шестнадцати человек (включая самого   унтера,   само   собой)   двое   были

разжалованы из лейтенантов вермахта.   А именно - Готлиб Ойнер и Фриц Людвиг. За

какие провинности,   Обст не писал, но указал против каждого - "надежен". Что ж,

пусть так и будет.

     Помимо всяких банальностей -   когда родился, откуда родом, сколько воевал,

- Фрисснер   узнал,   что   Гнаук,   например,   отличный радист   и   радиотехник,   а

Вайсмюллер -   водитель-механик,   способный починить любую колесную и гусеничную

технику. В целом же список был краток, но бесполезен, как Библия.

     - Слушай,   он ничего особенного и не написал,   -   процедил Каунитц,   читая

через плечо. Фрисснер хмыкнул:

     - Зато я понимаю, что он уверен в своем отряде. И это хорошо.

     - Думаешь?

     - Думаю.   Да и полковник прекрасно понимал,   что нам в пустыне понадобятся

хорошие люди.   Пусть он не знает целей задания,   но он педант, профессионал. Он

не станет подсовывать нам отбросы.

     - На его месте я поступил бы именно так, - буркнул Каунитц.

     - Вот потому-то ты до сих пор не полковник,   - улыбнулся Фрисснер и сложил

листок со списком, показывая, что разговор окончен.

 

     18

 

     Поистине, Аллах не любит всякого

     изменника, неверного!

     Коран. Хадж. 39(38)

 

     Утро   застало Ягера   в   весьма   дурном   расположении духа.   И   хотя   налет

продолжался едва ли полчаса,   Людвигу казалось,   что англичане "делали" Триполи

всю ночь. Ни в какое бомбоубежище он, конечно, не спускался. Не из какой-то там

бравады...   Просто   от   осколков   его   надежно   защищали   стены   дома,   где   он

квартировал,   а прямое попадание можно схлопотать и в яме, которую тут называли

бомбоубежищем.   Ягер не знал таких ям.   которые бы спасали от прямого попадания

многотонной бандуры, начиненной взрывчаткой.

     Но все-таки ночная бомбардировка есть бомбардировка,   и   наутро у   Людвига

болела голова.

     Хотя   вполне   может   быть,   что   голова болела из-за   вчерашнего посещения

гашишианцев.   Сладкий дым,   которым была   полна   курильня,   въелся   в   одежду и

противно лез в нос.

     Ягер поплелся в ванную.

     Из крана едва текла вода температуры тела. Чтобы прибавить напор, пришлось

выкрутить вентили на всю катушку.

     Так еще можно было поплескаться под омерзительным дождиком.   Пресной водой

Триполи   снабжался   за    счет   мощных   артезианских   колодцев.    К    сожалению,

несовершенство местной канализационной системы делало воду,   текущую из   крана,

солоноватой и чуть теплой.   Пить такую воду было довольно рискованно. Равно как

и готовить. Мыться было противно. В определенные моменты по цвету и температуре

вещество, вытекающее из водопровода, напоминало мочу.

     Однако несмотря на эти неудобства, Ягер плескался под жидкими струями, так

как понимал, что скоро, возможно, уже с сегодняшнего дня, вода будет только для

питья.

     Побрившись и   подровняв усы,   Людвиг надел   новую походную форму,   оставив

старую одежду в корзине за дверью. Хозяйка дома раз в неделю устраивала большую

стирку для всех постояльцев.   Пожилая арабка стирала аккуратно, ничего из вещей

не пропадало, и ей как будто можно было доверять.

     До   отъезда предстояло решить две   проблемы.   Закончить все   свои   дела на

мнимой государственной службе,   то есть сложить с   себя полномочия координатора

по   делам военнопленных,   и   запастись необходимым инвентарем.   Людвиг отпустил

секретаря еще вчера, напоследок запугав того до полусмерти.

     Затягивая шнурки на   высоких ботинках,   Ягер подумал,   что было бы неплохо

еще   завалиться   к   генерал-губернатору,   жирному   макароннику.   Предварительно

надеть форму "СС" и,   поставив того по стойке "смирно", надавать по физиономии.

Ягер с   такой ясностью представил себе толстую морду губернатора,   что по спине

пробежала жаркая волна. Он даже от удовольствия прикрыл глаза...

     Бац...

     Лопнул шнурок.

     Людвиг   медленно выдохнул воздух.   Сдерживая внезапное желание   зашвырнуть

ботинок куда подальше.

     В приемной губернатора было шумно.   Как-то необычно шумно. Ягер достаточно

насмотрелся   на    итальяшек   и    понимал,    что    ожидать   от    них    спокойной

сосредоточенной работы не приходится. Еще удивительно, как их армия, с таким-то

руководством,   ухитрилась удержать Ливию   под   своей   властью.   Хотя,   конечно,

любому человеку,   достаточно долго прожившему в Триполи,   становилось ясно, что

любая чужая власть тут -   явление временное,   возможное только до тех пор, пока

разбросанные по   пустыне   племена   находятся в   состоянии вражды   между   собой.

Только   поддерживая   эту   рознь,   можно   удерживать   власть.   По   части   интриг

итальянцы были мастерами.

     - Господин Ягер,   губернатор вас примет, - это подал голос из-за огромного

стола секретарь. Как он узнал, что генерал-губернатор готов принять посетителя,

неизвестно.   Перед ним одновременно торчали два военных чина, которые наперебой

что-то орали,   тараторили и надрывались.   Насколько Ягер мог судить по обрывкам

фраз,   речь шла о каких-то пайках,   которые или прибыли не туда,   или вообще не

прибыли.   Ко   всему прочему,   секретарь отвечал на несколько телефонных звонков

одновременно,   просматривал какие-то бумаги, безошибочно отыскивая нужную среди

общего    бардака.    Военные    жестикулировали,    секретарь   отмахивался   черной

телефонной трубкой и указывал Ягеру глазами на массивную,   под стать его столу,

дверь, которая вела в кабинет губернатора.

     "Вояки молодцы,   добраться до   самого генерал-губернатора,   хотя бы до его

приемной, это труд не для слабонервных", - подумал Людвиг, обходя двух решивших

умереть, но добиться своего от бюрократической машины, лейтенантов.

     Он открыл дверь, придержав ее основательный разбег, и вошел внутрь.

     Сказать,   что   кабинет был большой,   означало не   сказать ничего.   Ягер не

любил громких эпитетов,   они казались ему на редкость фальшивыми,   но в   данном

случае хотелось употреблять только превосходную форму в словообразовании.

     Злые   языки   поговаривали,   что   кабинет генерал-губернатора разместился в

бывшем   гареме.   Доказательств тому   не   было   совершенно никаких,   но   размеры

помещения вызывали вполне определенные ассоциации.

     В кабинете, если его можно было так назвать, стоял огромный стол, покрытый

зеленой тканью, свисающей до пола. Ряд стульев с кожаными спинками окружал этот

постамент,   вполне   годный для   памятника власти.   Сдвинутая к   краю,   терялась

огромная, подробнейшая карта Триполи. Над ней склонился сам губернатор, толстый

и смахивающий на Муссолини. Рядом с ним валялся на полу стул.

     Высоко под потолком,   где находились узкие окна,   на внутреннем балкончике

стоял   на   подставке   старый   пулемет   Бреда   M1930.    Его   ствол   настороженно

выглядывал на улицу.

     Ягер подумал,   что   раньше на   этом месте был   бассейн.   По   крайней мере,

размеры   стола   соответствовали водоемам,   которые   Людвиг   видел   в   некоторых

богатых домах Триполи.

     Подойдя   ближе,    Ягер   увидел,   что   на   карте   лежит   десантный   кинжал,

называвшийся "гладиаторским".

     - Ну,    что   вы   скажете,    господин   координатор?    -   задумчиво   спросил

губернатор, пренебрегая воинскими приветствиями.

     - Скажу, что я слагаю с себя обязанности координатора. Завтра на мое место

прибудет новый   человек.   Надеюсь,   что   сотрудничество с   ним   будет   таким же

плодотворным. - Людвиг положил рядом с картой заготовленные заранее документы.

     - Будет,   конечно будет.   - Губернатор покивал головой, искоса взглянув на

бумаги.

     Ягер посмотрел на   карту,   отметил про себя место,   которое было надколото

кинжалом.    Если   его   не    подводила   зрительная   память,    то    оно   как   раз

соответствовало гашишианскому подвалу.

     - Вы   возвращаетесь назад   в   Германию?   -   спросил губернатор,   и   Людвиг

насторожился. Генерал-губернатор Триполи никогда таким не был.

     - Нет,   я   поступаю в   ведение другой организации...   -   уклончиво ответил

Ягер.

     - Как   это хорошо...   -   Итальянец поднял голову к   сводчатому потолку.   -

Разнообразие... Так надоел этот город...

     Затем он резко кивнул, посмотрел на Ягера впервые за всю беседу и сказал:

     - Ну что же, желаю вам успехов. Надеюсь, что еще увижу вас. Прощайте.

     Ягер вышел в   приемную.   Там как будто ничего не   изменилось.   По-прежнему

орали военные,   их   перекрикивал секретарь,   трезвонили телефоны.   Только Ягеру

показалось,   как будто что-то изменилось.   Словно тот прокол на карте к чему-то

его обязывал.

     Ровно в   десять утра он   был возле дома,   где квартировали Фрисснер и   его

команда.

 

     19

 

     Поистине, Аллах может помочь им...

     Коран. Хадж 40 (39)

 

     Коридоры власти. Он слышал это где-то. Где и когда, вспомнить было трудно.

Может быть,   совсем не в этой жизни. Тем не менее это словосочетание, "коридоры

власти",   почему-то   всегда всплывало в   памяти,   когда он шел вдоль казавшихся

бесконечными дверей,   мимо вросших в   пол эсэсовцев.   Тут все сочилось властью,

силой.

     Вольфрам Зиверс   шел   на   встречу со   своим   непосредственным начальством.

Гиммлер вызвал его к   себе сразу же   после аудиенции у   фюрера.   Зиверс слишком

много знал и слишком во многое был посвящен, чтобы верить в простые совпадения.

За   любой,    даже   на   первый   взгляд   малозначительной,    случайностью   всегда

обнаруживалась чья-то воля. Нужно только поглубже копнуть.

     Входя в   приемную,   Зиверс махнул двум громилам в черной форме,   стоящим у

дверей,   и   вопросительно посмотрел на секретаря.   Тот кивнул и исчез за обитой

черной кожей дверью.

     Под профессионально ненавязчивыми взглядами двух охранников Зиверс пересек

приемную и   сел на   массивный кожаный диван,   который с   шуршанием принял его в

свои   объятия.   Однако   расслабления не   получилось.   В   затылок уперся   чей-то

пристальный взгляд. Жгучий, ощущаемый физически.

     Зиверс осторожно обернулся. Вполоборота.

     Из рамы с орнаментом из дубовых листьев на него смотрел Гитлер.

     Портрет фюрера был выполнен действительно хорошо.   Не ширпотреб, не работа

кустаря,   чувствовалась действительно сильная рука мастера. Такие портреты, чем

бы   ни кончилось то,   что происходит вокруг Германии,   всегда будут в   цене.   В

большой.

     От полотна исходила сила.   Текла,   струилась по помещению, заполняя каждую

щелочку, каждый уголок незримой властью.

     Хотелось... пасть на колени. Такое чувство посещало его во время некоторых

митингов, когда фюрер был в ударе.

     В дверях бесшумно появился секретарь.

     Зиверс   встретился с   ним   взглядом.   Секретарь   молча   кивнул,   отошел   в

сторону, оставив дверь приоткрытой.

     Войдя, Вольфрам выбросил руку вперед и вверх, приветствуя главу СС.

     Невысокий человек   с   вытянутым лицом   и   внимательным взглядом   школьного

учителя ответил ему   тем   же,   только более   лениво.   Просто вскинул руку,   как

делает это фюрер, и почти сразу же указал этой же рукой на высокое кресло около

стола. Садись, мол, к чему церемонии.

     Зиверс сел.   Стоять, при его здоровенном росте, в присутствии низкорослого

Гиммлера было не   совсем удобно.   Вольфрам помнил,   как   при   первой встрече не

знал, куда себя деть, стесняясь своего роста, немного горбился. А Гиммлер тогда

сказал:   "Посмотрите,   эта   оглобля скоро совсем согнется!   Дайте ему   линейку,

пусть засунет под ремень,   это отучит его сутулиться". Все засмеялись. И Зиверс

тоже.   Потому что не смеяться было нельзя.   Только смутное предчувствие окатило

позвоночник холодным душем,   как всегда бывало в ответственные моменты,   важные

для его, Зиверса, жизни.

     После того случая Гиммлер приблизил к себе Зиверса.

     - Скажите, Вольфрам, вы в вещие сны верите? - мягко спросил Гиммлер.

     - В вещие сны?

     - Да-да.   Знаете, сны, которые выглядят такими реальными, что вам кажется,

что вот сейчас вы ощутите даже запах пота людей, которые вас окружают.

     Зиверс   ждал.   Он   уже   знал,   что   у   Гиммлера бывают моменты,   когда   он

разговаривает вроде бы   сам с   собой,   но   в   расчете на собеседника,   умеющего

слушать. И терпеть не может, когда его перебивают.

     - Когда нет   возможности почувствовать,   что это лишь сон.   Когда кажется,

что вы застряли в   этом.   Навсегда.   Или когда вы знаете,   что это когда-то уже

было. А возможно, даже будет. Вот что я называю вещими снами.

     - Я   думаю,   что   каждому   снится   такое,   -   уклончиво ответил   Вольфрам,

чувствуя, как по спине побежали знакомые колкие иголочки холода.

     - Не надо,   Зиверс,   -   тихо сказал Гиммлер.   -   Не надо.   Вы не хуже меня

знаете,   что это был сон.   Действительный,   настоящий,   вещий сон. Такой, какой

бывает один раз в жизни.   Не нужно мне говорить,   что такое бывает с каждым! Не

бывает!   Не бывает такого с каждым!   И вы это тоже отлично знаете. Мне не нужен

врач...

     Он   сидел за   столом,   а   над его головой безмолвно и   вызывающе смотрел в

будущее Гитлер.   Этот портрет был не чета тому,   что висел в приемной. Это была

обыкновенная,   хорошо,   можно сказать отлично, выполненная работа. Но не более.

Фюрер на этом портрете был не живой. Картинный.

     "Странно,   -   подумал Зиверс.   -   Почему он   не   держит тот портрет здесь?

Сколько раз смотрю, столько раз задаюсь этим вопросом..."

     - Так что же вы видели? - спросил он у Гиммлера.

     Тот посмотрел на Зиверса оценивающе,   словно взвешивая,   стоит ли доверять

этому человеку такую тайну, тайну своих снов.

     - Я видел камеры, Вольфрам. Зиверс нахмурил лоб.

     - Камеры,    -    снова   повторил   Гиммлер.    -   Кинокамеры.   Многочисленные

объективы.   Они смотрели на меня,   как глаза какого-то огромного животного. И я

закрывался от них,   от этих камер...   Закрывался,   чтобы не видеть этих жадных,

голодных лиц.   Такие лица   бывают только у   упырей.   Мне   было   противно,   и   я

закрывал лицо. А они считали, что я их боюсь... И радовались. А еще я видел там

вас,   Вольфрам.   Вы молились...   Странные слова,   я не знаю такого языка. Может

быть, такого языка нет на земле.

     Гиммлер замолчал, глядя перед собой.

     Зиверс решился напомнить ему о своем существовании:

     - А дальше?..

     - Дальше?   -   переспросил Гиммлер,   не выходя из ступора, а потом, опустив

глаза и посмотрев на стол,   сказал, четко произнося каждое слово: - Дальше я не

помню. И вы... Забудьте.

     Словно подтверждая свой приказ,   он   выдержал коротенькую паузу и   спросил

своим обычным тоном:

     - О чем с вами беседовал фюрер?

     - Мы   получили   небольшую выволочку,   -   сразу,   зная,   что   такой   вопрос

последует, ответил Зиверс. - Как я понял, на исходе основной волны недовольства

фюрера транспортным министерством.   После   провала работ   в   Институте Маятника

наше   положение несколько пошатнулось.   Я   сделал небольшой доклад об   операции

"Тангейзер",   и,   как   мне   показалось,   фюрер   остался   доволен.   Когда   мы   с

бригаденфюрером выходили из кабинета, он был в довольно приподнятом настроении.

     - Хорошо. Что вы рассказали фюреру?

     - Рассказывал в   основном фон Лоос.   То,   что было в его компетенции.   Все

идет по плану.

     - Донесения от нашего человека?..

     - Пока   только   предварительные заключения.   Он   изначально готовился   для

высокой степени вовлеченности и самостоятельности. Донесения будут поступать по

мере возможного.

     - Хорошо...    -    Гиммлер   устало   закрыл   глаза,   провел   рукой   по   лбу.

Указательный и большой пальцы сжали переносицу, сдвигая очки.

     "У него тонкие и длинные пальцы,   -   подумал Зиверс.   -   Созданные,   чтобы

играть. Только вместо музыкальных он выбрал политические инструменты".

     - Хорошо, - снова сказал Гиммлер. - Мне нужен этот предмет. Иначе я просто

не смогу нормально спать. Идите, Вольфрам.

 

     20

 

     Аллах избирает посланников из ангелов

     и из людей.

     Коран. Верующие. 74 (75)

 

     Крупная   жирная   ящерица,    перебегавшая   дорогу,    поплатилась   за    свою

неосторожность и была раздавлена стертой покрышкой "фиата".   Впрочем,   никто из

сидевших в кабине и кузове этого даже не заметил - так ничтожна была жительница

песков в сравнении с грохочущей самодвижущейся повозкой из далекого Турина.

     - Жарко, - сказал Богер, обмахиваясь ладонью.

     - Это еще не жара... Жара будет позже.

     - Издеваешься?

     - Говорю серьезно. Жара будет позже, когда мы достаточно далеко отъедем от

средиземноморского побережья. Так что пока можешь насладиться прохладой.

     - Издеваешься,   - уверенно повторил Богер и сплюнул в открытое окно. В рот

уже начала набиваться песчаная пыль, этот вечный спутник африканских поездок.

     Свой   небольшой   караван   Фрисснер   обустроил   так:    впереди   -   легковой

"фиат-508" с ним,   Замке и Ягером,   за рулем -   Макс.   Далее - три "фиата-СПА",

соответственно за   рулем Каунитц,   Вайсмюллер и   еще   один водитель со   стажем,

Опманн.   В   кабине каждого грузовика сидело по солдату,   остальные помещались в

затентованных   кузовах,   на   кабинах   были   укреплены   станковые   пулеметы   МГ.

Основной упор Фрисснер сделал на воду,   и в этом его полностью поддержал Замке,

посему плоские канистры полностью устилали днища кузовов.

     Ягер, сидевший позади вместе с археологом, был мрачен. Он появился за пару

минут до выезда и на вопрос Фрисснера насчет проводника буркнул:

     - Всему свое время.

     - За экспедицию отвечаю я, - возразил Фрисснер, - поэтому я хотел бы иметь

всю информацию. Понятно вам? Всю!

     - Остыньте.   -   Ягер поморщился.   -   Будет вам проводник. Тут не так много

дорог, так что вряд ли нам грозит разминуться...

     Они миновали итальянский пост -   два маленьких худосочных танка на высоких

гусеницах, возле которых вертелись чернявые карабинеры. Один помахал грузовикам

рукой -   то   ли   от   избытка положительных чувств,   то   ли с   издевкой.   Тут же

навстречу попалась повозка, влекомая плешивым ослом, на повозке сидел бородатый

старик и, кажется, дремал.

     - Британские    разведчики   залетают    очень    далеко,    -    пробормотал   в

пространство Ягер.

     - Пугаете, господин майор? - спросил Макс.

     - Оставьте этого майора,   оберштурмфюрер!   -   сухо   сказал Ягер.   Археолог

поправил очки и удивленно посмотрел на него.

     - Да,   и   не   надо   моргать глазами,   дражайший ученый,   -   продолжал Ягер

желчно.   -   Я   -   штурмбаннфюрер СС,   равно   как   и   дражайший господин капитан

Фрисснер,   а этот вот господин за рулем -   оберштурмфюрер СС, о чем вы, конечно

же, ничего не знали. Неужели вы думали, наивное вы существо, что такую операцию

доверят ребятам из вермахта?

     - Я не существо, - возразил Замке.

     - Полно,   все мы существа. Одни разумнее, другие нет, одни наивнее, другие

нет... Ваш приятель Фрисснер не открыл вам глаза, не так ли? Так вот, это делаю

я. По-моему, это честно.

     - Вы не пьяны, господин майор? - деликатно осведомился Фрисснер, внутренне

кипя.

     - Нет, штурмбаннфюрер. Я не пью с утра.

     - Напрасно.   Лучше бы   вы   были   пьяны.   По   возвращении я   буду   вынужден

доложить о вашем поведении бригаденфюреру.

     - Вы сначала вернитесь, штурмбаннфюрер, - ехидно сказал Ягер. - А потом уж

докладывайте.   И если вы думаете, что нажили себе в моем лице врага, в ссорах с

которым приятно будет коротать время,   вы очень сильно ошиблись.   Мне наплевать

на ваши шпильки.

     Километров   десять   они    ехали    молча,    только   шуршал   одеждой   Замке,

старавшийся отодвинуться от Ягера.   Тот косился на него,   но ничего не говорил.

"А вот и проблемы,   -   думал тем временем Фрисснер,   сплевывая пыль.   - Пора бы

надеть маску...   Черт с   ней,   с   маской,   но   что мне делать с   этим надменным

идиотом?   Вернее,   не идиотом,   потому что он умен, очень умен, и это еще хуже,

чем если бы он был идиотом,   потому что с   идиотом по крайней мере знаешь,   как

себя вести...   И где,   в конце концов,   этот проводник?   Почему его нет? Почему

опять все зависит от Ягера?   Я не люблю, когда все зависит не от меня, особенно

если это связано со мной и с моими людьми..."

     - Танк, - сказал Богер, ни к кому не обращаясь.

     Действительно,   на   обочине -   если в   желтизне песка можно было разделить

обочину и так называемую "проезжую часть", - торчал обгорелый остов британского

танка "матильда" со снесенной башней.   Башни поблизости не было - то ли занесло

песком,   то ли зачем-то уволокли...   Откуда он тут?   Один, без сопровождения...

если только кости сопровождения не   лежат тут   же   под   песком,   черт знает как

далеко от родной Англии,   или Уэльса,   или Шотландии,   или,   чем черт не шутит,

Новой Зеландии с Австралией...

     - Хорошо их   приложило,   -   сказал позади Ягер.   Сказал не мстительно,   не

злобно,   просто констатировал.   И   добавил:   -   Тут нас должен ждать проводник.

Остановите машину.

     "Фиат" скрипнул тормозами и   встал.   За   ним   остановилась и   вся колонна;

солдаты тут же полезли наружу, размять ноги и осмотреться.

     - И где же он? - спросил Фрисснер.

     - С минуты на минуту будет, - сказал Ягер, взглянув на свою "омегу".

     Всадник появился совсем   не   оттуда,   откуда его   ожидали.   Он   приехал из

пустыни,   с востока,   и появился словно призрак - только что его не было, и вот

уже над зыбким маревом возникла призрачная фигура человека на лошади.

     Ягер что-то   крикнул ему на незнакомом языке.   Фрисснер торопливо взглянул

на Замке -   тот спокойно кивнул,   мол, все в порядке. Капитан боялся, что после

эскапады Ягера ученый замкнется, испугается, но тот выглядел молодцом.

     Всадник тем временем приблизился к   колонне и прогарцевал вдоль нее.   Конь

спокойно косился на   грузовики,   а   лица всадника не   было видно под   тряпками,

только черные глаза блестели сквозь небольшую щель.

 

     21

     Мы дали Мусе книгу, - может быть,

     они пойдут по верному пути!

     Но многие из них слишком

     слабы для того.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 51 (49)

 

     - Закон -   это единственное, что у нас осталось, - сказал Имран. - И Закон

гласит...

     - Все знают,   что гласит Закон,   -   прервал его Мухаммад. - Но все-таки мы

принимаем решения, а не Закон.

     - Тем более, когда мы одни... - подал голос темнокожий Саммад.

     - Это ничего не значит, - тут же возразил Ибрахим.

     - Закон гласит,   -   упрямо продолжал Имран,   -   что   пятерым надлежит быть

вместе,   если придет беда.   Однако же, когда пятерых нет, беду нужно встречать,

как подобает воину.   Один на один. Так говорится в Законе, не я его придумал...

Вы сами знаете кто.

     Четверо   замолчали,   не   глядя   друг   на   друга.   Каждый   вспомнил что-то,

задумался над чем-то...   Может быть,   над строками Закона, может быть, вспомнил

того, кто эти строки написал, может быть, неведомого пятого.

     Солнце поливало своей беспощадной милостью пески,   заставляло куриться над

водами   прохладного источника   легкую   дымку   пара.   Несуществующий оазис   Фарх

по-прежнему давал   приют   всему   живому.   И   в   первую очередь четырем страшным

шайтанам,   которым   не   досталось   за   ночь   ни   одного   одинокого путника,   и,

наверное, поэтому они, голодные и злые, спорят на солнцепеке.

     Врут все-таки иногда легенды,   шайтанов не пять,   а всего четыре, ровно на

одну   единицу меньше,   а   значит,   ровно на   одну единицу меньше можно бояться.

Кому?   Младшему погонщику того   самого   караванщика,   который убежал   ночью   из

проклятого места.   Так быстро убежал,   что растерял часть своих людей и   одного

верблюда.   "Корабль пустыни" скинул к   такой-то матери свою ношу и   рванул куда

глаза   глядят...   На   свободу.   А   младший погонщик заплутал ночью   в   пустыне,

закрутился в   холодных,   черных барханах да   и   вышел на свет костра.   А   когда

сообразил, куда вышел...

     Впрочем,   раз в пустыню не вернулся,   значит,   так и надо.   Сидит теперь в

зарослях,   трясется.   Хотя трясется меньше, чем мог бы. Ровно на единицу меньше

трясется, потому что шайтанов не пять, а всего лишь четверо.

     - И все равно,   - сказал Мухаммад. - Мы должны быть вместе. Правду сказало

Зеркало   или   нет...    Может   получиться   так,    что,   когда   мы   поймем   смысл

пророчества, может быть поздно.

     - У нас нет пятого... - начал Ибрахим.

     - Да,   может быть,   его уже вообще нет!   Может быть, он уже умер! - тут же

откликнулся Саммад.

      - Мы бы почувствовали,   - спокойно ответил Ибрахим, и Саммад отвернулся. -

Он просто не пришел.

     - Поймите...   Дело Не в   Законе...   -   подал голос Имран,   отвернувшись от

всех.   - Дело в том, что без пятого мы не можем выступить как одно целое. И без

него любые наши совместные действия будут обречены на   поражение.   Мы просто не

сможем договориться.   Без пятого мы   только четыре составляющие кулака,   но   не

кулак.   Неужели вы этого еще не поняли? Закон был написан тем, кто знал все. Вы

же знаете... Мудрость его велика.

     Он   повернулся к   остальным и   протянул руку.   Сверкнул на   солнце крупный

белый камень, прозрачный, как воздух.

     Стало тихо.

     - Будь по-твоему...-сказал Мухаммад и протянул к руке Имрана свою.

     Сверкнул на солнце черный камень.   Черный,   как земля.   Сверкнул и   впитал

свет и тепло, как их и не было.

     Остальные ничего не сказали.   Просто сверкнул красный,   как огонь,   камень

невиданной красоты. И отозвался ему другой, синий, глубокий, как вода...

      Все,   что видел младший погонщик,   -   это как разъехались четыре шайтана в

разные стороны. Навстречу помыслам Аллаха.

     А легенды все-таки врут. И не шайтаны они вовсе...

 

     22

 

     И сказали они: "Что с этим посланником?"

     А он не дал ответа.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 8 (7)

 

     - Это тот самый Муамар? - спросил Замке Фрисснера.

     Фрисснер   посмотрел   на   него   и   почувствовал,   что   профессор волнуется.

Поначалу Артур даже   не   сообразил почему,   но   потом вдруг понял.   Юлиус Замке

видел человека, который долго был вместе с его отцом, был в той экспедиции.

     - Вероятно.    Его   знает   Ягер.    Если   знает...   -   Фрисснер   внимательно

вглядывался в темную щель между тканью бурнуса.   - Но, насколько я могу судить,

это действительно он и есть, Людвиг?

     Фрисснер решил обращаться с Ягером без чинов. Штатская, пусть и откровенно

военного образца одежда, к чему-то обязывала.

     - Все в порядке, это Муамар, - отозвался Ягер. - Наш проводник.

     - Он понимает по-немецки? - спросил Замке. Ягер усмехнулся:

     - Боюсь,   что он если и понимает,   то не говорит.   Мне кажется,   он немой.

Хотя я   очень сомневаюсь,   чтобы кто-то в этих песках понимал немецкую речь.   В

лучшем случае итальянскую.

     - Я надеюсь, вы имеете представление, как с ним изъясняться? - раздраженно

спросил Фрисснер.

     Проводник тем временем неторопливо объезжал колонну.

     - Я же не сказал,   что он глухой,   - в тон ответил Ягер. - А объясняться с

ним мы станем так же, как и со всеми этими неполноценными дикарями. Неужели вам

нужно и это объяснять?

     - Не припомню, чтобы вы мне что-либо до этого объясняли, - холодно заметил

Артур.   - В любом случае, раз уж вы взялись, выясните, что он собирается делать

с конем.

     Ягер открыл было рот, но вопрос решился сам собой.

     Муамар соскочил с   коня и   вскинул руки вверх.   Все происходило беззвучно,

только   ветер   хлопнул тканью   одежды проводника.   Конь   вскинулся,   мелькнул в

воздухе   копытами   и,   подняв   облако   песка,   умчался   за   ближайшие   барханы.

Фрисснеру даже показалось, что конь растаял в воздухе, словно мираж, хотя следы

на песке явно говорили о материальной природе великолепного животного.

     - Вот это да... Выучка... - восхищенно пробормотал кто-то из конвоя.

     Фрисснер кинул цепкий взгляд в направлении говорившего.   Память подсказала

имя -   Фриц Людвиг, тот, которого, согласно данным от унтера Обета, разжаловали

из лейтенантов.

     - Кстати, зря вы это. Я ведь знаю арабский, - тихо сказал Замке.

     Когда   Артур   обернулся,    он   увидел   перед   собой   запыленный   бурнус   и

непроницаемые черные глаза. Муамар неслышно подошел совсем близко к капитану.

     Фрисснер прокашлялся.

     - Вы   были   с   Вильгельмом Замке   несколько лет   назад?   -   спросил   Артур

по-немецки.

     Юлиус Замке быстро перевел.

     Фрисснер заметил краем глаза, что Ягер усмехается.

     Муамар кивнул.

     - Вы помните тот маршрут? Сможете провести нас по нему?

     Все   повторилось.    Профессор   перевел,   проводник   кивнул,   но   Фрисснеру

показалось,   что   его   кивок последовал чуть   раньше того,   как   Замке закончил

перевод. Показалось?

     Муамар сделал жест руками,   словно очерчивал что-то большое и   квадратное.

Фрисснер посмотрел на Юлиуса.

     - Я могу ошибиться,   но мне кажется, он хочет видеть карту,.. - неуверенно

произнес профессор.

     - Надеюсь,   он что-нибудь понимает в картографии,   - донеслось из-за спины

Фрисснера; кажется, это был голос Каунитца.

     - Разговорчики! - недовольно бросил назад Артур, доставая планшет.

     Проводник развернул карту,   окинул ее   взглядом а   потом   ткнул куда-то   в

середину пальцем.

     - Эш-Шувейреф?   - спросил Ягер, заглядывая Муамару через плечо. - Но, судя

по материалам Вильгельма Замке,   он не шел на Эш-Шувейреф. Цель была совершенно

иная...

     Проводник молча   смотрел на   него.   Потом   снова ткнул пальцем в   точку на

карте.

     - На самом деле в работах отца есть упоминание об этом пункте.

     - Какое,   к черту,   упоминание?!   -   резко сказал Ягер.   - Там нет ничего,

связанного с этим названием.

     - И тем не менее оно там есть... - ответил Замке и полез внутрь грузовика.

     - Вы,    Людвиг,    так   хорошо   ознакомились   с    работами   профессора?    -

поинтересовался Фрисснер.

     Ягер что-то   буркнул себе под нос.   Тем временем из   кабины выполз обратно

Замке-младший.

     - Слушайте...   - Он начал читать, близоруко щурясь: - "Изначально мы взяли

направление на Эш-Шувейреф. И, хотя до Уаддана можно было дойти по более прямой

дороге,   проводник настоял,   чтобы   мы   двигались именно таким   путем.   По   его

словам,   более прямая дорога не   годится для нашего транспорта и   даже частично

разрушена".   Ну,   дальше не важно. Таким образом, с самого начала движение было

именно в эту сторону.

     - Черт   возьми,   но   в   Эш-Шувейреф они   не   попали!   -   Ягер   говорил   на

повышенных тонах.

     - Возможно,   и не попали,   - согласился Замке. - Упоминаний об этом нет...

Отец не описывает этот город.

     - Так какого же дьявола нам туда переть?!

     - А откуда вы знаете,   что Вильгельм Замке не попал в Эш-Шувейреф? - вдруг

вмешался в   разговор Фрисснер.   Артуру и   без   того было ясно,   откуда Ягер мог

знать   такие   подробности,   но   он   использовал этот   чисто риторический вопрос

просто для того,   чтобы взять инициативу в   свои руки.   -   И впредь возьмите на

себя такой труд - не вмешиваться без особой просьбы в руководство экспедицией.

     По лицу Ягера пробежали стремительные желваки. Он жестко щелкнул каблуками

и ничего не ответил.   А Фрисснер онемел.   Онемел от удивления, потому что понял

причину такого странного поведения бравого штурмбаннфюрера СС Людвига Ягера.

     Страх.   Элементарный   страх   перед   незнакомой,   пугающей   и   смертоносной

местностью.   Это уже было в военной практике Фрисснера. Солдаты, обстрелянные и

опытные,   вдруг начинали вести себя как зеленые курсанты. Это адреналин взломал

барьеры,   пограничное состояние, равновесие, в котором находился человек, вдруг

качнулось,   и страх овладел сознанием наперекор воле. У солдат такое проходило,

пройдет и у Ягера, как только караван тронется в путь. Штурмбаннфюреру известно

больше, чем он хочет показать, и, видимо, знания эти весьма неутешительны, хотя

причин бояться Эш-Шувейрефа Фрисснер не   видел -   город на побережье,   наряду с

итальянскими там стоят немецкие войска...

     Пока   шло   утверждение полномочий между   двумя высокими чинами,   остальная

часть команды с интересом таращилась на Муамара.   Тот рассматривал карту, делал

какие-то пометки взятым у Замке карандашом. Он был довольно высок, на полголовы

выше самого высокого человека в команде,   Эмиля Кау-нитца, его одежда, казалось

бы,   ничем не   отличалась от одежды остальных встречных арабов,   но было и   еще

что-то...   Тот же Каунитц, весьма неплохо разбиравшийся в одежде и имеющий вкус

к вещам красивым,   отметил почти идеальное сочетание цветов и оттенков в одежде

Муамара.   Темные тона как будто подчеркивали,   углубляли друг друга, гармонично

взаимодействовали с   окружающей обстановкой,   и   от этого фигура араба казалась

особенно внушительной,   таинственной.   Вся внешность проводника была картинной,

он смотрелся как выходец из арабской сказки,   мифа или легенды о могучем герое.

Замке   вертелся   вокруг   него,   как   заинтересованная собачка.   Он   подходил то

справа,   то   слева,   заглядывал в   лицо,   смотрел в   карту.   Что-то   говорил на

арабском языке, Муамар отвечал скупой мимикой.

     Наконец проводник закончил возиться с картой, передал ее Фрисснеру.

     - Осталось согласовать оплату?   Вы больше в этом разбираетесь, Людвиг... -

сказал Артур.

     Ягер вышел вперед и сказал пару слов.   Однако в горле пересохло,   и он был

вынужден прокашляться, сбившись на середине предложения. Удивительно, но Муамар

все равно понял его.   И раскрытой ладонью сделал жест,   словно бы несколько раз

подкидывал в воздух что-то.

     - Он хочет больше, - шепотом перевел Замке Фрисснеру смысл жеста.

     Ягер   покачал головой и   снова   что-то   сказал,   сделав отрицательный жест

рукой.

     Муамар скрестил руки,   словно закрываясь, потом махнул куда-то за горизонт

и провел рукой по горлу.

     - Говорит,   что дорога очень опасная, - снова раздался шепот профессора. -

Я думаю, что он прав...

     Ягер произнес короткую фразу, потом резко махнул рукой.

     Фрисснер слегка наклонил голову в сторону Замке.

     - Ягер говорит,   что это решение окончательное... Проводник развел руками,

словно показывая на пространство вокруг.

     - Если не   ошибаюсь,   он   предлагает нанять кого-то другого,   хитрец...   -

профессор уже говорил для самого себя.   -   Понимает, что, кроме него, нам никто

не нужен.

     - Я   не   понимаю,   о   чем   говорит Ягер,   -   вполголоса обратился к   Замке

Фрисснер. - Он не наломает дров?

     - Нет-нет,   -   профессор внимательно вслушивался в речь штурмбаннфюрера. -

Он   прирожденный либо оратор,   либо торговец.   Что,   впрочем,   не имеет слишком

большой разницы...

     Фрисснер бросил на него косой взгляд. Профессор смешался и замолчал.

     "С таким языком можно и до Бельзена дойти,   -   подумал Артур.   -   Впрочем,

почему можно?   Его оттуда и   вытащили.   Неужели некоторые люди так ничему и   не

могут научиться?"

     Это   был   диковинный диалог.   Ягер говорил что-то   на   странном,   будто бы

изломанном языке,   его   собеседник молчал   и   только делал   разнообразные жесты

руками,   которые Людвиг безошибочно понимал и   отвечал очередной порцией лающих

слов и жестикуляции.

     Наконец Муамар поднял руки в знак согласия.

     Ягер   сказал   что-то,    и    проводник   направился   ко   второму   в   колонне

"фиату-СПА".

     - Устройте его в кабине,   -   крикнул Фрисснер и обратился к Людвигу: - Что

вы ему сказали?

     - Я    договорился   на    половину    суммы,    которую    он    хотел,    десяти

продовольственных пайках и тысяче патронов для его винтовки.   Деньги он получит

по возвращении на базу, остальное - после того, как доведет нас до цели.

     - Я не видел у него винтовки...

     Ягер устало посмотрел на Фрисснера:

     - Я   не удивлюсь,   если башню с   того танка утащил за барханы именно он...

Странно,   что с   нас не   потребовали снаряды.   Этот песчаный черт требовал кучу

денег и оружие. Ненавижу торговаться.

     - Но у вас это неплохо получается...

     - Если бы вы пожили тут с   годик,   то и   у   вас это стало бы получаться не

хуже.   Однако удовольствия это не доставляет.   Мы вынуждены вести себя подобным

образом, но я надеюсь, что это явление временное.

     - Будем думать... - Фрисснер неопределенно хмыкнул.

     Ягер забрался в машину.

     - Обст!

     - Да,   господин капитан.   -   Унтер-офицер объявился чуть позади. То ли все

время тут стоял, то ли просто находился где-то неподалеку.

     - Рассаживайте людей по   машинам,   сейчас трогаемся.   Передайте водителям,

чтобы не отставали.   Если проводник подаст знак,   останавливайтесь и сигнальте.

Все ясно?

     - Так точно, господин капитан.

     - Исполняйте...   -   И   Фрисснер хлопнул дверцей головного "фиата".   -   Вам

повезло,   Богер:   некоторое время вы   сможете наслаждаться прохладой прибрежной

зоны. Тут будет не так жарко...

     - Не так жарко, как где? - спросил Макс, заводя двигатель.

     - Нигде...   - проворчал Ягер. - Вопросы нужно задавать правильно, тогда вы

услышите на них правильные ответы. Не так жарко, как потом.

     Фрисснер натянул на лицо маску.

 

     23

     Мы послали им знак Но они небрегли

     им.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 4

 

     От Юлиуса Замке воняло.   Не так,   как, скажем, от Фрисснера или от Богера.

Не   так,   как от   любого другого человека.   Все остальные пахли потом,   грязью,

табаком...   От них всех пахло,   как от нормальных людей, немытых и уставших. Но

нестерпимый запах шел именно от Замке.   Ягеру была знакома эта вонь.   Так пахли

все,   кого он когда-либо допрашивал.   Так пахнут трусы и предатели,   так пахнут

крысы,   когда   они   поедают   умершего   тигра.   Не   гадко,   нет.   Гаденько!   Они

омерзительно   живы,   их   глазки   поблескивают,   носики   стремительно шевелятся,

впитывая запах смерти.

     Вот и   Замке такой же.   Крыса.   И глаза у него блестят в темноте совсем не

потому,   что   на   носу у   него очки,   просто он   крыса.   Гадкая крыса,   готовая

выползти из своей щели в полу и броситься на мертвого тигра, когда придет срок.

И пусть тигр -   людоед,   пусть кровь стекает по его усам,   но у маленьких серых

созданий не   хватает смелости даже заглянуть ему   в   глаза,   пока тот жив.   Они

могут ползать только по мертвому тигру,   тигру,   которого кто-то убил. Такой же

великий, как и сам тигр.

     И   когда это произойдет,   когда некогда сильные лапы подогнутся и   грозный

хищник упадет на   брюхо,   вот тогда эти гаденькие крысы-Замке выползут из   всех

своих   щелей.   Влезут мертвому тигру на   спину и   начнут пищать своими погаными

голосами о   том,   как   они втайне боролись,   как они ненавидели тигра,   как они

тихонько и   про себя не соглашались с ним.   Мелкие крысы-Замке.   Они промолчат,

что они так же   радовались бы победе тигра-людоеда,   потому что им наплевать на

все, их интерес - еда. И кто это будет, тигр-людоед или кто-то другой, такой же

могучий...   Крысам не важно. Крысы не дерутся, крысы едят. Смешные крысы-Замке.

Они не знают, что он знает о них и не обращает внимания.

     До поры.

     Ягер улыбнулся.   Он откинулся назад,   на спинку кресла и, повернув голову,

посмотрел на ученого.   Ягер внимательно рассмотрел его удлиненную мордочку, его

блестящие черные глазки,   его беспрестанно шевелящийся черный носик-пуговку, на

который были   нацеплены очки.   Крыса,   огромная крыса в   полевой форме,   сидела

рядом с   Людвигом Ягером.   Она   была   до   того   смешна в   своих нелепых потугах

выглядеть человеком,   что штурмбаннфюрер засмеялся. Крыса негодующе зыркнула на

него своими черными глазками.   Но   Людвиг не обращал внимания на ее угрозы.   Он

просто хохотал,   показывая пальцем на толстый,   серый живот,   выпирающий из-под

кителя, и на длинный чешуйчатый хвост, бессильно висящий между ног Замке

     Ягер был великаном,   по сравнению с   которым мелкая крыса с   документами -

просто   грязное,   никчемное животное.   Ягер   унизительно хлопал крысу-Замке   по

щекам,   бил по   носу,   зажимая ее в   дальний угол несущегося по пескам "фиата".

Крыса   панически пищала,   ее   голос   все   больше   и   больше   терял   сходство   с

человеческим.    И   вот,   когда   до   победы   оставалось   уже   совсем   чуть-чуть,

крыса-Замке   вдруг   сверкнула багровой чернотой своих глаз   и,   ощерив огромные

клыки,   сбросила с себя человеческое обличье. Она бросилась на Ягера, сбила его

с сиденья, и, барахтаясь под тяжестью омерзительно пахнущего тела, Людвиг решил

бороться до конца.   Он вцепился в   толстое,   мускулистое тело грызуна и стиснул

его изо всех сил, чувствуя, как поганая пасть уже смыкается на его горле.

     - Весьма благодарен вам,   штурмбаннфюрер, что вы меня удержали от падения,

- вдруг сказала крыса,   на глазах превращаясь в Юлиуса Замке.   - Но вы не могли

бы отпустить костюм? Пожалуйста...

     Ягер обнаружил,   что лежит на полу автомобиля,   а   двумя руками удерживает

профессора за   грудки.   В   машину   через   заднее   стекло   вливается яркий   свет

подошедших сзади грузовиков.

     - У   вас   неплохая реакция,   Людвиг.   Как вы   успели среагировать?   Вы   же

спали... - Фрисснер потирал рассеченный лоб ладонью, размазывая кровь.

     Замке   полузадушенно пискнул,   и   Ягер   разжал руки.   Профессор облегченно

вздохнул.

     - Что случилось? - спросил Людвиг.

     - Дьявол разберет,   господин майор,   то   есть штурмбаннфюрер...   -   сквозь

кашель просипел Богер. - Что-то перебежало нам дорогу.

     - Так и   давили бы его...   -   Ягер рассматривал песчаный холм,   в   который

угодил "фиат".

     - Я и давил... - пробормотал под нос Богер. - Дьявольщина... Что это было?

     Фрисснер пожал плечами и выскочил из автомобиля. За ним последовал Ягер.

     Темнело,   место аварии уже окружили солдаты из грузовиков. Богер возился с

передним колесом, остальные толкались вокруг, обсуждая сложившуюся ситуацию.

     - Ойнер, Людвиг! - прозвучал голос Обета. - В охранение, живо!

     "Молодец,   унтер,   -   подумал Ягер.   - До фронта, может быть, и далеко, но

местные жители -   не тот народ,   которому можно доверять.   Вот и   проводник наш

того же мнения, похоже".

     Муамар то обеспокоенно рассматривал что-то на дороге, то обращал свой взор

в сторону пустыни.

     Ягер   подошел к   нему   и   увидел,   что   на   дороге   валяется бесформенное,

изломанное тело. Антилопа.

     - Что-нибудь не так? - спросил Ягер у проводника.

     Тот посмотрел на   темнеющее небо,   оглянулся вокруг и   сделал жест рукой в

сторону дороги. Потом поднял руки к горлу.

     - Что он хочет сказать? - спросил стоящий неподалеку Фрисснер.

     - Если б я знал... - Людвиг пожал плечами.

     - Но вы же понимали его, когда речь шла о торге.

     - Можно сказать,   что   я   и   сейчас его   понимаю...   Насколько это   вообще

возможно.   Он   хочет,   чтобы   мы   двигались вперед.   И   ни   в   коем   случае   не

останавливались на ночлег. Это опасно.

     - Почему?

     - Если   вам   приспичило увидеть еще   одну пантомиму,   то   спросите у   него

сами...

     - Хм.   - Замке поправил сползающие очки. - Я думаю, что это как-то связано

с разрушенной дорогой в Уаддан.

     - Почему? - спросил Ягер.

     - Дикие племена,   -   ответил Замке и,   видя непонимание на лицах офицеров,

пояснил:   -   Этот район страны не   совсем лоялен к   итальянскому правительству.

Фактически Триполитанию так и не удалось до конца взять под контроль. Итальянцы

смогли это сделать только при помощи танков Роммеля.   Однако партизаны, если их

можно так назвать, до сих пор имеют большое влияние в этих местах.

     - Странно,   что власти не   навели здесь порядок.   Замке презрительно пожал

плечами:

     - Итальянцы...

     И, провожаемый удивленными взглядами, профессор полез в "фиат".

     - А   наш   профессор-то...    шовинист,    -    брякнул   Богер.   Он   вместе   с

Вайсмюллером пытался поставить на   место какую-то   выскочившую деталь.   Звякали

ключи. Слышались ругательства.

     Ягер и Фрисснер обменялись многозначительными взглядами.   Казалось, каждый

произнес: "Я же говорил".

     Тело   антилопы в   косых   лучах садящегося солнца казалось черным.   Стоящий

рядом Муамар по-прежнему вглядывался в   пески.   Он снял маску с   лица и   теперь

было видно,   как подергиваются скулы на смуглом,   иссушенном лице. Глядя на его

морщины,   Ягер   уловил   краем   глаза   какое-то   изменение в   бескрайних золотых

просторах.   Быстро обернувшись, он понял, что это Богер за какой-то надобностью

полез   в   грузовик и   его   тень   на   мгновение пронеслась по   пескам   уродливым

призраком. Больше ничего. Пустыня, исчерченная длинными тенями от редких пальм,

молча и неподвижно, как каменный Будда, смотрела в небо.

     - Она черная, - неожиданно сказал кто-то за спиной Ягера.

     Людвиг повернул голову.

     Фрисснер стоял рядом и крутил во рту неведомо откуда взявшуюся зубочистку.

     - Кто? - спросил Ягер.

     - Антилопа.

     - Ну и что?

     - Ее вымазали дегтем. Вы суеверный человек, Людвиг?

     - Нет.

     - И,   наверное,   это правильно,   негоже офицеру верить в черных кошек.   Но

черные антилопы...   - Фрисснер чуть-чуть помедлил, - сами по себе под колеса не

кидаются.

      Когда совсем стемнело,   их   маленький караван въехал в   город Эш-Шувейреф.

Мимо Ягера, словно привидения, проплыли огромные бастионы из красного камня. Из

древних бойниц торчали решетчатые дула тяжелых пулеметов. Из-за мешков с песком

к машине выскочил заспанный часовой в форме итальянской армии.

 

     24

     Это ложь, которую он измыслил, а

     помогли ему в этом другие люди!

     Коран. Различение. 5 (4)

 

     - А вы знаете,   гашиш,   оказывается, исключительно коварное зелье, - Ягеру

показалось,   что голос говорившего совершенно не связан с той белой тенью,   что

виднеется в темноте у стены.

     Людвиг   пошевелился   в   кровати   и   протянул   руку   к   внезапно   погасшему

светильнику.

     - Нет-нет,   не нужно света.   Достаточно уже и того, что я пришел сюда... -

Белая тень пошевелилась и   села на   единственный в   комнате стул.   -   Чертовски

неприятно...

     - Что неприятно?

     - То, что вы так высоко живете...

     - Я тут не живу, меня сюда поселили. Равно как и всю нашу группу.

      - Ну да,   ну да...   -   поправилась белая тень.   -   Это же один из немногих

цивилизованных ночлегов у вас на пути.

     - Фактически единственный. Что будет дальше...

     - Никому не известно,   - сказала белая тень. - Вы знаете, что гашиш вредно

влияет на сердце?

     - Не слышал... - ответил Ягер, прикидывая, сколько же нужно, курить, чтобы

наркотик оказал такое воздействие

     - Да,   представьте себе,   оказывает. Потому мне уже трудно ползать по этим

чертовым башням и минаретам... По крайней мере "всухую".

     - Всухую?

     - Без... стимуляторов. Вы не возражаете, если я затянусь?

     - Постарайтесь дымить в окно.

     - Благодарю вас...

     Вспыхнула спичка,   язычок пламени выхватил из темноты узкое лицо,   жесткую

линию носа   и   прищуренные глаза.   Ягер   знал,   что   за   этими глазами прячется

холодный ледок зимних горных вершин.

     Белая тень взмахнула рукой,   и   комната снова погрузилась во тьму.   Только

бордовый огонек сигареты то   разгорался,   то гас,   покрываясь седоватым пеплом.

Людвиг ощутил горьковатый запах конопли.

     - Я   смешал с   табаком,   -   донеслось из-за дымовой завесы.   -   Так дольше

хватает... Мне кажется, что удовольствие не в результате, а в процессе.

     - Как вы попали ко мне в комнату?

     - Вошел через дверь... - последовал невозмутимый ответ.

     Ягер ничего не сказал,   но про себя отметил, что связной говорит неправду.

Людвиг спал очень чутко и не услышать отчаянно скрипящую деревянную дверь никак

не мог.

     "Впрочем,   не в окно же он влез", - подумал Ягер, вспоминая, что находится

где-то под крышей,   а   за окном вертикальная стена и единственная в этом городе

булыжная мостовая.

     - Давайте ближе к   делу...   -   поторопил связного Ягер.   -   Если вы пришли

среди   ночи,   наплевав на   все   правила,   то   этому есть,   вероятно,   серьезная

причина.

     - Конечно.

     - И?..

     - Сперва скажите, цели экспедиции вам ясны?

     - Мы идем за Зеркалом? - вопросом на вопрос ответил Ягер.

     - Вы   не просто идете за Зеркалом.   Вы идете и   возвращаетесь с   Зеркалом!

Этой операции придана высшая степень важности.

     - Значит, достоверно известно, что этот предмет существует?

     - Достоверно,   -   бордовый огонек сигареты вспыхнул, - не известно ничего.

Но   вы   не   должны себя тешить надеждой,   что можете дойти до места,   ничего не

найти и   со спокойной совестью возвратиться в   Берлин.   Вы должны перерыть все,

просеять эту   чертову   пустыню,   если   потребуется,   запытать на   допросах всех

местных жителей. От вас, Ягер, ждут невозможного!

     - И чтобы сказать это, вы явились ночью?

     - Верно,   хотя и не совсем.   Нам стало известно, что в игру включилась еще

одна сторона. Поэтому будьте осмотрительны.

     - Кто?

     - Пока сказать я вам не могу.   Как уже говорилось,   достоверно не известно

ничего. И еще...

     - Что?

     - Еще, я надеюсь, вы понимаете, в Берлин вы должны вернуться один...

     - Понимаю.

     - И это правильно... - Огонек сигареты погас. Неслышно отворилась дверь.

     На фоне слабого коридорного света Ягер увидел фигуру в белом пиджаке.

     Дверь закрылась, и в комнате стало темно.

     Спать не хотелось.

 

     25

 

     Вот муж достойный!

      Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 31 (32)

 

     Он возжелал родиться в тот час,   когда муэдзины только-только просыпаются,

чтобы начать свой ежеутренний ритуал.   За час до рассвета,   когда ночные демоны

еще кружатся над городскими башнями,   когда лик Аллаха скрыт за темнотой, когда

человек,   встреченный на улице,   может оказаться и не человеком вовсе,   ребенок

зашевелился в утробе матери, впервые требуя свободы...

     Первые схватки разбудили женщину под утро.   Это было не   похоже ни   на что

дотоле испытанное,   спутать было   невозможно.   Роды начались на   несколько дней

раньше того срока, который положила опытная бабка-повитуха.

     Как и следовало ожидать,   кроме встревоженного и не до конца проснувшегося

супруга,   рядом не   оказалось никого,   кто мог бы   помочь женщине в   ее тяжелом

положении.

     Ребенок стремился на свободу, женщина кричала, ее муж носился по дому, как

полоумный,   пытаясь сообразить, что ему делать. И не мудрено. В этом городе они

поселились недавно.   Знакомые наперечет,   и   все   спят,   стучи   не   стучи -   не

откроют... А единственная жена, которую он любит больше всех на свете, кричит и

страдает.

     Вырванная с корнем из своей постели старушка,   принимавшая роды чуть ли не

у всего Эш-Шувейрефа,   только цокала в расстройстве языком,   разводила руками и

качала головой.

     В семействе Каддафи назревала катастрофа.

     В   это   время   по   притихшим и   безразличным улицам города Эш-Шувейреф шел

человек в   темной одежде.   Человека звали   Муамар,   он   поднялся раньше всех   и

неслышно покинул постоялый двор, в котором наспех разместила экспедицию местная

комендатура.   Муамар прошел мимо дверей Богера и Каунитца,   из-за которых несся

могучий храп двух глоток,   мимо дверей Фрисснера, за которыми было тихо, и мимо

дверей Ягера,   из-за   которых выплывал в   коридор горьковатый дым анаши.   Немцы

спали. Ловили крохи относительного уюта и комфорта перед трудным переходом.

     Муамар не имел намерения бросить экспедицию, у него была другая цель.

     Когда   он   свернул в   боковую улочку,   выложенную булыжником,   из-под   ног

взвились облачка пыли,   которая поднималась и   висела   в   безветренном воздухе,

отмечая пройденный путь.   Эш-Шувейреф переживал не   самое   легкое время,   улицы

покрывала грязь,   люди грубели, забывали заветы Истинной Веры, и слова пророков

не трогали их сердца.

     "И хитрили они,   и хитрил Аллах, а Аллах - лучший из хитрецов"... Слышите,

люди?

     Нет. Только пыль поднимается вслед идущему по темным улицам человеку.

     Муамар свернул еще раз и остановился. Впереди, там, где кончался переулок,

в   землю был   воткнут факел.   Его   неверный свет   озарял облако пыли,   создавая

своеобразный   мерцающий   ореол,    в    котором   медленно   кружился   оборванец   с

непокрытой головой.

     Факел чадил и   отбрасывал искры,   оборванец кружил,   поднимая пыль   босыми

ногами и повинуясь только ему одному слышному ритму.

     Подойдя ближе,   Муамар более внимательно разглядел танцующего. Коричневые,

все в земле,   лохмотья покрывали такое же грязное тело. Казалось, что дотронься

до нищего -   и с него начнут осыпаться пласты грязи, земли и песка. Голова была

покрыта лишь спекшейся коркой из глины и волос.

     "Глиняный дервиш", - подумал Муамар.

     Оборванец, не переставая кружиться, тихонько завыл по-собачьи. И откуда-то

издалека   ему   откликнулась   одна,   вторая,   третья   собака.   По   всему   городу

сторожевые псы вдруг поднимали головы и выли на ночное небо,   распугивая ночных

демонов, льнущих к крышам.

     Дервиш остановился.   Устало упал на   землю возле факела.   Его худые колени

издали при падении отчетливый щелчок, словно лопнул глиняный кувшин.,

     Муамару   припомнилась легенда,   связанная с   дервишем,   который так   долго

пребывал   в    размышлениях,    что    оброс   глиной   и    затвердел.    Попытавшись

пошевелиться,   дервиш раскололся на   несколько частей и   не умер только потому,

что   в   процессе своих   размышлений открыл тайну бессмертия.   Снова восстановив

свое тело,   дервиш не смог окончательно избавиться от глины и стал называться с

тех   пор   "глиняный   дервиш".   К   сожалению,   восстановление тела   произошло не

полностью и мудрец утратил дар речи,   поэтому тайна бессмертия так и осталась с

ним   навеки.   Встреча с   ним   у   всех   народов означала приход больших перемен,

влияющих на ход всей дальнейшей жизни,   Если,   конечно, этой жизни суждено было

продолжаться...

     Осталось неясным, то ли сам дервиш так влиял на грядущие события, то ли он

являлся просто   предвестником оных...   Во   многих домах   можно   было   встретить

танцующую фигурку человека из глины. Считалось, что она приносит удачу.

     Муамар осторожно обошел сидящего у   стены человека и   углубился в лабиринт

пыльных улочек.   Он   шагал бесшумно,   как привык ходить по пескам все эти годы,

внимательно вслушиваясь в   происходящее вокруг.   И все же Муамар не заметил две

темные фигуры, прячущиеся в тени высокой арки.

     Они   прыгнули   почти   одновременно.   И   Муамар,   мгновенно отреагировав на

кинувшиеся на него тени, покатился по уличной пыли.

     Двое,    утратив   преимущество   внезапности,   остановились   и,   перегородив

дорогу,   начали медленно приближаться к Муамару.   В неверном предутреннем свете

тускло   блеснули   ножи.   Муамар   спокойно   ждал   их   с   уверенностью   человека,

привыкшего к   опасностям.   Он немного вздрогнул,   лишь когда один из нападавших

вышел   из   тени.   Муамар   увидел   уродливую маску   вместо лица.   Тяжелый нос   с

вывернутыми ноздрями,   круто   изогнутый   рот   и   налитые   кровью   глаза,   очень

маленькие, словно поросячьи. Может быть, полумрак сыграл с Муамаром злую шутку,

но   ему   еще показалось...   На   малое мгновение показалось,   что из   грубых губ

высовывались два острых зуба, загнутые кверху.

     Кто-то там говорил, что ночью из пустыни приходят не то одичавшие люди, не

то демоны, которым не нашлось места ни среди небесного воинства, ни среди армии

Иблиса.   Отовсюду изгнанные, неприкаянные, бродят они по улицам города, убивают

случайных прохожих,   стучат   в   двери   и   обманывают честных   жителей жалобными

голосами, пытаясь проникнуть в дом.

     Вероятно,   эта   ночь   была особенной.   Не   каждый раз   можно повстречать и

"глиняного дервиша",   и двух демонов.   Эта ночь много значила для будущего этой

страны...

     Итальянские патрули не вылезали в темное время на улицы,   а сидели в своих

сторожках,   пили и играли в карты.   Таиться было не от кого,   поэтому Муамар не

стал давать своим противникам еще один шанс, а, дождавшись, когда двое подойдут

достаточно близко,   достал "вальтер" и   выстрелил одному в   голову,   а   второму

куда-то в   область груди.   Грохот почти одновременных выстрелов гулко покатился

по пустынной улице.

     Нападавшие упали в пыль, но тут же вскочили и кинулись наутек.

     "А   ведь   у   обоих смертельное ранение...   -   подумал Муамар,   провожая их

взглядом.   В   конце улицы одна   бежавшая тень   споткнулась,   упала,   да   так   и

осталась лежать. Второй убежал немногим дальше. - Все-таки люди".

     Муамар спрятал пистолет и пошел дальше,   прежней стремительной и бесшумной

походкой. Двое остались лежать на темнеющем песке. Один некоторое время пытался

ползти, но вскоре затих.

     "Говорят,   что у   демонов кровь синяя...   -   подумал Муамар,   сворачивая в

очередной переулок. - Как это ни смешно, но в темноте она у всех просто черная,

получается, что ночью нет никакой разницы между человеком и демоном".

     Он   усмехнулся одними   губами и   остановился перед   домом.   Конечной целью

своего путешествия.

     Это был квартал бедуинов, которых итальянцы оттесняли все дальше к окраине

города.   Люди старались осесть,   бросить кочевое существование,   однако они   не

вписывались в   новый   порядок.   И   власть   старалась   от   них   избавиться всеми

возможными цивилизованными методами.

     Муамар прислушался к крикам, доносящимся изнутри. Окинул взглядом улицу. И

коротким,   но крепким ударом распахнул дверь,   которая оказалась заперта только

на слабенькую щеколду,   обмотанную поясом отца семейства.   Муамар знал, что эта

нехитрая премудрость призвана не   пускать в   дом   злые силы,   могущие повредить

роженице.

     Роженица от крика уже сорвала все связки,   когда в дверях появился мужчина

в   темной   одежде   с   обветренным лицом   жителя   пустыни.   Он   мягко   отстранил

бабульку-повитуху в сторону,   та подняла глаза,   охнула и осела куда-то на пол.

Осела, да так, на заднице, и отползла в угол комнаты.

     Муж кинулся было к пришельцу,   но тот взял его за плечо и,   глядя в глаза,

произнес:

     - Принеси воды...

     И больше ничего.

     Муамар вышел из дома Каддафи, когда муэдзины закончили свою утреннюю песню

и ее эхо еще бродило по улочкам Эш-Шувейрефа.

     Проводнику пришлось спешить,   немцы вряд ли были бы в восторге оттого, что

Муамар где-то шляется и не готов к утреннему выходу.

     Не   успел он сделать и   нескольких шагов,   как двери дома,   из которого он

только что   вышел,   распахнулись и,   крича и   заливаясь слезами,   выскочил отец

семейства.

     - Подождите!    Подождите!    Господин...   Подождите!   -   Он   бежал,   смешно

вскидывая ноги и путаясь в развевающемся халате. - Подождите!

     Догнав Муамара, человек упал перед ним на колени, схватил за руку.

     - Как вас зовут?! Как вас зовут?!

     - Муамар.

     Человек поцеловал его руку, вскочил, кинулся домой, радостно восклицая:

     - Мы назовем его Муамар!!!   Муамар!!!   Он будет великим воином!   Муамар! -

Ему всегда хотелось вырастить не просто наследника, а мужчину, достойного своих

предков, кочевавших на верблюдах едва ли не по всей Сахаре и не боявшихся взять

в руки оружие.

     Проводник пожал плечами и ускорил шаги.

     Когда он прибыл на постоялый двор, немцы еще не были готовы.

 

     26

 

     Он показывает вам молнию на страх

     и надежду.

      Коран. Румы. 23 (24)

 

     Утро   по   выезде из   Эш-Шувейрефа было ознаменовано появлением британского

самолета.   Он возник высоко в   небе,   среди рваных пушистых облаков,   словно из

ничего.   Ирреальный в этом огромном пространстве, чуждом всякой технике, чуждом

даже   птицам,   самолет   неспешно   описывал   круг,   явно   наблюдая за   маленькой

колонной

     Машины остановились.   Офицеры вылезли из "фиата" и принялись рассматривать

чудную машину странноватого вида.

