Книго

  

 

Ольга Голотвина

Представление для богов

 

Голотвина О. В.

Г60

Представление для богов: Фантаст, роман / О.В. Голотвина. – М: ООО “Издательство АСТ”, 2002.

– 685, [3] с. – (Заклятые миры).

 

ISBN 5-17-012751-0

 

Страна Великий Грайан…

Страна, коей веками и веками правят Кланы тех, что унаследовали некогда кровь Двенадцати Магов – магов, заложивших основу этого мира.

Страна Великий Грайан…

Земли мечей и заклятий, земли, где “свободные” Роды и Семейства каленым железом выжигают клейма на телах Отребья – жалких, бесправных рабов.

Страна Великий Грайан…

Страна, по которой бродит странный юноша со странным именем Орешек Раб, не носящий клейма Раб, одетый в плащ, помеченный гербом могущественного Клана Сокола! Беглый раб, не помнящий своего прошлого – и не ведающий, КАКОЙ высокий жребий готовит ему таинственное будущее…

 

УДК 821. 161 1-312 9

ББК 84(2Рос=Рус)6-44

 

© О. В. Голотвина, 2002

© ООО “Издательство АСТ”, 2002

 

Посвящается Юле Холодковой, у которой Айрунги Журавлиный Крик обучался основам алхимии, а также моему сыну Андрею, который недолгое время был военным советником при дворе Нуртора Черной Скале.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ХРАНИТЕЛЬ ПОГРАНИЧНОЙ КРЕПОСТИ

 

“Из всех преступлений, которые знает Великий Грайан, самыми мерзостными, тяжкими и непростительными закон называет государственную измену и самовольное причисление себя к Детям Клана. Преступник, чья вина доказана, должен быть либо заживо сварен в котле с кипящей водой, либо брошен в яму с голодными псами. Тело казненного не предается честному погребальному костру”.

Кодекс законов Великого Грайана, свиток третий. Составил Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера.

11-й год от начала Железных Времен.

1

Животные более чутки к опасности, чем люди. Человека может обмануть покой жаркого солнечного дня, полного запаха разогретой на солнце сосновой коры и хвои. Человека может заворожить ровное гудение ветра в вершинах сосен. Человеку может отвести глаза картина безобидного песчаного обрыва, изрытого небольшими пещерками и прошитого наверху корнями сосен.

Но зверя не проведешь. И пусть широкая полоса влажного песка призывно стелется к реке от подножия обрыва – на полосе этой, просто созданной для водопоя, нет ни одного отпечатка копыта, ни одного следа волчьей или рысьей лапы.

И не потому, что острый нюх лесных жителей уловил бы запах впитавшейся в песок крови. Жизнь леса полна мелких трагедий, все время кто-нибудь гибнет, чтобы жили другие. Нет, не поэтому разбежалось прочь все зверье из приречной полосы. И не потому птицы не вплетают свои голоса в песню сосновых ветвей. И не потому смолкли, затаились кузнечики – хотя им-то, крохотным, чего бояться?..

Лес замер, замкнулся, ощутив присутствие чего-то опасного и очень чужого, что по-хозяйски расположилось неподалеку от берега. Не просто смерть поджидала здесь добычу – смерть незнакомая, непонятная, появившаяся неизвестно откуда и от этого вдвойне страшная.

Над обрывом незримой волчицей уселась тревога, подняла к небу острую морду, надрывно завыла.

Но не всем людям дано слышать этот беззвучный вой. Поэтому двое из троих спутников, бредущих по песчаной полосе вдоль воды, испытывали лишь усталость и раздражение.

Но идущий впереди коренастый бородач со шрамом на лбу держался более настороженно, чем его спутники. Бородачу довелось крепко хлебнуть лесной жизни, жизни затравленного зверя, это сделало его более восприимчивым к неслышному голосу близкой беды. И теперь он хмуро озирался по сторонам, сам не понимая, что именно не дает ему покоя.

– Места тут… нехорошие… – осторожно сказал он наконец. – Недобрые места… Чего-то здесь не хватает…

– Здесь что-то лишнее, – уныло поправил его идущий следом парень с густыми каштановыми волосами. – Мы здесь лишние… Нет, правда, Коряга, чего мы здесь таскаемся, муравья в густой траве отлавливаем? Может, махнуть в Анмир, а? По кабакам пошляемся, послушаем, что там люди болтают… Вдруг да повезет – что-нибудь узнаем!

– Не лезь в шибко умные, Орешек! – прикрикнул на него бородач. – В Анмир Матерый тоже людей отправил, а наше дело – здешние места проверить. А места здесь скверные. Пусто… тревожно… белок – и тех нет…

– И хорошо, что нет, – вздохнул Орешек. – А то бы они передохли со смеху, на нас глядя. Топаем как дураки, сами не зная куда, отдохнуть и то не присядем…

– Ладно, привал, – неохотно кивнул бородач и уселся под песчаным обрывом. Орешек с наслаждением плюхнулся рядом.

Третий путник – темный, мрачный, жилистый – опустился на песок с видом человека, которому все равно, отдыхать или идти дальше. Он обхватил колени руками и устремил взгляд на противоположный берег, глубоко уйдя в какую-то безрадостную думу.

Орешек с ленивым интересом сощурил глаза на серую гладь воды.

– И с чего такую смирную реку назвали Бешеной?

– А ты бы на нее пониже по течению посмотрел, за Анмиром, – снисходительно объяснил Коряга. – Она от притоков силы набирается, а русло там узкое, каменное. Вот река и скачет…

– А что это мы все берегом да берегом плетемся? Может, эти душегубы где-нибудь в чаще лагерем стоят?

– Сразу видно, что ты в городе рос… В лесу любая тварь к воде тянется. Проверим для начала речные берега.

– Ясно… А что мы с ними делать будем, с душегубами, когда отыщем?

– Постараемся, чтобы они с нами ничего не сделали… Ты видел, во что они превращают трупы тех, кто к ним в руки попадает? Топорами, гады, работают! Правильно, что Матерый не хочет таких соседей под боком терпеть.

– Да откуда они взялись? Беглые рабы?

– Вряд ли, – низким, хриплым голосом вступил в разговор третий путник. Коряга и Орешек тут же замолчали и уважительно к нему обернулись. – Я видел тела жертв. Действовала не только невероятно сильная, но и очень умелая, точная рука. Рабу так не наловчиться, разве что лесорубу на лесосеке. Впрочем, тут есть загадки и посложнее…

Мрачный человек замолчал, внезапно утратив интерес к разговору. Его собеседники почтительно ожидали продолжения, затем самый молодой из них не выдержал:

– Какие загадки, Аунк?

Аунк, оторвавшись от своих мыслей, поднял на него ледяные серые глаза.

– Ну, например: зачем убийцам крошить тело человека, который убит с первого удара? А я ручаюсь, что с первого…

Ручательство было принято с полным доверием: Аунк знал о колющем и рубящем оружии решительно все и немножко сверх того.

– Это что же, – потрясенно спросил Коряга, – они так озверели, что рассудок потеряли и по мертвецу топорами молотили?

– Не похоже, – покачал головой Аунк. – Удары точные, расчетливые. Кто-то разделывал тело, как мясник – свиную тушу… – Аунк на миг замялся. – Да, мне показалось, что кто-то разрубал мясо для еды. Тем более что некоторых кусков не хватало.

Орешка замутило, а Коряга непонимающе спросил:

– Это зверь, что ли?

– Вот именно, медведь с топором! – насмешливо отозвался Аунк.

Никому другому Коряга не простил бы издевки. Но с Аунком опасался спорить даже Матерый, свирепый главарь разбойничьей шайки. Поэтому Коряга позволил себе лишь злой выпад, спрятанный под завесой почтительности:

– Ну, какое бы там ни было страшилище, тебе бояться нечего. Тебе ведь еще долго жить, аж два месяца, сам говорил…

– Семьдесят четыре дня, – невозмутимо поправил его Аунк.

– А тошно, небось, знать, когда помрешь! – с притворным сочувствием вздохнул Коряга, стараясь побольнее уколоть противника.

Но он имел дело с опытным фехтовальщиком. Аунк и бровью не повел.

– Нет, почему же? – спокойно отпарировал он. – По-моему, куда хуже не знать дня своей смерти. Бродишь себе по земле, посапываешь в две дырки… а может, тебе не суждено дожить до завтрашнего утра…

– Хватит рассиживаться! – обиделся Коряга. – А ну, вставайте оба, пошли дальше!

И поднялся первым, отряхивая с одежды песок.

Тут-то и оборвалась туго натянутая ниточка злого ожидания, тут-то и показала себя недобрая чужая сила, в страхе перед которой замер лес.

В одной из вырытых в обрыве пещерок коротко прошуршал песок, из отверстия прянуло что-то длинное, гибкое, упруго и резко взметнулось над жертвой, с тупым хряском обрушилось наискось вниз…

Тело Коряги беспомощно осело, заливая песок сильной струей крови. Отрубленная бородатая голова покатилась к воде

Аунк и Орешек вскочили, выхватили мечи одинаковым движением – точным, быстрым, красивым. Два человека, такие разные, стали вдруг похожи: та же боевая стойка, тот же зоркий взгляд без тени страха…

Из пещерки высовывалась, как сначала показалось людям, змея с непропорционально большой головой. На голове серо тускнел острый гребень, который сбегал с затылка на лоб и выдавался вперед и вниз длинным клином. Вокруг гребня поблескивали маленькие глазки – издали было и не сосчитать, сколько их.

Чудище подалось вперед, и стало ясно, что это не змея, а тварь с невероятно длинной – локтя в три –  и очень гибкой шеей. За шеей на свет показалось длинное членистое тело на четырех парах лап.

Гигантская грязно-бурая “гусеница” соскользнула вниз головой по склону на песок и застыла, не понимая, почему жертва не бросается наутек. Тварь любила догонять и бить в спину.

На этот раз никто не собирался доставлять ей такое удовольствие.

– Какой гребень-то острый! – хладнокровно сказал Аунк, словно разглядывая чудовище сквозь решетку клетки. – Вот это и есть топор, который мы искали.

– Вижу, – отозвался Орешек, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Поздравляю с находочкой, можешь взять ее себе. Там еще две выглядывают…

– Где?.. А, вижу! Молодец, ученик! И четвертая высовывается…

Сердито фыркнув, первая “гусеница” ринулась в бой. Остальные уже спешили ей на помощь.

– Та, что ближе, – моя! – бросил Аунк и встретил метнувшееся к нему лезвие гребня точным, аккуратным выпадом. Меч встретился с шеей, но не обрубил ее. Гибкая “змея” лишь прогнулась, крутанула головой, огибая клинок, и вновь взмыла для удара.

– На шее – прочная чешуя! – громко предупредил ученика Аунк. – Попробуй бить по глазам!

– А на лапах – когти! – крикнул в ответ Орешек, которого теснило к реке чудовище, шагавшее на трех парах лап и угрожающе поднявшее в воздух четвертую, переднюю, с широкими, как лопаты, ступнями.

Аунк уже рубился с тремя противниками одновременно. Это был красивый бой! Ловкое тренированное тело легко уклонялось от ударов смертоносных гребней, а стремительный клинок создал между своим хозяином и хищниками непробиваемую завесу.

Гребни-топоры мельтешили, мешая друг другу, и это подсказало бойцу дерзкую мысль. Улучив момент, когда чудовища сгрудились, стараясь добраться до человека, Аунк оттолкнулся от земли и кувырком перелетел через шею крайней твари. Такой прыжок привел бы в восторг любого бродячего циркача. Глухо фыркая, две “гусеницы” ринулись на врага прямо через тело своей третьей товарки, в спешке опрокинули, повалили ее. Аунк упал на землю, чтобы избежать рубящих ударов, перекатился вплотную к третьей твари, которая еще не успела подняться, и всадил клинок в ее светло-желтое тугое брюхо. Из раны выступила густая белая жидкость. Раненая “гусеница” издала резкое предсмертное шипение, которое привело в замешательство остальных хищников. Аунк, успевший вскочить на ноги, почувствовал, что враг дрогнул, и перешел в бешеную контратаку.

Тем временем Орешек не без успеха следовал совету учителя: ему удалось повредить “гусенице” три глаза.

Тварь злобно шипела, мотала длинной шеей, но не отступала. Однако молодой боец заметил, что удары врага становятся неточными, и рискнул на смелый маневр. Пригнувшись, Орешек скользнул вперед, прямо под угрожающе вскинутую пару лап. Вслед ему устремился гребень-топор, задел спину, разрезал куртку, но Орешек не получил ни царапины. Монстр тяжело рухнул на передние лапы, чтобы раздавить наглеца. Но Орешек и не собирался сидеть у врага под брюхом. Вывернувшись сбоку, он задом наперед вскочил на спину твари и беспорядочно, как попало, стал вонзать меч в упругую шкуру. Он колол и колол, не поняв даже, какой из ударов оказался смертельным для “гусеницы”.

Поняв, что тратит время на мертвого противника, Орешек спрыгнул с обмякшей твари и ринулся на помощь Аунку, который выбивал грозную щелкающую мелодию на гребнях двух оставшихся в живых монстров.

Под удвоенным напором хищники отступили к песчаному берегу. Люди не стали их преследовать, пользуясь короткой передышкой. Но и чудовища не обратились в бегство – замерев, следили они за добычей.

– Может, в реку уйдем? – предложил Орешек, не сводя глаз с “гусениц”. – Я умею плавать.

– А если они тоже умеют? В воде мечом не помашешь. Твоя гадина тебя как раз к реке и теснила…

Договорить Аунк не успел. Из пещерок в склоне вынырнули еще две твари и заспешили к полю боя. Они были гораздо мельче своих собратьев, с более короткой шеей и тупым коротким гребнем.

Люди вскинули мечи, ожидая атаки. Мелкие твари юрко заскользили вокруг, держась на безопасном расстоянии и наклонив к противнику головы с тупыми гребнями, которые, как теперь можно было разглядеть, были усеяны небольшими дырочками. Из этих дырочек ударили тонкие сильные струйки зеленой вонючей жидкости. Попадая на одежду и кожу, струйки застывали, превращаясь в нити очень прочной паутины.

Аунк и Орешек яростно сдирали с себя клочья паутины, рубили их мечами. Отвращение перешло в отчаяние, когда люди поняли, что освободиться не удастся. Шустрые мелкие “гусеницы” продолжали обстрел, снуя вокруг, и вскоре люди бессильно валялись на песке, надежно спутанные по рукам и ногам.

Приободрившиеся крупные твари вскинули свои “топоры” и не спеша, трусцой двинулись к беспомощной добыче.

– Что, учитель, – непослушными губами шепнул Орешек, – нас, похоже, сейчас жрать будут?

Аунк не ответил. Кажется, он даже не услышал вопроса. Лицо его посерело, глаза стали жесткими и сосредоточенными. Негромко, но четко произнес он короткую фразу на языке, которого Орешек ни разу не слышал.

И тут Орешку стало еще страшнее. Ни черточки не изменилось в лице учителя, но парень был готов поклясться, что рядом на песке лежит не Аунк, а кто-то другой, более опасный, чем приближающиеся твари.

Аунк резко напряг мышцы, разорвал зеленую паутину и вскочил на ноги. Нет, не вскочил – взлетел, еще в полете нанеся первый удар ближайшей “гусенице”. Удар был так тяжел и ужасен, что перерубил прочную шею, но и сталь не выдержала – меч переломился. Не помедлив ни мгновения, Аунк отшвырнул обломок клинка, подхватил с песка голову “гусеницы” с острым гребнем и с этим “оружием” ринулся на второго врага.

Орешек забыл о стискивающих его тенетах – настолько невероятное и захватывающее зрелище мелькало перед ним. Именно мелькало – глаз с трудом успевал следить за стремительными движениями Аунка. Орешек понял лишь, что его учитель опрокинул “гусеницу”, выдрав ей при этом лапу, перевернул чудовище на спину и острым краем гребня рассек живот. Бросив издыхающего врага, он накинулся на мелких тварей и буквально размазал, растер их по песку.

Это была не схватка, это было жестокое, беспощадное избиение, и все здесь было слишком, все чересчур: быстрота, с которой Аунк настиг жертву, мощь, с которой повалил он чудище, ярость, с которой расправлялся он с “гусеницами”.

Боги положили предел человеческой силе и ловкости, но тот, кто называл себя Аунком, только что на глазах Орешка шагнул за этот предел!

Схватка закончилась молниеносно. Над Орешком склонилось неузнаваемое лицо – серое, измученное, покрытое бисеринками пота.

Человек, который только что ураганом смел стаю чудовищ, дрожащими руками поднял обломок меча и неуклюже стал резать им паутину. Не сразу удалось ему освободить руки Орешка.

– Дальше ты сам, – пробормотал Аунк и рухнул на песок.

Орешек отдирал со своего меча клочья паутины, опасливо посматривая на Аунка. На языке нетерпеливо приплясывало не меньше десятка вопросов, но парень усилием воли приказал себе заткнуться.

– Проверь пещеры! – донесся до него хриплый, затрудненный, но властный голос. Орешек негромко выругался и послушно полез по склону наверх.

Пещерки, хвала богам, оказались неглубокими, без разветвлений. Парень с отвращением обнаружил, что они были выстланы осколками крупных полупереваренных костей – возможно, и человеческих…

Спустившись к реке, он увидел, что Аунк спит. Лицо учителя было таким усталым и обескровленным, что Орешек не стал его будить и со вздохом поплелся собирать валежник, чтобы сложить погребальный костер для злосчастного Коряги.

Позже, когда был отдан печальный долг погибшему, учитель и ученик сидели у воды и спорили, взять ли с собой для доказательства голову одной из тварей или хватит гребня-топора.

А доказательство было необходимо – на слово им вряд ли кто-нибудь поверил бы (хотя, возможно, Аунка и не осмелились бы в глаза обвинить во лжи). Ведь существа, с которыми только что шел бой, не принадлежали к Миру Людей, а были чужаками, заявившимися из загадочного Подгорного Мира. Даже Подгорные Охотники – немногочисленные лихие парни, знающие дорогу в те опасные края, – не могли похвастаться, что им известны все обитающие там твари…

Аунк пытался запихать гребень-топор в свой дорожный мешок, когда Орешек набрался смелости заговорить о последних мгновениях боя.

Голос Аунка стал суровым:

– Я открыл тебе много тайн, но эту, самую опасную, хотел приберечь до последних дней моей жизни… ты знаешь, мне осталось жить семьдесят четыре дня…

Орешек искоса бросил взгляд на осунувшееся, землисто-серое лицо учителя. Тонкая кожа так обтянула острые скулы, что, казалось, вот-вот порвется.

– Но я знаю, что ты будешь мучиться неизвестностью… ты ведь любопытен, как сорока. Что ж, слушай: ты сам не знаешь, какое тайное умение носишь в себе…

Душа Орешка сладко заныла в предчувствии чего-то необычного, жутковатого, но невероятно притягательного.

– Человек – ленивое животное, – серьезно и строго продолжил Аунк. – Он понемногу пользуется тем, что дали ему боги. А я научу тебя сразу выплескивать то, что скрыто в тебе. Силу, ловкость, зоркость…

– Ты забыл про ум.

– Про твой-то ум не грех и забыть… Молчи и слушай. Прошлым летом я заставлял тебя подолгу смотреть на лезвие меча, сверкающее на солнце. Ты еще скулил: мол, голова кружится… Так вот: я вводил тебя в особое состояние между сном, бодрствованием и смертью… Молчи, я сказал! Ты этого не помнишь и помнить не можешь. В этом колдовском сне ты заучил одну фразу… нет, не ту, что сегодня услышал от меня. Этот набор слов у каждого свой, неповторимый. Вот эта фраза, прочти ее – только, во имя Хозяйки Зла, не вслух!

Взгляд юноши заскользил за тонкой палочкой, которая выводила на песке буквы.

– Аунк, но это же бред!

– Конечно, бред! Эту фразу ты никогда не скажешь случайно. И никто не произнесет ее при тебе. К тому же бессмыслица легче запоминается. – Аунк тщательно взрыхлил палочкой песок, уничтожая надпись. – Эти слова – ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на краткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо – за все приходится расплачиваться…

Голос Аунка зазвенел, как клинок в бою:

– Ученик, заклинаю тебя Последним Костром: произноси эти страшные слова лишь тогда, когда выхода нет и смерть вот-вот догонит и прыгнет на плечи… нет, когда она уже сидит на плечах! И никогда – слышишь, никогда! – не пользуйся этим даром в честном поединке, даже если враг явно сильнее, а на кон поставлена жизнь. Иначе я тебя из Бездны прокляну…

Помолчав, учитель взвесил на руке гребень-топор и уточнил:

– Ну… во всяком случае, если твоим противником будет человек…

 

За раскрытой настежь дверью враждебно дышала ледяная темнота.

Плечистый чернобородый человек, набычившись, глядел через порог во тьму. Он не верил своим глазам. Происходящее казалось тягостным и нелепым сном. Не такой встречи он вправе был ожидать!

Не поднялась в замке суматоха, не забегали слуги с факелами, не придержал стремя сам Хранитель замка, чтобы помочь сойти с седла дорогому гостю, окруженному свитой.

Нет, ворота распахнулись быстро, а узкий подъемный мостик был даже заранее опущен, как будто ночной приезд не был неожиданностью. Услужливые проворные тени приняли и увели лошадей – но тихо, без радостной суеты, словно в замок стягивались заговорщики, а не пожаловал Нуртор Черная Скала, король Силурана!

И эта башня с черным проемом распахнутой настежь двери!..

И этот согнувшийся в поклоне седой слуга вместо Хранителя замка!

– Где Айрунги? – рявкнул король. – Почему не разбудили своего господина, ленивые твари? Почему не сказали ему, что прибыл государь?!

Казалось, даже голова вепря, вышитая на его камзоле, ощерилась грознее, чем обычно.

– Хозяин не спит, – очень почтительно, но без тени страха ответил слуга. – Почти каждую ночь у него бывают гости – и порой даже более могущественные, чем король… ужасные гости… – Голос слуги дрогнул. – Впрочем, мой господин готов к встрече с любым, кто прибудет в замок. Но если прибывший хочет, чтобы от его разговора с магом была польза, он должен сам войти к моему хозяину – и обязательно один!

Из-за спины опешившего короля возник статный белокурый человек в нарядном камзоле.

– Не слишком ли много чести для твоего хозяина? – насмешливо и гневно спросил он. – Ох, распустил колдун слуг, раз они в присутствии короля смеют так языком махать!

– Я говорю то, что мне приказано говорить, – спокойно поклонился старик. – И пусть государь не беспокоится о свите: о ней позаботятся…

Король хмуро и сосредоточенно размышлял, поглядывая на темный дверной проем. Створки дверей были похожи на челюсти капкана.

Белокурый спутник короля украдкой бросил на Нуртора удивленный взгляд. Зная нрав своего повелителя, он ожидал куда более бурного развития событий. Король давно уже должен был рассвирепеть и приказать, чтобы дерзкого колдуна вытащили за бороду во двор. Да и для языкастого слуги нашлось бы подходящее наказание…

А государь стоит и раздумывает – занятие не совсем привычное для любого из Вепрей, а уж для Нуртора и подавно…

– Ладно, – сказал вдруг король мирным голосом. – Попробую играть по правилам, которые предлагает этот маг. Но горе ему, если все окажется глупой комедией!

– Государь! – встревожился белокурый щеголь. – Ты не можешь пойти один в это проклятое логово!..

– Это не логово, Аудан, – отозвался король чуть потеплевшим голосом. – Это замок, где мы с тобой частенько бывали в юности.

– Тогда он был в руках благородного, честного и надежного Хранителя! – вздохнул Аудан. – Человека, смерть которого была для меня таким же горем, как и для моего государя! И мне больно думать, что в замок этот вполз подозрительный и опасный колдун, который явился неизвестно откуда и заморочил всех при дворе своим длинным грайанским языком… ничего, кстати, еще не сделав… И теперь это – логово!

– Выходит, я по глупости позволяю разным проходимцам селиться в замках, принадлежащих короне? – рявкнул, багровея, Нуртор. – Здесь кто-то смеет поучать короля?! Не забывайся, Аудан! Ты, конечно, Правая Рука, но запомни: чтобы указывать мне, сначала тебе придется спихнуть меня с трона и плюхнуть на этот трон свою собственную задницу!

Белокурый придворный склонил голову в знак покорности, но вообще-то принял выволочку невозмутимо: ему было не привыкать. Тяжелый нрав Нуртора Черной Скалы вошел в поговорку. И лишь один человек в Силуране мог сохранять хладнокровие рядом с разгневанным государем. Более того, Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар был единственным, кто осмеливался высказывать свое мнение и даже спорить с королем, упрямым и своенравным, как и любой Сын Клана Вепря. Воспитанный вместе с Нуртором, игравший и дравшийся с ним в детстве, Аудан мог бы, пожалуй, считаться даже другом короля, если допустить, что Нуртор вообще мог бы быть кому-нибудь другом…

Выждав, когда утихнет гневный рев, Аудан спросил вкрадчиво:

– Могу ли я хотя бы нести факел, чтобы осветить дорогу моему повелителю?

– Путь государю, – почтительно вмешался слуга, – озарит иной свет. Не жалкий факел в человеческих руках… пусть даже в руках столь достойных, – поспешил он поклониться возмущенному Аудану, – а огни, что загораются лишь для тех, кто не таит в душе страха… а отвага Вепрей известна всем!

Это были именно те слова, которые могли подтолкнуть колеблющегося короля.

– Ждите меня здесь! – властно бросил он и перешагнул черный порог.

И тут же по обе стороны длинного коридора сами собой вспыхнули свечи в высоких бронзовых шандалах.

За спиной раздались изумленные и испуганные голоса. Свита тревожилась за государя, но никто, даже Аудан, не рискнул нарушить прямой приказ Вепря. Это означало бы подписать самому себе смертный приговор.

На миг король остановился, свирепо засопел – и решительно двинулся по коридору.

С раздражением и недоверием оглядел Нуртор сводчатый зал, освещенный лишь пламенем большого очага. По стенам, задрапированным тяжелыми тканями, ползали бесформенные тени. Кое-где из драпировок, как из засады, выглядывали полки, с которых на короля пялились траченные молью звериные чучела. На широком столе тихо светились странной формы стеклянные сосуды и тускло поблескивали непонятные железяки, похожие на орудия пыток.

Мертвые черные светильники, на цепочках спускавшиеся с потолка, походили на злобных птиц, парящих в полумраке. Нуртору хотелось взмахом руки отогнать их прочь.

Король помнил этот зал иным. Помнил веселую пляску факельных огней, стол, уставленный яствами, суетящихся слуг; помнил ленивых и ласковых собак, развалившихся под ногами гостей; голоса бродячих певцов, тонущие в хохоте и криках пирующих.

Хорошо было здесь при жизни прежнего Хранителя замка. Весело, тепло… да, именно тепло! Не пробирал вошедшего ледяной холод вдоль позвоночника, не глядели недобро узкие окна, как враждебно сощуренные глаза… огонь в очаге не напоминал о погребальном костре… не заползал во все углы странный, едкий, ни на что не похожий запах, мерзость какая-то…

Единственное, что осталось в зале от прежнего убранства, – это пышные драпировки по стенам. Но сейчас даже эти тряпки топорщились такими безобразными складками, что наводили на мысли о скрывающихся за ними убийцах и тайных соглядатаях.

Виновником перемен был высокий старик в темном балахоне, что стоял сейчас у очага спиной к королю и грел руки над пламенем, точно был один в комнате и вообще на свете. Седые волосы, прядями рассыпавшиеся по плечам, казались розовато-серыми в отблесках огня.

В глазах Нуртора этот старец был столь же мирным, благостным и добродушным, как клубок змей на солнцепеке.

Досада короля росла, сменяясь гневом. Как смеет этот человек – будь он хоть трижды чародей – так бесцеремонно держаться в присутствии государя Силурана, потомка Первого Вепря?

Еще немного – и ярость Нуртора прорвала бы плотину благоразумия. Но тут старик, словно прочитав его мысли, обернулся.

– Приветствую моего повелителя! – сказал Айрунги Журавлиный Крик радушно, хотя и без тени подобострастия. – Я рад видеть тебя под этой убогой кровлей.

Короля передернуло. “Убогая кровля”, надо же сказать такое! Силуран позволил этому старикашке поселиться в замке, от которого не отказался бы Мудрейший любого Клана… Впрочем, колдун, кажется, стоил того, что на него затрачено. Надо быть с ним поприветливее…

Правитель Силурана ненавидел сдерживать свои чувства. Это причиняло ему почти физическую боль. Король стиснул зубы, словно стараясь прикусить рвущуюся наружу злобу, и приблизился к очагу, в котором ровным пламенем горели куски каменного угля. Чародей не сводил с Нуртора цепких, колючих глаз, в которых извивались отблески огня.

– И пусть мне не говорят, – продолжал Айрунги бархатным голосом, – что государь прибыл ко мне за приворотным зельем. Такому мужчине не отказала бы ни одна красавица, даже если бы на его камзоле не была вышита морда вепря!

– Довольно, почтенный Айрунги! – прервал король эту дерзкую болтовню. – Никто не считает тебя деревенским знахарем, торгующим приворотными зельями. А зачем я сюда прибыл… Ты же мудрец, сам догадайся!

– Государь, мы не дети, чтобы играть в “угадки”. Я спрошу огонь, он ответит…

Чародей железной лопаточкой осторожно поправил угли, чтобы пламя сделалось еще ровнее, и устремил в очаг пристальный взгляд, точно пытался разобрать полустертые знаки на старом пергаменте.

– Грайан… – произнес он медленно, пробуя это слово на вкус, как драгоценное вино. – Грайан… твои мысли там, государь, на родине твоих предков.

– Это и белке в лесу понятно! – желчно отозвался король. – Перебери все Ветви Изгнания и найди мне такого недоумка, которому не снился бы Великий Грайан!

Внезапно в глазах короля, как тень рыбы в глубине реки, мелькнуло недоверие, голос чуть дрогнул:

– Но к чему говорить о глупых снах и бесполезных мечтах? Скоро будет три столетия, как наши предки были изгнаны за северную границу Грайана. Пора бы признать Силуран своим единственным домом – особенно мне, правителю этой страны. Боги ясно выразили свою волю, как же могут люди противиться ей?

Колдун протестующе вскинул желтую, словно пергаментную руку со следами старых ожогов:

– Это не твои речи, Вепрь! Пусть трусы и лентяи говорят о нерушимой воле богов, а великому государю такие слова не к лицу! Любой жрец подтвердит: Безымянные всегда на стороне героя, который прокладывает свой путь сквозь бури, вражьи клинки и сети подлых интриг!

– Ты говоришь об одиночках, старик. Мне же приходится думать о благе государства…

Нуртор и сам почувствовал фальшивую нотку в своих словах. Он гневно вгляделся в лицо Айрунги – не мелькнет ли в темных глазах насмешка?

Колдун твердо выдержал взор Вепря – взор, заставлявший бледнеть самых отважных воинов из королевской свиты.

– Достойные слова, господин мой! Вот и подумай о благе государства, сейчас самое время! И, во имя Безликих, сделай хоть что-нибудь!

– Да как ты смеешь!.. – рявкнул было король, но его остановил удивленный взгляд Айрунги. Не испуганный, а именно удивленный. Взяв себя в руки, Нуртор продолжил тоном ниже: – Ты дерзок, старик. Не забывай, что говоришь со своим повелителем – и с Сыном Клана Вепря!

– Государь, – ответил колдун с нотками разочарования в голосе, – ты захлопываешь дверь перед моей неучтивостью, но оставь хоть щелку для моего искреннего желания помочь, для моих редких познаний, для моего опыта… – Айрунги огорченно повел узким плечом. – Впрочем, ты – король. Как прикажешь… Так тебе нужна лесть? Ты ради этого скакал в такую даль? Во дворце, видно, этого добра мало…

Нуртор почему-то почувствовал себя виноватым и из-за этого заговорил еще более раздраженным тоном:

– Что мне нужно? Мне нужно, чтобы ты вспомнил, за что Силуран платит тебе деньги. И немалые, кстати, деньги! И мне совершенно ни к чему твои кивки в сторону южной границы. Могу напомнить: во время последней войны с Грайаном, – Нуртор сглотнул ругательство, как застрявший в горле комок, – по загривку получил совсем не Грайан! Мы отдали Черную Пустошь, уступили земли вдоль реки Дикой… ладно, не жаль, земли заброшенные, люди на них почти не селятся… война там крепко поработала, нечисть разная гуляет… А вот Яргимир, Богатый Город! Он же преспокойно перешел на сторону врага, сам открыл ворота, признал Бранлара своим королем! Яргимир, украшение моей короны! Это ли не удар?

– Удар! – серьезно и сочувственно откликнулся старец. – Но если у крестьянина град выбивает всходы – разве закатывает он глаза к небесам и произносит речи о воле Безымянных? Нет, он тяжело вздыхает и готовится к следующему посеву. Так может ли потомок Первого Вепря быть менее мудрым и стойким, чем жалкий землепашец?

– Ну, если это и есть советы, за которые я так щедро плачу…

– Мудрость не может оплачиваться слишком щедро… Но мой государь хотел говорить не об этом, верно?

– Не нужно быть колдуном, чтобы догадаться… Я приехал из-за Морских Кланов. Они вконец обнаглели – не пропускают к нам торговые суда. И я уверен, что за пиратскими рейдами, которые лишили меня четырех прекрасных кораблей, скрываются все те же хищные твари – Спрут, Акула и Альбатрос!

– “Соленая пена”, “Бурун”, “Крик чайки”, “Летящий”, – тихо и серьезно произнес седой чародей, вновь устремив взор в огонь. И при каждом слове в груди Нуртора тупо колыхалась боль утраты.

– Ты неплохо осведомлен, почтенный Айрунги, – недобро прервал он старца. – Вижу, у тебя есть уши при дворе.

– К чему мне платить шпионам? – кротко отозвался бархатный голос. – Огонь – это книга, хранящая множество тайн, дивных и страшных. Тайны эти открываются бесплатно – сумей лишь прочесть. Ибо сказано мудрыми: “Для тех, кто хочет видеть, боги создали свет, для тех же, кто не хочет, – мрак… ” Вглядись в пламя, государь, в самую глубину его, в самую душу…

Король отшатнулся, словно огненные языки выплеснулись из очага ему в лицо.

– В самую душу? Что… что ты знаешь о Душе Пламени, старик?!

Лицо Айрунги мгновенно стало замкнутым, отстраненным.

– Государь, мы должны довольствоваться тем, что открывают нам Безымянные… или та, что имеет слишком много имен, ни одно из которых я не хочу называть. Оставь богам их тайны, не пытайся узнать больше того, что начертано пред тобой пылающими буквами… – Внезапно голос колдуна стал резким и повелительным: – Да взгляни же!

Властным движением Айрунги простер руки над очагом. В пламени зазмеилась длинная фиолетовая полоса.

– Море, – выдохнул старик. Нуртору почудилось, будто в зале повеяло соленым ветром. А чародей повторил плавно и протяжно: – Мо-оре!.. Не вижу эскадр моего короля, громящих корабли Морских Кланов. Не вижу крови его врагов на волнах. Не вижу, как ликуют, встречая победителей, толпы на пристанях силуранских портов…

Рядом с фиолетовой полосой заплясала еще одна, такого же цвета, но шире, ярче.

– Нет! – сурово изрек колдун. – Не будет Силурану успеха на море!

– Да ну? – с хмурой издевкой бросил Вепрь. – Вот удивил! Да ты шутник, почтенный Айрунги! “Эскадры, громящие врага”… да их просто нет! А “ликующие портовые города”… после предательства Яргимира их всего-то два осталось! А Грайан как раз на море особенно силен. Как ни сопротивлялись Проклятые острова, а он в прошлом году их того… принял в отеческие объятия.

Помолчав, король добавил мрачно:

– Может, это и наша судьба? Может, Силуран когда-нибудь станет провинцией Великого Грайана? Да не допустят боги, чтобы я до этого дожил!

– Ну, почему же? – усмехнулся Айрунги. – Конечно, я мог бы согласиться с тобой, государь, и напророчить Силурану ужасную участь. И ты ушел бы отсюда, преисполненный уважения к моей мудрости и прозорливости. Таковы люди: они охотнее верят мрачным предсказаниям, чем светлым… и лишь Безымянные знают, почему это так. Но я скажу тебе правду: Силуран достаточно силен для великих свершений под рукой умного и решительного правителя. И пламя… – Айрунги вгляделся в очаг и уверенно закончил: – Пламя сулит тебе надежду! Твои предки, государь, ушли из Грайана изгнанниками, а ты вернешься туда победителем!

В дымоходе коротко и зло провыл ветер.

С возрастающим страхом глядел Нуртор, как в огненной стене заметались вовсе уж невиданные языки – зеленые! От очага плыла жара, обнимала, обволакивала, кружила голову крепче наррабанского вина. Мерзкий запах усилился, стал почти невыносимым. Почудилось, что кто-то подкрадывается сзади на мягких лапах. Не выдержав, король обернулся. Звериные чучела мрачно глядели на него стеклянными глазами.

– В огонь! – настойчиво повторил колдун. – В огонь смотри! Увидишь ступени, что ведут к высокому престолу Грайана!

– Я завоюю Грайан? – хрипло переспросил Нуртор, вцепившись короткими толстыми пальцами в свою черную бороду. – Завоюю… но что же… но как же… Что я должен сделать, с чего начать?..

– Начать, начать… – рассеянно пропел Айрунги, нависнув над очагом и не отводя глаз от разноцветного пламени. – Когда закончишь – узнаешь, с чего надо было начать… О, вот оно! Вот первая ступень твоей великой лестницы! Смотри, государь! Смотри! Неужели не видишь стен и башен Ваасмира? Вглядись же! Вот Клыкастая башня, которую повелел воздвигнуть твой предок, Первый Вепрь!

До боли, до рези в глазах таращился Нуртор на немыслимое пламя, на извивающиеся цветные полосы. В голосе чародея звенела такая убежденность, что королю и в самом деле померещилась на миг приземистая башня с двумя вытянутыми каменными “клыками”, прикрывающими подъемный мост. Мелькнула – и пропала.

– Ваасмир? Широкий Город? – растерянно бормотал Нуртор. Перед глазами плыли яркие пятна, нарастал гул в ушах, страх стискивал горло, мешая дышать.

Но вместе со страхом, как всегда, пришел гнев.

Король пошире расставил свои толстые, крепкие ноги, с усилием поднял отяжелевшую голову.

– Та спятил, старик! Вспомни, кому ты осмелился морочить голову!.. Там же… это… от ближайшей пристани… посчитай, сколько там дней пути!

– Кто говорит о пристанях! – Айрунги не отворачивался от огня; его худое лицо еще больше заострилось и стало хищным, как у щуки. – Я же сказал – забудь о море! Удача ждет тебя не там!

– А где? Может, я должен тащить армию напрямик, через Лунные горы? Там всего три перевала, каждый наглухо заперт крепостью – этого твой огонь не показывает?

Сам понимаю. Ваасмир – богатый торговый город… но сколько воинов я положу на перевалах? Или ты своими чарами перебросишь армию к Ваасмиру? Через горы, а? С обозами и осадными орудиями? Такого и Двенадцать Великих не сумели бы! Ну, что ты можешь предложить, кроме пустой болтовни? Кроваво-красный язык пламени вырвался из камина, змеей взметнулся у лица короля. Поперхнувшись, Нуртор замолчал.

– Я могу дать тебе союзников, – негромко, почти равнодушно бросил колдун.

Было в этих простых словах нечто такое, что заставило короля содрогнуться. Чтобы скрыть испуг, он отрывисто хохотнул:

– Союзников?! Во имя всех ликов Хозяйки Зла, каких еще союзников?

И тут случилось страшное. В ответ на слова короля пламя взметнулось ввысь, разлетелось клочьями, словно его размела невидимая рука… и опало, погасло. Только недобро тлели раскаленные угли.

– Спасайся! – взвыл Айрунги, без всяких церемоний ухватив короля за рукав. – Прочь отсюда! Скорее!

Он почти выволок своего гостя за дверь. Нуртор не сопротивлялся, он даже не заметил непочтительности колдуна.

Оба оказались в длинном коридоре, вдоль которого выстроился ряд высоких шандалов. Свечи все еще горели.

Айрунги захлопнул дверь и привалился к ней спиной.

– Ох, государь! Я знаю, ты не ведаешь страха… а все же не стоило там поминать Тысячеликую!

Вепрь отер лицо рукавом, шумно и тяжело продышался, пока не унялось стучащее о ребра сердце. С отвращением отбросил мысль о пережитом ужасе – и тут же вернулся к главному:

– Ты хотел что-то сказать о союзниках!

– Я хотел? – вскинул и без того высокую бровь Айрунги. – Это ты изъявляешь такое желание, государь… О, свечка погасла!

Чародей достал из шандала огарок.

– Начал – так говори! – набычился король. – Что за союзники? Предатели у трона Джангилара? Или ты уговоришь Ксуранг заключить со мной союз?

– Спросим у огня, – с еле заметной иронией ответил колдун и сунул в руки Нуртору свечной огарок, который не успел зажечь.

Нуртор в недоумении взглянул на синевато-белый, конусообразной формы кусок воска, обезображенный наплывами. Хотел было рявкнуть на обнаглевшего старикашку, но вдруг замер… всмотрелся внимательнее…

Потеки расплавленного воска превратили свечу в подобие человеческой фигурки с крохотной головой, покатыми плечами и непомерно длинными руками.

– Это же… это… – выдохнул, не веря своим глазам, король. Он швырнул свечу на пол и брезгливо вытер руки о камзол. – Да как ты посмел предложить мне… Неужели ты решил…

– Нет, государь, – холодно отозвался чародей. – Это ты решил…

Король вцепился в плечо Айрунги, отбросил колдуна к стене. Гнев Нуртора рвался наружу, как кабан, проламывающийся сквозь речные камыши.

– Чтоб я связался с нечистью? С Подгорными Людоедами?.. Конечно, ты можешь так думать, раз я спутался с тобой! Ведь знаю же я, что истинной, чистой магией владеют лишь избранные потомки Двенадцати Великих! А прочие… – Нуртор задохнулся и шепотом закончил: – Сила их – от Хозяйки Зла!

Айрунги невозмутимо глядел королю в глаза. Ничего не подтверждал. Ничего не отрицал. Просто молчал.

Нуртор ослабил хватку. Во взгляде его – небывалое дело! – мелькнуло что-то вроде мольбы.

– Старик, ты всегда называешь лишь свое имя. А я никогда не спрашивал о твоем происхождении… даже когда сделал тебя Хранителем этого замка… Знаешь – почему?

– Знаю, государь. – Айрунги не отводил твердого взгляда от раскрасневшегося лица короля. – Это позволяло тебе надеяться, что я – один из высокородных, но по какой-то причине не ношу на одежде знаки Клана.

– Верно! Но сейчас я хочу знать правду. Отвечай: откуда ты? Из Рода? Из Семейства? Или… или все же из Клана?

– Может – из Рода, – спокойно отозвался чародей. – Может – из Семейства. А может, просто раскрылась скала – и я вышел из нее…

– Просто раскрылась… Тьфу! – Нуртор потерял дар речи от подобной наглости.

– Государь, к чему тебе гадать об истоках моей силы? Главное – ты можешь использовать ее, как тебе заблагорассудится. Когда путник находит на дороге золотую монету, он не раздумывает о том, кто обронил ее – разбойник или праведник. Просто тратит золото, вот и все…

Мощным усилием воли Нуртор заставил себя успокоиться.

– Это… это слишком серьезно. Я должен все обдумать. Позже извещу тебя о своем решении.

– Как будет угодно моему повелителю, – согнулся чародей в низком поклоне.

 

Стоя меж зубцами стены, Айрунги смотрел, как удаляются король и его свита, как рвет кавалькада факелами ночной мрак. Лес притих, остро благоухали ночные травы, вдали лениво прокатился гром: к замку подступала гроза.

Айрунги усмехнулся с недобрым торжеством: даже близкая непогода не смогла задержать короля в обители черного колдовства!

Неслышно подошел старый раб с плащом в руках. Айрунги молча отстранил плащ и стал медленно спускаться, не слушая бормотания слуги о горячем ужине и теплой постели.

Хранитель замка возвращался в сводчатый зал. Если бы король мог увидеть его сейчас, он заметил бы происшедшую в чародее перемену. Сутулая спина распрямилась, походка, оставшись неспешной, стала легче и увереннее. Айрунги выглядел куда моложе, чем ползвона назад.

Чтобы сократить путь, он пошел по открытой галерее вдоль стены. Меж столбами, поддерживающими деревянную кровлю галереи, протянулись ажурные решетки. Лунный свет, пробиваясь сквозь пелену туч, свивал металлическое кружево в легкую изящную паутину. Но Айрунги знал, что красоту решеток в полной мере оценить можно было лишь днем, когда железные полосы сплетались в необычные рисунки. Взгляд выхватывал из хаоса изогнутых линий то лисью морду, то голову лося с широкими рогами, то коршуна, снижающегося над зайцем. В каждой решетке было “спрятано” несколько картинок, которые глаз воспринимал отдельно. Айрунги давно разобрался в сути фокуса. Плоские железные ленты соединялись друг с другом под разными углами. Человек, проходя по галерее, видел одну картинку, через несколько шагов – другую, третью… Это было чудо, которое могли сотворить лишь ремесленники Джангаша – столицы Силурана. И лишь очень богатые люди могли украсить этим чудом свой дом.

Еще недавно Айрунги, проходя галереей, испытывал прилив восторга. Все, что говорило о власти и богатстве, тешило его гордость победителя, захватчика: ведь ему, человеку низкого происхождения, все в этой жизни приходилось брать с боя – только не оружием, а хитростью. Замок был самым крупным куском, какой ему пока довелось откусить.

Увы, подобные чувства волновали его недолго. Уж таким уродился Айрунги: полученное быстро теряло для него цену. Его интересовало лишь то, до чего он еще не дотянулся…

От сосредоточенных раздумий Хранитель замка отвлекся лишь на миг – когда услышал возню и писк в темном углу. Он подумал, что завтра надо приготовить яд для грызунов, и легкая улыбка скользнула по его губам. Радость, осветившая лицо, не имела никакого отношения к травле крыс. Просто Айрунги любил возиться с разными порошками и жидкостями – смешивать, растирать, сжигать, растворять, улавливать газ в стеклянные сосуды…

Она была опасна, эта дивная игра, лучшая из игр, придуманных людьми назло богам. Айрунги расплачивался за нее пятнами ожогов на коже, расплачивался сильнейшими отравлениями, которые чуть не унесли его в Бездну, расплачивался болью в легких, опаленных каким-то газом, которому он даже не дал названия, потому что так и не сумел получить вторично.

Но игра стоила того! Стоила риска, сил, времени, здоровья! Она давала Айрунги возможность хотя бы по крохам утолить неуёмное любопытство, отчаянное желание сунуть свой острый нос во все секреты Безликих. Почему они устроили мир именно так, а не иначе? И как, собственно, они его устроили? А главное (это уже шепотом, про себя, меж двумя ударами сердца) – можно ли этот мир изменить?

Получая из одних веществ другие, Айрунги чувствовал себя всесильным творцом… чувствовал себя магом – хотя бы на этот краткий срок!..

Войдя через маленькую дверцу в коридор, где недавно он поставил короля перед ужасным выбором, Айрунги замедлил шаг, задувая свечи и вспоминая все подробности удачного вечера. Пожалуй, он немного затянул время, когда не сразу приветствовал короля… он мог разъярить Вепря… впрочем, ничего: полезно дать почувствовать свою силу и независимость.

Но все же две ошибки он допустил, И главная из них – глупая оговорка, случайное упоминание о душе Пламени. Нуртор этого не забудет.

А может быть, это даже к лучшему? Не воспользоваться ли фразой, случайно слетевшей с языка? Рискнуть… внушить королю, что он, Айрунги, знает не меньше, чем великий Шадридаг Небесный Путь, равных которому среди потомков Двенадцати Магов не было и нет?..

Ни в коем случае! Это слишком опасно! Нуртор станет требовать от него великих магических свершений…

Глупо, между прочим! Если бы Айрунги подчинил себе Душу Пламени, он бы не торчал в захолустном замке, а восседал на троне Силурана – для начала. А Нуртора Черную Скалу назначил бы сотником дворцовой гвардии – самое подходящее место для храброго идиота…

Сводчатый зал встретил своего господина душной тишиной и полумраком. В очаге тлели угли. Айрунги разбросал их ударами лопатки. Открылся узкогорлый железный сосуд, потемневший от огня. Айрунги нагнулся, рассматривая следы медного припоя на горлышке.

Вот она, вторая серьезная промашка! Вот где могли провалиться в Бездну все планы! Медь расплавилась медленнее, чем он ожидал. Газ, рожденный из смеси мела с уксусом, не сразу смог сорвать крышку и погасить огонь. Пришлось тянуть время, незаметно сыпать в очаг соль, поташ, гашеную известь и прочие вещества, меняющие цвет пламени… Зато как повезло, что король помянул Хозяйку Зла именно в тот момент, когда крышка сорвалась! И со свечой получилось отлично – не зря Айрунги все утро возился с огарком, поливал со всех сторон воском, чтобы достичь нужного впечатления.

Смешно! Потомок Первого Вепря, в чьих жилах течет кровь великих магов, дрожит от страха при виде грошового фокуса!

Усмешка мелькнула на тонких губах Айрунги – и умерла. С коротким стоном отчаяния он швырнул железную лопатку прямо в очаг, на угли.

Король прав! Магией владеют лишь потомки Двенадцати, да и то немногие!

Когда-то Айрунги с жадной надеждой собирал по крупицам все, что можно было узнать о загадочных и страшных Ночных Магах. Откуда их сила, от Хозяйки Зла? Да он, не раздумывая, заключил бы договор с Серой Старухой, посулил бы ей любую вещь… пусть бы душа его дотла сгорела в Бездне и никогда больше не возродилась в человеческом теле…

Увы, таинственные Ночные Маги, как правило, оказывались незаконными отпрысками кого-нибудь из высокородных. Значит, им тоже давала волшебную силу кровь Двенадцати…

От недавнего довольства собой не осталось и следа. Во рту появился мерзкий привкус – вроде полыни или желчи. Как знал он этот вкус позора, вкус унижения! Шарлатан! Можно умело морочить простаков, можно добиться славы, богатства… но как заставить самого себя забыть про детство в повозке бродячих циркачей?

Был балаганным шутом, шутом и остался! Только рискует головой… Самому противно, к каким жалким трюкам приходится прибегать! Даже волосы обесцвечивает, чтобы выглядеть седым старцем – для солидности… А ведь ему лишь тридцать два года!

Если он сделает неверный шаг и сорвется со своего каната, с каким презрением отшатнутся от него люди! “Проходимец, потянувшийся за золотом и властью!” – вот что скажут о нем. Ну да, золото, ну конечно, власть, кто же от этого откажется? Но как выскажешь им всем главное, то, что пронзительно, мучительно поет в душе, не дает забыться в уюте и довольстве…

Зависть! Проклятая зависть! И к кому – страшно вымолвить…

Протянув руку, Айрунги пошарил на полке с рукописями. За стопкой фолиантов, переплетенных в кожу и дерево, притаился свернутый в трубку лист плотной серой бумаги. В темноте, которую лишь слегка рассеивали тлеющие угли, нельзя было прочесть ни буквы, но Айрунги и без того помнил каждую из них. Крупные, аккуратно выведенные знаки для тех, кто учится читать. Много таких листов продается по дешевке на ярмарках – отрывки из летописи, составленной великим историком и законоведом по имени Санфир Ясная Память из Клана Лебедя.

Сколько раз приходилось Айрунги срываться с места, бежать, бросив все имущество, в том числе и бесценные древние манускрипты. А с этим грошовым свитком не расставался в самых опасных передрягах.

Первое, что он прочел в своей жизни. Чудесная история, Ударившая в сердце, навсегда покорившая мысли, воспламенившая воображение.

И сейчас, бережно поглаживая кончиками пальцев шероховатую бумагу, Айрунги повторял наизусть слова древней легенды. Перед глазами его оживала страна, которая не была еще Великим Грайаном, вообще не была страной – так, каша из мелких владений, где каждый глава Рода считал себя правителем, где не прекращались междоусобные войны, где бойцы не знали, кого они убивают и за что погибают. Пылали деревни, мычали угоняемые стада, стонали в огне поля, с которых некому было снять урожай. Люди уходили в леса и жили там, как дикие звери.

И брели по горному ущелью, спасаясь от погони, те, кому Айрунги завидовал до пожара в сердце: двенадцать оборванных, измученных, голодных воинов из разбитого отряда.

Айрунги самозабвенно шептал:

“Край, что зовется сейчас Лунными горами, укрыл беглецов. И нашли они среди скал источник, что цветом воды и запахом не походил на прочие источники. Сказал один из воинов: “Нельзя пить эту воду, это грозит нам смертью”. Но другой ответил: “Все грозит нам смертью, и замучила нас жажда”. И пили они воду, все двенадцать, и объял их сон, и дважды восходила над ними луна, и дважды – солнце, а они все спали и не было на земле сна, подобного этому, и не будет впредь без: воли Безымянных богов.

И видел первый из воинов, что стал он могучим драконом Крылья его подобны были грозовым тучам, и мог он, пав с небес на лесную поляну, подхватить и разорвать лося.

Второй во сне был лебедем и навсегда запомнил красоту своего отражения в осенней воде, темной и неподвижной, усеянной звездами золотых листьев.

Третий рыскал под луной в волчьем обличье, и откликалась стая на зов его.

Четвертый могучим вепрем ломился сквозь чащу, и все живое уступало ему дорогу.

Пятый желтоглазой рысью, беспощадной тенью охотился в листве деревьев, и точен был его прыжок, и неумолимы были когти.

Рев шестого заставлял лесные дебри содрогаться, ибо был он медведем, и сила бугрилась мышцами под шкурой его.

Когда в третий раз встало над ущельем солнце, проснулись все двенадцать и заговорили о снах своих. Тот, кто был драконом, хотел рассказать о полете, но перебили его те, кто был соколом, орлом, альбатросом и вороном, ибо помнили и они, что такое ветер под крылом и земля далеко внизу.

Говорили все, кроме двоих, глядевших друг на друга так, словно они впервые встретились.

Наконец молвил один из них: “Я узнал тебя! Ты был спрутом, большим, как корабль! Своими щупальцами ты раздавил в щепки рыбачью лодку!”

И услышал он в ответ: “И я узнал тебя! Огромной акулой кружил ты вокруг той лодки, вокруг рыбаков, что цеплялись за обломки!”

“Тише!” – заглушил всех окрик Медведя. И вслушались они, и познали голос гор, голос камней. И поняли, что оставаться у источника нельзя, ибо должны рухнуть утесы и сомкнуться ущелье…”

Айрунги тщательно скатал свиток. Он не мог заставить себя читать дальше. Это было слишком больно.

Ну почему, почему эти двенадцать битых вояк получили от богов такой немыслимый подарок? Чем они это заслужили? Выпили воды из горного родника, который потом завалило землетрясением? Узнать бы, где находился этот источник! Он, Айрунги, голыми руками расшвырял бы камни, насквозь процарапал бы скалы!..

Что они умели, эти Двенадцать, отринувшие свои прежние имена и принявшие новые? Они могли летать, могли менять свой облик, становиться невидимыми, могли грозным гласом обращать в панический ужас войска… могли заставить своих смертельных врагов покорно повиноваться своим приказам… взглядом возжигали огонь, умели создавать волшебные предметы, переливая в них свою силу… Даже Санфир, при всей его дотошности и научной добросовестности, пишет: “И не перечислить всего, чем одарили их Безликие”. Хотя мог бы, конечно, расстараться и перечислить…

Теперь-то Истинных Магов мало. В Силуране, например, их двое. Хвала Безымянным, оба не интересуются политикой и не отбивают хлеб у таких, как Айрунги.

У тщеславных шарлатанов. У бездарных завистников.

Айрунги надменно вскинул голову.

Что ж, пусть высокородные кичатся своей истинной силой. А такие, как он, не станут брезговать и краденым могуществом! И теперь в его руки попал волшебный предмет. Настоящий, созданный великим чародеем, до краев наполненный магической силой! Теперь можно спустить с цепи бурю, которая всколыхнет мир и поднимет Айрунги на сияющие вершины власти!

Правда, сам он всегда будет помнить, что его великий путь начался с заурядной кражи…

– Ну и пусть! – негромко сказал Айрунги вслух. – Зато теперь балаганный шут столкнет в смертельной битве два великих королевства!

И тут случилось нечто непонятное и жуткое. Зарябила перед Айрунги полоса серебряного света. На фоне этой полосы возникло лицо – бледное, обрамленное узкой черной бородой. Густые брови приподнялись, дрогнул тонкий рот под полоской усов. И Айрунги не то услышал, не то прочел по губам: “Глупец!”

И все исчезло.

Айрунги судорожно протер глаза. Что за морок наводит на него Хозяйка Зла? Нет, он просто устал… такая рискованная игра! Но теперь главное позади. Надо выбросить все из головы… успокоиться… поскорее лечь и уснуть.

 

– Глупец! – пробормотал чернобородый высокий мужчина, откидываясь в кресле.

В зеркале перед ним медленно исчезало изображение сводчатого зала, багровых углей в очаге, мерцающих стеклянных сосудов на столе… Наконец зеркало превратилось в серебристую полосу, по которой пробегала мелкая рябь, точно по озерной глади под легким ветерком.

Человек сделал небрежный жест, словно отпуская слугу. На сияющей глади вновь начало проступать изображение. Но теперь в зеркале отражалась другая комната – небольшая, богато убранная, освещенная восковыми свечами. В углу на се ребряной жаровне курились благовония из Ксуранга. Мерно журчала розовая жидкость в старинных водяных часах, перетекая по узорному сплетению тонких трубок из одной хрустальной чаши в другую. Хозяин любил этот звук – уютный, знакомый с детства…

Лениво повернув голову, человек нашел взглядом на стене деревянный диск размером с ладонь, покрытый спиральным узором. Холеная рука не спеша сдвинула диск. За ним открылось черное отверстие. Приподнявшись, хозяин комнаты приблизил лицо к отверстию и громко, четко произнес:

– Пусть ко мне придет Шайса. Сейчас же.

Вернув на место диск, он опустился в кресло. Была в этом человеке ленца, легкое отвращение к любому движению, которое приходилось делать. Его длинное тело казалось бескостным. Но любой, кто посмел бы взять его под руку, удивился бы, почувствовав под нежной тканью рубашки железные мышцы.

Человек знал, что слова его прозвучали по всему замку. И повсюду на миг замерли над работой невольники, хотя страшный голос звал не их. Но тут же вновь принялись за дело – еще проворнее, еще усерднее.

Много было в Великом Грайане господ, чьи рабы трепетали при мысли о хозяйском гневе. Но, пожалуй, ни один из них – и свирепо-жестоких, и расчетливо-беспощадных, и просто скупых, изнуряющих прислугу голодом и непосильной работой, – не мог сравниться в умении наводить на слуг страх с человеком, что сидел сейчас перед зеркалом. Потому что стояла за этим человеком сила – беспощадная, ледяная, непроглядно-черная, как вода на дне пропасти.

Но исходящая от него угроза, как хитрый старый зверь, редко выползала из своей берлоги – из древнего замка, затерянного в непролазных дебрях Недоброго леса.

Спроси в Грайане любого Сына Клана, кто такой Джилинер Холодный Блеск. Высокородный господин пороется в памяти и ответит неуверенно:

“Есть такой в Клане Ворона… в Ветви Черного Пера… Живет отшельником, в столицу не выбирается… кажется, последний в своей Ветви… Да не помню я, узнай у кого-нибудь из Воронов!”

Вот и все. Даже лес Недобрым назван не из-за темной славы замка, а из-за того, что лет двести назад там разбойники пошаливали, да теперь и они почти что все вывелись.

И мало кто знает, что живет в этом замке маг, равного которому нет ни в Грайане, ни в Силуране, ни в Наррабане… вот за Ксуранг поручиться нельзя, да за земли дальние, новооткрытые, за морями лежащие…

Джилинер надменно улыбнулся своему изображению, провел пальцами по массивной резной раме.

Хорошее зеркало! Не отшлифованная серебряная пластина, какими пользовались в старину и какие по сей день украшают большинство богатых домов. Нет, дорогое, стеклянное, покрытое составом, секрет которого пуще жизни своей хранят ремесленники Ваасмира.

Странная доля выпала этому зеркалу. Никогда ни одна женщина не поправляла перед ним кружева у лифа, не возвращала в прическу выбившуюся прядь волос, спокойно-оценивающим взглядом измеряя свою красоту. Никогда не вплывали в него краешком поцелуи и объятия в глубине комнаты, никогда не прыгали перед ним детишки, стараясь скорчить рожицу посмешнее и счастливо визжа…

Зато видело оно много такого, чего обычно зеркалам отражать не приходится: бушующие морские волны, сходящиеся в сражении корабли, тайные переговоры королей, убийства из-за угла, казни на площадях, битвы среди зеленых холмов, пытки в темных казематах… А еще показывало зеркало много вещей и событий столь страшных и непонятных, что, будь у него душа, съежилась бы эта душа от ужаса, легкими бликами затрепетала бы на светлой поверхности стекла…

А сейчас прикидывалось оно обычным зеркалом и благонравно отражало впалые щеки, широко поставленные светлые глаза, прямой нос, поднятую к виску руку с агатовым перстнем, бархатный камзол, черный с белой вышивкой…

Скрипнула дверь. Джилинер не обернулся, не оторвал глаз от зеркальной глуби, где возник низенький человечек в холщовых штанах и рубахе с небрежно завязанным воротом. Засученные по локоть рукава открывали руки – длинные, тощие, перевитые тугими веревками жил, с узловатыми пальцами… Страшные руки. Люди невольно отводили от них взгляд.

В остальном же вошедший был весьма невзрачным человечком, белесым, как комок паутины.

Тщательно прикрыв за собой дверь, прошел он через комнату и опустился на колени перед хозяином.

– Господин приказал мне явиться…

Если в первый миг знакомства людям казалось, что прозвище Шайса – Змея – совсем не подходит коротышке, то с первым же его словом их недоумение исчезало. У человечка было что-то неладно с горлом, слова стелились по полу и с шипением расползались по темным углам.

Джилинер отвел взгляд от зеркала.

– Встань. Будешь вести записи… Нет, пергамент не трогай, бумагу тоже. Ты в спешке сажаешь много ошибок. Возьми восковую дощечку, потом не спеша перепишешь.

Шайса возился у полки с письменными принадлежностями. Хозяин настороженно смотрел ему в спину: Ворону показалось, что взгляд слуги был ускользающим, смущенным, не было в нем привычной ясности…

Шайса положил на резной столик навощенную деревянную дощечку, острую палочку, подвинул низкий табурет так, чтобы видеть и хозяина, и зеркало.

– Подожди, – мягко остановил его Джилинер. – Сначала хочу убедиться в том, что ты предан мне по-прежнему. Недоверие – это сорняк, который надо выпалывать сразу, иначе он пустит длинные и прочные корни.

Наемник коротким тревожным движением обернулся к хозяину, хотел что-то сказать, но передумал, плотно стиснул губы и, подойдя к креслу, вновь опустился на колени.

Джилинер приложил ладони к его вискам и прикрыл глаза. Зажмурился и Шайса, резко побледнев и опершись ладонями о ковер, чтобы не рухнуть на пол. Испытание верности было мучительным и для хозяина, и для его слуги.

Ворон крепко закусил губу, когда в его сознание хлынуло то, что скопилось в темной и грязной душе Шайсы.

К своему огромному сожалению, маг не умел читать чужие мысли, хотя этим даром обладал Первый Ворон, его предок. Зато Джилинер безошибочно воспринимал эмоции собеседника, а иногда и улавливал возникающие в чужом сознании образы.

Вот и сейчас… Утомленно откинувшись на спинку кресла, Ворон с брезгливым сочувствием взглянул на покрытое бисеринками пота, искаженное гримасой лицо слуги.

– Что, опять? – негромко спросил он.

Шайса открыл глаза и облегченно, со свистом вздохнул. Пытка кончилась. Осталось лишь легкое чувство вины перед хозяином, которого доверенный слуга боялся куда меньше, чем все другие обитатели замка.

– Пусть господин простит меня. Конечно, я заплачу за эту девку. Или куплю вместо нее другую рабыню.

– Дело не в ней, Шайса. Ведь это будет продолжаться и дальше…

– Я… я сдерживался как мог, господин. У меня не было женщины с конца Хмурого месяца.

– Да? Про ту, осеннюю, ты мне не рассказывал.

– Не хотел отвлекать хозяина своими мелкими заботами, ведь Ворон тогда создавал Малый Шар. Разве стал бы он слушать про какую-то бродячую певичку, что забрела в замок?

– Ты прав, я тебя и на глаза бы тогда не допустил. Значит, вчерашняя рабыня уже… шестая, да?

– Седьмая, господин… И за что мне такое наказание? – В сиплом голосе слышалась неподдельная боль. – Почему я, именно я, из всех мужчин на свете, приглянулся Хозяйке Зла? Почему она так хочет спать со мной? Ведь я не лучше других, а вот поди ж ты… Преследует меня, в разных обличьях предстает, подлая такая! А вчерашняя рабыня… я ж ее каждый день на кухне видел! Думаю, девка как девка… ну, взял ее в постель… Сначала-то все хорошо было, а потом гляжу – лежит подо мной Серая Старуха, беззубым ртом ухмыляется! Опять, гадина, провела меня! От злобы глаза кровью заволокло, стиснул я ее горло…

Шайса замолчал, свистящими толчками вдыхая и выдыхая воздух.

Хозяин наклонился к нему, испытывая жалость и искреннее желание помочь – а эти чувства были в душе Ворона случайными и редкими гостями.

– Шайса, змей ты мой ручной… ты же болен, понимаешь? И воздержание не идет тебе на пользу. Чем дольше живешь без женщины, тем сильнее в тебе болезнь. Однажды не выдержишь, снова свернешь шею безобидной девке, приняв ее за Тысячеликую. Послушай меня, возьми себе послушную и ласковую бабенку…

Шайса яростно замотал головой и оскалился.

– Нет, господин! Хозяйка Зла – она коварная… опять меня обманет… Я уж лучше совсем без баб…

– Ну, как хочешь, – бросил Джилинер привычно скучающим голосом. Мимолетный проблеск доброты умер, в сердце Ворона вернулось презрительное равнодушие ко всему, что не связано было с магией и с его собственными великими планами. – Ты все приготовил для записи?

– Да, господин, – откликнулся Шайса тоном ребенка, прощенного за шалость.

– Принеси Большой Шар… покрывало не снимай, я сам…

Перед хозяином встал серебряный треножник, накрытый тяжелой черной тканью. Ворон снял ткань бережно и нежно, словно одеяло со спящей возлюбленной, – и комната озарилась серебряным блеском.

Свет сочился из большого, с человеческую голову, стеклянного шара. Мерцание колыхалось и переливалось, то угасая, то ярко вспыхивая.

Джилинер положил руки на шар – и сияние померкло, словно ладони мага впитали в себя свет. Шар стал мутно-сиреневым, точно наполненным густой жидкостью.

Поверх шара Ворон взглянул в зеркало, с которого таинственная сила уже смывала изображение комнаты, освещенной свечами, водяных часов, резного столика… Последними исчезли, утонули в зеркальной глуби два сосредоточенных лица с жесткими глазами.

– Записывай: деревня на берегу Моря Туманов… Нет, зачеркни “деревня”. Пиши “временная рыбачья стоянка”. Они там летом живут, некоторые с семьями, а на зиму в село перебираются… Называется – Старый Невод. Шесть домов, один общий сарай… Успеваешь записывать? Мужчины ушли в ночь на промысел – какие-то острова, это не важно, не пиши. Осталось восемь человек: три женщины, старик, четверо детей разного возраста…

В зеркале вставали из светло-серой пелены крыши домов, окруженных деревьями.

– Туман, – озабоченно просипел Шайса. – Может, подождем, пока солнце встанет? А то не увидим ничего…

Джилинер помедлил, вглядываясь в изображение, затем с облегчением ответил:

– Ветер размечет туман. Видишь, как ходят вершины деревьев! А ждать не хотелось бы. Я его уже веду…

Теперь Ворон говорил чуть напряженно, как человек, который несет тяжелый груз – впрочем, груз для него вполне посильный.

– Пиши: Подгорная Жаба, самец, молодой, здоровый. Приказ уловил сразу, слушается прекрасно. Впервые у меня так удачно получается с новой тварью. С Черными Прыгунами как пришлось помучиться, помнишь?.. О, смотри, туман расходится! И так рано светает…

Теперь седая пелена держалась лишь над самой водой озера, которое за гигантские размеры называли морем.

В одном из домов отворилась дверь. Две женщины шагнули на росистую траву и направились меж деревьями к берегу, держа за концы палку, на которую были нанизаны за дужки три деревянных ведра. На пороге появился старик, что-то крикнул им вслед.

– А почему ничего не слышно? – удивился Шайса.

– Мне трудно одновременно держать картину деревни и вести Подгорную Жабу, поэтому о звуках я решил не беспокоиться… А что? Думаешь, там говорят о чем-нибудь важном?

– Да вряд ли… это я так спросил…

Молодая женщина, цепляясь за ветви прибрежной ракиты, спустилась по крутому, почти в человеческий рост, берегу к воде. Пожилая, зябко закутавшись в платок, приготовилась подать ей ведро.

– Я только что повидал Айрунги, – не отрываясь от зеркала, сказал Джилинер. – Он времени зря не теряет. Так и бурлит от великих планов. Уже переговорил с королем.

– Не нравится мне этот Айрунги, – откликнулся Шайса. – На словах молодец, а до дела дойдет – струсит.

– Ну, почему же? Малый Шар он украл у меня весьма решительно. Трясся от ужаса, но украл. Очень, очень предприимчивый человек.

– Украсть сумел, – признал Шайса, – а твердости настоящей в нем нет. Шумит про великие войны, а своими руками и котенка не утопит. – Шайса с удовлетворением бросил взгляд на собственные чудовищные руки.

– Не преувеличивай. Ему нравится эта мысль – использовать в битвах Подгорных Людоедов.

– Мысль-то нравится. А показать ему человека, которому Подгорный Людоед выдирает клыками горло, так наш колдун в обморок брякнется!

Слово “колдун” было произнесено с непередаваемым презрением.

Женщина тем временем наполнила и передала наверх ведро и теперь осторожно, чтобы не зачерпнуть прибрежную муть, погружала в воду второе.

Из лачуги выскочил мальчишка лет десяти, босой, в холщовых штанах с развязанным поясом. Ежась от утреннего холода, он отошел от дома, помочился в кусты и затянул пояс. Затем огляделся, заметил женщин и стал по-разбойничьи к ним подкрадываться.

– Может быть, ты и прав, – протянул Джилинер, глядя на вершины деревьев, клонящиеся под ветром. – Но от Айрунги великих свершений и не требуется. Пошумит, погрозит странам и народам, объявит себя владыкой Подгорного Мира, посулит кровавые ужасы тем, кто не подчинится его власти…

– Ну, представления устраивать он мастер… Я не говорил господину – он же из семьи бродячих циркачей, Айрунги этот, сам в юности фокусником был…

– Да? – озабоченно откликнулся Ворон. – Это плохо. Нельзя, чтобы об этом стало известно… может, уничтожить тех, кто знал его в юности? Айрунги Журавлиный Крик должен остаться в веках фигурой загадочной и жуткой. Таинственное происхождение… бесчеловечные деяния… весь мир возрадуется, когда я сокрушу это чудовище!..

Мальчишка, вынырнув из прибрежных кустов, тряхнул тяжелую от росы ветку ракиты над склонившейся молодой женщиной. Та резко выпрямилась, чуть не уронив ведро. Наверное, завизжала, когда холодная влага щедро брызнула ей на шею и плечи.

Мужчины в комнате перебрасывались короткими фразами, стараясь скрыть нарастающее напряжение. Ладони мага казались черными на сиреневом фоне шара.

– Скоро ли, господин?

– Уже в озере. Порог между Мирами прошел легко… Сейчас, сейчас… Во-от!

Даже волны в отвращении и ужасе шарахнулись прочь от взметнувшейся над водой громадной плоской хари, похожей на жабью, но гладкой, без бородавок, с выпученными глазищами и широкой, растянутой в вечной жуткой ухмылке пастью, по краям приоткрывавшей кривые клыки.

Тварь рванулась к берегу и выбросила перед собой длинную лапу. Младшая из женщин забилась в беспощадной хватке и осела на мокрую глину у кромки воды. Чудовище, бросив умирающую добычу, бросилось в кусты, круша и ломая ветви.

Ни звука не донеслось сквозь зеркало в комнату, но мужчины кожей, телом почувствовали, как взвился над кустами и оборвался крик мальчишки.

Пожилая женщина бросилась бежать, но споткнулась и упала.

Тварь вскинула круглую плоскую башку и прислушалась. Она походила на жабу размером с корову – но жабу, стоящую на мощных задних лапах. Передние были сложены перед грудью и уже не казались такими длинными. Тяжелый чешуйчатый хвост помогал хищнику удерживать равновесие.

Женщина отчаянно ползла к хижине. Наверное, она кричала.

Монстр задрал голову так, что она откинулась на спину, и распахнул чудовищную пасть. Даже сквозь зеркало до мага и его подручного долетел отголосок хриплого боевого клича Подгорной Жабы. Всюду, куда доносился этот рев, все живое в ужасе спешило забиться в дупла, в норы, уносилось прочь. Древний непобедимый убийца заявил о своем появлении в лесу.

Выпуклые мышцы под бледно-коричневой кожей сократились, ноги мощным прыжком вынесли монстра на поляну. Вторым прыжком он обрушился на несчастную старуху, круша и ломая ей кости. Нелепая и жуткая голова вновь откинулась на спину, второй клич огласил лес – теперь в нем звучало ликование победителя.

– Красавец мой! – растроганно шепнул Джилинер, когда вопль этот пробился сквозь зеркало в комнату.

Ощерив клыки, хищник склонился над жертвой и одним движением вырвал у женщины руку.

– Жрать он тут устроился! – возмутился маг. – Дело не сделано, а он – жрать! А ну, вперед!

Монстр оставил добычу и затряс головой, не понимая, что происходит: чужая воля настойчиво стучалась в тупой мозг животного.

Впрочем, его внимание тут же отвлек выскочивший из хижины старик. В каждой руке человек держал по горящей головне.

– Чего это он? – удивился Шайса. – А-а, от детей уводит. Хочет разозлить и заманить в лес… Смелый!

Может быть, несколько лет назад мужчине и удалась бы его отчаянная попытка, но сейчас старческие мускулы не могли состязаться с великолепной реакцией и силой Подгорной Жабы. Прыжок, лапа вылетела вперед – и отважный старик рухнул с переломленным позвоночником.

Возможно, он умер не сразу и успел увидеть, как за порог выбрался малыш лет пяти. Увидев чудовище, ребенок со всех ножек пустился бежать по поляне. Личико исказилось от плача.

– Был бы постарше – попробовал бы в хижине отсидеться, – сказал Шайса. – А так – конец пискуну.

Монстр не спешил, понимая, что беспомощный детеныш никуда от него не денется. Жабья морда медленно поворачивалась, следя за добычей. Видно было, какая гибкая у твари шея.

И тут из соседней хижины выбежала еще одна женщина. Тяжелое полено, брошенное сильной и меткой рукой, ударило чудовище меж выпуклых глаз. От неожиданности монстр присел на хвост, а затем, развернувшись, прыгнул в сторону обидчицы. Но женщина, молодая и проворная, завертелась меж деревьев, уворачиваясь от длинных цепких лап, подхватила малыша, проскользнула перед самой пастью страшилища, юркнула в дом и захлопнула дверь.

– Ну, баба! – ошарашенно просипел Шайса. – Не баба, а мастер карраджу!

– У нее там двое сопляков, – негромко сказал Джилинер. – Да теперь третий, чужой… Что ж, будем ломать дом.

Переваливаясь на задних лапах, монстр подошел к сосновому срубу и вцепился клыками в бревно.

– Дурак! – гневно крикнул маг. – Дверь! Бей по двери! – А он не знает, что такое дверь…

– Знает. Я рисую ему образ… Ага, понял! Дверь содрогнулась под ударом тяжелого хвоста, но выдержала.

– Здесь медведи бродят, поэтому дома крепкие… и окна маленькие, – прицельно оглядел Джилинер рыбачью избу.

– Крыша! – азартно подсказал Шайса.

– А верно! – хмыкнул Ворон.

Монстр взвился в воздух и своей грузной тушей обрушился на крышу, которая беззвучно проломилась под ним. Хищник исчез внутри дома.

Комнату огласил дружный вопль. Мужчины на миг забыли о разнице в положении меж ними. Еще немного – и они бы кинулись хлопать друг друга по плечам.

Джилинер отбросил обычную ленивую невозмутимость, глаза его сверкали.

– Видел? – кричал он. – Видел! Как он прыгнул!

– Сиганул что надо! – восторженно сипел в ответ Шайса. Усилием воли Ворон заставил себя успокоиться и убрать руки с шара.

– Отдохну, он пока сам управится. И пусть поест, заслужил. А потом уведу его, пока мужчины не вернулись.

– А зачем уводить? Пускай порезвится!

– Там девятеро крепких мужиков. Увидят, что он натворил, рассвирепеют. В другой ситуации разбежались бы, а тут… Вдруг захотят отомстить да всей ватагой забьют зверя?

– Подумаешь, беда какая! Он что, последний в Подгорном Мире?

– Все-таки, Шайса, ты глуп. Девять победителей Подгорной Жабы! Как ты думаешь, много им понадобится времени, чтобы вообразить себя героями? И каждый будет врать, что он чуть ли не в одиночку… не ведая страха… И родится из этого вранья девять самостоятельных легенд, друг на дружку не похожих. И бродячие певцы начнут голосить об этих подвигах по всем кабакам Грайана и Силурана… Ну, нет! Народ должен считать Подгорных Тварей непобедимыми. Всех! И Людоедов, и Жаб, и Ежей-Визгунов, и драконов…

Джилинер поднялся и, разминая занемевшие от напряжения мускулы, медленно прошелся по комнате. Шайса провожал его взглядом. Наемнику вспомнилось, каким он видел хозяина в фехтовальном зале. Там этот вялый, с ленивыми движениями человек превращался в опасного бойца – быстрого, сильного, точного… Впрочем, Шайса тут же с удовольствием напомнил себе, что всеми видами оружия – от меча до удавки – сам он владеет лучше хозяина. Так и надо, каждому – свое.

– С драконами у меня хуже всего получается, – задумчиво сказал маг. – Такие непослушные! А они мне просто необходимы. Жабы хороши на открытой местности, но при осаде города от них толку мало. А вот десяток драконов, пикирующих с небес…

– Трудно, небось, целой стаей управлять? – посочувствовал слуга.

– Трудно научиться приказывать одному. К каждому виду тварей нужен свой подход. А как его нащупаешь – дальше уже не имеет значения, десяток или сотня… Правда, Большой Шар стал слабеть, пора снова напитать его Силой. Придется навестить Подгорный Мир… что, кстати, и мне на пользу пойдет. Отправишься со мной, а?

Шайса промолчал.

Джилинер улыбнулся краешками губ, глядя на позеленевшее лицо слуги. Ворон любил чужой страх – особенно страх действительно смелых людей…

– Шучу, шучу… – Маг вернулся в кресло и положил ладони на шар. – Давай, красавчик, выбирайся из сруба… Я кому сказал, скотина ты наглая, прыгай!.. Запиши, Шайса: сытая Подгорная Жаба слушается хуже. Потому что хочет спать. – Маг подавил зевок. – А из-за этой твари и я спать хочу.

– А в прошлый раз гроза все дело испортила, – озабоченно откликнулся Шайса.

– Да, гроза очень мешает. И сильный ливень… Ага, выпрыгнул, мой хороший! Ну, пойдем к озеру, пойдем…

Вдруг Джилинер замолчал и выпрямился в кресле.

По зеркалу пробежала рябь. Когда она исчезла, маг увидел яростную горную реку. Беззвучный водопад кружил потоки меж большими валунами, взбивал над ними высокую шапку пены. Казалось, сумасшедшая немая вода сейчас плеснет через резную раму прямо на колени чародею.

За спиной шумно вздохнул Шайса.

– Господин… это… это еще что такое?

– Не знаю, – бросил маг, не сводя глаз с зеркала. – Оно зачастую само выбирает, что показать. И ничего не делает зря, поэтому гляди в оба.

Водопад отодвинулся, ушел вниз. С высоты птичьего полета смотрели господин и слуга, как на обрывистом берегу, в зарослях орешника, метались человеческие фигурки.

– Река Бешеная, – определил Джилинер. – Такое течение только у нее да у Дикой…

– Но Дикая поуже будет, – подхватил Шайса. – А что за люди-то?

Зеркало будто услышало его вопрос. Земля придвинулась ближе, мелькнул и исчез бородатый воин с красно-белой перевязью на груди.

– Цвета Клана Орла, – ответил чародей.

– Стало быть, это где-то возле Анмира творится, – прикинул Шайса. – Хранитель Анмира – Сын Клана Орла… Ну, ясно: стража разбойников ловит!

Зеркало тем временем показало одного из тех, кого преследовали стражники. Молодой парень с шапкой растрепанных каштановых волос метался, как заяц, среди кустов. На бегу он скинул кожаную куртку, сбросил перевязь с ножнами, но меч не выронил – и держал его не как что-то чуждое, мешающее бежать, а как привычную вещь, ставшую почти частью тела.

– И чего наше зеркальце к этому щенку привязалось? – сипел голос за спиной мага.

– В стекле – моя волшебная сила, – негромко объяснил Джилинер. – Раз зеркало что-то показывает – не сомневайся: это “что-то” имеет отношение ко мне… Ты когда-нибудь видел этого юношу?

В это мгновение парень вылетел из расступившихся зарослей – и замер на вытянутой над водой голой вершине утеса. Внизу плясала смертельный танец река Бешеная.

Зеркало крупно, во все стекло, показало красивое молодое лицо, искаженное отчаянием. Влажные каштановые волосы сбились над высоким лбом, густые брови были страдальчески сведены.

– Нет, – отказался Шайса от подобного знакомства, – сроду его не видел.

– Я тоже. И тем не менее…

На утес выплеснулась погоня – десяток уставших, обозленных стражников.

Тут же из карих глаз разбойника ушел страх. Юноша легко и привычно вскинул перед собой меч.

Двое преследователей с разбега налетели на парня, как псы на волка. Беззвучная схватка длилась несколько мгновений. Джилинер увидел только, как оба стражника, обливаясь кровью, рухнули к ногам молодого разбойника. Шайса успел разглядеть больше – и тихо зашипел от восторга:

– Мастер, какой мастер!.. Это старый прием, “радуга над лугом”…

Ободренный победой, разбойник ринулся вперед – и оборвал атаку: прямо на него смотрело несколько арбалетов. Тяжелые стрелы готовы были сорваться с тетивы, свистнуть по прицельной канавке и впиться в добычу.

Парень отступил к самому краю утеса и бросил короткий взгляд в хищную реку. Похоже, одного взгляда ему вполне хватило…

– Почему они не стреляют? – поднял бровь Джилинер.

– Правильно делают, – объяснил Шайса. – Мертвого – только на костер, а живого можно продать.

Один из стражников начал что-то примирительно говорить парню.

– Сдаться предлагает, – перевел Шайса, хотя все и так было ясно.

Высокие скулы разбойника напряглись, твердо очерченные губы сжались в злой, презрительной усмешке. Левой рукой он сделал непристойный жест.

Стражник продолжал говорить. Заинтересовавшись, Джилинер положил ладонь на сиреневый шар. В комнату ворвался рев водопада, в который был вплетен рассудительный басок:

–… И мы, приятель, прямо удивляемся: ну чего ты из себя героя корчишь?

– Правда? – перебил его дерзкий звонкий голос. – Ты ожидал, что я закачу глаза и рухну в обморок?

– А мальчик-то не из крестьян! – удивился Джилинер. – Если судить по его речи…

Стражник начал терять терпение.

– Не зли меня, гаденыш! Мне рукой махнуть – и в твоей шкуре шесть новых дырок будет!

– А что ее беречь, шкуру-то мою? Не соболь, не куница…

– Не дури, – посоветовал стражник, с трудом сдерживаясь. – Молод еще помирать. Сдавайся по-хорошему…

– По-хорошему? – В глазах парня плеснулось горькое отчаяние. – Чтоб на всю жизнь в рудник, под землю? Нет, собака ты гончая, живым ты меня не возьмешь, лучше попробуй сам себя за ухо укусить…

– Ну все, – тяжело выдохнул стражник. – Шутки кончились. Или клади меч на землю, или стреляем!

Лицо разбойника вдруг стало серьезным, словно он вспомнил что-то важное.

– А раз шутки кончились, – изменившимся голосом сказал он, – попробую сказать кое-что всерьез. Показал мне как-то учитель одну штуку…

Договорить парень не успел.

Шайса охнул. Его зоркие глаза первым заметили расширяющуюся у ног юноши черную змейку трещины.

Крупный обломок скалы с грохотом съехал в водопад. Разбойник извернулся, как кошка, перепрыгнул было на уцелевший край утеса, но под ногой осыпались камни, и юноша, взмахнув руками, сорвался в клокочущую воду. Потрясенные стражники на безопасном расстоянии вытягивали шеи, стараясь заглянуть в кипящую бездну.

– Смелый парень, – уважительно сказал Шайса.

– Смелый дурак, – уточнил Джилинер. – Заработал смерть без погребального костра.

Шайса зябко передернул лопатками.

– Однако, – задумчиво сказал маг, – пора заставить зеркало вспомнить, кто его хозяин…

Он ласково и легко провел пальцами по деревянной раме, а затем приложил ладони к стеклу. Вокруг зеркала вспыхнуло белое сияние. Изображение исчезло, словно стекло залило молоком.

Джилинер повернул к слуге потрясенное лицо:

– Шайса! Змей ты мой ручной! Знаешь, что это было? Будущее! Мы заглянули в будущее!

– То есть… это как? Разве такое бывает? Джилинер отвел ладони от стекла и заставил себя успокоиться.

– У моего прадеда было зеркало, которое показывало будущее. Перед смертью он это зеркало разбил. И я его понимаю… Но ты видишь, как возросла моя мощь? Много ли на свете осталось такого, что мне не под силу?

– Мастерство господина потрясает меня. Но… если знать все наперед, нельзя ли изменить будущее?

– Шайса, ты смотришь в самую суть… Прадед утверждал, что можно. Но ему самому это ни разу не удалось.

– А этот разбойник… Почему зеркало показало нам его смерть?

– Хотел бы я это знать… То, что мы увидели, произойдет где-то… где-то в начале Звездопадного месяца.

– Меньше чем через два месяца, – прикинул Шайса. – Может, мне найти это место, отбить парня у стражи и дознаться, с чего он так понравился нашей стекляшке?

Ворон немного подумал.

– Пожалуй, не стоит. У нас большие планы и мало времени… Конечно, любопытно было бы узнать, как судьба этого мальчишки связана с моей судьбой… – Тонкие губы тронула усмешка. – Может быть, этот щенок – мой незаконный сын. и зеркало решило, что я ринусь его спасать?

Шайса фыркнул при мысли, что кто-то – хотя бы и безмозглое стекло – может заподозрить его хозяина в подобной чувствительности.

– Нет, – принял решение Джилинер. – Все равно мальчишка погибнет, не успев ни помочь, ни помешать мне. Мы не можем ставить под угрозу великие замыслы, пытаясь изменить будущее ради сомнительной цели. – Узкая кисть сделала небрежный жест, словно смахнула на пол что-то нестоящее. – Кем бы ни был этот парень – о нем можно забыть.

У Шайсы было на этот счет свое мнение, но он не посмел его высказать.

 

Колокол на Драконьей башне королевского дворца гулко ударил три раза. Третий светлый звон – полдень.

Тайверан, столица Великого Грайана, жил привычной жизнью, чопорной и размеренной.

Впрочем, в эти дни столица слегка изменила обычной своей степенности и солидности. Цветущий месяц веселым завоевателем ворвался в тесные, кривые улочки и тут же посрывал с горожан теплые плащи. Солнце высушило последние лужи и разлилось по плоским крышам домов, где в деревянных ящиках рвались вверх перья лука, курчавилась морковь, весело вилась вокруг высоких палочек фасоль. Хозяйки с удовольствием отложили домашние дела, которые все равно до конца никогда не переделаешь, и выбрались наверх (якобы для того, чтобы прополоть и полить рассаду, а на самом деле – позубоскалить и посплетничать, перекликаясь от крыши к крыше).

Даже у старух в эти дни голоса помолодели и летели над городом, как птичий щебет. И веселым чириканьем отвечали им стайки ребятишек, снующих по всем улочкам и залезающих в каждую щель.

Пританцовывая, весна шла по Тайверану – но робко обошла стороной ворота, преграждающие путь к большому каменному дому, что грозной крепостью встал на одной из улиц, выходящих к дворцовой площади.

Казалось, мрачная зима еще простирает над этим домом свою руку. Ни один лучик не смог бы пробиться в окна, наглухо как в Лютом месяце, закрытые ставнями. На каждом из этих тяжелых дубовых щитов был вырезан сокол со сложенными крыльями.

Никто с улицы не видел ослепшие окна – высокий забор укрывал дом от любопытных взглядов. Но редкие прохожие, боязливо ускорявшие шаг, и так знали о траурных ставнях.

Ни один торговец с лотком не смел заорать здесь, нахваливая свой товар. И не только потому, что на улицах, ведущих к дворцовой площади, разносчикам торговать было запрещено (запрет-то этот часто нарушался), а потому, что сегодня на барыши тут рассчитывать не приходилось.

И бродячие певцы не затягивали здесь баллад о героях Огненных Времен в надежде получить пару медяков (если не за песню, так хотя бы за то, чтоб певец заткнулся и убрался прочь). В любой миг в доме могли начаться события пострашнее тех, о которых сложены баллады.

И не крутились у ворот нищие, которых обычно здесь было что комаров на болоте, поскольку Мудрейший Клана Сокола славился щедростью. Даже у нищих не хватило наглости сунуться туда, куда властно вошла смерть – причем смерть неотомщенная, кричащая о крови, стали и огне…

Двое стражников, препоясанных зелено-красными кушаками, тоже не собирались задерживаться у ворот, над которыми была прибита громадная еловая лапа (хотя десятник строго-настрого приказал почаще наведываться именно к этому дому и быть при этом настороже).

– Лишь бы при нас заварушка не началась, – опасливо бормотнул один.

А второй хмыкнул:

– Клянусь патлами Серой Старухи, не хотел бы я сейчас быть на месте здешнего хозяина!

И если бы Мудрейший Клана Сокола слышал эти слова, он бы хмуро усмехнулся. Все правильно. Его место было сейчас не из уютных.

* * *

Худой, с глубоко запавшими глазами старик в тяжелой, шитой золотом одежде тронул высохшими пальцами приколотую на груди маленькую еловую веточку, поправил на лбу серебряный обруч с чеканным изображением сокола, удобно устроил руки на резных подлокотниках кресла, вздохнул и тяжело взглянул на людей, ожидавших его слова.

Четверо крепких, рослых мужчин угрюмо стояли перед ним. Они были одеты в бархат и шелк, на камзоле у каждого была вышита оскаленная волчья морда. Прямая осанка, спокойные, отрешенные лица… а ведь эти люди знали, что могут больше никогда не увидеть дневного света!

Пятый опустился перед креслом на колени. Голова низко склонилась, скрещенные в запястьях руки были вскинуты ко лбу, длинные волосы скрыли лицо. Эта унизительная поза раба совсем не подходила сильному, плечистому, едва начавшему седеть человеку в дорогом плаще, скрепленном на плече застежкой в виде волчьей пасти.

– Говори, Волк! – сдержанно разрешил старец. – Я, Даугур Глубокое Озеро из Клана Сокола, Ветвь Клюва, слушаю тебя.

В ответ зазвучал хриплый голос, с усилием выговаривающий каждое слово:

– Я, Каррао Смертоносный Ураган из Клана Волка, Ветвь Серой Лапы, молю тебя: не дай вспыхнуть смертной вражде! Да, по вине одного из наших погиб Сокол, и погиб не в честном поединке. Но ты же знаешь, Мудрейший, как было дело! Санльен Ясный Луч – пятнадцатилетний мальчик, впервые оказавшийся один в пути, да еще ночью! Любой придорожный куст казался ему разбойником! Волей Хозяйки Зла он принял случайного путника за грабителя – и от страха нанес удар первым… Я знаю, Клан Сокола может взять жизнь за жизнь. Тогда мы вынуждены будем ответить… польются реки благородной крови… Вспомни, что произошло некогда между Вепрями и Орлами! А ведь мы живем не в Огненные Времена, наши законы начертаны железом и кровью. Король не потерпит резни в Кланах, он обрушится на нас, не щадя ни правых, ни виноватых…

Каррао продолжал говорить, но Мудрейший уже не слушал его, обводя тоскливым взглядом комнату, освещенную коптящими факелами. Вдоль стен стояли воины с каменными лицами, их арбалеты были направлены на Волков..

На Волков? Ну нет! Даугур до боли почувствовал, как глядит ему в сердце стрела. Он тоже сейчас на прицеле! Какое бы решение он ни принял – ему не сохранить на голове обруч Мудрейшего. Объявить кровную месть? В глазах короля он будет виновником бойни, которую учинят Соколы. Примириться с Волками? Его не поддержит собственный Клан. Все скажут “Даугур выжил из ума, подарил Волкам жизнь родного внука! Может ли старикашка, равнодушный к жизни и чести своих родичей, быть Главой Клана?”

О, какая же это шаткая лестница – власть! Как трудно удержаться на верхних ступеньках, что раскачиваются и пляшут под ногами!..

Совершить преступление против короля – или против своего Клана? Приятный выбор!

И все же в первую очередь он – Сокол. Он не имеет права делать Волкам такие подарки.

Стоп… Почему – “подарки”? Почему не заключить сделку, приемлемую как для Волков, так и для Соколов? Уж тогда он, Даугур, сумеет заткнуть рты недовольным!

Лицо старика на миг просветлело.

– Довольно. Не продолжай, Волк. Я принял решение.

Проситель тут же замолчал и легко поднялся на ноги. Раз Глава Соколов говорит, что принял решение, значит, изменить уже ничего нельзя, а Каррао не собирался унижаться больше, чем это было необходимо.

Даугур не без зависти взглянул на ладную, крепкую фигуру Волчьего Вожака. “А ведь мы однолетки! Конечно, это говорит в нем кровь Магов… жаль, не всем нам достается в наследство дар долгой молодости. Говорят, Каррао – такой грозный воин, что даже старость боится приблизиться к нему. Глупо делать этого человека своим врагом”.

– Подать стул Главе Волков! – возвысил он голос.

Из полумрака возник слуга с низким деревянным стулом. Каррао сел, взглядом поблагодарив за разговор на равных. Четверо его родичей быстро переглянулись, оценив благоприятный знак.

– Все, что ты сказал, правда, – вздохнул Даугур. – И законы крепки, и власть короля сильна… и ваш Санльен – сопливый мальчишка… Он хотя бы понимает, что натворил?

– Казнит себя, покоя не находит!

– Поделом… Не забывайте, Волки, кого лишился наш Клан. Шайшер Быстрое Крыло был отважным воином, отцом маленькой дочери и… и моим внуком… Что ж, мы возьмем за него выкуп – и выкуп дорогой!

– Скажи – сколько, а золото мы достанем! – отозвался повеселевший Каррао.

Даугур усмехнулся, вспомнив слухи о том, что Волки не расстались со старой, идущей из Огненных Времен привычкой разбойничать на ночных дорогах.

– То, что мы возьмем за жизнь Шайшера, будет стоить дороже, чем все золото, которое вы могли бы наскрести в своих лесных замках… – Сокол помолчал немного. – Скажи, Волчий Вожак, ты слышал о нашем позоре, нашем мучении… об этом молодом негодяе, что каждый день, с утра и до вечера, порочит доброе имя Клана развратом и жестокостью?

– Ты говоришь, Мудрейший, о Ралидже Разящем Взоре из Ветви Левого Крыла, – с легким недоумением отозвался Каррао. – Я уверен в этом, потому что больше ни об одном молодом Соколе я не слышал ничего дурного.

– Спасибо за попытку утешения… Этот мерзавец – проклятие моей старости. В моем доме его стыдится даже дверь! Я долго не хотел верить отвратительным слухам. Говорили, что он способен потехи ради замучить человека, что устраивает для всякого сброда многодневные пьянки, на которые его слуги силой затаскивают девушек. Я думал… заставлял себя думать, что речь идет о простых, хотя и буйных, забавах молодости. А что не любил я этого наглого щеголя – ну, мало ли кого я не люблю! Но последний случай… это невозможно! Наш подлец изнасиловал девушку из Рода. Не из Семейства, не из Отребья – из Рода! Я надеялся, что Ралидж как-то оправдается, объяснит эту ужасную историю… Знаешь, что он сказал мне? Повторяю слово в слово: “А если она из знати, почему ходит по улицам без слуг?”

– Вот тварь… Это же может дойти до короля!

– Уже дошло… Волк, ты только что стоял передо мной на коленях. Вот так и я два дня назад ползал перед Джангиларом, умолял пощадить этого… этого гаденыша, которого мне бы лучше удавить своими руками! Конечно, король замял скандал, уладил все с Родом девушки… Ты слышал последний указ?

– Нет еще… не до того было…

– Джангилар послал нашу радость в Лунные горы – Хранителем маленькой крепости. А негласно запретил возвращаться в Тайверан и вообще высовываться из своей глухомани… Вот змееныш себя покажет без присмотра старших! Воля, власть… что хочешь, то и вытворяй!..

– Прости, Мудрейший, ты сказал – в Лунных горах? Но это же на границе с Силураном?

– Ничего. Нуртор ведет себя тихо. А если начнутся неприятности, то не в горах же!

– Да, верно… Значит – почетная ссылка?

– Нельзя же с потомком Первого Сокола расправиться как с преступником из Отребья… Но горе не в этом, Волк! Наш негодяй – последний в своей Ветви! Кроме него, в Левом Крыле остался лишь двоюродный дед Ралиджа. Увы, Безликие не послали ему дара долгой молодости. Если Ралидж во время какого-нибудь шального похождения свернет себе шею – Ветвь оборвется.

Каррао сочувственно цокнул языком. Оборвавшаяся Ветвь – трагедия для всего Грайана. Даже в неистовые Огненные Времена, когда Сыновья Кланов в безумной сваре истребляли друг друга, известие о смерти последнего в Ветви заставляло враждующих на время опомниться. Бывшие враги закрывали ставнями окна своих домов, прикалывали к одежде еловые веточки и печалились о том, что исчезла еще одна нить, соединяющая их с Двенадцатью Великими…

Каррао стряхнул невеселые мысли и от души посоветовал:

– Так женить его скорее! Пойдут дети – укрепится Ветвь. А наследники могут вырасти хорошими Сыновьями Клана, если их с детства воспитывать как следует.

– Полгода ищу для него невесту. Дурная слава обгоняет Ралиджа на три полета стрелы. Вот ты, Волчий Вожак, отдал бы за такого внучку?.. Молчишь? Мы уже согласны и на хорошую девушку из достойного Рода… намекнули даже одному почтенному отцу… Представь себе, он сделал вид, что не понял нас!

– А эта… которую изнасиловал Ралидж… может быть, она?..

– С ее родителями говорил король, обещал девушке хорошее приданое. Но ее отец поклялся, что скорее убьет дочь своими руками, чем навсегда отдаст негодяю.

Каррао вновь цокнул языком – на этот раз неодобрительно.

– Да, иные Роды в гордости не уступают Кланам. Я так полагаю, очень уж они занеслись…

– Это верно… Однако вернемся к нашим бедам. Ты, наверное, уже понял, чего я от тебя потребую.

Каррао закусил губу и шевельнул носком сапога разбросанную по полу хвою.

Глава Клана Сокола возвысил голос:

– Это мое последнее слово, Волки. Я согласен взять жизнь за жизнь, человека за человека. Нам нужна Волчица, достаточно молодая и здоровая, чтобы рожать сыновей. Красота не так уж важна. Лишь бы подарила Ветви Левого Крыла наследника, а там пусть Ралиджа хоть Подгорные Твари сожрут, я и слезинки не оброню. Если ты найдешь такую девушку, я объявлю в своем Клане, что мой внук погиб в честном поединке, и волей Мудрейшего запрещу месть. Если откажешься – пусть говорят мечи и стрелы.

Каррао приподнял ладонь. Повинуясь этому жесту, Волки обступили своего вожака и начали что-то тихо обсуждать. Наконец Мудрейший опустил ладонь. Волки тут же замолкли и почтительно отошли в сторону.

И вновь Даугур почувствовал укол зависти – на этот раз при виде послушания и сдержанности молодых Волков. “Мои Соколы, – подумал он с досадой, – начали бы орать друг на друга, доказывая свою правоту, мне пришлось бы на них рявкнуть… ”

Каррао помолчал, размышляя, затем медленно произнес:

– Арлина Золотой Цветок из Ветви Логова. Она осиротела, не получив наследства. Ей девятнадцать лет. Насколько мне известно, она вполне здорова и хороша собой.

– Но согласится ли она? Дочь Клана – не рабыня…

– Я все ей объясню. Она истинная Дочь Клана и, безусловно, согласится. Но как быть со Сроком Помолвки? Невеста должна не меньше месяца прожить с женихом под одной крышей. А ведь ему скоро в путь…

– Не так уж и скоро. Ралидж тянет с отъездом – ссылается на нездоровье, но я думаю, у него в столице остались какие-то делишки… Словом, он думает быть в Лунных горах в начале Звездопадного месяца. Девушка может поехать вместе с ним.

– Ну уж нет! Он не прислужницу в дом везет! Волчица прибудет в крепость сама, как и подобает высокородной госпоже. Я дам ей охрану… В начале Звездопадного месяца? Ладно, так тому и быть. Завтра же выезжаю в Барсучий Дол, где девушка живет в замке своего дяди. Поговорю с родственниками, соберем невесту в дорогу… – Помолчав, Каррао добавил неохотно: – Клан мог бы дать ей небольшое приданое…

– Незачем, – великодушно отозвался Даугур. – Еще и приданое ему, ублюдку! Он ее и так с радостью возьмет, пусть у меня только попробует не взять!

Главы Кланов без смущения глядели друг другу в глаза. Двое Мудрейших порядком подзабыли, что значат слова “совесть” и “жалость”, зато слова “благо Клана” звучали для них громче молитвы и повелительнее боевых рогов.

Оба Вожака одновременно поднялись на ноги. Самый юный из Волков сунул в руку Каррао серебряный обруч с изображением волчьей морды. Мудрейший возложил его себе на голову в знак того, что он больше не проситель.

– Задержитесь, Волки, вы – мои гости, – радушно сказал Даугур. – Сейчас нам подадут вина. И, во имя Безымянных, пусть уберут наконец эти проклятые арбалеты!

 

Вей-о-о! И зачем, спрашивается, Безымянные сотворили эти дебри? Кому нужна дурная каша из стволов, листвы, коряг, валунов, обломков скал, веток, противно хлещущих по спине… Ладно, по спине – пусть, все равно спина такая, что черепаха от зависти сдохнет. Рубец на рубце, не то что ветка – плеть не возьмет… Но ведь эта зеленая дрянь и в глаза лезть норовит!

О Хозяйка Зла, куда же затащила его проклятая река? Далеко ли позади осталась погоня?

В ушах еще гремит водопад, перед глазами вертится бешеная пена. Не выплыть бы, ни за что не выплыть, если бы не ствол дерева, игрушкой плясавший в неистовой воде. Какое счастье, что рука не соскользнула с сука, надежно сомкнулась на мертвой ветке… Ох и лупило его по камням! Никогда в жизни ему так не доставалось… впрочем, нет: один-то раз пришлось побывать и в худшей передряге…

Но и сейчас ему весьма неплохо. Избитое тело пытается взбунтоваться, изрезанные в кровь босые ноги не согласны брести по острым камням, а в животе бултыхается столько воды, что хватило бы на небольшое лесное озерко. При каждом резком движении вода рвется наружу так бурно, словно до сих пор остается частью водопада.

А холодно-то как! Сапоги пришлось сбросить – тянули ко дну. Штаны уплыли по течению вместе со спасительным бревном – не удалось отцепить их от настырной ветки. А жалкие клочья рубахи наотрез отказались держаться на плечах и потому остались на берегу…

Подкошенный сильным головокружением, молодой бродяга опустился на четвереньки и помотал головой.

Перед глазами плавали разноцветные пятна. Вставать на ноги не хотелось. Жить тоже не хотелось.

И тут подоспела помощь из прошлого: вспомнились бесконечные, мучительные часы обучения карраджу – искусству владеть мечом. Тогда тоже невыносимо ныли мускулы, жгло легкие, и только железная воля – учителя, а не своя собственная – приказывала двигаться дальше.

Это было так свежо в памяти! Но Аунка рядом уже не будет никогда. Пришлось самому скомандовать себе: “А ну, Орешек, вставай! Вперед!”

С коротким стоном измученный человек выпрямился, тряхнул мокрыми каштановыми волосами и зашагал по мшистым валунам. Не сразу Орешек поймал себя на том, что не просто тащится вперед, но еще и делает на ходу заученные некогда движения – руками, плечами, шеей… Тело само, без приказа, вспомнило уроки Аунка! Это было тяжело, зато кровь быстрее побежала по жилам, ровное тепло пришло на смену ознобу, а вскоре притупилась боль в мышцах, умолк гул в ушах, прояснились мысли…

Ну и рожи, наверное, были у стражников! Решили скорее всего, что он героически прыгнул в водопад, лишь бы не попасть к ним в лапы. Скоро в тавернах Анмира начнет сплетаться легенда об отважном разбойнике, что предпочел смерть плену.

И никто не узнает правды о недотепе, у которого над обрывом из-под ног посыпались камни. И который сумел выбраться из воды, поскольку кое-что не тонет.

Знать бы, как там его дружки? Погибли? Схвачены?.. А-а, ладно, дружки – не друзья! Вот Аунка жаль, но ему-то уже ничем не поможешь.

Важнее сообразить, куда его занесло потоком. Может быть, ночью, по звездам… впрочем, нет, плохо разбирается он в звездах. Хотя и учили дурака…

От этой мысли на миг стало теплее. Когда-то о нем заботились, его учили…

Поеживаясь, беглец огляделся. Мысль о ночлеге под открытым небом была неприятной и пугающей. В разбойничьей ватаге Орешек знавал людей, для которых лес был живым, добрым и уютным, как обжитой дом. Для него же это нагромождение незнакомых деревьев, трав и кустов было лишь декорацией – причем декорацией пьесы, играть в которой ему совсем не хотелось. Ну не знает он этой роли, и все! Однако выбора нет: спектакль идет, актер уже на сцене, из зрительного зала без особого интереса глядят боги. Прикидывают со скуки: выживет ли в дремучей чаще герой пьесы, этот безнадежный горожанин?..

Да, горожанин! И он не намерен провести остаток дней своих в этом мерзком месте!

Можно, конечно, построить здесь хижину (кстати, как это делается?), собирать себе в пищу травы и коренья (кстати, как отличить съедобные от всякой ядовитой погани?), ловить силками птиц и зайцев (а это уж и вовсе дело немыслимое, скорее какая-нибудь зверюга его самого изловит)…

Но даже если поднапрячь воображение… Вот сидит он у порога этой самой хижины, благостный, как раскормленная свинья, грызет какой-то стебелек и умиленно слушает птичек. Сегодня, завтра, всю жизнь…

Вей-о-о! Ну уж нет! Он культурный человек! Начитанный! Городской! Он к людям хочет!

Хотя люди скорее всего наденут на него ошейник, а также устроят множество других крупных и мелких неприятностей…

Орешек остановился. Губы тронула невеселая усмешка.

“Что ж, приятель, раз ты такое стадное животное – думай, как отсюда выбраться! Ну-ка, вспомни, куда впадает река Бешеная, с которой ты только что обнимался? Пра-авильно, в Море Туманов, которое по сути своей не море, а гигантское пресноводное озеро, как о том сообщает в “Описаниях земель” мудрый Алзур Полевой Кузнечик из не-помню-какого-Рода. По пути река проходит сквозь Черную Пустошь… нет, Пустошь должна остаться позади, а это должно быть… Вей-о! Это Лунные горы! Дебри, дикость, зверье со скверными манерами и… и Подгорные Твари. Самые разные. Ох и любит же меня Хозяйка Зла, любит, стерва старая!”

Сначала Орешек пытался брести берегом, рассчитывая рано или поздно добраться до Моря Туманов и отыскать рыбачью деревушку. Но путь то и дело преграждали скалы, рухнувшие деревья, непролазный кустарник, коряги жуткого вида. И все это надо было обходить. Река пропала из виду и ревела где-то вдали. А вскоре бродяга заметил, что этот окаянный ландшафт нависает над ним слева и справа, и сделал справедливое заключение, что попал в ущелье. Спрашивается, зачем он туда залез? Вот уж истинно говорят: “Боги ведут, а Хозяйка Зла водит”.

Вечерело. Небо затягивали скверного вида облака. Только бы не хлынул ливень! Чего-чего, а воды ему на сегодня хватит!

Орешек вспомнил, как карабкался из реки, цепляясь за склонившиеся над потоком ветви, как потом рвало его на прибрежных валунах…

Нет, хватит над собой издеваться! Все равно в темноте он далеко не уйдет, а уже начинает темнеть. Надо куда-нибудь забиться до утра. Ливень так ливень, звери так звери, Подгорные Твари так… ох нет, не надо про них на ночь глядя!

Вот тут-то он и устроится, под елочкой. Кстати, место подходящее: траурное, похоронное дерево…

Орешек втиснулся меж большим замшелым валуном и древесным стволом, устало прислонился щекой к зеленой моховой подушке – и вдруг с воплем вскочил на ноги.

Из камня глядел на него огромный глаз и тянулась когтистая лапа.

Бродяга коротко хохотнул. С ним сыграли злую шутку усталость и нервное напряжение. Он протянул руку и сорвал с валуна пласт мха, обнажив второй глаз изваянного из гранита чудовища.

– Ну, морда! – сказал парень вслух. – И кто же тебя, такого раскрасивого, здесь водрузил, среди леса?.. Вей-о! Клянусь всеми обликами Хозяйки Зла, это же меня занесло в Храм Крови!

И тут же хлопнул себя ладонью по губам и вытянул руки в жесте, отвращающем беду. Не стоило поминать Тысячеликую в месте, где она царила многие века.

Та-ак, что писал о Храмах Крови мудрый Ваасгир Широкий Ручей из опять-не-помню-какого-Рода? (Стыдно, кстати, забывать имена больших ученых!) Воздвигались эти храмы в чащах, вдали от людских поселений (это сходится). Не было у храмов ни стен, ни крыш – лишь чудовищные статуи и жертвенники. (Насчет крыш – это жаль: дождь все-таки начинает накрапывать. ) Жрецы не жили здесь, как при обычных храмах, а по известным только им тропам приводили в это страшное место тех, кому суждено было стать жертвой, – связанных, или обманутых, или одурманенных колдовскими зельями. А кто-то шел на смерть добровольно. И лилась кровь во славу хищных древних богов, которым люди поклонялись еще в Темные Времена…

Покончил с этим варварством Авибран Светлая Секира, дед нынешнего короля. Вызнал, где находятся святилища, поверг наземь статуи и казнил жрецов. И правильно сделал. Богам статуи воздвигать, дурь какая! Даже малому ребенку известно, что Безымянные никакого облика не имеют. Это незримые силы, господствующие над миром. А в плотских обличьях является только эта… которую на ночь и в лесу лучше не поминать…

Но осмотреться все же не мешает. Может, удастся устроиться поуютнее.

Вот за статуей и щель подходящая. Пра-авильно – вход в пещеру.

Пещера – это хорошо. Ее, надо полагать, боги специально для него в скале вырубили. Они мудрые, прозорливые, вот и разглядели сквозь века, что придет в эти края бездомный, голый, продрогший человек. И позаботились, спасибо им… Вот только не засела ли в пещере какая-нибудь четвероногая или ползучая пакость?

Орешек осторожно заглянул в щель, просунул туда руку и плечо. Никто не прыгнул и не вцепился – уже приятно… Мелькнула запоздалая мысль: надо было выломать в кустах палку да пошуровать в щели, прежде чем самому лезть туда! Впрочем, трудно ожидать сообразительности от человека, которого било головой о речные валуны…

Шаг… еще шаг… Тьма нависла, окутала, взяла в плен… Во имя Серой Старухи, что за мерзкие мысли лезут в голову! Сроду он темноты не боялся! Нет, дело не в темноте, а в каменных стенах, что окружили, стиснули, вот-вот опрокинутся и задавят… Вспомнились слышанные в детстве жуткие рассказы о рабах, заживо засыпанных обвалом в рудниках и шахтах. Бр-р, страшнее ничего и не придумаешь! Впрочем, ему ведь не надо лезть вглубь до самого сердца горы! Вот пройдет еще немножко, убедится, что нет опасности, потом вернется к выходу, нарвет травы на подстилку…

Но тут босая нога поехала по плесени, каменный пол вздыбился, превратился в наклонную стену – и бродяга заскользил вниз.

Спуск оборвался так быстро, что Орешек не успел испугаться. Впрочем, страх взял свое, когда парень понял, что очутился на дне узкой каменной “кишки” со скользкими крутыми стенами.

“Спокойно! Не паниковать! Возьми себя в руки, ты, ничтожество! Хочешь – повизжи немного от ужаса, все равно никто не услышит… Ах не хочешь? Тогда думай, как отсюда выбраться. Что говорил Аунк про страх? Он полезен, когда придает силы и заставляет мускулы двигаться быстрее, но нельзя допускать его в голову и позволять ему путать мысли”.

Пахло сыростью и плесенью – тоскливый, безнадежный запах. Гладкий камень, пятна мха, никаких трещин, не за что зацепиться. Склон хотя и не отвесный, но все же слишком крутой, чтобы выкарабкаться…

Но колодец узкий, верно? Может, удастся вылезти, упираясь руками в противоположную стену?

Орешек обернулся – и отпрянул, больно ударившись лопатками о холодный камень.

– Вей-о! – вырвался у него вопль изумления и эхом укатился вверх.

Перед глазами недвижно парили в темноте мелкие, но четкие зеленовато-белые буквы:

“Возмечтавший стать жрецом Храма Крови, знай: путь к святыне стерегут две змеи. Первая таится во мраке, в чреве второй найдет свою смерть недостойный. Сколько одна змея выплюнет, столько другая проглотит. Достойный омоется кровью земной и воспарит без крыльев, недостойный будет страдать весь жалкий остаток жизни своей”.

Парень протянул руку, но не дотянулся до невесомых букв.

Вей-о-о! Да не возмечтал он стать жрецом Храма Крови! И сроду он об этом не мечтал, чтоб тому храму провалиться! Змеи тут какие-то… людей жрут… плюются…

Что это за молот бухает поблизости? А-а, это стучит его собственное сердце…

Ерунда какая! Было бы из-за чего сердцу в горле колотиться! Нас пугают, а нам не страшно! Подумаешь, буквы светятся! Обыкновенная светящаяся краска, он в аршмирском театре и не такие чудеса видел! Ему самому такой краской балахон вымазали, когда он привидение играл.

А змеи… тоже незачем вопить, пока тебя есть не начали! В тину под кочку эти древние угрозы! Может, раньше здешние святыни и охранялись змеюками, но это ж было лет сорок назад… или поменьше? Все равно змеюки давно одичали, расползлись на поиски еды, а то и вовсе передохли…

Очень, очень хочется думать, что передохли! Не для того же боги вытащили его за уши из водопада, чтобы скормить первой встречной ползучей гадине. К тому же змея, способная целиком слопать человека, сюда может и не протиснуться. Ловушка слишком узкая. Можно сказать, одна змея его уже проглотила, только каменная…

Бродяга зябко переступил босыми ногами по сырому каменному полу.

А ведь это мысль! Его проглотила каменная змея! Та-ак! А если надпись – не угроза, а описание ритуала? Наверное, все на свете жрецы любят выражаться красиво и загадочно…

Но тогда… тогда рядом должен быть еще один колодец! “Вторая змея таится во мраке… ” И там должен оказаться выход, лестница какая-нибудь…

А чего эти покойные мучители, чтоб им в Бездне крепко горелось, дальше-то написали? “Сколько одна змея выплюнет, столько другая проглотит… ” Ладно, будем считать, что речь идет о нем самом, о его драгоценной особе. Один колодец его “выплюнет”, другой “проглотит”. Теперь главное – найти проход, соединяющий колодцы. Тогда ему удастся провести “жалкий остаток жизни своей” – годочков этак семьдесят–восемьдесят – где-нибудь на солнышке, подальше отсюда…

Орешек ощупал каждый камень. Лихорадочное возбуждение начало уже сменяться разочарованием, когда наконец внизу, у самого пола, парень обнаружил в стене заросшее мхом металлическое кольцо!

Отлично! Пальцы быстро расчистили плиту, в которую было вделано кольцо. Но какая же она маленькая, эта плита! Если ее вытащить, откроется какой-то крысиный лаз. Голова туда пролезет, а вот плечи – вряд ли… Ладно, выдернем плиту, а там видно будет!

Расставив пошире ноги, парень напрягся и изо всей силы рванул кольцо. Плита подалась неожиданно легко. Орешек едва устоял на ногах.

Под босыми ступнями захлюпала ледяная жижа. Протянув во тьме руку, бродяга обнаружил, что из открывшегося отверстия хлещет вода.

Этого еще не хватало! Второе купание за день! Да и вода какая противная: вонючая, гнилая, будто годами застаивалась…

Вей-о! “Сколько одна змея выплюнет… ” Вот она, гадюка, и плюется! Вода уже выше колен… и если у жрецов все правильно рассчитано, то и выше поднимется! Всплыть наверх – вот он, полет без крыльев!

Вода подступила под грудь. Запрокинув лицо, бродяга гордо улыбнулся.

“Ну, чем я не жрец? Сподобился, омылся кровью земной… ну и запах же у нее!”

Вода продолжала подниматься. Парень уже не стоял на полу, а короткими гребками удерживал себя на поверхности.

“Барахтаюсь, как щенок в канаве! Скорее бы подтащило к выходу… ”

Но ему не суждено было вернуться прежним путем: подъем воды внезапно прекратился. Однако причин для паники не было: парень нашарил в наклонном своде нечто вроде ниши, втиснулся туда – и обнаружил узкий лаз, который почти сразу стал расширяться и превратился в коридор.

А вскоре по глазам ударил свет, он показался бродяге ослепительным, хотя это были всего лишь лучи низкого вечернего солнца. Бедняга остро почувствовал, как иззяб в сыром подземелье, и бросился на свет, словно ребенок в объятия матери, но споткнулся и чуть не упал. А разглядев, обо что споткнулся, забыл даже про близкое освобождение из пещеры.

Дорогу ему преграждал разбитый сундук. Одна из боковых стенок валялась на камнях, крышка перекосилась на петлях.

Разумеется, сундук был пуст.

Орешек склонился над обломками. В разгоревшемся воображении проплывали картины – одна ярче другой.

Вот жрецы Храма Крови, спасаясь от воинов Авибрана, из последних сил волокут к потайному выходу сундук с драгоценностями, некогда снятыми с принесенных в жертву людей. Сундук разбивается… жрецы сгребают с пола сокровища, в смятении и спешке цепляют на себя ожерелья, кольца, браслеты, чтобы унести как можно больше… набирают полные руки драгоценных камней, насыпают в подолы рубах золотые монеты… В таком виде – сверкающие, ослепительные – выбегают они из пещеры… и градом стрел встречают их лучники короля, которые уже знали о потайном выходе и поджидали преступных жрецов!..

Нет, не так… В разоренный, заброшенный Храм Крови пробирается шайка разбойников. Они случайно обнаруживают лаз в пещеру, который не нашли королевские воины. О счастье – там сундук с сокровищами! Слышны веселые голоса: “Волоки его, ребята!.. Тяжелый, гад!” – “Да ну его в трясину, тащить-то зачем? Разбить – и все дела!” – “Верно, а добычу – в мешки… нести сподручнее будет… ”

Орешек мечтательно улыбнулся.

– Кому – добыча, – сказал он вслух, – а кому – синяки да ссадины! Что ж Тысячеликая обо мне не позаботилась? Хоть бы колечко дешевенькое припрятала для неудачника! Уж я бы ей спасибо сказал!

И ведь правду говорят люди: до богов не докричишься, а Серой Старухе только шепни…

Что это было? Лопнула где-то рядом невидимая струна – или сердце на миг дало сбой от свершившегося чуда?

Расширившимися глазами смотрел парень, как в закатных лучах на затянутом мхом камне тускло блестел металл.

Но ведь здесь только что ничего не было! Или просто он невнимательно глядел?

Не прикасаясь к находке, парень опустился рядом с ней корточки. Веселое возбуждение разом схлынуло, душой завладела тоскливая тревога.

Слышал, слышал он о том, как Хозяйка Зла подбрасывает людям деньги, драгоценности или что-нибудь столь же приманчивое. Но расплачиваться за это приходилось немалыми бедами, а порой и гибелью.

– Да в болото эти сказки! – злобно сказал молодой разбойник, протягивая руку к добыче. – В кои-то веки что-то найти удалось… Да и что она придумает, Серая Старуха, хуже того, что было со мной сегодня?

И тут же хлопнул себя ладонью по губам. Зря он это сказал, зря. Воображение у Хозяйки Зла богатое… и не любит она, когда ей бросают вызов…

Стараясь отогнать дурные мысли, Орешек перенес находку ближе к свету.

Пояс. Серебряный пояс из плоских колец. Работа грубая, наверное, очень древняя. Пряжка широкая, массивная, украшена пятью крупными камнями. Ничего подобного парню видеть не приходилось… впрочем, он же не ювелир…

Четыре квадратных камня располагались на серебряном кольце – желто-красные, непрозрачные. Пятый камень – круглый, черный – был укреплен в центре кольца. Впрочем, черным он казался лишь на первый взгляд. Присмотревшись, можно было заметить в глубине его алую искру – словно огонек разгорался во мраке.

Парень на всякий случай вытянул руку в жесте, отвращающем беду, а затем решительно защелкнул пояс на талии. И тут же фыркнул, представив себе, как нелепо выглядит голый человек с этакой шишкой на пузе.

Последние мрачные мысли вылетели из бесшабашной головы. Орешек выглянул из пещеры.

Узкая заросшая тропинка сбегала в окруженную лесом крохотную – чуть больше обычной поляны – долину, где среди кустов и высокой травы были разбросаны обломки чудовищных статуй.

Вот он, Храм Крови, Храм-Без-Крыши!

Как ни странно, Орешек не испытал страха, оказавшись в урочище черного колдовства. Куда тревожнее было бы ему в глухомани, где деревья никогда не слышали человеческого голоса. Жутковатые статуи были созданы людьми, и среди них – даже поваленных, заросших травой – парень чувствовал себя спокойнее и увереннее. Он даже начал напевать портовую песенку о контрабандистских шхунах, которые шторм прижал к берегу и разбил о скалы.

Не сумела судьба одолеть лишь одну,

Урагана лихую подружку.

В развороте ложилась она на волну,

Как красотка – щекой на подушку…

Песня оборвалась: из-под ног бродяги с шумом вспорхнула птица. Крупная и, надо полагать, вкусная. Устраивалась, видно, в траве на ночь… А ему-то, бедняге, где приткнуться?

Тут как раз он и вышел к распахнутой клыкастой пасти. И даже присвистнул от восхищения. Зверь был огромен… да его же высекли из целой скалы! Потому статуя и не повалена. Кажется, это дракон со сложенными крыльями. Пасть вытянута, как у щуки, а зубищи-то, зубищи!.. А что с верхней челюстью? Похоже, она раньше двигалась… Вей-о! Вот в чем дело! На нижнюю челюсть клали человека… а здесь был рычаг… верхняя челюсть падала и перешибала жертву пополам. Теперь рычаг выломан, на его место в выемку вбит камень, и страшная пасть застыла, полуоткрывшись. Мерзкая штука, но… но может защитить от дождя.

Орешек проверил, надежно ли держится камень в выемке, и с опаской заглянул в драконью глотку. Места хватит, можно прекрасно выспаться, но что, если этот ротик все-таки закроется?.. А-а, замечательно: за узкой глоткой, в драконьем пузе, есть щель для стока крови, довольно широкая, через нее можно выскользнуть наружу…

Так за чем дело встало? Он что, дожидается, пока здесь построят постоялый двор? Ночлег в чреве дракона – о таком не мечтали и древние герои! Долго ли наломать зеленых веток… И вот уже Орешек с наслаждением растянулся на ароматной подстилке. Он так устал, что даже не расстегнул неудобный серебряный пояс. В теле ныла каждая жилочка, но даже эта боль казалась сладкой.

Впрочем, блаженное состояние длилось недолго. Теперь, когда опасность отступила, на бродягу навалился голод. Вей-о-о, кишки в узел завязываются! Ладно, не привыкать, не в первый и наверняка не в последний раз ложится он спать с пустым брюхом. Есть проверенный способ – вспомнить перед сном что-нибудь приятное. Лучше всего детство…

Мягко улыбаясь, парень закрыл глаза. Солнечные пятна на каменном подоконнике, крики ласточек под крышей, запах пыли и старой кожи от книг, навощенная дощечка в руках и ласковый голос хозяина: “Ну-ка, Орешек, покажи, что ты там успел изобразить?..”

 

– Ну-ка, Орешек, покажи, что ты там успел изобразить?

Восковая дощечка покрыта неуклюже нацарапанными знаками. Читает мальчик уже хорошо – на подоконнике лежит лист серой бумаги с отрывком из легенды о Двенадцати Магах, который он только что без запинки отбарабанил вслух. А вот переписать этот отрывок куда сложнее. А еще труднее потом самому разобраться в буквах, которые разбрелись по дощечке. Надо быстро отвлечь хозяина, иначе заставит переделать все с самого начала.

– Господин, а почему здесь сказано: “И взял каждый из них себе жен”? Переписчик ошибся, да? Надо было – “жену”?

– Нет, все верно. Была в Огненные Времена такая дурь – многоженство. Мужчина сажал себе на шею целый курятник. Хвала Безымянным, обычай этот канул в Бездну… А у Великих были гаремы. Потому Дети Кланов и добавляют к своему имени слова “Ветвь такая-то”. Разные Ветви Клана – это наследники мага от разных его жен… Ох, да ты же меня нарочно отвлекаешь! Покажи дощечку, покажи… Та-ак! Не пойму: воробей, что ли, тут прыгал, лапками наследил? Ты сам-то можешь прочесть?.. А здесь… говорил же я тебе: названия Кланов нужно обводить во-от такой рамочкой!

Тонкие, длинные пальцы старика чертят изящный овал вокруг слова “вепрь”.

– Во-от так! Иначе получается, что ты пишешь про дикую свинью! Ох, Орешек, Орешек, горе ты мое!..

Хозяин называет его так из-за цвета волос – как скорлупа лесного ореха. Мальчик предпочел бы что-нибудь более звучное и героическое, но не рабу выбирать себе прозвище…

– Нет, малыш, так не пойдет. Придется это безобразие стереть и еще разок, как следует… Вей-о! Надо действовать быстро!

– Господин, а в чужих землях тоже есть Кланы?

– Конечно. В Силуране. Когда к власти пришел Первый Король… а ну, быстро: как его звали?

– Лаогран Полночный Гром из Клана Дракона!

– Пра-авильно, только надо добавлять: “Ветвь Гребня”… Итак, когда к власти пришел Лаогран, объединивший разрозненные владения вокруг королевства Алых Скал и давший новой стране имя Грайан, некоторые Дети Кланов подняли мятеж, который был решительно и жестоко подавлен. Уцелевшие мятежники ушли за Лунные горы, в Силуран. В память об этом их потомки, к какому бы Клану они ни принадлежали, добавляют к имени слова “Ветвь Изгнания”. Впоследствии один из них, Гайгир Снежный Ручей из Клана Вепря, женился на дочери короля Силурана, унаследовал трон тестя и положил начало нынешней правящей династии…

Хозяин умнее всех на свете. Нет вопроса, на который он не смог бы ответить. И про Орешка тоже все знает.

– Опять мне глаза отводишь, поросенок! Устал писать, да? Ладно, погуляй. В твоем возрасте дома сидеть – хуже порки…

Было бы с чем сравнивать! Орешка сроду не пороли. Во всяком случае – за то время, что он принадлежит мудрому Илларни Звездному Голосу из Рода Ульфер. А что было до этого… Илларни купил у торговца больного, истощенного мальчишку лет шести, выходил, поставил на ноги, но после болезни мальчик начисто забыл все, что было с ним раньше…

Ладно, отпустили – бежим гулять! Вихрем, ураганом, водопадом – вниз по винтовой лестнице! Такого дома нет ни у кого по соседству. И не сравнить с приземистыми деревянными строениями, где на плоских крышах хозяйки выращивают в ящиках овощи и цветы. Орешек живет в настоящей сторожевой башне! Некогда Тайверан был совсем маленьким городом, и с верхушки башни стражники вглядывались вдаль – не приближается ли враг? Теперь столица Великого Грайана разрослась, окраины отодвинулись далеко на все четыре стороны света, а башня стала не нужна. Какой-то купец арендовал ее под склад товаров, да разорился. А потом король Бранлар Секира Судьбы отдал ее в пожизненное владение мудрому Илларни. Не так уж удобна башня для жилья – зимой холодно, дров не напасешься… Зато она выше почти всех зданий в городе, а наверху есть смотровая площадка, с которой Илларни великий астролог, наблюдает движение небесных светил. Давно пора было старому Илларни обзавестись собственным углом. Бурную, полную приключений жизнь вел знаменитый ученый: скитался из страны в страну, беседовал с великими мыслителями, впутывался в придворные интриги, выбирался из авантюрных передряг, чудом выживал в пожарах войн, совершил побег из печально знаменитого Крысятника – темницы в Джангаше… Наррабан до сих пор требует у Великого Грайана выдачи “богомерзкого звездочета”. Союз Семи Островов – тоже. Но король, да вознаградят его Безликие, позволил астрологу обосноваться в Тайверане, предоставил дом – эту самую башню – и даже велел дважды в год выдавать ученому немного денег. Богатые горожане иногда заказывали гороскопы, так что жить было можно.

Конечно, при таких скудных средствах неразумно было держать раба. Вся округа осуждала почтенного Илларни за расточительность. Работы у мальчишки – пол подмести да пыль смахнуть, а лопает небось как взрослый. Вон как вытянулся, а был заморыш заморышем. И одежки на такого не напасешься. Другие рабы от снега до снега ходят в набедренных повязках, а этого лодыря хозяин одевает, как любимого сынишку…

Целыми днями мотался Орешек по улицам в компании таких же озорников, как он сам. Окрестности “сторожевой башни” населяли ремесленники и мелкие лавочники. Были это люди степенные, семейные: почти в каждом крохотном дворике, обнесенном деревянным заборчиком, визжала и барахталась орава сорванцов, так что в товарищах у Орешка нехватки не было.

Вся столица была перед ними и для них. И он был красив, этот город, чье имя означало “главная гордость”.

Больше всего нравился Орешку дворец, обнесенный стеной с двенадцатью изящными башенками. Внутрь мальчишкам проникнуть не удалось ни разу: стража не дремала, любой сопливый “нарушитель” немедленно перехватывался и за ухо выдворялся на площадь. Но и снаружи было на что поглядеть. Стена снизу доверху была выложена красочными изразцами, привезенными из Ксуранга. Со слов Илларни Орешек знал, что украсить стену дорогими и хрупкими изразцами приказал Лаогран Полночный Гром. Тем самым король выразил уверенность в том, что никогда вражеские воины не ворвутся на эту площадь, никогда таран не ударит по дворцовой стене. Король не воздвигал для себя крепость – он строил хрупкое, легкое, прекрасное жилище. “Моя защита – это мое войско!” – гордо говорил Лаогран (что не помешало ему, между прочим, возвести мощные и грозные внешние стены города)

Хороши были и башенки, каждую из которых на свои средства строил один из Кланов. Они так и назывались: Соколиная, Рысья, Лебединая, Медвежья… Самой красивой мальчишки без спора признавали Драконью башню: ее обвивал каменный дракон, а в разинутой пасти чудовища раскачивался колокол. Двенадцать раз в сутки отбивал он время: шесть раз днем и шесть раз ночью. Горожане знали: третий светлый звон – полдень, третий темный звон – полночь. Но до жилища Илларни голос дворцового колокола не долетал. Звездочету возвещал полночь тройной удар другого колокола – того, что висел на судебной площади. А всего колоколов в городе было восемь, и звучали они каждый по-своему: один – звонко и весело, другой – гневно и резко, третий – властно и протяжно…

В те счастливые дни мальчишки твердо знали, что Тайверан Великолепный воздвигнут для их развлечения. Можно было выбраться к королевскому дворцу и из толпы смотреть, как торжественно въезжают на площадь иноземные послы со свитой: смуглые до черноты наррабанцы в ярких одеждах; надменные силуранцы, увешанные драгоценностями и враждебно поглядывающие по сторонам; молчаливые, загадочные пришельцы из Ксуранга, о которых ходят невероятные истории…

Можно было покрутиться на Судебной площади, поглазеть, как почтенные судьи разбирают тяжбы между горожанами. За частую и казнь удавалось увидеть – ну, потом у мальчишек было о чем поговорить: как держался смертник, как ловко орудовал удавкой голорукий палач…

Полна соблазнов и чудес была и Ярмарочная площадь, шумная, разноязыкая. Кружили голову запахи пряностей с далеких островов, ласкали взор пушистые наррабанские ковры и переливы шелковых и атласных тканей, забавляла разноголосая брань и отчаянная торговля, когда со стороны казалось, что покупатель выкладывает последнюю монету, а торговца только вещь, которую он сейчас продает, может спасти от разорения… Особенно привлекали мальчишек солидные, тихие ювелирные лавки. Нет, не из-за драгоценностей, ведь ни один ювелир не стал бы раскладывать свой товар перед уличными ребятишками. Детей притягивало другое: за порогом каждой лавки, у распахнутых дверей дремал вывезенный из Ксуранга пес удивительной породы. Громадные мощные звери, черные с рыжими подпалинами, лежали, положив на лапы тяжелую квадратную морду с отвисшими складками губ, казалось, спали… но это только казалось!.. Манил ребятишек и Сытный ряд, особенно тот его конец, где продавались сласти. Тут счет шел на медяки, тут и ребятишки были желанными покупателями. Торговцы здесь были веселыми, приветливыми, сыпали прибаутками. За мелкую монетку они отхватывали ножом большую плитку загустевшей смеси меда, ягодного сока, муки и лесных орехов. Или обмакивали свежую лепешку в золотистый кленовый сироп. Или высыпали в подставленные грязные ладошки пригоршню сушеных кусочков фруктов, что растут на островах, – свежие-то заморские фрукты стоили куда дороже…

Кое-кто из подростков подворовывал в рядах по мелочи, но Орешек ни разу не тронул кошелька на чужом поясе… да что там – даже лепешки не цапнул на бегу. Любой мальчишка из их ватаги, попадись он в первый раз, получил бы от стражников без судебного разбирательства хорошую трепку, да и дело с концом. Ну, отволокли бы домой, там еще родители бы добавили. Серьезные неприятности начинались, когда воришку ловили вторично… Другое дело – он, Орешек. За преступление раба отвечает хозяин, а беды для Илларни мальчик не хотел.

Больше ничем не выделялся он среди сверстников. Щенята, барахтающиеся в общей куче, не разбираются, кто из них какой породы. Орешек рос крепким, смелым парнишкой, не рвался командовать, но и в обиду себя не давал.

Так текли год за годом – грязные, зеленые, долгожданные весны, жаркие до звона в воздухе осенние месяцы, щедрая и добрая осенняя пора, зимы, загонявшие ребят в дома, к теплым очагам… и самый любимый, сказочный, волшебный месяц Осколок, в котором было не сорок дней, как в любом другом месяце, а всего пять. Осколок будоражил опасностью, скрытой недоброй тайной: в эти дни сильнее всего были слуги Хозяйки Зла, и горожане, даже знатные, надевали плащи наизнанку и мазали сажей лица, чтобы нечисть не узнала их. Завершался Осколок самой длинной ночью в году, и до рассвета на улицах горели костры, и никто не сидел под крышей, а наутро горожане облегченно вздыхали: все, начался новый год…

А как любил Орешек долгие вечера, когда в башне собирались гости и вели мудрые беседы! Вино гости приносили с собой, хозяин не обижался. Мудрость помогала старому ученому возвыситься над житейскими мелочами… Заботой Орешка было менять свечи, когда они догорали (обычно хозяин пользовался жестяным светильником, но для гостей водружал на стол два подсвечника). Мальчик тихо сидел в углу и вслушивался в разговор. Гости были людьми самого разного происхождения; больше нигде они не смогли бы так, на равных, собраться и поговорить. Приходил, например, высокородный Гранташ Грозовое Облако из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера; рядом с ним сидел книготорговец Юншайгир Медленный Ручей из Рода Фергур. И тут же без всякого стеснения пристраивался у огня простой десятник городской стражи, чье имя, кажется, ни разу не прозвучало в этой компании, но которого все любили слушать, так как он был человеком, много повидавшим и пережившим. Десятник сиплым голосом рассказывал о битвах, в которых ему довелось участвовать (и которые без него не были бы выиграны), о великих людях, которых он знал лично (и которые щедро награждали его за отвагу), о прекрасных женщинах (чьи имена он назвать не мог, дабы не дошли эти разговоры до их мужей), о далеких землях (где осталась о нем неизгладимая память). Сын Клана охотно пил за здоровье вояки, Илларни норовил подловить рассказчика на какой-нибудь исторической или географической несообразности, а книготорговец, сгибаясь от смеха пополам, умолял десятника продиктовать все это писцу, потому что такое складное вранье можно выгодно продать…

Когда Орешек подрос, он пристрастился к книгам, которых много было у мудрого Илларни. К огорчению хозяина, Орешек остался равнодушен к тайнам звездного неба. Зато запоем читал про сражения, осады крепостей, подвиги великих воинов. Сладко кружилась голова, в воздухе витал отчетливый запах гари, где-то рядом пели стрелы. Орешек из окна, как из бойницы, смотрел вниз, туда, где у подножия стены копошились, ставя лестницы, воины в уродливых шлемах. Но он, отважный командир, сейчас повелительно взмахнет рукой – и на головы врагов обрушится лавина кипящей смолы…

Чтение, особенно такого рода, – не самое подходящее занятие для раба, это сказал бы любой в округе. Но Илларни души не чаял в смышленом парнишке и поощрял его тягу к книгам.

Так жил Орешек – и не поменялся бы своей участью даже с наследником престола… ну, положим, с наследником престола все-таки поменялся бы, но в таком случае не оставил бы хозяина своими высочайшими милостями…

И текли день за днем – до одного случая, который многое изменил.

Неподалеку от “сторожевой башни” держал лавку торговец тканями. По меркам округи он мог считаться богачом, а вредным и противным человеком он мог считаться по любым меркам. Дверь лавки всегда была распахнута настежь, широкий прилавок завален отрезами материи всех сортов и расцветок, на резном стуле восседал толстый краснолицый хозяин, а на стене напротив входа, на самом видном месте, красовалось изображение бравого воина в шлеме и кожаной боевой куртке. Одной рукой вояка вздымал над собой окровавленный меч, а другой держал под уздцы коня, навьюченного мешками (как подразумевалось, с военной добычей). Воин имел отдаленное сходство с почтенным торговцем, что было отнюдь не удивительно, ибо лавочник сам позировал художнику из Цветного ряда (где торгуют красками и подряжают мастеров на малярные работы).

Хозяин лавки с гордостью объяснял каждому покупателю, что портрет изображает его отважного деда, который участвовал в одной из войн с Силураном. Важно поднимая палец, торговец произносил заученную фразу: “Своими боевыми трофеями сей доблестный воин заложил основы благополучия моего Семейства!” (Илларни перевел эту фразу на нормальный человеческий язык так: “Награбил больше, чем смог пропить, кое-что и детишкам его перепало”.)

Ребята терпеть не могли торговца за жадность и сварливость. Неприязнь к лавочнику они перенесли и на блистательную картину: говорили, что у вояки физиономия, как у объевшегося кота, что меч он держит неправильно… А Орешек как-то заметил, что конь в поводу у героя очень уж смахивает на козла. Ему бы рога да бороду – вылитый был бы козел из Скотного ряда…

Идея понравилась. Конь был обречен. Ему предстояло превратиться в козла.

Преступление было тщательно спланировано: заранее добыли и развели черную краску, распределили роли, дождались, пока торговец останется один в лавке. Маленькая дочка сапожника подкатилась на своих толстеньких ножках к порогу и противно запищала: “Господин, господин, а Кузнецовы близнецы сидят на твоей яблоне!”

Торговец весьма гордился яблоней, растущей в маленьком Дворике за лавкой, и прилагал огромные усилия, чтобы уберечь яблоки от малолетних разбойников. Вот и сейчас – с воплем вскочил он на ноги, схватил метлу и, не тратя времени на то, чтобы запереть лавку, ринулся вон.

Тут же из-за угла выскользнули Орешек и восьмилетний сынишка медника. Они действовали быстро и слаженно. Орешек прислонился к стене и нагнул спину, а младший мальчик ловко вскарабкался ему на плечи. Горшочек с краской болтался у пояса малыша, кисть была зажата в зубах.

Увы, злоумышленники плохо рассчитали время. В самый разгар работы юного живописца нагрянул хозяин. Рев разъяренного толстяка потряс улицу. Испуганный малыш потерял равновесие, замахал руками. Брызги черной краски разлетелись по всей лавке, жирными пятнами застыли на рулонах серебристого бархата, розовой кисеи, желтого атласа… и на багровой морде торговца. При виде такого кощунства он на миг окаменел – и только это спасло ребятам жизнь, иначе не выйти бы им за порог. Как перепуганные мыши, метнулись они к выходу мимо хозяина, тот завертелся на месте, пытаясь схватить мальчишек… но те уже мчались по улице, и Орешек на бегу твердил себе, что все обойдется, что толстяк не узнал их…

Зря бедолага себя успокаивал. В тот же вечер лавочник притащил свою с трудом отмытую рожу в “сторожевую башню”. Илларни принял гостя в нижней комнате, а провинившийся парнишка затаился на винтовой лестнице и слышал каждое слово ужасного разговора. Торговец исходил праведным гневом, Илларни отвечал тихо и односложно, а Орешек сжимался в комок и гадал: выдерут – не выдерут? Наконец толстяк, вволю наоравшись, беспощадно бросил окончательную цифру ущерба – круглую, звонкую, увесистую. Орешек чуть не взвыл, все сомнения исчезли. Таких денег в “сторожевой башне” никогда не водилось, а значит, его ждала первая в жизни настоящая трепка.

Злобно хлопнула дверь – это удалился торговец. Орешек собрался с духом, сполз с лестницы и с несчастной физиономией поплелся просить прощения. Но едва он поднял глаза на хозяина, как покаянные слова застряли в горле.

Перед мальчиком сидел смертельно усталый, измотанный ударами судьбы старик. Худые руки бессильно лежали на коленях, взгляд был прикован к плитам пола. Орешек пытался что-то сказать, но не мог вытолкнуть ни слова из пересохшей глотки. Старик встал и, шаркая, побрел к лестнице. На первой ступеньке он обернулся.

– Продам я тебя, – сказал Илларни бесцветным голосом и начал медленно подниматься, опираясь о стену.

Орешек стоял, широко распахнув глаза, медленно осознавая весь кошмар того, что произошло. Вокруг рушился мир, замедляло ход время, земля уходила из-под ног…

Наверху тяжело упала крышка люка смотровой площадки. Этот звук разрушил чары. Мальчик прыжками взлетел по лестнице он скребся снизу в люк, скулил, захлебываясь слезами, что больше никогда, никогда… просил Безымянных, чтобы они сотворили чудо и оставили все по-старому…

Боги вняли мольбе. Все осталось по-старому. Только несколько редчайших старинных рукописей покинули на следующий день свои места на полках. На прощание старик погладил каждую из них ладонью, как ребенка. Орешек нес фолианты к книготорговцу и чувствовал себя предателем и негодяем.

А вечером, лежа на широком сундуке, служившем ему постелью, и прислушиваясь к неровному дыханию спящего за тонкой перегородкой хозяина, мальчик впервые всерьез задумался над своим положением. Как сложилась бы его судьба, не купи его Илларни? И – что еще важнее – как она сложится, если хозяин умрет? Да хранят его Безликие, конечно… но ведь он так стар!

Перед взором встал, как наяву, скрюченный хромой человек с лицом, изрезанным глубокими морщинами, – истопник одной из городских бань для бедноты. (Илларни не любил грязи и часто выдавал мальчишке медяк на дешевую баню. ) Орешек, любознательный и общительный, познакомился с истопником и, как страшную сказку, слушал рассказ этого жуткого существа о жизни, которая почти целиком прошла под землей, в угольной шахте, на цепи. После того как бедняга попал под обвал и был искалечен, его расковали и подняли наверх. С трудом ворочая непослушным языком, получеловек-полузверь пытался объяснить мальчику, как невыносимо било по глазам солнце. Сколько времени он его не видел?.. Истопник передергивал плечом: откуда ему знать, как сочтешь годы в освещенном факелами подземном поселке?.. То словами, то счастливым мычанием говорил истопник о своей удаче: могли прикончить калеку, а нет, живой, и работа здесь легче, чем в шахте; кормят, правда, хуже, зато почти не бьют, а по утрам, когда в бане никого нет, можно полежать во дворике на настоящей зеленой травке…

Десятки других историй, одна страшнее другой, припомнились мальчику. Как же мог он не ценить того, что выпало на его долю? Да, конечно, хозяин обедал первым, а Орешек добирал остатки, как же иначе? Но ведь несъеденными хозяин всегда оставлял лучшие куски! Или взять хотя бы куртку, что на днях купил ему Илларни. Хозяину давно нужны новые башмаки, а он – эту куртку…

А ведь этот добрый старый человек – единственная защита Орешка от холодного, безжалостного мира. Мира, где он – всего лишь домашняя скотина, вроде лошади. Наследников у старика нет, и если, страшно подумать… если что-нибудь… Вей-о! Он же будет продан в пользу казны!

Мальчик представил себя на рыночном помосте, в окружении брезгливо-заинтересованных покупателей, – и коротко, со стоном вздохнул. Куда он попадет? В шахту? В каменоломни? На мельницу, жернова вертеть?

И его будут бить! Конечно, будут! Илларни его ни разу пальцем не тронул, а новые хозяева… о-о… за каждую промашку., как собаку…

Орешек задыхался, будто горло уже стиснул ошейник из жесткой кожи.

Сон пришел лишь под утро – тяжелый, мучительный. А проснулся Орешек повзрослевшим. Или – как вскоре отметили соседи – поумневшим.

Он резко бросил проказы. Впрочем, ватага и так начинала распадаться. Мальчишки подрастали, теперь они поглядывали свысока на приятеля по детским играм. Если Орешек и чувствовал досаду, то ничем этого не показывал, был со всеми приветлив и учтив. От лишнего поклона спина не переломится.

Теперь подросток во все глаза высматривал работу: то пекарю мешки с мукой с телеги сгрузить, то присмотреть за товаром, если зеленщик отлучится из лавки, то сбегать куда-нибудь с поручением… Подобревшие соседи охотно давали заработать симпатичному парнишке, веселому и расторопному. Каждый медяк он нес в дом. Изменилось и его отношение к хозяину: Орешек ворчливо и заботливо, как старая нянька, следил, чтобы Илларни не забывал поесть вовремя, чтобы не выходил в холод легко одетым…

Тем не менее Илларни однажды высказался напрямик:

– Ох, Орешек, горе ты мое! Не верится мне, что ты раз и навсегда взялся за ум. Боги дали тебе много хороших черточек, но в твоей неглупой голове вовсю гуляет ветер. Встряска уняла на время твое легкомыслие, но жизнь еще будет трясти и трясти тебя, пока не очистит от шелухи, которой в тебе предостаточно. И произойдет это не скоро, ибо ты гибок, как молодая ветка орешника. Помяни мои слова: ты будешь, как росу, стряхивать со своей души переживания, которые другому человеку навсегда отравили бы жизнь. Но все же ты начал взрослеть. Пора всерьез подумать о твоем будущем…

Но старик не успел прийти ни к какому решению. Когда Орешку было лет этак семнадцать-восемнадцать, грянула беда.

Незадолго до этого умер король Бранлар, на трон взошел его сын Джангилар Меч Судьбы. Некий богатый землевладелец живущий в усадьбе неподалеку от Тайверана, пожелал узнать, что сулит ему смена правителя, и заказал Илларни свой гороскоп. Двое суток астролог трудился над вычислениями, а затем аккуратно записал результаты – для солидности не на бумагу даже, а на пергамент. И Орешек отправился за деньгами.

Полдня пути по лесной дороге были для подростка приятной прогулкой. Орешек вспугивал лягушек в придорожных канавах, полез купаться в небольшую речушку, вылетел оттуда, как утка, заметившая выдру (вода в начале Цветущего месяца была еще ледяной), повалялся на песке, скинув рубаху и подставив пузо горячим лучам, затем, насвистывая, двинулся дальше. Когда кончился лес и вдоль дороги раскинулись поля, Орешек подразнил как следует ребятишек в придорожной деревеньке (взрослых дома не было, самое время сеять овес, но мальчишки дали достойный отпор прохожему наглецу, чуть собак на него не спустили), поболтал с возчиками, которые на двух телегах возвращались порожняком из столицы (и проехался на одной из телег), безуспешно поохотился на грача и в прекрасном настроении прибыл к дверям помещичьего дома.

Он не знал, что заканчивается последний день его детства, что завтра привычная и такая уютная жизнь расползется в клочья, как ветхая ткань…

Хозяин усадьбы принял гороскоп и заранее приготовленную расписку Илларни, отсчитал серебро и добавил мальчишке пару медяков за труды. Солнце уже склонялось к закату. Помещик распорядился, чтобы Орешка накормили со слугами и устроили где-нибудь переночевать. С первыми лучами солнца паренек не спеша побрел назад и к четвертому светлому звону добрался до городских ворот.

Никаких дурных предчувствий у него не было. Увидев отворенную калитку, он лишь удивился. Но распахнутая настежь дверь “сторожевой башни” заставила его встрепенуться. А потом уже кружилась голова и подкашивались ноги при виде опустевшей, разоренной нижней комнаты, где уцелели только карты дальних земель на стенах – никто на них не позарился…

Сосед-пекарь, к которому влетел за объяснениями потрясенный юноша, рассказал, что старого астролога увели стражники. Пекарь не добавил, что дом разграбили почтенные и добрые соседи, но парнишка догадался об этом и сам, увидев пекаря на полке знакомый жестяной светильник. Дело обычное, мальчик и сам однажды принял участие в растаскивании имущества из опустевшего дома, когда скончалась вдова уличного писца… Значит, вся округа уже считает хозяина мертвым Это могло означать лишь одно: кому-то знакомый стражник шепнул, что звездочет уже не вернется…

Орешек обегал весь огромный город, ставший вдруг враждебным, расспросил нищих, сидевших у ворот городской тюрьмы и на Судебной площади, но не узнал ничего. Отчаяние душило его, но проблеском во мраке сверкнуло воспоминание о мальчишке из его прежней компании, сыне мясника. Когда-то этот туповатый толстячок, чуть старше Орешка, терпеливо носил нелестное прозвище Свин Мордастый. Теперь, разумеется, к нему так уже не обратишься – большой человек, городской стражник! Но детские игры бывший Свин не забыл, снисходительно выслушал просьбу, сопровожденную бесчисленными поклонами, и быстро и бесплатно все выяснил.

Орешек узнал, что хозяина не помещали ни в городскую тюрьму, ни в дворцовое подземелье, а вывезли за Малые Тор говые ворота и сдали с рук на руки предводителю отряда всадников. Кто такие – неизвестно. Предводитель отряда показал десятнику стражников перстень с печаткой, на том дело и кончилось. По какой дороге двинулся отряд? По дороге Старых Вязов, что к морю ведет…

Лишь затемно вернулся Орешек к разоренной башне. Он сам не знал, зачем пришел сюда. Молча плелся к калитке, молча обернулся на оклик соседа-пекаря, молча свернул к нему во двор. Жена пекаря вынесла мальчику миску похлебки, он съел все, не понимая, что делает. Хозяйка постелила в сарае, на сене, чистую рогожку. Парнишка послушно лег, слушая, как в темноте всхрапывает старая лошадь.

Понемногу Орешек успокоился. Взвесив свое невеселое положение, мальчик встал и толкнул дверь. Она была заперта снаружи, но парнишку это не смутило: щеколда помешала бы. выйти разве что лошадке пекаря. Орешек взял в углу помело вытащил прутик, просунул в широкую щель меж косяком и дверью и аккуратно приподнял щеколду. Выйдя, он не забыл запереть сарай.

Обогнув бочку с дождевой водой, мальчик оказался под окном дома. Одна из первых ночей Цветущего месяца была теплой, окно закрывала лишь пестрая занавесочка. Услышав над собой разговор, Орешек затаился. Голос пекаря долетал до парнишки невнятным бормотанием, зато каждое слово женщины было слышно отчетливо:

– Да, конечно, дура-баба! Как что присоветую, так дура-баба! А ты умный очень – даровым добром швыряешься! Или так богато живем? Ты который год вместо Одуванчика молодую лошадь купить не можешь, не по кошельку нам! А раб, крепкий да здоровый – прикинь, сколько он стоит? Нет, ты послушай, я дело говорю! Ты же стареешь, трудно со всем управляться, а детей у нас нет… Что-о?! Племянники? Паршивцы сестричкины тебе помогут? Они в два счета хозяйство растащат да по кабакам промотают на радость Тысячеликой! А этот парнишка… на глазах ведь рос! Умница, старательный, шустрый… грамоту, счет знает! Поставил бы его в лавку, а сам бы у печей крутился… Опять же и мальчика пожалеть надо: кто знает, в какие руки угодит, а паренек-то хороший… – Женщина помолчала, прислушиваясь к бормотанию мужа. – а что “закон”? При чем здесь закон? Может, от тебя кусок отвалится, если присягнешь, что Илларни продал тебе раба?.. Ах свидетели? Тоже мне беда! Мой брат все, что хочешь, подтвердит… два свидетеля? Ну… тогда второй Прешлина будет… Какая-какая, Серый Цветок, вдова плотника! Я ж говорю – стареешь, покупателей стал забывать! Она нам столько задолжала…

Женщина отошла от окна, голос ее стал неразборчивым.

Орешек в задумчивости пересек двор. У ограды кто-то толкнул его под колени. Мальчик обернулся и обнял за шею крупного рыжего пса, с которым давно был в приятельских отношениях.

– А что, Рыжий, – шепнул он, глада лохматый загривок, – здесь можно жить да жить! Они оба добрые люди, хозяин и хозяйка… ты ведь это знаешь, правда?

Рыжий зверь дышал в лицо мальчику, не понимая, почему голос друга дрожит.

– Здесь спокойно, сытно… а только вот что я скажу, Рыжий: если бы тебя с хозяином разлучили, ты б не остался в теплой будке, возле полной миски, верно? Ты б за ним на край света бежал, в кровь лапы сбил бы, а бежал, да?

Юноша поднял к звездам внезапно повзрослевшее лицо.

– Я, конечно, только раб, – сказал он с горькой гордостью, – но никто не скажет, что я хуже пса!

Сильным и гибким движением перемахнув ограду, он исчез во мраке…

Как же хранили его боги во время погони по дороге Старых Вязов! От деревни к деревне, от одного постоялого двора другому лежал его путь. И все это время – почти весь Цветущий месяц – Орешек, жадно собирая каждый слух, каждое вскользь брошенное слово об отряде, увозившем хозяина, не понимал, какой опасности подвергался сам. Он знал, конечно что дороги кишат разбойниками, что любой бродяга зарежет человека за медяк, а не то что за полный кошель серебра. Слышал он и про страшных охотников за людьми, что хитростью или силой захватывают одиноких путников и продают в рабство. Но ему и в голову не приходило, что все это могло произойти с ним, он вообще о себе ни на миг не задумывался.

След оборвался в Новом порту Аршмира, Города Волн Оборвался окончательно и безнадежно. Удалось лишь узнать, что командир отряда сговаривался в таверне “Каракатица” с капитаном какого-то судна. В порту ежедневно становилось на якорь около десятка больших и малых кораблей, столько же ежедневно отчаливало: горячая пора, торговый сезон! Морские пути незримой паутиной связывали Аршмир с десятками портов доброй дюжины стран.

Орешек почувствовал себя отчаянно одиноким.

И – к своему удивлению – свободным.

До него не сразу дошло, что здесь никто не сможет объявить его своей собственностью. Никто не сообщал его приметы страже и не выкликал их на Судебной площади. Клейма на спине нет… да что там клейма – рубца от бича не найти. Обычный парнишка из Отребья, который барахтается в житейском болоте, стараясь не пропасть…

Теперь приходилось самому думать о своей судьбе, самому принимать решения. Это озадачивало и пугало юношу, но выбора не было. Что ж, свобода так свобода…

Ну и куда же его забросила судьба?

Вей-о-о! Веселый город Аршмир!..

 

Орешек рывком попытался сесть и выругался, ударившись головой о низкий каменный свод. Рой сновидений испуганно разлетелся.

Надо же быть таким болваном – забыть, что ночуешь в чреве дракона! Но что его разбудило? Пра-авильно – комары. Им-то наплевать на всех драконов на свете. Дорвались до голого человека и пируют, сволочи!

Нет, комары комарами, а разбудило что-то еще…

Орешек поежился. Откуда взялось это острое, сторожкое чувство, заставляющее ловить каждый звук, каждый запах? Все жилочки в теле звенели, пели как струны: “Враг близко!”

Какой враг? Отряд стражников? Или… Нет уж, не надо никаких “или”! Вообще никого не надо!

Орешек выполз из каменной туши и огляделся. Луна канула за вершины деревьев, небо на востоке – насколько можно было видеть сквозь спутанные кроны – бледнело, светлело. Ниже все застилал тяжелый туман.

Хрустнула ветка. Не раздумывая, разбойник плюхнулся на живот, утонув в белесой пелене, и напряженно прислушался. Было тихо, лишь шумели вверху ветви – поднимался ветер.

Память услужливо (и совершенно неуместно) подбросила начитанному юноше трепетные строки поэмы “Рассвет в лесу” лирика, писавшего под псевдонимом Джаши Странник. Орешек чуть не выругался вслух. Этот Странник, восторгавшийся первыми голосами птиц и ранним ветерком, порхающим в листве, в то утро наверняка был одет и обут. Ему не приходилось елозить голым пузом на чем-то сыром, жестком и колючем…

Туман, скрадывавший все вокруг, не позволял видеть даже древесные стволы вокруг поляны. Пришлось встать. Теперь Орешку казалось, что он бредет по пояс в молочно-мутном озере. Наугад сделал он шаг, напоролся на что-то острое, зашипел по-змеиному и еще раз помянул недобрым словом ни в чем не повинного поэта Джаши.

Белесые полосы таяли под ветром. Лес выходил из тумана, как враг из засады.

Тревога не унималась. В горле пересохло, волоски на коже приподнялись, по позвоночнику пробежал озноб. Чтобы успокоиться, Орешек провел ладонями по обнаженному телу, стряхивая капли росы. При этом он задел пряжку пояса – и вздрогнул. Находка, к которой парень успел привыкнуть, неуловимо изменилась. Серебряные звенья остались прежними, а вот камни…

Орешек еще раз положил на пряжку ладонь – и тут же отдернул. Камни стали колкими. Не горячими, не леденящими, а именно колкими, словно усыпанными мелкими иголочками.

Встревоженный Орешек снял пояс. Четыре квадратных камня на вид не изменились, но круглый… вей-о!

Искра, что вчера едва светилась в его черной глубине, стала ярче, крупнее и, что удивительнее всего, слегка подрагивала, словно билось живое сердце.

Спрашивается, за каким болотным демоном нужны нормальному человеку колдовские штучки, что десятилетия валялись там, где не только земля, но даже камни пропитались кровью?..

Орешек размахнулся, чтобы забросить в кусты непонятную и опасную вещь. Но что-то его остановило. Упрямство? Любопытство? Или нелепая, детская обида: судьба подарила невероятно интересную игрушку, а теперь… своими руками…

Еще раз взвесив серебряный пояс на ладони, молодой разбойник злым и решительным движением застегнул его на талии и замер, прислушиваясь к вновь нахлынувшей тревоге. Теперь он ощущал, что источник опасности находился где-го впереди… Орешек, кажется, мог даже определить, где именно.

Парень сосредоточился, полностью открывшись и доверившись странной силе, что овладела его душой. Медленный поворот на месте… глаза расширены… тело чутко ловит невидимую ледяную волну…

Наконец, осторожно, точно опасаясь развеять эту волну, Орешек перешагнул поваленный ствол и тихо двинулся под черную арку из двух деревьев, склонившихся друг к другу. За последние годы он усвоил урок: никогда не оставлять опасность за спиной. Какой бы она ни была, ее лучше встречать лицом к лицу. “Убегать опаснее, чем драться”, – учил его Аунк.

Сразу исчез измученный, изголодавшийся бедолага, то вслух, то про себя сетовавший на горькую судьбу. Рысьей походкой по лесу шел воин. Да, воин, хотя в руках у него и не было оружия! Хозяин не узнал бы его в этот миг. У Орешка была хорошая школа.

Вчера он брел по лесу напролом, сейчас старался не шуметь. К счастью, подлесок здесь не был таким непролазным, как вдоль реки.

Парень раздвинул перед собой ветви – и замер, не в силах пошевелиться, не в состоянии выдохнуть воздух, не слыша, как лупит о ребра сердце.

Перед ним серела небольшая лощинка меж скал. Тьма пятилась, отступала, неохотно позволяя разглядеть все, что происходило на траве меж валунов. Но Орешек предпочел бы кромешный мрак. Во имя Хозяйки Зла, да он в этот миг согласился бы ослепнуть!

В лощинке пировали Подгорные Людоеды.

Их было четверо. Четыре длинные голые фигуры, немного похожие на людей, но с маленькой головой и почти без шеи. Серовато-белесая шкура издали казалась кожей трупа, и вообще эти существа были похожи на мертвецов, удравших с погребального костра.

Время остановилось, воздух сгустился, звуки исчезли. В жуткой, вязкой тишине смотрел Орешек, как длинные лапы подносили к пастям куски окровавленной плоти. Челюсти Людоедов двигались не так, как у людей: верхняя была неподвижна, а нижняя ходила вправо-влево, как пила…

Что чувствовал Орешек в эти черные мгновения? Отвращение, ярость… но почему-то не было страха. Увиденное было слишком нереальным. Этот кошмар просто не мог иметь отношения к нему, Орешку. Юноша смотрел на откатившуюся к краю поляны человеческую голову с вырванной щекой и до боли сожалел, что у него нет меча…

Насытившись, чудовища разом поднялись с травы. Они были гораздо выше человека, двигались легко и бесшумно. Собрав остатки отвратительного пиршества в сетки, сплетенные из коры, они молча заскользили прочь – к счастью, не в ту сторону, где стоял Орешек.

Последняя серая спина исчезла в кустах. Тут-то и накатил страх. Ноги стали непослушными. Орешек мешком опустился в траву.

“О Безымянные, какой там меч! Подгорные Охотники говорят – эту шкуру клинок не пробивает… и сильные они, как силуранские медведи! Вот и был бы я сейчас в этих сетках, во всех четырех сразу… Гады, гады болотные, ублюдки Серой Старухи!.. ”

Черная брань беззвучно клокотала в горле, пустой желудок выворачивало наизнанку. Орешек заставил себя подняться на ноги. Через некоторое время он с удивлением обнаружил, что идет куда-то.

Орешек потряс головой, огляделся и понял, что опять притащился на поляну с драконом. Зачем притащился – неясно. Прибрел, как лошадь в стойло.

– Что ж, – сказал он негромко. – У меня здесь еще осталось дело. Надо попрощаться с гостеприимной рептилией, поблагодарить за кров, за ласку, за…

Фраза оборвалась, улыбка примерзла к лицу.

Из-за каменного чудовища появилось чудовище живое. Серый конусообразный силуэт возник из полурастаявших клочьев тумана.

К сожалению, Людоед не собирался исчезать, как туман. Был ли он из той проклятой четверки или бродил сам по себе – кушать ему явно хотелось.

А у Орешка сразу прошел шок, мускулы налились силой, голова начала ясно соображать. Хвала Безликим, он никогда не падал в обморок перед лицом врага… ну, в данном случае перед мордой врага.

Парень метнулся за большой валун, лежавший посреди поляны. Серый Людоед плавно скользнул к валуну и замер. Человек и чудовище молча смотрели друг на друга, взгляд взгляд. Глаза у Людоеда были круглые, темные, без белке время от времени на них опускалось прозрачное веко и тут же поднималось. На короткой шее, под маленькими ушами, виднелись две полосы. Орешек знал по рассказам, что это жаберные крышки, ведь эти твари живут в болотах… хотя одна Многоликая знает, где эта мразь нашла болота среди гор!

И все же насчет болота – это явно была правда. От серой твари расползался запах тины. Это был запах смерти, запах ненависти, чего-то нечеловеческого, чужого…

Казалось, прошла вечность, вихрь мыслей успел пронестись в голове замершего человека. Наконец хищник небрежно бросил вперед длинную лапу. Орешек успел заметить на ней перепонки, как у лягушки… И тут на пальцах вдруг выросли когти, увеличившие ладонь чуть ли не вдвое. Орешек шарахнулся в сторону, промахнувшаяся лапа лязгнула по камню, именно лязгнула, как нож или кастет. И вновь метнулась вперед. Орешек опять увернулся.

И начался смертельный танец среди обломков статуй. Хищник двигался молча, соплеменников на помощь не звал. То ли презирал жалкое человеческое существо, то ли не хотел, скотина голодная, ни с кем делиться добычей.

Поверженные, изуродованные идолы тупо таращились на разворачивающуюся трагедию. Не впервой им было видеть, как обрывается человеческая жизнь, как льется на траву кровь. Но на этот раз жертва оказалась шустрой и не собиралась покорно идти на заклание.

Людоед быстро и ловко бросал свое несуразное тело то вправо, то влево. Но Орешек не зря осваивал благородное древнее искусство, которое называлось карраджу – “смертоносное железо”. Такая пляска с противником не была для него внове. Эх, еще бы меч сюда! Проверить, не врут ли Подгорные Охотники насчет этой мерзкой белесой шкуры!

Бросок влево… бросок вправо… и внезапно Людоед жабьим прыжком перемахнул через гранитную глыбу. Теперь между ним и человеком не было никакого препятствия.

Подхватив увесистый гранитный обломок, Орешек метнул его в ненавистную харю с плоским, точно раздавленным носом Людоед уклонился от брошенного камня, на несколько мгновений замешкался, и Орешек успел, как лиса в нору, нырнуть в драконью пасть. Он рассадил колено о нижний клык, но даже не заметил этого, ужом скользя внутрь статуи.

“Не влезет, не протиснется, он крупнее меня… ” – не то вслух, не то про себя шептал Орешек, как молитву.

Снаружи доносилось лишь легкое царапанье. Но запах, ненавистный гнилой запах становился все сильнее.

Каменная гортань понемногу расширялась. Сложившись почти вдвое, Орешек ухитрился развернуться головой к драконьим клыкам, чтобы враг не достал его сзади. И прямо перед собой увидел серую морду, на которой пятнами выделялись огромные зрачки. Как смог Орешек разглядеть это во тьме – просто непостижимо. Должно быть, от ужаса обострилось зрение.

Людоед медленно, но уверенно втискивался в пасть дракона, вытягиваясь, будто крыса, которой достаточно всунуть в щель голову, а уж тело как-нибудь пролезет…

Но если этот гад, притащившийся из трясины, надеялся, что человек оцепенеет от ужаса и покорно даст себя сожрать, то он сильно ошибался. Не знал он Орешка!

Не размышляя, словно действуя по заранее обдуманному плану, парень скользнул в щель для стока крови, кошкой выскользнул из-под драконьего брюха и метнулся к нише, где когда-то был рычаг. С силой, которой он раньше в себе не подозревал, разбойник вырвал камень из ниши.

Челюсть дракона мгновение помедлила, затем упала с глухим чавкающим звуком. Клыки длиной в полтора локтя пробили насквозь Людоеда, который уже наполовину протиснулся в пасть.

Впервые Людоед издал какой-то звук – нечто среднее между вздохом и стоном. Нелепые серые ноги дернулись и замерли.

Орешек уронил в траву тяжелый камень и обессиленно прислонился к раскоряченной лапе статуи. Над его головой мрачно смотрел на мир круглый драконий глаз. Парень поднял руку и нежно погладил ощеренную морду, стирая с нее росу.

– Ну, дружище, – сказал он негромко, – ты получил свою последнюю жертву, правда?

Он тряхнул головой и стал прежним жизнерадостным Орешком. Сказалась аршмирская выучка: “Тоска – хуже смерти! Держи выше голову в любую погоду!”

– А что, – продолжил он, обращаясь к статуе, – я ведь, пожалуй, уже рассчитался с Хозяйкой Зла за находку? Она мне – поясок, а я в передрягу вляпался, чуть не погиб! Вроде все честно – а, красавчик зубастенький?

Каменный монстр не поддался на лесть. Он глядел непримиримо и хмуро, словно хотел сказать: “Плохо ты знаешь Серую Старуху, человечишка! Она ни с кем не рассчитывается честно!.. ”

Однако в тот миг трудно было испортить настроение гордому истребителю Подгорных Людоедов.

– Я пошел, – сообщил он дракону. – А то еще набежит толпа скорбящих родственников, придется мне им слезы утирать да валежник для погребального костра собирать… Или у них другие обычаи? Может, тут принято кушать дорогого покойника, чтобы добро зря не пропадало? Не знаешь? Я тоже. И знать не хочу!..

 

Когда солнце поднялось над лесом, Орешек был уже далеко от недоброй поляны. Чем дальше он уходил, тем нереальнее казалось пережитое. Если сначала лучи солнца, играя в росе, напоминали ему о кровавых пятнах на траве в той проклятой ложбинке, то вскоре он уже думал лишь о том, как отыскать в этой глуши еду и воду. И когда подлесок расступился, а журчанье ручья музыкой отозвалось в сердце, Орешек с радостным криком упал на колени и зачерпнул пригоршней воду. Солнце сверкало и дробилось в потоке, но вода оказалась такой ледяной, что перехватило дыхание.

Утолив жажду, Орешек почувствовал, как устал и замерз. Он вышел на маленькую прогалину, подставил тело, покрытое ссадинами и синяками, под горячие лучи и даже замурлыкал от удовольствия.

“Подумаешь, Подгорные Твари! – бодро и нахально размышлял он. – Жаль, меча не было, а то бы я ему… А можно было сказать ту фразу… волшебную”.

Память послушно откликнулась: речной берег, торчащая из дорожного мешка голова “гусеницы” с гребнем-топором и тонкая палочка, выводящая на песке слова – с виду бессмысленные, но исполненные тайной силы…

“А, правда, почему не сказал?.. Да как-то и не подумал об том! Ну и ладно, все равно Аунк предупреждал: только в самом крайнем случае! А здесь какой же крайний случай? Поплясал немного, как в Поединке Мастерства. У меня в жизни было и похуже кое-что. Два раза… ”

Улыбка сползла с лица. Орешек закусил губу. Много всяческих передряг он пережил и выбросил из головы, а от этих воспоминаний никак не мог избавиться.

В детстве как-то хозяин пригрозил его продать. До сих пор больно, когда встает в памяти потрясенный мальчишка, вокруг которого рушится мир. Хозяина давно рядом нет, да и понимаешь теперь, что никому бы он тебя не продал, просто припугнул под горячую руку… А память о пережитом ужасе жжет, как незаживший шрам на душе.

Зато второй случай… тут уж не только на душе шрамы остались. И не в том дело, что в Бездну заглянуть пришлось, это бы ничего, выжил – и хвала богам! Нет, все вместе сплелось: и страх смерти, и унижение, и лютая боль, и полная беспомощность, бессилие перед чужой волей. За всю жизнь он ни разу так не чувствовал себя рабом, как в тот проклятый аршмирский полдень…

Вей-о-о! Хватит над собой издеваться! Два года с тех пор прошло, а он все пережевывает свое страдание, как корова жвачку…

Кстати, о жвачке – пожрать бы чего-нибудь! Ну-ка, пороемся в памяти: что в этом неприятном лесу можно найти такого, чем точно не отравишься? Про грибы лучше забыть, ветки глодать неинтересно… тогда что? Пра-авильно, щавель! Известно, как он выглядит и каков на вкус. Остается мелочь – найти его. Кажется, растет на открытых полянах, под солнышком… или это он слышал про дикий лук?

Бродяга сделал несколько шагов по прогалине – и остановился. Мысли о еде вылетели из головы. За деревьями виднелось нечто большое, фиолетовое – цвет для лесной чащи совершенно неожиданный.

Осторожно, с тревогой в сердце двинулся Орешек меж стволами. Подлеска тут почти не было, и парень издали сумел рассмотреть стену большого шатра.

“Вот ты и вышел к людям, приятель. Прими поздравления. Дальше что?”

Орешек залег под берегом ручья и стал выжидать. Тишина. Листва, конечно, шуршит, но ни звука голосов, ни ржания лошадей, ни звяканья котелков и прочей дорожной утвари… даже дымом не тянет, хотя ветерок как раз в его сторону…

Наконец парень не выдержал, осторожно двинулся к загадочной стоянке. И сразу понял, что произошло здесь ночью. Да и что ж тут не понять? Фиолетовый шатер, принадлежавший, видимо, богатому купцу, остался цел, но навес из ветвей, под которым, вероятно, ночевала охрана, опрокинут и смят. Поляна истоптана сапогами и копытами, у входа в шатер земля побурела от крови, а на холодной золе кострища – Орешка даже передернуло от омерзения – четко отпечатался след огромной босой ступни с перепонками меж пальцев.

Уже не таясь, разбойник обошел стоянку. Ну ладно, лошади разбежались… а где тюки с товарами? Тоже разбежались? Говорят, что Подгорных Людоедов вещи не интересуют, только жратва… Может, потом сюда заглянули люди… ну… вроде него, Орешка… и помогли товару разбежаться? А может быть (при этой мысли парень просиял), купец вез что-то небольшое, но ценное – скажем, золото и камешки? Что, если сокровище спокойненько отдыхает в шатре и дожидается заботливых рук Орешка?

Солнце скрылось в набежавших облаках, верхушки деревьев запели очень неприятную песню. Парень поежился и нырнул в шатер.

Хорошо путешествовал купец! С удобствами! Ложе из шкуры черного медведя, два светильника, тонкой работы плетеный дорожный сундучок, даже небольшое серебряное зеркало. Заглянув в него, Орешек узрел заросшую щетиной, искусанную комарами морду. М-да, в таком гриме хорошо играть пирата, злодея-мятежника… или разбойника, каковым он, кстати, и является. А ведь в театре его приучили следить за своей внешностью!

Вздохнув, парень продолжил осмотр. Рядом с ложем – аккуратно сложенная одежда. Господин уже изволил отойти ко сну, когда эти невоспитанные Людоеды его побеспокоили.

Шевельнулось сомнение: а купец ли то был? Торговцы – народ тертый, привыкший к неожиданностям. Они на ночь не раздеваются. И зеркала с собой не таскают.

Додумывал Орешек эту мысль, уже расстегивая свой пояс и ныряя в рубаху. Нежная, светлая, из льняного полотна, она тонко благоухала ландышами… Ой, не торговец ее носил! Может, владелец ближайшего замка решил развлечься охотой? Ну да, с двумя-то светильниками, с зеркалом?.. Нет, все-таки купец, изнеженный мальчик из богатого Рода, впервые отправившийся в дальнюю дорогу, не успевший набраться опыта – теперь уже и не наберется, бедняга. Но рубаха – это здорово! Паже солнцу и ветру Орешек стыдился показывать свою исполосованную спину.

Насвистывая, молодой разбойник натянул штаны, застегнул поверх рубахи серебряный пояс и с удовольствием взялся за сапоги – мягкие, высокие, с серебряными пряжками на подколенных ремнях.

Хорошая обувь была его слабостью. Орешек тщательно затянул ремни на икрах и притопнул, радуясь, что обувка пришлась впору.

– Там, где я воспитывался, – высокомерно сказал он, обращаясь к зеркалу, – босиком не ходили даже рабы!

Отражение ответило неприятной гримасой. Ну и рожа! Хорошо бы найти бритву…

Бритва отыскалась в плетеном сундучке с дорожными вещами. Там обнаружилась также серебряная фляжка с ароматным настоем трав, который освежил кожу и унял зуд от комариных укусов. Водя бритвой по щеке, Орешек весело прикидывал, что за все эти мелкие предметы роскоши можно в ближайшем городе – как бы он ни назывался – выручить неплохие деньги. А пропавшие товары – ну их к Хозяйке Зла! Возись с ними, ищи, кому сбыть… влипнешь, как в трясину… Не стоит зарываться. Одет он вполне прилично, еще бы меч добыть, а там можно осуществить давнюю мечту – податься в наемники. Боец он хороший, такого примет любой бродячий отряд…

Бритье подходило к концу, когда по шатру забарабанил частый крупный дождь. Вытерев бритву и бросив ее в сундучок, Орешек прямо в сапогах растянулся на роскошной черной шкуре. Надо было, конечно, перерыть шатер в поисках чего-нибудь съестного… но усталость навалилась, одурманила… Сейчас, сейчас, он только немножечко полежит…

Как вовремя подвернулась крыша над головой! Правильно говорят в Аршмире: “Даже невезение устает таскаться за человеком по пятам”.

Говорят в Аршмире… в Аршмире…

Дремота склеила ресницы. Шум дождя превратился в шорох прибоя, в него вплелись крики чаек. Орешка окликнуло море – такое, каким его впервые увидел семнадцатилетний парнишка…

* * *

Вей-о-о! Веселый город Аршмир!

Орешек был потрясен и оглушен, словно крестьянин, впервые выбравшийся в город. А ведь он вырос в столице! Жизнь в, Тайверане Великолепном казалась такой размеренной по сравнению с этим ураганом из ругани стражников, зазывных криков купцов, причитания нищих, протяжных воплей водоносов, перебранки бродяг, визга проституток, веселой переклички портовых грузчиков… А над всем этим – резкие голоса чаек, дерзких, жадных, вырывающих у людей еду из рук, растаскивающих улов из рыбачьих лодок. И запах – неистребимый, пропитывающий все запах рыбьей требухи, морской воды, гниющих водорослей…

Новый порт был сердцем и душой Города Волн, он дружески принял юношу в свои объятия. В горячую пору ни одна пара рук не была лишней. Пристань походила на развороченный муравейник. Товары сгружались с кораблей и переправлялись на склады, обступившие порт; там они вьючились на телеги и готовились к дороге в десятки городов и сотни деревень Великого Грайана и дальше – в сопредельные страны. Живыми ручьями бежали по сходням на берег люди с тюками на плечах. Работа находилась для каждого – правда, платили за нее медяки, а подчас случалось трудиться и за кормежку. Но глубокая миска каши с густой мясной подливой и горячая, тут же, на пристани испеченная лепешка вполне позволяли весело смотреть на жизнь. А здесь это было главным! Именно в Аршмире родилась пословица: “Удача бежит от кислой рожи”. Любой аршмирец с детства привык загонять тоску в самые глухие уголки души и крест-накрест заколачивать ее там досками. Что бы ни стряслось – улыбайся! Подыхай – а смейся! Пропадай – а пой!..

Неожиданно Орешек понял, что ему нравится этот водоворот, кружащий торговцев, жуликов, грузчиков, нищих, матросов, ремесленников, шлюх, скупщиков краденого, бродячих актеров, шулеров, уличных гадальщиков… Самый легкомысленный, беспечный и жизнерадостный город Великого Грайана усыновил легкомысленного, беспечного и жизнерадостного паренька. Город Волн лепил душу юноши на свой образец, лепил грубовато и любовно…

Деньги, правда, у Орешка исчезли в день прибытия в город. Помимо прочего, Аршмир считался столицей воров…

Работа была не в тягость здоровому семнадцатилетнему парню. Он окреп, раздался в плечах, походка стала упругой и уверенной (попробуй-ка, побегай по мокрым пружинящим сходням с грузом на плечах!). Ночевал он вместе с другими грузчиками в порту, в бараке. Народ в ватаге подобрался буйный, часто вспыхивали потасовки. Пришлось научиться драться, а заодно и нож в руках держать. Один новый приятель, человек тертый и бывалый, обучил Орешка бросать нож в цель, а заметив у парнишки меткий глаз и твердую руку, показал, как перехватывать в воздухе летящий в лицо нож, – фокус, который мог удивить даже аршмирца. Орешек был в восторге, упражнялся, как сумасшедший, чуть не потерял ухо, но освоил трюк.

Тогда же встретил Орешек и первую свою любовь – смешливую, голосистую девчонку из Отребья. Она твердо знала, что замуж ей не идти (для брака нужно имя, а не кличка портовая!), а потому разбрасывала свою молодость горстями, как золотые монеты. Ее кожа, прохладная даже в жару, пахла морем, рыжие волосы вечно лезли ей в глаза, она отбрасывала их веселым дерзким жестом… Она терпеть не могла разговоров о любви, ее жадные, требовательные губы обрывали разглагольствования Орешка, а молодое, гибкое тело раскачивало парня в шальном любовном прибое, возносило к небесам…

Однажды она не пришла на свидание – исчезла, растворилась в кипящем котле Аршмира. Бедный юноша решил, что отныне всю жизнь будет безутешен. И он действительно грустил –дня два. А на третий сделал потрясающее открытие: оказывается, Рыжая – не единственная девчонка на свете!..

Так прошел Поворотный месяц, пробежал Звездопадный, прокатился Щедрый. А Серый месяц притащился с тяжелой ношей: он принес туманы и дожди, на подходе были зимние шторма. Лишь самые отчаянные капитаны рисковали еще выходить в море. Рейд опустел. Новый порт затих. Присмирели даже чайки, тоскливо бродили вдоль полосы прибоя, не обращая внимания на людей.

Скоропортящиеся товары давно были отправлены в дорогу, а прочие лежали на складах, ожидая установления санного пути. Тут-то и выяснилось, кто в Новом порту хозяин. Семейства портовых рабочих, передающие ремесло от отца к сыну, быстро и умело выжили всех чужаков. Как растолковали Орешку, делалось это каждую осень, а тот, кто пытался протестовать, рисковал не дожить до следующего торгового сезона.

Говорят, что в Городе Волн умирают от голода только дураки. Орешек принял это к сведению и повнимательнее огляделся по сторонам.

В Аршмире был и Старый порт, но умные люди отсоветовали парню туда соваться. Там прочно обосновались полсотни рыбачьих Семейств, известных своим недоверием к чужакам. Любой, кто забредал в эти места (хотя бы из чистого любопытства), вполне мог покинуть порт в бочке с рыбьей требухой и чешуей.

Широкая полоса складов – город в городе – не принесла парню удачи: опытные люди заранее позаботились о работе для себя, а лишние руки (и лишние рты) купцам не требовались. За складами теснились лачуги – ну, там и вовсе искать было нечего, там все и сами каждое утро крепко думали, что будут кушать на обед… Дальше, дальше! В Аршмире это называлось “двигаться от чаек к воронам”. Сердитые, крикливые чайки хозяйничали в припортовой полосе, но чем дальше от моря, тем прочнее становилась власть ворон – наглых, сильных, злющих. Любая птица, отбившаяся от стаи и залетевшая на чужую территорию, могла быть насмерть забита крепкими беспощадными клювами.

И Орешек направился “к воронам”. В Аршмире действовало правило: чем дальше от порта расположен дом, тем он дороже и тем богаче живущие там господа. Вот где можно поживиться, знай не зевай!..

Спросили некоего мудреца: “Почему король не сделал Аршмир столицей Великого Грайана?” И ответил мудрец: “Потому что аршмирцы растащили бы по камешкам королевский дворец”.

Злые языки утверждают, что нет такого аршмирца – от Хранителя города до последнего раба, – который хоть раз в жизни не украл бы. Люди более снисходительные готовы признать, что и в Аршмире можно встретить честных горожан. Скажем, двоих или даже троих.

Пытался воровать и Орешек. И ничего, удачно… Может, и привык бы к этому занятию, да увидел однажды, как купцы на рынке без стражников и судей разобрались с пойманным за руку воришкой. Полученного урока Орешку хватило надолго. А тут как раз подвернулся честный способ заработать.

Хранитель Аршмира, высокородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута, Ветвь Щупальца, слыл покровителем искусств. Следуя наррабанской моде, подхваченной в столице, он завел в Аршмире театр: просторное каменное здание, где постоянная труппа разворачивала перед зрителями торжественное, красочное зрелище – ожившие легенды бурных Огненных Времен. К этой труппе и прибился Орешек. Сначала был на побегушках у актеров, переписывал для них роли, затем стал появляться на сцене в толпе воинов, рабов разбойников, мятежников.

Симпатичного юношу с хорошей памятью заметил великий артист Раушарни Огненный Голос, который гордо именовал себя Хранителем театра и был вечно окружен толпой подхалимствующих мелких актеров. Он повелел своей свите:

– Эй вы, лицедеи! Возьмите-ка это украшение пристани, вытряхните у него из волос чешую и научите приличным манерам! Возможно, из парня выйдет толк… когда выветрится запах тухлой рыбы!

Чутье не подвело Раушарни: новичок и впрямь оказался способным. Вскоре он дебютировал в небольшой роли пирата Грангара, захваченного в плен отважным Оммукатом Медным Копьем. По этому поводу труппа закатила пирушку, а Раушарни торжественно заявил:

– Если актер шагнул на сцену, убрать его оттуда уже невозможно – проще разрушить театр!

