ГЕННАДИЙ ГОР
                             Лес на станции
                                 Детство
  1
  Когда я перешел реку по старому деревянному мосту и оказался на другом
берегу, я понял, что попал в детство.
  Кому-то удалоcь восстановить давно исчезнувший мир, все, что иногда
приносили сны и воспоминания.
  Я стоял на берегу и смотрел на гору и на лес. Все было точно такое, как в
детстве, и вдали был виден дом, тот самый, из которого я ушел много лет
тому назад.
  Он стоял на холме, дом моего детства. Мир возвращался ко мне не спеша, со
скоростью пешехода, рядом с которым идет пространство, показывая свои
дары, вдруг возвращенные мне далеким прошлым.
  Кто поставил эту удивительную драму, в которой я должен был изображать
блудного сына? Случай? Но случай всегда посланец настоящего, его верный
слуга, и до прошлого ему нет никакого дела.
  Да, детство шло ко мне навстречу. Тропа ласково касалась моих подошв. И
деревья, узнавая меня, передавали одно другому радостную весть, что я
вернулся в свой край.
  На поляне заржала лошадь. Та самая, которую мы звали Чалкой. Чалка
нисколько не изменилась, словно кто-то остановил все часы и люди забыли,
что надо срывать листы на календаре.
  Затем я увидел ветряную мельницу. Она стояла на том же месте, возле ручья,
закрытого густо разросшимися кустами смородины. Как я любил эту старенькую
мельницу и особенно ее большие деревянные крылья! И мельница тоже любила
нас, ребятишек, приходивших собирать смородину сюда, к прохладному ручью.
  Я нагнулся над ручьем, зачерпнул ладонью студеную воду и поднес ее к
губам. Прошлое коснулось моих губ ласково и осторожно. Ручей звенел, мягко
ударяясь о круглые камни, исполняя все ту же монотонную песенку, которая
началась задолго до моего рождения и все длилась, длилась, длилась,
соединяя вечную бодрость с нескончаемым детским сном.
  Ручей звенел, и его звон возвращал мне давно утраченные дни и то никуда не
спешащее бытие, когда ты чувствуешь, что все только что началось, как
утро, заглядывавшее в окно вместе с синим кудрявым облаком, плывущим в
просторном деревенском небе.
  Ручей словно говорил мне:
  - Не спеши. Задержись здесь, посиди. В мире, куда ты вернулся, никто не
спешит. Это же твое возвратившееся детство.
  2
  Началось это в то утро, когда я пошел на городскую станцию покупать билет.
В большом душном зале было много касс. Это были кассы, где продавались
билеты на обычные маршруты -Ленинград - Москва, Ленинград - Одесса,
Ленинград - Новосибирск... Нет, мне была нужна совсем другая касса, и я
долго ее искал, прежде чем увидел окошечко и под ним надпись:
  "Ленинград - станция Детство".
  "Проездные билеты, - прочел я, - оплачиваются натуральным временем".
  - Что значит натуральное время? - спросил я кассиршу.
  Кассирша не ответила. Она была занята. Какая-то женщина в белом летнем
платье возвращала билет и требовала от кассирши вернуть ей время,
заплаченное за железнодорожный проезд.
  - Я раздумала, понимаете? Раздумала, - повторяла она. - Билет до станции
Детство слишком дорого стоит. Когда я заплатила за него, я ничего не
заметила. Но стоило мне только зайти в туалет и взглянуть в зеркало, чтобы
поправить прическу и обновить губы, как я обнаружила на лице несколько
морщин.
  - Ну и что? - усмехнулась кассирша.
  - А вот что! Этих морщин не было до той минуты, как я получила от вас этот
билет. Благодаря вам я постарела на полтора года.
  - Не преувеличивайте, гражданка. За ваш билет до станции Детство вы
заплатили всего одним месяцем без трех дней. Если вам кажется дорого,
взяли бы билет до станции Юность. На две недели дешевле.
  - Я хочу, чтобы мне вернули мой месяц, - настаивала женщина в белом
платке. - Билет в полном порядке.
