Г. Гуревич
Инфра Дракона
1
Черный круг плывет по звездному бисеру - матовое блюдо с мутноватыми
краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на
другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложный и
новый. В одном из них - в созвездии Летучей Рыбы - лишняя звезда, самая яркая
на небе, самая великолепная - наше родное Солнце. Но мы не смотрим на Солнце,
не Любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя
ничего нельзя разобрать в глухой тьме ни простым глазом, ни в телескоп.
Нас шестеро - весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник
экспедиции - мы зовем его Дедом, - супруги Варенцовы, супруги Юлдашевы и я -
Радий Блохин.
- Так что же? - спрашивает Дед Чарушин. - Уходим?
- Ничего не поделаешь, - говорят Толя Варенцов, наш главный инженер. -
Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там вода, сплошной океан. У нас
станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации.
Год провозимся, сделаем кое-как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.
- И топлива в обрез, - добавляет Рахим Юлдашев. - Мы же считали с вами.
Посадка - это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не
хватит. И по возрасту...
Айша дергает его за рукав. Рахим забыл, что о возрасте невежливо говорить
при Деде: старику уже сейчас за девяносто.
- В конце концов мы вернемся не с пустыми руками, - замечает Галя
Варенцова.
И тогда Чарушин говорит спокойно:
- Остается один выход...
Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает, о чем идет
речь.
- Ни в коем случае! - кричит она.
2
"Жизнь измеряется делами, а не годами", - эти слова я впервые услышал от
Деда семнадцать лет тому назад.
Помню мой первый визит к нему. Поздняя осень. Мокрый пронизывающий ветер.
Стрекочущий аэроранец несет меня над черными полями со свалявшейся травой, над
голыми деревьями, над свинцовыми валами Куйбышевского моря. Потом я вижу
голубой забор на глинистом обрыве, домик из зеленоватого стеклянного кирпича и
у калитки старика. У него седые пышные волосы, бело-голубые, как будто
синтетические. Я узнаю его и, выключив ранец, неловко приземляюсь у его ног,
прямо в канаву.
- Идемте переодеться. Потом представитесь, - говорит он, протягивая мне
руку.
Так познакомился я с Павлом Александровичем Чарушиным - знаменитым
космическим капитаном, участником первого полета на Венеру, командиром первой
экспедиции на спутники Юпитера, первой на Сатурн, первой на Нептун и прочая и
прочая... Здесь, на берегу Куйбышевского моря, доживал он свою славную жизнь.
Сам я имел косвенное отношение к звездам. Инженер-строитель по
образованию, я работал на строительстве Главного межпланетного вокзала на горе
Килиманджаро в Восточной Африке. Специалиста, попавшего в чужую область, тянет
все переделать посвоему. Кроме того, я был молод и самонадеян. Я составлял
план реконструкции солнечной системы. В то время, в начале XXI века, уже было
ясно, что все планеты непригодны для заселения. И я предлагал перетасовать их.
Венеру и Марс перегнать на земную орбиту. Марс снабдить искусственной
атмосферой, а атмосферу Венеры очистить от углекислого газа. Я предлагал еще
Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, чтобы уменьшить силу тяжести, а
осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу с помощью атомных взрывов. На
Тритоне я думал поселить колонию исследователей и отправить их в межзвездный
рейс. По моим расчетам, тысяч за сто лет Тритон мог бы обойти все окрестные
звездные системы. Еще я собирался детей воспитывать на Юпитере в условиях
повышенной тяжести, чтобы молодые кости и мускулы у них окрепли и на Земле все
они оказались бы силачами.
К моему удивлению, эти величественные проекты неизменно отвергались. Я не
сдавался, упрямо продолжал ходить по учреждениям и к видным специалистам.
Естественно, обратился я и к Чарушину, не поленился слетать на Куйбышевское
море. К нему обращались многие: и молодые люди, мечтавшие работать в космосе,
и авторы книг, и начинающие ученые. И в газетах то и дело появлялась его
фамилия. Подпись Чарушина стояла на договоре об Окончательном Разоружении
Наций. На празднике Всемирного Мира вместе с китайцами, американцами и немцами
Чарушин катил в первой вагонетке пулеметы и минометы на переплавку в
мартеновскую печь. Нет сомнения, он был одним из самых видных людей своего
времени.