Как выяснилось через два года, это он напророчил на свою голову. Но в тот день Орешек беззаботно пил вино, тискал сидящую у него на коленях кудрявую артисточку и не подозревал о беде, что однажды обрушится на него, выхватит из веселой и безалаберной актерской жизни, вихрем унесет из Арш-мира и забросит в разбойничью шайку…

В лесу неподалеку заржала лошадь. Орешек вскинул голову, насторожился. Одна из тех, что отвязались и убежали? Или…

Вей-о! Совсем рядом перекликались голоса! Парень вскочил на ноги, схватил сложенный плащ и ящерицей юркнул из шатра.

Ударил холодный ветер, дождь заморосил сильнее, вдали медленно, словно нехотя, раскатился гром. Не сводя взгляда со стены деревьев вокруг шатра, Орешек расправил плащ, набросил его на плечи и на ощупь застегнул застежку, вшитую в плотную материю. В тот миг ему и в голову не пришло, что этим движением он подписывает себе смертный приговор – самый жестокий в Кодексе законов Великого Грайана.

Затрещали ветки – сквозь чащу вдоль ручья ломились всадники.

Аунк учил встречать опасность лицом к лицу? Не-ет уж, хватит с Орешка на сегодня! Навстречался! Нигде не записано, что он обязан вечно следовать чужим советам!

Не давал он такой присяги! У него своя голова есть! И эта голова хочет оказаться как можно дальше отсюда – желательно вместе с руками, ногами, задницей и прочими частями тела привычными и родными!

Ходу отсюда, ходу! А тот, кто захочет назвать Орешка трусом, должен будет сначала его догнать!

Обо всем этом парень думал уже на бегу. Он скатился с берега к воде, вброд перешел ручей и поспешил укрыться в зарослях чего-то колючего и непролазного. Плащ теперь мешал, цеплялся за шипы, но Орешек не терял времени на то чтобы возиться с застежкой, а брел напролом. На пути встала высокая голая скала, кустарник разбивался об нее, как морские волны об утес. Парень заметался, пытаясь обойти преграду, непонятным для себя образом вновь оказался у ручья, перемахнул его одним прыжком. Страх заячьими лапами барабанил в груди.

Берег разворотили корни упавшей сосны. Может, она укроет от погони?

Разбойник обогнул гигантскую глыбу земли, корней и мха… и обомлел.

Прямо в лицо ему смотрела лошадиная морда.

Молодой, звонкий, ликующий крик огласил лес:

– Он здесь! Он жив, все сюда!

Соскользнув с седла, всадник упал на колени прямо на сырой от дождя мох, подхватил край мокрого плаща Орешка и поднес ко лбу.

А Орешек не мог шагнуть прочь, не мог даже отшатнуться от счастливого юнца. Взгляд разбойника был прикован к поле плаща, которую сжимал этот сумасшедший. На темной от влаги материи красовался вышитый разноцветными нитками сокол со сложенными крыльями и надменно повернутой головой.

Вей-о-о-о-о!

Шатер принадлежал высокородному Сыну Клана! Только они, гордые потомки Двенадцати, имели право носить на одежде изображения священных животных и птиц, дабы отличаться от низкого сброда.

Плащ, наброшенный на плечи, делал Орешка государственным преступником. Самозванцем и оскорбителем святыни. И не было ему оправдания. Да и что он смог бы сказать в свою защиту? Что не знал, чей шатер грабил?

Но в этот страшный миг Орешек не думал о каре, которая ему угрожала. Он был слишком потрясен – потрясен так, словно боги заговорили с ним, обвиняя в святотатстве. В голове сталкивались обрывки молитв и проклятий. А ведь еще недавно он хладнокровно и мужественно отражал нападение Подгорного Людоеда! Но сейчас сознание своей неискупимой вины раздавило, уничтожило парня.

А из чащи выныривали и спешивались все новые всадники, вспыхивали и гасли негромкие слова: – И впрямь уцелел! Хранили же боги…

– Ты глянь – глаза мертвые, лицо серое… – А ты, дурень, какого цвета был бы, кабы в такую передрягу угодил?

– А остальные? Так всех и сожрали?'

– Заткнись, дубина, услышит…

– Я – Сайвасти Осенний День из Семейства Саджата, десятник гарнизона крепости Найлигрим. Приветствую высокородного господина, счастлив видеть его невредимым. Сейчас Сыну Клана подадут коня, чтобы Сокол мог отправиться в крепость, где нового Хранителя ждут с надеждой и тревогой. Мои люди свернут шатер, соберут вещи и… Господин! Ты слышишь меня, господин?!

Господин слышал десятника. Во всяком случае, лицо на голос повернул. А когда один из воинов подвел лошадь, ему не пришлось объяснять Сыну Клана, что на этом животном ездят. В седло Сокол взгромоздился почти без посторонней помощи.

Гнедая заплясала, почуяв неумелого всадника. Седоку пришлось натянуть поводья. Это движение помогло Орешку выйти из шока. Вылепилась из хаоса первая связная мысль: “Лошадь – это хорошо! Рвануть во весь опор вдоль ручья – и пусть ловят!” Но тотчас в мозгу зазвучало холодно и насмешливо: “Умница, сообразил! Здесь десяток солдатских морд, у всех арбалеты на взводе – они же ожидают нападения Подгорных Тварей! Решат, что гнедая под господином понесла, пристрелят бедную лошадь – вот и весь побег!”

Ни на миг у Орешка не возникло желания рассказать всю правду. И даже не потому, что был он беглым разбойником, обобравшим чужой шатер. Просто все сказанное не смогло бы послужить ему оправданием. Он совершил – плевать, что по неведению, – одно из самых мерзких преступлений. Знаки Кланов – святыня для всех, от короля до последнего раба. Однажды в жизни Орешек проявил неуважение к этим знакам – всего лишь неуважение – и чудом остался жив…

Как ни странно, воспоминание о прошлом кошмаре помогло победить кошмар нынешний. Голова прояснилась. С кристальной четкостью стало ясно: чтобы остаться живых, придется увязнуть в этой истории еще глубже. По самые уши.

Мелькнуло спасительное: ведь и раньше Орешку доводилось выдавать себя за других людей, в том числе и за высокородных господ: на сцене! Правда, даже в роли Сына Клана он конечно, не надевал одежды со священными знаками…

И все-таки это лишь спектакль, очередной спектакль… хотя в случае провала актер погибает…

Да, но кто говорит о провале?!

Орешек приосанился, чуть откинулся в седле. Страх почти исчез. Играть роль – любую – дело привычное! Этим болванам нужен Сын Клана? Они его получат! Конечно, лишь до тех пор, пока не подвернется случай удрать…

Но до чего изобретательна Хозяйка Зла! Ух, что она для него измыслила… ух, сунула мордой в трясину… Ни о чем подобном в Грайане давно никто не слыхал…

Никто и не услышит! Уж об этом-то он, Орешек, позаботится!..

Дорогая цена за поясок, дорогая… Кстати, если пояс предупредил о Подгорных Людоедах, почему на этот раз сплоховал? Не потому ли, что всадники приближались без злых намерений?

Орешку вспомнилось, как легкомысленно брякнул он в той проклятой пещере:

“Что же Многоликая обо мне не позаботилась? Я б ей спасибо сказал… ”

– Ну, спасибо! – негромко промолвил Орешек. – Ой, спасибо!

Десятник Сайвасти вскинул голову, принял слова господина на свой счет и польщенно заулыбался…

Вскоре русло ручья отклонилось к югу, а перед всадниками вынырнула из кустарника узкая горная тропа. Неровная и каменистая, она заняла все внимание верховых и отвлекла Орешка, весьма скверного наездника, от лишних мыслей. Он совсем успокоился к тому времени, когда тропа, вильнув, влилась в широкую дорогу, на которой вполне могли бы разминуться две телеги. По обеим сторонам дороги вгрызлись в камень могучие темные ели. Дождь прекратился. Орешек откинул капюшон, поднял голову.

Горная гряда, пересекавшая впереди дорогу, плавно перерастала в грозную зубчатую стену. Это впечатляло, вековая мощь скал, помноженная на мощь укреплений, возведенных человеческими руками. Четыре башни четко вырисовывались в небе, а над ними аркой стояла такая большая, такая яркая радуга, что Орешек тихо воскликнул: “Вей-о-о!”

– Добрая примета, – тихо сказал кто-то из солдат, а другой отозвался:

– Это здесь часто бывает…

Так открылась перед новым Хранителем крепость Найлигрим – Ворота Радуги.

 

Комната, некогда уютная, была беспощадно разгромлена. Пышные драпировки, исполосованные кинжалом, свисали лохмотьями, жалкими, как рубище нищего. Словно ураган размел по углам пергаментные и бумажные свитки, а полка красного дерева, на которой они еще недавно красовались, была разнесена в щепки, и щепки эти разлетелись по светлому ковру. В углу грудой лежали обломки кресла. Похоже, оно было брошено в старинные водяные часы, но пролетело мимо и разбилось о стену. По чудом уцелевшему сплетению стеклянных трубочек продолжала бежать розовая жидкость, почти наполнив нижнюю чашу.

И еще один предмет уцелел от разгрома. Великолепное зеркало продолжало сиять, отражая комнату, в которой только что бушевала разъяренная стихия… а также саму “разъяренную стихию” – высокого статного человека с растрепавшимися черными волосами, свирепо озирающегося в поисках еще чего-нибудь, что можно расколошматить.

И самым краешком зеркало отразило длиннорукого коротышку, который в ужасе прислонился к дверному косяку, стараясь не подавать признаков жизни.

Шайса никогда не видел таким господина, которому служил восемь лет.

“Безымянные, что могло случиться… что случилось? Да он ли это? Шерсть на загривке дыбом и все клыки в пене!.. ”

Словно прочтя его мысли, Джилинер оглянулся. Тонкие черты лица были искажены гримасой, губы подергивались, но из взгляда постепенно уплывало безумие, оставляя после себя боль и горечь.

– Ты опоздал, – сказал маг севшим голосом, – опоздал к началу представления. Много потерял.

Он обернулся в поисках кресла, наткнулся взглядом на кучу обломков и криво усмехнулся.

Шайса рухнул на колени, вскинул ко лбу скрещенные запястья.

– Чем могу я служить своему господину?

– Встань, – устало отозвался Джилинер. Он быстро становился прежним. – У меня выдался скверный день… вернее скверные четверть звона…

– Кого я должен убить за это?!

– Если и убьешь, то не сейчас… О, часы уцелели! Это хорошо. Они живут в моей семье второе столетие, жаль было бы разбить их в припадке злобы. И зеркало я не тронул – тоже хорошо…

Мозг Шайсы раскаленной иглой пронзила страшная догадка.

– Шар… Большой Шар… Что с ним?! Он…

– Думай, что говоришь! – напряженно откликнулся чародей. – Да я скорее глаза себе вырву, чем причиню ему вред. Вон он, в углу, под покрывалом…

Шайса протяжно вздохнул – как смертник, узнавший об отмене приговора.

Джилинер повернулся к зеркалу и всмотрелся в собственное лицо, точно пытаясь разглядеть за ним что-то иное, ускользающее, враждебное.

– Я попытался поработать с драконом, – заговорил он холодно и отстраненно. – Сильный старый ящер, послушался меня с первой попытки. Я вытащил его через врата в Соленых скалах – это неподалеку от Ашшурдага – и вел над побережьем. Хотел перехватить купцов, но на ходу изменил задание. Уж очень удачный случай подвернулся…

Он круто обернулся к Шайсе. Голос его стал напористым и азартным:

– Вдоль берега полоса рифов, называется – Акульи Зубы. Ветер и течение прижали к ним корабль. Понимаешь, все сошло бы за обычное крушение, а я установил бы, сколько свободы можно оставить животному, с какой силой нужно давить на его мозг… ведь жертва все равно никуда бы не делась… Нет, словами не передать!.. Поди сюда!

Шайса без колебаний шагнул к хозяину. Он терпеть не мог испытывать чары на себе, но господину возражать всегда было опасно, а уже сейчас-то…

Тонкие холодные пальцы легли на виски, Шайса почувствовал легкое головокружение – и в его мозг ворвался рокот.

Это было странное ощущение: Шайса раздвоился. Он видел серую кожистую тварь с распластанными перепончатыми крыльями, парящую над злобной темной водой (причем между ним и драконом сверкало зыбкое, едва уловимое марево – поверхность зеркала). И в то же время он сам был драконом. ловил воздушные потоки, чуть покачивался на холодных, упругих невидимых струях и прикидывал, как удобнее ринуться низ – туда, где на обреченной палубе суетились матросы. Зрение У чудища было скверное, человеческие фигурки расплывались в дрожащем тумане (к тому же были серыми – глаз дракона не различал цветов). Но все же чудовище углядело матроса в панике кинувшегося за борт. Остальные, кажется, тоже побросали снасти… а корабль тащит на рифы… вот сейчас и обрушится сверху…

Нет, все-таки драконом Шайса не стал, хоть и взглянул на мир глазами крылатой рептилии. Он думал и чувствовал как человек, у которого в руках страшная, смертоносная игрушка, лучшая игрушка в мире, послушная приказу, не знающая сомнений и жалости, и вот сейчас, сейчас…

И вдруг все кончилось, оборвалось резко и грубо. Чья-то мощная воля выхватила у него “игрушку”. Шайса на миг задохнулся, точно его ударили… нет, отшвырнули прочь, как котенка. Серебристый блеск зеркала стал нестерпимым, резал глаза. Шайса с трудом мог разглядеть, как дракон, нелепо взмахивая одним крылом, заваливается на левый бок и падает в свирепую пучину, как бьют его о скалы волны… а затем все исчезает, остается только горькая обида, и боль, и желание разнести в пыль все вокруг, столкнуть в Бездну мир, так подло обманувший и унизивший… Руки сами, без приказа мозга, накрывают Шар тканью и убирают в угол, это делает словно другой человек, а злоба подступает к горлу и Душит, ищет выхода…

Шайса опомнился. Он вновь стоял на пушистом ковре. На него сверху вниз глядел хозяин, лоб которого прорезала длинная морщина.

– Я нашел его, – с отвращением выплевывал слова Джилинер. – Сопляк пятнадцатилетний… верховая прогулка вдоль берега… Представляешь, он сознание потерял от такого усилия!

– Кто – “он”? – робко просипел Шайса. В ответ услышал негромкое, раздельное:

– Архан Золотой Пояс… Из Клана Медведя… Ветвь Берлоги…

И вновь – вспышка гнева:

– Шайса, змей ты мой ручной, ты понимаешь, что происходит? Я развивал и оттачивал свою Силу, свой великий Дар посвятил этому всю жизнь! Я создал Большой Шар, многократно увеличивающий мое могущество! Я знал, что я самый сильный чародей в мире! Ни среди Истинных, ни среди Ночных Магов нет мне равного! Мы же с тобой столько лет следили за всеми потомками Двенадцати в Грайане и Силуране… ты нанимал шпионов, подкупал прислугу, я часами не отходил от зеркала… мы знали о каждом, кто может хотя бы пустой бокал по столу взглядом передвинуть… хотя бы приказать свече погаснуть… И вдруг какой-то гаденыш, мальчишка… одним усилием воли перехватывает у меня власть над драконом! Как будто не было ни моих походов в Подгорный Мир, ни Большого Шара! Мысленно дотянулся, пожелал – и все! Ты соображаешь, кто из него со временем вырастет? Второй Шадридаг Небесный Путь? Не позволю!.. Не дам!..

Тут Шайса наконец все понял – и молча проклял свою слепоту и тупость.

Впервые перед ним приоткрылась вечно запертая дверца в душу господина. Первый и, вероятно, последний раз ему предоставилась возможность узнать, что составляло суть этой грозной, недоброй души.

Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, был равнодушен к женщинам, к еде, к вину, к золоту, к славе. Власть манила его, но не была целью жизни. Тяга к знаниям, полностью поглощавшая многих ученых и магов, была для него лишь инструментом в точных, аккуратных руках.

Важнее всего для него была сама Сила. Джилинер должен был твердо знать, что он – самый могущественный чародей на свете. Магия была его единственной любовью, и терпеть соперников было невыносимо. Когда Ворон в припадке ярости громил свой кабинет, в нем бушевала самая обычная ревность, неразумная ревность юнца, заставшего возлюбленную в постели с другим…

Все это Шайса осознал в мгновение ока. И еще он понял, что хозяина нужно срочно успокоить и утешить.

При необходимости Шайса мог говорить хоть и сипло, но гладко и цветисто:

– Пусть мой господин вспомнит, что юный Сын Клана потерял сознание от напряжения, а мой хозяин не только не рухнул в обморок, но нашел в себе достаточно сил, чтобы переломать всю мебель.

– Что ты понимаешь в магии! – хмыкнул Джилинер.

– Только то, что знаю со слов моего хозяина. Мальчишка верняка до смерти перепугался, увидев живого дракона. А мой господин говорил как-то, что сильные чувства, особенно страх, усиливают мысленные приказы.

– Да, это так… – задумчиво протянул Ворон. Шайса, заметив свою крошечную победу, поспешил ее закрепить:

– Да будь этот Медвежонок и впрямь силен, как сам Шадридаг… Сколько ему лет? Пятнадцать? Ну что в этом возрасте можно знать о колдовстве?.. А пока он подрастет, мой хозяин уже станет спасителем мира, грозным и любимым повелителем. И такие, как Архан, будут служить ему… Да, господин, а корабль уцелел? – Шайса сменил тему, чтобы отвлечь мага от опасных мыслей.

– Корабль? – непонимающе переспросил Джилинер. – Ах корабль… а знаешь, я о нем совсем забыл… Обязательно надо выяснить, остались ли в живых матросы, будут ли они распускать слухи…

Хозяин стал почти прежним. Он скользнул по разгромленной комнате насмешливым взглядом.

– Ох и намусорил же я… Впрочем, я звал тебя не для того, чтобы плакать на твоем плече. Помнишь белокурого красавчика из свиты Нуртора? Аудан Гибкий Лук, Правая Рука короля Силурана… Он начал всерьез мешать мне: советует королю не доверять Ночному Магу, не развязывать войну… Короче, если с Ауданом в ближайшее время случится несчастье, я не сойду с ума от горя. Этот человек мне совсем не нужен… Что ты молчишь?

– Подсчитываю, сколько дней мне понадобится, чтобы переправиться через Лунные горы и добраться до…

– Нет! Этой ночью Айрунги хочет показать королю свое умение и окончательно решить вопрос о войне. Раз уж я не могу начать действовать в Грайане… раз уж меня держит клятва, принесенная королю и скрепленная могучими чарами… так хотя бы в Силуране никто ни на волос не должен помешать моим планам!

– Но как же я…

– Я тебе помогу. Я, конечно, не Архан, – зло усмехнулся маг, – но перебросить тебя через Лунные горы сумею. А уж обратно ты сам как-нибудь…

Шайса постарался унять дрожь в руках. Накатило томительное воспоминание: хозяин вскидывает перед собой руки – и над землей, почти касаясь травы, вспыхивает желтое кольцо Он, Шайса, собирается с духом и шагает в это кольцо. В глазах вспыхивает желтое зарево, тело наливается пульсирующей болью, кажется, что крохотные острые щипчики рвут его на мелкие кусочки… и все исчезает. Когда Шайса решается открыть глаза, то сквозь расплывающиеся радужные пятна видит голые скалы, в трещинах которых угнездился колючий дрок. Где-то внизу глухо шумит море, а вдали, меж утесов, виден край зубчатой стены. Там лежит город, до которого надо было бы добираться не менее шести дней…

Ну не любит, не любит Шайса эти колдовские штучки! Но сейчас, ясное дело, не до капризов…

Хозяин сдвинул деревянный диск, украшенный спиральным узором, и повелительно произнес в открывшееся отверстие:

– Пусть кто-нибудь немедленно наведет порядок в комнате с зеркалом.

Вернув диск на место, Джилинер кивнул Шайсе и направился к двери, но на пороге замешкался. Глаза его сузились, брови сдвинулись: неожиданная мысль поразила мага.

– Если бы этот паршивец Архан был старше, я решил бы, что та давняя история – его рук дело.

– Какая история, господин?

– Ты не помнишь? Неужели… ах да! Это же было за год до того, как я приблизил тебя к себе… правильно, девять лет назад. Ты и не мог знать об этом случае. А мне он не дает покоя!

Джилинер шагнул было назад в комнату, но вид раскатившихся по полу свитков привел его в уныние.

– Ладно, потом найдешь и почитаешь, а пока скажу главное. Есть у меня запись, в хорошую сумму мне обошлась. Рассказывает Вьяшис Юркий Уж из Рода Хорчар, сотник дворцовой охраны короля Бранлара.

Шайса понимающе покрутил головой. Свидетельство такого человека и впрямь должно было стоить недешево.

– Начало у истории не совсем понятное. Якобы какие-то преступники похитили одну из королевских дочерей и в ожидании выкупа спрятали в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана. Сам сотник в это не верит, но не может объяснить, как иначе принцесса могла в этой шахте оказаться… Ладно, важнее другое: случился обвал. По приказу Бранлара к шахте были согнаны крестьяне из ближнего села, со строившейся неподалеку дороги доставили рабов… даже стражники обломки камня растаскивали. Вьяшис как раз и наблюдал за ходом работ. Шахтный ствол оказался завален на всю высоту, приходилось поднимать наверх большие глыбы, дело двигалось медленно. Становилось ясно, что принцесса обречена. И тут в дело вмешался некто, оставшийся неизвестным. Он выпустил на вволю Душу Пламени.

– Душу Пла… что-о-о?!

– Ты не ослышался! То, что в стародавние времена умел делать лишь Шадридаг Небесный Путь, повторил некий загадочный незнакомец. На противоположном от места работ склоне горы послышался чудовищный грохот, содрогнулась земля, люди видели взлетающие ввысь громадные камни… видели еще многое, но сотник не перечислял все, что померещилось насмерть перепуганным рабам, он излагал лишь то, чему сам был свидетелем. Как вскоре обнаружилось, часть горного склона сползла в реку и запрудила ее. Вскрылась старая штольня, по которой, когда улеглась паника, люди смогли добраться до принцессы. Девушка была без сознания, но жива.

– И не нашли того, кто…

– Бранлар, дабы пресечь слухи, объявил, что все происшедшее сотворено совместной магией Клана Дракона. Жалкая ложь! Они сами всем Кланом пытались доискаться, кто это повторяет подвиги Шадридага… А меня эта история просто измучила! Кто-то разнес гору вдребезги, как я – свою комнату. И у этого “кого-то” хватает ума не бахвалиться могуществом. Он скрывается, выжидает… Не успокоюсь, пока не раскопаю нору этого гада и не вытащу его оттуда за хвост!

Джилинер знал, что Шайса не тупой исполнитель приказов, а самостоятельно мыслящий помощник, не раз подававший хозяину дельные советы. Вот и сейчас – прищурился, свел белесые брови, помассировал поврежденное горло…

– А не могла ли сама высокородная госпожа призвать на помощь чары?

– Нет, – презрительно ответил Джилинер. – Во-первых, я невысокого мнения о женщинах-чародейках. Во-вторых, это всего лишь незаконная дочь короля от одной из дворцовых рабынь. Бранлар дал ей имя и воспитал при дворе, а не то чистить бы ей котлы на кухне.

– Ну и что? – рассудительно просипел Шайса. – Из таких незаконных детей вырастают сильные Ночные Маги… Ох, да как я сразу не сообразил! Дочь дворцовой рабыни, которой Бранлар дал имя… Но разве это не Нурайна?

– Она, она самая! Я тоже слышал, что молодой король прислушивается к советам своей так называемой сестрицы… даже в государственных вопросах, хоть это и вовсе не бабьего ума дело. Но она не колдунья, иначе мои шпионы пронюхали бы об этом.

– Если мой господин и прав, в чем я по тупости своей сомневаюсь, то девушка все же играет в деле немалую роль. Что это за история с похищением, в которое не верит сотник дворцовой стражи? И потом… этот маг, кем бы он ни был, разорвал гору не там, где шли спасательные работы, а со стороны реки – вскрыл старую штольню – значит, знал там все ходы-выходы… а много ли народу шляется по заброшенным шахтам?

Джилинер остановил на своем подручном пристальный взгляд.

– Ты умен, Шайса. В новом мире, который я выстрою по воле своей, ты будешь не последним человеком. Вернешься из Силурана – попробуй разгадать эту загадку. А сейчас спустимся во двор. Ты и ахнуть не успеешь, как очутишься за Лунными горами!

Он двинулся нешироким темным коридорчиком, продолжая говорить:

– И шпионов к Архану, это обязательно! Ни единого шага его без надзора не оставлять!

Коридорчик вывел их в круглый зал с большим очагом в стене. Несмотря на летнее время, очаг недавно топился, и теперь старый раб выгребал золу в берестяной короб. Заметив господина, он на миг застыл, не разгибая спины, а затем еще старательнее заработал широким деревянным совком.

А у Ворона воспоминание о сопернике вызвало последнюю вспышку раздражения – угасающий отзвук отбушевавшего гнева.

– Архан, Архан! – воскликнул он неприятным голосом. – А так ваш Архан может?!

Джилинер всем корпусом повернулся к старику и вытянул перед собой руки ладонями вперед. Глаза его вспыхнули пронзительным белым огнем.

Страшная судорога встряхнула старого раба, перевернула, швырнула на пол. Несчастный попытался закричать, но паралич свел легкие, из горла вылетел лишь придушенный писк.

Шайса завороженно глядел, как на неестественно вывернутых руках старика, на худых обнаженных плечах лопается кожа, как рваными лохмотьями отходят от костей клочья мяса, как кровь хлещет из разорванных жил и тут же сворачивается, засыхает бурой коркой. Зал наполнился запахом разлагающейся плоти.

Невероятно, но эта груда обнажившихся костей и ошметков мяса в последний раз пошевелилась, дернулась и навсегда замерла. Только с того, что недавно было лицом, бессмысленно глядел выкатившийся глаз под обрывком века. Шайса сипло выдохнул воздух.

– Впечатляет! – искренне сказал он и запоздало обиделся: – Только почему это “наш Архан”? С какой стати он “наш”? И чей это – “наш”?

Не отвечая, господин пересек зал и нырнул в следующий коридор. Эта вспышка разрядила гнев, и маг стал прежним Джилинером, стоящим выше досадных мелочей.

Шайса последовал за Вороном. В коридоре им встретились две рабыни, старая и молодая, спешившие навести порядок в комнате с зеркалом. Завидев хозяина, обе прижались к стене. Джилинер прошел мимо, не взглянув на служанок, а Шайса бросил на ходу:

– И возле очага прибрать нужно…

Служанки вошли в круглый зал – и оцепенели, примороженные к полу лютым ужасом. Молодая толчками набрала полную грудь воздуха, чтобы выплеснуть его в отчаянном вопле. Старая поспешно зажала ей рот рукой. Они стояли, поддерживая друг друга, чтобы не рухнуть в обморок, белые и неподвижные, как мраморные статуи, и только громадные распахнутые глаза жили на их мертвых лицах…

 

Было время – шли из Великого Грайана в Силуран и обратно купеческие обозы с товарами, и не миновать им было одного из трех перевалов, закрытых крепостями еще в Огненные Времена. Возьмешь западнее – выйдешь к крепости Нургрим, что на Древнем языке означает Черные Ворота. Свернешь на восток – заночуешь в крепости Чаргрим, или Звериные Ворота, прозванной так за то, что лежит она в местах, изобильных дичью.

А меж ними стережет дорогу крепость Найлигрим, самая древняя из трех гранитных сестер.

Когда-то жизнь здесь кипела ключом: купцы останавливались на ночлег, выкладывали на местном рынке часть своих товаров, рассказывали новости, а главное – платили пошлину которую принимали и тщательно пересчитывали холеные белые пальцы Аджунеса Железной Изгороди из Рода Аршеджи Ибо был почтенный Аджунес шайвигаром крепости – Левой Рукой Хранителя.

Прежний Хранитель, уважаемый всеми Вайатар Высокий Дом из Рода Саджадаг, не вмешивался в дела Левой Руки. Он больше следил за тем, чтобы солдаты были хорошо вооружены чтобы каждый умело владел мечом, метко бил из лука и арбалета. С недоверием глядел Хранитель на север, ждал оттуда беды.

И оправдались его опасения. Между Силураном и Грайаном нависло страшное предгрозовое затишье. Купцы почти перестали посещать крепость. Единственным источником дохода осталась дань, которой крестьяне были обложены в пользу крепости.

Собирал дань, конечно, шайвигар, но, во имя Бездны, какой же это был тяжкий, неблагодарный труд! Что с них возьмешь, с крестьян-то? Дрова? Дичь из окрестных лесов? Рыбу? Все это солдаты, триста бездельников, могли бы и сами заготовить, если бы дарнигар, Правая Рука Хранителя, не гонял их постоянно по плацу с мечами, а почаще заставлял заниматься хозяйственными делами. Зерна было мало – горы же вокруг! Скудного урожая крестьянам самим едва хватало, а от сборщиков дани хлеб прятали. Бывало, нагрянет почтенный Аджунес в сопровождении десятка верховых в деревню, так крестьяне в голос воют, валяются в ногах у его коня, предлагают вместо денег и зерна своих детей в рабство… Хитрые мерзавцы! Знают: раб уж точно с голоду не умрет, а работать в крепости не тяжелее, чем горбатиться на каменистом горном наделе. Но рабов в Найлигриме и без того почти полторы сотни, и каждого нужно кормить. А заботиться об этом должен кто? Шайвигар!

Плохие пришли времена, плохие! Одно было хорошо: почтенный Вайатар, человек пожилой и удрученный болезнями, по-прежнему не углублялся в дела шайвигара, не пытался дознаться, что из доходов крепости идет королю, что – на прокорм воинам и рабам, а что исчезает неведомо куда…

Аджунес оскорбился бы, если бы его посмели назвать вором. Кто вор? Он? Да разве не на нем держится вся жизнь Найлигрима? Разбуди его среди ночи – он ответит сколько в крепости лопат, сколько метел, сколько рабынь трудится в прачечной, сколько голов скота ржет, мычит и хрюкает на скотном дворе, сколько соли потрачено за месяц на кухне, сколько вязанок хвороста доставили мошенники-крестьяне. Он знал в лицо каждого раба, знал, сколько молока дает каждая корова, сколько вина и масла отпущено лекарю для больных и сколько этих самых больных в Доме Исцеления. Аджунес знал крепость так же хорошо, как крестьянин знает вое хозяйство. И так же вольно пользовался доходами. В конце концов, кому от этого плохо? Король и не ожидает прибыли от захолустной крепости, лежащей в стороне от торговых путей Солдаты хорошо накормлены… да и попробуй их не накорми! Дарнигар, скотина грубая, тебя самого в котел засунет, он за солдат переживает не меньше, чем Хранитель: сам, морда крестьянская, из простых наемников выслужился…

Жизнь худо-бедно шла своим чередом, как вдруг грянул гром. Кончина Вайатара! Назначение нового Хранителя! Да еще Сына Клана!..

Шайвигар затосковал, как лиса, что глядит вслед улетающим на юг гусиным стаям.

Впрочем, гонец, доставивший королевский указ, так расписал молодого Сокола, что у Аджунеса немного отлегло от сердца. Избалованный молокосос, погрязший в самых мерзких пороках и по требованию потерявшей терпение родни сосланный в захолустье – естественно, на почетную должность…

Ну, это еще полбеды! Конечно, хлопот с мальчишкой будет много, особенно на первых порах. Наверняка примется из кожи лезть, чтобы показать себя единственным хозяином крепости. Главное – не спорить с ним. Рано или поздно Соколу надоест игра в Хранителя, он вернется к прежним забавам: заведет гарем из рабынь посмазливее, окружит себя сворой прихвостней, начнет закатывать пьянки, охотиться по всей округе за крестьянскими девками… ну и на здоровье!

А может быть (при этой мысли шайвигар сладко сощурился), новому Хранителю чем-нибудь не потрафит Харнат Дубовый Корень, дарнигар крепости. Тогда наглого мужика сбросят с должности, которая ему отнюдь не по рылу…

От приятных раздумий Аджунеса отвлекли крики у Южных ворот. Вернулся отряд, высланный для встречи Хранителя.

Подъезжая к крепости, Орешек ломал голову: как бы вызнать свое новое имя? Но мудрить не пришлось. Когда кавалькада остановилась под крепостной стеной, возле опущенного через ров моста, десятник Сайвасти, явно желая выслужиться, выехал вперед и провозгласил не хуже королевского герольда:

– Отворяйте! Прибыл высокородный Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим!

Хорошо рявкнул. Внушительно. Будь у Орешка под рукой кошелек – ловить бы десятнику на лету серебряную монетку..

Ворота распахнулись очень быстро, кони простучали копытами по мосту. Всадники нырнули в узкий, полутемный перекрытый гранитным сводом проезд сквозь башню. Орешек заметил в своде черные пятна бойниц. Пра-авильно: непрошеных гостей, что сумеют проломиться в ворота, встречают арбалетчики и забрасывают стрелами в каменной мышеловке… По правую руку дремал громадный барабан с намотанными на него цепями и с толстыми, отполированными от времени дубовыми ручками. Возле барабана вытянулся детина с зелено-красной перевязью через плечо. Торчит он здесь, похоже, лишь при воротах – вряд ли такой мост в одиночку поднимают. И обе решетки – внешнюю и внутреннюю – тоже.

Орешек изо всех сил старался с достоинством держаться в седле (или хотя бы просто – держаться) и одновременно зубрил свое гордое имя.

Вынырнув из-под каменного свода на солнечный свет, Хранитель обнаружил, что ему готова торжественная встреча.

Вей-о! Держись, актер, не выдай себя, даже уголком губ не дрогни, даже бровью не поведи! Да они, похоже, собрали к воротам весь гарнизон! Громадная толпа, сплошь плечистые верзилы, одетые кто как, но у каждого через плечо зелено-красная перевязь – королевские цвета…

Ближе всех к коню высокого гостя стоят двое: толстячок с льстивыми глазами и рыжебородый великан. Оба богато одеты – явно здешние крупные птички.

Орешек хотел было спешиться, но, хвала Безымянным, не успел этого сделать. “Крупные птички” шагнули вперед и с двух сторон взяли гнедую под уздцы. Пра-авильно, он же почетный гость, ему не пристало топать пешком от самых ворот, как простому страннику…

Расслабься, Сын Клана, откинься в седле, расправь плечи. И не зыркай по сторонам, как волк, загнанный в ловчую яму, а взирай на толпу благожелательно и с легким интересом.

Ну и что мы видим? Прежде всего – огромную четырехугольную башню посреди площади. Ну и громадина! Такая сама за хорошую крепость сойдет! По сравнению с ней незабвенная “сторожевая”, где прошло детство Орешка, – все равно что новорожденный теленок рядом с быком. Орешек читал, что такие башни именовались “последняя надежда” – шаутей. Когда враг врывался в крепость, уцелевшие ее защитники запирались в центральной башне и держали оборону, пока не подходила помощь…

Спешившийся позади десятник нагнал бородача, вышагиваюшего справа от гнедой, и зашептал ему что-то. Орешек напрягся было, но уловил слово “Подгорные… ” и успокоился. Зато верзила встревожился. Забыв про торжественность встречи, он пригнулся под лошадиной мордой и бросил несколько слов своему напарнику. На лице толстяка мелькнуло раздражение, он брезгливо взмахнул пухлой белой ручкой. Жест этот явно означал: “Ну что ты в такой момент с пустяками, потом, потом… ”

Толпа почтительно расступалась перед всадником, тут же смыкаясь позади. Справа обнаружился поселок: деревянные хибары. На крышах стояли женщины и дети и с восторгом глазели на торжественный въезд. Вероятно, никогда не видели Сына Клана. Ну-ну, любуйтесь, раз вам выпало такое счастье…

Слева чернела мощная стена башни-шаутея, в некотором отдалении от нее стоял маленький храм с покрытыми росписью стенами и разноцветной крышей. Краски облупились от непогоды, вообще храм выглядел порядком запущенным. Двое пожилых жрецов стояли на пороге. Орешек почтительно склонил голову. В ответ жрецы вскинули руки в жесте благословения.

“О боги, сколько вокруг восхищенных морд! Ввек бы с вами со всеми не встречаться!”

Орешек с улыбкой светлой радости одарил толпу приветственным жестом. Толпа взревела.

Процессия свернула за угол центральной башни и остановилась перед арочным входом в шаутей. Вряд ли лошадь будет приглашена внутрь, а стало быть, пора сползать с седла. Как сказал бы Илларни, простая логика подсказывает… Так, главное – не наступить себе на плащ…

Подоспевший слуга увел гнедую. Толстяк изящно взмахнул Ручкой, чтобы заставить толпу замолчать.

– Безымянные добры и щедры к нам за наше смирение пред их высокой волей! Счастливый день подарили они нам! Вновь в крепости Найлигрим появился Хранитель, и воспрянули мы духом, исчезло уныние из глаз наших и тревога из сердец! – Голос толстяка сочился медом. – Пусть Сокол поглядит по сторонам – он увидит вокруг людей, с восторгом и гордостью готовых исполнить любое повеление господина! И первыми среди них будем мы: достойный Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта, дарнигар крепости, – толстяк указал на рыжебородого воина, который неловко поклонился, – а также я, Аджунес Железная Изгородь из Рода Аршедши, скромный здешний шайвигар.

Орешек сдержал ухмылку, услышав имя дарнигара. Неужели есть такое Семейство – Прешта? “Серая земля”, иначе – “бесплодная земля”… так ведь бедноту деревенскую дразнят что от урожая до урожая впроголодь живет…

Но шайвигар уже смолк, и все уставились на него, Орешка. Хм-мм, это что же, он должен изобразить ответную речь? После этого говоруна? Нет уж, не дождутся. Они имеют дело с Сыном Клана, а он устал и жрать хочет…

– Благодарю за сердечный прием. Сегодня я отдохну от тягот и опасностей долгого пути, а завтра приступлю к обязанностям Хранителя во имя короля и во славу Безымянных.

Вот так! Коротко, холодно и по делу. Пусть не думают, что Сокол намерен упасть к ним в объятия.

У входа в шаутей застыли двое часовых с дурацкими ритуальными алебардами, совершенно непригодными для боя, но на вид весьма грозными. Один из часовых так засмотрелся, что чуть не выронил свое парадное оружие. Сделаем недотепе на ходу замечание – и внутрь, в башню…

За первой дверью – вторая… пра-авильно, это же север, стараются зимой не выстуживать жилье. Между первой и второй дверью – несколько высоких ступенек. Значит, внизу полуподвал – кладовая или кухня…

Входим в зал… ух ты, просто лесная поляна! Пол устлан свежей травой, стены украшены зелеными ветвями и цветами. И все это свеженькое, ничуть не завявшее. Наверное, каждый день меняли праздничное убранство, ждали приезда Хранителя… Дождались, можно вас всех поздравить!

Зал просторный, но с низким потолком, в стену вделан очаг с массивной решеткой, зола из очага аккуратно выметена. Вдоль стен – длинные дубовые столы и лавки. В центре – винтовая лестница.

– Прошу, господин мой, – суетится толстяк, – прошу наверх, умыться с дороги!

Интересно, кормить дорогого гостя они собираются? Ладно, наверх так наверх. Второй этаж – жилой, двери комнат выходят к винтовой лестнице. В одной из стен – проем, в котором видны ступеньки. Черный ход? Очень, очень интересно!

Наверху гулко грохнул колокол. Четыре раза. При первом ударе Орешек чуть не подскочил от неожиданности. Да как они тут спят-то, под часами? Двенадцать раз в сутки так получать по мозгам… Привыкли, наверное…

Четвертый светлый звон, надо же! А казалось, только что был полдень. Есть хочется нестерпимо. А толстяк продолжает петь:

– Этот ярус занимает Хранитель, а также мы с дарнигаром. Семьи сотников выше. Вот это – комната высокородного господина…

Смелей, парень! Не чувствуй себя дворовой собакой, которая забежала ненароком в господские покои и не знает, с какой стороны ждать пинка!..

А что, вполне уютная комната! Большая кровать с пологом и двумя подушками покрыта золотистым парчовым покрывалом. На полу – ковер наррабанской работы… или хорошая подделка, тут уж Орешек не знаток. Два тяжелых, украшенных резьбой сундука для одежды, между ними на стене – зеркало, небольшая резная полочка и две железные подставки для факелов. Они пустуют, и понятно почему: на полу возвышается ветвистый, похожий на куст или на оленьи рога канделябр с восковыми свечами – новенькими, нарядными. Вдоль стен – две скамьи, сиденья обтянуты заячьими шкурками. В углу на изящном треножнике – серебряный таз для умывания, а рядом уже дожидается симпатичная востроглазая девица с кувшином и полотенцем, готовая услужить новому господину.

С девицей разговор будет четкий и ясный:

– Брысь!

Изумилась, но сразу исчезла. Шайвигар тоже удивлен, но старается этого не показывать.

– Если Соколу угодно, здесь сейчас же будет другая служанка. Конечно, тут не столица, но мы приложим все усилия, чтобы наш господин чувствовал себя так же уютно, как в своем родовом замке, и сделаем все возможное и невозможное, чтобы эта скромная крепость…

И так далее, и так далее… Замолкни, зануда, без тебя тошно! Девчонка-то и впрямь ладненькая, все при ней… а судя по разочарованному взгляду, она совсем не боится играть в одну старую добрую игру…

Орешек, между прочим, тоже не вчера из скорлупы проклюнулся, сам любую красотку может кое-чему научить, но умываться-то все равно придется, хоть до забавы, хоть после Снять рубаху, склониться над тазом… м-да, такой спиной еще ни один Сын Клана не мог похвастаться!

Орешек замер. Только сейчас до него дошло, как он был несправедлив к судьбе. Он скулил, что жизнь с чудовищной жестокостью подшутила над ним, сделав государственным преступником и святотатцем. А судьба его спасла! Этот конный разъезд мог наткнуться не на Сокола со знаком Клана на плаще, а на голого бродягу с исполосованной спиной… или на хорошо одетого, но весьма подозрительного незнакомца, которого здесь, на границе, обязательно сочли бы силуранским лазутчиком. В первом случае он сразу отправился бы в шахту, во втором – сначала на допрос, а потом уже в шахту. Очень, очень большая разница…

Орешек вспомнил истопника из тайверанской бани, его рассказ об ужасах угольной шахты, и ощутил озноб.

Впрочем, в этих краях, кажется, не добывают уголь… С ума сойти, чем он себя успокаивает? Нет шахт, зато есть каменоломни. Поди-ка подолби гранит, пока не сдохнешь! Или вот еще соль каменная. Ее, говорят, еще веселее ломать: глаза жжет, кожу разъедает, дышать больно…

Аджунес оборвал фразу на полуслове, заметив, что глаза Хранителя странно остекленели, а лицо побледнело и застыло.

– Господину плохо? Не послать ли за лекарем? Это последствия тяжелой ночи, ужасных происшествий…

Орешек отогнал от себя видение жутких подземных лабиринтов и с досадой посмотрел на угодливого болтуна. Захотелось озадачить шайвигара, сказать что-нибудь загадочное, непонятное, чтобы он над этим призадумался и хоть на время заткнулся.

– Я думал о соли, – сказал парень многозначительно. – И о камне.

Результат превзошел все ожидания. Толстяк отшатнулся, глаза его выпучились, как у рака, к лицу прилила кровь… Похоже, Орешек брякнул что-то совсем уж не то… Надо срочно исправлять положение.

– На ближайшую четверть звона хочу остаться один. Надеюсь, за это время будет готов обед. Больше я не задерживаю Левую Руку!..

* * *

Аджунес сделал несколько шагов на непослушных ногах и прислонился к стене возле винтовой лестницы. Спуститься сейчас он бы не смог.

Соль и камень!

Именно соль почтенный шайвигар разворовывал особенно лихо. Только что в покоях Хранителя он сыпал пустыми, как мякина, словами, а сам прикидывал: полезет ли этот надменный Сын Клана в подвал, чтобы лично пересчитать припасы? Вряд ли, но на всякий случай надо поставить там несколько мешков с битым камнем, а сверху присыпать крупными осколками соли…

Новый Хранитель читает мысли!

Невероятно. Чушь какая-то. Не может быть.

Почему не может быть? Разве он не потомок одного из Двенадцати? Разве в нем не течет кровь Истинных Магов?

Аджунес лихорадочно вспоминал, кто именно из Двенадцати получил дар читать мысли. Впервые в жизни он корил себя за то, что плохо учил в детстве историю. Впрочем, какая разница! Кланы столько веков роднились меж собой, так смешали свою кровь, что в любом высокородном мог проснуться любой дар.

Хранитель, умеющий читать мысли… это катастрофа! О Безликие, спасите своего верного почитателя! Завтра же начнется ремонт храма, стены будут расписаны заново, крыша починена…

Шайвигар в смятении напрягал свою память: о чем, о чем еще он думал в присутствии этого ужасного человека? Белый лоб покрылся бисеринками пота, пухлые ручки теребили серебряную кисточку пояса.

В таком состоянии его и обнаружил Харнат, поднявшийся, чтобы выяснить, что задержало Левую Руку.

В другое время Аджунес, человек осмотрительный и осторожный, к тому же крепко не любивший дарнигара, утаил бы свое открытие. Но сейчас, будучи потрясен до глубины души, бухнул все как есть. Дарнигар, с его крестьянским здравомыслием, услышанному не поверил, тем более что шайвигар упорно не соглашался сказать, какую именно из его мыслей прочел Сокол. Однако спор помог Аджунесу прийти в себя. Оба помощника Хранителя спустились по винтовой лестнице, не прекращая тревожного разговора.

Во дворе их внимание привлекла толпа, собравшаяся вокруг часового, который только что сменился с поста. Дарнигар и шайвигар подошли ближе. Никто не заметил их появления все глядели в рот детине с красной мордой и толстым загривком. Детина – явно не в первый раз – потрясенно повторял:

– …И говорит он мне: “Как алебарду держишь, бычара деревенский?..” Ну откуда, откуда Хранитель мог узнать, что меня зовут Тагихашар Большой Бык?

Аджунес и Харнат в ужасе переглянулись.

 

Орешек с трудом дождался, пока удалятся невнятно бубнящие голоса. Когда все стихло, он приоткрыл дверь, осторожно высунул нос, как лис из норы, и, не обнаружив опасности, выскользнул в коридор.

Черный ход! Прежде всего выясним, куда он ведет!

Нет, Орешек не был намерен удирать прямо сейчас, когда вся крепость пляшет на ушах из-за приезда Хранителя. Не стоит, как говорится, переходить мост раньше, чем он будет построен.

Крутая лесенка бежит вверх и вниз в толще стены. Ладно, наверх пока не надо. Там, кажется, сотники с семьями живут? Вот и пусть себе живут на здоровье… Вниз, вниз…

Откуда-то донеслись мужские голоса. Парень пригнулся, почти расстилаясь на ступеньках. Теперь он мог разглядеть полутемную каморку, куда вбегала лестница. Каморка была завалена пыльным хламом: метлы, лопаты, бочонки какие-то… Среди этого барахла двое наемников устроились возле перевернутой бочки – пустой, судя по звуку, который она издавала каждый раз, когда в нее врезалась тяжелая солдатская пятерня.

– Две розы и кинжал! Скажешь, не моя взяла?

– Посмотрим… Роза, кинжал, дракон!

– Чтоб тебя самого дракон схряпал… Дашь отыграться?

– Валяй, но тебе ж сегодня не везет.

– Эх, с размаху да не глядя… Роза, алмаз и морская звезда! Что, слопал?

– Да, похоже, ты отыгрался… А ну-ка, я брошу… Ого! Алмаз и два дракона!

– Ох, жизнь пошла! Одни меня подбрасывают, ДРУ" гие не ловят…

– Это тебя Серая Старуха под руку пихает… Орешек с завистью усмехнулся. Играть в “радугу” он любил, при случае мог и смошенничать, хотя это было сложно: пластинки выбрасывались по три сразу из специальных коробочек.

“Меня бы к этим парням, я бы их так ободрал… Мне в последнее время как раз исключительно везет. Во всем”.

Взвизгнула дверь. Орешек напрягся, готовясь отступить, но вновь расслабился, услышав тонкий голосок:

– Привет, вояки! Можно у вас укрыться, грозу переждать?

– Валяй, Перепелочка! – рявкнул один из наемников. – Заходи, на бочку садись! Погоди, тут грязь, я тебе плащ подстелю…

– Во-во, – с досадой отозвался второй, – ему не впервой тебе плащ подстилать!

– А ты завидуешь? – беззлобно фыркнула девчонка.

– Лучше скажи, что за грозу пережидаешь? – перебил первый.

– Да тут все испрыгались, чтобы Соколу угодить. Работы полно, не знаю, за что взяться. И ни за что не берусь.

– Ну и правильно, посиди здесь. Мы и сами от дарнигара прячемся. Злой с утра, как собака, а мы с Кипраном как раз под руку попались. Знаешь ведь, он два дня как запретил в кабаке все крепче пива, чтоб к приезду Хранителя ни одной пьяной рожи не было. А что нам это пиво – да, Кипран? Зашли в кабак, позвенели не медью, а серебром. Кабатчик на серебро кинулся, как лиса на мышь. Нацедил нам настоящего наррабанского. Только пригубили – а тут Харнат, прямо за ручку его Хозяйка Зла привела…

– Надо же! – огорчилась Перепелка.

– Кабатчику он собственноручно начистил морду, а нас поставил от звона до звона с шестами…

Орешек сочувственно покрутил головой. Он сам, обучаясь фехтованию, узнал, какая это пытка – подолгу держать в вытянутой руке тяжелый гладкий шест, развивая силу кисти и запястья. А стоять так от звона до звона… вей-о!

Наемник хохотнул:

– Ему сейчас недосуг проверять, как мы наказание отбываем, а десятнику Кипран пару монет сунул. Вот здесь и несем заслуженную кару!

Наемник тряхнул коробкой, костяные пластинки весело загремели.

– А мы думали – ты наверху, высокому гостю прислуживаешь… – протянул тот, кого называли Кипраном.

– Высокий гость изволил сказать “брысь!”.

– И твое сердце из-за этого разбито?

– Ясное дело, в осколочки да в мелкий порошок! – изобразила девица голосом душевное терзание.

– Он там, в столице, не к таким небось привык…

– А я знаю, к каким он привык! – многозначительно и веско заявила Перепелка.

– Да ну? И откуда знаешь? Он что, кроме “брысь”, еще что-то сказал?

– А помните гонец был из столицы, указ привез?

– Гонца помню. Мрачный такой, слова из него не вытянешь…

– Это ты не вытянешь. А я даже мраморную статую смогу выспросить, в честь какого события она воздвигнута.

– Ишь ты! Это что, секрет у тебя какой есть?

– А как же! Возьми ушат с водой, посмотри в него на свою рожу. А потом на мое лицо погляди. Коли заметишь разницу – поймешь, в чем мои секреты!

– Кончай неводом тину ловить, – вмешался второй наемник. – Знаешь что про Хранителя, так расскажи.

Орешек навострил уши. Очень ему хотелось узнать что-нибудь о своем загадочном прошлом. Что за человек был этот Ралидж из Клана Сокола?

Словно отвечая на его вопрос, девушка важно произнесла:

– Ралидж Разящий Взор – самый большой мерзавец во всем Грайане. Все так говорят. Прямо хором.

И служанка не спеша повела рассказ. Орешек слушал с недоумением и растущей тревогой. А Перепелка, опьяненная вниманием собеседников, перечисляла имена замученных для потехи людей, опозоренных девушек, перебирала мерзкие подробности пьяных выходок, граничащих с преступлением… а иной раз и просто преступлений.

Ошеломленные наемники не перебивали Перепелку. Когда она закончила, Кипран грязно выругался, а его дружок твердо сказал:

– Вранье!

– Если и вранье, то не мое! – оскорбилась девица. – Как гонец говорил, так и пересказываю!

– Про храм Того, Кто Движет Светилами… ну, это точно вранье! Уж жрецов-то оскорблять, в храме бесчинствовать – это и высокородному с рук бы не сошло. И про ту подлость в Поединке Чести… ну, про отравленный клинок… тоже, надо полагать, брехня.

– Может, и брехня, – рассудил Кипран. – Но даже если тот гонец половину приврал – все равно крепости нашей крупно повезло…

Все вздохнули, соглашаясь с этими словами.

– Я вот чего не понимаю, – мечтательно протянула служанка, – зачем ему девиц насиловать? Такому любая на шею кинется. Краси-ивый! Высокий такой, ладный, плечи широченные, глаза карие, горячие. А двигается… – На миг Перепелка замолкла, подбирая слова – Легко так… как рысь! Уж вы мне поверьте, – авторитетно закончила она, – такие знают, чем и как бабу порадовать!

– А мы что, хуже знаем? – хором изумились наемники.

Что ответила дерзкая девчонка, Орешек уже не слышал. Он бесшумно (как рысь!) крался наверх, вспомнив, что вот-вот может вернуться шайвигар.

Вей-о-о! Ну и гад был этот Ралидж Разящий Взор, хоть и Сокол! Будь на свете побольше таких, как он, никто бесплатно не согласился бы жить!

Может, оно и к лучшему, что его сожрали Подгорные Людоеды…

Но тут Орешек вспомнил круглые, без белков, глаза и жуткие челюсти, которые двигались вправо-влево, как пила. Его замутило. Ну уж нет! Любой человек заслуживает честного погребального костра!..

К тому моменту, когда шайвигар робко поскребся в дверь спальни, Орешек успел на скорую руку помыться, растереться полотенцем и натянуть рубаху.

Шайвигар был чем-то встревожен, очень бледен, тараторил еще больше обычного. Орешек не вслушивался в болтовню – прикидывал, что ему надо изменить в своей роли. До сих пор он играл молодого высокородного бездельника, каких знавал по их визитам за кулисы театра. А что ему делать теперь, чтобы поддержать черную славу Ралиджа? Закатить по случаю приезда грандиозный пир, заставляя пить всех – от Правой и Левой Руки до часовых на посту и рабов? Затащить к себе в постель жену шайвигара (если, конечно, он женат)? Набить морду дарнигару?..

Тут фантазия Орешка дала сбой. Парень вспомнил могучую, похожую на осадную башню, фигуру Харната – и поежился. Конечно, тот не посмеет дать сдачи Хранителю, но все же… все же вполне достаточно держаться с надменным спокойствием…

За раздумьями Орешек не заметил, как оказался в большом зале. Зеленое убранство благоухало еще сильнее, трава на полу чуть привяла.

Взгляд Орешка вцепился в стол, уставленный блюдами и кувшинами.

– Обычно обитатели шаутея вкушают пищу в этом зале, – объяснил шайвигар. – Но сегодня еда всем будет подана в комнаты. Никто не потревожит вас, даже слуги не посмеют войти без зова…

“Кого это – “вас”?” – встревожился Орешек. Только сейчас он сообразил, что стол накрыт на двоих. Сначала-то он не обратил на это внимания, потому что готов был расстараться и за троих, лишь бы скорее пустили к этой вкуснотище.

– Все мы понимаем, – проникновенно пел шайвигар, – как важна для Хранителя и его прекрасной невесты эта первая совместная трапеза, как много они должны сказать друг другу… Все четыре дня после прибытия юной Волчицы в Найлигрим она воссылала к Безымянным горячие мольбы о скорейшем воссоединении с женихом. И теперь, когда Боги услышали…

Шайвигар на миг умолк и взглянул в лицо странно молчащему Хранителю. То, что он на этом лице прочел, заставило его скомкать речь, засуетиться и поспешно подняться по винтовой лестнице.

Тревога Орешка переросла в панику. Вей-о! Он погиб! Невеста! Всяких подарочков ждал он от Хозяйки Зла, но чтоб этакую подлость устроить… Так, куда прячемся, в очаг или под стол?..

Но прятаться было поздно. По лестнице шуршал стремительный шелковый вихрь. Перед самым лицом остолбеневшего парня метнулась грозовая туча черных волос, вспыхнули гневные зеленые глаза и засверкало лезвие кинжала.

 

Молодой, пылающий от ненависти голос зазвенел по залу:

– Не смей, слышишь! Не смей даже думать, что… раз меня привезли сюда… так ты и стал мне хозяином! Если ты Сокол, то я Волчица… я не рабыня! Мне про тебя рассказали… я знаю, что ты за человек!.. Но если посмеешь хоть чем-то меня оскорбить – увидишь, что я умею обращаться с кинжалом!

Орешек был бы плохим фехтовальщиком, если бы терялся при виде обнаженного клинка. И долго раздумывать в неожиданной ситуации он себе не позволял. Молниеносно сделал он из услышанного три вывода. Во-первых, девица не знает жениха в лицо, а значит, бояться ему нечего. Во-вторых, она сама его боится. В-третьих, эта зеленоглазая загораживает путь к столу – а такое безобразие терпеть нельзя!

Он улыбнулся и произнес тоном мягкого упрека.

– Да, светлая госпожа. Я тоже счастлив тебя видеть. Я тоже благодарю богов за то, что они благополучно привели тебя в крепость. Может быть, ты позволишь продолжить нашу приятную беседу за столом?

Девушка резко вздернула подбородок, как лошадка, на полном скаку почувствовавшая рывок поводьев. Рука с кинжалом опустилась. Впрочем, Волчица тут же пришла в себя и ответила тоном ниже, но весьма ядовито:

– О, разумеется, разумеется! Кто смеет спорить с Хранителем крепости! Уж конечно, не Арлина, его смиренная служанка! Что еще угодно высокородному Сыну Клана?

Орешек не выдержал:

– Высокородному Сыну Клана смертельно угодно жрать!

– Ну и манеры! – торжествующе воскликнула Арлина. Но Орешек уже взял себя в руки.

– Есть я хотел два-три звона назад. Сейчас я уже хочу жрать, – вежливо объяснил он и добавил почти умоляюще: – Красавица, не надо так сердиться. Это вредно для здоровья… моего.

И бросил через ее плечо такой умильный взгляд, что девушка подавила невольный смешок и сделала шаг в сторону.

Нет, Орешек не набросился на еду, как Подгорная Тварь на добычу. Не зря чуть ли не вся труппа аршмирского театра шлифовала его манеры. И сидеть за одним столом с высокородными ему уже приходилось: аршмирская “золотая молодежь” не раз закатывала пирушки для актеров. Он не плюхнулся на лавку – подождал, пока усядется, расправив подол платья, девушка, и лишь затем занял место рядом.

– Не будем звать слуг, – сказал он весело. – Госпожа позволит налить ей вина? М-м-м, наррабанское! А тут что, тушеная зайчатина с грибами? Или положить госпоже рябчика? Тоже хорошо под наррабанское… О-о, не лепешки, а настоящий хлеб! Умеют выпекать… не совсем, значит, глухомань…

* * *

Арлина не могла заставить себя проглотить ни куска. Она была сбита с толку, обескуражена. Волчица ожидала чего угодно, но не такой приветливой, дружеской беседы. И этот человек – Ралидж Разящий Взор, на первое свидание с которым она взяла кинжал!

Девушка готовилась к встрече с наглым, высокомерным животным со следами всех пороков на лице. Долгими бессонными ночами она пыталась представить себе жениха, и каждый раз образ, всплывавший перед ее взором, был по-ново отвратителен, не менялись лишь глаза: холодные, безжалостные. Глаза человека, который сознает свою власть над людьми и не намерен щадить тех, над кем ему хочется позабавиться… Про забавы молодого Сокола Арлина наслушалась предостаточно.

Но этот красивый, веселый юноша ведет себя так, словно встретил подругу детства!

Украдкой поднимая глаза от блюда с зайчатиной, девушка удивлялась: почему разгульная жизнь, которую вел этот негодяй, не состарила его прежде времени? Он и на свои-то двадцать шесть не выглядел… года двадцать два, двадцать три, не больше… и так красив!

Арлина зябко повела плечами, представив, какой увидел Хранитель свою невесту: тощая, долговязая, загорелая, как рабыня… и это ужасное платье, бабушкино наследство… а главное – волосы, жесткая черная грива, которую не то что красиво уложить – причесать толком не удается.

Она снова украдкой бросила взгляд на Сокола, который увлеченно обрабатывал белыми зубами куриную ножку. Вот уж у кого прекрасные волосы! Такие пышные, что и женщина позавидовала бы… наверное, очень мягкие… цвета каштана… нет, другой оттенок, скорее скорлупа лесного ореха… Высокий лоб, твердые скулы… очень густые, почти сросшиеся брови темнее волос… чуть портит лицо курносый нос… нет, не портит, а придает ему задорное и очень симпатичное выражение. А глаза-то какие – большие, карие, выразительные! И когда она успела их разглядеть? В глаза Ралиджу она осмелилась взглянуть лишь раз – когда налетела на него с кинжалом…

Краска прилила к щекам Арлины. Выходка с кинжалом показалась ей детской и нелепой. Боги, какой же дурой он ее считает!

Ладно, хватит изображать нескладеху из глухой чащобы, Пора показать, что она не хуже любой городской дамы может поддержать вежливую застольную беседу. Как учила ее тетушка Авилла: проглотить то, что во рту, запить глотком вина и сказать что-нибудь милое и любезное…

– Вероятно, моему господину сегодня не удалось позавтракать? Да и вчера, судя по аппетиту…

Так. Молодец. Брякнула. Мило и любезно. Теперь Сокол окончательно убедится, что берет в жены идиотку!

Но Ралидж не обиделся. Он с готовностью обернулся к девушке:

– Мне было не до еды, ясная госпожа. Ночью меня самого чуть не съели.

Роль оказалась сложнее, чем ожидал Орешек. Одно дело – морочить гарнизонную солдатню, это, пожалуйста, хоть с утра до поздней ночи. Но смотреть в лицо Волчице… Парень знал: тот, кто нагло пялится на Дочерей Клана, рискует потерять глаза (а то и вместе с головой). Это относилось не только к рабам и Отребью.

Но сейчас летели в Бездну все правила, законы и порядки. С этой госпожой надо было вести себя так же свободно, как с девчонкой из трактира, разве что немного полюбезнее.

Орешек заставил себя поднять глаза.

А что, очень даже симпатичная девушка, стройная, высокая. Больше всего красят юную госпожу волосы – великолепная черная грива, буйная и неукротимая. И еще хороши глазищи в пол-лица. Платье на ней старомодное, но цвет подчеркивает ясную зелень глаз. Лиф сколот серебряной брошью: свернувшаяся в кольцо волчица. Эта брошь больше всего смущала Орешка: напоминала, с кем он имеет дело, заставляла отводить взгляд.

Парень обрадовался, когда Дочь Клана нарушила враждебное молчание. Язык у него от рождения был прицеплен исключительно удачно, а тут еще подвернулась такая благодарная тема… Орешек уже успевший утолить голод, отодвинул блюдо и начал красиво, с подробностями расписывать свои недавние похождения. Начало рассказа было наглым, но убедительным враньем, а конец – чистой правдой, изложенной в самом выгодном для Орешка свете. Про серебряный пояс он не сказал ни слова, сам не зная, что заставило его выкинуть из рассказа столь живописную деталь…

Оказалось, что девушка почти ничего не слышала о Храмах Крови. Орешек, прервав повествование, пустился в исторический экскурс, подражая голосу Илларни и ссылаясь на древних авторов (большинство из которых он никогда не читал). За это он был вознагражден почтительным вниманием Арлины. А когда возобновленный рассказ дошел до поединка возле каменного дракона, зеленые глаза потрясенно распахнулись.

Раздавшиеся сверху пять ударов колокола помогли девушке стряхнуть чары. Арлина неуверенно, почти жалобно произнесла:

– Наверное, все это неправда…

– В чем дело, госпожа? – охотно отозвался Орешек. – Прикажем оседлать коней, возьмем отряд для охраны и съездим поглядеть. Думаю, что смогу найти эту поляну, если двигаться по ручью от места, где был мой лагерь.

Поверила. Лицо, как у ребенка, на глазах которого оживает жутковатая, но потрясающе интересная сказка.

– А слуги… все погибли?

– Все, ясная госпожа.

– Очень… очень страшно было?

– Не страшнее, чем в поединке на мечах! – нахально и хвастливо заявил Орешек.

– В поединке на мечах… – протянула девушка. Внезапно она очнулась, взгляд вновь стал дерзким и вызывающим. – Когда двоюродные братья везли меня сюда, я спросила: могут ли они сказать о моем женихе хоть что-нибудь хорошее? Прежде чем ответить, братья долго думали. Очень долго, господин мой! Наконец Эйгидан Надежный Арбалет вспомнил: “Ралидж много времени посвятил благородному искусству карраджу и владеет мечом с поистине удивительной ловкостью…”

Девчонка напрашивалась на ссору, но Орешек даже не заметил этого – так напугало его упоминание о двоюродных братьях.

– Где же эти уважаемые Волки? – осторожно поинтересовался он. – Почему мы до сих пор не поприветствовали друг друга?

– Уехали! – горько ответила девушка. – Уехали сразу, как только привезли меня сюда! Отказались даже заночевать в крепости!

– Но отчего же?.. – спросил Орешек, с трудом скрыв облегчение.

Арлина вскочила, черные волосы взметнулись, словно подхваченные ветром.

– Не делай вид, будто не понимаешь! – гневно крикнула она. – Этот брак оскорбителен не только для тебя, но и для меня… для всех Волков! Чтоб Волчицу… как рабыню… в обмен на мир между Кланами… – Голос ее прервался, она села, опустила голову и продолжила негромко: – Да, конечно… Пусть лучше будет плохо мне, чем всем Соколам и Волкам. Но это так тяжело!

Как бы девчонка не вздумала разреветься… Орешек наполнил кубок.

– Прошу тебя, светлая госпожа, выпей вина и успокойся. Я понимаю твои благородные чувства… и надеюсь сделать твою ношу хоть немного легче…

Девушка подняла голову. В уголках глаз дрожали слезинки, но взгляд снова стал колючим.

– Какая галантность! Интересно, мой господин вел бы себя так же, если бы вместо меня на этой скамье сидела Авизана Чистая Вода?

Новая загадка? Что прикажете отвечать?

Девушка заметила недоумение собеседника.

– Только пусть Сокол не притворяется, будто забыл женщину, благодаря которой стал Хранителем этой крепости! Что ж, кажется, Орешек догадался, как надо себя вести.

– Конечно, помню! – бодро откликнулся он и поднял кубок, который все еще держал в руке. – С благодарностью выпью за ее здоровье!..

И тут же понял, что допустил ошибку, – таким презрением сверкнули зеленые глаза.

– Вот теперь ты настоящий, господин мой! Вот она, истинная цена твоей любезности и хорошим манерам! Насмехаться над несчастной женщиной, чью жизнь ты сломал!

Орешка точно дубиной по голове шарахнули. Надо ж быть таким горелым пнем, такой дубовой бадьей – забыть рассказ языкастой служаночки о том, что Ралидж изнасиловал Дочь Рода, за что и был изгнан в эту глушь!

Но Волчицу надо срочно усмирить. У него хватает трудностей и без этой разъяренной зверушки…

Дальнейшее стоило Орешку огромного внутреннего усилия: пришлось заставить себя прикоснуться к высокородной госпоже. Парень сказал себе, что все это – лишь сцена из спектакля, а девушка – его партнерша-актриса.

И сцену эту способный ученик великого Раушарни провел отлично.

Он положил руки на плечи девушки и встряхнул ее. От неожиданности Арлина сжалась. Лицо этого странного мужчины исказилось в усмешке, похожей на гримасу боли.

– Что? – негромко сказал он новым, страшным голосом. – Трудно выйти замуж за распутника, убийцу и негодяя? Ничего ничего, не стесняйся, я и не к таким кличкам привык! А ты подумала о том, каково приходится человеку, который почти мальчишкой наделал глупостей, а потом всю жизнь расплачивался за них? Человеку, которому приписывают чуть ли не все мерзости совершенные в Грайане? И не оправдаешься, не отмоешься… и чем дальше, тем длиннее и тяжелее хвост грехов, который тащится за тобой, как цепь за рабом… и хочется махнуть на все рукой падать все ниже и ниже… все равно для всех ты подонок и мразь, даже для своего Клана…

Он шагнул прочь, рухнул на скамью и спрятал лицо в ладонях.

Арлина беспомощно потерла виски.

– Приписывают? – в смятении спросила она. – Значит, мой господин не делал того… того… что…

Ее собеседник убрал руки от лица и с достоинством встретил недоверчивый взгляд девушки.

– Кое-что сделал, не отрицаю, – сухо сказал он. – Кое-что домыслила молва. А бывало, я брал на себя вину приятелей. Ведь то, что для Сына Клана – скверная шалость, для прочих – преступление. И расплата разная. Как же было не выручить тех, с кем пил и веселился?

– Но Авизана…

– Что – Авизана? Неужели она рассказала бы отцу, как сама прибегала ко мне? А я… даже если бы я унизился до оправданий, кто поверил бы человеку с моей репутацией?

– Значит… значит, на тебя наговаривают… ну, например…

Щеки девушки густо покраснели, и Орешек догадался: она перебирает в памяти слышанные о Ралидже сплетни, ищет самую пристойную, чтобы говорить о ней без смущения. Парню стало весело. “А румянец ей идет! Арлина… Стало быть, Золотой Цветок… Нет, имя для нее слишком пышное. Больше подошло бы Ферлина Лесной Цветок… Славная дикарочка…”

И тут “славная дикарочка”, собравшись с мыслями, сказала нечто такое, что выбило у Орешка землю из-под ног:

– Среди прочего мне рассказали о таком случае… Не то в Аршмире, не то в Ашшурдаге… словом, в каком-то портовом городе… Ралидж Разящий Взор в сопровождении слуг проезжал верхом по улице. Бродяга, чуть не угодивший под копыта, крикнул вслед всаднику что-то дерзкое. Ралидж остановил коня, велел слугам схватить бродягу и тут же, у себя на глазах, насмерть забить плетьми. Никто не посмел вмешаться – прохожие, ни стража. Я хочу знать, что в этой истории правда, а что…

Арлина осеклась, увидев, как разом осунулось, посерело лицо ее собеседника. Взгляд стал тусклым и мертвым, руки вцепились в край столешницы. Девушке показалось, что перед ней совсем другой человек… или что он резко сбросил маску. Нависло тяжелое молчание.

– Да, госпожа, – нарушил тишину хриплый голос, – такой случай действительно был. Жалкий уличный оборванец поплатился за неуважение к Клану. Впрочем, если судьба этого бродяги волнует тебя, можешь успокоиться: он остался жив!

Молодой человек вышел из-за стола и, не сказав больше ни слова, покинул комнату.

На лестнице он почти столкнулся с шайвигаром. Почтенный Аджунес не находил себе места от волнения, он решил под каким-нибудь благовидным предлогом войти в зал или хотя бы подслушать – все ли в порядке, всем ли доволен господин… Чуть не налетев на ступеньках на Ралиджа, шайвигар начал бормотать извинения. Но Хранитель прошел мимо и захлопнул за собой дверь своей комнаты.

Аджунес замер в ужасе. Ему уже были знакомы и этот остановившийся взгляд, и эта резкая бледность…

“А я-то сказал, дурак, что невеста воссылала за него молитвы в храме! Конечно, Сокол прочел то, что она думает о нем на самом деле! То-то вылетел, как ошпаренный… Хранитель видит нас всех насквозь! О Безымянные, как же теперь жить?..”

 

Орешек в одежде и сапогах повалился на парчовое покрывало и закинул руки за голову.

Хватит терзать себя воспоминаниями! Когда идешь впе-ред, глупо все время оглядываться через плечо – споткнуться можно!

Но как же не оглянуться, если прошлое плетется за тобой след в след, горячо дышит в затылок?..

Орешек напряженно глядел в потолок, но видел не массивные балки, меж которыми тянул пряжу паук. Он позволил своему сознанию скользнуть назад по невидимому лучу времени туда, где шумел на тысячи голосов портовый город Аршмир…

Как радовался тогда Орешек первым весенним дням! Вовсю орали вороны и чайки, сильнее разносился в воздухе запах рыбьей чешуи и требухи, на рынках и в порту чаще вспыхивали драки: в людей вселились веселые и злые весенние демоны, которые не давали ни мгновения покоя, не позволяли стоять на месте, разгоняли сонную зимнюю одурь…

Орешку казалось, что вместе с грязным стаявшим снегом уйдут, исчезнут все неприятности зимы.

А зима и впрямь выдалась неудачная.

В начале Хмурого месяца на крыльях первых штормов в опустевший порт влетела эскадра – вернулся с Проклятых островов, с проигранной войны молодой король Джангилар.

Блестящие замыслы разлетелись в клочья, флот отступил, король был ранен стрелой в колено. Вполне понятно, что в душе у государя не цвели фиалки и не пели нежные струны…

Через полтора года Джангилар повторил попытку – и присоединил Проклятые острова к Великому Грайану. Но это произошло позже, а в те мрачные слякотные дни Дракон зверел при любом упоминании о недавних битвах, а о своей ране вообще слышать не мог.

И конечно же, Тысячеликая расстаралась, чтобы до королевского слуха дошла ехидная песенка, сочиненная одним из аршмирских актеров. Весьма непочтительно песенка излагала обстоятельства, при которых был ранен Джангилар, причем местом ранения называлось отнюдь не колено…

Прежний король приказал бы залить поэту глотку расплавленным оловом, а прочим актерам труппы вырезать языки – просто так, за компанию. К счастью, нынешний государь был хоть и вспыльчив, но отходчив: сперва разгневался, потом посмеялся и на год запретил всей труппе выступления.

Что ж, не трагедия, все могло быть и хуже. Актрисы весело упорхнули к состоятельным поклонникам. У Раушарни и других знаменитостей было кое-что прикоплено на черный день. А мелочь вроде Орешка кинулась искать работу.

Будь это летом, парень вернулся бы в порт. Но и Хмурый месяц оказался не слишком суров к безработному артисту. Несколько небогатых Семейств в складчину наняли его учителем к своим детишкам. Всю зиму Орешек возился с двумя десятками маленьких разбойников: обучал их грамоте и счету, а также повествовал о богах, имена которых людям ведать не дано. Узнаются они лишь по деяниям. Тот, Кто Гасит и Зажигает Огни Человеческих Жизней, Тот, Кто Повелевает Ветрами, Тот, Кто Колеблет Морские Волны… и многие, многие другие. Их часто именуют просторечными прозвищами вроде Бог Моря, Бог Ветра… но этого делать не следует!.. Боги – не Отребье, кличек не терпят!

Распахнув доверчивые глаза, малыши слушали о Бездне, которая ждет каждого после смерти. Бездна находится вне нашего мира, она полна неугасимого огня, который не имеет ничего общего с обычным пламенем. Огонь этот выжигает в душе умершего все грешное, злое, преступное. Если человек вел добрую и честную жизнь, пытка будет недолгой, душа останется почти целой. Такую душу, большую и чистую, страшный Повелитель Бездны извлечет из огня и даст для нового рождения младенцу благородной крови – Сыну Рода или даже Клана. Если в душе скопилось много зла, мука длится неимоверно долго, а выгоревшие остатки души получит при рождении Сын Семейства, а то и вовсе отродье бездомной нищенки или маленький раб. Но человек не должен отчаиваться, даже если низкое рождение дало ему ошметки вместо души. Надо жить достойно и хорошо, тогда душа снова станет большой и светлой, а новое рождение будет высоким. Души же самых черных злодеев сгорают без следа.

Бездна беспощадна ко всем – и к женщинам, и к детям… а потому лучше сидеть смирно, не вертеться и с почтением слушать учителя!

Сначала малышам все было в новинку, учение казалось игрой. Но к концу Лютого месяца ребятишки заскучали, а весь Вьюжный месяц развлекались тем, что подстраивали учителю всякие каверзы. Два десятка детских головенок были очень изобретательны, а у Орешка не поднималась рука врезать малышам как следует, не говоря уже о солидной порке. Поэтому он ждал Первотравного месяца, как узник ждет освобождения. Скорее бы вернуться в порт! Лучше тюки на спине, чем возня с этим мелким отродьем Серой Старухи!

И в тот солнечный день, второй день Первотравного месяца, Орешек бодро шагал по лужам на разведку в порт. Интересно, застанет ли он кого-нибудь из прежней ватаги? Приятно будет рассказать парням про актерскую жизнь, посмеяться над тяжкой долей учителя…

Орешек представил себе, как на потеху дружкам сделает до омерзения нудную физиономию и тупо забубнит:

“Буква “о”, добавленная в конце слова, означает или середину чего-либо… кто приведет пример? Да проснитесь, бездельники!.. “Ла” – ночь, “лао” – полночь… или высшую степень… “ра” – ветер, “рао” – ураган… а это что такое? Откуда у меня в капюшоне плаща тухлая рыбина? Ну, мальки сопливые погодите! Я еще с вами за вчерашнее не разобрался! Кто вчера на спине моей куртки углем нацарапал “Бей стражу”, а? Научил вас грамоте на свою голову! Вам “хи-хи”, а у меня глаз не открывается и в левом ухе звон стоит! Стражники, оказывается, тоже читать умеют… вот уж кто бы мог подумать…”

Орешек свернул на Кошачью улицу и, размечтавшись, не заметил, как оказался на пути у всадника. Нога в высоком сапоге с силой ударила парня в грудь. Извернувшись, как кошка Орешек устоял на ногах.

В крупных городах запрещалось ездить верхом, всадник должен был спешиться и вести коня в поводу. Но тот, кто медленно удалялся сейчас по людной улице, был выше всех правил и запретов.

На всаднике был светло-серый плащ с вышитым соколом.

Не случилось ничего особенного. Подумаешь, пинок! Но обида и злость вдруг прихлынули к горлу Орешка. Метнув яростный взгляд вслед Сыну Клана, он сказал громко:

– У-ух, Сокол ощипанный… прямо из родного курятника!..

Бывают такие мгновения – Хозяйка Зла собирает их и копит, как драгоценные камни. Мгновения, ломающие человеку жизнь.

Только что улица звенела гомоном толпы – а тут вдруг стало почти тихо, и в тишине отчетливо прозвучали кощунственные слова. Все лица обернулись к парню. Всадник остановил коня и тоже обернулся.

Орешек кинулся было прочь, но в него вцепились сильные руки, повалили наземь, скрутили… Как же он не углядел, что Сына Клана сопровождали пешие слуги!

Сойдя с седла, Сокол сквозь расступившуюся толпу приблизился к парню. Господские холуи силой поставили бродягу на колени и пригнули ему голову так, что он видел лишь высокие сапоги и полу длинного серого плаща, который почти касался его лица.

Раздался голос – негромкий, равнодушный, безжалостный: – Прикрутите его к чему-нибудь… ну вот, к коновязи…

Почему Орешек не сопротивлялся? Почему не попытался расшвырять державших его верзил? Сколько их было – двое, трое? Но ведь когда-то в портовых тавернах он весело и азартно бросался в драки с рыбаками из Старого порта, с грузчиками из Нового, с ворами, что хозяйничали на Малом рынке. И не считал противников. А тут покорно дал привязать себя к дубовой коновязи и лишь затравленно сжался, когда цепкие лапы разорвали на нем рубаху, а перед лицом закачалась страшная двухвостка с железными шипами.

– Сколько, господин? – деловито спросил один из слуг.

В ответ послышалось:

– До смерти.

Если бы людям дано было услышать Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, в их жалких смертных ушах прозвучал бы именно такой голос. В нем была усталая брезгливость, в нем была скука, в нем была привычная уверенность в своей власти над чужой жизнью. Такому нельзя научиться, это веками передается в крови от отца к сыну. Голос господина, хозяина – в нем были жуткие чары, и все существо Орешка с болью и трепетом отозвалось на них, душа съежилась и заскулила, как раненый щенок. Орешек даже не умолял о пощаде, как-то сразу поняв, что это бесполезно, да и не смог бы он вымолвить ни слова, язык не подчинился бы ему. Собственное тело предало парня, весь мир бросил его на погибель.

Аршмирский люд своеволен и своенравен. Был случай, когда Левую Руку Хранителя города забросали камнями за какое-то излишне строгое распоряжение. Но никогда нельзя угадать, куда качнется чаша весов, какое решение примет сброд, глазеющий на происшествие. Дерзкие аршмирцы могли бы оттеснить господскую прислугу от коновязи, разрезать веревку на руках бродяги, дать ему возможность ускользнуть… Но, хотя из толпы и доносились неодобрительные возгласы, большинство зевак предпочло пялиться на происходящее и делать ставки – сколько ударов выдержит парень, прежде чем отдаст душу Бездне.

Вей-о-о! Веселый город Аршмир!

Здесь нельзя умереть от голода. Зато есть сотни других способов проститься с жизнью…

А Орешек так и не узнал, сколько ударов выдержал, пока не обвис на веревках. Помнит лишь, что боль от первого удара, разрубившего кожу, разрушила наваждение, он стал кричать, пытался освободить руки… а потом была сплошная стена боли, сквозь которую не могло пробиться ничто извне, и эта пытка длилась вечность, и не осталось больше крика в горле… а потом – темнота, крутой черный обрыв, стремительное скольжение в Бездну…

Позже Орешек узнал, что слуги высокородного господина сочли его мертвым и бросили на веревках у коновязи – стражники подберут!

И пропасть бы парню, гореть бы среди прибрежных скал в Безнадежном ущелье, на одном костре с телами нищих, бродяг и казненных преступников, если бы не Вьямра Юркая Кошка да благословят ее Безымянные…

Пожалуй, Орешек – единственный человек на свете, призывающий благословение богов на эту маленькую, сухонькую старушонку со свисающими на лицо седыми космами, из-под которых пронзительно светились желтые глаза. Во всех припортовых переулках знали Вьямру – королеву скупщиков краденого. И все были уверены, что это даже не одна из прислужниц Хозяйки Зла, а сама Многоликая крутится меж людей, вынюхивает и высматривает, как получше им напакостить.

Орешек услышал про Вьямру чуть ли не в день своего прибытия в Аршмир, но не встречал ее до той памятной ночи, когда, возвращаясь по причалу с позднего свидания, заметил в воде человека, который молча и упорно пытался вскарабкаться по скользкой, поросшей водорослями причальной стенке. Орешек принял тонущего за ребенка и убедился в ошибке лишь тогда, когда вытащил легонькое тельце, пахнущее тиной, на берег. А когда узнал, кого спас, на миг испытал желание швырнуть старуху обратно в холодные вонючие волны.

Конечно, он не ожидал от Вьямры объяснений – что она делала ночью на пирсе, сама ли свалилась в воду или кто-то ей помог… Орешек не имел ни малейшего желания влезать в грязные старухины дела. Но хотя бы поблагодарить его она могла… не говоря уже о более ощутимом, полновесном и звонком выражении благодарности.

Нет, зыркнула из-под мокрых седых прядей жуткими желтыми глазищами и сказала, чуть ли не с угрозой:

– Я тебя запомню…

И ведь запомнила!

Это подручные Вьямры перерезали веревки на сведенных предсмертной судорогой руках парня, заботливо и бережно перенесли его в укромный дом, позаботились о лучшем лекаре, какого можно было найти в городе. Сам Фазар Далекий Берег сидел у постели полумертвого бродяги, хотя уже год как объявил всему Аршмиру, что отправляется на покой и больше не пойдет ни к одному больному, даже если его позовут к Хранителю города…

Да, если Вьямра удосуживалась платить долги, она делала это с королевским размахом!

Вряд ли великий лекарь польстился на деньги. Видимо, мерзкая торговка краденым знала нечто такое, что давало ей власть над стариком. Так или иначе, мудрый Фазар совершил чудо – вернул Орешку не только жизнь, но и здоровье. Когда парень переступил порог хибары, в которой отлеживался, и вгляделся в затянутый тучами небосвод, его пошатывало от слабости. Но лекарь клялся своим добрым именем, что скоро к молодому человеку вернутся прежняя сила и ловкость. Вот только шрамы со спины не сойдут никогда: двухвостка с шипами не рассекает, а рвет кожу…

Еще несколько дней Орешек отдыхал и отъедался, а затем на пороге возникла Вьямра и заявила:

– Мы в расчете, я тебе ничего не должна. Но в подарок прими совет: уходи из Аршмира. Здесь удача отвернулась от тебя.

Это Орешек понял и сам. К тому же, шляясь по аршмирским улицам, он рисковал нарваться если не на Сокола, чей гнев он имел наглость вызвать, то на его слуг – а уж те парня наверняка запомнили.

– Ты провалялся почти три месяца, – продолжала старуха. – На дворе уже конец Поворотного. В храме Того, Кто Одевает Землю Травой, объявили, что осень будет ранней и дождливой. Купцы торопятся собрать обозы, вербуют наемников для охраны. Пойдешь с одним из отрядов.

– Я бы с радостью, да кто меня возьмет? Я ж меча в руках не держал, разве что нож…

– Ничего, замолвлю за тебя слово… Прощай и постарайся больше со мной не встречаться!..

И знал же, знал, дурень, что Вьямру считают воплощением Хозяйки Зла! Ну, кому она могла замолвить за него словечко? Честным наемникам? Как бы не так! Стали бы они слушать торговку краденым!

Вот об этом бы Орешку и поразмыслить… Нет, развесил доверчивые уши так, что по плечам болтались, чуть по заднице не хлопали! И не увидел ничего подозрительного в новых товарищах. Наоборот, восхищался про себя: ах, какие они силь-ные, грубые да неразговорчивые! Видать, все мыслимые и немыслимые передряги прошли!..

И верно, все они прошли, один эшафот остался! Разбойники это были. Завели обоз в лесную глухомань, деловито перерезали купцов, а Орешку предоставили выбор: или он присоединится к ним, или останется лежать в кустах на радость го лодному зверью…

И пусть Безликие попробуют с трех попыток угадать, что он выбрал!

 

Орешек вскинулся: наверху загремел колокол. Шесть ударов, шестой и последний светлый звон. Вечер на дворе. Крепко он увлекся воспоминаниями! А кто там сопит под дверью? Не иначе как толстяк шайвигар с ума сходит: что с Хранителем, почему уединился и приказов не отдает?..

Парень оказался прав лишь отчасти. За дверью поджидала целая толпа: и шайвигар, и дарнигар, и три сотника. А поодаль, на ступеньках, скромно стояли жены сотников. Оказывается, высокий гость забыл про торжественный ужин с обитателями шаутея.

Пришлось вернуться в зал, где ждал накрытый заново стол Орешек не успел проголодаться и теперь отчаянно скучал Шайвигар, быстро перечислив имена сотников, начал медовым голосом представлять их супруг. Стало еще скучнее, хотя дамы явно расстарались принарядиться и нацепили на себя весь скромный запас драгоценностей, но были они, все три какие-то тусклые, все на одно лицо и, похоже, не блистал умом. Слегка позабавил парня ужас, проступивший на физиономиях этих дурех. Да, сплетни в крепости распространялись со скоростью свиста! Но что они о себе вообразили, куры домашние? Даже ради поддержания своей черной репутации высокородный Ралидж Разящий Взор не обернется лишний раз в их сторону!

Арлина к ужину не вышла. Орешек не мог понять, почему-то это его разочаровало. Радоваться надо, что Дочь Клана избавила его от своего присутствия! И все же время от времени он бросал взгляды на винтовую лестницу, но видел лишь торчащие над перилами мордашки: детвора сотников не была допущена к торжественной трапезе, а пропустить такое зрелище было для малышей, конечно, немыслимо…

После ужина сотники с семьями удалились, а дарнигар и шайвигар предложили было Хранителю пройтись по крепости.

Но как раз начал накрапывать дождь, поэтому решено было ограничиться осмотром шаутея.

Орешек повеселел. Ему было интересно все, начиная от часового механизма под самым куполом – огромные зубчатые колеса могучий колокол, большой круг со стрелкой, показывающей, сколько времени осталось до следующего звона.

Ниже располагалось книгохранилище. Орешек так и прикипел к рукописям. Их было немного, в основном записи прежних Хранителей, хотя удалось обнаружить также несколько списков с летописей, кое-какие труды по географии, два-три сборника поэм и даже пухлую книгу сказок. Дарнигар начал было объяснять, что здесь хранятся еще записи по закупкам провизии, оружия и рабов. Но Левая Рука пригвоздил Харната к полу убийственным взором и заявил, что незачем Хранителю заниматься всякой утомительной ерундой – в день прибытия, да еще после ужасных встреч с Подгорными Тварями, да еще на ночь глядя, после первого темного звона…

Орешек уже заметил, что немигающий взгляд заставляет Аджунеса сбиваться, путаться и нервничать. Парень не отказал себе в удовольствии немного помучить толстяка, после чего мягко заметил, что сейчас, конечно, он проверкой заниматься не станет, всему свое время… После чего вся компания двинулась вниз, причем шайвигар был так бледен, что Орешек даже почувствовал укол совести.

Его не заинтересовали комнаты сотников, покои Правой и Левой Руки. Зал он прошел, не задерживаясь. А вот то, что лежало ниже, оказалось для Орешка неисследованной страной, и он тут же начал прикидывать, как можно использовать увиденное для побега.

От кухни толку будет мало, это он сразу сообразил. Даже не стал спускаться по невысокой, с широкими ступенями, лесенке – с порога оглядел большое полуподвальное помещение, битком набитое людьми, тонущее в клубах пара, источающее заманчивые запахи, которые перебивались чадом паленых перьев. В каждую стену было встроено по очагу, пламя пылало во всех сразу. Жарища – как в Бездне. Здесь работали полуголыми не только рабы-подручные, но даже важного вида главный повар, подошедший поприветствовать Хранителя.

Орешек был удивлен порядком и относительной тишиной – при таком-то скоплении народа! Шайвигар, лучась от гордости, сообщил, что кухня является предметом его особой заботы и внимания. (Взглянув на кругленький животик Аджунеса, парень охотно шайвигару поверил.) Главного повара Левая Рука привез из Ваасмира; он свободный человек, получает жалованье втрое большее, чем десятник, и сполна отрабатывает эти деньги. Ведь он не только руководит приготовлением пищи для обитателей шаутея, но и присматривает за подручными, которые стряпают для трех сотен солдат. (Для рабов есть своя кухня – в поселке за частоколом.)

Хранитель заверил повара, что даже в самых богатых домах столицы, он так вкусно не обедал. (Что правда, то правда, в самых богатых домах Орешек так вкусно не обедал, он вообще там не обедал, не приглашали почему-то…)

Шайвигар обратил внимание Хранителя на то, как толково устроены дымоходы: они пролегают в толще стен и обогревают верхние ярусы, что в зимнее время позволяет экономить топливо. Сокол кивнул: он представил себе, как уютно будет в середине Лютого месяца, под вой ветра за ставнями, спать у теплой стены…

И тут Орешек опомнился. Что за чушь лезет в голову? Какой еще Лютый месяц? Да он здесь и двух дней не задержится!

Парню стало страшно. Неужели маска начинает прирастать к лицу? Не-ет, бежать отсюда, бежать немедленно!..

С этими мыслями он спустился вслед за Правой и Левой Рукой по узкой лесенке на подземный ярус – и тут был просто потрясен.

Дарнигар объяснил, что в толще скал издревле были гигантские пустоты. Строители опасались возводить над ними крепость, полагая, что постройки могут провалиться в земные недра. Но сам Шадридаг Небесный Путь из Клана Дракона – да не погаснет в веках свет его имени! – сделал все необходимые расчеты и доказал, что перевал можно закрыть для врагов.

– Шадридаг? – изумился Орешек. – Это такая древняя крепость?

– Стоит с Огненных Времен! – подхватил шайвигар, не желая остаться в стороне от разговора. – Настолько древняя, что при постройке использовалась Душа Пламени.

Хранитель недоверчиво усмехнулся:

– Так уж и Душа Пламени! Может, еще скажете, что у шаутея фундамент из алмазов – для прочности, а? А на скотном дворе, случайно, у вас не единороги стоят? А река возле стен, чем по праздникам течет – вином, молоком или медом?

Тут Харнат взвился, как пришпоренный конь:

– Над правдой как ни насмехайся, она правдой останется! Не пожалел здесь Шадридаг Души Пламени! Да-да, той самой, которая чуть Наррабан с лица земли не стерла… которая разрушила Кровавую крепость, оплот Восьми Ночных Магов… которая изгнала из нашего мира драконов, Железнорогих Черепах и Клыкастых Жаб… Это ж наша гордость, Найлигрим этим от прочих крепостей отличается! Вот на западе Нургрим – там рабы скалы дробили, что верно, то верно. Много жизней постройка унесла, на костях крепость встала, за то Черной и прозвана А наша чистым колдовством строилась, магией Клана Дракона! За Северными воротами есть утес, снизу доверху расколот… мхом, правда, зарос, кустами, а все ж видно, что людям так не расколоть…

Наконец Харнат внял отчаянным знакам, которые делал ему шайвигар из-за спины Хранителя, и замолк.

Орешка он не убедил. Подумаешь, утес! Землетрясения и не такие горы разламывали! Однако спорить парень не стал. Ему понравился порыв дарнигара, который ринулся отстаивать необычность, неповторимость крепости, где он служил. Орешек просто перевел разговор на другую тему: заинтересовался обнесенным решеткой колодцем в центре подземного яруса. И узнал, что колодец соединен с подземной рекой, поэтому враг не сможет отравить его. Обычно им не пользуются, воду берут из четырех колодцев наверху, а этот – сердце башни, спасение на случай осады, как и запасы зерна, вяленого мяса и сушеных фруктов в подземных пещерах.

Пещеры-кладовые впечатление производили весьма солидное. Солонина в бочках была аккуратно залита жиром, зерно не пахло плесенью (по словам Аджунеса, его время от времени поднимали наверх и провеивали), свиные, оленьи и медвежьи окорока выглядели великолепно, а низки сушеных фруктов не были подпорчены сыростью. В отдельном закутке стояли ящики со свечами (собственной выделки, из воска с местных пасек) и висели связки сушеной и вяленой рыбы. Шайвигар объяснил, что небольшое количество рыбы добывается в реке и лесных озерах и сразу идет на кухню. Но основной запас, предназначенный для хранения, прибывает с берегов Моря Туманов.

Левая Рука был не настолько глуп, чтобы подчистую разворовать припасы. Он понимал: окажись крепость в осаде – и ему придется лично выдавать защитникам продукты. А если пищи окажется мало, обозленные, изголодавшиеся люди вполне могут съесть самого шайвигара. Шутки шутками, а был, говорят, в Огненные Времена такой случай.

Очень бегло, не задерживаясь на лишний миг, Хранитель осмотрел несколько тесных казематов с вделанными в стены кольцами, от которых змеями отползали тяжелые цепи, и с массивными решетками вместо дверей (сейчас, как и почти всегда, казематы пустовали) Высокородный господин не заинтересовался также пыточной камерой, даже порога переступить не соизволил. Причем заметно было, что вид этой части подземелья привел его в такое же состояние, в какое вгонял шайвигара малейший намек на проверку расходных записей.

Оказавшись в арсенале, Хранитель быстро сбросил плохое настроение. Его явно порадовало зрелище десятков мечей, алебард, боевых палиц, щитов, кожаных курток с нашитыми на груди и плечах стальными кольцами, луков со спущенными тетивами, провощенных полотняных свертков со стрелами.

Дарнигар сиял. Здесь хозяином был он, это было царство Правой Руки.

– Отлично! – от всего сердца заявил Орешек. – Из каких оружейных мастерских? Из Ваасмира?

– Многое, но не все, – со сдержанной гордостью ответил Харнат. – У нас и свои кузнецы неплохие! Старшим над ними Оммухан Медный Пояс из Семейства Тагилат. Конечно, таких клинков, какие делают, скажем, в Яргимире, ему с подручными не выковать, а вот боевые топоры у него подходящие: тяжелые, хорошей закалки, в умелых руках дубовый щит сверху донизу разваливают, железные шлемы проламывают. Жаль добро портить, а то бы я показал… А впрочем… сейчас, сейчас…

Дарнигар скрылся за стойкой с топорами и тут же вынырнул обратно, держа в руках тяжелый шлем с шишаком и налобником, явно силуранской работы.

– Вот! – повернул он шлем так, чтобы видна была солидная вмятина. – Надо было, конечно, отдать его кузнецам, чтоб выправили… да уж очень хотелось оставить память о крепкой заварушке и неплохом ударе. Это я силуранского сотника палицей приласкал… давняя история…

Орешек восхищенно покрутил головой, переводя взгляд с вмятины на мощные плечи Харната.

– Ну да ладно! – весело продолжил дарнигар. – Моя добыча, что хочу, то и делаю! Уж доломаю до конца, покажу, на что годится наше оружие…

Харнат скинул куртку, поставил шлем на каменную плиту и схватил со стойки громадный топор, который был бы по руке разве что Первому Королю Лаограну.

Орешек не любил массивного, тяжелого оружия, он предпочитал в бою полагаться не столько на силу, сколько на ловкость, гибкость и отточенное мастерство. Но сейчас парень потрясенно глядел, как чудовищный топор описал над головой дарнигара широкую дугу и мощно устремился вниз.

Тяжелый шлем был сокрушен, как яичная скорлупа.

– Вей-о-о! – весело воскликнул Орешек. – Хорошо, что эта штука была не у меня на голове!

– Стоило ли портить вещь? – ревниво отозвался из-за его спины Аджунес. – Мы и так знаем, что почтенный Харнат выучился владеть оружием еще в те времена, когда был всего лишь рядовым наемником. Эти навыки сохранились у него и теперь, хотя от дарнигара требуется отнюдь не только умение рубить сплеча…

Харнат покосился на шайвигара, мрачно посопел, размышляя над его словами, но не нашел, к чему придраться. Это больше всего бесило его в речах Аджунеса: много меда, много яда, много острых шипов, но не за что ухватиться, чтобы нагрубить в ответ. Поэтому дарнигар решил сменить тему разговора.

– Раз уж мы здесь, в арсенале, – почтительно обратился он к Соколу, – будет ли мне дозволено исполнить последний наказ прежнего Хранителя крепости, благородного и отважного Вайатара?

– Но это же смешно! – с жаром перебил его Аджунес. – Хранитель не знал, что на его место король соизволит прислать Сына Клана! Неужели бы он оставил Соколу такое убогое наследство? Уважаемый Харнат, давай не будем ставить себя в неловкое положение и оскорблять память покойного, который и в самом деле был достойным человеком! Позже, позже, не в такой торжественный день…

– Убогое или нет, – упрямо и жестко перебил дарнигар, – это наследство честного человека! Воля Вайатара должна быть исполнена! Может быть, я и сам не хочу передавать памятную для меня вещь в руки…

Тут Харнат резко замолчал, точно фразу обрубили у самых губ. Лицо его побагровело, глаза выкатились из орбит: он понял, что в запале чуть не брякнул чудовищные слова…

– Ну же, Правая Рука, продолжай, – мягко, почти ласково произнес Хранитель. – Ты хотел сказать – в руки столь недостойные, не так ли?

Дарнигар в ужасе рухнул на колени. При виде этого Аджунес просто расцвел, а Орешек отступил на шаг. Впервые в жизни кто-то стоял перед ним на коленях. Зрелище было не из приятных…

Впрочем, Орешек, опытный актер, быстрее всех опомнился и овладел ситуацией.

– Встань, Харнат Дубовый Корень, – сказал он весело. – Я не в обиде. Знаю, что думают обо мне все знакомые и незнакомые, старые и молодые, двуногие и четвероногие. Мол, хуже всех на свете Хозяйка Зла, а второй после нее – Ралидж из Клана Сокола… Я сказал – встать! – прикрикнул он строже. – Ты что-то говорил о наследстве?

Поднявшись на ноги и собравшись с мыслями, дарнигар ответил:

– Почтенный Вайатар Высокий Дом из Рода Саджадаг неустанно пекся о крепости, забывая даже о своем здоровье… и уж подавно не думая о том, чтобы набивать свой кошель. – Харнат хмуро глянул в сторону шайвигара. – Перед смертью Хранитель приказал продать то немногое добро, что после него останется, а деньги разделить между воинами. Все продать, кроме меча. Его он завещал новому Хранителю. Конечно, наследство небогатое, но мы надеялись, что память о честном и преданном долгу человеке… – Харнат смешался и замолчал.

– Где этот меч?

– Здесь. Мы к нему не прикасались. Как Хранитель его меж двух щитов повесил, так и висит.

Орешек соскучился по оружию и теперь с удовольствием, оценивающе взглянул на меч в потрепанных ножнах (нимало не смущаясь тем, что предназначался этот подарок не ему). Небольшой – локтя полтора, слегка изогнутый… отлично! Орешек не любил тяжелые двуручные железяки Огненных Времен. А с такой легкой игрушкой можно отлично потанцевать, если она, конечно, хорошей закалки и не подведет в драке. Рукоять простая, деревянная, но как хорошо, как удобно смыкаются на ней пальцы!..

Парень улыбнулся и легко потянул клинок из ножен.

И тут улыбка исчезла с его лица.

В неровном свете факела перед ним заструилась чистая вода волнистой стали. Орешек кончиками пальцев коснулся холодной поверхности, покрытой перевивающимися узорами. Узоры эти не были выбиты на клинке – они сами были клинком, их рисовала сталь… С благоговейным ужасом Орешек повернул меч так, чтобы свет падал на клеймо оружейника. Отблески огня заметались по лезвию, точно с меча стекала кровь.

– Вы когда-нибудь держали его в руках? – обернулся Хранитель к своим спутникам.

– Нет, – обеспокоенно отозвался дарнигар. – Мы его даже видели без ножен, на моей памяти Вайатару не приходилось сражаться.

– Не видели! – поспешно подтвердил Аджунес. – А в чем дело? Клинок сломан?

– Да вы хоть понимаете, что даете мне в руки? – рявкнул Хранитель. – Ближе подойдите! Вот… Это что, по-вашему?

– Клеймо, – в недоумении ответил Харнат. – Круг, а в нем овал… глаз, наверное. Никогда такого не видел.

– И я не видел. Зато слышал. Это не глаз. Круг означает луну, овал – рыбу… Это клинок из Юнтагимира.

– Юнтагимир? Маленький Город? – подал голос встревоженный Аджунес. – Но это же детские сказки!

– Нет, – сказал Харнат. Глаза его расширились – он начал понимать. – Когда я служил в столице… давно, почти мальчишкой… Говорили, что у короля Авибрана – меч и кинжал юнтагимирской работы. И у высокородного Орчара Хищного Зверя, тогдашнего Хранителя Тайверана, кинжал и щит. Щит я сам видел издали… А пожалуй, и в лесных замках, если поискать, сыщется оружие такой выделки. Хозяева иной раз и сами не подозревают, чем владеют.

Заметив ошарашенное лицо шайвигара, Хранитель снизошел до объяснений:

– Этот клинок, почтенный Аджунес, стоит не дешевле, чем наша крепость со всеми припасами и рабами!

Орешек преувеличивал, но в этот миг меч был для него дороже всего приграничного края.

Он отстегнул пряжку у горла, и плащ со знаками Клана, как простая тряпка, упал к его ногам. Затем он выдохнул воздух, собрался, взгляд его стал отрешенным – и меч взмыл над головой.

Все замерли, завороженно глядя на легкие, медленные, полные грации движения фехтовальщика. Даже шайвигар, не очень смысливший в искусстве карраджу, да к тому же не пришедший в себя от последних слов Хранителя, залюбовался тонким узором, который рисовал в воздухе клинок. Стойка, удар, блок, отход, стойка…

А дарнигар шептал пересохшими губами:

– “Крыло орла”… “дождь над ручьем”… “бабочка”… двойнвая бабочка”…

Темп убыстрялся. Клинок метался, рвал воздух, посверкивал в полумраке, гибкое тело переливалось из одной позиции в другую – быстрее, быстрее, еще быстрее… И вот потрясенные зрители увидели, как между ними и фехтовальщиком засветилась белесая стена стали.

– “Серый вихрь”! – почти простонал дарнигар. – Непробиваемая оборона! Не думал, что еще когда-нибудь увижу… я как-то попробовал – чуть сам себя не покалечил…

Внезапно сталь перестала сверкать, наваждение исчезло. Сокол неподвижно замер с мечом в вытянутой руке. Затем глубоко, с удовольствием вздохнул, весело подмигнул зрителям и со всего маху хватил мечом по краю каменной плиты.

Дружный вопль вырвался из двух глоток. Харнат метнулся к плите, ощупал глубокую зарубку. Аджунес в ужасе шагнул к Хранителю:

– Клинок… цел?!

– Ни зазубринки, – нежно сказал Хранитель. – Звенит так тоненько… поет, хорошая моя… сердится, что я дурака валяю, камень рублю… – Сокол поднял глаза на своих спутников. – Есть ли у этого меча имя?

– Если и есть – мы его не знаем, – развел руками дарнигар.

– Рыбка моя лунная, – вновь заворковал Орешек. – Так тебя и буду звать – Сайминга, Лунная Рыбка…

Весь вечер Орешек был возбужден, как ребенок, которому в руки попала великолепная игрушка. Поэтому он не заметил волнения, овладевшего дарнигаром. Тот был неразговорчив, старался не встречаться с Хранителем взглядом, яростно теребил свою рыжую бороду.

Когда Аджунес отлучился проверить, все ли в порядке в опочивальне Хранителя, Харнат наконец бухнул напрямик:

– Скажет ли господин, когда и кому я должен передать должность дарнигара?

Орешек, чьи упоительные мечты спугнул неожиданный вопрос, изумленно вскинул густые брови:

– Передать? Кому, почему? Разве случилось что-нибудь..-э-э…

Он замялся, не зная, как закончить. Харнат объяснил ледяным голосом:

– Сотники – все трое – знатнее меня. Пристало ли Сыну Семейства приказывать Сыновьям Рода?

Орешек посмотрел на дарнигара так, словно увидел впервые. Медленно скользнул взглядом по красному от волнения широкому лицу с крупным носом, с кустистыми бровями над серо-стальными глазами. Квадратную, выступающую вперед нижнюю челюсть не могла скрыть даже густая борода. Загорелый лоб был прорезан глубокими морщинами.

Лицо человека волевого, решительного. Человека, не пожелавшего принять судьбу, навязанную ему низким рождением. Человека, пробившего себе путь наверх (в прямом смысле слова пробившего – мечом). Этот плечистый крестьянский сын умудрился дослужиться даже не до сотника – он стал Правой Рукой Хранителя крепости.

Как же ему было трудно! Ведь даже имя его звучит злой насмешкой – Прешта. Деревенская беднота…

“Да-а, – с уважением подумал Орешек, – про таких говорят: в нем больше корки, чем мякиша!..”

– Почтенный Харнат, – сказал он значительно, – один мудрец, Илларни Звездный Голос, некогда сказал: “Великий Грайан преклоняется перед Кланом, уважает Род, но держится он на Семействе…” Если Вайатар – да будет милостива Бездна к его душе! – возвысил тебя и сделал дарнигаром, почему я должен считать тебя недостойным?

Харнат просиял, как юнец, выигравший первый Поединок Мастерства. На миг Орешек почувствовал острую досаду: ведь этот разговор был обманом! Настоящий Хранитель, который рано или поздно прибудет сюда, сделает с этим славным воякой все, что захочет. Не то что в сотники – в рядовые сможет разжаловать…

Но Орешек не привык долго мучить себя неприятными мыслями.

 

Хранитель выставил из комнаты двух служанок, навязчиво предлагавших свои услуги. Заперев дверь на засов, разделся и лег, положив рядом с собой на подушку драгоценный клинок в кожаных ножнах.

– Да, – счастливо бормотал он, – правильно люди говорят: “Наглец голодным не останется”. Ради такой добычи стоило…

И верно, ради такой добычи стоило стать преступником ходить по краю пропасти, рисковать не только жизнью, но и спасением души из Бездны.

Даже не верится, что было время, когда Орешек не пони мал, какое это счастье – слияние руки и разума с клинком. А ведь не так давно это было…

Лагерь не лагерь – так, наскоро разбитая на лесной поляне стоянка. Навес из ветвей, зола потухшего кострища, мокрая от росы трава. Орешек, продрогший, голодный и злой, возится с доставшимися в добычу сапогами. Подколенный ремень никак не желает затягиваться, торчит, как заячье ухо. Обрезать бы край, да нож где-то обронил. И попросить не у кого – парни дрыхнут под навесом. Не спит лишь один – сидит, обхватив колени руками, пристально смотрит перед собой. Но как раз к нему обращаться не хочется.

Все называют этого мрачного, замкнутого типа Аунк – “клинок”. Никто ничего не знает о его прошлом, но это как раз дело обычное: в разбойничьем отряде не принято задавать лишних вопросов. Любознательный человек может доболтаться до скромного погребального костра. Непонятно другое: все в шайке, включая атамана, явно побаиваются Аунка и стараются его не задевать. Причины этого Орешек узнать не успел, но при одном взгляде на Аунка пропадает желание с ним беседовать.

Хмурый, молчаливый, всегда держится в одиночку. Долговязый, худой. Взять скелет, обвить сухожилиями, обтянуть потуже смуглой кожей – вот это Аунк и будет. Похож на нарра-банца. Но у человека, в котором течет хоть капля наррабан-ской крови, не может быть таких серо-стальных бесстрастных глаз, один взгляд которых способен убить веселье в самой буйной компании.

Но надо же что-то делать с этими проклятыми сапогами!

– Эй, приятель, не одолжишь нож? Мне ремень подрезать…

Узкое, длинное лицо повернулось на голос, серые глаза глянули с холодной неприязнью, кисть сделала едва заметное движение – и прямо в физиономию Орешку полетел тяжелый метательный нож.

Позже выяснилось, что это была одна из милых шуточек Аунка. Лезвие должно было пройти мимо щеки юноши и вонзиться в ствол дуба, под которым он сидел. Но в тот миг Орешек не размышлял. Рука сама вскинулась наперехват, пальцы четко сомкнулись на рукояти, кисть слегка рвануло… получилось! А ведь все лето не тренировался, после порки отлеживался… Орешек кивком поблагодарил Аунка. Говорить ничего не стал: побоялся, что дрогнувший голос выдаст его испуг. И склонился над своей работой, будто ничего не произошло.

Что-то заслонило жиденький утренний свет, на траву упала тень. Вскинув голову, Орешек увидел, что над ним стоит Аунк. Когда только успел пересечь поляну? До чего мерзкая, бесшумная походка, как у лисы возле курятника!

– Аршмирская выучка, да? – полюбопытствовал Аунк. За четыре дня, проведенных в отряде, Орешек впервые услышал его голос – низкий, хрипловатый. – Очень интересно. А ну, встань…

Юноша неохотно поднялся. Разбойник провел рукой по его плечам, спине, животу. Орешек хотел сказать, что они не на рынке и что Аунк его не покупает. Но промолчал: в темном лице Аунка было нечто такое, что заставляло его собеседников быть предельно осторожными.

– Мускулы хороши, но в последнее время ты явно не занимался тяжелой работой – болел, похоже… – задумчиво сказал разбойник. – Зато прекрасно двигаешься и быстро соображаешь… Мечом владеешь?

– Сроду в руках не держал! – заверил его Орешек, надеясь, что теперь эта мрачная жердь от него отвяжется.

– Это хорошо, а то пришлось бы переучиваться… Сколько тебе лет?

– Найди мою мамашу и спроси у нее!

– Ладно, и так ясно, что начинать уже поздно. Однако выбора у меня нет. Мне нужен ученик. Очень нужен.

Аунк легким, незаметным движением вырвал из ножен свой меч… нет, не вырвал, меч сам расцвел в его руке, как цветок на стебле. В другой руке тоже сам собой возник кинжал. Лицо Аунка стало отрешенным, даже загадочным, и Орешек замер в предвкушении чего-то необычного, как ребенок возле повозки бродячих циркачей.

Предчувствие его не обмануло. Два клинка, короткий и длинный, зажили в руках Аунка самостоятельной жизнью, серой пеленой оградили своего хозяина от Орешка, от рассветного леса, от холодного и опасного мира…

– “Двойной вихрь”, – сообщил Аунк из-за полупрозрачной завесы. – А теперь смотри внимательно…

Узор стального танца не нарушился, но сквозь сеть вращающихся клинков на миг рванулась, как змея, левая рука Аунка. Острие кинжала коснулось живота Орешка – и тут же отдернулось.

– Вей-о! – воскликнул Орешек. – У тебя как будто третья рука выросла!..

– Это так и называется – “третья рука”, – отозвался Аунк, красиво отправив меч и кинжал в ножны. – Карраджу, великое боевое искусство. Не те убогие выжимки, что преподносят так называемые мастера в залах фехтования настоящее, древнее “смертоносное железо”… Но ты, парен, меня удивил. Так ловить нож умеют в Аршмире, а свой вопль “вей-о!” ты мог подцепить только в столице. Побродил, стало быть, по свету?

– Ага, я еще бывал в королевском дворце, на Проклятых островах и в болоте у Серой Старухи! – окрысился Орешек, не стерпев такого нарушения разбойничьей этики. – Тебе-то что до того, где я был раньше? Неужели не видно, что я – наследный принц, а здесь развлекаюсь, приключений ищу?

Аунк оставил его выходку без внимания.

– Конечно, не такой ученик мне нужен, – вздохнул он. – Мне бы мальчишку взять. И не какого попало, а из сотни выбрать. Да не спеша начать, как полагается. Я бы его два-три года учил правильно дышать, правильно двигаться, и лишь потом позволил бы взяться за меч – деревянный, конечно…

Орешек и не подозревал, что Аунк может быть таким разговорчивым.

– Ага, – с энтузиазмом подхватил он, – и годам к девяноста стал бы твой ученик великим воином!

– Любое познание требует времени. Но у меня нет в запасе и двух лет. Чтобы уложиться в этот срок, ты будешь трудиться так, что позавидуешь рабам в каменоломнях.

– Звучит заманчиво. Прямо подыхаю от нетерпения… Ты, мастер, имей в виду: прежде чем меня обучать, тебе придется меня поймать!

– Если понадобится – поймаю! – без тени улыбки пообещал Аунк.

– А почему два года? Уходишь из этих краев? – с надеждой спросил Орешек.

– Нет, – сказал Аунк спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. – Столько мне осталось жить. Я буду убит через одно лето, в десятый день Звездопадного месяца… А ну-ка, покажи, как ты бросаешь нож!

Ошарашенный Орешек не глядя метнул нож в дерево. Аунк одобрительно кивнул.

– Вся эта шайка – крестьяне, которым надоело копать землю или ходить за стадом. Одно слово – прешта, голытьба! Да, они умеют махать дубинами и топорами, у некоторых это даже неплохо получается, но, как говорится, из соломы меча не выкуешь. Ты тоже не подарок, перевязанный ленточкой, но все же не так безнадежен, как прочая домашняя скотина. Учти, ты должен визжать от радости. Я сделаю твои руки быстрыми и опасными, как лапы рыси, ноги – уверенными и проворными, как волчьи, позвоночник – гибким, как у змеи, глаза – острыми, как у орла…

– …а уши – длинными, как у зайца, – безнадежно закончил за него Орешек. – Ладно, я согласен. С сумасшедшими не спорят.

Аунк и бровью не повел.

– Тогда начинаем.

– Что, прямо сейчас?

– Нет, дождемся гонца с королевским указом… Снимай рубаху.

– Это за каким еще болотным демоном?

– Снимай, снимай. Будешь учиться правильно дышать.

– Мне и в рубахе неплохо дышится…

Глаза Аунка посуровели, и Орешек как-то сразу понял, почему этого человека боятся в шайке. Руки его уже сами развязывали тесемки у ворота.

Скинул рубаху – и замер, глядя в землю, кожей чувствуя напряженную тишину, повисшую меж ними двоими. Наконец заставил себя поднять глаза…

Первый и последний раз увидел он Аунка растерянным.

– Во имя Хозяйки Зла, как же мне не везет! Нарваться на беглого раба! И что теперь делать? Учить парня, который все равно выше своей болотной кочки не прыгнет и ничего в жизни не добьется? Выбрасывать мое умение в мусорную яму?

Вместо облегчения Орешек почувствовал себя задетым и разочарованным. В глубине души он все же мечтал стать со временем великим воином.

– А я, между прочим, и не навязывался! – яростно выдохнул он и наклонился к лежащей на траве рубахе.

Аунк наступил на рубаху ногой. К нему вернулась невозмутимость.

– Ладно, на все воля Безликих. Будешь наемником, сам учеников вырастишь, вот цепочка и не оборвется… Слушай и запоминай! Дышать – это не значит сопеть в две дырки. Дыхание прибавляет сил и лечит, делает душу спокойной и радостной… Смотри на меня! Вдох через нос. Плечи и грудь в покое. Животом дыши, животом! Воздух должен глубже, ниже опускаться! При выдохе живот втягивается…

Орешек не столько слушал, сколько удивлялся: неужели этот оживленный, многословный человек – тот самый Аунк, которого старается обойти стороной даже старый душегуб-атаман?

И началась каторжная жизнь, полная тренировок. Аунк словно поставил своей целью замучить парня. Дни слились в полосу сверкающей стали. Орешек ел, не чувствуя вкуса еды спал тяжелым сном без сновидений. К счастью, у него был опыт работы в порту. А жизнь грузчика – совсем не пляски на лужайке: нужны выносливость, упрямство, умение не обращать внимания на ноющие мышцы. Впрочем, они вскоре перестали ныть, налились прежней силой. Учение превратилось из пытки в тяжелую ежедневную работу.

Мастер не называл юношу более теплыми словами, чем “пень горелый” и “колода для рубки мяса”, и клялся почтенными сединами Серой Старухи, что проще колодезный ворот обучить пению, чем такого тупого, неуклюжего увальня – благородному искусству карраджу. Орешек готов был отчаяться и сбежать. Но все изменил подслушанный им разговор между Аунком и атаманом шайки, кряжистым стариком по кличке Матерый.

Был конец Серого месяца. Холодный ветер загнал разбойников в сарай, уцелевший на разоренном и заброшенном крестьянском подворье. Разбойники на скорую руку починили крышу, развели на земляном полу костер – получилось сносное убежище от непогоды. Дюжина парней, сбившись в кучу, храпела у догорающего костра. Орешек, закутавшись в плащ, лежал у дверей сарая. Услышав за порогом голоса, он вскинулся было, но успокоился и затих, узнав атамана.

– А я сказал – пойдет! – долетело до парня. – Лопает из общего котла, а проку от него, как от телеги без колес. Завтра скажу Барсуку и Коренастому, чтоб взяли его с собой.

– Нет, – мрачно бросил в ответ Аунк.

Орешек уже понимал, почему учитель был так замкнут и немногословен с разбойниками: он презирал их всей душой. А заодно и себя – за то, что якшается с подобным сбродом.

– Как это – нет? – оскорбился Матерый. – Кто здесь атаман? Может, я?

– Ты, – равнодушно согласился Аунк. – Но мои ученик никуда не пойдет.

– Да что ты с ним нянчишься, сожри его Бездна? Он что, с головы до ног из золота, гаденыш этот?

На этот раз Аунк снизошел до объяснений:

– Во-первых, у мальчишки нет времени на вашу грязную и грошовую работенку. Знаешь ведь, что я умру через полтора года, предсказано мне так. За это время он должен научиться тому, что другой постигает лет за семь-восемь. Во-вторых, его могут убить. Случайная стрела – и все мои труды к Хозяйке Зла в болото. В-третьих, это не простой мальчишка. Это велиийй талант, встречу с которым подарили мне боги. Я просто показываю ему то, что другие берут ценой многомесячных изматывающих упражнений. А он это легко повторяет и быстро усваивает. Вижу, ему суждено во всем превзойти меня. То, что я добывал потом и кровью, он запоминает, чуть ли не играя. Уверен – в прошлой жизни он был прославленным воином… только, наверное, большим злодеем, раз то, что уцелело от его души, досталось рабу. А теперь он вспоминает все, что знал когда-то…

Орешек высунул нос из-под плаща. Слова учителя поразили его, хотя, по чести говоря, согласиться с ними он не мог. Ничего себе “играя”! От этих тренировочек волком выть хочется!

Атаман молчал – видимо, не ожидал от неразговорчивого Аунка такой тирады.

– Ладно, – прежним, презрительным тоном бросил Аунк. – Никуда он не пойдет. Ни завтра, ни послезавтра. А вздумаешь нам грозить… Ты, Матерый, сам знаешь, что если я захочу уложить весь твой отряд на погребальный костер, остановка будет за одним: где я столько дров возьму?

– Да что ты сразу обижаться! – вскинулся атаман. – Не хочешь – не надо, пусть парень обучается мечу. В горячий денек, когда стражники прижмут, нам не вредно будет иметь рядом такого бойца, как ты!..

Над головой трижды бухнул колокол. Полночь. Орешек очнулся от мучительной дремоты, сотканной из воспоминаний, и остановил взгляд на черной потолочной балке. Нет, не принесло пользы Матерому и его шайке великое искусство Аунка во время облавы двое суток назад…

Крики, лай собак, топот копыт, ржание… оседающий на траву Аунк с двумя стрелами в животе… и он, Орешек, пытается оттащить учителя поглубже в заросли, укрыть от погони…

Не было меж учеником и учителем особой теплоты. Орешек понимал, что для Аунка он – лишь глина, из которой тот хотел вылепить лучшее свое произведение. И все же в тот миг дороже всего на свете была для него жизнь наставника, бившаяся слабой жилкой на виске.

Аунк умирал тяжело, бредил, говорил о прекрасном городе у моря, который ждет своего короля… а потом открыл глаза и твердо, четко произнес:

– Черная птица!

И такая была в его голосе тоска, что Орешек невольно вскинул взгляд в небо – не кружится ли там что-то черное, мрачное, крылатое…

Когда он опустил глаза, Аунк Клинок был уже мертв…

Нет, Орешек не кинулся бежать, хотя голоса врагов приближались. На такую подлость по отношению к учителю он не был способен. Заставил себя дождаться момента, когда первый стражник вынырнул из зарослей, и лишь тогда метнулся прочь, заметив краем глаза, что преследователь задержался над мертвым телом.

Хвала богам! Аунк не останется в кустах на поживу птицам и мелкому зверью. Великий Грайан никому не отказывает в последнем обряде. Раб, нищий, преступник – каждый завершает свой путь среди языков пламени, под молитвы жрецов, под ритуальную фразу: “Спасибо за то, что ты жил!”

Ужасна участь того, чье тело не принял честный погребальный огонь: душа не найдет дорогу в Бездну. Незримой голодной крысой будет она шнырять меж мирами, не находя нового воплощения, но и не исчезая, страдая так, как ни один живой человек никогда не страдал, мучаясь так, как не мучаются души в Бездне, и пытка эта будет длиться до тех пор, пока стоит мир и правят им боги…

Вей-о-о! Но разве именно это не грозит ему, Орешку?

Парень вскинулся на кровати, безумным взглядом всматриваясь во тьму.

Есть два преступления, за которые грозит беспощадная кара – и тело злодея не предается огню.

И одно из этих преступлений он, Орешек, как раз сейчас совершает!

Нет, об этом и думать жутко… “Чего не можешь изменить, о том не скули!” – учил когда-то мальчика веселый город Аршмир.

Орешек вновь опустил голову на подушку. Лучше вспомнить что-нибудь хорошее, вселяющее в сердце бодрость. Например, свой первый Поединок Мастерства…

Это было в последний, сороковой день Первотравного месяца. Аунк сказал, что Орешка уже можно выставить против неплохого противника и что сам он, Аунк, рискнет поставить на ученика пару медяков. В устах скупого на похвалу учителя то было высокой оценкой, тем более что Орешек стороной узнал, что поставил на него Аунк не “пару медяков”, а пятнадцать золотых – сумму весьма и весьма солидную.

Поединки были разрешены только лицам благородной крови и только для выяснения вопросов чести. Но ни один из законов Великого Грайана не нарушался так часто и повсеместно, как этот. Рядом с Поединками Чести нагло, почти на таясь, существовали Поединки Мастерства. В дни схваток, особенно если бились известные мастера, большие деньги переходили из рук в руки. И когда толпа собралась на заднем дворе трактира “Рыжий пес”, Орешек был уверен – стражники не заявятся туда, чтобы прервать бой. Анмир, Спокойный Город, не любил неприятностей, а если они все же случались – старался их не замечать.

“Задний двор” – это, конечно, звучало слишком скромно. Хозяин таверны специально купил и снес несколько бедняцких хибар возле “Рыжего пса”, и теперь в его распоряжении было огороженное забором поле, которое, даже за вычетом налогов и поборов, приносило своему владельцу больший доход, чем такой же клочок земли – какому-нибудь бедолаге-крестьянину.

Орешку по жребию достался опытный противник – плечистый, длиннорукий Нурдёк Черный Дятел из разорившегося Рода Саринес, бывалый наемник. В городе у Нурдека было много друзей и почитателей, поэтому воина встретили восторженными воплями, которые слышны были, вероятно, даже во Дворце Хранителя Анмира. Под рев толпы боец сбросил рубаху, бугры мышц заходили под смуглой кожей.

Орешек по вполне понятным причинам рубаху не снял, хотя солнце жарило не по-весеннему. Его не приветствовал никто из горожан, пришедших поглазеть на очередной триумф своего любимца и сожалевших, что жребий поставил его в пару с зеленым юнцом.

Зато вокруг Орешка стеной встали разбойники. Кто предлагал ему глотнуть вина из фляги, кто сообщал подслушанные сведения о противнике, кто просто ободряюще хлопал по спине. Орешек понимал, что парни по совету Аунка поставили на него и теперь волнуются за свои деньги, но все же приятно было чувствовать себя персоной важной и уважаемой…

Обнажив клинки, бойцы заскользили по утоптанной земле. Зрители смолкли, боясь упустить хоть звук. Начало поединка называлось “юнтивар” – “ненанесенный удар”. По традиции противники осыпали друг друга насмешками и оскорблениями. Обряд преследовал две цели: во-первых, вывести соперника из равновесия (злость – плохой советчик в бою); во-вторых, отвлечь его мысли от предстоящего поединка. Во время юнтивара принято было сохранять хладнокровие, избегать площадной брани и не опускаться до отрицания того, в чем обвинил тебя противник.

Словесный поединок начал Нурдек. Он кружил, стараясь повернуться спиной к солнцу, и беседовал со зрителями. Орешка он игнорировал.

– Дожил! – жаловался он. – Докатился! Жребий жребием, но согласиться на драку с учеником, которому только-только растолковали, как приветствовать противника!.. А ведь я участвовал в двух кампаниях на Проклятых островах, моя выучка не имеет цены!..

– Точно! – подтвердил Орешек. – Не имеет. Никакой.

Нурдек и взгляда в его сторону не бросил. Но когда Орешек пробы ради сделал выпад, на пути его меча встал клинок противника в безупречной оборонительной позиции “левый щит”. Орешек без огорчения отступил: спешить некуда, это еще не бой, а так, взаимное развлечение…

– Мальчишка! – сетовал Нурдек. – Сосунок, которому неудачник-наемник показал, где у меча клинок, а где – эфес! О Безликие, зачем я согласился на этот бой? Надо было отказаться, не позорить себя…

– А еще не поздно, – подсказал Орешек. – Бросай меч и беги. Я догонять не буду.

– Как низко я пал! – сокрушался наемник, все еще не желая видеть и слышать своего противника. – А ведь я обучался в столице, в Большом Зале Карраджу, и многое вынес оттуда…

– Я слышал, – уважительно отозвался Орешек. – Ты вынес оттуда два серебряных подсвечника и кошелек наставника.

Наконец-то Нурдек соизволил его заметить.

– Слышал? Вот как? Неужели слух обо мне дошел до той мусорной ямы, откуда ты родом?

– Нет, это я слышал на проезжей дороге от одного торговца. Он еще рассказывал, как ты согрешил с Подгорной Жабой.

Последняя фраза была грубовата для юнтивара. Орешек бросил ее, чтобы скрыть раздражение: противник теснил его к ограде, да еще против солнца.

– Торговец, торговец… – задумчиво пропел Нурдек. – Не тот ли, случайно, работорговец, от которого ты сбежал? Не потому ли ты в рубахе пляшешь? Не хочешь, чтобы люди клеймо видели?

Случайный выстрел угодил в цель: Орешек до зубовного скрежета стыдился своей исхлестанной спины.

Злой, как собака, получившая пинок, парень кинулся вперед, распластавшись в низком колющем ударе “мост через ручей”. Но красивый удар ушел в пустоту, а Нурдек, смуглый и ухмыляющийся, возник совсем рядом, и пришлось уходить от рубящего удара, упав на левое бедро, перекатившись и вновь вскочив на ноги.

Наемник, почувствовав слабину, продолжал бить в ту же точку:

– Большая тебе, щенок, честь оказана, что в руках у меня меч, а не плетка! Ты бьешься с воином из Рода Саринес! Это древний, гордый и честный Род, в котором мужчины прямым взором и клинком встречали врага, а женщины всегда точно знали, от кого рожали детей!

Но Орешек уже взял себя в руки и простодушно поддакнул:

– Конечно, они знали! Только мужьям не говорили…

Теперь уже бешено зарычал Нурдек. Меч словно сам собой заплясал в его руках. Сталь ударила о сталь, воздух наполнился лязгом. Бойцы замолчали, а зрители завыли.

С трудом отведя меч Нурдека, Орешек закружился перед противником. Вылетели из головы красивые названия приемов, не звучал в памяти занудный голос Аунка: “Горизонтальный удар с шагом вперед, захват меча обеими руками, большие пальцы обращены друг к другу…” Нет, он просто уходил от сверкающего клинка, а тело само делало все как надо, и прошел недолгий страх от мысли, что бой не учебный, а настоящий. Да и чего бояться – не до смерти схватка, до первой крови! В какой-то миг в сердце ворвалось отчаянное боевое веселье, и Орешек, в очередной раз отбив клинок, сам азартно ринулся в атаку. Неожиданно парень понял, что этот хваленый боец движется медленнее, чем он, Орешек, вчерашний ученик, да и приемы его просты и однообразны: на силе выехать хочет, на длинных своих лапищах… Подходило, подкатывало странное, чуть пугающее состояние, когда время замедляет ход, движения окружающих становятся вязкими, плавными… вон как тащит вверх меч, словно воздух сгустился вокруг клинка… сверху рубануть хочет, дуром, без хитростей… не успеет, уйдем, пусть рубит нашу тень… и клинок уже идет к земле, этот увалень пытается погасить замах… поздно, мы его сбоку, по эфесу, с зацепом… выбьем меч…

Толпа издала такой вопль, что в домах по соседству чуть не рухнули стены. Наемник застыл, уронив меч и стиснув левой рукой правое запястье. Меж пальцев сочилась кровь: Орешек, обезоружив противника, вскользь задел его руку.

К Нурдеку бросились дружки, кто-то уже стягивал рану тряпкой. Орешек стоял, держа меч на изготовку и не зная, что делать дальше. Над толпой, над крышами, над Анмиром пронесся, переорав все голоса, бас Матерого:

– Наша взяла-а!!!

Разбойники подхватили своего бойца на руки, с торжеством потащили в трактир – праздновать победу. Расшвыряв всех на пути, рядом с Орешком встал Аунк, менее мрачный, чем обычно.

– Неплохо! – бросил он. – На эту драку смотреть было не противно… Ты ничего не забыл? Орешек хлопнул себя по лбу:

– Пра-авильно! Я сейчас!..

Выскользнув из дружеских лап, он нырнул в толпу. За спиной услышал недоуменный возглас кого-то из разбойников:

– Куда это он?

И высокомерный ответ Аунка:

– Деревня! Прешта! Порядка не знаешь! Победитель должен предложить побежденному вместе выпить и не таить друг на друга зла…

Вернулся Орешек быстро. На вопросительный взгляд Аунка ответил весело:

– Не идет он. Говорит, что я тварь поганая и чей-то там сын, я не разобрал, чей именно. А жаль, меня всегда интересовал этот вопрос…

– Не умеет проигрывать! – фыркнул Аунк. – Слабак!.. Ладно, парни, захватываем трактир и гуляем!

Обернувшись к Орешку, он добавил негромко:

– С утра – опять за работу. У нас осталось восемьдесят девять дней…

Повернувшись в постели, Орешек задел щекой кожаные ножны. Открыв глаза, печально улыбнулся.

Аунк был – как этот клинок…

Мысль о клинке немного развеяла грусть. Подумать только – меч с клеймом Маленького Города!

Про Юнтагимир ему тоже Аунк рассказывал…

Снова нахлынули воспоминания. Вот сидит он, прислонившись к стволу вяза, и, как это называется, отдыхает от тренировки… Ничего себе отдых! Хозяйке Зла бы всю жизнь так отдыхать! Левая рука мнет, мучает правую – выламывает, чтобы гибкой была, подвижной… Вей-о! Больно!

А этот изверг, этот зверь устроился рядом: присматривает, чтоб ученик от пытки не увиливал, а заодно ведет, гад, милую беседу. Разумеется, о мечах, о чем же еще! Этот ненормальный не интересуется ни выпивкой, ни женщинами, ни лихими разбойничьими приключениями… ничем, кроме железа, должным образом закаленного и заточенного!

– Хорошую сталь умеют варить в Наррабане, но я никогда не одобрял их мечи. Конечно, для конников легкие изогнутые клиночки годятся… ты слышал, конечно, про нар-рабанскую конницу… А сними такого вояку с седла да поставь его на своих на двоих против нашего воина с настоящим, увесистым мечом – тогда и увидишь, чего она стоит, гнутая игрушечка!.. Грайанские оружейники стальных мечей почти не куют, сплошь железо. Воину высокой выучки такое оружие не с руки, но рядовому наемнику, которому стальной клинок не по карману, недорогой мечишко подойдет. Проверь любой большой отряд: на полсотни железных мечей – один стальной. Хорошее оружие делают в Ваасмире, но имей в виду: купцы под видом ваасмирских клинков норовят сбыть всякую дрянь. Хочешь обзавестись настоящим мечом – не поленись съездить в Широкий Город. Или в Яргимир – там тоже есть две мастерские, до железного барахла не опускаются. Я нарисую тебе их клейма.

Стараясь скрыть гримасу боли, Орешек спрашивает:

– А где делают самые лучшие мечи? Не в Грайане, а во всем мире?

– Уже не делают – с тех пор, как погиб Юнтагимир.

От изумления Орешек прекращает издеваться над своей кистью.

– Ты что мне сказки рассказываешь? Это малые ребятишки верят в четвероруких мастеров из Юнтагимира!

– Почему – четвероруких? Люди как люди были, только мастера очень хорошие… Эй-эй, отдыхать вздумал? Мышцы остынут, потом опять разогревать… А ну – мягко, нежно, бережно… Не морщись, от этого еще никто не умер.

– Не хочу стать первой жертвой…

– Не ной, работай! О чем мы… ах да, Маленький Город… Был он где-то в Черных горах, жили в нем умелые и умные люди – нам лет сто учиться надо, чтобы такими стать. У них был обычай: когда мальчишке исполнялось пятнадцать, он уходил из города – в Грайан, Силуран, Наррабан, Ксуранг… словом, куда хотел. Устраивался учеником к ремесленнику, слугой к ученому, подручным к торговцу, помощником к переписчику книг: искал место, где можно побольше узнать. Лет через пять-десять возвращался домой и рассказывал, что полезного выведал. Только не понимаю, зачем это было надо, они сами весь мир могли научить уму-разуму. Где находился город – держали в строгом секрете, торговлю вели через доверенных лиц. Покупали зерно, вино, масло, а что продавали – словами не описать! Любые изделия из металла, украшения, изумительные драгоценные камни – до сих пор не найдены копи, откуда они взяты. Ткани сами не делали, но покупную материю так расшивали золотом и серебром, что глаз не оторвать! Но главное – оружие. Они его делали мало, зато такое, что могло рубить камень, пушинку на лету рассекало… Жили, говорят, дружно, не старались разбогатеть за счет соседа. Рабства у них не было…

Такого наглого вранья Орешек стерпеть не может.

– Кто-то чушь нес, а ты повторяешь! Раз они металлы варили, стало быть, руду добывали. А где рудники, там и рабы. По доброй воле никто под землю не полезет!

– Говорю тебе, они были умнее нас лет на сто. Умели так работать, что труд был не в тягость, даже в рудниках.

– Ну и откуда все это известно? – фыркает ничуть не убежденный Орешек.

– Забрел к ним один Подгорный Охотник. Они его приняли, приветили, но из города не выпустили, чтоб никому не раскрыл их тайны. Только через несколько лет ему удалось бежать. До самой смерти рассказывал о чудесах, которые видел в Маленьком Городе.

– Это не про него сложили поговорку: “Врет, как Подгорный Охотник”?

На губах Аунка мелькает тень улыбки.

– Оставь кисть, хватит пока… Может, и про него. Знаешь, до чего он доврался? Говорил, что самую тяжелую работу за горожан делал пар.

– Что-о? Какой пар?

– Обыкновенный, от кипящей воды. Разводили, говорит, огонь под котлом таким особенным, он закипал и работал за людей…

Орешек хохочет – так понравилась ему эта картина: волшебный котелок с ручками и ножками соскакивает с огня и хватает кузнечный молот.

– Нашлись грамотные люди, – продолжает Аунк, – записали его рассказы, эта книга известна в нескольких списках…

– И не жаль было пергамента… Я слышал, город разорил один из королей Силурана?

– Нурчар Черный Зверь из Клана Вепря. Его люди проследили, куда торговцы доставляли зерно для Юнтагимира… Горожане сражались до последнего удара сердца, а когда враги ворвались в город, мужчины убивали своих жен и детей, чтобы те не попали в плен, а потом сами обрывали свою жизнь. Те немногие, кого силуранцы взяли живыми, умерли под пыткой, не выдав тайн своего мастерства. Город лег в руинах, мастерские превратились в груды битого камня. Об этом есть в силуранских летописях. Правда, я не читал, с чужих слов говорю…

– Ну и дурак был этот Нурчар, хоть и Вепрь. Какая ему была выгода уничтожить такой город?

– Боялся, что его опередит король Грайана. Обычная логика правителей: если что-то не мое, пусть оно будет уничтожено. Вот более свежий пример: ты слыхал про Эстамйр?

– Нет, никогда. А красивое название – Жемчужный Город…

– Правильнее – Город Жемчуга, там были жемчужные отмели, но из года в год добыча падала… Да, красивое название. И сам он был красив – широкими террасами сходил к морю… В Эстамире ткали отличную материю, плели кружева, нежные и прозрачные, как морская пена, красиво расшивали бисером кожу. У королей Грайана из поколения в поколение передается нагрудник с вышитым драконом – старинная эста-мирская работа, еще из Огненных Времен…

Голос Аунка посуровел.

– Эстамйр был вольным городом, подчинялся лишь собственному королю. Эстамирцы говорили о себе: “Вольны, как рыба в море!” Но рыба свободна до тех пор, пока ее не втащит на борт лодки рыбачья сеть… Грайан рос, захватывал земли за морем. Посуди сам, мог ли он стерпеть существование вольного города на самой своей границе? Случилось то, что случится и с другими городами, которые до поры до времени кичатся своей независимостью. Авибран Светлая Секира привел к берегам Эстамира эскадру, а к его стенам – войско. Он говорил горожанам о низких налогах, о сохранении некоторых древних вольностей, об уважении к законам, обычаям и религии города… даже обещал сделать короля Эстамира, Аджугара Железнорукого, Хранителем города. Но Эстамир и слышать ничего не хотел. Тогда Авибран взял город штурмом. Старые стены были плохо подготовлены для отражения атаки, но люди оказались крепче стен. Сражение кипело в каждом переулке, дрались женщины, дети, старики. Был серьезно ранен сын Авибрана, двенадцатилетний Бранлар, впервые отправившийся с отцом в поход. Король-отец так разгневался, что отдал город на разграбление солдатам, а уцелевших жителей обратил в рабство. Деревянные дома сожрал пожар, каменные строения зарастают бурьяном и разрушаются от времени. Никто не селится в этом проклятом месте, кроме филинов, змей и летучих мышей. Город погиб. Скажи, какая выгода была от этого Грайану?

Непривычная горечь в голосе Аунка пугает Орешка, он робко спрашивает:

– Ты… был там?

– Нет. Это было за семнадцать лет до моего рождения. И вообще… сейчас речь совсем о другом городе. Немного помолчав, Аунк неохотно говорит:

– Когда-то у меня был меч юнтагимирской работы.

– Что-о?

Орешек еще ни разу не ловил учителя на лжи, но такое заявление кого угодно ошарашит.

– Не было на свете меча лучше моего, – говорит Аунк с такой нежностью, что Орешек еще шире распахивает глаза. – Имя ему было – Альджильен Солнечный Луч. Как жадно пил он кровь в бою! Из ножен выпархивал сам, стоило руку протянуть. Мог оставить глубокую зарубку на камне, мог рассечь волос на лету. Длиной в два локтя, шириной в три пальца – настоящий лучик! Прямой, узкий, никаких желобков-крово-стоков, простой зацеп у эфеса. По всему клинку – волнистый узор, по нему с первого взгляда узнается юнтагимирская работа. Там сталь многослойная, кузнецы сминали вместе много металлических полос… месили металл, как тесто… не знаю, секрет ушел в Бездну… еще закалка была особая…

Не встречал и не встречу больше такой упругости и прочности. Затачивать себя позволял так, что хоть брейся… И вот чего я не мог понять: в руке и в ножнах он был легким, а в ударе – тяжелым… Клинок великолепно сбалансирован, рукоять – словно делали по моей ладони, на заказ… Один наррабанский властитель предлагал мне за Солнечный Луч караван с товарами и рабами-погонщиками.

– Продал? – ахает Орешек. Он уже верил каждому слову, да и нельзя сомневаться, когда слышишь такую боль и обиду в человеческом голосе.

– Да что ты? – обижается Аунк. – Нет, конечно!

– А как этот меч к тебе попал?

– Много будешь знать – голова треснет.

– И где он сейчас, твой Альджильен?

– Я его подарил, – не сразу отзывается Аунк. – Подарил на прощание… одному человеку.

Все доверие, которое чувствовал Орешек к рассказу учителя, немедленно разлетается вдребезги.

– Да? – цедит он сквозь зубы. – Понятно! Скромный, но милый подарочек! Так сказать, носи и помни обо мне!

Аунк поднимает на него серые глаза, затуманенные страданием.

– Это было… что-то вроде жертвы. Богам, судьбе, Хозяйке Зла – сам не знаю. У меня были воспоминания, от которых необходимо было избавиться. Я не знал, как с ними жить… и подумал, что если отдам самую дорогую вещь… нет, не вещь – часть себя самого…

Орешку становится стыдно за свои сомнения.

– И как… избавился? – спрашивает он шепотом.

– Нет, – горько отвечает Аунк. – Видно, их в моей душе и Бездна не выжжет…

Тряхнув головой, наставник преображается. Перед Орешком прежний Аунк – жестокий, насмешливый.

– Словом, меч в хороших руках. А насчет воспоминаний и Бездны – это я в Звездопадном месяце проверю… А ты, я вижу, отдохнул? А ну, встать! Для разминки – полсотни наклонов назад, да как следует, не жалей своей нежной спинки!.. Что ты там бормочешь? Имей в виду, я все слышу! За “палача” – еще десять наклонов! Давай, не ленись!..

Орешек погладил ножны и закутался в одеяло. Его Сайминга наверняка не хуже Солнечного Луча. С таким мечом он не пропадет… если сумеет унести ноги из крепости.

Но куда, собственно, спешить? Плохо здесь, что ли? Не выдал себя в первый день – не выдаст и на второй… или третий… Надо как следует обдумать свой уход, не улепетывать, как воришка от лотка торговца. А пока он с удовольствием побудет Хранителем крепости… и женихом зеленоглазой злючки…

Засыпая, Орешек улыбался счастливой детской улыбкой.

Вряд ли сон самозванца был бы так спокоен, если бы парень знал, что этой ночью конный силуранский разъезд наткнулся на измученного, исцарапанного в кровь, исхлестанного ветвями нагого человека. Человек без страха, в упор взглянул на старшего из всадников и сказал надменно и повелительно:

– Пусть мне сейчас же дадут что-нибудь из одежды и коня. И проводите меня к вашему командиру. Я – Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим!

 

Недобрая ночь взяла лес в свои холодные черные ладони. Деревья шушукались, как заговорщики. Большая полная луна стояла высоко над верхушками деревьев, время от времени ее закрывали наползающие клокастые облака. Лунный свет не развеивал жуть, наполняя лес странными, бесшумно скользящими призраками.

Глухо перекликались ночные птицы. Меж деревьев поплыл волчий вой, в котором слились тоска одиночества и смертельная угроза. Вой поднялся на высокой ноте – и оборвался: зверь почуял более страшного хищника, чем он сам.

Сливаясь с прихотливыми серебристыми тенями, ныряя в черные провалы мрака, по лесу бесшумно двигались три длинные серые фигуры. Они были безобразны – с маленькими головами, покатыми плечами, непомерно длинными руками. Но сейчас, когда они, склонившись к самой земле, без хруста и треска пронзая подлесок, стремительно и легко бежали сквозь ночь, их уродство было незаметно, оно почти превратилось в грозную красоту.

Подгорные Людоеды шли по свежему следу, и не было в чаще зверя, который посмел бы встать у них на пути. Они гнали жертву к горным отрогам, отрезая от ближайшей деревни, гнали беспощадно и неумолимо.

Там, впереди, задыхаясь и приволакивая ногу, ломился сквозь кусты человек с обезумевшими глазами. Воздух толчками, с хрипом вырывался из горла, сердце колотилось о ребра, в ушах бился тонкий звон.

Иногда человек останавливался и, прислонившись к стволу дерева, мучительно пытался перевести дыхание. Но короткие передышки не приносили облегчения, и ноющие мышцы вновь тащили измученное тело вперед.

А там, куда гнали добычу безмолвные убийцы, там, за двумя ручьями и цепкими зарослями шиповника, возле замшелой скалы, чернеющей среди искривленных стволов, разрывало ночь пламя костра.

Огонь метался, извивался, освещая небольшую поляну у подножия скалы и выбитые в камне полукруглые аккуратные ступеньки. Лестница вела к плоской вершине, на которой темнело сложенное из массивных бревен приземистое строение, похожее на маленькую крепость. Это был охотничий домик, его приказал построить для ловчей потехи еще Нурваш Черный Туман, отец нынешнего короля Силурана. Домик выглядел нежилым. Ни единого звука не доносилось из распахнутой настежь двери, ни единого проблеска света не мелькало сквозь щели закрытых наглухо ставней.

У костра на свернутых плащах сидели двое. Один из них положил руки на колени, склонил голову и замер в тяжком раздумье. Второй – высокий, белокурый – запрокинул ввысь красивое, с тонкими чертами лицо.

– Какая высокая луна! – вздохнул он. – Какая далекая! Точно небо отшатнулось от земли… отпрянуло с отвращением и презрением, видя, какие злодейские дела творятся внизу…

Темная фигура зашевелилась, обернулась к костру. Багровый свет заплясал на мрачном лице Нуртора Черной Скалы.

– Ты что? – хмуро поинтересовался король. – Опять кропаешь свои стишки? Только вслух не читай, от них мыши дохнут.

Собеседник короля поменял позу, чтобы роса не замочила узорчатый рукав. Даже здесь, в ночном лесу, он был нарядно одет.

– Мыши от них, может, и дохнут, – парировал он хладнокровно, – зато люди остаются живы. Губить людей – привилегия тех, кто повыше меня.

Король вскинулся, как от удара.

– Аудан! Ты… Да как ты посмел… – Ярость задушила слова в его горле.

Аудан не двинулся с места. Поза его казалась безмятежной, но краешком глаза он следил за разгневанным Вепрем. Вельможа очень рисковал, сознательно оскорбив короля. Однако вызвать вспышку было необходимо. Король затеял мерзкое и опасное дело – опасное для него самого и для его стран! I Долгом Правой Руки было помешать Вепрю совершить то, -за что он сам потом может проклясть себя.

– Государь гневается? – мягким, певучим голосом спросил Аудан. – Меч под рукой, в траве. Но после того как мои господин убьет меня, пусть он задумается: пристало ли королю великой страны, потомку Гайгира Снежного Ручья, охотиться с такой сворой, как та, что рыщет сейчас по лесу?

Нуртор яростно хватил своей лапищей по земле.

– Скажи уж напрямик, что трусишь!

Аудан взял из груды хвороста ветку, аккуратно поправил угли. Он почувствовал облегчение. Гнев не ослепил государя. А ведь мог и убить за дерзость, бывали случаи… хотя, возможно, потом жалел бы о друге детства.

– Скажу, что считаю неразумным для государя остаться в лесу без охраны… особенно если поблизости бродят Подгорные Людоеды, как утверждает этот старый колдун, которому я, впрочем, ни на медяк не верю.

– Чего нам бояться? – буркнул король. Ярость прошла, но он продолжал хмуриться. – Подгорных Людоедов? Ты же слышал – почтенный Айрунги обещал показать нам свое мастерство в укрощении этих тварей.

– Мастерство? А каково приходится человеку, который сейчас пытается спастись от этого ужаса?

– Подумаешь! Всего-навсего преступник, осужденный на казнь. Я не печалюсь о солдатах, идущих ради меня на смерть, так неужто буду переживать из-за такой мрази? Зато мы увидим то, чего еще не видел ни один смертный, кроме Айрунги если, конечно, он смертный. По его приказу чудища пригонят добычу сюда, а затем чародей усмирит Людоедов и обратит в бегство.

– А если колдун… как бы помягче сказать… переоценил свои силы?

– Отсидимся в охотничьем домике. Вон он какой – осаду может выдержать! А утром телохранители подоспеют.

“Храбрость и глупость часто ходят в одной упряжке”, – вспомнилась придворному старая пословица.

– А старого хрыча, если он опозорится, – продолжал король с недобрым блеском в глазах, – я попросту за дверь вышвырну, пусть его съедят… Так что можешь не опасаться ни за себя, ни за меня.

– Я говорю не о страхе, – улыбнулся Аудан. – Мне почему-то кажется, что моя смерть по лесу в стае не бегает и клыками не сверкает!

И он был прав. Его смерть не бегала в стае по лесу и не скалила клыки. Его смерть стояла в нескольких шагах от костра, прильнув к шершавому древесному стволу. Языки пламени не могли добросить туда свои слабеющие отсветы, а лунное сияние, просачиваясь меж ветвей, лишь надежнее укрывало невысокую человеческую фигуру, превращая ее в причудливой формы лесную корягу.

Услышав слова Аудана, Шайса усмехнулся. Он-то знал точно, что Правой Руке короля Силурана не суждено дожить до рассвета.

– Я говорил не о страхе, – повторил Аудан, – а о достоинстве. Пристало ли королю связываться с подозрительным старикашкой, который в лучшем случае шарлатан и проходимец, а в худшем – Ночной Маг?

– В худшем? Почему – в худшем? Ведь если он не врет… ты понимаешь, какое оружие он дает мне в руки?

– Грязное и недостойное оружие, способное подвести в любой миг. Ночные чары – от Хозяйки Зла! Пусть мой король вспомнит пословицу: “Серая Старуха честно не платит”. Неужели я должен напоминать это потомку Истинного Мага?

– Я потомок изгнанников! – заорал король. – Ты не знаешь, что это такое – мечтать о земле, откуда пришли твои предки! Твои корни здесь, в Силуране! А я… какие только кары не призывал я на Великий Грайан! Чуму, ураганы, землетрясения… Бездну молил разверзнуться! А теперь могу не во сне, а наяву бросить на своих врагов Подгорных Тварей! Тебе не понять этого, Сын Рода!

– Не понять, – охотно согласился Аудан. – Я, хвала Безликим, всего лишь Сын Рода. Не надо думать о том, что обо мне летописцы напишут… что обо мне века спустя люди говорить будут…

Что ответил бы рассвирепевший король – осталось неизвестным. В глубине ночного леса раздался хруст ветвей – и вой, похожий на волчий. Но это сходство не обмануло двух опытных охотников.

Мужчины вскочили на ноги, подхватив из травы мечи.

Из окружавших поляну лунных полотнищ и смутных теней вывалилось существо, еще недавно бывшее человеком. На подгибающихся ногах беглец доковылял до костра и рухнул, теряя последние силы. Он не сказал ни слова, лишь лежал и глядел в огонь. Что видел в это миг затравленный безумец? Спасение, жизнь? Или пламя Бездны?..

Двое мужчин у костра – и третий, скрытый в древесной тени, – не смотрели на беднягу. Они не сводили глаз с длинных серых фигур, вынырнувших, подобно щукам, из лунного потока.

Людоеды замерли на краю поляны, безмолвные и неподвижные. Тени скользили по голым телам, которые издали казались мокрыми.

И король, и вельможа почувствовали, как хрупка преграда, удерживающая Подгорных Тварей. Еще миг – и ринутся на поляну, и не остановить их будет ни мечом, ни огнем.

Король испытал не столько страх – он был храбр, к тому же ему было куда отступать, – сколько отвращение. Существа, что выбрели на поляну из кошмарного сна, были настолько чужды всему человеческому, что Нуртор содрогнулся и впервые усомнился в своих великих планах.

И тут в дверях охотничьего домика появился человек в черном плаще. Держался он прямо и свободно и сейчас не выглядел стариком. Лица его не видно было под черным капюшоном, но тот, кто сумел бы взглянуть ему глаза, понял бы, что Айрунги остро наслаждается каждым мгновением этого действа.

Ступая уверенно и легко, чародей стал спускаться по каменной лестнице. Перед собой он поднял, как скипетр, тонкий посох, навершие которого било украшено сиреневым стеклянным шаром размером с яблоко.

Не дрогнув, без тени страха приблизился он почти вплотную к застывшей стае.

– Убирайтесь прочь! – вознесся над поляной повелительный голос.

Людоеды не шелохнулись. Чародей тоже замер. Страшное молчание затягивалось, как петля на шее. Король почувствовал, как вспотела ладонь, стиснувшая рукоять меча. Глаз луны пристально и жутко глядел из облака на землю.

– Прочь! – упали слова, как удары бича. – Идите к Вратам и не оглядывайтесь! Не смейте останавливаться, пока не вернетесь к себе в болото!

Беззвучно и плавно повернувшись, Подгорные Людоеды заскользили меж деревьев. Лунная река смыла их.

Люди перевели дух. Король почувствовал, что ноги его не слушаются. Стараясь скрыть слабость, он заставил себя сделать несколько шагов к костру и встал над лежащим у огня человеком. Тот вздрогнул, но не поднял головы, хотя сапоги Нуртора остановились у самого его лица.

– Много знаешь, – озабоченно бормотнул Нуртор и коротким движением всадил клинок в спину беглецу. По телу, распростертому на траве, прошла тягучая судорога. Айрунги и Аудан одновременно шагнули вперед, чтобы остановить короля, но поняли, что уже поздно, и замерли, враждебно меряя друг друга взглядами.

Нуртор воткнул клинок в землю, чтобы стереть кровь.

– Ты не разочаровал меня, маг. Вернемся в дом. Нам есть что обсудить за кувшином вина.

Айрунги кивнул и начал подниматься по ступенькам. Он вспомнил о своем “преклонном возрасте” и шел медленно, тяжело опираясь на волшебный жезл, как на обычный посох. Убийство, совершенное королем, отравило его радость.

Король тоже двинулся к лестнице, бросив через плечо.

– Погаси костер!

Аудан, полный невеселых мыслей, принялся затаптывать догорающие угли. Все увиденное укрепило его решение – любой ценой остановить Нуртора!

Но благородный силуранец уже не был хозяином своей жизни. За спиной его возникла тень с длинными, как у Подгорного Людоеда, руками. Эти страшные руки метнулись вперед, стиснули виски и затылок жертвы. Аудан не успел ни вскрикнуть, ни защититься. Одно сильное, резкое движение – и шея придворного была сломана.

Отяжелевшая груда костей и мышц, несколько мгновений назад бывшая самым блестящим из силуранских вельмож, осела на черно-багровое кострище, а убийца уже скрылся в чаще, Двигаясь ловко и тихо, не хуже Подгорного Людоеда.

Шайса был охвачен кровожадной радостью, которая вспыхивала в нем всякий раз, когда под его руками чья-то жизнь Уходила из тела. Опытный убийца знал много способов отправить душу в Бездну при помощи самого разного оружия и даже безобиднейших предметов. Но больше всего любил он чувствовать, как под пальцами – кожа в кожу – человек перестает быть человеком.

Затем радость улеглась, уступив место спокойной гордости мастера, хорошо сделавшего свое дело. Интересно, видел ли это хозяин в своем зеркале? Наверное, видел. Знает уже, что Правая Рука короля Силурана больше не помешает осуществлению мудрых планов мага Джилинера.

Шайса мрачно ухмыльнулся. Так и надо! Так и будет! Много душ еще примет Бездна, пока люди не узнают своего истинного владыку. В грозном величии поднимется он над миром, имя ему будет – Холодный Блеск!..

На вершине скалы отворилась дверь охотничьего домика. Над поляной, ставшей местом двух убийств и черного колдовства, пронесся веселый и нетерпеливый крик Нуртора:

– Эй, дружище, что ты там застрял? Поднимайся к нам скорее!

Но Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар впервые не смог выполнить приказ своего государя.

 

Орешек вскочил с постели до шестого темного звона. Спасибо Безликим, никто из слуг не притащился помогать Сыну Клана с облачением в рубаху, никто не сунулся натягивать ему сапоги. Не думали, что он в такую рань выползет из-под теплого одеяла. На будущее надо что-то придумать, отвадить их раз и навсегда от спальни. Могут, в конце концов, у Сокола быть свои причуды?

На миг кольнула мысль: о каком будущем речь? Он здесь на день-другой! Но мысль тут же уплыла, он упустил ее, как из пальцев рыбу в ручей, подбежал к окну и распахнул ставни. Окно было узким, с железной решеткой, и выходило на восток. Внизу выступал край крыши маленького храма, виднелась выложенная камнем дорога, огибающая шаутей. За дорогой – ряд низких дощатых прилавков, над ними голые деревянные рамы… ага, рынок! В такую рань там было пусто, но Орешек представил себе натянутые на рамы полотнища, которые защищают от солнца и ветра заезжих торговцев, разложивших свои товары, и крестьян, пришедших в крепость, чтобы продать рыбу, овощи, дичь…

За рынком – приземистое широкое строение с крошечными окнами, к нему от колодца тянется вереница рабов с ведрами… это куда ж столько воды нужно? Кухня не здесь… стало быть, это… пра-авильно, баня. Или прачечная. А скорее всего то и другое под одной крышей. За баней… вей-о, что-то непонятное! Открытое пространство, огороженное такими же деревянными рамами для навесов, как и на рынке, только куда большими. Рамы пусты… ладно, выясним, что это такое. Но почему там толпа? Что происходит?

Слева к загадочному “заднему двору” примыкала угловая башня. С верхней площадки рискованно свесился часовой. Позабыв о своих обязанностях, он старался разглядеть нечто внизу.

Орешка разобрало любопытство. Ухватившись за решетку, он подтянулся повыше. Теперь стал виден свободный от толпы круг, по которому двигались два человека. Поблескивали обнаженные клинки.

“Пра-авильно. Поединок Мастерства! Ну, сейчас я им задам! Хранитель я или не Хранитель?!”

Меч уже был у пояса (Орешек не одобрял силуранской манеры носить ножны за плечом). Молодой человек набросил плащ, на ходу остановился у зеркала и подмигнул самому себе:

– Ишь ты! Наш медяк в золотые лезет! Затем напустил на себя серьезность и солидно представился своему отражению:

– Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла. Так прошу и величать… А ты, собственно, кто такой? Мы с тобой раньше встречались, парень?

Не дождавшись ответа, откинул засов и по винтовой лестнице помчался вниз, прыгая через две ступеньки. Ему не терпелось поиграть в важную особу.

У входа, как и вчера, несли караул стражники. Не обратив внимания на вскинутые в приветствии алебарды, Хранитель пересек дорогу, миновал прилавки, на которых редкие продавцы, по виду крестьяне, раскладывали свои нехитрые товары. Высокородного господина крестьяне встретили низкими поклонами и долго кланялись вслед, когда он уже прошел мимо.

Меж баней и колодцем сновали рабы. Они шли по двое, Держа за концы длинную жердь, на которую были нанизаны три-четыре деревянных ведра. Поставив ношу на землю, они повалились на колени, вскинув ко лбу скрещенные руки. Хранитель даже не замедлил шаг – его цель была совсем рядом.

Конечно, поединок! Наемники сгрудились вокруг противников, в азарте забыв обо всем на свете. Возможно, они и догадались выставить охрану, чтобы следить, не приближается ли начальство… но даже если это было так – охрана увлеклась потехой не меньше прочих. Хранитель беспрепятственно подошел к толпе и кое-как сумел рассмотреть происходящее в круге.

Сражалась уже не та пара, которую он видел из окна. По утоптанной земле кружили обнаженный до пояса бородатый великан и высокая женщина в мешковатых холщовых штанах и короткой подпоясанной рубахе.

Орешек и раньше встречал женщин-наемниц, но ни разу не видел их в поединке. А эта коротко остриженная веснушчатая деваха, в которой чувствовалась крестьянская косточка, выглядела, несмотря на худобу, выносливой и крепкой.

Хранитель успел к началу зрелища, к церемонии “ненанесенного удара”. Верзила сочно и со вкусом напоминал девице, что он с ней на днях проделывал за пару серебряных монет. Как и требовали традиции юнтивара, девица проигнорировала суть оскорбительных речей и хрипловато ответила:

– О-ох, “пара монет”! Айфёр, бедняжка, ты когда-нибудь серебро в руках держал? Хоть слыхал, как оно звенит? Когда в детстве по дорогам побирался, тебе и медяков не подавали – только объедки недогрызенные…

Толпа весело поддержала наемницу – похоже, здесь у нее было много сторонников.

Айфер, явно не блиставший умом и остротой языка, яростно огрызнулся:

– Ты, уродина стриженая! Шла бы в болото, откуда вылезла, к своей хозяюшке!..

“Грубо, – отметил про себя Орешек. – Сейчас девчонка его оттреплет”.

– К хозяюшке? – почти пропела наемница. – Что прикажешь ей передать? Что ты готов для нее на все услуги – от уборки навоза до постельных утех?

Айферу было все труднее сдерживать злость. Ему не терпелось перейти к драке, но, не желая уступить последнее слово, он сказал с наигранной снисходительностью:

– Ох, Аранша, зря в мужские игры играешь! Никто тебя замуж не берет, вот и забыла, кто ты такая. А я как-никак мужчина!

Его противница обидно расхохоталась:

– Вот именно, “как-никак”! И подружка твоя мне жаловалась, что “как-никак”… и все больше никак!

Оскорбленный, Айфер рванулся вперед. Наемница легко ушла от его бычьей, слепой атаки.

“Молодец! – усмехнулся Орешек. – Уже ясно, чем драка закончится!”

Стоявший впереди рыжий наемник обернулся и азартно предложил:

– Ставлю золотой на Араншу, идет?.. Ох!.. С удовольствием глядя в его перекошенную от смятения физиономию, Хранитель ответил:

– Дураков нет, я бы на нее и сам поставил!

Кто-то оглянулся на эти слова… раздался свист… по толпе прокатился говорок – и смолк. Противники опустили мечи и замерли. Зеваки расступились перед Хранителем, и он не спеша вошел в круг.

– Имена! – потребовал он.

– Аранша Золотое Лето из Семейства Мидхар, – глядя себе под ноги, ответила женщина.

– Айфер Белый Лес из Семейства Тагиал, – мрачно откликнулся наемник.

– Понятно… И вы тут, стало быть, тренируетесь?

– Тренируемся, – в один голос ответили бывшие противники.

– Приятно слышать! – обрадовался Хранитель. – А то мне показалось, что здесь Поединок Мастерства. Говорят, они везде запрещены, а в пограничных крепостях и подавно… Скажите-ка мне, как за них наказывают?

– Бичеванием, – хором отозвались Айфер и Аранша. Но уже не так дружно, немного вразнобой.

– Так, – кивнул Сокол и повернулся к толпе. – А кто на них глазеет и деньги ставит, тем что полагается? Толпа угрюмо молчала.

– Не слышу ответа! – возвысил голос Хранитель.

– За полмесяца плату срезают, – хмуро отозвался кто-то.

– А лучше б наоборот, – тоскливо вздохнул другой голос. – Бойцов бы штрафовать, а зрителей пороть…

Все зафыркали. Улыбнулся и Орешек, ища взглядом скупердяя, которому кошелек дороже спины.

– Да, – сказал он. – Хорошо, что здесь тренировка, никого наказывать не надо. Я, пожалуй, и сам не прочь слегка размяться.

Подняв руку к застежке, он небрежно сбросил наземь плащ со знаками Клана. Кто-то поспешно поднял его и бережно отряхнул.

– Размяться? – побелевшими губами шепнул Айфер. – Господину угодно… но с кем?..

– С двоими сразу, – небрежно ответил Сокол. – Один на один мне с вами возиться не интересно.

Айфер и Аранша в отчаянии переглянулись. Сейчас они были испуганы куда больше, чем при мысли о бичевании.

– Но мы не можем… – начала наемница.

– Если мы раним господина… – одновременно с ней заговорил Айфер.

Взглянув друг на друга, они беспомощно умолкли.

– Это гарнизон или курятник? – рявкнул Хранитель. – Вы что, у каждого противника родословную проверяете? Беритесь за оружие, это приказ! Хочу убедиться, что вы отличаете меч от метлы. Болтовни не будет: это разминка, а не поединок. И не вздумайте меня щадить, потому что я намерен задать вам трепку… Хэй!

Да, они были умелыми фехтовальщиками, руки их сами откликнулись на крик, с которого на тренировках начинались схватки. С двух сторон наемники бросились на Орешка. Но в их действиях не было согласованности. Орешек нырком ушел в сторону, они оказались лицом к лицу и едва не зацепили друг друга.

Затягивать поединок и показывать зевакам красивый бой Орешек не собирался. Возникнув сбоку от Аранши, он сверкнул клинком у ее горла. Толпа ахнула: всем показалось, что голова девушки сейчас покатится по земле.

– Исчезни, ты убита! – звонко и азартно, как мальчишка, крикнул Орешек, перенеся внимание на Айфера, закружив его в отчаянной пляске под градом ударов.

Девушка ошеломленно поднесла левую руку к разрубленным завязкам рубахи, к тонкой царапине у ключицы, на которой набухали крошечные брусничные капельки.

Наемники одобрительно загалдели:

– Верно, убита!

– Уйди из круга, Аранша!

– Руби дрова на свой костер!

С Айфером Орешек тоже возиться не стал. Ошарашив наемника яростной атакой, он обрушил на его клинок мощный и эффектный косой удар Сайминги. Прием этот назывался “летняя молния”. Запястье противника просто не могло выдержать тяжести удара, ладонь должна была разжаться и выронить меч.

Как ни странно, запястье выдержало, хотя Айфер и крякнул от боли. Зато не выдержал клинок. Юнтагимирская сталь срубила его у самой рукояти, словно на пути Сайминги встретился деревянный учебный меч.

Верзила тупо смотрел на зажатый в лапище эфес с обломком клинка.

Зрители заорали, но все голоса перекрыл могучий бас:

– Во имя Тысячеликой, что здесь творится?! Все обернулись. Дарнигар, небрежно одетый, с растрепанной бородой, гневно взирал на происходящее. Хранитель поспешил вмешаться:

– Тренировка, почтенный Харнат, тренировка. Я решил взглянуть, что умеют твои воины. И остался доволен. Эта красавица вертится, словно уж, а у доблестного Айфера совершенно потрясающая хватка. Не лапа, а кузнечные клещи… Ну, раз мой дарнигар наконец-то выспался, можно и крепость осмотреть. Только сначала зайду в храм, закажу молитвы… Да, и пусть пошлют за Аджунесом, у меня и к нему вопросы будут…

Хранитель взял из чьих-то рук свой плащ и, не оборачиваясь, ушел.

Когда он скрылся за углом, Харнат повернулся к виновато молчащей толпе и горестно возопил:

– Что, мерзавцы, добились своего? Погубили дарнигара? Это вы хорошо затеяли – Поединок Мастерства под окном у Хранителя! Правда, немножко не продумали: а если бы он в окно не выглянул? Вам бы в трапезной расположиться, а то и в покои с мечами ввалиться, чтоб он наверняка такое зрелище не пропустил! Но у вас и так неплохо получилось. Теперь меня попрут обратно в сотники, а то и вовсе до десятника скачусь!

Обведя зрителей цепким, запоминающим взглядом, он перенес гнев на Айфера и Араншу:

– Но вам, парочке негодяев, моему горю радоваться не придется. Я уж расстараюсь, чтоб вы в мой десяток угодили. И такую вам службу устрою – скучно не покажется! Это ж надо – вдвоем с одним бойцом не справиться! Поз-зорище! Так ведь это воин, а не… судомой кухонный! Ладно, Айфер – что с него возьмешь? Его бы в родную деревню вернуть да вместо вола в плуг запрячь – тогда была бы польза… Но ты, Аранша-атаманша!.. От тебя я такого не ожидал! Зря, выходит, бросила прялку да веретено! Тьфу!

И Харнат ринулся вслед за Хранителем.

Солдаты подавленно молчали: дарнигара они уважали.

Айфер обиженно забубнил:

– Я Сокола ранить боялся… а то б я ему показал…

– Заткнись! – оборвала его Аранша и обвела взглядом толпу. – Эй, вояки! Вы все учились владеть мечом. Ну-ка, вспомните: когда были сосунками молочными да с наставниками рубились… было у вас чувство, что учитель исчезает, а ты его не видишь и наугад мечом отмахиваешься?

Все поняли, о чем она говорила. Даже Айфер нехотя признал:

– Вообще-то оно так, за ним не уследишь…

– Помяните мое слово, парни, – веско сказала Аранша, – вчера в нашу крепость прибыл лучший фехтовальщик Великого Грайана. Чтоб мне сдохнуть в портовом борделе, если это не так!

А в это время на втором ярусе шаутея другая женщина тоже говорила о молодом Соколе.

Арлина сидела перед зеркалом, а рабыня, высокая и тощая девица с длинным востроносым лицом, пыталась привести в порядок непокорные волосы юной госпожи и при этом сообщала загадочным голосом:

– …Ушел к себе в комнату, ни с кем не разговаривает, никого к себе не допускает. Тут заявляется эта… потаскуха здешняя, Перепелка… с полотенцем и тазиком для умывания. А я, не будь дура, полотенце у нахалки выхватываю и говорю: “Тебя молодой господин вчера из комнаты выставил – стало быть, ты ему нехороша, ступай на кухню миски мыть”. А она мне так дерзко отвечает…

– Ваши свары меня не интересуют, Иголочка, – слишком уж равнодушно отозвалась Арлина. – Ты можешь хоть раз причесать меня молча?

– Могу, светлая госпожа, могу… Так вот, дверь распахивается, Сокол спрашивает: по какому, дескать, поводу вопли и драка? Если, мол, силуранские войска уже штурмуют шаутей, то почему ему о том не доложили?.. Мы друг дружку выпустили, заулыбались… ну и улыбочка у этой шлюхи кривозубой! Она с пола таз подхватывает… как воду-то не расплескала, дурында безрукая! И с придыханием так, с намеком говорит, мол, вода для вечернего омовения. А господин ей этак головой кивнул: поставь, мол, таз, а сама исчезни. А Перепелка эта самая – нет, чтобы сделать, как ей сказано! – начинает услуги свои предлагать. Дескать, помогу умыться, помогу раздеться… И дышит так, что грудь вверх-вниз прыгает. А молодой господин…

Тут рабыня на время умолкла, взяв гребень в зубы и двумя руками заплетая черные жесткие волосы.

– Понимаю, – негромко сказала Арлина. – Он приказал ей остаться.

Служанка от возмущения даже гребень изо рта выронила.

– Приказал?! Таким приказание не требуется! Такая сама себе прикажет! Нет, Хранитель взял у нее из рук таз и дверь захлопнул. Слышно было – засов изнутри заложил. Понял, стало быть, с кем дело имеет. Такую Перепелку только засовом и остановишь!

– Странно, – сдвинула густые брови Арлина. – Я совершенно иначе представляла себе этого человека. Ходит столько слухов о его неуемном сладострастии, буйном нраве, тяжелом характере…

– Н-да, сейчас-то он тихий, – мрачно откликнулась рабыня. – А только помяни мое слово, госпожа: ненадолго это! Я про него тоже кой-что слыхала, как в столице жила! Вот пообживется немножко, так себя во всей красе и покажет!

– Этого я и боюсь, – негромко призналась Арлина. – Хуже всего – ожидание бури, а не сама буря. Кажется, начни он орать, оскорблять меня – все легче было бы…

– Ой, чего там легче! – испугалась Иголочка. – Не обижает – и ладно!

– Нет, – тихо, но твердо сказала Волчица. – Это ожидание измучило меня. Если Ралидж не желает снять маску, я сама ее с него сорву! Подтолкну его на ссору… заставлю разозлиться…

Служанка потрясенно выпустила недоплетенную косу. Упрямые волосы сразу же вернули себе свободу.

– Ой, не надо! – запричитала Иголочка. – Чего его злить, зверюгу такую? Ты, ясная госпожа, и так в Бездну глядела, когда с ножом на него кидалась!

Арлина, не обращая на нее внимания, сосредоточенно размышляла вслух:

– Ревность… нет, не годится… Я не могу дать ему повод для ревности, потому что его гнев обрушится не только на меня. Тогда вот что… Мужчины не любят, когда женщины вмешиваются в их дела и учат, как им поступать. А Сокол сегодня осматривает крепость… Отлично!

 

Орешек задумчиво прислонился к стене храма. Только что он беседовал с пожилым жрецом, очень внимательным и приветливым, как и подобает служителю Дома Безымянных. Старик не лебезил перед Хранителем: для того, кто говорит с богами, все люди равны. Если к порогу храма подъехал король, а жрец в это время беседует со старой нищенкой, то король должен спешиться и ждать, пока старуха не кончит изливать свои горести. В Доме Безликих ни один человек не выше другого.

Ни один человек… Но Орешек в глазах богов и людей человеком не был!

Раба в Великом Грайане опутывали десятки и сотни запретов. В каждом городе действовал свой устав, деревенские общины твердо держались своих правил, к тому же законом для невольника становился любой приказ хозяина.

Но были три запрета, тянущиеся из глубокой древности, как цепи из мрака темницы. Запреты, которые свято чтились всюду, где один человек называл другого своей собственностью.

Нельзя рабу брать в руки оружие.

Нельзя рабу садиться на коня.

Нельзя рабу переступать порог храма.

Насчет оружия – это понятно и младенцу. Разумный запрет. Насчет коня – немного сложнее. Мудрый Тагиурш Большой Рубин из Рода Прешадри объясняет это в одной из своих книг тем, что восседающий в седле взирает сверху вниз на идущих пешими, а рабу не на пользу даже иногда чувствовать свое возвышение над кем бы то ни было. (Впрочем, Илларни как-то назвал более простую причину: конь мог бы послужить хорошим средством для побега.)

Третий запрет никем из толкователей законов даже не обсуждался. И так ясно: раб – домашняя скотина, а скотине не место там, где люди говорят с богами.

Молиться, впрочем, рабам не возбранялось. Более того, разрешалось платить жрецам за беседу с Безликими. Но – через порог храма!

Лет девять-десять назад, когда Илларни простудился и бредил в жару, перепуганный мальчишка выгреб немного серебра из тайника в стене “сторожевой башни” (выздоровеет хозяин – пусть ругается!) и помчался в храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Навсегда запомнилось Орешку умное, сочувственное лицо вышедшего к нему жреца, его прохладная старческая рука на плече и то, как внимательно и ласково выслушал этот тихий человек его бессвязные слова. Жрец пообещал просить Безликих за Илларни, но на всякий случай посоветовал обратиться к лекарю, а до его прихода – растереть больного смесью крепкого вина и уксуса. И серебро из детской ладошки жрец взял не все, оставил половину для лекаря.

Позже, когда хозяин встал с постели и сидел, исхудавший и бледный, у очага, Орешек задал каверзный вопрос: что же помогло – молитвы или вино с уксусом? Илларни весело приподнял бровь: “А разве одно мешает другому?”

Когда Орешек очутился в Аршмире, первую же заработанную монету он понес в Дом Безликих. Во-первых, беспокоился за судьбу хозяина. Во-вторых, хотел доказать людям, богам и самому себе, что он больше не раб.

Юноша выбрал храм Того, Кто Движет Светилами, потому что хозяин был астрологом. Орешек долго слонялся по площади перед храмом, а потом собрался с духом и осквернил святое место своим присутствием. И ничего, обошлось. Не грянул гром, не рухнули стены, светила эти самые не съехали со своих орбит. Жрец согласился молиться за здоровье и удачу мудрого Илларни из Рода Ульфер, причем согласился с особым удовольствием, поскольку читал и перечитывал его труды…

Конечно, смешно сравнивать тот аршмирский храм с Домом Безликих, стену которого подпирал сейчас плечом Орешек. Все равно что сравнивать столичный особняк с крестьянской лачугой. Здесь нет ни витых колонн, ни сводчатого потолка, расписанного под звездное небо, ни свисающих на цепочках серебряных светильников, каждый из которых – произведение искусства… И жертвенников тут сразу два – стало быть, двое Безымянных мирно уживаются под рассохшейся деревянной крышей. Правда, совсем убого маленький храм не выглядит: стены кто-то разрисовал травами и цветами – может, и не очень умело, зато красочно и с явной любовью.

Жрец объяснил, что один из жертвенников – каменная плита с углублением, в котором дрожал над углями огонек, – принадлежит Тому, Кто Одевает Землю Травой, в его честь и стены так расписаны. На краю плиты – глиняный кувшин с вином и медная чаша с пшеничными зернами. Каждый мог, заплатив жрецу, совершить возлияние и бросить в огонь несколько зерен. Жертвы здесь приносили окрестные землевладельцы, молитвы они заказывали только об одном – об урожае. Все прочие проблемы крестьяне предпочитали решать без помощи богов, сберегая свои медяки.

Второй жертвенник был посвящен Тому, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Он пользовался особым уважением наемников, которые были щедрее землепашцев. Однако и этих воздаяний еле хватало, чтобы двое жрецов могли вести сносную жизнь.

Орешек с удовольствием похлопал по висящему у пояса кошельку, из которого недавно вынул золотую монету для жреца. Кошелек этот, по завязку набитый золотом и серебром – целое состояние! – парень случайно обнаружил вчера вечером в потайном отделении дорожного сундучка. Такой изящный плетеный сундучок – и не заподозришь, что у него двойное дно…

“Нет, – усмехнулся парень, – разбойник из меня, как из цыпленка фехтовальщик. Никакого чутья на добычу…”

Наконец Сокол, оторвавшись от высоких раздумий, соизволил заметить, что за ним робко наблюдают оба помощника, не решаясь прервать его благочестивые размышления. Он милостиво кивнул им – и началось торжественное действо: осмотр крепости новым Хранителем.

Сначала ему показали то, что находилось рядом (и что он уже видел): рынок, где торговцы растянули на рамах навесы из грубого полотна, а редкие покупатели приценивались к немудреным предметам домашней утвари: глиняным мискам, кувшинам, корчагам, железным котелкам, косам, крюкам для очагов, деревянным гребням, веретенам, вязальным крючкам…

– Убожество, – горько сказал шайвигар. – Дребедень здешней работы! И ни одного заезжего купца! А уж когда Подгорные Охотники к нам наведывались – сразу и не вспомню…

– Дураков нет – в Силуран сейчас ездить, да еще с товаром, – мрачно откликнулся Харнат.

– Разбойники? – поинтересовался Орешек.

– Что им делать там, где купцы не ходят… Нет, запахло грозой, господин мой. Силуран в последнее время очень нас не любит.

– А раньше он исходил нежными чувствами к нам, да?

– Нет, но… Ходят слухи о черном колдовстве, чаще стали появляться Подгорные Твари. А ведь во времена моего детства они были чем-то таким… из сказок для детишек. Лазутчики рассказывают, что в Силуране по городам и селам бродят какие-то безумцы, кричат, что Подгорные Твари скоро завоюют наш мир…

– Армия Подгорных Тварей! – легкомысленно воскликнул Хранитель. – А впереди – Хозяйка Зла верхом на Клыкастой Жабе!

Дарнигар отвел взгляд, шайвигар поджал губы, но ни тот, ни другой не посмели сделать замечание беспечному молокососу. Орешек сам почувствовал что-то неладное и поспешил сменить тему:

– А что это за рынком? Баня?

– Вечером – баня, господин мой, – отозвался шайвигар. – А с утра и до пятого светлого звона там прачки белье стирают. Хорошее, просторное помещение, тридцать человек сразу моется. Для воинов – бесплатно, для прочих – по медяку с носа. Два дня подряд моются мужчины, на третий – женщины, их в крепости меньше. В бане можно купить мыло и настои трав…

– Как часто посещают баню наемники? – деловито спросил Орешек, вновь с удовольствием входя в роль Хранителя.

– Не реже двух раз в месяц, десятники следят! – гордо ответил дарнигар. – А кто хочет, тот чаще… Я же знаю, что от тяжелого духа в казармах люди болеют…

Орешку вдруг вспомнилась мысль, высказанная как-то хозяином:

“Почему я считаю Великий Грайан самой культурной из всех виденных мною стран? По двум признакам: всеобщая грамотность и дешевые бани на каждом шагу. Ни один народ так не любит мыться, как мы, грайанцы…”

– Да, – весело припомнил Хранитель, – место за баней, где солдаты утром… э-э… тренировались… оно для чего предназначено?

От напоминания об утреннем происшествии дарнигар побагровел и потерял дар речи. Пришлось Аджунесу объяснить, что на пустыре во время осады размещаются крестьяне, ищущие в крепости спасение от врага. Скотина, которую пригоняют крестьяне, отправляется на скотный двор и получает там корм. Но если осада затянется и возникнет нехватка продовольствия, шайвигар прикажет забить крестьянский скот вместе с коровами и свиньями, принадлежащими Найлигриму… А крестьяне с женами, детишками и самым ценным скарбом (точнее с тем, что сами они считают ценным) устраиваются под навесами, на дощатых топчанах, которые сейчас убраны. Неуютно, что говорить, особенно зимой, но выбирать не приходится. Крестьянам дают еду, а в зимнюю пору – дрова для костров… Ну а в мирное время на том пустыре прачки белье сушат…

Все это Орешек дослушивал, дойдя уже до середины “городка” – так называли скопление домов в восточной части крепости. Жили здесь в основном ремесленники, причем Орешек заметил, что самые крепкие и прочные дома стоят вдали от крепостных стен. Шайвигар подтвердил, что зажиточные хозяева строились в самых безопасных местах, куда не долетают ни камни из катапульт, ни зажигательные стрелы. Между городком и рынком раскорячилось двухэтажное бревенчатое строение, размерами не уступающее бане.

– А здесь что? – хозяйски поинтересовался Хранитель.

– Кабак, – хором ответили его помощники и, не сговариваясь, прибавили шагу, явно уводя Сокола от места возможных неприятностей. Шайвигар при этом занял такую позицию, чтобы собственным пухлым телом закрыть от Сокола сомнительное заведение, а дарнигар начал громко, размахивая рукам рассказывать о Поясе Найлигрима.

С запада и востока крепость оберегали скалы, и защищали они ее надежнее, чем воздвигнутые человеческими руками стены. Место для Найлигрима было избрано воистину гениальным зодчим. (Харнат еще раз упрямо заявил, что это был сам Шадридаг!)

От крепости расходились гладкие, крутые откосы. У подножия восточных склонов плясала вырвавшаяся из подземного русла река, а у западных громоздилось такое крошево валунов, что невольно вспоминались легенды о Душе Пламени. Не она ли, загадочная колдовская сила, прогулялась здесь некогда, превратив западный склон в кашу, по которой не смог бы проехать верховой?

– Атаки можно опасаться только с севера, – объяснил дарнигар. – С юга – своя страна, оттуда просто некому напасть. А запад и восток… господин может о них забыть! Осадные башни там не подведешь, катапульту не поставишь, а если какой-то дурковатый командир прикажет своим бойцам вести штурм с веревками и крючьями, так дюжина лучников эту атаку без потерь отобьет!

– А приходилось отбивать?

– Конечно, господин мой, еще при старом Авибране Светлой Секире, в аккурат за год до его смерти. Осаду мы выстояли недолгую, но грозную, а потом подоспел на выручку принц Бранлар с войском. Меня тогда в сотники произвели, а Вайатар Высокий Дом, наш дарнигар, стал Хранителем вместо Фаривёша Зеленого Плаща из Рода Аджубёт… того силуранцы стрелой достали, да будет милостива Бездна к его душе… Много тогда полегло наших парней, три дня в Недобром урочище костры горели, весь ельник в округе мы обломали. Потом другие стычки были, но это уже так… налетят, разобьются о стены да и отступят. Не всегда это была даже силуранская армия. Есть тут трое властителей лесных замков, очень им наша крепость нравится, вот и пробуют клыки без ведома Нуртора… дурачье такое…

В разговор ревниво встрял шайвигар, который не мог допустить, чтобы Хранитель слишком долго слушал рассказы о геройском прошлом Харната. Он поспешил обратить внимание Сокола на поселок рабов, примкнувший к южной стене с восточной стороны. (Примкнувший, разумеется, не вплотную: ни одно строение в крепости не стояло у самой стены. Все здания почтительно отодвинулись от каменной громады, оставив широкую полосу на случай военных действий.) Поселок обнесен был высоким, крепким частоколом, на ночь ворота запирались на засов и охранялись двумя часовыми (еще двое несли караул на башне и тоже приглядывали сверху за поселком).

К великому огорчению Левой Руки, Хранитель не уделил поселку должного внимания. Не поинтересовался ни добротными бараками (сколоченными прочнее, чем иные лачуги ремесленников по другую сторону частокола), ни хижинами для самых ценных рабов, тех, кому разрешалось жить отдельно от “стада”. На колодки и столб для бичевания Сокол лишь хмуро покосился, зябко повел лопатками под тонкой рубашкой – и заспешил к воротам.

Шайвигар обиделся. Ведь ему здесь было чем похвастать. Порядок – не хуже, чем у Харната в арсенале! Крутишься тут, бьешься, блюдешь казенное имущество, а начальство на твои старания плевать хотело. Идет себе с дарнигаром, про башни разговаривает…

А что о них говорить? Башни как башни. Четыре на северной стороне, четыре – на южной. А Харнат, негодяй, рад выслужиться: рассказывает, что самую восточную башню, ту, что возле поселка рабов, прозвали Ленивкой, потому что во время боя это самое безопасное место на стенах. Во-первых, с юга некому нападать, а во-вторых, ее защищает река Дикая – приток Бешеной…

Тут окончился частокол поселка рабов, и шайвигар вмешался в разговор:

– А вот эта башня так и называется – Южные ворота. Через нее мой господин вчера въехал в ожидавшую высокого гостя крепость…

– Помню, – кивнул Сокол, коротко взглянув на открывшийся перед ним внутренний дворик башни, на выбегающую из него дорогу, на край поворотного колеса, поднимавшего мост. У ворот откровенно скучали двое наемников. При виде начальства они подтянулись и теперь всем своим обликом выражали бдительность, дисциплинированность и верность воинскому долгу.

