Книго
А.Деpевицкий

                                ГОПЛИТ ГАЙ

   "Кир Младший собрал 300-тысячное войско и в его числе 13 тысяч наемных
греков, состоявших под командой спартанца Клеарха, и двинулся в 401 году
до Рождества Христова к Вавилону.
   Персидский царь Артаксеркс II имел 900 тысяч воинов и при Кунаксе
разбил армию Кира. Кир погиб. Войска, кроме греческого корпуса, были
рассеяны.
   Вскоре стратег Артаксеркса Тиссаферн хитростью обезглавил войско
греков, погубив их начальников. Но наемники отказались сложить оружие..."
   (Полковник Генерального штаба, профессор Императорской Военной академии
Богданович М.М., 1849 г.)

   Старые друзья беотиец Проксен и высокочтимый Ксенофонт после пиршества
брели сквозь прохладу вечерних сумерек Сардеса. Проксен был умиротворен -
ему удалось уговорить Ксенофонта отправиться в Персию с новым походом Кира
Младшего, у которого Проксен недавно был произведен в стратеги.

   Они шли и говорили о чем-то, конечно, высоком. Ибо о чем еще могут
беседовать почтенные граждане? Достоен был и их внешний вид - с плеч
величественно ниспадали шерстяные всаднические тоги (шерсть апулийская,
ослепительной белизны), из-под которых на груди виднелись пурпурные каймы
шелковых туник. Но друзья нуждались в каком-то развлечении.

   И развлечение не заставило себя ждать - в тишине аристократического
квартала послышались чьи-то шаги. Встречный оказался бродягой, облаченным
в запыленный кожаный плащ, поля его дорожной шляпы-петатуса бросали на
лицо глубокую тень от полной луны.

   Проксен издалека осмеял прохожего:

   - До тех пор, пока легионы не начали формировать из наемников, лучшим
достоянием мужчины всегда считалось оружие.

   Шутка была не удачной, ибо друзья были безоружными, а под плащом
бедняка вполне мог скрываться клинок. Проксен запоздало понял это:

   - У него под плащом наверняка сикар сапожника, - шепнул он Ксенофонту.
- Но, если ты хочешь, мы можем пригласить его на ужин.

   Прохожий остановился шагах в десяти, широко расставил ноги в солдатских
сапожках-калигулах и слегка ссутулился. Было похоже, что он готов легко
справиться с насмешником.

   Ксенофонт, не привыкший зря задирать даже плебея, досадуя на
развязность своего юного друга, приветливо обратился к прохожему:

   - Не обижайся, уважаемый, на моего приятеля. Вино волнует нашу кровь, и
он печален оттого, что мы не можем найти собутыльника. Не составишь ли ты
нам кампанию?

   Незнакомец поднял голову,и когда луна заглянуло в его лицо, от виска до
подбородка рассеченое шрамом, он криво усмехнулся:

   - Отчего же не выпить? Но для начала я должен получить от твоего друга
удовлетворение!

   Проксен с облегчением вымолвил слова извинения и жестом пригласил гостя
за собой.

   В доме Ксенофонта хмурый прохожий молча сбросил на руки слуг свой
тяжелый плащ, под которым, как оказалось, на богатой перевязи в видавших
виды ножнах висел короткий лаконский меч. Сбросив и шляпу, гость достал
из-под грубой хламиды золотой венок с корабельными носами - это была
награда, которой удостаивались воины, первыми вступившие на борт вражеской
триеры.

   Лицо Проксена вытянулось:

   - Еще раз прости меня, почтенный, я было принял тебя за бродягу. Скажи
же скорее - кто ты, откуда?

   Гость приложил лопатообразную ладонь правой руки к сердцу и ответил:

   - Я гоплит, моё имя Гай. Я воевал в фалангах Лисандра и Калликратида в
метрополии. А моя награда за битву при Боспоре, где Кир - когда он был еще
только адмиралом - встретил флот персов. Теперь я снова пришел к нему -
люди говорят, что ему нужны живущие с мечом.