  - Билет, конечно, я могу взять, - сказала строго кассирша, - но плата
обратно не выдается. Да и как я могу возвратить то, что вы вычли сами из
себя? Не надо было так волноваться, когда покупали билет. Из-за
чрезмерного волнения вы немножко осунулись.
  - Хорошенькое немножко! На целых три недели.
  - Зато встретитесь с родными, со своим детством.
  - Нет, нет. Я раздумала. Верните мне мой месяц.
  - Не могу, гражданка. Не имею права.
  - Тогда дайте сейчас же "Жалобную книгу".
  Я терпеливо ждал, когда кончится этот спор, начавший мне надоедать.
  Кассирша подала женщине книгу, и та стала писать жалобу.
  Я стоял и думал: "Ну что эти несколько минут по сравнению с месяцем,
которым я должен заплатить за билет. Но я готов отдать даже годы, чтобы
встретиться со своим давно утраченным детством, чтобы увидеть край,
который уже, наверно, давно забыл меня".
  Женщина писала свою жалобу в книге не спеша, тщательно обдумывая каждое
слово. И это отразилось на настроении кассирши, которая вдруг сердито
закрыла свое окошечко и куда-то отлучилась.
  Я стоял и ждал, пока она вернется, а за мной уже стала расти очередь таких
же отпускников, как я, желающих провести свой летний отпуск в районе
своего давно минувшего детства.
  - Куда она ушла? - спросил меня веселого вида человек с черными усиками,
как у Чарли Чаплина. Эти усики и придавали ему фатовато-легкомысленный
вид, усики да еще спортивная фуражка с длинным козырьком.
  - Не знаю, - ответил я. - Может быть, для того, чтобы принести сюда месяц
и отдать гражданке, пишущей жалобу. Она возвратила билет и требует обратно
свое время.
  - Ну а как кассирша доставит этот месяц? - сказал человек с черными
усиками. - Его уже приплюсовали к вечности. А вечность сюда не доставишь.
  - Как знать, - возразил я. - Да и имеем ли мы представление о вечности?
Вечность - это абстракция.
  - Я с вами решительно не согласен, - сказал человек с усиками. - Вечность
- это банк, чисто финансовое учреждение. И не спорьте. Я сам работаю в
банке счетоводом.
  - А что вы подсчитываете, уж не дни ли?
  - Дни. Недели. Месяцы. Годы. Я знаю, что такое время.
  - Этого не знал даже знаменитый философ Иммануил Кант.
  - Кант не знал. А я знаю.
  И он действительно знал то, чего не знал и о чем не догадывался Кант. В
этом я вскоре убедился. И странно, что этот очень довольный собой
фатоватый гражданин в спортивной фуражке оказался догадливее Канта.
  Мы встретились с ним в купе. Впрочем, я зря забегаю вперед, не сказав
ничего о поезде, который стоял на запасном пути. Старенький поезд, почти
времен гражданской войны. И с кондуктором тоже старым - старым и занятым
старомодным делом: он подогревал большой медный самовар.
  Самовар выглядел, как и полагается выглядеть самовару в вагоне, где
неизвестно почему все испытывают жажду. От него пахло сосновыми шишками,
уютным дымком и необыкновенным благополучием, как за семейным столом.
  Только самовар мог превратить незнакомых друг с другом пассажиров в семью.
Никакой его электрический соперник не в состоянии был этого сделать.
  Все уже попивали чаек, помешивая ложечкой кусковой сахар в стакане. Только
фатоватый человек с черными усиками, явно заимствованными у знаменитого
киноактера, не принимал участия в чаепитии.
  - Почему вы не пьете? Отличный, доложу вам, чаек, - сказал я фатоватому
человеку.
  - Извините, - ответил он, - ничего не пью и не ем. Соблюдаю диету.
  - И давно соблюдаете?
  - Давненько. Должность такая. Не располагает к еде и питью.
  - А что у вас за должность, если не секрет?
  - Я контролер.
  - А что вы контролируете?
  - Ну, если на то пошло, - махнул он рукой, - скажу. Время я контролирую.
  - Чье?
