Книго
Игорь Доронин

                                 ФЕНОМЕН ЛОСКУТОВА

----------------------------------------------------------------------------
   Сб. Третья мировая война - Москва, Патриот, 1992, 384 с.   
   ISBN 5-7030-0401-2
   OCR and spellcheck by Andy Kay, 03 January 2002
----------------------------------------------------------------------------

   После тяжелых боев  на  Днестровском плацдарме,  где  наша  часть понесла
большие потери в  людях и  технике,  ее отвели на отдых в большое,  почти не
тронутое  войной   украинское  село   с   чудесным  кисло-сладким  названием
Антоновка.  Был разгар весны,  все вокруг цвело,  мы были живы,  молоды и  с
радостью предвкушали дни,  а  может быть,  и недели безопасной и беззаботной
тыловой жизни.  Наиболее лихие из моих разведчиков и  связистов -  а  я  был
командиром  взвода  управления  гаубичной  батареи  артполка  -   сразу   же
обзавелись перспективными знакомствами среди  юных  местных жительниц и  как
будто скучать не собирались.
   Но в первый же вечер после отбоя офицеров вызвал к себе капитан Ильметьев
- начальник штаба,  или, по штатному расписанию, адъютант старший дивизиона.
Откуда,  из  каких  глубин  военной  истории пришло  в  нашу  артиллерию это
архаичное название должности -  не  знаю,  но факт остается фактом:  он имел
именно такую должность.
   Выставив вперед тяжелую челюсть, он пересчитал нас, как хозяйка цыплят, и
произнес:
   - К  завтрашнему утру чтоб у меня были расписания занятий на десять дней.
Вопросов нет? Все. Получите бумагу.
   Мой  командир батареи  после  ранения долечивался в  медсанбате,  поэтому
расписание на  всю  батарею составлял я.  Делать  эту  работу  мне  довелось
впервые,  никаких методических пособий,  конечно,  не  имелось,  но  изрядно
помучившись до  первых петухов,  я  все  же  завершил ее,  как мне казалось,
успешно. В восемь утра я, как штык, был в штабе дивизиона.
   - Это что такое? - посмотрев на принесенный мною лист, спросил Ильметьев.
   - Как что? - в свою очередь удивился я. - Расписание.
   - Я  тебя спрашиваю,  что это такое?  -  ткнув пальцем в  какую-то графу,
повторил капитан. Я заглянул под его палец и сказал:
   - Это... Изучение матчасти гаубицы.
   - Не то,  не то. - Ильметьев брезгливо сморщился: - Я тебя спрашиваю, что
за мазню ты принес, как курица лапой нацарапала.
   Я про себя возмутился:
   - Да  на  мой почерк вроде никто не  обижался.  В  школе по  чистописанию
меньше четверки не было.
   - Тут тебе не школа,  а  вот через три часа чтобы все было,  как положено
быть. Понятно?
   - Понятно. Но, может, вы по существу посмотрите, что надо исправить?
   - Вот тогда по существу и  посмотрим.  Можешь идти.  Бумаги у меня больше
нет.
   Мои  разведчики бумагу,  конечно,  где-то  достали,  а  батарейный писарь
сделал из расписания прямо-таки выставочный экспонат.
   В одиннадцать я снова стоял перед капитаном.
   Он глубокомысленно осмотрел расписание, после чего изрек:
   - Плохо.  Вот это,  -  он ткнул пальцем,  - перенести сюда, а это - сюда.
Добавишь  строевой и  уставов.  Название предметов написать покрупнее,  часы
занятий -  помельче. Наверху - "Смерть немецким оккупантам!" Сюда - портрет.
Срок - три часа. Можешь идти.
   Я мысленно сосчитал до десяти, скрутил лист, повернулся и вышел.
   Когда я явился вновь,  в два часа дня,  оказалось, что Ильметьев отдыхает
после обеда.  Потом он  был занят какими-то другими делами,  и  только после
шести мне удалось попасть к нему.
   Не глядя на расписание, капитан кинул его в угол:
   - Ладно,  завтра  доложу  командиру дивизиона.  Можешь  идти.  Утром  сам
проверю, как занятия ведешь. И готовься получать пополнение.