   Когда трое заняли свои места на трапезных ложах, Гай поведал друзьям
бурную историю своей сорокалетней жизни. Время от времени он наклонялся и
менял опустошенный кубок на полный - у ложа стояло сладкое цекубское и
горькое фалернское, мамертинское на аппенинском льду и калда - суррентское
с горячей водой и пряностями. Друзья же заслушались до того, что даже
забыли о жажде.
   На печеном этрурском вепре остыл и загустел янтарный студень, повара
второй раз обжаривали кормленого каштанами козленка, были забыты гальские
окорока и тибрская щука, скучали в отдалении гетеры.

   Наконец, Ксенофонт спохватился и велел подать козленка и вынести из
подвала самую пыльную амфору. Они взялись за еду, но Проксен не удержался
и спросил Гая:

   - Почтенный, но возьмут ли тебя в гоплиты теперь? Ведь тому, кто хочет
встать в фалангу Кира Младшего, должно обзавестись и панцирем, и шлемом, и
щитом, и долгой доброй сариссой, которой можно достать врага из четвертой
шеренги...

   - Я никогда не стоял в четвертой шеренге, - с достоинством ответил Гай.
- Я всегда был в третьей - в шеренге принсипов. Даже тогда, когда был для
нее слишком молод. А что касается оружия... Я ведь из Спарты. А
спартиатов, как вам, вероятно, известно, с детства учат добывать то, что
им требуется. Я слышал, что варвары называют это грабежом, но разве
славное оружие не будет полезнее в более сильных руках?..

   На заре Гай ушел.

   А следующим днем, когда знатные приятели, отоспавшись до полудня,
появились в акрополе у сатрапа Кира Младшего, они встретили стратига
Клеарха беседующим с его новым наемником. Да, это был Гай. Но теперь его
было трудно узнать. Как истинный ветеран-триарий он был облачен в сияющую
медную кирасу, которая, казалось, дышала вместе с его могучей грудью;
плечи покрывал пунцовый плащ, оронированный металлической чешуей; бедра
были покрыты фестончатыми подолами набедренников; ноги защищались
ламеллярными кнемидами, набранными из продолговатых железных пластин; к
шее Гая новыми желтыми ремнями крепился круглый щит гоплита с овальным
заливом для копья, а под рукой воин держал золоченый двусуставный шлем с
красными перьями пеших египетских птиц. За его спиной покорно стоял
гигант-раб, чье мавританское лицо было покрыто свежими ссадинами. За
плечом раба покоился внушительный баул с продовольствием, а в руке мавр
сжимал легендарную сариссу - страшное оружие фалангистов, копье, атаки
которого не выдерживала ни одна армия иноземных соседей. Собственное
вооружение раба состояла из кочевнического топора-клевца и перевешенной
через поясной кушак пращи.

   - Видите, друзья, - воскликнул Клеарх, - какие доблестные мужи желают
принять участие в нашей прогулке!

   - Вижу, - кивнул , - однако я не могу понять, зачем человеку, который
за утро сумел раздобыть не только доспехи и оружие, но и раба, гулять
столь далеко...

   - Никто не посмеет сказать, что я вор, - со своей коронной кривой
улыбкой процедил сквозь зубы Гай. - А что до прогулок, то какая разница,
где гулять тому, кому домом становится ночь любой земли?..

   * * *

   ...Они шли по земле, которая спустя века будет известна как Турция.
Набеги западных персов не могли сдержать лавины Кира. Один за другим пали
и были разграблены богатейшие жемчужины Востока - Келены, Базар, Керамы,
Тимбрий.
   Когда на развалинах Икониона Ксенофонт повстречал Гая закованным уже в
золотую кирасу, гоплит сказал своему высокопоставленному знакомому:

   - О, это в самом деле веселая прогулка!

   Гая уже сопровождали два раба и слуга-евнух, которому было поручено
сторожить и прислуживать наложнице Гая, которую он захватил еще в Келенах.
   Кем была эта златовласка? Когда под звездами томного Юга Гай тыкал себе
в грудь и пояснял ей:"Я Гай", - затем он осторожно касался тыльной
стороной ладони ее острой груди и спрашивал:"А ты кто? Откуда ты?"

   Она кивала - мол, понимаю - и повторяла ему:

   - Снежана, Снежана, - и протягивала тонкую руку в ту сторону, где за
степями Великой Фригии горела Константа - звезда северных земель...