  - Ну хотя бы ваше. Кто как его расходует. С пользой, без пользы.
  - Социолог вы, что ли?
  - Как вам сказать? Отчасти да. Отчасти нет. Я бог.
  - Вы произнесли очень странное слово, - сказал я. - Может, я ослышался?
  - Нет, вы не ослышались. Я действительно бог. Но не всевышний. А бог
районного масштаба.
  - Концы с концами не сходятся. Вы же мне перед кассой в очереди сказали,
что работаете счетоводом в банке.
  - Банк - это метафорическое выражение. Там не деньги, а время хранится. А
бог я скромный, незаметный. Вполне современный. В профсоюз аккуратно
членские взносы плачу. И хожу на лекции. Очень люблю, когда меня
просвещают. Ни одной лекции не пропускаю. И от общественной работы не
уклоняюсь. С утра до вечера занят.
  - Чем?
  - Делаю добро людям. Вот и сейчас сел в вагон, чтобы помочь вам добраться
до станции Детство.
  - А разве без вашей помощи не доберемся?
  Он уклонился от ответа. Из скромности, наверно, уклонился. Да и побоялся
задеть наше самолюбие. Кому хочется признаться, что он нуждается в няне.
Люди на Луну без всякой няни отправляются. А тут, чтобы добраться до
железнодорожной станции Детство, нужна помощь какого-то фатоватого
человека с усиками, лежащего на верхней полке и читающего журнал "Наука и
религия".
  Мне очень хотелось задать соседу по полке какой-нибудь хотя бы самый
незначительный вопрос, но я долго не решался, изредка бросая взгляды в
сторону пассажира с черными усиками, погруженного в глубокое молчание, в
неслышный диалог с невидимыми и отсутствующими авторами статей,
опубликованных в журнале "Наука и религия". Наконец, я не выдержал и
намекнул, чтобы напомнить о себе.
  - Скажите, - спросил я соседа, - вы наукой интересуетесь или религией?
  - Наукой.
  - А к религии как относитесь?
  - Отрицательно.
  - Но вы же сами признались...
  - В чем?
  - В том, что вы бог.
  - Ну и что? Это мне не мешает отрицать суеверия и религиозные пережитки.
Бог-то ведь я в переносном смысле, а не в прямом. В наследственности нашей
семьи, по-видимому, когда-то давно произошла мутация. И в результате от
предков к потомкам стало переходить странное психическое свойство, шестое
чувство, что ли... Способность возвращать утраченное время. И не только
свое время, но и чужое. Наука пока относится к этому явлению скептически,
так же как к телепатии. Эксперимент пока ничего не дал. Но дело в том, что
экспериментировали на допотопном уровне. Кустарно. И даже заподозрили меня
в шарлатанстве. Но министерство путей сообщения тем не менее пошло
навстречу будущему и даже открыло кассу пока в одном пункте, где продают
билеты на станцию Детство. Ну а мне приходится играть роль проводника... В
нашем вагоне два проводника: один самовар греет, а второй... Второй
проводник - это я. Без моей помощи туда не попасть.
  - Куда?
  - В детство. Ведь нужна соответствующая атмосфера. Атмосфера в нашем деле
самое трудное, но давайте немножко помолчим.
  - Устали, что ли?
  - Немножко устал. Три раза в неделю вот такую экскурсию возить. И не
куда-нибудь, не в Павловск и не в Пушкино, а в Детство. Да и экскурсант
попадается разный. Другому и до детства никакого дела нет. Напьется в
станционном буфете, набезобразничает и будет требовать, чтобы вернули ему
его время, как та женщина, которая потребовала от кассирши жалобную книгу.
  - И давно вы этим занимаетесь?
  - Чем?
  - Добро делать людям?
  - "Давно", "недавно", для меня это пустой звук. Я ведь время на "давно" и
"недавно" не меряю. Я ведь говорил вам о редкой мутации.
  - Говорили. Я не совсем понял.