     - "Уэллсли", трехместный самолет-разведчик, - сказал Ягер, приложив ладонь

ко лбу и вглядываясь вверх.   - Около тонны бомб на внешней подвеске, тихоходное

корыто...

     - Будет бомбить? - спросил Фрисснер.

     - Вряд ли.   Маленький итальянский отряд,   что;   ему с нас? К тому же он не

знает,   что тут под тентами,   вдруг зенитные пулеметы?   Да и   наши МГ могут его

запросто достать.

     - Может, пальнем? - спросил азартный Богер.

     - Не стоит, - сказал Артур. - Пусть себе летает. Нам лишний шум ни к чему.

     Англичанин покружился еще немного и   ушел на север.   Фрисснер повернулся к

машине и   обнаружил,   что   Муамар стоял все   это   время практически у   него   за

спиной. Ничего не сказав, проводник зыркнул глазами из-под своих тряпок.

     - Вот   и   все.   Спектакль закончен,   -   пробормотал Ягер.   Он   спрыгнул   с

подножки "фиата", обошел вокруг машины.

     - Что вы мечетесь? - спросил Фрисснер ехидно.

     - Я думаю,   -   сказал штурмбаннфюрер без всякой злости. - Некоторые думают

сидя,   некоторые -   лежа,   а я думаю в движении.   Знаете, я не уверен, что этот

самолет был таким уж безобидным.

     - Мания преследования,   -   прошептал Богер так,   чтобы Фрисснер слышал,   а

Ягер - нет. Но штурмбаннфюрер услышал.

     - Отнюдь,   - сказал он - Какого черта делать здесь разведчику? Шпионить за

чахлым гарнизоном Эш-Шувейрефа?   Он   стратегически ничего не значит,   и   гонять

сюда самолет -   значит неразумно распоряжаться авиацией,   которой у   "томми" не

так уж много. Кто-то что-то знает.

     - Осталось начать поиск британских агентов среди нас,   -   с вызовом сказал

Фрисснер.

     - Чем   черт   не   шутит...   -   Ягер   забрался   в   салон   и   оттуда   добавил

нетерпеливо: - Ну, мы едем или нет?

     Примерно около двух часов дня небо впереди заволокло сизыми тучами.

     - Дождик, - сказал Богер почти радостно.

     - Это не дождик, - Замке покачал головой. - Дождик тут в редкость... А вот

песчаная буря - другое дело.

     - Что вы сказали? - вскинулся Ягер.

     - Песчаная буря,   -   повторил Замке.   - Не волнуйтесь, она далеко. Вряд ли

нас заденет.

     Сзади засигналил грузовик,   и   Богер остановил машину Практически тут же в

дверцу постучал Муамар. Он что-то показал на пальцах, и Ягер сообщил:

     - Советует остановиться и переждать.

      - Ради бога, - пожал плечами Фрисснер. - Тем более время обедать.

     На горизонте собирались черные тучи.

     Разогретые на   спиртовках мясные   консервы   пришлись   как   нельзя   кстати.

Кое-кто из   солдат отхлебывал из фляжек явно что-то спиртное,   но Артур не стал

делать замечаний -   пустыня есть пустыня, и пусть лучше кто-то напьется и мирно

спит в кузове, чем... Чем сделает нечто такое, что навредит экспедиции.

     Замке   ковырялся в   банке без   особого аппетита.   "Вот   кому   бы   глотнуть

коньяку",   -   подумал Фрисснер и совсем уже готов был поделиться с ученым своим

запасом, когда его опередил Богер.

     - Выпейте,   что ли,   малость,   -   сказал он, протягивая Юлиусу фляжку. Эту

блестящую фляжку с   монограммой кригсмарине1 Богер выиграл в   карты у какого-то

моряка в Киле и никогда с ней не расставался, уверяя, что выигрыш - к выигрышу.

     (1 Военно-морской флот (нем.).)

     Никто,   правда,   не   собирался   напиваться.   Обст   полностью контролировал

ситуацию, и у Артура не было оснований ему не доверять. Из офицеров больше всех

выпил Ягер,   и Артур отметил для себя, что эту слабость штурмбаннфюрера надо бы

иметь в виду.

     - "Стэн",   -   Богер   похлопал ладонью по   коробчатому корпусу автомата.   -

Старина "стэн", вот уж не думал, что придется снова за него браться.

     - Будем надеяться, что работать ему не придется, - сказал Фрисснер. Сам он

на   это   не   надеялся,   но   и   вероятного   противника   как-то   не   представлял.

Англичане?   Глупости,   так   далеко они   не   забираются,   разве что какой-нибудь

летучий отряд вроде них самих...   Местные гораздо опаснее, но и они хозяйничают

севернее и восточнее, а здесь им попросту нечего делать.

     "Нужно обязательно поговорить с Юлиусом.   Рукопись его отца - не более чем

путевые   заметки,    основанные   на    том,    что    писавший   считал   само   собой

разумеющимся,   и оттого непонятные стороннему читателю. Возможно, Замке-младший

что-то объяснит, растолкует".

     Фрисснер не любил неопределенности, а эта затея с самого начала была одной

сплошной неопределенностью...

     Ему   уже несколько раз было по-настоящему страшно.   И   страх этот не   имел

ничего общего с тем, который испытываешь, подкрадываясь ночью к стоящему спиной

вражескому часовому,   с   тем,   который леденит душу,   когда летишь под зенитным

огнем в   "юнкерсе",   с   тем,   который переживаешь под артиллерийским обстрелом,

лежа в мелкой воронке, а по спине градом барабанят комья земли и части тел тех,

кому не повезло...

     Это был другой страх -   липкий, медленный, заползающий во все клетки тела.

Боится не мозг, не сердце, боится весь организм.

     Артуру было страшно, когда он увидел черную антилопу.

     А   ночью в   Эш-Шувейрефе он   проснулся от странного ощущения,   что на него

кто-то смотрит.   Он открыл глаза и   лежал в душной темноте,   истекая потом,   не

имея сил шевельнуть рукой, а в проем кривого маленького оконца вливался тусклый

свет...   И   когда,   собравшись с   силами,   Фрисснер рывком поднялся с постели и

встал, он понял, что на него смотрела Пустыня. Смотрела внутрь утлого глиняного

домика, на маленького смешного человечка, пришедшего невесть откуда искать свою

погибель.

     "Нет,   такие мысли нужно гнать.   Долой такие мысли.   Нужно думать о чем-то

далеком, родном".

     Но не получалось...

     Замке тем   временем,   покопавшись еще   немного в   своей порции,   поднялся,

отряхнул   с   коленей   песок   и   направился к   проводнику,   спокойно стоявшему в

стороне и смотревшему вдаль. Муамар, к слову сказать, ничего есть не стал, хотя

консервы были не   со   свининой -   с   бараниной.   Он   лишь жевал какие-то черные

комки, достав горсть их из мешочка на поясе. Чернослив или нечто подобное...

 

     27

 

     ...тот, кто создал вас из слабости, потом

     после слабости дал вам силу.

     Коран. Румы 53 (54)

 

     Фюрер нервничал.

     Шпеер не знал, почему. По его сведениям, Гитлер только что разговаривал по

телефону с Вилли Мессершмиттом,   а до этого общался с Редером и с Герингом. Кто

из них испортил настроение?   Вся штука в   том,   что это мог сделать каждый,   но

Шпеер все же грешил на Толстого Германа.

     - Никогда,   - сказал Гитлер, беспорядочно передвигая по столу чернильницу,

словно играя ею в невидимые шахматы,   -   никогда не доверяйте людям, Шпеер. Они

обещают одно,   делают другое, а докладывают о третьем. Бездарные идиоты, кругом

бездарные идиоты!

     Шпеер слушал молча, хотя во многом разделял мнение фюрера.

     - Идиоты...   -   еще   раз   повторил   Гитлер,   решительно   захлопнул   крышку

чернильницы и совершенно иным,   благостным и слегка усталым тоном спросил: - Не

желаете пообедать со мной?

     - С удовольствием, мой фюрер.

     - Бросьте,   -   улыбнулся Гитлер,   щеточка усов встопорщилась,   вокруг глаз

легли морщинки, - Вы же не вегетарианец, вы не любите мой стол.

     - Пища может быть хорошо и плохо приготовленной вне зависимости от наличия

мяса,   -   ответил Шпеер.   -   Если бы вы знали,   мой фюрер, чем меня потчевали у

Геринга! Я ушел голодным, не мог куска проглотить... А ведь он не вегетарианец.

     - Раз уж вы пришли,   давайте обсудим ваш вопрос за столом, - сказал фюрер,

поднимаясь.   -   Я проголодался.   Споры с идиотами необычайно влияют на аппетит.

Пожалуй,   когда все это закончится, я оставлю парочку идиотов на высоких постах

исключительно для того, чтобы они приносили пользу моему пищеварению.

     - Логично, мой фюрер.

     В   небольшой комнате был накрыт стол,   очень просто,   в вазе стоял букетик

незнакомых Шпееру голубых цветов.

     - Овощной суп,   -   сказал   Гитлер,   когда   принесли фарфоровую супницу.   -

Рекомендую.

     - Благодарю. - Шпеер учтиво поклонился.

     Они   обедали   в   молчании,   фюрер,   видимо,   до   сих   пор   окончательно не

успокоился -   стучал ложкой,   морщил брови.   Точно,   Геринг.   В последнее время

Гитлер часто ссорился с военными, с учеными... Фюрер искал новое оружие.

     Нет, неверно.

     Фюрер требовал новое оружие. Такое, которое было бы только у Германии.

     Нет, снова неверно.

     Такое, какое было бы только у него.

     - ...   Если   мы   создадим   оружие,   применение   которого   даст   совершенно

неожиданный эффект,   то   у   нас еще есть шанс выиграть войну,   -   сказал Шпееру

генерал-полковник Фридрих Фромм,   когда они месяц назад обедали в   мрачноватом,

но все равно уютном отдельном кабинете ресторана "Хорхер".

     - Чудо-оружие? - хмыкнул Шпеер. - Не стоит так сгущать краски, генерал. Мы

можем выиграть войну и без него.

     - У кого? У русских? Допустим. Но потом перед нами встанет Америка...

     - Генерал,   вы видели американский танк? Это боевая колесница... несколько

тонн   жести с   игрушечным моторчиком.   Не   преувеличивайте мощь   Америки,   и   я

уверен,   что мы обойдемся и   без чудо-оружия.   И потом,   что это такое?   Мне бы

положено знать...

     - Мощь Америки...   "Нет более тупых людей,   чем американцы. Они никогда не

смогут сражаться,   как герои",   -   процитировал Фромм.   - Вы тоже в это верите?

Сомневаюсь, Шпеер, вы же не такой человек.

     - Да,   фюрер был не во всем прав,   когда сказал это. Хотя время покажет...

Так что там с чудо-оружием, генерал?

     - Я   поддерживаю контакт   с   группой ученых,   занятых его   разработкой,   -

сказал генерал,   без аппетита копаясь в   салате.   -   Оно в состоянии уничтожать

целые города,   и   с   его помощью можно заставить Англию капитулировать.   Вам бы

нужно посетить их, рейхсминистр...

     Шпеер   съел   очередную ложку   действительно вкусного и   ароматного супа   и

мельком взглянул на фюрера. Тот о чем-то задумался, кроша хлеб.

     Точно,    это   был   Геринг.    И   речь   шла,   скорее   всего,   о   пресловутом

"чудо-оружии".   Как   там   заявил битый   волк   Феглер1?   "В   правительственных и

военных   кругах   не   уделяют должного внимания исследованиям в   области ядерной

физики".   Результатом этого заявления стала беседа Шпеера с   Гитлером,   в   ходе

которой    рейхсминистр   предложил    назначить   Толстого    Германа    номинальным

председателем   Имперского   совета    по    научным   исследованиям,    наделив   его

исключительно представительскими функциями.   Видимо,   об этом, среди прочего, и

шел разговор - Геринг прекрасно понимал, что он будет куклой, а Гитлер требовал

от Германа делать то, что ему советуют.

     (1   Феглер,    Альберт   -   руководитель   "Стального   треста",   председатель

"Общества кайзера Вильгельма".)

     Фюрер во многом был прав.

     На   февральском совещании   по   выполнению четырехлетнего плана   он   сильно

критиковал Геринга за   то,   что тот не справляется с   производством вооружений.

Геринг,   привыкший работать с   покойным Тодтом и ожидавший той же покорности от

вновь назначенного рейхсминистра Шпеера,   был неприятно удивлен. Что ж, так ему

и надо.

     - Геринг   был   очень   недоволен,   -   произнес   неожиданно   Гитлер,   словно

прочитав мысли Шпеера.   -   Но   он это заслужил.   Если бы вы знали,   Шпеер,   как

тяжело с   ними   работать...   Как   тяжело!   Может быть,   вы   порадуете меня хоть

чем-то? За обедом нужно говорить о приятных вещах.

     Официант унес пустые тарелки, появились овощные - морковные и свекольные -

котлетки с гарниром.

     - И вина. Принесите немного вина для рейхсминистра, - велел фюрер.

     Шпеер удивился,   но ничего не сказал.   На крупных приемах вино за столом у

Гитлера было привычным, хотя сам фюрер не пил, но вот так...

     Вино оказалось замечательным.   Шпеер сделал маленький глоток и увидел, что

фюрер не ест, а наблюдает за ним.

     - Хорошее вино? - спросил он с интересом.

     - Отличное, мой фюрер.

     - Пейте,   пейте.   Так что там у   нас с   хорошими вестями?   Меня интересуют

прежде всего физика и   "Тангейзер".   Как вы думаете,   Геринг будет упрямиться и

дальше?

     - Я   полагаю,   мой фюрер,   что рейхсмаршал успокоится и все поймет.   Дайте

только   срок.   Что   касается остального,   то   у   меня   запланирована встреча   с

Фроммом, Мильхом и рядом ученых, которые работают в этом направлении.

     - Постарайтесь разобраться детально.   Что им   нужно,   что они обещают.   На

этом нельзя экономить.

     - Мне   кажется,   Фромм это   прекрасно понимает.   Думаю,   и   Мильх тоже,   -

добавил Шпеер.

     - Вот и хорошо, Шпеер, вот и хорошо. И постарайтесь, чтобы они действовали

как можно осторожнее. Вы же знаете ученых: эти люди слишком оторваны от жизни и

ради раскрытия всех тайн готовы поджечь земной шар...   Однако я,   к счастью, до

этого не доживу.

     - Все будет в порядке,   -   заверил Шпеер.   - Что касается "Тангейзера", то

здесь   пока   ясности меньше.   Во-первых,   информация из   Африки   практически не

поступает,   и мы узнаем о том, удачно или нет завершилась операция, лишь спустя

определенный срок.   Во-вторых,   бригаденфюрер фон   Лоос утверждает,   что   отряд

подобран   надлежащим   образом    и    только    что-нибудь    непредвиденное   может

отрицательно сказаться на его судьбе.

     - А что этот подполковник, который наехал на мину?

     Шпеер в очередной раз подивился памяти Гитлера и сказал, отложив вилку:

     - Подполковник Рике умер, мой фюрер. В самолете, уже почти в Германии.

     - Жаль,   жаль...   -   Гитлер аккуратно отрезал кусочек морковной котлетки и

буркнул, перед тем как засунуть ее в рот:

     - Они провалят все. Попомните, Шпеер, они провалят все.

     - Мой фюрер,   - решился Шпеер. Он отодвинул тарелку. - Мой фюрер, я думаю,

вся эта затея с   "Тангейзером" -   чистой воды афера.   Я ознакомился с ситуацией

ближе.   Основываться на неоконченной работе достаточно сомнительного археолога,

который к   тому   же   повредился в   рассудке...   Только Зиверс может   заниматься

подобным.

     - Не только Зиверс,   -   возразил фюрер.   -   Знаете, Шпеер, я боюсь, что мы

попросту можем   повторить историю с   ядерными исследованиями.   Древняя мудрость

таит страшные секреты,   которые не может объять человеческий ум, пусть это даже

ум величайшего ученого. Поэтому лучше переоценить ситуацию, чем недооценить. Вы

не знаете,   но я вам скажу: три года назад русские едва - едва! - не заполучили

в   свои руки то,   что сделало бы   нынешнюю войну невозможной.   Полноте,   да нас

просто уже не было бы!   Они бы растоптали нас.   растерли в кровавый порошок.   Я

иногда думаю об   этом,   но обычно стараюсь гнать подобные мысли прочь.   Так что

сегодня нужно использовать все возможности,   и реальные,   и самые мифические на

первый взгляд.   Подумайте сами:   что мы теряем в худшем случае? Отряд. А что мы

можем приобрести?   Может быть,   победу над миром,   силу,   равных которой нет! И

тогда...   -   Гитлер помолчал.   -   Тогда... Даже я не знаю, что будет тогда, мой

уважаемый Шпеер.

 

     28

 

     Не поможет вам бегство, если вы бежите

     от смерти...

     Коран. Сонмы. 16 (16)

 

     - Вы помните моего отца?   - спросил Юлиус. Араб покосился на него и сделал

неопределенный жест, словно месил что-то кулаком.

     - Не понимаю,   -   признался Юлиус.   -   Отец писал о вас... "Если бы Муамар

ушел,   пустыня поглотила бы меня,   как глотала она тысячи подобных мне". Вы его

спасли от смерти?

     Проводник покачал головой.

     - Возможно,   он оценивал это именно так...   Я   искренне вам благодарен.   К

сожалению,   я   никак не могу вас вознаградить,   я   беден и   к тому же не совсем

свободен...

     Араб   посмотрел Юлиусу прямо   в   глаза.   Постоял,   потом решительно указал

пальцем на север и кивнул.

     - Вернуться?

     Араб снова кивнул, это могло быть только утверждение.

     - Это невозможно.

     Снова энергичный кивок, снова палец на север.

     "Если бы каждый,   кто шел с   нами,   знал о предстоящих трудностях,   о том,

какова   пустыня на   самом   деле   и   что   она   скрывает в   своих   отвратительных

прожаренных солнцем недрах, эта экспедиция не состоялась бы. Только я да Муамар

пошли   бы   туда   снова,   но   он   покинул меня,   а   я   немощен и   окружен стеной

непонимания"...

     Отец писал это, вернувшись отсюда.

     Он вернулся живым.

     Что мешает вернуться живым его сыну?

     - Нет,   мы не будем возвращаться,   -   решительно сказал Замке. - Мы должны

дойти до конца. Вы можете объяснить, куда и как мы движемся?

     Муамар издал   короткий глухой звук,   более   всего   напоминавший смешок,   и

отвернулся, всем своим видом демонстрируя окончание беседы.

     - Что за дерьмо,   - сказал в сердцах Каунитц, растирая правую щеку - после

контузии в Норвегии она у него немела.   -   Мы едем,   сами не зная куда.   А если

этот молодчик приведет нас к своим головорезам на верблюдах?

     - У нас пулеметы, - возразил Богер.

     - Ночью мы будем дрыхнуть, они подкрадутся и перережут нам глотки.

     - Муамару можно доверять,   но доверять с оглядкой,   - сказал Фрисснер, - И

бояться его не следует.

     - Черт с ним, с этим сумасшедшим арабом. Скажите мне лучше, что это такое?

     Все посмотрели в ту же сторону, что и Каунитц.

     - Я ничего не вижу, приятель, - сказал Макс.

     - Смотри внимательнее. Вон там, где чахлый кустик торчит из песка.

     Фрисснер прищурился и действительно увидел...   Зыбкое дрожание воздуха, но

не   просто   жар   от   раскаленного   песка,    -   а   вибрация,   радужными   волнами

разбегавшаяся   по   воздуху.    Незримое   на   миг   становилось   то   зеленым,    то

ярко-оранжевым, то вспыхивало сразу всеми цветами спектра.

     - Метров триста, пожалуй, - оценил Каунитц. Фрисснер повернулся и окликнул

ученого:

     - Господин Замке!   Скорее сюда!   Солдаты тоже увидели -   они   бросили свои

нехитрые занятия и повскакивали с мест.

     - Очень, очень любопытно, - пробормотал Замке. - Я такого не видел.

     - Что это?

     - Это кочующий оазис. По преданию, он нередко появляется вслед за песчаной

бурей, и если войти в него, можно видеть будущее.

     - Можно что? - переспросил Ягер.

     - Видеть свое будущее... - задумчиво повторил ученый.

     - Какого черта?

     - Нет, действительно. Об этом писал еще в шестом веке Музаффар Хаммади. Об

этом упоминают "Странствие Джелала", записки нескольких абиссинских торговцев и

командиров отрядов,   посылавшихся негусом   на   разведку пустынь,   работы   более

поздних   исследователей...   Говорят,   это   безвредно.   Тем   более,   будущее это

отдаленно, да и не всегда реально. Может быть, мираж...

     - Тогда какого черта?   - снова повторил штурмбаннфюрер, - Сказки, господин

археолог!

     - Возможно,   -   покладисто согласился Замке.   - Проверить эти сказки можно

единственным способом.

     - Каким же?

     - Войти в кочующий оазис.

     - Я не собираюсь этого делать, - сказал штурмбанфюрер.

     - Это абсолютно безопасно, уверяю вас.

     - А я вот схожу,   -   весело сказал Богер,   откладывая автомат. - Интересно

посмотреть,   что   там   будет   с   войной   и   получу ли   я   генеральские погоны и

Рыцарский крест.

     - Не дури, Макс! - рявкнул Каунитц. Он, кажется, не на шутку перепугался.

     - Капитан... - растерянно сказал Замке. По его глазам за стеклышками очков

Фрисснер понял, что ученому очень, очень хочется сунуть свою умную голову в это

колышущееся марево.   С   виду -   обычный воздух,   что   там может быть страшного?

Чушь. Сказки. Пустынные миражи.

     - Ради бога, - сказал он.

     Ягер   скрипнул зубами,   но   смолчал.   Муамар снова оказался рядом,   возник

бесшумно и почти моментально. Замке что-то спросил у него, араб развел руками.

     - Я спросил, видел ли он раньше кочующий оазис.

     - А он что?

     - Я часто не понимаю его жестов...

     - Метров   сто,   -   отметил Богер   и   направился навстречу мареву.   Ученый,

увязая в песке, поспешил за ним.

     - Они оба идиоты, - прошипел Ягер. - Остановите их, штурмбаннфюрер!

     - Ерунда, - бросил Фрисснер.

     - Вы ничего не понимаете!

     - Вы тоже.

     - Если с ученым что-то произойдет...   -   начал было Ягер,   но Артур дернул

его за рукав:

     - Смотрите!

     Кто-то   из солдат громко охнул.   Из середины мерцающей зыби во все стороны

разбежались лучи,   потом собрались в пучок и словно выстрелили навстречу идущим

фигуркам Богера и Замке.

     Через мгновение они исчезли в переливающихся струях света.

     ... Макс Богер открыл глаза.

     Дощатый пол, окрашенный темно-красной краской.

     На темно-красном - более яркие пятна. Кровь.

     - Ты очнулся,   немецкая свинья?   -   спросил ехидный голос над головой. Это

прозвучало на   плохом немецком,   а   вслед за   вопросом на спину Богера наступил

тяжелый башмак.

     - Что... - прохрипел Богер. - Что...

     - Он ничего не подпишет, - сказал другой голос.

     Говорили уже по-английски. - Майкл, ты проспорил мне выпивку.

     - Еще рано,   -   отозвался Майкл,   ерзая ботинком по спине.   -   У меня и не

такие говорили.   Видел бы   ты этого типа из лейбштандарта "Адольф Гитлер"...   У

него   было   наград   больше,   чем   трипперных   морских   пехотинцев   в   госпитале

Дюнкерка, а сломался через полтора часа.

     - Этот держится третий день.

     - Просто он еще не понял,   что его ожидает.   Эй,   немецкая свинья!   -   уже

снова по-немецки.   -   Ты меня слышишь,   я знаю. Что, больно? Это тебе не пихать

евреев в печку! Вставай, мы будем разговаривать, как джентльмены.

     Нога исчезла,   и Богер, кряхтя, встал на четвереньки. Все тело было налито

ноющей болью,   рот наполнен каким-то   густым месивом...   Макс сплюнул и   увидел

кровавые сгустки и бело-розовые осколки зубов.

     Скривившись от дикой боли в   спине и ребрах,   он все же поднялся на ноги и

разогнулся.

     За   столом сидели двое   симпатичных молодых парней в   американской военной

форме.    Лейтенанты,    белобрысые,   румянощекие.   Один   из   них   курил,   второй

разравнивал на столешнице мятый исписанный лист бумаги.

     - Итак,   штурмбаннфюрер СС   Богер,   готовы ли   вы подписать чистосердечное

признание, чтобы предстать перед судом с чистой совестью? - спросил он.

     - Чем быстрее ты   это сделаешь,   тем быстрее получишь сигарету,   -   сказал

второй. Так, значит, он и есть Майкл.

     Макс стоял, покачиваясь.

     - Учись у Робби Бирна, - сказал первый. - У него он бы давно все подписал.

     - К   черту,   -   окрысился Майкл.   Богер   прочитал таблички над   нагрудными

карманами... Фамилия Майкла была Кэссиди. Фамилия второго - Джером.

     - У вас семья,   штурмбаннфюрер Богер.   Жена,   двое детей, мать-старуха. Вы

ведь не   хотите,   чтобы мы   лишили их продовольственных карточек?   -   вкрадчиво

спросил Джером,   постукивая по столешнице кончиком автоматического карандаша. -

Мало того,   мы можем передать их красным,   а   знаете,   что они делают с семьями

офицеров СС?

     - Я... не воевал на Восточном фронте... - выдохнул Богер.

     - Им   плевать,   воевали вы   там или нет.   Мы передадим им сопроводительную

записку,   где укажем,   что вы пытали русских военнопленных в Дахау и Треблинке.

Мы даже можем предоставить соответствующие фотографии. Поэтому разумный человек

- а   вы   же   разумный человек?   -   подписал бы   вот   это   заявление и   спокойно

отправился бы в камеру.

     Кэссиди поднялся и сделал шаг к Максу.   Он постоял несколько секунд, потом

коротко ударил его в живот.

     Боль разлилась по всему телу жаркой волной, но Макс устоял на ногах.

     - Вот!   -   Кэссиди ткнул   ему   в   лицо   смятый   листок.   -   Ты   должен это

подписать! Ты должен это подписать, нацистская свинья!!

     "...признаю свое   участие в   пытках   и   последующем расстреле восемнадцати

летчиков Британских королевских ВВС...   карательная операция в Чехословакии,   в

ходе которой расстреляно около ста мирных жителей..."

     - Я не был в Чехословакии! Я не расстреливал британских летчиков!

     Удар.

     Еще удар.

     Богер упал навзничь и   почувствовал,   как тяжелый армейский ботинок Майкла

Кэссиди наступает ему на гениталии, как придавливает их к дощатому полу...

     После этого он потерял сознание.

 

     29

     Для Аллаха это не трудно.

     Коран. Ангелы. 18(17)

 

     Искалеченную артритом левую руку Юлиус Замке затягивал в   черную перчатку.

Этот ежеутренний ритуал был   для него испытанием.   Каждое движение отдавалось в

скрюченных пальцах болью,   от   которой на   лбу   выступал крупными каплями пот и

дыхание   становилось   прерывистым.    Казалось   бы,    возраст   позволял   сделать

исключение в тот или иной день, но старый Замке мучительно стеснялся этой руки,

как будто она была не болезнью, а уродством, которое лучше не показывать родным

и близким, и уж тем более не выносить на всеобщее обозрение.

     Юлиус знал, что в институте ходят слухи об этой руке. Поговаривают, что он

потерял ее   во   время какого-то   рискованного эксперимента или во время взрыва,

или   в   годы   войны,   отправившись на   фронт   простым солдатом.   Вздор!   Старый

академик   только   посмеивался   про   себя,    слушая   очередное   донесение   своих

информаторов.   Никакого взрыва   не   было,   ни   какого эксперимента тоже,   а   уж

истории про   простого солдата распространяла только зеленая молодежь с   первого

курса. Просто артрит в разбитых старческих суставах.

     Облачившись в   свой парадный костюм и приколов к лацкану значок "Почетного

легионера СС",   с   двумя серебряными рунами Зигель на фоне алых языков пламени,

Юлиус Замке вышел из дома. Провожающая его до машины старшая служанка спросила:

     - Какое меню вы бы хотели на сегодняшний ужин, господин Замке?

     Юлиус    в    растерянности   остановился   перед    открытой   дверью    черного

"мерседеса".   За   два   года,   прошедшие после смерти жены,   он   так и   не   смог

привыкнуть   к   этому   ежедневному вопросу.   Раньше   все   вопросы,   связанные   с

завтраком, обедом и ужином, решала Этель.

     - Знаете,   Сельма,   -   нашелся Юлиус.   -   Сегодня ко   мне   в   гости должны

приехать дети... Свяжитесь, пожалуйста, с ними... Будут внуки...

     - Хорошо,   господин Замке,   -   служанка юркнула было за   дверь,   но   вдруг

остановилась. - Когда вас ждать, господин Замке?

     - Сразу после парада небольшой фуршет...   -   задумчиво произнес Юлиус. - Я

задерживаться долго не буду... Значит, где-то часам к трем.

     Сельма сделала книксен и ускакала внутрь дома.

     Замке знал,   что   про   него и   его молодую служанку в   институте тоже идут

пересуды.   Но   это   была   уж   полная дребедень,   не   имеющая под   собой никаких

оснований. Этель была единственной женщиной в его жизни, с ее смертью остальные

женщины перестали для Юлиуса существовать.

     Водитель знал, куда нужно ехать, и "мерседес" мягко тронулся с места. Мимо

окна замелькали дома,   деревья,   люди.   Юлиус откинулся на сиденье и,   кажется,

задремал.   По крайней мере, ничем другим нельзя было объяснить то, что он вдруг

осознал себя   стоящим посреди пустыни,   под   жарким солнцем,   внутри светящейся

круговерти разноцветных струй и какого-то марева.

     Машина вздрогнула,   останавливаясь,   и   Юлиус   Замке   снова ощутил себя   в

настоящем,   живом   и   цветущем   Берлине,   празднующем   сорокалетие Справедливой

Победы.

     "Мерседес" остановился позади правительственной трибуны.   К   задней дверце

подскочили два молодца из   юношеского корпуса СС имени Генриха Гиммлера.   Замок

мягко щелкнул, и надежные руки вежливо помогли Юлиусу выбраться из автомобиля.

     - Благодарю...   -   рассеянно произнес Замке.   Он   никак не мог забыть свой

недавний сон.   Солнце и пустыня были настолько яркими... Когда-то, кажется, это

все уже было. Вот только когда?

     - С вами все в порядке? - осторожно и вежливо поинтересовался двухметровый

юноша, чуть наклонившись к Великому Академику, личности легендарной.

     Замке   поднял   глаза   на   молодого эсэсовца.   Живой   продукт   гитлеровской

программы национальной евгеники: светлые волосы, четкие черты лица, прямой нос,

в глазах голубизна отшлифованной стали.

     - Все   хорошо,   мальчик...   Спасибо...   -   Замке   почувствовал себя   очень

старым. Рефлекторно мазнул взглядом по фамилии на специальной табличке молодого

человека. - Богер?

     - Так точно!

     - Скажите... А Макс Богер вам...

     - Так точно, дед, господин Великий Академик!

     "Да,   а   вот   правильно общаться с   начальством дед парня не   научил...   -

подумал Замке. - Эко раскричался. Вон уже оборачиваются".

     Он рассеянно,   но тепло потрепал парня по плечу,   куда смог дотянуться,   и

направился на трибуну.

     Сегодня обещали даже появление самого фюрера. Жив еще старик.

     Замке   взошел   на   трибуну.   Навстречу учтиво поклонился однорукий Аксман,

рядом - два не менее учтивых молодых генерала, Юлиус их не узнал.

     От обилия красного на площади перед Рейхстагом запестрило в глазах.

     "Да что же сегодня со мной?"   -   мелькнула мысль.   Он похлопал по карману,

где всегда лежала скляночка с нитроглицерином. На месте ли?

     - Господин Замке!   - Человек с мягкими чертами лица престарелого школьного

учителя подошел почти вплотную.   -   Как   приятно,   что вы   принимаете участие в

сегодняшнем параде.

     Без своей формы этот человек походил на простого штатского интеллигента, и

со стороны его разговор с Великим Академиком казался беседой двух ученых мужей.

     - Поверьте,   господин Гиммлер,   я   тоже рад   увидеть этот великий день,   -

ответил   Замке,   по   привычке   выпрямляясь   и   с   легкой   стариковской завистью

оценивая,   насколько хорошо сохранился этот великий человек. - Скажите, ваш сын

все   так же   занимает тот высокий пост в   Имперском университете в   Вашингтоне?

Слухи... Может быть, я могу чем-то помочь?

     - Слухи,   мой милый Юлиус. - Гиммлер взял Замке под локоть и повел к месту

в   правительственной ложе.   -   Как всегда не имеют под собой никаких оснований.

Эти волнения... Все из-за того революционного открытия в атомной физике. Я, как

вы сами понимаете,   слабо разбираюсь в этих научных вопросах. Я политик. К тому

же уже очень старый политик...

     - Ну, Генрих, не прибедняйтесь. Это не идет к вашему молодецкому виду... -

сказал Замке. Гиммлер рассмеялся.

     - Если бы все было так,   как вы говорите. Увы, годы не идут мне на пользу.

И если бы не дети...   -   Гиммлер покачал головой. - Я не видел своих внуков уже

год! Страшно подумать, как они, должно быть, изменились.

     - О,   мне в   этом смысле несколько легче.   Мой сын работает в   дрезденском

исследовательском центре.   Приезжает довольно регулярно. А дочери сейчас где-то

в   Польше,   но   должны прибыть сегодня к   ужину.   -   Сказав это,   Замке чуть не

прикусил себе язык.   Какого черта он   упомянул дочерей в   присутствии Гиммлера,

который очень   тяжело   переживал трагедию,   случившуюся с   его   дочерью Гудрун.

Девушка погибла семь лет назад во время восстания на востоке.

     - Да...   -   Гиммлер   печально смотрел на   площадь перед   трибуной.   -   Это

великолепно, семья за большим столом. Иногда я жалею, что пошел в политику. Это

так расшатывает семейные узы... Но такое уж было время. Сейчас об этом мало кто

помнит. Вы помните?

     - Я?   -   У   Замке внезапно поплыли перед глазами разноцветные круги.   Лицо

стало неметь.   Он помотал головой,   чтобы развеять туман. - Конечно... Страшная

разруха,   инфляция,   голод... Люди так ослабли, что умирали от тех болезней, от

которых сейчас можно   вылечиться в   один   день.   Да   и   тогда это   не   было   бы

проблемой,   если бы   не цена пенициллина на черном рынке...   Страшно.   Валютные

долги,   курс доллара,   который поднимается до   обеда и   еще   больше поднимается

после обеда на бирже. Большая заслуга... Тот надзиратель в лагере, где я...

     - С вами все в порядке? - обеспокоенно спросил Гиммлер.

     - Да,   да...   -   Замке вдруг стало жарко.   -   Конечно.   Все хорошо, просто

сегодняшнее солнце... Оно так... Жарко...

     - Эй,   там!   -   Гиммлер махнул кому-то за спиной.   -   Моего личного врача!

Живо! Ваше лекарство? Где оно?

     - Тут... - Замке начал хлопать себя по карманам. - Тут... Было...

     Ноги его подкосились.   Он   стал заваливаться на   спину.   Гиммлер подхватил

его, осторожно усадил в кресло. Со всех сторон подбегали люди, и кто-то седой в

белом халате уже расстегивал на груди рубашку.

     - Она пуста! - Гиммлер держал в руке пустую скляночку от нитроглицерина. -

Она пуста, Замке! Доктор, быстро...

     Замке   захрипел.   Холодная   игла   воткнулась   в   его   руку,   но   поздно...

Поздно...

     Дальнейшее   потонуло   во   всепоглощающем пламени,   которое   разгоралось   в

грудной клетке.

     Темнота вдруг упала с сияющего голубого неба и накрыла Юлиуса Замке.

 

     30

 

     А когда наступит их срок. Аллах ведь

     видит Своих рабов.

     Коран. Йа Сын. 45

 

     Он открыл глаза от сильной, режущей носоглотку до самого мозга вони.

     - А!   -   все,   что смог сказать Юлиус, откидывая голову подальше от ватки,

которую держал у его носа Ягер. - Уберите!

     - Очнулся,    -    совершенно   спокойно   констатировал   факт    Людвиг   Ягер,

рассматривая ватку с нашатырным спиртом.   -   Еще бы.   Соединение хлора. Похожей

штукой мы травили англичан под Ипром.

     - Это не очень хорошо кончилось... - прохрипел Замке.

     - Не важно, - отмахнулся Ягер и неосторожно понюхал ватку. - Ох...

     - Вы   нас   сильно напугали,   профессор,   -   донесся до   слуха   Замке голос

Фрисснера. - Если бы не Богер... Мне трудно сказать, чем могла бы кончиться эта

афера.

     Замке приподнялся и с чьей-то помощью сумел сесть.

     Он   сидел   на   заботливо расстеленной палатке.   Возле   второго   в   колонне

грузовика.   Судя по   следам,   которые протянулись от   злополучного оазиса,   его

волокли.   Кстати,   марева,   которое привлекло их   внимание,   уже не   было.   Оно

рассеялось в раскаленном воздухе, его всосали бездонные пески, его унесло сухим

ветром.   Теперь   только   многочисленные следы   и   раздавленный чахлый кустарник

напоминали   о   существовании феномена,   описанного   в   шестом   веке   Музаффаром

Хаммади.

     - Готов признать вашу правоту,   Людвиг, - сказал Фрисснер. - Я был неправ,

разрешив профессору исследовать это... явление.

     Ягер пожал плечами:

     - Я не собираюсь оспаривать ваших решений,   штурмбаннфюрер. Это ваш выбор,

и вам не за что извиняться.

     - Ну что вы, господа?.. Это совершенно неопасно. Я склонен думать, что это

своего   рода   удивительная   галлюцинация,    своеобразный   мираж,   обусловленный

близостью песчаной бури.   Такие явления не редкость...   А где Макс?   -   Спросил

Замке, рассеивая муть в голове.

     - Тут...   -   Фрисснер чуть   отодвинулся,   и   Юлиус увидел осунувшееся лицо

Макса Богера.

     - Вы   что-нибудь   видели?   -   От   этого   вопроса лицо   Богера   еще   больше

вытянулось и глаза словно бы запали внутрь черепа. - Скажите? Вы видели?

     - Я   ничего не   помню...   -   сказал Макс   прочистив горло.   -   Как   чем-то

ударило.   Темнота кругом.   Вы мне на руки упали, я и потащил вас назад... Упал.

Мне   кажется,    что   вы   правы,   профессор,   мираж.   Там   было   очень   жарко...

Какой-нибудь тепловой удар...

     Он отвел глаза.

     - Вы как будто из воздуха вывалились,   -   с сомнением сказал Фрисснер. - У

меня создалось впечатление, будто вас тут не было.

     - На что это было похоже снаружи? - спросил Замке.

     - Ну... Словно вас свет поглотил. И эта пелена вас полностью скрыла. А вы?

Вы что видели? Там, внутри...

     Замке иронически улыбнулся:

     - Светлое будущее.   Я   потом как-нибудь расскажу...   Я   устал...   Красивые

иллюзии! Наверное, не стоит придавать им значения.

     И тут все заговорили разом. Кто-то описывал свои ощущения, когда профессор

и   Макс Богер пропали из виду,   кто-то рассказывал анекдот к   случаю.   И только

Муамар стоял и сосредоточенно разглядывал черное облако на горизонте.

     Ягер косо зыркнул ему в спину.

     - Волнуется   черномазый...   Фрисснер   тоже   посмотрел на   Муамара.   Изучил

черную тучу на горизонте.

     - И,   вероятно,   не без причины.. - В ответ на это Ягер согласно кивнул. -

Это только мне кажется, что она приближается?

     - Боюсь, что нет...

     - Чертовщина. Для одного дня этого многовато!

     - Надо двигаться,   -   сказал Ягер.   -   Я, пожалуй, попытаюсь объяснить это

нашему проводнику.

     Он подошел к Муамару и начал что-то ему горячо втолковывать,   то показывая

на чернеющий горизонт, то на дорогу, то на пески.

     - Рассаживайтесь по машинам!   -   крикнул Фрисснер - Богер, я вижу, вы не в

состоянии вести машину. Поведу я, сядете сзади, вместе с профессором.

     - Я могу вести... - начал было Макс, но Фрисснер его прервал:

     - Разговорчики!   Выполнять!   -   В   минуты   опасности   он   отдавал   резкие,

короткие, понятные всем команды, - Ягер, что там?

     - Проводник был против,   но я   его уговорил.   Тут считается,   что песчаную

бурю нужно пережидать на месте. Меньше шансов потеряться. Вероятно, в чем-то он

прав.

     - Ну и к какому же выводу вы пришли?

     - Будем убегать от облака, пока сможем, шансы у нас еще есть, это признает

даже Муамар. Но если не получится, остановимся, заглушим двигатели...

     - Я   понял.   Забирайтесь   в   машину...   -   Фрисснер   хлопнул   водительской

дверцей. Рядом тут же упал на сиденье Ягер. "Фиат" тронулся с места, выбрасывая

из-под колес фонтанчики песка. Следом, тяжело рыкая, потянулись грузовики.

     - Что вы можете сказать о песчаных бурях,   профессор?   -   Ягер обернулся к

Замке,   который заинтересованно рассматривал что-то в   нескольких метрах позади

на песке. - И что вы там увидели?

     - Змею...   Мы ее переехали. Очень редкий в этих местах вид, знаете ли. Уже

одного такого экземпляра достаточно,   чтобы   получить ученую степень.   Досадно,

что я не биолог.

     - Отлично,   профессор,   но все-таки что насчет бурь?   -   спросил Фрисснер,

натягивая на лицо маску.

     - Ничего хорошего,   - ответил Замке. - Мельчайшая пыль и песок, поднятые в

воздух сильным ветром.   Как вы сами понимаете, пустыня - это местность довольно

плоская.   Поэтому ветер   тут   разгоняется до   уровня урагана легче легкого.   Он

несет   с   собой   тучи   мелкого   песка,    которые   закрывают   солнце.   Буквально

становится нечем   дышать.   Песок   заполняет собой все   и   способен погрести под

собой караван побольше нашего. Ничего утешительного я вам не сказал, верно?

     - Хорошенькая встреча, - пробормотал Ягер.

     - И какие рекомендации имеются у науки на этот счет?   -   спросил Фрисснер,

ловко   объезжая   какую-то   горушку   на   дороге.    Богер   одобрительно   хмыкнул,

комментируя этот маневр.

     - Собственно,   никаких,   - уклончиво отозвался Замке, снова оборачиваясь и

внимательно прищуриваясь.

     На   этот раз Ягер знал,   что там пытается высмотреть профессор.   Он   успел

заметить,   что   из   той   горушки,   которую так   ловко объехал Фрисснер,   торчал

солдатский сапог.

     - То есть как?

     - Ну,   в этом вопросе лучше положиться на опыт бедуинов и местных жителей.

Они рекомендуют уйти с   пути бури,   а если уж попали в нее,   то пережидать и не

двигаться.   Говорят,   что некоторые ухитряются выжить под слоем песка...   Потом

выкапываются...

     - Машины у   них   тоже   выкапываются?   -   вдруг спросил молчавший до   этого

момента Богер.

     - Что-то   вроде...   -   Профессор ухватился за ручку над дверцей,   чтобы не

завалиться на бок. Машину немилосердно трясло. - Верблюды.

     Колонна въехала на участок дороги, усеянный крупными камнями.

     - Жаль,   что я не верблюд,   -   сказал Богер,   явно вложив в эту фразу свой

особый смысл.

     - Через   несколько километров дорога   делает петлю!   -   прокричал Фрисснер

Ягеру.   - Посмотрите по карте... Там есть более прямой путь... Старый... Должен

быть...

     Ягер открыл планшетку, стараясь что-то разобрать в бешеной тряске.

     - Черт возьми!   - воскликнул он, стукнувшись лбом о боковое стекло. - Черт

возьми!

     - Ну, что там?!

     - Если я не ошибся,   то уже скоро... Километра полтора... На карте отмечен

небольшой оазис,   как раз на той старой дороге, о которой вы говорили. Если там

есть вода, то, может быть, там удастся переждать...

     Он не договорил, его прервал Замке.

     - Она меняет направление! - закричал он, перекрывая рев двигателя.

     Теперь   назад   обернулись   все,   кроме   Фрисснера,   который,   оскалившись,

яростно крутил баранку.

     Уже   недалекие   черные   тучи   хищно   заворачивались,   обретая   сходство   с

огромным осьминогом. Вся западная часть неба уже затянулась целиком и полностью

в траурный цвет.

     - Вы уверены? - спросил Ягер.

     - Абсолютно!   Мы ехали по прямой на юго-восток...   Изначальное направление

бури было строго на север.   Она вообще должна была пройти стороной, еще в самом

начале...   Когда мы начали двигаться, направление ветра изменилось и буря взяла

явно восточное направление...   Это необычно,   но случается.   В   любом случае мы

должны были бы миновать ее, сместившись к югу. Фронт ее относительно невелик...

В худшем случае нас зацепило бы краем. Но сейчас... Она следует за нами!

     - Что вы хотите сказать?

     - Да,   собственно,   ничего.   Просто...   Мы   вроде   бы   попали в   серьезные

неприятности.

     - Удивительное открытие! - заорал Ягер. - Гоните, Артур! К черту подвеску!

     Фрисснер ничего не ответил,   только покрепче ухватился за руль. С его лица

не сходила усмешка, делающая его похожим на рычащего волка.

     Машина неслась по неровной дороге.   Крупные камни сменились более мелкими,

покрытыми тонким слоем песка. Такое покрытие заставляло трястись и подпрыгивать

каждую незакрепленную деталь в автомобиле.

     - Развилка! - закричал Богер, указывая куда-то вперед. - Развилка!

     И   действительно,   в   неясном свете,   который еще   давало запыленное небо,

прямо   посреди дороги   торчал полосатый столб.   Дорога в   этом   месте   делилась

надвое, плавно расходясь в стороны.

     - Налево,   -   сказал Ягер,   и Фрисснер,   не раздумывая ни минуты, повернул

руль. В тот же миг тряска уменьшилась.

     - Дорога, кажется, лучше... - неуверенно сказал Богер.

     - Это просто песок,   -   тихо сказал Замке.   - По этому пути редко ездят...

Толщина   песка   над   камнями   тут   больше,   поэтому колеса   идут   ровнее.   Есть

возможность завязнуть.

     - Только этого не хватало. - Макс оглянулся на тучу.

     Черный осьминог расползся на   полнеба,   заслонив солнце и   погрузив мир   в

сумерки,   которые грозили перейти в   ночь.   Уже можно было разглядеть отдельные

вращающиеся струи в   общем теле бури.   Как   длинные,   гибкие ноги,   они ползли,

пульсируя и извиваясь,   по песку,   всасывая пустыню в себя, поднимая ее вверх к

самым небесам, словно стремясь поглотить весь мир!

     Людвиг Ягер не   мог оторвать глаз от этого устрашающего зрелища.   Огромная

мистическая мощь скрывалась в этой смертоносной силе, с которой играла природа.

Сама Пустыня летела за маленьким караваном!

     - Людвиг,   не спите!   Карту!   -   Ягера вырвал из транса окрик Фрисснера. -

Сколько до оазиса?

     - Совсем недалеко, мы уже должны его увидеть!

     - Черта лысого увидишь в этом киселе! Что там по карте?!

     Фрисснер включил фары,   но   они   были не   в   состоянии пробить коктейль из

беспокойных воздушных струй, которые предшествовали буре, и песка.

     - Не знаю,   можно ли ей доверять!   По ней судить -   так мы уже движемся по

территории оазиса...

     - Дьявол!

     В этот момент едва видимые сзади огни грузовика вдруг вспыхнули и тревожно

замигали   Фрисснер   осторожно   остановился.   Муамар   снова   успел   подскочить к

головной машине раньше, чем ее пассажиры сумели выбраться наружу.

     Проводник размахивал руками, как ополоумевший.

     - Что? Что он говорит? - старался перекричать вой ветра Фрисснер.

     - Ждать,   он говорит,   что нужно ждать,   -   закричал Замке,   который сумел

перевести жесты Муамара раньше Ягера.   -   Согнать грузовики в один ряд, и ждать

под их прикрытием. Так делают бедуины, когда их застигает в пути буря. Только у

них вместо грузовиков..

     - Черт!   -   заорал Ягер. И, обращаясь к возникшему рядом Обету, рявкнул: -

Слышали?! Исполняйте, дьявол вас раздери!

     Серый   то   ли   от   ужаса,   то   ли   от   песка Обст   кинул быстрый взгляд на

Фрисснера и   кинулся   исполнять распоряжение,   лишь   дождавшись короткого кивка

командира экспедиции.   Даже   угроза   смерти   не   могла   выбить   из   него   смесь

солдатской дисциплины и немецкой пунктуальности.

     Грузовики заворчали, становясь бортом к фронту надвигающейся бури.

     Взбесившийся   ветер   ревел   раненым   львом,    заглушая   звук    двигателей.

Казалось,   что   огромное,   черное,   косматое   животное   наваливается   боком   на

одинокий, маленький караван.

     Солдаты повысыпали из машин, сбиваясь в кучу.

     И   тут,   в   миг,   когда песчаная буря уже   почти нависла над   беззащитными

людьми,   случилось нечто   такое,   что   заставило некоторых из   них   рухнуть   на

колени.

     В   теле   огромного пылевого облака,   повинуясь дикой воле ветра,   открылся

гигантский   глаз    и    обратил   на    людей   пылающий,    кроваво-красный   зрачок

предвечернего солнца.   Нижнее "веко" чуть прикрывало "зрачок", отчего казалось,

что   буря   свирепо   смотрит   именно   вниз,   на   людей,   которых   она   собралась

раздавить. Смотрит мстительным оком Бога в день Страшного суда.

     Среди солдат раздались крики ужаса.   Кто-то распростерся ниц, пряча лицо в

пыли.   Каунитц закрыл лицо ладонями,   Замке упал на   спину.   На   ногах остались

только Фрисснер,   Ягер и   Муамар.   Им   почудилось в   реве бури что-то знакомое,

человеческое.

     Смех.

     Когда наконец злобное око закрылось и   тьма пополам со   смертью уже совсем

намеревалась накрыть людей, ветер вдруг начал слабеть. Постепенно секущие плети

песка сменились омерзительной взвесью пыли, висящей в воздухе.

     Буря в очередной раз непостижимо резко изменила направление и сместилась к

северу, уходя к морю.

     Показалось солнце, багровое, с трудом пробивающееся сквозь пыль.

     Длинные вечерние тени протянулись на песке. Тишина оглушала.

     Ягер   наконец позволил себе   упасть   на   песок.   Его   взгляд   зацепился за

нелепую корягу, торчащую неподалеку

     - Оазис.. - прохрипел он и закашлялся.

     - Что?   -   не понял Фрисснер.   Его красные глаза слезились, часть лица, не

защищенная маской, была черна от грязи. - Что?

     Артуру казалось,   что он   ничего не слышит,   а   Ягер говорит слишком тихо,

почти шепчет.

     - Оазис...

     - Он просто высох... - задыхаясь, сказал Замке, лежа на песке - Потому эта

дорога оказалась такой заброшенной. Странно, что мы не поняли этого сразу.

     - Дьявол!    Готовьтесь   к   ночевке...   -   обессилено   прошептал   Фрисснер,

опускаясь на песок рядом с Ягером.

 

     31

 

     Ночь - для сна День - для действий.

      Что же для размышлений?

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 5

 

     Пыль окончательно осела далеко за   полночь,   когда уже горели два костра и

большая часть солдат спала.

     Макс Богер лежал на спине и смотрел в звездное небо. В горле першило, как,

впрочем, у всей команды. В темноте было слышно, как глухо кашляют спящие. Богер

им завидовал.   Спят.   И ничего-то их не волнует. А у Макса не осталось сил даже

на то, чтобы задремать, даже на то, чтобы повернуться на бок и закрыть глаза.

     У   костров завозились.   Это   часовой встал и   подбросил в   огонь несколько

сухих веток. Пламя алчно затрепетало, затрещало, заглатывая их подобно гурману,

поглощающему новую порцию деликатесов.

     - Не   спишь?   -   раздалось над   ухом.   Это   Каунитц повернулся под   теплым

одеялом на живот и с любопытством посмотрел на Богера.

     - Как ты догадался? Каунитц пожал плечами:

     - Почувствовал. Я вот тоже никак не могу...

     - Почему?

     - Все думаю... - Эмиль в нерешительности замолчал.

     - О чем? - спросил Богер, подталкивая его к откровенности.

     - Да так... Ты вот думаешь... мы дойдем?

     - С чего это тебя на такие рассуждения потянуло?

     - Ну, после сегодняшнего и не на такое потянет...

     - Что ты имеешь в виду? - Богер поднял бровь.

     - А то ты не знаешь...

     - Боишься?

     - Макс...   - Каунитц приподнял голову и осторожно огляделся по сторонам. -

Ты меня знаешь давно. Я когда-нибудь от пуль бегал?

     - Нет...

     - И не побегу,   можешь мне поверить. А с нашим Артуром я куда угодно... Но

тут совсем другое дело. Ты... Я тебя спрошу?

     - Спроси.   -   Богер тихонько покашлял.   Лучше от   этого в   горле не стало,

наоборот,   першение только усилилось.   Казалось,   что по   всей глотке ссыпаются

маленькие противные песчинки.

     - Ты раньше... Понимаешь? Раньше, в церковь ходил?

     - Ходил.   Меня родители таскали каждое воскресенье. Меня и брата. Я помню,

был такой забавный священник.   У него глаза были как у жабы,   навыкате...   И он

всегда говорил так: "Аминь!" и прибавлял: "Да". Он вообще вставлял это "да" где

попало. Он контуженный был.

     - Я не про то, - нетерпеливо пояснил Каунитц. - Я хочу спросить, ты вообще

верил?

     - Ты имеешь в виду в Бога?

     - Ну...    -   Каунитц   снова   осторожно   огляделся.   -   Я   имею   в   виду   в

христианского Бога...

     Богер молчал.   Он смотрел в   непроглядную темноту ночного неба и   старался

представить, как это - быть засыпанным песком. Наверное, как утонуть. Максу уже

доводилось тонуть,   в море. Вода противно заливалась в нос и горло, жгла глаза,

а вынырнуть было нельзя,   над головой горела нефть,   разлившаяся по поверхности

воды тонкой пленкой. Тогда уцелели единицы...

     - Макс...   -   Каунитц высунул руку из-под одеяла и толкнул Богера в плечо.

Тот вздрогнул и понял, что на минуту заснул. - Я говорю, ты верил?

     - Не   знаю,   -   сказал   Макс.   По   его   горлу   снова   покатились маленькие

песчинки. - Наверное, нет.

     - Почему?

     - Как можно верить человеку, который говорит одно, а делает другое?

     - Но ведь он не говорит, чтобы пример брали с него.

     - Все равно, неприятно. Каунитц не нашелся что ответить.

     - А ты, - в свою очередь спросил Богер. - Ты верил?

     Эмиль поежился под одеялом и нехотя сказал:

     - Не знаю... Когда нас сегодня эта туча накрывала, я вдруг подумал, что на

самом деле я червь. Никто... А Он может сделать со мной все.

     - Эмиль...   -   Богер осторожно прочистил горло, стараясь сдержать рвущийся

наружу кашель.   -   Ты   упускаешь из виду одно обстоятельство.   Туча отвернула в

сторону.

     - Но ведь могла бы и не отвернуть.

     - Могла бы, но отвернула... Ты меня давно знаешь, Эмиль?

     - Давно... - согласился Каунитц, прикинув в уме.

     - Так ты, я думаю, не обидишься, если я скажу, что ты дурак? От этой штуки

сегодня все в штаны наложили и на колени попадали. Солдатня так вообще молиться

начала.   А наш Артур и этот чокнутый штурмбаннфюрер как стояли,   так и остались

стоять.   Я не знаю,   куда ты смотрел,   а я видел... Так что мне твоя церковь до

одного места. Вон моя церковь, у костра сидит.

     - Нет...   Ты не так понял,   Макс.   Я не про церковь,   я про Бога... А что,

если он есть?

     - А этого никто и не отрицает... - безразлично отозвался Богер.

     Каунитц еще   что-то   говорил,   говорил,   стараясь разобраться в   себе и   в

богах,   и в своих взаимоотношениях с ними.   Богер сразу понял,   что Эмилю нужно

было   выговориться,   что   говорит он   скорее для   себя,   следуя привычной своей

манере иметь   обо   всем   четкое мнение.   Ну   и   пусть говорит...   Звезды начали

покачиваться у   него над головой.   Они раскачивались и   раскачивались,   и Богер

испугался,   что они сейчас сорвутся со своих креплений и   начнут падать.   И они

упали, а он бегал по пустыне и ловил их...

     - Спит...   -   констатировал   Каунитц   и   перевернулся   на   спину.   Он   был

образованным человеком,   но   после сегодняшней встряски,   после солидной порции

спиртного,    которую   он   принял   тихонько   от   командира,    в    голове   царила

удивительная   путаница   из   отрывков   "Майн   Кампф",   Старшей   Эдды,   Библии   и

Корана...   Каунитц   попытался разобраться в   ней,   разложить все   по   привычным

полочкам,   навести порядок.   И незаметно уснул, приоткрыв рот и похрапывая. Ему

снилось,   что он ищет Макса Богера где-то на равнине, усыпанной упавшими с неба

звездами. Ищет и никак не может найти.

     - Как вы считаете,   Артур, то, за чем мы идем, действительно существует? -

спросил Ягер, кидая в костер причудливо изогнутую ветку.

     Фрисснер   проследил   за   ее   полетом,   окончившимся   целым   взрывом   искр,

улетевших в черноту неба.

     - Вы меня извините,   Людвиг, но вы не слишком обидитесь, если я не отвечу?

Операции придана определенная степень секретности...

     - Так не превращайте ее в клоунаду, - прервал его Ягер. - Вы же не станете

утверждать, что вас удивляет моя осведомленность о цели этой экспедиции?

     - Не удивляет...   Больше тревожит.   - Фрисснер проводил взглядом часового,

который отошел по малой нужде под прикрытием второго.   Солдаты знали свое дело.

Правила придуманы для того, чтобы сберечь их же собственную шкуру, так зачем их

нарушать?

     - Я вас понимаю. Однако скажите свое мнение.

     - Зачем оно вам?

     - Можете считать,   что   я   соскучился по   умному собеседнику.   После наших

дневных приключений тянет пофилософствовать, согласны? Установим перемирие...

     - Да.   -   Фрисснер усмехнулся.   -   Говорят,   такое   бывает   после   ночного

артобстрела.

     - Охотно верю...

     - Странно, но однозначно ответить на ваш вопрос, Людвиг, я не могу.

     - То есть? Вам все равно, есть ли эта штука или ее вообще нет?

     - Нет,   почему же?   Не все равно, я как-то не привык гонять своих ребят на

рискованное дело без всякого смысла.   Конечно, мне бы хотелось найти то, за чем

мы идем.   Так что получается,   что в   существование...   -   Фрисснер помялся,   -

артефакта, будем так называть, я верю.

     - Да,   действительно получается. Вы ухитрились дать название тому, о чем я

говорил. Вера. Вы верите, но не знаете.

     - Это еще называется: хотеть верить.

     - На   мой   взгляд,   разница между   верой   и   желанием верить не   такая   уж

большая.

     - Как посмотреть...

     - И   смотреть нечего,   хочешь верить -   верь!   А   что касается мистических

особенностей артефакта?

     - Мне кажется,   это бред,   - отозвался Фрисснер. - Сказки, которые местное

население наплело в изобилии вокруг чего-то... обыкновенного.

     - Почему?

     - Знаете, Людвиг, технический уровень всего исламского мира сильно отстает

от технической мысли Европы. Представьте, как посмотрели бы эти люди всего пару

сотен лет назад на наш сегодняшний танк!   Сколько легенд и сказок наворочали бы

они вокруг обыкновенной, пусть и сложной, машины.

     - Да, но современный танк не может попасть в то время.

     - Не может, но это только пример. Предположение.

     - Вы хотите сказать...

     - Я хочу сказать,   что все эти мистические сказки о чудесах, об артефактах

не   больше чем...   результат нашего непонимания.   Огромного непонимания чего-то

вполне объяснимого.

     - И какова же, по-вашему, природа непонимания?

     - Очень просто.   Нет знаний,   которые бы   помогли нам освоить то,   чего мы

сейчас не понимаем.   Так же, как у бедуинов сто лет назад не было бы знаний для

того,   чтобы постигнуть случайно заскочивший к ним танк. И даже для того, чтобы

как-то объяснить сам факт его появления.

     - Вы сами себя опровергли. Получается, что вы верите в те сказки, которыми

кишит пустыня.   Просто,   по вашим же словам,   мы не обладаем должными знаниями,

чтобы увидеть в этих сказках истину и...   - Ягер покрутил в воздухе пальцами, -

и вскипятить на огне воду.

     - Да, но среди сказок еще нужно выделить ложь, которая неизменно будет там

присутствовать.

     - Совсем не обязательно.   В   примере с тем же танком...   Тогдашние бедуины

могли бы   слышать от кого-то,   что этот неведомый артефакт-танк способен метать

на невероятное расстояние огонь и   смерть.   Но привести в действие механизм они

бы не смогли. Таким образом, таинственное свойство артефакта-танка оказалось бы

недоказуемым и со временем было бы признано враньем.   Мы опять упираемся в вашу

теорию о том, что обществу нужны знания для использования той или иной системы.

А значит, неправды в сказках нет!

     Фрисснер задумался.

     - Получается,   -   через некоторое время сказал он,   -   что с большой долей

вероятности можно допустить существование всего.   Только следует учитывать, что

у человечества часто нет достаточно знания, чтобы убедительно доказать это?

     - Ну, в общем так.

     - То   есть легенды не   лгут.   И   если у   тебя не   получается то   или иное,

описанное ранее,   действие,   то   виноват в   этом только ты.   Это весьма опасные

речи, Людвиг.

     - Не сказал бы. Это частный случай ницшеанской философии.

     - Вы изучали Ницше? - спросил Фрисснер.

     - Так же как и вы.

     Фрисснер кивнул и выудил из вещмешка флягу.

     - Глотните. Коньяк.

     Ягер благодарно что-то промычал и, запрокинув, флягу, сделал глоток.

     - Неплохо,   -   сказал он,   возвращая фляжку,   -   Хотя   я   далек   от   этого

эстетства... Конечно, я могу отличить хороший ром от плохого и водку от шнапса,

но...

     - Понятно.   -   Фрисснер тоже глотнул обжигающей жидкости. Поболтал фляжку,

пытаясь по звуку определить, сколько в ней осталось.

     - Как вы считаете,   мы надолго застряли?   - спросил Ягер, оглядывая темные

силуэты грузовиков.

     - Не знаю. Завтра Богер и Вайсмюллер разберутся.

     - Ваш Богер - хороший механик?

     - И Каунитц тоже.   - Фрисснер усмехнулся. - Кроме меня все довольно хорошо

понимают в машинах. Однако боюсь, что мы тут зависнем еще на день...

     - Плохо,   -   с отвращением сказал Ягер и кинул очередную ветку в огонь.   -

Слишком много плохого для начала экспедиции.   И эти чертовы оазисы, и эта буря,

которая ведет себя, как взбалмошная баба... Что вы по этому поводу думаете?

     Фрисснер покачал головой.

     - Знаете,   Людвиг,   вы можете считать меня трусом, но я стараюсь не думать

об этом.   Как бы там ни было,   я больше материалист,   это было привито мне моим

отцом.   Но когда...   Я не люблю испытаний веры. Испытания веры - это привилегия

христиан,   вот пусть они этим и   занимаются.   А   я   не христианин и   вы,   как я

понимаю, тоже.

     Ягер согласно кивнул.

     - Да,   но   у   меня   несколько другой   случай.   Я   не   страдаю   от   избытка

материализма.

     - Да ну? - Фрисснер удивленно поднял брови. - Неужели вы мистик?