Шайвигар только-только начал объяснять, почему третья башня называется Купеческой (в ней разрешали складывать товары купцам, которые останавливались в крепости… были, были такие хорошие времена!), как вдруг со стороны шаутея донеслись возбужденные голоса.

Хранитель обернулся к стремительно приближавшейся девушке в зеленом шелковом платье. За ней поспешал высокий, тощий старик с изжелта-бледным лицом. Он что-то пытался говорить, но девушка не слушала его.

“Волчица опять пошла в атаку! – отметил про себя Орешек. – Лицо так и пылает… Сейчас будет меня убивать. Интересно, на этот раз за что?”

Арлина остановилась перед Хранителем и твердо взглянула ему в глаза. На спутников Сокола она не обратила ни малейшего внимания.

– Господин изволит осматривать крепость? – звонко поинтересовалась она. – Конечно, арсенал да казармы? До всяких житейских мелочей Хранитель снисходить не будет, у него помощники есть!..

– Какой взгляд! – восхитился Орешек. – К такому взгляду еще арбалет полагается – и чтоб стрела мне в лоб глядела!.. И кто ж это посмел разгневать мою невесту?

– Ты был в Доме Исцеления? – спросила девушка, яростно мотнув головой в сторону каменного дома под деревянной крышей, что стоял западнее шаутея. От резкого движения зеленая лента выскользнула из волос, освобожденная черная грива разлетелась по плечам.

– Да я вроде бы здоров?! – шутливо испугался Орешек.

– А в чем дело, светлая госпожа? – встревоженно возник перед Дочерью Клана шайвигар. – Дом Исцеления сейчас пуст, больных нет… У нас хороший лекарь, в помощь ему даны двое рабов, один из которых грамотен… В Доме всегда чистота и порядок…

Арлина соизволила заметить Левую Руку:

– А наверх ты когда-нибудь поднимался, почтенный Аджунес? На чердак, где хранятся целебные растения? Мешочки с сухими травами погрызены мышами, ценные лекарства превращены в труху и валяются под ногами! Сеновал какой-то! Шайвигар быстро взглянул на Хранителя: как тот отнесется к вмешательству невесты в жизнь крепости? Не даст ли понять зарвавшейся девчонке, что ей следует удалиться к себе в покои и заняться вышиванием? У Аджунеса язык чесался разъяснить нахалке разницу между мужскими и женскими делами… но перед ним была Дочь Клана! Поэтому он скромно помалкивал, предоставив Хранителю самому разбираться со своей нареченной.

А Сокол, приподняв бровь, слушал яростную речь Арлины:

– Вы надписи на мешках почитайте! Не поленитесь, вскарабкайтесь наверх да почитайте! Эти травы собраны еще при жизни короля Бранлара! А свежие запасы не делаются! На дворе Звездопадный месяц, земляника отошла – не собраны ни ягоды, ни листья! Ландыш не собран, мать-и-мачеха, череда… почему никто не позаботился? А сейчас самая пора кипрей сушить, ведьмин лишайник, коровяк…

– Что-что? – ошарашенно переспросил Орешек.

– Ко-ро-вяк! – с убийственным презрением пропела Арлина. – Его еще лесным скипетром называют. И кто-нибудь о нем вспомнил?!

– Ну, зачем сердиться? – рассудительно сказал Хранитель. – Пошлем пару рабов, пусть скосят этой самый коровяк…

– Скосят?! – взвилась Арлина. – Да ты хоть что-нибудь понимаешь в травах? С него только цветки берут, да руками, да осторожно, да с утра, чтоб роса уже сошла, а солнце еще не пекло… да чтоб дождя не было, а если венчики дождем сбрызнет, то рвать уже нельзя! И в корзинку цветы, рядками, чтоб не смять… И так сушат, чтоб золотыми были, не бурыми…

Задохнувшись от волнения, девушка умолкла. Хранитель воспользовался паузой:

– Ну и зачем нужна вся эта возня?

– А вот начнет тебя зимой бить кашель – тогда узнаешь зачем, – зловеще пообещала Волчица.

– Вижу, моя госпожа хорошо разбирается в травах…

– Меня обучала Расвйнна Добрая Сказка из Клана Волка, Ветвь Логова, – гордо отчеканила девушка. – Она была лучшей травницей Великого Грайана – и моей бабушкой!

– Ясно, – кивнул Хранитель и обернулся к желтолицему старику, который не решался вставить слово в разговор высокородных особ. – Ты – лекарь?

– Да, господин мой. Я – Зиннитйн Стеклянная Чаша из Семейства Гайлок. Моим учителем был сам Фазар Далекий Берег! Двадцать шесть лет врачую я людей, из них девять лет – в этой крепости. И еще ни разу мне не давали понять, что я…

– Довольно! – прервал его Хранитель. – Слушай меня, Зиннитйн! Отныне и впредь Арлина из Клана

 

!!!!

 

 

 

 давно бы засыпали, если бы не сдерживало их присутствие Хранителя).

Загорелый, белозубый, голубоглазый Охотник был одет богато и броско: алая рубаха, шитый золотом пояс с кистями, высокие сапоги из мягкой кожи, подколенные пряжки золотые, с рубинами. Поверх рубахи дерзко позвякивает ожерелье, вид которого свел бы с ума любого вора; на сильных запястьях – литые золотые браслеты. К поясу прицеплена связка мелких побрякушек – насколько мог рассмотреть со своего места Хранитель, тоже золотых. Мало кто из Подгорных Охотников имеет дом, поэтому они предпочитают носить все свое достояние на себе. Ни разбойников, ни воров они не боятся: о Подгорных Охотниках идет грозная слава.

Орешек вспомнил, как атаман Матерый поучал новичков:

“Слушайте, сосунки, и запоминайте на всю жизнь! Можете, если повезет, ограбить торговца. Можете, если не повезет, ограбить Сына Клана. Можете, если совсем дураки, даже короля ограбить – беду потом разгребайте сами, шайку не впутывайте. Но никогда не тяните лапы к кошельку Подгорного Охотника!.. Были у нас в лесу два брата-близнеца, которым при рождении досталось на двоих столько мозгов, что и курице маловато было бы. Вздумали остановить на тропе Подгорного Охотника. Крепкие были парни, с дубинами… да он с ними не дрался, Охотник-то. Вынул какую-то стекляшку блестящую да в пальцах повертел… Ну-ка, спросите меня: где теперь эта парочка придурков? Отвечу: в Ваасмире, у Западных ворот. Милостыню просят, ослепли оба…”

И среди аршмирских воров ходили разговоры: прихватишь, мол, у Подгорного Охотника побрякушку какую, а потом у тебя рука от пальцев до локтя почернеет и высохнет…

Некоторые трезвые головы, правда, считали, что эти жутковатые слухи распускают сами Охотники. Но проверять на своей шкуре, что здесь правда, а что – сказки, не хотели даже самые недоверчивые.

Еще слышал Орешек, что Подгорные Охотники, уходя на свою опасную работу, снимают все это великолепие, надевают простые холщовые штаны и рубахи, а роскошные одеяния и дорогие украшения прячут в первое попавшееся дупло, а то и просто камнями заваливают. А сверху кладут крест-накрест две лучинки. Все, этого достаточно. Пастух, разбойник или сбившийся с дороги путник, обнаружив “клад”, не посмеет даже прикоснуться к своей находке…

Хранитель перевел взгляд на второго Охотника. В парнишке виден новичок. Одежда на нем попроще, из украшений – лишь золотой браслет на левой руке… а главное, не так привык к всеобщему вниманию. Старается держаться независимо, но, похоже, просто подражает старшему другу… А как смутился парнишка, когда они с Эрваром представлялись Хранителю! Имя свое – Керумйк Сломанная Подкова – он еще сумел произнести четко, а вот как называлось его Семейство – не разобрал никто… Позже, правда, паренек осмелел, но и сейчас его мальчишескую развязность нельзя сравнить с беспечно-непринужденными манерами Эрвара.

С аппетитом уплетая жареные грибы, Хранитель краем глаза наблюдал за присутствующими. Присутствующие маялись. Их сжигало любопытство, но никто не смел начать разговор прежде Сокола. Жены сотников то краснели, то бледнели, их мужья перебрасывались короткими взглядами, дарнигар отодвинул миску и свирепо уставился перед собой. Лишь шайвигар с приятным выражением лица смаковал куриное крылышко. Этот человек обладал терпением кота у мышиной норки.

Орешек чуть повернул голову, чтобы лучше видеть лицо Арлины, сидящей по правую руку от него. Девушка покусывала губу и вертела в длинных тонких пальцах нож, которым только что резала мясо.

Что ж, забава затянулась. Хватит мучить людей. Сейчас он доест свои грибы и…

И тут Арлина, швырнув нож на стол, провела кончиками пальцев по броши-волчице и заговорила с веселым вызовом:

– Для всех нас честь и удовольствие видеть за столом отважных Охотников. Мы с радостью услышим ваши рассказы о чудесах Подгорного Мира. О себе скажу, что меня больше всего интересуют лекарственные травы, что встречаются лишь за Порогом Миров…

Говоря это, она смотрела не на гостей, а прямо в лицо опешившему Хранителю. Смотрела дерзко и неустрашимо.

За столом взметнулся шепоток – и замер, умер. Даже шайвигар не двигался, держа у засаленных губ куриную косточку.

Ну и что ему, Орешку, делать с бессовестной девчонкой? Право начать застольную беседу принадлежит главному из пирующих. В данном случае – Хранителю! И что же мы видим? Мы видим грубейшее нарушение всех правил и порядков! Нахалку надо поставить на место!.. Пра-авильно, а как? Орешек никогда не был в подобной ситуации.

Все ждали от растерявшегося Сокола каких-то действий Неловкое молчание расползалось, как грязное пятно на скатерти.

И тут вновь заговорила девушка. Она старалась казаться невозмутимой, но звенящие нотки в голосе выдавали волнение.

– Утром мой господин сделал мне драгоценный подарок: повелел, чтобы все в крепости подчинялись моим приказам, если речь идет о лекарственных травах. Конечно, мне не терпится воспользоваться своим новым правом. Но если подчиняться должны все… то и гости крепости… и даже сам Хранитель…

Голос девушки сорвался, но в зеленых глазах сияло отчаянное озорство, как у маленькой девочки, которая на глазах у строгой матери тянет со стола пирожок.

Орешек подался вперед и расхохотался. Навалившись грудью на край столешницы, он звонко, по-мальчишески смеялся, и вслед за ним все застолье разразилось облегченным смехом. Кудахтали жены сотников, раскатисто хохотал, запрокинув голову, Харнат, рассыпал льстивые смешки шайвигар…

Арлина опустила глаза и улыбнулась чуть виновато, но радостно. Она затеяла эту проказу, чтобы еще раз убедиться в том, что ее жених – самый лучший, самый замечательный человек на свете. Ведь за такую дерзость не то что грозный Кар-рао, но даже воспитавший ее спокойный, мягкий дядя влепил бы нарушительнице этикета затрещину…

А этот человек с ужасной репутацией – смеется!

Что ж, все ясно. Молва жестоко и несправедливо оболгала Ралиджа. Но она, невеста, которая скоро станет женой, поможет ему забыть о злоязычных людях, создавших ему черную славу…

Арлина не сразу заметила, что Эрвар покинул свое место в дальнем конце пиршественного зала и теперь стоит перед ней, разделяет их только стол.

– Высокородной госпоже угодно поговорить о лекарственных растениях Подгорного Мира, – заговорил он весьма учтиво, хотя в глазах подрагивали веселые огоньки (он оценил и одобрил дерзкую выходку юной Волчицы). – Доводилось ли ей слышать о “соломенной змейке”?

– Да, – оживилась Арлина, – мне рассказывали, но ни разу я не видела… Ой!

Она вскрикнула от неожиданности, потому что Эрвар жестом фокусника извлек откуда-то широкую, плотную цепочку из золотистой соломы и растянул перед девушкой:

– Это для высокородной госпожи, для прекрасной Волчицы, для владычицы крепости Найлигрим…

– Но… я… – смутилась Арлина. – Это, наверное, очень дорогая вещь…

Она беспомощно оглянулась на жениха Орешек, с недоумением наблюдавший за этой сценой, хотел вмешаться и сказать, что ни одна вещь не может быть слишком дорогой для девушки из Клана Волка, которая готовится войти в Клан Сокола, и хотя он не понимает, какой прок от соломенной плетенки, но пусть ему только скажут, сколько она стоит…

Однако Эрвар опередил Хранителя:

– Ни одна вещь не может быть слишком дорогой для девушки из Клана Волка, которая готовится войти в Клан Сокола, – сказал он, дословно перехватив реплику Ралиджа. – Но кто говорит о деньгах? Я буду счастлив подарить цепочку ясной госпоже, если ее жених позволит мне самому надеть на прекрасную ручку Дочери Клана то, что я добыл с риском для жизни.

Орешек неохотно кивнул. Все Подгорные Охотники держали себя так, точно были истинными владыками Великого Грайана. Говорят, такими дерзкими делал их Подгорный Мир. С этим принято было мириться всегда и всюду – по слухам, даже в королевском дворце…

Поймав взглядом кивок жениха, Арлина просияла, подобрала широкий рукав платья и величественно протянула над столом тонкую загорелую ручку. Эрвар, подавшись вперед, обвил плетенкой запястье девушки и ловко, несколькими движениями пальцев, соединил концы цепочки. Теперь на руке Волчицы оказался соломенный браслет, издали похожий на золотой.

– Благодарю Подгорного Охотника за редкий и ценный подарок, – тоном королевы произнесла девушка.

– Благодарю и я, – чуть раздраженно откликнулся Хранитель. – Но был бы еще больше благодарен, если бы кто-нибудь потрудился объяснить, с каких это пор солома стала так высоко цениться?

Эрвар с улыбкой поклонился Соколу.

– Ну… вероятно, госпожа оценила тонкую работу. Я сам сплел эту цепочку и, видят Безликие, очень старался… – Эрвар уловил растущее недовольство господина и продолжил серьезнее и учтивее: – Цепочка на несколько месяцев убережет госпожу от любой болезни, даже раны будут заживать быстрее, хотя, конечно, упаси нас проверить это. Я недавно вымочил солому в соке подлунников – есть в Подгорном Мире такие цветы. Высокие, человеку до плеча… – Охотник теперь обращался к Арлине, вспомнив про ее интерес к лекарственным растениям. – Стебли толстые, мясистые, венчики белые, плотные, как чаши, лепесток к лепестку туго ложится. А внутри всегда влага – сок, стало быть. Он-то и дорог – но только в живом цветке, во флягу не соберешь…

Не прерывая рассказа, Эрвар медленно пошел вдоль стола к своему месту. Теперь его слова были обращены ко всем присутствующим. Он держался, как опытный актер, знающий, что публика его любит и ценит.

– Цветы днем закрыты, раскрываются под лунным светом. Потому и название им такое дано. Я положил цепочку в цветок на рассвете, когда он готов был сомкнуть лепестки в твердый шар, а достал вечером…

– Лунный свет? – пискнула одна из сотничьих жен (Орешек так и не запомнил, кого из этих куриц как зовут). – Но откуда в Подгорном Мире лунный свет? Как он под землю-то попадает?

Эрвар снисходительно улыбнулся:

– Это общее заблуждение, почтенная. Все считают Подгорный Мир глубокой пещерой, где царит вечный мрак… Нет, там есть и небо, и солнце, и ветер. В погожие дни эти края выглядят весьма привлекательно. А что до луны, то их там даже две… Да, две! – возвысил голос Охотник, перекрывая недоверчивый ропот. – Одна почти как наша, только побольше и вроде как к земле поближе. А вторая – маленькая, красная, от нее и света почти нет. Она появляется в небе чуть позже большой, но движется быстрее, обгоняет свою подружку и первой прячется за горизонт. А солнце там похоже на наше…

– Почему же этот мир называется Подгорным? – полюбопытствовал шайвигар.

– Пороги Миров – их еще называют Вратами – находятся чаще всего в горах: пещеры, расселины, жерла потухших вулканов… Но это не обязательно: я знаю один на берегу моря, в подводном гроте. Есть, говорят, и в Недобром лесу, но я там не бывая. Мне ведомы семь Порогов, одному моему приятелю – десять…

– Правда ли, что между мирами – ворота из чистого золота? – не удержался Орешек, вспомнив слышанные в  детстве сказки.

– Увы, нет, господин мой! – развел руками Эрвар. – А жаль. Тогда нашему брату Охотнику далеко ходить бы не пришлось. Нам бы и ворот хватило…

Керумик хихикнул, подлизывая стекающий по запястью жир.

– Самое подлое в этих Порогах, – помрачнев, продолжал Охотник, – то, что они редко выводят на одно и то же место. Взять хоть дверь из этого зала. – Эрвар покосился через плечо, словно проверяя, на месте ли упомянутый предмет. – Это славная, честная дверь. Когда ни открой – на дворе очутишься. А какая-нибудь сквозная пещера, которую находишь по воле Безликих и скрываешь, как душу свою, от других Охотников, сегодня приведет тебя в болото, завтра – на карниз над пропастью, послезавтра – в заросли крапивняка… кусты такие, жгут хуже кипятка, на всю жизнь следы остаются.

– Хорошо еще – далеко не раскидывает, – азартно вмешался Керумик, – можно сообразить, где находишься. Там скалы везде, да чудные, будто их нарочно кто вырезал… на зверей похожи, на птиц, на людей. Даже посреди болота скалы понатыканы. А в одной скале есть трещина – узкая, глубокая… Она ведет в Бездну, туда можно спуститься, я пробовал…

Все умолкли, неловко переглядываясь и не зная, как реагировать на столь явную нелепость. И тут сквозь смущенное по-хмыкивание и фырканье прорвался простодушно-недоуменный голос одного из сотников:

– А на кой туда лезть было раньше времени, в Бездну-то? Что ты там забыл?

Дружный хохот взлетел под потолок трапезной, отразился в каменных сводах и эхом рухнул вниз.

– Ах, – картинно огорчился Эрвар, – неужели и я когда-то таким дураком был?!

Керумик уткнулся в недоеденный кусок оленины.

Эрвар подхватил разговор умело и гладко, как искусная пряха соединяет оборванные концы нити:

– Воистину скалы Подгорного Мира хранят много тайн – чаще всего недобрых. Взять хотя бы место, где мы с Керумиком нашли подлунники. Не очень высокий – в три человеческих роста – утес с плоской вершиной и отвесными склонами. Склоны эти пористые, легко поддаются ножу. Если с небольшого расстояния выстрелить в утес из арбалета, стрела наполовину уйдет в склон. Так и взбираемся наверх: всаживаем несколько стрел, получается лестница… Но самое интересное, что лестница там уже есть. Прекрасные, глубокие ступеньки, аккуратно выдолбленные в крутом откосе. Только никто ею не пользуется. Нельзя по этой лестнице подняться наверх. Человек доходит до середины, превращается в облачко тумана и рассеивается по ветру. Мой учитель так потерял напарника.

– Вранье небось… – ошеломленно протянул дарнигар.

– Может, и вранье, – охотно откликнулся Эрвар. – Но на себе я это проверять не стану, И Керумику не позволю… И на Черный Кряж не сунусь… – Охотник внезапно посерьезнел, голос его дрогнул. – Во всяком случае, еще не скоро…

– Что это за Черный Кряж? – поинтересовался Аджунес.

– Там мало кто бывал, – сдержанно, без улыбки ответил Эрвар. – Невысокий горный хребет… издали кажется, что он вырезан из плотной черной ткани и натянут на горизонт. Когда наступает ночь, он весь усыпан огненными точками. Там пещеры, много пещер, и те, кто в них живет, разводят костры…

– А кто в них живет? – замирая от сладкого страха, спросила одна из сотничьих жен.

Эрвар печально взглянул на женщину.

– Там живут такие, как я, – мягко ответил он. – Когда-нибудь и я окончу там свои дни.

Он обвел взглядом сидящих за столом.

– Мое ремесло считается самым опасным на свете, но почему? Разве воин и зверолов не рискуют своими жизнями? Разве моряк, сражающийся со штормом, не ближе к Бездне, чем мы с Керумиком?.. Нет, смерть – это не самое страшное…

Эрвар опустил голову. Никто не посмел встрять с вопросом.

– В Подгорном Мире много ловушек, но самая страшная ловушка – это он сам, – медленно продолжал Охотник. – Благосклонны боги к тому, кто, сходив туда два-три раза и оставшись в живых, сумеют остановиться, продать добычу и заняться чем-нибудь другим. Завести трактир, лавку или, скажем, мастерскую… Говорят, такие счастливчики бывали, хотя сам я не встречал ни одного. Мне ли не знать, какой ласковой пиявкой присасывается к человеку Подгорный Мир, если сразу не убьет. Ни женщины, ни игра, ни вино не заглушат в ушах его проклятый беззвучный призыв. И однажды понимаешь, что край, где ты родился и рос, чужой для тебя, начинаешь им тяготиться, все чаще уходишь за Порог, возвращаясь лишь для того, чтобы сбыть добычу… хотя деньги тебе уже не нужны, нет от них ни радости, ни пользы, а Подгорный Мир понемногу делает свое дело: изменяет тебя так, что в конце концов  перестаешь быть человеком… и сам знаешь, что среди людей тебе уже не место… и навсегда уходишь туда, в пещеры Черного Кряжа. Так ушел когда-то мой учитель, так уйду и я. И если мы с ним там встретимся, один из нас убьет другого… даже если мы сумеем друг друга узнать…

И закончил словами негромкими и страшными:

– Знаю, некому будет сложить для меня погребальный костер… но, наверное, это уже и не понадобится той новой, изменившейся душе…

Эрвар замолчал, горькая складка легла у его губ. Напряженная тишина свела над столом широкие рукава своей мантии. Потерянно молчали люди, с детства твердо знающие, что высшая ценность во всех мирах есть человеческая душа. Керу-мик сидел бледный и серьезный, устремив перед собой суровый, упрямый взгляд.

И тут заквохтала одна из сотничих:

– Значит, Подгорные Людоеды – это бывшие Охотники?

Нелепый вопрос разрушил строгое очарование этого мгновения. Эрвар оскорбленно вскинул голову и с трудом удержался от резкости.

– Что ты, что ты, почтенная, храни тебя Безликие! – воскликнул он с преувеличенной любезностью, которая была хуже пощечины. – Людоеды – это дикое племя, которое испокон веков живет в Подгорном Мире!

И, подчеркнуто отвернувшись от дурехи, объяснил Хранителю:

– Подгорный Мир меняет душу людей, а внешность – далеко не всегда. А что до Людоедов, так был у меня приятель, который нарочно за ними следил: хотел узнать о них побольше, сдружиться и наладить меновую торговлю. Но отступился, когда узнал, что в неудачные для охоты месяцы матери съедают своих детенышей. Понял мой дружок, что мы с Людоедами очень разные и дела с ними вести не стоит. Впрочем, его потом все равно сожрали, того приятеля.

– Я вчера убил одного Людоеда, – не удержался Орешек. Сказал он это небрежно, словно Людоедов убивал по две-три морды в месяц, а этот попался особо крупный, только потому о нем и стоит рассказывать…

Эрвар тут же забыл о слушателях, напрягся, взгляд сделался цепким:

– Умоляю высокородного господина удостоить нас рассказом! Где? Когда? Как?..

И высокородный господин удостоил его рассказом, еще как удостоил! Ни один актер аршмирского театра не уступал Охотникам в умении держать публику в трепете и восторге. Слушатели оцепенели, задыхаясь под властью его чар. Даже слуги, которые собирались заменить опустевшие кувшины на полные, застыли в дверях с разинутыми ртами.

Эрвар подался вперед, серьезный и сосредоточенный. Когда Хранитель замолчал, Охотник выразительно переглянулся с напарником.

– Мой господин говорит, что это было на рассвете?

– Небо только начало светлеть.

– Все сходится. Я знаю даже, какими Вратами воспользовались эти гады. Ах, паршиво, до чего паршиво! – Эрвар замотал головой, словно у него болели зубы.

– Конечно, паршиво! – лопаясь от преданности, встрял шайвигар. – Я бы даже сказал – чудовищно! Наш Хранитель мог погибнуть ужасной смертью!

– Ох, да это бы еще ладно… – думая о своем, махнул рукой Охотник, но тут же спохватился: – Да простят мою невежливость высокородный господин, светлая госпожа и все почтенное собрание! Я задумался о том, что этот случай, каким бы страшным он ни был, – лишь звено кровавой цепочки, что сплелась за последние полтора года.

– Таких случаев было много? – заинтересовался Орешек.

– Если говорить только о здешних краях… Гибель семьи пасечника на Вересковом склоне. Уничтожение небольшого отряда наемников – шестеро парней шли в крепость Нургрим… Два пропавших купеческих каравана с неплохой охраной… ну, тут могли поработать и разбойники…

– Нет, – вмешался дарнигар. – Разбойники сами из наших краев на юг подались. Никто ж не считал, сколько их брата без вести пропало.

– Это так, – кивнул Эрвар. – Могу продолжить. Истребление деревеньки на берегу Моря Туманов – недавно, в конце Первотравного месяца. Рыбаки ушли на промысел, оставив в деревне женщин и детей, а когда вернулись… Ладно, дальше. Еще один свежий случай, и месяца не прошло. Трое странствующих актеров шли из Анмира в Ваасмир. Уцелела одна женщина – догадалась залезть на дерево. Клянется, что ее товарищей прикончили Бродячие Кусты.

– Бродячие Кусты? – удивился дарнигар. – Эт-то еще что за пакость? Такого в наших краях сроду не водилось…

– Это было выше по течению Бешеной, почти у самого Анмира. Женщина, между прочим, тоже о Бродячих Кустах прежде не слышала, но описывает их точно… ну, настолько точно, насколько можно ожидать от насмерть переданной бабы…

– Мельница еще, – подсказал Керумик. – На Кукушачьей речке.

– Да, верно. Мельник, двое подручных и трое приехавших с зерном крестьян… На силуранской стороне то же самое… – Эрвар виновато взглянул на дарнигара и хмыкнул. – Нам приходится шастать здесь и там: Врата не признают границ и королевских раздоров…

Харнат снисходительно кивнул. Он был человеком опытным и давно отучился видеть лазутчика в каждом человеке, часто бывающем на территории Силурана.

– Мы с Керумиком в этом году сквозь Врата больше не сунемся, – продолжал Эрвар. – Проходишь Порог – и сразу чувствуешь… – Охотник впервые запнулся, подбирая слова, – шкурой чувствуешь какую-то перемену… недобрую перемену… словно Подгорный Мир перекосился, накренился и готов выплеснуться людям на головы. Жаль, сейчас самая пора для охоты, но раз такое творится…

Он осекся, оглядел встревоженные лица сотрапезников, ухмыльнулся и ударил по столу ладонью:

– Будем отдыхать да товар сбывать! Эй, воины! Есть восемь игл Ежей-Визгунов! Уступлю по серебряной монете за иглу, чтоб до столицы не тащить!

Заинтересованное шушуканье сотников перекрыл рев дарнигара:

– Я беру! Все восемь!

Сотники сдержанно захихикали, но умолкли под свирепым взглядом Харната.

– А что за иглы-то? – поинтересовался Хранитель.

Харнат испугался, не оскорбил ли он своей несдержанностью высокородного господина, но Орешек махнул рукой. Дарнигар приободрился и объяснил, что из игл делают наконечники для стрел, тонких и легких, как на мелкую дичь. Такая стрела, чуть царапнув противника, надолго его парализует, очень удобно брать пленных и снимать часовых. Но главная ценность игл в другом. Сжечь иглу, пепел смешать с вином и выпить – на два-три звона станешь другим человеком. Быстрее соображаешь, быстрее двигаешься, силища прибавляется неимоверная. Перед боем – отличное дело.

– Правда, – добавил дарнигар, смущенно почесывая рыжую бороду, – после приходится спать почти сутки, так что “ведьмин пепел” – штука опасная. Я по молодости свалял дурака, перед первым своим боем хватил такого винца. Ну, чувствовал себя – словами не объяснишь… – Харнат сладко зажмурился и причмокнул, словно вспоминая любовное свидание. – Хоть под команду к Первому Королю меня ставь! Отбивали мы тогда у силуранцев Вайастур, Высокую Крепость, да не отбили. К противнику подошли свежие силы, смяли нас и обратили в бегство. Надо ноги уносить, а меня сон одолел. Так в придорожной канаве я дрыхнуть и устроился. Через меня наступающая силуранская армия перекатывается, а я свернулся, как ежик, да и сплю себе… Хорошо, за убитого меня приняли. А то бы клеймо на спину – и это самое… в пользу казны… Говорю же – совсем молодой был, не успел скопить деньжат, чтобы в случае плена откупиться…

Сотники с уважением смотрели на бывалого вояку. Шайвигар ревниво морщился, но не решался встрять с насмешливой репликой.

– Так что “ведьмин пепел”, – Харнат грозно взглянул на сотников, – не для молодых. Им и своей силы должно хватать. Поживете с мое, тогда…

Он смешался, крякнул и замолчал.

– Иглы за почтенным дарнигаром, – приветливо отозвался Эрвар. – А теперь пусть дамы взглянут на эти шкурки. В каких лесах их можно добыть, а?

Сотничихи чуть не затоптали друг дружку, рванувшись к мешку. Арлина из приличия помедлила, но любопытство взяло верх. Девушка бросила виноватый взгляд на жениха и тоже направилась в тот конец зала, где Керумик раскладывал на столе невиданные меха всех оттенков зеленого цвета – от яркого, как молодая листва, до зеленовато-бурого…

Ребятишки суетились вокруг сгрудившихся у стола женщин, залезали с ногами на скамью, чтобы хоть что-то увидеть.

– Когда вырасту, – хмуро и завистливо сказал восьмилетний искатель приключений, – стану Подгорным Охотником. Вот уж у кого жизнь так жизнь!

Заботливая мамаша оторвалась от созерцания дивных мехов, чтобы крепкой затрещиной разъяснить юному герою всю пагубность его заблуждения…

А за порогом шаутея прислуга уже пустила из уст в уста рассказ о древних тайнах Храма Крови и о битве безоружного Сокола с Подгорным Людоедом.

Так – из шепотков и недоверчивых пересудов – рож-далась на свет первая легенда о Хранителе Найлигрима.

 

После трапезы Хранитель посетил казармы (хотя шайвигар И сделал попытку увлечь его на скотный двор).

Харнат нервничал, суетился, как девушка перед смотринами, и во всем, на что падал взгляд, находил жуткие, непростительные недостатки, за которые его, конечно же, разжалуют в сотники.

В каждом из просторных каменных бараков его поджидали новые ужасные сюрпризы. На полу не настелена свежая солома, старая валяется! Солдаты недостаточно быстро вскакивают, приветствуя Сокола! На деревянных, в два яруса, нарах разбросано всякое тряпье и даже… о боги!., даже щит с оторванным ремнем! Какой-то недотепа повредил его на учениях и взял в казарму, чтобы втихаря починить… Узнать, узнать имя недотепы и устроить ему веселую, разнообразную жизнь!..

Похолодев от ужаса, дарнигар встал так, чтобы загородить злополучный щит, и наступил при этом на лапу вылезшей из-под нар собачонке Мародерке, любимице гарнизона. Проклятая шавка завизжала… еще не легче! Харнат лихорадочно вспоминал, разрешается ли держать в казармах животных, а если не разрешается, то какое наказание грозит за это Правой Руке… А запах-то, запах! Как Сокол эту вонь выдерживает?.. Но как же тут в конце концов проветривать, если окошки маленькие и под самой крышей?..

Хранитель, как ни странно, держался благодушно, обиженную Мародерку соизволил почесать за ухом, не заводил разговора о том, что крепости нужен другой дарнигар, и даже от запаха не морщился…

Харнат не подозревал, что Орешку казармы показались даже уютными. Он помнил бараки для грузчиков в аршмирском порту – тоже каменные, с маленькими окошками… но на этом сходство и заканчивалось. Орешек не мог забыть прохудившуюся крышу; заросшие грязью и копотью стены, по которым ползали гигантские мокрицы; трухлявые, разваливающиеся нары; устойчивый, густой смрад немытых тел и блевотины.

А здесь… Каждая казарма словно хотела доказать своим видом, что она не ночлежка, а дом – пусть без женских голосов и детского смеха. Чистота, порядок, соломка везде постелена, дышать вполне можно. Видно, правду говорил Харнат, что каждый солдат хотя бы два раза в месяц моется в бане.

Шайвигар упорно крутился возле начальства, стараясь не упустить ни одного промаха Правой Руки. Он был напряжен, как кошка, которая ловит в ручье рыбу. Вот – увидел, вскинулся, наябедничал:

– Белый день, а солдаты факел жгут!

– Да ладно, – мирно отозвался Орешек. – Ребята в “радугу” играют, а света маловато. Не разорится крепость с этого факела. Лишь бы пожара не устроили.

– Слыхали? – рявкнул Харнат на застывших наемников. – Чтоб мне пожара не было!

И поспешил вслед за Соколом, сам не веря, что так легко отделался.

– Да, – вздохнул один из солдат. – А мы-то собирались все тут спалить…

– Кончай! – одернул его приятель. – Не поставили тебя с шестом – и скажи спасибо… Хороший у нас Хранитель, не цепляется, как репейник.

– А как он мечом орудует, вы утром видели? – восторженно подхватил третий наемник…

А Хранитель, о котором сейчас по-доброму говорили в казарме, подходил уже к последнему, девятому бараку.

– Это женский, – пояснил дарнигар. – Там наемницы живут, их семнадцать.

Хранитель остановился:

– Погоди, почтенный Харнат, что-то не сходится… На сколько человек рассчитан каждый барак?

– На три десятка.

– Тесноты я там не заметил…

– Какая теснота! Там человек по двадцать пять живет.

– В этом – семнадцать. А бараков – девять. Никак три сотни солдат не наберется, если подсчитать.

Харнат напряженно думал. В устном счете почтенный дарнигар явно не мог блеснуть мастерством.

– А! – сообразил он наконец. – Так ведь не все живут в бараках! Многие семьями обзавелись, дома поставили… Это вроде не запрещено? – добавил он встревоженно.

– Не запрещено, – авторитетно подтвердил Орешек, который не имел ни малейшего представления о правилах проживания солдат в крепости. – Сколько всего воинов в гарнизоне?

– Двести девяносто шесть, – молниеносно ответил дарнигар. – Почти все под присягой. Сорок шесть на договоре, но и те о присяге подумывают.

Орешек одобрительно кивнул. Он понял, о чем идет речь, – ведь сам когда-то мечтал стать наемником.

Поступая на службу, воин подписывает договор на определенный срок. По истечении этого срока боец волен податься на все четыре стороны. Может даже наняться к своим недавним врагам и сражаться против бывших товарищей по оружию – никто не сочтет это изменой.

Но в армиях Силурана и Грайана все чаще применялась другая форма найма – присяга. Солдат, принявший присягу, оставался под знаменами своего господина до самой смерти или до того дня, когда хозяин сам отпустит его со службы. Платили таким наемникам меньше, но если боец становился калекой или старился, господин заботился о нем. В столице, как помнилось Орешку, выстроены были два больших барака, где старые и увечные ветераны получали кров и еду. (Разумеется, это относилось лишь к наемникам, а не к ополченцам, которых сгоняли в армию во время больших войн.)

В женском бараке все было так же, как и в мужских, но Орешку показалось, что здесь чище и прибраннее, – может быть, потому, что мужчина бессознательно ожидает от женщины тепла, уюта и чистоты, даже если эта женщина таскает на поясе тяжелый меч и с утра до вечера упражняется на плацу в стрельбе из арбалета…

Барак был пуст: наемницы были в бане. Лишь одна крепкая, плечистая, как мужик, деваха со схваченными в узел черными волосами сидела на нарах и ставила заплату на холщовую рубаху. Заметив вошедших, она отшвырнула шитье, вскочила, вытянулась, замерла. Даже при тусклом свете, падавшем из оконца, видно было, что под левым глазом девахи лиловеет громадный свежий синяк.

– Ферчйза Лесная Яблоня, – сердито буркнул дарнигар. – Из Семейства Тагипаш… Не рискуешь на улицу нос высунуть, а? С такой-то распрекрасной физиономией…

Девица молчала, упрямо глядя перед собой.

– Уж конечно, это ты с лестницы брякнулась? – насмешливо продолжал Харнат.

– С лестницы, мой господин! – твердо и дерзко ответила девушка.

– Ну-ну… Впредь поосторожнее на ступеньках, они у нас крутые… – внушительно произнес Харнат. Выйдя из барака, Орешек фыркнул:

– Любопытно, кто эту малютку так разрисовал?

– Они думают, я не знаю! – усмехнулся дарнигар. – Они думают, старый пень Харнат не видит, что творится от него за три шага! А Харнат, между прочим, на драконий скок все замечает…

Он осекся, вспомнив, что говорит с Хранителем.

– Ну-ну? – поторопил Сокол. – И что же видит старый пень Харнат? На драконий скок, а?

Дарнигар молчал, все сильнее багровея. Но делать было нечего: Хранитель ждал продолжения. Он вроде не сердился, хотя одна Хозяйка Зла знает, каким в следующий миг будет настроение высокородного господина…

– Эта корова бестолковая, Ферчиза, – неохотно начал дарнигар, – несла вчера караул в Купеческой башне. В паре с наемником из третьей сотни. Ну, они и того… – Харнат замялся, подбирая слова, чтобы не оскорбить благородный слух Сына Клана. – Отвлеклись от караульной службы. Безобразие, конечно, у нас такое редко бывает! – добавил он поспешно. – А тут пришла их сменять Аранша… может быть, господин помнит… сегодня утром…

Тут дарнигар окончательно смешался и замолчал.

– Поединок Мастерства под самым окном Хранителя, – услужливо подсказал шайвигар.

Орешек с удовольствием припомнил веснушчатую стриженую девушку, которая красиво уходила от атаки своего тяжеловесного противника.

– Отлично сражается! Молодец! – похвалил он искренне.

– Наемницы, – веско сказал дарнигар, – они, конечно, не барышни на выданье. Живут с кем хотят и когда хотят. Но они не потаскухи. У них есть гордость, есть свои понятия о чести, свои неписаные правила. И первое из них: служба – превыше всего. Они казарму с публичным домом не путают. А если какая подзабудет, чем наемница от шлюхи отличается, так ей товарки сами разъяснят, без начальства.

Орешек усмехнулся, вспомнив радужный синяк.

– Похоже, у Аранши рука тяжелая?

– И рука тяжелая, и характер твердый, – потеплел голос Харната. – У нас ее прозвали “Аранша-атаманша”. Жаль, не мужчина, а то быть бы ей десятником.

Орешку стало обидно за сероглазую фехтовальщицу.

– А разве, – поинтересовался он, – уже вышел королевский указ, что женщин нельзя назначать десятниками? .”.

– Нет… но… – растерялся дарнигар.

– Что – “но”? – возвысил голос Орешек. – Вчера один бывалый воин сказал: “Пристало ли Сыну Семейства приказывать Сыновьям Рода?” – Орешек точно скопировал интонацию дарнигара. – А теперь будем гадать, пристало ли женщине мужчинами командовать? Драться наравне с мужчинами ей можно! Умирать бок о бок с мужчинами ей можно! А продвинуться дальше рядового наемника – ну никак нельзя! Иначе землетрясение произойдет, небо на землю рухнет, Великий Грайан опять на мелкие королевства развалится!..

Потрясенный Харнат понимал одно: он все-таки умудрился прогневать начальство.

– Да завтра же… нет, сегодня… клянусь богами… в десятники…

– Ладно, – бросил Хранитель, остывая. – Теперь – на плац. Посмотрим, как здешние вояки с оружием ладят.

Он и сам не понимал, почему разбушевался. А может, он потому и о тренировках заговорил, что захотел снова увидеть стриженую наемницу?.. Впрочем, не увидит. Они сейчас в бане, все шестнадцать…

От будоражащих мыслей о шестнадцати молодых женщинах в клубах пара и брызгах воды Орешка отвлекли хохот и отчаянная брань. Из толпы наемников, забывших о тренировках, начальстве и вообще обо всем на свете, доносились свирепые ругательства в адрес некоего Тайхо: поголовное перечисление неприятной родни упомянутого Тайхо, а также пожелания ему заживо лечь на костер и навеки сгинуть в Бездне.

Орешек заинтересовался, шайвигар насторожился, а Харнат побелел от предчувствия очередной неприятности.

На краю вымощенного булыжником плаца была расчищена неглубокая квадратная яма, дно которой покрывал слой рыжей глины. На краю ямы стояла бадейка с мутной водой – смачивать глину. Это была “лужайка для танцев” – самое мерзкое, по мнению Орешка, место тренировок. На скользкой глине и стоять-то было непросто, а уж фехтовать… Зато “лужайка” великолепно развивала чувство равновесия.

Сейчас там копошилось, пытаясь встать, нечто, отдаленно напоминающее человека. С головы до ног оно было перемазано глиной, даже лицо было заляпано рыжими пятнами. Поминая нечисть, нежить, Хозяйку Зла и все того же Тайхо, бедняга с трудом поднимался на ноги и вновь растягивался к полному восторгу присутствующих. Он был похож на Глиняного Человека из сказки – чудовище, которое ходит по домам и ворует непослушных малышей.

“Новичок, – определил Орешек. – Неуклюжий-то какой!”

– Я этого Тайхо!.. – вопил Глиняный Человек. – Я ему уши по самые плечи оттяпаю! Я ему ноги повыдергиваю вместе с копытами! Я его по бревнышку раскатаю! Я его…

– Заткнись! – холодно приказал дарнигар. – Никого ты и пальцем не тронешь.

Заслышав голос начальства, Глиняный Человек сделал отчаянное усилие и поднялся во весь рост. Он даже попытался протереть грязными руками лицо, отчего приобрел еще более причудливый вид.

– Выбирайся из ямы, – презрительно сказал Харнат, – и ступай в баню… ах да, сегодня там женщины… Ну, пусть кто-нибудь выльет на тебя пару ведер воды.

Отвернувшись от уничтоженного бедняги, Харнат свирепо рявкнул:

– Где Тайхо?!

По толпе прошел говорок, солдаты расступились – и перед дарнигаром оказался крепкий, круглолицый мальчишка лет десяти-одиннадцати. На нем были мягкие сапожки, ладная курточка, холщовые прочные штаны – все чистое, аккуратное, хорошо пригнанное. Взгляд Орешка с удивлением остановился на зелено-красной перевязи наемника, красовавшейся на груди мальчика.

– Что здесь происходит? – грозно вопросил Харнат. – Что за балаган ты устроил? Зачем этого придурка в яму спихнул? Мальчишка ничуть не смутился.

– Это я его учу, – объяснил он и сплюнул с великолепным презрением. – Стоять и то не умеет! Де-ре-евня!

Это был тон бывалого солдата, прошедшего все мыслимые и немыслимые невзгоды и передряги.

– Вей-о! – не выдержал Орешек. – До чего же здесь наемники грозные!

Харнат тревожно оглянулся на Сокола. А паренек и тут не оробел – подтянулся и шагнул вперед.

– Тайхо Радостный Оклик! – звонко представился он. – Из Семейства Чинваш! Вторая сотня, шестой десяток!

В больших серых глазах плясали смешинки, губы прилагали героические усилия, чтобы не растянуться до ушей. Это было лицо ребенка, которого ни разу в жизни никто не бил.

Харнат решительно встал между мальчишкой и Ралиджем:

– Пусть мой господин не гневается! Отец этого мальчика, Джайхо Грозный Оклик, был десятником во второй сотне и погиб от подлой разбойничьей стрелы в спину, а мать умерла еще раньше. Да, мы не имели права оставлять малыша в гарнизоне, но… куда ж его… на дорогу вышвырнуть, чтоб милостыню просил?..

Голос его осекся.

К удивлению Орешка, шайвигар не воспользовался затруднительной ситуацией, в которую попал его противник. Наоборот, Аджунес поспешно подхватил оборвавшуюся речь дарнигара:

– Разумеется, казна не обязана заботиться о сироте погибшего десятника, но пусть мой господин не сомневается: этот мальчик сторицей вернет то немногое, что на него затрачено, – вернет преданной службой королю и Великому Грайану. Он уже сейчас владеет оружием не хуже иного взрослого, а я сам обучаю его грамоте и счету, дабы он стал достоин чести служить под рукой нашего высокородного Хранителя…

Голос, как всегда, льстивый и подобострастный, но глаза перестали бегать, смотрят неуступчиво и твердо. Видно, что за Тайхо шайвигар намерен стоять насмерть. Вей-о! Два заклятых врага объединились!..

– Ну, вояка, – обратился Хранитель к маленькому наемнику, – какое оружие предпочитаешь?

– Меч и арбалет, – без запинки ответил Тайхо.

– Ар-ба-лет? А ты его поднимешь? Парнишка покосился в сторону мишени – деревянной фигуры с грубо намалеванным лицом.

– “Старому дружку” за сто шагов стрелу в глаз положу!

– Да ну? За сто шагов? Своих или моих?

– Да пусть хоть вон та цапля намеряет, – кивнул Тайхо в сторону высоченного, длинноногого бойца. – Все равно не промажу!

– Хотел бы я посмотреть… – начал Орешек, но заметил, что Харнет и Аджунес, разом потеряв интерес к этой сцене, тревожно глядят на спешащего к плацу солдата.

Как тут же выяснилось, это был один из часовых. Он сообщил, что с юга к крепости приближается обоз.

– А! – сказал дарнигар, мгновенно успокаиваясь. – Это из Ваасмира. Они часть податей в столицу отправляют, а часть – нам. Товарами разными, на нужды гарнизона. Кожа для обуви, железо в слитках…

Орешек весело заявил, что хочет встретить обоз, и, не дожидаясь помощников, поспешил к Южным воротам. Он чувствовал себя, как ребенок среди груды новых игрушек: глаза разбегаются, не знаешь, какой заняться, а ту, что уже в руке, бросаешь без сожаления ради следующей…

Дарнигар был оскорблен. Ради каких-то купчишек прервать воинский смотр! Обидеть невниманием солдат – истинных хозяев крепости, ее душу и сердце! Чем был бы Найлигрим без своего доблестного гарнизона?!

Шайвигар без труда прочел по лицу Харната обуревавшие того чувства, но, как ни странно, не испытал злорадства. Совместная “битва за Тайхо” на миг примирила соперников. Аджунес даже захотел сказать своему врагу что-нибудь теплое, сочувственное.

– Да, – вздохнул он, – и скотный двор Хранитель тоже не осмотрел!..

Он так и не понял, почему в ответ на эти дружеские слова дарнигар оскорбленно засверкал глазами…

Но то, что произошло потом, шайвигар запомнил на всю жизнь. До дрожи запомнил, до холодного пота меж лопаток.

Мальчишка, заигравшийся новыми игрушками, начал их ломать!

Встреча обоза и проверка доставленного были делом Левой Руки. Конечно, Хранитель при желании мог присутствовать при этой проверке.

Но чтобы так!.. Чтобы тюки распаковывались прямо перед шаутеем, на глазах сбежавшихся зевак! Чтобы ваасмирские купцы, гордость и украшение своих почтенных Родов, стояли, трясясь от ужаса, возле телег и давали разошедшемуся Хранителю путаные, сбивчивые пояснения! Чтобы толпящиеся вокруг солдаты и ремесленники громко отпускали наглые замечания насчет честности шайвигара и его тесной дружбы с купечеством Широкого Города!..

В память Аджунеса намертво врезалось страшное зрелище: Ралидж Разящий Взор размахивает обрывком гнилого, плохо прокрашенного сукна и кричит о воровстве. Дарнигар, мерзавец, гавкает насчет прежних случаев… ну конечно, без него тут не обойдутся!..

Вершиной этого кошмара стал нелепейший поступок Архашара Золотого Быка, отвечавшего за обоз. Хотя он и принадлежал к старинному купеческому Роду Аршеджи (к тому же Роду, что и шайвигар), но пред лицом разгневанного Хранителя растерялся, как мальчишка, и попытался, отведя Ралиджа в сторону, всучить ему кошелек. Сыну Клана! Соколу!  Потомку Великого Мага!

Ралидж поступил так же, как любой высокородный господин, что оказался бы на его месте: взвесил тяжелый кошелек на ладони, зажал поудобнее в кулаке и так врезал торговцу, что в кровь разбил его длинную угодливую физиономию. А потом обернулся к толпе и крикнул, перекрывая восторженные вопли:

– Эй, вояки! Ваасмирское купечество дарит вам эти деньги! Разменять на мелочь и поделить между десятками! И сейчас же пропить!..

Последние слова Хранителя услышали лишь те, кто стоял рядом с ним, потому что голос Сокола утонул во взметнувшемся реве солдатских глоток. Впрочем, наемники и без команды знали, что делать с внезапно привалившими денежками.

Кошелек исчез в ладони стоящего рядом сотника, тот преданно закивал: мол, все будет сделано! А Ралидж вновь обернулся к Архашару:

– Отсюда до Ваасмира – три дня пути конному. Даю тебе, почтеннейший, десять дней – вернуться в город, собрать недостающие товары, а заодно заменить то, что ты солдатам привез, а я и нищим раздать постыдился бы. Если через десять дней не вернешься, прикажу удавить за крепостными воротами твоих товарищей, они пока здесь останутся… Эй, Правая Рука, есть ли в Найлигриме палач?

Дарнигар, похохатывая, ответил, что палач помер прошлой зимой, но ради такого случая любой солдат охотно возьмется за удавку.

Дружный вопль согласия заставил шайвигара поежиться.

– Вот и ладно! – отрезал Сокол, отвернулся от трясущегося купца… и замер. Веселый задор слетел с него, как плащ в жаркий день.

Среди зевак стояла Арлина. Ее руки были стиснуты перед грудью, а чудесные зеленые глаза светились таким восхищением, что у Орешка пересохло в горле. Еще ни одна женщина не смотрела на него так…

Лишь позже, оставшись один, бедняга понял, что он натворил.

Десять дней! Да он дня лишнего не собирался здесь задерживаться!

Но разве можно сбежать сейчас, когда вся крепость воет от восторга, когда наемники дружно рванулись в храм – заказать молитвы за здоровье Хранителя, а также в кабак – выпить за то же самое!

Удрать тайком, как вор, как трус!

Испортить такую роль! Сорвать такой спектакль!

Да, в конце-то концов, почему бы и не задержаться немного? Если его не раскусили в первые два дня, что может случиться на третий… и четвертый… и пятый…

Нет-нет, все надо как следует обдумать! Раз он остается в крепости – придется каждое мгновение быть Хранителем. Отдавать приказы, проверять работу помощников и… и… и что там еще должен делать Хранитель?..

Отдавать приказы… Орешек вспомнил единственный случай, когда ему довелось кем-то командовать.

Вот стоит он на ярко освещенной сцене, в вышитой золотом рубахе и бархатном плаще (одежда заштопана в восьми местах, но зрители со своих скамей этого не видят). Красиво подняв деревянный меч, он звучно провозглашает: “Вперед, мое доблестное войско!” И доблестное войско (в количестве пяти пропойных морд) дружно устремляется вперед…

А здесь настоящий гарнизон! Три сотни наемников!

Но он не готов к этой роли! Он не справится!

А что сказал бы Аунк?

В ушах самозванца зазвучал, как наяву, хрипловатый голос:

“Если на свинью надеть хомут, она не станет лошадью. Убирайся-ка восвояси, ты, Хранитель с большой дороги!..”

Но ведь до сих пор он как-то справлялся… А помощники у него хорошие, это и слепой бы понял. Даже шайвигар – хоть ворюга, а домовитый, крепость обустраивает, как свое подворье… С такими помощниками даже осиновый чурбан сможет сойти за Хранителя…

И если уж на то пошло, отдавать приказы ему, Орешку, очень даже понравилось!

Что ж, правильно говорит пословица: “Разбитое яйцо не склеишь, так надо его хотя бы выпить!..”

Угрюмое выражение исчезло с лица парня. Он плюхнулся на кровать и засвистел “Зимнюю песню бродячего актера”:

Мне приют за песню дайте

Хоть до ласточек в саду!

На мороз не выгоняйте –

По весне я сам уйду…

Песня была жалобная, но Орешек высвистывал ее с веселым вызовом.

Если бы в этот момент его увидел Илларни, он тяжело вздохнул бы. Мудрый старик знал, что легкомыслие и беспечность могут выглядеть мило и обаятельно, но сжирают человеческую душу так же беспощадно, как лень и ложь…

Всю жизнь за Орешка принимали решения другие: Илларни, Раушарни, Вьямра, Аунк. Единственным самостоятельным поступком была отчаянная попытка разыскать хозяина, хотя проще и спокойнее было бы остаться в мирной и доброй семье пекаря (кстати, Орешек и сам не раз говорил себе это, укладываясь спать на промерзлую землю у разбойничьего костра).

А теперь парень безуспешно пытался внушить самому себе серьезность положения, в которое он вляпался обеими ногами. Высокая ответственность… триста солдат, ожидающих приказов… больше сотни жителей “городка”, о которых надо заботиться…

“И зеленоглазая красавица, которая смотрит на тебя с восторгом и любовью!” – вильнули в сторону дерзкие мысли.

И больше в этот вечер Орешек не мучил себя тяжкими раздумьями.

 

– Что ж, Шайса, пока все идет прекрасно. Нуртор собирает войска, да как быстро-то собирает! Неплохой вождь – энергичный, с твердой рукой…

– У него все было готово заранее, господин мой. Нуртор давно мечтал напасть на Грайан. Наш коддунишка его к этому только подтолкнул.

– Ты прав. Он держал, так сказать, воинов с мечами за плечами. Бросок на юг у него тоже много времени не займет…

– Король решил не ждать, пока прибудут властители замков со своими отрядами. Двинется на крепость с собственным войском и с тем ополчением, какое успел согнать. Остальные силы подойдут позже…

– Разумно. Сколько воинов сейчас под его рукой?

– Около двух тысяч, из них полторы тысячи – ополченцы.

– Для Найлигрима этого за глаза хватит, если еще учесть помощь нашего грозного мага. С крепостью Нуртор провозится… скажем, двое суток…

– А если и дольше – не страшно, лишь бы Джангилар не прознал об осаде раньше времени.

– Дольше? Что за вздор, почему “дольше”? Крепость, конечно, сильная, но против армии Нуртора… а главное, против Подгорных Людоедов… Вот ты, Шайса, будь ты в этой крепости дарнигаром, чем бы остановил атаку Людоедов?

– Ну, катапульты, “небесный огонь”… людей бы всех согнал на стены…

– Стой! С чего ты приплел “небесный огонь”? Где бы ты раздобыл его в своей захолустной крепостишке?

– В своем арсенале раздобыл бы. Две бочки.

– Две боч… О тень Хозяйки Зла! Неужели у них в арсенале есть…

– Разве зеркало не сказало этого моему господину?

– Зеркало? Ха! Оно показывает то, что само считает нужным! Я могу управлять им лишь тогда, когда мой разум вселяется в чье-то тело – человека, зверя, птицы…

– Человека? Мой господин может и человека подчинить приказу своей мысли? Любого?

– Отвечу, хотя ты мог бы и сам догадаться… Если бы я умел диктовать свою волю любому человеку, вселяться в него, принимать его облик… О-о, я не тратил бы время на нелепые войны! Нет, мне подвластны немногие: обессиленные тяжкой болезнью или безумцы… Но это пустая болтовня. Что ты говорил о “небесном огне”?

– В прошлом году мой господин посылал шпионов в силуранское приграничье. Я позволил себе дерзость: добавил приказание побывать во всех трех крепостях, осмотреться, принюхаться…

– Ты бесценный человек, Шайса!

– В Найлигрим еще при покойном Бранларе были доставлены две бочки этого зелья. Их заперли в подземном ярусе, в одном из пустующих казематов. “Небесный огонь” ни разу не был использован во время осад крепости.

– Не хотели тратить драгоценный состав на мелкие заварушки, да? Что ж, у них не будет возможности использовать его в серьезной передряге. Зелье должно быть уничтожено!

– Но, господин, это же будет прямым предупреждением Хранителю крепости! Если он не последний дурак, непременно пошлет гонца в столицу: “У нас побывал лазутчик, обстановка тревожная…”

– Никаких лазутчиков! Это будет несчастный случай, в котором нельзя обвинить Силуран. Тот, кого я пошлю, вообще не человек.

– Подгорный Людоед?

– Нет, конечно. Слишком тонкая работа для этих кровожадных дурней. За дело возьмется грозная красавица, поражающая врага молниями…

В ночном подземелье было холодно и темно, не горели факелы по стенам, ничьи шаги не отдавались эхом под черными сводами. И все же мертвой, глухой тишины не было в подземном ярусе крепости Найлигрим. Скрипуче повизгивали дерущиеся крысы, потрескивали от времени деревянные стойки в арсенале и полки в хранилище продовольствия.

Чуткое ухо расслышало бы еще один звук: ровный, мерный гул, доносящийся из большого, обнесенного железной решеткой колодца. Это ревели в глубине его воды стремительной подземной реки.

Он был очень стар, этот колодец, старше крепости Найлигрим, ибосоздали его не руки человеческие, а воля богов. Века и века^бьш он безымянной каверной в каменном дне пещеры, не видел света, не слышал голосов, внимая лишь Вечности. Но пришли люди, воздвигли в скалах цитадель, охраняющую перевал, – и содрогнулись древние камни… Люди пробили вход в подземные пустоты, превратили мрачную пещеру в склад, обыденный, как сарай ремесленника или амбар крестьянина. А колодец заключили в железную клетку, приделали к нему ворот с цепью, поставили рядом дубовую бадью.

Но подземная река пела в пленном колодце так же грозно и таинственно, как и века назад, – пела о том, что рано или поздно умрут люди, ползающие наверху, исчезнет с лица земли народ, осквернивший горы своими постройками, разрушится сама крепость, но вечно пребудут горы, воды и земные недра, неподвластные жалким людишкам и даже самому Времени.

Песня эта поднималась из глубин, не потревожив темной поверхности воды: течение было слишком далеко от сруба, который люди водрузили на край каверны. И если бы в любую ночь – кроме этой, недоброй, – кто-нибудь вошел сюда с факелом и склонился над открытым срубом, он увидел бы обычную картину: локтей на пять вниз уходят осклизлые каменные стены, а дальше на черной глади пылает двойник его факела…

Впрочем, кому среди ночи заглядывать в старый колодец? Сюда и днем-то редко забредали слуги: воду для кухни удобнее было брать из другого колодца, что возле прачечной: не надо подниматься по крутой лестнице…

А жаль, что в этот миг ничей факел не озарял пасть колодца! Потому что именно сейчас человек узрел бы странное и страшное зрелище: черная вода вспучилась пузырем, от нее отделился сгусток тьмы и двинулся наверх, к срубу.

Она была черной, эта тварь, вынырнувшая из мрака во мрак. Лишь тяжелый мокрый шлепок выдал ее присутствие, когда она переваливалась через сруб, протиснулась сквозь прутья решетки и плюхнулась на каменный пол. Но чуткие, сторожкие крысы немедленно прекратили возню и затаились.

Крысиным глазам хватало скудного света, что сочился в щель под дверью (там, снаружи, пылал факел и скучал часовой). Обитатели подземелья недоверчиво и недобро рассматривали большой черный мешок, покрытый короткой щетиной. От мешка пахло тиной, сыростью и какой-то слизью.

Ночные хозяева пещеры не испугались, только слегка встревожились, но тревога быстро переросла в хищное любопытство. Мешок лежал неподвижно, но каким-то неведомым чутьем крысы понимали: это живое существо. Чужак на их территории! Не хватало толчка, чтобы серая орава обрушилась на непонятное создание, накрыла, растерзала…

Тварь не двигалась. Она была спокойна ледяным спокойствием убийцы. У нее не было глаз, да и мало было бы от них проку в подземелье. Отсутствие зрения ей восполняли великолепный слух (она ловила звуки всей кожей), изощренное чутье и способность тонко улавливать тепло. Все это рисовало ей мир вокруг не хуже, чем это сделали бы глаза.

Но слизистая гостья ощущала не только тепло, звуки и запахи. Непостижимым образом различала она чувства окружавших ее живых существ. Вот и сейчас на нее катилась волна злобы, в которой терялись слабые ручейки любопытства и тревоги.

Мокрый мешок не шевелился, и тревога понемногу исчезла, растворилась в голоде и ярости.

Крысы застыли перед атакой. Затем старый самец, крупный, способный один на один одолеть кошку, хищно двинулся вперед.

Крысы – не волки, жажда убийства не заставит их забыть об осторожности и ринуться на врага. Подвальный атаман, жилистый и тощий, крался, то и дело останавливаясь и принюхиваясь. Стая напряженно следила за каждым его движением. Шажок… еще шажок…

И тут из мокрого мешка вылетело навстречу крысе длинное черное щупальце, на конце которого жутким цветком расцвели треугольные пластинки, острые, как ножи.

Человек лишь заметил бы, как метнулось что-то черное, да услышал бы предсмертный визг. Но стая разглядела обмякшую, с перебитым позвоночником крысу, которую притянул к себе, всосал в себя черный ком.

Второго предупреждения не понадобилось. Стая беззвучно растворилась в ночи – но не исчезла, а невидимкой наблюдала за невесть откуда взявшейся напастью.

Тварь лежала неподвижно. На слизистой шкуре ничем не выделялось место, откуда только что появилось щупальце. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить небольшую припухлость там, где исчезла крыса.

Страшная гостья не была довольна. В другое время она спокойно переварила бы добычу. Но сейчас тварь была во власти странного чувства. За те двести лет, что ползала она во мраке, ничего подобного испытать ей не довелось. Тревога? Беспокойство? Тварь не понимала, что с ней происходит. Ее убогие мысли всегда двигались по замкнутому кругу: голод – убийство – сытость, покой – опасность – враг – убийство – сытость, покой… Ее примитивное сознание не в состоянии было объяснить то новое, чужое, что вошло извне в ее жизнь. Чья-то воля властно требовала от нее действия. Незнакомый запах будоражил и мучил ее. Это не был запах пищи, и тем не менее тварь твердо знала: необходимо найти источник странного, тягучего аромата. Найти и уничтожить.

Враг. Опасность. Враг.

Все становилось на свои места. Надо найти странно пахнущего врага. Прямо сейчас.

Скользкий мешок покатился вокруг колодезного сруба. Он двигался свободно и легко. Позади осталась слизистая дорожка.

У запертых дверей одного из казематов тварь остановилась. На шкуре взбухли два бугорка, вытянулись, превратились в щупальца. На этот раз они росли так медленно, что даже человеческий глаз разглядел бы это.

Будь тварь в достаточной мере разумна, можно было бы сказать, что ее терзают сомнения, что она колеблется. Положив щупальца на дубовую, окованную железом дверь, она медленно раскачивалась на месте. Наконец тонкое чутье подсказало ей, что за дверью добычи нет. Она была здесь совсем недавно: порог пропитан тягучим запахом… но предмет поисков переместился вверх по лестнице.

Существо испытало что-то вроде тоски. Захотелось перевалиться через сруб и исчезнуть в черной, холодной, такой безопасной глубине… Но чужая воля приказала не привыкшей к повиновению твари: “Вперед! По следу!”

Тварь заскользила через подземный зал, легко преодолела крутые каменные ступени. Ненадолго замешкалась, ощупывая дверь, но тут извне пришла подсказка. Концы щупалец прижались к двери, острые пластинки вгрызлись в дерево.

Хотя тварь и жила в ином мире, порой она наведывалась и в земли людей. Не раз приходилось ей “пропиливать” лаз в стенах курятников или овечьих кошар. Но впервые хищница действовала, как матерый взломщик, выдирая из двери засов.

По ту сторону двери часовой героически сражался со сном. Сон явно побеждал. Впрочем, к чему было и трепыхаться: смена не скоро, почти через звон… Дремота накатывалась, как морской прибой, спутывала мысли, делала веки тяжелыми…

Внезапно в сон ворвались скребущиеся звуки. Изнутри кто-то царапался в дверь.

Мысли лениво, чуть ли не со скрипом ворочались в голове. Мерещится?.. Крысы?.. Нет, какие крысы, громко же…

Наемник неуверенно потянул дверь. Она подалась с такой легкостью, что часовой пошатнулся. И тут же навстречу ему метнулось что-то темное.

Он не успел разглядеть, что тварь вскинула к его лицу два щупальца. Не увидел и проскользнувшей меж ними голубой искры. Зато он ее почувствовал! Мышцы скрутила жестокая судорога, мир вокруг стал ярким и ослепительным, а затем беззвучно разлетелся на осколки…

Тварь помедлила над телом человека. Сейчас надо было делать то же, что и всегда, когда удавалось убить добычу крупнее себя: отхватить несколько кусков мяса, найти укромное местечко и предаться лучшему в мире занятию – перевариванию пищи. Но загадочная, извне идущая сила неумолимо гнала вверх по ступеням, через залитый лунным светом двор, вслед за тягучим запахом…

– Нет, выше, слева от луны. Три звезды… и четвертая – немного правее. Это лук и острие стрелы. В Темные Времена, когда люди верили, что у богов есть телесные облики, они поклонялись богине охоты – прекрасной женщине с луком и колчаном. В ее честь и созвездие назвали – Лучница.

– Мой господин много знает…

– Лет тридцать назад в Шеджимйре, в одной из башен, нашли тайник. Там была рукопись, трактат из астрологии, черновик неоконченный… Так вот, ученые рассуждения обрывались посреди фразы, а дальше было написано:

Твоя рука лежит на тетиве,

Моя душа – на острие стрелы.

Ты в бездну целишься, любовь моя, –

Стреляй же!..

– Дальше!..

– Трактат принадлежит перу Балката Кленового Копья, великого астролога Огненных Времен. Он был сослан в Шеджимир за то, что полюбил сестру короля… а был он всего лишь Сыном Рода… Там, в Городе Дождя, он и умер, не увидев больше свою возлюбленную.

– Какая печальная история!

Орешек бросил быстрый взгляд на свою спутницу. Темный капюшон ее плаща упал на плечи, глаза были скромно опущены… Ничего общего с той свирепой Волчицей, что при первой встрече набросилась на него с кинжалом! Эта девушка дышала тихим робким счастьем.

Какая ночь! Звезды плясали и кружились вокруг, но самыми прекрасными были две живые зеленые звезды, которые время от времени нежно вспыхивали перед ним – и тут же застенчиво гасли. Эти ласковые вспышки будили в теле Орешка томительное желание, мучительное и сладкое, заставляющее забыть о разнице между беглым рабом и Дочерью Клана… да не было на свете никаких Кланов, ничего и никого не было, кроме них двоих! Сердце стучало вперебой, язык сам по себе молол какую-то чепуху, и ни слова не было про любовь, и каждое слово было объяснением в любви, и его спутница понимала это, и не было лжи и фальши, и все было правильно и просто. Лунный свет заливал край плаца, чучела-мишени в белом сиянии казались сказочными воинами, охранявшими свидание влюбленных, а темная острая тень, лежащая у ног, была дорогой в какой-то иной, чудесный мир…

Стоп! Что за тень, откуда взялась? А-а, от распахнутой двери башни! Но почему…

Орешек и не заметил, как в своем счастливом бесконечном странствии они с Арлиной добрели до Арсенальной башни – самой западной из тех, что глядели на север. В башне должны были нести караульную службу двое часовых… а раз дверь распахнута, то…

Праведный гнев всколыхнул душу Сокола. Подсматривают, мерзавцы! А завтра крепость будет судачить о том, как Хранитель ворковал со своей невестой…

Ну, он их, негодяев, сейчас!..

С выражением лица, которое заставило бы содрогнуться наемного убийцу, Орешек обогнул дверь и ворвался в башню.

Почти сразу он шагнул обратно. Арлина с тревогой увидела окаменевшее лицо жениха.

– Дорогая, – сказал он очень спокойно, – беги к шаутею, скажи страже: пусть поднимают тревогу. В Арсенальной башне убит часовой. Беги, я здесь посторожу.

Девушка в смятении вскинула пальцы к вискам:

– Но… ты… ты ведь не войдешь внутрь, правда?

– Конечно, нет! – убедительно ответил Ралидж. – Что мне там делать, внутри?.. Беги скорее!

Подхватив тяжелый подол платья, Арлина бросилась бежать. Орешек бросил ей вслед короткий взгляд.

Он знал о беде, знал за миг до того, как увидел нелепо скорчившееся на полу тело часового! Более того, он знал, что мертв и второй часовой. Знал даже, что убийца где-то поблизости. Знал, потому что, едва он сделал первый шаг к двери, как ожил серебряный пояс, от пряжки хлынул горячий и колкий поток тревоги, сметая в душе Орешка счастливую безмятежность. Но в тот миг он испугался не за себя, а за Арлину, которая доверчиво и беспечно ждала снаружи.

Теперь, когда девушку удалось отправить прочь от опасного места, Орешек почувствовал себя раскованнее, увереннее. Мир вокруг вспыхнул сиянием клинка, сладко заныли мускулы в предчувствии боя.

Парень вернулся в башню, склонился над мертвым телом и выдернул у стражника из ножен меч, подумав при этом, что бедняга не успел схватиться за оружие. Значит, нападение было неожиданным.

Мелькнуло бесполезное сожаление о Сайминге, оставшейся в шаутее. Ну, нельзя же было идти на прогулку с девушкой, прицепив к поясу меч!.. Мысль эта сразу же ускользнула, заглушенная ударами крови в висках. Орешек скользнул вверх по лестнице, на миг задержавшись над неестественно вывернутым телом второго стражника (чей меч тоже был в ножнах). На круглой площадке рвал тьму факел, выше все тонуло в глухом мраке.

И кусок этого мрака прыгнул на человека, вытянув  в полете черные щупальца. Орешек вскинул меч, отражая удар. Сверкнула тонкая голубая молния. Мускулы свело в узел боли, пальцы намертво впились в эфес, в голове стало легко и пусто…

Орешка спасло то, что Подгорная Тварь убила одного за другим троих, смертоносная сила не до конца восстановилась. Решив, что противник мертв, слизистая гадина двинулась вверх по лестнице, но качнулась назад, уловив идущий от жертвы поток боли. Нельзя оставлять недобитого врага, хищница это знала, но и тратить силу зря ей не хотелось. Тварь замерла, выжидая, не умрет ли человек сам.

Орешек не двигался, оценивая ситуацию. Перед глазами вновь встало летящее навстречу черное пятно. Какая скорость! Подгорный Людоед казался ему сейчас неповоротливым деревенским увальнем. А молния!.. С этим врагом не справиться, даже если на лестнице не засели еще такие же… Лучше пусть уходит – туда, во мрак… наверх… наверх… не-ет!!!

“Небесный огонь”, две бочки! Дарнигар приказал перенести их туда… Достаточно одной искры…

Не было у Орешка времени все обдумать, мысли мелькнули быстрым пунктиром: скорость – молнии – бесполезно – бочки – смерть! И в довершение перед глазами сверкнула яркая картина: ночь озарена пламенем, текущая из окон башни лава ползет к казармам, человеческие фигурки суетливо льют воду в беспощадный огонь… Его, Орешка, среди этих людей не будет, он сгорит первым, прямо здесь, на лестнице…

И тут же воспоминание, мгновенное, но четкое: речной песок, на котором Аунк палочкой пишет бессмысленную с виду фразу…

Орешек ничего не решал, просто шепнул на выдохе слова, которых еще ни разу не произносил вслух:

– Темная коряга шарит в ядовитой трясине…

И Подгорная Тварь содрогнулась: от жертвы, которая только что лежала в ожидании смерти, вдруг хлынула мощная волна ненависти. Тварь упустила момент, когда человек вскочил на ноги, – настолько быстро это произошло. Теперь воин застыл в боевой стойке, вскинув перед собой меч.

Чудовище не умело бегать с поля боя, не было в его жалких мозгах такого понятия – “страх”. Не то что крыса, трущобная аристократка, – любая жаба была умнее гостьи из Подгорного Мира. Сгустком ярости хищница ринулась в бой. Посторонний наблюдатель увидел бы лишь черную полосу, взвившуюся над полом. Но ледяной взор воина разглядел, как оторвался от пола слизистый мешок, как начали взбухать на нем два бугорка, превращаясь в щупальца. Легко увернувшись от тянущихся к нему объятий смерти, боец молча обрушил меч на покрытую щетиной черную шкуру. Она была очень прочна, ее с трудом пробил бы даже топор, но удар немого воина обрушился с такой сокрушительной силой, что клинок глубоко ушел в вязкую плоть.

Тварь заметалась, уворачиваясь от второго удара. Из раны выступила густая белесая жидкость, которая на глазах затвердевала, латая жуткую прореху. За клинком потянулись застывающие на воздухе нити. Не обращая на это внимания, воин вновь взметнул меч. Он действовал холодно, отстраненно, в голове не было ни одной лишней, не связанной с боем мысли. Сейчас он не был Орешком. Он не смог бы сказать, кто такая Арлина. Не было на свете никакой Арлины. Был враг, которого нужно убить. Воину казалось, что он действует четко и размеренно, на самом же деле он наносил удар за ударом с немыслимой, нечеловеческой быстротой. Тварь уже не думала о нападении – она защищала свою темную жизнь, но даже сейчас не пыталась убежать. Белесая жидкость все твердела на ранах, залечивая шкуру: темный мешок покрылся светлыми полосами. Тварь больше ни разу не ударила молнией – стремительный и грозный противник не дал ей такой возможности.

Спокойно, будто со стороны, боец отметил, что из-за большой потери липкой “крови” мешок стал дряблым, провисшим, под шкурой обрисовалось нечто округлое, прыгающее, похожее на живое существо, которое рвется на волю…

Вот оно!

И воин, сжав эфес двумя руками, обрушил сверху вниз прямой удар, который называется “копье смерти”, на это загадочное, округлое… И был тот удар так страшен, что клинок пробил жертву насквозь и сломался на каменной плите пола.

Подгорная Тварь дернулась в последний раз. Оборвалась двухсотлетняя жизнь, мрачная и однообразная, как слизистый след на камнях.

Орешек – теперь уже вновь Орешек! – прислонился к стене. Ватные ноги с трудом держали его, пот заливал глаза, сердце пробивало себе путь наружу из грудной клетки, мысли путались бессвязными обрывками.

Он не заметил, как башня наполнилась людьми; как дар-нигар, в сапогах и штанах, но без рубахи, командовал: “Осторожнее с факелами! Эй, Подгорных Охотников сюда!..  Нет,  только одного, старшего!..”

Очнулся Орешек лишь тогда, когда Арлина, растолкав всех на своем пути, бросилась ему на шею. Парень чуть не взвыл: люто болела каждая мышца, а Волчица, при всей ее красоте, отнюдь не была воздушным созданием. Впрочем, новая боль помогла преодолеть шок. Орешек даже попытался поднять непослушную руку, чтобы стереть заливающий глаза пот. Попытка не удалась, но девушка заметила движение и правильно его истолковала. Выпустив – хвала богам! – шею жениха, она подхватила край своего плаща и мягкой подкладкой осторожно отерла любимому лицо.

Звон в ушах унялся настолько, что Орешек смог прислушаться к происходящему вокруг.

Эрвар склонился над мертвой тварью. Из темной груди торчал обломок меча, намертво прихваченный засохшим “клеем”.

– Жабья Подушка, – озабоченно сказал Подгорный Охотник. – Жуткая гадина, любому укажет самую короткую тропку в Бездну. Такая быстрая, что глаз за ней уследить не может. И сражается молниями.

Его перебил донесшийся сверху голос одного из солдат:

– Дверь почти прогрызена! Еще немножко – и хоть пинком открывай!

– Молниями? – глухо переспросил Охотника дарнигар, бросив короткий взгляд наверх. – Молниями?..

Он хотел добавить еще что-то, но спохватился и сдержался.

– Да, – веско подтвердил Эрвар, поднимаясь с колен и отирая ладони о свою великолепную алую рубаху. – Не знаю, зачем эта особа сюда притащилась, но, если бы не милость Безликих, горела бы сейчас не только башня…

– Эй-эй, Охотник, – с подозрением протянул Харнат, – не слишком ли ты много знаешь? Эрвар ничуть не смутился.

– Знаю то же, что и все. Бочки сюда не сами прикатились, их рабы тащили, а солдаты присматривали, так что страшной тайны не получится. Мне, например, это прочирикала прошлой ночью одна симпатичная пташка.

– Эту пташку зовут Перепелкой, и она у меня дочирикается! – мрачно пообещал Харнат.

От двери подал голос шайвигар. Одежда его была в живописном беспорядке, губы тряслись; он старался не смотреть в сторону черной груды на полу.

– Чудовище побывало и в подземелье. Часовой у входа убит, дверь прогрызена.

– В подземелье есть колодец? – живо откликнулся Подгорный Охотник.

– Да… соединен с рекой…

– Ну, оттуда и пришла!

– Прикажу кузнецу закрыть колодец железной крышкой, – вздохнул шайвигар, но тут же встревожился: – Или эта Жабья Подушка и железо прогрызает?

– Нет, железо ей не по зубам. Но гадина опасная. Это небывалый случай – справиться с ней всего-навсего вдвоем. Господину неимоверно повезло…

Орешек равнодушно молчал.

Эрвар, пораженный немыслимой догадкой, метнулся к мертвому часовому и уставился на меч, который бедняга не успел извлечь из ножен. Затем медленно повернулся к Хранителю. И никогда глаза Охотника так не распахивались на все чудеса Подгорного Мира, как распахнулись они сейчас.

– Один? – выдохнул Эрвар. – В одиночку?!

Наутро взбудораженная крепость потрясенно внимала рассказу Подгорного Охотника – рассказу, в котором искреннее восхищение рвалось ввысь на орлиных крыльях фантазии. История эта разбегалась все дальше, на нее наслаивались новые и новые подробности, как нитка наматывается на веретено.

Так – в перекличке возбужденных голосов, катящейся по всей крепости, от шаутея до поселка рабов, – рождалась вторая легенда о Хранителе Найлигрима.

 

Мелкий дождик тихо сеялся на плотную ткань шатра. Часовой, стоящий поодаль от входа (чтобы не слышать лишнего), ежился, но не отошел под дерево, не поднял даже воротник своей кожаной куртки. Он сопровождал короля, а Нуртор терпеть не мог расхлябанности. Поэтому солдат мог лишь тоскливо просить Хозяйку Зла не задерживать короля слишком долго в шатре проклятого колдуна.

А в шатре в это время кипел яростный спор.

– Слышать ничего не хочу! – кипятился король. – Какие еще предупреждения? Осадить крепость, чтоб и птица оттуда не выпорхнула, а потом выбрать ночь потемнее да пустить на стены Людоедов! А за ними в крепость войдут мои войска.

– И летописцы запишут в своих книгах, что Нуртор Черная Скала из Клана Вепря, Ветвь Изгнания, коварно овладел крепостью Найлигрим, прячась за спинами нелюдей, – тихо, но решительно сказал Айрунги.

Он очень рисковал в этот миг – и знал это.

Кинжал вылетел из ножен короля. Лезвие острым кончиком коснулось горла колдуна, примяв жидкую седую бороденку.

– Ты смеешь говорить такое своему государю?! – рявкнул Вепрь так, что его услышал даже часовой. Айрунги не дрогнул.

– Я сказал это – и слова осели пылью на полу. Летописец напишет это – и слова станут камнем, железом, алмазом, они осядут в памяти потомков.

– Ты глуп, колдун! Летописцы строчат в своих книгах то, что угодно прочесть их повелителям!

– Так ли, государь? Я могу рассказать весьма неприглядные вещи о твоем предке Гайгире Снежном Ручье. Или об Улькуре Серебряном Когте из Клана Орла, что полтора века назад был Хранителем Тайверана, а фактически – королем Грайана. Или, если хочешь, посплетничаем о детстве и юности Лаограна, Первого Короля. Уверен, тебе и самому известно все, о чем я собирался рассказать. Откуда мы знаем то, что эти великие люди хотели бы скрыть? Из летописей! В книгах есть страшная магия: они уводят в бессмертие ложь и правду – и даже ложь делают правдой для грядущих веков.

Нуртор вспомнил, что нечто подобное говорил ему Аудан, единственный друг, чья гибель отравленным шипом засела в королевском сердце.

Вепрь ненадолго задумался, затем медленно убрал кинжал.

Айрунги скрыл вздох облегчения.

Но он недооценил короля. Нуртор набычил голову и разразился тирадой (в которой, как с досадой отметил Айрунги, си-луранское упрямство соединилось с грайанской тягой к многословию):

– Что ж, пусть потомки говорят обо мне, что хотят. Ты прав: я читал о детстве Лаограна Узурпатора то, о чем он сам всю жизнь мечтал забыть. Но я знаю и то, что он свел под своей рукой восемь королевств! Он подавил Великий Мятеж и изгнал в Силуран моих предков! Он сорок лет правил волей и властью Дракона – и подданные обожали его!

А после смерти он стал легендой. Бродячие певцы до сих пор горланят баллады о нем, даже здесь, в Силуране, хотя еще мой дед запретил это. Люди любят силу. Пусть потомки называют меня хоть Людоедом, но живущие сейчас, будут меня бояться! Слышишь, старик? Будут бояться!

Айрунги подавленно склонил голову:

– Понимаю… мой государь не боится ни суда потомков, ни людской молвы… Но я умоляю его прислушаться хотя бы к голосу здравого смысла! Крепость после войны отойдет под руку моего господина. Люди, что живут там… я говорю не о гарнизоне, а о мирных жителях, ремесленниках… они станут подданными Силурана, своими трудами будут множить богатство страны. Что выиграет государь, если эти люди будут сожраны Подгорными Тварями, которые не разбирают, кто перед ними, воин или нет? Разве не лучше Вепрю предстать в их глазах грозным, но милосердным государем? Я уверен, что появление армии Людоедов у ворот крепости заставит гарнизон сложить оружие, а жителей – со страхом и благоговением приветствовать своего нового властелина!

– Сдурел ты совсем, колдун! На что мне эта горстка черни? Мои войска перекатятся через нее, растопчут и не заметят. Я уж точно не вспомню про этих жалких ремесленников из захолустья!

Айрунги опустил глаза, чтобы не выдать своей неприязни. Он вспомнил, как два месяца назад Нуртор с омерзением отшвырнул свечной огарок, похожий на Подгорного Людоеда. Как оскорбленно загрохотал он тогда: “Да как ты посмел предложить мне!..” А теперь-то разошелся… хоть пускай его самого на стену крепости во главе армии нелюдей!

Но мысли эти не отразились на сдержанном лице Айрунги, который вновь поднял на Вепря бестрепетный взгляд. И ни на миг – ни на миг! – не возникло у него желания отказаться от затеянного, преградить путь войне. В конце концов он же пытается смягчить жестокость короля, разве не так?..

О-о, это было высокое искусство – глядеть в глаза разъяренному Вепрю! Оно требовало твердости, самообладания и умения тонко смешать в своем облике покорность и чувство собственного достоинства – так же тонко и точно, как смешиваются в ретортах порошки и жидкости. Этим опасным искусством в совершенстве владел покойный Аудан, а теперь в нем пробует свои силы Айрунги. И ничего, неплохо получается, раз жив еще… Во-от, вот, Вепрь еще злится, но уже способен понимать, что ему говорят. Значит, можно продолжать.

Плавным движением Айрунги указал на столик посреди шатра. На столике возвышалась глиняная модель крепости Найлигрим. Отвесные стены, восемь башен, ворота с подъемным мостом из тонких прутиков. За стеной – маленький шаутей и казармы. Немного в стороне рядками ореховых скорлупок обозначен поселок ремесленников.

– Там еще храм есть, возле шаутея… – буркнул король все еще с раздражением, но невольно заинтересовавшись.

– Храм в руках Безликих, нас беспокоят только стены и башни… – Айрунги на серебряном подносе протянул королю ржавый эфес меча с обломком лезвия. – Возьми его, государь.

– Эт-то что еще за грязная пакость?

– Если бы мой господин знал, чьи руки некогда держали это оружие, он бы с большим уважением отнесся к моему подарку.

Любопытство окончательно вытеснило гаев из души Нуртора.

– Да? И кому же служила эта… эта реликвия?

– Есть имена, которые лучше не тревожить попусту, иначе в Бездне дрогнет пламя. Скажу лишь, что эта древняя рукоять обошлась мне в сорок золотых… и в две человеческие жизни, потому что пришлось ее похитить. Тот, кто некогда носил этот славный меч, всегда знал волю Безымянных. Узнаешь ее и ты. Возьми, государь!

Преодолев брезгливость, Вепрь сомкнул короткие толстые пальцы на ржавой металлической рукояти.

– Теперь, – быстро заговорил Айрунги, не давая королю опомниться, – сокруши стены Найлигрима! Ты же воин! Сокруши их так, как хотел бы разрушить настоящие стены!

Глаза короля заблестели, он склонился над глиняной “постройкой”.

– Здесь, – уверенно сказал он. – У ворот, немного западнее… а то с востока из-под земли выбегает река…

Обломок лезвия легко вошел в мягкую глину. Нуртор хищно оскалился, крупные белые зубы сверкнули в черной бороде.

– Шаутей! – продолжил он, входя во вкус игры. – Чтоб никто живым не ушел!..

Сокрушив глиняную башенку, король неуверенно оглянулся, не зная, что делать дальше Короткий миг азарта прошел, Нуртор чувствовал себя мальчишкой, которого взрослые застали за нелепыми шалостями. Оставив обломок меча в комке глины, он выпрямился, разглядывая перепачканные ржавчиной ладони.

Айрунги молча подхватил с треножника серебряный тазик для умывания, ловко и почтительно поднес королю. Вепрь опустил в воду свои лапищи…

Часовой, стоящий под дождем, вздрогнул, услышав рев. Это был, конечно, голос короля, но что в нем звучало, страх или изумление?.. Как быть? Ворваться в шатер, на помощь своему господину? Но ведь у короля тайная беседа с Ночным Магом! Еще сунешься не вовремя…

Наемник поежился – то ли при мысли о королевском гневе, то ли от страха перед тем, что он мог узреть в шатре чародея…

Пока стражник лихорадочно соображал, что ему делать, в шатре Нуртор потрясенно смотрел на свои пальцы, по которым стекали алые капли. Умывальный таз был полон крови, в которую превратилась вода.

– Вот! – воскликнул Айрунги, поднимая дрожащую руку. – Вот она, воля богов! Знамение! Ты войдешь в память людскую как государь, у которого руки по локоть в крови!

– Ну и пусть! – рявкнул перепуганный, но не собирающийся сдаваться Вепрь. – Думаешь, я собрал армию, чтобы подарить грайанскому королю букет цветов? Война – это всегда кровь! А кровью меня не испугаешь, я ее с двенадцати лет проливаю!

В этот миг полог шатра откинулся. Прозвучал голос стражника, чьи сомнения сами собой разрешились:

– Государь! Прибыл гонец от…

Наемник замолчал, расширившимися глазами глядя на таз с кровью.

– Ну? – нетерпеливо спросил Нуртор. – От кого гонец?

– От высокородного Арджйта Золотого Всадника из Клана Медведя, Ветвь Изгнания, – зазвучал за плечом стражника твердый голос.

Оттерев плечом часового, в шатер ввалился седой наемник в потрепанной кожаной куртке, с которой стекала дождевая вода. Таз с кровью он удостоил лишь беглым взглядом и без запинки продолжил:

– Мой господин, высокородный Арджит, прислал меня с сообщением. В одиннадцатый день этого месяца мы, воины гарнизона Трехбашенного замка, совершали патрульный объезд, дабы не позволить грайанским лазутчикам…

– Короче! – прервал Нуртор. – Поймали, что ли, кого-нибудь?

Наемник даже бровью не повел, точно его никто и не перебивал:

– Нами был задержан человек, сообщивший, что он – высокородный Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла, новый Хранитель крепости Найлигрим. На него и на его спутников напали Подгорные Людоеды, спастись удалось лишь Соколу. Он заблудился и, судя по рассказу, пересек горы через Козье ущелье, там есть тропа. Мой господин повелел, чтобы я, Шипастый из Отребья, десятник замкового гарнизона, доставил знатного пленника к государю, да хранят Вепря боги на радость и гордость всей стране.

– Складно излагаешь, Шипастый, – отозвался король, стараясь казаться невозмутимым. – Будешь награжден. Ступай и дожидайся, пока прикажу позвать тебя… И ты ступай! – прикрикнул Нуртор на часового, который не мог оторвать глаз от крови на королевских руках.

Оба наемника исчезли в шумящем потоке дождя, задернув за собой полог.

Король и маг уставились друг на друга.

Айрунги первым пришел в себя и поспешил овладеть ситуацией:

– Государь, какие еще знамения нужны тебе, чтобы понять волю богов? Небо должно расколоться? Камни должны возопить человеческими голосами? Разве можно выразиться яснее: Безликие в милости своей посылают тебе пленника, в обмен на жизнь которого, можно получить сдачу крепости! Кто бы ни командовал сейчас гарнизоном Найлигрима, он не посмеет обречь на смерть Сокола… да еще, кажется, последнего в своей Ветви!

– Я… я подумаю, – севшим голосом сказал король, неловко повернулся и вышел из шатра.

Дождь превратился в ливень. Струи воды смывали потеки с рук Вепря. Нуртор не заметил ливня, не заметил обоих наемников, почтительно следовавших за ним. Словно слепой, брел он с горы в долину, где под дождем темнели солдатские палатки, окружавшие высокий королевский шатер.

Айрунги, высунув свой острый нос наружу, проводил Нуртора взглядом, а затем, подхватив серебряный таз, выплеснул под дождь на траву алую жидкость, которая не была кровью (как не было ржавчиной вещество, испачкавшее королевские ладони).

– О Безликие, я ведь не жесток! Помогите мне достичь величия и власти без лишнего кровопролития, без лишних по-гребальных костров, без лишних человеческих страданий!..

В глубине души Айрунги знал, что боги не внемлют подобным мольбам.

Однако он и не подозревал, что его слышат другие…

– Что скажешь, змей ты мой ручной?

– Что раньше говорил, то и сейчас скажу: трус испортит нам все дело. И зачем этот шут сбежал из своего балагана? Показывал бы фокусы, раз у него это так хорошо получается!

– Ты прав, Шайса. Мне не нужен благородный и великодушный маг. Мне нужен жуткий колдун, чьим именем матери пугали бы детей! Мне нужно чудовище, выползшее из страшных снов!

– Айрунги – чудовище? Да любая овца больше годится для…

– Помолчи! Если он не хочет злодействовать, я сам сделаю из него злодея. Вот если сейчас свершится нечто кровавое… и в этом будет замешана магия… начнет ли наш циркач вопить, что это не его рук дело?

– Он? Да ни за что! Напыжится, как ворона в золотой клетке, и начнет запугивать всех намеками на свою ужасную и зловещую силу.

– Вот именно! Выходит, прежде чем уничтожить врага, мне придется создать этого врага собственными руками!

 

Лес, чужой и мрачный, тянул ветви к тропе, угрожающе шумел листвой, перекликался голосами ночных птиц. Ни луны, ни звезд не было на подернутом тучами небе.

Молодой десятник Литисай Звонкая Стрела поежился, запахнул на груди плащ и остановился, пропуская мимо себя всадников. Темные фигуры, безмолвно проезжающие по тропе, похожи были на зачарованных воинов из древней легенды. Во тьме Литисай не мог отличить одного из них от другого.

Впрочем, не отличил бы и днем. Литисай недавно принял десяток, и наемники казались ему на одно лицо: высоченные, грубые, горластые…

Юноша успел лишь недолго прослужить рядовым гвардии Нуртора. И тут же – повышение, которым он обязан своему происхождению. Род Хасчар от Огненных Времен поставлял Силурану воинов, которые непременно достигали высокого положениях., даже если им этого совсем не хотелось!

Литисай подавил тоскливый вздох. Хорошо бы сейчас очутиться на окраине Джангаша, в уютном отцовском доме – массивном, бревенчатом, с проложенными мхом венцами, с пылающим очагом! Или в гвардейской казарме, веселой и шумной. Или… или где угодно, лишь бы под крышей!

Нет, скулить ему нельзя! Он должен гордиться и быстрым повышением по службе, и первым заданием…

Мысленно десятник увидел карту: тоненькая струйка дороги течет через Красное Урочище на юг и резко сворачивает на запад – вдоль гор, к морю. На карте дорога прорисована четко, ясно, а наделе – заросла, заглохла. Чтобы протащить осадные башни, даже разобранные на части, приходилось рубить кустарник, валить молодые деревца. Этим, кстати, и занимался до сих пор героический десяток Литисая. Расчищал дорогу. И юноша был этим вполне доволен. В отличие от своих родных и двоюродных братьев, злых и веселых, как свора охотничьих псов, Литисай в бой не рвался.

Кто же знал, что именно ему прикажут начать боевые действия!

А все дядюшка, чтоб его… чтоб его хранили Безликие! Нет, старик очень заботился о карьере племянника, грех на него обижаться…

В памяти заскрипел знакомый голос:

“Вокруг армии вьются грайанские лазутчики. Ладно, пусть вьются, мы знаем, что они сообщают своим хозяевам. Мол, Нуртор направляется маршем к морю… пусть укрепляют свои портовые города, пусть! Но долго обманывать их мы не сможем. Армия не повернет на запад, а двинется к Найлигриму! Удар должен быть внезапным! Твой десяток уйдет вперед и уничтожит конный грайанский разъезд. И чтоб никто не ушел живым! Ты понимаешь, мальчишка, какая это честь и какая ответственность?..”

Да понимает он, все он понимает! И трусить ему нельзя! Стыдно ему трусить! Бой будет честным, десяток на десяток, на его стороне будет неожиданность. Он все продумал, его воины засыплют грайанцев стрелами. А если он простое дело провалит – что ж, тогда дядюшка прав: такой олух не должен позорить доблестный Род. Надо срочно ложиться на костер, а в следующем воплощении родиться в крестьянекой лачуге и мирно выращивать репу в захолустной деревеньке…

Но, во имя всех обликов Серой Старухи, почему мысль о выращивании репы не вызывает у него возмущения и протеста?

Последний всадник остановил коня рядом с десятником. Юноша напрягся: он узнал этого человека. Шипастый из Отребья, доставивший королю сообщение из Трехбашенного замка. Временно, до возвращения в свой гарнизон, старый десятник был послан рядовым воином под команду Литисая…

Парнишка вспомнил гнев и стыд, охвативший душу, когда он понял, чем вызван приказ сотника. Ему, воину из Рода Хасчар, навязали няньку! Об этом, конечно, тоже дядюшка позаботился!..

Но сейчас, в этом непроглядном лесу, когда зуб на зуб не попадал от волнения, Литисай понял, что не так уж это плохо – иметь рядом няньку. Седой кряжистый наемник со шрамом на лбу испытал в жизни, наверное, немало, раз сумел из Отребья выбиться в десятники.

До сих пор юноше не приходилось сталкиваться ни с кем из Отребья. Как они могут жить на свете, эти люди? Свободные, а без имени… Рабы – те хоть принадлежат кому-то, кто о них заботится, их защищает. А эти… для закона они вообще не существуют! Без имени не купишь землю, дом, рабов… да что там – даже не женишься!..

Раздумья молодого десятника прервал напряженный голос Шипастого:

– Скверная ночь. Будь это мой десяток, я бы так беспечно себя не вел. Интересно, кто из этих парней доживет до рассвета?

В другое время Литисай оборвал бы дерзкого простолюдина, первым заговорившего с Сыном Рода. Но сейчас он вытолкнул из пересохшего горла лишь одно слово:

– Почему?

– Запах, – объяснил Шипастый. Юноша судорожно втянул в себя воздух.

– Это… это какие-то ночные цветы? – робко спросил он, всем сердцем желая, чтобы воин утвердительно кивнул. Старый наемник хмыкнул.

– Во-во, цветочки. Когда я только службу начинал, моему десятку довелось эти цветочки понюхать. Из десятка только я в живых и остался. Это Бродячие Кусты. Чтоб меня уже сегодня хвоей присыпали, если это не так. Литисай оцепенел от ужаса.

Шипастый покосился на съежившуюся щуплую темнув фигурку. Мальчишка, совсем мальчишка! Сколько ему – семнадцать, восемнадцать?..

Старый воин почувствовал, как из сердца уходит злая зависть к знатному щенку, получившему на серебряном подносе должность, к которой он, Шипастый, шел напролом всю жизнь. И больше не хотелось запугивать юнца, и без того трясущегося от страха.

К тому же опасность и впрямь гуляла неподалеку.

Литисай молчал. То ли не хотел унижаться перед наемником из Отребья, то ли не мог справиться со своим языком.

Шипастый еще раз втянул ноздрями тонкий, сладкий, кружащий голову аромат. Заговорил тихо и властно:

– Будь это мой десяток, я приказал бы парням сомкнуться, не терять друг друга из виду. И чтоб мечи держали наготове. Не арбалеты, а мечи. И дозорных вперед я б не посылал, а то этих дозорных больше не увидим.

Полусоветы-полуприказы, четкие и ясные, привели мальчишку в себя. Он тронул коня и нагнал последнего всадника.

– Передай вперед: сомкнуться! Подтянуться! Мечи наголо! От отряда не отрываться! И чтоб у меня не спать на ходу!

Где-то тревожно заухал филин, вдали отозвался тягучий волчий вой.

Наемники тревожно вглядывались во тьму. По рукам пошла пущенная Шипастым фляга с горьким настоем трав, отгоняющим дремоту. А проклятый аромат делался все гуще – липкий, приторный, коварный.

Копыта мягко уходили в мох и траву. Не брякало хорошо пригнанное оружие, не переговаривались напряженные, тревожно собранные воины. Кавалькада беззвучно плыла сквозь ночь, которая сладко пахла смертью. Ладони срослись с эфесами. В любой миг придорожные ветви могли ожить, стегнуть по горлу, захлестнуть, стащить с седла, стиснуть, задушить…

Внезапно мрак разорвало отчаянное предсмертное ржание. Где-то рядом в ужасе и муке гибла лошадь. Звук этот полоснул по сердцу каждого воина. Без приказа кавалькада перешла на рысь, кони раздвигали высокие заросли папоротника. Впереди была опасность – и это было прекрасно! Куда страшнее, когда опасность вокруг тебя, всюду, везде, разлита в воздухе… Наемники готовы были в любой момент слететь с седел и сомкнуться для обороны (в Силуране, как и в Грайане, не сражались верхом).

Храпящие кони вынесли всадников к глубокой котловине с голыми, лишь мхом поросшими каменистыми краями. А на дне…

Литисая замутило. Он выронил повод и левой рукой вцепился в луку седла, усилием воли преодолевая дурноту. Правая рука стискивала меч, о котором юноша в этот миг совсем забыл.

На узкое мальчишеское плечо предостерегающе легла крепкая ладонь.

– Жрут, – жестко сказал Шипастый. – Раз светятся, значит, жрут.

Да, они светились мертвенно-бледным свечением гнилых деревяшек, эти омерзительные, ни на что не похожие кусты с жуткими, словно изломанными ветвями. Они деловито сгрудились вокруг темной кучи… разум отказывался признать в ней безжизненные тела.

Груда зашевелилась, от нее отползла бьющаяся в предсмертных судорогах лошадь, волоча задние ноги и пытаясь приподняться на передних. Она уже не ржала – только вскрикивала, как изнемогший от плача ребенок.

Ближайший куст повел ветвями в сторону содрогающейся жертвы. Из земли вылетел гибкий корень и вонзился в мох ближе к лошади – легко и мягко, словно в землю воткнули меч, чтобы стереть с него кровь. Выпростав из земли второй корень, куст подтянулся к лошади, которая уже почти затихла, и накрыл ее ветвями. Это было сделано быстро, с хищной ловкостью и грацией.

Чем дольше юноша глядел на это кошмарное зрелище, тем нереальнее оно становилось. Конечно, он спит… и ему все это снится… Вот и края котловины подернулись дымкой, стали расплывчатыми… и деревья вокруг слились в черную стену… и он даже красив, этот светящийся ломаный узор внизу. Хорошо бы подъехать, взглянуть поближе, ведь это лишь сон…

Сладкий аромат заползал все глубже в душу, вкрадчивый, как любовный шепот, и властный, как призыв из Бездны… и все слабее стучало сердце, словно тоже хотело заснуть…

Литисай не видел уже, как опустил голову на грудь один из воинов, как выронил меч и беспомощно поднял руки к вискам другой…

И тут, разрывая пелену чар, грянул голос Шипастого:

– Эй, вояки, не спать! Выше голову, куры вы дохлые! А вот сейчас плеткой приласкаю, чтоб вам всем в Бездне до  золы сгореть!..

И были эти слова для наемников, словно ведро воды, опрокинутое в знойный день на голову. Они встряхнули, взбодрили солдат, разогнали дурман, заставили взглянуть вокруг прояснившимся взглядом.

Несколько кустов карабкались вверх по склону – к всадникам.

– Громче кричите! – командовал Шипастый. – Это сон гонит! Орите на эти кустики так, будто они вам в “радугу” насквозь проигрались, а платить проигрыш не хотят!

Лес дрогнул от солдатских голосов – свирепая брань, угрозы, хохот, за которым прятался страх… Воины смолкли лишь на миг – чтобы хлебнуть из заветной фляги Шипастого, которую тот вновь пустил по рукам.

– Может, огоньку? – во все горло спросил десятник. – У меня огниво есть!

– Нет, огнем их не проймешь… Эй, а это еще что они затеяли?

Свечение медленно гасло. Чернеющие на глазах кусты, оставив добычу, начали карабкаться на противоположный от солдат склон котловины.

– Уходят? – недоверчиво протянул старый наемник. – Они ж никогда не отступают, не умеют отступать… – Шипастый спешился и рявкнул властно, словно это он командовал десятком. – А ну, парни, готовься меня прикрыть! Хочу кое-что проверить!

Никто и слова сказать не успел, как он с мечом в руках начал спускаться в котловину.

Наемники дружно завопили от ужаса и восхищения.

Шипастый поравнялся с кустами, что совсем недавно карабкались наверх, к всадникам. Теперь свечение почти погасло, кусты походили на взъерошенных мрачных птиц, сложивших крылья.

Воин вскинул меч, но оружие ему не понадобилось. Поспешно вытаскивая из земли корни, кусты поползли прочь, догоняя свою “стаю”.

– Уходят! – проорал Шипастый. – Но вы, парни, сюда не спускайтесь, вдруг ловушка… С этой мразью ушами хлопать нельзя!

Всадники глядели сверху, как их товарищ склонился над страшной грудой.

– Грайанцы! Грайанский разъезд! Чтоб мне еловым лапником укрыться! Эти кустики перехватили нашу добычу! Надо бедолагам костер устроить.

– Это уж как положено… – буркнул Литисай, приходя в себя и чувствуя досаду из-за того, что у него перехватили командование. – Но почему они на нас не напали?

Шипастый взбирался по склону. Вот его голова и плечи показались над краем гигантской ямы. Один из всадников спешился и помог старому воину выбраться.

– У тебя кровь на руке, – сказал он Шипастому.

– Это я себя ножом резанул, – объяснил тот. – Боль дурман гонит и в чувство приводит.

И тут Литисай произнес слова, которые эхом раскатились по всей растянувшейся вдоль Красного Урочища армии:

– Ребята, а не наш ли это Ночной Маг развлекается?

Все окаменели в седлах, разом припомнив слухи о чудовищном жертвоприношении, которое король совершил в шатре колдуна, о серебряном тазе, наполненном неизвестно чьей кровью…

– Мой господин прав… – задумчиво протянул Шипастый. – Это не просто колдовство – это наше колдовство, силуранское… грязное, поганое, но наше… Не прикажет ли господин возвращаться? – закончил он деловито.

Вновь обретая высокомерие Сына Рода, Литисай надменно кивнул:

– Эти бедняги получат свой костер, когда здесь пройдет наша армия… Деся-аток! Рысью… марш!

Мечи вернулись в ножны за плечами. Всадники смутными тенями повернули на север, неся весть, которая заставит побледнеть многих смельчаков.

Айрунги Журавлиный Крик, Ночной Маг на службе короля Силурана, начал свою личную – колдовскую – войну!

 

В ранние, еще прозрачные сумерки вплелся женский голос. Песня горько укоряла разлучницу, что в чужом краю сгубила смелого воина.

Остановившись под темной стеной шаутея, Орешек поднял голову и прислушался. Кто там заливается? Айлеста? Нет, Аунава…

Подумать только, когда-то все три сотничихи казались ему на одно лицо: тупые домашние овцы… Какое жестокое и несправедливое суждение! Они же такие разные! Скажем, Миланни Нежная Песня… да, она не может похвастаться быстротой соображения, зато все сотничьи детишки (которых Орешек так и не сумел сосчитать) при всякой царапине бегут именно к Миланни: и ссадину промоет, и доброе слово скажет, и чем-нибудь вкусненьким угостит – у нее всегда при себе мешочек с лакомствами. И провинившиеся рабыни падают Миланни в ноги, чтоб замолвила слово перед шайвигаром, упросила смягчить наказание…

Вот Айлеста Белая Лилия – та и впрямь выглядит законченной идиоткой, слова из нее не вытянешь. Не сразу Орешек понял, что это – от непобедимой застенчивости. Зато в рукоделии молодая женщина достигла таких же высот, как Аунк – в фехтовании. У Орешка над кроватью висела теперь огромная вышивка – крепость в венце радуги. Такое чудо украсило бы и королевский дворец! Про Айлесту говорили, что у нее весь ум ушел в пальцы. Что ж, многие и этим похвастаться не могут…

А уж кого точно дурой не назовешь, так это Аунаву Гибкую Иву. Сплетницей, язвой, змеей – пожалуйста, но не дурой… Вот ведь трагедия: этой женщине жить бы при дворе, заплетать да расплетать сложнейшие нити интриг! А здесь, в захолустной крепости, ей так же просторно, как боевому кораблю – в деревенском пруду с лягушками! Вот и озлобилась…

Хранитель пересек пустеющую рыночную площадь, отвечая небрежным взглядом на низкие поклоны припозднивших-ся покупателей и торговцев. Мысли были заняты другим. Только что из окна он увидел за баней занятную сцену и теперь спешил убедиться, что глаза его не обманули.

За рядами прилавков замаячила стена бани. Из крошечных окошек долетали крики и хохот.

Орешек чуть не взвыл – так остро вспомнилось недавнее унижение.

Вчера крепость покинули ваасмирские торговцы. Недостающие товары были доставлены, пересчитаны и сложены в Купеческой башне, и ваасмирцы, с трудом поверившие в спасение от неминуемой казни, не стали задерживаться в Найлигриме даже лишнего звона. Солдаты проводили их насмешливыми криками и свистом, а Орешек, ободренный своей победой, совершил неосмотрительный поступок – приказал к вечеру приготовить для себя баню.

Шайвигар скоренько распорядился: солдатню выставили, лавки продрали с песочком, на полу рассыпали свежие зеленые ветки, по стенам развесили пучки сухих трав для аромата. Все бы хорошо и даже замечательно, однако Хранитель изумил всех, заявив, что желает мыться в полном одиночестве… Да-а, это было потрясением для шайвигара и дало всей крепости богатую тему для разговоров. Ведь даже в самых дешевых банях крутятся среди моющихся рабы-банщики: кому кувшин воды на голову вылить, кому спину куском рогожки потереть. А чтобы высокородный Хранитель крепости… да совсем без слуг… Ясно, что тут дело нечисто!

Интересно, кто додумался до разгадки тайны? Перепелка с ее длинным языком и живым воображением? Или Аунава, ивушка плакучая? А может, другая светлая голова нашлась? Так или иначе, весь сегодняшний день Орешек ловил на себе странные взгляды, а полтора звона назад притащился лекарь Зиннитин и осторожненько начал предлагать свои услуги, упирая на то, что в Аршмире ему часто приходилось иметь дело с подобными случаями… ну, с кожными болезнями…

Вот так! Весь Найлигрим сочувствует Хранителю, который вынужден скрывать следы некоей ужасной кожной болезни… Чтоб их Серая Старуха в болоте утопила, болтунов проклятых! Интересно, Арлине про это нажужжали или не осмелились?..

Орешек завернул за угол бани – и пред ним предстало зрелище, заставившее забыть обиду и наполнившее душу веселым восторгом.

На пустыре, где Хранитель сорвал Поединок Мастерства, вновь звенели мечи. Аранша, уйдя в глухую защиту, легко отражала удары, что яростно и беспорядочно сыпались на ее клинок.

Орешек улыбнулся. Соперница Аранши была в мужской одежде, с высоко подобранными волосами, но он узнал бы ее в любом наряде, с любого расстояния и в любое время суток.

Он и раньше слышал (от Перепелки, разумеется), что Арлина берет уроки фехтования, но увидеть это довелось впервые. Честно говоря, зрелище было довольно забавным. Арлина походила на неуклюжего щенка, свирепо атакующего добродушного взрослого пса.

Наемница заметила Сокола, издала пронзительное короткое шипение и опустила меч. Арлина, не привыкшая еще к сигналу прекращения схватки, продолжала атаку. Аранша уклонилась от клинка и поменяла положение так, чтобы госпожа оказалась лицом к Хранителю.

Увидев жениха, Арлина ойкнула, выронила меч и в отчаянии вскинула руки, чтобы поправить волосы, начисто  забыв при этом, что служанка с огромным трудом сколола их в узел. Разумеется, суматошные старания привести прическу в порядок лишь выпустили на свободу буйный черный водопад, расшвырявший вокруг шпильки.

Нет, улыбнулся Орешек, не выйдет из девочки бойца. Разве ж это можно – бросать оружие на землю?

Мысль эта доставила ему удовольствие. Почему-то не хотелось, чтобы Арлина стала умелым воином. Аранша – другое дело: боевое мастерство шло ей, было частью ее тела и души…

Под стеной башни лежало бревно. Усевшись на него, Орешек похлопал ладонью по шершавой коре. Арлина охотно села рядом – веселая, разгоряченная, немного смущенная. Наемница замешкалась, но после приглашающего взгляда Хранителя опустилась на краешек бревна.

– Господин мой, – спросила Арлина, торопясь увести разговор от фехтования, – правда ли, что к Лунным горам движется силуранская армия?

– Правда, – выдал Хранитель военную тайну, которую в крепости и так знал каждый раб. – Но они скоро повернут на запад, к Фаншмйру.

Арлина перевела вопросительный взгляд на Араншу.

– Все верно, госпожа, – авторитетно подтвердила та. – Наши разъезды все время следят за силуранцами. Позавчера приглядывал мой десяток.

Наемница сказала “мой десяток” со спокойным величием. Джангилар Меч Судьбы мог бы таким же тоном сказать: “Мое королевство!” При этом Аранша не удержалась: дотронулась до свисающей с перевязи железной бляхи на тонкой цепочке – знака десятника.

Отметил Орешек и то, что перевязь на Аранше не зелено-красная, как в день его прибытия в крепость, а зелено-белая. Шайвигар расстарался – теперь солдаты, как и положено, носили цвета Клана своего Хранителя.

– Значит, это война… – печально сказала Арлина.

– Не война, а дурацкая заварушка, – отозвалась ободренная вниманием Аранша. – Пока дотопают они до Фаншмира, пока погрузятся на корабли… Наши портовые города наверняка извещены разведчиками, а береговая оборона там ого-го какая! Вот я в Яргимире служила… Прямо на скалах катапульты, да такие мощные – глядеть страшно! Целые глыбы швыряют! Канаты не люди натягивают, а упряжки быков!

– Ты, наверное, долго бродила по свету и много повидала… – скользнула в голосе Арлины зависть, легкая, как летнее облачко.

– Да не особенно… В Яргимире было первое место службы. Потом нашу сотню перебросили в Ваасмир. Хороший город, служи да радуйся… Нет, дернула меня Серая Старуха сотнику нос набок свернуть!

– За что ж ты его так?

– А пусть не тянет лапы куда не просили… Еще легко отделалась, могли руку отрубить за то, что своего командира ударила. Спасибо ваасмирскому дарнигару, не поленился во всем разобраться. Сотника – в рядовые, а меня – в это захолустье…

– Тебе не нравятся здешние края?

– Почему – не нравятся? Это моя родина. Откуда ушла, туда и вернулась.

– Ты никогда не рассказывала о себе, – укорила ее Арлина.

– А разве это интересно высокородной госпоже? – искренне удивилась наемница. – Мои родичи рыбачат на берегу Моря Туманов… то есть рыбачили. – Аранша нахмурилась, голос ее стал низким и напряженным. – Господину, конечно, рассказали про деревню Старый Невод, на которую в Перво-травном месяце напали Подгорные Твари. У меня там все родные погибли – дед и сестра с малышами. Теперь и вернуться некуда…

Три человека притихли. Крепость вдруг показалась им маленькой, стены ее – низкими и непрочными. Вражеской армией стояли вокруг горы, обитель злобных чудовищ. Силы, более древние, чем крепость, страна и даже сам Человек, хмуро глядели на кучку камней, уложенных один на другой жалкими людскими руками…

Все трое обрадовались, когда из-за угла вывернулся маленький наемник Тайхо и, по-взрослому приветствовав Хранителя, передал настоятельную и срочную просьбу Правой и Левой Руки – пожаловать в шаутей…

Дарнигар, заложив тяжелые ладони за пояс, мерил большими шагами комнату. Шайвигар, бледный, с подрагивающими губами, смотрел перед собой. Он не встал, когда вошел Хранитель. Это сразу отметил наблюдательный Орешек, который и без того был встревожен тем, что помощники ждали его не в зале шаутея, а в покоях Хранителя – для особой секретности. Вей-о! Не к добру это!

– Что случилось? – тревожно спросил Орешек.

Харнат остановился и вскинул на Хранителя мрач- ные глаза.

– В полдень не вернулся из дозора третий десяток второй сотни. Я послал на разведку троих конных. Они вернулись с дурными вестями. Силуранская армия не повернула на запад. Она движется к перевалу, господин мой. Завтра Нуртор будет здесь.

Ледяной ком прокатился от горла к животу Орешка. Парень почувствовал себя мышонком, на спину которого легла когтистая лапа.

– Надо известить короля… и Ваасмир…

– Уже отправлены трое гонцов. Разными дорогами.

– Правильно, – сказал Хранитель, беря себя в руки. – Какие еще отданы приказы?

– Я вызвал сотников. Надо собрать солдат в казармах, запереть кабак, подготовить все для приема крестьян, которые ночью хлынут сюда с семьями и скотом…

– Первые крестьяне уже заявились, – вставил шайвигар. – Если господин позволит, прикажу увеличить выпечку хлеба.

– Распоряжайся, как считаешь нужным, почтенный Аджунес, – отозвался Хранитель. – Я уверен, что хозяйственные заботы в надежных руках… – и менее уверенно добавил, обернувшись к Харнату: – Вероятно, солдатам надо раздать оружие…

– Сразу после вечерней переклички, – подтвердил дарнигар, даже взглядом не показав, как позабавила его наивность Хранителя. Воины и так не расставались с оружием. Это, конечно, бьшо против правил, но попробуй заставить наемника после дежурства сдать любимый меч в арсенал! Харнат, как и другие командиры, всюду и везде, смотрел на это сквозь пальцы. А если неопытный чудак вроде молодого Сокола спрашивал солдата, почему вне караула тот разгуливает с клинком в ножнах, воин не моргнув глазом отвечал, что собирается потренироваться на плацу (это разрешалось в любое время дня).

Харнат постарался натолкнуть Сына Клана на самое главное:

– Объявить Большой Сбор имеет право лишь Хранитель, и я покорно жду приказа…

– Ах да… конечно…

“Что еще? – лихорадочно соображал Орешек. – Дом Исцеления?”

– Надо приказать Зиннитину подготовить все к приему раненых… может, дать ему еще пару рабов в помощь…

– Сделаем, господин мой, – кивнул Аджунес.

– Катапульты, – азартно продолжал Хранитель, – и копьеметы. Я видел, на стенах стоят только рамы…

– Так, господин, – отозвался Харнат. – Механизм и канаты убраны от непогоды… Всю ночь будем собирать, при факелах. Пусть Левая Рука даст мастеров-рабов…

– Кузнеца дам, – взвился Аджунес, – а плотников – ни за что! Своими силами управитесь, среди солдат такие умельцы есть… Армия с марша на стены не полезет, а мне крестьян размещать надо! Они со скотиной припрутся, а на скотном дворе и так тесно… кормушки новые, навесы… ах да, для людей тоже навесы нужны от непогоды…

– Почему раньше не позаботились? – возмутился Хранитель.

– Кто ж знал… а доски в хозяйстве всегда нужны… Зато, – поспешил добавить шайвигар, – с продовольствием все в порядке, любую осаду выдержим.

– Так, – деловито подытожил Хранитель, – перекличку – немедленно, катапульты собрать, караулы удвоить…

И вдруг он осекся. Харнат и Аджунес с тревогой увидели, что лицо молодого Сокола резко побледнело, на лбу выступили мелкие капельки пота.

– Не занемог ли высокородный господин? – робко спросил шайвигар.

– Я… нет… о чем это я?.. Ах да, Большой Сбор… перекличка… Пусть Правая Рука сейчас же распорядится. А ты, почтенный Аджунес… эти… навесы… Я скоро выйду к вам и сам проверю.

Помощники покинули комнату. За дверью Харнат сказал понимающе:

– Он так молод… не знает, что такое война… вот и разволновался!

Аджунес с некоторым сомнением кивнул.

Дарнигар и шайвигар не видели, как Хранитель беспомощно опустился на край кровати, закрыв руками лицо.

Только что это самое лицо мелькнуло перед ним в рамке зеркала – возбужденная физиономия со сверкающими глазами.

Время замерло и покатилось вспять.

Аршмир… Театр… Подолгу отрабатывал он тогда перед зеркалом именно такое выражение лица.

“Малек ты портовый! – горячился Раушарни. – Ты должен пылать вдохновением боя! Зритель должен верить, что солдаты пойдут за тобой на смерть!”

Чад огромных светильников, грубые декорации на широких досках, пышные костюмы из тряпья…

“Вперед, мое доблестное войско!..”

Орешек застонал от стыда. Как он мог забыть… забыть самого себя?

Беглый раб, бродяга, актер, разбойник – как он мог позволить новой маске прирасти к лицу?

День за днем откладывал он свое исчезновение – а потом и думать о нем забыл, втянувшись в эту небывалую, невероятную жизнь. Жизнь, которой придает смысл важное дело, которую согревает уважение окружающих, которую освещают ласковые взгляды самой лучшей в мире девушки… ох, только не о ней сейчас…

Орешек ударил кулаком по парчовому покрывалу. Надо же быть такой беспечной скотиной! Почему он не ушел сразу после своего эффектного появления в этой распроклятой крепости? Почему в тот же вечер, на ночлеге, не спалил в придорожном костре распроклятый плащ? Почему не подался за первым же ветром из этой распроклятой страны?

А теперь…

Орешек в ужасе замер.

Вей-о! Теперь – поздно!

Исчезновение Хранителя в самом начале осады – это, конечно, трусость и подлость, но человек, который и так уже замаран страшным позором самозванства, вполне может приклеить к себе еще клички “трус” и “подлец”. Нет, все гораздо серьезнее. Будут ли солдаты биться и умирать за стены, которые покинул Хранитель? Возьмет ли отважный и опытный Хар-нат на себя такую ответственность – возглавить оборону, если командир бежал с поля боя? Ой вряд ли! Старый солдат боится лишь одного – пойти против воли высокородных. А тут эта воля будет выражена весьма ясно…

Завтра в эту крепость войдут вражеские войска. Прошагают парадным строем в открытые без боя ворота? Или прокатятся лютой лавиной, сминая остатки сопротивления?

Арлину, хвала Безликим, никто не посмеет обидеть, она же Волчица, Дочь Клана. Но добрая Миланни, но тихая Айлеста, но маленький Тайхо, которого никто не сумеет удержать от битвы?..

Только сейчас Орешек понял, как успел он привязаться к этим людям.

А следом пришло и другое открытие: он за них отвечает!

Это было истинным ударом для Орешка, который за всю свою жизнь ни разу еще не чувствовал ответственности за другого человека. Да что там – даже щенок или котенок никогда полностью не зависели от него. А сейчас…

– Капкан захлопнулся! – с отчаянием сказал Орешек вслух. – Капкан захлопнулся!

Стало страшно – почти так же страшно, как там, на берегу ручья, когда он обнаружил знак Клана на плаще.

“Сам виноват, – с бессильной злобой подумал Орешек. – Капкан не поймает лису, если лиса сама в него не сунется!”

Откуда-то из прошлого, отодвинувшегося далеко-далеко, прежнее легкомыслие шепотком подсказало выход:

“Но ведь исчезают не только беглецы и трусы! Воин может пропасть в суматохе боя, в военной неразберихе, и никто не подумает о нем плохо, если до этого он вел себя достойно и храбро…”

За стеной многоголосо затрубили рога. Орешек нервно вскочил, но тут же сообразил, что это Большой Сбор.

Шаутей наполнился тревожными голосами. Подойдя к окну, Орешек увидел, что торговцы поспешно сворачивают свой нехитрый товарец, а двое наемников подгоняют их. Из бани, на ходу поправляя наспех натянутую одежду, горохом выкатилась толпа солдат. На пустыре копошились люди, но в сгущающемся сумраке не видно было, что они там делают.

Гул голосов становился все мощнее. Найлигрим пробудился от долгой ленивой дремоты и вспомнил, что он – не захолустный поселок, а крепость с боевым гарнизоном.

Орешек провел ладонью по ножнам висящей на стене Сайминги, подумал немного и решительно снял оружие с крюка. Что бы ни случилось, как бы ни повернулась судьба, он со своим сокровищем не расстанется!

Остановившись перед зеркалом, бросил строгий взгляд на своего двойника: не осталось ли тревоги в глазах, не стиснуты ли в отчаянии губы?

Затем картинно простер руку вперед и произнес:

– Вперед, мое доблестное войско!

Это было последней выходкой, которую позволил себе актер Орешек.

Аккуратно расправив перевязь меча, Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола перешагнул порог. Хранитель Найлигрима шел проверить, как готовится к войне гарнизон его крепости.

 

– Господин мой, Найлигрим отправил гонцов в столицу и в Ваасмир! Не сорвет ли это твои планы?

– Не бойся, Шайса. Нам с тобой не придется вдвоем вести эту войну, кое-что Нуртор умеет и сам. И он не хвастает, когда гйворит, что сражается с двенадцати лет. Армия с обозами и осадными орудиями только-только двинулась в путь, а вперед уже были высланы… э-э… люди вроде тебя. Скрытно обогнули крепость, звериными тропами перебрались через горы и теперь поджидают гонцов…

Лунные сетки разлетались из-под копыт, ветви бешено плясали над головой всадника. Сердце билось уверенно и четко, стучал о широкую грудь кожаный мешочек. Сам дарнигар затянул шнурок на этом мешочке, сам дарнигар махнул рукой вслед гонцу: “Скачи со счастливым ветром!”

Всадник был молод и смел. Он впервые получил важный приказ и гордился этим так, что даже конь чувствовал состояние хозяина и летел как на крыльях.

И когда с нависшей над дорогой черной купы ветвей прошуршала, расправляясь, ловчая сеть, вырвала всадника из седла и швырнула наземь, не страх почувствовал он, а лишь изумление перед чудовищной несправедливостью. Он попытался встать, не ощущая боли в сломанных ногах, но в лунном свете поднялся и опустился длинный тусклый нож. Чья-то рука сорвала с груди гонца кожаный мешочек на тонком шнурке.

Солнце лишь крае шком проглянуло меж поросшими лесом склонами, но белесый рассвет уже вползал в ущелье, на дне которого залегла тьма.

Тропу пересекал узкий поток: вода сочилась из трещины в скале и ручьем стекала на дно ущелья.

Легко процокали по камням копыта. Всадник спрыгнул с седла.

– Обойдешься! – весело шлепнул он коня по морде. – В лесу тебя напою!

И, склонившись над ручьем, погрузил ладони в ледяную воду.

Злобно пропела стрела. Струя крови окрасила поток и заскользила в равнодушную тьму ущелья. Сверху на тропу посыпались мелкие камешки: убийцы спешили обшарить упавшего лицом в воду человека.

Солнце просеивалось на тропинку сквозь решето ветвей. Корни деревьев перепахали землю, толстые сучья угрожающе склонились над тропой, заставляя всадника ехать шагом, низко наклонившись к гриве коня. Листва скользила по плечам, по капюшону плаща. Не сверху, не из древесных крон ожидал всадник опасности!

Что-то тяжело свалилось сзади на конский круп, чьи-то пальцы впились в плечи, боль тупо толкнулась меж лопатками и отозвалась во всем теле. Седло и конь куда-то исчезли, медленно закружились в глазах древесные стволы, сбоку возникла земля и мягко ударила по плечу.

Издали наплывали голоса. Чужие, хриплые, гортанные слова.

– Нашел письмо? Дай сюда. Гонца добей.

– Да он уже…

На каком языке они говорят? Ах да, это наррабанский…

Хотелось сказать что-то, окликнуть людей, но слова умирали на выдохе.

Голоса наемников-чужеземцев смолкли.

Раненый лежал неподвижно. Время замерло, застыло.

Человек не знал, что туго натянувшийся на спине плащ прижался к ране и остановил кровь.

Постепенно в глазах чуть прояснилось, мысли стали связными. Раненый попытался шевельнуться. Боль в спине стала невыносимой, но руки послушались.

В море боли мелькало далекое, не имеющее к нему отношения: крепость, враг, донесение, убийцы… Мысль о близкой смерти не пугала, обещала успокоение…

И вдруг вспыхнуло главное, страшное: он умрет в лесу! Кто сложит для него погребальный костер? Тело растерзают звери, а душа не очистится в Бездне! Проклятые наррабанские дикари… ящеры пустынные… не знают, как человек должен прощаться с этим миром!

Стало страшно, так страшно, что боль стала незаметной, незначащей, а мысли слились в одну: нельзя лежать здесь! Надо ползти, все равно куда, но ползти! Боги не допустят, чтобы он умер вдали от людей!

Руки дернулись вперед… неловко подворачиваясь, потащили за собой беспомощное тело… совсем немного, чуть-чуть… и еще… и еще…

 

Крепость была прекрасна. Королевским венцом возвышалась она над серыми откосами скал; гордый черный абрис стен, над которыми поднималась крыша шаутея, был точно кистью художника выписан на хмуром облачном небе.

Мощь, уверенность, сила… Найлигрим словно смеялся над копошащейся в долине вражеской армией:

“Ты ставишь шатры, враг? Ты разводишь костры? Ты воздвигаешь осадные башни? Зря суетишься. Не пройдешь!”

Нуртор глядел на крепость глазами воина и влюбленного: ах, хороша! Истинным удовольствием будет покорить эту гордячку!

В очарованные мысли короля дерзко влез ленивый, чуть растягивающий слова голос:

– Да, государь. Вот эта мерзкая куча камней и должна была стать моим пристанищем… моей тюрьмой! До чего же мы докатились, если Клан так жестоко обращается со своим Сыном… да еще из-за сущего пустяка!

Король раздраженно обернулся к стоящему слева человеку в кожаной куртке наемника. До чего же неприятная физиономия – как у шлюхи, которую отмыли от румян! А ведь когда-то это лицо, видимо, было очень красивым: твердый подбородок, высокий лоб, прямой нос, черные волосы до плеч… Но волосы выглядят тусклыми и ломкими, кожа в их обрамлении кажется бледной и нездоровой. Углы тонкогубого рта брезгливо опущены, резко выделяются тяжелые мешки под глазами. А уж глаза-то…

Нуртор поежился и отвел взгляд от этих глаз – медово-желтых, с красными прожилками на белках. Равнодушие было в них, спокойная и наглая уверенность в том, что ничего по-настоящему плохого с Соколом случиться не может.

У Нуртора не возникло и тени сомнения в том, что приведенный к нему человек в одежде с чужого плеча – действительно Сын Клана Сокола. Король был незыблемо уверен, что боги положили предел человеческой лжи и что ни у кого не повернется язык святотатственными словами обречь свою душу на исчезновение в Бездне.

– Согласится ли дарнигар на обмен? – раздумчиво сказал король. – Сдача крепости – серьезный шаг…

– Согласится, – с ленивой скукой в голосе отозвался собеседник Нуртора. – Иначе ему придется иметь дело со всем Кланом, ведь я последний в Ветви…

– Что ж, тогда незачем тянуть. Пора вызвать дарнигара на переговоры.

– А в Доме Исцеления крыша протекает! И стропила трухлявые, вот-вот рухнут!..

Хранитель поднял на свою невесту усталый и укоризненный взгляд.

Орешку выпали тяжелые ночь и утро. Поминая Серую Старуху, он пытался одновременно находиться в самых разных местах. Поднимался на стены, чтобы проследить за сборкой катапульт и копьеметов. Побывал на пустыре, который уже и пустырем назвать нельзя было: под навесами, на деревянных топчанах копошился возбужденный человеческий муравейник. Спустился в подземелье, чтобы лично проверить, надежна ли новая крышка колодца и не вылезет ли из подземной реки какая-нибудь дрянь. Успокаивал толпу перепуганных женщин из “городка”, советовал им отвести детишек в шаутей к Миланни, чтобы малыши были в безопасности и не путались под ногами у взрослых. Наведался в поселок рабов и приказал удвоить караулы, запереть бараки, свернуть все работы, кроме самых неотложных, а для этих неотложных работ выпускать невольников под строгим присмотром. Завернул на скотный двор, где вопила, протестуя против непривычной обстановки, мелкорослая крестьянская скотинка. Наорал на кузнеца, который спешно латал прохудившийся котел для смолы. Был еще в сотне уголков и закоулков, которые вдруг открыла для него крепость.

Везде его окружали люди – кричащие, размахивающие руками, умоляющие о чем-то, и все они стремились переложить свои заботы на его плечи, и лица их сливались в одно искаженное отчаянием лицо.

И везде – в подземелье, на башнях, на стене – перед ним время от времени вспыхивали яркие зеленые глаза, и звонкий голос рассекал окружающий гомон:

– А в Доме Исцеления не хватает полотна для перевязи… и ниток шелковых – раны зашивать…

– А в Доме Исцеления мало тюфяков и одеял… надо хотя бы соломы свежей на пол постелить…

– А в Дом Исцеления еще не заходил жрец для благословения…

Арлина не старалась привлечь к себе внимание. Дочь Клана знала, что ее выслушают. Вот и сейчас – стоило ей заговорить, как все почтительно смолкли.  Орешек сдержал раздражение.

– Жрец сейчас у ворот, – мягко сказал он – Благослов-яет их, чтобы выстояли под ударами тарана. А второй жрец на ; пустыре крестьян успокаивает.

– И Зиннитин туда же пошел, – кивнула Арлина. – Проверяет, не притащили ли деревенские в крепость заразу.

– Ну вот, – терпеливо, как ребенку, объяснил Орешек. – Раненых пока нет, так что в Доме Исцеления..

– В Доме Исцеления, – перебила его Волчица, – не хватает рабочих рук. Шайвигар обещал двоих рабов, а прислал одного, да и тот придурок, годится только воду таскать… А мой господин не удосужился взглянуть хозяйским глазом…

Орешек обреченно вздохнул и посмотрел вниз. Долину обрамляли шатры, меж которыми плясали огоньки костров.

– У них три башни, – озабоченно подал голос дарнигар, – а не собирают ни одной Вообще ни видать, чтоб к штурму всерьез готовились. Что-то тут не так…

Орешек не понял тревоги старого воина. Не лезут враги на стены – и хвала Безликим!

– Раз внизу спокойно, загляну в Дом Исцеления, иначе прекрасная госпожа меня загрызет до смерти… Где Левая Рука? Почтенный Аджунес, ты идешь со мной!

Хранитель застучал каблуками по крутой каменной лестнице. Шайвигар, тревожно пыхтя, двинулся следом.

Арлина тоже шагнула было к лестнице, но была перехвачена Иголочкой. В руках у рабыни был плащ со знаками Клана Волка и красивая меховая шапочка в форме волчьей головы.

– Нельзя ж так, ясная госпожа! Холодно на стене, ветер! А внизу, говорят, сам силуранский король! Вдруг ближе подъедет – а Волчица, как жена простого десятника, по стене без знаков Клана разгуливает!

– Если король подъедет к стене крепости, то не затем, чтобы пялиться на женщин, – отозвалась Арлина, стараясь не показать, как заинтересовала ее такая перспектива. А руки сами потянулись к плащу. Дорогая, ни разу не надетая вещь, подарок жены Мудрейшего…

– А шапочка удержится на прическе? Ты мне волосы так высоко подняла…

– У меня с собой шпильки, светлая госпожа…

Хмурое небо низко склонилось над Медвежьим ущельем. Ни одна птица не тревожила ударами крыльев недвижный воздух под серыми тяжелыми облаками Лес замер в предчувствии грозы – или чего-то еще более страшного.

Айрунги стоял на утесе. Темный плащ неподвижными складками стекал с плеч, худая желтая рука сжимала посох с навер-шием в виде сиреневого стеклянного шара.

Колдун знал, что ничьи глаза не видят его сейчас. Даже приказ короля вряд ли заставил бы какую-нибудь отчаянную голову красться за страшным Ночным Магом в безлюдную чащобу, карабкаться на утес над пропастью…

Горделивая усмешка тронула губы Айрунги. Он поднял жезл. Мир покачнулся и плавно, медленно закружился вокруг утеса.

На миг Айрунги почувствовал страх. Но тут же это мимолетное ощущение утонуло в волне восторга: в его руке магия! Он – Ночной Маг, и пусть завидуют ему Сыновья Кланов, унаследовавшие от предков имя, но не силу!

Душа содрогалась от безумной радости, но руки были спокойны и тверды – руки алхимика, привыкшие иметь дело с хрупкими ретортами и ядовитыми снадобьями. Уверенно и крепко тонкие пальцы держали посох, который внезапно сам, без хозяйской воли, закачался и наклонился, указав наверши-ем вдаль, через пропасть. Вращение прекратилось. Колдун устремил жадный взор туда, куда кивнул посох.

Наступила жуткая, мертвая, вселенская тишина. И в эту тишину, ударив по напряженным нервам чародея, ворвался негодующий вой. Его поддержал второй голос, третий… Ничего не видел Айрунги, кроме камней, поросших мхом и низкорослыми цепкими сосенками, но, как наяву, стояли перед ним неподвижные серые фигуры с покатыми плечами и длинными тощими лапами.

– Там! Там Врата Миров! Оттуда я поведу вас на битву, дети мои!..

От наплыва чувств голос Айрунги сорвался на писк. Чтобы не упасть, чародей оперся на посох, как на простую палку. В этот миг высшего счастья он забыл, что сила его была краденой. Свершилось то, о чем мечтал когда-то тихий мальчик в повозке бродячих циркачей. Он повелевает Воинством Мрака!

Проходя мимо шаутея, Хранитель и Аджунес встретили Тайхо, который сосредоточенно волок за руки двоих малышей лет шести. Те, сопя, упорно вырывались.

Заметив Хранителя, Тайхо взмолился:

– Господин мой, заступись! Все наши на стене, копьемет собирают, а меня десятник послал по крепости вот эту мелочь отлавливать!

– И куда ты их? – заинтересовался Орешек.

– В шаутей, к Миланни. Она их там вареньем кормит и сказки рассказывает! – презрительно сплюнул маленький воин.

Шайвигар вгляделся в замурзанные, полные молчаливого протеста мордашки.

– Эти вроде… из “городка”, да?

– Верно, господин, это плотничьи близнята. Мне велено всех хватать, без разбора, а то на стену лезут не хуже вражьей армии, солдаты не успевают их за уши вниз стаскивать. Вот мне и приказали всех в шаутей загнать. Только с мужичьем, что на пустыре толчется, у меня промашка вышла. У них детвора дикая, как волчата! Вцепятся в родителей и вопят… Дере-евня! – Тайхо снова сплюнул. – Я уж отступился, только велел папашам да мамашам получше приглядывать за своими принцами наследными…

Он покрепче перехватил пленных карапузов и снова попросил безнадежно и тоскливо:

– Хранитель, заступись! Неужто для меня поважнее дела не найдется?

– С чего это я буду отменять приказ твоего десятника? И приказ-то правильный. Сам подумай: пойдут враги на приступ, встанешь ты на стене, а детвора у тебя под ногами суетиться начнет…

Тайхо смирился и поволок дальше свою отбивающуюся добычу.

– Конечно, – улыбнулся им вслед Орешек, – разве приманишь малышей сказками да вареньем, когда вокруг такое творится!

– Как бы нам Тайхо удержать подальше от боя? – озабоченно отозвался Аджунес.

– А пусть ему десятник велит охранять женщин и детей. Позлится мальчик, но приказа ослушаться не посмеет. Он же солдат!

Хранитель не первый раз был в Доме Исцеления – просторном каменном здании, разделенном на два помещения. Одно из них предназначалось для больных и сейчас пустовало. Набитые соломой тюфяки были грудой сложены в углу. Другая комната, поменьше, походила на камеру пыток. Середину занимал большой стол, по углам столешницы были вбиты железные кольца с широкими кожаными ремнями на них. Один из трех стоящих вдоль стен ларей был открыт, в нем лежали инструменты столь жуткого вида, что Хранитель не стал их внимательно рассматривать. Возле ларя трое рабов перебирали инструменты, проверяя, в порядке ли они.

Лекарь еще не возвратился с “пустыря”. Рабов же появление Сына Клана вогнало в столбняк, от ужаса они не могли связно ответить ни на один вопрос.

Хранитель обшарил каждый уголок, ко всему придирался, довел несчастного шайвигара до зубовного лязга.

– А не перевести ли нам Дом Исцеления в коровник, почтенный Аджунес? – рассуждал Сокол. – Там и попросторнее, и почище, и рабочих рук хватает…

Путаясь в словах, шайвигар попытался объяснить, что за Дом Исцеления отвечает Зиннитин. Не дослушав, неугомонный Хранитель двинулся по приставной лестнице на чердак. Аджунес начал карабкаться следом, продолжая доказывать, что в мирное время Дом Исцеления почти и не нужен, лекарь разве что у баб роды принимает, а все болезни у солдат – от безделья и обжорства, и если бы Правая Рука почаще позволял занимать наемников на хозяйственных работах, то они были бы куда здоровее…

На чердаке порядка было побольше: чувствовалась заботливая рука Арлины. Чисто, проветрено, под крышей сушатся связки трав, на каждом из мешков с целебными зельями аккуратно нашит кусочек белой холстины с надписью: что за растения и когда собраны.

Впрочем, Хранитель и здесь нашел, к чему прицепиться:

– Ты когда последний раз сюда плотников присылал, Левая Рука? Правильно Волчица говорит: стропила в труху превратились! Хватит пинка – и все это хозяйство развалится…

И он небрежно ткнул носком сапога в деревянный брус.

Послышался хруст, треск, грохот, взвилась туча пыли. Крыша грузно просела, накрыв обломками Хранителя и шайвигара.

И тут же за крепостной стеной звонко, призывно запел рог.

– Сам король прибыл на переговоры! – суетился дарни-гар. – Хранитель… где Хранитель?!

Вся грозная армия с осадными орудиями не привела старого воина в такое смятение, как трое всадников, по-хозяйски приблизившиеся к крепостному рву. Один из них только что протрубил призыв к переговорам и, опустив рог, почтительно отъехал в сторону. Второй, к которому были прикованы все взгляды со стены, поднял голову. Стальной шлем в виде клыкастой морды вепря обрамлял его лицо. Третий всадник, в простой кожаной одежде, держался чуть позади короля.

– Тут такое дело… – виновато сказал кто-то за плечом Харната. – Хранителя и шайвигара завалило в Доме Исцеления на чердаке… крыша обрушилась…

Арлина ахнула и метнулась было к лестнице, но остановилась, услышав:

– Живы они, целы… ребята сейчас балки разбирают…

Это меняло дело. Волчица напустила на себя равнодушный вид. Если Хранителя вытаскивают из-под обломков крыши, пусть это происходит не на глазах у невесты.

– По-нес-лась душа в Бездну!.. – растерянно бормотнул дарнигар.

Его взгляд с надеждой остановился на Арлине. В душе Харнат недолюбливал своенравную девицу, хотя и был с ней неизменно почтителен. Но сейчас Волчица – спокойная, статная, со знаками Клана на одежде – казалась ему воплощением власти.

– Что делать, госпожа? Короля нельзя заставлять ждать…

– Нельзя, – твердо согласилась Арлина, втайне польщенная тем, что у нее попросили совета. – И объяснять, почему нет Хранителя, тоже нельзя. Придется тебе, дарнигар, начинать переговоры.

Получив четкий приказ, Харнат облегченно перевел дух и обернулся, чтобы отдать команду солдатам. Но те уже закрепляли на цепях у зубца стены большое бревно. Во время штурма оно опускалось с башни Северных ворот и ломало вражеский таран. Сейчас с этого бревна, как со ступеньки лестницы, Правая Рука собирался говорить с королем. Переговоры вполне могли бы вестись и сверху: обе стороны хорошо друг друга видели, да и голос надрывать особенно не пришлось бы. Но гордая традиция требовала спускать на цепях бревно, подчеркивая тем самым, как высоки стены крепости.

Придерживаясь рукой за цепь, дарнигар ступил на шершавую кору. Цепи взвыли и залязгали. Арлина легко спрыгнула на спускающееся бревно и встала рядом с дарнигаром. Никто не посмел остановить Дочь Клана.

Нуртор спокойно выжидал, пока бревно опустится на гремящих цепях – совсем немного, локтя на три. Обе стороны уважали старые обычаи, первым должен был заговорить тот, кого вызвали на переговоры.

– Я – Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта! – четко сказал старый воин. – Милостью Джангилара Меча Судьбы, правителя Великого Грайана, я – дарнигар крепости Найлигрим. Госпожа, что стоит рядом со мной, – Арлина Золотой Цветок из Клана Волка, Ветвь Логова. Она – невеста высокородного Хранителя нашей крепости Ралиджа Разящего Взора из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла.

Не дослушав дарнигара, король с веселым изумлением обернулся к человеку в кожаной куртке. Тот с пристальным и наглым интересом разглядывал худощавую стройную девушку в черно-зеленом плаще.

Нуртор вновь перевел взгляд наверх.

– С вами говорит государь Силурана, – милостиво сообщил он то, что все и без него уже знали. – Нуртор Черная Скала из Клана Вепря, Ветвь Изгнания.

Он умолк, обводя глазами край стены, густо усеянный головами в шлемах и без шлемов. Все, кто был сейчас наверху, между Башней Северных ворот и Арсенальной, прислушивались, понимая, что от сказанного сейчас будет зависеть их жизнь.

– Приветствую доблестного дарнигара. – Нуртор был учтив, но все же не смог заставить себя выговорить нелепое мужицкое имя, только что прозвучавшее со стены. – Рад присутствию здесь светлой госпожи. То, что я хочу сказать, обрадует ее. Несомненно, юная Волчица тревожится о пропавшем женихе. Могу ее утешить: Сокол в наших руках, он цел и невредим… – Нуртор мельком оглянулся на своего спутника. – Он и будет цел и жив… если в обмен на его жизнь я получу ключ от крепости Найлигрим.

В воцарившемся молчании по горам прокатился отдаленный гром.

Наконец прозвучал смятенный голос дарнигара:

– Трудно уследить за мыслью высокородного господина… Не будет ли Вепрь добр… не объяснит ли…

Король хмыкнул, удивляясь тупости простолюдина.

– Что здесь объяснять? Простой и честный обмен: ты сдаешь крепость, гарнизону и жителям будет сохранена жизнь… десятники, сотники, дарнигар и шайвигар с семьями даже не будут обращены в рабство. А Хранитель, – Нуртор благосклонно положил руку на широкое плечо своего спутника, – будет возвращен в объятия своего Клана… Ты ведь не хочешь стать причиной гибели Сокола и навлечь на себя гнев его высокой родни?

– Но, государь… – растерянно начал Харнат – и тут же спохватился, что негоже называть так короля враркеской страны. – Но наш Хранитель… Сокол… с ним все в порядке… он здесь, в крепости…

Сначала Нуртор подумал, что ослышался. В недоумении обернулся он к всаднику в кожаной куртке. Но тот был ошеломлен еще больше короля. Брови его были страдальчески сведены, а лицо, и без того бледное, стало мучнисто-белым. В распахнутых глазах застыли недоверие, потрясение, страх.

Гром вновь ударил за лесом – и почудилось Нуртору, что раскаты эти прозвучали в его душе. Король не осмыслил до конца, что было ему сказано, но понял главное: свершено нечто ужасное. Кощунство. Святотатство.

Та же мысль родилась в мозгу у каждого, кто был свидетелем этой невероятной сцены, и неслышное эхо прокатилось по стене, точно эти два слова были произнесены вслух.

Кощунство. Святотатство.

Все замерли, ожидая, что сами боги вмешаются, покарают виновных, и тогда наконец станет ясно, что за петли свила Серая Старуха.

Но вместо гласа Безымянных прозвучал гневный и звонкий женский голос:

– Ну, дикари силуранские!.. Докатиться до такого… самозванца пригреть!.. Правду говорят про ваши Ветви Изгнания: вы там, на севере, шерстью заросли… забыли, что такое Клан!..

Арлина стояла на краешке бревна, бесстрашно глядя сверху вниз на парламентеров. Ее любимого посмели обвинить в позорном преступлении! Да она сейчас этих мерзавцев в пыль разотрет!..

Король опешил. Со дня рождения и до этого мгновения никто не разговаривал с ним так. Гнев, ненависть, проклятия – с этим Нуртору приходилось сталкиваться, на это он нашел бы достойный ответ. Но презрение… насмешка… да еще из женских уст…

– Послушай, Волчица… – заговорил было он.

– Замолчи! – хлестнул короля голос со стены. – Когда грайанские Вепри узнают, что ты здесь вытворяешь, они траур наденут! А их Мудрейший заживо на костер ляжет! Такой позор на Клан!..

– Да чтоб мне сдохнуть на этом месте… – возмущенно начал Нуртор.

– Да услышат тебя боги! – тут же откликнулась Волчица. Ее голос золотой лавой катился вдоль стены, легко заглушая бас короля. Может быть, встала сейчас за плечом девушки тень ее предка, Первого Волка, чей голос повергал в смятение вражеские полчища…

Все застыли, завороженные этим звонким гневом.

В это время по узкой крутой лестнице на стену поднимался, никем не замеченный, Хранитель крепости Найлигрим.

Орешек всегда соображал быстро. На миг он замер, вслушиваясь в яростный ливень насмешек, сразу все понял, резко побледнел – но не повернул назад, а зашагал вверх еще быстрее. Им овладело крылатое отчаяние человека, которому нечего терять.

Недоумевающий шайвигар, пыхтя, спешил за своим господином.

А Волчица продолжала бушевать. Теперь она требовала, чтобы Нуртор объяснил ей, кто он такой: сумасшедший, преступник или дурак? Если сумасшедший, то да смилуются Безликие над его несчастной страной! Если преступник, то гореть ему в Бездне до золы: такого ни боги, ни люди не прощают! А если попросту глуп и доверился мошеннику, что торчит рядом с ним, как чертополох на грядке, то она, Арлина, искренне королю сочувствует: неужели рядом не оказалось умного советника, который спас бы государя от позора и разделался бы с проклятым самозванцем, который заявился неизвестно откуда… выскочил, как Хозяйка Зла из темного угла…

– В какой мусорной куче нашли этого урода? – негодовала Дочь Клана. – И это – Сокол?! Хвалилась лужа, что морю родня!..

Вот тут-то и возник на стене Хранитель. Не задерживаясь, прошел к свисающим вниз цепям и спрыгнул на бревно. Оно покачнулось, и Арлина, чтобы удержать равновесие, ухватилась за локоть жениха.

Хранитель стоял, прямой и статный, с бледным оскорбленным лицом: губы его были твердо сведены, глаза сверкали. Он молчал, но в молчании этом угадывался блеск гордой души. Ветер развевал плащ со знаками Клана. Юноша был очень красив в этот миг. Все – и Нуртор – почувствовали, насколько выгодно отличается он от своего “двойника” под стеной.

А тот, прижав ладонь к виску, словно унимая нестерпимую головную боль, глядел снизу вверх на человека в плаще с вышитым соколом. Помутившиеся желтые глаза, казалось, отражали гибель мира.

Вновь нависло пронзительное молчание. На этот раз его разбил детский голос. Тайхо, пробравшийся все-таки на  стену, подпрыгнул и завопил:

– Да здравствует наш Храниитель!

Кто-то подхватил этот крик – и вся стена полыхнула восторженным ревом. Арлина хотела сказать еще что-то, но поняла, что ей не переорать этот живой вулкан. Тогда девушка сорвала с себя меховую шапочку и швырнула ее вниз, в Нуртора. Конечно, великолепные волосы ее тут же рассыпались по плечам. Волчица раскраснелась, гордая и прекрасная, как королева из древних легенд.

Только тут Нуртор стряхнул оторопь – и вновь стал королем. Он властно поднял руку. Шум, хотя и не сразу, стих.

Душу Нуртора сковало ледяное спокойствие. Такое бывало с ним редко, и приближенные боялись этого состояния больше, чем самых неистовых приступов королевского гнева.

Крепость выжидающе молчала. Вепрь не спешил. Он опустил взгляд на луку седла, за которую зацепилась маленькая шапочка из волчьего меха. Король взял шапочку в руки и аккуратно расправил. Лишь затем поднял голову и нашел непрощающим взглядом девушку, которая осмелилась насмехаться над правителем Силурана.

– Эту вещь, – громко и четко сказал он Дочери Клана, игнорируя остальных, – я сам верну светлой госпоже… когда войду в крепость.

Повернув коня, Нуртор поскакал прочь. Сопровождавший его воин повесил рог на перевязь и последовал за своим господином. Третий всадник, прежде чем тронуть повод коня, окинул крепостную стену взором, бездонным от изумления и боли. Затем поспешил догнать короля – а что ему оставалось делать?

Отъехав подальше, Нуртор обернул к бедняге жесткое, каменное лицо.

– Ну? – спросил король. – Так кто я теперь – преступник или дурак?

 

– Ты ни слова не промолвил… ничего не ответил на такие ужасные обвинения! – укорила жениха Арлина.

– Зачем? – спросил Орешек, немного повысив голос, чтобы лучше было слышно крутящемуся поблизости шайвигару. – Если на улице меня облает собака, я же не стану лаять в ответ, чтобы защитить свое достоинство и свою честь! К тому же, – нежно усмехнулся он, отводя с лица девушки прядь черных волос, – ты так хорошо объяснила ему все…

– Но ты был… ты был великолепен! – пылко воскликнула Арлина.

– Да? – с непонятной интонацией переспросил ее собеседник. – Думаешь, я выглядел… я был таким, каким Первый Сокол хотел бы видеть одного из своих потомков?

– Конечно! Но… ты как-то странно сказал это…

– Ничего. Забудем.

Хмурое небо еще ниже, еще тяжелее опустилось на крепость. Разговоры стихли. Воины с молчаливым ожесточением волокли на стену тяжелые котлы для смолы и кипятка, поднимали в мешках камни для двух катапульт. Обе были уже собраны и грозно горбились на стене, похожие на злых ворон.

– Гроза будет… – сказал Хранитель и вдруг растерянно улыбнулся. – Знаешь, ясная госпожа, а ведь я в детстве мечтал о чем-нибудь вроде этого… Неприступная твердыня… вражеские войска у подножия стены… катапульты… арбалетчики меж зубцами… И я – полководец, все ждут моего приказа. От моего слова зависят жизнь и смерть, честь и позор, победа и поражение… Даже голова кружилась – так было хорошо!

– Вот твоя мечта и сбылась, – мягко сказала Арлина, положив ладонь на руку жениха.

Внезапно лицо его стало жестким, замкнутым.

– Вперед, мое доблестное войско! – продекламировал он с насмешкой, которую девушка не смогла понять. – Знаешь, дорогая, есть на свете такой мудрец – Илларни Звездный Голос…

– Из Рода Ульфер, знаю, – отозвалась Волчица.

Орешек вопросительно приподнял бровь. Впервые девушка из захолустного лесного замка проявила подобную осведомленность.

– Я читала его книгу! – гордо заявила Арлина. – “Влияние небесных светил на свойства растений”. Про движения планет не все поняла, но сроки сбора трав указаны очень точно, и рецепты есть интересные…

– А я с ним был знаком! – с неожиданно хвастливой ноткой в голосе сообщил Хранитель. – Так вот, он однажды сказал: “Есть у человека мечта, идет он к ней сквозь огонь, бурю и людскую злобу, – это прекрасно и заслуживает уважения. Но когда до цели остается всего шаг, только руку протянуть… поверь, лучше ему сесть и подумать: ну и зачем ему все это  нужно было?”

– И ты сейчас об этом думаешь? – встревожилась Арлина Орешек не успел ответить – подошел взволнованный дарнигар. Он даже не извинился за то, что прервал разговор высокородных господ.

– Внизу что-то неладное… Может, Хранитель посмотрит сам?

В неприятельском стане и в самом деле творилось нечто странное. Но Орешек, как ни вглядывался, не мог разгадать значения этой сумятицы, звуков рогов, ржания лошадей.

– Отходят! – басил над ухом дарнигар. – Уводят людей и обозы! А башни бросили, не собрали даже… Это как же, господин, понимать?

Орешек не знал, что ответить. Зато точно знал другое: приближается страшная опасность.

На пряжке его пояса с самого начала осады беспокойно пульсировала искорка в черном камне. Сейчас она выросла чуть ли не с половину камня – не искорка, а целый костер! И прикоснуться к пряжке было нельзя: невидимые иглы так и впивались в ладонь…

В крепости нарастало волнение. Кто-то пустил слух, что враг отступает, и теперь под стеной собрались не только солдаты, что отдыхали в казармах от тяжелой ночной работы, но и ремесленники, и крестьяне с “пустыря”. От шаутея бежали женщины. Жрецы поднялись на крышу храма, не зная, какие молитвы возносить – благодарственные или охранительные.

Вскоре под стеной волновалось море народа. Все тревожно переговаривались, время от времени женщины начинали тревожно причитать.

– Эй, Кипран! – приказал дарнигар одному из наемников. – А ну, бегом к южной стене! Пройдись по башням и проверь, на месте ли часовые. Если хоть один дурень бросил пост и примчался сюда… ну, я ж его!

Хранитель тронул дарнигара за плечо и кивком обратил его внимание на то, что творится по ту сторону стены. Хар-нат оглянулся – и у него вырвалось крепкое ругательство.

Все пространство от подножия стены до леса было затянуто густым слоем сиреневого тумана. Ровный, плотный, не позволяющий ничего видеть на просвет, туман этот медленно поднимался все выше и выше.

– Вей-о-о! – беспомощно протянул Орешек и обвел взглядом стоящих на стене солдат. У всех были одинаковые лица: напряженные, бледные…

За спиной оборвался людской говор, только негромко всхлипывала какая-то женщина. В наступившей тишине всхлипывания казались пронзительными.

Туман поднялся в рост высокого человека. Цвет его менялся от сиреневого до светло-голубого. В душах тех, кто глядел со стены, росли смятение и тревога.

Среди странной пелены вдруг возник спиральный вихрь Он взметнулся выше стены – и опал, исчез, оставив в тумане большое темное пятно, похожее на прогалину на заснеженной зимней поляне.

Встала в пятне этом черная фигура в длинном плаще с капюшоном и угрожающе вскинула высокий посох со светящимся сиреневым шаром.

– Внемлите мне, воины! – поплыл над стеной звучный голос, и каждое слово четко долетало до защитников крепости. – Перед вами Айрунги Журавлиный Крик, повелитель Подгорного Мира. Я верю, вы – отважные бойцы и стояли бы насмерть, защищая Найлигрим от армии любого земного владыки. Но сегодня не понадобится ваше мужество, ибо я, Айрунги, провозглашаю: отныне конец вашим войнам, люди! Смиритесь! Не будет вам защитой оружие, ибо стоит против вас грозное, не знающее пощады войско!

Маг потряс посохом – и яростная “поземка” взметнула, разметала верхний пласт тумана.

Уходя по пояс в сиренево-голубую пелену, стояли перед онемевшими от ужаса людьми ряды Подгорных Людоедов. Обвитые серебристыми струйками фигуры замерли без движения, словно были изваяны из серого песчаника сумасшедшим скульптором. Длиннорукие, узкоплечие, молчащие… но в молчании их было больше угрозы, чем в самом свирепом вое.

Снизу на стену заползал мерзкий запах – гнилостный, болотный.

– Думайте, люди! – кнутом стегнул голос мага. – Даю вам четверть звона на то, чтобы открыть ворота. Иначе к утру в крепости не останется ни одного живого человека, а души не получат очищения огнем, ибо нечего будет класть на погребальный костер…

Властно поднялась рука с посохом, сверкнул сиреневый шар – и туман укрыл от заледеневших человеческих глаз неподвижное войско.

А по другую сторону стены замерли люди с побелевшими лицами. Ибо явлено им было страшное чудо: они видели и слышали все, что происходило меж крепостью и лесом, так же ясно, как если бы каменная массивная преграда исчезла или стала прозрачной.

Ужас, нависший над толпой, казался весомым, реальным, его можно было потрогать руками. Еще недавно этих людей не пугала силуранская армия, стоявшая под стенами боевым лагерем. Но теперь из страшных сказок, слышанных в детстве, выполз мертвящий ужас и встал перед ними воочию, во весь рост, угрожая участью, которая была куда хуже плена и даже смерти.

Тишину, обжигающую, как пламя костра, вдруг разорвал пронзительный голос:

– Не-ет!.. Не пойдет так, нельзя-а!.. Мы с людьми должны драться, с людьми…

Голос оборвался: молоденький наемник захлебнулся криком и осел на землю. Он продолжал биться в истерике, но теперь она была уже немой, беззвучной.

И тут толпа ожила. Нет, она не взорвалась воплями. Но негромкий, суровый ропот заставил опытного дарнигара забыть даже о Подгорных Людоедах. Старый воин понял: это начало бунта. Никогда еще Найлигрим не был так близок к сдаче, как сейчас. Харнат лихорадочно прикидывал, на кого из ветеранов может он рассчитывать, когда обезумевшая стая мужчин и женщин кинется вязать его и сотников. А женщины звереют хуже мужчин, могут разорвать…

К чести доблестного Харната надо признать: он боялся не столько за свою жизнь, сколько за свое доброе имя. Выбившись из простых крестьян, он занял высокое положение в крепости – и теперь эта крепость будет с позором сдана врагу?!

– Сомкнуться! Арбалеты на изготовку! – негромко скомандовал дарнигар стоящим рядом с ним солдатам. Те привычно повиновались, но не было в их действиях слаженности и четкости: увиденное опалило и их души.

– Нет уж, хватит! – рявкнул снизу злой, вызывающий голос. – Нам не за то платят, чтоб нашим мясом Подгорные Твари животы набивали! Отворяй ворота Нуртору! Он хоть человек! Если что – погребальный костер велит сложить!

Ропот взвился, как огонь на ветру. “Ага, – с отчаянием отметил Харнат, – у толпы появился вожак. Сейчас все разом навалятся…”

Но тут звонкий повелительный голос, насмешливый окрик пронесся над толпой:

– А ну, молчать, трусы!

Дарнигар охнул про себя. Хранитель сошел с ума! Разве можно так разговаривать с мятежными наемниками? Его же сбросят со скалы прямо под ноги проклятому магу!..

Молодой Сокол сошел на несколько ступенек по каменной лестнице. Теперь его хорошо видели и те, кто был на стене, и те, кто толпился внизу. Хранитель насмешливо обводил взглядом разъяренные физиономии и совсем не выглядел перепуганным.

Орешек не притворялся – он и впрямь был испуган меньше других. И дело тут было не в личном мужестве. Просто в тот миг, когда все содрогались от ужаса, Орешек испытывал еще и восхищение. Не мозгом, не разумом – актерским чутьем уловил он всю театральность, эффектность зрелища, что развернулось перед ним. Маг был великолепен, его появление было явно продумано до мелочей и глубоко подействовало на зрителей. Бывший артист оценил чужое мастерство, испытал восторг и зависть. Актерскую зависть!

Пусть все было всерьез, пусть внизу стояла настоящая армия Подгорных Тварей во главе с настоящим колдуном, – Орешек вновь почувствовал себя на сцене.

“Ты играешь в одном спектакле со мной, Ночной Маг, и играешь блистательно. Но сейчас заройся в свой туман и помалкивай! Теперь мой выход, и я роль не скомкаю. Еще поглядим, кого из нас лучше примут зрители!”

Орешек и сам не отдавал себе отчета в том, что именно эти чувства владеют им сейчас. Он только ощущал, что за плечами трепещут незримые крылья – такое иногда бывало с ним на подмостках аршмирского театра.

– Ты, стало быть, задумался, за что деньги получаешь? – адресовался он через головы толпы к горластому наемнику. – Пока в казарме дрых, в кабаке пьянствовал, на плацу в чучело стрелял – не задумывался? Пра-авильно, ведь чучело сдачи не дает… Так вот: плату ты получал за охрану границы Великого Грайана от врагов. Любых. Были у тебя деньги, была у тебя честь воина. А где она теперь?

– Невелика честь оказаться в брюхе Людоеда! – огрызнулся ничуть не укрощенный наемник. – И деньги никакие тут не помогут!

– А если б ты медведя в лесу повстречал? Медведь тоже человеку костер не складывает! Однако я видел в кладовых медвежьи окорока. Охотиться, стало быть, бравые вояки не боятся?

– То медведь, а то Людоед! С Подгорными Тварями никому не сладить!

– Говори за себя. А я уже знаю, какого цвета у этих гадов кровь. Белесая, жидкая… Да, они сильнее человека. И двигаются быстрее, это верно. Но ты, когда на службу нанимался, забыл предупредить, чтоб тебе противников подыскивали слабых, неуклюжих… а лучше вообще связанных…

Послышался чей-то нервный смех. Только по этому смешку Орешек понял, какая вокруг была тишина. Ропот смолк, все напряженно вслушивались в поединок Хранителя и мятежного воина, в звон их незримых мечей.

– Я, господин мой, о людях думаю. Если крепость падет – Сына Клана Нуртор пощадит. Вепрь с Соколом всегда договорятся. А женщин да детишек чудища сожрут. А если откроем ворота…

– …тогда точно всем конец, – перебил его Орешек. – Видел, сколько их там, Людоедов? Из-за тумана не сосчитаешь, но уж не меньше сотни. И все жрать хотят. Чем, по-твоему, колдун со своей шайкой расплачивается? Золотом, серебром, долговыми расписками? Мясом, конечно! Не силуранских же солдат он этим душегубам будет скармливать, верно? Вы, дураки, на корм пойдете, если ворота откроете!

Толпа содрогнулась от этих простых и беспощадных слов, а дарнигар с облегчением перевел дух: бунта не будет!

Наемник, почти обезумев от ярости, стыда и страха, забыл о почтении, которое обязан был питать к Сыну Ютана, и прорычал:

– Соколу хорошо рассуждать! Он-то на битву будет глядеть из окошка в шаутее! Как же, последний в своей Ветви, такого поберечь надо! А за чужими спинами все герои! Интересно, в твоем Клане много таких храбрых?

Сказанное было даже не грубостью, а почти кощунством. Это поняли все, несмотря на трагизм происходящего. В другой ситуации Орешек, порядком вжившийся в роль Сокола, сурово наказал бы дерзкого наемника. Но сейчас он и бровью не повел.

– Тебе интересно, сколько храбрецов в Клане Сокола? Думаешь, понадобится весь мой Клан, чтобы тащить тебя в атаку? Ошибаешься! На это хватит одной-единственной Ветви. То есть меня. Я буду рядом с тобой на стене, в самом горячем месте. А если недогляжу и ты улизнешь из боя – велю после этражения приступа казнить тебя как изменника. Им-то костер точно не полагается.

– Спаси нас, Сокол! – заголосила в задних рядах женщина. Ее вопли подхватили другие.

– А ну, молчать! – скомандовал Хранитель. – Некогда выть, дел у нас много. Я один вас не спасу. Не собираюсь по стене от башни к башне бегать, мечом махать да Людоедов вниз спихивать. Все навалимся – тогда справимся. А справиться должны. Иначе с чего бы этот колдун переговоры повел? Кинул бы сразу войско на приступ, раз так в себе уверен! А он торгуется, как зеленщик на рынке… четверть звона дал нам, дурак!

Лица людей просветлели. Им так нужна была хоть тень надежды! А Орешек поспешил закрепить победу:

– Охотников ко мне!.. А, Эрвар, ты здесь! Поднимись повыше, чтоб все тебя видели. Быстро говори: как с этими сволочами управляться?

– Ну, я-то от них попросту бегал… – сказал Эрвар тихо, только для Хранителя, а продолжил в полный голос: – Меч шкуру не берет, а вот топором двуручным попробовать можно В одиночку к ним и не суйтесь, толпой давите. Огня они не любят. Кипяточку им предложите, смолы горячей…

– Эй, Правая Рука! – обернулся Сокол к дарнигару, который глядел на него с преданностью и восторгом. – “Небесный огонь” на стену! В башни народу побольше, да не с арбалетами, а с топорами! И шевелитесь, во имя Безликих!..

Тут Хранитель осекся и закусил губу. Взгляд его утратил веселую и злую дерзость, стал замкнутым и хмурым. Люди, подхваченные единым боевым порывом, не заметили перемены в своем вожде. Лишь юная Волчица, почувствовав неладное, качнулась к жениху, но заставила себя остаться на месте.

А Орешек в этот миг вспомнил о прощальном подарке Аунка – чародейной фразе, что превращала его, доброго и веселого парня, в демона-убийцу.

Может быть, в этой битве…

Дрожь отвращения пробежала по телу, Орешек поспешно начал убеждать себя, что это дурацкая затея; что колдовство Аунка действует недолго, а потом он окажется беспомощным и ослабевшим в гуще схватки; что он и сам еще не знает, как поведет себя в разгаре боя: не начнет ли направо и налево рубить своих же солдат?..

Все это было правдой, но главное было в другом: Орешек не мог вспомнить без ужаса, как его телом завладел кто-то другой, некое жуткое существо, непостижимым образом сочетавшее в себе лютую свирепость и ледяную расчетливость. Эта тварь была омерзительнее любого Людоеда!

А ведь по словам Аунка, эта злая сила таится в нем, Орешке! Открывается, мол, в душе дверка – и на волю вырывается демон…

Вей-о! Да эту дверку надо наглухо досками заколотить! И железный замок навесить! И ров с водой выкопать! И колючие кусты посадить!..

Итак, решено: он останется человеком, даже если это будет стоить ему жизни!

Не так, совсем не так представлял себе Орешек штурм крепости. Ни пения рогов, ни боевых кличей, ни ликования битвы… ничего, о чем он читал в старых рукописях.

Впрочем, и ветераны Найлигрима не смогли бы похвастаться, что им доводилось отбивать приступ, подобный сегодняшнему.

Туман уже почти вровень со стеной. Из тумана, как хищные рыбины из реки, выныривают Людоеды – длинные, голые, белесые. Как поднимаются они на стену? Карабкаются по шероховатым камням? Взмывают ввысь силой Ночного Колдовства? Сначала на гребне стены между зубцами возникают лапы с перепонками меж пальцев, затем показывается низколобая голова… а потом – бросок всем телом, бросок яростный и беспощадный, а впереди летит лапа, на которой вырастают, вытягиваются неимоверно длинные когти, и лапа эта бьет без замаха, вырывая из человеческого тела куски плоти. Когти так остры, что разрубают боевые куртки из жесткой кожи, выдирают из них вшитые металлические полосы. Чудовища бьются молча. Над стеной клубятся проклятия, брань, крики боли, но все это – человеческие голоса, а Людоеды молчат, лишь хрустят кости под клыками, когда тварь по-волчьи впивается в чье-то горло.

Удачнее всего люди отбивают атаку на гребне стены: Людоеды теряют равновесие и срываются вниз под градом камней, потоком смолы, под брызгами “небесного огня”, что разлетаются из стальной “лейки” с вертушкой. Они страшны, эти брызги, они прожигают серую шкуру до мяса, до кости, они багровым дождем падают в туман и настигают там свою добычу, еще незримую для людей. Но даже со страшными ожогами твари вновь и вновь лезут на стену.

Там, где Людоеду удается прорвать оборону и взобраться наверх, он превращает все вокруг себя в кровавое месиво с обломками костей. Смяв, разорвав воина, тварь отшвыривает его и вцепляется в следующего, не обращая внимания на удары, что сыплются со всех сторон на белесую шкуру Иногда тяжелому топору в сильных руках удается эту шкуру пробить, но и тогда Людоед не воет, не обращается в бегство то ли не чувствует боли, то ли обезумел от колдовских чар…

Какое там “ликование боя”? Орешек не чувствует ничего, даже гнева. На гнев просто не остается сил.

Вот рядом возникла плоская серая харя, вместо одного глаза страшный ожог от “небесного огня”. Людоед хищным коротким движением бросает лапу в лицо воину, что бьется бок о бок с Хранителем. С криком воин роняет меч и вскидывает руку к лицу, меж стиснутых пальцев текут темные струйки. Людоед пытается, оттолкнув раненого, спрыгнуть со стены на крепостной двор, но его настигает короткий злой свист Сайминги.

Ах, Сайминга, чудо стальное, гордость и бессмертие неведомого оружейника! Словно тонкую человеческую кожу, вспарываешь ты жесткую шкуру тварей, обрубаешь хищные лапы, входишь, как в ножны, в жаберные щели – этот удар убивает Людоедов наповал. Орешек не пытается снести противнику голову с плеч – наплывы кожи на шее спасают хищнику жизнь, а вот прямой удар в жабры… или в разинутую пасть – через нёбо в крохотный мозг… Получай, убийца! И еще!.. И еще!..

Смертоносным вихрем вьется среди врагов последний и лучший ученик великого мастера Аунка. Грохочет рокот надвигающейся грозы – и молнией разит Людоедов Сайминга.

А возле Арсенальной башни вовсю работает увесистым топором Харнат. Руки у дарнигара мощные, размах богатырский – с одного удара топор проламывает вражеские головы, хоть те и прочнее железного шлема. Скалой стоит старый воин – проще башню в осколки разнести, чем его с места сдвинуть. И ни тени усталости в глазах – выпил все же перед боем вина с “ведьминым пеплом”.

Но как ни увлечен битвой рыжебородый гигант, все же время от времени он бросает короткий тревожный взгляд туда, где меж двумя каменными зубцами орудуют тяжелыми копьями две наемницы. Ферчиза хрипло рычит, Аранша сражается молча. Как острогой с лодки, бьет сверху вниз рыбачья дочь, и после каждого удара на стене размыкается когтистая лапа и летит вниз белесое длинное тело. И когда в сгущающейся темноте дарнигару удается разглядеть Араншу – неутомимую, отважную, живую, хвала богам, живую! – из груди его вырывается торжествующий рев.

Правее, над Северными воротами, без единого стона теряет последние капли жизни тот наемник, что спорил с Хранителем перед боем. Бок у него вырван, обнажились ребра, грудь разодрана так, что видно сердце. Но из последних сил, душой уже почти в Бездне, тянется он к краю стены, где возникает еще одна серая морда, еле различимая сквозь смертную пелену, застилающую взор. Вцепившись в наползающего врага, наемник толчком переваливается за стену и летит вниз, на камни, увлекая за собой Людоеда.

На крепостном дворе, куда спрыгнуло около десятка Подгорных Тварей, крутится в гуще схватки маленький воин Тайхо. В руках у мальчика цепь с железным шаром на конце – любимая игрушка с тех самых пор, как он набрался силенок, чтобы ее поднять.

Да, ему приказали охранять женщин и детей, но женщины почти все здесь – кто с ковшом кипятка, кто с колом, кто с факелом. Вот их-то он, Тайхо, и охраняет!

Вот посреди плаца отмахивается от наседающих на него людей чудовище с кровавой пеной на клыках. Подойди-ка к нему, сунься-ка под удар когтей!.. Но рыбкой ныряет в ноги врагу маленький Тайхо. Рывок – и подсеченный под колени цепью Людоед падает на булыжник плаца. Тут же над ним смыкается воющая толпа.

Рядом набросили сеть на другого Людоеда и добивают кузнечными молотами. Неосторожный ремесленник нагнулся над поверженным врагом – и взвыл от боли: когти вонзились ему в бок. Бедняга рухнул на колени, но тут же с двух сторон его подхватили женские руки.

– Ну, вставай, вставай, Дом Исцеления совсем близко! Обними нас за плечи, вот так… мы поможем, мы тебя там и перевяжем…

Бедный ремесленник не столько шагает, сколько висит на плечах у женщин, от боли не замечая, что одна из них – растрепанная, в измазанном кровью платье, – высокородная госпожа, Дочь Клана Волка…

Все ниже опускаются тучи, все ближе, все грознее рокочет гром, и вот неистовый ливень обрушивается на крепость.

И не сразу понимают защитники Найлигрима, что атака Подгорных Тварей слабеет, глохнет, захлебнулась… угасла!

В потоках дождя, в прилипшей к телу мокрой одежде, молча стояли люди, слишком обессиленные, чтобы радоваться. Факелы с шипением гасли, и лишь стальная вертушка, замедляя ход, продолжала разбрасывать со стены последние искры “небесного огня”, которым не страшен был никакой ливень.

Упругие струи прибили туман к земле, и теперь только густеющий сумрак скрывал долину, ближе к крепости усеянную недвижными телами. Самые зоркие разглядели, как метнулись на опушке и скрылись в чаще гибкие серые спины. Мага в его черном балахоне не сумел углядеть никто.

– Победа, – негромко сказал Хранитель. Слово эхом прошелестело по стене и опрокинулось вниз – туда, где домолачивали у шаутея последних Людоедов.

Обернувшись, Орешек с удивлением увидел рядом с собой почтенного Аджунеса. Боевая куртка на толстяке казалась маскарадным одеянием; огромный шлем выглядел бы тоже весьма комично, если бы его красивый гребень не был свернут на сторону тяжелым ударом.

– Да, – сказал Аджунес, заметив взгляд Хранителя. Губы шайвигара тряслись, голос срывался. – Это меня с ног сбили… и кто-то наступил мне на голову… кажется, Людоед…

– К чему было рисковать, почтеннейший? – мягко попенял ему Сокол. – Ты же не воин, тебе нашлось бы дело и внизу…

Толстяк выпрямился, губы его перестали дрожать.

– Я – Левая Рука, – сказал он с достоинством. – Без меня Хранитель будет однорук. Я не воин, это верно, и на стене от меня было мало пользы… но солдаты должны были видеть меня в бою!

Орешек с уважением взглянул на собеседника, который открылся ему с новой стороны.

– Ладно, у нас еще много дел… Где дарнигар?

– Дарнигар не может подойти, – неохотно отозвался один из наемников.

– Ранен? – встревожился Хранитель.

– Э-э… нет… он спит. И лучше его не будить, господин мой!

– “Ведьмин пепел”, – сладким голосом подсказал Аджунес. – Годы, годы, берут свое! Харнат Дубовый Корень из Семейства… прошу прощения… Прешта… уже не тот, кем был в молодости!

Орешек усмехнулся: все становится на свои места, жизнь продолжается.

– Что ж, Левая Рука, тогда примешь командование  ты – распорядись: нужно сделать вылазку и перенести в крепость тела бойцов, сорвавшихся со стены. Кто-нибудь, возможно, еще жив, а у остальных будет костер и все молитвы, какие сумеют вспомнить наши жрецы.

Шайвигар бросил на Сокола быстрый удивленный взгляд и склонился в почтительном поклоне.

“Чему он удивляется? – вскользь подумал Орешек. – Кто еще позаботится о воинах, как не Хранитель? Это же моя крепость. Это мои люди”.

 

– Мне нужна новая столица!

Стройный молодой человек лет двадцати пяти сидел на мраморном бортике фонтана и скучающе швырял камешки, стараясь попасть в бьющую вверх тонкую струю. Почти каждый раз это ему удавалось.

Вокруг мягко шелестела листва, тонко перекликались птицы. На столике возле фонтана стояло блюдо с фруктами и орехами. Молодой человек не глядя протянул руку и взял с блюда яблоко.

– Ты меня слышишь? – раздраженно крикнул он в сторону белой беседки, стены которой были увиты плющом. – Чем ты так занята, что и ответить не можешь? Что-нибудь неотложное?

У входа в беседку тонко прозвенела завеса из длинных серебряных цепочек. Блестящий металлический поток расплеснулся в стороны, выпуская на солнышко высокую статную женщину.

– Ты меня звал? – ласково, чуть виновато спросила она. – Извини, не расслышала… Нет, ничего важного. Всего-навсего письмо от Хранителя Ашшурдага… предлагает новые меры борьбы с пиратами, полный бред…

Голос был красив и звучен, но сама женщина выглядела странно в этом веселом саду, полном пятен света, играющих на траве, и ручных белок, с цоканьем носящихся по ветвям. Причиной тому была ее мрачная одежда: черный бархатный балахон, расшитый золотыми еловыми веточками. Дорогой, роскошный траурный наряд.

Молодой человек вздрогнул.

– Не могу привыкнуть… – раздраженно бросил он. – На тебя смотреть страшно. Когда ты снимешь этот маскарадный костюм? Если б ты кого-нибудь потеряла, я знал бы… Или у тебя завелись секреты?

– Никаких секретов, – ровно и приветливо ответила женщина. – Я надела траур по себе, по своей молодости, по своим надеждам на счастье…

– Полный бред, – скопировал молодой человек интонации собеседницы.

– Что ж, бред так бред. Считай это моей причудой… или неосторожным обетом, который я когда-то дала богам. Скоро сниму траур, уж потерпи немного… Так что хотел сказать мне мой государь?

Джангилар Меч Судьбы, король Великого Грайана, нахмурился и метко запустил в струю фонтана еще один камешек.

– Мне нужна новая столица, – сказал он твердо, всем своим видом показывая, что не потерпит возражений.

– Да? – чуть насмешливо удивилась женщина. – Чем же тебе не угодил старый добрый Тайверан?

Она откинула капюшон, прикрыла большие, темные, широко поставленные глаза и запрокинула лицо навстречу солнечным лучам.

Женщину нельзя было назвать юной, но даже враг признал бы, что она прекрасна. Сейчас, замерев под жарким потоком солнца, позволив темному облаку волос выбиться из-под капюшона, она походила на дивной работы статую. Трудно было угадать возраст по этому великолепному лицу с правильными, соразмерными чертами. Высокий лоб говорил о незаурядном уме; черные дуги бровей с чуть приподнятыми у висков кончиками подчеркивали чистоту и белизну кожи, которая не нуждалась в притираниях и пудре. Безупречно гладкими были и красивые, чуть впалые щеки, и гордый прямой нос, и подбородок – твердый, энергичный, но отнюдь не грубой формы. Четко очерченные губы в легкой улыбке чуть обнажили ровные белые зубы. Была в этой улыбке некоторая надменность, еле заметное чувство превосходства над окружающими. Такими, должно быть, представляли себе богинь язычники в Темные Времена.

Будь этот лик создан из мрамора, он прославил бы ваятеля. Но эти же черты живого, не мраморного лица производили странное, тревожное впечатление и скорее отталкивали, чем притягивали мужчин. Пантера тоже прекрасна, но мало у кого возникнет желание почесать ее за ушком…

– Тайверан – всего лишь историческая реликвия,  памятник древности! – говорил тем временем король, устремив задумчивый взгляд мимо красавицы. – Подумаешь, там короновался Лаогран Полночный Гром…

– И все его потомки, – мягко напомнила женщина, не открывая глаз. – И ты тоже…

– Ну и что? Река обмелела, торговля пошла на убыль… Что там осталось хорошего, кроме красивого дворца? В Тайверане хорошо растить малолетних принцев: тихо, спокойно, далеко от вражеских границ… Скука! Даже здесь, в Джаймйре, я чувствую себя привольнее!

– И куда же мой король думает перенести столицу? В Джаймир?

– Никуда. Я воздвигну новый город, сильный и прекрасный! Сейчас велю принести карту и покажу по меньшей мере три места, просто созданные для того, чтобы там была столица.

Женщина открыла глаза и вскинула голову. Дело становилось опасным! Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы этот дорогостоящий и несвоевременный замысел пустил глубокие корни в воображении молодого, увлекающегося короля.

– Потом покажешь, – с напускным равнодушием проговорила она. – Не совсем понимаю, зачем тебе это нужно. Столица – символ, сердце страны, хранящее память о великом прошлом. Какой город подходит для этого лучше, чем Тайверан? Ты сам назвал его памятником древности…

– Не важно! – упрямо дернул плечом молодой король. – Я отложу в сторону пыльный том Истории, исписанный до последней страницы, и начну новый, с первых строк. Прикажи подсчитать, сколько потребуется денег и рабов для возведения новой столицы. Место я укажу сегодня вечером.

“Ого, – ужаснулась женщина, – это уже серьезно! Красивую фразу про пыльный том Истории он сочинил заранее, когда обдумывал эту жуткую идею… так, теперь главное – не спорить с ним. Он с детства упрям”.

Как наяву, встал перед ней темноволосый малыш, любимыми словами которого были “дай!”, “хочу!” и “не буду!”. Если в руки принцу попадал опасный предмет – отцовский кинжал или головня из очага, – слуги сходили с ума, не зная, как отнять у маленького господина его новое сокровище. Силой лучше было не пробовать – наследник престола вопил, кусался и брыкался. И уговоров слушать не желал.

Но она, тогда еще девочка-подросток, знала секрет: Джангилар не играет двумя игрушками одновременно. Нужно ласково подсунуть ему что-нибудь яркое, приманчивое, – и он бросит то, что у него в руках.

Именно это она сейчас и собиралась проделать: повертеть у него перед глазами любимую, но временно забытую игрушку, чтобы отвлечь от новой затеи, которая может дорого обойтись всему Грайану.

– Сделаю, – со вздохом сказала она. – Придется повысить налоги, но раз ты велишь… Правда, это вызовет бунты, особенно в северных провинциях, что поглядывают в сторону Силурана. И Проклятые острова, которые ты с таким героизмом завоевал, поспешат под шумок отделиться. Но если мой король хочет новую столицу – он ее получит. Только приготовься к тому, что понадобится каждый медяк, который можно будет вытрясти из казны. От многих трат придется отказаться…

Король выпрямился с видом человека, готового хоть на нищету.

– Знаешь, – задумчиво произнесла женщина, – из того, чем придется пожертвовать, мне больше всего жаль твоей тяжелой конницы. Вот что действительно могло прославить имя Джангилара в веках! Впрочем, что я понимаю в военном деле! Вероятно, затея себя не оправдала, раз ты с такой легкостью от нее отказываешься…

Король вскочил так резко, что спугнул двух нахальных белочек, подбиравшихся к орехам на блюде.

– Отказываюсь?! Но это же такая замечательная мысль! Да ты сама подумай, Нурайна: до сих пор конница имела перед пехотой преимущество лишь в скорости и маневренности, а теперь…

Нурайна потянулась к блюду с фруктами, чтобы скрыть улыбку. Все шло отлично. Главное – дать Джангилару выговориться.

– Когда Авибран Светлая Секира воевал с Наррабаном, наша пехота легко била наррабанскую конницу… – сказала она с видом робкой ученицы, заранее зная, что услышит в ответ.

– Конечно, хотя их конница лучше нашей. Они там, в Наррабане, изумительные наездники, срастаются с лошадиной спиной… Представляешь, берет такой смуглый удалец поводья в зубы, а в каждую руку – по кривой сабле… и летит в атаку, да еще и выть ухитряется, это с поводьями-то в зубах! Но наша пехота становилась “ежиком” – впереди копейщики, за ними лучники… и отражала набеги этой верховой стаи! Ведь на коне и сила удара не та, и оружие потяжелее не возьмешь –  ни копья тебе, ни топора! Попробуй-ка ударить тяжелым копьем, когда сидишь на конском хребте, как кошка на заборе!..

– Я-то и пробовать не стану… – кротко сказала женщина. – Но ведь у конников тоже были луки…

– Короткие! Боевой лук в седле не натянешь, про арбалеты и речи нет… Другое дело – теперь!.. Какая же великолепная вещь это новое седло с упором для ног! Ну и умная голова у этого мастера из Яргимира!

– Ты правильно сделал, что позволил ему основать Род, – серьезно кивнула Нурайна.

– Конечно! Он заслужил!.. Знаешь, как смеялись яргимирские дурни, у которых он хотел получить заказы на свою придумку! Мы, мол, не дети, можем без подпорок в седле усидеть!.. Хорошо, что у мастера хватило настойчивости и дерзости дойти до меня!

– Подожди, – припомнила женщина, – но смотритель дворцовой библиотеки нашел недавно что-то такое в древних рукописях… Не то в Темные, не то в Огненные Времена были такие седла…

– В Темные, – кивнул король. – Было племя в долине Сладких Ручьев… но малочисленное, соседи его истребили без войны – хитростью, коварством. А почему такие седла забытыми оказались – не знаю… Кстати, упор для ног назывался – стремена. Очень мне это слово нравится…

– Хорошее слово, – улыбнулась Нурайна. – Рада слышать, что ты не отказался от своей мечты.

– Отказаться от такого?! У меня сейчас три сотни, а со временем будет – десять тысяч всадников!

– Десять тысяч обученных лошадей, не боящихся ни лязга оружия, ни крови, ни криков, – начала подсчитывать женщина. – Обучение десяти тысяч всадников… ах да, плата им… Десять тысяч седел с этими – стременами, да?.. Специальные попоны для коней, да фураж, да лечение, да зимние конюшни на десять тысяч голов – у нас не Наррабан, свободным выпасом не обойдешься. Рабы-конюхи, рабы-кузнецы… Трудно будет сочетать это со строительством новой столицы!

Король дернулся, словно разбуженный от дивного сна.