Старик, так же как и многие другие, выслушал меня с усмешкой, но
добродушно-снисходительной. Он сказал:
- Ваша беда, Радий Григорьевич, в том, что вы уж слишком забежали вперед.
Не нужно нам вовсе расселяться по солнечной системе - нам на Земле удобно и
просторно. Ваши идеи понадобятся лет через триста. Наверное, вы загордитесь:
вот какой я, мол, прозорливый. И напрасно! Нет никаких заслуг в том, чтобы
заниматься несвоевременными проблемами. Когда будет нужно и возможно, люди
проведут реконструкцию планет. И тогда они без труда придумают все, что
занимает вас сейчас.
Я не согласился со стариком, но не обиделся. Жить мысленно в будущих
веках казалось мне почетным. И я продолжал надоедать Павлу Александровичу
подробностями проекта. Дед с усмешкой развенчивал мои идеи, но неизменно
приглашал на следующий выходной. Вероятно, ему нравился мой петушиный задор
молодости. Да и пустовато было на даче. Летом другое дело, дачу брали
приступом внуки и правнуки, в саду стоял гомон детских голосов. А зимой -
только письма и телефонные звонки.
Павел Александрович слушал меня, потом я слушая, как он диктовал
электронной стенографистке свои знаменитые мемуары. Как раз они начали
печататься в то время в "Комсомольской правде". Вы помните, конечно, самое
начало, первую строку:
"Наша экспедиция вылетела на Луну, чтобы начать подготовку к..."
Я еще сказал старику:
- Павел Александрович, нельзя же так сразу... У всех людей мемуары
начинаются с детства, со дня рождения, у многих с родословной. А вы, проскочив
четверть жизни, начинаете: "Наша экспедиция вылетела..."
Тогда я и услышал впервые:
- Радий, у нас, космачей, свой счет. Мы измеряем жизнь не годами, а
открытиями, путешествиями. Вот я и начал книгу с рассказа о первом деле.
- Но читателю интересно, что вы за человек, каким были в детстве, как
стали открывателем планет.
Старик не согласился:
- Неверно, дорогой. Это не я интересую людей, а мое дело. У каждой эпохи
есть своя любимая профессия. Одна чтит моряков, другая - писателей, летчиков,
изобретателей. Мы, космонавты, любимчики двадцать первого века, нас помнят
всегда, приглашают в первую очередь, сажают в первый ряд.
Эти слова вы можете найти в послесловии к первому тому "Мемуаров". И там
сказано еще:
"Мне выпало счастье родиться на заре эпохи Великих космических открытий.
Мои младенческие годы совпали с младенчеством астронавтики. Луна была покорена
людьми прежде, чем я вырос. Молодым человеком я мечтал о встрече с Венерой,
зрелым - о Юпитере, стариком - о старце Нептуне. Техника осуществила эти мои
мечты. Меньше чем за столетие, за время моей жизни, скорости выросли от 8 до
800 км/сек. Владения человечества расширились неимоверно. В середине прошлого
века - одна планета, шар с радиусом в 6300 километров, сейчас сфера, радиус
которой 4 миллиарда километров. Мы стали сильнее и умнее, обогатили физику,
астрономию, геологию, биологию, сравнивая наш мир с чужими. И только одна
мечта не исполнилась: мы не встретили братьев по разуму. Мы не устали, но
дальше идти сейчас невозможно. Мы уже дошли до границ солнечной системы,
посетили все планеты, впереди межзвездное пространство. Пройдено четыре
световых часа, а до ближайшей звезды - четыре световых года. Есть скорость 800
км/сек, нужно в сотни раз больше. К другим солнцам, очевидно, мы двинемся не
скоро, некоторые говорят - никогда. Фотонная ракета и прочие еще более смелые
проекты пока остаются проектами. Эпоха космических открытий прервана,
вероятно, на три-четыре века".
Люди шли в космос с разными целями. Меня, например, как инженера, тянуло
туда на стройку невиданного планетного масштаба. А Чарушин надеялся отыскать
братьев по разуму. С надеждой на встречу мчался он открывать новые миры. И вот
тупик. Открывать больше нечего, а стать космическим извозчиком не хочется.