     Ягер пожал плечами:

     - Нет... Я религиозный человек. Я верю в богов.

     - И как это согласуется с ницшеанством?

     - Напрямую...   Не в этом сейчас дело.   Вас не смущает, что мы, люди совсем

других...   религиозных ориентиров, идем за откровенно мусульманским артефактом?

За предметом, который принадлежит к иной, совершенно иной системе ценностей...

     - Нет, я же материалист. По крайней мере, по большей своей части.

     - А я много над этим думаю... Мне кажется это странным.

     Фрисснер покачал головой и стал устраиваться на ночлег.

     - В   вас вскрываются совершенно неожиданные пласты,   Людвиг.   Я   не рискну

разбираться в них на сонную голову.   Предлагаю лечь спать.   Завтра будет весьма

нелегкий день, придется много работать.

     - Ваша правда, штурмбаннфюрер...

     - Капитан...

     - А какая разница, если вы в штатском? Фрисснер задумался:

     - Философская ночь, Ягер. Это на нас так действует пустыня. И я, наверное,

соглашусь с вами, в штатском... нет никакой разницы.

     Ягер прокашлялся и тоже начал укладываться на ночлег.

 

     32

 

     Ничего не было, кроме единого вскрика,

     и вот - они все у Нас предстали.

     Коран. Йа Скн. 53 (53)

 

     Скорпион взбежал   на   песчаный бугорок   и   резво   помчался дальше,   словно

микроскопический танк будущего с угрожающе поднятым хвостом-ракетометом.

     Наверное,   так они и будут выглядеть -   юркие,   непривычные...   То ли дело

нынешние стальные гробы.

     Богер бросил окурок и тщательно затоптал его в песок,   потом улыбнулся сам

себе: "Пожара боишься?"

     В голове продолжало вертеться:   "У вас семья,   штурмбаннфюрер Богер. Жена,

двое   детей,    мать-старуха.    Вы    ведь   не    хотите,    чтобы   мы    лишили   их

продовольственных карточек?". Откуда дети, какие дети? Правильно сказал ученый,

это,   наверное,   то будущее, которого на самом деле не нужно ждать, которого не

будет.

     Каламбур - будущее, которого не будет.

     "Чертовщина.   Больше ни за что не полезу,   - решил Богер. - Интересно, что

видел сам ученый, если его так приложило?

     В любом случае будет что рассказать ребятам.   Только,   никто не поверит. И

надо   выбраться отсюда,   а   ведь   еще   даже   никуда и   не   забрались,   так,   на

полпути..."

     Забарахливший грузовик стоял у   Макса за спиной,   метрах в   пяти.   Солдаты

ковырялись в моторе, переругиваясь вполголоса и чем-то неприятно лязгая. Словно

черный противотанковый надолб,   неподалеку на песке сидел проводник Муамар.   Он

то ли дремал, то ли молился, под тряпками не было видно.

     Богеру он   не нравился,   как не нравится все,   чего ты не в   силах понять.

Сплюнув на песок вязкий желтый комок,   Макс поднялся,   подошел к проводнику и с

удивлением обнаружил, что тот играет сам с собой в миниатюрные шахматы. Фигурки

величиной с   ноготь были   расставлены на   складной доске чуть больше ладони,   и

партия,   кажется,   началась совсем недавно. Белые потеряли пару пешек, черные -

пешку и коня.

     - Шахматы?   -   как можно дружелюбнее спросил Богер, полагая, что это слово

по-арабски звучит как-нибудь похоже.

     Муамар поднял голову и   внимательно посмотрел на подошедшего офицера,   как

смотрят на забравшееся в огород домашнее животное - без капли злости.

     - Шахматы?   -   повторил смутившийся Богер.   Он испытывал странное чувство,

словно застал незнакомого человека голым или за каким-то сокровенным занятием.

     Муамар утвердительно кивнул.   Богер отдал бы голову на отсечение, что араб

ухмыльнулся под своей повязкой.

     - Можно? - спросил Макс, указывая пальцем сначала на себя, затем на доску.

     Муамар снова кивнул,   вернул на доску "съеденные" фигуры и пощелкал ногтем

по черному ферзю.

     - Ты играешь черными?   -   Богер показал на Муамара,   потом на строй черных

фигур.

     Кивок.

     Богер уселся напротив проводника,   сложив ноги   по-турецки,   и   решительно

двинул пешку.

     - Лейтенант играет в шахматы с этим чертовым арабом!   -   восхищенно сказал

кто-то из солдат за спиной. Назойливое лязганье прекратилось - тот, кто возился

в моторе грузовичка, бросил свою работу, чтобы посмотреть.

     На   шестом ходу появился Фрисснер.   Он стал в   сторонке,   широко расставив

ноги, и спросил:

     - Макс, ты уверен в победе?

     - Отнюдь нет.   - Богер, который только что потерял слона, покачал головой.

В   школе он был чемпионом и   полагал,   что араб может в лучшем случае оказаться

занятным противником,   но   происходило нечто иное   -   Макс медленно,   но   верно

проигрывал партию.

     - Это еще что такое? Чините грузовик, солдат!

     Ягер.   Тут   же   лязганье   послышалось   с   новой   силой,   а   штурмбаннфюрер

остановился рядом с Фрисснером и сказал так, чтобы все слышали:

     - Похвальное единение с отсталым народом. Учим его интересным играм?

     - Вы играете в шахматы, штурмбаннфюрер? - покосился на него Фрисснер.

     - Нет. В футбол.

     - Тогда   помолчите.   Представитель отсталого   народа   выигрывает у   нашего

славного Макса.

     - А ваш славный Макс - гроссмейстер? - съязвил Ягер.

     - Представьте себе, да.

     Богер   тем   временем обменял   второго слона   на   ладью,   что   нисколько не

опечалило араба. Он то и дело хитро поглядывал на немецкого офицера и явно знал

заранее, чем закончится партия.

     Так   и   случилось.   На   тринадцатом ходу   Богер решительно повалил фигурку

своего короля и пробормотал:

     - Сдаюсь.

     И для иллюстративности поднял руки.

     - Это достойно первых полос, - презрительно сказал Ягер и, шелестя песком,

пошел прочь.

     - Попробуете, капитан? - Богер поднялся, отряхиваясь.

     - Увольте.

     - Можно мне, господин капитан?

     Это произнес Герниг, молодой конопатый солдат.

     - Пожалуйста,   если он согласится.   Появился Замке,   обогнул капитана и   о

чем-то заговорил с Муамаром, который бесстрастно расставлял фигуры и реагировал

на фразы ученого лишь короткими движениями головы. Поговорив с полминуты, Замке

сказал остальным:

     - Он интересуется, есть ли у вас кто-то, кто действительно умеет играть.

     - А вы, Юлиус?

     - Я играю очень плохо.

     - Можно мне? - повторил Герниг и покраснел.

     Замке задал короткий вопрос арабу.   Тот взглянул на солдата, пожал плечами

и провел ладонью над шахматами.

     - Он не против, - сказал Замке.

     Герниг   осторожно опустился на   колени   и   так   застыл,   в   неудобной позе

нагнувшись над шахматной доской. Ему тоже достались белые.

     - Эрвин,   делай   рокировку!   -   дурашливо   посоветовал кто-то   из   солдат,

остальные засмеялись. Лязганье снова стихло, благо Ягер ушел.

     На   сей   раз   играли   долго.   Солдаты потеряли интерес к   партии   и   снова

занялись ремонтом грузовичка,   опять появился Ягер,   постоял с   минуту и   ушел,

что-то   насвистывая.   Замке,   чтобы   лучше видеть,   присел на   корточки рядом с

играющими.

     Араб все так же поглядывал на противника, но теперь уже без ухмылки. Богер

крякнул и покачал головой, шепнув Фрисснеру:

     - Парень умеет играть.

     - Араб это понял, - согласился капитан.

     Потеряв коня,   а затем ферзя,   Муамар издал чуть слышный удивленный звук и

надолго застыл. Прошла минута, две, пять...

     - Он просчитывает партию вперед, - хрипло про шептал Богер.

     Десять минут.

     Двенадцать.

     И фигурка черного короля упала с чуть слышным костяным стуком.

     ...    Глинобитные   домики   прятались   под   низкими,   уродливо   скрюченными

стволами пустынных акаций и   тамарисков.   Поселок был   пуст   -   если можно было

назвать   поселком   это   жалкое   скопление   людских   прибежищ,   со   всех   сторон

окруженное палящим солнцем и песчаным жаром.

     - Там только мертвые... - развел руками Ойнер.

     - Вы осмотрели дома?

     - Да,   господин капитан.   Мертвые английские солдаты. Там... - он не нашел

нужного слова, замялся и замолчал.

     - Смотрите!   -   крикнул   Каунитц и   вытащил из   песка   ремень.   Английский

военный ремень, с которого свисала фляжка.

     - Какого черта? - Ягер обернулся к остальным. - Англичане? Здесь?

     - Да,   это,   конечно,   не тыл, но тут никого не должно быть... - задумчиво

пробормотал   Артур   Фрисснер,   разглядывая ремень.   Они   стояли   на   расстоянии

полусотни шагов от первого домика, такого же убогого, как и все остальные.

     Муамар выступил вперед и шумно потянул носом воздух.

     - Какого   дьявола он   нюхает?   -   раздраженно спросил Ягер   и   заговорил с

проводником.   Тот,   не оборачиваясь,   ответил довольно резко, это явно означало

что-то типа "не мешай!".   Штурмбаннфюрер побагровел, но умолк. Проводник сделал

еще   несколько шагов вперед,   прошел мимо   застывшего Ойнера и   троих солдат из

передовой группы и направился к тому самому крайнему дому. На полпути он махнул

рукой, словно приглашая следовать за ним.

     Шагнув в пустой дверной проем,   Фрисснер остановился, привыкая к полутьме,

и тут же отшатнулся, потому что прямо на него скалился человеческий череп.

     Нет, не череп.

     Костлявое лицо, обтянутое иссохшей кожей.

     Ослепительно белые зубы, над которыми торчала щетина рыжеватых усов.

     Пряди волос, присохшие ко лбу.

     Мумия сидела на полу,   привалившись спиной к стене,   сжимая в напоминающих

птичьи лапы руках английский автомат.   Никакого запаха разложения или   смерти -

лишь тот же горячий воздух без малейшего движения.

     - Тут   один мертвец,   -   крикнул Фрисснер,   не   отрывая взгляда от   мумии,

словно она только и   ждала,   как бы схватить его за ногу своей тонкой когтистой

рукой.

     - Тут тоже, господин капитан, - отозвался Каунитц. - Двое англичан. Совсем

высохли...

     Фрисснер вышел   наружу   и   хотел   сказать что-то   еще,   но   его   буквально

оттолкнул Муамар.   Араб   встал на   пороге хижины и   принялся чертить в   воздухе

рукой какой-то непонятный сложный знак, повторяя его еще и еще раз.

     Кое-кто из солдат перекрестился, а Обст тихо выругался.

     - Колдун хренов,   -   проворчал,   подходя,   Каунитц.   Он   так и   не   бросил

найденный ремень, и его свисающий конец чертил песок.

     - Не   мешайте ему!   -   резко   сказал Фрисснер,   когда   штурмбаннфюрер Ягер

сделал шаг в   направлении араба.   Ягер не повиновался,   и тогда капитан схватил

его за рукав и развернул.

     - Что вы себе позволяете?! - оскалился штурмбаннфюрер.

     - Не мешайте ему,   -   уже тише повторил Фрисснер.   -   Он знает то, чего не

знаем мы. Вы можете сказать, от чего умерли эти люди?

     - От жары, жажды, голода... От чего еще можно умереть в пустыне?

     - Смотрите сюда,   штурмбаннфюрер.   -   Каунитц   рывком   подхватил свисавшую

флягу, отвинтил колпачок, наклонил ее, и на песок потекла прозрачная струйка. -

Почти полная.

     - Лучше спросите проводника,   не   может ли здесь быть заразной болезни или

еще чего-то, от чего следует держаться подальше.

     Фрисснер заметил,   что   все   еще   сжимает   в   пальцах ягеровский рукав,   и

отпустил его.   Быстро переговорив с Муамаром и получив в ответ несколько знаков

явно   отрицательного характера,   штурмбаннфюрер вернулся и   сообщил   уже   более

мирно:

     - Он дал понять, что опасности для нас нет.

     - Нужно осмотреть здесь все более тщательно.   Я хочу понять, что мог здесь

делать английский отряд.   Это более чем странно, - сказал Артур и махнул рукой,

подзывая боязливо жавшихся к грузовикам остальных солдат.

     Всего   они   обнаружили девять тел,   среди   них   -   одного майора.   Никаких

опознавательных знаков, никаких документов. Оружие валялось здесь же, равно как

и нетронутые боеприпасы.   Значит, местные тут ни при чем и даже не появлялись в

деревеньке, иначе стащили бы все, что плохо лежит.

     Запасы продуктов,   не слишком обильные,   но достаточные для еще нескольких

дней пути, обнаружились в той хижине, куда поначалу вошел Фрисснер. Чай, сахар,

сгущенное молоко,   мясные и рыбные консервы... На полу, неподалеку от мертвеца,

валялась корешком вверх   раскрытая книга Фрисснер поднял ее,   стряхнул песчаною

пудру.   Бернард Шоу,   "Пигмалион".   Издано в   Бирмингеме в   1934 году.   Никаких

экслибрисов,   библиотечных печатей, только выведенная каллиграфическим почерком

монограмма "A.G."   в   правом верхнем углу титульного листа.   Хмыкнув,   Фрисснер

спрятал   книгу   в   свою   полевую   сумку   -   он   сам   не   знал,   почему,   читать

по-английски он   умел не   так   уж   хорошо.   Наверное,   ему   просто не   хотелось

оставлять эту   мизерную часть   цивилизации,   европейской культуры,   среди этого

дикого пекла.

     Воду, обнаруженную в двух больших канистрах, решили не брать - мало ли что

может в ней обнаружиться.   А вот консервы погрузили в один из грузовиков,   туда

же уложили найденные "стэны" и боеприпасы.

     - Почему мы их не похоронили?   -   спросил Замке,   когда машины отъехали от

мертвой деревеньки.   Ягер пожал плечами и отвернулся, показывая, что беседа ему

не интересна. Фрисснер уклончиво ответил:

     - Времени не   было...   Непредвиденные остановки -   совсем не   то,   что нам

нужно сейчас.

     - Это не слишком человечно, - заметил ученый.

     - Это нормально. Это война, господин Замке.

     - Меня интересует,   что с ними случилось,   - сказал Богер, не отрывая глаз

от дороги, вернее, от еле заметной полосы среди песков. - Они словно забились в

эти чертовы хижины, чтобы там умереть. Умереть среди мешков еды и литров воды.

     - Отец писал о   чем-то   подобном...   я   сам   раньше о   таком не   слышал Он

ссылался на   рассказы караванщиков из   Сирта и   Серделеса,   которые со   страхом

говорили о Том, Чьи Глаза Высохли.

     - Что это еще такое? - поразился Богер.

     - Насколько я мог понять,   некое злобное пустынное создание,   преследующее

путников. Караванщики имеют свой особый фольклор, и созданиям мрака там уделено

значительное место.

     - Не хватало нам только созданий мрака, - хмыкнул Богер. Машина подскочила

на бугорке,   что-то загремело в   багажнике,   Фрисснер ударился коленом о   ручку

двери. - Но картина была и вправду жуткая.

     - Особенно меня   поразила та   хижина,   где   мы   нашли пять   тел.   -   Замке

поежился.   Фрисснер кивнул -   у   него   перед глазами тоже стояла груда трупов в

углу,   словно люди   перед смертью лезли друг   на   друга,   пытаясь спрятаться за

телами товарищей...   Отчего они погибли, так и не удалось выяснить. Только один

- майор   -   застрелился,   его   "байярд" лежал   рядом на   полу.   Когда произошла

трагедия, тоже не представлялось возможным определить. Мумификация - даже здесь

процесс длительный, к тому же для нее необходимы особые условия, а обычно трупы

в   Африке раздуваются и   разлагаются еще   быстрее,   чем где-либо...   Чем дольше

Фрисснер   размышлял,   тем   отчетливее складывался в   его   голове   жуткий   образ

чего-то,   что пришло из   пустыни и   высосало из этих людей жизнь,   выпило ее по

капле, как влагу, точнее, вместе с влагой.

     Повстречайся   он   с   этим   маленьким   британским   отрядом,    случилась   бы

перестрелка.   Погибли бы его солдаты, погибли бы англичане. Казалось бы, судьба

играла на   стороне Фрисснера,   но лучше уж честный бой,   чем такие вот страшные

загадки.

     - А что говорит...   э-э... ну, объясняет Муамар? - спросил он, обращаясь к

Замке.   Но вместо ученого ответил штурмбаннфюрер,   не оборачиваясь и все так же

отстраненно глядя в окно на пробегающий там однообразный пейзаж.

     - Он, по-моему, взволнован. Если только этот ублюдок может волноваться.

     - Взволнован?

     - Мне так показалось.   И   эта его бредятина,   когда он чертил свои знаки в

воздухе.. Странные иероглифы. Мне это все не нравится.

     Ягер   повернулся   к   спутникам,    по   лицу   его   стекали   мутные   струйки,

проделывая дорожки в   серой песчаной пыли.   Вначале Фрисснер подумал,   что   это

пот, но выше бровей грязных дорожек не было.

     Штурмбаннфюрер Людвиг Ягер плакал - и скорее всего, от страха.

 

     33

 

     И сказали они: "Это - лишь явное

     Колдовство!"

     Коран. Стоящие в ряд. 15 (15)

 

     Они собрались в Харнак-хаузе, штаб-квартире "Общества кайзера Вильгельма".

Шпеера   приветствовали генерал-адмирал Карл   Витцель и   генерал Фромм,   немного

позже появился главный авиационный инспектор генерал-фельдмаршал Мильх.

     - Здравствуйте,    господин   Шпеер,    -    приветливо   сказал    он,    отводя

рейхсминистра в сторонку. - Я рад, что вы сегодня здесь.

     - Меня пригласил Феглер,   а   потом я   беседовал с фюрером и думаю,   вопрос

требует серьезнейшего рассмотрения.

     - Фюрер недоволен позицией Геринга? - осведомился Мильх.

     Шпеер на мгновение замялся,   сделав вид,   что его отвлекло появление новых

участников встречи.   Эрхард   Мильх,   несмотря   на   свои   отличные   отношения со

Шпеером и полную поддержку всех его инициатив,   был человеком Толстого Германа.

Дело в том, что мать Мильха, фактического создателя Люфтваффе, была еврейкой. В

любом другом ведомстве такое положение вещей считалось бы немыслимым, но только

не   в   министерстве   авиации.    Весьма   пронырливый   и   остроумный,   когда   это

требовалось   и   тем   более   когда   никто   этого   не   ожидал,    Геринг   раздобыл

собственноручно подписанный   матерью   Мильха   документ   о   том,   что   Эрхард   -

внебрачный сын своего отца,   а не ее ребенок. Об этом знали довольно многие, но

что сделано -   то   сделано.   К   тому же в   ведомстве Геринга работало множество

офицеров-неарийцев,   притом на   самых   высоких должностях.   Шпеер навскидку мог

назвать с десяток.

      - Знаете,   -   уклончиво ответил Шпеер, - я думаю, они найдут общий язык. К

тому же проблема пока очень расплывчата...

     - Что есть,   то есть,   -   улыбнулся фельдмаршал, - А что делает здесь этот

тип?

     Это уже относилось к только что вошедшему эсэсовскому офицеру, стоявшему к

ним вполоборота и   снимавшему плащ.   Кажется,   он был знаком Шпееру.   И точно -

когда офицер обернулся, рейхсминистр узнал бригаденфюрера фон Лооса.

     - Он имеет отношение к конторе Зиверса.

     - Еще один алхимик...

     - Не нужно относиться к ним столь несерьезно, - улыбнулся Шпеер.

     - Они сами заставляют всех относиться к ним несерьезно.

     Бригаденфюрер   тем   временем   заговорил   с   человеком   в   черном   костюме,

очевидно,   одним из   ученых-физиков.   Это   оказался Вернер Гейзенберг,   который

затем довольно обстоятельно выступил с   докладом о   расщеплении атомного ядра и

работах по созданию урановой машины и циклотрона.   Во время выступления сидящий

рядом со Шпеером Мильх наклонился к нему и прошептал:

     Очень толковый ученый.   От   него одного куда больше пользы,   чем   от   всей

братии Зиверса.

     - Гиммлер был бы недоволен, услышав ваши слова.

     - И тем не менее. Если то, что говорит Гейзенберг, правда, то мы на пороге

величайших открытий.

     Но Гейзенберг говорил не только об открытиях и перспективах.   Он жаловался

на наплевательское отношение к проблемам ядерной физики со стороны министерства

по делам воспитания молодежи,   на нехватку финансовых средств и необходимых для

работы материалов,   и   особенно подчеркнул,   что мобилизация вырвала из научных

рядов   многих талантливых технических специалистов и   лаборантов,   без   которых

невозможно   надеяться   на   скорый   положительный   результат.    В   то   же   время

Соединенные Штаты уже ушли далеко вперед,   и дальнейшее отставание от них может

привести к краху.

     На этих словах генерал Фромм многозначительно поднял брови, явно напоминая

Шпееру их   беседу в   ресторане "Хорхер".   Сам   он   только что   пообещал физикам

уволить из армии несколько сотен ранее призванных научных сотрудников.

     По окончании доклада Шпеер поспешил к Гейзенбергу.

     Ученый стоял у   портьеры и вытирал лоб белоснежным платочком.   Рядом с ним

Шпеер увидел фон Лооса, который приветливо улыбнулся.

     - Господин Гейзенберг,   я хочу прямо спросить у вас: вы можете создать эту

бомбу, о которой сегодня столь увлекательно нам рассказали? - спросил Шпеер.

     - Научное решение проблемы найдено, господин рейхсминистр, - сказал физик,

аккуратно складывая платочек и   убирая его в карман.   -   Созданию атомной бомбы

уже ничто не   препятствует,   и   все бы хорошо,   но необходимая техническая база

может быть создана не менее чем через два года.

     - Это недопустимо долгий срок. - Шпеер покачал головой.

     - Мы все это понимаем,   -   согласился физик,   -   но дело в   том,   господин

рейхсминистр,   что мы   не сможем действовать быстрее.   Любая ошибка может стать

фатальной. Да и двухлетний срок, который я назвал, достижим лишь при соблюдении

ряда обязательных условий...   Не стоит забывать, например, что в Европе имеется

лишь один маломощный циклотрон.

     - За   чем   же   дело?    Я   могу   выделить   деньги   из   фондов   министерства

вооружений, стройте такой же циклотрон, как у американцев, или даже крупнее.

     - Это исключено,   господин рейхсминистр. У нас недостаточно опыта, поэтому

будет правильнее работать не небольших циклотронах...

     - Как вам угодно,   господин Гейзенберг.   Я   прошу вас,   направьте мне ваши

соображения относительно финансирования и другой помощи,   они будут рассмотрены

в кратчайшие сроки.   Помните, сам фюрер заинтересован в вашем скорейшем успехе.

Желаю удачи! А теперь позвольте мне побеседовать с бригаденфюрером.

     Шпеер взял фон Лооса за локоть и отвел в сторону.

     - Бригаденфюрер, я хотел бы побеседовать с вами более детально.

     - О чем? Об урановом проекте? Но я имею к нему косвенное отношение...

     - О   "Тангейзере".   Поскольку фюрер   поручил мне   заниматься операцией,   я

хотел бы кое-что уточнить.

     - С   удовольствием,   рейхсминистр.   Только не здесь.   Я знаю замечательное

кафе,   мы   можем переместиться туда...   к   тому же   у   меня от   этих физических

умозаключений жутко разыгрался аппетит.

     - Нам никто там не помешает?

     - Не беспокойтесь, рейхсминистр Это очень маленькое и дорогое кафе.

     Распрощавшись с участниками совещания,   они уехали. Шпеер сел в автомобиль

бригаденфюрера,   длинный   черный   "адлер".   Любопытно,   но   водителем оказалась

девушка, крепко сбитая русоволосая штирийка с широкой улыбкой.

     - Я знаю,   что вы подумали, - сказал фон Лоос, забираясь на заднее сиденье

и   скрипя кожей плаща.   -   Ни   в   коем случае,   господин рейхсминистр.   Макси -

отличный водитель,   механик,   в случае надобности -   телохранитель. К тому же у

меня есть серьезные подозрения, что она более благосклонна к девушкам, нежели к

мужчинам...

     - Ваше дело,   бригаденфюрер. - Шпееру и в самом деле было все равно, какие

у фон Лооса отношения с девушкой-водителем

     - Я   просто готовлю вас   к   сплетням.   Так ли:   иначе,   о   нас ходит много

разговоров...

     - О ком это - о вас?

     - Обо мне,   о Зиверсе, о многих других офицерах, которые имеют отношение к

"Анненербе".

     - Вы   были на   фронте,   бригаденфюрер?   -   спросил Шпеер,   чтобы перевести

разговор в   иное   русло.   Сам   он   давно уже   ознакомился с   досье фон   Лооса и

прекрасно знал, что бригаденфюрер родился в 1901 году в Хавангене, член НСДАП с

1931   года,    имеет   юридическое   образование,   работал   в   газете   "Аугсбургер

цайтунг", параллельно занимался боксом, имеет несколько медалей, затем довольно

успешно поднимался по   карьерной лестнице в   СС,   в   ходе   французской кампании

служил в 12-й армии Листа при штабе.

     - Можно сказать,   не был, - честно ответил фон Лоос. - Французский вояж не

в   счет.   Правда,   я   выезжал в июне 1941 на Восточный фронт,   но всего лишь на

несколько дней,   да и то до передовой мы не добрались.   А вы, насколько я знаю,

недавно из России?

     - Да, в феврале... Мы что, уже приехали?

     Кафе   -   маленький домик восемнадцатого века -   стояло под   сенью огромных

тополей.   Шел мелкий дождь,   и   Шпеер с бригаденфюрером поспешили войти внутрь.

Зальчик   был   практически пуст,   но   румяная   пожилая   хозяйка,   с   откровенным

восхищением глядя   на   золотой партийный значок   Шпеера,   отвела их   в   подобие

кабинета, отгороженное плюшевыми ширмами.

     - Кофе,   пирожные и   коньяк,   -   распорядился фон Лоос.   -   Вы   не против,

господин рейхсминистр? И расскажите еще немного о своей поездке в Россию.

     - С   удовольствием.   Я   полетел в Днепропетровск вместе с Зеппом Дитрихом,

чтобы   проконтролировать ход   ремонта железных дорог на   юге   России.   Что   мне

запомнилось?   Ужасающее однообразие пейзажа,   руины,   собачий холод, постоянный

снег... Я пробыл там всего лишь неделю и не горю желанием попасть туда еще раз.

Тем более что во   время моего пребывания в   Днепропетровске город едва не взяли

русские... Вряд ли мы тогда сидели бы с вами в этом теплом кафе, бригаденфюрер.

     - Вы -   человек штатский, Шпеер, и вам легче будет понять меня. Я для того

и спросил вас о России. Что вы думаете о сегодняшней встрече с физиками?

     - Я думаю, что планы у них величественные, но воплощения их придется ждать

очень долго.

     - Стало быть, надежды фюрера призрачны?

     - Не очень хороший вопрос.   -   Шпеер отпил кофе и шутливо погрозил пальцем

бригаденфюреру. Фон Лоос почему-то был ему симпатичен. - Но я с вами согласен.

     - А   ведь атомная бомба пришлась бы очень кстати.   Десяток таких бомб -   и

война выиграна.   И   на Востоке,   и   на Западе...   Мы сами свои первейшие враги,

господин   рейхсминистр.    Мы   сами   нанесли   себе   сокрушительный   удар,   когда

выпустили из страны некоторых еврейских физиков. Они могли работать и здесь, не

важно, на каких условиях. - Согласен с вами, бригаденфюрер. Но давайте вернемся

к "Тангейзеру".

     - А   что "Тангейзер"?   Это как раз тот случай,   когда мы   ничего не   можем

поделать   и    полностью   полагаемся   на    волю   обстоятельств.    Все   в    руках

штурмбаннфюрера Фрисснера, ведущего свой отряд через пустыню к нагорью Тибести.

Мы не могли послать более крупный отряд, чтобы не привлекать внимание англичан,

да и итальянцев тоже. Они либо дойдут, либо не дойдут. Либо дойдут и ничего там

не обнаружат.   Я не исключаю и такой возможности - вдруг старый профессор Замке

попросту выжил из ума и записывал свои сумасбродные видения?   Он ведь был еще и

наркоманом, курил гашиш...

     - То есть к "Тангейзеру" никто не относится всерьез? - уточнил Шпеер, беря

из вазочки чудный маленький эклер.

     - Нет,   почему же.   Просто по-настоящему всерьез к нему начнут относиться,

когда будут получены конкретные результаты.

     - У вас есть копия работы Замке?

     - Разумеется.   И я прошу прощения за то,   что до сих пор не предоставил ее

вам.

     - Не стоит, все равно мне было не до чтения...

     - Даже когда вы ее прочтете,   ничего особенного не узнаете.   Намеки,   игра

слов, местами просто ничего нельзя разобрать.

     - А что думает об этом Зиверс?

     - Зиверс?   Он   как   раз   не   верит.   Более того,   у   него имелись какие-то

разногласия со стариком профессором еще в   стародавние времена...   Он бы ставил

палки в колеса, но история каким-то образом дошла до фюрера.

     - Так это не ваших рук дело? - удивился Шпеер. - Я полагал...

     - Нет-нет.   Я теряюсь в догадках,   господин рейхсминистр.   Может быть, еще

кофе?

     - Спасибо. Замечательное кафе, бригаденфюрер. Как вы его обнаружили?

     - Все очень просто.   Его содержит моя мать. - Так вот оно что! Эта пожилая

женщина?

     - Нет, это фрау Рилль. Мама бывает здесь изредка, в основном в праздничные

дни. Если подвернется случай, я вас познакомлю.

     - Что ж, было интересно побеседовать с вами, бригаденфюрер, но мне пора.

     Шпеер поднялся Когда он надевал шляпу, фон

     Лоос остановил его и тихо сказал:

     - Я   не   сказал   вам   самого главного,   господин рейхсминистр.   Информация

конфиденциальная,   пока   об   этом   знаю только я.   Дело в   том,   что   операцией

"Тангейзер" заинтересовались англичане.

     - Что? - Шпеер резко повернулся. - Откуда?

     - Вот   и   я   хотел   бы   знать.   Еще   несколько минут   назад я   стоял перед

дилеммой:   сообщать вам эту неприятную новость или же нет.   Как видите,   выбрал

второе.

     - Польщен, - сухо сказал Шпеер.

     - Пока я   вижу лишь один выход -   направить в   Африку ложный отряд.   Как я

понимаю,   англичане знают о   примерной цели операции,   но   пока не   располагают

сведениями об   экспедиции Замке -   Фрисснера.   И   мы должны сделать так,   чтобы

"томми" запутались. Вы согласны?

     - Наверное,   это разумно,   -   подумав,   сказал Шпеер.   Они покинули кафе и

пошли к автомобилям.

     - Разрешите, я завтра утром перезвоню вам. Мне очень нужна ваша поддержка,

господин рейхсминистр,   - сказал фон Лоос, прощаясь. Шпеер молча кивнул и сел в

машину.

     Он ровным счетом ничего не понимал.

 

     34

 

     Говорящий много, но бездумно, да будет,

     унижен!

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 18

 

     В   маленьком просмотровом зале было пусто.   Если сказать точнее,   в нем не

было никого,   кроме двух человек.   Один небрежно развалился в кресле,   однако в

его   позе   чувствовалось   скрытое   напряжение   и   неуверенность,   другой   сидел

свободно и,   подперев голову, смотрел на экран. Первый иногда искоса поглядывал

на второго, не заснул ли, не скучает ли?

     На экране двигались люди,   черно-белая картинка иногда мерцала и   темнела,

выдавая    невысокое    качество    лабораторной    техники,     а     может     быть,

непрофессионализм оператора. Из динамиков доносился комментарий.

     Вольфрам Зиверс,   а   именно   он   был   тем   человеком,   который внимательно

смотрел   на   экран,   подперев голову   рукой,   комментариев почти   не   слышал   и

изображение его   интересовало мало.   Так   или иначе,   выводы экспериментаторов,

предоставленные в   виде кинематографического отчета,   были ему ясны.   Теория по

данному вопросу его занимала мало.   Самое интересное сейчас -   это практический

аспект исследований,   а потому люди-тени, что бродили с той стороны черно-белой

реальности,   касались Вольфрама мало.   Однако   обижать   заместителя Карла-Марии

Виллигута не хотелось.   Этот самый заместитель, похоже, имел прямое отношение к

фильму, может быть, именно он и держал камеру в руках.

     Наконец мелькнули грубо сделанные титры, какие-то значки, и экран погас. В

зале загорелся тусклый свет.

     Зиверс пошевелился и   растер затекшую шею.   Заместитель мигом потерял свой

расслабленный и небрежный вид.

     - Итак,   Вернер!   - Зиверс поймал себя на том, что ему не хочется смотреть

на   собеседника прямо.   И   касаться его тоже не   хочется,   даже сидя рядом,   он

отклонился в   противоположную сторону.   А   тот,   напротив,   всячески   стремится

прикоснуться   к   главе   "Анненербе",    дотронуться,    подать   руку...   Странный

человечек. Когда Зиверс думал о нем, в голове возникал неприятный образ пиявки.

- Что вы можете добавить к этому материалу?

     Вернер сделал движение,   дернулся,   словно хотел не   то   вскочить,   не   то

заключить Вольфрама в объятия. Зиверс подозрительно покосился на него.

     - Конечно, оберштурмбаннфюрер, на данный момент мы можем конкретно сказать

не   слишком   многое.   Безусловно,   наши   изыскания представляют научный интерес

для...

     - А практический интерес они представляют? - перебил его Зиверс.

     - Конечно!   Обязательно!   - Вернер завозился в своем кресле. Ему явно было

неудобно.    -   Практический   эффект   огромен,   оберштурмбаннфюрер.   Влияние   на

сознательную    деятельность    человека    всегда    привлекало    внимание    нашей

лаборатории.   На данный момент разработано несколько методик, позволяющих вести

уверенный контроль за поведенческими структурами подопытных.

     - Вы имеете в виду тех идиотов, поедающих траву?

     - Да.   -   Заместитель криво ухмыльнулся.   - Опыты с практическим гипнозом,

химическими веществами и специальным воздействием... Дают определенный эффект.

     - И   это   все,   чего   добилась ваша лаборатория за   истекший период?   -   В

Зиверсе исподволь закипала злоба.   -   Есть   траву...   Любой   офицер   из   охраны

концлагеря может вам показать и не такой фокус со своими заключенными! И, прошу

заметить, без всякого гипноза и химических веществ.

     Вернер побледнел:

     - Но   действие   простой   физической   силы   всегда   имеет   свои   границы   и

пределы...

     - Имеет...   -   Зиверс устало выдохнул.   - Как и ваша фантазия. В следующий

раз   заставьте их   хотя   бы   танцевать...   Чтобы низвести человека,   пусть даже

неполноценного, до уровня животного, не нужно тратить такие средства. Насколько

быстро вы можете достигнуть желаемого эффекта с одним конкретным человеком?

     - Довольно быстро.   -   Вернер сделал телодвижение,   словно уворачиваясь от

плетки.   -   В среднем,   при серьезном химическом и эмоциональном воздействии на

индивидуума, устойчивый эффект возникает после двадцати минут обработки.

     - Сколько времени это может продолжаться?

     - В среднем два часа...

     - А после этого?

     - Неизбежная умственная деградация и сумасшествие.

     Зиверс покачал головой. Его собеседник вжался в кресло.

     - Много.   Всего много.   Времени,   денег, усилий... И непозволительно много

издержек.   Ради двух часов одноразового повиновения.   Что   вы   можете сказать о

перспективах?

     - Несмотря на   препятствия,   стоящие на   нашем пути,   мы готовы поручиться

всем,   что имеем,   что к концу года показатели будут улучшены. Как раз в данный

момент   в    нашей   лаборатории   разрабатывается   принципиально   новый   комплекс

воздействия на сознание. Профессор Виллигут лично работает в этом направлении.

     "Всем,   что имеем.   Этот идиот даже не понимает,   что говорит... Или уже в

штаны наложил.   Они   имеют только то,   что   мы   им   даем".   -   Зиверс досадливо

поморщился, но вслух спросил:

     - Принципиально новый?

     - Да,   оберштурмбаннфюрер, этот комплекс связан с тонкими телами... Второй

фильм как   раз   касается этого метода.   В   нем   мы   сумели объединить целый ряд

мистических систем   и   собрали   большое количество материала по   этому   поводу.

Одержимость и воздействие на сознание человека встречаются во многих оккультных

практиках разных народов.   Материалы,   привезенные из   Средней Азии,   дают   нам

большие возможности.   Особенно в   сочетании с рядом других практик.   Если вы не

возражаете, мы можем посмотреть этот фильм прямо сейчас.

     - Оставьте,    я   надеюсь,    Карл   Виллигут   знает   свое   дело.   Мне   нужны

практические результаты.   О   ценности тех   или   иных материалов для   науки я   с

удовольствием поговорю с вами в мирное время. Однако в докладе есть указание на

другой проект, расскажите более детально о нем.

     Человечек,   похожий на   пиявку,   распрямил плечи,   поняв,   что на этот раз

пронесло:

     - Основная   часть   проекта,   господин   оберштурмбаннфюрер,   заключается   в

тотальном контроле над мыслительной деятельностью больших масс людей. Например,

обработка толп   на   митингах,   демонстрациях...   поскольку произвести обработку

химическими препаратами в   условиях больших скоплений людей   не   представляется

возможным, в ход идут иные средства.

     - А именно?

     - Это   напрямую   связано   с   тем   материалом,   которому посвящается второй

фильм.

     - Хорошо... Я просмотрю его позже. Что за материалы из Средней Азии?

     - Описание неких артефактов, можно сказать, легенда.

     - Что вы имеете в виду?

     - Позвольте процитировать?    

     - Конечно.

     - Вот   что   удалось расшифровать.   -   Вернер слегка наморщил лоб   и   начал

декламировать:   -   "Когда Аллах создавал мир,   он связал в узел пять стихий. Он

взял Огонь и посмотрел в него.   И Огонь отразил всю суть Аллаха. Он взял Воду и

посмотрел в   нее.   И   в   струях Воды отразилась суть Аллаха.   Он   взял Воздух и

посмотрел в   него.   И из ветра посмотрела на него суть Аллаха.   Он взял Землю и

посмотрел в нее. И в Земле отразилась суть Аллаха.

     Последней Аллах взял пятую,   безымянную стихию и   посмотрел в нее.   Однако

стихия не выдержала тяжести лика Господа и   треснула,   а   сквозь трещины увидел

Аллах лик Иблиса.

     Разгневался Всевышний, но простил, ибо Он милостив и милосерден. Но забыто

имя стихии,   и   стерто оно из   памяти людской.   Поэтому существуют во Вселенной

пять   Зеркал.   Зеркало   Огня,   Зеркало Воды,   Зеркало Земли,   Зеркало Воздуха и

пятое, треснувшее Зеркало Иблиса, несущее в себе отпечаток гнева Аллаха.

     Когда же   Аллах населил землю людьми,   он отдал им и   Зеркала,   содержащие

божественную суть,   приставив к   ним стражу из   числа небесных ангелов.   Но   по

дороге на землю не удержали ангелы тяжести Зеркал и   уронили их.   Разбив четыре

из пяти.   Так обрели Ветер, Вода, Воздух и Земля сущность Аллаха, вобрав в себя

все до единого осколки.   И   потому помыслы Всевышнего и   Всеблагого везде,   где

властвуют эти стихии.

     До   земли   же   донесли ангелы только пятое,   треснувшее зеркало,   хранящее

гневный лик.   Спрятав его в недоступном месте, они стали охранять его до самого

дня суда. Ибо такова была воля Милосердного.

     По   сей день небесные ангелы хранят Зеркало Иблиса,   переселяясь из тела в

тело".

     Вернер замолчал, со значением глядя на Зиверса.

     - Какие вы делаете выводы? - спросил тот.

     - Безусловно,    доступ   к    подобному   артефакту   обеспечил   бы    Германии

неоценимое превосходство во   всех   сферах   деятельности.   Начиная от   военной и

общественной и заканчивая областью науки.

     - А вы полагаете, что легенды не врут?

     - Вся информация,   собранная обществом, позволяет с уверенностью сказать -

легенды правдивы.   Ошибки заключаются только в человеческом факторе. В неверной

интерпретации,   в ошибочных выводах. Наши операции в Южной Америке, раскопки во

Франции, тибетские экспедиции только подтверждают это.

     - Да,   но   пока у   вас нет артефакта...   Что же позволяет вам надеяться на

успех?

     Заместитель-пиявка выпрямился, принимая позу "смирно" в сидячем положении.

     - Все прогнозы говорят об этом!

     Зиверс долго   не   мигая   смотрел Вернеру в   глаза.   Заместитель профессора

Виллигута так же не мигая выдерживал этот взгляд в   течение нескольких десятков

секунд. Потом глаза его затуманились, тело обмякло.

     Зиверс   нажал    на    скрытую   в    подлокотнике   кнопку.    Двери    кинозала

распахнулись, в проеме показались фигуры в черной униформе.

     - Гюнтер? Позовите моего личного секретаря... И пусть прихватит доктора.

     Дежурный исчез.

     Вернер что-то промычал и пустил слюну из уголка рта.

     - Оберштурмбаннфюрер?!   -   В   дверях   возник секретарь,   из-за   его   плеча

высовывался доктор.

     - Да,   Дитрих,   возьмите этого уродца и   выбейте из   него все,   что только

можно.   Я   хочу знать,   кто   ему наболтал обо всем,   что касается...   -   Зиверс

помолчал. - ... Средней Азии.

     - Есть!

     Двое здоровенных молодцов уже выдернули Вернера из кресла,   как булавку из

подушечки.

     - Да, Дитрих, еще одно... Кроме вас и доктора, на допросе никого не должно

быть. Уяснили?

     - Так точно, Оберштурмбаннфюрер! Хайль Гитлер!

     - Хайль...

     Когда все ушли, Зиверс задумчиво посмотрел на пленки, оставленные Вернером

Пробормотал:

     - Вот ведь идиот... Слава богам, что на земле существуют идиоты...

      Затем он поднял трубку:

     - Механик? Возьмите кинопленки в зале, через час я бы хотел их посмотреть.

 

     35

 

     И когда они увидели Нашу мощь, то

     устрашились, но не отступили...

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 83 (82)

 

     Ягер выглядел так странно, что Фрисснер не удержался от вопроса:

     - Что с вами, Людвиг?

     Ягер растерянно провел рукой по   лицу,   с   удивлением посмотрел на   мокрую

ладонь и откинулся на сиденье.

     - Вы, наверное, великолепный солдат, Артур. Но выше вам не подняться.

     - Почему это?

     - Потому что на самом деле вы атеист, а это еще хуже коммуниста.

     - Не бывает атеистов в окопах, - уклончиво ответил Фрисснер.

     Ягер усмехнулся и вдруг заговорил по-арабски.

     Фрисснер покосился на   Замке,   тот   приподнял одну   бровь и   с   удивлением

слушал.   Артур   толкнул его   в   бок   Профессор понял   сразу и   начал переводить

вполголоса.

     - И   среди людей некоторые говорят:   "Уверовали мы в   Аллаха и в последний

день", но они не веруют. Они пытаются обмануть Аллаха и тех, которые уверовали,

но обманывают только самих себя и не знают. В сердцах их болезнь". Это Коран...

Я не знал, что вы так знаете Коран.

     - Вы многого не знаете...   -   ответил Ягер.   -   А самое глупое,   что вы во

многое не верите.

     - Ну   вас-то   я   бы   тоже   не   назвал   особенно   религиозным человеком,   -

отозвался Фрисснер.

     - Есть   разница между   неверием и   верой   и   есть   разница между   верой   и

страхом.   Я верующий человек,   но я не страшусь своих богов. В этом можно найти

отличие любой веры от   христианства Только это еврейское учение призывает своих

адептов страшиться своего Бога.

     - Христианство не еврейское учение, - тихо сказал Замке.

     - Да?   -   Ягер удивленно повернулся к нему.   - А чье же? Честное слово, вы

меня поражаете,   профессор,   может быть, мы начнем разбирать национальные корни

всех христианских пророков?   Или вы мне сейчас заявите, что отцом Иисуса Христа

был голубь?

     Боюсь, что спор о национальной принадлежности христианства будет не в вашу

пользу.   На самом деле к   личности Христа не может быть никаких претензий.   Тут

дело даже не в нем, дело в том оружии, которое он принес в этот мир.

     - Что вы имеете в виду?

     - Он   отказался от   борьбы,   сделавшись мучеником-пророком.   Вместе с   его

смертью умерла и истина, которую он нес.

     - И в чем же истина?   - насмешливо спросил Замке. Фрисснер отметил, что во

время     спора     профессор    утратил    свой     страх    перед    непредсказуемым

штурмбаннфюрером.

      - Напрасно вы   иронизируете,   -   не   поддался на   провокацию Ягер.   -   Той

истины,   которую нес Иисус,   не знает никто. Ни я, ни вы, ни даже Римский Папа!

Потому что   если она и   есть,   если где-то   есть Евангелие от   Христа,   то   оно

похоронено в самом глубоком подвале Ватикана или где-нибудь в пустыне Палестины

потомками первосвященников.

     - А вы думаете, что оно обязательно есть?

     - Не   знаю.   Но   если его   нет,   то   нет и   истины,   есть только множество

свидетельств   людей,   предавших   своего   пророка.   Неисчислимое количество   раз

переписанных свидетельств.   Переписанных людьми,   не   всегда чистоплотными,   не

всегда   честными,   не   всегда бескорыстными.   Христианство выродилось в   плеть,

которой клир погоняет свое стадо.   Орудие власти,   орудие давления на власть...

Что угодно, но это не Вера.

     - Так я не совсем вас понял,   почему вы считаете,   что Евангелие от Христа

обязательно не согласуется с церковными догматами?   Если принять мысль, что оно

все-таки есть...

     - Потому,    мой   милый   профессор,    что   это   Евангелие   до   сих   пор   не

опубликовано,   -   ответил Ягер опешившему профессору.   - Если, конечно, принять

мысль, что оно все-таки есть. А без него...

     Ягер развел руками. Но Замке сдаваться не собирался:

     - Однако поскольку этого документа нет или он   надежно спрятан,   почему вы

так   настойчиво считаете,   что   все   известные Евангелия переписаны?   На   каком

основании? Хотя, конечно, презумпция невиновности вас вряд ли касается...

     - На   том   основании,   что   есть   большая разница между тем,   что   говорил

Христос,   и тем, что делает церковь, основываясь на тех самых догмах, о которых

вы говорили. - И Ягер снова что-то сказал по-арабски.

     - Горе же им,   которые пишут писание своими руками,   а потом говорят: "Это

от Аллаха", - перевел Замке. - Но откуда вам знать, что говорил Христос?

     - Кое-что сохранилось и в Библии...

     - Так вы еще и Библию изучали?   -   спросил Фрисснер. - Вас надо было брать

на должность полкового капеллана.

      - Спасибо,   -   ответил Ягер. - Гордиться собственной безграмотностью могут

только немецкие солдаты. Невеселое зрелище.

     - Один-один, - подвел итог Богер, до этого момента молчавший.

     Фрисснер сжал зубы, помолчал некоторое время, а потом заметил:

     - Хорошо,    вы    можете   называть   меня   атеистом   или    как   угодно,    но

пропагандировать собственное бесстрашие перед   лицом   якобы   сверхъестественных

сил я бы на вашем месте не стал.   Вы же испугались чего-то там,   в этом дрянном

селении.

     - Испугался.   Но   на   вашем   месте   я   бы   не   путал   бесстрашие и   ту   же

необразованность. Никто не знает, как повели бы себя вы...

     Фрисснер усмехнулся:

     - Ну так просветите меня! Ягер покачал головой:

     - Послушайте профессор,   что вы   знаете о   Звере с   сухими глазами?   Вы же

арабист, должны же знать содержание легенд местных жителей!

     - Безусловно...   -   неуверенно начал Замке,   - Но поймите, жителей пустыни

много.   Языковых наречий еще   больше,   а   легенд вообще неисчислимое множество.

Пустыня порождает их тысячами...   Вы и   сами видели достаточно всякого.   Я хочу

сказать, что невозможно знать все легенды, все мифы и прочее...

     - Но по этому случаю вы же можете что-то сказать?

     - Могу, но не ожидайте многого. Есть предание о Звере с высохшими глазами.

Он   приходит из   пустыни ночью   и,   мучимый невероятной жаждой,   пьет   жизнь из

людей.

     - Пьет жизнь? - переспросил Богер, не оборачиваясь.

     - Ну,   кровь,   может быть...   Может быть,   еще   что-то...   легенда говорит

именно так.   Пьет жизнь. Существует масса описаний, но все они так или иначе не

заслуживают доверия.

     - Почему же?

     - Видите ли... - Замке замялся. - Описание этого существа таково... Я хочу

сказать,   описание его   действий таково,   что свидетельств остаться не   должно.

Никаких.

     - Почему? - снова спросил Богер.

     - Потому   что   не   остается   живых...   -   невозмутимо сказал   профессор   и

поправил соскочившие очки.

     Повисла пауза. Фрисснер поймал быстрый взгляд Ягера.

     - Вздор какой-то...   -   Артур кашлянул.   -   Честное слово,   я   уважительно

отношусь к   пустыне,   я   уважительно отношусь к   природе вообще.   Но я далек от

того, чтобы персонифицировать какие-то ее катаклизмы...

     - А от чего умерли те англичане? - спросил Ягер.

     - Я не специалист по пустыням.   Спросите профессора,   - ответил Фрисснер и

подумал, что про англичан Ягеру лучше было бы не вспоминать. Хотя в машине были

только Макс да   Юлиус,   такие разговоры при подчиненных лучше не   вести.   Его и

самого до полусмерти напугали высохшие трупы,   а уж какое впечатление они могли

оказать на солдат...

     Фрисснер   действительно   не    был   мистиком,    он   был   практик,    который

насмотрелся в   лицо смерти в окопах и в боях и понял,   что ничего особого в ней

нет. Но в этих высохших англичанах было что-то, что не укладывалось в привычную

картину мира.   А уж что Ягера простой смертью не напугать, это Фрисснер понимал

хорошо.

     - Мне    трудно    сказать,    для    точного   ответа   нужно    было    провести

исследования...    Но   предположить   можно   несколько   причин.    Например,   укус

неизвестного насекомого,   который   вызывает безумие...   Такие   случаи   известны

науке.   К тому же,   -   Замке обратился к Ягеру,   -   вы не видели,   что делает с

человеческим телом песчаная буря.

     Богер издал звук, похожий на фырканье лошади, но ничего не сказал.

     - Странный приступ мистики,   Людвиг,   -   сказал Фрисснер.   -   Вы   же   сами

считали, что англичане умерли от каких-то весьма естественных причин.

     - Вы меня очень ловко переубедили,   - хмуро отозвался Ягер. - Странно, что

вы   сами   об   этом   позабыли.   Вы   не   похожи   на   человека,   который склонен к

самоуспокоению.

     "Они думают,   что едут по пескам,   - думал Ягер. - А на самом деле по чему

мы едем?   Где мы на самом деле?   Мы на Земле?   В какой мы реальности? Какие тут

действуют законы?   Этого не знают ни они,   ни я...   Этого не знает никто,   и   я

совершенно не удивлюсь,   если мы на этих грузовиках въедем напрямую в   Валгаллу

на очередном повороте. Странно, что никто этого не чувствует".

     Чувство   потерянности,    которое   он   испытал   в   момент,    когда   на   них

надвигалась песчаная   буря,   снова   посетило   его.   Он   ощутил   себя   одиноким,

ответственным перед небом за   все   грехи человечества.   Ягер   вдруг увидел себя

сверху -   маленькую букашечку,   двигающуюся в огромном организме пустыни. Таком

огромном,   что,   казалось,   вся   Вселенная не   способна поглотить этот песчаный

океан. А он, человек, все идет куда-то, все движется...

     Это   не   было   страхом,    -    чувство,   посетившее   штурмбаннфюрера,   было

родственно шаманскому экстазу,   трансу,   когда человек вдруг осознает, что есть

нечто большее, чем его тело, есть нечто большее, чем материя.

     Из   этого состояния его вывел Фрисснер:   -   Людвиг,   вам не   кажется,   что

дорога...

     Ягер посмотрел вперед.

     Дороги действительно не   было.   Колеса "фиата" давили пустынный песок безо

всякого намека на проезжую часть.

     - Черт вас задери, Макс, - вскричал Ягер. - Куда вы нас завезли?!!

     Богер остановился, оглянулся. Удивление на его лице стало еще сильнее.

     - Только что же была... - пробормотал он.

     Все высыпали из машины. Вокруг были одни барханы. Ни впереди, ни позади не

было никакого намека на дорогу.

     - Как ты это можешь объяснить? - тихо спросил Фрисснер у Богера. Тот пожал

плечами:

     - Секунду назад была дорога...

     - Начинается,   - пробормотал Фрисснер и закричал: - Всем приготовиться, от

машин не отходить, смотреть в оба!

     В напряженной тишине слышался только шелест песка, перемещаемого ветром.

     Ягер вытер пот и переступил с ноги на ногу. Ноги утопали в песке.

     - Профессор?   -   раздался сзади   голос   Фрисснера.   -   Что   вы   можете нам

сказать?

     - Боюсь,   что не особенно много,   - донесся слегка блеющий голос Замке. Он

вызвал у   Ягера приступ глухого раздражения.   -   В   дневниках отца нет   никаких

указаний на этот счет,   в дневниках...   Может быть,   мы съехали с дороги?   Отец

пишет что-то об этом... Я не помню дословно.

     - Черт возьми,   яйцеголовый вы сукин сын!   -   взорвался Ягер.   - Вы умеете

говорить по делу, а не мямлить?!

     Замке испуганно сглотнул, покивал головой и кинул взгляд на Фрисснера. Тот

сделал успокаивающий жест рукой:

     - Говорите,   профессор. Не волнуйтесь, просто говорите. Что чем написано в

дневниках?

     - Отец   пишет   об   одном странном феномене:   если   на   минуту отвлечься от

дороги,   можно заехать за   барханы и   дорога скроется...   Понимаете?   Ошибиться

очень легко...   Это   чем-то   родственно миражу или   дорожному гипнозу...   Богер

кивнул:

     - Про это я слышал.   Дорога как будто притягивает... Едешь, едешь, а потом

бац - оказываешься на встречной полосе. Точно гипноз!

     Он говорил и топтался на одном месте.

     Ягер посмотрел вниз и   с ужасом увидел,   что ноги Богера медленно уходят в

песок.   Тот переступает,   вытаскивая ботинки из   сыпучего болота,   но с   каждым

движением его затягивает все глубже. До критического уровня еще далеко, но Ягер

видел,   что   положение   становится   все   хуже   и   хуже.   С   Фрисснером и   Замке

происходило то же самое.   Да и   ноги самого Ягера уже покрылись песком по самые

щиколотки.

     - Эй! Артур! Смотрите!

     Это закричал Богер.

     Пустыня словно бы ждала этого крика.

     Испуганные возгласы.   Несколько солдат,   сдуру   соскочивших с   грузовиков,

кинулись обратно, но песок буквально взбесился.

     Ягеру   показалось,   что   на   ближайшем холме   что-то   сверкнуло!   Миллионы

маленьких песчинок прыгнули в   воздух,   да так и   застыли там,   словно поднятые

несуществующим ветром.   Стало   трудно дышать,   люди   проваливались в   песок   по

колено на каждом шагу.

     - По машинам, задний ход!!! - надрываясь, кричал Фрисснер.

     Последняя машина даже завелась,   заурчала,   пытаясь вырваться из песчаного

плена,   продвинулась на   несколько метров   и   вдруг   резко   замедлила движение.

Водитель не   сдавался,   терзал   двигатель.   Водитель второй   машины выскочил из

кабины и кинулся куда глаза глядят.   Взбешенный Ягер выхватил пистолет.   Однако

стрелять не стал, потому что солдат провалился по пояс и беспомощно заворочался

в ловушке.   К нему на помощь из кузова выпрыгнули двое,   мигом провалившиеся по

колено...   В   песчаном аду слышался рев двигателя,   крики перепуганных солдат и

забивающий все шелест,   шипение,   сводящее с ума! Это миллионы песчинок терлись

друг о друга своими шершавыми боками, превращаясь в массу, подобную воде.

     - Перестань!!! - заорал Ягер. - Не делай этого!!!

     - Назад, мерзавцы, назад! - надсаживался рядом Фрисснер. - Заводи мотор!!!

     Он провалился в песок.   Старался ползти.   Каким-то невероятным усилием ему

удалось вырваться. Он побежал к запаниковавшим солдатам.

     По   пескам,   словно по ровной дороге,   метался Муамар.   Почва не уходила у

него из-под ног, песок не забивал глаза.

     Однако Ягеру было не   до проводника.   Сквозь шелест смертоносного песка он

услышал,   как   заскрипели автомобили,   проваливаясь все   глубже   и   глубже.   За

стеклами   заблокированного "фиата"   моталось   белое   лицо   профессора,   который

оказался заперт в   машине.   Последний грузовик еще   боролся за   свободу,   елозя

взад-вперед.

     Водителя второй   машины   засосало по   самое   горло.   Из   песка   беспомощно

торчали руки и голова,   задранная к небу. В памяти засел открытый, задыхающийся

рот.

     Кто-то пытался вытянуть солдата с помощью веревки,   но не мог - каждый шаг

топил людей все глубже и глубже. Один Фрисснер упрямо пробирался к солдату.

     - Перестань!   -   Ягер   неподвижно стоял   на   одном месте,   хотя   песок уже

поднялся выше колена. - Прекрати!!!

     В   этот   момент   Артур   Фрисснер   понял,    что   остался   один.    Поскольку

штурмбаннфюрер Ягер   откровенно сошел   с   ума.   Сквозь сумбур мыслей,   приказов

пронеслось даже сожаление. Ягер был, конечно, не самый лучший офицер СС, но...

     - Не   делай   этого!!!    -   Ягер   орал,   как   заводской   гудок,   размахивая

пистолетом.

     Он   один   видел   то,   чего   не   могли увидеть другие.   Он   видел человека,

стоявшего на холме, там, где виделся какой-то странный блеск. Человек в темных,

развевающихся в   безветренном воздухе одеждах стоял,   расставив руки   в   разные

стороны ладонями вверх. На пальце его сверкал полированной поверхностью крупный

черный камень.

     Слезы мешали прицелиться.

     "Вальтер" рявкнул коротко и зло.

     Ягер   успел заметить на   липе человека с   черным камнем удивление.   И   еще

тело,   падающее на   спину   и   в   падении словно бы   рассыпающееся на   множество

микроскопических точечек. Песчинок.

     А потом все кончилось.

     Они   откопали   лопатами   грузовики   Освободили   запертого   профессора.    И

похоронили погибшего солдата,   от которого осталась только страшно,   мучительно

скрюченная рука, торчащая из песка.

     Все это они делали в молчании.

     Только   Муамар что-то   бормотал,   сидя   на   коленях на   песке   неподалеку.

Почему-то   Ягеру   казалось,   что   он   молится за   упокой чьей-то   души,   но   не

погибшего солдата, а другой...

     На том холме, где Ягер видел человека в темной одежде, естественно, никого

не было Муамар собрал горсть песка с того места, и все. Ни Юлиус Замке, ни Ягер

не   смогли   добиться от   него   вразумительного ответа.   Он   только махнул рукой

куда-то в сторону. Взбежавший на бархан в указанном направлении Богер обнаружил

проходящую в нескольких десятках метров дорогу.

 

     36

 

     Так совращены и те, которые отрицают

     знамения Аллаха.

     Коран. Верующий. 65 (63)

 

     - Вам оказано высокое доверие, генерал.

     Командир 11-го   воздушно-десантного корпуса Курт   Штудент угрюмо посмотрел

на бригаденфюрера.

     - Высокое   доверие?    Вы    называете   высоким   доверием   идею    отдать   на

растерзание отличных парней, героев Крита? Бросить их в пустыню и забыть?

     - Это воина, генерал. На войне свои законы, и эти парни - военные люди.

     - Вам ли рассуждать о   войне?   -   с вызовом спросил Штудент.   -   У СС свои

понятия о военных действиях.

     - Вражеская пропаганда,   -   с   улыбкой сказал фон Лоос.   Он   взял со стола

чашечку с кофе;   еще две стояли на зеленом сукне, ни Штудент, ни сидящий чуть в

стороне пожилой штандартенфюрер к напитку не притронулись.

     - Поймите,   генерал,   -   продолжал фон Лоос.   -   Все равно ваши люди будут

задействованы. Мы могли бы действовать через вашу голову, как делали не раз. Но

я   счел за   благо переговорить с   вами.   Нам   нужны лучшие.   Трое или   четверо,

остальных возьмем в   Африканском корпусе,   от   Роммеля не   убудет...   Нам нужна

иллюзия настоящего элитного отряда.

     - А если я скажу "нет" или подсуну трех разгильдяев?

     - Если скажете "нет", мы решим вопрос иначе. Если подсунете разгильдяев...

- бригаденфюрер отпил кофе. - Если подсунете разгильдяев, мы тут же это узнаем.

Генерал, давайте закончим. С минуты на минуту сюда прибудет рейхсминистр Шпеер,

и я хотел бы сообщить ему все детали.

     - Мне все это не нравится,   - упрямо сказал Штудент. - Но я ничего не могу

поделать. Сколько вам нужно?

     - Трое, я же сказал.

     - Записывайте: капитан фон Акстхельм...

     - Не родственник генерал-инспектору ПВО фон Акстхельму?   - осведомился фон

Лоос.

     - Дальний. Это что-то меняет, бригаденфюрер?

     - Нет-нет, продолжайте.

     - Обер-лейтенант Кельтен, обер-лейтенант Мирш.

     - Отлично,    генерал.    Их   необходимо   командировать   в   Триполи.    Сроки

определятся сегодня,   поэтому я прошу вас остаться.   Что там с четвертым членом

группы? - обратился фон Лоос к штандартенфюреру. Тот с готовностью доложил:

     - Доктор Корнелиус, в свое время занимался раскопками в Египте, Абиссинии,

Ливии и   Марокко.   Работал с   Замке-старшим,   известен как   его единомышленник.

Характеризуется как мистик и человек, склонный к авантюрным поступкам.

     - Я думаю, это то, что нужно. Вы побеседовали с доктором?

     - Да, он чрезвычайно заинтересован.

     Штудент слушал их молча, поглаживая бронзовую статуэтку рыбака на столе. В

этот момент в кабинет бодро вошел Шпеер, отряхивая на ходу капли с плаща.

     - Извините,   я опоздал,   -   сказал он, разделся, бросил плащ на диванчик и

уселся в кресло рядом с генералом. - Пропустил все важное?

     - Мы решали вопрос с составом, - пояснил фон Лоос. - Группа набрана. Кофе?

     - Нет, спасибо. - Шпеер отрицательно махнул рукой. - Когда?

     - Я полагаю,   они могут вылететь сегодня вечером.   Гидросамолетом из Ниццы

или с Сицилии.

     - Ницца.   Пусть будет Ницца. У них... - Шпеер замялся. - У них нет никаких

шансов?

     - Почему же?   Я только что пытался объяснить это генералу Штуденту.   У них

полно шансов.   Спокойное возвращение,   плен,   в конце концов... Это отвлекающий

маневр, а не самоубийство.

     - И каков маршрут? Ничего не изменилось?

     - Маршрут прежний.   -   Бригаденфюрер поднялся,   подошел к стене и отдернул

занавеску с карты Северной Африки. - Триполи - Эс-Сидер - Дефа - Эль-Джауф. Это

опаснее,   чем   маршрут основной группы,   но   эта опасность как раз и   привлечет

противника.   Если привлечет,   разумеется,   -   добавил фон Лоос,   оглянувшись на

Штудента. Генерал одарил его язвительной ухмылкой.

     - Господин генерал,   обещаю вам,   что сделаю для ваших людей -   или для их

семей - все возможное, - сказал Штуденту Шпеер. - Все, что может рейх.

