ЧЕТЫРЕ ПОСЛЕ ПОЛУНОЧИ

НЕСУЩИЙ СМЕРТЬ

 

Стивен КИНГ

 

 

 

     Памяти Джона Д. Макдональда

 

     Мне не достает тебя дружище

     И ты не ошибался насчет тигров.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

     Снова и снова меня спрашивают: «Когда же тебе надоедят эти «ужастики», Стив, и ты напишешь что-нибудь серьезное?»

     Раньше я думал, что оскорбительный намек вкрался в такие вопросы случайно, но с годами понял, что это не так. Я наблюдал за лицами людей, обращающихся ко мне с подобными словами, и они напоминали мне пилотов бомбардировщиков, жаждущих увидеть, упали ли бомбы в болото, поразили завод или склад со снарядами.

     Дело в том, что практически все проведения, в том числе и смешные, написаны мною совершенно серьезно. Конечно, я могу вспомнить несколько случаев, когда сидел за машинкой и смеялся как безумный над только что отпечатанным пассажем. Мне не стать Рейнольдом Прайсемом или Ларри Войводом, это не для меня, но сие не означает, что мне безразлично то, что я пишу. Я должен делать то, что могу, как говаривал Ниле Лофгрен: «Я такой, какой есть.., я не играю джаз».

     Если реальность (НЕКОЕ СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ) отождествляется вами с понятием «серьезно», значит, вы попали не по адресу и вам надо немедленно выйти вон. Но, пожалуйста, помните, что я не единственный, кто работает в этом доме. В свое время здесь трудились Франц Кафка, Джордж Оруэлл, Ширли Джексон, Хорхе Луис Борхес, Джонатан Свифт, Льюис Кэрролл. А в списке нынешних жильцов, что висит в вестибюле, значатся Томас Бергер, Рей Брэдбери, Джонатан Кэрролл, Томас Пинчон, Томас Диш, Курт Воннегут-младший, Питер Стра-уб, Джойс Кэрол Оутс, Исаак Башевис Сингер, Кэтрин Данн и Марк Холперн.

     Я занимаюсь тем, чем занимаюсь, потому что наша реальная жнь замешена, если хотите, на любви, деньгах, одержимости. И сказка об иррациональном - самый здравомыслящий вестных мне способов показать мир, в котором я живу. Как мне представляется, таким образом проще всего ответить на вопрос, как мы воспринимаем окружающий мир. И на следующий, вытекающий первого: что мы делаем или не делаем исходя наших восприятий. Я учаю эти вопросы как могу, в рамках дарованных мне таланта и интеллекта. Я не лауреат Национальной книжной или Пулитцеровской премий, но к работе, можете не сомневаться, отношусь очень ответственно. Если вы не верите ничему другому, попробуйте поверить вот чему: раз уж я беру вас за руку и начинаю рассказывать, друг мой, то верю каждому своему слову.

     Из того, что я должен сказать, разумеется, совершенно серьезно, многое связано с миром маленького городка, в котором я вырос и где живу до сих пор. Истории и романы - слепки с того, что мы, чуть иронично улыбаясь, называем «реальной жнью», и я уверен, жнь, какой живут в маленьких городках, - слепок с того, что мы, посмеиваясь, называем «обществом». Утверждение это можно оспорить, более того: контрдоводы только приветствуются (иначе многие профессора литературы и критики будут вынуждены искать себе новую работу). Я лишь говорю: писателю нужна стартовая площадка, а помимо твердой убежденности в том, что история может существовать сама по себе, мне помогает стартовать и уверенность в том, что маленький городок есть социальный и психологический микрокосм. Мои эксперименты в этом направлении начались с «Кэрри» и продолжились в «Жребии». Но на должный уровень я поднялся, пожалуй, только в «Мертвой зоне».