– Это же не сейчас – десять тысяч… со временем…

– Да, – сочувственно и горько сказала женщина. – Со временем… Ты станешь дряхлым, не сможешь вскочить в седло и повести конницу к победам. Это сделают твои внуки – молодые и сильные, как ты сейчас. А ты будешь глядеть им вслед и старческими губами возносить за них молитвы. Ты великий король, если умеешь за сегодняшним днем видеть завтрашний, умеешь радоваться радостям своих потомков…

На лице Джангилара было ясно написано, что плевать ему на паршивцев-потомков, которых еще и на свете нет, и что он не собирается воссылать старческие молитвы за чьи бы то ни было победы.

– Ну, с новой столицей можно и подождать… – неохотно буркнул он.

– Как скажешь, – не стала возражать Нурайна. – К тому же с тяжелой конницей ты вновь раздвинешь границы. Кто знает, где ты тогда захочешь воздвигнуть свою столицу?

Король расхохотался… но вдруг оборвал смех и с досадой взглянул на собеседницу.

– Обошла ты меня с флангов! – признал он. – Как захотела, так и сделала. И не смей спорить! Иногда я думаю: а кто я такой? В худшем случае – подставка для короны, в лучшем – полководец великой королевы. Ведь ты и есть правительница этой страны, Нурайна, хоть и не восседаешь не престоле!

Темные глаза женщины вспыхнули. Она подалась вперед и положила красивую ладонь на руку короля.

– Никогда не говори так, не думай так! – воскликнула она искренне и горячо. – Все, все в моей жизни – твое и для тебя! Если я иногда помогаю тебе советами – да просветлят боги мой разум! – то это лишь капля в уплату моего вечного долга тебе! Думаешь, я не понимаю, как сложилась бы моя судьба, если бы ты не захотел признать меня своей сестрой! Одно твое слово – и я отправилась бы прислуживать на кухню, как моя мать!

– Что за чушь! – возмутился Джангилар. – В тебе течет королевская кровь!

– В ком она только не течет! Сам знаешь, как скромен, воздержан и разборчив был наш отец. Покажи мне хоть одну старуху-прислужницу, которая в дни своей юности не спала с королем! Никто и не пытался сосчитать, сколько у него таких, как я…

– Что верно, то верно! – ухмыльнулся Джангилар. – Но имя-то он дал только тебе!

Нурайна твердо сжала губы. Она и в самом деле не понимала, почему Бранлар, всегда безразличный к судьбам своих отпрысков, которых прижил с кем попало, вдруг выделил из этого выводка дочь кухонной рабыни, дал девочке имя  и тем самым признал свое отцовство.

– Да, – согласилась она, – на кухню я, пожалуй, не попала бы… Но все же я не Дочь Клана. Ты мог выделить мне небольшое приданое и сплавить с глаз подальше. Никто не заставлял тебя относиться ко мне так же, как к законным сестрам.

– Относиться к тебе так же, как к законным сестрам! – Джангилар развеселился от этой мысли, как от самой удачной шутки. – Относиться… к тебе… так же… ой! Ты – и два безмозглых мышонка, у которых на уме только тряпки да кавалеры! Ой, сравнила!..

Улыбнулась и Нурайна.

– Зря ты так, они милые девочки… кстати, им замуж пора, мы с тобой еще об этом подумаем.

– Не мы подумаем, а ты подумаешь! – махнул рукой король. Его мимолетная обида прошла. – Как и о государственных делах… А я займусь тем, на что у меня хватает мозгов: армией. Тяжелой конницей! Всадники в стальных доспехах, какие носила когда-то гвардия в королевстве Алых Скал! Кони в кожаных попонах, на мордах – железные маски… кузнецы расстарались – на маски взглянугь страшно! Ах, какая конница! Какие воины! Жаль, нет случая испытать их в деле…

– Вы с Каррао и так гоняете бедняг без пощады…

– Да, Волк держит их в седле днем и ночью, он так же бредит тяжелой конницей, как и я! Любо смотреть, как поднимаются наши всадники по тревоге. Им бы хороший бросок… и хотя бы одну серьезную стычку! Все эти учебные схватки не заменят настоящего боя!

– У них будет настоящий бой, – медленно и ровно сказала женщина. В ее голосе прозвучало холодное отчуждение.

Король тревожно взглянул на старшую сестру. Она резко побледнела, крепко сцепила руки. Зрачки ее сильно расширились, глаза стали похожи на два бездонных колодца.

– У них будет бой. На равнине неподалеку от Ваасмира. Спеши, король! Поднимай по тревоге свои сотни! Меняйте на ходу коней, ешьте и спите в седлах, но торопитесь, ибо грянула беда!

Она закрыла глаза и потерла виски ладонями. Красивое лицо мучительно исказилось.

Джангилар, по-детски приоткрыв рот, смотрел на старшую сестру, обладавшую дивным даром Второго Зрения.

– Что это было? – шепотом спросил он.

 

– Не знаю… голова болит… Я видела колонну пехоты, несколько сотен… и твердо знала, что это враги… и что это где-то поблизости от Ваасмира.

– Это происходит сейчас или…

– В будущем, в близком будущем.

– Но это не может быть рядом с Ваасмиром! Там же все спокойно! Или… неужели в городе мятеж?

– Это не было похоже на толпу мятежников. Красивый ровный строй.

– Взбунтовался ваасмирский гарнизон? Быть того не может… Где-то за деревьями прозвенел гонг. Белочки встревоженно поднялись на задних лапках, но быстро успокоились.

– Прибыл гонец, – озабоченно сказал король. – Оставайся здесь. Незачем слугам видеть тебя такой…

Нурайна благодарно кивнула, чуть не потеряв при этом сознания. Она всеми силами скрывала от посторонних дар Второго Зрения… как и другие свои способности, которые были секретом даже от короля.

Женщина сползла на песок и прислонилась щекой к бортику фонтана. Она отдыхала, ни о чем не думая, и даже не заметила, как вернулся брат.

Джангилар был в радостном возбуждении.

– Ты умница, колдунья моя! Вот что значит кровь Первого Дракона! На Рудном Кряже – бунт рабов, и какой бунт! Три подземных поселка объединились и пробились наверх. К ним присоединилось много мерзавцев из охраны. Сотни три-четыре мятежников наберется! Да не по лесам разбежались, а с оружием в руках идут в Силуран. А ведь Рудный Кряж – в той же стороне, что и Ваасмир, ненамного ты ошиблась. Эх, поведу свою конницу на легкую добычу!..

– Я не ошиблась… – начала было Нурайна, но король уже исчез.

Женщина вернулась в беседку и попыталась вчитаться в письмо Хранителя Ашшурдага, но не смогла сосредоточиться и раздраженно отшвырнула свиток.

Вошла старая служанка, склонилась над сидящей госпожой, что-то зашептала.

Щеки Нурайны окрасились легким румянцем.

– Да как он посмел?! Я же приказала ему больше здесь не появляться!

– Прикажешь выгнать в шею, светлая госпожа?

– Нет, – чуть помедлив, решила Нурайна. – Я с  ним поговорю.

В беседку шагнул, усердно кланяясь, тощий, благообразный, чисто одетый старичок.

– Зачем ты пришел! Я же ясно сказала, что хочу обо всем забыть! Чего ты хочешь? Денег? Не получишь ни медяка! Или думаешь продать кому-нибудь мою тайну? В добрый час! Кого интересуют старые женские секреты?

Старичок так испуганно замахал руками, что Нурайна замолчала.

– Что ты, что ты, ясная госпожа, да хранят тебя Безликие! Разве бы я осмелился?.. Твой верный слуга принес тебе письмо!

– Письмо? Но… от кого же?

– От кого раньше носил, от того и сегодня принес. Женщина побелела. Пальцы ее стиснули бархат траурного балахона.

– Он… он жив?!

– Не ведаю, светлая госпожа, девять лет я его не видел. Он, когда уходил, письмо для тебя оставил. И наказал, чтоб я его отнес не когда-нибудь, а в двести девяностом году, в десятый день Звездопадного месяца. Уж прости, госпожа, припоздал я, память уже не та, что прежде…

Неверной рукой взяла Нурайна свернутый в трубку лист плотной бумаги.

– Послание из Бездны… Что ж, ступай. Я прикажу, чтобы тебе заплатили.

Еще раз поклонившись, старик ушел.

Женщина тоже вышла из беседки, села на бортик фонтана и заставила себя развернуть письмо. Пальцы, обычно твердые и послушные, дрожали, взгляд метался по бумаге, не узнавая букв, не понимая смысла написанного. Не сразу сумела она разобрать четкие строки, полные горькой нежности и прощальной тоски. Прочла – и задохнулась, захлебнулась от отчаяния, от невозможности вернуть прошлое. Потоком хлынули слезы – а она-то думала, что разучилась плакать!

Закрыв лицо руками, гордая и холодная Нурайна рыдала, оплакивая единственную свою любовь, потерянную так давно, а теперь навеки исчезнувшую в Бездне. Последний раз в жизни, дав волю чувствам, женщина всхлипывала, вслух звала человека, который больше не откликнется ни на чей зов. И казалось ей, что все в жизни было напрасно и впустую, что отныне и до Бездны не будет ничего, кроме серого перегоревшего пепла прошлых дней.

Обессилев от рыданий, женщина затихла, уронив письмо на песок.

Где-то за оградой сада (в другой, другой жизни!) раздался заливистый смех – что-то развеселило служанок.

Нурайна вздрогнула и выпрямилась, словно это смеялись над ней.

Она сошла с ума! Что она себе позволяет? Закатила безобразную истерику… вздумала сокрушаться о том, чего все равно не вернешь… да и ни к чему возвращать! Скоро окончится срок траура, она снимет этот мрачный балахон и заставит себя обо всем забыть… И не хватало еще, чтобы слуги застали всесильную королевскую сестру в таком позорно зареванном виде!

Нурайна склонилась над фонтаном, поспешно бросая в лицо пригоршни холодной воды. На ноги поднялась уже прежняя женщина – сдержанная, властная, гордая.

Взгляд отыскал на песке скомканное письмо. Что-то в нем было… что-то настолько необычное, что даже под наплывом чувств задержало ее внимание… что-то очень важное…

Подняв письмо, Нурайна перечла его – отстранение, как чужое.

И застыла, вскинув руку ко рту, словно пытаясь заглушить беззвучный крик. Не может быть! Как могла она сразу не заметить такое!..

– Безумец, – шепнули бескровные губы. – Даже не запечатал… и доверил старому дураку…

Ибо хранило то письмо ключ к тайне, способной потрясти страны и народы и изменить лицо мира.

Два слова багряным отсветом полыхнули в душе женщины, затмевая только что прочитанные прощальные строки любви.

Душа Пламени.

Первым порывом Нурайны было догнать брата, рассказать обо всем. Но усилием воли женщина сдержалась. Потом. Это потом. Сначала обдумать все как следует самой. Но еще раньше сжечь опасное письмо. Перечитать, выучить наизусть и сжечь. И растереть пепел меж ладонями.

 

Джилинер Холодный Блеск поднес к губам бокал с вином, но не отпил ни глотка.

Из серебристой глубины зеркала гордо и дерзко глядел Хранитель крепости Найлигрим. Веселый, разгоряченный недавним боем, он снял шлем и, тряхнув каштановыми волосами, что-то ободряюще крикнул бойцам на гребне стены. Победитель…

– Проклятый самозванец!.. Шайса, когда я вижу этого мерзавца, я забываю даже о том, что начертал для этого мира. Почему я не раздавил это насекомое сразу, как только зеркало предупредило меня о нем?

– Я понимаю чувства моего господина…

– Нет, не понимаешь! Для этого надо быть Сыном Клана! Какое гнусное святотатство!.. А каково сейчас Нуртору?!

– Господин, а что король сделал со вторым… с настоящим Ралиджем?

– Держит при себе, но не разговаривает с ним, даже не глядит в его сторону. Свита, разумеется, ведет себя так же…

– Король не знает, кому и чему верить?

– Вот именно… А болван Айрунги проваливает штурм за штурмом. Три атаки – а Найлигрим держится.

– И атаки все слабее… Грозы мешают, да?

– И грозы тоже… Но главное – во время первой атаки коддунишка растратил почти всю мощь Малого Шара и теперь еле поддерживает порядок в своем сером войске. Пора ему вновь напитать Шар силой…

– Он знает, как это делается?

– Да. Айрунги узнал о Шаре и его свойствах из некоей рукописи, которая совершенно случайно попала к нему в руки. Она хранила сокровенные тайны магии и была такой древней, что ее страшно было развернуть…

– Или выглядела древней, – понимающе ухмыльнулся Шайса.

Чародей одобрительно взглянул на своего подручного. Ничего не скажешь, со слугой ему повезло. Хотя, помнится, при первой встрече Шайса отнюдь не выглядел драгоценной находкой…

Когда восемь лет назад неказистого вида бродяга притащился к воротам замка, он походил на слабоумного. Его прогнали бы прочь, но хозяин случайно оказался поблизости. Джилинера заинтересовал тон, которым коротышка предложил убить кого-нибудь. До наивности просто и небрежно – так просит работы точильщик ножей или плетельщик корзин…

О себе он мог сказать лишь, что скитался по свету и убивал людей за деньги. Откуда родом, сколько ему лет – не помнит, потому что это его никогда не интересовало. На вопрос об имени безразлично повел плечом: кто как хочет, тот так и называет. Сколько раз ему приходилось отнимать жизнь? Да разве ж упомнишь? Часто. И это ему нравилось. Где учился своему ремеслу? А везде понемножку…

Но когда бродяга по приказу господина продемонстрировал умение обращаться с разными видами оружия, Джилинер, сам неплохой боец, был изумлен. Мастер, настоящий мастер! И это при такой тупости, при равнодушии ко всему, кроме убийства… В схватке невзрачный человечек преображался: движения становились хищными, стремительными и точными, из глаз исчезала пелена усталости и тоски…

Маг был озадачен, но понимал, что это не притворство. Джилинер мог читать в человеческом сердце, как в развернутом свитке, и уловил бы малейшую тень лжи.

Ворон оставил бродягу в замке, дал ему прозвище Шайса, приблизил к себе. Вскоре маг с удивлением заметил, что подручный меняется на глазах. Ум его становился живым и гибким, память – крепкой, речь – по-грайански гладкой и выразительной, насколько позволяло поврежденное горло. Слуга научился понимать хозяина не то что с полуслова – с полувзгляда, а порой давал господину толковые советы.

Маг терялся в догадках. Что послужило причиной такого-перерождения? Приятно было бы предположить, что на слугу благотворно подействовало общение с великим человеком… Но Ворон был достаточно умен, чтобы склониться к иному объяснению: Шайсу изменило то, что он принимал участие в магических опытах своего господина и подвергался косвенному воздействию чар…

Впрочем, Джилинер ценил своего подручного не за ум (ума у Ворона, по его глубочайшему убеждению, и своего хватало). Главным достоинством Шайсы была незамутненная верность пса, отыскавшего наконец-то себе хозяина.

Что ж, настала пора вновь спустить этого пса на добычу…

– Пока Айрунги занимается Малым Шаром, ты, Шайса, уничтожишь самозванца. Оборона держится на нем, солдаты обожают Хранителя… Жаль, жаль, что умрет он быстро и легко. Хотел бы я измыслить для него кончину замысловатую, неповторимую… знаешь, протяжную, как песня… и такую мучительную, чтобы пламя Бездны показалось ему желанным избавлением…

Шайса понимающе кивнул. В глазах его мелькнуло мечтательное выражение. Кое в чем у них с хозяином были общие вкусы.

– Увы, – вздохнул Джилинер, – думать о собственном удовольствии нам некогда. Просто иди и убей.

– С охотой и радостью, господин мой… Я догадываюсь, как попаду в крепость, но как мне потом оттуда выбраться?

– Тем же путем, каким и войдешь. Дам тебе… скажем, один звон. Такому мастеру этого должно хватить.

– С избытком хватит, господин мой, лишь бы подкараулить его одного, без спутников…

С гребня стены донеслись раскаты смеха, а затем веселые голоса начали считать: “Раз!.. Два!.. Три!.. Четыре!..”

Орешек улыбнулся. Хорошо, что к людям вернулась способность развлекаться и шутить. Подгорные Людоеды стали для защитников Найлигрима чем-то привычным, хотя и опасным. Враги как враги…

За несколько дней отбиты три атаки. Первая – самая страшная, такое не забудешь. Две другие были менее яростными. Людоеды лезли на стену без прежней прыти, да и меньше их было. А люди продумали способы защиты. Теперь воины стояли на стенах пятерками: двое копейщиков сталкивали лезущих наверх тварей, трое бойцов с топорами прикрывали копейщиков. Если все же Людоеду удавалось пробиться сквозь заслон, внизу его ждали отряды с факелами, сетями и кузнечными молотами…

Новый взрыв хохота отвлек Хранителя от мыслей о Подгорных Тварях.

– Посмотрим, как дела наверху, – бросил Орешек через плечо дарнигару. Тот неохотно, с тревогой двинулся за Хранителем по каменной лесенке.

Во время осады на стенах между башнями дежурило по десятку бойцов. И дарнигар не видел беды в том, что парни при этом немного поболтают и посмеются. Не могут же они два звона подряд с каменными лицами пялиться на далекую лесную опушку… Но Хранитель, Хранитель!.. Не разгневался бы на несерьезное поведение солдат, а заодно и на дарнигара, не приучившего наемников к дисциплине…

А Хранитель улыбнулся про себя, заметив, что Харната одолевает его обычный тихий ужас перед грозящим разжалованием. Это обнадеживало, так же как и вечная его грызня с шайвигаром. Если у людей есть время для житейских дрязг – значит, над головами этих людей не висит близкая катастрофа.

Чем выше поднимался Орешек, тем заметнее становился отвратительный тухлый запах. Это разлагались за крепостным рвом трупы Подгорных Людоедов. Они и пахли-то не так, как обычная падаль!

Люди не утруждали себя заботами об убитых тварях, и запах тления мог бы стать невыносимым, но почти каждую ночь к подножию стены прокрадывались Людоеды и утаскивали трупы сородичей – столько, сколько могли унести. Некоторые наемники по наивности думали, что тела погибших будут преданы Людоедами погребению по обычаю своего племени. Но Эрвар и Керумик так живописно обрисовали солдатам кулинарные пристрастия Подгорных Тварей, что теперь часовых одолевала тошнота при виде скользящих внизу серых теней…

Караульный десяток устроился на гребне стены. Конечно, воины по очереди следили за притихшей ночной долиной, осененной ясным лунным светом. Но и скучать они не собирались. Натянули между двумя зубцами рогожу, укрылись за ней от ветра и забавлялись, как могли.

Орешек знал эту игру. Берется любой предмет – камешек, яблоко – и перебрасывается из рук в руки. Тот, кому предмет бросили, должен быстро, пока приятели не успели сосчитать до пяти, начать рассказывать смешную байку. Не успевал, за- • мешкался – плати каждому из игроков по медяку. Игра могла продолжаться долго: хорошо подвешенный язык считался национальной чертой грайанца – как упрямство и выносливость силуранца, вспыльчивость и любвеобильность наррабанца или скрытность жителя Ксуранга.

Сейчас небольшой круглый камешек лежал на ладони у Аранши. Девушка не спеша, со вкусом повествовала:

– …Ну, дружки его и спрашивают: “Ты что ж всех нас, наемников, своей трусостью позоришь? Как ты мог позволить паршивому разбойнику один на один тебя ограбить? У тебя ведь и оружие было!..”

Тут Аранша, сидевшая лицом к лестнице, заметила Хранителя и дарнигара, но даже бровью не повела и закончила свой рассказ:

– А он отвечает: “Было оружие, было! В правой руке – топор, в левой – меч… Обе руки заняты были! Я этого разбойника зубами, что ли, должен был грызть?!”

Привстав, девушка через головы хохочущих друзей бросила камешек в сторону Хранителя. Орешек невольно поймал летящий в него предмет.

– Раз! – требовательно и лукаво начала наемница, не обращая внимания на дарнигара, который из-за плеча Хранителя состроил ей зверскую физиономию и показа кулак.

Солдаты обернулись, на миг смутились при виде начальства, но тут же хором рявкнули.

– Два!

Воины дружески относились к Аранше и всегда готовы были ее поддержать. Раз она дерзит Хранителю – будем дерзить вместе, всему десятку меньше влетит…

На счете “три” Орешек опомнился и выдал байку о том, как знатный путник заночевал в придорожном трактире, а слуге велел стеречь лошадей у коновязи. Перед сном хозяин окликнул слугу через окно: “Эй, ты не заснул?” – “Нет, господин мой, размышляю”. – “Да? Интересно, о чем?” – “Уж больно мудрено Безликие мир устроили: суша на воде лежит, а не тонет…”

В полночь господин проснулся и тревожно крикнул в окно: “Эй, не спишь?” – “Нет, господин мой, размышляю”. – “И о чем на сей раз?” – “До чего ж мудры Безымянные: небо без подпорок, а не падает…”

Успокоенный господин проспал до утра, а на рассвете вновь спросил в окно: “Ну что, размышляешь?” – “Да, господин”. – “Молодец! Хвалю! А о чем?” – “Да вот думаю: как же оно так получилось, что лошадей все-таки свели?..”

Смеялись ли солдаты? Еще как смеялись! Даже те, кто уже слышал эту историю. Правда, Орешек и рассказал ее хорошо, в лицах все изобразил.

– Ладно, – сказал он, закончив рассказ. – Только врага не прозевайте. А то и не заметите, как орава Людоедов к вам подсядет шуточки послушать.

Орешек бросил камешек ближайшему солдату, весело скомандовал: “Раз!” – и ушел, провожаемый восхищенными взглядами.

Спустившись со стены, Сокол и Харнат направились к Дому Исцеления. Когда они были уже у дверей, над головами прокатились три колокольных удара. Полночь.

В первой комнате Дома Исцеления вошедших встретили полумрак и тревожная, непрочная тишина, то и дело разрываемая негромким стоном или хриплым бредом. Раненые спали жарким, тяжелым, душным сном. Старый лекарь Зиннитин менял на лбу у одного из больных мокрую тряпку, рядом на коленях стоял помощник с миской зеленого травяного отвара в руках. -, _

Увидев тихо вошедших Хранителя и дарнигара, Зиннитин почтительно кивнул и глазами показал Соколу на дверь в соседнюю комнату. Тот заулыбался и шагнул к порогу. Недогадливый Харнат двинулся было следом, но был остановлен гневно-укоризненным взглядом лекаря.

В соседней комнате было жарко, как в бане. Зеленоватый пар застил все вокруг, пахло чем-то горьковато-сладким, тягучим. Жуткое ложе с ремнями для рук и ног было опрокинуто на крышки ларей, чтобы не мешало трем женщинам хлопотать у гигантского, еле влезавшего в очаг котла. В котле пузырилось что-то густое, зеленое.

Две косматые старухи-рабыни, в отблесках огня и зеленых клубах пара похожие на страшных Ночных Ведьм, длинными деревянными черпаками снимали пену в широкий таз. Заметив Хранителя, они захихикали, низко поклонились, побросали черпаки и вышмыгнули за дверь.

Третья женщина обернулась к Орешку. Пылающее от жары лицо в бисеринках пота, покрасневшие глаза, скрученные веревочкой волосы, бесформенный фартук из мешковины поверх платья…

Самая прекрасная женщина на свете.

– Представляешь, – пожаловалась Арлина, забыв, как всегда, поздороваться, – здесь никто не умеет правильно уваривать силуранский лишайник!

Хранитель нежно привлек девушку к себе.

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Как курица на вертеле, – честно ответила Арлина. – Жарко, кручусь… и кудахтать уже не хочется…

В душе Орешка всколыхнулся гнев. Пропади она пропадом, эта осада, нельзя же мучить такую чудесную девушку! Она же на ногах еле стоит! Какой там, к болотным демонам, лишайник, чтоб ему выкипеть и пригореть!..

Хранитель уже набрал в грудь воздуха, чтобы грозно приказать невесте немедленно снять фартук и отправляться отдыхать. Но Арлина бросила через плечо взгляд на очаг и с коротким визгом вырвалась из объятий Сокола.

– Пена уходит! – дикой кошкой зашипела она. – Сейчас на дно осядет! Где эти старые дуры? Гони их сюда! Что стоишь, как пень, давай бегом!..

Со вздохом Орешек повиновался. Он понял: чтобы вытащить Арлину из Дома Исцеления, понадобилось бы не менее десятка воинов…

Выйдя за порог, Хранитель свирепым шепотом направил рабынь к госпоже и обернулся к лекарю. Лицо Зиннитина было еще желтее, чем всегда, кожа обтянула скулы, нос заострился, глаза ввалились.

– Трудно! – посочувствовал Орешек, обводя взглядом комнату, где на соломенных тюфяках вплотную друг к другу лежали раненые.

Лекарь проследил его взгляд.

– Здесь не все, господин мой. Семейных жены разобрали по домам. С одной стороны, мне это подмога, места же мало, хоть штабелями раненых укладывай. А с другой стороны, приходится ходить в “городок”, учить этих дурех, чем и как больного лечить. Да еще время от времени влетает в Дом Исцеления какая-нибудь растрепанная баба и вопит: “Моему мужу хуже стало!” Ну, я все бросаю и бегу…

– Хочешь, вырву у шайвигара для тебя еще пару рабов?

– Это не помешает, благодарю господина… А только много ли от них пользы, от рабов-то? Переложить раненого с места на место, воды притащить, нечистоты вынести, прикрутить пациента к столу, если руку или ногу отрезать нужно… А от кого мне настоящая помощь, так это от юной госпожи!

Голос старика потеплел. Орешек вскинул бровь. Ого! Ведь лекарь терпеть не мог Арлину и был с ней учтив лишь из уважения к ее происхождению…

– Я слышал о великой травнице Расвинне из Клана Волка, – продолжал Зиннитин, – но не знал, что наша ясная госпожа приходится ей внучкой… А какие интересные, необычные рецепты знает юная Волчица! Например, этот, с силуранским лишайником. Я сначала усомнился, но раны и впрямь затягиваются быстрее… и ни одного случая черного воспаления…

– Устает она очень, вы бы ее поберегли…

– Постараемся, господин, но разве Дочь Клана станет нас слушать!..

Из Дома Исцеления Хранитель и дарнигар направились на южную стену, под которой зловеще глядели из тьмы вражеские костры.

– Переправляются… – озабоченно сказал Харнат. – Козьими тропами лезут, по веревкам спускаются…

– Могут атаковать с юга?

– Вряд ли. Осадные башни через горы не перетащишь… Думаю, соберутся хорошей силой и двинутся на Ваасмир. Приступом город брать не будут, просто перекроют ходы-выходы и будут ждать, когда Нуртор разделается с нами и подоспеет с основными силами… Я, господин мой, другого боюсь: не пустили бы они с юга Подгорных Людоедов! Полезут эти зверюги с двух сторон – ой, весело нам будет!

– Нет, – прикинул Хранитель, спускаясь со стены, – не полезут. Они мага слушаются, а магу не пополам же разорваться – с юга и с севера командовать!

– Хоть бы ему, гаду, и впрямь пополам разорваться! – тяжело выдохнул дарнигар. Затем в голосе его зазвучала теплая, искренняя забота: – Господин, скоро четвертый темный звон. Пора отдохнуть, сколько уж времени на ногах! Если что случится, я сразу же велю известить…

Вяло повозражав, Орешек дал себя уговорить. Он и впрямь сделал все, что мог, и голова уже кружилась от усталости. Кто знает, долго ли продлятся тишина и спокойствие?..

Проводив взглядом Хранителя, уходящего к шаутею, Харнат рассеянно осмотрелся… и напрягся, уловив легкое движение у подножия стены.

– Эй ты!.. А ну, поди сюда! Да, тебе говорю, тебе, не толпа же вас тут слоняется… Кто таков?..

Из темноты на свет факелов с поклоном шагнул низенький длиннорукий человечишка, сутулый, приниженный, в замызганных штанах и серой холщовой рубахе, подпоясанной плетенкой из конского волоса. Концы плетенки нелепо болтались у колен.

Дарнигару стало стыдно за вспыхнувшую было тревогу. Глупо спрашивать, что это за человек. Мужик – он и есть мужик, это и слепому видно.

– Поч-чему по ночам шляешься? Ваши дрыхнут, где веле-но, а тебя демоны по всей крепости носят!

Крестьянин поспешно поклонился еще раз. На белой физиономии – тупая покорность и страх.

– Я… вот… малец у меня… да не прогневается господин… малец сбежал… баба моя ревет… сыщи, говорит…

– Завтра сыщешь. Нечего ночью таскаться. Не ведено. Окинув жалкого человека взглядом, дарнигар смягчился:

– Ночь спокойная, ничего с твоим мальчишкой не случится… Эй! – обернулся Харнат к одному из солдат. – Возьми факел, отведи этого дурака на “пустырь”, а то опять впотьмах забредет куда не надо…

Солдат скорчил в спину дарнигару недовольную гримасу и гаркнул на своего “пленника”:

– А ну, пшел… Бродит, как болотный демон… возись с ним…

Крестьянин послушно поплелся рядом с наемником. Воин искоса бросил на спутника неприязненный взгляд. Ну, урод! И голос такой противный, сиплый! А уж одежонка-то!.. Такую даже пугало с себя скинуть постарается, побрезгует…

Особенно раздражала солдата опояска мужика. Ведь это ж надо, а?.. Рубаха – такими тряпками рабыни в шаутее полы моют… а подпоясана не какой-нибудь веревкой, а плетеным пояском! Сам небось сплел, жук навозный! Туда же, принарядиться старается!.. И зачем живет на свете такое ничтожество! Впрочем, ясно зачем, землю ковырять…

Гордый вояка был бы весьма удивлен, если бы узнал, что в тот миг решалась его судьба. Коротышка в холщовой рубахе хладнокровно просчитывал: следует ли ему убить наемника, чтобы не терять драгоценное время, шатаясь по Найлигриму? Но ведь отсутствие этого болвана и его факела может быть замечено, а зачем раньше времени поднимать в крепости тревогу?..

Очень, очень недооценил солдат невзрачного человечка! Точно так же ошибся он и в оценке пояска из конского волоса. Наемник и предположить не мог, что неказистая опоясочка стоила его полугодового жалованья.

Шайса был в своем ремесле мастером на все руки, при случае мог орудовать боевым топором так же мощно и грозно, как и Харнат. Но Шайса не уважал тяжелое жесткое оружие. Его темное сердце было отдано всему, что со свистом вьется в воздухе, что гибко обходит даже щит, что может захлестнуть, опутать, связать, задушить. Убийца предпочитал тонкие цепи, плети, хлысты, бичи… или такие веревочки, как та, что смирно притихла на его бедрах, завязанная хитрым узелком: только тронь – и развяжется…

Любимица, талисман, верная боевая подруга, сделанная на заказ, по руке. В конский волос искусно вплетены тонкие и очень прочные стальные проволочки. Концы утяжелены небольшими, но увесистыми свинцовыми шариками.

Безобидная опоясочка? Да она отправила в Бездну больше жизней, чем меч матерого вояки-наемника!

Но истинная ее ценность постигалась тогда, когда Шайса снимал со шнурка на шее кожаный мешочек и высыпал на ладонь металлические штучки, похожие на детские игрушки. Вот где кузнецы поколдовали не хуже ювелиров! Хитроумные приспособления позволяли быстро снять с концов веревки шарики и прикрепить на их место что-нибудь другое. Скажем, прочный трехлопастный крючок, превращающий веревку в “кошку”. Или узкое лезвие. Или шип с бороздками для яда. Или звездочку с остро заточенными лучами…

Шайса дорожил хищной опоясочкой. И как опытные воины дают мечам имена, так убийца в гордыне своей дал имя любимому орудию.

Имя это было – Гадюка…

Еще несколько шагов – и колебание Шайсы окончилось.

Что-то звякнуло по камням.

– Это еще что? – хмыкнул солдат. – Уж не монету ли ты обронил, труха ты мякинная?

Наемник повел факелом. На булыжнике каплей огня сверкнуло золото.

– Ишь ты! – изумился солдат, переложил факел в левую руку и нагнулся. – И впрямь монета…

И с этими словами ушел в Бездну, потому что Гадюка ласкающе скользнула по его горлу, нежно обвила, стиснула…

Орешек не пошел в шаутей через главный вход, возле которого, как и в мирное время, несли караул двое часовых. Хранитель вовремя вспомнил, что трапезная отдана детям, а в такое позднее время малыши, конечно, спят. Поэтому он поднялся по черной лестнице и, никого не встретив, очутился в комнате, которую привык уже считать своей.

Огня зажигать не стал, чтобы сбросить плащ, вполне хватило лунного света (опять паршивки-рабыни забыли закрыть ставни!).

Сняв перевязь с Саймингой, Орешек бережно повесил ее на тот же крюк, на котором матово посверкивал серебряный пояс. Свою колдовскую находку Орешек перестал носить с первых дней осады, слишком выматывала постоянная тревога, ощущение грозящей со всех сторон беды. Поэтому он водрузил пояс на стену, вслух сказав ему: “Отдохни! Без тебя знаю, что силуранцы меня не любят… и с чего бы это?..”

Сейчас, вешая поверх пояса ножны с мечом, Орешек задержал руки на своих сокровищах. Странно… вдруг возникло ощущение, будто между его драгоценными приобретениями стоит… стена не стена, занавес не занавес… какая-то пелена глухой враждебности, отчужденности… как будто эти два предмета изначально, с самого появления из-под рук мастеров таили друг против друга молчаливую злобу…

Ну и бред! Вот же они, меч и пояс, висят рядышком  на стене, такие смирные, безобидные…

Орешек сел на край кровати и, посмеиваясь, начал рассте гивать пряжку подколенного ремня. Вражда между вещами, а?.. Он и впрямь крепко устал, всякая ерунда мерещится…

Вот… опять! На этот раз чудится, что снизу доносится музыка…

Да ничего ему не чудится! И в самом деле – музыка… И поет кто-то…

Хранитель вновь застегнул пряжку и вышел из комнаты.

В темноте винтовая лестница показалась длиннее, чем обычно, и привела она не в привычный зал для трапез, а в какой-то загадочный, теплый, волшебный мирок, освещенный двумя факелами. В уютном полумраке звучала негромкая музыка, мягкий мужской голос заканчивал балладу о том, как нашел себе невесту великий герой Оммукат Медное Копье.

На полу, на соломенных тюфяках, прижавшись друг к другу, лежали ребятишки. “Как раненые в Доме Исцеления”, – кольнула мысль, но неприятное воспоминание растворилось в умиротворении и покое, что царили здесь.

Дети не спали. Приподнявшись на локтях, глядели они в дальний угол, где расположился певец. Орешек не мог разглядеть его с лестницы. Зато он хорошо видел перед погасшим очагом, на фоне багровых углей, три темных силуэта. Женщины неподвижно сидели на низких скамеечках и внимали музыке.

Смолкли последние аккорды. Повелительный голос Ауна-вы врезался в угасающие звуки струн:

– Ну все, все, хватит! До утра вам, сорванцам, песни слушать?..

Договорить ей не дали. По трапезной прокатился дружный стон – и тут же полумрак зазвенел молящими голосишками. Маленькие подлизы называли женщину светлой госпожой, милостивой Аунавой, самой доброй, самой щедрой, самой… самой… а три девчачьих голоска просто тянули на одной ноте. “Ма-амочка! Ну, ма-амочка!..”

За детей вступилась и Миланни:

– Ой, они же все равно не уснут! Вот начнется в темноте игра в лазутчиков и охранников… помнишь, что они вчера вытворяли?.. А так послушают да и задремлют, вон маленькие в углу уже посапывают…

Что-то просительно прошелестела Айлеста.

– Ладно, – уступила Аунава, – балуйте этих поросят бессовестных, балуйте!

Но что-то в ее голосе подсказало Орешку, что ей и самой нравится сидеть в полутьме у очага и слушать протяжные старые баллады, забыв на время о беде, что залегла за стенами крепости.

Вновь запели струны, ребячьи взвизгивания и шепот стихли. И зазвучал печальный голос. На этот раз он не пел, а повествовал под музыку о падении Эстамира, Жемчужного Города.

По приказу Авибрана Светлой Секиры непокорный город был смешан с прахом земным, лег в руинах. До небес встали костры, на которых горели тела защитников Эстамира, и завидовали мертвым живые, которых в цепях тащили мимо этих костров. Ибо тех, кого пощадила смерть, не пощадил Авибран – повелел ввергнуть в рабство всех, от грудных детей до глубоких стариков. Таково было королевское наказание Жемчужному Городу за то, что во время штурма был ранен наследник престола, юный принц Бранлар.

А когда отхлынула армия, уводя пленников, из развалин выбралась одна-единственная девочка лет десяти, которую не заметили воины Великого Грайана, обшаривавшие руины в поисках добычи. Выбралась – и поняла, что осталась одна в бывшем городе, беспомощная, как младенец на груди погибшей матери. Только она – да стаи обезумевших псов, что рыскали средь разрушенных домов, слизывая кровь с камней…

Дальше Орешек не слушал. Медленно двинулся он вверх по лестнице. Поднявшись на площадку, освещенную вставленным в скобу факелом, сел на верхнюю ступеньку и спрятал лицо в ладонях. Орешек был оглушен ярким и властным потоком воспоминаний, который обрушила на него знакомая легенда.

Как это было? Зимняя ночь, лес, придорожный трактир…

Из щелей в деревянных ставнях тянет стужей, но просторная низкая комната неплохо натоплена, к тому же ее согревает дыхание трех десятков глоток. Духота, запах немытых разгоряченных тел перебивается чадом пригоревшего мяса от очага. Загнанные морозом в трактир разбойники изо всех сил стараются весело провести время. Кто целеустремленно накачивается кислым вином; кто лапает толстую служанку, которая визжать визжит, но не больно-то вырывается; кто тупо спорит с хозяином о смысле жизни и ценах на пиво; кто пробует затеять бодрую всеобщую драку – и небезуспешно пробует, назревает-таки потасовочка…

Аунк пристроился на сложенной вдвое овчинной куртке. Точит кинжал, не обращая внимания на шум и гам вокруг, даже глаз от лезвия не отрывает. Пра-авильно, чем ему еще и заниматься! Хорошо еще, ученика на время в покое оставил. И теперь парень восседает с ногами на широченной скамье в центре небольшого кружка разбойников. Те восторженно глазеют на Орешка, который артистично перебрасывает из руки в руку коробку для “радуги”. Внутри коробки все пятьдесят костяшек отбивают веселый ритм…

Ах, добрые аршмирские времена! Ах, славная игра в “радугу”! Ах, старые друзья – картинки на костяшках: подкова, роза, морская звезда, кинжал, алмаз, дракон… и самая желанная, редко выпадающая пустая костяшка, которой можно придать любое значение…

Смотрите, болваны, глазейте, следите за руками! Ну и что надеетесь разглядеть? Можно ли смошенничать в “радугу”? Вам, пенькам дубовым, лучше и не пытаться… Вот, вот и вот! Ничего не заметили, поленья лупоглазые? То-то! Знай ахаете: вот, мол, новенькому везет, Хозяйка Зла за него костяшки выбрасывает… Вот так играют у нас в Аршмире! И вот так!.. И вот так!..

И вдруг все оборвалось: зануда прекратил мучить хозяина, сама собой угасла назревающая драка, служанка уняла свой поросячий визг, Орешек положил коробку с костяшками… даже Аунк отправил кинжал в ножны.

Потому что протяжно и грустно запели струны: начал отрабатывать свой ужин бродячий сказитель. Он нараспев завел длинную легенду о гибели Эстамира.

Притихшие разбойники слушали, как последняя оставшаяся в живых девочка брела прочь из города, некогда названного Жемчужным. Она ступала по мокрым от крови камням, глаза ее были сухи, но сердце кровоточило.

У моря девочка увидела костер. Несколько бродячих наемников жарили рыбу и спорили: догонять им армию Авибрана или искать работу в Ксуранге? Мужчины накормили ребенка, а один старый воин, пожалев сироту, предложил ей стать его ученицей.

И долгие годы бродила она с ватагой, осваивая каррад-жу, приучая руки к убийству, а глаза – к виду крови. Девочка превратилась в девушку, ребенок – в воина. Серебро звенело в ее кошельке, дороги покорно ложились ей под ноги, любой город распахивал ей объятия своих ворот – но не было во всем мире для нее клочка родной земли, не было дома, который она назвала бы своим. И каждую ночь врывались в ее сон, чадя и разбрасывая искры, погребальные костры Эстамира…

Но однажды на рынке вольного города Арфаншара наемница увидела нищего, калеку, на которого не позарился бы самый жадный работорговец. И вскрикнула девушка, ибо узнала она того, кого видела издали в дни детства – был он тогда юным принцем, младшим сыном правителя Эстамира.

И упала девушка перед искалеченным нищим на колени, и поклялась служить мечом и всей жизнью своему королю, последнему из династии властителей Жемчужного Города…

Голос сказителя властно зазвенел, набирая силу:

“Да будет навеки прославлена верность! Верность родному дому – пусть даже он лежит в развалинах. Верность родным и близким – пусть даже ветер развеял их пепел с кострища. Верность прошлому – пусть даже умчал его прочь беспощадный вихрь времени. Верность самому себе – пусть ты уже не тот, кем был раньше.

Да будут вовек нерушимы наши обеты – самые святые, самые искренние, те, что принесены нами молча, в сердце своем. Ибо рано или поздно испытает Бездна наши души – и те, что были без порока и изъяна, выстоят в страшном, в последнем огне!..”

Смолк сказитель, пальцы устало перебирают струны… а Орешек, точно его толкнули в плечо, резко оборачивается к двери и глядит на Аунка.

Но… Аунк ли это? Чужое, незнакомое лицо – разом постаревшее, словно опаленное тем последним огнем, о котором говорилось в легенде.

Орешек в тревоге оглядывает трактир, пытаясь понять, что могло привести в такое смятение его отважного учителя. В окно не глядит дракон,' в дверях не стоит палач с удавкой наготове, из-под скамей не лезут болотные демоны. Разбойники, притихшие было, возвращаются к прерванным занятиям, кто-то из партнеров по “радуге” толкает Орешка: мол, играем мы или не играем?

Взгляд Орешка возвращается к двери, но Аунка уже нет, только осталась на полу сложенная вдвое куртка. Куда вышел учитель, зачем? И… и что же, он выбежал на такой мороз в рубахе?

Орешек распихивает игроков и, прихватив куртку Аунка, вылетает за порог. Мороз обжигает, как котел кипятка. Орешек запоздало спохватывается, что тоже выскочил на снег легко одетым, набрасывает овчинную куртку на плечи… Но где же Аунк?

За деревьями, на раздорожье стоит глубокая каменная чаша – выщербленная, покосившаяся, похожая на темную хищную птицу. В этих глухих краях до ближайшего храма добираться далеко, и местные жители, люди дикие и невежественные, возносят молитвы у таких вот жертвенников, что в давние времена были воздвигнуты вдоль дорог неизвестно чьими руками.

Рядом с чашей – темное пятно: сгорбленная, застывшая фигура на коленях. Голова опущена, скрещенные в запястьях руки прижаты к лицу…

По скрипучему снегу Орешек подбегает к учителю. Тот не замечает его появления, глубоко, до самых ударов сердца поглощенный каким-то страшным переживанием. Аунк что-то негромко и страстно говорит, речь его бессвязна то ли от волнения, то ли оттого, что губы на морозе занемели, стали непослушными. Орешку удается разобрать лишь обрывки фраз:

– Чего еще ты от меня хочешь? Я все отдал, все… имя, память, мечту, честь… предал дело, для которого был рожден на свет… Отпусти меня, не держи, зачем тебе жалкий предатель? Не живу, а смерти жду… и знаю, когда она придет…

Короткое молчание – и вдруг громко, четко:

– Черная птица!

Смертное отчаяние в этих словах.

“Бредит, – тоскливо думает Орешек. – Как бы увести его в дом? Он же не в себе… убьет, если тронуть его сейчас…”

Аунк тем временем бормочет о сотнях погибших, для которых он был последней надеждой на месть и которые теперь проклинают его из Бездны…

Орешек наконец решается: шагнув вперед, набрасывает на плечи Аунка куртку, нагретую своим теплом.

Молниеносным, гибким движением распрямляется учитель и с ненавистью глядит на перепуганного парня. Затем тяжелые веки опускаются на глаза Аунка. Когда учитель вновь смотрит в лицо Орешку, в серых глазах уже нет ярости – только неимоверная усталость.

Аунк молча поворачивается и шагает к дому своей обычной легкой походкой – Орешку даже кажется, что учитель не оставляет следов на снегу.

И больше в тот вечер они не говорят друг другу ни слова.

От факела сочился красноватый дрожащий свет. Снизу, из темноты, тихо доносилась какая-то песня. А Орешек все думал о загадочном человеке, с которым свела его судьба.

Как наяву, стоял перед ним учитель – в жилистых руках меч, с темного лица презрительно и мрачно глядят серые глаза… то ли воспоминание, то ли призрак, но такой живой, такой реальный Аунк…

Внезапно лик видения исказился. Аунк вскинул руку с мечом, точно увидев за спиной Орешка опасность.

Что это было? Явился призрак Аунка, чтобы спасти, предупредить ученика? Или приняла такой облик тревога, вспыхнувшая в чуткой душе Орешка?

Не раздумывая, пружиной взвился парень – и скользнули вниз по плечам хищные руки, уже почти сомкнувшиеся на его горле.

Пытаясь сдержать неожиданный рывок жертвы, Шайса вцепился в ворот рубахи – закрутить вокруг горла, задушить…

Но плечи Хранителя облегала не грубая холстина, а нежная льняная ткань. Почти беззвучно поддалась она грубой силе – и Орешек выскользнул из страшных объятий, оставив в руках врага большие лоскуты своей рубахи.

Шайса выругал себя за то, что не пустил в ход удавку, а поддался искушению задушить жертву голыми руками. Но, проклиная себя, убийца не стоял столбом: нагнулся, скользнул ладонью по разрезу на правой штанине… и вот уже в руке тяжелый метательный нож… миг – и ладонь опустела, а нож летит в грудь Хранителя и… и… и Шайса захлопал белесыми ресницами: жертва стоит живая и невредимая и нахально держит его, Шайсы, собственный нож, перехваченный на лету за рукоятку.

Убийце приходилось сталкиваться с подобными штучками, но редко… Ну и молодчина этот самозванец! Такого убить – одно удовольствие! Но почему он молчит, не зовет на помощь? Надеется сам справиться с врагом? Что это – глупость, самонадеянность или уверенность опытного бойца?..

Шайса не знал, что первым побуждением Орешка было заорать: “Стража!” Но крик умер в горле: парень вспомнил о разодранной пополам рубахе. Спина, исполосованная спина открыта любопытным взглядам! А ведь на крик Хранителя сбежится весь гарнизон… Не-ет! Разобраться с этим гадом, быстро переодеться – а тогда уж можно поднимать шум!

Не раздумывая долго, Орешек швырнул незнакомцу обратно его стальной подарок. Бросать нож парень умел с  аршмирских времен и никогда не промахивался. Но белесый коротышка тоже, как оказалось, был не из глины сляпан. Орешек и замахнуться не успел, как убийца жестом фокусника сорвал с себя опояску с грузиками на концах и стремительно завращал перед собой. Летящий нож наткнулся на этот “веер”, вильнул в сторону, лязгнул по камню.

Это были единственные звуки, раздававшиеся во время схватки: лязг ножа да свист веревки. Орешек был в мягких сапогах, Шайса бос, и передвигались оба легко, без топота, шлепанья и пыхтенья.

До сих пор Шайса держал веревку за середину. Теперь, перейдя в атаку на безоружного противника, он пропустил Гадюку, летящую в сторону жертвы, сквозь полусжатый кулак на всю длину. Гадюка, как живое существо, метнулась к Орешку, целя свинцовым шариком в голову. Шайса умел таким ударом проломить височную кость. Но ловкий, с великолепной реакцией парень ухитрился увернуться, свинец лишь вскользь задел ему ухо. Крепко задел… Но некогда было обращать внимание на пульсирующую боль в моментально распухшем ухе, потому что Шайса продолжал атаку. Теперь он хлестал веревкой, как бичом, и каждый такой удар мог бы сломать ребро или даже руку, но Шайса целил не по рукам или груди, а по горлу, и Орешку приходилось виться вьюном, не хуже той веревочки, крутиться, уворачиваться, перекатываться по полу… только бы не услышали, только бы не прибежали на помощь… рывок в сторону… еще рывок… ящерицей по каменным плитам… и ладонь случайно накрывает что-то продолговатое, гладкое… ого, увесистое!

Не знал Хранитель, что днем ребятишки играли здесь в “осаду крепости”, старым древком от алебарды таранили дверь в комнату дарнигара. Женщины прекратили это безобразие и растащили атакующих, а древко, до блеска отшлифованное солдатскими ладонями, осталось валяться на площадке.

Давно Орешек не получал более своевременного подарка судьбы!

Шайса в полумраке взмахнул рукой, чтобы обрушить Гадюку на замешкавшегося противника, но вдруг что-то ударило его по ногам, стены и потолок закружились перед глазами. Тело само извернулось, чтобы упасть не затылком вниз, а на бок.

Орешек, не вставая, поддал шестом под колени, подрубил, опрокинул врага. Вскочив, Хранитель вскинул шест вертикально, чтобы сверху вниз добивающим ударом обрушить на противника. Но дерево тупо стукнуло о камень: Шайса откатился в сторону. Длинная рука вцепилась в конец шеста и рванула его на себя.

От неожиданности Хранитель переступил с ноги на ногу и почувствовал, что шест взбунтовался. Каким-то образом конец проклятой палки проскользнул между коленями Орешка и резко повернулся, подножкой свалив парня.

Оба противника вскочили и остро впились друг в друга взглядами. Мускулы их замерли в напряжении, это была неподвижность за миг до прыжка. Пальцы убийцы легкими, скользящими движениями перехватывали поудобнее Гадюку. Орешек обеими руками держал перед собой шест, который хотя ц предал один раз хозяина, но все же остался последней надеждой на победу.

И тут сверху гулко рявкнул колокол.

Странное чувство овладело бойцами. Ни тот, ни другой не смогли бы пошевелиться. Пальцы Орешка занемели на шесте.

Со вторым ударом у ног Шайсы появилось желтое светящееся кольцо и медленно поднялось вверх, образовав золотистый кокон вокруг убийцы.

Третий удар – и все исчезло, площадка опустела перед изумленным Орешком. Лишь факел продолжал разбрасывать красные отсветы.

С четвертым ударом распались чары, державшие Орешка в плену. Парень затравленно огляделся и выронил древко алебарды. Что это было? Откуда взялся колдун-убийца?.. Ладно, сейчас главное – рубашка!

В два прыжка Хранитель очутился в своей комнате – и только тогда почувствовал, как болит колено. Не вывих ли? . Да нет, простой ушиб… Наплевать, пустяки, а вот рубашки где?.. Ага, вот они, в сундуке…

На плечи легла прохладная ткань. Орешек сразу перестал паниковать.

“Что делаем дальше? Поднимаем тревогу? Или…”

Орешек снял со стены серебряный пояс, надел его и замер, чутко прислушиваясь к накатившим ощущениям. Враждебность, но отдаленная… из-за крепостных стен… Близкой опасности Хранитель не чувствовал.

А раз так – стоит ли вопить на всю крепость? Враг ушел и вряд ли скоро вернется, а если что – поясок предупредит. Рассказать обо всем не поздно и завтра, а сейчас – спа-ать! Конечно, в одежде и при поясе. Кто знает, выпадет ли завтра хоть ползвона для отдыха?

 

Шайвигар держал в пухлых белых пальцах метательный нож – держал с ужасом и отвращением, как ядовитую змею.

– Он… он не отравлен?

– Нет, с какой стати! – успокоил его Харнат, который уже успел осмотреть трофей Хранителя. – Но я все-таки не понимаю, почему Сокол сразу же не поднял тревогу.

– А зачем? – рассеянно отозвался от зеркала Орешек, который занят был серьезным делом: старался получше закрыть волосами свое распухшее, как лепешка, ухо. – Убийца-то сбежал…

– Я ж с ним говорил, с гадом! – глухо бросил дарнигар. – Эх, знать бы раньше, подержал бы я его в руках! Он, мерзавец, одного из солдат задушил. На рассвете нашли… Из третьей сотни, Кипран Деревянная Крыша…

“Кипран… – подумал Орешек. – Где я мог слышать это имя?..”

Всплыло воспоминание: первый день в крепости, черный ход, каморка, наемники, играющие в “радугу”… “А десятнику Кипран пару монет сунул, чтоб не цеплялся. Вот здесь и несем заслуженную кару…” И смех служанки…

За время осады много душ отправилось в Бездну с дымом погребального костра, сложенного посреди плаца. Но в этот миг солдат, которого Орешек знал лишь по голосу, показался ушедшим другом, и сердце сжалось от боли…

– У убийцы могли быть сообщники в крепости, – забеспокоился шайвигар.

– Нет, – твердо ответил Хранитель, отгоняя сентиментальный порыв. – Он был один, у меня свои способы это проверить…

Харнат и Аджунес содрогнулись перед магической силой Сокола.

– То, что произошло с высокородным господином, воистину страшно, – собрался с мыслями дарнигар. – Лазутчики, колдовскими тропами попадающие в крепость… – Харнат беспомощно развел тяжелые ладони. – Но вести, которые принес я, еще ужаснее. Похоже, не пройдет и двух дней, как Найлиг-рим окажется в руках врага.

Шайвигар еще сильнее побледнел и судорожно вздохнул. Хранитель прекратил возиться со своими каштановыми прядями.

– Этой ночью, – сообщил Харнат, – солдаты подняли на веревках на стену моего человека… ну, Сокол понимает… “глаза и уши”…

Орешек кивнул. Он знал, что Правая Рука, помимо прочего, отвечает за лазутчиков вокруг крепости.

– Парень хитер и изворотлив, – хмуро заверил Харнат. – Из яйца, не разбивая, желток достанет. Я не спрашивал, как он умудряется узнавать такие вещи… да он бы мне и не сказал, чтоб не спугнуть удачу…

– Да говори же! – взвизгнул, не выдержав, Аджунес.

– Сила колдуна – в посохе со стеклянным навершием. После прошлых атак волшебная вещица поослабла, маг перестал справляться со своей поганью. Этой ночью чародей отправится к Порогу Миров. Туда его проводит небольшой отряд, но в Подгорный Мир старый злодей уйдет, конечно, один. Там посох вновь напитается чародейной силой. Завтра маг вернется во всем блеске своего могущества и бросит на стены Найлигрима такую армию Подгорных Тварей, какую мы в страшных снах не видали.

– Завтра?.. – непослушными губами пролепетал шайвигар.

А стоящий перед зеркалом парень с каштановыми волосами испытал странное чувство: словно в его теле зажили порознь две души, два человека. Один – Хранитель Найлигрима, думающий лишь о том, как любой ценой спасти крепость. Второй – бродяга Орешек, озабоченный исключительно спасением собственной шкуры.

– Дарнигар, – сказал Хранитель, отворачиваясь от зеркала, – существует ли потайной выход, по которому крепость мог бы покинуть небольшой отряд?

(“Э-эй, – забеспокоился Орешек, – ты что это, приятель замыслил?”)

– Но, – изумился дарнигар, – разве, принимая должность Хранителя, мой господин не ознакомился с планом крепости?

– Я тебя спрашиваю, тебя! – заорал Хранитель, поняв свою промашку и не давая помощнику возможности задуматься над ней. – Есть или нет?

– Есть. На северной стороне, между Арсенальной башней и скалой.

– Далеко ли Порог Миров?.. Ах да, откуда тебе знать… Эрвара сюда!

Призванный в покои Хранителя Эрвар выслушал недобрые новости и понес было чушь насчет строжайшей тайны, в которой держат Подгорные Охотники все, что им известно о Вратах Миров. Но дарнигар могучими лапами сгреб беднягу за грудки, тряхнул на весу и растолковал, что все вонючие секреты и загадки Подгорного Мира Охотник может держать у себя в зубах до самой Бездны. Ему, Харнату Дубовому Корню, они все равно нужны, как пятна после оспы, он через тот порог не полезет даже за бочку наррабанского… Он, Харнат, хочет знать одно: где можно перехватить проклятого мага, пока тот не юркнул в свою колдовскую нору. И эти сведения он из Охотника вытрясет – не здесь, так в камере для пыток…

Эрвар дураком не был. Быстро оценив ситуацию, он согласился нарушить свои привычки и помочь приютившей его крепости.

– Врата на склоне Медвежьего ущелья, – вздохнул он. – Маленькая такая пещерка… Без меня не найдете, придется мне самому туда тащиться…

– Это опасно! – честно предупредил дарнигар.

– Знаю! И не забуду об этом, когда стану беседовать с почтенным шайвигаром о вознаграждении… вы же не думаете, что я сунусь в это самоубийственное дело бесплатно?

Как только речь зашла о деньгах, Аджунес, понуро сидевший на скамье, поднял голову, взгляд его стал живым и осмысленным. Он хотел вмешаться в разговор, но Харнат хохотнул:

– Сперва вернись живым, чтоб получить вознаграждение! Обернувшись к Хранителю, дарнигар продолжил уже серьезно:

– Большому отряду не пройти сквозь силуранские посты. Чем меньше народу, тем лучше… Я, Эрвар и… ну, скажем, еще двое…

– Что ж, пусть будет четверо, – согласился Хранитель. – Но, почтенный дарнигар, себя в это число можешь не включать. Отряд возглавлю я сам.

Все присутствующие ахнули.

Первым опомнился шайвигар. Он поспешил напомнить, как ценен молодой Сокол для своего Клана, и горячо поддержал отважного и опытного Харната, который справлялся и не с такими передрягами.

– Очень благородно с твоей стороны говорить так, – отозвался Хранитель, пряча в глазах веселые искры. – Ведь если Дарнигар погибнет, ты потеряешь старого товарища, с которым столько лет трудился бок о бок…

– Мой господин и в самом деле намерен ввязаться в эту безумную затею? – с недоверием спросил Эрвар.

(“Ввязаться?! – взвизгнул насмерть перепуганный Орешек. – Как же! Прямо сейчас! Обожаю опасности! По три раза на дню купаюсь в лаве вулкана! А в детстве клал под подушку живую змею!..”)

– Конечно! – улыбнулся Хранитель. – Правая Рука нужнее в крепости.

– Нет! – рявкнул, багровея, дарнигар. – Я этого не допущу!..

– Что-что-что? – Хранитель говорил приветливо и мягко. – Ты, кажется, решил что-то запретить Сыну Клана, Харнат Дубовый Корень из Семейства Прешта?

– Я… я хотел… – в ужасе опомнился дарнигар, – туда ведь нужно… очень хорошего воина…

– Предполагается, что я – воин никудышный? – еще ласковее спросил Ралидж. – Почтеннейший, каждое слово все глубже и глубже заводит тебя в трясину.

Все замерли. Харнат покорно склонил голову под твердым взглядом своего господина.

– В Аршмире говорят, – примирительно улыбнулся Сокол, – не бунтуй против капитана в шторм, дождись тихой погоды… Итак, отряд возглавлю я.

(“Разумеется, возглавлю! – негодовал Орешек. – А потом пойду и убью медведя голыми руками!”)

– В этом плане есть слабые места… – осмелился вставить Аджунес. – И вообще это значит – ходить по краю пропасти…

(“Ходить по краю пропасти? – безнадежно взвыл Орешек. – Да я ж прямо живу на этом краю! Я там скоро кровать поставлю!”)

– Слабые места? – спокойно переспросил Хранитель, не обращая внимания на нытика Орешка. – Да весь этот план – одно большое слабое место! Вот мы сейчас все и обсудим… Нужны еще двое… очень хорошие бойцы…

Перед глазами его встала картина: раннее утро, толпа на “пустыре”, сверкающие блики клинков… такая орава не собра-лзсь бы поглазеть на новичков. Разумеется, на Поединок Мастерства вышли лучшие из лучших.

– Айфер Белый Лес, – твердо сказал Хранитель. – И Аранша Золотое Лето.

Услышав последнее имя, Харнат вскинул голову и на миг задержал дыхание. Но больше старый воин ничем не выдал своих чувств.

– Как будет угодно моему господину, – очень ровно проговорил он. – Айфер и Аранша.

Казалось бы, откуда в подземелье столько пыли? Однако пыль толстым слоем лежала и на полу камеры пыток, и на грозной железной решетке, под которой давно не разводили огонь, и на дубовой раме дыбы.

Дарнигар уперся плечом в массивную раму, изо всей силы толкнул. Рама неожиданно легко отошла в сторону, и Харнат пошатнулся, чуть не потеряв равновесие.

– Сам ни разу не открывал… только видел… – извиняющимся тоном объяснил он Хранителю. – Здесь рычаг, за рамой…

Тут он замолчал и в смятении обернулся. Сверху, с лестницы, звенел голос, который уже хорошо знала вся крепость:

– Не пустишь, да?! Ну и как ты это собираешься сделать? Ударишь, да? Посмеешь тронуть Дочь Клана? Ну, давай! Руби своей дурацкой алебардой!..

– Арлина! – крикнул Хранитель, смирившись с неизбежным. – Не убивай часового, спускайся к нам!

По каменной лестнице простучали каблучки. Орешек двинулся было навстречу, чтобы перехватить любимую подальше от камеры пыток, но не успел. Волчица ворвалась в жуткое помещение и, не обращая внимания на присутствующих, забарабанила кулачками по груди жениха.

– Как ты мог!.. Ни слова не сказал!..

И расплакалась, уткнувшись лицом в куртку Орешка.

Айфер, Аранша и Эрвар дружно отвернулись к рычагу, открывающему подземный ход, и стали увлеченно слушать пояснения, которые им начал давать побагровевший дарнигар.

А Орешек тем временем гладил Арлину по волосам и шептал на ушко что-то успокаивающее.

Хранителя совершенно не удивило, что девушке стало известно об их сборах. Он уже успел понять, что в Найлигриме есть лишь одна тайна – его собственная. Все прочие секреты обсуждаются вслух даже коровами на скотном дворе. Будь Орешек силуранским шпионом, он не утруждал бы себя тем, чтобы по утрам вылезать из-под одеяла. Все тайные сведения ему приносили бы прямо в постель…

Наконец отважному командиру грозного отряда удалось снять руки девушки со своих плеч и осторожно отстранить ее от себя.

– Ну, хватит, хватит, милая, не плачь. Все будет хорошо, я скоро вернусь. Будь умницей, вытри глазки и беги к себе.

Когда каблучки застучали вверх по лестнице, Орешек уловил облегченный вздох Харната. Видимо, дарнигар опасался более шумной сцены. По правде сказать, Хранитель и сам удивился тому, как легко ему удалось справиться с невестой. Мелькнула неясная тень подозрения, но тут же исчезла, потому что рычаг сдвинулся под рукой Харната. Кусок стены отъехал в сторону, открыв широкую щель.

– Да хранят вас Безликие! – глухо напутствовал дарнигар воинов, по одному исчезавших в черном проеме.

 

Ветер широкими лапами загребал пропитанную влагой листву и старательно отжимал ее на плечи и спины людей. Плащи промокли насквозь, капюшоны почти не спасали от мелкого дождя.

Жадная, недобрая тьма обгоняла путников, вела за собой, заманивала по невидимой тропе.

Орешек со слов Эрвара знал: слева, за кустами – пропасть. Надо было держаться как можно правее, впритирку к скале. А этому мешала буйная, совсем заглушившая тропинку мелкая поросль – хвала богам, не колючая, но ужасно густая.

Хранителю идти было легче, чем другим, потому что он был последним. К тому же перед ним двигался напролом Аи-фер. А там, где прошел Айфер, можно хоть телегу гнать – не застрянет! Все, что требовалось от Орешка, не привыкшего к лесу, – это не отстать от наемника. И он шагал, чавкая сапогами по скользким, разбухшим от влаги подушкам мха на камнях. Взгляд был намертво прикован к маячившему впереди плащу Айфера. А в голове беспрерывно и мучительно кружилась одна и та же мысль.

Он больше не вернется в Найлигрим.

Хватит, наигрался в Сына Клана! Судьба дает великолепную возможность развязаться с этой скверной историей. Главное – расправиться с колдуном. Затем надо убедительно пропасть без вести… нет, лучше красиво погибнуть на глазах у товарищей, чтоб и сомнений не возникло. Можно изобразить падение со скалы… впрочем, у этой славной команды хватит глупости и преданности полезть за телом Хранителя с любой кручи – не оставлять же Сокола без погребального костра!.. Ладно, героическая кончина придумается на месте…

Поглощенный мрачными раздумьями, Орешек и не заметил, что тропа расширилась, зато стала покатой, накренилась влево. Приходилось на ходу держаться за мокрые упругие ветви, чтобы по скользким камням не съехать в пропасть.

Движение замедлилось. Из мрака доносилось раздраженное шипение Эрвара, которому пришлось идти первым. Орешек пригибал к себе ветку за веткой, не обращая внимания на срывающиеся прямо в лицо пригоршни воды. Мысли его текли все по тому же темному руслу.

Потом, когда выяснится, что силуранцы держат в плену настоящего Сокола… что ж, тогда никто не подумает о жалком бродяге, который вляпался в самозванство, как в вонючую трясину. Нет! Возникнет красивая легенда о каком-нибудь герое древности, который восстал из давно развеянной золы и вернулся, чтобы вновь сразиться с врагом…

По лицу парня скользнула усмешка, но тут же оно закаменело от острой тоски. Арлина! Нежная и храбрая, умная и чуткая, дерзкая и ласковая, лучшая на свете девушка… нет, не лучшая, просто единственная, теперь уже потерянная навсегда!

Он не должен был встречаться с ней! Не должен был с ней разговаривать… он даже глаз поднять на Дочь Клана не имел права!

Вот она, расплата за ложь и подлость: теперь его руки всегда будут тосковать по ее тонким плечам.

Что там говорил Аунк о воспоминаниях, которые не выжжет в душе и Бездна?..

Мокрая листва выскользнула из ладони, нога поехала по слою грязи, покрывавшему камни. Орешек шлепнулся на тропу и покатился вниз. Почти сразу падение задержала торчащая из трещины в скале чахлая молодая сосенка. Парень даже не успел испугаться того, что он вполне мог сорваться в пропасть.

Зато испугался совсем другого.

Сзади, из шелестящей тьмы, к нему метнулось что-то живое, стремительное. Зазвенел прерывистый от волнения голос:

– Ты цел, дорогой?

Бред какой-то… Откуда в мокром ночном лесу…

Вей-о-о! Арлина!

Айфер бросил взгляд назад и коротко свистнул, давая остальным сигнал вернуться.

Орешек вскочил на ноги, пылая от ярости. Все его нежные чувства к Арлине мгновенно улетучились. Сейчас ему хотелось придушить эту дуру. Не важно, как она сюда попала. Главное – она рискует жизнью!

Он попытался что-то сказать, но вместо слов у него вырвался медвежий рык. Арлина отступила на шаг.

– Нет, ты пойми… – Волчица старалась говорить веско и спокойно, но голос ее дрожал. – Ведь иначе и быть не могло. Раз ты идешь туда, откуда можешь не вернуться, я обязательно должна быть с тобой. Разве ты отпустил бы меня одну туда, где опасно?

Для нее самой это было просто и понятно. Но на словах прозвучало неубедительно, по-детски.

Орешек как раз собирался испустить гневный вопль, который услышали бы даже в шатре Нуртора. Но странная логика заставила его закрыть рот, и Арлина смогла продолжить свои сбивчивые объяснения:

– Я сказала часовому, что у меня корзина кореньев… лекарственных… их надо хранить на холоде, внизу… А в корзине был плащ… и вот это…

Она отвела полу плаща и показала висящий на поясе короткий меч.

– Еще арбалет и стрелы… корзина была большая, часовой помог снести ее вниз… а потом я велела ему вернуться, пока никто не заметил, что он оставил пост…

– Сумасшедшая! – с тупым отчаянием выдохнул Хранитель. И собравшийся вокруг отряд молча согласился с командиром.

Эрвар попытался как-то смягчить неприятную ситуацию:

– Госпожа так тихо шла за нами… ее совсем не было слышно…

– Да, – кивнула Арлина, – а вы ломились, как стадо коров. Как вас только силуранские патрули не услышали! Уж лес-то я знаю лучше, чем вы! И хожу по нему быстрее и тише – в любую погоду!

Взгляд Айфера недоверчиво зацепился за арбалет Волчицы – в кожаном чехле, чтобы дождь не повредил тетиву.

– Госпожа хоть знает, как держать эту штуку в руках?

– Кто, я? – Арлина заметно повеселела. – Не помню, в каком возрасте я впервые пошла с дядей на охоту, но белку с вершины дерева снимаю не целясь. Что из арбалета, что из короткого лука. Вот боевой лук не натяну, врать не хочу.

Орешек с болью понял, что все его планы красивого исчезновения провалились в трясину и тиной накрылись. Он должен доставить эту отважную идиотку назад в крепость. Необходимо совершенно точно знать, что любимая в безопасности, иначе ни к чему ему жизнь и свобода…

Аранша возмущенно сдвинула густые брови. В ее горле клокотали черные ругательства, но наружу не прорывались: оскорбить Дочь Клана было немыслимо. Наемница лишь ядовито поинтересовалась:

– Белок метко бить – это хорошо, а вот сумеет ли Волчица в человека выстрелить? Или госпоже приходилось уже людей убивать?

– Нет, – просто ответила Арлина. – Сегодня первый раз это сделаю. Но ведь человек крупнее белки, правда?

Не только Орешку стало понятно, что девушка не храбрится, не пытается строить из себя героиню. Ей действительно безразлично, что придется убивать и, возможно, быть убитой… лишь бы не терзаться неизвестностью, зная, что любимый может погибнуть вдали от нее.

Ярость Аранши сменилась невольной завистью. Чтобы справиться с непривычным чувством, наемница хмыкнула:

– А о чем думала эта дура Иголочка? Что же за хозяйкой не смотрела? Вот уж кого я своими руками выпорола бы!

– Иголочку пришлось запереть, – вздохнула Арлина. – В моей комнате…

Девушка осмелилась поднять голову, наткнулась глазами на свирепый взгляд жениха – и вновь потупилась.

– Может быть, госпожа любит острые ощущения… – вновь встрял с неудачной попыткой примирения Эрвар.

– Она у меня получит острые ощущения! – мрачно пообещал Хранитель. – Как в крепость вернемся, так и получит. Перекину через колено и отшлепаю так, что дней десять будет обедать стоя!

– Ты… ты этого не сделаешь… – испуганно и недоверчиво откликнулась девушка.

– Да? Ты уверена? – с нехорошей интонацией спросил Орешек. – Попробуй угадать с трех попыток, сделаю или не сделаю… – Хранитель отвернулся от Арлины. – Ладно, вперед! Мы не можем срывать важное дело из-за капризов своенравной девчонки… Эрвар, показывай путь!

В ущелье коротко провыл ветер. Может быть, он разгонит проклятые тучи? А то сырость сверху, сырость снизу, сырость со всех сторон…

Засада притаилась в зарослях дикой смородины, густо осыпавших левый склон ущелья. Впрочем, “притаилась” – слово не совсем подходящее. Не засада, а рыночная площадь в летний день! Все время кто-нибудь голос подает.

– Аранша, кобыла бестолковая, сойди с моей руки!

– Ой, это ты, Айфер? То-то я чувствую, у меня бревно какое-то под коленями…

– Хоть бы луна показалась… скоро ли полночь? Этот маг в полночь за Врата полезет, самое время… уж мы-то, Охотники, знаем…

Орешек соображал, сделать ли замечание своему шумному отряду или не стоит зря дергать опытных воинов, которые сами догадаются, когда надо будет замереть и затаиться. Кроме того, ему и самому очень хотелось окликнуть Арлину – проверить, не спустилась ли упрямая девчонка с безопасного “насеста”, на который они с трудом убедили ее влезть. Это была идея Эрва-ра: неподалеку возвышался утес в два человеческих роста, с его плоской вершины даже во мраке просматривался черный вход в пещеру. Арлине было дано задание: стрелять в любого, кто к этому входу приблизится.

Утес оказался лучшей наблюдательной точкой, чем они ожидали. Из тьмы донесся тревожный голос девушки:

– Слева, сверху… Огни, цепочка… шесть… ой, восемь факелов!

Сразу смолкли голоса, пыхтение и хруст веток. Лишь слышно было, как журчат, стекая в пропасть, ручейки да ревет внизу взбесившийся от дождей поток.

Действительно, факелы… Орешек разглядел только два, но Арлине, конечно, виднее… Хранитель поднял арбалет, зная, что его товарищи сделали то же самое. Но стрелять не спешил: враги спускались по узкой тропке вереницей. Ну, получит первый из них четыре стрелы в грудь… нет, пять, Арлина наверняка не удержится… а семеро невредимых врагов налетят на маленький отряд… Ближе к пещере склон становится пологим, враги рассыплются цепью… во-от, уже не два огонька видны, а три… Факелы, должно быть, нефтью пропитаны: даже в дождь не гаснут… Орешек ругнул себя за то, что не условился со своей командой, кто в какую цель бьет. А теперь поздно… вот уже пять огней мелькает меж редких невысоких сосенок… пора!

Орешку не пришлось даже скомандовать: пять арбалетов ударили почти одновременно – туда, где пламя вырывало из мглы одинаковые черные фигуры в плащах с капюшонами (о Безымянные, кто же из них колдун?).

Раздались крики, трое противников рухнули, а остальные, тоже разом, без приказа командира сделали то, что дало им пусть недолгий, но все же перевес над врагом: пять факелов огненными дугами полетели в сторону засады. Упав в мокрую траву, факелы не погасли. Пламя, неровное и слабое, все же освещало нападавших. Теперь о неожиданном ударе из мрака и речи быть не могло. Отряд Орешка с криками налетел на противника. Арбалеты были брошены – возиться с ними было некогда. Перезарядить свой арбалет могла только Арлина. Именно это она и делала, вставив носок сапожка в железную петлю и изо всех сил натягивая тугую тетиву. При этом она глядела вниз, туда, где разгорелась битва. Тучи расползлись, как льдины в ледоход, в “полынью” выглянула луна. В ее бледном свете Волчица разглядела, как один из силуранцев, не принимая боя, нырнул в кусты, за ним щукой метнулась Аранша… но где Ралидж, что с ним?!

А Хранитель, выхватив из ножен Саймингу, атаковал ближайшего противника. Тот оказался отличным знатоком карраджу – юрко завертелся по склону, уворачиваясь от ударов.

Позади раздался хряск, с каким мясник разрубает тушу. Орешек, в ходе боя повернувшийся лицом к остальным сражавшимся, успел увидеть редкое зрелище: Айфер с тяжелым топором в руках стоял над врагом, у которого было срублено наискось полголовы вместе со шлемом. Страшное лезвие не проломило, а разрезало шлем, точно он был из картона.

Оценить подвиг грайанского богатыря, кроме Орешка, было некому. Эрвар отступал под натиском своего противника и видел только увесистую булаву, которая кружила вокруг него.

Да, Хранитель увидел изумительный удар Айфера… но это чуть не стало последним, что он вообще в своей жизни увидел. Что-то с шипением метнулось перед лицом, оцарапав переносицу. Орешек отступил, проклиная себя за неосторожность: силуранец жестом фокусника извлек откуда-то хлыст и левой рукой пустил его в дело, стараясь выбить Орешку глаза.

А за спиной Хранителя из мрака выдвинулось на лунный свет нечто громадное, чудовищное… глаза отказывались признать в этом человеческую фигуру. Ростом в полтора раза выше Айфера, с плечами, похожими на скаты крыши сарая, гигант вращал перед собой оружие, подобного которому наемникам видеть не приходилось: гигантский молот… кажется, каменный…

– Хвала богам, в кои веки подходящий враг! – заорал Айфер и прыгнул к великану, занося топор.

Молот опустился, легко отвел удар топора и вновь взмыл, чтобы обрушиться на грайанского воина. Защищаясь, Айфер выставил перед собой топор. Могучий молот вдребезги разнес толстую рукоять топора и сбил Айфера с ног. Прочная боевая куртка немного ослабила удар, но все же встать наемник не смог – у него были сломаны ребра.

Грубо расхохотавшись, гигант замахнулся, чтобы добить поверженного противника.

Это видела со своего “насеста” Арлина. Забыв о данном ей приказе, девушка разрядила в великана с таким трудом заряженный арбалет.

Мощная пружина швырнула стрелу с такой силой, что та пробила кожаную куртку силуранского гиганта и наполовину ушла в грудь.

Великан остановил замах и огляделся, пытаясь понять, от куда прилетела стрела. В лучах луны Арлина могла разглядеть широкую тупую рожу, похожую на плохо пропеченную лепеш ку. Не заметив арбалетчика, гигант коротко рыкнул, широкой лапищей обломил стрелу у самой куртки, чтобы не мешала, и вновь занес молот.

И тут из кустов вынырнула упустившая свою добычу Аранша. Огляделась – и закричала: ее друг был на краю Бездны!

Ни крик, ни даже удар не остановил бы кровожадного колосса, добивающего свою жертву. Но на смелую наемницу сни зошло вдохновение. Она подхватила догорающий на мокрой траве факел и метко швырнула в ухмыляющуюся плоскую рожу

Это всерьез разозлило великана. Начисто забыв про стонущего, беспомощного Айфера, он двинулся на Араншу.

Потрясенная Арлина, чуть не плача, тянула ногой железную петлю, спеша перезарядить арбалет.

А Орешек под прикрытием низких сосен ушел от стремительной двойной атаки – меча и хлыста. Вплетенные в конец хлыста стальные шипы содрали с дерева кору на уровне глаз Хранителя. Улучив мгновение, когда силуранец отвел руку с хлыстом для нового удара, Орешек ринулся в ближний бой Противник попытался закрыться мечом, но это не могло остановить ученика Аунка. Одним красивым, мощным и чистым ударом Сайминга перерубила и кисть вражеской руки с мечом, и шею, из которой сразу же хлынула струя крови. Орешек гибко отпрыгнул в сторону, чтобы не испачкаться, оглянулся на освещенное луной поле боя – и охнул: какой-то бык на двух ногах, размахивая молотом, преследовал Араншу. Хранитель ринулся на помощь девушке.

А рядом завершался поединок Эрвара – и завершался, увы, не в пользу Подгорного Охотника. Булава противника заставляла его, ломая кусты, отступать все дальше – и, наконец, обрушилась на голову…

Эрвару спас жизнь шлем. Оглушенный Охотник рухнул наземь, гибкие темные ветви сомкнулись над ним, а силуранец издал победный клич.

Крик этот слился с торжествующим рыком великана: Аранша, уже дважды уворачивавшаяся от смертельного удара, споткнулась о корень и упала.

Сжавшись, наемница напряженно глядела на чудовищную тушу, закрывшую луну. Великан склонился над девушкой и протянул к ней жуткую лапищу. На плоской роже появилась мерзкая ухмылка.

И тут рядом возник Хранитель. Молча взметнул он Саймингу и с силой вонзил ее в висок наклонившемуся гиганту – туда, где черепная кость тоньше всего…

Лютый рев потряс ущелье. Где-то с грохотом обрушились в поток камни. Великан выпрямился так мощно, что Орешку пришлось выпустить рукоять меча, застрявшего в черепе врага.

Потрясенно глядел молодой воин, как гигант, уже почти мертвый, из последних сил вздымает молот для удара. И сам великан вместе с молотом подался вперед – и рухнул, вложив остаток жизни в этот слепой порыв: раздавить врага, размазать по земле…

Промахнулся, конечно. Орешек увернулся бы и от более проворного противника, чем эта издыхающая туша!

На вершине утеса Арлина облегченно перевела дыхание, скользнула взглядом по склону горы – и яростно стиснула зубы: на краю темного моря кустов зашевелились ветви. В полосу лунного света воровато высунулась черная фигура. Выглянула – и юркнула назад.

Как могла она забыть… Колдун! В пещеру пробирается!

Красивое лицо Арлины исказилось звериным оскалом. Родственники из далекого замка не узнали бы сейчас свою тихую племянницу. Недрогнувшей рукой Волчица подняла арбалет. Хвала богам, тетива натянута, стрела в желобке… Нет, она не станет наугад бить в мешанину ветвей, она дождется, пока этот гад выползет на открытое место, а там уж она не промахнется, глаз у нее верный…

Но маг, чуя опасность, затаился.

Не удержавшись, девушка метнула взгляд назад, на поле боя… и забыла о колдуне и пещере.

Аранша, расстегнув на Айфере куртку, осматривала искалеченный бок. Сокол нагнулся, чтобы перевернуть мертвого великана и высвободить Саймингу. А над ним, безоружным, возник последний уцелевший силуранский воин. Тяжелая булава взметнулась в лунном свете…

Арлина не колебалась ни мгновения. Она обернулась с арбалетом в руках и, не целясь, выпустила стрелу. И стрела так точно нашла путь к вражескому горлу, словно девушка взглядом, волей, любящим сердцем направила ее полет.

Тут же опомнившись, Волчица обернулась к пещере… как раз вовремя, чтобы увидеть, как черная тень скользнула от кустов по открытому каменистому склону и исчезла в темном провале.

 

Понурые и несчастные, сидели на сосновых корнях победители, проигравшие битву. Сидели герои, позорно провалившие боевое задание.

Как ни странно, бодрее других выглядел Айфер – бледный, искалеченный, прислонившийся здоровым боком к большому валуну. Только что с помощью Аранши наемник дополз до тела гиганта, осмотрел своего недавнего противника и убежденно заявил, что это не человек. (“Я так и знал! Где уж человеку меня свалить! Это какой-то поганый великан из какой-то поганой сказки! Ты, Аранша, когда про эту драку врать будешь, так и говори: с Айфером нелюдь зачарованный бился!”) И сейчас, прислонясь к камню, он преспокойно отдыхал и не мучил себя лишними размышлениями. Он свое дело сделал неплохо, а что будет дальше – про то пусть другие думают, мозги вывихивают…

Сильнее всех переживала Арлина, хотя ни у кого не повернулся язык упрекнуть ее: в конце концов, два ее прекрасных выстрела спасли Айфера и Ралиджа… Девушка обеими руками притянула к себе ветви дикой смородины и зарылась лицом в мокрую листву, словно надеясь смыть с себя ужасы этой ночи…

Хранитель, серьезный и сосредоточенный, перебирал в уме все способы спасти положение.

– Эрвар, а эта пещера… Нельзя перехватить в ней колдуна?

– Какое там… – рассеянно отозвался Эрвар, разглядывая вмятину на своем шлеме. – Он уже вовсю несется к Дымной Проруби…

– Что-что? – встрепенулся Сокол. – К какой еще проруби?

– К Дымной… – так же рассеянно повторил Охотник.

– Так ты знаешь, – загремел Хранитель таким голосом, что и дарнигар бы позавидовал, – куда лежит путь этого мерзавца? Какого ж болотного демона ты молчал?!

– А меня никто не спрашивал.

– Теперь я спрашиваю! Что еще за прорубь?

– Есть в Подгорном Мире озерко, в любую погоду покрыто вроде как льдом, только это не лед и не стекло. Посреди озера – прорубь, над ней всегда густой дым. Не пар, а дым, как от костра. Большая в том озере колдовская сила!

– Как в источнике, из которого пили Двенадцать Великих? – жадно спросила Арлина, вынырнув из своего зеленого убежища.

– Нет, госпожа, – ухмыльнулся Эрвар. – Был бы в том ущелье такой источник – остались бы там не двенадцать магов, а двенадцать трупов. Озеро убивает любого, кто ступил на лед, – человека ли, зверя ли… А вот если в руках у человека волшебный предмет, хоть завалящий какой, – тут уж к проруби можно подойти безнаказанно, а вещица та волшебная вволю напьется чародейской силы…

– Ясно, – сказал Хранитель, поднимаясь на ноги. Уныние прошло, весь он был, как сталь Сайминги. – Вот туда ты, Охотник, нас и поведешь.

Все молча уставились на Сокола. Арлина выпустила из рук темные ветви, те гибко распрямились, словно спеша отстраниться от этих сумасшедших людей.

– Это… это невозможно! – возопил Эрвар. – Мой господин надеется на небольшую приятную прогулку? Да столько новичков погибло в первой своей вылазке в Подгорный Мир, что и не счесть!

– А сколько выжило? – парировал Орешек. – И ты, и напарник твой, Керумик, и все Охотники, что по кабакам золотом звенят и языками машут!

– Но я не могу… – уперся Эрвар.

– Что ж, – неожиданно легко уступил Хранитель. – Тогда я пойду один.

Эрвар расхохотался неестественным, деревянным смехом.

– Мой господин не сумеет даже отыскать обратной дороги к Вратам!

– Для меня главное – убить мага, а обратная дорога – это уже второе дело.

Подгорный Охотник оборвал смех, пристально взглянул в лицо Соколу и медленно произнес:

– Ладно. Провожу. И пусть в срок моей муки в Бездне мне не придется отвечать за гибель Сына Клана!

Ничуть не обескураженный этими зловещими словами, Хранитель обернулся к Аранше, хотел что-то сказать – но осекся, увидев в свете луны чужое, враждебное лицо.

Наемница стояла, опустив руку на эфес меча. Нижняя губа была закушена в кровь, запавшие глаза напоминали провалы глазниц черепа.

Что с девушкой? Действительно ли она так побледнела – или это луна придала жуткий, мертвенно-серый оттенок ее коже? Прямо покойница, хоть на костер клади! Не ранена ли она?.. Вряд ли, вон как напряжена – как тетива арбалета! Вот-вот сорвется и…

И тут с пронзительной ясностью Орешек понял, что происходит у него на глазах. Эта отважная девушка, эта лихая наемница была напугана – до черного ужаса, до взгляда в Бездну.

У меча есть предел прочности, у человека – предел смелости. Аранша встала бы, не дрогнув, против отряда силуранцев. Она доблестно держалась на стене крепости, отбивая приступ Людоедов. Но мысль о том, что придется спуститься в Подгорный Мир, до краев полный темных чар, ввергла девушку в состояние, близкое к панике.

И еще Орешек понял, что у него на глазах может сломаться человеческая жизнь. Аранша сейчас заорет в голос и обратит оружие против товарищей по отряду – лишь бы не заставили идти в ужасную пещеру. А потом не простит себе этого, ведь самый глубокий, несмываемый позор для наемника – отказаться выполнить приказ командира. После этого она уже не сможет оставаться на службе, смотреть в глаза бывшим друзьям… пожалуй, не сможет и жить…

Хранитель заговорил сухо, резко и повелительно:

– Десятник Аранша, слушай приказ: остаешься здесь ждать нашего возвращения… Не сметь со мной спорить! Понимаю, ты рвешься на лихие подвиги в Подгорном Мире, но мало ли кто куда рвется! Должен же кто-то остаться с Айфером!

Если заявятся силуранцы, не госпожа будет с ними драться, верно? Так что не ворчи. Заодно за Вратами приглядишь, чтобы за нами еще кто-нибудь не увязался…

Глядя на него расширившимися глазами, наемница кивнула. Не сразу смогли непослушные губы вытолкнуть обычное. “Да, господин!”

Хранитель отвернулся к Эрвару и негромко заговорил с ним, давая Аранше возможность прийти в себя.

Жизнь понемногу возвращалась к девушке, лютый ужас отпускал скрученные, напряженные мускулы из своих ледяных когтей. Наемница медленно прошлась вдоль края пропасти, глядя в залегший внизу мрак и пытаясь убедить себя, что не так уж она и струсила… даже совсем не струсила, просто ей было немного не по себе, а потом она пошла бы в эту проклятую пещеру…

Со временем, наверно, она и сама в это поверит, но сейчас ей что-то не очень удавалось лгать себе. Но одно Аранша знала точно: она никогда не сумеет достойно отблагодарить Сокола за то, что он для нее сегодня сделал, но постарается вернуть ему хоть часть долга…

А Орешек, который и не подозревал, что на всю жизнь приобрел верную рабыню, зарядил арбалет, поправил перевязь с Саймингой, проверил нож за поясом и двинулся к пещере.

Эрвар задержался, чтобы дать последние наставления Аранше:

– Не жди нас до света. Сколько б мы в Подгорном Мире ни шастали – здесь до нашего возвращения пройдет не так уж много времени… только не спрашивай меня, почему так получается! Если через ползвона не появимся – значит, погибли. Тогда бери госпожу и Айфера и уходи в крепость… Если из пещеры полезет нежить – не строй из себя героиню, в кустах затаись…

– Кого учишь? – фыркнула Аранша, которая уже справилась с недавним потрясением. – Пугай госпожу, она у нас человек мирный. А я – боец опытный, в случае чего соображу, в какую сторону улепетывать!

Эрвар,ободряюще улыбнулся и поспешил вслед за Хранителем.

У самых Врат им пришлось остановиться. Оказалось, что Порог Миров охраняет часовой. Вооруженный, непреклонный и грозный.

Арлина встала на пути у мужчин, держа арбалет на изготовку:

– Только не говорите, что собирались уйти без меня!

Эрвар негромко что-то пробормотал, а Хранитель потемнел от гнева:

– Хватит, девчонка! Мне надоели твои фокусы! Останешься здесь и будешь слушаться каждого слова Аранши. И убери арбалет – все равно не поверю, что ты сможешь выстрелить в меня.

– Не в тебя, – твердо ответила Волчица. – В Эрвара. В колено… Или вы берете меня с собой, или никто никуда не идет.

Орешек задохнулся, словно в горло ему вбили кляп. Он понял, что девушка говорила правду!

– Придется взять госпожу, – мрачно сказал Охотник. – И не из-за угроз, просто Волчица все равно уйдет за нами, никакая Аранша ее не устережет. Целая армия Аранш не устерегла бы! И только Серая Старуха знает, куда закинут Врата эту… эту барышню!

Хранитель издал змеиное шипение, которое Эрвар и Арлина поспешили истолковать как согласие.

Переход через Порог разочаровал Орешка: в глубине души он все же надеялся увидеть золотые ворота из своих мальчишеских снов. А наяву была непроглядная тьма пещеры, и камни под ногами, и свистящий шепот Эрвара, который требовал, чтобы все держали друг друга за руки и не выпускали ни на миг, “не то разбросает от Драконьей Глотки до Хищных Луж” А потом под сапогами что-то захлюпало, стало светлее, лица коснулся легкий ветер. Орешек готов был прозакладывать голову, что из пещеры они не выходили, она сама куда-то исчезла, и все трое остались на сырой, покрытой скользким мхом земле, и не было поблизости горного склона, только возвышались на фоне серого предрассветного неба длинные острые скалы, далеко разбросанные друг от друга, да шептали под ве\ер-ком редкие темные кусты.

Эрвар негромким напряженным голосом разрешил расцепить руки, и Орешек сразу вскинул ладонь на пряжку пояса, чтобы узнать, не затаилась ли рядом опасность.

Пояс был мертв.

Орешек понял это сразу: не притих, не затаился, а именно мертв. Не покалывали кожу знакомые иголочки, погасла красная искорка, что видна была раньше и в темноте. Пряжка стала такой же безжизненной и холодной, как и плоские чпп металлические кольца цепочки. Исчезло то особенное, волшебное, что было в поясе. Он стал обычной серебряной безделушкой.

– Удачно вышли, – прикинул Эрвар. – Может, как раз туда и добредем, куда по дури своей тащимся. Но сначала дождемся рассвета.

– Но маг за это время успеет…

– Ничего он не успеет. Он тоже сейчас сидит и света ждет… Вон, видите – скала впереди? Называется “Мать и дитя”. От нее и начнем наши танцы.

Орешек вгляделся в черный утес, что ясно вырисовывался на сером небе. А ведь и правда… Прихоть природы превратила скалу в скульптуру: женская голова склоняется к ребенку. В темном силуэте было столько нежности, столько тревожной заботы, что Орешек готов был поклясться: здесь поработали человеческие руки, причем руки талантливые.

– Какая красота! – выдохнула Арлина.

– Нравится, да? – усмехнулся Эрвар. – А что скажет госпожа, когда взойдет солнце!

И тут же, будто повинуясь его словам, в ночную тьму ударили лучи.

Восход солнца был здесь не таким, как в обычном мире. Не алел край неба, не разливались по земле потоки света, понемногу заставляя ночь отступить. Нет, солнце возникло над горизонтом, словно до этого скрывалось под плащом-невидимкой, а теперь этот плащ резко сбросило. Свет бил по мраку, раздирая его в клочья и расшвыривая их по низким чахлым кустам, которыми поросла болотистая земля. Не таким уж ярким был свет, скорее серым, тусклым, но после предрассветной тьмы он казался ослепительным.

Арлина ахнула. Орешек тоже был потрясен свершившимся пред ними злым чудом.

Солнечные лучи беспощадно высветили все неровности и шероховатости скалы – и преобразили ее.

Ветер, солнце и дожди (а возможно, и другие силы) превратили верхушку утеса в подобие уродливой морды с мерзкой клыкастой ухмылкой. Вместо женского лика с высоты скалился монстр. Не мать склонялась над младенцем – ужасное чудовище тянулось к беззащитной жертве.

В пыль разлетелись умиротворение и покой, только что навеянные видом “статуи”. От отвращения пересохло в горле, сердце забилось чаще, словно Орешка в чем-то подло обманули.

– Вот, – серьезно сказал Эрвар. – Пусть это будет вам уроком: в Подгорном Мире нельзя верить своим глазам. Здесь все насквозь лживо. Под красивой маской – грязь и смерть…

Вей-о-о! До чего же мерзкое здесь небо! Тяжелое, затянутое серебристо-серой пеленой, неимоверно низкое. Можно подумать, что оно редко людей видит, вот и придвинулось поближе к земле – разглядеть получше, что там за насекомые поползли по просторам Подгорного Мира?

Оно и верно, люди здесь редко бывают. Разве что Подгорные Охотники… ну, те все ненормальные… да еще свихнувшиеся герои вроде него, Орешка…

Та-ак, идем след в след за Эрваром, смотрим под ноги. По сторонам лучше не глазеть, не то захочется с воплями кинуться обратно.

А ведь вокруг никаких ужасов: не шипит на пути свора кусачих драконов, не идет из туч огненный дождь, не разверзаются на каждом шагу пропасти под ногами… ничего из того, что вероятно, навоображала себе Аранша. И все-таки по сторонам смотреть не хочется, потому что поглядишь, поглядишь – да и начнешь размышлять: с чем же у тебя непорядок, с глазами или с головой?

Вокруг вполне безобидная равнина, утыканная скалами и поросшая полудохлыми кустиками. Но попробуем-ка прикинуть на глазок, далеко ли от нас… скажем, вон та скала, похожая на обожравшуюся корову? А ничего и не получается! Скала то маячит на горизонте, то вдруг оказывается почти рядом. Словно кто-то нарисовал ее на прозрачном куске и теперь дразнит Орешка: то подносит стекло к самому лицу, то вновь отодвигает…

А то вдруг воздух начинает подрагивать, как над раскаленными камнями в жаркий день. Из марева появляются „полупрозрачные, размытые очертания каких-то… не то строений, не то растений, не то гигантских чудовищ, замерших перед прыжком. Возникают – и тут же исчезают, не успеваешь их разглядеть как следует.

Эрвар объяснил, в чем тут дело, но от этого все стало еще непонятнее. Дескать, мир, в котором живут люди, похож на ткань, туго натянутую на полу: иди хоть вправо, хоть влево – не споткнешься. А Подгорный Мир – как смятая, скомканная в бесчисленные складки ткань. “Складки” лежат близко друг к другу, кое-где даже соприкасаются, и в таких местах можно перейти из одной “складки” в другую. Сделаеш шаг – и очутишься в краях, до которых обычным путем несколько дней топать. А поскольку “ткань” прозрачная, иногда можно разглядеть кое-что из того, что находится на огромном расстоянии от тебя. Только недолго, потому что “складки” живые и все время движутся, да еще с разной скоростью… и та, в которой они сейчас бредут, тоже движется, только изнутри этого не заметишь…

Вей-о-о! Ну и бред!

Орешек уже почти уверил себя, что это обычная брехня Подгорного Охотника, они ведь все мастера языком узоры выводить, да только и складное вранье – все равно вранье…

И тут Подгорный Мир, словно заметив колебания парня, крепко врезал ему по носу, чтоб впредь с почтением относился к окружающим чудесам.

На пути возникло крошечное грязное озерко – не озерко даже, а глубокая лужа с заболоченными берегами. Вокруг густо и непролазно торчало что-то вроде камыша, но с колючками. Проломившись сквозь жесткие заросли, путники обнаружили, что над водой торчит несколько плоских камней. Если перепрыгивать с камня на камень, вполне можно перебраться на другой берег.

Эрвар, раздвигая колючий кустарник, направился к ближайшему камню. Легко вспрыгнул на его плоскую верхушку. Постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок. Спрыгнул прямо в черную вонючую грязь, протянул задумчиво: “Кто бродит с оглядкой, добредет хоть до Ксуранга”. И зашагал вброд через озеро, утопая в жиже по колени.

Арлина без единого слова перекинула полу плаща через левую руку, подтянула голенища высоких сапог, смело вступила в темную воду и зашлепала вслед за Эрваром.

Орешек почувствовал прилив раздражения. Перед кем он красуется, этот Охотник? Нагоняет таинственность и тревогу, а весь его хваленый Подгорный Мир не страшнее обычного леса! И он, Орешек, не станет месить грязь в угоду какому-то… какому-то павлину, слишком о себе возомнившему!

Прыжок на камень… и ничего не случилось. То-то! Знай наших! Прыжок на второй камень… на третий…

…И взмыли слева и справа буро-красные стены узкого ущелья, отвесные, высокие, ни кустика на них, ни травинки. Под ногами – красно-желтый песок и мелкие камешки, кое-где небольшие валуны, над головой – низкое серое небо, словно прихлопнувшее ущелье сверху…

Орешек ошеломленно огляделся. Где Арлина, где Эрвар? Во имя богов, куда он угодил? И что ему теперь делать? Заорать, чтоб друзья услышали?..

Парень представил себе, как крик эхом катится по ущелью, и вдруг понял: если кто-то услышит его вопли, то это будут не друзья…

В смятении Орешек сделал несколько шагов – и тут же пожалел об этом. Хруст песка так громко, так резко разнесся вокруг, что парень остановился. Ему показалось, что эти звуки нарушили чей-то сон… и что лучше было этого не делать.

Спину обжег враждебный взгляд – будто плетью хлестнул. Оглянувшись, Орешек не увидел никого – даже смутного призрака, даже мелькнувшей тени. И все же кто-то следил за каждым его движением. Орешек готов был поклясться в этом. И запах… откуда взялся этот запах – густой, маслянистый, идущий со всех сторон одновременно?

Орешек сам не заметил, когда успел извлечь из ножен Саймингу. Кровь толчками билась в жилках на висках, горло до боли пересохло… но чего он, собственно, испугался? Того, что оказался в незнакомом месте и потерял друзей? Или все-таки чувствует опасность? Но ведь нету здесь никого, нету, не-ету!..

Ладонь скользнула на пряжку пояса – жест этот стал для Орешка привычным. Талисман не отозвался, остался мертвым украшением. А тревога переросла в панику. Орешек с трудом сдерживался, чтобы не броситься бежать… но куда? Может быть, именно туда, куда гонит его неведомая злая сила? Гонит страхом, как кнутом?..

И тут послышались шаги. Песок скрипел под чьими-то тяжелыми стопами, скрипел размеренно и громко. Орешек затравленно обернулся – за спиной не было никого. А шаги раздались вновь, уже с другой стороны…

Случайно взглянув вверх, Орешек резко втянул в себя воздух. Показалось ему или нет, что серая полоса неба меж бурыми краями ущелья стала уже? Почему склоны ущелья стали похожи на ладони человека, решившего прихлопнуть муху?

А шаги опять зазвучали за спиной – уверенные, грузные, неспешные…

Перебросив рукоять меча в левую руку, Орешек правой выхватил из-за пояса нож, развернулся и метнул лезвие на звук. Бросок был сильным, резким, однако нож взлетел невероятно медленно, словно разрезая что-то густое, описал в полете замысловатую петлю и клинком вниз упал на маленький  валун, продолговатый и темный. Не было обычного стука железа по камню – лезвие вошло в валун по рукоять, без звучно и легко, как в ковригу свежего хлеба.

Орешек медленно переложил меч в правую руку. Что-то не хотелось ему вытаскивать свой нож из этого странного валуна…

Но у него и не оказалось такой возможности: раздался неприятный щелчок – и деревянная рукоять ножа упала рядом с камнем. Лезвие исчезло, точно никогда руки оружейника не соединяли его с рукоятью. А на проклятом валуне не осталось никаких следов!

Совсем рядом опять послышались шаги… нет, это больше походило на нетерпеливое притоптывание тяжелой ступни по песку.

Орешек яростно взмахнул мечом, чтобы припугнуть невидимого противника. Шаги стихли, в ущелье воцарилась тишина, но было в этой тишине что-то насмешливое.

Парень понял, что он беспомощен, как слепой щенок среди голодной волчьей стаи. Тем не менее он не собирался сдаваться без драки. Прикинув, откуда в последний раз доносились шаги, Орешек отчаянно ринулся в ту сторону с клинком наготове…

…И поскользнулся, растянулся в вонючей тине. Вскочил на ноги, дико огляделся. Со всех сторон его обступили заросли колючего тростника, сапоги по щиколотку ушли в темный ил, а навстречу по мелководью бежали Арлина и Эрвар. На лицах друзей были удивление и тревога.

Оказывается, исчезновение Орешка еще не было замечено. Подгорный Охотник и Волчица спокойно переходили озерко – и вдруг у противоположного берега возник Хранитель с мечом на изготовку и с безумным взором…

Когда Орешек поведал, что пришлось ему пережить за эти растянувшиеся в вечность мгновения, Арлина побледнела, а Эрвар мрачно сказал:

– Это Голодное ущелье, я о нем кое-что слышал… не буду при госпоже пересказывать. Соколу повезло выбраться оттуда живым. Но удача – это лошадка, которую нельзя слишком нагружать: надорваться может. Умоляю господина идти за мной след в след. Если Серая Старуха готовит ловушку, лучше угодить в нее вместе, а не порознь, тогда есть надежда пробиться наружу.

– Да что я, дурак – на одном месте дважды спотыкаться? – отозвался присмиревший и поумневший Орешек. – Командуй, Охотник, а я все сделаю, как скажешь.

Он еще не знал, что самые благие намерения не имеют цены там, где решения принимает Хозяйка Зла…

За озерком земля стала сухой и каменистой. Орешек стряхнул пережитый ужас, как селезень стряхивает воду, и теперь пытался на ходу очистить одежду от подсохшей грязи. Перехватив веселый взгляд Арлины, сказал смущенно:

– Перемазался, как в месяц Осколок. Может, теперь меня не признает эта… как бы повежливее сказать… Многоликая Госпожа?

– А я не верю, что она тут хозяйка, – жизнерадостно сказала девушка. – Здесь так хорошо!

Орешек в изумлении взглянул ей в лицо, потом оглядел унылую равнину, по которой они тащились. Что тут могло понравиться Арлине? Разрумянилась, глаза сверкают, а улыбка такая… такая… Орешек лишь раз видел у нее на лице подобное выражение – на свидании, когда он читал ей стихи…

– Здесь чудесно! – продолжала Волчица счастливым голосом. – У меня такое чувство, словно я попала домой. Словно шла, шла – и вот она, цель моего пути! Даже небо… даже ветер… даже запахи… сладковатые такие…

– Падалью какой-то воняет, – ревниво и хмуро уточнил Орешек. – Ветром запах принесло.

– А звуки? – тревожно вмешался Охотник. – Слышит ли госпожа какие-нибудь необычные звуки?

– Ты тоже их слышишь? – еще светлее расцвела Арлина. – Я думала, мне мерещится… Легкий звон, вроде колокольчиков… то тише, то громче…

– Я слышу иначе, – серьезно ответил Эрвар. – Громкий, шелест. А некоторые различают скрип. Это движутся складки, о которых я говорил. Каждый слышит по-своему.

Орешек напряг слух. Он услышал отдаленный вой ветра среди скал, пронзительные крики птичьей стаи, кружащей где-то позади…

Они что, сговорились морочить его, Охотник и Волчица? Ой, не похоже на то!

Парень почувствовал себя обойденным, каким-то ущербным. Почему этот мерзкий Подгорный Мир, так гостеприимно распахнувшийся перед Арлиной, не желает открыться для него?..

Но тут Эрвар, взволнованный настолько, что забыл о своем приказе новичкам идти за ним след в след, приотстал от девушки и негромко сказал Хранителю:

– Пусть господин не погнушается моим скромным советом… Когда выберемся отсюда… Никогда, ни под каким видом Волчицу нельзя больше пускать в Подгорный Мир!

– Почему? – забеспокоился Орешек.

– Много тревожных признаков. Она слишком далеко продвинулась по пути, который лучше пройти мелкими шагами. Я сам начал слышать шелест складок на одиннадцатый свой переход через Врата, а Керумик до сих пор не слышит ничего… Таких, как наша госпожа, этот мир быстро сминает в комок глины и лепит заново – так, как ему нравится.

– Ты считаешь, что Волчица в опасности?

– Конечно, как и мы оба. Но ей угрожают не только чудовища и грозные силы стихий. Самый страшный враг для нее – она сама. Госпожа сразу стала здесь своей, это очень плохо. Подгорный Мир хочет эту девушку.

– Не получит! – твердо сказал Хранитель, кладя руку на эфес меча, словно собираясь драться со всем, что видел вокруг: с равниной, покрытой пучками высокой жесткой травы, с острыми скалами, с тонкой черной полоской горного кряжа на горизонте…

Тут раздался вскрик Арлины. Встревоженные мужчины поспешили нагнать девушку, на лице которой не осталось и следа радостного возбуждения.

Глазам их открылась неглубокая впадина почти правильной овальной формы. Ни былинки не росло на серой, покрытой мелкими трещинками земле.

А в центре впадины лежал скелет, обернутый в яркую цветастую материю.

Поражала поза мертвеца, спокойная и естественная. Он лежал, заложив руки за голову и глядя провалившимися глазницами в серое светлое небо. Казалось, человек отдыхает, причем в превосходном настроении, не испытывая не то что страха смерти, но даже обычной тревоги.

Цветастые тряпки, издали принятые Орешком за погребальные пелены, оказались одеждой странного свободного покроя.

– Да чтоб мне… – потрясение начал Эрвар и шлепнул себя по губам, чтобы не брякнуть лишнего и не накликать беду. – Это же наррабанец! Он-то здесь откуда?

– У него и оружие в ножнах… не чуял беды .. – сказал Орешек, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть безмятежно разлегшийся скелет.

– Не подходить! – рявкнул Охотник.

– У меня в голове клопы не водятся, – обиделся Орешек. – С чего это я туда полезу?.. Но откуда бы здесь взяться наррабанцу?

– Кажется, припоминаю… – задумался Эрвар. – Год назад… или два, не больше, я тогда уже Керумика в подручные взял… Подвалили ко мне в кабаке двое наррабанцев. Не могу сказать по одежде, был ли одним из них этот тихий красавчик… эти заморские придурки всегда так пестро наряжаются, будто цветочными букетами со всех сторон обвешались… Предложили пять золотых, чтоб я поработал проводником: в Подгорный Мир дуракам захотелось. Ну, я себе не враг, отказался, конечно…

И добавил, нахально глядя в глаза Хранителю:

– Меня ж только под страхом пытки можно толкнуть на такую дурь – таскать по Подгорному Миру пару бестолковых новичков, ничего в здешних порядках не смыслящих и способных в любой момент погубить уважающего себя Охотника.

– А что им здесь было нужно? – поспешно спросила Арлина, торопясь предотвратить вспышку гнева Сына Клана.

Но Орешек и не думал гневаться – он был удивлен. Эрвар изменился: стал дерзким, властным, грубым, глаза вспыхивали странным огнем… Да, чары здешних мест определенно влияли на Охотника. Что-то недоброе всплывало со дна его души, отражалось во взгляде – и вновь уходило в глубину.

– Что надо было? – переспросил Эрвар, опять становясь прежним. – Какой-то браслет искали, волшебный, якобы их божеству принадлежал, да потерялся.

– Медяк цена такому богу, который даже собственное добро отыскать не может! – фыркнула Арлина.

– Браслет? Волшебный? – загорелся Орешек. – Интересно, нашел наш новый приятель эту вещичку или нет?

Он нагнулся, стараясь разглядеть, нет ли рядом с мертвецом мешка или сумы. При этом парень не заметил, как носок его сапога заступил на потрескавшуюся сухую землю.

Орешек приподнял голову, словно прислушиваясь к отдаленному зову, растерянно улыбнулся… шагнул вперед .. еще раз… и неспешно побрел вниз. Походка его была легкой и беспечной.

Сзади закричали два голоса, но это не имело никакого значения. Орешек не обернулся. Он спустился к центру впадины и со счастливым лицом улегся неподалеку от скелета в пестром тряпье.

Никогда еще Орешку не было так легко, спокойно и хорошо. Мир вокруг перестал излучать враждебность. Облачная пелена над головой казалась защитой от всего опасного и страшного… да в мире и не было ничего опасного и страшного. Наконец-то Орешек пришел туда, куда стремилась его душа.

Проплыла, задев его крылом, мысль о каком-то колдуне, о крепости… Какое смешное слово – “крепость”. Что бы оно могло означать? А, не все ли равно!

Орешек уютно повернулся на бок, по-детски положил щеку на ладонь и умиротворенно улыбнулся. Время остановилось Мир медленно закружился вокруг него… кстати, а кто он такой? Как его зовут?.. Ладно, не важно…

Из неимоверной дали, почти не задевая сознания, продолжали доноситься два голоса. Это тоже не имело значения и даже не раздражало.

– Надо же что-то сделать! Мы не можем бросить его там!..

– А что тут сделаешь, госпожа? Была бы веревка, петлей бы попробовали… да нет, чушь…

– Пусти меня, я туда… я за ним…

– Сам не полезу и тебя не пущу… да не кусайся, ты, дура!..

Облака в медленном кружении снижались над человеком, забывшим свое имя, опускались нежным покрывалом, сквозь которое сочился слабый свет, и это было восхитительно.

Мужской голос прозвучал громче и резче:

– Эй ты, открой глаза! Слышишь, открой глаза! Иди сюда, не то убью твою девчонку!

Человек нехотя, с трудом поднял тяжелые веки. Две человеческие фигурки словно парили в воздухе, где-то невообразимо далеко, но их можно было разглядеть во всех деталях. Мужчина заломил женщине руку за спину и приставил к ее горлу лезвие ножа. Было в этом что-то неправильное… слегка нарушающее светлую, ясную гармонию мира…

И тут раздался женский крик – отчаянный, полный боли.

Зачарованный разум еще пытался твердить, что все в порядке, но что-то в глубине души отдало приказ: “На помощь!”

Человек неуклюже поднялся на ноги и, пошатываясь, зашагал вверх по склону. Он крутил головой, стараясь стряхнуть дурман. Женщина вновь закричала – и неуверенные шаги превратились в бег.

Из впадины вылетел уже не забывший себя бедолага, а Хранитель крепости Найлигрим, который спешил спасти свою невесту.

От тяжелого удара Эрвар отлетел в сторону и покатился по траве.

Арлина повисла на локте жениха.

– Не надо!.. Не убивай!.. Он же ради тебя!..

– Ты в порядке?

– Я… ничего… рука вот немножко…

– Он вывихнул тебе руку?!

– Ничего, ничего, пойдем скорее отсюда! В гневе Хранитель обернулся к Эрвару. Тот, не пытаясь подняться на ноги, взвыл:

– Хватит, господин мой, я уже получил по морде! Надо ж было заставить тебя опомниться! Это счастье, что Сокол так невесту любит, а то бы…

Опомнившись, Хранитель помог Охотнику встать и через плечо бросил взгляд на гибельную впадину. На миг сердце пронзила игла острого желания вернуться туда. Нигде больше не найти ему такого теплого покоя, легкими крыльями овевающего душу…

Арлина, почувствовав колебания любимого, ухватила его за локоть и повела прочь, на ходу спросив у Эрвара:

– А те наррабанцы, что искали проводника… какому божеству они поклоняются?

Подгорный Охотник понял ее замысел – отвлечь Хранителя разговором.

– Они говорили, что служат Хмурому Богу и живут ради того, чтобы он улыбнулся.

– Да? – заинтересовался Орешек, приходя в себя. – Веселые у них, должно быть, храмы…

Он представил себе нечто вроде бродячего балагана, где смешные размалеванные жрецы падают и кувыркаются, чтобы позабавить свое божество.

– Ага, веселые, – мрачно кивнул Эрвар. – Наши Храмы Крови тоже когда-то этого Хмурого Бога потешали. Он любил кровь, мучения, слезы… Говорят, где-то в Наррабане есть горная пещера, а в ней – статуя из черного камня, не руками человеческими изваянная. В той статуе обитал некогда Хмурый Бог, они его и по имени зовут, да я забыл… Часто в обличье черной тучи или роя черных искр покидал он пещеру и устремлялся туда, где люди сильнее всего страдают: кружил над полем боя, опускался туманом на зараженный чумой город… наслаждался человеческими муками. И когда переполнялась незримая чаша человеческих горестей, улыбалась черная статуя в пещерном храме.

Подгорный Охотник бросил взгляд на слушателей и остался доволен: они внимали, как завороженные.

– Потом ему, проклятому, стало мало чужих слез и горя, он начал сам насылать болезни, ураганы, землетрясения, вселять в людей безумие, толкать их к войнам. Много зла успел причинить, но нашлась и на него управа. Несколько могущественных Истинных Магов объединились с наррабанскими колдунами… они там есть, хоть и мало их… да еще призвали из Ксуранга мудрецов, знающих сокровенные тайны мира. Общими усилиями разыскали они пещеру и сорвали с руки статуи магический браслет, что давал Хмурому силу и власть. Хмурого не было тогда в пещере: он летал на свое зловещее пиршество. Вернулся – и увидел, что в логове ждут враги, чтобы расправиться с ним. Почуяв беду, бросился Хмурый прочь, но таяли его силы, близка была погоня и подступал конец. Изловчился он и вселился в какое-то живое существо… но в человека или зверя, птицу или рыбу – то мне неведомо…

– Погоди-ка, – припомнил Орешек, – я про это уже слыхал от одного наррабанца… Он говорил – в стервятника…

– Может быть, – не дал себя сбить Охотник. – Но в то же мгновение, как вошел Хмурый Бог в чужое тело, забыл он о своем прошлом и взмыл в небеса обычной птицей… или там зверем рыскать начал… Маги с торжеством вернулись домой, но не знали они, что не была их победа полной…

Арлина тревожно вздохнула. Орешек с удивлением покосился на побледневшую девушку. Ему тоже нравилась сказка, но чтобы так из-за нее волноваться…

– Маги расправились с божеством, но в пещере осталась его тень. Она жила в статуе и тосковала по своему господину. Однажды в горы забрела шайка разбойников, которые нашли приют в пещере. Ночью явилась им тень Хмурого Бога и говорила с ними из мрака. Не все разбойники дожили до утра – так грозна была даже тень чудовищного божества. Но те, что остались в живых, встретили рассвет верными рабами Хмурого. Один из них, больше других томящийся жаждой крови, провозгласил себя Великим Одержимым, через него отныне тень изъявляла людям свою волю. Так возник культ, поклонники которого поклялись возвратить Хмурому силу и величие. Для этого им нужно вернуть в пещеру то существо, в которое вселился их бог, и разыскать браслет, загадочно исчезнувший после победы магов над Хмурым.

– Постой-ка, – встрепенулся Орешек, – а когда она была, эта самая победа?

– Точно не скажу, но лет полтораста назад.

– А-а, – с веселым разочарованием вздохнул Орешек. – Это самое воплощение бога, чем бы оно ни было, за это время благополучно сдохло.

– Стервятники живут долго… – дрогнувшим голосом промолвила Арлина и прижалась к плечу жениха. Почудилось девушке, что, пронизав низкие облака, скользнул по ней угрюмый взор ужасного божества.

 

Этот мир оказался таким же многоликим, как и его хозяйка.

Сначала он встретил людей сдержанно и недоверчиво, обернулся к ним серым лицом равнины, приглядываясь: раздавить сразу или оставить пока пожить? Поразмыслив, решил поиграть с ними, как кошка с мышонком. И засиял многоцветьем красок, звуков, запахов.

– Пойдем напрямик, сквозь складки! – решил Эрвар.

И начался немыслимый путь, способный свести с ума человека с робкой душой. Путь перемен и неожиданностей.

Быстрый, внимательный взгляд Подгорного Охотника, напряженно-тревожное “Здесь!”, несколько шагов в сторону – и вот уже путники по пояс в трясине, покрытой не слоем тины, а широкими мясистыми листьями, плавающими на поверхности желтовато-зеленой воды. От листьев исходит приторный, кружащий голову аромат.

– Здесь недалеко, – говорит Эрвар, на ходу раздвигая перед собой листья. – Только голову не поднимайте, могут глаза выклевать…

Кто именно покушается на его глаза – этого Орешек не видит: он послушно склонился к самой воде. Взлетающие с листьев крупные насекомые бьют в лицо, в воздухе шумят чьи-то крылья, но это не шорох птичьих перьев, а звонкое хлопанье, будто кто-то ударяет в ладоши. Порывы растревоженного воздуха обдают шею, что-то крепко дергает за волосы, но он упорно не глядит вверх, исполненный искреннего желания слушаться Эрвара, как новобранец – командира. Позади вскрикивает Арлина, но Хранитель не оборачивается: в голосе девушки нет боли, только внезапный испуг. Стиснув зубы, Орешек старается удержать равновесне, чтобы не растянуться в трясине, и пропускает момент, когда вновь оказывается на твердой земле. Ни вокруг, ни позади нет болота – лишь невысокие мягкие холмы, окружающие глубокую долину.

Вей-о-о! Ну и странные боги сотворили это место! Долина, как чаша, открытая устам неба, полна буйной яркой зелени и ослепительных цветов. И вся эта красота живет неистовой, торопливой жизнью. На глазах пробиваются из земли стремительные острые побеги: взмывает, расталкивая зеленых соседей, сочный молодой стебель, вспыхивает на нем изумительной красоты цветок. Тут же лепестки опадают, бурая или черная коробочка затвердевает и вскрывается, расшвыривая вокруг семена, и съежившийся, пожухший стебель оседает на земле, исчезая под слоем молодых, рвущихся вверх собратьев.

Арлину это зрелище заворожило, ее пришлось утаскивать чуть ли не силой. Орешек, забыв об осторожности, сорвал для девушки цветок, но тот сразу превратился в слизь, испачкавшую пальцы…

Ну, как тут не забыть о цели своего похода! Ощущаешь себя иглой, которая насквозь пронзает страницы книги, а на каждой странице – новая картинка.

Вот горное ущелье, где каждый звук, даже шелест шагов, вызывает громкое, яростное эхо, лавиной обрушивающееся со всех сторон на путников, сливающееся в грозную, недобрую, все время меняющуюся мелодию… В какое возбуждение пришла Арлина! Как кричала она в низкое слепое небо: “Эйя-а!.. Хей-я-а!..” И голос водопадом возвращался с небес – преображенный, неузнаваемый, подобный гласу богов…

Вот ленивая, медленная река: на берегах пасутся громадные – чуть ли не с крепостную башню – твари, похожие на ящериц. Глядеть жутко… а Эрвар преспокойно прошел мимо и даже пнул на ходу одну громадину: “Разлеглась, дурища, обходи тебя…” Тварь лишь качнула длинной шеей, сонно разглядывая людей…

Вот опять серая равнина, поросшая клочьями седой травы. От горизонта до горизонта ее пересекает дорога, выложенная черными гранитными плитами. Ни царапинки нет на отполированной до блеска поверхности камня. Плиты пригнаны друг к другу с ювелирной точностью, почти не видно стыков. Чьи руки мостили эту дорогу? Куда ведет она и откуда? Неизвестно… Путники прошли по блестящим плитам лишь несколько шагов…

Вот Лес Хищных Деревьев, что выбрасывали в сторону путников длинные ветви, норовя захлестнуть, оплести… Тут пришлось поработать мечами. Беззвучно, тупо и упорно деревья вновь и вновь атаковали непрошеных гостей. Отсеченные щупальца хрустели под ногами. Хранитель прикрывал Арлину – Охотник сам мог о себе позаботиться… Впереди в чаще раздалось отчаянное верещание, и путники увидели, как одно из деревьев – кряжистое, серое, похожее на дуб – тащит к себе сопротивляющееся животное, напоминающее зайца, но размером с жеребенка. Распахнулась, как створки ворот, замшелая кора, ветви-щупальца запихали визжащую жертву в открывшийся провал, кора вновь сомкнулась. Верещание еще слышалось, но уже глуше. “Бедный зайка!” – жалостливо вздохнула Арлина. Эрвар раздраженно откликнулся: “Повстречалась бы ты этому зайчику на опушке… здесь не только деревья хищные…”

И сразу – новая страница: беловато-серая гора, изрытая норами, вокруг которых суетились громадные – не меньше кошки – муравьи. Подгорный Охотник предупредил, что идти надо осторожно, не задевая здешних хозяев: слюна у них такая, что прожигает камень… так они и норы себе прокладывают… Путники почтительно шли сквозь деловитое мельтешение гигантских насекомых. Муравьи, не обращая на гостей внимания, тащили какие-то ветви, камешки: то тут, то там слышалось шипение и поднимался легкий дымок – это, по словам Эрвара, в мягком склоне прожигались новые коридоры. У каждой норы стоял на задних лапках муравей – то ли часовой, то ли надсмотрщик за рабами. Минуя откос, Орешек прошел рядом с одним из часовых – и вздрогнул: в передних лапках муравей держал длинную палочку с остро отточенным концом. Не сучок, не веточка – в лапах у насекомого было копье!..

Когда очередная складка вывела путников в тесное ущелье меж высоких гранитных склонов, Эрвар остановился и предложил перекусить. Уставшая, переполненная впечатлениями Арлина охотно опустилась на камень, а в Хранителе проснулось беспокойство за оставленную крепость.

– Айфер и Аранша, наверное, вернулись в Найлигрим… дарнигар тревожится…

Эрвар не спеша разломил лепешку, протянул кусок госпоже.

– Айфер и Аранша сидят у пещеры, – снисходитель-но ответил он. – И вместе с ними нас ждет само Время.

– А дарнигар все равно тревожится! – фыркнула Арлина. – Я же видела, как он смотрел на Араншу, когда провожал отряд…

Охотник бросил взгляд вдоль ущелья и удовлетворенно кивнул:

– Хорошо идем… спокойно так, без неприятностей…

– Ничего себе – без неприятностей! – возмутилась Волчица и оглянулась на жениха: вспомнила, как беззащитно лежал он на дне впадины-ловушки.

– Да разве это неприятности? – хмыкнул Эрвар. – В лесу мечом пришлось помахать, да? Не видали вы, как этот мир умеет из людей жизнь выдавливать! А мы мирно идем, как на прогулочке…

Зря он это сказал. Спугнул удачу.

Рука чародея, черная на ослепительно сиреневом фоне шара, судорожно сжалась, словно длинные пальцы пытались процарапать стекло насквозь.

– Он здесь, Шайса! Он в Подгорном Мире!

Верный слуга, задремавший было под мелькание теней в зеркале, поспешно вскочил на ноги.

Он понял главное: господин простил его!

Вчера, сжигаемый страхом и стыдом, предстал Шайса перед магом и рассказал о неудаче – единственной за то время, что служил он своему повелителю.

Нет, Ворон не стал крушить все, что попадется под руку, – такое накатывало на него редко (на памяти Шайсы – лишь однажды). Гнев чародея был гневом беспощадной морозной полночи.

Джилинер умел тонко и глубоко причинять людям боль, душевную и физическую. Он разбирался в этом, как другие разбираются в музыке, вине, цветах. Поэтому Шайса старался как можно дальше в глубины памяти загнать те ужасные ползвона, что последовали за сообщением о невыполненном приказе. Нет, хозяин не стал убивать или калечить слугу, который мог еще не раз ему пригодиться. Но Шайсу до сих пор била крупная дрожь при мысли о наказании, которому подверг его маг.

После этого господин не заговаривал с ним, даже не глядел в его сторону. Это было мучительно. Матерый душегуб страдал, как пес, которого любимый хозяин пинком прогнал с глаз.

Шайса и сам не понимал, почему для него так важно внимание Джилинера, почему он так безоглядно ему предан. Но он знал, что лишь рядом с Вороном его жизнь имеет ценность и смысл.

Убийца сознавал, что раньше он был вечно голодным, злобным зверем… проклятие, у него не было даже памяти! Он не мог бы сказать себе, сколько лет вел тусклое, монотонное, незапоминающееся существование. (Шайса искренне так считал, хотя любой другой человек назвал бы его жизнь чередой черных злодейств.)

Маг подарил безымянному недоумку память, волю, кличку, что превратилась в имя, а главное – дал цель в жизни, и какую цель! Завоевание мира! Пусть не для себя, пусть для хозяина, однако это была крупная игра, а не грошовые убийства, которыми пробавлялся бродяга с тупым, полусонным мозгом…

Но было еще кое-что: твердая уверенность, что с Джилинером связана какая-то очень важная перемена, которая еще произойдет в судьбе Шайсы. Не деньги, не слава, не власть – что-то особенное, ослепительное, не поддающееся словам… Шайса не знал, откуда взялась эта мечта в его трезвой, не признающей пустых фантазий голове…

Так или иначе, весь вчерашний день он пребывал в тоскливом ужасе. Неужели хозяин никогда не простит его?

И вдруг этот грозный и радостный вскрик человека, забывшего мелкие житейские передряги перед лицом желанной мести:

– Да вот же, гляди! В ущелье… сам пришел ко мне в руки! Погоди, а рядом… Не может быть! Светлая госпожа! Волчица! Ну, не ожидал! Помнишь, Шайса, как она кричала на короля? А теперь разгуливает по Подгорному Миру… Удивительная женщина! А кто там с ними… третий, с наглой такой ухмылкой?

– Подгорный Охотник, – радостно подсказал Шайса, вглядываясь в зеркало. – Мой господин хочет привести к ним Клыкастую Жабу?

– А где я ее найду? Возьму то, что окажется под рукой, лишь бы скорее порадовать дорогих гостей…

Они напали внезапно – вывернулись из какой-нибудь пещеры или трещины в горном склоне.

От сильного толчка в грудь Арлина упала на каменистую тропу, защитным жестом вскинула перед лицом руку с плащом. Тут же что-то вцепилось в плащ, повисло на ткани. Другой рукой Волчица рванула застежку у горла. Плащ упал, накрыв неведомого врага.

Не вставая, девушка взглянула вверх. Над ней стоял Хранитель с мечом, защищая ее, как ей показалось в первый миг, от стаи черных, беспорядочно мечущихся птиц. Но почти сразу она поняла, что это не птицы, а странные существа, похожие на кузнечиков размером с крупную сову. Они прыгуче взлетали, целясь в Ралиджа вытянутыми вперед когтистыми задними лапами, но в последний миг изворачивались, уходя от клинка, падали, отталкивались от земли и вновь взмывали в воздух – хищные, яростные, неустрашимые…

Снова раздался крик. Повернув голову, девушка с ужасом увидела, как Эрвар катается по земле, пытаясь оторвать от себя черную тварь. Вцепившись в рубаху тонкими передними лапами, мерзкое существо когтями задних лап терзало грудь Подгорного Охотника.

Трясущимися руками Арлина подобрала арбалет, попыталась прицелиться и поняла, что с таким же успехом можно стрелять в пчелиный рой. “Кузнечики” мельтешили так хаотично, что нельзя было сосчитать, сколько их – восемь, девять, десять?

Впрочем, Ралидж не нуждался в помощи. Клинком он очертил вокруг себя и Арлины сверкающий круг, сквозь который не мог проникнуть враг. И сколько бы хищников ни было в стае – число их явно поубавилось: у ног Хранителя были разбросаны крылья, лапы, дергающиеся в судорогах сухие жесткие тела…

Плащ рядом с Арлиной зашевелился: оглушенная тварь пришла в себя и пыталась сбросить ткань. Девушка выронила арбалет, подхватила камень поувесистее и, стиснув зубы, несколько раз ударила по плащу. Тварь перестала дергаться.

Подняв глаза, Волчица увидела, что бой закончился. Разрубив последнего врага, Хранитель с тревогой обернулся к девушке:

– Ты цела?

Не ответив, та вскочила и бросилась к Эрвару, который в этот миг отшвырнул от себя разорванного пополам “кузнечика”, попытался встать – и рухнул навзничь.

Арлина и Орешек приподняли Подгорного Охотника за плечи. Рубаха на груди Эрвара была разодрана в клочья, кожу покрывали неглубокие, обильно кровоточащие царапины.

Лохмотьями рубахи Волчица попыталась остановить кровь.

– Не трудись, госпожа, – отозвался Эрвар (и Арлина тревогой заметила, что голос его слишком слаб для человека такими несерьезными ранами). – Это Черные Прыгуны, у ни яд в когтях… кровь не уймешь… Мне, похоже, конец. Ты, Сокол, запоминай, пока я бредить не начал… Чтоб вам с госпожой вернуться домой, нужно… Погоди! У меня в глазах пелена? Или вокруг неладное творится? Не вижу ничего…

– Туман, – озабоченно объяснил Орешек. – Невесть откуда взялся… плотный такой… Здешняя пакость?

– А-а, туман… это ничего, как приполз, так и уползет. Он не то чтобы живой, а что-то вроде этого… Хуже другое: в тумане хищники бродят, им к добыче удобно подбираться. Найдите пещеру, отсидитесь, а когда туман уйдет…

Эрвар замолчал, тяжело дыша, а потом вцепился в руку Арлины и заговорил негромко, страстно:

– Соль, понимаешь, везде соль… прямо на земле… лужи на солнце высыхают, на дне коркой соль остается…

Орешек в отчаянии посмотрел на Арлину. Та ответила беспомощным взглядом. Подгорный Охотник продолжал бормотать:

– А трава пожухла, на траве тоже соль… и на коже соль… и на ресницах… руками тереть нельзя, а то соль глаза выест…

Туман поднимался все выше, он уже закрыл непроглядным слоем и дно ущелья, и редкие кусты, и двоих людей, склонившихся над третьим… Все спрятала белая пелена – так буран заносит снегом обреченных путников.

 

Над облачным морем, как остров, высился утес с плоской вершиной. И был этот утес для Арлины и Орешка последней надеждой… нет, последней возможностью оттянуть гибель. В пелене тумана они стали бы легкой добычей для любого зверя. На вершине утеса, овеваемой чистым ветром, они могли хотя бы заметить врага.

Не так уж высок был утес, но труден оказался подъем на вершину. Арлина поднималась первой, разведывая тропу. Сначала девушка держала наготове арбалет, который очень мешал карабкаться на скалу. Но вскоре Волчица обронила оружие, не смогла в тумане его отыскать и в глубине души почув-ыо ствовала облегчение. Руки ее были ободраны до крови, одежда изодралась на локтях и коленях, поперек щеки легла глубокая царапина. Однако Арлина держалась молодцом и не хныкала. Она понимала, что ее любимому было еще труднее: он тащил на себе Эрвара. Подгорный Охотник продолжал бредить про хрустящую на зубах соль, про мерзкий вкус ее во рту, про вечную жажду… Кровь продолжала сочиться из его ран, и Хранитель спешил, опасаясь, что на запах наползет всякая хищная мразь.

Когда люди вынырнули из тумана, им показалось, что они попали в яркий полдень, хотя солнце по-прежнему пряталось за пеленой облаков и сочилось сквозь нее жидким серым светом.

Постелив на камнях три плаща и поудобнее устроив Эрвара, Арлина тоскливо пожаловалась:

– Его перевязать бы чистым полотном, а не обрывками этими… и питье, отвар коры калины…

– У тебя же нет ничего… Не мучь себя, раз не можешь помочь. Будем надеяться на Безымянных…

– Нет! – вдруг пронзительно вскрикнула девушка. – Вот… гляди… вот!

Она вытянула перед ним дрожащую, жестоко исцарапанную руку.

– Вижу, – сочувственно отозвался Хранитель. – Ободралась ты – смотреть жутко. Живого места нет.

– Да я не про это! – радостно завопила Арлина. – Сюда гляди! “Соломенная змейка”! Он мне ее сам подарил!

Запястье Арлины обвивал чудом уцелевший браслет из золотистой соломки.

– Думаешь, поможет? – усомнился Орешек.

– Да ты хоть знаешь, что такое сок подлунников? Посмотри, мои царапины почти затянулись! Помоги распутать “змейку”… только не порви…

Общими усилиями они закрепили браслет на запястье Эрвара и вскоре с огромным облегчением увидели, что кровь начала коркой запекаться на ранах Подгорного Охотника. Раненый утих, бред прекратился.

Орешек внимательно и серьезно взглянул на Арлину, которая заботливо поправляла плащ под головой Эрвара.

– А я тебя сегодня по-ново увидел. Знал, что ты смелая, но не знал, что такая… стойкая, крепкая. Понимаешь, храбрость и стойкость – не всегда одно и то же…

Арлина отбросила со лба волосы и смущенно улыбнулась:

– Это потому, что я с тобой. Не такая уж я храбрая, но рядом с тобой ничего не боюсь. Кажется, если бы сюда явилось жуткое чудовище, я бы и тогда не испугалась. Я просто сказала бы… Ой, спаси-ите!!!

Издав пронзительный визг, Арлина растянулась лицом вниз на камнях и затихла.

Орешек встревоженно обернулся.

Медленно сужая круги, с серого неба на утес снижался дракон.

Он не блистал цветной чешуей, как те прекрасные существа, которых Орешек видел на картинках и в своих детских мечтах. Перепончатые крылья с явным усилием держали в воздухе серо-коричневую кожистую тушу. Голова на длинной шее нелепо моталась из стороны в сторону. Но пробежавший меж лопаток холодок подсказал людям, что хищник высматривает добычу. Мощные лапы с длинными когтями были грозно выставлены вперед. Плоский хвост стелился по ветру, помогая чудовищу маневрировать.

Дракон не выглядел неуклюжим и смешным. Вовсе нет.

Рука Орешка скользнула на эфес. Скользнула сама по себе, умом парень сразу понял, что такого гиганта мечом не завалишь.

– Не двигайся, – сказал рядом тихий, но ясный голос. – Он плохо видит. Замри.

Скосив глаза, Орешек увидел, что Эрвар поднялся на локте. Взгляд Охотника был осмысленным и острым. Орешек послушно застыл.

Крылатый ящер кружил меж облаками и слоем тумана. Он не мог различить внизу добычи, да к тому же неуверенно чувствовал себя на чужой территории, куда загнал его прорвавшийся сквозь грань миров магический приказ. Но улететь прочь он не мог – и все теснее сжимал воздушные кольца над утесом.

Орешек с холодным отчаянием понял, что крыло летучего гада одним взмахом может смахнуть всех троих с вершины скалы. А может, как раз крыло ему и повредить? Впрочем, подлая тварь вряд ли подставит ему крылья. Вон какие лапищи… каждый коготь – с копье…

Медленно, очень медленно Орешек поднялся на ноги, загораживая девушку и раненого. Краем глаза заметил, что Арлина осторожно поворачивается на бок, рука ее ползет к мечу… О Безымянные, только бы в драку не сунулась!

Движения людей были слишком скользящими и легкими для подслеповатых глаз дракона. Но чудовище, видимо, уловило человеческий запах… а может быть, дракона подстегнула команда из другого мира. До сих пор ящер словно искал невидимую тропку к добыче, а теперь резким движением сложил крылья и начал стремительно снижаться.

Над самой вершиной скалы дракон распахнул пасть. Люди с содрогачием увидели совсем рядом гигантской жаркий зев, где за жуткой решеткой клыков метался длинный черный язык.

Всего на локоть промахнулся дракон – или это только показалось оцепеневшим людям? Хищник нырнул в туман, извернулся, раскинув крылья, быстро набрал высоту и вновь начал разворачиваться для атаки. Три человека одновременно поняли, что на этот раз чудовище не промахнется.

И тут случилось нечто неожиданное – как для людей, так и для атакующего ящера.

Из ниоткуда, из прозрачной складки мира возник в сером небе второй дракон – мощный, угольно-черный и настолько рассвирепевший, что ущелье содрогнулось от его гнева. Это был истинный хозяин здешних краев – и он не собирался терпеть чужака.

Грозным живым копьем ринулся он с небес и без всякого разговора, без долгих предисловий, так хлестнул хвостом нарушителя границ, что тот перевернулся в воздухе, еле удержался на крыльях и испустил оглушительный рев боли и злобы.

Вдали, в ином мире, в замке, затерянном в глуши Недоброго леса, эхом откликнулся человеческий крик. Джилинер отдернул руки от стеклянного шара и откинулся в кресле. Плечи болели так, словно по ним хлестнула бичом умелая рука надсмотрщика. Это был первый случай, когда шар перебросил своему господину чужую боль, чужое страдание. Джилинер в тревоге подумал, что если это станет привычным для Большого Шара, то работа с ним весьма затруднится. Одно дело – посылать чудовище в бой, а совсем другое – чувствовать на себе все полученные тварью раны…

А драконы тем временем сцепились в воздухе, как два кота на крыше, свились в клубок, вонзили друг в друга когти – но почти разом, дружно и в лад били крыльями, удерживаясь в полете. Ярость расплескивалась с небес, обдавая брызгами людей на утесе. Черно-серый ком, ревущий от боли, переваливался из стороны в сторону, неуклюже колыхался, то опускаясь до белесой пелены тумана, то поднимаясь до другой белесой пелены – облаков.

И вдруг вопли резко стихли. Живой шар исчез в сером небе. Увлекшись боем, драконы пересекли складку пространства. Теперь их битва продолжалась где-то далеко – над морем, лесом или пустыней. И может быть, третий дракон, властитель тех мест, изумленный наглостью пришельцев, включился в драку и добил обессиленных чужаков…

А в оставленном крылатыми хищниками ущелье грянул другой рев – победный клич людей, которые поняли, что спасены. Орешек прыгал, как мальчишка, и размахивал мечом, Арлина счастливо визжала, и даже Эрвар пытался что-то кричать, хотя после каждой попытки хватался за грудь.

Наконец счастливые путники успокоились.

– Это кто же догадался? – поинтересовался Эрвар, разглядывая “соломенную змейку” у себя на руке. – Госпожа, конечно!.. Ну, нет слов, бесконечно признателен, надеюсь вернуть долг…

– Выведи нас отсюда – вот и будем в расчете! – весело откликнулась Арлина, которой уже казалось, что все беды позади. – Ты как себя чувствуешь?

– Паршиво, – честно ответил Охотник. – Голова болит, будто вчера хлебнул “водички из-под кочки”… причем неразбавленной. А горло саднит так, словно закусывал крапивой.

– “Водичка из-под кочки”? – заинтересовалась Арлина. – А что это за…

– Гадость такая, – со знанием дела объяснил Орешек. – Ее некоторые трактирщики в вино подливают. А уж если неразбавленной хватануть… бр-р-р!..

– Я бредил? – поинтересовался Охотник.

– А как же! Все про соль какую-то…

– А-а, понятно, – протянул, мрачнея, Эрвар. – Когда эта соль проклятая мне по ночам снится, я ору и просыпаюсь… Знаете, Род у меня хоть и старинный, но разорился еще в Огненные Времена, с тех пор предки служили тем, кто побогаче. А при Авибране Светлой Секире дед мой спас жизнь Мудрейшему Клана Орла. Высокородный господин за это подарил ему большой надел в Седой степи. Дед было размечтался: “Брошу службу, поставлю дом, куплю рабов, буду землю возделывать…” А съездил взглянуть на свое владение – и охнул. От горизонта до горизонта гладкая равнина, высохшая, растрескавшаяся, как древесная кора, лишь колючки какие-то торчат. Ничего живого – только ящерки бегают да в небе стервятники покачиваются. И ни речки, ни ручья, одно  озерко небольшое, да и то вода в нем горько-соленая, в рот взять противно. Дед с горя ударился было в глубокий запой, да нашлись умные люди, подсказали: поставь, мол, на озере солеварню да солью торгуй! Сам-то дед по своей солдатской наивности и не задумывался, откуда соль берется. Рискнул – и так хорошо дело пошло, прибыль ручейком потекла, и сыну он эту солеварню передал… Нас у отца двое, старшего брата по торговой части родители пустили – товар сбывать, а я с четырнадцати лет на озере за рабами присматривал, четверо рабов там было. Жара, на небо редко облачко заползает, воду издалека в бочках привозят – только для питья, а умыться и не думай. Соль везде – на земле, на одежде, во рту… у рабов белый налет на коже, чуть какая царапина – сразу до язвы разъедает… уж так мне их жалко было! А отец мне: “Семейное дело, надежная прибыль, внукам и правнукам хватит…” Терпел я, терпел до семнадцати лет, а потом сбежал и подался в Подгорные Охотники…

Он тряхнул головой, смешно наморщил нос и продолжил с наигранной бодростью:

– И пошла у меня с тех пор развеселая жизнь! Качусь от страшного к ужасному… А как здесь нравится ясной госпоже? Наши кошмарные приключения еще не отбили у нее охоты бегать по Подгорному Миру?

– Последнее приключение и впрямь кошмарное, – парировала Волчица. – Оказаться в компании двух нытиков… у-ужас!

– Двух? – возмутился Орешек. – Меня-то за что? Я ж не ною!

– Сейчас начнешь, – изменившимся голосом сказала Арлина, глядя с утеса.

Мужчины поспешно склонились над краем каменной площадки.

Туман уходил, уползал из ущелья, как живое существо, убегающее от опасности. Белесая пелена проседала все ниже и ниже, и страшными серыми валунами поднимались над ней маленькие головы, покатые плечи… Словно время хлынуло вспять, словно люди вновь стояли на гребне крепостной стены, а внизу молча вырастала из тумана армия Подгорных Людоедов.

Да, это были они – такие же неподвижные и грозные, как и тогда, перед штурмом Найлигрима. Последние клочья тумана расползались у них под ногами. Людоедов было несколько десятков, взгляды их с тупой безжалостностью уткнулись в вершину утеса.

Но взоры трех человек приковала к себе не окружившая скалу стая убийц.

Неподалеку от утеса тускло поблескивал покрытый льдом берег озера. Рядом с чахлой, но все же зеленой травой лед казался злой насмешкой над законами, которые установили боги. Над серой поверхностью льда колыхался дымный сизый столб.

Арлина вцепилась в локоть Эрвара, не соображая, что делает. Охотник этого даже не заметил: из-за дымного столба, как из-за ствола дерева, показалась щуплая фигурка в темном плаще.

Чародей не повернул головы в сторону утеса, превратившегося в тюрьму. Он сосредоточенно обходил проруби. Посох в руках мага жил собственной жизнью: стеклянный шар испускал сиреневые вспышки, все время меняя ритм.

– Опоздали! – обреченно выдохнул Эрвар. – Теперь все… Даже если бы этих гадов тут не было – до колдуна не добраться, лед убьет…

И в самом деле: даже Подгорные Людоеды держались в стороне от стылой поверхности льда.

– Но ты что-нибудь придумаешь, правда? – обернулась Арлина к жениху. Ее лицо побелело, губы вздрагивали, но из глаз лучилась такая ясная надежда, что у Орешка перехватило горло. Он-то сразу понял, что спасения нет. Здесь не Найлигрим, не стоят рядом воины с боевыми топорами, не разлетаются веером в воздухе искры “небесного огня”, не пузырится в котле смола. Он да Сайминга – вот все, что отделяет девушку от Бездны.

И еще Орешек знал точно: он не увидит, как серые твари будут рвать клыками тело Арлины. Потому что сам он будет уже мертв. Нет, он не сумеет спасти любимую. Но за несколько мгновений ее жизни не жаль отдать собственную жизнь.

Грозная и гордая улыбка скользнула по лицу человека с мечом. Он умрет не беглым рабом, не разбойником без имени, а воистину Хранителем! И завалит вражескими трупами землю от утеса до самого озера!

Последний подарок Аунка… Ох, как не хотелось Орешку расставаться с жизнью и Арлиной в чужом, бесконечно жестоком обличье! Но нельзя отказываться от такого оружия…

Что ж, пора прощаться с любимой. Сказать ей что-то? Поцеловать? Или…

Неожиданная мысль обожгла мозг. Она не вела к  спасению, эта отчаянно дерзкая мысль, но дарила надежду на то, что за гранью жизни даже Повелитель Бездны не сумеет разлучить его с Арлиной.

Орешек уже шел против людских законов. Теперь он пойдет против воли Безликих – и сделает девушку своей сообщницей.

– Арлина, – чужим, подрагивающим голосом начал он, взяв Дочь Клана за плечи и сам ужасаясь тому, что он делает. – Арлина, послушай: в Бездне и за Бездной, в огне и в веках…

Девушка вскинула голову, ее глаза засверкали бесстрашной радостью.

– Да, да, – подхватила она, – в огне и в веках, в жизни и в смерти ни боги, ни люди не встанут меж нами…

– Потому что нет твоей и моей души, а есть одна душа на двоих, – закончил уже твердо Орешек и привлек девушку к себе. Арлина со счастливым вздохом прижалась к его плечу.

От изумления Эрвар забыл про близкую гибель. С разинутым ртом глядел Охотник на этих двоих, обнявшихся так, словно только что завершилась их брачная церемония.

Это и была брачная церемония, куда более прочная, чем те, что освящались жрецами. Потому что обычный брак связывал людей лишь на одну жизнь, а затем смерть разлучала их. А клятва, безрассудно прозвучавшая над утесом, соединила влюбленных на века. Теперь после смерти души их вместе попадут в Бездну – и одновременно ее покинут. Во всех будущих жизнях этим двоим суждено найти и полюбить друг друга. Кем бы ни воскресил их страшный Повелитель Бездны – судьба вновь сведет их.

Слова, которые только что произнесли двое безумцев, часто звучали в легендах и балладах, но почти никогда – в обычной жизни. Потому что грозен Повелитель Бездны и не любит он, чтобы жалкие смертные диктовали ему свои условия. Да, он слышит клятву влюбленных и принимает ее – но в грядущей череде рождений смельчакам придется расплачиваться за дерзость, терпя гнев богов, перенося беды и страдания…

Орешек мягко отстранил девушку.

– Охотник, пригляди, чтобы она не спускалась с утеса. И сам оставайся здесь, не вздумай мне мешать.

Хранитель встал на краю каменной площадки и поднял перед собой Саймингу. Людоеды внизу не пошевелились, но взгляды их цепко сомкнулись на человеке с мечом. Чародей продолжал ходить вокруг проруби, не обращая внимания на происходящее за чертой колдовского льда.

Орешек вздохнул, мысленно прощаясь с жизнью, и негромко произнес вслух одну фразу – самую страшную из известных ему фраз.

Арлине послышалось что-то вроде “темная коряга”. Стоявший спиной к ней человек не обернулся, даже не пошевелился, но Волчица почувствовала, что это не ее любимый, а кто-то незнакомый, пугающе чужой. Рядом со всхлипом втянул воздух Эрвар. Подгорный Охотник обладал восприимчивой ко всему необычному душой, этого требовало его ремесло. Сейчас он тоже уловил свершившуюся перемену.

Ни девушка, ни Охотник не успели произнести ни слова, не успели даже толком собраться с мыслями. Воин, принявший облик Хранителя, легко, по-рысьи спрыгнул вниз.

Арлина и Эрвар метнулись к краю каменной площадки.

Утес был высок – примерно четыре человеческих роста. Но воин спрыгнул, как со ступеньки лестницы. Ближайшие Людоеды набросились на человека. Два длинных серых силуэта закрыли воина от глаз Арлины – но лишь на миг. Серые тела молча осели на траву, а грозный боец двинулся вперед. Людоеды ринулись на него со всех сторон. Девушка закричала, попыталась спрыгнуть вниз, но Эрвар, схватив ее за плечи, прижал к поросшим мхом камням. Арлина дернулась, почувствовала, что ей не вырваться, и тут же забыла о себе, поглощенная невероятным зрелищем.

Среди белесых чудовищ металась, извивалась, скользила темная фигура. Воин был так же безмолвен и страшен, как и его враги. Он был неуязвим, он был неуловим, он был смертью. Точно рассчитанными движениями выскальзывал он из-под тянущихся к нему хищных лап. Страшны были удары его меча, нечеловеческой силы рука наносила их, любой другой клинок давно сломался бы, но Сайминга держалась. Может быть, мастер из Юнтагимира, создавая это дивное оружие, мечтал о такой руке для него – и о такой битве!

Воин не щадил сил, холодно и отстраненно зная: это его последний бой. Даже если он прорубится сквозь вражеский заслон, его убьют чары озера. Но вдруг это произойдет не мгновенно? Может, есть надежда перед смертью достать колдуна?

Боец не думал об оставшихся на утесе людях, о клятве, которой двое влюбленных неразрывно связали свои души.

Его мысли, короткие и быстрые, были подобны взмахам меча. Уклониться. Ударить. Проскользнуть меж двумя Людо едами. Развернуться и прикончить обоих ударами в жаберные щели. Нырком уйти от нового врага и, разгибаясь, всадить меч ему в живот…

С каждым ударом воин продвигался ближе к озеру. Путь его был отмечен жуткими серыми валунами, остававшимися позади. Некоторые из Людоедов были еще живы, из последних сил ползли они за воином, одержимые лютым, черным желанием – добраться, дотянуться, растерзать… Воин не добивал раненых: со всех сторон стягивались десятки новых врагов. Но уже близко был берег, и вновь закричала Арлина, и серый жесткий пласт, не похожий вблизи на лед, лег под ноги воину.

Никто из Людоедов не посмел последовать за противником.

Чародей отвлекся от обряда и пристально взглянул на безумца, который, не устрашась черного колдовства, шагнул навстречу своей гибели. На лице Айрунги появилось искреннее сожаление: колдуну по-своему нравился отважный и дерзкий юноша.

Но тут же печальная, горькая улыбка исказилась, превратилась в гримасу ужаса.

Пряжка пояса на безмолвном воине засверкала нестерпимым, разящим блеском. Ослепительное сияние окутало человека, который даже не замедлил шагов. Защищенный этим сиянием, он неумолимо приближался к магу.

А Журавлиный Крик в этот миг перестал быть магом. Растерянно вскинув перед собой посох, как простую палку, он перебирал в памяти клочья знаний о колдовстве, расползающиеся, как порванная вязаная ткань. Спасительное воспоминание не приходило, вместо него всплывали беспорядочные жалкие проклятия в собственный адрес, и длилось это невероятно долго, целую вечность, а сверкающий воин все приближался, беспощадный, как Повелитель Бездны. Беспомощно стоял Айрунги, глядя на свою гибель, и единственным убежищем стало вспыхнувшее видение: фургон бродячих циркачей, разноцветные маски по стенам, запах грима и пота, подрагивание колес под полом… Как ненавидел он прежде это воспоминание, как загонял его в дальние уголки души… а сейчас зарылся в него, как ребенок прячется лицом в теплые ладони матери.

А где-то в неизмеримой дали Джилинер яростно вжимал ладони в Большой Шар, тщетно пытаясь перебросить, швырнуть оцепеневшему шарлатану хоть обрывок, хоть тень своей магической силы. Проклятый мошенник стоял, как овца на бойне, вытаращив глаза на сверкающий клинок, неотвратимо поднимающийся над его головой. Ах, если бы Джилинер был на месте этого идиота! Какой бой дал бы он ненавистному самозванцу!

Струя пара над Дымной Прорубью потемнела и задрожала, почувствовав, как сходятся, приближаются друг к другу два мощных талисмана. Озеро спешило щедро напоить их силой – и все ярче светился стеклянный шар, все ослепительнее били лучи из пряжки пояса.

А Хранителю с трудом давался каждый шаг, пот заливал лицо. Мощь, пробужденная заклинанием Аунка, была исчерпана в немыслимой битве, и теперь наступала расплата. Тело терзала жестокая боль, меч стал неподъемным, его хотелось бросить. Мозг, измученный молниеносными решениями, отказывался напомнить, зачем Орешек бредет по льду и что он должен сделать.

Рядом всплыло лицо – потрясенное, застывшее от ужаса. Между лицом и Орешком сиял сиреневый шар – будоражил, не давая потерять сознание, без слов говорил о чем-то…

Медленно, с трудом Орешек начал поднимать меч. Последние силы, не сгоревшие в бою, вкладывал он в это вязкое движение. Противник не пытался защититься. По лицу его текли слезы.

Внезапно на Орешка снизошло озарение, дивное и ясное. Чуть отклонив идущий вниз клинок Сайминги, он направил его не на голову беспомощного врага, а на стеклянный шар.

Сайминга ударила наискось, хищно и точно, словно понимала, что не каждому клинку выпадает такое…

Шар разбился вдребезги, осколки брызнули во все стороны, сиреневое сияние затопило все вокруг. Айрунги, очнувшись, надрывно закричал, и откуда-то с небес ответил ему другой вопль. В ином мире, в Черном замке разлетелся стеклянным дождем Большой Шар, осколки хлестнули по лицу и рукам чародея, но не от боли выл он на два мира, а от безысходного отчаяния, от острого осознания того, что рассыпались великие, тысячу раз продуманные планы…

Порвалась магическая нить, связывавшая Шары, – и содрогнулся в корчах Подгорный Мир. Гигантские волны прошли по морям, вышвыривая из глубин чудовищ, никогда прежде не видевших света. Выли вулканы, яростно заплевывая склоны багровой лавой. Прозрачные скомканные складки пространства пришли в движение, сминая равнины, круша скалы, заставляя гигантских монстров в безумии вонзать друг в друга клыки и когти.

И когда утих, угомонился Подгорный Мир, разворошенный магическим вихрем, иным стал лик его, иные тайны хранил он с того дня.

Мир Людей слабее испытал удар разорвавшейся магической цепочки. Лишь пронеслась буря над Недобрым лесом – страшная, вырывающая с корнем деревья – да по всей округе металась, вырвавшись из загонов, скотина. Дальше от Недоброго леса мир не почувствовал ничего – разве что мучили той ночью людей тяжкие, дурные сны…

Айрунги не было дела до потрясенных миров. Стряхнув оцепенение, он бежал к берегу и каждый миг ожидал гибели от чар льда: ведь его талисман был разбит! Повизгивавший от страха колдун-неудачник не знал, что разлившееся над озером серебристо-сиреневое марево – все, что осталось от Малого Шара, – еще продолжало хранить бывшего владыку чародейного посоха.

А Орешек уже не брел – полз к озеру. Он не видел, как скачками несся сквозь волшебное сияние колдун, как споткнулся он на берегу, не сразу смог встать и попытался бежать на четвереньках. Не видел, как в панике разбегались Подгорные Людоеды. Не слышал доносящегося с небес встревоженного клекота незримых стай… да что там – не понимал даже, что не бросил Саймингу, что тащит ее за собой волоком, намертво стиснув пальцы на рукояти.

На берегу его подхватили друзья. Орешек тяжело оперся на плечо Эрвара и тупо переставлял ноги, не думая о том, что Охотник сам еще не оправился от ран. Впрочем, “соломенная змейка” делала свое дело – Эрвар держался молодцом.

Орешек не запомнил обратного пути. Если бы ему сказали, что он ступал по горящим углям или что по пятам за ним катилась снежная лавина, он бы не удивился – все может быть ..

Когда он немного пришел в себя, вокруг была ночная тьма, полная аромата хвои и мокрой листвы. Откуда-то доносился виноватый голос Аранши. Хранитель усилием воли заставил себя вслушаться. Наемница рассказывала, что вот-вот сейчас, перед самым их появлением, из пещеры выскочил и зайцем юркнул в кусты щуплый человечек. Она не успела его перехватить, потому что занята была: стаскивала к ручью трупы силуранцев. Она их там накрыла лапником и поставила приметную вешку, чтоб свои могли найти. Люди же, им костер полагается…

Всю дорогу до крепости Арлина бережно поддерживала жениха. Аранша с такой же заботой опекала Айфера. Сломанное ребро причиняло наемнику сильную боль, но он мог идти: Эрвар уступил ему “соломенную змейку”. Сам Охотник, хвала Безликим, уже окреп настолько, что даже помогал Аранше вести Айфера.

Уж как этому увечному отряду удалось просочиться сквозь силуранские посты… ну, тут явно боги вмешались. Или Серая Старуха – не стоит уточнять… Орешек не запомнил, как они шли над пропастью, как подземным ходом вернулись в Най-лигрим…

Лишь в крепости соображение вернулось к парню настолько, что он даже заметил счастливые глаза дарнигара, который видел только Араншу и наивно пытался это скрыть.

Хранитель отстранил суетящихся вокруг людей, бросил одно слово: “Утром!” – и на подкашивающихся ногах поплелся в свои покои, мечтая выгнать всех за порог, задвинуть щеколду, рухнуть прямо в одежде на кровать – и спать, спать, спать…

И Арлина не стала пускаться в разговоры. Она тоже поспешила к себе, чтобы в уюте и безопасности своей комнатки всласть нареветься на груди у верной Иголочки, а потом с наслаждением смыть с себя грязь и кровь.

Поэтому Правой и Левой Руке, а также всем, кто жаждал узнать подробности вылазки, пришлось податься в Дом Исцеления, куда отвели Айфера и Охотника.

Желающих послушать рассказ оказалось много, потому что военные тайны разлетались по крепости даже быстрее обычных сплетен. Возле Дома Исцеления собралась толпа. Начинало светать. Люди тихо стояли плечом к плечу, а на пороге дюжий наемник вслушивался в то, что происходило внутри, и громко повторял каждое слово – для всех.

Эрвар блаженствовал. Развалившись на соломенном тюфяке, он медленно и внятно (чтобы ни одно слово не было потеряно для людей за стенами) сплетал, созидал поразительную историю о беспощадной схватке в горном ущелье, о чудовище с каменным молотом, едва не сумевшем сокрушить самого Айфера (Айфер, морщась от боли, скромно подтверждал кивками каждое слово), о коварном колдуне, проскользнувшем невидимкой за Порог Миров… И…

Сердцем рассказа стало описание немыслимых приключений троих героев в Подгорном Мире. (Когда впоследствии служанки пересказали Арлине это повествование, девушка была изрядно удивлена.)

В заключение Охотник потряс слушателей сценой  воздушного боя двух драконов над зачарованным озером, причем на хребет одного из драконов взгромоздился мерзкий колдун, а на спине другого восседал благородный Сын Клана…

И содрогались люди, слушая доносящийся с крыльца зычный бас.

Так – в трепете, немом восторге и затаенных вздохах – рождалась на свет еще одна легенда о Хранителе Найлигрима.

 

Нуртор Черная Скала проснулся с тяжелой головой и тяжелым сердцем. Всю ночь его терзал дурной сон. И пока услужливые руки привычно помогали королю одеться, перед глазами Вепря все еще клубилось, свивало петли сновидение, из глубины которого бледнело напряженное лицо Аудана. Государь пытался вспомнить, что ему снилось, но в памяти остались лишь полные горечи глаза друга и ощущение, что тот хотел предупредить его о чем-то.

Если бы Аудан был жив! Если бы Повелитель Бездны отпустил его хоть ненадолго… поговорить, посоветоваться…

Как был он прав, остерегая короля от союза с Ночным Магом!

Из-за проклятого колдуна все пошло к Серой Старухе в болото. Время уходило, как кровь из жил, а чародей со дня последнего штурма не предпринимал ничего, сидел безвылазно в своем шатре, а твари его куда-то подевались… не хотелось думать, что они попросту разбежались по лесу и будут теперь нападать на каждого, кто подвернется…

Нуртор, махнув рукой, приказал собирать осадные башни, оставленные в долине перед крепостью. Солдаты вернулись в долину неохотно, опасаясь Людоедов, но ни одной серой морды поблизости от крепости замечено не было.

А позавчера колдун внезапно притащился к королю, заявил, что намерен посетить Подгорный Мир, и потребовал для себя охрану. Нуртор распорядился, чтобы с магом был послан небольшой отряд. Вчера в сумерках чародей в сопровождении семерых воинов покинул лагерь, пообещав к утру вернуться в блеске могущества и стереть Найлигрим в кашу из окровавленного щебня…

Хриплым спросонья голосом Нуртор спросил, возвратился ли Айрунги.

Ответ был немедленным и ужасным.

Оказывается, перед рассветом на стене крепости появилась некая наемница, громкими криками привлекла к себе внимание силуранских солдат и сообщила, что на дне Медвежьего ущелья лежит куча лапника с приметной вешкой. Под лапником – тела воинов-силуранцев, о которых надо позаботиться, пока их не сожрали звери.

Сотник, наблюдавший за сборкой последней осадной башни, не рискнул сразу доложить об этом своему командиру: мало ли что может наговорить баба, особенно баба грайанская! Он приказал верховым слетать в Медвежье ущелье и проверить, не врет ли крикунья.

И вот сейчас, перед самым пробуждением государя, возвратился один из посланных. Остальные в ущелье – исполняют скорбный долг перед павшими воинами. Под грудой еловых ветвей были найдены семь трупов. Колдуна среди них не оказалось…

Выслушав это, Нуртор издал такой великолепный рык, что чуть не обрушился шатер.

– Военных советников ко мне!.. А-а, уже здесь… хватит, больше я ждать не стану! Послать приказ тем пяти сотням, что уже перебрались через горы: пусть идут на Ваасмир, обложат его, как медведя в берлоге, и ждут меня. Я не задержусь. Сегодня Найлигрим будет взят!

Рога требовательно, пронзительно, многоголосо гремели над долиной. Стоя меж зубцами стены, Хранитель глядел, как шумная, беспорядочно суетящаяся толпа на другом конце долины обретает четкие очертания, превращаясь в правильный и грозный боевой строй.

Харнат с тревогой поглядывал на Сокола: побледнел, осунулся, под глазами тени… Еще бы, как ему вчера досталось-то! Это слушать – и то страшно было, а чтоб самому… за Порогом Миров, среди чудищ… До сих пор, видно, в себя прийти не может, то-то с утра такой мрачный да несчастный…

Дарнигар и не подозревал, что человека, стоящего рядом с ним на стене, невыносимо замучили угрызения совести.

До Орешка только сейчас дошло, в какой кошмар он втравил Арлину. Там, на скале, под дыханием близкой гибели, все было ясно и просто. Они произнесут клятву, рука об руку уйдут в Бездну, одновременно возродятся для будущей , жизни и обязательно найдут друг друга. Может быть, там, в грядущих веках, им придется терпеть гнев богов, зато они будут вместе, а это главное…

Но они остались живы – и у Орешка появилось время поразмыслить над своим новым преступлением.

Вей-о! Но ведь ему не суждена будущая жизнь! Души таких негодяев, как он, сгорают в Бездне без следа. Арлине суждена тоскливая, одинокая жизнь во всех рождениях. Из века в век не встретит она того, с кем ей захочется быть рядом… Вот такой подарок любимой девушке! Ничего страшнее и подлее этого Орешек в своей жизни не совершал!

Сейчас картина разворачивающегося вражеского строя даже обрадовала его, вырвала мысли из мрачного замкнутого круга.

– Хорошо идут, – завистливо вздохнул за плечом дарнигар. – Нашим так не суметь, а эти обучены… Черные Щиты, тяжелая пехота! Говорят, им платят вдвое больше, чем простым наемникам.

Строй и впрямь выглядел устрашающе. Три деревянные башни, каждая высотой со стену Найлигрима, медленно ползли к крепости, оставляя за огромными колесами черные следы, похожие на борозды от плуга. Орешек знал, что башни тянут быки, укрытые от стрел внутри деревянных махин, но не мог отделаться от мысли, что громадины приближаются сами по себе, влекомые лишь яростью и злобой.

От башни к башне тянулся ровный, прямой ряд высоких четырехугольных щитов. Черные, окованные железом, ощетинившиеся толстыми шипами, они плотно сомкнулись и двигались в одном ритме с башнями. Такой же строй тянулся слева и справа от крайних башен, изгибаясь назад крыльями птицы.

За щитоносцами второй шеренгой шли лучники, а позади пестрела разномастная толпа, тащившая длинные лестницы.

– Ополченцы, – хмыкнул дарнигар. – Эти и вооружены кто чем, и сражаться толком не умеют. Одно плохо: много их очень. С ними драться – что комаров бить: пока одного прихлопнешь, дюжина тебя укусит… А тарана не видать. Не будет Нуртор к нам в ворота стучаться, на башни свои надеется…

– Башни, – хмуро спросил Хранитель, – может, их зажигательными стрелами?

– Далеко еще для стрел, да и мало от них будет проку: башни сырыми бычьими шкурами обиты, а верх железом окован, называется – “корона”. Не-ет, мы для соседей дорогих повкуснее лакомство припасли, у нас еще “небесный огонь” не весь растрачен… А сейчас самое время для катапульт. Мой господин разрешит начинать?

Орешек кивнул, с радостью чувствуя, как нарастающее возбуждение смывает в его сердце презрение и ненависть к себе самому.

Справа глухо рванула воздух катапульта. Шлейф из крупных и мелких камней потянулся в воздухе от ковша через ров и гулко хлестнул по толпе ополченцев. До защитников крепости донеслись пронзительные крики раненых, но чудовище, сложенное из щитов и башен, продолжало ползти вперед, даже не сбившись с ритма движения…

С невысокого гранитного утеса Нуртор хмуро наблюдал за тяжелым, безжалостным продвижением башен к крепости.

Король понимал, что он нелепо выглядел бы на поле боя под градом стрел, под ливнем кипящей смолы, который скоро обрушится на атакующих. Не дело государя карабкаться по длинной лестнице или по заброшенной на зубец веревке. И все же Нуртор терпеть не мог стоять в стороне от драки. В такие мгновения ему хотелось стать простым наемником и плечом к плечу с другими идти в атаку. Уж он бы не прятался за чужими спинами, не жался бы к башне, как эти несчастные ополченцы! Во-он как засуетились под первыми залпами катапульт! Разве это солдаты? Мужичье, согнанное в войско и наскоро обученное держать оружие!..

Военные советники знали нрав государя. Они молча стояли у подножия утеса, чтобы неосторожным замечанием не разгневать Вепря.

В двух шагах от них высокий человек в кожаной куртке неотрывно глядел на поле битвы. Никто не заговаривал с ним, никто не смотрел в его сторону, чтобы случайно не встретиться с хмурым, сосредоточенным взглядом желтых глаз. Видно было, что человек этот замкнулся на какой-то бесконечно важной, не дающей ему покоя мысли. Высокий грайанец был для всех загадкой, тревожащей и недоброй. Кто он? Неслыханно дерзкий преступник или жестоко оскорбленный Сын Клана? Он молчал, не замечая холодности окружающих. Даже вид сражения не смог отвлечь его от тягостного напряженного раздумья.

Ралидж Разящий Взор переживал крушение своего мира.

С раннего детства он твердо усвоил, что он не такой, как прочие: в нем течет кровь Первого Сокола, он отмечен милостью богов.

Родители мальчика рано умерли, а единственный  родственник, двоюродный дед, не имел ни сил, ни желания возиться с малышом и окружил его армией нянек-рабынь, с которыми мальчишка быстро перестал считаться.

Чем старше становился Ралидж, тем глубже укоренялось в нем сознание собственной избранности. Весь мир вращался вокруг него, это было правильно и хорошо. Состояние, унаследованное от родителей, позволяло удовлетворять любые прихоти, знаки Клана на одежде избавляли от возможных неприятностей.

Правда, занозой сидела в душе мысль о том, что дар в нем так и не проснулся. Сначала подросток пытался вызвать на свет таящиеся в себе силы: пробовал взглядом погасить и зажечь огонь, мысленно отдавал приказы слугам и ужасно злился на их непонятливость… даже прыгал с ветки дуба в надежде взлететь.

С возрастом Ралидж оставил эти попытки и стал доказывать самому себе свою исключительность более простым способом: “Я – Сокол, и нет для меня запретов!” Самое причудливое его желание немедленно удовлетворялось, золото разлеталось направо и налево, никто не осмеливался встать на дороге у высокородного господина. Юноша знал: в этом мире выше него лишь король и Мудрейший Клана. Но у короля хватало своих забот, а Мудрейшему можно было отвести глаза. Кто еще мог приказывать Ралиджу?.. Ах да, боги… Но ведь он – потомок Первого Сокола! Боги, конечно же, благосклонно опекают его, охраняют каждый его шаг…

Постепенно удовольствия, которые можно купить за деньги, стали пресными для молодого господина. Что ж тут интересного: протянул руку – и бери! В душе начала образовываться пустота, в которой, как зверь в пещере, поселилась скука. Ралидж яростно пытался бороться с ней – с единственным своим настоящим врагом. Забавы его становились все более рискованными, в них было все больше грязи, крови и боли (разумеется, чужой крови и чужой боли). Общество равных надоело. Ралидж окружил себя подонками, готовыми ради попойки с Соколом исполнить любой его каприз. А капризы становились все более жестокими, потому что Ралидж убедился: чужие страдания – единственное оружие, которым хоть как-то можно одолеть эту зверюгу, Большую Скуку, что выгрызла душу изнутри.

А потом оказалось бессильным и это оружие. Ралидж с тревогой заметил, что ему больше ничего не хочется. Душа была безнадежно пуста, люди опротивели, цели в жизни не было, а жить еще предстояло долго: ему было всего двадцать шесть лет. Правда, пьянство и прочие пороки порядком расшатали его здоровье, но Дети Клана славятся долголетием…

Когда король придрался к мелкой истории с какой-то девчонкой и отправил молодого Сокола в глушь, в дальнюю крепость, Ралидж был порядком раздосадован, но потом решил, что ему все равно, где скучать, а путешествие может его слегка позабавить…

И ничего не скажешь – позабавило! Когда Ралидж нагишом удирал от Подгорных Людоедов, он ни на миг не думал о скуке. И жизнь казалась ему очень даже желанной…

А потом – почти сутки скитания по страшному лесу, голод, изрезанные в кровь босые ноги, исхлестанная ветвями кожа… куда смотрели боги, почему не защитили?

Впрочем, силуранский разъезд, который подобрал его, – может, он был послан Безликими? Хорошо, допустим. Тогда Ралидж успокоился и решил, что жизнь входит в наезженную колею. И с войной этой очень удачно получилось: Нуртор получит в обмен на его свободу ключи от крепости. Раз крепость отойдет Силурану, то должность Хранителя отправится в болото под кочку, а он, Ралидж, с чистым сердцем вернется в столицу, чтоб в уюте и покое вздыхать о бессмысленности и пустоте своего существования…

Но эти мечты вдребезги разбила немыслимая сцена у ворот Найлигрима. Ралидж не испытывал такого потрясения ни в этой жизни, ни – наверняка! – в предыдущих.

Там, на стене, гордо стоял человек в одежде со знаками Клана. И все вокруг утверждали, что это и есть настоящий Ралидж Разящий Взор.

Правда? А кто же тогда он сам?

А если его двойник был самозванцем – почему не рухнули стены, почему не пролился с небес огненный дождь? А главное – люди, люди! Почему они не разглядели, кто здесь настоящий Сокол, а кто – поддельный?

Тогда-то и закралась в мозг эта страшная, разъедающая рассудок мысль: а может, и нет никакой разницы? Может, и раньше все воздавали почести не потомку Первого Сокола, а плащу с вышитой разноцветными нитками птицей?

Выходит, избран богами не человек, а плащ? Тряпка?..

Нет, так нельзя. Он сходит с ума, он сам это чувствует. Скорее бы Нуртор взял проклятую крепость, тогда все разъяснится…

К подножию утеса, на котором стоял король, подлетел верховой. Он хотел почтительно спешиться, но Нуртор подал ему знак остаться в седле: утес хоть и был невысок, но королю все же удобнее было говорить с всадником, чем с пешим.

– Государь! – весело воскликнул всадник (это был самый молодой из военных советников, лишь недавно занявший этот высокий пост). – Люди готовы! Семь десятков, я сам отбирал их! Один к одному, все горцы, до армии коз пасли да охотились по ущельям. В любую пропасть без веревки спустятся и назад вылезут, а уж стена эта для них – что для белки дерево!

– Хорошо! Скачи к ним и скажи: пусть начинают. Главное – ворота! Если сумеют отворить ворота – так героев награжу, что больше коз пасти не придется… Эй, а это что, во имя гнилой пасти Серой Старухи?!

Нуртор тут же забыл о всаднике, свирепо глядя поверх его плеча на поле боя. Советники обернулись и шумно вздохнули при виде темных, тяжелых клубов дыма, что низко стлались над землей.

Башня горела медленно, словно нехотя; огонь выгрызал ее изнутри. Почуявшие опасность быки ревели и били рогами в толстые доски.

Вокруг погибающей башни суетились люди, но строй щитов сразу же сомкнулся, закрыл брешь и двинулся вперед.

И вот чудовищная махина из двух башен и стены щитов встала у крепостного рва, презрительно выдерживая бурю арбалетных стрел и камней. Позади на безопасном расстоянии осталась шеренга воинов с длинными дальнобойными луками. Лучники били зажигательными стрелами высоко вверх. Стрелы огненной дугой перелетали через гребень стены и падали где-то за спинами грайанских бойцов.

Хранитель не оборачивался. Он знал, что в “городке” уже начались пожары. Но знал он и то, что там управятся без его вмешательства. Ремесленники и их жены не дадут сгореть своим домам. Крестьянам с “пустыря” тоже велено помогать тушить огонь. Вряд ли они очень стараются – не свое, не жалко! – но стоять в стороне не посмеют.

Только бы не вспыхнула крыша храма! При осаде нет приметы страшнее, у солдат просто руки опустятся…

Рога продолжали трубить – близко, пронзительно и очень противно. Хранитель усмехнулся, поймав себя на желании приказать силуранцам прекратить эту музыку… м-да, привык уже Орешек к тому, что любой его приказ немедленно исполняется.

Тем временем силуранское ополчение без особого азарта пошло на приступ.

Все-таки после битв с Подгорными Тварями даже самого зеленого новичка не напугаешь ползущими наверх ополченцами. Правильно сказал дарнигар: они опасны только числом. Лезут и лезут, ставят лестницы, забрасывают на стену крючья… Ополченцам, беднягам, отступать некуда: позади – Черные Щиты, которые без разговоров прикончат убегающего с поля боя труса.

Ладно, на этих вояк даже арбалетчики стрел не тратят, хватит с них смолы и камней, да еще длинных шестов-рогатин, которыми защитники отталкивают лестницы от стен. Гораздо больше беспокоили Хранителя и дарнигара башни, прочно стоящие у самого рва. Деревянные мосты, до сих пор торчащие вертикально, начали медленно опускаться на стену восточнее Северных ворот.

Из соседней башни, что называлась Толстухой, начали выныривать наемники, чтобы оказать гостям достойный прием. Но отойти от Толстухи грайанцы не смогли. Окованный железом верх осадной башни, что был прозван “короной”, ожил. Из квадратных бойниц хлынул дождь стрел и звонко защелкал по стене, яснее всяких слов запрещая подходить к мосту. Вторая осадная громадина так же усердно обстреливала стену ближе к Северным воротам. Вскоре оставшиеся в живых защитники этого участка стены уже лежали, вытянувшись вдоль высокого каменного парапета, молили Безымянных о спасении и даже не думали о том, чтобы поднять голову.

Хуже всего было то, что замерли в бездействии обе катапульты. Солдаты, которые недавно так удачно подожгли третью башню, теперь беспомощно припали к рамам, надеясь найти хоть какую-то защиту от коротких тяжелых стрел.

А мосты уже почти коснулись стены…

Тайхо прислонился к нагретому солнцем зубцу западной стены. Рядом на выступе камня висел рог на длинной перевязи. До сих пор он красовался на боку у мальчика, но при каждом шаге больно бил по колену, поэтому Тайхо снял его.

Маленький солдат тяжело переживал свое унижение и горе.

Сегодня утром он смиренно просил десятника не отсылать его в шаутей охранять женщин и мелюзгу. Неужели он не годится для большего? А кто во время первого штурма сбил с ног Людоеда?

К удивлению Тайхо, и десятник, и оказавшийся поблизости сотник быстро и дружно согласились с его доводами и пообещали, что во время битвы он будет на стене.

Вот он и на стене… Не обманули, сожри их Тысячеликая!..

Внизу справа зеленели ровные грядки. По огороду нагло бродили куры, которых некому было гонять прочь: поселок рабов был наглухо заперт, не выпустили даже старух и ребятишек.

Слева – россыпь серых камней, по которым не проехать верховому. Глядеть на это уже надоело… тьфу!

Стоп! Показалось или нет, что один из камней пошевелился?

Вот еще ерунда какая! От безделья и тоски чего не померещится…

Хмурясь, Тайхо яростно крутил в руках тонкую цепь с железным шаром на конце – ту самую, что так лихо подсекла в первом бою колени Людоеду.

Мелкая обида прошла, уступив место тревоге и боли. Там, на северной стене умирают его друзья, а он тут загорает!

Черный дым… Крики… Отдаленный грохот…

Вот она, война! Вот оно, настоящее сражение!

Любой мальчишка бросился бы туда, забыв обо всем на свете. Но Тайхо бьш не “любой”. Он был солдат и сын солдата. Он жил в казарме, получал жалованье наемника, нес караульную службу наравне со взрослыми, выполняя все, что ему приказывали десятник и сотник.

Сейчас рядом погибали те самые бойцы, что учили его владеть оружием и подсовывали ему во время трапезы кусочки повкуснее. А он, Тайхо, не мог даже прийти им на помощь!.. Но и эта полынно-горькая мысль не заставила маленького воина покинуть пост.

Если б он был взрослым, с ним так не обходились бы! И почему боги пожелали, чтобы люди так медленно росли?..

Тайхо отчаянно уставился в сторону Арсенальной башни и не заметил, как за его спиной на парапете показалась крепкая волосатая рука. Рядом вынырнула вторая, уверенно вцепилась в камень. Руки напряглись и перебросили через парапет своего хозяина – невысокого худого человека в серых лохмотьях. Незнакомец был бос, голова его была замотана серой тряпкой. Беззвучно скользнул он к маленькому часовому и вскинул руку, в которой уже блестел тонкий нож.

Лишь миг помедлил убийца – может быть, потому, что не ожидал увидеть на стене ребенка. Но этого мгновения мальчику хватило, чтобы почувствовать опасность, обернуться и сразу все понять.

Драться Тайхо любил и умел, его обучали самые отпетые сорвиголовы второй сотни. Мальчик уклонился от ножа, упал на бок, перекатился на спину и обеими ногами изо всех сил ударил врага в низ живота. Силуранец взвыл и согнулся пополам, а мальчик, в мгновение ока оказавшись вплотную к врагу, рванул его за лодыжки.

Над парапетом мелькнули босые ноги. С воплем силуранец полетел вниз.

Тайхо вскочил на ноги, взмахнул цепью и хлестко ударил железным шаром по косматой голове, возникшей над парапетом. Второй враг, не вскрикнув, рухнул с высоты.

Мальчик затравленно огляделся. Рог, где рог?!

Сорвав рог с каменного выступа, Тайхо вскинул его к губам. При этом он не сообразил, что во весь рост виден над парапетом. Хищная стрела, прилетев снизу, клюнула его в плечо. Не почувствовав боли, лишь пошатнувшись от удара, мальчик затрубил тревогу. Голос рога метался над стеной, призывая на помощь, пока вторая стрела не впилась в грудь маленькому солдату…

Осадные башни положили мосты на стену, как боец кладет руки противнику на плечи. В железных “коронах” отворились проемы, один за другим из них стали появляться щитоносцы. Они шли медленно – с такими щитами не побегаешь, – но уверенно и беспощадно. Мосты содрогались под их тяжелой поступью. Редкие стрелы защитников крепости тупо ударяли о черную поверхность щитов.

– Копейщики, в бой! – проорал от Арсенальной башни дарнигар.

Наемники с копьями двинулись было вперед, но град стрел заставил их попятиться.

Ополченцы, отхлынувшие за крепостной ров, заметили, что сопротивление защитников Найлигрима ослабло, и, ободрившись, вновь полезли наверх. Все новые и новые “кошки” впивались в край парапета. На гребне стены вспыхнула рукопашная, и силуранские арбалетчики прекратили стрелять, опасаясь задеть своих. Но Черные Щиты и без поддержки теснили защитников в Толстуху и в Башню Северных ворот.

– Может, ту дуру попробуем? – азартно крикнул Хранитель.

Дарнигар мрачно глянул на торчащий перед Арсенальной башней копьемет и, решившись, кивнул.

Копьемет был построен местными умельцами прошлой зимой, впервые принял участие в битве – и вконец опозорился. Махина, похожая на огромный арбалет, стреляла тонкими бревнами, остро обтесанными с одного конца. Шесть таких бревен уже были без толку разбросаны по полю боя. Седьмое – и последнее – лежало у парапета, но солдаты махнули рукой на нелепое сооружение: возни с “дурой” было много, а прицел у нее оказался никудышный.

Теперь по команде дарнигара наемники начали укладывать в железный желоб последнее “копье”, суетясь и мешая друг другу. Харнат, проклиная все на свете, сам поспешил к копье-мету.

В этот миг на западной стене яростно и звонко затрубил рог Тайхо.

– Второй и третий десятки – на западную стену! – скомандовал Харнат и изо всех сил налег на рычаг взводного устройства. Сгоряча он в одиночку сделал то, что обычно делали двое солдат.

И свершилось чудо. Неуклюжий копьемет послал бревно в цель красиво и точно. Длинное мощное “копье” смяло “корону” ближайшей осадной башни – той, что угнездилась возле Северных ворот, – и заклинило люк, через который выбирались на площадку все новые и новые силуранские воины.

Уцелевшие после катастрофы арбалетчики попытались вытащить бревно, но теперь их не защищала “корона”, и ободрившиеся защитники крепости быстро сняли их стрелами.

Солдаты, оттесненные Черными Щитами внутрь Башни Северных ворот, воспрянули духом и перешли в контратаку. На помощь к ним подоспели бойцы из Арсенальной башни, которым теперь не преграждала путь завеса вражеских стрел.

Хранитель был в самой гуще схватки. Вылезающие на гребень ополченцы были легкой добычей для его меча, а вот со щитоносцами приходилось повозиться. Громадные щиты с шипами на черной поверхности, глухие шлемы, боевые куртки, плотно расшитые стальными полосами… Силуранские воины были стойки и неуязвимы, как осадные башни.

Но грайанцы, понимая, чем грозит им сдача крепости, дрались, как обезумевшие волки. Копейщики, упираясь во вражеские щиты тяжелыми копьями, опрокидывали силуранцев через парапет. Мечники норовили поймать момент, когда враг “приоткрывался”, и наносили удар в горло, а мастера вроде Орешка метили клинком в глазную щель неприятельских шлемов.

Хранитель дрался сосредоточенно и четко. Бойцы, упрятанные в железо и кожу, были всего лишь людьми, к тому же тяжелое вооружение замедляло их движение. Тем, кто выдержал не один бой со стремительными чудовищами, силуранские воины не казались грозными противниками, хотя Орешек оценил их отвагу и выучку.

На помощь редеющим защитникам на стену ринулись жители “городка”, даже женщины, которые, чтобы спасти своих детей от рабства или смерти, готовы были противника хоть зубами рвать. С храбростью отчаяния эти помощники перерубали веревки, по которым карабкались враги, отталкивали лестницы рогатинами, наваливались вдвоем-втроем на силуранс-кого ополченца. Иногда им даже удавалось ткнуть факелом или плеснуть кипятком в прорезь шлема кому-нибудь из Черных Щитов.

Шаг за шагом схватка отползала к Толстухе.

Когда грайанцы прорубились туда, где на парапете лежал мост искалеченной осадной башни, дарнигар весело приказал:

– Эй, парни, малышка заскучала. Займитесь-ка ею!

Несколько бывалых воинов устремились по мосту на верхнюю площадку осадной башни, где среди обломков “короны” и трупов арбалетчиков косо торчало застрявшее в люке бревно. У одного из грайанцев был при себе предусмотрительно захваченный горшок с конопляным маслом. Наемники щедро облили маслом деревянную площадку, высекли огонь и вернулись по мосту на стену, понимая, что о башне можно уже не заботиться.

А на гребне стены тем временем схватка клубилась все ближе к Толстухе. Катапульты были отбиты у врага, солдаты поспешно осматривали их (“На одной канаты порублены, а вторая, хвала Безликим, цела!”), а старый наемник осторожно и умело делал очень опасное дело: готовил зажигательные снаряды, на которые пошли остатки “небесного огня”. Узкое горлышко глиняного сосуда с горючим составом затыкалось тряпкой, пропитанной конопляным маслом. Тряпка поджигалась в последний миг, когда сосуд уже лежал в ковше катапульты. В воздухе снаряд превращался в сгусток огня, несущийся на врага.

Состава хватило на три сосуда. Первый перелетом угодил в гущу ополченцев, расточая огненные ручьи, ужас и смерть. Бойцы изменили прицел катапульты, второй и третий  снаряды по крутой дуге ушли в небо и рухнули на площадку последней уцелевшей осадной башни. Пылающая лава хлынула в люк, превращая внутренность башни в преддверие Бездны, выжигая без пощады все живое и неживое.

Три башни, три тупых чудовища были мертвы! Текущий на стену ручеек Черных Щитов иссяк. Те щитоносцы, что уже были на стене, сражались с отчаянием попавших в ловушку зверей, но грайанцы, окрыленные своей победой, обрушились на них, смели в ров…

– Господин мой! – окликнул разгоряченного Орешка один из бойцов. – Я с западной стены… десятник Сайвасти…

– Ну? – требовательно спросил Хранитель. – Что там?

– Их было больше полусотни, мы точно не подсчитывали. Ловкие, как крысы, так наверх и карабкались! Когда мы подоспели, весь гребень стены был в этой дряни, а кое-кто уж и вниз спускаться начал, на грядки…

Тут голос десятника дрогнул:

– Господин мой, Тайхо убит!

С лица Орешка слетела торжествующая улыбка. Рядом горестно охнул дарнигар.

– Когда бойцы увидели малыша со стрелой в груди, – зло продолжил Сайвасти, – мне и приказывать ничего не пришлось, да и не соображал я в тот миг ничего. Мы просто пошли на них… клинками и стрелами, зубами и когтями… Мы их в клочья разнесли, в кровавую грязь!..

– Уходят! – завопил кто-то рядом. – Отступают!

Орешек вместе с остальными ринулся к парапету.

