Книго

                                (Этюд)
     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: В.Г.Короленко. "Сибирские рассказы и очерки"
     Издательство "Художественная литература", Москва, 1980
      & : Zmiy ([email protected]), 25 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------

     В  небольшом кружке,  собравшемся вечером за чайным столом,  речь шла о
предчувствиях.   Между   нами   был   молодой   еще   человек,   нервный   и
впечатлительный,  которого, по-видимому, очень интересовали высказываемые по
этому вопросу мнения.  Он молчал,  внимательно прислушивался и  быстро курил
папиросу за папиросой.
     - Бьюсь об заклад,  - сказала хозяйка, - что NN мог бы нам порассказать
кое-что сверхъестественное   собственной практики...  Вы такой нервный,  -
добавила она, когда молодой человек вопросительно поглядел на нее...
     Он отряхнул пепел со своей папироски и задумчиво ответил:
     - Нет.  Правда, со мной был довольно странный случай, но я сам объясняю
его  вовсе  не   предчувствием.   Просто  тонкая  и   почти  бессознательная
индукция...
     - Ну,  бог с ними,  с объяснениями,  -  живо перебила хозяйка,  - лучше
расскажите самый случай.
     - Пожалуй,  - ответил молодой человек. - Хотя это и будет отклонение от
прежней   темы   вашего   разговора,    но   я   думаю,    что,   и   помимо
"сверхъестественности" случай довольно интересен...