Покой, почет, внуки, мемуары, дача... И так бы и кончил он свою жизнь на
запасном пути, если бы не неожиданная мысль о возможных инфрасолнцах,
пришедшая мне в голову.
В сущности, сам он в какой-то мере подсказал мне идею: очень уж не
хотелось ему мириться с тем, что дальше лететь некуда.
Как я рассуждал? До границ солнечной системы - четыре световых часа, до
ближайшей звезды - четыре световых года. Неимоверный океан пустоты. Но есть ли
уверенность, что там сплошная пустота? Мы знаем только, что ярких звезд там
нет: они были бы видны. Но, может быть, есть неяркие или темные тела? Может
быть, наши небесные карты, подобно земным генеральным, отмечают только
звездыстолицы и упускают звезды-деревеньки?
Возьмем для примера сферу диаметром в пятнадцать световых лет. В ней
окажутся четыре солнца: наше Солнце, Альфа Центавра, Сириус и Процион. Можно
считать и семь солнц, потому что, кроме нашего, все прочие - двойные звезды.
Но в том же пространстве несколько десятков слабых тусклых звезд: красных
карликов, субкарликов, белых карликов. Это близкие звезды, но почти все они не
видны невооруженным глазом, и только в XX веке мы узнали, что они близки к
нам.
Итак, единицы видны глазом, десятки доступны телескопам. Нет ли в том же
пространстве сотен небесных тел, не замеченных телескопом? Ведь так трудно
среди миллиарда известных нам слабых звезд отыскать сотню маленьких и близких!
И температуры подсказывали тот же вывод.
В мире звезд правило такое: чем больше звезда, тем она горячее; чем
меньше, тем холоднее. Красные карлики меньше Солнца раз в десять, температура
у них - две-три тысячи градусов. Предположим, что есть тела раз в десять
меньше красных карликов. Какая у них температура? Вероятно, тысяча, шестьсот,
триста, сто градусов. Светимость у более крупных ничтожная, у прочих -
никакая. При температуре ниже 600 градусов тела посылают только невидимые
инфракрасные лучи. Невидимые, густо-черные солнца! И среди них особенно
интересные для нас с температурой поверхности плюс тридцать градусов - темные,
но теплые планеты с подогревом изнутри.
Почему их не нашли до сих пор? Отчасти потому, что не искал.и, отчасти
потому, что найти их трудно. А сидя на Земле, темные планеты вообще увидеть
нельзя. Ведь наша Земля сама излучает инфракрасный свет, мы живем в мире
инфракрасного пламени. Разве можно, живя в пламени, заметить свет далекой
звездочки?
С трепетом излагал я все эти соображения Павлу Александровичу. Уголком
глаза я следил, как сходит с лица старика снисходительная улыбка, как
сдвигаются мохнатые брови. А я-то думал, что так логично рассуждаю! Неужели
есть непредвиденное возражение? Скомкал кое-как конец, жду разгрома.
- А ведь это любопытно, Радий, - сказал он. - Планета с подогревом
изнутри, мир навыворот. И все не так, как у нас. Жизнь есть там, как ты
думаешь? Растений быть не может, конечно, если света нет. А животные? На Земле
животные во тьме существуют - и в пещерах и в глубинах океана. Вообще животный
мир древнее растительного. А высшие формы? Могут высшие формы возникнуть з
вечной тьме?
И вдруг, расхохотавшись, хлопнул меня по плечу:
- Может, мы с тобой еще двинем в космос, Радий? Ты как, полетишь
отыскивать свои инфры?
- А вы, Павел Александрович?
Он обиделся, поняв вопрос по-своему:
- А что? Я не так стар еще. Мне восьмидесяти еще нет. А по статистике, у
нас средний возраст девяносто два с половиной.
3
Я сам был удивлен, когда полгода спустя Центральная лунная обсерватория
сообщила об открытии первой инфры.
Не будь Павла Александровича, все это произошло бы много позднее. Но он
забросил все свои дела и развлечения. "Мемуары" оборвались на полуслове.
Электронная стенографистка писала только письма в научные и общественные
организации, старым друзьям-космонавтам, ученикам, на Луну, на Марс, на Юнону,
на Ио, на космические корабли дальнего плавания с убедительной, настоятельной
и горячей просьбой организовать поиски черных солнц.
