Алоиз Качановский.

   Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек.

 

   1

   Знаю, что произойдет в тот миг, когда я открою глаза. Открываю их, и  тут

же все мои предвиденья сбываются. Несколько паровых молотов начинают изнутри

раскалывать мой череп, а комната медленно вращается вокруг моей постели.

   Зажмуриваюсь, но это не улучшает ситуацию. Оказывается,  что  если  я  уж

решился на то, чтобы открыть глаза, далее следует держать  их  открытыми.  В

противном случае я стремительно падаю в пропасть, как в  лифте,  у  которого

оборвался трос. Итак, я держу глаза открытыми и стараюсь не моргать,  потому

что этот, такой безболезненный в обычных условиях процесс, снова  пускает  в

ход всю батарею паровых молотов.

   Поднимаюсь в постели и сажусь. Реакция на это безумно смелое движение  не

заставляет  себя  ждать:  мой  череп  разлетается  на   куски,   а   комната

закручивается в стремительной карусели.

   Левой рукой осторожно, стараясь не поворачивать голову, ощупываю  столик,

стоящий у кровати. Что-то падает. Часы. Рука прикасается к  телефону,  пачке

папирос - и вот уже край столика. Постепенно  поворачиваю  голову  вместе  с

верхней половиной туловища  влево.  Это  вызывает  приступ  боли  в  области

позвоночника и стреляет в виски. Самое обидное, что я при этом не нахожу  на

столике предмета, которого так настоятельно требует мой организм - стакана с

водой.

   Медленно опускаю ноги на пол. Встаю. И в тот же миг снова  оказываюсь  на

постели. Головокружение нокаутирует меня. Выждав  некоторое  время,  пытаюсь

повторить свой трюк. На этот  раз  мне  удается,  опираясь  о  стену  рукой,

удержаться на ногах. Еще минута, и  я  буду  в  силах  добраться  до  ванной

комнаты.

   Снимать пижаму мне не приходится, так как, оказывается,  я  ее  вовсе  не

надевал. Висит себе преспокойненько над ванной. Холодный душ творит  чудеса.

Выхожу из ванной с запасом сил, достаточным для того, чтобы побриться.

   Я еще не совсем пришел в себя, но, к  счастью,  на  помощь  мне  приходит

автоматизм  каждодневных  движений  и  привычек:  я  бреюсь,  возвращаюсь  в

комнату, достаю из шкафа чистую рубашку, вязаный галстук, костюм, зажигаю  в

кухоньке газ и варю кофе.

   Нужно чем-нибудь подкрепиться. Поджарить пару яиц с ветчиной. Нет,  не  с

ветчиной, меня воротит при одной мысли об этом.  Приготовлю  себе  пару  яиц

всмятку. Открываю холодильник...

   И в этот миг припоминаю ВСЕ!

   Только  не  думать  об  этом!  Это  единственный  способ  удержаться   на

поверхности и худо-бедно функционировать. Глотаю  обжигающий  кофе.  Дую  на

него. Допиваю. Определенно помогает. Закуриваю.  Наливаю  еще  одну  чашечку

кофе. Я в форме. Голова еще хрупкая, но боль прошла. Может  быть,  и  с  ТЕМ

удастся управиться? В конце концов - мало ли что померещится!

   Возвращаюсь  в  комнату,  поднимаю  с  пола  часы.  Ходят.  Десять  минут

десятого. Передо мной новый прекрасный день.

   За окном солнце. Утро ранней осени. Смутно припоминаю, что ночью  хлестал

проливной дождь.  Перед  моими  глазами  снова  возникает  мерцающее  стекло

автомобиля, залитое струями воды,  потоки  дождя,  пронзенные  двумя  лучами

света, и в этих лучах, на мокрой улице...

   Стоп, отключаюсь. Не буду об этом думать. Нужно собраться с силами, выйти

из дома и совершить ряд обыденных дел, не слишком, к слову, утомительных.

   Где ключи? В кармане плаща, кажется. А где плащ? В  прихожей  на  вешалке

его нет. А может быть, я пришел вчера без плаща? Такого еще никогда со  мной

не случалось. Плащ должен где-то быть.

   Моя комната с нишей - огромна. В  нише  кровать,  столик  рядом,  кресло,

тумбочка. В комнате полный кабинетный набор мебели, включающий в себя  кроме

прочего большой диван, расположенный спинкой к входу. Он  разделяет  комнату

на две половины.

   На подлокотнике дивана замечаю краешек рукава моего  плаща.  Очевидно,  я

сбросил его там вчера спьяну. Подхожу к  дивану  и  стягиваю  с  него  плащ.

Что-то показывается из-под плаща. Что-то, лежащее на диване, что-то, чего  я

вчера, очевидно, совершенно не заметил в тот  миг,  когда  швырнул  плащ  на

диван.

   Это что-то - труп  женщины.  Лежит  себе  удобненько  пристроившись,  как

гость, оставшийся на ночь после пирушки, гость, заботливо  прикрытый  плащом

хозяина вместо покрывала. Все это так, но  у  меня  не  было  вчера  никакой

пирушки. И гостей тоже не было. Если мне  не  изменяет  память,  я  вернулся

домой только под утро. Откуда взялась эта женщина?

   А, может быть, и это мне только мерещится? Зажмуриваюсь,  вновь  открываю

глаза, смотрю. Нет, не исчезает, лежит на диване. Еще  раз  закрываю  глаза.

Открываю. Женщина существует наяву. Я не могу успокаивать себя  мыслью,  что

это белая горячка. А впрочем, может быть, так и лучше.

   Конечно, лучше уж так. Труп -  это  всего  лишь  труп.  Мертвый  человек,

присутствие которого на моем диване каким-либо способом но выяснится. А  вот

ТО - то гораздо хуже. ТО я видел ясно, хотя оно и не существовало.

   Труп, лежащий здесь, конкретный труп, я сказал бы,  совершенно  зауряден.

Худая, скромно одетая дама. Довольно поношенные черные туфельки, тонкие ноги

в нейлоне, черный костюм не первой  молодости,  на  шее  шелковый  шарфик  в

крупную черную и белую клетку. Худое лицо, узкие губы, слегка искривленные в

предсмертной гримасе, полуприкрытые глаза почти без ресниц. Из-под  немодной

черной шляпки выбиваются волосы неопределенного  цвета.  Возраст  определить

трудно. Скорее всего - около пятидесяти. Но не следует забывать и того,  что

смерть не омолаживает. Руки без перчаток,  ногти  без  маникюра.  При  жизни

покойница смахивала, вероятно, на учительницу  географии  или  что-нибудь  в

этом роде. Знаете этот тип.

   Беру  ее  руку,  пытаюсь  приподнять.  Рука  окоченела,   моя   покойница

перенеслась в вечность минимум несколько часов назад. Чего-то не хватает при

этом трупе,  убранном  старательно,  как  к  воскресной  мессе.  Не  хватает

сумочки. Нет ее ни на полу, ни где-нибудь поблизости.  Это  значит,  мне  не

удастся легко узнать,  чьи  останки  приютил  так  гостеприимно  мой  диван;

документы, вне всякого сомнения, были в сумочке.

   Неожиданно я слышу щелканье замка входных дверей. Уборщица! Разумеется, я

мог бы выбежать в прихожую, закрыв  за  собою  дверь  в  комнату,  встретить

уборщицу там и отправить ее домой под каким-либо предлогом. Так поступил  бы

на моем месте каждый разумный человек.

   Каждый. Но не я. Подобный простейший  выход  просто  не  приходит  мне  в

голову. Единственное решение, которое я принимаю в  растерянности,  выглядит

совершенно по-другому.

   Я беру труп на руки и тащу его к дверям балкона.  Локтем  прижимаю  ручку

двери, ногой распахиваю ее. Мой балкон, строго говоря, не является балконом.

За дверью только место для ящика с  цветами  и  небольшая  железная  ограда.

Опускаю труп на эту ограду и бросаю взгляд вниз.

   Внизу подо мной еще два этажа и улица. Широкая, шумная, по ней проносятся

автомобили и автобусы, тротуары полны людей.

   Рассчитываю на то, что никому из них не придет в  голову  именно  в  этот

момент посмотреть вверх.

   От глаз прохожих меня частично заслоняет балкон нижнего этажа.  Настоящий

балкон с каменной литой оградой. Вижу под собой целый ряд этих балконов. Все

они - пусты.

   Поднимаю труп на руках над железной оградой, наклоняю его и  роняю  вниз.

Тело приземляется на балконе находящейся подо  мной  квартиры,  издавая  при

этом малоприятный глухой  хруст.  Быстро  возвращаюсь  в  комнату,  закрываю

дверь, утираю пот со лба.

   Из кухни доносятся отголоски возни,  льющейся  воды  и  громкое  сопение.

Уборщица в разгаре битвы за чистоту и порядок. Думаю,  она  в  бешенстве:  я

оставил вчера окно кухни раскрытым, и  потоки  дождевой  воды  сделали  свое

дело.

   На цыпочках выбираюсь в прихожую и  украдкой  выскальзываю  на  лестницу.

Спускаюсь на второй этаж. На дверях  квартиры  подо  мной  не  вижу  никакой

таблички. Стучу. Никто  не  открывает.  Стучу  еще  раз.  Тишина.  Осторожно

прикасаюсь к ручке. Дверь открыта!

   Вхожу в квартиру. Комната аналогична моей. Но какая угрюмая нищета  царит

здесь! Несколько допотопных кресел с пучками торчащих  волос  и  вылезающими

пружинами, столик без одной ножки,  подпертый  томами  старой  энциклопедии,

пустой шкаф с выбитым  стеклом,  разбросанные  по  комнате  предметы  одежды

вперемешку с  надбитыми  тарелками,  и  кастрюли  с  остатками  пищи  -  как

дополнение этой роскошной картины. И на  всем  -  толстый  слой  пыли,  а  в

воздухе запах, как в клетке со львами.

   Балконная дверь прикрыта. Из комнаты не увидишь то, что лежит на балконе,

так как низ двери деревянный. Стекло начинается лишь в метре от пола.

   Приоткрываю дверь - и вот моя покойница. Лежит  себе  преспокойненько  на

бетонном полу, прикрытая от улицы  каменной  оградой.  Выхожу  на  балкон  и

принимаюсь за самую трудную часть мероприятия.

   Беру труп на руки, опускаю его спиной на левую ограду балкона и  взглядом

мерю расстояние  до  балкона  соседней  квартиры.  Расстояние  не  такое  уж

большое, метра полтора.  Но  перебросить  труп  не  так-то  просто:  у  меня

совершенно нет места для размаха да и весит он больше,  чем  можно  было  бы

предположить по внешнему виду.

   Собираюсь с силами и решительным движением перебрасываю тело вдоль  стены

влево в сторону соседнего  балкона.  Оно  приземляется  как  раз  на  ограде

балкона и в течение бесконечно долгой секунды балансирует  в  этой  позиции,

как бы выбирая, в какую  сторону  перевесить.  Если  я  бросил  слабо,  если

перевесят ноги, тело упадет на улицу. Перевешивает голова, тело  сползает  с

ограды на соседний балкон и исчезает там.

   Тяжело вздыхаю. Потом прикрываю дверь, пробегаю по комнате и вот я уже на

лестничной площадке. Останавливаюсь у соседней двери.

   На  этой  двери  красуется  солидная  давней  работы  медная  табличка  с

выгравированной надписью "Эдвард Рифф и Карл Опольский - адвокаты". Рядом  с

дверью находится ниша с противопожарным гидрантом.  Открываю  ее  стеклянную

дверцу, всовываю руку под гидрант и вынимаю ключ. Отпираю дверь, прячу снова

ключ под гидрант и вхожу в квартиру.

   Приемная со следами былого великолепия. Плюшевая мебель  пообтерлась,  но

когда-то стоила немалых денег. Журналы на круглом столике  помоложе  мебели,

им, примерно, с годик. Дверь, ведущая в глубину квартиры, закрыта.

   Сил у меня хватает только на то, чтобы  бухнуться  в  ближайшее  плюшевое

кресло. Сажусь. Тяжело дышу. Руки и ноги у меня трясутся.

   Вдруг волосы встают у меня на голове дыбом. В комнате за дверью  я  слышу

чьи-то шаги. Женский голос  мурлычет  "Путь  далек  до  Типперери".  В  моем

сознании проносится видение покойницы в черном костюме, возвращенной к жизни

двумя  падениями  на  бетонный  пол  балконов,  представляю  себе,  как  она

поднимается с балкона и входит в комнату с беззаботной  песенкой  на  устах.

Еще секунда... и она здесь, в приемной.

   В это мгновение двери комнаты открываются. Заслоняю глаза руками, не хочу

оказаться с нею лицом к  лицу.  Пение  смолкает,  тишина,  и  женский  голос

произносит:

   - Вы к кому?

   Голос неуверенный, тихий и, как мне кажется, намного моложе, чем  тело  в

черном костюме. Открываю глаза. На пороге стоит девушка. Никогда в жизни  до

этого я ее не видел.

   2

   Она невысокая, не очень изящная, одета в  юбочку  и  недорогой  свитерок.

Бледное лицо, водянистые глаза и прическа в виде торчащих в  разные  стороны

мышиных хвостиков. Ногти ярко-красные. На ногах нейлон и туфельки на высоких

каблуках, явно большего, чем нужно, размера.

   Одной рукой она оперлась на косяк двери,  другую  кокетливо  положила  на

бедро, как на фото Мэрилин Монро. Но глаза у нее испуганные.

   - Что вы тут делаете? Как вы вошли? - спрашивает она.

   - Я... скрываюсь, - говорю я, соответственно с состоянием моего духа.

   - От полиции? - спрашивает девушка. Напугана она еще сильнее.

   - Еще не знаю, - отвечаю я.

   - Если вы к адвокату, то его еще нет, -  произносит  она.  Забыла  уже  о

Мэрилин Монро, держит теперь руки нормально, ноги носками чуть-чуть  внутрь.

Страх придает ее лицу не очень умное выражение,  крашеные  губы  приоткрыты,

как у рыбы.

   - Как раз наоборот, - говорю я, - адвокат есть. Не нужно меня обманывать.

   - Вы слишком  много  себе  позволяете,  -  неуверенно  возражает  она.  -

Адвоката нет, и я не знаю, когда он будет. Придите, пожалуйста, через часок.

   - Я как раз и есть адвокат, - произношу с уверенностью я.

   - Не верю, - говорит она, - теперь как раз вы обманываете.

   - Нет, не обманываю, моя фамилия Рифф, и это мое бюро. Что вы сами  здесь

делаете?

   - Вы адвокат Рифф? Правда?

   - Хотите заглянуть в мое удостоверение личности? Я должен  объясняться  с

вами по поводу присутствия в собственной  приемной?  -  говорю  я.  Ситуация

начинает забавлять меня.

   - В  таком  случае...  я  прошу  прощения...  -  заикается  девушка.  Она

приближается ко мне, примеряет к лицу живую улыбку (Мартина Карол  в  фильме

"Наталья") и протягивает мне руку.

   - Я ваша секретарша, - говорит она.

   - Очень приятно, - произношу я и слегка стискиваю  ее  руку.  -  А  можно

узнать, чем я обязан такой чести?

   -  Меня  прислала  Нина,  она  ведь  звонила   вам   по   этому   поводу.

Действительно, Нина звонила. Нина это моя  предыдущая  секретарша.  Покинула

меня месяц назад, так как вышла замуж. Обещала найти себе заместительницу  и

на самом деле звонила мне о том, что нашла "подходящую особу" и  пришлет  ее

мне. Но все это было недели две назад.

   А почему вы не объявились раньше?

   - Когда раньше?

   -  Тогда,  когда  звонила  Нина.  Две  недели  назад.  Девушка  краснеет,

отворачивается. Неужели я сказал что-то не то?

   - А в конце концов все равно, - говорю я. - Правда, секретарша нужна  мне

сейчас, как петуху баня. Но раз уж вы  пришли,  будем  считать,  что  все  в

порядке. Умеете вы стенографировать?

   Девушка делает большие глаза.

   - Тем лучше, - спасаю я ситуацию. - Все равно  это  не  приносит  никакой

пользы.

   В кабинете раздается телефонный звонок.  Девушка  вопрошающе  смотрит  на

меня.

   - Поговорите, - разрешаю я. - И скажите, что меня здесь нет.

   Девушка направляется в кабинет. Я вхожу  за  нею.  Плюшевая  портьера  до

самого  пола  прикрывает  балконную  дверь.  В  кабинете  не  очень  светло.

Застекленные  дубовые  шкафы,  полные  книг  и  папок,  два   монументальных

письменных стола,  старинный  сейф  и  клубные  кресла  гигантских  размеров

создают колорит солидности и значительности.  Если  что-нибудь  здесь  может

поколебать доверие  клиента,  то  это  только  моя  персона.  Все  остальное

излучает благопристойность.

   Девушка откладывает трубку,

   - Эта особа звонила уже дважды, - говорит она.

   - Должно быть, у нее масса свободного времени, - отвечаю я.

   - Кстати, как вас зовут?

   - Пумс, - произносит девушка.

   - Это имя или фамилия?

   - Фамилия. Имя мое - Женевьева.

   - Предпочитаю "Пумс". Буду вас называть по фамилии. Ладно?

   - Как вам угодно, - покорно отвечает девушка.

   - Тебе нужны деньги, Пумс?

   - У меня осталось еще немножко.

   - Это прекрасно. Фирма временно находится на  мели.  Как  только  удастся

перехватить что-нибудь, поделимся честно. А пока не сможешь ли  ты  выделить

мне десятку? Если мне не удастся опохмелиться, я пропал.

   Девушка подходит к столику с машинкой,  который,  судя  по  следам  пудры

вокруг него, успела уже обжить, вынимает из белой  пластиковой  сумочки  два

банкнота и подает их мне.

   - Благослови тебя Бог, - говорю я, - кстати, а как ты сюда попала?

   - Нина дала мне ключ, который забыла вернуть вам.

   - Есть еще один. Он лежит всегда в нише под  гидрантом,  покажу  тебе  на

всякий случай. Веду девушку на лестничную клетку и знакомлю ее с тайничком.

   - А пан Опольский когда приходит в  бюро?  -  спрашивает  Пумс,  указывая

подбородком на медную табличку, украшающую нашу дверь.

   - Опольским не забивай себе голову. Ему лет сто и  делами  он  занимается

максимум раз в два года. Если кто-нибудь  очень  захочет  увидеться  с  ним,

пошли его в кафе Рома, Опольский обедает там ежедневно.

   Прислоняюсь к стене у гидранта. Ноги - ватные. Если не выпью в  ближайшие

минуты, я пропал.

   На ступеньках раздаются шаги. К  нам  поднимается  седовласая,  давно  не

причесывавшаяся особа в юбке, застегнутой на  половину  пуговиц.  Я  не  раз

видел ее в нашем подъезде. Обычно  она  ходит  медленным  тяжелым  шагом,  я

всегда обгонял ее на лестнице. На этот раз она явно спешит.  Останавливается

дама рядом с нами.

   - Прошу прощения. Не могла бы я позвонить от  вас?  -  произносит  она  с

одышкой.

   - Пожалуйста, - отвечаю я. Втроем входим в кабинет. Седовласая  поднимает

трубку и обращается ко мне:

   - Не подскажете номер полиции? Мне нужно срочно позвонить им.

   Глаза у нее белые,  словно  она  только  что  увидела  рядом  привидение.

Насколько я помню, они у нее всегда такие.

   - Шесть пятерок, - говорю я.

   Дама начинает набирать номер.  Ошибается.  Начинает  набирать  снова.  На

расстоянии нескольких шагов ощущаю ее отвратительный запах. Быстро подхожу к

ней и нажимаю на вилку.

   - О чем вы хотите звонить в полицию? - спрашиваю я. Дама задумывается  на

минуту.

   - Вы ведь адвокат, правда?

   - Именно!

   -  В  таком  случае  вы  мне  посоветуете,  что  делать.  Вы,  наверняка,

разбираетесь в этом. Дело в том, что у меня в квартире - труп.

   Пумс вытаращивает глаза. Я отнимаю трубку у  седовласой  дамы  и  бережно

укладываю на аппарат.

   - Кто-нибудь скончался? - спрашиваю я.

   - Нет, нет, - говорит дама, - никто не скончался. Вообще, я живу одна.

   - Ваша квартира рядом, не так ли?

   - Да, шестая. Я знаю вас в лицо уже давно.

   - Я тоже знаю вас, - говорю я. - Так что там с трупом? Откуда он взялся у

вас?

   - Упал с неба, - отвечает моя собеседница. - С неба на  балкон.  И  лежит

теперь на балконе.

   Пумс прижимает обе руки к груди и втягивает голову в плечи.

   - Это вам показалось, - решительно заявляю я.

   - Вы так думаете? Вообще-то, время от времени со мною такое случается,  -

соглашается дама.

   - Я постараюсь убедить вас, - заявляю я. - Давайте пройдем к вам.

   Выходим на лестничную клетку. Пумс идет с нами. Останавливаемся  у  двери

квартиры ј 6, и ее хозяйка лихорадочно начинает искать свой ключ.

   - Я его потеряла. Наверное, забыла в баре. "Двери не  заперты",  -  готов

произнести я, но вовремя одумываюсь.

   - Я хотела позвонить из бара, но там испорчен телефон, и я, должно  быть,

оставила ключ у аппарата, - говорит моя соседка и направляется к лестнице.

   - Минуточку, - удерживаю я ее. - Может быть, вы просто забыли взять  ключ

с собою?

   Седовласая прикасается к ручке двери, дверь открывается.

   - Действительно, я забыла  запереть  дверь,  была  очень  взволнована,  -

делает она вывод и приглашает нас войти. Львиный  запах  хватает  за  горло.

Пумс бледнеет от страха.

   - Вон там лежит, - хозяйка  протягивает  палец  в  направлении  балконной

двери.

   Подхожу к двери и открываю балкон.

   - Тут ничего нет, - уверенно произношу  я  и  начинаю  водить  рукой  над

балконом, словно желая продемонстрировать, что там действительно ничего нет.

Женщины подходят поближе и всматриваются в голый бетон.

   - Я говорил вам, что это вам привиделось, - резюмирую я.  Бросаю  попутно

взгляд на соседний балкон. Если вытянуть шею,  можно  заметить  шляпку  моей

покойницы. Не оставляю надежды, что седовласая не станет вытягивать шею.

   - Но ведь я видела собственными глазами, - упорствует соседка. -  Сначала

что-то  грохнуло  на  балконе,  потом  я  высунулась  и  увидела  там  труп.

Совершенно так, словно он упал с неба.

   - Когда это было?

   - Минут пятнадцать тому назад. Я готовила овсяную кашу, что-то  хряснуло,

я подбежала и увидела.

   - Что вы предприняли после этого?

   - Погасила газ. Выбежала из дому, чтобы позвонить в  полицию.  Магазинчик

рядом был закрыт, в баре телефон испорчен. Я припомнила, что  у  вас  должен

быть телефон и вернулась.

   - Я все поняла, - отозвалась вдруг Пумс. - Вы оставили  двери  открытыми,

правда?

   - Да, получается, что так.  Это,  кстати,  часто  со  мной  случается,  -

признается седовласая.

   - Этот труп, следовательно, встал с  балкона  и  вышел  себе  преспокойно

через двери, - говорит Пумс.

   - Но это был настоящий труп,  совершенно  неживой,  -  возражает  хозяйка

квартиры.

   - Очевидно, еще немножечко живой, упорствует Пумс. - Может быть, он выпал

из самолета. Я видела такое в кино.

   - Во всяком случае, здесь его нет, - заключаю дискуссию я.  -  Лично  мне

кажется, что у вас была галлюцинация... ("В этом-то я  разбираюсь,  с  самим

случалось не раз", - просится мне на уста.)

   - Не представляю, что и думать обо всем этом,  -  говорит  седовласая.  -

Прошу вас, не рассказывайте никому в нашем доме, ладно? И так уже  некоторые

считают, что я не того. Не хватало только трупов, падающих  с  неба  на  мой

балкон. Мне одной так везет.

   - Нет, пожалуй, не вам одной, - подхватываю я. - Мы уходим,  а  вы  дайте

знать, если произойдет еще что-нибудь в этом роде.

   - Большое спасибо, и простите меня ради Бога. Вы  мне  очень  симпатичны.

Седовласая протягивает руку на прощанье. Выходим. Уже в приемной слышим, как

в кабинете надрывается телефон. Пумс бежит к аппарату.

   - Господина адвоката нет дома, - заявляет она в трубку. - Нет, нет, ничем

не могу помочь... Когда будет? Сейчас спрошу у него...

   - Идиотка! - ору я и вырываю трубку у нее из рук.  Пумс  с  убитым  видом

прячется за свой столик с пишущей машинкой.

   - Алло, - произношу я в трубку.

   - Ты еще жив? - отзывается веселый голосок.

   - Кто говорит?

   - Твоя любимая невеста, не узнаешь? - щебечет голос.

   - С каких пор? - спрашиваю я довольно грубо.

   - С трех часов утра. Именно в это время ты предложил  руку  и  сердце,  -

слышу в телефоне.

   - Кому? - спрашиваю я.

   - Конечно, мне.

   - Прошу назвать вашу фамилию,  -  произношу  я  официальным  тоном,  хотя

именно в этот момент начинаю что-то припоминать. Впрочем, и голос  этот  мне

знаком.

   - Ладно, хватит шутить. Пригласи меня  на  завтрак,  у  меня  сумасшедший

аппетит, - произносит телефон.

   - Платить будешь ты?

   - Заметано! Через час, ладно?

   Стук опущенной трубки. Следую примеру моей собеседницы. Пумс в это  время

стоит у самой балконной двери, спиной ко мне. Играет со  шнурком  от  шторы.

Еще мгновение и потянет за него...

   - Пумс, - кричу я. Девушка оборачивается.

   - Я сваляла дурака, не сердитесь на меня за это, - говорит она.

   - Мелочь, ничего страшного. Садись поудобнее.

   Пумс усаживается в кресло.  Не  вижу  выхода,  придется  посвятить  ее  в

историю с трупом, я нуждаюсь в ее помощи.

   - Что ты думаешь об этой седой идиотке? - спрашиваю я.

   - Довольно милая особа, - отвечает Пумс.

   - А как с этим трупом с неба?

   - Загадочная история, я думаю, вам удастся  разгадать  ее,  -  произносит

Пумс голосом киногероини.

   - Не придуривайся, дело не такое уж веселое, - заявляю  я.  -  Этот  труп

действительно существует. И надо придумать, что нам делать с ним.

   - Но ведь его не было там, - протестует Пумс.

   - Не было его там, потому что он находится уже в  другом  месте.  Соседке

все это не привиделось. Только в тот момент,  когда  она  побежала  звонить,

кто-то вошел в ее квартиру и перебросил труп дальше. Теперь он вот тут...

   Через плечо большим пальцем указываю на дверь балкона.

   - То есть где? - уточняет Пумс.

   - Открой штору и увидишь.

   - Боюсь, - произносит Пумс.

   - В обязанности моей секретарши входит умение ничего не бояться. Ты и так

не очень высокая профессионалка, а если еще и труслива, то лучше верни аванс

и беги записываться секретаршей в монастырь кармелиток, - заявляю я грозно.

   - Какой аванс? - удивляется Пумс.

   - Ладно, не в этом дело. Боишься или нет?

   - Не боюсь, - говорит Пумс. - Что мне делать?

   - Подойди к шторе и  посмотри,  что  там  за  нею,  потом  продолжим  наш

разговор.

   Пумс послушно направляется к балконной двери.  Я  отворачиваюсь.  Отлично

знаю, что она увидит там. И отнюдь не жажду увидеть это еще раз.

   Тишина. Наконец шаги. На цыпочках возвращается Пумс в свое кресло. Смотрю

на нее. Бледная, но спокойная. (Тоже кино.)

   - Ну и как? - спрашиваю.

   - Действительно, там труп, настоящий труп, -  произносит  Пумс  тихо,  но

довольно решительно.

   - Выкрутимся, но голову поломать придется, - подытоживаю я. - А  вы,  что

бы вы сделали на моем месте?

   - Не знаю, - произносит Пумс.

   - Я тоже не знаю. Это не так  просто.  Труп  этот  свалился  не  с  неба.

Свалился он из моей квартиры, расположенной этажом выше. Я проснулся утром и

обнаружил его на диване в моей квартире. Неожиданный приход уборщицы  привел

к тому, что я сбросил труп на  балкон  соседки  из  шестой  квартиры.  Потом

спустился к ней, как раз в то время, как она побежала звонить в  полицию,  и

переправил его именно в эту  квартиру,  где  мы  с  вами  сейчас  находимся.

Короче: из моей личной квартиры я переправил тело в мою адвокатскую контору.

Что же дальше?

   - Именно, что же дальше? - спрашивает Пумс.

   - Самым простым выходом было бы позвонить в полицию, - говорю я.

   - Нет, нет! - с неожиданным оживлением  восклицает  Пумс.  -  Не  делайте

этого!

   - Почему?

   - Вас будут подозревать. Полиция всегда всех подозревает.

   - Это малоправдоподобно. Адвокаты, как правило, не убивают.

   - От полиции можно ожидать любого свинства, -  убежденно  заявляет  Пумс.

Почему-то мне передается ее убеждение. И действительно,  что  стоит  полиции

подозревать и меня?

   Голова раскалывается. Нужно приложиться,  это  определенно.  Может  быть,

после этого хоть какая-нибудь разумная мысль проскользнет в мою голову.

   - Я спускаюсь в бар, оставайся здесь и  следи  за  конторой,  -  отдаю  я

распоряжение Пумс.

   - Ни за что в мире не останусь с ним одна, разве что вы возьмете  труп  с

собой, - решительно заявляет Пумс и хватается за свою сумочку в  знак  того,

что в случае моего отказа готова немедленно покинуть поле боя.

   - Боишься мертвой старушки? - издеваюсь я.

   - Какой старушки? - удивляется Пумс.

   - Ну, этой, - указываю на штору.

   - Но ведь там мужчина, - говорит Пумс.

   - Где, там?

   - За шторой. Вы ведь сами велели мне полюбоваться этим трупом.

   - Но ведь это женщина. Худая, правда, но женщина, тут не может быть  двух

мнений. Что тебе привиделось?

   Пумс взирает на меня озадаченно.  Я  поднимаюсь  и  подхожу  к  балконной

двери, отодвигаю штору... Ноги мои  подкашиваются.  Между  шторой  и  дверью

лежит что-то.

   Это что-то - труп, причем труп мужчины,  нет  никакого  сомнения.  Бросаю

взгляд на балкон. На балконе лежит еще один труп, так хорошо  знакомый  мне,

особа в черном костюме. Но что, черт побери, делает здесь этот второй  труп,

труп сверх программы? В голове - туман. Все вместе это попахивает  кошмарным

гротеском. Никто ведь не находит в  своей  квартире  один  труп  за  другим,

причем трупы людей совершенно неизвестных. Потому что этот тип, валяющийся у

меня под ногами, тоже не встречался мне никогда раньше. Так же, впрочем, как

и дама в черном, выбравшая себе для вечного успокоения  место  на  диване  в

моей квартире.

   Как вам это понравится!? Прелестная  пара!  Прелестная  ситуация!  О  чем

говорить!? Мне невероятно повезло!

   И плюс ко всему голова просто раскалывается.  Именно  в  таком  состоянии

происходят со мной самые нелепые истории. ("А когда же им происходить,  если

ты пьешь, не просыхая", - говаривала обычно Нина).

   - Ты права, Пумс, - обреченно соглашаюсь я. - Есть и мужчина.

   - Ну вот видите!

   - Но на балконе есть еще один труп. Женщина.

   - Что за денек, - отзывается Пумс. - И тоже застрелена?

   - А что, мужчина застрелен?

   - Проверьте сами.

   Наклоняюсь, присматриваюсь. Труп полулежит, опираясь головой и плечами  о

косяк двери. Пиджак распахнут, на рубашке - кровавое пятно.

   - Прямо в сердце, - констатирую я. - Умер мгновенно.

   - Прошу прощения, мне не совсем хорошо, - говорит Пумс.

   Смотрю на нее и вижу, что лицо ее приобрело зеленоватый оттенок.

   - Спустись вниз в бар и принеси бутылочку, - командую я. - Но пулей!

   Пумс поднимается, идет к двери. Оборачивается.

   - У меня нет денег.

   - Возьми, - и я протягиваю ей один из банкнотов, полученных не так  давно

от нее. Пумс исчезает.

   Я подхожу к столику, выдвигаю нижний ящик. Вынимаю револьвер,  валяющийся

там минимум несколько тысячелетий, проверяю обойму. Недостает двух патронов,

ни больше, ни меньше. Вспоминаю, что совсем  недавно  один  из  моих  гостей

случайно наткнулся на револьвер в нижнем ящике, и мы попутно убедились,  что

обойма была набита полностью. Откладываю револьвер и  высматриваю  местечко,

где можно было бы припрятать его  получше.  Затем  набираю  номер  телефона.

Отзывается мне уверенным: "Алло!"

   - Хичкок? - спрашиваю я.

   - Собственной персоной. Ты обязательно должен помешать нам?

   - Кому? В чем?

   - Привет, Монти. Как дела, старый пропойца? - отзывается женский голос.

   - Салют, Ванда! - говорю я. - Давно приехала?

   - Как было запланировано, сегодня в семь  утра.  Нашла  моего  супруга  в

состоянии полнейшего алкогольного разложения, думаю, что твое участие в этом

было весьма заметным. А может быть, я ошибаюсь.

   - Твой муж вел себя, как ангел, и только вчера дал уговорить себя на пару

капель - в честь предстоящего появления любимой жены с  юга.  Разве  это  не

вполне приличный повод? Как ты считаешь?

   - Для вас каждый повод приличен. Невозможно выбраться  из  дому  на  пару

недель, чтобы, вернувшись не найти руину  на  месте  вполне  еще  приличного

мужчины. И это Франк, никогда  не  пивший  раньше.  Что  ты  сделал  с  ним,

прохвост?

   - Без истерики, - отвечаю я. - Твой сладенький Франк раз  в  жизни  решил

приложиться к рюмке. И это, безусловно, моя  вина.  Будь  же  умницей  и  не

цепляйся к нему. Дай ему трубку.

   - Мы еще посчитаемся, - заявляет Ванда, и в трубке возникает Франк.

   - Говори покороче. У меня тут буря!

   - Ванда безумствует по поводу нашего вчерашнего выпивона?

   - Мягко выражаясь, она не в восторге от него. Что у тебя?

   - Мне нужно срочно увидеться с тобой.

   - С ума сошел! Ты слышишь, что у нас происходит?

   - Ты едешь на студию?

   - Никуда не еду, хочу побыть с женой, которую не видел сто лет. Возможно,

твой прирожденный цинизм мешает тебе понять это, но тем не менее это так.  А

посему - отвали.

   - В моей конторе два трупа, - отвечаю я. - Нужно что-то делать.

   - Что в твоей конторе?

   - Два трупа. Не знаю, откуда они взялись.

   - Глупая шутка? - спрашивает Франк.

   - Хотелось бы. Но это не шутка, нужно выяснить, в чем тут дело.

   - Посоветуйся с адвокатом, - пробует шутить Франк.

   - Приезжай. Буду в баре. Согласен? - говорю я и вешаю трубку.

   3

   Еще во время разговора  вошла  Пумс  с  долгожданной  бутылкой  в  руках.

Выбиваю  пробку.  Первый  глоток  прямо  из  горлышка.   Вожделенное   тепло

разливается по жилам. Передаю бутылку Пумс. Профессиональным жестом обтирает

горлышко бутылки ладонью и следует моему примеру.

   - Трагедия заключается в том, что я совершенно не  помню,  чем  занимался

вчера, - разъясняю я. - Но Франк знает. Он вчера  был  все  время  рядом  со

мной.

   - Кто это Франк? - спрашивает Пумс.

   -  Приятель.  Сценарист  и  режиссер  кино.  Ты,  наверняка,  видела  его

боевички. Его фамилия Шмидт.

   - Не знаю такого, - заявляет Пумс. - А кого он играл?

   - Не играл. Он писал и ставил фильмы. Не видела "Черную лестницу"?

   - С Майей Поляк? Видела, гениально! - восклицает Пумс. -  А  что  он  еще

делал?

   - Массу вещей. "Капкан", "Четыре такта", "Восьмое дерево"...

   - Конечно, видела, - восхищается Пумс. - Классные фильмы!

   - Кассовые, - уточняю я. - Правда, некоторые считают, что и  к  искусству

они тоже имеют отношение. "Открыл  современную  формулу  мелодраматизма",  -

пишут критики. Большие деньги, можешь мне поверить. Глотни еще, Пумс.

   - А вы?

   - Отказываюсь в твою пользу, тебе следует поднабраться смелости, так  как

я покидаю тебя на время. Уже бегу.

   Спускаюсь в бар. Устраиваюсь у стойки, заказываю рюмочку. Сегодня в  роли

бармена сам хозяин, пожилой толстяк с грязной тряпкой в  руке.  Одновременно

он дирижирует кельнершей, мотающейся между столиками. Сейчас она  заказывает

у буфета пиво и ждет, пока толстяк нальет его.

   - Не стой без дела, - поучает ее хозяин. - Подашь через  минуту,  а  пока

беги к окну, прими заказ, видишь, гость недоволен.

   Знаю, что мне не следует пить. Последствия не заставят себя долго  ждать.

Но попробуйте не пить в моей ситуации. Заказываю еще.  Все  равно  меня  уже

ничего не спасет.

   В эту секунду на ноги мне хлещет струя  пива,  кельнерша  слишком  ретиво

подхватывает чашки со стойки.

   - Что ты вытворяешь, недотепа! - рычит толстяк, выбегает из-за  стойки  и

подает мне тряпку.

   - Ничего страшного, - успокаиваю я его.

   - Ох, господин адвокат, простите, дело в том, что это вовсе не кельнерша,

а посудомойка, но что  поделаешь,  кельнер  не  явился  сегодня  на  работу,

пришлось взять ее из кухни сюда. Могу  я  повторить  ваш  заказ?  -  Толстяк

возвращается за стойку и берет бутылку. Не сопротивляюсь.

   В  глубине  бара  из  двери,  ведущей  в  туалет,  выходит   парнишка   в

комбинезоне. По пути укладывает инструменты в сумку.

   - Готово, шеф. Все исправил, - говорит он.

   Вынимает из кармана и вращает в руках серебряный кружок.

   - Смотрите, что за люди! Суют в автомат черт знает что,  не  мудрено  тут

сломаться!

   Толстяк берет монетку в руки, рассматривает ее.

   - Заграничная. Посмотрите, господин адвокат. - Подает мне монетку.

   - Французская, двадцать франков, - говорю я. Держу монету в  одной  руке,

другую опускаю в карман и стискиваю в пальцах стофранковку, которую нашел на

балконе соседки в тот момент, когда  доказывал  ей,  что  там  нет  никакого

трупа.

   - Размер почти совпадает, могла даже соединить, но следующему дозвониться

уже не удалось - заблокировала автомат, - говорит о монетке механик. - С вас

десятка, - добавляет он.

   - Поймать бы этого прохвоста, - ворчит толстяк, доставая деньги из кассы.

- Я бы с него содрал и десятку и компенсацию.

   - А когда автомат испортился? - спрашиваю я.

   - Вчера еще работал, - отвечает толстяк.

   - Бывают у вас французы?

   - Да что я знаю  всех,  кто  сюда  заглядывает?  Заскочит  такая  свинья,

проберется в автомат, бросит фальшивую монетку, а то  и  пуговицу  -  и  ищи

потом ветра в поле.

   - Вчера у вас было много народу?

   - Не могу жаловаться, да еще перед самым закрытием кельнер исчез куда-то,

мне пришлось самому разносить по столикам пиво, так что я не видел, кто  там

идет к автомату или в туалет, нет у меня глаз на затылке, - горюет толстяк.

   Выбираюсь из-за стола и направляюсь  к  туалету,  в  глубину  бара.  Там,

собственно, не дверь, а портьера,  обычно  сдвинутая  в  сторону,  чтобы  не

мешала. За портьерой коридорчик, заканчивающийся  дверью  с  надписью  "00".

Посредине коридорчика окошко для подачи  блюд  их  кухни.  Рядом  с  окошком

телефонный автомат, под ним столик со справочником и кресло.

   Когда я возвращаюсь в зал, Франк уже сидит за столиком у  окна,  Подхожу.

Здороваемся. Я усаживаюсь напротив него на диванчике, покрытом искусственной

кожей. Столик у окна находится в уютной нише, можно поболтать без помех.

   Излагаю Франку все мои  приключения,  начиная  с  момента  пробуждения  и

обнаружения первого трупа на диване.  По  мере  развития  сюжета  физиономия

Франка все более и более вытягивается.

   - Сейчас же звони в полицию. Чего ты ждешь? - решительно произносит он.

   - Позвоню, не робей, - отвечаю я. - Но перед этим мне хотелось бы узнать,

чем я занимался с девяти вечера до девяти утра, то есть  до  момента,  когда

сознание в большей или  меньшей  степени  вернулось  ко  мне.  Я  же  должен

излагать в полиции что-то разумное.

