Книго

Александр Дюма. Маскарад

Новелла ----------------------------------------------------------------------- Дюма А. Тысяча и один призрак: Сборник: - Мн.: Выш.шк., 1992. - 415 с. Перевод с французского О.Моисеенко. OCR & : Zmiy ([email protected]), 31 октября 2003 года ----------------------------------------------------------------------- В сборник включены увлекательные новеллы "Кучер кабриолета", "Воды Экса", "Маскарад", "Паскаль Бруно", роман "Капитан Поль", а также малоизвестное произведение великого писателя "Тысяча и один призрак". Я приказал никого не пускать ко мне; один из моих друзей все же сумел преодолеть этот запрет. Слуга неожиданно доложил о г-не Антони Р... Я заметил за ливреей Жозефа рукав черного редингота; вполне возможно, что со своей стороны владелец редингота увидел полу моего халата - прятаться было бесполезно. - Прекрасно, проси! - сказал я громко. "Чтоб тебе пусто было!" - сказал я про себя. Только любимая женщина может безнаказанно помешать вам, когда вы работаете, ибо она незримо присутствует во всем, что вы делаете. Итак, я встал к нему навстречу, и на моем лице отразилось подавленное недовольство писателя, уединение которого было нарушено в ту минуту, когда он особенно этого опасался; но, увидев, как бледен и расстроен мой друг, я спросил: - Что с вами? Что случилось? - Ох, дайте мне перевести дух, - проговорил он, - и я все вам расскажу. Впрочем, по всей вероятности, это был сон или я попросту сошел с ума. Он бросился в кресло и закрыл лицо руками. Я с удивлением взирал на гостя: волосы его намокли под дождем, ботинки, низ панталон, колени были покрыты грязью. Я подошел к нему и увидел у подъезда его кабриолет и слугу. Я терялся в догадках. Заметив мое удивление, он пояснил: - Я был на кладбище Пер-Лашез. - Как? В десять часов утра? - Я приехал туда в семь... Проклятый маскарад! Я в толк не мог взять, что было общего между маскарадом и кладбищем. Я решил повременить и, повернувшись спиной к камину, принялся скручивать сигарету с хладнокровием и невозмутимостью, свойственными разве что испанцам. Когда сигарета достигла требуемого совершенства, я протянул ее Антони; обычно он был весьма чувствителен к такого рода вниманию. Он поблагодарил меня кивком головы и отвел мою руку. Я нагнулся, чтобы закурить самому, но Антони остановил меня. - Прошу вас, Александр, - сказал он, - выслушайте меня. - Вы уже добрых четверть часа здесь и еще ничего мне не рассказали. - О, эта такая странная история! Я выпрямился, положил сигарету на камин и скрестил руки, как человек, примирившийся с неизбежностью: мне и самому стало казаться, что он не в своем уме. - Помните тот бал в Опере, на котором мы с вами встретились? - спросил он, немного помолчав. - Последний бал, на котором было не больше двухсот человек? - Вот именно. Я распрощался с вами, чтобы ехать на маскарад в Варьете. Мне говорили о нем как о достопримечательности, достойной нашего примечательного времени. Вы отговаривали меня, советовали не ездить - нелегкая путала меня. О, почему вы, бытописатель, не видели этого зрелища? Почему не было там ни Гофмана, ни Калло, дабы изобразить фантастическую и гротескную картину, которая развернулась перед моими глазами? Я ушел из пустой и унылой Оперы и очутился в переполненном и оживленном Варьете; зала, коридоры, ложи, партер - все кишело народом. Я обошел залу: двадцать масок окликнули меня по имени и сказали, как их зовут. Здесь присутствовали крупнейшие аристократы и финансисты в гнусных маскарадных костюмах Пьеро, возниц, паяцев, базарных торговок. Все это были люди молодые, благородные, отважные, достойные уважения; позабыв о своем громком имени, об искусстве или политике, они пытались возродить бал-маскарад эпохи Регентства, и это среди нашей строгой и суровой жизни! Мне говорили об этом, но я не верил рассказам!.. Я поднялся на несколько ступенек и, прислонившись к колонне, наполовину скрытый ею, устремил взгляд на человеческий поток у своих ног. Эти домино всевозможных расцветок, эти пестрые наряды, эти вычурные костюмы являли собой зрелище, в котором не было ничего человеческого. Но вот заиграл оркестр. О, что тут началось!.. Странные существа задвигались под его звуки, долетавшие до меня вместе с криками, хохотом, гиканьем; маски схватили друг друга за руки, за плечи, за шею; образовался огромный движущийся круг; мужчины и женщины