  - Да и никто не понимает. Одарен особой способностью. Это почище, чем если
бы я проходил сквозь стены. Я сквозь время прохожу и обладаю уникальным
талантом, могу и вас провести без всякого пропуска хоть в верхний
палеолит. Но кто туда пожелает, кроме разве археолога? А я археологию
терпеть не могу. Найдут какую-нибудь кость или черепок и носятся как с
писаной торбой. Пытаются из этой кости или черепка вытянуть на свет божий
прошлое. А в результате? Докторская диссертация. Из всех этих докторов я
только одного признаю. Доктора Фауста. И не за ученость. А за то, что
променял он всю эту схоластику на молодость, на жизнь. Правда, он для себя
старался, а я для других. Вот торчу в этом захудалом вагоне времен
гражданской войны, чтобы дать вам возможность подышать воздухом вашего
детства.
  - И это что же, - спросил я, - благотворительность, общественная нагрузка
или служба?
  - Служба, - ответил он лениво, - за которую получаю зарплату. Кто нынче
даром работает? Все хотят высокого уровня жизни. Из-за этого-то высокого
уровня старушке Земле приходится плохо. Некоторые ученые говорят, что
через три поколения биосфере амба! От сверхзвуковых самолетов уже
пострадал озоновый экран. А этот экран - единственная защита наша от
убийственного действия космического излучения. Кто-то торопится, летит со
скоростью звука или еще быстрей. А спрашивается, куда? На побережье
Черного моря или в какую-нибудь там совсем необязательную командировку.
Он, конечно, выиграет несколько дней или часов, а биосфера за такую
расточительность должна расплачиваться миллионами лет, отдать все будущее,
отобранное у других поколений этому торопящемуся пассажиру сверхзвукового
лайнера. Технический прогресс. А сколько он обходится природе?
  - Так что же вы хотите, вернуть человечество в век дилижансов?
  - Не я решаю проблемы за человечество. Оно само решает. Но пора бы ему
подумать. Вот министерство путей сообщения подумало и открыло кассу, где
продаются билеты до станции Детство.
  - А вы что думаете? Думаете, что это сделано специально, с воспитательной
целью?
  - Думаю, да. С воспитательной целью. Чтобы приучать людей без надобности
не спешить. А может, я и ошибаюсь. Просто хотят, чтобы люди отдохнули,
подышали воздухом, где нет выхлопных газов и над домами не висит смог.
Нет, нет. Не возражайте. Я люблю железную дорогу. Поэты теперь совсем о
ней не пишут. Воспевают быстрое движение. А я предпочитаю колеса,
катящиеся по рельсам, люблю смотреть в окно вагона на русскую природу,
которая не суетится, не торопится, а благосклонно раскрывает свою душу
перед пассажиром, как народная песня или сказка.
  - Да вы же консерватор. Тащите людей и культуру назад, отрицаете
технический прогресс.
  - Я же бог, - усмехнулся он. - А что вы от бога хотите? Хотите, чтобы бог
благословлял новейшие технические достижения?
  - А почему бы нет? Вы же выглядите вполне современно. И брюки у вас по
моде сшиты. И сандалеты самоновейшие. И импортный транзистор с собой
везете. Японский? По меньшей мере непоследовательно.
  - Ну и что ж. Это люди последовательны. А я не совсем человек - гибрид
человека с богом. Существо уникальное благодаря этой необыкновенной
мутации. А бог имеет право быть непоследовательным. Последовательность-то
и привела человечество к неразрешимым проблемам.
  - Вы считаете, что проблема дальнейшего существования биосферы неразрешима?
  - А как ее разрешить? Отказываться от новейших технических достижений?
Остановить жизнь? Запретить детям рождаться, как в свое время советовал
реакционер Мальтус?
  - Неужели уже поздно и процесс необратим?
  - Думаю, что еще не поздно. Я же оптимист. Состою членом Общества защиты
природы. Аккуратно членские взносы плачу. И веду беседы с теми, кто
вырубает кусты и жжет костры в неположенном месте. Моя совесть чиста.
  - Но ведь дело не в кострах. Костры жгли в палеолите. Дело в особенностях
современной ультрацивилизации. Руссо, выходит, был прав, когда призывал
человека к единству с природой.