     То была, полагаю, моя первая история о Касл-Роке (и Касл-Рок - тот самый город в «Жребии», только без вампиров). С годами Касл-Рок стал «моим городом», таким же, как Исола - для Эда Макбейна или Глори в Западной Виргинии - для Дэвиса Грабба. Время от времени я вновь заглядывал туда, чтобы посмотреть, как живут его обитатели, не менилось ли что в его географии, на месте ли Касл-Хиллз и Касл-Вью, Касл-Лейк и выходящие города дороги.

     Меня все больше интересовала, точнее, зачаровывала, тайная жнь этого городка, и многие скрытые от глаз взаимоотношения я видел все яснее и отчетливее. Многое истории города осталось неопубликованным: как бывший шериф Джордж Баннерман потерял девственность на заднем сиденье автомобиля своего отца, как мужа Офелии Тодд убила шагающая мельница, как помощнику шерифа Энди Клаттербаку лопастью вентилятора отрубило на левой руке указательный палец и его съела домашняя собака.

     Вслед за «Мертвой зоной», в которой рассказывалась история Фрэнка Додда, я написал повесть под названием «Тело» и роман «Куджо», в котором добрый шериф Баннерман превращается в пыль, и несколько коротких рассказов и повестей об этом городе (лучшие, насколько я помню, - «Короткая стрижка миссис Тодд» и «Грузовик дяди Отто». Все это очень хорошо, но состояние зачарованности вымышленным городом не есть положительная черта писателя. Это было плюсом для Фолкнера и Дж.Р.Р. Толкина - иногда исключения только подтверждают правила, - но я играю в другой лиге.

     В какой-то момент я решил - сначала подсознательно, но именно там, в подсознании, рождается, по моему разумению, все самое серьезное, - что самое время закрыть книгу о Касл-Роке, штат Мэн, где жили и умирали многие моих любимых персонажей. В конце концов, все хорошо в меру. И пора переезжать (может, даже в Харлоу, что находился по соседству, ха-ха). Но я не хотел уйти незаметно. В финале я хотел поставить жирную точку.

     Мало-помалу мне становилось ясно, как можно это сделать, и последние четыре года я писал «Трилогию о Касл-Роке» - если хотите, последние истории жни этого города. Писались они не по порядку (иной раз я думаю, что отсутствие порядка - история моей жни). Но теперь они написаны, и достаточно серьезны... Я надеюсь, отсюда не следует, что они очень уж реалистичны или скучны.

     Первая этих историй, «Темная половина», появилась в 1989 году. Хотя главный герой там - Тед Бюмонт, а действие разворачивается в городке под названием Ладлоу (том самом, где жили Криды «Кладбища домашних животных»), Касл-Рок в романе имеет место быть. Роман знакомит читателя с Аланом Пэнгборном, который сменил Баннермана на посту шерифа. Шериф Пэнгборн - главный герой книги «Самое необходимое». Этим длинным романом я завершаю свои ыскания в маленьком, полюбившемся мне городке.

     А связующим звеном между двумя названными выше большими романами стала повесть, предлагаемая читателю сейчас. В «Несущем смерть» вам не встретить вестных горожан Касл-Рока, но зато вы познакомитесь с Попом Мерриллом, племянник которого, Эйс Меррилл, - городской плохиш (как Горди Лашанс - bete noir <Грязный негр (фр.).> в «Теле»). «Несущий смерть» также готовит сцену для последнего фейерверка.., и, я надеюсь, имеет полное право на существование как отдельная история, которую могут прочитать с удовольствием даже те, кому не понравятся «Темная половина» и «Самое необходимое».

     И вот что хотелось бы заметить еще: каждая история живет своей тайной жнью, независимой от автора, и «Несущий смерть» - история о камерах и фотографиях - тоже. Примерно пять лет назад моя жена, Табита, заинтересовалась фотографией, поняла, что у нее получается, и занялась этим делом серьезно. Сам я фотографирую плохо (я один тех, кому всегда удается что-нибудь отрезать объектам съемки, или сфотографировать их с открытым ртом, или.., короче, вам все понятно), но уважаю тех, кому удаются хорошие снимки.., а сам процесс просто завораживает меня.