     - Группа состоит из   трех   офицеров,   ученого и   дюжины солдат Корпуса,   -

продолжал бригаденфюрер,   не отходя от карты. - Плюс проводник - местный или из

итальянцев,   знающих местность.   Я   полагаю,   итальянец даже   лучше.   Сейчас мы

начнем   заниматься   их    транспортировкой,    параллельно   предупредим   Триполи.

Задействовать будем ту же цепочку,   что и в первом случае. Это даст возможность

проследить, откуда идет утечка информации.

     - Не полностью,   -   покачал головой Шпеер.   - Звенья выпали - этот умерший

подполковник, проводник, ваш человек...

     - В нашем человеке мы уверены.

     - Я уверен только в Роммеле.   Ну, пожалуй, еще в Байерлейне1 и в некоторых

генералах. Все остальные имеют равные шансы.

     (1 Байерлейн, Фриц - генерал-лейтенант, в 1942 начальник штаба

     Африканского корпуса.)

     Бригаденфюрер смотрел   на   Шпеера,   удивленно подняв   бровь.   Рейхсминистр

разительно изменился с момента их последней встречи и,   похоже,   взялся за дело

очень серьезно Фон Лоос не знал, что Шпеер около четырех утра оторвался наконец

от записок профессора Замке,   а   всего лишь четверть часа назад разговаривал по

телефону с   фюрером и   теперь смотрел на   операцию "Тангейзер" с   принципиально

иной   точки   зрения.    Более   того,   Шпеер   получил   от   фюрера   неограниченные

полномочия,   включая воздействие на фон Лооса и Зиверса.   Что,   конечно же,   не

понравится Гиммлеру,   но   в   этой   ситуации никто   не   собирался спрашивать его

мнения.

     Само   собой разумеется,   Шпеер не   счел нужным предавать беседу с   фюрером

гласности. Он хотел посмотреть вначале, как будет действовать фон Лоос.

     - Кстати,   что там в Эль-Джауфе?   - спросил Шпеер, поудобнее устраиваясь в

кресле.

     - Ничего. Обычный городишко. Правда, наш ученый всерьез решил там копать.

     - Пусть копает,   если доберется, - пожал плечами Шпеер. - По крайней мере,

не зря потратимся.

     "Он рассуждает, как циник", - изумленно подумал фон Лоос.

     - Когда   будете   разговаривать с   людьми   Роммеля,   особо   отметьте вопрос

насчет   техники.   Трофейные   британские грузовики,   неплохо   бы   танк,   но   это

существенно снизит скорость...   Переоденьте их в британскую форму.   И как можно

больше секретности, бригаденфюрер, как можно больше!

     - Слушаюсь, господин рейхсминистр.

     - Кто   работал и   работает над   операцией?   Предоставьте мне   список всех,

начиная   с   Зиверса   и   заканчивая последним   кладовщиком или   секретаршей.   Не

исключено,   что утечка идет отсюда.   - Шпеер многозначительно постучал согнутым

пальцем по мраморному подоконнику.   -   Я   опять же уверен в Зиверсе,   в вас,   в

генерале Штуденте, но... Кто вы, штандартенфюрер?

     Вопрос был резок,   и   пожилой офицер не сразу понял,   что рейхсминистр уже

обращается к нему. Вскочив со стула, он забормотач:

     - Я. Господин рейхсминистр... Штандартенфюрер Фельде!

     - Фельде -   специалист по археологии и истории,   арабист,   - заступился за

подчиненного фон   Лоос.   Он   был   всерьез   обеспокоен удивительной переменой   в

Шпеере.   Если   вначале   бригаденфюреру   это   даже   понравилось,   то   теперь   он

встревожился.

     - Это не значит,   что он обязан присутствовать при остальной беседе, когда

надобности в его познаниях уже нет,   - сухо сказал Шпеер. Штандартенфюрер стоял

навытяжку,   по его лицу пошли красные пятна.   -   Вы свободны,   штандартенфюрер!

Обождите в приемной.

     - Слушаюсь,   господин рейхсминистр.   -   Фельде вышел, осторожно прикрыв за

собой дверь.

     - Извините,   господин   рейхсминистр,   но   вы   незаслуженно оскорбили этого

человека, - заметил фон Лоос. Шпеер искоса посмотрел на него и покачал головой:

     - Это   ваша вина,   бригаденфюрер.   И   потрудитесь,   чтобы этот человек был

изолирован, равно как и все остальные, кто знает, что отряд номер два - ложный.

     - Мне   тоже   можно   идти?   -   неожиданно спросил   Штудент,   про   которого,

казалось, все забыли.

     - Конечно, генерал, - сказал Шпеер, не дав бригаденфюреру открыть рот. - Я

нисколько не   сомневаюсь в   вас,   но   нужно торопиться -   через несколько часов

самолет с ядром второй группы должен вылететь из Ниццы. Вылететь и добраться до

Триполи без приключений. Если нужен эскорт истребителей, я свяжусь с Люфтваффе.

     Штудент щелкнул каблуками и   покинул кабинет.   Фон   Лоосу показалось,   что

генерал напоследок взглянул на   него с   издевкой -   еще   бы,   после фортелей-то

Шпеера!    И   главное,    что   ничего   нельзя   было   поделать   -   любая   ссора   с

рейхсминистром грозила   ужасными   последствиями,   думать   о   которых   фон   Лоос

избегал. Что-то сломалось в выстроенной им системе, что-то нарушилось. Какая-то

шестерня потеряла зубец, все скрежетало и крутилось вразнобой, и виной тому был

Шпеер.

     - Я   поставил   вас   на   место,   не   так   ли?   -   осведомился тем   временем

рейхсминистр. - Чей это кофе?

     - К нему никто не притрагивался,   -   учтиво ответил фон Лоос. Шпеер залпом

осушил чашку и пояснил:

     - Я   жутко хочу спать,   но пока повременю с этим.   Не советую обижаться на

меня,   бригаденфюрер. Только что я говорил с фюрером, с этой минуты я не просто

наблюдатель и   передаточное звено между ним   и   вашей богадельней,   я   руковожу

операцией "Тангейзер".   Конечно,   довольно мне   головной боли и   без   нее,   но,

честно говоря, самому интересно, что за чертовщина таится там, на юге.

     - Какие будут распоряжения,   господин рейхсминистр? - спросил фон Лоос. Он

топтался возле карты с идиотским видом, а Шпеер изучающе смотрел на него, и это

длилось примерно с минуту.

     За   окном   мерно   стучали о   карниз   дождевые капли,   просигналила машина.

Тикали большие напольные часы.

     - Пожалуй,   распорядитесь насчет горячего кофе, - велел наконец Шпеер. - У

нас будет длинный и сложный разговор, бригаденфюрер.

 

     37

 

     Трудны были их потери и не было в них

     пользы.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 78 (78)

 

     Вайсмюллер, их лучший механик, нелепо погиб.

     Утонул в песке.

     Утонул,   словно крыса в отхожем месте. Его даже не понадобилось специально

хоронить,   только засыпали торчавшую наружу руку песком так,   что получился еле

заметный холмик. Через пять минут даже от него не останется и следа.

     У   Вайсмюллера не   было ни жены,   ни детей.   Так сказал унтер-офицер Обст.

Идеальный он был солдат,   этот Вайсмюллер...   И хороший механик. Другого такого

механика в команде нет.

     Поэтому,   когда новый водитель второго грузовика Людвиг доложил о поломке,

Фрисснер понял, что дело плохо. Им удалось проехать не более десятка километров

от   того   страшного места,   где   песок   жил   своей   жуткой   жизнью,   когда   это

произошло.   "Фиат" выбился из   колонны,   съехал на обочину -   если только здесь

были обочины - и истошно засигналил.

     Солдаты собрались вокруг тупорылой машины,   один по пояс забрался в   нутро

двигателя,   еще один тащил какую-то канистру, увязая в песке. Фрисснер решил не

мешать им и закурил.

     Макс   Богер   использовал остановку,   чтобы подкачать колесо.   Ему   помогал

Замке,   вернее,   не помогал,   а   стоял рядом с   видом человека,   который рад бы

оказать содействие,   да не умеет. Ученый все больше нравился капитану - добрый,

умный,   в меру осторожный... В "четверку" он записывать его пока не решался, но

работать с ним было приятно.

     Кстати,   Замке был   гладко выбрит.   Кроме него брился только Ягер.   Каждое

утро   он   садился   на   подножку автомобиля и,   глядя   в   зеркало   заднего вида,

сосредоточенно   водил   лезвием   по    смуглой   коже.    Он   ухитрялся   обходиться

минимальным количеством воды.   Замке,   наоборот,   плескался и фыркал,   но Артур

решил сделать ему снисхождение - все же ученый, а не солдат...

     Почти у   всех отросли за это время усы и   бороды.   У   Фрисснера -   жесткая

короткая   щетина,   у   Макса   Богера   -   неопрятные песочного цвета   кустики,   у

Каунитца -   шкиперская бородка, которая перла, словно газонная зелень весной, и

он даже подравнивал ее ножницами.

     Муамар не брился.   Более того,   он не ел.   Фрисснер ни разу не видел,   как

проводник ест.   Не видели и солдаты,   вместе с которыми он ехал в грузовике. Он

пользовался водой и   брал сахар,   несколько раз пил кофе,   но никогда ничего не

ел.   Или же   ел,   но   скрытно,   втайне от   других.   На привалах Муамар уходил в

пустыню -   наверное,   молиться.   Иногда проводник играл сам с   собой в шахматы.

После проигранной Гернигу партии он   больше никому не   предлагал сразиться,   но

Герниг приобрел среди солдат,   относившихся к   Муамару с подозрением и боязнью,

высокий авторитет.

     - Где вы так научились играть в шахматы? - спросил тогда Фрисснер.

     Конопатый солдат смущенно пробормотал:

     - Дома,   господин капитан.   Мой дед был тяжело ранен во Фландрии в   Первую

мировую, с тех пор он может действовать только одной рукой и все время лежит...

Его   главным   развлечением остались шахматы,   и   мне   часто   приходилось с   ним

играть. Знаете, этот араб - очень хороший шахматист, я мог и проиграть.

     - Но   вы   выиграли,   -   заметил   Фрисснер.   Сейчас   Герниг   возился   возле

сломанного грузовика, утирая рукавом перемазанное в масле лицо.

     - Что там у них?   Долго провозимся?   -   осведомился Ягер.   Штурмбаннфюрер,

громко хрустя, грыз галету и, кажется, чувствовал себя замечательно. По крайней

мере, от недавней депрессии не осталось и следа.

     - По-моему, что-то серьезное, - сказал капитан.

     - Если мы потеряем грузовик... - начал Ягер, но Артур перебил:

     - Если мы потеряем грузовик,   то бросим его.   Люди разместятся в остальных

машинах   без   особого   труда,   а   возиться   с   неисправной техникой или   тащить

грузовик на прицепе по меньшей мере глупо.

     - Позвольте,   -   сказал Богер,   протиснувшись между ними   и   направляясь к

грузовику.   Он решительно оттер солдат, дававших советы тому, чей зад торчал из

мотора, и сунулся внутрь.

     - Может быть,   они его все же починят,   -   неуверенно произнес Фрисснер. -

Хотя черта с   два они его починят.   Если что-то ломается в неподходящий момент,

то ломается напрочь. Минус один грузовик. Не так уж и плохо, остается еще два.

     Прошло двадцать минут.

     Двадцать пять.

     Ягер   демонстративно убрался в   душный   салон   легкового "фиата" и   то   ли

уснул,   то   ли притворился спящим.   Замке бродил вокруг -   кажется,   он пытался

заговорить с Муамаром, но тот игнорировал ученого.

     Полчаса.

     Сорок минут.

     - Господин капитан...

     Задумавшегося Фрисснера вернул к реальности Обст.

     - Господин капитан, грузовик починить невозможно.

     - Что там такое? - спросил Фрисснер.

     - Треснул корпус   двигателя...   В   полевых условиях мы   ничего   не   сможем

сделать.

     - Треснул корпус?

     - Да,   трещина тоненькая, но проходит чрез блок цилиндров, - сказал Богер,

подойдя.   Он   вытирал   испачканные руки   тряпкой,   от   которой   одуряюще   пахло

бензином. - Грузовик накрылся.

     - Снимите все, что может пригодиться на запчасти, - распорядился Фрисснер.

- Пулемет.   Груз распределите между двумя оставшимися машинами Горючее,   воду -

ничего не оставлять. Потом подорвите его к чертовой матери. Если тут кто-нибудь

когда-нибудь появится, пусть поломает голову над обгорелым остовом.

     После того как с   машины сняли все нужное,   Каунитц подорвал ее связкой из

двух гранат. Легкий "фиат" подбросило и швырнуло набок, доски кузова запылали.

     - Дым виден далеко, - заметил Ягер, высунувшись из салона.

     - Ну и ничего страшного, - отрезал Фрисснер. - По машинам!

     За ужином,   когда они, укутавшись в шерстяные одеяла, сидели у костерка из

собранных солдатами тонких стволов акации, археолог сказал:

     - Нам нужно поменять график, господин капитан.

     - То есть?

     - Видите,   как   холодно стало ночами?   Чем   дальше мы   будем углубляться в

пустыню,   тем   холоднее будет.   Перепад   дневной   и   ночной   температуры иногда

достигает тридцати градусов.

     - То есть если днем было тридцать девять по Цельсию...

     - ...то   ночью   будет плюс   девять,   -   закончил Замке.   -   Я   видел здесь

заморозки,   а   в   Тибести температура опускается ниже десяти градусов.   И днем,

когда   жарко,   мы   будем отдыхать,   а   когда термометр опустится до   приемлемой

цифры, двинемся в путь.

     - Я поддерживаю ученого, - угрюмо сказал штурмбаннфюрер, прихлебывавший из

фляжки.   Судя по запаху, там был коньяк, но Ягер ни разу не предложил спутникам

хотя бы глоток. - Днем ехать в этой душегубке невозможно.

     - Хорошо,   -   кивнул Фрисснер. - Поскольку сразу мы перейти на такой режим

не сможем, сделаем это постепенно.

     - А может,   вернемся к идее сменных водителей и будем ехать круглые сутки?

- предложил Макс Богер, но капитан покачал головой:

     - Это лишнее. Мы не на гонках, Макс.

     Из темноты в круг света у костра шагнул Муамар.   Он как ни в чем не бывало

уселся между Фрисснером и Каунитцем и уставился в огонь.

     "Проклятый призрак".

     Фрисснер уже   несколько раз   слышал,   что солдаты называют так проводника.

Действительно, сейчас в Муамаре было что-то от призрака. Зыбкие блики падали на

его фигуру, исходящий от костра жар заставлял ее струиться и дрожать, и капитан

подумал:   "А что,   если это не Муамар?   Не Муамар,   а   невесть в   какие времена

погибший в пустыне кочевник или караванщик,   вот так запросто присаживающийся к

кострам случайных путников?" От этих мыслей Фрисснеру стало жутко,   и он, чтобы

развеять глупые фантазии, дернул араба за рукав. Тот резко повернулся.

     Артур улыбнулся и спросил, стараясь говорить медленнее:

     - Вы не хотите поужинать?

     Араб наклонил голову набок,   явно не понимая. Фрисснеру в первое мгновение

пришла в   голову мысль   объяснить проводнику свое   предложение жестами,   но   он

вовремя остановился - даже живя с дикарями, негоже становиться дикарем.

     - Замке, переведите ему, пожалуйста, - попросил капитан.

     Ученый послушно перевел.   Повернувшийся к   нему Муамар выслушал и   покачал

головой, потом посмотрел на Фрисснера и снова покачал головой.

     - Почему? - спросил Артур.

     - Он   вам   все равно не   ответит,   -   сказал Замке со   вздохом.   -   Я   уже

несколько дней   пытаюсь упросить его   рассказать хоть что-то   об   отце,   о   его

последней экспедиции. А он молчит.

     - Что вас интересует?   -   спросил Ягер.   Он   сидел на   корточках,   заметно

пошатываясь.

     - Что? - не понял вопроса археолог.

     - Какие вопросы об отце вы хотите ему задать?   Я спрошу у араба,   и он мне

ответит, будьте покойны.

     - Успокойтесь,   штурмбаннфюрер.   -   Артур положил руку на плечо. Ягера, но

тот   резким движением сбросил ее   и   едва   не   упал,   в   последний момент успев

упереться ладонью в песок.

     - Я   не собираюсь ничего делать...   ничего плохого...   и не трогайте меня,

черт   побери!   -   рявкнул штурмбаннфюрер.   Плотно закрутив колпачок фляжки,   он

убрал ее в карман и повторил с настойчивостью пьяного человека:

     - Не трогайте меня!   И если я сказал,   что могу разговаривать с ним,   то я

могу разговаривать с ним! Когда захочу. И когда он захочет.

     - Тогда спросите у   него,   что он может рассказать Замке об экспедиции его

отца,   -   предложил Фрисснер,   стараясь направить Ягера на нужные рельсы,   -   Я

думаю, всем присутствующим интересно это послушать.

     - Немой ничего не может рассказать,   -   расплылся в ухмылке Ягер.   - Немой

может кивать и качать головой.   Я должен задавать однозначные вопросы. Где они?

А?

     - Спросите   его,   господин...   господин   штурмбаннфюрер,   что   случилось с

остальными членами экспедиции отца?   Они   погибли?   -   Замке   говорил умоляющим

тоном,   прижав руки к груди.   Смерив взглядом маленького археолога, вскочившего

на ноги, Ягер перевел. Муамар протянул руки к огню и медленно кивнул.

     - Их убило... убила пустыня? "Да".

     - Вы спасли моего отца? "Да".

     - Вы знаете, что он искал и что ищем мы? "Да".

     - Это существует на самом деле?

     Муамар,   прежде чем ответить,   долго молчал. Потом оценивающе оглядел всех

сидящих и кивнул. После этого издал короткий глухой звук и покачал головой.

     - Что он имел в виду? - воскликнул Каунитц.

     - Черт его знает, - спокойно сказал штурмбаннфюрер. - И да, и нет.

     - Это опасно?   -   продолжал Замке.   Видя,   что Ягер отвлекся,   он повторил

вопрос по-арабски, и Муамар кивнул.

     - Удивил,   - проворчал Богер, кутаясь поплотнее, - Интересно, а как терпят

холод все эти ящерицы и змеи, что целятся сейчас на наши задницы?

     - Не мешай, - сказал ему Каунитц. Макс резонно возразил:

     - А что, он сказал что-то дельное? Страшно, опасно, ужасно... Я и без него

вижу,   что здесь не   Ривьера и   не Сен-Дени с   их девчонками и   вином.   Пошел я

спать, вот что.

     Поднявшись, Богер ушел в темноту. Словно поняв его слова - или он на самом

деле их понял? - встал и Муамар, секунду постоял над костром, отбрасывая черную

тень, и ушел вслед за Максом.

     - Разговор окончен,   -   сказал штурмбаннфю-рер. - Он не очень-то склонен к

светским беседам, да? А теперь спать, спать... спать.

     С   этими   словами   Ягер   неуклюже   повалился   навзничь   и   захрапел,   едва

коснувшись песка.

     Его решили оставить у костра,   укрыв одеялам. Когда Фрисснер шел к машине,

его остановил Обст. Унтер-офицер откашлялся и тихо сказал:

     - Господин капитан... Солдаты встревожены.

     - Так успокойте их, - ответил Фрисснер. - Что там еще?

     - Они   боятся   ехать   дальше.   Их   пугает   пустыня,   пугает этот   зловещий

проводник.   Они   очень тяжело пережили смерть Вайсмюллера,   и   я   боюсь,   что с

каждым днем напряжение будет нарастать. Пока все под контролем, но я счел своим

долгом...

     - Спасибо,   унтер-офицер,   -   перебил Фрисснер.   Он чувствовал,   как холод

забирается под одежду.   Наверное, сейчас градусов пятнадцать, но после дневного

пекла казалось, что руки и ноги буквально мерзнут.

     - И еще,   господин капитан. - Коренастый Обст переступил с носи на ногу. -

Не лучше ли сообщить солдатам, куда мы едем?

     - Что-о?!

     - Неведение -   худший враг,   господин капитан. "О боже, он рассуждает, как

философ", - подумал Фрисснер.

     - Так скажите им правду.

     - Какую?

     - Настоящую,   черт побери! Мы едем к нагорью Тибести, мы - археологическая

экспедиция, мы ищем очень ценную вещь, которая необходима рейху! Этого мало?

     - Этого достаточно,   господин капитан,   -   благодарно сказал Обст   -   Пока

этого достаточно.

     - Скажете мне,   когда   этого   уже   не   будет достаточно,   унтер-офицер,   -

заключил Фрисснер и прошел к машине.   На соседнем сиденье сопел Замке - и когда

успел? Капитан устроился поудобнее, захлопнул дверцу и накрылся одеялом. Тесный

салон "фиата",   в котором пахло несвежим бельем и потом,   словно защищал его от

враждебной остывающей пустоты вокруг.   Снова,   как в глиняной хижине ливийского

городка,   Фрисснер почувствовал,   как пустыня вглядывается в него сквозь стекла

автомобиля,   как   дышит   сквозь   брезентовую крышу,   как   струится сквозь   щели

кузова...

     Артур Фрисснер закрыл глаза,   но   услужливое воображение тут же нарисовало

недавнюю картину -   рука,   торчащая сухой ветвью из застывшего песка, хватающая

скрюченными пальцами раскаленный воздух.

     Что чувствует человек, когда его засасывает песок?

     На грудь наваливается жаркая тяжесть,   в   рот и   ноздри льется бесконечный

сухой поток, проникая в легкие, в пищевод, в желудок...

     Это невыносимо!   Капитан рывком поднялся на сиденье, нашарил в укрепленной

на   спинке переднего кресла сумке флягу и   сделал несколько судорожных глотков.

Жгучая жидкость окончательно вернула его к реальности.

     Пустыня.

     Салон "фиата".

     Голоса переговаривающихся часовых, потрескивание костра.

     И он, штурмбаннфюрер СС Артур Фрисснер, словно улитка в своей скорлупке на

самой середине огромной площади. Чужая в чужом мире.

 

     38

 

     Измыслил он на Аллаха ложь!

     Коран. Совет. 23 (24)

 

     Капитан Бернхард фон Акстхельм чувствовал себя совершенно иначе.

     Он   сидел на   груде автомобильных покрышек,   курил и   наблюдал,   как   двое

танкистов безуспешно пытаются   снять   поврежденную гусеницу с   трофейного танка

"Валентайн" Поверх   британской   эмблемы   кто-то   уже   нарисовал   жирную   черную

свастику,    а   рядом   крупно   написал   новое   имя   сменившего   хозяев   танка   -

"Regenbogen", "Радуга".

     - Скорее подходит для   яхты,   правда?   -   дружелюбно сказал фон Акстхельму

сидящий рядом итальянский офицер в куртке без знаков различия.

     - Очень поэтично, - согласился фон Акстхельм.

     - Подполковник Джанфранко   Альтобелли,   -   представился офицер   и   тут   же

пресек попытку фон Акстхельма бросить окурок и встать:

     - Никакого официоза, господин капитан! Я - ваш будущий проводник.

     - Очень рад, господин подполковник!

     - Нам вместе кочевать по пустыне,   поэтому давайте не будем раскланиваться

каждый раз...   -   Подполковник приветливо улыбнулся.   - Мне это не в новинку: и

князь Амадей Аоста,   и   Бадольо погоняли меня   взад-вперед по   этой прожаренной

плеши на земном челе.   Признаться,   я был удивлен,   когда меня вызвали в штаб и

приказали сопровождать германскую экспедицию в   Эль-Джауф.   Сейчас несколько не

то время, чтобы проводить археологические изыскания, но раз уж нужно.

     Железный лом,   при помощи которого танкисты сдирали гусеницу, со скрежетом

сорвался.

     - О   черт!   -   громко сказал один из них,   тряся ушибленной рукой -   Черт!

Черт!!

 

     39

 

     ...ведь Он знает про то, что в груди!

     Коран. Совет. 23 (24)

 

     - Черт..   И   кого   нам   подсунули итальянцы?   -   спросил   Альберт Шпеер   в

предчувствии подвоха. И подвох последовал.

     - Подполковник Джанфранко Альтобелли 39   лет,   профессиональный разведчик,

десантник, в 1936 году десантировался в Абиссинии, некоторое время преподавал в

парашютных школах Кастель-Бенито и Таркина,   затем служба в дивизии "Фольгоре",

был при штабе князя Аосты во время вторжения в   Британское Сомали,   личный друг

князя   Джунио   Боргезе.    Отлично   знает   пустыню,   проводил   несколько   важных

разведывательных вылазок,   хорошо   владеет   арабским,   немецким,   английским   и

французским. У итальянцев, честно говоря, таких парней мало.

     - Спасибо, фон Лоос, спасибо, - сказал Шпеер. - Можете идти.

     Значит,   итальянцы ведут свою игру.   И   делают это,   не зная о том,   что с

самого начала попались на пустышку...   "Напрасно радуется кот, не знает он, что

мочевой   пузырь   грызет",   -   неожиданно всплыла в   мозгу   фраза   из   какого-то

литературного произведения Рабле? Нет, кажется, не Рабле... Не суть важно, ведь

мочевой пузырь грызут итальянцы.

     Пожалуй, эта новость может развеселить фюрера.

     Даже наверняка развеселит.

     Положительно, никогда не знаешь, какой сюрприз готовит тебе провидение.

 

     40

 

     Я не прошу у вас за это награды...

      Коран. Совет. 22 (23)

 

     Подполковник Альтобелли кривил   душой,   когда   с   улыбкой говорил о   своих

пустынных похождениях.   Пустыню   Альтобелли терпеть не   мог.   Больше   того,   он

просто ненавидел ее,   но у подполковника было правило -   изучить и победить то,

чего   боишься   и   что   ненавидишь.   Поэтому он   сразу   согласился на   работу   в

парашютных школах   Ливии,   поэтому   он   в   свое   время   испытывал новые   модели

парашютов,   поэтому он овладел летным мастерством,   поэтому он вместе с Боргезе

опускался в прохладные глубины Средиземного моря...

      И   сейчас,   когда   десант   на   Мальту   в   очередной раз   оказался отменен,

Альтобелли искренне обрадовался новому поручению.   Дивизию "Фольгоре" сватали в

обычную пехотную поддержку Африканскому корпусу Роммеля,   а   это   подполковнику

было неинтересно.   Он и так слишком давно не прыгал с парашютом.   А предложение

стать проводником таинственной экспедиции, предпринимаемой немцами, тоже своего

рода прыжок.   Притом такой,   что   никто,   кроме подполковника,   о   его истинных

масштабах даже не догадывался.

     - Вы должны вернуться оттуда,   -   сказал генерал Кавальеро.   -   Я   не буду

говорить вам громких слов о   надеждах дуче и прочем пропагандистском хламе,   но

вы    должны    вернуться,     подполковник.    Если    это    действительно    мирная

археологическая группа, в чем я лично сильно сомневаюсь, считайте это отпуском.

Хотя какой в   этих краях может быть отпуск...   Если же   наши уважаемые союзники

что-то   замышляют,   постарайтесь узнать как   можно больше и   остаться при   этом

живым.

     Альтобелли всегда   старался остаться живым   -   об   этом   Кавальеро мог   не

напоминать.   Шагая   в   пустоту   из   двери   трясущегося   старого   "Капрони"   или

"Пипистрелло", глядя вниз, на шесть километров свободного падения, подполковник

старался остаться живым и оставался.   Чего не скажешь о многих из тех, с кем он

начинал -   о   тех,   у кого не раскрылись парашюты,   кто угодил под партизанскую

пулю, кто пропал без вести в ледяных степях России...

     И   при этом подполковник никогда не   был трусом.   Он просто был осторожным

человеком, привыкшим просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед.

     Работая инструктором в Таркине и Кастель-Бенито, он учил своих итальянских

и   ливийских подопечных,   не   делая никаких различий.   И   постоянно повторял им

основы своей теории:

     - Настоящий   парашютист-десантник   должен   бояться.   Он   должен   буквально

трястись от страха.   Страх спасает людей, что бы вы там ни читали в героических

сказках.   Бесстрашные обычно погибают в   первую очередь,   и   погибают глупо.   Я

боюсь,   поэтому я проверяю укладку парашюта два,   три,   четыре раза,   но зато я

знаю,   что   он   раскроется.   Я   боюсь,   когда прыгаю,   но   зато я   уверен,   что

приземлюсь.   Если десантник ничего не боится - это просто привязанный к стропам

труп. Живой труп, который просто дышит и разговаривает в кредит.

     Пробежавшись   взглядом   по   белым   и   смуглым   лицам,   подполковник обычно

завершал лекцию так:

     - А   теперь пришла пора проверить,   кто из вас достойный уважения трус,   а

кто - храбрый мешок дерьма.

     Немецкий капитан явно принадлежал к   первой категории.   Надо думать,   двое

остальных офицеров -   такие же, вряд ли немцы пошлют на серьезное дело идиотов.

Для них это тоже прыжок.   После стреляющих скал Крита - дышащая жаром пустыня и

британские танки где-то на востоке.

     - Вам страшно, капитан? - дружески спросил Альтобелли.

     Фон   Акстхельм,    наблюдавший   за   ссорящимися   танкистами,    обернулся   и

переспросил:

     - Извините, что вы сказали, господин подполковник?

     - Просто подполковник, если позволите. Я спросил, страшно ли вам?

     - Что вы имеете в виду? - Капитан нахмурился.

     - Пустыня. Африка. Завтра или послезавтра мы двинемся туда. - Подполковник

неопределенно махнул рукой в южном направлении.

     - Я получил приказ, - пожал плечами капитан. - Вы тоже получили приказ. На

то мы и   солдаты,   подполковник.   Я никогда не был в пустыне,   но я думаю,   что

здесь,   как и   в любом другом месте,   нужно в первую очередь думать головой.   Я

прав?

     - Правы, - засмеявшись, сказал Альтобелли.

     Подошли еще двое -   почти одинаковые,   белобрысые,   низкорослые,   у одного

через все   лицо безобразный шрам.   Вопросительно взглянув на   своего командира,

отдали честь итальянскому офицеру.

     - Подполковник Альтобелли -   наш   проводник,   -   сказал фон   Акстхельм.   -

Знакомьтесь,   подполковник:   оберлейтенант Иоахим Кельтен, оберлейтенант Конрад

Мирш.

     Они обменялись рукопожатиями.

     - Нам дают английские машины, - недовольным тоном сказал Мирш.

     - Так нужно, - развел руками капитан. - И потом, какая разница?

     - Я никогда не водил английские машины.

     - Поведут солдаты.   Могу вас порадовать:   мы   еще и   переоденемся в   форму

"томми".

     - Маскарад, - хмыкнул Кельтен.

     - Разумный маскарад,   -   уточнил подполковник, - А британские машины очень

неплохи.   Я   имел   с   ними дело и   могу сесть за   руль.   Уверяю вас,   полковник

Боленберг не подсунет нам рухлядь.

     - Вы знаете Боленберга? - спросил капитан.

     - Более или менее. Что он предлагает?

     - Уродливые квадратные грузовики,

     - Наверное, "бедфорд". Это в самом деле хорошие машины.

     - Будем   надеяться,   -   неопределенно сказал Кельтен и   достал из   кармана

плитку шоколада, которую тут же развернул и принялся невозмутимо жевать.

     Когда они   получили транспорт,   Альтобелли оставил немецких офицеров возле

машин,   а   сам сослался на служебную надобность и отправился в порт.   Он прошел

мимо   транспорта,   с   которого   краном   сгружали бронемашины,   мимо   санитарных

грузовиков, пропахших карболовой кислотой и гноем, мимо пьяных моряков, которых

никто не трогал и не тащил в комендатуру...

     У пирса его встретил толстенький итальянский капитан с подвижной черноусой

физиономией.

     - Здравствуйте, - сказал Альтобелли.

     - Здравствуйте,   подполковник,   -   кивнул капитан.   -   У   вас   есть лишняя

минута, или поговорим прямо здесь? Вчера пришел "Бари", старпом привез мне семь

бутылок граппы.

     - С этого и нужно было начинать, - улыбнулся Альтобелли. - Пойдемте к вам.

     Капитан   провел   его   мимо   штабелей оливково-зеленых ящиков,   отпер   едва

заметную дверь и   пропустил вперед,   в небольшое подсобное помещение.   На столе

лежало несколько книг, бинокль и автомат "беретта".

     - Где же ваша граппа, Дзурлини?

     - Не   заставлю вас   долго   ждать.   -   На   столе   появилась пузатая бутыль,

оплетенная ивовым   прутом,   и   два   глиняных стакана.   Капитан   разлил   граппу,

Альтобелли попробовал и почмокал губами:

     - Огонь...

     - Итак,   что случилось,   подполковник? - осведомился капитан, присаживаясь

на   грубую   скамью и   тоже   прихлебывая из   стакана.   -   Раз   вы   появились так

неожиданно...

     - Отряд отправляется завтра или послезавтра.   Грузовики "бедфорд". Солдаты

будут   одеты   в   английскую военную   форму,   старший -   капитан фон   Акстхельм,

оберлейтенанты Мирш и Кельтен. Численность отряда - около двадцати человек, все

- десантники Штудента. Цель, насколько я понял, Дефа или Эль-Джауф.

     Капитан наклонил голову, словно прислушивающийся пес.

     - Может быть,   вам не стоит ехать?   - спросил он. - Мы найдем уважительную

причину... Например, можно связаться с Боргезе.

     - Князь,   само собой,   вытащит меня отсюда...   -   Альтобелли допил граппу,

поморщился и поставил стакан.   -   Но я все же поеду с ними.   В крайнем случае я

смогу бросить их по пути...   Мне чертовски любопытно, что такого можно искать в

пустыне в столь важный момент. Зачем срывают с места отборных бойцов и посылают

бог знает куда...

     - Это опасно.

      - Опасно, - согласился подполковник. - Поэтому я хочу попросить у вас одну

бутылку этого замечательного напитка, чтобы мне было не так страшно. Идет?

     - Идет, - капитан вежливо улыбнулся, - Вам доставят ее.

     - Вот и замечательно.   К сожалению, я не смогу с вами связаться, разве что

передам весточку из Дефы...   но я в этом далеко не уверен. Насколько я понимаю,

немцы тоже будут без связи. Какое-то авантюрное предприятие, вы не находите?

     - Ваша информация уже сегодня будет в Лондоне, - твердо сказал капитан.

     - Не сомневаюсь.

     - И еще:   я предупреждаю вас, что там явно будут недовольны вашим решением

следовать с отрядом. Информация получена, и мы могли бы...

     - ...послать вместо   меня   какого-нибудь молокососа,   -   завершил за   него

Альтобелли,   -   но я этого не хочу. Давайте договоримся так: вы получите приказ

Лондона, но мне его передать не успеете. Ни при каких условиях.

     - Черт с вами, - сдался капитан

     - Самое забавное,   что он,   видимо,   действительно со   мной,   -   улыбнулся

подполковник.

 

     41

 

     И научил он Адама всем именам.

      Коран. Корова 29 (31)

 

     Звезды висели в черном небе, как прибитые. Они не дрожали, не жались ближе

к   огню.   И   ночь тоже стояла неподвижно где-то   за кругом света.   Возле костра

сидел человек.   Иногда он   подкидывал в   огонь ветку-другую,   поглядывая вверх,

куда вместе с дымом улетали красные искорки. В ночи слышалось монотонное пение.

Человек что-то мычал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону.

      В   круг света,   из   черноты,   словно открыв неведомую дверь,   вошел другой

человек.   Сел напротив.   Сверкнул огнем зеленый камень на   руке.   Отозвался ему

красный рубин. Тихо, молча.

     Так они сидели довольно долго.

     Первым нарушил молчание Саммад.

     - Как ты считаешь, почему он нас оставил?

     - Не мог иначе,   -   ответил Ибрахим,   но потом осекся.   - Кого ты имеешь в

виду?

     - Его... - Саммад вздохнул и посмотрел куда-то вверх.

     - А... Я думал, может быть, Мухаммада...

     - Нет,   -   улыбнулся Саммад. - Ты лучше меня знаешь, что Мухаммад никуда и

не уходил.

     - Да, но от этого легче не становится, - протянул Ибрахим.

     Саммад покивал, подбросил еще одну ветку.

     - И все-таки... Мы всегда обходим этот вопрос, мы всегда заводим разговоры

о чем-то другом Я хочу знать. Почему он оставил нас?!

     - К   сожалению,   ты не можешь спросить об этом у него самого...   -   сказал

Ибрахим.   -   А без этого любые разговоры становятся вещью довольно бесполезной.

Он просто ушел...   Его место не было занято, оно просто опустело. В этом я вижу

корень всех этих бед...

     - О чем ты?

     - Да   все   это...   -   Ибрахим небрежно махнул рукой куда-то   за   спину.   -

Люди...   Они никак не могут успокоиться.   Они позабыли все имена,   они позабыли

все...

     - Но что-то они все-таки помнят.

     - Помнят. И именно это толкает их вверх.

     - Вверх?

     - Да,   они   понимают какой-то   частью своего сознания,   что   трон пуст.   И

занять его может каждый.

     - Ну, не каждый...

     - Если его не можем занять мы с тобой,   то это не значит, что они не могут

его занять,   -   рассмеялся Ибрахим.   -   Ты ведь сам помнишь... И вот, сказал Он

Ангелам: "Поклонитесь Адаму!" И поклонились они... - Ибрахим замолчал.

     - ...   кроме   Иблиса,   -   закончил за   него   Саммад.   -   Странно,   в   них,

однодневках, гораздо больше Его сущности, чем в нас.

     - Потому все это и происходит.   Людей манит Его трон.   Пустой... Почему он

ушел?

     - Мудрость его велика. Он всегда знает, чего хочет...

     - Это догма, а догма не всегда правда.

     - Правда?   Правда в том,   что мы одиноки...   Мы не знаем,   что делать.   Мы

последнее, что осталось на Земле от Него. И мне от этого не радостно.

     - Для этого мы существуем.   Мы должны быть довольны.   -   Ибрахим откинулся

назад, опершись руками о холодный песок.

     - Чем же?

     - Тем,   что мы знаем,   для чего созданы Наш смысл,   он нам известен... Все

они,   все   эти люди...   -   Ибрахим делал паузы между словами,   словно с   трудом

подбирая их. - Все они мучаются, не зная, куда себя деть, что сделать... Они не

знают своего предназначения, и в жизни их нет смысла. От этого они несчастливы.

     - А в чем для них смысл? В пустом троне?

     - Может быть,   и так...   Хотя это не смысл, а цель. Не знаю... Жаль, что с

нами сегодня нет Мухаммада. Он любил такие разговоры.

     - Когда-нибудь мы еще поговорим с ним на эту тему. Я уверен.

     Больше они не произнесли ни слова.

     Звезды так и   остались прибитыми к   небосводу,   ночь по-прежнему стояла за

кругом   света,   а   над   песками   неслись   еле   слышные звуки.   Обрывки какой-то

мелодии, песни, молитвы... Кто разберет?

 

     42

 

     Нет ли пути к возвращению?

      Коран. Совет. 43

 

     Человечек был страшненький.   Не особенно выдающейся внешности,   невысокого

росточка...   Залысины создавали иллюзию большого лба,   да   и   вся   форма черепа

была,   какая-то   неправильная,   что ли?..   Виски как будто выпуклые или слишком

"раздутая" затылочная часть?

     Зиверс никак   не   мог   определить,   почему внешний вид   этого человека так

отталкивает.   Светлые,   голубые,   до прозрачности, глаза подобострастно взирают

из-за толстых очков. Руки уложены на колени. Примерный человечек.

     Однако когда он заходил в кабинет, всегда хотелось открыть окно. Казалось,

что сквозь густой запах одеколона,   неплохого,   кстати,   одеколона, пробивается

другой, более страшный дух.

     Человечек улыбнулся тонкими губами   и   вдруг   начал   нервно потирать руки.

Зиверса едва не вывернуло,   и он поспешил углубиться в отчет.   Однако в уши ему

лез противный звук, это шуршала сухая кожа рук страшненького человечка...

     "Я что-то слишком расслабился,   -   подумал Зиверс,   откидываясь в кресле и

разглядывая потолок.   -   Я слишком многое себе позволяю. Слабость - это слишком

большая роскошь.   В   наше время это вообще непозволительная роскошь,   она очень

дорого стоит".

     - Итак...   Я   доволен   отчетом.   Как,   впрочем,   и   всей   проведенной вами

работой.   Судя по всему,   ваша просьба не останется без внимания и   я   замолвлю

слово перед Гиммлером.

     - Благодарю вас,   господин оберштурмбаннфюрер,   благодарю вас. Этот проект

имеет очень большое значение для нашего общества и для науки в целом. Я всецело

надеюсь...

     - Да,   конечно,   -   несколько грубовато подтвердил Зиверс.   - Да, конечно.

Ваша... лаборатория будет получать все необходимые материалы.

     Человечек подметил небольшую заминку, произошедшую со словом "лаборатория"

и интерпретировал ее по-своему.

     - Позволю себе   заметить,   господин оберштурмбаннфюрер,   что   этот   проект

важен для науки.   Тут нет чего-то   предосудительного,   просто научный интерес в

данном случае превыше всего. Особенно когда это касается неполноценных народов.

     - Я в этом и не сомневался,   - поспешил заверить человечка Зиверс. - Так и

передайте доктору Хирту.   И   еще раз большое спасибо за   ту работу,   которую вы

выполнили.   Я   думаю,   не   имеет   смысла напоминать о   той   конфиденциальности,

которая придана этому делу?

     Человечек вскочил,   вытянулся во   весь   свой   коротенький росток   и   рьяно

вскинул руку вверх:

     - Так точно, господин оберштурмбаннфюрер! Хайль Гитлер!

     - Хайль!

     Слегка косолапя, человечек вышел из кабинета.

     Зиверс открыл окно.   В   воздухе еще   висел   запах одеколона,   смешанного с

чем-то еще. Наверное, с болью.

     Ветер, влетев в окно, зашевелил листки бумаги на столе.

     Отчет,   принесенный страшненьким человечком,   тоже зашевелился, как живой.

Ветер подхватил буквы, сложил их в слова, играя новыми для себя игрушками.

     "В ходе допроса, проведенного мной, было выяснено, что Ганс Вернер..."

     "При    дальнейшем   разбирательстве   допрашиваемый   проявил    упрямство    и

скрытность, чем вынудил меня применить методы допроса третьей..."

     "После того как Ганс Вернер пришел в сознание..."

     "...повреждений..."

     "...костная ткань..."

     "...сердечная недостаточность..."

     Подпись ветер не разобрал. Ему стало скучно играть с простой бумагой, и он

выпорхнул в окно, подальше от спертого воздуха в кабинете...

     Зиверс не   видел этой игры,   он   прокручивал в   голове ситуацию с   утечкой

информации.   По всему получалось,   что корни этой проблемы уходили так глубоко,

что копать отпадало всякое желание.

     А   в   свете   последних событий,   особенно после того,   как   фюрер назначил

дуболома-Шпеера   руководить операцией "Тангейзер",   разбираться с   утечкой было

вообще нежелательно.   Почему?   Потому что пришлось бы идти через голову того же

Шпеера   и   нарушать   субординацию и   указ   Самого.   Но...   Говорить об   этом   с

рейхсминистром было бы еще более неправильно. И это означало только одно, нужно

снова идти через коридоры власти, к человеку с лицом преподавателя-гуманитария

     "Так и   сделаем,   -   решил Зиверс -   Так   или   иначе,   проблема с   утечкой

позволит нанести удар   сразу по   двум   крупным фигурам...   Одна из   них   Шпеер,

который,   собственно говоря,   мешает,   только когда   запускает руки   туда,   где

разбирается хуже,   чем сапожник в настройке роялей,   а другая... А другая может

провалить все..."

     Зиверс еще раз перечитал отчет, вспомнив человека-пиявку Вернера.

     "У   пиявки оказалось очень слабое сердце.   Конечно,   одно   дело заставлять

подопытных жрать   траву   перед   камерой,   а   совсем другое,   когда тебя   самого

начинают обрабатывать специалисты по физиологии..."

     И Зиверс вышел из кабинета.

     Вернувшийся ветер игриво поднял со стола какие-то бумажки и   загнал их под

кресло. Да так там и оставил.

 

     43

 

     Аллах не любит преступающих. Нет

     оправданий у преступивших.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 100

 

     Сквозь сон   в   голову вступила боль.   Словно скорпион,   неслышно перебирая

своими   членистыми лапками по   песку,   подкрался и   заполз   в   ушную   раковину.

Прогрыз себе дорогу и   теперь угнездился в   самом центре мозга.   Колется своими

клешнями и тонким отравленным жалом.   Рвет беззащитный мозг, разбрасывая вокруг

себя кровоточащие ошметки

     Ягер вскрикнул и вскочил. Тут же со стоном схватился за голову.

     Коньяк,   выпитый накануне, был не то что лишним, а вообще ненужным. Теперь

организм,   помещенный в сложные условия пустыни,   никак не мог разобраться, что

ему делать с   этим избыточным количеством алкоголя,   и посылал сигналы "SOS" по

всей нервной системе

     Ягер с трудом подтянул под себя затекшие ноги.   Было холодно,   несмотря на

одеяло,   наброшенное на   него кем-то   из сердобольных солдат.   Костер уже почти

потух, где-то средь седины пепла едва виднелись слабые огоньки.

     Внимание Ягера привлек звук неясного происхождения, доносящийся со стороны

автомобилей.    Преодолевая   сопротивление   чуть   слышно   потрескивающих   шейных

суставов,    он   тупо   посмотрел   на   колонну,   не   обнаружив   ничего,   могущего

производить   легкие   щелчки,   доносящиеся   из   темноты.   Ягер   поискал   глазами

часовых.   В   свете   звезд   смутно   различалась   фигура   человека   с   винтовкой,

наблюдающего лагерь. Все спокойно.

     Ягер уж совсем было собрался встать и разобраться со звуками, как вдруг на

него снизошло понимание. Это потрескивал, остывая, металл, накаленный за день.

     Людвиг сплюнул, тут же поморщившись от укола в голове.

     "Шикарно!   Штурмбаннфюрер СС   надрался как   сапожник и   ко   всему   прочему

страдает похмельем. Ну еще можно понять, что я заснул на песке, возле костра...

Все-таки не в машине,   как некоторые трусы... Но похмелье, это слишком. Кстати,

могли бы   меня   разбудить...   Спасибо,   хоть одеяла не   пожалели.   А   то   холод

собачий..."

     Мысль тихо угасла. Штурмбаннфюрер напрягся.

     "Часовой... Какого черта?!"

     Похмельный синдром был мигом вымыт из организма струей чистого адреналина.

     Ягер покатился в темноту,   на ходу выдергивая из кобуры "вальтер".   Упал в

песок,   изрядная порция которого тут же попала в рот.   Тихо отплевываясь,   Ягер

уже ловил на мушку "часового".

     "Куда ж ты делся, мерзавец? Куда? Ну... Где же ты?"

     Вероятно,   только   похмелье   штурмбаннфюрера помешало ему   сразу   заметить

несообразность в   поведении того   человека,   которого Ягер   ошибочно принял   за

часового.   Каким бы   отряженный в   наряд рядовой ни был идиотом,   он никогда не

будет   пялиться   на   охраняемый   лагерь,   подставляя враждебной пустыне   спину.

Постепенно   в    памяти   всплывали   и   другие   подробности   увиденной   картинки.

Ниспадающие складки восточной одежды вместо строгой подтянутости формы,   тряпки

на голове, которые принять за шлем можно было только в темноте.

     Из всего этого Ягер делал однозначный вывод: возле лагеря шастают арабы. И

хорошо,   если вырезаны только часовые...   А   если все эти остывающие машины уже

наполнены трупами?   Много ли   надо,   чтобы чиркнуть по горлу спящему человеку?!

Ягер знал на практике - не много.

     Силуэт человека больше не появлялся. Как назло, костер погас окончательно,

и Ягер ничего не мог разглядеть в темноте.   Оставалась только слабая надежда на

то, что его противники тоже ни черта не способны в таком мраке разглядеть.

     "Поднять тревогу?   А   если все   мертвы?   Тогда я   только себя обнаружу,   и

ничего больше...   Этим пустынным волкам только дай знак,   они сбегутся со   всех

сторон. А если кто-то еще жив? - Ягер на секунду представил, что начнется, если

кто-то   из солдат еще жив и   поднимется паника.   -   Так мы же перестреляем друг

друга в   темноте.   Тут на   что-то   способна только фрисснеровская команда,   все

остальные просто мясо, хоть и солдаты".

     Ягер начал очень осторожно,   ползком продвигаться к   месту,   где,   по   его

данным,   должен был находиться один из   часовых.   Под рубашку заползал холодный

песок,    противно   щекотал   кожу.   Проползая   мимо   заднего   колеса   одного   из

грузовиков,   Людвиг вляпался ладонью в какую-то лужу.   Потряс рукой,   стряхивая

капли, потом остановился. Лужа была темная и немного липкая.

     Ягер представил,   откуда она тут взялась, и ему стало нехорошо. Он не стал

открывать дверцы грузовика,   чтобы не   поднимать лишнего шума.   Где-то   впереди

стоял легковой "фиат",   если откуда и   начинать будить отряд,   так   это оттуда.

Штурмбаннфюрер встал   и   быстрыми   перебежками   добежал   до   машины,   где   спал

Фрисснер.   Точнее,   почти добежал,   потому что споткнулся обо что-то   большое и

упал.   На этот раз песок попал не только в рот,   но и в глаза. Ослепший Ягер на

всякий   случай   ткнул   пистолетом в   это   "что-то",   а   другой рукой   попытался

нащупать горло. То, что это человеческое тело, он не сомневался.

     Вместо   горла   обнаружилась   какая-то   отвратительная   жижа,   прикрывающая

какую-то   щель...    Людвиг   с   ужасом   понял,    что   наткнулся   на   человека   с

перерезанным горлом.

     Дело принимало действительно дурной оборот.

     Беглый обыск не обнаружил на теле солдата ни оружия, ни боеприпасов.

     Ягеру почудился шорох где-то в стороне легкового "фиата".

     Почудился? Людвиг осторожно подобрался поближе...

     Так и   есть,   чья-то   более темная тень на   фоне ночной темноты ковырялась

около двери. Ягер уже было прицелился, как вдруг тень вздрогнула и замерла.

     - Встать, - послышалось по-немецки. Масляно щелкнул затвор.

     Тень приподнялась.   Именно приподнялась,   оставаясь на полусогнутых ногах,

готовая в любой момент кинуться в спасительную темноту.

     - Макс, с вами все в порядке? - послышался голос Фрисснера.

     - Со мной?   О   да...   Со мной точно все в   порядке.   -   Из-за машины вышла

другая тень, в руках которой обозначилась винтовка.

     - Штурмбаннфюрера не видно? - снова спросил голос Фрисснера.

     - Нет... Боюсь, что его мы больше не увидим.

     "Рано радуетесь",   -   подумал Ягер и   уж было совсем хотел обнаружить свое

присутствие,   как вдруг тень совершила скачок в сторону. На фоне звездного неба

мелькнула тень выбитой винтовки.

     Потом события завертелись,   подобно белке в колесе, которую Людвиг, будучи

мальчиком, видел на ярмарке в Кельне. Араб прыгнул в сторону. Богер приглушенно

вскрикнул,   а тень винтовки вскинулась куда-то вверх. Ягер оттолкнулся ногами и

врезался головой во что-то твердое.   "Пряжка",   -   мелькнула в   голове глупая и

безразличная мысль.

     После этого мыслить уже стало некогда, потому что штурмбаннфюрер покатился

по песку вместе с человеком, которого сбил с ног.

     Что-то крикнул Фрисснер, вспыхнул свет... И Ягер, уткнув ствол пистолета в

противника, дважды нажал на курок.

     Бешено   вращающийся   барабан   раскололся...    Маленькая   ось   стремительно

улетела   куда-то    в    небеса...    Белка   выпрыгнула   из    ловушки,    прекратив

издевательский аттракцион.

     Человек задрожал,   принимая в   свое тело свинец и   ткнулся головой Ягеру в

шею. Рядом в песок ушел кривой кинжал...

     - Тревога!

     Выстрелы... Безучастное хлопанье пистолетов...

     На   живот   Ягеру   лилась   горячая,   по   контрасту   с   окружающим воздухом,

жидкость. Кровь пропитала рубашку и теперь противно стекала по бокам.

     - Чужая все-таки лучше,   чем своя...   -   бормотал Людвиг, выбираясь из-под

тела.

     Пленные стояли на коленях,   закинув руки за голову.   Они так простояли всю

ночь,   в   свете фар и в вони работающих двигателей.   Пленных было четверо.   Еще

трое арабов лежали рядышком и ждали своей очереди на погребение Отдельно от них

на   песке,   задрав голову в   слепое небо,   лежали двое   часовых с   перерезанным

горлом.

     Всю ночь отряд не   смыкал глаз,   а   с   наступлением утра Фрисснер со своей

командой направился на прочесывание песков вокруг.

     Вернулся хмурый.   Отозвал Ягера в   сторонку и,   махнув головой на пленных,

сказал.

     - Они   были   не   одни.   Там   полно следов,   когда поднялась заваруха,   эти

ублюдки сделали ноги.

     - Они скорее всего вернутся.

     - Вы полагаете?

     - Конечно. По-видимому, мы очень заманчивая добыча

     - Ограбление? Ягер пожал плечами:

     - Допрос покажет... Вы оставите это на меня?

     - С удовольствием, - подтвердил Фрисснер.

     - Я и не сомневался...

     - Кстати,   как вам удалось выжить?   Я   полагал,   что вы   спали на открытом

воздухе. Эти мерзавцы должны были добраться до вас в первую очередь...

     - Костер к   тому времени потух,   я   полагаю,   что им и   в голову не пришло

искать кого-то спящим на песке, когда рядом автомобили. А как вы поняли, что на

лагерь напали? Вы же, кажется, спали?

     - Не совсем,   -   уклончиво ответил Фрисснер. - У меня была бессонница. Как

оказалось, пошла на пользу.

     Ягер ничего не ответил.

     Он взял из набора инструментов монтировку и направился к пленным. Каунитц,

который возился со сменой вспоротого колеса, мрачно усмехнулся.

     - Что   он   собирается делать?   -   спросил Замке,   выползая из   "фиата".   У

профессора после   ночных   приключений был   весьма   бледный   вид.   Юлиуса   Замке

слабило.    Он   постоянно   отбегал   за   грузовик.    Фрисснер   полагал,   что   эта

неприятность приключилась с профессором с перепугу.

     "Все-таки не   военный человек,   -   с   легким презрением подумал Людвиг.   -

Штатская рохля"

     - Он собирается потолковать с нашими гостями по душам.   А заодно выяснить,

чем мы так заинтересовали местное население.

     - Он их будет бить?

     Фрисснер удивился такой наивности вопроса,   прозвучавшего из уст человека,

прошедшего заключение в лагере.

     - Ну   не   в   шахматы же ему с   ними играть...   Позволю себе напомнить вам,

дорогой профессор,   что   эти   люди   ночью перерезали бы   вам   горло с   такой же

легкостью, с какой они проделали это с двумя нашими солдатами.

     - Да,   но   они дикари.   Мы   не   можем опускаться до их уровня...   В   конце

концов, это не...

     - Не   ваше дело...   -   резко прервал его Фрисснер,   а   затем более вежливо

добавил: - Это война, Юлиус, вы лучше меня знаете, что это означает.

     - Да, - тихо отозвался профессор. - Именно, что... лучше вас.

     Он позеленел и сделал судорожное движение, словно стараясь удержать что-то

внизу живота,   но не ушел.   Замке смотрел, как Ягер подошел к четырем фигуркам,

что-то сказал по-арабски, прохаживаясь у них за спинами. Пленные молчали.

     - Так я и думал,   -   заявил Ягер облегченно.   А затем легко, словно мяч на

футбольном поле, ударил ближайшего к нему араба под копчик носком сапога.

     Человек   вскрикнул   и   повалился   на   песок   лицом,    повернулся   на   бок.

Скрючился.

     - Руки держать за головой, - мягко напомнил штурмбаннфюрер и пнул упавшего

в коленную чашечку.

     - Точно лепит,   -   со   скрытым восхищением произнес Богер.   Его   рука была

забинтована.   Тот араб,   которого застрелил Ягер, успел зацепить Макса кончиком

своего кинжала, серьезно поранив запястье. - Специалиста видно за версту.

     Замке что-то прошипел и отковылял за грузовик.

     - Чего это он? - поинтересовался Богер.

     - Ты   бы   держал   язык   при   себе,   Макс,   -   раздраженно   посоветовал ему

Фрисснер. - С нас хватит одного пугала.

     - Понял, - невозмутимо ответил Богер и отошел к Каунитцу. - Ну и как?

     - Тормозные шланги   перерезали,   сволочи.   -   Каунитц   сплюнул.   -   То   ли

вспоротого колеса мало показалось,   то ли просто случайно маханули... Хотя, как

это можно сделать случайно, я не понимаю. И главное, зачем? Если они нас просто

ограбить хотели, так какого черта?! Им что, грузовики не нужны?

     - Ну   вот   сейчас наш бравый штурмбаннфюрер это и   выясняет...   -   ответил

Богер,   садясь на песок и приваливаясь к снятому колесу.   - У тебя сигаретки не

будет?

     - Возьми сам,   в кителе,   - сказал Каунитц, посматривая в сторону Ягера. -

Лихо...

     Пленные молчали.

     Точнее, не так.

     - Они не   молчали,   а   мололи всякую чушь.   Всякий вздор,   которому бы   не

поверил даже новичок.

     Штурмбаннфюрер Людвиг Ягер новичком не был.   Если врать,   так вместе, так,

чтобы все концы сходились. А этого и в помине не было у четырех арабов, которых

он   допрашивал.   Арабы путались,   бредили о   каких-то   деньгах,   которые есть в

грузовиках,   брали   на   себя   все   самые страшные грехи,   обвиняли друг   друга,

клялись пророком.

     "Грабить? Да! Хотели ограбить!"

     "Убивать? Да! Всех хотели убить!"

     "Зачем? Машины забрать! Хотели забрать!"

     "Колеса вспороли?! Вспороли!"

     "Зачем? Чтобы не уехали!"

     "Зачем? Чтобы не убежали!"

     "Зачем?!!! Убить всех хотели!"

     - Пророком клянусь,   все   он,   все Сулик,   он   сказал!!!   Пойдем,   сказал,

отнимем деньги, золота там много! Воды! Оружия! Ох, не бей, господин! Ох!...

     Это   было   вдвойне подозрительно -   брать   на   себя   обвинения...   Да   так

легко... Не то чтобы это невозможно. Нет, это очень даже может быть, особенно в

случае, когда хотят прикрыть малым грехом более значительный.

     Ягер пошел на новый круг.   Уже с тремя пленниками. Один ухитрился умереть,

хотя штурмбаннфюрер делал все возможное,   чтобы этого не произошло. Пленники не

должны умирать случайно.

     - Собака!   -   воскликнул Ягер, отпустив бессильную голову умершего. - Вы у

меня заговорите.

     И когда он с окровавленной монтировкой в руке подступил к трем оставшимся,

они закричали, как дети, сбиваясь в кучу.

     На    их   лицах   был   написан   такой   неподдельный   ужас,    что   Ягер   даже

остановился, озадаченный таким поведением. Потом он понял, в чем дело...

     Пленники кричали,   надсаживая и без того сорванные голосовые связки, глядя

ему за спину.

     Людвиг медленно обернулся... И увидел Муамара, неслышно подошедшего сзади.

Глаза Муамара...

     - Стой! Держи их! - Это кричали часовые.

     Двое   пленников кинулись   по   пескам   за   ближайшие дюны.   Обхватив головы

руками,   они   бежали,   вопя на   разные голоса,   словно увидели самого страшного

шайтана...

     Тот,   что   по   вине   Ягера уже   не   мог   встать на   ноги,   полз за   своими

убежавшими товарищами, что-то крича им вслед.

     Грохнули выстрелы.   Две фигуры по-птичьи дернулись на   фоне голубого неба.

Ягер сплюнул. Догнал ползущего, прижал лицом к песку.

     - Ты у   меня,   собака,   все расскажешь.   Ты будешь жить долго,   достаточно

долго,   чтобы рассказать мне все.   Слышишь, ты? Я буду тебя лечить, я буду тебя

кормить,   поить...   И пытать так, что ты позабудешь все, но даже это расскажешь

мне. Понятно?

     Араб   судорожно задышал.   Потом   поднял голову вверх,   оскалился остатками

зубов и обмяк.

     - Эй... - Ягер потряс пленного. - Эй! Чертовщина!

     - Он вскочил, пнул труп ногой.

     - Ну! И от чего умерла эта сволочь?! Команда молча смотрела на него.

     - Что вы вытаращились?!   Я не нанес ни одной смертельной раны! Уж я - то в

этом кое-что понимаю!   Идиоты!   -   Он   подскочил к   Муамару,   который собирался

развести костер,   чтобы   вскипятить воду.   -   Почему они   убежали?!   Почему они

убежали, черт подери?!

     - Штурмбаннфюрер... - осторожно подал голос Фрисснер.

     Ягер махнул рукой:

     - Знаю я!   Я его не трону,   можете мне поверить, я не псих какой-нибудь. Я

хочу получить ответ.

     Муамар сделал два непонятных жеста и снова занялся костром.

     Ягер   опустил плечи,   отошел к   грузовику и   повалился на   песок   рядом   с

Богером.    Тот    предложил   ему   сигарету.    Макса   явно   поразили   способности

штурмбаннфюрера к допросу.

     - Что он сказал?

     Ягер пожал плечами, выдохнул клуб дыма:

     - Он    сказал...    Он   сказал,    что   они   испугались.    Бред   какой-то...

Испугались...

 

     44

 

     И Он подчинил вам то, что в небесах,

     и то, что на земле.

     Коран. Коленопреклоненная. 12 (13)

 

     - Из лабораторий Виллигута, - сказал Зиверс.

     Гиммлер сидел прямо, сосредоточенно глядя перед собой. Видимо, у него было

не все в порядке со здоровьем в эти дни, черты лица заострились, кожа приобрела

едва уловимый желтоватый оттенок.   По слухам, которые были достовернее газетных

сводок новостей,   Гиммлер не спал несколько ночей подряд, день и ночь работая в

своем   кабинете.    Зиверс   знал,   что   это   началось   после   Вевельсбурга,   где

рейхсфюрер проводил церемонию похорон одного из   своих   ближайших сподвижников.

Что бы   там ни   произошло,   но   весь аппарат СС четыре дня лихорадило по полной

программе.   И   теперь   Зиверс   собирался   дать   этой   лихорадке   дополнительный

импульс.

     - Вы,   Зиверс,   отдаете себе отчет в   том,   что говорите?   -   тихо спросил

рейхсфюрер.

     - Так точно!

     - Не нужно сейчас этого официоза,   Вольфрам...   Вы пришли ко мне в частном

порядке,   и говорить мы будем именно так. Неофициально. - Гиммлер прищурился на

какую-то   точку   на   потолке,   и   Зиверс,   ощутив сильнейший позыв   обернуться,

почувствовал себя неловко.   Вот тебе и неофициальная беседа. - Я рад, что такой

организацией, как "Анненербе", руководите вы, Вольфрам. Мне нравится то, как вы

ведете дела, мне нравятся то, что ваши изыскания результативны.

     - Далеко не все...

     - Если бы это было так,   я назвал бы вас шарлатаном.   Никакие исследования

не   могут быть стопроцентно результативны.   Тем   более в   той области,   которой

занимаетесь вы...   Невозможно иметь положительный результат в   том,   что больше

касается веры,   нежели науки.   И   в данном случае одна удача доказывает больше,

нежели сотня неудач.

     Зиверс согласно кивнул головой.

     - Это означает,   что я доволен вашей работой,   -   подвел итог Гиммлер. - И

фюрер тоже   доволен.   Я   могу сказать это   с   уверенностью.   Все   его   действия

указывают на это. На операцию "Тангейзер" выделены средства, большие... И факт,

что руководить ею было поручено Шпееру, указывает на то, что операции придается

огромное значение. Кстати, вы знаете, почему именно "Тангейзер"?

     - Нет...

     - Вагнер.   -   Школьный   учитель-гуманитарий внутри   Гиммлера улыбнулся,   и

Зиверсу захотелось тут же улыбнуться в ответ. - Помните увертюру?

     Нет... Я, пожалуй, не откажу себе в удовольствии и напомню...

