Книго

     ---------------------------------------------------------------------
     А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 5. - М.: Правда, 1980
     OCR & : Zmiy ([email protected]), 8 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------
     Как  стало  блестеть и  шуметь лето,  мрачный дом  в  улице  Розенгард,
окруженный выбоинами пустыря,  не  так  уже теснил сердце ночного прохожего.
Его  зловещая  известность  споткнулась о  летние  впечатления.  На  пустыре
роились среди цветов пчелы;  обрыв за переулком белел голубою далью садов; в
горячем  солнце  черные  мезонины брошенной старинной постройки выглядели не
так ужасно,  как в  зимнюю ночь,  в снеге и бурях.  Но,  как наступал вечер,
любой житель Амерхоузена с  уравновешенной душой,  -  кто бы  он  ни был,  -
предпочитал все же идти после одиннадцати не улицей Розенгард,  а  переулком
Тромтус,  имея впереди себя утешительный огонь окон бирхалля с вывеской,  на
которой был изображен бык,  а  позади не  менее ясные лампионы кинематографа
"Орион".  Тот же, кто, пренебрегая уравновешенностью души, шел упрямо улицей
Розенгард,  -  тот чувствовал, что от острых крыш заколоченного дома бежит к
нему  предательское  сомнение  и  вязнет  в  путающихся  ногах,   бессильных
прибавить шаг.
     Но  что  же  это  за  дом?  Кстати,  в  пивной с  вывеской быка  хозяин
словоохотлив,  и я узнал от него все.  Не всякий может это узнать;  лишь тот
выйдет удовлетворен,  кто похвалит бирхаллевского шпица. Шпиц получил премию
на  собачьей  выставке  и   чувствует  это  в  тех  только  случаях,   когда
внимательная рука погладит его по вымытой белой шерсти,  почешет ему за ухом
и в острых, черных глазах его прочтет тоску о беседе.
     Я сказал шпицу:  "Великолепная, блистательная этакая ты собаченция; уж,
наверное,  за чистоту кровей выдали тебе диплом и  медаль".  (А я уже узнал,
что выдали.)
     Немедленно стал он ласков,  как муфта,  и подвижен,  как фокстерьер,  и
облизал мне впопыхах нос.  Хозяин порозовел от счастья.  Мечтательно закатив
глаза и снизу вверх пальцами причесав бороду, он сказал:
     - Я вижу,  вы понимаете в собаках. Большая золотая медаль прошлого года
в Дитсгейме.  Вот что,  камрад,  -  волосы ваши длинны,  шляпа широкопола, а
трость суковата;  правой руки  указательный палец ваш  с  внутренней стороны
отмечен неотмывающимися чернилами. По всему этому вы есть поэт. А я чувствую
к поэтам такую же привязанность,  как к собакам,  и прошу вас отведать моего
особого пива, за которое я не беру денег.
     - Заколоченный дом  Берхгольца,  -  продолжал  он,  когда  особое  пиво
подействовало и когда я выразил к этому дому неотвязный интерес,  - известен
мне  довольно давно.  Вам многие наговорят об  доме Берхгольца невесть какой
чепухи;  я  один знаю,  как было дело.  Берхгольц повесился перед завтраком,
ровно в  полдень.  Он  оставил записку,  из которой ясно,  что привело его к
такому концу: крах банка. Состояние улетучилось. Казалось бы, делу конец, но
жильцы меньше чем  через  год  выехали все  из  этого  дома.  Все  это  были
почтенные,  солидные люди,  к  которым не  придерешься.  Сколько было голов,
столько и  причин выезда,  но  ни  один не  сказал,  что его мучат стуки или
хождения,  или еще там не  знаю какие страхи.  Однако стали говорить вскоре,
что Берхгольц стучит в двери во все квартиры, когда же дверь открывается, за
ней никого нет.  Солидный жилец как может признаться в таких странных вещах?
Никак -  он  потеряет всякий кредит.  Поэтому-то  все приводили различнейшие
причины,  но все наконец выехали,  и в доме стал гулять ветер.  Это было лет
назад  двадцать.  Наследник сдал  дом  в  аренду,  а  сам  уехал в  Америку.
Арендатор спился,  и  с  тех пор никто не живет в  доме,  хотя были охотники
попробовать,  не минуют ли их ужимки покойника.  Пробы были недолгие.  Скоро
стали грузиться возы смельчаков -  в отлет на более легкое место. Раз... был
я  тогда моложе -  я вызвался на пари с судьей Штромпом провести ночь среди,
так сказать, мертвецов и чертей...
     - Чертей? - спросил я довольно поспешно, чтобы не замять это слово, так
как хозяин Вальтер Аборциус имел обыкновение брать высокие ноты,  не обращая
внимания на оркестр,  и нахально спускать их,  когда слушающий сам забирался
на высоту. - А что же черти, много ли их там?
     - Как сказать,  - произнес самолюбивый Аборциус, потягивая особое пиво,
которое имело  на  него  особое действие.  -  Как  сказать и  как  понимать?
Черти...  да, это были они, или что-нибудь в том же роде, но еще страшнее. Я
прочитал молитву и  лег в кабинете Берхгольца -  прошлым летом,  как раз под
Иванову ночь.  Уже я начинал засыпать, так как выпил перед тем особого пива,
вдруг  дверь,  которую  я  заставил  курительным  столиком,  раскрылась  так
стремительно,  что столик упал.  Ветер прошел по комнате, свеча погасла, и я
услышал,  как  над  самым  моим  ухом  невидимая скрипка играет  дьявольскую
мелодию. Мелькнули образины, одна другой нестерпимее. Что же?! Я не трус, но
при таком положении дела почел за лучшее выскочить в окно.  Как я бежал -  о
том знают мои ноги да  соседние огороды.  Судья,  получив выигрыш,  злорадно
хохотал и стал мне ненавистен.