     Итак, моя жена приобрела камеру настолько простую, что фотографировать ею мог даже такой дундук, как ваш покорный слуга. Я не мог оторвать глаз от этого «Полароида». Конечно, я видел такие камеры и раньше, но как-то на них не обращал внимания. не присматривался к фотографиям. И чем больше я думал о снимках, тем более странным мне все казалось: в итоге-то на них фиксировались не просто образы, а мгновения.., и в этом было что-то необычное.

     Сюжет возник у меня внезапно, летним вечером 1987 года, хотя идея подсознательно зрела почти год. Но, думаю, хватит обо мне. Приятно было пообщаться, правда, это не означает, что я согласен отпустить вас по домам.

     Думаю, сначала нам надо побывать на праздновании дня рождения в маленьком городке Касл-Рок.

 

Глава 1

 

     15 сентября Кевину исполнилось пятнадцать лет, и он получил именно тот подарок, о котором мечтал: «Солнце».

     Речь идет о Кевине Дэлевене, а «Солнце» - это «Солнце-660», полароидная камера: для начинающего фотографа она сделает все что угодно, разве только не нарежет сандвичи с копченой колбасой.

     Разумеется, были и другие подарки: Мег, его сестра, подарила носки, которые связала сама, бабушка Де-Мойна - десять долларов, а тетя Хильда прислала, как присылала всегда, узенький галстук-шнурок с уродливым зажимом. Первый такой галстук она прислала на трехлетие Кевина; таким образом, в ящике его бюро уже лежали (и ни разу не доставались) двенадцать галстуков с уродливыми зажимами. Теперь к ним прибавился тринадцатый. Хотя мальчик никогда не надел бы ни один, выбросить галстуки ему не разрешали.

     Тетя Хильда жила в Портленде. Она не приезжала на день рождения ни к Кевину, ни к Мег, но могла приехать. Действительно могла, ведь от Портленда до Касл-Рока всего пятьдесят миль. А если б она приехала.., и попросила Кевина показать один подаренных ею галстуков (или Мег - один шейных платков)? С другими родственниками удалось бы и отвертеться. Но с тетей Хильдой такой номер не проходил. От других родственников ее отличало по крайней мере два качества: она была Старая и Богатая.

     И мать Кевина не сомневалась: когда-нибудь тетя Хильда ЧТО-ТО СДЕЛАЕТ для Кевина и Мег. Под ЧТО-ТО подразумевался пункт завещания, который станет вестен после того, как старуха отдаст концы. И родители наивно полагали, что от детей не убудет, если они поберегут ужасные галстуки-шнурки и не менее ужасные шейные платки. Поэтому тринадцатому галстуку (с зажимом-дятлом) предстояло лечь рядом с остальными двенадцатью, а на следующий день Кевин собирался написать тете Хильде письмо и поблагодарить ее. Не потому, что на этом настояла бы его мать. И не потому, что он думал или надеялся найти упоминание о себе в завещании тети Хильды. Просто он был хорошо воспитанным мальчиком, без дурных привычек.

     Кевин поблагодарил всех за подарки. Мать и отец не ограничились одной камерой, но «Полароид», конечно, был главным подарком, и они очень обрадовались, увидев, что сын действительно счастлив. Кевин не забыл поцеловать Мег и сказать, что будет надевать носки на все лыжные соревнования, но взгляд его то и дело возвращался к коробке с камерой и дополнительным кассетам, которые к ней прилагались.

     Мальчик высидел за столом, пока ели мороженое и торт, на котором он задул все свечи, хотя ему не терпелось опробовать камеру. Что Кевин и сделал, почувствовав: пора.

     Вот тут и начались неприятности. Он внимательно, насколько позволяло его нетерпение, прочитал буклет-инструкцию, затем зарядил камеру под настороженными взглядами всей семьи - по какой-то причине подарки очень часто ломаются. Все шумно выдохнули, даже ахнули, когда камера выплюнула картонный квадрат, который прикрывал кассету сверху, как и указывалось в инструкции.

