Книго

Перевод Норы Галь

Зейна Хендерсон. Подкомиссия.

Сначала явились глянцевито-черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они

с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле.

Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое

время парили в нерешимости и наконец тоже сели вперемешку с грозными черными.

— Красиво! — вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. — К этому бы еще

музыку.

— Похоронный марш, — сказал Торн. — Или реквием. Или унылые флейты. Скажу

честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад.

Представляешь, пережить еще один такой же год.

— Но провала не будет! — запротестовала Сирина. — Раз уж они согласились на

переговоры, конечно, они захотят договориться о мире.

— А кто продиктует условия мира? — Торн угрюмо глядел в окно. — Боюсь, нас очень

легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не

играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда-то это было необходимо в

отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы

собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить.

— Нет, нет! — Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. — Не могут они

нарушить…

— Не могут? — Торн прижался щекой к ее макушке. — Мы не знаем, Рина. Ничего мы

не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях,

тем более — о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда

приняли наше предложение о перемирии.

— Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты

же сам говорил, эти яркие корабли — не военные, а семейные, правда?

— Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они

явятся со своими, но это не утешает. Они всюду берут с собой семью, даже в бой.

— В бой?!

— Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но

каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько

домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже,

это что-то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их

снабжают боевые корабли. — Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже,

лицо стало несчастное. — Они-то этого не знают, но, уже не говоря о том, что их

оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и

дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти

разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый

лепесток уносит жизнь женщин и детей.

Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну.

— Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как-то

объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже…

— Мы не знаем, чего они хотят, — мрачно сказал Торн. — Это вторжение, агрессия,

они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, — какая тут надежда

найти общий язык?

Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически

защелкнулся замок, затворили за собой дверь.

— Ой, мама, смотри! Тут стена! — Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки,

точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на

зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди

деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. — Откуда стена? Зачем? Как

же нам пойти на пруд играть с золотыми рыбками?

Сирина тронула ограду.

— Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где-то гулять и

играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место.

— А почему меня не пустят играть у пруда? — нахмурился Кроха.

— Они не знают, что ты хочешь там играть.

— Так я им скажу! — Кроха задрал голову. — Эй, вы! — закричал он изо всех сил,

даже кулаки сжал и весь напрягся. — Эй! Я хочу играть у пруда!

Сирина засмеялась.

— Тише, Кроха. Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень

издалека. Они не говорят по-нашему.

— А может, мы бы с ними поиграли, — задумчиво сказал малыш.

— Да, — вздохнула Сирина, — может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не

ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят

ли они играть. Может быть, они… нехорошие.

— А как узнать, если стенка?

— Я выкопал дырку, — признался Кроха. — Под стеной, где песок. Ты ведь не

говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У

нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду-всюду шерстка! — с

восторгом продолжал Кроха. — И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза,

и уши, и еще ладошки!

— Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они…

Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха

вывернулся из ее рук.

— Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам

закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень

удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть

носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!

Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как

теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности,

которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли

ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого…

— Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?

— Сколько? — Кроха напыжился. — Сейчас посчитаю, — важно сказал он и

минуту-другую что-то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с

торжеством: — Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.

— И ты не боялся?

— Не-е! — И поспешно прибавил: — Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал,

может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. — В

голосе разочарование. — Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.

— Значит, ты и маму Дувика тоже видел?

— Конечно, — сказал Кроха. — В первый день она там была. Они все собрались

вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они

немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли,

осталась только она с Дувиком.

— Ох, Кроха! — вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит

маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его "потрогать".

— Ты что, мамочка?

— Ничего, милый. — Она провела языком по пересохшим губам. — Можно, когда ты

опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.

— Да, да! — закричал Кроха. — Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!

— Не сейчас. — Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. — Уже поздно.

Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом

будет ему сюрприз.

— Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз, да? Я тебя очень-очень удивил, да?

— Да, конечно, — сказала Сирина. — Очень-очень удивил.

На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.

— Она немножко маленькая, — сказал он. — Вдруг ты застрянешь.

Сирина чувствовала, сердце вот-вот выскочит, однако засмеялась:

— Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях.