Ополченцы, ошалевшие от напора грайанцев и не сдерживаемые более цепочкой заграждения, рванули прочь от крепости. Командир Черных Щитов, увидев, что штурм сорвался, приказал протрубить отход. Щитоносцы, сомкнув сильно поредевшие ряды, покинули поле боя не спеша и с достоинством, как и подобает воинам, которые не желают признать себя побежденными.

– Вы губите мою армию! Мерзавцы, недоумки, удавка по вам плачет!..

Советники стояли, склонив голову под градом королевских упреков. Ни один даже словом не напомнил, что план атаки был разработан самим Нуртором. Напротив, на каждом лице было начертано глубочайшее раскаяние и готовность принять любую кару, которую государь сочтет достойной их великой вины.

– Ну и что мне делать дальше, во имя всех рож Тысячеликой?! Отвечайте, вы, будущая зола! Уводить войска? Удирать, подобно ошпаренному псу? Конечно! Больше ничего и не остается с этой шайкой идиотов в качестве советников! Три башни, одну за другой, как три факела… Клянусь болотными змеями и их госпожой, у меня скоро не останется ни одного бойца! Кого тогда на стену гнать? Вас? Вы хоть помните, в какой руке надо держать меч, вы… стадо!.. Все, решено! Пусть трубят отступление! Армия возвращается в Силуран!

И эти слова не устрашили советников, которые прекрасно понимали, что никуда Нуртор не уйдет. И не только из-за своего знаменитого упрямства. Главное – на подходе восьмитысячное войско, а с такой силой строптивую крепость можно попросту затоптать сапогами…

И лишь один человек, плохо знавший Нуртора, принял его слова всерьез.

Ралидж Разящий Взор недоверчиво вскинул голову, рот его исказился в болезненной гримасе – не то ухмылка, не то оскал, – а желтые глаза стали страшными, звериными.

Государь Силурана приказал трубить отступление! Армия уйдет восвояси, проклятая крепость будет торжествовать победу, а на стене ее гордо встанет самозванец в плаще со знаками Клана…

Раздвинув советников, Сокол решительно встал перед Вепрем. Все изумленно молчали, даже король поперхнулся посреди фразы.

Ралидж со странным удовольствием почувствовал на языке совсем новый вкус – терпкий вкус ненависти.

– Кажется, настало время доказать, что я и есть настоящий Сокол, – с вызовом заговорил он. – Перед выездом из Тайверана я, как полагается будущему Хранителю, был во дворце и видел план этой мерзкой крепости. Там есть потайной ход, выводящий в ущелье…

Никто в крепости не понял, что произошло, никто не уловил начала этого кошмара.

Только что на гребне стены кипела схватка. Силуранцы нагло, почти без поддержки лучников лезли по лестницам. Хранитель орудовал мечом и думал, что второй приступ ~ .. за день – это многовато, Нуртор совесть потерял…

И тут снизу, со стороны плаца донеслись пронзительные крики и грохот.

Страшное зрелище заставило Орешка на миг сбиться с ритма дыхания. Во дворе крепости шел бой. Черные Щиты, сомкнувшись, теснили сбегающихся на шум грайанцев к шаутею. Щитоносцев становилось все больше…

– Стену держать! Копейщики, за мной! – крикнул Хранитель и ринулся по лесенке вниз.

А там уже развернулась настоящая битва. Стена черных щитов разрасталась вширь и двигалась по крепостному двору, оставляя за собой трупы солдат и жителей “городка”.

“Предательство, – с холодной злобой подумал Орешек. – Потайная дверь”.

И без тени сомнения вспомнил бледное лицо человека, который перед своим отъездом из столицы обязан был взглянуть на план крепости.

Если бы ненависть могла убивать, то в этот миг оборвалась бы Ветвь Левого Крыла Клана Сокола…

Крики отчаяния, лязг оружия, рев рогов, стоны раненых… Но Орешек ничего не слышал с того мгновения, когда заметил, как один из силуранцев отвел край щита в сторону и, вскинув меч, что-то крикнул своим бойцам. Забрало его шлема было вызывающе поднято. Орешек узнал багровое, окаймленное черной бородой лицо со сверкающими белами зубами.

– Здесь Нуртор, ребята! – гневно и задорно заорал Орешек. – Сам явился! А ну, сделаем доброе дело для его наследника!

Выкрикнув это, Хранитель стиснул зубы и отрешился от всех мыслей, кроме одной: добраться до короля.

Двое копейщиков без приказа встали по бокам Хранителя–и пошла веселая работа! Тяжелые копья уперлись в ближайший щит, как рога могучего быка. Не выдержав напора, щит покосился, приоткрыв своего хозяина – дюжего вояку в доспехах, сверкающих полосами стали. Орешек встретил силуранца лицом к лицу и одним взмахом Сайминги срубил ему кисть руки с мечом. Отшвырнув воющего врага, шагнул вперед – туда, где в гуще схватки рокотал бас Нуптора. Копейщики вновь грянули копьями во вражеский щит. В воздухе пели стрелы, свистели камни: жители Найлигрима схватились за луки и пращи.

Хранитель легко ушел от удара, вонзил меч в глазную щель вражеского шлема – и тут что-то тяжелое обрушилось на затылок. Все поплыло в глазах, смокли звуки боя, свет померк .. и все ушло во мрак.

Задыхаясь, Арлина поднималась по каменной лестнице на стену – туда, где недавно заметила Хранителя. По крутым ступеням нельзя было бежать, подол длинного платья путался под ногами. Девушка негромко повторяла: “Только бы жив был, только бы жив…”

Слабым утешением мелькала мысль о клятве, которую они дали друг другу. Если Ралидж погибнет, Арлина не разминется с ним в будущей жизни…

Наверху кипел бой. Никто не обращал внимания на девушку с растрепанными волосами, возникшую на гребне стены. Лишь силуранский ополченец, которому Арлина преграждала путь к лестнице, отшвырнул девушку так, что она лопатками впечаталась в край зубца. Но удар был тут же забыт, потому что взгляд Арлины упал вниз – и Волчица чуть не спрыгнула со стены.

Внизу силуранские воины клином теснили толпу. Беспорядочная свалка бесновалась возле строгой черной линии щитов. И в гуще этой схватки Дочь Клана увидела Сокола. О боги, почему он без шлема?!

И тут же, не успело сердце глухо ударить в груди, Арлина увидела, что Ралидж пошатнулся и рухнул под ноги дерущимся.

Девушка не поняла, что Хранителя настиг неловко брошенный камень одного из пращников. Она вообще в тот миг ничего не понимала, кроме одного: на мир обрушился черный ужас.

Волчица закричала. Пронзительный голос пронесся над гребнем стены. Никто из сражавшихся даже головы не повернул в сторону девушки. Но в самой Волчице этот крик – гневный, яростный, безнадежный – что-то изменил или сломал. Так талая вода сносит лед на реке, так землетрясение перекраивает рисунок полей и дорог, озер и горных хребтов.

Ужас сменился холодным гневом, спокойной ненавистью уверенного в себе человека.

Из мглы ушедших веков благословляющим жестом поднял руку Первый Волк, Великий Маг.

Не обращая внимания на лязг оружия в двух шагах от себя, девушка встала на край парапета, чтобы лучше видеть все внизу. Она не торопилась, ей больше некуда было спешить.

Набрав полную грудь воздуха, Дочь Клана вновь закричала. Иным был этот крик, не было в нем смятения и  боли. Скорее походил он на протяжную песню или волчий вой. Он плыл над гребнем стены, становясь все ниже и ниже. И люди, застигнутые этими властными звуками, опускали оружие, цепенея от подкатившего к сердцу страха

Вновь и вновь глубоко вдыхая воздух, продолжала Дочь Клана странную и жуткую песню. Звуки становились еще ниже, еще глубже… вот они уже походили на голос мужчины… а вот – на рык зверя… а вот – на отдаленный рев Подгорного Чудовища…

Наконец, опустившись ниже грани, за которой могло воспринимать ее человеческое ухо, песня стала беззвучной – но не исчезла. Напротив, только сейчас обрела она всю полноту чародейской силы.

Незримая пелена кошмара опустилась на крепость и долину Звуки боя сменились воплями, причитанием, криками отчаяния. Колдовская песня гладила холодными ладонями всех без разбора – и защитников, и атакующих. Люди бросали оружие, падали на землю, накрывали головы руками. Многие теряли сознание.

От южной стены неслись грохот и рев, обезумевший скот разнес деревянные загородки и в смятении носился по крепости, усугубляя панику.

Силуранские воины, побросав щиты, хлынули к воротам – не для того, чтобы открыть путь соратникам, а в слепом поиске спасения. Потеряв от ужаса рассудок, они устроили свалку у Башни Северных ворот, видя врагов в тех, с кем только что сражались бок о бок.

Арлина знала (сама не понимая – откуда), что одним из озверевших силуранцев, наносивших и получавших удары, был король Нуртор. Но это не заинтересовало Волчицу, она была поглощена тем, что происходило в ее душе, где пробудился дар Истинной Магии.

Отчаяние, чувство потери, неисцелимое одиночество – все это не исчезло, но темной мутью, тяжелым осадком опустилось на дно души. А наверху было холодное торжество, расчетливая злоба и ощущение своей власти.

Арлина отвернулась от крепости и устремила взор по другую сторону стены. Долина почти опустела – вражеские солдаты спешили скрыться в лесу. Волчица пустила вдогонку неслышную руладу, заставившую многих без памяти рухнуть в высокую траву на опушке.

Что-то случилось со зрением девушки. Лес словно придвинулся к стене крепости, за ним стала видна горная дорога, вьющаяся среди елей. По дороге ошалевшая лошадь галопом уносила одинокого всадника от неведомой опасности. Всадник отнюдь не возражал.

Все чувства молодой чародейки обострились. Теперь девушка не только пела сама – она слышала, как поет все вокруг: стена крепости, скалы, деревья, бегущая в подземной глубине вода .. множество песен неслышно звучало вокруг. Волчица улавливала их, все вместе и каждую в отдельности, – и знала, что может запеть в тон любой из них…

А взор скользил все дальше вдоль Красного Урочища, и Дочь Клана различала каждый камень на дороге.

Впереди изменилась песня земли – в нее вплелись топот восьми тысяч человек, грохот неисчислимых копыт, скрип тяжело вдавливающихся в грунт колес. Лишь потом чародейка увидела голову колонны – это шли на помощь Нуртору основные силы армии.

Взгляд Арлины был равнодушно-деловитым, как у хозяйки, что вошла на птичий двор и прикидывает, которой из кур свернуть шею. Чародейка прослушивала придорожные скалы. Почему вон та, красная, поет иначе, чем остальные?.. Ах вот в чем дело! В сердце ее бродит по трещинам источник, он рвется, пробивает путь из земных недр, а выйти наружу может лишь тоненьким злым ручейком. Когда-нибудь он промоет, расширит себе путь – и одной веселой горной речкой станет больше в этих краях…

Тем временем всадник с осунувшимся лицом и лихорадочно блестевшими глазами оказался на пути красиво идущей колонны. Командир в нарядных доспехах, ехавший впереди, остановился и задал встречному всаднику вопрос.

Арлина не разбирала слов, но понимала смысл сказанного: всадник кричал о гневе Безликих, обрушившемся на войско за то, что король завел мерзкие делишки с Подгорными Тварями, Ночными Магами и самой Хозяйкой Зла.

Волчица приподнялась на носки, вытянулась всем телом в сторону Красного Урочища и неслышно запела для силуранской армии. Песня достигла цели: солдаты побледнели, по рядам прокатился ропот…

Но поднял руку молодой командир и приказал схватить безумца, который своими россказнями смущает воинов,

“Ах так?!” – с досадой подумала Арлина. Мысленно припала она к красной скале и запела в унисон с ней, подхватив и усилив мелодию подземного источника.

И разлетелась вдребезги скала, расшвыривая камни  на головы силуранских солдат!

И устремился на дорогу освобожденный поток, вселяя ужас в души людей!

И ринулся прочь авангард армии, топча и сминая тех, кто шел следом, и крича о гневе богов!..

Но Арлина уже не видела этого. Чародейная сила внезапно отхлынула, оставив Волчицу усталой, разбитой, опустошенной Ни следа торжества не осталось в содрогающейся от озноба девушке. Разум не мог до конца осознать всей грандиозности свершившегося и сосредоточился на ясной и близкой мысли. надо разыскать тело Ралиджа…

Арлина нашла любимого, как только спустилась со стены. Сокол лежал, запрокинув к небу бледное лицо с закрытыми глазами. Арлина упала на колени рядом с женихом, прильнула губами к губам – и отпрянула, уловив слабое дыхание.

Тонкие пальцы девушки метнулись к жилке на шее любимого. Кровь толчками билась под кожей.

Апатия и тоска сменились жаждой деятельности. Арлина подняла голову Сокола, ощупала затылок: не проломлен ли череп? Нет, хвала Безликим, всего лишь большая шишка… Девушка дрожащими руками развязала тесемки ворота, чтобы потерявший сознание Ралидж мог легче дышать, и вцепилась ему в плечи, чтобы приподнять Хранителя, положить его голову себе на колени. При этом правая рука ее нечаянно оказалась под рубахой, скользнула по неровной, густо покрытой шрамами коже…

Нет, не грянул гром с безоблачного неба, не содрогнулись скалы вокруг Найлигрима, не воззвали к людям человеческими голосами Безымянные Боги.

Но где-то далеко, в гиблом вонючем болоте, радостно засмеялась Хозяйка Зла. Расхохоталась, старая гадина!

Арлина получила удар, перед которым отступили все потрясения этого кошмарного дня. Даже обретение магической силы обесценилось и забылось.

Зато вынырнула из прошлого и стремительно пронеслась перед глазами сцена переговоров с Нуртором. А вокруг этой, по-ново увиденной, сцены взметнулось множество мелких деталей, замеченных, но не осознанных: странные фразы, оговорки, недомолвки… взвихрились – и застыли, слившись в четкий и ясный рисунок, подобный простому узору для вышивания, который только и ждет, чтобы его перенесли на ткань…

Когда к лежащему Хранителю подошла, пошатываясь, Аранша, Волчица обернула к наемнице бледное, помертвевшее лицо. Пальцы Дочери Клана медленно завязывали тесемки ворота Хранителя.

– Вода есть? – севшим голосом спросила Арлина.

Наемница молча отстегнула от пояса флягу. Госпожа смочила Хранителю виски, капнула немного на побелевшие губы. Он открыл глаза, приподнялся на локте и осторожно покрутил головой.

– Что… что случилось? – Хранитель впился встревоженным взглядом в измученные лица девушек. – Я пропустил что-нибудь важное?

– Армия разбита, Нуртор бежал, – сухо сказала Арлина, поднимаясь на ноги. – Они не вернутся. А я хочу отдохнуть.

Тяжелой, чужой походкой Дочь Клана двинулась прочь. Орешек рванулся было следом, но рука наемницы не слишком почтительно легла ему на плечо.

– Госпоже надо побыть одной. Это она обратила в бегство силуранцев – магией Первого Волка.

– Да чтоб меня живым на костер уложили! – взорвался Хранитель. – Ты объяснишь, что здесь произошло?! По губам Аранши скользнула слабая улыбка:

– Нуртор почти захватил крепость, но тут пришла барышня и на всех накричала… Клянусь Безликими, господин мой, такие дела хороши только в сказках!

 

Когда гонец покидал Замок Темных Елей, он ожидал, что перед ним ляжет многодневный путь. Но путешествие оказалось куда короче, чем он ожидал: Джангилар Меч Судьбы, к которому спешил гонец, сам появился перед ним на лесной дороге во главе трех сотен всадников.

Слетев с седла и преклонив колени в дорожной пыли, гонец поведал государю то, с чем направил его высокородный Анайс Спокойная Мысль из Клана Орла, властитель Замка Темных Елей.

Гонец рассказал, как слуги Орла нашли в лесу истекающего кровью незнакомца и перенесли в замок. Долго был он на краю Бездны, лишь недавно пришел в себя и смог сообщить, что скакал с донесением из Найлигрима, но был остановлен подлым ударом в спину…

С разгоравшимся взором слушал молодой король о том, как Силуран, нарушив мирный договор, осадил грайанскую пограничную крепость.

Когда гонец смолк, Джангилар приказал всадникам сомкнуться и выслать вперед разведчиков. Конница меняла свой путь. Ей предстояла не драка с горсткой беглых рабов, а битва с армией Силурана.

Так и получилось, что взбунтовавшиеся невольники с Рудного Кряжа, не встретив сопротивления, дошли до ближайшего портового города, захватили два корабля и отправились в далекий, неведомый им самим путь – наугад пытать удачи в чужих землях…

Дорога плавно текла меж широких, поросших сочной травой лугов. Вдали, дразня обещанием прохлады, темнел лес.

Корова повернула голову в сторону леса и жалобно замычала.

Десятник Батупаш Кожаное Седло обернулся было дать проклятой скотине пинка. Но сдержался: незачем показывать солдатам свое раздражение.

Эту пеструю ленивую тварь (и вторую, черную, плетущуюся позади) он реквизировал вчера вечером в придорожной деревне. Как называлась деревня – выяснить не удалось: жители только скулили от страха, когда с ними заговаривали грозные силуранские воины. Это спасло крестьян от поголовного истребления: десятник рассудил, что жалкие землеройки не осмелятся послать гонца в Ваасмир, чтобы предупредить о приближающемся противнике. Кстати, если б такой храбрец все же нашелся, он не смог бы намного опередить колонну: все три деревенские лошади перешли в собственность армии Нуртора.

Теперь две тощие заморенные кобылки волокли телеги с раздобытой в деревне провизией. Жеребец, выглядевший чуть попригляднее своих подруг, был с торжеством подведен отважному Айшагру Белой Горе. И то сказать, просто позор: Сын Рода, командир пяти сотен, топал весь вчерашний день пешком, как простой наемник… что ж, сгодится и такой неказистый жеребчик, раз любимого коня командира нельзя было перетащить через горы…

При воспоминании о переправе через горы десятника пробрал озноб. Вернулось отвратительное настроение, что мучило его с утра.

Батупаша раздражало все: и мерзкая корова, что время от времени останавливалась посреди дороги и тоскливо мычала, просясь домой, и затянувшийся путь (давно бы привал устроить!), и жаркое солнце, превращавшее ходьбу в пытку. На голове-то шлем, на плечах-то кожаная куртка! Солдаты, что брели за телегами в хвосте колонны, давно сняли доспехи и побросали на телеги. Батупаш хотел прикрикнуть на разгильдяев, да передумал. Не его печаль – чужой десяток!

Но больше всего бесили Батупаша короткие злые разговорчики, что вспыхивали и гасли на ходу. Подленькие такие разговорчики, тихие, чтоб десятник не услышал…

А десятнику и прислушиваться не надо. Он и сам думает о том, что шевелится сейчас в солдатских умишках.

Нуртор совершил преступление против всего людского рода: пошел на сделку с Подгорными Тварями. Оно бы и ничего, ведь за это в Бездне королю расплачиваться, не солдатам… А только лезет в голову поганая мысль: а вдруг и Грайан тем же ответит – напустит на силуранских воинов жуткую зачарованную нежить?

Вот почему так зол десятник Батупаш.

Вот почему так крикливы сотники.

Вот почему так хмур командир.

Среди пятисот человек, что упрямо и жестко взбивали сапогами дорожную пыль, не было ни одного, кто не думал бы о кознях Многоликой, что с радостью влезла в человеческие игры.

Ну и пусть! Солдату не пристало сплетничать о короле – особенно если тот хорошо платит наемникам. А Нуртор щедр…

Батупаш вспомнил, как однажды его сотник собрал своих десятников на пирушку. В хмельной беседе бросил сотник фразу, которая Батупашу понравилась и запомнилась: “Если на дороге рассыпаны золотые монеты, а вдоль обочины стоят бочки с вином, то наемники не думают, куда эта дорога приведет, а идут по ней вперед да радуются”.

Вот он и идет вперед… только радоваться что-то не очень получается. Мешают мысли о том, что в любой миг может налететь орава мерзких тварей – вон хоть из того леса…

Десятник невольно бросил взгляд на далекую опушку – и не закричал только потому, что онемел от ужаса.

“Храни нас Безликие! Чего боялись, на то и нарвались!”

Содрогнулась земля. Покачнулось солнце в небесах. Стена леса прыгнула на луг и ринулась к дороге… Нет, это не лес, это лавиной летят в атаку железнобокие всадники верхом на невиданных чудовищах. Жуткие морды четвероногих тварей похожи на клыкастые черепа…

Появление армии монстров так совпало с тайными страхами силуранцев, что колонна покачнулась, готовая развалиться, рассыпаться.

Но не зря жители Силурана славились упрямой отвагой, а воины Нуртора были к тому же хорошо обучены! Пронзительные команды сотников – и солдаты привычно сомкнули щиты, подняв копья навстречу врагу.

Пестрая корова, замычав дурным голосом, оборвала веревку и тяжело побежала по лугу. Батупаш мельком пожалел, что не бежит рядом с ней, опустил забрало и хрипло проорал своему десятку:

– Не трусить! Сомкнуться! Держаться!

Но больше ничего скомандовать не успел. Грайанская конница, тяжелая и неотвратимая, как гнев Безымянных, навалилась на колонну пехоты, охватила ее “подковой”. Строй щитов был опрокинут. Всадники орудовали топорами, били сверху, отчего удары были еще страшнее, еще неотразимее. Чудовища, на которых восседали железнобокие неуязвимые воины, грудью валили щитоносцев наземь и топтали копытами. Удары силуранских мечей не причиняли большого вреда тварям в стальных нагрудниках и попонах из жесткой кожи.

Десяток, тащившийся в хвосте колонны и беспечно сбросивший доспехи, был смят первым. Не помогли даже попытки перевернуть телеги и соорудить из них укрытие.

Концы “подковы” сошлись вместе, охватив, зажав в кольцо силуранцев. И началось беспощадное избиение. Отважный Айшагр пытался прекратить сумятицу и организовать оборону, но тяжелый тупой удар оглушил силуранского командира, вышиб из седла.

Стоны раненых, обрывки команд, ржание коней, лязг оружия смешались в воздухе, тяжелой тучей нависли над лугами.

Не только отвага грайанцев и их тяжелое вооружение, но и страх силуранцев перед неведомыми силами, обрушившимися на них, стал причиной быстрого разгрома пяти сотен пехотинцев тремя сотнями тяжелой конницы. В ужасе бросали силуранцы оружие и падали на колени, сдаваясь в плен. Некоторым посчастливилось пробиться из кольца, они искали спасения в лесу. Вслед бегущим летели стрелы.

Высокий воин с красно-зеленым драконом на стальном нагруднике снял шлем и жадно глотнул пахнущий кровью воздух.

Еще один всадник застыл в седле неподалеку от короля – такой же высокий, как и Джангилар, но мощнее, шире в плечах. Каррао не меньше короля был увлечен созданием тяжелой конницы – мог ли он пропустить ее первый поход? И теперь Мудрейший Клана Волка обозревал усыпанный телами луг с видом человека, чья заветная мечта сбылась.

– Распорядись, Волк! – обернулся к нему король. – В Найлигрим немедленно послать гонца! Если крепость еще не пала – пусть держится: я иду на помощь! И гарнизон Ваасмира с собой приведу!

Конники, спешившись, деловито вязали пленных. Кони, еще не остывшие от жара битвы, гневно ржали и нетерпеливо постукивали копытами по залитой кровью земле.

 

А в это время по другую сторону Лунных гор другой король лежал на кровати в задней комнате небольшого придорожного трактира. В щели ставней пробивались лучи солнца.

Рядом с кроватью стоял на дубовом табурете таз с холодной колодезной водой, в тазу мок кусок полотна. Другой кусок ткани лежал у короля на лбу – влажный, сочившийся на подушку тяжелыми каплями.

Дыхание так неуловимо слабо срывалось с уст короля, словно нужен был Вепрю не лекарь, а жрец, складывающий погребальный костер.

Четверо мужчин, стоявших поодаль, бросали на лежащего без сознания Нуртора хмурые, неприязненные взгляды.

– Государь – да хранят его Безликие! – выглядит очень плохо, – заговорил один из них, стараясь, чтобы в голосе не звучала тоскливая надежда.

– Лекарь клянется, что государь выживет, – сухо отозвался второй.

Могучий пожилой воин в дорогих доспехах задумчиво потер рукой свою лысую голову. Тонкий лучик упал на его кирасу, высветив чеканное изображение вставшего на дыбы медведя.

Высокородный Арджит Золотой Всадник в очередной раз мысленно проклял себя за то, что повел свой отряд на помощь королю. Надо было послать кого-нибудь вместо себя, сказаться больным, остаться в уютном Трехбашенном Замке.

Нет, он не трепетал от ужаса при мысли о разгроме многотысячной армии. Это обычные превратности войны. Он, Арджит, и трое советников Нуртора, чьи имена Медведь до сих пор путал, сумели унять панику, сколотить стадо безумцев в подобие войска и превратить бегство в планомерное отступление.

Мысль о мести Великого Грайана тоже не пугала: Джангилар далеко, и ну его к Хозяйке Зла! Другое повергало в отчаяние Арджита и троих советников. Они понимали, что по меньшей мере один из них обречен умереть, как только очнется король. А может, и все четверо.

Это и было самой неотложной проблемой. Арджит понял, что он, единственный Сын Клана в этой компании, должен первым заговорить о том, что тревожит всех.

– Я не царедворец, – начал он с наигранным простодушием, – и никогда им не буду. Я властитель замка в лесной глуши. Поэтому спрошу попросту, без этих ваших придворных церемоний: вы хоть понимаете, что мы – все четверо – государственные преступники… вернее, станем ими, едва король придет в себя?

Все трое обернулись к нему с полной готовностью поддержать разговор.

– Почему же четверо? – проскрипел тощий крючконосый старикашка (как припомнилось Арджиту, принадлежащий к воинственному Роду Хасчар). – Полагаю, государь ограничится одним виновным… но одного накажет обязательно!

– Это верно, – мрачно подхватил Арджит. – Король четко и ясно повелел: никакого отступления! Если надо, армия должна погибнуть на поле брани, но тот, кто даст команду к отступлению, будет казнен за измену.

– Но армия все равно бежала! – возмутился самый молодой советник, совсем недавно занявший этот высокий пост. – Что мы должны были делать? Догонять каждого солдата и тащить его обратно на поле боя?

– Скажи это Нуртору, мой юный друг, – посоветовал крючконосый старик. – Ты что, не видел Вепря в ярости? Как только он сумеет вспомнить свое имя, он начнет отыскивать того, из-за кого вчера армия обратилась в бегство. Или надеешься, что король признает виновником случившегося себя?

Юноша хмыкнул. Он был молод, но не глуп…

Негромко заговорил четвертый советник – тихий, незаметный человечек:

– Не будем забывать, что среди нас есть высокородный Сын Клана. Любого из нас государь не задумываясь прикажет удавить, но с Медведем он вряд ли обойдется так сурово…

– Верно! – восторженно крикнул юноша, виновато оглянулся на лежащего в беспамятстве короля и продолжил шепотом: – Верно! Если бы Медведь был так благороден, отважен и добр… и признал, что это он командовал отходом…

– Медведь не будет благороден и добр! – заверил его Ард-жит. – И не рассчитывайте! Если на то пошло, я вообще не военный советник. Король призвал меня в свиту из уважения к моему происхождению, но командовать я могу только собственными наемниками, да и то лишь тогда, когда они не под рукой государя.

– Тогда нам остается только одно… – задумчиво начал Незаметный.

– Бросить жребий, да? – фыркнул крючконосый старикашка. – Я не согласен!

– Нет, – спокойно ответил Незаметный. – Назвать королю пятое имя.

И ушел в тень, ускользнул от разговора, предоставив другим обсуждать эту неожиданную идею.

– В этом что-то есть… – протянул Арджит. – А кстати, как король покинул поле боя? Он же был ранен…

– Его вынес один из наемников, – объяснил молодой советник.

Высокородный Арджит встрепенулся, как охотничий пес, учуявший след.

– Один из наемников, да? Смотрите, почтеннейшие, как интересно получается… Государь ясно выразил свою волю: никто не должен покидать поле битвы. И сам Нуртор готов был погибнуть, но не отступить. Какой-то солдат вынес раненого Вепря из схватки, подорвав тем самым боевой дух армии. Раз государь отступил, пусть и не по своей воле, то рядовым наемникам незачем было стоять насмерть. Разве они отважнее короля?

– Слабовато, – с сожалением сказал старый советник из Рода Хасчар. – Даже если солдат, спасая государя, и нарушил слегка его приказ, все же он не совершил преступления…

– А если в его действиях был злой умысел? – настаивал Медведь. – Если, предположим, только предположим, солдат этот после боя исчез и не явился на зов государя? Разве не говорит это либо о трусости, либо о предательстве? Кстати, надо выяснить, кто он, этот воин…

– Я знаю! – гордо сказал молодой советник. – Я его запомнил в лицо! Он сейчас стоит в карауле за дверью.

– Шипастый! – ахнул Арджит. – Это же мой десятник! Я его только что заметил и порадовался, что он остался жив…

Арджит умел быстро принимать решения и не тянуть с их выполнением. Распахнув дверь, Сын Клана окрикнул часового.

Шипастый не спеша вошел, поклонился в сторону лежащего короля, преклонил колено перед Арджитом и, поднявшись на ноги, отвесил поклон присутствующим. Все это он проделал небрежно и с чувством собственного достоинства, ничуть не смущаясь тем, что оказался в таком знатном обществе.

Высокородный Арджит приступил к делу с изяществом и деликатностью стенобитного тарана.

– Плохи твои дела, десятник. Ты короля с поля боя вынес?

Шипастый молча кивнул, пряча за почтительным видом хмурую недоверчивость. Он не ждал ничего хорошего от этих господ.

– А ведь государь будет очень недоволен тем, что его уволокли из битвы, как с огорода уносят мешок с репой! Воины увидели, что с ними нет короля, и бросились бежать. Выходит, ты, Шипастый из Отребья, виноват в том, что крепость не взята, а войско наше разбито…

Наемник не стал доказывать, что войско отступило под действием ужасных чар и что даже геройское ранение Нуртора получено не в битве, а во время бегства. Все это советники наверняка знали и сами. Важнее было выяснить, в какую скверную историю намерены втянуть его, Шипастого, эти люди с нехорошо блестящими глазами.

Не дождавшись ответа, Арджит продолжил:

– Ты понимаешь, разумеется, что король, придя в себя, прикажет казнить виновника разгрома армии.

– Его воля, – коротко и невозмутимо отозвался наемник.

– Мне жаль тебя, – проникновенно вздохнул Арджит. – Ты всегда был отличным воином и по заслугам стал десятником. Ты всегда был надежным и верным… ты ведь предан мне, Шипастый?

– Я предан моему господину так, как и подобает наемнику, которому не заплачено за последние полгода, – последовал сдержанный ответ.

Молодой советник фыркнул, но под гневным взглядом крючконосого старика поспешил стереть с лица усмешку.

Арджит на миг опешил, недоуменно взглянул на замкнутое, спокойное лицо солдата, потер в замешательстве свою лысину и продолжил:

– Не хочу твоей смерти, Шипастый. Тебе надо скрыться, прямо сейчас, пока король без сознания. Не жди смены караула. Силуран велик, а тебе скрыться – только кличку поменять. Мы с советниками из уважения к твоей храбрости не выдадим тебя… пожалуй, даже пустим погоню по ложному следу.

Десятник опустил голову, поэтому советники не увидели, как метнулась в его взгляде тоскливая обреченность. Что ж, эти господа по-своему честны с ним. Ведь они могли попросту отдать его пыточных дел мастерам. В умелых руках человек сознается в чем угодно – и в предательстве тоже…

Да, выхода у него не было. Но и блеять беспомощным ягненком матерый боец не собирался.

Шипастый поднял глаза и бестрепетно встретил хищные взгляды советников.

– По десять золотых с каждого, – негромко, но твердо сказал он.

– Что? – растерялся крючконосый старик.

– Вам нужен предатель, верно? Сорок золотых – и можете ловить меня по всему Силурану.

– Да как ты смеешь!.. – возмущенно начал было Арджит, но тут вмешался Незаметный.

– Это недорого, – убедительно сказал он и отвязал от пояса кошелек.

Советники явно привыкли считаться с мнением Незаметного. Хмуро потянулись они за кошельками.

– У меня при себе нет денег, – морщась, сказал высокородный Арджит, – но вот это кольцо стоит больше десяти золотых…

– Я сохраню его на память о моем господине, – вежливо отозвался Шипастый, забирая свою мзду.

В этот миг король пошевелился и слабо застонал. Мокрая тряпка сползла с его лба и шлепнулась на пол.

Советники устремились к постели. Медведь на миг остановился и сделал своему бывшему десятнику выразительный жест: мол, убирайся!

Шипастому не надо было десять раз все объяснять. Он скользнул за порог – изменник, который уже сегодня  будет приговорен к страшной казни.

Но, оказывается, была на свете сила, которая могла задержать его за приоткрытой дверью. И был это слабый, но отчетливый голос короля:

– Как я здесь очутился?

Это был именно тот вопрос, который советники ожидали услышать.

Преклонив колено у изголовья кровати, крючконосый старик начал говорить о разгроме и бегстве армии, вскользь упомянул о грозном вражеском колдовстве. Но главной причиной, определившей печальный исход битвы, советник назвал то, что король против своей воли был удален с поля боя. Это привело солдат в смятение и вызвало панику. Виной случившемуся – наемник Шипастый из Отребья.

Шипастый стоял за дверью и слушал, хотя понимал, что надо уносить ноги, не теряя ни мгновения. Оставаться у порога и жадно ловить каждое слово ему велело то же чувство, что заставляет человека трогать языком больной зуб или, приподняв повязку, глядеть на собственную рану.

– …Хотя еще не выяснено, – закончил советник из Рода Хасчар, – бьшо это со стороны наемника Шипастого неумным усердием или заранее обдуманным преступным умыслом.

– Если государь прикажет, – негромко предложил Незаметный, – я сегодня же начну расследование. Нуртор взглядом остановил советников.

– Шипастому из Отребья… – начал он и задохнулся, стараясь справиться с приступом кашля.

Советники замерли в напряженном ожидании. Храброе сердце стоявшего за порогом солдата сжалось, перестав биться в груди.

Король начал снова – раздельно, твердо и властно:

– Шипастому из Отребья позволяю основать Семейство.

Кто-то из советников, не удержавшись, тихо ахнул.

Сердце наемника вновь бешено застучало. Шипастый шагнул через порог, быстро пересек комнату, упал перед королем на колени и склонил голову на скрещенные запястья.

– А, ты здесь, – не удивился Вепрь. – Давай сразу с тобой и закончим…

Голос короля налился силой. (Нуртор чтил старинные обряды и каждый раз, свершая их, вдохновлялся, воспарял душой ввысь.)

– Назови мне свое истинное имя, имя твоей души, и да станет оно именем твоего Семейства на счастье твоим потомкам!

Мысли безымянного наемника, которого всю жизнь все звали только кличками, заметались, как снежинки в пургу. Хотелось придумать что-нибудь звучное и гордое, но короля нельзя было заставлять ждать, и солдат бухнул первое, что подвернулось на язык:

– Шипастый Шлем.

И сразу улеглась сумятица мыслей и чувств. И показалось седому наемнику, что об этом имени он мечтал еще мальчишкой, когда его окликали: “Эй ты, Отребье!..”

Король, прищурившись, перевел имя на Древний Язык:

– Ну что ж, Кринаш из Семейства Кринаш, носи это имя с честью, пусть тобой гордятся потомки. – Нуртор нашел взглядом крючконосого советника. – Почтеннейший Файрифёр из Рода Хасчар сегодня же занесет мою волю на пергамент и передаст его тебе.

Почтеннейший Файрифёр поклонился королю и, улучив мгновение, с веселой злостью шепнул Арджиту:

– Почему-то мне кажется, что этот мерзавец денег нам не вернет.

– Почему-то мне кажется, – оскорбленно шепнул в ответ Сын Клана, – что мы и не станем требовать эти деньги назад!..

Кринаш Шипастый Шлем, которого король отпустил легким кивком, на подгибающихся ногах вывалился за порог и прислонился к стене, каким-то чудом вспомнив, что он часовой и что смена еще не пришла.

Кринаш боялся умереть от счастья. Сейчас, только сейчас родился он на свет! Ведь известно: нет имени – нет человека…

А он еще и богат! У него целое состояние – тридцать золотых! Да еще перстень, за который десять не десять, но шесть золотых можно выручить… И теперь можно с толком эти деньги потратить. Не прогулять, а купить, скажем, землю… нет, какой из него крестьянин, лучше завести кузницу с парой умелых рабов… а еще лучше – держать постоялый двор! Вот-вот, это как раз для него!

С ума сойти! Он может все! Он стал человеком!

Будущее рисовалось радужным и сверкающим, хотя и весьма неясным. Одно Кринаш знал точно, он обязательно женится! Теперь он имеет на это право! Не так уж он и стар, седина в волосах – не от дряхлости, а от жестоких передряг. Не желает он остаться первым и последним в Семействе Кринаш! Ни один Сын Клана так не дрожал за свою Ветвь, как Шипастый Шлем – за свое драгоценное Семейство. Будут, будут у него потомки, о которых говорил король…

Плохим часовым был он в тот день! В королевские  покои могла бы пройти, громыхая оружием, дюжина убийц – гордый основатель Семейства не заметил бы ничего. С бесконечной нежностью подбирал он красивые имена не родившимся еще на свет мальчишкам…

А в это время Вепрь сухо спросил советников:

– Мы отступаем, отходим или улепетываем? Оробевшие советники переглянулись, затем Файрифер осторожно сказал:

– Некоторая часть армии пребывает в хаосе и смятении, но ядро ее подвластно воле государя. Хотя…  если мне будет позволено сказать… я не уверен, что сейчас подходящий момент для продолжения боевых действий…

– Собирай всех, кого сможешь, – перебил король. – Мы возвращаемся в Силуран.

Советники переглянулись. Полно, да Нуртор ли это? Что произошло с их упрямым и отважным государем?

Склонясь над постелью, один за другим рассказывали они о состоянии войска. Нуртор слушал, пряча от свиты свои глаза. Глаза, в которых поселился страх. Глаза сломленного человека.

 

Если верить седовласым мудрецам, миром правит установленный богами закон равновесия. Лето уравновешивается зимой, ливни – засухами, череда рождений – чередой смертей, горе – радостью…

Очень многие могли бы горячо оспорить это утверждение, ссылаясь на то, что в их жизни горе редко уравновешивается радостью, а невзгоды сыплются с таким удручающим постоянством, что неясно, когда же Безликие в подтверждение своего закона пошлют хоть небольшую удачу.

Но седовласых мудрецов – особенно мудрецов грайанских – не так-то просто одолеть в споре. Снисходительно улыбаясь, они объяснили бы профанам, что закон следует рассматривать не в рамках жалкой человеческой жизни, а гораздо шире, и что если у нытика неприятность идет за неприятностью, то где-то в ином месте иного человека судьба щедро осыпает своими дарами. Вот равновесие и соблюдено!

Рассуждение логичное и убедительное, но кому из неудачников оно может послужить утешением?..

 

Даже таким могущественным людям, как король Грайана и Мудрейший Клана Волка, закон равновесия дерзко и безжалостно напомнил о себе.

Еще недавно были они победителями, азартными и гордыми. А теперь их лица, обращенные друг к другу, несли на себе печать тоскливой заботы. Это были физиономии бедолаг, которые рассчитывали хорошенько повеселиться, а вместо этого пришлось взвалить на себя тяжелую грязную работу.

Причиной такой перемены стал бодрый светловолосый всадник на рыжей лошадке, который четверть звона назад прибыл к походному шатру короля. Это был гонец, которого Хранитель Найлигрима отправил в Ваасмир после того, как стало ясно: осада снята, силуранская армия бежит…

Наемник знал, что увидит государя, потому что по пути встретил другого гонца, спешащего навстречу – в Найлигрим. Оба всадника обменялись ошеломительными новостями и в полном восторге поскакали каждый своей дорогой.

Завидев бивак конницы, гонец спешился, потребовал, чтобы его провели к королю, и, преклонив колено, порадовал своего повелителя вестями.

Каррао, присутствовавший при этом, просто расцвел, услышав, что победу определил магический дар, проснувшийся в девушке из Клана Волка. Мудрейший чувствовал отцовскую гордость и в душе сокрушался, что обещал отдать такую драгоценную невесту за этого мерзавца Сокола.

Словно прочтя его мысли, король начал расспрашивать гонца о Хранителе Найлигрима.

Гонец был грайанцем, а значит – не умел говорить коротко. Его восторженный монолог можно было положить на музыку и спеть.

И с каждым его словом сомнение и недоверие все глубже овладевали Драконом и Волком, потому что оба они неплохо знали Ралиджа. Ничего из сказанного не могло относиться к жестокому самовлюбленному ничтожеству, год за годом позорившему свой Клан… кроме, пожалуй, упоминания о потрясающем умении Сокола обращаться с мечом.

А уж рассказ о подвигах Хранителя в Подгорном Мире заставил короля замкнуться в мрачном недоумении. Кто же врет: сам гонец или Подгорный Охотник, на которого он ссылается?

Наемник не заметил перемены в настроении государя и продолжал заливаться соловьем:

– Мы в нашей глухомани никогда не видели Истинного Мага. С ума сойти – мысли читает! Как посмотрит глазищами своими карими, так душу твою, словно свиток, разворачивает – и читает!

От этих слов Джангилара бросило в жар, а Каррао вмешался обманчиво мягким голосом:

– Послушай, воин, я старше, чем кажусь, и память у меня скверная. Вроде бы встречался я с твоим господином, да припомнить не могу… Ну-ка, опиши мне, как он выглядит…

Вот это описание – красочное, подробное, выразительное – и было причиной того, что король и Глава Волков сидели сейчас в походном шатре и уныло глядели друг другу в глаза.

Они успели уже обсудить меж собой изложенную тем же словоохотливым гонцом сцену встречи “двух Ралиджей” и пришли к выводу: оставить в тайне постыдную историю не удастся.

– Сегодняшний день, – горько сказал Джангилар, – не станет днем первого боя тяжелой конницы. Все будут говорить, день, когда раскрылась мерзкая тайна и на Кланы лег позор…

– Двойной позор, – откликнулся Каррао. – Гонец сказал, что силуранцы ворвались в крепость через потайной ход… а кто мог указать им этот путь?

Глаза короля в ужасе расширились.

– Не может быть… – пробормотал он, тем не менее сразу поверив в сказанное Волком.

– Рад буду ошибиться. Конечно, в случае предательства самое грязное пятно ляжет на Соколов, но и Волкам не отмыться. Мы же поклялись породниться с этим…

– Надо разобраться, – жестко сказал Джангилар. – Для этого оба… оба человека должны быть доставлены ко мне.

– Государю угодно, чтобы этим занялся я?

– Нет, ты нужен мне здесь. Для таких дел у меня есть один парень, Айра Белый Ветер. Простой десятник, а получает жалованье сотника. И каждому воину в его десятке я плачу больше, чем обычным наемникам. Айра все и сделает…

Король вскочил на ноги: он не мог больше оставаться в шатре. Каррао вслед за своим государем шагнул под звездное небо. Ночь ударила в лицо прохладным ветром, полыхнула десятками походных костров.

– Десятника Айру из моей охраны немедленно сюда! – приказал Джангилар.

И тут же на освещенное факелами часовых пространство выметнулась долговязая гибкая фигура.

– Десятник Айра из Семейства Тагиран! Готов услышать приказ моего государя! – по всей форме доложил возникший из тьмы человек.

Джангилар по-мальчишески опешил.

– Никак не привыкну… ты что же – знал, что я тебя позову?

На длинной рябой физиономии десятника была написана глубокая почтительность, но черные, как у наррабанца, глаза весело блестели.

– Хорошему солдату достаточно одной мысли своего повелителя… ну и еще нескольких словечек, брошенных этим болтуном-гонцом…

– Верно, – поморщился король, – тайны из этой истории не получится… Слушай, десятник: есть основания полагать, что человек, именующий себя Ралиджем из Клана Сокола и занимающий пост Хранителя Найлигрима, – дерзкий самозванец. Кроме того, в плену у силуранцев находится человек, тоже называющий себя Ралиджем… скорее всего он говорит правду… я подозреваю, что он выдал врагам государственную тайну. Оба Ралиджа… оба Сокола… – Джангилар сбился. – Оба они должны быть доставлены ко мне. Хватит ли твоего десятка для этого дела? Если нет, возьми столько человек, сколько сочтешь нужным…

И тут из темноты донесся звонкий подрагивающий голос – как показалось Джангилару, женский:

– Мне, государь! Поручи это мне!

Король гневно обернулся к тому, кто посмел его перебить. Но тут же яростное выражение сменилось озадаченным. Схватившиеся было за оружие часовые убрали руки с эфесов. Потому что к костру вышел ребенок. Точнее, подросток лет четырнадцати-пятнадцати. Худенький, невысокий, большеглазый, бледный от волнения. Богатая, нарядная одежда, шитый золотом плащ, высокие сапожки. На груди, на массивной золотой цепи, квадратная пластина с чеканным изображением головы медведя.

Мальчик почтительно поклонился королю и звонко представился:

– Архан Золотой Пояс из Клана Медведя, Ветвь Берлоги. Прибыл к моему повелителю, дабы принять на себя Обет Покорности…

Тут голос его сорвался от возбуждения. Рядом возник седой человек с виноватым лицом, бросил на подростка быстрый укоризненный взгляд и поспе-шил преклонить колени перед королем.

– Да не прогневается государь… Мой юный господин направлялся в столицу, дабы принести клятву верности королю. В пути мы узнали, что Дракон здесь, повернули – и нагнали отряд… Конечно, следовало подождать до утра, а затем узнать, угодно ли повелителю уделить нам немного времени… но молодая горячность… нетерпение…

Король растроганно выслушал старика. Джангилар вообще любил детей, а во время принесения Клятвы подростки такие смешные, такие взволнованные… хотя, казалось бы, из-за чего волноваться? Обряд давно превратился из грозного и довольно унизительного подтверждения королевских прав, каким был он при Лаогране, в милый и веселый праздник совершеннолетия.

Некогда Первый Король, подавив Великий Мятеж, издал закон, по которому ни один из Детей Клана не мог считаться совершеннолетним (а стало быть, вступать в брак и распоряжаться своим имуществом), пока не принесет государю клятву нерушимой верности и не выполнит в подтверждение этой клятвы какое-нибудь королевское повеление. С тех пор мальчики и девочки, прибывающие ко двору со всех концов Грайана, искренне трясутся от страха, ожидая, что грозный государь велит им исполнить нечто опасное и трудное, как о том рассказывается в сказках. Зря, конечно, боятся. Во-первых, приказывают им что-нибудь несложное: мальчику – простоять звон-другой на часах у королевских покоев, девочке – вышить простенький узор или усладить слух государя песней. Во-вторых, родители заранее сообщают королю, что именно их чадо умеет лучше всего. В-третьих, даже если у ребенка что-нибудь не получится… ничего страшного! Пару месяцев назад Джангилар старательно сжевал пирог, в который четырнадцатилетняя Орлица, бледная почти до обморока, переложила соды. Съел все до крошки, с честным взглядом похвалил девочку и принял ее клятву…

Но этот большеглазый беловолосый мальчик, похоже, еще серьезнее других воспринимает игру в Обет Покорности. Так и рвется на подвиг.

– Мой юный друг, – Джангилар говорил без тени насмешки, – тебе еще предстоит много великих свершений во славу Грайана, моей короны и Клана Медведя. Но пока оставь государственные дела взрослым и исполни то, что я тебе прикажу.

– Государь, – вскинулся мальчик, – исполню все, что велишь, но прошу тебя: пошли меня разыскать преступников, о которых ты говорил! Мое испытание не должно быть простым, потому что я не такой, как все.

Король с веселым недоумением вскинул брови. Что имеет в виду мальчик?

Архан улыбнулся смущенно и в то же время гордо.

– Мой повелитель, – сказал он звонко, – я – Истинный Маг. И я уже убил дракона!

Глаза короля расширились, он сразу стал серьезным. Джангилар не усомнился в словах мальчика – в Грайане подобными заявлениями не швыряются, – но все же вопросительно взглянул на старого воспитателя, все еще стоявшего на коленях.

– Это так, государь, – подтвердил тот. – Юный Медведь избран Безликими. Я сам был потрясенным свидетелем… свирепый дракон атаковал с небес терпящий бедствие корабль, а мой господин повелел чудовищу оставить добычу и ринуться в морскую пучину.

– Ух, страшно было! – с наивной искренностью добавил мальчик. – Я потом в обморок упал!

– Да пребудет над нами милость Безымянных! – благоговейно прошептал за плечом короля Каррао. – В один день узнать о двух новых Магах!.. Вот она, гордость Кланов, надежда Кланов!

– Государь, – отчаянно вмешался мальчик, – Безликие захотели, чтобы я… чтобы все… ну, люди и животные выполняют мои повеления… Но ведь такой дар просто так не дается, правда? Мне предстоит необычная жизнь, я знаю это, я чувствую… и не могу, не могу больше ждать, ведь мне уже пятнадцать лет… государь, прикажи, пошли… дай мне настоящее дело!

Столько волнения, столько светлой, искренней горячности было в дрожащем голосе мальчика, что растроганный король заколебался, задумчиво трогая на груди серебряную цепочку, что краешком выглядывала из-под кружева рубашки.

Ярко-синие глаза Архана проследили этот жест – и душа мальчика взметнулась от близости чего-то великого, вечного. Архан знал, что на серебряной тонкой цепочке король носит, не снимая, самое ценное достояние своего Клана – свинцовую бляху с грубо выбитым изображением дракона. Этот амулет двести семьдесят пять лет назад совместно сотворили пять магов из разных Кланов и поднесли Лаограну, Первому Королю. Амулет делал нерушимой любую клятву, принесенную в присутствии государя. Потому-то Грайан не знал больше мятежей – Обет Покорности свято соблюдался даже теми, кто в душе был недоволен правлением короля.

Наконец Джангилар принял решение. Скользнув взглядом поверх беловолосой головы юного Медведя, он столкнулся глазами с десятником Айрой. Умному наемнику не нужны были слова. Его ответная ухмылка означала: “Да, государь. Я не только сделаю дело, но и присмотрю за молодым господином”.

– Дай мне обещание, – веско сказал король мальчику, – что в пути будешь с вниманием прислушиваться к советам десятника Айры – это верный и опытный человек.

– Конечно, государь!

– Что ж, Архан Золотой Пояс, облекаю тебя своим доверием. Отправляйся в путь, а когда вернешься с пленниками – примешь Обет Покорности, а я объявлю тебя полноправным Сыном Клана.

Лицо мальчика полыхнуло таким пожаром счастья, что все присутствующие – от мудрого и грозного Каррао до изворотливого и тертого Айры – почувствовали острый укол зависти к его детской, не замутненной ничем наивности.

 

Яркое солнечное утро радовало измученных защитников Найлигрима, обещая унести в забвение тяжкие думы вчерашнего дня.

Вчера люди жгли погребальные костры, хлопотали над ранеными, латали поврежденные огнем стены и крыши, убирали обломки и смывали кровь. Вчера до темноты разносились над крепостью причитания вдов, а старые жрецы сбились с ног, не зная, что делать в первую очередь: благословлять в последний путь погибших или утешать живых?

Но сегодня горькие чувства в сердцах немного ослабли, их потеснила радость спасения, гордость выстоявших в тяжелом бою героев.

А Хранитель к тому же сумел отбросить благоговейный страх, с которым он вчера думал об Арлине. Шутка ли – Истинная Чародейка, в одиночку разгромившая целую армию!

Орешек успел привыкнуть к знакам Клана на одежде Арлины и думал о ней как об обычной девушке… если, конечно, словом “обычная” можно, не гневая богов, назвать любимую. Но то, что произошло позавчера, встряхнуло Орешка и жестоко напомнило, с кем он осмелился на века связать свою судьбу.

Ночь после того страшного вечера и почти весь вчерашний день Арлина провела в своей комнате, не впуская к себе даже Иголочку. Перепуганная рабыня тихо плакала под дверью, умоляя госпожу скушать хоть что-нибудь…

К вечеру Арлина, бледная и неразговорчивая, направилась в Дом Исцеления, чтобы предложить Зиннитину свою помощь. Работы было много, рук не хватало, но появление Волчицы привело раненых в такое смятение, что лекарь почтительней-ше попросил госпожу подняться на чердак и заняться травами. Так она и сделала.

Хранитель не искал встречи с невестой. Он был слишком занят… а если говорить честно – попросту боялся взглянуть Волчице в глаза.

Но сегодня и это ушло, растаяло под солнечными лучами…

Неподалеку от шаутея Хранителя перехватил Аджунес. Толстяк выглядел приятно озабоченным. В глазах посверкивало отражение будущих золотых монет.

– Все камеры в подземелье забиты пленниками, господин мой! Я только что говорил с каждым. По большей части народ такой, что сумеет откупиться, а остальные – крепкие, сильные парни, мы их в Ваасмире продадим.

Орешек довольно кивнул. Он уже знал, что из выкупных денег четверть идет королю, четверть делится между наемниками, а остальными свободно распоряжается Хранитель: решает, сколько денег пустить на нужды крепости, а сколько – на собственные расходы.

Шайвигар хотел было промолчать о самой жирной рыбке из всего улова, но со сладким ужасом вспомнил, что Сокол умеет читать мысли.

– Там, внизу, есть юноша, – поспешно добавил он, – десятник, но выкуп за него возьмем, как за сотника. Зовут его Литисай из Рода Хасчар, он приходится племянником самому Файриферу Изумрудному Лесу, военному советнику Нуртора.

– Вей-о! – восхитился Хранитель. – Да за такого парнишку и тройной выкуп не грех заломить! Но это потом, потом… Ты не забыл, Левая Рука, что сейчас самое главное?

Шайвигар обиженно вскинул голову. Еще бы ему забыть! С самого рассвета крепость живет одной мыслью, одним ожиданием – с того самого момента, когда в ворота влетел веселый гонец на вороном коне.

Король близко! Король идет сюда!

Ух, в каком вихре завертелось все в крепости!

Конечно, больше всего хлопот было у Левой Руки. Поэтому Хранитель не стал его задерживать, и неутомимый толстячок бодро затрусил по своим нескончаемым делам. Поселок рабов был отперт на рассвете, его обитатели были уже при деле, за каждым нужен был глаз да глаз. Работы – невпроворот!

Но в первую очередь Аджунес устремился туда, куда призывала его неспокойная душа: на скотный двор. Надо же присмотреть, чтобы расползающиеся с “пустыря” крестьяне вместе со своей скотиной не прихватили что-нибудь из живности, принадлежащей Найлигриму!..

Хранитель задержался, прикидывая, куда пойти: в “городок”, чтобы узнать, как идет починка домов и какая помощь нужна тем, кто остался без крова? Или в храм, чтобы поговорить со жрецами о благодарственных обрядах?

Кто-то легко тронул его локоть. Орешек улыбнулся, угадав, кто стоит за спиной. Лишь один человек в крепости мог позволить себе прикоснуться к Соколу.

Орешек обернулся к Арлине – и тут же улыбка его угасла.

Перед ним стояла бледная, замкнутая девушка с нахмуренными бровями и сурово сжатыми тубами.

– Что случилось? Ты… ты больна? – встревожился Хранитель.

Видно было, что Арлине пришлось сделать над собой усилие, чтобы заговорить.

– Я оседлала лошадь, отвела за Северные ворота и привязала там. На конюшне переполох из-за того, что ждут короля… никто ни о чем меня не спросил. У ворот несет караул Аранша, она не помешает… Бери лошадь и скачи во весь опор!

– Как – “скачи”? Куда – “скачи”? – удивился Хранитель. – Вот-вот прибудет король, а я куда-то… во весь опор…

– Вот именно! – Арлина, не выдержав, повысила голос, почти закричала: – Потому что король знает настоящего Ралиджа в лицо!

На этот раз Орешку потребовались считанные мгновения, чтобы понять, о чем говорит Волчица.

Он отшатнулся, как от пощечины. Воздух комом застрял в горле. Крепость исчезла, весь мир пропал, остались только зеленые глаза, полные тоски и безнадежности. Глаза девушки, которая разом сорвала с его лица приросшую к коже маску. Сорвала с кровью, с болью, как присохшую к ране повязку.

Орешек никогда не думал, что стыд, беспощадный и жестокий, может причинять такую муку. Если бы люди могли умирать по одному своему желанию, его сердце уже не билось бы.

Обоим казалось, что молчание длится вечность. На самом же деле Орешек быстро пришел в себя. Не зря Аунк воспитывав в нем бойцовскую натуру! Смятение ушло из карих глаз, они стали такими же угрюмыми и замкнутыми, как и зеленые глаза госпожи. Орешек не дал внутренней дрожи, терзающей душу, прорваться наружу и начать сотрясать тело. Как перед поединком, он глубоко вдохнул, выдохнул… Несколько мгновений молчал, удивляясь тому, что еще жив.

– Я… мне надо взять меч… – хрипло сказал он.

Взбегая по винтовой лестнице, он злобно твердил себе: “А чего ты ждал, чего ты хотел?..”

Войдя в свою комнату – нет, не в свою, а в комнату Хранителя! – Орешек сорвал со стены пояс, защелкнул на талии, привычно скользнул ладонью по пряжке и горько усмехнулся: глупый талисман уверял, что опасности нет…

Саймингу – на перевязь… бегом вниз по лестнице… Мелькнула мысль о забытом кошельке, но возвращаться парень не стал.

Арлина ждала на том же месте, где Орешек ее оставил. Молча повернулась и пошла рядом с ним, приноравливаясь к его быстрым шагам.

– Покажу, где привязана лошадь, – хмуро пояснила она.

Орешек остро ощутил, что это последняя возможность хоть что-то объяснить девушке, которую он больше никогда не встретит и которую никогда не сможет разлюбить.

– Конечно, после этого ты можешь думать обо мне все, что угодно, – начал было он.

– Могу! И думаю! – зло перебила Арлина – но не выдержала враждебного тона, выплеснула душу: – Ты скажи хотя бы свое имя!

В ответ раздалось сухо, с недобрым вызовом:

– У меня нет имени. Как хочешь, так и называй!

– Уж я назову!.. – мрачно посулила Арлина – и осеклась, поняв, что эти слова подтверждают ее самые страшные подозрения.

До самых ворот ни один, ни другая не пытались нарушить тягостное молчание.

У распахнутых ворот стояла Аранша. Она была одна – дарнигар временно приказал днем уменьшить число солдат в караулах из-за острой нехватки людей в крепости.

Арлина молча прошла по опущенному мосту – гордая, прямая, с расправленными плечами и высоко поднятой головой. Непролитые слезы звездами сияли в глазах.

Орешек задержался возле наемницы.

– Аранша, ты можешь кое-что сделать для меня?

– Все, что угодно моему господину! – твердо ответила девушка.

– Запомни: когда я уходил, госпожа не провожала меня!

– Госпожа? Волчица? – удивленно переспросила Аранша. – Но я ее вообще со вчерашнего дня не видела!

– Умница! – заставил себя улыбнуться Орешек и прибавил шагу, нагоняя Арлину…

Орешек простился с Волчицей у полосы шиповника, окаймлявшей долину и тянувшейся до самого леса. Она начиналась у подножия стены, и Орешек надеялся, что часовой наверху не увидит с башни госпожу.

На прощание Орешек еще раз попытался объясниться с Арлиной, но замолчал при взгляде на ее лицо. К девушке с такими глазами не рискнул бы подступиться даже Подгорный Людоед.

От волнения и горя Орешек взлетел в седло так лихо, словно его с детства обучали верховой езде, но даже сам не заметил своего подвига. Застоявшаяся кобылка танцующим шагом понесла его прочь.

Нет, Орешек и не собирался оглядываться на эту проклятую крепость, в которую входишь одним человеком, а выходишь – совсем другим…

 

Если тоскливые мысли кружат голову, если хочется выть в голос от безнадежности и отчаяния, есть неплохое средство спастись от безумия: надо, не умея толком ездить верхом, взгромоздиться на норовистую вороную лошадь и двинуться в дальний путь. Еще лучше, если приходится при этом скрываться от конных разъездов, вылавливающих остатки разбитой вражеской армии. (И ведь эти разъезды снуют здесь по твоему собственному приказу – вот такие шуточки у Хозяйки Зла!) Напрямик по дороге не очень-то поскачешь, приходится время от времени спешиваться, нырять в чащу, тащить за собой проклятую кобылу, которой совсем не хочется обдирать бока о сучья и которая давно потеряла всякое уважение к неумелому всаднику.

Очень помогают от душевных терзаний тучи озверевших комаров, считающих тебя подарком судьбы. Полезно также, слезая с седла, угодить в муравейник и долго вытряхивать из сапог общительных муравьев, вполголоса перечисляя всех родственников Серой Старухи.

(В легендах Огненных Времен герой, отвергнутый возлюбленной, скитался по лесам, вслух повторяя имя жестокой красавицы и не замечая ни голода, ни усталости, ни ран… Вей-о! Тогда, видать, покрепче были герои…)

А потом, вывалившись из чащи на берег мирной неширокой речки, где над глубокой темной водой неподвижно висят стрекозы, можно убедиться, что все эти сильнодействующие отвлекающие средства не стоят и протертого до дырки медяка, потому что в сердце все равно сидит тупая мучительная боль И не отпускает глупая горькая обида, неизвестно на кого… словно у тебя отняли что-то твое по праву… словно ты и впрямь достоин лучшей судьбы – честной жизни, уважения друзей, любви зеленоглазой красавицы .

Словом, в голову лезет полный бред!..

Лошадь всхрапнула, шарахнувшись от громадного валуна, очень похожего на голову вылезающего из земли великана.

Орешек спрыгнул на прибрежную траву, накинул повод на каменное “ухо”. Плащ зацепился за луку. Орешек с ненавистью щелкнул застежкой, оставив плащ на седле.

Проклятая тряпка! С нее все и началось! Подкараулила в глухом лесу одинокого странника и сбила с честного пути! Завязать в нее камень потяжелее да зашвырнуть подальше от берега!..

Лошадь просяще потянулась мордой к воде.

– Тебя вроде бы сразу поить нельзя, – неуверенно сказал Орешек. – Ты вроде бы от этого околеть можешь… уж лучше подожди.

Он хмуро взглянул на речную гладь, от которой веяло прохладой.

– А вот мне, – сообщил он кобыле, – пить очень даже можно. И сразу. Погоди, вот доберусь до первого же трактира… В этом превосходство человека над лошадью… думаю, только в этом…

Вороная фыркнула. Орешек усмехнулся:

– Впрочем, я-то уж такая скотина, что со мной ни  одна уважающая себя лошадь в одно стойло не встанет .. Удивляешься, с чего это я с тобой разговариваю? А это, понимаешь ли, я помаленьку с ума схожу!

Склонившись с берега, Орешек с омерзением взглянул на свое отражение и погрузил ладони в темную воду.

Коротко свистнула сзади стрела, хищной незадачливой рыбой нырнула в реку и канула на дно.

Орешек, как подброшенный, взлетел на ноги и обернулся, повременно выхватывая меч из ножен.

– Не успеешь перезарядить! – заботливо предупредил он высокого незнакомца с арбалетом, возникшего из-за валуна-”головы”.

– И не надо, – спокойно отозвался тот. – У меня одна стрела и была…

Арбалет отлетел в сторону. Незнакомец легким движением извлек из ножен длинный прямой меч. На миг он напомнил Орешку Аунка.

– Слушай, – равнодушно начал незнакомец, – не хочу тебя убивать. Просто мне нужна твоя лошадь, и я…

Он замолчал, впившись взглядом в лицо Орешка. Тот тоже узнал эти янтарно-желтые глаза.

Время остановилось. Больше двое мужчин никуда не торопились. Все на свете могло подождать, кроме этой встречи. Оба знали, что сейчас произойдет.

А у тебя великолепный меч, – холодно оценил Саймингу Ралидж, – зато мой длиннее…

– Поможет тебе это, как утопленнику – ласковое слово! – пообещал Орешек. Он был почти счастлив. Судьба решила утешить его, столкнув с этим человеком.

Аршмир, прикрученные к коновязи руки, злой свист плети, черная пасть Бездны перед лицом…

Найлигрим, ворвавшиеся через потайную дверь войска Нуртора, Черные Щитоносцы, теснящие оборону грайанцев…

Вот обо всем этом сейчас разговор и будет! Два гибких тела метнулись навстречу друг другу. Два клинка сшиблись в воздухе. Два бойца в прыжке перекатились по земле и упруго взлетели на ноги, меряя друг друга изумленно-недоверчивыми взглядами.

Обоих подвело то, что они недооценили противника. Ралидж атаковал эффектным и почти неотразимым ударом “звездный ветер”, но бьш встречен контрприемом, известным лишь редким мастерам карраджу. В последний миг Ралидж исхитрился повернуть свой клинок, чтобы Сайминга ударила вскользь и не срубила его меч у эфеса.

 

И вновь Орешку показалось, что перед ним стоит Аунк. Нет, он видел враждебные желтые глаза и мерзкую поблекшую физиономию… но та же стойка, тот же своеобразный толчок при прыжке, та же манера атаки… Даже удар скорее всего учитель избрал бы тот же самый! Сумасшествие какое-то!

Но и противник выглядел порядком опешившим.

– Ну, знаешь! – возмущенно сказал Ралидж. – Не вздумай сказать, что и тебя обучала этому искусству Нурайна!

– Не вздумаю, – покладисто отозвался Орешек. – Впервые слышу это имя.

Противники со звериной мягкостью закружились по отлогому берегу. Земля здесь не походила на булыжный плац или на гладкий пол фехтовального зала. Неровная, заваленная камнями и корягами, поросшая спутанной травой, она совсем не годилась для поединка. Но оба бойца не смотрели под ноги, ступая легко и уверенно, словно с детства знали тут каждую кочку. Более того, они прикидывали, какую пользу можно извлечь из подлости окружающего пейзажа. Орешек старался оттеснить противника в подступающий к речке лес, где в подлеске не очень-то развернешься с длинным мечом. Ралидж, наоборот, собирался выманить врага на открытое пространство и прижать к реке.

На стороне Ралиджа были годы упорных тренировок, отточенная техника, опыт множества поединков. Но разгульная жизнь подточила его силу и снизила быстроту движений. Здесь он немного уступал азартной скорости Орешка, красивой легкости его движений…

Полдень жарко наваливался на речной берег. Солнечные лучи в осколки дробились о сверкающие клинки.

Оба противника были грайанцами, а значит, не умели драться молча. И хотя был у них не Поединок Мастерства, а смертный бой, все же юнтивар вспыхнул сам собой, непринужденно и дерзко.

– Во имя всех обликов Серой Старухи! – восхитился Ралидж. – Это ж я самозванцу такую услугу оказываю! Честная смерть – вместо котла с кипятком!

– Котел у нас был бы один на двоих, – с готовностью отозвался Орешек. – Предатели тоже не от старости умирают. Это ты показал Нуртору ход в крепость?

– Я, – не стал отпираться Ралидж. – Не терпелось до тебя добраться… Кстати, кто ты такой? Может, назовешь свое настоящее имя?

– Не назову, чего нет, того нет, – с удовольствием сказал Орешек, зная, что худшего оскорбления Соколу он не смог бы нанести. – Сын Клана сошелся в поединке с беглым рабом!

– Врешь… – начал было Ралидж, но память вдруг подбросила ему давно забытое: Аршмир, весенняя людная улица, дерзкий выкрик бродяги из толпы, гнев, ненадолго разрушивший ледяной панцирь равнодушия, и его голос: “До смерти”.

Потрясение заставило Сокола на миг забыться, и противник поймал, подхватил этот миг. Сайминга скользнула, пробилась, ударила…

Если у Орешка меч был лучше, чем у Ралиджа, то у Сокола было свое преимущество: кожаная куртка. Не успевая отразить атаку клинком, Ралидж повернулся так, чтобы удар пришелся по затянутому жесткой кожей левому предплечью. Сайминга, чиркнув по рукаву кончиком, сумела прорезать куртку и ужалить – но только ужалить. Из неглубокого пореза тихо заструилась кровь, склеивая куртку, рубаху и тело. Ралидж чуть не выругался: он знал, как опасны в затяжном бою такие, казалось бы, несерьезные царапины.

Темп схватки замедлился, выпады стали реже, смолк звон клинков. И вот противники замерли друг перед другом, как змеи перед броском. Человек несведущий решил бы, что они отдыхают. Но опытный воин заметил бы их напряженные мышцы, их глубокое, ритмичное дыхание, их зоркие, острые взгляды… Схватка продолжалась. Враги ловили момент, когда противник расслабится и даст промашку.

– Все-таки врешь, – заговорил Ралидж так непринужденно, словно каждый мускул не томился жаждой атаки. – Ты знаешь карраджу, а кто посмел бы дать рабу в руки оружие?

– Карраджу? А что это такое? – дурачился Орешек, хотя глаза оставались напряженно-цепкими. – Мне в шайке один бродяга показал, как меч держать…

– Хороший меч. Тебе вообще оружие не по рылу, а уж такое… Украл где-нибудь?

– Конечно, украл! Этот меч должен был стать твоим. Как и крепость, как и невеста… если б ты не был негодяем и подлецом!

– Забавно! – усмехнулся Ралидж. – Вор будет учить меня благородству!

– Значит, ты докатился до того, что вор должен учить тебя благородству! – неожиданно серьезно ответил Орешек.

Внезапно в пахнущий травами полуденный жар ворвалось резкое шипение – так в фехтовальных залах останавливают схватку.

Противники не шевельнулись, ни один не повернул головы, опасаясь внезапной атаки.

Пронзительный голос ударил, как плетью:

– Именем короля – прекратить поединок! Мечи на землю! Вы под прицелом арбалетов!

Тут уж оба бойца обернулись на окрик.

Чем дальше от реки, тем круче становился берег. Серые валуны в пятнах мха вырастали стеной в человеческий рост. И на этом возвышении грозно стоял отряд всадников.

Длиннолицый рябой верзила обернулся к худенькому подростку, на голове которого была шапочка в форме медвежьей морды.

– Нам повезло, обе лисы в одной яме. Господин может приказывать…

– Именем короля – вы арестованы! – звонко, но как-то неуверенно прокричал мальчик. – Поднимайтесь наверх и сдавайтесь!

– А ведь вытаскивать лис из ямы – дело опасное, – негромко сказал Орешек.

– Могут и покусать, – согласился Ралидж и возвысил голос. – Эй вы, уезжайте куда-нибудь на четверть звона! Когда вернетесь – побеседуете с тем из нас, кто останется в живых…

– Вы что, не слышали приказа господина?! – рявкнул долговязый.

– В костре мы видели ваши приказы, – любезно откликнулся Ралидж.

– У нас арбалеты! – напомнил подросток. 

– Под елочкой мы видели ваши арбалеты! – тем же тоном, что и Ралидж, отозвался Орешек. – Еще попадите сначала…

– Да не будем мы стрелять, – широко, до ушей, улыбнулся долговязый. – Живыми вас возьмем… ну, может, не совсем целыми… Сейчас ребята слезут с седел и займутся вами.

– В болоте мы видели ваших… – слаженно начали недавние противники, но замолчали, потому что мальчик вскинул перед собой руки ладонями вперед. Жест не был ни властным, ни угрожающим, но он сразу оборвал дерзкие речи.

– Нет, так нельзя! – начал юный Медведь почти жалобно. – Вас же убьют… или вы кого-нибудь убьете, тоже плохо! Вот ты, в куртке… ты ведь уже ранен… Иди сюда, а то совсем кровью истечешь!

Голос мальчика утратил звонкость, стал обволакивающим, словно звучал со всех сторон одновременно.

Ралидж шагнул вперед. На лице его были недоумение и растерянность. Подросток продолжал просительно:

– Подойди ближе… еще… осторожнее, здесь осыпь, не споткнись…

Потрясенный Орешек глядел, как его враг бредет к валунам, карабкается наверх, осторожно помогая себе левой, раненой рукой (в правой по-прежнему зажат меч).

– Вот и хорошо… отдай меч десятнику Айре… снимите с него куртку, да поаккуратнее, перевяжите плечо, а я поговорю со вторым… Не стой же там, слышишь, поднимайся сюда!

Это не было приказом, но в мягком голосе была сила, противиться которой было немыслимо. Не соображая, что делает, Орешек шагнул вперед. В голове взметнулась сумятица мыслей, а левая ладонь сама, без воли хозяина, легла на пряжку пояса.

Споткнувшись, Орешек остановился. Словно туман поднялся меж ним и подростком на сером коне… словно голос мальчика стал глуше, отдаленнее… Чужая воля продолжала звать вперед, но власть ее немного ослабла.

– Ну пожалуйста, не тяни время, нам ехать пора! Поднимайся и отдай меч десятнику. Мы тебя ждем! – журчал голос.

Отдать меч? Отдать Саймингу?

Гневное упрямство всколыхнулось в душе Орешка. Он уже понял, что скрыться не удастся, но даже чары не могли заставить его отдать чудесный меч. Прикосновение ладони к пряжке придавало сил. Превозмогая колдовство зовущего голоса, Орешек отступил к берегу, вытянул над темной водой руку и, сделав над собой усилие, разжал пальцы.

Сайминга, Лунная Рыбка, ушла в воду клинком вперед, почти без всплеска. Сраженный горем Орешек упал на колени и вскинул руки к лицу.

Потрясенный мальчик на несколько мгновений замолчал, а потом вновь протянул ладони в сторону Орешка и убеждающе проговорил:

– Ну, иди же… понимаешь, иначе нельзя! Ведь это нужно королю, а значит, так и будет…

Орешек поднялся на ноги, непонимающе покрутил головой и медленно пошел на зов. Он пошатывался на ходу… или это кренился мир вокруг?

Как он оказался на откосе – Орешек не помнил. Он стоял в окружении всадников и чувствовал, как отпускает его чужая воля. Рядом хмуро потупился Ралидж – без куртки, с туго перевязанным плечом.

Подросток заглянул Орешку в лицо и сочувственно протянул серебряную фляжку с водой. Орешек сделал два глотка, молча вернул флягу.

Медведь обернулся к десятнику и наивно объяснил:

– Я всегда говорил, что главное – вежливо попросить человека…

Всадники дружно расхохотались, показывая, что оценили шутку своего предводителя. Мальчик растерянно огляделся вокруг. Юный маг выглядел таким беспомощным, что Орешек вдруг пожалел его.

Хотя, конечно, жалеть ему надо было себя самого…

Кто-то из наемников успел привести от ручья вороную. На луке седла все еще болтался плащ с вышитым соколом – никто не посмел к нему прикоснуться, хотя дорогая вещь волочилась по камням.

– Чей плащ? – спросил Айра.

– Мой! – разом сказали оба пленника и с вызовом посмотрели друг на друга. Они уже пришли в себя и готовы были продолжить драку – хотя врукопашную.

Наемники содрогнулись, поняв, что на их глазах свершается святотатство.

– Ладно, король разберется. – махнул рукой Айра. – А с мечом-то как господин прикажет?.. Послать ребят, чтоб поныряли у берега?

– Нет, – твердо сказал юный Медведь. – Будем уважать волю воина.

– Ох не рискну я всю дорогу держать нашу добычу в седлах! – сощурился Айра на пленников. – Надо пошарить по окрестностям, найти какое-никакое подворье и добыть там телегу. Повезем голубчиков связанными!

– Какое еще подворье? – усомнился кто-то из наемников. – Глухомань… откуда здесь людям взяться?

– Людей здесь, может, и нет, а крестьяне есть. Крестьяне есть везде, – философски рассудил Айра. – Не создали боги такой земли, чтоб совсем без крестьян была… Ну, по коням! Места вокруг чужие, силуранские, нечего нам тут больше делать!

– Нет! – внезапно сказал мальчик напряженным  голосом. – Пусть вот этот человек снимет свой пояс и положит ко мне в дорожный мешок. Только обязательно сам, никто пусть даже не прикасается… на всякий случай!

– Как прикажет господин, – отозвался Айра, но в голосе его позвякивало любопытство. Мальчик застенчиво объяснил:

– Это магическая вещь. Очень сильная. Я не знаю, зачем она… но лучше не рисковать.

“Сегодня день потерь, – горько думал Орешек, расстегивая пряжку. – Я потерял дом, невесту, друзей, власть… потерял возможность отомстить… и даже любимый меч… что уж тут жалеть о поясе!”

 

К воротам Найлигрима отряд прибыл ночью – как и планировал Айра, желавший обойтись без шума. Десятник спешился, перебрался через полузасыпанный во время осады ров, предъявил в открывшееся окошечко королевскую грамоту и потребовал, чтобы отряд был пропущен через территорию крепости тихо и без лишних глаз. Айра, хоть и был простым десятником, умел в таких случаях выглядеть грознее самого Каррао.

Грамота с королевской печатью и солидный вид командира возымели действие. Ворота распахнулись, мост опустился, по нему прогрохотала телега (прав был десятник, прав: не бывает земли без крестьянина!).

Но тут возникло внезапное осложнение: часовой осветил факелом лица сидящих в телеге пленников, узнал обоих и заявил, что по этому случаю надо разбудить дарнигара.

Айра такому желанию воспротивился, требуя тишины и секретности.

Второй часовой на всякий случай ухватился за веревку сигнального колокола, выжидая, чем кончится спор.

Юный Архан с интересом вслушивался в перепалку, запоминая новые для себя словосочетания.

Очень некстати заявилась женщина-десятник, обходившая посты, мигом вникла в ситуацию и поддержала часового: разбудить дарнигара! Для таких случаев как раз начальство и придумано! А лично ей, Аранше, неприятности нужны примерно так же, как пучок крапивы в штанах или ежик за пазухой!..

Ралидж дремал, опустив голову. Происходящее его не интересовало, хотелось лишь добраться до конца, пути – и чтобы сняли веревки, натирающие запястья. Появление женщины ненадолго заняло его внимание. Взглядом знатока он окинул ее фигуру, неодобрительно хмыкнул и вновь задремал.

Орешек с тяжелым сердцем прислушивался к спору. Ему до боли стыдно было сидеть связанным в этой проклятой телеге на глазах у своих бывших бойцов.

Внезапно он поймал выразительный взгляд Аранши. “Только кивни, только бровью поведи – и я весь Найлигрим по тревоге подниму!” – вот что прочел Орешек в ее глазах, прочел так же ясно, как будто и впрямь обладал волшебным даром, который приписывали ему все в крепости.

Орешек чуть заметно покачал головой.

– А ну, проверь еще раз грамоту! – властно бросила Аранша часовому. А сама, воспользовавшись тем, что общее внимание было отвлечено на часового со свитком в руках, отошла на несколько шагов и очутилась возле телеги.

Небрежно поставив ногу в высоком сапожке на ступицу колеса, девушка начала поправлять подколенный ремень. Не поднимая головы, она тихо сказала:

– Чем я могу помочь моему господину? Вей-о! Для кого-то он остался господином! Орешек кратко и точно описал изгиб реки и валун, похожий на голову великана.

– Я бросил в воду меч…

Не ответив, Аранша отошла от телеги.

– Да ну вас в костер, проезжайте уж… провожу вас до Южных ворот, чтоб заминки не вышло…

Телега со скрипом двинулась вперед. Орешек тихо порадовался удачному случаю. Когда его казнят, Сайминга останется в хороших руках…

Король так и не прибыл в Найлигрим. Вместо него примчался гонец с совершенно ошеломительным письмом.

Гарнизон и без того бушевал разбуженным драконом из-за внезапного исчезновения Хранителя, а потом его возвращения – связанным пленником.

Как и всегда в трудные мгновения жизни, солдаты дружно ринулись в кабак. Кабатчик, хитрая лисья морда, мог бы радоваться прибыли, если б не пришлось ему за свой счет чинить мебель, переломанную в постоянно вспыхивающих драках, и заменять перебитую посуду. Почему за свой счет? Пото- му что к наемникам, когда они в таком состоянии, даже

Серая Старуха не рискнула бы сунуться насчет возмещения убытков!

То и дело из разных уст звучало предложение устроить Аранше “темную” – за то, что ночью не подняла тревогу. Весь гарнизон взялся бы за оружие! Уж они бы Хранителя в обиду не дали!

Ремесленники из “города” подвякивали солдатам: дескать, и они в стороне бы не стояли!

Араншу спасло от неприятностей то, что еще на рассвете она ушла на север с отрядом – отлавливать силуранских дезертиров. Сама, между прочим, напросилась. Сказала сотнику: мол, очень нужно…

Вернулась Аранша к вечеру. А незадолго перед этим в Найлигрим как раз и прибыл распроклятый тот гонец с распроклятым тем письмом.

Вот тут-то все и узнали, в чем обвиняют Хранителя!

Драки разом стихли. Люди ходили молчаливые, пришибленные, ужаснувшиеся до глубины души.

А дарнигар и шайвигар – те вообще впали в тихую панику, потому что приказано им было сдать дела достойным людям из числа сотников и немедленно отправиться в Ваасмир, дабы свидетельствовать на дознании. Дочь Клана Волка должна была ехать в Ваасмир вместе с ними.

Отъезд назначен был на следующее утро. Дарнигар и шайвигар провели эту ночь (свою, как они были уверены, последнюю ночь в этой крепости) совершенно необычным для себя образом: напились вдвоем до умопомрачения.

Вино открыло им глаза на то, с каким чудесным человеком каждый из них сейчас пьет. Оба не понимали, как раньше не разглядели друг в друге таких редких достоинств.

Харнат, припав к плечу своего лучшего друга, надрывным голосом делился воспоминаниями:

– Нас, батраков безземельных, знаешь, как дразнили? “Лошадь чужая, телега не моя, зато кнут свой!” Правильно дразнили. Прешта – она и есть прешта… нищета… И ведь сам понимаешь, как оно бывает: сегодня – батрак, завтра – раб! Скажет хозяин людям, что он тебя купил, и поди кому чего докажи… Ну, я на такую жизнь плюнул и в наемники подался. А теперь меня удавят на эшафоте… и не спорь! Раз я сказал – удавят, значит, удавят!..

Толстяк Аджунес смаргивал с ресниц слезинки. Он очень, очень понимал дарнигара. У него у самого, между прочим, две коровы вот-вот должны отелиться, одна – любимица, красавица, редкой кунтарской породы… А теперь его тоже удавят на эшафоте, он даже теляточек не увидит…

Наутро они двинулись в путь – оба хмурые, несчастные, с головной болью. Взглядами они старались не встречаться.

За ними следом ехала Арлина. Гордая, молчаливая, с застывшим лицом и сухими глазами. Дочь Клана привычно и уверенно держалась в седле, твердой рукой направляя лошадь по неровной горной дороге.

Замыкал кавалькаду небольшой отряд, взятый для охраны. Среди солдат были Айфер и Аранша.

Лунные горы провожали всадников тоскливым серым туманом, и радуга не стояла над ущельем, по которому уезжал отряд.

 

– Деньги, конечно, хорошие, но голова-то, ясная госпожа… голова-то своя, она ж дороже всяких денег!

Дюжий тюремщик скрестил руки на груди, всем своим видом выражая непоколебимость. Однако разговор не оборвал, не вышел вон и не хлопнул дверью.

– А что – голова? – ровно возразила Арлина. – Кто тебя просит рисковать головой? Кстати, за такие деньги не грех бы и рискнуть…

Этот обмен репликами двигался уже не по первому кругу. Оба собеседника порядком устали, а Арлина к тому же спешила: ее отсутствие могло быть замечено в доме дальней родственницы, у которой девушка сейчас жила. Тем не менее Волчица и тюремщик ничем не выдавали волнения и торговались с таким небрежным видом, словно речь шла о сущих пустяках, а не о том, чтобы устроить побег государственному преступнику.

Чтобы не выдать нетерпения и жадности, тюремщик поднял глиняную кружку с вином и начал пить большими злыми глотками. Не в силах больше видеть его физиономию, Арлина подошла к маленькому оконцу и выглянула на разбитый вдоль стены крошечный огородик.

Уже ползвона торчала она в мерзкой задней комнате мерзкого трактира, что расположился в самом мерзком городе Грайана. И разговаривала с самым мерзким челов^.сом на свете, это уж точно! Они со всей вежливостью и учтивостью тянули друг из друга нервы.

– Тебе не надо подставлять себя под удар, – вновь начала девушка мягко и убедительно. – Передашь ему ключи от камеры и меч – и можешь спокойно дежурить дальше. Он уйдет, когда на твоем месте будет другой человек. Кто потом сумеет разобраться, откуда к узнику попали ключи?

– Как же! Так ему и удастся выйти наружу!

– А что? По пути будут какие-нибудь решетки или запертые двери?

– Нет, но там охрана на каждом шагу!

– Ах это… можешь не беспокоиться. Даже если в ваши тюремные коридоры битком набьется вся ваасмирская стража – это его не остановит, даже не заставит замедлить шаг.

– Такой воин, да, госпожа? – невольно заинтересовался тюремщик.

– Да, – глухо ответила Арлина. – Великий воин. Слезы подступили к глазам, но усилием воли гордая девушка удержала их.

– Может, я и рискнул бы, – негромко сказал тюремщик. – За пятьдесят золотых.

Голос его остался вежливо-равнодушным, но Арлина с похолодевшим сердцем поняла: это все! Торговля окончена! Наглый тюремщик удвоил названную ею сумму.

– Ты с ума сошел, – начала она беспомощно, но тюремщик грубо и властно перебил ее:

– И чтоб никаких задатков, а деньги сразу! И драгоценностей не совать, только монетами! Пока все не получу, палец о палец не ударю. А если кто меня надуть собирается, так я знаю, где сейчас гостит Глава Волков! Недолго к нему наведаться да рассказать, какими делишками занимается барышня из его Клана.

Угроза и хамство сразу вернули девушке самообладание. Она вскинула голову и гневно расхохоталась:

– Хорошая мысль! Иди прямо сейчас! Мне тогда придется искать другого человека, которому нужны деньги, потому что тебя Каррао убьет на месте!

– Позволь, госпожа…

– Не позволю! Что ты о себе вообразил, скот? Вздумал запугивать Волчицу?.. Впрочем, деньги ты получишь. Приходи сюда же через два звона.

Пылая от негодования, девушка удалилась.

Тюремщик проводил ее хмурым тягучим взглядом. Барышня, похоже, и впрямь верит, что связки ключей достаточно для побега!.. Ладно, пусть деньги несет, а там видно будет, как ей голову задурить…

В комнатушке, которую дальняя родственница предоставила Арлине, было невозможно что-нибудь спрятать. Поэтому единственную вещь, которую надо было скрыть от посторонних глаз, пришлось привязать к ножке кровати.

И теперь, сидя на полу, девушка торопливо распутывала шнурок.

Вот он и в руке – увесистый, туго набитый кошелек с вышитым по бархату золотым соколом. Выглядит солидно, однако пятидесяти золотых там наверняка нет…

А вдруг? Ведь не было еще случая пересчитать деньги…

С затаенной надеждой на чудо девушка высыпала деньги на пол и начала складывать монеты аккуратными столбиками.

Все-таки хорошо, что в то сумасшедшее утро она подумала о кошельке! Даже странно, что в ее измученной бессонницей голове могла возникнуть хоть одна умная мысль!

А бессонница пришла после незабываемого дня, когда судьба подарила ей великое счастье – пробуждение дара… и сразу, не дав опомниться, обрушила непоправимое горе.

Ее любимый, ее герой, ее Сокол оказался безымянным бродягой с исхлестанной спиной! Беглый раб, самозванец, преступник!

Дочь Клана мучилась от оскорбленной гордости… но еще позорнее и унизительнее была неотвязная мыслишка: “Если он лгал о своем происхождении – может быть, он лгал и о своей любви?”

Ну и что?! Какое дело Волчице, наследнице Великого Мага, до того, что думает о ней какая-то жалкая бродячая тварь? Неужели она, Арлина, такая испорченная девчонка, что смеет думать о нем как о мужчине? Да как такое боги терпят!..

Устраивая преступнику побег, девушка пыталась убедить себя, что отводит позор от Клана. Пусть этого негодяя ловят в любом другом месте, пусть его грязную кличку не сплетают с именем Волчицы…

Но себя не обманешь. Презирая и проклиная свою слабость, Арлина понимала: если бы бродяга, покидая Найлигрим, сказал хоть слово, она уехала бы вместе с ним…

Эта пытка продолжалась до тех пор, пока перепуганная Иголочка не вбежала на рассвете в комнату и не рассказала, что ночью через крепость прошел отряд, который вез связанного Хранителя… то есть бывшего Хранителя… то есть Сокола… то есть…

Служанка продолжала что-то лепетать, но Арлина уже ничего не слышала. Мир, который двое суток кружился вокруг, рушился и разлетался на осколки, вдруг застыл в единственно верном порядке. Все стало ясным и непреложным, как воля Безликих.

Она, Арлина Золотой Цветок из Клана Волка, Ветвь Логова, любит беглого раба. Это от нее не зависит. Некоторые люди рождаются трусливыми, некоторые – жадными, а она родилась бесстыжей дрянью, которой суждено опозорить Клан. С этим ничего не поделаешь, а значит, не стоит из-за этого переживать.

Она не знает, любит ли ее этот отвратительный, лживый, ужасный человек. Но даже это сейчас не так важно. Главное – чтобы он остался жив. Для этого Арлина готова разобрать тюрьму по камешкам!

Еще в крепости она подумала о том, что для спасения любимого понадобятся деньги. Проникла в оставленную Хранителем комнату, перерыла вещи в поисках чего-нибудь ценного и наткнулась на кошелек, который этот сумасшедший почему-то не захватил с собой.

И теперь она в третий раз пересчитывала тяжелые золотые кружки. Двадцать семь… и две серебряные монеты… Мало, слишком мало! Где взять остальное?

Девушка видела один путь – постыдный, но неизбежный. Где хранит деньги эта славная, добрая женщина, приютившая Арлину в своем доме?..

За мучительными мыслями юная Волчица не заметила, как без скрипа отворилась дверь.

– Что ты делаешь, девочка? – мягко спросил вошедший Каррао. – Откуда у тебя столько золота?

И, нагнувшись, поднял с пола бархатный кошелек с вышитым соколом.

– И ведь в самом деле надеялась, глупая девчонка, что сумеет подкупить тюремщика! Прямо как в песенке: “Угощала курочка ястреба пшеном…”

Каррао старался говорить сурово и негодующе, как того и заслуживал безобразный поступок его юной родственницы, но во взгляде посверкивало одобрение. Глава Волков презирал слабость и трусость, а эта зеленоглазая негодяйка уродилась настоящей Волчицей, ничего не скажешь!..

 

– И что ты с ней сделал? – из вежливости спросил Даугур, которому было совсем не до разговоров.

– Под замок засадил, разумеется. Она целый день взаперти проревела… Но, между прочим, плакать-то плакала, а два раза чуть ставни не выломала! Хоть связывай ее, мерзавку… так ведь и веревки перегрызет! – Каррао не сумел скрыть нотку гордости в голосе.

Даугур рассеянно кивнул. Каррао украдкой бросил на собеседника пытливый взгляд.

Мудрейший Клана Сокола сильно изменился со дня их последней встречи. Кожа пожелтела и казалась высохшей, как прошлогодний лист; в запавших глазах мглой залегла усталость; губы стали тонкими, прямыми и бесцветными; кисти рук вцепились одна в другую, чтобы не выдать своего хозяина дрожью.

Страшная весть подкосила Главу Соколов, который приехал в Ваасмир, чтобы отпраздновать рождение своей первой праправнучки, а вместо этого оказался в самой гуще грязного судебного дела.

С яростным, до боли, сочувствием Каррао подумал, что молодые не понимают, как хрупка и непрочна жизнь стариков. То, что для юноши – тяжкий удар, для старика – с кровью вырванный кусок жизни… а ее и так осталось немного! Если бы молодым дано было это почувствовать, они стали бы добрее и бережнее…

Впрочем, гордый Глава Соколов держался с показным спокойствием. Вот и сейчас – поддерживает беседу, которой Волк безуспешно пытается его развлечь, и поглядывает вниз, на головы волнующейся толпы…

Громадный ваасмирский храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней, был выстроен в форме полукруга. Вход в храм и все окна – с внешней стороны. Внутренняя, вогнутая стена – слепая, без единого окна – полукольцом огибала Судебную площадь. В центре площади находилось широкое возвышение, на котором стояло мраморное кресло судьи. В это день оно было накрыто красно-зеленым бархатом. В нем восседал сам король: Джангилар не позволил бы никому другому разбираться в этом немыслимом деле. (Ваасмирский судья был бесконечно признателен за это государю.)

На высоте примерно в три человеческих роста вдоль стены протянулись три крытые галереи, от которых вниз, на площадь, сбегали узкие лесенки.

Левая (от входа на площадь) галерея предназнача-лась для почетных гостей. Право стать почетным гостем стоило недешево, галерейка приносила городскому совету немалый доход, но ваасмирские богачи не жалели серебра за место на узкой каменной скамье, за ажурной решеточкой, над головами толпы, – знай наших! Сегодня галерея была забита так плотно, что жены купцов и ремесленников вынуждены были устроиться на коленях у своих мужей. Но никто не жаловался на тесноту.

Правая галерея почти всегда пустовала. Ни за какие деньги нельзя было попасть туда, ибо она была отведена для членов королевской семьи, а также для Глав Кланов. Сейчас там сидели, привычно не обращая внимания на любопытные взгляды, двое Мудрейших – Даугур и Каррао.

От центральной галереи отбегал, кроме ведущей вниз лесенки, еще и узкий каменный мостик, связывающий галерею с судейским возвышением. На этой галерее ожидали своей очереди свидетели, которых вызывал судья. Каррао и Даугур нашли этот ваасмирский обычай просто глупым: всегда лучше, если свидетель не слышит, что говорят другие, и не может вольно или невольно подогнать свои показания к чужим…

Вокруг судейского возвышения полукольцом стояла мраморная скамья для Детей Кланов. На ней было мало свободных мест.

Кругом густо колыхалась толпа. Присутствующие вели себя чинно, вполне сознавая, что сегодня они не праздные зеваки, а свидетели исторического события.

Мудрейшие при взгляде на толпу испытывали презрение и гнев. Эти людишки не имели права торчать тут, таращить глаза и обсуждать со своими девками горе и позор Кланов.

Каррао и Даугур понимали: будь хоть какая-то возможность заткнуть рот молве, Джангилар не стал бы выволакивать эту постыдную историю на площадь. Но поскольку слухи раздули бы случившееся до размеров куда больших, чем в действительности, король с азартом молодости решил, что уж лучше так – открыто, на весь свет! Вперед, как в атаку! Пусть видит чернь, как потомки Двенадцати Магов карают измену и святотатство!

“Сплетни не могут оскорбить того, кто искренне считает себя выше сплетен”, – с завистью подумал Даугур, глядя на короля. Сам Глава Соколов был куда более уязвим…

Каррао бросил взгляд на центральную галерею:

– А сейчас-то как девчонка сидит – ну, королева! Ни слезинки…

И в самом деле, Арлина – нарядная, с красиво убранными волосами, перевитыми зелеными лентами, – сидела у ажурной решетки и с выражением вежливого интереса слушала, как внизу, перед судейским креслом, давал показания Харнат.

Дарнигар держался смело и с достоинством. Медленно, уверенно, с крестьянской обстоятельностью перечислил он распоряжения, которые сделал во время пребывания в крепости человек, называвший себя Ралиджем из Клана Сокола. Затем рыжеволосый воин чуть помедлил и твердо заявил, что считает упомянутые распоряжения правильными и ни в коей мере не наносящими ущерба крепости.

Арлина вскользь вспомнила, как только что давал показания шайвигар. Он тонул в восхвалении королевского величия и в изъявлениях глубочайшей преданности, но все же признал, что не заметил за самозванцем посягательств на казну или имущество крепости. (“Корову он у тебя не свел со скотного двора, да?” – насмешливо подумала Арлина. Впрочем, девушка, не ожидавшая от толстяка подобной честности и стойкости, была ему благодарна.)

Король слушал внимательно, хотя и выглядел усталым: дознание шло с раннего утра, а уже давно отзвучал третий светлый звон. Было опрошено много свидетелей. Заметно было, что сильнее всего взволновали государя показания силуранских пленников, убедительно рассказавших об измене Сокола.

Самих подсудимых на площади не было: по обычаю, их следовало доставить в конце дознания. Лишь тогда им официально предъявят обвинение и выслушают то, что они смогут сказать в свою защиту…

От раздумий Арлину отвлек топот на лесенке. Снизу раздался голос стражника:

– Пусть приготовится Эрвар Двойной Удар из Рода Тагиторш – следующим будет говорить он!

Охотник, одетый еще ярче и богаче, чем в день своего прл-езда в крепость, шагнул из дальнего конца галерейки к каменному мостику над толпой.

Арлина встрепенулась, в зеленых глазах сверкнул огонек.

– Ах, Эрвар, тебе сейчас давать показания… Ты, вероятно, смущен и растерян, ведь Подгорному Охотнику не каждый день выпадает счастье лицезреть государя. Успокойся, король милостив! Рассказывай обо всем так же просто и хорошо, как рассказывал солдатам в Доме Исцеления.

Эрвар учтиво поклонился и шагнул к мостику, ста-раясь понять тайное значение слов госпожи. С чего она вздумала его успокаивать? Да он не оробел бы даже перед Лаограном, Первым Королем!

Как рассказывал солдатам в Доме Исцеления… Вот оно! Волчица хочет, чтоб на суде прозвучала слегка… э-э… опоэтизированная история. Почему бы и нет? У него тогда получилась красивая легенда, не стыдно рассказать и по второму разу. А если выяснится, что дело было не совсем так, как в его речах… что ж, всем известно, что Подгорные Охотники – сумасшедшие вруны, какой с них спрос!.. Да нет же, ерунда, откуда кто что узнает? Госпожа все подтвердит, Людоеды с возражениями не прибегут…

С этими мыслями Эрвар перешел мостик, преклонил колени перед королем, поднялся на ноги, непринужденно обвел взглядом площадь и с удовольствием заговорил.

Ах, какой фонтан красноречия взметнулся над толпой! Звенели клинки, ревели чудовища, содрогались и покрывались трещинами скалы, грозно вздымали ветви хищные деревья, извергали багровую лаву вулканы, реяли в воздухе стаи кровожадных тварей, скалились Подгорные Людоеды, плакало небо и стонала земля, тянули к людям ручищи Огненные Великаны, сшибались в полете драконы с безжалостными всадниками на спинах…

С лица короля исчезла усталость – ее смахнула белым крылом летящая ввысь фантазия Подгорного Охотника. Джангилар подался вперед, с мальчишеским восторгом и завистью внимая рассказу о чужих подвигах.

Когда Охотник умолк, молодой король потер лоб, с трудом возвращаясь в мир отвратительных преступлений и тягостных судебных расследований. Он задал свидетелю пару мелких вопросов – больше для того, чтобы окончательно прийти в себя, – и отпустил его.

Следующей вызвали Арлину. Как и предполагала девушка, король почти не расспрашивал ее о появлении самозванца в крепости и о сложившихся меж ней и мнимым Соколом отношениях. Джангилар сразу перешел к тому, что живо, остро заинтересовало его: к приключениям трех героев в Подгорном Мире. Охотники – известные выдумщики, но Дочь Клана не станет лгать в глаза своему государю!

Выдержка ни на миг не изменила Волчице. Да, она действительно побывала в Подгорном Мире. Воспоминания об этом мучительны для нее, поэтому, с позволения короля, она не станет вдаваться в подробности, тем более что ей все равно не превзойти в красноречии Подгорного Охотника. Лично ей глубже всего врезались в память хищные деревья, нападение Черных Прыгунов и, разумеется, битва, в которой человек, называвший себя Хранителем, проявил чудеса мастерства и отваги, истребив в одиночку стаю Подгорных Людоедов. К какому бы решению ни пришел суд, она, Арлина, обязана признать: от первого до последнего дня своего пребывания в крепости самозванец не проявил ни трусости, ни подлости… Что еще угодно узнать повелителю? Ах, летал ли самозванец на драконе?.. Увы, она должна, к стыду своему, сознаться: при появлении дракона она с визгом упала наземь… лицом вниз… и, скажем так, видела далеко не все, что творилось в воздухе…

Лавируя между правдой и недомолвками, Арлина ухитрилась не произнести ни слова прямой лжи. Получив разрешение удалиться, Волчица хладнокровно спустилась с возвышения и заняла место на скамье рядом с другими Детьми Кланов.

Галерея для свидетелей постепенно пустела, а толпа все больше приходила в волнение. Шепоток-говорок, шелестевший над площадью, превратился в шумный, как прибой, говор.

Вдруг толпа разом смолкла, расплеснулась в стороны. По живому коридору медленно прошла маленькая, хрупкая седая женщина. На ней был плащ с узором в виде орлиных перьев – казалось, женщина сложила за спиной крылья. Ее сопровождали двое статных мужчин со знаками Клана Орла на одежде.

Король поднялся с кресла, покинул возвышение и поспешил навстречу старой женщине.

– Рад видеть тебя живой и бодрой, Орлица! Прости, не посетил тебя по приезде в Ваасмир… но ты наверняка знаешь, какие события закрутили меня в водовороте. Если был непочтителен – не сердись!

– Я знаю, государь! – негромко, но внятно произнесла Орлица. – Тяжка сегодня твоя ноша… тяжелее, чем обычно. Потому я и здесь – чтобы своим даром помочь моему королю.

– По силам ли это будет тебе? В твои-то годы?..

– Не спорю, нелегко… Вряд ли смогла бы я выдержать дознание от начала до конца, поэтому пришла к допросу подсудимых. Слуги известили меня, что почти все свидетели опрошены… Я не опоздала?

– Сайвафйна! – с чувством сказал король. – Если бы я знал, что ты окажешь всем нам такую честь, я послал бы за тобой носилки!

– Зачем, государь? – мягко улыбнулась женщина. – Я стараюсь чаще ходить пешком, а мои дети проводили  меня. Она ласково обернулась к стоящим за ее плечами Орлам, а те ответили ей взглядами, полными почтения и любви.

Сайвафина Осенняя Ягода, самая старая женщина не только в Грайане, но, пожалуй, и в мире, называла всех Орлов своими детьми, потому что давно запуталась, сколько раз надо прибавлять “пра” к слову “внук”. Рожденная еще в Огненные Времена, она проводила в прошлое уже триста двенадцать лет, успешно сопротивлялась недугам и храбро смеялась над Бездной. Правда, время правления Лаограна, Первого Короля, она помнила отчетливее, чем события прошлого месяца, да путала порой имена своих многочисленных потомков, но в старческое слабоумие отнюдь не впала. Разум ее оставался ясным, и лишь восемь лет назад она перестала быть Мудрейшей своего Клана, добровольно уступив место одному из своих “детей”.

Сайвафину называли Бессмертной Орлицей. Может быть, это было правдой. Но мало того – она была Истинной Чародейкой. Маги говорят: дар, как хорошее вино, с годами созревает и крепнет… Орлица умела безошибочно узнавать, правду говорит человек или лжет. “Вернее, – уточняла она, – считает ли сам говорящий свои слова правдой, ибо единой для всех правды нет в этом мире!”

Сейчас Сайвафина неспешно подошла к мраморной полукруглой скамье, где для нее мгновенно освободилось место, и чинно села. Король вернулся на возвышение и вновь занял судейское кресло.

И почти сразу толпа загомонила, отвернувшись от возвышения. Арлина, не выдержав, вскочила с места, но кто-то из сидевших рядом Волков дернул ее за рукав и заставил опуститься на скамью.

За толпой не видна была подъехавшая тюремная повозка, но сейчас на глазах у всех два человека неторопливо шли по живому коридору.

Оба держались спокойно – но по разным причинам.

Впереди шел Ралидж. На нем была свежая рубашка, под тонким рукавом угадывалась повязка. Смену одежды принес в тюрьму Даугур, добившийся у короля разрешения повидать заключенного. Визит Мудрейшего был воспринят Ралиджем как нечто естественное: кому же, как не Главе Соколов, заботиться о сородичах? Разумеется, молодой человек был очень почтителен, подробно изложил Даугуру обстоятельства дела и теперь не боялся суда, считая его фарсом. Припугнуть его хотят, чтобы взялся за ум! Но неужели это нельзя было сделать деликатнее, не выставляя Сокола на публичный позор?..

Ралидж шагал твердо и уверенно, пряча в глазах искры гнева.

А Орешек держал голову высоко, с дружелюбным любопытством поглядывая по сторонам. Толпа перешептывалась, изумляясь его мужеству, но никто не знал причины такого самообладания.

Да, он выглядел не так, как в тюремной камере, когда ужасные дни ожидания поставили несчастного парня на крайнюю ступень отчаяния. Ему было невыносимо страшно – куда страшнее, чем в Подгорном Мире, в кольце Людоедов. Здесь он был один, не перед кем было сохранять показную смелость, и от этого было еще тяжелее.

Ядовитой рыбой всплывал в памяти рассказ Аунка о гибели Юнтагимира, о том, как потерявшие надежду люди обрывали свою жизнь. Там, в лесу, это показалось Орешку нелепым враньем: разве может человек собственной рукой убить себя? Но теперь он чувствовал, что почти в состоянии совершить такой немыслимый поступок. Был бы у него нож…

Но, хвала богам, ужас и отчаяние не могут вечно владеть человеком. Страх перегорел в душе Орешка, сменился тоскливой усталостью, почти безразличием к будущему.

Когда ползвона назад Орешку дали горячей воды, чтобы он мог как следует умыться, и даже разрешили сбрить неряшливую щетину, парень невесело усмехнулся: прямо хоть на сцену!..

И эта мысль оказалась целительной. Орешек вспомнил то, что не раз говорил себе: жизнь – часть огромного бесконечного спектакля, который люди играют для богов. Сейчас его выход… может быть, последний. Так надо сыграть как можно лучше!

И вот он идет среди расступившейся толпы, под приглушенное перешептывание. Актер привык к множеству жадных глаз, каждый взгляд придает ему уверенности. Сколько зрите лей! А самые главные – те, кого он не видит и увидеть никогда не сможет. Но они смотрят – и нельзя скомкать свою роль. И пусть глубоко внутри льдинкой затаился страх – выше голову, актер!..

Но первым по кивку короля на возвышение поднялся не Орешек, а Ралидж – само смирение: глаза потуплены, поклон глубок…

Бессмертная Орлица крест-накрест прижала руки к груди и устремила взгляд на подсудимого. Тут же вокруг Ралиджа замерцал, переливаясь, рой желтых искр. Из них соткалась золотистая пелена, которая становилась все прозрачнее и вскоре стала невидимой для глаз. Но и король, и подсудимый, и зрители знали, что теперь чары не дадут молодому Соколу сказать ни слова лжи безнаказанно. Любое фальшивое заверение, сорвавшееся с его уст, заставит пелену помутиться, повиснуть в воздухе грязными разводами…

Присутствие Сайвафины заставило Ралиджа хмуро задуматься. В тюрьме он тщательно взвесил, что ему отрицать, а в чем признаваться. Чародейка одним жестом перечеркнула эти расчеты, и с внутренним облегчением Сокол решил не лгать. В конце концов, что с ним могут сделать? Зачем вилять и унижаться?

И со спокойной наглостью человека, знающего себе цену, Сын Клана начал отвечать на вопросы короля.

На вражеской стороне он оказался случайно: попал в заросшее кустами ущелье, прорезающее Лунные горы, и перепутал в темноте направление… Да, он видел, что встретившиеся ему всадники были силуранцами… Спрятаться от них? Конечно, мог, но не счел нужным. Ему совсем не улыбалось бродить и дальше по лесу – голодному и без одежды… Понимал ли он, что дает в руки врагам ценного пленника? Да, понимал, но разве было бы лучше, если б его, последнего в Ветви Левого Крыла, сожрали в лесу дикие звери?

(Никто, кроме Каррао, не слышал, что при этих словах Глава Соколов тихо и страстно выдохнул: “Да, лучше!”)

Король продолжал расспросы, все более мрачнея. Он жалел, что рядом нет старшей сестры, – она придумала бы, как выпутаться из этой мерзкой истории. Какое бы решение ни принял Джангилар, молва смешает его с грязью, да и летописцы вряд ли будут к нему снисходительны. Прикажет пощадить негодяя – “проявил слабость, потакая изменнику”! Утвердит смертный приговор – “оборвал Ветвь Левого Крыла и запятнал Клан Сокола несмываемым позором”!

А этот мерзавец невозмутимо признается сейчас в предательстве. Он, видите ли, выдал врагу тайный ход в Найлигрим, потому что крепость, признавшая власть самозванца, нуждалась в наказании!

Что ж, закон недвусмысленно гласит: казнить изменника и не предавать тело огню!..

Но ведь этот закон ни разу не применялся к высокородным! Даже Лаогран, Первый Король, в начале своего правления твердой рукой каравший мятежи и посылавший в ямы с псами бунтовщиков из числа Детей Рода, находил способ смягчить приговор потомкам Двенадцати Магов, дать им честную смерть и последний костер…

Внезапно удачная мысль зажгла искру в темных глазах Джангилара. Он понял, с кем может разделить груз своей ответственности.

Встав с кресла, король звучно произнес:

– Здесь присутствует высокородный Даугур, Глава Клана Сокола. В знак уважения к нему и к его Клану я прошу Мудрейшего спуститься к нам и высказать свое мнение о том, какой участи заслуживает обвиняемый. Решение приму я сам, но не произнесу ни слова, пока не выслушаю Главу Соколов.

Все обернулись к лесенке, по которой медленно спускался высокий старик в богатой одежде. Ралидж с трудом скрыл торжествующую улыбку: вот оно, спасение! Конечно, король с Мудрейшим заранее обо всем договорились: Даугур публично будет молить государя, а тот не сможет оскорбить Главу Соколов отказом…

Даугур встал на возвышении, глядя, как слепой, мимо короля, поверх толпы.

– Мой повелитель, – негромко начал он, – страшная беда обрушилась на Соколов. Исправить ничего нельзя, мы готовы услышать и принять твой приговор, каким бы он ни был. Но памятью Двенадцати Магов заклинаю: до того, как ты решишь судьбу этого… этого нашего родича, позволь нам…

Голос Мудрейшего сорвался. Старик помолчал, чтобы справиться с накатившей слабостью. Затем Даугур оглядел притихшую толпу, и с тонких губ его сорвались страшные слова:

– Дай нам сутки отсрочки, чтобы мы могли изгнать этого человека из Клана.

Все онемели. Каррао на галерейке вскочил на ноги, вцепился в ажурную решетку. Он, как никто, оценил суровое мужество Главы Соколов.

– Ты понимаешь, о чем просишь? – подавшись вперед, спросил потрясенный король.

– Пусть никто не скажет, что Соколу был вынесен позорный приговор! – гордо ответил Даугур.

– Но он же последний в своей Ветви!

– Если ветвь приносит гнилые плоды – ее отсекают! – жестко молвил старик. – За свое решение я отвечу перед Соколами… Может, мне уже недолго оставаться Мудрейшим. Но пока я стою во главе Клана – пусть будет так!

– Что ж, – помолчав, кивнул король. – Скажу и я: пусть будет так! На сутки этот человек – твой, делай с ним что хочешь. Завтра решу его судьбу.

Уходя в сопровождении стражников, молодой Сокол кипел от ярости. Он понимал, что все сказанное было комедией, разыгранной, чтобы оттянуть вынесение приговора и спасти его, Ралиджа. Но неужели старый идиот Даугур не мог придумать что-нибудь менее скандальное, чтобы не заставлять сплетничать весь Грайан?!

А Дети Кланов, кольцом окружившие возвышение, пораженно притихли: неужели так и будет? Неужели такое – такое! – возможно?

(Хотя многие знали, что летописи упоминают о двух подобных случаях. Но одно дело – летописи, а другое – то, что происходит у тебя на глазах…)

– Пусть приблизится второй, – приказал король. – Нет, Даугур, останься. Это дело тоже касается Клана Сокола, и каждое твое слово для меня – дороже алмаза.

Сайвафина вновь крест-накрест прижала руки к груди. Сквозь тонкую золотую пелену Орешек доброжелательно встретил королевский взгляд. Страх льдисто царапал сердце, но сильнее было торжествующее ликование: сам государь почтил вниманием его последний спектакль!..

Король с нетерпением ждал этого мгновения. Наконец-то перед ним загадочный незнакомец, который с одинаковой легкостью совершал и чудовищные преступления, и великие подвиги!

Молод. Красив. Движения легкие и свободные… он весь как… как росчерк меча в руках мастера карраджу! Во взгляде ни тени страха… Великая Бездна, уж не улыбнулся ли он?! Нет, показалось…

– Кто ты? – властно спросил король. – Назови свое подлинное имя – и помни, что чары не дадут тебе солгать!

– У меня нет имени, – отозвался подсудимый тоном человека, которому, увы, приходится огорчить собеседника. – Хозяин называл меня – Орешек…

Это был удар! Толпа разом, на едином выдохе, ахнула. Руки старой Орлицы дрогнули, золотые искры на миг взметнулись у лица подсудимого. Волчий Вожак пробормотал: “Бедная девочка!..”

Джангилар откинулся в кресле, во взгляде его любопытство смешалось с брезгливым разочарованием. Красивая мечта на глазах рассыпалась в осколки.

– Вот даже как?.. Однако ты смел, если без трепета выдерживаешь королевский взор!

Орешек ответил так, как подсказала ему безумно-легкая душа:

– Любой жрец подтвердит, что на меня, как и на всех, глядят Безымянные – каждый день, каждый миг… Так что я привык. А после взора богов королевский взгляд – это ничего… не страшно…

Джангилар растерялся. Этот негодяй смеет насмехаться над государем?! Но в голосе нет вызова, глаза по-детски простодушны…

– Ну-у, – протянул король, не зная, гневаться или смеяться. – Ты слишком языкаст и дерзок для беглого раба!

Вот тут подсудимый обиделся и со сдержанным достоинством объяснил, что в беглых сроду не ходил. Просто его хозяин куда-то пропал, и он, Орешек, не может его отыскать…

Нервное напряжение, стискивавшее душу короля, прорвалось наружу раскатами хохота. Запрокинув голову, Джангилар всхлипывал и стонал. Смех перебросился на скамью для высокородных и пожаром пронесся по толпе. При этом никто – даже улыбающаяся Сайвафина – и не подумал о том, что чародейская пелена осталась незамутненной.

Утирая слезы, король заявил Даугуру, что, конечно, бывает, рабы бегут от хозяев, но чтобы хозяин сбежал от раба – это какую же жизнь надо устроить человеку?! Затем Джангилар обернулся к подсудимому и, уняв хохот, пожелал узнать имя этого неуловимого господина.

Вконец разобидевшись, Орешек отчеканил гордо и громко:

– Достойнейший Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер!

Король разом оборвал смех, в глазах его мелькнуло смятение. Посерьезнев, он властным жестом призвал площадь к молчанию.

– Это не относится к делу! – резко бросил он. – Я хочу знать, как ты осмелился назваться Сыном Клана!

– Это вышло случайно, государь… – охотно начал Орешек.

Но связного повествования не получилось. Начав с шатра в лесу, Орешек понял, что надо объяснить, как он оказался в чаще без одежды. Пришлось вернуться на берег реки Бешеной, где шла облава на шайку Матерого. На возмущенный возглас Даугура: “Ты еще и разбойник?!” – Орешек поспешил объяснить, что в отряд попал против воли. Для убедительности рассказчику пришлось одним прыжком перенестись в Аршмир, а также приплести к истории Вьямру, которая фигурировала в рассказе как “некая старуха, которую я толком не знал, но которой случайно оказал большую услугу”. Орешек хотел также сообщить, что привело его в этот город, но едва он упомянул об исчезновении Илларни, как король велел ему не отвлекаться от главного.

Слово за словом сплеталась перед слушателями история настолько невероятная, что Бессмертная Орлица призадумалась: не отказал ли ей дар отличать правду от лжи?

Король и Даугур наперебой уточняли подробности. В допрос азартно включились высокородные, сидящие вокруг. Король не оборвал их, не остановил галдеж. Подсудимый старался ответить каждому, оборачиваясь в ту сторону, откуда летел очередной вопрос.

Про Подгорный Мир Орешек сказал коротко: да, был там, разбил колдовской шар, вернулся назад…

Король, томимый жаждой расспросить поподробнее, все же спохватился, что предстает перед подданными любопытным мальчишкой, и позволил себе лишь один вопрос.

– Подгорный Охотник рассказывал про драконов… и про воздушный бой… Было ли это на самом деле?

В памяти Орешка возник черно-серый клубок, с ревом дергающийся в небе.

– Да, – вздохнул он, – драконы и в самом деле были… и этот воздушный бой, жуть такая… тоже…

Колдовская пелена ни на миг не помутилась. Еще бы! Разве Орешек солгал?

Джангилару очень хотелось спрсить, как самозванец ухитрился оседлать дракона. Но король вспомнил, что на него устремлено множество взглядов, поспешил вернуть себе солидность и начал расспрашивать об осаде Найлигрима.

Чем дольше шел допрос, тем больше королем овладевала растерянность.

Этот человек спас крепость! Этот человек выиграл войну еще до того, как она всерьез началась! Этот человек не пропустил на территорию Грайана восьмитысячное войско врага! Этот человек…

В том-то и дело, что не человек! Раб, который набрался наглости назвать себя Сыном Клана!

Да, подсудимый достоин смерти за святотатство… но можно ли казнить того, кто совершил столько подвигов?

Под стенами Найлигрима стояла не просто вражеская армия! С Нуртором шел колдун, повелевающий Подгорными Тварями!

Джангилар зажмурился и, побледнев, представил себе драконов, падающих с небес на города; Клыкастых Жаб, бесчинствующих в деревнях; Хищные Деревья и Бродячие Кусты, вздымающие ветви вдоль дорог… копошащуюся, дышащую злобой массу монстров, превращенную человеческой волей в армию и брошенную на Грайан…

Король открыл глаза и поново вгляделся в стройного юношу с каштановыми глазами и дружелюбным взором. Этот человек избавил Грайан от кошмара, подобного которому не найти в древних летописях. В благодарность Джангилар должен скормить своего спасителя псам. Просто обязан. Потому что закон не признает никаких смягчающих обстоятельств!

Чтоб оттянуть миг окончательного решения, король раздраженно сказал:

– Все утверждают, что ты великий мастер карраджу. Кто же посмел учить раба владеть оружием? Назови имя этого человека – он должен быть наказан!

– Я не стал бы ничего скрывать, государь, – грустно улыбнулся Орешек, – ведь моего учителя нет в живых, мое признание ему не повредило бы… Но я знаю только его разбойничью кличку – Аунк…

– Клинок, да? Звонкое прозвище… Харнат утверждает, что ты спас крепость от поджога, убив Жабью Подушку. Я… я видел однажды эту тварь…

В памяти Джангилара всплыл кошмар его детских снов: черный мешок, скользящий по мрамору пола. Двое стражников отдали тогда свои жизни за то, чтобы третий успел скрыться с принцем на руках… А потом гвардия обшаривала дворец в поисках чудовища, которое появилось ниоткуда и исчезло в никуда. Шестилетний Джангилар, слишком напуганный, чтобы плакать, сидел в своей спальне под охраной пятерых воинов, а те наперебой уверяли мальчика, что тварь сюда не сунется: вон какие у них мечи! А Нурайна тихонько гладила малыша по голове, шепча на ушко: “Страх ушел, страх больше не вернется…”

Король тряхнул головой, отгоняя тяжелое воспоминание, и закончил уверенно:

– Убить Жабью Подушку в одиночку – невозможно!

– Ну-у, – виновато протянул Орешек, – вероятно, мне очень хотелось жить… больше, чем ей…

На свирепый вопросительный взгляд короля Бессмертная Орлица твердо кивнула: да, этот человек говорит правду.

 

Перед Джангиларом стоял герой, не уступающий легендарным воинам Огненных Времен.

В детстве принц часто грустил, что не может познакомиться с бесстрашным Оммукатом, странствовать вместе с отчаянным и непоседливым Ульгиром, взвесить на руке топор гиганта Раушвеша – тот самый топор, что назван был Свежевателем чудовищ…

Но разве подвиги этого кареглазого стройного парня уступают подвигам тех сказочных бойцов?

Мальчишка, который никогда не умирал в Джангиларе, радостно потянулся навстречу ожившей мечте. А взрослый человек – правитель, государь! – сурово одернул мальчика: “Ку-уда? Это же беглый раб и государственный преступник!”

Выходит, сказка кончится печально? Злой король пошлет героя на смерть?

Джангилар обернулся к Главе Соколов и спросил, стараясь, чтобы голос не звучал моляще:

– Что ты думаешь об этом, Мудрейший?

– То же, что и ты, государь, – печально отозвался Даугур. – Мы попали в капкан, поставленный три века назад составителем Свода Законов. Если поступить по закону, буква в букву, нас всю жизнь будет мучить совесть. А если ты своей властью помилуешь преступника – не только нарушишь посмертную волю своих великих предков, но и оскорбишь всех Соколов. Нет, мы не поднимем мятеж, нас удержит Обет Покорности, скрепленный чарами… но, государь, зачем тебе слуги, что покоряются лишь под властью колдовства, с ненавистью в сердце?

С каждый словом безнадежность и тоска переполняли душу короля. А преступник, стоявший перед ним, прислушивался к разговору с таким видом, словно слушал бродячего сказителя. Орешек знал, что надежды на спасение нет, поэтому заставил себя надеть на лицо маску вежливого любопытства.

– Да, – глухо и тяжело продолжал Даугур, – какое решение ни примет суд, потомки нас не похвалят… да и ныне живущие – тоже. Не знаю, какой приговор вынесет государь, а по моему скромному разумению – помилование невозможно. Преступление, совершенное этим отважным юношей, простить нельзя. Чтобы восстановить поруганную честь Соколов, вижу лишь один путь…

Даугур тяжело вздохнул, как человек, решающийся на поступок, после которого уже нельзя будет жить по-прежнему, и уронил в толпу одно-единственное слово.

Оно тяжко оглушило людей, привело их в смятение. Не было на площади человека – от короля до нищего мальчишки, – который не решил бы, что ослышался. А Каррао, Волчий Вожак, покинул свое место на галерейке и поспешил вниз – туда, где еще висел в неподвижном воздухе отзвук этого немыслимого слова:

– Усыновление!

После короткого молчания разноголосый вопль потряс площадь. Люди пытались объяснить друг другу, что же произошло на их глазах, – в полной уверенности, что сосед ничего не понял. В толпе вспыхнули драки. Стражники, ошеломленные не меньше прочих, не разнимали дерущихся.

– Мы, Дети Кланов, не прибегаем к усыновлению, даже когда гибнет Ветвь, – возвысил голос Даугур. – Но любой Сын Рода или Семейства расскажет, что во время этого обряда человек умирает – и вновь рождается на свет, уже иным. В этом суть усыновления: минуя Бездну, человек получает новое рождение. Разве не это нужно нам сейчас? Презренный раб оскорбил Клан – он умрет за это! А тот, кто появится на свет в миг его смерти, будет с иным именем жить для славы Клана! Где здесь нарушение законов? И где здесь черная неблагодарность?

Каррао пробился к судейскому возвышению сквозь забывшую почтение толпу и с ходу ринулся в бой.

– Верно! – прокричал он. – Закон соблюдается и в другом: тело усопшего не будет предано костру! Это тело еще пригодится самому усопшему!

– Чего-о? – в ужасе переспросил женский голос.

– Но в обряде усыновления, помнится, предусмотрен именно костер, – возразил Волку чей-то возмущенный баритон.

– Для вида! – победоносно отозвался Каррао. – На самом деле огонь тела не касается!

– Так и смерть же – для вида! – протестующе возопил баритон. – Будем обманывать собственных предков?

Ух, что тут началось! Какая буря взметнулась вокруг! Мужчины и женщины со знаками Кланов на одежде повскакали с мест, волной прихлынули к возвышению; они негодовали, восторгались, гневались, потрясали в воздухе кулаками… Кто поминал Безликих, кто Многоликую, кто призывал на голову Даугура проклятие Двенадцати Магов…

Некий Вепрь, особо умный и шустрый, подтянулся на краю судейского возвышения, вскарабкался наверх и зычно  пробасил:

– Ну о чем мы спорим, о чем думаем? Был уже такой случай, был! Триста лет назад! Когда Драконы за неслыханные подвиги усыновили героя и… у-уй!

Особо умного стащили вниз, но было поздно, король уже услышал. Перегнувшись через перила ограждения, Джангилар азартно закричал вниз, туда, где еще гудел бас Вепря:

– А я, между прочим, не стыжусь своего происхождения от этого великого человека! И любой из вас гордился бы таким предком!

А с другой стороны кто-то визжал, обращаясь к Даугуру:

– Ну и какая же Ветвь примет этого ублюдка к себе? Какая Ветвь согласится на сына, которого когда-то можно было купить на рынке?

– Ветвь, которая не может выбирать! – твердо ответил на визг Даугур. – Ветвь Левого Крыла. Там теперь остается лишь один старик, с ним я как-нибудь договорюсь – усыновит!

– Полено ты еловое, а не Мудрейший! – захлебнулся от негодования визгливый голос. – Это же я, я – этот самый старик!

– Ох, прости, почтенный Ралдан, не узнал я тебя, – смутился Даугур. – Не спеши уходить, когда окончится суд… нам надо поговорить…

– Да пусть с тобой Клыкастая Жаба в болоте разговаривает!..

К площади стекались стражники, решившие, что в городе вспыхнул мятеж. Узнав, в чем дело, вновь прибывшие тоже начинали орать.

Каррао положил руку на плечо Даугура:

– Преклоняюсь перед твоей отвагой, Сокол! Не думал, что у тебя такая молодая душа!

– Я сам не думал, – негромко признался Даугур. – Сам от себя этого не ожидал.

– Надеешься после такого остаться Мудрейшим?

– Вряд ли. Но пока власть в моих руках – сделаю все, как решил!

– Да, это законно… дерзко до наглости, но законно, есть лишь одна неувязка: парень сам себе не принадлежит. У него имеется хозяин… ну, тот астролог из Рода Ульфер. Вправе ли мы распоряжаться чужим имуществом?

Эти слова расслышал Джангилар, который, забыв о своем королевском величии, продолжал препираться с толпящимися внизу Детьми Кланов.

Король обернулся к Мудрейшим. Его мальчишеский запал разом погас, глаза стали угрюмыми.

– Пусть это не заботит вас обоих, – отрывисто, почти враждебно сказал Дракон. – Астролог не придет, чтобы потребовать свое добро. А если он все-таки явится… – Джангилар горько усмехнулся. – Что ж, тогда я сам улажу вопрос так, чтобы достойнейший Илларни остался доволен…

Как ни странно, в буре страстей ваасмирцы дружно забыли о живом человеке, из-за которого поднялся шум.

Орешек, белый, как льняное полотно, был похож на путника, который неосторожно задумался на горной тропе и резко очнулся от своих мыслей, увидев под ногами край пропасти.

Отвага Орешка была отвагой человека, которому нечего было терять. И теперь проблеск надежды был подобен удару молнии. Пытка надеждой была ужаснее всего, что перенес самозванец до этой минуты, – она чуть не сломала парня. Человек более слабый от такого потрясения потерял бы сознание.

Орешка удержала на ногах гордость – та самая гордость, которая за время пребывания мнимого Сокола в крепости успела основательно врасти в его душу. Теперь он просто не смог бы заскулить, упасть на колени, взмолиться о пощаде, – как не смог бы настоящий Сокол. И пусть площадь опасно накренилась перед глазами – Орешек усилием воли преодолел дурноту, заставил себя поднять голову и дерзко взглянул на толпу.

Вокруг кипел, шумел, бушевал чуть ли не весь Ваасмир, и центром этого урагана было гневное кольцо Детей Клана вокруг судейского возвышения.

Лишь двое в этом кольце сохраняли неподвижность и молчание. Две женщины остались сидеть на скамье.

Арлина застыла, вскинув ладонь к губам; лицо ее резко белело в ореоле черных волос, глаза стали огромными и тревожно потемнели.

А Сайвафина, Бессмертная Орлица, покойно опустила руки на колени, справедливо полагая, что ее магические услуги сейчас никому не нужны. Она поглядывала вокруг и тихо улыбалась, радуясь, что и на триста тринадцатом году жизни сумела увидеть что-то новое и удивительное для себя.

 

Тихое журчание воды, сбегающей из мраморного птичьего клюва в маленький бассейн, успокаивало взбудораженные нервы, усмиряло душевное смятение. Оплетающий стены плющ так мирно, так спокойно спускался к скамье, что хотелось благодарно погладить кончиками пальцев круглые темные  листья.

Орешек откинулся на резную спинку скамьи, удобно вытянул ноги в дорогих мягких сапогах, закинул руки за голову. Впервые за последние сутки он был один. Хорошо бы навсегда остаться в этом уютном внутреннем дворике, слушать пение тонкой водяной струйки и ни о чем не думать…

Как же, не думать! Так это у него и получится! Отдохнешь тут… когда память вновь и вновь подбрасывает картины этой невероятной ночи!

Как переживут такую встряску Кланы, когда весть о случившемся разлетится по Грайану? Сумеет ли старый Даугур остаться Главой Соколов?

Ничего не скажешь, старик действовал решительно, не тянул время. В ночь после суда свершились два роковых обряда. В полночь Клан Сокола лишился одного из своих сыновей, на рассвете – обрел нового.

Как ни странно, Орешек не испытывал радости. Умом он понимал, какая неслыханная честь оказана ему, на какую головокружительную высоту подняла его судьба. Но в душе были лишь усталость и пустота. Хотелось спать.

Что изменил в нем обряд? Орешек не ощущал себя иным, чем прежде, только измотанным. Да и сам обряд запомнился беспорядочно мелькающими картинами. Ярче всего в память врезался погребальный костер: смолистый жар, желтое пламя совсем близко, край погребальной пелены, сбившийся под щекой, и откуда-то извне, из-за огня, из иного мира – монотонное бормотание жрецов. Казалось, Бездна рядом: шевельнись – и соскользнешь в нее…

Это – да, это – впечатляло! Куда больше, чем потоки воды, которые позже обрушивались на его обнаженное тело, смывая прошлую жизнь. Смывать-то они, может, и смывали, но уж очень было холодно. Хотелось не размышлять о своем новом величии, а скорее одеться.

И слова, слова, слова… Что ж, высокородные так же любят поговорить, как и простые грайанцы! А потом, когда “новорожденный” Сокол был облачен в одежду со знаками Клана, его торжественно повели на пир в честь нового имени. А всем известно, что имя сыну должен дать отец…

Орешек чуть не расхохотался, вспомнив злобную физиономию своего приемного отца. Парню успели шепнуть, что Рал-дан Разящий Лук был ярым противником усыновления. Никто не знал, чем Мудрейший сломил сопротивление вредного старикашки: угрозами, лестью, щедрыми обещаниями? Так или иначе, роль свою Ралдан сыграл вполне удовлетво-

рительно: возложил, как велит обычай, ладонь на голову неожиданно обретенному “младенцу” и на все почтеннейшее собрание провизжал:

– Свидетельствую перед богами и людьми, что это мой сын и что имя ему – отныне и до смерти – Ралидж Разящий Взор!

Это была идея короля: дать новому Соколу имя прежнего, словно и не обрывалась бегущая из прошлого ниточка.

Орешку в тот миг это было безразлично. Ралидж так Ралидж. Так даже удобнее: он успел привыкнуть к этому имени.

Но позже он вынужден был призадуматься – когда присутствующие начали дарить “малышу” подарки. Первым к нему шагнул Мудрейший, снял дрожащими старческими руками с собственной груди тонкую серебряную цепочку, на которой просвечивала овальная пластинка с выгравированным соколом.

– Носи на счастье, Ралидж! Будь моя воля – другое имя дал бы я тебе, за этим дурная слава тянется… А может, как раз тебе и предназначено этот тяжелый груз сжечь до золы и по ветру развеять?..

Вот тогда он и задумался – но ненадолго, потому что гости шли и шли. Стоящий рядом с “новорожденным” сундук наполнялся дорогими и красивыми вещами.

Все высокородные Ваасмира были на пиршестве. Какими только знаками не пестрели богатые наряды! Много было Соколов (большинство прибыло сюда с Мудрейшим). К удивлению Орешка, явились даже двое из Клана Спрута. Им-то что делать так далеко от моря? Вероятно, по торговым делам прибыли…

Мелькнула в потоке гостей Арлина, с поклоном поднесла пару меховых перчаток, сдержанно пожелала счастья и растворилась в толпе. Даугур кинул ей вслед цепкий взгляд и шепнул Орешку:

– Если Волки попытаются расстроить свадьбу – протестуй! Мы, Соколы, этой ночью натворили дел… нельзя к ним еще такую глупость добавить – чародейку из Клана упустить…

Арлина… Ведь он же любит ее, знает, что любит! Но почему именно сейчас, когда он вдруг чудом стал равен ей и все препятствия устранены… почему же опять сердце сковывает страх, как в день, когда они впервые встретились… или когда прекрасная колдунья разгромила вражескую армию? Почему он не спешит увидеться с невестой? Что она ему скажет, какими глазами посмотрит?..

Орешек так до конца и не поверил, что для него все уладилось. Новое, немыслимо высокое положение казалось шатким, непрочным. Даже на пиру, в гуле поздравлений, Орешек не мог расслабиться. Он мало пил, мало говорил и каждый миг ожидал нового сюрприза от Серой Старухи.

Когда четверть звона назад Соколу сказали, что государь хочет видеть его, он решил, что как раз сейчас и случится что-то недоброе, что вдребезги разобьет нежданное благополучие, отбросит Орешка вниз, во тьму, откуда судьба ненадолго извлекла его.

А вместо этого – долгое умиротворяющее ожидание во внутреннем дворике… тишина, фонтан и плющ…

Хлопнула калитка. Молодой Сокол внутренне подобрался, выбросил из сердца смятение и поднялся на ноги, чтобы встретить государя. Но замер, увидев, что во дворик вошел подросток. Худенький, белоголовый, с распахнутыми синими глазами.

Легким вихрем в памяти пронеслось: лесной полдень, берег тихой речки, вер> овые с красно-зелеными перевязями, большеглазый мальчик, необоримая сеть мягких, просительных слов…

Сокол сдержанно поклонился юному магу из Клана Медведя. Подросток ответил вежливым поклоном, приосанился и явно собрался что-то солидно сказать. Но внутренний светлый порыв одержал верх: мальчик подался вперед и произнес искренне и горячо:

– Я очень, очень рад, что все так хорошо получилось!

То ли он бессознательно пустил в ход чары, то ли просто нашли отклик идущие от сердца слова, но Орешка впервые за много дней отпустило жестокое напряжение. Появилась робкая надежда: а вдруг этот нелепый поворот судьбы и впрямь окажется к лучшему?

А мальчик взволнованно продолжал:

– Я так мучился все эти дни… Ох, я забыл представиться, да? Архан Золотой Пояс из Клана Медведя. Ветвь Берлоги, властитель Замка Соленых Скал – это неподалеку от Ашшур-дага, на побережье… – Медведь заметил удивление собеседника. – Правда-правда, властитель! Уже четыре дня! Король принял мою клятву после возвращения… ну… оттуда… – Архан смутился. – Я так переживал!.. Когда я ехал к королю, я думал: мой Обет Покорности должен быть подкреплен серьезным, важным делом. Я ведь маг, а с мага и спрос больше, да?.. И сам напросился арестовать двух опасных преступников. Но я же не знал, что это такое – вести на верную смерть  двух живых людей! Потом, уже в Ваасмире, чувствовал себя так, будто это я… ну… будто я палач…

Синие глаза потупились, голос зазвенел дрожью.

“Ну-ну, – заботливо подумал Орешек, – не вздумал бы мальчишка разреветься… впрочем, какой он теперь мальчишка – властитель!”

– Мой юный господин напрасно принимает это так близко к сердцу. Ведь все кончилось благополучно…

– Да! Я так рад, что мои пленники остались живы… оба…

Оба?.. Орешек смутился. В обилии навалившихся на него за эти сутки впечатлений затерялась мысль о человеке, чье имя досталось ему.

Архан правильно истолковал замешательство Сокола.

– Мой господин, вероятно, не знает… король решил, что с изгнанием из Клана преступник тоже умер и родился заново… ведь потеря имени – это потеря жизни. И суд посчитал, что безымянный бродяга из Отребья не может отвечать за грехи Ралиджа из Клана Сокола. Десятнику Айре ведено проводить этого безымянного подальше от Ваасмира – куда сам захочет. Король сказал: лучше всего ему убраться к своим силуранским дружкам…

Орешек нахмурился: а ведь для бывшего Сокола такая участь, пожалуй, похуже смерти! Каково ему сейчас?..

– У меня же остался твой пояс! – вспомнил Медведь. – Тот, что я забрал на берегу! Сегодня же верну… но…

Тут глаза Архана стали серьезными, лицо разом повзрослело, словно сквозь полудетские черты проглянул лик старика.

– Послушай меня, – иным, твердым голосом заговорил маг. – Эта вещь – творение злой силы, она полна недобрых чар. Не знаю и не спрашиваю, как служит тебе пояс, но помяни мое слово: когда-нибудь он принесет тебе много бед… может быть, не только тебе…

Орешек опешил – таким неузнаваемым стал вдруг этот славный юноша. Точно кто-то зрелый и мудрый говорил сейчас его устами…

Но тут же эта иллюзия развеялась: Архан встрепенулся, почти подпрыгнул на месте.

– Ой, я дура-ак! – весело пропел он. – Как же я забыл!.. У меня же поручение! От короля! Правда-правда!

Прежняя тревога вновь овладела Орешком. А Медведь продолжал:

– Государь велел передать, чтобы ты дождался его здесь. Он задержался, потому что внезапно приехала госпожа.

Последнее слово было произнесено с таким почте- нием> что Орешек поспешил уточнить:

– В Ваасмир прибыла Мудрейшая Клана Дракона?

– Ну что ты! Она у них совсем старушка, куда ей в дальний путь… Нет, сюда прискакала сама Нурайна! Я видел: спрыгнула с коня и потребовала, чтобы ее сразу провели к королю. Ух, злая! Мимо меня прошла – даже не взглянула… а ведь я – Медведь! – с легкой обидой закончил Архан.

– Нурайна? – переспросил Орешек. – Из Клана Дракона? Из какой Ветви?

– Нет, Нурайна – не Дочь Клана… – и, заметив скользнувшую по губам Сокола двусмысленную ухмылку, Архан отчеканил: – Но имя ей дал король Бранлар!

Это меняло дело. Дочь покойного государя, пусть незаконная… и, вероятно, пользуется уважением при дворе, если судить по тону юного Медведя…

Орешек, заинтересовавшись, хотел было расспросить об этой женщине поподробнее, но тут снова хлопнула калитка. Во дворик вошел король.

– Я решил поговорить с тобой здесь, – озабоченно сказал Джангилар, – подальше от шума и гама… Молодой властитель Замка Соленых Скал, я полагаю, не захочет скучать с нами и вернется на пир?

Низко поклонившись, Архан поспешил удалиться.

Орешек, вновь тревожно собранный, бросил быстрый взгляд на женщину, молча вошедшую вслед за королем. Гневное темное пламя.

– Я хотел побеседовать о Подгорном Мире, – вздохнул король, – но кое-что произошло, и нас ждет более серьезный разговор.

– Государь, – вмешалась женщина красивым голосом, чуть вибрирующим, как струна, – я еще раз умоляю оставить эту тайну между нами. Видят Безликие, что я и сама сумею прекрасно справиться с этим…

– Нет! – непререкаемо сказал Джангилар. – И не думай об этом, Нурайна! Одна ты никуда не отправишься… я вообще не понимаю, зачем тебе ехать? Неужели у меня нет смелых и ловких людей, готовых по королевскому слову хоть на край Бездны? Да тот же Айра со своим десятком…

– Если я не сделаю этого сама, – неожиданно горестно выдохнула женщина, – не буду знать покоя во всех грядущих рождениях. Есть вещи, которые нельзя поручить наемникам.

– Что ж, будь по-твоему. Но одна ты отсюда и шагу не сделаешь. .

– Не понимаю, – возмутилась Нурайна. – Почему меня не может сопровождать кто-нибудь другой? Ты сам говорил о десятнике Айре…

– Можешь считать это суеверием, а я назову это предчувствием! Вчера я уверился, что новый Сокол предназначен богами для великих и необычных дел!

Брат и сестра спорили, не обращая внимания на присутствие третьего человека. Орешек почтительно выжидал, когда с ним заговорят, но при слове “Сокол” не удержался и бросил взгляд на сердитую красавицу. И даже вздрогнул – такая ненависть полыхнула в ответном черном взоре!

“Вей-о! Когда ж я умудрился этой злюке на подол наступить? Уставилась, словно прикидывает, откуда сподручнее начать с меня кожу сдирать!”

– Есть еще одна причина, – продолжал король. – Не только для тебя это – личное дело… Послушай, Сокол, – обернулся он к Орешку, – вчера ты сказал, что был… э-э… был хорошо знаком с мудрым Илларни из Рода Ульфер.

– Это так, государь, – настороженно подтвердил Орешек.

– Вспомни: он никогда не упомнил в твоем присутствии о Душе Пламени?

– Однажды рассказал мне эту легенду, вот и все, – пожал плечами Орешек.

– Рассказал? – изумился Джангилар. – Он – тебе?! Орешек не сразу понял причину удивления короля, а поняв – улыбнулся.

– Достойнейший Илларни относился ко мне не как к рабу… скорее, как к любимому внуку. Научил грамоте, рассказывал о Темных и Огненных Временах, о далеких землях… пытался толковать мне пути звезд в небе, но это я так и не сумел усвоить…

– Вот как… Но припомни: что именно он рассказал о Душе Пламени? Каждое слово может оказаться очень важным…

Орешек скрыл недоумение и начал обстоятельно вспоминать:

– Сначала господин говорил, кем был Шадридаг Небесный Путь… Перечислял его изобретения… ну, башенные часы, водяная мельница, мыло еще… Я все и не вспомню. А потом сказал, что Шадридаг был очень сильным магом, достойным потомком Первого Дракона, но не растрачивал дар на мелкие чудеса, а целиком употребил на создание Души Пламени…

Не спуская с Орешка требовательных глаз, король  прошел к скамье, сел и, подавшись вперед, продолжал внимательно слушать. Нурайна отвернулась к фонтану, подставила ладони под струйку, словно рассказ ее не интересовал.

– Историки до сих пор спорят о Душе Пламени, – продолжал Орешек, невольно подражая неторопливому говорку старого Илларни. – Одни утверждают, что была это некая магическая способность, от рождения присущая Шадридагу и развитая им до страшных пределов. Другие говорили, что маг создал некий могущественный талисман. Так или иначе, с помощью Души Пламени можно было раздвигать горы, рушить стены крепостей, стирать с лица земли города. Такой разрушительной магии наш мир не знал прежде и, будем надеяться, не узнает впредь…

– Это его слова или твои? – живо откликнулся король.

– Его, разумеется. Еще хозяин рассказывал про Королевство Алых Скал. Как король Джиликат, которому служил Шадридаг, держал в страхе соседей.

– Джайкат, – холодно поправила Нурайна, не оборачиваясь.

– Что?.. А, да, благодарю светлую госпожу. Король Джайкат. Он развязал войну с Наррабаном и едва не выиграл ее, но внезапная и загадочная смерть Шадридага лишила государя возможности…

– Знаю! – перебил король. – Что ты мне излагаешь наизусть летопись Санфира? Я ее читал! Мне интересно, что тебе рассказывал старик Илларни!

– Так и рассказывал – по летописи… И еще говорил: то, что тайна Души Пламени затерялась в веках, – это великая милость Безликих. Есть знания, которые лучше забыть как можно скорее…

– Вот как? – встрепенулся Джангилар, будто именно этих слов и ждал с начала разговора. – Так и сказал – забыть? А вот я считаю, что эта тайна не затерялась в веках и что известна она именно Илларни!

Орешек покрутил головой, стараясь не улыбнуться, ведь с ним говорил король!

– Вряд ли, государь. Не думаю, чтобы человек, владеющий таким секретом… знанием, которое может подарить ему весь мир… сидел бы в плохо протопленной старой башне, составлял за гроши гороскопы, питался пресными лепешками и…

Тут Орешек вдруг замолчал, потому что ясно и твердо понял: да, именно так бы и поступил его хозяин. Питался бы лепешками и кашей из репы, глядел по ночам на звезды, читал мудрые книги и не стремился умножать страдания человеческие – их и так в этом мире хватает.

– В молодости Илларни искал приключений, – задумчиво сказал король. – Лез в государственные дела. Мой дед изгнал его, а отец простил и позволил жить в Тайверане. Старик даже учил Нурайну математике и истории, правда, недолго… А я… Король помолчал, а потом сказал сестре властно, почти грубо.

– Прекрати играть с водой и расскажи Соколу все – так, как рассказала мне. И не криви губы! – строго добавил он, увидев недовольное лицо обернувшейся к нему женщины.

– Но, государь… я…

– Рассказывай! – жестко приказал Джангилар.

– Это началось девять-десять лет назад… – неохотно начала Нурайна.

Вдруг в глазах ее сверкнуло гневное презрение, голова гордо поднялась, на лице появилось выражение, явно означающее: “Ох, было бы кого стесняться!”

– Я была моложе, – продолжила она твердо, – и любила чужеземца, служившего в королевской гвардии. Это был великий воин, незаурядная личность. Я была уверена, что и он любит меня… пожалуй, так и было… но в один проклятый день у меня появились подозрения, что он вынашивает черные планы против короля Бранлара и стоит во главе группы заговорщиков. Если бы речь шла о ком угодно другом, я не задумываясь сообщила бы обо всем королю или его Правой Руке. Но я любила, я боялась ошибки, которая может погубить дорогого мне человека, поэтому решила сначала убедиться во всем сама. Мне стало известно, что заговорщики соберутся в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана, и я отправилась туда. Конечно, это было самонадеянным поступком, но я прекрасно владела оружием и была уверена, что сумею постоять за себя в любой передряге. Оказалось – не в любой! Стараниями Хозяйки Зла в шахте произошел обвал, и я оказалась заваленной в одном из боковых кодов… как они там называются…

Орешка передернуло. Он с новым интересом и уважением взглянул на королевскую сестру.

– Когда меня спасли, я была слаба и почти ничего не помнила. Мне рассказали, что спасательные работы велись слишком медленно, я непременно погибла бы, но внезапно странная и страшная сила разорвала гору пополам, освободив меня. Было объявлено, что это сделали маги из Клана Дракона, но в разговорах отца с приближенными я уловила тревожные слова: “Душа Пламени”.

Она мрачно замолчала. Джангилар серьезно кивнул.

– Я помню, как при дворе шептались о древних чарах Шадридага, что вновь проснулись…

– Понятно, я не могла улежать в постели, – вздохнула Нурайна. – Я еще с трудом стояла на ногах, но все же отправилась к своему возлюбленному – и застала его в тот момент, когда он собирался скрыться из дворца. Между нами произошел тяжелый разговор, который я не намерена пересказывать… скажу лишь то, что имеет сейчас значение. Я назвала его изменником, а он предложил мне кликнуть стражу… и заявил, что меня, вероятно, порадует казнь человека, который меня спас. Я крикнула, что он лжет, потому что мой неведомый спаситель владел тайной Души Пламени. В ответ он засмеялся – и ничего страшнее этого смеха я в своей жизни не помню. В тот миг я поверила, что именно он ужасными чарами спас меня, поверила так же твердо, как в то, что на смену дню приходит ночь. Перестав смеяться, он сказал, что я могу не беспокоиться об этой истории, потому что его уже разыскивают. Бежать скорее всего не удастся, а попасть живым в руки стражи он не собирается. Вряд ли он встретит следующее утро, так что я могу быть совершенно спокойна… Тут со мной случился…

Женщина резко оборвала фразу, хмуро взглянула на увлеченного рассказом Орешка и повелительно сказала:

– Мне не хотелось посвящать посторонних в семейные секреты, но раз мой брат настаивает… Я обладаю даром Второго Зрения, но не желаю, чтобы все кругом болтали об этом!

Орешек почтительно склонил голову. Еще раз властно, почти угрожающе пронзив его взором, сестра короля продолжала:

– В тот миг на меня снизошло озарение. Я узнала день его смерти – и назвала вслух… когда во мне пробуждается Второе Зрение, я теряю власть над собой и говорю даже то, что лучше бы скрыть… Он поверил мне, сразу поверил, он никогда не сомневался в моих магических способностях. Жестоко потрясенный, в гневе и горе хотел он уйти, но я удержала его и потребовала, чтобы он рассказал о Душе Пламени – ведь я всю жизнь буду казнить себя за то, что выпустила из дворца человека, владеющего такой тайной! Он усмехнулся и сказал: “А каково будет жить мне? Я ведь по твоей милости начинаю считать годы и дни обратным счетом! Уж ты попереживай – может, тогда не сразу меня забудешь…”

Нурайна поймала сочувственный взгляд Орешка и надменно вскинула голову.

– Девять лет я не слышала о нем. Но оказалось, что, уходя из столицы, он оставил для меня письмо. И велел верному слуге передать мне это письмо в двести девяностом году, в десятый день Звездопадного месяца… в день своей гибели…

Волнение перехватило горло женщине, она замолчала, не желая выказать слабость.

А Орешек при словах “десятый день Звездопадного месяца” чуть не вскрикнул. Речной берег, заросли, Аунк с двумя стрелами в животе… его предсмертный бред, а потом четкое, ясное: “Черная птица!”

Вей-о-о! Нур-райна!

– Он умер с твоим именем на устах, госпожа, – без тени сомнения сказал Орешек.

Нурайна Черная Птица взметнулась, как порыв урагана. Орешку показалось, что она сейчас его ударит.

– Что ты знаешь об этом?! Что ты смеешь об этом знать?!

– Если это тот человек, – продолжил Орешек так же уверенно, следуя вспыхнувшей догадке, – что на прощание подарил тебе меч юнтагимирской работы…

Нурайна коротко, гортанно вскрикнула – и поникла, как угасшее пламя.

– В самом деле, – протянул король, переводя взгляд с сестры на Сокола. – У нее есть изумительный меч, имя ему – Альджильен… Повторяю вопрос, который задала моя сестра: что ты можешь обо всем этом знать?

– Очень немногое. О мече знаю больше, чем о человеке… хотя он был моим учителем карраджу.

– Этот… Аунк из шайки? – ахнул король. – Значит, Юнтайо докатился до разбоя? А ведь я его помню. Величайший фехтовальщик, лучший клинок Грайана. Он и Нурайна…

Женщина уже пришла в себя и сказала спокойно, чуть надменно:

– Да, мы увлекались карраджу, старались узнать старые, забытые ныне приемы, пытались восстановить это древнее боевое искусство в первозданной чистоте… а вместо этого, кажется, создали собственный стиль… Так он был твоим учителем? Тебе повезло!

Орешек вежливо поклонился, но мысли его были заняты сорвавшимся с королевских уст словом “Юнтайо”. Неужели это было настоящим именем учителя? Ой, вряд ли! Какой отец даст сыну имя, означающее “самое большое несчастье”?..

– Но это не относится к делу, – холодно бросила Нурай-на. – Вернемся к письму. Кроме слов прощания, которые касаются лишь меня, там были строки: “А если старая тайна еще тревожит тебя, можешь о ней забыть. Только два человека знали этот секрет: я и мудрый Илларни. Теперь оба мертвы. Твоим опасениям конец”.

– Как – “оба мертвы”? Почему? – встревожился Орешек.

– За день до того, как было написано это письмо, во дворец пришло ложное известие о смерти старого астролога. Он перед этим болел, лежал в жару…

– Помню, – тихо сказал Орешек. – Только не знал я, что кто-то интересовался тогда его жизнью и смертью. Я его в одиночку выхаживал… еле-еле денег на лекаря набралось…

– Мы с Юнтайо хорошо относились к старику… – впервые в голосе Нурайны прозвучали человеческие, виноватые нотки, – и, конечно, позаботились бы о нем. Но я сама была больна после той ужасной истории, а Юнтайо пришлось бежать…

– То дела прошлые, – вмешался Джангилар. – Сейчас перед нами стоит важная задача. И имя этой задаче – Илларни из Рода Ульфер!

Орешек выжидающе молчал, хотя душа его жалобно скулила от желания узнать хоть что-нибудь о пропавшем хозяине.

– Илларни, – вздохнул король. – Моя боль, моя вина… Но что я мог сделать? Передо мной стоял выбор: или война, или подлый поступок по отношению к хорошему человеку…

– Ты поступил правильно, – с глубоким убеждением произнесла Нурайна.

– Лет пять назад, – задумчиво продолжил король, не обращая внимания на слова сестры, – в Тайверан прибыло наррабанское посольство. В воздухе сильно пахло войной, а мы к ней не были готовы – по уши увязли на Проклятых островах. Я с почетом принял посольство, готов был на любые разумные уступки. Знающие люди шепнули мне, что все вопросы решает не посол – тот прислан для солидности, двоюродный брат Светоча. Настоящей душой посольства был молчаливый такой, остроглазый человек. Звали его Таграх-дэр, был он весьма знатного происхождения… кстати, тебе приходилось когда-нибудь встречать незнатного наррабанца?

– Нет, государь, – усмехнулся Орешек. – У каждого бродяги родословная куда-то там уходит корнями.

Иной матрос одет – заплата на заплате, а чуть его затронь – хватается за нож и кричит о благородных предках…

– Вот-вот… Дал я этому Таграх-дэру тайную аудиенцию, обсудил с ним будущий договор между двумя державами. К моему удивлению, наррабанец оказался весьма уступчивым. Он пошел мне навстречу в вопросе о торговых пошлинах! И даже пообещал замять историю с двумя пиратскими рейдами, в которых были уличены Морские Кланы! Но намекнул, что такие выгодные для Грайана условия потребуют от него немалых хлопот. Я напрямик спросил, чего он хочет для себя лично. Интересное у него оказалось желание: чтобы я отпустил с ним в Наррабан великого звездочета Илларни. Так он и выразился: “отпустил”…

– Но, государь, – нахмурился Орешек, – ведь наррабанцы не верят в астрологию!

– Кто тебе это сказал? Илларни?

– Нет, один наемник… ничтожная личность, не заслуживающая королевского внимания. Он уверял, что в Наррабане нет звездочетов.

– В том-то и дело. Наррабанцы – странный народ. Они дают богам имена, ставят в храмах их изваяния. В каждом городе – свое божество, но царит над ними Гарх-то-Горх, Единый-и-Объединяющий. Считается, что он создал всех богов, а те уж начали творить моря и сушу. Звездное небо – это, по верованиям наррабанцев, громадный лист, на котором Единый каждую ночь пишет подвластным ему богам приказы на следующий день. Наутро он все стирает, а вечером пишет заново, и есть в этих записях все – от извержений вулканов до судеб человеческих. Записи эти – не для разумения смертных. Люди могут научиться их читать, но это… ну… как если бы грамотный слуга начал рыться в бумагах хозяина. Звездочетов в Наррабане казнят.

– И мой хозяин там уже пять лет? – спросил Орешек тихим, но каким-то нехорошим голосом.

– А что я мог сделать? – вскипел король. – Поставить страну под угрозу войны? Таграх-дэр поклялся, что будет заботиться о безопасности мудрого Илларни. Он тоже рискует, ведь за укрывательство звездочета ему не букет фиалок поднесут. Но он пошел на риск, потому что хочет все время иметь точные, подробные гороскопы – свой, своих врагов, своих друзей, Светоча… Однако хватит с него, попользовался – и будет! Если старому ученому и впрямь ведома тайна Души Пламени – его надо немедленно вернуть в Грайан. Сестра рвется ехать за Илларни сама. Одну я ее не пущу, а отряд для охраны дать не могу – поездка тайная…

Король поднялся со скамьи и медленно прошелся по дворику.

– Ралидж Разящий Взор из Клана Сокола, Ветвь Левого Крыла! Я оставлю тебя Хранителем крепости Найлигрим. Ты, кажется, неплохо там управлялся…

Сокол с благодарностью преклонил колено.

– Разумеется, ты не можешь вернуться в крепость, пока не примешь на себя Обет Покорности и не исполнишь мой приказ. А приказ такой: отправиться в Наррабан за Илларни. Причем завтра же! Лето кончается. Пока доберешься до Аршмира, подкатят шторма… Так что к морю придется скакать, загоняя коней!

Кровь бросилась Орешку в лицо.

– Государь, я плохо езжу верхом…

– С чего бы это, а? – ухмыльнулся король. – Ладно, позаботься об экипаже… Деньги на дорогу есть?

Орешек кивнул, вспомнив сундук, куда вместе с прочими подарками падали и кошельки – бархатные, с приятно округленными боками…

Нурайна сделала последнюю попытку:

– Государь, отпусти меня одну! Я бы тенью проскользнула…

– Еще слово, – выразительно пообещал Джангилар, – и останешься дома!

Женщина повернулась и молча покинула дворик. Сухо, зло стукнула калитка.

– Не обижайся на нее, – вздохнул король. – Ну, не может она хорошо к тебе относиться! Ралидж… тот, прежний… Когда он был еще мальчишкой, Нурайна обучала его фехтованию. И хотя по возрасту он годится ей разве что в младшие братья, она испытывает к нему материнские чувства. А какой шум только что подняла, узнав, что я позволил изгнать его из Клана!.. Ох, не хочу об этом и говорить…

Тут на лице Джангилара расцвела мечтательная улыбка:

– У нас нет времени, я понимаю… Ты должен вернуться на пир, а потом отдохнуть перед дорогой… Но все-таки – расскажи, как ты летал верхом на драконе!

 

Нет, Орешек не осмелился бы перед отъездом увидеть Арлину! Ни за что не осмелился бы! Так бы и уехал, надеясь, что разлука поможет им обоим успокоиться, привыкнуть к новому положению вещей…

К счастью, Каррао помешал ему сделать такую глупость. Когда Орешек вернулся на пир, к изрядно охмелевшим гостям, Волчий Вожак, похохатывая, рассказал ему о наивной попытке Арлины подкупить тюремщика. Это глубоко растрогало Орешка и придало ему отваги.

Утром, когда слуги Даугура укладывали в экипаж вещи молодого Сокола, жених и невеста улучили время, чтобы встретиться наедине.

Оба были натянуты, как тетива; оба представления не имели, как им держаться и о чем говорить. Свидание могло бы стать сухим и холодным, а потом, в разлуке, оба страдали бы из-за этого.

Но Арлина, не выдержав, расплакалась. Орешку пришлось ее успокаивать, гладя по голове и бормоча что-то сбивчиво-ласковое. Не грозная Дочь Клана – всхлипывающая девчонка притихла у него на груди, и Орешку стало легче, словно он опустил обожженную руку в холодную воду.

Когда Арлина утерла глаза, все между ними было по-прежнему… или почти по-прежнему… Зазвучавшее воркование никак нельзя было назвать разумной беседой двух взрослых людей. Впоследствии ни он, ни она не сумели вспомнить ни одной связной фразы, которую подарило бы им драгоценное свидание.

Впрочем, одно исключение было. Арлина пожелала узнать, куда уезжает ее жених. Тот отказался отвечать, сославшись на королевский запрет. Тут девушка вновь разрыдалась. Орешек за свою бурную, но не очень долгую жизнь не успел обзавестись одним полезным умением – отказывать плачущей женщине. Зареванная зеленоглазая победительница получила в добычу слово “Наррабан”. Одно-единственное слово, но ей хватило… Девушка начала упрашивать жениха беречь себя в пути, хотя бы ради нее, и разговор опять превратился в мерцающее облачко ласкового шепота.

Напоследок Волчица сказала, что не хочет одна возвращаться в крепость. Ей бы съездить в родной замок, навестить дядю и тетю… А когда жених признал, что это хорошая мысль, Арлина попросила в дорогу для охраны двоих воинов… нет-нет, спасибо, десяток – это много, а вот двое – это в самый раз, хорошо бы Айфера и Араншу, она их знает, она им доверяет…

Разумеется, дарнигару было тотчас отдано распоряжение.

Харнат и Аджунес как раз собирались обратно в Найлигрим, где им предстояло распоряжаться до возвращения Хранителя. Но проводить своего господина в дальнюю дорогу они успели – смущенные, растерянные, не знающие, что и как сказать ему после всего, что случилось.

Провожала жениха и Арлина, спокойно и сдержанно пожелала ему удачи.

Из приличия пришел приемный отец. Сказал, как принято: “Возвращайся с победой!” В злющих глазах ясно читалось: “Возвращайся куда хочешь, только не сюда!..”

А вот Даугур проводить его не смог – расхворался от переживаний. И Орешек искренне об этом жалел.

Впрочем, расставание принесло молодому Соколу и несколько мгновений чистой, яркой радости. Откуда-то из-за спин вывернулась Аранша, с поклоном протянула меч в ножнах, сказала четко: “Приказ моего господина исполнен!” – и тут же исчезла, Орешек не успел ни поблагодарить, ни вознаградить ее. Ножны были чужие, незнакомые, но Орешек даже не стал вытаскивать клинок. Он и так знал, что это за меч, – и счастливо улыбнулся, садясь в экипаж…

Нурайны в момент отъезда с ним не было. Она ускакала вперед, пообещав присоединиться к нему по дороге – чтобы никто не судачил о цели их совместного путешествия.

– Нет и еще раз нет! Да чтоб я сдохла от удавки и на костер легла… чтоб мне меч на прялку променять, чтоб мне жалованье ввек не выплачивали! И не проси, госпожа, я в такой дурацкой затее тебе не помощница!

– Послушай Араншу, светлая госпожа, она дело говорит! – поддержал рассвирепевшую наемницу Айфер. – Что там хорошего, в этом Наррабане? Вонь, жара, песок, верблюды плешивые… пресные лепешки… а главное, куда ни плюнь, наррабанцы! И откуда их там столько взялось?

Арлина – в мужской одежде, с небольшим дорожным мешком в руках – обвела наемников приветливым ясным взглядом.

– Так вы отказываетесь мне помочь? Очень, очень жаль! Тогда я отправляюсь в путь одна.

– И одна не поедешь! – пригрозила Аранша. – Хочешь в крепость – пожалуйста! Хочешь к дяде-тете – проводим! А вздумаешь дурить и в чужие земли рваться – свяжем! Мы за тебя перед Хранителем в ответе.

– Точно! – солидно подтвердил Айфер. – Хранитель велел – в замок к дяде!

– А он не мог тебе приказывать! – ехидно указала Волчица. – Он Обет Покорности на себя еще не принял, а значит, Хранителем быть не может!

– Мне дарнигар велел! – отмел эти несерьезные аргументы Айфер. – Так что Аранша верно говорит: повяжем мы тебя! Веревками! Целее будешь!

– Осмелитесь прикоснуться к Волчице? – с расстановкой спросила Арлина.

После напряженной паузы Аранша негромко ответила:

– Наверно, осмелюсь…

И вдруг закричала в полный голос:

– Да с какой стати порядочную барышню в тот поганый Наррабан потянуло? Что ты там забыла? На верблюдах не ездила? Этих, как их, крокодилов не ловила?

Арлина метнулась к наемнице, стиснула ее крепкие загорелые руки.

– Аранша! – заговорила она горячо и убедительно. – Ну, пойми же, мне обязательно надо быть там! Ты разве не знаешь, что сказители поют про этот Наррабан? Там бродят хищные кошки крупнее лошади… там драконы летают гуще, чем в Подгорном Мире… это правда, я сама слышала! Там путников сухой ветер с головой заносит песком, а потом их кости белеют на тропе… там на дорогах хозяйничают банды свирепых убийц… там на каждом шагу встречаются попавшие в беду красавицы, которых надо спасать от злодеев и чудовищ. Ну… подумай сама: как я могу отпустить его туда одного? Кто же ему поможет, как не мы с тобой?

На лице Аранши появилась улыбка – сначала неуверенная, недоверчивая, а затем широкая, белозубая, радостная.

– Вот оно в чем дело! Да что ж ты сразу… Ну, будь по-твоему, Волчица! Никого к господину не подпустим: ни дракона, ни убийцу, ни несчастную красавицу!

– Эй-эй! – встревожился Айфер. – Ты что, мозги в болото обронила? Я сам никуда не поеду и вас обеих не пущу!

– Айфер у нас – птица гордая: пока не пнешь – не полетит! – доверительно объяснила госпоже Аранша. Затем обернулась к наемнику и свирепо рявкнула – Ну ты, битый вояка! Это ты так со своим десятником разговариваешь? С меня, между прочим, бляху еще никто не снимал! Я твой командир – понял, ты, хряк с мечом?!

– Но дарнигар велел… – растерялся наемник.

– Я тебе и дарнигар, и Хранитель, и папа с мамой! Погоди, вернемся в крепость, порадуешься ты у меня! В твоем договоре что сказано? Что тебя можно занимать на хозяйствен-ных работах… по усмотрению десятника. Вот я тебя и

займу! Будешь вместе с рабами свинарник чистить – день за днем, пока сам не захрюкаешь!

– Ну, что ты расшумелась? – примирительно развел руками Айфер. – Как говорится, нам, наемникам, все одно: что наступать – бежать, что отступать – бежать… В Наррабан так в Наррабан!

 

Все-таки не стоило так углубляться в лес, надо было держаться дороги. Конечно, не хотелось попадаться на глаза путникам… но эти проклятые заросли крапивы! Этот зеленый огонь, охвативший тело злее погребального костра!..

Солдаты, сожри их Клыкастая Жаба, на прощание стянули у него с ног сапоги, содрали всю одежду, кроме набедренной повязки. “Ему уже ничего не понадобится! – весело объявил негодяй десятник. – Он же мертв!..”

Человек потряс головой и страшно оскалился.

Мертв? Он? Да он никогда не был таким живым, как сейчас!

Мертв он был раньше – когда безуспешно пытался спорить с пустотой, разрастающейся в душе. А сейчас пустоты нет! Душа до краев заполнена багровой лавой ненависти. Человек дышал ровно, размеренно, сдерживая себя, боясь, что часть этой драгоценной ненависти расплещется бранью и проклятиями, бесполезно растревожит вечерний лесной воздух и растворится в сумрачной синеве. Нет, ему нужна каждая капля! Теперь у него есть цель – грозная, мучительно зовущая к себе. Мщение! Расправа с проклятым самозванцем!

Странно, почему даже старая сволочь Даугур не вызывал в нем такой бешеной злобы? Конечно, неплохо бы убить и его тоже… как и зрителей на площади, всех, одного за другим, как и Соколов, отрекшихся от него на полночной церемонии…

Вспомнились заведенные назад руки, привязанные к столбу; кольцо костров во мраке; тени, одна за другой входящие в это кольцо; голоса, мужские и женские, поочередно произносящие одну и ту же фразу:

– Я не знаю этого человека…

– Я не знаю этого человека…

– Я не знаю этого человека…

Ни стыда, ни горя не испытывал сейчас безымянный отщепенец. Только ненависть. Самозванец не должен жить! Если чужое имя не задушило его, застряв в глотке… если чужая одежда не вспыхнула у него на плечах…

Человек вытянул перед собой руки, исцарапанные колючим шиповником и обожженные крапивой, и взглянул на них так, словно видел впервые. С уважением взглянул, с почтением. Ведь этим рукам суждено расправиться с самозванцем!..

И тут человек опомнился. Он в лесу! И уже темнеет! Скорее назад, на дорогу, пока не вышло на охоту лесное зверье! Выбраться к любой деревне, к людям… Когда-то – в невообразимо далеком прошлом – он уже был один в ночном лесу. Но в тот раз он дрожал за свою жизнь, а сейчас – за свою месть.

А лес, почувствовав слабость человека, навалился на него со всех сторон, не пускал к дороге, преграждал путь насмешливыми объятиями еловых лап, бросался под ноги корягами и поваленными стволами, пугал криками просыпающихся сов, вставал высокими, по грудь, зарослями папоротника и все сгущал тьму, поднимал ее от корней все выше и выше…

Наконец лес то ли смилостивился над измученным человеком, то ли устал от злобной потехи, то ли просто недоглядел… Деревья раздвинулись, и над головой вместо сомкнутых ветвей густо-синим бархатом легло небо с первыми звездами и бледным серпиком месяца.

Дорога? Нет, просека, люди валили здесь лес… Давно ли? Может быть, неподалеку лагерь лесорубов?

Но на отчаянные вопли откликнулись лишь скрипы и шорохи из-за почерневшей уже стены деревьев. Ладно, все равно никуда ночью не выберешься. Придется ночевать здесь…

Но, конечно, нужен костер!

С упорством отчаяния человек начал собирать валежник, обламывать сухие нижние ветви у елей на опушке. Он никогда еще не разводил костер, не имел понятия, как это делается, – просто валил в кучу все, что могло сгодиться, пока не вырос огромный ворох.

А тьма все подкрадывалась к лихорадочно суетящемуся двуногому муравью – и наконец затопила просеку, поднялась до вершин черных деревьев.

Ох, вот она, грозная ночь! Скорее, скорее разжечь  огонь пока сюда не наползла какая-нибудь нечисть…

И тут просеку огласил странный звук – не то хохот, не то кашель. Полубезумный бродяга наконец-то понял простую и очевидную вещь: ему нечем зажечь огонь!

Все еще хохоча страшным смехом, раздирающим грудь, безымянный человек рухнул у груды хвороста.

Ну и пусть! Пусть его сожрут волки, пусть прикончит нежить, – он не хочет отсюда уходить! У него будет свой костер, вот вам всем! И на этом костре он будет жечь заживо своего врага! Скорее всего до утра не дожить, так хоть помечтать напоследок…

Усевшись поудобнее, бродяга сосредоточенно вгляделся в черневшую во тьме кучу веток и сучьев. Он старался представить, что на него глядят ненавистные карие глаза, но не насмешливые и дерзкие, как во время поединка у реки, а перепуганные, молящие… Да, да, вот он, самозванец, скрученный по рукам и ногам, с завязанным ртом… нет, рот завязывать не надо, пусть будут слышны рыдания, стоны, безнадежные просьбы о пощаде… Покричи, раб, покричи, это еще не смерть, это пока лишь ужас, а потом начнется боль. А когда ты как следует обгоришь, я рук не пожалею, из огня тебя вытащу и здесь же, у костра, оставлю ме-е-едленно подыхать. И пусть твой труп расклюют лесные птицы, не будет тебе честного погребения… Ага, визжишь? Скулишь? Все слова от ужаса перезабыл? Ну, скули не скули, а по черным ветвям уже ползут снизу вверх желтые язычки, сливаются вместе, встают жаркой стеной…

Сухой нестерпимый жар заставил отшатнуться. Куча валежника разом занялась высоким яростным пламенем, гудящим, потрескивающим, извивающимся, льнущим к толстым сучьям.

С криком человек вскочил на ноги и безумным взором уставился в огонь. Протянул вперед дрожащую руку, но не посмел коснуться своей ожившей мечты. Затем гневно, словно подозревая подлый и жестокий обман, поднял выпавшую из костра ветку, которую еще не тронул огонь, властно, яростно сосредоточил на ней взгляд.

Кончик ветки почернел, затем побагровел, крошечный огонек прижался к коре… Немыслимое счастье полыхнуло в глазах безымянного человека. Такого накала чувств он не испытывал, когда был Сыном Клана.

– Они изгнали меня, да? – спросил он у пляшущего пламени. – У них это не получилось! Собаку можно изгнать из стаи псов… но ее не изгонишь совсем из собак… в кошки… Моя кровь осталась при мне… мое наследство, которого не отнять никакому Даугуру…

Верхушка неуклюже сложенного костра провалилась внутрь, но огонь выжил, не погас.

Бродяга поднял к звездам залитое слезами лицо.

– Раш! – страстно закричал он. – Отныне я – Раш Костер! Отребье может само выбирать себе клички! И я, Раш Костер, теперь точно знаю, какой смертью умрет мой враг!

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ДУША ПЛАМЕНИ

 

“Из всех напастей, которым Единый позволил обрушиться на Наррабан, самым ужасным было нашествие иноземцев во главе с королем Джайкатом. Не страшны были копья, не страшны были мечи, а страшен был богомерзкий колдун Шадридаг, идущий с войском. Был тот колдун звездочетом и украл тайну Души Пламени, что записана была в небесах сияющими буквами. И так грозна была Душа Пламени, что летописцы боялись заносить на пергамент достоверные сведения о ней, ибо суеверно ждали за то огненной смерти для себя. Потому нам приходится довольствоваться устными преданиями, в равной мере жуткими и невероятными…”

Гхауру-дэр, “Взгляд в прошлое”, свиток десятый.

 

Пламя факелов дрожало и тянулось ввысь, но не в силах было осветить мрачную обширную пещеру. Свод терялся во тьме, и казалось, что у пещеры вообще нет потолка, что ее накрывает вечный беззвездный мрак.

Ярче всего освещено было возвышение из черного гранита, к которому вели широкие ступени. По углам возвышения были вбиты массивные ржавые кольца с обрывками веревок. В неглубоких желобках, избороздивших поверхность камня, застыла кровь.

Это мрачное древнее сооружение не могло быть ничем иным – только жертвенником. Даже не глядя на него, с закрытыми глазами, случайно угодивший в пещеру путник ощутил бы ледяную волну ужаса.

Но еще страшнее была возвышающаяся над жертвенником гигантская статуя из черного камня.

Ничего чудовищного не было в облике статуи: не прорезали рот клыки, не таращились мерзко выпученные глаза. Нет, из сумрака угрюмо и сосредоточенно глядело молодое, с правильными чертами лицо. Пожалуй, каменный человек был даже красив – суровой и грозной красотой. Он сидел в свободной, уверенной позе, опустив левую руку на колено, а правую вытянув вперед и немного вниз – так, что она склонялась к жертвеннику.

То ли здесь потрудился гениальный ваятель, то ли впрямь, как гласит предание, не руками человеческими была создана статуя, – но только мороз пробирал по коже при взгляде на этот сумрачный лик.

Те, чья жизнь обрывалась на черном жертвеннике, знали, что на их предсмертные мучения неотрывно глядят глаза Кхархи, Хмурого Бога.

Со всех сторон к статуе неслись вздохи и тихие стоны. Но это стенали не души бессчетно замученных на жертвеннике людей – всего лишь выл воздух, проходя сквозь незаметные отверстия. Без них в пещере невозможно было бы дышать – такие густые серные испарения валили из бокового тоннеля (одного из трех, что черными пятнами затаились во мраке). Тоннель этот никуда не вел – он заканчивался глубокой и широкой трещиной, на дне которой медленно вздымалась и опадала золотая вязкая масса. Ибо гора была вулканом – и время от времени сотрясала окрестности яростными выплесками лавы.

Но некому было бояться гнева подземных сил. Земледельцы не селились тут не только из-за огненного буйства вулкана, но и из-за тайной, глухой, расползавшейся шепотком недоброй славы этих мест. А люди, которые время от времени раскидывали шатры у восточного склона, у единственного в этих краях родника, не страшились подземных толчков и глухого гула, потому что знали: лава хлынет по западному склону, по проложенному веками руслу.

И щель, сочащаяся вонючими испарениями, была для этих людей лишь местом, куда удобно скидывать трупы. Сегодня в эту трещину тоже было опущено мертвое тело. Но его не тащили за ноги по полу тоннеля, как это обычно делалось, а несли, завернув в бархатное покрывало, и при этом многоголосо взывали к Хмурому Богу.

И теперь вокруг жертвенника в мрачном молчании восседало около пятидесяти человек. Это была на редкость разнообразная компания. Нищий в отрепье сидел рядом с толстяком в золотой парче. Горец с наррабанского севера в одежде из козьих шкур соседствовал с граианцем в нарядном камзоле. Свирепый рубака с иссеченной шрамами открытой грудью устроился возле тихого старичка, пальцы которого были испачканы чернилами.

Были в этом пестром собрании и две женщины. Одна – немолодая, коренастая, в горских штанах из выделанной кожи и рубахе из небеленого полотна – носила на голове алую повязку Матери Племени. Другая была с головы до ног скрыта под густой вуалью. Наррабанки давно уже не носили такой убор, лишь некоторые женщины из благородных семей продолжали поддерживать древние традиции. Иногда она тихо поправляла вуаль, показывая тонкую руку в золотых кольцах.

Внезапно чинное выжидание было прервано резким движением гибкого, сильного тела. Тигриным прыжком на ступени выметнулся смуглый человек, взбежал на жертвенник, застыл рядом с рукой статуи, в свете факелов.

Нельзя было угадать возраст по этому темному лицу, выдубленному сухим ветром пустыни. Жгучие черные глаза, горбатый хищный нос, жесткая линия рта. Черная шапка вьющихся волос тщательно подбрита вокруг ушей. Ушные раковины сверху донизу проколоты, в дырочки продеты тонкие золотые кольца. В одном ухе – шесть колец, в другом – семь. Наряд мужчины составляли дорогие, расшитые серебром шаровары и старая безрукавка из козьей шкуры, распахнутая на темной груди. На выпирающих грязных ключицах лежало золотое ожерелье с драгоценными камнями. Повернувшись лицом к статуе, пустынный кочевник взревел:

– Великий Одержимый умер! Он в Сияющем Мире, он счастлив! Те, кого он убил во славу Кхархи, стали там его рабами! Теперь я буду великим Одержимым! Я, Нрах, прозванный Львом Пустыни! Возьми меня, Хмурый! Я – твой слуга, я – Избранный!

Собравшиеся выжидающе молчали. Нрах обернулся, оглядел пещеру и понял, что сказано мало. Как истинный нарраба-нец, кочевник ненавидел долгие разговоры, но для такого случая пришлось призвать на помощь все свое красноречие.

– Я – Нрах! – заорал он, ударяя себя кулаком в грудь. – Львом Пустыни зовут меня, горячим ветром зовут меня, песчаной бурей зовут меня! Двести клинков под моей рукой – и все Посвященные! Там, где проходят мои воины, ветер разносит дым и пепел, песок впитывает кровь! Мои бойцы, как настоящие львы, вспарывают животы врагов и рвут зубами печень! Хмурый, это для тебя! Взгляни на мои уши! Каждое кольцо – это десяток врагов, убитых в бою, а замученных пленников я не считаю! Кхархи, я достоин быть Великим Одержимым!

Голос кочевника угас под черным сводом. Разгорячившись, как в бою, Нрах бросил руку к бедру, туда, где ладонь привыкла находить рукоять кривого меча. Но рука бессильно повисла: воин вспомнил, что он безоружен – как и все, кто собрался в пещере.

Жест этот остудил пыл кочевника. Он повел плечом – мол, я все сказал! – спустился по ступеням и остался стоять у жертвенника.

Тихо встал с места старик в лохмотьях, поднялся, приволакивая ногу, к статуе, под факельные отсветы.

– Иххо Кривая Нога – так зовут меня, – начал он, стараясь говорить солидно и веско, но голос привычно сбивался на хнычущую, просительную скороговорку. – Я – старейшина нищих, что сидят у Храма Единого в Нарра-до. Ты знаешь меня, Кхархи! Я достоин быть Великим Одержимым. Не две сотни Посвященных, а вдвое больше покорны моей воле. Днем они бродят по дворам и клянчат объедки или толпятся у храмов, вымаливая у прохожих медяки… а ночью, выползая из подвалов и подворотен, подкарауливают запоздалых прохожих, поджигают дома, крадут детей у спящих матерей. Мои люди не машут клинками и не рвут зубами печень врага, но те, кто попадает в наши руки, долго, очень долго зовут смерть-избавительницу. А когда она все-таки приходит, мы бросаем изуродованные тела на перекрестках и площадях, чтобы утром горожане увидели, ужаснулись и завыли – на радость тебе, Хмурый! Возьми меня! Я обыщу весь мир и найду твой браслет! Ты вернешься в эту пещеру, обретешь прежнюю силу… я сделаю это, Кхархи!

Прихрамывая, Иххо спустился по ступеням и встал рядом с Нрахом. Физиономия кочевника перекосилась от зависти к гладкой речи соперника.

Но вскоре исходить завистью пришлось уже им обоим, потому что на жертвенник взошел плечистый грайанец в дорогом камзоле и затопил присутствующих волнами красноречия. Был он пиратом, командовал эскадрой из пяти кораблей и теперь живописал разоренные портовые города, горящие суда, багровые от крови волны – и все это, разумеется, во славу Хмурого. Кто, как не он, достоин стать Великим Одержимым?

Почти все сожженные города и потопленные корабли, что перечислил пират, были наррабанскими. Присутствующие (в большинстве своем наррабанцы) внимали рассказу доброжелательно и с уважением.

Когда пират спустился с жертвенника и занял место рядом с другими претендентами, на гранитном возвышении встал человек столь экзотической внешности, что даже среди сдержанных зрителей пронесся легкий шепоток.

Щуплый человечек с белесыми ресницами и бледно-голубыми глазами вежливо и задумчиво оглядел толпу. Его хрупкое тельце тонуло в несуразном буром балахоне, усеянном карманами всех размеров. На талии балахон был схвачен серебряной цепочкой. По спине спускались белые, почти бесцветные волосы такой длины, что позавидовала бы иная женщина. Заплетенные в три тонкие косы, они были аккуратно заправлены под цепочку. Надо лбом волосы были выщипаны, и на  блестящей розовой коже красовалась причудливая тонкая татуировка, завитками спускающаяся на виски. Да, ни с кем нельзя было спутать жителя Ксуранга (или, как они себя называли, ксуури).

– Мое имя я оставил дома, – защебетал ксуури тонким голосом (даже резкая, гортанная наррабанская речь в его устах напоминала птичье пение). – Зовите меня Уасанг, что означает “чужеземец”… Вы хорошо ублажаете Кхархи. Но он не возвращается, потому что стоны и вопли, доносящиеся до него, слишком слабы. Сегодня кричит человек на жертвеннике, завтра скулит под пыткой бедолага в подвалах Нарра-до, послезавтра голосит кочевой род, который вырубают воины вот этого героя с трудным именем и с кольцами в ушах… Этого мало, очень мало! Когда Хмурый сделает меня Великим Одержимым, я устрою так, что горе расплеснется волной до небес – и разом, в один день!

Все заинтересованно притихли. Ксуури запустил тонкую лапку в один из своих бесчисленных карманов и поднял над головой небольшую склянку.

– Это яд! Я знаю сорок шесть рецептов ядов. Есть составы, которые убивают мгновенно, как молния; есть такие, что заставляют умирать в долгих муках; некоторые оставляют человека в живых, но делают слепым или глухим; некоторые вызывают паралич или безумие. Есть яды, которые человек глотает с едой и питьем, а есть такие, которым достаточно капелькой попасть на кожу…

Собравшиеся слушали эти слова, как прекрасную песню.

– Когда я стану великим Одержимым, я переверну мир в поисках браслета, что звеном священной цепи свяжет Хмурого Бога с его тенью, вернет ему силу и власть. А пока идут поиски, я прикажу готовить яд… много яда! И в каждый город, в каждое селение отправлю по человеку, в крупные города – несколько… Мы, кхархи-гарр, “слуги Хмурого”, многочисленны, мы и в сопредельные государства пошлем своих людей – пусть ничего не делают, просто живут там. Едва мы узнаем хоть что-то о браслете, сразу пошлем им условный знак. В один и тот же день отравят они источники воды там, где поселились…

Ксуури сделал паузу, дав собранию прочувствовать тонкую прелесть этой картины. Все зачарованно молчали, только с уст женщины под вуалью сорвался громкий сладострастный стон.

– Неужели, – продолжил ксуури, – Хмурый Бог не воспрянет от такого пожара людской беды? Неужели к нему не вернутся силы, неужели он не придет в пещеру, в каком бы обличье он ни был: птичьем, зверином или человеческом?

Поклонившись собравшимся, он спустился вниз и стал у жертвенника.

Первым сбросил чары щебечущего голоса тощий старикашка с козлиной бородкой и испачканными в чернилах пальцами.

– Постойте! – вскочил он на ноги. – А почему этот мудрый человек не сказал, сколько Посвященных находится в его власти?

– Ни одного, – развел руками ксуури.

– Как же так? – ахнул старик. – Какой же ты тогда Избранный?

– А я не Избранный, – объяснил Уасанг. – Просто мне удалось случайно узнать про кхархи-гарр, и я решил, что мое место – среди них.

Поднялся возмущенный ропот.

– А условный знак? – вновь спросил старик – теперь уже тоном сурового обвинителя. – Откуда тебе известен условный знак Избранных? А также место, где находится пещера?

– Есть снадобья, развязывающие людям язык. Но вы не беспокойтесь: человек, раскрывший ваши тайны, уже мертв, так что…

Его заглушил хор протестующих голосов. Кхархи-гарр сочли поведение ксуури нестерпимо вызывающим. Каждый из них в свое время прошел крутую, залитую кровью лесенку: от Ученика-в-Черном – к Принесшему Клятву, от Принесшего Клятву – к Посвященному, от Посвященного – к Избранному. А этот чужеземец хочет обогнать их одним прыжком? Ну уж нет!

Но все же речь ксуури произвела на слушателей сильное впечатление – и спасла оратору жизнь. Все согласились с тем, что Уасанг может быть полезен. Не стоит казнить его, лучше принять в ряды кхархи-гарр и даже помочь побыстрее пройти все положенные ступени.

Глаза чужеземца чуть сузились – у сдержанных ксуури это было признаком бешенства. Но он ничем больше не вьщал своих чувств, лишь сказал мягко:

– Что ж, попытаю счастья в другой раз. А пока выражу свое восхищение мужеством остальных претендентов. Ведь их трое, а Хмурому нужен один…

Пират побледнел, Иххо потупился. Нрах заскрежетал зубами: удар пришелся точно в цель.

Голоса в пещере разом смолкли: кхархи-гарр одновременно вспомнили, как Хмурый выбирал прежнего Одержимого.

Тогда четверо Избранных предложили себя Хмурому. Четверо матерых убийц, во всех отношениях достойных чести встать во главе кхархи-гарр. Все четверо были допущены к страшному испытанию – беседе с тенью бога.

Жребий указал, кто из четверых останется на ночь в пещере со статуей.

На рассвете слуги Хмурого вернулись в пещеру. С первого взгляда на Избранного им стало ясно: человеку хорошо! Рот растянут в счастливой улыбке, глаза пустые, по подбородку течет струйка слюны…

Тот, кто отвергнут богом, не нужен и его слугам, поэтому безумца тут же прикончили на жертвеннике, но что за радость от убийства, если человек не воет от страха, не умоляет о пощаде!