   К венку с корабельными носами, который во время марша покоился в бауле
одного из рабов, теперь прибавился золотой же венец, верхний край которого
был украшен стенными зубцами - Гай первым проник сквозь пролом в
крепостной стене Тимбрия и получил эту награду с вензелем Кира из рук
самого полководца.

   Текла, текла на Восток лавина военной армады. С гиканьем неслись
варварыконники, и в такт скачке плясали над ними кочевнические башлыки с
медной пластиной наклада на лбу. Под красным кавалерийским штандартом,
плывущим в голове колонны, струилась река плащей, шлемов, копий, железных
масок; из этой реки во время атак уносились в цель стрелы
всадников-киприотов, со свистом вылетали арканы степняков, и мелькали,
играли с азиатским солнцем массивные римские мечи-спата, не знавшие уюта
ножн, слышался посвист греческих махайр с жадными изогнутыми клинками.

   А под зеленым стягом пехоты шли лучники со скифскими, гуннскими,
сасанидскими луками, с луками "Врзи", за их спинами тяжело раскачивались
колчаны и сагайдаки, до времени покоились на широких плечах клевцы и
секиры, в заплечных сумах пращников ждали своего часа ядра для пращ -
биконические, летящие одни из острых концов вперед, пирамидальные,
которыми усыпают подступы перед вражеской конницей, и смертоносные катаные
свинцовые шарики, которые родосцы - лучшие в Ойкумене пращники - метают
жестоко и точно.

   Отдельно от варваров шли векселярии - те самые наемники, над которыми
плыл особый прапор с залотыми щитками и поднятой золоченой рукой -
вексель. Их верность знамени была такова, что полководцы для воодушевления
воинов иногда бросали вексель в самую гущу неприятеля и тогда туда
бросались самые лучшие мечники.

   Снежана выпросила у Гая доспех и для себя - как смешно выглядывали
из-под великоватой кирасы ее анаксириды - шелковые панталоны цвета лазури.
В бою она не отставала от своего повелителя, которого криком время от
времени извещала о какой-то опасности. Много раз она удерживала вошедшего
в раж победителя от безумной жестокости, выхватывая из-под его меча детей
и старух. Но зато как трепетала она сама от ненависти к молодым
персиянкам, с которыми расправлялась собственноручно - с изощренным
женским садизмом. Как Снежана втолковала Гаю, она не любила женщин
покоренных городов "за лживость": аборигенки красили волосы особой желтой
помадой, от которой их волосы горели ярче, чем кудри Снежаны...

   Гоплит Гай гордился своей возлюбленной и часто забывал, что она не
жена, а только наложница. Да какая разница! Разве можно сравнить его
счастье с презренной участью тех дряных бойцов, по бездарности и бедности
были вынужденых довольствоваться "солдатским гаремом", который в тучах
пыли с блеяньем семенил за обозом (да, овец за войском гнали не только как
пищу!).
   И вдруг все счастье кончилось.

   При штурме Даны крепостная стрелометная баллиста пронзила Снежану
мощным, тяжелым копьем. Поток крови, брызнувший из разорванной груди, вмиг
перекрасил ее анаксириды...

   Утешая Гая, Ксенофонт процитировал одного из древних
философов:"Охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей,
которые, будучи от природы предназначены к подчинению, не желают
подчиняться..." Так говорил ... о нет, не Заратустра, а Аристотель, и его
слова гулким эхом отозвались в душе убитого горем гоплита Гая. Этим город
Дана был приговорен...

   Атака греческой фаланги - великое зрелище. Гоплиты стоят плечом к
плечу, сомкнув щиты и выставив вперед сариссы. Копья направляют вперед
четыре передних ряда, а четыре задних держат их над головами первых
шеренг. В ремни щита продета левая рука и поэтому правый фланг всегда
считался и наиболее опасным, и наиболее почетным. На правом фланге древнюю
боевую песню - пэан - запевал сорванным голосом гоплит Гай. И, призывая в
пэане криком "А-ля-ля!"
   бога войны Ареса, фаланга с походного переходила на ускоренный шаг, а
затем - на неудержимый, таранный бег. Клеарх был опытным стратегом и умел
выбрать место для атаки так, чтобы никакое из препятствий не разорвало
фронт фаланги и чтобы атака шла вниз по ровной покатой поверхности... Так
были сметены данайцы, которые дерзнули дать грекам бой под стенами своей
крепости. И начался штурм.