Засмеялся и Кроха.

— Будет чудно, — сказал он. — Лучше пойдем поищем настоящую дверь.

— Нет-нет, — поспешно возразила Сирина. — Мы сделаем эту пошире.

— Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.

— Прекрасно. — У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула

насмешливая мысль. И тут же в оправдание: испугалась линженийца… агрессора…

захватчика.

Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.

— Ты копай! — крикнул он. — Я сейчас!

Сирина стала на колени, запустила руки в песок — сухой, он поддавался так легко,

что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.

А потом донесся отчаянный крик Крохи.

На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно,

лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок

набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды.

Из кустов пулей вылетел Кроха.

— Дувик! Дувик утонул! — кричал он, захлебываясь плачем. — Он в пруду! Под

водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!

Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к

пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной

воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды —

лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, — Сирина нырнула.

Вода ожгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги

трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула,

задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха

схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала

боком на Дувика.

Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а

Дувика подхватили чьи-то ярко-розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос,

подняла глаза — на нее враждебно, в упор ярко-розовыми глазами смотрела мать

Дувика.

Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от

линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и

Сирина как-то отрешенно отметила — а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у

Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки.

Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О господи! Не

удивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась.

— Ты умеешь говорить с Дувиком? — спросила она плачущего Кроху.

— Не умею! — сквозь рыдания ответил сын. — Играть и так можно.

— Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что

мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам

закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не

хотели ему сделать ничего плохого?

— Ну… — Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, — давай мы его

обнимем…

— Это не годится, Кроха. — Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали

новые ярко-окрашенные фигуры, они приближались… — Боюсь, она не позволит нам его

тронуть.

На минуту подумалось — не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но

Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой.

— Давай сделаем понарошку, Кроха, — сказала она. — Покажем Дувикиной маме, как

мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони,

а я… я стану плакать.

— Ты уже и так плачешь, — сказал Кроха, и его рожица покривилась.

— Просто я упражняюсь. — Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. — Ну,

давай.

Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила.

Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с

бортика. Сирина ухватила его еще прежде, чем он с головой ушел под воду, и

вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние.

— Замри, — яростно прошептала она. — Не шевелись, ты умер!

И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы

оказались притворством лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом

сынишки и раскачивалась взад и вперед — воплощение скорби.

Чья-то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с

линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась,

показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он

тотчас раскрыл глаза и сел. Из-за спины матери выглядывал Дувик, миг — и малыши

уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами

нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе

силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом.

В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в

темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба.

Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как

спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила

чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани — линженийка дала

ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина

отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый

узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце

погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль — и тотчас же рухнул,

объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые,

зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней

вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло.

А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль — он чернеет, плавится,

зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач

осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на

мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло.

Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову,

локти торчали углами.

— Не спишь? — Сирина присела на край кровати.

— Нет. — Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. — Мы в тупике.

Каждая сторона предлагает кое-какие мысли — держит этакий аккуратненький обруч,

а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не

можем им это внушить. Они хотят чего-то от нас, но не говорят толком чего —

видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не

получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел?

— Если бы они просто улетели…

Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки.

— Вот это как раз мы выяснили, — с горечью сказал Торн. — Улетать они не желают.

По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся.

— Торн, — внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. — А почему бы нам просто

не принять их по-доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они

странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство…

Тори нетерпеливо дернулся на подушке.

— Звучит так, будто издалека — это просто из соседнего штата… или из соседней

страны.

— Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле "чужой — значит

враг". — От волнения голос Сирины прозвучал резко. — Неужели нельзя допустить,

что они настроены дружелюбно? Навестить их… побеседовать попросту…

— Дружелюбно! — Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. — Навестить!

Побеседовать! — Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: —

Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных

линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения…

— Их корабли тоже сбиты без предупреждения, — с тихим упрямством возразила

Сирина. — Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого

никто не знает наверняка.

Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной

и не вымолвил больше ни слова.

Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой

подушке. Узнай он про ту дыру под оградой, он умрет.

После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под

оградой становилась все шире.

Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным

тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила

миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать

лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее

вязанье — и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали

поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто

миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие

линженийки, щупали вязанье, что-то восклицали мягкими флейтовыми голосами —

похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который

принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной

крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышивания, и, взглянув

бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялась вязать из этой блестящей

линженийской нитки.

Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистывании уже не хватало. Сирина раздобыла

записи линженийской речи — скудные обрывки — и стала их изучать. Помогали они

мало, этот словарь не очень-то подходил для вопросов, которые ей хотелось

обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она

выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по-линженийски, миссис

Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке люден. Они наперебой смеялись и

свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать

мостки через провалы непонимания.

К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так

интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и

усталый.

— Они невыносимы, — ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в

кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. — Мы ничего не можем от них добиться.

— А чего они хотят? — спросила Сирина. — Они до сих пор не сказали?

— Я не должен бы рассказывать… — Торн устало откинулся на спинку кресла. — А, да

какая разница. Все идет прахом!

— Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные… — Под изумленным взглядом мужа

Сирина спохватилась, докончила запинаясь: — Разве нет? Разве не так?

— Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до

хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И

точка.

— А понимают ли они…

— У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших

взять неоткуда.

— А все-таки, чего линженийцы от нас хотят?

Торн коротко засмеялся.

— Насколько мы могли понять, они просто-напросто хотят получить наши океаны и

прибрежные земли.

— Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны!

— Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они

опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик — вам наши

океаны нужны? — они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. — Торн

тяжело вздохнул. — Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина.

— Нет, — горестно сказала Сирина, — так, как вы, не знаю.

Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она снова отправилась

к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня

очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство,

так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как

смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит,

наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно.

Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками,

предназначенному на сладкое.

— Не трогай торт, Кроха, — сказала Сирина, — он будет после всего.

— Мы только пробуем мягкое сверху, — сказал Кроха, на верхней губе у него при

каждом слове подрагивал белый комочек.

— Пробовать будешь потом. Достань-ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел.

Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с

дырчатой крышкой.

— Вот они, яйца! — закричал Кроха, — Дувик, смотри, сперва надо разбить

скорлупу…

Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто,

пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и

Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на

вкус.

Она тихо, изумленно засвистала, попробовала опять. Робко потянулась к солонке.

Сирина улыбнулась и отдала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко,

попыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри.

Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупники, потом громко, пронзительно

засвистела. Сирина растерянно отшатнулась — из всех кустов будто ветром вынесло

линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку,

подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас

принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с

ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую

кто-то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь.

Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные

пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила

этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду.

Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли

так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили

ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки — Сирина

уже знала, это означает "спасибо".

Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью

погладила солонку.

— Соль, — сказала Сирина и показала на солонку.

— Шриприл, — сказала миссис Рози.

— Шриприл? — повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так

мягко и плавно.

Миссис Рози кивнула.

— Шриприл хорошо? — спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло.

— Шриприл хорошо, — подтвердила миссис Рози. — Нету шриприл — нету ребенок

линжени. Дуви… Дуви… — Она замешкалась в поисках нужного слова. — Один Дуви…

ребенок нету. — И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях.

Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала

пучок травы.

— Трава, — сказала она. И подбавила еще пучок. — Больше травы. Больше. Больше.

Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину.

— Не больше маленький линжени. Дуви… — Она разделила сорванную траву на совсем

маленькие дольки. — Ребенок, ребенок, ребенок… — досчитала до последней кучки, с

нежностью помедлила. — Дуви.

— О-о, — протянула Сирина. — Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету?

Миссис Рози мысленно перебрала каждое услышанное слово и кивнула:

— Да, да! Больше нету. Нету шриприл — нету ребенок.

Сирина встрепенулась, пораженная догадкой. Быть может… быть может, из-за этого и

война. Быть может, им просто нужна соль. Для них она бесценное сокровище. Быть

может…

— Соль, шриприл, — заговорила она. — Больше, больше, больше шриприл — линжени

уйдут домой?

— Больше, больше, больше шриприл — да, — сказала миссис Рози. — Уйдут домой —

нет. Дом нет. Дом нехорошо. Нет вода, нет шриприл.