Я восхищался энергией старика. Казалось, он только и ждал сигнала, сидя у
себя на даче. Возможно, на самом деле ждал, и вот явилась цель - неоткрытые
миры: можно мчаться в космос, искать, открывать...
Инфры нашлись в созвездии Лиры, Стрельца, Малой Медведицы, Змееносца,
Тукана, Телескопа... А самая близкая и самая интересная для нас - в созвездия
Дракона. Температура поверхности ее была плюс десять градусов. А расстояние до
нее "всего лишь" семь световых суток. "Всего лишь" в сорок раз дальше, чем до
Нептуна. Межпланетная ракета могла покрыть это расстояние за четырнадцать лет.
И год спустя эта ракета вылетела. А в ней Варенцовы, Юлдашевы и мы с
Павлом Александровичем. Я-то знаю, каких трудов стоило старику убедить, чтобы
его и меня включили в команду. Его - из-за возраста, меня - по молодости и
неопытности.
4
Первые дни полета были словно первая экскурсия в Москву: захватывающе
интересно, и все наизусть знакомо. Сто раз читано, сто раз видено в кино.
Земля с высоты - гигантский глобус, заслоняющий небо. Учетверенная
тяжесть, потом чудеса невесомости. Луна - чужой черно-белый мир с ликом,
изрытым оспой. Плавные лунные прыжки, густо-черные тени, пропасти, вековечная
пыль. Я читал об этом, представлял себе, увидел - и был потрясен.
А потом потянулись будни, упущенные писателями. Спаленка - три метра на
три, гамаки, столик, шкаф. За стенкой - рабочая комната чуть побольше. В ней
телескоп, пульт управления, приборы, счетные машины. Дальше - склады, машинная
и полкилометра баков с топливом. Хочешь, прогуливайся вдоль баков, хочешь,
надевай скафандр и кувыркайся в пространство. А потом опять гамак, столнк и
шкаф. По существу, тюрьма. Тридцать лет со строгой изоляцией.
Тьма и звезды, звезды и тьма. На часах двадцать четыре деления, иначе
спутаешься. День и ночь - никакой разницы! Днем в кабинете - электричество,
ночью - электричество. Днем за окошками звезды, ночью - звезды. Тишина. Покой.
А на самом деле летим - состояние равномерного и прямолинейного движения. За
час - почти полтора миллиона километров, за сутки - тридцать пять миллионов. В
журнале отмечаем: "23 мая прошли милляард километров. 1 июня пересекли орбиту
Сатурна". По этому случаю - парадный обед. Песни поем, радуемся. А по
существу, условность, потому что до орбиты пустота и после нее пустота. И
Сатурн виден не лучше, чем с Земли, - обыкновенной звездочкой.
Это Павел Александрович придумывал всякие праздники. Великий мастер был
насыщать часы. Даже там, в ракете, ему не хватало времени. После сна -
космическая зарядка, по крайней мере час. Без нее мускулы атрофируются от
постоянной невесомости. Обязательная прогулка в пространстве, осмотр ракеты
снаружи, потом изнутри. Работа у телескопа. Обед. Затем два часа - диктовка
воспоминаний. Он диктовал мне. Потом чтение микрокниг. Дед читал ровно час и
обязательно откладывал книгу, когда приходило время. Игра отчасти. И вместе с
тем - борьба за бодрость. "Нужно завтрашний день ждать с нетерпением", -
говорил он частенько. И я тянулся за стариком, как мог. Понимал: иначе нельзя
- раскиснешь, опустишься. Придет хандра, потом лень, потом болезни. И работу
бросишь и обязанности забудешь. В космосе бывали трагедии: люди себя теряли и
даже назад поворачивали.
От хандры одно спасение - работа. Но как раз работы гам немного: осмотр,
мелкая починка много времени не занимают. Я разрабатывал свой проект
реконструкции планет, но больше для собственного удовольствия. Человечество -
такой могучий коллектив, его в одиночку не обгонишь. А у меня знаний - по год
вылета, для Земли устаревшие.