   Войско разгорячилось и уже не могло ждать подхода осадных машин и
строительства осадных башен.

   Гоплиты отстегнули свои щиты и стали строить несколько "черепах".
Колонна бойцов поднимала щиты над головой и смыкала их кровлей. На
образовавшуюся плоскость взбиралась вторая колонна, но уже меньшим числом,
и тоже поднимала над головой перекрытие щитов. С тыла девятиэтажная
"черепаха" образовала девять высоких - в рост человека - ступеней, по
которым на стену могли взбежать легковооруженные щтурмовики. И эта живая
башня медленно пошла к стене.

   А тем временем Кир затеял то, что когда-то станут называть
"психологической обработкой противника". Над наступающими оскалили
кровавые пасти драконы, которые, казалось, вот вот сорвутся с полей
колушущихся штандартов.
   Неимоверный грохот издавали тысячи барабанов-тимпанов, и к этому
грохоту присоединялся рев десятков тысяч боевых рожков. К крепости Дана
шло несметное воинство, одетой в одинаково серые, запыленные походные
плащи, а когда "черепахи" уперлись в стену, армия сдернула с плеч своих
воинов плащи и защитников крепости вдруг ослепило сияние солнца,
отраженного в металле начищенных доспехов...

   О, как Дана поплатилась за убийство Снежаны! Теперь некому было
сдерживать гнев обезумевшего и упоенного битвой гоплита Гая...

   За Даной Кир Младший повернул свою армию на юг - в Киликийские Ворота,
прорезавшие своим узким проходом хребет Тавра, вершины которого горели под
небесами вершинами заснеженных пиков.

   Были взяты Тарс, Иссы, Мирианда, были превращены в пыль богатейшие
оазисы Аравии и Месопотамии - Тапсак, Корсота, Пилы, которые цвели на
берегах над Евфратом, и великая река Азии текла на юго-восток уже
багрово-красной. Эти воды несли Вавилону весть о страшном нашествии
эллинов.

   Но Вавилону так и не довелось увидеть армию Кира. Царь Персии
Артаксеркс II собрал миллион азиатов и выступил из своей столицы навстречу
завоевателям.

   Те ученыу мужи, которые спустя почти два с половиной десятка веков
занялись неблагородным делом разрытия древних погребений и изучения
погибших городов и стран, так и не смогли разыскать провинциальное селение
Кунакс, которое было сметено с лица планеты самумом разыгравшегося
сражения.

   Первыми схлестнулись две вьюги - лавины серпоносных колесниц. Воины,
которые сошлись следующими волнами, ужаснулись тому, что натворили
мельницы сияющих серпов...

   Кир очень надеялся на свою конницу собранных с окраин греческих земель
варваров всех помеетов и мастей. Но коварный Артаксерс знал: если
всадников Кира испугать нелегко, то посеять безумие среди его лошадей
очень просто - и царь подал знал к атаке цепям боевых верблюдов. На каждом
верблюде сидел погонщик и лучник, но кони греков испугались не стрелков и
стрел, а их уродливых веховых животных, чей терпкий, незнакомый запах
ветер принес издалека.

   А за верблюдамив бой вступили слоны. Эти бегущие крепости растоптали
дрогнувшую армию Кира. Но когда они повернули к последнему эллинскому
оплоту - всё еще державшимся наемникам - гоплитов спас Ксенофонт. Он,
подменив погибшего Клеарха, повелел зычным голосом:

   - Разорвите фалангу и рубите слонам хвосты!

   Когда Гай в прыжке достал своим мечом отвратительный морщинистый хвост
первого слона, животное взвилось на дыбы и с его спины посыпались
лучники-персы. Слон, обезумев от боли, перестал повиноваться погонщику,
который едва удержался на его шее, и понесся, увлекая за собой остальных и
топча уже не греков, а персов.

   Когда после отбитой атаки слонов наступила передышка, было уже время
заката.
   Жуток был вид мертвой пустыни, покрытой трупами людей и животных...