   Но  ни  утра,  ни  пополнения мы  не  дождались.  Ночью по хатам забегали
посыльные.  Они стучали в окна, будили спящих, вызывали всех офицеров в штаб
дивизиона.
   На этот раз нас собирал сам командир дивизиона -  майор Ефремов.  Его все
знали как смелого и  знающего свое дело человека.  Авторитет его в дивизионе
был непререкаем,  ему старались подражать не только в большом,  например,  в
уменье быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы и поражать цель,
но и в малом - ходили слегка раскачиваясь, носили небольшие усики, повторяли
его любимые словечки.
   - Вот  что,  товарищи офицеры.  Получен приказ  о  нашей  передислокации.
Посадка в эшелон начинается через час.  Пополнение и матчасть будем получать
в пути.
   С первыми лучами солнца эшелон с нашим артполком тронулся на север.  Хоть
мы  и  грузились в  срочном порядке,  но  ехали не спеша.  Подолгу стояли на
железнодорожных узлах,  разъездах,  а  иногда и в чистом поле.  На некоторых
станциях  нас  уже  ожидали  маршевые  батареи.   Людей,   технику,  лошадей
распределяли  по  дивизионам  и  батареям  и  двигались  дальше.   Иной  раз
подсаживались по  два-три  человека из  госпиталей или  отставших от  других
частей.
   На  одной  из  остановок  к   поезду  подошел  младший  техник-лейтенант,
невысокого роста,  худенький,  в  очках.  В  руках у  него было два больших,
видимо,  тяжелых чемодана.  Он поставил их на землю, тыльной стороной ладони
вытер лоб, достал документы и протянул их стоявшему у дверей Ильметьеву.
   - К нам.  Садись, - сказал тот. Солдаты помогли втащить тяжелые чемоданы.
Вслед за ними вскарабкался и вновь прибывший.
   - Младший  техник-лейтенант Лоскутов прибыл  для  дальнейшего прохождения
службы, - представился он капитану.
   - Ты что же это,  с чемоданами на фронт собрался или...  или в пансион? -
спросил капитан.
   Большинство из нас не знало в то время,  что такое пансион,  а капитан не
удосужился объяснить,  почему именно в пансион надо ехать с таким грузом, но
острота  капитана  нам  понравилась,  а  вид  у  младшего  лейтенанта с  его
чемоданами был такой комичный, что мы дружно фыркнули.
   Тут  надо сказать вот  о  чем.  Непростым было наше отношение к  капитану
Ильметьеву.  Мы  знали,  что на  фронте он  провел всю войну,  выслужился из
старшин,  что  в  самый  тяжелый  момент  боев  на  плацдарме один,  имея  в
помощниках только пожилого ездового, подскочил на передке к пушке, у которой
был  перебит весь  расчет,  подцепил и  увез ее  на  глазах у  растерявшихся
немцев.  И в то же время любил он хвастаться этим и другими своими подвигами
и орденами,  нудно поучать нас,  молодых,  как нужно жить и воевать. Так что
любить его было особенно не за что.
   Но  сейчас он  был  один из  нас -  однополчанин,  фронтовик,  а  младший
лейтенант -  чужак,  необстрелянный молокосос.  А к таким мы,  мягко говоря,
относились не  очень любезно,  хотя сами не так уж давно находились в  их же
положении...
   Лоскутов ничего не ответил,  стоял,  глядя в землю,  а подбодренный нашим
смехом капитан продолжал:
   - Небось  мамка  пирогов  на  дорогу  напекла  или  подштанников запасных
надавала, чтобы было что менять, когда драпать будешь.
   - У меня мамы нет... Ее немцы повесили, - тихо сказал младший лейтенант и
поднял глаза на Ильметьева.
   Тот явно смутился, но виду не подал.
   - Размещайтесь,  -  сказал он  и  как  будто  потерял интерес к  младшему
лейтенанту. Но мы-то знали, что это не так.
   Лоскутов прибыл на  должность арттехника дивизиона.  На первой же стоянке
он  побежал осматривать орудия и  затем  пользовался каждой возможностью для
этого.  Энергия била из него.  В пути он организовал занятия для артмастеров
батарей,  собирался заниматься с  командирами взводов и  орудий,  но времени
оставалось мало, эшелон приближался к фронту.