Единственное разумное занятие - астрономические наблюдения. Каталог мы
составляли - измеряли расстояния до звезд. Обычно измеряются они по
треугольнику. Основание треугольника - диаметр земной орбиты, два угла -
направление на звезду. По стороне и двум углам определяется и высота -
расстояние до звезды. Но так как треугольники получаются худые и длиннющие,
велики ошибки, и годится этот способ только для близких звезд. Нам было
удобнее - мы ушли от Солнца в тысячу раз дальше, можно измерять расстояния в
тысячу раз точнее. Грубо говоря, до всех звезд. какие видны в телескоп. Ну вот
и было нам занятие на всю дорогу: измеряешь, высчитываешь, измеряешь,
высчитываешь. Потом пишешь в гроссбух: "Номер по каталогу такой-то,
спектральный класс АО, расстояние - 7118 световых лет". Напишешь, и зло берет
иной раз. Мы на семь световых суток всю жизнь тратим, а тут семь тысяч
световых лет. Ведь никто никогда не полетит в такую даль, к этому солнцу
класса А0.
Скука, томительное однообразие и вместе с тем настороженность. Годами
ничего не случается, но каждую секунду может быть катастрофа. Ведь пустота не
совсем пуста: летят метеориты, метеорная пыль. Даже газовые облака при нашей
скорости опасны - врезаешься в них как в воду. Еще какието встретили мы в
пространстве уплотненные зоны, неизвестные науке. Когда входишь в них, все
сдвигается и в груди теснота. Почему - неясно. Метеорная пыль разъедает
обшивку, металл устает, появляются блуждающие токи. Так постепенно портится
все, И глядишь, утечка воздуха, или управление вышло из строя, или приборы
подвели. Годами ничего не случается, а потом вдруг... Поэтому один кто-нибудь
обязательно дежурит.
Хуже всего эти часы одинокого дежурства. Земля вспоминается. Хочется в
лес и в поле. И чтобы ромашки цвели и жаворонки в синем блеске пели. В толпу
хочется, в метро, на стадион, на митинг. Чтобы крик стоял - не звенящая
тишина, чтобы локтями тебя толкало и тесно кругом, чтобы много-много людей,
все незнакомые, и женщины, и девушки. Глаза закроешь - Красная площадь,
Кремль, демонстрация, цветные флаги... Откроешь - гамак, столик и шкаф.
Так день за днем, месяц за месяцем. Нас шестеро было в ракете. Два года
каждый из нас дежурил, четыре спал. Сон, конечно, искусственный, с
охлаждением. Делается это не только для нашего удовольствия, но главным
образом, чтобы сэкономить груз. Две трети пути люди спят, не едят, не пьют и
почти не дышат. И как только вылетели мы за пределы солнечной системы,
пространство стало чище, опасность столкновения уменьшилась, сейчас же две
пары стали готовиться ко сну. Сначала трое суток голодовка, потом наркоз... и
в холодную воду. Температура тела постепенно понижается, ее доводят до плюс
двух градусов, так что человек становится словно камень. Затем его кладут в
термостат - стеклянный ящик с автоматической регулировкой температуры. За
градусами нужно очень тщательно следить. Чуть выше - бактерии начинают
активизироваться, чуть ниже - кровь замерзает, и льдинки рвут ткани. Так лежат
рядом с тобой окаменевшие товарищи, а ты за стенкой ешь, записываешь цифры,
отдыхаешь. А когда твоя очередь спать, не чувствуешь ничего. Только сначала в
голове дурман и поташнивает от наркоза. Потом все черно... И тут же чуть
брезжит свет. Это значит - прошло четыре года, тебя оживляют. Это самый
опасный момент, потому что голова отдохнула, свежесть мыслей необычайная,
сразу любопытство: где летим? Что произошло за четыре года? Хочется вскочить и
за дело приняться. А сердце чуть-чуть билось эти годы, ему нельзя мгновенно
сменить режим. Я, например, хорошо переносил пробуждение, а Дед наш худо.
Все-таки старый человек, сердце изношенное. Первый сон еще сошел хорошо, а
после второго и обмороки были, и в сердце рези, и в левое плечо отдавало. Часа
четыре отхаживала его Айша - наш старший врач. И тогда она сказала, что за
третий раз не ручается. Может быть, старику придется на обратном пути все
четырнадцать лет дежурить бессменно.
5
...Четырнадцать лет мы стремились к невидимой точке, и настал, наконец,
момент, когда мы сумели разглядеть цель - темный кружочек, заслоняющий звезды.