шумно топали ногами, поднимая облака пыли, и в белесом свете люстр были видны ее мельчайшие атомы; скорость вращения все увеличивалась, люди принимали странные позы, делали непристойные движения, дико орали; они вращались все быстрее и быстрее, откинувшись назад, как пьяные мужчины, воя, как погибшие женщины, и в этих воплях звучала не радость, а исступление, не ликование, а ярость, точно это был хоровод душ, проклятых Богом, которые осуждены мучиться в аду за свои прегрешения. Все это происходило передо мной, у моих ног. Я ощущал ветер, поднимаемый стремительным бегом масок; каждый мой знакомец, проносясь мимо, кричал мне какую-нибудь непристойность, от которой лицо мое заливала краска. Весь этот шум, гам, вся эта неразбериха были не только в зале, но и у меня в голове. Вскоре я уже перестал понимать, сон это или явь; я вопрошал себя, кто из нас безумен - они или я; меня обуревало нелепое желание броситься в этот пандемониум, по примеру Фауста, оказавшегося на шабаше ведьм, и я чувствовал, что сразу уподоблюсь этим людям, буду испускать такие же дикие крики, делать такие же непристойные жесты, телодвижения и хохотать, как они. О, отсюда до подлинного, безумия был всего один шаг. Меня обуял ужас, я выскочил из залы, преследуемый до самой парадной двери воплями, походившими на любовный рык, вылетающий из логова диких зверей. Я на минуту задержался под навесом, чтобы прийти в себя: я не решался спуститься на улицу - так велико было охватившее меня смятение; по всей вероятности, я сбился бы с пути или попал под колеса какого-нибудь экипажа. Я походил на пьяного, затуманенный разум которого настолько прояснился, что уже он отдает себе отчет в своем состоянии и, чувствуя возрождение воли, все еще стоит неподвижно, без сил, облокотясь на фонарный столб или на дерево какой-нибудь аллеи, и смотрит перед собой неподвижным, тусклым взглядом. В этот миг у подъезда остановилась карета, и из нее вышла, или скорее выскочила, какая-то женщина. Она взбежала на крыльцо, озираясь как потерянная; на ней было черное домино, лицо закрывала бархатная маска. Она хотела было войти. "Ваш билет?" - потребовал контролер. "Билет? - переспросила она. - У меня нет билета". "Так купите его в кассе". Женщина в домино отошла от двери и стала судорожно рыться в своих карманах. "У меня нет с собой денег! А, вот кольцо!.. - воскликнула она и попросила: - Дайте мне входной билет в обмен на это кольцо". "Не могу, - ответила кассирша, - таких сделок мы не делаем". И она оттолкнула бриллиантовое кольцо, которое упало на пол и покатилось в мою сторону. Домино застыло на месте, позабыв о кольце, целиком уйдя в свои мысли. Я поднял кольцо и вручил его незнакомке. В разрезе маски я увидел ее глаза: они пристально смотрели на меня; несколько мгновений она пребывала в нерешительности, затем порывисто схватила меня за руку. "Вы должны помочь мне войти! - проговорила она. - Сделайте это, хотя бы из жалости". "Но я как раз собирался уйти, сударыня", - возразил я. "В таком случае дайте мне шесть франков за это кольцо. Вы окажете мне огромную услугу, и я всю жизнь буду благословлять вас". Я надел ей на палец кольцо, подошел к кассе и взял два билета. Мы вместе вошли в Варьете. В коридоре я почувствовал, что моя спутница еле держится на ногах. И вдруг она уцепилась за меня обеими руками. "Вам дурно?" - спросил я. "Нет, нет, пустяки, - ответила она. - Просто голова закружилась". И она увлекла меня за собой. Я снова очутился, теперь уже с дамой, в этом сумасшедшем доме. Мы трижды обошли залу, с трудом пробираясь сквозь толпу пляшущих масок; моя дама вздрагивала при каждой долетавшей до нее непристойности, а я краснел от того, что меня видят под руку с женщиной, которая не боится выслушивать такие слова; затем мы вернулись ко входу в залу. Незнакомка рухнула в кресло. Я остался стоять рядом, положив руку на его спинку. "Это зрелище должно вам казаться весьма странным, - сказала она, - но не больше, чем мне, клянусь вам! Я и представления не имела ни о чем подобном (она смотрела на маскарад), ничего похожего я и не видела даже во сне. Но поймите, мне написали, что он явится сюда с женщиной. Что же это за женщина, если она бывает в таком месте?" Я развел руками, она поняла мое недоумение. "Вы хотите сказать, что я тоже пришла сюда? Но я - другое дело; я ищу его, я его жена. А всех этих людей влечет сюда