   - Во всяком случае я сумею подтвердить  твое  алиби,  -  улыбается  Франк

(первый шок у него, видимо, прошел). - Мы расстались только под утро.

   - Ты снимаешь камень с моей души, - говорю я. - Но давай уточним факты.

   - Уточним, - соглашается Франк. - Началось все с того,  что  ты  позвонил

мне и поинтересовался, нет ли у меня  желания  пропустить  пару  рюмочек.  Я

решительно отказался. Точно, отказался. Ванда никак не может поверить этому.

Тебе еще придется подтверждать ей мою невиновность.

   - Точно, ты отказался, - подхватываю я. - Прекрасно помню это. Помню  еще

некоторые события этого вечера. Ты сказал, что если уж  не  пил  все  время,

пока Ванда была в санатории, то  нет  никакого  резона  надираться  как  раз

накануне ее возвращения. Ну хорошо, возразил я тебе,  в  таком  случае  пить

буду я один, а ты только оплатишь счет, так как я в настоящее время на мели.

Ты ответил мне на это, что уже несколько часов  подряд  долбишь  на  машинке

сценарий и у тебя нет никакого желания одеваться и выходить из дома. Но если

у меня такая  жажда,  я  могу  приехать  к  тебе  и  выхлестать  полбутылки,

оставленные Вандой в холодильнике перед отъездом. А  ты  будешь  играть  при

этом роль наблюдателя. Сходится?

   -  Точно.  Добавлю  только,  что  после   поглощения   содержимого   этой

полбутылки, тебе удалось найти еще одну, полную, затерявшуюся с незапамятных

времен в глубинах буфета. Я был просто потрясен твоим талантом сыщика.

   - Потрясен  настолько,  что  принял  участие  в  уделывании  этой  второй

бутылки.

   - О, участие очень скромное. Как хозяин, не хотел бы упрекать тебя, но на

мою долю досталась самое большее пятая часть ее.

   - Хочешь сказать, что я упился в доску?

   - Даже бредил. Все время рассказывал мне о каком-то фиолетовом  призраке,

навещающем тебя...

   - Хватит! - говорю я. - Это не имеет отношения к делу. Бредил, ладно. Что

было дальше?

   - Ты требовал еще выпивки. Дома уже не было ни капли. В город  я  не  мог

тебя выпустить в таком виде. Тут как раз позвонила Майка.

   - Помню! Я прыгал вокруг  аппарата  и  кричал:  "Дай  мне  ее,  она  меня

поймет!", а ты отмахивался от меня и продолжал беседу с нею. В конце  концов

мне удалось вырвать у тебя трубку и крикнуть: "Майка, спасай меня, кончилась

выпивка!" А она ответила:

   "Ну так приходите ко мне, ребятки, у меня  найдется  немножко  персиковой

наливки". Я возразил,  что  это  мерзкое  пойло,  но  по  дороге  мы  сможем

прихватить чего-нибудь поприличнее. И мы поехали к Майке. Точно?

   - Могу еще напомнить тебе, что ты рвался вести машину под предлогом того,

что я совершенно пьян. Я!

   Туман, господствующий в моем мозгу, постепенно  редеет,  припоминаю  себе

неожиданно эту сцену со всеми подробностями: мы выходим из дома Франка и под

проливным дождем бежим к его машине. Я  устраиваюсь  за  рулем,  поворачиваю

ключ зажигания, щетки дворников сгоняют  струи  дождя  со  стекла,  запускаю

мотор и в это мгновение Франк лупит меня под дых, отталкивает  в  сторону  и

сам садится за руль. Разъясняю ему, что он слишком пьян, чтобы вести машину,

но Франк не слушает меня, мы отъезжаем  в  потоках  ливня,  минуем  какие-то

улицы, я не узнаю их в темноте и дожде... а потом - дыра в памяти. Следующий

кадр - это Майка в халате, подающая мне  штопор,  и  моя  борьба  с  упрямой

пробкой. Борьба, завершающаяся после определенных усилий полной победой.

   - Помню, как открывал у Майки кальвадос,  -  говорю  я.  -  Откуда  вдруг

взялся этот кальвадос?

   - Мы купили его по дороге, как и  было  запланировано.  Купили  даже  две

бутылки. "На всякий случай", - как ты выразился.

   - Убей меня, этого не припоминаю. Где же мы покупали этот кальвадос?

   - В "Селекте". Ты, впрочем, не выходил из машины. Я сам бросился в  дождь

и бурю, чтобы запастись горячительным. Оцени мое самопожертвование!

   Туман в мозгу  снова  расступается,  но  на  этот  раз  лучше  бы  он  не

расступался. Это, определенно, произошло именно там, возле "Селекта".  Помню

переднее стекло, залитое водой, надрывающиеся в борьбе с нею щетки, в густой

темноте, прорезаемой лучами фар, струи ливня, разбивающиеся  об  асфальт,  и

именно  тогда,  на  мокром  асфальте  прямо  перед  автомобилем   неожиданно

появляющееся ЭТО.

   Помню еще, как я закрыл лицо руками и стал трястись.  Лишь  Франк  вернул

меня к действительности, бросив мне на колени бумажную сумку с  бутылками...

Но "лаза я открыл не сразу, наверное, мы отъехали к  этому  времени  уже  на

километр.

   - Что было у Майки? - спрашиваю я.

   - Обычный запой, - отвечает Франк с гримасой отвращения.

   - Был еще кто-нибудь кроме нас?

   -  Сосед  в  пижаме.  Прилетел  поскандалить,  так   как   мы   запустили

проигрыватель на полную мощность в два часа ночи. Дал уговорить себя и  даже

сбегал за вишневой настойкой, наш кальвадос к этому  времени  уже  кончился.

Вернулся с вишневкой и заспанной женой в папильотках, но вполне симпатичной.

К слову, папильотки она сразу же сняла.

   - Припоминаю, дамочка в полном порядке. Помню даже, что она измазала тебя

губной помадой, а я, чтобы отвлечь внимание мужа, занимал его разговорами  о

кибернетике. Кстати, что за тип?

   - Этот в пижаме? Говорил тебе, сосед. Живет этажом ниже.

   - Они были с нами до конца?

   - А как же! Даже хотели остаться, когда мне удалось  наконец  выпроводить

тебя из этого гнезда разврата. Думаю,  что  после  нашего  исчезновения  они

утратили интерес к веселью и вежливо пошли баиньки, потому что Майке в  семь

утра нужно было ехать на съемки.

   - И поехала. Можешь быть уверен. У Майки железный характер. В восемь  уже

звонила мне, - говорю я.

   - Звонила тебе? Откуда такая  заботливость?  -  удивляется  Франк.  Издаю

тихий стон бессилия перед лицом судьбы:

   - Мы, кажется, обручились, - произношу я, опуская голову.

   - Поздравляю, -  говорит  Франк  с  невозмутимым  видом.  -  Ванда  очень

обрадуется.

   - С ума сошел. Ты не проронишь ни слова! Что было дальше?

   - Ничего интересного. Я отвез тебя домой, выгрузил у подъезда,  уехал  и,

возвратившись домой, поставил будильник на 6.15, так как в  7  уже  приходил

поезд Ванды.

   - Успел?

   - Даже минут десять ждал ее, как и положено истосковавшемуся супругу. Вот

и все. Вся ночь - как на ладони.  Разве  что  ты  успел  совершить  оба  эти

убийства уже после того, как вернулся.

   - Такой вариант не проходит. Оба покойничка  покинули  этот  мир  намного

раньше, вскрытие это покажет.

   - Так, может быть, ты проделал это еще до того, как выбрался из дома?

   - У меня железное алиби с шести вечера. Наш приятель Густав  морочил  мне

голову по поводу планируемого убийства его тетки. Он слышал мой  разговор  с

тобой и сам подбросил меня к твоему дому, так как пахло дождем и  ни  одного

такси поблизости не было.

   - Ты в броне с головы до пят, - резюмирует Франк. - Чего же ты трясешься,

как мокрая курица?

   В бар входит Ванда. Оглядывается по сторонам, видит нас, подходит.

   - Привет, Монти,  сто  лет  тебя  не  видала,  приди  в  мои  объятия,  -

декламирует она и забрасывает руки мне на шею. Нет на свете мужчины, который

отнесся бы к такому с пренебрежением. Ванда слишком великолепна.

   Усаживается  на  диванчике  против  меня,  рядом  с  Франком,  сбрасывает

перчатки.

   - Перехватишь чего-нибудь, - любезно предлагаю я,  хотя  состояние  моего

кармана не перевесит и того, что я уже выпил у стойки.

   - Как примерная жена и хозяйка, я приготовила дома шикарный ленч. Тушеные

зразы с грибами и ванильный пудинг - приглашаю вас, - говорит Ванда. - Дайте

мне папироску.

   Оба  протягиваем  пачки.  Ванда  вынимает  папироску  из  пачки   Франка,

одновременно улыбаясь мне. Обаяние у нее потрясающее! Что-то вроде  "девушки

с косичкой в летних лагерях", хотя косички у нее  нет,  а  есть  супермодная

короткая стрижки. У нее талант выглядеть в самом изысканном наряде просто  и

по-домашнему, и одновременно дьявольски соблазнительно - не знаю,  понимаете

ли вы, что я имею здесь в виду. Она невысокая, худенькая, изящная,  тот  тип

женщины, в присутствии которой мужчина чувствует  себя  мужчиной  вдвойне  и

немножечко старшим братом. Что-то у нее было с легкими, и  с  этих  пор  она

должна следить за собой. Словом, она женщина, которую  непрестанно  хотелось

бы брать на руки и переносить через поток. Потрясающая!

   - Ты прелестно отдохнула, - заявляю я. - Выглядишь, как юная телочка.

   - Открою тебе тайну, - говорит Ванда. - У  меня  железное  здоровье,  это

только Франк воображает себе, что я такая  слабенькая  и  ежегодно  высылает

меня на какие-нибудь скучные воды. На этот раз целых шесть недель я томилась

в Бандоль.

   Кельнерша ставит перед нею апельсиновый сок, и Ванда выпивает  его  одним

глотком.

   - Поехали к нам, зразы не могут слишком долго томиться в печи, -  говорит

она.

   - В следующий раз, - отвечаю я. - Сегодня у меня куча дел.

   - Он обручился, -  объясняет  ситуацию  Франк  с  предательски  серьезным

видом. Я с удовольствием лягнул бы его.

   - Поздравляю. С кем? - спрашивает Ванда оживленно.

   - Франк расскажет тебе все по дороге домой. Но дело тут не в  невесте.  У

меня дома сейчас двое гостей. Не хочется повторять все снова,  Франк  сумеет

заменить меня в этом, у вас будет обширная и увлекательная тема  для  беседы

при зразах и пудинге с соком. Прощайте,  голубки,  и  не  забудьте  оплатить

счет, у бара я выпил три рюмочки, четвертую тут, - заканчиваю я нашу беседу.

   Кельнерша возится со счетом, возится со сдачей, видно, что  ей  недостает

опыта. Старательно выискивает сдачу в груде мелочи, извлеченной из  кармана.

Держит ее на раскрытой ладони, ковыряясь в  монетках  пальцем  другой  руки.

Франк нетерпеливым жестом дает ей понять, что сдачу она может оставить себе.

Но задерживается и Ванда, наводящая красоту у зеркала.

   Кое-что приходит мне в голову. Я останавливаю  кельнершу,  направляющуюся

уже к стойке.

   - Девушка, - говорю я. Кельнерша оборачивается, подходит к нам.

   - Вы подавали здесь вчера вечером?

   - А что? - спрашивает она.

   - Подавали или не подавали?

   -  Сначала  не  подавала,  а  потом  подавала,  -  отвечает  девица.  Она

определенно не производит впечатление чересчур интеллигентной.

   - Вы не заметили пожилую худую даму в черном костюме?

   - Даму?

   - Даму, разумеется.

   - Не заметила, - говорит кельнерша. - А что?

   - Ни одной дамы не заметили за весь вечер? Ну!

   - Может быть, какая-нибудь и была, столько людей тут крутится!

   Тем временем Франк поднимается и стоит в ожидании Ванды.  Ванда  слюнявит

палец и приглаживает брови.

   - Пожилая, худая, вся в черном, - повторяю я, стараясь  пробудить  память

кельнерши.

   - А что она ела? - спрашивает кельнерша. "Вскрытие покажет", -  порываюсь

ответить я, но вовремя останавливаю себя.

   - Я не знаю, что она ела, - говорю я. - Это вы должны знать.

   - Она могла есть винегрет или вареные яйца, ничего другого  на  кухне  не

было, - говорит кельнерша.

   - Да дело не в том, что она ела, - говорю я.

   - Тогда зачем же вы спрашиваете? - удивляется кельнерша.

   - Мне важно узнать не что она ела, а ела ли вообще, была ли она здесь.

   - А то что? - спрашивает кельнерша. Теряю терпение, хотя, казалось бы,  к

тупым свидетелям мне не привыкать. На помощь мне приходит Ванда:

   - Дело в том, - говорит она, - что этот господин только что обручился,  а

невеста его убежала, теперь он ищет ее, это как раз пожилая  дама  в  черном

костюме. На вас вся надежда, наведите нас на след, постарайтесь вспомнить...

- Одновременно Ванда укладывает прическу модными острыми прядями.

   - Прошу вас, если вы что-нибудь припомните, зайдите ко мне, моя контора в

этом же доме, на втором этаже. Адвокат Рифф, запомните?

   - Вы адвокат? - спрашивает кельнерша.

   - Да, адвокат. Если вдруг  не  застанете  меня,  оставьте  весточку  моей

секретарше.

   Выходим. Франк и Ванда усаживаются в машину, отъезжают. Я вхожу в подъезд

и раздумываю, не заскочить ли в контору. Не стоит, пожалуй, оставлять Пумс с

двумя трупами, и так бедняжка, наверное, уже сходит с ума от страха.

   А ладно! Мир не провалится в тартарары, если она побудет с ними еще пяток

минут. А я тем временем завалюсь в постельку и чуть-чуть  отдохну.  Несмотря

на четыре рюмочки в баре я еще не в форме.

   Поднимаюсь на третий этаж.  Двери  не  заперты.  Очевидно,  уборщица  еще

возится в квартире. Протискиваюсь в прихожую. Вздремнуть хоть на миг! Забыть

хоть на миг о кошмаре. Не имею в виду моих покойничков. Боюсь ТОГО.

   Но пока я еще  не  улегся,  нужно  проверить  кое-что.  На  диване  могли

остаться следы крови. Не обнаружила ли  их  уборщица?  А  может  быть,  этих

следов и не было? Приближаюсь к дивану. Волосы на голове у меня  поднимаются

дыбом. На диване лежит труп.

   "Это невозможно, нет! Умоляю! Это  неправда!  Слишком  много  для  одного

дня!" - повторяю  я  про  себя  и  одновременно  ощущаю,  как  холодный  пот

выступает у меня на лице и руках. "Держись, Монти, не может быть  такого  на

самом деле. Не поддавайся на подобные штучки", - уговариваю я себя.  Но  все

разумные мысли разбегаются, как тараканы, оставляя поле боя на  волю  ужаса,

который постепенно все сильнее и сильнее овладевает мной.

   Этот труп лежит навзничь вдоль дивана,  так  же,  как  лежала  женщина  в

черном костюме. Разница лишь в  том,  что  ноги  теперь  опираются  о  валик

дивана, а голова опущена между подушками. Лицо накрыто чем-то белым. Труп  -

женский. Ноги без чулок, босые пятки. Труп одет в легкое  цветное  платьице.

На  полу  рядом  с  диваном  лежат  пляжная  сумочка,  соломенная  шляпка  и

сандалики.

   Суперкошмар, казалось бы. Но нет.  Настоящий  кошмар  только  начинается.

Белая маска шевелится. Приподнимается. Труп садится!

   Не хочу видеть  этого!  Отворачиваюсь,  двумя  прыжками  достигаю  ванной

комнаты, врываюсь туда и закрываюсь на задвижку.  Сажусь  на  край  ванны  и

произношу слова молитвы, единственной, которую я запомнил с детских лет.

   За дверью раздаются шаги, стук каблучков. Шаги приближаются, труп  стучит

в дверь ванной. Не реагирую.

   - Монти, ты там? - спрашивает голос. Открываю дверь. Это  Майка.  Мог  бы

догадаться. Успела уже надеть сандалики на  каблучках,  высотой  с  Эйфелеву

башню.

   - Что за шуточки ты устраиваешь? Хотела испугать  меня,  черт  побери!  -

взрываюсь я.

   - О чем ты говоришь? - удивляется Майка.

   - Объясни мне, пожалуйста, что ты делаешь в моем доме?

   - Разряжаюсь, - говорит Майка. - На научной основе:  ноги  К  приподняты,

глаза накрыты чем-нибудь, мускулы расслаблены, приятные мысли и так далее. Я

всегда делаю это в перерывах между съемками.

   - Тебе прописали для этого как раз мой диван?

   - Я должна разряжаться всюду, где  только  предоставится  возможность,  -

произносит Майка. - Вчера разряжалась на подшивках  "Кинообзора",  прекрасно

получилось.

   Иду в комнату. Майка за  мною.  Приближаюсь  к  дивану,  делаю  вид,  что

поправляю разбросанные подушки.  Есть  небольшое  коричневатое  пятнышко  на

обшивке, почти незаметное.

   - Пошли позавтракаем, - предлагает Майка.

   - Куда? - спрашиваю я и мысленно перебираю рестораны, в  которых  у  меня

еще есть кредит.

   - В "Селект", разумеется, - говорит Майка.

   Припоминаю, что заплатить обещала она. Пускай будет "Селект".

   - Приведу себя в порядок, - говорит Майка и удаляется в ванную, прихватив

с  собой  пляжную  сумку.  Успеваю  выкурить  пару  сигарет,   и   вот   она

возвращается. Не представляю, чем она занималась  там,  так  как  появляется

абсолютно в том же  виде,  в  каком  удалилась.  Майка  придерживается  типа

"женщина из воды". Светлые, прямые волосы  до  плеч,  глаза  неподкрашенные,

ногти натуральные, ноги  босые  в  сандаликах  на  высоком  каблучке.  Ванда

утверждает, что такая внешность "из воды" наиболее трудоемкая. Наверное, так

и есть.

   Наряды Майки тоже предельно  просты:  обычно  это  коротенькое  платьице,

наброшенное на голое тело, с огромным декольте  в  стиле  дешевого  готового

платья. Эффект обеспечен. Анатомия Майки знакома и высоко ценится в стране и

за рубежом миллионами  кинозрителей,  расплачивающихся  звонкой  монетой  за

удовольствие восхищаться ею в самых разных ракурсах. Особенность  ее  фигуры

заключается  в  том,  что  она  невероятно  узка  во  всех  узких  местах  и

сверхвыпукла во всех выпуклых. В такой степени, что граничит с сюрреализмом.

   В  это  мгновение  Майка  нервно   вздрагивает.   В   комнате   раздается

приглушенный треск,  тихий,  но  странно  неестественный,  словно  отголосок

чего-то потустороннего. Подхожу к телефону и поднимаю трубку.

   - Это вы? - слышу голос  Пумс.  -  Какой-то  тип  звонил  к  вам.  Просил

передать, что будет звонить еще. Что сказать ему, когда он, позвонит?

   - Скажи ему, чтобы он сделал из себя чучело  и  покрасил  его  в  зеленый

цвет, - говорю я. - Запрещаю тебе звонить в мои  личные  апартаменты  в  тот

миг, когда меня посещает одна из звезд экрана. Поняла?

   - Прошу прощения, - говорит Пумс и вешает трубку.

   - Сигнал моего телефона в последнее время барахлит, но, мне кажется, звук

приятный, - говорю я Майке.

   - Брр, отваливаем отсюда поскорей, - отвечает она и берет в руки шляпку.

   Достаю ключ из  кармана  плаща,  и  мы  выходим  Уже  на  лестнице  Майка

припоминает, что ей необходимо срочно позвонить на студию и узнать, нужно ли

ей возвращаться после обеда на  съемки,  так  как  из-за  отсутствия  Франка

возникли какие-то сложности, застопорившие работу.

   Поскольку мы уже на втором этаже, я завожу Майку в канцелярию. В приемной

сидит какая-то женщина. При виде меня  она  поднимается.  Это  кельнерша  из

бара.

   - Погодите минутку, - говорю я.

   Иду с Майкой  в  кабинет.  Пумс  торопливо  захлопывает  какой-то  томик,

разложенный на машинке, которым она,  очевидно,  зачитывалась,  поднимается,

укладывает книгу на кресло и садится на нее.

   - Представься, Пумс, - командую я.

   - О, мы уже  знакомы,  -  восклицает  Майка.  Я  сначала  искала  тебя  в

канцелярии и только потом отправилась наверх, где меня встретила уборщица. Я

даже ждала тебя здесь, и мы успели поболтать с твоей секретаршей.

   - Значит, тебе известно, Пумс, кого ты видишь перед собой? - спрашиваю я.

   Пумс в  восхищении  кивает  головой  и  вглядывается  в  Майку  с  пылкой

набожностью.

   - Пумс безумно милая особа, можно тебя поздравить с таким  приобретением,

- говорит Майка... Пумс радостно краснеет.

   - Во всяком случае она высокообразована.  И  наверняка  видела  все  твои

фильмы, правда, Пумс?

   Пумс снова с восторгом кивает головой, но не может произнести  ни  слова,

онемев от волнения. Встреча  с  Майкой  Поляк  собственной  персоной  -  это

слишком великое переживание для нее.

   - Звони на студию, а я пока займусь клиенткой, - говорю я Майке.

   За плечами Майки жестами спрашиваю у Пумс, все ли в порядке. Пумс так  же

безмолвно показывает мне, что ничего сногсшибательного не произошло.  Выхожу

в приемную.

   - Слушаю вас, - обращаюсь я к кельнерше и сажусь рядом с нею на козетку.

   - У меня к вам просьба, - говорит она. -  Только  не  знаю,  сколько  это

будет стоить...

   - Что именно? - спрашиваю я.

   - Составление жалобы в суд.

   - А на кого вы собираетесь жаловаться и за что?

   -  На  этого  прохвоста  кельнера  из  нашего  бара.  Прихватил  все  мои

сбережения и смылся. Но я ему этого не прощу.

   - А кто вам велел отдавать ему?

   Девушка не отвечает.

   - Закружил вам голову, да?

   - Божился, что женится на мне, только ему, мол, нужно внести  задаток  за

квартиру. Вот я и взяла все с книжечки и отдала ему. После этого он с  месяц

морочил мне голову, а потом вообще дал драпака.

   - Как его фамилия? Где он живет?

   - Говорил, что его фамилия Пилц и живет он в Новом районе с  коллегой.  Я

была там, никто ни о каком Пилце и слыхом не слыхал.

   - Когда он улизнул?

   - Вчера перед закрытием бара. Сбежал прямо с работы и никому ни словечка.

Толстяк в бешенстве, обещает пересчитать ему ребра, но, я думаю, Пилц больше

не появится в баре, он скрылся навсегда с моими денежками в кармане.

   - Вы знаете каких-нибудь его приятелей?

   - Да к нему всякие заходили, о чем-то шептались по  углам,  но  я  их  не

знаю, темные типы, мне таких знакомых не нужно.

   - Где Пилц работал раньше? - спрашиваю я.

   - Этого я не знаю, - говорит девушка. - Даже подозреваю, что  он  не  был

никаким кельнером. Не очень-то у него это получалось.

   - А зачем тогда толстяк принял такого на работу?

   - Чтобы платить поменьше. Хозяин страшный скупердяй. Знаете, что я думаю?

Пилц, наверное, сидел до этого в тюрьме. Очень уж он не хотел  рассказывать,

чем занимался  перед  тем,  как  пришел  к  нам.  Вообще,  выглядел  он  как

уголовник.

   - А вы хотели выйти за него замуж?

   Девушка смотрит на меня с выражением лица, говорящим, что одно другому не

помеха.

   - Поищем его, - заявляю я. - Сначала проверим, не попал  ли  он  снова  в

тюрьму. Как его имя?

   - Антони. Но я слышала, как приятели называли его "Нусьо".

   - Позвоню, выясню, - говорю я. - Как только узнаю что-нибудь, дам  знать.

Вы сейчас возвращаетесь в бар?

   - Да, толстяк отпустил меня только на полчаса. И то с огромным трудом. Не

может справиться сам. Жена в кухне, он за буфетом,  и  еще  весь  зал  нужно

обслужить - это не шутка.

   - А когда был кельнер, чем вы занимались?

   - Я была на кухне. Мыла посуду  и  выдавала  порции  через  окошко.  ...Я

должна вам заплатить задаток? - говорит она смущенно.

   - Заплатите, когда ваш Нусьо вам вернет, - говорю я  (хотя  понимаю,  что

надежда на это слабая). - А пока у вас есть возможность отплатить за  услугу

другим способом. Припомните что-нибудь о той даме в  черном,  которая  вчера

вечером звонила от вас.

   - А я думала, что та дама ужинала, - говорит кельнерша.

   - Может быть, и ужинала, но во всяком случае  звонила  она  от  вас,  это

точно. Мне очень важна любая информация о ней.

   - Может быть, что-нибудь припомню, постараюсь,  -  говорит  кельнерша.  -

Если бы я хоть знала, как эта дама выглядела...

   В это мгновение двери кабинета распахиваются, Майка стоит у  порога  и  в

яростном нетерпении жестикулирует мне.

   - Ну, вы подумайте, я зайду в бар попозже, - провожаю я кельнершу.

   Вхожу в кабинет.

   - Майка, будь ангелом и потерпи еще один звонок.  Пумс,  соедини  меня  с

номером, записанным красным карандашом на стене у столика, пусть знает,  что

у меня есть секретарша.

   Пумс срывается с кресла так азартно, что задевает этажерку, с  которой  с

треском слетает гипсовая фигурка. Амур и Психея - прощальный  подарок  Нины.

Фигурка вдребезги. Пумс издает стон отчаяния и бросается  собирать  осколки.

При этом смахивает со стола свою сумочку, из  которой  вываливаются  все  ее

убогие принадлежности и смешиваются с кусочками  гипса.  Собираю  с  пола  и

укладываю  обратно  в  сумочку  ее  содержимое.  Майка  добавляет   щербатый

гребешок, вытащенный ею  из-под  кресла.  Пумс  собирает  в  узелок  бренные

останки мифической пары и убирает его в ящик своего столика.

   - Мне так неудобно, - говорит она с огорчением. - Я куплю вам такую же из

первого жалованья.

   - Не вздумай, - протестую я. - Ты не могла придумать ничего лучшего,  как

кокнуть это гипсовое свинство. Соединяй меня с номером, который я дал тебе.

   - Господин адвокат Рифф будет говорить с вами, - произносит Пумс в трубку

и вручает ее мне.

   - Роберт? - спрашиваю я.

   - В чем дело?

   - Мне нужно получить информацию.

   - Весь следственный отдел к вашим  услугам,  приказывайте,  -  произносит

Роберт благоговейным тоном.

   - Я хотел бы узнать кое-что о некоем Антони Пилце, по  прозвищу  "Нусьо".

Есть у вас такой на учете?

   - Загляну в картотеку. Пилц это его настоящая фамилия?

   - Не имею представления. Под такой фамилией  он  числился  до  вчерашнего

вечера в качестве кельнера в баре "Под Балконами".

   - Пропал?

   - Не пришел на работу, и в баре не знают, что с ним произошло.

   - Его приметы?

   - Возраст около тридцати, глаза  не  знаю  какие,  шатен,  рост  средний,

щуплый...

   - Адрес?

   - Скорее всего фальшивый.

   - Проверю. Позвоню тебе. У тебя новая секретарша? Судя по голосу сексапил

довольно средний. Сходится?

   - Ты украшение своей профессии, я всегда говорил  это,  -  прощаюсь  я  и

кладу трубку.

   4

   Выходим, ловим такси и  добираемся  до  "Селекта".  Это  на  другом  краю

города, но Майка платит и за такси. "Селект" это совсем не то, что бар  "Под

Балконами". "Селект" это прежде всего  самая  дорогая  в  городе  гостиница.

Здание, выходящее четырьмя фасадами на четыре улицы. Главный  вход  с  Аллеи

Моцарта. Великолепный холл ведет в ресторан и к бару.  Но  в  эти  заведения

есть еще один вход с боковой улицы. Именно на ней и  останавливается  такси.

Через скромные, не украшенные какой-либо вывеской  двери  входим  в  длинный

коридор, заканчивающийся портьерой. За портьерой - гардероб, зал  ресторана,

коктейль-бар и кафе. Рандеву элегантного  мира.  Моднейшее  место  нынешнего

сезона.

   Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея  и  овощное

желе ("только несладкое", предупреждает она), я - двойной кальвадос. Кельнер

исчезает. Остаемся наедине.

   - Майка, мне нужно поговорить с тобой, - начинаю я.

   - Валяй, -  разрешает  Майка.  -  И  так  вижу  по  твоей  мине,  что  ты

собираешься основательно побеседовать.

   - Только пересядь сначала,  потому  что  если  ты  будешь  сидеть  против

зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, - заявляю я.  Майка  пересаживается.

Располагаемся теперь плечо к плечу.

   - С каких пор ты стала клептоманкой? - спрашиваю я.

   - Клептоманкой? - удивляется Майка.

   - Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно,  это

так нужно, чтобы Майя Поляк  отличалась  чем-то  сенсационным,  каким-нибудь

"неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности  в  творческой  работе

артистки",  проявляющимся  в  данном  случае  в  форме  клептомании.  Отсюда

серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи  Поляк  о

позорной тайне, которую она тщательно скрывала  до  того  самого  мгновения,

когда выяснилось, что это почетная тайна, далее -  пикантные  подробности  о

кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных  предметов,

упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных

"подвигов", к каковым свидетелям и я отныне буду иметь  честь  принадлежать,

одним словом - журналистский шлягер на службе твоей популярности.

   - К кому ты имеешь честь принадлежать? - спрашивает Майка.

   - К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла  у

Пумс губную помаду.

   - Я украла помаду?

   - Ты подняла с пола помаду, которая выпала  из  ее  сумочки,  и  украдкой

переправила ее в кармашек твоего  платья,  где  она  и  находится  в  данный

момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.

   - Не отдам, -  отвечает  Майка,  совершенно  не  выбитая  из  колеи  моей

проповедью. - Это моя помада!

   - Она выпала из сумочки Пумс,  я  видел,  как  ты  подняла  ее  вместе  с

расческой.

   - Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня

и положила туда, понятно?

   Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.

   - Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? - спрашивает она.  -

Или считаешь, что твоя секретарша так богата?

   - А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее,  или  получила

от кого-нибудь в подарок.

   - Не упрямься, Монти, Украла  и  все  тут.  Между  нами  говоря,  женщины

довольно часто уводят друг у друга такие мелочи  и  не  считают  это  чем-то

особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто  воспользовалась

возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.

   - Когда она украла, в какой момент?

   - Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я  поднялась

к тебе в  квартиру.  Моя  сумочка  не  запирается,  из  нее  не  так  сложно

что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на  секунду,  и  Пумс  тут  же

нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в

ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только,

когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.

   - Выдумываешь, - говорю я. - Из ванной ты вышла  с  накрашенными  губами.

Значит, помада была с тобою все время. - Да, я вышла накрашенная, но  другой

помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады.  Одну

на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и  одновременно  обнаружила

отсутствие вечерней помады. То  есть  именно  этой,  -  произносит  Майка  и

предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой

рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.

   - Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную  старку,  -

обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.

   - Нет кальвадоса? А ведь вчера  был?  -  удивляюсь  я.  Кельнер  разводит

руками.

   - Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были  куплены  две

бутылки кальвадоса, - говорю я, указывая на Майку.

   -  Как  на  духу,  привезли  вчера  ко  мне  две  бутылки  кальвадоса,  -

подтверждает Майка.

   - Впрочем, все равно, пусть будет старка, - говорю я. Кельнер удаляется.

   - А чем отличается утренняя помада от вечерней? - спрашиваю я у Майки.

   - Утренняя светлее, вот такая, - Майка открывает один  из  цилиндриков  и

предъявляет мне помаду, - а вечерняя - темнее, сравни.  -  Открывает  второй

цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь  разницу  в

оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и  желе.  Прикладываюсь  к

рюмке.

   - Устрою ей головомойку, - заявляю я.

   - Секретарше? Не стоит, лучше не  говори  ей  ничего,  это  действительно

мелочь, - говорит Майка. - Знаешь, что мне приходит в  голову?  Может  быть,

она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на  память.  Она

так была потрясена встречей с героиней "Черной  лестницы"  и  присвоила  эту

помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.

   - Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, - говорю  я.  -  Ты  точно

помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?

   - Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит?  -  отвечает  вопросом

Майка.

   - К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а

по некоторым причинам мне необходимо  припомнить  все,  минуту  за  минутой.

Давай пройдемся по фактам. Ладно?

   - Вчера я была на встрече со  шведскими  актерами,  -  говорит  Майка.  -

Вернулась домой в одиннадцать и улеглась.  В  двенадцать  меня  вытащили  из

постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и  мечтающие  о  том,

чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.

   - Помедленней, - говорю я. - Будь так великодушна и припомни, что это  ты

сама пригласила нас.

   - Действительно, я совершила такую глупость, - признает Майка. - Никак не

могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на  ужасное  место  в

диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер  не  смог  бы

одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал  диалог.

Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него

трубку и сообщил мне,  что  тебе  нечего  пить.  Я  упомянула  о  персиковой

наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по  дороге.

Прорепетировала целую сцену, прежде чем  вы  постучали.  Набросила  халат  и

приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом  пришел  сосед  с  кошмарной

женой в папильотках...

   - Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет

память...

   - В вишневом была я.

   - Ты была в зеленом, - протестую в ответ.

   - Все у тебя перепуталось, - смеется Майка. - Я была в вишневом, а она  в

голубом.

   - Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?

   - Это был мятный ликер. Когда мы  уже  прикончили  наливку,  в  шкафу  за

бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился

уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.

   - Я действительно был не в себе. И что ты ответила?

   - Я ответила очень благородно: "Дорогой друг, - сказала я. -  Мы  знакомы

уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не  раз  поддерживало  меня  в

трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось  в

буднях заурядного супружества..."

   - "Восьмое дерево", сцена на террасе, а? - комментирую я.

   - У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?

   - Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.

   - Сценарий как сценарий, а я  была  там  просто  великолепна,  -  говорит

Майка.

   Ты была в порядке, невзирая на то, что  фильм  довольно  серый,  я  и  не

скрывал от Франка своего мнения.

   - Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.

   - Успех и уровень - вещи разные. Если  честно,  он  написал  только  один

хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.

   - "Черную лестницу", конечно. Но я не считаю, что  следующие  его  фильмы

были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были  чем-то  ближе

мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -

   - Ну ладно, а что было дальше?

   - Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что  я  последняя  твоя

надежда на спасение, что ты находишься на  краю  пропасти  и  выручить  тебя

может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил

ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.

   - Не будем углубляться в подробности, - останавливаю я Майку. - Что  было

дальше?

   - А больше ничего. Франк  увел  тебя,  соседи  попрощались,  я  поставила

будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В

половине девятого позвонила тебе, так как мне  хотелось  убедиться,  что  ты

благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец  застала

тебя.

   - Плати и пойдем, - говорю я.

   Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка  останавливается  у

зеркала, а я направляюсь в сторону  бара.  Бармен  при  виде  меня  сияет  и

привычно хватается за бутылку.

   - Уже было за столиком, - останавливаю я жестом его порыв. -  Что  у  вас

там с кальвадосом?

   - Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? -  удивляется

бармен. - Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы  не

держим этого пойла. Шеф  считает,  что  кальвадос  не  гармонирует  с  нашим

заведением.

   - Вчера ночью  мой  приятель  купил  у  вас  две  бутылки  кальвадоса,  -

настаиваю я.

   - Наверняка, не у меня, - возражает бармен.

   На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу  отвезти

меня домой.  В  последнюю  минуту  Майка  дает  мне  взаймы  немного  денег.

Настоящая подруга.

   В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она  с

прежней ловкостью прячет под себя  на  кресло.  Скучает  бедняжка.  Напрасно

только она скрывает от меня  свое  чтиво.  Нина  совершенно  открыто  читала

целыми днями детективы или разглядывала журналы.

   - Роберт звонил? - спрашиваю ее.

   - Какой Роберт? - отвечает она вопросом. Показываю на  телефонный  номер,

записанный на стене.

   - Звонил, - говорит Пумс. - Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.

   Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему,  она

страшно  обрадована  возможностью   продемонстрировать   хоть   какую-нибудь

деятельность.

   - Этот твой Нусьо Пилц щеголял  двумя  серебряными  фиксами  на  передних

зубах? - спрашивает Роберт. - Если да, он мог бы оказаться  Нусем  Щербатым,

которого мы срочно разыскиваем.

   - Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу  уточнить  это,  -

говорю я. - А что это за Нусьо Щербатый?

   - Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел,  -  отвечает  Роберт,  -

Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее  время

обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся  банда  уже  сидит,  недостает  нам

только Нуся, не знаем даже, где он прячется.  Вполне  может  быть,  что  наш

Нусьо и твой Нусьо - одна и та же особа.

   - Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, - завершаю я беседу

и кладу трубку.

   Бросаю взгляд на сейф,  стоящий  в  углу  комнаты.  Потом  направляюсь  к

балконной  двери,  отодвигаю  портьеру,  наклоняюсь,  втыкаю  палец  в  губы

покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что

в  щели  появляется  серебряный  блеск.  Пумс  наблюдает  за  всем  этим   с

вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.

   - Это Щербатый Нусьо. - говорю я. - Мне не удалось узнать его сразу.

   - А вы знали его до этого? - спрашивает Пумс.

   - Знал в роли кельнера в баре "Под Балконами". Но знаешь, кельнера не так

просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой

куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я  не  узнал

его и только позднее вычислил, что это он.

   - Интересно, откуда он взялся здесь? - говорит Пумс.

   - Действительно, интересно, - поддерживаю я. -  Во  всяком  случае  вошел

сюда он собственными ногами, и только здесь был убит  за  портьерой,  где  и

лежит до сих пор.

   - Откуда вы знаете?

   - В портьере есть отверстие на высоте примерно  метр  двадцать  от  пола.

Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок,  прямо

в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.

   - А кто стрелял в него?

   - Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с  этим

что-то общее.

   - Может быть, это она застрелила его?

   - Может, но в таком случае, кто застрелил ее?

   - Убила его, а потом покончила жизнь  самоубийством,  -  предлагает  свой

вариант Пумс.

   - И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола?  Пумс,  ты

несешь околесицу.

   - Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.

   - Действительно, но кто? И почему все это должно было  произойти  в  моей

квартире? Можешь ответить на это?

   - Нет, вряд ли, - говорит Пумс.

   - Но, может быть, ты сумеешь ответить мне  на  другой  вопрос:  зачем  ты

украла помаду?

   Пумс краснеет и отворачивается.

   - А как вы узнали? - спрашивает она.

   - Это не важно. Зачем ты украла ее?

   - Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, - пытается  оправдаться

Пумс. - А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться

работать у вас.

   - Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.

   - Я больше не буду, - плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в "Обманщиках".)

   - Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с  помадой,  она  вернулась

туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.

   - Не туда попали, - говорит Пумс в трубку. - Это  бюро  адвоката  Эдварда

Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю  трубку  у  нее  из  рук,  говорю:

"Алло".

   - Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть?  -  журчит  в  телефонной

трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.

   - Что тебе? - спрашиваю я.

   - Всю ночь думал над тем, о чем  мы  вчера  беседовали  в  машине,  и  не

убежден до сих пор, - заявляет Густав.

   - А какой ты видишь иной выход? - осведомляюсь я.

   - Цианистый калий, - отвечает Густав.

   - Цианистый калий - это не практично, -  возражаю  я.  -  Во-первых,  его

сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных  осложнений.  Во-вторых,

как  подать  это  так,  чтобы  создать  видимость  того,  что   тетка   сама

воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал  тебе

останавливаться на этом варианте.

   - А мне кажется, это все же лучше, чем  газ,  -  пытается  сопротивляться

Густав.

   - Но мой способ надежней, никто  не  подкопается,  -  убеждаю  я  его.  -

Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в  ее  бульон,

потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к

ее спальне. Потом  отправляешься  домой  и  почиваешь  на  лаврах,  так  как

остальное  уладят  за  тебя  другие.  Включая  и  официальное  подтверждение

самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт,  чего  тут

капризничать?

   - Капризничаю потому, что такой  вариант  не  предусматривает  алиби  для

меня: Я должен иметь  алиби,  иначе  меня  посадят.  От  алиби,  которое  ты

предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.

   -  Могу  предложить  тебе  более  привлекательное:  ты  сговариваешься  с

приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.

   - Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?

   - Ты таскаешь его по  разным  ресторанам,  и  между  прочим  заезжаете  в

какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в  туалет,

через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь  все,  что

нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в  зал  ресторана.  Предельно

просто.

   - Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от

теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.

   - Как только мне придет что-нибудь в голову, я  позвоню,  -  обещаю  я  и

кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с  Густавом  произвели  на

Пумс огромное впечатление.

   - Как видишь, я могу считаться  самым  гениальным  адвокатом  в  мире,  -

объясняю я ей. - Другие только после свершившегося стараются вытащить  своих

клиентов из болота,  в  которое  они  вляпались,  я  же,  наоборот,  сначала

продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их

в нем.

   - Вы шутите, - неуверенно возражает мне Пумс.

   - Густав самый настоящий преступник,  он  свершил  целый  ряд  чудовищных

повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет  под

маркой "Синей библиотеки".

   - Чем занимается этот господин? - спрашивает Пумс.

   - Он является директором Издательства детективной  литературы.  Выпускает

также журнал "Детектив" и серию криминальных повестей, знакомую тебе  "Синюю

библиотеку". Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал

в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.

   - Вы что, придумываете для них темы?

   -  Нет,  в  основном,  я  исправляю  фактические  нелепицы,  которыми  их

продукция так богата. Конечно, я могу заметить, может быть, одну  несуразицу

из сотни. Ты догадываешься, наверно, что никто не в состоянии прочесть  весь

тот вздор, который Издательство направляет в печать.

   - Я хотела бы  помочь  вам,  -  сочувствует  мне  Пумс,  -  но  не  очень

ориентируюсь в этом жанре. Мне больше нравятся книжки о любви.

   - Да ладно, я и не ожидал от тебя никакой профессиональной помощи. Но, по

крайней мере, ты могла бы  не  говорить  по  телефону:  "Это  бюро  адвоката

Эдварда Риффа". Откуда это пришло тебе в голову?

   - Но ведь это ваша фамилия?

   - Рифф, но не Эдвард. Эдвард Рифф умер. Он был моим  отцом  и  выдающимся

адвокатом, но скончался уже шесть лет назад.

   - А как зовут вас?

   - Можешь обращаться ко мне "господин Монти".

   - От какого имени это происходит?

   - Я предпочел бы  не  говорить  на  эту  тему.  Мои  родители  отличались

незаурядной фантазией при выборе имени для меня. К  счастью,  второе  имя  у

меня обычное - так что я подписываюсь, как правило,  Одекер  М.Рифф.  Выучи,

пожалуйста, это наизусть, а я выйду минут на пятнадцать.

   Спускаюсь в бар, усаживаюсь за столиком у окна, киваю кельнерше.

   - Вы были правы,  -  говорю  я  ей.  -  Этот  Антони  Пилц  действительно

уголовник. По кличке Щербатый Нусьо. Полиция разыскивает его.

   - А когда его найдут, получу ли  я  обратно  свои  деньги?  -  спрашивает

кельнерша.

   - Сомневаюсь. Думаю, что Нусьо потратил их  на  фальшивые  документы,  он

ведь укрывался, а фальшивые документы стоят недешево.

   - Прохвост, - говорит кельнерша.

   - О мертвых - либо ничего, либо хорошо, - изрекаю я  на  латыни,  заранее

уверенный в том, что кельнерша не сумеет оценить всю глубину моей мысли.

   - А вы ничего не припомнили о даме в чёрном? - спрашиваю я снова.

   - Припоминаю одну такую, она  сначала  звонила,  а  потом  заказала  себе

салат, но не знаю, та ли это, которая вас интересует, - роняет кельнерша.

   Вынимаю из кармана черный шелковый шарфик в белую клетку, который я  снял

с шеи покойницы на балконе у седовласой соседки, так  как  боялся,  что  при

транспортировке трупа на соседний балкон, шарфик соскользнет на  улицу.  При

виде шарфика лицо кельнерши проясняется.

   - Да, это та самая, - подтверждает она. - Помню этот шарфик, он был у нее

на шее. Очень бросается в глаза, точно?

   - Расскажите мне подробно обо всем, что вы заметили, - говорю я.

   В баре сейчас пусто, толстяк дремлет за стойкой,  так  что  вполне  можно

спокойно поговорить.

   - Я заметила, как дама с этим шарфиком на шее звонила по телефону. Я была

тогда в кухне, мыла под краном тарелки, кран находится у  самого  окошка,  а

дама эта стояла в коридоре рядом и звонила  кому-то.  Даже  помню,  что  она

говорила.

   - Как раз это и есть главное: что именно она говорила!?

   - Она набрала номер  и  заявила,  что  хочет  побеседовать  с  господином

адвокатом. Я начала прислушиваться, так как  тоже  собиралась  обратиться  к

адвокату по поводу Нусьо и моих  денег.  Поэтому  меня  и  заинтересовал  ее

звонок.

   - Назвала ли она фамилию адвоката?

   - Наверное, да, но я не  расслышала.  Знаю  только,  что  она  собиралась

поговорить с адвокатом "по поводу лестницы". Она выразилась именно  так  или

похоже. Очевидно, адвокат был там, так как она сразу же стала излагать  суть

своего дела.

   - Прошу вас, повторите дословно все, что вы услышали. Хорошо?

   -  Я  попробую.  Сначала  она  сказала:  "Эта  лестница  украдена",  а  я

удивилась, как можно украсть лестницу?

   - Повторяйте только то, что она говорила, а то, что вы думали, отложим на

потом, - осторожно вставляю я.

   - Она говорила: "У меня есть доказательство, я застраховалась  на  всякий

случай, мой депозит хранится в вашей канцелярии,  я  заставлю  их  заплатить

мне".

   - Какой депозит?

   - Она сказала, что несколько лет назад оставила на  хранение  у  адвоката

что-то, что стоит сейчас кучу денег. Говорила:  "Господин  адвокат  при  мне

поместил мой депозит в несгораемый сейф, мне это необходимо получить,  когда

я могу зайти к вам?" Потом сказала еще, что она прямо с поезда  и  не  хочет

ждать до утра, потому что ей пришлось бы тратиться  на  гостиницу,  так  что

лучше будет, если господин адвокат сразу  отдаст  ей  это  из  сейфа.  Потом

сказала еще: "Ну ладно, час или два я могу подождать, есть еще ночной поезд.

Тем временем я поужинаю, только не подведите меня!  Я  должна  получить  это

сегодня же!" И все время повторяла, что это имеет огромную  ценность.  Потом

еще говорила что-то  о  каком-то  ключе,  только  этого  я  уже  не  поняла.

Говорила: "А как я попаду туда?", а потом еще: "Ах, значит, я  должна  взять

ключ из-под шланга". Из-под какого шланга - этого я не смогла понять.  Может

быть, плохо расслышала?

   - Что она говорила еще?

   - А больше ничего, повесила трубку. И как раз в эту минуту толстяк позвал

меня в зал, потому что Антони исчез и некому было обслуживать гостей.

   - Когда именно исчез Антони? Во время телефонной беседы дамы или до нее?

   - Помню, я подавала ему заказанные блюда еще во время ее разговора. Когда

именно он ушел, не знаю. Когда толстяк вызвал меня из кухни, я заметила, что

белая куртка Антони висит в коридоре на вешалке. Значит, он переоделся перед

выходом.

   - В котором часу все это происходило? Когда точно эта  дама  говорила  по

телефону?

   - Не помню, но наверное,  это  было  до  девяти,  где-нибудь  в  половине

девятого. Потому что в девять я уже подавала в зале.

   - Вы ее в зале видели?

   - Видела и даже подавала ей ужин.

   - Разговаривали с нею о чем-нибудь?

   - Нет, не разговаривала. Она, к слову, и не сидела долго. Даже не  доела,

расплатилась и вышла.

   - И вы уже больше не видели ее?

   - Нет, она не вернулась в бар. Да я и не думала о ней, только злилась  на

этого прохвоста Антони, пусть его Бог накажет за то, что он обидел меня.

   "Уже наказал" - мог бы я уверить ее, но не произношу ни слова.  Благодарю

за информацию и выхожу. На улице ловлю такси и называю адрес.

   5

   Опольский сидит за столиком на террасе, склонившись над стаканом  молока.

Он так стар, что просто грустно смотреть на него. Правда,  в  зале  суда  он

выглядит намного лучше. Здание суда намного  старше  его.  И  он  одерживает

победы, что там говорить! Но появляется там все реже и реже.

   Обычно я всегда начинаю разговаривать с ним на высоких тонах,  просто  не

хочется верить, что такой старый человек еще не глух. Но он  не  глух,  слух

его превосходен. После нескольких фраз я говорю уже нормальным голосом.

   Пересказываю ему всю историю с самого начала и  со  всеми  подробностями,

Опольский слушает  словно  из  вежливости,  он  совершенно  не  кажется  мне

потрясенным или хотя бы удивленным.

   - Ну ладно, а зачем  ты  все  это  мне  рассказываешь,  -  отзывается  он

наконец, когда я заканчиваю свой рассказ и зажигаю сигарету.

   Голос у него слабый. Впрочем, он никогда не отличался громогласностью или

эффектным красноречием. Его таланты относились совсем к иной области.

   - Дело в том, что дама  в  черном  могла  звонить  только  вам  и  никому

другому, - отзываюсь я. - Что ей было нужно?

   - Она не звонила мне, - говорит Опольский.

   - Кому же она звонила? - настаиваю я. -  Все  ведь  совпадает:  ключ  под

шлангом пожарного крана в нише,  который  вы  прятали  там  еще  во  времена

совместной работы с моим отцом, несгораемый сейф, и то, что она  звонила  из

бара, расположенного в нашем доме... И этот депозит был явно положен еще  до

того, как практику в нашем бюро принял я. Тогда еще я был за границей.

   - Не сдавала она мне никакого депозита, - говорит Опольский. - И  звонить

мне не могла тоже: дома у меня нет телефона.

   - В таком случае, кому же она могла звонить? Кто мог назначить ей встречу

в нашей канцелярии, а потом впустить ее в мою  квартиру?  Кто  мог  все  это

устроить кроме вас или меня?

   - Не я. Предполагаю, что это мог сделать ты, - отзывается Опольский.

   - А я предполагаю, что вы. Это было так: дама в черном оставила у вас  на

хранение нечто, а потом выехала за границу, скорее  всего,  во  Францию.  Вы

рассчитывали  на  то,  что  она  не  вернется,  и  использовали  это  нечто,

оставленное ею, в корыстных целях.  Этот  депозит  представлял  собою  некую

денежную ценность, дама в черном подчеркивала это  в  телефонном  разговоре.

Совсем недавно, судя по тому же разговору, дама узнала, что была обманута, и

этот обман имел прямую связь с ее депозитом. Она села в поезд, приехала сюда

и прямо с вокзала пришла в нашу канцелярию. Никого  там  не  застала.  Потом

спустилась в бар и позвонила вам, требуя возвращения депозита. Поскольку  вы

эту вещь промотали, вы никак не могли возвратить ее владелице. Вы велели  ей

подняться в канцелярию, открыть себе  дверь  ключом  из  тайника  и  ожидать

вашего прихода. После чего пришли и застрелили ее из револьвера. Вы  отлично

помнили, где он лежит, так как еще мой отец держал его в том же ящике стола.

   - А какое участие принимал во всем этом Щербатый Нусьо?

   - С ним все просто. Он крутился у телефона  во  время  разговора  дамы  в

черном с вами. Окошко,  в  котором  он  получал  блюда  для  зала,  рядом  с

аппаратом. Все подслушал. Деньги ему нужны были позарез. Земля уже горела  у

него под ногами, нужно было бежать, а это дело дорогостоящее. Услышал, что в

нашем сейфе находится нечто ценное. Прикинул, что  успеет  подняться  к  нам

наверх и облегчить сейф еще до того, как черная доест  ужин.  Пошел  на  наш

этаж, вынул ключ из-под гидранта, открыл дверь,  вошел  в  кабинет  и  начал

подбираться к содержимому сейфа. Но черная  поспешила,  она  нервничала,  не

стала доедать ужин и поднялась наверх раньше, чем рассчитывал Нусьо. Застала

его врасплох. Нусьо спрятался за  портьерой  и  сидел  там  спокойно.  Потом

пришли вы, состоялся, вероятнее всего, короткий разговор, во время  которого

вы достали револьвер из ящика и застрелили даму. Но с первого выстрела вы не

попали в цель, пуля пробила портьеру и досталась Нусьо.  Только  со  второго

выстрела вы убили и черную.

   - А потом притащил ее наверх в твою квартиру? Зачем это было мне нужно?

   - Может быть, вы хотели направить подозрение на меня.

   - Каким способом я попал в твою квартиру?

   - Вы отлично знали, что ключ от канцелярии подходит и к моей квартире, вы

когда-то снимали  ее  вместе  с  отцом,  и  она  перешла  ко  мне  вместе  с

канцелярией. После того, как вы перенесли труп в квартиру, вы  вернули  ключ

под гидрант и преспокойненько отправились домой.

   - И что тебя удерживает от того, чтобы все это пересказать полиции?

   - Я бы предпочел, чтобы вы сделали это сами. Не очень-то приятно обвинять

в убийстве приятеля собственного отца.

   - Мы не были приятелями, мы лишь вели сообща канцелярию.  Твой  отец  был

специалистом по гражданским делам, я - по уголовным, это было очень выгодное

содружество, и мы пользовались отличнейшей репутацией.

   - Которая перешла ко мне по наследству вместе с канцелярией. К сожалению,

мне не под силу с достоинством продолжать вашу традицию, просто,  видимо,  я

из другого теста.

   - Ты дилетант, и в этом твоя трагедия. Образование ты получил, и все-таки

ты лишь любитель и никогда не совершишь ничего стоящего.

   - Почему же? И у меня были свои маленькие успехи.

   - Я  не  утверждаю,  что  ты  бездарен.  Но  удачи  таланта  без  высокой

профессиональности - всегда случайны.

   - Какой же это был депозит? - спрашиваю я.

   - Не имею представления. Очевидно, это была клиентка твоего отца, я лично

ничего не слышал ни о каком депозите.  Возможно,  он  и  сейчас  преспокойно

лежит себе в сейфе. Не могу понять, как ты до сих пор не проверил этого.

   - По самой простой причине, я не знаю, как открывается сейф.  Никогда  не

испытывал необходимости в нем и не предполагал, что отец мог держать  в  нем

что-либо, что могло бы пригодиться мне. А если бы я  захотел  отворить  его,

мне пришлось бы  взламывать  дверцу,  так  как  я  совершенно  не  знаком  с

комбинацией цифр, открывающей  замок.  А  вот  вы,  я  надеюсь,  знаете  эту

комбинацию. Так сообщите ее мне.

   - Я тоже не знаю ее, - заявляет Опольский. - Сейф приобрел и  пользовался

им твой отец.  Кстати,  пользовался  крайне  редко.  Сейф  служил  больше  в

качестве декорации, для пробуждения в клиентах уважения к нашему  заведению.

Поэтому я никогда не интересовался тем, как сейф открывается.

   - У меня появилась  мысль,  -  заявляю  я.  -  Нусьо  Щербатый  вовсе  не

вламывался к нам. Это вы привлекли его в качестве специалиста по  открыванию

сейфов. Вы ничего не знали о депозите. Узнали только из звонка  черной.  Эта

дама позвонила вам, так как узнала, очевидно, что Эдвард Рифф умер. Вот  она

и обратилась к его компаньону, фамилия которого  до  сих  пор  красуется  на

дверях канцелярии. Вполне вероятно, что она звонила не домой к вам, а сюда в

клуб, где вы обычно проводите время. От нее вы узнали, что в сейфе находится

нечто очень ценное. В настоящее время вы не  очень-то  зарабатываете,  перед

вами перспектива плохо обеспеченной старости. И вот - искушение.  Но  вы  не

могли открыть сейф сами, отсюда  участие  Щербатого.  Вы  встретили  даму  в

черном, проводили ее в мою квартиру и застрелили там, а Нусьо  в  это  время

открывал в канцелярии сейф. Потом вы вернулись вниз, Нусьо на всякий  случай

спрятался за портьеру, и вы его застрелили тоже.

   - Зачем мне было убивать его до того, как он открыл  сейф?  -  спрашивает

Опольский. - Ведь это же нелепость.

   - А откуда вы знаете, что Щербатый не открыл его? - спрашиваю с  натиском

я, но Опольский ничуть не смущается.

   - А разве открыл? - изрекает он.

   - Не открыл, но вы думали, что открыл. Когда вы вошли, то заметили  рядом

с сейфом, а может быть, на столе какой-нибудь предмет, который вы и  приняли

за сокровище извлеченное  Нусьо  из  сейфа.  Вы  выстрелили  в  Нусьо  через

портьеру и удалились, унося это сокровище. Только потом  вы  убедились,  что

этот предмет не представлял из  себя  ничего  ценного.  Возможно,  это  были

инструменты Нусьо, завернутые в бумагу, или еще  что-нибудь,  совершенно  не

имеющее никакого отношения к делу. Таким образом вы совершили два  абсолютно

бессмысленных убийства.

   - Откуда по-твоему я мог знать Нусьо?

   - Защищали его когда-нибудь в суде - отсюда и знакомство. Когда вы пришли

на встречу с черной, вы заглянули в бар, чтобы увидеть, там ли  она,  ее  не

заметили, зато заметили Нусьо и моментально сообразили, какую  пользу  можно

извлечь из встречи с ним. Вы пообещали ему неплохой куш,  взяли  с  собой  в

канцелярию, а черную в это время увели в мою квартиру.

   - С таким же успехом все это мог бы проделать и ты? Не правда ли?

   - У меня железное алиби. А есть ли алиби у вас?

   - Нет, конечно. Я весь вечер сидел дома. Порядочные люди  вообще  никогда

не имеют алиби.

   - Я как раз порядочный и,  несмотря  на  это,  совершенно  случайно  имею

алиби.

   - Если бы моим клиентом был какой-нибудь  твой  противник,  я  бы  взялся

разрушить твое алиби. Насколько я понял, оно заключается в  том,  что  некий

Франк Шмидт не расставался с тобою в течение всей ночи. Но это неправда.  Ты

с ним расставался по крайней мере один раз на время, вполне достаточное  для

того, чтобы застрелить парочку людей. А именно - тогда, когда Шмидт  покупал

кальвадос.

   - Но ведь это было в "Селекте", на другом  конце  города.  И  весь  поход

Шмидта занял самое большее пять минут. Я никак не успел бы добраться туда  и

обратно так быстро, чтобы Франк,  вернувшись  с  бутылками,  застал  меня  в

машине. А он готов присягнуть, что все так и было.

   - Черная могла в это время  быть  не  в  канцелярии.  Ты  задержался,  ей

надоело ожидать, она  изменила  свои  планы  и  поехала  в  "Селект",  чтобы

переночевать там. Ты заметил ее у гостиницы, убил, а труп спрятал в  машину.

Утром, когда Франк отвез тебя домой, отвлек на момент  его  внимание,  вынул

труп из машины и отнес наверх.

   - А Щербатого я тоже убил рядом с "Селектом"?

   - Нусьо убила черная, когда застала его  в  канцелярии  рядом  с  сейфом.

Щербатый забрался туда, чтобы ограбить сейф, как  ты  и  предполагал  ранее.

Черная, увидев грабителя у сейфа, в котором хранился  ее  депозит,  потеряла

голову и застрелила Нусьо, чтобы спасти свое сокровище.

   - Нусьо был убит за портьерой, а не рядом с сейфом, - говорю я.

   - Может быть, и не рядом с сейфом.  Может  быть,  вовремя  спрятался,  но

портьера пошевелилась, черная заметила это и выстрелила.

   - Откуда она знала, где револьвер?

   - Нашла его случайно. Сидела за столиком и от скуки выдвигала и закрывала

обратно ящики. В одном из них увидела револьвер. Чёрная взяла его в руки,  в

это время портьера колыхнулась, и черная нажала курок.

   - Никто не стреляет ни с того  ни  с  сего  в  портьеру,  даже  если  она

колышется. Даже если там кто-то прячется. В таком случае, тем более никто не

стреляет.

   - Черная могла испугаться. Женщины со страху способны на. любые глупости.

Портьера колыхнулась, черной стало не по себе, боялась взглянуть на портьеру

еще раз, предпочла* выстрелить. Чисто женская реакция.  Потом  увидела,  что

она  наделала,  испугалась  еще  больше,  немножко  подождала  тебя,  ты  не

приходил, она боялась все сильнее и убежала в  гостиницу,  где  ты,  в  свою

очередь, застрелил ее.

   - Из какого револьвера?

   - Револьвер  она  прихватила  с  собой.  Ты,  вероятно,  остановил  ее  и

разговаривал с нею минуту-другую, в процессе беседы отобрал у нее  револьвер

и застрелил ее.

   - Как же я мог узнать ее ночью рядом с  гостиницей,  если  я  никогда  до

этого ее не видел?

   - Это ты так утверждаешь. Может быть, ты знал о ее приезде еще  до  того,

как она позвонила тебе. И знал, как она выглядит.

   - Ничего я не знал о ней, и мне она не звонила. Во  время  стоянки  перед

"Селектом" голова моя была забита  вовсе  не  стрельбой  по  живым  мишеням.

Можете мне поверить, у меня были более серьезные проблемы.

   - А свидетели у тебя есть? - спрашивает Опольский.

   - Свидетель был, - говорю я. - Но выступать в суде он не станет. Это  был

свидетель, которого не было.

   - Как так? - удивляется Опольский.

   - Был и одновременно его не было. Не знаю, как объяснить это вам.

   - Ну и не объясняй. Меня все это совершенно не касается.

   - Вы были когда-нибудь в жизни алкоголиком? - спрашиваю я.

   - Даже дважды, с рецидивами.

   - А доходили до белой горячки?

   - В моем возрасте можно иметь позади богатый опыт.

   - Я лично дошел до белой горячки, - с горечью сообщаю я. -  И  что  самое

обидное, пил не так уж и много. Другие пьют больше.

   - Много пить начинаешь уже тогда, когда чувствуешь, что  дошел  до  белой

горячки. Тогда уже все равно, - делится своим прошлым опытом Опольский.

   - Да, уже месяца два я пью, не переставая. Два  месяца  назад  я  впервые

столкнулся с галлюцинацией. Это было страшным потрясением для  меня.  И  как

можно было с этим бороться? Только пить дальше.

   - И ты пьешь, и видения навещают тебя  все  чаще,  с  этим  я  знаком,  -

говорит Опольский. - Но если ты и в самом деле дошел до  ручки,  есть  шанс,

что суд признает тебя невменяемым.

   - Суд признает? О чем вы говорите?  Я,  может  быть,  и  дошел  до  белой

горячки, но никого не убивал.

   - Лично я сомневаюсь, что ты такой уж запойный, белая  горячка  случается

реже, чем убийства.  Но,  разумеется,  ты  можешь  построить  на  этом  свою

оборону. Вопрос только, удастся ли тебе убедить психиатров.

   - Вы говорите, что переживали галлюцинации. А что вам мерещилось?

   - Летучие мыши. В белой горячке, как правило, участвуют животные, те  или

иные.

   - Совпадает, - говорю я. - Но мое животное совершенно омерзительное.

   - Они никогда не бывают симпатичными, - соглашается Опольский.

   - Впервые я увидел его  на  лестнице  моего  дома.  Я  возвращался  после

крепкого выпивона, на лестнице было довольно темно, и я неожиданно  заметил,

что впереди что-то поднимается по ступеням. Когда это что-то приблизилось  к

окошку и я рассмотрел его, я чуть было не перевернулся. Я сразу  понял,  что

это галлюцинация, что  такого  мерзкого  уродства  просто  не  существует  в

природе. Я поднимался - ступенька за ступенькой - по лестнице, а это все еще

бежало передо мной. Потом оно исчезло, я с трудом дотащился  до  собственной

двери,  совершенно  раздавленный  выпил  остатки  водки  из  холодильника  и

постарался втолковать себе, что это  было  какое-то  причудливое  порождение

моего воображения, которое больше не повторится.  Но  повторилось  сразу  же

через пару дней и, разумеется, тоже после водки.

   -  Снова  на   лестнице?   -   спрашивает   Опольский.   Впервые   что-то

заинтересовало его в моем  рассказе,  видно,  воспоминания  его  собственной

горячки еще не померкли в его сердце.

   - Нет, в  квартире,  -  отвечаю  я.  -  Лежал  себе  на  кровати,  горела

настольная лампа, было вполне светло. Это нечто появилось  на  полу  в  трех

шагах от постели. Я закрыл лицо одеялом, а когда открыл его, в  комнате  уже

ничего не было. Поднялся, оделся и убежал из дома. Но эти попытки спрятаться

подальше, как правило, ничего не дают. Вы, наверное, это знаете.

   - И позже ты всегда видел одно и то же?

   - Всегда одно и то же. Не так уж много раз. Если точно, то еще дважды. Но

этого было вполне достаточно. Тем более, что я твердо уверен теперь, что это

чудовище, этот урод уже от меня не отстанет. Как он может отстать  от  меня,

если он находится в моей голове? Вижу я его обычно вечером, так  как  именно

вечером бываю пьян в стельку. Еще раз я видел его перед домом, а вчера рядом

с "Селектом".

   - Как он выглядит? - спрашивает Опольский и запивает свой вопрос молоком.

   - Я предпочел  бы  не  описывать  его.  Выглядит  он  кошмарно.  Он  весь

фиолетовый, лысый, покрытый голой морщинистой кожей. Морда, как у дьявола, с

оскаленными белыми зубами. Ходит на четырех ногах и невероятно подвижен.

   - А голос его ты слышал?

   - Да, что-то вроде писка.

   - Они всегда пищат,  -  констатирует  Опольский  и  продолжает  смаковать

молоко. - Как это было там вчера перед "Селектом"?

   - Я уже говорил вам, что выехали мы с Франком в страшном дожде. От Франка

до "Селекта" довольно далеко. Франк живет за рекой. Я был уже изрядно  пьян,

мало что помню из этой поездки, тем белее почти ничего не  было  видно,  все

заслонял дождь. Франк остановил машину перед "Селектом", но,  скорее  всего,

перед боковым входом, так как я не помню какого-нибудь освещения.  Он  пошел

за водкой, а я  остался  в  автомобиле,  видел  я  только  переднее  стекло,

работающие щетки  за  ним,  струи  дождя  и  кусочек  асфальта.  В  какое-то

мгновение на этом кусочке асфальта я увидел мое страшилище. Мерзкий  призрак

стоял и пялился прямо в фары автомобиля, то есть на  меня.  Не  двигался.  Я

закрыл лицо руками, так как не хотел смотреть на него. Но я ощущал,  что  он

все еще там, на дожде, на улице, стоит и  смотрит  на  меня.  Потом  подошел

Франк, сел в машину, и мы поехали. Помню, какую-то долю секунды я  испытывал

надежду, что автомобиль переедет эту гадину,  стоявшую  на  дороге,  что  он

разделается с ней. Но это был конечно бред, разве можно  прикончить  продукт

галлюцинации.

   - Существуют курсы лечения, помогающие отвыкнуть от алкоголизма, -  цедит

Опольский и допивает молоко. Подзывает кельнера, расплачивается.

   - Что вы мне посоветуете? - спрашиваю я его.

   - Советую отдать все дело в руки  полиции.  Ты  должен  был  сделать  это

сразу. Роль адвоката начинается только тогда, когда появляется обвиняемый.

   - Но ведь я сам могу стать этим обвиняемым.

   - Можешь, но еще не стал. Есть шанс, что виновным  посчитают  кого-нибудь

другого.

   - Например вас, - говорю я.

   - Будешь тогда защищать меня, причем бескорыстно в память покойного отца,

- роняет Опольский и удаляется походкой ревматика  в  сторону  улицы,  я  же

возвращаюсь  на  стоянку  такси  и  прошу  отвезти  меня  на  Солнечную,   в

Издательство детективной литературы.

   6

   Все Издательство помещается в трех  комнатах  на  втором  этаже  довольно

грязного дома.  В  первой  комнате  хозяйничает  административный  персонал,

дальше комната редакторов, в эту минуту пустая,  в  самом  конце  -  кабинет

Густава.

   За креслом  Густава  на  стене  красуется  огромного  размера  смертельно

бледная физиономия, сведенная демонической судорогой. Из уголка рта  сочится

алая струйка крови. Чуть ниже надпись "Ступени на гильотину", вверху шрифтом

помельче "Стэн В.Мелтон". Все это -  увеличенная  обложка  книги,  принесшей

славу "Синей библиотеке" и  достигшей  рекордного  тиража.  Фигура  Густава,

сидящего у письменного стола, резко контрастирует с  этим  шедевром  книжной

графики. В школе мы звали Густава Галушкой.

   Густав как раз прощается с пожилой полной дамой. Мы остаемся одни.

   - Агата Кристи? - спрашиваю я, кивая на дверь, за которой исчезла дама.

   - Что-то в этом духе, - отзывается Густав. -  Только,  к  сожалению,  без

литературного таланта. Бывают у нее неплохие идейки, но она растворяет их  в

море графоманства и при этом не соглашается  на  переделки.  Трудная  особа.

Осчастливила нас уже восемью рукописями, в каждой что-то есть, но, увы,  все

это нужно переписывать заново, и еще неизвестно, выйдет ли  из  этого  толк,

даже если бы она согласилась. Благодарить за нее я должен Франка.

   - Наверное, он помог ей поверить в ее гениальность, а потом сплавил  тебе

вместе со всей ее продукцией, - говорю я. -  Франк  чересчур  жалостлив,  он

просто не в силах произнести: "Мадам, вы графоманка". Доброе  сердце  -  это

ужасное увечье в нашей жизни, как ты думаешь?

   - Нет, Франк уже не работал в Издательстве, когда эта дама открыла в себе

творческую жилку, - разрушает мои логические построения Густав. - Но в  том,

что он наделал нам хлопот, ты прав. Она первый свой шедевр принесла не  нам,

а на киностудию, так как была уверена, что написала гениальный  сценарий.  И

там попала как раз на милейшего Франка, перебравшегося на студию от нас.  Он

объяснил ей, что ее вещь не годится для кино, но может" послужить прекрасной

основой  для  повести.  И  куда  же  он  послал  ее?   Прямо   ко   мне!   С

сопроводительным письмом, в котором горячо расхваливал  литературный  талант

дамы. Но удивительно, что она свято поверила в свое призвание и доводит меня

уже пару лет претензиями, так  как  мы  решительно  не  желаем  издавать  ее

суперопусы. Выпьешь? - переходит Густав к делу.

   Не отказываюсь,  и  Густав  вынимает  из  левой  тумбы  стола  бутылку  и

картонный стаканчик. Наливает мне, осушаю одним  глотком,  наливает  себе  и

следует моему примеру.

   - Нашел для тебя алиби, - говорю я. - Идея пришла мне во время  разговора

с Опольским.

   - Он еще жив? - удивляется Густав.

   - Жив и становится все более  неприятным.  Слушай,  что  я  придумал.  Ты

подстраиваешь убийство тетки при помощи газа,  как  я  и  предлагал  раньше.

Алиби готовишь себе загодя. Слушай внимательно, это алиби невероятно хитрое.

Сразу же после ужина с теткой встречаешься в кабаке с приятелем и  начинаете

пить. В полночь выходите из кабака, так как его закрывают. Приятель уже  под

хорошим газом и мечтает о продолжении  пьянки.  Ты  ведешь  его  в  квартиру

твоего знакомого, по имени, допустим, Билл. Этот Билл выехал на пару дней  и

оставил тебе ключи от дома и разрешение на пользование содержимым его  бара.

Жилище Билла находится далеко от кабака и  еще  дальше  от  квартиры  тетки.

Везешь туда приятеля на своей машине. Или, по крайней мере, убеждаешь его  в

том, что везешь его именно туда. А на самом деле  везешь  его  в  совершенно

другое место. Приятель твой ничего не сечет, так как набрался до  бровей,  и

ночь ко  всему  дождливая  и  темная.  Думает,  что  вы  приехали  на  улицу

Подснежников, а на самом деле вы на  улице  Победы,  пару  шагов  от  жилища

тетки. Ведешь его наверх, вроде бы в квартиру  Билла,  а  на  самом  деле  в

совершенно другое помещение и хлещете там водку. В какой-то  момент  делаешь

вид, что тебе нужно в ванную, потихоньку выбираешься из квартиры,  летишь  к

тетке, отворачиваешь газ у нее на кухне и  пулей  возвращаешься  назад.  Все

вместе занимает не более пяти минут. Приятель убежден, что ты ни на  миг  не

покидал квартиру Билла, и с чистой совестью подтвердит твое алиби.

   - Притянуто за уши, - заявляет Густав.  -  Допустим  даже,  что  я  найду

какого-то Билла, проживающего в отдаленном от тетки месте, причем этот  Билл

согласится оставить мне свои ключи и  выпивку.  Допустим  далее,  что  перед

встречей с теткой я заеду к этому самому Биллу  и  привезу  куда-то  из  его

квартиры бутылки с выпивкой. Допустим также, что после того, как  расстанусь

со своим свидетелем-пьяницей, я отвезу пустые бутылки  обратно  на  квартиру

Билла и насыплю там в пепельницы кучу окурков,  чтобы  Билл,  возвратившись,

был убежден, что в его жилище совершалась оргия, и мог бы  подтвердить  наши

показания. В порядке, это читатель еще сможет проглотить! Но  я  никогда  не

сумею убедить его, что мог распоряжаться в  эту  ночь  сразу  двумя  пустыми

квартирами, вдобавок так подходяще для твоего плана расположенными.

   - Естественно, у тебя были именно две квартиры, -  настаиваю  я.  -  Одна

Билла, другая - твоя собственная. Задумав  преступление,  ты  еще  пару  лет

назад снял квартиру поблизости от тетки. Ничего  проще.  И  именно  в  твоей

собственной квартире происходит ночная попойка. Гениально, как?

   - Не совсем, - не соглашается Густав. - Полиция  попросит  этого  ночного

приятеля описать квартиру, в которой мы пили. Даже предполагая,  что  он  до

этого не был ни разу ни у меня, ни у Билла, и то, что он был пьян в стельку,

мы не можем  быть  уверенными,  что  он  не  припомнит  какую-нибудь  деталь

интерьера, ну например, голубые шторы, и это заставит полицию  предположить,

что пили мы вовсе не в квартире Билла. Что ты поделаешь с  такой  ситуацией?

Ты не сумеешь убедить читателя, что я оборудовал свою квартиру точь  в  точь

на манер квартиры Билла. Это было бы крайне сложно, да и  полиция  сразу  же

обратила бы внимание на такое сходство.

   - Я предвидел это, - с гордостью заявляю я. -  В  тот  момент,  когда  ты

введешь приятеля в свою квартиру (а вроде бы в  квартиру  Билла),  ты  вдруг

обнаружишь, что пробки перегорели. Будете выпивать при свечке,  приятель  не

заметит ничего кроме части стола, бутылок и рюмок, которые будут  скрашивать

вам ночь. В темноте все квартиры похожи одна на другую.

   - Достаточно будет того, что приятель опишет свечку, подсвечник, скатерть

на столе. Полиция отправится на квартиру Билла и обнаружит, что  там  ничего

подобного нет, зато в моей квартире все это легко отыщется.

   - Ты не прав, - заявляю я.  -  Все  это  отыщется  именно  у  Билла.  Еще

накануне ты привезешь к себе из кухоньки  Билла  все  эти  мелочи.  А  утром

возвратишь туда пустые бутылки, покрытую пятнами скатерть и огарок свечи.  А

при оказии устроишь в  его  квартире  короткое  замыкание,  так  чтобы  Билл

вернувшись обнаружил выбитые пробки. Все - просто!

   Густав надолго задумывается, затем его толстощекая физиономия светлеет.

   - Но ведь это... идеальное преступление, - восклицает он в восторге.

   - Других и не совершаем, - с гордостью заявляю я.

   - Но в таком случае, как детектив сумеет потом распутать все это? - снова

огорчается Густав.

   - Это уже твое дело. Ведь это ты пишешь повесть, а не я.  Налей  мне  еще

глоток, - говорю я и протягиваю руку с пустым стаканчиком.

   - Остатки сладки, - объявляет Густав, наливая. - А что бы ты сказал, если

убийца потеряет в квартире тетки шнурки от обуви?

   - Жаль, что не брюки, - отзываюсь  я.  -  Ты  что  держишь  читателей  за

идиотов?

   - Ну тогда по-другому. Детектив подает ему кофту, якобы  снятую  с  трупа

тетки, и спрашивает, чем эта кофта пахнет. Убийца  скажет  "газом",  еще  до

того, как ему сообщат, что тетка погибла от газа. Таким  образом  он  выдаст

себя, потому что детектив позаимствовал эту кофту у  соседки  и  пахнет  она

духами "Калифорнийские маки". Неплохо, а?

   - Настолько неплохо, что мы использовали этот прием уже  в  "Смертоносном

чайнике", припомни себе.

   - Ну тогда, пусть окажется, что убийца влез в огромные долги, рассчитывая

на скорое наследство.

   - Это тоже было в "Ступенях на гильотину". - Нашел! Этой ночью шел дождь,

да? А в квартире Билла не найдут следов грязи от мокрой обуви. Этого  убийца

не учел.

   - Это мы уже использовали в "Подайте мне  виселицу".  Я  могу  предложить

тебе совсем другой выход: пусть ночной  приятель  просто  ошибется  в  своих

показаниях. Убийца станет жертвой насмешки судьбы. Приятель,  которому  была

отведена роль  идеального  свидетеля,  покажет  совершенно  неожиданно,  что

убийца покидал его на несколько часов. Спьяну  у  него  все  перепутается  в

голове, и он будет совершенно убежден, что его  партнер  по  пьянке  выходил

куда-то ночью на длительное время. В  результате  убийца  будет  осужден  за

настоящее преступление на  основании  фальшивого  свидетельства.  Это  очень

модно.

   - Ты думаешь, читатель поверит, что можно до  такой  степени  потерять  с

перепою память?

   - Мне самому вчера отшибло память после солидной выпивки. Сегодня пытаюсь

припомнить все, что происходило вчера,  и  до  сих  пор  не  могу  заполнить

кое-какие пробелы.

   - Частично я помогу  тебе,  -  предлагает  Густав.  -  Но  беру  на  себя

ответственность только за то, что  происходило  до  девяти,  после  чего  мы

расстались у дома Франка. Что с тобой было дальше, я не знаю.

   - Дальше мне все рассказал Франк. А что было перед девятью?

   - Думаю, ты не станешь уверять меня, что позабыл о том, как я читал  тебе

в твоей квартире наброски повести, которую мы с тобой  обсуждаем  и  сейчас.

Это ты должен помнить!

   - Во сколько ты пришел ко мне?

   - В шесть. Читать начал в половине седьмого. Закончил чтение  в  половине

девятого. Все это время мы не  покидали  квартиры.  Потом  я  отвез  тебя  к

Франку, по дороге мы обсуждали способы уничтожения тетки, ты  был  настолько

любезен, что признал мой способ кретинским и пообещал  изобрести  что-нибудь

более подходящее. Действительно, газ лучше. Это я должен  признать.  А  твое

алиби - просто пальчики оближешь. Большое тебе за него спасибо.

   - Это алиби  я  придумал  только  сегодня.  В  то  время  как  ты  читал,

кто-нибудь звонил мне? Припомни!

   - Около семи звонила Майка, но я сказал ей, чтобы она не  мешала  нам,  и

положил трубку.

   - Это я помню. А кто-нибудь еще звонил?

   - Не звонил. А что?

   - Наверняка не звонил?

   - Наверняка! Только после того, как я кончил чтение, мы позвонили Франку.

Примерно в половине девятого.

   - Ты не помнишь, о чем я говорил с Франком?

   - О чем же еще? О том, что хочешь выпить! Франк всячески отнекивался,  но

в конце концов согласился на то, чтобы ты приехал к нему и выпил все, что  у

него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал  у  тебя

трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не  согласится  ли  он

издать у нас переделанный в повесть его сценарий "Четырехтакта". Он  ответил

мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна сама мысль

о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от графоманских  текстов

и кроме всего этого просто нет времени на  перелицовку  сценария.  Я  сказал

ему, что переложение уже сделал сам, ему остается только просмотреть повесть

и подписать договор на  половину  гонорара.  Выгодное  дельце  для  него.  И

услышал в ответ, что если я привезу рукопись еще сегодня вместе с  договором

на восемьдесят процентов гонорара, он, может быть, и  согласится.  Намекнул,

что именно столько  ему  предлагала  какая-то  газета.  Я  сказал  ему,  что

рукопись и договор у меня с  собой,  и  я  могу  передать  их  ему,  заменив

пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли курьера должен был выступить  ты.

На этом мы закончили переговоры. Я переправил в договоре цифру гонорара,  мы

вышли на улицу и поехали к Франку. По дороге  беседовали  об  убийце  и  его

тетке, у дома Франка я отдал тебе рукопись и  договор,  и  мы  распрощались.

Держу пари, что Франк даже не взглянул на рукопись.

   - Не помню, чтобы он  ее  читал,  просто  бросил  в  ящик  стола.  Но  он

согласится на издание, будь спокоен.