Второй претендент внезапно отказался от испытания, заявив, что больше не считает себя достойным такой чести. Небывалый случай! Со времен первого Великого Одержимого не происходило ничего подобного! Избранные до хрипоты проспорили весь день, а к вечеру решили казнить труса.

В пещере остался на ночь третий претендент. С ним хлопот оказалось куда меньше, потому что наутро его нашли на полу мертвым, с выражением запредельного ужаса на лице. Так что его понадобилось всего-навсего оттащить к расщелине и бросить в лаву.

Четвертый же претендент на следующее утро сам вышел навстречу слугам Хмурого, с безумным блеском в глазах начал вещать о крови, огне и смерти и потребовал, чтобы девятеро самых видных Избранных были немедленно принесены в жертву Кхархи. Это было тут же исполнено самым быстрым и аккуратным образом, потому что все поняли: бог сделал свой выбор…

Но сейчас кхархи-гарр, растревоженный словами Уасанга, думали не о страшной, почти безграничной власти, которую получил Великий Одержимый, а об участи троих отвергнутых, которые вовсе не были слабыми, ничтожными людьми…

Преодолевший замешательство Нрах хотел было прореветь что-то гневное, но заметил, что присутствующие разом вытянули шеи и потрясенно глядят мимо него – на жертвенник. Кочевник обернулся – и коротко взрычал от удивления.

Над жертвенником колыхалось серебристое марево, похожее на рябь воды на поверхности озера в солнечный день. Марево затрепетало, мерцая, из него шагнул на жертвенник высокий человек с узкой темной бородкой. Холодные серые глаза спокойно и твердо взглянули на ошеломленных слуг Хмурого. Бледное горбоносое лицо со следами недавно заживших порезов было невозмутимым, лишь тонкие губы под черной полоской усов улыбались чуть презрительно и насмешливо.

Какими бы отчаянными ни были кхархи-гарр, все же потрясение лишило их речи и оледенило сердца страхом. А незнакомец заговорил с небрежной надменностью:

– Слушал я вас, слушал, и слушать вас мне надоело. Все вы глупцы. Ваши предшественники создали великолепное сообщество – мощное, грозное, неуловимое, проникающее своими щупальцами куда угодно, от королевских покоев до глухой норы в городских трущобах! И на что вы тратите эту силу? Ловите путников по дорогам? Вырезаете беззащитные семьи кочевников? Все вы мыслите мелко и скудно, если не считать этого мечтателя из Ксуранга, у которого есть забавные, но заслуживающие внимания идеи. Впрочем, его мысли текут в неверном направлении. Никакой силы кхархи-гарр не хватит, чтобы с должным размахом взяться за все человечество. Для этого человечество само должно приняться за дело своего уничтожения. Величайшая из войн, в которую были бы втянуты все страны и народы .. возможно, с привлечением армий из иных миров… разве не было бы это изысканным лакомством для Хмурого? Подумайте еще о… впрочем, нет, не нужно. Я уже понял, что размышления для вас – непривычный и тяжелый труд. Я избавлю вас от этой заботы. Поздравляю, вы меня уговорили. Я, Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, согласен стать вашим… как его… Великим Одержимым.

Последние слова вывели Избранных из шока. Они поняли, что имеют дело не с загадочным сверхъестественным существом, а с человеком, причем весьма наглым. В гневе забыв о его эффектном появлении на жертвеннике, кхархи-гарр дружно вскочили на ноги, чтобы расправиться с незваным гостем.

Нрах очнулся на мгновение раньше других, одним прыжком взлетел на жертвенник и ударил себя твердым кулаком в грудь.

– Моя добыча! – прохрипел кочевник Избранным и перевел благосклонное внимание на незнакомца. – Ты… отродье вонючего шакала! Я вырву твои кишки!

Угроза не была немедленно приведена в исполнение лишь потому, что Нрах, как многие прирожденные лидеры, был позером. Бессознательно он оттягивал момент расправы, чтобы всласть покрасоваться на глазах у Избранных. Вот он каков: натиск, гнев, рычание!

Джилинер хладнокровно взглянул в лицо разъяренному Льву Пустыни.

– А если вас беспокоит, – возвысил он голос, чтобы преодолеть нарастающий шум, – что я не являюсь Избранным и не имею под своей командой сотни-другой головорезов, то можете не волноваться: мне это совершенно безразлично!

В глазах Нраха полыхнула красная жажда убийства. Он оскалился, предвкушая удовольствие голыми руками задавить наглеца.

– Что же касается моих планов на будущее… – продолжил было Джилинер.

– А-арргх! – взревел кочевник, сделав шаг к жертве. Джилинер бросил на него быстрый взгляд и спокойно позвал:

– Шайса!

Серебряное марево вновь замерцало, на жертвенник шагнул невзрачный человечек с невероятно длинными руками.

– Шайса, – негромко пожаловался Джилинер, – этот верблюд меня все время перебивает…

Только очень опытные воины заметили короткое движение, которым наемник отправил в полет нож, словно выпустил птицу на свободу.

Нрах захлебнулся рычанием и лицом вниз рухнул на жертвенник.

Неистовым порывом гнева захлестнуло Избранных. В этот миг двое пришельцев были на краю Бездны, потому что на них ощерилась стая матерых убийц. Не важно, что эти двуногие звери были без оружия: почти все они в мастерстве не уступали Шайсе.

А сам Шайса был невозмутим. Он полностью доверял хозяину. И оказался прав: его господин в два счета укротил эту свору. Причем без всякой магии.

Джилинер вытянул руку в ритуальном жесте – вперед и немного вниз – и возопил, перекрывая злобные голоса.

– Да примет Хмурый Бог жизнь этого человека! Да насладится его предсмертными стонами! Да возрадуется при виде его страданий!

Произошло то, на что и рассчитывал Ворон. Сработала страшная сила: привычка, вошедшая в плоть и кровь.

Разум еще не успел подсказать слугам Хмурого верное решение, а руки сами собой вытянулись в сотни раз уже проделанном жесте – вперед и вниз, как у черной статуи. Полсотни глоток дружно взвыли:

– Да насладится! Да возрадуется!

Когда крики смолкли, все на миг притихли, не зная, что делать дальше. Джилинер победно вклинился в эту паузу:

– Хмурый, избери меня! Я самый сильный маг в этом мире, а главное – скоро в моих руках будет тайна Души Пламени!

Это окончательно потрясло и добило Избранных. Не было в Наррабане слов страшнее, чем “Душа Пламени”, – со времен короля Джайката, чьи войска пожаром прошлись по городам, горам и пустыне.

А Джилинер, смиривший врагов и завладевший их тревожным вниманием, спустился с жертвенника и скромно встал рядом с пиратом и Иххо.

Старый нищий, все это время что-то хитро соображавший про себя, заговорил громко:

– Я не отказываюсь от своего решения и по-прежнему хочу стать Великим Одержимым. Но этот чужак произнес слова, которые не должны дымом разлететься по воздуху. Если он говорит правду – он великий человек. Если лжет – достоин любой казни. Но кто лучше отделит правду от лжи, чем тень Хмурого? Кто придумает для лжеца самую страшную кару, как не она? Я считаю, что этому человеку надо без жребия уступить право первым провести ночь в пещере… – Иххо вопросительно взглянул на второго претендента.

– Уступаю! – угрюмо кивнул пират. Впервые ему отказало хваленое грайанское красноречие.

Солнце, залившее восточный склон безымянной горы, ворвалось в нижнюю пещеру, но сумело взобраться лишь на первые ступени лестницы. Выше все продолжало тонуть во мраке.

Шайса сидел на крутой ступеньке, небрежно вертя в пальцах нож. Он знал, что никто не осмелится потревожить его хозяина там, в освещенной факелами верхней пещере. Но все же верный слуга не терял бдительности…

Зашелестели шаги у входа. Один за другим к пещере стекались Избранные. Ночь они провели в своих шатрах в оазисе, подковой охватывавшем восточный склон горы. Теперь они спешили узнать, как решила тень бога судьбу грайанца.

Шайса молча поднялся, пропуская вереницу Избран- ных мим° себя по узкой лестнице.

Ступеньки кончились, проход расширился, и кхархи-гарр ; уже не гуськом, а толпой вступили в пещеру, где царила черная статуя.

Догорающие факелы бросали отсветы на жертвенник. На этом мрачном возвышении удобно уселся Джилинер, постелив на гранит сложенный плащ и прислонившись головой к вытянутой руке Хмурого Бога. Пристроив на согнутом колене навощенную дощечку, он сосредоточенно что-то писал.

– А, пришли! – небрежно приветствовал он Избранных. – Значит, уже утро?

Он гибко спрыгнул с жертвенника и всласть потянулся. У мага был измученный вид. Щеки, и без того впалые, ввалились еще глубже; белки светлых глаз покраснели; кожа была бледнее, чем обычно, на ней резко выделялись шрамы.

– Ну и устал же я! – пожаловался Ворон. – До сих пор на моей памяти была лишь одна столь же утомительная ночка – это когда я приехал в столицу и принимал в гостях у себя трех актрис тайверанского театра… тогда тоже ночь тянулась, тянулась, никак кончиться не могла…

Обведя взглядом изумленные физиономии Избранных, Джилинер снизошел до объяснений:

– Я имел беседу с тенью Хмурого. Мы нашли общий язык и вполне друг друга поняли. Признаться, я приятно удивлен. С таким богом полезно будет сотрудничать… – Ворон еще раз потянулся. – Итак, за дело! Сначала займемся самым важным и неотложным: созданием удобств и уюта для меня. Разумеется, я не стану жить в этой вонючей пещере. Кажется, у восточного склона есть оазис? Мне понадобится хороший шатер.

– Да соблаговолит Великий Одержимый принять в подарок мой шатер, – склонился до самого пола толстяк в богатом наряде. – Таким не побрезговал бы сам Светоч!

Коротким взглядом Ворон оценил парчовый кафтан с рубиновыми застежками, в котором красовался его собеседник.

– М-да, вряд ли ты живешь в рваной палатке… Хорошо, беру. Еще мне нужен умелый повар, только пусть не предлагает мне пресные лепешки и конину.

– Ну что ты, господин! Все сделаем, господин! – отозвалось несколько голосов.

– Ладно, теперь о менее важных вещах: нам предстоят поиски магического браслета и овладение Душой Пламени.

– Еще нужно разыскать существо, в которое воплотился бог… – робко подсказала женщина под вуалью…

– Это не наша забота. Тень объяснила, что главное – найти браслет и надеть его на руку статуи. Тогда Кхархи сам придет в пещеру. Или прилетит. Или прискачет. Впрочем, если я правильно понял характер Хмурого, он приползет… Но я о браслете… кто отвечает за шпионов? Ты, почтеннейший Иххо? Я так и думал. Ступай в мой шатер, побеседуем за трапезой. Остальные могут идти… нет, задержитесь еще! Взгляните на этого человека. Его зовут Шайса Змея, с этого дня он – Избранный…

– Но, господин мой, – дерзнул влезть с замечанием тот же старикашка, что разоблачил ксуури, – слуги Хмурого становятся Избранными не так!..

Джилинер окинул старика нехорошо запоминающим взглядом. Старик побледнел, но не дрогнул. Видно было, что за букву закона он будет стоять насмерть – причем в прямом смысле слова.

Бесстрашие тщедушного наррабанца заинтересовало и позабавило Ворона.

– Ах, свиток ты пергаментный! – сказал он без гнева. – Чернильница ты на двух ножках! Как твое имя и кто ты таков?

– Ритхи-дэр, судья города Тхаса-до.

– Судья? Я должен был догадаться… Что ж, судья, растолкуй темному и глупому Великому Одержимому, как именно кхархи-гарр становятся Избранными.

Старик цепко вслушивался в интонации повелителя, пытаясь понять, близка ли смерть. Но ответил твердо:

– Десять Избранных, договорившись меж собой, приводят удостоенного высокой чести Посвященного перед очи Великого Одержимого и приносят свои ручательства за него, дабы тень Хмурого снизошла…

– Достаточно, я понял. Вот ты этим и займешься, Ритхи-дэр. Отсчитай-ка еще девятерых, прямо по головам, кто ближе стоит… семь, восемь… отлично! Идите все сюда и поручитесь передо мной за Шайсу. Можно хором, чтобы быстрее… Хватит, хватит, убедили, я вам верю. Шайса, ты – Избранный. Оставайся здесь, а все остальные – вон!

Кхархи-гарр тут же исчезли в черном тоннеле.

– Шайса, самое важное дело – тебе. Подбери надежный отряд из Посвященных и скачи на север, к побережью, в городишко Горга-до. Тамошний Хранитель… или, как здесь говорят, Оплот Города… его зовут Таграх-дэр… укрывает у себя звездочета по имени Илларни. Этот человек нужен мне живым и невредимым – я говорю об астрологе… Эй, о чем ты задумался? Куда уставился?

– Прости, господин! – Шайса с трудом оторвал взгляд от лица статуи. – Я слышал и запомнил каждое слово… Но эта гранитная кукла следит за мной глазами!

– Это не гранит. – Ворон с удовольствием оглянулся на статую. – Это обсидиан. И это настоящее произведение искусства. Стоило попасть сюда хотя бы ради того, чтобы увидеть это черное чудо.

– Может, и так. Но когда гляжу на эту фигуру, кажется, будто я здесь уже был… и видел это… пещеру, жертвенник…

– Вот как? – заинтересовался Ворон. – К тебе возвращается память? Как же я не подумал сразу – ты ведь, оказывается, и наррабанский язык знаешь! Ведь ты понял все, что здесь было сказано?

– Верно! – изумился Шайса. – Все понял!

– Может, ты был одним из кхархи-гарр? Пока не потерял память, а? Ты прекрасно владеешь всеми видами оружия – не здесь ли тебя обучали этому?

– Очень даже может быть! – просветлел Шайса.

– Вот видишь! – порадовался хозяин за слугу. – Так постепенно все и вспомнишь! А сейчас – в путь… Нет, постой! Ты хотел спросить о чем-то, но не осмелился.

– Да не прогневается господин, – поклонился Шайса, давно привыкший к проницательности хозяина. – Я подумал о шрамах на лице Ворона. Неужели от них нельзя избавиться – с помощью магии или как-нибудь еще?

Тонкая холеная рука легко дотронулась до безобразных полос, пересекающих лицо.

– Пусть пока остаются – как память о моей беспечности. Впредь буду осмотрительнее и беспощаднее… Но ты придумал этот вопрос на ходу, ты не об этом хотел спросить.

– Мой настоящий вопрос еще более дерзок, – решился Шайса. – Скажи, тень Хмурого действительно существует… или…

– Или я все придумал, чтобы подчинить себе эту банду сумасшедших?

К удивлению слуги, голос хозяина зазвучал просто и доверительно, словно Ворону хотелось поделиться лежащей на сердце заботой.

– Я и сам предполагал, что главари морочат головы прочим кхархи-гарр – возможно, с помощью магии… Нет, Шайса, тень бога существует – и она сильна! Так сильна, что мне всю ночь пришлось сражаться за свою душу.

Это был холодный разговор двух союзников – и в то же время беспощадный бой! Обсуждение совместных планов – и в то же время нестерпимая пытка! – Ворон криво усмехнулся и злорадно добавил: – Надеюсь, пытка взаимная! Я тоже кое-что понимаю в умении причинять боль, причем не только грубому и уязвимому человеческому телу… Но как же мне было тяжело! Я с трудом сумел выстоять, остаться прежним Джилинером… Если такова тень, то как же могуч сам Хмурый Бог? Я начинаю думать, что… – Ворон резко оборвал фразу, трезво и холодно взглянул на слугу. – Ладно, это все пустые слова. Ступай и не смей показываться мне на глаза без Илларни из Рода Ульфер!

Но Шайса слишком хорошо знал хозяина, чтобы дать себя обмануть показной деловитостью. Он поклонился и ушел, унося в сердце своем так и не произнесенный Джилинером конец фразы: “…начинаю думать, что связался с силами, обуздать которые мне будет не по плечу…”

 

Ну и что с того, что в Аршмир пришла осень?

Может быть, Новый порт и затих, тоскуя по чужеземным кораблям. Может быть, рыбаки Старого порта и ворчат, что первые шторма отогнали от берегов рыбу. Может быть, угомонилась суета вокруг бесчисленных складов. Может быть, оба рынка без заезжих торговцев кажутся опустевшими…

Но уж у городской стражи работы точно не убавилось! В любое время года и в любую погоду в Аршмире воровали и будут воровать! Наоборот, именно сейчас хлопот у стражи стало больше. Сброд, что летом мог прокормиться в порту, теперь рассеялся по городу и отчаянно ищет, чем бы набить брюхо. Так что осень для начальника стражи такая же горячая, страдная пора, как и для крестьянина, убирающего свой урожай. А уж про зиму – бр-р! – и думать не хочется!..

– Это же Аршмир! Самый чудесный город на свете! Столица моря и ветра! Ты воздух-то глубже вдохни, ясная госпожа! Вей-о-о! Чувствуешь, как прибоем пахнет?

– Рыба, – передернулась Нурайна. – Тухлая.

– Эх, – мечтательно вздохнул Орешек, не обращая внимания на враждебность королевской дочери, – тебе бы, госпожа, взглянуть на этот город летом! Вот уж красота! А сейчас даже улицы опустели…

– Ты хочешь сказать, – ужаснулась Нурайна, – что этих мерзких нищих и бродяг может быть еще больше?

Орешек бросил на женщину быстрый довольный взгляд. Ему нравилось дразнить госпожу. Нурайна, в дворцовых стенах приученная скрывать чувства от посторонних глаз, рядом с Орешком теряла свою выдержку и откровенно злилась. Ей трудно было переносить присутствие наглого выскочки. И Орешек, заметив это, с удовольствием демонстрировал худшие черты плебея, выбившегося в знать. Нурайна уже готова была рычать от его бесчисленных рассказов: приключения задиры-грузчика, мелкое воровство, актерские проказы, разбойничьи подвиги…

Самым забавным, на взгляд парня, было то, что Нурайна принимала его россказни всерьез, с искренним негодованием. Гордой королевской сестре и в голову не могло прийти, что над ней попросту потешаются и что большая часть этих возмутительных историй либо выдумана, либо произошла не с Орешком, а с кем-то другим…

Нурайна вскинула голову с надменной грацией породистой лошадки:

– До чего же здесь противно! Вернемся на корабль. Не могу избавиться от опасения, что он уплывет без нас.

– Не бойся, госпожа. Капитан сам себе не хозяин, им командуют приливы и отливы. Если сказал, что снимется с якоря на рассвете… Лучше прикупи в дорогу все, что нужно. Мы же второпях собирались, да сколько всего на постоялом дворе сгорело…

При воспоминании о пожаре Орешек чуть помрачнел. Не жаль было вещей, пропавших в огне, но было досадно, что не спас он сумку, в которой лежал пергамент, исписанный мелким почерком Даугура и скрепленный твердой королевской подписью. Конечно, и без того все будут знать, что он Сокол, ведь об этом говорят знаки на одежде! Но все же Орешек счел гибель пергамента дурным предзнаменованием.

Занятый грустными мыслями, он не замечал, что на него украдкой поглядывают двое стражников с черно-синими перевязями на груди.

– Я же говорил, господин, – робко промямлил плечистый верзила. – А ты не изволил верить… Я ж его на сцене видел!

Начальник аршмирской стражи подкрутил длинные усы и снизу вверх глянул на подчиненного с таким гневом, словно тот лично был виноват в назревающих неприятностях.

Отец начальника стражи оказал своему первенцу плохую услугу, дав ему имя Джанхашар Могучий Бык Такое имя, прицепленное к маленькому, щупленькому тельцу, обычно вызывало усмешку у окружающих.

Но только не у стражников! Маленький командир умел заставить бояться себя. В основном он добивался этого зычной глоткой, злопамятностью и вредным характером.

Когда четверть звона один из стражников примчался с невероятной новостью, командир врезал ему в солнечное сплетение. Чтобы не болтал вздора. Надо бы по уху, да не дотянуться…

Джанхашар был искренне уверен, что крупный человек не может быть умным. Безликие чтят закон равновесия. Даря человеку мощное, большое тело, они обязательно обделяют его мозгами. Взять хоть этот случай… Это какая же тупая башка нужна, чтоб такое ляпнуть! Мол, актеришка из здешнего театра, несколько лет назад куда-то пропавший, вдруг вернулся и разгуливает по городу в одежде со знаками Клана Сокола!

Поскольку побитый стражник продолжал стоять на своем, командиру пришлось тащиться за ним через весь город, чтобы выяснить, врет верзила или бредит.

Но когда начальник стражи увидел выходящего из лавчонки Сокола, в ушах приливной волной загремела кровь, грозно покачнулась улица.

Рядом с Соколом шла женщина, настоящая красавица, но Джанхашар лишь скользнул по ней взглядом. В другое время он обязательно обратил бы на незнакомку внимание, потому что любил именно таких женщин – высоких, осанистых, с прекрасной фигурой… Но сейчас он видел одно, освещенную множеством светильников сцену, великого Раушарни в ниспадающей складками мантии и пленного героя, который, опустившись на одно колено, вручал царственному победителю свой меч. Эти карие глаза… эти волосы цвета ореховой скорлупы… эти широкие плечи…

Да, в облике этого молодого человека перед начальником стражи предстала Большая Неприятность… Пожалуй, даже Большущая… нет, Громадная!

– Будем арестовывать, – решился Джанхашар. – Позови еще парней, небось торчат в трактире на углу…

– Понял, господин! – просиял стражник. – Ух, мы  его и скрутим!

– Дурак! Хочешь, чтоб завтра весь Аршмир судачил о том, как стражники Соколу руки выкручивав? Или будешь каждому прохожему разъяснять, что арестовал самозванца? Все надо сделать тихо. Знаешь такой фокус – “поцелуй Хозяйки Зла”?

– Конечно, господин!

– Ну вот… Вроде как Сыну Клана плохо стало, а вы его до дома провожаете. Вежливо и чинно.

– Сделаем, господин… А потом его куда? В Дом Стражи или сразу в тюрьму?

Джанхашар не ответил, сраженный внезапной и ужасной мыслью.

А что, если он совершает чудовищную ошибку? Если это всего лишь роковое сходство высокородного господина и жалкого актеришки, сходство, специально подстроенное Хозяйкой Зла, чтобы погубить карьеру некоего героического начальника стражи?

Сейчас эти оболтусы скрутят Сокола – настоящего Сокола! – и отволокут в тюрьму… прикуют до завтра в подземелье, рядом с грабителями, ворами и убийцами. А утром явится судья… нет, не судья, дело слишком серьезное… сам Хранитель Аршмира! Начнет разбираться… У-у-ужас!!!

Отвести подозреваемого в Дом Стражи, битком набитый этими гадами, что метят на командирское место? Да, тоже хорошо придумано…

Джанхашар принял необычное и смелое решение.

– Нет, отведи ко мне домой. В мой особняк. Да не вздумай по дороге арестованному что-нибудь сломать, даже если очухается и сопротивляться начнет…

Орешек, не подозревая об опасности, наконец согласился вернуться вместе с Нурайной на корабль, капитан которого уже получил с них вперед плату за проезд до Наррабана. Волнение женщины можно было понять, ведь “Золотая креветка” – последний корабль, который покидает аршмирский порт. Шторма этой осенью подошли рано…

Двое стражников поравнялись с Орешком. Он чуть посторонился, но тут к его лицу метнулась лапища одного из стражников. Влажная тряпка накрыла рот и нос. Резкий горьковатый запах отуманил разум, смешал мысли, заставил ноги подкоситься. Орешек пошатнулся, но стражники подхватили его, не дали осесть на вымощенную булыжником улицу…

Нурайна отвлеклась было, разглядывая особо горластую и живописную нищенку, но услышала за спиной возню и обернулась.

Ее спутник, с бессмысленным лицом пьяного, не столько шел, сколько висел на руках у двоих стражников.

Женщина шагнула было вперед, чтобы потребовать у стражи объяснений, но замерла, пораженная ослепительной и радостной догадкой. Мерзкого самозванца узнал кто-то из стражников и без шума арестовал! Нурайне рассказывали о хитрых приемах, которые применяются при аресте преступников, в том числе и об одурманивающих снадобьях… Но какая аккуратная работа! Со стороны – безобидная сценка: двое стражников, надеясь на вознаграждение, помогают захмелевшему господину добраться домой…

Великолепно! Все складывается очень удачно! Ничего плохого с Соколом сделать не посмеют, пока не проверят его невероятный рассказ. На это уйдет много дней – а корабль отплывает на рассвете. Последний корабль!

Ничего, ничего, негодяю полезно посидеть в тюрьме. А она, Нурайна, отправится в Наррабан одна. Совесть ее будет чиста, да и брат ни в чем ее не упрекнет. Что она могла сделать? Затеять драку со стражниками, чтобы ее тоже арестовали? Побежать к аршмирскому судье и засвидетельствовать личность своего спутника? А если ее примут за сообщницу мошенника? А корабль тем временем уйдет!

Нет, спасибо Безликим, пусть все остается так, как они решили. Возвратившись, Нурайна отблагодарит их щедрыми пожертвованиями на все храмы Тайверана и Аршмира.

Капитан “Золотой креветки” был обескуражен, когда женщина, расположившаяся в лучшей каюте, небрежно сообщила ему:

– Мой спутник может не успеть к отплытию. Не задерживайся из-за него, плату все равно получишь за двоих.

“Да чтоб мне на Бродячий Риф напороться! – озадаченно подумал капитан. – Я-то решил, что тут любовная история… похищение…”

А в трюме, на мешках с пшеницей, устраивались поудобнее еще трое путешественников, которым капитан после некоторых размышлений тоже позволил плыть в Наррабан, но при условии, что они будут как можно реже высовываться на палубу.

– Он принял нас за бежавших из тюрьмы преступников! – гордо гудел Айфер.

– Что, всех троих? – усомнилась Аранш/а. – И госпожу? Нет, он думает, что мы с тобой похитили знатную красавицу и хотим продать за морем какому-нибудь ценителю.

– За морем… – печально проговорила Арлина из-под натянутого по самый нос плаща. – Айфер, ты был в Наррабане… скажи, женщины там красивые?

– Очень! – мечтательно отозвался Айфер. – Черноволосые, черноглазые, на вид – смиренницы, а на деле – огонь! Смуглые такие, гибкие… с возрастом, правда, сильно полнеют, но это ж кому как нравится…

Аранша дотянулась в темноте до рассказчика и крепко ущипнула его, не заботясь, куда именно пришелся щипок. Айфер понял намек и продолжил успокоительно:

– Но у них там строго! За девушками отец да мать в оба смотрят, за женами – мужья. С наррабаночками не пошутишь. Если какую красотку всего-навсего по заднице шлепнешь – тебя или кастрируют, или женят…

– Ну, – рассудила Аранша, – руки ты всю жизнь распускаешь… женат никогда не был, сам ведь хвастался… Стало быть, спать с тобой в одном трюме вполне безопасно!

До Айфера не сразу дошел возмутительный смысл, заключенный в словах наемницы. Он долго обдумывал сказанное, сосредоточенно пыхтел… а потом тишину разорвал гневный вопль:

– Че-е-его-о?!

Ответом было сонное посапывание двух девичьих носиков – посапывание слишком уж ровное и безмятежное…

 

Дорога скатывалась с высокого холма, мелькала среди густой травы, на бегу ластилась к корням деревьев. Деревья не обращали на дорогу ни малейшего внимания. Они ежились под резкими порывами ветра, доносящего издали слабый запах моря, и печально тянули вслед уходящим лучам солнца свои ветви, в листве которых сквозила красно-золотая “седина”.

Опадающие листья летели на дорогу, под копыта замызганной клячонке, которую безуспешно понукал одинокий всадник – высокий безбородый старик с узким длинным лицом и смуглой, как у наррабанца, кожей.

Усталая чалая кобыла шла все медленнее, время от времени спотыкаясь. Всадник, застигнутый в пути сумерками, бросал по сторонам тревожные взгляды, выбирая, где бы остановиться на ночлег.

Но остановиться пришлось раньше, чем он ожидал.

На протянувшейся над дорогой ветви дуба возник странный “плод” – долговязая фигура в лохмотьях. Свесившись на руках, человек легко спрыгнул в траву, тут же поднялся во весь свой немалый рост и шагнул на дорогу, преградив путь всаднику.

Запаленная кляча с облегчением остановилась, расставив ноги и опустив голову, и всерьез призадумалась: околеть ей прямо сейчас или подождать немного? Верзиле, ухватившему ее под уздцы, она уделила не больше внимания, чем нищий – жрецу, рассуждающему о добродетели воздержания.

– Слезай, старик, – решительно сказал бродяга. – Ты поездил, теперь моя очередь. Седельные сумки не отстегивай, они мне пригодятся.

Бывший владелец лошади неуклюже сполз с седла. Бродяга на миг вгляделся в лицо путника, пытаясь что-то припомнить, поймать ускользающий образ… но тут же презрительно тряхнул головой и перенес свое внимание на лошадь, которая, увы, составляла достойную пару своему дряхлому хозяину.

– Ну и кляча! – с омерзением произнес бродяга. – Ну и волчий корм! Ты, старик, наверное, ждал, что тебя ограбят, раз пустился в путь на этой дохлятине!

Отвернувшись от своей беспомощной жертвы, грабитель хотел было вскочить в седло.

– Постой, добрый человек! – послышался за его спиной слабый, дребезжащий голос. – Во имя Безликих… Я… у меня… сердце… Позволь глотнуть вина, иначе не добреду… Я старый… больной…

Пронзительно-желтые глаза грабителя со снисходительным презрением смерили путника с головы до ног.

– И впрямь вот-вот помрешь! Ладно, глотни винца, если у тебя есть. Заодно и я выпью – за то, чтобы твоя кляча не околела хоть до первого поворота.

Трясущимися руками старик развязал седельную сумку, достал глиняную фляжку. Грабитель нетерпеливо шагнул вперед. Но тут взгляд старика стал жестким, рука взметнулась – и резкая, едко пахнущая жидкость выплеснулась в лицо разбойнику.

Пошатнувшись, грабитель упал над колени. Он чувствовал себя так, словно получил сильный удар по затылку: мысли были смяты и спутаны. Глаза слезились, кожу жгло, но ужаснее всего было ощущение, словно кто-то воткнул ему через ноздри в мозг две длинные иглы. Жадно хватая воздух ртом и мыча, он походил на немого, который спьяну пытается произнести застольную речь.

В его локоть вцепилась крепкая рука.

– Ну, вставай, я помогу… Рядом ручей есть, я знаю, я здесь бывал… Иди за мной… вот так, так…

Ничего не соображающий и ничего не видящий от боли грабитель покорно пошел за своим поводырем. Под ногами хрустели сучья, разбойник дважды чуть не упал, но заботливые и неожиданно сильные руки поддержали его.

Послушно, как кукла, разбойник дал поставить себя на колени. Крепкая ладонь пригнула его голову – и восхитительно холодная вода коснулась обожженного лица.

– Промывай глаза, только не три! – командовал красивый бархатный голос, ничем не напоминавший недавнее старческое дребезжание. – Ничего, не помрешь, это не яд, всего-навсего уксус, только крепкий…

Боль не прошла, но ослабла, ее уже можно было терпеть. Мысли пришли в порядок, и грабитель сообразил, что именно произошло с ним по воле Хозяйки Зла. Угрожающим движением он поднялся на ноги.

– Не вздумай дурить! – поспешно предупредил его старик. – У меня таких подарочков много… этот еще самый безобидный…

– Плевать мне на твои подарочки, – прохрипел грабитель, – мне нужна лошадь! Я спешу!

– Некуда тебе спешить, ты уже опоздал. До Аршмира только к полудню доберешься, а корабль, что увозит твоего врага в Наррабан, отчаливает на рассвете.

Звериный рык вырвался из обожженного горла. Разбойник устремил на загадочного путника свирепый взгляд покрасневших, воспаленных глаз.

– Ты знаешь, куда я тороплюсь? Может, даже знаешь, кто я такой?

– Сейчас ты этого и сам не знаешь. А прежде был Соколом по имени Ралидж Разящий Взор.

Крепкие руки сгребли старика за крутку на груди, приподняли в воздух.

– Ты… старый гриб… что ты можешь об этом знать? Мы встречались? …

– Конечно, встречались, – кротко отозвалась жертва, болтающая ногами в воздухе. – Поставь меня на землю, так нам удобнее будет разговаривать.

– Задавлю!.. Отвечай!..

– Мы встречались в очень высоком обществе – в свите короля Нуртора…

Разбойник поставил путника на ноги и испытующе вгляделся в него. Темная кожа делала старика почти неузнаваемым, но это узкое лицо… острый нос… проницательные темные глаза…

– Айрунги? Колдун? А где твоя борода?

– Осталась там же, где и твое имя: в Ваасмире.

– И смуглым таким ты не был…

– Если тебя ищут сразу два короля, лучше поменять внешность.

– Значит, ты расстался с Нуртором?

– А ты ожидал, что он осыплет меня золотом и назначит своим дарнигаром? В том, что война проиграна, виноват либо король, либо я. Угадай, на кого из нас двоих Нуртор свалит ответственность – а, Сокол?

– Не называй меня Соколом! – помрачнел бродяга. – Для тебя и всех прочих я – Раш!

– Костер, да? – восхитился Айрунги. – Ой, какое хорошее прозвище… кстати, ты мне напомнил – надо бы костерок разложить, завечерело уже…

– Дело говори! – рявкнул Раш. – Откуда знаешь, что я спешу? И почему думаешь, что я опоздал?

– Но это же понятно любому муравью в муравейнике! – всплеснул руками Айрунги. – Ты ведь гонишься за новым Соколом, занявшим твое место в Ветви, так?

Бродяга угрюмо промолчал.

– Значит, мы охотимся на одну и ту же дичь. Но ты наверняка мечтаешь о кровавой расправе, а для меня куда интереснее цель поездки молодого господина… Нет, у меня тоже счетец к этому мерзавцу, я охотно устрою ему что-нибудь яркое, незабываемое… но сначала хочу узнать, с чего это он так торопится в Наррабан, да еще в компании сестры короля…

Бродяга шарахнулся в сторону, как жеребец, у которого перед мордой взмахнули факелом.

– Сестра короля? Нурайна? Я узнал ее, а потом решил, что ошибся. Но куда, почему?..

– Вот и мне любопытно – куда и почему… И кое- какие соображения на этот счет у меня имеются. Мне удалось подслушать их разговор во время пожара на постоялом дворе… в местечке под названием Заячья Падь…

– А хорошо горело, правда? – гордо ухмыльнулся Раш.

– Так это ты расстарался?

– Я, – не стал скромничать бродяга. – С трудом настиг негодяя и подпалил постоялый двор. Как раз хотел поджечь и крышу, чтоб провалилась внутрь и прихлопнула всех, кто там был… Но тут в окне показалась Нурайна. Я узнал ее, опешил… Понимаешь, она меня когда-то обучала карраджу… Словом, когда я опомнился, было поздно: все успели выскочить из горящего дома.

– Ну, спасибо тебе! Я ведь тоже там был! А наш общий друг тогда шуточки шутил: мол, это у него уже второй погребальный костер… будем, мол, надеяться, что третий будет не скоро, а то это уже в привычку стало входить…

Ответом старику было тихое, горловое, звериное рычание.

– Впрочем, дело обернулось неплохо. Они с Нурайной потеряли осторожность и обменялись очень интересными фразами. Настолько интересными, что я решил идти за этой парочкой хоть до края Бездны… не за край, разумеется, но до края – пожалуйста!

– А я – и за край, если надо, – глухо и страстно проговорил Раш. – Я украл двух лошадей и загнал их насмерть, одну за другой, себя загоню насмерть, но настигну, достану…

Раш оборвал фразу. Взгляд его стал холодным и подозрительным.

– Но ты же едешь из Аршмира, а не в Аршмир!

– Я делаю самое умное, что только можно сделать… не теряю голову от жажды мести, как некоторые мои знакомые, не буду называть их по прозвищам… Вот соберу костерок – и все тебе спокойно объясню.

Раш нагнулся над ручьем, бросая в лицо пригоршни холодной воды. Когда боль улеглась, он обнаружил, что шустрый старик успел не только привести на прибрежную поляну свою клячу, но и сложить небольшую аккуратную кучку хвороста. Сейчас Айрунги рылся в седельной сумке.

– Погоди, я куда-то задевал огниво…

– Не нужно, – усмехнулся Раш и сосредоточил взгляд на собранном хворосте. Тот занялся сразу, жарко, зло и весело.

– У меня с каждым разом получается все лучше и лучше, – удовлетворенно бормотнул Раш.

Айрунги чуть помолчал, а потом сказал приветливо и легко:

– Прощальный подарок Клана Сокола, да? Так сказать, на память? Если бы ты научился этому раньше, никакой Даугур не посмел бы изгнать тебя из Клана… Подожди, я наберу воды, у меня с собой котелок…

Очутившись у воды, за кустами, где его не видели угрюмые глаза Раша, Айрунги уронил котелок на песок, рухнул на колени и молча воздел к небесам острые коричневые кулаки. Зависть буквально душила его, мешала дышать. Грязное ничтожество, предавшее свою страну и свой Клан, обладает магическим Даром! А он, Айрунги… О, если бы боги милосердно отняли память, проклятую память о коротких днях могущества, когда в его руках была магия! Да, он совершил тогда много такого, о чем больно и стыдно думать… Но сила!.. Но власть!.. За такое не жаль отдать и эту, и все будущие жизни!..

Впрочем, Айрунги быстро взял себя в руки. Вернувшись к костру с полным котелком воды, он небрежно сказал:

– Не очень-то хвастайся своим новым умением, люди не любят Ночных Магов. Кому это и знать, как не мне…

– Говори о самозванце! – рявкнул Раш. Айрунги аккуратно расстелил у костра свой потрепанный плащ, уселся на него и лишь тогда заговорил:

– На рассвете отчаливает “Золотая креветка”. Она идет в Наррабан, в порт Горга-до. Других кораблей не будет до весны… Не делай такое лицо, я ведь испугаться могу!.. Пожалуй, надо тебе помочь. Говорят, ты хорошо знаешь карраджу, а мне не помешает охрана. К тому же ты немножко магией владеешь… не так, как я, конечно, но все-таки… Короче, поступай ко мне на службу! Нам по дороге!

– Хорошо, – после короткого раздумья отозвался Раш. – Но только до тех пор, пока нам и впрямь по дороге… Ну, что прикажешь делать, хозяин?

В последнем слове прозвучала злая ирония, но Айрунги предпочел ее не заметить.

– Сейчас перекусим… кстати, про жалованье забудь, но кормежка – моя. Утром двинемся вдоль побережья и придем в деревушку, что называется Хвост Сардинки. Деревушка вроде бы рыбачья, а на деле – настоящий порт для пиратов и контрабандистов. Старейшина деревни кое-чем мне обязан. У нас будет корабль! Контрабандисты не боятся штормов, их скорлупки не плывут, а порхают по волнам! Когда “Золотая креветка” приползет в Горга-до, мы ее встретим на пристани… А сейчас расстегни-ка седельную сумку. Там кусок окорока, хлеб и фляжка с вином. Ну, что ты дергаешься? Настоящее вино,  не уксус.

Никогда в жизни Джанхашар не был в такой растерянности. Начальник аршмирской стражи видал всякое: убийства, ограбления, похищения горожан разного возраста и пола, поджоги, драки, захватывающие порой полгорода… ну, про кражи и мошенничества и упоминать не стоит, это так, будничная рутина.

А какие истории придумывали в свое оправдание преступники! Какие кружева языками выплетали! Главным слушателем этих хитрых баек был, конечно, городской судья, а на начальнике стражи эти россказни испытывались и проверялись: проглотит или выплюнет? Но крабы (как называют в Аршмире стражников) – народ бывалый. Не так-то просто всучить крабу небылицу. Джанхашару вранье хоть медом намажь – глотать не станет.

Но как ему быть сейчас?

Стоит перед ним хорошо одетый молодой человек с гневными карими глазами и рассказывает такое, что у начальника стражи не то что волосы – уши дыбом встают!

Видите ли, Клан Сокола усыновил безродного актеришку за свершенные им великие подвиги. Оказывается, парень заслужил такую неслыханную честь тем, что остановил войну, вывернул наизнанку Подгорный Мир, лично разделался с могущественным Ночным Магом, уничтожив его волшебный талисман… ну, еще по мелочи – истребил несколько десятков Подгорных Людоедов, зарубил Жабью Подушку и еще кого-то, сразу не вспомнишь… Все сказанное мог бы подтвердить пергаментом с королевской подписью, но пергамент сгорел во время пожара на постоялом дворе в деревне Заячья Падь…

Бред безумца? Но на парне плащ с вышитым соколом, дорогие сапоги, серебряный пояс… меч, правда, в простых ножнах, обычный мечишко… стражники сняли его с пленника, пока тот еще в чувство не пришел…

Наглая, кощунственная ложь? Но какому самозванцу придет в голову заявиться в края, где его хорошо знают, а главное – лгать так неправдоподобно? Неужели нельзя было сочинить что-нибудь менее нелепое? Например, что он – Сын Клана, который из прихоти или на спор жил в Аршмире под видом простого актера… Звучит глупо, но такая байка хотя бы старается быть похожей на правду! А чудовищные слова, только что прозвучавшие в этой комнате…. Похоже было, что рассказчику плевать, поверят или не поверят ему жалкие аршмирские крабы…

С холодком в груди Джанхашар понял: такая дикая ложь может оказаться чистейшей истиной! Задавив в сердце страх, начальник стражи процедил:

– Как же случилось, что до нашего города не докатилась весть о славных подвигах великого героя? За что нас так Безымянные обидели?

– Это ненадолго, – утешил его пленник. – Просто из Ваасмира к вашему Хранителю еще не прибыл гонец. Но я же не могу дожидаться его приезда! Не для того я гнал всю дорогу, словно опаздывал к дележу наследства! У меня на рассвете корабль отчаливает!

– Знаю. “Золотая креветка”. Лучше тебе об этом судне забыть. Никуда ты не исчезнешь, пока с тобой не разберутся.

Сквозь звонкую ярость, вихрем охватившую душу, до Орешка начал доходить весь ужас происходящего. Вей-о! Справиться с Подгорными Людоедами, с колдуном, с королем Нуртором – и нарваться на паршивых крабов!.. Впрочем, в Аршмире про стражников правильно говорят: “Крабы медленно ползают, зато могут больно цапнуть!”

– Но я тороплюсь по важному государственному делу! Это приказ короля!

– Да? И какое именно государственное дело столь спешно гонит в путь высокородного господина?

– А… я… я не могу сказать, это королевская тайна.

– Ах да, конечно, конечно!.. Разумеется, есть свидетели, которые согласятся подтвердить эту простенькую, правдоподобную историю?

Орешек открыл было рот, чтобы сослаться на Нурайну, но тут же понял, что королевская сестра выгораживать его не станет. Она так рвалась на подвиг в одиночку! А даже если подтвердит – поверят ли ей? К тому же она боится упустить последнюю возможность добраться до Наррабана. Так что вполне можно понять, почему она не спешит на выручку…

“И все равно – змея!” – нелогично подумал Орешек.

Ну и влип же он! Может быть, из передряги его выручит старый боевой друг – Великое Нахальство?

Орешек опустился на скамью, небрежно вытянул перед собой ноги (что считалось весьма наглым жестом, выражающим презрение к собеседнику).

– И за каким болотным демоном я тут застрял? – пожаловался он куда-то в пространство между подсвечником и стеклянной наррабанской вазой. – Если я Сын Клана, допрашивать меня может лишь Хранитель города. Если я подлый самозванец – опять-таки дело подсудно Хранителю. А ну, быстро – проводить меня к высокородному Ульфаншу! Сокол желает говорить со Спрутом, а не с погаными крабами!

Такое поведение крепко озадачило стражников и смутило их командира.

Хранитель! Да он и сам охотно отослал бы пленника к Хранителю, спихнув с себя ответственность!

Увы, весь Аршмир знал, что роскошная танцовщица по прозвищу Розовый Лепесток именно сегодня вняла уговорам Хранителя и согласилась взглянуть на две редкие и очень ценные картины времен короля Джайката, что хранились в загородном доме Спрута. Ульфанш давно горел желанием приобщить красавицу к высокому искусству. Можно только догадываться, что сделает он с человеком, который посмеет испортить ему вечер, наполненный беседами о живописи…

– Высокородный Ульфанш в отъезде, – сухо сообщил начальник стражи. – Будет завтра к полудню… – Джанхашар вспомнил тяжелые бедра и пышную грудь танцовщицы и поправился: – Нет, позже… пожалуй, к вечеру…

Сокол состроил капризную гримасу:

– Тогда почему я не в тюрьме? Почему торчу в этой убогой трапезной, среди гнусной мебели, которую мне так хочется переломать?

– Эй-эй! – встревожился Джанхашар. – Не забывай, что вокруг стражники с арбалетами!

– Вот арбалетами меня пугать не надо, – небрежно отозвался Орешек. – Это лишнее. И так трясусь от страха при взгляде на такого грозного великана, как ты…

Стражники дружно сделали вид, что ничего не слышали, а у их командира яростно встали торчком усы.

А Орешек и в самом деле не очень опасался арбалетов. Можно было рискнуть – расшвырять крабов, добраться до Сайминги, которую этот дурак небрежно повесил на стену…

Но крабы будут драться всерьез. Значит, ему тоже придется драться всерьез. Убивать… Но ведь он больше не разбойник! Если он прикончит хоть одного стражника… Вей-о-о!

Король, ясное дело, разгневается. Но главное – как об этом расскажут Даугуру! Мол, бродяга, которого он подобрал у подножия эшафота и ввел в Клан, так и остался разбойничьей мордой и душегубом. Бесчинствовал в Аршмире, зверски расправляясь с теми, кто пытался его унять…

Ни за что! Как бы ни завертела события Серая Старуха – надо обойтись без жертв!

Орешек сделал еще одну попытку:

– Разговаривать нам больше не о чем. Можете вести меня в тюрьму. В подземелье! На одну цепь с ворами и убийцами! А завтра, когда высокородный Ульфанш уладит недоразумение, мой Клан начнет разбираться с тобой, почтеннейший! За все сразу! Скучно тебе не будет!

Маленький командир стражников оскалился, как Подгорный Людоед:

– Что ты, высокородный господин, как это можно: Сокола – и в тюрьму?! Сын Клана окажет мне честь, проведя ночь под моим скромным кровом. А для большего почета я под дверью стражу поставлю, чтоб никто не потревожил сон знатного гостя. А что на окне решетка – так это от воров! Аршмир – город неспокойный, здесь всякой дряни хватает. Ты не поверишь, господин: порой даже самозванцы попадаются!..

Чем обычная комната отличается от тюремной камеры? Пра-авильно: тем, с какой стороны повернулся в замочной скважине ключ! Все остальное – несущественные мелочи!

Орешек кружил по небольшой уютной комнатке, как волк по клетке. На окне – решетка, как и обещал этот злобный таракан, здешний хозяин. Да еще какая решетка! С виду легкая, ажурная, а попробуй выломать… ну, спасибо кузнецу, чтоб его перевернуло и подбросило!

И с ужином все планы сорвались! А так хорошо было задумано: входит краб с едой, получает по башке умывальным тазиком, дверь остается открытой – армия, вперед!.. Так нет же! Ужин принесли двое: один с миской, второй с арбалетом. Причем второй в комнату не вошел, на пороге остался. И арбалет держал о-очень грамотно, под стрелу не нырнешь…

До утра дверь уже не откроется. А на рассвете отплывает “Золотая креветка”, увозя на борту красивую гадину Нурайну.

Нет, он обязан вырваться на свободу! Может быть, использовать темный подарок Аунка? Тогда он эту жалкую дверь одним пинком выставит!..

От этой мысли перехватило дыхание. Орешек присел на кровать. Отвратительное воспоминание положило ему руки на плечи, заглянуло в глаза своими мертвыми очами… Не-ет! Он больше не сможет!..

Разум поспешно подыскивал один довод за другим, чтобы отказаться от этой затеи. Да, он выбьет дверь, но тогда краба, что караулит в коридоре, можно смело числить в покой никах. Да и всех, кто встретится на лестнице… А ведь он решил: никаких убийств! К тому же злые чары отпустят его на улице, где-нибудь неподалеку от этого проклятого дома, и погоня возьмет его тепленьким, тихим и послушным…

Орешек с облегчением вздохнул и еще раз огляделся: что же здесь можно использовать для побега? Кровать. Умывальный таз на треножнике. Глиняный кувшин с водой. На полу – ковер из заячьих шкурок. На стене – еще одна шкура… ну, это что-то особенное! Великолепный черный медведь с оскаленной пастью. Наверное, маленький начальник стражи любит показать себя бесстрашным охотником. Ладно, что еще? Пустой сундук, два светильника, резная полочка, зеркальце… и все!

Может, подпалить дверь? Ну ладно, ладно, глупость может прийти в голову кому угодно. Ясно, что на пожар сбегутся все, кто есть в доме.

Вей-о! Кто-то уже сюда топает!.. А-а, это краб пришел менять того бедолагу у двери. Похоже, на эту ночь в доме разместился чуть ли не весь гарнизон аршмирской стражи. В честь высокого гостя.

Орешек прильнул к замочной скважине. Слышно было каждое слово.

– …третий звон уже. Я до утра покараулю.

– Смотри не засни. Если самозванец удерет, командир из нас муки намелет и тесто замесит!

– Да разве заснешь, когда такая луна! Глянь, как в окно хлещет, прямо речка светлая… Моя бабка сказала бы: ночь Эсталины-страдалицы…

– Не, я как завалюсь, так и засну… Если этот гад начнет орать, чтоб ты дверь открыл… ну, мало ли что выдумает… так нипочем не открывай, сразу нас зови.

– Да понял я, понял, иди…

Пленник с глухой злобой прислушивался к удаляющимся шагам. Но почти сразу злость угасла. Вскользь брошенные стражником слова про ночь Эсталины-страдалицы вызвали из прошлого вереницу воспоминаний: Орешек когда-то играл в пьесе, которая называлась “Верность Эсталины”.

А ведь трагические события, о которых говорится в пьесе, произошли именно здесь! Да-да, в те незапамятные времена рыбачий городок Аршмир находился севернее, там, где сейчас Старый порт… а здесь – может быть, на этом самом месте! – стоял злосчастный Замок Цветущей Жимолости…

Как странно! Легенда не сохранила имени властителя, который, спасаясь от королевского гнева, зарыл в окрестностях замка сундук с сокровищами. Но осталась в памяти людской простая служанка Эсталина, которую господин посвятил в свою тайну. Девушка поклялась, что укажет место, где спрятан клад, лишь верным слугам, которых хозяин пришлет за золотом: двум братьям Задирам. Легенда гласит, что парни сами забыли свои настоящие имена, да и все вокруг называли их только так: Старший Задира и Младший Задира…

И девушка сдержала слово. Преданная подлой замковой прислугой, истерзанная королевскими палачами, Эсталина до последнего вздоха повторяла одно: она не может нарушить клятву! Так и не нарушила – умерла под пыткой…

Хотя потрясенный ее мужеством король приказал с почетом сжечь тело благородной служанки, душа ее не смогла найти путь в Бездну: ведь приказ хозяина не был исполнен! Лунными ночами призрак Эсталины на краткий срок возникает на улицах Аршмира и заговаривает со случайными прохожими: ищет братьев Задир, чтобы отдать им золото. Бывало, путник, не потерявший от страха голову, нахально заявлял, что он и есть один из братьев Задир. Тогда тень Эсталины кротко интересовалась: где же второй брат? Не дождавшись связного, разумного ответа, она тихо исчезала…

Пьеса о стойкой служанке пользовалась в Аршмире бешеным успехом, сборы были великолепные.

А кого играл Орешек? Злого короля? Изгнанника-властителя? Палача?

Нет и еще раз нет! Он блистал в роли Эсталины-страдалицы!

Собственно, он должен был играть одного из слуг – маленькая такая ролька без единого слова. Но перед началом представления актриса, назначенная на главную роль, сцепилась со своей товаркой, игравшей подлую предательницу. Кажется, поводом для драки была благосклонность великого Раушарни, которую они почему-то не захотели делить… Так или иначе, когда этих дур растащили, обе годились лишь на то, чтобы изображать Эсталину после пытки. Никакой грим не мог скрыть следов недавней битвы.

Положение усугублялось тем, что весь прочий женский состав на премьеру дружно не явился – в знак презрения к пьесе, в которой были лишь две женские роли.

Раушарни коротко и выразительно объяснил идиоткам, кто они такие, по какому недоразумению появились на свет и какой смертью рано или поздно издохнут. Затем обвел взглядом труппу в поисках молодого лица, безусого и безбородого. Нашел – и кивнул в сторону Орешка: “А ну, переодеть его в женское платье! И парик, парик! Вот она, наша Эсталина!”

Парень пытался протестовать, но его жалкое вяканье заглушили раскаты знаменитого баса Раушарни: “Спер-рва убью, потом уво-олю!!!”

Орешек заткнулся и сыграл! Еще как сыграл! Легкая поступь, скупые, но выразительные жесты, а главное – голос, низкий и глубокий, но очень женственный.

А как великолепен он был в сцене пытки! Вопли прикрученной к скамье Эсталины заставляли зрителей вздрагивать и покрываться холодным потом.

Правда, никто не знал причины столь блистательной игры. А источником вдохновения послужил главный палач, которого играл старый недруг Орешка. Незадолго до этого Орешек увел у него симпатичную девчонку, а потом еще и в “радугу” дотла обыграл. Заполучив своего врага связанным и беспомощным, мерзавец-палач перестарался. Провел роль слишком убедительно и правдоподобно. Еще немного – и Орешек сообщил бы потрясенной публике, где зарыт этот проклятый сундук с сокровищами!

Когда занавес опустился, палач попытался скрыться, но Орешек, даже не сняв женского платья, догнал негодяя за кулисами и отметелил так, что на следующем представлении Эсталину пытал уже другой актер…

Орешек грустно улыбнулся воспоминанию. Может, стражник, что торчит в коридоре, видел его в этой роли? Не заговорить ли с крабом? Может, удастся под каким-нибудь предлогом убедить его открыть дверь? Нет, это вряд ли… А если… Вей-о-о-о! А ведь актер Орешек сумеет выкрутиться там, где пропал бы Сын Клана Сокола!

Эй, бессонные боги! Протрите свои усталые глаза, взгляните на ночной Аршмир! Сейчас здесь опять будет сыграна пьеса об Эсталине – но на этот раз не трагедия, а комедия!

Стражник таращился на дверь. Сна не было ни в одном глазу. Да и как уснешь, когда вокруг творятся небывалые дела, когда за порогом не обычный вор или убийца, а преступник, каких еще не видел Аршмир! В такую ночь что-то обязательно должно случиться. Боги испепелят грешника… или Хозяйка Зла сама навестит святотатца, пройдя сквозь стену в запертую комнату… лес

Словно отвечая мыслям часового, из-за двери донесся вскрик. Негромкий, какой-то придушенный, полный ужаса.

Стражник бросился к двери, припал к замочной скважине, но ничего не смог разглядеть. А узник бессвязно забормотал:

– Ты… Кто ты… Как вошла сюда?.. А-а-а!.. Да хранят меня Безликие! Ты Хозяйка Зла, да? Убирайся! Прочь!

Растерянность стражника перешла в смятение, когда лихорадочное причитание смолкло и на смену ему возник – из ночи, из Бездны, ниоткуда – низкий, очень печальный женский голос, полный тайны и безнадежности:

– Не бойся, добрый человек, я не Многоликая… я всего лишь бедная девушка, которая не сумела исполнить приказ своего господина.

– А… да… – чуть приободрился узник. – Ты служишь здесь? А как ты сюда вошла?

– По лунному лучу, – сказала незримая женщина так спокойно и просто, что у стражника волосы зашевелились на голове от страха и восторга. – Когда луч дойдет до той стены, я исчезну. Имя мне – Эсталина Жемчужный Цветок. Скажи, не ты ли один из тех, кого называют братьями Задирами?

“Скажи “да”, болван, скажи “да”, не тяни!” – мысленно молил узника часовой, начисто забывший, зачем он посташтен в этом коридоре.

– Я… да-да! – наконец выдавил из себя дурак-узник. Тут голос его окреп, самозванец продолжил нагло и напористо: – О прекрасная Эсталина, я и есть один из братьев Задир… э-э… старший!

– О-о! – вплелся в ночь тихий вздох, в котором были и недоверие, и надежда, и мольба. – Сколько лет… где же были вы с братом, почему не приходили?

– Да… это… все дела, ясная госпожа, все заботы, вздохнуть некогда!

– А где твой младший брат? – В голосе осталось лишь недоверие.

– У него… ну… свидание у него! Сама понимаешь, госпожа, его дело молодое… такая рыженькая…

“Что он несет, что несет?!” – беззвучно шептал стражник, готовый своими руками задавить дурня, которому выпало такое потрясающее счастье. Там, за дверью, оживала сказка. Где-то неподалеку сквозь пласты земли и крышку сундука лучилось золото, призывно полыхали драгоценные камни…

– Приведи ко мне своего брата, – сказал призрак  голосом холодным, как звездный свет. – Приведи – и я открою тайну сокровищ… Впрочем, ты уже не успеешь, твое время уходит, как вода в отлив… Прощай!

– Не уходи, госпожа! – взвыл часовой, громыхая ключом в замочной скважине. – Я сейчас!.. Я уже!.. Вот он я… младший брат…

Дверь распахнулась – и стражник растянулся на пороге, звонко и полновесно получив по голове умывальным тазиком.

Отбросив свое грозное оружие, Орешек склонился над часовым.

– Ничего, у крабов головы дубовые… Лежи, братец, отдыхай… Надо же! Всю жизнь мечтал разыскать родню, а нашел – и уже пора расставаться!

Черная пасть медведя мрачно скалилась на беспокойного гостя. Орешек окинул шкуру взором художника и одним махом сорвал ее со стены. Задув светильник, недавний узник щедро полил медвежью морду маслом, затем огнем второго светильника поджег промасленную шерсть, поднял импровизированный факел как можно выше над головой и шагнул через порог…

Почтенный Джанхашар стал первой жертвой огнедышащего медведя-оборотня. Начальник стражи шел наверх – проверить, не заснул ли часовой. Увидев гигантское чудовище, скачками надвигающееся из коридора и рассыпающее вокруг себя искры, Джанхашар попятился, оступился на лестнице, кубарем покатился по ступенькам, крепко врезался в пол затылком и временно утратил интерес к происходящему.

Более связно описал события садовник, которого, как выяснилось, служанка тайком пригласила в пустую и темную трапезную. По его словам, медведь распахнул дверь, полыхнул пламенем из пасти, захохотал по-человечьи, сорвал со стены меч в кожаных ножнах – и был таков…

Служанка при появлении чудовища упала в обморок не хуже любой знатной барышни. (Позже, будучи приведена в чувство, она сообщила, что медведь не только похитил меч со стены, но прихватил также из стенного шкафа четыре новые льняные скатерти, стеклянную наррабанскую вазу и серебряное блюдо…)

Дом пробудился, поднялась суматоха: топот, крики, грохот бьющейся посуды… Навстречу Орешку вылетели трое ошалевших, ничего не соображающих стражников. Похоже, командир и впрямь поосторожничал и набил дом охраной.

Сокол помнил, что убивать никого нельзя, даже не пытался извлечь Саймингу из ножен. Но стражникам  не пришлось этому радоваться, потому что в Орешке проснулся портовый грузчик, который терпеть не может крабов и всегда готов отвозить их мордами по земле или пошвырять с набережной в воду.

То, что происходило дальше, отнюдь не походило на благородное искусство карраджу.

Первый краб, подвернувшийся Орешку под руку, был без оружия – выбежал, дурак, второпях на шум. Разговор с ним прост и короток: ногой в пах, а затем, согнувшемуся, рукоятью меча по голове. И тут же, с ходу, развернувшись, локтем под дых второму, который хоть и прискакал с мечом, но растерялся при виде медведя с огненной пастью. Так, этот тоже согнулся, ему – коленом в морду… Путь свободен? Как бы не так! Третий стражник уже вздымает над неведомым врагом меч! Остановим удар Саймингой… эх, пропали ножны… возникнем вплотную к перекошенной роже краба – и лбом ему в переносицу! Вот уж этому приему Аунк точно не обучал! Краб выронил меч, схватился за разбитый в кровь нос… Пусть скажет спасибо, что Орешек его не двинул медвежьей мордой, которая еще не совсем погасла…

За порогом, во дворе, в дело вмешались еще двое крабов – да сколько ж их тут?! Стражники доблестно погнались за чудищем и настигли медведя в тот момент, когда он карабкался на забор. Орешек не стал тратить времени на драку – попросту скинул на преследователей шкуру с обгоревшей пастью. Тяжелая шкура рухнула на головы ретивым крабам. От неожиданности те повалились на землю и, накрытые пыльным мехом, молча вцепились друг в друга. Каждый пребывал в святой уверенности, что поймал оборотня.

Орешек легко спрыгнул на улицу с той стороны забора и глянул в щель на барахтающуюся лохматую кучу.

– Бросьте это дело, ребята, – весело посоветовал он. – А то как бы Клан Медведя не прицепился к нам за то, что мы носим его знаки!

Затем Орешек посерьезнел, глубоко вдохнул, выдохнул, поудобнее взял Саймингу и пустился бежать по направлению к Новому порту. Он бежал, как на тренировке с Аунком: размеренно, ровно и легко, словно плыл в потоке лунного света. И сама Тысячеликая не спасла бы того грабителя, который рискнул бы прервать этот бег!..

Нурайну разбудил солнечный луч, щекотавший ей  глаза и нос. Луч падал из квадратного отверстия под дощатым потолком. Женщина улыбнулась, вынырнула из-под потертого одеяла из заячьих шкурок и быстро начала одеваться. Королевская дочь вполне умела обходиться без прислуги.

Узкая деревянная кровать мерно покачивалась. Это не мешало, к этому вполне можно было привыкнуть, и вообще в такое чудесное утро ничто не могло испортить Нурайне настроения. Она плыла в далекую страну. На том конце пути ее ждал славный, милый старик, с которым у Нурайны были связаны чудесные воспоминания. А главное – она путешествовала одна! Ее назойливый, вульгарный, болтливый спутник с позором провалил королевское задание и отстал от корабля. И поделом ему! Как могли король и Даугур назвать Соколом жалкого раба, актеришку, разбойника…. кем он там еще был – грузчиком, кажется?.. Так каждый булыжник захочет стать алмазом!..

Усилием воли Нурайна вернула себе радостное настроение, распахнула низкую дубовую дверь и шагнула на палубу – в яркий свет, в запах моря, в крик чаек!..

И тут мир померк в глазах, стал серым и блеклым, потому что взгляд наткнулся на растрепанную ветром копну каштановых волос и широкую белозубую улыбку.

– Проснулась, ясная госпожа? А я спать иду. Ночь была бессонная. Я тут встретил знакомых стражников. Ух, они и удивились, когда узнали, как я высоко залетел! Всю ночь мы проболтали, они прямо отпускать меня не хотели, чуть к отплытию не опоздал… Нет, подожду ложиться, расскажу, как с ними познакомился, это недолго, как раз до завтрака успею… Так вот, сидим мы как-то втроем в задней комнате трактира “Бородатый кашалот” – я, известный мошенник Вертун и один наемник из Наррабана, как звали – не помню. Он как раз жалованье получил, так мы с Вертуном, ясное дело, сговорились его в “радугу” обставить. Тут врывается хозяин и верещит, будто на шило уселся: “Кра-абы ползут! Вон отсюда, слизь болотная! Да не через дверь, мерзавцы, через крышу! У меня приличное заведение, не хватало, чтоб тут самого Вертуна загребли! Ко мне ж тогда никто, кроме пьяной матросни, не сунется!” Наррабанец остался сидеть дурак дураком, так, наверно, его денежки страже и достались, а мы с Вертуном наверх дернули, мы знали, где на крыше доски разбираются, а внизу уже крабы сапожищами топочут, а я и говорю…

Не дослушав, Нурайна гордо выпрямилась, молча развернулась и ушла к себе в каюту. Орешек улыбнулся ей вслед счастливой улыбкой мальчишки, которому удалось сунуть за шиворот соседской девочке живую лягушку.

– …Столь же ужасный случай произошел в том же году, в пятый день месяца Верблюда, на караванной тропе между оазисами Харш и Тхарсу… Успеваешь записывать? Хорошо, продолжим… Отряд всадников напал на караван. Купцы без боя отдали свои товары и взмолились о пощаде. Но злодеи растянули пленников на земле, привязав за руки и ноги к кольям, вспороли им животы и, разведя костры, насыпали несчастным жертвам во внутренности горящие угли. При этом они взывали к Кхархи, приглашая его насладиться криками умирающих. Свидетелем тому был Рхати, доверенный слуга торговца Шахрат-дэра. Он остался в живых, спрятавшись в одном из больших тюков с товарами, а ночью улучил мгновение и скрылся… Записал?

– Да, господин. Но стоит ли тебе тратить свое бесценное время на сбор глупых слухов? Мало ли о чем болтают проезжие? Может, доверенный слуга Рхати сам порешил своих спутников? Разве не мог он отравить воду или еду, припрятать товары и сочинить сказочку про слуг Хмурого Бога?

Илларни задумчиво покачал головой:

– Возможно… Но ведь оно же существует, это подлое сообщество безумных убийц! Даже в Грайане проросли злые всходы из этих черных семян! Взять хотя бы Храмы Крови, где в древности люди поклонялись забытым ныне божествам. Придворные летописцы Авибрана Светлой Секиры согласны меж собой в том, что жертвоприношения, возобновившиеся было в этих заброшенных храмах, связаны с именем Хмурого! Авибран с трудом уничтожил эти гнезда кровавой ереси… впрочем, нет уверенности, что с ними покончено!

– Неужели мой господин собирается воевать с кхархи-гарр?

– Где уж мне, старику. Но обязательно найдутся другие, помоложе. Может быть, им пригодятся мои записи. Ведь знание – это тоже оружие.

Плотный коренастый человечек с навощенной дощечкой и острой палочкой в руках восхищенно распахнул голубые глаза:

– Есть ли на свете хоть что-нибудь, что неведомо тебе, господин? Как мне благодарить Безликих за то, что они позволили мне стать твоим скромным помощником?

На лице старого ученого мелькнуло раздражение. Чтобы скрыть его, Илларни отвернулся к маленькому оконцу.

За окном лежал голый, вытоптанный, выжженный солнцем двор. По нему уныло бродили три тощие длинноногие курицы да торчал на солнце мрачный коричневолицый человек в полинявшей холщовой одежде, босой, с белой повязкой на голове. Человек негромко напевал, мотив долетал в комнату – монотонный, тягучий, словно у поющего болели зубы.

– Хорошая страна Наррабан, – вздохнул Илларни. Нахохлившийся, обиженный, он походил на озябшего воробья. – Но почему мне выпало жить в самом унылом и скучном ее уголке?

– А с какой стати мой господин должен торчать здесь? – с готовностью откликнулся коренастый человечек. – Разве он не вспоминает каждый день, как перекликаются в морозном воздухе колокола Тайверана?

Старый ученый настороженно, недоверчиво подобрался. За долгую жизнь он встречался и с ложью, и с подлостью, и с предательством. И научился различать их кривые физиономии под самыми красивыми масками.

Кто он, этот Чинзур Луговой Кузнечик, что недавно вошел в жизнь Илларни – и тут же начал этой жизнью по-хозяйски распоряжаться?

В недобрый день появился в загородном поместье Таграх-дэра этот загадочный человек, речь которого состояла почти из одних вопросов.

Илларни был тогда серьезно болен. Прибывший из Горга-до лекарь заявил, что несчастного чужеземца уже опутал своими черными щупальцами неумолимый Гхурух, владыка подземного царства теней. Виной тому роковое стечение обстоятельств, а именно: прошедший недавно над побережьем ураган, нарушивший тонкий баланс четырех стихий; выпадение рокового Дня Огненного Моста на четвертый день этого месяца (а ведь число лет, прожитых чужеземцем, кончается на “четыре”!); тревожное поведение священных ворон на крыше храма Двуглавого Тхайассата.

“…а также плохой урожай бобов в соседней деревне”, – подсказал с постели Илларни, который при любом состоянии здоровья терпеть не мог шарлатанов.

Таграх-дэр, не отходивший от постели больного, молча вцепился в лекаря и тряс до тех пор, пока не вытряс из него страшную врачебную тайну: бедняга сам не понимает, чем болен его пациент и как такую болезнь лечить!

В этот страшный миг растерянности все охотно и с надеждой откликнулись на просьбу странника, что остановился на постоялом дворе неподалеку. Путник пришел в поместье и сказал, что услышал о больном грайанце – а сам он родом из Тайверана, так не станет ли больному легче от беседы с земляком?..

И в самом деле – Илларни, которого сводила в Бездну лютая тоска по родине, ожил на глазах, разговаривая с заезжим незнакомцем об узких улочках Тайверана; о кострах, пылающих по всему городу в самую долгую зимнюю ночь; о плюще, что густо оплел заборы; о дворце с двенадцатью изящными башенками.

Оказалось, что Чинзур, так чудесно излечивший старого ученого, приехал в Наррабан с хозяином-купцом. Но хозяин умер в Нарра-до от черной лихорадки. С тех пор Чинзур скитается из города в город, ища если не способ вернуться домой, то хотя бы возможность прокормиться.

Растроганный Илларни упросил Таграх-дэра оставить грайанца в поместье. И поначалу все сложилось удачно. Чинзур оказался расторопным, старательным слугой, на лету ухватывал любое желание Илларни. Как почти все грайанцы, он был грамотен, поэтому Илларни поручал ему ведение записей (разумеется, это не относилось к тайной деятельности ученого, о которой знал лишь Таграх-дэр).

Все в поместье полюбили веселого, приветливого чужеземца. Чинзур обладал располагающей внешностью: круглолицый, ясноглазый, с доверчивым взглядом. Было в нем что-то мальчишеское – то ли смешно торчащие круглые уши, то ли удивленно распахнутые голубые глаза. Но больше всего подкупала его манера слушать – склонив голову набок, чуть подавшись вперед, словно открываясь навстречу каждому слову собеседника. Он радостно смеялся любой шутке, горестно вздыхал, слыша жалобы на жизнь. Привычка Чинзура говорить вопросами тоже придавала его собеседникам значительности и веса в их собственных глазах – ведь каждой фразой, даже самой незначительной, Чинзур интересовался их мнением, советовался с ними…

Старого Илларни такое поведение слуги заставило призадуматься. Бурно прожитая жизнь научила его многому. Например, тому, что яд очень удобно примешивать к меду. Когда схлынул наплыв чувств, вызванных встречей с земляком, Илларни пожалел о сентиментальном порыве, заставившем его подпустить чужого человека так близко к опасной тайне.

И действительно, не прошло и десяти дней, как  Чинзур умудрился забрести туда, куда слугам вход был заказан под страхом смерти: в приземистую круглую башенку, где Илларни устроил обсерваторию.

Надо признать, что слуга не пытался прикинуться идиотом, не понимающим тяжести своего проступка. Нет, он был раздавлен, потрясен. Еще бы: проникнуть в сокровенную тайну такого человека, как Таграх-дэр! Узнать, что Оплот Горга-до, один из влиятельнейших людей при дворе Светоча, укрывает у себя астролога и с его помощью читает запретную книгу небес!

Илларни смилостивился, не выдал слугу. Но с того дня Чинзур настойчиво уговаривал хозяина бежать.

– Неужели мой господин не видит опасности? Если тайна хоть краешком выползет на свет – разве Таграх-дэр не начнет заметать следы? Кого он тогда убьет первым, а?

Понимая, что Чинзур прав, Илларни тем не менее отвечал неопределенно и уклончиво: мол, поспешные решения – неверные решения; мол, Безымянные терпеливы, это Хозяйка Зла всегда торопится…

Слуга не унимался, рассказывал о знакомом контрабандисте, который может устроить им побег.

– Неужели я не помогу моему господину? Конечно, помогу!..

Илларни кротко кивал и думал: “М-да, такой поможет: и на костер уложит, и хвои натрясет, и огоньку поднесет”.

Но сегодня кое-что изменилось…

Илларни отвернулся от окна и твердо встретил вопросительный взгляд Чинзура.

– Утром мне доставили письмо. Почтеннейший Таграх-дэр пишет, чтобы я готовился перебраться из поместья в город – там мне будет удобнее…

Голубые глаза Чинзура на миг жестко сузились – и тут же вновь распахнулись наивно и простодушно.

– Я пять лет прожил здесь, – ровно продолжал старик. – А теперь, значит, мне будет лучше в Горга-до?

– Стоит ли господину тревожиться? – успокоительно замахал руками Чинзур. – Если б что-то угрожало тайне, разве Оплот не примчался бы сюда раньше любого гонца? Разве стал бы он на сутки задерживаться? Да еще по такому глупому поводу… смех и сказать-то…

– А что за повод? – заинтересовался астролог. – И откуда, кстати, тебе об этом известно?

– От гонца, откуда же еще? Поболтали мы с ним, отчего ж не поболтать? Вот он и сказал, что хозяин со-всем было в дорогу собрался, да из-за Косого Крейшо отъезд отложил.

– Из-за Косого Крейшо?

– Ну да. Мол, Крейшо должен был в тот день вернуться из поездки одной, да задержался, вот Оплот и остался на ночь в городе – стало быть, Косого дождаться и с собой взять… Чтоб хозяин из-за слуги свои дела откладывал – правда, смешные люди эти наррабанцы?

Чинзур что-то еще вопросительно чирикал, но старый ученый уже не слышал его. Ковер под ногами закачался, как палуба на волнах; кровь в ушах зашумела, как прибой на рифах Илларни почувствовал себя на борту корабля, который вот-вот разобьется в щепки на скалах.

Слуга тем временем устроился на ковре возле низкого деревянного столика с письменными принадлежностями и начал аккуратно переписывать с навощенной дощечки на бумагу только что продиктованный ученым текст о кхархи-гарр. Весь углубился в работу. Можно подумать, он не понимает, какой новостью только что оглушил хозяина…

Да все он понимает, мерзавец! Не далее как вчера Илларни с Чинзуром толковали о нравах наррабанских вельмож. В частности, говорили о том, что почти каждый из этих господ, каким бы добронравным, богобоязненным и законопослушным он ни был, держит при себе особого слугу – такого, как Косой Крейшо у Таграх-дэра. Этакая помесь палача с наемным убийцей…

Значит, Оплот Горга-до считает, что для поездки в загородное поместье ему необходим палач?

Опустившись на высокую парчовую подушку, Илларни заставил себя трезво и спокойно оценить ситуацию.

Он сам не беседовал с гонцом. О Косом Крейшо ему известно лишь со слов Чинзура. Не исключено, что Таграх-дэр всего-навсего желает понадежнее перепрятать своего опасного, но ценного гостя.

Старый астролог серьезно рискует, кому бы он ни поверил, Чинзуру или Таграх-дэру. Но риск в этих двух случаях неравнозначен.

Если Чинзур предатель, он выдаст Илларни врагам Таграх-дэра. Но это еще не смерть. Можно попытаться искусной ложью заморочить противникам головы или попросту бежать.

А вот если Оплот решил раз и навсегда покончить с рискованной игрой… Да-а, тогда смерть будет быстрой и неумолимой.

Рассудок подсказывал, что нужно немедленно бежать. О том же твердило истосковавшееся по родине сердце.

Тайверан… опутанные вьюнком серые стены сторожевой башни… озорной детский смех… веселые, плутоватые карие глаза…

Орешек! Что с ним, с этим мальчиком, который заменил ему сына? Такой славный, добрый, смышленый парнишка… бездельник и шалопай, но умница, светлая голова и горячая, живая душа! Где он теперь, в какие руки попал? Ему уже больше двадцати… ох, двадцать три, уже мужчина…

– Так ты считаешь, – спросил Илларни, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, – что твой контрабандист может помочь? Но чем? Достанет корабль? Сейчас же сезон штормов…

Это был первый случай, когда Илларни сам заговорил о побеге.

Слуга замахал руками, чуть не перевернув склянку с чернилами.

– Зачем нам корабль? Разве можем мы бежать в Горга-до? Неужели Оплот не перероет там каждую крысиную нору? Не проще ли затеряться в столице, а оттуда с любым караваном – на западное побережье? Кто подумает искать нас там? Уйдут шторма, и мы из первого же порта – домой… разве плохо?..

Илларни уже отвлекся от мыслей об этом авантюрном плане, перед стариком вновь сверкнули веселые карие глаза.

“Мальчик мой, мальчик! Почему я, старый дурак, не позаботился о тебе заранее? Надо было продать или подарить тебя в хорошую семью, богатую и добрую .. например, высокородному Гранташу, он человек образованный, ты мог бы стать его секретарем… А где ты теперь? Может, в одном из страшных подземных поселков – дробишь камень без надежды когда-нибудь увидеть солнце?..”

Илларни взглянул куда-то мимо Чинзура и сказал тихо, но твердо:

– Я должен вернуться в Грайан. Человек может жить где угодно, но умереть ему лучше всего на родине, после того как он завершит свои дела и позаботится о близких…

– К чему мой господин говорит о смерти? – возликовал Чинзур. – Разве боги допустят гибель великого мудреца? Сейчас же займусь приготовлениями. Позволит ли хозяин мне уйти?

Илларни молча кивнул.

“Да, он не тот спутник, с которым можно пуститься ; в опасное странствие, – думал звездочет, глядя в спину  слуге. – Может быть, я пожалею о своем решении. Но ведь и неверная дорога куда-нибудь да приведет. Главное – не сидеть на месте”.

Дорожный приют (или, как сказали бы в Грайане, постоялый двор) благоухал пряными, сладкими, тягучими ароматами: хозяин щедро подсыпал на жаровню какие-то сухие зеленые семена. Запах был неплох – все лучше вони, царящей на постоялых дворах Грайана. И вино – хоть не самых изысканных сортов, а все же не чета грайанской кислятине. Жаль только, что сидеть приходится на полу, облокачиваясь на высокие жесткие подушки. Блюда и кубки стоят прямо на вытертом до дыр ковре, и тут же, в двух шагах, расхаживают прочие гости – те, что не выбрали еще для себя удобное местечко. Ходят, между прочим, прямо в пыльной обуви, хотя в Наррабане и принято разуваться у дверей. Такое неприятное зрелище – снующие мимо твоей еды чужие ноги…

Впрочем, ножки, что остановились сейчас рядом с Чинзу-ром, вызвали у грайанца совершенно иные чувства. Он бросил на них снизу вверх восхищенный взгляд. Высокие, стройные, насколько позволяют угадать пышные шаровары, а уж то место наверху, где эти ножки перетекают в спину… м-м-м!

– Тахиза! – умильно окликнул Чинзур. – Красавица! У меня одна вещичка есть – кому бы подарить, а?

Рука грайанца поигрывала тонким серебряным браслетом. Темные глаза племянницы хозяина кокетливо блеснули.

– Надень сам! – промурлыкала она и легко поставила на подушку маленькую ножку в черном башмачке.

Дрожащими пальцами Чинзур сомкнул браслет на ножке и немного помедлил, сжимая щиколотку, восторженно удивляясь ее хрупкости и изяществу. Не удержался – просунул ладонь под тонкую материю, двинул выше, к икре…

Ножка резко вырвалась. Тахиза наклонилась к наглецу, засверкала глазами.

– Дяде скажу! – жарким шепотом пригрозила она. – Зарежет и в море бросит! И ушла, возмущенно покачивая высокими бедрам,  браслет, между прочим, обидчику не вернула…

Чинзур растерянно и сердито развел руками, сказал вслух по-грайански:

– За мой медяк – я же и дурак? За мой золотой – меня в море головой?

Ну и дрянь эта Тахиза! Дрянь и потаскуха! Хотя и требует, чтобы ее называли Тахиза-шйу, девушка то есть. Вечно закусывает концы платка, чтоб никто не сглазил ее девственность. Было бы там что сглазить! Постаравшись выбросить подлую девку из головы, Чинзур стал прикидывать, как они с Илларни доберутся до столицы. Этот постоялый двор, что расположился у самого поместья Таграх-дэра, придется обойти стороной. А до второго дорожного приюта, что лежит гораздо дальше, обязательно нужно добраться засветло, потому что в здешних краях ночуют под открытым небом лишь те, кому сильно надоела жизнь.

Контрабандист, что еще недавно пил вино рядом с ним, подробно описал дорогу, обещал помощь. Все бы хорошо… только б не спутало планы письмо, что утром получил Илларни. Ясно, что Таграх-дэр встревожен… догадывается, что его преступление выплыло наружу. Но только догадывается, иначе сразу убил бы звездочета.

И уж конечно, не подозревает, что на него точит когти грозный Хайшерхо, глаза и уши Светоча.

Умен Хайшерхо, умен! Не нравятся ему те, кто рвется к власти. Таких Хайшерхо вовремя останавливает. Вот и сейчас – покопался в жизни вельможи, как мусорщик копается в груде хлама, и вызнал, что грайанский ученый, который якобы пишет историю рода Таграх-дэра, на самом деле – богомерзкий звездочет, составляющий для своего господина гороскопы.

Для такого страшного обвинения нужны серьезные доказательства, и лучшее из них – сам звездочет!

Только бы не сорвалось! Хайшерхо платит щедро, а Чинзу-ру нужно много денег, чтобы не только вернуться в Грайан, но и замять неприятную историю с внезапной смертью дядюшки… Тогда Чинзур был молод и неосторожен, не сумел предугадать все неожиданности и в результате стал не счастливым обладателем наследства, а спасающимся от казни преступником… Ничего, теперь он все уладит! Богатый человек даже с Безымянными договорится, не только с законом.

Снова подошла с кувшином Тахиза. Она явно сменила гнев на милость.

– Вино кончается, – шепнула красавица, наклонившись так, чтобы ее грудь коснулась плеча Чинзура. – Придется лезть в погреб, а там темно, я боюсь…

Чинзур тут же забыл о своих великих планах.

– А если бы в погребе тебя ждал хороший знакомый, смелый человек, настоящий мужчина?

– Тогда не страшно, – лукаво повела бровью Тахиза и, подхватив кувшин, исчезла.

Так, теперь главное – не быть дураком и не терять времени. Вход в погреб – во внутреннем дворике. К счастью, дворик пуст, никто не интересуется, зачем гость сдвигает каменную плиту и лезет по приставной лестнице.

Свет, падая сверху, выхватывает из мрака два ряда вмурованных в стену гигантских кувшинов и уводящий в темноту проход меж ними.

После безжалостного наррабанского солнца отрадны подземный холод и полутьма, обнявшие распаленное желанием тело.

Куда менее приятны прикосновения стали к шее и мрачный голос позади:

– Шевельнись – и умрешь.

Чинзур, задохнувшийся от неожиданности и ужаса, даже не думал сопротивляться, покорно дал уложить себя носом вниз на земляной холодный пол, закинул, как было приказано, руки на шею и прохрипел просительно:

– Кошелек на поясе, бери – и отпустил бы, а? Разве ж я что кому скажу?!

– Молчи, отступник, – равнодушно ответил голос сверху. – От Хмурого Бога кошельком не откупишься.

Это были самые страшные слова, которые Чинзур слышал за свою жизнь, и, похоже, последнее, что ему суждено было услышать. Страх оглушил, ослепил, почти задушил его. Из мыслей осталась только одна, мучительная, раздирающая мозг: “Нашли!..”

Но неизвестный во мраке медлил, смерть не шла, и замершее было сердце вновь толчками погнало кровь по жилам, воздух со всхлипом ворвался в пересохшее горло. Чинзур даже рискнул чуть повернуть голову к падающему сверху столбу света.

Плита наверху еще немного сдвинулась, на лестницу ступила ножка в черном башмачке. В душе пленника мышью заметалась надежда: “Тахиза! Помочь не сможет, но хоть-завизжит… Люди услышат, сбегутся…” ?

Девушка спустилась до середины лестницы, вгляделась в темноту и спросила серьезно, без обычного кокетства:

– Все в порядке, Посвященный?

– Все в порядке, Ученица, – откликнулся голос. – Можешь привести его сюда. И пригляди, чтоб нам не помешали…

Тахиза ящеркой скользнула наверх.

Чинзуру показалось, что он завыл в голос, хотя на самом деле ни один звук не нарушил тишину подвала.

Черные башмачки! Ведь он же знал, что Ученики-в-Черном должны носить что-нибудь черное из одежды или обуви. Сам Чинзур когда-то убирал волосы под черную головную повязку…

Ох, верно говорят: у прошлого цепкие когти!

Как он радовался, что станет одним из кхархи-гарр! Как мечтал о том, чтобы назваться Посвященным, а там, глядишь, и Избранным… лезть выше не хотелось: уж больно крута ступенька…

Но однажды его учитель, Принесший Клятву, в пьяном виде разоткровенничался и выболтал кое-что, о чем не надо бы знать Ученику.

Когда наступает время, Ученика с завязанными глазами (не снимая повязки ни днем, ни ночью) доставляют в пещеру-святилище. Там вместе с другими Учениками-в-Черном (человек десять–двадцать) он клянется Кхархи в верности. Затем его! возвращают домой – разумеется, с повязкой на глазах, ведь! придется пролить еще немало крови, пока он станет Посвященным и ему будет открыто место, где находится пещера со статуей бога…

Это Чинзур знал и раньше. Но не знал самого страшного: оказывается, в миг принесения клятвы тень Хмурого покидает статую и говорит с Учениками… нет, не говорит – входит в их разум… Понятнее учитель объяснить не сумел, только мычал счастливо и пьяно, вспоминая миг, когда почувствовал, как! сливаются воедино он сам, остальные Ученики и божество… А главное – человек после этого становится другим! Он искренне и восторженно служит Кхархи, даже не помышляя о том, чтобы предать своих собратьев. А если нужно – с готовностью идет на смерть. Вот так после общения с тенью бога человек возвышается душой!..

“То есть сходит с ума”, – сказал себе Чинзур – и в тот же день сбежал от учителя.

Убийства и жестокость не отвратили бы Чинзура от кхархи-гарр. Совести и жалости у него было не больше, чем у лисы в курятнике. Но Хмурый заламывал слишком высокую цену за власть и могущество. Ни разум, ни волю грайанец не собирался отдавать. До последнего вздоха, до последнего удара сердца он готов был верно и преданно служить лишь одному человеку: Чинзуру Луговому Кузнечику из Семейства Авиторш…

Размышления пленника были прерваны пинком в бок.

– Эй, что притих? Смотри не сдохни! С тобой сейчас будет говорить Избранный.

Чинзур встрепенулся. Избранный – это серьезно! С чего бы такое внимание к беглому Ученику? Этим людям что-то от него нужно!.. Что-то другое, не жизнь, не жизнь…

Грайанец до крови прикусил губу, чтобы не заорать от радости. Появилась хоть крошечная надежда! А уж он расстарается, докажет, что живым он может принести больше пользы Кхархи, чем мертвым!

По ступенькам начал спускаться человек. Чинзур успел разглядеть, что это мужчина низкого роста, пожалуй, ниже, чем он сам, с очень длинными руками…

Плита сверху задвинулась. Из тьмы донесся голос, похожий на змеиное шипение:

– Скажи, Посвященный, ты догадался проверить, слышны ли наверху крики из погреба?

– Не важно, – поспешил опередить Посвященного Чинзур. – Криков не будет, зачем нам крики?.. Что хочет узнать Избранный? Какой приказ я должен исполнить, чтобы Кхархи остался доволен?

И замолчал, с тревогой прислушиваясь к доносящимся из мрака сиплым звукам. Что это – гневное покашливание или смех?

– Хорошо, – наконец отозвалось шипение из мрака. – Расскажи о человеке по имени Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер.

 

– Почему они тянут, господин? Почему к охраннику не идет смена? Может, они что-нибудь заподозрили?

– Не скули, Чинзур. Если бы они что-нибудь заподозрили, нас не оставили бы одних в комнате…

Чинзур невольно оглядел комнату – и почувствовал внезапный укол тоски. Как не хотелось уходить отсюда в холодную, страшную, полную подлых неожиданностей ночь! Как уютно, тепло и безопасно было здесь!

Синий ковер с золотым узором – сплетение рыб и водорослей. Разбросанные по полу подушки такого же цвета и с тем же узором. Латунные светильники в виде рыбок. В углу, на деревянной подставке, большой стеклянный аквариум с живыми рыбами – крупными, яркими, разноцветными.

Хозяин проследил взгляд слуги.

– Мне их будет не хватать, – с грустной улыбкой сказал Илларни. – Они так скрашивали мое одиночество!

Старик подошел к аквариуму, покрошил на поверхность воды немного сухого корма из стоящей рядом глиняной чашки и постучал по стеклу. Рыбы дружно взметнулись вверх.

Дно аквариума было устлано песком и ракушками, среди которых струились длинные водоросли. Но прежде всего привлекал внимание игрушечный сундук, словно упавший на морское дно с терпящего бедствие корабля. Сундук косо зарылся в песок, крышка была откинута, вокруг рассыпались “драгоценности из стекла – красные, зеленые, бледно-голубые.

– Какие дивные стеклоделы эти наррабанцы… – негромко произнес Илларни и тем же тоном продолжил: – Ты уничтожил мои инструменты?

– Почему мой господин спрашивает? – обиделся слуга. – Завернул в тряпку, привязал камень, улучил миг, когда никто не видел, и зашвырнул в море… разве ж я не понимаю?!

Чинзур сказал неправду. Он зарыл опасные инструменты на заднем дворе – зарыл аккуратно, чтобы не повредить их. Хайшерхо оценит такую улику. Даже если звездочет будет запираться под пытками, сверток поможет убедить Светоча в вине старика и Таграх-дэра.

– Молодец, молодец, – благосклонно покивал Илларни и отвернулся к аквариуму, где рыбы жадно хватали крошки корма, опускающиеся к сундуку с “сокровищами”.

В первый же день после приезда в поместье старик изучил здесь каждый закуток, отыскивая путь для побега, а заодно и для сокрытия в случае чего следов своего опасного искусства. Конечно, его внимание привлек скалистый обрыв, круто уходящий к морю. Там даже стены не было – только охрана ходила днем и ночью, просто так, на всякий случай. И хотя Илларни с тех пор почти не наведывался к обрыву, он помнил, что прибой не доходит до скалы, оставляя внизу широкую кромку камней и песка. Забросить что-нибудь сверху в волны мог лишь тот, кто обладал силой легендарного богатыря Раушвеша.

Слуга солгал. А значит, он лгал и во всем остальном.

Но это не имело значения. Завтра в поместье должен был приехать Таграх-дэр, поэтому исчезнуть нужно было этой ночью. Тут им с Чинзуром по дороге. Не важно, какими соображениями руководствовался слуга, подстрекая хозяина к побегу (кстати, у Илларни имелись на этот счет догадки). Этот человек и впрямь может пригодиться в пути. Как говорят в Наррабане, в засуху пьешь и вонючую воду. А уж в столице старый астролог сыщет способ избавиться от опасного попутчика. Илларни имел дело с людьми куда хитрее и коварнее какого-то Чинзура!

А инструменты… ну и что – инструменты? Илларни и раньше жил в Наррабане и знал, как легко могут погубить звездочета орудия его ремесла. Поэтому все, что попало в руки слуги, предварительно было разобрано на составные части и приняло совершенно безобидный вид. Например, небольшая подзорная труба – самый опасный предмет в круглой башне – в развинченном состоянии превратилась в футляр для письменных принадлежностей: острых палочек и перьев. Там даже цепочка сбоку имелась, чтобы подвешивать футляр к поясу… Колесико, которое помогало настраивать изображение на нужную резкость, было теперь прикручено к треноге-подставке и превратило ее в так называемый межевой циркуль. Никому не запрещено практиковаться в землемерном мастерстве. Илларни и раньше время от времени слонялся с этой треногой по округе, вслух похваляясь перед сопровождавшими его охранниками своими разносторонними познаниями (не только историк, но и землемер!), а заодно, на всякий случай, изучая окрестности…

Единственное, что могло бы безоговорочно погубить астролога, – это две линзы из подзорной трубы. Две большие прозрачные линзы из очень прочного, прекрасно отшлифованного стекла. В порошок их растолочь трудно, разве что разбить на осколки… Но куда эти осколки деть? Зарыть? Ученый с лопатой в руках привлек бы всеобщее внимание, а доверить линзы Чинзуру – это надо вконец из ума выжить. При себе их носить тоже опасно: если Илларни схватят сразу после побега, до того, как он избавится от улик, то можно сразу прикидывать, кем он родится в будущей жизни, потому что эта уже окончена. Спрятать линзы здесь? Рискованно: слуги –  народ дотошный…

Что ж, простая логика подсказывает: не можешь спрятать вещь – положи ее на самом видном месте среди подобных ей… Вот они, линзы, целенькие, не разбитые: выглядывают краешками из груды “сокровищ” на дне аквариума. Очень, очень красиво…

– Хорошо, что ветер с моря, – с тоскливой надеждой вздохнул Чинзур. – Говорят, Слепые Тени боятся запаха соленой воды, даже на рыбачьи деревушки не нападают – ведь правда, господин?

– Во-от чего ты боишься! – сочувственно откликнулся хозяин. – Но мы же пересидим темноту у этого твоего… знакомого… А днем эти твари на людей не нападают. А может, их и не существует вовсе. Может, разбойники убивают запоздалых путников, а местные жители валят все на неведомых чудовищ.

– Как же так? – забывшись, воскликнул Чинзур. – Я знал двоих парней, которые этих тварей видели, вот как я – моего господина… Говорят – морды длинные, гладкие, безглазые… зачем бы тем парням врать?

Илларни нахмурил брови:

– Даже так? Видели хищников совсем близко – и остались в живых? Ай да парни! Как же им так повезло?

Чинзур прикусил язык, поняв, что сказал лишнее. А Илларни продолжал, пряча в глазах насмешку:

– Ходят слухи, что разбойники и кхархи-гарр – а зачастую это одни и те же люди – заключают со Слепыми Тенями нечто вроде союза. Чудовища не трогают разбойников, шляющихся по ночным дорогам, а те за это скармливают тварям тела убитых. Если опять встретишь тех двоих, Чинзур, будь с ними поосторожнее: кто знает, что они за люди!

Чинзур в смущении отвернулся к окну – и негромко воскликнул:

– Господин, взгляни – смена охранников! Илларни подошел, глянул из-за его плеча.

– Отлично! Теперь у нас есть немного времени… Но помни: ты обещал не убивать часового!

Хотя было и не полнолуние, луна предательски высвечивала каждую трещину в скале, каждый выступ. Илларни предпочел бы полную тьму, когда не видишь, куда ставишь ногу, зато и не боишься стрелы вдогонку. Увы, астрологи лишь созерцают небесные светила, а не повелевают ими… .

Жесткая колючая веревка резала руки, ветер грубо толкал старика в спину, швыряя лицом на скалу. Но Илларни шустро спускался, не испытывая страха. Наоборот, он чувствовал себя помолодевшим, вновь окунувшимся с головой в авантюрные похождения.

Море ревело разбуженным зверем. Илларни видел сверху, что прилив затопил большую часть полоски, протянувшейся вдоль берега.

Нога ступила на каменный карниз. Прямо из скалы выглянул Чинзур, потянул астролога куда-то вбок:

– Здесь пещера, господин мой. Не лучше ли хозяину подождать тут? А я бы глянул, нет ли сигнала от контрабандистов…

Пещерка почти не защищала от ветра и соленых брызг – не пещерка даже, а так, выбоина в скале. Зато там можно было сесть, положив ободранные руки на торчащие у подбородка колени, и расслабиться. Однако бдительности старик не терял: прислушивался, не доносятся ли сверху крики, не хватились ли их в поместье.

А Чинзур змеей соскользнул к подножию скалы и пустился бежать вдоль берега. Перебрался через небольшой каменный мыс и увидел в скалах ровный красный огонь. Это горел в пещере разложенный контрабандистами костер.

Да, люди Хайшерхо знали свое дело. Они были повсюду, они были бесстрашны, точны и исполнительны. Пришел приказ доставить в Нарра-до двоих человек – и пожалуйста, все готово. Разведен в укромной пещере огонь, приготовлены запасы еды и все необходимое, чтобы изменить внешность: одежда, накладные бороды, краска для лица. И сидят у костра двое-трое вооруженных верзил, готовых, не задавая вопросов, охранять путников до самой столицы.

Наверняка все так и есть. Но на этот раз приказ Хайшерхо не будет исполнен. В игру вмешались слуги Хмурого.

Сейчас, именно сейчас судьба дарит Чинзуру несколько мгновений, чтобы решить, как быть дальше.

В винном погребе коварной Тахизы Чинзур со страху наговорил лишнего. Теперь кхархи-гарр известно все: место встречи, путь до Нарра-до, дом, где Илларни должен остановиться в столице… Где они нанесут удар? В городе? По дороге? А может, поджидают у костра, бросив в море тела контрабандистов? Самое важное, самое главное: сохранят ли кхархи-гарр жизнь Чинзуру?

И ознобом по позвоночнику, льдом по сердцу пришел ответ: а зачем? Он свое дело сделал, привел звездочета в лапы слуг Хмурого. К чему дальше возиться с отступником, который предал сначала Кхархи, потом Хайшерхо?

Чинзур круто повернулся и, спотыкаясь, зашагал прочь от огонька, сулившего защиту и тепло. Зашагал в грозную ночь, полную врагов, чудовищ, холодного ветра и неизвестности.

Поравнявшись с пещеркой, где ждал Илларни, слуга глухо сказал:

– Плохо дело, господин мой. Нет нам знака. Может, помешало что-нибудь контрабандистам? Будем возвращаться, пока нас не хватились? Или пересидим до света здесь, в скалах?

Чинзур уже неплохо изучил старого астролога и не удивился, когда тот твердо ответил:

– Возвращаться нельзя. Ты же хвастался, что разузнал дорогу? Ну, так…

Старик настороженно замолчал: сверху донеслись крики.

– Часовой очнулся, – шепнул Чинзур так осторожно, словно наверху кто-то мог расслышать его сквозь шум прибоя.

– Уходим! – скомандовал Илларни.

Ветер с воем летел по ущелью – то ли торопил беглецов, то ли угрожал им. Промокшая одежда противно липла к телу и воняла гнилыми водорослями. Еще бы! Именно в куче выброшенных на берег водорослей два загнанных человека еще недавно пытались укрыться от охранников с факелами, гортанно перекликавшихся вдоль берега.

Четверть звона назад беглецы были уверены, что им удалось обмануть преследователей и что можно без опаски уходить прочь от моря. И вот теперь – визгливые вопли, эхом катящиеся по ущелью, и три факела позади во тьме.

Но тьма не была спасительно густой и непроглядной. Стремительно летящие со стороны моря облака то закрывали луну, то проносились дальше, позволяя падающим с неба белесым потокам высвечивать ущелье до самого дна.

Илларни устал, старое сердце тяжело колотилось в ритм бегу… впрочем, не было никакого ритма, да и не бег это уже был, а неровный быстрый шаг, мучительный, уносящий последние силы…

Но мысли храброго ученого были не о том, что сердце больной птицей тычется в ребра, мышцы невыносимо болят, а горло глотает воздух не струей, а какими-то плотными сгустками. Илларни умел в критические моменты отвлечься от забот о собственном теле. И сейчас он с упорством отчаяния искал выход из опасной ситуации.

Эти трое свирепы и сильны, как псы, – скоро догонят! Попробовать дать им бой? Идиотская мысль!.. Подкупить? Только не с тем, что звенит у них с Чинзуром в кошельках!.. Но даже если у Чинзура при себе больше денег, чем он говорил, охранники предпочтут взять и деньги, и пленников… Уговорить, убедить, обмануть? Но Таграх-дэр, как многие богачи, набирал охрану из горцев, которые с презрением относились к жителям прочих местностей. Говорили меж собой на своем диалекте, а обычный наррабанский язык знали плохо. Впрочем, когда хозяин скажет: “Убей!” – они, конечно, поймут…

Горькие торопливые раздумья прервал дикий крик позади. Бегущий перед Илларни Чинзур обернулся через плечо, споткнулся, взвыл и упал на колени, с безумным ужасом глядя куда-то назад и вверх.

Илларни расширившимися глазами тоже взглянул ввысь. То, что прочертило небеса над беглецами, было куда страшнее стремительных облаков.

В панике Чинзур вскочил на ноги и зайцем метнулся прочь, но Илларни, которому новая опасность вернула молодые силы, в два прыжка догнал слугу, вцепился в плечи, швырнул на камни, даже не удивившись тому, что он, старый человек, легко справился с тридцатилетним мужчиной. Рука Илларни уверенно и жестко сжала шею Чинзура пониже уха – там, где бешено пульсировала под кожей жилка.

– Двинешься – убью! – тихо, но грозно пообещал астролог. – Замри, не дыши!

Рядом хлопали тяжелые крылья и раздавались полные ненависти вопли – там шел бой. А два беглеца лежали, как упали – на спине, лицом вверх, – и остановившимся взглядом смотрели на чудовище, что нависло над ними.

Этот темный летучий кошмар был не очень велик – локтя в три длиной. В воздухе его удерживали мерные удары широких перепончатых крыльев. Безволосая кожа в свете луны блестела, как намыленная; на тянущейся к людям длинной морде не было ни глаз, ни рта. Страшнее всего был прижатый под животом длинный гибкий хвост с острым изогнутым шипом на конце.

Чинзуру хотелось вскочить и с воплем помчаться по ущелью – прочь от гнусной твари. Но уцелевшая частица рассудка напоминала ему о том, что он узнал когда-то от кхархи-гарр: жила за ухом очень уязвима, одним нажатием на нее можно заставить человека потерять сознание. А подольше не отнимать руки – и человек умрет…

Застыв меж двумя смертями, оскалившись в гримасе невыносимого страдания, Чинзур глядел, как бьет над ним крыльями Слепая Тень. Он не мог даже закрыть глаза.

Ночной воздух прорезали отчаянные человеческие крики. Хищник дернулся в воздухе, рывками набрал высоту и спикировал влево – туда, где шла битва.

Крики смолкли, отзвучал последний стон. Слышны были только возня да хлопанье кожаных перепонок. И вот оцепеневшие от ужаса Илларни и Чинзур увидели незабываемо мерзкое зрелище. Низко, почти над их лицами пролетели четыре Слепые Тени. Тяжело взмахивая крыльями, твари тащили тело одного из охранников, похожее на сломанную куклу, подцепив его своими шипами-крючьями как попало: под ребра, за живот, за шею…

Отвратительная возня слышалась со всех сторон, но ни Чинзур, ни Илларни не смели повернуть голову.

Когда все стихло, обессиленные беглецы еще некоторое время глядели в светлеющее небо, на котором поблекла луна.

Наконец Илларни убрал руку с шеи слуги и осторожно поднялся на ноги.

– Улетели, – хрипло пробуя свой голос, вымолвил старик.

Чинзур попытался встать, рухнул на четвереньки, его вырвало на покрытые мхом камни.

Пока слуга приходил в себя, его хозяин осмотрел место боя. Обнаружил пятна крови, но не нашел ни одного трупа.

– Что ж, – задумчиво сказал Илларни, – можно считать доказанным, что эти существа нападают лишь на движущуюся добычу. Они и впрямь слепы. Вероятно, они находят жертву на слух либо чутьем… а от нас так и несет этой соленой гнилью, она забивает запах человеческого тела. Кроме того, Слепые Тени могут…

– Хозяин! – взвизгнул Чинзур. – Уйти б нам поскорее, а?..

– Погоди, не мешай: я должен четко сформулировать мысли, чтобы при случае все точно записать… Итак… Слепые Тени могут также обладать тем загадочным, почти не изученным чувством, что присуще летучим мышам. Пасть практически отсутствует… любопытно бы узнать, как они питаются…

– Вот сейчас вернутся – узнаем! – мрачно посулил Чинзур.

– Вряд ли, уже светает… Впрочем, нам действительно пора идти…

Когда путники двинулись дальше по ущелью, Чинзур не удержался:

– Могу я спросить, откуда мой господин знает этот способ убийства?

– Я же немного и лекарь, – со спокойной гордостью сказал Илларни. – Это место называется – Жила Жизни…

– Мой господин мудр, но неужели он вправду смог бы убить меня?

– Не знаю, Чинзур…

Подумав, Илларни добавил про себя: “Вряд ли…”

 

Таграх-дэр сидел на черно-багровом молитвенном ковре, поджав колени к подбородку. Ладони его были прижаты к вискам, глаза закрыты, губы что-то беззвучно шептали. Оплот Горга-до напряженно покачивал головой и словно ждал, что вот-вот его окликнет кто-то грозный, неумолимый…

Слуга с робостью глядел на острый, как лезвие ножа, профиль хозяина, на посеревшую, потерявшую свой коричневый цвет кожу, от которой отхлынула кровь. Конечно, нельзя вторгаться в разговор человека с богами. Таграх-дэр очень набожен и может убить наглеца, посмевшего прервать его молитву.

Но слуга не знал, что хозяин далек сейчас от благочестивых размышлений.

“Тщеславие, – мучительно думал Таграх-дэр, – подобно прекрасному коню великолепных статей. Глупец надеется, что, сев на такого скакуна, он будет вызывать зависть у пеших путников и быстро доскачет туда, куда влечет его душа. Но это не так. Конь норовист, и счастлив тот, кто сумеет покинуть седло по своей воле. Скорее всего всадник будет сброшен в дорожную пыль и насмерть растоптан копытами…”

Губы вновь зашевелились. Но они шептали не священное имя Гарх-то-Горха, Единого-и-Объединяющего. Не взывали они к Двуглавому Тхайассату, который покровительствовал городу Горга-до. Тот, кто умеет читать по губам, разобрал бы имя: “Хайшерхо!”

Проклятое имя! Ненавистное имя! Да разорвет своими щупальцами Гхурух того, кто это имя носит! Жалкая тварь, сын уличного писца, не имеющий права добавить к своему имени слово “дэр”! Потому и не может занять высокий  пост при дворе Светоча. Именуется скромно: смотритель дворцовых архивов… Ха, он в эти архивы и дорогу-то не знает! Некогда ему! Ведь он – “глаза и уши Светоча”! Плетет по всей стране паутину из шпионов, лазутчиков, доносчиков… похоже, что Таграх-дэр в эту паутину и угодил.

Подняв веки, хозяин впился в лицо слуги острым гневным взглядом. Слуга молча опустился на колени, виновато склонил голову. Отчаяние волной захлестнуло Таграх-дэра: беглецы не найдены!

– Искать! – хрипло каркнул он, не добавив ничего: ни угроз, ни посулов. Все и без того знали, как грозен в ярости и щедр в хорошем настроении Оплот Горга-до.

Слуга поднялся на ноги, но медлил уходить. Еле заметным кивком Таграх-дэр позволил ему говорить.

– Вчера на корабле “Золотая креветка” из порта Аршмир прибыли двое грайанцев. Мужчина и женщина. Судя по всему, знатные люди… Женщина очень красива, – чуть поколебавшись, добавил слуга.

Во взгляде Таграх-дэра мелькнуло удивление. Какой же красавицей должна быть незнакомка, если слуга посмел обратить на это внимание хозяина!

– В тот же день мужчина был замечен возле дома моего господина…

– Что значит “был замечен”? Говорил с кем-то из прислуги? Пытался что-нибудь вызнать?

– Не знаю, – виновато выдохнул слуга и заторопился: – Я расспрошу каждого… перетрясу всех, кто…

Этот жалкий лепет был остановлен гневным взглядом хозяина. Все правильно: господину незачем знать, какими средствами слуга будет исправлять свою непростительную ошибку.

– Утром они наняли погонщиков мулов, – продолжал слуга, – тронулись в путь по дороге Соленого Ветра и недавно прибыли в дорожный приют, что расположен рядом с твоим поместьем, Оплот.

Таграх-дэр улыбнулся грозно и недобро.

– Кто еще прибыл в Горга-до на этом корабле?

– Трое купцов, каждого из них мы знаем. И двое грайанских наемников, мужчина и женщина, с ними рабыня на продажу…

Легким движением изящной кисти Таграх-дэр отмел эти несущественные сведения.

– Знатные гости, говоришь?

– Дети Рода, не меньше, выглядят так…

– Надо пригласить их отобедать у меня. Посмотрим, что за люди.

Про себя Оплот добавил: “И если они окажутся людьми Хайшерхо – пусть молят о спасении своих грайанских богов!..”

– Когда хозяин войдет в комнату, он ничего не скажет, даже не поздоровается. Ты молча встанешь, снимешь меч с перевязи и повесишь на стену – вон крючки, видишь? После тебя я повешу свой меч, только потом начнется обмен приветствиями. Говорить за нас обоих будешь, к сожалению, ты. Такие здесь порядки: беседу ведет мужчина, если, конечно, он не слуга. А женщина открывает рот, лишь когда к ней обращаются с вопросом.

– Очень разумные порядки.

– Еще наболтаешься, а сейчас слушай и запоминай… О Безликие, как ты расселся! Как лягушка на кочке! Смотри на меня. Левую ногу подогни под себя. Левую, тебе говорят! Всем весом садись на левое бедро. Колено правой ноги подтяни к груди… нет-нет, не надо задирать ногу… Обхвати колено руками…

– А то я не видел, как наррабанцы на полу сидят!

– Кого ты видел? Матросню пьяную да наемников? Ты не в кабаке, а в доме вельможи, так что сиди как полагается!

– Неудобно же!

– Терпи. Когда подадут еду, можешь развалиться поудобнее.

– Ладно, я согласен хоть на носу стоять, лишь бы скорее эта поездочка закончилась. Тебе, может, и некуда спешить, а меня невеста ждет.

– Ничего, – ровно сказала Нурайна. – Отдохнет бедняжка от твоего присутствия.

В душе женщины кипели раздражение и гнев. Последние дни ей постоянно приходилось сдерживать себя, сносить дерзкие, оценивающие мужские взгляды, молча ждать, пока ее спутник решает их общие дорожные проблемы. Дочь короля умела скрывать свои чувства, но это становилось все труднее… особенно потому, что наглый выскочка, общество которого ей приходилось терпеть, явно получал удовольствие от путешествия.

Упоминание о невесте послужило, как говорили в Грайане, последней градиной, сломавшей ветку. Королевскую дочь и раньше глубоко ранила мысль о том, что мерзкий самозванец посмел выдать себя за жениха Волчицы. Сочувственно  ДУМАЛА Нурайна о том, какой мучительный стыд испытала несчастная девушка, когда раскрылся обман. Узнав, что эта неслыханная свадьба все же должна состояться, Нурайна даже выругалась, что бывало с ней очень и очень редко.

А теперь бесстыжий негодяй вскользь, небрежно заявляет, что его ждет невеста. А на злую реплику Нурайны даже не обиделся. Закинул руки за голову и улыбнулся – не дерзко, как обычно, а мечтательно, ласково, светло:

– Нет, ты не понимаешь. Она тоскует… она любит меня. Если ты забыла, что означает это слово, разверни любой свиток стихов. Например, Джаши или Айфижами. Это в любом возрасте не помешает освежить в душе…

Черной бурей взвилась Нурайна, молнией засверкали ее гневные глаза.

Нет, ее обидел не намек на возраст, она его попросту не заметила. Гораздо больнее было услышать, что она забыла, что такое любовь. А невыносимее всего была снисходительная невозмутимость этого наглеца. Он говорил с королевской сестрой, как с несмышленым ребенком, который при всем желании не может обидеть взрослого человека.

Нурайна не закричала, не вцепилась в ненавистное лицо ногтями. Лишь легкая дрожь в голосе выдавала ее бешенство:

– Может, я и не помню, что такое любовь. Но я ее знала – в отличие от твоей невесты. Уж не думаешь ли ты, что сумел разбудить ее сердце? Не обольщайся. Это сделал плащ с вышитым соколом. Не будь на твоей одежде знака Клана… думаешь, Волчица обратила бы на тебя внимание? Думаешь, она вообще заметила бы, что ты мужчина? Ее любовь рождена твоим враньем и держалась на вранье! Неужели хоть одна женщина – я говорю не о рабынях и Отребье – позарилась бы на такое сокровище, как ты?

Улыбка слетела с лица Орешка, как от пощечины. Он побледнел и задохнулся. Перед глазами промелькнула картина: железная клетка, в ней мечется мрак, из которого сверкают глаза и жарко полыхает пасть…

Лишь миг длилось видение, но Орешек сразу понял, почему память вытолкнула из своих глубин именно это воспоминание.

Он вместе с другими грузчиками на веревках и шестах стаскивал по сходням клетку с огромной черной пантерой. Заморская пленница металась и шипела, парни хохотали и дразнили жуткую зверюгу. Было очень весело – до того момента, когда один из грузчиков подошел к клетке на шаг ближе, чем другие. Мощная лапа вылетела сквозь прутья решетки, когти пропахали весельчаку плечо и грудь…

Вот и сейчас он дразнил пантеру в клетке – и она до него дотянулась. Ох как дотянулась! Каждое слово Нурайны било наотмашь, потому что было правдой. Той правдой, которую Орешек прятал от самого себя глубоко в душе.

Неизвестно, что сказал бы (или сделал бы) бледный, со сверкающими глазами и сжатыми кулаками парень. Но тут послышались шаги. Два человека, умеющие владеть собой – придворная дама и актер, – и тут же придали своим лицам выражение вежливого ожидания и обернулись к двери.

На пороге остановился сухощавый, по-юношески стройный человек с замкнутым лицом. Его темные глаза строго и внимательно переходили с одного гостя на другого.

Таграх-дэр гордился своим умением с первого взгляда составить верное представление о человеке. (При этом он старался не вспоминать об ошибках, которые время от времени допускал. Например, с Чинзуром, подлым грайанцем, явно замешанным в бегстве звездочета…) И сейчас он оценивал гостей, как ювелир оценивает положенный на ладонь камень.

Мужчина молод, явно неглуп, с фигурой воина и взглядом образованного человека. Держится вежливо и сдержанно, но вельможа уловил в его глазах отсвет бушующего в душе пламени: гость не то взволнован, не то рассержен. Молча, как и предписывает традиция, снял меч, повесил на стену. Сразу же после него ту же церемонию проделала женщина, одетая в мужскую одежду.

Гостья заинтересовала Таграх-дэра еще больше, чем ее спутник. Женщина и впрямь была прекрасна, хотя оставила позади годы, которые в Наррабане называют “возраст бутона”, и вступила даже не в “возраст цветка”, а, пожалуй, в “возраст плода”. Красота совершенно не грайанская. Хоть кожа по-северному бела, но лишь наррабанская кровь может подарить женщине такие волосы и глаза. Глядит уверенно и спокойно, встала с ковра легко и изящно. С мечом обращается привычно, можно догадаться, что оружие для нее – не просто знак независимости и власти. Некоторые знатные наррабанки, подчеркивая, что они не чета прочим женщинам, носят у пояса игрушечную саблю, но это, похоже, иной случай. Про таких, как эта незнакомка, говорят: “У нее мужская душа”.

Прекрасна, как сказочная Дева-Молния. Но Таграх-дэр ни за что не ввел бы такую в свой дом. И не потому,  что Оплот Горга-до предпочитал пухленьких юных проказниц. Просто такие, как эта гостья, плохо умеют подчиняться. К тому же они умны, а это серьезный недостаток для женщины.

И незнакомец, и незнакомка знают наррабанские обычаи, но не в совершенстве: забыли снять обувь при входе в дом. Впрочем, ни к чему хозяину обращать внимание на мелкие промахи гостей…

– Откуда бы вы ни прибыли – да будет милостив к вам Двуглавый Тхайассат, – учтиво произнес Оплот Горга-до, опустился на ковер и жестом предложил гостям расположиться рядом.

Слуги внесли высокогорлые кувшины, кубки на тонких ножках и блюда с крупными желтыми плодами тхау, горьковато-кислыми, разжигающими аппетит и жажду.

Хозяин устремил на гостей вопросительный взгляд. Орешек понял, что пора представиться…

Ох как неосторожно поступила Нурайна, рассердив его перед таким важным разговором! Ведь у них все было продумано: Нурайна – дочь ваасмирского купца, мать ее была из Наррабана. Семья случайно узнает, что дед Нурайны, живущий в Тха-са-до, тяжело болен, может вот-вот умереть. Старик богат; возможно, захочет оставить часть своего состояния грайанской внучке. Вот женщина и отправилась в дальний путь в сопровождении двоюродного брата…

Все это Орешек и должен был изложить хозяину. Но в этот миг он не мог рассуждать разумно. Душа его содрогалась от боли и ярости. Хотелось ему только одного: отомстить этой спесивой гадине, прямо сейчас! Любой ценой!

Значит, он недостаточно хорош для любой женщины, если она не из Отребья?

“Ладно, красотка, сейчас ты сама будешь объясняться мне в любви!”

Он вскинул на вельможу свои карие глаза, чистые и бесхитростные.

– Имени своего я не назову, скрою и имя моей спутницы, да простит нас благородный хозяин. За нами может быть погоня, а мой господин, возможно, знает эту грайанскую примету…

При слове “погоня” Нурайна недоуменно и тревожно подняла голову, а Таграх-дэр понимающе кивнул. Да, он знал эту примету: беглец, если не хочет быть пойманным, должен как можно реже произносить вслух свое имя, даже при самых надежных людях.

– Оплот Горга-до, наш гостеприимный хозяин, – продолжил Орешек, – принимает сейчас под своим кровом влюбленных, которые решили не дать злой судьбе разлучить себя. Мой Род и Род моей ненаглядной издавна враждуют, и для меня был один путь к счастью – похищение. Я увез ее, как в Огненные Времена Ульгир Серебряный Ручей увез прекрасную Жаймилйну.

Нурайна опустила глаза, надеясь, что ее бессильное бешенство будет принято за душевное смятение и робость.

– Стесняется, – нежно оглянулся на нее Орешек. – Щеки-то как запылали! А ведь не жалеет, что покинула родной дом… Правда, любимая?

Женщина молчала.

– Ну, порадуй меня, – настаивал наглец, – скажи: “Да, дорогой!”

– Да, дорогой, – бархатно промурлыкала Нурайна – и Орешек вновь вспомнил клетку с пантерой.

– Боги снисходительны к любви, – вежливо отозвался хозяин. – Куда же лежит ваш путь?

– В Тхаса-до, у моей звездочки там родственники по материнской линии.

– Я так и понял, что в госпоже есть наррабанская кровь, – улыбнулся Таграх-дэр уголками губ.

– Конечно! – с энтузиазмом откликнулся Орешек. – Лучшее, что в ней есть, – от наррабанских предков! Она прекрасна, как ночь над пустыней, и горяча, как летящий из песков ветер. Уверен, она и сейчас жалеет, что мы с ней не наедине!

Изображая смущение, Нурайна закрыла руками лицо, но украдкой отвела ладонь и бросила на Орешка взгляд, ясно говорящий: да, она жалеет, что они не наедине! Очень жалеет!

– И такую драгоценность приходится таскать по дорогам, – вздохнул Орешек. – У нее от волнения начались головные боли, так мучается, ягодка моя… К тому же она боится мышей, а постоялые дворы ими просто кишат.

– Двери моего дома распахнуты настежь, – любезно сказал хозяин. – Передохните здесь перед далеким путешествием – ведь прекрасной госпоже придется пересечь пустыню…

– Да будет полон радости этот дом! – обрадовался Орешек. – Да прольют на него свои щедроты все боги Грайана и Наррабана!

Нурайна взмахнула ресницами, всем своим видом выражая застенчивую благодарность. В конце концов все пока складывается неплохо, а изувечить дурака Ралиджа она успеет и потом…

Двое слуг внесли и поставили на ковер огромное массивное блюдо с кусками жареной баранины, источающей потрясающий запах. Некоторое время все трое молча ели и пили – в Наррабане не любят застольных бесед.

Таграх-дэр мрачно прикидывал, что делать дальше. Все, что говорил гость, звучало вполне правдоподобно. Вроде бы грайанец был виден насквозь: избалованный, нагловатый Сын Рода, которому, вероятно, впервые в жизни в чем-то отказали родители и который, разобидевшись, решил добиться своего…

И все же что-то здесь было неправильно. Что-то здесь было не так. Может быть, неуловимая странность связана с женщиной?

Вельможа бросил короткий взгляд на гостью. Неровное дыхание, красные пятна на скулах, устремленный вниз взгляд – словно нет на свете ничего важнее, чем узор на ковре… Что ж, это вполне естественно: женщина, не слишком юная, бежала из дома с красивым наглецом гораздо моложе себя… Скорее всего ищут ее не родители, а разъяренный муж… понятно, что она нервничает…

И все-таки, все-таки…

И тут вельможа заметил то, что превратило его смутные подозрения в мрачную, беспощадную уверенность.

Женщина на миг подняла глаза, метнула на своего спутника быстрый взор – и тут же скромно опустила очи на блюдо с бараниной.

“О черные щупальца Гхуруха! Таким взглядом не глядят на возлюбленного! С таким взглядом придумывают пытку для пленного врага!”

Все, что говорили гости, было ложью. Кто же они на самом деле? Люди Хайшерхо? Но ведь они только что прибыли из Грайана! Или это тоже как-то подстроено хитрым старым шакалом Хайшерхо?.. А если они в самом деле из Грайана, то как их появление связано с побегом звездочета?

Было два пути узнать правду. Оставить гостей в доме и следить за каждым их шагом, подкарауливать каждый их вздох… Но это требует времени, а враги Таграх-дэра не станут медлить. Остается второй путь – путь грубой силы. Швырнуть грайанцев в подземелье, подержать там некоторое время для пущего устрашения, а затем допросить как следует…

Конечно, эти двое без драки не сдадутся. Мужчина, судя по виду, хороший воин, да и женщина, надо полагать, во время боя не забьется в угол, дрожа от ужаса. А ведь взять их надо живыми…

Вновь вошли слуги, неся подносы со сладостями и разнообразными фруктами, из которых Орешек узнал только яблоки.

Таграх-дэр встретился взглядом с одним из слуг.

– Подай еще вина. Ассахарского, тридцатилетней выдержки, для дорогих гостей.

И двумя пальцами коснулся мочки уха.

Слуга поклонился и исчез. Чуть ли не сразу он возвратился с небольшим кувшином и наполнил чаши гостей. Когда слуга подошел к хозяину, тот отстранил его поднятой ладонью:

– Мой кубок полон… Пьем во славу Единого-и-Объединяющего!

После этих слов полагалось осушить кубки до дна. Нурайна длинными глотками выпила светлое терпкое вино. Внезапно лицо ее приняло мягкое, нежное выражение, она откинулась на подушки, сомкнула глаза, задышала ровно и легко.

Орешек, чей кубок тоже уже опустел, с недоумением взглянул на спящую женщину. Затем глаза его расширились, он вскочил на ноги и угрожающе шагнул к хозяину. Вельможа не шевельнулся, не вздрогнул. Спокойно и пристально смотрел он, как Орешек споткнулся, словно его ударили под колени, растянулся на ковре и затих со счастливой детской улыбкой.

Сквозь маленькое окошко сочилась бледно-желтая полоса лунного света. В ней густо плясали пылинки, делая лунный луч грязным, мутным. И все это летучее ведьмино варево перечеркивал своей тенью железный прут, делящий оконце пополам.

Нурайна с тоской глядела на этот смутный поток. Орешек с такой же тоской уставился в засыпанный сухой травой каменный пол.

Ноги узников не были связаны, зато руки были скручены за спиной тонкими жесткими ремешками, завязанными хитроумным узлом –- не найти было даже концов ремешка.

Когда Орешек и Нурайна проснулись в подземелье, они не стали тратить время на бесцельные взаимные упреки, а сразу начали помогать друг другу освободить руки. Нурайна с остервенением грызла ремень, связывавший Орешка, и окровавила себе рот, пока не поняла, что с жесткой кожей ей не справиться. Орешек же лишь несколько раз укусил ремень на запястьях Нурайны и сказал уныло: “Извини, но я, оказывается, не волк…”

“Если бы ты был хотя бы крысой…” – зло бросила Нурайна. Но потом остыла и начала искать иной путь к спасению.

Как назло, в голову лезли совершенно бесполезные мысли. Например, о том, что она сама виновата в случившемся. Зачем она оскорбила этого Сокола? Какое ей дело до его невесты? Она эту девушку и в глаза никогда не видела!

В приступе раскаяния Нурайна открыла было рот, чтобы извиниться, но тут в полутьме зазвучал мягкий виноватый голос:

– Ты уж прости, ясная госпожа, что я затеял этот балаган с похищением. Понимаешь, я и в самом деле люблю Арлину… мою невесту… ну и обиделся…

– Все равно этот Оплот нам с самого начала не верил, – примирительно откликнулась Нурайна, давая понять, что извинения приняты. – Что теперь с нами будет?

– Пытать будут, – неохотно ответил Орешек. – А если не выдержим и все расскажем, тогда точно убьют, потому что мы знаем тайну их поганого Оплота.

Орешек давно понял: Нурайна не из тех, кто нуждается в утешительной лжи. Вот и сейчас – сказала жестко, твердо:

– Значит, надо придумать безобидную историю и держаться за нее, как тонущий моряк – за доску. Выдержишь?

– Не знаю, – честно признался Орешек. – Меня никогда не пытали, если не считать тренировок с Аунком.

– Думаю, – горько вздохнула Нурайна, – нам в любом случае конец. Наш хозяин выглядит весьма осмотрительным мерзавцем. Убьет просто на всякий случай…

– Что ж, – негромко, сам себе сказал Орешек. – Ведь это всего лишь спектакль для богов…

– Что-что? – переспросила Нурайна.

В полумраке она разглядела смущенную улыбку Ралиджа.

– Ну… Это я для себя придумал… и вспоминаю, когда тяжело приходится. Понимаешь, все мы играем большое представление для богов. Играем от рождения и до смерти, и сцена – вся земля…

Нурайна задумалась, притихла.

– Но это же не утешает, – сказала она наконец. – Так ведь еще страшнее! Такие зрители…

– Может, и страшнее, но это не важно. Главное – не сорвать представление. Раушарни Огненный Голос… это знаменитый актер…

– Знаю… Видела на сцене, когда в Аршмире встречала брата с Проклятых островов.

– Как же, помню, тогда король на год запретил труппе выступать… Так вот, Раушарни любит говорить: “Боится актер, болен актер, умирает актер – спектакль должен продолжаться! Играешь, так играй достойно!”

– Постараюсь, – невесело усмехнулась Нурайна. – Боюсь, на этот раз боги хотят увидеть трагедию. А сам понимаешь, сюжет пьесы определяют они…

– Ну и что? – с вызовом ответил Орешек. – Верно, сюжет пьесы придумывают боги, но играем-то в ней мы! А мне ли те знать, какую отсебятину порой несут актеры со сцены! Уж ты поверь, – убежденно закончил он, – нет такой трагедии, которую нельзя было бы превратить в комедию!

Как ни странно, эти легкомысленные и дерзкие речи немного успокоили Нурайну. Она подняла голову и оглядела тесное подземелье.

Лунный свет все так же сочился в оконце. Так же густо плясали в нем пылинки свой однообразный, сводящий с ума танец, все так же длинная тень железного прута перечеркивала эту дрожащую, шевелящуюся прозрачную кашу.

– Какая мерзость! – с силой выговорила Нурайна. – Как будто темная коряга шарит в ядовитой трясине!

Сказала – и замерла от внезапного и беспричинного испуга. Смелой, не склонной к пустым страхам женщине вдруг показалось, что рядом с ней сидит жуткое чудовище.

Осторожно повернув голову, Нурайна бросила быстрый взгляд на своего спутника. То, что она увидела, усилило ее смятение.

В лунном свете белело застывшее лицо – знакомое и незнакомое. Глаза казались черными ямами, губы были жестко сомкнуты. Это был не болтливый, нагловатый Ралидж, который успел ей надоесть за время путешествия. От этого человека веяло холодом и смертью, как от бездонной пропасти… о боги, да человек ли это?

Незнакомец гибким звериным движением встал и напряг руки, разведя их в стороны. Жесткие ремни лопнули, как гнилые нитки. Не обращая внимания на Нурайну, он в два прыжка одолел каменную лестницу и с ходу врезался плечом  в дверь, что-то хрустнуло, дверь просела наружу. Вторым ударом незнакомец окончательно вышиб дверь и исчез в черном проеме.

Опомнившись, Нурайна вскочила и метнулась следом. Она не понимала, что происходит, но не собиралась сидеть на полу, хлопать ресницами и размышлять о непостижимых тайнах, окружающих ее.

Руки Нурайны были по-прежнему связаны за спиной, но это не помешало ей стрелой взлететь по ступенькам. Женщина успела увидеть, как навстречу ее странному союзнику по плохо освещенному коридору выбежали трое охранников с белыми повязками на головах. Один что-то пронзительно провопил – Нурайна не поняла ни слова – и поднял арбалет.

Воин, который еще недавно был Ралиджем, остановился, вскинул руку наперехват – и поймал стрелу, словно муху. Он разжал ладонь, уронив стрелу на пол, и с молчаливой яростью встретил налетевших на него охранников – так скала встречает набегающие волны.

Потрясенная Нурайна увидела, как один из наррабанцев, отчаянно вереща, взлетел над головой незнакомца. Тот мощно швырнул свою жертву на двух остальных врагов и добил упавших сильными, точными ударами. Только такой мастер карраджу, как Нурайна, мог разглядеть эти подробности. Для человека неискушенного все происходящее слилось бы в темный вихрь.

Разделавшись с противником, воин быстрым шагом двинулся по коридору. Нурайна молча бежала следом. Внезапно ее жуткий спаситель остановился, окинул взглядом стену, которая была сложена из скрепленных глиной крупных камней. Ударил в стену ногой так, что гул прошел по всему коридору и отозвался в потолке. Сверху, шурша, посыпалось что-то мелкое и сухое. Еще один чудовищный, таранный удар – и камень вывалился наружу. Раздался хруст, глухое уханье – и стена просела, рассыпалась, открыв темный пролом, куда незнакомец тут же нырнул.

Нурайна последовала за ним, но со связанными руками ей трудно было пробираться среди каменных обломков. Женщина упала, ушибла колено и, разорвав рукав рубахи, в кровь оцарапала плечо. Воин не задержался, чтобы помочь ей, даже не обернулся.

Поднявшись на ноги, Нурайна сообразила, что попала в крытую галерею, тянущуюся вдоль дома. Плетеный навес низко провис над рухнувшей стеной и покосившимися резными столбиками.

В доме слышались вопли и суета, но здесь, на галерее, беглецов еще не догадались искать. А кто кричит  впереди?.. Ах да, там ворота, Ралидж беседует с охраной… Или это не Ралидж… ну, не важно!

Прихрамывая, женщина поспешила на шум. Там, где галерея смыкалась со стеной, Нурайна перепрыгнула через труп охранника. Она не стала задерживаться, но на ходу заметила, что у бедняги оторвана голова.

У ворот она обнаружила своего спутника, который сосредоточенно отдирал запирающую перекладину вместе с цепью и замком. Никто ему не мешал. Оглядевшись, Нурайна поняла, что мешать уже, собственно, и некому…

Перекладина с хряском отлетела, ворота от крепкого пинка растворились настежь. Нурайна с не рассуждающей, слепой радостью рванулась было прочь, но остановилась, увидев, что Ралидж замешкался. Он коротко глянул на отобранную у кого-то из часовых кривую саблю, отшвырнул ее, молча повернулся и побежал к дому.

“Он сошел с ума!” – охнула про себя Нурайна.

И тут ее озарила яркая догадка… нет, не догадка – уверенность. Мечи! Ралидж вернулся за мечами! Они же остались на стене трапезной – Альджильен и Сайминга…

До этого мгновения Нурайна не думала о мечах. А вспомнив, сразу поняла: бросить их здесь нельзя! Ни за что! Не потому, что ее Альджильен был редкой и ценной вещью. Не потому, что был он единственной памятью о первой и последней любви. Нет, меч был частью ее самой, и оставить его в добычу врагам Нурайне хотелось так же, как отрубить себе правую руку.

Путь в трапезную женщина помнила хорошо. По дороге она еще дважды споткнулась о трупы охранников. Нурайна представила себе, какой бой идет в трапезной, куда, наверное, сбежались все, кто может носить оружие, и застонала при мысли о своих связанных руках.

“Все равно помогу! Под ноги буду валиться, чтоб спотыкались… Глотки буду… зубами… как собака…”

Но в трапезной, как ни странно, никакого боя не было.

Нурайна не знала, что горцы – народ хоть и храбрый, но суеверный. Они не испугались бы отряда вооруженных до зубов разбойников. Но появление молчаливого чудовища, способного оторвать человеку голову, повергло их в панический ужас. Они разбежались, крича, что на поместье напал злой дух… *

Впрочем, тот, кого сейчас увидела Нурайна, вовсе не походил на злого духа. Прислонясь к стене и прижимая к груди оба меча, стоял перед ней Ралидж – тот, прежний…

Нет, не совсем прежний. У него был такой вид, словно он только что встал с постели после тяжелой болезни, причем встал слишком рано.

Нурайна ахнула и бросилась к нему. От резкого движения ремни впились в запястья. Она поморщилась от боли и прошипела:

– Разрежь!

Ралидж сделал попытку вытащить Саймингу из ножен, пошатнулся, уронил оба меча и вновь прислонился к стене. Серая кожа его покрылась каплями пота, взгляд стал беспомощным и несчастным.

Нурайна упала на колени возле оброненного им Альджильена. Вцепившись зубами в гарду, она попыталась вытащить клинок из ножен – но услышала шорох, гибко вскочила на ноги и гневно обернулась к дверному проему, где на полу краснела сорванная бархатная портьера.

В дверь осторожно заглянула головка в коротких рыжих кудряшках. Серые глаза распахнулись от ужаса и восторга, по трапезной бисером рассыпался аршмирский говорок:

– Ой, скорее, скорее идите, я вас спрячу… Ой, храни вас Безликие… скорее, а то увидит кто… Ой, да господин и на ногах-то не стоит! Я помогу, только скорее, скорее…

Наутро Орешку и Нурайне удалось незаметно покинуть поместье. Вывела их на свободу Айфйна Белая Ягода – новая знакомая, посланная им милосердными богами. Айфину два года назад похитили охотники за людьми и продали за море. С тех пор она жила в Горга-до, в доме Оплота, а в поместье попала недавно. Про грайанского ученого слышала от прислуги, но сама не видела даже издали. А со слугой его болтала не раз: веселый такой, обходительный, зовут – Чинзур…

Все это выслушивала Нурайна, потому что Орешек спал тревожным, болезненным сном, время от времени ворочаясь с боку на бок и негромко вскрикивая.

Нурайна не сочла надежным убежищем каморку, в которую упихала их с Ралиджем кудрявая благодетельница. Но, как ни странно, никто и не искал шумных гостей. Причину этого им назавтра сообщила Айфйна – разрумянившаяся, сверкающая глазами, обмирающая при мысли о своем отчаянном поступке.

Оказывается, девушка, дрожа и заикаясь от неподдельного страха, рассказала господину о том, что видела собственными глазами: страшные гости прорвались в трапезную, сорвали со стен свои мечи, клинками очертили круг над головами, превратились в лиловых драконов, замерцали искрами и растворились в воздухе.

Хозяин заорал было, что она дура, но все сказанное девушкой, слово в слово, подтвердил один молодой раб-наррабанец (давно готовый хоть под кнут ради рыжих кудряшек Айфины). Таграх-дэр призадумался. Тут начали по одному возвращаться горцы-охранники. Они засыпали хозяина такими жуткими подробностями налета нечисти на поместье, что скромные лиловые драконы, придуманные рабыней, померкли и отошли в тень.

Чтобы унять панику, Оплот объявил, что злые духи вволю натешились и улетели прочь. Этому горцы поверили, однако между собой порешили нагрянуть в дорожный приют, где остановилась заезжая парочка, вытащить во двор вещи граианцев и запалить костерок. А может, и приют поджечь для верности.

Этот заманчивый план пришлось если не отменить, то отложить, потому что утром в поместье явились козопасы, привезли на мулах кувшины с молоком, а заодно рассказали, что двое путников провели эту ночь у их костра. Бредут те путники не дорогой, а тропками, направляются в сторону Нарра-до. Если не захотят спать под открытым небом, на радость Слепым Теням, то гостить будут в дорожном приюте Одноглазого Хассата – больше просто негде, ведь козопасов они вряд ли снова встретят. Да и как их Слепые Тени еще в ночь побега не сожрали… конечно, ученого со слугой, а не козопасов. Козопасы-то все знахари, травники. Они в костер какие-то ветки суют, вонючим дымом чудищ отпугивают…

Таграх-дэр велел троим горцам седлать коней и вихрем унесся в погоню. Один из горцев успел шепнуть поварихе, своей доброй подруге, что хозяин хочет обыскать в округе каждый овражек, каждую крошечную рощицу. Может, заглянут и к Хассату, хотя вряд ли беглецы рискнут появиться там…

Конец рассказа слушал и только что проснувшийся Ралидж – мрачный, измученный, с темными кругами вокруг глаз. А затем по-наррабански кратко прохрипел:

– К Одноглазому Хассату!

– И раздобыть по дороге лошадей, – согласилась Нурайна. – Пока Оплот со своими дикарями шарит по кустам, его обгоним и осмотрим дорожный приют. Я знаю Илларни. Он не станет скитаться по диким пустошам, предпочтет более опасный путь, но среди людей.

Орешек вспомнил себя на берегу Бешеной реки, вспомнил давящую, пугающую стену леса – и угрюмо кивнул…

Бесценная Айфина совершила еще один подвиг:  раздобыла для Орешка белую головную повязку, и райанец в общей сумятице и неразберихе кое-как сошел за эрца. А на Нурайну накинули кусок грубой ткани наподобие покрывала, поставили ей на плечо кувшин, и она вместе с Айфиной пошла к роднику за водой, благо в тот сумасшедший день за прислугой никто не присматривал и порядка в доме не было…

Среди высоких валунов и колючих кустов недавние пленники простились со своей спасительницей. Орешек расчувствовался и сгоряча предложил девушке бежать с ними. К счастью, Айфина не потеряла головы и вполне разумно ответила, что незачем ей покидать дом, где с ней не так уж плохо обращаются, и становиться обузой для путников, которых и без того преследуют. Если господа и впрямь хотят ей помочь, то, вернувшись в Аршмир, они могут разыскать ее отца. Его зовут Явиторш Фиолетовый Камень из Семейства Саншеджи. Он лодочный мастер, его дом за Старым портом. Отцу бы только узнать, где его Айфина, уж он расстарается, выкупит дочку, если что – родня поможет…

Ралидж и Нурайна горячо заверили девушку, что если им удастся вернуться в Грайан, то ее отцу не понадобится обращаться к родственникам за деньгами на выкуп…

Когда поместье осталось позади, Нурайна и Орешек немногословно обсудили свое невеселое положение: ведь они лишились вещей и денег!

Впрочем, все оказалось не так ужасно. У Орешка за отворотом сапога были припрятаны три серебряные монеты и одна золотая. А у Нурайны, которая не надела в дорогу драгоценностей, чтобы не вводить встречных в искушение, припасено было на шее, на тонком шнурке, маленькое колечко с топазом. Продать его можно было лишь в городе, но все же это было кое-что…

О том, что волновало и пугало ее больше всего, Нурайна не сказала ни слова. Орешек сам заговорил об этом – медленно, словно через силу:

– Это было… нечто вроде колдовства. Отвратительная, мерзкая вещь! Ночью все вышло случайно. Да, это спасло нам жизнь, но не хочу, чтоб такое повторилось. Тебе не понять… и никто не поймет, если не испытал на себе…

Да, Нурайна не могла этого понять. Но она вспомнила охранника с оторванной головой, вздрогнула и согласно кивнула.

Копыта грозно прогремели по камням у ворот. Четверо всадников спрыгнули с седел. Хозяин бегом кинулся встречать гостей. Кланяться он начал еще издали.

Трое горцев в белых головных повязках, не обращая внимания на хозяина, устремились мимо него к приземистому зданию, где останавливались приезжие.

Четвертый прибывший – Таграх-дэр, Оплот Горга-до – движением ладони остановил подобострастные приветствия хозяина.

– Я ищу двоих путников. Грайанцы. Один – старик, седовласый, худой, руки не знали тяжелой работы. Второй – лет тридцати, плотный, коренастый, круглолицый, много болтает.

Хозяин ответил не сразу: помешали двое слуг, приблизившихся с глубокими поклонами. Каждый из них подхватил под уздцы двух лошадей и медленно повел по двору, чтобы благородные животные могли восстановить дыхание после неистовой скачки.

Посторонившись, чтобы пропустить лошадей, хозяин вновь поклонился:

– Нет, Оплот, таких гостей в моем приюте нет.

Прищурившись, господин осмотрелся взглядом охотника.

Вокруг лежал огромный – как хорошая деревня – дорожный приют Одноглазого Хассата. Его нельзя было даже сравнить со скромным постоялым двором, примостившимся неподалеку от поместья Таграх-дэра. Здесь узлом сплелись несколько дорог: на Горга-до, на Васха-до, на столицу, к дальнему Жемчужному побережью. Здесь останавливались не случайные путники, а торговые караваны.

Приземистое просторное здание для гостей – в нем могли бы уместиться две сотни человек. Рядом пристройка для знатных или богатых постояльцев. Две огромные конюшни, из которых доносилось ржание, похрапывание, а иногда – пронзительный ослиный рев. Сарай для сена с распахнутыми настежь дверями. Второй сарай, запертый на висячий замок, – Оплот знал, что там проезжие купцы сложили свои товары. Пустующий сейчас загон с навесом – для верблюдов. Кухня, источающая густые, жирные запахи. Два колодца. Длинные колоды, из которых поили скот. Три большие постройки, где жили  СЛУГИ и охранники. Маленький домик самого хозяина.

Да, здесь есть где спрятаться беглецу!

– Мои люди обыщут здесь все, – недовольно сказал Таг-рах-дэр.

– Как будет угодно господину.

– Сколько у тебя сейчас постояльцев?

– Около семидесяти.

Произнося последние слова, хозяин углядел своим единственным глазом то, чего не видел Таграх-дэр, стоявший спиной к конюшне.

На пороге конюшни появилась статная женщина в мужской одежде – она недавно прибыла сюда в сопровождении высокого плечистого грайанца. Только что оба, как и подобает гостям невысокого полета, сами отвели в стойла своих лошадей. Женщина заметила Таграх-дэра и шагнула назад, вскинув руку в предупреждающем жесте: остерегала своего спутника от нежелательной встречи.

Заинтересованный Хассат сделал несколько шагов в сторону (якобы для того, чтобы прикрикнуть на одного из слуг) и успел мельком увидеть, как грайанец ловко взобрался на широкую балку под крышей, растянулся на ней и протянул руку своей спутнице, чтобы помочь ей подняться наверх.

Темное, покрытое морщинами лицо старика-хозяина не выразило ни малейшего удивления. По-кошачьи желтый правый глаз выдавал не больше чувств, чем левый, затянутый бельмом. Можно было подумать, что постояльцы каждый день карабкаются под крышу, чтобы избежать неприятных встреч.

Нетерпеливым жестом Таграх-дэр вновь подозвал старика к себе:

– Есть ли среди приезжих другие грайанцы?

– Да, Оплот. Около двух десятков.

Широкий, всегда готовый подобострастно улыбнуться рот Хассата растянулся так, что перечеркнул лицо. Старик ни словом не заикнулся о только что увиденной сцене. В конце концов его об этом не спрашивали.

А если бы даже и спросили…

Старый Хассат от души ненавидел Таграх-дэра. И тому были причины.

И сам хозяин дорожного приюта, и отец его, и дед исправно платили подать городу Васха-до. Но три года назад Таграх-дэр вдруг заявил, что эта часть дороги принадлежит Горга-до. Стало быть, денежки старого Хассата тоже должны течь в казну Горга-до. Оплот Васха-до возмутился, началась грызня меж двумя городами, продолжается эта неразбериха по сей день, впустую тратятся чернила, пергамент и бумага. А бедняга Хассат вынужден платить и Васха-до, и Горга-до, потому что не хочет, чтобы его приют спалили, а его самого вместе с домочадцами и слугами вышвырнули вон…

– Слепые Тени часто беспокоят твой приют по ночам? – глянул Таграх-дэр в темнеющее небо.

– Нет, Оплот, они вдоль побережья охотятся. Однако, случается, залетают. Я предупреждаю гостей, чтобы в темноте не выходили за порог.

Подбежал один из горцев, что-то провизжал на своем мерзком языке. Хассат отвернулся, скрывая неприязнь. Оплот и его горные дикари не заплатят ни за постой, ни за ужин, а беспокойства от них ой-ой-ой сколько…

Выслушав своего цепного пса, Оплот ответил по-нарра-бански:

– Обшарьте сараи, конюшни, кухни – все! На женскую половину пошлите служанок, пусть скажут, сколько там женщин и как они выглядят.

Хассат был вынужден признать, что это разумная мера. Конечно, ни один наррабанец никогда не посмеет ступить на женскую половину чужого дома. Но грайанцы – греховодники, они вполне могут укрыться там, переодевшись, скажем, старухами… Но все же как неприятно, что этот вельможа тревожит его гостей и их женщин! Пусть это люди не слишком знатные и не особенно богатые, но они честно платят за кров и еду!

Вот один из горцев выходит из конюшни. Суетится, кричит. Без перевода ясно: ничего и никого не нашел. Еще бы, где уж свинье рыло вверх задрать!..

Двое слуг уже стояли у массивных ворот, которые выдержали бы удар тарана. Слуги вопросительно поглядывали на Хассата, но он не давал знака запирать ворота. Ведь Таграх-дэр еще не сказал, остается ли он на ночлег. А вдруг Оплот, не боясь темноты, поскачет со своими головорезами прочь? А вдруг его по пути сожрут Слепые Тени на радость Хассату и еще многим хорошим людям?

Увы, приятные мечты тут же разлетелись в осколки, как отражение в колодце разбивается от упавшего в воду ведра.

– Прикажи проветрить комнату для знатных гостей. И пусть выбьют как следует ковры… Там уже кто-нибудь остановился?

– Оплот будет там один, как луна на небе! – Хассат изобразил на морщинистой физиономии восторг, граничащий с полным блаженством, и махнул слугам, чтоб запирали  ворота.

Закатные лучи окрашивали в красный цвет пыль, клубящуюся над дорожным приютом. Широкое подворье почти опустело. Слуги еще сновали по двору, неся от кухни кувшины и глубокие миски с едой для тех, кто заплатил за ужин. Но сами постояльцы, наслышанные об опасностях здешних ночей, уже забились под безопасную крышу. Из большого дома слышались голоса, смех и бренчание струн.

Конюх, громыхая замком, запирал конюшню. Хассат лукаво усмехнулся: если завтра он обнаружит, что крыша конюшни разобрана изнутри, он не очень огорчится. Дождя ночью не будет, а крышу и починить недолго…

Оплот Горга-до медленно шел к пристройке для знатных гостей. Он думал о неудачном дне; о поисках под льющимся с высоты горячим солнцем; о змеях, гнездящихся среди колючих кустов дрока; о сухом ветре, от которого хотелось кашлять. Он думал обо всем этом нарочно, чтобы изгнать из мыслей проклятое имя, скорпионом засевшее в мозгу.

Хайшерхо… Хайшерхо… Хайшерхо…

Один из горцев нагнал своего господина и виновато проскулил о неудаче. Оплот кивнул. В глубине души он и не ждал, что звездочет осмелится сунуться сюда.

– Что ж, – с горькой усмешкой произнес он вслух. – Надеюсь, эта ночь пройдет не так бурно, как прошлая.

Зря он это сказал. Наррабанские духи зла любят разрушать человеческие надежды нем меньше, чем грайанская Серая Старуха.

Отворив дверь, Таграх-дэр лениво оглядел помещение, где ему не раз приходилось ночевать, отметил про себя, что из трех светильников горит лишь один – непорядок, безобразие! – разулся, вошел и опустился на бархатные подушки. Он спокойно ждал, когда принесут ужин, и не подозревал, что ему предстоит самая невероятная, самая незабываемая, самая жуткая ночь в жизни. Ночь, которая изменит его судьбу.

 

Расшатанный, почерневший от времени частокол с провисшей створкой ворот походил на гнилую пасть. И запахом из него тянуло мерзким – прелым, затхлым. В щель можно было разглядеть, что изнутри ворота заперты на тяжелую цепь и висячий замок.

Хозяин и слуга переглянулись в тревожном недоумении.

– Но ведь это… это не приют Одноглазого Хассата? – пробормотал Чинзур.

– Сбились мы с пути, – кивнул Илларни.

Конечно, это мрачное строение, сложенное из скрепленных глиной камней, не могло быть преуспевающим дорожным приютом, стоящим на перекрестке торговых путей. Два покосившихся сарая, колодец – и мертвое запустение.

– Но ведь мы все равно зайдем сюда, господин? – тревожно просил Чинзур. – Вечер… Слепые Тени… а?

Илларни беспомощно оглянулся.

Темнело. Ветер уже не реял меж скал; он сложил крылья и по-змеиному ползал среди жестких кустов, шипя и тревожа колючие ветви. Вечерние тени четко обрисовали каждую трещину на теснящихся вокруг невысоких утесах. Вся эта дикость, вся эта суровая тишина окружила путников и готова была прыгл> нуть им на плечи, как только ляжет ночной мрак. •?

Илларни сглотнул комок в горле и перевел взгляд на пустой угрюмый двор.

– Может быть, хозяев сожрали чудовища, – хрипло сказал он, – или унесла болезнь… Но все же это – крыша над головой.

Боясь, что господин передумает, Чинзур поспешно присел и протиснулся в широкую щель меж покосившимися створками ворот. За ним последовал Илларни. Щуплому ученому пробраться во двор оказалось еще легче, чем слуге.

– Давай поглядим, где можно приткнуться на ночь… – Илларни почему-то старался говорить негромко, словно голос его мог разбудить злобную, опасную тварь.

Чинзур нырнул в открытую дверь ближайшего сарая и тут же вывернулся обратно – взволнованный, встревоженный.

– Конюшня, – шепнул он еще тише, чем Илларни. – Хозяин, а навоз-то совсем свежий! Еще утром здесь лошадка стояла!

Илларни встрепенулся. Так подворье не мертво? Теперь запертые изнутри ворота приобрели иной смысл. В доме кто-то был!

Словно отвечая на его смятенные мысли, дверь дома надсадно заскрипела. Илларни и Чинзур метнулись к конюшне и затаились за углом, прижавшись к глиняной стене.

Из дома, тяжело шаркая ногами, вышел плечистый, большерукий человек с маленькой круглой головой. Его курчавые  короткие волосы были седы, но фигура выглядела мощной и отнюдь не дряхлой. Темно-коричневая – еще темнее, чех обычно бывает у наррабанцев, – кожа и оттопыренные губы выдавали уроженца далекого Хумсара. В руках у хумсарца было ведро с привязанной к дужке веревкой. Хумсарец добрел до колодца, сдвинул крышку и начал спускать ведро в воду.

Илларни стало стыдно. Радоваться надо, что в этой глухомани им встретилась живая душа! А они прячутся, словно два вора, вместо того чтобы узнать имя хозяина дома и попроситься на ночлег.

– Эй, добрый человек! – негромко окликнул он хумсарца. Тот не ответил, продолжая возиться с ведром.

На локоть Илларни легла рука Чинзура. Ученый обернулся. Бледный, с дрожащими серыми губами слуга указывал взглядом куда-то вверх и вбок. Старик поднял глаза – и обомлел. Ноги стали ватными, в ушах возник тонкий звон.

Да, Илларни знал, что у наррабанцев в обычае приколачивать под крышей сарая или конюшни птичью лапу, воронью или куриную, чтобы хозяину подворья во всем была удача.

Но здесь к стене большим железным гвоздем была прибита отрезанная человеческая кисть. Темная, скрюченная, настолько высохшая, что нельзя было понять, кому она принадлежала, мужчине или женщине.

У старого ученого пропало желание показываться на глаза обитателям этого зловещего дома.

Тем временем за порог вышел еще один человек – длинный, тощий, с всклокоченной темной бородой. Оглядев двор, он подобрал камешек и метко кинул его в спину хумсарцу. Тот поставил на землю вытащенное из колодца ведро и не спеша обернулся – спокойно, как на оклик.

Бородач вскинул руки на уровень лица и начал делать пальцами странные движения. Хумсарец поклонился с невнятным мычанием.

“Глухонемой, – понял Илларни. – Хвала Безымянным!”

Чинзур в своих скитаниях выучился понимать язык жестов. Он приник губами к уху Илларни:

– Хозяин приказывает слуге постелить в стойла свежей соломы и достать из сарая мешок ячменя для лошадей – скоро будут гости… Ой, найдут нас тут!

Илларни и сам понимал, что здесь их обнаружат в два счета. О том, что будет после, и думать не хотелось.

Хумсарец снова замычал, тыча пальцем в сторону сарая, запертого на замок. Бородач кивнул и неспешно направился к сараю, на ходу отцепляя от пояса связку ключей.

Как только оба повернулись спиной к конюшне, Илларни бесшумно метнулся к дому и исчез в дверях. Чинзур не раздумывая последовал за хозяином. Это был отчаянный поступок. В доме могли оказаться другие люди. И неизвестно, было ли там место, где можно укрыться непрошеным гостям. Но ни Чинзур, ни Илларни не рассуждали. Их гнал ужас, царящий над этим недобрым подворьем.

То, что беглецы увидели за дверью, должно было бы успокоить их. Обычная обстановка небогатого наррабанского домишки: ковер, на котором хозяева ели и спали, четыре подушки, блюда с остатками скромной трапезы, длинный сундук. Узкая дверь вела на женскую половину, куда Чинзур немедленно сунул нос и успокоительно махнул рукой: пусто!

И все же ожидание беды не исчезало. Оба беглеца были много пережившими людьми, оба привыкли доверять своему чутью. И это чутье сейчас кричало во весь голос: опасность!

– Где будем прятаться? – шепнул Илларни.

Чинзур то ли услышал, то ли угадал его слова, одним прыжком очутился у большого сундука, откинул крышку – и замер в неловкой позе.

После увиденного возле конюшни Илларни был готоэ к самому страшному. И не испытал шока, когда, заглянув в сундук из-под локтя Чинзура, увидел два изуродованных трупа. Сверху лежала пожилая женщина, нижний труп, кажется, был мужским; на обоих были следы ужасных пыток. Мертвецы напоминали марионеток бродячего кукольника, небрежно брошенных в ящик после представления.

За воротами ударили копыта, загремели голоса, залязгала цепь, с которой поспешно снимали замок. Шум вывел Чинзура из оцепенения, он выпустил из пальцев крышку сундука. Оба беглеца, не сговариваясь, метнулись на женскую половину.

Тесная комнатушка была нежилой, вероятно, с тех самых пор, как был построен дом. На полу были свалены какие-то тюки, свернутые ковры, грудой лежали затхлые тряпки. Беглецы растянулись у стены, надеясь, что в темноте их будет не различить среди всего этого барахла.

Впрочем, совсем темной комнату назвать было нельзя. От времени глина, скрепляющая камни, выкрошилась во многих местах, и теперь в стене зияли щели, в которые заползали закатные лучи.

Чинзур подполз к широкой щели, припал к ней глазом и махнул хозяину рукой. Тот подобрался к стене и тоже прильнул к щели.

Оказывается, задняя стена дома, как гнездо ласточки, нависла над пропастью. На миг Илларни вспомнил поместье Таграх-дэра, но там под обрывом билось море, а здесь сурово молчали серые скалы.

Завизжала дверь. Беглецы поспешно повалились на пол и затаились.

Судя по зазвучавшим в комнате голосам, прибыли двое мужчин. Бородач принимал их подобострастно, гости говорили нагло и громко.

Сначала все трое ели и пили, перебрасываясь короткими фразами. Затем вино развязало языки, разговор потек живее. Каждое слово этой беседы морозом обжигало притихших беглецов. С нарочитой небрежностью и ленцой, пряча в голосе гордость, приезжие рассказывали о страшных злодеяниях, свершенных во славу Хмурого Бога, смаковали подробности чудовищных пыток и зверских убийств. Хозяин ахал, завидовал, подливал гостям вина.

Среди этих кошмарных россказней мелькнуло имя Илларни. Оказывается, его разыскивает Избранный, прибывший в эти края по приказу Великого Одержимого. Тот, кто схватит грайанского звездочета живым, сослужит Хмурому великую службу и станет Посвященным. А может, даже Избранным…

Внезапно за стеной раздались звуки, от которых Чинзура начала бить крупная дрожь, а у Илларни пересохло во рту: тяжелое хлопанье кожистых крыльев.

В комнате зазвенела опрокинутая посуда.

– Сиди, – снисходительно успокоил один из приезжих другого, – это нашему хозяину пора скотину кормить. Видел когда-нибудь такое?

– Н-нет…

– Пошли поглядим. Занятно.

– А нас не слопают?

– А ты плесни на себя во-он из того кувшинчика, тогда не тронут. И мне кувшин передай. Они по запаху узнают, кого жрать не надо.

– Любоваться все мастера, – хмыкнул хозяин. – А как сундук тащить – так это мы с немым, да? Небось не поможете?

– Угадал. Не поможем. А ну, берись за сундук!..

Слышно было, как по ковру протащили что-то тяжелое.

Когда шаги стихли за дверью, Илларни и Чинзур кинулись к щели в стене. Глазам их открылось необычное зрелище, мерзкое и в то же время завораживающее: в лунных лучах над пропастью парили Слепые Тени, расправив перепончатые крылья и вытянув длинные гибкие хвосты со страшными крючковатыми шипами на концах.

Из-за угла появились две темные фигуры, волочившие тяжелую ношу. Приезжие не попали в поле зрения беглецов, видны были только хозяин и слуга, которые, откинув крышку, вытащили из сундука одно из мертвых тел, раскачали за руки и за ноги и швырнули с обрыва. Тут же на летящий труп черным облаком упала зловещая стая. На лету пробив добычу шипами, твари потащили ее прочь. Крылья взмахивали дружно, словно стая была одним существом.

Послышались восхищенные ругательства: гости, которых не видели Илларни и Чинзур, были довольны зрелищем.

Со вторым мертвецом вышла заминка. Хумсарец что-то пытался знаками объяснить хозяину, показывая на труп, потом на себя, потом снова на труп. Хозяин отвесил немому затрещину, тот неохотно подчинился и ухватил мертвеца за ноги. Стая в ожидании добычи снизилась так, что почти задевала крыльями лица стоящих на краю пропасти людей.

Любознательность Илларни оказалось сильнее отвращения и страха.

– О чем просил глухонемой? – шепнул он Чинзуру. Тот тихо промолвил, то ли отвечая хозяину, то ли говоря сам с собой?

– Надо же, а я-то не верил, что хумсарцы – людоеды…

Илларни содрогнулся.

Хозяин направился в дом, предоставив глухонемому тащить опустевший сундук. Гости тоже вернулись в комнату и продолжили попойку. Сон сморил их лишь тогда, когда в щели уже начал сочиться бледный утренний свет.

Когда бессвязные голоса за стеной смолкли, Илларни шагнул к двери.

Чинзур вцепился в край одежды хозяина, безмолвно пытаясь его удержать.

Илларни выдернул свою одежду из рук слуги и показал ему кулак.

Чинзур разыграл немую сцену не хуже хумсарца: рухнул на колени, заломил руки, начал раскачиваться из стороны  в сторону. Илларни отмахнулся от него: мол, ты как знаешь, пошел.

Поняв, что просьбы бесполезны, Чинзур поднялся на ноги, готовый следовать за хозяином.

За стеной на ковре разметались трое спящих. Гости оказались такими, какими их себе и представлял Илларни: здоровяки с тупыми рожами убийц. Осторожно перешагнув через их ноги, Илларни и Чинзур вышли за дверь и подперли ее валявшимся поблизости колом.

Хумсарец спал в конюшне, положив голову на охапку сена. Оттопыренные губы ухмылялись глупо и счастливо. Илларни с омерзением подумал, что негодяй видит во сне лакомый кусок, который наяву ему не достался.

Взяв стоявшую у стены лопату, Чинзур ударил хумсарца по голове, после чего сон людоеда стал еще крепче.

Пока Илларни выводил лошадей из конюшни, Чинзур возился у ворот. К счастью, засов прогнил от времени и поддался отчаянным усилиям грайанца.

Шум у ворот был услышан в доме. Хозяин и гости продрали глаза и дружно навалились на дверь. Кол отлетел прочь, дверь распахнулась – и кхархи-гарр в бессильной ярости увидели, как расходятся створки ворот, выпуская на свободу двух всадников.

Минуя ворота, Чинзур от восторга пронзительно завизжал и ударил коня каблуками в бока. А Илларни обернулся и прокричал по-наррабански:

– Проклятие богов на ваш притон, убийцы! Позор и смерть на ваши головы!..

 

Лунный свет, пролившись сквозь ажурную решетку, бросил светлый узор на лицо спящего. Таграх-дэр поморщился и застонал. Неизвестно, что беспокоило его: луна или тяжелые дневные мысли, не пожелавшие остаться за порогом сновидения.

Внезапно тревога, витавшая вокруг, сгустилась, стала реальной, тронула спящего своей холодной рукой.

Таграх-дэр открыл глаза.

Светильники уже погасли. В комнате качалось узорное лунное полотнище. То выныривая из его складок, то уходя во мрак, на Таграх-дэра глядело странное… лицо? Нет, не лицо, не морда чудовища – лик неведомого существа. Он был большой, переливчатый, вспыхивал искрами, а в центре его горели холодным бело-зеленым огнем огромные круглые глаза без зрачков.

Таграх-дэр лежал неподвижно, пытаясь понять, что это: продолжение сна или причудливая действительность?

Послышался мягкий, бархатный голос:

– Смертный, трепещи, но и гордись. Не каждому воочию являются духи – лишь тем, чьи грехи настолько глубоки и необычны, что прогневали Гарх-то-Горха.

Осторожно скосив глаза, вельможа с замиранием сердца разглядел еще одну фигуру – темную, высокую. Там, где чернело пятно лица, сияли зеленовато-белым светом два длинных узких клыка.

– Охрана!.. – позвал Таграх-дэр, но голос отказал ему, сорвался на писк.

– Охрана? – весело удивился бархатный голос. – Кто же стережет твой покой, смертный? Тени павших в бою героев? Воины, сотворенные магами из солнечных лучей и пламени? Или такие же презренные людишки, как ты сам? Ну, зови их, зови! Но сперва взгляни на светильник над своей головой. Сейчас он по моей воле зажжется.

Вспыхнувший свет ударил по напряженным глазам Таграх-дэра так, словно к лицу поднесли факел. На самом же деле огонек светильника был маленьким и слабым, он почти не рассеял тьму, лишь четче обрисовал контуры клыкастой фигуры. А блестящий лик засиял еще прихотливее, еще ярче забегали по нему искры.

– Если ты издашь еще хоть звук без моего позволения, жалкий червь, – все так же мягко продолжил голос, – под тобой загорится ковер. Это будет очень больно…

Таграх-дэр облился холодным потом, изнемогая от тоскливого отчаяния. Причиной тому были не только уверенность и спокойствие, звучавшие в бархатном голосе, не только жуткий вид сверкающего лика и темной фигуры с длинными клыками. Нет, вельможу заставило обессилеть давно уже терзавшее его предчувствие близкой кары. Оплот Горга-до понимал, что в своем честолюбии он зашел слишком далеко, нарушая не только законы, установленные людьми, но и волю Единого. А боги еше мстительнее, чем люди. Правда, Оплот ожидал, что они накажут его человеческими руками. Появление духов  превратило энергичного, волевого и жестокого человека в беспомощного мальчишку. Страх не пришел извне – он давно жил в душе…

А бархатный голос продолжал:

– Загляни в свое замаранное грехами сердце, человечишка, и назови вслух то, что таил там до сих пор. Перечисли свои грехи перед Единым.

Торопясь, путаясь в словах, Оплот Горга-до начал рассказывать о клевете, которую распускал о своих недругах, о доносах, о лжи… и осекся – сам понял, что все это мелкие человеческие делишки, которые не могут потревожить Единого.

Духи ожидали молча, но каким беспощадным было это молчание!

Переведя дыхание, Таграх-дэр заговорил снова – на этот раз о главном. Угрюмо и безнадежно рассказал он, как при помощи грайанского звездочета проникал в тайны небес и кощунственно вызнавал волю богов.

– Кто еще из людей знает об этом? – упал вопрос, словно меч палача.

– Чинзур, слуга звездочета, они бежали вместе. Еще Хайшерхо, я уверен…

– Еще кто?

Эти два слова произнесла темная фигура. Впервые мрачное клыкастое существо вмешалось в разговор. Слова прозвучали невнятно, словно говорившему что-то мешало, но столько ненависти было в голосе, что Таграх-дэр коротко, жалобно проскулил. Впрочем, он быстро взял себя в руки и рассказал о двоих грайан-цах, их подозрительном поведении и невероятном прорыве на свободу из темницы. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что их прибытие связано со звездочетом, но все же…

Когда Оплот закончил, воцарилась недобрая тишина.

– Ничтожная тварь! – презрительно произнес наконец бархатный голос. – Думаешь, волю Единого нарушить так же легко, как ваши человечьи законы? Пади ниц, смертный, и сто раз воззови к Гарх-то-Горху, умоляя о пощаде!

Уткнувшись носом в пыльный ковер, вельможа забормотал смиренные молитвы. Не успел он и четырех раз воззвать к милосердию Единого-и-Объединяющего, как затылком, лопатками, напряженной шеей ощутил, что в комнате никого нет. Но не рискнул подняться и продолжал бормотать бессильные, жалкие слова…

– Давай сюда клыки… да осторожнее, не раздави!

– Держи. Я все боялся, как бы их не раскусить.

– Раскусил бы – помер бы на месте, я ж такую отраву запаял в стекло! Называется – фосфор…

– Вот бы этот наррабанский придурок удивился… А светится красиво!

– Ты бы посмотрел, как маска целиком выглядит – и с глазами, и с клыками! Жаль, что такую прелесть пришлось разрознить, поделить на двоих.

Ловкие, чуткие руки Айрунги аккуратно сворачивали мягкую кожаную маску, расшитую блестящим бисером. Среди бисера зеленели две светящиеся стеклянные пластинки в форме глаз.

– Как бы этот Оплот не опомнился и охрану не кликнул, – обернулся Раш к пристройке, где два проходимца оставили свою жертву.

– Не опомнится, – фыркнул Айрунги. – Он сейчас уткнулся мордой в ковер и общается с Единым.

– Дурак и трус, – беспощадно подытожил Раш.

– Просто суеверный человек, – пожал плечами Айрунги. – Поэт Джаши сказал: “Мать суеверия – глупость, сын суеверия – страх…” Ну что ж, теперь нам идти по следу астролога Илларни.

– Это тебе он нужен. А я хочу изловить проклятого самозванца!

– Изловим, изловим… как на живца… И пошли под крышу, а то еще налетят эти, про которых и говорить не хочу…

Две тени юркнули в приоткрытую дверь.

В душной темноте на ковре вповалку храпели люди. Айрунги и Раш тихо растянулись у входа. Никто не заметил ни их отсутствия, ни их возвращения.

Таграх-дэр сопел в густой ворс ковра, горячий и влажный от его дыхания, и пытался сообразить, сколько раз – пятьдесят три или пятьдесят четыре – воззвал он к Единому. Эти благочестивые размышления были грубо прерваны. Сильная рука вцепилась ему в волосы, вздернула голову вверх. К шее прикоснулось холодное лезвие.

Оплот Горга-до зажмурился. Он понял: грянула кара Единого, которую посулили ему духи.

– Он спал? – спросил откуда-то слева глубокий женский голос. Таграх-дэр узнал его, хотя слышал лишь раз в жизни.

– Нет, – озадаченно ответил мужчина, державший, нож у горла вельможи. – Вроде молился…

– Что вам нужно? – спросил Таграх-дэр, пытаясь соблюсти достоинство (а это очень трудно, если голова твоя оттянута за волосы назад, а по горлу легко гуляет острие ножа).

– Что нужно? – весело откликнулся голос с легким грайанским акцентом. – Хотим узнать, чем господину не угодила безобидная пара влюбленных. Или в Наррабане принято проводить медовый месяц в подземелье? Вообще-то мне ничего, понравилось… так необычно, такие острые ощущения! А вот ягодка моя капризничает. Спрашивает: что, у Таграх-дэра поуютнее комнаты не нашлось?

– Перестань паясничать! – раздраженно отозвалась из тьмы женщина. – Говори о деле!

– О деле, о деле… пра-авильно! Совсем забыл! Вот что значит любовь… Говори, шакалий объедок, приходилось ли тебе слышать такое имя – Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер?

Таграх-дэр не ответил.

– Я ж тебя прирежу! – заботливо предупредил грайанец.

Вельможа вспомнил выбитую дверь подземелья, проломленную стену дома, охранника с оторванной головой – не отрубленной, а именно оторванной…

– Илларни… так звали книгочея, которого я нанял, чтобы он составил историю моих предков.

– Историю, да? Ладно, пусть будет так. А теперь скажи, медяк ты позолоченный: где сейчас мудрый Илларни?

– Я… я не знаю. Он бежал… в ночь перед вашим появлением в моем поместье.

– От тебя, похоже, все гости убегают… А ты со своими прихвостнями ринулся в погоню. Не стерпел, что история предков осталась недописанной… Ну, нашел какие-нибудь следы?

– Нет, но козопасы видели, что беглецы ушли тропами в сторону Нарра-до. Здесь, в дорожном приюте, Илларни нет.

– Во-от как? Ладно, слушай внимательно: скакать туда-сюда по дорогам тебе вредно. Можешь задницу о седло отбить. Возвращайся домой и сиди, как устрица в раковине. А вздумаешь натравливать на нас своих слуг и вообще пакостить… что ж, твоим наследникам придется вписывать в вашу семейную историю рассказ о том, что с тобой стряслось. Это будет такая грустная повесть!..

– Хватит болтать! – сердито подала голос женщина. – Он сказал все, что мог. Уходим!

Краем глаза Таграх-дэр уловил движение, которым грайанец повернул в ладони нож. Но не успел разглядеть, как рукоять ножа метнулась к его голове. Точный и сильный удар чуть повыше уха погрузил для пленника весь мир во тьму…

– Думаешь, он сказал правду?

– Уверен, что да… а значит, нам надо в Нарра-до. Лошадей придется бросить… Сейчас заберешься мне на плечи и вскарабкаешься на крышу. Я тебе снизу передам доску, положишь одним концом на крышу, другим – на ограду, потом подашь мне руку, поможешь влезть наверх. Только сама не свались.

– А не лучше ли остаться здесь до рассвета? Если налетят чудовища…

– …то я их съем. За вчерашний день пожрать не удалось, хоть волком вой!

– Ты хоть о чем-то можешь разговаривать серьезно, шут балаганный?

– Могу. Я очень серьезно боюсь, как бы Илларни не столкнулся с этим летучим зверьем. Они ж наверняка неграмотные, его ученых трудов не читали. Слопают и не пожалеют.

– Я тоже этого боюсь, – вздохнула Нурайна, – но это еще не самая страшная возможность.

Орешек в полном изумлении чуть не уронил длинную доску, добытую с разобранной крыши конюшни.

– Вей-о-о! Да что еще страшнее может случиться?

– Илларни может попасть живым в лапы наррабанских властей и под пытками выдать тайну Души Пламени…

– Во имя Серой Старухи! В болото эту трепотню о Душе Пламени! Я сюда прибыл за моим хозяином! Чтобы вернуть его домой! Живого и невредимого! А твои сказочки меня не интересовали с самого начала!

– Ты… ты не веришь в Душу Пламени? – растерялась Нурайна.

– Верю! – огрызнулся Орешек. – И в Глиняного Человека, что детишек ворует, тоже верю, с шести лет и по сей день! Кончай болтать и лезь на крышу!

Тьма перестала быть монолитной, тяжелой и непроглядно-черной. Она струилась, редела, в нее вплетались огни светильников. Волнами наплывали, угасали и вспыхивали вновь голоса.

– …да не мертв… сейчас очнется…

– …плесни еще воды…

– …открыл глаза…

Таграх-дэр лежал на спине. В ушах гулко шумело, лицо и волосы были мокрыми. Над ухом пульсировала тупая боль. Оплот поморщился и повернул голову поудобнее.

– Очухался, – услышал он над собой. – Позовите Избранного.

Этот голос не раскачивался мягкой волной. Он звучал твердо, резко и отзывался болью в затылке.

Таграх-дэр разом вспомнил все – и застонал, но не от боли, а от гнева. Да он бросит по следу этих негодяев такую погоню, что они не скроются даже у Гхуруха, в подземном царстве.

Но вспышке энергии не суждено было выплеснуться яростными и точными командами. Чья-то голова заслонила от Таг-рах-дэра пламя светильника. Змеиный, стелющийся по ковру голос прошипел:

– Во имя Хмурого Бога!

И в вельможе сразу онемели, застыли, умерли все чувства, кроме всепоглощающего ужаса. Он слышал о Кхархи и его жестоких слугах. Над Таграх-дэром склонилась смерть. Можно было лишь молить богов, чтобы смерть эта была быстрой и легкой.

Не сразу понял Оплот, что шипящий голос настойчиво о чем-то его спрашивает. Лишь имя Илларни, не раз уже звучавшее этой ночью, растормошило Таграх-дэра, достучалось до его замкнувшегося разума.

Лежащий на ковре человек словно раздвоился. Одна половина его существа торопливо и с готовностью, хотя и сбивчиво, отвечала на вопросы, что задавал беспощадный голос. Вторая же с безумной радостью хваталась за каждое мгновение жизни. Он все еще существует, еще может дышать, видеть, что-то говорить, не важно что, лишь бы не прекращались вопросы, лишь бы можно было ответом купить еще один бесценный миг, и еще один, и еще…

Но вот воцарилось молчание – ничего страшнее этого молчания не слышал Оплот в своей жизни.

– Ладно, – с некоторым сомнением просипел голос, – живи пока. Но если хоть слово кому обронишь…

Не закончив фразы, Избранный встал с ковра. Там, где темным пятном маячила его голова, вновь засиял огонек светильника.

Тихо, без скрипа приотворилась дверь – и снова закрылась.

Как чудесно, как нежно скользнул по лицу сквозняк! Как прекрасно дрожит крошечное пламя!

Он жив, жив…

Конечно, он будет молчать! Конечно, он никому и никогда!.. С блаженной улыбкой Таграх-дэр обнял подушку. Он не знал, что виски его стали в эту ночь белыми.

– Избранный, почему мы его не убили? Разве Кхархи не обрадовался бы еще одной смерти?

– Впредь не смей задавать вопросов, не то отрежу тебе язык. Но один раз, так и быть, отвечу. Иногда мертвые кричат громче живых. Этот человек – не погонщик верблюдов, а Оплот. Если утром здесь найдут его труп, будет поднята на ноги стража Горга-до и Васха-до. Это может помешать нам искать звездочета.

– Но если Таграх-дэр проболтается…

– Нет, – усмехнулся Шайса, – он будет молчать.

Когда восторг схлынул, пришел страх. Вельможа почувствовал, что не может больше оставаться один. Все в комнате кричало о пережитом ужасе. Ковер был врагом, стены были убийцами, кувшин на подносе был до краев полон яда, подушки выжидали мгновения, чтобы подкрасться, навалиться, задушить…

Остро, невыносимо захотелось оказаться в общем помещении для проезжающих, растянуться на вытоптанном ковре бок о бок с другими гостями, среди вони и храпа – но в безопасности! Приоткрыв дверь, Таграх-дэр осторожно выглянул наружу. Еще темно… но ведь Одноглазый Хассат сказал, что Слепые Тени редко залетают сюда. Рискнуть? Добежать?

Нет! Он сошел с ума! Кхархи-гарр наверняка сейчас там! Они могут решить, что Оплот Горга-до задумал их преследовать!

Совсем рядом – домик Хассата. Может, криком разбудить хозяина и послать за горцами-охранниками?

Нельзя! Охранники спят в том же помещении, рядом с кхархи-гарр. Что подумают слуги Хмурого, увидев, что Оплот собирает своих людей?..

Просто приказать хозяину, чтоб до утра побыл со знатным гостем?

А если Хассат заодно со злодеями? Вдруг в этом приказании он усмотрит что-нибудь подозрительное?

Одиночество становилось все тягостнее… Наконец Таграх-дэр придумал, как не сойти до утра с ума и в то же время не навлечь на себя немилость Кхархи и его слуг.

Когда заспанный хозяин примчался на вопли высокородного гостя, Таграх-дэр раздраженно заявил, что не может уснуть. Здесь душно, пыльно, не выветрился запах прежних постояльцев и вообще неуютно… Раз уж ему все равно мучиться до рассвета, то нет ли среди гостей бродячих певцов или музыкантов? Он бы не прочь их послушать…

Нахмурив свой и без того морщинистый лоб, Хассат неуверенно припомнил, что вроде были на женской половине то ли танцовщицы, то ли певицы… Надо послать служанку, пусть тихонько разбудит женщин и спросит…

– Вот эти две сказали, что они – певицы, – склонился хозяин до самого ковра. – Но музыкальные инструменты – у их спутника, в мешке. Прикажешь разбудить?

– Не надо, – махнул рукой Таграх-дэр. – Так споют, без музыки. Ступай!

Хассат юркнул в дверь, скрывая ехидную ухмылку. Он так и думал, что Оплот обойдется без музыкальных инструментов. И уж конечно, без дюжего спутника певиц…

А Таграх-дэр, сощурившись, оглядел скромно потупившихся женщин.

Обе – грайанки. Увы, не в его вкусе. Впрочем, у той, что слева, чудесные волосы и, как успел мельком заметить Оплот, необычные, ярко-зеленые глаза. Подкормить ее как следует, чтоб не была такой худой, – станет на редкость привлекательной… Вторая понравилась вельможе гораздо меньше: слишком крепкая, рослая, вдобавок волосы зачем-то коротко острижены…

Но все же они были женщинами. И Таграх-дэр с облегчением почувствовал, как страх перестает терзать его измученный мозг. Несказанно добры были боги, создавшие для мира женщину! Рядом с ней любой мужчина, каким бы слабым и робким он ни был, чувствует себя завоевателем и героем, победителем и защитником…

Отогнав возвышенные мысли, Таграх-дэр приветливо обратился по-грайански к зеленоглазой певице:

– Ну, милая, чем ты усладишь мой слух? Не ответив, скромница обернулась к подруге:

– Ну что, Аранша, развлечем господина?

– А как же! – с неожиданной мрачностью откликнулась та. – Уж постараемся угодить.

И крепко, по-мужски врезала вельможе снизу вверх в челюсть.

Будь на месте грайанки мужчина, Таграх-дэр успел бы отразить нападение или хотя бы увернуться. Но от женщины он ничего подобного не ожидал, пропустил удар и почувствовал, что падает. Его подхватили, заломили руку назад, сжали в мощных тисках. Таграх-дэр дернулся было из прочной хватки, но плечо обожгла такая боль, что он перестал сопротивляться и покорно обвис в крепких руках стриженой девахи.

Зеленоглазая подошла ближе. Под ее суровым пристальным взглядом Оплот содрогнулся.

– Мы, господин, не поем, – все так же мрачно сообщила Аранша, – мы только пляшем. А петь для нас будешь ты… что госпожа спросит – отвечать быстро, не то руку сломаю!

Таграх-дэр понял, что жуткая ночь не кончилась и рассвет еще далек.

– Понимаю, – поспешил он угодить своим новым мучителям, – госпожа хочет узнать про старого грайанского ученого…

– Что? – не поняла зеленоглазая. – Какой еще старый ученый? Не смей морочить нас, иначе Аранша свернет тебе шею! Говори: приезжал ли к тебе в поместье красивый, высокий грайанец с каштановыми волосами… а с ним такая неприятная особа, черная как галка и весьма немолодая?

– Приезжали, – быстро ответил Оплот, который вовсе не хотел, чтобы ему свернули шею. – Сказали, что любят друг друга. В Грайане им что-то мешало пожениться, пришлось бежать за море…

От лица госпожи отхлынула кровь, в зеленых глазах плеснулась боль. Она коротко вскрикнула, вскинула ладонь и ударила Таграх-дэра по губам. Вышло это неумело и совсем не больно, но, увы, стриженая девица приняла жест госпожи как приказ и свободной рукой крепко съездила вельможе по ребрам.

Зеленоглазая пыталась что-то сказать, но гнев мешал ей, сдавливая горло.

– Это ж наверняка вранье! – поспешила успокоить ее Аранша. – Мало ли что наговоришь в чужой стране чужим людям! Вот мы сказали, что мы певицы… а ведь если я вправду петь начну, всем приснится налет Подгорных Тварей на чумной барак.

Кровь вернулась к щекам госпожи.

– Д-да… конечно… я была не права, уж ты прости меня, Аранша…

Таграх-дэр заулыбался во весь рот, хотя так и не понял, почему извинялись перед Араншей, хотя били не ее.

– Что было с грайанцем дальше? – строго продолжила допрос госпожа.

К тому моменту, когда Оплот дошел до заключения гостей в темницу, его улыбка порядком увяла. И он не удивился, когда снова получил по физиономии и по ребрам.

– В темницу? В подземелье? – разъярилась зеленоглазая. – На холодные камни… без света… и ни одной живой души рядом, кроме этой… этой Нурайны… бедный мой!

От возмущения Таграх-дэр даже о страхе забыл:

– Это он бедный?! Это я бедный! Это в моем доме разгром устроили! В подземелье выбита дверь, ворота разнесены в щепки… а галерея – вы б ее видели, тогда б не говорили, что он бедный! Управитель сказал: стену придется совсем доламывать и новую возводить! Девять охранников убито, а он же еще и бедный?!

Над ухом пленника коротко рассмеялась Аранша:

– Видно, наш господин неплохо порезвился там, в поместье!

У госпожи просохли слезинки в зеленых глазах, а Таграх-дэр, остывая, буркнул:

– Мало ему еще! Он и в этот дорожный приют мучить меня явился!

– Что-о?! – взвились обе женщины. – В этот дорожный приют?!

Пришлось изложить им часть событий этой бурной ночи. К концу рассказа грайанки кипели, как два вулкана.

– Он был здесь! – восторгалась госпожа. – Может, он и сейчас здесь?

– Вот еще! – возразила Аранша. – Уж наш-то Хранитель давным-давно нашел, как за ограду выбраться! Зачем ему тут задерживаться? Пожелать доброго утра этому суслику недодавленному?

Недодавленный суслик энергично закивал. Да-да, конечно, разумеется! Те двое давно покинули приют! И милым грай-анским красавицам не мешало бы поспешить за ними следом!..

Грайанки именно это решение и приняли. Осталось придумать, как поступить с вельможей, чтоб под ногами не путался. Аранша предложила его задушить, поскольку все равно не видела, чем бы его можно было связать.

– Может, моим поясом? – услужливо подсказал Таграх-дэр.

Так и поступили. Уложили связанного пленника подальше от входа, прикрыли его покрывалом и художественно разбросали вокруг подушки. Полюбовались на дело своих рук и покинули пристройку.

Светало. Дорожный приют Хассата пробуждался. От кухни тянуло дымком, к колодцу спешили заспанные слуги. Скоро должны были открыть ворота.

Хассат своим единственным глазом зорко приглядывал за невольниками. При виде грайанок старик лукаво заулыбался:

– Что, спели господину?

– Спели, – столь же двусмысленно улыбнулась в ответ Арлина, – колыбельную. Оплот изволил задремать и велел не тревожить его до полудня…

Тем временем Оплот Горга-до, связанный, как дорожный тюк, с кляпом во рту, сосредоточенно обдумывал происшедшее. Ни гнева, ни ярости не было в его душе – лишь желание понять, что именно было явлено ему этой ночью.

Таграх-дэр всей душой верил, что мир полон тонких, едва заметных знаков, которые боги подают людям. Увы, человек чаще всего не замечает эти знаки, а если и заметит, то неверно истолкует.

То, что случилось ночью, нельзя назвать “тонким, едва заметным знаком”. Боги буквально прокричали свою волю в грубое человеческое ухо. Теперь очень важно правильно понять этот высший приказ.

Страшная ночь началась с явления двух духов… С этим как раз все ясно. Таграх-дэра встряхнули и заставили отвлечься от низменного мира людских страстей, обратиться мыслями к возвышенным сферам. Кем посланы духи? Они сами сказали: Единым. А упоминавшийся ими звездочет – причина гнева Гарх-то-Горха.

Дальше – сложнее: появляются двое грайанцев, тоже говорят о звездочете… О! Вот она, суть! Брошенные в темницу гости вернулись, чтобы отомстить. Вот ключевое слово: месть! Возмездие Единого нависло над Оплотом Горга-до!

Затем опять все просто: кхархи-гарр напомнили о том, как хрупка человеческая жизнь и в то же время как она сладка… но женщины, при чем тут женщины? Что здесь главное – ревность?

Но какое дело Таграх-дэру до чужой ревности?.. А, понял! Унизив его, боги сказали: “Если с тобой могут справиться слабые женщины, то как же ты смеешь тягаться с нами?!”

Никаких сомнений не осталось. Как только его найдут и освободят, Таграх-дэр прекратит бессмысленную погоню и возвратится – да не в поместье, а в Горга-до! Там сразу же, не заходя домой, направится к храму Единого. Без еды, без воды пролежит он сутки на пороге храма, испрашивая прощения у оскорбленного им божества. А потом… о-о, его благочестие потрясет весь Наррабан! Сколько времени проведет он в покаянных молитвах! Какие дары преподнесет храму! Новую завесу, скрывающую от взоров молящихся статую Единого… бархатную, расшитую жемчугом… нет, сплетенную из золотых нитей! По всему потолку – гирлянды из серебряных цветов и листьев!.. А через каждые два дня – пример смирения и набожности! – он, Оплот Горга-до, метлой будет подметать пол в храме…

И еще он даст обет: никогда не поднимать глаза к ночному небу! Никогда не глядеть на звезды!

А Хайшерхо пусть делает все, что ему заблагорассудится. Эта крысиная возня больше не трогает Таграх-дэра. Жизнь человека – в руках богов, а не жалкого смотрителя дворцовых архивов…

 

Нарра-кай!