— Вот оно что… — Сирина призадумалась. — Больше линжени? Больше, больше, больше?

Миссис Рози посмотрела на нее, внезапно обе умолкли, каждую молнией поразила та

же мысль — другая из вражеского лагеря! Сирина попыталась улыбнуться. Миссис

Рози оглянулась на Дувика и Кроху, те с упоением пробовали подряд всю снедь из

корзинки. И ей стало спокойнее. Чуть помедлив, она сказала:

— Нету больше линжени. — И показала на летное поле, заполненное черными и

разноцветными кораблями. — Линжени. — Сжала руки, ладонь к ладони, и сникла,

устало опустились плечи. — Нету больше линжени.

Сирина застыла, ошеломленная. Знало бы наше верховное командование! Нету больше

линженийцев с их грозным, сокрушительным оружием. Только и есть те, что

приземлились, — нигде не выжидает чуждый мир, готовый прислать новые силы, когда

не станет вот этих кораблей. Их не станет — и совсем не станет линженийцев.

Только и нужно стереть с лица Земли вот эти корабли, пусть ценою тяжких,

неизбежных потерь, — и генералы выиграют войну… и уничтожат целый народ.

Должно быть, линженийцы явились искать — или потребовать — прибежища. Соседи,

которые побоялись просить, а может, им не дали времени попросить. С чего

началась война? Кто в кого стрелял первый? Знает ли кто-нибудь наверняка?

Неуверенность эту Сирина принесла домой вместе с пустой корзинкой. Рассказать,

рассказать, рассказать, шептала под ногами трава, пока она поднималась на холм.

Расскажи — и кончится война. Но чем кончится, как? — мысленно вскрикнула Сирина.

Уничтожим мы их или приютим? Как? Как?

Убить, убить, убить, скрипело под ногами, когда она ступила на усыпанный гравием

внутренний двор. Убить чужаков… ничего с ними общего… не люди… сколько наших

пало смертью храбрых.

А сколько их пало смертью храбрых? В сбитых, объятых пламенем кораблях…

бесприютные… обездоленные… лишенные детей?

Сирина дала Крохе новую игру-головоломку и книжку с картинками и ушла в спальню.

Села на кровать, остановившимся взглядом встретила свое отражение в зеркале.

Но дай им соленой воды, и их станет больше… и отдать все наши океаны, хоть они и

говорят, что океаны не годятся. Их станет больше, больше, и они захватят наш

мир… оттеснят нас… вытеснят… подавят.

А их мужчины… и наши. Вторую неделю совещаются и никак не сговорятся. Где же им

сговориться! Они боятся выдать себя друг другу. В сущности, ничего они друг о

друге не знают. Они и не пробовали узнать хоть что-то по-настоящему важное.

Ручаюсь, никто из наших мужчин понятия не имеет, что линжениец умеет сомкнуть

ноздри и сложить уши. И ни один линжениец понятия не имеет, что мы посыпаем нашу

еду тем, без чего они вымирают.

Сирина не представляла себе, сколько времени она так просидела: наконец ее

разыскал Кроха и потребовал ужина, а потом она потребовала, чтобы он лег спать.

Она чуть с ума не сошла от сомнении, пока не вернулся домой Торн.

— Ну вот, — сказал он, устало опускаясь в кресло. — Почти уже кончено.

— Кончено! — В Сирине вспыхнула надежда. — Значит, вы достигли…

— Тупика мы достигли, мертвой точки, — угрюмо сказал Торн. — Завтра встречаемся

в последний раз. Еще одно окончательное "нет" с обеих сторон — и крышка. Опять

начнется кровопролитие.

— Ох, нет, Торн, нет! — На миг Сирина зажала рот стиснутым кулаком. — Нельзя нам

больше их убивать! Это бесчеловечно! Это…

— Это самозащита, — резко, с возмущением оборвал ее Торн. — Пожалуйста, Рина, на

сегодня хватит. Избавь меня от твоего прекраснодушия. Мы и так слишком неопытны

в переговорах с противником, это наши враги, а не милые домашние кошечки и

собачки. Идет война, и мы должны победить. Только впусти к нам линженийцев, и

они захватят всю Землю, станут кишеть как мухи!

