Книго
Гуревич Георгий 
 
                           Под угрозой 
 
 
                    На прозрачной планете #4
 
   Вместо пролога 
 
 
   19... год! Один из будущих годов. Какой именно, еще не знаю, хотелось
бы, чтобы один из ближайших. В мире много нового, многое не изменилось.
   Обстановку того времени можно представить, пожалуй, перелистав подшивку
американских газет. Вот выдержки:
 
   Совместная советско-американская экспедиция на Луну!!!
   Трое русских и трое американцев год проживут в кратере Платона.
   Гигантский телескоп им доставят автомат-ракеты.
   Договор о разоружении выполняется пунктуально!
   Сталелитейные печи заполнены танковым ломом. На очереди - АТОМ!!!
   Накладно и обременительно!
   Наше безрассудное правительство никак не привыкнет считаться с
интересами налогоплательщиков. Знает ли рядовой американец, во что
обойдется ему уничтожение А-бомб? Топить их в море считается небезопасным,
хоронить в сверхглубоких скважинах дорого и трудоемко.
   Предлагают сбрасывать бомбы на Солнце, но сколько же будет стоить
каждый космический корабль? Не лучше ли сложить все бомбы на уединенном
островке в Тихом океане, в одном помещении - западные, в другом, рядом, -
восточные, поставить охрану из войск ООН, периодически осматривать
снаряды, устаревшие и пришедшие в негодность заменять, соблюдая строгое
равновесие...
 
   "Нью-Кольерс"
 
 
   Пресс-конференция в советском посольстве 
 
   Вопрос: Знакомы ли вы, господин посол, со статьей "Нью-Кольерс"? Не
считаете ли вы полезным обсудить это ОРИГИНАЛЬНОЕ И ЭКОНОМНОЕ РЕШЕНИЕ?
   Ответ посла: Господа, мы намерены соблюдать договор, подписанный нашими
правительствами. В договоре указано точно: уничтожать вооружения, а не
хранить и подновлять. Я не помню в дипломатической практике случая, когда
бы действие международных договоров приостанавливалось по предложению
частной газеты, издающейся на средства... не помню чьи именно. (Голоса: На
средства "Ураниум Корпорейшен", на доллары Джеллапа). Мы настаиваем на
уничтожении бомб, чтобы спасти все человечество, в том числе американский
народ, от угрозы истребительной войны... Что касается экономичности,
по-видимому, бомбы можно будет уничтожать с большой пользой и выгодой для
американских налогоплательщиков: есть одно интересное предложение, его
внесли специалисты - двое ваших и один советский - Александр Грибов...
 
 
                                   Глава 1 
 
   Грибову уже перевалило за сорок. Правда, он казался моложе своих лет,
занимался стрелковым спортом, охотой, теннисом - и сохранил спортивную
фигуру. Проступающая седина не была заметна среди приглаженных пепельных
волос. Студентки говорили: профессор у нас совсем молодой... но очень уж
строгий.
   Грибов читал лекции по теории предсказаний и, как прежде, работал
предсказателем - руководил бюро подземной погоды. Как и прежде, во всех
концах страны дежурили наблюдатели-глубинометристы. Днем и ночью, в пургу
или под ливнем, на Памире, на Байкале, в Карелии или в открытом море
заводили они гудящие аппараты, записывали цифры и слали радиограммы кодом:
 
   Пункт ь ... Число, месяц, год Глубина...
   Подземное давление...
 
   Как и прежде, стрекотали телетайпы в бюро, стопки карточек
раскладывались по столам, склонялись над печатными бланками русые,
каштановые и белокурые головки; пальцы с розовыми и крашеными ногтями
выводили плавные кривые, техники спорили об очагах - желтых и красных,
хмурясь листали справочники, и Карпович, грузный, постаревший, пыхтя,
взбирался на антресольки.
   - Александр Григорьевич, подпишите сводочку.
   И Грибов требовал цифры для проверки или подписывал:
   "По сведениям Центрального бюро подземной погоды, обстановка под всей
территорией Советского Союза устойчивая..."
   или же:
   "Ожидается землетрясение силой до шести-семи баллов в районе Северного
Памира. Возможны разрушения ветхих и непрочных зданий. Сроки уточняются".
   И тотчас же прорабы начинают проверять и укреплять здания. А в
назначенный день жители выходят из домов, пережидают где-нибудь в
просторном поле, пока природа не перестанет капризничать. Никаких
бедствий, ни пожаров, ни жертв, как бывало в прошлом. А ведь по очень
приблизительным данным на памяти людей только от учтенных землетрясении
погибло до полутора десятков миллионов человек.
   Катастрофы предсказываются с девяти до трех ежедневно, а по субботам до
часу дня. В субботу Грибов уходит из бюро со спокойной душой. Происшествий
быть не может, землетрясения не возникают скоропалительно. И даже когда он
уезжает на месяц, охотиться или на шесть месяцев, за границу, бюро шесть
месяцев работает без Грибова. Только сводки подписывает тогда его
заместитель Карпович, милейший человек, аккуратный, добросовестный,
исполнительный.
   Не поверишь, что первое предсказание появилось всего несколько лет
назад.
   Никакого бюро не было тогда - была разведочная партия: Грибов, младший
геолог, два коллектора, двое рабочих. Не было глубинометристов, радистов,
перфоратора-автомата, чертежных комбайнов. Грибов сам лазил по горным
отрогам Крыма, потея тащил на спине аппарат подземного просвечивания, сам
устанавливал, сам записывал импульсы. Сидя в трусах в тени кипариса, сам
вычерчивал схемки, крутил арифмометр, в перерывах между расчетами кидался
в море. Эпицентр был в море, как обычно в Крыму, сдвиг на Алуштинском
разломе, там, где троллейбусы идут по перевалу, удар всего лишь пять
баллов...
   По расчету, толчки должны были начаться в ночь с субботы на
воскресенье. Всю ночь курортники провели в садах; зевая, смотрели на
неподвижные горы. Но утро наступило, а сотрясений все не было. Смущенный
Грибов расхаживал по набережной Ялты, мрачно слушал веселые шутки насчет
несостоявшегося землетрясения. Ликующий юг казался ему тусклым, фигурные
самшитовые кусты - уродливыми, запах олеандров - приторным, солнце -
утомительным, луна - пошлой. И как же он был доволен, когда двое суток
спустя, на рассвете, он проснулся от звона. Книжная полка сорвалась со
стенки, упала на графин с водой. А кровать дрожала мелкой дрожью, так зубы
стучат у продрогшего сторожа. "Четыре балла", - сказал сам себе Грибов,
повернулся на другой бок и заснул удовлетворенный. Он ошибся только на два
дня и на один балл.
   Но то неточное предсказание вызвало всеобщий интерес, внимание,
удивление, восторги. Были доклады, выступления, статьи в газетах.
Фотографы бегали за Грибовым, снимали его в анфас, в профиль и со спины.
Журналисты описывали, как предсказатели обедают, как ставят палатку, как
ходят по горам...
   Сейчас и точность выше, и размах иной. Бюро знает теперь подземную
обстановку от Карпат до Берингова пролива. Грибова вызывают для
консультации в Исландию, Новую Зеландию и Индию. В Академии о Грибове
говорят: "Да, он дельный администратор. Бюро работает у него как часы".
Администратор! Не ученый! А сотрудники шепчутся за спиной: "В свое время у
шефа были заслуги".
   В свое время! Вершина далеко позади!
   А Грибову сорок лет - для ученого это юность. Не хочет он успокаиваться
на прежних заслугах.
   И однажды вечером, вытирая тарелки на кухне, Грибов говорит жене:
   - Как ты думаешь, Тасенька, не засиделся ли я в бюро?
   Он вытирает тарелки. Так заведено у них в семье. Он геолог, и Тася
геолог.
   Он работает, и Тася работает. Вечером он преподает, Тася учится. А
домашние заботы пополам. Один моет посуду, другой убирает. Один купает
ребенка, другой отводит в детский сад. Тася готовит ужин, муж возит
пылесос. И даже удобно: есть время обсудить дела.
   - Не засиделся ли я? - спросил Грибов. - Поговаривают, что я
администратор и только. Все заслуги в прошлом.
   Возможно, Грибов проявил слабость, искал утешение и поддержку у жены.
Но Тася отказала в утешении. Она считала, что ее обязанность - искоренять
недостатки мужа, в том числе главный: нескромность.
   - Нельзя думать только о славе, - сказала она. - Тебе доверили большое,
ответственное дело. Куда же еще? Навалят груз не по силам, надорвешься.
   - Дело налажено, идет, как по конвейеру. А мне у конвейера скучно
стоять. Я наладчик по призванию, мне подавай новое.
   - Вот поедешь в Америку, будет новое.
   - Там не новое, - сказал Грибов. - Там повторение пройденного.
   С таким настроением он вылетел в Сан-Франциско.
 
 
                                   Глава 2 
 
   Купите! Купите! Купите!
 
   Настоящий американец ЛЮБИТ И УМЕЕТ тратить ДОЛЛАРЫ!
   ЖИВУЮ РУСАЛКУ хотите увидеть? Купите акваланг "СИДЕВЛ".
   ТИГРЫ чистят зубы пастой ПАРКИНСА.
   Пусть поучится!
   Сегодня в Сан-Франциско прибыл для обмена опытом советский геолог
А.Грибов. Он имеет возможность познакомиться с деловитостью и размахом
американской науки.
 
   Из калифорнийских газет за январь 19... года 
 
 
   И вот Грибов за океаном, живет в гостинице на двадцать четвертом этаже.
За окном громоздятся серые кристаллы других небоскребов. Горизонт весь в
синеве - синяя гладь океана врезается в горы, разливается по долине
продолговатым заливом. Через залив перекинут мост - самый длинный в мире,
над проливом тоже мост - самый высокий в мире. Разноцветные автожуки
вперегонки несутся по мостам, над ними жужжат вертолеты, под ними режут
воду суда. Ночью мосты и небо загромождены рекламами. Купите, купите,
купите! Это - другой мир, другое полушарие! В субботу поздно вечером
Грибов звонит Тасе по телефону, она отвечает сонным голосом: "Зачем ты
меня будишь так рано? Хоть бы дал выспаться раз в неделю, в воскресенье".
   В Советском Союзе уже завтрашнее утро, а на Западе - вчерашний вечер.
   - Ну, как там обстановка, в Калифорнии? - спрашивает Тася.
   Вопрос с подковыркой. Тася намекает на прошлогоднюю поездку Грибова в
Индонезию. То была первая его заграничная консультация. Тася так
завидовала ему тогда. Ей, уроженке Камчатки, очень хотелось побывать на
экваторе.
   "Расскажи, что там самое интересное?" - спросила она еще на аэродроме.
И Грибов ответил с увлечением: "Захватывающая обстановка! Клубок
противоречий, узел борющихся влияний: Филиппины давят на восток, Новая
Гвинея - на юг, Австралия - на север. И все это сталкивается в районе
Целебеса, все накрошено, путаница разломов, горных хребтов и впадин - даже
на карте видно".
   Он имел в виду геологическую обстановку - борьбу подземных сил. А Тася
спрашивала о стране - какие там люди, как одеваются, как живут?
   - Чудак ты, мой милый? - говорила она после, целуя мужа. - Слепой ты,
что ли? Так-таки ничего и не заметил в стране, только под землю смотрел?
   Грибов обижался:
   - А я думал, ты геолог по призванию, интересуешься геологией, не для
зарплаты работаешь.
   - Ну и как там обстановка в Калифорнии? - спрашивала Тася сегодня.
   А муж отвечал, поддразнивая:
   - Обстановка тревожная. В моде маленькие женщины, поэтому все ходят без
каблуков. На шляпах цветные фонарики, в волосах тоже. Клипсы величиной с
блюдечко и накрашенные губы.
   - Не дразни меня. Я спрашиваю о подземной обстановке.
   - Не разобрался еще. Кажется, любопытная.
   Подземную обстановку он изучал ежедневно в местном Бюро прогнозов.
Приходил туда, как на работу - с утра, вечером просил разрешения посидеть
еще часок-другой.
   - Да вы бы отдохнули, - говорил ему Гемфри Йилд, начальник бюро,
моложавый крепыш, голубоглазый, румяный, толстощекий, кровь с молоком. -
Отдохните, горы от вас не убегут. Давайте поедем ко мне за город. Верховые
лошади, купанье, удочки. Форель еще не перевелась в нашем ручье. Моя жена
великолепно жарит форель.
   - Спасибо, как-нибудь в другой раз, с удовольствием.
   Йилд понижал голос:
   - Может быть, вы предпочитаете городские развлечения? Я сам не могу, я
человек семейный, но кто-нибудь из клерков проводит вас. Посмотрите ночной
ресторан или ревю.
   - Спасибо, в другой раз. Времени жалко. Вы уж разрешите...
   Йилд уходил, пожимая плечами, уходили клерки, сняв синие налокотники. И
девушки-чертежницы уходили, щебеча о кофточках и танцах. Грибов оставался
в пустом бюро, наедине со стопками карточек и карт.
   Грибов считался знатоком тихоокеанской геологии, но знал он как следует
только один берег океана. О противоположном береге были у него догадки,
общие соображения. Только теперь он мог их проверить, испытать силу своего
ума.
   Испытывать силу ума! Грибов не знал выше наслаждения. Вместить в голове
океан, кору, всю планету! Ему не требовался атлас, карта была у него в уме.
   Громадный голубой массив, под ним ложе - в основном твердое,
малоподвижное, большей частью ровное. По краям синий бордюр - цепь
глубоководных впадин-щелей до десяти-одиннадцати километров глубиной.
Бордюр этот окружает весь океан - он тянется от Новой Зеландии, мимо
Индонезии и Японии, вдоль Курильских и Алеутских островов, окаймляет
американский берег от Аляски до Огненной Земли. И только в одном месте
разрыв. Бордюра нет против Канады и Соединенных Штатов.
   Почему только здесь отсутствуют впадины?
   Параллельно впадинам, отступя к материку километров на двести, идет
другая цепь - вулканическая: вулканы новозеландские, индонезийские,
японские, вулканы Курильских и Алеутских островов, вулканы Аляски, Мексики
и Южной Америки. И только в одном месте разрыв - между Аляской и Мексикой,
там же, где нет впадин. В других районах десятки вулканов, здесь - на пять
тысяч километров три-четыре изолированных пика, не очень беспокойных.
   Почему именно здесь приглушен вулканизм?
   Цепь впадин - только верхняя кромка громадной всемирной расщелины:
великого разлома земной коры. Разлом уходит наклонно вниз под материки
Азии и Америки на глубину до семисот километров. На разломе очаги самых
сильных и самых глубоких землетрясений. Чем глубже очаги, тем дальше они
от океана. В Азии глубокие очаги уходят под Владивосток, в Америке - под
Бразилию. И нет глубоких очагов только под Северной Америкой. Опять
исключение.
   Геологи много спорят между собой - сжимается земной шар или расширяется?
   Грибов не нейтрален в этом споре - он сторонник сжатия. Он полагает,
что Земля сокращается в объеме, а твердая скорлупа сокращаться не может,
лопается, трескается. Отдельные куски наползают, взбираются друг на друга,
как льдины при ледоходе. Азия наползает на Тихий океан с одной стороны,
Америка - с другой.
   Это профессор Дмитриевский, первый учитель Грибова, первый начальник
бюро подземной погоды, всегда сравнивал земную кору со льдинами. Сравнение
оказалось плодотворным. Льдины лезут на льдины, пласты на пласты - так
образуются прибрежные горы. Но под льдинами вода, льдина подобна барже,
айсберг - барже перегруженной. Над водой только бортик, под водой четыре
пятых, а может и девять десятых льда. Недавно геологи узнали, что и
каменные горы подобны ледяным. На поверхности торчат только вершины,
большая часть под землей. Под пятикилометровой горой прячется
пятидесятикилометровый фундамент. Дело в том, что внизу, ниже твердой
коры, находится горячая пластичная податливая масса - нечто вроде глины.
Когда горы растут, наслаиваются, тяжелеют, фундамент их погружается,
выдавливая эту массу.
   Масса давит на соседние долины, отламывает их от гор, толкает вверх.
   Движение вверх замечено, например, при землетрясениях в Туркмении.
   Но как только горы перестают расти, начинается обратный процесс. Вода,
ветер, солнце и морозы разрушают, "выветривают" вершины. Горы становятся
легче, фундамент их всплывает, выдавленная масса возвращается из-под
соседних долин, долины как бы провисают и рушатся. Позади гор образуются
моря: Яванское, Южно-Китайское, Восточно-Китайское, Японское, Охотское,
Берингово - в Азии...
   В Америке этот процесс скромнее (почему?). Там не провальные моря, а
только проливы и заливы позади прибрежных гор: проливы в Чили, Аляске,
Канаде, узкий залив у Северной Мексики. И опять исключение -
калифорнийский берег.
   Тут ни морей, ни проливов, только низменность - Калифорнийская долина,
километров восемьсот длиной, около ста шириной.
   Почему же геологические процессы, такие бурные на берегах Тихого
океана, замирают возле Калифорнии. Почему только тут нет впадин, нет
глубокофокусных землетрясений, нет тыловых морей, долина вместо залива?
   Почему Калифорния отстала в своем геологическом развитии?
   Подземное давление здесь меньше? Опять требуется объяснение: почему
давление меньше именно в этой части материка?
   Может быть, здесь особенно твердые породы? Тем хуже. Твердая порода
дольше сопротивляется, дольше накапливает напряжение и тем страшнее бывает
разрядка, когда порода сдается, ломается в конце концов. Землетрясением
называется эта разрядка. Землетрясения-то в Калифорнии бывали. Здешняя
катастрофа 1906 года считается одной из самых разрушительных в XX веке.
   Вот с такими вопросами приехал Грибов в Сан-Франциско. Но Йилд, главный
здешний предсказатель, не сумел дать ответ.
   - Мы не занимаемся этой философией, - сказал он с оттенком
пренебрежения. - Американцы - практичный народ, у нас высоко ценится
разделение труда.
   Океанские впадины изучает Морское ведомство, геологией долины ведает
Геологическое управление штата. Мы предсказываем землетрясения, а они
связаны у нас с формированием Береговых гор. О береговых разломах вы
получите исчерпывающие сведения в бюро. А на смежные районы у нас ни
людей, ни денег, ни времени нет.
   Грибов, однако, предполагал, что без смежного, вокруг лежащего, нельзя
решить ни одной проблемы. Они поспорили, Йилд обиделся: что за гость?
   Приглашали его для обмена опытом, собирались поучить американской
деловитости, а он критикует... еще замечания делает.
   - Ну хорошо, я достану вам материалы, - сказал Йилд с неохотой.
   И снова Грибов остался вечером один. Опять отказался от ловли форелей,
от ночных достопримечательностей. Форели не уйдут, и ревю не уйдет. Право
же, геологические карты содержательнее обозрений.
   Гудит электронная машина, растут столбики цифр, шуршит перо, ложатся на
карту линии, стираются, подправляются...
   Давно пора поужинать. Впрочем, буфет уже закрыт. Не идти же в ночной
бар ради яичницы. Обойдется, Можно позавтракать плотнее.
   На ночном небе горят рекламы: "Купите, купите, купите!" Тикают часы в
тишине. Давно пора идти в гостиницу на двадцать четвертый этаж. Впрочем,
кажется, идти уже поздно. Сторож запер бюро. Сон? Сон подождет. Выясняются
занятные вещи. Надо проверить.
   Утром румяный и свежий Йилд со смехом растолкал гостя, заснувшего сидя
у стола.
   Грибов потер виски, лоб. Сон никак не оставлял его. Что-то он должен
сообщить? Вот что:
   Береговые горы всплывают, и магма отсасывается из-под Калифорнийской
долины.
   Долина провисла. Напряжения близки к пределу прочности. Когда они
превзойдут предел, долина осядет метра на три и сдвинется метров на десять
к юго-востоку. Сила землетрясения будет свыше девяти баллов, как в 1906
году.
 
 
 
   В Сан-Франциско от землетрясения пострадали особенно кварталы,
расположенные в низменности, на наносной почве; в этих кварталах находятся
по преимуществу доки, склады, конторы, банки и т.п.
   учреждения, а также сосредоточены участки, заселенные трудовым и бедным
народом. Ввиду раннего времени (5 час. утра) означенные учреждения были
еще заперты, а в бедных кварталах народ был уже большей частью на ногах,
чем и объясняется сравнительно ограниченное число погибших. Несчастье
усугубилось, однако, пожаром, вспыхнувшим в нескольких местах от разрыва
газовых труб и электрических проводов и продолжавшимся без помехи, так как
вследствие разрыва труб водопровода город остался без воды...
   ...Не встречавший препятствий огонь истребил много домов, и прошло
немало времени, пока удалось исправить водопровод и прекратить дальнейшее
распространение пожара. По приблизительному подсчету, только 4% разрушений
было вызвано самым землетрясением, а 96% явилось в результате пожаров.
   Д.Анучин. "Извержение Везувия и землетрясение в Калифорнии в апреле
                                1906 г."
 
 
 
   Йилд с застывшей улыбкой слушал доводы Грибова. Румяные щеки американца
стали сизыми.
   - Да вы не волнуйтесь, - сказал Грибов. - Время есть еще. Землетрясение
будет в декабре.
   Бледный Йилд трижды откашлялся и облизал губы, прежде чем заговорить:
   - Я, конечно, немедленно исправлю упущение, дам информацию в печать.
Видимо, вы правы, следовало держать в поле зрения смежные районы. Скупость
в науке неуместна. ("Оправдываешься! - подумал Грибов. - А сам ты не мог
выписать те же материалы, посидеть над ними ночку, другую?") К сожалению,
у нас преувеличенное понятие о престиже. Обязательно будут искать
виновника, козла отпущения. Вероятно, мне придется оставить бюро.
   Он был так испуган, что Грибову стало жаль его. Неприятно видеть
человеческую слабость.
   - Публикуйте от своего имени, - сказал он, морщась. - В конце концов
это рядовое предсказание, мы делаем такие еженедельно. Только пусть в
сообщении будет упомянуто, что вы сотрудничали с советским специалистом.
   Вечером Грибов писал Тасе:
   "У нас и на Западе разный взгляд на работу. Труд для нас радость, цель
жизни; для них - вынужденное зло. И потому мы обгоняем их всюду, где надо
работать на совесть, не считая времени, не экономя сил... в науке в
особенности..."
   Впрочем, Грибов не дописал это письмо. Ему очень хотелось спать, а
пароход на Мохо-Айленд уходил рано утром.
 
 
                                   Глава 3 
 
   Десять месяцев до катастрофы!
   Американская наука - на страже!
   Как любезно сообщил нам начальник калифорнийского бюро прогнозов Гемфри
Йилд, в начале декабря сего года произойдет землетрясение, которое охватит
почти всю территорию нашего штата. Такого же мнения придерживается наш
гость, советский специалист А.Грибов. Возможны небольшие разрушения, в
особенности на склонах Береговых гор и в районе залива Сан-Франциско. О
дне и часе толчка будет объявлено своевременно.
   Наблюдения продолжаются.
 