  - Да, у Руссо совесть чиста.
  - Так что же вы предлагаете?
  - Предлагаю уснуть. Сейчас уже поздновато. И спать, знаете, хочется.
Когда-нибудь еще продолжим начатую беседу.
  - Когда?
  - Когда-нибудь, - ответил он неопределенно. - Я ведь гибрид человека с
богом. В любом месте могу вас найти, если будет в этом нужда.
  И он отвернулся, и через несколько минут я услышал храп, Храпел он как
люди. Боги, наверное, так не храпят.
  Я тоже вскоре уснул.
  Проснулся я от толчка. Кто-то толкал меня в бок. Возле полки стоял
проводник.
  - Гражданин, вставайте. Приехали. Станция Детство.
  В вагоне, кроме меня, никого не было.
  - А где тот пассажир, который ехал со мной в одном купе? - спросил я
проводника.
  - А, этот-то? Часовой мастер? Остановился на предыдущей станции. Часы там
испортились. Вот он и вылез их починить.
  3
  Когда я вышел из вагона, первое, что я увидел, - станционные часы. Я
увидел часы и человека, занятого их починкой. Это был тот пассажир с
черными усиками, что ехал со мной в одном купе.
  Я окликнул его и не утерпел, спросил:
  - Как же вы оказались здесь? Мне сказали, что вы высадились на предыдущей
станции?
  - Для меня все станции предыдущие, - ответил он, - кроме одной.
  - Какой же?
  - Конечной.
  - А где она? - спросил я.
  - В неэвклидовом пространстве, где уже или еще нет времени.
  - Я смотрю, вы философ. Но совмещаете свои обязанности с приятной работой
часового мастера.
  - Да, - сказал он. - Работенка неплохая. Ремонтирую время.
  - Часы?
  - Нет, не только часы, но и то, что они измеряют. Время ремонтирую. Да и
пространство тоже. Потому что время от пространства, вы сами знаете,
оторвать невозможно. Чиню, так сказать, ткань самого бытия, но не только
бытия, но и сознания тоже. Этим делом занимаюсь только по четвергам. А
сегодня среда. По средам я обычной работой занимаюсь. Ремонтирую
станционные часы. Часы на станции не должны стоять или идти неверно.
Пассажир всегда нуждается в точном времени. Хотите, переведу ваше время на
сто лет вперед?
  - Нет, - возразил я, - хочу жить и умереть в своем времени. Каждый родится
в том времени, в котором ему суждено.
  - Ну уж и суждено? А случай? Про случай вы забыли. Каждый человек - сын
случая.
  Тут что-то оборвалось и быстро замелькало, словно лента старенького фильма.
  4
  Я проснулся. На этот раз проснулся уже не во сне, а наяву.
  Но явь была более необычной, чем сон.
  Вместо купе старенького поезда я оказался на берегу своего детства.
  Мир возвращался в прошлое и возвращал меня вместе с тропой, которая вела к
дому на холме.
  Уж не перевел ли часовой мастер на станции не только часы, но и само
время, чтобы продемонстрировать свое волшебное искусство, а заодно дать
мне возможность побывать в моем прошлом? Я шел, и лес шел вместе со мной,
и где-то ржала лошадь, соединяя своим ржанием две разорванные половинки
времени, вдруг поменявшиеся местами.
  Лошадь ржала из прошлого, и все забытые запахи шли ко мне навстречу, и я
остановился, чтобы взглянуть на ветряную мельницу, крылья которой уже
вертелись, как в тот день, когда я надолго покинул этот край.
  Воздух был свеж и сладок. Я остановился у пруда и увидел мальчика с
удочкой, ловившего окуней.
  Этот мальчик был я, словно мое бытие раздвоилось. Я замедлил шаги, и
сердце мое билось, ощущая всю парадоксальность невозможного, обретшего
вдруг реальность, как в сказке, которую вдруг начала рассказывать
захотевшая пошутить жизнь.
  Фантастика - 72. М.: - Молодая гвардия, 1972. C. 169 - 176.
  OCR Виктор Кузьмин, окт. 2000