     - Так  вот,  -  начал рассказчик,  -  это  было в  N-ской тюрьме.  Меня
привезли туда перед закатом солнца.  Вошли мы сначала в  небольшую комнатку,
помещавшуюся в  пристройке,  примыкавшей  к  тюремной  ограде,  но  ход  был
снаружи.  Обыкновенно канцелярии при  тюрьмах  в  Сибири  устраиваются таким
образом,  чтобы можно было  входить в  них  и  выходить оттуда,  не  тревожа
начальника караула. Дело было осенью. Ветреный, но ясный день сменялся таким
же ясным холодным вечером. Уже давно, когда мы мчались по дороге, залегавшей
меж горами,  я видел на небе слабо зарисованный серп молодого месяца.  Из-за
гор выбегали белые тучки,  сначала по одной,  потом целыми стаями,  и быстро
бежали по ясному небу,  точно стаи испуганных птиц.  На сердце у  меня и без
того было не  особенно радостно,  а  тут  еще  эти молчаливые горы,  дорога,
широкими уступами скатывавшаяся в  затуманенную долину,  мороки  в  ущельях,
унылый перезвон колокольчика и  эти  бесшумно летевшие по  небу стаи облаков
нагнали на меня какое-то особенно странное состояние духа. Как будто и тоска
сжимала сердце,  и жнь среди этих бесцельных странствий надоела...  Больше
же  всего надоело думать о  том убежище,  которое вот скоро уже ожидало меня
там,  в долине. Мы приближались к городу, а стало быть, мне предстояло ждать
в тюрьме несколько дней, пока нарядят других провожатых.
     Пыль или туман стояли над долиной, а быть может, и то и другое, только,
вглядываясь в  расстилавшееся подо мною пространство,  я  не  мог разглядеть
города.   Что-то  туманно-серое,   грустное  и   неопределенное  залегло  на
необозримое пространство у  подножия гор,  и  наша повозка быстро катилась в
это  фантастическое море.  Только  глухой  отдаленный звон  доносился оттуда
смутным гулом. Праздника не было ни в тот день, ни в следующий. Должно быть,
кого-нибудь хоронили.
     Я  был не в  духе.  Мои провожатые,  с  которыми мы много и очень мирно
беседовали  дорогой,   теперь  притихли  тоже,   чувствуя,  что  мне  не  до
разговоров,  они  понимали,  по-видимому,  что  если  есть в  нашем взаимном
положении что-либо не располагающее вообще к особенной дружбе, то теперь оно
может сказаться резче, чем когда-либо.
     "Господин, - заговорил наконец один  них с робким доброжелательством.
- Вот  скоро  приедем  в  N-ск,   уж  вы,  пожалуйста,  там  со  смотрителем
поаккуратнее".
     "А что?" - переспросил я неохотно и с безотчетной досадой.
     "Да так... Характерный очень..."
     "А, черт с ним, с его характером, - огрызнулся я. - Мне-то какое дело".
     Провожатый смолк.  Наша повозка ехала уже между какими-то повалившимися
заборами,  пустырями и покосившимися лачугами.  Город оставался вправо, а мы
держали путь прямо к тюремным воротам.
     В небольшой каморке канцелярии засуетились. Какой-то субъект в штатском
платье и  еще два человека в арестантских халатах и с тузами составляли штат
тюремной канцелярии.  Не только в  Сибири,  но во многих местах и  в  России
смотрители тюрем употребляют арестантов на канцелярские работы.  Обыкновенно
это бывают какие-нибудь бывшие канцеляристы, посаженные "на сроки", которым,
стало быть,  незачем рисковать побегом.  Порой это  какой-нибудь "дворянин",
"владеющий отлично пером" и прельстивший смотрителя своими талантами.
     Послали за смотрителем.  Писаря-арестанты как-то уныло и робко скрипели
перьями,  а штатский господин, с распухшей, очевидно, от водки фиогномией,
тотчас же  подошел к  моим  провожатым и  завязал с  ними  беседу,  стараясь
выказать всю утонченность своих манер и своего слога. Я присел на скамейку у
окна, облокотился на локоть и задумался.
     То, что происходило теперь в канцелярии, как-то смутно проходило в моем
сознании.  В комнате становилось темновато,  однообразно поскрипывали перья,
тикали часы,  жандармы переминались с ноги на ногу, позвякивая оружием, и по
временам кто-нибудь   них зевал,  прикрывая рот шапкой.  Штатский господин
свертывал себе   их табаку "гусара",  а  со двора слышалась охрипшая дробь
барабана, давшего первую повестку к вечерней заре.
     После второй повестки оба серых писца встали,  аккуратно сложили бумаги
и удалились,  причем один позвякивал цепями. Еще раньше я видел, что один 
жандармов о  чем-то спросил у  штатского господина,  но тот многозначительно
мигнул в сторону арестантов и ничего не ответил. Теперь, когда они вышли, он
только оглянулся на  меня  и  начал  что-то  тихо  рассказывать.  Я  мог  бы
заключить и  тогда,  что он рассказывает что-то интересное,  и,  пожалуй,  в
другое время даже навострил бы уши;  но в  ту минуту я  и видел и слышал все
точно сквозь сон;  странное состояние апатии и тоски овладело здесь мною еще
больше. Собственно говоря, я даже не должен бы вам рассказывать тех мелочей,
которые я сейчас передал, так как в ту минуту они прошли для меня совершенно
незамеченными,  и  только  впоследствии дальнейшие  события  заставили  меня
оглянуться в  памяти  на  эти  минуты,  и  мне  удалось с  некоторым усилием
восстановить в уме потускневшие воспоминания.
     Один жандарм,  высокий,  черный и худощавый,  стоял,  опершись о стенку
плечом,  и  с  видом усталого равнодушия смотрел сверху вн  на  небольшого
человечка, который, озираясь и понижая голос до самого тихого шепота, что-то
суетливо рассказывал.  Другой  жандарм,  тот,  который  предупреждал меня  в
дороге,  - высказывал более внимания; его лицо выражало любопытство. Все это
довольно смутно рисуется теперь в  моей памяти,  однако и  теперь еще я ясно
помню  одно   мгновение,   когда  вся   группа  была   проникнута  особенной
экспрессией. Рассказчик, очевидно, рассчитывая на эффект, как-то приподнялся
на цыпочки,  подался вперед,  сказал какую-то фразу и  опять откинулся,  как
будто  любуясь  проведенным  впечатлением.  Действительно,  оба  слушателя
отразили  на   себе   одновременно  одно   чувство,   которое   мне   трудно
охарактеровать одним словом. Более экспансивный  них, поменьше, - как-то
тоже отдался назад,  лицо его слегка вытянулось,  губы чуть-чуть раскрылись.
Высокий,  более сдержанный,  не  проявил своего чувства ни  одним движением,
однако  я  очень  ясно  помню,  что  его  фигура в  эту  минуту даже  больше
запечатлелась в  моем  уме:  по  его  угрюмому лицу  на  мгновение пробежала
какая-то тень.
     Повторяю, в то время все эти впечатления проходили перед моими глазами,
совершенно не касаясь сознания,  и если теперь я могу передать их, то скорее
благодаря  свойству  памяти  сохранять  даже  бессознательные ощущения,  как
негатив сохраняет в течение вестного времени дагерротипные образы. Не могу
даже сказать,  действительно ли я  и  тогда испытывал то неприятное ощущение
при  виде  дальнейших жестов  штатского господина,  какое  теперь неразрывно
приурочивается для  меня  с  этим воспоминанием.  Сказав тихо еще  несколько
фраз,  он подошел к окну, у которого стоял высокий жандарм, и, взяв рукой за
решетку,  провел затем той же  рукой по  воздуху каким-то  странным жестом и
затем присел у самой стены на корточки,  склонив голову набок. Его фигура на
корточках рисовалась на  затененной стене каким-то  очень неприятным пятном.
Даже высокий жандарм слегка отодвинулся от окна.  Быть может,  впрочем,  это
движение объясняется просто желанием лучше видеть.
Книго
[X]