     У камеры были две маленькие лампочки, одна красная и одна зеленая, разделенные серебристым зигзагом молнии. Кевин зарядил камеру, и зажглась красная лампочка, на пару секунд. Вся семья с волнением наблюдала, когда же наконец красная лампочка погаснет и замигает зеленая.

     - Готово, - объявил Кевин. - Почему бы вам не встать рядом?

     - Я не люблю фотографироваться! - заверещала Мег; наигранно закрывая лицо руками, как удается только девочкам-подросткам да очень плохим актрисам.

     - Перестань, Мег - одернул ее мистер Дэлевен.

     - Не порть нам праздник, Мег, - поддержала мужа миссис Дэлевен.

     Мег опустила руки (упиралась-то она больше для вида), и все трое встали у стола, почетное место на котором занимал недоеденный торт.

     Кевин посмотрел в видоискатель.

     - Придвинься к Мег, мама. - Он помахал левой рукой. - И ты, папа. - Он помахал правой.

     - Вы меня забавите! - пожаловалась Мег Кевин положил палец на кнопку, при нажатии на которую срабатывала камера, потом вспомнил фразу инструкции, предупреждающую о том, что, дернувшись, можно легко отрезать головы тем, кто находится в кадре. «Отрезать головы, - подумал Кевин. - Забавно, однако». Но его губы не растянулись в улыбке. Напротив, по какой-то непонятной причине он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Пробежал и исчез. Кевин чуть поднял камеру. Вот так. Все в кадре. Отлично.

     - Приготовились! Улыбнулись и сказали:

     «Интеркос!» <Intercourse - совокупление (англ).>.

     - Кевин! - возмущенно воскликнула мать.

     Отец расхохотался, и Мег тоже.

     Кевин нажал на кнопку.

     Вспышка, питание на которую поступало от батарейки, залила комнату ослепительно белым светом.

     «Теперь камера моя», - подумал Кевин. Казалось, это мгновение должно было вызвать счастье и радость. Но вместо этого именинник снова почувствовал пробежавший по спине холодок.

     Камера то ли пискнула, то ли зажужжала, короче, дала характерный звук, которым сопровождается появление ее чрева очередного снимка.

     - Дай посмотреть! - закричала Мег.

     - Не торопись, милая, - остановил дочку мистер Дэлевен. - Изображение проявляется не сразу.

     Мег пристально смотрела на серую поверхность, еще не ставшую фотографией. Так женщины при гадании вглядываются в хрустальный шар.

     Вся семья наблюдала проявление фотографии с той же озабоченностью, что и церемонию зарядки камеры: обычная американская семья затаив дыхание ждала, что всего этого выйдет.

     У Кевина напряглись все мышцы. Мальчик не мог понять почему.., но напряглись. И он не мог оторвать глаз от серого квадрата в белой рамке, отмечающей границы кадра.

     - Кажется, я вижу себя! - радостно вскрикнула Мег.

     И тут же добавила:

     - Нет. Это не я. По-моему...

     В напряженном молчании они наблюдали, как серый фон проясняется, точно так же, как, по словам многих, уходит туман хрустального шара гадалки, а ображение становится все более отчетливым.

     Тишину нарушил мистер Дэлевен.

     - Что это? - спросил он всех и себя. - Какая-то шутка?

     Кевин положил камеру на край стола и тоже смотрел, какая получается фотография. Мег, увидев ображение, отступила на шаг. На ее лице застыло удивление. Обернувшись к отцу, девочка задела камеру рукой и сшибла ее на пол.