   Команду над наемниками принял Проксен и оставшиеся в живых стратеги.
Ночью, когда гоплиты вповалку уснули, так и не сойдя с поля брани,
начальники, выставив дозорных, держали совет. Ксенофонт, отличившийся в
сражении, не согласился разделить власть над остатками войска - он был еще
молод, и ему казалось, что есть еще достаточно более опытных
военачальников. Совещаться было в общем-то не о чем - оставалось лишь
ждать утра. А под утро с ультиматумом явились посланники Артаксеркса:

   - Либо вы сложите оружие и за ваше мужество будете прощены и отпущены
как друзья, либо погибнете!

   Совет поднял наемников - их было уже не тринадцать, а всего десять
тысяч.

   - Что ответим царю? - спросил у солдат Проксен.

   Шеренги молчали. И вдруг с правого фланга послышался хриплый, но
сильный и уверенный голос:

   - У друзей оружие не отбирают, ибо друзей всегда лучше иметь
вооруженных. А для нас сложить оружие - значит лишиться последней надежды
на спасение или на достойную смерть! Так сказал я - гоплит Гай.

   Артаскрксу ответили отказом.

   Пока ждали следующего шага царя, из разведки вернулись дозорные. Мы
окружены, сказали они. Мы в море персов, как крошечный отсров.

   Послы еще раз принесли предложение о дружбе. И в знак этой дружбы царь
приглашал греческих военачальников разделить с ним общую трапезу. По
словам послов, царя покорила отвага тех, кто нанявшись на службу за чужое
злато, готов был сложить главу за свою честь.

   И Проксен с небольшим числом телохранителей и со всеми стратегами
принял приглашение - "Мы добьемся права на возвращение в Грецию!" Увы, он
уходил навсегда - все гости царя были обезглавлены.

   Десять тысяч мужчин ничего не ели уже на протяжении двух суток. На что
могли решиться десять тысяч голодных головорезов, когда им в окровавленной
повозке прислали головы их предводителей? Они решили драться. И десять
тысяч глоток рявкнули Ксенофонту - "Старшим будешь ты!"

   С испуганным возчиком повозки Артаксерксу передали пергамент:"Мы ляжем
здесь. Но с каждым из нас ляжет десяток твоих подлых собак!"

   Лагерь греков пришел в движение. Ксенофонт построил гоплитов в каре.
Лишь теперь он приказал маркитантам бесплатно отдать все запасы провианта
солдатам. Когда гоплиты утолили голод и жажду, новый военачальник им
сказал:

   - Нам нечего ждать от персов. Надо уходить. В нашем обозе много лишнего
груза, который был бы нужен победителям, но ни к чему нам. Если мы бросим
этот груз и заколем волов, то их мяса и крови нам хватит на то время, за
которое я надеюсь успеть добраться до селений, не затронутых битвой.

   И наемники двинулись вперед. Путь их лежал на Север, к той стороне
горизонта, над которой никогда не появлялось солнце и над которой по ночам
горела Константа - снежанина звезда северных земель.

   Потрясенные неожиданным маневром персы разомкнули кольцо окружения, а
когда спохватились, то подоспел приказ Артаксеркса сражение не затевать,
уничтожить каре догоняющими атаками лучников и пращников.

   И вот с тыла и обоих флангов, как шакалы на раненого льва, на корпус
стали предпринимать набеги стрелометные конники. Они кусали и убегали,
используя свой излюбленный прием - "парфянскую стрелу", которую всадники
выпускали из лука, повернувшись в седлое к преследователям. Ксенофонт не
мог отражать эти нападения пешими контратаками, ибо их приходилось
предпринимать в направлении, противоположном выбранной цели похода.
Конницы же греки не имели. Не было у них и столь дальнобойных луков,
которыми пользовались персы.

   И Ксенофонт решил для создания хотя бы небольшого отряда кавалерии
взять коней из обоза, где их набралось не более сотни. Луки, захваченные
при первом выступлении этого отряда прикрытия, у убитых персов были
захвачены луки, которые были отданы отданы отобранным из числа наемников
критянам, которые всегда славились своей стрельбой. Был также создан
отдельный отряд родосских пращников, чьи свинцовые шарики могли поспорить
в дальности полета со стрелами персов.