Вышли мы на цель точно: правильно указали ее земные астрономы. Но вот чего не
разглядели они: оказалось, что Инфра Дракона не одинокое тело, а двойное. Два
черных солнца там - А и В. А поменьше, В чуть побольше. А поближе к нам, В
немного подальше. По-космически "немного". А вообще-то расстояние между ними
больше, чем от Земля до Сатурна.
Мы все дрожали от нетерпения, и Павел Александрович в особенности, хоть и
виду не подавал. Он уже приготовил целый арсенал для межпланетных переговоров:
световые сигналы, инфракрасные прожекторы. Была еще азбука с выпуклыми
картинками, коллекция геометрических фигур.
Наступил торжественный день встречи.
С утра начали мы тормозить. Появился верх и низ, вещи, забытые в воздухе,
попадали на пол. К середине суток темное пятнышко Инфры начало заметно расти,
гасить звезды одну за другой. И, наконец, повисло против нас этакое черное
блюдо. Остановились мы. Стали временным спутником Инфры.
И представьте наше разочарование: чуть-чуть ошиблись наши астрономы. Они
определили температуру поверхности в плюс десять градусов, оказалось - минус
шесть. Газы там были в атмосфере; метая и аммиак, как на Юпитере, углекислый
газ, как на Венере, много водорода и водяного пара - густые плотные облака. А
под ними замерзший океан - лед, снежные поля, торосы. И толщина льда - десятки
и сотни километров. Взрывами мы определяли.
Стоило лететь четырнадцать лет, чтобы увидеть обыкновенную арктическую
ночь!
Дед был просто раздавлен. Последняя попытка сорвалась! Не сбылась мечта
жизни!
Тогда и сложилось решение: посетить Инфру В тоже.
На первый взгляд кажется, что это естественно. Были рядом, как же не
посетить. Но в космосе свой расчет. Там все зависит от топлива. На 3емле
топливо определяет путь - километры, в космосе - только скорости. Тратят
топливо не все время, а только при разгоне и торможении. Берут с собой чаще
всего на два разгона и два торможения. Подойти ко второй Инфре - это означало
задержать возвращение на три-четыре года. Не хотелось нам прибавлять лишние
годы пути, но там, где тридцать лет жизни отдано, с тремя годами не
считаешься. Никто не пожелал повернуться спиной к неизведанному миру.
Почти целый год ползли мы потихоньку от Инфры А до Инфры В. И опять
черное пятнышко выросло, превратилось в угольно-черный круг. Снова затормозили
мы, стали временным спутником, послали автоматический разведчик во тьму. Сами
видим - на этот раз тьма не глухая. Зарницы то и дело - грозы в атмосфере. На
экране видны контуры туч. Пришло по радио сообщение от автомата: температура
воздуха плюс двадцать четыре. Может быть, потому и ошиблись земные астрономы,
что смешали лучи той, ледяной Инфры и этой, грозовой. Вышло в среднем плюс
десять - близко к истине.
Но что-то не учли мы в расчетах, и наша ракета-разведчик пропала, видимо
утонула. В последний момент разглядели мы на экране телевизора водяную гладь,
крутые косые волны. Послали вторую ракету. Эта облетела несколько раз вокруг
Инфры. Видели мы тучи, видели дождь - прямой, не косой, как обычно на Земле, -
ведь даже капли на Инфре тяжелее. Видели опять волны. Всюду море, только море,
ни единого островка. И на экваторе океан, и на полюсах океан. Льдов никаких.
Это понятно: на Инфре тепло поступает изнутри, и климат там везде одинаковый -
на полюсах не холоднее.
Ни материков, ни островов, хоть бы одна вулканическая вершина. Океан,
океан, сплошной океан...
Столько в этом космосе неожиданностей, зря говорят - однообразие и скука.
Ведь мы на что рассчитывали? Что на инфрах, как на нашей Земле, есть океаны и
суша. Разумные существа, естественно, могут развиваться только на суше. Океан
мы собирались изучать, но только от берега - отплыть, спустить небольшую
батисферу. И звездолет наш был приспособлен для посадки на твердую землю.
6
И вот черный круг плывет по звездному бисеру - матовое блюдо с
мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы через полчаса
возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только ярче и узор их сложный,
новый. В одном из них - лишняя звезда, наше родное Солнце. Но мы не смотрим на
Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу,
хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме - ни простым глазом, ни в телескоп.