   Из калифорнийских газет за февраль 19... года 
 
 
 
   Современные геологи считают, что наша планета похожа на слоеный пирог.
   В середине начинка, она называется ядром. В ядре невероятно сжатое,
особо плотное вещество. Вещество это тверже стали и вместе с тем жидкое,
как бы жидкое. Раньше предполагалось, что ядро состоит из железа и никеля,
как метеориты. Потом возникла и другая гипотеза: ядро состоит из обычных
пород, но из-за давления кристаллы там раздавлены, возможно даже атомы
повреждены, с их оболочек содраны электроны.
   На глубине две тысячи девятьсот километров начинка кончается. Выше
находится тесто, промежуточная оболочка, иначе называемая "мантией".
Мантия тоже раскалена, как и ядро, тоже сдавлена, но меньше и уже не
жидка, а тверда, как бы тверда, вместе с тем текуча, податлива и
пластична. А на самом верху на этом тесте находится корочка. Так она и
называется - земная кора.
   Толщина коры невелика: под материками километров тридцать-сорок, под
горными массивами до семидесяти, под океанами - всего три-десять
километров. По сравнению с диаметром земного шара десятки километров
ничто. Даже корой неудобно называть, скорее кожица, яблочная кожура,
бумажная обертка. Но вся жизнь человечества связана только с этой
"оберткой". На коре мы живем, ездим, плаваем, в коре добываем ископаемые.
   В середине XX века в погоне за нефтью инженеры начали сооружать все
более глубокие скважины. Пять, шесть, семь, восемь километров; рекорды
ставились чуть ли не каждый год. Но под океаном есть места, где толщина
коры не более трех-четырех километров. Нельзя ли пробурить там скважину,
проколоть кору насквозь, добраться до верхней границы мантии - до так
называемого слоя Мохоровичича?
   Такое предложение возникло в Америке, и названо оно было Мохо-проект.
   Но получилось, как в свое время с проектом спутника "Авангард". Проект
был, название было, а в космос первыми проникли советские спутники и
советские люди. И в глубины Земли пробились советские бурильщики,
заложившие серию сверхглубоких скважин в глубине материка и на островах.
Только недавно, за год до приезда Грибова, американцам удалось побить
рекорд, пройти скважину глубиной в десять миль (шестнадцать километров).
   Рекордная скважина находилась в океане перед материком. Как и в проекте
Мохо, она сооружалась с понтонного острова, как раз в тех местах, где
земная кора была всего тоньше; там можно было не только достать мантию, но
и углубиться в нее на несколько километров. Грибов надеялся, что именно
здесь легче всего раскрыть геологическую тайну Калифорнии. Приехав в
Америку, он сразу же хотел посетить Мохо-Айленд. Но, должно быть, ледяные
островки недоверия еще держались от времен "холодной войны". Грибову
сказали: "не сейчас", "через две недели", "через неделю"... И только после
предсказания, смущенный и благодарный Йилд принес Грибову пропуск.
   - Вы удачно попали, - сказал он. - На острове сейчас Патрик Мэтью,
главный инженер. Мэт - душа дела, никто не расскажет вам лучше него.
   Ни самолеты, ни вертолеты не летали на маленький понтонный островок.
Грибову пришлось плыть на грузовом катере. Старое закопченное суденышко
низко кланялось каждой волне, терпеливо принимало душ и стряхивало соленые
плевки моря, лезло, скрипя и содрогаясь, на гребень, секунду-другую
балансировало и тут же срывалось вниз, угодливо кланяясь следующей волне.
Грибов с грустью вспоминал трансокеанский самолет. Как он спокойно
рокотал, неприметно глотая километры: три секунды - километр, раз-два-три
- и километр. Так приятно было смотреть свысока на покорный океан,
чувствовать себя царем природы.
   Увы, здесь, на катере, Грибов ощущал себя не царем, а игрушкой природы,
мышкой в ее когтистых лапах.
   Он мучился полдня - восемь часов. Столько же понадобилось на прыжок
через океан - из Советского Союза в Сан-Франциско. Наконец из-под
горизонта выплыла радиомачта, ажурная вышка, объемистые баки, длинные
крыши складов...
   и катер причалил к крашенному суриком, обросшему скользкими водорослями
железному берегу.
   - Где мне найти мистера Мэтью? - спросил Грибов, ступив на гулкую сушу.
   - Мэта? Мэт сейчас пошел в контору. Вон туда, в красный домик.
   Все знали Мэтью в лицо. "Я только что видел его", "Туда пройдите", -
отвечали прохожие. А у дверей красного домика какой-то верзила, плохо
выбритый, в запачканном глиной комбинезоне, сказал Грибову:
   - Мэт только что вышел на склад... Я предупрежу вас, когда он вернется.
   Посидите в приемной у телевизора.
   И Грибов просидел полчаса, и час, и два, успел посмотреть фильм о
сыщиках, рекламу зубной пасты и рекламу вертолетов, а Мэтью все не
являлся. Грибов с раздражением посматривал на часы. Два часа! Хоть бы
работу захватил.
   В шесть вечера, когда клерки покидали контору, тот же верзила, проходя
мимо, кинул Грибову:
   - Завтра с утра будет помощник по рекламе. Обычно он разговаривает с
газетчиками.
   - Мне не нужен помощник по рекламе, - сказал Грибов. - Я не газетчик. Я
геолог из России.
   И вдруг собеседник Грибова преобразился. На его лице появилась
широчайшая улыбка. Он вытер замасленные руки ветошью, протянул Грибову
могучую ладонь.
   - А я думал, ты газетчик, - объявил он громогласно. - Тут они вились,
как мухи над падалью, работать не давали. И каждому подавай приключения,
сенсацию. Лишнего шума много было, неделового. Дескать, соревнуемся с
русскими. У них рекорды в космосе - у нас рекорды глубины. Ну и туман,
всякие словеса, ругань вместо честного спора. А я бы хотел посоревноваться
по честному. Ты бурить не собираешься? А зачем сюда приехал?
   Он говорил по-английски, где на "ты" беседуют только с богом. Но тон у
Мэтью был такой дружелюбный, такой приятельский, так крепко он хлопал
гостя по спине! Просто нельзя передавать его обращение
вежливо-отстраняющим словом "вы".
   - Пойдем ко мне на квартиру, я все расскажу по порядку, - продолжал
шумный великан, обхватывая Грибова за плечи. Впрочем, рассказ он начал тут
же за дверью - видимо, ему самому хотелось поделиться с понимающим
человеком.
   Приключения? Сам соображаешь: приключений хватало. Первое дело - с моря
бурим, не с суши. А глубина - четыре километра, сваи в дно не вобьешь,
эстакаду не поставишь. Значит - строим остров - плавучий, понтонный, на
мертвых якорях. Якорные цепи - четыре километра длиной. Наверху волны,
штормы, шквалы. Качает наш остров, несмотря на мертвые якоря. А под
островом четыре километра труб. Представляешь, как они болтались бы в
воде. Как мы вышли из положения? Нашли выход! Ха-ха! Про снаряды Аллена
Джонсона слыхал?
   Слыхал? Холодильные бомбы. Швыряешь в воду - и сразу лед, мутный такой,
чуть слоистый. В общем, подвели ледяной фундамент, четырехкилометровый
ледяной столб. Сейчас-то он растаял, островок покачивается, а тогда стоял
как вкопанный.
   Лед пробили, дошли до дна, там свое приключение. Ил, грязь, жидкий
грунт, плывун одним словом. И глинистый раствор из трубы уплывает в ту
жижу. На пятьсот долларов раствора теряем каждые сутки. А ослабишь
давление, жижа бьет из трубы фонтаном, все забивает, кабель рвет, хлещет
на остров. Черные ходили, грязные, как будто мыло еще не изобретено.
Мучились, мучились, пока не дошли до твердого базальта. А когда дошли, не
обрадовались мы этой твердости. Долота меняем три раза в неделю. Сам
понимаешь, что значит сменить долото, когда оно на глубине в пять
километров. Восемь раз ломался бур, восемь раз обрывались бурильные трубы.
И все на глубине пять, шесть, семь километров. Руку туда не просунешь,
пальцами не ухватишь. Ловишь, ловишь обломки. День ловишь, другой ловишь.
Один раз ловильный инструмент упустили, и его пришлось доставать. Пока
ловили, трубу прихватило: ни туда ни сюда. Спустили автомат-резак,
отрезали, вытащили, начали сначала. Полтора месяца провозились, поработали
день, и опять авария. Адское терпение надо иметь бурильщику. А тут еще
газетчики вьются: "Сколько футов прошли за последний месяц?" Ни одного
фута, пропадите вы пропадом!
   Так все время, пока шли базальтом, до самого раздела Мохо. На десятом
километре пересекли мы его. Что под разделом, ты знаешь. Как у вас, так у
нас - одинаково. Породы как породы: дунит, перидотит, оливин. Кварца
поменьше, окиси магния побольше. Ничего сверхъестественного. Ну и
плотность повыше, теплопроводность повыше, чем у базальта. Поэтому мантия
у нас, в общем, горячее, чем кора. И под океаном горячее, чем у вас - на
суше.
   Тут и пришло наше третье приключение - жара. В забое четыреста
градусов, как в хорошей печке. Порода стала помягче, зато и металл
помягче. Теряет прочность все металлическое, сталь становится не сталью. И
утечка тока.
   Изоляция-то пластмассовая, течет при четырехстах градусах, тянется, как
жевательная резинка. Как вышли мы из положения? Догадайся! Правильно,
опять холод. Прямо в раствор вносили холодильный порошок, сбивали
температуру градусов на двести.
   Ну и последнее наше приключение, сам понимаешь, - давление. Четыре
тысячи атмосфер на десятой миле, на шестнадцатом километре то есть. В
пушках такого нет. Камни могли бы как снаряды вылетать. Как давление это
гасим? Глинистым раствором в первую очередь. Вся скважина заполнена
раствором; если глубина ее шестнадцать километров, раствор давит на забой
с силой в тысячу восемьсот атмосфер. Остается две тысячи двести, мы
снимаем их насосом. Насос у нас на две тысячи атмосфер, тоже стрелять
способен, как пушка. Но этот насос - вершина нашей техники, не знаю, есть
ли мощнее у вас. А мы хотим идти еще глубже. Как быть? Подскажи! Додумайся!
   Рассказывая, Мэтью ускорял шаг, Грибов поспевал за ним вприпрыжку.
Мэтью кричал, хохотал, размахивал руками, нанося удары невидимому
противнику, опрокидывал его, торжествовал победу. Видно было, что борьба с
подземной стихией для него - увлекательный спорт, полный волнующих
переживаний.
   - Подскажи! Додумайся! - кричал он с упоением. - Нипочем не угадаешь. А
дело проще простого. Удельный вес раствора какой? Один и две десятых. А
окружающей породы? Три и пять десятых. Разница давлений из-за разницы
удельного веса. А если бы взять раствор потяжелее, с удельным весом три и
пять десятых? Получится давление породы на скважину и давление скважины на
породу одинаковое. Никакого избытка, никакого насоса. Самый скромный,
чтобы равномерность поддерживать.
   - Три и пять десятых у глинистого раствора? - не поверил Грибов.
   - А зачем обязательно глинистый? Была бы жидкость, бур в ней вертелся
бы.
   Вот и взяли мы легкоплавкий металл: в нем магний, висмут, ртуть и еще
кое-что, секреты раскрывать не буду. Температура плавления плюс сто
шестьдесят градусов, в забое он тает, как масло на солнце. Подрегулировали
насосом - и давлению нокаут. Понимаешь, какая находка? Под землей пять
тысяч атмосфер и в скважине пять тысяч. Давление не помеха. На любую
глубину можно идти. Не совсем - на любую, это я прихвастнул, пожалуй, но
на семьдесят, на девяносто, на сто километров можно, пока материал не
потечет. Я разумею материалы, из которых сделаны штанга, долото, обсадные
трубы. Теоретически - можно добраться до ядра, где сами породы жидкие. Но
это в будущем, а до ста километров хоть завтра. Мало тебе ста километров?
   Грибов подумал, что Мэтью чересчур увлекающийся человек.
   - Вы же остановились на шестнадцати, - напомнил он.
   Американец помрачнел:
   - Остановились действительно. А почему, не догадываешься? Сейчас поясню
на простом примере. Спортом занимался? Охотой? А я - тяжелой атлетикой.
Нет, не боксом, не люблю человека бить в лицо, штангой я увлекался -
воевал с мертвой неподатливостью. Двое нас было дружков - я и Билл Шорти.
Не слыхал про такого? Мировой рекордсмен, чемпион, олимпиец и прочая. Я
про Билла скажу: у него и сила, и воля, и трудолюбие, и режим, но кроме
того, еще от бога подарок: руки короткие. Ему эту штангу, понимаешь,
тянуть невысоко. И опередил наш Билл всех силачей на двадцать кило. Знал
он это, и мы все знали. А выходил на арену - кило ставил сверх рекорда.
Двадцать рекордов у него было в запасе, двадцать премий он мог получить.
Загодя справлялся о призе. Если приз дешевый, рекорда не ставил. Все
понял? Не понял, могу еще разжевать. Доложил я Комитету об удаче, могу
бурить на сто километров. А мне говорят: шестнадцать, и хватит. Почему?
Напоказ. Когда вы, русские, ступите на Марс, мы пробурим на пятнадцать
миль. Потом на двадцать. Потом на двадцать пять. У вас рекорд - и у нас
рекорд. Десять рекордов с одного достижения. Хорошо? По-моему, плохо. Не
по-спортивному. Я считаю - выложиться надо, а потом себя превзойти.
Превзойти себя, вот это интересно.
   А один золотой менять на медяки - невелика заслуга.
   - Жаль! - сказал Грибов искренне. - Тут не только спортивный интерес.
Для науки важно бы выйти на такую глубину.
   - А наших голой наукой не соблазнишь. Нашим подавай практическую выгоду.
   Думаешь, выгоды не может быть? Ого! Знаешь, какая порода пошла на
десятой миле? Глыбы железа, да чистого, неокисленного, да с никелем, как в
метеоритах. Говорят, невыгодно добывать. Сталь и так в излишке, мартены
забиты оружием. Ну пусть сейчас, в этом году, забиты, а в будущем?
   У Грибова даже дух захватило. Вот так находка! Железные массивы под
океаном!
   Не они ли, эти массивы, особо твердые, задерживают движение Береговых
гор и вместе с тем накапливают энергию для небывалых землетрясений? Вот
где геологическая тайна Калифорнии - под океанским дном.
   - Нет пользы, нет пользы! - продолжал Мэтью. - Была бы скважина, польза
найдется. Сейчас, например, разоружение. Дело дошло до атомных бомб,
неизвестно, куда их выбрасывать.
   Я написал в Сенат: "Предлагаю уничтожать бомбы в сверхглубоких
скважинах".
   Скважин понадобится много. В одну все бомбы не заложишь, землетрясение
получится небывалое.
   - Ну, небывалое-то не получится.
   - Будет. Я считал. Хочешь проверить?
   Потом они сидели в комнатке Мэтью - душной, с грохочущими стенами из
гофрированного железа. Днем, вероятно, здесь было как в печке, ночью
морской ветер гремел железными листами, заглушал слова. В комнате было два
стула, стол, складная койка и великое множество книг и папок. Между
папками стояли бутылки и консервы. Мэтью много пил, закусывая холодными
консервами из банки, и все удивлялся, что Грибов непьющий. Сам он не
пьянел, джин не мешал ему делать вычисления.
   Они считали, сверяясь со справочниками, спорили о коре и мантии, о
бурении и подземном просвечивании, о геологическом строении Америки,
Камчатки и тихоокеанского дна, о разоружении и мире, говорили без конца,
как два друга, два соратника, встретившихся после долгой разлуки,
переполненные темами, нетерпеливо мечтавшие поделиться ими.
   Разговоров хватило на всю ночь. Днем осматривали остров, опять полночи
спорили. Уже перед рассветом Мэтью проводил гостя на катер. Невыспавшийся
Грибов устроился на корме, хмуро глядел, как светлел океан на востоке.
   Волнение утихло, волны сгладились и бережно поднимали катер на пологую
спину. Грибова не укачивало больше, он спокойно мог размышлять...
   "Вот это человек, - думал он о новом знакомом, - не чета Йилду. Зря
обругал я всех ученых Запада в письме к Тасеньке. Надо будет переписать
его заново.
   Как я там выражался: "Труд для них - вынужденное зло". Нет, разные люди
есть и в Америке. Есть жильцы - квартиранты, как Йилд, и есть коренные
жители.
   Такие, как Мэтью, и создали Америку - азартные трудолюбцы, охотники,
лесорубы, рудокопы, ковбои. Они протаптывали тропки, покоряли леса, степи
и недра, на скрипучих возах пересекали страну. А потом уже по проторенным
дорогам приезжали люди с деньгами, покупали труд и присваивали трудовую
славу. И теперь кричат на весь мир: "Глядите, какую страну создали мы,
капиталисты!" Да не они создали, они только к рукам прибрали. Древние
владыки тоже так заявляли: "Я, царь царей, построил этот город". Он строил?
   Он рук не приложил. Да если бы не капиталисты, такой Мэтью вшестеро
сделал бы: не шестнадцать километров, а сто..."
   И тут в голове у Грибова мелькнуло:
   "Сто километров... Очаг в два раза мельче... Атомные бомбы...
Скважины...
   Землетрясение..."
 
 
 
   Современные исследования показывают, что наибольшее количество
землетрясении обладает мелкими очагами, лежащими в пределах нескольких
десятков километров ниже поверхности Земли. Но наряду с ними имеются
землетрясения с глубиной очага до 100, 300 и даже 600-700 км. Каково бы ни
было количество энергии выделившейся в очаге свыше 300 км глубиной, такое
землетрясение на поверхности не может проявиться с большой силой.
   Но вместе с тем очень мелкие землетрясения с глубиной очага меньше 5
км, благодаря особенностям строения земной коры на поверхности, не могут
обладать большой энергией. Таким образом, наиболее опасными оказываются
землетрясения с очагами от 15 до 100 км глубиной.
   Г.Горшков. "Землетрясения на территории Советского Союза"
 
 
 
   Сто километров... Атомные бомбы... Землетрясение...
   НЕ РЕШЕНИЕ ЛИ ЭТО?
   Так зародилась мысль, которая позже легла в основу проекта троих:
инженера Мэтью и двух геофизиков - Грибова и Йилда.
 
 
                                   Глава 4 
 
   Восемь месяцев до катастрофы!
   Калифорния под угрозой!
   По предварительным подсчетам, убытки превысят десять миллиардов, что
составляет около тысячи долларов на каждого жителя Калифорнии.
   ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ МОЖНО ОТМЕНИТЬ! - заявляет советский ученый.
   Мы не имеем другой альтернативы, кроме полной эвакуации кантона.
   БУРИТЬ ИЛИ НЕ БУРИТЬ? - вот в чем вопрос.
   Преподобный Дж.Д.Пул сказал: "Как можно отменить гнев божий? Как можно
противостоять воле божьей какими-то сверлами, долотами и насосами?
   Изгоните Антихриста из своих сердец, и бог отведет занесенную над вами
десницу".
 
   Из калифорнийских газет за апрель 19... года 
 
 
   На этот раз Тася могла быть довольна. Грибов познакомился не только с
подземной, но и с наземной Калифорнией. Целый месяц употребил он на
поездку по штату.
   Они ездили на автомашине втроем - Йилд, Мэтью и Грибов. Мэтью сидел у
руля, Грибов - рядом с ним, на почетном месте, а Йилд, перегнувшись с
заднего сиденья, давал объяснения. Он любил Калифорнию, хорошо знал и
охотно показывал ее достопримечательности: дом Джека Лондона и сад
Бэрбанка, американского селекционера, секвойи - самые высокие в мире
деревья - и обсерватории с самыми большими в Америке телескопами. Потерпев
поражение как специалист, Йилд всю дорогу пытался доказать Грибову, что
Америка не так уж отстала.
   Но эта поездка была не туристской. Мэтью, Грибов и Йилд путешествовали
по штату как соавторы проекта борьбы с землетрясением.
   Втроем они сделали расчеты, втроем составили проект, втроем же
выступали и на обсуждениях проекта.
   Обычно первым выходил на трибуну Йилд.
   - Первого ноября тысяча семьсот пятьдесят пятого года, - начинал он, -
жители Лиссабона были испуганы страшным шумом. Земля ходила ходуном,
горбом вставали улицы, с грохотом рушились дома, отчаянно кричали
раненые...
 
 
 
   ...Утром я проверял счета нашей конторы и был в кальсонах, чулках,
туфлях и халате. Вдруг раздался страшный треск. Не захватив с собой ни
гроша, я выбежал посмотреть, что происходит. Всемогущий боже! Какие ужасы
я увидел! На целый локоть земля то поднималась вверх, то опускалась; дома
падали со страшным треском. Стоявший над нами огромный кармелитский
монастырь сильно качался из стороны в сторону и каждую минуту грозил
раздавить нас. Опасались мы и самой земли, которая могла поглотить нас
живыми...
   ...После этого целый час было затишье. В это время распространился
слух, что вода в море страшно поднялась и что мы погибнем, если не будем
спасаться... Пути господни неисповедимы, и милость божья беспредельна...
   Вечером около 11 часов в разных местах показался огонь...
   ...Тысячи людей, погребенных под развалинами, напрасно кричали и звали
на помощь. Никто их не слышал, и живыми они погибли в огне... погибли все
монастыри и из 20000 духовных особ осталась в живых только половина...
   Наша таможня, в которой хранилось на миллионы товаров, привезенных из
разных концов мира, отчасти тоже сгорела, отчасти низвергнулась в море
вместе с большой площадью...
   Это бедствие повлечет за собой печальные последствия: богатейшие дома
на севере могут разориться. Отврати, господи, эту беду! Из Кадикса пришла
весть, что и там творятся такие же ужасы. Два города в Европе понесут
огромные убытки в торговле... Вся Испания пострадала, хотя меньше, чем мы,
в Алгабрии же бедствия еще ужаснее.
   Лиссабон. 18 ноября 1755 года (Неймайер "История Земли")
 
 
 
   Рассказав о трагедии XVIII века, Йилд переходил к более близким
временам - к катастрофе в Токио в 1923 году, а затем уже к волнующему
слушателей землетрясению в Сан-Франциско 1906 года. Йилд был неплохим
оратором, говорил внушительно, с чувством; встревожив слушателей
примерами, он переходил к научной части:
   - Леди и джентльмены! Увы, положение наше не столь надежно, как
хотелось бы.
   Мы думали, что живем на твердой земле, на незыблемом полу. На самом
деле это не пол, а только плот, плавающий на упругом, подвижном,
податливом основании, на горячей массе, которая называется магмой. И пока
мы трудились тут, строили дома, дороги и фабрики, масса эта оттекала
неприметно. А плот наш не следовал за ней, он застрял, уперся краями в
соседние горы и повис. И как только горы не выдержат, края обломятся, плот
наш упадет. Пожалуй, слишком громкое слово "упадет". Он опустится метра на
три, вдавится в текучую массу, тряхнет нас при этом. Это и будет
землетрясение. Представьте сами, что произойдет, когда вся долина с
домами, лесами, холмами, осядет метра на три. Но мы не собираемся пугать
вас, перечисляя возможные беды.
   Наоборот, мы намерены обнадежить вас, объяснить, что есть возможность
спасти жизнь и имущество...
   Вот теперь присутствующие подготовлены, могут выслушать суть
предложения в изложении Грибова.
   - Леди и джентльмены! Предыдущий оратор сравнивал Калифорнийскую долину
с полом. Пол этот каменный - известняковый, песчаниковый, сланцевый,
этакая толстая каменная плита. Не опускается она потому, что западная
кромка ее опирается на четыре гранитных массива, их можно сравнивать с
плотничными шипами или с кирпичными столбиками. Но давление таково, что
шипы долго не выдержат, обломятся. Тогда и произойдет землетрясение.
   Что мы в состоянии предпринять? Хозяин дома, где разрушается фундамент,
может еще залезть в подвал, подпереть пол и стены. Лезть в глубину на
тридцать миль, что-то там подпирать, к сожалению, не в наших возможностях.
   Сооружать нам не под силу, разрушать, однако, мы можем. Ломать, как
известно, легче: особого умения тут не требуется. Но если мы обломаем эти
самые зубы-выступы, ничего хорошего не получится. Так мы только ускорим
землетрясение.
   Приходится браться за дело с другого конца - ломать не на западе, а на
востоке, у подножия Сьерры-Невады. Там имеется древний раскол, старинная
замершая трещина. Взрывами мы можем оживить ее, тогда плита осядет с той
стороны - с восточной, наклонится, перекосится и прочнее прижмется к
западным горам. Так мы отодвинем землетрясение лет на сорок, а за сорок
лет не спеша сумеем предупредить его, сделать не внезапным и не
катастрофическим...
   Завершал выступления Мэтью. Он излагал технику.
   - Для раскола плиты, - говорил он, - нужно пробурить двадцать скважин
на глубину сорок-пятьдесят километров. В каждую скважину будет заложен
пакет атомных бомб. Бомбы подлежат уничтожению, и правительство
предоставит их бесплатно. Произведенные последовательно взрывы разобьют
землетрясение на двадцать незначительных толчков. Стоимость каждой
скважины, исходя из опыта Мохо, - около - десяти миллионов долларов.
Итого, на двадцать скважин - двести миллионов. Еще сто миллионов -
земельные участки, подъездные пути, оплата убытков, непредвиденные
расходы. Таким образом, борьба с землетрясением будет стоить триста
миллионов долларов, тогда как предполагаемые убытки - около десяти
миллиардов.
   В первый раз, слушая Мэтью, Грибов удивился. Сам он доказывал бы, что
проект осуществим, надежен. Мэтью же напирал на финансы, уверял, что все
это обойдется дешевле землетрясения.
   - Так нашим понятнее, - сказал ему Мэтью.
   И, видимо, он был прав. Большая часть вопросов касалась сметы. На чем
основаны исходные цифры? Проверены ли? Не обойдется ли дороже земля,
оборудование, рабочая сила?
   - Еще про цену земли! - возмущался Грибов. - Ведь речь идет о спасении
людей. У нас прежде всего сказали бы о людях.
   На трех обсуждениях в университетах Стенфорда, Беркли и Сакраменто
трижды на трибуну взбирался ветхий старичок, дребезжащим голоском говорил
об осторожности, постепенности и неторопливости. Сначала пробирка, потом
проба, потом уже котел. Сначала расчет, потом модель, потом уже проект.
Сначала чтение, потом репетиция, потом уже спектакль. Уважаемые коллеги
пропустили стадию репетиции, модели, пробы. Наука не терпит скачков. Не
терпит торопливости, поспешности, непоследовательности... Без средней
стадии нет опыта, нет уверенности, нет мастерства...
   - Но где же устраивать репетицию? - спрашивал друзей Грибов. - В какой
стране есть модель Калифорнии? И что делать здесь, пока мы будем набирать
опыт? Пусть рушится, да? Не понимаю, зачем выпускают этого дурака?
   - Чему вы удивляетесь? - - пожимал плечами Йилд. - Разве в вашей стране
нет дураков?
   Мэтью не поддержал его, однако.
   - Не оправдывайтесь, Гемфри. Дураки есть всюду, но не везде им дают три
раза слово. Этого подсылает Страховая компания. У них основной доход -
страховка от землетрясения.
   - Не учтены расходы на атомные заряды, - сказал один из выступавших в
Сакраменто.
   - Но ведь это же бомбы, - чуть не крикнул Грибов. - Бомбы, подлежащие
уничтожению.
   Оратор, однако, не смутившись, начал доказывать, что атомные бомбы
непригодны для подземных взрывов, нужно специальные снаряды.
   - А этот от Джеллапа, - шепнул Мэтью.
   - Кто такой Джеллап?
   - О, Джеллапа у нас знают все. Благородный старик, помогает бедным,
увлекается шахматами. У него машина шахматная - черная с белым в клетку.
   Джелап - король урана, "Ураниум корпорейшен". Он хотел бы получить у
нас заказ на уран.
   Один из ораторов, смуглый, сухощавый, с усиками, темпераментно
доказывал, что оборудование на Мохо-Айленде неудачное. С таким нельзя
бурить тридцатимильные скважины. Прежде чем бурить, надо создать новое
оборудование.
   - Но ведь другого нет. На ходу не изобретешь нового, - заметил Грибов.
   - А это "Тексас ойл". Они хотели бы, чтобы подряд на бурение передали
им.
   Так проходили споры со специалистами. А в округах, где надо было
выбирать участки, приходилось нередко отвечать и на такие вопросы:
   - Если землетрясение - кара божья за наши грехи, как может человек
противиться разгневанному богу? Разве можно бумагой остановить ураган?
   - Если бог всемогущ, он может вызвать землетрясение, может и прекратить.
   Стало быть, нужно не сооружать какие-то вышки и дырки, а молиться,
смиренно упрашивать бога, чтобы он сменил гнев на милость.
   - Если душа бессмертна и наш мир - временное жилище, вроде барака, где
люди мучаются, ожидая хорошей квартиры, стоит ли сопротивляться, когда
срок ожидания кончен, бог согласился наконец разрушить Землю и переселить
всех на небо - на постоянное жительство? Будем благодарить бога за то, что
он согласился раздавить нас, наших жен и детей. А если в милости своей он
сломает нам не шею, а только ноги и руки, будем благодарить за то, что он
оставил нас в живых, Ибо все, что он делает, - к лучшему, все - благо.
 