     - Мастер Аборциус!  -  сказал тут чей-то  голос с  соседнего стола,  и,
подняв взоры,  увидели мы квадратную бороду Клауса Ван-Топфера, счетовода. -
Стыдитесь! - продолжал он тем трезвым тоном, который даже сквозь пиво являет
признаки положительного характера. - Вы несете непростительную чепуху. Какие
черти?!  Какие дьявольские мелодии?! Да я сам ночевал раз в доме Берхгольца,
и  так же на пари,  как вы.  Я  спал спокойно и  безмятежно.  Дом стар;  дуб
изъеден червями,  печи, окна и потолки нуждаются в небольшом ремонте, но нет
чертей. Нет чертей! - повторил он с апломбом здоровой натуры, - и ночуйте вы
там  сто  лет,  никакой  удавленник  не  придет  к  вам  жаловаться на  дела
Дитсгеймского банка. Все. Получите за пиво.
     Аборциус был,  казалось, связан и несколько пристыжен таким решительным
заявлением.  Пока он собирался с духом ответить Клаусу,  я незаметно улизнул
через заднюю дверь и  с  запасом действия в голове особого пива отправился к
заколоченному дому Берхгольца.  Так!  Я решил сам войти в это спорное место.
Меж тем звезды повернулись уже к  рассвету,  и  в ночной тьме не хватало той
прочности,  устойчивости, при какой ночь властвует безраздельно. Ночь начала
таять, и хотя была еще отменно черна, воздух свежел.
     По стене дома,  снаружи, шла железная лестница; я поднялся и проник под
крышу через слуховое окно.  У  меня были спички,  и я светил ими на чердаке,
пока  разыскал  опускную  дверь,  ведущую  во  внутренние помещения третьего
этажа.  Был я не так молод,  чтобы верить в чертей,  но и не так стар, чтобы
отказать себе в  надежде на  что-то особенное.  Дух исследования вел меня по
темным комнатам.  Я  спотыкался о мебель,  время от времени озаряя старинную
обстановку светом спичек,  которых становилось все меньше;  наконец их более
уже не было.  В это время я путался в небольшом, но затейливом коридоре, где
никак не мог разыскать дверей. Я устал; сел и уснул.
     Открыть глаза в таком месте, где не знаешь, что увидишь по пробуждении,
всегда интересно. Я с интересом открыл глаза. Горячий дневной свет дымился в
золотистой пыли; он шел сквозь венецианское окно с трепетом и силой каскада.
Как  и  следовало ожидать,  дверь была  рядом со  мной,  за  дверью щебетала
малиновка.  Тотчас войдя, я увидел эту хорошенькую птичку перепархивающей по
жесткой,  цветной мебели красного дерева;  одно стекло окна,  выбитое камнем
или  градом,  объясняло малиновку.  Она  исчезла,  порхая  под  потолком,  в
соседнее помещение. Здесь же, в сору, меж карнизом пола и стеной, полз дикий
вьюнок,  семена которого, попав с ветром, нашли довольно пыли и тлена, чтобы
вырасти  и  зацвести.   Неожиданно  из-за  стены  прогремел  бас:   "Смелей,
тореадор!" -  прогремел он;  я бросился на жильца и,  толкнув дверь,  увидел
драматурга Топелиуса, расхаживающего в табачном дыму с пером в руке.
     Мое  изумление при  таком афронте было значительно;  оно даже превысило
мои описательные способности. - "Друг Топелиус! - сказал я, протягивая руки,
чтобы отразить нападение призрака,  -  если  ты  тень  -  исчезни.  Нехорошо
привидению гулять утром с трубкой в зубах!"
     Он яростно закричал: - "Неужели и здесь я не найду покоя, хотя ты мне и
приятель!  Так  это  твои  блуждания я  слышал  сегодня ночью,  когда  сцена
прощания Тристана с  Изольдой подходила уже к концу?!  Клянусь трагедией,  я
начинал поджидать визита Берхгольца.  Впрочем,  сядь;  пьеса готова. Слушай:
когда под тобой, внизу, сто раз в день сыграют рапсодию Листа, а над тобой -
"Молитву девы"  и  когда  на  дворе смена бродячих музыкантов беспрерывно от
зари до зари,  -  ты тоже подыщешь какой-нибудь заколоченный дом,  куда надо
влезать в окно,  но где,  по милости молвы,  живут одни привидения. Впрочем,
здесь так чудесно!"
     - Да,  чудесно,  и я повторяю это за ним,  так как чудеса -  в нас.  Не
тронул ли меня солнечный свет в лиловых оттенках? И вьюнок на старой панели?
И  птица -  среди вещей?  Наконец,  эта рукопись,  которую он протянул мне с
гордой улыбкой, рожденная там, где боятся дышать?

     Заколоченный дом.  Впервые -  журнал "Экран рабочей газеты", 1924, Э 23
(35).
     Бирхалле (нем. Bierhalle) - пивная.
     Афронт (фр. affront) - здесь: резкий отпор.
     Тристан  и  Изольда  -  средневековый роман  о  печальной  любви  юноши
Тристана и королевы Изольды.
                                                                    Ю.Киркин
Книго
[X]