Книго

                          (Из похождений Пик-Мика)
     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 2. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy ([email protected]), 25 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Я  был  схвачен,  посажен неизвестными мне  людьми в  карету и  увезен.
Некоторое  время  -  спазмы,  удушья  и  сильнейшее сердцебиение,  явившиеся
результатом  внезапного  испуга,  -  заставили  меня  думать,  что  наступил
последний момент.  Я ждал смерти.  Волнение прошло, и я отдышался, но не мог
произнести ни  одного слова.  Мой  рот  был натуго затянут платком,  а  руки
скручены сзади тонким,  но крепким ремнем.  Со мной,  в карете, сидело двое.
Они смотрели по  сторонам,  как жандармы,  не любящие встречаться взглядом с
глазами  пленника.  Один  -  справа  -  был  рослый  черноволосый парень,  с
неуловимо  фатальным  обликом  черт,   присущим  людям,   готовым  на   все.
Сосредоточенно-мстительное  выражение  его   лица  было  почти  болезненным.
Второй,  уступая первому в  росте и  сложении,  обладал прелестными голубыми
глазами, напоминающими глаза женщины.
     Он был безусловно красив,  и  по контрасту с изящным лицом это же самое
фатально-роковое в его лице производило отталкивающее впечатление.  Из того,
что мне не завязали глаз,  я  понял,  как мало боятся меня эти два человека,
решившие,  очевидно,  заранее,  что мне в другой раз увидеть их не придется.
Иначе говоря,  их  намерения относительно меня были вне  спора.  Меня хотели
убить.
     Я знал,  и знал очень хорошо, что в фактах жизни моей и даже в помыслах
нет  никакого повода для  насилия над  моей  личностью.  Чтобы  окончательно
убедить  себя  в  этом,  я  проследил мысленно  свою  жизнь  от  пеленок  до
похищения.  Она  была безгрешна и  незначительна.  Следовательно,  похищение
явилось результатом какой-то непонятной, но несомненной ошибки.
     Не зная все-таки,  что произойдет дальше, я переживал сильный страх. Мы
выехали на окраину городка и свернули к морю, где в узком полосе прибрежного
тумана обрисовывались хмурые,  без окон,  постройки;  вероятно -  склады или
сараи.  Колеса скрипели по  мокрому от  утреннего дождя песку,  и,  наконец,
карета остановилась против старых деревянных ворот. Меня высадили, втолкнули
в  калитку  и  провели через  заваленный ржавыми якорями двор  в  небольшой,
кирпичный подвал.
     Теперь,  когда мне,  по-видимому,  предстояло уже  нечто определенное -
смерть,  плен или свобода, - я приободрился и рассмотрел с большим вниманием
окружающее.   За   грязным   столом   деревянным   сидело   пять   молодцов,
приблизительно  в  тридцатилетнем  возрасте,  в  обычных  городских,  сильно
потертых костюмах.  Лица  их  я  припоминал потом,  в  данный же  момент мне
бросилось в глаза то, что все они смотрели на меня с чувством удовлетворения
и  нетерпения.  На столе горела свеча,  слабо озаряя призрачным рыжим светом
полутемные углы подвала,  полного сора,  сломанных лопат и пустых ящиков,  а
дневной  свет,  скатываясь со  двора  по  ступенькам,  едва  достигал стола.
Вероятно,  это  было случайным местом для заседания,  смысл и  цель которого
пока были темны.
     Я  стоял,   поматывая  головой  с  завязанным  ртом,  с  видом  лошади,
одолеваемой мухами.  Мне развязали руки.  В  тот же  миг я  сорвал затекшими
пальцами туго стягивавший лицо платок и перевел дух.  Нервно дергающийся,  с
крикливым лицом, человек, сидевший на председательском месте, т.е. в центре,
сказал:
     - От того, насколько вы будете чистосердечны и откровенны, зависит ваша
жизнь.


     Раньше чем кто-либо успел вставить еще слово - я разразился протестами.
Я   указывал  на  недопустимость  -   со  всех  точек  зрения  -   подобного
бесцеремонного,  ужасающего обращения с  каким бы  то  ни было человеком.  Я
упомянул,  что мой адрес известен и  во всякую минуту можно придти ко мне со
всеми делами,  даже такими, которые требуют похищения. Я объяснял, что служу
в почтамте и неповинен в сообщничестве с подонками общества.  Я сказал даже,
что буду жаловаться прокурору.  В заключение, дав понять этим людям всю силу
потрясения,  перенесенного мной,  я развел руками и, горестно усмехаясь, сел
на пустой ящик.
     Человек с крикливым лицом сказал пронзительным,  как у молодого петуха,
голосом:
     - Дело идет о  вашей жизни.  Не  думаю,  чтобы вы  выпутались.  Все  же
откровенность может помочь вам, если окажется, что этого вы заслуживаете.
     - Бандит!  -  взревел я,  сжимая руки.  -  Что случилось?! Каким планам
вашим я помешал?!