   Как ждали они захвата первой деревни! И надежды на добычу оправдались.
   Во-первых, тактика выженной земли тогда применялась лишь интуитивно, а,
во-вторых, персы просто прозевали резкий маневр Ксенофонта, которым он
вышел на селение, и не успел ни сжечь дома, ни уничтожить запасы продутов.
Грекам удалось захватить даже комарха - деревенского старосту, который
впоследствие согласился стать их проводником, разумеется - за золото.

   В селении они впервые за последнюю неделю отвели душу. Время было
осеннее, и дехкхане успели запастись и вином, и зерном, и уже готовились к
празднику забоя скота. Наемники выгребли и съели все, что нашли, кроме
огромного количества лука и сыра, которые были оставлены на дорогу - это
была привычная походная еда. Угнали и весь скот. Особенно в разграбленном
селении их порадовали бездонные ямы, обмазанные известью и содержащие
вино, которое так хранили после необычайно богатых урожаев, когда не
хватало амфор и прочей посуды.

   Перед тем, как после суточного отдыха тронуться в путь, по приказу
Ксенофонта был совершен обряд прощания со всеми погибшими. Поскольку не
было возможности предать убитых земле, был сооружен так называемый
кенотафий - пустая гробница - и культ был отправлен перед ним.

   На марше Ксенофонт подъехал на своем жеребце к Гаю, который весело
шагал, доверив обессилевшему слуге только щит.

   - Приветствую тебя, Гай! - сказал Ксенофонт и спешился. - Отчего ты так
весел и бодр? - и еще спросил шепотом: - Старина, неужели ты веришь, что
мы выберемся из этой передряги?

   И Гай тихо, так, чтобы этого больше никто не услышал, рассказал
молодому полководцу:

   - Одиссей однажды побывал у племени лотофагов. Эти чудаки питались
плодами очень коварного растения - кто съедал хоть один плод лотоса,
навсегда забывал свою родину, отчий дом и семью и навсегда оставался в
стране лотофагов...

   Когда гоплит на этом закончил рассказ, Ксенофонт удивленно поглядел в
его насмешливые глаза:

   - Что ты хотел этим сказать?

   - Мы все когда-то объелись лотоса - иначе мы не бросили бы жизнь в
тихой Греции и не отправились бы в этот поход, иначе он - этот поход - не
стал бы нашим домом. И теперь нам - скитальцам-лотофагам - надо, по
крайней мере, свято верить в то, что лотос - самая вкусная пища!..

   - Чтож, - согласился, подумав, Ксенофонт, - пожалуй ты прав, мудрый
Гай!..

   Военачальник легко вознесся в седло и стал отставать - он решил
проверить аръергард. А прыжок в седло напомнил ему долгие годы юношеских
тренировок, во время которых его заставляли в доспехах запрыгивать на
спину деревянного коня - так готовили тех, кому предстояло стать воинами
лотоса...

   * * *

   ...Они шли на северо-восток, надеясь за Тигром избавиться от докучливых
преследователей. Особенно нелегко грекам приходилось на переправах.

   Междуречье - богатейшая трана. Трудом имллионов рабов здесь прорыты
миллионы каналов и на орошаемых землях - истинный праздник урожая - инжир,
фиги, пальмы. Но ка нелгко под обстрелом и атаками персов пересекать все
эти многочисленные рвы! А кроме рвов есть и реки. У переправ пять тысяч
наемников выстраивали фалангу полумесяцем, выставивляли через щитовые
врезы сариссы и садились, прячась от стрел и града пращевых снарядов за
стеной щитов, а пять тысяч остальных рыли отводные каналы и обмеляли реку,
чтобы ее можно было перейти в походном строю - в испытанном каре.

   Единственной радостью, которую дарили реки, было купание, ибо тела
воинов давно забыли поцелуи губок с благовонными маслами, с которыми при
помощи специальных скребков-стленгидов можно снимать с тела грязь. Но Тигр
обмелить было невозможно.

   И снова отличился гоплит Гай. Вспомнив свои прежние походы, он дал
Ксенофонту отличный совет. Греки перебилы весь скот, который гнали за
собой - волов, коз, овец. Из их шкур были сшиты мешки, которые заполнили
хворостом. Эти мешкипонтоны соединили ремнями и связали мост, который был
покрыт циновками и фашинами из хвороста. По настилу фашин и тронулись на
левый берег Тигра гоплиты. Конница до последнего прикрывала переправу, а
затем с легкоооруженными пращниками бросилась вплавь. Потерь было мало.