   Всех,  конечно,  интересовало,  что же в  чемоданах у  Лоскутова.  Кто-то
пустил слух,  что  там  сало,  самым  большим любителем которого был  у  нас
артмастер Шарипов.  Когда солдаты шутя спрашивали его, как к этому относится
Аллах,  то  Назип  отвечал,  что,  действительно,  есть  свинину мусульманам
нельзя,  но  если запивать ее  водкой,  то можно.  Правда,  Аллах запретил и
спиртное, но Шарипов об этом благоразумно умалчивал.
   При общем молчаливом согласии Шарипов решился на довольно-таки бестактное
дело - когда Лоскутов открывал свои чемоданы, незаметно заглянул в них. Дело
в  том,  что ни у  кого из нас никакого,  так сказать,  личного имущества не
было, все, что мы имели, умещалось в то время в полевой сумке. А тут человек
с  двумя туго  набитыми чемоданами!  Естественны и  наше любопытство,  да  и
некоторая неприязнь.  Но,  как  рассказал нам  разочарованный Шарипов,  один
чемодан  оказался  набитым  какими-то  "железками",  а  второй  -  "научными
книгами".
   Лоскутов ни с кем близко не сходился,  не пил и не курил, со всеми был на
"вы",  себя просил называть по  званию или  "Петр Петрович",  все  свободное
время проводил за тетрадкой с какими-то расчетами.
   Если он и выбрал меня в качестве собеседника,  то,  видимо,  потому,  что
имел на это какие-то свои соображения -  я  по-прежнему исполнял обязанности
комбата,  лечение которого из-за осложнений задерживалось,  а  Лоскутову для
его дела, как потом выяснилось, нужен был в помощь мой артмастер Шарипов.
   Лоскутов был неразговорчив,  но постепенно я кое-что вытянул из него. Его
отец,  ученый-физик,  в  начале войны ушел в  ополчение и погиб под Москвой.
Мать,  филолог, во время войны стала редактором партизанской газеты. Фашисты
захватили ее  и  после  жестоких пыток  повесили.  Узнав  о  гибели  матери,
Лоскутов,  в  то время студент технического вуза,  добился призыва в  армию,
куда  его  не  хотели брать по  двум  причинам:  институтская броня и  очки.
Закончил  ускоренный  курс   артиллерийско-технического  училища,   затем  -
недолгое пребывание в запасном полку, и вот он у нас.
   В  одном  из  разговоров  Лоскутов  признался  мне,   что  сделал  важное
изобретение и  стремится  скорее  попасть  на  фронт,  чтобы  проверить  его
результативность  в  деле.  Я  всегда  с  некоторой  долей  подозрительности
относился к  различного рода  изобретателям,  и,  наверное,  он  заметил мой
искоса брошенный на него взгляд.
   - Вы,  Андрей,  не думайте,  что я ненормальный. Я проделал все расчеты и
уверен, что если мне удастся создать и испытать экспериментальную установку,
то это будет новое слово в военной технике, в известном смысле переворот.
   - А в чем же заключается ваше изобретение?
   - Пока я  этого сказать не  могу.  Когда дело дойдет до испытаний,  и  вы
согласитесь помочь мне, тогда все и узнаете.
   - Но почему же вы раньше,  в училище или в запасном полку,  не доложили о
своем изобретении? Вам бы помогли, дали бы людей, необходимые материалы.
   Он посмотрел на меня и горько усмехнулся:
   - Мне  не  повезло.  Мои непосредственные начальники были вроде...  -  Он
замялся.
   - Вроде меня, вы хотите сказать? Он немного помолчал:
   - Да как вам сказать...  Ну, в общем, мне никто не верил. И кроме того, я
сам несколько сомневался в своих расчетах.
   - А теперь не сомневаетесь?
   - Теперь я  полностью уверен.  Мне  нужны только кое-какие материалы и...
боевая обстановка.  И,  конечно,  помощь.  Вот если бы вы разрешили Шарипову
помогать мне, я был бы очень признателен.