   - Я тоже так думаю. Восемьдесят  процентов  гонорара  за  просто  так  на

дороге не валяются, - с горечью произнес Густав.

   - Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура

будет пользоваться успехом, - успокаиваю я его.

   - Это будет прекрасная повесть, - протестует Густав. -  Я  переделал  все

начало. Действие будет происходить в Зоо...

   - Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь  и

покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси  и  прошу  отвезти  меня  к

Опольскому.

   7

   Звоню трижды, прежде чем Опольский наконец  решается  отворить  мне.  При

виде хозяина - застываю в недоумении. Опольский встречает меня в старомодном

дамском платье свободного покроя, шелковом в горошек, с воротником,  обшитым

кружевами. Из-под  платья  виднеются  тонкие  старческие  ноги  в  чулках  и

стоптанных домашних  туфлях.  Искусственные  челюсти  Опольского  стискивают

остывшую трубку. Под мышкой у него газета.

   -  Входи,  -  приглашает  он.  -  Пришел  убедиться,  что  у  меня   дома

действительно нет телефона? Пожалуйста, проверяй!

   Вводит меня в  кабинет,  движением  руки  указывает  на  раскрытую  дверь

спальни. Но искать аппарат мне не  нужно,  уже  на  улице  я  убедился,  что

телефонный кабель к вилле не протянут.

   Жилище Опольского обставлено солидно, даже  богато.  Но  видно,  что  уже

много лет это богатство  никому  не  служит.  Некому  нежиться  в  массивных

кожаных креслах, никто не  проверяет  ход  времени  на  роскошных  напольных

часах, никто не распахивает застекленные книжные шкафы и  не  читает  изящно

переплетенные книги,  никто  не  трудится  у  резного  бюро  и  не  любуется

прекрасными картинами  на  стенах.  Среди  картин  замечаю  портрет  молодой

женщины в наряде, модном лет сорок назад. Художник сделал все, что  мог,  но

тем не менее от лица ее веет серостью и отсутствием обаяния.  На  полочке  у

резного бюро стоит в рамке ее же фотография, отнести которую можно  к  более

позднему времени. Женщина на фотографии одета в шелковое платье  в  горошек,

именно то, в котором встретил меня Опольский. Видимо,  старичок  из  каприза

или экономии донашивает старые платья покойной супруги.

   - Если ты намерен побеседовать со  мной,  пойдем  на  кухню,  -  заявляет

Опольский, - манная каша может пригореть.

   Похоже, что кухня - единственное жилое помещение в этом доме. В центре ее

громоздится плетеное кресло-качалка, вокруг которого валяются на полу газеты

и исписанные листки бумаги. Сразу видно, что это любимое  место  Опольского,

разумеется, в те часы, когда он находится  дома.  Умывальник  забит  чистыми

кастрюлями и тарелками. На газовой печке в  небольшой  кастрюльке  дозревает

манная  каша.  Опольский  мешает  кашу  ложечкой,  отставляет  кастрюльку  в

сторону, выключает газ.

   - Одно мне неясно, - говорит Опольский, - как там было с ключом?

   - Я уже рассказывал вам, - объясняю я. -  Запасной  ключ  от  канцелярии,

подходящий также и к дверям моей квартиры, постоянно находится  в  нише  под

гидрантом. Этот кто-то, с кем черная беседовала по телефону, велел ей  пойти

в канцелярию, открыть дверь этим ключом  и  подождать  его  прихода.  Черная

выполнила все эти поручения.

   - Но Нусьо попал туда еще до нее. Каким способом?

   - Таким же самым. Подслушал разговор, поднялся на этаж канцелярии,  вынул

ключ из ниши и открыл себе дверь.

   - А после всего этого снова спрятал ключ? Мало вероятно! Если  он  пришел

воровать, то не стал бы оставлять ключ снаружи, разумнее было бы взять его с

собой и закрыть дверь, чтобы никто не мог поймать его на месте преступления.

Но если это так, каким же способом могла попасть в канцелярию дама в черном?

- вопрошает Опольский.

   - А может быть, он взял ключ, но забыл захлопнуть дверь? Черная не  нашла

ключа, но обнаружила, что дверь незаперта. Тот, кто пришел вслед за нею,  то

есть убийца - тоже застал двери открытыми. Даже если она захлопнула  их,  он

мог постучать, и она бы ему открыла, так как  ожидала  его.  Нусьо  к  этому

времени был уже убит, если это черная застрелила его, или погиб только  чуть

позже, когда  убийца  промахнулся,  если  принять  за  аксиому,  что  убийца

покончил с нею в канцелярии и только потом перенес ее  труп  этажом  выше  в

квартиру.

   - Я не верю, что Нусьо взял ключ с собою и забыл захлопнуть дверь,  и  не

верю, что открыв дверь, он  положил  ключ  обратно  в  нишу  для  следующего

визитера. Не могу поверить и в то, что он  открыл  дверь  черной,  если  она

постучала в канцелярию, не обнаружив ключа в нише. Все должно было произойти

иначе.

   - Вы правы, - соглашаюсь я с Опольским. - Но как именно?

   - Кто еще имеет такой ключ? Сколько ключей вообще существует в природе?

   - Ох, по меньшей мере - пять. И один из них находится у вас.

   Опольский бросает взгляд на связку  ключей,  лежащую  на  парапете  окна.

Следую за его взглядом и замечаю среди нескольких ключей знакомый.

   - Да, действительно, не знаю только,  зачем  я  ношусь  с  ним.  Кто  еще

владеет ключами? - спрашивает Опольский.

   - Второй ключ у меня, третий  у  моей  секретарши,  четвертый  лежит  под

гидрантом, пятый находится у  уборщицы.  Если  она  забывает  его  дома,  то

пользуется ключом из-под гидранта.

   - Она бывает ежедневно?

   - Да, сначала наводит порядок в канцелярии, а  около  девяти  поднимается

прибраться в квартире.

   - Сегодня она убирала в канцелярии?

   - Возможно. Я не спрашивал.

   - В таком случае она наткнулась бы на труп Нусьо за портьерой.

   - Необязательно, она  довольно  неряшлива.  Могла  и  не  заглядывать  за

портьеру.  А  вот  следы,  которые  мог  оставить  убийца,  она   уничтожила

наверняка. Всякие там окурки, отпечатки пальцев...

   - А ты веришь в отпечатки пальцев? - иронично вопрошает Опольский.

   -  Во  всяком  случае,  она  могла  что-нибудь  заметить,   нужно   будет

повыспрашивать у нее.

   - А кто кроме меня,  тебя,  секретарши  и  уборщицы  знает  о  ключе  под

гидрантом? - спрашивает Опольский.

   - Все мои приятели, несколько человек. Нередко кто-нибудь из них приходит

в мое отсутствие, ожидает меня там, а если не дождется, уходит и  возвращает

ключ на место. Кроме этого о ключе знает привратник, а  возможно  и  соседи.

Сегодня, например, эта косматая соседка застала меня как раз в  тот  момент,

когда я  вынимал  или  укладывал  ключ  на  место,  демонстрируя  его  новой

секретарше. Таким  образом,  любой  мог  подсмотреть  за  мною  и  узнать  о

тайничке.

   - Ну тогда ты ничего  не  узнаешь,  если  будешь  идти  по  линии  ключа.

Полгорода может быть среди подозреваемых, - заявляет Опольский. -  Так,  еще

вопрос. Что это за косматая соседка?

   - Не имею представления. Никогда раньше не разговаривал  с  нею.  Зовется

она Жеральдина.

   - Гильдегарда, - поправляет меня Опольский,

   - Именно, Гильдегарда... А откуда вы знаете ее имя, я ведь в  той  беседе

не называл его? - испытующе смотрю я на Опольского.

   - Не называл, я догадался, - спокойно отвечает Опольский.

   - Вы ее знаете?

   - Знал когда-то, она всегда жила в шестой квартире.

   - Сомневаюсь. Квартира долго  пустовала,  седовласая  появилась  в  нашем

подъезде не так давно. Вряд ли вы ее знали.

   - Высокая? Худая? Голубые глаза? Локоны до плеч?

   - Толстая, глаза выцветшие, волосы короткие, седые и косматые,  ни  следа

локонов, - возражаю я.

   - В свое время носила локоны,  -  не  соглашается  Опольский.  -  Жила  в

шестой, потом надолго исчезла. Я  не  знал,  что  она  вернулась  на  старое

пепелище.

   - Не столько пепелище, сколько помойка. Она живет в страшной нищете.

   - Когда-то  была  талантливой  пианисткой,  может  быть,  только  излишне

экзальтированной.

   - Совпадает. Она действительно смахивает на сумасшедшую, - говорю я.

   - Во всяком случае она больше не играет. Я не видел у нее фортепиано.

   - Должно  быть,  продала  при  отъезде.  На  эти  деньги  и  улетучилась.

Интересно, на что она жила все эти годы?

   - А почему она улетучилась? Натворила чего-нибудь, - спрашиваю я.

   - Натворила, действительно, - говорит Опольский. - Влюбилась в  семейного

мужчину и поверила его обещаниям. Глупость всегда была преступлением.

   - Тот обещал развестись и не развелся?

   - Должна была знать, что такие обещания никто не выполняет. И  совсем  уж

не обязательно было из-за этого уезжать куда-то и класть на себе крест,  как

ты думаешь?

   - Не знаю. Этот женатый любовничек, наверное, был порядочным прохвостом.

   - Ты прав, - говорит Опольский и яростно сосет холодную трубку.  Выглядит

он теперь еще более старым, чем обычно.

   - Ну, пойду, - заявляю я. - Прошу прощения  за  набег.  Опольский  жестом

показывает, что инцидент не так уж значителен.

   - Не буду тебя провожать до двери.

   Расстаюсь с ним, выхожу на улицу, ловлю такси и еду к Франку.  Тешу  себя

надеждой, что семейство Шмидтов успело спокойно расправиться  со  зразами  и

пудингом и сможет уделить мне немного времени.

   Застаю их в кабинете Франка. Это наиболее забитая комната из всех, что  я

видел в жизни. Мебели не так много, но зато весь пол  и  большинство  кресел

завалены комплектами журналов и газет, рукописями, фотографиями и папками  с

неведомым содержимым. Ванда не смеет убирать здесь, только время от  времени

собирает пыль со всего этого архива пылесосом.

   Франк и Ванда сидят по обе стороны письменного стола в тех самых креслах,

в которых вчера сидели мы с Франком.  Больше  свободных  сидений  нет,  и  я

пристраиваюсь на ежегодниках  киножурнала.  Они  уложены  у  окна  на  манер

скамьи.  Непереплетенные  тетрадки  беспокойно  ерзают  подо  мной,  но   не

рассыпаются. Ванда откладывает нечто белое, находившееся у нее в руках, и  с

тревогой и беспокойством смотрит на меня, словно пытаясь разглядеть на  моем

лице следы чумы или проказы.

   - Франк рассказал мне все. Что ты будешь делать дальше? - спрашивает она.

   - Еще не знаю, - отвечаю я. - Надеюсь, ты не веришь в то, что я убил этих

двоих.  К  слову,  Франк  свидетель,  что  я  не  мог  совершить  этого.  Но

неприятности, в любом случае, мне грозят.

   - Если тебя  случайно  приговорят  к  смерти,  я  готова  исполнить  твое

последнее пожелание перед казнью, - говорит Ванда. Франк кривится, ему не по

сердцу шуточки на подобную тему.

   - В таком случае, мне остается только мечтать  о  смертном  приговоре,  -

вздыхаю я. - Но боюсь, что до этого не дойдет. Все может разрешиться в любой

момент и причем самым простым и прозаичным образом.

   - Ты узнал что-нибудь новенькое? - спрашивает Франк.  Рассказываю  ему  о

забитом французской монетой телефонном автомате, о такой же монете у дамы  в

черном, о  том,  как  я  догадался,  что  моя  покойница  звонила  из  бара.

Пересказываю все, что подслушала кельнерша. Говорю и о Щербатом Нусьо,  моем

втором покойничке, перечисляю улики против Опольского, который, невзирая  на

них, скорее всего ни в чем не виноват. И наконец о том, что  у  меня  самого

есть алиби от шести часов, опирающееся на рассказ Густава. Умалчиваю лишь  о

встрече с  Майкой.  Чувствую,  что  эта  тема  могла  бы  оказаться  слишком

скользкой, учитывая все приключения последней ночи. Наконец говорю им о том,

что среди многих загадок есть и та, над которой ломал  голову  Опольский:  а

именно  -  как  там  было  с   ключом?   Кто   им   пользовался?   В   какой

последовательности? И все ли одним и тем же  ключом,  или  в  деле  их  было

несколько?

   - Ну, ломать над этим голову просто не стоит, -  замечает  Франк.  -  Как

правильно заметил Опольский, по ключу ты ни к кому не придешь. Мне  кажется,

что Нусьо вообще не пользовался ключом. Он подслушал  ту  часть  телефонного

разговора, где шла речь о ценном депозите, поднялся на  этаж  и  при  помощи

отмычки проник в канцелярию. Кстати, ты не обнаружил отмычки при нем?

   - Я не искал ее, - говорю я. - Может быть, ты и прав, это было  бы  проще

всего, правда, на двери нет каких-либо следов взлома.

   - А удалось ему открыть сейф и вынуть это сокровище? - спрашивает Ванда.

   - Нусьо не открыл сейф, - отвечаю я. - Вполне возможно, что  он  пробовал

сделать это, но у него было слишком мало времени. Сейф закрыт несколько  лет

назад, и наверняка его никто не открывал за это время.

   - А если он открыл, взял это и закрыл обратно, - упорствует Ванда.

   - Я проверял и эту версию. Вы знаете,  как  небрежно  относится  к  своей

работе моя уборщица. Так вот уже месяц я вижу паутину, натянутую  от  дверцы

сейфа к полке. Я не поднимал из-за этого шум, мне  лично  ничуть  не  мешает

какая-то  там  паутина.  Но  сегодня,  когда  я  услышал,  что   Нусьо   был

специалистом по сейфам, я невольно  взглянул  туда  и  увидел,  что  паутина

целехонька. Даже если Нусьо и пробовал набирать цифры замка,  дверцу  он  не

открыл. Кто-то спугнул его еще до этого. К слову, я не думаю, что этот замок

можно было легко осилить. Эти старые сейфы примитивны, но довольно солидны.

   Отзывается телефон. Франк ожесточенно спорит с кем-то, потом  откладывает

трубку и вздыхает в отчаяньи.

   - Придется ехать на студию, - заявляет  он.  -  Мой  ассистент  не  может

справиться без меня.

   - У твоего ассистента женский голос и  такая  прекрасная  дикция,  что  я

могла бы расслышать отсюда каждое слово, на твое счастье я слишком деликатна

для этого и стараюсь думать о чем-либо другом, - отзывается Ванда.

   Она делает серьезную мину, но не выдерживает и улыбается Франку,  который

отвечает ей многозначительной улыбкой,

   - Ты права, мой Шерлок Холмс, это не ассистент, а Майка. Но из того,  что

я услышал от нее, можно сделать  вывод,  что  ассистенту  приходится  с  нею

совсем не сладко. Так что, по сути, я не соврал.

   - На то она и звезда, чтобы капризничать, - философски заключает Ванда.

   - Все еще спорит об этом диалоге? - спрашиваю я.

   - О каком диалоге? - удивляется Франк.

   - Ну вроде бы она просила тебя подработать диалог в сцене с канарейками?

   - Ничего не слышал ни о каком диалоге, - возражает Франк. - На  этот  раз

ты не угадал. Он берет с груды газетных вырезок свою шляпу и направляется  к

двери. У выхода оборачивается ко мне:

   - Я мог бы подбросить тебя на моей машине, - предлагает он.

   - А я еще никуда не собираюсь. Мало того, мне хотелось бы  попозже  снова

встретиться с тобою, так как мы еще не все обговорили.

   - Через час  буду  у  тебя  в  канцелярии,  -  соглашается  Франк.  Ванда

провожает его к выходу. Я решаюсь пересесть с пачки киножурналов на  кресло,

освободившееся с уходом Франка. Поднимаюсь с места и задеваю рукой  соседнюю

груду журналов. Журналы соскальзывают и рассыпаются по всей  комнате,  я  же

теряю равновесие и падаю на четвереньки. Из этой прелестной позиции  замечаю

на полу под окном маленький позолоченный цилиндрик, укрытый до  сих  пор  за

комплектами ежегодников. Поднимаю его, поднимаюсь сам, усаживаюсь за столом,

открываю цилиндрик, закрываю его и почти машинально прячу в карман.

   Возвращается Ванда с синим свитером в руках. Торжественно презентует  его

мне. На груди свитера широкая кайма с норвежским узором.

   - Это продукт курортного времяпрепровождения, - говорит Ванда. - Чудесный

лыжный свитер для тебя. Примерь.

   Свитер тянет под мышками и сдавливает шею.  Не  выношу  синего  цвета,  в

равной степени отрицательно отношусь и к норвежским узорам. Не говоря уже  о

том, что я не езжу на лыжах. Ванда чуть  отступает,  наклоняет  голову  и  с

восторгом любуется произведением своих рук.

   - Еще не совсем закончен, - говорит она. - Но очень идет тебе. Посмотрись

в зеркало.

   - Во всяком случае он теплый, - говорю я. - Пригодится мне в тюрьме.

   С трудом удается мне выбраться из будущего подарка. Ванда относит  свитер

на место и усаживается напротив меня, продолжая прерванную  моим  появлением

работу, а именно - увлажняет из небольшой бутылочки кусочек ваты и  оттирает

им воротничок рубашки Франка.

   - Ликвидирую в поте лица следы вашей  омерзительной  оргии,  -  улыбаясь,

замечает она.

   - Какая там оргия? Исключительно невинные танцы, - в тон ей возражаю я.

   - В таком случае откуда взялась эта  помада?  Ты  не  представляешь,  как

трудно отмыть ее!

   - Если бы ты знала, как это  все  произошло,  то  спала  бы  спокойно,  -

уговариваю я Ванду. - Просто мы выпили немножко водки, потом пришлепал сосед

со  своей  вишневкой  и  женой  в  папильотках,  которая  скрасила  наш  бал

потрепанным халатом. Франк потанцевал с нею пару тактов, причем эта недотепа

умудрилась вымазать его помадой, так что тебе не из-за чего переживать.

   - Пришла в папильотках и с помадой на губах? Не верю!

   - Пришла в папильотках и без  помады.  Это  я  сам  отвел  ее  в  ванную,

ликвидировал папильотки и раскрасил ее помадой, стоявшей на полочке.

   - Действительно, это Майкин цвет, - признает Ванда. - А  ты  уверен,  что

это не сама Майка соблагоизволила украсить моего мужа помадой?

   - А уж это было бы совершенно безопасно. Майка ведь не женщина!

   - Ну да, не женщина! Ей даже платят за это немалые деньги!

   - Именно! Майка  -  актриса.  Это  вроде  кубика  бульона.  Бульон  будет

прекрасный, но в растворе, а в виде кубика никто нормальный  его  потреблять

не станет.

   - Франк как раз ненормальный. Он ведь киношник. Они близки  духовно,  как

мне кажется.

   - О Франке можешь не беспокоиться. Как впрочем могла бы не беспокоиться и

о любом мужчине на его месте.

   Ванда смотрит на меня с  любопытством.  Я  чувствую,  что  у  нее  что-то

вертится на кончике языка, но она справляется с искушением. С новыми  силами

набрасывается на воротничок рубашки.

   - А все-таки мне страшно интересно,  что  может  быть  в  этом  сейфе?  -

произносит она.

   - Мне тоже интересно. Если там вообще что-нибудь есть.

   - Ты думаешь, твой отец мог это уничтожить? - спрашивает Ванда.

   - Не знаю. Но если это  нечто  компрометирующее,  он  мог  избавиться  от

этого, чувствуя приближение кончины и  видя,  что  никто  не  обращается  за

депозитом.

   - Ты считаешь, что это нечто могло скомпрометировать твоего отца?

   - Скорее не отца, а кого-то другого. Например, черная могла отдать отцу в

депозит любовные письма, которые  ей  писал  некто  из  тюрьмы.  Теперь  она

узнала, что этот человек занимает высокое общественное положение и  скрывает

свое  криминальное  прошлое.  С  помощью  этих   писем   черная   могла   бы

шантажировать его.

   - Ты считаешь речь шла о шантаже?

   - Ну, во всяком случае, это не мог быть такой примитивный шантаж, какой я

описал тебе только что. Я говорил так, к примеру. Да черная и не походила на

особу, которой кто-нибудь мог писать любовные письма.  Кроме  этого  она  не

стала бы так открыто говорить по телефону о ценности депозита,  если  бы  он

представлял собой оружие для шантажа. Ведь шантаж строго  наказуем.  Она  не

стала бы так открыто признаваться в подобных намерениях.

   - Что ты сделаешь с этим депозитом, когда добудешь его из сейфа?

   - Не знаю. Это зависит от того, что именно я найду там.

   - Монти, не притворяйся. Ты отлично знаешь, что ты там найдешь.

   - Откуда я могу это знать?

   - Черная сказала это тебе по телефону.

   - Хочешь убедить меня в том, что это я разговаривал с нею?

   - Естественно, разговаривал! С кем еще она могла бы говорить?

   - Еще секунда,  и  я  удушу  тебя,  на  этот  раз  действительно  совершу

убийство: С самого утра в поте лица доказываю всем вокруг, что я не  говорил

с нею по телефону. А вы  все  упираетесь,  что  все-таки  говорил.  Еще  раз

торжественно присягаю: я не  разговаривал  с  черной  по  телефону.  Она  не

звонила мне. С шести часов вечера я сидел  дома  с  Густавом  и  внимательно

выслушивал, как его герой отправляет на тот свет родную  тетку.  Я  даже  не

приближался к телефону. И ничего, абсолютно ничего не знаю об этом депозите!

   - И ни о чем не догадываешься?

   - Догадываюсь, но еще неизвестно, подтвердится ли моя догадка.

   - Каким способом ты откроешь сейф?

   -  Я  думаю,  этим  займется  полиция.  Они  сумеют  найти  способ.  Хотя

разумеется я предпочел бы узнать об  этом  пораньше.  Разреши  позвонить  от

тебя, мне пришла в голову одна идея...

   Ванда кивает.

   Набираю номер, сигнал отзывается, но трубку никто не поднимает.

   - Ее нет дома, - говорю я.

   - Кого ее?

   - Нины. Я подумал, что,  может  быть,  Нина  случайно  знает  необходимую

комбинацию цифр. Позвоню ей еще раз.

   Ванда откладывает рубашку и сидит, глубоко задумавшись.

   - Не понимаю эту историю с револьвером, - говорит  она.  -  Зачем  убийца

отнес его потом в канцелярию?

   - А может быть, он там и застрелил черную? Или застрелил  ее  из  другого

револьвера?

   - Но ведь недостает именно двух пуль? Интересно, а отпечатки  пальцев  на

револьвере сохранились?

   -  Сохранились.  Мои.  Я  взял  его  из  ящика  стола,  проверял  обойму,

разглядывал со всех сторон и в конце концов сунул в "Фауста".

   Ванда улыбается мне. Она знает этот тайничок. В  библиотеке,  доставшейся

мне от отца, среди прочих книг роскошный двухтомник Гёте.  Первая  и  вторая

часть вместе были уложены в украшенную золотом коробку. Первый том давно уже

исчез, и его место в коробке занимала  обычно  бутылочка  водки,  которую  я

прятал от Нины. С тех пор, как Нина ушла, мне не приходится прятать водку от

кого-либо, и место в коробке пустовало. Теперь я решил использовать "Фауста"

в  качестве  тайника   для   револьвера.   Интересно,   Пумс   тоже   станет

конфисковывать бутылки? Пока что она держится лояльно. Но зато  у  нее  есть

другие недостатки...

   Опускаю руку в карман и вращаю в пальцах цилиндрик, найденный на полу  за

кипами газет.

   - Слушай, Ванда, - говорю я, - сколько у тебя помад?

   - Сколько чего? - переспрашивает она удивленно.

   - Сколько у тебя цилиндриков губной помады?

   - Хочешь подарить мне? Браво! Предупреждаю тебя, что я  пользуюсь  только

помадой "Майо".

   - Я совершенно не собираюсь портить  тебя  подарками,  а  просто  провожу

расследование двух убийств. Так сколько у тебя цилиндриков?

   - Восемь или девять,  точно  не  знаю,  -  говорит  Ванда.  -  Ежемесячно

рекламируется какой-нибудь новый оттенок, и я покупаю его.  Франк  заявляет,

что время от времени находит какую-нибудь из моих помад в  макаронах  или  в

моторе нашей машины, действительно, я имею такую привычку терять помаду,  но

зачем тебе эти сведения?

   - Я не спрашиваю, сколько у тебя  помады  вообще,  а  сколько  ты  можешь

употреблять одновременно, скажем, в течение дня?

   - Две: более светлую утром и потемнее вечером, как каждая уважающая  себя

женщина. А что?

   - Покажи мне обе свои помады. Ладно?

   - Ванда послушно поднимается  и  подает  мне  из  лежащей  рядом  сумочки

цилиндрик, идентичный тому, который я держу в кармане. Развинчивает его.

   - Это помада для вечера, - говорит она, -  утреннюю  я  держу  в  ванной.

Выходит и возвращается с похожим цилиндриком. Раскрывает  его  и  показывает

мне более светлую помаду.

   - Если я не ошибаюсь, это как раз тот оттенок помады, который  ты  только

что старательно выводила с воротника рубашки Франка.

   - У тебя глаз - алмаз, - с удивлением отвечает  Ванда.  -  Действительно,

Майка тоже пользуется помадами "Майо", а  этот  утренний  оттенок  -  сейчас

самый модный, и ты можешь найти его в миллионах сумочек миллионов женщин.

   - Очень жаль, я подумал было, что помада может стать уликой.

   - Она и может быть уликой, действительно! - восклицает Ванда. -  Я  вижу,

что  мне  следует  помочь  тебе  заполнить  пробелы  в  твоих   криминальных

познаниях. Помада в такой же степени важная улика, что и отпечатки  пальцев,

не слышал об этом?

   - Не слышал, - отзываюсь я. - Если вы все  пользуетесь  одним  и  тем  же

оттенком помады одной и той же фирмы, каким же способом можно отличить  след

одной помады от следа другой?

   - След не отличишь, но можно отличить цилиндрики, - говорит Ванда. -  Так

знай же: каждая женщина по-своему стирает помаду,  у  каждой  вырабатывается

своеобразная,  неповторимая  форма  острия   или,   если   хочешь,   рабочей

поверхности помады. По этой форме можно с такой же  уверенностью  определить

хозяйку помады, как по отпечатку босой ноги.

   - Интересно, я ничего  не  знал  об  этом,  -  вздыхаю  я.  -  Можно  мне

присмотреться?

   Рассматриваю обе помады. Действительно, острия помады  стерты  совершенно

одинаково.  Ванда  приносит  из  спальни   еще   две   свои   помады,   одна

использованная почти до конца,  другая  лишь  начатая.  Но  и  та  и  другая

отличаются совершенно совпадающим клювиком у окончания, таким же, как  и  на

остальных помадах Ванды.

   - Благодарю за ценную информацию, - говорю я и собираюсь на выход.  Ванда

снова, как при встрече утром, забрасывает мне руки на шею. Не  следовало  бы

ей это делать. Готов поспорить, что она вполне отдает себе отчет в  эффекте,

который производят на  меня  подобные  объятия,  это  видно  по  плутовскому

выражению ее лица.

   - Чао! - заявляю я, вырываюсь из ее объятий и энергично захлопываю дверь.

Рядом с подъездом перехватываю такси и прошу отвезти меня домой.

   8

   Высаживаюсь перед домом, вхожу в бар "Под  Балконами",  быстрым  взглядом

обвожу полки за стойкой, заказываю кальвадос. Толстяк наливает  мне,  пью  и

расплачиваюсь. Когда толстяк вновь погружается в плывущий из радио  репортаж

о велогонках, киваю кельнерше и увожу ее в сторону двери.

   - Я опять  по  поводу  дамы  в  черном,  -  шепчу  я  ей.  -  Припомните,

пожалуйста, говорила ли она по телефону с самим адвокатом или с  кем-нибудь,

кто потом мог передать ему ее слова.

   - А какая разница? - спрашивает кельнерша.

   - Она говорила прямо "господин адвокат" или, может быть, говорила  иначе:

адвокат то, адвокат это, адвокат будет знать, обращусь к адвокату...  Ну  вы

понимаете,  так,  например,  разговаривают  с  секретаршей,  которой   потом

необходимо пересказать все самому адвокату.

   - Я думаю, что она разговаривала с самим адвокатом. Так  мне  показалось.

Сначала она спросила: "Я застала господина  адвоката?"  и  назвала  фамилию,

только я не запомнила какую, а потом она продолжала: "Я приехала  специально

к господину адвокату за своим депозитом, хранящимся у вас в сейфе"...  ну  и

дальше о лестнице и все то, о чем я вам рассказывала.

   - Но таким образом можно разговаривать и с  секретаршей.  Припомните,  не

слышали ли вы ее прямое обращение "господин адвокат"?

   - Да, пожалуй,  не  припомню,  -  заявляет  кельнерша,  выбитая  из  себя

грамматической проблемой, явно превышающей ее умственные возможности.

   Оставляю ей небольшие чаевые и  покидаю  бар.  В  подъезде  встречаю  мою

уборщицу. В нашем доме она обслуживает несколько квартир. Сейчас,  вероятнее

всего, закончила работу и выходит, навьюченная  сумкой  с  огрызками  сухого

хлеба, который она ежедневно собирает на кухнях и кормит им своих  кроликов.

Мне не очень хочется беседовать с нею, но кое-что нужно уточнить.

   - Добрый день, - говорю я ей. - Уже домой?

   - Ну уж ночевать здесь не буду, - довольно резко отвечает она. -  С  пяти

утра я уже на ногах, не то что некоторые, валяющиеся до полудня.

   Улыбаюсь ей самой привлекательной из моих улыбок.

   - Да, действительно, я сегодня заспался. Но, видите ли, вчера  я  работал

до поздней ночи.

   - Не знаю, чем вы  занимались  до  поздней  ночи,  это  не  мое  дело,  -

произносит уборщица тоном, ясно указывающим на то, что она не питает никаких

иллюзий по отношению к моей  нравственности  и  не  позволит  себя  обмануть

наивными выдумками. -  Револьвер  я  отнесла  в  кабинет,  -  деловым  тоном

добавляет она.

   - Какой револьвер? - поражаюсь я.

   - Ну тот, что всегда лежит в ящике стола, а сегодня ночью вы спрятали его

под гидрантом.

   - Я спрятал револьвер под гидрантом!? - восклицаю я в удивлении.

   - Видно, вы его там спрятали, если я его там нашла, кто же еще? Только вы

ничего не помните, так как  здорово  набрались,  -  решительно  подтверждает

уборщица.

   - Расскажите мне поточнее, когда и где вы нашли револьвер.

   - Я вчера оставила тряпку в нише с гидрантом, там где  хранится  запасной

ключ. Сегодня вынимаю тряпку и вижу там револьвер.  Я  и  подумала,  что  вы

куда-нибудь ходили с револьвером, а под утро вернулись на  бровях  и  вместо

того, чтобы отнести револьвер в кабинет сунули его к гидранту.

   - А ключ был на своем месте?

   - Ключ был, и револьвер лежал рядом, Я взяла его с  собой  в  канцелярию,

положила в ящик стола и только после этого принялась за уборку.  Это  опасно

так разбрасываться револьверами, вам следовало бы получше следить за ним.

   - Следовало бы, это точно, - говорю я. - А в  канцелярии  вам  ничего  не

попалось на глаза?

   - Что именно? - спрашивает уборщица и явно  пытается  прочесть  ответ  на

моем лице.

   - Ну я знаю?.. Например губная помада...

   - Даже всю свою сумочку эта донна оставила у вас, -  произносит  уборщица

возмущенным тоном. - Тоже пьяная была? Или  что?  Теперь  наверное  ищет  ее

повсюду, но пусть утешится, ее сумочка живая и здоровая лежит в  канцелярии,

в вазоне, я там на какую-то сумочку не  позарюсь!  -  добавляет  уборщица  и

направляется к выходу.

   Не спрашиваю, в каком вазоне.  В  кабинете  вазон  только  один.  Вбегаю,

перепрыгиваю через три ступеньки, на этаж выше и влетаю в  канцелярию.  Пумс

нервно подскакивает, поспешно прячет под себя свое чтиво и  пытается  что-то

сообщить мне, но я не даю ей слова. Опускаю руку в вазон  (подарок  отцу  от

клиента в давние дни) и вынимаю сумочку.

   Это дешевая поношенная сумочка из черной кожи с никелированным  замочком.

Распахиваю ее и высыпаю все содержимое сумочки на письменный стол.  Подходит

Пумс и смотрит заинтересованная.

   - Это сумочка нашей черной, - объясняю я. - Уборщица  нашла  ее  утром  и

убрала в вазон. Теперь у нас есть  доказательство,  что  черная  была  здесь

вчера и уже отсюда перебралась в мою квартиру, живая, а может  быть,  и  уже

мертвая.

   Рассматриваем все, выпавшее из сумочки. Прежде всего  документы.  Точнее,

документ здесь  только  один:  удостоверение  Клуба  читателей,  позволяющее

пользоваться фондами библиотеки, на имя Клары Виксель, проживающей в Больших

Луках, улица Парковая, 48.

   - Никогда не слышала о такой местности, - говорит Пумс.

   - Провинциальная дыра, километров семьдесят на  северо-восток  отсюда,  -

уточняю я.

   Кроме удостоверения - ни одной бумажки.  Маленькое  зеркальце,  расческа,

кошелечек  с  несколькими  банкнотами  и  мелочью,  среди  них  три  монетки

французских,  носовой  платок,  пустой  флакончик,  три  ключа  на  брелоке.

Проверяю сумочку, не осталось ли в ней еще что-нибудь.  В  боковом  кармашке

замечаю плотни всаженную картонку. Извлекаю ее: это фотография.

   Особа на фотоснимке - моя покойница, в этом нет никакого сомнения.  Сидит

на лежаке в том же черном костюме, в котором я нашел ее этим утром  на  моем

диване, в руках держит книжку, голова обернута хорошо знакомым мне  шарфиком

в черно-белую клетку. Лежак находится на террасе, примыкающей к белому дому,

за углом дома виден сад и высокая ограда. Рядом с лежаком, на котором  сидит

черная, еще один лежак. Пустой. Точнее,  не  совсем  пустой.  На  нем  видны

солнечные очки, еще какая-то часть  одежды,  а  с  поручней  свешивается  на

ремешке футляр фотоаппарата.

   В  глубине,  у  здания  виднеются  еще  несколько  лежаков,  сложенных  и

прислоненных к стене дома. На обороте фотографии штамп:

   "Ателье М.Кассис. Монфлер".

   - Какой вывод мы делаем из всего этого? - спрашиваю я у Пумс.

   - Что наша черная проводила свой отпуск во Франции, - отвечает Пумс.

   - Совершенно верно. Хотя она и не похожа на особу, которая может себе это

позволить. А как ты думаешь, кто делал этот фото?

   - Наверное этот Кассис, печать которого на обороте.

   - Нет, ему только отдали пленку для проявления и печатания.  Видишь  этот

футляр на соседнем лежаке? Фото, наверняка,  делал  сосед  черной,  владелец

этого лежака. Именно для этого он и покинул лежак,  чтобы  щелкнуть  черную.

Интересно, кто это был?

   - Это был ребенок, - говорит Пумс, вглядываясь в фото.

   - Почему ты так решила?

   - Посмотрите, что там на соседнем лежаке.

   - Солнечные очки и какая-то деталь одежды.

   - Это детское трико, - говорит Пумс.

   - Присматриваюсь. Действительно, трико очень короткое.

   - Но очки-то не детские, - возражаю я.

   - Наверное, это очки черной. Она отложила их на время фотографирования на

соседний лежак.

   Слышу, как кто-то входит с лестничной клетки в приемную.  Бистро  собираю

содержимое сумки обратно в нее и прячу сумку  в  вазон.  Двери  открываются,

входит Роберт в сопровождении юного блондина с робким взглядом.

   - Привет тебе, краса и гордость адвокатуры! - говорит Роберт. - Не будешь

ли ты так любезен и  не  представишь  ли  меня  своей  новой  очаровательной

секретарше, с которой я уже успел познакомиться по телефону?

   - Это Роберт, -  объявляю  я.  -  Работает  в  полиции.  Пумс  с  момента

появления Роберта ведет себя подозрительно. Она краснеет, бледнеет и  прячет

за спиной руки, как плохо воспитанная девушка,  не  желающая  здороваться  с

гостем.

   - Что ты вытворяешь, Пумс, - заявляю я грозно. Пумс извлекает руку  из-за

спины и здоровается,  но  явно  нехотя.  Робкий  блондин  остался  у  двери,

очевидно, у него нет особого желания общаться с нами.

   Роберт целует сопротивляющуюся ладонь Пумс и поворачивается ко мне.

   - У кого ты проведал о Щербатом Нусьо?

   - У того, кто его разыскивает, - уклончиво отвечаю  я.  -  Ты  пришел  по

поводу Нусьо?

   - Да, есть надежда, что мы взяли хороший след, - отвечает Роберт.

   В комнате неожиданно темнеет: туча заслоняет  солнце.  Роберт  смотрит  в

сторону окна и обращается к своему адъютанту:

   - Стоило бы позаботиться о машине, - произносит он. Блондин  приближается

к окну, смотрит на небо, но многое разглядеть в этой позиции ему не удается:

улочка узкая, а высунуться из окна ему мешают противопожарные  металлические

листы, вделанные в стену здания.

   - Мы приехали на открытом авто, - объясняет Роберт. - Если пойдет  дождь,

нужно будет поднять брезент.

   В комнате на секунду светлеет, и снова наступает полутьма. Блондин встает

на цыпочки, вертит головой, пытается разглядеть небо.

   - Отсюда ничего не увидишь, нужно выйти на балкон, -  заявляет  Роберт  и

решительным шагом направляется к портьере. Волосы у меня  на  голове  встают

дыбом, уже пятый или шестой раз за это утро. Ведь там, за  портьерой,  лежит

Нусьо, а на балконе черная. Бросаю испуганный взгляд на Пумс. Пумс, о  чудо,

весело подмигивает мне.

   Роберт секунду ищет  шнурок  портьеры,  находит  его  и  тянет.  Портьера

раздвигается. Я закрываю глаза. Слышу, как Роберт открывает балконную  дверь

Раскрываю глаза. Роберт стоит на балконе и изучает  небо.  Дверь  пуста,  ни

следа никакого Нусьо. На балконе ни следа  черной.  Снова  светлеет.  Солнце

показывается из-за туч. Роберт возвращается в кабинет.

   - Дождя не будет, - сообщает он. - Скажи мне по крайней  мере,  где  этот

Нусьо крутился в последнее время?

   - Он работал в баре. "Под Балконами", ничего больше  о  нем  не  знаю,  -

отвечаю я.

   - В этом баре внизу?

   - Да.

   - Ну ладно, тогда мы пошли, - говорит Роберт и кивает блондину.

   Выходят.

   Я приближаюсь к балконной двери, смотрю на опустевший ее  проем  и  голый

бетон балкона и не верю собственным глазам.

   Час назад здесь были два трупа. Куда они делись? Все это слишком  походит

на кошмарный сон.

   - В четвертинке, которую я тебе оставил, ничего не плещется? -  спрашиваю

я у Пумс, ибо ощущаю  сильнейшую  необходимость  подкрепиться.  Пумс  трясет

головой в знак того, что бутылка осушена до дна.

   - Можешь ты мне объяснить, что произошло с  ними?  -  киваю  я  на  дверь

балкона.

   Пумс принимает мину  компетентной  секретарши,  в  канцелярии  у  которой

ничего не пропадает. Выходит на балкон и знаком призывает  меня.  Выхожу  за

нею. Пумс перегибается через  боковую  ограду  и  показывает  пальцем  вниз.

Перегибаюсь и я и вижу выступающие из-под балкона две пары  ног:  дамские  в

чулках и черных туфлях и мужские в поношенных ботинках. Оба  трупа  лежат  в

полотняном навесе.

   Здесь я должен объяснить это поподробней. Моя  канцелярия  находится  как

раз  над  баром.  Перед  входом  в  бар,  на  тротуаре  стоят  три  столика,

своеобразная терраска для клиентов, предпочитающих смаковать пищу на  свежем

воздухе.  Над  этими  тремя  столиками  и   смонтирован   на   металлической

конструкции полотняный навес, прикрепленный к стене прямо под моим балконом.

Обычно, когда навес приподнят, полотно закрывает вид с балкона  на  терраску

бара. Но сейчас навес свернут. Передняя его планка чуть отступает  от  стены

дома, создавая нечто вроде полотняного корыта. И в этом  корыте,  на  высоте

пяти метров от улицы лежит моя парочка покойников.

   - Как они там очутились? - спрашиваю я Пумс. Я не удивился  бы,  если  бы

услышал от нее в ответ "Сами выскочили". В  такое  утро  может  произойти  и

подобное.