- Так что же? - спрашивает Дед Чарушин. - Уходим?
В сотый и тысячный раз задается этот вопрос. Да, придется уйти, ничего не
можем придумать. Так и этак прикидывали, не получается. Придется уйти, не
узнав почти ничего.
- Тогда остается один выход, - говорит Дед.
Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает, о чем идет
речь.
- Ни в коем случае! - кричит она. - Вы хотите спуститься в батисфере?
Мы заволновались. Спуститься в батисфере можно, вопрос в том, как
вернуться. Автомат-разведчик взлететь не сумеет. Батисфера останется там
навеки... и в ней человек.
- Мы не допустим, - настаивает Айша.
И Дед отвечает, пожимая плечами:
- Вы, Айша, пропитаны медицинскими предрассудками. Вам кажется, что
человек имеет право умереть только от тяжелой болезни. У нас, космачей, свой
счет жизни. Мы измеряем ее делами, а не годами.
- Зачем это? - говорит Рахим. - Надо работать последовательно.
Возвращаться на Землю, докладывать. Следующая экспедиция специально
подготовится и изучит дно...
- Следующая? Когда? Через тридцать лет?
Толя Варенцов привстал было, хотел предложить себя. Галя ухватила его за
рукав. Я настаивал на своей кандидатуре.
- Решение принято, - сказал Дед. - И не тратьте времени на пустые опоры.
Приказываю начинать подготовку к спуску.
7
Шли последние приготовления, а нам все не верилось. Наступил вечер перед
отлетом. Старый капитан распорядился устроить прощальный ужин, сам составил
меню. Поставили любимую нашу пленку - хроникальный фильм "На улицах Москвы".
Потом слушали музыку Бетховена - 9-ю симфонию. Старик любил ее, потому что она
бурная, к борьбе зовущая. Шампанское пили. Потом песню пели - наш космический
гимн. Неизвестно, кто его сочинил:
Может быть, необходима вечность,
Чтобы всю изведать бесконечность,
И, до цели не успев дойти,
Капитан покинет нас в пути.
Но найдутся люди, если надо...
Айша плакала, и Галя плакала. А я охмелел немножко и спросил: "Неужели
вам не страшно, Павел Александрович?" А он мне: "Радий, дорогой, очень
страшно. И больше всего я боюсь, что зря я все это затеял. И не увижу я
ничего, только черную воду..." А я за руки его схватил: "Павел Александрович,
ведь правда, может, нет ничего. Отмените!.."
8
И вот нас пятеро. Молча со сжатыми губами стоим мы перед радиорупором.
Оттуда несется раскатистый грохот, свист, улюлюканье, завывание. Атмосфера
Инфры насыщена электричеством, помехи то и дело.
Наконец спокойный голос Чарушина прорывается сквозь гул помех. Наш Дед с
нами! Знакомый хрипловатый бас звучит в кабине.
- Выключил прожектор, - говорит он. - Тьма не абсолютная. Все время
зарницы и молнии, короткие и ветвистые. При вспышках видны тучи, плоские, как
покрывало. На Юпитере такие же. По краям барашки. Воздух плотный, и на
границах воздушных потоков крутые вихри.
Выпадали слова и целые фразы. Потом стало слышно лучше.
- Воздух становится прозрачнее, - рассказывал Дед. - Вижу море.
Лаково-черная поверхность. Невысокие волны, как бы рябь. Падаю медленно,
воздух очень плотный. Тяжесть неимоверная, пошевелиться трудно. Даже языком
ворочать тяжело.
И вдруг радостный возглас:
- Птицы! Светящиеся птицы! Еще одна и еще... Три сразу! Мелькнули - и
нет. Разве телевизор заметит такое? Успел увидеть: голова круглая, толстое
туловище. Крылышки маленькие, трепещут. Пожалуй, похожи на наших летучих
рыбок. Может быть, это и есть рыбы, а не птицы. Но летели высоко.
Сильный плеск. Пауза.
- Шум слышали? Это я в воду вошел. Крепко ударился. Впрочем, не имеет
значения. Выключил свет. Привыкаю к темноте.