   Короче говоря,  убедил он меня.  Более того, он уговорил меня дать, как я
теперь понимаю,  мальчишескую клятву никогда и никому не рассказывать.  И я,
воспитанный на  книжных похождениях романтических героев,  дал  эту клятву и
оставался ей верен.  Не могу простить себе этого. Если бы я не был так молод
и так наивен и не сдержал бы ее, многое повернулось бы по-другому.
   А  в это время события начали развертываться так стремительно,  что стало
не до Лоскутова с его изобретением.
   Где-то на подступах к  Ковелю мы разгрузились -  и  сразу в бой.  Ковель,
Люблин,   Майданек  с  его  жуткими  печами,  в  которых  еще  ощущался  жар
человеческого пепла, форсирование Вислы, бои за создание плацдарма...
   Лоскутова -  Ильметьев называл его не иначе,  как "студент" -  я почти не
видел в эти дни тяжелых боев.  Мои гаубицы работали безотказно, кроме одной,
которая была разбита прямым попаданием снаряда, и арттехник все равно помочь
ей не смог бы ничем.
   Наконец  положение  на   нашем   участке  фронта  стабилизировалось.   Мы
закрепились на довольно обширном плацдарме.
   Мой  НП  находился на  обращенном к  противнику склоне,  на  танкоопасном
направлении,  так  что  любая танковая атака была бы  видна как  на  ладони.
Гаубицы моей батареи располагались в трех-четырех километрах сзади,  а пушки
нашего  дивизиона  заняли  огневые  позиции  поблизости от  НП  -  они  были
поставлены на прямую наводку.
   Несколько дней противник приводил в порядок свои потрепанные части,  и мы
в спокойной обстановке оборудовали и маскировали блиндажи, траншеи и окопы.
   Вот   в   один  из   таких  спокойных  дней  и   заявился  снова  младший
техник-лейтенант Лоскутов.  Он  напомнил об обещании помочь ему.  Я  выделил
артмастера Шарипова и двух солдат.  Следуя указаниям Лоскутова,  недалеко от
НП  они  оборудовали  землянку  и  нечто  вроде  огневой  позиции  странной,
невиданной раньше формы.  Ночью  притащили из  дивизионного тыла  знаменитые
чемоданы.  После  этого  Лоскутов с  Шариповым отправились на  захваченный у
немцев склад  боеприпасов,  и  целый день  оставались там.  Вернулись поздно
вечером,  принеся доверху нагруженный чем-то короб из-под патронов.  Шарипов
рассказал мне, что они наковыряли детонаторов из трофейных гильз и снарядов.
   Надо было наконец выяснить у Лоскутова,  что он задумал. Когда я пришел к
нему,  он вместе с Шариповым что-то монтировал из "железок",  находившихся в
одном из  чемоданов.  Я  увидел опиравшуюся на треногу длинную металлическую
антенну с  оптическим прицелом.  Ее передний,  длинный и  острый,  как игла,
конец был направлен в сторону противника,  а задний, короткий, был увесистым
и массивным, многочисленные провода уходили в неглубокий колодец.
   - Что же это такое? - удивленно спросил я.
   - Это УНД,  - с готовностью ответил Лоскутов и гордо пояснил: - Установка
направленной детонации.  Слишком сложно объяснять ее устройство.  Но в  двух
словах принцип действия таков.  Вы,  конечно,  знаете,  чем вызывается взрыв
пороха или другого взрывчатого вещества в гильзе или снаряде? Детонацией. То
есть  взрыв  капсюля-детонатора  вызывает  возбуждение  детонации  вторичных
взрывчатых веществ.  Обычно капсюль-детонатор помещается в  непосредственной
близости от вторичного ВВ,  как,  например,  в гильзе или снаряде. У меня же
они  разнесены на  огромные расстояния:  взрыв  капсюля будет  производиться
здесь,  в  этой установке,  а вторичные вещества будут взрываться там,  куда
направлена моя антенна, - в танках противника!
   Я ошеломленно смотрел на него:
   - Это так просто?
   Он усмехнулся, довольный:
   - Ну,  просто это рассказывать,  а  сделать это непросто.  Над этой идеей
долго работал мой отец, и я использовал материалы его исследований. Но...
   Но договорить мы не успели.