     Другой  товарищ его,  вялый,  как  чахоточная улитка,  задумчиво погрыз
ногти, уперся руками в стол и, кашляя, начал:
     - Знали вы Таурена Байю?
     Я  знал  Байю.  Неопределенное предчувствие света,  готового,  наконец,
разрушить этот кошмар,  заставило меня тряхнуть памятью.  Но я не мог ничего
припомнить.
     - Байя? - переспросил я. - Знаю. Три месяца бутылочного знакомства.
     - Может быть... может быть... Дайте нам объяснение.
     - Охотно.
     Вялый  человек  пристально осмотрел меня,  вытащил  из  кармана  клочок
бумаги и протянул мне.  Надев очки,  я прочел семь слов,  выведенных ужасным
почерком,  как попало.  Местами перо прорвало бумагу.  На ней было написано:
"Телячья головка тортю. Пик-Мик знает все".
     Я  мог бы засмеяться теперь же,  но удержался.  То,  что мне показалось
смешным теперь,  относилось именно к  телячьей головке,  связи же ее с  моим
похищением я еще не видел. Я ждал.
     - Вы уличены,  -  сказал председатель.  -  Смотрите,  как он побледнел!
Предатель!
     - Расскажите вы,  -  спокойно  возразил я.  -  Расскажите все,  имеющее
касательства к этой дрянной бумажке.  Я вижу, что ослеп. Я недогадлив. Дайте
мне нить.
     Председатель,  усмехаясь над  предполагаемым притворством моим,  сказал
мне,  что они анархисты,  что член их сообщества,  Таурен Байя,  уличенный в
сношениях с полицией и успевший уже выдать шесть человек,  убит третьего дня
товарищами.  На  вопрос  о  причинах гнусного своего поведения,  он  ответил
кривой улыбкой.  В него выпустили две пули. Байя упал, вскричав: - "Бумагу!"
Умирающий, еле водя рукой, с усмешкой на влажном от предсмертного пота лице,
успел написать многозначительную фразу, которую прочел я.
     Председатель не  кончил еще повествования,  как я,  не  в  силах будучи
одолеть безумный смех,  закрыл руками лицо и  стоял так,  трясясь и плача от
хохота.   В   зловещем,   темном  тумане  этого  дела  истина  показала  мне
бесстрастное свое лицо,  глубокое и  спокойное,  как вода озера,  баюкающего
трупы и  водяные лилии;  но озеро ни сквернее,  ни чище,  и так же смотрят в
него небо и человек.


     То, что я сообщил анархистам, было принято ими, вероятно, за шутку, так
как,  окончив рассказ, я увидел направленные на себя дула револьверов; но не
будем предупреждать событий.
     - Видите ли, - сказал я, - месяца три назад я познакомился с господином
Байей  в  кабачке  "Нелюдимов",  где  так  хорошо  дремлется после  обеда  у
солнечного окна среди мух. Большинство знакомств завязывается случайно, наше
не  составляло исключения.  Байя  пришел  со  своим  хлебом  и  сыром.  Взяв
полбутылки вина,  он принялся насыщаться с  завидным аппетитом молодости.  Я
смотрел на  него в  упор,  заинтересованный его жизнерадостным,  краснощеким
лицом; он обернулся, а я раскланялся.
     В  тот день со  мной не  было друзей,  обычных спутников моих по местам
таинственным и  приятным,  и  я,  как  общительный человек,  хотел подцепить
парня.  Я понравился Байе своим видом скромного учителя, своим тихим голосом
и  оригинальными замечаниями.  Горячо  обсуждая общественные и  политические
вопросы, мы, взяв еще бутылку вина, немного охмелели, и тут, хлопнув меня по
плечу, Байя сказал:
     - Проклятые буржуа!
     - Вот именно, - подтвердил я, - они все мерзавцы.
     - Я анархист, - сказал он, бросая в рот крошки сыра, - а вы?
     - Пикмист.
     - Крайний?
     - Немного.
     Тут  он  потребовал объяснений.  Я  сказал  ему  несколько темных фраз,
пересыпав их цитатами из Анакреона и  Джона Стюарта Милля.  Сделав вид,  что
понял, он посмотрел в пустой стакан и вздохнул.
     Я  был  голоден;  вкусный  пар  кушаний,  заказанных мною,  взвился над
столом.
     - Господин Байя, - сказал я, - позвольте вас угостить.
     Его лицо выразило высокомерие и презрение.
     - Я ел,  -  сказал он,  отворачиваясь от соблазна.  -  Герои Спарты ели
кровяную похлебку. Роскошь развращает тело и дух.
     - Все-таки,  -  возразил я,  -  вы,  может быть,  шутите.  Это довольно
вкусно.
     - Нет, я скромен в привычках. Класс населения, к которому принадлежу я,
питается хлебом, сыром и вареным картофелем. Я был бы изменником.