     Миссис Дэлевен, словно в трансе, не отрывала глаз от фотографии. Звук ударившейся об пол камеры испугал ее. Она вскрикнула и отшатнулась, споткнувшись при этом о ногу Мег и потеряв равновесие. Мистер Дэлевен потянулся к жене, невольно оттолкнув Мег, стоявшую между ними. Он не только поймал миссис Дэлевен, но и сделал это очень элегантно. На мгновение возникло ощущение, что они замерли в танце: рука женщины отброшена назад, спина выгнута. Мужчина же склонился над ней, словно обещал, что защитит и не даст упасть.

     Одиннадцатилетней Мег никто ничего не обещал. Она крепко приложилась животом об угол стола. И могла бы получить серьезную травму, если бы последние полтора года не занималась балетом три раза в неделю. Особым талантом девочка не отличалась, но балет ей нравился, да и укреплял мышцы. Так что живот самортировал удар, как хорошие амортаторы уменьшают тряску на ухабистой дороге. Однако на следующий день на животе появилась черно-синяя полоса. Такие синяки не проходят почти две недели. Сначала становятся лиловыми, затем желтыми, наконец исчезают.., процесс, обратный тому, что идет на полароидной фотографии.

     Ударившись об стол, Мег вскрикнула не только от боли, но и от неожиданности. Огромный торт, который должен был проявиться на первой фотографии, сделанной новой камерой Кевина, соскользнул со стола. Миссис Дэлевен не успела даже начать: «Мег, с тобой все в порядке?» - как остатки торта с чавканьем упали на «Солнце-660», а крем полетел всем на туфли и на плинтус.

     Из-под торта - как перископ - торчал только видоискатель, залепленный шоколадом. И все.

     Счастливого дня рождения, Кевин.

 

***

 

     Тем же вечером сын и отец сидели в гостиной на диване, когда в комнату вошла миссис Дэлевен, размахивая двумя скрепленными листочками бумаги. У Кевина и мистера Дэлевена на коленях лежали раскрытые книги (у отца - «Самые лучшие и умные», у сына - «Перестрелка в Ларедо»), но они не читали, а смотрели на камеру «Солнце-660» и полароидные фотографии. Все они ображали одно и то же.

     Мег сидела перед ними на полу, смотрела взятый напрокат видеофильм. Кевин не знал, какой именно, но догадался, что «ужастик», потому что на экране бегали и кричали люди. Меган обожала такие фильмы. Родители считали, что у нее дурной вкус (мистер Дэлевен особенно часто выражал неудовольствие по поводу «этой гадости»), но сегодня никто не сказал ни слова. Кевин догадался, что восторжествовал принцип: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Родители были готовы на все, лишь бы остановить поток жалоб на ушибленный живот.

     - Вот! - объявила миссис Дэлевен. - Нашла их на дне сумочки, когда перерывала ее по второму разу. - Она протянула листочки, чек магазина «Джи.Си.Пенни» и квитанцию «Мастер кард» мужу. - Первый раз ничего не нашла. Наверное, никто бы не нашел. Таков закон природы.

     Она оглядела мужа и сына.

     - Такое ощущение, будто кто-то убил семейного кота.

     - У нас нет кота, - ответил Кевин.

     - Вы знаете, о чем я. Безобразие, конечно, но мы наверняка все уладим. В «Пенни» нам с радостью обменяют...

     - Я в этом не уверен. - Джон Дэлевен взял камеру, с отвращением посмотрел на нее, только что не фыркнул, и положил на кофейный столик. - Она треснула при ударе об пол. Видишь?

     Миссис Дэлевен мельком взглянула на камеру - Что ж, если не обменяют у «Пенни», обратимся в компанию «Полароид». Там отказа не будет. Я хочу сказать, что дефект не связан с падением. Первая фотография такая же, как и остальные, а Кевин сделал ее до того, как Мег сбросила камеру на пол.

     - Я не нарочно. - Мег даже не повернулась. На экране злобная кукла по имени Чаки преследовала маленького мальчика. Одетая в комбинезон, кукла размахивала ножом.

     - Я знаю, дорогая. Как твой живот?

     - Болит. Думаю, мороженое может помочь. У нас осталось?

     - Наверное, да.