   Снаружи,  в  траншее,  послышался шум,  искали меня.  Я  быстро выбежал и
направился на НП, благо он находился в десяти шагах.
   - Где ты бродишь?  -  набросился на меня капитан Ильметьев.  - НП бросил,
солдат распустил, документация не готова!
   Все  это  было  неправдой.   Я  был  рядом  с  НП,  разведчик  дежурил  у
стереотрубы,  связист -  у  телефонного аппарата,  документация -  в  полном
порядке.   Но  я  молчал.  Спорить  с  Ильметьевым  или  оправдываться  было
бесполезно,
   Мое молчание обозлило его еще больше.
   - Вот что, товарищ лейтенант, - сказал он, переходя на официальный тон. -
Придется с вами говорить в другом месте.
   "Куда уж в другом,  -  подумал я, - тут до немцев пятьсот метров". Но так
уж  получалось,  что начальства или кого-то  неизвестного там,  в  тылу,  "в
другом месте", мы зачастую боялись больше, чем врага перед фронтом
   - А тут, говорят, где-то рядом и "студент" окопался? - продолжал капитан.
- Этого субчика вообще под трибунал давно пора.
   Тут я заметил, что капитан покачнулся. От него пахло водкой.
   Выдавать Лоскутова было нельзя.  Чего доброго,  Ильметьев явится к  нему,
переломает все созданное им и отправит его в тыл.
   - Товарищ капитан,  - как можно почтительнее сказал я, - он действительно
заходил сюда,  но  пошел в  соседний дивизион за смазкой для оптических осей
панорам.
   Оптическая ось -  линия воображаемая,  смазать ее, понятно, ничем нельзя,
но подвыпивший капитан, довольный моей почтительностью, не заметил, а может,
и не понял подвоха в моих словах и,  заявив: "Ну то-то же, может быть, за ум
возьмется", удалился восвояси.
   Еще  пара  дней  прошла  спокойно.  Однажды на  наш  НП  пришел  командир
дивизиона.  Прежде  всего  он  прильнул к  окулярам стереотрубы,  пошарил по
переднему краю  немцев.  Потом  попросил  схемы  ориентиров и  пристрелянных
реперов, пригляделся к каждому и сказал:
   - Ну  что  же,  НП  выбран по-деловому.  -  Это было одно из  его любимых
словечек,  обозначавшее высокую степень похвалы. - Но вот с ориентирами... -
Он  сделал несколько замечаний,  очень  метких,  с  которыми нельзя было  не
согласиться не  только в  силу воинской дисциплины,  но  и  по  существу,  и
собрался уходить.
   - Вопросы ко мне есть? - прощаясь, спросил Ефремов.
   "Скажу,  - вдруг подумал я, - все скажу про Лоскутова, ведь замечательное
дело парень задумал, помочь ему надо, поддержать, хотя бы охрану поставить",
- но проклятая мальчишеская клятва удержала меня.
   - Никак нет, - ответил я, - вопросов нет.
   - Будьте  здоровы,   -   сказал  майор  Ефремов,   пожал  мне   руку   и,
сопровождаемый ординарцем, исчез в чреве траншеи.
   Вскоре  Лоскутов закончил монтаж установки и  теперь мечтал о  контратаке
немецких танков - ему не терпелось опробовать устройство в действии.
   Что  касается меня  и  остальных,  то  встречи с  танками,  в  отличие от
Лоскутова, никто из нас не жаждал, хотя мы и были готовы к ней.
   Но так или иначе этот день настал - нас попытались сбросить с плацдарма.
   С утра немцы начали артподготовку и бомбежку наших позиций.  К счастью, в
район  "пятачка",  где  мы  находились,  упало  сравнительно немного  мин  и
снарядов,  остальные рвались либо впереди -  у передовых траншей, либо сзади
нас
   Вскоре показались немецкие танки.
   Позабыв о Лоскутове,  я наблюдал за полем боя, ожидая появления вражеской
пехоты:  в  мою задачу входило,  стреляя с  закрытых позиций,  отсечь ее  от
танков. Они были еще далеко, ведя на ходу неприцельный огонь в нашу сторону.
   Наши пушки пока не отвечали.
   С расположенного неподалеку НП командира дивизиона прибежал Ильметьев.