     Гиммлер встал, ножка кресла противно шваркнула по паркетному полу, подошел

к   стоящему у   стены   патефону.   Одной   рукой   поднял   крышку,   а   другой   стал

перебирать стоящие рядом в ящике пластинки.

     - Где же она?   Ага,   вот.   -   Свет от люстры раздробился в черных дорожках

шеллакового блина. - Послушайте...

     Рейхсфюрер вернулся за стол,   мельком кинул взгляд на бумажку и отложил ее

в сторону.

     - Звуки больше напоминают костер,   который разгорается. Разгорается, чтобы

поглотить весь лес,   степь,   небо... И все та же мелодия слышится в нем, все та

же структура, только усиленная во много раз и так до самого последнего момента,

до    одного    огромного    вселенского   аккорда!    Можно    вкладывать   множество

интерпретаций в это слово, но на самом деле истинная именно эта.

     - Красиво, - осторожно сказал Зиверс.

     - Красиво,   -   кивнул Гиммлер,   -   Однако к тому, что сказали вы... Утечка

информации из лаборатории Виллигута...   И   это после того,   как операцией начал

руководить Шпеер...   Вы   понимаете,   что   это   очень   серьезно?   С   Карлом буду

говорить лично я. Кстати...

     Зиверс понял, что сейчас прозвучит что-то важное.

     - Кстати, он уже интересовался судьбой своего работника... Как его там?

     - Ганс Вернер, рейхсфюрер!

     - Вы   никак не   можете отвлечься от официального тона,   Вольфрам.   Вам так

важно это   дело?   -   Гиммлер укоризненно покачал головой.   -   Я   называю вас по

имени. Сейчас это... дружеская беседа.

     - Конечно, Генрих. - Зиверс почувствовал, как от дружеской беседы вспотела

спина. - Я понимаю.

     - Это   уже лучше.   Так вот,   этот Ганс Вернер,   оказывается,   был неплохим

работником.   И занимал в лаборатории довольно высокое положение.   Мало того, он

был перспективным специалистом. Перспективным, но не настолько близким к Карлу,

чтобы быть посвященным в тонкости вопроса.

     - Судя по   данным допроса,   Гансу Вернеру было известно достаточно много о

целях экспедиции.

     Гиммлер кивнул. И Зиверс решил выложить на стол более крупную карту.

     - Он   признал,    что   сотрудничал   через   нескольких   других   специалистов

лаборатории с   кем-то   в   Ливии.   У   меня есть все основания полагать,   что наш

человек в Триполитании работает на две стороны.

     - Наш человек в отряде или наш человек в Триполитании?

     - В вовлеченном агенте я уверен. Гиммлер покачал головой.

     - И как вы свяжете это со Шпеером? Зиверс пожал плечами.

     - Неприятности начались именно с приходом Шпеера.   Я хочу верить в то, что

это совпадение.

     - И правильно делаете,   Зиверс. Кстати, я не верю в то, что в этом замешан

Карл Виллигут. У меня нет никаких оснований полагать нечто подобное.

     - Но артефакт должен был прибыть именно в лабораторию Виллигута.

     - И   именно поэтому самого Карла в заговоре заподозрить очень трудно.   Так

или иначе он   бы   получил доступ к   артефакту.   Для этого совсем не обязательно

подключать   к   процессу   третьих   лиц.    И   вести   настолько   грубую   работу   с

второсортной агентурой.   Вам отлично известно мое отношение к Виллигуту. Я знаю

его   слишком хорошо,   чтобы   подозревать в   столь грубой работе.   Это   человек,

который не упустит из рук такой ценный предмет.   И не отдаст его никому.   Вы не

станете отрицать, что сработано по меньшей мере бездарно?

     - Да, конечно. Это напоминает... блуждание вслепую. Как будто кто-то попал

в темную комнату и натыкается на предметы.   Так обычно получается, когда ничего

не известно о той организации, с которой приходится работать.

     - Согласен.   Кстати,   вы   достаточно хорошо изучили досье Вернера?   Откуда

он... Слабые места? Я верю в интуицию, скажите навскидку!

     - Служил советником по научным вопросам в Риме... - не задумываясь ответил

Зиверс. Он знал досье Вернера наизусть.

     Гиммлер потер глаза.

     - Пусть этим занимается Шпеер.   Он отвечает за операцию.   Он должен быть в

состоянии справиться с   любой проблемой.   Итальянцы могут играть в   собственные

игры или в игры англичан, русских, французов, американцев. Пусть ими занимается

Шпеер. Это будут его лавры... Насколько хорошо вы знаете нашего человека внутри

отряда?

     - Очень хорошо, рейхсфюрер.

     - Ну вот и   замечательно.   А тот связной в Триполитании...   Это бессонница

господина рейхсминистра. Но никак не наша. Вы меня понимаете, Вольфрам?

     - Так точно, рейхсфюрер!

     - Генрих...   -   поправил его Гиммлер.   -   А   с   Виллигутом я буду говорить

лично.   Заходите почаще,   Вольфрам, мне часто бывает не с кем поговорить так...

На короткой ноге.

     "Не прошло, - думал Зиверс, проходя мимо здоровенных эсэсовцев, охранявших

двери.   -   Шпеер останется у   руля "Тангейзера",   а   выскочка Виллигут в худшем

случае будет иметь длительную беседу с   рейхсфюрером,   которого так любит.   А с

другой стороны,   все могло бы быть и хуже.   Неизвестно, что получится у того же

Шпеера..."

 

     Из служебной записки заместителя начальника архива "Анненербе":

     "...    Вследствие   внезапного   пожара,    возникшего   из-за    неисправности

электропроводки, сгорели некоторые архивные документы. В основном ущерб нанесен

секциям   ВХ-502.   Утраченные бумаги   уничтожены полностью   и   восстановлению не

подлежат. На данный момент детали происшествия уточняются. Виновные подвергнуты

соответствующему наказанию..."

     Зиверс подумал и вписал вместо слов "соответствующему наказанию",   слова -

"строгому наказанию".

     И вернул записку заместителю.

     - Переделайте и доложите. Свободны.

     - Хайль Гитлер!

     Человек,   вызванный на ковер и принесший эту бумажку,   исчез.   У него была

семья и дети. А сгоревшие документы не такая большая беда. Документиком больше,

документиком меньше...

     К тому же проводка действительно шалила,   о чем было своевременно доложено

соответствующим службам.   За   эту   предусмотрительность заместитель   начальника

архивной службы поблагодарил бога. Не то чтобы он был примерным верующим, но на

всякий случай...

 

     45

 

     И великая жажда с ним.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 17

 

     - Господин капитан,   у нас проблема, - Обст как будто вырос из песка рядом

с Фрисснером.

     - Вы   не   слишком   меня   удивили,    унтер-офицер,   -   скривился   Артур.   -

Докладывайте.

     - Наши запасы воды сильно пострадали.

     - Пострадали?

     - Так точно, господин капитан!

     - Пойдемте посмотрим...

     Поднимая   сапогами   облачка   пыли,   они   прошли   к   ближайшему грузовику и

заглянули внутрь. Фрисснер негромко выругался.

     Судя по всему,   напавшие ночью арабы успели изрядно поработать, прежде чем

их   обнаружили.   Большая часть   водных запасов была   уничтожена.   Цистерны были

вспороты,   и   драгоценная   жидкость,   беспрепятственно просочившись сквозь   швы

корпуса, ушла в песок.

     Целыми были только канистры, которые лежали внутри кабин.

     - Да, впечатляет, - сказал из-за спины Фриссне-ра Ягер.

     - Не нужно паники, - неприязненно отрезал Артур.

     - Конечно не нужно,   -   невозмутимо отозвался Ягер.   -   Нужна вода,   а   не

паника. Тут вы правы.

     Фрисснер сделал вид, что не заметил подтекста в словах штурмбаннфюрера.

     - Возможно, придется менять маршрут, давайте посоветуемся с профессором.

     Юлиус Замке воспринял неприятную новость довольно легко.

     - Знаете, нам даже не придется сильно отклоняться от маршрута.

     - То есть?

     - Очень   просто,   на   карте   в   этом   регионе отмечены только два   оазиса,

лежащие на нашем пути.   Сдвоенный оазис Тмесса и   Завила и второй,   Эль-Катрун.

Эль-Катрун находится довольно далеко от нашего курса,   но Тмесса и Завила - это

как раз то, что нам надо.

     - Что это означет - сдвоенный оазис?

     - Ну,   когда-то это были два отдельных оазиса, находящиеся рядом, но потом

воды   стали подниматься и   оазисы слились.   В   этих селениях проходят ежегодные

празднования в честь духа воды.

     - Разве это не противоречит Корану? - спросил Ягер.

     - Не совсем.   -   Профессор покачал головой. - Местные говорят, что Ангел -

Покровитель Воды, всесильный Ибрахим, был послан самим Аллахом с миссией на эту

землю. И теперь Ибрахим охраняет воду, не давая пропасть ей в огромной пустыне.

     _ Что-то я не слышал о таком...

     - Об   этом вообще мало кто слышал.   Эта информация хранится в   архивах,   с

которыми я работал как раз в то время, когда мой отец ушел в экспедицию по этим

пескам.   Обрывочные данные сохранились то   в   той,   то   в   иной   точке пустыни.

Некоторые ученые мужи утверждают, что некогда существовала так называемая Книга

Пяти Зеркал.   И   что в   этом писании были указаны истинные события,   начиная от

Сотворения мира.

     - Что значит истинные?   -   спросил Ягер, но, видя, что Фрисснер уже теряет

терпение, свернул разговор: - Мы можем поговорить об этом в машине?

     - Да, конечно, это довольно интересная тема.

     - Ну   вот   и   замечательно,   -   сказал   Артур,   несколько удивленный столь

внимательным    отношением    штурмбаннфюрера   к    обыкновенно    третируемому   им

профессору. - А теперь давайте решим, куда мы отправляемся.

     - Я   бы   рекомендовал Тмессу.   Это   селение имеет для   меня еще и   научную

ценность...   Мы   должны будем прибыть как   раз к   тому празднику,   о   котором я

говорил.

     - Я   рад,   -   сухо отозвался Фрисснер и   направился к   Богеру с Каунитцем,

которые, отчаянно ругаясь, возились с колесом

     Ягер   постоял некоторое время возле профессора,   но   разговор не   клеился,

Юлиус   Замке   почему-то   вдруг   вспомнил   о   тех   несчастных   арабах,    которых

штурмбаннфюрер собственноручно забивал   монтировкой   до   смерти.   Видимо,   Ягер

заметил страх, мелькнувший в глазах профессора. Он покачался на носках сапог и,

не сказав ни слова,   отошел.   А Замке вдруг обнаружил, что от испуга задержал в

груди воздух. Он даже разозлился на себя за такую слабость. Пугаться неизвестно

чего...

     Раньше он думал,   что навсегда изжил в   себе эту детскую привычку.   Даже в

лагере Замке всегда знал,   чего можно бояться,   а   чего бояться не следует,   от

чего нужно прятаться,   а от чего нет... Умный, начитанный, знающий человеческую

психологию, он чувствовал, что и как нужно сделать, чтобы унизиться, но выжить.

А   сейчас профессор вдруг   ощутил себя   маленьким мальчиком,   который испугался

неведомо чего. Шуршания мыши ночью в платяном шкафу, небрежно брошенной на стул

одежды,   безобидного сумасшедшего, который сидел на ступенях церкви в Берлине и

клянчил милостыню.   Маленький Замке особенно боялся именно его.   Совершенно без

оснований,   потому что сумасшедший был тихим,   никому не нужным стариком.   Но в

его голове крылось нечто,   пугавшее Юлиуса до дрожи. Нечто необъяснимое, словно

это был уже и   не человек вовсе,   а   какое-то другое существо,   которое искусно

маскируется под взрослого, несчастного мужчину.

     Всегда,   проходя в   церковь вместе   со   своим   отцом   и   матерью,   будущий

профессор задерживал дыхание от страха. Как и сейчас...

     - Ну, что тут у вас? - спросил Фрисснер, подходя к Богеру.

     - Да,   собственно,   уже ничего.   Шланги мы нашли среди тех частей, которые

взяли с аварийного грузовика...

     - Это я настоял, чтобы их сняли, - поднял голову Каунитц.

     - Ты,   ты...   -   примирительно отозвался Богер. Артур понял, что подошел к

концу какого-то спора.

     - Вот так-то! - улыбаясь перемазанным лицом, заявил Каунитц.

     При этом он не переставая работал, практически вслепую закручивая какие-то

винтики.

     - Когда мы сможем поехать?

     - Да   как   только   прокачаем тормоза,   -   сказал Богер.   -   Конечно,   этот

горе-механик утверждает, что готов ехать по пустыне и без тормозов, мол, тут не

во что врезаться...

     - Это   ты   горе-механик,    -   сказал   Каунитц.   -   А   без   тормозов   я   бы

прокатился...

     - И   закатился бы   в   первую попавшуюся мину.   Умник,   -   не поддержал его

служебного рвения Фрисснер. - Не забывай, что это все та же война.

     - Я не забываю... Но мин тут уже нет.

     - А что тут есть?

     - Песок,   ящерицы   и   отвратительные пауки.   Вот   как   тот,   что   вползает

Каунитцу на башмак.

     Каунитц презрительно сощурился и на уловку не поддался.

     - Так когда мы тронемся?

     - Приблизительно через час.

     - Хорошо, вам что-нибудь нужно?

     - Так точно, - отозвался Богер. - Ваше разрешение отлить немного тормозной

жидкости из головной машины.

     Фрисснер коротко кивнул головой:

     - Разрешаю.

     Когда   он   отошел   проверять   посты,    Богер   вопросительно   посмотрел   на

Каунитца.

     - Чего это с командиром?

     - Не знаю, но его явно укусила какая-то муха.

     - Муха по фамилии Ягер? - шепотом спросил Богер.

     Каунитц рассмеялся.

 

     46

 

     Пусть убиты будут лжецы.

     Коран. Рассеивающие. 10 (10)

 

     Доктор   Корнелиус   был   плешив,   бородат   и   смугл.   Морщинистое лицо   его

выражало   явное   неодобрение   всего   происходящего,    а    забираясь   в    кабину

"бедфорда", он вдобавок стукнулся головой.

     - Чем тут все время так воняет?   - осведомился он, устроившись на -жестком

сиденье.

     - Очевидно,   дохлым англичашкой. - Обер-лейтенант Кельтен пожал плечами. -

Машины же   трофейные,   профессор.   Вполне возможно,   она   постояла дня   три под

солнцем с мертвым водителем в кабине, пока ее не уволокли наши.

     - Если вы хотели меня смутить, вам это не удалось, молодой человек, - сухо

сказал Корнелиус - Я не брезглив.

     Кельтен   покраснел,   а   капитан   фон   Акстхельм хлопнул   его   по   плечу   и

засмеялся.

     - Вам бы тоже лучше не веселиться, - заметил Корнелиус.

     Доктор   брюзжал   по   каждому поводу:   грубая   и   невкусная пиша,   дурацкие

машины,   тупые   солдаты,   несносные   плутоватые   арабы,   жаркое   солнце,   вода,

отдающая   мочой   и   хлором...   Капитан   фон   Акстхельм вначале   пытался   как-то

реагировать на   жалобы профессора,   но   потом плюнул и   предоставил ему   полную

свободу   словоизвержения.    Профессор,    видимо,   понял,   что   к   нему   уже   не

прислушиваются, и ныл меньше.

     Альтобелли сосал медленно тающий кусочек горького шоколада и смотрел,   как

солдаты собирают вещи после короткого привала на   обед.   Шестой день в   дороге.

Интересно,   когда   сработает мышеловка и   каким   образом это   произойдет?   Надо

полагать,   у британцев хватит ума не уничтожать отряд,   раскатав его танками, а

аккуратно взять всех -   ну,   если не   всех,   то   хотя бы   ученого и   кого-то из

офицеров.

     Подполковник не испытывал угрызений совести -   собственно, он не испытывал

их давно,   с   тех самых пор,   как дал согласие работать на британскую разведку.

Тем   более   ему   не   нравился ни   ворчливый профессор,   ни   заносчивые немецкие

офицеры,   которые пусть и   были хорошими военными,   но к   Альтобелли относились

несколько высокомерно.

     Немцы   не   любили   своих   союзников,   и   тому   имелись   веские   основания.

Итальянцы,   кроме разве что   пары дивизий,   воевали из   рук   вон плохо,   все их

огрехи приходилось искупать кровью немецких частей,   и Альтобелли понимал,   что

постоянно находиться в   роли младшего,   всеми не   любимого и   шпыняемого братца

Третьего Рейха Италия сможет очень недолго. До тех пор, пока в ней окончательно

отпадет нужда.   Поэтому подполковник, который считал себя патриотом, решил, что

с Германией ему и его стране не по пути.

     Единственный раз,   когда   Альтобелли -   тогда еще   капитан -   встречался с

Муссолини,   остался в его памяти навсегда.   Дуче,   энергичный и жизнерадостный,

осматривал только   что   принятый   на   вооружение средний   бомбардировщик Z-1007

"альционе".    Поглаживая   лопасть   винта    огромного   тысячесильного   двигателя

"пьяджио", он интересовался у конструкторов, каковы бомбовая нагрузка самолета,

практический потолок, может ли бомбардировщик нести торпеды. Альтобелли в числе

несколькх   авиационных офицеров   находился   тут   же   и   был   приглашен отметить

событие стаканчиком вина.

     Один из штабистов, полковник Мингоцци, спросил у дуче, какого тот мнения о

Люфтваффе и сильно ли итальянские ВВС проигрывают в сравнении с немецкими. Дуче

ответил уклончиво -   мол,   дело не только в   технике,   но и   в   людях,   а герои

Италии...   и все в таком роде.   Но именно тогда Альтобелли понял, что Муссолини

прекрасно осознает свою марионеточность, зависимость от Гитлера.

     И ему стало противно.

     От размышлений подполковника отвлек Кельтен.   Оставив профессора в кабине,

обер-лейтенант,   в   британской полевой форме и со "стэном" на плече,   уселся на

корточки рядом с Альтобелли и спросил:

     - Знакомые места, господин подполковник?

     - Да, я здесь проезжал один раз.

     - Не нравится мне тут... - пожаловался Кельтен. - Пусто... Слишком тихо...

     - А чего вы ожидали? Это пустыня.

     - Не понимаю,   зачем нас сюда загнали.   Война,   мы должны заниматься своим

делом, прыгать с самолетов на головы русским или англичанам, а вынуждены жарить

задницы здесь, в Ливии... Извините, подполковник.

     - Пустое... Неужели вы думаете, что я поехал сюда с большой радостью?

     - Вам проще, у вас в кабине не сидит профессор, - улыбнулся Кельтен.

     "Черт   возьми...   Этак   мне   станет   его   жаль,   -   подумал Альтобелли.   -

Парень-то   вроде не   плохой.   Ладно,   еще   раз будем надеяться на   благоразумие

британцев. Поскорее бы они явились, мы ведь забираемся все глубже и глубже..."

     - Мы забираемся все глубже и   глубже,   -   повторил обер-лейтенант,   словно

подслушав мысли   подполковника.   Менее   тренированный человек   дернулся бы,   но

Альтобелли удержался, ограничившись замечанием:

     - Маршрут достаточно простой.   Тут   есть   куда   более   неприглядные места,

обер-лейтенант. Благодарите бога, что нас направили не туда.

     - Мне уже все равно. - Кельтен махнул рукой, - Жарко, мерзко...

     - По машинам! - донесся до них окрик капитана.

 

     47

 

     ...или у них другой бог...

     Коран. Звезда. 43 (43)

 

     Через час отряд не двинулся. Оказалось, что второе колесо тоже повреждено,

но по какой-то причине этого никто не заметил раньше.   Пришлось задержаться еще

на некоторое время, а после того, как колесо было восстановлено, Фрисснер отдал

приказ   осмотреть   все   машины   на   работоспособность и,   коли   возникнет такая

надобность, произвести необходимый ремонт.

     Богер   и   Каунитц,   прихватив для   верности   всех   свободных от   дежурства

солдат, ползали по грузовикам, как муравьи, ругались и проклинали все на свете,

кроме своего командира, потому что сам Фрисснер ползал вместе с ними.

     Ягер и   Юлиус Замке расположились в   тени легкового "фиата" и   смотрели на

эту   суету   с   философским спокойствием.   Замке   по-прежнему слегка   побаивался

грозного   штурмбаннфюрера и   поэтому   сидел   тихо,   напряженно обхватив   колени

руками.   Ягер же расслабленно развалился на песке, изредка прихлебывал из фляги

коньяк, который, казалось, имелся у него в неограниченных количествах.

     Замке от предложенного напитка отказался.

     - Так скажите,   профессор,   что там за ересь с пятью зеркалами,   а? - Ягер

фамильярно положил руку на плечо Замке.

     Юлиус слегка вздрогнул.

     - Да не дрожите вы!   - Ягер хлопнул профессора по плечу. - Какого черта, в

самом деле? Я вас не бил, я вас в лагерь не загонял... Что за нелепости?

     Замке прокашлялся:

     - Видите ли,   штурмбаннфюрер...   Ваше   поведение не   слишком отличается от

поведения тех, кто меня в лагере... опекал.

     - Да? - Ягер удивился.

     - Да...

     - Это   хорошо...    Нет,   в   самом   деле,   хорошо!   Не   обижайтесь   дорогой

профессор,    но   человек   моей...    -    Ягер   подумал,    подыскивая   слова,    -

специализации?   Да, специализации... Он не должен сильно расслабляться и терять

форму.   Особенно в военное время.   Когда враг не дремлет и готов запустить свою

грязную руку в наши стройные ряды.   -   Ягер засмеялся.   - Как сказано?! А?! Как

сказано!

     - Да уж, - вздохнул профессор. - В лучших традициях...

     Вот такой Ягер -   здраво рассуждающий,   тонко острящий - пугал Юлиуса куда

больше,   чем пьяный грубиян. На тупых и однообразных служак Замке насмотрелся в

лагере.   "Шапки снять!   Шапки надеть!   Как стоишь, свинья?!" А Ягер - артист, и

никогда не знаешь,   каким он станет через секунду, не говоря уж о том, каков он

на самом деле...

     - Это точно,   это точно...   -   Штурмбаннфюрер наконец успокоился и   крепче

сжал плечо Замке. - Но вам, Юлиус, бояться, собственно, нечего. Ведь так?

     - Наверное.   Хотя... - Замке набрал в грудь побольше воздуха. Решился. - В

наше время бояться всегда есть чего.

     - Очень многозначительно сказано,   -   невозмутимо проговорил Ягер. - Узнаю

интеллигентного человека.   В   ваших устах даже   бунт   выглядит,   как   строка из

научной диссертации. Вы не человек действия.

     - Да,   возможно.   -   Замке очень хотел стряхнуть с   плеча вцепившуюся руку

штурмбаннфюрера, но он боялся.

     - Вы не человек действия.   -   убежденно повторил Ягер.   -   Вы интеллигент.

Поэтому и загремели в Бельзен,   а не,   скажем, в Освенцим. Вы по большому счету

безобидный человечек. Вся интеллигенция - очень безобидная штуковина. Вы любите

поговорить,   дымя дешевыми сигаретами,   пошуметь... А толку? Вы бы взяли в руки

винтовку?

     - Если бы пришлось... Хотя...

     - Чушь!   Вы   бы   никогда не   взяли в   руку винтовку!   Вы не способны убить

человека,   даже если он будет на ваших глазах насиловать вашу же жену,   а ружье

будет стоять за дверью. Вы безобидный человечек. И знаете, Юлиус, я вас боюсь!

     - Что? - Замке показалось, что он ослышался.

     - Да,   да!   Боюсь. Вы думаете, что самое страшное, это Бельзен? Или тот же

Освенцим? Или гестапо? Вздор! Нет ничего страшнее вас.

     - Почему это?

     - Потому что именно такие,   как вы,   Юлиус,   будут править миром, когда мы

сойдем со сцены. И тогда я не дам за этот мир даже окурка. Или горсти вот этого

песка. Нет ничего хуже болтунов, витающих в своих заоблачных империях...

     - Эмпиреях... - автоматически поправил его Замке.

     - Нет,   друг мой, не нужно ловить меня на неточностях. Я сказал именно то,

что сказал.   Интеллигенты всегда готовы выстроить некую придуманную империю!   И

не просто выстроить,   а воплотить!   На костях таких,   как я. Каждый из вас, это

такой... Мягкий Знак! Внешне безобидный, но изменяющий слово до неузнаваемости.

Мелкий   человек,   способный натворить много,   очень   много   бед   во   имя   своих

выдуманных идеалов. А потому мне страшно...

     - А вам не страшно говорить то, что вы говорите?

     - Нет.   - Ягер покачал головой - Вы, конечно же, думаете, что я намекаю на

фюрера. Ничуть не бывало! Фюрер практик и великий человек! Фюрер делает великое

дело,   он   уже где-то там,   за гранью.   Не таким,   как вы,   судить его.   Хотя я

уверен:   именно такие вот умненькие трепачи будут это делать.   Не сейчас, так в

будущем.   Но если мне предстоит умереть,   я постараюсь сделать это с его именем

на устах. Я готов умереть за Адольфа Гитлера!

     Последнюю фразу он   выкрикнул громко,   так,   чтобы это   слышали бескрайние

пески и бескрайние небеса.

     - А вы,   такие как вы,   Юлиус,   будут говорить о ценности каждой жизни,   о

необходимости   жить,   о   необходимости   прощать   врагов,   о...   этом...   Сейчас

вспомню...   Я   слышал эти   слова от   одного болтуна в   кабаке.   Еще в   двадцать

шестом...   Ах да, этот очкарик долго говорил о ценности, необходимости и назвал

этот   болтологический   комплекс   "общечеловеческими   ценностями".   Вот   так-то,

Юлиус,   я боюсь.   Боюсь,   что такие,   как вы, напишут на знамени эти мифические

ценности и   во   имя их   утопят континенты в   крови.   Добрые любители поболтать.

Ценностей   для   всех   не   бывает,   запомните   это,   дорогой   профессор.   Вы   не

обиделись?

     - Нет...    -    Профессор   протирал   очки.   -   Я   вас   внимательно   слушал,

штурмбаннфюрер.

     - И что же вы можете возразить? Хотите коньяку?

     - Нет,   нет,   благодарю...   Я...   -   Замке внезапно почувствовал,   что ему

невероятно хочется выпить. - Давайте.

     - И   это верно!   Мне уже хватит,   а   вам еще недостаточно.   Пейте!   Раньше

вечера мы все равно не тронемся...

     - Почему же?

     - Такое у меня ощущение...

     - Ну и   черт с   вашими ощущениями,   -   вдруг расхрабрился Замке и хлебнул.

Коньяк был   плохой и   сильно бил   в   нос сивушными маслами.   Замке закашлялся и

скривился.

     - Поганая бурда,   правда?   -   участливо спросил Ягер.   -   Есть только одна

бурда, которая хуже этих помоев.

     - Какая же? - спросил Замке сдавленным голосом.

     - Американское виски. Пили когда-нибудь?

     - Не приходилось.

     - И не пейте. Американцы ничего не смыслят в алкоголе. Это естественно.

     - Почему же?

     - Вы меня удивляете... Хотя это закономерно. Для интеллигента, конечно.

     - Прекратите намекать,   -   сказал Замке   и   выпил   еще.   В   голове приятно

зашумело. Профессор вспотел.

     - А как иначе сказать...   Американцы не народ, к ним даже нельзя применить

расовую доктрину.   Они   развивались только две   сотни лет.   Как можно научиться

готовить сносный алкоголь за двести лет? Вы можете себе представить?

     - Я как-то не думал, что качество алкоголя зависит от возраста нации...

     - А   как же   иначе?   Возьмите хороший немецкий шнапс!   Или тот же   коньяк,

только французский...   Французы,   конечно,   лягушатники и трусливые вишисты, но

они делают неплохой коньяк. А по сравнению с тем, который пьем мы, так и вообще

отличный.   А вся ценность русских -   в водке. Конечно, неполноценная раса... Но

водку придумали они,   тут   ничего нельзя возразить.   А   американцы?   Боже   мой,

ничего более убогого, чем американское виски, я не пил в жизни.

     Замке забулькал.

     - Что такое? - спросил Ягер.

     - Я   просто подумал...   Это интересное применение расовой доктрины.   Очень

практично, штурмбаннфюрер.

     - Ну,   так я вам дарю эти выкладки. - Ягер легкомысленно взмахнул рукой. -

Напишите   в   газету,    может   быть,   опубликуют.   А   теперь   простите,   дорогой

профессор, я сосну часок.

     И Ягер растянулся на песке.

 

     48

 

     Видеть то, чего не видят другие.

     Проклятие? Благо?

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 121(123)

 

     Автомобили стали пригодны к эксплуатации только к вечеру. Каунитц и Богер,

вконец   измотавшись,   поставили   на   место   последнее   колесо   и   прокачали все

тормоза.    Было    израсходовано   более   половины   всех    запчастей,    снятых   с

поврежденного грузовика,   а   запасов воды   сильно поубавилось за   один   долгий,

раскаленный день без движения.

     Фрисснер перевел весь   отряд   на   режим   жесткой экономии.   На   счету была

каждая капля воды,   пить воду разрешалось только шоферам, остальные должны были

терпеть, пока хватало сил.

     Хмурые   солдаты   погрузились в   грузовики,   Артур   направился к   головному

"фиату".

     - Командир...

     Фрисснер обернулся. К нему спешил Макс Богер.

     - Командир.   -   Макс растерянно тер щеку,   размазывая грязь по вспотевшему

лицу.   -   Боюсь,   что сейчас я не совсем готов вести машину. Меня подранили и к

тому же всю ночь мы возились с этим чертовым колесом...

     Фрисснер молчал. Богер расценил его молчание по-своему:

     - Я не стараюсь увильнуть, просто могу не справиться с управлением...

     - Не нужно оправдываться, Макс, - сказал Артур. - Я просто думаю, почему я

не   подумал об   этом   раньше...   Мне   кажется,   я   найду   замену на   эту   ночь.

Забирайтесь назад и поспите, машину поведет Ягер.

     Макс Богер хотел что-то сказать, но передумал.

     Когда Артур подошел к машине, обнаружился некоторый конфуз.

     Людвиг Ягер был явно не в состоянии вести машину. Он был пьян.

     Более того,   пьян был и   профессор.   Оба сидели на песке перед бампером и,

обнявшись,   пытались   вполголоса   петь.   Получалось довольно   слабо,   профессор

плакал и   постоянно ронял очки.   Штурмбаннфюрер ругался и   тыкал Юлиуса Замке в

бок локтем, стараясь придать его голосу больше музыкальности.

     Слушая завывания Ягера и всхлипывания Замке,   Фрисснеру удалось разобрать,

что оба пытаются вывести прелюдию к "Тангейзеру" Вагнера. Слов, естественно, не

было,   потому все музицирование заключалось в   непрестанном разнотональном вое.

Профессор,    впрочем,   кажется,   пытался   наложить   на   мотив   Ягера   слова   из

"Деревенской свадьбы".

     - Что все это значит?   -   спросил Артур,   не надеясь получить в ответ хоть

что-то вразумительное.

     Как   он   и   полагал,   Ягер   ничего не   ответил,   зато на   вопрос отозвался

профессор.

     Юлиус Замке вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал довольно четко:

     - Заключенный   номер   двадцать   три    семнадцать   дробь   семь   по    вашему

приказанию прибыл!   -   и   непонятно   прибавил   после   продолжительной паузы.   -

Сволочь.

     - Я спрашиваю, что все это значит?! - обратился Фрисснер к Ягеру.

     Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:

     - Мы лечились.   У профессора ярко выраженная диарея.   Вы,   штурмбаннфюрер,

совершенно   не   заботитесь   о   сохранности   такого   ценного   кадра...   То   есть

представителя дружественной нам интеллигенции...   Совершенно не   заботитесь!   Я

буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте...

     Чувствуя, как немеют скулы и напрягается рука на кобуре, Фрисснер мысленно

сосчитал до десяти и только после этого обратил внимание на какое-то бульканье,

доносящееся из-за спины. Обернувшись, Артур обнаружил, что Богер сидит на песке

и давится от смеха.

     "Черт возьми...   - подумал Фрисснер. - А ведь я их едва не пристрелил... И

этого алкоголика,   и этого идиота профессора.   Вот так запросто...   Бах-бах - и

экспедиция возвращается назад.   Пустыня сведет меня с ума...   А коньяк и впрямь

может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав..."

     - Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета капитан указал на

Ягера:

     - Штурмбаннфюрера   в   грузовик.   Господина   профессора   к   нам   в   машину.

Грузите.

     Когда пьяные вопли Ягера заглохли где-то позади, Фрисснер подошел к Богеру

и серьезно сказал:

     - Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.

     Ночь   в   пустыне черная.   Очень черная и   холодная.   Откуда-то   сверху зло

посверкивают звезды,   но это не добавляет света,   скорее наоборот, подчеркивает

темноту.

     В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико воняло перегаром и еще

чем-то кислым,   словно от выдохшегося винного сусла. Противно и гадко. Фрисснер

трясся   за   рулем   и   тихо   завидовал   Богеру,    который,   бесцеремонно   скинув

профессора куда-то вниз,   захватил все сиденье и дрых без задних ног.   Макс мог

заснуть где угодно и когда угодно. В боевых условиях это большой плюс.

     Дорога становилась все   хуже и   хуже.   Колеса подбрасывало,   иногда "фиат"

натужно взревывал,   попадая колесами в мягкие массы песка. Иногда казалось, что

машина   уже   съехала   с    дороги   и    катится   по   барханам,    норовя   увязнуть

окончательно.   Однако Фрисснер по этому поводу не беспокоился. На карте как раз

против этого места стояли четкие указания о   качестве дорожного покрытия,   если

его можно было так назвать.   Карта была довольно старая и   явно прошла не через

одни   руки,   а   может   быть,   картографы были   людьми с   юморком...   Чуть   ниже

топографических значков   было   едва   видимыми   закорючками приписано   от   руки:

"Дорога - дерьмо".

     Ну, дерьмо, значит, дерьмо. Говорят, что в России дороги еще хуже.

     Беспокоило Фрисснера другое.   То,   что   не   давало покоя   с   самого начала

экспедиции.

     Людвиг Ягер.

     Человек,   вынырнувший черт   знает откуда и   черт   знает почему принимающий

участие   в   экспедиции.   Конечно,   Артур   Фрисснер   не   строил   иллюзий   насчет

ведомства,   которое приставило Ягера к операции. С самого начала было ясно, что

цель   экспедиции действительно важна   для   рейха   и   контроль будет осуществлен

максимальный.    Однако   кандидатура   штурмбаннфюрера   вызывала   весьма   большие

сомнения,   если   не   сказать   хуже.   Психика   Ягера   была   чем-то   вроде   мины.

Достаточно одного неверного шага...   Было   сомнительно,   чтобы родное Фрисснеру

ведомство послало на   задание такого неуравновешенного человека.   Ягер   был   бы

хорош на   допросах,   вот уж   мастер своего дела,   на передовой он действительно

неплохой солдат,   на   должности коменданта лагеря...   Ягер мог   служить СС   где

угодно.   Кроме того места,   куда его   послали.   Его мозг не   был приспособлен к

подобным испытаниям.

     Людвиг был слишком мистичен, слишком... Фрисснер не смог подобрать слов.

     Слишком истово верил?

     Во что?

     В Вотана?

     В новых богов?

     В мистику рун?

     Ягер был будто бы   немного за   гранью и   видел мир иначе.   Это,   наверное,

хорошо в лабораториях "Анненербе", но в поле...

     Фрисснер   припомнил   поведение   Ягера,    когда   вся    экспедиция   едва   не

погрузилась в песок.   Глупость,   конечно, но все остались живы только благодаря

тому выстрелу штурмбаннфюрера.

     Куда стрелял этот полубезумный человек?

     В кого метил?

     В кого попал?

     Но ведь попал...

     Артур   вспомнил бурю,   которая отвернула в   сторону,   словно столкнулась с

чем-то, с незримой стеной.

     С чем столкнулась?

     Что стало той рукой, которая отвела страшную тучу?

     В   этой мозаике что-то не складывалось.   Маленькие цветные кубики ложились

не в тот рисунок... "Анненербе", мистика, Ягер, пустыня, где не все чисто и где

реальность оказывается странно лживой, неверной и изменчивой...

     Машину подбросило,   и   профессор глухо   и   жалобно застонал.   Артур   вдруг

понял,   что на мгновение заснул за рулем,   поддавшись гипнозу ночной дороги. На

какой-то миг показалось,   что песок в свете фар вспыхнул спектральными красками

Но нет.   Все по-прежнему. Песок, дорога-дерьмо, воняющий перегаром профессор, у

которого медленно, но верно начинается похмелье.

     Артур открыл окно,   поток холодного воздуха противно обжег лицо и забрался

под   ворот   рубашки.   Вместе   с   ветром   внутрь   кабины влетели пыль   и   мелкие

песчинки.

     "Интересно, где Ягер берет коньяк? - подумал Фрисснер. - Вот еще проблема,

которую предстоит решить. Утром..."

     Мысль оборвалась, когда "фиат", преодолев подъем на очередной бархан, стал

неторопливо скатываться вниз   по   пологому склону.   Чуть   слева,   возле дороги,

горел костер.

     Фары   машины ярко высветили сидящих у   костра.   Четыре неподвижные фигуры,

закутанные в те тряпки, которые бедуины называют одеждой... Фрисснер не заметил

вокруг ни верблюдов,   ни лошадей,   ни поклажи Создавалось ощущение,   что четыре

человека идут по пустыне пешком, налегке...

     Артура бросило в   холодный пот,   и   он снял ногу с   педали тормоза,   когда

увидел в ярком блеске костра и свете фар, что вокруг огня сидят скелеты. Черные

провалы пустых глазниц, белизна костлявых пальцев. Ночь. Пустыня. Костер.

     "Фиат"   рявкнул   двигателем и   рванул   в   темноту.   Водители идущих   сзади

грузовиков сильно   удивились такому   поведению головной машины.   Они   ничего не

видели.

 

     49

 

     Но посмотрите на это другими глазами.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 134

 

     "Минус два", - почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.

     Минус два.

     Ганс   Эдербауэр и   Йозеф Рилль.   Два   ефрейтора с   перерезанными глотками,

слишком привыкшие к   безлюдью пустыни и   поплатившиеся за   это жизнью.   Один из

Менхенгладбаха, второй из Льежа.

     Фрисснер долго   елозил языком по   сухим   деснам,   собрал во   рту   густую и

противную слюну и   плюнул на   песок.   Посмотрел,   как плевок на   глазах истаял,

частично впитавшись,   а   частично испарившись,   поднялся с подножки грузовика и

крикнул:

     - Вперед! Поехали!

     В салоне "фиата" отчаянно воняло рвотными массами,   потом и грязным бельем

Фрисснер давно уже научился не замечать таких вещей - еще в Норвегии, когда они

вдесятером ютились в утлой избушке и не мылись почти месяц. А вот Замке было не

по   себе.   Археолог   то   и   дело   принюхивался,   почесывался   и   страдал.   Даже

концлагерь не   вытравит интеллигента из   интеллигента,   а   тут   еще   и   напился

вчера... Салон облевал...

     Ягер   спал,   привалившись к   дверце.   Он   перебрался из   грузовика   совсем

недавно,   когда проснулся там и обнаружил, что находится в не вполне подобающем

месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне почти никак не сказалось на

нем,   а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера, расправившегося с

арабами   так,   как   это   следовало   сделать.   Когда   машина   тронулась,   он   не

проснулся, а лишь пожевал иссохшими губами и тихонько всхрапнул.

     - Двигатель начинает стучать,   -   пожаловался Макс.   - Эта керосинка может

накрыться в любой момент.

     - Поедем на грузовике, - безразлично сказал Фрисснер.

     - Я с ужасом думаю,   что будет, когда накроются и грузовики, - пробормотал

Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.

     - Порой мне кажется,   что во   всем этом нет никакого смысла,   -   продолжал

Макс.

     - Обсуждаем приказы? - лениво осведомился капитан.

     - Мы можем сровнять их с землей.

     Это произнес Ягер.   Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся - под

опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.

      - Мы можем сровнять их с землей,   -   повторил Ягер.   - Это море песка, эти

оазисы...   Все это ни к   чему нормальным людям.   Мы можем стереть с   лица земли

Каир   и   Александрию вместе с   англичанами и   их   сраными помощниками из   Новой

Зеландии   и    Австралии.    Сотни    тяжелых    бомбардировщиков.    Роммель   может

отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.

     - Вы уверены, Людвиг? - спросил Фрисснер.

     Ягер открыл глаза.   Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь

исцарапанное лобовое стекло машины.

     - Жиды и   коммунисты,   черные и   желтые,   нам с ними не по пути.   Их нужно

уничтожить.

     - Вы последовательны, - сказал Фрисснер.

     - Я   привык быть последовательным.   Если бы я   не был последовательным,   я

преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я - офицер, и я воюю.

     - Я тоже офицер, хочу заметить.

     - И   я,   -   подал голос Богер.   -   Вот остановимся на   ночлег и   убьем еще

парочку арабов, и все будет хорошо.

     - Смеетесь,   -   процедил Ягер.   - Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока

эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал.   Как они

проделали это с вашими солдатами.

     - Нельзя ли   прекратить этот   разговор?   -   робко   спросил Замке,   икая   с

похмелья.

     - В   самом   деле,   -   поддержал его   Фрисснер.   -   Не   время   для   лекций,

штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?

     - Подите к черту,   - сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась

в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.

     "Не хватало,   чтобы он спятил,   -   подумал Фрисснер.   -   В этом случае его

придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более

такой опасный,   как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума?   Разве что

Макс, которому все нипочем".

     Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:

     - Что до арабов,   то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим.

Один   парень,   вернувшийся с   Восточного фронта,   рассказывал мне   про   русских

партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.

     - Я знал русского ученого, - вставил Замке, - по фамилии Эдельман.

     - Еврейского ученого, - поправил Макс.

     - Еврейского.   Он   был   интеллигентный тихий человек,   автор монографии по

палеонтологии.   Мы гуляли по Нюрнбергу,   и он рассказывал,   как в девятнадцатом

году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас...

     - Копает небось своих   допотопных ящеров,   -   Богер   пожал плечами.   -   Не

думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.

     - Могли и мобилизовать, - сказал капитан. - Дела русских совсем плохи.

     - Черт...

     Восклицание Богера относилось к   дороге,   которая исчезла.   Только что под

капот мерно бежала песчаная полоса, и вот...

     - Штурмбаннфюрер... Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.

     - Поговорите с проводником,   -   попросил Артур.   -   Он... Стоп, вот он сам

пришел к нам.

     Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.

     - Спросите у него, куда исчезла дорога.

     Ягер   перевел вопрос,   проводник сделал недвусмысленный жест,   означавший,

что дорога кончилась.

     - Дайте-ка   карту,   -   сказал   капитан.   Они   с   Максом выбрались наружу и

расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.

     - Это   еще   что?!   -   шепотом   спросил   Богер.   Стрелка   компаса   медленно

описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.

     - Аномалия? - задумчиво пробормотал капитан. - Нет, это что-то странное...

     Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.

     - Не обращайте внимания...

     Замке стоял рядом,   тяжело покачиваясь.   Из уголка рта скатывалась струйка

слюны, но профессор не замечал.

     - Я такое видел. Ничего страшного.

     - Но где дорога?

     Фрисснер повернулся к   проводнику в   надежде,   что Муамар поймет возникшую

проблему.   Тот и   в   самом деле понял,   помахал рукой-крылом куда-то   на   юг   -

вернее,   туда,   где,   по   представлениям Фрисснера,   этот   самый юг   обязан был

находиться.

      - Вам плохо? - участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.

     - Мне не просто плохо...   Мне очень,   очень плохо.   Я хочу попросить у вас

извинения, господин капитан...

     - Полноте, - сказал Фрисснер. - Как ваш желудок?

     - Вроде бы ничего.

     - Благодарите штурмбаннфюрера и   его   лекарство.   Надеюсь,   больше оно   не

понадобится...

     - Нет-нет!

     - Юлиус...   Юлиус,   вы хоть раз в   жизни напивались?   -   спросил капитан с

улыбкой.

     - Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь...

     Шатаясь,   археолог   вернулся   в   машину   и   заворочался там,   постанывая и

кашляя.

     Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и

начало накалять их своей беспощадной милостью.

     - Привал, - скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. - Обст!

     Унтер-офицер уже спешил к командиру.

     - Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.

     - Все спали, господин капитан.

     - Все?

     - Так точно

     - А вы?

     - Я -   нет,   господин капитан.   Я решил,   что пусть ребята поспят. Тяжелый

день,   к   тому же   у   нас   потери.   Это положительно скажется на   их   моральном

состоянии.

     - Какое у вас образование, Обст? - неожиданно для себя спросил Артур.

     - Да собственно, никакого, господин капитан. - Обст был смущен. - Просто у

нас был командир...   Тоже капитан.   Еще в первую войну...   Я тогда рядовым был.

Делать нечего было по молодости,   вот в армию и подался.   Добровольцем. Так наш

капитан,   вот кто был голова,   на фронт из университета пошел. Всегда знал, что

солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на

Западном фронте.   Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: "На Западном

фронте   без   перемен.   На   Западном   фронте   без   перемен".   Вот   тебе   "и   без

перемен"... Я теперь всегда про него вспоминаю.

     - Война быстро двигает по службе, да?

     - Это   верно,   господин капитан.   Только   думаю   я,   что   выше   унтера   не

поднимусь.   Образования не хватает,   да и   подустал я   командовать.   Сказать по

правде,   я,   как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь

кто-то другой за меня думать станет.

     - Ну и как?

     - Да ничего...   - Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта.

- Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди...

     Он пожал плечами и   замолчал.   Фрисснер присмотрелся к той точке,   которую

так сосредоточенно рассматривал Обст.

     - Что это там?

     Ответа не последовало,   унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно

смотрел.

     Фрисснер резко обернулся.

     Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.

     - Что там?   -   спросил Фрисснер,   махнув рукой на горизонт.   Проводник его

злил - особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.

     Муамар   сделал   несколько непонятных знаков   и   тоже   уставился куда-то   в

желтый океан.

     - Ну и что он хотел сказать? - риторически спросил Артур.

     - Если позволите,   господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль,

- сказал из-за плеча Обст.   - Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза.

Вот ведь обезьяна глухая...

     Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!

     В бинокль Артур разглядел только какие-то черточки, палочки и зелень.

     - Тмесса?

     Муамар кивнул и   ушел   за   грузовик.   Кинул на   песок молитвенный коврик и

забормотал что-то неразборчивое.

     - Обст!   Посты отменяются, сажайте за руль свежего шофера. Еще час езды, и

мы достигнем оазиса.

     - Слушаюсь!

     Когда   Фрисснер завел машину,   передняя дверца вдруг открылась,   и   внутрь

забрался Ягер.   Штурмбаннфюрер был слегка бледен,   но   более ничто не   выдавало

того, что он был вчера пьянее вина.

     - Штурмбаннфюрер,   - сказал Ягер с ходу. - Я приношу свои извинения за мое

недостойное поведение вчера   днем.   Впредь   такого не   повторится,   обещаю вам.

Нахожу ваши действия правильными,   в   кузове грузовика я быстро пришел в норму.

Еще раз прошу прощения. И спасибо, что впустили меня обратно...

     - Принято,   -   пробормотал Фрисснер.   - Скажите только одно: где вы берете

коньяк?

     Ягер повернулся к Артуру и сказал, четко чеканя буквы:

     - Там больше нет, штурмбаннфюрер. Коньяк кончился.

     - Это многое объясняет.

     "Фиат"   чихнул и   тронулся.   Фрисснер понял,   что   ему   неудержимо хочется

спать.

     - Хотите,   я вас сменю,   командир?   - спросил с заднего сиденья Богер. - У

меня уже не так болит, а управлять машиной днем я могу и одной рукой.

     - Отдыхайте, вы мне еще пригодитесь...

     - Ооо... - возле Богера завозился задремавший было Замке.

     Макс быстро сориентировался и помог профессору подняться на сиденье.

     - Как   мне плохо...   -   Замке держался за   голову и   раскачивался.   -   Как

плохо... Голова так болит... У нас нет кофе?

     - Это самая веселая шутка,   которую я   слышал за   все время этой пустынной

гонки, - заявил Богер. - Потребовать кофе посреди песка, это сильно. Восхищаюсь

вашим мужеством, профессор.

     - Ооо... Как болит... Как болит...

     Фрисснер упорно молчал.   Теоретически в   аптечке можно было найти какое-то

болеутоляющее,   но   тратить   его   на   загулявшего   пьяницу,   который   мается   с

похмелья, Артур считал неправильным. Да и вряд ли поможет.

     - Почему так дурно пахнет? - спросил Замке.

     - А чего бы вы хотели?   -   поинтересовался Богер. - Вы думаете, что от вас

фиалками пахло? Нет, дорогой профессор, теперь уж терпите.

     - И бок болит, - плаксиво пожаловался Юлиус. - Что у меня с боком?

     - Ушиблись, - пояснил Макс. - Когда с сиденья упали.

     Богер не   стал уточнять,   что   с   сиденья на   пол машины профессора скинул

именно он. К чему расстраивать человека?

     - Тошнит... Ооо... Меня тошнит... Артур... Остановите! Меня сейчас вырвет!

     - Черта с два!   -   зло ответил Фрисснер.   -   Окно откройте и вперед.   Я не

стану останавливать экспедицию из-за двух... Одного алкоголика.

     - Ооо... Моя голова! Тошнит! Ягер, зачем вы меня так напоили?! Тошнит...

     Наконец он   справился с   окном и   высунулся наружу,   освобождая содержимое

своего желудка Богер брезгливо поморщился.

     - Интеллигенция, - отчеканил Ягер. - Совсем не умеет пить.

     - Позвольте заметить, что напоили его именно вы, - сказал Фрисснер.

     - Я его не заставлял, - невозмутимо парировал Людвиг.

 

     К тому моменту,   когда колонна подошла к Тмессе, Фрисснер все чаще засыпал

за    рулем,    а    профессору   изрядно    полегчало.    В    нем    даже    проснулся

исследовательский инстинкт.

     - Мне кажется,   что мы прибыли вовремя. Ну, или почти вовремя, - профессор

метался от окна к окну.   - Посмотрите туда, где-то там должна быть площадь... И

фонтан.

     - Фонтан? - Спросил Ягер.

     - Да, да, именно так!

     - Что за бред, - сказал Макс Богер. - Кому в голову придет такая идиотская

мысль   -   ставить   фонтан   посреди Африки?   Эту   идею   нельзя   назвать особенно

экономичной.

     - Естественно,   только это религиозная традиция. Поймите, Макс, это бывает

только раз   в   три года.   Этот фонтан работает только семь дней,   а   потом вода

уходит...

     - Что значит -   уходит?   -   спросил Ягер,   оборачиваясь к профессору. - Вы

хотите сказать, что уровень воды тут меняется?

     - В этом-то все и дело. А...

     - Дышите в сторону, - посоветовал Людвиг.

     - Извините,   -   нисколько не смутился Замке.   -   Так вот,   раз в   три года

водяные   озера   в   скальном   основании внезапно   меняют   свою   наполненность...

Понимаете?

     - Не совсем.

     - Ну,   уровень грунтовых вод в   этом регионе начинает повышаться...   Что я

говорю?!   Надо проще.   Воды поднимаются к поверхности,   и единственный фонтан в

этом оазисе вдруг начинает действовать. Понимаете?

     - То есть вы хотите сказать, что фонтан действует сам по себе? И его никто

не включает?

     - Вы меня очень точно поняли...   Ну, конечно, следует поправиться, я лично

этого явления никогда не видел...   Об этом говорится только в тех документах, к

которым у меня был допуск. Так что я не могу быть абсолютно уверенным...

     - Понятно, - сказал Ягер и отвернулся.

     - Но сейчас у   нас есть уникальная возможность!   Господа,   есть уникальная

возможность все проверить. Именно сейчас та неделя... Правда, самый ее конец...

     - Я вам напомню,   профессор, что у нашей экспедиции несколько иные цели, -

сказал Фрисснер.

     - Одно другому не мешает, так или иначе нам придется тут задержаться, хотя

бы на один день.   Вы должны отдохнуть.   И шоферы грузовиков тоже. И вода... Нам

ведь нужна вода. Запчасти... Горючее...

     - В   логике   вам   не   откажешь.    Черт   возьми,   где-то   тут   должна   быть

комендатура...

     - Обязательно должна быть,   штурмбаннфюрер, - сказал Ягер. - В этих местах

добывают   соду.   Итальянцы не   могут   оставить такое   место   без   присмотра,   и

растрясти их на жратву и железяки мы сумеем.

     - Называйте меня   капитан,   -   проворчал в   ответ Фрисснер.   -   Если я   не

ошибаюсь,   вот   та   куча мешков с   песком должна олицетворять собой нечто вроде

блокпоста.

     - Похоже на то, - подал голос Богер. - По крайней мере, пулемет там стоит.

Один.

     Когда   машины   подъехали   к   блокпосту,   из-за   мешков   показалась   голова

часового.

     - Макаронники,   -   констатировал Ягер. - Жирная рожа, с которой только что

не капает оливковое масло.

     - Не забывайте,   что они все-таки наши союзники,   - без особого энтузиазма

напомнил Фрисснер, выбираясь из автомобиля.

     - Интересно, как такое можно забыть? - Ягер последовал вслед за ним.

     - Дежурный?

     - Si?

     - Говоришь по-немецки?

     - No...   Doice?   - Часовой совсем выбрался из-за мешков. Солдат был одет в

форму итальянских парашютистов,   которая висела на нем бесформенным тряпьем. Ни

форменного кинжала,   ни   знаков   отличия Фрисснер рассмотреть не   сумел.   Сущий

бандит, право...

     - Макаронник...

     - Союзник, - вставил свое слово Ягер.

     - Вместо того   чтобы язвить,   могли бы   пообщаться с   этими остолопами.   В

число ваших талантов знание итальянского не входит?

     - Входит. Правда, не в полном объеме.

     - Так какого же черта вы тут комедию ломаете?

     - Не   смог   отказать себе   в   таком   удовольствии,   -   и   Ягер   перешел на

итальянский.   -   Солдат,   нам нужно говорить с   твоим начальством.   Мы немецкие

офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?

     Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.

     - Что он говорит?

     - Что-то говорит,   -   задумчиво сказал Ягер.   -   Только я не понимаю,   что

именно.   Он говорит слишком быстро и   ко всему прочему он,   кажется,   с Сицилии

Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок... Ч-черт, воняет

как! Да, точно с Сицилии.

     - А это как влияет?

     - Акцент,   -   пояснил Ягер,   пока солдат изливал на   них   потоки одного из

самых экспрессивных языков планеты.   - Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или

лейтенант. Понимаешь? Нет, нет... Говори медленней, я плохо понимаю.

     - А!   -   Итальянец вскинул палец   кверху и   с   резвостью породистой лошади

ускакал за мешки.

     - Вот так просто оставить свой пост...   - Фрисснер покачал головой. - Боже

мой,   и   это   наши   союзники.   Честное слово,   будь   нашими союзниками русские,

порядку было бы больше.

     - Вы соображаете, что говорите? - тихо пробормотал Ягер.

     - Соображаю. Вы были на Восточном фронте?

     - Нет, а вы?

     - И я не был,   слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее

не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.

     - Забудьте!   Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой.   Это

уже совсем не тот народ.

     - Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.

     - Рабочие арийцы?   Я   слышал об этом...   Но сионизм слишком глубоко пустил

там свои корни.   Равно как в   поляках и прочих неполноценных народах славянской

группы.

     - Еврейский вопрос.

     - Вы что-то имеете против?

     - Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В

то время я только-только окончил университет в Кельне... Знаете, Людвиг, я едва

не   умер.   Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом,   а   тут еще

голод.   Я подхватил грипп.   Как и многие на тот момент...   У моего отца не было

средств,   чтобы купить пенициллин на   черном рынке по   тем ценам...   С   тех пор

ненавижу спекулянтов.   Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить

лекарства... И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.

     - У вас был хороший отец,   - сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. - Я

вам   сочувствую.   Он   сделал то,   что должен был сделать.   Тем более вы   должны

понимать,   что   народ,   одурманенный коммунистической отравой,   не   может   быть

союзником рейха.

     - Да,   конечно.   И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я

бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.

     - На каком факультете вы учились?

     - На историческом.

     - Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!

     - Эти   чертовы   макаронники   здесь,   -   коверкающий немецкие   слова   голос

прозвучал откуда-то сверху.

     Ягер   и   Фрисснер подняли головы и   увидели высовывающийся из   пулеметного

гнезда торс   лейтенанта итальянской армии.   Его   лицо   выражало крайнюю степень

неудовольствия.

     - Итак, чего же вы замолчали? - поинтересовался итальянец.

     - Не забывайтесь, лейтенант, - сказал Фрисснер. - Мы выше вас по званию.

     - И   что?   Это должно меня сильно напугать?   В этой чертовой пустыне может

пропасть даже генерал,   и никто об этом не узнает.   А вы в штатском, и сам черт

не разберет, кто вы такие.

     - У нас достаточно людей,   чтобы не пропасть в пустыне,   -   сказал Ягер. -

Ваши беспокойства излишни.

     Итальянский лейтенант прокашлялся и   исчез.   Вскоре он выбрался из низкого

отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.

     - Ваши документы, господа.

     Внимательно изучив бумаги и   особенно задержавшись на бланке из канцелярии

генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:

     - Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о

"тупых макаронниках".   Не   все   мои   солдаты понимают немецкий,   но   почти   все

сначала стреляют,   а потом смотрят бумаги.   Проезжайте.   И,   пожалуй, я дам вам

совет.   Будьте   осторожны.   Сегодня   последняя   неделя   какого-то   религиозного

местного праздника.   Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что

сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но

на   всякий   случай   гарнизон находится в   боевой   готовности.   Знаете,   местные

партизаны не так плохи,   как о них хотелось бы думать...   Многих из них мы сами

учили в военных школах в свое время... Так что держите свои бумаги наготове, их

могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.

     - Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.

     - Этого   тут   предостаточно.    Проезжайте.   И   лейтенант   закричал   что-то

по-итальянски.   Откуда-то из-за мешков ответили,   и ободранная полосатая палка,

заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.

     - Боже мой,   - сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к "фиату".

- Это   у   них   называется "гарнизон   в   боевой   готовности".   Любого   немецкого

солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.

     - Макаронники...   -   философски заметил Ягер.   - С другой стороны, они тут

давно и им виднее.

     - Мне   уже   плевать.    Я    хочу   спать.    -    Фрисснер   сел   за   руль.    -

Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.

     - Да, конечно.

     - Ну что?   Праздник воды еще идет?   -   Профессор был похож на фокстерьера,

который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз,

опухших век   и   трясущихся рук.   У   фокстерьеров вообще нет   рук...   Эта   мысль

показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:

     - Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно...

     - Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.

     - Именно   поэтому,   -   непонятно для   профессора сказал Фрисснер,   а   Ягер

коротко кивнул.

 

     50

 

     И воззвали они к своему приятелю, и

     тот взял и убил.

     Коран. Месяц. 29 (29)

 

     - У   меня   есть инструкции,   полученные в   Берлине,   и   я   не   могу ничего

рассказать. Да вы и не поймете. Я посвятил этому всю свою жизнь, - гордо сказал

Корнелиус.

     - Скажите   хоть   вкратце,    что   нам   там   понадобилось,   -   повторил   фон

Акстхельм.

     За линию горизонта опускалось багровое солнце, на костерке кипел и булькал

котелок с   кофе.   Подполковник Альтобелли сидел,   накинув на   плечи   одеяло,   и

слушал,   как немцы пытаются разговорить сухаря профессора на предмет того,   что

он собирается искать в Эль-Джауфе. Корнелиус не сдавался.

     - Ваше дело -   копать,   если я скажу, и не копать, если я не скажу. Именно

так.   Вам,   если   не   ошибаюсь,   ведено слушаться меня во   всем,   что   касается

археологических изысканий.

     - Хорошо,   хорошо,   -   примирительно сказал обер-лейтенант Мирш,   -   Будем

копать. Только если доедем без приключений.

     - Думаешь, можем наткнуться на британцев? - спросил Кельтен.

     - Запросто.   На разведотряд... Если у них будет танк или два, наша песенка

спета.

     - Мы можем удрать от танков.

     - На этих рыдванах?

     - Напрасно ты так,   хорошие машины,   - заступился за "бедфорды" Кельтен. -

Но   танк может и   догнать...   А   если они   успеют выстрелить и   попасть,   то   и

догонять будет некого.

     - Прекратите. - Фон Акстхельм поморщился. - Солдаты слушают.

     - Ничего они не слушают, дрыхнут они, господин капитан, - хихикнул Мирш.

     - Нам тоже пора спать.   Пьем кофе и на покой,   -   велел фон Акстхельм.   Но

Мирш не унимался.

     - А вы что думаете,   господин подполковник?   -   спросил он, повернувшись к

Альтобелли. Тот зевнул и признался:

     - Я тоже за то, чтобы идти спать.

     - Да я не о том. Я об англичанах.

     - По   пустыне   сейчас   кто   только   не   шатается...    -   уклончиво   сказал

Альтобелли. - Вспомните хотя бы вчерашнюю историю с бомбардировщиком.

     История и   в   самом деле была странная.   Ближе к   вечеру,   часов в   шесть,

довольно далеко от них к западу над пустыней с ревом пролетел самолет,   который

подполковник опознал как британский бомбардировщик "бомбей".   Что он мог делать

так далеко от   побережья,   от аэродромов,   куда летел и   где планировал сесть -

осталось загадкой.   Отряд он,   кажется,   не заметил, а если и заметил, то никак

этого не   выказал.   Возможно,   самолет попросту заблудился,   такое теоретически

могло случиться...

     - Нужно было и нам лететь на самолете, - сказал Мирш.

     - Прогулка была бы не столь познавательной,   - возразил Кельтен. - В школе

мы тоже ходили в поход в горы пешком,   хотя могли бы поехать туда на поезде или

автобусе.

     - То в школе...

     - Кофе   готов.   -   Кельтен снял котелок с   огня.   -   Давайте ваши кофейные

чашечки, господа. Кому сливки, булочки?

     Роль    "кофейных   чашечек"   исполняли   металлические   кружки,    сливок    -

консервированное сгущенное молоко,   а булочек -   твердые, как пемза, галеты, но

ритуал   оставался неизменным.   Это   было   своего   рода   развлечение,   маленькая

радость перед сном,   и даже Корнелиус прихлебывал напиток с довольной ухмылкой.

Альтобелли выпил две кружки и подумал, что сегодня не нужно. Только не сегодня.

Завтра с   утра,   в   дороге,   но   только не   сегодня,   потому что   ему   начинали

нравиться эти люди, которых он заранее предал.

 

     51

 

     Те, которые противятся Аллаху

     и его посланнику...

     Коран. Препирательство. 21 (20)

 

     Муамар,   как   только отряд вошел в   город,   растворился в   лабиринте улиц,

словно бы   его   и   не   было.   Юлиусу Замке показалось,   что на   лице проводника

застыло крайне обеспокоенное выражение.

     Ягер долго и,   на взгляд Замке, бестолково гонял солдат за водой, заполнял

пустые канистры,   посылал самого молодого солдатика в расположение итальянского

гарнизона   за   новыми   емкостями взамен   пропоротых и   тех,   которые   уже   было

невозможно починить своими силами.

     - Шевелитесь,   шевелитесь!   -   поминутно орал   штурмбаннфюрер.   -   Что   вы

застыли? Это вода, а не помои, живее! Сами будете потом пить и радоваться!

     Нужно было   отдать Ягеру должное -    каким-то   образом знал всех солдат по

именам и, обращаясь к ним, ни разу не ошибся.

     - Вы,   Ханке!   Что вы мечетесь, как таракан на раскаленной сковороде?! Что

вы мечетесь? Попадайте в ритм цепи! Попадайте! Человека не хватает? Меня это не

волнует, а на качестве работы это не должно сказываться вообще!

     Людвиг нашел где-то   прутик и   теперь в   такт   своим словам щелкал себя по

ноге, словно стеком.

     - На счет раз подняли, на счет два приняли пустую емкость, неужели это так

сложно для вас, Герниг?

     Солдаты потели и   ощущали себя словно на   плацу во   время строевой муштры.