— Нет, нет, — прошептала Сирина, в ней всколыхнулись все тайные страхи, слезы

так и хлынули. — Ничего они не захватят! Не захватят! Неужели?..

Давно уже ровно дышал рядом спящий Торн, а Сирина все лежала без сна, глядя в

невидимый во тьме потолок. И на грифельной доске темноты старательно выводила

слово за словом.

Рассказать — и война кончится.

Либо мы поможем линженийцам… либо их уничтожим.

Промолчать. Переговоры прервутся. Опять будет война.

Мы понесем тяжкие потери — а линженийцев уничтожим.

Миссис Рози мне верит.

Кроха любит Дувика. И Дувик его любит.

Потом слабый огонек-мольба, который едва не погасили мучительные сомнения, вновь

ярко вспыхнул, и Сирина уснула.

Наутро она отослала Кроху поиграть с Дувиком.

— Играйте у пруда с золотыми рыбками, — сказала она. — Я скоро приду.

— Ладно, мамочка. А ты принесешь пирожных? —лукаво спросил Кроха. — Дувик с

у-до-воль-ствием ест пирожные.

Сирина рассмеялась.

— Один мой знакомый Кроха тоже с у-до-вольствием ест пирожные. Беги, лакомка! —

И она шлепком вытолкнула его из дверей.

— До свиданья, мамочка! — крикнул он на бегу.

— До свиданья. Будь умницей.

— Буду.

Сирина следила за сынишкой, пока он не скрылся под холмом, потом пригладила

волосы, облизнула пересохшие губы. Шагнула было к спальне, круто повернулась и

пошла к парадной двери. Встреться она взглядом хотя бы только со своим

отражением в зеркале, решимость ей изменит. Она постояла, держась за ручку

двери, — смотрела, как ползет стрелка, отмеряя нескончаемые пятнадцать минут…

теперь Кроха наверняка за оградой… Сирина распахнула дверь и вышла из дому.

Улыбка послужила ей пропуском из жилого квартала к зданию штаба. Изобразив на

лице деловитую уверенность, она прошагала к крылу, где шли переговоры, и тут

мужество ей изменило. Она медлила вне поля зрения часовых, сжимала руки,

собираясь с духом. Потом расправила складки платья, провела рукой по волосам, из

каких-то потаенных источников силы извлекла подобие улыбки и тихонько, на

цыпочках ступила в вестибюль.

И вмиг ощутила колючие взгляды часовых, будто бабочку накололи на булавку.

Прижала палец к губам, призывая к молчанию, и на цыпочках подошла.

— Здравствуйте, Тернер. Привет, Франивери, — прошептала она.

Стражи переглянулись, и Тернер негромко прохрипел:

— Вам сюда не положено, мэм. Пожалуйста, уходите.

— Я знаю, что не положено. — Сделать виноватое лицо было совсем нетрудно. — Но,

Тернер, я… мне так хочется посмотреть на линженийцев! — Тернер уже открыл рот,

но она не дала ему вымолвить ни слова: — Да, конечно, фотографии я видела, но

мне ужасно хочется увидать живого, настоящего. Я только одним глазком, можно? —

Она скользнула поближе к двери. — Только загляну в щелку, тут ведь приоткрыто!

— Приоткрыто, верно. Такой приказ, — отрубил Тернер. — Но, мэм, нам не велено…

— Одним глазком? — упрашивала Сирина, сунув палец в щель. — Я тихо, как мышка.

Она осторожно, чуть-чуть расширила щелку, рука ее прокралась внутрь, нащупала

ручку, кнопку автоматического замка.

— Но, мэм, отсюда вам все равно их не увидеть.

Сирина рванула дверь, молнией метнулась внутрь, нажала кнопку и захлопнула

дверь, почудилось — позади прокатился гром, потрясший все здание. Не дыша, боясь

думать, она промчалась через приемную в зал заседаний. И в испуге, споткнувшись,

замерла, обеими руками ухватилась за спинку подвернувшегося на дороге стула,

ощутила на себе взгляды всех, кто тут был. Торн порывисто встал — суровый,

властный, словно закованный в броню, не узнать его.

— Сирина! — крикнул, будто не поверил глазам. И снова поспешно сел.