   Намничество своим рождением убило спартанскую школу боевого воспитания,
в которой веками ковался несгибаемый дух потомственных воинов. Но новая
система организации армии на смену этому принесла тренировку, прикладную
подготовку, выработку выносливости - совершенствование не духовное, а
физическое. И этих качеств профессионализма при отступлении десяти тысяч
было достаточно - боевое воспитание тут было просто некому демонстрировать.
   А эти мужчины, за плечами которых были многие походы, из которых они
возвращались с богатыми трофеями, были неплохими профессионалами - они
были выносливы и очень любили жизнь. Глядя на них, мужеством проникался
даже обоз, заключенный в центре каре - все эти маркитанты и маркитанточки,
мастера, лекари, жрецы и рабы.

   Десять тысяч упрямо продвигались по левобережью Тигра на север. Они
форсировали Фуск, Большой и Малый Заб, взяли город Ларису, лежащий в устье
Заната. Здесь, на границе Мидии, в начале земель воинственных кардухов,
их, наконец, оставил конвой царских войск - их преследователь Тиссаферн
отправился в обратный путь, в Вавилон. Здесь, на этом отрезке пути греков
ждал и особый враг - незнакомый им до сих пор хмельной напиток -
делил-бад, одуряющий мёд, который пчелы несли то ли с цветов рододендрона,
то ли с азалии. Но наемники приноровились и к встреченным визжащим ордам
кочевников, и научились выгонять дурь из подлого меда - его вываривали и
смешивали с сахаром.

   На восточных отрогах Антитавра, в сердце Малой Армении, греков ждало
объединенное войско кардухов, таохов, армян и скифинов. Ну что же -
"Воины, жертвы нам благоприятны, птицы предвещают удачу, предзнаменования
прекрасны.
   Вперед!" - уже готов был скомандовать Ксенофонт. Он уже обучил армию
новой тактике - разделив все войско на лохи (лох соответствовал
современной роте), он назначил лохагов (одним из которых стал гоплит Гай)
и дал лохагам свободу в маневре. ("На основе организационного расчленения
спартанской армии в особых условиях боя на резко пересеченной местности
зародилось тактическое расчленение войск. Тактической единицей стал
спартанский лох" - профессор, генерал-майор Е.А.Разин).

   Но битва не состоялась - прибыла группа туземных парламентеров, которым
удалось втолковать, что греки не претендуют на их земли, что им нужен лишь
проход и что они идут из Междуречья, где сражались с Артаксерксом.
   Объединенные силы туземцев, которым был ненавистен персидский монарх,
согласились пропустить наемников к Черному морю, которое тогда называли
Понтом Евсинским. Да, битва не состоялась, но лишь с неприятелем, а
впереди греков ждал кошмар зимнего похода через цепи Южного и Северного
Армянского Тавра.

   Следующей ночью Гай, который уснул на земле, завернувшись в походный
плащ и положив голову на щит, приснилась Снежана. Но она почему-то была не
рыжей, а седой. Ее белоснежные волосы укрыли лохага Гая, и он проснулся,
задыхаясь.
   Его с головой покрывало снежное одеяло. В ознобе он встал и ... не
увидел соратников. Лишь кое-где из-под снега выходили тоненькие струйки
жиденького пара. Те, кто проснулся и догадался, что произошло, не хотели
вставать - под снегом было хоть немного теплее. Гай, дрожа, подошел к
одной из обозных повозок, натряс из амфоры в ладонь загустевшего
оливкового масла и принялся растирать закоченевшее тело. Немного
согревшись, он закричал:
   - А-ля-ля!
   И боевой клич поднял спящую армию.
   Они все глубже внедрялись в горную страну, и их ноги, обутые в
изношенные сандалии и легкие калигулы, все глубже вязли в снегу. Где же
ты, добрая милая Греция, где твое жаркое солнце?!.. Десять тысяч
продолжали свой анабасис - восхождение - и не ведали, что уже совсем
скоро, через три-четыре перевала они однажды услышат радостный крик Гая:
   - Море! Море! Дошли!..

   А.Деpевицкий, газета "Волонтеp"

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 19.04.2002 15:38

Книго
[X]