Один   только унтер   Обст   стоял   в   сторонке и   наблюдал за   работой.   На   лице

унтер-офицера не отражалось ничего,   и было сложно понять, что же он думает обо

всей этой процедуре.

     - Итальянский майор   не   дал   канистр!   -   Это   вернулся молодой солдатик,

посланный в штаб к союзникам.   - Он говорит, что нужно было лучше стеречь -свои

и не подставляться этим тупорылым арабам.

     - Что?   Так и   говорит?   А какого черта вы рассказали ему о ночной стычке?

Обст!   Примите командование,   я совершу визит в расположение наших союзников, -

и,    размахивая   импровизированным   стеком,   Ягер   удалился   вслед   за   молодым

солдатом.

     Замке понял, что другого такого удобного момента может не представиться.

     Фрисснер   спал   в   "фиате",   Богер   и   Каунитц   что-то   снова   разбирали в

двигателе,   ругались и звякали ключами,   остальная команда занималась водой.   И

все это происходило в   городе,   который праздновал событие,   случающееся только

раз в три года.

     Профессор сделал несколько осторожных шагов в сторону ближайшего проулка.

     Потом еще несколько.

     А потом и вовсе смело шагнул в пыльную суету.

     Собственно,   прохожих тут   было   мало.   Эта   часть   города была   огорожена

небольшими   баррикадами   и   контролировалась   итальянским   гарнизоном.    Ничего

интересного тут   произойти не   могло,   поэтому   Замке   направился туда,   откуда

слышался шум многоликой толпы. Ближе к центру.

     Блокпост профессор миновал довольно легко.   Возле   сторожевой будки никого

не    было,    только   откуда-то   изнутри   слышалась   скорострельная   итальянская

тарабарщина.

     Замке   прошел приблизительно квартал,   прежде чем   понял,   что   вокруг все

переменилось.   Уличная толчея стала гуще,   шумнее. Кто-то кричал, дергал Юлиуса

за рукав,   что-то предлагал -   не то диковинные и неудобоваримые на вид сушеные

плоды,   не   то какие-то амулеты.   В   пыли сидели нищие,   а   может быть,   святые

дервиши. Вдоль стен стайками стояли женщины, о чем-то переговариваясь.

     Еще   через два   квартала этого человеческого ада   Замке почувствовал,   как

воздух внезапно пропитался влажностью.   От   этого удивительного контраста стало

трудно дышать.   Это   ощущение было настолько неожиданным и   настолько необычным

для   африканской   пустыни,   что   Юлиус   остановился,   нерешительно оглядываясь.

Никаких фонтанов вокруг не   обнаруживалось,   никаких источников,   даже водоносы

пропали,   как их и не бывало...   Вокруг обычные люди, толчея, все так же, как и

несколько улиц назад...   Но   что-то   не так.   Вот и   еще кому-то такая перемена

показалась странной. Вот тому человеку в белоснежной чалме, что стоит, небрежно

прислонившись к стене напротив.

     "Странный какой-то,   -   тревожно подумал Замке.   - Чего это он на меня так

вылупился?   Может,   фанатик какой-нибудь?   Хотя...   Вон у   него какой камешек в

перстне...   Знатный камешек,   может быть,   и человек знатный.   Пойду я, пожалуй

дальше, как бы чего не вышло".

     И Юлиус снова взял курс на тот чарующий в жаре звук. Журчание воды.

     Удивительно,   но   вскоре ощущение свежести и   водных испарений,   висящих в

воздухе,   исчезло.   И даже около фонтана было сухо и жарко.   Чахловатая зелень,

чахловатый фонтан.   Ну,   конечно,   не обычное зрелище в Африке,   фонтан посреди

города,   который,   в   свою   очередь,   находится посреди   пустыни...   Но   ничего

особенного.   Да и люди ведут себя совсем не так,   как, по представлениям Юлиуса

Замке,   должны были бы   себя вести люди,   раз   в   три   года празднующие большой

религиозный праздник.   Да,   возле   фонтана   торчало несколько дервишей,   вокруг

которых собрались не то ученики,   не то просто зеваки.   Да,   вокруг фонтана все

было усеяно цветами и   пальмовыми листьями.   Однако на всем лежала такая печать

тоски...   Словно все жители города знали что-то   страшное,   давящее на душу.   И

только   стайка детей,   которая без   устали плескалась в   воде,   была   островком

веселья в этом океане пыльной серости.

     "Н-да, вот и посмотрел праздничек. Было бы чем рисковать... А то теперь от

Ягера влетит...   Как пить дать влетит. И, вероятно, за дело. Нечего шляться где

попало,   господин   Замке",   -   подумал   Юлиус   и,   обойдя   фонтан,   решил   было

возвращаться, как вдруг жаркая, потная волна окатила его с головы до ног.

     Обратной   дороги   не   было.   Нет,   улицы   никуда   не   исчезли,   ничего   не

изменилось,   не пропало... Но дорогу, по которой Юлиус сюда пришел, он найти не

мог.

     Может быть, эта, где грязный нищий просит милостыню?

     Нет, его не было там...

      А может, та, где над головой плещется белое знамя выстиранного белья?

     Нет...   не было там белья...   но его могли повесить,   нищий мог перейти на

другую улицу, а дома все одинаково пыльные и желтовато-серые...

     "Дьявол! Теперь может влететь не только от Ягера".

     - Простите,   милейший,   -   обратился Замке к ближайшему арабу,   безучастно

стоящему под пальмой. - Как пройти к гарнизону? Итальянцы. Гарнизон...

     Видя,   что человек не понимает его, Юлиус попытался жестами объяснить свою

просьбу. Эффекта это не произвело.

     - Понимаете?   Итальянцы.   Гарнизон.   Мешки с   песком.   Понимаете?   Вы меня

слышите?

     Наконец араб   внимательно посмотрел Замке   в   глаза   и   открыл рот.   Очень

широко.   Юлиус отшатнулся.   Где-то в   глубине черного провала на лице человека,

среди   черных   меток   гнилых   зубов   трепетал жалкий   кусок   обрезанного языка.

Профессор ухитрился обратиться к немому.

     - Простите... - сказал Замке и поспешил отойти.

     Неудача с немым так смутила его, что он уже не решился спрашивать что-либо

у других прохожих, а направился в первую попавшуюся улицу, надеясь на удачу.

     "В конце концов, - рассуждал профессор, - город не такой уж и большой. Так

или иначе я найду улицу, которая ведет к гарнизону... Кажется, я даже узнаю эти

места..."

     Он плутал,   наверное, уже с полчаса, когда вдруг, за поворотом, столкнулся

нос к носу с итальянским солдатом.

     - О!   Постойте!   Вы   говорите по-немецки?   Итальянец,   от   которого крепко

шибало вином, задумался и замотал головой.

     - Хорошо,   -   сказал профессор, хотя ничего хорошего в этом не было. - Как

дойти... Черт... Ну, понимаете, Италия.

     Солдат радостно закивал.

     - Хорошо, - согласился Замке. - Италия. Гарнизон. Понимаешь?

     Словно "гарнизон" повергло итальянца в глубокие раздумья.

     - Гарнизон,   -   снова сказал Замке и   ткнул себя рукой в   грудь,   а   затем

показал двумя пальцами,   как человек ходит ногами.   - Мне надо в гарнизон. Ваш,

итальянский.

     Наконец    солдат    решительно    махнул    рукой    и    повел    профессора   в

противоположенном направлении.

     - Замечательно, - сказал Замке. - Очень хорошо.

     Солдат действительно оказался сообразительным парнем и   вывел профессора к

одному из итальянских блокпостов.   Однако дальше произошел небольшой казус. Как

только подвыпивший солдат показался в   поле зрения,   двое часовых,   по какой-то

причине тормознувших проходившего через ворота араба, что-то громко залопотали,

бросили "нарушителя" и   кинулись за   улепетывающим провожатым Юлиуса   Замке.   И

преследующие,     и    убегающий    орали    что-то    невразумительное    и    бешено

жестикулировали на ходу.

     Задержанный араб постоял минуту,   а   затем шустро дунул в итальянскую зону

города.   Его   примеру   последовал   Юлиус   Замке,   а   также   пара-тройка   нищих.

дежуривших у блокпоста. Поплутав по узким улочкам, профессор вырулил к колонне.

     - А,   -   недовольно сказал Ягер.   -   Явились.   Я думал, вас там утопили. В

жертву. Ну, раз нет так нет.

     И   грозный   штурмбаннфюрер направился к   небольшой походной кухне,   вокруг

которой крутилась вся команда,   а   повар-итальянец с недовольным видом разливал

по мискам суп.

     - Боже мой, Ягер... - профессор потерял дар речи. - Откуда это?

     Ягер презрительно покосился на "представителя дружественной интеллигенци".

     - Оттуда же, откуда и новые канистры. Поторопитесь, вам может не хватить.

     Замке не заставил себя долго упрашивать. Тем более что из котла невероятно

аппетитно пахло гороховым супом с ребрышками, кусочками мяса и сала.

     Через   час,   утолив голод и   даже   испив чаю,   дополнительно доставленного

двумя итальянскими солдатами,   Юлиус блаженно растянулся в   тени грузовика.   От

машины приятно пахло маслом и надежной защитой.

     - Хорошо... - вслух сказал Замке. - Так хорошо...

     - Интересно, что вам так нравится?

     Юлиус   повернул голову   вправо   и   увидел Ягера,   ломающего свой   "стек" в

руках. Прутик гнулся, потрескивал, но ломаться отказывался.

     - Состояние.   Особенное состояние покоя,   Людвиг.   -   Профессор пребывал в

благостном расположении духа.   -   Вы совершили настоящий подвиг. Такая еда. Как

вам это удалось? Безопасность... Такой покой...

     - Так я вам сейчас несколько подпорчу удовольствие,   дорогой профессор.   -

Тон Ягера не понравился Замке.

     - Что-нибудь случилось?

     - Случилось? Нет. Пока ничего. Посмотрите на север...

     - Что?..   -   Но пояснений не требовалось. С севера, обложив весь горизонт,

двигалась черно-синяя туча.   И   грязно-серые полосы тянулись от нее к земле.   -

Дождь?!

     - Судя по всему...

     - Бред,   мы же в пустыне,   это явление тут крайне,   невероятно редкое! Уже

достаточно удалились от побережья! Такое может случиться...

     - Раз в три года,   -   перебил его Ягер.   - Радуйтесь, исследователь внутри

вас должен просто скакать от восторга.   Правда,   это продлится недолго, судя по

всему...

     Словно подтверждая его слова, по всему городу завыли собаки.

     - Часовые! - заорал Ягер. - Будите всех! Тревога!

     В   мгновение   ока   лагерь   превратился   в   растревоженный   улей.   Солдаты,

успевшие задремать после обеда в тени,   с заспанным видом носились из стороны в

сторону. Вокруг стремительно темнело, небо наливалось тяжелым свинцом, и только

где-то далеко на юге можно было видеть ярко-голубую полоску чистого неба,   и от

этого темнота вокруг становилась все более и более удушающей.

     - Что вы бегаете,   насекомые?!   Немедленно укрепите грузовик.   А вы трое -

второй. Живее, свиньи! Богер, будите штурмбаннфюрера!

     Этого уже не требовалось, из "фиата" выползал заспанный Фрисснер.

     - Черт возьми!   -   Артура немного мотало из стороны в сторону, он явно был

разбужен где-то посреди самого глубокого сна. - Что произошло?

     - Похоже, на нас движется что-то вроде шторма, командир, - сказал Богер. -

Штурмбаннфюрер принял на себя командование и всех гоняет.

     - Какого черта?   Ягер,   что вы делаете? Дождь - это не артобстрел, в самом

деле.

     - Вы что, не понимаете? - сказал Ягер, но внезапно поднявшийся ветер отнес

слова в   сторону.   -   Вы не понимаете?   Это не просто дождь!   Это не может быть

просто дождь! Это нечто вроде апокалипсиса, дьявол его разбери!

     - С   чего   вы   взяли?   -   Ветер   швырнул в   лицо   Фрисснеру облако   песка,

смешанного с пылью. - Тьфу! С чего вы взяли?

     - Вам   не   понять,    -    преодолевая   упругое   сопротивление   ветра,   Ягер

приблизился к Фрисснеру.   -   Вам не понять этого,   с вашими материалистическими

убеждениями. Я чувствую это! И, наконец, проснитесь, посмотрите на север, к нам

приближается сам Сатана!

     Вслед его   словам из   глубин тучи ударила ветвистая,   злая молния.   Близко

ударила, что подтвердил последовавший сразу за ней оглушительный раскат грома.

     - Через несколько минут тут начнется локальный всемирный потоп.

     - Надеюсь, вы ошибаетесь, - сказал Фрисснер.

     - Я   тоже   надеюсь.   -   Ягер   пытался   открыть   дверь   "фиата".   -   Однако

автомобили следовало бы   закрепить,   а   солдатам   укрыться в   безопасном месте.

Чертова дверца!

     - Она закрыта,   Ягер,   закрыта...   -   Артур открыл соседнюю дверь и дернул

внутри рукоять ручного тормоза. Резко треснули шестеренки. - Не теряйте головы.

Я полагаю, вы это хотели сделать?

     - Да...   - Ягер недовольно отвернулся. - Вы правы. Терять голову не стоит,

именно этого они и добиваются.

     - Кто?

     - Не знаю,   -   после минутной паузы ответил Ягер.   - Но кто-то добивается!

Может быть, сама пустыня! Может быть...

     - У   вас   очередной мистический приступ.   Не   придавайте слишком   большого

значения обычным трудностям, которых с лихвой хватает в любой экспедиции.

     Ягер ничего не ответил. Может быть, потому что не хотел выяснять отношения

с   Фрисснером,   а   может быть,   просто потому,   что ветер неожиданно стих.   Мир

погрузился в   полумрак,   воздух стал вязким,   казалось,   что   его   можно резать

ножом, как масло, можно мять руками, как глину, но дышать им невозможно.

     - Всем   в   укрытие,   -   в   наступившей тишине команда Фрисснера прозвучала

особенно внушительно.

     Солдаты   кинулись   к   ближайшему дому,   откуда   навстречу   им   выскакивали

встревоженные шумом итальянцы. Немецких солдат беспрепятственно пустили внутрь.

Было   видно,   что   итальянцы тоже   напуганы   и   сейчас,   перед   лицом   грозного

противника, люди превратились в обычных животных, сбивающихся в стаю.

     Когда первые тяжелые капли достигли земли, Ягеру показалось, что в воздухе

раздался тихий смех.   А может быть,   шепот. Сотен, тысяч, десятков тысяч людей,

по нарастающей... Как будто каждая капелька, перед тем как разбиться о булыжную

мостовую,   смочив собой пыль,   хотела что-то сказать и говорила,   говорила!   Не

разобрать что. Несколько итальянцев, что в недоумении остались стоять на улице,

почувствовав дождь,   кинулись   с   воплями   в   дом,   а   оказавшись   внутри,   они

заговорили тише, еще тише и, наконец, замолчали, ощутив ту тягостную атмосферу,

которая нависла над всеми.

     Напряжение нарастало вместе с дождем. Каждый солдат чувствовал, что сейчас

что-то    произойдет.    Обст   вспомнил,    как   на   передовой   такое   происходило

неоднократно,   когда,   проснувшись рано-рано,   все   мучительно прислушиваются к

хрупкой тишине в   ожидании утреннего артобстрела.   Бывало так,   что у некоторых

солдат   начиналась   истерика.    Они   стремились   забиться   в   укромные   уголки,

спрятаться,   заткнуть   уши...   Истерика   проходила   с   первыми   артиллерийскими

залпами.

     "Господи,   ну когда же это произойдет?!   Пусть это случится",   - внутренне

взмолился Обст.   Он   не   знал,   что   "это"   должно   случиться,   как   оно   будет

выглядеть, но ждать было невыносимо.

     И словно в ответ на его просьбу небо над Тмессой вспыхнуло и вслед за этим

грозно рявкнуло! Все пригнулись... Но напряжение спало... Как будто стало легче

дышать.   Солдаты начали озираться. И только Муамар стоял мрачнее дождевой тучи,

в самом дальнем углу,   упершись взглядом в пол,   Ягеру казалось,   что проводник

находится невероятно далеко.   Где-то не здесь... Однако не это тревожило Ягера.

Было нечто странное в   самом облике Муамара,   что-то цепляло взгляд.   Не давало

спокойно отвернуться от того угла,   в   котором сконцентрировалась тьма...   Ягер

уже было шагнул в сторону проводника,   не зная зачем, как его отвлек резкий шум

на улице и шепот, пронесшийся по рядам солдат. Усилился дождь.

     То,   что последовало затем,   Ягеру показалось настолько омерзительным, что

он   закрыл глаза.   Под потоками воды улица вскипела.   Грязь на булыжниках вдруг

зашевелилась,   как живая,   поползла,   сбиваясь в одно большое,   самостоятельное

насекомое.   Огромную сороконожку,   бегущую на тонких ножках.   И через мгновение

улицы городка Тмесса превратились в   один сплошной,   непроходимый поток.   Дождь

был   такой плотности,   что за   его стеной потерялись и   грузовики,   и   легковой

"фиат", и легкомысленно забытая поваром полевая кухня.

     Полило с потолка. Итальянцы заволновались.

     - Что это? - спросил Богер.

     - Судя по всему, крыша с дырками, - спокойно ответил Фрисснер. - Дом-то не

из камня... А так, глиняная мазанка...

     В потолке образовалась маленькая дырочка. Через нее внутрь потек тоненький

ручеек.   Затем больше,   еще больше. И вдруг целый пласт потолочных перекрытий с

шумом, словно вздохнул слон, ухнул внутрь вместе с водопадом грязной воды!

     Дико закричал задавленный солдат.   Кого-то погребло под обломками,   кто-то

наглотался глинистой воды и отчаянно кашлял,   стараясь держать голову выше. Те,

кто уцелел, бросились вытаскивать заваленных.

     Медленно,   но   верно вода прибывала.   Тяжелораненых и   тех,   кто   был   без

сознания,   уцелевшие держали на весу.   Огромная грязевая сороконожка заползла в

помещение через порог.

     - Оставьте!   -   крикнул Ягер тем,   кто пытался, по колено в воде, вытащить

кого-то   из-под завала.   -   Оставьте!   Сейчас вам будет не до него!   Ему уже не

поможешь...

     - Он не понимает, - сказал Фрисснер. - Он итальянец.

     - Черт... Я не разобрал. Они сейчас все одинаковые.

     - Что вы имели в виду, когда сказали, что сейчас им будет не до погибших?

     - А вы еще не поняли?   Мы в ловушке. Здание вот-вот развалится, к чертовой

матери! Это глина! Она не рассчитана на потоп! Выйти из здания мы не можем, нас

просто унесет. Посмотрите, что делается на улице.

     По улице неслись потоки грязи,   мусора. Иногда проплывали, словно корабли,

крупные бревна, доски, Фрисснер понял, что это части сорванных дождем крыш.

     - Господи,   я представить не мог,   что вода может быть такой... Кто бы мог

подумать, в пустыне...

     - Нужно что-то делать. Этот дом долго не выдержит...

     - Мы   можем сделать бросок до машин.   Тут есть веревки...   Здание напротив

выглядело более прочным.   Каменное строение, к тому же два этажа. Мы поднимемся

наверх и будем в безопасности.

     - Неплохая мысль, но как перебраться через площадь?

     - Нужна веревка...   Она у нас есть,   нужно, чтобы кто-то закрепил ее возле

грузовиков.   На грузовике.   А потом добраться до другого дома...   И закрепиться

там...   -   Фрисснер перевел дыхание, он кричал, чтобы перекрыть грохот падающей

воды.

     - Боюсь,   что ничего другого не остается.   Пойду я.   -   Ягер снял со стены

увесистый моток толстой веревки. Почти канат.

     - Почему вы?

     - А кто?   Вы не можете рисковать собой,   вы руководите экспедицией.   Богер

ранен, Каунитц... Пожалуй, я возьму с собой Каунитца, если вы не против.

     - Не против. Эмиль, вы слышали?

     - Так точно, слышал!

     - И   хорошо.   -   Ягер   обвязал себя   веревкой.   -   Будете меня страховать.

Досчитаете до ста и пойдете следом!

     - Да,   но...   -   Фрисснер не успел поймать за рукав штурмбаннфюрера.   Ягер

исчез   за   стеной воды.   Веревка резко натянулась,   Каунитц и   несколько солдат

крепко за нее ухватились.

     - Стравливайте, понемногу, - скомандовал Фрисснер. - Стравливайте...

     В   этот   момент обрушился еще   один   кусок крыши,   на   этот раз   никого не

зацепив.

     - Я досчитал, идти? - спросил Каунитц.

     - Идите. - Фрисснер махнул рукой. - Один черт, нам ничего не остается.

     Эмиль Каунитц обмотал себя веревкой и,   пригибаясь, ринулся в поток. В тот

же миг что-то большое ударило его в   грудь,   сбило с   ног и   поволокло,   больно

шваркая о камни спиной.   Веревка врезалась в живот, вода попала в нос, в горло.

Эмиль   сильно ударился обо   что-то   и   остановился.   Оттолкнувшись от   дна,   он

наконец   поднял   голову   над   поверхностью воды   и   с   трудом   встал   на   ноги.

Оказалось,   что его отнесло к   углу дома.   Больше он рассмотреть ничего не смог

из-за   плотности падающей воды.   Грязная   река,   в   которую превратилась улица,

доставала Каунитцу почти до   пояса.   Идти   было невероятно трудно,   но   веревка

натягивалась все сильнее и   сильнее,   что позволяло Эмилю хоть как-то двигаться

вперед.   Судя   по   всему,   Ягер   сумел достичь заранее укрепленных грузовиков и

теперь тянул канат на себя, стараясь вытащить Каунитца.

     Борт   машины возник неожиданно.   Под   ноги подвернулся скользкий камушек и

Эмиль опрокинулся на спину,   проигрывая в   памяти все пройденные с кровью метры

площади.   В последний момент он увидел, как из дождя протянулась рука, ухватила

его за грудки и буквально выдернула из воды.

     - Дошел?! - заорал Ягер. - Какого черта так рано?! Я не успел закрепиться!

     - Я считал до ста! - орал в ответ Каунитц. - Я считал до ста!

     - Быстро считал,   остолоп!   Мы чуть не погибли!   К черту!   Смотри,   что мы

делаем дальше...   Вытягивай веревку и   крепи ее к   борту.   Только быстрее.   Это

второй грузовик. Первый смыло.

     - Смыло?! - ужаснулся Каунитц.

     - Не   перебивай...   Крепишь   веревку,   только   подергивай   ее,   чтобы   эти

остолопы в   доме знали,   что   ты   делаешь это   специально,   а   тебя не   утянуло

потоком. Понял?

     - Понял!

     - Я пойду дальше. Ты меня страхуй. Я привяжусь вторым мотком...

     - Понял.

     - Хорошо... - Ягер, крепко держась за борта, начал обходить машину.

     - Штурмбаннфюрер... - закричал Каунитц. Ягер не услышал. - Ягер!

     Эмилю   показалось,   что   кто-то   идет   там,   в   потоке.   Вдоль   веревки...

Показалось?

 

     В   разрушающемся на   глазах доме Фрисснер с   тревогой смотрел на оседающие

стены. Еще немного... И этот гул...

     - Богер, вы слышите?

     - Что?

     - Я спрашиваю, вы слышите этот гул?!

     - Гул?!

     - Да.

     - Не слышу... Хотя...

     Он не успел договорить.   Пол внезапно вздыбился. В стороны полетели камни,

доски и   какая-то черная масса,   позже Фрисснер сообразил,   что это была грязь,

скопившаяся на дне...   И   вверх ударил мощнейший фонтан!   Струя воды подхватила

кого-то,   подбросила вверх   бесформенной куклой,   ударила   об   остатки потолка,

который тут же обрушился вниз.   Люди закричали. Какой-то итальянец со сломанной

ногой усиленно пытался удержаться на плаву,   его товарищи,   державшие раненого,

попадали в воду.   Солдат хрипел, булькал. Фрисснеру в память, с фотографической

точностью,   врезалась картина раскрытого рта, в который заливается мутная жижа.

Хрип перешел в   бульканье.   Кто-то кинулся спасать упавших.   И   тут из-под пола

ударил   еще   один   фонтан.   Несколько   солдат,   уже   не   понять   -   немцев   или

итальянцев, - кинулись в ужасе наружу. Их подхватило потоком, унесло.

     - Нам нужно идти!   Всем,   кто еще жив... - кричал Богер. - К черту из этой

мышеловки!

     "Неужели они не дождались и пошли...   -   Каунитц закрепил веревку и теперь

старался разглядеть что-то в потоках дождя. - Или..."

     Несмотря на холодные потоки, Эмилю стало жарко. Не зная зачем, он двинулся

вдоль каната туда,   где виднелась темная тень. Шаг, еще шаг... Струи сталкивали

его ноги со скользких камней...   Еще шаг. Почему-то захотелось плакать. Почему?

Не   важно...   Эмиль   Каунитц   внезапно   понял,   что   сейчас   произойдет   что-то

страшное...   Для него непоправимое,   окончательное.   От осознания этого в груди

защемило, стало солоно и горько во рту. Показалось, что что-то жесткое толкнуло

в спину, заставило сделать еще один шаг в бушующей воде.

     Когда из дождевой мути показалась незнакомая фигура,   Каунитц не удивился,

увидев вырастающие из спины существа огромные светло-голубые крылья,   окутанные

радугой.   Человек или   ангел   стоял,   высоко подняв руки   вверх.   Эмиль мельком

заметил, что на указательном пальце светится перстень с большим светлым камнем.

     Когда   Каунитц вцепился руками   в   эти   удивительные радужные крылья,   его

пронзила боль,   словно он ухватил кусок сухого льда. Ожегся холодом. Не земным,

запредельным.   И   вода окатила его,   опрокидывая вместе с   незнакомцем.   Зачем?

Эмиль   этим   вопросом не   задавался...   Он   знал,   что   поступает,   может быть,

неправильно,   но   верно.   Давясь песком,   водой,   грязью,   он крепко держал эти

удивительные крылья, подминая под себя существо, ангела, демона... Кто знает?

     Камень ударил в затылок. Темная вода стала совсем черной.

     "Только бы не отпустить..."

     Они нашли его не сразу.   Дождь прекратился внезапно.   Ослабел, надломился.

Разрушительные фонтаны перестали бить из-под земли.   Только улицы, превращенные

стихией в болото, были еще долго покрыты непролазной грязью.

     Каунитц лежал   возле   перевернутого грузовика Размозженная голова и   руки,

сжимающие что-то...   Что?   Никто понять не смог. Кажется, человек, но тело было

так страшно изуродовано потоком...

     Муамара   нашли    в    уцелевшем   грузовике,    проводник   лежал   в    кузове,

скрючившись,   как   ребенок.   Как он   попал туда,   как уцелел,   когда обрушилась

крыша. Добиться ответа Ягер с профессором не смогли.

     Четверых солдат и Каунитца похоронили на следующий день, когда спала вода.

Еще двоих солдат найти не удалось.

 

     52

 

     Тайная беседа - от Сатаны...

     Коран. Препирательство. 11 (10)

 

     За окном лил дождь, а в кабинете едва ощутимо пахло коньяком.

     Зиверс загнал пробку в горлышко,   убрал бутылку в ящик стола и внимательно

перечитал лежащее перед ним письмо -   вернее,   копию отправленного Брандту пару

месяцев назад.

     "Дорогой Брандт!   Отчет профессора доктора Хирта, который Вы затребовали в

Вашем письме от 29 декабря 1941 г.,   приложен к   настоящему письму.   Я   не имел

возможности направить Вам его ранее, так как профессор Хирт был тяжело болен...

Поэтому профессор Хирт   смог написать только предварительный отчет,   который я,

однако, хотел бы Вам представить.

     Этот   отчет   касается:   1)   его   исследований в   области микроскопии живых

органов;   открытия новых методов исследования и   конструкции нового микроскопа;

2)    его   предложения   по    поводу   получения   черепов   еврейско-большевистских

комиссаров".

     А вот и отчет Хирта:

     "Содержание: Коллекционирование черепов еврейско-большевистских комиссаров

с целью научного исследования в имперском университете в Страсбурге.

     Имеются   богатые   коллекции   черепов   всех   рас    и    народов.    Однако   в

распоряжении науки имеется так мало черепов евреев,   что работа с ними не может

дать   достаточно   надежных   результатов.   Война   на   Востоке   теперь   дает   нам

возможность восполнить   этот   пробел.   Получив   черепа   еврейско-большевистских

комиссаров,   которые представляют собой прототипы отвратительных,   но   типичных

недочеловеков, мы сможем сделать ряд существенных научных выводов.

     Лучшим практическим методом для получения и   отбора этой коллекции черепов

явится   распоряжение вооруженным силам   немедленно   передавать   живыми   полевой

полиции всех   захваченных еврейско-большевистских комиссаров.   В   свою очередь,

полевая   полиция   должна   получить соответствующие директивы регулярно сообщать

определенному учреждению относительно количества и места заключения захваченных

евреев и   тщательно за   ними   следить до   прибытия специального уполномоченного

(молодого военного врача или полицейского врача либо студента-медика), которому

будет поручен сбор материала.   Он   должен предварительно заснять их   на пленку,

провести   антропологические измерения   и,   насколько это   возможно,   установить

происхождение, дату рождения заключенного и другие личные данные о нем.

     Вслед за   тем как эти евреи будут умерщвлены -   при этом голова не   должна

быть   повреждена,   -   уполномоченный отделит голову   от   тела   и   отошлет ее   в

специально созданном для   этой   цели закрывающемся жестяном ящике,   заполненном

специальной жидкостью   для   консервации,   по   месту   назначения.   На   основании

фотоснимков и других данных о голове,   а затем о самом черепе, можно приступить

к     сравнительным    анатомическим    исследованиям    расовой     принадлежности,

патологических явлений,   связанных с   формой черепа,   формой и размером мозга и

другими данными. Самым подходящим местом для хранения и исследования полученных

таким    образом   коллекций   черепов   является   новый   имперский   университет   в

Страсбурге в силу своего призвания и стоящих перед ним задач".

     Рейхсфюрер   распорядился ни   в   чем   не   отказывать   Хирту,   и   Зиверс   не

собирался ставить палки в   колеса уважаемому профессору.   Но каждый день что-то

новое!   Подайте   ему   150   скелетов   заключенных   или   евреев...   Допустим,   из

Освенцима.   Но   для   этого   еще   требуется,   чтобы главное управление имперской

безопасности получило официальное распоряжение от рейхсфюрера.   Собственно, это

может сделать и Брандт,   не обязательно Гиммлер.   И еще, по непонятной причине,

Зиверсу страшно не хотелось ставить подпись под этими документами. Руководитель

"Анненербе" привык доверять своим инстинктам,   но   Хирт был уважаемым ученым...

Вот только становится трудно дышать...

     "Ладно,   с   этим успеется.   Нужно отвлечься.   Интересно,   что там Шпеер со

своими ливийскими делами".

     Зиверс,   не   вставая из-за стола,   потянулся,   сделал несколько энергичных

движений руками.   В   дверь осторожно постучали,   и   вошел адъютант,   скромный и

аккуратный молодой человек с безукоризненным пробором в светлых волосах.

     - К вам бригаденфюрер фон Лоос, - сообщил он.

     - Пусть войдет, - кивнул Зиверс.

     - Приветствую вас,   дорогой Вольфрам! - Шумно топая, бригаденфюрер вошел в

кабинет и,   скрежетнув ножками стула   по   полу,   уселся за   стол.   Втянул носом

воздух. - Пахнет коньяком. Хорошим коньяком. Подарки из Франции?

     - Уже кончился, - не моргнув глазом соврал Зиверс.

     - Жаль, жаль... Ну, так оно и лучше. Что у нас плохого?

     - Смотря о чем вы, бригаденфюрер.

      - О   "Тангейзере".   Лично   я   только   что   получил   очередную выволочку от

Шпеера. Рейхсминистр слишком ретиво взялся задело, и я полагаю, он знает что-то

такое, чего не должен знать.

     - Бригаденфюрер...   - осторожно сказал Зиверс. - Может быть, нам полностью

ввести рейхсминистра в курс дела?

     - Вы шутите?   -   Фон Лоос с негодованием наморщил брови. - Тогда вам и мне

открутит голову Гиммлер.

     - А если это сделает сам фюрер,   вам станет легче?   Мне кажется,   мы между

двух огней, - признался Зиверс. - Я не знаю, что страшнее.

     - Мы ни о чем не знали,   - подняв палец, сказал фон Лоос. - Мы. Ни. О чем.

Не   знали.   Это   самое удачное объяснение.   На   бумаге ничего нет,   дорогой мой

Вольфрам,   и я уверен,   что вы не записываете сейчас нашу беседу на магнитофон,

потому что она опасна и для вас.   Может быть,   в большей степени даже,   чем для

меня. Так что шуточки с вашим человеком в отряде...

     - Нашим человеком. Нашим, - решительно перебил Зиверс.

     - Хорошо,   с   нашим человеком...   так   вот,   эти шуточки могут закончиться

плохо.

     - Я делал только то, что должен был делать. К тому же кандидатуру человека

одобрил Карл-Мария Виллигут.

     Бригаденфюрер криво усмехнулся и покачал головой.

     - Нет,   мой дорогой Вольфрам. Но отговорка удачна. Если нас будут когда-то

судить за   все,   что мы   делаем,   самые умные скажут именно так,   попомните мое

слово.   А   теперь доставайте ваш коньяк,   который якобы кончился,   и хотя бы на

время забудем о делах.

     Зиверс крякнул и со вздохом полез в стол.

     - Вот что хуже всего,   Вольфрам, так это то, что в случае провала операции

мы с вами останемся единственными, кто знает всю правду. - Лоос, привалившись к

стене, стоял возле окна и смотрел на улицу.

     Коньяк был   выпит,   но   у   Зиверса складывалось впечатление,   что фон Лоос

абсолютно трезв.

     - Какую правду?   - Зиверс выпустил к потолку клуб дыма. Он курил редко, но

сигареты всегда лежали в верхнем ящике стола.

     - Правду об операции, о Зеркале...

     - Ого, вы знаете что-то о Зеркале? Поделитесь? Лоос хохотнул.

     - Я имею в виду, что о действительных целях операции знают очень немногие.

     - Целях? Действительных?   

     - Ну что вы,   Вольфрам?..   Не может быть,   чтобы вы не понимали,   к чему я

веду?!   Зеркало - это инструмент изменения... Вы же специалист по рунному ряду.

Хагал. Руна разрушения старого, для очищения дороги новому. Так и Зеркало, если

все,   что о нем говорят,   правда, - это материальное воплощение этого архетипа.

Что   такое новое,   что такое старое?   Вот в   чем вопрос.   И   те   люди,   которые

овладеют Зеркалом, неизбежно зададутся этим вопросом. Как они поступят?

     - Вы меня спрашиваете?

     - Естественно.   Это же наше дело, не так ли? В таких вопросах война не так

важна.   На   таких   уровнях бывшие враги   могут   стать союзниками,   и   наоборот.

"Анненербе" завладеет Зеркалом...

     - Вы так в этом уверены?

     - Давайте сделаем небольшое допущение.

     - Давайте.

     - И как же поступит "Анненербе" с этим инструментом?

     - Я довольно слабо понимаю, к чему вы клоните, Теодор...

     - О   нет,   мой дорогой Вольфрам.   Ни   к   чему я   не клоню.   Просто не хочу

отстать от жизни... Наверное, это все мое любопытство.

     - Любопытство не самая дурная черта, Теодор.

     - Да,   безусловно,   оно не позволяет оказаться в арьергарде.   Это особенно

полезно, когда маги начинают баловаться с рунами Хагал...

     Фон Лоос довольно быстро свернул разговор после этой фразы.   Допил остатки

коньяка в своем бокале и ушел, сославшись на какие-то дела.

     Зиверс достал из   стола маленький магнитофон и   задумчиво поводил по   туго

свернутой пленке пальцами.

     "Странная штука магнитофон.   Тот, кто нашел способ записывать человеческий

голос, достоин памятника при жизни".

     Вольфрам даже   представил этот монумент.   Два   человека,   один из   которых

всаживает нож в спину другому.   Умирающий должен выглядеть жалким, гибнущим без

вины. Второй же, убийца, должен выглядеть страдающим.

     "На   пьедестале необходимо выбить   надпись:   "Уничтожившему доверие".   Так

будет правильно.   О каком доверии можно говорить, когда каждое твое слово может

быть   твоим   приговором.   Фактически эта   штука...   -   Зиверс включил перемотку

пленки. - Эта штука страшнее бомбы".

     Пленка стремительно перематывалась.   Даже на такой высокой скорости валики

вращались абсолютно бесшумно,   магнитофон издавал только едва   слышимый гул.   В

режиме записи он совершенно бесшумен. Удобно.

     "Все   подлое   удобно   и   функционально,   -   подумал   Зиверс.   -   Но   очень

интересно, что хотел сказать фон Лоос? И на чьей стороне он играет? И насколько

сильно ошибается во мне?   Он сказал сегодня столько...   Теперь понятно,   почему

бесится   Шпеер.   И   почему   рейхсфюрер задавал   такие   странные вопросы   Хагал.

Значит,   Хагал...   Руна разрушения старого,   мешающего новому. Вот почему мы не

занимаемся практически ничем.   Вот почему вся организация подчинена одному лишь

ожиданию.   Зеркало,   как руна Хагал...   Рейхсфюрер, который не может спать... И

этот разговор на дружественной ноге. Зеркало попадет именно в руки "Анненербе",

потому что ему небольше попасть. Разрушение - это всего лишь часть созидания".

     Магнитофон щелкнул. Пленка остановилась.

     "Как там сказал Лоос?   "Любопытство не   позволяет оказаться в   арьергарде.

Это особенно полезно,   когда маги начинают баловаться с   рунами Хагал..." А что

такое магия?   Искусство управления людьми...   Не   оказаться бы   действительно в

хвосте..."

     Зиверс   вытащил   пленку,   вставил   в   центр   маленькой бобины   карандаш   и

крутанул его между пальцами. Аккуратные колечки пленки легли на стол.

     "Хорошо, что еще никто не научился записывать наши мысли".

     Спичка   зашипела,   выплюнула   маленький язычок   пламени.   Магнитная пленка

очень плохо горит, но она неплохо плавится...

 

     53

 

     Уготовал Аллах им сильное наказание.

      Коран. Препирательство. 16 (15)

 

     - Когда люди прилетят на другие планеты, они будут выглядеть именно так, -

сказал капитан Фрисснер.

     Прямо   перед   ними   расстилалась пугающая и   абсолютно ирреальная панорама

нагорья   Тибести.   Изрезанная эрозией порода,   красноватый песок,   ветер,   чуть

слышно завывающий в причудливых изгибах и извивах почвы,   и над всем этим - все

то же безжалостное солнце.

     - Люди?   -   спросил Замке.   Он стоял рядом,   прикрыв глаза ладонью, и тоже

смотрел вперед.

     - Что?   Нет,   не люди. Планеты. Люди будут красивыми, уверенными в себе, в

сияющих одеждах...

     - И впереди будет выступать молодой лейтенант со знаменем рейха в руках, -

иронично сказал Ягер.

     - С какой стати?

     - Документалисты потребуют. Вы видели фильмы Лени Рифеншталь?

     Проводник топтался поодаль.   Он   присел,   набрал   в   ладонь немного песка,

встряхнул и тонкими струйками пропустил сквозь пальцы. Потом отряхнул песчинки,

оставшиеся на ладони, и удовлетворенно улыбнулся.

     - Чего это   он   колдует?   -   спросил Макс Богер.   После гибели Каунитца он

осунулся, стал мрачным и неразговорчивым. Возможно, если бы Эмиль погиб от пули

врага, при взрыве или даже в автомобильной катастрофе, Богер отнесся бы к этому

спокойно.   На то и   война,   чтобы терять одних товарищей и   заводить взамен них

других.

     Но Каунитц погиб глупо, словно крыса, утонувшая в канализационном стоке. А

незнакомец,   с которым он разделил последние секунды жизни,   вообще появился из

ниоткуда - ни итальянцы, ни местные жители так и не признали в нем своего. Все,

что   могло хоть как-то   пролить свет на   его появление,   -   перстень с   большим

светлым камнем.,   который Фрисснер аккуратно снял   с   пальца   трупа   и   показал

профессору.   Замке тогда сказал,   что работа уникальная,   древняя,   стоит очень

дорого, но само наличие перстня ровным счетом ничего не означает.

     Муамар,   которому   капитан   тоже   показал   свой   трофей,   странным образом

оживился и   вначале протянул к   нему руку,   но   потом отшатнулся и   быстро ушел

прочь.

     Мориц Гнаук.

     Карл Опманн.

     Карл Ханке.

     Хорст Руфф.

     Карл Зайлер.

     Август Ден.

     И Каунитц.   Итого семь человек - ровно на столько уменьшился их и без того

маленький отряд...   Два грузовика и легковушка. В легковушке - Богер, Фрисснер,

Ягер и   профессор.   В   грузовиках -   по трое солдат да старина Обст,   который с

потерей своих людей, кажется, смирился вполне спокойно. Видывал и не такое.

     Фрисснер тоже не   мог   сказать,   что чересчур переживает.   Тоже видывал не

такое.   Да   к   тому же   как-то   захолодел внутри,   стал слишком спокойным.   Это

чрезмерное спокойствие настораживало его   -   не   начало ли   это   надвигающегося

помешательства?   После   странного дождя,   после   зыбких песков,   после мертвого

поселка можно свихнуться. И если Фрисснер свихнется...

     "Я уже начинаю подыскивать этому объяснения", - подумал Артур и сильно, до

крови прикусил нижнюю губу. Острая боль отогнала дурные мысли, и ей помог Ягер,

цинично сказавший:

     - Я так понимаю,   мы у самого порога.   Не отметить ли это событие, пока мы

все не сдохли?

     Штурмбаннфюрер как   раз   держался молодцом,   он   оставил   все   свои   дикие

выходки,   не   пьянствовал и   не   задевал профессора.   Он   вел   машину,   помогал

солдатам исправлять мелкие поломки и   даже вызвался в ночной караул,   мотивируя

это тем, что у него бессонница. Фрисснер и сам заметил, что Ягер практически не

спит -   разве что урывками,   в машине,   то и дело беспокойно вздрагивая.   Может

быть, это тоже помешательство, только избравшее иной путь?

     - Мы не собираемся подыхать, штурмбаннфюрер, - сказал Артур.

     - Никто не собирался,   штурмбаннфюрер,   - в тон ему ответил Ягер. - Но это

место похоже на преддверие Ада, и я не удивлюсь, если так оно и есть. А вон там

- уж не черт ли вышел нас приветствовать?

     - Что за... Постойте, постойте, а что это такое?

     Фрисснер   поднес    к    глазам    бинокль.    Примерно   в    полукилометре   от

остановившихся   машин   на   песке   сидел,    скрючившись,   человек,   укутанный   в

лохмотья.

     - Муамар!   -   позвал капитан. Проводник послушно подошел, капитан протянул

ему бинокль и спросил, указывая в сторону сидящего:

     - Это еще кто?

     Муамар посмотрел, вернул бинокль и показал на свои глаза, потом на песок.

     - Что это еще?

     - Я думаю,   что-то не шибко хорошее, - предположил Ягер. - Например, что у

того парня глаза вывалились на песок к чертям собачьим.

     - Поедем и посмотрим, - жестко сказал капитан. - Надоели мне эти загадки.

     Небольшое расстояние они   одолели   быстро,   хотя   никакой   дороги   уже   не

наблюдалось.   "Фиат"   остановился в   метре   от   сидящей фигуры,   все   такой   же

неподвижной.   Фрисснер вылез из машины,   за ним поспешил ученый. Штурмбаннфюрер

держался в стороне, готовый прикрыть их в случае чего огнем из "стэна".

     Капитан коснулся рукой замотанного в черное тряпье плеча,   и человек мягко

повалился на правый бок.   Он упал неслышно,   чуть скрипнул песок,   и   кто-то из

солдат охнул у Фрисснера за спиной.

     Мумия.

     Впалые веки,   торчащая жесткая борода, иссохшая кожа, кое-где шелушащаяся,

словно старая краска...   При жизни это был старик,   несомненно, араб, и сколько

времени он   вот   так   сидел здесь,   словно безмолвный страж,   оставалось только

догадываться.

     Такой же, как английские солдаты в мертвом поселке. Фрисснера передернуло,

он повернулся к   профессору и   по его глазам сразу понял,   что тот думает то же

самое.

     - Тот, Чьи Глаза Высохли, - скрипуче произнес Замке.

     - Ерунда,   -   скорее для себя и солдат, чем для ученого, сказал капитан. -

Он умер здесь и высох на солнце. Он старик.

     - Тот, Чьи Глаза Высохли, - повторил Замке, рассеянно глядя перед собой. -

Поверье.   Человек,   который находит две   жертвы Того,   Чьи   Глаза Высохли,   сам

станет его добычей.

     - Не городите чушь. - Штурмбаннфюрер подошел к трупу и присел на корточки,

положив "стэн"   на   песок.   Он   деловито обшарил тело   и   извлек из-под   тряпок

небольшую флягу, украшенную причудливой чеканкой. Потряс ее возле уха, отвинтил

пробку и перевернул.

     - Вода,   - сказал он, хотя все и без того прекрасно видели тонкую струйку.

Ее было немного,   этой воды,   но старик умер не от жажды.   О чем он думал,   что

видел в последние моменты жизни? Иссохшее лицо не сохранило никакого выражения,

лишь тонкие губы кривились в подобии усмешки...

     - Штурмбаннфюрер, откройте ему рот, - велел Фрисснер.

     - Что?! - Ягер с удивлением оглянулся.

     - Откройте рот мертвецу.

     Ягер   пожал   плечами   и,   положив ладонь   левой   руки   на   лоб   покойника,

решительно потянул правой за нижнюю челюсть.   С хрустом, от которого у капитана

пробежали по спине быстрые и колючие мурашки, рот открылся, и из него посыпался

песок.

     - Он жрал песок, - тревожно сказал Ягер. - Этот урод жрал песок перед тем,

как умереть. Или чтобы умереть.

     - А-а-а-а-а!    -   дико   закричали   сзади.   Фрисснер   инстинктивно   упал   и

перекатился на бок, Ягер схватил "стэн" и развернулся...

     - А-а-а!   -   кричал   молодой солдат Герниг,   тот   самый,   который играл   в

шахматы с   Муамаром.   Он стоял на коленях,   прижав ладони к   ушам,   и   протяжно

вопил,   глядя куда-то в небо. К нему уже бросился Обст, принялся трясти, Лангер

протягивал флягу...

     Артур,   испытывая стыд за свой страх,   поднялся. Ягер так и остался стоять

на коленях.

     - Чокнулся   солдат,    -   сказал   он,   и   Фрисснер   услышал   в   его   голосе

несомненное удовлетворение.

     - Чему вы радуетесь?

     - Кто-то   должен был   чокнуться,   и   я   рад,   что это не   я.   И   не   вы   с

профессором,   потому что без вас дела были бы еще хуже,   чем есть.   А так лимит

чокнутых на ближайшее время исчерпан. Свяжите его.

     Это   штурмбаннфюрер бросил Обсту   и   Лангеру,   безуспешно пытавшимся унять

безумца. Унтер-офицер вопросительно посмотрел на капитана, и Фрисснер кивнул.

     - Свяжите и положите в кузов, - сказал он. - Может быть, он придет в себя.

     - Надо бы   его   пристрелить,   -   деловито предложил Ягер,   поднимаясь,   но

"стэн" повесил на   плечо.   -   Обуза...   И   другие,   глядя на   него,   тоже могут

свихнуться.

     - Как можно...- начал было Замке, но Ягер оборвал его:

     - Все можно,   господин археолог. Скажите лучше, что там за история с этим,

чьи глаза высохли.

     - Тот, кто нашел две его жертвы, сам станет третьей.

     - А кто нашел-то? Юридически это был я, я его увидел и показал капитану.

     - А я его коснулся, - напомнил Фрисснер.

     - Боюсь, это распространяется на всех нас... - покачал головой ученый.

     - И ночью он придет за нами,   не так ли?   -   Ягер хмыкнул, поскреб щеку. -

Ну,   сейчас утро,   пора завтракать.   За день мало ли что может еще случиться...

Давайте решать,   будем жрать или же   поедем сразу туда,   где располагается наша

замечательная цацка.

     - А   мы   не   знаем,   где   она,   -   просто сказал Юлиус,   снял очки и   стал

протирать их рукавом.

     - То есть как?

     - Мы знаем лишь примерное местоположение.   А   сам артефакт нужно искать по

приметам, которых шесть. Отец указал их достаточно подробно, но вот сохранились

ли они... Время, люди, что-то еще могло их уничтожить.

     - Головоломка.   -   Ягер понимающе кивнул.   -   Головоломки -   хорошая вещь.

Итак,   мы   садимся здесь,   начинаем бояться вашего чудовища из пустыни и   ждем,

пока оно высосет из нас все соки, или идем искать? Я лично за второй вариант.

     - Хорошо.   Отгоним машины вон туда,   к скалам,   и будем искать,   -   сказал

Фрисснер.

     Они поставили грузовики,   в кузове одного из которых бил каблуками в борта

и   мычал связанный Герниг,   в   тени торчавших из песка скал.   На "фиате" решено

было отправиться на поиски первой приметы -   каменного столба, одиноко стоящего

посередине блюдцеобразной впадины.   Машину вызвался вести Ягер,   а   Макса Артур

оставил с солдатами.

     - В   случае любой опасности либо чего-то   странного стреляйте,   мы   тут же

вернемся, - наказал он. Богер кивнул и полез в кузов, где стоял станковый МГ.

     - Если придет это песчаное чудище, сделай из него дуршлаг, оберштурмфюрер,

- пожелал на прощание Ягер.

     Муамара тоже хотели оставить,   но   он   бесцеремонно залез в   машину и   сел

сзади Фрисснер не стал спорить,   решив, что проводник может и пригодиться, если

случится что-то непонятное.

     Рыча   мотором,   "фиат"   объехал скопление скал   и   принялся пробираться по

холмистой местности.   Замке   что-то   бормотал   на   заднем   сиденье,   сверяясь с

записками отца.

     - От столба нужно двигаться строго на восток, - сказал он.

     - Его еще надо найти, - пробормотал Ягер.

     - Он   метров пятнадцать высотой,   мы   его обязательно заметим,   -   заверил

Замке.

     Муамар тихонько постучал пальцем по плечу капитана.

     Фрисснер обернулся.

     Муамар помахал направо.

     - Поезжайте, куда он показывает, штурмбаннфюрер, - попросил Артур.

     - Тогда пусть он сядет на ваше место, а вы идите назад, - беззлобно сказал

Ягер.

     Они   поменялись местами,   и   через   несколько минут "фиат" уже   был   возле

пресловутого столба, торчащего вверх, словно корявый заскорузлый палец.

 

     54

 

     Таите свои слова или открываете... Поистине,

     Он знает про то, что в груди!

     Коран. Власть. 31 (13)

 

     Однажды Ягер видел черта.

     Его отец, владелец канатной фабрики в Бохуме, имел большой двухэтажный дом

со скрипучими лестницами и глубоким подвалом, в который маленький Людвиг всегда

боялся   спускаться.   Небольшая детская комнатка помещалась на   втором этаже,   и

каждый вечер после ужина Людвиг поднимался туда   в   одиночестве,   держа в   руке

свечу.   По стенам бегали зыбкие тени,   ступеньки скрипели, за дубовыми панелями

что-то   грызли крысы...   Именно в   одно из   таких путешествий Ягер -   ему тогда

только-только исполнилось десять - увидел черта.

     Поднявшись по лестнице на второй этаж,   Людвиг должен был пройти несколько

шагов до   двери своей комнаты,   миновав при   этом   глубокую нишу в   стене.   Там

когда-то стояла то ли ваза, то ли чучело рыцаря - дому как-никак было сотни три

лет, а сейчас ниша пустовала.

     Именно из нее сверкнули на Людвига маленькие красные глазки.

     Мальчик застыл   как   вкопанный,   не   чувствуя даже,   как   капает   на   руку

расплавленный свечной воск.

     Глаза светились совсем рядом,   метрах в   двух,   а   потом из черного проема

выскочил кто-то столь же черный, мохнатый и, резво цокая копытцами, пробежал по

коридору и скрылся в дальнем его конце, где имелась дверца, ведущая на чердак.

     Существо не испугало Людвига Оно не коснулось его, не укусило, может быть,

даже не заметило.   Но в этот момент Ягер понял,   что радом существует неведомый

мир со своим населением,   своими правилами, мир, в который, вполне возможно, не

стоит совать нос людям...   Может быть, и не стоит, но что-то тянет, манит туда,

за грань.

      Возможно,   это был не   черт.   Просто какое-то существо,   ночной гость,   не

имевший отношения к тем христианским понятиям об Аде и Рае,   чистых и нечистых.

Тролль,   бэньши... Кто угодно. Людвиг потом много думал об этом, и все реже ему

казалось,   что мелькнувший черный призрак - лишь плод его детского воображения,

подстегнутого пляшущим пламенем свечи и   услышанными от сверстников историями о

духах и привидениях.

     Эту историю Ягер не рассказывал никому. Да и ни к чему было рассказывать -

все в   его дальнейшей жизни не имело никакого отношения к   потустороннему миру.

Когда его могли убить во Фландрии или Испании,   он, вероятно попал бы в Ад - но

при условии, если Ад есть. А если его нет? А если сам Ягер не верил в Ад и Рай,

то куда бы он попал? Куда попадают мусульмане? В мусульманский Рай, где их ждут

неисчислимые гурии   или   в   христианский Ад,   который   им   прочили христианские

священники?   А   что делать с   буддистами и   с дикарями на каком-нибудь острове,

которые молятся своему идолу?   Ягер   очень   редко   говорил об   этом   с   другими

людьми,   из-за чего и прослыл человеком замкнутым в себе и нелюдимым.   Видя его

интерес к   мистическому,   многие пытались его   разговорить,   втянуть в   дешевые

теософские споры о   вечном...   Ягер был откровенен только с   самим собой.   Пока

однажды не встретился с Карлом Виллигутом.

     О   той встрече Ягер предпочитал без лишней надобности не вспоминать.   Так,

наверное,   рыба   предпочитает не   вспоминать о   том,   как   однажды   сорвалась с

рыболовного крючка.   Казалось бы,   удача,   но...   Виллигут был похож на рыбака,

который ловил в   людском море свою рыбу.   Ловил по   глазам,   по   жестам,   даже,

возможно, по мыслям... По запаху мысли...

     Так   и   Ягер   попался на   его   наживку.   Этот рыбак долго водил попавшуюся

добычу,   да так и не вытащил,   может быть, посчитал, что игра не стоит свеч. Но

метку оставил.   Когда Ягера направили в   эти   проклятые пески,   это не   вызвало

удивления.

     Заоблачным мистиком-мечтателем Людвиг Ягер   не   был.   В   первую очередь он

видел   в   этом   путешествии усиление боевой мощи   рейха,   во   вторую -   петлицы

оберштурмбаннфюрера. Все остальное потом.

     Его одноклассник Мельдерс стал уже штандартенфюрером,   а   ведь в   школьные

годы   это   был   сопливый нытик   в   вечно обмоченных штанах,   которого почем зря

лупили сверстники.   Правда, Мельдерс заработал чины в концентрационных лагерях,

а этой работы Ягер не любил, хотя и понимал, что она полезна и кто-то должен ее

выполнять.

     Странные события последних дней никак не   испугали Ягера.   Он   был готов к

этому. Он стал готов к чему-то подобному, когда из темноты стенной ниши на него

глянули глаза обитателя не этой реальности и   когда бородатый человек с   такими

же глазами дружески взял его за локоть.

     Но сейчас спокойствие Ягера подтачивал еле заметный червячок.   Что-то было

не так.   Вроде все как всегда -   зануда археолог, выскочка Фрисснер, черномазый

ублюдок, урчит мотор "фиата".

     Но что-то было... в воздухе.

     В песке.

     В скалах.

     Везде.

     Штурмбаннфюрер переключил скорость -   начинался подъем,   "фиат" с утробным

воем принялся разбрасывать из-под   колес песок.   По   переносице сбегали струйки

пота, норовя попасть в глаза, и Ягер с руганью утерся рукавом.

 

     55

 

     На нем немилость Его. На долгие

     Дни...

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 16

 

     Быстрые,   как смерть.   Это и была смерть,   такая,   какой она должна быть у

настоящего мужчины, - скорая, решительная, жестокая и бескомпромиссная.

     Наверное, так и действовал бы сам Альтобелли, поручи ему нехитрую операцию

по захвату отряда.   Немцы заранее были обречены на проигрыш - они полагали, что

об экспедиции не знает никто.   По сути,   так и планировалось,   ведь присутствие

Альтобелли никто не учитывал...

     "Даймлеры" и южноафриканские бронемашины "мармон херрингтон". Подполковник

уже видел такие - и подбитые, жалко чадящие среди желтого песка, и захваченные,

с   нарисованными поверх   британских   эмблем   свастиками,   и   лихо   налетающие в

составе разведгрупп.   Эти машины относились к последним -   три "даймлера" и два

"мармона".   Пулеметы   "виккерс",   противотанковые ружья   и   двухфунтовые   пушки

против беспомощных, в общем-то, "бедфордов".

     Британцы не   стали   церемониться:   головной грузовик встал как   вкопанный,

получив   очередь   по   передним   колесам.   Из   него   кто-то   выстрелил   короткой

очередью,   но   британские машины уже исчезли за барханами.   Остальные грузовики

лихорадочно разворачивались, фон Акстхельм толкнул подполковника локтем в бок и

крикнул:

     - Быстрее! Давайте быстрее!

     - Но не так быстро, - возразил Альтобелли. Капитан с недоумением воззрился

на ствол "вальтера", который уперся ему в грудь.

     - Что за... - начал было фон Акстхельм, но итальянец перебил:

     - Не дергайтесь, капитан. Я не хотел бы причинять вам вред.

     Глупо было ожидать,   что десантник так вот запросто послушается.   В тесной

кабине особенно не развоюешься, и Альтобелли сделал то, что и собирался сделать

в таком случае,   -   ударил фон Акстхельма по голове рукоятью второго пистолета,

который он держал в левой руке. Капитан уткнулся головой в приборную панель.

     Солдаты тем временем высыпали из головного грузовика с   пробитыми шинами и

залегли вдоль обочины.   Никто не стрелял - противник был за барханами, вне зоны

поражения.   Не   теряя времени,   подполковник примотал руки   капитана к   баранке

предусмотрительно заготовленной проволокой.

     - Немецкие солдаты! - послышался усиленный мегафоном голос. - Вы окружены!

Любое сопротивление бесполезно. Сложите оружие, и мы гарантируем вам жизнь.

     - С-сволочь...   -   процедил очнувшийся фон Акстхельм.   По   лбу его стекала

струйка крови.

     - Оставьте, - отмахнулся подполковник.

     - Любое   сопротивление   бесполезно!    -    продолжал   вещать   мегафон.   Они

сломаются.   Не   могут не   сломаться.   С   этой мыслью Альтобелли запихнул в   рот

капитану   какую-то   тряпку,    валявшуюся   на   сиденье,    и    вылез   из   кабины.

Пригнувшись, он подбежал ко второму грузовику и постучал в дверцу. Перекошенное

лицо профессора повернулось к нему.

     - Выходите, - сказал Альтобелли.

     - Какого черта? - осведомился Корнелиус, энергично двигая бородой.

     - Выходите, - повторил Альтобелли. - Нам некогда!

     Кто-то   из   солдат перевернулся на   спину и   привязывал к   стволу винтовки

белую тряпку. Второй перекатился к нему, навалился и стал душить.

     Доктора отпихнул Мирш - потный, ощеренный, с автоматом наперевес.

     - Что с капитаном? - выдохнул он.

     - Капитан убит,   - не вдаваясь в подробности, сказал Альтобелли. - Скажите

солдатам, чтобы они перестали стрелять.

     - Вы с ума сошли!

     - Мы в ловушке.

     Словно в   подтверждение слов итальянца,   с   характерным хлопком выстрелила

башенная   пушка   одного   из    "даймлеров".    Многострадальная   головная   машина

подпрыгнула и запылала, из-под нее поползли укрывавшиеся там солдаты.

     Над    кабиной   прошла   пулеметная   очередь.    Стреляли   сзади,    из    чего

подполковник заключил,   что англичане зашли и   с тыла.   Мирш спрыгнул на песок,

выволок неожиданно покорного доктора и рявкнул:

     - Лезьте под грузовик!

     Доктор пал на четвереньки и послушно полез.

     - Вы   серьезно   предлагаете...    -   Мирш   не   договорил,   получив   удар   в

подбородок.

     - Всем стоять! - крикнул Альтобелли вылезавшим из кузова солдатам. - Иначе

я его пристрелю, не сомневайтесь.

     - Не стоит, - сказали сзади.

     Подполковник обернулся -   перед   ним   стоял   британский майор   с   веселым,

запорошенным песком лицом.   За   ним   цепью шли   автоматчики,   поодаль выкатился

"мармон",   уставив пулеметное жерло   прямо   на   грузовик.   На   вполне приличном

немецком майор продолжал:

     - Доктор, вылезайте из своего укрытия. Все будет в порядке, уверяю вас.

     - В кабине того грузовика капитан фон Акстхельм, - указал подполковник.

     Спустя   несколько секунд все   вокруг заполнили британские солдаты.   Шустро

разоружив небольшой отряд, они положили в сторонке тела пятерых погибших, среди

которых был и   обер-лейтенант Кельтен.   Он лежал,   глядя остекленевшими глазами

прямо на низкое ливийское солнце.

     Неслышно подошел тот же майор.

     - Бикслер,   -   сказал   он,   набивая черную,   очень   старую с   виду   трубку

лохматым табаком. - Джеймс Бикслер. А вы, очевидно, и есть Ворон?

     - К вашим услугам, - картинно поклонился Альтобелли.

     - Удачно все прошло, ничего не скажешь... Зачем вы поехали с отрядом?

     - На всякий случай.

     - Неоправданный риск, - неодобрительно заметил майор. - Вы поедете с нами?

     - Нет. Дайте мне одну машину, я вернусь.

     - С ума сошли? В одиночку в пустыне?

     - Уверяю вас, так будет лучше. Мне нужно вернуться, - сказал Альтобелли. -

Воды там достаточно, бензином я разживусь в другой машине... В конце концов, мы

не настолько удалились от цивилизованных мест.

     - Тут   вовсе нет   цивилизованных мест,   -   возразил майор.   -   Один чертов

песок...   Колючки,   ветер,   жара.   Я   всю жизнь прожил в   Глазго,   надеюсь,   вы

понимаете разницу.

     Подбежал молодой лейтенант, косясь на Альтобелли, доложил:

     - Погрузка завершена.

     - Сейчас тронемся,   Бертон.   Вот этот грузовик, - майор показал на ближний

"бедфорд",   -   оставим.   Заправьте баки,   погрузите в   кузов   достаточный запас

горючего, воду. Продукты нужны?

     - Нет, там достаточно, - сказал Альтобелли. - Если можно, немного кофе.

     - Кофе дрянной, индийский, - предупредил майор.

     - Сойдет и такой. - Подполковник улыбнулся. - Вы не представляете, что мне

иногда приходилось пить.

 

     56

 

     Когда же увидели его, сказали:

     "Поистине, мы сбились с пути!"

     Коран. Письменная трость. 26 (26)

 

     - От каменного столба строго на восток,   - напомнил Замке. Ягер сверился с

компасом, ткнул пальцем:

     - Туда!

     "Фиат" свернул, в двигателе заскрежетало, заколотилось, и штурмбаннфюрер с

руганью остановил машину.

     - Что еще?   -   спросил капитан, морщась. Нога в ботинке отчаянно чесалась,

наверное, грибок.

     - По-моему, мотор сдох.

     - Пойдем пешком,   - решил Фрисснер. - На обратном пути посмотрим, если что

- перетащим на буксире.

     Он взял с сиденья свой "стэн" и первым вылез из автомобиля.

     Снаружи   оказалось   неожиданно прохладно.   Высившийся в   нескольких метрах

камень,   казалось,   излучал холод,   волнами расходившийся в стороны. Его черная

щербатая поверхность местами была покрыта желтовато-белым налетом.