 
 
   ...О вы, чей разум лжет: все благо в жизни сей, Спешите созерцать
ужасные руины, Обломки, горький прах, виденья злой кончины, Истерзанных
детей и женщин без числа, Под битым мрамором простертые тела, Сто тысяч
бледных жертв, землей своей распятых, Что спят, погребены, в лачугах и
палатах, Иль, кровью исходя, бессильные вздохнуть, Средь мук, средь ужасов
кончают скорбный путь...
   Посмеете ль сказать, скорбя о жертвах сами:
   - Бог отомщен, их смерть предрешена грехами.
   Детей, грудных детей, в чем смерть и в чем вина, Коль на груди родной
им гибель суждена?
   Злосчастный Лиссабон преступней был ужели, Чем Лондон и Париж, что в
негах закоснели?..
   Едва ли б жители той горестной земли В несчастиях своих утешиться
могли, Когда б сказали им: "Вы гибнете не даром:
   Для блага общего ваш кров объят пожаром, Там будет город вновь, где
рухнул ваш приют; Народы новые над пеплом возрастут; Чтоб Север богател,
вы муки претерпели; Все ваши бедствия высокой служат цели; Равно печется
бог о вас и о червях, Что будут пожирать ваш бездыханный прах...
   Вольтер. "Поэма о гибели Лиссабона"
 
 
 
 
   Были среди проповедников желчные, гневные, обличающие, готовые распять
безбожных ученых, если не распять, то хотя бы вымазать дегтем и вывалять в
перьях. Были кликуши, воинственно размахивающие зонтиками, вопящие,
плюющиеся. Были елейно-добродушные, такие благожелательные, так сокрушенно
вздыхающие о душах заблудших. Но странное дело: все эти богословские
рассуждения заканчивались очень практично:
   - Нет, мы не согласны давать вам землю даром, не согласны взять на себя
часть расходов. Мы не верим в землетрясение и не верим в вашу борьбу. Если
хотите, стройте, но платите нашу цену...
   И в трех округах разговоры так и окончились безрезультатно. Пришлось
переделывать проект, заменять прямые скважины наклонными, подводить их из
соседних округов, даже с залива.
   - У нас такого быть не может, - возмущался Грибов. - Всякие трудности
есть у ученых, но никто не скажет: "Не смей двигать науку! Не смей лечить,
пусть помирают по воле божьей". Нет, друзья, увольте. Целый месяц мы
объясняемся, время идет, а дело стоит. Как хотите, я возвращаюсь в
Сан-Франциско и сажусь за расчеты. А богословией занимайтесь вы.
   Но Мэтью воспротивился:
   - Нет, ты не бросай нас, дружище Ал. Без тебя будет еще труднее. Наши
фермеры недоверчивы. Слушая нас, они думают: "Этот сладко поет, что-то он
хитрит. Кто знает, какой трест подослал его, чтобы выманить нашу землю
задешево". А про тебя так не скажут. Все понимают, что русский не может
быть подослан трестом.
   Грибов только головой покачал:
   - Ну и ну!
   Он уже не сказал: "у нас такого быть не может", только подумал так, но
Йилд, догадавшись, вскипел неожиданно:
   - Мне надоело, - вскричал он, - надоели эти "ну и ну", "у нас - у вас".
Как будто я на стадионе, где одни болеют за красных, а другие за
полосатых. В конце концов я не умру, если полосатые пропустят мяч в свои
ворота. Я не азартный игрок, я взрослый человек, солидный, семейный. У
меня трое детей, сытых и здоровых, у меня прелестная жена, я могу одевать
ее, как картинку, у меня собственный домик. Поглядите, как я обставил его,
найдите в моем доме пылинку. Я не отвечаю за всю грязь, какая есть в
Штатах. Ну хорошо, пусть я родился не в первой стране мира, мне и тут
живется неплохо.
   - А мне плохо, - мрачно заметил Мэтью. - Я хочу жить в первой стране. И
я еще разберусь, почему это мы упустили первенство.
 
 
                                   Глава 5 
 
   Семь месяцев до катастрофы!!!
   Весь мир восхищен американской деловитостью:
   24 (двадцать четыре!!!) скважины заложены в Калифорнии!
   Мы сомнем землетрясение, - сказал наш Мэт. - Будьте уверены, мы
ПРОДЫРЯВИМ КОРКУ ВОВРЕМЯ!
   Сомневаться в милосердии божьем безнравственно и греховно.
 
   Из калифорнийских газет за май 19... года 
 
 
   Проект все же был принят, работы начались. Двадцать сверхглубоких
скважин бурились вдоль восточного края долины, у подножия Сьерры-Невады.
Кроме того, еще четыре скважины сооружались на западе, над гранитными
массивами ("шипами" назвал их Грибов). Эти последние скважины
предназначались для того, чтобы позже, когда плита перекосится, взорвать
гранит и обеспечить плавное опускание долины, предупреждая следующее
землетрясение. Тут можно было бурить и позднее, но Мэтью сказал: "Давайте
делать все сразу. Двадцать или двадцать четыре - разница невелика, но зато
мы просим деньги один раз, а не два. Год спустя, когда опасность минует,
нипочем не выпросишь".
   На скважине Оровиль авария - ловят обломившийся бур; на Грасс-Вэлли
рекорд - надо узнать, как добились; на Амадор сплошной гранит - застряли,
еле движутся, на скважине Йосемит застыл жидкий металл, надо отогреть его,
чтобы не сверлить сначала. И Мэтью носился с одной скважины на другую, с
востока на запад, с севера на юг. С ним мчался Грибов, чтобы проверять и
наставлять глубинометристов. Возвращались они обычно за полночь, и тут,
когда до города оставалось еще полтора часа езды, на повороте дороги
появлялся уютный голубой домик.
   Это был домик Йилда. Грибов принял наконец приглашение, а приняв
однажды, зачастил с ночевками.
   Йилд не хвастался, в доме не было ни соринки. Блестели вымытые полы,
блестели пластмассовые стены, шкафчики, столики, а пуще всего блестела
кухня с белым холодильником, белым столиком, белой стиральной машиной.
Была еще тут белая чудо-печь, способная самостоятельно варить яйца
всмятку, поджаривать тосты, и печь яблочные пироги по заданной программе.
   Близких друзей принимали на кухне, тут их кормили яичницей и пирогами.
И Йилд горделиво посматривал на гостей:
   - Сознайтесь, есть у вас такая чудо-печь? Есть такая кухня? Такая
стиральная машина? Такая жена?
   После ужина гостей переводили в кабинет Йилда, он же служил гостиной.
Бетти, жена Йилда, моложавая и румяная, как муж, отводила детей спать, а
затем, вернувшись, включала радиолу и танцевала с мужем, томно положив
голову ему на плечо и полузакрыв глаза.
   Тишина. Уют. Благополучие. Ну что могло потревожить эту милую пару,
поколебать ее спокойствие, уверенное счастье?
 
 
 
   Сильное землетрясение сразу разрушает наиболее привычные наши
ассоциации: земля - самый символ незыблемости - движется у нас под
ногами... и этот миг порождает в нашем сознании какое-то необычное
ощущение неуверенности, которого не могли бы вызвать целые часы
размышлений...
   ...я высадился в Талькауано, а затем поехал в Консепсьон. Оба города
представляли самое ужасное, но вместе с тем и самое интересное зрелище,
какое я когда-либо видел... Развалины лежали такой беспорядочной грудой, и
все это так мало походило на обитаемое место, что почти невозможно было
представить себе прежнее состояние этих городов... В Консепсьоне каждый
дом, каждый ряд домов остались на месте, образовав кучу или ряд развалин,
но в Талькауано, смытом огромной волной, мало что можно было различить,
кроме сплошной груды кирпичей, черепицы и бревен...
   Огромная волна надвигалась, должно быть, медленно, потому что жители
Талькауано успели убежать на холмы, расположенные за городом... Одна
старуха с мальчиком лет четырех или пяти тоже бросилась в лодку, но грести
было некому, и лодка, налетев на какой-то якорь, разбилась пополам;
старуха утонула, а ребенка, уцепившегося за обломок лодки, подобрали
несколько часов спустя... Среди развалин домов еще стояли лужи соленой
воды, и дети, устроив себе лодки из старых столов и стульев, казались
столь же счастливыми, сколь несчастны были их родители...
   Ч.Дарвин. "Путешествие натуралиста на корабле "Бигль"
 
 
 
   Даже Мэтью, закоренелый холостяк, вздыхал и крякал, глядя на танцующих:
   - Позавидуешь, а?
   В своем доме Йилд чувствовал себя маленьким божком. Ему подавали обед и
мягкие туфли, зажигали сигару, смешивали коктейли. У него было кресло для
курения и стол для размышлений, хотя сам он предпочитал в неслужебное
время не размышлять. Дома он наслаждался отдыхом, придумывал желания, а
жена и девочки бросались их исполнять.
   - Уж очень вы балуете мужа, - сказал как-то Грибов, не то с осуждением,
не то с легкой завистью.
   И Бетти ответила без тени улыбки:
   - Как же иначе? Ведь он один у нас работает. Должен дома отдохнуть.
Если заболеет, все мы пропадем...
   В домике Йилда полагалось отдыхать принудительно.
   Запрещались даже разговоры о землетрясении. "Уважайте даму, - взывал
Йилд, - ее не интересуют ваши пласты и разломы. Мы же толкуем о горных
породах по сорок часов в неделю. Почему вы не умеете отдыхать?"
   И не раз бывало, что Мэтью и Грибов удалялись в гараж, чтобы обсудить
подземную обстановку.
   Впрочем, однажды табу было нарушено. Не для Грибова, для другого гостя.
   Это был бодрый старик лет шестидесяти, худощавый, мускулистый, румяный.
Сидя на кухне, он с аппетитом уплетал яичницу, откусывал пирог крепкими
зубами, белыми, как кухня миссис Йилд. "Родственник, наверное", - подумал
Грибов.
   Человек более наблюдательный заметил бы, что хозяин слишком громко
смеется шуткам гостя, а хозяйка больше обычного волнуется из-за подгорелой
корки. Но Грибов проявлял наблюдательность только на геологических
обнажениях.
   После ужина появились шахматы, какие-то особенные, из полупрозрачной
пластмассы. Одни фигуры кремовые, другие - темно-медовые.
   - Сыграем? - предложил старик.
   Грибов отважно согласился. Для любителя он играл прилично, в свое время
был чемпионом вулканологов на Камчатке. Но здесь он потерпел
сокрушительное поражение: был разгромлен трижды, причем в третий раз
старик откровенно объяснял свои ходы: "Вот видите, я жертвую пешку, потом
качество. Вы, конечно, не отказываетесь... Глядите, какое безвыходное у
вас положение..."
   Грибов был раздражен и обескуражен. Он был высокого мнения о своих
логических способностях и вдруг оказался бессильным в самой логической из
игр.
   И вот после третьей партии, когда гость складывал фигуры, он и завел
разговор о землетрясениях.
   - Хорошая профессия у вас, - так начал он. - Географическая профессия.
Я читал о вашей жизни в газете. Крым, Камчатка, Индонезия, Калифорния...
   Завидую, я сам люблю путешествовать. А знаете ли вы, куда поедете
отсюда?
   Наверное, природа продиктовала вам маршрут на пять лет вперед?
   Грибов насторожился. В этой стране слишком много было газет и слишком
часто незначительный намек или предположение они выдавали за сенсационное
открытие... В сущности старик спросил: где будет предотвращаться следующее
землетрясение?
   - Рано говорить о будущих поездках, - сказал Грибов. - Постоянная
служба подземных предсказаний имеется только в двух странах - у нас и у
вас. Я надеюсь, когда мы доведем здесь дело до успешного конца, интерес к
прогнозам вырастет, будет создана всемирная служба подземной погоды, тогда
станет ясно, где назревает самое опасное землетрясение. Вообще-то работы
хватит. В среднем на Земле ежегодно бывает одна катастрофа, десять
разрушительных землетрясений, сто сильных толчков. Ну, толчки-то не
обязательно предотвращать...
   - Итого одиннадцать землетрясений в год, - подвел итог шахматист. - И к
ним надо готовиться уже сейчас. Но тогда мне непонятно, почему ваш посол
возражал против предложения "Нью-Кольерс"? Выходит, оно было очень
разумным.
   Действительно, нужно не сворачивать атомную промышленность, а расширять
ее, не уничтожать атомные бомбы, а накапливать и держать наготове.
   "Вот куда ветер дует! - подумал Грибов. - Хотят, чтобы я поддержал
"Нью-Кольерс".
   - Будем точны, - сказал он. - Мы требуем уничтожить бомбы, орудие
убийства.
   А мирная атомная промышленность пусть развивается на здоровье. Уран
нужен атомным электростанциям...
   Старик нахмурился:
   - Атомные электростанции нерентабельны у нас. Тепловые дешевле. Уран не
может конкурировать с углем и нефтью. Но одиннадцать катастроф по двадцать
зарядов на каждую - это надежный рынок. Ведь землетрясения будут всегда.
   Вероятно, вы и сами не отказались бы вложить свои сбережения в урановые
акции.
   "Что за человек мой собеседник? - раздумывал Грибов. - Маклер, что ли?
Или биржевой игрок? Так или иначе, нельзя давать ему никаких обещаний.
Может, он спекулировать будет, опираясь на мои слова? Потеряет деньги,
претензии предъявит..."
   - Сбережений у меня нет, - сказал он. - А труд я вкладываю в советское
хозяйство. И надежно обеспечен советским хозяйством на всю жизнь. Пока
работаю, получаю жалованье, не смогу работать, получу пенсию. Насчет ваших
сбережений советы давать не рискую. Но учтите: в технике к цели ведут
разные дороги, инженеры выбирают самую доступную. Но самая доступная - не
всегда самая легкая, самая близкая и экономичная. Сейчас-то мы спешим,
землетрясение держит нас за горло, нет времени выбирать и
совершенствоваться. Знаете, как в хирургии: уж если гангрена началась,
надо резать не откладывая. Вот мы и режем: ломаем кору, тратим уйму
зарядов. Но хирургия - крайнее средство. Если время позволяет, надо думать
о лечении, даже профилактике.
   - Но лечить все равно вы будете атомными бомбами?
   - Не обязательно, лучше не бомбами. Для профилактики требуется какой-то
режим, подземная гигиена что ли. Мысль устремится в глубину, к воздействию
на мантию. Скважины понадобятся, безусловно, бурение понадобится. Но взрыв
- это грубое средство, бомбы - это кулак, кувалда. Кувалда неподходящий
инструмент в медицине земной и подземной.
   - Следовательно, урана понадобится меньше, - мрачно проговорил старик.
- А у нас развитая индустрия, заводы, десятки тысяч людей кормятся ураном.
Все они будут разорены, их жены и дети обречены на голод.
   "Типичный довод капиталиста", - подумал Грибов. А вслух сказал не без
раздражения:
   - Я представляю себе, что в старину, когда пирата вешали на рее,
женушка его причитала: "Ах я бедная, горемычная! Кто накормит моих
детушек?" А мне лично не жалко женщину, даже добросердечную и
добродетельную, если ее кормит разбойник. Что касается рабочих, на них не
сваливайте. Рабочий охотно станет за мирный конвейер.
   - Урановые электростанции нерентабельны у нас, - упрямо повторил
старик. - Тепловые дешевле.
   - Тут уж разбирайтесь сами, - пожал плечами Грибов, - у нас-то дело
решается просто. - Единое хозяйство, единый план. Там, где выгоднее
атомные станции, мы строим атомные; где выгоднее угольные, строим
угольные. Есть государство, оно регулирует.
   Мрачно улыбаясь, старик раздавил сигару в пепельнице.
   - Мы живем в свободной стране и никому не разрешаем регулировать наши
дела, - сказал он.
   Вскоре после этого он начал прощаться. Грибов проводил его до машины,
просил не обижаться на откровенность. Шел проливной дождь. Широкую и
приземистую машину гостя само небо обмывало, как из шланга. Машина рванула
с места, желтым светом осветила дождевые струи и тут же растворилась в
них. Затем желтые пятна показались снова, к гаражу подрулил потрепанный
автомобиль Мэтью.
   - Ну и погодка! - проворчал Мэтью, отряхивая воду на крыльце. - В
низинах целые озера, мне два раза заливало глушитель. Слушай, чья это
машина выехала отсюда?
   - Какой-то родственник Йилда. Спроси его.
   - Родственник? А мне показалось, что сам Джеллап. Машина клетчатая, как
у него. Ладно, шут с ним. Ты не видел, где у Гемфри виски? Я мокрый как
мышь.
   Побегу греться.
 
 
                                   Глава 6 
 
   До катастрофы семь месяцев!!!
   Наш Мэт говорит: Будьте уверены, мы продырявим корку ВОВРЕМЯ!
   ...Школы и клиники вместо ракет, вместо баз - лаборатории, война только
с землетрясением, евангельский мир и благоволение! Все это выглядит как
радужный сон... но приятно ли будет пробуждение? Мы накормим африканцев,
азиатов, папуасов... и что потом? Будут ли СЫТЫЕ НЕГРЫ покупать наши
телевизоры и холодильники? Нет, нет, НЕТ! Годы благоденствия миновали для
американцев. Мирные заказы дали ВРЕМЕННУЮ отсрочку. Впереди ДЕПРЕССИЯ,
ГОРЕ, БЕЗРАБОТИЦА!!!
   "Нью-кольерс"
   Секретное совещание миллиардеров во Флориде. Не допущен ни один
человек, стоящий меньше пятисот миллионов.
 
   Из калифорнийских газет за май 19... года 
 
 
   Как ни странно, Мэтью оказался прав. Клетчатая машина действительно
принадлежала королю урана, а белозубый старик, с которым весь вечер спорил
Грибов, и был самим королем.
   Впрочем, даже Йилд не знал об этом в точности, только подозревал, кто
был его гостем. Свидание подстроил Джереми Буш, муж двоюродной тетки
Йилда, владелец маленького завода точных приборов, старинный друг короля и
постоянный партнер его за шахматным столиком.
   Усевшись в машину, владыка урана согнал с лица приветливую улыбку.
"Гони!" - прохрипел он негру-шоферу. Шины зашипели на бетоне, вздымая
вихри грязных брызг. Дождь, казалось, еще усилился, струи лились по белым
и черным клеткам. Дворники торопливо кланялись направо и налево, но труды
их были бесполезны. Впереди виднелись только расплывчатые желтые пятна -
фары встречных машин. Джеллап закрыл глаза, он не любил расплывчатости.
   Ясности ради он и поехал сам знакомиться с Грибовым, не хотел
полагаться на слухи. На бирже-то положение было благоприятное, урановые
шли вверх, предполагалось, что борьба с землетрясением увеличит спрос. А
Грибов понимал будущее иначе: снижение спроса на уран и полный контроль
правительства.
   Значит, президент будет распоряжаться: "Эй, Феллер, уменьшай добычу
нефти, мы переходим на уран. Эй, Джеллап, снижай добычу урана, мы
переходим на гелиостанции!" Да это же рабство, настоящее рабство! Король
будет не королем, а каким-то служащим, управляющим при своих заводах. А
завтра ему скажут: "Закрывай рудники, ломай заводы, уран не требуется
вообще".
   Нет, он не отдаст урана, своей силы, своей славы!
   Ведь это его открытие - уран (так он считал в душе).
   Он был совсем молодым тогда и порядочным ветрогоном притом. Сыну
миллионера доступны все наслаждения: путешествия, яхта, спортивный
самолет, игра, женщины, попойки... И вдруг катастрофа. Японские самолеты
бомбят Пирл-Харбор, захватывают Филиппины и Сингапур, а у отца все
состояние в Азии: филиппинский сахар, малайский каучук, нефть Борнео...
Кредит подорван, состояние рассыпалось... и отец пускает себе пулю в
висок. А Джеллап-сын в один прекрасный день просыпается не баловнем
судьбы, а сыном банкрота... Как хочешь зарабатывай!
   Кое-что ему осталось, впрочем. Так, жалкие крохи - несколько миллионов.
   Никто в него не верил, даже родная мать. Яхтсмен, летчик-любитель,
сосунок!
   Разве котенок выживет там, где тигр обломал зубы. Сжав кулачки, сосунок
кинулся в биржевую свалку. Ему намяли бока, из трех миллионов он потерял
полтора в одну неделю. И понял при этом, что опоздал к обеду. Война
вздувала акции - шли вверх стальные, нефтяные, авиационные, алюминий,
радио...
   электро... Но у стали, нефти, алюминия уже были свои владыки, они не
собирались уступать место сосунку. Джеллап-сын терял доллары и мужество.
Но тут пришло спасение. Кто-то из собутыльников проговорился, что в
Чикагском университете складываются целые штабеля из урана. И будто бы с
этими штабелями возятся знаменитые физики, сам Эйнштейн причастен.
   Джеллап понял тогда: это его последний шанс, его судьба. Ва-банк, он
поставил на уран все. Когда спохватились другие воротилы, у урана уже был
свой хозяин - Джон Джеллап-младший. Он мог выложить три козырные карты -
три "к" - Конго, Колорадо, Канаду. И старые короли потеснились, допустили
его в круг избранных, диктующих волю.
   Он стал господином Ураном, королем Ураном Первым. Уран дал ему деньги,
славу, влияние, могущество. Отдать уран? Ни за что! Согласиться, чтобы
правительство регулировало добычу?
   Ни за что!
   С умилением вспоминает он годы своего величия - эпоху холодной войны.
Вот это было времечко: сам создаешь спрос, сам выполняешь заказы! Газеты
сеяли страх, трусы позволяли голосовать за кредиты, кредиты доставались
Джеллапу, он оплачивал панические статьи, газеты сеяли страх... Добивался
он войны?
   Может быть, и нет. Сам себе он говорил, что гонка вооружений выгоднее
войны.
   А все-таки мечтал попробовать... помериться силами... нажать кнопку
из-за Вьетнама или из-за Кубы...
   Но мир устал от нервотрепки. Человечество потребовало разоружения
("Жалкие людишки!" - думает Джеллап), не взирая на короля урана, презирая
его интересы. Королевство потеряло влияние, король перестал сам себе
создавать спрос. Вот он даже бегает к каким-то инженерам, робко
справляется о графике землетрясений, от капризов природы зависит его доход.
   Дело не только в деньгах. При желании он может уйти в отставку, все
продать... и бедняком не сделается. Хватит до конца жизни на виллы, яхты,
на любые прихоти. Но какой же король согласится стать бывшим королем? А
сыновья, а толстощекие внучки и внуки? Значит, династии Джеллапов конец?
Ну нет, он еще поборется, не предаст своих сероглазых наследников.
   Струятся-струятся потоки по стеклам. Кажется, что машина мчится под
водой.
   "Гони, шофер, гони!" Старик наклонился вперед, впился сухими пальцами в
спинку сиденья. Губы сжаты, пальцы сжаты, мысленно Джеллап уже душит
противника. Предыдущую партию он проиграл: мир согласился на разоружение.
   Теперь нужен реванш. Пусть вооружение возобновится! Необходимо
поссориться с русскими. Как это сделать? Как? Нельзя ли использовать этого
бледнолицего геолога? Если он провалится со своим проектом, если
землетрясение состоится, как же обозлятся калифорнийцы! Значит нужно,
чтобы землетрясение состоялось... по вине Грибова. Игрок он слабый, ничего
не понимает в комбинациях, шахматных... и политических. Надо его окружить
своими людьми, от дела оттеснить, но все вершить от его имени... и на него
же свалить вину за неудачу, за катастрофу. Вот это комбинация! Жертва
фигуры - и партия выиграна. Конечно, разрушения будут велики, не обойдется
без убитых. Но лес рубят - щепки летят. Можно отдать тысячу-другую жизней
ради священной свободы... уранового треста. Пусть будет землетрясение!
 
 
 
   - Сюда! Сюда идите! - закричала совершенно раздетая женщина, увидав нас.
   - Сюда! Здесь целых семеро зарыто!
   Матросы побежали на ее крик, надели на нее мужскую одежду, так как
другой у них не было, и начали раскапывать указанное место. Раскидав все
камни разрушенного маленького домика, женщина уже забыла свой дом и
показала нам чужой... На нее страшно было смотреть: в мужском костюме, с
распущенными волосами, она во все время работы стояла около и кричала без
слов и даже без слез...
   ...Какой-то мужчина бежит по грудам развалин и кричит:
   - Нет больше Мессины! Нет больше моей семьи! Почему я не умер? А! Кто
тут?
   Он увидал солдат, и подняв большой камень, бросился на них:
   - Вы еще не умерли?
   Он поднял камень над головой одного солдата, но другие схватили его за
руки и силой увели на пароход. А там уже несколько кают были переполнены
сумасшедшими...
   Рассказ очевидца. Землетрясение в Сицилии и Калабрии 
 
 
   Можно отдать тысячу-другую жизней ради священной свободы... Пусть будет
землетрясение!
 