     - Ты не могла бы принести мне немного? - И Мег одарила мать радостной улыбкой.

     - Как бы не так, - ответила миссис Дэлевен. - Возьми сама. И что это за ужасный фильм ты смотришь?

     - «Детская игра», - ответила Меган. - Об ожившей кукле по имени Чаки. Клевый фильм! Миссис Дэлевен была очень недовольна.

     - Куклы не оживают, Мег - вставил отец; твердо и решительно, не терпящим возражений тоном.

     - Чаки ожил. В кино всякое случается. - Девочка подняла с пола пульт, остановила картинку и пошла на кухню за мороженым.

     - Почему ей нравится смотреть это барахло? - В голосе мистера Дэлевена слышалось недоумение.

     - Не знаю, дорогой, - ответила ему жена. Кевин взял со столика «Полароид» и несколько фотографий. Почти дюжину.

     - Я не уверен, что хочу поменять камеру, - неожиданно заявил он.

     Мистер Дэлевен воззрился на сына.

     - Что? Иисус заплакал!

     - Я просто говорю, что, может, мы должны об этом подумать. - Кевин словно оправдывался. - Я хочу сказать, это не фабричный дефект. То есть если бы фотографии получались передержанными.., или недодержанными.., или вовсе без ображения.., это было бы одно. Но у нас совсем другое. Одно и то же ображение, раз за разом. Посмотрите сами! Их словно снимали на улице, хотя камеру дома не выносили!

     - Это чья-то глупая шутка, - заявил отец. - Другого объяснения быть не может. Так что надо поменять эту чертову камеру и забыть о ней!

     - Едва ли, - покачал головой Кевин, - Слишком уж сложно для шутки. Что надо сделать с камерой, чтобы она выдавала одну и ту же фотографию? И еще. Здесь есть психологический момент.

     - Уже и психологический. - Мистер Дэлевен закатил глаза.

     - Да, психологический! - твердо повторил Кевин. - Например, если кто-то дает тебе сигару, которая взрывается при первой затяжке, то он непременно хочет при этом присутствовать, чтобы вдоволь насмеяться, не так ли? Но ведь ты или мама не хотели подшутить надо мной так...

     - Твой отец не шутников. - Миссис Дэлевен могла бы этого и не говорить.

     Мистер Дэлевен смотрел на Кевина осуждающе, плотно сжав губы. Таким взглядом он всегда одаривал Кевина, когда тот «уплывал» в страну воображаемого. Именно в этой стране Кевин чувствовал себя как рыба в воде. А вот у его отца желание мальчика увидеть то, чего нет, вызывало недоумение и полное неприятие. Мистер Дэлевен не понимал, откуда это в Кевине, но мог с уверенностью сказать, что не от него.

     Отец вздохнул и снова посмотрел на камеру. Слева откололся кусочек черного пластика. Тончайшая трещина, с человеческий волос, пересекала линзы. Трещинка исчезала, если поднести видоискатель к глазу и сфотографировать то, что видишь. Только зафиксировать, снять то, что видишь, не удавалось. То, что фотографировалось, лежало на кофейном столике. И еще с десяток дубликатов остались в столовой.

     А запечатлевался некий беженец местного собачьего питомника.

     - Ладно, и что же ты собираешься с ней делать, черт побери? - спросил мистер Дэлевен. - Я прошу тебя, давай рассуждать здраво, Кевин. В чем практическая польза от камеры, которая снова и снова выдает одну и ту же фотографию?

     Но Кевин думал не о практической пользе. То есть в тот момент он ни о чем не думал. Он чувствовал.., и вспоминал. В то мгновение, когда он нажимал на кнопку, одна мысль (она моя) озарила его сознание, точно так же, как вспышка озарила комнату. Мысль эта вызвала столько эмоций, что Кевин до сих пор не мог понять их, но вроде бы доминировали страх и волнение, предчувствие необычного.