Сирина шла, огибая стол, упорно отводя взгляд от чужих пронизывающих взглядов —

в нее впивались глаза голубые и карие, черные и желтые, зеленые и лиловые. Дошла

до конца, повернулась, пугливо оглядела блестящую пустыню огромного стола.

— Господа… — Голос был еле слышен. Сирина откашлялась. — Господа.

И увидела: генерал Уоршем сейчас заговорит, лицо у него жесткое, незнакомое,

слишком тяжко бремя ответственности. Сирина оперлась ладонями на полированную

поверхность стола.

— Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь! — Переводчики направили

в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: — О чем вы тут

все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы

с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю! — Она помотала головой,

ее передернуло. — Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я

учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт… — Она видела,

переводчики в недоумении листают свои справочники. — И я уже знаю, зачем они

прилетели и что им нужно!

Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула

по-линженийски:

— Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету!

При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над

столом — большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях.

Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское "ребенок". На совещаниях

генералов о детях не говорится.

Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой:

— Я мало знаю линженийский.

Рядом кто-то прошептал:

— Что вы знаете о Дуви?

Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют

говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание?

— Я знакома с Дуви, — заторопилась она. — И с матерью Дуви знакома. Дуви играет

с Крохой… с моим сыном, с маленьким сынишкой.

За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот

линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом:

— Какого цвета мать Дуви?

— Розовая.

Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая… розовая. Наконец Сирина

приподняла подол платья, показался краешек ярко-розовой комбинации. Линжениец

кивнул и сел.

— Сирина, — голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют,

сидя вечером во дворе. — Чего вы, собственно, хотите?

Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову.

— Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут

"нет". Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять

друг друга и прийти к соглашению.

— А по-вашему, сможем? — мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в

зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно

скрываемые мысли.

— Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто

глупо — столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы

расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое-то сходство. А по самой сути

мы такие же… мы одинаковые… — Она запнулась. — Перед богом мы все одинаковы. (Ну

конечно же, переводчикам не найти слова "бог"!) И я думаю, мы должны уделить им

хлеба и соли и оказать гостеприимство. — Сирина слабо улыбнулась. — На их языке

соль — шриприл.

Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый,

привстал было, но снова сел.

Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы.

— Но существуют различия…

— Различия! — вскипела Сирина. — Нет таких различий, которые не сгладятся, если

два народа по-настоящему узнают друг друга.

Она окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что

лицо Торна смягчилось.

— Идемте со мной, — настойчиво сказала она. — Идем, посмотрите на Дувика с

Крохой, на двух малышей — линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился

подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите… перерыв, или

перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите

миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда… Ну, если вы и

после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж…

Она развела руками.

Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее

поддерживать.

— Ох, Торн, — зашептала она чуть не со слезами, — я ведь не думала, что они

пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или…

— Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, — пробормотал муж. — Мы готовы

ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая

врывается на важное заседание и задирает подол! — Мимолетная улыбка сбежала с

его лица. — Долго тянется это знакомство?

— Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели.

— Почему ты мне не говорила?

— Я пыталась… два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как

бы ты к этому отнесся. Торн не находил слов: лишь почти уже у подножия холма он

спросил:

— Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела

разобраться…

Сирина подавила истерический смешок:

— Я угощала их яйцами!

И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой.

— Эту лазейку нашел Кроха, — оправдываясь, сказала Сирина. — Я сделала ее

пошире, но тут приходится… ползком.

Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую

сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая

минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из-под ограды

выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться.

Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в

пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем

чувствуется достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от

имени землян!

Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию

замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку

пруд с золотыми рыбками.

Дуви и Кроха наклонились над бортиком.

— Вот он! — кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. — Вон

там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не

рассердится?

Дуви всматривается.

— Шарик пошел в воду.

— Ну да, я же говорю! — нетерпеливо кричит Кроха. — А у тебя закрывается нос, —

он прижимает палец к блестящей среди зеленой шерсти черной кнопке, — и уши

складываются, — он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши

гармошкой. — Ух ты! — восторженно вздыхает Кроха. — Вот бы мне так уметь!