 
                                   Глава 7 
 
   До катастрофы полгода!
   Бурение в горячем прессе Все скважины прошли десятимильную глубину.
Температура свыше ПЯТИСОТ градусов. Давление четыре тысячи атмосфер. Буры
в горячем прессе.
   Двадцать четыре рекорда глубины в штате Калифорния!!!
   Можем ли мы довериться иностранцу?
   Трое ученых из Беркли нашли серьезные ошибки в проекте Грибова.
   Пробурить тридцатимильные скважины невозможно в ПРИНЦИПЕ!
   Мы не кролики для опытов!
   Временный выезд людей в соседние штаты обошелся бы в три раза дешевле,
чем дорогостоящая игра с подземными силами.
 
   Из калифорнийских газет за июнь 19... года 
 
 
   Как только температура в скважинах перевалила за четыреста градусов,
один за другим начали отказывать приборы: глубинометры, наклонометры,
автоматы наблюдения... все, что было связано с полупроводниками и слабыми
токами. Не будь подземного просвечивания, бурить пришлось бы по старинке,
вслепую. Но подземное просвечивание служило для предсказания
землетрясений, оно показывало очаги в десятки километров шириной, а в
забое были не километры, а дюймы. Можно представить себе, сколько
изобретательности, терпения, выдумки, настойчивости потребовалось Грибову,
чтобы ежедневно составлять карты подземной обстановки для всех двадцати
четырех забоев.
   Грибов редко видел местные газеты, предпочитал выписывать советские. И
он последним узнал, что имя его склоняется в речах сенаторов и в статьях
обозревателей. "Можем ли мы довериться иностранцу? - вопрошали они. -
Может ли белую женщину оперировать черный хирург и может ли Калифорнию
оперировать красный хирург? Соответствует ли это чести, достоинству,
приличию и традициям?"
   Потом противники Грибова стали назойливее. Они звонили по телефону
среди ночи и кричали: "Красный, убирайся, пока цел!" Пришлось выключать
телефон на ночь. Но из-за этого Грибов не узнал об аварии на скважине
Йоло, не сумел вовремя приехать.
   Утром и вечером у дверей гостиницы топтались какие-то личности в
шляпах, надвинутых на лоб. Они держали в руках самодельные плакатики и
хором скандировали "Грибова на ви-се-ли-цу!" Грибов пожаловался своим
соавторам, Йилд пожал плечами: "У нас свобода слова. Нельзя запретить
людям высказывать свое мнение". А Мэтью с горечью махнул рукой: "Не
ханжите, Йилд. У нас свобода купли. Таких типов покупают поденно или на
два часа". В тот вечер Грибов возвращался в гостиницу пешком, хотел
проветриться после целого дня расчетов. Квартала за два до гостиницы
долговязый детина в кепочке раздавал фанерки с корявыми надписями. Фанерок
оказалось в избытке. Долговязый бесцеремонно ухватил Грибова за рукав.
   - Эй, парень, хочешь заработать два доллара за вечер?
   Грибов помотал головой отрицательно.
   - Хорошо. Четыре доллара.
   - Некогда. Спешу, - отказался Грибов.
   - Шесть долларов, парень, и не торгуйся. Больше ты не стоишь со всеми
потрохами. Работенка легкая. Погуляешь на свежем воздухе с этой штукой на
плече.
   И только тут Грибов разобрал надпись на фанерке: "Лучше умереть, чем
лечиться у красного. Америка не нуждается в чужаках".
   Придя в гостиницу, Грибов решительно начал складывать чемоданы. Он был
потрясен до глубины души. Ведь он же хочет помочь людям. И в награду за
помощь ему же плюют в лицо. Так он уедет, и сегодня же. Пусть спасают себя
сами, пусть получают землетрясение, если им так хочется!
   А с другой стороны - почему уезжать? Почему он должен подчиняться
каким-то хулиганам, мелким душонкам, продающимся по два доллара за вечер,
из-за них бросать на произвол судьбы хороших людей, которым угрожает
землетрясение.
   Грибов решил поговорить с Йилдом. Он хозяин, пусть наводит порядок.
   - Есть превосходный способ замазать рты крикунам, - сказал Йилд. - Ведь
все упирается в предрассудки. Надо, чтобы глубинометрию возглавлял местный
уроженец... формально. А работать он будет по вашим советам. Ничего не
поделаешь. Мы, калифорнийцы, самолюбивый народ. Мы даже приезжих из других
штатов не жалуем - с Востока или с Юга.
   Грибов согласился считаться с традициями и получил в помощники здешнего
уроженца - флегматичного, вялого и мрачноватого толстяка по фамилии Тичер.
   Тичер, однако, оказался не только вялым, но еще упрямым и бестолковым.
Он путал указания, а потом клятвенно уверял, что выполнял их слово в слово.
   И прогнать нельзя. Коренной уроженец! Самолюбие! Традиции!
   Грибову хотелось бы заявить во всеуслышание: "Господа американцы, речь
идет о спасении вашей жизни. Вы меня пригласили для трудной операции, не
толкайте под руку. Если делать дело, так делать. Традиции и предрассудки
соблюдайте на свадьбах и похоронах, но только не в операционной. Тут
дураки вредны и опасны, даже если они коренные уроженцы".
   Но некому было выслушать эту возмущенную речь. Тичер ее не понял бы,
Йилд не согласился бы, Мэтью был слишком занят авариями. И Грибов произнес
ее (начать бы с этого!) перед советским консулом, приехав в консульство
продлевать визу.
   Консул, Степан Иванович Савчук, как раз собирался на какой-то прием.
Грибова он принял во фраке, с крахмальной манишкой, с черным бантиком и
остроугольным воротничком. Воротничок этот подпирал полное румяное и очень
добродушное лицо с веснушками и голубыми глазами.
   Савчук начал слушать Грибова стоя, потом сел, отстегнул запонки и
воротник, вытер потную шею.
   - А пожалуй, Александр Григорьевич, визы мы тебе продлевать не будем, -
сказал он неожиданно.
   Грибов, удивившись, прервал рассказ на полуслове.
   - Не малодушие ли это, Степан Иванович? Надо ли поддаваться крикунам,
нанятым за два сребреника?
   Консул помолчал и ответил как будто некстати:
   - Не говорит ли в тебе самолюбие, товарищ Грибов?
   Грибов мысленно допросил себя с пристрастием, постарался взглянуть со
стороны.
   - Самолюбие говорит, - сознался он. - Но не только самолюбие. Люди
здесь приучены работать вполсилы, от звонка до звонка. Боюсь, провалят они
без меня. Землетрясением рискуем.
   И опять консул как будто не ответил. У него мысли шли своим чередом.
   - Значит, дурака приставили? - переспросил он.
   - Удивительный тупица! И упрямый к тому же. Ну мое ли это дело местных
дураков перевоспитывать?
   Консул вздохнул:
   - Умный ты человек, Александр Григорьевич, но сидит в тебе этакая
ученая наивность: делишь людей на талантливых и бездарных, умных и глупых,
и только. А я вот думаю: зачем к тебе дурака приставили? Умных людей в
Америке не хватает? Найдутся - тут самодовольным быть не надо. Почему не
хотят найти? Землетрясение им нужно? Едва ли. Что-то другое тут: идет
мутная игра вокруг товарища Грибова, хотят замарать его честное имя. А
зачем им это?
   Видимо, есть друзья, которые по холодной войне скучают, мечтают о
горячей.
   Не только землетрясением рискуем. Вот и говорю: Не годится для мутной
игры твоя светлая ученая голова. Поезжай, голубчик, домой, не будем
продлевать визу. - И вдруг, улыбнувшись лукаво, добавил: - Наверное, ты
жалеешь, про себя думаешь: "Разболтался зря, страху напустил, консула
испугал". Не пугливые мы. Не я один и не сегодня все это передумал.
Сигналы такие поступали. Вот в календаре у меня записано на завтра:
"Пригласить А.Грибова". Стало быть, разговор состоялся.
   И он зачеркнул запись синим карандашом.
 
 
 
   Два дня спустя Джеллап сидел в гостиной Буша - нарядной по
старомодному: с фарфоровыми безделушками, хрустальной люстрой, сервизными
горками. Король урана размышлял над шахматами - кремовыми и медовыми.
   - Итак, вы хотите отдать мне фигуру, Джерри, - бормотал он. - Она
стесняет вас, без нее игра свободнее. А что, если я не приму жертвы? Не
приму. Пусть ваш Грибов останется на доске, бездействует, но отвечает!
Будет отвечать, мы позаботимся.
   Недовольный проигрышем, Буш озабоченно морщил лоб:
   - Не понимаю, Джон, что вы имеете в виду: шахматы или политику?
   - То и другое, Джерри, то и другое.
 
 
 
   В тот же вечер на теплоходе Грибов услышал по радио знакомый голос.
Выступал Йилд.
   - Наш гениальный друг покинул нас, но оставил свой замечательный
проект. Мы будем придерживаться каждой буквы, как святого Евангелия. Мы
будем руководствоваться...
   Грибова даже покоробило.
   "Только мертвых так расхваливают", - подумал он.
 
 
                                   Глава 8 
 
   Пять месяцев до катастрофы!
   Успеем или не успеем?
   Тринадцатимильной глубины достигла только одна вспомогательная скважина
Солано-бис, - так нам сообщили вчера в штабе Мэтью. - Остальные скважины
проходят двенадцатую милю. Темп проходки снижается от недели к неделе...
   Так стоит ли...
   Наш МЭТ добрый малый, но он предвидел все, кроме НЕПРЕДВИДЕННЫХ
трудностей.
 
   От П.Мэтью, главного инженера 
   РАПОРТ
 Положение, сложившееся на объектах, нельзя назвать тревожным. Оно
угрожающее, оно катастрофическое. Если в ближайшие две недели не будут
найдены решительные меры...
 
   Из калифорнийских газет за июль 19... года 
 
 
   Успеем или не успеем?
   До начала июля Мэтью был почти уверен в успехе. Расчет простой: за два
месяца скважины углубились на десять миль. Продолжая бурить в том же
темпе, можно было пройти оставшиеся двадцать миль к концу октября - началу
ноября, то есть закончить бурение заблаговременно, за месяц до
землетрясения.
   Так рассчитывал Мэтью. Но июль подвел его.
   Авария следовала за аварией. В Эльдорадо оборвались трубы. В Йосемите в
течение недели два раза меняли долото. В Трэйси застыл жидкий металл, его
проплавляли токами высокой частоты. В Секвойе встал насос. Все эти
скважины топтались на одиннадцатой миле, когда по графику полагалось
проходить уже тринадцатую.
   Мэтью метался со скважины на скважину, засучив рукава орудовал гаечным
ключом и паяльником, ругался и показывал, урывками спал в машине, а
проснувшись, узнавал, что на ближайшей скважине новая авария.
   Однажды он взялся за сводку. Странное дело: на одиннадцатой миле
застряли и те скважины, где аварий не было. Мэтью обругал себя за те, что
он работает руками и мало думает, и вызвал в Сакраменто всех инженеров
сразу.
   Инженеры высыпали целый ворох жалоб: "Глубинометристы задерживают.
После отъезда Грибова работаем вслепую", "Железная дорога задерживает.
Опаздывают трубы". "Металл некондиционный, застывает в верхней части
скважины".
   "Поставщики недобросовестные, надо расторгать договора".
   Так полагалось в Америке. Если поставщик плох, можно расторгнуть
договор, подать в суд, и после долгого препирательства юристов судья
определит сумму убытков. Хорошо, допустим, штат выиграет тяжбу и получит
возмещение - триста или четыреста тысяч.
   А землетрясение-то состоится.
   Мэтью был в затруднении. Но тут пошли события, инженерными учебниками
не предвиденные.
   Его пригласили самого на собрание "ветеранов" - заслуженных бурильщиков
с Мохо-Айленда.
   Мэтью знал каждого ветерана в лицо, сам подбирал, сам обучал, растил,
расставлял по всем скважинам. Но посоветоваться с рабочими ему и в голову
не приходило. В Америке считалось, что рабочему наплевать, как идет дело,
ему отдай деньги в субботу. А как заставить его поспеть к сроку, это
забота инженеров.
   Но тут стоял вопрос о землетрясении в их собственном штате.
   Один из рабочих сказал: "Мэт, дело не чисто. Мой брат на
трубопрокатном. У них полон двор труб, только не вывозят". Другой сказал:
"А у меня зять сцепщик. Вагоны простаивают... а нам их не подают".
"Саботируют", - сказал третий. И кто-то произнес крамольное слово "рабочий
контроль".
   Мэтью раскричался даже: "Вы меня в политику не путайте. У нас свободная
страна, каждый на своем заводе - хозяин. Законы менять не позволит никто,
сами вы работайте лучше. А я подумаю о внутренних запасах. Есть у нас
четыре вспомогательные скважины: Солано, Солано-бис, Трэйси, Мерсед. Они
могут и опоздать. Возьмем оттуда металл, возьмем новые насосы.
   - Разрешите работать хотя бы старым насосом, - сказал при этом Джек
Торроу, самый молодой из "ветеранов", мастер со скважины Солано-бис.
   Мэтью накричал на рабочих, но дома вечером задумался. Контроль полезнее
судебных исков. Рабочих контролеров, конечно, хозяева не допустят. Но ведь
стройка коммунальная, на средства штата. Пусть контролеров пошлет
губернатор, пусть контролеров пошлет сенат. А Мэтью предложит кандидатуры.
   И с тем он наутро поехал к губернатору.
   - Нет-нет, - сказал ему сонный обрюзгший старик в кресле с высокой
резной спинкой. - Контроль - это против конституции. Мы свободная страна,
у нас нельзя вмешиваться в дела хозяев. Если вы недовольны, подавайте в
суд, взыскивайте протори.
   - Хорошо, мы взыщем. А землетрясение?
 
 
 
   Самое сильное землетрясение произошло южнее первого, 22 мая...
   Максимальная амплитуда колебаний почвы в Москве была более полутора
миллиметров, при расстоянии до эпицентра около 14500 км. Энергия,
породившая такие колебания, была в сотни раз больше, чем при ашхабадском
землетрясении в 1948г.
   Были разрушены крупные города Вальдивия и Пуэрто-Монт... значительные
изменения рельефа как на суше, так и в океане, на склоне Атакамской
впадины... Волны (цунами) распространились по всему Тихому океану. В
Японии и на Гавайских островах эти волны имели высоту около 10 м...
   ...25 мая в 12 ч. опять произошло сильное землетрясение. Оно было еще
южнее. В результате существенно изменился рельеф о-ва Чилоэ. По соседству
с ним в проливе возникали и исчезали небольшие острова.
   Претерпел тяжелые разрушения город Анкуд.
   ...6 июня... довольно сильное землетрясение потрясло южную часть Чили -
провинцию Веллингтон и побережье Магелланова пролива. Разрушения имели
место вплоть до Огненной Земли. Таким образом, эпицентры сильных
землетрясений систематически перемещались на юг.
   В итоге чилийских землетрясений начали действовать 14 вулканов.
   Произошли многочисленные оползни и обвалы в горах. Пострадало более
половины провинций Чили, погибло не менее 10000 человек и более двух
миллионов осталось без крова...
   Е.Саваренский. "Чилийские землетрясения"
 
 
 
   - Нет-нет, - сказал губернатор. - Беззакония я не допущу. Никакого
контроля!
   Обращайтесь в суд.
   Мэтью решил времени на суд не терять. Прямо из губернаторского дворца
он отправился на телеграф и послал президенту республики телеграмму в
четыреста слов:
   "Положение, сложившееся на объектах, нельзя назвать тревожным. Оно
угрожающее, трагическое, катастрофическое. Если в ближайшие две недели не
будет найден выход..."
   Сам Мэтью предлагал в телеграмме два выхода: либо разрешить контроль,
либо организовать поставки из-за границы, но только срочно... "Через две
недели будет поздно", - писал он. Прошел день, два... Президент не
отвечал. То ли раздумывал, то ли советовался. А может быть, телеграмму
скрыли от него. И такое могло быть.
   Тогда Мэтью передал свой рапорт в газеты для опубликования.
   А через несколько дней к нему пришел худощавый смуглый человек с
черными жесткими усиками. Мэтью отлично помнил его - тот специалист,
который порочил технику Мохо-Айленда, утверждал, что на Мохо не сумеют
пробурить такие глубокие скважины.
   - Надеюсь, вы не питаете зла ко мне, - сказал он с простодушной
наглостью. - Я сам восхищаюсь вами, но вынужден был отзываться
неуважительно. Ничего не поделаешь, интересы фирмы. Зато сейчас от имени
фирмы я с искренним удовольствием предлагаю вам помощь. Передавайте нам
подряд. "Тексас ойл"
   обеспечит вас трубами, металлом, насосами, приборами, долотами, любой
техникой в неограниченном количестве.
   Мэтью пытливо глядел в глаза собеседнику. Можно ли довериться? Если и
эти подведут, время будет упущено безвозвратно.
   Представитель "Тексас ойл" понял паузу по-своему:
   - Вы хотите контроль? Пожалуйста, присылайте контролеров. Мы не боимся
контроля, мы собираемся честно вас снабжать. Тексас выручит Калифорнию.
Без Тексаса рекорды не удаются. Мы - первые бурильщики мира, калифорнийцы
- вторые. Для "Тексас ойл" возможно невозможное. Видите, я честен с вами.
Мы даже не гонимся за большой прибылью. Нам дорог престиж. - И добавил
доверительным шепотом: - Вы же взрослый человек, понимаете игру интересов.
   Ваши поставщики боятся Джеллапа, а нам на него наплевать. Он - уран, мы
- нефть. Он даже мешает нам. Мы отлично проживем без урана.
   Мэтью подумал, что все это цинично, но правдоподобно.
   - Хорошо, когда вы развернете поставки?
   - Через месяц после заключения договора.
   - Поздно.
   - Через три недели. Надо же перестроить производство...
   - Я подумаю...
   Оставшись один, Мэтью потребовал сводку. Успеем или не успеем? Через
три недели будет середина августа. Останется три с половиной месяца на
двадцать миль. Мало. Допустим, нажмем, наберем больше рабочих,
постараемся...
   Управимся в обрез. Все равно не годится. Взрывать нельзя в последнюю
минуту, можно вызвать землетрясение, вместо того чтоб предупредить.
   И тут Мэтью заметил странную цифру в рапортах. Все скважины топтались
около одиннадцатой мили, а Солано-бис, вспомогательная, та, у которой
отобрали насос, уже перевалила за тринадцать.
   Ошибка в рапорте? Нет, и в предыдущем сходные цифры.
   Мэтью доверял своим глазам больше, чем телефону. Он сел в машину и
покатил в Солано.
   Федеральное шоссе из Сакраменто. Ответвление. Новая дорога по дамбе
через болотистую низину. И вот он въезжает на грохочущий деревянный
настил. Под сваями рябь мелководного залива. Солано-бис - одна из тех
скважин, которую пришлось вести из соседнего округа наклонно. Земли для
нее не нашлось, пришлось бурить с воды.
   У ворот свайного селения Мэтью увидел стройную фигуру Джека Торроу.
   - Ну-ка, иди сюда на расправу. Держи ответ: как дошел до тринадцатой
мили?
   Джек густо покраснел, как будто сделал что-нибудь нехорошее.
   - Извините, мистер Мэтью, я обманул вас немножко. Вы велели сдать новый
насос, а я не сказал, что с новым у нас не ладилось, старый лучше работал.
   - Почему старый лучше?
   - Я тоже все спрашивал, почему лучше. И сейчас: пустили его в ход -
опять лучше. Я думаю, мистер Мэтью, суть в том, что он работает
неравномерно.
   Джек замолчал, полагая, что все объяснено.
   - Что-то загадками говоришь. Не возьму я в толк, при чем тут
неравномерность.
   - Ну, работает неровно, не держит заданное давление. То выше, то ниже.
А когда давление ниже, порода плавится в забое.
   Мэтью так и замер с открытым ртом. Вот это находка! Как же они не
догадались - три автора проекта? Действительно, три ума хорошо, а четыре
лучше.
   Дело в том, что в Солано-бис температура в забое была уже выше тысячи
градусов - выше точки плавления базальта. Базальт, однако, не плавился,
потому что давление не позволяло. Но как только расшатанный насос понижал
давление, порода текла, даже вскипала иногда, и буровая колонна
погружалась сама собой, от собственной тяжести.
   - Ну и молодец ты, Джек! - Мэтью выскочил из машины и обнял парня. - Ты
же придумал новый метод бурения. Бурение без долота! Без затраты энергии
почти.
   Одним только поршнем. Ничего у тебя не ломается, ничего не стирается,
ничего не надо менять.
   Джек покраснел еще больше и признался, что уже пятый день в забое стоит
поршень вместо долота.
   Будь это все в Советском Союзе, Джека Торроу прославили бы, наградили
орденом, поместили бы о нем очерки в журналах, пригласили бы в Кремль,
правительство советовалось бы с ним, как улучшить работу в буровом деле.
   Американцы поступили по-своему. Они прежде всего составили чертежи для
Бюро патентов. Мэтью посоветовал Джеку помалкивать, пока не придет патент.
И Джек помалкивал, лишь одной девушке он многозначительно шепнул, что
скоро она будет купаться в золоте. Но так как метод Джека годится только
для сверхглубоких скважин, где температура превосходит тысячу градусов, а
скважин таких раз-два и обчелся, патент пока еще не куплен и купание в
золоте откладывается.
 
 
                                   Глава 9 
 
   Два месяца до катастрофы!!!
   МЫ УСПЕЛИ! - сказал наш Мэт с уверенностью. - Глубина скважин близка к
проектной. Давление - пятнадцать тысяч атмосфер, температура тысяча двести
градусов. Трубы режут светящийся базальт, словно масло.
   АМЕРИКАНСКАЯ техника на высоте. На высоте ли РУССКАЯ мысль? Трое ученых
из Беркли нашли серьезные ошибки в проекте Грибова. На тридцатимильной
глубине атомные бомбы не могут взорваться принципиально.
   Всемирно известная гадалка Чандра Бандра Предсказывает ГРОЗНЫЕ СОБЫТИЯ:
   Кто потолок пробьет в аду, Чертей найдет в своем саду, - 
   сказала нам мисс Чандра Бандра.
 