   - Чего не стреляешь? - закричал он.
   - Жду, пока пехота появится, - ответил я.
   - Жди,  жди -  дождешься,  когда по тебе проедут.  -  Он убежал к пушкам,
стоявшим на прямой наводке.
   Вскоре оттуда послышались выстрелы... А танки все приближались, и снаряды
стрелявшей пушки не причиняли им вреда.
   И вдруг... Безо всякой видимой причины первый, дальше других прорвавшийся
танк  на  моих  глазах  взорвался.   Огромное  пламя,   столб  дыма,  башня,
отброшенная на десятки метров в сторону...
   Остальные продолжали идти вперед, стреляя и наращивая скорость
   Взорвался второй танк. За ним - третий.
   Я понял,  что это дело рук Лоскутова,  и внутренне ликовал. Однако танков
было много, они шли и шли.
   Когда взорвался четвертый,  а  за ним пятый,  в рядах атакующих наступила
растерянность.   Танки  неуверенно  зарыскали  по  полю,  словно  в  поисках
невидимой опасности.  Они  подставляли борта,  и  этим  воспользовались наши
пушкари-противотанкисты.
   Показалась немецкая пехота, и я подал команду на открытие отсечного огня.
А передовые танки уже приближались к нам.
   Взорвался еще один.
   И в это время на НП появился Ильметьев.
   - Где здесь Лоскутов? - орал он, и хотя ему никто не показывал, подскочил
к его окопу. - Ты что тут делаешь? Марш к пушке, там затвор заклинило!
   - Я лучше артмастера пошлю, он все сделает, а я здесь...
   - Ах, ты здесь! Трус! Расстреляю! - Ильметьев выхватил пистолет
   Лоскутов испуганно глянул на  него и  побежал к  пушке.  Через минуту она
возобновила стрельбу.
   Но было уже поздно.
   Тапки ворвались на наши позиции.
   Разрывом снаряда  меня  оглушило и  отбросило на  дно  траншеи.  Я  успел
увидеть,  как Лоскутов прыгнул в  свой окоп.  А через мгновение тяжелый танк
заполз на него и стал утюжить...  Раздался взрыв.  Меня ударило в грудь, и я
потерял сознание.  Последнее, что я запомнил, - это был Ильметьев, бросающий
противотанковую гранату в грозную машину, налезающую с другой стороны...
   Очнулся я в госпитале,  на другом берегу Вислы. Там я узнал, что плацдарм
удалось отстоять.
   Ранение оказалось тяжелым, и меня отправили еще дальше в тыл.
   В часть я вернулся,  когда снега уже покрыли плацдарм.  Наш полк перевели
на другой участок -  готовилось наступление,  части сдвигались, уплотнялись,
давали место новым.  На плацдарме было тихо, мирно, по-домашнему поднимались
дымки из многочисленных блиндажей и  землянок в  прифронтовом сосновом бору.
Ничто не говорило о тяжелых боях,  которые здесь были летом. И о том бое уже
забыли,  а  его  место  разыскать не  удалось.  Прибыли новые  люди,  вместо
Шарипова,  погибшего в  тот день,  когда я  был ранен,  в  батарее был новый
артмастер, вместо Лоскутова в дивизионе - новый арттехник.
   Мне  рассказали,  что  Ильметьев,  кстати,  получивший  орден  за  личное
мужество, распускал слухи о том, что Лоскутов якобы не погиб и не пропал без
вести, а перебежал к немцам.
   Я  пошел  в  штаб  полка и  подтвердил,  что  своими глазами видел гибель
Лоскутова.  Но  похоронку отправлять было некуда -  родственников у  пего не
оказалось.
   Много лет  спустя,  знакомясь с  трофейными документами,  я  наткнулся на
донесение полевой службы гестапо группы армий "Висла". В нем говорилось, что
во  время  контратаки на  позиции русских по  неизвестной причине взорвались
шесть танков. По подозрению в саботаже арестовано несколько унтер-офицеров и
техников. Ведется расследование.
   Других документов по этому вопросу в деле не оказалось, и чем закончилось
расследование, установить мне не удалось.


--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 08.01.2002 17:32

Книго
[X]