безрассудство и разврат. Меня же, меня толкнула на этот шаг неистовая ревность! Я отправилась бы за ним куда угодно - на кладбище ночью, на Гревскую площадь в день казни. И, однако, клянусь вам, в девушках я ни разу не вышла из дому без матери, а после замужества ни разу не была на улице без сопровождения лакея; и вот теперь я здесь, как и все эти женщины, которые прекрасно знают дорогу в этот вертеп. Я здесь под руку с незнакомым мне человеком и краснею под своей маской при мысли о том, что он должен думать обо мне! Представляю себе ваше удивление. Но скажите сударь, вы когда-нибудь ревновали?" "Да, ревновал, и безумно", - ответил я. "Значит, вы не осудите меня, вы все поймете. Вам знаком голос, который приказывает вам: "Ступай!" - словно это голос самого безумия. Вы ощущали как чья-то рука толкает вас на позор, на преступление, словно в дело вмешался злой рок. Вы знаете, что в такую минуту человек способен на все лишь бы ему удалось отомстить". Я собирался ответить ей, но тут она вскочила с места, устремив свой взгляд на два домино, которые шли мимо нас. "Молчите", - приказала она и потащила меня вслед за ними. Я был вовлечен в интригу, в которой ровно ничего не понимал; я чувствовал, как меня оплетают ее нити, и не мог их распутать; но эта несчастная женщина казалась такой взволнованной, смятенной, что она заинтересовала меня. Я последовал за ней, как дитя, - так неодолимо действует подлинная страсть, - и мы поспешили вслед за обеими масками, под которыми явно скрывались мужчина и женщина. Они разговаривали между собой, но так тихо, что звук их голосов едва долетал до нас. "Это он, - прошептала моя спутница, - я узнаю его голос! Да, да, и фигура его..." Мужчина в домино рассмеялся. "Это его смех, - сказала она. - Это он, сударь это он! Письмо не солгало. О Боже мой, Боже мой!" Между тем обе маски шли, не останавливаясь, и мы по-прежнему сопровождали их; они вышли из залы, мы тоже вышли из нее немного погодя; они вступили на лестницу, которая вела в отдельные кабинеты, и мы поднялись вслед за ними; они остановились только у кабинетов под самой крышей: мы казались двумя их тенями. Отворилась зарешеченная дверь небольшого кабинета; они вошли, и дверь тут же захлопнулась. Бедная женщина, которую я держал под руку, пугала меня своим волнением; я не мог видеть ее лица, но мы стояли так близко друг от друга, что я ощущал биение ее сердца, трепет тела, дрожь пальцев. Было что-то странное в том, как передавалась мне невообразимая мука, которую я лицезрел перед собой, ведь я не знал этой страждущей женщины, не вполне понимал, в чем тут дело. Однако ни за что на свете я не покинул бы ее в такую минуту. Увидев, что обе маски вошли в кабинет, дверь которого тут же захлопнулась за ними, она оцепенела, словно громом пораженная, потом подбежала к двери и попыталась услышать, что происходит за ней. Малейшее неосторожное движение могло выдать несчастную, погубить; я повелительно схватил ее за руку, втащил за собой в соседний кабинет, опустил решетку и запер дверь. "Если вы желаете слушать, слушайте по крайней мере здесь", - заметил я. Она опустилась на одно колено и приникла ухом к перегородке, а я остался стоять в противоположном конце комнаты, скрестив руки на груди и задумчиво склонив голову. Насколько я мог судить, женщина эта была настоящей красавицей. Низ лица, не скрытый под маской, был юный, округлый, бархатистый, алые губы тонко очерчены, зубы мелкие, ровные, блестящие, казались особенно белыми по сравнению с краем маски; рука привлекла бы взгляд любого скульптора, талия уместилась бы между двумя пальцами, ее волосы, черные, тонкие, густые, шелковистые, выбивались из-под капюшона домино, а маленькая, видневшаяся из-под платья ножка была так миниатюрна, что не верилось, будто она может выдержать тяжесть тела, каким бы изящным, легким, воздушным оно ни было. О, конечно, женщина эта была самим совершенством! И человек, который держал бы ее в своих объятиях, который видел бы, как душа ее раскрывается ему навстречу, ощущал бы у своего сердца любовный трепет, дрожь, содрогание этого тела и говорил бы себе: "Все это, все это - любовь, любовь ко мне одному, избранному тобой среди всех других мужчин, мой прекрасный ангел, предназначенный мне судьбою", - этот человек... этот человек!.. Вот какие мысли обуревали меня, как вдруг женщина поднялась с колен, повернулась