     А кроме того, отец всегда стремился рассуждать с позиции здравого смысла. Ему были непонятны интуиция и предчувствия сына или увлеченность дочери куклами-убийцами.

     Мег вернулась с тарелкой, до краев наполненной мороженым, и снова включила фильм. Кто-то пытался поджечь Чаки с помощью факела, но кукла продолжала размахивать ножом.

     - Вы все еще спорите?

     - Мы дискутируем, - поправил дочь мистер Дэлевен и еще плотнее сжал губы.

     - Да, конечно. - Мег уселась на пол, скрестив ноги. - Ты всегда так говоришь.

     - Мег? - Голос Кевина звучал приторно-сладко.

     - Что?

     - Если ты обрушишь столько мороженого на ушибленную селезенку, то этой же ночью умрешь в страшных муках. Возможно, селезенка у тебя и не разорвалась, но...

     Мег показала брату язык и отвернулась к экрану. Мистер Дэлевен все смотрел на сына. Во взгляде отца читались любовь и раздражение.

     - Послушай, Кев, камера твоя. С этим никто не спорит. Ты можешь делать с ней все, что пожелаешь. Но...

     - Папа, а тебя хоть чуть-чуть интересует, почему я поступаю именно так, а не иначе?

     - Нет.

     Теперь уже Кевин закатил глаза. Миссис Дэлевен переводила взгляд с одного на другого, словно зритель, наслаждающийся жарким теннисным поединком. Пожалуй, так оно и было. Год за годом женщина наблюдала, как отец и сын оттачивали друг на друге свое мастерство, и зрелище это до сих пор ей не наскучило. Она лишь задавалась вопросом, когда же до отца и сына дойдет, как же на самом деле они похожи.

     - Так вот, я хочу об этом подумать.

     - Отлично. А я хочу, чтобы ты знал: завтра я могу зайти в «Пенни» и обменять камеру.., если, конечно, ты этого хочешь и они согласятся взять поврежденный товар. Если ты решишь оставить подарок - дело твое. Я умываю руки. - И потер ладони, дабы подчеркнуть свое отношение к упрямству сына.

     - Полагаю, мое мнение никого не интересует, - подала голос Мег.

     - Правильно, - откликнулся Кевин.

     - Разумеется, интересует, Мег, - тут же возразила миссис Дэлевен.

     - Я думаю, что это заколдованная камера. - Мег слала мороженое с ложки. - Я думаю, это Знамение.

     - Какая нелепость! - тут же возмутился мистер Дэлевен.

     - Вот и нет, - стояла на своем Мег - Другого объяснения просто и быть не может. Ты так не думаешь, потому что в это не веришь. Если даже перед тобой возникнет привидение, ты его, папа, просто не заметишь. А ты что скажешь, Кевин?

     Сразу Кевин не ответил, не смог. Сверкнула еще одна вспышка, но не перед глазами, а в голове.

     - Кев? Земля вызывает Кевина.

     - Я думаю, возможно, ты права, - медленно пронес он.

     - О Боже! - Джон Дэлевен встал. - Вот она, месть Фредди и Джейсона <Герои сериалов «Кошмар на улице Вязов» и «Пятница, тринадцатое».>: мой сын думает, что в подаренной ему камере обретается пррак! Я иду спать, но, прежде чем поднимусь наверх, все-таки выслушайте мое мнение: камера, раз за разом выдающая одну и ту же фотографию, да еще такую примитивную, как эта, - очень уж скучное проявление сверхъестественного.

     - Однако... - Кевин пристально вглядывался в фотографии.

     - Я думаю, нам всем пора спать, - вмешалась миссис Дэлевен. - Мег, если ты жаждешь досмотреть до конца этот шедевр кинематографии, то можешь это сделать утром.

     - Но уже самый конец! - воскликнула Мег.

     - Я посижу с ней, а потом мы вместе поднимемся наверх, - пообещал Кевин.