   - Я должна была спрятать их, - деловито заявляет Пумс.  -  Этот  господин

Роберт звонил пятнадцать минут назад, что приедет лично по поводу Нусьо. Мне

не хотелось, чтобы он застал их в канцелярии.

   - Каким чудом ты совершила это? - удивляюсь я.

   - Я перенесла через барьер сначала черную,  потом  Нусьо  и  опустила  их

вниз, - говорит Пумс. - Можете мне поверить, это было совсем не просто.

   Верю ей. Ей пришлось намучиться с ними. Прегибаюсь через передний барьер:

отсюда видно плечо Нусьо, из-под которого выглядывает плечо в черном рукаве.

Трупы лежат друг на дружке.

   - Нам повезло, что господин Роберт не посмотрел с балкона вниз, - говорит

Пумс. Действительно, если бы Роберт взглянул вниз, он бы очень удивился.

   Мы с Пумс стоим на балконе, опираясь на барьер, и смотрим туда,  куда,  к

счастью, не взглянул Роберт. Он как раз выходит из бара вместе с  блондином.

Полицейские приближаются к открытому  форду  гигантских  размеров,  стоящему

перед баром. Блондин садится за руль. Роберт рядом с ним. Блондин  запускает

мотор.

   Неожиданно происходит нечто чудовищное. Верх навеса, находящийся как  раз

под нами, вздрагивает. Вся конструкция  трясется  и  скрежещет.  Высовываюсь

поглубже  вниз  и  вижу  толстяка,  хозяина  бара,  орудующего  у  рукоятки,

приводящей навес в действие. Он крутит ее. Навес раскрывается!

   Пумс судорожно  хватает  меня  за  рукав.  Мы  оба  задерживаем  дыхание.

Разыгрывающаяся перед нами сцена бьет все рекорды гротеска.

   Верхушка навеса неторопливо движется вперед  и  вниз.  В  раскрытом  виде

навес наискось опадает  от  стены  к  тротуару.  По  мере  того,  как  навес

распрямляется, трупы съезжают  вниз  и  задерживаются  на  краю  у  передней

планки. Такое  положение  сохраняется  до  тех  пор,  пока  движение  навеса

замедленно, и полотно еще не натянулось. Последний энергичный рывок рукоятки

выбрасывает навес до упора вперед,  полотно  стремительно  расправляется,  и

трупы, словно выброшенные из  пращи,  дугой  пролетают  над  тротуаром...  и

попадают один  за  другим  в  полицейский  форд.  В  виде  двух  неподвижных

манекенов сваливаются они за плечами полицейских к задней части машины, ноги

же их торчат из кузова наружу.

   9

   В момент, когда небо одарило полицейский форд таким  неожиданным  грузом,

машина была уже в движении. Теперь она резко тормозит. Роберт выскакивает из

кабины.

   Я не знаю, что там происходит дальше, потому  что  поспешно  ретируюсь  в

кабинет и втягиваю Пумс вслед за собою. Запираю дверь,  затягиваю  портьеру,

падаю в кресло и дышу, дышу. Пумс усаживается в кресло  у  машинки  с  таким

видом, словно это кресло изготовлено из лучшего стекла.  Вталкивает  себе  в

рот четыре пальца левой руки, вытаращивает глаза и замирает в этой  позе.  Я

тоже не двигаюсь.

   С улицы доносятся свистки, неразборчивые крики, топот. Внутренним  взором

вижу Роберта у телефона в коридорчике бара;  блондина,  удерживающего  напор

толпы, сгромоздившейся вокруг форда, клиентов бара,  поднявшихся  на  стулья

терраски и пытающихся разглядеть хоть что-нибудь поверх голов уличных зевак.

Интересно,  сумеют  ли  кельнерша  и  толстяк  распознать  в  этой  сутолоке

Щербатого в одном из двух трупов, свалившихся  с  неба?  Для  кельнерши  это

будет особенно горестная минута: прощай надежда на возвращение денег!

   Отзывается автомобильная  сирена,  за  нею  другая.  Слышно,  как  машины

подъезжают, шум и гам возрастает,  раздаются  энергичные  приказы,  все  это

длится какое-то время, в конце концов машины разъезжаются, гул затихает, все

успокаивается.

   - Не поднялись к нам, - выдыхаю я и стряхиваю холодный пот со лба.

   - А если бы они пришли, что бы вы стали делать?  -  спрашивает  Пумс.  Ее

лицо постепенно приобретает нормальный цвет.

   - Рассказал бы им все, что знаю, - говорю я.

   - Вы знаете, кто убил Нусьо и черную?

   - Пока что я лишь смутно догадываюсь, почему их убили.  А  вот,  кто  это

сделал, я еще не знаю. Во внимание можно принимать две или даже три особы.

   - Обычно оказывается, что убил как раз тот, кого меньше всех подозревали,

правда?

   - Ты делаешь такой вывод на основе детективных фильмов.  В  фильмах  и  в

книгах, действительно, убивает обычно самый привлекательный из персонажей. Я

не уверен, что и в жизни можно руководствоваться подобным принципом.

   - А вы попробуйте, - уговаривает меня Пумс.  -  Вы  просчитайте,  кто  из

действующих лиц находится вне всяких подозрений, и наверняка  окажется,  что

именно это - убийца.

   - Я попробую. А пока что мне нужно кое-что проверить. Это  пришло  мне  в

голову, когда блондин выглядывал в окошко.

   Приближаюсь к окну, подзываю Пумс.

   - Выгляни, - прошу я ее. - Что ты там видишь?

   - Стенку, - отвечает Пумс.

   - А вот здесь, прямо под окном?

   - Галерею. А как туда попадают?

   - Такая же галерея есть и на третьем этаже. Они соединяются металлической

лестницей. Это запасной выход на  случай  пожара.  Им  давно  уже  никто  не

пользовался. Дело в том, что выходы на эти  галерейки  с  лестничных  клеток

замуровали много лет назад во время перепланировки дома. Они так и  остались

с тыльной стороны здания, как пережиток прошлой эпохи. Не знаю, почему их не

разобрали. В детстве мы лазили по  этим  лестницам  и  заглядывали  в  окна.

Помню, как испугалась одна соседка, мы застали ее  как  раз  в  тот  момент,

когда она укладывала в прическу искусственный шиньон. С тех пор я  всегда  с

подозрением отношусь к женщинам с длинными волосами.

   - А как же вы пробирались на эти лестницы? - спрашивает Пумс.

   - Снизу из подъезда. Там была дверь, запертая на замок.

   - Я хотела бы  попасть  туда,  -  заявляет  Пумс,  в  которой,  очевидно,

пробудились отголоски детства. - Это возможно?

   - Как раз в эту минуту мне пришла  мысль,  что  можно  попытаться.  Давай

посмотрим!

   Выходим с Пумс на балкон. Из-под навеса доносятся голоса,  комментирующие

недавнее жуткое происшествие. Рассматриваем часть дома от нашего балкона  до

торца. Рядом тянутся многолетние нити плюща. Не очень  густые,  но  довольно

прочные. На высоте, с которой  начинается  соединяющая  галерейки  лестница,

вдоль всего фасада пробегает лепной карниз. Если перешагнуть  через  поручни

балкона, можно ступить на этот карниз. Он узок, но держась руками  за  ветви

плюща, я наверняка сумею добраться до торца дома  и  оттуда  перебраться  на

противопожарную лестницу.

   - Иди к торцевому окну, - говорю я Пумс. - Через минуту там встретимся. С

этими словами я перешагиваю через перила балкона.

   - Не делайте этого! - умоляет испуганным голосом Пумс.

   Но я уже продвигаюсь  к  торцу  дома  по  карнизу,  может  быть,  слишком

судорожно цепляясь за жесткие  ветви  плюща.  Быстро  преодолеваю  несколько

шагов, отделяющих меня от торца дома, осторожно  выглядываю.  Действительно,

галерейка начинается прямо отсюда.  Отрываю  правую  руку  от  спасительного

плюща, поднимаю правую ногу с карниза и, прижимаясь всем телом к углу  дома,

тянусь к невысокому барьерчику галереи.

   В это мгновение обрывается целая прядь веток, за которую я держусь  левой

рукой. Нечеловеческим усилием бросаюсь вперед и цепляюсь рукой за барьерчик,

а ногой за выступающий край галереи. Подтягиваюсь и переступаю на галерею. Я

спасен.

   Подхожу по галерее к окну. Пумс уже ожидает меня. Смотрим друг  на  друга

через оконную решетку.

   - Я так боялась, что вы разобьетесь, - говорит Пумс.

   - Ничего страшного, - заверяю я ее. - Только не знаю, как я  теперь  буду

возвращаться, плющ оборвался, а без него по карнизу не пройти. Придется тебе

вызывать слесаря, чтобы распилить решетку.

   - А может быть, какое-нибудь окно  вдоль  этой  галереи  незарешечено?  -

высказывает предположение Пумс.

   Я иду по галерее до конца и возвращаюсь с неутешительным  известием.  Все

окна - с решетками. Я предлагаю Пумс подняться в мою квартиру этажом выше  и

ждать меня у окна там. Возможно, на том этаже какое-нибудь окно поможет  мне

найти выход из положения.

   Иду по галерее до лестницы и поднимаюсь на следующий  этаж.  Прохожу  всю

галерею туда и обратно и останавливаюсь у  окна  своей  кухни.  Как  странно

заглядывать  в  свою  квартиру  снаружи.  Все  выглядит  как-то  по-другому,

непривычно. Вижу  прекрасно  прибранную  кухню,  приемную  и  дальше,  через

приоткрытую дверь, часть комнаты, угол дивана,  картину  на  противоположной

стене. Впервые в жизни моя квартира кажется мне уютной и желанной. Наверное,

потому, что проникнуть туда я в данном случае не могу. Слышу скрежет ключа в

замке, появляется Пумс. Оглядывается по сторонам.

   - Пумс, - кричу я.

   - Вы нашли выход? - спрашивает она.

   - Нет, здесь все окна тоже с решетками. Придется тебе звать слесаря.

   - А сами мы не смогли бы взломать? Я не из слабеньких, -  заявляет  Пумс,

напрягая свой микробюстик. (Одри Хепберн в "Сабрине".)

   - Нет, это нам не под силу. Но можно попробовать выломать дверцу в  самом

низу лестницы, - говорю я, так как именно в эту минуту  вспоминаю  о  старой

проржавевшей дверце из эпохи моего детства. - Подай-ка  мне  молоток!  Он  в

приемной за вешалкой.

   Пумс приносит мне молоток и заявляет:

   - Я спускаюсь вниз.  Может  быть,  смогу  помочь  вам  снаружи.  Внизу  -

сюрприз: дверца, ведущая на пожарную лестницу, открыта.  Весело  улыбающаяся

Пумс уже ожидает меня.

   - Ура! Ты что перегрызла решетку зубами? - спрашиваю я.

   - Дверца была незаперта, - говорит Пумс. Разглядываем старую проржавевшую

дверцу. В районе замка ржавчина носит следы взлома, замок поврежден.

   - Царапины еще свежие, - резюмирую я. - Думаю, все это  произошло  именно

вчера. Кто-то вломился сюда со стороны улицы,  чтобы  по  пожарной  лестнице

подняться на этажи.

   Улочкой проходим до угла дома, заворачиваем к подъезду. На  террасе  бара

многолюдно. Слышим, как все присутствующие  обсуждают  загадочное  появление

двух  трупов  в  полицейском  автомобиле.  По   тротуару   перед   подъездом

прохаживается полицейский. Окидывает нас взглядом, но пропускает без  слова.

Входим в наш подъезд и поднимаемся по ступеням.

   - А, собственно, с какой целью вы путешествовали по галерее? - спрашивает

вдруг Пумс. - Что вы собирались там увидеть?

   - Наивное дитя! Я должен был проверить,  можно  ли  сейчас  через  балкон

попасть на галерею, потом на лестницу, соединяющую этажи,  и  таким  образом

получить возможность заглянуть в окно, как мы делали это  много  лет  назад.

Допустим, что Нусьо  был  застигнут  в  канцелярии  черной  и  спрятался  за

портьеру. После этого пришел тип, который договорился с черной о встрече,  и

убил ее. Нусьо все слышал, но ничего не видел через портьеру. Он мог открыть

балконную дверь,  выскользнуть  на  карниз  и  уже  знакомым  тебе  способом

заглянуть в окно. Убийца заметил его,  но  Нусьо  не  догадывался  об  этом.

Понимаешь?  Потом  Нусьо  возвратился  тем  же  путем  за  портьеру,  убийца

подстерег его и застрелил, а уже  потом  отнес  труп  черной  наверх  в  мою

квартиру.

   - Во-первых, зачем  бы  он  стал  расхаживать  с  трупом,  -  скептически

возражает Пумс. - Во-вторых, не думаю, чтобы Нусьо после того, как увидел  в

окно убийцу и труп черной, стал бы возвращаться в канцелярию. Скорее  бы  он

удрал по лестнице вниз.

   - Но ведь там, внизу, дверца была закрыта. Постой, а может быть, она и не

была закрыта? Конечно! Это Нусьо и разбил замок на ней! - наконец  соображаю

я. - Оттуда он и вошел на этаж канцелярии, а не по главной лестнице. Он  мог

и не услышать ничего о ключе под гидрантом,  а  возможно,  просто  решил  не

рисковать и идти более привычным для него путем,

   После того, как он через балкон попал в  канцелярию,  Нусьо  принялся  за

сейф, но черная вспугнула его, он спрятался за портьеру... а дальше не знаю,

как там было, убила его сама черная или убийца черной.

   - Предположим, что убийца. В таком случае, когда он убил его,  до  черной

или уже после нее?

   - Не имею представления! Но  могло  все  пойти  и  так:  Нусьо  сидел  за

портьерой и слышал, как тот тип уговаривал черную, чтобы она поднялась с ним

в квартиру. Разговор заинтриговал  Нусьо,  и  он  через  балкон  и  лестницу

добрался до  окна  моей  квартиры  и  таким  образом  подсмотрел  всю  сцену

убийства. А может быть, и не увидел, и вернулся сюда обратно.  Но  и  убийца

вернулся, хоть и другой  дорогой.  По  главной  лестнице,  чтобы  забрать  в

канцелярии  этот  пресловутый  депозит.  Здесь  он  встретился  с  Нусьо   и

прихлопнул его. Логично? А?

   Честно говоря, все это не кажется мне ни логичным,  ни  убедительным,  но

Пумс смотрит на меня с восхищением. Открывает двери ключом, который я  подал

ей перед  этим  через  окно,  возвращает  ключ  мне,  и  мы  через  приемную

направляемся к кабинету.

   10

   Мы входим и застываем в недоумении. Пумс издает тихий писк, как кролик  в

агонии. Действительно, ситуация отвратительна.

   Посреди комнаты стоит тип в плаще и шляпе, с лицом,  затянутым  по  самые

глаза какой-то тряпкой. В руке  он  держит  револьвер,  нацеленный  в  нашем

направлении.

   Немая сцена. Неожиданно вся тройка подскакивает, словно о г удара  током.

Это я роняю из ослабевшей руки молоток. Машинально наклоняюсь, чтобы поднять

его.

   - Стоять, - сдавленным голосом  командует  пришелец.  Замираю  по  стойке

смирно. Бандит красноречивым движением  руки  с  револьвером  гонит  нас  по

направлению к письменному столу. На деревянных ногах двигаемся туда.  Бандит

обходит нас, не опуская револьвера, и располагается  у  двери,  отрезая  нам

путь к бегству.

   - Открыть сейф, - приказывает он.

   Пумс бросает на меня вопрошающий взгляд. Пожимаю плечами.

   - Сейф открыть невозможно, - заявляю я.

   - Открывайте или  буду  стрелять,  -  бормочет  бандит  чуть  слышно,  но

движение ствола револьвера выглядит достаточно убедительно.

   - Не знаю комбинации, - говорю я с обреченным  спокойствием.  -  Сейф  не

открывался уже много лет.

   Бандит издает неопределенный звук типа "болтай больше".  Естественно,  он

не верит мне. Поднимает револьвер чуть выше.

   Убьет нас. Тут уж ничем не поможешь. Я не открыл бы сейф,  даже  если  бы

очень захотел сделать это. Мысленно прощаюсь с жизнью.  Мне  даже  не  очень

жаль ее. Особенно принимая во  внимание  существование  фиолетового  чудища:

надеюсь он не последует за мною на тот свет. Жаль только Пумс...

   Бросаю взгляд на нее. Она  в  шоке,  но  в  общем-то  держится  молодцом.

Неожиданно Пумс поворачивается и идет к сейфу.  Начинает  происходить  нечто

достойное удивления. Пумс кладет руку на диск замка  и  прижимается  ухом  к

двери сейфа, словно  врач  исследующий  здоровье  пациента.  Блефует,  желая

выиграть время? А может  быть,  не  блефует?  Потихоньку  вращает  диск,  не

отрывая ухо от дверцы. Выражение лица у нее сосредоточенное, и впервые с тех

пор, как я познакомился с нею - осмысленное. Поворачивает диск то в одну, то

в другую сторону, внимательно вслушиваясь.

   - Быстрее, - бормочет бандит. Пумс рукой дает ему знак,  чтобы  не  мешал

ей. Продолжает манипулировать диском.

   Раздается едва слышный скрип. Пумс краснеет от напряжения и  не  отрывает

руку от диска. Раздается второй скрип, третий... наконец скрип более слышный

- и дверцы раскрываются.

   Пумс поворачивается к нам лицом. В глазах у  нее  блеск  триумфа.  Бандит

приказывает ей жестом открыть дверцы полностью. В это мгновение я  шевелюсь,

бандит с грозным ворчанием вновь направляет на меня ствол револьвера.

   Смотрю в роковое отверстие, но вижу и еще кое-что. Что-то происходящее за

спиной бандита. Двери приемной беззвучно  раскрываются.  Показываются  седые

космы и вся фигура Гильдегарды. Хочу жестом предостеречь ее, но  Гильдегарда

наклоняется, приподнимается... и секунду спустя бандит в  маске  валится  на

пол, как будто сраженный громом, переворачивая попутно  кресло,  стоявшее  у

столика с пишущей машинкой.

   Одним прыжком достигаю его и пинком ноги выбиваю револьвер из  его  руки.

Нагибаюсь, чтобы сорвать маску с его лица. В  это  время  за  моими  плечами

раздается грохот. Оборачиваюсь и вижу, что Пумс лежит на  полу  с  закрытыми

глазами: обморок.

   Хватаю револьвер, прячу  его  в  карман  и  спешу  оказать  помощь  Пумс.

Гильдегарда машет у нее перед лицом какой-то книжкой,  чуть  похлопывает  по

лицу.

   Наконец Пумс открывает глаза.

   - Что это было? - спрашивает она голосом умирающей. Садится  на  полу,  и

неожиданно ухватив меня за руку, показывает в направлении двери.

   Взлетаю  в  прыжке,  бросаюсь  в  погоню,  но...  поздно.  Все  произошло

молниеносно. Пришелец в  маске  поднял  голову,  оперся  руками  на  книжку,

лежащую рядом с перевернутым креслом, потом моментально вскочил  на  ноги  и

исчез за дверью.

   Бегу за ним в приемную, но он уже сбегает по лестнице.  Упорно  преследую

его до дверей подъезда... но  здесь  мой  разбег  ослабевает.  Дежурящий  на

тротуаре  полицейский  как  раз  останавливается  перед   нашим   подъездом.

Мгновение стоим с ним лицом к лицу,  после  чего  я  разворачиваюсь  на  сто

восемьдесят градусов  с  совершенно  равнодушным  видом  и  небрежным  шагом

неторопливо возвращаюсь наверх.

   Гильдегарда и Пумс стоят посреди кабинета словно два соляных столпа. Все,

что осталось от посетителя в маске - это шляпа, свалившаяся с его  головы  в

момент падения.

   Поднимаю ее и присматриваюсь с интересом.

   - В детективных романах личность преступника с легкостью  устанавливается

по его головному убору, - заявляю  я.  -  Всегда  можно  обнаружить  на  нем

этикетку, несколько волос, железнодорожный  билет  за  лентой,  и  множество

других улик. Однако, боюсь,  что  на  этот  раз  шляпа  преступника  нам  не

поможет. Действительно, головной убор совершенно новый и такой обычный,  что

наверняка треть жителей нашего города носит такие же.

   - Хотя, подождите. Кажется что-то есть!  -  Шляпа  новая,  но  я  замечаю

грязный отпечаток сзади над самыми полями.

   - Это от молотка, - объясняет Гильдегарда и показывает лежащий поблизости

молоток, тот самый, который я уронил, когда пришелец в маске целился в  меня

из револьвера.

   - Так вот чем вы его обработали, -  с  уважением  произношу  я.  Поднимаю

молоток,  взвешиваю  его  на  руке,  оцениваю  взглядом   массивную   фигуру

Гильдегарды.

   - Ему еще повезло, что вышел из этой передряги живым, - продолжаю я. -  А

каким чудом вы оказались тут в самый подходящий момент?

   - Я вошла в приемную и услышала, как этот человек вам грозил, - объясняет

нам Гильдегарда. - Открыла потихоньку дверь, увидела на полу  этот  молоток,

ну и... наверно ударила его этим молотком по голове, не помню точно, я  была

страшно взволнована.

   - Вы замечательная женщина!! Вынимаю револьвер из кармана  и  внимательно

присматриваюсь к нему. Тем  временем  Пумс  окончательно  приходит  в  себя,

пудрит носик, поднимает перевернувшееся кресло и приближается ко мне.

   - Это здорово, что вы забрали у него револьвер, - тоном знатока  заявляет

она. - По револьверу мы легко его выследим. Револьвер это не шляпа.

   - Это точно. Если бы только этот револьвер не был моим собственным!

   - Тот самый из письменного стола? - удивляется Пумс.

   - Не совсем так. В последнее время он был в "Фаусте". Не знаю, почему это

со вчерашнего дня все решительно используют для самых различных целей именно

этот, мой собственный револьвер.

   - А вы спрячьте его подальше, - советует Пумс.

   - Не стоит. Все равно его моментально отыщут. Я едва  держусь  на  ногах,

идиотское приключение с бандитом в маске окончательно подорвало мои силы.

   - Я должен поговорить с тобою, Пумс, - заявляю я. - Но сначала сбегай  за

четвертинкой, нервы совсем расшалились. - Вручаю ей остатки  денег,  которые

одолжила мне Майка. - Можешь прислушаться к тому, что  болтают  в  баре,  но

сама - ни-ни! Сечешь?

   Пумс делает понимающую мину и  исчезает.  Вынимаю  коробку  от  "Фауста",

чтобы вернуть туда револьвер, но в голову приходит мысль, что  теперь  нужно

использовать для его хранения более надежное убежище: если уж сейф  каким-то

чудом открыли, пусть он хоть для чего-нибудь послужит. Кстати, не мешало  бы

наконец посмотреть, что же там такое хранилось.

   Дверца все еще приоткрыта, как оставила ее Пумс. Подхожу, раскрываю  сейф

полностью и бросаю взгляд внутрь.

   В это же мгновение ноги мои подкашиваются. Почти теряя сознание, опираюсь

на сейф, прикрывая вновь его  дверцу.  Судорожно  цепляюсь  за  верх  сейфа,

потому что все вокруг меня начинает вращаться в сумасшедшем темпе.  Но  если

говорить о сумасшествии, то с ума сошел здесь именно я.  И  на  этот  раз  я

отчетливо понимаю - это бесповоротно!

   Я мог предполагать, что ничего не найду в сейфе. Или  найду  какие-нибудь

никому уже не нужные квитанции и бумаги. Или (на это, правда,  надежда  была

минимальной) пресловутый депозит черной. Или любовные письма  отца.  Или  не

знаю, что еще там! Но ни в коем случае я даже предполагать  не  мог,  что  в

сейфе, не открывавшемся уже самое малое шесть лет, увижу ЕГО.

   - Что с вами? - спрашивает Гильдегарда с неприкрытой заботой в голосе.

   Мне удается добрести до стола. Падаю в кресло. Прячу револьвер в ящик.

   - Может быть, воды? - тревожится Гильдегарда.

   - Не нужно, сейчас все пройдет, - говорю я.

   Внутренне успокаиваю сам себя, как успокаивает мать испуганного  ребенка,

что в конце концов  ничего  сверхъестественного  не  произошло.  Разумеется,

сверхъестественного в рамках кошмара. Принимая  как  объективную  реальность

существование самого кошмара, факт вполне обычный. Если ОН  преследует  меня

дома, на улице и в струях ливня на тротуаре перед "Селектом", почему бы  ему

не оказаться и в сейфе? Я мог бы это даже предвидеть  заранее,  не  так  ли?

Напрасно я так испугался  и  уж  совершенно  не  из-за  чего  расстраиваться

теперь. Да и стоит ли сопротивляться и переживать,  когда  конец  совершенно

ясен?

   -  Я  скверно  себя  почувствовал,  но  уже  все  прошло,  -  заявляю   я

громогласно. - Сейчас вернется Пумс в  роли  пса-спасителя  с  горы  Святого

Бернарда и спасет меня окончательно.

   - В роли кого? - спрашивает Гильдегарда.

   - В роли пса-бернардинца с фляжкой водки на ошейнике, -  разъясняю  я.  -

Глоток спасительного напитка пригодится и вам.

   - Вы правы, я просто потрясена происходившим. До этого мне еще никогда не

приходилось бить кого-нибудь молотком,  и  это  произвело  на  меня  большое

впечатление;

   - Когда-нибудь все проходится делать впервые, - заявляю я  философски.  -

Нужно признать, что у вас есть сила удара. Сразу видно пианистку.

   - Да, руки у меня сильные. Я очень рада, что могла помочь  вам  выбраться

из этого затруднительного положения.

   - Но ведь вы пришли ко мне не для этого? Как  это  собственно  произошло?

Какие боги прислали вас в самую необходимую минуту?

   - У меня есть к вам дело. Я хотела бы обратиться к вам как к  адвокату  и

просить вас о помощи.

   - Я ваш должник до конца жизни, - торжественно заявляю  я.  -  Вы  хотите

кого-нибудь преследовать по суду?

   - Нет, речь идет скорее о защите, - произносит Гильдегарда и умолкает.

   - О защите? Кого? В чем его обвиняют? Что ему грозит?

   - Самое страшное, - говорит Гильдегарда и начинает шмыгать  носом.  -  До

сих пор я скрывала его в своей  квартире,  но  он  все  время  выскальзывает

оттуда. Если его  кто-нибудь  встретит,  ему  конец!  Люди  таких  вещей  не

прощают.

   - Не прощают чего? - спрашиваю я, ничего не понимая.

   - Безобразного внешнего вида, - говорит Гильдегарда  и  вытирает  грязным

платочком первые прорезавшиеся слезы. - Он действительно выглядит ужасно. Но

разве он должен погибнуть из-за этого? Для меня он самый прекрасный.

   - Это, этот... ваш друг? - спрашиваю я неуверенно. -  В  чем  заключается

его уродство? О чем вообще идет речь?

   - Он облысел, - с трудом выдавливает из себя Гильдегарда, закрывает глаза

платочком и застывает в неподвижности в знак того, что она уже все сказала и

теперь ожидает моего приговора.

   - Сейчас, сейчас. Как это: облысел?

   - Он болел и облысел. Сейчас ой совершенно лысый.

   - Ну хорошо, облысел, - продолжаю я. - Но что здесь плохого?  Со  многими

это случается даже и без болезни. Почему это должно быть таким несчастьем? И

в чем тут опасность?

   - Если бы вы его увидели, вы бы все поняли, - говорит Гильдегарда. - О, я

знаю, вы бы его не обидели, вы человек благородный, поэтому я и обращаюсь  к

вам. Ну, а если  его  увидит  кто-нибудь  из  соседей  или  привратник,  или

какой-нибудь прохожий... он ведь убегает и на улицу, бродит там вечерами.  Я

никак не могу убедить его, чтобы он сидел дома.

   - А сейчас... он в вашей квартире? - спрашиваю я,  не  зная  уже,  что  и

думать об этом странном деле и как вести дальше эту полубезумную беседу.

   - Его нет! - восклицает Гильдегарда в отчаяньи.  -  Я  не  знаю,  где  он

находится, жив ли еще, ничего не знаю!

   - Когда он исчез? - спрашиваю я.

   - Я не заметила. Он всегда выскальзывает, как тень. Если  бы  я  увидела,

что он выходит, я бы удержала его.

   - А что, вы не могли запереть двери на ключ?

   - Это не поможет, -  произносит  Гильдегарда  с  горькой  улыбкой.  -  Он

проскользнет в самое крохотное отверстие. Пару  дней  назад  выбрался  через

форточку.

   - Через форточку? Да что он, акробат?

   - Да, он очень ловкий, - признает Гильдегарда с ноткой гордости в голосе.

- Я вас умоляю, - она складывает ладони в мольбе, - станьте его  защитником,

чтобы мне не приходилось дрожать за него, не могу же я вечно скрывать его от

всех. Объясните людям, что он совершенно безвредный, добрый, ласковый...

   - Сделаю все, что смогу, -  обещаю  я,  -  но  я  должен  сначала  с  ним

познакомиться.

   - Конечно, конечно, я приведу его к вам сразу же, как только он вернется.

   - А вы уверены, что он возвратится?

   - Если он еще жив, вернется обязательно. Он всегда возвращается. Да он  и

не уходит далеко.

   - Он ушел сегодня утром?

   - Нет, еще вчера перед ужином. Я приготовила овсянку, но его уже не было.

Почти всю ночь я просидела  на  лестнице,  высматривая  его,  но  так  и  не

дождалась. Сегодня с утра на  ногах,  обошла  все  закоулки,  искала  его  в

погребе, на крыше...

   Гильдегарда замолкает, потому что я в эту секунду вскакиваю  с  кресла  и

начинаю совершать вокруг  письменного  стола  нечто,  напоминающее  победный

танец индейцев. После чего хватаю обеими руками косматую голову  Гильдегарды

и запечатлеваю поцелуй на ее лбу. Гильдегарда  так  поражена,  что  даже  не

протестует. Смотрит на меня  с  испугом  и  надеждой  одновременно.  Немного

успокаиваюсь и спрашиваю:

   - Вы хотели бы увидеть его, не так ли?

   - Вы поможете мне найти его? Какой вы милый! Я знала, к кому  обратиться!

- восклицает она обрадованно.

   - О, вы действительно знали! Фирма не подводит никогда! Мы находим  любую

пропажу в течение пяти минут. Без долгих поисков.  Без  лишних  затрат.  Без

промедления. Немедленно!

   Приближаюсь  к  сейфу,  открываю  дверцу.  Из  глубины  стальной  коробки

огромным прыжком прямо на колени Гильдегарды вылетает фиолетовое чудовище.

   - Серафинчик! Злое дитя! - вскрикивает Гильдегарда и  прижимает  к  груди

чудовище,  издающее  пронзительные  звуки,  нечто  среднее  между  писком  и

скрежетом. Я знаю этот голос!!!  Это  его  я  услышал  впервые  на  лестнице

подъезда, когда чудовище убегало от меня вверх. А второй раз  оно  пищало  у

моей постели, скаля на меня свои дьявольские клыки.

   Смотрю теперь на него уже без страха,  хотя  не  могу  сказать,  что  без

отвращения. Действительно - он кошмарен. Лысый  и  фиолетовый,  а  точнее  -

гнилофиолетовый. Омерзительный. Гильдегарда раз за разом  целует  сморщенный

нос, складчатую кожу на шее, лапы.

   - Это кот, правда? - уточняю я.

   - Сиамский, безумно породистый, - объясняет Гильдегарда. - Что  же,  если

он облысел. Я давала ему витамины, смазывала этой фиолетовой  мазью,  ничего

не помогало. Какая-то редкая болезнь. С тех пор, как с ним это произошло,  я

старалась не выпускать его из дому. Боюсь, что мальчишки забьют его камнями.

Кроме него у меня нет никого на свете.

   С  этими  словами  Гильдегарда  прижимает  свое  сокровище  к  груди  так

энергично, что чудище издает жуткий визг.

   - Ну тихо, тихо, Серафинчик, - успокаивает его Гильдегарда, но Серафин не

перестает жаловаться на жизнь мяуканьем с чисто потусторонним звучанием.

   -  Что  ты  плачешь,  я  придавила  тебя?  -  беспокоится  Гильдегарда  и

осматривает лысое тельце со всех сторон.

   - Вот посмотрите, - подзывает она меня и ставит кота на письменный  стол.

Пальцем показывает  какое-то  местечко  на  голубой  коже.  Наклоняюсь  и  с

отвращением всматриваюсь в эту мерзость. Действительно, на коже сбоку  виден

продолговатый след, последствие удара или ожога.

   - Видите? Кто-то его поцарапал. Бедный Серафин, наверное, в  него  что-то

бросили. Он страшно испугался, он такой впечатлительный.

   Лично я думаю, что перепугался  скорее  всего  тот,  кто  бросил  в  кота

что-то. Но я молчу. Впрочем, действительно,  выглядит  он  плоховато.  Когда

Гильдегарда выпускает его из рук, кот не убегает, он неуверенно движется  по

столу на подгибающихся лапах.

   - Да он нездоров! -  выкрикивает  Гильдегарда  и  хватает  его  со  стола

обратно  на  колени.  Прикладывает  ухо  к  голому   брюшку   и   произносит

встревоженно:

   - Сердце. У него всегда  было  слабое  сердце.  Ему  вредны  переживания.

Видно, он нервничал, когда вы закрыли его в сейфе.

   - Начнем с того, что я не могу понять, как он попал в сейф, - рассуждаю я

вслух. - Наверняка, лишь после того, как Пумс под угрозой револьвера открыла

замок. Не раньше. Но когда именно?

   - А почему не раньше? Разве вы не открывали сейф со вчерашнего дня?

   - Никто не открывал его  уже  шесть  лет.  Сейф  стоит  закрытый  с  того

времени, как умер мой отец.  Я  давно  уже  видел  одну  и  ту  же  паутину,

соединяющую дверцу сейфа и его верх. Только теперь Пумс  оборвала  ее.  Кот,

очевидно, вскочил в сейф в тот момент, когда пришелец в маске убегал отсюда,

и никто из нас не смотрел в сторону сейфа. Но как он проник в канцелярию?

   - Он мог войти вместе со мною, мог  пробраться  через  балкон,  он  часто

путешествует по этим ржавым лестницам и по веткам плюща.  Это  для  него  не

проблема. Мне интересно, где он бродил ночью?

   Прохаживался на дожде перед "Селектом", -  готов  уже  заявить  я,  но  в

голову приходит мысль, что это малоправдоподобно.

   - Вы говорили, что он никогда не отдаляется от дома, - спрашиваю я.

   - Да, он всегда бродяжит где-нибудь поблизости  или  забивается  в  тихий

угол и спит. Однажды я нашла его в детской коляске, которую соседи  оставили

на  ночь  под  лестницей.  Нужно  дать  ему  сердечные  капли,   -   говорит

Гильдегарда, поднимаясь с котом в объятиях. - Могу я попозже  зайти  к  вам?

Необходимо посоветоваться, как уберечь его на будущее.

   Выходит, нашептывая с нежностью что-то в голое ухо чудовища.  Я  выполняю

новую  серию  индейских  прыжков   вокруг   письменного   стола,   но   звук

открывающейся  двери  в  приемной  прерывает  этот  хореографический   этюд.

Появляется Пумс с четвертинкой водки в руке.

   11

   - В баре уже знают, что это их кельнер  упал  с  крыши  в  автомобиль,  -

говорит она. - Полиция забрала кельнершу, говорят, это был ее жених.

   - Считают, что он свалился с крыши? - спрашиваю я.

   - Так они объясняют себе, не могут же они догадаться, что он

   был в навесе... Пумс профессиональным жестом  выбивает  пробку  и  подает

бутылку мне. Мой организм истерически  тоскует  по  алкоголю.  Жадно  хватаю

бутылку, подношу ее ко рту... и  останавливаюсь.  Размышляя,  вглядываюсь  в

бутылку и в конце концов подаю ее Пумс.

   - Глотни, если испытываешь охоту, - произношу я.

   - Так ведь это вы хотели выпить, - говорит Пумс.

   - Больше не хочу. И никогда уже не  захочу.  Все  это  киряние  абсолютно

лишено смысла.

   - Слава Богу, вы наконец пришли к такому выводу! - восклицает Пумс.  -  А

как долго вы сумеете удержаться?

   - О, теперь мне просто незачем пить, - заявляю  я  и  чувствую,  что  это

правда.

   - А зачем вы пили раньше?

   - Ты слишком любопытна. В твои обязанности не входит  всовывание  носа  в

мои личные дела. Не обижайся, - добавляю я, заметив, что Пумс смутилась. - В

последнее время у меня было  множество  самых  неприятных  неожиданностей  и

хлопот, но теперь все это позади, абсолютно позади, я стал совершенно другим

человеком, все происходившее со мною, к счастью, было только ошибкой.

   - Ну тогда за ваше здоровье! - Пумс глотает из горлышка и ставит  бутылку

на стол. Приближается к сейфу и ласково поглаживает его запыленный верх.

   - Слушай-ка, Пумс, - говорю я, - ты должна кое-что объяснить мне. Как это

вышло, что ты сумела открыть сейф? Откуда ты знала комбинацию?

   - Правда, я отлично справилась с делом?

   - Я спрашиваю у тебя, откуда ты знала комбинацию? Нина тебе сказала?

   - Нина мне ничего не говорила.

   - В таком случае, кто же? Дух святой?

   - Я предпочла бы, чтобы это осталось тайной,  -  торжественно  возглашает

Пумс. (Ким Новак в "Пикнике".)

   -  Не  придуривайся,  ты  должна  немедленно  объяснить  мне,   как   это

получилось, что ты смогла открыть сейф.

   - Вы в самом деле не будете пить? - спрашивает Пумс и тянется к бутылке.

   - В самом деле. Отвечай на мой вопрос!

   - Я... не знала комбинацию, - заикается Пумс.

   - Так как? Было тебе видение? Или догадалась случайно?

   - Вот именно, случайно, - светлеет Пумс. - Это было совпадение!

   - Не верю, - говорю я. - Таких совпадений не бывает! Пумс опускает голову

и молчит.

   - Говори, как там было, не то я рассержусь на тебя. Эта угроза  оказывает

на Пумс определенное воздействие. Открывает рот, закрывает, открывает вновь,

зачерпывает воздух... и молчит.

   - Ну так что же!? - говорю я категорическим тоном.

   - Видите ли... у меня просто такая способность, - наконец роняет Пумс.

   - Способность открывать сейфы? Пумс кивает головой утвердительно.

   - Ты уже когда-нибудь пробовала? Вообще,  какое  ты  имеешь  отношение  к

сейфам? Откуда такие способности?

   - Это... это у меня наследственное, - говорит Пумс тихонько.

   - Как это  наследственное?  Кто  еще  в  твоей  семье  обладает  подобным

талантом?

   - Дядя Вацлав, - говорит Пумс. - Может быть, вы слышали о нем.

   - Длинный Вацлав! - выкрикиваю я. - Длинный Вацлав - твой дядя?

   - Дядя и опекун. Я воспитывалась в его доме.

   - Поздравляю, - говорю я. - Теперь понятно, где ты научилась обходиться с

сейфами. Ходила с ним на дело?

   - Только один раз. И именно тогда мы попались.

   - Сидела?

   - Да, три месяца. Несколько дней назад меня выпустили.

   - Откуда ты знаешь Нину?

   - Она приходила в тюрьму по делу какого-то вашего клиента. А  я  работала

как раз в канцелярии.

   - Теперь я понимаю, почему Нина рекомендовала тебя как "квалифицированную

силу". Действительно, прекраснейшая рекомендация!

   - Вы только не сердитесь, - говорит Пумс. - Если вы не хотите работать со

мною, я найду себе другое место.

   - Такое, как предыдущее? А? Только  учти,  во  второй  раз  тебе  повезет

меньше, ты уже будешь рецидивисткой.

   - Я поищу работы в канцеляриях  или  с  детьми.  Я  твердо  решила  стать

честной девушкой, - произносит  Пумс  благородным  голосом.  (Майя  Поляк  в

"Полночном напеве".)

   - А помада? - спрашиваю я.

   - Это было в последний раз. Действительно,  помаду  я  взяла,  но  ничего

подобного больше никогда не сделаю. У меня просто не было выхода. Она  стоит

кучу денег, а я не могла придти к вам, не приведя себя в порядок, правда?

   - Постой, постой, ты что-то крутишь! Ты ведь украла помаду уже тут?

   - Как это тут? - удивляется Пумс.

   - Ты утверждаешь, что украла помаду, чтобы  произвести  на  меня  хорошее

впечатление. В таком случае ты должна была запастись ею  еще  до  того,  как

появилась в канцелярии.

   - Я так и сделала. Пошла вчера в универмаг и  провернула  это.  Последний

раз, обещаю вам.

   - Ты стащила помаду в универмаге?