ко мне и сказала прерывающимся от гнева голосом: "Сударь, я красива, клянусь вам! Я молода, мне всего девятнадцать лет. До сих пор я была чиста, как Божий ангел... И я ваша... ваша... Возьмите меня!.." Она обвила мою шею руками, и в тот же миг я почувствовал, что губы ее прильнули к моим губам, и болезненная дрожь пробежала по ее телу, словно это был не поцелуй, а укус; тут огненная пелена застлала мне взор. Десять минут спустя я держал ее, полуживую, в своих объятиях: запрокинув голову, она безутешно рыдала. Постепенно она пришла в себя; я различал в разрезе маски ее блуждающий взгляд, видел низ ее побледневшего лица, слышал, как стучали ее зубы, словно в приступе лихорадки. Все это до сих пор стоит у меня перед глазами. Тут она вспомнила все, что произошло, и упала к моим ногам. "Если вы хоть немного сочувствуете мне, - сказала она рыдая, - если хоть немного жалеете несчастную, - отверните от меня свои взоры и не пытайтесь узнать, кто я. Дайте мне уйти, забудьте обо всем: я буду помнить о случившемся за нас обоих". С этими словами она вскочила с проворством ускользающей от нас мысли, побежала к двери и отворила ее. "Не следуйте за мной, сударь, во имя неба, не следуйте за мной!" - воскликнула она, обернувшись ко мне в последний раз. Дверь с шумом захлопнулась, встав преградой между нами, и скрыла ее словно мимолетное видение от моих взоров. Больше я ее не видел. Больше я ее не видел! Прошло десять месяцев, я искал ее повсюду - на балах, в театрах, на гуляньях; всякий раз, заметив вдалеке женщину с тонкой талией, миниатюрной ножкой и черными волосами, я следовал за ней, обогнав ее, оборачивался в надежде, что вспыхнувший румянец выдаст ее. Я так и не нашел своей незнакомки, ни разу больше не видел ее... разве что ночью, в своих сновидениях! И вот тогда, тогда, она приходила ко мне, я ощущал ее тело, ее объятия, ее укусы и ласки, такие жаркие, что в них было нечто инфернальное, затем маска спадала, открывая самое странное лицо на свете, то расплывчатое, словно подернутое дымкой, то сияющее, словно окруженное нимбом, то бледное с белым голым черепом, с пустыми глазницами и редкими шаткими зубами. Словом, после этого маскарада я потерял покой, меня сжигала безрассудная любовь к неизвестной женщине: я вечно надеялся найти ее и вечно терпел разочарование; я ревновал ее, не имея на это права, не зная, к кому мне следовало ее ревновать, не смея признаться в охватившем меня безумии; и все же безумие это преследовало, подтачивало, снедало, сжигало меня. С этими словами он вытащил спрятанное на груди письмо. - А теперь, когда я все тебе рассказал, - проговорил он, - возьми это письмо и прочти его. Я взял письмо и прочел следующие строки: "Быть может, вы забыли несчастную женщину, которая ничего не забыла и умирает оттого, что не в состоянии ничего забыть. Когда вы получите это письмо, меня уже не будет на свете. Сходите, прошу вас, на кладбище Пер-Лашез и скажите сторожу, чтобы он показал вам свежую могилу, на нагробном камне будет начертано только имя "Мария". Подойдите к этой могиле, встаньте на колени и помолитесь за усопшую". - Я получил это письмо вчера, - продолжал Антони, - а сегодня утром был на кладбище. Сторож провел меня к ее могиле, и я два часа молился и плакал, стоя на коленях. Подумай только! Она лежала здесь, в земле, эта женщина!.. Ее пламенная душа отлетела. Истерзанное духом тело опочило, угаснув под гнетом ревности и угрызений совести. И теперь она спала вечным сном, здесь, у моих ног. Она жила и умерла неведомая мне... Неведомая мне, она заполнила мою жизнь и сошла в могилу. Неведомая мне, она оставила в моем сердце призрак холодного, безжизненного трупа, который покоится ныне под этой могильной насыпью. Слышал ли ты что-нибудь подобное? Встречалась ли тебе более странная история? Итак, всякая надежда потеряна! Я уже никогда не увижу ее. Даже вскрыв ее могилу, я не узнаю черт, которые помогли бы мне воссоздать некогда живое лицо. А вместе с тем я люблю ее, понимаешь, Александр? Я люблю ее до безумия. Ни минуты не колеблясь, я покончил бы с собой, чтобы соединиться с ней за гробом, если бы и там она осталась навеки такой же неведомой мне, как и на этом свете. С этими словами он вырвал письмо из моих рук, несколько раз прижался к нему губами и заплакал, как ребенок. Я обнял друга и, не зная, чем утешить его, стал лить слезы вместе с ним.
[X]