     Положив ложку и  вытерев губы,  я  сосредоточенно,  с оттенком сурового
сарказма в  голосе и настоящим одушевлением развил Байе миросозерцание опыта
и  греха,  доказывая,  что  человеку  ничто  человеческое  не  чуждо.  Самые
отчаянные софизмы я  так принарядил и  украсил,  что Байя улыбнулся не  раз.
Чудеса в нашей власти. Байя съел телячью головку тортю. Блюдо это требует, в
целях насыщения, некоторой настойчивости. Мы взяли еще по порции.
     - Хорошая, - сказал Байя, - я раньше не пробовал.
     Вечерело.  Около  третьей бутылки я  задремал,  а  когда очнулся,  Байя
исчез.  Бросая ретроспективный взгляд в  туманную глубину истории,  мы видим
международные осложнения,  родителями коих  были  глупые короли и  не  менее
глупые  королевы,  считавшие нужным  громить соседа каждый раз,  как  только
сосед по рассеянности в  письме напишет "...и  прочая..."  -  два,  а не три
раза.  Примером ничтожных причин и  больших последствий явился Байя.  Четыре
раза встретил я его в ресторане "Подходи веселее",  и каждый раз требовал он
тельячью головку. Это стало его коронным кушаньем, раем, манией. В пятый раз
он сообщил мне,  лениво требуя Шамбертэна, что хочет повеселиться. Я ободрил
его, как только умел. Пятая наша встреча ознаменовалась коротеньким диалогом
(за   неимением  тельячей  головки  последовал  соус   из   раковых  шеек  и
Клоде-Вужо).  Байя  сказал:  "Маленький ручеек  впадает  в  маленькую  реку,
маленькая река - в большую реку, а большая река - в море. Я думаю, что впаду
в море".  "Аллегория!" - заметил я, подмигнув Байе. "Это много говорит моему
сердцу,  -  сказал он, - выпьем стаканчик". В шестой раз он влез на фонарный
столб закурить сигару и крикнул: "Смерть буржую!" Я утешил его. Через неделю
мы столкнулись у граций,  и Байя, обливаясь слезами, сказал, что продал ящик
револьверов.  Затем он впал в  мрачно-игривое настроение разрушителя.  "Быть
может,  через неделю мне снесут голову,  -  сказал Байя,  - немножко солнца,
вина и женщин хочется всякому молодому человеку. За мной следят". И больше я
не видал его.
     Таков был рассказ мой судьям,  слушавшим напряженно и гневно.  "Ясно, -
заключил я, - что для такой жизни, какую повел несчастный Таурен Байя, нужны
были деньги.  Он взял их у ваших врагов.  Отсюда предательство. Мрачный юмор
записки ясен:  простреленный сразу двумя пулями,  он  не  мог уже ни  на что
больше  надеяться и  отомстил вам  мистификацией.  Горьким смехом над  собой
самим  полны  эти  строки,  выведенные предсмертной дрожью  руки.  Я  сказал
правду".
     - Буржуа!  Вы умрете! - вскричал молчавший до того анархист. - Не может
видевший нас в лицо выйти живым отсюда.
     Пять револьверов окружили меня. С неистовством, мыслимым лишь в грозной
опасности,  я  отпрыгнул  назад,  толкнул  к  судьям  растерявшегося  своего
конвоира и вылетел по ступенькам вверх. Выстрелы и свист пуль показались мне
страшным  сном.   Я  был  уже  у  ворот,  в  двадцати  шагах  расстояния  от
преследователей. Снова раздались выстрелы, но как трудно попасть в бегущего!
Я мчался берегом, у самой воды, к далекой деревне.
     Я был теперь вне опасности. Некоторое время за мною еще гнались, но мне
ли,  взявшему приз  в  беге на  олимпийских играх,  бояться любителей?  Моей
скорости могли бы позавидовать автомобиль и  верблюд.  Через минуту я  пошел
шагом,  переводя дыхание  и  оборачиваясь;  на  светлом  песке  неправильным
треугольником, замедляя шаг, трусили мои враги.
     Еще немного - и они остановились, повернули, ушли. Я не сердит - я жив,
- а если бы умер,  мне тоже не было бы времени рассердиться. Грустно опустив
голову,  я  шел скорым шагом к  деревне,  проголодавшийся,  мечтая о молоке,
свежей рыбе и размышляя о Таурене. От телятины погибла идея.

     История Таурена.  (Из похождений Пик-Мика).  Впервые -  "Синий журнал",
1913,  Э 6. Печатается по изд.: А.С.Грин. Полн. собр. соч., т. 8, Л., Мысль,
1929.
     Пикмист - то есть последователь Пик-Мика, словообразование А.С.Грина.
     Анакреон (570-478 до н.э.) - древнегреческий поэт-лирик, автор любовных
и застольных песен.
     Милль,   Джон  Стюарт  (1806-1873)  -  английский  буржуазный  философ,
экономист.
     Софизм - умышленно ложно построенное умозаключение, формально кажущееся
правильным.
     Шамбертэн, Клоде Вужо - марки шампанских вин.
                                                                    Ю.Киркин
Книго
[X]