   - Так вы же сами знали, что стащила. Не знаю, откуда, но ведь знали. Даже

вынули у меня из сумочки эту помаду и отдали ее туда, откуда я ее взяла.  Да

или нет?

   - Это было не совсем так. Ты уверена, что это была помада из универмага?

   - Конечно! В обычном магазине слишком  пристально  следят  за  тобою.  Но

вторую я себе куплю уже с зарплаты. Поверьте мне!

   - Пока что возьми себе эту, - заявляю я и вынимаю из  кармана  цилиндрик,

найденный в доме Франка.

   - Вы просто ангел, - восторгается Пумс и берет помаду.

   - Даже та самая фирма. Только оттенок потемней, это на вечер,  -  говорит

она, раскручивая цилиндрик.

   - Еще одно. Ты должна была знать Щербатого по связям с Длинным Вацлавом.

   - Я его едва знала. Сначала мне и в голову не пришло,  что  наш  покойник

это он. Только когда вы приоткрыли ему зубы, я поняла,  что  это  Нусьо.  Не

хотелось мне признаваться, что я знаю его.

   Мы слышим, как открываются входные  двери  приемной,  и  через  минуту  в

кабинет входят Франк и Ванда.

   - Я решила принять участие  в  расследовании,  -  объясняет  Ванда,  -  и

встретила Франка у дома.

   Я представляю им Пумс, вынимаю из ящика стола  стакан,  наливаю  водки  и

подаю ее Франку, который машинально глотает ее, а потом  поводит  испуганным

взглядом в сторону своей супруги.

   - Дайте и мне, - говорит Ванда.

   - Ну, что слышно? Нашел убийцу? - спрашивает Франк.

   - Почти, - отвечаю я. - Недостает мне еще несколько деталей. Садитесь.

   Садятся. Подхожу к телефону и набираю номер.

   - Майка, - говорю я, - не помешаю тебе?

   - Помешаешь. Но жениху все прощается. Что тебе?

   - Запрыгни в такси и приезжай. Если поторопишься, получишь глоток  водки.

Если Франк за это время не выхлещет ее всю.

   - Франк у тебя?

   - Точно. И Ванда тоже. Нам нужно посоветоваться. Я в мерзкой ситуации.

   - Буду через пять минут, - говорит  Майка  и  откладывает  трубку.  Нужно

признать, что для актрисы она чересчур покладиста. Набираю еще  один  номер.

Отзывается Нина.

   - Где ты шляешься? Невозможно до тебя дозвониться, - говорю я.

   - О, ты звонил мне? По какому делу?

   - Я хотел узнать у тебя комбинацию цифр замка нашего сейфа.  Но  нам  уже

удалось открыть его. К сожалению, он оказался пустым.

   - Ты говоришь о несгораемом сейфе?

   - Да. Ты знала комбинацию?

   - Не знала, - отвечает Нина. - В этом сейфе никогда ничего не держали.

   - Но ведь отец им пользовался?

   - Пользовался  очень  недолго.  Это  ему  быстро  надоело.  Он  записывал

комбинацию в блокнот, а блокноты все время  терял  и  не  мог  открыть  сейф

именно тогда, когда это ему требовалось. В конце концов он разозлился, вынул

из сейфа все, что там было, велел мне пристроить все это в других местах,  а

сейф закрыл и больше уже никогда не прикасался к  нему.  Все  это  произошло

года за два до  его  кончины.  Так  что  неудивительно,  что  ты  ничего  не

обнаружил в сейфе. Интересно, а как тебе удалось открыть его?

   - Это неважно. А что находилось в сейфе, когда отец освобождал его?

   - Ничего особенного. Какие-то две папки с  актами,  которые  смело  можно

держать на полке, там не было ничего секретного, ну и  квитанции  за  оплату

квартиры - вот и все.

   - И ничего больше?

   - Монти, смилуйся, это было так давно, я просто не могу все помнить! А  в

чем дело?

   - Скажи, там не было какого-нибудь депозита?

   - Чего?

   - Депозита. Отец не поручал тебе перепрятать чей-то там депозит?

   - Вроде бы, нет. Не помню... Подожди... Было что-то такое...  Нет,  я  не

могу сразу припомнить, нужно попытаться подумать над этим.

   - Подумай. И сразу же позвони, как только у тебя посветлеет в голове. Это

очень важное дело.

   В  момент,  когда  я  откладываю   трубку,   в   кабинет   протискивается

Гильдегарда. Заметив гостей, она останавливается у двери.

   - Вы заняты, я зайду попозже, - говорит она.

   - Нет, оставайтесь. Вы мне будете нужны. Это моя соседка, - представляю я

Гильдегарду Франку и Ванде. - Она могла что-нибудь заметить.

   - В связи с чем? - испуганно спрашивает Гильдегарда.

   - В связи с трупом, который был у вас сегодня утром на балконе, - уточняю

я.

   - Так ведь трупа там не было, вы сами видели, - защищается соседка.

   - Не было, так как за минуту до  этого  я  сам  перебросил  его  на  свой

балкон, - говорю я. - К слову, сейчас вы узнаете обо  всем.  Мы  должны  все

вместе это выяснить.

   Появляется Майка. Представляю ее Гильдегарде, которая явно  потрясена  ее

красотой, впрочем все смотрят на Майку, как заколдованные. Она ослепительна.

   Садимся кружком. Я в кресле за письменным столом, слева  от  меня  Ванда,

потом Франк, напротив меня с другой стороны стола Гильдегарда,  дальше  Пумс

за столиком с пишущей машинкой, наконец справа от меня Майка.

   12

   - Открываю заседание, - заявляю я, постукивая пальцем по бутылке  в  виду

отсутствия председательского звонка.

   - В чем дело? - спрашивает Майка.

   - В двух трупах, - отвечаю  я.  -  Франк  и  Ванда  уже  в  курсе  всего,

Гильдегарда   имела   удовольствие   повидать    покойницу,    Пумс    также

проинформирована.

   - Какой-нибудь новый сценарий? - спрашивает Майка.

   - Что-то в этом роде. Но мне не хватает финала. Мы должны найти финал.

   - У Монти проблемы, - разъясняет Ванда Майке. - Он сегодня нашел в  своей

квартире два трупа. Майка смотрит на меня вопрошающе.

   - Пожалуй, лучше всего будет, если я снова изложу все с самого начала,  -

заявляю я. - Слушайте внимательно, возможно  кому-нибудь  из  вас  придет  в

голову что-то стоящее.

   В подробностях перечисляю все события нынешнего утра. Временно оставляю в

стороне только историю с Серафином, так  как  немножечко  стыжусь  ее.  Зато

подробнейше  описываю  сцену  перелета  трупов  из  навеса   в   полицейский

автомобиль и сцену с налетчиком в маске.

   - Таковы факты. Что вы обо всем этом думаете? - заканчиваю я.

   Никто не отзывается.

   - Я нуждаюсь в вашей помощи. Пошевелите мозгами.

   - Почему ты рассказываешь все это нам, а не полиции? - спрашивает наконец

Майка.

   Все молчат. Франк первым обретает голос.

   - Тебе нечего бояться, - говорит он. - У тебя алиби. Я готов  присягнуть,

что не расставался с тобою с девяти вечера до трех утра.

   - Половину этого времени мы провели втроем, - добавляет Майка, -  а  если

учитывать соседей снизу, то и впятером.

   - А до этого, от шести до девяти, ты был с Густавом, - добавляет Ванда. -

Еще никто за всю историю криминалистики не имел такого железного алиби.

   Воцаряется молчание.

   - Да, я имею алиби, - произношу я наконец. - Однако  это  не  мешает  мне

оставаться подозреваемым номер один. Не забывайте, что именно со мной черная

якобы должна была встретиться в этом кабинете. Кельнерша из  бара  свидетель

телефонного разговора. Слышала, как черная спрашивала о депозите  и  обещала

зайти за ним в канцелярию. Отсюда простейший вывод:  я  промотал  депозит  и

вынужден был прикончить ее.

   - Но ведь убил не ты, у тебя есть алиби, - повторяет Ванда.

   - Я ни на секунду не расставался с тобой, - говорит Франк.

   - Ох, хватит уже этого переливания из пустого в порожнее, - вздыхаю я.  -

Так мы ничего не добьемся. - Я измучен.  Никто  не  хочет  мне  помочь.  Все

повторяют глупые фразы. Пора кончать с этим!

   Зажигаю сигарету. Отзывается телефон. В трубке голос Нины.

   - Ты прав! Там был депозит, - говорит она. -  Я  припомнила  сразу  после

твоего звонка. Но там не было ничего ценного. Твой отец вынул  эту  вещь  из

сейфа и сказал мне: "Отложи это в архив, за этим никто уже не обратится".

   - А что это было?

   - Книжка. Довольно толстая.

   - Что за книжка? Как называется?

   - Собственно, это не  книжка,  а  рукопись,  отпечатанная  на  машинке  и

переплетенная в зеленый картон. Содержание ее я не изучала и не знаю, о  чем

там шла речь.

   - Где эта книжка? Ты помнишь, куда ты ее положила?

   - Она отлично подошла на кресло,  -  говорит  Нина.  -  Мое  кресло  было

слишком низким для печатания на машинке, и я положила на него эту  рукопись.

Она потом всегда там лежала,  ты  должен  был  видеть  ее.  -  Благодарю  за

информацию, - говорю я. - До свидания.

   - Я была рада помочь тебе. Как там новая секретарша?

   -  Она  проявляет  довольно  необычные  таланты,  мы  поговорим  об  этом

как-нибудь попозже, - заявляю я и кладу трубку.

   Наверное, на лице у меня написано нечто необычное. Никто  не  спрашивает,

что я узнал  по  телефону.  Минуту  еще  продолжается  молчание.  Неожиданно

Гильдегарда встает и на цыпочках направляется к двери.

   - Стоп, - говорю я и движением руки возвращаю ее  на  место.  Гильдегарда

послушно возвращается и усаживается на  краешке  кресла.  У  всех  остальных

такое выражение лица, что ясно видно, они  предпочли  бы  находиться  сейчас

где-нибудь в другом месте. Но я ничем не могу помочь им. Нужно доводить дело

до конца.

   - Мое алиби отнюдь не железное, далеко ему до этого, - говорю я спокойно.

   - Но ведь... - начинает Франк.

   - Мы не расставались, хочешь  сказать  ты?  Я  уже  слышал  это.  Но  это

неправда! Мы расставались  самое  маленькое  на  пять  минут.  Время  вполне

достаточное для того, чтобы убить одного, а может быть, и двух человек.

   - Что ты имеешь в виду? - спрашивает Франк.

   - Я имею в виду тот момент вечера, когда  ты  выскочил  за  водкой,  а  я

остался один в машине. Я был без присмотра не так уж мало.

   - Глупости, - решительно заявляет Франк. - Не мог же ты в  мгновение  ока

выскочить и убить рядом с "Селектом" этих двоих. Тем более,  что  эти  особы

находились вчера вечером здесь, на другом  конце  города.  Никто  в  это  не

поверит!

   - Действительно, это малоправдоподобно, - говорю я. -  Но  могло  быть  и

по-другому: не они пришли к нам, а мы к ним. Понимаете?

   Все смотрят на меня, как баран на новые ворота. И молчат.

   - Но ведь мы не были здесь, - наконец отзывается Франк.

   - Ты уверен в этом? Ночь была так темна... - говорю я.

   - Или ты сошел с ума, или. я, - заявляет Франк торжественно. - Ведь это я

вел машину. От меня мы поехали прямо к "Селекту", а не куда-нибудь еще.

   - У тебя есть свидетели этого? - спрашиваю я.

   - У меня есть один свидетель - ты. Правда, ты был пьян. Но к счастью, это

не я нуждаюсь в свидетеле, а ты. А я был трезв. И готов поклясться,  что  мы

поехали прямо к "Селекту". А потом оттуда к Майке, не задерживаясь нигде.  И

где же тут укладывается возможность убить этих двоих в твоем кабинете?

   - Именно, - говорю я. - В том-то и заключается весь  фокус,  что  мы  оба

являемся свидетелями друг для друга. Прекрасная работа. Поздравляю!

   - Не понимаю, - говорит Ванда,

   - Если бы не Густав и его идиотские повести,  при  массовом  изготовлении

которых он привлек меня в качестве консультанта, я никогда  бы  не  разгадал

этого, - заявляю я. - Как раз  сегодня  я  размышлял  над  идеальным  алиби,

которое стало бы гвоздем новой халтуры Густава. И скомбинировал его. А потом

мне пришло в голову, что я невольно попал в самую десятку.  Придумал  нечто,

что уже имело место на практике. Понимаете, я думал о том,  как  вляпался  с

этими двумя трупами и одновременно о повести Густава. Ну и нашел этот выход,

который к повести подходит с грехом  пополам,  зато  идеально  соответствует

моей истории.

   Прерываю, чтобы раскурить новую сигарету. Майка бросает взгляд  на  часы,

ее больше волнует проблема, как бы не опоздать на съемки,  чем  это  двойное

убийство.

   - Каким образом можно создать себе идеальное алиби, - продолжаю  я.  -  А

вот каким: договариваешься с приятелем и едешь с ним в  какое-нибудь  место,

удаленное от точки убийства, которое ты планируешь совершить. А если точнее,

это приятель думает, что вы туда  едете.  На  самом  деле  вы  отправляетесь

совсем не туда, а куда-нибудь поблизости от  места,  где  находится  будущая

жертва. Убиваешь, оставляешь труп на месте убийства,  возвращаешься  в  свою

машину и уезжаешь вместе с приятелем куда-нибудь на нейтральную  территорию.

Потом приятель будет божиться, что находился с тобою  неразлучно  в  районе,

скажем,  городской  рощицы,  расположенной  в  десяти  километрах  от  места

убийства, тогда как на самом деле был с тобою на месте преступления.  Только

он ничего не знал об этом и никогда не узнает. Ловко, а?

   - Не знаю, как можно это подстроить,  -  возражает  Ванда.  -  Ведь  этот

приятель не слепой и должен видеть, куда вы едете, разве не так?

   - Допустим, что ночь исключительно темная и дождливая к тому же.  Плюс  к

этому приятель принял за ворот достаточное количество горячительного. Он  не

заметит подробностей путешествия. Тем более, что у него не возникнет никаких

подозрений. Ему и в  голову  не  придет  всматриваться  в  дорогу.  И  когда

автомобиль остановится и водитель скажет ему: "Мы рядом с "Селектом", погоди

минутку", он будет абсолютно убежден, что они находятся именно поблизости от

"Селекта". А фактически они  будут  там,  куда  нужно  было  приехать  этому

второму. Понимаете?

   - Ты хочешь сказать, что вчера ночью я привез тебя вовсе не к  "Селекту",

а куда-то в другое место? - спрашивает Франк.

   - Именно это я и хочу сказать. Ты внушил мне, что мы едем к "Селекту".  И

я был убежден, что ожидаю тебя в машине именно  рядом  с  "Селектом".  В  то

время, как в действительности мы стояли где-то  рядом  с  моей  канцелярией,

предполагаю, что на одной из боковых  улочек,  которые  ночью  все  выглядят

одинаково. Ты не опасался, Что я выйду из машины и стану  присматриваться  к

местности, так как в это время хлестал проливной дождь. И я до  конца  жизни

присягал бы, что мы были рядом с "Селектом" и только "Селектом". В то время,

как мы были здесь.

   - А зачем бы Франк стал привозить тебя сюда под  фальшивым  предлогом?  -

спрашивает Ванда.

   - Чтобы застрелить даму в черном и одновременно получить  свидетеля,  что

застрелить ее он никак не мог, в силу того, что находился  совсем  в  другом

месте. Это так просто!

   Теперь все смотрят на Франка. На лице его мина неуверенности,  он  словно

слегка остолбенел. Гильдегарда и  Пумс  вглядываются  в  него  с  испугом  и

трепетом. Майка забыла о съемках. Открывает рот, пытается произнести что-то,

но слова не проходят у  нее  через  горло.  Одна  только  Ванда  не  теряет,

самообладания.

   - Гениальное построение Франка заключается в том, - продолжаю  я,  -  что

кого бы из нас ни стали подозревать, второй  предоставил  бы  подозреваемому

прекрасное алиби. Если бы подозрение пало на меня, еще бы - трупы нашлись  в

моей квартире и в моей канцелярии  -  Франк  присягнул  бы,  что  я  не  мог

находиться там в критическое время. А если бы подозревали его,  я  с  чистой

совестью подтвердил бы то же самое о нем. Изящная работа, не правда ли?

   - А почему бы вдруг стали подозревать Франка? - спрашивает Ванда с  видом

вежливой заинтересованности.

   - Потому что он имел повод для убийства, - говорю  я.  Майка  смотрит  на

Ванду вопрошающе и обращается ко мне:

   - Какой повод?

   - Хватит глупостей, - прерывает Франк решительно. -  Перестаньте  шутить.

Дело слишком серьезно.

   - Поверь мне, я в отчаяньи, - говорю я, - но нужно быть мужчиной. Ты убил

ее, это факт.

   - Сошел с ума, - говорит Франк Ванде  грустным  голосом.  -  В  последнее

время он слишком много пил.

   Смотрит на Ванду взглядом, молящим о помощи,  но  Ванда  игнорирует  этот

безмолвный призыв. Она зажигает  сигарету  и  ожидает  дальнейшего  развития

событий.

   - О причине убийства я догадался после рассказа  кельнерши  о  телефонном

разговоре черной. А теперь Нина подтвердила это мое подозрение, - заявляю я.

   - Он не шутит, - резюмирует Франк и совершенно излишне, так как  никто  в

этом и не сомневается.

   - Не мешай, - восклицает Ванда. - Это захватывающе!

   - Перестаньте, черт вас побери! - визжит Франк. Только теперь он  впал  в

бешенство  по-настоящему,  лицо  его  багровеет,   кулак   обрушивается   на

письменный стол. Становится тихо. Франк  водит  взглядом  по  собравшимся  и

неожиданно ориентируется, что женщины избегают его глаз. С трудом берет себя

в руки. Пожимает плечами и усаживается в кресло поглубже с  миной  человека,

попавшего в общество опасных сумасшедших. С ироничной  ухмылкой  дает  знак,

что готов слушать дальше.

   - Восемь или десять лет назад, - начинаю я, - в этом кабинете происходила

следующая сцена. К  адвокату  Риффу  обратилась  клиентка  из  провинции  по

фамилии Клара Виксель. Она производила впечатление чудачки,  смешной  старой

девы. Впрочем, чудачество ее было вполне невинным:  она  писала  детективные

рассказики и под псевдонимами посылала их  в  журналы.  Я  предполагаю,  что

какой-нибудь из этих журналов зло подшутил над нею: переработал ее рассказик

и опубликовал под чужой фамилией или что-нибудь в этом  роде.  Она  даже  не

могла отстаивать свои права, так как не имела  доказательств  авторства.  Но

сделала из  этой  истории  соответствующий  вывод.  Она  решила  на  будущее

обеспечить себя перед подобными  проделками  литературных  пиратов.  Написав

новую повесть и выслав ее в знаменитое Издательство детективной  литературы,

Клара Виксель копию этой повести и квитанцию об отправке  принесла  сюда,  к

адвокату, и сдала в качестве депозита. Я думаю, что отец не отнесся к  этому

делу с  достаточной  серьезностью.  Он  не  сомневался,  что  имеет  дело  с

графоманкой, одержимой к тому же манией преследования. Отец принял  депозит,

забросил его в сейф и сейчас же забыл обо всем этом. Позднее, наводя в сейфе

порядок, он передал рукопись секретарше, как  вещь,  "за  которой  никто  не

обратится". Поэтому и секретарша не  считала  необходимым  прятать  рукопись

где-нибудь под ключом. Этот  депозит  представлял  собою  толстую  рукопись,

переплетенную в зеленый картон. Нина пристроила его на своем рабочем месте и

все последующие годы трудилась, восседая на этом сокровище, которое срослось

с креслом в одно целое настолько, что уже никто его не замечал.

   В это мгновение Пумс вскакивает с кресла и нервно ощупывает его рукой. Но

на кресле уже ничего нет.

   - Этот депозит был у меня перед глазами с тех самых  пор,  как  я  принял

после отца канцелярию, - говорю я. - Но,  разумеется,  мне  и  в  голову  не

приходило, что этот предмет  имеет  хоть  какую-нибудь  ценность.  К  слову,

литературной ценности он не имел почти наверняка. Но  это  не  помешало  ему

стать поводом для убийства.

   Раскуриваю новую сигарету. Ванда тоже раскуривает свою. Руки  по  крайней

мере у нее не дрожат. Франк смотрит в  окно  так,  словно  происходящее  его

совершенно не касается. Я продолжаю:

   - Копия лежала себе спокойненько на кресле, а с оригиналом  тем  временем

происходили преинтереснейшие  вещи.  Посланный  в  Издательство,  логическим

ходом вещей он попадает в руки литературного редактора,  которым  был  в  то

время Франк. Франк бросил взгляд на  рукопись,  понял,  что  она  совершенно

безнадежна, и отложил ее в груду других ни к чему не пригодных материалов.

   Наверняка, он не потрудился  даже  написать  пару  слов  автору,  которая

сделала из молчания Издательства правильный вывод, что ее  шедевр  не  нашел

понимания. Перестрадала это и в конце концов, возможно,  даже  и  забыла  об

этом порождении своего воображения. Забыла до мгновения,  когда  увидела  на

экране фильм "Черная лестница".

   Франк подскакивает, как будто его подстегнули  шилом.  Майка  бросает  на

него испуганный взгляд. Но все молчат. Я продолжаю:

   - Не знаю, сознательно ли совершил Франк этот плагиат. Может быть, он  бы

даже побожился, что сам изобрел интригу своего фильма. А между тем, это  был

лишь пересказ повестушки, которую он прочел когда-то и основательно забыл  о

ней. Этот фильм принес ему славу. Прославил он и Майю Поляк. Многие годы  не

сходит с экранов. До сих пор его демонстрируют в провинции.  Клара  Виксель,

очевидно, не ходила в кино и не видела "Черную  лестницу"  в  период  успеха

этого фильма.

   Если даже она и видела название  фильма  на  афишах,  оно  ей  ничего  не

говорило, так как не совпадало с названием ее повести.

   В этом году Клара выехала в отпуск  во  Францию.  Возможно,  она  впервые

позволила себе такую роскошь, мы знаем, что она была  бедна,  как  церковная

мышь. И именно там она попала в кино и увидела "Черную лестницу".  И  узнала

свою собственную повесть.

   Прерываю мой рассказ, чтобы закурить еще одну сигарету.

   - Она села в поезд и приехала сюда, -  продолжаю  я.  -  Приехала,  чтобы

бороться за свои права. А чтобы эти права подтвердить,  ей  необходимо  было

получить свой  депозит,  оставленный  несколько  лет  назад  в  сейфе  нашей

канцелярии, и представить его суду вместе с квитанцией об отсылке рукописи в

Издательство детективной литературы. Я предполагаю, что она прямо с  вокзала

направилась сюда, но не застала никого в канцелярии. Тогда Клара  спустилась

в бар, нашла в телефонной книжке мой  домашний  номер  и  позвонила.  Кто-то

поднял трубку и подтвердил, что он является адвокатом Риффом.  Очевидно,  ее

собеседник предложил Кларе подняться в канцелярию и подождать его  там.  Она

рассказала ему всю свою историю и  попросила  возвратить  ей  депозит.  Этот

некто велел ей взять  ключ  из-под  гидранта,  открыть  дверь  канцелярии  и

подождать его. Она выполнила все  эти  указания,  вошла  в  канцелярию...  и

застала там Нусьо, манипулирующего у сейфа. Дело в том, что Нусьо  подслушал

ее разговор и решил, что в сейфе находится нечто весьма ценное.  Он  взломал

дверцу  пожарной  лестницы  и  через  галерею,  карниз  и  балкон  проник  в

канцелярию. Едва он принялся за дело, как услышал, что кто-то  приближается.

Нусьо спрятался за портьеру, пытаясь бежать той же дорогой, что прибыл сюда,

но не успел. Клара схватила  револьвер,  лежавший  на  письменном  столе,  и

выстрелила. Должно быть, она решила, что  грабитель  уже  вынул  депозит  из

сейфа и пытается скрыться с ним. Впрочем, я не знаю точно, что  она  думала,

достаточно того, что она выстрелила и попала в Нусьо через портьеру. А может

быть, она и не застрелила его. Может быть, это только Франк  его  застрелил.

Может быть, она вообще не  видела  Нусьо,  спрятавшегося  в  нише  двери  за

портьерой. Она спокойненько ожидала прихода адвоката, а  Нусьо  ждал,  когда

она покинет кабинет, и он снова сможет взяться  за  прерванную  работу.  Тем

временем Франк и я попивали водочку  у  него  дома.  Франк  раздумывал,  как

попасть в канцелярию и аккуратно обделать дельце. Случай  распорядился  так,

что именно он принял телефонный звонок, адресованный мне. Он понял, что  ему

грозит судебный процесс и компрометация. Франк не мог  этого  допустить.  Он

велел Кларе ждать его в канцелярии  и  теперь  лихорадочно  обдумывал  линию

дальнейшего поведения. Был счастлив, что я нахожусь у него под присмотром  и

не могу не вовремя заглянуть в канцелярию, но и сам он не знал еще,  как  он

попадет сюда так, чтобы никто не узнал об этом. И в это время ему  позвонила

Майка.

   Прерываюсь, бросаю взгляд  на  Франка.  Сидит  неподвижно  в  кресле,  со

скрещенными руками, глаза полуприкрыты, на  лице  выражение  отрешенности  и

спокойствия. Делаю глубокий вдох и продолжаю дальше:

   - Майка облегчила ему ситуацию. Пригласила нас к  себе,  предупредив  при

этом, что не имеет дома запаса алкоголя. Дальше вы уже знаете. Франк  привез

меня сюда, убеждая, что мы едем к "Селекту", оставил на  некоторое  время  в

машине, вбежал наверх, перебросился парой слов с Кларой, схватил  револьвер,

лежавший где-нибудь поблизости, и застрелил ее. Убил ли он и Нусьо - этого я

не знаю. Может быть, Нусьо уже был мертв к этому времени. А может быть,  был

жив и неосторожно высунулся из-за портьеры, чтобы погибнуть от пули  Франка.

Может, расскажешь нам, как это было? - обращаюсь я к Франку.

   Франк раскрывает глаза, но не произносит ни слова. Все молчат. Я чувствую

себя предельно усталым.

   - А в общем-то все равно, - заявляю я. -  Мне  кажется,  что  на  сегодня

программа исчерпана. И я не имею ничего против  того,  чтобы  все  пошли  по

домам.

   13

   Никто не трогается с места. Отзывается Ванда.

   - Ты можешь доказать, что ночью вы приезжали сюда, а не к "Селекту"?

   - В "Селекте" не держат кальвадос, - отвечаю я. - Я проверил это сегодня.

А в баре внизу кальвадоса хоть залейся. Мы же привезли  ночью  Майке  именно

кальвадос.

   - Глупости. После полуночи бар был закрыт, - возражает Ванда.

   - Видимо, с черного хода бар был  еще  открыт.  Толстяк  мог  возиться  с

кассой или наводить порядок в зале. Это еще выяснится. У меня есть еще  одно

доказательство того, что ночью мы были именно здесь, я скажу  об  этом  чуть

позже.

   - А откуда ты знаешь, что речь шла  о  "Черной  лестнице"?  -  спрашивает

Ванда.

   - Кельнерша слышала, как черная говорила по телефону, что  у  нее  украли

лестницу. Что же это могло быть еще, как не  знаменитая  "Черная  лестница"?

Франк разыграл все с большим  искусством.  Оставил  меня  в  машине,  вбежал

наверх в канцелярию, представился черной в моей роли, во время беседы с  нею

украдкой вынул револьвер, убил черную и перенес труп наверх в  мою  квартиру

или, скорее, выманил черную, еще живую, наверх и  застрелил  ее  там.  После

чего вернулся  в  канцелярию,  чтобы  попытаться  открыть  сейф  и  похитить

компрометирующую его рукопись. Сейф открыть он не смог,  но  заметил  Нусьо,

скрывающегося за портьерой. Прихлопнул  его,  вышел  и  только  на  лестнице

заметил, что все еще держит в руках револьвер. У него не  было  уже  времени

возвращаться и прятать револьвер в письменный стол, поэтому Франк сунул  его

в нишу гидранта вместе с ключом. После чего черным ходом прошел в бар, купил

кальвадос и вернулся к автомобилю.

   - А зачем ему нужно было выманивать черную из канцелярии  в  квартиру?  -

спрашивает Ванда.

   - Может быть, он  думал,  что  там  потише,  меньше  шансов  на  то,  что

кто-нибудь услышит выстрел.

   - Интересно, однако, что выстрелы никто так  и  не  услышал,  -  замечает

Ванда.

   - Соседи выехали на отдых. А впрочем, может, кто и слышал. Я не успел еще

всех расспросить.

   - А замаскированный, - спрашивает Ванда, - кем  был  замаскированный?  Ты

думаешь, что Франк нанял для этой цели бандита?

   - А почему бы это не мог быть сам  Франк?  -  спрашиваю  я.  -  Мне  даже

казалось, что это кто-то знакомый. Развлекался  с  черной  маской,  так  как

хотел любой ценой получить рукопись. Он думал, что я  знаю  комбинацию  цифр

сейфа и под угрозой револьвера открою его. Не  мог  даже  догадываться,  что

рукопись давно служит в качестве подушки на кресле у пишущей машинки.

   - А что произошло с самой рукописью?

   - Она улетучилась, и мы больше ее не увидим, - ответил я. - В ту секунду,

когда Франк пришел в себя после того, как Гильдегарда трахнула его  молотком

по голове, он заметил, что лежит головой на рукописи в зеленом  коленкоровом

переплете, в таком же  самом,  как  та,  из  Издательства,  послужившая  ему

источником вдохновения для фильма. Он молниеносно сообразил, что это и  есть

желанная рукопись,  схватил  ее  и  задал  драпака.  Теперь,  скорее  всего,

рукопись уничтожена. Франк должен был отделаться от нее.

   - Виват! - восклицает Ванда. - В таком случае нет основной улики.  Камень

с сердца!

   - Спокойно, - говорю я. - Рукопись уничтожена, но мы легко можем  узнать,

что в ней заключалось. Пумс ее читала.

   Это  заявление  электризует  аудиторию.  Даже   Франк   отряхивается   от

притворной дремоты и вопрошающе смотрит на Пумс. Пумс краснеет, как свекла.

   - Еще никому и в голову не приходило, что  этот  обтрепанный  том  станет

документом будущего судебного процесса, - говорю я, - а Пумс уже задала себе

труд его проштудировать. Вот что значит идеальная секретарша!

   - Я... только краем глаза... - заикается Пумс.

   - Читала так, что у тебя уши тряслись. Я тебя накрыл на этом  дважды.  Не

стоит отпираться, я уже привык к тому, что мои  секретарши  читают  книги  в

свои рабочие часы, иначе они умерли бы от  скуки.  Может  быть,  перескажешь

нам, что ты там вычитала.

   - Там были такие разные истории об убийствах, - говорит Пумс.

   - Детективные новеллы, да?

   - Да, новеллки, но не очень удачные, сразу  можно  было  догадаться,  кто

убийца, - произносит Пумс с миной заправского литературного критика.

   - Сколько было этих новеллок?

   - Много, я не успела еще прочесть все.

   - Что было на первой странице? Какая там стояла фамилия?

   - Я не обратила внимания, - говорит Пумс. Она  принадлежит,  очевидно,  к

тем читательницам, для которых фамилия автора  -  вещь  совершенно  лишенная

интереса.

   - Какая-нибудь из новелл тебе что-то напомнила? - спрашиваю я.

   - Действительно... одна из них  была  о  чем-то,  что  я  уже  видела,  -

отвечает Пумс колеблясь.

   - Что именно? Говори!

   - Это было... о том, как взломали сейф... но очень неумело... так  совсем

непрофессионально, - заявляет Пумс, стыдливо опуская взгляд.

   Меня интересует совсем не это. Приходится атаковать в лоб.

   - Ты смотрела фильм "Черная лестница"?

   - Три раза!

   - Была  ли  среди  новеллок  рукописи  хоть  одна,  похожая  на  историю,

рассказанную в этом фильме?

   - Нет, такой не было, - заявляет Пумс решительно.  Может  быть,  в  конце

книги, я до конца не прочитала.

   - И все-таки я был прав: рукопись представляла собой сборник  детективных

историй, - закрепляю  я  достигнутую  позицию.  -  Допускаю,  что  они  были

написаны на графоманском уровне. И тем не менее, одна  из  них  заключала  в

себе идею, послужившую затем Франку для создания гениального сценария.

   - Ну и что из этого? - возражает Ванда. - Может быть, все так и было.  Но

Франк не убивал. Во-первых, это не он беседовал с черной по телефону.  Каким

чудом он мог оказаться у трубки?

   - Думаю, что это происходило так, - говорю я. - Когда черная поняла,  что

у нее похитили идею, она запомнила фамилию Франка, которую видела  на  афише

фильма. И вот во время поисков моего номера в телефонной книжке она записала

и номер Франка. Она решила сначала получить обратно свою рукопись,  а  потом

уже  атаковать  Франка.  Но  в  нервном  замешательстве  перепутала   номера

телефонов. Вместо моего набрала номер Франка и, убежденная, что  говорит  со

мною, выложила всю историю  Франку.  Франк  быстро  понял,  чем  ему  грозит

открытие, сделанное черной в зале кинотеатра, и в дальнейшем разговоре умело

выдавал себя за меня, чтобы вытянуть из нее все подробности.  Он  мог  смело

договариваться с нею о встрече в канцелярии, так как я в это время уже  ехал

к нему.

   - Ты гений, - произносит  Франк.  -  Я  сдаюсь.  Встает,  приближается  к

телефону и начинает набирать номер.

   - Не делай этого, - неожиданно отзывается Майка, но Франк не обращает  на

нее внимания. Очевидно,  он  звонит  в  полицию,  чтобы  сделать  признание.

Собственно, напрасно он так торопится, ему стоило  бы  подумать  о  создании

какой-нибудь системы защиты. Но, вероятно, он думал именно об  этом  во  все

время моего повествования.

   - Это "Селект"? - спрашивает Франк. - Прошу портье. Ожидает минуту, потом

кто-то отзывается в трубке.

   - Портье? - спрашивает Франк. - Это говорит Шмидт, Франк Шмидт,  вы  меня

знаете, правда?

   Собеседник, видимо, подтверждает его слова, и Франк продолжает:

   - Здесь рядом со мной мой приятель Рифф, сейчас дам вам его  к  телефону.

Он хочет узнать, остался еще у вас в запасе кальвадос или вы  вчера  продали

мне две последние бутылки. Утверждает, что такого прекрасного кальвадоса еще

не пил. Отдаю ему трубку.

   Беру трубку и повторяю вопрос Франка.

   - Добрый день, это вы продали вчера моему  приятелю  кальвадос?  Я  хотел

сегодня заказать еще, но мне ответили, что кальвадос у вас не держат.

   - Наш шеф считает, что кальвадос слишком дешев для ресторана,  -  говорит

портье, - но я знаю, что  он  многим  по  вкусу  и  всегда  держу  в  запасе

несколько бутылок. Приезжайте, я охотно услужу вам.

   - Я не помню, мы вчера покупали у вас этот кальвадос или позавчера?

   - Вчера, вчера, - убеждает меня портье. - А  точнее,  сегодня,  ведь  это

было уже заполночь, в этот страшный ливень.  Господин  Шмидт  был  мокрый  с

головы до ног, когда забежал за бутылками. У меня кроме кальвадоса есть  еще

и прекрасный вермут, так что милости прошу.

   Откладываю трубку и обращаюсь к Франку:

   - Какого черта ты решил покупать горячительное у портье, а не как  обычно

в баре?

   - Не мог же я в мокром плаще шлепать через зал, - объясняет  Франк.  -  А

сдавать его в гардероб времени не было.

   14

   Наступает  всеобщее  облегчение.  На  лица  возвращается   румянец.   Все

принимают более удобные позы в креслах  и  взирают  на  меня  с  добродушной

иронией.

   - Эгей! Еще  не  все  выяснилось,  -  говорю  я,  хватаясь  за  последнюю

соломинку надежды. - Ты должен еще объяснить мне, почему мы поехали именно в

"Селект".

   - А куда нам было ехать? - вопросом на вопрос отвечает Франк.

   - "Селект" расположен очень далеко от твоего дома и вовсе не по дороге  к

Майке, - говорю я. - Ночью я не обратил на это внимания, но теперь вижу, что

нелепо было нестись за много километров  под  дождем,  чтобы  купить  водку,

которую можно было найти в десятках мест по дороге.

   - У тебя нет больше никаких забот? - спрашивает Франк.

   - Я не выпущу тебя отсюда,  пока  не  получу  вразумительного  ответа,  -

заявляю я решительно. - Эта поездка к "Селекту" весьма подозрительна.

   - Ну хорошо, я отвечу тебе, - начинает Франк.

   - Нет! - кричит Майка в это мгновение таким голосом, что все вздрагивают.

   Франк замолкает, как выключенный патефон. Все молчат. Постепенно в голове

у меня проясняется. Что же я за кретин!

   - Значит, это Майка? - произношу я наконец.

   - Нет, это не я! -  кричит  Майка  пронзительно.  О  это  далеко  не  тот

знаменитый "горловой голос, дышащий страстью", о  котором  с  таким  знанием

дела пишут кинорецензенты. Скорее это  напоминает  писк  крысы,  попавшей  в

ловушку.

   - История с помадой должна была открыть  мне  глаза,  -  говорю  я.  -  К

сожалению, я не сопоставил факты. Теперь мне все  ясно.  -  Майка  заслоняет

лицо руками. В течение какого-то времени я думаю, как соединить в одно нити,

которые я держу в руке, и наконец вижу, что они укладываются вполне логично.

   - Сегодня утром, - начинаю я, - Пумс уронила  со  стола  свою  сумочку  и

рассыпала все, что в ней находилось.  Майка  присутствовала  при  этом.  Она

подняла помаду, выпавшую из сумочки Пумс  и  спрятала  ее  в  карман.  Потом

объяснила мне, что это ее помада, которую Пумс украла у нее перед этим.

   Пумс состраивает удивленную мину, но я знаком приказываю ей не перебивать

меня.

   - Майка заявила мне, что пользуется двумя помадами, светлая - на  утро  и

темная - вечером. Светлая была все время при  ней,  а  темную  у  нее  якобы

похитила Пумс сегодня утром. Разговор об этом мы  вели  с  Майкой  во  время

завтрака. Майка развинтила обе помады, чтобы продемонстрировать  их  мне.  И

что вы скажете? Обе помады были совершенно идентичны! Не светлая и темная, а

обе светлые. Следовательно, эта вторая помада, выпавшая из сумки Пумс  вовсе

не принадлежала Майке. Я, разумеется, заметил это и ждал, как  поведет  себя

Майка. Но Майка даже не заикнулась на  эту  тему.  Завинтила  обе  помады  и

спрятала их в свою сумку.  Ей  было  стыдно,  что  она  понапрасну  обвинила

девушку, и она не решалась признаться в своей ошибке.  Так  думал  и  я,  но

только до определенного времени. Дело обстояло намного серьезней.

   Останавливаюсь, так как неожиданно припоминаю кое-что.

   - У меня появились и другие доказательства того, что это не Пумс похитила

у Майки помаду. Пумс пришла утром в канцелярию уже с накрашенными губами.  А

Майка еще вчера вечером не имела своей темной помады.  Я  лично  раскрашивал

ночью соседку, которая пришла к Майке в папильотках. В ванной была раскрытая

помада. Светлая. Ванда может подтвердить это, так как счищала сегодня  следы

этой помады с воротника рубашки Франка. Я за всю жизнь не узнал так много  о

помадах, как за одно сегодняшнее утро. Что же, нужно  уметь  разбираться  во

всем! Позднее выяснилось, что Пумс похитила помаду в универмаге.  Она  вовсе

не крала помаду у Майки, Майка потеряла свою помаду сама.

   Майка поднимает голову и хочет что-то сказать.

   - Сейчас я предоставлю слово тебе, - говорю я, - дай мне закончить.

   - Когда она ее потеряла? Разумеется, еще вчера,  поскольку  ночью  у  нее

помады уже не было. Где она потеряла?  В  этом-то  и  вся  загвоздка.  Майка

думала, что потеряла помаду здесь, в канцелярии. Поэтому,  едва  заметив  на

полу помаду, похожую на ее собственную,  она  ее  быстренько  припрятала.  Я

думаю, что Майка для того и пришла сюда  с  утра  пораньше,  чтобы  поискать

помаду. Не хотела, чтобы ее нашел кто-нибудь другой. Потому, что  потерянная

помада была свидетельством того, что Майка находилась здесь  вчера.  А  этот

факт она тщательно пыталась скрыть.

   - Погоди-ка, - говорит Ванда, - ведь ты сам сказал,  что  эта  помада  не

принадлежала Майке,

   - Потому что Майка потеряла свою помаду отнюдь не здесь. Но  думала,  что

здесь. В противном случае она не бросилась бы на помаду, как коршун на рыбу.