   Из калифорнийских газет за октябрь 19... года 
 
 
   Соседки считали Бетти счастливицей, так и говорили в глаза и за глаза.
   В юные годы она осталась сиротой, с трудом устроилась на работу
чертежницей.
   Голодать не голодала, но частенько не ужинала, чтобы отложить
доллар-другой на новую шляпку, на свеженькую блузку.
   Потом на нее обратил внимание ближайший начальник, подающий надежды
молодой ученый. Другие девушки продолжали раскрашивать карты, а она вышла
замуж, получила в свое распоряжение голубой домик, купленный в рассрочку,
и белоснежную кухню.
   "А что еще нужно женщине?" - говорили соседки.
   Бетти могла одевать своих девочек, как кукол; каждый сезон шила себе
новое платье, у нее был телевизор и холодильник, электрополотер и
электропылесос, чудо-печь и стиральная машина. Родив троих детей, она
сохранила хорошую фигуру. У нее хватало времени на гимнастику, на ванну и
косметический массаж. Чего еще желать? Конечно, это и есть счастье.
   По вечерам Бетти смотрела телевизор, иногда даже читала журналы. Читала
не для себя, готовила темы для беседы с мужем. Самой ей книги казались
надуманными: голод, нажива, преступления, страсти! Она уже забыла о голоде
и не верила в страсти. ("Не может быть, чтобы разумная женщина изменяла
мужу, рискуя потерять голубой домик. Это ненормальная какая-то".) В
голубом домике не было страстей, здесь господствовал уют, чистота, тишина,
успокаивающая сонная музыка блюза.
   Однако домик стоял на земном шаре, дождь барабанил по его крыше и ветер
стучал в окна. Окна можно было закрыть ставнями, крышу подновить, чтобы не
протекала, дверь запереть, законопатить щели. Но разве улитка в своей
раковинке застрахована от гибели? Пройдет великан в тяжелых башмаках,
наступит каблуком, хруст - и конец.
   В счастливой душе Бетти жил постоянный страх за свое маленькое голубое
счастье. Бетти панически боялась внешнего мира, насылавшего на улиток беды.
   Болезнь была одной из этих бед: мутные глазки детей, частое дыхание,
жар, многозначительные мины докторов. Бетти боялась также несчастных
случаев, автомобильных катастроф, боялась пожаров и киднэперов -
гангстеров, крадущих детей. Боялась войны и атомной бомбы ("И слава богу,
что началось разоружение"), боялась, как все американцы, безработицы. Ей
даже снилось часто, что Гемфри приходит мрачный, ложится лицом в подушки,
уныло бормочет:
   "Милая, мне дали расчет". А за голубой домик надо вносить деньги еще
восемь лет, не оплачена мебель, прицеп и чудо-печь. Гемфри едва ли сумеет
устроиться, потеряв работу в бюро прогнозов. "Что будет с нами?" -
спрашивает Бетти и просыпается с криком. Какое счастье - только сон!
   Хуже всего беспомощность. Разве могла Бетти предотвратить болезни,
атомные бомбы, землетрясение, потерю службы? Могла только молиться: "Боже,
пронеси!
   Пусть каблук наступит на другую раковину - на красную, зеленую, желтую,
только не на голубую!"
   И еще Бетти страшилась измены. С такой неохотой отпускала мужа поутру,
так радовалась возвращению. В бюро столько чертежниц - все моложе и свежее
ее.
   На свете бывают такие бесстыдницы, даже женатому человеку вешаются на
шею.
   Любила ли Бетти мужа? Она и сама не могла сказать: у нее чувства не
отделялись от рассудка. Гемфри был ее мужем и ее опорой, она любила мужа и
опору, страшилась за мужа и за опору, ухаживала за мужем и за опорой, как
моряк ухаживает за своей мачтой и парусом. Гости видели нежную жену,
прильнувшую к мужу в томном танце. А Бетти представлялось, что она одна в
бушующем океане, закрыла глаза, чтобы, не глядеть на беснующиеся валы, и
обеими руками держится за мачту. Только бы не разжать руки. И даже если
мачту смоет волнами, главное - не разжать руки. Иначе гибель неминуемая.
   Плохо тому, кто не умеет плавать!
   Но до сих пор страхи были напрасны. Дети выздоравливали, муж приносил
получку по субботам, танки переплавлялись в мартенах, бомбы топились в
море, даже землетрясение Гемфри обещал предотвратить.
   А тут еще Джеллап посетил голубой домик.
   Бетти догадалась, кто был их гость. Его лицо и клетчатая машина слишком
часто мелькали на страницах журналов. Догадалась, но промолчала. Если
король хочет остаться неузнанным, пусть считает, что его не узнали. Пусть
ему будет приятно в голубом доме, может быть он захочет приехать еще раз,
зачастит...
   привезет своих внуков подышать чистым воздухом. Внуки привыкнут играть
с ее дочками, детская дружба перерастет в юную любовь, со временем Бетти
станет тещей миллионера.
   Испокон веков европейские девушки мечтали о прекрасных принцах,
американских приучали мечтать о прекрасных миллионерах.
   И хотя Джеллап не приезжал вторично, какие-то мечты начали сбываться.
Гемфри ходил веселый, потирал руки, посмеивался. Однажды спросил даже:
   - Какой подарок ты попросила бы, если бы муж у тебя разбогател?
   Бетти мечтала о гласоновой шубке, непромокаемой, теплой и прозрачной.
Так интересно выглядит, когда ты зимой идешь по улице в летнем открытом
платье.
   Дождь, мокрый снег, а ты как будто зачарованная. Издалека даже
незаметно, как стекло поблескивает.
   Гемфри, смеясь, обнял жену:
   - Эх ты модница! Шубка пустяк. У тебя такое будет, что и не снится.
   Но через неделю-другую радужные мечты слиняли. Муж, хмурясь, листал
биржевые бюллетени, что-то считал на бумажке, подчеркивал, перечеркивал и
тяжко вздыхал. И Бетти догадывалась, что гласоновая шубка отменяется. Но
спросить не решилась: деловые разговоры были табу в голубом домике. Жене
полагалось улыбаться, отвлекая мужа от грустных забот. И Бетти старательно
улыбалась, думая про себя:
   "Никогда я не верила в богатство. Бог с ней, с шубкой. Лишь бы взнос не
просрочить, только бы домик не отобрали".
   Несколько дней муж ходил мрачнее тучи, ронял слова о самоубийстве и
бренности этого мира. Потом избавился от мрачности, но стал капризный и
раздражительный, никак не угодишь. И дети шумят, и от пирога пахнет
селедкой. Вечером расхаживал по кабинету, ночью бормотал во сне. Спросить
жена не решалась, все равно не могла помочь. Только терзалась, плакала
днем, когда дети уходили в школу, ночью прислушивались к сонному
бормотанию мужа.
   "Их же предупредят, - убеждал он кого-то. - А без нас? Без нас было бы
хуже, никакого предупреждения". Как-то раз закричал: "Ни за что! Ни за
что!" - и заскрежетал зубами. Бетти стало страшно, она разбудила мужа.
Гемфри проснулся испуганный: "Что-нибудь я сказал? Что ты слышала?"
   Однажды, стараясь развлечь мужа, Бетти рассказала, как его уважают в
округе.
   В магазине только и разговоров, что о землетрясении. И все спрашивают:
   "Миссис Йилд, что говорит ваш муж? Обещает ли он отменить
землетрясение?"
   Владелица магазина сказала: "Если беды не будет, я подарю вам ящик
шампанского, миссис Йилд". А Майкл Буд, этот хромой пьянчужка, закричал:
   "Есть за что! Я тоже предсказываю, что землетрясения не будет, подарите
мне ящик джина. И потопа не будет - еще ящик. И не будет чумы и холеры -
еще два ящика. И не будет Страшного суда, и небо не упадет на Калифорнию".
А все как зашикали: "Стыдно, Майкл, стыдно! Надо уважать мистера Йилда. Он
ученый человек, для нас для всех хлопочет".
   Бетти старалась рассказать все это посмешнее, изобразить в лицах
спорщиков, передразнила толстую торговку, кумушек и полупьяного Майкла. Но
муж не рассмеялся. Схватившись за виски, он застонал, словно от мигрени:
   - Дуры, какие дуры! И ты с ними последняя дура!
   Бетти так испугалась. Почему Гемфри обругал ее? Неужели он не верит в
успех, землетрясение состоится все-таки? Но он столько раз твердил, что
удары опасны только в городах, где рушатся многоэтажные дома, валятся
каменные стены. Голубой домик легкий, разборный, его и восстановить
нетрудно...
   только бы детей вывести вовремя. Что еще угрожает? Обвалы страшны в
горах, горы от домика далеки. Какие-то волны еще бывают, смывающие целые
города...
   Но до голубого домика волна не дойдет, он далеко от моря, за перевалом.
Чего же боится муж?
   Час спустя Гемфри пришел извиняться. "Ты пойми, я для вас извожу себя,
для тебя и для детей. Будь я один, наплевал бы на все и уехал, все бросил
бы..."
   Вот тогда он и спросил в первый раз:
   - Бетти, если мне придется покинуть Калифорнию, ты поедешь со мной?
   Сердце у нее оборвалось. А как же голубой домик, холодильник и
телевизор?
   Больше половины уже выплачено. И тут их все знают, все уважают, и школа
такая хорошая...
   И, гладя ее по лицу, Гемфри стал отнекиваться: "Нет, это пустой
разговор. Я пошутил, никуда я не собираюсь".
   Но тема отъезда возникала все снова. Гемфри не говорил прямо, все
бросал намеки: "Врачи говорят, что климат Калифорнии слишком мягок, он
расслабляет детей". "Кинг из второго отдела уехал с женой на Аляску. Что
ж, и на Аляске живут люди, там даже микробов меньше". "К девочкам я
привык, Бетти, даже полдня без них скучно". И однажды Бетти бросилась к
мужу на шею со словами:
   "Гемфри, я с тобой на край света. Куда ты, туда и я!"
   Йилд смутился. Ты неверно поняла меня, ласточка. Я совсем не собираюсь
на край света.
   Но Бетти не поверила. Она догадывалась - пришла беда. Дело не в
землетрясении, из-за него не надо было бы уезжать навсегда. Видимо, Гемфри
запутался в делах - может быть, растратил казенные деньги. Бетти не
осуждала: ведь он для семьи брал, для детей... хотел обеспечить их будущее.
   Выплакавшись утром, днем она готовилась к отъезду: складывала детские
вещи, кое-что покупала, забрала сбережения из банка. До боли жалко было
покидать голубой домик, сияющую кухню, сад, ручей. Но выхода не было. Кто
не умеет плавать, должен держаться за мачту до конца, даже за обломок
мачты...
   И Бетти была готова, когда наступил тот черный день - 29 октября.
   Муж сказал:
   - Бесс, ни о чем не спрашивай. Мы уезжаем в Южную Африку, пароход
отходит через три часа. Собирай все ценное и умоляю: будь мужественна, не
спрашивай ни о чем. Потом я все объясню, все!
   Она-то была мужественна, отбирала, укладывала, сносила в прицеп. Это он
растерялся, путал, ронял, терял, хватался за голову и все повторял:
   - Бетти, ни о чем не спрашивай! Верь мне, так надо, так будет лучше. У
нас будет много денег, больше, чем здесь. В Южной Африке есть английские
школы, дети будут учиться на родном языке. Только не спрашивай, я объясню
потом.
   Верь мне, так надо, так будет лучше.
   Бетти не верила, но выбора не было. Кто не умеет плавать, должен
держаться за мачту. Бетти одевала девочек, рассказывала младшему сказку.
Впрочем, детей утешать не требовалось. Они радовались предстоящему
путешествию, прыгали и хлопали в ладоши.
   Она уже сидела за рулем, когда Гемфри вспомнил о билетах. Вручил ей
билеты, деньги и документы, сказав: "Я тут задержусь, встречусь с вами на
пароходе".
   Поцеловал торопливо (до отплытия оставалось два часа с четвертью) и
спрыгнул с подножки, повторив еще раз: "Я все объясню в каюте". Бетти
включила зажигание, выжала сцепление, дала газ. Даже некогда было
проститься, оглянуться на голубой домик. Когда везешь троих детей, нельзя
отрывать глаза от дороги.
   Некогда было оглянуться, и некогда волноваться. Дорога. Город. Порт.
Багаж.
   Дети. Со всем надо управиться одной, все помнить, обо всем подумать. Не
растерять бы детей, не растерять бы вещей! Носильщики, лебедки, трапы,
коридоры, толчея. Девочки, не отставайте! Девочки, смотрите за малышом.
   Наконец, приведя детей в каюту, Бетти перевела дух. Кажется, все в
порядке.
   А где же Гемфри? Он не опоздает? До отплытия только четверть часа!
   Гудела басистая труба, галдели провожающие, стараясь перекричать друг
друга.
   Бетти проталкивалась к перилам. Что это? Уже журчат блоки, поднимая
трап? А Гемфри? Он не успел? Он изменил? Бросил ее с детьми?
   И вдруг она услышала голос мужа. Не на палубе, не с пристани. Голос
несся с неба, из черных глоток радиорупоров.
   - Леди и джентльмены! - грохотал Йилд. - Сегодня в девятнадцать часов
ноль-ноль минут Комитет по борьбе с землетрясением произведет решающий
взрыв. Все подготовительные работы выполнялись по плану лучшего
прогнозиста мира, советского ученого мистера Грибова. Опасности нет
никакой, но на всякий случай настойчиво просим вас выйти из домов под
открытое небо - на поля, площади, скверы, пашни, подальше от всяких стен...
   Ширился клин желто-серой воды между бортом и молом. Закопченный буксир
оттягивал от причала судно. Пассажиры говорили все разом, обсуждая
известия.
   Некоторые горевали, что не увидят редкого события, большинство
радовалось, что избежало риска, тревожилось за оставшихся. Голос Йилда
гремел над бухтой, и Бетти, рыдая, протягивала руки к рупорам:
   - Гемфри, Гемфри, благородный и великодушный! Семью ты спас от
опасности, а сам остался, как капитан на посту. Гемфри, прости меня за
подозрения!
   Гемфри, бог спасет тебя, и мы не расстанемся никогда!
 
 
 
   К сожалению, Бетти ничего не угадала. Все обстояло хуже, гораздо хуже.
 
 
                                   Глава 10 
 
   Взрыв сегодня!!!
   Леди и джентльмены! Все вы знаете, что нашему любимому штату угрожает
землетрясение. Знаете вы и о героических усилиях, предпринятых, чтобы
отвратить бедствие. Мы пробурили 24 скважины и заложили атомные заряды,
готовясь неторопливо и планомерно провести серию взрывов в середине
ноября. Но в последние дни обстановка катастрофически ухудшилась. Мы не
имеем возможности откладывать. Сегодня в 19 часов 00 минут...
 
   Из радиопередачи 29 октября 19... года 
 
 
   События плыли мимо Грибова. Он вышел из игры, последние волнующие
месяцы провел вдали от очага землетрясения, в спокойной Москве. Он мог
только нетерпеливо ждать известий, изредка звонить по телефону Йилду или
Мэтью, сердиться на отсутствие писем. И Грибов не знал, что Йилд не хочет
писать правду, а Мэтью не может, что он тоже выведен из игры... самым
вежливым путем.
   Дело в том, что в начале ноября в Америке проводились выборы,
переизбиралась половина сената и половина губернаторов, губернатор
Калифорнии в том числе.
   И Мэтью выдвинули кандидатом клубы сторонников разоружения, те самые,
которые так энергично боролись за мир и согласие в свое время.
   Эти клубы были так сильны и многочисленны, что старые партии,
соперничавшие между собой сотню лет, на этот раз объединились, выдвинули
общего кандидата.
   У одной партии эмблемой был слон, у другой осел. И сейчас на общих
знаменах появился "слон-осел", двухголовый странный зверь. Американцам он
напоминал "тяни-толкая" из детской сказки о докторе Дулитле.
   Мэтью долго отнекивался. "Мэт, мы вам верим, - уговаривали его. - Вы
самый популярный человек в штате, вас тут знают в лицо. Избирателей не
надо будет агитировать. Каждый скажет: "Этот спасает нас от землетрясения,
будет спасать и от войны". И времени не потребуется много. Все равно вы
ездите по штату, объезжаете скважины. По дороге завернете на митинг.
Решающий довод был такой: "В стане слон-ослов говорят, что только Мэтью
опасен им. Другого кандидата они опрокинут шутя".
   Но рьяные поклонники Мэтью не знали, что слух этот пущен по указанию
Джеллапа. Узнав, что Мэтью дал согласие, старый хитрец потирал руки.
"Вилка, - говорил он. - Угроза ферзю и ладье. Но даже в шахматах нельзя
снять три фигуры сразу. А мы снимем. Провалив проект русского, провалим
миротворцев на выборах и провалим дружбу с Советами. Вот это ход!
Комментатор поставил бы три восклицательных знака".
   Для него теперь все сплелось в одном узле: "Землетрясение во что бы то
ни стало! И чем страшнее, тем лучше, убедительнее. Пусть будет как в
Лиссабоне, как в Чили, как в Японии!"
 
 
 
   Японское землетрясение 1.IХ.1923 г. является крупнейшей катастрофой
последнего времени.
   ..."Осака Майници" определяет только для Токио число сгоревших домов в
411901, а число погибших жителей в 95365. В Иокогаме уцелело всего-навсего
5 домов. Общее число разрушенных домов - 653000, число потерпевших от
землетрясения - 3060000, пропавших без вести 42600.
   Убыток, причиненный стране, оценивается не менее как в 10 миллиардов
йен. Для сравнения стоит указать, что русско-японская война стоила Японии
около 2 миллиардов йен и что годовой бюджет Японии равен 1 миллиарду йен.
   После первого толчка в Токио сразу в 26 местах вспыхнул пожар, который
прекратился только в 8 часов утра 3 сентября. Разрушение водопровода,
стеснение передвижения, сильный ветер и размер охваченной пожаром площади
сводили работу пожарных к нулю. Выгорело 3/4 Токио.
   В Иокогаме загорелись склады нефти и керосина. Горящая нефть разлилась
по бухте и поджигала деревянные пароходы. Тысячи народа задохлись в дыму и
пламени.
   Жел. дор. пути были разбиты трещинами, и более дюжины пассажирских и
товарных поездов были сброшены с рельс. Морская волна (цунами), вызванная
землетрясением, разрушила берег между Камакурой и Хайата, более 500 домов
в городах Шимода и Ито были смыты совершенно...
   П.Полевой. "Некоторые данные об японском землетрясении 1 сент. 1923г."
 
 
 
   Митинги, митинги, митинги! Казалось, Калифорния забыла о землетрясении.
На улицах пестрели предвыборные лозунги. В витринах банков, аптек,
кондитерских, обувных, галантерейных, пылесосных и всяких прочих магазинов
Мэтью встречал свои портреты. Как будто все улицы стали зеркальными. На
перекрестках висели громадные слон-ослы и тут же эмблема мирных -
младенческая соска.
   Предвыборная борьба оказалась отнюдь не синекурой. Мэтью носился из
округа в округ, но на скважины заглядывал только по ночам. Митинги,
митинги, митинги!
   Мэтью похудел, почернел, нос у него вытянулся, глаза ввалились, синяки
обвели их. Осипшим голосом он кричал, потрясая кулаком:
   - Долой тяни-толкаев! Не тяните, не толкайте нас к войне! Оружие в море!
   Пусть каждый младенец доживет до старости!
   Противники Мэтью старались опорочить его любыми средствами. Писали в
газетах, что один из дядей Мэтью умер в сумасшедшем доме, племянник ловит
бродячих собак, а сам Мэтью не отдает долги прачке. "Мэтью холостяк! -
кричали они. - Разве холостяк будет заботиться о младенцах?" Какие-то
пьяницы взбирались на трибуны, уверяли, что Мэтью спаивал их. Когда-то,
лет пятнадцать назад, Мэтью ухаживал за хорошенькой лавочницей, потом
поссорился с ней и расстался. Теперь по штату за ним ездила толстая баба в
полосатой юбке и всюду кричала: "Он меня обольстил! Не верьте обещаниям
обманщика!"
   Это были излюбленные приемы двухпартийной борьбы, когда у обоих
кандидатов одинаковая программа и избирателю в сущности все равно, за кого
голосовать, он выбирает за красивое лицо, за добрую улыбку, за любовь к
собакам, за трезвость, за синий пиджак или за голубой галстук.
   И Мэтью, надрываясь, кричал в толпу:
   - Леди и джентльмены, парни и девушки! Эти тяни-толкаи считают вас
дурачками. Они думают, что вы забыли, кого выбираете. Я напоминаю, что вы
выбираете губернатора, а не жениха для своей дочки. Эй, девушки, я
действительно строил куры этой полосатой юбке пятнадцать лет назад, что
было то было, пусть она сама расскажет, что было. А потом она говорит:
"Мэт, у тебя грязная работа, ты весь в масле, бросай бурить, иди к папе в
лавку продавать дамские чулки". Девушки, заявляю вам торжественно, что я
свое дело из-за полосатой юбки не брошу. И если какая из вас скажет:
"Оставь губернаторское кресло, от тебя пахнет чернилами", я ей отвечу:
"Дорогая, до свидания". Губернатор вам такой годится? Выбирайте! А в
женихи я не напрашиваюсь.
   Леди и джентльмены, любители чистой воды! Я действительно не дурак
выпить, но я не баллотируюсь в Общество трезвости. Я выступаю за то, чтобы
деньги тратить не на оружие, а на орошение. Как инженер и бурильщик я за
скважины.
   При мне вы получите воды вволю, больше, чем сможете выпить. Не знаю,
как рассуждал мой больной дядя, я не читал истории его болезни, а сам я
рассуждаю так: водородная бомба может сжечь Сан-Франциско с Оклендом
вместе, и бомба может спасти Сан-Франциско с Оклендом от землетрясения.
Одна и та же бомба не взрывается дважды. Либо она спасет, либо уничтожит.
Я за то, чтобы спасать. Как вы полагаете: здравый у меня ум? Пригоден вам
губернатор с такими мыслями? А дядю моего не советую выбирать, он
действительно умер в психиатрической больнице.
   Потерпев поражение несколько раз, противники попытались использовать
ораторскую манеру Мэтью. На митинге в Окленде ловкий адвокат, потрясая
какой-то бумагой, заявил: "Вот подлинная расписка Мэтью. Он получил десять
тысяч долларов от "Солисито компани". За что? Наверное, за заказы на
буровое оборудование. И сейчас он скажет вам: "Я не ангел, взятки
действительно получил, но вы выбираете губернатора, а не кассира".
   И Мэтью, красный от негодования, кричал в толпу:
   - Леди и джентльмены, вас считают дурачками, неспособными видеть,
неспособными рассуждать. Я живу за углом в доме двести шестнадцать, снимаю
комнату с пансионом. Ну-ка, сбегайте туда, пересчитайте рубашки в шкафу,
подумайте сами, получал я эти десять тысяч или не получал? Что же касается
Кайндлера, моего соперника, он отрицать не будет, что в течение трех лет
честно, законно и заслуженно получал деньги в качестве юриста Джеллаповой
"Ураниум корпорейшен". Я не клеветник. Я не сомневаюсь, что Кайндлер
добросовестно служил Джеллапу тогда и служит сейчас, когда твердит, что
наша страна должна быть грозной, пугающей и до зубов вооруженной. Головой
думайте, леди и джентльмены! Не распискам верьте, а своей голове!
   Так изо дня в день, по пять, по шесть раз в день, утром на
северо-западе, вечером на юго-востоке. Когда там следить еще за
скважинами? Но там все шло благополучно. Метод Джека Торроу оправдал себя:
скважины углублялись быстро.
   И друзья-бурильщики, старая моховская гвардия, сами звонили своему
начальнику, подбадривая:
   "Круши их, Мэт! А у нас все в порядке! Прошли двадцать шестую милю.
Жмем до проектной глубины".
   Солано-бис была пройдена 19 октября. Остальные отстали от нее дня на
три, на четыре. Бурение кончилось. На дорогах Калифорнии появились
свинцовые фургоны с вооруженной охраной: из секретных, ныне общеизвестных
складов прибывали атомные заряды.
   29 октября под вечер Мэтью выступал в небольшом городке на традиционном
осеннем празднике вина и винограда, в тысячный раз убеждая избирателей не
голосовать за сторонников войны. Осипший, усталый, с рукой, распухшей от
рукопожатий, Мэтью отвечал на записки и выкрики - дружелюбные и
издевательские, деловые и дурацкие, поощрительные и провокационные. И
вдруг пауза. Чей-то голос за окном, даже не голос, а бормотанье, но с
очень знакомой интонацией. Пауза почему-то затянулась, слушатели
повернулись к окнам... И тут Мэтью услышал (видимо, включили усилитель)
явственный голос Йилда:
   "...настойчиво просим вас выйти из домов под открытое небо - на поля,
площади, скверы, пашни, подальше от всяких стен. Выводите из домов детей,
больных, стариков. Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто
может не услышать радио..."
   У дверей уже бурлил людской водоворот. Избиратели ломились к выходу,
толкая друг друга. Мэтью подхватил общий поток. Переворачиваясь вокруг
оси, то пятясь, то боком он пробился к дверям. Кое-как он разыскал
телефон. Не сразу удалось дозвониться на радиостанцию: наверное, туда
обращались тысячи людей с недоуменными вопросами. Но Йилда там не было. Он
приезжал днем, записал выступление на магнитную проволоку. Сейчас
радиостанция прокручивала запись:
   "Леди и джентльмены! Все вы знаете, что нашему любимому штату угрожает
землетрясение. Знаете вы и о героических усилиях... Мы не имеем
возможности откладывать. Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут..."
   Что же происходит? Видимо, нечто неожиданное и грозное, если
нерешительный Йилд взял на себя ответственность, даже не предупредив
Мэтью. Правда, Мэтью был в дороге, сразу не разыщешь. Но почему нельзя
было отложить взрыв на несколько часов? Если положение критическое, все
равно бомбами не поможешь.
   Ведь по проекту взрывать надо было за месяц до землетрясения.
   "...выводите из домов детей, больных, стариков! Предупредите всех
соседей.
   Постарайтесь припомнить, кто может не услышать радио..."
   Мэтью позвонил еще в Сакраменто - в штаб борьбы с землетрясением. Йилда
там не было, телефонистка сказала, что он поехал к семье. ("Этакий эгоист,
в такую минуту только о своих заботится", - подумал Мэтью.) "А кто в штабе?
   Тичер? Позовите Тичера". Но телефонистка отказала. Тичер очень занят,
он велел не тревожить его. Ни для кого! О мистере Мэтью не говорил. Лучше
вы приезжайте сами, мистер Мэтью...
   Мэтью кинулся к своей старенькой машине. И зачем он держится за эту
реликвию, ни виду, ни скорости. Надо было соглашаться на вертолет,
предлагали же...
   Ехать по улице было почти невозможно. Из домов выносили столы, шкафы,
кровати, узлы, детские коляски. Машину, лавирующую среди мебели, провожали
угрозами и проклятьями. Только выбравшись за город, Мэтью мог включить
четвертую скорость. Но тут же, взглянув на часы, сообразил, что в штаб,
пожалуй, он опоздает. А даже если и не опоздает, то примчится в последнюю
минуту, не успеет разобраться в обстановке, не успеет понять, надо ли
вмешиваться, откладывать взрыв или, наоборот, не оттягивать, экономить
секунды.
   Не стоит ли заехать к Йилду? Если Гемфри еще дома, он даст
вразумительные объяснения. Тут же можно посоветоваться, вмешаться при
надобности.
   Сизая асфальтовая лента пересекала сады. Яблони и абрикосы стояли
правильными рядами, словно школьники на гимнастике. У всех стволы были
обмазаны белой пастой, обведены кругом взрыхленной земли. Там и сям
вздымались игривые оросительные фонтанчики. Солнце заходило за Береговой
хребет, добавляло красный оттенок траве, деревьям, листве. Радугой
вспыхивали фонтанчики, в асфальте отражались карминовые облака. Природа
утихомирилась к вечеру, как ребенок, уставший от беготни, все казалось
таким нежным, спокойным, добрым... Так не верилось, что жестокие силы
угрожают этой идиллической долине.
   "...Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут Комитет по борьбе..."
   Мэтью подъехал к голубому домику в двенадцать минут седьмого. Ворота
были притворены, но не заперты. Бросились в глаза приметы спешного бегства:
   игрушки и детские платьица на траве, следы колес на клумбе.
Апельсиновое дерево было сломано, очевидно задето фургоном, раздавленные
плоды смешались с грязью. Ясно было, что Йилды уехали. Мэтью подергал
дверь, постучал для очистки совести, никто не отозвался.
   Все-таки Мэтью не понимал Йилда. Для чего тот помчался домой? Жена и
трое детей? Но капитану, отвечающему за пять миллионов жизней, нельзя
думать только о своей семье в час катастрофы. Жену мог предупредить по
телефону, она вывела бы детей в поле, как все другие матери Калифорнии,
переждала бы подземные толчки и вернулась бы. А вещи вывозить к чему? Ведь
землетрясение-то отменялось. Неужели Йилд не верил в успех? Отдал приказ
для проформы и побежал спасать родных?
   Что же случилось в последний день?
   Так или иначе, Мэтью ничего не выяснил, Йилда нет, искать его в поле
бессмысленно. До штаба уже не доехать. Поздно. Надо добиваться по телефону.
   Где тут телефон поблизости?
   Мэтью сел в машину, взялся за ручной тормоз... и вдруг вспомнил: у него
есть ключ от голубого домика. Он висит на связке и сохранился еще от тех
времен, когда они с Грибовым ночевали тут пять раз в неделю. Кстати, у
Йилда есть телевизор-селектор, прямая связь со штабом.
   Распахнутые шкафы, пустые вешалки, скомканные бумажки, грязные следы на
линолеуме... Мэтью передернуло. Голубой домик был непохож сам на себя, как
труп непохож на живого человека.
   В передней полутьма. Мэтью схватил трубку селектора. Мертвое молчание,
даже не гудит. Тока нет, что ли? Дотянулся до выключателя. И лампочки не
горят. А где тут пробки? Насколько он помнит, у Йилдов пробки
автоматические, починить их ничего не стоит, нажал кнопку - и свет
зажигается.
   Нащупал кнопку, надавил. Темно по-прежнему. Чиркнул зажигалкой. Что
такое - провода оборваны? Зачем понадобилось Йилду, уезжая, еще и провода
рвать? А ну-ка, скрутим. На живую нитку, без изоляции. Вот и свет!
Лампочки набирают накал...
   "...нашему любимому штату угрожает землетрясение..."
   Йилд? Он дома?
   Не успев сообразить, что он слышит голос Йилда по радио, Мэтью толкнул
дверь кабинета.
   Что это?
   На полу, скорчившись, лежал человек. Липкая черная лужа растеклась по
пластмассовому узорному полу, в правой руке поблескивал пистолет...
   - Гемфри, дорогой! Зачем? Какая глупость!
   Обрывки мыслей метались в потрясенном мозгу: "Был человек, и нет! Вчера
еще видел его, разговаривал с ним. Человека нет, а голос живет, гремит над
мертвым телом: "Выводите из домов детей, больных, стариков..." А где же
Бетти, знает ли она? Трое детей, такой удар для бедняжки! Как это он не
пожалел жену? И почему, с какой стати? Ошибся в расчетах, боялся суда?
   Значит, катастрофа неизбежна, нельзя ее предотвратить?
   На столе белела записка, придавленная пресс-папье. Заметив ее, Мэтью
потянулся, решился переступить через тело, схватил бумагу дрожащими руками:
   "Дорогие друзья, сограждане, соседи! Я ухожу из жизни потому, что мне
горько и стыдно, невозможно смотреть вам в глаза. Поверив в проект
Александра Грибова, не разобравшись в его расчетах, я стал соучастником
великого преступления, виновником ваших бедствий. Калифорния, прости меня!
Бетти, прощай! Молись за мою грешную душу. Воспитай детей христианами.
Когда они вырастут, расскажи им правду о несчастном отце, пусть они не
проклинают глупца, который вызвал катастрофу по доверчивости".
   Мэтью трижды прочел это странное письмо, никак не мог уловить его
смысла, Йилд считал себя виновником катастрофы. Какой? Ведь катастрофы-то
не было!
   И вдруг Мэтью понял все.
   Это было не самоубийство, а инсценировка самоубийства. Кому-то нужно
было землетрясение, кто-то хотел извлечь выгоду из катастрофы. И Йилда
купили или запугали, уговорили взять на себя вину, ему продиктовали эту
записку, обещая покой, безопасность, даже богатство в далеких странах.
Обещали и обманули, предпочли убить и сделали это за час или два до
катастрофы. Все было принято в расчет: кругом паника, дома опустели, быть
под крышей небезопасно. Никому и в голову не придет ломиться в запертый
дом. Даже такую деталь учли убийцы:
   после землетрясений бывают пожары от замыкания проводов. И чтобы
предсмертная записка не сгорела с голубым домиком вместе, убийцы, уходя,
оборвали провода. Одного они не могли знать: что Мэтью едет сюда и у него
в машине ключ от дома Йилдов.
 
