Книго

     Рассказ
     (Из книги "Конец игры")
     
Перевод Вс. Банго

     Ну  что  же,  положим,  ты  уходила,  пообещав  напоследок
броситься  в  Сену или что-то в этом же роде, обычные глупости,
которые  только  и  могут  проноситься  глубокой  ночью,   на
скомканной простыне, ватным языком, а я их едва слышу, несмотря
на  твои попытки легкими прикосновениями привлечь мое внимание,
так как давно уже глух к подобным твоим словам,  скользящим  по
ту  сторону  моих закрытых глаз, по ту сторону сна, увлекающего
меня куда-то вн. А впрочем, это и к лучшему, что мне за дело,
ушла ли ты, утонула ли, или все еще идешь по набережной,  глядя
в  воду,  а  кроме  того,  все  не  так,  ведь  ты  еще здесь и
прерывисто дышишь во сне, и ты не  уходила,  уйдя  среди  ночи,
когда  сон  меня  еще  не  сморил,  ибо  мне  помнится,  что ты
собиралась броситься в Сену или что тебе было  страшно,  однако
ты  передумала,  и  вот  уже  ты  совсем  рядом,  и  ты  слегка
колеблешься во сне, как если бы тебе снилось,  что  ты  все  же
ушла  и  наконец  оказалась на набережной и бросилась в воду. И
так  раза в раз, чтобы потом заснуть  с  опухшими  от  глупых
слез  глазами  и  спать  до  одиннадцати,  часа, когда разносят
утренние  газеты  с  сообщениями  о  тех,   кто   действительно
утопился.
     До  чего ты смешна. Твоя патетическая решительность, такие
театральные жесты, как  потребность,  уходя,  хлопнуть  дверью,
заставляют задаться вопросом, неужели ты и впрямь веришь в свои
угрозы,   в  свой  дешевый  шантаж,  набившие  оскомину  полные
драматма сцены,  замешанные  на  слезах,  реестр  эпитетов  и
упреков.  Ты  достойна другого мужчины, который не оставит твои
слова  без  ответа,  с  которым  вы  мало-помалу  вырастете   в
идеальную  пару,  в  потихоньку  смердящих  мужчину  и женщину,
разлагающихся, глядя друг другу в глаза, чтобы удостовериться в
ничтожной  отсрочке,  и  снова  жить,  и   снова   ринуться   в
утверждение   истинности  невозделанного  клочка  земли  и  дна
кастрюли.  Итак,  предпочитаю  молчать,  закуриваю  сигарету  и
слушаю тебя, слушаю твои жалобы (согласен, однако чем же я могу
помочь)   или   же,   что   куда   предпочтительнее,   засыпаю,
убаюкиваемый твоими привычными  проклятиями,  прикрыв  глаза  и
совместив  на мгновение первые приливы сна с забавными взмахами
твоих рук в  ночной  рубашке  при  свете  люстры,  которую  нам
подарили в день нашей свадьбы, и наконец, по-видимому, засыпаю,
взяв  с  собой  (прнаюсь  тебе  в  этом  почти с любовью) все
мало-мальски пригодное  твоих жестов  и  упреков,  клокочущий
звук,  искажающий  губы,  посиневшие от негодования. Мои сны от
этого станут богаче, в  них,  поверь  мне,  топиться  никто  не
станет.
     Будь  это  так, что тебя держит в этой постели, которую ты
готова сменить на другую, широкую и струящуюся. Ты спишь  и  во
сне  слегка шевелишь ногой, придавая простыне все новые и новые
очертания, похоже, ты чем-то раздражена или, скорее,  огорчена,
и  твои губы, напитанные презрением, усталостью и горечью, едва
ли не препятствуют дыханию, порывистому, как ветерок, и не будь
я ожесточен -за вечных твоих пустых  угроз,  я,  как  прежде,
считал бы тебя прекрасной, как если бы во сне ты снова стала бы
почти  желанной,  возвращая нас к утраченной блости и прежним
чувствам,   столь   далеким   от   этого    тревожного    утра,
зашелестевшего шинами и заголосившего холопствующими петушиными
криками.   Стоит   ли   снова   и  снова  задаваться  вопросом,
действительно ли ты ушла и ты ли  это  хлопнула  дверью  в  тот
самый  миг,  когда  я  погружался  в  беспамятство, поэтому-то,
наверное, я и хочу касаться тебя, пусть даже и не сомневаясь  в
том, что ты здесь, что ты так никуда и не вышла, это всего лишь
ветер  захлопнул дверь, мне померещилось, что ты ушла, а ты тем
временем, не догадываясь, что я сплю, запугивала меня угрозами.
И все же я к тебе прикасаюсь лишь потому,  что  так  приятно  в
зеленоватом    предрассветном    полумраке    дотронуться    до
вздрогнувшего  и  отпрянувшего  плеча.  Мои  пальцы   повторяют
безупречную    линию    шеи,    меня   ласкает   твое   ночное,
приторно-сладкое дыхание, и вот  уже  неосознанно  привлекаю  к
себе  твое  едва  прикрытое  простыней  тело,  и,  хотя,  глухо
протестуя,  ты  гибаешься,  пытаясь  высвободиться,  мы   оба
прекрасно  знаем  эту  игру,  чтобы  в  нее  не  верить, так уж
заведено, чтобы ты отворачивалась, что-то отрывисто  бормотала,
отбиваясь  всем своим дремотным и покоренным телом, все равно в
эти мгновения мы нерасторжимы, раз черная и белая нити  свирепо
сплетаются,  как  пауки  в  кувшине. Простыня вспыхивает белыми
складками, прорезывает воздух и растворяется во мраке, и  тогда
рассвет  обволакивает  нас, уже нагих, единым вязким колеблемым
светом, хотя ты  все  еще  сопротивляешься,  вскидываешь  руки,
сжимаешься,   и  вдруг  --  бешеные  всплески  бедер,  и  снова
защелкнуты адовы клещи, готовые отторгнуть меня от меня самого.
Мне приятно владеть тобой (как и прежде, неспешно, с ритуальной
ысканностью),   бережно   гнуть    твои    камышовые    руки,
приноравливаясь  к  блаженству  трепещущего  тела,  распахнутых
глаз, пока наконец ты не затихаешь в плавных  муаровых  ритмах,
пузырьками  со  дна  ко  мне поднимаясь, я с нежностью запускаю
пальцы в твои рассыпавшиеся по  подушке  волосы,  с  удивлением
вижу, как в зеленом полумраке к тебе струится моя рука, и я уже
знаю, что тебя только что влекли  воды, конечно же, слишком
поздно, и ты лежишь теперь на каменной набережной, в обрамленье
туфель  и  криков,  лежишь  лицом  кверху, нагая, и влажны твои
волосы, и распахнуты твои глаза.
Книго
[X]