Высоко в раскаленном небе покачиваются на распахнутых крыльях ястребы. Их пронзительные крики несутся вниз, туда, где в оправе из невысоких скал сверкает лучшая драгоценность Наррабана – великое озеро Нарра-кай.

Дивная гладь светлой, сладкой воды. Греза путников, что качаются в верблюжьих седлах на караванных тропах. Надежда и упование земледельцев, что деревянной сохой ведут борозды в неподатливой земле. Сокровище, которое нельзя украсть – Нарра-кай! Как лучи от солнца, разбегаются от озера каналы. Лучшие пахотные земли в Наррабане – здесь, вокруг озера. Щедро поит оно посевы и не оскудевает, питаемое подземными ключами. Простирают над каналами ветви роскошные плодовые сады, и даже солнце не палит здесь землю так безжалостно, как в других краях, – видно, и солнцу приятно отразиться в чистом зеркале Нарра-кай.

Берег озера усыпан лачугами, домами и дворцами: это Нарра-до – столица Наррабана. И хоть прекрасна столица, но знает вся страна: не озеро при городе, а город при озере!

Как и повсюду, в Нарра-до два божества. А вот храм один – огромный, величественный храм Гарх-то-Горха.

Легенда гласит, что некогда среди озера поднимался островок, на котором стоял небольшой, но изумительно красивый храм Кай-шиу, Озерной Девы, божественной хранительницы светлых вод. Правда или нет, но говорят, что сама богиня являлась в этом святилище людям, отвечала на вопросы, давала мудрые советы. И тянулись к ней люди с просьбами, с жертвами, с распахнутыми сердцами – к ней, а не к Единому!

И прогневался Гарх-то-Горх в своем заброшенном храме. По его велению островок погрузился на дно. Сомкнулись над ним воды, скрыли маленькое святилище от глаз людей. С тех пор в Нарра-до лишь один храм.

Но поклонение доброй богине продолжается.

Стоят вдоль берега озера, за городской стеной, кривобокие хижины, крытые пальмовыми листьями. Здесь встречают жрецы тех, кто принес богине моления. В городе у жрецов есть красивые дома, где прислуживает множество невольников, – но на берегу глядятся в озеро лишь убогие хижины. Пусть все видят, как Единый учит Озерную Деву смирению!

А вокруг хижин – поля цветов! Жрецы разводят их, так подбирая сорта, чтобы цветение не угасало круглый год. Белые, алые, желтые – пожар красок! Ведь Кай-шиу не принимает других жертв, кроме цветов.

Люди покупают ароматные букеты или длинные, искусно сплетенные гирлянды, отходят от берега в больших нарядных лодках, рассыпают бутоны по прохладной глади и лукаво, понимающе улыбаются друг другу.

Единый учит Озерную Деву смирению? Как бы не так! Ведь теперь ее храм – все гигантское озеро Нарра-кай!

Людской поток непрерывно вливался в распахнутые ворота. Стражу это не удивляло: начался четырехдневный праздник Кай-шиу, и в столицу стягивались окрестные земледельцы, чтобы почтить любимую богиню, дарительницу благ земных. На эти четыре дня Светоч в милости своей отменил входную пошлину, так что стража откровенно бездельничала.

По двум скромно одетым путникам стражник скользнул равнодушным взглядом и лениво подумал. “Старик-то болен, вон как его трясет. А второй его поддерживает, сын, наверное…” И тут же выбросил увиденное из головы.

Окраина Нарра-до – лабиринт замусоренных переулков, стиснутых глиняными заборами. Узкие деревянные калитки похожи одна на другую, и заботливые хозяева, чтобы их хоть как-то различать, нацарапали на каждой какой-нибудь простенький рисунок в меру своего умения. Возле каждой двери – желобок, из которого бежит грязная струйка. Помои и нечистоты стекают в неглубокую канавку, тянущуюся к накрытому деревянной решеткой сточному колодцу.

Чинзур сморщился от отвращения. Ну и вонь! А мухи-то, мухи!..

Но эти мысли тут же сменились горестной тяжелой тревогой: Илларни уже не шел, а висел на плече своего спутника. Легкое тело старика била дрожь, в невидящем взгляде застыло страдание.

О Безликие! Да он же умрет сейчас на руках у Чинзура, на грязной чужой улице, под темнеющим небом!

– Хозяин! Господин мой! Как… как ты себя чувствуешь? Бледные, сухие губы с трудом шевельнулись.

– Очень… мне… скорее лечь… и лекаря…

О боги, не дайте старику умереть хотя бы до утра! Неужели все было напрасно – побег, встреча со Слепыми Тенями, притон убийц, тяготы многодневного пути? Неужели именно сейчас, когда остается протянуть руку за наградой, судьба ударит по этой протянутой руке?

Не сразу понял Чинзур, что взгляд его уткнулся в калитку, на которой было грубо нарисовано нечто вроде рыбы с высоким треугольным плавником. Наконец-то! Тот самый дом! Скорее уложить астролога в постель – и бегом за людьми Хайшерхо!

Чинзур вскинул руку, чтобы постучаться, но тут его обожгла ужасная мысль: в винном погребе Тахизы он рассказал кхархи-гарр обо всем, что знал. И об этом доме – тоже. Может, слуги Хмурого уже устроили здесь засаду?

– Хозяин, сможешь потерпеть еще немного?

– Я… ноги не слушаются… в глазах темно… сейчас умру!

Чинзур стиснул зубы и решительно забарабанил в калитку. Отворил щуплый, сутулый, придурковатого вида человек в потрепанной одежде.

– “Прыжок антилопы”, – негромко произнес Чинзур. Нар-рабанец кивнул и шагнул в сторону, пропуская гостей во двор. Чинзур вспомнил, что ему говорили о здешнем с хозяине: никаких секретов не знает, но по условному знаку даст в доме приют и сделает все, что прикажут…

– Старик болен, где бы его уложить?

Хозяин еще раз кивнул и через крошечный дворик, заваленный каким-то хламом, повел гостей в скособоченный глинобитный домишко. Перешагнув порог, он зажег жестяной светильник, принес с женской половины подушки и шерстяное покрывало, помог Чинзуру уложить Илларни и, взяв в углу кувшин, ушел за водой.

Дрожащей рукой старый астролог пытался поймать рукав слуги.

– Нужен лекарь… не скупись… и сразу купи лимонов и луку… для снадобья…

Чинзур бормотнул что-то ободряющее, отцепил неловкие пальцы старика от своей одежды и поспешил к выходу.

– Не забудь… лук и лимоны… – слабо выдохнул ему вслед Илларни

Закрывая за собой дверь, Чинзур подумал.

“Лимоны, как же!.. Скорее передать его людям Хайшерхо, пока старик еще жив…”

В сгущающемся сумраке Чинзур вновь постучал в калитку с нацарапанной на ней рыбой. На этот раз за его плечами стояли трое высоких, крепких мужчин, чем-то неуловимо друг на друга похожих. Но так бывают похожи не братья, а псы из одной охотничьей своры.

На стук отворил хозяин – и удивился:

– А где твой почтенный спутник? Неужели вы разминулись?

– Что значит “где”? – не понял Чинзур. – Что значит “разминулись”?

– Ну, как же… – повел плечом хозяин. – Как ты ушел, старику стало лучше. Он пошел тебя догнать, чтобы ты зря на лекаря не тратился…

Глинобитный забор пошатнулся, словно хотел рухнуть на Чинзура. Грайанец застыл у распахнутой калитки. Он был похож на человека, который трепетно и нетерпеливо ждал прихода возлюбленной, услышал стук в дверь, поспешил отворить – и обнаружил на пороге сборщика налогов!

“Лимоны и лук! – с тоскливой злобой думал Чинзур. – Лимоны и лук!”

Всю жизнь считать, что мир полон лопоухих доверчивых идиотов, и вдруг узнать, что и сам ты относишься к их числу… ах, это было больно!

Никто не умеет так пылать праведным гневом, как обманутый мошенник. Но обида быстро сменилась страхом. Чинзур, не оборачиваясь, почувствовал, как за его спиной наливаются злобой лица тех троих, что видели сейчас его позор.

В это время из-за поворота вышли на кривую улочку еще двое, по одежде – мелкие торговцы или ремесленники. Поравнявшись с распахнутой калиткой, скользнули взглядами по стоящим рядом с ней людям и прошли дальше, не задерживаясь. По их равнодушному виду нельзя было угадать, что эти двое переживали сейчас такую же бурю чувств, как и Чинзур.

Кхархи-гарр опоздали. Их сбила с толку другая калитка с похожим рисунком. Они долго следили за ней, пытаясь разгадать значение подозрительной суеты в доме, все время во двор заходили взволнованные мужчины и женщины, выбегали с загадочными лицами, вновь торопливо возвращались, неся какие-то узлы и тюки…

И лишь когда в переулок стянулись зеваки и появились трое музыкантов с флейтами и бубном, стало ясно: в доме намечается скромная бедняцкая свадьба.

Кхархи-гарр начали в панике уточнять данные им приметы, с ужасом убедились в своей ошибке и ринулись на поиски настоящего дома.

Сейчас, проходя по улочке, оба узнали Чинзура, которого им подробно описали. И обоим не понравилось, что вместо маленького худощавого старичка рядом с грайанцем торчат трое верзил.

Похоже, все пошло на перекос. Что скажет пославший их Избранный?.. Нет, что сделает с ними Избранный?!

 

Много в Нарра-до заезжих торговцев и наемников-чужеземцев, и не всем нравится сидеть, поджав ногу, на ковре и есть с блюд, стоящих на полу. Хочется порой вспомнить родные края, пообедать за столом, удобно усевшись на дубовой скамье. Да и на тарелке хотелось бы увидеть что-нибудь привычное, такое, что готовила дома жена. И вино… ну уж нет, вино пусть остается наррабанское!

Для тех, кого точит тоска по оставленному за морем доме, и открыл один предприимчивый наррабанец харчевню, где все напоминало о Грайане: и обстановка, и одежда слуг, и посуда, и еда. И хорошо пошли дела! Не только заморские купцы трапезничали здесь, но и горожане охотно забредали в харчевню, привлеченные низкими ценами и вкусными чужеземными яствами.

Сюда и привел своих спутниц бывалый Айфер. И обе были ему за это благодарны. Бревенчатые стены, большой очаг с вертелом, закопченные потолочные балки, длинные столы с пятнами жира на столешницах чуть не заставили Арлину и Араншу расплакаться от умиления.

Обе были в превосходном настроении: Ралидж и Нурайна были ими выслежены в одном из дорожных приютов. Тройка грайанцев не стала там останавливаться, чтобы не попасться Хранителю на глаза. Они лишь убедились, что у господина все в порядке, и на радостях решили попировать как следует.

Но то ли Серая Старуха и в заморских странах творит свои пакости, то ли наррабанским злым духам нравится подшутить над чужеземцами, а только безобидное решение отпраздновать удачу обернулось для грайанцев неприятностями.

И виной всему была Аранша.

Веснушчатая наемница многое умела делать по-мужски: драться, стрелять из арбалета, держаться в седле… А вот пить по-мужски она не умела. Айфер с Арлиной не знали об этом, иначе приглядели бы за своей спутницей. А когда спохватились – было уже поздно. Вместо их славной, симпатичной Аранши за столом сидела красная растрепанная деваха и, обеими руками упираясь в столешницу, во весь голос объясняла, за что она не любит Наррабан и наррабанцев.

– Они тут все… неправильные! Говорят, как лают! Поют, как воют! И песни у них непра… непраль… не такие! Вот хошь, спою как надо?

– Угомонилась бы, – остерег ее Айфер. – На нас все смотрят.

– Пускай смотрят! Я им счас спою! Не слыхал, как я пела этому… Оплоту? И слушал! Думаешь, вру? Вру, да? Госпожу спроси!

Глаза пьяной наемницы угрожающе сузились. Арлина поспешила вмешаться:

– Аранша, поздно уже, пойдем отсюда. – Волчица заметила, как упрямо сжались губы Аранши, и быстро добавила: – Я боюсь идти одна, вокруг чужие люди… проводи меня, хорошо?

– Проводить? Это я счас! Я их… я их всех!.. Чужие, да? – Аранша обвела мутным взглядом харчевню, битком набитую посетителями. – Точно, чужие! Ух, я их… провожу! А вон… в углу… уставились! Айфер, про чё они кудахчут? П-переведи!

Айфер нашел взглядом компанию в углу: человек шесть, по виду – погонщики мулов. Они и впрямь в упор разглядывали Араншу, с ухмылками перебрасывались короткими фразами.

Вслушавшись, наемник буркнул:

– Не буду я ничего переводить. Иди-ка ты и вправду спать!

– Спасибо, – откликнулась Аранша. – Хорошо пере-вел…

Неожиданно легко она поднялась из-за стола, твердой походкой пересекла харчевню, нависла над погонщиками мулов, ухватила глиняный кувшин с вином и в черепки разнесла его о голову того из мужчин, кто оказался ближе к ней.

Наррабанец, по лицу и волосам которого стекали ароматные красные струйки, грозно встал и отвесил Аранше затрещину. Наемница устояла и вернула удар – погонщик перекувырнулся через скамью и растянулся в проходе между столами.

Приятели пострадавшего дружно вскочили на ноги – увы, слишком дружно. От резкого движения стол опрокинулся на сидящую рядом компанию торговцев, которые мирно обмывали какую-то сделку. Обрушившийся на них стол со всеми блюдами торговцы отнюдь не приняли как подарок судьбы и возмущенно загалдели. Жаль, Аранша не знала их языка, а то убедилась бы, что-в порыве чувств наррабанцы могут быть не менее красноречивыми, чем грайанцы.

Погонщики мулов, и без того свирепо настроенные, не склонны были выслушивать все, что на них выплеснулось. Один из них подхватил медное блюдо и швырнул в самого горластого торговца. Промахнулся, угодил в порядком осоловевшего горца-наемника. Тот вскочил, затряс головой и от души врезал первому, кто подвернулся под кулак.

И началась великая драка!

Ну разве может такое вспыхнуть в наррабанской харчевне, где всего-то и есть, что ковры да подносы, кувшины да блюда? Разве можно там лихим ударом отправить противника через перевернутый стол? И разве мог бы там развернуться такой богатырь, как Айфер, когда с боевым кличем “Наших бьют!” подхватил он дубовую скамью и ринулся на помощь Аранше? А теперь стоял он посреди харчевни, расчистив вокруг себя широкий круг вращающейся скамьей. И плевать ему было, что его подруга со всех сторон виновата! Наших бьют!

А сама Аранша с упоением колошматила всех направо и налево. Хмель с нее слетел, наемница дралась с веселой и дерзкой ловкостью. Наконец-то она нашла общий язык с наррабанцами!

Драка кипела по всем углам, через всю харчевню летели блюда и подносы, люди увлеченно лупили друг друга, забыв, из-за чего началась заварушка. Прислуга с воплями разбежалась. Хозяин, опытным глазом оценив накал страстей, бочком пробрался к выходу, юркнул за дверь и устремился на поиски стражников.

 

А в это время в одном из дорожных приютов тоже назревала драка. И тоже из-за женщины. Правда, эта женщина никого не била кувшином по голове. Она чинно ужинала, негромко беседуя со своим спутником.

Зато она была возмутительно, непозволительно красива и потому привлекала мужские взгляды.

Впрочем, сама красавица об этом не думала. У нее была более серьезная тема для размышлений – подступающее безденежье…

– Безобразие, – негромко сказала Нурайна. – Здесь миска соленого творога стоит столько же, сколько в другом приюте – жаркое из барашка!

– И за ночлег цену ломят, словно это дворцовые покои, – зло поддержал ее Орешек. – Завтра же и тени нашей здесь не будет!

Им и в самом деле не повезло. Они завернули в этот дорожный приют, не подозревая, что заведение рассчитано на постояльцев с куда более тугими кошельками.

Владелец приюта, ранее носивший скромное имя Ахшун, несколько лет назад выиграл долгую тяжбу, доказав по суду свою знатность и право называть себя Ахшун-дэр. На радостях он отремонтировал и украсил приют и дал себе слово, что останавливаться здесь будут лишь люди солидные и уважаемые. Хозяин отвадил нищий сброд очень простым способом:  Резко поднял цены.

Казалось бы, заведение обречено: кто захочет ночевать там, где нужно выкладывать двойную плату? Однако годы шли, а приют не прогорал. Народу там всегда было мало, но это и считалось достоинством заведения: ни тесноты, ни духоты, приличные постояльцы… К тому же у богачей Нарра-до считалось особым шиком ужинать у Ахшун-дэра – не только потому, что там вкусно кормили, но и потому, что этим посещением можно было хвастаться перед друзьями.

Вот и сейчас на пушистом ковре вольготно развалились четверо полупьяных молодых людей. Они вели громкую веселую беседу, в которой то и дело мелькали женские имена. Молодые люди были одеты в модные длиннополые кафтаны, шитые серебром; пальцы были унизаны перстнями. Рядом с каждым лежал меч: гости не повесили оружие на стену, проявив неуважение к хозяину дома.

Но главное – волосы каждого были схвачены широкой серебряной цепочкой, которая скреплялась на лбу застежкой в виде львиной головы.

Белые Львы, дворцовая охрана Светоча!

Время от времени захмелевшие Львы бросали заинтересованные взгляды на единственную в зале женщину – Нурайну. И чем больше вина лилось в горластые глотки, тем нахальнее становились взгляды.

Ахшун-дэр, сидевший в зале с кубком вина, невольно ежился в предвкушении неприятностей. Скорей бы грайанка закончила ужин и удалилась на женскую половину! Белые Львы – парни наглые, привыкли к вседозволенности… как бы чего не учинили…

А Нурайна, не замечая опасности, шепотом обсуждала с Орешком денежные вопросы.

– Я поговорил кое с кем из слуг… Сегодня на ночлег куда-нибудь приткнуться трудно, потому что праздник, в город съехалось много народу…

– И поздно уже, – кивнула Нурайна. – Бродить в темноте по чужому городу… еще стража прицепится… Придется провести ночь здесь. Но денег жалко!

– Еще бы не жалко… Эх, если б я не заболел в пути! Как бы сейчас пригодилось твое кольцо!

Ралидж закусил губу. Нурайна искоса бросила на него взгляд. Ну что он так переживает? Не виноват же, что заболел…

Она вспомнила его серое лицо, посиневшие губы, полные отчаяния глаза… что-то случилось с легкими, они с трудом выдыхали воздух. Речь превратилась в кашель, удушье перехватывало горло, и каждый такой приступ казался последним, смертельным. Пришлось остановиться в Васха-до, продать кольцо и позвать лекаря. Лекарь наговорил много заумных слов, убеждая пациента в том, что болезнь опасна, и содрал кучу денег за порошки, от которых приступы только участились…

Оказалось, что Ралидж сейчас вспоминает о том же.

– Обидно, что пришлось столько заплатить тому жулику-лекарю и той женщине… Ну, ей-то еще ладно, раз ее травки помогли…

– Как раз та женщина не взяла ни медяка, – усмехнулась Нурайна.

– Вей-о! – изумился Орешек. Он не знал подробностей своего спасения. Там, в Васха-до, едва опомнившись от последнего приступа, он стал торопить свою спутницу в дорогу, даже не расспросив толком, откуда взялись чудодейственные травы, быстро вернувшие здоровье.

– Именно так! – подтвердила Нурайна. – Сама пришла, принесла травки, объяснила, как заваривать…

– Надо же, какие люди бывают добрые! Ну, пусть ее наградят все наррабанские боги!

– А она не наррабанка. Глаза зеленые и выговор грайанский. К тому же мне показалось… Ох, да что с тобой? Не заболел опять?

– Я… нет, ничего… всякая чушь в голову лезет… Скажи, она молодая или старая?

– Моложе меня.

– Ох, бред какой… А имя свое она не назвала?

Нурайна не успела ответить: на ее миску с творогом упала тень. Женщина подняла глаза.

Над ней стоял здоровяк с пылающей от хмельной удали физиономией. Под горбатым носом гордо топорщились усы, глаза сверкали наглым весельем, на лбу скалилась серебряная львиная морда.

– Красавица, ты заскучала! – громогласно заявил он. – Иди к нам, мы прогоним твою тоску!

Белые Львы дружным воплем одобрили поступок своего приятеля.

Нурайна спокойно поднялась на ноги: она терпеть не могла говорить с людьми, глядя на них снизу вверх. Белые Львы приняли этот жест за проявление уважения и снова взвыли, поднимая в ее сторону кубки с вином.

Наглец прищурился на женщину так, словно собирался ее купить.

– Не пожалеешь, – сказал он снисходительно. – Я веселый, я добрый. Мне, между прочим, нужна вторая жена, так что, если договоримся…

Протянув руку, он по-хозяйски провел пальцами по плечу и груди Нурайны.

И тут же спиной вперед приземлился в кругу своих друзей на блюда и кубки. Нос Белого Льва теперь отнюдь не украшал физиономию, кровь испачкала усы и подбородок.

– Твоя первая жена тоже так умеет? – вежливо поинтересовалась грайанка.

В общем ошеломленном молчании Белый Лев поднялся на ноги и с недоверием провел ладонью по лицу, размазывая кровь. Затем попытался улыбнуться, но улыбка получилась похожей на оскал. Ни веселья, ни развязной лихости не осталось на этом страшном лице – только жестокость и злоба.

Белый Лев не спеша снял узкую кожаную перевязь со стальными бляшками, сложил ее вдвое и хлопнул себя по ладони.

– Жаль портить красивую шкуру, – хрипло сказал он, – но придется эту девку выпороть. Ребята, присмотрите за грайанским красавчиком, чтоб заступаться не полез.

Дружки ответили тихим согласным ворчанием. Но они могли бы и не беспокоиться. “Грайанский красавчик” отнюдь не собирался вмешиваться. Он взирал на происходящее с восторгом мальчишки, который попал на представление бродячего балагана.

А Нурайна скользнула к стене, где висело оружие, и легко выхватила из ножен свой меч. Она стояла перед Белым Львом, грозная и прекрасная, и пламя светильников отражалось на ясной поверхности клинка.

– Даже так? – гневно изумился наррабанец. – Ладно, стерва, раз сама напрашиваешься…

Он отшвырнул перевязь и поднял с ковра свой меч. За спиной его послышалось короткое шипение – это вылетели из ножен еще три меча. Теперь Белые Львы – все четверо – стояли на ногах, сжимая оружие.

Нет, не потому вскочили дружки буяна, что решили, будто их товарищ не справится с женщиной один на один. Просто поведение грайанки было невыносимо дерзким. Наррабанцы не смогли усидеть на месте. Каждому хотелось своей рукой проучить зарвавшуюся красивую дрянь.

Они не спешили нападать. В глубине души каждому хотелось не драки (четверо мужчин против одной женщины – ни удовольствия, ни почета), а того, чтобы красотка испугалась их грозного вида, бросила меч и взмолилась о пощаде.

У хозяина не выдержали нервы. Ахшун-дэр по ковру придвинулся к грайанцу и возбужденно зашептал:

– Что же ты сидишь, неужели не поможешь?.. Орешек ответил достаточно громко, чтобы его услышали Белые Львы:

– Помогать? С какой стати? Я этих парней впервые вижу, да и не нравятся они мне… Сами ввязались, сами пусть и выкручиваются!

– Да не им помочь, а твоей женщине!

– Ах, моей женщине… успокойся, почтеннейший, и давай насладимся забавным зрелищем…

Насмешка вывела Белых Львов из оцепенения. С дружным ревом они бросились на свою прекрасную противницу.

Обещанное Орешком зрелище не оказалось забавным. Оно не было даже красивым: все окончилось слишком быстро. Ахшун-дэр так и не разглядел, как получилось, что нападавшие распластались по ковру, а их мечи веером разлетелись во все стороны.

Двое из Белых Львов валялись без сознания, третий зажимал рассеченное запястье, стараясь унять кровь. Четвертый – тот, что хотел затащить Нурайну в свою компанию, – В ярости попытался встать и броситься на женщину, но замер, почувствовав у горла холодное острие.

– Посмеешь убить дворцового охранника? – прохрипел наррабанец, стоя на четвереньках, как зверь, и с ненавистью глядя на женщину снизу вверх.

Лишь мгновение помедлила Нурайна. Затем клинок скользнул от горла Льва к его виску.

– Не убью, – спокойно сказала она. – Отрежу ухо.

Орешек весело присвистнул, оценив гениальный ход своей спутницы. Потеря уха считалась в Наррабане величайшим позором. Ухо резали самым непокорным или всерьез провинившимся рабам, после чего те навсегда теряли надежду когда-нибудь получить свободу.

За убийство Белого Льва Светоч обрушил бы на преступницу всю мощь своего гнева. Но охранник, которому женщина отрубила ухо… кто вступится за такое ничтожество? Вслед за ухом бедолага немедленно потеряет и серебряную цепочку с львиной мордой. И не просто покинет дворец, а вылетит оттуда кувырком по ступенькам!

Эта мысль ясно прочитывалась на окровавленной физиономии Белого Льва.

– Не делай этого, – сипло попросил укрощенный буян. – Мы уходим…

Слуги сновали по опустевшему залу, собирая разбросанную по полу посуду. Нурайна, прежде чем уйти на женскую половину, прощалась с восхищенным Ралиджем. А хозяин подозвал мальчишку-невольника и зашептал:

– Беги к Харшум-дэру. Если он уже лег – скажи слугам, чтоб разбудили. Скажи: у меня есть то, что он ищет. Утром гости покинут мой приют, так что пусть Харшум-дэр поторопится.

 

Когда в “Грайанской харчевне” началась лихая заварушка, Арлина в драку не полезла. Высокородная барышня неожиданно для себя сделала то же самое, что сделала бы любая портовая девчонка, если бы ее дружок ввязался в трактирную свалку. Когда Айфер вскочил и огляделся, готовый ринуться в бой, Волчица быстрым движением отцепила от его пояса кошелек и выскользнула за дверь.

И, как выяснилось позже, поступила правильно. Когда нагрянула стража и повязала тех драчунов, кто не успел удрать, в руках у госпожи остались два кошелька – ее собственный и Айфера. Кошелек Аранши пропал безвозвратно – скорее всего достался стражникам.

Наутро уцелевшие денежки начали с веселым звоном разбегаться во все стороны: подарок стражникам, подарок судье, официальный штраф в казну, плата хозяину харчевни за переломанную мебель… Щедрые подношения сделали свое дело удивительно быстро: уже к вечеру Айфер и Аранша были на свободе, отделавшись строгим внушением, от которого, пожалуй, было бы больше пользы, если бы Аранша понимала хоть слово по-наррабански.

Грайанцы направились в ту самую харчевню, которую вчера так удачно разгромили, и устроились в задней комнате, куда их охотно пустил хозяин, вполне довольный возмещением убытков.

Вот тут-то Аранше и досталось крепче, чем во вчерашней драке. Госпожа и Айфер ее, что называется, причесали по всей шкуре против шерсти. Они долбили несчастную наемницу с двух сторон, как пара дятлов.

Над левым ухом надрывался Айфер:

– Дура! Колода осиновая! Не умеешь пить – сиди и лопай! Зачем этого бородатого кувшином шарахнула? Такой хороший был кувшин… Расходилась, как буря на море! Наррабанцев она, видите ли, не любит! А кто их любит?.. Но раз их боги зачем-то сотворили, так пусть живут, богам виднее…

Справа потрясала опустевшими кошельками Волчица:

– Видишь? Нет, ты видишь? Это ты нам устроила! И что теперь делать! Милостыню клянчить? Прохожих грабить? Сбегать к нашему Хранителю и взаймы попросить? Широко пируешь, моя милая, дорого твои развлечения обходятся!..

Наемница сидела, уткнув лицо в ладони и зябко поводя широкими плечами. Она не возражала ни словечком, понимая справедливость упреков. Не стерпела лишь тогда, когда Айфер бухнул:

– И с чего по такой драчливой кобыле хороший человек сохнет, сам дарнигар?..

Вот тут Аранша вскинулась, словно ей за шиворот сунули пучок крапивы:

– Ты что ляпаешь, бычара безмозглый? Дарнигара к чему приплел? Госпожа, скажи, чтоб он не бренчал, не то я ему язык узлом завяжу!

От удивления Волчица заговорила почти мирно:

– Ой, только дурочкой не прикидывайся! Можно подумать, ты не догадываешься о чувствах почтенного Харната! Вся крепость знает, а ты не знаешь, да?

Серые глаза Аранши распахнулись на пол-лица.

– Я… да… нет…

Айфер хохотнул, а госпожа развела руками:

– Ты как маленькая, клянусь Безликими! Да когда вы уходили подземным ходом… помнишь, колдуна ловить… Харнат зубами скрипел от тоски, только тебе вслед смотрел, остальных и не видел…

– Давно все об этом говорят, – веско закрыл тему Айфер. – То же мне новость!

Аранша притихла. Услышанное заставило ее забыть  недавние горести. Харнат Дубовый Корень всегда был для нее отважным командиром, грозным воителем, за которым можно без колебаний идти в бой. Наемница вспомнила, как рыжебородый исполин орудовал тяжелым топором, с одного удара проламывая черепа Подгорных Людоедов. Такой воин уступит разве что Хранителю… ну, Хранитель – тот вообще непобедимый герой, с ним и равнять-то некого…

И вдруг оказывается, что дарнигар сохнет по ней, Аранше!.. Да нет, с чего бы это? Что в ней такого особенного? Простая девчонка из рыбацкой деревушки… ну, мечом немного махать умеет… Небось дурак Айфер повторяет, что от Перепелки слыхал, а та – свистушка известная. Да и госпожа чего-то напутала…

Смятенные размышления Аранши были прерваны появлением в комнате круглолицего улыбчивого человечка. Тот по-грайански поприветствовал всех присутствующих, но после этого уже обращался лишь к Айферу.

Оказалось, человечек был прислан Харшум-дэром, устроителем зрелищ. Каждый год почтенный Харшум-дэр проявляет чудеса изобретательности, чтобы порадовать чем-нибудь Светоча, знатных и богатых столичных жителей, а заодно и многочисленную чернь. Имя Харшум-дэра известно каждому в Нар-ра-до, и все с нетерпением гадают, каким новым развлечением одарит он город. Харшум-дэр узнал о вчерашнем происшествии в “Грайанской харчевне” и теперь устами своего слуги просит уважаемого чужеземца сказать: не владеет ли его женщина мечом так же хорошо, как и кулаками?

Аранша, с недоумением прислушивавшаяся к разговору, вспыхнула и хотела что-то сказать, но Арлина предостерегающе тронула ее локоть.

Айфер, ухмыляясь во весь рот, сообщил, что Аранша очень даже недурно рубится на мечах.

– Прекрасно! – засиял круглолицый человечек. – Почтенного Харшум-дэра осенила идея, а те идеи, что вспыхивают в его мудрой голове внезапно и перед самыми празднествами, оказываются самыми удачными и приносят самый большой доход…

– Слушай, уважаемый, – перебил его Айфер, – ты сам-то не грайанец?

Человечек оборвал речь, словно остановил лошадь на всем скаку, и оглядел свой наррабанский наряд.

– Верно, я грайанец. Тйршис Ржаная Лепешка из Семейства Чинлёк. Живу здесь уже много лет, все в Нарра-до принимают меня за своего. Как ты догадался?..

– Болтаешь много, – объяснил наемник. – Ладно, валяй дальше. Что он там придумал, ваш Харшум-дэр?

– То, чего столица еще не видела: бой женщин на мечах. Вчера одна приезжая, тоже грайанка, в дорожном приюте Ахшун-дэра дала отпор наглецам. При этом она весьма умело обращалась с оружием. Сам я не видел, но Ахшун-дэр просто восторгается… Согласие ее спутника уже получено, так не мог бы и ты, уважаемый, позволить своей женщине принять участие в поединке?

Тут уж Аранша не выдержала:

– У меня, между прочим, есть свои уши и свой рот! Хочешь говорить о деле – говори со мной! Вот она я! Поверни башку налево – и увидишь!

Похоже, Тиршис и впрямь долго жил в Наррабане и крепко нахватался местных привычек. Он с мягкой укоризной взглянул на дурно воспитанную женщину, которая позволила себе вмешаться в мужской разговор, а затем опять обернулся к Айферу:

– Харшум-дэр очень щедр, мы легко договоримся о плате за представление. Разумеется, речь не идет о битве до смерти, просто небольшой Поединок Мастерства…

Веснушки четче и яснее проступили на коже Аранши: женщина побелела от злости. Волчица на всякий случай взглянула, нет ли у наемницы под рукой чего-нибудь вроде кувшина.

– Слушай, почтеннейший, – твердо сказал Айфер, – ты уж торгуйся с ней самою, не то начнется то же самое, что вчера было. Никакая она не “моя женщина”. Она грайанская наемница и сама себе хозяйка.

Но торговаться Тиршису пришлось со всеми троими, никто в стороне не остался. Его осыпали насмешками, обливали презрением, нелестно высказывались насчет скупости и алчности его хозяина, готового заставить отважную наемницу идти в бой ради жалкой медной мелочи – может, вообще за кусок лепешки?

Тиршис огрызался, доблестно обороняя кошелек своего господина от троих негодяев, грабителей и вымогателей, требующих несусветную плату за пустяковую работенку, – может, вообще возьмут бриллиантами?

Наконец все четверо сошлись на цене, которую признали более или менее приемлемой, причем в душе каждый был уверен, что противная сторона сваляла дурака и продешевила.

Тиршис распрощался, оставив задаток и предупредив Араншу, что на рассвете за ней и ее друзьями зайдет слуга и  проводит к месту поединка.

 

Арена располагалась на берегу озера, в лощине меж скал. Устроители удачно использовали природные особенности этого места, выбив в скалах ниши и устелив их коврами. К нишам вели узкие, но удобные лесенки. Те, кто хотел увидеть зрелище во всей красе, платили за место в нише, а внизу, вокруг арены, оставалось достаточно места для публики, охочей до даровых зрелищ. Сейчас там скопилось видимо-невидимо народу, хотя предстоящий поединок и не получил заранее должной огласки. Жители Нарра-до знали, что изобретательный Харшум-дэр обязательно порадует их чем-то ярким, необычным.

И теперь из уст в уста веселыми птицами перепархивало: “Женщины! Красавицы грайанки! На мечах!”

На арене под музыку кувыркались акробаты в смешных звериных и птичьих масках. Зрители глядели на их прыжки и ужимки без особого интереса. Все знали, что главное представление впереди. И знали, почему оно задерживается. Пустовала одна из ниш – даже не ниша, а широкий балкон с золочеными перилами. Великолепный алый ковер и подушки из белой парчи дожидались явно не простых зрителей. Правитель Наррабана не чурался простых народных развлечений…

Внизу, в длинном сарайчике возле арены, ожидали прибытия высокого гостя женщины, ради которых собралась толпа. Обе были в черных шароварах, подпоясанных золотым шнуром, и в ярких атласных рубахах: Аранша – в желтой, Нурайна – в алой.

Наемница, прильнув к щели в дощатой стене, разглядывала акробатов. Нурайна сидела на оставленном музыкантами большом барабане и поправляла башмачок.

Королевскую сестру смущало, что ей предстоит выступить на потеху публике. Она убеждала себя, что это всего лишь честный способ добыть деньги. А деньги ой как нужны!

Вчера они с Ралиджем покинули приют Ахшун-дэра. Один из слуг проводил их к человеку, который готов был сдать на время дом. Крошечный домик за глиняным забором понравился Нурайне. Понравился чистый дворик, понравились увитые виноградом стены, понравилась устеленная старым ковром комната, разделенная, как положено, на две половины – мужскую и женскую.

Хозяин – унылый, понурого вида человек – собирался перебраться к замужней дочери, а дом сдать. На какой срок он нужен любезным чужеземцам? А, на десять дней? Что ж, он готов назначить совершенно смешную, просто нелепую цену…

Когда хозяин назвал эту цену, Нурайна стиснула зубы от огорчения. Тех денег, что оставались у них с Ралиджем, не то что на десять дней – на полдня не хватило бы… а ведь они уже продали лошадей…

Женщина молча повернулась, чтобы уйти, но Ралидж придержал ее за локоть и обратился к хозяину:

– Ты прав, почтенный. Цена действительно нелепая и очень смешная. Мы над ней дружно похохочем, а потом ты назовешь настоящую. Кстати, правду ли говорят у вас в Наррабане, что у жадных людей со временем вырастает шакалий хвост?..

Хозяин расправил плечи, глаза его заблестели – и началось такое!..

Королевской дочери никогда не приходилось торговаться. Ни разу в жизни не слышала она столь виртуозного спора из-за денег. Нурайна изучала наррабанский язык по книгам и неспешным беседам с заезжими мудрецами, поэтому не успевала разобрать и половины того, что лихо тараторил Ралидж. Хозяин говорил медленнее и степеннее, зато употреблял выражения, которые не встречались Нурайне ни в одной книге. Женщина поняла лишь, что хозяин перестал называть собеседника любезным чужеземцем и именует его нищим побирушкой, проходимцем и мошенником, а Ралидж величает хозяина главным образом двуногим крокодилом. А уж слово “хвост” так и мелькало с обеих сторон.

Женщина с тревогой ждала, что спорщики вот-вот набросятся друг на друга с кулаками. К ее удивлению, ссора внезапно стихла: мужчины пришли к согласию. Плата за десять дней, которую хозяин признал свирепым кивком, была грайанцам по силам (правда, денег совсем не осталось, но с этим можно было что-нибудь придумать и потом).

Нурайна не могла поверить свершившемуся у нее на глазах чуду, но Ралидж недовольно хмурился.

– Я вижу, у вас в Нарра-до ушами не хлопают! – с досадой бросил он хозяину.

Глаза наррабанца потухли, лицо вновь стало унылым и скучным.

– Ушами не хлопают нигде, – флегматично заметил он и, подумав, добавил: – Кроме слоновника…

Этот случай заставил Нурайну почувствовать себя  уязвленной: ведь Ралидж показал себя куда более приспособленным к житейским передрягам, чем она! Поэтому женщина обрадовалась, когда в их новое жилище нагрянул посланец Харшум-дэра. Вот способ раздобыть деньги самой, без помощи своего спутника!..

Нурайна отогнала воспоминания, извлекла меч из ножен, взвесила на руке. Это было чужое, взятое на один поединок оружие. Драгоценный Альджильен остался дома: Нурайна не могла обнажить юнтагимирский клинок ради шутовской потехи…

Оторвавшись от щели, Аранша простонала от ужаса и восторга:

– Сколько народу! Небось вся столица здесь! И все пришли, чтобы… чтобы…

Голос ее задрожал и осекся от тщеславного волнения. Нурайна спокойно и приветливо закончила фразу:

– …чтобы дать нам заработать немножко денег. Ты ведь это имела в виду?

– Д-да… – растерянно отозвалась Аранша.

– Послушай, милая, – деловито сказала Нурайна, вставая с барабана. – Пока все дожидаются Светоча, мы можем слегка размяться. Будем хотя бы знать, чего ждать друг от друга…

Результат тренировочного боя оказался просто обескураживающим. Наемница, не раз сходившаяся в битве с вражескими воинами, почувствовала себя маленькой девочкой, у которой раз за разом выбивают из рук игрушечный меч. Ни о каком поединке не могло быть и речи: уровень боевого мастерства у противниц был слишком разным.

– Я только раз фехтовала с человеком, который умеет драться так же, как ты, госпожа, – сказала приунывшая Аранша. – Он был Хранителем крепости, где я служила…

– Да? – рассеянно откликнулась Нурайна, думая о своем. – Интересно было бы с ним встретиться… Голубушка, а ведь мы попали в неприятную историю. Собралась толпа народа, сам Светоч прибудет, чтобы взглянуть на нас… Мы выходим на арену, поединок начинается – и тут же заканчивается… Зрители могут потребовать деньги назад, а то и побьют нас, как мошенниц!

– А что делать? – встревожилась Аранша.

– Эти добрые люди пришли, чтобы увидеть красивое зрелище… Может быть, покажем им танцы?

И зрители увидели танцы!

Сначала Аранша, грозно размахивая мечом, гоняла Нурайну по всей арене. Потом Нурайна перешла в контратаку и обратила Араншу в бегство. Время от времени то одна, то другая воительница хитрой подножкой опрокидывала соперницу наземь и со свирепым ревом заносила меч для смертельного удара, но каждый раз чуть-чуть промахивалась, клинок вонзался в землю у самой щеки лежащей на арене женщины; поверженная противница по-змеиному изворачивалась, вскакивала на ноги и с боевым кличем вновь бросалась в сражение.

Зрители восторженно стонали, глядя, как мечутся по арене два живых языка пламени – желтый и алый.

А в большой ложе за золочеными перильцами снисходительно взирал на зрелище невысокий хрупкий человек со скучающим томным лицом. Тонкая смуглая рука небрежно легла на перила. Все, кто был на балконе, время от времени поглядывали на эту руку, пытаясь по ней угадать, в духе ли ее владелец. В глаза ему взглянуть не осмелился бы никто.

Рядом с ним неподвижно восседала женщина, с головы до ног укрытая густой серой вуалью. Ничего нельзя было сказать ни о ее возрасте, ни о фигуре. Она никак не реагировала на происходящее на арене. Со стороны казалось, что она слепа, глуха и лишена речи. Однако придворные время от времени бросали на женщину опасливые взгляды. Ее настроение волновало их не меньше, чем настроение Светоча.

Представление подходило к концу. Меч Аранши отлетел на несколько шагов, а сама наемница с маху грохнулась на песок. Нурайна вскинула клинок и издала такой великолепный вопль, что у зрителей кровь застыла в жилах.

Аранша приподнялась на локтях, вновь рухнула на песок и страдальчески застонала на всю арену. Встревоженная Нурайна нагнулась было к ней, но поймала веселый сообщнический взгляд и успокоилась.

Из толпы, нырнув под канат, выбежали мужчина и женщина. Они помогли Аранше подняться и, осторожно поддерживая, увели с арены. При взгляде на зеленоглазую грайанку, бережно обнимающую Араншу за плечи, Нурайна нахмурилась: не ее ли довелось встретить в Васха-до? Странно… Но удивляться было некогда: надо было завершить представление.

Нурайна взяла в левую руку меч Аранши и взмахнула над головой двумя клинками. Затем пересекла арену, остановилась перед нишей с золочеными перилами, бросила на песок оружие соперницы и прикоснулась к нему острием своего меча. Это означало, что она посвящает свою победу Светочу.  Толпа взревела.

Нурайна стояла разгоряченная, раскрасневшаяся, с разлетевшимися по алому шелку черными прядями (по настоянию Харшум-дэра она вышла на арену с распущенными волосами).

Правитель Наррабана вынул из уха золотую серьгу и бросил вниз через перила. Нурайна левой рукой поймала подарок на лету, белозубо улыбнулась и отсалютовала мечом.

Светоч обернулся к сидящему возле него вельможе и шепнул:

– Эту женщину – вечером – во дворец…

Вельможа без тени улыбки наклонил голову. Но в душе он ехидно хихикал.

Почему бы правителю не произнести свое приказание в полный голос? Он мог бы сразу увести красавицу во дворец. Не было в Наррабане ни закона, ни обычая, который запрещал бы ему это.

Зато была женщина под серой вуалью. Ахса-вэш. Законная супруга Светоча.

Казалось бы, ну и что? Разве любой наррабанец не господин в своей семье? А уж тем более Светоч, которому стоит нахмуриться, чтобы повергнуть в трепет всю страну! Какая женщина посмеет поднять голос против того, кто обладает такой властью?

Лишь та, за спиной которой стоит еще более страшная власть. Власть богов.

Ахса, единственная дочь главного жреца храма Гарх-то-Горха.

Конечно, никто не должен знать, что творится на женской половине чужого дома. Но дворец – это особое место, дворцовый воздух насквозь пропитан сплетнями. Они носятся там, подобно пыли на ветру. Всем придворным известно, что длин-нокосая дерзкая Ахса так запугала своего супруга гневом Единого, что тот не осмеливается даже взять вторую жену – а ведь на такой-то пустяк имеет право любой наррабанец!..

Вельможа тихо встал и направился к лесенке. Показалось ему или нет, что вслед тихо колыхнулись серые складки вуали?

Все-таки приятно сознавать, что ты хоть в чем-то выше Светоча! Во всяком случае, ты полновластный хозяин на женской половине своего дома!..

Из воющей толпы на прекрасную победительницу потрясенно глядел старик в поношенной одежде.

Илларни вторые сутки скрывался от преследователей. Он не знал, кто дышит ему в затылок – люди Хайшерхо, жрецы храма Единого или разъяренный Таграх-дэр, – но дал себе слово, что гончим собакам придется туго. Старый астролог умел путать след не хуже зайца.

Две ночи провел он в доме старого приятеля, который некогда был переписчиком книг в дворцовой библиотеке, но спился, потерял должность и стал уличным писцом. Приятель не слишком обрадовался появлению Илларни, а когда узнал, что тот спасается от погони, то и вовсе перетрусил, как побитая дворняжка. Илларни терпел его нытье сколько мог, а затем покинул его дом. В конце концов, действительно было опасно задерживаться долго под одной крышей.

Перебирая в памяти своих здешних знакомых, старый ученый вспомнил некоего вора, которого однажды случайно спас от смерти. Возможно, он захочет выручить своего спасителя… если, конечно, парня до сих пор не казнили.

Но где найти вора? Может быть, там, где скопилось больше всего зевак? Шансы невелики, но попытаться надо, а в случае неудачи можно придумать что-нибудь еще. Только не возвращаться к писцу: там его след скорее всего уже обнаружен. Про Хайшерхо говорят, что он умеет получать сведения даже из жужжания мух, да и храм Гарх-то-Горха имеет везде глаза и уши…

Так Илларни оказался у каната, огораживающего арену. Сначала он высматривал, не крутится ли среди публики его знакомец. Но когда на усыпанный цветами песок шагнули две женщины и отсалютовали Светочу мечами, Илларни вздрогнул и впился взглядом в статную красавицу, вокруг которой развевался плащ черных волос. Конечно, это не Нурайна, что здесь делать сестре грайанского короля… но какое сходство, боги, какое сходство!

Начался поединок – и удивление старика перешло в смятение.

Там, в Тайверане, он видел свою прекрасную ученицу не только за книгами. Ему доводилось наблюдать, как она, в мужской одежде и с высоко подобранными волосами, звенит клинком в Зале Карраджу. Ах, какой была тогда Нурайна: веселой, задорной, дерзкой в юнтиваре и отчаянной в поединке!

Чаще всего ее противником был Юнтайо – дворцовый охранник, великолепный воин и странный человек: сдержанный, замкнутый, с какой-то тайной в душе. Илларни был знаком с ним еще до того, как молодой мастер карраджу был допущен к охране дворца. Эти два очень разных человека некоторое время путешествовали вместе и пережили несколько увлекательных и опасных приключений – и все же ученому ничего не было известно о прошлом воина.

Илларни знал о любви Нурайны и Юнтайо и от всего сердца желал им счастья. Астролог не составлял гороскопов для своих молодых друзей, поэтому для него истинным ударом было узнать, что Юнтайо приговорен к смерти за измену королю и бежал, а сердце бедной девочки навсегда окаменело…

Схватка окончилась, коротко остриженную русую женщину увели с арены, а победительница швырнула меч на песок перед балконом Светоча. Теперь старику было хорошо видно ее лицо.

Нурайна!

Но что она делает в Наррабане? Ну… тут одно из двух: либо король послал ее – родную сестру! – с тайным и невероятно важным поручением, либо она по какой-то причине лишилась расположения своего царственного брата и вынуждена была бежать за море…

На арену вновь гурьбой высыпали акробаты. Зрители шумно спорили о том, очень ли мешали победительнице длинные волосы и не была ли вторая воительница переодетым парнем.

А Илларни, вцепившись в канат, уговаривал себя не принимать поспешных решений. Конечно, с бывшей ученицей необходимо поговорить. Но не здесь, не на людях: Нурайне может повредить встреча с преступником-звездочетом. Надо сначала выяснить, где она остановилась, кто живет под одной крышей с ней, не крутятся ли возле ее жилья глазастые людишки… И лишь потом можно сказать: “Здравствуй, моя девочка! Узнаешь своего старого учителя?”

 

Через дворик Нурайна пробежала, чуть ли не пританцовывая. На время забыта была величественная осанка королевской дочери.

Ралидж развалился на ковре, опершись о подушки. В душе женщины шевельнулось раздражение, сминая легкую радость победы. Конечно, она знала, что весь вчерашний день и наверняка все сегодняшнее утро ее спутник обходил постоялые дворы и харчевни, расспрашивая об Илларни и Чинзуре. И все же было неприятно видеть его в ленивой позе, словно он и е думал сдвинуться с места.

Впрочем, тем приятнее будет проучить этого… этого…

Не подобрав подходящего слова, Нурайна опустилась на ковер и небрежно бросила перед Ралиджем синий бархатный кошелек. Плюхнувшись на ковер, кошелек солидно звякнул.

– Полагаю, нам хватит этого на первое время… хотя бы на хлеб, – скромно сказала Нурайна. Потянувшись к лежащим в углу мешкам, она достала гребень и начала расчесывать спутанные волосы.

Ралидж сощурился на кошелек, затем сделал небрежное движение рукой. Увесистый кожаный кошель упал на ковер рядом с синим кошельком.

Нурайна приоткрыла рот, гребень замер в ее руке. Затем женщина грозно вопросила:

– Откуда?!

И тут же спохватилась:

– Нет, пойми меня правильно… Я не имею, конечно, права требовать… но если было что-то противозаконное… что-то, что может поставить под удар дело, ради которого мы прибыли сюда…

Сбившись, она умолкла.

Ралидж – нет, не Ралидж, а бродяга по имени Орешек, – взглянул на нее веселыми и нахальными карими глазами.

– Понимаешь, – задушевно объяснил он, – здесь тоже, оказывается, умеют играть в “радугу”… И почему-то им всем ужасно не везет!

Возмущенная Нурайна готова была объяснить этому проходимцу, кто он такой. Но ее собеседник выпрямился, взгляд его посерьезнел:

– А теперь о деле. Я напал на след Илларни. Нурайна ахнула.

– Он две ночи провел в доме некоего Хрётхо, уличного писца, – продолжил Ралидж. – Я с ним говорил. Пьяница и трус. Чуть в обморок не упал, когда я завел речь о его госте. Илларни ушел из его дома и вряд ли вернется.

– Но как тебе удалось…

– Медяки – направо и налево! Нищие и уличные мальчишки… ты не представляешь себе, как много знает эта публика!

– А этот… слуга… Чинзур, да? Он тоже был с ним?

– Нет, Илларни был один… И вот что еще меня тревожит: кое-кто из нищих признался, что вчера их уже расспрашивали о грайанце с такой внешностью… Его ищут, Нурайна,  ищут!

– Думаешь, Таграх-дэр?

– Думаю, кто-то поопаснее этого придурка…

Он не успел договорить: скрипнула дверь. Кто-то входил в дом, воспользовавшись тем, что Нурайна забыла запереть калитку.

Нурайна метнулась на женскую половину и, отведя рукой занавеску, встала на пороге. Она старалась по возможности соблюдать наррабанские обычаи.

В комнату вошел средних лет человек, смуглый, с аккуратно подстриженной бородкой. Золотое шитье на кафтане, массивные кольца на пальцах, серебряный головной обруч с агатом – все говорило о том, что в скромный маленький домик залетела редкая птица.

Вспомнив свой визит к Таграх-дэру, Орешек приосанился и молча устремил на пришельца вопросительный взор.

Гость изящно поклонился хозяину, учтиво кивнул женщине, которая глядела на него из-за откинутой занавески. Затем привычным, грациозным движением снял башмаки. Орешек с удивлением увидел, что ступни гостя выкрашены охрой, а левую лодыжку схватывает тонкий браслет.

Ралиджу и Нурайне стало неловко из-за того, что они забыли разуться, входя в дом.

Окинув взглядом комнату, незнакомец нашел вбитый в стену гвоздь. Неспешно пройдя по вытоптанному ковру, гость повесил на стену кривой меч в богато украшенных ножнах, затем спокойно сел на подушку перед хозяином. Во всем этом было что-то завораживающее. Обычные действия человека, пришедшего в чужой дом, превращались в утонченную церемонию.

Нарушить это действо было бы варварством. Нурайна выпустила из рук занавеску и заметалась по женской половине в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы сойти за угощение… Отлично! Ралидж все-таки позаботился о еде! На сундуке стоял кувшин вина и накрытое платком блюдо с лепешками и крупными сливами.

Нурайна важно выплыла на мужскую половину, поставила перед гостем блюдо и кувшин. Сама села рядом – как хозяйка дома, которая имеет право есть вместе с мужчинами.

Только тут гость позволил себе заговорить. Голос его был красив и звучен. Даже гортанный, с придыханиями наррабан-ский язык звучал в его устах почти мелодично.

– Мое имя Нхари-дэр, я смотритель ковра и подушек во дворцовых покоях.

Нурайна почтительно склонила голову. Из этого положения она ухитрилась метнуть на Ралиджа свирепый взгляд и с удовлетворением отметила, что и он догадался поклониться. Ей некогда было объяснять своему спутнику, что смотритель ковра и подушек – это отнюдь не слуга, который следит, чтобы на коврах не было пятен и сора. Нет, их дом посетил один из виднейших наррабанских вельмож, облеченный доверием Светоча, посвященный во все тонкости личной жизни государя и даже имеющий право входить на женскую половину дворца – разумеется, сопровождая своего господина…

– Мое имя – Ралидж Разящий Взор, – представился грай-анец, – а эту женщину зовут Нурайна Черная Птица.

Приподняв выщипанную бровь, Нхари-дэр ждал продолжения: он понимал, что Ралидж представился не полностью. Не дождавшись, взял с блюда сливу и надкусил ее, давая понять, что не гнушается скромным угощением.

– Рад знакомству, почтенный Ралидж, – почти пропел он. – И с тобой я рад встретиться, Нурайна-вэш.

– Нурайна-шиу, – поправила грайанка. – Я не замужем.

В глазах гостя мелькнул огонек, но больше Нхари-дэр ничем не выдал своего удивления. Будто так и было принято, чтобы незамужние красавицы разъезжали по чужим краям в сопровождении посторонних молодых людей.

– Рад это слышать, – сказал он приветливо, – потому что это облегчает мою задачу.

Вельможа обернулся к Ралиджу и теперь говорил только с ним:

– Был ли ты, почтеннейший, на представлении, в котором участвовала Нурайна-шиу?

– Увы, не удалось…

– Ты много потерял. Она была грозна и прекрасна, как Дева-Молния. Ее красота была столь совершенна и необычна, что привлекла высокое внимание Светоча… – Нхари-дэр просиял ясной улыбкой доброго вестника. – Светоч в великой милости своей решил купить твою женщину и прислал меня договориться о цене.

Увидев вместо восторга на лицах собеседников смятение и досаду, вельможа встревожился:

– В чем дело? Неужели есть какое-то препятствие? Скажи, – обернулся он к Нурайне, – не родила ли ты этому мужчине сына?

– Нет, – растерянно ответила Нурайна – и тут же  мысленно обругала себя за грубый промах. Надо было скоренько признаться, что у нее целый выводок детишек от Ралиджа.

– Ну вот, – облегченно улыбнулся вельможа Ралиджу. – Если бы она была матерью твоего первенца-сына, ты, конечно, не имел бы права продать ее…

Нарастающая злоба кружила Нурайне голову, мешая трезво оценить ситуацию. А мерзавец Ралидж, похоже, испытывал удовольствие от этой отвратительной сцены…

Женщина ошибалась. Хотя Ралидж и изобразил ответную улыбку, но в душе его тоже клокотала ярость. Он сам не отдавал себе отчета в том, что учтивый наррабанец вызвал в нем воспоминание о весеннем аршмирском дне и о всаднике-Соколе, что пинком отшвырнул его, Орешка, с дороги, а потом за дерзкое слово приказал запороть насмерть. Эти двое не были схожи ни внешностью, ни манерами. Но общим было главное: хозяйское отношение к чужой жизни, спокойная уверенность в том, что с людьми можно делать все что угодно…

Забыв о правилах хорошего тона, Орешек откинулся на подушки.

– Купить Нурайну, да?.. Во сколько же Светоч оценивает это сокровище?

Вельможа раздраженно поджал губы. Ему не улыбалась перспектива торга с невоспитанным чужеземцем, и он решил сразу оглушить его щедростью (тем более что это никак не угрожало его собственному кошельку).

– Не спорю, эта женщина – сокровище, и плата за нее будет достойна ее совершенства. По обычаю, выкупом за девушку высокого происхождения или редких достоинств должны быть белые верблюдицы, самые благородные из живых существ, сотворенных богами для человека. За Нурайну Светоч ; даст десять этих ценных животных.

Сказал – и улыбнулся, готовясь скромно принять выражения благодарности.

Но реакция слушателей оказалась непредвиденной. Женщина побелела, как мраморная статуя, и вскинула руки к вискам, словно у нее заболела голова. А грайанец нагло ухмыльнулся:

– И это все? Десять горбатых уродин за невероятную, не повторимую женщину? Почтеннейший, я взываю если не к твоей щедрости, то хотя бы к здравому смыслу! Покажи мне хоть одного верблюда, который владел бы мечом так же искусно, как Нурайна! А что касается красоты, то и тут Нурайна смело поспорит с любым верблюдом, будь он хоть белый, хоть черный, хоть зеленый в крапинку! Вельможа опешил:

– Ты… ты смеешь насмехаться… оспаривать волю Светоча…

Орешек мельком взглянул на Нурайну и понял: сейчас она либо потеряет сознание, либо убьет кого-нибудь. Первого, кто попадется под руку. Та-ак, с шуточками пора кончать…

– Это моя женщина. Хочу – продаю, хочу – нет… Вот я и не хочу. А ты этого еще не понял, почтеннейший?

Нхари-дэр был оскорблен, но еще надеялся решить вопрос миром. Он ровно сказал:

– Не будем унижать себя торгом. Пусть белых верблюдиц будет двенадцать. Женщина уйдет со мной прямо сейчас.

На Орешка редко накатывало бешенство, но в таких случаях он не мог себя сдержать. Когда-то в таком состоянии он оскорбил Сокола и чуть не поплатился за это жизнью.

И сейчас, глядя прямо в гневные глаза вельможи, Орешек твердо и четко произнес то, что нашептывала ему на ухо Многоликая, слово в слово. Мол, если Светоч считает, что цена Нурайны равна цене двенадцати верблюдиц, то пускай он, Светоч, этими двенадцатью верблюдицами для себя Нурайну и заменит!

– Как – заменит? – непослушными губами шепнул вельможа, пытаясь убедить себя, что ослышался. – В каком смысле?

– В этом самом! – нагло подтвердил Орешек.

Мужчины застыли, намертво сцепившись взглядами. В этот миг они не думали о Нурайне.

А Нурайна уже не противилась накатившей дурноте и гулу в ушах, как опытный пловец не борется с несущей его волной. Ей было знакомо это состояние. Отец сказал однажды. “В тебе закипает кровь Первого Дракона”.

И только отец знал, что в эти редкие мгновения Нурайна бывала опасна. Опасна помимо своей воли, опасна непредсказуемо и, что самое обидное, без всякой пользы для себя…

А Нхари-дэр, выйдя из оцепенения, хотел было гневно обрушиться на заезжего наглеца, пригрозить карой за кощунственные речи и забрать женщину без всякого выкупа. Но вельможе помешала его собственная наблюдательность.

Когда грайанец в дерзком порыве подался вперед, из-под расстегнутой куртки вынырнула овальная пластинка на тонкой серебряной цепочке. На пластинке был выгравирован  сокол.

Сын Клана!

Нет, вельможу смутила не знатность собеседника. Нхари-дэр и сам отнюдь не был простолюдином. Но, как все наррабанцы, он считал Детей Клана страшными колдунами. А колдунов лучше не сердить. С ними надо расправляться исподтишка, желательно чужими руками.

– Значит, ты не хочешь продавать эту женщину? – с ледяной учтивостью уточнил гость.

Ответить Орешек не успел.

Слово “продать” хлестнуло по натянутым нервам Нурайны – и на этот раз женщина не выдержала, ослабила цепь на бьющемся в ее душе чудовище. “Ах, гори вы оба ясным пламенем!” – беззвучно шепнула она, не соображая, что делает.

И мужчины увидели, как вокруг них взметнулись к потолку жаркие, живые струи огня!

Лишь миг длилось наваждение, прозрачная стена огня исчезла раньше, чем мужчины успели вскрикнуть. Кожа их помнила горячее дыхание костра, но ни на ковре, ни на одежде пламя не оставило следов.

Вельможа первым сообразил, что случилось: грайанский колдун показал гостю свою силу… Ладно, придется беседовать с ним иначе!

– Хорошо, – бесцветным голосом произнес Нхари-дэр. – Я ухожу.

И про себя добавил. “Вместо меня придет Гхурух”.

Вельможа поднялся, снял со стены свой меч, добрел до порога, обулся – все это с отрешенным лицом…

Когда за гостем тихо закрылась дверь, Орешек обернулся к Нурайне, которая уже успела справиться с собой.

– Это еще что такое? – свирепо спросил он. Нурайна прикинулась непонимающей:

– Ты о визите этого павлина? Я его не приглашала. И не намекала, что здесь есть товар на продажу.

“Почудилось, – тоскливо решил Орешек. – Мотался весь день по жаре…”

Но рассказывать Нурайне о своих видениях он не собирался.

– Я не об этом! Я спрашиваю, как этот гусь сюда залетел? Ты что, не заперла калитку? Ну, растяпа! Сиди, сиди, я уж сам закрою…

 

Положив руку на щеколду, Орешек вдруг насторожился, прислушался и открыл дверь.

На глухой улице меж серых глиняных заборов кипела молчаливая схватка… Нет, схваткой это было назвать нельзя: два здоровенных наррабанца деловито крутили руки щуплому невысокому старичку. Казалось бы, дело пустяковое, но нет: старикашка ловко вывернулся из своего кафтана, оставив его в руках противников, и бросился наутек. Один из нападающих в два прыжка догнал жертву, но шустрый старичок вдруг остановился, присел – и преследователь, перелетев через него, растянулся на земле. Второй верзила расхохотался, глядя, как барахтается в пыли его приятель, а затем двинулся ему на помощь.

Эти двое явно не были стражниками, поэтому Орешек решил вмешаться.

– Эй, медведь, отпусти деда! – крикнул он, видя, что старик вновь трепыхается в цепких недобрых руках. Один из верзил бросил через плечо:

– Закрой калитку, забейся в конуру и не гавкай!..

А вот так с Орешком разговаривать нельзя! Если он не съездил Нхари-дэра по уху, то это еще не значит, что всякая шваль может об Орешка сапоги вытирать! Уж эти-то морды явно не вельможи и вообще никакие не дэры! И Орешек на этих гадах сейчас отыграется за все хорошее и доброе, что видел в Наррабане!..

Верзилы не успели ни удивиться, ни испугаться, как на них налетел ураган. Несколько точных увесистых ударов – и оба без сознания растянулись на утоптанной земле. Крепкие парни, но где им было устоять против бывшего грузчика, который обучался драке в аршмирских портовых кабаках!

Пленник, которого в суматохе повалили наземь, с коротким стоном сел и огляделся. Орешек нагнулся, чтобы помочь старому человеку подняться на ноги… и от внезапного потрясения чуть сам не уселся рядом с ним. Это узкое лицо с тонкими птичьими чертами он узнал бы в любой толпе.

– Вей-о-о-о!.. Хозяин мой дорогой!..

На другой стороне улицы, за высоким забором, вскинула голову Вахра-вэш, вдова гончара.

Она только что стащила одного за другим троих своих отпрысков со старой шелковицы, растущей во дворике, и теперь пыталась оттереть их, брыкающихся и вопящих, от ягодного сока.

Никак нельзя назвать легкой и радостной жизнь женщины, которая осталась без мужа и должна одна заботиться о двух мальчишках (которые, как подрастут, непременно станут разбойниками) и девочке (которая, судя по всему, будет атаманшей в этой семейной банде). Родственники обещали найти хорошего человека, который возьмет ее второй женой… Ох, лучше бы деньгами помогли! Ведь ясно, что с такой оравой ее в свой дом никто не впустит… Так или иначе, приходится пока жить на то, что оставил покойный муж. Но ведь гончар – не ювелир, много ли он мог оставить вдове и сиротам?

И все же вчера Вахра-вэш отказалась от денег. Отказалась от монет, которые заманчиво пересыпала с ладони на ладонь зеленоглазая грайанская женщина. Ах, как звенели эти монеты!.. Но не могла, не могла Вахра-вэш, беззащитная вдова, пустить под свой кров – даже на несколько дней – этих странных чужеземцев! И зачем им понадобился именно ее дом? У спутников зеленоглазой госпожи были разбойничьи рожи. Чего стоил один этот громила, которого Вахра-вэш не рискнула впустить во дворик… Ну, нельзя с такими людьми оставаться под одной крышей, страшно же!..

Когда зеленоглазая поняла, что ей не сломить упорство вдовы, она предложила другую сделку. В доме напротив поселились двое грайанцев. Вахра-вэш получит полновесную серебряную монету, если согласится наблюдать сквозь щель в калитке за тем, что происходит у приезжих. А если случится что-то необычное – немедленно бежать в дорожный приют, что за две улицы отсюда, и спросить госпожу Арлину. За важные новости та подарит еще одну серебряную монету.

Это совсем другое дело! Подглядывать в щелку за тем, что творится на улице, – любимое занятие женщин Нарра-до. Они это делают бесплатно и ежедневно. Вот только улочка, на которой живет вдова гончара, тихая да скучная, ничего там не происходит…

Но сейчас-то ясно был слышен шум!

Выпустив визжащего сынишку, который тут же умчался прочь, Вахра-вэш поспешила к калитке. Но опоздала, дверь напротив уже пропустила во двор двух мужчин, старого и молодого, и захлопнулась за ними. А вдова гончара узрела улицу, на которой валялись двое – то ли мертвые, то ли потерявшие сознание.

“Наверное, их ограбили… ах, бедняги, среди бела дня! Закричать? Созвать соседей?.. Не стоит: из-за угла кто-то вышел, старается привести их в чувство. Ну и хорошо, не придется лезть в чужие дела…”

Гораздо больше, чем судьба незнакомых прохожих, волновал Вахру-вэш вопрос: заинтересует ли зеленоглазую Арлину эта история? Увы, вряд ли. Это не про грайанцев из дома напротив. Значит, не стоит и времени зря тратить, можно заняться детками… Кстати, где они?.. Ах, шакалье отродье! Старшие запихали младшего в печь! Хвала Единому, что она холодная!..

Женщина ринулась в угол дворика, к глиняной круглой печурке, выбросив из головы мысли о чужих людях и чужом доме.

Чинзур, склонившись над одним из лежащих, пытался привести его в сознание. Очнувшись, верзила вместо благодарности сгреб его за грудки:

– Ты, грайанская мразь! Где ты был, когда мы дрались?!

– Разве это мое дело – драться? – взвизгнул Чинзур. – Разве мне Хайшерхо за это платит? Я добычу указал, а вы со стариком справиться без меня не можете, да?

– Ладно, с тобой потом разберемся… А этот парень бьет крепко, задуши его Гхурух…

Покачиваясь, верзила встал и со стоном ухватился за голову. Его приятель очнулся, сел и, тупо ворочая глазами, пытался вспомнить, где он находится и как сюда попал.

– Илларни ушел туда, – кивнул Чинзур в сторону глиняного забора.

– Оставайся и сторожи! – хмуро приказал тот из нарра-банцев, что стоял на ногах. – Вернусь с подмогой… – Он пошатнулся и вновь потер голову. – Нет, сам не вернусь, пришлю кого-нибудь… А ты гляди в оба! Если звездочет покинет дом – колючкой прицепись к его одежде! Ты его уже упустил, не обгадься еще раз! Хайшерхо умеет гневаться!

Чинзур мрачно кивнул. Он кое-что слышал об этом…

Наррабанец помог своему товарищу подняться на ноги, и оба, поддерживая друг друга, удалились.

Чинзур сел у глиняного забора, обхватил колени руками, низко опустил голову… Не то усталый путник, не то незадачливый нищий, избравший для промысла слишком тихую улочку… Любой прохожий равнодушно прошел бы мимо,  скользнув взглядом по этой тихой серой тени…

 

Три человека, сошедших с ума от счастья, пытались что-то друг другу объяснить – и не слышали друг друга.

Илларни задыхался, сердцебиение мешало ему говорить, но он все же бормотал что-то бессвязное, сам не понимая, что именно.

Нурайна звонким, совсем юным голосом выпевала каждое слово:

– Учитель! Радость-то, радость!.. Да мы весь Наррабан готовы были перерыть… Добры к нам Безликие, ах как добры…

И льнула к плечу старика, прижималась лицом к полотну рубахи – ей хотелось убедиться, что это не сон, не наваждение, не шутка Многоликой.

Орешек ревниво оттирал ее от Илларни:

– Уйди, совсем человека замучила! Ему надо вина глотнуть, прилечь, ворот расшнуровать… дай помогу, хозяин… Пять лет, с ума сойти!.. Ну, теперь домой, теперь все хорошо будет… может, лепешку, а? Или слив?.. Вей-о! Господин мой, что с тобой?!

Илларни вдруг посерел, глаза как-то странно запали. Белые, тонкие, как шнурки, губы что-то беззвучно шептали, а рука слабо подрагивала перед грудью, отталкивая что-то невидимое. Старый ученый был похож на человека, на глазах у которого лучший друг превратился в Подгорного Людоеда и теперь намеревается его сожрать.

Нурайна первой сообразила, в чем дело, и с коротким смешком указала на грудь Орешка, где из-под куртки предательски выскользнула серебряная пластинка с выгравированным соколом.

“Пра-авильно, от такого позеленеешь! Увидеть знак Клана на груди у собственного слуги, которого с детства в своем доме растил… да тут спятить можно! Если б я такую штуку углядел у кого-нибудь из грузчиков в Аршмире – взял бы лукошко и пошел бы на пристань землянику собирать!..”

– Хозя-аин! Да все в порядке, хозяин, я ж все объясню! Вина глотни… вот так, хорошо… – Орешек поспешно убрал цепочку под куртку. – Ну да, я теперь немножко Сокол, но это ничего, не обращай внимания… вот подушку под бок поудобнее… А ты чего хохочешь, верблюдица белая? Или не слышишь – в калитку кто-то барабанит? – Орешек перешел на наррабанский язык с нарочито сварливыми интонациями: – Ступай, женщина, отвори, не мешай мужчинам беседовать!..

Пухлая смуглая девица с круглыми, немного навыкате глазами тревожно глядела на Нурайну.

– Я – Сахна-шиу, дочь Таххара… Он владелец дорожного приюта… У нас умирает женщина, грайанка. При ней никого из земляков, и она боится, что ее похоронят не по-грайанскому обычаю. Послала за тобой, госпожа, потому что у нее в Нарра-до других знакомых нет.

– Ты ошиблась, голубушка. Я недавно в этом городе и никого здесь не знаю.

– Знаешь, Нурайна-шиу! Вы с ней сегодня на мечах дрались. Да ты не бойся, на погребение тебе тратиться не придется: у нее деньги есть, она весь кошелек тебе оставляет.

Нурайна нахмурилась:

– Аранша?! Не может быть! Она была совсем здорова! Я же ее не… она же не…

– Вот и мы думали – здорова! Пришла такая веселая, всех в приюте вином угостила, сама с мужчинами пила… а потом глаза закатились, упала, страх такой… Лекарь сказал: иногда удар не сразу дает о себе знать… Умирает, бедняжка, и ни одного грайанца рядом, ни словечка на родном языке…

– Погоди… как – ни одного грайанца? С ней же двое были, мужчина и женщина!

– Случайные какие-то, уехали уже. А она твердит: костер, костер…

Страх сжал сердце Нурайны. Неужели она убила эту славную сероглазую девчонку? О Безликие, нет! Они же дрались не всерьез!.. Хотя ей ли не знать, что иной вроде бы легкий удар, который боец в запале сражения почти не замечает, может на всю жизнь оставить человека калекой или убить…

– Я сейчас… только предупрежу кое-кого… Забавно сморщившись, девица потерла переносицу:

– Мужчину, с которым ты путешествуешь? Конечно, госпожа. Я подожду здесь, у калитки…

Нурайна метнулась через дворик к дому.

– Мне нужно уйти, – сказала она с порога. – Заболела женщина, с которой у меня был Поединок Мастерства.

– Меч возьми, – ответил Орешек, даже не обернувшись. А увлеченный его рассказом Илларни рассеянно покивал:

– Возвращайся скорее, девочка…

Нурайна сорвала со стены меч и бегом вернулась к ело калитке. На миг она замешкалась: ей показалось, что она упустила, не заметила что-то очень важное. Но что именно – вспомнить не смогла.

С довольным видом Вахра-вэш отошла от калитки. Ну вот, хоть что-то можно будет сообщить госпоже Арлине: прибежала какая-то женщина, увела с собой высокую грайанку. Очень хорошо, надо же отрабатывать серебряную монету, которую Вахра уже разменяла на медь.

Но бежать ли к госпоже прямо сейчас? Пожалуй, не стоит. Не случилось ничего важного, и на дополнительную плату рассчитывать, увы, нельзя.

Вздохнув, Вахра-вэш вернулась к своей постоянной неравной битве – одна против троих…

Предвечерняя духота тяжелым одеялом навалилась на город, вызывая у прохожих глухое сердцебиение и навевая тоскливые мысли.

Нурайна прислонилась к забору, чтобы пропустить закрытые носилки, которые несли двое полуобнаженных рабов.

– Ну и жара! – устало выдохнула она. – Далеко еще?

– Далеко, Нурайна-шиу. Вот, выпей, освежись…

– Что это? – покосилась женщина на глиняную фляжку.

– Сок тхау с водой… хорошо снимает жажду.

Преодолев брезгливость, Нурайна припала к горлышку. Кислый, с горчинкой напиток был теплым, но приятным. Однако лучше после него не стало. Виски сжал обруч легкой боли, на затылок словно легла тяжелая рука.

Нурайна глянула вслед медленно удаляющимся носилкам – громоздкому сооружению из черного бархата.

– А каково тому, кто внутри? – преодолевая слабость, сказала она. – Мало того, что жара, так еще дышать нечем…

– А нам, Нурайна-шиу, носилки никто и не предлагает, – вздохнула Сахна и так же забавно сморщила нос, как тогда, у калитки.

Чуть пошатываясь, Нурайна выпрямилась. Внезапное прозрение ошеломило ее. Она вдруг поняла, что же упустила она, что просмотрела.

То, как Сахна потерла переносицу, вызвало в памяти беседу у калитки. Тогда пухлая ручка так же взметнулась к лицу, гортанный голос проворковал:

“Хочешь предупредить мужчину, с которым путешествуешь? Я подожду…” . .„

Сахна знала, что Нурайна приехала сюда с мужчиной и живет под одной крышей с ним. В таком случае простая вежливость требовала обращаться к грайанке как к замужней женщине! Все так и называли ее: Нурайна-вэш!

А эта девица упорно величает ее “Нурайна-шиу”. Откуда она знает…

Накатывала слабость. Перед глазами плыли цветные пятна. А встревоженный разум продолжал искать ответ.

Только один человек – по ее собственному требованию – именовал ее “Нурайна-шиу”. Нхари-дэр… Смотритель ковра и подушек…

Нурайна повернула отяжелевшую голову и в упор взглянула в лицо Сахне. Ей ответил выжидательный хищный взор – взор стервятника, который чертит круги над добычей и прикидывает, можно ли спускаться…

Стараясь высоко держать голову, Нурайна положила руку на эфес. Рука была как из камня – тяжелая и непослушная. Веки упрямо опускались на глаза.

Внезапно это гнетущее чувство исчезло, тело налилось веселой, звонкой силой. Клинок сам вылетел из ножен и взвился над головой. Насмерть перепуганная Сахна с визгом бросилась наутек по переулку, а Нурайна издала грозный и гордый боевой клич, готовясь драться хоть со всем миром – и победить!..

Увы, это было уже во сне. А наяву обмякшее тело Нурайны сползло по глиняному забору на землю. Сахна, перепрыгнув через уснувшую грайанку, с криком замахала руками вслед невольникам, которые медленно удалялись с носилками по переулку… очень медленно… словно ждали приказа вернуться…

 

– Но это… это просто невероятно! Это необходимо записать… для истории, на века… слышишь, мой мальчик?.. Ох, умоляю Сокола простить мою дерзость…

– Кому Сокол, а тебе до самой Бездны Орешек… Мне говорили, что ваасмирский летописец занес в свои книги все, что со мной случилось… нет, конечно, не все, а только то, что я рассказал на суде…

– Этого мало! Необходимо сохранить для потомков каждую подробность! Я сам этим займусь. На обратном пути расскажешь все еще раз, не упуская ни одной мелочи. А официальные летописцы – знаю я их! Наверняка этот ваасми-рец исходил слюной, расписывая королевскую мудрость, а твои приключения переврал! А со временем искажения станут еще значительнее. Так всегда бывает!

Илларни разволновался, глаза его яростно блестели, тонкая рука грозно рубила воздух. Орешек с детства знал это свойство старика – легко забывать о собственных невзгодах и со всем душевным пылом-бросаться в ученые рассуждения. Сейчас Илларни не думал о том, как выбраться из чужого города, где он считается преступником. Его заботили куда более важные и неотложные вещи.

– Наше летописание оставляет желать лучшего! Что увидят потомки, обернувшись в прошлое? Они увидят здание с пышно разукрашенным фасадом – но без людей. То, что потомки прочтут, если вообще захотят марать руки о наши летописи, будет приглаженным, приукрашенным, упрощенным изложением бурных, запутанных, подчас кровавых и отчаянно противоречивых событий… Скажи, мой мальчик, та рукопись, что я прятал в тайнике за очагом… не нашли ее?

– Наверное, там и лежит…

– Это хорошо, надо будет ее оттуда забрать. Я изложил в ней свои взгляды на то, чему был очевидцем. Ты же знаешь, я никогда не ограничивался одной астрологией…

Орешек кивнул. Он помнил стеклянные сосуды странной формы, наполненные загадочными жидкостями и порошками (мальчику запрещено было подходить к столику с этой звенящей красотой); помнил расстеленные на полу карты далеких земель, по которым хозяин ползал, сверяя расстояния и названия чужих городов…

– Знаешь, мой мальчик, у меня иногда возникает ощущение… будто все войны, мятежи, заговоры, объединения стран в громадные государства и гибель империй, все это лишь кажется бессмысленным кипением человеческих страстей или слепой игрой случая, а на самом деле подчиняется некой системе законов, некоему сложнейшему порядку, который можно изучать, но которым нельзя управлять. Или можно? Вот это вопрос! Но как на него ответишь без подробных, достоверных сведений о прошлом? Прежние летописцы были такими же придворными блюдолизами. как нынешние… думали не о грядущих веках, а о снисходительной улыбке тогдашнего правителя… хотя этот правитель вряд ли читал их рукописи! – Илларни стал похож на ребенка, которого несправедливо обидели. – А сколько увлекательных, ярких, потрясающих воображение исторических эпизодов под пером летописцев превратилось в слащавые верноподданнические легенды! Взять хотя бы случай, когда проигрыш в “радугу” привел к тому, что Огненные Времена сменились Железными… кстати, эта история немного схожа с тем, что случилось с тобой. И кто об этом знает? Хорошо еще, Нурайна взяла на себя труд порыться в архивах Клана Дракона и восстановить подлинную картину прошлого…

Внезапно Илларни замолчал, проницательно взглянул в лицо Орешку и мягко спросил:

– Но ты не сказал, почему именно сейчас Джангилар решил вернуть меня домой? Через пять-то лет… неужели совесть заела? Или… или что-нибудь изменилось?

Орешек почувствовал себя так, словно удар в живот вышиб из него дыхание. Вот мгновение, которого он ждал и боялся! Пора объяснить своему дорогому господину, что на родине он будет подвергаться, пожалуй, не меньшей опасности, чем в Наррабане. Что старый ученый нужен государю ради тайного, недоброго знания. Что неизвестно, какими именно способами король будет вытягивать это знание из упрямого, непреклонного Илларни…

Но как бы ни обернулось дело, он, Орешек, всегда будет на стороне своего хозяина, который растил его с такой заботой и любовью. Он затем и в Наррабан поехал, чтобы в опасный миг быть рядом с Илларни. Все равно люди Джангилара разыскали бы старого астролога, так лучше этим королевским посланцем быть Орешку. Уж он-то господина никому в обиду не даст, даже королю (которому, кстати сказать, новоиспеченный Сокол еще не успел поклясться в верности)…

Но сказать он ничего не успел: позади скрипнула дверь.

– У вас калитка открыта… и никто не отзывается. В комнату заглянула пухлая девица с остреньким носиком и круглыми, чуть навыкате глазами.

– Я Сахна-шиу, меня прислала госпожа Нурайна. С ней… произошел несчастный случай.

Мужчины встревоженно вскочили на ноги.

– За переулком Кожевников… – затараторила девица, – колодец для нечистот… решетка деревянная… сейчас там сухо, вот госпожа и не заметила, наступила на край решетки… а он возьми да подломись. Нурайна-шиу вывихнула ногу и щепками поранилась. Рядом дом моей сестры, она вдова, уехала к родичам мужа в Тхути-до, а ключ мне оставила. Вот там  госпожа и дожидается.

Орешек уже пристегнул к перевязи меч.

– Я быстро… Запри калитку, господин мой, и не впускай никого, пока я не вернусь.

– Неси ее не к лекарю, а прямо сюда! Я сам посмотрю, что у бедной девочки с ногой.

– Если только вывих, я вправлю, меня Аунк учил…

– Но она ободрала ногу о решетку… если грязь попала в кровь, может быть скверно… Ну, что ты встал, горе мое, беги скорее…

Орешек и Сахна вышли за калитку. С противоположной стороны улицы ничей взгляд не проводил их: Вахра-вэш только что испекла лепешки и теперь делила их между тремя голодными перемазанными ртами.

Илларни двинулся было вслед Орешку, чтобы запереть калитку, но сказалось волнение бурного дня: ноги мягко подкосились, старик опустился на порог. Так сидел он, стараясь унять сердцебиение, смотрел на листья винограда, что в сумерках темными пятнами распластались по стене, и пытался уместить в сознании немыслимую перемену, происшедшую с его мальчиком.

Когда слабость прошла, Илларни поднялся на ноги… и тут калитка распахнулась. Во дворик шагнули трое, и старик почувствовал – сердцем, кожей, кровью, застучавшей в висках, – что само Зло вошло вместе с ними.

В ужасе Илларни метнулся в дом и поспешно заложил изнутри засов, понимая, как ненадежна эта преграда.

– Вышибить дверь! – приказал со двора страшный шипящий голос. Так могла бы говорить змея, если бы обрела дар речи.

Чинзур вжался в сухую глину забора. Он понял: смерть совсем близка… так же близка, как когда-то в винном погребе Тахизы.

И говорила смерть тем же голосом, что тогда, в погребе.

Бежать, скорее бежать…

Поздно! Кхархи-гарр уже вышли из калитки. Двое несли что-то отчаянно извивающееся, завернутое в тонкий ковер.

Третий задержался над застывшим у забора Чинзуром, крутя в пальцах тонкую веревочку с грузиками на концах.

Чинзур понял, что означает этот жест. Понял, что последние мгновения живет, дышит на этом свете. И даже не сможет вернуться сюда, пройдя сквозь Бездну: не будет у него честного огненного погребения.

Не разум, а какая-то иная сила толкнула его вытянуть вперед руку и жалобно прохныкать:

– Смилуйся… пода-ай слепому, добрый господин!

Пальцы с бечевкой замерли, затем длиннорукий коротышка повернулся и двинулся вслед за своими спутниками. До Чинзура долетело начало шипящей фразы:

– Да он слепой…

Глиняные заборы закачались вокруг, накатила тошнота, тело обмякло, как тряпичная кукла. Но и в таком беспомощном состоянии Чинзур подивился наивности Избранного. Много ли в Нарра-до слепцов-нищих, которые и впрямь ничего не видят? Да и не только в Нарра-до…

Вахра-вэш, содрогаясь, отпрянула от щели в калитке. Каким ужасом обернулась безобидная попытка заработать немного денег! На ее глазах свершилось черное дело!

Но раз пообещала – нужно держать слово… Страшно, ох как страшно выйти на улицу из своего дворика, ставшего вдруг таким мирным и безопасным! Но надо бежать, пока совсем не стемнело.

Хорошо, что трое ее мучителей, набегавшись за день, уснули вповалку на полу… какие же они милые и славные, когда спят!

Зеленоглазая посулила доплатить за важные новости. А тут уж – важнее некуда! Лишь бы ничего не перепутать… Значит, так: еще засветло высокая грайанка ушла из дому, а в сумерках ввалились какие-то трое… Спутник грайанки был один дома – вот его и утащили, в ковер замотали… Командовал злодеями такой длиннорукий коротышка с сиплым змеиным голосом…

Набросив на голову платок, по-вдовьи закрыв лоб до бровей, Вахра-вэш выскользнула на улицу.

Чинзур не обратил внимания на пробежавшую мимо женщину. Бездна все еще не выпускала душу заглянувшего в нее человека.

Но постепенно сквозь бездумную радость спасения проступило осознание чего-то скверного…

Ну, конечно! Он опять упустил Илларни. А здесь вот-вот появятся люди Хайшерхо! Ему было сказано: колючкой прицепиться к одежде звездочета! А теперь… Теперь бежать! … Удирать, прятаться, спасать свою шкуру…

Поздно! Из-за поворота показались двое. Идут твердо, уверенно, направляются к калитке, откуда только что вышли кхар-хи-гарр.

Чинзур робко приподнял голову, украдкой бросил взгляд на остановившихся рядом с ним прохожих. Да один из них, кажется, старик! Это еще кто такие?

Сумерки накинули на Чинзура плащ-невидимку. Двое у калитки то ли не заметили прижавшейся к серому забору серой фигуры, то ли не сочли ее достойной внимания.

– Здесь, – негромко сказал по-грайански старик красивым бархатным голосом. – Может, мне пойти первым? Не наделал бы ты глупостей…

– Нет! – хрипло ответил молодой, и Чинзур сжался от заклокотавшей в воздухе ненависти. – Тебе нужен ученый – забирай его. Но самозванец – мой! Сейчас! Немедленно!

– Глупец, ведь ученого здесь еще нет! Мы выйдем на него через эту парочку! Прошу, не торопись…

Голоса стихли за калиткой, конец спора остался загадкой для Чинзура. Но ему и некогда было размышлять о чужих тайнах. Из-за угла вывернулись еще пятеро – здоровенные, плечистые, при оружии. Один из них остановился над Чинзуром:

– Нас прислал Дагхи… Дичь на месте? Чинзур растерянно молчал. Наррабанец оглядел пустынную улочку:

– А почему калитка нараспашку?!

Сильные руки сгребли Чинзура за грудки, подняли в воздух.

– Упустил добычу, гад грайанский? Я ж тебя прямо тут… своими руками!

Вторично почувствовав дыхание Бездны, Чинзур махнул рукой в сторону распахнутой калитки.

– Там… оба… – прохрипел он. Страшные лапищи разжались.

– Так бы сразу и сказал… Вперед, ребята. Да поосторожнее: молодой здорово дерется. Нашему Дагхи врезал хуже, чем оглоблей! Если схватится за меч, успокойте его колючкой рухху.

– А ты? – спросил один из наррабанцев.

– У калитки останусь: вдруг они от вас ускользнут и на улицу бросятся.

Чинзур чуть не взвыл от разочарования: он-то надеялся, что все уйдут в дом, а он тем временем сумеет удрать…

– Хайшерхо велел поторопиться, – сказал нарраба-нец, глядя во дворик. – Не знаю как, но храм Гарх-то-Горха тоже про звездочета пронюхал. Уж они-то рады сами такое преступление раскрыть…

– Звездочет – это по их части: оскорбление Единого… – вяло отозвался Чинзур, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Ответить наррабанец не успел: маленький отряд победоносно возвратился.

Двое тащили связанного старика с костистым худым лицом и темными колючими глазами. Он смахивал на вытащенного из норы хорька. Его спутник обмяк в крепко держащих его лапах. Лицо его побелело, глаза закатились. С бьющимся сердцем Чинзур узнал действие шипа рухху. Если колючкой этого пустынного растения хотя бы оцарапать кожу, человек на время потеряет власть над своим телом. Ощущения весьма неприятные. Чинзуру как-то довелось испытать это на себе…

– Ну? – грозно спросил тот из наррабанцев, кто был старшим в маленьком отряде. – Они? Что оставалось делать Чинзуру?

– Да! – твердо ответил он, в душе благодаря Безликих за то, что они прислали сюда людей, которых можно выдать за упущенную добычу.

Наррабанец повеселел.

– Идем с нами, Хайшерхо простит и наградит тебя.

– Я погляжу за домом, – поспешно возразил Чинзур. – Может, вернется баба, что здесь жила…

– Оставить тебе кого-нибудь в помощь?

– Еще чего! Что я, с женщиной не справлюсь?

– Ну, смотри… Если к утру не вернешься, пришлю кого-нибудь тебя сменить.

“А если я останусь здесь до утра, – думал Чинзур, глядя вслед удаляющемуся отряду, – пусть меня за мою дурость шакалы в пустыне сожрут!”

 

Переулок был глухим; не переулок даже, а тупик: в него выходила лишь одна калитка. Со всех сторон мрачно молчали высокие грязно-серые заборы.

Калитка противно заскрипела, открывая взгляду крошечный замусоренный дворик. Орешек вздрогнул: ему по казалось, что сумерки, сгустившиеся в тупичке, темным облаком выползли именно из этой калитки. Словно сама ночь сидела взаперти во дворике, дожидаясь, когда ее выпустят…

Отогнав глупые мысли, Орешек шагнул во дворик. Сахна уже возилась с замком, висевшим на двери дома.

– Пришлось запереть, – оглянулась она через плечо. – Дом на отшибе, люди здесь недобрые, а госпожа совсем беспомощная, шагнуть не может. Я ей даже огонь не стала оставлять, она вздремнуть собиралась. О-о, вот!

Замок подался, дом зевнул гнилой челюстью двери.

– Заходи, господин. Нурайна-шиу на женской половине. А я светильник зажгу, он в печурке припрятан.

Сахна отошла к стоящей в нескольких шагах от дома круглой печурке, а Орешек перешагнул порог и остановился в тусклом пятне падающего со двора вечернего света.

Затхлый, пыльный запах помещения, где давно никто не живет. Видно, не вчера сестрица Сахны переехала к родственникам мужа.

Орешек вспомнил, с каким трудом открывала Сахна замок, и неприятное предчувствие царапнуло его душу. Захотелось сейчас же уйти отсюда.

Окликнуть Нурайну? Орешек уже набрал в грудь воздуха, но что-то заставило его промолчать. Словно сам дом, как большой темный зверь, подобрался, оскалился и беззвучно зарычал на него.

Да где там эта Сахна с ее светильником?!

Орешек нетерпеливо обернулся к светлому прямоугольнику входа. И тут что-то лязгнуло, тяжело обрушилось сверху, тупо ударилось о порог – и светлый прямоугольник расчертили черные квадраты.

Ржавая железная решетка преградила Орешку выход.

Сахна подошла к решетке. На круглом лице не было злорадства. Пожалуй, оно было даже сочувственным.

– Зря ты это, господин, – сказала она негромко. – Разве можно спорить со Светочем? Твоя женщина все равно уже во дворце. А теперь ты погибнешь.

А темные глаза досказали откровенно: “Такой молодой, красивый… жаль…”

В ярости Орешек стиснул в ладони что-то твердое. Рукоять Сайминги! И когда он успел извлечь ее из ножен?

Сразу же пришло спокойствие. Эта пухленькая дрянь не подозревает, что у него есть кое-что получше отмычки!

Мелькнуло воспоминание: кольцо наемников, озадаченное лицо Айфера, срубленный у самого эфеса меч в его лапище… А тут всего-навсего решетка из порядком проржавевшего железа!

– Когда я отсюда выйду, – задумчиво сообщил Орешек Сахне, – сниму перевязь и выпорю тебя, маленькая чумазая предательница, так, что у тебя не будет сил позвать ни твою мамашу-гиену, ни папашу-шакала.

И такая убежденность была в его голосе, что девица невольно отступила на шаг.

– Но-но.. – недоверчиво протянула она. – Даже грайан-ские колдуны не могут проходить сквозь железную решетку.

– Грайанские колдуны, – нежно объяснил ей Орешек, – могут наложить чары на свое оружие.

И мощно, яростно обрушил клинок на прутья решетки. Брызнули искры. Умница Сайминга, сокровище юнтагимир-ское, разрубила один из прутьев.

Лицо Сахны исказилось от страха, она пронзительно взвизгнула. Орешек победно улыбнулся, прикинул, куда нанести следующий удар, и, чтобы получше размахнуться, шагнул назад…

Ему показалось, что стены опрокинулись. Подошвы сапог поехали по крутой воронке, в которую вдруг превратился пол. Спиной он ударился обо что-то твердое, левая рука отчаянно пыталась ухватиться за гладкую поверхность камня (правая и в этот миг не выпустила рукояти меча). Стремительно съехав по крутой горке, Орешек врезался в каменный пол и сразу вскочил на ноги. Он ушибся, но кости были целы.

Куда он угодил?

В подземной ловушке, как ни странно, было не очень темно. По стенам светящимися пятнами разрослось нечто вроде плесени или мха. Света было немного, но все же мрак вокруг не был кромешным Можно было разглядеть склон, по которому только что скатился Орешек, и три отвесные гладкие стены, в одной из которых приглашающе зияло овальное отверстие. Заглянув туда, Орешек обнаружил узкий коридор с неровным полом и вроде бы прочным потолком – насколько это позволяли рассмотреть светящиеся кляксы на черных стенах. Осторожно протянув руку, Орешек коснулся яркого пятна. Кончики пальцев засветились, а на стене остались маленькие черные отметины.

Брезгливо вытерев влажные пальцы о штаны, Орешек начал прикидывать, как выбраться из ловушки. Попытки вскарабкаться наверх окончились неудачей. Последней – весьма хруп-кой – надеждой на спасение оставался коридор.

Пригнувшись, Орешек шагнул в каменный проход – и остановился. Воздух жестким комом застрял в горле. Как когда-то в рассветном лесу над рекой Бешеной, душу скрутило тоскливое ощущение близкой опасности

Не веря себе, Орешек вскинул левую руку на пряжку пояса. Невидимые иглы вонзились в ладонь. Талисман, молчавший с ночи возвращения из Подгорного Мира, предупреждал своего хозяина, неподалеку бродит смерть.

 

Вечер окутывал город складками темной шали. Узенькие улочки, всегда немноголюдные в это время суток, сегодня были пусты. Редкие прохожие убыстряли шаг, чтобы до наступления темноты успеть туда, куда стянулся почти весь город – к высеченному в скале гигантскому храму Гарх-то-Горха. Трижды в году жители Нарра-до собирались в храм на великое ночное моление. На сей раз эта ночь совпала с праздником Озерной Девы. В город на поклонение Кай-шиу съехался окрестный люд, и те, кто приносил днем гирлянды цветов доброй богине, ночью хлынули к широким каменным ступеням храма – показать грозному и ревнивому Отцу Богов, что он не забыт

Люди Хайшерхо не ожидали встречи с кем бы то ни было, поэтому опешили, когда за очередным поворотом им преградили дорогу девятеро вооруженных мужчин.

Впрочем, удивление было кратким. Незнакомцы выглядели столь своеобразно, что спутать их нельзя было ни с кем.

На восьмерых из них были широкие черные шаровары и длинные серые рубахи без поясов. Лица в полумраке казались серыми пятнами, но люди Хайшерхо знали, что эти пятна – глиняные маски в виде крысиных морд. В руке каждый держал кривой меч.

Девятый не был вооружен, у него был лишь факел. Пламя освещало статную фигуру и выразительную хищную маску. Судя по уверенным манерам, он был главным из девятерых. Одет он был так же, как и его товарищи, только рубаха была черная, а на груди была вышита серебром большая крыса.

Айрунги впился глазами во встреченный отряд, прикидывая, что могут эти люди изменить в его невеселой судьбе. Грайанцу не надо было объяснять, кто встретился им на темной улице. Он знал, что крыса – священное животное Гарх-то-Горха.

Человек с факелом шагнул вперед и цепко выхватил взглядом того, кто командовал людьми Хайшерхо.

– Здравствуй, Хаур! Куда это ты спешишь со своими дружками? – глухо, но внятно прозвучал голос из-под маски. – А главное – кого это вы так нежно сжимаете в объятиях?

– Не твое дело! – огрызнулся Хаур. – Если служители храма не стали уличными грабителями, они позволят порядочным жителям Нарра-до идти своей дорогой!

– У порядочных жителей Нарра-до сейчас одна дорога – в храм, на великое моление. У непорядочных, кстати, тоже. Так что мы вас туда и проводим, чтобы бедняжек никто не обидел по дороге.

– До чего вы, жрецы, болтать любите – прямо грайанцы! – обозлился Хаур. – Знаешь ведь, что я действую по приказу самого Хайшерхо!

Из-под серых крысиных масок донеслось сдавленное фырканье, а жрец с факелом откровенно расхохотался:

– Нет, вы слышали, как он это произнес? “По приказу самого Хайшерхо!” Вы трепещете? – обернулся он к ряду серых фигур.

Крысоголовые бодро ответили, что они, конечно же, трепещут и даже содрогаются.

– Вот и я дрожу, – смиренно вздохнул жрец. – Крупной дрожью. Хочется рухнуть и простереться ниц. Только сначала надо припомнить, кто он, собственно, таков, этот грозный Хайшерхо… Ах да! Не тот ли сын уличного писца и внук водоноса, которого Светоч в милости своей сделал смотрителем дворцовых архивов? То-то в этих архивах такой беспорядок!

– Пропусти! – вновь потребовал Хаур. Ему хотелось, чтобы это прогремело твердо и повелительно, однако против его воли голос прозвучал почти жалобно. Хаур уже понял, что дело, порученное ему господином, безнадежно загублено. Как говорится, гиенам скормлено. Жрецы Гарх-то-Горха славились отвагой и боевым мастерством… в конце концов, их было больше, чем людей Хаура!..

– Конечно, пропустим! – пропел старший жрец. – И тебя, и дружков твоих, зачем вы нам нужны? Оставьте пленников – и убирайтесь! А увидите своего Хайшерхо – скажите ему, чтобы побольше внимания уделял пергаментной и бумажной трухе в архивах! Тоже мне, “глаза и уши Светоча”!

Жрец стоял, спокойный и насмешливый, всем своим видом бросая вызов не только этим пятерым, но и всей армии шпионов и убийц, которую держал на службе Хайшерхо.

Да и чего ему было бояться? Серая глиняная маска защищала его надежнее щита, окованного сталью! На кого из жрецов храма должен был обрушить свой гнев Хайшерхо? Маски делали их неразличимыми… Хаур и сам был злопамятен, не прочь был подкараулить врага в темном переулке и приласкать его ножом, но как найдешь обидчика среди прочих служителей Единого?..

Хаур принял решение. Гнев господина, возможно, удастся пережить. А вот удар кривого меча наотмашь – вряд ли…

– Уходим! – мрачно бросил он. – Забирай пленников!

Четверо его подручных с поспешной готовностью передали свой “груз” служителям храма. Ну конечно, не им же придется оправдываться перед господином, а Хауру!..

Пятерка верзил, как побитые псы, понуро удалилась. Один из жрецов, сунув пальцы под глиняную маску, пронзительно свистнул вслед. Остальные молодо, задорно расхохотались.

Айрунги быстро взглянул на Раша, которого теперь поддерживали другие руки. Тело явно еще не слушается беднягу, но взгляд уже осмысленный, гневный. Не трусит. Это хорошо. Айрунги тоже не собирался сдаваться без боя. И бой этот он надеялся выиграть не с пустыми руками.

Несмотря на жару, на алхимике был длинный темный балахон с широкими рукавами. По числу карманов балахон мог поспорить с одеяниями загадочных ксуури. Только карманы эти были потайными. И чего в них только не было!

Айрунги был готов к любому повороту судьбы. Он не сломается, даже если его обыщут и отнимут спасительные сокровища, которые притаились в карманах. Но если эти двуногие серомордые грызуны не додумаются до обыска… о-о, тогда храм увидит зрелище, какое вряд ли раньше разворачивалось под его священными сводами!

Бессильно обвиснув на руках жрецов – ну, просто воплощение старческой слабости и безвольного отчаяния! – Айрунги рассеянно поглядывал на маячившую у самого лица глиняную серую морду с застывшим оскалом белых клыков и старательно вспоминал все, что знал о Едином, его храме, жрецах, обрядах и молитвах. Алхимику предстояло сражение на территории противника.

 

Он был высок, почти в человеческий рост, этот стройный крепкий стволик с пучком широких листьев на верхушке. Листья, как воротник, обрамляли громадный серовато-белый цветок с мясистыми лепестками.

Деревце напоминало человеческую фигуру с мертвенно-бледным лицом. Сходство усиливали длинные, гибкие, как лианы, ветви, бессильно опустившиеся вдоль ствола, словно усталые руки.

Вечерняя духота наполняла маленький дворик и томила двух человек, которые, облокотившись на ажурную металлическую решетку, созерцали деревце.

– Пусть его разбудят! – высоким капризным голосом приказал Светоч, прикрыв тяжелыми веками большие черные глаза.

Нхари-дэр, стоявший рядом со своим господином, обернулся в сторону темного арочного проема и повелительно поднял руку. Во дворик выскользнули две полуобнаженные невольницы, в руках у каждой было большое опахало на длинной витой ручке. Семенящими шажками приблизившись к ажурной решетке, невольницы несколько раз сильно взмахнули опахалами.

По листьям пробежала легкая дрожь. Грязно-белые лепестки зашевелились, словно цветок встрепенулся. Послышалось тихое щелканье, оно превратилось в жужжание. Звук становился все громче и громче, стал походить на нехитрую мелодию. Ветви, до сих пор свисавшие вдоль ствола, приподнялись и начали осторожно шарить вокруг, словно руки слепого.

Светоч распахнул глаза и зачарованно следил за каждым движением гибких ветвей. Жужжащая тихая мелодия завораживала, подчиняла себе тело и разум, заставляла предаваться грезам наяву.

Но рабыни, продолжающие взмахивать опахалами, не могли позволить себе забыться: они внимательно следили, чтобы плавающие в воздухе гибкие ветви не вцепились в опахало, не оплели, не вырвали из рук. Невольницы знали: растяпу заставят перебраться через ограду, забрать потерянную вещь и принести обратно…

Поющее растение было хищником. Гибкие ветви щетинились крепкими изогнутыми колючками, которые умели  глубоко и беспощадно впиваться в добычу.

Саженец поющего дерева, добыча грайанских Подгорных Охотников, был доставлен в Нарра-до из-за моря. Торговец рассказал, что у себя в Подгорном Мире растение подманивает пением животных и разрывает их на куски, чтобы удобрить кровью почву вокруг корней.

Здесь, во дворце, редкостное дерево поливали овечьей кровью. Чтобы оно не лишилось своих удивительных свойств, в ограду время от времени запускали собак, ягнят, а иногда и провинившихся рабов. У человека хватало сил вырваться из колючих объятий, но он оставлял на цепких ветвях клочья кожи.

Поэтому прислужницы были очень внимательны и не позволяли коварному деревцу ухватиться за ручку опахала.

Наконец невольницы, краем глаза следившие за своим повелителем, заметили небрежный жест, разрешающий им уйти, и с поклонами удалились.

– Интересно, сколько лет может прожить это растение? – задумчиво молвил Светоч.

– Этого не знают даже Подгорные Охотники, – огорченно откликнулся Нхари-дэр.

– Что ж, – оторвался Светоч от созерцания своего любимца, – пойдем посмотрим на другую мою опасную диковинку.

– Мой повелитель, не лучше ли тебе отправиться на моление Единому? Как бы твое отсутствие в храме не замутило нежный мир между тобой и той, которую я не смею назвать по имени…

– Нет! – строптиво вскинул голову Светоч. – Я должен сейчас же увидеть прекрасную воительницу! Ахса может говорить все, что ей вздумается…

Но звенящему голосу не хватало уверенности, и Нхари-дэр не преминул это заметить…

Маленькая комнатка была наполнена тягучими сладкими ароматами. По углам стояли вазы с крупными яркими цветами, стены были задрапированы пестрыми тканями.

Нурайна возлежала на подушках, вокруг нее сосредоточенно хлопотали три рабыни. Одна осторожно расчесывала густые волосы грайанки резным гребнем. Две другие, высоко подняв широкие рукава Нурайны, натирали благовонными мазями ее руки – от предплечья до кончиков пальцев.

Нурайна, занятая невеселыми мыслями, не обращала внимания на служанок. Краем глаза она заметила вошедших мужчин, но не соизволила и головы повернуть, хотя узнала Нхари-дэра и догадалась, кто был его спутник.

Рабыни не приветствовали господина, даже виду не подали, что кто-то вошел в комнату, лишь еще старательнее занялись своим делом. Они знали, что надо быть неслышными и незаметными, как ковры и подушки.

Светоч остановился у стены, любуясь прелестной картиной. Выражение его лица было таким же, как во дворике с поющим цветком.

А Нхари-дэр окончательно убедился в том, что заподозрил во время визита в дом грайанского колдуна: женщина, похищенная для Светоча, была очень высокого происхождения. Госпожа во всем, госпожа до самого потаенного уголка души! Достаточно взглянуть, с какой привычной покорностью отдается она заботам служанок, даже не замечая их!

Смотритель ковра и подушек не был обманут кажущимся спокойствием женщины. Недаром пословица гласит: “Если в ущелье тихо, это еще не значит, что там нет тигра”. Ох не стоило связываться с этой красавицей! Она слишком незаурядна и своеобразна – обязательно привлечет внимание грозной Ахсы. Это не смазливая танцовщица, ненадолго удостоившаяся благосклонности Светоча (из-за таких-то пустяков Ахса-вэш не гневается). Если грайанка хотя бы вполовину так же умна, как прекрасна… да если и впрямь благородна по крови, да обладает некоторым тщеславием… ну, тут Светоч может вспомнить, что любой наррабанец имеет право на двух жен. Ох, что тогда будет…

Может быть, сделать на это ставку? Помочь грайанке приобрести власть и с ее помощью отодвинуть в уголок обнаглевшую Ахсу? Увы, слишком рискованная игра! У Ахсы-вэш, кроме длинных кос и злого язычка, есть еще и отец – главный жрец Единого. Это серьезный противник даже для Хайшерхо, а уж смотрителя ковра и подушек он разжует и выплюнет…

Отогнав неприятные и опасные мысли, Нхари-дэр склонился над прекрасной пленницей – почтительно, но с чуть заметной насмешкой.

– Что я вижу! Глупые рабыни пытаются придать еще больше блеска твоей красоте, Нурайна-шиу? Зря стараются, ты и так само совершенство… О-о, как твои ладони пахнут мятой!

– Если ты сейчас же не уберешься, – ровно сказала Ну-райна, – мятой запахнет твоя физиономия.

Нхари-дэр умел различать, когда женщина кокетничает, а когда говорит всерьез, поэтому отступил на шаг.

– Ты могла бы поприветствовать правителя Нарра-бана, – сказал он уже без веселой любезности.

Нурайна обернулась, наконец-то удостоив мужчин взглядом.

– Светоч? Вот это?.. Не может быть! Это не тот великий правитель, которому я посвятила свою победу. Я вижу главаря шайки, похищающей женщин на улице… Эй, воры, где мой меч? Вы уже продали его торговцу краденым или еще прячете у себя? Если так, то зря, он вам не по руке…

Светоч изумленно распахнул глаза. Но разгневанным он не выглядел – напротив, его очаровала дерзость пленницы.

Нхари-дэр счел своим долгом приструнить нахалку:

– Что ты себе позволяешь, женщина?!

И сделал рабыням знак убираться: незачем им слушать подобные речи.

Прислужницы исчезли стремительно и беззвучно, как исчезает сновидение, когда человека резко будят. А Нхари-дэр гневно продолжил:

– Надеешься, что твой колдун выручит тебя? Забудь. Его уже нет в живых.

Только очень внимательный взгляд мог бы заметить, что Нурайна чуть побледнела. Но, видно, не поверила вельможе: ответила прежним тоном:

– О, так вы не только воры, но и убийцы? И как же вы с ним расправились? Отравили? Всадили стрелу в спину? Только не лгите, будто с ним кто-то справился в честном бою!

Светоч с той же восхищенной улыбкой взирал на разгневанную воительницу. А Нхари-дэр снисходительно улыбнулся:

– Нет, грайанка, ничья рука не прикоснулась к твоему другу. Знаешь ли ты, как переводится на твой родной язык слово “Наррабан”?

– “Земля нарров”, – негромко произнесла Нурайна по-грайански. Глаза ее расширились: она поняла смысл вопроса. Вот тут женщина испугалась всерьез. Она вскочила на ноги. Темные волосы в беспорядке разлетелись по плечам.

– Нет! – вскрикнула она.

Нхари-дэр усмехнулся и подтверждающим жестом указал себе под ноги.

– Нет! – уже твердо сказала Нурайна, заставив себя успокоиться. – Не пытайтесь обмануть меня, как маленькую девочку. Никого нельзя бросить в Бездонную Башню без суда… а чужеземца и подавно…

– Кто говорит о Башне-Без-Дна? – удивился Нхари-дэр. – Туда отправляют преступников на глазах у всего Нарра-до, чтобы все видели, как открывается и закрывается дверь, откуда нет возврата. Но в городе, кроме башни, есть несколько заброшенных неприметных домишек. Иногда туда забредают люди, которые провинились перед Светочем. Кто знает, зачем их туда несет… может, на поиски пропавшей женщины – а, красавица? Лицо Нурайны исказилось от горя и ярости. Но лишь на мгновение королевская дочь позволила себе дать волю чувствам. Миг – и на лице вновь застыла холодная маска высокомерия.

– Ну и что? Конечно, нарры – людоеды, но люди победили их, верно? И загнали в подземные переходы? Так почему вы думаете, что с ними не сладит великолепный боец… – Нурайна вызывающе усмехнулась, – да еще и колдун?

– Люди, – терпеливо объяснил Нхари-дэр, – победили потому, что их было больше. Да и не победили, лишь заставили нарров отступить в подземелья и заключили с ними нечто вроде перемирия…

А вот этого ему не надо было говорить! До сих пор Светоч почти не вслушивался в разговор, любуясь гневной красавицей, словно хищной птицей, попавшей в золотую клетку. Но при последних словах лицо его страдальчески дрогнуло. Нхари-дэр хорошо знал своего господина и сразу понял, какое зрелище встало сейчас перед мысленным взором правителя Наррабана.

Небольшая комната во внутренних покоях дворца. Низенький столик среди подушек, сундук с рукописями, полка с письменными принадлежностями. Возле стены – высокие часы грайанской работы. Рядом с часами – колокол. Он не отбивает время, он молчит – и хвала Единому! Пусть молчит как можно дольше! Голос его – сигнал о приближении недобрых гостей. Многие во дворце знали – тихо, про себя, – что высокие часы прикрывают вход в черный тоннель, откуда иногда появляются для переговоров странные и опасные существа…

Смотритель ковра и подушек поспешил отвлечь своего повелителя от неприятных мыслей:

– К чему говорить о мертвецах и мерзких чудовищах там, где встретились величие и красота? Женщина, к тебе благосклонен правитель Наррабана. Каждое мгновение его времени ценнее бриллианта, поэтому не затягивай свидания глупым женским кокетством!

Нхари-дэр обращался к пленнице, но слова его предназначались для Светоча. Это было напоминание о том, что моление длится не до рассвета. К полуночи все разойдутся по домам – и Ахса-вэш вернется во дворец.

Пленница учтиво согласилась с замечанием о цен-ности времени Светоча и посоветовала правителю Наррабана прямо сейчас покинуть ее ничтожное общество и вернуться к великим государственным делам.

Все это время Светоч молчал, не сводя глаз с грайанки. Смотритель ковра и подушек привычно вел переговоры за своего господина, выжидая миг, когда надо будет исчезнуть из комнаты, предоставив событиям идти свои чередом. Но этот миг никак не наступал. И Нхари-дэр напомнил нахальной пленнице, что на строптивых девиц во дворце найдется управа – достаточно Светочу бровью повести…

Нурайна смерила взглядом расстояние до ближайшей вазы. Сама того не подозревая, в этот момент она была очень похожа на Араншу.

И тут впервые заговорил Светоч. Он снисходительно посоветовал прекрасной пантере спрятать коготки: он и его спутник уже уходят.

Нурайна почувствовала себя так, словно занесла меч для удара, а противник растаял в воздухе.

Нхари-дэр растерялся еще больше, чем пленница.

– Как… мой господин… неужели дерзкая чужестранка останется… э-э… безнаказанной?

Светоч ответил небрежно, словно Нурайны не было в комнате:

– Не думаешь ли ты, что я сгораю от страсти? Эта красавица для меня… как поющий цветок! Если бы мое свирепое деревце задело меня колючей веткой, разве я обиделся бы?

Смотритель ковра и подушек мысленно проклял себя за опасную ошибку. Он обязан был лучше разбираться в чувствах своего господина! Да, он действительно считал, что Светоч изнемогает от страсти, пламенно желает эту женщину, готов пренебречь гневом законной супруги. Планы вельможи строились именно на том, что воля правителя будет исполнена этим же вечером. Дальше, по соображению Нхари-дэра, все складывалось гладко и без хлопот. Осчастливленная грайанка отправлялась на женскую половину, предварительно получив указания, как себя вести, если ее потребует к себе Ахса-вэш. Что будет с красавицей потом – время покажет. Нхари-дэр подумывал о том, чтобы предложить ей возглавить охрану женской половины дворца. Это позволило бы грайанке, оставаясь рядом со Светочем, не превращаться в обычную наложницу и не терять свои уникальные качества.

Как же мог Нхари-дэр не догадаться, что воительница интересует Светоча не столько как женщина, сколько как диковинка вроде поющего цветка! И повелитель не спешит заключить ее в объятия, как не украшает лепестками поющего цветка букет или гирлянду. Конечно, со временем он намерен насладиться своей пленницей, но…

Со временем? У Нхари-дэра времени не было! Если отправить эту неукрощенную тигрицу на женскую половину… если Ахса-вэш захочет, чтобы грайанку привели к ней…

“О Единый, только не это! Лучше покарай нас, грешников, пожаром или землетрясением!”

– Мой повелитель, – робко намекнул вельможа, – красавицу нельзя вести на женскую половину… но и в город отправлять нежелательно. Любая женщина, выходящая среди ночи из дворца… Об этом сейчас же донесут Ахсе-вэш, а тайна для женщины – что искра для сухой травы.

– Да, – спокойно ответил Светоч, – в город пленницу отправлять нельзя.

И прозвучало в его голосе нечто еле уловимое, что заставило смотрителя ковра и подушек тревожно встрепенуться. Опытный придворный понял, что добродушие его господина напускное и что повелитель оскорблен сильнее, чем хочет это показать.

Светоч шагнул к Нурайне. Женщина была выше ростом, и наррабанцу пришлось немного запрокинуть лицо, чтобы взглянуть ей в глаза. И Нурайна увидела, что темный взор правителя Наррабана может стать жестоким.

– Поэтому, – мягко закончил Светоч, – гостья проведет ночь здесь. В этой комнате.

За спиной Светоча тихо ахнул Нхари-дэр.

Наррабанка упала бы в обморок, услышав такие слова. Нурайна лишь удивленно свела брови. Она знала, что провести ночь на мужской половине дома – несмываемый позор для наррабанской женщины. Даже рабынь не подвергают такому унижению. Конечно, жены, наложницы и служанки время от времени посещают мужскую половину, но провести здесь ночь… уснуть не под священным, охранительным кровом женской половины… такого не позволяют себе даже грязные шлюхи. А если позволяют, то не хвастаются этим.

Светоч все же решил проучить дерзкую красавицу. И теперь ждал, не взмолится ли она о милосердии.

Нурайна решила немного подыграть своему пленителю, пока он не изобрел для нее наказания пострашнее. Она нахмурилась, угрюмо отвела взгляд и с тяжким вздохом произнесла:

– Чего и ждать от похитителя женщин… Но мое доброе имя – под защитой богов, им и вручаю свою судьбу…

Светоч, разочаровавшись в своих ожиданиях, резко  повернулся и молча вышел из комнаты. Нхари-дэр поспешил за ним, метнув на прощание уничтожающий взгляд в сторону грайанки.

За мужчинами захлопнулась дверь. Нурайна отвесила им вслед издевательский поклон и поудобнее уселась на подушки. Она знала, что спать в эту ночь ей не придется.

Мелькнула, больно уколов сердце, мысль о Ралидже, но Нурайна отогнала ее. Женщина, прямая и сосредоточенная, глядела перед собой, собирая все силы своей души.

Были, были у наследницы Первого Дракона способности, о которых не знал даже брат-король! Никто не догадывался, что Нурайна умела по своей воле посылать людям сны. Правда, удавалось ей это ценой сильного нервного напряжения. Необходимо было состояние лютой ярости или острой тоски… ну, об этом позаботился Светоч!

Даже хорошо, что мерзавцы оставили ее ночевать на мужской половине. Где-то неподалеку – опочивальня Светоча… знать бы поточнее, где именно! Но раз это неизвестно – что ж, нынче ночью всех в этой части дворца будут мучить кошмары. Вернее, один и тот же кошмар…

Моление скоро кончится, все разойдутся по домам. У Ну-райны есть время, чтобы обдумать, как именно намерена она этой ночью усладить своего господина и его окружение.

Как наррабанцы представляют себе смерть? Черное спрутообразное существо по имени Гхурух? Отлично! Значит, из-под пола полезут черные щупальца и оплетут спящего. Спящий начнет рваться из холодных объятий, кричать, но сам не услышит своего голоса. А самым ужасным будет то, что с бесформенной черной туши на беднягу глянет женское лицо, обрамленное шевелящейся массой щупалец.

Нурайна чуть изменила позу, поймала свое отражение в висящем на стене круглом зеркале. Вот это лицо и растревожит сон всем обитателям мужской половины дворца!..

 

Бездонное, черное, расцвеченное огромными звездами небо опрокинулось над Нарра-до. Но люди, столпившиеся у ступеней храма Единого, не поднимали глаз на эту красоту. Их взгляды были прикованы к распахнутым настежь гигантским дверям над широкими ступенями, открывавшими взору внутреннее помещение храма, ярко освещенное, похожее на театральную сцену. Сегодня в храм вошли лишь жрецы, а прочие почтительно сгрудились под открытым небом.

Глазам молящихся открывался сводчатый зал, стены которого были украшены многоцветной росписью. Колоссальных размеров картины живо изображали кары, насылаемые Единым на отступников: огненный дождь, землетрясение, нашествие гигантских крыс… Вдоль покрытых страшными росписями стен строем застыли младшие жрецы в серых глиняных масках. Над их головами ровно горели стеклянные светильники.

В глубине храма высилась статуя Гарх-то-Горха. Ее скрывал занавес из тяжелого бархата. Никто, кроме старших жрецов, не имел права узреть лик Единого.

Почти каждый из тех, кто стоял в толпе, хотя бы раз в жизни поднялся по ступеням, прошел по мозаичному полу, вгляделся вблизи в пугающие картины, простерся ниц перед черным занавесом. Но сейчас, из мрака, сияющий храм казался недосягаемым и прекрасным, как алмазная диадема Светоча.

На мозаичном полу возле занавеса смиренно сидела фигура в снежно-белом одеянии. Капюшон скрывал лицо человека, который спокойно вслушивался в рокот молящихся голосов, волнами колыхавшийся вокруг храма.

Главный жрец, некогда принесший свое имя в жертву Единому и теперь живущий безымянным, не надеялся различить среди моря голосов один – высокий, похожий на детский. Но он знал, что этот голос звучит, вплетаясь в общую молитву. Знал, что в первых рядах верующих, у самых ступеней храма, четверо дворцовых стражников подняли над собой широкий щит, на котором застыла тоненькая фигурка, – чтобы Единый сразу разглядел эту женщину, чтобы она не сливалась с толпой.

Ахса! Как же повезло ему с дочерью! Как щедро наградил его Единый за верную службу!

Все знают, что у женщин нет души. Лишь мужчине дано, промучившись после смерти положенный срок в мрачном царстве Гхуруха, возродиться в одном из своих далеких потомков и вновь начать жизненный круг. Женщина же – дивный цветок, украшающий земную жизнь. Она живет лишь раз – рождается, расцветает и вянет без надежды вновь увидеть этот мир.

Но бывают исключения. Иногда в царство Гхуруха попадает бесстрашный герой или известный своей добродетелью и набожностью человек, не оставивший после себя мужского потомства. Закон запредельного царства жесток: души бездетных несчастливцев обречены на мучительный распад и окончательную гибель. Но перед великими людьми склоняется даже Гхурух. Он берет душу бездетного героя или святого и дает ее новорожденной девочке, чтобы та, прожив жизнь, передала эту душу одному из своих потомков. Когда свершается милость подземного владыки, на свет является особая, незаурядная женщина, про которую говорят: “У нее мужская душа!”

Интересно, кто из древних героев воскрес в его маленькой Ахсе?..

От сентиментальных раздумий главного жреца отвлек протяжный удар гонга во внутренних помещениях храма. Это был знак: посланный за грайанским звездочетом отряд выполнил приказ. Жаль, немного поздно… Жрец предпочел бы допросить преступника без свидетелей и лишь потом предать дело огласке. Но выбора нет: следующее великое моление не скоро, а когда еще удастся собрать в храме столько народа? Забывают Единого, пренебрегают им… Ничего, сегодня эти жалкие людишки увидят мощь храма! Допрос, суд, казнь преступника – все свершится на глазах у молящихся еще до полуночи…

Жрец решительно отбросил на плечи белый капюшон, открыв крупную седеющую голову с широким лбом, кустистыми бровями и массивным подбородком. Темные глаза глубоко залегли в глазницах.

Из-за строя серых фигур выскользнули две юные жрицы и подбежали к старику, чтобы помочь ему подняться на ноги. Главный жрец отнюдь не был дряхлой развалиной, но происходящее было частью ритуала, поэтому он, вставая, привычно оперся на хрупкие плечики. Ярко сверкнуло воспоминание: вот так же подставляла ему плечо тринадцатилетняя Ахса, когда была жрицей и не привлекла еще к себе взгляда Светоча…

Держа руки на плечах девушек, старик вышел на верхнюю гранитную ступень. Толпа затаила дыхание, и в этой сложившей крылья тишине обе жрицы запели молитву. Девочки не голосили, не надрывались, но люди вокруг храма прекрасно слышали их. Древние строители придали гигантской пещере такую форму, что она ловила каждый звук, раздающийся в храме, и бросала его в толпу.

Не вслушиваясь в знакомые слова молитвы, главный жрец нахмурился: он разглядел над толпой лишь один щит с сидящей на нем человеческой фигуркой. Светоч не соизволил появиться на великом молении. Конечно, можно ли ждать благочестия от горожан, если правитель подает им : такой пример!..

Старик резко убрал руки с девичьих плеч. Как мышата, девочки юркнули в сторону, прижались к стене, затаились.

Жрец заговорил. Полный боли и горечи голос низко стлался над толпой, превратившейся в ночной мгле в черную не-подвихную массу. Люди слушали тревожные слова об утрате веры, о нерадении молящихся. Жрец вспоминал кары, некогда обрушенные на город разгневанным Гарх-то-Горхом. Неужели жители Нарра-до вновь хотят беды для себя и своих близких?..

Тихие вздохи рождались и умирали в толпе, когда главный жрец перечислял зловещие предзнаменования, о которых давно уже втайне толковал город.

Молния дважды ударяла в башенку строящегося нового дворца, причем во второй раз погибли двое каменщиков. Участились случаи исчезновения людей… да, это злодейства нар-ров, но ведь нарры – тоже оружие возмездия Единого… Опять совершают кровавые преступления слуги Хмурого, и это понятно: когда истинное божество отворачивает лик от города, набираются силы и наглости презренные мелкие божки… Разве все это не грозный глас Единого, сулящий неслыханные Доселе бедствия?!

Но что прогневало Отца Богов? Недостаточное почтение к храму, позорно малые пожертвования? Разврат, охвативший весь город, начиная с дворца? Наверняка и это, но не только, не только… Произошло что-то еще… тяжкое преступление, оставшееся нераскрытым для людей, но не для богов… нечто такое, что вызвало вереницу бедствий, подобно маленькому камешку, который своим падением вызывает лавину в горах…

Голос жреца стал вкрадчивым, когда он призвал каждого заглянуть в свое сердце и спросить себя: не он ли виновник бед, накапливающихся в Нарра-до? И замолчал, дав горожанам время смятенно порыться в памяти.

Пока верующие взвешивали свои грехи, в стенах сводчатого зала отворились узкие дверки. Беззвучно выходили под каменные своды жрецы и жрицы в серых и черных одеяниях и молча становились вдоль стен, образуя живой полукруг возле. статуи Единого.

Когда движение прекратилось и живое полукольцо недвижно застыло, главный жрец обратился к народу:

– Ну? Кто из вас признает, что именно он призвал народ гнев Единого? Как и следовало ожидать, никто не отозвался. Вы- ждав некоторое время, старец внушительно сказал:

– Придется вопросить самого Гарх-то-Горха, за что гневается он на нас!

Строй жрецов и жриц мягко опустился на колени.

– Некогда, – печально начал жрец, – люди могли слышать глас Отца Богов, и вещал он им волю свою, и покорялись люди этой воле, и счастливой была их жизнь…

Стоящие у храма люди знали слово в слово все, что говорил им сейчас жрец, но в скорбном голосе старика были завораживающие чары, и все, словно в первый раз, внимали повести о том, как один из великих воинов древности, дерзкий и неустрашимый Хаштар совершил чудовищное кощунство: заглянул за занавес, скрывающий статую Единого, и увидел лик Гарх-то-Горха. Наглец был на месте сражен молнией, но исправить содеянное было уже нельзя…

– И в последний раз люди услышали голос его, грозный и прекрасный, – завершил рассказ главный жрец. – Сказал он. “Отныне волю мою будете узнавать от самой ничтожной и презренной из тварей земных!..”

Стоявшие на коленях служители Единого разом простерлись ниц, вытянув руки в сторону статуи, скрытой за черным бархатом. Главный жрец повернулся к зрителям спиной и тоже пал ниц. Белые шелковые рукава его одеяния маленькими волнами плеснули по каменному полу.

Народ замер в напряженном ожидании.

Пол храма был немного покатым к выходу, это позволяло видеть все, что происходило в самых дальних уголках зала. На глазах у всех дрогнуло покрывало, прячущее от взоров смертных статую Гарх-то-Горха. Из-под тяжелых складок выбралась громадная серая крыса. На миг она замерла, принюхиваясь, а затем неспешно двинулась вперед. Люди, стоявшие в первых рядах, могли разглядеть на животном тонкий золотой ошейник. Крыса не боялась ни света, ни простертых ниц людей, ни черной толпы внизу. Она направилась было к лежащему у ступеней главному жрецу, но внезапно остановилась, принюха-тась и резко свернула в сторону.

Толпа ахнула. Служители храмов тревожно приподняли готовы, следя взглядами за своенравным животным.

Крыса приблизилась к одной из жриц – кудрявой, до черноты смуглой девочке лет пятнадцати – и принялась тыкаться острой мордой в знакомые пальчики, из которых зверушка так часто получала корм.

“Ах, чтоб тебя кошка съела!” – взвыл про себя главный жрец, но тут же отогнал прочь кощунственные мысли.

А священное животное разочарованно обнюхало лежащую на полу тонкую ручку и убедилось, что ничего вкусного сейчас получить не удастся. Под облегченные вздохи служителей крыса спокойно вернулась на середину зала и засеменила в сторону главного жреца.

Курчавая девочка уткнула в свой широкий рукав счастливое лицо. Конечно, смуглянка знала: после моления ее высекут за то, что она слишком баловала крысу лакомствами, излишне привязала ее к себе и этим чуть не сорвала торжественный обряд. Но знала она и другое: не так уж долго ей теперь оставаться жрицей. Завтра дом ее отца начнут осаждать свахи. И пусть семья ее не очень богата, пусть сама она далеко не красавица… теперь отцу только и заботы будет – выбирать из лучших женихов столицы. Ведь девушка, которую отличила от других священная храмовая крыса, обязательно принесет в дом мужа счастье и почет, удачу и богатство…

Пока юная жрица предавалась радужным мечтам, обеспечившая ее судьбу крыса добралась до белого шелкового рукава главного жреца и деловито вскарабкалась старику на плечо. Жрец тут же поднялся на ноги. Примеру его последовали все служители Единого.

Крыса надменно восседала на плече, свесив длинный голый хвост на грудь жрецу. На тихо гудящую во мраке толпу священное животное не обращало внимания.

– Услышь нас, Гарх-то-Горх! – воззвал главный жрец. – Ответь: за что гневаешься?

Хор жрецов подхватил мольбу; свод пещеры отразил и усилил крик и швырнул его наружу, в содрогнувшуюся толпу. Мрак отозвался нестройным воем ужаса. Люди, плотно стиснутые плечами соседей, держались на ногах лишь потому, что в темноте некуда было падать. Побелел от волнения даже главный жрец, хотя по его воле и взметнулся этот вихрь человеческих эмоций.

Спокойной осталась лишь толстая крыса, специально приученная к шуму. Подрагивая усами, она лениво тыкалась носом в седые волосы старика. Со стороны казалось, что священное животное что-то шепчет человеку на ухо.

Жрец, прямой и грозный, властно поднял руку. Сразу смолкли храмовые служители. Народ замолчал не так дружно, но все же понемногу воцарилась благоговейная тишина.

И обрушились на толпу страшные слова:

– Горе тебе, Нарра-до! Нарушен древний запрет! Осквернены небесные письмена!

Толпа многоголосо взрычала в ответ. А жрец напористо и гневно поведал о том, что недавно жрецами храма был схвачен некий грайанец, подозреваемый в злом колдовстве. И сейчас Единый подал знак: за чужеземцем есть грех пострашнее чародейства. Этот человек – звездочет!

В ответ из мрака рванулась такая буря негодования, что даже привычная ко всему храмовая крыса обеспокоенно завозилась на плече жреца. Старик успокаивающе почесал ей спинку.

Душа жреца ликовала. Он любил такие мгновения власти над толпой, а сейчас его радость обостряли мысли о том, что в первых рядах, среди пышно разодетых придворных, стоит человек в простом, почти не украшенном вышивкой кафтане – смотритель дворцовых архивов по имени Хайшерхо…

Жаль, что темнота не дает увидеть его лицо! Ведь это люди Хайшерхо выследили звездочета, гнали его до столицы, обложили, как зверя в логове. А храм просто потянулся через головы этих людишек и взял добычу…

Сильно, словно давая пощечину врагу, жрец взмахнул рукой. По этому знаку серая стена храмовых служителей расступилась. К ногам главного жреца швырнули двоих пленников.

Тот, что выглядел моложе, перекатился на бок и замер, не пытаясь подняться. То ли еще не избавился от действия ядовитой колючки рухху, то ли притворялся. В глазах, медово-желтых, не было страха, лишь злая настороженность.

Второй – высокий длинноволосый старик – спокойно поднялся на ноги. Его узкое костлявое лицо было совершенно невозмутимо.

Главный жрец вздрогнул. Ему померещилось нечто нелепое и невозможное: что это он в чем-то провинился, а старый грайанец сейчас начнет его допрашивать.

Отогнав унизительное, неизвестно почему возникшее ощу-|щение, жрец сказал раздраженнее, чем ему хотелось:

– Чужеземец, отвечай на мои вопросы и не лги: на тебя глядят глаза божества!

Грайанец перевел взгляд с лица жреца на крысу, сидящую у него на плече. Углы губ чужестранца дрогнули в затаенной усмешке.

Жрец на миг растерялся. Откуда у пленника такая уверенность в себе? Что это – глупость? Или… или здесь каверза, подстроенная зловредным Хайшерхо?..

– Отвечай: читал ли ты небесные знаки? Толковал ли I ты их тайный смысл, предназначенный лишь для богов?

Пленник впервые заговорил. Жрец вздрогнул – так безмятежен, почти ленив был красивый бархатный голос.

– Да, – мягко прозвучало над застывшей в ужасе толпой, – конечно, я не раз читал книгу небес. И постиг много тайн, скрытых в звездных строках.

Не такого ответа ожидал главный жрец! Неужели грайанец не понимает, что сам себе вынес смертный приговор? Или он так боится пытки?..

– Ты смеешь в стенах храма говорить о свершенном тобой кощунстве?! – громыхнул жрец.

– Никакого кощунства нет, – холодно и твердо прозвучал ответ. – Все, что я делаю, я делаю по воле Единого-и-Объеди-няющего, пославшего меня в этот мир. Каждое мое слово – это его слово, каждое мое действие – во славу Гарх-то-Горха!

Вот уж подобной наглости жрец точно не ожидал! И не только он! Ряды воинов в масках, до сих пор недвижно стоявшие вдоль стен, заколебались, по ним пронесся говорок. Юные жрицы жались друг к дружке. Все ожидали, что сейчас обрушится свод храма.

– Ты произнес немыслимые слова, чужеземец, – стараясь казаться спокойным, сказал главный жрец. – И должен доказать, что не лжешь. Здесь же, не сходя с места. Иначе над тобой будут смеяться не только люди, но даже храмовые крысы. И лишь тебе будет не до смеха.

– Уверен, что смогу доказать свою правоту.

– О каких доказательствах ты говоришь, безумец?

– Разумеется, о чуде, – просто ответил грайанец. – Я обращусь с мольбой к Отцу Богов. Он ниспошлет чудо и тем докажет, что я – его посланник.

Злая усмешка изуродовала благородное, внушительное лицо старшего жреца. Он хотел сказать, что если грайанец будет молить бога о чуде, то пусть просит об избавлении своей шкуры от каленого железа. Это будет самое своевременное и необходимое для него чудо.

Но чужеземец опередил жреца.

– О Единый-и-Объединяющий! – воззвал он, воздев руки к темному своду. – О ты, кто создал мир и принес в него порядок! О ты, кто сотворил богов и дал им великую работу!.. Жрец раздосадованно отступил на шаг. Человек, читающий молитву, неприкосновенен, пока не закончит ее. Конечно, старый обычай сейчас не очень строго соблюдается. Но прервать безумца в храме, на глазах у всего народа… немыслимо!

А грайанец, не переставая взывать к Единому, начал медленно кружиться по каменному полу. Он вытянул перед собой руки, как слепой, хотя темные глаза его были широко открыты.

Толпа, затаив дыхание, следила за этим странным человеком. Все, от последнего нищего до Ахсы-вэш, напряглись в ожидании чего-то необычайного…

Руки звездочета заметались, как вспугнутые птицы, и на мозаичный пол хлынул водопад тонких разноцветных лент. Они обвивали кружащегося человека в темном балахоне и широкими кольцами стелились у его ног.

И вдруг эти цветные кольца разом вспыхнули. Пламя на миг поднялось, скрыв от глаз толпы фигуру звездочета. А когда языки пламени скользнули на пол и погасли, люди увидели, что грайанец держит в вытянутых руках продолговатый стеклянный сосуд. Первым рядам пораженных зрителей было видно, что сосуд не пуст, в нем лежит нечто желтоватое…

Медленно, с застывшим лицом, грайанец начал разводить ладони в стороны. Стеклянный сосуд не хлопнулся на пол, не разбился вдребезги – он завис в воздухе меж рук старика.

Дружное “а-ах!” пронеслось над толпой, когда сосуд вдруг ожил. Плавно заскользил он то вверх, то вниз, приближаясь то к одной, то к другой ладони грайанца.

Белые Львы в смятении накренили щит, на котором восседала Ахса-вэш. Супруга Светоча соскользнула на нижнюю гранитную ступень и осталась сидеть там, от волнения даже не поняв, что произошло.

Главный жрец, ошарашенный не меньше прочих, шагнул к грайанцу, чтобы поближе рассмотреть летающий сосуд. Но тут звездочет, словно вспомнив, где находится, резко свел ладони и повернулся к жрецу, протягивая ему сосуд. Раздался хруст стекла, на пол посыпались осколки, перед лицом жреца закачался, разворачиваясь, небольшой кусок пергамента.

– Ну? – воскликнул грайанец в полный голос. – Что здесь написано? Читай, слуга Единого!

Жрец вздрогнул от резкого горького запаха. Мелькнула мысль: “Не яд ли?”

Пергамент был влажен, желт и абсолютно чист.

– Ничего здесь не написано! – закричал растерянный и обозленный жрец. – Ни единой буквы! В какую игру ты с нами играешь, старик?

И отшатнулся: пергамент прямо в руке звездочета вспыхнул жарким прозрачным пламенем.

Толпа всколыхнулась. Ахса-вэш вскочила на ноги, чтобы лучше видеть.

Пламя быстро погасло.

– А теперь? – спросил звездочет. – Читай, жрец! Вслух!

В руке его был целый, ничуть не обгоревший кусок пергамента, на котором теперь красовались четкие коричневые буквы.

Жрец попятился, лихорадочно соображая, что делать. Он не прочел еще ни слова, но знал: нельзя подчиняться этому опасному чужеземцу.

– Ну же! – торопил его грайанец. – Прочти всем, пусть люди узнают волю Единого!

И тут, непочтительно раздвинув первый ряд верующих, на ступени взошел человек в скромном темном кафтане:

– Позволь, чужестранец, я прочту! Мое имя Хайшерхо…

– Из моих рук! – повелительно бросил грайанец. – Нельзя касаться письмен, начертанных Отцом Богов!

Жрец хотел вмешаться и сказать, что Отец Богов пишет на небесах, а не на вонючем пергаменте, но мерзавец Хайшерхо уже читал громко и внятно: “Смертные, склонитесь пред высшей волей! Человек этот – посланник Гарх-то-Горха! Кто причинит ему вред – будет жестоко наказан. Кто окажет ему помощь – будет взыскан небесной милостью”.

Пергамент свернулся в трубку и исчез в рукаве грайанца, а Хайшерхо перевел прищуренный взгляд на жреца:

– Ты спрашивал, кто вызвал гнев Единого… А не твои ли люди, жрец, рассердили бога тем, что шпионили за этим святым человеком и в конце концов схватили его?

Главный жрец сумел бы достойно ответить на этот бесстыжий выпад, но тут из строя младших служителей храма донесся панический возглас:

– Это грайанское черное колдовство!

Глаза Хайшерхо сверкнули нехорошей радостью, но жрец не дал врагу воспользоваться глупостью одного из крысоголовых. Поспешно обернувшись на голос, жрец закричал:

– Как твой язык повернулся брякнуть такое? О каком колдовстве может быть речь под этими священными сводами? Или слуги Единого так слабы, что позволили колдуну отвести себе глаза?

– Значит, ты признаешь, что этот человек – посланник бога? – с самым простодушным видом спросил Хайшерхо.

Жрец не ответил, тоскливо переводя взгляд с учтивого Хайшерхо на спокойного грайанца: “Злорадствуют, подлецы!”

Он был совершенно прав. Айрунги в этот миг действительно думал: “Что, получил, укротитель крыс? То-то! Наш  балаган не хуже вашего!”

Схожие чувства обуревали и почтенного Хайшерхо: “Ну, каково со мной спорить, старый ты прохвост? Потянул из моей печи лепешку – и обжегся? Жаль, Светоч не видит этого позора… Ничего, Ахса за двоих порадуется!”

И будто нашло отклик мысленно произнесенное Хайшерхо имя: по ступеням прошелестел белый шелк. В круг жрецов гневной орлицей влетела невысокая женщина с тремя длинными косами. На ней не было вуали – никто не прячет лица во время моления.

Бывшая жрица не забыла торопливо поклониться в сторону занавеса, скрывающего статую божества. Затем Ахса-вэш подбежала к отцу, ухватила его за локоть, заставила нагнуться и прошептала несколько слов на ухо. После этого супруга Светоча спустилась по ступенькам и на скорую руку отвесила несколько оплеух раззявам охранникам – задаток до возвращения во дворец. Оплошавшие Белые Львы поспешили вновь поднять свою госпожу на щит.

Главный жрец, мысленно поблагодарив свою мудрую дочь, обернулся к грайанцу:

– Я поверю, что ты послан богом, если сумеешь сказать, как выглядит статуя Единого, что скрыта за этим занавесом!

– Ты действительно хочешь, чтобы я сказал это вслух? – мягко удивился звездочет. – Здесь, при всех?

Жрец прикусил язык, поняв, что неосторожно произнес слова, которые можно счесть святотатством. А загадочный грай-анец продолжал:

– Не хочу пользоваться твоей оговоркой и не уклонюсь от испытания. Пусть мне дадут бумагу или пергамент. Я напишу, как выглядит статуя, а ты прочтешь и скажешь, прав ли я…

Жрец побелел и пошатнулся. Обиженная невниманием священная крыса соскользнула по его одежде на пол и знакомым путем затрусила прочь. Никто этого не заметил.

Из толпы передали лист бумаги, чернильницу и перо. Грай-анец опустился на пол, положил бумагу на мозаичные плитки и начал быстро писать.

Крысоголовые возбужденно перешептывались. Неужели так просто?! Неужели этот необыкновенный человек сам отдает победу им в руки? Ведь что бы он там ни написал – кто помешает главному жрецу сказать, что все это вздор, что статуя выглядит иначе… Проверить-то нельзя!..

Хайшерхо тоже не скрывал удивления. Но его явно беспокоило что-то еще.

Когда грайанец закончил писать и поднялся на ноги, Хай-шерхо спросил:

– Как твое имя, чужеземец?

– Айрунги Журавлиный Крик, – последовал вежливый ответ.

– Как-как? – переспросил Хайшерхо. – Но разве ты не…

Он не договорил, жрец шагнул к ним и выхватил у Айрунги бумагу.

Жрец читал записку долго, очень долго. А когда он поднял глаза, все ужаснулись перемене в его лице – словно старик получил известие о гибели всех своих близких.

Безжизненным голосом жрец произнес:

– Этот человек совершенно точно описал статую Единого, я подтверждаю это.

В ошеломленной тишине Айрунги властно повернулся к толпе:

– Я не окончил молитву. А ну, все за мной… хором! И начал с того места, где остановился:

– И как создал ты этот мир, так когда-нибудь его и разрушишь…

Толпа покорно подхватила:

– Но молим тебя: не при нас, не при наших детях, не при наших внуках…

Служители храма вплели голоса в общую молитву. Молчал лишь главный жрец. Рука его яростно комкала серый клочок бумаги.

Она была короткой, эта страшная записка:

“Хочешь, заставлю занавес оборваться и упасть на пол у всех на глазах? Я могу!”

Двое грайанцев сидели в одной из внутренних комнат храма. Раш, закатав рукав, разминал онемевшие мускулы предплечья. Айрунги, раздобыв в одном из потайных карманов флакончик с густой темной жидкостью, смазывал палец.

– Теряю сноровку, – весело сказал он. – Порезался, когда давил стекло. А ты молодец, вовремя зажег все, что надо. Хорошо, что была возможность перекинуться парой словечек…

– А чего ты им пергамент в руки не давал? – лениво поинтересовался Раш. Айрунги хохотнул.

– Там на обороте другой текст. По-грайански. Со ссылкой на Безликих. Я ж не знал заранее, где и когда попаду в  переделку…

– Небось думаешь остаться здесь, сместить главного жреца и заправлять воспитанием крыс?

– Думал, – признался Айрунги. – Не выйдет. Жрецы – не крестьяне, долго морочить их не удастся. Сейчас они растерялись, а потом придут в себя и что-нибудь придумают, чужого к своей кормушке не подпустят… Нет уж, не будем начинать новую игру, пока не закончили старую!

– Твое счастье, что так рассудил. Если б ты забыл, что мы идем по следу самозванца, я вот этими самыми руками устроил бы тебе такой гнев Единого…

– Ну-ну, побереги силу! Возможно, она тебе скоро пригодится. Наша судьба еще не решена. Может, эти храмовые все же рискнут нас убить…

Он замолчал, потому что дверь распахнулась. На пороге стоял главный жрец.

Нахлынувший страх острой болью свел живот Айрунги. Грайанец взглянул своему врагу в лицо – и сразу успокоился при виде налитых темной яростью глаз. Если бы служители храма решили убить “посланника Единого”, жрец был бы полон спокойного торжества. А раз злится – значит, от бессилия…

– Ну, святой человек, – с ненавистью процедил главный жрец, – в твоем пергаменте сказано: “Кто окажет ему помощь – будет взыскан милостью Единого…” Говори: может ли храм оказать тебе… "помощь?

Последнее слово он не произнес, а выплюнул, как отраву.

– Конечно, – вежливо кивнул Айрунги. – Для начала мне нужны некоторые сведения. Расспроси-ка для меня кое о чем свою крысу…

 

Вей-о-о! Уж лучше река Бешеная, лучше лес со всеми его волками, медведями и комарами, чем этот давящий камень со всех сторон!

Вроде и недалеко он отошел от ловушки со скользкими стенами… вроде всего-то пару раз свернул за поворот… а подлый лабиринт повел, закружил, запутал в тоннелях, коридорах и переходах – узких и широких, прямых и извилистых, высоких и таких низких, что приходится передвигаться ползком…

Иногда потолок становится влажным, с него срываются большие капли, пахнет сыростью и гуще разрастается светящийся мох. Иногда стены покрыты такой сетью трещин, что стараешься скорее миновать опасное место, пока вся эта декорация не обрушилась на голову…

В памяти очень вовремя всплывает всякая пакость. Например, слышанные в детстве рассказы истопника из тайверан-ской бани: о подземных поселках, где, годами, не видя солнца, живут рабы; об обвалах; о людях, заживо заваленных обломками камня; о жутких существах, что шныряют по трещинам и расселинам.

А камень на пряжке дает знать о близкой опасности с таким упорством, что хочется расстегнуть пояс, размахнуться похлестче и шарахнуть талисман о стену. Впрочем, здесь толком и не размахнешься: тесно…

Все условия, чтобы почувствовать себя крысой! Кстати, о крысах: хорошо бы какой-нибудь из переходов вывел в подвал, набитый окороками и прочей вкусной снедью… ох, да хоть сырой репой! Есть хочется ужасно!

В начале своего подземного путешествия Орешек пытался отмечать пройденный путь, ногтем царапая светящиеся пятна мха. Но яркие влажные кляксы быстро затягивали раны и становились прежними, словно к ним не прикасалась человеческая рука. Да и зачем ему, собственно, эти пометки? Чтобы вернуться в колодец со скользкими, будто намыленными, стенами? Вылезти наверх там нельзя, уж он-то пробовал! Значит, надо идти вперед и не думать о том, что Серая Старуха, может быть, уводит его глубоко в сердце скал или под дно озера…

А ну, не скулить! Когда-то по этим коридорам бродили люди – может, в незапамятные времена, но бродили. Под слоем мха ладонь не раз нащупывала странные знаки, врезанные в камень, – не то рисунки, не то письмена… Эти люди, надо полагать, знали путь наверх!..

Путь пересек тонкий ручеек, выбегающий из трещины в скале и исчезающий в другой трещине – в противоположной стене коридора. Орешек опустился на колени и напился холодной, ломящей зубы воды. Поднимаясь на ноги и утирая рот рукавом, вспомнил сказку о волшебных подземных родниках. Если испить из такого родника, забудешь лица тех, кто ждет тебя наверху, и не захочешь возвращаться к синему небу и чистому ветру.  Глупость, конечно, но…

Память торопливо провела перед ним знакомые лица. Вот хозяин – востроносый, с торчащей надо лбом жесткой прядью, трогательно похожий на воробья. Вот Даугур – печальный и немного настороженный, не до конца уверенный в своем отчаянном решении. Вот Нурайна – гордая, красивая, с надменно вскинутой головой… ох, она же в беде сейчас!

И над всеми этими лицами – зеленое сияние неповторимых, дивных глаз, мысль о которых вызывает острое, горячее желание, неуместное и нелепое в этом промозглом каменном коридоре… Не-ет, Орешку не хочется навсегда застрять в поганом наррабанском подземелье! Его ждет Арлина!..

Воспоминание о любимой спугнула метнувшаяся из-под ног черная тень. Орешек выругался вслух. Проклятые ящерицы, так и шныряют по камням!

Подземелье не было безжизненным. По стенам ползали гигантские пауки. В широких переходах и гротах реяли стайки странных крупных насекомых. В самых темных закоулках с потолка свисали летучие мыши, кутаясь в кожистые плащи крыльев, и пол под ними был покрыт толстым скользким слоем помета. Один раз светящееся пятно на стене пересекла черная гибкая струя, чуть не заставив Орешка заорать: змей он боялся…

Когда очередной переход вывел в большую пещеру, Орешек решил передохнуть. Болели ноги, устала спина, локти и колени были сбиты в кровь. К тому же Орешек отчаянно замерз. Промозглая ледяная сырость липко обволакивала тело и, казалось, проникла сквозь кожу. И это после жаркого, душного дня наверху!

А пещера поневоле заставляла замедлить шаг и оглядеться. Не пещера, а дворцовый зал: с яркими пятнами мха по стенам, с высоким сводом, с рядами свисающих с потолка острых каменных сосулек – а навстречу им с пола поднимаются такие же острые каменные копья. Кое-где эти наросты встретились и срослись, а кое-где еще тянулись друг к другу, словно готовые сомкнуться клыки. А в центре – круглое озеро, недвижное и черное, словно из смолы.

Нет, не совсем недвижное! Со свода падают крупные тяжелые капли. Озеро принимает их почти без ряби, без маленьких волн… или это в полумраке поверхность воды кажется такой гладкой?

Орешек обогнул озеро, выискивая местечко если не почище, то хотя бы посуше, чтобы можно было сесть, вытянуть ноги… Рассеянный взгляд скользнул по чему-то внизу – и вдруг стал острым и внимательным. Усталость разом забылась. Серо-черный мир вокруг, сливавшийся в темную пелену, стал четче и словно рассыпался на отдельные детали – колонны, озеро, пятна мха… Звуки, к которым слух привык и перестал замечать, резко вернулись, но слышались теперь раздельно: вот упала в воду капля, вот зашуршала ящерица среди камней…

Орешек, тревожно собранный, с рукой на эфесе, обшарил взглядом полумрак вокруг, не обнаружил близкой опасности и склонился над встряхнувшей его находкой.

Небольшая каменная площадка была расчищена от помета летучих мышей. На ней были разложены – не свалены в кучу, а именно разложены – несколько предметов. Их объединяло одно: всем им не место было в подземелье.

Женский платок, расшитый белыми и желтыми птицами. Свиток пергамента, покрытый плесенью так, что его наверняка не развернуть. Стоптанный башмак. Глиняная фляга, оплетенная железной проволокой. Двухвостая плеть с витой серебряной рукоятью. Детская игрушка – деревянная лошадка со следами краски, с выдранным хвостом и куцей гривой из свиной щетины.

Последняя вещь заставила Орешка поежиться: богато расшитый парчовый кафтан, разорванный, с темными пятнами.

Орешек затравленно огляделся. Чем-то недобрым веяло от безобидных вещиц… Взяв себя в руки, он начал размышлять: кто и с какой целью выложил здесь эти “сокровища”? Предметы пролежали тут разное время: платок, пропитанный пещерной влагой и грязью, почти истлел, а кафтан выглядел так, словно его только сейчас грубо сорвали с плеч владельца.

Во фляге, которую поднял Орешек, что-то обещающе булькало. Не вино ли? Вот бы кстати!

Разбухшая от влаги пробка нехотя покинула горлышко. В ноздри ударил неприятный, но вполне знакомый запах. “Водичка из-под кочки”! Какой придурок здесь, в стране лучших в мире вин, таскал при себе пойло, которое в глухих деревнях Наррабана мужики гонят из зерна? Впрочем, и в городах можно отведать “водичку из-под кочки”, причем даже не подозревая об этом: жуликоватые трактирщики подливают эту пакость в вино…

Что ж, сгодится и это, а то уже зубы начали лязгать…

Вонючая жидкость огненным шаром прокатилась по горлу, обожгла грудь и живот. Вей-о! Крепкая, зараза!

Орешек прицепил флягу к поясу и вновь задумался о прошлом найденных предметов. Все догадки, что вспыхивали в его мозгу, были мрачными, не оставляющими никакой надежды для бывших владельцев вещей.

С болью в сердце Орешек нагнулся и кончиками пальцев коснулся игрушечной лошадки. Что случилось с ее маленьким хозяином?

И эхом этих горьких мыслей прозвучали где-то рядом тихие всхлипы, перешедшие в тоненький плач. Орешек вскинул голову. Нет, это не наваждение! Под сводами пещеры плакал ребенок. Плакал, видимо, давно: голосишко был измученным, безнадежным – всхлипывания и негромкое поскуливание.

Первым побуждением Орешка было окликнуть малыша, подозвать, успокоить. Что остановило его? Стены и свод, враждебно окружившие человека мрачной толщей камня? Исходящее от пряжки-талисмана острое ощущение опасности? Странные, фальшивые нотки, которые уловило в тихом плаче чуткое ухо бывшего актера?

Орешек твердо сжал губы и легким движением извлек из ножен Саймингу. Медленно, мягко он повернулся на каблуках, стараясь поточнее определить источник звука. Затем, бесшумно лавируя среди каменных колонн, двинулся в ту сторону, откуда доносился плач.

Остановившись перед чернеющей в скале глубокой нишей, стены которой не были освещены ни одним клочком мха, Орешек на миг заколебался, а потом нагнулся, чтобы заглянуть во мрак.

Навстречу молча метнулось что-то темное, свирепое, стремительное.

Орешек встретил неведомого врага клинком. Противник на лету ухитрился извернуться, но все же кончик Сайминги коснулся упругой плоти. Раздался вопль, в котором не было ничего человеческого, и сверху на Орешка обрушилось еще одно темное существо. Обернуться и взмахнуть мечом он не успевал, поэтому упал на спину и изо всех сил ударил каблуками по второму врагу. Попал, и крепко: неизвестная тварь с воем взлетела по каменной колонне под потолок. Орешек, вскочив на ноги, нанес вслед противнику мощный удар, который, увы, пришелся по камню: тварь оказалась на редкость шустрой. Вторая тоже не мешкала: визжа от боли, проскочила мимо человека и улепетнула прочь.

Теперь Орешек мог рассмотреть своего пленника, насколько позволял сумрак.

Обвив серую колонну шестью гибкими лапами, сверху смотрело крупное – размером с волка – животное с длинным туловищем, круглой головой и короткой темной шерстью. Под взглядом человека тварь молча ощерилась, обнажив внушительные клыки.

О Безымянные, какой только дряни не водится в этом подземелье! Надо уходить… но, спрашивается, куда? Эти хищники наверняка хорошо ориентируются в темноте и знают здесь каждую щель!

Со злости подобрав отрубленный Саймингой кусок камня – мягкого, серо-белого, похожего на мел, – Орешек запустил им в животное.

Тварь ловко поймала камень задней лапой, сделала движение, словно хотела кинуть им в человека, но не бросила, поднесла к глазам. И сверху раздался голос, визгливый, но внятный:

– Ты разрубил камень?

Это было сказано по-наррабански. От изумления Орешек ответил вопросом, причем довольно глупым:

– Ты умеешь разговаривать?

– Все нарры умеют разговаривать, – провизжало темное существо.

Нарры?! Вей-о-о-о!

У Орешка подкосились ноги. Почему-то в скитаниях по подземелью он ни разу не подумал о наррах – загадочном хищном племени, некогда жившем в этих краях. Люди победили нарров и вытеснили под землю, где те и обитают до сих пор, время от времени выбираясь наружу, чтобы изловить и сожрать какого-нибудь невезучего человека. Вроде бы им даже бросают преступников…

Хорошо, что Орешек не вспомнил об этом сразу. Каково было бы идти в черный лабиринт навстречу людоедам!

А второй нарр… тот, раненый… он же, подлец, за подмогой побежал! Сейчас вернется со всей стаей – сразу станет весело и о-очень интересно!

Орешек сорвал с пояса флягу и отправил в глотку обжигающий глоток.

Ну и ладно! Пусть идут! Он, Орешек, скажет ту фразу… волшебную… которой Аунк научил. Как там?.. Черный пень… что-то делает в ядовитом болоте…

Закружившаяся хмельная голова никак не соглашалась припомнить несколько простых слов. Ну и пусть! Ну и не надо! Орешек расправил плечи и со злым вызовом глянул наверх Не станет он бояться того, кого сам загнал под потолок!

А неприятная тварь не унималась:

– Зачем рубить камень? Орешек ухмыльнулся:

– Да вот хочу прорубить дырку в скалах. До самого озера. Последовало молчание. Затем сверху прозвучало неуверенно:

– Зачем… дырку в скалах?

– А чтоб до самой воды, – охотно объяснил Орешек. – Чтоб залить все эти крысиные ходы-переходы.

Пленник тревожно завозился на колонне. Он явно ничего не понял.

Орешек снизошел до умственного уровня собеседника:

– Дырка в потолке. Вода польется сверху. Зальет коридоры.

На этот раз твари понадобилось не так уж много времени, чтобы сообразить, что к чему.

– Наррам будет плохо! – негодующе заявил пленник.

– Наррам будет о-очень плохо! – с удовольствием подтвердил Орешек. Страх оставил его. Теперь он лишь удивлялся, почему существо, молниеносно двигавшееся в драке, теперь так туго соображает?

А сверху донесся шедевр мыслительного процесса нарра:

– Ты тоже утонешь!

– Не утону. Превращусь в рыбу и уплыву. Я колдун – слыхал такое слово?

Судя по донесшемуся из-под свода визгу, слово это нарру было знакомо.

– Светоч сказал – колдунов больше не будет! – возмутилась тварь.

Вей-о! Светоч? Орешек попытался не выказать своего удивления.

– Что, боитесь? – спросил он наугад. – Помните, что такое колдовство?

– Помним, – донеслось с потолка. – Это плохо. Лапы не слушаются, шкура слезает, кишки болят. Светоч сказал – колдунов не будет! Мы во дворец ночью не вылезаем, никого там не едим! Когда плохие люди хотели сжечь дворец, Светоч позвал – мы пришли, плохих людей ели. Светоч вкусное мясо дает. За что нам – колдунов?

“Ишь, как разговорился!” – подумал Орешек. Хмель не помешал ему понять, что стояло за маловразумительной тирадой нарра. Выходит, хищное племя со страхом хранит память о том, как люди использовали против них магию… порчу на них напускали… А сейчас, стало быть, у зверюги со Светочем что-то вроде договора о ненападении. Светоч даже использует нар-ров против каких-то “плохих людей”. Дворцовые заговорщики? Мятежники из городской бедноты?.. А-а, ладно! Ему, Орешку, на заморские дела плевать!..

Краем глаза парень уловил движение среди каменного леса и, вскинув меч, приготовился отразить нападение.

Пленник на своей колонне разразился каскадом щелканья и шипения. В ответ из тьмы донеслось несколько коротких взвизгиваний – и все стихло.

“Надеюсь, – подумал Орешек, – мой разговорчивый друг скомандовал отставить атаку”.

А сверху донеслось:

– Дырку рубить нельзя!

– Да кто ж мне запретит? – удивился Орешек. – Я сильный колдун. Светоча не слушаюсь… Никого не слушаюсь… – и, оставив разъяснительный тон, продолжил скороговоркой: – Вот сейчас поубиваю твою стаю, чтоб под ногами не путалась, и начну понемногу камешек рубать… Ну, разве что вы догадаетесь мне заплатить, чтоб я ушел отсюда…

– Заплатить… это как? – уловил нарр главное в человеческой тарабарщине.

– Ну… дашь мне что-нибудь ценное… то есть чтобы мне понравилось. И проводишь наверх.

– Ценное… – повторил нарр новое слово. – Здесь много ценного. Я слезу. Не убивай меня.

– Только без штучек! – предупредил Орешек. – И дружкам скажи, чтоб не дергались.

Пленник съехал по колонне на пол. Теперь можно было увидеть его огромные глаза с большими зрачками. Орешек даже вздрогнул: такая голодная ненависть стыла в этих глазах. Ненависть… и страх?

Нарр молча заскользил к темному озерку. Он двигался по-собачьи, на четвереньках (вернее, “на шестереньках”). Орешек направился следом. В его распаленном воображении вставали видения подземных сокровищ: рассыпавшиеся от времени сундуки с золотом, драгоценными камнями, старинным ору

Нарр остановился возле площадки с полуистлевшей рухлядью.

– Вот! – гордо сказал он, и из пасти пахнуло гниющим мясом. – Ценное!

– Это еще что? – грозно вопросил Орешек, не желая мириться с горьким разочарованием.

– Вещи. Человеческие. Кого съедим – вещи сюда кладем… – И добавил, расправив лапой край грязного платка: – Красиво!

Орешек даже отшатнулся – так дико, почти кощунственно прозвучало это слово, произнесенное клыкастым людоедом, от которого несло разлагающейся плотью.

Брезгливое удивление человека перешло в гнев.

– Слушай, лупоглазый, ты мне эту гнилую красотищу не тычь! Гони что-нибудь и впрямь ценное, а то я тебя в узел завяжу, одни лапы наружу торчать будут!

В этот миг Орешек искренне верил в свою неуязвимость: “водичка из-под кочки” наполнила его бесшабашной лихостью, желанием в одиночку размести хищников по всему подземелью. Если бы из ближайшего коридора высунул голову дракон, Орешек щелкнул бы его по носу. Без тревоги, с интересом глядел он, как его новый знакомый, поднявшись на задние лапы, яростно жестикулирует остальными четырьмя. Верхняя пара заканчивалась кривыми когтями, а средняя имела длинные ладони с цепкими гибкими пальцами.

Обступившую его стаю трудно было сосчитать: среди каменных колонн время от времени возникали темные извивающиеся тени и тут же исчезали.

Наконец все стихло. Орешек прислушался, на всякий случай хватил еще глоток из фляги и обиженно крикнул в полумрак:

– Эй, когтистые! Куда пропали? У меня, между прочим, работа стоит!.. Ладно, надоели вы мне, начинаю прорубаться к озеру!

Бывший пленник, опустившись на все шесть лап, шагнул к человеку:

– Надо идти. Ценное есть у Белого Нарра.

И снова коридоры, тоннели, переходы… Орешек все чаще спотыкался, но не от усталости, а от тоски и отчаяния. “Водичка из-под кочки” продолжала делать свое дело, и от веселой отваги парень перешел к унынию. Мысленно он говорил себе, что был наивен и самонадеян, как пятилетний малыш, всерьез вознамерившийся разогнать большую рыночную драку. Его здесь, конечно, съедят… и правильно… кому он нужен?..

Нарр ловко скользил впереди Орешка – то по полу, то по стенам. Похоже, на ладошках средней пары лап были присоски, которыми он держался на гладком камне.

Пытаясь справиться с тоской, Орешек начал расспрашивать спутника, которому он дал кличку Длинный, о Белом Нарре. Провожатый отвечал коротко и неуклюже, но охотно. Понемногу Орешек уяснил себе, что хозяевам подземелья редко удается дотянуть до старости (Длинный так и не сумел объяснить, о каком возрасте идет речь: он не знал, что такое год). Но если какому-то счастливчику удается дожить до белой шерсти, он становится весьма уважаемой персоной в стае. Ему уступают лучший кусок добычи и прислушиваются к его советам во всех случаях жизни.

Вот к этому людоедскому патриарху и конвоировали сей-* час Орешка. Именно конвоировали: стая двигалась сзади, на почтительном расстоянии.

Орешек еще раз споткнулся, ударился лбом о каменный выступ, хотел выругаться… но слова застряли в горле. Он провел рукой по стене. Понюхал пальцы, даже лизнул черный налет на них. Вынул из ножен меч, ударил по стене острым кончиком. Подобрал отлетевший черный обломок.

Длинный встревоженно вернулся:

– Идем! Не надо вставать!

– Надо вставать! – строптиво огрызнулся Орешек, продолжая бить мечом по стене. При каждом ударе отлетали осколки.

– Зачем дырку в стене? – проявил бдительность Длинный.

– Да все уже, все, иду! – успокоил его Орешек, вытащив из-за пояса подол рубахи и собирая осколки с полу.

Здесь проходил пласт каменного угля. А уголь наводил захмелевшего Орешка на мысль об огне, тепле, уюте…

Находка развеяла уныние. Теперь Орешек не брел тупо и безнадежно вслед за Длинным – он выискивал местечко, чтобы передохнуть и развести хоть крошечный костерок. И такое местечко нашлось: маленькая пещерка, почти сухая, с грудой камней посередине.

Длинный вернулся, с недоумением глядя на человека, который бережно выкладывал на плоском камне маленькую черную пирамидку. Наконец нарр потребовал объяснений.

Орешек не стал скрывать, что собирается развести огонь и согреться.

– Камни не горят! – поставил его в известность Длинный.

Орешек хотел ответить, что у колдуна еще и не то гореть будет, и тут вспомнил, что не позаботился о растопке. Зажечь куски каменного угля искрой от огнива – задача заведомо невыполнимая.

А стая уже подтянулась ближе, в пещерку заглядывали круглые темные морды самых смелых и нахальных нарров. Сейчас у них на глазах недотепа-человек будет пытаться зажечь камни, пока не плюнет на эту идиотскую затею. Тогда нарры потеряют к нему всякое уважение, навалятся всей стаей и сожрут.

А если… Вей-о! Не поможет ли другая находка?

Откупорив флягу, Орешек осторожно полил ее содержимым горку угля.

– Мокрые камни не горят! – Длинный упорно пытался растолковать глупому колдуну простые житейские истины… но замолчал, увидев, что черную горку обняло прозрачное голубое пламя.

Пещера, от начала времен не видевшая света, кроме жалких пятен светящегося мха, озарилась неярким сиянием – для привыкших к сумраку глаз оно казалось ослепительным. По стенам драгоценными камнями заиграли редкие капли, отражая огонь. Потолок перечеркнула громадная тень человека, наклонившегося над костерком.

– Все! – торжествующе воскликнул Орешек, еще раз отхлебнув из фляги. – Никуда не пойду, мне и здесь хорошо! Волоките своего Белого Нарра сюда!

Последовал короткий визгливый обмен мнениями, после чего стая унеслась дальше по коридору. А Длинный остался – караулить.

Орешек вытянул над огнем ладони, с наслаждением впитывая тепло. А нарр бочком подобрался к открытой фляге, которую Орешек поставил на пол. Принюхался. Передернулся от омерзения:

– Зачем такое пить?

В глазах Орешка плясали не то отблески огня, не то ехидные лукавинки:

– Ну как же, ведь это и есть главная волшебная сила. Глотнешь – и станешь колдуном. Хочешь – камни руби, хочешь – воду жги… врагов хоть сотнями в клочья раздирай… хорошо!

И вновь принялся хлопотать над костерком, краем глаза наблюдая, как Длинный осторожно тянется к фляге. Вот захватил добычу цепкой ладошкой, вот поднес к губам…

Дикий вой огласил пещеру. Нарр отшвырнул флягу и покатился по полу, свернувшись в клубок.

– Зачем же добро-то проливать? – упрекнул его Орешек, подбирая флягу и выплескивая уцелевший остаток жидкости себе в рот.

Нарр не обратил внимания на слова человека. Он вскочил и попытался пройтись по пещере на трех лапах, яростно жестикулируя остальными тремя. Это ему плохо удавалось, он падал через каждые несколько шагов. Тем не менее с горем пополам добрался до стены, вскарабкался под самый потолок и разразился оттуда речью. Не удержался, крепко шмякнулся на пол и, не пытаясь встать, продолжил свой монолог, переходящий в невнятное бормотание.

Орешек от души хохотал над охмелевшим нарром.

Смех был прерван властным вопросом:

– Что с ним?

Орешек обернулся – и чуть не охнул.

Он представлял себе Белого Нарра дряхлым беспомощным старцем, о котором трогательно заботится родное племя. А у входа высился грязно-серый гигант, не ниже самого Орешка. Выглядел он просто… просто жутко!

А Орешек еще умилялся, что старику уступают лучший кусок из добычи. Такому попробуй не уступи! Он от тебя самого лучший кусок отхватит!..

– Что с ним? – повторил Белый Нарр, по-хозяйски входя в пещеру и без страха располагаясь у огня. Из-за его спины выглядывали черные лупоглазые морды сородичей.

Орешек оторвался от созерцания гиганта.

– Ах это?.. Это он меня укусить пытался. – Парень продемонстрировал запястье, недавно ободранное об острый камень в коридоре. – Не знал, дурак, что у нас, колдунов, кровь ядовитая. Вот и отравился… обезумел…

По коридору понесся тихий вой: стая обсуждала ужасную участь, которая могла бы постичь любого из них…

– Помрет? – покосился Белый Нарр на Длинного.

– Не знаю, может, и выживет… – Орешек взглянул на костерок. – Слушай, давай я его зажарю, чтоб мясо зря не пропадало! Понимаешь, есть очень хочется… Впрочем, у него сейчас от яда мясо горькое. Лучше кого другого зажарю…

Вой в коридоре разом смолк. Маячившие у двери морды исчезли.

Белый Нарр, не дрогнув, приступил к переговорам. Он оказался не только крупнее, но и умнее своих соплеменни-ков. Во всяком случае, знал гораздо больше слов и быстрее обдумывал каждую фразу. Так что Орешек вскоре сумел понять, что именно предлагают ему в качестве отступного.

Оказывается, в давние времена (нарр не сумел высказаться точнее) в подземелье забрел человек, который пытался договориться с племенем и натравить его на каких-то своих врагов. Слушать его стая не стала, навалилась и растерзала. В последние мгновения своей жизни израненный человек вытащил из рукава какой-то предмет, поднес к глазам, попытался что-то сказать, но не успел: умер. Белый Нарр считает, что вещь эта наверняка ценная и годится в качестве платы за спасение подземелья от потопа.

Орешку уже так опротивели холод, сырость, темнота и прочие прелести подземной жизни, что он готов был махнуть рукой на сокровища, о которых недавно мечтал, и признать ценностью даже битый черепок.

Предъявленный ему предмет вряд ли стоил дорого, разве что удалось бы заинтересовать им какого-нибудь любителя старины. Потому что он был наверняка древним, этот бронзовый диск размером с ладонь Орешка. Серебряной насечкой на него был нанесен тонкий рисунок: четыре змеи переплетались хвостами. Вокруг шла надпись, точнее четыре группы букв – как ни странно, грайанских. Поднеся диск к огню, Орешек сумел разобрать четыре слова: “земля”, “вода”, “огонь”, “воздух”. Остальное было просто бессмыслицей.

– Ладно, уговорил, возьму эту чепуховину. Так и быть, живите. А мне пора идти. Неподходящая вы компания для уважающего себя человека. Где тут ближайший лаз наверх?

– Тебя выведут самой главной дорогой, – пообещал Белый Нарр, перешагнул через Длинного (который что-то бормотал, подергивая лапами) и важно удалился.

– Слышали? – прикрикнул Орешек на присмиревшую стаю. – А ну, проводить!

И подумал, что надо бы у ближайшего источника умыться и привести в порядок испачканную одежду. Кто знает, куда выведет Самая Главная Дорога!..

 

– Но как же так? Ведь это не чужой человек, это твой брат ушел проводником с теми людьми!

– Может быть.

– И он не сказал тебе, куда они направляются?

– Нет.

– Значит, не знаешь, был ли в караване пленник, молодой грайанец?

– Не знаю.

Измученная Арлина кивнула Аранше. Та не разбирала ни слова в беседе, которая велась по-наррабански, но прекрасно понимала, что ей надо делать: подхватила с подноса кувшин, наполнила вином глиняную чашу и почтительно поднесла круглолицему, крепко сбитому мужчине в цветастом наряде. Тот солидно, обеими руками принял чашу, подул на вино, чтобы отпугнуть злых духов, и медленно выпил темно-красную ароматную жидкость. Всем своим видом наррабанец показывал, что снисходит к окружающим, оказывает им честь.

– Послушай, Ухтах, – в очередной раз начала Арлина. – Ты проводник, верно?

Ухтах равнодушно кивнул, разглядывая затейливый узор ковра, которым были обтянуты стены харчевни. Докучный разговор тянулся долго. Наррабанец давно ушел бы, если бы настырные чужеземцы время от времени не подливали ему вина.

– И твой брат тоже проводник? – терпеливо вела свою линию Арлина.

– Тоже.

– Слушай, – не выдержал Айфер, – если ты такой болтун, почему до сих пор не грайанец?

Арлина жестом успокоила его и продолжила, обращаясь к Ухтаху:

– Мы же не шутки ради разбудили тебя в такую рань! Мы весь вечер и всю ночь разыскивали пропавшего человека…

– Ничего не знаю.

Арлина решила быть откровеннее с несговорчивым проводником:

– Этих людей возглавляет такой длиннорукий коротышка с сиплым голосом. Очень опасный, очень плохой человек! Охотник за рабами или еще кто похуже. А ведь с ним твой брат! Он тоже в опасности!

Наррабанец принял из рук Аранши очередную чашу, вытянул губы трубочкой, чтобы подуть на вино, да так и замер, размышляя над услышанным. Затем озабоченно нахмурился:

– Плохой человек, да? Тогда верно: надо догнать.

– Ты знаешь, куда они направились? – не веря удаче, спросила Арлина.

– Знаю, – кивнул разговорившийся молчун. – К Хротишахи-Харр, Плавнику Подземной Рыбы. Это горный  хребет, дня четыре пути отсюда. Вода там вроде есть, но никто туда не ходит. Злая земля. Древние духи. Разбойники.

– Но ты поведешь нас?

– Поведу, там мой брат. Но не даром…

Хозяин харчевни сунулся было к ранним гостям с новым кувшином вина, но отступил в сторонку: в азартный торг вмешиваться не принято. Краем уха он уловил цену, кбторую заломил проводник, и ошарашенно покрутил головой. Куда же собираются эти грайанцы, если с них требуют такую плату?..

Впрочем, стараниями Айфера непомерная цена была порядком сбита.

– Но вам не собрать отряда! – предупредил Ухтах. – Никто не пойдет к Плавнику Подземной Рыбы.

– И не надо! – развернул богатырские плечи Айфер. – Ты меня только с теми ворами сведи, я и один разберусь!

Наррабанец поцокал языком, оценив могучую стать наемника, и продолжил деловито:

– Верблюды – мои, два раба-погонщика – мои. Вода-еда – мое дело. Выходим сегодня, иначе не догнать. Жду в полдень у западных ворот.

Взволнованные грайанцы удалились. Ухтах бросил им вслед холодный пристальный взгляд. Эти глупцы идут по следу Избранного? Что ж, они с ним увидятся… когда и где это будет угодно Хмурому Богу.

Да возрадуется Кхархи!

 

Удар колокола, чистый, звонкий и печальный, вырвал Светоча из тягостного, мучительного сна.

Правитель Наррабана всегда просыпался быстро. Вот и на этот раз – с болезненным мычанием стряхнув кошмар, он открыл глаза и сразу понял: звон, вновь и вновь рождающийся за стеной, сулит ему что-то более неприятное, чем жуткое сновидение.

Лодыжку бережно обхватили умелые старческие пальцы: слуга, спавший у порога опочивальни, без приказа начал обувать хозяина. Если не считать Ахсы-вэш и немногочисленных наложниц, только этот старый раб видел Светоча в ночном одеянии. Старик умел угадывать невысказанные желания молодого господина, выросшего у него на руках. А сейчас и гадать было не о чем: за стеной звонит колокол – Светоч должен спешить навстречу неприятностям.

Слуга торопливо облачил правителя в легкое оранжево-золотое одеяние. Завязывая пояс и не поднимая головы, старик сказал:

– Я видел недобрый сон. Пусть Светоч поостережется.

Это было дерзостью – первым заговорить с повелителем, да еще отравить утро недобрым карканьем. Но Светоч позволял старому слуге куда больше свободы в обращении, чем самым влиятельным придворным – кроме, пожалуй, Нхари-дэра.

– Недобрый сон, да? – процедил сквозь зубы повелитель. – Старый глупец, посмотрел бы ты, что снилось мне!..

Небольшая комнатка была полна придворных и стражников, но с появлением Светоча все не просто расступились, а словно размазались по стенам. Возбужденное перешептывание смолкло.

Двое Белых Львов нацелили копья на высокие часы грайанской работы. У охранников был такой вид, словно безобидный механизм вот-вот превратится в ужасное чудовище.

Собственно, почти так оно и было.

Вновь ударил колокол, все присутствующие вздрогнули. За плечом Светоча кто-то громко ахнул. Повелитель гневно обернулся, чтобы взглянуть, кто позволяет себе подобную несдержанность, но смягчился, узнав Нхари-дэра. Смотритель ковра и подушек никогда не отличался храбростью. А вот любопытством отличался. Потому и примчался взглянуть хоть глазком на переговоры. В самом деле, когда еще выпадет случай увидеть живого нарра (если, конечно, вельможа не прогневает Светоча и не отправится в Бездонную Башню).

Но зачем явились сюда эти твари? В последний раз переговоры с ними велись еще при жизни прежнего правителя: тогда при помощи нарров удалось подавить мятеж среди городской бедноты. А что понадобилось подземным жителям сегодня?

Светоч подал знак Белым Львам, те проворно отодвинули в сторону высокие часы.

Все затаили дыхание, ожидая, что в открывшемся проеме появится черная тварь с громадными глазами. И забыли выдохнуть воздух, когда в комнату шагнул высокий статный человек с растрепанными волосами цвета корицы. Одежда на нем была перепачкана, сам он был в кровь исцарапан, но карие глаза смотрели независимо и дерзко. На поясе у таинственного гостя был меч в кожаных ножнах.

Что-то странное было в том, как этот человек шагнул в комнату, прислонился к футляру часов, нахально обвел взором присутствующих. Если бы незнакомец появился не из зловещего подземелья, можно было бы поручиться, что он изрядно под хмельком.

– Приветствую всех! – разбил ошеломленную тишину веселый голос с легким грайанским акцентом. – Очень рад вас видеть! Не знаю, кто вы такие, но вы все мне нравитесь.

Никто из присутствующих не смог и рта раскрыть, да никто, включая Светоча, и не знал, что тут можно сказать.

Не дождавшись ответного приветствия, молодой грайанец обиженно передернул плечами, отлепился от футляра часов, в два шага добрался до стоящего у стены сундука и с явным удовольствием уселся на него, свесив ноги на пол. Придворные шарахнулись от незнакомца, как от злого духа. Пришелец не обратил на это внимания, он с интересом разглядывал одного из Белых Львов:

– Вей-о! Приятель, я тебя знаю! Как твой нос, не зажил?.. Красиво она тогда тебя… по носу… потом хотела ухо отрезать…

Нхари-дэр возбужденно зашептал что-то Светочу. Как ни тихо он говорил, чуткие уши придворных уловили: “…грайанский колдун…” Эти страшные слова тут же негромко расплескались по комнате.

А пришелец уже отвернулся от стражника:

– Нхари-дэр! И ты тут… смотритель ковра и прочих тряпок… Что смотришь, будто первый раз меня увидел? Это ж я! Ралидж Разящий Вздор… то есть Взор… в общем, не уходи, ты мне еще нужен будешь!

– Чужеземец! – возопил Нхари-дэр, отчаянно пытаясь спасти положение. – Ты находишься пред ликом Светоча!

– Да-а? – обрадовался грайанец. – Который – Светоч? Вот этот? Ой, как хорошо!

Острия копий охранников почти касались груди незваного гостя, но тот не замечал их.

– Я ж сюда и хотел попасть! К Светочу! Ну и решил – напрямик, из-под земли… а то начнут посылать от одного вельможи к другому… сплошная тоска и время зря тратится…

Светоч не знал, чего можно ожидать от этого невероятного человека, которого Нхари-дэр назвал колдуном. Поэтому, временно оставив без внимания немыслимую дерзость грайанца, повелитель сказал сдержанно:

– Чужеземец, ты либо великий воин, либо могущественный маг, если сумел пройти через владения злобных нарров и остаться живым…

– Нарры? – нахмурился пришелец, припоминая. – Нар-ры, нарры… Ах, нарры! – Ралидж просиял. – Такие лупоглазые, шестилапые, да? С нестрижеными когтями? Я еще о них все время спотыкался… Пра-авильно! Хорошо, что я вспомнил!

Он небрежно отвел ладонью от своей груди копье ближайшего охранника, приподнялся и заорал в сторону черного проема:

– Все в порядке, ребята, можете расходиться! Я тут пока сам!..

Смятение придворных грозило перерасти в панику. Светоч чуть повысил голос, но интонации остались суховато-сдержанными:

– Кто-нибудь, закройте вход в подземелье… Зачем ты хотел увидеть меня, Ралидж Разящий Взор?

– А из-за Нурайны, – не смущаясь, отозвался тот. – Женщина пропала, землячка моя, грайанка. Говорят, ее видели здесь, во дворце. Пусть ей кто-нибудь скажет, что загостилась, хватит уже! Она в Наррабан по делу приехала, а не по дворцам шляться!

Светоч не был трусом – вернее, он был уверен в своей неуязвимости, в мужестве своих охранников. В другое время наглость чужеземца, колдун он или нет, вызвала бы у повелителя лишь гнев. Но сейчас при слове “Нурайна” в памяти правителя закачался, как лодка на волнах, бесформенный мешок, усеянный бесчисленными щупальцами… а среди них, в шевелящемся мерзком венце, – бледное женское лицо со злой улыбкой на прекрасных губах.

– Господин, – робко заскулил Нхари-дэр, – может, эта женщина и впрямь недостойна высокого гостеприимства? Я видел недобрый сон…

При слове “сон” Светоч вздрогнул, приподнял ладонь и негромко сказал:

– Приведи.

Смотритель ковра и подушек бросился бежать так, словно от этого зависело спасение его жизни. А Светоч обратился к странному чужеземцу:

– Ты сказал, что вы прибыли в Наррабан по делу. Что же это за дело?

– Мы… это… – Ралидж призадумался, наморщив лоб, пс том неуверенно сказал: – Мы тут родственника ищем… Во, точно! Родственника! Старенького такого…

В комнату, запыхавшись, вернулся Нхари-дэр, ведя за собой Нурайну.

Полувздох-полустон, прокатившийся по комнате, вовсе не был данью необычайной красоте женщины. Каждый из придворных вспомнил свой ночной кошмар и мысленно дорисовал вокруг лица грайанки ореол из черных щупалец.

При виде Орешка Нурайна резко побледнела, но тут же потупила взор и застыла в смиренной позе – этакая тихая наррабанка, покорно ожидающая, когда мужчины решат ее участь.

Светоч заговорил твердо, четко, с расстановкой, давая всем понять, что разъясняет ситуацию и больше не потерпит никаких вопросов на эту тему:

– Вчера во время поединка я вслух восхитился красотой одной из воительниц. Мои верные слуги, неправильно истолковав мой восторг, доставили женщину во дворец. Это было их ошибкой. Сегодня, возвращая красавицу вот этому грайанцу, я заверяю, что ни одна мужская рука не коснулась ее ночью. Женщина так же чиста, как и была вчера. Полагаю, моего слова достаточно?

Вопрос был чисто риторическим. Посмел бы кто-нибудь усомниться в слове повелителя! Да после такого веского заявления даже старая шлюха смогла бы, как в юности, прицепить к своему имени слово “шиу”. И никто не посмел бы возразить…

Нервное напряжение среди присутствующих ослабло. Кое-кто начал громким шепотом, якобы только для слуха соседа, восхвалять мудрость и благородство правителя Наррабана. Нхари-дэр уже хотел распорядиться, чтобы чужеземцев проводили к воротам дворца.

Но тут на всю комнату прозвучал яростный женский голос:

– Требую справедливости! – Нурайна сбросила маску скромницы и теперь пылала праведным гневом. – Если моя обида не будет смыта, я брошусь в храм Единого, упаду на ступени и буду кричать о возмездии!

Вельможи возмущенно завертели головами: что еще надо этой сумасшедшей?

– Чем ты недовольна, женщина? – кисло поинтересовался Светоч, которому очень не понравилось упоминание о храме Единого. – Разве я солгал? епп

– Повелитель сказал правду. Ни одна мужская рука не коснулась меня. И все же я подверглась чудовищному унижению… – Нурайна осеклась, глубоко вдохнула воздух и с истинно трагическими нотами в голосе произнесла: – Меня вынудили провести ночь на мужской половине дворца!

Присутствующие содрогнулись: какими бы лизоблюдами ни были придворные, все же они оставались наррабанцами, и слова оскорбленной женщины взметнули в их душах целый вихрь чувств…

Орешку было наплевать, где устроили на ночлег Нурайну – да хоть на конюшне! Но он был актером до мозга костей и не мог оставить без поддержки реплику партнерши.

Встав с сундука, Орешек сделал несколько шагов к Светочу и обвел присутствующих глазами, полными недоумения и боли.

Неужто правда то, что я услышал? – начал он негромко, сам не сразу поняв, что читает монолог из трагедии “Принцесса-рабыня”. Но неужели боги допустили столь гнусное попранье женской чести? И небосвод не рухнул? Не разверзлась Земля? Не хлынули на сушу волны, Разгневанные черным преступленьем?..

Он декламировал по-грайански, но присутствующие его поняли – даже те, что не знали иного языка, кроме родного.

Светоч опешил, заморгал, опасливо попятился. Можно подумать, человек ни разу не был в театре!..

Громоздкие носилки из черного бархата, доставившие Нурайну во дворец, теперь удалялись от дворцовой площади, чуть покачивая под своим пыльным пологом двоих грайанцев.

Орешек негромко, чтобы не слышали носильщики, рассказывал о своих похождениях в подземелье. Нурайна слушала с интересом, но в то же время перебирала разложенные у себя на коленях украшения из редчайшего светлого янтаря, привезенные из далекого холодного Уртхавена. Ожерелье, серьги, браслет, повязка для волос – все это было подарено Светочем в возмещение ущерба, нанесенного ее достоинству.

Когда Орешек замолчал, Нурайна поднесла повязку к своим темным волосам:

– Ну, как?

– Красота! – искренне ответил Орешек. – А ты умница: вовремя завизжала о своей женской чести. Будет на что нанять корабль на обратном пути. А то остались бь мы с красивой наррабанской брехней о благородном поведении Светоча!

– Корабль на это можно даже купить, – поправила его Нурайна. – Но почему – “брехня”? Повелитель сказал чистую правду!