   - Коршуны не едят рыб, - уточняет Гильдегарда.

   - Ну, как коршун на то, что он ест, все равно  что,  -  не  сдаюсь  я.  -

Достаточно того, что она схватила помаду с полу, предполагая, что это именно

та, потерянная. А потом не призналась в своей  ошибке,  так  как  не  хотела

посвящать меня в историю этой потери. Не хотела, чтобы я узнал, что она была

здесь вчера вечером.

   - Ты была здесь? - спрашивает Майку Ванда.

   Майка не отвечает.

   - Была и убила черную, а может быть, и Нусьо, - отвечаю за Майку я.  -  А

до этого была у Франка. Я нашел ее помаду  за  подшивкой  "Кинообозрения"  в

вашем кабинете. Майка стала свидетельницей телефонного разговора,  во  время

которого Франк выдал себя за  меня.  Разговора  с  черной.  Франку  даже  не

пришлось повторять Майке суть, его телефон устроен так здорово, что разговор

можно слушать даже с другого конца комнаты. Они оба поняли, что  им  грозит.

Если  бы  вокруг  "Черной  лестницы"  вспыхнул  скандал,  Майку   это   тоже

скомпрометировало бы. Она оставила Франка дома, приехала сюда и расправилась

с черной. Ясно?

   - Она убила себя сама, - говорит Майка.

   - Откуда ты знаешь, что она убила себя сама? - спрашиваю я.

   - Я присутствовала при этом, - говорит Майка. - И все было совсем не так,

как это описал ты.

   - Я могу ошибаться в деталях, С восторгом приму твои уточнения.  Так  как

же все это было?

   - Мне нужно  было  отправляться  на  встречу  со  шведскими  актерами,  -

начинает Майка, - но страшно не хотелось идти туда одной,  я  ведь  не  знаю

по-шведски ни слова. Я решила прихватить на эту встречу тебя и зашла сюда за

тобой.

   - Глупо, я ведь тоже по-шведски ни бум-бум.

   - После выпивки ты говоришь на всех языках и совсем неплохо, -  возражает

Майка. - Итак, я пришла сюда...

   - Когда это было? В котором часу? - спрашиваю я.

   - Я  вышла  от  Франка  примерно  в  половине  девятого.  Забежала  домой

приодеться и около девяти, а точнее в девять с минутами была здесь.

   - Но ведь я по телефону договорился с Франком о том, что еду к  нему,  ты

должна была присутствовать при этом и знать, что не застанешь меня здесь.

   - Я не знала этого, так как вышла от Франка до твоего звонка.

   - Во сколько точно ты вышла от Франка?

   - Я уже сказала, что в половине девятого. Что, это так важно?

   - Важно. По моим предположениям, черная звонила Франку тут же после моего

звонка. Я звонил  ему  в  восемь  сорок,  помню  абсолютно  точно,  так  как

разговаривая с ним, смотрел на часы.  Следовательно,  черная  звонила  между

8.45 и девятью. Чуть позже я уже приехал к нему, а при мне она  не  звонила.

Кстати, и кельнерша вспоминает, что черная звонила где-то около девяти. Так.

И важно уточнить, была ли ты у Франка, когда черная звонила  ему.  Я  думаю,

что была. И вышла ты от него около девяти, но не раньше,

   - Она не звонила Франку, сколько можно  тебе  это  повторять?  Во  всяком

случае не звонила в то время, когда я была у него. Я вышла оттуда в половине

девятого, пока нашла такси, пока добралась сюда, было девять  или  девять  с

минутами, точно не помню. Насколько я поняла тебя, ты в это время уже ехал к

Франку, и мы разминулись. Я приехала сюда, поднялась на второй этаж и хотела

постучать в канцелярию. В  это  мгновение  двери  канцелярии  отворились,  и

оттуда вышла женщина с нацеленным на меня револьвером.

   - Черная? - спрашиваю я.

   - В черном костюме, худая, испуганная. Я, естественно,  тоже  испугалась,

еще никто никогда не целился в меня из револьвера. Я спросила: "Что  вы  тут

делаете?", а она стала трястись и ответила, что застрелила вампира.

   - Вампира? Она употребила это слово?

   - Да, вампира. Я удивилась. Спросила у нее, что она  имеет  в  виду.  Она

начала повторять, что  застрелила  вампира,  который  поджидал  ее  в  твоей

канцелярии. Я решила, что это сумасшедшая, и  начала  уверять  ее,  что  это

невозможно, что я хорошо знаю эту квартиру и что в ней никогда  не  водились

привидения. Чтобы успокоить ее, я вошла  в  приемную,  потом  в  канцелярию,

осмотрелась по сторонам и ничего не увидела.  Позвала  ее  и  предложила  ей

лично проверить, что здесь никого нет. Она позволила уговорить себя, но едва

переступила порог, начала судорожно гримасничать, метаться из угла в угол  и

кричать, что кто-то подослал на нее упыря, что все сговорились погубить  ее,

но она не поддастся, уже застрелила вампира  и  перестреляет  всех,  кто  ее

подкарауливает, и всякие другие вещи в таком же духе.

   - Ты заглядывала за портьеру? - спрашиваю я, указывая на дверь балкона.

   - Нет, не заглядывала. Честно говоря, мне тоже  было  не  по  себе,  и  я

совсем не испытывала желания заглядывать куда-либо. Я  старалась  успокоить,

черную, и в конце концов мне удалось выпроводить ее отсюда, я закрыла  двери

и хотела вывести ее на улицу, но она сказала, что не выйдет,  что  ей  нужно

дождаться адвоката Риффа, что так легко нам не удастся от нее отделаться.  И

снова у нее начался нервный приступ. Я забрала у  нее  ключ  от  канцелярии,

привела ее наверх и впустила в  твою  квартиру.  Я  не  могла  позволить  ей

устраивать скандал в подъезде, она могла  скомпрометировать  тебя,  а  кроме

того я почувствовала, что мне ее жалко. В  квартире  у  нее  снова  начались

спазмы, приступ плача, нервная дрожь. Я набросила на нее свой плащ, дала  ей

воды, шлепала ее по плечам, но ничего не  помогало,  она  была  в  настоящей

истерике.

   - Что она говорила?

   -  В  основном  бредила.  Трудно  было  понять,  в  чем  тут  дело.   Она

выкрикивала: "Меня обворовали, но  они  пожалеют  об  этом!",  а  потом: 

обращусь в суд, им придется заплатить мне и напечатать мою фамилию".,.

   Майка невольно меняет голос и мимику, И вот уже  здесь,  в  кабинете,  не

Майка, а иссохшая старая дева в приступе истерики. Точно так,  как  если  бы

ожил труп и стал повторять свои предсмертные реплики. Я смотрю в восхищении.

Все именно так и происходило. Что за актриса эта Майка!

   - Напряги извилины, - говорю я. - Постарайся дословно повторить все,  что

она говорила.

   - Она говорила: "Я вам все расскажу, вы увидите, что это за  люди"...  но

не говорила ничего  осмысленного,  только  снова  вся  тряслась  и  плакала.

Становилось поздно, я спешила на встречу со шведами и совсем не  знала,  что

мне делать с этой черной. Подумала, что стоит позвонить Франку, может  быть,

ты у него, или во всяком случае  Франк  что-нибудь  посоветует.  Но  мне  не

хотелось звонить из этой комнаты, не хотелось, чтобы она слышала, что я буду

говорить, я решила позвонить  из  канцелярии.  Она  сидела  на  подлокотнике

дивана и причитала, я на цыпочках вышла в прихожую и на лестницу.  И  именно

тогда услышала в квартире выстрел.

   - Когда? В тот момент,  как  ты  выходила  или  уже,  когда  ты  была  на

лестнице?

   - Как только прикрыла дверь. У меня еще рука была на ручке. Я вернулась и

увидела ее лежащую на полу рядом с диваном. Перевернула ее и  заметила,  что

весь плащ в крови. Я страшно испугалась,  подняла  ее  с  полу  на  диван  и

поняла, что она уже мертва.

   - Как ты это определила?

   - Я трижды играла покойницу и  разбираюсь  в  этом.  Она  наверняка  была

мертва. Покончила с собой.

   - Откуда ты знаешь, что это было самоубийство?

   - А чем еще это могло быть? Не  станешь  же  ты  убеждать  меня,  что  ее

застрелил призрак? Я в нее тоже не стреляла. А кроме вас в комнате никого не

было. И револьвер лежал на полу рядом с нею.

   - Она поднялась наверх с револьвером? Ты помнишь, что  он  был  у  нее  в

руках и в квартире?

   - Нет, не помню, но она должна была принести  его,  если  потом  из  него

застрелилась.

   - Ты уверена, что в квартире кроме вас двоих никого не было? Может  быть,

кто-нибудь прятался?

   - Я уверена, что там никого не было.  Когда  мы  поднялись  туда,  черная

заставила меня заглянуть во все утолки и убедиться, что там "нет  никого  из

заговорщиков". Я заглянула всюду, даже в шкаф и под кровать. Никого  там  не

было.

   - Лучше бы ты не заглядывала, - с горечью произношу я. - Тогда у тебя еще

оставался бы шанс выпутаться из этой истории.  Суд  мог  бы  принять  теорию

убийцы, укрытого где-нибудь в квартире. А уж если ты сама  утверждаешь,  что

там никого не было, автоматически напрашивается вывод, что ее застрелила  ты

сама.

   -  Я  была  на  лестнице,  по  другую  сторону   двери.   Она   совершила

самоубийство.

   - Выстрелом в спину? Первый раз в жизни слышу, чтобы кто-нибудь умудрился

выстрелить себе в спину.

   - Ей стреляли в спину? - удивляется Майка. - Ты это точно знаешь?

   - Совершенно точно. Я  еще  удивился,  что  так  мало  крови,  но  теперь

понимаю, что кровь впиталась в плащ. Что с ним стало?

   - После того, как я убедилась, что черная мертва, я вышла из  квартиры  и

поехала на встречу со шведскими киношниками. Плащ я взяла с собой, но надеть

его, естественно, не могла. И отдать его в гардероб в таком  виде  не  могла

тоже. Я свернула его в комок и затолкнула в камин в прихожей помещения,  где

проходила встреча. После окончания встречи я не смогла взять его оттуда, так

как выходила в окружении минимум десяти особ. Я поехала  домой  и  позвонила

Франку.

   - Ага, значит, ты говорила с ним не о каком-то там диалоге,  а  о  плаще,

оставленном в камине. Теперь я все понимаю. Встреча со шведами  проходила  в

"Селекте", не правда ли?

   - В "Селекте". Я не рассказала Франку обо всех подробностях случившегося,

только попросила его поехать  в  "Селект",  вынуть  мой  плащ  из  камина  и

привезти его мне. И никому ни слова, иначе я пропала.

   - Теперь я припоминаю, что видел этот  плащ,  -  говорю  я.  -  Он  лежал

свернутый под ванной, я заметил его в процессе разукрашивания соседки  твоей

помадой. Что ты сказала Франку по поводу плаща?

   -  Я  сказала  правду.  Все  как  было.  Мы  посоветовались,   стоит   ли

предупреждать  тебя,  что  у  тебя  в  квартире  находится  труп,  и  решили

воздержаться.

   - Нельзя признать это вершиной лояльности с вашей стороны!

   - Почему? Я считала, что ты легко найдешь выход из ситуации. И  не  такие

вещи ты распутывал довольно быстро, - говорит Майка. - А  вот  мне  как  раз

совсем не стоило быть впутанной во все это.  Я  должна  заботиться  о  своей

репутации, это у меня даже в контракте проставлено.

   - Но ты должен был хоть намекнуть мне, - говорю я Франку. - Почему ты  не

шепнул мне ни слова?

   - Майка просила меня соблюдать тайну, - пытается оправдаться Франк.

   - Я знаю, почему ты промолчал, - заявляю я. - Потому, что ты уверен,  что

черную застрелила Майка. Либо сговорившись  с  тобой,  либо  по  собственной

инициативе. Может быть, ты послал ее на встречу с черной лишь  затем,  чтобы

она побеседовала с нею и склонила ее  к  молчанию.  А  тем  временем  черная

встретила Майку с револьвером в руке, из которого она уже успела  застрелить

Нусьо. И именно в  этот  момент  револьвер  вдохновил  Майку  на  то,  чтобы

избавиться от черной раз и навсегда простейшим способом. Она рассказала тебе

об этом по  телефону  или  позже,  когда  мы  приехали  к  ней  с  плащом  и

кальвадосом. И с этого момента ты уже вынужден был поддерживать ее, так  как

она убила черную в ваших общих интересах.

   - Я не имел никакого понятия о черной, - усталым голосом возражает Франк.

- Не разговаривал с нею по телефону, и она не могла иметь ко мне  каких-либо

претензий.  Я  не  совершал  плагиат  и  абсолютно  самостоятельно  придумал

сценарий "Черной лестницы".

   - Ты утверждаешь, что никогда не держал в руках рукопись черной? Но  ведь

она послала свои новеллы в Издательство еще тогда, когда ты работал там.

   - Не думаешь ли ты, что я читал всю халтуру, приходящую в Издательство? -

спрашивает меня Франк. - Я не надрывался на работе, уверяю  тебя,  и  думаю,

что шедевр черной лежит где-нибудь в архиве Издательства, покрытый приличным

слоем пыли.

   - А может быть, Майка  действительно  ничего  не  знала  о  черной  и  ее

претензиях. И действительно пришла,  чтобы  пригласить  меня  на  встречу  в

"Селект". А потом узнала обо всем от черной, поняла, чем вам это  грозит,  и

схватилась за револьвер...

   - Что ты за человек! - заламывает руки Майка. - Я же говорю тебе,  что  я

ее не убивала. Я не имела представления,  что.  она  имеет  что-то  общее  с

"Черной лестницей". Да она ни о чем таком и не говорила. Я уверена, что  она

совершила самоубийство. Никто бы в этом  и  не  сомневался,  если  бы  я  не

сотворила этой глупости с револьвером.

   - А как там было с этим револьвером? - вставляю я.

   - После смерти черной я вышла из  квартиры  в  таком  состоянии,  что  не

отдавала себе отчета в своих действиях. Схватила револьвер и спрятала его  в

нишу гидранта вместе с ключом.  Не  знаю,  что  на  меня  наехало?  Если  бы

револьвер нашли рядом с телом черной, не было бы всего этого замешательства.

   - Сомневаюсь, - заявляю я. - Во-первых, никто не стреляет себе  в  плечи.

Во-вторых, мне кажется, что выстрел был произведен на  некотором  расстоянии

от жертвы. Я не исследовал этого особенно тщательно, но уверен,  что  именно

таким  будет  результат  профессионального  осмотра  тела.  А  поскольку   в

помещении были только ты и она...

   - Я была на лестнице, - стонет Майка. - Как мне доказать тебе это?

   - Ты не сможешь ничего доказать, - говорю я. - У тебя не было свидетеля.

   - Там была я, - отзывается вдруг робкий голос.

   15

   Все оборачиваются и смотрят на  Гильдегарду.  Гильдегарда  нервно  ерошит

свою растрепанную гриву и объясняет:

   - Я всю ночь  просидела  на  лестнице...  ожидала  кое-кого.  И  как  раз

находилась  на  лестничной  клетке  между  этажами,  когда  открылась  дверь

квартиры  наверху  и  вышла  эта  прелестная  дама,  -   здесь   Гильдегарда

прерывается и указывает на Майку. - Она вышла и  еще  держалась  за  дверную

ручку, когда что-то там в квартире грохнуло.  Тогда  эта  дама  вернулась  в

квартиру и через некоторое время снова вышла из нее и начала  спускаться  по

лестнице. Я забилась в угол, дама меня не заметила, сошла  на  второй  этаж,

что-то там делала у ниши с гидрантом, потом вышла в вестибюль и на улицу.  Я

видела все это совершенно точно.

   - Во сколько это было, в котором часу? - спрашиваю я.

   - У меня нет часов. Это было не очень поздно, скорее всего около десяти.

   - Вы слышали выстрел в квартире?

   - Я не знала, что это выстрел. Он  был  не  очень  громкий.  Так;  словно

хлопнуло окно или дверь. Только теперь я поняла, что это был выстрел.

   - Вы могли бы поклясться, что в момент, когда раздался выстрел, эта  дама

была уже на лестнице и дверь была закрыта?

   - Да, пожалуй, я могла бы подтвердить это, - говорит Гильдегарда.

   - Милая, - выкрикивает Майка, нагибается и  целует  Гильдегарду  в  щеку.

Гильдегарда восхищенно улыбается. Все понемножку приходят в себя.

   - Я прошу у вас прощения за эту историю с помадой, - говорит Майка  Пумс.

- Вот ваша помада, возьмите ее.

   - А это, наверняка, ваша, -  говорит  Пумс  и  возвращает  Майке  помаду,

которую я недавно вручил ей самой.

   Обмениваются помадами. Сцена просто идиллическая.

   Я слышу, как открываются  двери  приемной,  кто-то  стучит  в  кабинетную

дверь. У порога появляется наш уважаемый привратник.

   Это рахитичный тип лет пятидесяти, довольно тупой с  виду,  но  только  с

виду. Физиономия его постоянно щетинится, словно он пару дней не брился. Для

меня это всегда оставалось загадкой. Бритым я его не  видел  никогда,  но  и

больше, чем на три миллиметра, щетина у него не отрастала.

   - Дама из шестой квартиры не здесь? -  спрашивает  он.  Тут  же  замечает

Гильдегарду и обращается уже к ней.

   - Там вас ищут, - говорит он.

   - Меня? - удивляется Гильдегарда. - Это, наверно, ошибка.

   - Да вы пойдите, объяснитесь, - предлагает  ей  привратник.  Из  зажатого

кулака  у  него  выглядывает  уголок  банкнота.  Гильдегарда  поднимается  и

жирафьим шагом покидает кабинет.

   - Что там еще? - спрашиваю  я  привратника,  который  явно  не  торопится

уходить.

   - А еще то, что лучше переставить машину, господин снова поставил  ее  на

запретной стороне, - говорит он, обращаясь к Франку.

   - Вы правы, но мы и так сейчас уезжаем, - произносит Франк, поднимаясь. -

Там все еще крутится этот полицейский?

   - А как же, - отвечает привратник. - Он  пока  еще  не  заметил,  что  вы

поставили машину не там, где положено,  потому  что  у  него  голова  забита

другим, но в конце концов он заметит, к чему вам еще платить штраф?

   - Вас расспрашивали по поводу этих двух трупов? - обращаюсь к привратнику

я.

   - Да, не меньше часа держали меня в полиции, - скривившись, отвечает  он.

- А что я могу знать? Ну, были трупы на крыше, слетели в машину, да. Я их не

тащил на крышу и не сбрасывал вниз, ничего такого мне не докажут, -  говорит

он тоном человека, который уже не раз имел дело с органами власти  и  знает,

как себя вести в подобных случаях.

   - А как вы думаете, кто это мог сделать? - спрашиваю я.

   - Щербатого убила брюнетка из бара, - без колебания заявляет он. - Даже и

полиция так думает, потому ее и задержали.

   - Ее задержали в полиции?

   - Да. Меня отпустили, а ее задержали.

   - Ас чего она стала бы его убивать?

   - Потому что он обманул ее. Обещал жениться, забрал  ее  деньги  и  хотел

смыться. Я ей говорил, и все ей говорили, чтобы не была дурой. Сразу же было

видно, что он мошенник, но девчонка была глупая, ничего не хотела слушать, и

тогда только сообразила, что к чему, когда Пилц задал драпака из бара и  уже

одной ногой был на свободе. Она догнала его и прикончила.

   - Откуда она достала револьвер? - спрашиваю я.

   - А почем я знаю? Это выяснится.

   - Но ведь она еще утром не знала, что Щербатый убит, даже ходила в  Новый

Поселок расспрашивать о нем, потому что именно такой адрес он называл ей,  -

говорю я.

   - Да это она сбивала с толку, - возражает привратник.

   - А второй труп? Особа в черном? Ее тоже кельнерша  прикончила?  С  какой

целью?

   - А эта баба наверное подсмотрела, как девчонка расправлялась  с  Пилцем,

ну и от нее надо было отделаться, - говорит он.

   - Это полиция так считает? - спрашиваю я.

   - Ну, наверное, если задержали девчонку. А вы  идите  поскорее  к  своему

автомобилю, не то вот-вот полицейский прицепится, - обращается привратник  к

Франку. - Вы вчера  тоже  останавливались  на  этом  самом  месте.  Вам  еще

повезло,  что  этого  никто  не  заметил.  Всего  вам  хорошего,  -  говорит

привратник и направляется к выходу.

   - Минуточку, - говорю я, - вы вчера видели  автомобиль  господина  Шмидта

перед нашим домом?

   - Да вроде и видел, даже сказал жене: господин Шмидт  оставил  автомобиль

на запрещенной стороне, будет платить штраф.

   - Это точно был автомобиль господина Шмидта? Я думаю, что вам показалось.

Вчера здесь стоял автомобиль господина Кокача,  а  не  господина  Шмидта,  -

говорю я.

   - Этот фиолетовый? Да, он стоял,  но  потом  стоял  автомобиль  господина

Шмидта, - решительно заявляет привратник. Действительно,  спутать  два  этих

автомобиля невозможно. Машина Густава  единственная  в  своем  роде.  Густав

недавно перекрасил ее в такой ярко-свекольный цвет, что ее можно  узнать  на

расстоянии трех километров в потоке других автомобилей.

   - В котором часу вы заметили автомобиль господина Шмидта? - спрашиваю я.

   - Точно я не могу сказать, но где-то около девяти мы как раз  выходили  с

женой в гости.

   - А когда вы возвращались, он еще стоял?

   - Нет, не стоял, это было уже после двенадцати. Вы, наверное,  уже  давно

уехали, - обращается привратник к Франку.

   - Во сколько вы заперли подъезд? - спрашиваю я.

   - Когда мы уже вернулись, после двенадцати. Небо не обвалится, - сказал я

жене, - если разок запру дверь чуть попозже.

   - Вы не видели, кто-нибудь тут крутился вчера вечером?

   - Нет, не замечал. Сначала собирался в гости, ну а потом  меня  здесь  не

было. И я никого не видел. Полиция меня уже расспрашивала об этом. Ничего не

могу сказать, пусть сами ломают голову.

   С этими словами привратник выходит из кабинета. Смотрим друг на  друга  в

молчании. После долгого кружения след снова приводит к Франку.

   - Таких машин в городе миллион, - говорит Франк, - конечно, это  была  не

моя. Ровно в десять я был с тобой дома и пил водку, никуда не выбирался.

   - Это был твой автомобиль, -  говорю  я.  -  Когда  мы  подъезжали  вчера

вечером с Густавом к твоему дому, твоего автомобиля у подъезда не было.

   - Потому что он стоял за углом, я всегда  его  там  оставляю,  -  говорит

Франк.

   - Все равно, пусть будет, что он стоял за углом. Во всяком  случае  дождь

еще не начинался, правда?

   - Не начинался, и что с того?

   - Когда ты последний раз пользовался своим автомобилем вчера  перед  моим

приездом?

   - Я приехал со студии около трех часов дня, и  тогда  дождя  не  было.  А

какое это имеет отношение к делу?

   - Дождя не было, правда? Вчера весь день дождя  не  было.  Дождь  начался

только после девяти. В таком случае, почему у тебя щетки  были  включенными?

Может быть, ты помнишь, что когда мы  сели  ночью  в  машину,  щетки  начали

ходить сразу, как ты только включил зажигание?

   - Помню. Я думал, что это ты включил их.

   - Я не включал. Знаю это точно. Они начали ходить  сами,  в  тот  момент,

когда ты повернул ключ зажигания. Тогда я не обратил  на  это  внимания,  но

сейчас совершенно ясно,  что  кто-то  пользовался  твоим  автомобилем  между

девятью вечера, когда начался дождь, и полночью, когда мы сели в него, чтобы

поехать в "Селект".

   - Очень эффектно,  -  говорит  Ванда,  -  таким  способом  в  детективных

повестях всегда обнаруживается убийца, правда? Другое дело, что Франку давно

бы следовало отучиться оставлять ключ зажигания в автомобиле, я говорила ему

об этом уже сто раз.

   - Обычно я вынимаю его, но бывает так, что забываю, это правда, - говорит

Франк, - ну какая разница, ведь дверцы-то захлопнуты  и  снаружи  их  нельзя

открыть?

   - Если ключи остались внутри, и дверцы открыть нельзя,  то  как  вы  сами

попадаете в автомобиль? - спрашивает Пумс.

   Для нее это вполне разумный вопрос. Может быть, в конце концов я  оставлю

ее в канцелярии.

   - Раньше в таких случах я разбивал стекло, - говорит Франк, - но это было

слишком хлопотно, и я установил  хитрое  приспособление,  которое  открывает

двери снаружи после нажатия маленькой, совсем незаметной кнопочки.

   - Это значит, что никто посторонний не откроет ваш автомобиль?

   - Не откроет, - говорит Франк, - исключено.

   - Но Майка знает об этой кнопочке, правда? - спрашивай я.

   - Я не брала автомобиль Франка, - заявляет Майка, - нашла такси,  поехала

домой, потом на другой машине приехала сюда.

   - Только ты  могла  вчера  вечером  пользоваться  автомобилем  Франка,  -

убеждаю я ее, - о кнопке знает только Франк, я,  Ванда  и,  разумеется,  ты.

Кто-нибудь еще знает о кнопке? - обращаюсь я к Франку.

   - Пожалуй, никто, - отвечает Франк.

   - Именно. Я этим автомобилем не пользовался.  Франк  после  девяти  сидел

дома, Ванда была в отъезде.  Остается  Майка.  Я  не  знаю,  почему  ты  так

отказываешься, Майка. Ведь ты могла взять автомобиль Франка  и  несмотря  на

это не совершать убийства. Какое отношение имеет одно к  другому?  Ты  взяла

автомобиль, приехала сюда,  стала  свидетелем  таинственной  гибели  черной,

потом поехала этим же автомобилем в "Селект" на встречу  со  шведами,  после

чего вернула его к дому Франка и оттуда на такси поехала домой. Ну не так?

   - Нет, - говорит Майка, - я приехала сюда на  такси,  отсюда  в  "Селект"

поехала опять на  такси,  а  из  "Селекта"  домой  меня  отвез  некий  очень

симпатичный швед. К сожалению, я не могла понять ни слова из  того,  что  он

говорил. Но если ты найдешь переводчика, швед сможет подтвердить это.

   - Ты приехала сюда на такси? А не заметила перед домом машину Франка?

   - Нет, не заметила.

   -  А  когда  ты  выходила  уже  после  смерти  черной,  был  какой-нибудь

автомобиль перед домом?

   - Наверняка не был. Шел дождь, я искала такси и, определенно, заметила бы

автомобиль, стоящий рядом с домом. Не было никакого автомобиля.

   - Конечно, тип сделал свое и уехал, - говорю я, -  уехал  как  раз  в  то

время, когда ты укладывала труп черной на диван. Одного только я не понимаю:

когда я застал тебя утром у себя в квартире, ты преспокойно валялась на этом

самом  диване  и  "расслаблялась".  Действительно,  прекрасное   место   для

расслабления! Как раз там, где за пару часов до этого  лежал  труп,  который

вдобавок ко всему ты сама уложила. Должен признать, у тебя крепкие нервы.

   - Я хотела прикрыть пятно, - объясняет Майка, - пришла разузнать, как  ты

вывернулся с трупом, ну и поискать свою помаду. Помаду не нашла,  трупа  уже

не было, но на диване осталось пятно. Когда я услышала,  что  ты  открываешь

дверь, я быстро легла на диван, чтобы заслонить пятно, а когда  поднималась,

накрыла его подушкой.

   - Но ведь ты должна была предполагать, что я уже видел это пятно. Да  что

там пятно, труп!

   - Но его мог вынести и кто-нибудь другой. Ты вообще мог не подозревать  о

трупе.

   - Ладно, хватит о том, что ты думала, - говорю я, - проблема не  в  этом.

Собственно проблем целых три. Кто и каким чудом вместо меня разговаривал  по

моему телефону с черной? Почему он воспользовался автомобилем Франка?  Каким

образом он застрелил чёрную, когда она осталась одна в квартире?

   - Ну и как погиб Нусьо? - говорит Франк.

   - Знаю, как погиб Нусьо, - отвечаю я. - Мы не сможем это проверить, но  я

знаю это так точно, как будто сам присутствовал при этом. Это очень странная

история, но она уже расшифрована. Я раскусил ее во время рассказа Майки.

   Все смотрят на меня  с  любопытством.  Я  закуриваю  сигарету  и  начинаю

исповедь.

   - Наверное, вы заметили, что в последнее время я много пил...

   - Заметили, - охотно подтверждает Майка,

   - Не мешай, - говорю я. - Пил до такой  степени,  что  почти  допился  до

белой горячки с галлюцинациями. Не буду  вам  описывать  это  подробно,  все

равно вы ничего не поймете. Никто не способен понять  кошмар  этой  болезни,

пока не заболеет ею сам. Опольский болел белой горячкой. Я,  к  счастью,  не

болел.

   - Так болел или не болел? - спрашивает Франк.

   - Я думал, что у меня уже началась белая  горячка.  Время  от  времени  я

видел мерзкое фиолетовое чудовище, - настоящее исчадие ада. Это  производило

на меня такое впечатление, что я пил еще больше, и тогда чудовище появлялось

снова. Я был близок к самоубийству, это продолжалось два месяца.  Сегодня  я

узнал, что совершенно здоров.  Чудовище  не  было  галлюцинацией,  оно  было

обычным котом. И сегодня я самый счастливый человек в мире. Может быть, меня

обвинят в двух убийствах, возможно, я закончу жизнь в тюрьме. Но, во  всяком

случае, мне уже не грозят никакие чудовища - ни фиолетовые, ни какого-нибудь

другого цвета. Я как новорожденный, понимаете? Не прикоснусь больше к водке,

совершенно не испытываю необходимости пить.  Все  это  питье  было  страшным

идиотизмом.

   - Кот? - спрашивает Франк, - ты боялся обычного кота?

   - Он не такой уж обычный. Он... ужасно отвратительный. Стал  таким  после

болезни. Это кот Гильдегарды. Она прятала его в своей квартире, но временами

он выскальзывал оттуда, пробирался через форточку в мое жилище, прогуливался

рядом с домом. Так уж сложилось, что кроме меня никто не встречал его,  а  я

считал его плодом воображения. Последний раз я видел его сегодня ночью перед

автомобилем, когда мы остановились с Франком, чтобы купить водку. Кот  стоял

под струями ливня на тротуаре и смотрел на фары. Я был потрясен  и  испуга",

как всегда, когда он появлялся передо  мною.  Сегодня  утром  я  забыл,  что

происходило вчера, но эту сцену припомнил сразу же в момент  пробуждения.  И

снова начал трястись от страха. И теперь вдруг час тому назад я  узнаю,  что

это мое видение из белой горячки оказывается  простым  живым  котом,  только

облысевшим. Я радостно расцеловал Гильдегарду, не говоря ей ни слова о  том,

что ее кот сегодня ночью стал причиной гибели человека.

   Зажигаю новую сигарету. Ванда смотрит на меня с подозрением. Так,  словно

предполагает, что если до сих пор у меня не было белой  горячки,  то  сейчас

она у меня есть наверняка.

   - С этим котом, - это целая история, - говорю я. 4 - Пока я думал, что он

призрак, я  совершенно  не  удивился  тому,  что  он  появился  ночью  перед

"Селектом": привидения могут свободно переноситься с места на место, правда?

Но как только я узнал, что он простой кот, я сразу понял, что  здесь  что-то

не в порядке. Каким образом кот мог под дождем забрести так далеко?

   И как раз туда, где в этот момент находился я? Ответить на это можно было

только так: не кот забрел к "Селекту", а мы с Франком приехали сюда. Поэтому

я и обвинил Франка, понятно?

   - Конечно, понятно, - иронично подтверждает Франк.

   - Когда выяснилось, что мы все же  были  около  "Селекта",  мне  пришлось

принять другую гипотезу, касающуюся появления кота в столь отдаленном  месте

ночью перед автомобилем. Он не сам добрался туда. Кто-то его подвез...

   Я останавливаюсь. Отзывается Ванда.

   - Я знаю, как это было. Ты поехал отсюда к Франку на автомобиле  Густава,

правда?

   - Да, Густав отвез меня.

   - В таком случае кот, должно быть, забрался в автомобиль  Густава,  когда

вы уезжали отсюда. Около дома Франка он выскочил и спрятался в  подъезде,  а

когда ночью вы усаживались в автомобиль Франка, он прокрался туда  за  вами,

поехал в  автомобиле  и  вышел  из  него  во  время  вашей  остановки  перед

"Селектом". Тогда ты его и увидел.

   - Это невозможно. Во-первых, это было бы слишком сложно,  кот  не  станет

пересаживаться из автомобиля в  автомобиль,  как  Майка,  когда  она  меняет

такси. Во-вторых, он был здесь уже после нашего  отъезда.  И  стал  причиной

смерти Щербатого.

   - Загрыз его? - спрашивает Пумс с трепетом и ужасом.

   - Послушайте, что произошло. Нусьо подслушал телефонный разговор и пришел

грабить сейф. Он выломал  дверь  наружной  пожарной  лестницы,  поднялся  на

второй этаж и забрался сюда. Но  еще  не  успел  приняться  за  работу,  как

появилась черная. Нусьо спрятался за портьерой и стоял там тихонько.  Черная

сидела за письменным столом и ждала. Я допускаю,  что  она  открывала  ящики

машинально, просто, чтобы чем-нибудь заняться. В одном из ящиков  обнаружила

револьвер, этот предмет заинтересовал ее. Не забывайте, что она была автором

детективных рассказов.  Она  взяла  револьвер  в  руки,  рассматривала  его,

забавляясь курком. Может быть, она обдумывала  новый  детективный  шедевр  с

револьвером такого типа в  роли  орудия  преступления.  Тем  временем  через

открытое окно влез кот Гильдегарды, прогулялся по полу и неожиданно  вскочил

на портьеру. Сиамские коты обожают карабкаться по портьерам. В  эту  секунду

его увидела черная. Этого кота можно было испугаться, поверьте мне. И черная

испугалась. Кот совершенно не был похож на кота. Черная никогда не  обладала

крепкими нервами, она всегда была склонна верить в "силы", которые  отовсюду

грозили ей. В мгновение ока она посчитала кота привидением, присланным на ее

погибель. Ничего удивительного, я и сам  принимал  его  за  привидение.  Она

выстрелила. Пуля пробила портьеру и попала в сердце Щербатого. Мертвый Нусьо

сполз по двери и остался там, прикрытый портьерой.  Черная  всего  этого  не

видела, взгляд ее был направлен в то место портьеры, где за секунду до этого

появилось привидение. Но привидения уже не было. Не было и  его  трупа.  Оно

исчезло, развеялось в воздухе, как и положено привидению.  Фактически,  пуля

поцарапала коту бок. Перепуганный кот махнул в просвет между портьерами  над

останками Нусьо и через полуприкрытые двери выбрался на балкон. Мне кажется,

что этот выстрел вызвал у него  сердечный  приступ.  Сегодня,  когда  я  его

видел, он еле держался на ногах. Но  и  черная  пережила  шок.  Это  вам  не

хухры-мухры - увидеть привидение и спугнуть его выстрелом из револьвера. Она

не могла больше находиться здесь. Выбежала на лестницу все еще с револьвером

в руке и там встретилась нос к носу с Майкой. Дальше вы уже знаете. И сейчас

вы уже догадываетесь, как кот очутился рядом с "Селектом": после  того,  как

черная выстрелила в него, он убежал на улицу, немного побродил там и в конце

концов спрятался от дождя в автомобиле, стоявшем  у  подъезда...  В  том,  в

котором приехал убийца - в автомобиле Франка. Убийца отогнал машину снова  к

дому Франка вместе с котом, спрятанным под сиденьем. Затем кот поехал с нами

в "Селект", там вышел на секундочку из машины, но поскольку  дождь  все  еще

лил, он снова вернулся в автомобиль, когда Франк садился в него,  потом  кот

проспал в нем все то время, что мы были у Майки, и покинул машину  только  у

моего подъезда, когда Франк отвез меня домой. С тех пор он  крутился  где-то

поблизости,  а  потом  забрался  в  мой  сейф,  где  был   найден   мной   и

идентифицирован как кот из крови и плоти, а не продукт белой горячки. Вот  и

вся загадка.

   - Но кто же убил черную? Вопрос остается открытым, - говорит Ванда.

   - Есть еще один вопрос: почему не приходит Роберт? - говорю я.

   - А почему он должен был бы прийти? - спрашивает Ванда.

   - Оба трупа дословно свалились Роберту на шею, - говорю я, -  Роберт  уже

несколько часов ведет следствие. За это время он наверняка успел  узнать  от

кельнерши о том, что черная звонила мне, о том, как я расспрашивал о черной,

о том, что у меня в руках был шарфик черной, - одним словом, Роберт  отлично

знает, что я глубоко замешан во все это. И я не понимаю, почему  он  до  сих

пор не пришел меня арестовать.

   - По дружбе, - говорит Франк, - он ждет, когда ты появишься сам и во всем

признаешься. Это всегда считается смягчающим обстоятельством.  Роберт  хочет

облегчить работу твоему будущему адвокату.

   - Я ни в чем не признаюсь, поскольку никого не убивал, - говорю я.

   - Браво! Это лучший метод! Держись за это покрепче.  Теперь  прощай.  Мне

уже пора идти на съемки. Собирайся, Майка! - говорит Франк, забирая шляпу  с

письменного стола. - Чао! Увидимся в суде, - обращается он  ко  мне  уже  от

двери.

   - До суда не дойдет. Ты подтвердишь мое алиби, - говорю я.

   - Подтвержу или не подтвержу, - говорит Франк, - до свидания!

   - Как это не подтвержу? Эй, постой, что это за шуточки? - возмущаюсь я.

   - Послушай, - говорит Франк уже в дверях, - только что ты доказывал,  что

я убийца, но не очень ловко доказывал. Ты склепал свою историю так бездарно,

словно предназначал ее Густаву для "Синей Библиотеки". На милю несло  "Синей

Библиотекой", уверяю тебя. Я не являюсь детективом и ничего общего  не  имею

теперь  с  Издательством.  Я  только  скромный  сценарист  без  писательских

амбиций. Но, верь мне, такой халтуры я никогда бы не выдумал. Если бы мне уж

нужно было написать сценарий на тему двух твоих трупов,  я  написал  бы  его

совсем по-другому. Менее эффектно, но зато более достоверно.

   - Расскажи, - предлагает Ванда.

   - У меня нет на это времени, да и подробности не так важны, но совершенно

очевидно, что убийца - сам Монти. До свидания!

   - Стой! Черт возьми! - кричу я. - Как это я убийца? Когда я их убил?

   - Еще до того, как ты вышел из дома с Густавом, - говорит Франк, - Густав

спустился к автомобилю, а ты остался на лестнице, вошел  в  канцелярию,  где

тебя уже ожидала черная, прихлопнул ее, а поскольку там оказался и Нусьо, ты

прихлопнул и его. Все эти продолжалось так недолго, что когда  ты  спустился

вниз, Густав даже не заметил, что  ты  какое-то  время  отсутствовал.  Он  с

полной искренностью будет доказывать на суде, что вы все время были вместе.

   - Так что же, выходит, что я сам назначил черной встречу в канцелярии?

   - Ты, собственной персоной. Это единственное логичное  объяснение.  Чудес

не бывает.

   - Но черная звонила в половине девятого. Это подтвердит кельнерша. А я  в

это время сидел с Густавом в своей квартире и  слушал  чтение  его  повести.

Никто в это время не звонил.

   - Слушай, а ты мог бы повторить концовку?

   - Концовку чего?

   - Концовку повести Густава. В  полдевятого  Густав  как  раз  должен  был

дочитывать ее, если десять минут спустя  вы  уже  звонили  мне.  Так  вот  я

спрашиваю: можешь ли  ты  повторить  концовку?  Достаточно  будет,  если  ты

перескажешь ее в двух словах, а я проверю это, позвонив Густаву. Ну, валяй!

   - Концовка была идиотской, что совершенно гармонировало со всей повестью,

- говорю я. - Я сказал потом Густаву, что  абсолютно  все  надо  переделать,

включая и концовку.

   - Я много раз предлагал это же авторам в годы моей пресловутой  работы  в

Издательстве, - говорит Франк. - А знаешь, когда я  особо  напирал  на  это?

Тогда, когда я вообще не читал вещь,  поскольку  мне  не  особенно  хотелось

читать ее, поэтому я не мог дискутировать на тему того, о чем там шла  речь,

а предпочитал выдумать совершенно новую историю и убедить  автора,  что  она

будет намного лучше. Спрашиваю последний раз: какая была концовка у  повести

Густава?

   - Допустим, что я действительно не знаю этой концовки, ну и что из  этого

следует? - спрашиваю я.