     Фрисснер поднял голову -   высоко в   небе   кружила какая-то   птица,   словно

самолет-разведчик,   неотвратимо сужая круги.   Неожиданно капитан понял,   что за

ними наблюдают.   Наблюдают давно и терпеливо, вот только с какой целью? По коже

пробежали мурашки,   руку свело судорогой. Фрисснер тихонько охнул, и к нему тут

же повернулся археолог:

     - Что с вами?

     - Желудок, - соврал Артур.

     - Выпьете?   -   дружелюбно предложил штурмбаннфюрер,   извлекая   из   кармана

маленькую фляжку.   Интересно,   когда у   него наконец закончатся запасы?   Тем не

менее Артур протянул руку, отвинтил пробочку и сделал большой глоток.

     Спирт. Неразбавленный спирт. Поняв это слишком поздно, капитан закашлялся,

сипло втягивая воздух, а Ягер улыбнулся и, аккуратно завинчивая фляжку, сказал:

     - Больше ничего нет.   Но для желудка незаменимо. Равно как и для остальных

частей организма.

     - Спасибо...   - выдохнул Фрисснер, вытирая слезящиеся глаза. - Итак, где у

нас восток?

     - Вон там, - махнул рукой штурмбаннфюрер.

     - Идти на восток, пока не увидим трещину в земле, - сказал археолог.

     Они шли довольно долго, и Ягер уже принялся изрекать пророчества по поводу

того,   что трещину засыпало песком, но тут Муамар остановился и издал протяжный

мычащий звук.

     - Кажется,   он что-то нашел.   - Замке тут же поспешил к проводнику. За ним

последовали офицеры.

     Араб тыкал пальцем себе под ноги.   Полузасыпанная трещина,   которую трудно

было заметить уже   на   расстоянии нескольких шагов.   Она расширялась в   сторону

нависающих скал, затем снова сужалась и превращалась в еле видную нить.

     - Дальше что? - спросил Ягер.

     - Дальше нужно идти на   юг.   Скала,   похожая на наковальню,   под ней будет

пометка. Ее рисовал отец...

     Скала   нашлась совсем быстро -   приземистая,   расплющенная,   в   самом деле

похожая на   изъеденную временем и   кузнечной работой наковальню.   С   ее плоской

вершины,   завидев   приближавшихся людей,   сорвалась крупная птица   и,   с   шумом

хлопая   крыльями,   исчезла   в   вышине.   Фрисснер готов   был   отдать   голову   на

отсечение,   что   это   была та   же   самая тварь,   что наблюдала за   ними.   Ягер,

кажется,   тоже   собирался что-то   сказать,   но   тут   шуршащую тишину   разорвала

пулеметная очередь.

     - Богер!   - воскликнул капитан. - Там что-то случилось! Замке, оставайтесь

здесь!

     И,   развернувшись,   побежал   в   обратном   направлении.   За   ним,   отчаянно

ругаясь,   последовал   штурмбаннфюрер,   а   проводник   остался   с   археологом,   в

растерянности севшим на корточки и обхватившим голову руками.

     - Ты ученый человек, - певуче сказал Муамар, когда немцы скрылись из виду.

     Замке с удивлением посмотрел на него:

     - Ты можешь говорить?1

     - Да,   я   могу говорить,   -   с   достоинством ответил Муамар.   -   Но к чему

говорить с глупцами? А твои хозяева глупцы.

     - Они мне не хозяева!

     - Хозяева,   ученый человек.   У таких,   как ты, всегда есть хозяева, потому

что ты не умный,   а всего лишь ученый человек. Такие, как ты, не могут без них.

Из-за этого все ваши войны...

     Муамар подошел ближе, сел на песок:

     - Зачем вам   знание,   злые глупцы?   Зачем вы   хотите положить все   в   свои

большие карманы, не думая о том, надо ли это вам, к добру это или же к худу? Вы

хотите, но почему?.. Ты, ученый человек, должен бы это знать.

     - О чем ты говоришь? - не понял Замке.

     - О Зеркале. О Зеркале Иблиса, хотя имя это неназываемо.

     - Это...   Это   величайшая археологическая находка!   Она может изменить все

представления...

     - А зачем тебе нужно их менять, ученый человек? Почему тебе так хочется их

изменить?   -   перебил Муамар. - Чтобы о тебе писали в ваших книгах? Чтобы толпы

несли тебя на руках и ваяли с тебя идола? Чтобы получить золото и женщин? Какие

новые удовольствия ты можешь выдумать? Наверное, никаких...

     - Ты меня не понимаешь,   -   возразил Замке. - Это наука. Наука делает так,

чтобы людям стало лучше, легче жить.

     - Это глупость. Наука не делает жизнь легче, легче делают свою жизнь люди.

Вы никак не можете понять,   невозможно дойти до Зеркала,   не поняв,   чего же ты

хочешь на самом деле.   Женщины,   золото, развлечения, наука - игрушки, которыми

тешатся дети.   Что вы будете делать теперь, ученый человек? Каждый из вас хочет

разного, и ты, и злой глупый воин, и добрый глупый воин.

     - Злой глупый воин - это штурмбаннфюрер Ягер?

     - Зови его как тебе угодно,   ученый человек. Он хороший солдат, но он глуп

и зол.   Слишком зол.   А второй,   который мнит себя главным,   слишком добр...   -

Муамар с   сожалением покачал головой.   -   Все вы   лишь жалкие вши.   К   чему вам

знание?   Ни один из вас не знает истинной причины вашего здесь появления. Может

быть,   злой воин подошел достаточно близко к ответу, очень близко, но все равно

этого мало...

     - А ты можешь ответить?

     - Э нет,   -   Муамар отрицательно помотал головой.   - Моя правда не годится

для вас.   Мои ответы вам покажутся бессмысленными,   а   мои цели глупыми.   Я   не

такой, как вы, вы не такие, как я. Ваша цель в другом...

     - В чем?

     - Ты   все-таки глуп,   ученый человек.   Многие знания сделали тебя слепым и

глухим.

     - Почему в таком случае ты решил говорить со мной?

     - Потому что сейчас уже нет никакой разницы. За ними пришел Тот, Чьи Глаза

Высохли.   Они   мертвы,   ученый человек.   Они   мертвы.   Два   воина подошли ближе

тебя...

     Замке развернулся и кинулся вверх по склону бархана.

 

     57

 

     ...были погублены вышедшим за пределы.

     Коран. Неизбежное. 5 (5)

 

     - Нет!   - закричал Фрисснер так громко и протяжно, что тошнота подкатила к

горлу горьким комком и смяла крик в бесформенный клекот.

     Чудовище обернулось.

     Однажды Фрисснер, тогда еще двенадцатилетний ушастый неуч, поймал большого

карпа.   Рыбина   тяжело   плюхнулась на   прибрежный песок   и   стала   биться,   вся

облепленная песчинками,   словно   отвратительной коростой.   Юному   Артуру   стало

противно взять в   руки улов,   он носком ботинка столкнул карпа обратно в реку и

внимательно наблюдал,   как он   некоторое время лежит на боку,   не понимая,   что

вновь оказался в родной привычной среде,   как поворачивается,   как вода смывает

песок и на солнце блестит чешуя...   Карп ударил хвостом, и Артур, метнувшийся к

рыбине,   вновь ставшей красивой, радужно сверкающей, не успел на считанные доли

секунды.

     Туловище   монстра   напомнило   Фрисснеру   того   карпа.   Серое,   облепленное

шероховатой коркой песка,   покрытое трещинами на   сгибах...   Оно словно плыло в

жарком мареве,   казалось нереальным,   но лежащий чуть поодаль скорчившийся труп

унтер-офицера Обста говорил о   том,   что   монстр более чем реален.   Более,   чем

хотелось бы этим жалким людишкам,   бог весть зачем явившимся из неведомых стран

за своей погибелью.

     Полуприкрытые глаза под нависшими веками, узкая щель рта... Тварь походила

на подвальный гриб,   вывалянный в   песке и   выставленный на солнце,   где он еще

более поник.   Длинные руки волочились,   оставляя глубокие борозды, точно так же

тащились по песку и два вялых фаллоса - один спереди, другой, наподобие хвоста,

сзади.

     Почему-то штурмбаннфюрера поразил именно этот факт.

     А вот Богер не терял времени даром.   Пока чудовище отвлеклось,   он еще раз

ударил по нему из станкового МГ -   правда,   твари это с виду не повредило, хотя

капитан видел,   как пули входят в   тело,   разрывая серую кожу,   -   и спрыгнул с

кузова,   потому что незваный гость был уже слишком близко. А то, что монстр мог

легко перевернуть "фиат",   не   вызывало сомнений -   хлипкий с   виду,   он тем не

менее достигал метров четырех в высоту...

     Фрисснер внезапно представил себе ужас кочевников, видящих, как из пустыни

к   ним   мерно бредет этот   полупризрак,   волоча свои   жуткие члены.   Несчастные

арабы,   наверное,   бежали прочь, бросая товары, бросая лошадей и верблюдов... А

может быть, каменели перед неизбежностью, падая на песок и ожидая только одного

- как   можно менее мучительного конца.   Но   что-то   подсказывало капитану,   что

смерть их была именно мучительной, насколько она может таковой являться.

     Скукожившийся труп   унтер-офицера Обста   также указывал на   это.   Еще   раз

взглянув   на   него,   на   скрюченные пальцы,   вцепившиеся в   рукоять   пистолета,

Фрисснер поразился,   сколько всего произошло,   сколько он успел всего увидеть и

подумать за несколько мгновений, пока чудовище оборачивалось, а Богер выстрелил

по нему из пулемета и покинул машину.

     Ухватив "фиат" за край кузова -   капитан увидел,   как треснули под напором

окрашенные в   песочный цвет доски,   -   Тот,   Чьи Глаза Высохли легко перевернул

двухтонный грузовик. С грохотом и скрежетом сминаемого металла автомобиль упал,

едва не задев отскочившего солдата,   которого Фрисснер в суматохе не узнал. Все

это чудовище проделало,   отвернувшись от основной группы и   пристально глядя на

Артура и Ягера, появившихся из-за уродливых скал.

     "Интересно, почему его так назвали? - мелькнуло в мозгу Фрисснера. - Глаза

вроде на месте"...   Это были скорее кожистые мешки с   дырами,   как у хамелеона,

которого капитан видел в Лейпцигском зоопарке,   но взгляд - тяжелый и холодный,

- казалось, вдавливал в землю.

     - Ну и сволочь! - выдохнул штурмбаннфюрер. В этой реплике сочетались испуг

и восторг.   Фрисснер готов был поклясться,   что Ягер в первую очередь подумал о

том,   что случилось бы, запусти подобную тварь на английские позиции или сбрось

ее с самолета на Москву.

     Монстр сделал несколько шагов к ним, и Ягер крикнул:

     - Ложись!

     Это,   понятное дело, относилось не к монстру. Мимо Артура пролетела ручная

граната,   упала к   ногам чудовища,   разлапистым и   когтистым.   Тот,   Чьи   Глаза

Высохли   отшатнулся,   внимательно посмотрел вниз   и   скрылся по   пояс   в   яркой

вспышке.

     Фрисснер   упал   на   колени,    рядом   отчаянно   ругался   штурмбаннфюрер.   С

противоположной стороны   ударили   сразу   две   автоматных   очереди,   и   капитану

хотелось верить, что это солдаты добивают поверженную тварь, но когда он протер

запорошенные песчаной пылью глаза, то увидел, как чудовище поднимается с колен.

Громкий хрип, перешедший в сухой, лающий кашель, огласил окрестности.

     - Кажется,   он по-настоящему разозлился,   -   заорал Ягер.   Неловко ухватив

капитана за ворот, он поволок его под прикрытие камней.

     ...   Рядом с   головой Макса Богера тяжело шлепнулась вылетевшая из   кузова

канистра с водой.   Сантиметров двадцать левее -   и он был бы уже мертв.   Может,

так бы и лучше...

     - Лейтенант! Лейтенант!

     Это оказался Хенне. Вытаращив глаза, солдат тряс Богера и тараторил:

     - Оно перевернуло машину! Дьявол, господин лейтенант! Это дьявол!

     - Тогда   молись,   -   бросил ему   Макс,   и   в   этот   момент раздался взрыв.

"Очевидно,   капитан с Ягером вступили в бой",   -   подумал Макс, и от этой мысли

ему стало неожиданно хорошо. Сталь и огонь, заводы Франкфурта и Лейпцига против

пустынного ублюдка, бог весть зачем выползшего из своего укрывища им навстречу.

     - Стреляйте в   него!   -   крикнул Макс   и   подал пример,   откатившись из-за

упавшей машины,   чтобы та не перекрывала сектор обстрела.   Чертов "стэн",   весь

вывалянный в   песке,   и   в самом деле работал как часы.   "С МП не сравнить",   -

успел подумать Богер, и тут же выронил автомат, чтобы зажать ладонями уши.

     Жуткий,   невыносимый звук,   скрипящий кашель   -   словно   огромный механизм

проворачивал шестерни,   посыпанные   мелким   абразивным порошком,   -   ударил   по

барабанным перепонкам.   Рядом что-то беззвучно кричал Хенне,   но Макс ничего не

слышал.   Он нашарил оружие, выпустил еще одну очередь по содрогающемуся в крике

монстру и   понял,   что   магазин опустел.   Запасной лежал   в   кабине.   В   кабине

перевернутого грузовика.

     Богер   запустил руку   в   карман -   по   старой и,   надо   сказать,   полезной

привычке он всегда носил там десяток патронов про запас. Они и сейчас были там.

Со счастливой улыбкой сумасшедшего Макс принялся запихивать их в магазин, ломая

ногти и   что-то   бормоча,   и   вместо седьмого патрона он нашарил что-то другое.

Что-то,    что   ударило   его   в   ладонь   коротким   и   слабым   разрядом,    словно

электрическая батарея. Во рту стало кисло, а с глаз словно спала застилавшая их

пелена.

     - Что   они   там   делают?!   -   Ягер   выглянул   из-за   выщербленного осколка

размером с   танк,   за которым они прятались.   -   Черт!   Твои парни сошли с ума,

Фрисснер! На это стоит посмотреть!

     Капитан   оттолкнул   Ягера   и   увидел,   как   из-за   перевернутого грузовика

выходит Макс Богер.

     Он шел,   словно на прогулке,   заложив одну руку за спину.   Другая свободно

болталась вдоль тела. Никакого оружия Артур не увидел.

     Что он там прячет за спиной?

     Гранату?

     Тот,   Чьи Глаза Высохли уже почти преодолел то   небольшое расстояние,   что

отделяло его   от   гряды   скал,   но   внезапно остановился.   Зашарил вокруг   себя

руками, кожистые мешки-глаза сморгнули.

     - Макс, назад! - завопил Фрисснер. - Назад! Назад!

     Вопреки его ожиданиям,   монстр не   обратил на   его крик никакого внимания,

равно как и на очередь,   выпущенную из автомата.   С ужасом Фрисснер увидел, как

некоторые пули отскочили в сторону и бессильно зарылись в песок -   очевидно, на

теле   чудовища   существовали   абсолютно   неуязвимые   для   огнестрельного оружия

места.

     Тот, Чьи Глаза Высохли повернулся спиной к скалам и навис над Богером.

     Макс стоял спокойно, глядя прямо в глаза чудовищу. И капитан почувствовал,

что Богер что-то знает.

     Что-то, способное остановить эту тварь.

     Что-то,   чему его не учили ни в школе маленького силезского городка,   ни в

военном училище.

     Что-то, чего знать ему попросту не положено.

     - Стой,   -   сказал Богер.   Эти слова он   произнес совсем негромко,   но они

буквально прогремели в   мертвой тишине,   стоявшей над   местом сражения.   Слышно

было лишь, как булькает вода, выливающаяся на песок из открывшейся канистры.

     Тот,   Чьи   Глаза   Высохли наклонил голову набок,   словно любопытный щенок.

Казалось,   он   рассуждал:   раздавить   наглого   смертного   одним   движением   или

подождать,   посмотреть,   что   у   него на   уме.   Наверное,   он   был   своего рода

натуралистом,   естествоиспытателем. Убить козявку легко, а вот выяснить, на что

она способна,   что изменилось в них,   козявках,   за последние двести или триста

лет...

     Богер вынул из-за спины другую руку и разжал ладонь.

     Что   в   ней было -   Артур Фрисснер не   мог разглядеть.   Что-то   маленькое,

черное... Не граната, нет, вообще не оружие. Но то, что лежало на ладони Макса,

испугало чудовище.   Тот,   Чьи Глаза Высохли совсем по-человечески отшатнулся, а

Макс пошел на него.   Монстр попятился,   и Фрисснер снова поднял автомат,   чтобы

выстрелить, но ладонь штурмбаннфюрера пригнула ствол к земле:

     - Не мешайте! Он знает, что делает.

     Монстр   снова   издал   свой   жуткий   вопль,    но    теперь   уже   он    звучал

нерешительно.   И   тут   капитан увидел,   как   песок под   ногами чудовища поплыл,

зашевелился,   стал похож на полупрозрачное желтоватое желе.   Уродливые лапы тут

же   погрузились по   колено,   затем по пояс,   задний фаллос несколько раз упруго

ударил по каменистой почве и тоже исчез в песчаном плывуне.

     Богер подошел совсем близко.

     Издав в последний раз уже не ужасающий,   а скорее жалобный рык,   Тот,   Чьи

Глаза   Высохли пропал из   виду,   песок сомкнулся над   его   головой,   снова став

обычным песком, а Макс Богер упал на колени, постоял секунду и лег ничком.

     Отшвырнув в   сторону "стэн",   Фрисснер бросился к нему,   перевернул.   Макс

лежал с закрытыми глазами и что-то шептал. Он сильно изменился, лицо осунулось,

пожелтевшая   кожа    словно    присохла    к    костям    черепа,    Спекшиеся    губы

потрескались... Богер словно постарел на добрых полвека.

     Нагнувшись к   самым губам,   капитан тем не   менее ничего не понял из того,

что шептал ему - а ему ли? - Макс.

     - Воды! - крикнул он. - Воды!

     Ягер сунул ему флягу, вырванную у кого-то из солдат. Струйка потекла в рот

Богера, он стал ловить ее губами, закашлялся.

     - Живой... - обрадованно сказал Ойнер.

     - Кошка.

     Фрисснер поднял брови.

     - Кошка,   -   повторил штурмбаннфюрер,   поднимая черную   фигурку   Купленная

Богером еще в Триполи у старичка-араба кошка все так же выгибала спину.

     - Он ее в руке держал, - благоговейно прошептал кто-то из солдат, кажется,

Лангер.

     - Что это такое? - спросил Ягер, подбрасывая кошачью фигурку на ладони.

     - Черт его знает, штурмбаннфюрер Но это спасло всем нам жизнь.

     - Кроме него, как я полагаю, - покачал головой Ягер.

     - Вы что, врач? - оскалился капитан.

     - Нет,   но я видел достаточно парней,   которые собирались отдать концы.   А

этот сильно смахивает на   попавшихся нам дохлых англичашек.   Да   и   на   унтера.

Похоже, эта тварь его все-таки зацепила, может, и слабее, чем хотела, но своего

добилась.

     С   этими словами Ягер   отошел к   телу   Обста,   присел рядом на   корточки и

принялся его   внимательно разглядывать.   Капитан   скрипнул зубами   и   попытался

нащупать   пульс.   Артерия   на   руке   Богера,   тоненькой,   точно   птичья   лапка,

отозвалась редкими   слабыми толчками.   Кожа,   казалось,   шуршала под   пальцами,

словно пергамент.

     Макс умирал,   и штурмбаннфюрер оказался прав.   Артур понимал,   что никакие

врачи,   ничье   вмешательство не   помогут,   будь   они   даже   не   в   самом сердце

Ливийской пустыне,   а   посреди Триполи или   Берлина.   Это не   то,   с   чем может

справиться человек.

     Он нагнулся еще ниже к шевелящимся губам,   чтобы услышать,   разобрать хотя

бы слово, но в этот момент Макс дернулся всем телом и затих.

 

     58

 

     Это не слова поэта. Мало вы веруете!

     Коран. Неизбежное. 41 (41)

 

     Металлическая модель   тяжелого   танка,   принесенная Фердинандом Порше,   не

вызвала у   фюрера   ожидаемого интереса.   Он   с   раздражением буркнул что-то   об

"осточертевших советских средних   танках" и   велел   передать конструктору,   что

хотел бы иметь более весомые результаты, нежели детская игрушка.

     Шпеер спокойно снес   эту   вспышку гнева,   перебирая бумаги.   Наконец фюрер

звонко щелкнул по игрушечной башенке карандашом и сказал:

     - Заберите это с   собой и намекните Порше,   что я хотел бы увидеть танк не

на своем столе, а на полигоне.

     - Да, мой фюрер.

     - Порадуйте хоть вы меня,   Шпеер,   раз ваши подчиненные и подведомственные

не могут. Что с "Тангейзером"?

     - Мы ждем, мой фюрер.

     - Ждете чего?

     - Ждем результатов Пока не   вернется хоть кто-то из экспедиции,   ничего не

прояснится.

     - Так...   -   Фюрер недовольно поджал губы. - Полная неопределенность. Я не

люблю неопределенности,   Шпеер. Хотя в данном случае она, видимо, оправданна. А

вы сами, Шпеер... Вы верите в успех?

     - Я   склонен в большей степени верить разработкам Гейзенберга,   мой фюрер.

Они,   по крайней мере,   обоснованы научными расчетами, а я, как инженер, привык

верить таким вещам.   "Тангейзер" же...   "Тангейзер" -   это красиво,   но   больше

напоминает сказку, - сказал Шпеер.

     Гитлер хмыкнул.

     - Думаете?   Нельзя сбрасывать со   счетов даже   сказки.   Потеря или   пустая

поездка экспедиции в   Ливию не нанесет большого ущерба,   но может принести ни с

чем не сопоставимую пользу.

     - Я полностью согласен с вами, мой фюрер.

     - И вы туда же,   -   горько сказал Гитлер,   - Все со мной соглашаются. "Да,

мой фюрер!".   "Будет выполнено,   мой фюрер!".   "Так точно, мой фюрер!". И что в

результате?   Что происходит, хотел бы я спросить? Они хотят списать на меня все

неудачи, вот что я вам скажу, Шпеер! Вы разумный человек, вы не можете этого не

видеть!   А когда мне нужно что-то действительно потребовать от них, они обещают

и   не   выполняют.   Еще   в   июле   1940 года я   приказал авиаторам прекратить все

экспериментальные работы,   результаты которых не могут быть применены в военных

целях   в   пределах   ближайших восьми   месяцев.   И   что   же?   Мессершмитт с   ЮМО

по-прежнему возились над   своим турбореактивным истребителем.   Им   наплевать на

то,   что   я   приказываю.   Им   наплевать даже на   мои   просьбы.   И   где он?   Где

истребитель? Да, турбореактивные двигатели - это прогресс, но я требовал от них

блиц-бомбардировщик,   при помощи которою мы   могли бы продолжать наступательную

войну. И где бомбардировщик? Что мне может сказать Мессершмитт?

     Гитлер, двигая кадыком, отпил воды из стакана и продолжал:

     - В   день   рождения эти   клоуны показывают мне   новые   тяжелые танки.   Они

волокут их   в   Вольфшанце в   Восточной Пруссии.   На   время   перевозки закрывают

движение на   всех участках железнодорожной линии Кассель -   Растенбург.   Машина

Порше при выгрузке с платформы вязнет в грунте.   Тем не менее я все-таки вручил

ему Крест за военные заслуги I   класса.   Да что я рассказываю,   вы сами видели,

что это были за жестянки!

     - Да,   мой фюрер,   я помню, - сказал Шпеер. - Мы с Герингом присутствовали

на испытаниях.

     - И с ними мы хотим выиграть войну!   -   патетически воскликнул Гитлер.   Он

сел,   помолчал и хитро посмотрел на рейхсминистра:   -   Но мы-то с вами умнее их

всех, Шпеер. Умнее.

     - Умнее, мой фюрер, - согласился Шпеер, который и в самом деле так считал.

     - С "Тангейзером" или без, но мы выиграем эту войну.

     - Выиграем, мой фюрер, - сказал Шпеер. Правда, в этом он уже не был уверен

на сто процентов.

 

     59

 

     Разве ж другому, чем Аллах, вы

     приказываете мне поклоняться,

     о невежды!

     Коран. Толпы. 64 (64)

 

     Археолог полз в гору на четвереньках, разбив колени в кровь.

     Несколько   минут   назад   он   оставил   Муамара   возле   скалы,    похожей   на

наковальню,   а   по   пути услыхал жуткий вой,   явно принадлежащий существу не из

этого мира.   С этого момента Замке не смог бы сказать,   что движет им в большей

степени - желание помочь спутникам или возможность увидеть непознанное, то, что

никто до него не видел.

     "Тот,   Чьи Глаза Высохли - реальный феномен Ливийской пустыни" - вертелось

в   голове название статьи.   Наверное,   штурмбаннфюрер Ягер назвал бы   археолога

тщеславным ублюдком, но сейчас Замке об этом не думал.

     Ради этого стоило пройти Бельзен.

     Ради этого стоило проехать через пустыню.

     Ради этого...

     - Стойте, - сказал Ягер, выходя из тени, в которой стоял.

     Замке   остановился.   Поднялся,   отряхиваясь,   с   удивлением   уставился   на

собственную кровь.

     - Вам было велено оставаться на месте.

     - Муамар...   -   забормотал археолог.   -   Он сказал...   Сказал,   что вы все

сейчас погибнете...

     - Интересно,   чем   вы   могли нам помочь,   -   усмехнулся Ягер.   -   Прочесть

молитву?   Или   лекцию   о   том,   что   этого   урода   не   существует   и   не   может

существовать с точки зрения современной науки?

     - Нет... Я... Я не знаю.

     - А где ваш приятель? Этот чертов араб?

     - Остался там. - Замке показал трясущейся рукой.

     - Остался там... - передразнил штурмбаннфюрер. - Ладно, идите к машинам, а

я пойду посмотрю,   чем он там занимается. Хотя уверен, что этого ублюдка и след

простыл.

     Замке заковылял дальше,   а Ягер внимательно посмотрел ему вслед,   поправил

на плече автомат и зашагал к месту, где они совсем недавно оставили археолога и

проводника.

     Как   он   и   ожидал,   Муамара там не   оказалось.   Штурмбаннфюрер вполголоса

выругался. Вернувшись к брошенному "фиату", он попробовал завести мотор. Как ни

странно, тот заработал.

     - Ну что за дерьмо,   -   с тоской в голосе произнес Ягер и,   развернувшись,

повел машину назад,

     Через несколько минут он уже был возле грузовиков. Все собрались возле тел

- Богер,   Обст и   Герниг,   который лежал связанный в   кузове и   разбил голову о

скамью,   когда   чудовище перевернуло машину.   Замке   с   растерянным видом стоял

поодаль.

     Отряд редел,   их   осталось совсем мало,   и   из   присутствующих Ягер мог бы

доверять только Фрисснеру, да и то если капитан не сошел с ума.

     Нет,   кажется,   не сошел. Он стоял, сняв головной убор, пока набожный Фриц

Людвиг читал молитву.   Штурмбаннфюрер демонстративно уселся в стороне, закурил,

отхлебнул из фляжки немного спирта.   Его почти не осталось,   а без спирта здесь

вряд ли выжить.

     Когда   импровизированная траурная   церемония   завершилась,   Ягер   негромко

сказал:

     - Теперь самое время пожрать.

     - Ойнер, Хенне, сообразите что-нибудь, - распорядился Фрисснер. Он подошел

к    штурмбаннфюреру   и   опустился   рядом.    Ягер   взглянул   в   его   глаза   и   с

удовлетворением убедился,   что   капитан   вовсе   не   рехнулся,   более   того,   он

выглядел очень спокойным и трезвым,

     - Глоток спирта? - предложил Ягер.

     - Не стоит. - Капитан покачал головой. - Жарко. Где проводник?

     - Смылся.   Надо было пристрелить этого урода,   как только мы   добрались до

места. Он нам все равно больше не нужен.

     - А возвращаться? - возразил Артур.

     Штурмбаннфюрер засмеялся.   Он   смеялся довольно долго,   закидывая голову и

хватая ртом воздух, потом успокоился и сказал, убирая свою заветную фляжку:

     - Вы   еще продолжаете надеяться на   возвращение,   штурмбаннфюрер?   Вы   еще

надеетесь увидеть Германию,   родных?   Может,   вы мечтаете дожить до победы? Или

хотите, чтобы сам фюрер вручил вам Рыцарский Крест?

     - Прекратите, - безразлично велел Фрисснер.

     - Что?

     - Прекратите, - повторил капитан.

     - Подите к черту, - неожиданно злобно сказал Ягер. - Сраный мертвец!

     Фрисснер ничего не   сказал.   Он   аккуратно положил у   своих   ног   "стэн" и

точно, расчетливо ударил штурмбаннфюрера в переносицу.

     Ягер   опрокинулся навзничь.   В   его   положении другой человек схватился бы

обеими руками за   нос,   но   штурмбаннфюрер и   без   того   знал,   что   переносица

сломана. Глотая кровь, он пружинисто вскочил и нанес Фрисснеру несколько ударов

в корпус. Капитан умело уворачивался и один раз даже достал Ягера ногой. Вокруг

заметался Замке, истерично причитая

     - Разнимите их! Разнимите их, кто-нибудь!

     На капитана набросились Ойнер и Хенне,   на Ягера -   Шинкель и Лангер. Фриц

Людвиг стоял с маленькой Библией в руках, не зная, что предпринять.

     - Пустите!   Пустите,   сволочи!   -   бился и кричал Ягер. Капитан, напротив,

сплюнул и попросил:

     - Отпустите руки. Я не собираюсь его трогать.

     Его   отпустили.   Через   некоторое время   отпустили и   штурмбаннфюрера.   Он

постоял, набычившись, потрогал нос.

     - Вы сломали мне переносицу, - угрожающе сказал он.

     - А вы собирались сниматься в кино? - парировал Фрисснер.

     - Нет.

     - Ну и черт с ней,

     - Действительно... - Штурмбаннфюрер широко улыбнулся. - Спирту?

     - Давайте, - махнул рукой Артур.

     Солдаты   еще   некоторое   время   побродили рядом   и   отправились заниматься

пищей.   Замке устроился в почтительном отдалении,   наверное, боялся попасть под

горячую руку. Заметив это, Ягер позвал его:

     - Эй! Юлиус! Подите сюда. Замке осторожно приблизился.

     - Как думаете, сколько нам осталось?

     - Что вы имеете в виду?

     - Я имею в виду,   сколько нам осталось здесь барахтаться, - сказал Ягер. -

Где ваше Зеркало?

     - Мы   не нашли всех необходимых примет,   -   развел руками Юлиус.   -   Нужно

продолжать.

     - Машина работает,   мы поедем на ней. После обеда. Или это ужин? А, не все

ли равно... Мы рядом, и я это чувствую. Вы чувствуете, Юлиус?

     - Н-нет...

     - Напрасно.   Это нельзя не чувствовать.   Интересно, наш добрый друг Муамар

сейчас не наблюдает ли за нами в прицел?

     Замке встрепенулся, принялся пугливо озираться.

     - Оставьте,   штурмбаннфюрер.   Если бы он желал причинить нам зло,   у   него

имелась масса возможностей, - сказал Фрисснер.

     - Вы знаете, что он сказал мне, капитан? - спросил Замке.

      - Нет. Что?

     Замке вкратце поведал о разговоре с проводником.   Ягер и капитан выслушали

его более чем внимательно, после чего штурмбаннфюрер заключил:

     - Он оказался сволочью, как и следовало ожидать. Религиозный фанатик.

     - Или знает что-то такое,   чего не знаем мы.   После появления этой твари я

верю во все с ходу, - сказал Артур.

     - Я тоже.   Но наш приятель не так уж прост, чтобы оставить нас на съедение

чудовищам, а самому отправиться назад. Уверен, он где-то поблизости. Ждет.

     - Чего?

     - А вы сами не догадываетесь?   Я полагаю,   появление твари с двумя членами

только начало. Веселье впереди. Пойдемте посмотрим лучше, что у нас с пулеметом

в перевернутом грузовике. Возможно, он нам пригодится.

     - Я   не верю в   пулеметы.   Теперь я   скорее верю вот во что,   -   и капитан

Фрисснер показал маленькую фигурку выгнувшей спину кошки, вырезанную из черного

камня.

 

     60

 

     Те, кто не веровали, - те в наказание будут

     Ввергнуты. Если не превысят они

     количества отсчитанного.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 178(179)

 

     - Эй,   интеллигенция,   где   этот   твой   ориентир?!   -   Ягер   остановился и

старательно начал вытряхивать из волос песок.   - Сколько же, черт возьми, можно

носиться от скалы к скале?

     - В дневниках...   -   Замке закашлялся,   -   в дневниках сказано,   что нужно

искать черный камень,   который отбрасывает тень,   похожую на   стоящую на задних

лапах ящерицу. Большую... Я не могу себе этого представить, но так полагаю, что

мимо нее   пройти невозможно.   Дело в   том,   что   отец пишет об   этом мимоходом,

значит,   этот   камень очень   заметный и   пропустить его   нельзя.   Помните,   как

писалось о трещине...   Там все было подробно,   очень подробно... И мы не прошли

мимо.

     - Только потому,   что   проводник ткнул нас   в   нее   носом,   -   оборвал его

словесный поток Фрисснер.   -   Вы можете объяснить в   нескольких словах,   что мы

ищем сейчас?

     Артур сел на   песок.   Их поисковая группа направлялась на поиски четвертой

приметы Зеркала.   Вместе с   Ягером,   Фрисснером и Замке шел только один солдат,

Рихард   Шинкель.   Нескольких солдат   пришлось   оставить возле   машины,   поручив

командование Ксавьеру Лангеру, единственному человеку, который внушал доверие и

пользовался авторитетом после гибели Обста. Остальные были либо деморализованы,

либо впали в тихое помешательство на религиозной почве, как Фриц Людвиг.

     Через   два   часа   блужданий среди   песка   и   камня   подул мерзкий ветерок,

который нагонял песок под одежду, в волосы, в глаза, в рот. Дышать было тяжело,

вокруг не было ничего, кроме маленьких, колючих, вездесущих песчинок.

     - Дело в том, - снова завел старую песню Замке, - что данные в дневнике не

слишком отчетливы. Мы ищем скалу, которая отбрасывает тень...

     - Это   мы   уже слышали,   -   оборвал его Ягер.   -   Учитесь наконец говорить

лаконично.

     - Мы ищем скалу или тень?   -   спросил Фрисснер. Замке неуютно поежился под

перекрестными взглядами всей команды.

     - И то и другое... - промямлил он. - Мы должны найти это и по совокупности

параметров определить...

     - О черт! - ругнулся Ягер.

     - ...нужное место, - довел мысль до конца Замке.

     Над ложбинкой, в которой они разместились, уныло завывал ветер Прохлады он

не приносил,   хотелось пить, смыть набившийся в горло песок. Глаза немилосердно

щипало.

     - Тени   меняются...   -   уныло и   едва слышно произнес Рихард Шинкель.   Ему

никто не ответил.

     - Скоро уже стемнеет,   -   глядя в песок, сказал Замке, - Вряд ли мы что-то

найдем сегодня...

     - Вы чертова скотина. - Ягер встал - Проклятая чертова скотина.

     - Прекратите.   - Фрисснер тоже поднялся, отряхивая одежду - Он ни в чем не

виноват...

     - Естественно,   не виноват,   -   подтвердил Ягер - Он таким родился. Это не

вина,   это судьба.   Пойдемте назад.   Я надеюсь, что ребята не решились на побег

или их не вырезали арабы.

     - Выстрелов не было, - обнадеживающе заявил заметно повеселевший Замке.

     Фрисснер слышал, как проходящий мимо Ягер бормочет, словно молитву:

     - Германия, Германия превыше всего. Германия, Германия превыше всего...

     Он   отошел на   несколько метров,   но   остановился и,   прекратив бормотать,

обратился к Юлиусу:

     - Эй, интеллигенция, а дайте-ка мне дневник...

     - Зачем? - поинтересовался Замке.

     Ягер сплюнул,   неприятно прищурился,   словно целясь,   и направился к нему.

Юлиус быстро сориентировался и вытащил из кармана потрепанные фотокопии.

     - Вот, вот... - сказал он, протягивая на вытянутых руках бумаги Ягеру.

     Людвиг повертел их в руках, затем нашел нужную страницу. Пробежал глазами.

     - Ну у вашего папаши и почерк... Какие-то значки...

     - Это показания ветра, температуры и...

     - Сам знаю. Черт. Послушайте Артур, вам будет, может быть, небезынтересно.

"Скала совершенно черная.   Как и песок вокруг нее. Совершенно очевидно, что это

скальное образование имеет очень большой возраст.   Как   оно сохранилось в   этих

жестких условиях, непонятно. Может быть, в Мюнхене что-нибудь смогут прояснить?

К сожалению, я не смог взять образец, минерал очень твердый. Я сломал молоток".

Опять какая-то дребедень Ага,   вот.   "Я испытал шок. Это же огромный ящер, тень

указывает на это". Каково?

     Фрисснер молчал.

     - Судя по всему,   вы правы, дорогой профессор. Камень действительно трудно

обойти.   Но искать,   черт возьми,   следует не тень, а все-таки скалу. Черную. -

Ягер кинул бумаги Замке.   Тот неловко поймал,   уронил в песок,   какие-то листки

рассыпались. - Удивительно, что мы еще не заблудились.

     И штурмбаннфюрер направился куда-то в пески.

     - Куда вы?! - окликнул его Фрисснер.

     - Назад. К грузовикам... - не оборачиваясь ответил Ягер.

     - Но мы же пришли совсем с другой стороны!

     - Пойдемте,   пойдемте! - крикнул Ягер, взбираясь на песчаную горку. - Если

вы хотите успеть до темноты...

     Фрисснер махнул рукой Шинкелю,   и   они   оба   направились вслед за   Ягером.

Вскоре их нагнал обиженно бормочущий Замке.   Профессор озабоченно вытряхивал из

бумаг своего отца песок.

     - Он что, сошел с ума? - спросил Замке, поглядывая в спину Ягеру.

     Фрисснер поднял брови:

     - На основании чего вы делаете такой вывод?

     - Ну... Он швырнул в песок бумаги.

     - И что? Это же копии...

     - Понимаете,   это   очень   ценные бумаги.   Фактически вся   наша   экспедиция

строится на этих документах.

     - Я   полагаю,   что она почти закончилась,   -   ответил Фрисснер -   Мы очень

близко к цели.

     - Осталось еще три приметы и   собственно Зеркало,   не   забывайте об   этом.

Конечно, о нем написано очень мало, но даже эти крохи могут пригодиться...

     - Бросьте,   профессор, - сказал Артур. - Если Ягер и помешался, то вряд ли

об   этом можно судить по   тому,   бросает он бумажки на землю или не бросает.   В

чем-то   я   могу с   вами согласиться,   но   больше склоняюсь к   тому,   что Людвиг

никогда особенно нормальным и не был.

     Замке ничего не ответил.

     Они   подошли к   грузовику,   когда солнце уже   щедро раскровенило небосвод.

Ветерок унялся, а жара стала спадать, предвещая ночной холод.

     К   чести   Ксавьера Лангера,   солдаты не   разбежались,   не   сделали попыток

уехать и   не   стали легкой добычей арабов.   Фрисснера встретил Вольдемар Хенне,

который дежурил в охранении.

     - Ну что? - спросил Артур у Лангера.

     - Все в порядке, господин капитан. Два раза мы видели что-то темное там...

- Он указал рукой на запад.   -   Но я   дал команду не стрелять.   Мало ли что это

могло быть...

     - Где видели черное?

     - Там...   -   Лангер снова   указал рукой.   Фрисснер всмотрелся в   указанном

направлении, прикрываясь рукой от солнца.

     - Ничего не вижу...

     - Это как будто проявлялось из   ничего.   Вдруг там что-то   образовалось...

Игра света или что-то вроде того. Может быть, мираж?

     - Может быть...   - Артур смотрел в направлении, указанном Лангером. Солнце

медленно садилось,   и казалось, что где-то за горизонтом ходит кто-то огромный,

но   едва   заметный на   фоне пламенеющего неба.   -   Может быть...   Спасибо,   что

сообщили, Ксавьер. Пойдите разберитесь с едой...

     Когда Лангер отошел,   Артур еще некоторое время всматривался в   даль,   как

вдруг понял, что слышит какой-то непрекращающийся шум. Бормотание. Он оглянулся

в поисках исгочника и увидел коленопреклоненного Фрица Людвига, который громким

шепотом читал молитвы.

     Фрисснер вслушался

     - Господи,   спаси и сохрани меня. В этих песках только на тебя уповаю, ибо

ты моя защита и опора в трудный час. Отврати от меня взоры врагов моих, отврати

от меня огонь ружей их и   жар этого чужого солнца.   Верю в твою силу,   господи,

верю в защиту твою. Уповаю на твою милость и опеку...

     Фриц   Людвиг   явно   состряпал   эту   молитву   сам.   Эти   слова,   наполовину

выхваченные из   Библии,   которую он   держал в   руках,   наполовину обусловленные

реалиями   жизни,   были   искренними,   честными,   наполненными.   Самый   настоящий

заговор,   древний,   почти языческий. Наверное, именно так составлялись те самые

молитвы,   которыми   зачастую   бездумно   и   бестолково   пользовались современные

христиане.   "Господи,   спаси...   На   тебя уповаю..."   Эти   простые слова шли из

глубин души человеческой, той самой, которая когда-то, может быть, вышла из рук

Всевышнего.

     - Господи,   спаси и сохрани меня.   Ибо верю в силу твою... - раскачиваясь,

шептал Фриц Людвиг. - Господи, спаси и сохрани меня... Господи...

     Фрисснер вдруг понял,   что не разум Фрица говорит сейчас, а что-то другое.

Как   будто потерявшийся ребенок обращается к   отцу...   Старается докричаться до

него, хотя родителя не видно, он где-то далеко.

     - Только его никто не слышит, - внезапно сказал кто-то над ухом.

     Фрисснер вздрогнул, обернулся. Рядом стоял Ягер.

     Штурмбаннфюрер что-то   прихлебывал из   миски   и   вкусно   хрустел   галетой.

Фрисснер ощутил, что сильно проголодался.

     - Что вы сказали?

     - Не важно, - туманно ответил Ягер и направился к костерку, возле которого

что-то колдовал Шинкель.

     Фриц   Людвиг   продолжал молиться до   наступления темноты.   Когда   на   небе

высыпали первые звезды, он заступил в дозор.

     Фрисснер еще долго видел его фигуру, то пропадающую, то снова появляющуюся

в свете костра. Фигуру человека, уверенного в своем Боге.

     Впервые за   всю жизнь Фрисснер пожалел,   что не   верит ни   в   Бога,   ни   в

дьявола.

 

     61

 

     Я ведь - человек, подобный вам.

     Коран. Майрам. 110 (110)

 

     В   эту ночь на небе звезд не было.   Звезды хотели подойти ближе к   костру,

погреться...   Но упали,   сорвались со своих дорог,   назначенных сотни тысяч лет

назад самим Аллахом.   Звезды упали,   рухнули в   непостижимую темень мироздания,

ушли вслед за создателем. А костер под черным небом остался.

     Журчала вода,   перекатывая в   себе камушки и песок несуществующего оазиса.

Горел усталый огонь, дул слабый, подвывающий в камнях ветер.

     Три человеческие фигуры,   замотанные в тряпки,   сидели у огня,   протягивая

изредка к   нему руки.   Грелись,   стараясь зачерпнуть немного обжигающего тепла,

омыть им руки. Не получалось.

     - Холодно, - сказал Саммад. - Холодно...

     - Тебе? - Имран ухмыльнулся.

      - Да.   - Саммад снова протянул руки к огню, и языки пламени, словно живые,

потянулись к этим темным ладоням. - Даже мне холодно...

     Третий   человек,   закутанный в   темные одежды,   ничего не   сказал,   только

коротко   стрельнул черными   глазами   в   сторону   Саммада.   Тот   перехватил этот

взгляд,   зло прищурился,   но смолчал.   За него,   словно поняв что-то, заговорил

Имран.

     - Ты сильно опоздал, Муамар. Ты сильно опоздал.

     - Значит, я не мог раньше, - ответил Муамар.

     - Да, но Мухаммад и Ибрахим ушли...

     - И не вернулись! - вставил Саммад.

     - Ушли,   -   продолжал Ибрахим,   словно не слыша Саммада. - Остались только

мы,   и   нет   тех,   кто   поможет нам.   Ни   один из   нас не   смог основать Школы.

Мухаммаду и Ибрахиму некуда возвращаться теперь. Ты сильно опоздал, Муамар.

     - На целых две жизни! - сказал Саммад.

     - Значит, я не мог раньше, - повторил Муамар с нажимом.

     Снова над костром повисла молчаливая беззвездная ночь.   Только ветер выл в

камнях,    только   вода    ерошила   песок   и    камни   подобно   влюбленной   гурии,

перебирающей волосы возлюбленного своего,

     - Что они делают теперь?   -   спросил Имран.   Муамар посмотрел на него,   но

натолкнулся на потухшие угли глаз и опустил лицо.

     - Они ищут Черного Ящера...

     - Так далеко?

     Муамар неопределенно мотнул головой.

     - Они   сумели пройти очень далеко.   -   Имран протянул руки к   огню.   -   Ты

провел их... Слишком далеко... Слишком...

     - На целых две жизни, - вздохнул Саммад.

     - Вы же знаете... Я не могу иначе... - сказал Муамар. Может быть, это была

игра света,   может быть,   просто ветер тронул складки одежды... Показалось, что

Муамар с   трудом вытолкнул из себя эти слова.   -   Я   не могу просто так взять и

прийти...   Я   не   могу   бросить их   просто   так...   Потому   что   было   сказано:

"Поклонитесь Адаму!" И поклонились они...

     - Кроме Иблиса... - тихо сказал Имран.

     - Мое   Зеркало осталось целым.   С   вами всегда были ветер,   вода,   огонь и

земля.   А со мной было только оно,   Зеркало.   И я взял все, что имею, только от

него. И я могу брать только от него, вы же знаете Закон! А с вами были и ветер,

и вода, и огонь, и земля... Повсюду. А со мной только Зеркало. Здесь.

     - Мы знаем... - сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.

     - Однажды я посмотрел на них и понял, что они такие же, как я. И не зря Он

сказал: "Поклонитесь Адаму!", потому что они были так же одиноки, как и он сам.

А   мы   не   понимали его тогда...   И   только когда Он ушел,   мы поняли,   но было

поздно. Мы так же одиноки, как и он, мы так же одиноки, как и все люди. И мы не

люди.

     - Мы знаем - сказал тихо Имран, но Муамар не слышал его.

     - Вы знаете,   сколько от Иблиса осталось в   людях.   Сколько в них этого не

расколовшегося до конца камня.   Вы же знаете...   А я хочу знать, зачем они ищут

его.   Зачем они ищут Зеркало?   Потому что я сам -   как не расколовшийся камень,

потому что я не такой,   как они,   я не такой, как вы... Я такой, как Зеркало. И

мне   очень хочется иметь свой огонь,   свой ветер,   свою воду и   свою землю..   Я

всегда вожу их сюда.   И всегда буду водить.   Здесь моя сила, здесь мое знание и

где-то   там,   за нерасколотой твердью,   моя земля,   мой огонь,   моя вода и   мой

воздух.

     - Тысячи лет... - сказал, словно сам себе, Саммад.

     - Тысячи лет,   -   подтвердил Имран,   поняв,   что имеет в виду темнолицый с

глазами-углями.

     - Оставьте их... - сказал Муамар. - Я создам Школу.

     Снова наступила тишина. Совершенная тишина. Перестал звучать ручей, онемел

костер, застыл воздух, затаилась земля.

     Наконец зашелестела ткань.   Имран   достал   из   одежды нож.   Длинный нож   с

хорошим, отточенным веками лезвием.

     - Никогда бы не подумал, что придется поступать так...

     Саммад кивнул.

     Беззвездная ночь ничего не поняла.

     

     62

 

     Да, обнаружилось перед ними то,

     что они скрывали раньше.

     Коран. Скот. 28(28)

 

     В   темноте кабины завозился Ягер.   Он   спал сзади,   на   сиденьях,   которые

обычно   отводятся   для   отдыха   водителя.    Фрисснер,    которому   не    спалось,

прислушался.   Ягер возился,   шуршал неведомо откуда взявшимися бумагами, Артуру

показалось, что это старые газеты. Хотя откуда они тут?

     Если не глядеть в   окно,   то один к одному Финляндия,   куда пару лет назад

скинули Фрисснера и его команду. Была страшная зима, казалось, воздух замерзает

сразу, только-только покинув рот. Облачко пара осыпается маленькими снежинками.

Они имели все шансы замерзнуть тогда,   но   как-то   выкрутились,   не   без помощи

местного населения

     Артуру припомнилось,   как выскочил,   бесшумно передвигаясь по снегу, из-за

кустов лапландец,   уже   совсем седой,   но   крепкий старик.   И   каким неуловимым

движением соскользнула с его плеча двустволка, мигом отыскавшая самого главного

в группе,   его,   Фрисснера. Помнится, он тогда едва успел поднять руку вверх, и

Богер замер,   хотя рука все еще судорожно нащупывала курок шмайсера.   Остальные

даже   среагировать толком   не   успели,   старик   был   больше похож   на   снежного

призрака,   чем на человека.   Как-то его звали?   Мати?..   Кажется, так. Фрисснер

почему-то хорошо запомнил только его фамилию.   Хейсконен. Да, именно так. Богер

потом долго пытался освоить эту наработанную годами сноровку,   вскидывать ружье

наперевес так,   чтобы толстый тулуп не только не мешал, а наоборот... А Каунитц

пил с   братом того гостеприимного старика свирепую самогонку.   Пил наперегонки,

да так и свалился на широкую столешницу, а брат Мати Хейсконена, такой же седой

старикан,   пошел в   баню,   где   долго кряхтел,   охал,   а   потом вышел и   уволок

бездыханного Эмиля в душную,   протопленную комнатушку,   где густо пахло осиной,

медом и чем-то еще, горьким, перехватывающим дыхание, но невообразимо приятным.

     Богер возился на лавке,   с   интересом разбирая неведомо как очутившуюся на

хуторе Мати подборку старых газет. Разных, даже русских...

     Капрал Вайс,   который на   деле был совсем не   капрал,   а   какая-то   важная

сволочь из штаба,   которую было необходимо доставить в   нужное место,   всю ночь

шастал   за   внучкой   или   даже   правнучкой   Хейсконена.    А    наутро   предложил

расстрелять всю семью,   мол,   видели много,   не   положено,   и   вообще лапландцы

как-то сильно не укладывались в "расовую доктрину" самого Вайса.   Его послали к

такой   матери,   а   покойный   Шиммельпфениг по   прозвищу   Вонючка   просто   выбил

"капралу" зубы.   Тот долго шипел как гадюка, брызгал кровью и утирал сопли, зло

поглядывал на Фрисснера,   грозил неприятностями.   А   потом,   когда вся группа с

потерями перебралась через огромное,   едва покрывшееся слабым,   как   оказалось,

льдом болото и до цели оставались считанные километры спокойного пути,   заявил,

что лично вышлет в   эти края карательный отряд.   Пусть вырежут всех до   единого

местных ублюдков..

     Каунитц застрелил его в   затылок и   долго смотрел на   залитый кровью снег,

думая о чем-то своем.

     А   Фрисснер   тогда   вспомнил   внучку   или   правнучку   старика   Хейсконена,

которая, устав прятаться от Вайса, скользнула под бок к Артуру, отдавая ему всю

свою нерастраченную в   дремучих лесах женскую нежность...   И   ничего не сказал.

Труп отволокли в болото.

     Расследование...   Тогда   группу   сильно   выручило то,   что   все   бумаги   и

документы Вайса были доставлены в   целости и сохранности.   Как оказалось,   сама

личность фиктивного капрала была, в общем-то, не слишком важна...

     Потом   перед   глазами   встал   истерзанный   грязевым   потоком   Эмиль...    И

ссохшийся Богер, агонизирующий прямо на руках у Артура...

     "Вот и   все...   -   подумал Фрисснер.   -   Кончилась моя команда.   И   я сам,

наверное,   кончился...   Воды не хватит на обратный путь.   Это понимаю я,   потом

поймут и   другие...   Только я   к   тому времени уже стану песком,   меня поглотит

пустыня.   Древняя,   старая,   как сама Земля, такая же непостижимая и, наверное,

живая.   Значит,   я стану частью этого огромного организма.   И меня будет гонять

ветер из конца в конец.   Когда-нибудь я поглощу весь мир... Получается не такой

уж печальный конец. Только жаль ребят..."

     Из-за   спины   высунулась помятая физиономия Ягера.   Он   досадливо потрогал

распухший нос,   тревожно втянул воздух,   словно проверяя,   не идет ли кровь,   и

сказал:

     - Ну что, господин штурмбаннфюрер, какие планы на будущее?

     Фрисснер молча смотрел перед собой,   в темноту ночи, где-то сбоку взлетели

искры, это Фриц Людвиг подкинул дровину в огонь.

     - Понятно,   -   сделал вывод Ягер -   Приятно сознавать,   что вы   не питаете

иллюзий вырваться из этого мистического кошмара.

     - Странно слышать, Ягер, вы же мистик.

     - Конечно, - подтвердил Ягер. - Мистик.

     - Ну   так   почему бы   вам не   ударить в   бубен и   не   вызвать каких-нибудь

эфирных духов или во что вы там верите...

     Ягер с интересом посмотрел на Артура.

     - Все   вам   мало,   как   я   погляжу.   Вам   мало   этого арабо-мусульманского

бестиария,   вам еще подавай эфирных духов.   Вы меня пугаете,   Артур. Вы даже не

понимаете, в чем ваша сила.

     - В чем же?

     - В атеизме, конечно. В вашей вере.

     - Атеизм это не вера.

     - Вера,   вера.   Самая надежная,   потому что подразумевает полное безверие.

Понимаете,   в чем удобство?   Нет возможности ошибиться. Вы ни во что не верите.

Вам сам черт не   брат,   вам не страшны тролли,   и   гремлины не ломают двигатели

ваших самолетов...   Это же так удобно - ни во что не верить. Так сохраняйте ваш

якорь, держитесь его, может быть, эта мистическая канитель вас и не затронет.

     - Почему именно меня?

     - Потому...   Это   же   не   просто драка,   не   просто экспедиция.   Это нечто

большее.

     - Что, например?

     - Мы   идем в   мир,   где   веками верили в   Аллаха,   в   его ангелов,   в   его

пророков.   Вокруг   этих   мест,   вокруг   Зеркала   имеется   огромный наговоренный

потенциал,    который    складывался    поколениями.    Многими    поколениями.    Вы

представляете, какого уровня эта вещь? Вы можете себе представить?

     - Нет, - честно ответил Фрисснер.

     - Это предмет,   который ведет свою биографию от   Сотворения мира,   если не

всей Вселенной. А мы лезем сюда со своими идиотскими техническими игрушками...

     - Ну, пока они нас спасали.

     - Вы так думаете?   После всего?   После Богера? Мы здесь только потому, что

нас пустили.   Я не спал...   Я думал,   почему мы все-таки дошли, почти дошли, до

этого места?   Почему профессор,   отец нашего очкарика,   добрался до   этих мест?

Почему мы добрались и наверняка не одни мы...   но никто, никто не смог овладеть

этим предметом?! Вы не знаете?

     - Нет.

     - А я думаю, что знаю... Я понял... Зеркало! Вот ответ!

     - Я   вас   не   понимаю,   Людвиг.   Мне   кажется,   сейчас   слишком поздно для

подобных изысканий в сфере теософии.

     - Хм,   вы   забавный.   А   какое   время для   теософских изысканий наилучшее,

нежели ночь? Вы поймите меня, Артур, может быть... Может быть, я не прав, тогда

поспорьте со мной!

     - Вас что-то мучает?

     - Да, меня мучает вопрос.

     - Какой?

     - Почему многие видели его, но никто никогда не владел им?

     - У меня нет мыслей по этому поводу...   - попытался отговориться Фрисснер,

но Ягеру уже не был важен его ответ.

     - И мне кажется,   я нащупал ответ, Артур... Зеркало так называется не зря.

Зеркало... Понимаете? Оно отражает! Оно отражает...

     - Кого? Иблиса?

     - Нет.   Оно   отражает нас   с   вами!   Потому что именно в   нас заключена та

степень зла,   которая не дает этому миру жить спокойно.   Знаете Коран? Там есть

такие строки:   "Поклонитесь Адаму!" И поклонились они... Все, кроме Иблиса. Это

было сказано Аллахом. Он велел своим ангелам поклониться роду людскому.

     И   поклонились все,   кроме   Иблиса Я   долго думал,   почему?   Почему он   не

поклонился?   Из   пустого тщеславия?   Из-за того,   что сам метил на божественный

трон?   И я понял...   Когда увидел черта...   Понял. Иблис не мог поклониться сам

себе... Мы и есть Иблис! Зло, разрушение...

     - Это   плохо?   -   Фрисснер почувствовал,   как   глаза   наливаются тяжестью.

Бессонница наконец стала сдавать свои позиции.

     - Плохо?   Нет...   Как   может   быть   плохо разрушение?   Без   разрушения нет

созидания.   Без уничтожения старого и   мертвого не может расти новое,   молодое.

Человек -   это прах,   он пришел из праха и   в прах обратится,   но зачем?   Чтобы

снова восстать из праха,   обновленным. В своих детях... Так и мир... Он рушится

нашими руками,   но   восстанавливается.   Другим,   измененным,   может быть,   даже

незнакомым.   Совершенно не знакомым для нас, разрушивших его... Но нам-то будет

все равно,   мы разрушим мир,   и   сами падем вместе с ним,   это...   Это почетно,

Артур,   вдумайтесь!   Это   трагедия,   мощная,   красивая   трагедия!   Вагнеровский

размах... Человечество - это Иблис. Вот почему нас так тянет Зеркало.

     - Почему?

     - Это же просто...   Ни одно существо,   нацеленное на разрушение, не сможет

выдержать собственного лика,   истинного лица! Оно падет от своего оружия, падет

так,   что уже не поднимется.   Это будет апофеоз разрушения! Уничтожение границ,

баланса сил между хаосом и порядком! Рагнарек! Битва Богов!

     - Вы грезите о Валгалле?

     Ягер остановился и внимательно посмотрел на Фрисснера.

     - Знаете, Артур, что я вижу в вас?

     - Что?

     - Пустоту.   Самую страшную силу во Вселенной.   Пустоту. Ваше неверие - вот

ваша вера.   Потому что вы   верите в   пустоту.   Но остерегайтесь,   как только вы

усомнитесь в   ней,   она подомнет вас под себя.   Сдавит,   поглотит...   Пустота -

самый страшный властитель.   Беспощадный и   не прощающий сомнений в   собственной

правоте.

     И он снова уполз к себе. Шуршать газетами или чем-то там...

     "Пустота,   -   подумал Фрисснер.   -   Пустота не может прощать.   Атеизм, мое

неверие,   мой   флаг,   может обернуться моим   палачом.   Может быть,   он   прав...

говорят же люди,   что устами безумцев и детей глаголет истина. А штурмбаннфюрер

Людвиг Ягер совершенно безумен.   Это ясно как день.   Надо будет следить за   ним

повнимательнее..."

     И он заснул, провалился в пустой, чуткий сон солдата.

 

     63

 

     Видимое не всегда существующее.

     Только Аллах знает правду.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 36 (36)

 

     - Солдаты   видели   в   том   направлении что-то   черное.   -   Фрисснер искоса

посмотрел на Ягера.

     Тот   выглядел свежим   и   отдохнувшим.   Складывалось впечатление,   что   это

совсем   другой   человек,   нежели   тот,   который   ночью   говорил   странные вещи,

философствовал,   лепил выдумку на выводы логики...   Тот,   ночной,   Ягер остался

где-то   далеко,   его дневной аналог был практичен и   решителен.   Фрисснеру даже

показалось, что выводы о безумии штурмбаннфюрера были слегка преждевременны.

     - Может быть, это нужная нам скала...

     - Вполне может статься А   что   там говорят по   этому поводу наши дневники?

Профессор?

     - Ну,   вы же читали...   -   Замке выглядел плохо.   В   эту ночь он ночевал в

кузове грузовика,   вместе с солдатами.   Юлиус болезненно щурился и тер виски. -

Там ничего особенного не говорится,   по какой-то причине отец не стал указывать

точное местонахождение... Он нашел этот камень легко. Должно быть, он не думал,

что его дневниками будут пользоваться как руководством... Дальше в тексте можно

понять,   что этот ориентир находится где-то к западу от того места, где мы были

вчера. К западу...

     Фрисснер прищурился, что-то прикинул в уме и кивнул.

     - Пожалуй,   все   более или менее сходится.   Та   чертова наковальня как раз

там, к востоку от нас. Значит, черная штука к западу...

     - Бред,   на   кой   черт мы   искали все   эти проклятые приметы,   когда самая

главная находилась буквально в зоне прямой видимости... - Ягер сплюнул.

     - Не совсем,   -   ответил Фрисснер.   -   Я   совершенно не удивлюсь,   что эта

головоломка имеет свои законы.   Не обнаружь мы первые четыре приметы, пятая так

бы нам на глаза и не попалась.

     - Да-да, - встрял Замке. - Об этом говорится и в легенде...

     - В какой,   к черту,   легенде?! - оборвал его Ягер. - Где вы были раньше с

вашей легендой?

     - Легенда не   моя,   а   туарегов.   И   потом,   вы   меня не спрашивали.   А   в

тексте...

     - Уже не важно,   что говорится в тексте, профессор, - произнес Фрисснер. -

Пора двигаться. Мне совсем не хочется гонять отряд по дневному пеклу.

     - Отряд.. - фыркнул себе под нос Ягер, но Артур не обратил на это никакого

внимания.

     - Итак,   выступаем.   Юлиус,   вы садитесь рядом со мной, я поведу машину. В

случае необходимости меня сменит штурмбаннфюрер.

     Ягер,   ни   слова не   сказав,   заскочил в   кузов.   За   ним следом забрались

солдаты.

     Грузовик дернулся, неприятно чихнул и покатился по пескам.

     "Все-таки   Ягер   был   неправ -   итальянцы знают свое дело.   Из   трех машин

потерять две,   с   одной стороны,   много,   а   с   другой...   Не   каждая таратайка

выдержала бы все то, что выпало на нашу долю. А эта ничего, пока держится..."

     Сознание неприятно царапнуло слово "пока". Поначалу Артур не понял почему,

а потом догадался. Это слово подразумевало наличие какого-то "потом". Мол, пока

машина держится,   а   потом...   Собственно,   ничего в слове "потом" страшного не

было, но вслед за ним всплывал совершенно неудобный вопрос: "А что потом?"

     Артур не был фаталистом. Он видел ситуации, когда казалось - все, никакого

потом.   Только здесь и сейчас. И только смерть. Но проходило время. И вот снова

и снова дороги, задания, угроза неминуемой смерти.

     Наверное,   ко всему можно привыкнуть.   Говорят,   что даже в лагерях смерти

заключенные старались занять более доминирующую роль   в   своем бараке,   группе,

камере.   Вели какие-то   торги с   другими группами.   Придавали чему-то значение.

Хотя всех их ждала смерть. Неотвратимая и скорая.

     Человек приспосабливается,   привыкает ко   всему,   сводя на   нет все муки и

угрозу Ада.   Наверное,   даже к раскаленным сковородкам можно привыкнуть, если в

твоем распоряжении вечность.

     Однако с   Фрисснером такого не   произошло.   Вполне может быть,   что именно

поэтому он и   был до сих пор жив.   Артур не смог привыкнуть к угрозе смерти,   к

тому, что его жизнь висит на волоске. Люди, допустившие подобное в свою голову,

обычно   подписывали себе   смертный   приговор,   начиная   надеяться   на   какие-то

сверхъестественные силы,   везение или еще что-то подобное... Фрисснер знал, что

его жизнь зависит от него самого и   от людей,   которые идут вместе с ним,   а их

жизни,   в   свою   очередь,   зависят   от   его,   Фрисснера,   решений,   поступков и

действий.    Так,   его   жизнь   спасли   Каунитц,   умерший   посреди   взбесившегося

праздника воды,   Макс Богер,   шагнувший навстречу неведомо чему,   Обст, Герниг,

Гнаук,   Опманн,   Ханке,   Руфф,   Эдербауэр,   Рилль,   Зайлер,   Ден...   Артур даже

удивился, ему показалось, что он не в состоянии запомнить столько имен, но нет.