И раздраженно забарабанила пальчиками по рукояти Альджильена (разумеется, меч ей вернули, иначе она так просто не покинула бы дворец).

Орешек от изумления даже не сразу нашелся, что сказать (а это бывало с ним крайне редко).

– Вей-о-о! – завопил он наконец так, что невольники чуть не выронили рукояти носилок. – Что, серьезно? Похитил, привез во дворец – и не это самое… не покусился?.. Ой, недотепа! Ой, пенек лопоухий! Верно говорят в Аршмире: не можешь любить – сиди и дружи!..

Нурайна выпрямилась (насколько позволил полог носилок), окинула Орешка одним из тех убийственно презрительных взглядов, которые так потешали парня со дня их первой встречи, и ледяным голосом отчеканила:

– Разве жалкая ворона с припортовой свалки может понять, что на душе у орла?

– Да не переживай! – снисходительно утешил ее Орешек. – Зря ты так о себе… Ну, не поняла ты его чувств – и не надо! Да и он, если подумать, не такой уж орел…

Нурайна гордо тряхнула волосами и отвернулась от ничтожного плебея, которому никогда не подняться до душевных высот истинной знати.

Орешек тоже отвернулся, пряча торжествующе-ехидную улыбку.

Оба еще не знали, что их ждет опустевший дом с распахнутой настежь дверью…

 

На окраине Нарра-до, в глухом тупике, приютилась лавка старьевщика Тхора. Никак нельзя было сказать, что стояла она на бойком месте, но те, кому нужен был Тхор, находили к нему путь.

Кто только не тянулся в лавчонку: воры, желающие сбыть мелкую добычу (солидными ценностями занимались другие скупщики), нищие (по тому же поводу, что и воры), окрестные бедняки, желающие купить дешевую одежонку (прекрасно понимая, что она, возможно, только что отстирана от крови). Бывали совсем уж загадочные посетители: женщины, лица которых были скрыты вуалью; мужчины, закутанные в плащи, из-под которых предательски выглядывало золотое шитье… Не наведывались сюда лишь стражники – а если им все же приходилось туда заглянуть, обязательно предупреждали о своем визите, тайком отправив в лавку посланца. Что бы там ни говорили о стражниках, а у них тоже совесть есть, они стараются по мере возможности отработать полученные деньги…

Жарким вечером Тхор восседал на широком помосте, под навесом из пальмовых листьев, среди выставленных на продажу вещей. Его суровое коричневое лицо было замкнуто и невозмутимо, он глядел на мир сверху вниз из-под полуприкрытых век.

По товару, по столбам навеса и даже по коленям хозяина шныряли в свете факела две большие коричневые ящерицы. Тхор их не гнал: это твари чистые и для человека полезные. Они москитов ловят.

За спиной хозяина – дверь, ведущая в дом, в просторную комнату, где обычно Хаста, младшая сестра Тхора, вместе с двумя рабынями занималась переделкой старых вещей, купленных братом за бесценок: стирала, латала, а порой делала из трех нарядов один.

Но сейчас работа стояла, лентяйки рабыни болтали, пользуясь тем, что некому на них прикрикнуть.

Хаста-шиу в это время была на заднем дворе – держала факел, чтобы в сгущающихся сумерках двоим мужчинам сподручнее было разбирать груду хвороста, наваленную между глиняной печуркой и сложенным из камней сарайчиком. Работа двигалась в молчании, какое-то странное напряжение ощущалось меж этими троими людьми.

И ни один из них не подозревал, что из сарая, в щель меж камнями, за ними следила пара внимательных голубых глаз.

Чинзур еще вчера расковырял сухую глину, скрепляющую камни. Надо же поглядывать, кто шатается поблизости! И еще грайанец осторожно подкапывался под стену, готовя путь для отступления, потому что здешним хозяевам ни на медяк не доверял. И его вполне можно было понять.

Какой-то придворный поэт в порыве хорошо оплачиваемого восторга сравнил Нарра-до с прекрасным ковром, вытканным на берегу озера для услаждения взоров богов. Сравнение не самое удачное, недопустим, допустим… В таком случае, у ковра этого есть изнанка: пыльная, грязная, с перепутанными нитями. Ни в каком другом городе Наррабана не было такой бурной и наглой преступной жизни, сложной и темной, как подземные лабиринты в скалах.

Мир разбойников, воров и нищих спрятал Чинзура в своей тени, укрыл от идущих по следу людей Хайшерхо. Но здесь ничего не делалось даром, и Чинзур знал, что очень скоро ему придется расплачиваться. Впрочем, сейчас его заботили не мысли о будущем (выкрутится как-нибудь, не привыкать!). Гораздо больше интересовал его черный тюк, лежащий у ног Хасты-шиу.

Чинзур знал, что Тхор – укрыватель краденого. К честному торговцу не привел бы грайанца старый приятель-вор, и не стал бы честный торговец прятать в сарае подозрительного чужеземца. Но за день, что провел Чинзур в своем убежище, он нюхом почуял: в неказистом домишке делаются дела посерьезнее, чем торговля с мелким жульем. Возможно, хозяин даже не врал, когда обещал Чинзуру устроить ему встречу с кем-нибудь из подручных самого Суховея, знаменитого пустынного разбойника, грозы торговых караванов…

И вот теперь – сумерки, факел, двое молчаливых людей, которые уже очистили от хвороста деревянную крышку люка… и этот громадный черный тюк у ног женщины… Неужели наконец-то повезло? Неужели он обнаружил тайник, где разбойники прячут награбленное?

Взор Чинзура затмился от жадности, пред ним поплыли красные пятна, и в пятнах этих сверкали золотые монеты, маняще подмигивали драгоценные камни в кольцах, отрубленных с пальцами, и в серьгах, с мясом выдранных из ушей… Золото чище всего на свете, его кровью не запачкаешь!..

Хаста отцепила от пояса один из ключей и нагнулась к люку. Мужчины помогли ей откинуть крышку и протолкнули в открывшуюся дыру черный тюк.

– Осторожнее! – озабоченно сказал один из них, а второй зло ответил:

– Раньше надо было осторожничать, а теперь чего уж…

Хаста заперла люк, предоставив мужчинам заваливать тайник хворостом. Отойдя к сараю и приладив факел меж выступающих из кладки камней, она привязала ключ к поясу.

Чинзур припал к щели, запоминая, как выглядит ключ.

Мужчины удалились, тихо переговариваясь, а женщина задержалась у входа в сарай. Загремел замок. Чинзур проворно, как хорек в нору, юркнул на циновку. Скрипнула дверь. Хаста-шиу вставила факел в ржавую скобу у входа.

– Эй, грайанец! Ты спишь?

Ответом было ровное дыхание человека, который видит ничем не омраченные сны. Хаста подошла ближе, ткнула грайанца носком башмачка. Чинзур не пошевелился. Девушка с досадой что-то пробормотала, нагнулась и тряхнула лежащего за плечо.

Рука мужчины, как атакующая кобра, взметнулась над циновкой и сомкнулась на запястье девушки. Послышался вскрик, в воздух взметнулись два башмачка. Хаста-шиу, перелетев через лежащего Чинзура, растянулась на полу.

– Брату скажу!.. – вознегодовала было она, но жадные насмешливые губы накрыли ее рот, заглушили протест.

Хаста была крепкой, сильной девицей, она могла поднять мешок зерна размером чуть ли не с себя. Остается совершенно необъяснимой загадкой, почему она не переломала наглецу руки и ноги или хотя бы не отшвырнула его на другой конец сарая…

Любопытная ночь, подкравшись в густых сумерках, попыталась заглянуть в приоткрытую дверь, но ей мешал факел, заливавший светом вход и бросавший дрожащее красное покрывало на приникших друг к другу людей.

Наконец – весьма не скоро – Хаста пришла в себя, отпихнула грайанца, села на циновке и, поправляя одежду, скороговоркой перечислила все, что сделает с нахалом ее брат. Звучало это просто ужасно, но Чинзур, смотревший на Хасту снизу вверх, отнюдь не выглядел устрашенным. Физиономия его была веселой и довольной, как у сытого шакала.

Внезапно девица оборвала свою грозную речь и шлепнула себя по лбу ладонью. Лицо ее стало растерянным, красным, жалким.

– О-ой-ой-ой! Что я делаю, дура! Мне же велели тебя позвать! Тебя ждет Суховей, а я тут… а мы тут… О-ой, Тхор меня высечет!

Чинзур напрягся:

– Меня хочет видеть кто-то из людей Суховея?

– Да нет же, сам атаман, сам!..

Чинзур рывком вскочил на ноги. Идиотка! Шлюха! Не могла сказать сразу, от порога! Да разве можно заставлять Суховея ждать, словно слугу или назойливого кредитора?!

– Где он?

– Беги к дому, он на крыше…

Пересекая двор, Чинзур ухмыльнулся: все-таки хорошо, что он успел отцепить с пояса Хасты нужный ключ и спрятать под подушку…

Человек, сидевший на светлом ковре и легонько покачивавший в руке серебряную чашу с вином, был молод. Так молод, что Чинзур усомнился: действительно ли это прославленный атаман? Наррабанец не поднял взгляда на Чинзура, вскарабкавшегося на крышу по приставной лесенке. Твердая, красивой формы рука продолжала раскачивать глубокую чашу, заставляя крохотные темные волны бежать из стороны в сторону.

Чинзур учтиво поклонился, представился и почтительно опустился на ковер рядом с медным подносом, уставленным блюдами и кувшинчиками. Стараясь не выдать смятения, взял с блюда политую медовой глазурью лепешку, надкусил ее.

Наррабанец вскинул глаза. Сомнения Чинзура исчезли: этот властный взор не мог принадлежать человеку мелкому и ничтожному.

– Каких богов – наррабанских или грайанских – благодарить мне за встречу с великим героем? – начал Чинзур. – Можно ли не ценить дар судьбы, что пересекла мою скромную тропу с блистательной дорогой самого Суховея?

Взгляд карих глаз стал откровенно насмешливым, и Чинзур, не меняя вопросительной интонации, резко повернул русло разговора:

– Но и я… разве не заслуживаю я благосклонного взора прославленного атамана? Разве не мне ведомы тайны, которые помогут отважным воинам обрести сказочные богатства?

Смуглое горбоносое лицо с высоко изогнутыми бровями осталось невозмутимым, только по губам скользнула тень улыбки.

– Если хочешь, чтобы я тебе поверил, не хвастайся! Чинзур понял, что имеет дело не с дураком, оставил высокопарный тон и деловито спросил:

– Твои люди узнали то, что я через Тхора просил выяснить?

Суховей кивнул и коротко рассказал, что грайанец-звездочет, оказавшийся посланником Единого, покинул город через западные ворота. В путь его собирали жрецы храма, причем собирали с невероятной поспешностью. Караван отправился в путь уже на следующий день после великого моления, то есть вчера. Охрана при караване тоже храмовая, из младших служителей…

– Сильная охрана?

– Смотря против кого! – пренебрежительно ответил Суховей. В красивом лице атамана проступило что-то хищное, ястребиное. – А почему тебя это интересует?

– Это должно интересовать не меня, а тебя, – улыбнулся грайанец и начал плести складную историю о том, как Единый говорил со жрецами через своего посланника. Гарх-то-Горх гневался на то, что храм в Нарра-до утопает в роскоши, в то время как служители Единого в других городах влачат жалкое существование на скудные подачки верующих. Отец Богов потребовал, чтобы столичный храм поделился богатствами с другими святилищами. Устрашенный главный жрец срочно собрал небольшой караван, груженный золотом и серебром, и отправил (тут Чинзур наугад прикинул направление) в Сутхи-до, жители которого известны скудостью в вере и скупостью…

– И откуда тебе это известно? – прищурился атаман со вполне понятным недоверием.

– А почему я прячусь от Хайшерхо? Я был спутником Посланника… всего лишь спутником, разве я святой человек? Но он не держал от меня тайн, делился планами. И раз он спешит в путь, а караван собран жрецами храма Единого – значит, сбылось все, что он хотел свершить. Разве трудно догадаться?

Суховей молчал, глядя в темноту мимо плеча Чинзура. Ветер принес издали прохладное дыхание озера Нарра-кай, смешанное с ароматом ночных цветов. Насмешливо звенели москиты.

Чинзур стиснул зубы. Хоть бы на время заморочить атаману голову, получить хоть маленькую отсрочку… Он заберется в разбойничью сокровищницу, а там пусть его ищут слуги Хмурого, Суховей, Хайшерхо! С деньгами он сумеет добраться до побережья, сумеет вернуться на родину…

– Красиво говоришь, – с сожалением произнес атаман, – да кое-что не сходится… Посланник Единого не пошел по караванной тропе в Сутхи-до. От погонщика мы узнали: путь лежит к Плавнику Подземной Рыбы. Погонщик трясся от страха, когда рассказывал… места и впрямь поганые…

Чинзур глубокомысленно кивнул:

– Значит, с этого он решил начать? Что ж, его воля… Он говорил мне как-то о заброшенном, святилище Единого, что находится в горах, называемых Плавник Подземной Рыбы. Древнее святилище, старше многих городов Наррабана. У моего спутника была мечта: принести там жертвы Отцу Богов. По пути в Сутхи-до он хочет исполнить данную себе клятву – разве это не трогательно?

Суховей залпом допил вино, встал, потянулся с кошачьей гибкостью.

– Попробую поверить. Моим зверям все равно надо размяться, обленились без дела. Даже если врешь – для меня потеря невелика. Но для тебя… о-о!

Мурлыкающие, как у барса, нотки в голосе атамана заставили Чинзура поежиться.

– Ты, Суховей, лучше заранее прикинь, как добычу делить будешь.

– Не бойся, грайанец, свою долю получишь, у меня без обмана…

Глухая ночь утихомирила подворье старьевщика Тхора, уложила хозяина среди подушек на мужской половине дома, смежила глаза его сестры, загнала под лоскутное одеяло рабынь, заставила даже осла и двух коз в хлеву мирно дремать на подстилке из пахучей сухой травы.

Лишь с Чинзуром не справилась ночь. Перед распахнутыми голубыми глазами грайанца проходили видения людей, которых он наяву не встречал, но которые из-за него тоже сейчас не спали. Интересно, сколько их – разбойников, которых приказ атамана выдернул из теплых достелен, из объятий шлюх, из засидевшихся пьяных дружеских компаний? Караван должен выйти на рассвете, как только будут открыты ворота, а значит, ночь пройдет в сборах.

И ему, Чинзуру, тоже дрыхнуть некогда!

Откинув циновку, грайанец пошатал несколько угловых камней, из-под которых заранее выгреб землю. Один подался с глухим чмоканьем, за ним – второй, и Чинзур юркнул в открывшуюся дыру. Вытряхивая из волос сухую глину, он огляделся. Как же хорошо, что Тхор не держит собак!

Руки проворно и тихо разбирали груду хвороста, глаза шарили во тьме – не идет ли проснувшийся в тревоге Тхор?.. Эх, было бы побольше времени, закружил бы грайанец голову Хаете, этой крепкой безмозглой девахе, уговорил бы обобрать брата и бежать за море. Вдвоем они бы поживились куда основательнее, а уж избавиться от помощницы по дороге – дело пустяковое!.. . ,*~

Ключ повернулся в замке. Нетерпеливые руки откинули крышку люка. Вот она, дыра, черная на черном… и холодом из нее тянет – глубоко, наверное.

Во дворе у Тхора Чинзур не заметил лестницы, а веревку раздобыть не удалось. Был лишь один способ выяснить насколько глубока сокровищница.

С замиранием сердца грайанец сел на край колодца, крепко вцепился в ледяной камень и очень осторожно свесил ноги вниз…

Удача! Это не колодец, а наклонный желоб! Можно будет, цепляясь за камни, спуститься на дно и вскарабкаться обратно!

На миг Чинзур заколебался: Страх и Жадность, хохоча, вырывали его душу друг у друга. Наконец решился: разжал левую руку и зашарил по камням в поисках неровности, за которую можно зацепиться. Вроде бы нашел выбоину, зацарапал по ней пальцами, но тут правая рука не удержалась на уступе, и Чинзур с рвущимся из горла беззвучным криком заскользил вниз. Руки яростно заскребли по камню, но желоб предательски оборвался, и вор обрушился во мрак.

На рассвете разгневанный Тхор отчитывал перепуганну сестру.

– Это что такое? – негромким страшным голосом говорил он, указывая на разбросанный хворост и откинутую крышку люка. – Ты что, овца бестолковая, запереть не могла?

– Да я заперла, – в смятении бормотала та, – крышку они сами засыпали… да ты их спроси…

– Да, конечно, спрошу! Среди бела дня подойду к уважаемым, богатым господам и спрошу: “Вы, почтенные, вчера у меня во дворе труп в подземелье скинули, так не забыли ли крышку прикрыть?..” Дура!

Хаста и сама поняла, что брякнула глупость. Люк на заднем дворе приносил брату неплохой доходец: подземелье надежно скрывало следы любого преступления, а нарры были добросовестными могильщиками.

Все же девушка попыталась объясниться:

– Да мы же все заперли… они же…

Ее оправдания были прерваны увесистой пощечиной.

– Еще врать будешь, дрянь?! То-то задержалась после этого! Знаю, чем ты тут с ними занималась, коза похотливая! Понятно, что вы про люк забыли. Хвала Единому, что ночью снизу гости не полезли! Дождешься, шлюха, я тебя саму  туда скину, развлекай там нарров!

И Тхор снова влепил сестре пощечину.

Хаста-шиу была сильнее брата и с легкостью могла бы дать ему сдачи, но слово мужчины в наррабанской семье имело такой вес, что Хаста и не помышляла протестовать. Она лишь закрыла красное лицо руками и тихо поскуливала, боясь даже зареветь в голос, чтобы еще больше не разгневать своего грозного повелителя.

Брат и сестра еще не обнаружили исчезновения постояльца-грайанца, за которым крепко-накрепко велел присматривать сам атаман Суховей…

Стая гнала человека по коридорам и переходам каменного лабиринта. Вел погоню Белый Нарр, матерый убийца, ужас всего живого в подземелье.

Человек задыхался, хрипел. При каждом выдохе ему казалось, что сердце сейчас рывком окажется во рту. Беглец забыл свое имя, забыл, как оказался под землей. Он помнил одно: позади – смерть…

А смерть была уже рядом – бежала, стелясь по камням, и готова была прыгнуть на плечи.

И там, где коридор расширялся, превращаясь в просторный тоннель, длинное серое тело в прыжке настигло человека, сбило с ног. Беспощадные клыки лязгнули, разорвав жертве горло.

Белый Нарр, четырьмя лапами вцепившись в хрипящую добычу, угрожающе вскинул верхнюю, когтистую пару лап и взрычал так, как во всем подземелье умел рычать только он. Покорно взвизгивая, стая попятилась и улеглась на каменный пол, готовая ждать, когда вожак насытится.

А Чинзуру в предсмертном бреду на миг почудилось, что он нашел вожделенный клад и по локоть запустил руки в груду сокровищ. Прозрачные, как слезы, алмазы. Кровавые капли рубинов. Очень холодное, тяжелое золото…

 

– А знаешь, Шайса, я начинаю привыкать к запаху серы. А когда мои планы сбудутся, кто знает, может, тогда этот запах будет напоминать мне о великой борьбе и блестящих победах! Что скажешь, змей ты мой ручной?

Шайса задумчиво принюхался.

– У меня с этим запахом тоже что-то связано в памяти… в той, прежней… нет, не вспомнить… А эта статуя – ну, не могу я стоять к ней спиной! Когда отворачиваюсь, она следит за мной, я чувствую!

– Не говори ерунды, это всего лишь каменное изваяние. А тень бога, что обитает там, появляется лишь ночью.

– Все равно… не доверяю я этому истукану! Он меня тревожит! Чтоб ему провалиться в ту пустую бочку, на которой он стоит!

– В пустую бочку? О чем ты говоришь?

– Об этой пустоте, что под ним в камне… если глянуть за жертвенник.

Джилинер и Шайса удобно устроились на ведущих к жертвеннику ступенях. Каменные выступы были покрыты алым пушистым ковром, превратившись в нечто вроде скамьи: Ворон решительно отказывался сидеть по-наррабански, на полу.

Последние слова слуги так изумили хозяина, что он не поленился встать и обойти жертвенник.

– В самом деле! Ниша! Может, ты даже знаешь, зачем она?

– Знаю, – хмуро отозвался Шайса. – В нее когда-то клали связанных пленников и оставляли умирать от голода и жажды. Те долго кричали, молили о пощаде, это радовало Кхархи… А вот откуда я это знаю… – Шайса озадаченно замолчал, потом развел руками: – Чтоб я сдох, если помню – откуда…

– Ты определенно был одним из кхархи-гарр… впрочем, вернемся к более важным делам. За астролога я тебя хвалю. Молодчина!

Шайса просиял так, словно хозяин одарил его кошельком золота.

– Старик, правда, трепыхается, – продолжил Джилинер озабоченно. – Ладно, пусть пока подумает. Следующая задача – найти браслет Кхархи. Шпионы по всему миру высматривают нашу пропажу. Я, признаться, рассчитывал на свои силы. Не так уж сложно разыскать вещь с помощью колдовства. Но, видно, в браслете и впрямь заключены могучие чары! Спрятался он от меня, как раковина на дне моря… как снежинка в буран…

– А что за браслет-то? – заинтересовался Шайса. – Золотой небось?

– Серебряный, с пластинками яшмы. И еще там камень под названием “Сердце тьмы” – в нем-то и сосредоточена вся… Он оборвал фразу, глядя поверх головы Шайсы. Слуга  тревожно обернулся.

В черном проеме показалась высокая тонкая женщина с лицом, укутанным серой вуалью. Не обращая внимания на замолчавших мужчин, она направилась к жертвеннику. В одной руке у нее был серебряный кувшин, в другой – чаша, полная крупного желтого порошка, от которого исходил пряный аромат. Легко покачивая бедрами, женщина поднялась по ступеням, чуть не наступив на руку опешившему Шайсе.

Приоткрыв рот, коротышка глядел, как наррабанка, чинно поставив на гранит чашу и кувшин, распростерлась на жертвеннике, припав лицом к ногам огромной статуи. Затем поднялась, зачерпнула пригоршню ароматного порошка, рассыпала перед черным идолом. Отлила из кувшина себе на ладонь немного вина, плеснула в сторону изваяния. Стоя спиной к мужчинам, откинула с лица вуаль и застыла в напряженной позе, словно чего-то ожидая. Затем вновь спрятала лицо, подняла кувшин и чашу и неспешно удалилась.

Когда ее каблучки застучали по ступеням, Шайса пришел в себя.

– Она – жрица, господин мой?

– Нет, – с грустной улыбкой ответил Ворон. – То, что ты видел, – часть свадебного обряда. В первую брачную ночь невеста рассыпает у ног жениха благовония, плещет на него вином… Да, она всерьез считает себя женой Кхархи. И время от времени напоминает Хмурому, что готова исполнить долг супруги.

– Сумасшедшая?

– Конечно.

– А фигурка неплоха… – осклабился Шайса. – И походочка такая… такая… А интересно: в безумную женщину может вселиться Хозяйка Зла?

– Э-эй, выбрось дурь из головы! – встревожился господин. – Эта пальма не для такого дровосека! Если невмоготу без бабы – свистни своим Посвященным. Расстараются, раздобудут для тебя смазливую рабыню.

– Расстарались уже! – зло отозвался Шайса. – В Нарра-до дела шли плохо, я злой был… они и решили подольститься. Поймали на улице девчушку лет тринадцати, не больше. Уж я надеялся, что хоть такая малышка не во власти Многоликой. Ведь над безгрешными душами старая дрянь не госпожа! Но ведь надо же… совсем кроха, и мужской руки не знала, а все равно… – Шайса замолчал, удрученно разглядывая свои сильные узловатые пальцы.

Джилинер на миг брезгливо скривил рот, но голос его зву чал спокойно и ровно:

– А эту… божью супругу… чтоб ты и в мыслях тронуть не смел! Это очень полезная женщина. Сам понимаешь, просто так она не вошла бы в круг Избранных. Под ее рукой мало Посвященных, всего полтора десятка, но каждый стоит десятерых. Сама она в ранней юности была любимой наложницей прежнего правителя Наррабана – и убила его по приказу Великого Одержимого… а как разбирается в ядах! Я недавно пригласил ее разделить мою трапезу. А еще позвал того ксуури… ну, помнишь его – Уасанг… так эти двое сразу забыли о моем присутствии и завели беседу меж собой – о способах отравления… азартно так, задорно, перебивая друг друга. Ксуури щебетал, словно песню пел, а она смеялась. А я молчал, слушал и учился… Я – учился!

– Ну и ладно! – буркнул Шайса. – Не очень-то и хотелось!.. А она все равно дура, даже если в ядах знает толк. Да если Хмурый Бог сейчас явится в пещеру – в своем нынешнем воплощении, – ведь женушка не узнает муженька!

– Не узнает, – рассеянно согласился Ворон, теряя интерес к этой теме. – Сходи за пленником. Он наверняка уже сам не свой от страха. Созрело яблочко, вот-вот сорвется с ветки.

При первом же взгляде на грайанского ученого Джилинер понял: яблочко еще не созрело. Тонкое умное лицо старика было встревоженным, озабоченным, но не было в нем животного страха, готовности на все, лишь бы угодить тем, в чьих руках его жизнь и смерть.

– Достойнейший Илларни, – начал Ворон с мягкостью, которая была ужаснее любого крика, – давай не будем унижаться до жалких уверток и попыток загнать противника в угол. Здесь не городской стражник допрашивает воришку, а Великий Одержимый, служащий Хмурому Богу, беседует со знаменитым ученым. Ты ведь уже понял, к кому попал в гости, верно?

– Конечно, – кивнул Илларни. – В дорожной суме, которую отобрали у меня твои люди, есть записи, большая часть которых касается именно кхархи-гарр.

– Я прочел, – кивнул Ворон. – Очень интересно, хотя я не понял, с какой целью велись эти записи.

– Ну, как же! – оживился ученый. – Меня давно интересует, как зло проникает в человеческую душу, вернее, почему человек позволяет злу грязнить то, что получил при рождении чистым и светлым, без единого пятна. Это все равно что позволять наносить себе раны или обжигать свою кожу… но это делают! Почему? Ведь интересно разобраться! А здесь зло в самом черном, самом беспросветном виде… Кто же они такие, эти кхархи-гарр? Ведь и они были детьми, их кормила молоком мать! Как стали они чудовищами, вроде Подгорных Людоедов?.. Пожалуйста, не запрещай часовым разговаривать со мной, я могу узнать у них столько любопытного! А то караулит меня какой-то толстяк с тупыми глазами. Я к нему и так и этак, а он молчит, как медуза!..

Ворон опешил. Он не удивился бы вспышке негодования, не растерялся бы от гневных проклятий. Но услышать, что его, Джилинера, надо изучать? Понять, что с Подгорным Людоедом его сравнивают не в приступе ярости, а в чисто научном стремлении подобрать самую точную аналогию?.. Да, ощущение было не из приятных. Но Ворон не дал сбить себя с избранной линии разговора.

– Почтеннейший Илларни, ты не понял, в какой ситуации очутился. Тебе придется выйти из этой пещеры моим верным соратником. Надеюсь, и другом, но пока не буду просить так много. Ты единственный человек в этом мире, Которому ведома тайна Души Пламени. Не пытайся это отрицать, твой секрет открыла мне магия.

– Магия, да-а? – заинтересовался Илларни. – Ты грайанец, судя по выговору… С кем же я имею дело, с Ночным Колдуном или, храни нас боги, с Истинным Магом?

Джилинер не отказал себе в удовольствии вытащить из-за ворота рубахи серебряную цепь с черной фигуркой ворона и покачать ею перед глазами ученого.

– Сын Клана! – огорчился тот. – О Безликие, видел бы это Первый Ворон!

– Он понял бы меня, – улыбнулся Джилинер. – Судя по легендам, он мечтал о мировом господстве. И лишь ряд мелких досадных случайностей помешал ему осуществить свои планы.

– Ох уж эти мелкие досадные случайности, – посочувствовал Илларни. – Всегда они путаются под ногами и срывают великие замыслы, верно?

И, не удержавшись, хихикнул.

Пущенная наугад стрела угодила в цель. Джилинер вновь увидел, словно воочию, как перед лицом разлетается в жалящие осколки Большой Шар, – и еле сдержал желание ударить старика.

А тот продолжал спокойно, словно вел речь не о собственной судьбе:

– Насколько я понимаю, передо мной выбор: либо я становлюсь твоим сообщником – ах, прошу прощения, верным соратником! – либо умру…

– Нет, почтеннейший, – тонко улыбнулся Джилинер. – Выбора нет. При всем своем воображении ты не можешь представить, какими именно способами я буду эту тайну добывать. Просто поверь на слово: ты не выдержишь. Никто еще не выдерживал.

– Пытка, да? – понимающе спросил Илларни.

– Не будем называть этим грубым, примитивным словом мои утонченные и безотказные методы убеждения.

– Понял, понял и верю! – закивал Илларни. Его седой вихор смешно закачался. – Но и ты не все знаешь обо мне, высокородный! Я в молодости побродил по свету, везде учился новому, интересному. Бывал и в Ксуранге – ах, какие умницы эти ксуури! Какая власть над собственным телом! Представь себе, Ворон: они лечат многие болезни одним желанием выздороветь! Жаль только, не любят делиться мудростью с чужаками, а ведь истина не должна знать границ. Но кое-что я там узнал. Научился, например, хитрому приему… вот уж не думал, что он мне и впрямь когда-нибудь пригодится…

– Что ты имеешь в виду?

– В случае необходимости я сумею остановить свое сердце. Если ко мне сунутся с какими-нибудь утонченными и безотказными методами, я совершу свой последний побег – в Бездну…

Мысль о том, что человек может оборвать собственную жизнь, была для Джилинера, как и для всякого грайанца, настолько чуждой и дикой, что мозг не сразу воспринял ее. Потрясенный Ворон схватил астролога за плечи, глубоко заглянул в ясные старческие глаза. И колдовское чутье, и простое знание людей подсказали ему, что этот человек говорит правду.

– Ты не сделаешь этого! – севшим голосом промолвил маг, сам не понимая, что говорит.

– Почему? – удивился Илларни. – Я старый человек, боюсь боли и терпеть не могу издевательств. Все равно ведь умру, так лучше уж без мук.

Джилинер крепче стиснул старческие плечи. Ему показалось, что астролог сейчас превратится в облачко дыма и ускользнет из-под пальцев, а с ним развеется великая, же-данная тайна.

– Не делай глупостей, – поспешно сказал Ворон, стараясь придать голосу дружескую убедительность. – Подумай, какими гранями алмаза может засверкать для тебя жизнь! Слово “щедрость” окажется слишком бледным и невыразительным, когда я начну…

От волнения голос его осекся. Илларни подхватил оборвавшуюся фразу:

– Когда ты начнешь делить добычу со своими сообщниками – да, высокородный? Пожалуйста, убери руки, мне больно. Я ведь могу подумать, что это и есть твои утонченные методы убеждения…

Джилинер отдернул руки, как от раскаленного железа. А Илларни продолжал:

– И постарайся понять, ведь это так просто! Вот ты – маг… Допустим, кто-то более могущественный наложил на тебя чары, превратил в свинью… вот именно, в свинью, и нет надежды вернуть прежний облик. Живешь, но каждое мгновение ощущаешь себя грязным животным… ну, разве ты не предпочел бы смерть? – Илларни перешел на воинственный тон. – И ты хочешь, чтобы я сам с собой проделал такое превращение? Служение истине должно очищать душу, выжигать в ней скверну, подобно пламени Бездны, а я… а ты…

Разгоряченный астролог походил на воробья, вознамерившегося заклевать коршуна. Но ни он сам, ни Джилинер не увидели в этой сцене ничего смешного.

– Можешь оскорблять меня как угодно, – сухо ответил чародей, – но великий Шадридаг Небесный Путь… ведь ты и его сравнил с грязной свиньей!

– Шадридаг был гений! Гений! А у великих людей и ошибки великие… И потом… вспомни, при каких загадочных обстоятельствах погиб Шадридаг! А если он осознал, в какой ужас вверг две страны, и попытался ценой своей жизни остановить это безумие?

– Война, – веско и убежденно сказал Джилинер, – не безумие, а следствие человеческой природы. Если бы исчезло все оружие на свете, люди дрались бы кулаками и зубами. А Душа Пламени, при всей ее непостижимой сущности, – лишь оружие, но такое грозное, что пред ним склонится все живое. Любая война закончится, почти не начавшись.

– Да-а? Тогда почему Наррабан до сих пор не наш?

– Ты же ученый! – быстро сменил тактику Ворон. – Неужели тебе не было бы интересно…

Лицо астролога дрогнуло.

– Пра-авильно! – признался он. – Было бы интересно! Тем более что Шадридаг использовал Душу Пламени не только для войн… он прокладывал в горах дороги, воздвигал крепости…

– Вот видишь!..

– Нет, не вижу! Ты со своей бандой убийц не дороги собрался прокладывать!

– Это на первых порах, но дай мне получить в руки власть…

– К этому времени ты вконец озвереешь, а я перестану быть ученым. Ибо тот, кто служит тирану, не ученый.

– Вот как? – издевательски переспросил Ворон. – А ты ни разу в жизни не работал ни на одного правителя?

– Увы, каждый раз служба кончалась тем, что мне приходилось уносить ноги. Это и научило меня не доверять повелителям и тем, кто рвется повелевать. Посмотришь на иного – и разумный, и просвещенный, и наукой интересуется, и искусства поощряет… а приглядись – и на лице мудрого правителя хоть раз да сверкнут клыки Подгорного Людоеда. Не знаю, в чем тут дело… власть, что ли, так людей калечит? – Илларни безнадежно махнул рукой.

– За все приходится платить! – Джилинер сдерживался из последних сил. – Иногда цена бывает очень высокой, согласен. Но когда вожделенная, дорого оплаченная вещь попадает тебе в руки – от счастья забываешь, сколько за нее отдал.

– Но если слишком дорого платить за власть, почет и прочую труху, – без запинки ответил Илларни, – быстро обнаружишь, что за душой у тебя ни медяка… и самому тебе цена – медяк.

Джилинер невольно хмыкнул:

– Правду про нас говорят: когда боги создавали первого грайанца, они сначала сотворили длинный язык, а потом уже вокруг языка налепили все остальное… Но что ты скажешь, старик, если я поклянусь: у тебя не будет погребального костра! Посмей только остановить свое неразумное мальчишеское сердце – и я брошу твой труп шакалам!

– Ты это сделаешь?!

– Клянусь памятью Первого Ворона.

Илларни притих, призадумался.

– Ладно, – выдохнул он наконец. – Лучше вечность бродить меж мирами, чем возродиться в человеческом теле и увидеть, что твой мир сгорел.

Джилинер отпрянул, потрясенный мужеством щуплого седого человека.

Напряженную тишину спугнули голоса из черного провала лестницы. Ворон встрепенулся, подобрался, метнулся к выходу, властно бросив через плечо:

– Жди меня здесь!

Едва Великий Одержимый скрылся, как пленник вскочил с ковра и шустро обежал пещеру. Он был похож на зверька, попавшего в клетку и тычущегося носом в каждый угол в поисках выхода. Илларни заглянул за жертвенник, быстро осмотрел статую – искал что-нибудь вроде рычага, открывающего потайной ход. Затем юркнул в коридор – один из трех, вливавшихся в пещеру. Сунулся он туда без особой надежды: если бы ход вел наружу, там стояла бы охрана. Илларни быстро обнаружил, что забрел в тупик, обрывающийся над озером багровой лавы. Задыхаясь от ставшего невыносимым запаха серы, астролог вернулся в пещеру. Второй выход, приподнятый над полом и окруженный чем-то вроде каменного балкончика, старика не интересовал: Илларни совсем недавно спустился оттуда по крутым ступенькам. Коридор этот вел к зарешеченному каземату, где держали ученого. Оставался третий выход – тот, за которым исчез Ворон.

Илларни высунулся на лестницу и напряженно прислушался. Ему удалось уловить снизу торжествующий, возбужденный голос Великого Одержимого:

– Живыми их ко мне, обязательно живыми! Посмотрим, заведет ли тогда наш звездочет благородные речи!

 

– Ну, куда ты свесилась, куда? Хочешь разбрызгать мозги по всему ущелью?

– Да я ничего, просто смотрю. По стене кустики разрослись… Интересно, как они там держатся, ведь сплошной камень…

– Я сказал, отойди от края! Не могу видеть, как ты горную козу из себя корчишь!

Айфер был всерьез рассержен. Он всячески скрывал, что боится высоты, и ему тяжело было смотреть, как Аранша пристроилась на краю обрыва с такой непринужденностью, словно все детство провела на этих откосах и кручах.

– Ладно, – смилостивилась та, – сейчас уходим. И так ясно, что дороги тут не найти. Если и была, то обвалом засыпало.

– Или Ухтах с пути сбился, – мрачно согласился Айфер. – Человек, может, здесь и пройдет, а вот верблюд – никак.

– А если… если не сбился? Если он нас сюда и вел?

– Ухтах? – не понял Айфер. – Зачем?

– Ну… Многоликая его знает, не нравится он мне. Глаза такие противные, масленые…

– Приглянулась ты ему, вот и масленые! Ухтах – он ничего, неплохой дядька… показал мне, как играют в “четыре камешка”. Вернусь – наших парней научу… и всех обыграю! – Айфер засиял при мысли о такой великолепной перспективе.

– Все равно я ему не верю! Жаль, языка не знаю, а то б я его, ящера кругломордого, прижала! А с тобой он о чем всю дорогу болтал?

Айфер и вовсе расплылся в улыбке – от уха до уха.

– А он в еде толк понимает! Я от него такого наслушался… Представляешь, курица с медом и орехами! Или гусь в вине… А вот еще: баранину потушат немного с луком, сладким перцем, черносливом… а потом зальют кислым молоком и дальше тушат, пока молоко не выкипит…

Аранша досадливо махнула рукой:

– Тебе бы только пожрать!

– А ты у нас сроду ничего не ела? – обиделся наемник и отвернулся, ища глазами поднимающуюся из-за скалы струйку дыма. Но долго обижаться он не умел. – А у наших, внизу, уже и еда готова…

Аранша пропустила мимо ушей прозрачный намек.

– Не нравится мне здесь! – упрямо сказала она. – Трава как из жести вырезана, кусты жесткие, вот-вот на ветру зазвенят. А пустыня… бр-р-р!

– Пустыня? – снисходительно отозвался Айфер. – Ты ж ее и не видела толком, мы ее по краешку зацепили. Вот я почти мальчишкой караваны охранял, такого насмотрелся… Я кому сказал, отойди от обрыва!

– Да сейчас, сейчас… что значит – “не видела”? Столько песка, прямо горы… полумесяцами такими, мягкие, как волны…

– Подумаешь, горы! А песчаные бури тебя трепали? Не воздух, а каша из песка, даже солнца не видно… а песчаные вихри от земли до неба – это тебе как? Но поганее всего соляные пустыни. Блестят, как снег, издали на озеро похоже. Если соль плотно слежалась – еще ничего, можно идти. А если сверху корочка, вроде наста, а под ней соляная пыль, тогда хуже. А самая дрянь – если под корочкой топкая грязь, тут уж верблюду не пройти. Бывали и подлее неожиданности…

Айфер не договорил, потому что им с Араншей воочию явилась весьма подлая неожиданность.

Неожиданность гулко ударила в камень рядом с головой Айфера. Неожиданность была в пол-локтя длиной, имела железный наконечник и зеленое оперение.

Наемники среагировали не раздумывая. Аранша, обдирая кожу, метнулась в заросли колючих кустов, торчащих над пропастью. Айфер, при всей своей солидной фигуре, ухитрился втиснуться меж прокаленных солнцем высоких камней и стал почти невидим. Первая заповедь воина – не будь, дурак, мишенью!

Бурые чужие скалы ожили. Ящерицами выскальзывали на тропу смуглые люди в серых холщовых одеяниях, с темными повязками на волосах. И запрыгала, заскакала по горам гортанная наррабанская речь:

– Какой баран стрелял?! Живыми брать, только живыми! Слова эти подбодрили Айфера. Не таясь, шагнул он на тропу и взревел:

– Ар-ранша! Эти придурки нас живыми взять хотят! А ну, спиной к спине!.. Эй, твари, ползите сюда. Выучу вас ходить на задних лапах!.. Ага, боитесь?!

И было чего бояться! Отправляясь в путь, Айфер сменил меч на гигантский топор. (“Здесь не гарнизон! С чем хочу, с тем и хожу, хоть с дубиной!”) И теперь чудовищное лезвие с гулом резало воздух, заставляя пятиться самых отчаянных.

Но сзади, от зарослей, не было ответа, и не встала Аранша рядом с грайанским великаном, чтобы прикрыть ему спину. Уголком глаза Айфер увидел, как сверху по откосу заскользили на веревках проворные, гибкие тела – и тут же край зарослей вскипел, как вода в котле. Слышны были неразборчивые вопли и треск ветвей: Аранша вела разговор без переводчика.

Айфер топором развалил грудь особо наглому наррабанцу, пинком сшиб какого-то ловкача, который пытался проскользнуть ему под руку, и повернулся так, чтобы позади оказалась скала. Уж она-то в спину не ударит! Теперь ему виднее была схватка у края пропасти. Эх, Аранша-атаманша! Поспешить бы к тебе на помощь, да путаются под ногами… всякие…

Выше по тропе раздался визг (Айфер сразу понял, что голос мужской). Мигом кубарем прокатился бедолага, наверняка впервые в жизни сбитый с ног женской ручкой. Не переставая вращать перед собой топор, Айфер перепрыгнул через кувыркающегося вниз наррабанца, могучим пинком добавил ему скорости и крикнул:

– Неплохо для бабы!

Опытный воин знал, что лучший способ подбодрить товарища в бою – это разозлить его как следует. И действительно, от зарослей донесся грозный возглас:

– Вернемся в крепость, я покажу, кто из нас баба, а кто – десятник!

“Эх, – довольно подумал Айфер, – не завидую я тем, кто ей сейчас под руку попался!”

Он взревел, как дракон, и еще стремительнее заработал топором. Казалось, наррабанцы отлетают прочь от одного только вихря, поднятого яростным железом. И пошел грохотать меж скал мощный голос, на смеси наррабанского и грайанского разъясняющий всем этим паршивым шакалам, от кого они произошли, в каких неприятных местах воспитывались и какую грязную жизнь до сих пор вели. А уж какой смертью им предстояло сдохнуть – это красноречивее Айфера объяснял его топор…

По короткому свисту вожака наррабанцы отхлынули, заманивая богатыря ринуться в погоню. Но это у них не вышло: Айфер, может, и не блистал умом, но боевого опыта у него хватало. В одиночку за толпой он не помчался, воспользовавшись краткой передышкой, окинул взглядом скорчившиеся меж камней искореженные трупы и даже крякнул от удивления: сам не заметил, когда столько навалять успел!..

Внезапно на тропе возник тощий сутулый наррабанец и, держась на безопасном расстоянии, поднес руку ко рту. Айфер заметил у него в кулаке короткую трубку. Много повидал в жизни грайанский наемник, а вот о шипах рухху слышать ему не приходилось. Поэтому он лишь поудобнее перехватил рукоять топора и приготовился отразить любое нападение. Но противник взмахнул рукой и юркнул вниз по тропе, укрылся за камнями.

Распаленный боем грайанец и не почувствовал легкого укола в шею, туда, где был распахнут ворот рубахи. Он испустил боевой клич, ожидая новой атаки. Но враги затаились, выжидая, как воронье на побоище.

И отказали ноги, онемели сильные мускулы. С ужасом и отвращением почувствовал Айфер, что опускается на колени. Ничего более унизительного не испытал он в своей честной жизни воина: собственное тело предало, изменило.

Наррабанцы осторожно приближались. Чувствуя, что руки наливаются свинцовой тяжестью, Айфер с усилием вскинул топор и зарычал. Ах каким неподъемным стал этот топор, даже глаза застелило багровой пеленой…

А враги совсем близко, слышно тревожное карканье:

– Держится! Нужен еще шип!

– Сдохнет от двух шипов…

– А так не возьмем!

Вторая игла клюнула кожу. Топор выпал из ослабевших рук.

– Живой?

– Вроде околел… Не угодить бы нам на жертвенник! Велено брать живыми, а тут еще девка в пропасть сорвалась…

Нет, конечно, его подводит слух. Это же не про Араншу, это не может быть про Араншу…

– Эй, послушай его сердце – стучит или уже сдох?

Кто-то встал рядом с беспомощным грайанцем на колени, разорвал на нем рубаху, припал ухом к груди.

И тут все увидели немыслимое: грайанский богатырь из последних сил вскинул руку. Пальцы намертво сомкнулись на горле врага.

– Демон! – разом взвыла вся свора. И это слово было последним, что услышал Айфер, проваливаясь в бездонный черный омут.

Редкие чахлые кустики не впивались корнями в склон, а лишь беспомощно и жалко цеплялись за камни. Разве вскарабкаешься наверх по такой ненадежной “лестнице”? С каждым твоим движением слабенький кустик выдирается из неприметной трещинки, в которой пытался угнездиться, а ты сползаешь еще ниже, отчаянно цепляясь за следующую жалкую веточку. И еще спасибо, что не летишь на дно, как только что улетел, кувыркаясь, твой меч, выбитый из рук каким-то смуглым умельцем…

Понемногу Аранша достигла дна ущелья. Руки тряслись от напряжения, пальцы были изрезаны в кровь и не гнулись. Зато ноги гнулись, и еще как! Замычав от боли, наемница рухнула на камни и счастливо замерла, осознавая, что жива…

Блаженно-мучительное состояние продолжалось недолго. Аранша не могла позволить себе валяться на дне ущелья, сопливо умиляться своему спасению и ждать, что боги пошлют ей помощь. Не из таких она была, эта упрямая рыбачья дочь! Наплевать, что ноги отказываются сделать хоть шаг. Да кто их в конце концов спрашивает? Наплевать, что лютая боль сводит руки. Наверху убивают Айфера и госпожу!..

Заглушив в горле стон, Аранша поднялась на ноги. Нет, здесь не выбраться, вон она как склон пропахала…

Пошарив взглядом по камням, наемница не увидела своего меча. Известно, что потерянные вещи присваивает Многоликая… Ну и ладно, пусть старая дрянь подавится этим мечом, у Аранши нож за голенищем. Добудет она и посерьезнее оружие, только б наверх выбраться…

С каждым шагом боль становилась привычнее, ее вполне можно было терпеть, а взгляд шарил по нависшим вокруг откосам, пока не зацепился за промоину, разрезавшую левый склон. Вероятно, здесь был источник, но почему-то заглох. Но вода успела промыть в камне нечто похожее на ступени. Конечно, карабкаться по этой “парадной лестнице” будет только ненормальный. Куда разумнее брести дальше, надеясь, что стены где-нибудь станут ниже или сквозная пещера выведет на сво боду. Правда, это уведет далеко от места схватки…

Что-то в глубине души, в темном ее уголке, трусливо шепнуло: “Так это же хорошо!”

Аранша вспомнила старую поговорку наемников, которую любил повторять ее учитель: “Деньги делают героев только из дураков”. Мол, раз тебя наняли, маши себе мечом. Как все. Не торопись сложить голову.

– Ну и пусть! – упрямо сказала Аранша вслух. – Значит, я дура!

И ущелье ворчливо отозвалось эхом: “дура… дура… дура…”

Тяжело вздохнув, Аранша всем телом приникла к крутому склону, израненными пальцами впилась в края промоины и начала мучительный подъем…

 

Орешку и Нурайне было с чего приуныть. Четыре дня искали они Илларни, обошли весь город, тратили медь и серебро налево и направо. Но след астролога затерялся, как тропка муравья в густой траве.  А только что у них побывал очень неприятный посетитель. Их дом вновь осчастливил кратким визитом смотритель ковра и подушек. Нхари-дэр прямо-таки истекал медом, передавая послание своего повелителя. И само послание было любезным по форме, хотя и жестким по смыслу: грайанцы загостились в столице, пора им возвратиться на родину или хотя бы покинуть Нарра-до…

– Светоча можно понять, – негромко сказала Нурайна, глядя на закрывшуюся за гостем дверь. – Мы для него – загадочные, опасные чужеземцы… и живое напоминание о той неприятной истории.

– Да боится он, что мы языками начнем трепать про то, как он мимо скамьи уселся! – зло отозвался Орешек.

Женщина промолчала. Орешек бросил на нее тревожный взгляд. Ой, не нравилась ему сегодня Нурайна! Вялая… глаза странно блестят… посреди разговора обрывает фразу, умолкает… Не заболела ли, храни ее Безликие!

Орешку захотелось немного развеселить свою спутницу. Встав, он отошел к двери, грациозно поклонился Нурайне и вернулся в центр комнаты – но уже чинной походкой воспитаннейшего придворного. На подушки опустился легко и изящ: но, к яблоку на блюде протянул руку, словно оказывая скромному плоду великую честь.

В глазах Нурайны мелькнула искорка интереса.

– Похож… – скупо бросила она.

Ободренный, актер продолжил представление. Голос его звучал музыкально и мягко:

– Высокородный господин и прекрасная госпожа, во имя богов, не подумайте, что вас выгоняют из города, но это так оно и есть… Вы – истинное украшение столицы, до сих пор Нарра-до жил лишь предвкушением встречи с вами, но, как говорится, гладкой дороги вашей повозке…

– Похож, – вновь уронила Нурайна. Глаза ее остекленели, она резко побледнела. – Вашей повозке… повозка… такая легкая, с широкими колесами… чтобы не тонули в песке…

– Э-эй, – испугался Орешек, – ты это чего? Нурайна продолжала монотонно и безжизненно:

– Но под колесами не песок, а камни. Горная дорога, вокруг скалы…

Орешек поднялся на ноги, тревожно заглянул сверху вниз в серо-белое, с бисеринками пота, лицо Нурайны. Бредит? Сошла с ума?

– Впереди повозки – вереница верблюдов, – невыразительно говорила женщина, – и люди, много людей… А в повозке – двое, они связаны… но я не вижу, кто это.

Орешек протянул руку, чтобы тряхнуть спятившую спутницу за плечо, но ладонь замерла в воздухе, опасливое недоумение сменилось благоговейным восторгом. Парень понял, что происходит у него на глазах. Второе Зрение, о котором он часто слышал в сказках! Дар, которым могли похвастаться очень немногие Истинные Маги!

Орешек почувствовал себя мальчишкой, который в сумерках слушает старую легенду, полную чудес и невероятных приключений.

А голос женщины тянулся ровной слабой нитью:

– Караван остановился, верблюды сгрудились… Погонщики суетятся, кричат, что впереди засыпало тропу…

Орешек опустился на колени и требовательно заглянул в невидящие глаза наследницы Первого Дракона.

– Илларни, да? На повозке – Илларни?.. Ну, говори же!

– Она скользит по склону, как ящерица… – Нурайна явно не слышала вопроса. – Вся круча в пещерках, из одной и появилась женщина. В суматохе ее не замечают, она вьется меж верблюдов, пробирается к повозке. Погонщик хватает ее за руку, она бьет его ножом… сильный, точный удар, тот умер, не крикнув. Женщина прыгает в повозку, режет путы на одном из пленников… вот, вот, встал уже! Это очень сильный, рослый мужчина, но он пьян или болен, даже стоит с трудом… Их заметили! Поднимается крик… женщина тянет мужчину за руку прочь, к пещерам… Я знаю эту женщину! Это…

Голос оборвался. С глубоким стоном ясновидящая откинулась на ковер.

Орешек метнулся к сундуку, на котором стоял кувшин с вином, наполнил чашу и вернулся к лежащей в обмороке Ну-райне. Что делать? Приводить ее в чувство? А если этим он убьет чародейку? Ведь ее душа сейчас далеко…

Он сел на ковер рядом с женщиной, поставил на пол чашу и застыл, прислушиваясь к дрожащему, неровному дыханию Нурайны, боясь пошевелиться, чтобы не прогневать таинственные и грозные силы, что владели сейчас хрупким человеческим существом, – и могли его смять, раздавить, уничтожить. В сказках не раз говорилось о том, как погибали колдуны, которые пытались заглянуть дальше, чем позволяли им боги.

Шло время, но Орешек не замечал его бега. Лишь когда Нурайна коротко застонала, он рванулся к ней – и почувствовал, как затекло тело от напряженного ожидания. Бережно, нежно приподнял он безжизненную голову ко- ролевской сестры и пристроил на сгибе своего локтя.

Другой рукой осторожно поднес чашу с вином к белым губам женщины.

– Илларни, – сказал он мягко и негромко. – Илларни Звездный Блеск из Рода Ульфер. Астролог Илларни.

– Пещера, – с трудом отозвалась Нурайна. Она открыла глаза – взгляд оставался невидящим – и глотнула вина. Кожа ее чуть порозовела, она продолжила тверже: – Огромная черная статуя и жертвенник… в засохшей крови…

– Илларни там, в пещере?

– Сидит на ступеньках жертвенника. Перед ним – человек в черном, не вижу лица… Рядом на коленях стоит женщина, тот человек намотал ее длинные черные волосы себе на руку…

Лицо Нурайны исказилось, словно от боли, голос резко изменился. Орешек чуть не уронил чашу – так знакомы ему были эти хрипловатые старческие нотки.

– Что ж, мерзавец, ты все верно рассчитал! Да, спасая эту девушку, я погублю много других людей… Я понимаю, это несоизмеримо, но не смогу ради тех, кого вижу лишь в своем воображении… не смогу я ради их спасения отдать на растерзание твоим псам вот эту живую девочку! Моя слабость, мой грех, моя слепая совесть… гореть мне в Бездне до золы… Ладно, стервятник, слушай мое последнее слово: я иду на сделку! Нет, не открою тебе тайну, это было бы слишком… да я сойду с ума еще до того, как начну говорить! Но я дам слугам Кхархи Душу Пламени – готовую, сотворенную для убийств! И не вздумай торговаться, я не…

Голос пресекся. Нурайна провела рукой по воздуху, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.

Орешек забыл всякую осторожность.

– Где это, скажи? – заорал он, сжимая кулаки и чуть не плача. – Где эта проклятая пещера?!

Нурайна всем телом потянулась в угол комнаты, где были свалены их дорожные вещи.

– Дай сюда! – требовательно вскрикнула она. – Дай скорее!..

– Что дать? – вскочил на ноги Орешек. Он был готов на все, лишь бы не оборвалась ниточка, связывающая женщину с жутким местом, где мучили его хозяина. – Что тебе? Твой мешок?.. Ах мой… Вот, держи!

Тонкие пальцы Нурайны слепо заскребли по прочной ткани мешка. Орешек яростно рванул завязки и вытряхнул на пол свой нехитрый скарб. Женщина сразу выхватила из кучки вещей бронзовый диск с серебряной насечкой в виде змей. Поднесла к лицу, приложила к щеке. Затем положила на ладонь, заскользила пальцем по серебряным линиям.

– Вода, – прочла она одно из четырех понятных слов на диске. Мечтательно повторила: – Вода, вода…

Вдруг вздрогнула, как от удара, уронила диск на ковер и широко распахнула глаза; взор вновь стал ясным, осмысленным. И уже выходя из транса, на излете волшебного порыва выдохнула твердо и уверенно:

– Нарра-кай!

 

– Раз я теперь в вашей банде – научу вас трудиться! Вы у меня спать на ходу перестанете! А ну, быстро сюда бумагу и чернила! Буду диктовать, что потребуется для сотворения и обуздания Души Пламени… если, конечно, хоть кто-нибудь из вашей мерзкой шайки умеет писать!

Джилинер удивленно взглянул на ученого. Илларни резко изменился. Возбужден, глаза блестят… но главное – манера держаться, говорить! Исчезла спокойная доброжелательность, уважение к собеседнику, наивная уверенность в том, что любые разногласия можно снять путем совместных рассуждений, веских доводов и простой логики. Теперь в его хрипловатом голосе появилась лихая наглинка, веселая дерзость, переходящая в грубость. Одно из двух: либо ученый пытается заглушить в душе угрызения совести, либо надеется, что кто-нибудь убьет его, не выдержав хамства, и старик уйдет в Бездну, не навлекая на пленницу гнев кхархи-гарр… Ну, на это пусть не рассчитывает!

– Бумага не нужна, почтеннейший Илларни, – с подчеркнутой любезностью сказал Ворон. – Говори, я запомню…

– Прежде всего нужен песок. Побольше песка, крупнозернистого, темного. Он и будет основой, на него я низведу Душу Пламени, заставлю песок воспринять ее сущность. Еще нужны холщовые мешочки, плотные и чистые, потому что Душа Пламени на первых порах своего существования в нашем мире очень чувствительна к солнечным лучам. Безопаснее первые дни держать ее в темноте, пока не дозреет. Холщовые мешки, как указывает Шадридаг, являются для этого наиболее подходящим вместилищем.

– И это все? – Джилинер был приятно удивлен.

– Почти все. Нужны еще кое-какие ингредиенты… так, мелочи. Душа Пламени по сути своей не есть стихия магическая, иначе я, Сын Рода, не смог бы совладать с ней. Но и к миру простых, не магических понятий и вещей она тоже не относится, а находится как бы на грани… поэтому для призвания ее в наш мир требуется ряд предметов и веществ, также находящихся на грани либо разных миров, либо разных стихий, либо разных состояний… Понял? Ах не понял? Праавиль-но, я тоже. Поэтому просто запоминай, что именно мне понадобится. На грани меж камнем и живым существом – кораллы. Да не побрякушки из коралла, а настоящие кустики! Меж огнем и растением – древесный уголь… да чтоб высшего качества! Меж землей и огнем – сера…

– Почему – сера? – не понял Джилинер.

– А принюхайся, чем у тебя несет из провала с подземным огнем, – доходчиво объяснил Илларни. – Дальше… На грани живого существа и воздуха – паутина. Вы, конечно, можете устроить налет на ближайшее селение и обмести там потолки во всех амбарах, но тогда я вас вконец уважать перестану, хотя, собственно, и раньше не уважал… На Проклятых островах водится гигантский пурпурный чернобрюх. Из всех пауков, что мне известны, этот плетет самую прочную паутину, он в нее ловит мелких птиц. От всей души рекомендую… Дальше. На грани меж водой и воздухом – чешуя летучей рыбы…

– Логичнее бы сказать – пар… – попытался высказаться Джилинер.

– Великолепно! Какая мудрость! Ты превзошел самого Шадридага! Вот и делай все сам, а я не стану у тебя под ногами путаться. Постою в сторонке, полюбуюсь…

– Ладно, ладно, почтеннейший Илларни! – поспешил Ворон успокоить разгневанного астролога. – Рыба так рыба, тебе виднее…

– Не мне, а Шадридагу! У него сказано: чешуя летучей рыбы! Снаряжай корабль, да поскорее, чтоб мне ваших морд отвратительных не видеть!

Шайса не выдержал:

– Говори дело, звездочет, не то разберусь, что там будет меж твоей спиной и плетью!

– Уйми своего шута, – небрежно приказал Илларни Великому Одержимому, – иначе я умру от хохота. Ворон одним взглядом заставил слугу замолчать.

– Дальше… – смилостивился Илларни. – Меж землей и морем – селитра…

– Селитра-то почему?! – от изумления не сдержался Джилинер.

– Клянусь богами, ты мне надоел, Великий-как-тебя-там-Одержимый! Ступай в Бездну и спроси у Шадридага! Дальше… Меж водой и камнем – лед.

Даже страх перед хозяйским гневом не помешал возмущению Шайсы выплеснуться наружу:

– Да ты, старик, вконец обнаглел! Лед! Где мы тебе среди пустыни лед разыщем?!

– А не моя забота! – с наслаждением ответил Илларни. – Не можете – не беритесь! Глотки резать вы мастера, а вот если дело ума требует…

– Достаточно, – сухо сказал Джилинер. – Это все, что тебе нужно, почтеннейший?.. Отлично. Допускаю, что ты приплел сюда и лишнее, но это не имеет значения. Ты полагал, что я пошлю караваны во все концы земли? А когда все, что ты изволил заказать, сложат к твоим ногам, ты скажешь, что процесс создания Души Пламени займет лет… лет десять, да?

– Вообще-то я собирался сказать – шесть лет, – огорченно сознался Илларни.

– Не стоит лишний раз унижать себя ложью. Я читал записи одного из придворных короля Джайката. Там не сказано, что требовал Шадридаг для своей работы, но все необходимое доставляли ему вечером, а к утру его труды оканчивались… И еще ты не учел, что имеешь дело с очень сильным чародеем. Я доставлю все, что ты просил, до заката солнца. Но утром не стану слушать никаких оправданий.

– Понял! – тяжело вздохнул Илларни. – Но пленница должна быть все время при мне! Не верю ни тебе, ни твоим зверюгам!

– Хорошо, пусть будет так. Могу ли я предложить свою скромную особу тебе в помощники?

В ответ на явную насмешку Илларни заставил себя улыбнуться:

– Нет, конечно! Кто я такой, чтобы мне прислуживал Сын Клана?

– Да вы с ума посходили! – возмущенно сипел Шайса. – Не слышали, как хозяин кричал?! Может, его спасать надо!

Один из часовых, охранявших узенькую тропку, не соизволил даже рта раскрыть, а другой снизошел до ответа раз- гневанному Избранному:

– Великий Одержимый колдовать будет. Никого пускать не велел. Кричит – и пусть кричит. Может, так колдует…

– Что ж, ребята, может, вы и правы, – кивнул Шайса. – Ну, тогда пойду…

И вдруг ловко подсек ногой колено одного из часовых. Тот плашмя грохнулся на тропинку. Второй часовой не успел даже понять, что произошло с его напарником, потому что в лицо ему прянула Гадюка. Свинцовый шарик, утяжеляющий конец веревочки-убийцы, угодил часовому в лоб и заставил забыть о долге, приказе и прочих скучных вещах. Шайса нагнулся над первым часовым, но тот лежал неподвижно – при падении ударился головой о камень.

Шайса потерял к наррабанцам всякий интерес и быстро зашагал по тропке, которая вывела его к маленькому пятачку земли, со всех сторон стиснутому отвесными скалами. Там горел крошечный костерок, вокруг которого двигалась высокая темная фигура. Шайса облегченно вздохнул: хозяин был жив!

Он хотел было незаметно удалиться, но маг у костра выкрикнул несколько странных слов. И замутился, задрожал мир вокруг, и прижался Шайса к скале, как испуганный ребенок к матери, потому что угрюмое вечереющее небо вспыхнуло, заиграло чистыми рассветными красками. Меж скал заметался соленый ветер – тесно было тут ему, привыкшему к безбрежным морским просторам. Сквозь темные горные склоны стали проступать пенные барашки на низких веселых гребнях. И стремительный косяк рыб, вырвавшись из тугой волны, взмыл на неподвижных прямых плавниках-крыльях…

Колени убийцы подкосились. В трепете ужаса и восторга он закрыл глаза. Ничто не страшило его так, как чародейство. Именно поэтому он так тянулся своей черной душой к могущественному магу Джилинеру…

По коже хлестнули ледяные иголки. Шайса заставил себя открыть глаза.

В воздухе отплясывали злые снежинки, голос мага властно заклинал вьюгу, а из толщи скал выплывала к костру гигантская льдина, словно выломанная могучей ручищей из холодного панциря, сковывавшего скалистое побережье Уртхавена.

Пламя костра вытянулось небывало высоким языком, закачалось над головой мага и опало на багровые угли. Смолкли страшные слова нечеловеческого языка, которые выталкивал из горла Джилинер. Развеялись тучи снежинок. Но остался высокий – в два человеческих роста – обломок льдины, торчком стоящий возле умирающего костра. А рядом распластался неподвижный человек.

Преодолев страх, Шайса оттолкнулся от скалы, которая почему-то казалась ему спасением и защитой, и, скользя по расползающемуся под ногами грязному снегу, ринулся к хозяину.

Джилинер, раскинув руки, припал лбом к серой массивной льдине. Шайса подхватил господина, приподнял его голову, пощупал жилку на шее – жив!

Рядом что-то забилось, тяжело и влажно зашлепало. Шайса обернулся, готовый драться хоть с демоном.

У черного кострища стоял глиняный таз. В нем трепыхалась, умирая, большая рыба. Чешуя полыхала и тускнела в уходящих закатных лучах.

Ворон застонал и открыл мутные, словно больные глаза.

– Она исчезла, Шайса! – беспомощно, по-детски пожаловался он. – Сила исчезла, понимаешь, змей ты мой ручной?

Шайса молчал в тревожном недоумении. Таким он еще не видел хозяина.

Глаза Ворона на несколько мгновений закрылись, когда веки поднялись, Джилинер уже стал прежним. Он легко поднялся на ноги и с отвращением оглядел испачканную одежду.

– Надо переодеться… Я добыл все необходимое. Вон там, в скалах, глубокая ниша, я туда все перетащил… На тропке стоят двое часовых…

– Уже не стоят, господин, а то как бы я сюда прошел?

– А… понимаю. Ну, поймай еще кого-нибудь и пришли сюда, пусть перетаскают все к Илларни… Ах да, старый негодяй еще вспомнил, что нужны ступка, пестик и мягкая метелочка, но все это, если не ошибаюсь, можно взять у моего повара. А мне надо отдохнуть. Я… я перестарался – и потерял свою силу… ненадолго, Шайса, ненадолго! Это со всеми магами случается время от времени, со мной – уже в третий раз. Через несколько месяцев сила вернется. Но лучше, если пока никто не будет знать об этом.

Шайса понимающе кивнул. Потеряв магические способности, Ворон не перестает быть великим Одержимым, но и в самом деле будет лучше, если это останется тайной.

Нет, Шайса не собирался предавать хозяина. И все же Джилинер, лишившись чародейной силы, что-то утратил в глазах слуги, стал проще, обыкновеннее. Человек как человек. Держит себя вроде по-прежнему, да не совсем: чуть суетит-ся, едва заметно нервничает, голос нет-нет да и дрогнет.

А сам-то Шайса? Разве посмел бы он прежде обдумывать поведение хозяина? Нет, что-то определенно сломалось в отношениях между господином и слугой.

Смутившись, Шайса отвел глаза. Джилинер искоса бросил на него короткий подозрительный взгляд и продолжил сердито:

– Еще найди ксуури Уасанга и спроси, нет ли у него снадобья от укуса гигантского пурпурного чернобрюха. Того, что с Проклятых островов. А то как бы у меня рука не вспухла. За палец цапнул, мерзавец восьминогий!

 

– Ну и что теперь делать? Ты ж у нас Вторым Зрением владеешь, все на свете знаешь, вот и скажи…

– Все на свете знает только Хозяйка Зла, – устало отозвалась Нурайна. – Может, поэтому она такая стерва…

Она сидела бок о бок с Орешком на расстеленном плаще. Перед ними простирались зеркальные воды озера Нарра-кай, которое отсюда казалось бескрайним. Одуряюще пахли цветы, заполонившие берег. В их неистовом предвечернем аромате терялся запах озерной воды. Издали доносились странные звуки, будто огромная птица била по воде крылом: это рыбаки загоняли рыбу в сети. Это было дивное место, умиротворяющее и прекрасное.

Увы, даже здесь покой не мог вернуться в души двоих грай-анцев. Они уже успели обойти озеро, прбеседовать с паломниками, пришедшими на поклонение доброй богине, и со жрецами, увенчанными коронами из цветов. Они купили по огромному букету, вышли на лодке в озеро и разбросали цветы по воде. Они искали малейшую зацепку, хоть какой-то знак, где найти Илларни.

И теперь, измотанные и несчастные, сидели они на расстеленном плаще и изо всех сил сдерживались, чтобы не наорать друг на друга.

– В каких только передрягах не бывал, а таким слепым котенком себя сроду не чувствовал! – горестно вздохнул Орешек.

– В передрягах он бывал! – огрызнулась Нурайна. – Великий герой!

– Великий не великий, а в летописи угодил…  

– За самозванство-то? Было бы чем гордиться! Для богов он, видите ли, спектакль играет. Да тобой только Серая Старуха любуется! А богам на тебя смотреть скучно: всю жизнь плывешь по течению, вот и все…

– Плыву, – с достоинством ответил Орешек. – И плыву там, где другие давно утонули бы!

Нурайна не сразу нашлась, что ответить. Наконец пробормотала нечто неубедительное: мол, когда такие проходимцы вопреки своей плавучей природе все-таки тонут, надо всенародный праздник устраивать… Орешек уже не слушал. Он вертел в пальцах бронзовый диск со змеями, задумчиво его разглядывая.

– И с чего я за эту бляшку ухватилась? – досадливо сказала Нурайна, краем глаза наблюдая за его действиями. – Не помню, почти ничего не помню!

– Ты еще про воду говорила.

– Ну, это я просто прочла на бляхе…

– Угу… всего четыре слова понятных и есть, а остальное – бред обожравшейся мухоморами собаки.

– Зря ты так. Какой-нибудь язык, просто мы его не знаем.

– Я уж точно не знаю…

Орешек поднес бляху ближе к глазам и вслух прочел то, что серебром было написано под словом “вода”.

Какая странная фраза! Она журчала, она переливалась, она струилась, как ручей. Совсем коротенькая, а не исчезла, не растворилась в воздухе – так и продолжала звенеть вокруг, словно капельки дождя по озерной глади. Весело и ласково откликнулось на эти звуки озеро Нарра-кай, побежали по нему тихие волны.

Орешек ошеломленно завертел головой. Он даже не почувствовал, как в его локоть впились пальцы Нурайны. Что произошло вокруг? Иным стал свет… мерцающий, переливчатый, зеленовато-туманный… Орешек видел кусты на берегу, хижину жрецов вдали, но все расплывалось, покачивалось, стало смутным, зыбким, словно он смотрел сквозь волнистое стекло… или сквозь воду. Это волновало и захватывало, но почему-то не пугало.

Прозвенел девичий смех, легкий, неуловимый.

– Какой смешной! Ну, что вертишь головой? Ты звал меня? Вот я!

Словно весенний ручеек заговорил с человеком….

 

– Кто ты? – спросил Орешек и даже вздрогнул – таким хриплым и грубым показался ему собственный голос. Снова серебряными капельками разбрызгался смех.

– Ну, что кричишь, глупый? Тебе нужна помощь? Конечно, помогу. Ведь в руках у тебя Талисман Четырех Стихий, ты заклял воду великим заклятием….

Орешек разжал ладонь. Бронзовый диск был тяжелым и холодным, он совсем не нагрелся от тепла руки. И что-то в нем изменилось, что-то… вот! Уже не четыре змеи, сплетясь хвостами, выглядывали из серебряного клубка, а лишь три. И пропало серебряное слово “вода”. Загадочная фраза, начертанная под ним, тоже исчезла.

– Верно, верно, верно! – поддразнил журчащий голос. – Каждое заклятие можно использовать лишь раз. Говори, о повелитель стихий, я повинуюсь тебе!

Орешек предпочел не обращать внимания на явную насмешку.

– Можешь спасти нашего друга из лап похитителей и вернуть к нам?

– Не могу: его стерегут огонь и камень. Если хочешь, отправляйся туда сам. Но сразу же, сейчас!

Орешек обернулся к Нурайне. Та твердо кивнула.

– А что раздумывать? – лихо заявил парень. – Главное – при нас…

Главное и в самом деле было при них: мечи, деньги, оказавшийся бесценным бронзовый талисман и подаренные Светочем драгоценности, которые Нурайна не рисковала оставлять в доме.

– Главное? – насмешливо удивился переливчатый голос. – У одного из вас есть даже кое-что лишнее! Как ты можешь таскать на себе такую гадость? Лучше ее выбросить… только, во имя дождевых облаков, не сюда, не в озеро! Не хватало у меня на дне этой мерзости! От нее же рыбы на сушу убегут!

– О чем ты, Бессмертная? – изумился Орешек.

– О твоем поясе! Эта вещь просто пропитана злобной, черной силой!

В смятении Орешек вспомнил Храм Крови и свою шутливую просьбу, обращенную к Хозяйке Зла.

– Прости. Кай-шиу… ты, конечно, мудрая… но какое же в этом поясе зло? Он меня предупреждает об опасности…

– Да? О любой и всегда? , _.,

– Н-нет… – задумался Орешек, припоминая. – Пожалуй, о людях – нет… но если нечисть… или враждебные чары…

– А может, он не предупреждает, а злорадствует? Чует родственную темную силу и радуется, что ты вот-вот попадешь в беду?.. Впрочем, что мне до этого! Люди любят побрякушки… Запоминай, что я скажу, а потом мне течь по своему руслу, а тебе – по своему. Возле гор, что названы Плавником Подземной Рыбы, есть озеро Тхитигур, Невольничьи Слезы. Там вы и окажетесь, а дальше сами ищите своего друга!

Зыбкий свет задрожал рябью, взметнулся зелеными волнами. На миг Орешек увидел перед собой несказанно прекрасное юное лицо, но оно тут же уплыло из глаз и из памяти, а может, просто померещилось…

Парня шатнуло, как в бурю, и он вдруг понял, что стоит по плечи в мутной теплой воде. Рядом, все еще держась за его локоть, стоит Нурайна, вода ей по горло, плащ пузырем лежит на поверхности. А рядом – берег, но не зеленый, чистенький, украшенный цветами берег Нарра-кай! Песок, камни, меж которых торчат жесткие кусты, а вдали вытянулся горный хребет, похожий на гигантскую рыбину, наполовину ушедшую в землю.

 

– А почему озеро так назвали – Невольничьи Слезы?

– Я что-то слышал, но не помню… – откликнулся Айрунги. – То ли прежде тут караваны работорговцев ходили, то ли охотники за рабами шныряли… А тебе не все равно?

– Вообще-то все равно, – лениво признал Раш.

Он лежал, прислонившись спиной к большому валуну, нагретому солнцем. Только что Раш презрительно проигнорировал приказ проводника каравана сходить за водой. Хотя озеро и было рядом. Усталые верблюды уже напились и теперь лежали на песке, прижимаясь друг к другу боками, а люди ставили шатры и разводили костер в кольце валунов, чтобы защитить себя от ветра.

На Раша спутники с первого дня посматривали косо из-за его высокомерной лени и грубости. Лишь храмовая дисциплина мешала охранникам каравана намять наглецу бока. Но дурманящая близость воды и предвкушение отдыха после нелегкого перехода настроили всех на благодушный лад.

Всех, кроме Раша.

– Зачем мы сюда притащились? – уже не в первый раз начал он допытываться у Айрунги. – Мы же ловим самозванца. Или ты забыл?..

– Самозванец обязательно пойдет за Илларни, – терпеливо объяснил Айрунги. – Чем брюзжать, обошел бы озеро да посмотрел на берегу, нет ли следов недавней стоянки. Купеческие караваны здесь не ходят, и если мы хоть что-нибудь углядим – стало быть, наши птички тут порхали.

Подумав немного, Раш кивнул и неохотно встал.

Он прошел мимо костерка, в котором недружелюбно потрескивали сухие ветви; мимо лежащих стреноженных верблюдов, мирно пережевывающих жвачку; мимо высоких валунов, от которых тянулись густые вечерние тени. Караванщики проводили грайанца неприязненными взглядами, но Раш их не заметил.

Он отошел не так уж далеко от места привала, но громадные валуны, ведущие вокруг озера вековой хоровод, уже закрыли отдыхающий караван. Стоянку выдавала лишь струйка дыма, тянущаяся к небу, на котором уже начал проступать бледный серп месяца.

Раш крепко, с наслаждением потянулся: тело затекло и устало за долгий день тряски в верблюжьем седле. Затем мимолетный проблеск удовольствия исчез с лица, оно стало привычно-хмурым. Раш окинул осуждающим взглядом продолговатое озеро: до противоположного берега рукой подать, а направо и налево тянется длинная полоса воды. Эту невольничью слезинку до темноты не обойдешь!

И все же Раш неспешно двинулся прочь от стоянки. Нет, он не рассчитывал найти следы тех, за кем они вели погоню. Просто не хотелось сидеть, дожидаясь, когда караванщики состряпают пахнущую дымом похлебку из полуразварившихся зерен зутху. Раш не озирался в поисках кострища или чего-нибудь в этом роде. Ему казалось, раньше и сейчас, что враг встретится ему обязательно во плоти и лицом к лицу.

Споткнувшись о камень, Раш выругался вслух. Надо возвращаться. Глупо гоняться за призраком.

Глупо, но сладко…

Иногда Раш сам понимал, что сходит с ума. Но это его не пугало и не заботило.

Он еще раз окинул противоположный берег рассеянным взглядом, вскользь подивившись тому, какая здесь скудная растительность. И это в Наррабане, где жизнь рвется взять свое, если ей удается отыскать воду… Впрочем, караванщики вроде бы говорили, что вода в озере скверная. День-другой пьешь – ничего, а поселишься на берегу – вскоре заболеешь. Говорят, даже знак тому есть: в солнечный день на воде радужная пленка.

Спокойные, равнодушные мысли. Медленный, длинный вечер, тягучий, как мотив наррабанской песни.

И вдруг…

У противоположного берега, где только что неподвижные воды ловили лучи уходящего солнца, теперь взбивали брызги два человека: похоже, один споткнулся и наглотался воды, а другой помог ему подняться на ноги.

Да не может же быть…

Раш метнулся за камни. Теперь он отчетливо видел выходящих на берег мужчину и женщину.

И заметалось перед глазами прозрачное пламя, когда-то вспыхнувшее на старой лесной вырубке! Он не погас, этот костер, он всегда был с Рашем!

А теперь рядом возник тот, кого должно было поглотить пламя.

Враг.

Вор.

Самозванец.

Женщину Раш тоже разглядел, но не узнал, не захотел узнать. Не мог он сейчас вспоминать детство, уроки карраджу и гибкую, стройную красавицу с мечом в руках, которая относилась к маленькому Ралиджу с материнской нежностью и в которую он был наивно, по-мальчишески влюблен. Не было в пылающем мозгу места для воспоминаний.

А двое на том берегу уже пошли прочь от кромки воды. Раш чуть не бросился в озеро, чтобы добраться до них, но последние крохи рассудка напомнили ему, что он не умеет плавать.

Выбравшись из своего укрытия, Раш бегом бросился вдоль берега, чтобы скорее обогнуть озеро. Он забыл про Айрунги, про караван, про все, кроме мести. А огонь в мозгу пылал, сжигая остатки разума, превращая человека в бешеного зверя.

– Не очень-то любезно со стороны Кай-шиу швырнуть нас в воду так далеко от берега! Я думала, мне конец!

– Да ничего страшного, глотнула водички, вот и все.

– Я… я не умею плавать… я захлебнулась… Прекра- ти ухмыляться! Ты тоже мог утонуть!

– Я? В этой луже? Да меня и силой не утопишь! Погоди, как-нибудь расскажу, как меня крутило в реке Бешеной!

– Любишь ты хвастаться… Лучше подумай, успеет ли наша одежда высохнуть до темноты? Ночи здесь холодные…

Путники уже достигли предгорья. Холмы становились все выше; горный хребет, грозно темневший в сумерках, уже не походил на рыбу.

Мелкие камешки посыпались у женщины из-под ног, она взмахнула руками, не удержалась и, плюхнувшись, съехала с откоса в огромную темную лужу – настоящее маленькое болотце.

Орешек спустился следом и подал ей руку:

– Ну, так ты и до утра не высохнешь… Погоди, да это не вода! Вей-о! Ну и воняет же! Какой только пакости нет в этом Наррабане!

Нурайна понюхала свои пальцы, испачканные чем-то темным, маслянистым.

– Знаешь, – серьезно сказала она, – если б ты сумел переправить это болотце в Грайан, то всю жизнь мог бы не заботиться о деньгах. Вот из этого и делают “небесный огонь”…

Нурайна обернулась через плечо, пытаясь рассмотреть перемазанную спину, и с огорчением убедилась, что перемазана отнюдь не только спина. Женщина бросила на своего спутника несчастный взгляд. Даже в сумерках было видно, как густо и мучительно она покраснела. Королевская дочь больше всего на свете боялась оказаться в смешном и глупом положении.

– Я… мне надо отчистить одежду…

– А для этого ее придется снять, – серьезно и сочувственно подхватил Орешек.

Нурайна испытующе заглянула ему в глаза, но не заметила насмешки (парень и впрямь был хорошим актером).

– Я сейчас… – хмуро сказала она. – Отойду на другой склон и попробую оттереть эту мерзость. Стой тут и жди…

Орешек остался один под темнеющим небом, среди недобрых холмов. У ног его лежала лужа черной поблескивающей жидкости, источающей неприятный запах, от которого щипало в носу. Неужели из этой гадости и делают “небесный огонь”?

Он вспомнил полыхающие осадные башни, вспомнил людей, катавшихся по земле в напрасной попытке загасить пылающую одежду. На миг парню стало страшно. Злая таинственная сила затаилась в черной вязкой жиже и готова была взметнуться багровыми языками, наброситься на путника, обнять, убить…

Зябко передернув лопатками, он достал бронзовый талисман. И сразу страх отступил: у Орешка была защита!

Вот уж не ожидал он, что в вонючем подземелье, у людоедов-нарров, сыщется такое сокровище! Верно говорят в Арш-мире: “Чего только море на берег не выбросит – то утопленника, то жемчужину…”

Еще не очень стемнело, три змеи были видны четко. И надпись тоже. Вот оно, слово “огонь”. И коротенькая фраза под ним. Совсем простая. Неужели она дает власть над стихией пламени?..

Размышления Орешка были прерваны злым насмешливым голосом:

– Ну, здравствуй, Сын Клана! Как тебе чужое имя? Не коротко, не узко, в плечах не жмет?

Орешек сразу узнал этот голос – и от волнения шагнул вперед, не заметив, что носки сапог ушли в вонючее месиво.

По щиколотку увязая в густой черной массе, шел к Орешку его смертельный враг. Белеющее в сумерках лицо, распяленный в страшной улыбке рот, безумные глаза…

Орешек переложил талисман в левую руку, а правую опустил на эфес Сайминги.

– Нет, – со злобным весельем проговорил тот, кто некогда был Соколом. – Второй раз ошибки не сделаю, с рабом клинки не скрещу. Умрешь такой смертью, какую заслужил… тебе такая в страшных снах не снилась!

Долго пребывать в растерянности Орешек просто не умел. Он стряхнул оторопь и вновь стал самим собой:

– Не знаю, откуда ты вылез, приятель, но ты как раз вовремя. Я тут составляю список, кого мне положено бояться до обморока. Могу тебя туда внести, под сто сорок первым номером…

– Не начинай юнтивара, это не для тебя раб. Я же сказал, что ты умрешь не в поединке. Знаешь, что такое истинная магия, наследство Клана, то, чего не отнять никакому самозванцу? Сейчас узнаешь! Прощай навсегда!..

Плащ Нурайны был бесповоротно погублен, его пришлось бросить. Остальная одежда, к счастью, почти не испачкалась…

Поднимаясь по склону холма, женщина увидела, как из-за вершины с ревом взметнулось ввысь чудовищное пламя. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Немыслимый костер черным языком дыма лизал небо.

Она взбежала на вершину холма – и остановилась. Огонь, бесчинствующий внизу, не подпускал к себе: невыносимый жар дрожащей стеной встал меж женщиной и пламенем. Нурайна в ужасе огляделась. Где Ралидж? Показалось ей или нет, что в гул огня вплелся предсмертный вопль человека?

В этот миг пропавший спутник был для нее дороже брата, дороже собственной жизни, дороже всего на свете.

– Ра-алидж! – неистово закричала она.

И ответом на крик было чудо.

Оранжевый, с черной каймой дыма, огненный занавес чуть распахнулся, это было похоже на отогнувшийся лепесток цветка. Из пламени на песок шагнул человек и медленно пошел вверх по склону. На коже его не было ожогов, одежда ничуть не обгорела. На лице было написано глубокое потрясение.

Орешек остановился перед застывшей женщиной и протянул ей на ладони бронзовый диск.

– Вот, – сказал он каким-то не своим голосом. – Остались две змеи…

– Ты произнес заговор? Зачем?

– Так ведь загорелось все… И когда он успел поджечь? По-моему, он взглядом… Значит, он был магом, да?

Нурайна схватила своего спутника за плечи, встряхнула так, что у него лязгнули зубы, и закричала прямо в лицо:

– Очнись! Кто там что поджег? Окрик привел Орешка в себя.

– И откуда он взялся… Сокол этот бывший… Ралидж…

– Что-о? Ралидж Разящий Взор? Он… он там, в огне?

Орешек промолчал, но молчание это было ответом.

Нурайна пошатнулась, шевельнула губами, пытаясь что-то сказать, а потом молча обогнула Орешка и пошла к огню, приблизившись к пламени, она сорвала с шеи бархатный мешочек на шнурке, с размаху бросила его в огонь и что-то зашептала.

Подошедший сзади Орешек не мог разобрать ни слова, но он и так знал, что Нурайна молится. Знал и то, что в мешочке была сухая хвоя. Отправляясь за море, многие берут с собой хвою: человек не знает, где его ждет смерть, а ели в Наррабане не растут…

Закончив молитву, Нурайна вскинула голову и сказала твердо и четко:

– Спасибо за то, что ты жил!

– Спасибо за то, что ты жил! – заставил себя Орешек произнести ритуальную фразу, в которой ни один грай-анец не откажет мертвому – даже негодяю.

Оба постояли еще немного, а затем молча повернулись и пошли своим путем. А позади разрывал темноту такой могучий погребальный костер, какого не было ни у одного короля Великого Грайана.

А с дальнего берега озера глядел на гигантский столб пламени атаман Суховей.

Только что в сгустившихся сумерках завершилась беспощадная схватка. От налетевшей шайки отбивались не только храмовые служители. За оружие взялись даже погонщики, которые принадлежали храму и очень боялись гнева Единого. Но защитники каравана были смяты и беспощадно перебиты. И теперь разбойники при свете факелов вспарывали кривыми мечами тюки и седельные мешки, выбрасывали на песок их содержимое.

Отведя взгляд от огненного цветка, атаман обернулся к единственному пленнику. Человек был связан, на нем остались лишь штаны да разорванная в драке рубаха. Не было даже сапог – кто-то на них уже польстился.

Суховей скользнул глазами по высокой тощей фигуре пленника, по острому костистому лицу.

– Приветствую тебя, посланник Единого! Поклон тебе до земли, святой человек! – Суховей и в самом деле низко поклонился, без шутовства и насмешки, и продолжил так же ровно и приветливо: – Сам скажешь, где сокровища, или пытать тебя будем?

– Сокровища? – переспросил Айрунги, стараясь выиграть время (он надеялся на появление Раша с его огненным взглядом). – Какие сокровища?

– Стыдно Посланнику Отца Богов говорить неправду! – мягко укорил его атаман. – Мне верный человек сказал: караван сокровища везет в Сутхи-до, в храм. А еще праведник жертвы принесет в горах, в заброшенном святилище…

Одно из правил, не раз спасавших Айрунги жизнь, гласило: “Никогда не говори “нет”, если твой собеседник уже произнес слово “пытка”. Ничего не отрицай и ни в чем не запирайся”.

– Почти все правильно, – сознался он. – Однако твой верный человек – дурак! Караван действительно вез сокровище, но…

Краем глаза он увидел, как стаей сгрудились вокруг разбойники, настороженные, злые, сплошь клыки и когти, веско закончил:

– Но это сокровище – я! Я, Посланник Единого, выразитель его воли на земле, ехал в Сутхи-до, чтобы словом бога возжечь в сердцах горожан гаснущее пламя истинной веры!

На физиономиях разбойников проступило такое нехорошее разочарование, что Айрунги переступил босыми ногами по песку и робко добавил:

– Вы ждали золота и драгоценностей… но, может быть, вас утешит благословение Единого, переданное через уста святого человека?

– Увы, – огорченно развел руками Суховей, – не утешит. Пусть это грех, а только верить тебе я не стану. Погости пока у нас, а я пошлю человека разнюхать про караван. Если было золото – расскажешь, куда делось: мои палачи умеют правду добывать. Если и впрямь сокровище – это ты, поторгуемся за тебя с главным жрецом… Эй, гиены, верните святому сапоги!.. Что? Балахон? Нет, балахон будет мой. Одежда праведника приносит грешнику удачу, это все знают… А не даст храм выкупа – уж извини, придется тебя, чистая душа, в рабство продать. Много за тебя, за старого, не выручишь, но все-таки… Если ты и впрямь свят, Отец Богов спасет тебя и освободит..

 

Густая тьма щетинилась колючими кустами, подсовывала под ноги валуны, а могла, подлая, и в бездонную трещину путников спихнуть. Надо было остановиться на ночлег. Этого хором требовали здравый смысл и Нурайна.

– Нет! – заявил Орешек нелогично, но твердо. – Не буду торчать тут до утра! Чует мое сердце, хозяина надо спасать! Да я здешние камешки руками по одному переберу, а разыщу эту проклятую пещеру!

– Ищи! – огрызнулась усталая и злая Нурайна. – Дурак и на елке груши ищет! Простукивай скалы лбом – в которой из них пещера? Или просто заори погромче – может, Илларни отзовется… или горных духов перебудишь, они тебя до места доведут, лишь бы заткнулся и спать им не мешал…

– А это мысль… – медленно отозвался из темноты Орешек. – Ну… горных духов разбудить…

– Ты сошел с ума? – поинтересовалась Нурайна. – Посмей только разораться! Представляешь, кто сбежится на твои дурные вопли?

– Да не собираюсь я кричать! – ответил Орешек с небрежной лихостью человека, который задумал вычерпать море пригоршнями и не видит в этом особых затруднений. – Я и на Кай-шиу не кричал, а она меня еще как услышала!

– Ты… про талисман? – растерялась женщина. – Ох, с ним бы поосторожнее… колдовство – дело серьезное! Как говорится, не выманивай дракона из пещеры!

– А что осторожничать? Два раза судьба сберегла, сбережет и в третий!

Тут, как нарочно, ветер разорвал облачный покров, скрывающий месяц. Орешек поднял ладонь к самым глазам, повернул бронзовый диск так, чтобы лунный свет на миг сверкнул на тонких серебряных линиях Зазвучали слова – короткие и тяжелые, как срывающиеся в ущелье глыбы.

И вновь сомкнулись тучи, и воцарился мрак.

Вздрогнула Нурайна, ожидая грозного голоса из земных недр…

Шли длинные, тягостные мгновения, но не откликнулся Дух Гор, лишь кровь гулко стучала в висках.

Из темноты протянулась рука, легла на локоть женщины. Нурайна чуть не закричала.

– Пойдем, – сказал Орешек негромко. – Здесь недалеко… Заледеневшая Нурайна молча, покорно шла за своим провожатым, пока их не остановили жесткие ветви.

Пригнувшись, Орешек вцепился в тонкий кривой стволик.

– Надо же, сам дохлый, а корни какие длинные… А вот я его… та-ак!

Взметнув над головой выдранный куст, парень отшвырнул его прочь:

– Он трещину загораживал… Давай за мной!

Повернувшись боком, он втиснулся в узкую каменную щель. Чуть поколебавшись, Нурайна последовала за ним.

Никогда еще перед королевской дочерью не лежал подобный путь! То боком, то ползком, то на четвереньках, то в полный рост, но по узкому карнизу, лицом к стене, над пропастью, которая хоть и не видна была во мраке, но ощущалась явственно, как дыхание врага за спиной…

В одном месте, где можно было разогнуться и твердо встать на ноги, Нурайна робко спросила:

– Откуда ты знаешь путь?

– Просто знаю, и все. Насквозь гору вижу… Осторожно, трещина обрывается вниз. Садись рядом… вот так… дальше не

Во мраке Нурайна не видела своего спутника, лишь слышала ровное дыхание и ощущала тепло крепкого плеча.

– Илларни рядом, – продолжил Орешек. – По этой щели воздух проходит туда, где держат хозяина. Теперь вниз, потом ползти придется: щель узкая… зато рассекает потолок этой… ну, темницы… и можно туда спрыгнуть… Хозяин сейчас не один – охраняют его, наверное…

– Так чего мы ждем?

В темноте Орешек нашарил ее ладонь, зажал в своей и положил обе руки – свою и женщины – на пряжку пояса. Точно раскаленная игла пронзила руку Нурайны от кисти до локтя. Произошло это так быстро, что женщина не успела вскрикнуть.

Орешек чуть повернул пряжку, чтобы можно было ее разглядеть. Нурайна не раз видела черный камень и со слов Ралиджа знала, что в миг опасности в нем загорается красная искра. Но теперь весь камень налился жутким багровым светом. Он ничего не освещал рядом с собой и был похож на кровавый глаз какого-то недоброго существа.

– А эта дура водяная говорит – выброси… – угрюмо процедил Орешек. – Да плевать мне, злорадствует он или нет, главное – о беде знать дает!.. Но тут даже не в поясе дело. Камни говорят… ну, не словами, я просто все знаю… Здесь по ночам царит какая-то ужасная сила, а с рассветом прячется в свое логово. Не знаю, что тут за кошмар хозяйничает, но нам с ним не тягаться. Будем ждать до утра, потом заберем хозяина и пробьемся наружу.

Нурайна решила, что раз до сих пор она доверяла колдовскому чутью Ралиджа, то надо и дальше доверять – безоговорочно и до конца.

– А этот… это… оно слышит наши голоса?

– Не знаю, но сюда оно никогда не добиралось. А Илларни и его охрана ничего не слышат… – Орешек подавил зевок. – Просто умираю, так спать хочу…

– Ну и спи. Я-то и глаз сомкнуть не смогу, так волнуюсь…

– Нельзя. Почему-то кажется, что если усну, перестану понимать язык скал. А второй раз заклинание не скажешь.

– Э-эй, тогда не спи! – всполошилась Нурайна. – Ты говори… расскажи мне что-нибудь! Помнишь, недосказал, как с теми двумя… Шмель и Бурав, да?.. Ну, как вы на спор украли племянницу аршмирского шайвигара.

– Вей-о! Тебе ж эту историю слушать было противно, ты даже из комнаты вышла!

– Ну… а сейчас захотелось узнать, чем там дело кончилось.

– Да ладно, я уж и не помню, что тебе тогда врать начал… Лучше ты мне кое-что расскажи, а то глаза так и закрываются…

– Все, что хочешь!

– Хозяин упоминал о проигрыше в “радугу”, из-за которого Огненные Времена сменились Железными. А потом, мол, летописцы все исказили, легенды все переврали, а правду знаешь только ты из каких-то старых записей… Рассказала бы, а?

Некоторое время Нурайна молчала.

– Вообще-то все это – дело Клана Дракона и не касается посторонних… – сухо отозвалась она наконец.

– Засыпа-аю! – заскулил Орешек, в котором взыграло любопытство. – Глаза словно медом намазаны… так и слипа-аются…

И зевнул так выразительно, что Нурайна не выдержала и начала повествование – сначала неохотно, а потом все больше и больше увлекаясь:

– Случилось это за два года до начала Железных Времен. Самым большим было тогда королевство Алых Скал, оно простиралось от Недоброго леса до Железной Гряды. Правил там Авитан Светлый Щит из Клана Дракона, Ветвь Гребня. В королевстве Кланы были не слишком сильны, Истинных Магов было мало, да и тех нельзя было назвать могущественными. Поэтому несколько влиятельных родов – один из них некогда правил королевством – сумели объединиться для захвата власти. Это был не просто дворцовый переворот, а кровавый мятеж, всколыхнувший страну. Город пошел на город, замок – на замок. Король был убит, не пощадили заговорщики и восьмилетнего принца. А дочь короля, Ульгайя Серебряная Снежинка, была заперта в одной из дворцовых башен. Предполагалось, что новый король перед вступлением на престол женится на принцессе, чтобы сделать коронацию более законной. Но заговорщики не сумели договориться, кто же из них будет этим королем. Их внутренние распри увеличили сумятицу в стране…

Орешек с детства любил предания об Огненных Временах. Его воображение расцвечивало их яркими красками. А поскольку он побродил по свету куда больше, чем Нурайна, он живее, чем она, смог представить себе трактир на лесной дороге, куда перенеслось действие рассказа. За триста лет такие заведения не изменились: бревенчатые стены, земляной пол, длинные дощатые столы, широкие скамьи, на которых гости не только сидели, но и спали… даже хитрую морду хозяина Орешек видел так четко, словно сам шагнул в шумное, пропахшее потом и кислым вином помещение.

И куда яснее, чем Нурайна, понимал Орешек, какой опасности подвергался парнишка лет пятнадцати-шестнадцати, вздумавший в таком подозрительном месте расплатиться за еду и ночлег золотом, да еще доставший монету из кошелька на глазах у хозяина трактира.

– Без соображения паренек! – не выдержал Орешек. – В этакой глухомани трактирщик обязательно связан с разбойниками, ему просто не прожить без этого! Если у мальчишки меди не было, вытащил бы золотой заранее, незаметно. А стал бы платить, сказал бы: вот, мол, повезло, нашел на дороге монету, а то б и поужинать не на что…

– Пожалуй, – кивнула Нурайна. – Мальчику явно не хватало житейского опыта. Но он сказал, нечаянно или нарочно, что утром сюда прибудут его друзья: у них здесь назначена встреча. Может, это спасло ему жизнь.

– Наверняка! – кивнул Орешек и откинулся к стене, стараясь представить себе и то, о чем рассказывала Нурайна, и то, о чем можно было догадаться.

Итак, трактир на лесной дороге, прикорнувший в углу на лавке парнишка и отчаянно галдящая за столом хмельная ватага наемников…

Нет, разве уснешь, когда стены трясутся от воплей и пьяного хохота! А хозяин-то рад-радешенек: подает кувшин за кувшином… ну и растрясут же вояки свои кошельки!

За главного у них, похоже, вон тот, что каждый раз, как встает, макушкой потолочную балку цепляет. Дружки зовут его просто и непритязательно: Гром. А почему его так зовут, становится ясно каждый раз, как он открывает пасть.

Конечно, в наемники может податься любой, даже Сын Клана. Но здесь совершенно ясный случай: у парня на физиономии прямо-таки большими буквами написано: “Отребье”. Ну, никаких сомнений!

А если прислушаться (во имя Безликих, как же не прислушаешься, если так орут!), можно понять: нет, не главный он у них! Наоборот, ватага потому так лихо и пьянствует, что с приятелем прощается. Они решили податься за Железную Гряду, в Озерное королевство, а Грому туда, оказывается, нельзя. Он, видите ли, в Озерном королевстве уже успел побывать – и его там крепко запомнили. Теперь дружки на все лады изощряются, перечисляя, что проделает с Громом палач, если наемник решит навестить знакомые края. М-да, просто мороз по коже! Ну и фантазия у людей!

Хвала богам, их начинает одолевать сон… немудрено, с того-то пойла, каким потчует хозяин”. С одного глотка ясно: нормальному человеку это пить нельзя. Это можно лить только в такие вот луженые горластые глотки… Во-от, еще одна голова плюхнулась на блюдо с вареными раками… вот еще один сполз на пол и прикорнул под столом. Отлично! Все готовы… кроме Грома! Мало того что не спит, негодяй неугомонный, так ему еще и в “радугу” сыграть приспщшго. Ходит по трактиру, трясет коробкой с костяшками, приятелей своих тормошит…

Наемник пихнул ногой одного из спящих, приподнял за волосы голову другого, убедился, что от дружков никакого толку, и взревел так, что за стеной у коновязи шарахнулись и заржали лошади:

– Тр-рактирщик! Ты где? Подь сюда… играть будем! Но бывалый хозяин предусмотрительно укрылся в погребе, откуда только что носил наверх вино. И крышку за собой прикрыл.

Разочарованный наемник тяжелым взглядом обвел притихший трактир и углядел парнишку, который не успел притвориться спящим. В два шага Гром пересек комнату и навис над мальчиком:

– Ты… как тебя?.. Сыграем! Ну-ка, покажи свой кинжал… Разукрашен красиво, а лезвие – дрянь. Ладно, ставь против моего ножа… разрешаю…

– Бери так, – робко предложил парнишка. – Я спать хочу…

– А я сказал – играем! Вот, бери коробку… тряхни хорошенько…

– Если проиграю – отпустишь меня спать? – уточнил парнишка, заранее примирившийся с потерей кинжала.

– Проиграешь – отпущу… Что там? Два алмаза и подкова? А ну дай сюда коробку!.. Две розы и подкова… Эх, твоя взяла!

Гигант тупо глядел на рассыпавшиеся по скамье плоские костяшки.

– А вот отыграюсь! Против ножа и кинжала – мой кошелек… не помню, сколько там осталось… И плевать, ставлю весь…

Трактирщик в погребе поздравил себя с тем, что заранее получил с гостя плату за вино.

– Оп-пять розы… цветочки поганые… Не-ет, отыграюсь! Против всего… вот этого… ставлю седло… Куда – спать?! Я те дам – спать! Играй!

Трактирщик поднялся по лесенке и неуверенно взялся за крышку над головой. Можно уже вылезать или не стоит попадаться наемнику под горячую руку? У него сейчас в душе не чижики щебечут – судя по тому, как он нахваливает свою лошадь. Даже предлагает, пьяный дурень, завести кобылу в трактир, чтобы парнишка ее осмотрел и согласился принять в качестве ставки!

Когда трактирщик наконец решился выглянуть наверх, он увидел, что Гром уже снял куртку и теперь стаскивает через голову рубаху.

– Вот… и сапоги… Эх, сам вижу, что мало… против лошадки моей бывшей, и седла, и всего… Штаны добавить?

– Да ничего мне не надо… – безнадежно пискнул мальчишка.

– Заткнись и играй! Морская звезда, кинжал, алмаз – эт-то я хорошо кинул! А ну, ты… два кинжала и алмаз… да можешь ты, гаденыш, хоть раз проиграть? Совесть у тебя есть? А ну, ставь всю кучу против… против моего меча, чтоб я сдох!

От удивления трактирщик высунулся из своей норы по пояс. Наемник ставит на кон оружие! Хозяин трактира видел бедолаг, которые пропивали с себя все до нитки, но за оружие даже они держались обеими руками.

– М-морская звезда… ну, куда она поперла против твоих алмазов?.. Э-эй, это что же – я и меч проиграл?!

Заинтересованный трактирщик выбрался наверх и воззрился на Грома, который, в одних кожаных штанах, возвышался над проигранной кучкой барахла и, держа гигантский двуручный меч, враждебно и недоверчиво глядел на перепуганного мальчишку.

– Небось первый раз играет, – примирительно сказал трактирщик. – Новичкам везет. А ты, приятель, чтоб судьбу умаслить, поставь что-нибудь ценное…

Среди игроков и впрямь существовала примета: если долго проигрываешь, надо резко повысить ставку – подкупить удачу. Но дать такой совет голому человеку…

Гром выпрямился под самый потолок и нехорошим взглядом обвел трактир. Хозяин съежился, пожалев, что рано вылез из погреба.

Лицо наемника прояснилось: он вспомнил нечто действительно ценное, не уступающее его любимому мечу.

– Против всего, что проиграл, – торжественно провозгласил Гром, – ставлю трон королевства Алых Скал!

Трактирщик заржал было, но поспешно прикрыл рот рукой.

– Но уж потом-то ты отпустишь меня? – взмолился чересчур везучий мальчишка. – Последний раз кидаем, ладно?.. Что там у тебя, три алмаза? Отлично! Великолепно кинул! Теперь я бросаю…

И оцепенели оба игрока, и остолбенел трактирщик, потому что легли на скамью три костяшки с алым изображением дракона – самый сильный, непобедимый набор, его еще называют “королевским”! *

– Три дра-ко-на! – сосредоточенно выговорил Гром, мягко осел на пол и заснул, пристроив голову на куче проигранно го барахла.

– Вот и хорошо! – облегченно вздохнул парнишка, смахнув костяшки на пол и устраиваясь на скамье. – Может, утром он поумнеет…

Проснувшись, юный путник обнаружил, что трактир опустел. Ватага поднялась с рассветом и ушла своим путем. На полу сиротливо лежала кучка выигранных вчера вещей.

Вошел Гром, пригнувшись, чтобы не сбить головой притолоку. Наемник по-прежнему был в кожаных штанах, на плечах сверкали капельки воды, с длинных темных волос стекали струйки. Видно, не одно ведро вылил на себя бедняга у колодца.

– Лошадь у коновязи, – мрачно сообщил он. – Зовут – Крапива. У нее рот нежный, ты полегче удилами…

– Да ладно, – легко ответил мальчик, – пошутили и забыли. Забирай вещички, ничего ты мне не должен!

И тут же над ним нависла разъяренная гора мускулов.

– Что, гаденыш, долго на свете живешь, надоело уже? Милостыню он мне подает! Долги прощает! Ах ты, головастик болотный! Ну, пускай я из Отребья, пускай у меня собачья кличка вместо имени… но никто не посмеет сказать, что я хоть что-то украл и хоть раз не заплатил проигрыш!

Мальчишка понял, что нарвался на человека с твердыми убеждениями. И еще понял, что ему сейчас оторвут голову.

– Да нет же, – мягко и убедительно заговорил мальчик. – Расплатился ты честно, трактирщик свидетель. Просто мне из этих вещей почти ничего не нужно. Кошелек возьму, нож… А зачем мне твои сапоги? Я же в любой двумя ногами влезу!.. Я твое барахло просто оставлю на полу. И каждый может его взять – например, ты…

Гром подумал. Коротко рыкнул на трактирщика, который, услышав про бесхозные вещи, сунулся было поближе. Протянул руку к рубахе и спросил, не до конца веря своему счастью:

– Что, и меч не берешь?!

– Да мне эту оглоблю и не поднять! Наемник уже одевался.

– Хороший ты парень! Если еще встретимся – выпивка с меня… сейчас-то я, сам знаешь, кошелек проиграл!

Так бы они и разошлись, довольные друг другом, но трактирщика дернула за язык Многоликая:

– Трон тоже бросаешь среди прочего барахла, сынок?

– Какой трон? – не понял наемник. Трактирщик, похихикивая, объяснил – какой… Гром свел густые брови в тяжелом раздумье. Мальчик, почуяв недоброе, попытался прошмыгнуть к двери.

– А ну, сидеть! – пришпилил его к стене командный рык. Наконец Гром заговорил негромко и серьезно:

– Ладно… был я вчера распоследним дурнем… до чего же здесь вино поганое! Но дело сделано, а проигрыш я всю жизнь платил. Не знать мне теперь покоя, покуда не станешь ты, малыш, королем!

Мальчик метнул затравленный взгляд на трактирщика. Тот выразительно постучал себя пальцем по лбу.

– Тебя как зовут? – требовательно спросил Гром своего будущего повелителя.

– Имя у меня есть, – с достоинством отозвался мальчик, – и, поверь, хорошее. Но сейчас называть его не хочу.

– Не ты один такой, – понимающе кивнул наемник. – Возьми пока прозвище погрознее… вот хотя бы Джилар Победитель. Звучит, а?

– Назваться чужим именем?! – взвился было оскорбленный парнишка, но Гром оборвал его:

– Нет же, дурень, прозвищем! Ты ж никогда не будешь уверять, что так тебя отец назвал! А короноваться можно под настоящим именем.

– Мне выдумками забавляться некогда, – хмуро ответил мальчик спятившему наемнику. – За мной, если хочешь знать, гонится свора убийц!

– Мы теперь с тобой, как рыба с водой, – повел могучим плечом Гром. – С убийцами, если что, я потолкую. Никто тебя не тронет, пока на престол не взойдешь. А уж тогда пусть тебя хоть режут, хоть травят…

Парнишка хотел что-то возразить, но в открытую дверь ворвался отголосок дальней схватки: крики, лязг оружия, испуганное ржание лошадей. Не сговариваясь, подросток и наемник выбежали за дверь и со всех ног бросились по дороге.

За поворотом им открылось печальное зрелище. Три коня, всхрапывая, бродили среди мертвых тел. У одного из лежащих была пробита стрелой шея, двое других встретили смерть с мечами в руках. Нападавшие – кем бы они ни были – успели скрыться.

Горестно охнув, мальчик упал на колени возле одного из воинов. Наемник с фубоватым сочувствием положил ему руку на плечо:

– Это твой друг?

– Друг отца, – поднимаясь на ноги, сказал побледневший мальчик. – Ехал, чтобы встретить меня… а теперь у меня не осталось никого на свете…

Наемник мрачно размышлял вслух:

– Убийцы сразу ускакали – стало быть, не за тобой… Глядишь, еще кто нагрянет, уже по твою душу… Уходить надо!

Безмолвный мальчик покорно подчинился. Ему, похоже, было все равно, куда и зачем идти. Лишь у поворота дороги он робко обернулся:

– А… костер?

– Скажу трактирщику, он все сделает.

Вскоре два всадника уже путали след по лесным тропинкам, по старым просекам, по руслу высохшей речушки. Мальчик безучастно ехал следом за Громом, время от времени под- • нимая тонкую белую руку, чтобы защитить лицо от хлестких ветвей. Очнулся парнишка лишь тогда, когда Гром придержал свою лошадь.

– Я тут придумал… – поделился наемник яркой идеей. – Чтоб никто не вякал, будто ты не по закону на трон взошел, мы тебя женим на принцессе Улыайе.

Парнишка подавил нервный смешок и покрутил головой, невольно восхитившись спокойной целеустремленностью своего спутника.

– Не возражаю. На принцессе так на принцессе. Чего не сделаешь ради престола! Но тогда поторопись: во дворце уже два жениха имеются. Недоглядишь – ее замуж и выдадут…

– Пусть выдают! – небрежно решил Гром судьбу принцессы. – А мы из нее сделаем вдову и снова пустим дело!

Мальчик замолчал, поняв, что имеет дело с силой, в мощи и размахе не уступающей стихийному бедствию вроде землетрясения или лесного пожара…

Орешек восхищенно присвистнул.

– Я понял, конечно, о ком речь, но и подумать не мог, что все началось с коробки с костяшками…

– С трех костяшек! – уточнила Нурайна. – С трех драконов!.. Безродный наемник и сирота с убийцами за спиной отправились на завоевание королевства и времени зря не теряли. В тот же день они наткнулись на разбойничью шайку. Гром поиграл мускулами, выдернул с корнями молодое деревце – и обеспечил себе и своему спутнику место в отряде. Таким богатырям, как он, везде рады. Но если бы разбойники знали, что будет дальше, не спешили бы принять новичка в свои ряды.

– Про шайку я тоже не знал. В летописях сказано…

– Ты еще будешь пересказывать мне летописи? Не перебивай… Утром Гром с подозрительно глубоким знанием разбойничьих обычаев вызвал вожака на поединок и убил его. Понимаешь, единственный способ самому стать вожаком…

– Ты еще будешь разъяснять мне разбойничьи порядки? – отомстил ей Орешек за летописи. – Не отвлекайся.

– Когда разбойники подняли восторженный вой в честь атамана Грома, тот велел всем заткнуться. И сообщил, что его дело маленькое – мечом махать. А вот Джилар – голова, Джилару и быть атаманом. А если кто, шибко умный, недоволен, пусть скажет сразу. Он, Гром, этому шибко умному кишки намотает на… – Нурайна чуть сбилась, но быстро продолжила: – …на шею. И сразу вокруг станет тихо, мирно, наступит полный порядок…

– И что, смирились? – изумился Орешек.

– Ну… видимо, Гром выглядел внушительно… Самое интересное началось, когда атаман Джилар был признан шайкой. Гром, которого с первого взгляда можно было счесть тупой горой мышц, оказался прирожденным командиром. Он твердой рукой начал превращать шайку в боевой отряд, действуя от имени Джилара. Разбойников было немного, жили они попросту: украл – пожрал – спать завалился. Пощипывали проезжих да прятались от стражи. Гром поставил перед ними цель: оружие, как можно больше оружия! Шайка росла: Гром привечал любого бродягу. Прежде разбойники не допускали к своему костру беглых рабов: оружия те в руках сроду не держали, а хлопот из-за них могло быть много. А Гром не только принимал всякого – он тайно посылал весть невольникам в рудники, в каменоломни: убивайте надсмотрщиков, бегите в лес, атаман Джилар накормит вас, оденет, научит владеть клинком! И учились – в схватках: отряд рос, нужно было все больше продовольствия и опять-таки оружия. Гром талантливо планировал налеты на богатые владения. Теперь разбойники не прятались от стражи, а давали ей открытый бой. Слава Джилара катилась все дальше и дальше, и когда его люди одержали первую крупную победу, захватив Замок Горьких Родников, они торжественно подняли на щите перед шаутеем своего, юного предводителя, провозгласив его властителем замка.

– Какое время было, какие люди! – с завистью вздохнул Орешек. – До чего же тогда интересно жилось!

– А тебе сейчас интереса мало? – резонно заметила Нурайна. – Заела серая, однообразная жизнь?.. Слушай дальше. Джилар учился принимать решения, командовать людьми – и в бою тоже… Он оказался способным учеником. Из-за удали и лихости во время особо отчаянных налетов пару раз попадал в очень опасные передряги, из которых его вытаскивал Гром, ворча при этом, что никто не имеет права сдохнуть, пока он, Гром, не вернет ему долги…

Орешек понимал, о каких исторических событиях говорит Нурайна, но сейчас они обернулись к парню совершенно неожиданной стороной.

– Когда Гром счел, что накоплено достаточно сил, он двинул свое войско на столицу, рассчитывая, что по дороге его ряды пополнятся. На пути стоял Торшмйр. Не стены Каменного Города были главным препятствием, а…

– …а старый Гайлао! – восторженно подхватил Орешек.

– Гайлао Снежная Полночь из Клана Дракона, Ветвь Гребня! – торжественно уточнила Нурайна.

Оба помолчали, думая об этом незаурядном человеке, чье имя осталось не только в трудах летописцев, но и в народных преданиях и песнях.

В молодости Гайлао прославился как военачальник, под старость командовал дворцовой стражей короля Авибрана, своего родича. Старый Дракон был умен, решителен, но начисто лишен честолюбия. Борьбу за трон откровенно презирал, был предан королю и в ночь мятежа грудью преградил убийцам путь в покои государя. Полученные стариком раны были так серьезны, что заговорщики сочли его мертвым, но верные слуги спасли и выходили Гайлао. Встав на ноги, старый воин направился в Торшмйр: он знал, что в гарнизоне Каменного Города много ветеранов, ходивших в бой под его командой. Гайлао сумел склонить на свою сторону не только гарнизон, но и горожан, почти без крови овладел Торшмиром и собирался идти выручать наследницу престола – принцессу Ульгайю.

Гром понимал, что Дракон может стать либо могучим союзником, либо страшным врагом. Поэтому они с Джиларом вызвали Гайлао на переговоры…

– Да… – задумчиво протянула Нурайна, – увидеть бы это зрелище!..

Орешек понимающе кивнул. Ему тоже хотелось бы увидеть, как на глазах у осадившего город войска, на глазах у смотревших со стены защитников Торшмира сошел с белого коня Гайлао – седой, грузный, со шрамом на лице – и пошел, прихрамывая, навстречу возвышающемуся на своем гнедом Джи-лару. Взяв гнедого под уздцы, старый Дракон сказал отчетливо и громко:

“Рад служить моей принцессе!”

Орешек ухмыльнулся. В летописях говорилось, что Ульгайе удалось бежать из плена и что в мужской одежде, взяв прозвище Джилар Победитель, она сумела собрать войско для борьбы с узурпаторами…

– Представляешь, каким ударом это было для Грома? – фыркнул парень.

– То, что она – принцесса? Да, пожалуй. А вот то, что Джилар – девушка… уверена, что об этом Гром догадывался. Они пробыли рядом почти год, не слепой же он! Но он помалкивал, я знаю об этом из записей Ульгайи.

– А потом объединенными силами они двинулись на столицу, – мечтательно сказал Орешек. – И отовсюду к ним на помощь шли отряды, большие и маленькие. А Гром стал одним из военачальников принцессы… Интересно, что чувствовала она к человеку, который столько сделал для нее? Ведь Дочь Клана и думать не должна была о парне из Отребья…

– О чем она думала – в записях не сказано, – сухо и неохотно сказала Нурайна. – Зато говорится, что через три месяца – сразу после захвата столицы – принцесса имела тайную беседу с Гайлао, которому с детства привыкла поверять беды-неприятности, и поделилась с ним своей тревогой: она ждала ребенка… Если сейчас посмеешь ляпнуть хоть слово, я спихну тебя с этого дурацкого карниза!

Орешек прикусил язык: это было куда более потрясающе, чем проигранный в “радугу” престол!

– Но как же Гайлао ее на месте не убил?!

– Ульгайя пишет, что сначала старик разгневался, но потом вспомнил, как прежде его любимица искала у него защиты, стоило ей напроказить, растрогался и пообещал что-нибудь придумать… Надеюсь, ты понимаешь, что никому… и никогда…

– Да что я, дурак – оскорблять Клан Дракона?! – Орешек оценил честную прямоту Нурайны, которая, начав рассказывать, не умолчала даже о том, о чем ей больно было говорить. – Дальше-то что?

– На другой день собрался знаменитый совет Девяти Кланов… из морских там никого не было…

– Я помню, я читал…

– Забудь, что читал. В летописях сказано: Дети Кланов слушали Гайлао со слезами умиления, а когда он кончил, стены чуть не рухнули от криков восторга… Вранье! Все явились на совет злые, как волки зимой: знали, что в этот день решится, кому быть мужем Ульгайи и новым королем. Каждый, кто привел на помощь принцессе хоть небольшой отряд, уже видел себя на престоле. Ох, брань же там стояла! Но все заткнулись, когда встал старый Гайлао и гневно вопросил: почему трон, на котором восседали Драконы, должен достаться другому Клану?

Присутствующие напомнили старику, что в королевстве осталось лишь трое Драконов мужского пола, причем двое еще младенцы и в супруги принцессе никак не годятся, а третий… не имеет ли Гайлао в виду себя?

Старый Дракон не раз заявлял, что его не прельщает власть, поэтому настоящим потрясением для всех стали его слова:

“Да я хоть сегодня взошел бы на престол, чтобы сохранить его для своего Клана! Я мог бы дать моей королеве твердую власть, мир в стране. Не смогу дать лишь наследника – а прямое престолонаследие особенно важно во время смуты. Поэтому королем станет молодой, полный сил Дракон – мой сын!”

Когда Дети Кланов поняли, что Гайлао имеет в виду, началось такое… и впрямь стены могли рухнуть! Но старик жестко стоял на своем. Если Род может усыновить крепкого, здорового ребенка или достойного юношу и тем спасти себя от угасания, то чем хуже Клан? Он, Гайлао, твердо решил совершить обряд. Единственным человеком, который может войти в Клан Дракона, он считает умного, отважного и решительного военачальника по прозвищу Гром, год назад сумевшего буквально из ничего создать армию…  Договорить старику не дали.

Хорошо, что Гром из-за своего низкого происхождения не присутствовал на совете, иначе наверняка кого-нибудь убил бы – столько оскорблений и угроз заглазно выплеснули на него разъяренные Дети Кланов.

Ну и что с того? Высокородные могли негодовать до хрипоты, но реальная сила была в руках Гайлао, а Грома армия просто обожала, о нем к тому времени уже слагались баллады. Когда принцесса холодно и надменно одобрила намерения своего родственника и согласилась с его выбором, недовольные вынуждены были замолчать и смириться. Но в тот день были посеяны семена, из которых позже взошел Великий Мятеж…

– Я знаю, что было дальше! – гордо заявил из темноты Орешек

– Разумеется, знаешь! – холодно ответила Нурайна, досадуя, что ее перебили, когда она вошла во вкус повествования. – Детишки – и те знают…

И притихла, словно перед ней возникла грозная тень и молча, одним взором запретила сплетничать о себе.

Он и впрямь был выше сплетен, этот человек, которого приемный отец нарек именем Лаогран Полночный Гром. Он не пожелал стать очередным правителем королевства Алых Скал и переименовал страну в Грайан – Оплот Спокойствия. Лаогран поклялся навести Железный порядок и покончить со смутами Огненных Времен – и новые, Железные Времена стали отсчитываться от года его коронации. Он словно перечеркнул всю Историю за своей спиной – и остался в народной памяти Первым Королем…

Благоговейные раздумья Нурайны были прерваны вскриком из мрака.

– Что с тобой? – вцепилась она в локоть спутника.

– Я… ничего… почудилось, что стены хотят раздавить, наваливаются…

Встревоженная женщина пыталась хоть что-то разглядеть в темноте.

– Да ничего… – уже тверже повторил Орешек. – Это… это потеряло силу заклятие. Так я и не думал, что этот дар при мне до старости останется – понимать горы…

На миг Нурайна задержала дыхание: ей показалось, что мрак стал гуще и враждебнее. Но тут же она справилась со страхом и сказала ровным голосом:

– Ладно, путь к Илларни мы помним, вот только как узнать, когда наступит утро?

– Может, по пряжке? Поясок должен бы предсказать, когда эта злобная сила… ну, в нору свою уползет, что ли… Тогда выждем немного для верности – и вперед!

 

Шестеро Избранных сгрудились вокруг Великого Одержимого. Сейчас они походили не на безжалостных вершителей человеческих судеб, а на перепуганное овечье стадо. Да и как им было не прийти в смятение, если перед ними на черном жертвеннике не стонал истекающий кровью пленник, а возвышалась груда туго набитых холщовых мешочков, в которых скрывалась сила, способная уничтожить горный хребет вместе с ползающими по нему людишками.

Джилинер не сводил ястребиного взора с долгожданного сокровища. Шайса зорко поглядывал то на бледного, взволнованного Илларни, то на грайанку с измученным лицом (пленница осталась на каменном “балкончике”).

На женщину Шайса посматривал вскользь, главное недоброе внимание направил на Илларни. Он не мог простить ученому вчерашней обиды. Когда вечером Шайса вместе с четверыми кхархи-гарр втащил по крутой узкой лесенке гигантскую льдину, он заранее представлял, как лицо старика перекосится от страха, изумления и горькой зависти. Но тот внимательно осмотрел преподнесенную ему глыбищу, отколол маленький, с ладонь, кусочек льда и вежливо сказал: “Спасибо, этого хватит. Остальное можете выбросить…”

И сейчас Шайса с цепкостью сторожевого пса глядел, как мягкими осторожными движениями Илларни ослабил завязку на одном из мешочков, краешком деревянной лопатки подцепил немного крупного темного порошка и высыпал на раскаленные угли жаровни, стоявшей на жертвеннике.

Ослепительная вспышка заставила кхархи-гарр шарахнуться в сторону. Огненный язык с сухим треском взметнулся под свод пещеры, опалив людей мгновенным жаром. В новом освещении лик черной статуи на миг принял выражение злобного торжества. Заметил это лишь Джилинер, который ждал от порошка на углях именно такого эффекта и успел вскинуть глаза на черное лицо.

– Для тебя, Хмурый! – сказал он громко. – Только для тебя!

 

Женщина под серой вуалью привычно вытянула руку вперед и вниз и охрипшим от волнения голосом начала:

– Да возрадуется Кхархи…

Остальные подхватили молитву. Илларни сосредоточенно завязывал мешочек.

Внезапно в бормотание кхархи-гарр ворвался пронзительный вопль. Все обернулись к пленнице, которая с ужасом указывала рукой в черный зев коридора:

– Там… там такое… стра-ашное… о-о-о!

На ходу срывая с себя опояску, Шайса ринулся по ступенькам, едва не столкнул пленницу с “балкончика” и исчез в коридоре. Еще двое Избранных поспешили ему на помощь.

Пленница сбежала вниз и бросилась на грудь Илларни. Старик успокаивающе погладил девушку по волосам.

Тихо и быстро грайанка спросила:

– Успел?

– Да, умница, – так же тихо ответил Илларни. Вернулся Шайса, досадливо вертя в пальцах опояску.

– Нет там никого… и с чего эта дура развизжалась?

– Она провела ужасную ночь, – вступился Илларни за девушку. – До утра нам с ней являлись демоны и чудовища, вот у бедняжки нервы и не выдержали!

Раздраженным движением руки Джилинер восстановил порядок:

– Сейх и Хрэйти, зовите своих людей, выносите мешки и собирайтесь в путь. Остальные – останьтесь: нам многое нужно обсудить. Почтеннейший Илларни, к тебе это не относится. Ступай к себе, отдохни после тяжелой ночи.

– Пойдем, доченька, – ласково сказал астролог пленнице. Та молча двинулась за ним по ступенькам.

– Нет! – резко, как удар хлыста, прозвучал голос женщины под вуалью. – Эти двое только что шептались! У них на уме что-то подлое!

– Я лишь пытался успокоить бедняжку… – мягко объяснил Илларни.

– Они шушукались! – стояла на своем Избранная. – Как заговорщики!

– Не хочу рисковать, – решил Джилинер. – Пленница останется здесь. Никто не причинит ей вреда, если ты, почтеннейший, не дашь для этого повода.

Илларни хотел было протестовать, но слова застряли у него в горле при взгляде на неумолимое лицо Великого Одержимого.

– Все будет хорошо, девочка, – негромко сказал ученый. – Будь умницей, держись.

Грайанка, закусив губу, кивнула.

Старик устало двинулся по лестнице. Сзади слышались шаги и пыхтение. Илларни подумал, что если этот кхархи-гарр не уйдет, заперев решетку, а останется караулить, то надо попытаться разговорить его. Случайно брошенное слово может оказаться ключом к свободе.

Ах, если бы Арлина не оставалась в руках мерзавцев! Такая славная девушка, так смело держится в этой ужасной передряге… так ловко отвлекла негодяев, дав Илларни спрятать единственный мешок с настоящим составом!

Хорошо бы убийцы подольше не заметили, что в остальных мешках обычный песок! Но на всякий случай нужно придумать объяснение… что-нибудь насчет того, что они неправильно хранили драгоценный состав…

Размышления Илларни прервала надвинувшаяся из тьмы толстая железная решетка. В свете факела, который нес часовой, она казалась грубой и безжалостной.

– Добрый человек, – обернулся Илларни к часовому, – ты оставишь мне факел?

“Добрый человек” хотел огрызнуться, но вспомнил, что Великий Одержимый дорожит этим пленником. Он молча сунул факел старику в руки и распахнул противно лязгнувшую решетку. С унылым вздохом Илларни поднял факел, освещая свою темницу с вытертыми циновками на полу, с кувшином в углу, с высоким каменным сводом…

Внезапно с этого свода метнулось что-то темное, упало вниз, упруго коснулось пола и развернулось в человеческую фигуру. Часовой не успел закричать, как в грудь ему вонзился нож, брошенный умелой и твердой рукой.

Илларни покачнулся навстречу появившемуся из мрака спасителю, отчаянно пытаясь понять, что это: сон, бред, сумасшествие?

– Это я, хозяин, я! И Нурайна тоже здесь! Ну, теперь пусть эти гады попробуют мне под руку сунуться!

Ухтах перевернулся поудобнее в телеге, лениво открыл глаза; мерное журчание родника, вплетавшееся в тающий сон, было для него, человека пустыни, самой сладкой музыкой.

Сегодня Ухтаха ждал хороший день. Вчера брат шепнул ему, что за верную службу Хмурому Богу Ухтах из Принесшего клятву станет Посвященным. И давно пора: ведь он и так знает дорогу к заветной пещере…

Рассвет струился сквозь невысокие холмы предгорья, озаряя разбросанные по маленькой долине шатры. Меж ними кое-где курились дымки не прогоревших кострищ. Людей не было видно: кто отсыпался после погони за бежавшими пленниками, кто еще не вернулся с ночной “охоты”. Верблюды спали, тесношрижавшись друг к другу. Стреноженные кони щипали траву у источника.

Ухтах повернул голову – и вздрогнул, наткнувшись взглядом на черное пятно на гранитном склоне. Ночь еще не совсем покинула горный хребет, в складках камня залегли тени, но это пятно было мрачнее и страшнее других.

Пещера Кхархи!

Лишь раз был там Ухтах – в День Клятвы. Но как ни старался вспомнить, что же довелось ему тогда увидеть – не мог, не получалось. В душе осталось ощущение благоговейного ужаса, остальное было словно занавешено тяжелой черной тканью. Знал Ухтах одно: после того жуткого, мучительно-блаженного дня он готов был хоть глотки зубами рвать – во славу и на радость Кхархи…

Из черного проема вынырнуло несколько человек, нагруженных кучей холщовых мешочков. Муравьиной цепочкой спустились они по каменной лестнице и начали вьючить свой груз в седельные верблюжьи сумы. Ухтаха разобрало было любопытство, но он напомнил себе, что безопаснее как можно меньше знать о планах Великого Одержимого. Он вновь взглянул на пасть пещеры и посочувствовал часовым, что всю ночь стояли на лестнице. Небось страху натерпелись, зная, что рядом – тень Хмурого, покинувшая ужасную статую!

На мгновение черный занавес в памяти Ухтаха приподнялся: с каменного лика глянули страшные глаза, в которых было несочетаемое – мертвая жизнь…

Ухтах содрогнулся и пришел в себя. Ну, что он, в самом деле, трусит? А с часовыми ничего не случилось. Вон к ним смена идет – те двое в белых головных повязках…

Глядя вслед двоим кхархи-гарр, Ухтах залюбовался богатырской статью одного из них. Этому и меч не нужен! Этот любого врага, словно комара, ладонью прихлопнет! Такой рост и плечи, подобные крыльям походного шатра вельможи, Ухтаху довелось видеть лишь раз в жизни… у одного грайанского наемника… у одного… О Хмурый, этого не может быть!

– Тревога! – еле слышно пискнул Ухтах, но голос тут же вернулся к нему, пронзительный и резкий. – Тревога! Во имя Кхархи! Хватай их! Это грайанцы!

Призывные вопли проводника не остались неуслышанными. Суетящиеся вокруг верблюдов люди ринулись на крики, еще не поняв толком, кого хватать. Из шатров начали появляться заспанные кхархи-гарр – эти и вовсе не знали, из-за чего шум, и только увеличивали сумятицу.

Грайанцы, поняв, что разоблачены, приняли бой. Рослая женщина в мужской одежде поднырнула под занесенный меч ближайшего кхархи-гарр, перехватила и выкрутила руку противника, вырвала оружие и издала боевой клич. Здоровенный наемник расшвырял всех на своем пути, очутился, к ужасу Ухтаха, рядом с телегой и одним движением оторвал от нее оглоблю.

– О-го-го-го! А ну, все с дороги! Убью и костра не сложу!

Нападающие шарахнулись от свистнувшей в воздухе гигантской дубины. Ухтах поспешил перекатиться через борт и ящерицей заползти под телегу. Увы, этим движением проводник выдал себя.

– Ухтах?! – грозно и весело изумился наемник. – И ты здесь, гусь в вине? А ну, вылезай! Вылезай, кому сказано! Сейчас тушить тебя буду, пока молоко не выкипит!

И страшный удар обрушился на телегу, разбив ее пополам.

Следующий удар, без сомнения, стал бы последним для предателя-проводника. Но тут произошло нечто необъяснимое…

Нет, не померкло солнце, не пронесся над оазисом горячий ветер – и все же что-то вокруг изменилось, и все почувствовали это остро, как чувствуют боль. Страх оледенил сердца и сковал мышцы. Руки с оружием непроизвольно опустились. Резко побледневшие лица обернулись к черному отверстию пещеры.

Кхархи-гарр тихо завели свои жестокие молитвы. Айфер выронил оглоблю и попятился. У Аранши из распахнутых глаз хлынули слезы. Люди забыли о схватке в предвкушении чего-то ужасного – самого ужасного в короткой своей человеческой жизни…!

 

Орешек, Илларни и Нурайна благополучно миновали черный коридор и очутились на каменном “балкончике”. Тут им пришлось остановиться.

И не потому, что снизу выжидающе глядели несколько кхархи-гарр, встревожившихся из-за шума в тоннеле.

Это не остановило бы Орешка, руки которого соскучились по хорошей драке. А уж имея на своей стороне такого бойца, как Нурайна, Орешек этих слуг Хмурого по кусочкам повыбрасывал бы из пещеры!

Но сейчас, побледнев, стоял он на каменном карнизе, и сердце билось тяжело и неровно, как у раненого.

Его внимание привлек невысокий темноволосый мужчина с таким же потрясенным, как у самого Орешка, лицом (тот снизу вверх всматривался в парня, словно в злобного демона). И не белесый коротышка остановил на себе взгляд, хотя в другое время Орешек вспомнил бы, что не только встречался, но и дрался с этим коротышкой. Сейчас все это не имело значения, потому что длиннорукий негодяй держал нож у горла женщины…

Громадные, молящие зеленые глаза заслонили все. Орешек забыл об опасности, которая грозила ему самому. У него и мысли не мелькнуло о том, как Арлина попала в пещеру, какое злое чудо перенесло ее сюда из Грайана. Важным было лишь то, что левая рука убийцы сгребла ее черные волосы, а правая приставила острие ножа к шее девушки.

Долгое молчание прервал Великий Одержимый. В голосе его прозвучала растерянность, чуть ли не страх:

– Я знаю тебя… ты был в крепости Найлигрим…

– Я – Хранитель крепости, – уточнил Орешек, совершенно не соображая, что говорит, и думая лишь о стальной полоске возле тонкого смуглого горла.

Видимо, Джилинер услышал в его тоне больше, чем было сказано словами. Великий Одержимый приободрился и заговорил властно, жестко:

– Эта женщина что-то значит для тебя? Ты не хочешь ее смерти?

– Не хочу… – Орешек пытался держаться спокойно, но у него это плохо получалось.

– Тогда предлагаю сделку: ее жизнь в обмен на… на твой пояс!

Ничего не понимая, но не тратя времени на раздумье, Орешек рванул застежку. Поток серебра заструился в его руке. Камень на пряжке налился багровым светом.

– Осторожнее! – забеспокоился Джилинер. – Не урони его!

Орешек, как только что Ворон, расслышал не слова, а то, что за ними скрывалось. И понял: он может говорить на равных с этой бандой убийц! Еще не догадываясь, зачем этому ящеру с грайанским выговором понадобился его талисман, парень дерзко ухмыльнулся и лихо раскачнул пояс за кончик.

– А ну, отпусти госпожу, моль длиннолапая! – скомандовал он коротышке. – А то сейчас ка-ак хрястну пряжкой о стену!

– Отпусти женщину, – приказал Джилинер Шайсе. Тот неохотно повиновался.

Задыхаясь, Арлина взбежала на каменный карниз и припала к груди Орешка, словно это было самое надежное место на свете, убежище от всех страхов. Орешек левой рукой обнял девушку.

Он и сам не понял, что произошло в следующее мгновение. То ли его правая рука сама дернулась и выпустила пояс, то ли холодное серебро вдруг стало скользким и выпорхнуло из ладони…

Серебряная змея прянула в воздух и наискось полетела к жертвеннику. Джилинер в прыжке рванулся наперехват. Его пальцы сомкнулись на плоских звеньях.

Не обращая внимания ни на кого и ни на что, Великий Одержимый взбежал по ступенькам жертвенника. Все замерли, охваченные грозным предчувствием. Джилинер протянул руку – впервые в жизни эта рука дрожала! – к исполинской черной деснице:

– Вот твой браслет, Кхархи! Наконец-то он нашел тебя!

Избранные простерлись ниц на камнях. Нурайна вскинула ладонь к побелевшим губам. Орешек и Арлина крепче сжали друг друга в объятиях. Илларни подался вперед, словно пытаясь помешать тому, что вершилось на его глазах.

Снаружи слышались крики и шум драки. Кхархи-гарр вопили про нападение, про грайанцев. Но в пещерном храме никто не отвел взгляда от жертвенника.

Джилинеру не пришлось застегивать на обсидиановой руке гигантский браслет: плоские серебряные кольца сами прильнули к гладкой поверхности. Из круглого камня хлынуло багровое сияние, озарившее пещеру, словно люди очутились в самом сердце огромного костра. Но сияние быстро угасло, и хотя светильники горели по-прежнему, всем показалось, что вокруг воцарился мрак.

– Вы поняли?! – победно прокричал Ворон. – Теперь осталось ждать, пока Кхархи в своем нынешнем воплощении придет сюда!

И тут из пещерного полумрака, из мрачных темных стен – нет, просто ниоткуда! – донесся голос, звучный и сильный, напоминающий голос Джилинера:

– Кхархи уже здесь!

Это было сказано по-наррабански, и никогда еще этот язык не звучал с такой грозной красотой, с такой свободной мощью.

Грайанцы на каменном карнизе забыли про оружие… да в этот миг они забыли даже свои имена!

Снаружи, за толщей гранита, люди, не слыхавшие ни слова, почувствовали присутствие высшей, необоримой силы и прекратили схватку, а животные в панике заметались, стараясь порвать путы.

Джилинер безумным взглядом обвел пещеру и увидел, как у самого выхода встал на ноги Шайса. Судорога безмерного страдания исказила его лицо; он вскинул руки к горлу, точно пытался себя задушить – или боролся с душителем. В руке он держал опояску, которую успел сорвать с себя, но Гадюка бессильно свисала вдоль тела, потому что не было перед Шайсой противника.

С хрипом коротышка осел на колени, опрокинулся на бок и замер в неестественной, изломанной позе. А над телом его возник рой мерцающих, поблескивающих черных искр.

Звучный голос продолжал со спокойным удовлетворением:

– Новое ощущение… совсем новое… оказаться на свободе после долгого заключения в человеческом теле… да еще в таком жалком теле! Впрочем, хорошо, что он оказался рядом, тот бродяга, убитый ударом по горлу. Иначе пришлось бы побывать какой-нибудь прыгающей или ползающей тварью.

Мерцающее черное облако медленно двинулось по пещере. Все застыли на грани между жизнью и смертью.

Вдруг простертая на полу женщина встала, сорвала вуаль, открыв снежно-белое лицо с тонкими чертами, высокую шею и водопад черных волос. Коротко и хрипло, как птица, вскрикнула она, и были в этом крике призыв, страсть и восторг.

Черное облако задержалось возле ее головы. На лице женщины появилось удивление, она пошатнулась, прижала руки к сердцу и мертвой рухнула на пол.

– Теперь понимаю, – задумчиво произнес голос, – почему человек, в чьем теле я прозябал, так относился к женщинам. Человеческая плоть требовала самки, а божественный дух испытывал омерзение к грязным людским играм…

 

Черное облако продолжало свой страшный путь – все ближе и ближе к жертвеннику, вот проплыло над головами павших ниц Избранных.

– Все вы скоро умрете, – вслух размышлял голос. – Я проголодался за полтора века. Конечно, ваши предсмертные корчи не насытят меня, да и этих, в оазисе, мне не хватит…

Черное облако поравнялось с лицом Джилинера, замершего под обсидиановой десницей.

– Вот ты, пожалуй, проживешь дольше других. Конечно, без магической силы не сможешь быть мне хорошим слугой, но годишься в шуты. – В голосе звучала брезгливая скука. – Занятно будет вспоминать, как я звал тебя господином… Но что это? Ты плачешь? Ты еще не забыл, что такое слезы? Не ожидал… ты и впрямь очень забавен…

Облако поднялось выше и парило у черной головы статуи.

– Это хорошие мгновения… предвкушение мести, предвкушение бури… даже не хочется ее торопить. О-о, я не буду размениваться на мелочи вроде стычек между племенами или эпидемий в жалких деревушках. Мир захлебнется собственной кровью, забьется в конвульсиях… Пораженный безумием человек падет на четвереньки и завоет, задрав к небу звериную морду… вот тогда все поймут, что такое оскорбить бога!

– Да, но ты-то не бог!

Если бы эта фраза прозвучала вызовом, яростью или гневом, Кхархи либо убил бы выкрикнувшего ее, либо просто не соизволил бы ничего услышать. Но в отчетливом, ясном голосе было лишь вежливое желание разъяснить недоразумение.

– И кто же так считает? – заинтересовался Кхархи.

– Я так считаю, – учтиво отозвался Илларни, неспешно начав спускаться по ступенькам. – Ну какой же ты бог? Кто тебе это сказал? Вот эта банда душевнобольных? Ты сам свел их с ума, научил, что говорить, много раз услышал – и поверил? Но это же смешно! – Старик уже спустился с лестницы. – Подумай сам: если я напишу на пергаменте, что я бог, и тысячу раз прочту это вслух, то, может, и поверю, но ведь божеством не стану, правда?

– Ты не боишься меня? – удивился звучный голос. – Я ведь могу убить тебя – мгновенно или медленно, как захочу.

– Боюсь я или не боюсь – это не имеет отношения к сути вопроса, – отмахнулся ученый. – Если тебе это доставит удовольствие – да, боюсь. Но твой аргумент неубедителен. Я старый человек, меня может убить любой бродяга. Но неужто я стану каждому встречному бродяге воздавать почести как

божеству?

– Я могу убить не только тебя, – отозвался Кхархи почти без скуки в голосе. – Я могу стирать с лица земли целые народы…

– Для мышей и кошка – божество! – неуважительно перебил Хмурого Илларни. – Размах преступления не делает преступника богом.

– Ты забавен, старик… и кто же я, по-твоему?

– Какой-то демон из иного мира, – пожал плечами Илларни. – Миров много, нечисть там водится самая разная. Конечно, интересно было бы разобраться поподробнее…

Старик взял в нише светильник и поднял над головой, освещая статую и мерцающее рядом с ней черное облако.

– Такой игрушки у меня еще не было, – сказал Кхархи с ноткой уважения. – Ты даже забавнее, чем этот… Ворон… Ты получишь возможность немного продлить свою жизнь, если сумеешь объяснить, чем бог отличается от демона.

– Попробую, – скромно сказал Илларни, со светильником в руках поднимаясь на жертвенник. – Я не обдумывал этот вопрос серьезно, но три признака назову сразу. Первый из них – бессмертие и неуязвимость. Конечно, некоторые религии повествуют о гибели богов и смене их другими, но при этом речь идет о битве небожителей. А чтобы чародеи – люди! – объединившись, гоняли божество по всей стране, как ошпаренного пса, и оно вынуждено было укрыться в теле бродяги…

– Не груби, старик, иначе у тебя не будет возможности назвать второй признак.

– Второй признак, – продолжил Илларни, не извинившись за дерзость, – это, по-моему, жалость к людям. Даже самые грозные и свирепые боги, зная человеческую природу и человеческое несовершенство, снисходительны к нам, существам слабым и противоречивым, но устремленным духом ввысь…

– Ты начинаешь скулить? – разочарованно спросил Кхархи.

– Нет, всего лишь отвечаю на твой вопрос, – объяснил ученый, по-прежнему высоко держа светильник и обходя изваяние, словно ища, с какой стороны оно кажется менее грозным. Вот старик очутился у статуи за спиной… – Есть и третий признак. Предполагается, что боги всеведущи. А ты не знаешь даже, что находится у тебя под ногами!

И горящий светильник полетел в нишу под статуей, где совсем недавно Илларни спрятал холщовый мешочек с ужасным составом. ….

Илларни не по возрасту проворно спрыгнул вниз, упал на пол, прижался к черному граниту жертвенника – за миг до того, как ужасный грохот сотряс пещеру.

Гигантская статуя пошатнулась и рухнула на жертвенник, расколовшись на куски. Черная рука с браслетом откатилась к краю и упала рядом с Илларни, словно хотела дотянуться до грайанца. Приподняв голову, старик увидел, что черный камень на пряжке потускнел, стал похож на кусок мутного стекла.

Эхо билось и бушевало во всех подземных переходах, и внимала ему клокочущая лава под слоем гранита.

Но страшнее грохота, страшнее грозного эха ударило по нервам людей внезапное осознание того, что из мира навсегда исчезла древняя злобная сила. Бог или демон, но Хмурый перестал существовать, на прощание опалив человеческие души жаром своей ненависти.

Во время взрыва Джилинер, стоявший на краю жертвенника, сорвался с гранитного возвышения и теперь сидел на полу, сжимая виски ладонями и пытаясь прийти в себя.

Пятеро избранных в ужасе и гневе вскочили на ноги. Со Дня Клятвы каждый из них отдал душу Хмурому. И теперь в ушах у них звучал предсмертный вопль их божества, а в помраченном мозгу пылала лишь одна мысль: отомстить!

Пять клинков одновременно вылетели из ножен.

– Та-ак, это уже похоже на дело! – обрадовался сразу пришедший в себя Орешек и обернулся к Нурайне: – Пошли, поговорим руками…

Женщина молча двинулась вниз по ступенькам.

Орешек мягко отстранил невесту и спрыгнул с “балкончика”.

Клинки заговорили зло и горячо. Избранные оказались великолепными мечниками, но их оружие уступало Альджильену и Сайминге. А Нурайна и Орешек словно стали одним непобедимым воином. Каждый из них знал, предугадывал заранее любое движение своего союзника.

Джилинер в драку не полез. Вдоль стены пробрался он к выходу и закричал наружу:

– Эй, сюда! На помощь! В храме враги! Лестница откликнулась гулом – кхархи-гарр спешили на помощь Избранным. Это было скверно, но куда худшее сулил грайанцам донесшийся издали крик Джилинера:

– Арбалеты! Кто-нибудь, захватите арбалеты!

Кхархи-гарр волчьей стаей навалились на двух бойцов, но убийц сдерживала стальная сеть, которую выплетали в душном полумраке два несравненных клинка.

Илларни и Арлина сверху следили за сражением. Волчица свела перед грудью руки и до боли сцепила пальцы. Все недавно пережитое обрушилось на девушку, смешало мысли, помутило память. Она глядела на сражающегося внизу Ралиджа и в то же время видела другую схватку: Черных Щитоносцев, теснящих защитников Найлигрима. Арлина не знала, где она сейчас стоит – на каменном карнизе или на крепостной стене. Сквозь мерзкий запах серы она ощущала дыхание ветра, прилетевшего из леса.

С кем бьется ее Сокол? С силуранцами? С кхархи-гарр?

Мучительно сжималась душа от предчувствия беды, которая вот-вот должна настигнуть Ралиджа. Это пришло из прошлого, ожило в памяти, но Волчица восприняла это как горестный клич из будущего.

И обманули измотанные нервы, подвели глаза. Арлина увидела, как над грудой обсидиановых обломков поднялась, сгущаясь, черная тень и заколыхалась за спиной Ралиджа, который увлеченно отражал атаку трех клинков.

Волчица отшвырнула руку Илларни, который, почуяв неладное, попытался ее задержать, и шагнула к краю карниза. Она хотела окликнуть Ралиджа, но из горла вырвался рокочущий звук, странно отозвавшийся в гранитных скалах: они приняли его в свою толщу, подхватили, запели в унисон.

Напев этот, который слышала только юная чародейка, разом успокоил девушку, очистил ее душу от ложных страхов, а взгляд – от призраков прошлого. Отстранив заботливые старческие руки, Волчица завела мелодию без слов, медленно поворачивая голову и пристально разглядывая стены.

Иной была эта песня, чем та, первая, повергшая в ужас Найлигрим. Эта – тонко звенела, прощупывая гранит, ища в нем скрытые трещины.

Арлина знала, что единственный выход ведет в долину, полную врагов, и каждый шаг там мог бы стать последним для ее Сокола. Надо было проложить другой путь на свободу – причем такой путь, чтобы кхархи-гарр не посмел идти следом.

Песня истончилась до комариного звона – и растворилась в пахнущей серными испарениями густой полумгле. Светильники гасли один за другим, становилось все темнее, но не стихал перестук мечей, в который вплетались крики и стоны раненых.

Девушке на миг стало страшно – такой хрупкой и ненадежной показалась ей пещера с пронизанными трещинками и пустотами стенами, с морем лавы под тонким полом, с подушками рвущегося ввысь раскаленного газа поверх лавы…

Но вновь, как в крепости, на Арлину сквозь века ободряюще взглянули глаза Первого Волка, великого Мага.

Внизу взвизгнула стрела, тупо ударила о камень. Этот звук заставил Волчицу поспешить. Она опустила руки ладонями вниз и мысленно погладила камень пола. Она чувствовала каждую прожилку слюды в граните, слышала клокотание пузырящейся внизу лавы, видела страшное, живое ее золото.

Закусив губу от напряжения, девушка свела ладони вместе. На лбу выступили бисеринки пота, словно она пыталась поднять непосильную тяжесть. Глубь камня ответила рокотом и дрожью. Под противниками содрогнулся пол. Пламя двух еще не догоревших светильников вдруг взвилось длинными языками.

Ужас перед грозной силой подземного огня заставил кхархи-гарр окончательно обезуметь. Одни кричали, что это посмертный гнев Хмурого, и рубили клинками всех, до кого могли дотянуться. Другие, мечась среди мертвых тел, в панике искали выход и не замечали его в двух шагах от себя.

– Забираем наших и уходим! – крикнул Орешек Нурайне. Та молча двинулась к лесенке, по пути смахнув голову загораживающему путь наррабанцу с бешеными глазами и с пеной на губах.

Когда и Ралидж очутился у лесенки, Арлина коротко вскрикнула и резко развела сомкнутые ладони. От потери сил она упала на колени, но на измученном лице сверкнули зубы в торжествующей злой улыбке.

Пол пещеры прорезала трещина – и двинулась, расширяясь. Страшным жаром пахнуло из сердца горы. Живые кхархи-гарр пытались отползти прочь, но их настигали, обжигая, раскаленные завихрения рванувшегося наружу подземного газа. Запах серы стал невыносим, он душил людей. Но уже крошился свод пещеры; гигантские глыбы, как хлебные крошки, летели в трещину. Вот сверху хлынул поток чистого воздуха – но ненадолго: к небесам рванулся фонтан горячего пепла.

Из западного кратера давно хлестала лава, но пробудившемуся вулкану этого было мало. Трещина разорвала гору надвое, на восточный склон тоже выплеснулась густая огненная масса, уничтожая маленький оазис и лагерь кхархи-гарр. обо

Трое грайанцев на крошечном карнизе уже считали себя обреченными, но Арлина, все еще стоя на коленях, протянула перед собой руки, словно призывая возлюбленного. Длинная глыба с гулким уханьем просела, упершись торцом в каменный “балкончик” и образовав нечто вроде моста наверх.

– Уходим… – из последних сил выговорила Арлина и потеряла сознание.

Орешек перекинул ее через левое плечо, как тюк, и, помогая себе правой рукой, стал карабкаться вверх – к счастью, это было несложно. Илларни и Нурайна двинулись следом. На прощание ученый, не удержавшись, бросил взгляд вниз – и успел увидеть, как жертвенник вместе с грудой обсидиановых обломков обрушился в жадный вязкий огонь.

 

Путники уходили на север – просто потому, что все прочие направления были перекрыты лавой. Узкая тропка, скользящая вдоль подножия хребта, чуть подрагивала под ногами. Сухой горячий ветер нес вслед тучи пепла.

– Как же мы остались живы? – оглянулся Илларни через, плечо.

Позади колыхался в небе гигантский серо-черный султан, напоминающий пучок страусовых перьев на шлеме нар-рабанского вельможи. Гора под ним была обведена багровой каймой. Издали уже почти не разглядеть было, как в воздух взлетают большие сгустки лавы и гранитные глыбы, выдранные из склона.

Арлина, услышавшая слова ученого, чуть заметно улыбнулась. Она-то знала, чьи чары оберегли грайанцев от раскаленного газа, лавы и ядовитых испарений.

Хотя девушка очнулась, идти она могла с трудом, и Ралидж понес невесту на руках, как ребенка. Он не задал ей ни одного вопроса, вообще не сказал ни слова. Пережитый шок оставил Орешку лишь одну связную мысль: у него в руках драгоценная ноша. Ее надо унести как можно дальше от опасности.

Иногда из колючих зарослей на них с воплями вылетал какой-нибудь оскаленный безумец. Тогда Орешек останавливался и спокойно смотрел, не понадобится ли Нурайне помощь. Однако Нурайна каждый раз быстро и жестоко расправлялась с кхархи-гарр и возвращалась к Илларни, которому бережно помогала идти.

Старый ученый был единственным из четверых, кто не молчал. Чтобы преодолеть слабость и дурноту, он непрерывно говорил: что сумеет по звездам вывести друзей к побережью; что там, где есть растительность, есть и вода; что местные жители едят ящериц, которые здесь наверняка водятся, а вот листья и кору кустов есть, увы, нельзя, мерзость страшная…

Тропка, вильнув среди обруганных ученым кустов, нырнула вниз – и перед путниками открылось странное и забавное зрелище.

В усыпанной темным пеплом ложбинке лежали два строптивых верблюда, а человек в белой головной повязке бегал вокруг, пытаясь пинками и криками поднять животных на ноги. Рядом била копытами лошадь, явно солидарная с верблюдами. Громадного роста мужчина легко удерживал в поводу мятежную кобылу и еще норовил наподдать ногой ближайшему верблюду, помогая тем самым своему спутнику.

– Кочевая семья, что ли? – удивился Илларни. – Но с чего их несет в сторону вулкана? Туда ведь даже животные идти не хотят…

– Нет, это не кочевники, – сказал с веселой злостью Ралидж, которого встреча вывела из шока. – Это же… это…

Он поставил Арлину на ноги и быстро зашагал вниз по тропинке.

“Кочевники”, переглянувшись, поспешили навстречу.

– Господин! – заорал по-грайански богатырь.

– Хранитель! – радостно подхватил второй “кочевник”, оказавшийся женщиной в мужской одежде.

– Не угодно ли хозяину познакомиться? – обернулся Ралидж к Илларни. – Это Айфер и Аранша, наемники из крепости Найлигрим. И… и я не знаю, какие-растакие демоны приволокли их в эти края!

Айфер хоть и слыл тугодумом, но в миг опасности умел соображать довольно быстро. Он обернулся к лошади, которую тащил за собой в поводу, и вскочил в седло так резко, что несчастное животное присело на задние ноги.

– Проверю, нет ли врагов поблизости! – рявкнул он и ускакал – только пепел завился вокруг следов копыт.

Женщина-десятник глянула вслед своему подчиненному, бросившему командира на произвол судьбы, про себя пообещала ему это припомнить и, обернувшись к Хранителю, пустилась в многословные объяснения:

– Мы хотели выручить госпожу… Раздобыли вот эту одежонку… ну, уговорили раздеться тех, кто за нами по горам охотился. Но все равно нас узнали. Только не вышло толком подраться: шум, гам, земля затряслась, все забегали… Мы с Айфером поймали лошадь… еще верблюда поймали, а к нему второй оказался привязан. Мы в седла – и наутек… земля же дрожит… вулкан… Потом опомнились и решили вернуться: вдруг госпожа еще жива! А эта скотина трусливая назад идти не хочет…

– Та-ак, – сухо сказал Хранитель. – Это я уже понял. А вот не понял, как вы все в Наррабане очутились. Давай, красотка, рассказывай. Или я другую красавицу должен расспросить, а?

Арлина зябко поежилась за спиной жениха.

Нурайна оторвалась от изучения кожаных сум, притороченных к верблюжьим седлам. Она узнала в Аранше свою партнершу по праздничному представлению и решила спасти ее от разноса.

– А здесь кое-что есть! – бодро заговорила она. – Мех с водой, вяленое мясо… а на втором верблюде – какой-то песок в мешочках…

– Выбрось, – посоветовал Илларни. Орешек не отреагировал даже на спасительное слово “вода”. Он свирепо обернулся к Арлине.

– Ну и что это значит, а? – рявкнул он так, что верблюды недовольно задергали шеями и на всякий случай поднялись на ноги. – Объясни, радость ты моя окаянная! Это вроде как в Подгорном Мире, да? Не можешь отпустить меня одного, пташка ты моя отпетая? В Наррабан за мной потащилась, ягодка ты моя волчья?

– Не надо так сурово, мой мальчик, – вмешался Илларни. – Вполне достаточно мягкой укоризны…

– Пра-авильно! – огрызнулся Орешек. – Сейчас отстегну перевязь, перекину эту дуреху через колено и начну ее мягко укорять!

За его спиной сжала кулаки Нурайна: она с детства ненавидела, когда мужчины орут на женщин. Она не сумела расслышать в голосе Ралиджа страха за любимую и поняла одно: этот собственник кричит на невесту, которая посмела ему не подчиниться. Тупой самовлюбленный негодяй! Тот самый мерзавец, что в поместье Таграх-дэра заставил ее, Нурайну, лепетать нежные признания!..

И тут, в озарении чистой радости, Нурайна поняла: настал миг ее мести!

– Ралидж! – позвала она. – Придержи суму, покрепче привязать надо.

И когда раздраженный, не остывший еще от крика Хранитель шагнул к ней, женщина сказала хорошо рассчитанным громким шепотом:

– Это и есть твоя невеста? Очень, очень милая девушка! Даже красивее, чем Айфина Белая Ягода… ну, та, в кудряшках, которую ты уговаривал с нами бежать…

И отвернулась к верблюжьему боку, занявшись сумой.

Орешек остался стоять дурак дураком.

В зеленых глазах Арлины сразу высохли слезинки. Неизвестно, что бы она сказала или сделала в следующий миг, но тут в вихрях пепла подскакал Айфер:

– Господин, впереди что-то воет!

– Как – воет? – Хранитель стряхнул с себя оторопь. – Кто? Где?

– Кто – не знаю, под землей воет, громко так…

Длинный худой человек в разорванной рубахе и перепачканных штанах сидел на краю обложенного камнями высохшего колодца. Тело его сотрясала крупная дрожь, а зубы лязгали, но он все же пытался объяснить, как он счастлив, что Безликие послали ему спасителей, да еще и соотечественников…

– Как ты попал в колодец, добрый человек? – сочувственно спросил Илларни.

– Разбойники напали на караван… В живых… только я… Они меня… в рабство увезли… а потом…

Незнакомец на миг замолчал, плотно сжав губы, а потом заговорил медленнее и спокойнее, взвешивая каждое слово.

– Разбойничьи дозорные углядели впереди огни – вероятно, остановился на привал другой караван. Злодеи решили обрушиться на несчастных путников. А меня, чтоб не мешал во время налета, бросили в пустом колодце… оставили мех с водой и мешочек фиников… сказали, что потом за мной вернутся. Настало утро, а их все не было… Дрожала земля… в колодец падал пепел… было так страшно! Потом я услышал топот копыт и начал кричать…

Илларни хотел было поздравить земляка со счастливым избавлением, но Аранша хмуро сказала:

– Пусть Сокол посмотрит повнимательнее… эта колодезная жаба ему никого не напоминает?

– А верно! – растерянно подхватил Айфер. – Только балахон где-то потерял!

– Это колдун! – звонко крикнула Арлина. – Негодяй! Ралидж тяжело шагнул к спасенному ими человеку.

– А ну, подними голову! – жестко скомандовал он. – В глаза мне гляди! В глаза, я сказал!

Ошалевший незнакомец взглянул Ралиджу в лицо – и окончательно перестал быть незнакомцем. Меж ним и Хранителем вновь ожило страшное мгновение: сизый дымный столб над колдовской прорубью, вспышки волшебного жезла, блеск клинка…

– Ну, людоедская твоя морда, – негромко сказал Ралидж, – что ж ты свою нечисть на помощь не зовешь?

Айрунги затравленно оглядел враждебно обступивших его людей.

– Сбросить его обратно в колодец! – гневно потребовала Арлина, которой часто виделся в кошмарных снах первый штурм Найлигрима.

– Можно и в колодец, – уточнила Аранша, – но по частям!

– И песочком присыпать! – прогудел Айфер.

От ужаса у Айрунги потемнело в глазах. Но тут перед ним возникло, как маяк из ночи, лицо без враждебности… даже сочувствующее… о боги, да ведь этого человека он как-то повстречал во время своих странствий!..

– Илларни! – взвыл колдун-неудачник, бросившись к ногам астролога и обеими руками вцепившись в его сапог. – Лоцман звездного моря! Прозорливый чтец созвездий! Не дай пропасть человеку, который изучал твои бессмертные труды!

– Друзья, – растерянно обернулся Илларни к спутникам, – по-моему, так нельзя! Понимаю, этот человек виновен перед вами, и не только перед вами… но чтоб вчетвером, безоружного… на чужбине, без погребального костра!..

Орешек с энтузиазмом заявил, что если загвоздка только в этом, так он сейчас собственными руками наломает сухих ветвей. Аранша выразила готовность пожертвовать для хорошего дела свой мешочек с хвоей. Айфер, не желая остаться в стороне, сказал, что четверо на одного – это, конечно, ни к чему. Пусть колдуна отдадут ему, Айферу. Одного подзатыльника хватит…

Айрунги понял, что старый астролог – его единственная надежда на спасение. Это подхлестнуло красноречие бедняги:

– Илларни, мудрый Илларни, разве ты не знаешь, как правители используют во зло открытия ученых? Да, я нашел способ подчинять Подгорных Людоедов своей воле… сколько жизней это могло бы спасти! Но кто я такой, чтобы спорить с королем Силурана? Он запугал, он принудил меня… Я же не убийца, я тихий, книжный человек! А сколько знаю о свойствах и превращениях веществ! Сколько нового, еще не записанного на пергаменте, погибнет со мной!

– Ну вот что! – решительно повернулся Илларни к Орешку. – Мальчику, которого я вырастил, я приказываю пощадить этого человека… а Сокола умоляю о том же!

Орешек махнул рукой и отвернулся.

Арлина возмущенно фыркнула и тоже отвела взгляд.

– Я – что, я – как Хранитель! – разочарованно пробасил Айфер.

Нурайна, которая молча следила за этой сценой, насмешливо улыбнулась.

Счастливый Айрунги поднялся на ноги и стал отряхивать одежду.

– Э-эй, постой! – окликнула его Аранша. – А ну, полезай, гад, в колодец!

– Как – в колодец?! – ужаснулся Айрунги. – Зачем – в колодец?!

– Что значит “зачем”? Тебе ж разбойники оставили воду и финики! Неужто все сожрал?.. Ах нет? Тогда лезь и доставай!

Вскоре маленький караван тронулся в путь. Илларни, здоровье которого пошатнулось после пережитого, верхом еха впереди. Айрунги, который чувствовал себя в безопасности толь ко возле астролога, вел лошадь в поводу. Орешек шел рядом, повествуя о своих последних приключениях.

На верблюдов сесть не захотел никто: грайанцы недостаточно устали, чтобы терпеть качку меж горбов. Айфер и Аранша, погоняя первого верблюда, спорили, поверят ли в Найлиг-риме рассказу об их похождениях.

Арлина шла, держась за седельный ремень второго верблюда. Она не желала разговаривать с Ралиджем, даже видеть его не хотела.

Нурайна, заметив бледность и несчастный вид девушки, приотстала от наемников и, поравнявшись с Волчицей, коротко объяснила, кто такая Айфина и в какую переделку двое грайанцев попали в поместье Таграх-дэра.

– Только не спеши выяснять с ним отношения, – деловито закончила она. – Пусть поволнуется, мужчинам это полезно!

Оставив растерявшуюся девушку, Нурайна прибавила шагу и догнала восседающего на лошади ученого с его маленькой свитой. Королевской дочери очень не нравилось выражение лица Ралиджа, который шел рядом с бывшим хозяином. Если и мучается из-за размолвки с невестой, то по нему не скажешь. Вон как вдохновенно разглагольствует! Либо напропалую хвастается, либо про нее, Нурайну, что-нибудь врет…

Подойдя ближе, женщина убедилась, что была права.

– …Трясу я решетку, как павиан в аршмирском зверинце, а эта дрянь, Сахна, заявляет: “А спутницу твою уже во дворец доставили…” Ну, думаю, дело плохо! Надо спасать беднягу Светоча! Нурайна ведь оборвет ему все, до чего дотянется…

Терпеть наглую болтовню было невозможно. Нурайна небрежно вклинилась в беседу:

– Не повезло нам, учитель, верно? Впереди такой долгий путь в обществе балаганного шута… ужас!

Айрунги, до сих пор смиренно молчавший, внезапно взвился:

– Балаганного шута?! Придержи язык, женщина! Кого это ты посмела так назвать? Если ты думаешь, что я тебе позволю…

Ралидж перебил его с ледяной надменностью истинного Сына Клана:

– Слова “балаганный шут” относятся ко мне, и только ко мне! Ты-то, любезный, с какой стати примазываешься к моей актерской славе?

Нурайна беспомощно взглянула на Орешка и сказала почти человеческим голосом:

– Послушай, мне хоть когда-нибудь удастся вывести тебя из терпения?

Атаман Суховей пристально глядел на крутящийся в небе черно-серый шлейф. Горный склон под шлейфом был выкрашен в багровый цвет.

Подрагивая тонкими ноздрями, как породистый скакун, атаман вдохнул запах гари, серы и пепла.

– “Много лютых кар уготовили боги человеку, – задумчиво процитировал он, – но нет беспощаднее подземного огня!”

 

– Господин, – робко спросил за его плечом один из разбойников, – а как же Посланник Единого… там, в колодце? Разве мы не вернемся за ним?

– Глупец, – ответил, не оборачиваясь, Суховей. – Ты думаешь, это пламя извергается в небеса без причины? Разумеется, праведник уже сумел покинуть колодец, добрался до заброшенного святилища и воззвал к Единому. И теперь Отец Богов гневается…

– На нас?! – охнул голос за плечом.

Суховей снизошел до того, чтобы оглянуться и смерить взглядом недоумка, который, похоже, искренне считал, что богам не за что гневаться на него и на его товарищей.

– А ты считал, что ночная неудача – случайность?

Разбойнику нечего было ответить.

Как манили, как звали их ночные огни! Как рвались испить крови кривые мечи! Ведь ясно было, что вдали от озера – предосторожности ради! – расположилась на ночлег та часть каравана, что везла золото и драгоценности!

И лишь после свирепой схватки в темноте выяснилось, что шайка атаковала дружественное кочевое племя, не раз помогавшее Суховею в налетах.

Конечно, это Гарх-то-Горх поразил разбойников слепотой и безумием, столкнул в битве с друзьями!..

Атаман перевел взгляд на подпирающий небеса дымный клубящийся столб.

– А что с этим… новым пленником? Уже пришел в себя?

– Да, господин. Уже разумно говорит.

Странный темноволосый чужеземец на перепуганно храпящем коне попался разбойникам этим утром. Он явно перенес тяжелое потрясение, не понимал обращенных к нему вопросов и все бормотал про какую-то силу, которая пропала, но вернется, обязательно вернется…

– И что же он говорит теперь?

– Что он грайанец, богатый и знатный. И щедро заплатит, если поможем ему вернуться на родину. Очень, очень разумно говорит.

Суховей помолчал.

– Один грайанец посулил мне караван с сокровищами, – наконец сказал он. – Я поверил – и где же это золото? Другой грайанец предложил мне благословение Гарх-то-Горха. Я не поверил – и гнев богов пал на меня. Теперь третий грайанец что-то обещает мне? Лучше уж я его совсем слушать не  стану!

Разбойник почтительно молчал, про себя удивляясь не по годам глубокой мудрости атамана.

– Он, кажется, не стар и крепок, этот путник? – спросил Суховей. – Вот и хорошо. Продадим какому-нибудь кочевому племени… Нет, не так! Подарим невольника нашим пострадавшим друзьям – как возмещение за горькую ночную ошибку. И не хочу больше слышать о нем. Грайанцы не приносят мне удачи…

 

Ну и где они, эти лютые бури, выворачивающие море наизнанку? Где волны величиной с гору? Где шквалы, срывающие паруса вместе с реями?

А ведь как торговался капитан! Клялся, что ни за какие сокровища не согласится вернуться на родину в разгар сезона штормов, рискуя кораблем, собственной жизнью и командой (именно в таком порядке!). А теперь изумлен ровной, как скатерть, водной гладью и попутным ветром, бережно несущим корабль…

То-то! Знай наших! Орешек усмехнулся и взглянул на металлический диск на ладони. Ни рисунка, ни надписи – просто бронзовая бляшка. Выбросить? Ну уж нет! Кто их знает, эти талисманы! Вдруг еще на что-нибудь сгодится…

Дощатая рассевшаяся дверца, тихо скрипнув, подалась под ладонью. Орешек заглянул в душную конурку, где лежал расхворавшийся Илларни.

Старик был совсем плох. Арлина целыми днями сидела у его изголовья, поила каким-то отваром и сокрушалась, что нет при ней самых нужных трав… (За всеми этими хлопотами девушка и не заметила, как помирилась с женихом.)

Впрочем, сейчас Арлина ушла отдохнуть. Надо проведать хозяина, а то лежит, бедняга, один…

И тут же Орешек понял, что ошибся: старик был не один.

Из полутьмы каюты женский голос тоскливо выдохнул: “Юнтайо!..”

Юнтайо? Аунк? Учитель?

Орешек застыл у приоткрытой двери, насторожив любопытные уши. Подслушивать он любил с детства и не видел в этом ничего плохого.

– Теперь я понимаю, – с болью говорила Нурайна, – наше чувство было обречено с самого начала. Он был рожден не для любви, а для мести. Его мать… по-моему, она была не в своем уме… Да разве в здравом рассудке можно дать сыну такое имя – Самое Страшное Несчастье? Для кого несчастье? Для Великого Грайана! Она растила мстителя!

– Но подумай, сколько ей пришлось пережить… – тихо сказал Илларни.

– Я все понимаю! Я слышала сказание о падении Эстамира. Конечно, это было ужасно – маленькая девочка в разрушенном городе… Наверное, тогда ее рассудок и повредился.

– Другие женщины растят детей для будущего, – вздохнул Илларни, – а эта несчастная – для прошлого…

– Вот именно! Она с детства не давала ребенку забыть, что его отцом был последний принц Эстамира, из-за грайанских захватчиков ставший нищим калекой. Она растила сына королем мертвого королевства! Он жил ради мести, дышал, бредил ею, а когда полюбил дочь своего врага – счел себя предателем.

– И страшно мучился, знаю… Мне рассказывал Орешек… то есть Ралидж, – поправился Илларни и сочувственно взглянул на бывшую ученицу… – Бедная ты моя девочка… и бедный Юнтайо, мне так больно за вас обоих…

– Ладно, учитель, не жалей меня. Теперь у меня другой возлюбленный – сам великий Грайан. Подумай о нем и ты, Илларни…

– Опять ты за свое, глупая девчонка! Сколько раз тебе повторять: не знаю я тайны Души Пламени! Я морочил убийц, чтобы спасти себя и Арлину!

– А что сокрушило статую Хмурого?

– Гнев богов, что же еще?

– А мое давнее спасение из засыпанной шахты?

– А при чем тут я? Если Юнтайо и владел тайной, он унес ее в Бездну!

От волнения голос Илларни стал прерывистым, старик начал задыхаться. Орешек уже решил войти и прекратить это издевательство над больным человеком, но Нурайна сама поняла, что ее собеседнику плохо.

– Прости, учитель. Поговорим об этом позже, когда к тебе вернутся силы…

Орешек успел отойти к борту и изобразить ленивый интерес к закатным лучам, дробящимся на мелких волнах. Нурайна тоже встала у борта и мрачно устремила взгляд в морскую даль. Орешек обернулся было, чтобы все-таки войти в каюту, но услышал скрип и увидел в щель закрывающейся двери тощую длинную спину. Проклятый колдун опередил его… так и трется возле хозяина.

Айрунги и в самом деле много времени проводил у постели астролога. И не только потому, что опасался, как бы дорогие соотечественники не уронили его нечаянно за борт. Просто этим двум людям, очень разным по сути своей, было хорошо вдвоем. Была у них общая черта – любовь к неизведанному. Оба считали, что все тайны бытия для того и существуют, чтобы дразнить и мучить их. Оба были уверены, что человеку на то и дана жизнь, чтобы добраться до каждой из этих тайн, вытряхнуть из скорлупы, как следует рассмотреть, пощупать, обнюхать, попробовать на вкус…

В своих беседах ученый и проходимец поднимались к звездам и опускались на морское дно, блуждали во мраке прошедших эпох и дерзко заглядывали в будущее. О чем только не толковали эти повидавшие свет люди: от кулинарных рецептов до политики великих государств! Они вызывали на спор давно умерших мудрецов и разносили в клочья их учения, ставшие за века святынями.

Сейчас они говорили о Юнтагимире. Айрунги так неудержимо похвалялся некоей старинной рукописью, когда-то принадлежавшей ему и содержавшей редкостные сведения о Маленьком Городе, что Илларни не утерпел и сообщил небрежно:

– А я был на развалинах Юнтагимира!

И с детским удовольствием увидел, как собеседник молча открывает и закрывает рот.

Айрунги не мог говорить, потому что у него в глотке столкнулись сразу несколько вопросов и устроили потасовку: кому из них первым выбраться наружу?

Насладившись произведенным эффектом, астролог продолжал:

– Я был объявлен вне закона и странствовал… ах, будем называть вещи своими именами – бродяжил вместе с одним безработным наемником. Хороший был парень, хотя и со странностями… его уже нет в живых… Мы заблудились в Черных горах, и боги подарили нам, оборванным и голодным, истинное чудо…

– Ты мог бы вновь найти туда дорогу?

– Вряд ли… нет, не найду.

– Умоляю, рассказывай!

– Там все разрушено. То ли обезумевшие захватчики крушили все вокруг, то ли защитники города, видя, что битва проиграна, постарались, чтобы врагу досталось как можно меньше… Но я видел обломки интереснейших механических устройств, сквозь которые проросли высокие травы. Никогда в жизни я так не жалел, что не имею способностей к технике. Туда бы умелого мастера с цепким взглядом!

– Обломки, руины, трава… и это все?

– Ты разочарован? Ожидал, что я расскажу о найденном книгохранилище со всеми тайнами Маленького Города?.. Впрочем, кое-что нам и впрямь перепало: меч юнтагимирской работы. Я не разбираюсь в оружии, но мой вечно угрюмый спутник хохотал, как мальчишка, и плясал с клинком в руке. Разумеется, меч достался ему, я же не воин! Еще мы нашли бочонок с… неким составом, которым пользовались горожане. Я и бочонок отдал моему спутнику.

– Отдал, да? – тонко, понимающе улыбнулся Айрунги. – Ну, конечно! Если на что-нибудь ценное вместе набредут ученый и воин, то заранее ясно, кто и как будет делить находку.

– Ошибаешься, мне досталось самое ценное – надпись на бочонке. Отдельные слова показались знакомыми: нечто подобное я встречал в одном древнем языке. Со временем удалось расшифровать остальное…

Старик замолчал, пораженный внезапной мыслью. Рука потянулась к груди, нашарила висящий на шнурке черный матерчатый мешочек. Пальцы сквозь ткань нащупали обрывок пергамента.

Перед друзьями Илларни бодрился, но в душе знал: его болезнь неизлечима. У каждого плуга есть последняя борозда, у каждого топора – последнее дерево. Не вечны даже звезды, что уж говорить о людях…

Уносить ли в Бездну тайну? До сих пор Илларни знал ответ на этот вопрос, но сейчас заколебался. Нет, наверное, заколебался он раньше, иначе зачем бы в чужеземном порту, перед самым отплытием, ему надо было выводить ослабевшей рукой неровные строки, зашивать пергамент в ткань, вешать мешочек на шею?..

Тайну все-таки хотелось передать – но кому? Нурайне? Да она, с ее любовью к родной стране и брату-королю, натворит не меньше бед, чем мог бы натворить Великий Одержимый…

А сейчас рядом с Илларни сидит человек с пытливым взором и неугомонным разумом. Молодой и полный сил,  хотя и выдает себя за старца… Да, он не лучшим образом вел себя во время осады Найлигрима. Но такой урок пойдет на пользу кому угодно, вряд ли Айрунги вторично захочет свершить столь черное дело. Похоже, он раскаивается. В конце концов Илларни тоже в молодости совершил много ошибок и глупостей, о которых теперь стыдно вспоминать…

(Рассуждая так, астролог не подумал о том, что его-то ошибки и глупости не принесли вреда никому, кроме него самого.)

– Скажи, – медленно произнес ученый, – меня давно интересует этот вопрос, по-твоему, Душа Пламени – это дар богов или проклятие Хозяйки Зла?

Если Айрунги и был удивлен резким поворотом разговора, то виду не подал.

– Не дар и не проклятие, – ответил он без запинки. – Все зависит от того, в чьи руки она попадет.

Илларни серьезно кивнул, удовлетворенный ответом.

– Но, – горько продолжил Айрунги, – какой смысл говорить о том, что нам недоступно? Душа Пламени – игрушка великого мага, и если до нее еще кто-нибудь дотянется, то лишь другой великий маг…

Он говорил почти искренне, но краем глаза следил за старым астрологом, а горло пересохло от небывалого предчувствия. Айрунги был достаточно умен, чтобы сопоставить внезапный интерес короля к Илларни, скитания королевской сестры по заморским землям и несколько слов, брошенных Соколом возле горящего постоялого двора в деревне Заячья Падь…

– Представь на миг, – с расстановкой сказал Илларни, садясь на постели, – что это могучее оружие – всего лишь рукотворный состав… и в него входят вещества настолько обычные и дешевые, что любой пастух, бросив стадо на подпаска, сумеет создать Душу Пламени… Ты понимаешь, что бы это означало?

Сам Илларни знал ответ на свой вопрос. Он видел перед собой сметенные раскаленным ураганом деревни и лежащие в руинах города. Он слышал стоны, мольбы, крики страдания. Он со страхом предчувствовал возвращение Огненных Времен…

– Ты понимаешь, что это означало бы? – повторил старик свой вопрос.

Айрунги, тоже погруженный в видения, встрепенулся.

– Конечно, понимаю! – уверенно сказал он. – Это означало бы конец Кланов!

Старый астролог взглянул в темные глаза, искрящиеся злым, веселым возбуждением, – и вздрогнул, как человек, подобравший на дороге безобидную веревочку и с ужасом обнаруживший, что держит в руках змею.

Какую непоправимую ошибку он мог совершить!

Этот незаурядный человек, этот способный ученый был целиком съеден тщеславием. И ничему его не научила история с осадой Найлигрима! Может, ему и жаль людей, разорванных хищными тварями, но это не помешает ему упорно карабкаться вверх, все больше озлобляясь от неудач. Со временем он может превратиться в чудовище пострашнее Подгорного Людоеда. А Душа Пламени, попав к нему в руки, сделала бы это перерождение почти мгновенным.

Илларни резко побледнел, попытался что-то сказать, но из горла вырвался хрип. Встревоженный, Айрунги подался к больному, отчаянно соображая, чем ему можно помочь. Но затуманившийся взор старика увидел когтистую лапу, протянувшуюся к драгоценному мешочку.

– Уйди, – из последних сил шепнул Илларни. – Позови Орешка…

Перепуганный Айрунги кинулся исполнять приказание.

Непослушными пальцами старик снял с шеи шнурок. Звон в ушах нарастал, тело стало ледяным и тяжелым. Мельком Илларни подумал, что это смерть, и тут же забыл об этом, собрав все силы для последнего своего дела – самого важного дела в уже прожитой жизни.

Огонек жестяного светильника разросся, заслонив все собой, словно пламя погребального костра. Больше ничего нельзя было разглядеть – только огонь и темнота вокруг. Ладонь с черным мешочком отправилась в долгий, тяжелый путь к этому огню. Только бы успеть… только бы дотянуться…

Что-то возникло между Илларни и огнем.

– Хозя-аин! – горестно взвыл Орешек, падая на колени возле койки и подхватывая за плечи обеспамятевшего господина, который вот-вот мог свалиться на пол. – Да что же это… Чем помочь, хоть скажи…

Ничего не видя и не слыша, старик продолжал тянуть ладонь с мешочком в ту сторону, где должен был находиться светильник.

– Это мне, да? – неправильно истолковал его жест Орешек. – Ну, взял я, взял… Может, тебе водички? Или мокрую тряпку на лоб?

Илларни не ответил. Он не понял даже, чем закончилась его мучительная попытка спасти мир. Не успел понять.

Корабельный жрец бережно взял в руки выдолбленный из дерева кораблик, наполнил его смолистыми щепочками, аккуратно посыпал сухой хвоей и с молитвами зажег крошечный костерок. Затем, не прерывая молитвы, под печально-суровыми взглядами матросов, на двух веревочках спустил игрушечный кораблик на воду так осторожно, что огонь даже не дрогнул.

Нет, это было не для Илларни. Такие “погребальные костры” разводили каждое плавание, если позволяла погода. Душа хотя бы одного из погибших в пучине моряков могла наткнуться на пылающий кораблик, очиститься и найти путь в Бездну.

А старого ученого ждал настоящий костер. Капитан заверил, что черная масса, видневшаяся сквозь тьму по левому борту, – это Можжевеловые скалы, это уже Грайан. Дальше судно пойдет вдоль побережья. Как только покажется местечко, где может причалить шлюпка, он, капитан, даст гребцов, а жрец сделает все, как полагается…

Пассажиры, стоя у борта, глядели на огонек в темной воде и на черные скалы вдали и думали каждый о своем.

Безмятежнее всего были мысли Айфера. Он сонно клевал носом и сквозь дремоту припоминал правила игры в “четыре камешка”.

Арлина и Аранша стояли рядом, как две подружки. Мыслями обе были уже в крепости. Волчица с удивлением поняла, что вспоминает о далеком Найлигриме как о милом, родном доме. Как там без нее Дом Исцеления, чердак с лечебными травами?

Аранша размышляла о давних словах госпожи и Айфера – мол, по ней сохнет дарнигар. Шутили или нет? Спросить об этом, конечно, было немыслимо. Оставалось строить догадки – и занятие это, как ни странно, оказалось весьма приятным. В голову лезли мысли, далекие от сражений и привычной гарнизонной службы…

Нурайна уже свыклась с мыслью о том, что не смогла выполнить поручение брата. Хорошо еще, что тайна не досталась Наррабанцам!.. Чтобы заглушить горечь разлуки со старым учителем, женщина прикидывала, что произошло бы, останься она в Нарра-до, во дворце… Разумеется, Светоч не успел бы хлопнуть своими длинными ресницами, как Нурайна оказалась бы его законной второй женой. А потом она быстренько объяснила бы Ахсе-вэш, что вторая жена – это смотря, с какой стороны считать… О-о, какую она повела бы игру! Наррабан, как гигантский корабль, снялся бы с якорей и поплыл бы через море, чтобы причалить к грайанскому побережью и сдаться Джангилару…

Айрунги думал, что надо обязательно напроситься на берег – проводить великого ученого к последнему костру. И на корабль уже не возвращаться, а то как бы не пришлось все-таки отвечать за Найлигрим. Неприятности всегда ни к чему, а уж теперь, когда в жизни появилась новая Великая Цель…

Айрунги заметил, что вертит что-то в пальцах. Ах да, лист со сказанием о Двенадцати Магах, чудом утаенный во время налета разбойников. О Безликие, какая глупость! Как можно было столько лет держаться за эту детскую мечту? Вот сейчас – другое дело…

Как там говорил старик: простой состав, из обычных, дешевых веществ… Ну, если так, Айрунги посвятит поискам всю свою жизнь! Подумать только: может, великая находка была совсем рядом, а он, Айрунги, разевал завистливую пасть на всякие магические игрушки и не видел истинного пути к вершинам власти и славы!

А теперь у него есть зацепка. Он подслушал разговор Нурайны с этой дурочкой Волчицей. Сестра короля пыталась вызнать хоть что-нибудь о сотворении Души Пламени. Но глупая девчонка ничего не смогла вспомнить. Лежала, мол, на циновке в углу, тихонько плакала, а Илларни прикладывал к ее пылающим вискам лед…

Лед! Посреди Наррабана, на границе пустыни и огнедышащих гор! О, тут есть над чем поразмыслить! Лед – противоположность пламени… нет, что-то не то… Ну-ка, ну-ка, в результате какого превращения вещества могла замерзнуть вода?..

Серый лист, некогда драгоценный, выпал из пальцев задумавшегося алхимика и улетел в море…

А Орешек уже справился с приступом горя. И даже сам удивился, как быстро отчаяние сменилось тихой грустью. Может быть, дело в том, что хозяина он потерял уже давно, пять лет назад. Но все эти годы Илларни был рядом, не уходил из памяти. В трудные мгновения Орешек спрашивал себя: “А что сказал бы хозяин?” И в ушах начинал звучать родной хрипловатый голос, чаще всего бережно произносящий слова древних мудрецов или поэтов – ведь для Илларни давно ушедшие в Бездну мудрецы и поэты были живыми людьми! Вот она, великая цепочка бессмертной мысли… но, значит, бессмертен и сам Илларни?

Недавно боги явили доброе чудо: хозяин ненадолго вернулся из небытия, одарил Орешка счастьем своего присутствия, сам порадовался небывалой удаче своего питомца – и вновь исчез во мраке. Что ж, спасибо богам и на том…

Теперь, облокотясь о планшир, Ралидж думал о будущей жизни в крепости. Хорошая жизнь, спокойная и по-своему интересная. Люди вокруг славные, почти родные… Но почему к этим мыслям примешивается нотка горечи?

И вдруг Орешек понял: в нем говорит оскорбленное тщеславие актера, чья роль уже отыграна. Зрители рукоплещут другим, а он должен идти за кулисы и отдыхать…

Ну и ладно! Ну и отдохнет! Женится на Арлине – разве не это когда-то казалось ему пределом несбыточных мечтаний? Все будут относиться к нему с глубочайшим уважением – разве плохо?..

Жаль, хозяин не дожил… Он, Ралидж, упросил бы короля позволить старому астрологу жить в Найлигриме. Конечно, сначала пришлось бы как-нибудь отовраться насчет этой жуткой Души Пламени, ну ее в болото под кочку! Зато в Найлигриме хозяин отдохнул бы на старости лет. Орешек его желания на лету бы угадывал! В шаутее, наверху, самое место для подзорной трубы… А какую библиотеку они бы вдвоем собрали!

Орешек коснулся груди, где под рубахой висел на шнурке черный мешочек – последняя память о хозяине, его нищенское наследство… До чего же это в духе Илларни: прожить бурную, полную приключений жизнь – и оставить на память о себе лишь клочок пергамента с каким-то простеньким рецептом!

Кстати, что это за зелье? Надо выбрать свободный денек да посмотреть, что из всего этого получится. Древесный уголь достать – пара пустяков, сера и селитра – тоже не бриллианты..

Но почему-то под рецептом крупно приписано: “Очень, очень осторожно!”

Тем более нужно попробовать, интересно же!..

И вдруг без видимой причины на Орешка снизошла твердая, светлая уверенность, что приключения не окончены. Он не мог объяснить, почему решил, что впереди ждут передряги поопаснее прежних. Просто знал, и все. И был рад этому.

Орешек поднял лицо к небу и сказал негромко (для этих зрителей кричать не надо, они и так все услышат):

– Почтеннейшая публика, прошу не расходиться! Это не конец представления, это всего лишь антракт!

[X]