Немного спустя:
- Погружаюсь медленно, на метр-два в секунду. Опять включил прожектор. За
окном огненная вьюга - светящиеся вихри, волны, тучи. Сколько же здесь всякой
мелочи! Вероятно, вроде наших креветок. Чем глубже, тем гуще. На Земле
наоборот: в глубинах жизнь скуднее. Но там тепло поступает сверху, а здесь
снизу.
А это что? Длинное, темное, без головы и без хвоста. Кит, кашалот?
Движется быстро, за ним светящаяся струя. Ряды огоньков на боковой линии, как
бы иллюминаторы. Неужели подводная лодка? Или нечто иное, ни с чем не
сравнимое. Сигнализирую на всякий случай прожектором: два-два-четыре,
два-три-шесть, два-два-четыре.
Не обратили внимания. Ушли вправо. Не видно. А вот еще какие-то чудища -
помесь черепахи с осьминогом. Осьминогами я называю их для сравнения, на самом
деле они пятиногие. Пять щупальцев - одно сзади, как рулевое весло, четыре по
бокам. На концах утолщения с присосками. В одном из передних щупальцев сильный
светящийся орган Похоже на фонарик. Прямой луч так и бегает по стеблям. На
спине щит. Глаза рачьи на подвижных стебельках. Рот трубчатый. Я так подробно
описываю их, потому что они плывут на меня. Вот сейчас смотрят прямо в
иллюминатор. Жуткое чувство - взгляд совершенно осмысленный, зрачок с
хрусталиком, а радужная оболочка фосфоресцирует мертвеннозеленым светом, как у
кошки. Я читал, что у земных осьминогов человеческий взгляд, но сам не видел,
не могу сравнить.
Прожектор нащупал дно. Какие-то узловатые корни на нем. Подобие кораллов
или морских лилий. Вижу толстые стебли, от них побеги свисают чашечками вниз,
некоторые вплотную упираются в дно. Наши морские лилии смотрят чашечками
вверх, они ловят тонущую пищу. Что ищут эти в иле? Гниющие остатки? Но не все
достигают дна. Неужели они ловят тепло? Но тогда это растения. Растения без
света? Невозможно. Впрочем, свет идет со дна - инфракрасный. Можно ли за счет
энергии инфракрасных лучей строить белок, расщеплять углекислый газ? Мала
энергия, надо ее накапливать. Но и зеленые листья на Земле тоже накапливают
энергию. Ведь видимые лучи сами по себе не разлагают углекислый газ.
- Я получил отсрочку, - продолжал старик. - Застрял в зарослях у дна.
Могу смотреть не торопясь. Все больше убеждаюсь, что подо мной растения. Вот
толстая безглазая рыба жует побег. Другая - зубастая и длинная - схватила
толстую, взвилась вверх. Поток пищи идет здесь со дна на поверхность.
Светящиеся птицы - последняя инстанция.
Послышался скрежет и глухие удары по металлу. Что такое?
- Батисфера сдвинулась, - объявил Дед. - Кто-то схватил ее и тащит. Кто -
не вижу. Перед иллюминатором нет ничего.
Дно идет под уклон. Зарослям конца нет. Но странное дело - растения
выстроились правильными рядами, как в плодовом саду. Что-то громоздкое
медлительно движется, срезая целые кусты под корень. Ну. и прожорливое чудище
- так и глотает кусты. Вижу плохо, где-то сбоку ползет этот живой комбайн.
Впереди гряда скал. Проплыли. Черная бездна. Батисфера опускается вниз.
Давление возрастает. Прощайте! Москве поклонитесь!
Секундная пауза. И вдруг крик:
- Трещина!!!
Послышались удары, все чаще и чаще. Видимо, вода прорвалась в камеру.
Старик ойкнул. Возможно, водяная дробь попала в него. Потом заговорил
скороговоркой:
- На дне бездны строения. Город. Освещенные улицы. Купола. Шары. Лазающие
башни. Какие-то странные существа... Всюду они... Неужели это и есть...
Грохот. Крик боли...
И торжествующий, с громким присвистом протяжный вой помехи.
Пять человек в глубоком молчании смотрят на черный круг, хотя ничего гам
нельзя разобрать ни глазами, ни в телескоп.
- Через тридцать лет мы снова придем сюда, - говорит Толя Варенцов.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 10.07.2001 15:30