Все они всплывали в   памяти.   Он   видел их   в   пустыне,   и   как они валяются на

мешках,   спят, что-то делают, разговаривают. Заслуга каждого из этих людей была

в том,   что до сих пор Артур Фрисснер был жив. И казалось совершенно бесчестным

умереть, предать память этих людей, сделать их жертву бессмысленной.

     - А потом я ему и говорю,   -   бубнил над ухом Замке. - Как вы держите этот

жезл?   Его нужно держать от себя,   а не к себе. А он мне говорит, мол, это жезл

власти египетских фараонов.   Он указует на прямого монарха.   Я говорю, разверни

его, это не жезл власти, это просто искусственный фаллос! Мы купили его вчера в

лавке, чтобы подшутить над тобой!

     Ха-ха-ха... Ну он не понял шутки, долго дулся, но в итоге мы помирились...

Как вам?!

     - Изумительная   история,   -   отозвался   Фрисснер,   поняв,   что   пропустил,

собственно,   весь рассказ и   совершенно ничего не   потерял.   -   Что   вы   можете

сказать относительно этого черного камня, похожего на ящерицу?

     - Ах, это... Ну, не больше, чем написано у отца.

     - Вы читали лучше,   чем я.   Что-нибудь особенное можете сообщить?   То, что

мог пропустить и я, и Людвиг Ягер...

     - Трудно сказать. Отец не вел полноценных записей. Это просто дневник, где

зачастую никто не   может разобраться,   кроме него самого.   Знаете,   дневники не

пишутся в расчете на то, что их кто-нибудь когда-нибудь будет читать.

     - Не знаю, никогда не вел дневников.

     - Да,   в   общем-то,   и   я тоже.   Как видите,   я даже не веду записей нашей

экспедиции.

     - И правильно делаете, эта операция все-таки секретная.

     - Ну вот, значит, я хотя бы что-то делаю правильно. - Юлиус Замке невесело

рассмеялся. - Надеюсь, вы позволите по возвращении написать монографию по нашим

изысканиям?

     Слова   застряли у   Фрисснера в   глотке.   Он   вдруг понял,   что   несчастный

профессор еще питает надежду на   триумфальное возвращение.   До   сей поры ему не

приходило в голову,   что рядом с ними, людьми военными и в той или иной степени

готовыми к смерти, находится штатский.

     - Понимаете,   профессор.   - Фрисснер не умел врать, не любил, но старался,

чтобы   голос   его   звучал   убедительнее.   -   Разрешения   даю   не   я,   я   только

исполнитель.   Но вот мое руководство,   безусловно,   оценит ваше участие в   этом

предприятии, и, думаю, положительно.

     - Но вы...

     - Я,   конечно,   выскажусь в самых правильных тонах.   В этом вы можете быть

уверены.

     - Хорошо. - Профессор был удовлетворен.

     - Так что же там про пески?   -   Артур поспешил перевести разговор в   более

безопасное для   себя   русло.   Туда,   где   не   будет   маячить страшным призраком

вопрос: "А что потом?"

     - Пески... Какие-то невнятные заметки, что-то про пески, про которые нужно

не забыть. Почему не забыть? Никаких данных... И еще говорилось про шевелящиеся

пески! Это, я помню, как раз где идет речь непосредственно о Зеркале.

     "Шевелящиеся пески,   только их   не   хватает...   Хотя когда мы тонули среди

барханов,   было что-то похожее..." - Фрисснер покрепче ухватился за руль, когда

сверху кто-то громко забарабанил по крыше кабины.

     Грузовик остановился, скрипнули тормоза.

     - Что там?   - Артур высунулся из кабины. На него смотрело разъяренное лицо

Ягера.

     - Вы что,   совсем ослепли там?!   Если бы я   не знал нашего профессора,   то

подумал бы, что этот интеллигент вас удушил!

     - Вы можете изъясняться яснее?

     - Яснее?!!   Яснее некуда,   протрите глаза!   Вы   едва не   врезались в   этот

чертов монумент!!!

     Фрисснер посмотрел вперед   и   увидел.   Огромную,   черную как   ночь   скалу.

Которая действительно до жути напоминала вставшего на задние лапы ящера.   Песок

в тени этого монумента был таким же черным, как и сам камень.

     - Какой монумент? Он что, свихнулся? - подал голос сзади Замке.

     Ягер свесился еще больше и, рискуя свалиться, заглянул в кабину.

     - Кто свихнулся, интель хренов?

     Профессор усох и забился в дальний угол.

     - Но ведь ничего же нет...

     - Где?!   -   Ягер покраснел,   и Артур отстраненно подумал,   что от его лица

можно прикуривать.

     - Там...   - Замке сделался еще меньше, но сдаваться не собирался. Дрожащей

рукой указал на лобовое стекло.

     Ягер   посмотрел   в   указанном   направлении,   и   уже   готовое   ругательство

застряло у   него на   языке.   В   пейзаже,   который виднелся через лобовое стекло

автомобиля,   не было никакого черного обелиска, напоминающего огромную ящерицу.

Вообще ничего не было Просто пустыня, горная гряда справа. И ничего больше.

 

     64

 

     Он скажет: Разве это - не истина?

     Они скажут: Да, клянемся

     Господом нашим!

     Коран. Скот. 30 (30)

 

     - Итак,   капитан фон Акстхельм,   вы утверждаете,   что цель экспедиции была

вам неизвестна,   - осуждающим тоном сказал полный британский полковник, сидящий

перед десантником.

     - Я уже сказал вам, - кивнул капитан.

     - Но вы - командир отряда, насколько мне известно...

     - Вам все может рассказать подполковник Альтобелли,   который являлся нашим

проводником... и вашим агентом, - криво усмехнулся немец.

     - Полноте, капитан, - неожиданно добродушно заявил полковник. - Альтобелли

имел указание доставить отряд в   Эль-Джауф,   а   вот   зачем -   ему   уже никто не

сказал. Вы же знаете отношение в верхах к вашим итальянским союзникам...

     - Мне нечего вам сказать.

     - Странно это   все,   вот   что я   вам скажу,   капитан...   Хотите курить?   -

полковник подвинул к десантнику открытую коробку с сигарами.   -   Не лучшие,   но

все же...

     - Благодарю.   - Фон Акстхельм взял сигару, откусил кончик, посмотрел, куда

бы сплюнуть.

     - На   пол,   на   пол,   уважаемый капитан.   Тут   не   до   хороших манер...   -

поморщился полковник.

     Его звали Макгрудер,   и   именно в его ведение перешли все пленные после их

доставки в Александрию.   Держали всех раздельно,   что сделали с солдатами - фон

Акстхельм не знал. Один раз в коридоре видел доктора Корнелиуса - старый брюзга

выглядел таким же ехидным и злобным.

     - Посудите сами,   получается очень странно,   - продолжал полковник, щелкая

большой бензиновой зажигалкой и   поднося пламя к   сигаре фон Акстхельма.   -   Вы

едете за тридевять земель в   не самых лучших условиях -   а попросту говоря,   во

время   активных   боевых   действий,    -    чтобы   копать   древние   захоронения   в

Эль-Джауфе,   которые там то   ли   есть,   то   ли могут быть,   по теории господина

Корнелиуса.

     - Моя   задача -   охрана профессора.   Я   не   знаю,   что   может быть   в   тех

захоронениях и есть ли они. Я получил приказ, полковник.

     - Уважаемый доктор   прочел мне   целую   лекцию,   капитан,   -   казалось,   не

услышав фон Акстхельма,   говорил полковник. - Я пригласил двух наших археологов

из   Гизы,   они долго и   увлеченно спорили и,   казалось,   остались довольны друг

другом. Это очень интересно, скажу вам - династии фараонов, гробницы, грабители

могил,   проклятия мумий...   Я знал лорда Карнарвона,   погибшего в свое время от

этого проклятия.   Но   я   понял лишь   одно -   доктор Корне-лиус не   знает ровным

счетом ничего.   Ему неожиданно предложили съездить в Эль-Джауф, куда он даже не

надеялся попасть в ближайшие десять лет, и проверить некоторые свои гипотезы. И

даже дали целый отряд с   техникой и   оружием.   Зачем?   Или   вашему рейху некуда

девать два десятка отборных солдат?

     - Цель экспедиции была мне неизвестна.   Я   -   военный человек,   я исполнял

полученный приказ.

     - Хорошо. Кто вам дал этот приказ?

     - Я уже сказал вам - генерал Байерлейн в Триполи.

     - А Штудент?

     - Со Штудентом все было согласовано.   После согласования нас перебросили в

Триполи,   а   там мы получили четкий приказ.   Я   не знаю,   почему послали именно

парашютистов.

     - Значит,   Байерлейн...   В Триполи,   -   задумчиво пробормотал полковник. -

Капитан,   вы разумный человек.   Вы прекрасно понимаете, что из вашей экспедиции

мы просто обязаны что-то извлечь. Что я доложу в Лондон? Что взял в плен мирную

археологическую экспедицию,   вооруженную   и   переодетую   в   британскую   полевую

форму? Тут не может не быть изюминки, капитан. И вы, как старший, что-то должны

знать. У нас найдутся методы, но я бы не хотел...

     - Я   получил приказ,   и   я   его выполнял,   -   оборвал Макгрудера капитан и

загасил сигару в пепельнице. - И еще...

     - Что?

     - У вас омерзительные сигары,   полковник.   Но все равно благодарю.   Я могу

взять окурок с собой?

     - Ради бога. И подумайте над моими словами, капитан. Хорошенько подумайте.

     Когда фон Акстхельма увели,   полковник Макгрудер,   морщась,   потер бок - с

самого   утра   его   мучил   желчный пузырь   -   и   полез   в   шкафчик за   маленькой

бутылочкой виски.   Что бы   там ни говорили врачи,   а   лучшего лекарства Господь

пока не выдумал.

     Сделав глоточек и с наслаждением подождав,   пока огненный комок прокатится

по   пищеводу и   упадет в   пустой желудок (кстати,   надо бы и   поесть,   все же к

полудню   дело),   Макгрудер принялся со   вздохами ворошить скопившиеся на   столе

бумаги. Это уму непостижимо, сколько ненужной макулатуры приходится исписывать,

пусть ты даже офицер в высшей степени секретной службы.   Хотя, наверное, именно

из-за этого прибавляется еще процентов двадцать писанины...

     Полковник действительно пребывал в растерянности.   Многодневные допросы не

давали   никакой   информации.   Профессор не   видел   в   экспедиции ровным   счетом

никакой секретности и   охотно болтал на   археологические темы.   Двое   уцелевших

офицеров то   ли   в   самом деле выполняли исключительно охранные функции,   то ли

скрывали истинную цель отряда.   О солдатах не приходилось и говорить. Возможно,

лучом света мог   бы   стать Ворон -   подполковник Альтобелли,   но   он   предпочел

вернуться   обратно.    Наверное,    в   уверенности,   что   его   познания   окажутся

ненужными.   Да оно так и есть -   проводника и специалиста по пустыне, его никто

не вводил в курс дела.

     Что ж, капитан фон Акстхельм попал в переплет. Полковник сделал еще глоток

и покачал головой.

     Жаль бравого парашютиста,   а   ничего не поделаешь.   Даже если он ничего не

знает, из него будут тянуть показания, и это бывает очень больно. Наверху хотят

знать,   что за   экспедиция,   зачем экспедиция,   ведь археологических экспедиций

"просто так" в военное время не бывает.

     В   дверь скромно постучали,   и   вошел капитан Пэкстон,   очкастый трудяга с

зализанными на плешь светлыми волосами. Такие обычно не теряют время на выпивку

и развлечения, предпочитая написать очередную служебную записку, но Пэкстон как

раз   являлся исключением.   Макгрудер без лишних слов протянул ему бутылочку,   и

Пэкстон с готовностью к ней приложийся.

     - Мэн, - сказал он, возвращая напиток.

     - Не угадал, Эрни, - улыбнулся полковник - Глазго.

     - Не важно,   все равно продирает до костей..   - Пэкстон опустился на стул,

где еще несколько минут назад сидел немецкий капитан, и сообщил:

     - Есть интересный документ, сэр.

     - Ну-ну...

     Пэкстон раскрыл папку со   шнурочками и   положил на   стол перед полковником

написанное от руки донесение Взглянув на дату, Макгрудер крякнул.

     - И где это валялось до сих пор?

     - Никто не придал значения, сэр. Я нашел совершенно случайно.

     Писал   некий   лейтенант Стюарт   Б.   Боддхэм,   командир самолета-разведчика

"уэллсли".   Боддхэм сообщал,   что   экипажем в   составе его,   а   также сержантов

Миллза   и   Хардисти в   ходе   планового разведывательного вылета   был   обнаружен

покидающий Эш-Шувейреф небольшой итальянский отряд   в   составе трех   грузовиков

"фиат" и   легкового автомобиля,   направляющийся предположительно на юго-восток.

Возвращаясь,    самолет    был    обстрелян    итальянским   истребителем,    получил

незначительные повреждения и вернулся на базу... так, это уже неинтересно.

     - Что думаете, Пэкстон? - официальным тоном спросил полковник.

     - Думаю,   что не каждый день итальянцы засылают свои отряды на юг пустыни.

У них сейчас иные проблемы, сэр.

     - Верно,   верно...   Три грузовика и легковушка. Итальянцы... - пробормотал

Маюрудер. - Сплошное веселье, не так ли? М-да... Лучше бы я сидел в Лондоне.

     - Очень похоже на наших приятелей, направлявшихся на раскопки.

     - Очень похоже, согласен. Что мы можем проверить?

     - Запросить резидентуру в Триполи, не более того, сэр.

     - Ну так запросите.   -   Полковник с   решительным видом спрятал бутылочку в

шкаф.   -   Возможно, что-то всплывет. А этого немецкого капитана... Пока оставим

здесь. Поработаем сами.

     - Да,   сэр,   -   сказал   Пэкстон,   аккуратно завязал   шнурочки на   папке   и

удалился.

 

     65

 

     В убытке остались те, которые считали

     ложью встречу с Аллахом...

     Коран. Скот. 31 (31)

 

     Замке   долго   ползал по   крыше   и   капоту грузовика,   рассматривая лобовое

стекло.   Нашел несколько царапин, каверну с воздушным пузырьком и маркировочный

номер,   выгравированный в   правом   верхнем углу.   Ничего более   подозрительного

обнаружить не удалось.   Стекло как стекло, иссеченное песчинками. Но через него

никакого черного камня видно не было. Совершенно.

     - Я не понимаю, - твердил Замке и снова, с упорством фанатика лез с капота

на крышу,   потом в кабину, потом снова на капот. - Не понимаю! Это удивительный

феномен, совершенно удивительный... Вы понимаете?

     Фрисснер и Ягер стояли перед машиной и рассматривали скалу.   Ягер никак не

мог отделаться от   поганого ощущения,   что за   ним кто-то   наблюдает.   Он часто

оборачивался, осматривал скальную гряду, песок и все время возвращался к скале.

По спине ползали мурашки, тело била мелкая дрожь.

     Людвиг беспокойно выдохнул.

     - Что вы дергаетесь? - вполголоса спросил Фрисснер.

     - Не знаю, - резко ответил Ягер. - Не знаю. Мне тут сильно не нравится.

     - О, - Фрисснер удивленно поднял брови. - Мне тут давно не нравится...

     - Нет, не то, что в пустыне, это... Это другое. Вот именно тут... - Людвиг

дернул плечами, казалось, что под лопатками ползают мураши.

     - Успокоитесь,   мы уже много видели. По крайней мере, достаточно, чтобы не

впадать в истерику от какого-то оптического феномена.

     - При чем тут... Неужели вы не чувствуете?

     - Чего?

     - За нами кто-то наблюдает.

     Фрисснер посмотрел на   Ягера   более   внимательно.   Того   дергало,   лицевые

мускулы выполняли какой-то   замысловатый танец.   Людвиг   щурился,   оскаливался,

дергал   щекой,   глаза   его   бегали.   Ко   всему   этому   добавлялись рефлекторные

почесывания и прочие телодвижения.

     - Постарайтесь успокоиться.   За   нами   действительно наблюдают.   Например,

наши солдаты.   Им   совершенно необязательно видеть вас в   таком состоянии...   В

аптечке, в грузовике под сиденьем, есть таблетки. Примите сразу две.

     Ягер дернул щекой, но полез-таки в кабину, оттолкнув совершенно ошалевшего

профессора.

     - Я не понимаю...   -   бормотал Замке.   - Вы только послушайте... Такого не

может быть по законам физики.

     - Забавно,   а   эта тварь с   двумя членами может быть по законам физики?   -

спросил Ксавьер Лангер, следивший за действиями профессора.

     - Тварь...   -   Замке   потер   переносицу.   -   Тварь,   пожалуй,   может быть.

Все-таки существование таких живых организмов... возможно.

     - Здорово,   а   два   члена   ему   зачем,   по-вашему?   -   Лангер привалился к

бензобаку и   крутил в   руках нож.   У Фрисснера создалось ощущение,   что Ксавьер

пьян, хотя все запасы спирта если и были, то находились у Ягера.

     - Ну,   -   профессор находился в   таком возбуждении,   что   даже не   заметил

издевательского тона.   -   Вероятно... Если следовать логике, где-то есть, может

быть, две самки. Или...

     - Бред какой, - сказал Ксавьер.

     - Займитесь людьми,   Лангер,   -   сказал Фрисснер,   отметив про   себя,   что

распоряжение его было воспринято довольно равнодушно.   -   Пусть поедят и выпьют

по три глотка воды. Не больше. Нам нужно экономить воду.

     Ксавьер, не сказав ни слова, развернулся и ушел. К Артуру подскочил Замке.

     - Вот вы скажите мне, скажите, как может быть такое?!

     - Я не ученый, профессор. Я солдат.

     - Да,   я   понимаю,   но все-таки...   -   снова заговорил Юлиус,   но Фрисснер

прервал его жестом.

     - Поэтому у меня нет ответов на такие вопросы.   Поймите,   профессор,   меня

сейчас больше заботит другое...   Вы,   как   человек ученый,   можете мне   в   этом

помочь.

     Методика сработала, и Замке мигом переключился:

     - Да? Что случилось?

     Фрисснер взял его под локоть и повел вдоль грузовика

     - Понимаете ли,   профессор,   мы достигли предпоследней приметы.   Теперь на

пути к   Зеркалу есть только одна преграда.   Я   бы   хотел знать,   что мы   должны

делать дальше. Понимаете? Дальше...

     - Ага...   -   Замке покачал головой.   - Понимаю... Понимаю.. Я сейчас скажу

вам. Одну минутку.

     И он рванул в сторону своих вещей.

     "Господи,   два сумасшедших -   это слишком,   - с тоской подумал Фрисснер. -

Один безумен и считает,   что за ним наблюдают,   другой сходит с ума от какой-то

загадки и забывает про все. К тому же Лангер становится откровенно ненадежен...

Операция находится в критической фазе. Что-то должно случиться..."

     Когда он проходил мимо кабины,   внутри завозились и на свет выбрался Ягер.

Сел на ступеньку, мотнул головой.

     - Знаете,   Артур,   мне стало легче.   Вообще в кабине легче.   Не видно этой

чертовой каменной бабы.   -   Ягер   мотнул головой в   сторону скалы.   -   Меня вот

интересует, что бы произошло, если бы мы, то есть если бы вы не остановились. С

одной стороны, эта штука есть, с другой... вы-то ее не видели.

     - Это из-за стекла, - спокойно ответил Фрисснер.

     - Ну да,   из-за стекла.   Но не так важно,   из-за чего.   Важно, что для вас

этого предмета не существовало. Он существовал только для нашего сознания...

     - Вы скатываетесь на метафизику, Людвиг. Боюсь, что это вам не идет.

     - Разве?

     - Именно.   И к тому же...   Спирт едва ли сможет заменить вам воду -   Артур

сразу заметил, что от Ягера сильно шибает спиртным.

     - О, не беспокойтесь. Когда придет срок, я буду в отличном состоянии!

     - Кстати, это вы напоили Лангера?

     - Я? - Ягер подумал. - Нет. Лангера не я. Значит, у него свой запас... Это

надо учесть...

     "Свинья",   -   зло подумал Фрисснер и   резко зашагал к профессору,   который

склонился над дневниками,   пытаясь что-то   разобрать Ягер выбрался из   кабины и

увязался следом.

     - Итак?   Что говорит нам наука?!   -   бодро вскричал Людвиг.   -   А!   Наука!

Встать!

     - Прекратите!   - прикрикнул на него Фрисснер. - Черт возьми, неужели вы не

можете вести себя не как свинья?!

     - А, - Ягер махнул на него рукой. - Вы не понимаете шуток...

     Фрисснер промолчал.

     - Знаете,   тут сильно испорчено водой.   Рукопись сильно пострадала,   я   не

знаю из-за чего, но пострадала... Отец пишет что-то про ворота.

     - Ворота?

     - Да,   он пишет про ворота,   которыми является скала.   Я   плохо понимаю...

Как-то это связано с   тенью.   Почерк и без того неразборчивый,   так еще чернила

размылись.

     - А последняя примета?

     - Она как раз находится за этими воротами,   вот в   чем загвоздка.   Отец не

пишет вообще ничего про это. Только время, пять часов пополудни. Ровно.

     - Означает ли это, что мы должны пройти эти ворота в пять часов пополудни?

     - Скорее всего, дело обстоит именно таким образом.

     - Отлично, и что же такое эти ворота?

     - Я   не знаю...   -   Замке огорченно сел на песок.   -   Не имею ни малейшего

понятия.

     - Бредни,   это   же   физика,   элементарная физика,   -   при этих словах Ягер

пошатнулся,   но устоял.   - Послушайте. Мы должны пройти через тень скалы в пять

часов дня. Или вечера... Всего-то!

     - С   каких это пор у   вас проснулась способность отгадывать загадки?   -   с

сомнением спросил Фрисснер.

     - Со   школы уважаю это   занятие,   если   вас   интересует.   И   все-таки,   вы

признаете,   что   я   прав?   Мы   пройдем   через   эти   "ворота"   и   увидим   точное

направление на нужный нам ориентир.

      - Не исключено,   что именно так и обстоят дела.   Будем ждать пяти часов? -

Замке вопросительно посмотрел на Фрисснера.

     - Зачем?   -   воскликнул Ягер.   - Мы же можем определить это опытным путем.

Как я   понимаю,   это что-то   такое же   уникальное,   как и   этот чертов обелиск.

Какой-то   проход или   вроде того.   Просто давайте просчитаем,   где будет тень в

нужный момент... Это просто.

     - Ну вот и займитесь, - сказал Фрисснер.

     Ягер хмыкнул и   с   видом оскорбленной невинности выхватил у Замке бумажку,

внимательно посмотрел на часы и отошел в сторонку,   что-то вычерчивая на бумаге

карандашом.

     - Интересно, как он собирается проделывать все необходимые манипуляции без

компаса? - спросил Замке.

     Ягер   словно   бы   услышал   его.   Вернулся к   грузовику и   начал   рыться   в

вещмешках.

     - Где же он?..

     - Возьмите мой, - сказал Юлиус Замке, протягивая Ягеру компас.

     Тот недовольно нахмурился, но прибор взял.

     - Ждем,   привал,   -   устало   сказал   Фрисснер и   начал   устраиваться возле

грузовика.

     Тени удлинялись. Черная тень от скалы незаметно ползла по песку.

     Фрисснер незаметно для   себя   задремал.   По   какой-то   причине ему   снился

штурмбаннфюрер   Ягер,    одетый   ангелочком,   в   белых   прозрачных   юбочках,   со

стилизованными крылышками за   спиной,   но   почему-то   в   форменной фуражке   СС.

Ангелочек-Ягер танцевал,   кружился,   размахивая маленьким луком Амура. Каким-то

уголком сознания Фрисснер знал,   что   лук   Амура-Ягера   содержит более тридцати

зарядов и   способен стрелять очередью.   "Оружие возмездия!   -   кричал в экстазе

Ягер,   размахивая луком и   кружась.   -   Оружие возмездия!   Возлюбим ближнего до

самой его смерти! До самой смерти!"

     Артур понял, что это кошмар.

     - Господин капитан! - из сна его вырвал голос Ксавьера.

     - Да, Лангер. Слушаю вас. - Фрисснер открыл глаза. За время его сна ничего

не изменилось.   Ягер - Артур удовлетворенно отметил, что стилизованных крылышек

у него за спиной не обнаружилось, - что-то рисовал на бумаге. Замке дрых.

     - Мы бы хотели поговорить с вами. Можете пройти со мной?

     - Да,   конечно.   - Видимо, сон сильно разморил его, потому что Фрисснер не

уловил подвоха.

     Он   встал и   протопал вслед за   Лангером за грузовик.   Вся команда,   кроме

молящегося Фрица Людвига,   ждала его там. Собственно, назвать это командой было

трудно. Четыре обшарпанных песками человека.

     - Мы бы хотели поговорить с вами, капитан, - начал Ксавьер.

     - Мы, это кто? - перебил его Артур.

     - Мы   это   мы,   нас   не   так   много.   Фактически вы   видите всех.   Бешеный

штурмбаннфюрер не в счет,   профессор тоже,   а Фриц и без того тронулся,   с него

спрос короткий.

     Фрисснер   понял   все    уже    после   того,    как   зашла   речь   о    "бешеном

штурмбаннфюрере".   Пистолет был в застегнутой кобуре,   автомат и того хуже -   в

кабине грузовика. Лангер, Шинкель и Хенне стоят с оружием наготове. Ойнер стоит

чуть дальше и   откровенно присматривает за Ягером,   который сдуру или с перепоя

весь ушел в свои идиотские расчеты.

     Теперь имело смысл только одно - тянуть время.

     - Чего-то   я   не   понимаю.   -   Артур   потер   кончик   носа   и   принял более

расслабленную позу. - Вы что-то хотите спросить, Ксавьер?

     - Нет,   я   бы так не сказал,   -   ответил Лангер,   и Фрисснер только сейчас

понял,   что он не пьян.   Все обстояло гораздо хуже. Ксавьер обкурился. Какой-то

местной дряни,   вероятно.   Раздобыл где-то во время остановки или тащил все это

время с собой.   Гашиш,   конопля или еще какое-нибудь зелье. Что бы это ни было,

оно окончательно разъело мозг Лангера.   -   Мы не желаем спрашивать. Мы согласны

сделать вам предложение.

     Фрисснер удивленно приподнял брови.

     - Да, именно предложение. Вы готовы присоединиться к нам?

     - Зачем?

     - Затем,   что мы   не желаем тут подыхать.   Нам надоело мотаться по пескам.

Нам надоело жрать дерьмо. Нам надоело рисковать всем неизвестно из-за чего. И к

тому же...

     Фрисснер понял, что Лангер припас этот аргумент напоследок, как откровенно

убойный.

     - И к тому же у нас кончается вода. На всех ее не хватит. Кому вы откажете

в последнем глотке?   Вашему драгоценному профессору? Психу-штурмбаннфюреру? Или

себе?   Черта с   два!   Вы в   первую очередь отнимете пайку у   нас!   -   Остальные

согласно закивали. - Но мы согласны пойти на уступки. Мы возьмем вас в команду,

не на должности руководителя, понятно... Но...

     - А кого же вы назначите руководить командой? - увидел свой шанс Фрисснер,

но Лангер был не так прост.

     - Все честно,   капитан.   Ребята, - он указал на Гинкеля, Хенне и Оинера, -

согласились побыть под моим началом.   Вы пойдете с нами, но без оружия. Воду мы

вам гарантируем, равно как и жизнь.

     - Но зачем я вам нужен? - не удержался Артур.

     - Можете считать это   жестом доброй воли,   вы   были   не   таким   уж   плохим

командиром.....

     - Да,   конечно,   если уж вы взялись руководить командой,   Лангер,   учитесь

врать более правдоподобно.   - Краешком глаза Артур видел, как дернулся Ягер. То

ли начались обычные припадки,   то ли что-то учуял. Мелькнула дурацкая мысль: "А

тени удлиняются..." И действительно, черная тень от камня протянулась уже через

всю площадку,   на которой стоял грузовик, лежала почти под ногами Артура. - Так

вот...   Вы отлично просчитали все возможные варианты и понимаете,   что, заявись

вы в Триполи без нас,   вас ждет трибунал.   И вы наивно полагаете,   что я именно

тот   человек,   который   отмажет вас   от   суда.   В   благодарность за   дарованную

жизнь...

     - Ну,   если вы так хотите,   то я на это рассчитываю, - сказал Лангер. Тень

скалы,   похожей на ящера, медленно обползала его ноги. Артуру стало страшно. Не

от оружия,   направленного ему в живот... Тень! Артур закрыл глаза, слыша сквозь

черноту,   как   по-глупому звучит хвастливый голос Ксавьера.   -   И,   насколько я

успел вас изучить,   мои расчеты правильны.   Я ведь не ошибся в вас, а, капитан?

Хотя, сами понимаете, и без вас мы справимся... Я знаю десять способо...

     Его   голос оборвался.   Фрисснер сжал   зубы и   только когда по   ушам ударил

визг,   он   открыл глаза и   едва успел упасть на   песок.   Упасть и   покатиться в

сторону.   Туда,   где   черная,   страшная тень   скалы-ящера   не   сможет   до   него

дотянуться.    Сквозь   забивающийся   под    веки   песок   Фрисснер   видел   страшно

изломанные фигуры   солдат,   которые   пытаются что-то   стряхнуть с   себя,   через

мешанину крови,   мяса и кишок...   Падают на песок...   Хрипят,   булькают,   но не

умирают.

     Не умирают!!!

     Артур   разрядил почти   всю   обойму в   эти   омерзительные шевелящиеся куски

мяса. Выстрелы вывели его из ступора, он вдруг сообразил, что на песке остались

только трое.   Лангер,   Шинкель и Хенне. Ойнер не попал в тень и стоял с оружием

наготове.

     Беспокоиться не   следовало.   Подмяв   Ойнера под   себя,   Ягер   со   звериным

оскалом,   медленно, преодолевая сопротивление руки солдата, всаживал ему острый

карандаш в глаз. Рука Ойнера дрогнула, подломилась. Ягер ткнулся лицом в песок.

     - Готов,   -   произнес он,   поднимаясь,   отряхивая одежду и отплевываясь. -

Никогда   не   доверял   гражданским   и   армии...    Кстати   о   штатских.   Где   наш

драгоценный очкарик?

     Они   обнаружили Замке   под   колесами грузовика,   профессор весь   дрожал   и

пытался   что-то   бормотать.   Удалось   разобрать   только:   "Они   все   исчезли...

Исчезли... не забыть о черном песке..."

     - Дайте ему спирту,   Ягер. Из ваших личных запасов... - сказал Фрисснер, а

когда Ягер направился к машине, добавил: - И мне тоже.

     Тень   потеряла свою   глубокую черноту,   втянулась.   Стала обычной тенью от

необычной скалы.

     - Господи сохрани,   на твою милость уповаю.   Верю в   твою власть на небе и

под небом на земле.   Повсюду царствие твое... - Фриц Людвиг уже не отдавал себе

отчета в том, что происходит вокруг.

     За   черным камнем,   словно мираж,   из   воздуха вырисовывались два огромных

каменных столба, похожие на опоры от ворот...

 

     66

 

     Достойно встречайте смерть свою. Ибо

     она одна у вас и другой не будет.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 6 (5)

 

     - Ну вот. Мы остались втроем, - констатировал Ягер, втыкая лопату в песок.

     Собственно,   говорить этого не требовалось, но по какой-то причине Людвигу

захотелось это сказать.   Так иногда хочется подвести под трудной задачей черту.

Все. Кончилось. Решил.

     Под   холмиком   песка   лежал   Фриц   Людвиг.   Могила   получилась неглубокая.

Буквально через метр-полтора лопата наткнулась на сплошное скальное основание.

     Фрисснер подумал,   что   это   был   единственный солдат,   который умер почти

своей смертью.   После гибели остальных солдат он   читал молитву не   переставая.

Бубнил, что-то выкрикивая. А потом внезапно замолк и упал лицом вперед.

     Фрисснеру показалось,   что то, чему молился Фриц, наконец помогло ему. Для

него кончились пески,   жажда,   голод,   страх. Кончилось все. Может быть, именно

этого и хотел Фриц Людвиг.

     Ягер еще немного постоял, качнулся с носков на пятки и пошел к грузовику.

     - Что вы собираетесь делать? - спросил Фрисснер, не оборачиваясь.

     - Я?   Я   собираюсь завести грузовик и   прокатиться до этих столбов.   А   вы

думаете остаться тут и впасть в уныние?

     - Вы все-таки чертова свинья, Ягер...

     - Что?

     - Вы чертова свинья!

     - Я знаю. А вот вы жалкий слюнтяи... - сказал Ягер и полез в кузов. Достал

оттуда   канистру   с    бензином   и   начал   заливать   в   топливный   бак.    Бензин

расплескивался,   брызгал Людвигу на одежду,   -   Всего лишь жалкий слюнтяй...   В

компании с бесполезным интеллигентишкой.

     Когда наконец канистра была опустошена,   Людвиг забрался в   кабину,   завел

двигатель и закричал, высовываясь в окно:

     - Вы собираетесь двигать своими задницами или нет?! Или будете ждать, пока

это чертово дерьмо снова проголодается?!

     Замке первым прореагировал на "приглашение",   забрался назад. Фрисснер сел

рядом с Ягером.

     Грузовик резко дернулся, выбросив из-под колес фонтаны песка.

     - Сколько до них? - бодро спросил Ягер, указывая на столбы.

     Фрисснер равнодушно пожал плечами:

     - Если бы   в   этой пустыне я   в   чем-нибудь был уверен,   то   назвал бы вам

точные цифры... А так... Километра четыре, я думаю.

     Артуром овладела откровенная апатия. Вдруг что-то покосилось внутри, стало

непрочным.   Все,   чего хотелось,   так это окончания.   Не конца,   который обычно

подразумевает смерть, гибель, плен, отступление... Фрисснер не был фаталистом и

не   призывал смерть   раньше времени.   Хотелось окончания.   Найти   Зеркало.   Или

обнаружить на его месте кратер,   или просто яму, или вообще ничего и заявить во

всеуслышание,   что   Зеркало это   -   миф.   Так или иначе,   но   покончить с   этой

безумной,   дикой и нелепой операцией.   Даже не важно,   есть Зеркало или нет. За

него заплачена такая высокая цена,   что результат, ранее казавшийся важным, уже

перестал интересовать.

     Столбы приближались.

     Фрисснер прищурился, ему показалось, что возле столбов что-то шевелится.

     - Что это там?..

     - Где? - Ягер лихо давил на газ, машина ревела, но шла ровно.

     - Возле столбов...

     - Не имею ни малейшего понятия!

     Когда   грузовик подошел   к   столбам,   стало   ясно,   что   к   их   основаниям

привалены два трупа.   Точнее,   уже и не трупа вовсе.   Просто кучки праха. Ветер

грустно трепал истлевшие остатки одежды.

     - Эти люди не   из экспедиции отца,   -   сказал Замке,   когда они вылезли из

машины. - Одежда не такая, да и истлеть они не могли так...

     - Тут все могло быть, - сказал Фрисснер.

     - Посмотрите-ка...   - Ягер нагнулся над одним из трупов и достал откуда-то

из кучки праха большой нож с широким лезвием,   острым даже на вид.   - У другого

то же самое. Это что-то вроде ритуального самоубийства...

     - Почему самоубийства? - спросил Замке.

     - Ну,   или убийства,   но ритуального.   Уж очень красиво они сидят.   А если

присмотреться, то можно определить положение рук...

     - Смотрите!   - воскликнул Юлиус Замке. Фрисснер оглянулся. Профессор стоял

перед воротами и дрожащей рукой указывал куда-то внутрь.

     - Смотрите...   -   Он сделал шаг, другой. Затем побежал, что-то выкрикивая.

Артур кинулся за ним.

     Ягер   помедлил с   мгновение,   потом брезгливо кинул нож,   расчехлил кобуру

пистолета и решительным шагом направился следом.

     - Стойте,    Замке,    стойте!    -   кричал   Фрисснер,   но   профессор   развил

удивительную   для   его   возраста   и   телосложения   прыть.    Он   бежал,    что-то

нечленораздельно крича и размахивая руками.

     Артур разобрал только.

     - Вот оно! Вот!!! Нашел!

     Они выбежали к огромному амфитеатру из темной породы.   Казалось, что земля

всколыхнулась когда-то.   Вздрогнула, как поверхность воды под тяжестью дождевой

капли. Да так и замерла. Это было первое впечатление, потом замершему Фрисснеру

показалось,   что он стоит в   огромном следе от кулака,   ударившего в землю всей

своей тяжестью...

     Замке,   распластавшись,   рыдал.   Самозабвенно,   до истерики. Просто рыдал,

всхлипывал и трясся, вцепившись в породу руками.

     А   перед ним   на   небольшом песчаном холме стояло оно.   Чуть-чуть   глядя в

небо,   словно делая ему укор своей слепотой.   Оно ничего не могло отражать, его

темная в разводах поверхность,   гладкая,   но не блестящая, была слепа. И где-то

внутри змеилась большая острая изломанная трещина. Так и не выбравшаяся наружу,

застрявшая там по чьей-то воле... Чьей?

     Вопреки   ожиданиям,   Зеркало   не   было   большим.   Неправильной   формы,   со

сколотым краем,   метра полтора в ширину и столько же в высоту. Артур обошел его

сзади   и   увидел,   что   Зеркало словно   бы   вросло в   кусок   породы,   но   сбоку

высовывается гладкая грань.

     "Может   быть,    это   просто   такая   плоскость,    прямоугольник...    Только

вплавленный в кусок камня или что-то вроде того..." - подумал Фрисснер, подходя

ближе к Зеркалу.

     Он вгляделся в темные глубины камня. "Как там говорил профессор? Отразился

в нем лик Аллаха...

     Или   нет?   С   этим-то   как раз все было не   так.   Это Зеркало отразило лик

Иблиса...   Потому и валяется тут, забытое богом. Или, может быть, и не забытое,

а специально заброшенное.   А мы ломимся...   Пытаемся взять то, чего брать нам и

не следует.   Зачем нам это?   Может быть,   Ягер прав...   Может быть,   только для

того, чтобы уничтожить самих себя?"

     Он провел ладонью по поверхности, стирая редкие песчинки и пыль. И Зеркало

ожило.   Фрисснер увидел себя.   Вдруг ни с   того ни с сего поверхность перестала

поглощать свет и начала отражать его.   Фрисснер увидел себя, заросшее, небритое

лицо,   глубокие морщины на лбу. Откуда они взялись?.. Когда? Артур вдруг понял,

что постарел...

     Перед ним   медленно текли картины его жизни.   Школа,   университет,   армия,

СС... События, драки, дуэли, любовь, военные операции, возвращения домой.

     "Я же ничего за свою жизнь не сделал... - подумал Фрисснер. - Спасал жизнь

другим, выживал сам. Но разве этого мало?!"

     Он   выпрямился.   Стряхнул с   себя   этот странный туман.   И   вдруг на   него

накатило.

     С   обжигающей ясностью он понял,   что именно эта операция (эта экспедиция,

это приключение!) была самым ярким событием его жизни!   Самым настоящим! Пиком,

вершиной,   апогеем!   Потому что   миллионы людей проживают свою   тусклую жизнь и

умирают, так и не прикоснувшись к тому, на чем держится этот мир.

     - Вот он,   момент истины...   -   тихо сказал Артур.   Он   поднял руки вверх,

словно призывая небо посмотреть на это великое событие в его жизни.

     И   увидел в   Зеркале,   как   штурмбаннфюрер СС   Людвиг Ягер   целится ему   в

затылок из "вальтера". Нет. Не целится. Стреляет.

     "Всегда хотел заглянуть в глаза своей смерти",   - успел подумать Фрисснер,

ловя в Зеркале глаза Ягера.

     Выстрела он не слышал: просто Зеркало перестало отражать...

     Людвиг Ягер застрелил так и   не пришедшего в   себя Замке.   Тот умер сразу:

просто дернулся и затих.

     - Ну, вот я и один... - сказал Ягер, непонятно к кому обращаясь.

     Потом   обошел   амфитеатр,   Зеркало.   Снял   с   полированной плоскости   руку

Фрисснера.

     - Ну что ж... - обратился Людвиг к Зеркалу. - Я вернусь... Я вернусь домой

вместе с тобой. Воды у меня много. Бензина тоже. А здоровья мне не занимать.

     И он хихикнул. Прозвучало глупо.

      - И никто мне не помешает,   - сказал Ягер столбам, возвышающимся над краем

амфитеатра. - Мне никто не помешает, потому что я всех убил!

     - Да!   - прикрикнул Людвиг на небо, - Да! Я нарушил приказ! Да! Ну и что?!

Какая разница? Какая? Мне все равно, где убить этих людей!!! Мне все равно где!

Тут или сдать их   в   гестапо в   Триполи...   Плевать!   И   пусть все их   долбаные

агенты-наркоманы катятся к черту! Я решаю сам, кого и когда мне убивать...

     Последнюю фразу он произнес уже с трудом.   Силы оставили его, он сел возле

Зеркала, безучастно глядя в песок.

     Потом наконец встал, словно какой-то невидимый кукловод дернул за ниточки.

И вышел из амфитеатра.

     Грузовик ревел,   разбрасывая песок в   разные стороны.   Цепи,   которыми был

опутан камень, звенели от напряжения.

     - Еще... - шипел сквозь зубы Ягер. - Еще! Его руки были все в ссадинах, из

разорванной скулы текла кровь.

     - Еще!   Тварь!   -   крикнул Ягер и надавил на газ.   По его расчетам, камень

нужно было только сдернуть с места, чтобы все пошло проще, - Еще немного!!!

     Рывок был таким, что ему показалось, будто цепи все-таки не выдержали.

     Зеркало сорвало с места и потащило по песку.

     - А-а-а!! - закричал Ягер. Он засмеялся, захохотал во все горло, выруливая

из ворот...

     На песке, перед воротами, стояла фигура, замотанная в темные тряпки.

     Муамар.

     Ягер притормозил.   Обострившимся чутьем сумасшедшего он ощутил, что именно

эта маленькая фигурка перед машиной и   есть самая большая опасность в этом мире

сейчас.

     Людвиг оскалился.

     - Нет... Не-е-ет... - процедил он сквозь зубы. - У тебя не получится.

     Он несколько раз утопил в пол педаль газа. Двигатель взревел.

     - Не получится, кем бы ты ни был!

     Грузовик пошел на разгон. Казалось, что огромный монолит Зеркала позади не

только не мешал,   а наоборот,   помогал движению. Толкал машину вперед! Грузовик

летел по песку, сокращая расстояние.

     И   чувствуя,    что   сейчас   произойдет   что-то   непоправимое,   Ягер   запел

сорванным голосом:

     - Германия, Германия превыше всего!!! Германия...

 

     67

 

     Немилость Аллаха на них. Вкусите же

     наказание за то, что вы были

     неверующими.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 175 (175)

 

     Чертов "бедфорд", наверное, уже занесло песком...

     Когда он оставил его?

     Месяц назад?

     Два месяца?

     Буря не утихала.   Альтобелли сидел,   скорчившись, укутав голову в пахнущую

потом   и   человеческой грязью   ткань,   и   бормотал   себе   под   нос   технические

характеристики истребителя "макки". Просто так, чтобы не спятить.

     Для человека, проведшего в пустыне бог весть сколько времени, подполковник

выглядел вполне сносно. Он даже брился, всухую, с проклятиями скобля щетину все

еще   острым   десантным ножом.   Британская форма   истрепалась,   и   он   кутался в

изодранное одеяло,   одну   из   немногих   вещей,   что   был   в   силах   забрать   из

брошенного грузовика.

     Пару раз   ему   встречались люди на   лошадях и   верблюдах.   Они не   трогали

Альтобелли,   наоборот,   давали ему воду,   вяленое мясо,   лепешки.   Подполковник

благодарил и   кланялся,   а   когда один   из   всадников,   угрюмый бородач,   ткнул

пальцем в   "стэн",   Альтобелли тут   же   отдал ему   автомат.   У   него   оставался

небольшой "маузер" с двумя магазинами, и этого было достаточно.

     Однажды   он   забрел   в   маленькую деревню,   населенную странными пугливыми

людьми,   которые при   виде   его   попрятались в   хилые желто-коричневые домишки.

Одетые   в   бахромчатые накидки,   худолицые и   безбородые,   с   большими   черными

глазами, обитатели деревеньки совсем не походили на арабов.

     Это случилось,   когда подполковник был на грани помешательства, и потом он

не   раз   думал,   видел ли   деревню на   самом деле или она пригрезилась больному

мозгу...   Правда,   на   следующий день,   когда подполковник обнаружил себя слепо

бредущим через барханы,   в   большой фляге за спиной плескалась мутная глинистая

вода...

     Еще   Альтобелли часто размышлял,   что   и   зачем искали они   в   пустыне,   а

вернее,    для   чего   был   послан   на   заклание   маленький   отряд   капитана   фон

Акстхельма.   Более нелепой операции подполковник в своей жизни не видел,   но за

этой показной нелепостью явно что-то скрывалось. Что?

     Это еще предстояло узнать.   А для этого необходимо вернуться. Вернуться во

что бы то ни стало.

     Он   осторожно освободил от   ткани отверстие для   глаза и   огляделся.   Буря

вроде   бы   пошла   на   убыль,   и   подполковник с   кряхтеньем поднялся сначала на

колени, потом, шатаясь, встал на ноги.

     Постоял несколько минут,   сделал глоток воды   из   фляги,   в   которой почти

ничего не осталось, и пошел на север, туда, где находилось побережье.

     Время   давным-давно   стало для   него   неведомым.   Часы,   надежная вроде бы

"омега", то ли забились мельчайшими частицами песка, то ли швейцарский механизм

просто не выдержал одуряющей жары. Но часов через шесть, перемежающихся редкими

остановками,   подполковник   понял,   что   дальше   идти   пока   не   может.   Солнце

поднималось   высоко   над    головой,    и    он    принялся   озираться   в    поисках

благословенной тени.

     Но тени не было.

 

     - Что это там такое? - спросил Тони Брамилла, закуривая.

     - Сколько раз   я   тебя просил,   не   дыми в   кабине,   -   укоризненно сказал

сидящий   за   рулем   черноволосый крепыш.   Брамилла   хихикнул,   но   сигарету   не

выбросил.

     - Что ты спрашивал?

     - Я говорю, что это там такое? Водитель вгляделся.

     - Матерь божья, похоже, человек! Это лежит человек!

     - Надо подъехать и посмотреть, что там такое, - предложил Брамилла.

     - А если это ливийский партизан с гранатой? - опасливо спросил водитель.

     - Успокойся, Артуро. Тут нет партизан. Партизаны западнее.

     - Никогда не   знаешь,   где   могут быть партизаны и   что у   них на   уме,   -

резонно заметил водитель, но свернул с еле заметной дороги.

     Спрыгнув на песок,   Брамилла нагнулся над лежавшей фигурой, в то время как

водитель с автоматом в руках страховал его.

     - Эй,   приятель!   -   сказал Брамилла.   -   Ты жив?   Он потряс незнакомца за

плечо, перевернул.

     - Не араб, - заметил водитель. - Бритый и похож на европейца.

     - Я итальянец,   -   прошептал лежащий человек потрескавшимися губами.   -   Я

итальянец...

     - Матерь божья, он из наших! - заорал Брамилла.

     Вдвоем они перенесли снова потерявшего сознание соотечественника в   крытый

брезентом кузов.

     - Я останусь при нем, - сказал Брамилла. - Гони назад, он совсем плох.

     - Как скажешь.

     - Парень,   а тебе повезло, - заметил Брамилла, устроившись поудобнее среди

сваленных в кузове шин.   -   Тебе очень повезло, и ты должен благодарить мадонну

за то, что не проскочил немного левее или немного правее и что мы ехали мимо...

Похоже, совсем скоро нас тут уже и не будет. Ну да оно и к лучшему. Ни дуче, ни

фюрер не заставят меня подставлять задницу под пули в этом пекле...

     Брамилла осекся и посмотрел,   не пришел ли тот в себя. Но незнакомец лежал

с закрытыми глазами, и Брамилла подумал, что, если он помрет в дороге, надо его

хоть похоронить по-человечески, по-христиански... И перекрестился.

     - Вы   слышите меня?   Как вас зовут?   Голос доносился словно из-под большой

пуховой подушки.

     - Я итальянец, - сказал Альтобелли. Слова словно продирались наружу сквозь

высохшие голосовые связки.

     - Как вас зовут?

     - Джанфранко... Джанфранко Иньяги.

     Подполковник не стал называть свою настоящую фамилию.   Почему? Он и сам не

знал.   Но   что-то   подсказало ему,   что   стоит   поиграть в   прятки.   Тем   более

маловероятно, чтобы сейчас можно было что-то проверить...

     - Иньяги? Хорошо. Вы рядовой?

     - Да, господин...

     - Капитан Мингоцци.

     - Да,    господин   капитан...    Я   выполнял   секретную   миссию.   Мне   нужно

встретиться с вашим старшим офицером.

     - Со старшим? Вы можете сообщить все мне.

     - Извините, господин капитан, но я хотел бы видеть старшего офицера.

     Подполковнику наконец-то удалось разлепить веки. Мингоцци оказался молодым

человеком с   внешностью киноактера и   новеньким немецким   Железным   крестом   на

груди.   Он явно был недоволен тем, что какой-то подозрительный солдат, одетый к

тому же в британскую форму, не желает с ним разговаривать.

     - Вас   устроит майор   Тольдо,   начальник штаба?   -   поджав   губы,   спросил

капитан.

     - Да, господин капитан. Спасибо.

     Мингоцци удалился,   видимо,   за майором. Альтобелли огляделся. Он лежал на

походной койке в большой палатке, неподалеку на такой же койке помещался кто-то

забинтованный с головы до ног.

     Майор Тольдо не заставил себя долго ждать.   Толстый и   неповоротливый,   он

напомнил   подполковнику одного   знакомого интенданта с   военно-морской   базы   в

Бари, который проиграл ему в бильярд отличный серебряный портсигар.

     - Рядовой Иньяги? Что у вас ко мне?

     - Я не рядовой, господин майор, - сказал Альтобелли и попытался сесть. Это

ему, как ни странно, удалось. Голова сильно кружилась, но в общем он чувствовал

себя совсем не так плохо,   как ожидал.   - Меня фамилия Альтобелли, подполковник

Альтобелли. Вы можете проверить сведения, если свяжетесь со штабом Кавальери...

Или с князем Боргезе...

     Если фамилии и потрясли толстого майора, он никак этого не выказал.

     - Подполковник? Допустим. И что вы делали здесь, да еще в этой форме?

     - Я   был   проводником   немецкого   разведывательного отряда,   майор.   Отряд

погиб.

     - Когда это случилось?

     - Я...   Какое сегодня число?   Майор молча указал на полотняную стенку, где

висел календарь с видами Неаполя.

     - Черт побери... - выдохнул Альтобелли. - Я полагал... Я думал, что прошло

куда меньше времени...

     - Подполковник Альтобелли. Хорошо, я проверю, - кивнул майор. - У вас есть

какие-то сведения?

     - Господин майор,   я прошу вас об одном: пусть я останусь рядовым Иньяги и

мне в ближайшее время нужно попасть в Триполи.

     - Это вряд ли возможно в ближайшее время. Да и Триполи слишком далеко...

     - А где мы? Что рядом?

     - Мерса-Матрух вас устроит?

     Это был еще один удар для подполковника.   Прикинув на мысленной карте свой

маршрут,   он едва не застонал.   Словно библейский Моисей, бродил он по пустыне,

выписывая замысловатые кренделя, и забрел так далеко на северо-восток.

     - Мерса-Матрух?   Хорошо,   пусть будет Мерса-Матрух. Вы можете выделить мне

машину?

     - Обстановка на фронте очень тревожная,   господин подполковник,   - пожевав

губами,   сказал толстяк.   -   Видимо,   нам придется отступать.   Так что не имеет

смысла посылать вас туда специально.   Тем более вам нужно прийти в   себя,   а   я

должен запросить штаб Кавальери.

     - Что ж, вам виднее, господин майор, - согласился Альтобелли.

 

     68

 

     Аллах над любой вещью мощен. В его

     власти Начало и Конец.

     И может обратить он одно в другое.

     Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 1 (1)

 

     Песок под копытами коня не поет, как земля, не звенит, как булыжник. Песок

под   копытами шепчет.   Нашептывает строки из   Запретной Книги.   Или из   Святого

Писания. Смотря что хочешь услышать, смотря как хочешь слышать... Песок мягкий.

Его можно засыпать в любую форму,   но убери стенки - и он рассыплется. Песок не

сопротивляется стали, которая пронзает его. Но пули останавливаются в песке.

     Четыре кинжала в мешке о чем-то говорят друг с другом.   Им отвечает пятый,

тот, что за поясом

     Четыре кольца молчат. Вместе с пятым, тем, что на пальце.

     Шепчет песок.

     - Скоро мы встретимся, - шепчет песок.

     - Скоро увидимся, - свистит ветер.

     - Скоро вернемся, - неслышно шумит вода в небесных тучах.

     - Скоро будем вместе, - отзывается пламя ночных костров.

     - Я обещаю вам Школу, - отвечает сердце. - Мы все соберемся вместе.

     Всадник в темных одеждах скачет через пустыню. От рассвета в закат и через

ночь.

 

     ЭПИЛОГ

 

     Посередине дороги стоял грязный и   оборванный немецкий офицер.   На   голове

его   была кое-как   намотанная окровавленная повязка.   Чуть поодаль подполковник

Альтобелли увидел еще одного немца, то ли солдата, то ли офицера, с автоматом в

руке.

     - Остановите машину, - сказал майор Тольдо.

     Альтобелли снизил скорость и   затормозил.   Не   доехав до немецкого офицера

несколько метров, машина резко остановилась, так что ее даже немного развернуло

на песке.

     - Уйдите с дороги,   лейтенант!   -   крикнул Тольдо, поднимаясь. Практически

одновременно с ним закричали Чекиньи и Нето:

     - Что вы себе позволяете?

     - Вы не смеете нас задерживать!

     - Я   желаю   разговаривать со   старшим из   офицеров,   -   бесстрастно сказал

немецкий лейтенант.   Он стоял, неестественно выпрямившись, словно в позвоночник

ему   вогнали стальной штырь.   Это была не   идеальная выправка,   это было что-то

иное, связанное с жуткой болью, которую лейтенант стойко терпел.

     - Кто   будет говорить с   этим сумасшедшим?   -   спросил майор Тольдо,   явно

подразумевая Альтобелли.   Подполковник молчал,   он   лишь пристально взглянул на

майора. Тот смутился и повернулся к; остальным.

     - Вам   карты   в   руки,   господин майор,   -   сказал,   пожав плечами,   Нето.

Недовольно хмурясь,   толстый Тольдо повернулся к гостю из пустыни и произнес на

очень плохом немецком:

     - Я старший. Если хотите что-нибудь сказать, подойдите сюда и говорите.

     - Будьте   любезны   сойти   сюда,   -   с   достоинством сказал   лейтенант,   не

двигаясь с   места.   Альтобелли посмотрел на   второго   немца,   который   оказался

унтер-офицером,   тот   как   раз   сделал   пару   коротких шагов   по   направлению к

автомашине.

     - Идите,   идите,   господин майор,   -   торопливо выпалил Нето,   -   он может

выстрелить. Они сумасшедшие!

     - Да,   не злите его зря,   господин майор,   - добавил Чекиньи. Подполковник

все так же молчал,   сгорбившись за рулем.   Он примерно представлял,   что сейчас

последует, но продолжал играть свою роль.

     Тольдо с негодованием выбрался из машины через заднюю дверцу,   спрыгнул на

песок.   Подойдя к немцу, он был явно шокирован тем, что лейтенант отдал честь -

коротко и   изящно,   словно на   плацу,   на парадном построении...   Толстый майор

ответил тем же и сказал, понимая, что нужно действовать:

     - Лейтенант, мы очень торопимся, что вам нужно?

     - Я имею приказание реквизировать транспорт для генерала Айгнера.

     Альтобелли не удивился:   вполне возможно,   где-то в пустыне, за барханами,

действительно находится генерал   Айгнер.   Такой   же   грязный и   оборванный,   но

генерал,   он   видел   их   много,   отступая вместе с   потрепанными итальянскими и

германскими подразделениями.   Лейтенант   по-своему   прав,   он   исполняет приказ

командира,   но   и   Тольдо   прав,   ведь   они   совсем не   обязаны уступать машину

генералу.   В   этой   сутолоке никто не   будет искать виноватых,   да   и   найти их

невозможно...

     Очевидно, это понимал и Тольдо, возмущенно заявивший:

     - Глупости!   По   этой дороге идет новозеландский патруль,   и   мы   не можем

задерживаться...

     - Я имею особое распоряжение, - стоял на своем немец, тоже тертый калач, -

и о новозеландском патруле ничего не знаю.

     - Где   генерал Айгнер?   -   неуверенно спросил майор.   Кажется,   он   шел на

попятную. Это сообразили и Чикиньи с Нето, тут же принявшиеся шушукаться.

     - В пяти километрах отсюда.   С его бронемашины слетела гусеница,   и я имею

особое распоряжение...

     - Я уже слышал об этом!   -   перебил его майор, тревожно озиравший пустыню.

Видимо,    он   представил   себя   в   окружении   этого   неприглядного   пейзажа,   в

одиночестве,   перед лицом наступающих новозеландцев...   -   Я уже слышал об этом

распоряжении!

     - Будьте   настолько любезны,   прикажите другим господам выйти   из   машины.

Водитель может остаться, - немец, казалось, не услышал гневного окрика.

     - Уйдите с дороги!   -   продолжал шуметь Тольдо.   - Я достаточно наслушался

этой чепухи.

     Он повернулся и пошел к машине, но лейтенант остановил его.

     - Майор, - спокойно сказал он. В этих словах была скрытая сила, которой не

имелось,   просто не могло быть у   толстого вспотевшего Тольдо,   и   потому майор

остановился.

     - Что там происходит?   -   шепотом спросил Чикиньи.   Подполковник вспомнил,

что оба офицера ни   черта не   понимают по-немецки и   происходящее на дороге для

них всего лишь театр жестов.

     - Об этом не может быть и   речи,   -   упавшим голосом сказал майор.   -   Это

совершенно исключено,   машина   принадлежит итальянской армии,   и   мы   выполняем

задание...

     - Я очень сожалею,   господин майор,   но генерал Айгнер старше вас чином, и

это территория немецкой армии. Будьте любезны сдать машину.

     - Что за нелепость! - вновь выкрикнул майор, хотя игра уже была проиграна.

     - Имейте   в   виду,    что   впереди   заградительный   пункт,    который   имеет

распоряжение конфисковывать весь   итальянский транспорт и,   если нужно,   силой.

Вам придется там объяснить,   что делают три строевых офицера в такой момент так

далеко от своих частей.   Вам также придется объяснить,   почему вы взяли на себя

смелость игнорировать особое распоряжение генерала Айгнера,   командующего всеми

войсками в этом районе.

     Оставив словно   громом   пораженного майора на   месте,   лейтенант подошел к

автомобилю и приказал, открывая дверцу:

     - Быстрее!

     Он сказал это по-итальянски, и Альтобелли обернулся к офицерам. Те покорно

поднялись с сидений.

     - Быстрее, - повторил лейтенант и похлопал сидящего рядом с подполковником

солдата по руке.

     Тот   не   стал сопротивляться и   встал возле майора.   Из   всех троих только

майор мог   выкинуть какую-нибудь штуку.   К   примеру,   схватиться за   пистолет и

получить автоматную очередь в живот от измученного унтера.

     - Теперь   вы,    господа,   -   распоряжался   лейтенант.   Офицеры   озабоченно

уставились на майора, и Нето спросил:

     - Мы   отдаем   ему   машину,    господин   майор?   "Чертов   идиот,   -   подумал

Альтобелли. - Он еще будет устраивать дебаты!"

     - Выйдите,   -   покорно произнес Тольдо.   Офицеры вышли из "фиата" и   стали

рядом с ним.

     - Унтер-офицер,   -   скомандовал немецкий лейтенант.   Унтер приблизился.   -

Освободите багажник машины. Отдайте этим господам все их личное имущество.

     Итальянцы беспомощно смотрели, как унтер вынимает из багажника и ставит на

песок   бутыли с   вином и   продукты.   Приподняв одну   из   емкостей с   водой,   он

замешкался и спросил:

     - Воду тоже, лейтенант?       :

     - Воду тоже, - кивнул тот.

     Когда машину освободили от лишнего груза,   Нето что-то начал говорить,   но

майор остановил его движением руки и   обратился к лейтенанту с разумным в любой

другой ситуации, но абсолютно нелепым в нынешней требованием:

     - Расписку на машину.

     - Вполне   законно,   -   согласился   лейтенант.   На   обрывке   извлеченной из

подсумка карты он что-то написал, потом спросил:

     - Вас так устроит?   "Получена от майора такого-то -   тут я оставляю пустое

место,   майор,   вы   его   заполните на   досуге   -   одна   штабная машина "фиат" с

водителем.   Реквизирована   по   приказу   генерала   Айгнера.   Подпись:   лейтенант

Зигфрид Гарденбург".

     Майор схватил расписку и перечитал, после чего заявил:

     - Я предъявлю ее в должном месте и в должное время.

     - Пожалуйста, - согласился лейтенант Гарденбург, залезая в машину и садясь

сзади. - Унтер-офицер, садитесь сюда.

     Унтер тоже   сел   на   заднее сиденье,   лейтенант захлопнул дверцу и   бросил

Альтобелли по-итальянски:

     - Вперед.

     На прощание он отдал итальянцам честь,   и офицеры ответили на приветствие.

Из-под колес взметнулась пыль.

     - Не смотри!   - велел Гарденбург унтер-офицеру, и в этот момент Альтобелли

понял, что никакого генерала Айгнера не существовало в природе. Вернее, генерал

существовал,   но   находился в   данный момент совсем не здесь,   а   вся история с

потерявшей гусеницу бронемашиной и особым поручением была фикцией.   Лейтенант и

унтер-офицер просто спасали свою жизнь,   спасали доступным им способом,   притом

весьма гуманным способом -   они могли попросту перестрелять экипаж автомобиля в

упор, никто не успел бы даже выстрелить в ответ.

     А может быть, они боялись повредить автомобиль?

     - А   что,   если бы они отказались отдать машину?   -   спросил унтер-офицер,

когда они оставили итальянских офицеров далеко позади.

     - Они   убили   бы   меня,   вот   и   все,   -   сказал Гарденбург.   Подполковник

Альтобелли не видел его лица, но был уверен, что немец улыбается.

     - А воду? Зачем вы оставили им воду?

     - О! Это было бы слишком, - ответил лейтенант.

     - Как вы думаете, что с ними будет?

     - Они сдадутся в плен и пойдут в английскую тюрьму. Итальянцы любят сидеть

в тюрьме. Ну а теперь помолчи, я хочу спать.

     Они   расстались в   Мерса-Матрухе.   Немцы сдали замаскированного под шофера

подполковника какому-то   капитану,   то   ли   ведавшему   прохождением отступающих

войск   через   город,   то   ли   просто   пытавшемуся навести   видимость порядка   в

царившей кругом неразберихе.

     - Оставьте его здесь, со мной, мы используем его для обороны города. Я дам

вам водителя-немца, - сказал капитан.

     Лейтенант   Гарденбург   любезно   перевел   эти   слова   Альтобелли,    который

торопливо прикидывал, что же делать дальше. Ничего не оставалось. Взяв винтовку

за ствол, он расслабленно потащил ее по песку, выдавив из пересохших глаз капли

слез.   Плачущий, жалкий итальянский солдат, обреченный если не на смерть, то на

плен в этом забытом богом египетском городишке.

     Удачный образ.

     Лучше не придумать.

     Дождавшись,   пока "фиат" с   немцами отъедет,   а   капитан займется серым от

пыли "круппом",   из кузова которого,   забитого ранеными, бессильно торчал ввысь

ствол   зенитного   пулемета,   Альтобелли смешался   с   идущими   солдатами   и   под

прикрытием нескольких стоявших на   обочине танков   осторожно пробрался к   линии

домов, перепрыгнул через низенький забор и был таков.

     Отступающие части Африканского корпуса двигались на запад.