 
 
   Королевский гамбит был излюбленным началом короля Уранового - Джона
Джеллапа.
   Гамбит, как известно, заключается в жертве пешки на f4. Пешка отдается
для того, чтобы, опередив противника в развитии, создать стремительную
атаку.
 
 
                                   Глава 11 
 
   До катастрофы остаются считанные минуты!
   "...Мы не имеем возможности откладывать. Сегодня в девятнадцать часов
ноль-ноль минут Комитет по борьбе с землетрясением проведет решающий
взрыв... настойчиво просим вас выйти из домов под открытое небо - на поля,
скверы, пашни, подальше от всяких стен. Выводите из домов детей, больных,
стариков. Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто может не
услышать радио..."
 
   Из радиопередачи 29 октября 19...года 
 
 
   Что делать?
   Йилд убит, кто-то готовит катастрофу. Час назначен. Мчаться в
Сакраменто?
   Поздно. Искать телефоны в соседних домах, в соседнем городке? Звонить в
штаб по телефону? Но, возможно, именно там сидят преступники, тот же
Тичер, бестолковый или притворяющийся бестолковым. Может, он и есть
главная пружина? И он нарочно приказал не звать себя к телефону, чтобы
Мэтью не мог отменить его преступных распоряжений.
   В полицию? Но, конечно, шериф в поле, пережидает землетрясение, у
телефона в лучшем случае сидит дежурный, не имеющий права решать, не
имеющий права отлучаться.
   Телеграфировать губернатору? Самому президенту?
   Поздно! Поздно!
   Тридцать восемь минут осталось.
   Мэтью заставил себя задуматься:
   "Что собственно может сделать Тичер вредного? Взорвет снаряды раньше
времени? Никакой катастрофы не будет от этого. Взорвет не все снаряды? И
так катастрофы не получится. Взорвет больше, чем надо? Не могли ему дать
без счета лишние бомбы. Не взорвет вообще? Но в записке Йилда написано
точно "вызвал катастрофу". Как можно вызвать катастрофу? Ага, понятно!
Тичер взорвет сначала скважины второй очереди, он уничтожит те гранитные
массивы (шипы, зубья, - говорил Грибов), на которых держится сейчас
Калифорнийская плита. Тичер изменит последовательность взрывов и, вместо
того чтобы оттянуть землетрясение, ускорит его. Вот где ключ к катастрофе
- на западных скважинах Солано, Солано-бис, Трэйси, Мерсед.
   Но Солано-бис в шести милях отсюда. Туда можно успеть.
   Оставалось тридцать пять минут.
   Мэтью ринулся в машину, дверцу захлопнул уже на ходу. Выскочил на
дорогу; разворачиваясь, чуть не угодил в канаву. Скорее, скорее!
Асфальтовая лента, шипя, ложилась под колеса. Солнце уже зашло, на небе
багровели облака, асфальт отсвечивал красным, малиновыми зеркалами
блестели пруды, листва была ржавой, трава ржавой, а тени бордовыми. Но
ландшафт уже не казался Мэтью живописным, лиричным и мирным. Все красное,
как будто кровью залитое. Кровью Йилда... и многих еще, тех, кто погибнет
через... тридцать три минуты...
   тридцать две минуты!
   Маленький городок на пути. На улице табором расположились семьи.
Комоды, чемоданы... детишки снуют на асфальте.
   - Куда несешься, проклятый! С ума сошел? Здесь дети!
   - Уберите вашу мелюзгу. Я Мэтью, Мэт. Я Мэт, слышите? Я спасать вас
спешу!
   Двадцать девять минут! Целых три минуты потеряно в этом столпотворении.
   Наконец селения позади. Дамба через болотистую низину, прямая, как
стрела.
   Здесь можно не снимать ноги с газа. Машина рвется вперед, даже
спрыгивает с неровностей. Впереди малиновый шелк - гладь залива, эстакада,
вышка, баки.
   Без двадцати пяти минут семь.
   Успел!
   И вдруг: "Стой, кто идет?"
   У самого въезда на эстакаду - ворота. Когда они тут появились? И
солдат, сдернув автомат, кричит неистовым голосом:
   - Стой! Назад! Нельзя!
   - Эй, слушай, я Мэт, я Мэтью, я главный инженер.
   - Не знаю никаких Мэтов. Отойди, стрелять буду!
   - Позови мне Джека Торроу! Позови офицера, дурак!
   - Не знаю никаких Джеков. Не велено звать никого до семи часов. Отойди,
стрелять буду!
   Вот положение! Стоит такой служака, не хочет слушать, не хочет ничего
понимать...
   Мэтью старается взять себя в руки:
   - Слушай, парень, ты пойми: я главный инженер. Я приехал, чтобы
предупредить землетрясение. Есть преступники, которые хотят катастрофы.
Нельзя ждать до семи, в семь будет уже поздно.
   - Отойди, стрелять буду!
   Двадцать две минуты осталось. Куда мчаться? Где разыскивать телефон,
как связаться с Джеком Торроу?
   - Парень, ну пойми ты своей головой, я людей спасти должен. Ты из-за
своего упрямства погубишь тысячи. На твоей совести будет.
   - Стой, не подходи!
   Мэтью пробует кричать, но вышка на островке, длина эстакады метров
триста.
   Если даже крики и доносятся туда, никто не обращает внимания. Мэтью
садится в машину, опять выходит, придумывает какие-то убедительные слова:
   - Слушай, солдат, позови ты своего начальника, он разберется.
   - Не велено до смены. Стой, не подходи, стреляю...
   Девятнадцать минут осталось.
   - Так стреляй же, черт тебя возьми!
   Выхода нет. Без восемнадцати минут семь. Мэтью достает большой блокнот,
печатными буквами пишет: "Я Мэтью. Примите меры против катастрофы.
   Преступники убили Йилда, они хотят вызвать землетрясение. Не давайте
взорвать западные скважины. Отключите Солано, Солано-бис, Трэйси, Мерсед".
   Расчет простой и грустный: солдат выстрелит и убьет Мэтью. На выстрелы
кто-нибудь прибежит, прочтет записку. За четверть часа можно отключить
скважины.
   - Ну, стреляй!
   Выставив блокнот, Мэтью идет на солдата. Тот вскидывает автомат, черная
дырочка смотрит в упор. Мэтью видит молодое лицо солдата, веснушчатое и
розовое, видит его глаза, страшно испуганные. Парню до смерти не хочется
стрелять в живого человека. Но служба есть служба. Палец ложится на
спусковой крючок. "Ведь выстрелит сдуру", - думает Мэтью. Черный кружок
становится громадным, заслоняет весь мир. Мэтью уже чувствует, как что-то
острое и горячее проходит сквозь живот. Противное ощущение. Тошнит, за
кишки тянет.
   Ему хочется оказаться за тридевять земель отсюда, на Южном полюсе. Но
он делает шаг и два. Он еще успевает обругать себя за больное воображение.
Не придумал ли он сам все преступление? Йилд мог покончить с собой с
перепугу.
   Землетрясение? Кому оно нужно, кто решится на такое страшное дело? А
если даже решится, зачем жертвовать жизнью? Все же предупреждены, сидят
под открытым небом, вытащили детей, больных и стариков. Надо вернуться,
сесть в машину, дать задний ход. Мускулы Мэтью невольно сжимаются,
выполняя движения: одной рукой повернуть ключ, другой снять ручной тормоз,
переложить ее на баранку, нажать ногой педаль. И пропади они пропадом,
земляки калифорнийцы. Пусть будет землетрясение, лишь бы остаться живым.
Пусть будет...
   Пусть будет, лишь бы остаться живым!
   Но Мэтью делает шаг вперед, и еще, и еще...
   - Стой же, стреляю! - голос солдата истерично визглив.
   Сейчас выстрелит. Мэтью закрывает глаза.
   Удары бича с присвистом. Короткое щелканье. Звук пролетающих пуль.
   Мэтью останавливается, расслабленно свесив руки. Отдувается, отирает
пот.
   Молодец солдат, сделал что требуется: дал очередь в воздух.
   Придерживая болтающуюся кобуру, бежит к воротам офицер. Мэтью слышит,
как солдат оправдывается плачущим голосом:
   - Сумасшедший какой-то! Лезет на ворота, обезумел со страху. Никаких
предупреждений не слушает.
   - Я Мэтью, Патрик Мэтью! Вызовите мне мастера Торроу!
   Остается четырнадцать минут, когда Мэтью и Торроу рядом бегут по
гулкому настилу эстакады. С Джеком легко. Он все понимает с полуслова.
   - Какие негодяи, Мэт! Но слушайте, что же делать? Ведь бомбы-то взорвут
по радио.
   - В самом деле, по радио! Лучше бы электричеством. Провод можно
перерезать, как перережешь радиоволну?
   Остается тринадцать минут.
   Мэтью хлопает себя по лбу.
   - Соображать надо, парень. Бомба-то на глубине в тридцать миль,
радиоволны туда не доходят. Приказ пойдет по радио, но с ретрансляцией
через твой ультразвуковой пульт. Отключай ультразвук.
   Молодой мастер бежит к пульту. Что-то там не ладится с отключением, а
время не ждет. Мэтью подбирает гаечный ключ, крушит гаечным ключом. Ба-ах!
Змеятся стеклянные трещины, вспыхивают искры. Мэтью бьет с остервенением.
Нетрудное дело - ломать.
   Впрочем, не надо увлекаться. Осталось девять минут.
   - Джек, мобилизуй всю свою связь - радистов, телефонистов, селектор.
Пусть вызывают Солано, Трэйси и Мерсед! Живо!
   Они выбегают из кабинета управления...
   И вдруг кто-то толкает Мэтью. Не то толкает, не то подставляет ножку.
Ноги заплетаются, и он летит на дощатый настил. Хочет встать и не может.
Настил, скрипя, накреняется, словно палуба судна. Плещет залив, гул
катится под землей. Преступники включили-таки землетрясение, даже на
восемь минут раньше срока.
   Ветер проносится по берегу, стонут потревоженные деревья. Но Мэтью
понимает:
   землетрясение не состоялось. Нестрашный удар, на пять-шесть баллов.
Выступ Солано-бис устоял и спас Калифорнию от катастрофы... временно. На
месяц, а может быть - на час.
 
 
                                   Глава 12 
 
   Катастрофа неизбежна!
   Искусственное ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ в Калифорнии! Взрыв девятнадцати атомных
зарядов! Толчки силой до пяти баллов. Люди отделались легким испугом!
   Отделались ли испугом?
   Профилактика землетрясения, видимо, НЕ УДАЛАСЬ!
   Пятеро ученых из Беркли заявили: "Мы нашли в проекте Грибова грубые
ошибки. Хотя скважины пробурить удалось и удалось взорвать в них бомбы,
предотвратить землетрясение нельзя принципиально".
   Русские спешат на помощь!
   Сегодня в Сан-Франциско рейсовым самолетом прибыл известный русский
ученый А.Грибов, автор проекта борьбы с землетрясением.
   - Я еще не знакомился с подземной обстановкой. Не могу сообщить ничего
определенного, - сказал он на аэродроме.
   Даже автор проекта не может сообщить ничего определенного!!!
 
   Из калифорнийских газет 1-5 ноября 19... года 
 
 
   За окном чуть серел мокрый ноябрьский рассвет. Улицы были еще пустынны,
но на темных домах светились желтые квадраты окон.
   Спросонок Грибов долго не мог понять, кто говорит. Наконец разобрал:
звонил из Сан-Франциско консул Степан Иванович Савчук.
   - Разбудил, Александр Григорьевич? Прости, пожалуйста, у нас еще вечер,
московское время из памяти вышло. Александр Григорьевич, ты нужен тут. Да,
я тебя просил уехать - и я же прошу приехать. Изменились обстоятельства.
   Подожди, не возражай, выслушай меня до конца. Я понимаю, что ты обижен,
твое достоинство задето, вроде наплевали тебе в душу и тебя же просят
выручать.
   Понимаю, что риск велик и ответственность, но все равно, Александр
Григорьевич, приезжай. Люди тонут. Какие ни на есть, но люди. Надо их
вытаскивать. Подожди, не перебивай, я насчет обстановки еще не сказал...
   - Нет, я перебью, Степан Иванович. Я перебью, потому что я обижен
все-таки.
   Почему вы считаете, что меня нужно уговаривать?
   Последовала пауза... Затем Савчук сказал:
   - Прости, брат, в самом деле, я маху дал. Привык к дискуссиям с
капиталистами. Тем с утра до вечера твердишь, что хорошее хорошо, все
равно спорят.
   И Грибов оказался в Калифорнии. В кино это изобразили бы так: сначала
высотный дом на площади Восстания. Изгиб Москва-реки с мостом метро,
нахохлившиеся лебеди на прудах Зоопарка. Окно. За окном счетная машина,
пачки пробитых карточек. Грибов у стола в другой позе. Счетная машина,
окно, за окном небоскребы Сан-Франциско и высокий мост через пролив.
   В сущности было очень похоже. Под вечер, часа в четыре по московскому
времени, Грибов сел на самолет, провел часов десять в воздухе и под вечер,
тоже часа в четыре, но по западно-американскому времени, высадился в
Сан-Франциско. А еще через час - ни секунды терять было нельзя - уже
разбирался в последних сводках глубинометристов.
   И стол был такой же, и сводки с таким же шифром, только обстановку
докладывал не аккуратный седенький Карпович, а лохматый верзила Мэтью,
громоздкий, в рубашке нараспашку, со сползающими брюками.
   - И вот я увидел кровь на полу, - рассказывал он с расширившимися
глазами. - Она была еще красная, еще теплая, понимаешь. Убийцы только что
ушли, прятались в кустах, быть может. Но я не мог гнаться за ними, времени
не было. Побежал сломя голову отменять землетрясение. И представь: даже
сейчас не могу искать убийц. Я уже губернатор, но еще не губернатор - на
должность не заступил. Не имею права вести расследование, назначить новых
следователей. А старые, понимаю это, все делают, чтобы запутать и спрятать
следы. Даже больше того: стараются запачкать меня. Ведь я первый видел
труп, а свидетелей не было при этом. Намекают, что я на подозрении. Я
губернатор, но, между прочим, дал подписку о невыезде из штата. И Бетти
куда-то исчезла, а она много могла бы объяснить. Мой уполномоченный -
порядочный жох, землю роет, чтобы ее найти. И не могу я уделять внимание
этим делам, надо срочно заниматься землетрясением. А главное - не знаешь,
кому верить. Ну, Тичера я отстранил, но ведь ему помогал кто-то. Так что
выручай, друг Ал. Бери в помощники Джека Торроу, бери кого хочешь из
ветеранов Мохо и действуй.
   Рекомендую начать с глубинометрии. Среди глубинометристов могли быть
пособники Тичера, возможно, исходные цифры у нас лживые.
   - Я пойму, если лживые, - сказал Грибов. - Когда съемки ведут на
тридцати точках, ошибка сразу бросается в глаза. Нельзя выдумать лживые
цифры, чтобы они были правдоподобны, слишком долго нужно считать и
подгонять.
   И исчезли проливы и заливы, синева за окном. Как будто и не было
перелета.
   Грибов списывал цифры, нажимал кнопки счетной машины, опять списывал,
проверял, чертил схемки. И из голых цифр, бессмысленных для
непосвященного, вставала ясная картина. Мысленно Грибов видел всю
Калифорнийскую долину, вся она вмещалась в его мозгу: от скал
Сьерра-Невады до кудрявых Береговых гор.
   Вдоль Сьерры-Невады цепочка скважин - их двадцать, и в шестнадцати
сейчас пылают подземные солнца, там взорваны атомные заряды. В четырех
взрыва не было, за счет этих четырех преступники загрузили урановые бомбы
в восточные скважины. Четыре гранитных массива было на западной кромке
долины, сейчас остался один Солано-бис. На нем одном держится Калифорния.
Но так как подземное давление нарастает, медленно и неизбежно, с
неотвратимостью пресса, - и этот выступ не выдержит. Он треснет и
сколется... Когда? Расчет говорит: 15 ноября. Сегодня пятое.
   Десять дней до катастрофы.
   Грибов считает так и этак, с южного края и с восточного, одним методом
и другим. Получается одинаково - до катастрофы десять дней.
   Что можно предпринять? Только одно - довести до конца задуманное,
исправить недобросовестный взрыв, загрузить в четыре скважины полновесные
заряды, в остальные шестнадцать добавочные заряды для равномерности...
   Успеешь ли? Арифметика времени простая, не требуется счетных машин:
   сделать расчет, обсудить с Мэтью, составить проект, утвердить у
ученых-наблюдателей, обратиться к президенту, получить разрешение на вывоз
атомных бомб, поехать на склад - трое суток; привезти атомные бомбы со
складов на скважины - двое суток; перемонтировать бомбы, переложить их в
узкие стаканы, способные влезть в скважины, приладить автоматическое
управление и ультразвуковой взрыватель - двое суток; осторожно спустить
бомбы на самое дно пятидесятикилометровых скважин, проводя сквозь толщу
жидкого металла - двое суток; еще полдня на проверку, даже день. Ведь
Мэтью предполагает, что среди сотрудников есть тайные агенты Тичера.
Проверять надо неторопливо.
   Итого десять суток секунда в секунду. Но нельзя уповать на самую
последнюю секунду. Ведь ливень, снегопад, горный обвал, даже антициклон,
добавив давление, могут ускорить землетрясение на несколько часов.
   Посчитаем еще раз. Допустим: проект, обсуждение, утверждение,
разрешение - не трое, а двое суток.
   Допустим: на перевозке, монтаже, спуске, проверке можно сэкономить еще
сутки.
   Но и за два дня до землетрясения нельзя производить взрыв. Это риск,
это авантюра, это акт отчаяния, вроде операции умирающего. Хуже не будет,
авось удастся спасти.
   Как же быть?
   В голове возникают проекты, один другого сложнее. Иные из них,
возможно, выполнимы, но главное - времени мало. Новое, необыкновенное не
организуешь за несколько дней.
   Стиснув лоб руками, Грибов сидит в бывшем кабинете Йилда.
   Ничего не приходит в голову.
   Из-за стены доносится перезвон девичьих голосов, шум отодвигаемых
стульев.
   Обеденный перерыв. Не пообедать ли и Грибову тоже? Час не решает, а
думать можно и на свежем воздухе.
   Тротуар-эскалатор выносит Грибова на вершину холма. Слева - простор
океана.
   Белым пунктиром - далекие барашки. У берега - кружево разбившихся валов.
   А через десять дней оттуда, быть может, придет шестиэтажный вал,
зашвырнет суда в город, слизнет портовые склады, потащит по улицам в море
бревна, ящики, будки, крыши, захлебывающихся людей.
   Катятся разноцветные жуки по двум висячим аллеям - по двум мостам -
самому высокому и самому длинному.
   А через десять дней, быть может, фермы окажутся на морском дне, рухнут
подмытые устои, волны будут играть цветными машинами, скатившимися с
мостов.
   Толпа вливается в вертящиеся двери, за стеклянными окнами видны высокие
столики, люди торопливо пережевывают бутерброды, запивают из бумажных
стаканчиков.
   Быть может, через десять дней костром станет этот дом, дым повалит из
лопнувших витрин, из верхних этажей будут выбрасываться обезумевшие жильцы.
   - Мэйбл, что ты шьешь себе к рождеству?
   ("Вот эта девушка выбросится, может быть".)
   - Боб, слушай, Боб, что нам задали на завтра? Опять дроби. И когда они
кончатся - эти дроби?
   - Когда кончатся дроби, пойдет алгебра. Говорят, она еще хуже.
   ("И дети будут плавать на стульях по соленым лужам".)
   - Через год я буду инженером, и мы будем обеспечены, Нель, даю слово.
   ("А он будет жив через десять дней, этот уверенный парень? Сумеет
откопать свою Нель из-под обломков?")
   Ничего не поделаешь, надо идти на риск. Будем спешить, экономить часы и
минуты, подгонять друг друга, не спать. Лишь бы палки не ставили в колеса.
   Дельные-то люди в Калифорнии найдутся. Мэтью горы своротит, пусть
только отложит на десять дней свои губернаторские дела. И Джек Торроу -
парень с головой. Превосходную штуку придумал тогда со скоростным
бурением. Кажется, так просто: снимаешь давление - и порода плавится. А
сразу и в голову не пришло.
   И вдруг Грибов застывает. Стоит посреди мостовой, машины, визжа
тормозами, объезжают его. Разгневанный полисмен, размахивая резиновой
дубинкой, устремляется к неосторожному.
   - Вот это мысль! - шепчет Грибов.
   Снимаешь давление - и порода плавится. Если откачивать из скважины
жидкий металл, порода расплавится под землей, пойдет самотеком наверх,
выльется на поверхность - и подземное давление ослабеет. Получится вроде
искусственного вулкана, а вулкан подобен клапану, выпускающему излишек
давления. Как там сказано у Дарвина?
 
 
 
   Простой народ в Талькауано думал, что землетрясение произвели какие-то
индейские старухи, которые два года назад чем-то были оскорблены и
задержали действие вулкана Антуко. Это глупое поверье тем интересно, что
оно показывает, как опыт научил туземцев видеть известную связь между
прекратившимся действием вулканов и землетрясениями. В том пункте, где они
перестали понимать связь между причиной и следствием, они нашли нужным
обратиться к колдовству, которое и совершило закупорку жерла вулкана.
   Ч. Дарвин. "Путешествие натуралиста на корабле "Бигль"
 
 
 
   Грибов безропотно платит штраф полисмену, терпеливо выслушивает
внушение.
   Вернее, не слушает - стоит, молчит, считает в уме. Все цифры в голове:
   сечение скважины, температура, давление, коэффициент трения... Кубометр
в секунду скважина может выбрасывать. Давление снизится (помножим, потом
вычтем, разделим результат)... Пожалуй, от катастрофы не спасешься. Но
оттянуть ее можно. Можно!
   - Где здесь телефон поблизости? - спрашивает Грибов полисмена.
   Полисмен тычет дубинкой куда-то вправо и отходит, пожимая плечами:
   - Сумасшедшие эти иностранцы!
   Затем Грибов топчется у автомата, пересчитывая в уме: помножим, вычтем,
разделим результат... Ох, болтливая попалась девица! Скорее, скорее
освобождайте телефон!
   Грибов стучит монеткой в стекло. За дверцей какая-то девушка горячо и
многословно убеждает: "Ма, я куплю эту шляпку, хорошо? Она мне очень к
лицу, очень, я как раз мечтала о такой. Ма, ну при чем тут землетрясение,
эти шляпки раскупаются в единый миг".
   Покупай, девочка, но только освободи телефон!
   Наконец переговоры закончены, девушка настояла на своем. Грибов
врывается в будку, пропахшую духами, прижимает к уху еще теплую трубку.
   - Алло, алло, Мэт? Хорошо, что я застал тебя. Слушай, есть идея...
 