— Дуви пошел в воду? — спрашивает Дуви.

— Ага, — кивает Кроха. — Это мой самый лучший шарик. А тебе и купальных трусиков

не надо, на тебе шерстка.

Дуви сбросил свою нехитрую одежку, скользнул в пруд. И вынырнул, зажав что-то в

кулаке.

— Ух, спасибо!

Кроха протянул руку, Дуви осторожно вложил в нее что-то, Кроха сжал руку. И

тотчас взвизгнул, отшвырнул подношение.

— Ты гадкий! — закричал он. — Отдай шарик! Это скользкая противная рыба!

Он нагнулся, затеребил Дуви, потянулся к другой его руке. Короткая схватка,

всплеск — оба малыша скатились с берега и скрылись под водой.

У Сирины пресеклось дыхание, она подалась вперед, но тут из воды возникла

озабоченная рожица Дуви. Он рывками тащил Кроху, Кроха отчаянно отфыркивался,

кашлял; Дуви выволок его на траву. Опустился рядом на корточки, гладит Кроху по

спине, то горестно посвистывает носом, то виновато лепечет по-линженийски.

Кроха кашляет, трет глаза кулаками.

— Ой-ой! — Он похлопал ладонями по мокрой насквозь майке. — Мама-то как

рассердится. Надел все чистое, и все промокло. Дувик, а где мой шарик?

Дуви поднялся и опять пошел к воде. Кроха двинулся следом и вдруг закричал.

— Ой, Дувик, а где рыбка? Бедная, она без воды умрет. У меня одна рыбка гуппи

умерла.

— Рыбка? — переспросил Дуви.

— Ну да. — Кроха показал раскрытую ладонь, он пытливо вглядывался в траву. —

Скользкая, маленькая, ты мне дал вместо шарика.

Оба принялись шарить в траве, потом Дуви свистнул, с торжеством выкрикнул:

— Рыбка!

И, подхватив находку в сложенные горсти, бросил ее в пруд.

— Вот! — сказал Кроха. — Теперь она не умрет. Смотри, поплыла!

Дуви снова полез в воду и извлек потерянный мраморный шарик.

— А теперь смотри, — сказал Кроха, — я тебя научу их кидать.

Кусты позади поглощенных игрой мальчуганов раздвинулись, и появилась миссис

Рози. Улыбнулась детям и вдруг увидела по другую сторону лужайки молчаливую

группу взрослых. Широко раскрыла глаза, изумленно засвистала. Мальчики подняли

головы, обернулись.

— Папка! — закричал Кроха. — Ты пришел с нами играть?

Раскинув руки, он помчался к Торну, но лишь на каких-нибудь два шага опередил

Дувика — тот, радостно свистя, со всех ног бежал к рослому лиловому линженийцу.

Сирина едва не расхохоталась, так похожи в эту минуту были Торн и линжениец —

оба старались по-отечески встретить своих отпрысков и притом сохранить

подобающее достоинство.

Миссис Рози нерешительно подошла и остановилась подле Сирины. Сирина ее обняла.

Кроха повис на шее Торна, изо всех силенок стиснул в объятиях и опять

соскользнул наземь.

— Привет, генерал Уоршем! — сказал он, с некоторым опозданием вспомнив о

правилах приличия, и протянул чумазую лапку. — Знаешь, пап, я учил Дувика кидать

шарики, но у тебя получается лучше. Ты ему покажи, как надо играть.

— Н-ну… — Торн смущенно покосился на генерала Уоршема.

Дуви насвистывал и лепетал переливчато, будто флейта, над кучкой ярких,

блестящих шариков, а генерал Уоршем приглядывался к лиловому линженийцу.

Вздернув бровь, подмигнул Торну, потом всем остальным.

— Предлагаю объявить перерыв, — сказал он. — Следует обдумать новые

обстоятельства, предъявленные нам для рассмотрения.

Сирину разом отпустило, ушло долгое, мучительное напряжение; она отвернулась —

незачем миссис Рози видеть, как она плачет. Но миссис Рози с интересом глядела

на яркие шарики и не заметила ее слез, слез надежды.

На сайте 1 человек.

Книго

[X]