   - Очень многое. Прежде всего, алиби, которое составит тебе Густав, теряет

всякую ценность. Ты не слышал концовки повести, потому что тебя в это  время

не было в комнате.

   - Вздор! Густав подтвердит, что  я  не  выходил,  да  и  зачем  мне  было

выходить?

   - Чтобы напиться, - говорит Франк, - повести Густава  невозможно  слушать

на трезвую голову, это ясно. Густав так разворковался, что забыл обо всем на

свете. Тебе все это страшно наскучило, и в определенный момент ты потихоньку

встал и выскользнул в  канцелярию,  где  держал  бутылку.  Когда  ты  был  в

канцелярии, позвонила черная, потому что она звонила все-таки в  канцелярию.

Ты поговорил с нею по телефону и попросил ее прийти через пятнадцать  минут,

пообещав, что подойдешь туда сам. После этого ты вернулся наверх в квартиру,

где Густав закончил чтение, так и не заметив  твоего  отсутствия.  Потом  вы

позвонили  мне.  Покидая  квартиру,  ты  отстал  от  Густава  и  заскочил  в

канцелярию, чтобы  разделаться  с  черной,  которая  уже  была  там.  Твоего

отсутствия Густав не заметил  и  на  этот  раз,  он  был  упоен  собственным

творчеством, как токующий глухарь. Вот мой сценарий, Монти. Пока!

   Вместе с Майкой Франк исчезает за дверью, остаемся я, Пумс и Ванда.

   16

   - Я никогда в это не поверю! - заявляет Пумс решительно. Хватает  стоящую

на столе четвертинку и выпивает остатки водки.

   Очевидно, выступление Франка произвело определенный эффект.

   - Монти, какая была концовка? - тихо спрашивает Ванда.

   - Не знаю, - признаюсь я, - я уснул.

   - Уснул?

   - Я пил несколько предыдущих ночей подряд и страшно устал, а повесть была

безнадежна. Я уснул именно  тогда,  когда  Густав  приближался  к  концовке.

Разбудила меня сигарета. Я держал в руке сигарету, которая догорела до конца

и обожгла мне палец - вот, посмотри!

   Показываю Ванде средний палец правой руки и  с  огорчением  замечаю,  что

след от ожога прошел, палец  чистый,  как  слеза.  Ванда  кивает  головой  и

воздерживается от комментариев. Не верит мне,  это  ясно.  Пумс  внимательно

наблюдает эту сцену и, очевидно,  тоже  борется  с  подозрением.  Интересно,

поверит ли она, что я убийца. Мне бы хотелось, чтобы не поверила.  Не  очень

мне это поможет, но все-таки. Пока хоть  кто-нибудь  будет  убежден  в  моей

непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов  до

последнего дыхания. Франк был прав - это лучший способ обороны.

   Пумс  морщит  лобик  в  чрезмерном  умственном  напряжении  и  неожиданно

светлеет.

   - Но ведь это невозможно! Вы никак не могли  убить!  Ведь  госпожа  Поляк

разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это

время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?

   - Согласно концепции Франка, Майка солгала, - говорю я, - солгала,  чтобы

спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была  мертва.  Майка  отнесла

труп черной наверх в квартиру и  инсценировала  самоубийство.  Она  заметила

Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее  в  роли  свидетеля.  Потом

положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и  вышла  из

квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда  видит

ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот  предмет  свалился

со шкафа. Майка вернулась в  квартиру,  отвязала  шнурок,  положила  тяжелый

предмет на свое место и снова вышла.  Ведь  Гильдегарда  сказала,  что  этот

отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно,  потому  что  это

совсем не было выстрелом. Так думает Франк.

   - А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем,  в  любом  случае,

она даст показания, что застала черную еще живой.

   - Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли,  Пумс,  этой  ночью  я

совершил одну глупость: спьяну я  объяснился  Майке.  Это  слышал  Франк,  и

слышали соседи, которые были там с  нами,  Я  сделал  это  в  бесчувственном

состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас,  действительно,  что-то

связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.

   - Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то  вы,  надеюсь,  не  обручались?  -

спрашивает Пумс.

   - Нет. Ну а чем это поможет?

   - Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а  вы

в это время были уже у господина Шмидта.

   - Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около  половины

девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась

наверх. Все вместе - от разговора по телефону до  того  момента,  когда  она

покинула бар, - могло длиться не больше пятнадцати минут.  Возможно,  черная

уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало  правдоподобно,  но

все-таки возможно.

   - А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову

на отсечение, - говорит Пумс.

   - Но это не будет доказательством, - говорю я. - И все  же  я  благодарен

тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то,  что  ты

грохнула шедевр Торвальдсена, - говорю я, указывая на опустевшую этажерку.

   - Кановы, - поправляет Ванда, -  меня  смущает  одна  вещь:  если  черная

ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то  времени  была  здесь  одна,

каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее,  ведь

она бы ее легко узнала.

   - Да она просто не обратила внимания, -  говорю  я.  -  Она  смотрела  на

рукопись, не замечая ее, как все мы не  замечали  несколько  лет.  Она  была

уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило

высматривать ее где-то здесь, на кресле.

   - А черная действительно не совершала самоубийства? - спрашивает Ванда. -

Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно  как-то  выстрелить

себе в спину, правда?

   - А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?

   - Что ты будешь делать со всем этим, Монти?

   - Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон

и посмотри - этот полицейский еще прогуливается внизу.

   Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.

   - Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела  кельнершу,

минуту назад она вошла в бар.

   - Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще  одну  попытку.

Ванда, поможешь мне?

   - Что мне делать? - спрашивает Ванда.

   - Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди

меня. Я на минутку спущусь  вниз.  Ты,  Пумс,  остаешься  здесь  и  ожидаешь

Роберта, все понятно?

   Я беру револьвер, выхожу на  улицу,  замечаю,  что  полицейский  стоит  в

дверях бара и прислушивается к  рассказу  кельнерши  об  ее  переживаниях  в

отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от  наружной  лестницы,

поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.

   - Ванда! - кричу  я.  И  Ванда  мгновенно  показывается  в  дверях  между

комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к

окну.

   - Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом?  Наверное,  это

невозможно, - говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.

   - Невозможно, - подтверждаю я, - но об этом я знал уже и раньше, а сейчас

я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди  в  комнату  и  сядь  на  боковую

спинку дивана.

   Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.

   - Так хорошо? - спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.

   - Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу "паф", соскользни  с  дивана

на пол.

   Громко говорю: "Паф"! Ванда соскальзывает со спинки и  садится  на  ковре

около дивана. Я просовываю  руку  через  решетку  и  изо  всех  сил  "бросаю

револьвер, который перелетает прихожую, кухню и  падает  на  ковер  рядом  с

Вандой.

   - Вот как погибла черная, - говорю я, - если  бы  пуля  не  попала  ей  в

спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.

   - Ловко, - говорит Ванда, берет  в  руки  револьвер,  рассматривает  его,

встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.

   - Остается только вопрос: кто именно оказался  таким  сообразительным?  -

говорит она. - Я предполагаю, что ты уже догадался?

   - Подозреваемых осталось не так уж много, правда? -  говорю  я.  -  Я  не

убивал. Кельнерша тоже. Она не выходила из бара ни на минуту. Франк тоже  не

убивал и Майка не убивала. Остается только одна персона.

   - Умираю от любопытства, - говорит Ванда.

   Я вынимаю из кармана фотографию, найденную в  сумочке  черной  и  пальцем

подзываю Ванду. Ванда передвигается по столу в направлении окна, она  теперь

совсем рядом со мною, только решетка разделяет нас.

   - Узнаешь эту особу? - спрашиваю я, показывая ей фотографию. Ванда  берет

её в руку, разглядывает фотографию и возвращает ее мне.

   - Эта фотография имеет какое-нибудь отношение к делу? - спрашивает она.

   - Да, имеет: на ней изображена моя покойница во время отпуска в  Монфлер.

Но важно не это. Гораздо важнее, кто ее фотографировал.

   - А кто ее фотографировал? - спрашивает Ванда.

   - Иди в комнату, открой верхний ящик секретера и принеси оттуда лупу.

   Ванда удаляется, через минуту возвращается с  лупой,  подает  ее  мне.  Я

смотрю через увеличительное стекло на фотографию, после чего подаю обе  вещи

Ванде.

   - Посмотри-ка, что лежит на соседнем шезлонге, - говорю я.  Ванда  кладет

на стол револьвер, который до этого держала в руке и углубляется в  изучение

фотографии.

   - Вязание, - говорит она через минуту.

   - Ты права. Вязание. Видны спицы, правда? А что это за вещь?

   - Да, пожалуй... свитер, - говорит Ванда.

   - Именно. Сначала я думал, это детский свитерок, потому что он  короткий.

Но через лупу отчетливо видно, что это  нормальный  мужской  свитер,  только

незаконченный, связанный до половины. Но узор в норвежском стиле уже  готов,

он отлично виден.

   - Ну и что из этого? - спрашивает Ванда, возвращая мне фотографию и лупу.

   - Эту фотографию делала ты. Ты сидела на соседнем шезлонге и  вязала  для

меня свитер, болтая с Кларой Виксель. В  определенный  момент  ты  встала  и

щелкнула ее. Потом ты сдала пленку для проявления в местное ателье, получила

снимки и один из них отдала Кларе. Я нашел его в ее сумочке.

   - Я была в Бандо, а не в Монфлер, - говорит Ванда. - Любой  может  вязать

свитер с норвежским узором, ты так не считаешь?

   - Может быть, ты и была в Бандо, но перебралась в Монфлер. Почему,  этого

я не знаю. Во всяком случае, в Монфлер ты познакомилась с Кларой.  Возможно,

даже пригласила ее в кино на "Черную лестницу".

   - Сжалься, я смотрела "Черную лестницу" примерно десять раз.  Еще  раз  я

этого не смогла бы вынести. К слову, "Лестница" вовсе там не  шла,  там  шли

только третьесортные вестерны.

   - Но ты была знакома с Кларой, да?

   - Я даже не знала, что ее зовут Клара. Единственный раз  я  беседовала  с

нею тогда, на лежаках, в парке пансионата. Сделала ей фотографию и,  уезжая,

вручила  ей  один  снимок.  Случайное  курортное  знакомство.  Как  я  могла

предвидеть, что эта особа через неделю будет убита в твоей квартире? До этой

минуты я и не предполагала, что речь идет именно о ней.

   - Нет, ты предполагала. Помнишь, как в твоем присутствии я спросил  утром

у кельнерши в баре, не заметила ли она вчера вечером пожилую худую  женщину,

одетую в темное, а ты добавила: "В черном костюме". Откуда ты знала, что она

была в костюме? Можешь мне это объяснить?

   - В это время года все женщины ходят в костюмах, несложно догадаться.

   - Ну ладно, хватит! Расскажи мне все об этом знакомстве. Зачем ты поехала

в Монфлер?

   - Это не имеет никакого отношения к делу. Ну,  скажем,  мне  наскучило  в

Бандо. Я села в поезд и поехала в Монфлер. Жила  в  пансионате  "Мимоза".  В

один прекрасный день я уселась на шезлонге  в  парке  и  вязала  свитер.  На

соседнем шезлонге расположилась эта твоя Клара, только я не знала,  что  это

Клара, и вообще ничего о ней не знала. Мы  беседовали  с  ней,  может  быть,

полчаса. Потом я читала книжку, потом мы еще немного разговаривали, потом  я

сфотографировала ее и ушла на прогулку. Потом  еще  только  раз  видела  ее,

когда отдавала фотографию. Вот и все.

   - Что она рассказывала о себе?

   - Она говорила, что гостит у директрисы пансионата, ее кузины,  благодаря

чему она, то есть Клара, могла провести там месяц, не потратив ни гроша. Мне

кажется, она была очень бедной. Потом разговаривали еще о том-сем. Наконец я

щелкнула ее и ушла. Ты удовлетворен?

   - Я буду удовлетворен, если тебе удастся доказать, что ты ее не  убивала.

Послушай. Ты познакомилась в Монфлер с Кларой. Возможно, что ты не ходила  с

ней на "Черную лестницу".  Возможно,  что  "Черная  лестница"  и  не  шла  в

Монфлер, но могло случиться так, что  фильм  шел  в  каком-нибудь  окраинном

кинотеатре, в который  Клара  попала  случайно.  Достаточно  того,  что  она

рассказала тебе, что это она автор сценария,  а  не  человек,  указанный  на

афише. Разумеется  ты  ни  словом  не  выдала,  что  являешься  женой  этого

человека. Ты выслушала всю историю о  новеллах,  отосланных  в  Издательство

детективной литературы, и о депозите, хранящемся  в  моем  сейфе.  Клара  не

скрывала от тебя, что имеет намерение  прямо  из  Монфлер  приехать  сюда  и

заявить о своих правах. Ты  одобрила  эту  ее  идею  и  даже  предложила  ей

небольшую помощь. Ты сказала, что знаешь адвоката Риффа,  но  уже  сына,  не

отца, и дала Кларе его домашний номер телефона. Разумеется, не мой настоящий

номер. Ты вовсе не была заинтересована в том,  чтобы  я  узнал,  что  именно

лежит в моем сейфе.

   - А чей же номер я дала ей? - спрашивает Ванда.

   - Номер телефона твоего любовника, потому что во все  это  замешан  кроме

тебя какой-то мужчина. Разумеется, любовник. Ты  поехала  в  Монфлер,  чтобы

встретиться с ним. Вы были там вместе, может быть, для конспирации в  разных

пансионатах. Клара записала номер телефона, и вы расстались.  Ты  рассказала

обо всем своему любовнику, вы сели в поезд, приехали сюда и в  его  квартире

ждали звонка. Наконец,  вчера  вечером  Клара  позвонила.  Твой  воздыхатель

представился ей в качестве меня и велел ей пойти в канцелярию,  обещая,  что

вскоре там появится. Но это не он пошел на свидание. Он остался у себя дома,

а ты поехала на такси к своему дому, взяла там автомобиль Франка и  приехала

сюда. Я допускаю, что когда ты остановилась на этой улице, на  неразрешенной

стороне, как заметил привратник, ты увидела Майку, входящую в  подъезд.  Это

несколько изменило твои планы. Вместо того, чтобы войти через главный  вход,

ты поднялась по пожарной лестнице, дверцу которой Нусьо  взломал  еще  перед

этим. Через окно ты заглянула в канцелярию, как раз  когда  черная  и  Майка

искали по углам привидение. В какой-то  момент  Клара  подошла  к  окну,  ты

быстро отстранилась, а когда снова заглянула в окно, Клары и  Майки  уже  не

было, зато на подоконнике лежал револьвер, который Клара в рассеянности  там

оставила. И тогда ты услышала голоса с верхнего этажа. Окно моей кухни  было

открыто и разговор был отчетливо слышен. Ты сориентировалась, что  черная  и

Майка находятся в моей квартире,  взяла  револьвер,  поднялась  по  пожарным

ступенькам, встала у окна моей кухни и услышала, как черная пообещала  Майке

рассказать всю свою трагедию. Ты не могла допустить этого. В  момент,  когда

Майка вышла на лестницу, ты выстрелила в Клару  и  через  решетку  забросила

револьвер в комнату. Потом  спустилась  вниз,  отогнала  автомобиль  к  дому

Франка, вернулась к любовнику, а сегодня утром встала, чтобы быть на вокзале

вместе с поездом, на котором ты якобы должна была приехать. Я  полагаю,  что

ты не проронила Франку ни слова обо  всем  этом  деле.  В  середине  дня  ты

позвонила  любовнику  и  велела  ему  прийти  сюда   и   похитить   у   меня

компрометирующий документ. Я думаю" что вы уже успели уничтожить его.

   - Ты - гений, - говорит Ванда с убеждением. - Не  знаю,  каким  чудом  ты

смог обо всем этом догадаться, почти не имея для этого оснований, потому что

в твоей истории пару деталей соответствуют истине. Поздравляю!

   - Только пару деталей? Ты огорчаешь меня! Я думал, что наконец  уже  знаю

все.

   - До этого еще далеко, - уверяет меня Ванда. - Зачем, по-твоему, я  стала

бы до такой степени заботиться  об  интересах  Франка,  если  люблю  другого

мужчину? Можешь ты мне ответить на это?

   - Ты любишь другого мужчину, но уважаешь денежки Франка. Твой воздыхатель

гол как сокол. Судебный процесс о плагиате означал бы для Франка  финансовый

крах. Тебе это совершенно не улыбалось.

   - Зачем я стала бы посылать моего, как ты говоришь, любовника,  чтобы  он

вынудил тебя отдать ему депозит, если ты перед  этим  уверял  меня,  что  не

знаешь комбинацию замка? Поскольку ты не знал комбинацию,  не  было  никаких

шансов, что ты сможешь разгадать ее под угрозой револьвера. Точно?

   - Я говорил тебе, что не знаю комбинацию, но Нина, может быть, ее  знает.

Когда я звонил от тебя, то не застал ее дома, но ты могла предполагать,  что

полчаса спустя я уже дозвонился до  нее,  и  Нина  назвала  мне  комбинацию.

Кстати, ты попалась, в основном потому, что напустила на меня этого  типа  в

маске. Когда я увидел его в канцелярии с моим револьвером в  руке,  я  сразу

понял, что ты замешана в этом.

   - Давай, давай! - крутит головой Ванда.

   - Я только тебе рассказал, куда я сейчас прячу револьвер. Кроме нас двоих

никто не знал этого тайника. Посторонний мог бы сто лет искать  револьвер  и

никогда бы его не нашел. А этот, с лицом в маске,  нашел  его  сразу.  Нашел

потому, что ты сказала ему, что револьвер лежит в "Фаусте".

   - Мой ты Эркюль Пуаро! - восклицает Ванда.

   - Прошло время шуток, - говорю я грустно, - ты крепко держишься на ногах,

но тебе уже ничего не поможет.

   - Но мне ничего и не грозит, - уверяет Ванда, - ты не сумеешь доказать ни

одной из вещей, которые ты перечислил. О том, что  она  была  в  костюме,  я

догадалась случайно. Никакого любовника на тебя не натравливала. Я совершила

только одну  ошибку,  но  она  не  повлечет  за  собой  никаких  осложнений:

позволила тебе догадаться, что вчера была в твоей канцелярии.

   - Согласно моей концепции, ты была даже не внутри  канцелярии,  а  только

под окном, - говорю я, - через окно ты разглядывала кабинет  и  заметила  на

этажерке гипсовую фигурку, которой перед твоим отъездом не было, потому  что

Нина подарила мне ее только месяц назад.  Сегодня  утром  Пумс,  к  счастью,

разбила эту мерзость и спрятала осколки в ящик. Но ты знала,  что  это  была

фигурка работы Кановы. Знала, потому что вчера восхищалась  ею  во  всем  ее

великолепии. Не может быть другого объяснения.

   - Несмотря на это вся твоя история высосана из пальца, -  говорит  Ванда,

соскальзывает со стола, становится посреди кухни, обращенная ко мне лицом, с

нацеленным в мою сторону револьвером. Совершенно не напоминает в эту  минуту

болезненную сентиментальную девчонку, какой она обычно выглядит. Глаза у нее

сейчас, как два ножа.

   - Не двигайся! - командует она. - Если выдержишь без движения две  минуты

- умрешь, узнав всю правду. Если пошевелишься  хоть  чуть-чуть  -  погибнешь

раньше.

   17

   Это самая идиотская ситуация из всех, что случались со мной до сих пор  в

жизни, и, наверное, более идиотской уже никогда не случится. Похоже даже  на

то, что вообще со мной больше ничего не случится.

   - Слушай, Ванда, - начинаю я, но она прерывает.

   - Заткнись! - говорит она. - Ты уже достаточно молол вздор. Мы уладим это

быстро. Я всегда очень хорошо относилась к тебе,  но  ты  стал  опасным,  ты

слишком догадлив.

   Я мог бы попробовать броситься в сторону и исчезнуть из ее  поля  зрения,

но успею ли? Ванда стоит так близко, что  если  бы  я  протянул  руку  через

решетку, я почти достал бы револьвер.  Разумеется,  лучше  не  пробовать.  Я

всегда слышал, что в  подобные  минуты  перед  глазами  души  пролетает  вся

прошедшая жизнь, но на этот раз - ничего похожего. Голова у меня пуста,  как

бутылка под утро. Может быть, и существует какой-нибудь способ спасения,  но

он не приходит мне на ум.

   - Все  происшедшее  не  имело  никакого  отношения  ни  к  Франку,  ни  к

какому-нибудь сценарию, - говорит Ванда. -  Может  быть,  у  черной  и  были

какие-нибудь претензии, но я ничего об этом не знала и совершенно  не  имела

намерения ее убивать, зачем? Она погибла  по  чистой  случайности.  Стой!  -

кричит Ванда, потому что я невольно пошевелился.

   Замираю в неподвижности, Ванда продолжает дальше:

   - Как это ты не пришел к такой простой мысли, а данные у  тебя  были,  ты

ведь нашел помаду Майки в квартире Франка.  И  какие  выводы  ты  сделал  из

этого?

   Молчу. Ванда, впрочем, и не ожидает от меня ответа.

   - Естественно, я давно знала  об  этом,  но  не  имела  доказательств.  Я

вернулась из отпуска на три дня раньше, чем предупреждала. И все эти три дня

следила за ними. Я видела, как Майка выходила сегодня от Франка, поехала  за

нею, поднялась за нею на второй этаж, но  в  дверях  твоего  кабинета  Майка

встретила черную, поэтому я не могла к ней приблизиться. Я спустилась  вниз,

поднялась по пожарной лестнице к окну твоей канцелярии и  увидела,  как  обе

они крутятся по комнате. Я узнала свою знакомую  из  Монфлер,  но  не  имела

представления о том, что  она  здесь  делает.  Через  минуту  они  вышли  из

комнаты, а на окне, как ты догадался, остался револьвер. Я взяла  револьвер,

перебралась на этаж выше и встала там, где сейчас стоишь ты.  Увидела  через

окно Майку, сидящую на подлокотнике дивана. Голова  ее  склонилась,  но  это

была Майка, в своем верблюжьем плаще. Относительно  этого  у  меня  не  было

никаких сомнений. Я выстрелила, спустилась вниз, уехала в  гостиницу,  утром

встретилась с Франком на вокзале... и узнала, что он провел ночь у  Майки  -

живой и невредимой, потому что вместо нее я застрелила черную. Весело,  как?

Теперь молись, потому что это уже конец.

   Замечаю через ее плечо какое-то движение  в  прихожей.  За  спиной  Ванды

показывается испуганное лицо Пумс. Ванда оборачивается, опускает револьвер и

вежливо объясняет:

   -  Мы  тут  репетировали,  жаль,  что  вас  не  было  при  этом.   Монти,

действительно, дьявольски проницателен, вы имеете шефа-гения.

   - О да! - подтверждает Пумс с восторгом. - Звонил  какой-то  господин,  -

обращается она ко мне, - просил, чтобы вы с ним срочно связались. Я записала

номер.

   - Уже иду, - говорю я.

   - Твоя историйка была бы прелестна, - обращаюсь я к Ванде, - если  бы  не

то, что Майка была вчера в шелковом плаще, а не в  верблюжьем.  В  шелковом,

зеленоватом. Я видел его у нее в ванной, скомканным в комок и втиснутым  под

ванну.

   - Не повезло, - говорит Ванда, смотрит на часы, вручает мне  револьвер  и

натягивает перчатки.

   - Я договорилась с портным. Прощаюсь с вами, дети мои. До завтра!

   - Иди в кабинет, Пумс, - говорю я. - Сейчас и я туда приду.

   Я спускаюсь вниз, обхожу угол  дома,  у  подъезда  встречаюсь  с  Вандой,

которая высматривает такси.

   - Я классно играла, правда?  -  говорит  она.  -  Кино  потеряло  во  мне

выдающуюся звезду, не хуже, чем Майка. Признайся честно: ты перетрусил?

   - Ты и вправду подозреваешь, что у Франка роман с Майкой?  Это  не  имеет

никакого смысла, - говорю я.

   - Это мне и в голову не приходило, - пожимает плечами Ванда. - А если  бы

даже и так, мир от этого не перевернется.

   - Зачем ты ездила в Монфлер?

   - Чтобы покрасить волосы. Там работает известный специалист, виртуоз хны.

Тебе стоило бы знать, что я седею.

   - О чем вы разговаривали с черной на шезлонгах?

   - Я тебе уже говорила: о ее кузине, которая управляет пансионатом, о том,

что будет на обед, ничего особенного.  Бедняжка  Клара  не  была  интересной

собеседницей, в основном, жаловалась на жизнь. Мне это быстро надоело,  и  я

дала ей  почитать  книжку,  чтобы  избавиться  от  нее.  К  счастью,  книжка

захватила ее. Черная даже спрашивала: нет ли у меня еще повестей  Стэна.  В.

Мелтона.  Она  была  очень  разочарована,  когда  я   ей   рассказала,   что

великолепный Стэн. В. Мелтон является  на  самом  деле  почтенным  толстяком

среднего возраста, и настоящая его фамилия - Кокач. Потом мы разговаривали с

ней о толчее на железных дорогах. Черная при этой  оказии  похвалилась  мне,

что раз в жизни, восемь лет тому назад, попала в железнодорожную катастрофу.

Ее фамилию даже напечатали по  ошибке  в  списке  убитых.  Черная,  кажется,

считала это специальным издевательством редакции по отношению к ней.

   Потом я сделала эту знаменитую фотографию, еще  раз  встретилась  с  нею,

когда отдавала ей снимок, и больше ничего о ней не знаю.

   - Когда это было? Когда ты ее видела последний раз в Монфлер?

   - Позавчера. Она выезжала в этот день, а я осталась еще на сутки.

   - Ты в действительности приехала только сегодня утром?  Откуда  ты  тогда

знала о статуэтке?

   - Я покупала ее вместе с Ниной на рынке еще перед отъездом  в  Бандо.  Мы

решили с ней, что статуэтка отлично подходит к твоему кабинету, у  адвокатов

всегда видишь что-нибудь такое страшное.

   - У дантистов, - поправляю я.  -  У  адвокатов  обычно  стоят  настольные

гарнитуры из бронзы.

   - Ну, в следующий раз буду знать. До свидания,  Монти.  Зайди  к  нам  на

ужин, если тебя еще не арестуют до этого времени. Сделаю блинчики, - говорит

Ванда, усаживаясь в такси.

   Иду наверх и застаю Пумс в приемной перед  зеркалом.  Обеими  руками  она

оттягивает вниз  вырез  своего  свитера,  имитируя  декольте  и  критическим

взглядом исследуя в зеркале эффект этой операции.

   - Не заблуждайся, - говорю я, - ты ни капельки не похожа на Майку.

   - Она восхитительна, правда? - вздыхает Пумс.

   Входим в кабинет, Пумс садится к пишущей машинке, я - за письменный стол.

   - Опыт удался? Вы открыли убийцу? - спрашивает Пумс.

   - Ты рекомендовала мне искать наименее подозрительную  особу,  точно?  Ты

права, это может оказаться хорошим методом. Давай задумаемся: кто до сих пор

не возбудил никаких подозрений, кто кажется совершенно непричастным к  этому

делу и все-таки с  самого  начала  имеет  к  нему  отношение,  нужно  только

догадаться. Подумай: есть кто-нибудь, кто отвечает всем этим условиям?

   - Я! - говорит Пумс. - Никто меня не подозревает, а я кручусь  здесь  все

это время.

   - Кстати, и причина у тебя была: ты не хотела,  чтобы  я  узнал  о  твоем

криминальном прошлом, боялась, что не приму тебя  на  службу.  Нина  обещала

промолчать об этом. Но ты встретила Нусьо, пришла вчера  сюда  на  разведку,

хотела сориентироваться на местности, может быть, увидеть, как выглядит твой

будущий шеф, прежде чем окажешься с ним лицом  к  лицу.  Возможно,  ты  даже

хотела посетить канцелярию, ключ от которой дала тебе Нина. На террасе  бара

ты увидела Нусьо. Нусьо знал обо всем, мог тебя выдать. Ты  заманила  его  в

канцелярию,  застрелила,  а  потом  застрелила  и  черную,  которая  кое-что

подсмотрела. Логично?

   - Если вы будете говорить так еще минуты две, вы меня убедите, -  говорит

Пумс, - я уже и сейчас не уверена в том, что все не происходило именно так.

   - Зато я уверен, что все это было не так, - вздыхаю я. - Собственно,  все

уже ясно, за исключением одной-единственной вещи.

   - А что именно не совпадает? - спрашивает Пумс.

   - Лестница не  совпадает.  Кельнерша  сказала,  что  черная  говорила  по

телефону, что у нее украли лестницу. А между тем  у  нее  украли  совсем  не

лестницу. Не знаю, почему она говорила о лестнице.  Эта  лестница  с  самого

начала сбила меня с толку.

   - Так выходит, что "Черная лестница" здесь ни при чем? - спрашивает Пумс.

   - Совершенно ни при чем.

   - Получается, что господин Шмидт ни в чем  не  виновен?  Это  хорошо,  он

очень симпатичный.

   - Невинный, как дитя, - говорю я. - Но  я,  впрочем,  в  действительности

никогда и не верил в его вину. Я нес всякую околесицу, чтобы выиграть время,

   - Вы прекрасно это проделали, -  уверяет  меня  Пумс.  -  У  меня  просто

мурашки по спине бегали, когда вы  вот  так,  шаг  за  шагом,  ступенька  за

ступенькой, доказывали ему, что он убийца.

   - Что ты сказала? - вскрикиваю я, срываясь с кресла.

   - Что был такой момент, когда я уже  поверила,  что  это  господин  Шмидт

убил, - говорит Пумс. - А что с вами случилось?

   Я вынимаю из кармана лупу и  фотографию,  исследую  фотографию  еще  раз.

Буковки очень маленькие, но прочитать их можно.

   18

   Я поднимаю трубку телефона, набираю номер. Глухо отзывается: "Алло".

   - Густав, - говорю я. - Ладно, не прерывай. Сначала послушай, что я  тебе

хочу рассказать, потом будешь  говорить  свое.  Знаешь,  какое  алиби  самое

надежное? Я уже знаю:  никаких  искусственных  комбинаций  или  подстроенных

пьянок, никаких фальшивых  свидетелей,  никакого  искусного  хронометража  -

ничего  из  этих  вещей.  Хорошее  алиби  -  это  выглядеть  добропорядочно.

"Порядочные люди не имеют алиби", -  сказал  сегодня  Опольский.  Не  имеют,

потому что не нуждаются в нем. Порядочный человек может  спокойно  совершить

убийство, потому что никто не станет подозревать  его  в  этом.  Нужно  быть

таким гением, как я, чтобы в подобных условиях открыть правду. Не  прерывай,

дай мне договорить. Я бы давно напал на след,  если  бы  не  лестница.  Одна

кельнерша слышала, как Клара Виксель говорила по телефону, что у нее  украли

лестницу. Я не сопоставил эту лестницу ни с чем разумным до  тех  пор,  пока

меня не осенило, что кельнерша могла исказить слова  Клары.  Клара  говорила

вовсе не о лестнице.  Она  говорила  о  ступенях.  Лестница  и  ступени  для

кельнерши - это одно и то же. Но, фактически, между ними  огромная  разница.

Клара Виксель писала детективные новеллы, некоторые из них  послала  в  свое

время в Издательство детективной литературы, оставив их копии на хранение  в

сейфе моего отца.  Спустя  год  или  два  после  этого  в  газете  появилось

сообщение, что Клара погибла в железнодорожной катастрофе, поэтому мой отец,

вынимая  из  сейфа  бумаги,  среди  которых  был  и  депозит  Клары,  сказал

секретарше, что уже никто  не  обратится  за  ним,  и  разрешил,  чтобы  это

бесценное произведение служило подушкой на  кресле  около  пишущей  машинки.

Оригинал лежал в Издательстве, Франк оставил его тебе  в  наследство,  когда

сменил место работы. Франк не читал рукопись, но ее  прочитал  ты,  посчитал

одну из новеллок хорошей  основой  для  повести.  Ну  и  воспользовался  ею,

разумеется, публикуя повесть под  собственной  фамилией.  Это  было  началом

"Синей Библиотеки", в которой, возможно, позднее использовался и ряд  других

идей Клары в следующих твоих повестях. Клара писала плохо, но замыслы  имела

отличные, в то время, как ты - наоборот: писал довольно профессионально,  но

не умел изобрести  интригу,  поэтому  твое  содружество  с  покойницей  было

выгодным делом. Только покойница не была  покойницей,  информация  в  газете

была ошибочной. В этом году Клара поехала в Монфлер, и  там  случайно  ей  в

руки попали "Ступени на гильотину" -  сегодня  уже  признанные  классическим

образцом  криминальной   литературы,   гордостью   творческой   деятельности

Издательства. Клара сразу сообразила,  что  это  плагиат,  приехала  сюда  и

позвонила  мне,  чтобы  получить  доказательства  того,  что  она   является

настоящим  автором  "Ступеней".  Это  было  вчера  вечером,  около  половины

девятого. В квартире были мы вдвоем. Ты читал план своей  новой  повести,  я

сидел в кресле и... спал. Я уснул так крепко под воздействием твоего чтения,

что меня не разбудил даже звонок телефона, который, к слову, еле слышен.  Ты

поднял трубку и одновременно заметил, что я сплю. Допускаю, что  сначала  ты

просто шутки ради  выдал  себя  за  меня,  может  быть,  думал,  что  звонит

какая-нибудь бабенка, на тему которой ты сможешь разыгрывать меня потом.  Но

ты сразу же сообразил о чем идет речь и понял, что тебе  грозит.  Скандал  и

финансовый крах заглянули тебе в глаза, если я могу так цветисто выразиться.

Ты велел Кларе подняться в канцелярию, отложил трубку, закончил  чтение.  Я,

тем временем, проснулся, мы позвонили Франку, ты отвез меня к нему  домой  и

вернулся, чтобы встретиться с Кларой. Но не  на  своем  автомобиле.  Он  для

этого слишком ярко окрашен, его можно  сразу  узнать.  Ты  взял  возле  дома

Франка его неприметный автомобиль и поехал на нем. Уже поднялся по лестнице,

когда увидел, что Клара разговаривает перед дверью канцелярии с  Майкой.  Ты

никогда не видел Клару, но догадался, что это она. За минуту до этого  Клара

пережила в канцелярии малоприятное приключение, во время  которого  случайно

погиб некий взломщик. Но это лично тебя не  касается,  за  исключением  того

факта, что в руках у Клары был револьвер. Ты спустился вниз и возвратился на

этаж канцелярии с тыльной стороны дома по пожарной лестнице.  По  канцелярии

метались две перепуганные женщины,  пытаясь  отыскать  какое-то  привидение.

Через некоторое время Майка выпроводила оттуда Клару, но еще до этого  Клара

оставила револьвер на подоконнике окна, у которого ты стоял.  Спустя  минуту

ты услышал их голоса сверху, из окна  моей  кухни.  Ты  взял  с  подоконника

револьвер, поднялся пожарной лестницей на следующий  этаж  и  услышал  через

окно, что черная собирается  поделиться  с  Майкой  своими  огорчениями.  Ты

выстрелил, затем бросил револьвер к трупу, спустился по  лестнице  и  уехал.

Поставил на место автомобиль Франка, взял  свой  и  возвратился  домой.  Все

вместе это заняло очень мало времени, и никто тебя не  видел,  но  оставался

еще документ, по твоему мнению, запертый в сейфе. Сегодня, около полудня, ты

выбрался за ним. Ты думал, что, может быть, сейф не заперт, и  тебе  удастся

заполучить рукопись без особых трудностей. В канцелярии ты не застал никого,

но сейф  был  закрыт.  Ты  решил  подождать  моего  прихода  и  какой-нибудь

хитростью заставить меня открыть сейф. Тем временем ты осматривался, пытаясь

найти что-нибудь из выпивки для успокоения расшатанных нервов. Ты  потянулся

к старому тайнику, к коробке, от "Фауста".  Водки  там  не  было,  зато  был

револьвер, тот самый, которым ты воспользовался  предыдущим  вечером,  чтобы

ликвидировать Клару.  Увидев  револьвер,  ты  изменил  свой  план.  В  твоих

повестях всегда тучами роились  замаскированные  гангстеры,  терроризирующие

бедных  фраеров  и  заставляющие  их   без   лишних   трудностей   совершать

всевозможные вещи. Ты решил использовать этот прекрасный прием  в  жизни.  В

кульминационном пункте сцены ты был атакован некой пианисткой, но это  пошло

тебе на пользу, так как ты очнулся после  удара  с  желанной  рукописью  под

головой. Рукописью, которая была не в сейфе, а на кресле,  и  вместе  с  ним

упала на пол. Ты схватил рукопись и взял "ноги в руки". Думаю,  что  ты  уже

уничтожил ее. Собственно говоря, против тебя нет ни одной  улики.  Только  я

один знаю, что убил ты. Повторяю: я не смог бы доказать этого. Но сделай мне

приятное  и  признайся,  что  все,  что  я  тебе  рассказал  происходило   в

действительности. Я пришел к этому с величайшим трудом, можешь  мне  верить.

Ну так как, совпадает?

   - Действительно, совпадает, - произносит голос  в  телефоне.  Но  это  не

голос Густава, а голос Роберта.

   - Ну ты ловок! - говорит Роберт с уважением. - Густав во всем  признался,

и рассказал мне все от начала до конца.  Действительно,  было  так,  как  ты

предполагал. Он только не знал, как погиб Нусьо, тебе придется дополнить его

показания.

   - А где Густав? - спрашиваю я.

   - О! Здесь его уже нет, - говорит Роберт. - Он  хотел  позвонить  тебе  и

попросить у тебя прощение за хлопоты, но тебя не было в  канцелярии.  Мы  не

могли  ожидать  бесконечно.  Он  хотел,  чтобы  я  передал  тебе,   что   он

раскаивается и просит тебя заняться Издательством. Еще  он  сказал,  что  ты

можешь оставить себе его шляпу.

   - Густав сам призвал тебя на роль  исповедника,  или  ты  вышел  на  него

собственным нюхом? Если это так, то ты ловкач, потому что все следы вели  ко

мне, а не к Густаву.

   - У меня есть свои методы, может быть, не худшие, чем у тебя,  -  говорит

Роберт скромно. - Если ты сумел догадаться кто убийца, то мог и  я,  правда?

Не понимаю только, каким образом оба трупа свалились мне с крыши на  голову.

Может быть, ты сумеешь мне это объяснить?

   - Охотно, если ты скажешь мне сначала, как ты вышел на след Густава, и не

просто вышел, а вышел раньше меня, несмотря на то, что я имел больше данных.

Ну и кроме этого, я все же - гений.

   - Все же, - подтверждает Роберт. -  Но  не  настолько,  чтобы  догадаться

заглянуть в карман черной. У нее  в  кармане  была  карточка  с  фамилией  и

адресом Густава. Салют! - заканчивает он и кладет трубку.

   - Кретин! - выразительно произношу  я.  Пумс  смотрит  на  меня  с  немым

вопросом в глазах. (Эва Гарднер в "Босоногой маркизе".)

   - Я! Я кретин! - восклицаю я. - Почему я не обыскал ее  карман?  Запомни,

Пумс: всегда обыскивай карманы трупов, - заключаю я и выхожу из  канцелярии.

Горло у меня  пересохло.  Мне  просто  необходимо  заскочить  на  рюмочку...

минеральной воды.

   19

   Сразу за порогом встречаю Гильдегарду. Она стоит у дверей своей  квартиры

с чемоданчиком в руках. Рядом на лестнице я вижу привратника, который  тащит

вниз  ободранный  сундук.  Гильдегарда  в  допотопной  шляпке  с   кокетливо

загнутыми полями, из-под которых  свешиваются  пряди  седых  волос.  Но  она

подкрашена, выглядит моложе, чем обычно, глаза ее блестят.

   Она запирает дверь и вешает ключ на гвоздь, вбитый в нише.

   - Вы выезжаете? - спрашиваю я.

   Гильдегарда кивает головой в знак подтверждения и при этом краснеет,  как

девчонка. Я беру  у  нее  чемоданчик,  и  мы  начинаем  спускаться.  Мы  еще

находимся на лестнице, когда я замечаю  стоящее  перед  подъездом  такси,  в

которое привратник запихивает сундук Гильдегарды. В такси сидит Опольский  и

сосет пустую трубку.

   - Благодарю вас  и  прощаюсь,  -  говорит  Гильдегарда,  забирая  у  меня

чемоданчик, и с достоинством шествует через вестибюль к двери.

   - Постойте, постойте! А что же будет с Серафинком? - кричу я ей вслед.  -

Что  ни  говори,  а  Серафинк  является  моим  клиентом,  и  его  судьба   в

определенной степени касается и меня.

   - С кем? - спрашивает Гильдегарда, останавливаясь.

   - Как вы поступите с Серафинчиком, со своим котом? - спрашиваю я.

   Гильдегарда вытаращивает на меня глаза.

   - У меня никогда не было никакого кота! - говорит она,  поворачивается  и

неуклюжим шагом исчезает в дверях.

Книго
[X]