 
                                   Глава 13 
 
   Катастрофа через неделю!
   Довольно обманывать народ!
   Компания Мэтью - Грибов все еще пытается что-то колдовать. Не пора ли
честно признать свое банкротство?
   Ваша земля больна, ваши города в опасности, ваши дома могут рухнуть.
Вам решать, выбирайте!
   Калифорния голосует вторично!!!
   Да или нет?
   ДА ИЛИ НЕТ?
   Да или нет?
 
   Из калифорнийских газет от 6 ноября 19... года 
 
 
   - Это же гениально! - воскликнул Мэтью. Но добавил тут же:
   - А ты можешь поручиться за успех?
   И Грибов ответил:
   - Как директор бюро подземной погоды, я предсказал сорок семь больших и
сотни малых землетрясений. Если мы не примем никаких мер, землетрясение
будет пятнадцатого ноября. За это я ручаюсь...
   Мэтью сказал еще:
   - Ал, спроси себя честно, если бы такая обстановка сложилась под
Москвой, что ты посоветовал бы?..
   - Я посоветовал бы то же, - сказал Грибов с напряжением.
   Час спустя разговор повторился. Консул Степан Иванович приехал в бюро.
Он отвел Грибова в сторонку, спросил доверительно:
   - Сознайся честно, ты убежден в успехе?
   Грибов ответил с некоторым раздражением:
   - Я никогда не верил хирургам, говорящим, что они гарантируют жизнь
больному. Как можно давать гарантию, если имеешь дело с природой? Люди
строят дома с первобытных времен и все-таки не совсем уверены в материале,
на всякий случай прибавляют про запас тридцать, шестьдесят, а то и сто
процентов. У Калифорнии нет такого запаса прочности, он был двести лет
назад. Землетрясение назревало тысячелетиями, а мы принимаем меры в
последние дни. У нас все на пределе - и прочность, и время. Ничтожные доли
процента в запасе...
   - Да-м-мм! - протянул консул. - Трудное у нас с тобой положение. Но ты
подумай и взвесь еще раз. Ведь ты для американцев не только Александр
Грибов, ты - советская наука. Если ошибешься, в нас будут грязью кидать...
   Грибов забегал по комнате с несвойственной ему нервностью:
   - Нет, так нельзя, Степан Иванович: "Ты взвесь, ты подумай". Я только
специалист, я подземный хирург. Как специалист, я сделал расчет и пришел к
выводу, что операция нужна. Положение такое, что хуже не будет. А теперь
решайте вопрос вы, как политик, как представитель Советского государства и
партии. Я говорю: есть опасность, что больной умрет в операционной. Как вы
посоветуете? Браться за операцию или не браться? Пусть умирает, спросу
меньше?
   Голубые глаза консула стали темными, сердитыми.
   - Нет, так будет не по-пар-тий-но-му, - проскандировал он. -
По-партийному надо так решать: правду сказать в глаза. Земля эта
американская, города американские, дома американские. Спроси американцев,
как они сами хотят?
   Расскажи им честно - про запас прочности и про риск. Мэтью своему
предложи:
   пусть соберет ученых, пусть организует дискуссию на телевидении...
   И в тот же день вечером, приблизив губы к черному диску микрофона,
Грибов говорил:
   - Я приехал к вам как специалист, как врач, призванный на консилиум. Я
взял за основу наблюдения ваших глубинометристов - их могут проверить
другие глубинометристы, приглашайте любых. Я сделал расчет - расчет можно
проверить, присылайте своих математиков - и получил вывод: пятнадцатого
ноября будет землетрясение. Вывод тоже можно проверить.
   Грибов знал, что его слышат миллионы, но в студии сидели немногие:
   специалисты-геологи, инженеры, корреспонденты. Не все были настроены
благожелательно, на иных лицах читалось упрямое недоверие, хитрость,
глумление. Неприятно было смотреть на ехидные улыбочки, трудно с чувством
убеждать диск микрофона. И, полузакрыв глаза, Грибов старался думать об
улице, о школьнике Бобе, о девушке, уже купившей нарядную шляпку, о парне,
обещавшем Нель обеспеченную жизнь. Им решать, им выбирать. Какими словами
им объяснить?
   - Ваша земля больна, ваши города в опасности, ваши дома могут рухнуть.
Я только приезжий доктор, и мнение свое я высказал. Не хотите лечиться,
ваше дело. Я сложу свой чемоданчик и до свидания. Быть может, мне лично
даже спокойнее так. Ничего не делать всегда легче. Спасибо за внимание, и
решайте.
   Потом были вопросы, в том числе и ехидные. Были здесь и такие люди, для
которых советский человек был страшнее землетрясения. Эти старались
запутать Грибова, сбить его, высмеять и опорочить. Но Грибов отводил
ненужные дебаты.
   - К землетрясению ваш вопрос не имеет отношения. Я не предлагаю верить
мне, я предлагаю проверить. Проверьте наблюдения, проверьте расчет,
проверьте вывод. Затем решайте: лечить или не лечить? Но я предупреждаю:
если не лечить, землетрясение будет обязательно. Тогда забирайте ваших
детей и уезжайте до пятнадцатого.
   Вопросам не было конца. У Грибова голова кружилась от усталости. Уже за
полночь в студии появился Мэтью.
   - Леди и джентльмены! Я приехал с заседания сената. Принято решение
провести поголовный опрос. Выборы только что прошли, машина голосования на
ходу, новые списки составлять не будем. Завтра с утра, по пути на работу,
зайдите в избирательные участки и проголосуйте: "Да или нет?" А мы будем
работать пока, потому что время дорого.
   Спать было некогда. Прямо с телестанции они поехали в штаб. Грибов
заварил черный кофе, горький, как хина. Мэтью предпочел джин...
   Расчет, проект, обсуждение, поправки, письмо президенту, переговоры,
план организации взрыва, инструктаж. Работы хватило на всю ночь и на весь
день. К вечеру 6-го числа начали поступать сведения с избирательных
округов. У телефона сидел Джек Торроу, он и сообщал:
   - Солано - "за", Сакраменто - "за", Мерсед - "против", Санта-Барбара -
"за", Беркли - "против".
   - Ученые дубы в этом Беркли, - ворчал Мэтью. - Как можно голосовать
"против"? Землетрясение им необходимо? Но, между прочим, Беркли весь
целиком может провалиться к чертям.
 
 
 
   В 1755 г. при страшном землетрясении, постигшем Португалию, в Лиссабоне
моментально опустилась набережная с множеством людей, искавших на ней
спасения от рушившихся зданий города. Глубина моря на месте набережной
достигла 200 м.
   В 1819 г. в низовьях р.Инд площадь в 15000 кв.км погрузилась,
превратившись в лагуну, а поперек древнего устья реки поднялся вал в 3 м
вышины и 50 км длины.
   В 1862 г. 1 января... в дельте р. Селенги на оз.Байкал вся Цаганская
степь в 262 кв.км в короткое время погрузилась в воду; бурятское население
спасалось на крышах юрт, пока не подоспела помощь, но весь скот погиб.
Теперь на месте степи залив озера глубиной до 3 м.
   В 1868 г. возле Арики в Чили провалился город Катакаче, и на его месте
образовалось озеро.
   В 1869 г. в Малой Азии провалился город Онлаг, на месте которого также
образовалось озеро...
   И в свете этих фактов мы имеем право с доверием отнестись к сказаниям о
более крупных катастрофах подобного рода более далекого прошлого, каковы
гибель Атлантиды, Содома и Гоморры, провал Мраморного и Эгейского морей...
   В.Обручев "Возможен ли провал Крыма?"
 
 
 
   А Грибов сказал:
   - Снимите трубку, Джек, не будем отвлекаться. Если Калифорния скажет
"да", мы должны быть готовы к утру.
   И они делали расчеты, рассылали сотрудников, инструктировали их, как
будто штат уже сказал "да".
   Наутро стало известно, что калифорнийцы предпочли борьбу и риск.
 
 
                                   Глава 14 
 
   Восемь дней до катастрофы 
 
   Нарушая традиционный зачин, на этот раз мы не цитируем газетные
заголовки.
   Для этой главы есть возможность использовать художественную литературу
- произведение известного американского новеллиста конца XX века, уроженца
Калифорнии, Финея Финчли.
 
   Мэри, крабы и землетрясение 
 
   В детстве больше всего я любил крабов. Мы с соседским Диком ловили их
руками в полосе отлива. Крабы проворно бегали боком - от лужи к луже,
угрожали нам клешнями, но мы не боялись клешней. Хватали крабов за панцирь
двумя пальцами и кидали в ведро. Там они копошились, невежливо тыкая друг
другу ногами в глаза, там же они варились, крутясь в крутом кипятке, меняя
свой серо-зеленый рабочий костюм на кардинальского цвета саван. Мы
наедались так, что болели животы и ногти. Ногти - от обламывания скорлупы.
Но съесть вдвоем целое ведро было немыслимо. И мы относили добрую половину
Мэри - рыженькой Мэри Конолли - десятилетней девочке, моей ровеснице.
   Не первый раз берусь я за перо, чтобы рассказать о Мэри. У нее были
рыжие волосы и веснушки на скулах... нет, так вы ее не представите. Она
была очень смешлива, робко хихикала в кулачок... не то опять. У нее были
худенькие пальчики, слишком слабые, чтобы ломать скорлупу, они вызывали
щемящую жалость... Кажется, "то"! Мэри - это щемящая жалость,
снисходительная нежность, горящие уши и краска в лице, сердцебиение, комок
в горле и замирание в груди. Она была волшебницей: бойкого десятилетнего
мальчишку могла заставить проглотить язык. Могла его заставить отказаться
от цирка, даже от лучших крабов, ради удовольствия принести к ее ногам
ведро, сказать:
   "Вот крабы для тебя, Мэри", услышать спасибо в ответ. Впрочем, спасибо
говорилось Дику. Потому что это он произносил: "Вот крабы для тебя, Мэри".
Я же стоял рядом с проглоченным языком.
   Вот теперь вы представляете себе Мэри? Даже утверждаете, что знали ее в
детстве. Только ее звали иначе - Молли или Полли. Нет, вы ошибаетесь.
Мэри, Мэри, Мэри!!!
   Крабовая отмель была не так близко - мили четыре от нашей фермы. Чтобы
поспеть раньше других краболовов, мы вставали до света. Дик будил меня (и
весь дом), забирался в кусты и вопил там неистовым Тарзаном. Я выпрыгивал
из окошка в росистую траву, схватив под мышку одежду. Одеваться дома
нельзя было, а то просыпалась ма, и вместо крабов дело кончалось
подзатыльниками.
   В полумраке мы с соседским Диком брели по болотистой низине. Говорили,
что там засосало в прошлом году корову, до сих пор торчат ее рога. И мы
прыгали с кочки на кочку, дрожа от страха, боялись попасть в трясину, а
еще больше боялись призрака. Вдруг из тинистого оконца поднимется рогатая
голова, уставится стеклянными глазами и скажет: "М-м-му!".
   Так и осталась в моей памяти эта низина, как земля пронизывающей дрожи,
долина утреннего тумана, усадьба рогатого призрака.
   Потом по болоту проложили дамбу, по дамбе шоссе. Ходить за крабами
стало легче, но не стало крабов.
   На отмели забили сваи, на сваях устроили свайный городок - эстакаду,
баки, бараки. В городке жили рабочие - народ шумный и веселый, любители
выпить кружку эля, закусить вареными крабами. И пока мы пробирались через
болото Рогатого привидения, они успевали очистить отмель.
   Это было в тот год, когда Калифорния ждала землетрясения, которое
обещало быть похуже землетрясения 1906 года. Только и слышно было
"эртсквек", да "квек" - сплошное кваканье от Орегона до Сан-Диего. Я сам с
нетерпением ждал, у меня были свои планы насчет землетрясения. Как только
все затрясется и начнет падать, я стремглав побегу через дорогу на ферму
Конолли и из-под рухнувшей крыши вытащу гибнущую, потерявшую сознание
Мэри. Она откроет глаза... и поймет, кому надо говорить спасибо.
   Помню, как однажды па сказал: "Сегодня по телевидению будет выступать
русский, главный воитель против землетрясений! Русских-то я видел на
экране не раз, когда шла серия "Джек Супермен - покоритель Вселенной".
Джек этот был силач и красавец, а русские хотели украсть его невесту. Но
он догнал их и - шпок-шпок-шпок - всех раскидал, двадцать человек, а то и
тридцать. И я думал: "Когда я вырасту и Мэри вырастет, пусть русские
унесут ее в мешке, а я буду, как Джек, - рослый и красивый, я догоню их,
всех раскидаю - шпок-шпок-шпок. А Мэри вылезет из мешка и меня полюбит".
   Но этот русский показался мне неинтересным. Он был похож на нашего
школьного учителя - бледный, лобастый и в очках. И все твердил
наставительно:
   "Проверьте, проверьте, проверьте! Решайте сами, думайте своей головой".
И мне все хотелось переключить телевизор, потому что по третьей программе
шла передача "Джек Супермен на комете "Хуррпурр". Но па рассердился,
сказал, что Супермен - ерунда, зря мозги забивают детям, а этот очкастый
русский - молодец, он учит думать своей головой. И, подумав своей головой,
отец пошел наутро голосовать против землетрясения. И мать потащил с собой,
хотя она упиралась, кричала, что тесто перекиснет. А меня они не взяли,
сказали, что у меня голоса настоящего нет, а крик, плач и хныканье - не в
счет. Как можно испугать землетрясение голосами, я не совсем понимал. И
вообще не стал бы отменять его, даже будь у меня голос. Мне хотелось
посмотреть, как это все затрясется. И Мэри я не мог спасти без
землетрясения.
   Вечером, когда я пошел задавать корм телятам, в телятник прибежал
соседский Дик и под страшным секретом (хотя секрет этот был во всех
газетах) сообщил, что Калифорнию будут лечить у нас - на Крабовой отмели:
продырявят землю и выпустят наружу дурную кровь, а с кровью выйдет и
землетрясение.
   Под утро я проснулся от тарзаньего вопля, схватил одежонку и прыгнул в
окошко. И я даже ведро прихватил, чтобы оправдаться после: сказать, будто
ходили на отмель за крабами, а на кровопускание попали нечаянно.
   На болоте лежал туман, и все кусты были похожи на коровьи рога. Но
сегодня мы не дрожали, ночь была неподходящая для привидений. По шоссе,
разбрызгивая слякоть, то и дело проносились машины, желтым светом фар
буравили туман.
   Гудки, рокот моторов, бензиновый чад. Привидения у дорог не
показываются.
   Они народ трусливый. Для них шум страшнее, чем для нас тишина.
   И куда, думаете вы, спешили эти машины? Все на Крабовую отмель. На
берегу плюнуть было некуда, за место у края воды платили три доллара. По
воде шлепали бобби в касках, махали своими дубинками. И, конечно, нам
первым достались тычки. "Куда лезете, пострелята?" Взрослые любят
сюсюкать: "Ах, детство, ах, завидный возраст, ах, беззаботное
младенчество!" Попробовали бы они хоть часок нашей завидной жизни: "Поди,
подай, принеси, то нельзя, это нельзя!". И каждый тебе указчик, каждый
командир, каждый тянется к твоим ушам. А что им задаваться собственно?
Сами встали среди ночи, примчались из Фриско, Окленда, Сакраменто, чтобы
поглазеть на кровопускание... И туда же, отпихивают маленьких: "Не путайся
под ногами!"
   Ну и пускай. Им же хуже. Их-то оттеснили от воды, даже с трехдолларовых
мест, загнали на косогор к сосновому лесу. А мы с Диком спрятались в трубу.
   И по той трубе подлезли под эстакаду. Уселись на бревнах, обросших
зеленой слизью. Так удобно было там прятаться от всяких бобби. А видно-то
как! Не три, тридцать долларов уплатили бы нам за место.
   Как раз когда мы вылезли из трубы, завыла сирена. Мы даже струхнули -
не нас ли заприметили? Но это был, оказывается, сигнал. Означал:
начинается! Только не началось ничего. Залив светлел, тьма отступала на
запад. Взрослые на берегу топтались, пели, ели сандвичи и мороженое. Мы с
Диком тоже не отказались бы от мороженого, и никели брякали у нас в
кармашках. Однако приходилось терпеть. Если вылезешь, второй раз не
проскочишь под эстакаду.
   Дик от скуки начал хвастать, как он жил в Канаде, как у него там был
свой собственный автомобиль и ружье, как он ездил на охоту и убил трех
серых медведей гризли, как девочки восторгались и одна отравилась от любви
к нему, а другая утопилась. Конечно, я понимал, что он врет, а он знал,
что я понимаю, но остановиться не мог.
   Дик, если ты жив и прочтешь мой рассказ, объясни мне, зачем ты столько
врал тогда? Какое удовольствие ты испытывал при этом?
   Как раз Дик убивал третью девочку, когда мы услышали говор. Но он
доносился не с берега, а снизу, из-под воды. Не то говор толпы, не то
перекаты далекого грома, или рокот прибоя, или ворчанье цепного пса, когда
он раздумывает, разразиться ли ему лаем или сразу вцепиться в горло.
"Идет, идет!" - закричали на берегу. Ворчанье становилось все сердитей,
гром ближе, рокот громче... и вдруг из толстой трубы над вышкой полыхнуло
пламя, узкое, длинное, словно огненный кнут. За ним тугой рыжий дым
поднялся вверх, там ветер стал рвать его на клочья и погнал их на восток -
в горы. И затем пошла кровь земли - густая и красная, словно манная каша с
вишневым сиропом. Из трубы она вылетала тугой струёй, изгибалась красивой
огненной дугой, а потом уже струя расплывалась и падала в воду. И опять
клубился пар, но уже не бурый, а белый, обыкновенный.
   Все закричали "ура", мы с Диком тоже, забыв, что надо хорониться. Но
нас никто не услышал, все смотрели на огненную дугу, даже бобби с
дубинками.
   Там было довольно мелко, куда падала каша. Я знаю, мы с Диком не раз
ныряли в том месте и доставали устриц со дна. И пяти минут не прошло, как
на отмели родился островок. Черный и мокрый, он вылез из белых клубов, а
труба все поливала и поливала его вишневым сиропом, огненные ручейки
стекали по бокам и меркли, как догорающие угли.
   Было хмурое осеннее утро, белесая гладь, а теперь оранжевым стало небо
и вода оранжевой. И на воде рос остров, выше помоста, выше бараков,
перерастал баки. Белый пар, черные камни, ало-вишневые струи, языки
пламени - голубые и желто-красные. Из всего этого рос остров. Захватывающе
интересно было следить за этим, как интересно следить за матерью,
украшающей праздничный пирог, за плотниками, строящими дом, за всяким
подвигающимся делом. Остров рос на глазах, распухал, вздувался, как тесто
на дрожжах. И Дик давно тянул меня за рукав, а я все не мог насмотреться.
"Погоди, пока он перерастет вышку. Ну, хоть половину вышки", - твердил я.
И еще мне хотелось дождаться, когда же вместе с кровью земли выйдет
землетрясение.
   Потом радио заговорило, на весь залив загремело. Объявили, что опыт
удался, землетрясение отложилось на три недели. "Все-таки не вышло из-под
земли", - подумал я. Тут все закричали "ура", а я не кричал. Выходит, мне
еще три недели ждать! Никакого терпения не хватит!
   Небо было оранжевым и вода оранжевой. Так что мы не сразу обратили
внимание на какие-то красные пятнышки в воде, словно бы кусочки неостывшей
лавы. И вдруг поняли: крабы! Вареных крабов несла к нам рябь. Крабы были
красны, горячи, только сварены без соли, и вода сама выплескивала их,
нагибайся и хватай.
   И мы хватали. Обжигались, дули на пальцы, опять хватали, кидали в
ведро. Тут подплыло целое вареное семейство. И Дик - для быстроты, что ли
- решил зачерпнуть всех сразу ведром.
   Я как раз смотрел в другую сторону. Раздался визг. Это Дик верещал, как
поросенок в мешке. Плясал в воде, хватался за бревна и вопил: "Помоги,
помоги же!"
   Помню, я даже удивился. Подумаешь дело, оступился, искупался. Даже руку
подал ему не сразу, но, подавши, сам чуть не завизжал. Вода была как
кипяток. Бедный Дик сам чуть не сварился в нашем заливе.
   В общем, он обварил себе ноги, а я руки, потом уже, когда вылавливал
ведро.
   К острову мы потеряли интерес, побрели домой унылые. Дик плелся
раскорякой, хныкал, ругал меня растяпой, а я все дул на обожженные пальцы
и молчал, губы были заняты. Одно утешало меня: Дика все-таки я вытащил. И
не визжал, как поросенок, хоть и моложе на два года. Интересно, что скажет
Мэри, когда узнает.
   Вдруг прямо перед нами тормозит машина, дверца распахивается, и оттуда
вываливается ма. Бежит, растопырив руки, и кричит: "Фин! Фин!" Чувствую -
будет трепка. И ведро ей сую: "Ма, я крабов ловил. Во сколько! На обед
хватит". А она ведро толкает, вертит меня, ощупывает, целует, треплет за
уши и свое голосит: Фин да Фин!
   Оказывается, ей соседки сказали, что на заливе два мальчика сварились
заживо. И она, конечно, догадалась, что это мы с Диком, больше некому.
   Дома я должен был рассказать отцу все по порядку; как под землей ворчал
гром, как повалил бурый дым, как родился остров из земной запекшейся
крови, как его поливали огненным сиропом. И опять как ворчал гром... Об
одном я умалчивал: как Дик визжал поросенком. Взрослым нельзя было сказать
такое, в другой раз из дому не выпустят.
   - Подумай: проткнули землю и сделали остров. За какой-нибудь час! -
удивлялся па. - Голова у этого русского! Вот какие дела рождаются от
дружбы!
   А ма говорила:
   - Большое дело - остров. Мало ли островов в море. Лучше бы они
придумали, как мальчиков не обваривать.
   А Диков па сказал, что он подаст в суд и взыщет убытки: десять тысяч
долларов за вареные ноги Дика. И на эти деньги купит сушилку для фруктов.
   В общем, только после обеда я улучил минуту, бочком-бочком и через
дорогу - к Конолли. Надо же было Мэри рассказать. Интересно, что она
скажет, когда узнает.
   Бегу и слышу голос. Не Мэрин, мальчишеский:
   - И тогда Фин завизжал, как поросенок в мешке. Испугался, кричит, молит:
   "Батюшки, Дик, спаси, вытащи меня. Ну, я нагнулся, схватил глупенького
Фина за волосы..."
   - Фин! Куда девался этот проклятый мальчишка? А телят я должна поить?
Все я одна!
   В телятнике пахло молоком и навозом, телята смотрели на меня глупыми и
добрыми глазами, тыкались в руки слюнявыми мордами. Я гладил их и с
горечью думал о человеческой низости. О лживости некоторых... и о
доверчивой слепоте других.
   Одно утешало меня: землетрясение отложено... но через три недели оно
состоится. И крыша у Конолли рухнет, я прибегу, схвачу погибающую Мэри...
и тогда она поймет, наконец, кто кого вытягивал за волосы.
   Но я вынесу ее и удалюсь с горькой усмешкой, гордый, непонятый,
неоцененный.
   И она останется на дороге с протянутыми руками.
 
 
                                   Глава 15 
 
   Большая игра в Калифорнии!
   Три человека против подземного ада!!!
   - Совсем не волнуюсь, - сказал Мэт. - Чертовски устал и мечтаю
выспаться.
   Семеро ученых из Беркли заявили: "Для людей науки недостойно заниматься
гаданием об исходе легкомысленной авантюры. Мы неоднократно указывали на
грубые ошибки Грибова. Вполне вероятно, что они приведут к катастрофе,
сегодня или в ближайшем будущем.
   Молите бога, чтобы он не разгневался на дерзость смертных".
 
   Из калифорнийских газет за ноябрь 19... года 
 
 
   Привезти с военных складов атомные заряды - двое суток.
   Сменить им оболочку, поместить в узкие стаканы, способные пройти в
скважину - двое суток.
   Осторожно спустить на самое дно скважины - еще двое суток.
   И полдня на проверку. Неделя из выигранных трех недель.
   Всю эту неделю подземный чайник поливал новый остров огненным чаем.
Остров рос вширь и ввысь, перерос буровую вышку, перерос косогор и сосны
на косогоре. На глади залива возник черный утес. Днем он казался черным, а
по ночам слегка светился, как догорающий уголь. Пар стоял над водой, в
заливе возобновился купальный сезон.
   Так продолжалось до 18 ноября - решающего дня схватки.
   Утром, без четверти девять, к бетонно-стеклянному зданию штаба на
окраине Сакраменто подъехали три черные машины. Прибыли Мэтью, Грибов и
Торроу - три рыцаря, вступившие в поединок с землетрясением.
   Толпа репортеров - газетных, фото-, кино-, радио-, телевизионных
встретила их на ступенях. Засверкали вспышки, выпучились глаза
прожекторов. Толкая друг друга, корреспонденты выкрикивали вопросы.
Каждого из троих спросили, уверен ли он в успехе, волнуется ли? Торроу
ответил, храбрясь: "Не больше, чем вы". - "Совсем не волнуюсь, - сказал
Мэтью. - Чертовски устал и мечтаю выспаться". А Грибов пожал плечами: "Это
не имеет значения. Я буду работать, даже если волнуюсь".
   Они поднялись на лифте на шестой этаж, не спрятались в безопасный
бункер.
   ("В случае неудачи нам отвечать не придется", - мрачно улыбнулся
Мэтью.) Их комната была невелика, но обставлена заботливо и продуманно.
Перед креслом Мэтью стоял пульт управления, перед креслом Грибова -
письменный стол и вычислительная машина, для Торроу был приготовлен
селектор. На передней стене висела большая карта Калифорнии, начерченная
на матовом стекле, а в центре комнаты был аквариум, и в нем резвились
золотые рыбки с пышными вуалевыми хвостами - знаменитые японские рыбки,
способные предчувствовать землетрясение.
   Джек тотчас надел наушники. Зажурчали голоса. Глубинометристы со всех
концов штата сообщали последние цифры. Грибов сверил их со вчерашней
сводкой.
   Неожиданных изменений не было.
   - Готов! - сказал он.
   Мэтью приблизил лицо к микрофону:
   - Внимание, сограждане, сегодня мы начинаем давно подготовленное
сражение...
   Поединок с землетрясением! Пожалуй, в истории человечества не было
равного.
   Но все же поединки прошлого были как-то живописнее, красочнее, активнее.
   Пещерный человек с дубинкой против пещерного льва, рыцарь в гремящих
доспехах против рыцаря, мушкетер с тонкой гибкой шпагой против гвардейца.
   Выпады, контрвыпады, обманные движения, прыжки, искусные приемы - там
было на что посмотреть, было что рассказать. А тут слепая и грозная
давящая сила, неумолимая, словно пресс, а против нее - три сидящих
человека в рубашках с засученными рукавами. Мэтью поддергивает свои
спадающие брюки, Джек шутит с девушками-радистками. Все трое бодрятся, а в
груди нарастает волнение. Нет ловких прыжков, нет могучих ударов, зато
тысячи жизней зависят от полуслова, от запятой не на месте, от лишнего
нуля.
   - Можно, Ал?
   - Можно.
   Мэтью тяжко вздыхает и нажимает кнопку.
   Первый удар нанесен.
   Взорван заряд в жаркой глубине под заповедником Секвойя. Ослепительно
сверкающие, невидимые людям газы наполнили вновь созданную пещеру. Оживает
старинный разлом, зазмеилась трещина. Все это уже произошло, но ударная
волна не дошла до выступа Солано - до опасного пункта. Под матовым стеклом
возникает огонек, движется от Секвойи к Солано. Люди следят за ним, затаив
дыхание. Огонек движется, движется. Вот он пересекает реку, поднимается на
западные предгорья...
   Дошел.
   Стекла дребезжат, как будто проехал грузовик. Вода всколыхнулась, в
аквариуме заметались рыбки.
   Это ударная волна достигла Сакраменто. До Солано-бис она докатилась
одновременно. Устоял ли подземный массив?
   Идут самые страшные секунды. Быть может, выступ не выдержал,
землетрясение уже произошло, но в Сакраменто еще тихо. Ведь ударная волна
проходит только семь километров в секунду.
 
 
 
   Землетрясение 18 апреля распространилось по линии Арена - Сан-Хуан на
протяжении 185 миль (около 300 км) в направлении N35W. По этой линии
(трещине) произошел горизонтальный сдвиг...
   Размер этого сдвига варьировал по местностям от 6 до 20 футов, в
среднем равнялся 10 футам. Все, что было расположено поперек этой линии,
подверглось сдвигу, разрыву, разрушению. Сдвинуты были дороги, ручьи,
разорваны заборы, плотины, водопроводные трубы; дома, мосты подверглись
сдвигу, разрыву, разрушению, деревья были вырваны с корнем или стволы их
расщеплены, кроны срезаны. Местами видели, как открывались и закрывались в
земле трещины; в одном случае такой трещиной была поглощена корова.
   Горизонтальное перемещение сопровождалось вертикальным, не
превосходившим, однако, нигде 4-х футов...
 
   Д.Н. Анучин. Извержение Везувия и землетрясение в Калифорнии в апреле
                                1906г.
 
 
 
   Семь километров... четырнадцать... двадцать один... Теперь от
Солано-бис к Сакраменто движется красный огонек. Минует долину, где стоит
опустевший голубой домик, Кларкбург, Фрипорт. Предместья Сакраменто. Не
валятся ли на окраинах дома?
   Тишина!
   Пронесло на этот раз.
   Джек отдувается (все трое не дышали, следя за огоньком), вызывает
сейсмическую станцию, глубинометристов Солано, Секвойи, всех других
станций.
   Цифры одна за другой вспыхивают на табло. Вот столбец заполнен. Грибов
склоняется над столом. Гудит и пощелкивает вычислительная машина, молча
ерзает движок логарифмической линейки.
   Мэтью следит за ним, кроша пальцами незажженную сигарету.
   - Можно, Ал?
   - Подожди, проверю. Сейчас. Да, можно, пожалуй.
   - Включаю Ред-Блафф.
   Эта скважина на другом конце Калифорнии - на севере. Так составлен план
взрывов. Постепенность, паузы, чтобы сильным толчком не обломить
неустойчивый выступ, чтобы долина успела перекоситься и заклиниться
раньше, чем начнется землетрясение.
   Опять ползет огонек по двум сторонам треугольника: от Ред-Блафф к
Солано, оттуда к Сакраменто. Опять три воина, затаив дыхание, следят за
продвижением светлого пятна.
   - Не состоялась ли катастрофа? Не виден ли пожар на горизонте, не
доносится ли подземный гул?
   - Уфф! - вздыхают все трое, когда огонек доходит до Сакраменто.
   - Уж лучше бы сразу! - говорит Мэтью. - Грохнули - и ясность: орел или
решка, жизнь или смерть? А так двадцать раз умирать, никаких нервов не
хватит.
   Но он и сам знает, что сразу взрывать нельзя. Риску больше. Запас
прочности меньше.
   Все-таки после третьего или четвертого взрыва волнение оставило их.
Оставило без достаточных оснований, просто в силу привычки. Сошло четыре
раза, авось сойдет и в пятый. Но умом-то Грибов понимал, что это
самообман. На самом деле опасность возрастает, повторные толчки
раскачивают непрочный выступ.
   Правда, проседая, долина прижимает его в то же время. Прочность
увеличивается и прочность уменьшается. Тут важно удержаться на острие,
сбалансировать выигрыш и проигрыш.
   А усталые нервы просят: скорее, скорее, скорее! Нажимай - и конец
волнениям!
   Авось сойдет.
   В юные годы, когда-то, Грибов был стрелком перворазрядником. Стрелковый
спорт своеобразен - это спорт сидячий, стоячий, лежачий. Но стоя и лежа
стрелки теряют килограмма четыре к концу соревнования. А вся работа -
затаив дыхание, поднять винтовку, посадить черное яблочко на мушку,
плавко, не дергая, спустить крючок. Соревнование идет час, другой, третий,
и тогда нарастает опасность: очень хочется отстрелять, встать и уйти. А
один промах - десять потерянных очков, чемпионом тебе уже не быть.
Держись, стрелок, держись до последнего! Устал? Опусти винтовку, отдохни,
начинай сначала.
   Завалил? Подводи еще раз. Вздохнул, дрогнуло плечо? Опять подводи.
   - Ал, можно?
   - Нет еще.
   - Подсчитал?
   - Подсчитал. Но лучше еще раз. Вызови Солано-бис, Джек, пусть проверят.
   Что-то быстро у них пошло.
   С девяти утра до четырех часов тянулось это испытание. Девятнадцать
взрывов прошли благополучно, остался последний, самый сильный. Все устали
до изнеможения. Торроу уже не любезничал с радистками, Мэтью сидел в
кресле, свесив руки, взмокший, будто на гору взобрался. А Грибов посерел,
щеки у него ввалились, синяки обозначились под глазами. Он пил черный,
невозможно горький кофе и каждый расчет начинал трижды. Не верил себе,
ошибался часто.
   - Ну, Ал, последняя.
   - Подожди, досчитываю.
   - Ты же говорил, что шло благополучно?
   - До предпоследнего взрыва. Будь добр, Джек, позвони сейсмологам, как
там у них?
   - Колебания сошли на нет уже пять минут назад.
   - Еще три минуты для верности.
   - Хватит, Ал? Включаю?
   В последний раз поплыл огонек под картой, на этот раз от ближней
скважины в округе Эльдорадо (в знаменитом округе, откуда началась золотая
слава Калифорнии). В двадцатый раз миновал город Сакраменто, в двадцатый
раз вздрогнули стекла, плеснула вода в аквариуме. Даже рыбки привыкли,
чуть шевельнули хвостом.
   Мэтью оглянулся, улыбаясь.
   - Сегодня я угощаю вас, ребята. Ох, и напьюсь же! И тебя напою, Ал,
ледышка ты несчастная.
   - Подожди, еще неясно.
   - Не будь суеверным, Ал. Или ты боишься сглазить?
   Свет коснулся Солано-бис и, отразившись, как от зеркала, двинулся
обратно на восток.
   Долина голубого домика. Перекресток дорог! Пригороды! Сакраменто!!!
   Какой-то гул нарастает за окнами. Грибов привстает, вытягивает шею.
Мэтью оборачивается к окну, Торроу снимает наушники. Гул растет,
превращается в рев. Толпа за окнами кричит "ура!"
   Не было катастрофы, не было, не было! Землетрясение не состоялось, люди
отменили его. Стены не рушились, не разрывались провода, пожары не
возникали, волны не набегали на берег, не заносили суда на улицы, не
уволакивали в океан дома. И на ферме Конолли не упала крыша. Никакой
возможности не было спасать Мэри.
   Бедный маленький неудачник, бедный Финей Финчли!
 
 
 
 
                                   Глава 16 
 
   На миллион долларов роз Усыпанная цветами Калифорния празднует
избавление от ГИБЕЛИ.
   Спасибо русскому ученому!
   Молитвы наши дошли до Бога. ОН отвратил беду от земли ОБЕТОВАННОЙ.
   Девять ученых из Беркли заявили:
   "Преодолевая ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ошибки Грибова, американская техника
добилась блистательной победы над землетрясением".
   Совместная советско-американская экспедиция на Луну 
 
   Из американских газет за декабрь 19... года 
 
 
   Победа над землетрясением была главной сенсацией, темой номер один всех
американских газет в ноябре и декабре. Не было газеты, где бы Грибов не
встречал бледного человека в очках, иногда похожего на него, чаще совсем
не похожего, ретушированного по вкусу местного художника. Грибов вычитывал
о своей жизни сотни подробностей, большей частью выдуманных. Он узнал, что
в детстве проявлял гениальность, в шестилетнем возрасте самостоятельно
открыл дифференциальное исчисление, что он женился на дикой женщине по
имени Тассья, которая до свадьбы ни разу не мылась и не причесывалась, что
трижды в день он впрыскивает себе в вену секретное русское снадобье
"талантин", без которого, конечно, никогда бы не обогнать Америку. Как ни
странно, глупости запоминались лучше, чем слова разумные и спокойные.
   Дружелюбные газеты - большинство - писали, что победа Мэтью и Грибова
лишний раз наглядно показывает, каких успехов может добиться человечество
при товарищеской работе, при взаимопомощи разных народов. Газеты
недружелюбные намекали, что успеха никакого нет. Вот если бы Грибов вызвал
землетрясение, тогда он продемонстрировал бы свою силу, а несостоявшаяся
катастрофа служить доказательством силы не может. "Мы же не знаем, должна
была она состояться или нет", - твердили упрямые недоброжелатели.
   На страницах газет Грибов стоял рядом с Мэтью, делил с ним почести и
обидные намеки. Но потом ему пришлось принимать почести и уколы одному.
Мэтью занялся своими губернаторскими делами, а Грибов отправился в
почетное путешествие по всем штатам - от улыбчивой Калифорнии к лесистому
Мэну, оттуда в тропическую Флориду и наискось - в суровую Монтану.
   Утро Грибов встречал обычно на бетонном поле. Белая труба на колесах -
скоростной самолет - поджидала его. Час-два в воздухе. Салон с покатыми
стенами. Стюардесса с восторженной служебной улыбкой раздает конфетки
против тошноты. Снаружи, за круглым окошком, синее небо, ватные облака, в
просветах что-то сиренево-клетчатое.
   Потом другой город. В нем тоже бетонное поле, подстриженная травка
вокруг, белое здание аэровокзала, разукрашенное рекламами.
   Машина доставляет Грибова в гостиницу. Стандартный номер люкс, кнопки
кондиционирования, ванна, мохнатая простыня. Не успеешь надеть галстук,
номер уже заполнен корреспондентами, вежливыми и наглыми, напористыми или
растерянно-жалкими.
   - Мистер Грибов, разрешите спросить. Один вопросик...
   И Грибов не отказывает. В развязном шуме чудятся ему голоса нищих у
церковного входа:
   - Подайте несчастному. Одно интервью на бедность...
   Вопросы, в общем, однообразны. Спрашивают, как понравилась Америка, что
больше всего понравилось, нравятся ли Грибову американские дороги, дома,
женщины, нравятся ли консервы и прохладительные напитки, правда ли, что он
женат на дикарке, и какую страну собирается спасать от землетрясения. Но,
отвечая, надо держаться настороже. Время от времени кто-нибудь пробует
спровоцировать. А не скажете ли вы, мистер Грибов, нечаянно, что-либо, что
можно повернуть против коммунизма?
   Машина уже ждет у отеля, Грибова везут показывать достопримечательности
(небоскреб, водопад, парк, статую, башню, мост). Обычно водопады и статуи
густо заставлены рекламами и засижены корреспондентами ("Мистер Грибов,
один вопросик, только один..."). Потом бывает торжественное заседание.
Сидя в президиуме, Грибов часа два слушает похвалы в свой адрес. Ораторы
говорят о величии человеческого духа, породившего Архимеда, Ньютона,
Галилея и Эйнштейна, и называют Грибова русским Эдисоном или современным
Прометеем.
   Именуют самым отважным из ученых и самым ученым из отважных. Удивляются
стойкости и выдержке. Воспевают прозорливость. И в конце просят выступить,
рассказать, как вдохновение озаряет его.
   Грибов пытается объяснить истину. Говорит, что открытие похоже на
эстафету - из рук в руки, из рук в руки. Открытие похоже также на
лестницу, где каждый быстро поднимается по ступеням, уложенным
предшественниками, а сам тратит всю жизнь, чтобы добавить еще одну
ступень. Он вспоминает изобретателей телевидения, конструкторов подводного
телевидения и Алешу Ходорова, соединившего подводное телевидение с
программным танком. Говорит о методичном Сошине, поэте таежных троп,
который добился, чтобы просвечивание подводное превратили в подземное. И о
безрассудном Викторе, предсказавшем извержение при помощи подземного
просвечивания. И о вдумчивом неторопливом Дмитриевском, которого вдохновил
подвиг Виктора, заставил заняться предсказаниями землетрясений. О трех
тысячах ученых-сейсмологах, с Голицына начиная, распознавших природу
землетрясений; опираясь на их труды, можно было создать методику
прогнозов. Говорит о тысячах наблюдателей и вычислителей, копивших опыт,
благодаря которому он, Грибов, за одну ночь сумел предсказать
калифорнийское землетрясение. Так же подробно приходится рассказывать
историю бурения, вплоть до Мэтью с его жидким металлом и историю атомной
энергетики. И заключить: "Я сам сделал последний шаг - предложил соединить
подземные прогнозы, атомную энергию и сверхглубокое бурение. Я как
мальчик, взобравшийся на небоскреб. Мне нетрудно дотянуться до облака,
потому что этот небоскреб построен до меня".
   Грибову аплодируют, кричат "ура" и не верят. Слушатели его пропитаны
уважением к собственности, идея коллективной науки им чужда. Нефть
принадлежит Рокфеллеру, химия Дюпону, уран - Джеллапу, должны быть
собственники и у открытий. Пар - это Уатт, Эдисон - электричество, отмена
землетрясений - Грибов...
   И председатель говорит в заключительном слове:
   - Наш замечательный гость проявил еще одно выдающееся качество -
скромность.
   Но мы, восхищаясь, сожалеем, что скромность помешала мистеру Грибову
открыть нам секреты творчества. Мы так и не узнали...
   После заседания обед. Заставленный стол, бутылки, вазы с фруктами.
Грибову представляют дам с огненными диадемами в волосах и уважаемых
мужчин в черном. Называют сотни имен, и Грибов тут же их забывает.
Твердит: "Очень приятно, очень приятно", отказывается от вина, улыбается в
ответ на улыбки.
   Где-то в середине обеда его берут под руку... Приземистая машина мчится
за город. Там поле с подстриженной травкой, белая труба на колесах уже
ждет, растопырив крылья. Салон с покатыми стенками, стюардесса со
служебно-восторженной улыбкой, конфетки от тошноты, синее небо, ватные
облака, сиренево-клетчатое в просветах.
   К концу декабря в полном изнеможении Грибов возвратился в Калифорнию.
Он заказал билет на теплоход "Лесозаводск". Нарочно выбрал советское
судно, чтобы не было ни одного корреспондента ("один вопросик, мистер
Грибов"). Но планы его нарушил Мэтью. Он так упрашивал хотя бы Новый год
провести вместе.
   И Грибов не отказал. Вспомнил гофрированную конуру на Мохо-Айленде. Так
хорошо было сидеть там, выгребать консервы ложкой и всю ночь напролет
рассуждать о секретах земной коры. Так бы встретить Новый год.
   Увы, эпоха конуры ушла в прошлое. Ныне Мэтью - губернатор, встреча
проходила в губернаторском дворце. Стоя на лестнице, Мэтью пожимал руки
полузнакомым и незнакомым гостям. Увидев Грибова, обрадовался, обнял и тут
же отвернулся к следующему гостю. Грибов поднялся по лестнице. Наверху
оказался стол с бутылками и вазами, уважаемые мужчины в черном с
незапоминающимися фамилиями и блестящие женщины с огненными диадемами в
волосах. Грибова тут же взяли в плен три хорошенькие девушки, начали
задавать вопросы, играя глазками и откровенно кокетничая. Впрочем, можно
ли их осуждать? Второй месяц они всюду читали и слышали о самом
замечательном, самом гениальном из иностранцев.
   Конечно, им лестно было бы, чтобы гений оценил их красоту, проявил
внимание, влюбился бы... Вот подруги завидовали бы!
   - Вам нравятся американские женщины? - спросила одна. - Или русские
красивее?
   - И вы всегда были таким умным, с самого детства? - добавила другая.
   А третья завершила:
   - Расскажите нам, как вы делаете открытия.
   Грибов пытался рассказать про эстафету, про мальчика на небоскребе, про
лестницу научного вдохновения...
   - Ой, я все поняла! - воскликнула первая девушка, хлопая в ладоши. - Я
так ясно вижу эту лестницу. И вы в комбинезоне с тяжеленной ступенью на
плече на фоне неба. Впрочем, нет, вы уже уложили ступень. Сейчас
спускаетесь за следующей. А вы уже знаете, для какой страны та новая
ступенька?
   Грибов замкнулся. Не из газеты ли эта очаровательница? Обронишь намек -
и завтра же будет анонс: "Грибов предсказывает следующую катастрофу в
Чили".
   Биржа заволнуется, чилийские акции полетят вниз, кто-то разорится,
кто-то нагреет руки. А на самом деле Грибов пока не знает, какая борьба
первоочередная. Есть три кандидата на помощь - Чили, Греция, Бирма. Везде
ведутся исследования. Старик Карпович сейчас в Греции, Тася собирается в
Бирму. И страны-то небогатые, своего урана у них нет.
   А впрочем... впрочем, если подумать, можно обойтись и без урана.
   Достаточно сделать скважину, как в Солано, отсосать из нее жидкий
металл, снизить давление... и лава пойдет сама собой. Излишек выльется на
поверхность, подземное давление уменьшится, исчезнет первопричина
землетрясений, что и требуется.
   Только скважина нужна побольше - не скважина, а шахта. Нужен настоящий
искусственный вулкан - и не временный, а постоянно действующий, этакий
предохранительный клапан, снимающий лишнее давление.
   Мысль?
   И кроме того, искусственный вулкан принесет прямую выгоду. Его можно
превратить в электростанцию, использующую подземное тепло - тепло лавы и
газов, как на Горелой сопке.
   Пожалуй, на такое предприятие отважится и небогатая страна. Тут расходы
окупаются. И катастрофа отменяется, и получается электричество.
   Заметив, что их собеседник замолк, девушки придумали новый вопрос:
   - Что вам понравилось больше всего в Америке? Какой штат самый красивый?
   Калифорния, конечно?
   Грибов сухо извинился. Он покинет их общество ненадолго. Он сожалеет...
   В саду было темно, сыро и тепло, как будто апрель начинался, а не
январь.
   Скользили по кронам лучи от фар. Грибов нашел уединенную беседку, сел
спиной к дороге, задумался:
   ...Итак, искусственный вулкан - вот правильное решение. Оно правильно
всюду, где катастрофу вызывает избыток подземного давления. Есть, однако,
и другие землетрясения - провальные, где причина - недостаток давления.
Магма уходит из-под коры, глыбы провисают, проседают, рушатся... Серьезное
затруднение.
   Впрочем, нет, затруднение это кажущееся. Рядом с недостатком всегда
есть избыток, рядом с избытком - недостаток. Они связаны между собой, как
лицо и затылок. Если плита проваливается - значит, она чересчур тяжела.
Можно облегчить ее таким же искусственным вулканом, но помельче,
отсасывать вещество из самой плиты, не из-под фундамента.
   Правда, и тут есть трудность, немалая трудность с отвалами. Из-под
земли выльются огненные озера, не всякой стране это понравится. Куда
девать лаву?
   На Камчатке из остывшей лавы готовили дорожные плиты, блоки для стен,
химические чаны, кубы. Потом из базальтовой лавы стали извлекать железо,
хром, никель, магний... И все равно лавы было слишком много. Вокруг
вулкана громоздились целые горы отвалов. Пришлось прорыть канал и спускать
излишки в Тихий океан...
   Вдруг загорелось небо - не в воображении, здесь, над Сакраменто.
Зажглось багровое солнце, завертелось над садом. Расцвели огненные цветы
на дымных стеблях, рассыпали лепестки зеленые и малиновые.
   "Салют? - подумал Грибов. - Ах да, я в Америке, встречаю Новый год. Не
везет мне с этими встречами. Когда-то на Камчатке извержение помешало, тут
замечтался, прозевал время. Надо идти скорее, а то заметят... обидятся.
   Только мысль не потерять бы. Значит, на чем я остановился?"
   Мы прорыли канал и лаву спускали в океан. Но это почти стандартное
решение.
   Ведь землетрясения поражают в большинстве приморские страны. Если
страна не захочет громоздить лишние горы на своей территории, можно
скважину сделать наклонную, устье вулкана вывести в море. Пусть растет
остров. Никто не откажется от нового острова.
   И, между прочим, новые острова можно делать таким способом повсюду, не
только там, где назревают землетрясения. Стоит только просверлить скважину
на глубину свыше тридцати километров - и на этом месте будет остров. Или
гряда островов. Или целая плотина. Просверлить десяток скважин в
Беринговом проливе - и вот готов мост от Азии до Америки. Можно воздвигать
горные цепи, перегораживая путь ветрам, менять климат, перекраивать
планету.
   В газетах сейчас пишут об осушении морей. Желтое море - первоочередное.
   Плотина в пятьсот километров длиной, высотой до ста метров, даже при
современной технике ее будут строить семь лет. А что, если эту плотину
отлить из лавы. Повести ее по островам Рю-Кю, в каждом проливе по вулкану.
   Еще две гряды нужны, чтобы отсечь Тайваньский и Цусимский проливы.
Вместо пятисоткилометровой дамбы три десятка скважин. Выгодно?
   Только тут недопустима кустарщина: где хочу, ставлю вулкан. А то
нарушим подземное равновесие, сами накличем новые землетрясения. Следует
подойти разумно, составить всемирную карту подземного давления -
избыточного и недостаточного, подсчитать мировые ресурсы, обсудить общий
для всей планеты план подземной регулировки...
   Главное - найден ключ к подземным силам - искусственные вулканы.
   Какие могут быть возражения?
   Глубина.
   Мэтью хвалился, что может соорудить скважины до глубины в сто
километров.
   Землетрясения возникают и ниже - до шестисот-семисот...
   Но те, предельно глубокие, очаги не очень опасны. Толчки их
распространяются на грандиозные области, мощи не хватает, чтобы вызвать
большие разрушения.
   Глубокофокусные землетрясения пусть остаются пока.
   А как быть с мелкими?
   Как быть с разрушительными катастрофами, возникающими на глубине
десяти-пятнадцати километров в холодных твердых породах, которые не
расплавятся сами собой?
   Видимо, тут нужны другие средства.
   Например...
   - Ал, дорогой, ну как не стыдно? Как можно быть таким букой? Удрал,
спрятался, залез в темноту. Пойдем, разопьем бутылочку. Пойдем-пойдем, я
совращу тебя...
   - Мэт, нельзя ли в другой раз?
   - Почему - в другой? Тебе плохо? Уже перепил? А, понимаю: нашествие
идей. Ты знаешь, Ал, я сочувствую, от этой официальности у меня тоже
голова болит.
   Давай сделаем так. Ты подожди три дня... пять дней самое большее - я
сплавлю все самое срочное... и мы двинем в горы - на охоту - зимнюю -
олени, волки... Даже гризли можно найти. Сделаем, Ал?
   Грибов тяжко вздохнул. Еще пять суток обедов и интервью! Еще охота! И
он сказал:
   - Если ты хочешь сделать мне приятное, Мэт, раздобудь вертолет. Я хочу
догнать "Лесозаводск".
   И на следующий вечер, развалившись в шезлонге и наслаждаясь тишиной,
Грибов созерцал, как из темноты выплывают, нагоняя пароход, лаково-черные
волны, как мерцают звезды над смоляным океаном, вдали от городских огней.
   Так на чем он остановился? На всемирной карте давлений. На плане
преобразования суши и моря? Ах да: на неглубоких землетрясениях.
   Искусственные вулканы не годились, другое надо было придумать.
   Шлепают волны в борта, переливаются звезды, из салона доносится музыка
и смех. Грибов не слышит, не слушает, думает...
   Пусть подумает!
   Подумайте и вы!
 
 
 
   sf.nm.ru
Книго
[X]