     Пятнадцать минут спустя, когда от злобного Чаки отделались (по крайней мере до следующей серии), брат и сестра разошлись по своим комнатам. Но сразу заснуть Кевину не удалось. Он лежал в кровати и долго еще прислушивался к порывам ветра и шелесту листвы, думая о том, как камера может выдавать одну и ту же фотографию и что сие может означать. И уже почти во сне понял, что решение давно принято: он оставит полароидную камеру «Солнце» у себя, во всяком случае, на какое-то время.

     Эта камера моя, подумал Кевин, повернулся на бок, закрыл глаза и через сорок секунд крепко спал.

 

Глава 2

 

     Среди тиканья и таканья никак не менее пятидесяти тысяч часов, не обращая на них ни малейшего внимания, Реджинальд «Поп» Меррилл с помощью прибора, отдаленно напоминающего офтальмоскоп, просвечивал внутренности полароидной камеры «Солнце-660». Очки Поп сдвинул на лысый череп: вбли он прекрасно видел и без них.

     - Ага, - рек Поп и выключил свет.

     - Значит, вы нашли дефект? - обрадовался стоящий рядом Кевин.

     - Нет. - Поп Меррилл захлопнул крышку над гнездом для кассеты. - Понятия не имею, в чем дело. - И прежде чем Кевин что-то сказал, часы начали отбивать четыре часа, так что не оставалось ничего другого, как помолчать.

     Я должен об этом подумать, сказал Кевин отцу в тот день, когда ему исполнилось пятнадцать лет. Эта фраза удивила их обоих. Кевин с детства не обращал внимания на вещи, и мистер Дэлевен уже убедил себя, что сын никогда думать о них не будет. Как часто родители и дети убеждены в том, что их поведение и образ мышления никогда не менятся, соответственно и их взаимоотношения навсегда останутся такими, как есть... Значит, детство продлится до скончания веков. Фраза «Я должен это обдумать» несла в себе намек на потенциальное менение в их взаимоотношениях.

     Более того, до своего пятнадцатилетия Кевин едва ли не все решения принимал, основываясь на интуиции, а не на логике (и относился к тем счастливчикам, кого интуиция практически никогда не подводила, другими словами, обещал вырасти в такого человека, какой обычно сводит с ума здравомыслящих людей). Именно потому, неожиданно для себя, оказался в положении буриданова осла, не знающего, с какой охапки сена начать трапезу.

     С одной стороны, Кевин мечтал о полароидной камере и получил ее на день рождения. Но, черт побери, он хотел иметь полароидную камеру, которая бы нормально работала.

     С другой стороны, его заинтриговало предположение Мег о том, что камера заколдована и что это проявление сверхъестественного.

     Конечно, у младшей сестры хватало закидонов, но вот дурой Кевин ее не считал и твердо знал, что Мег употребила этот термин не с бухты-барахты, а вполне осознанно. Отец, предпочитавший все выверять согласно логике, пренебрежительно фыркнул, а вот Кевин так поступить не мог.., пока не мог. И еще одно слово пронесла Мег Удивительное, магическое слово. Оно занозой застряло в его мозгу.

     Я думаю, это Знамение.

     Кевина не могло не удивить, что только Мег хватило ума, да и смелости тоже, сказать то, о чем наверняка подумали втайне и они, глядя на странные фотографии, вылетевшие полароидной камеры. Хотя, по правде говоря, ничего странного в этом не было. Религию Дэлевены не жаловали. В церковь на Рождество они ходили раз в три года, когда тетя Хильда проводила рождественскую неделю с ними, а не у других родственников, а также на венчания и похороны, которые случались очень и очень редко, но не более того. Если кто и верил в невидимый мир, так это Меган. Не случайно она не могла оторвать глаз от шагающих трупов, оживших кукол и автомобилей, которые начинали ездить сами по себе и давить не понравившихся им людей.

     Родители Кевина не питали слабости и к оккультным наукам. Они никогда не читали гороскопы в газете, не принимали кометы или падающие звезды за некие знаки от всевышних сил. И если какая-то семейная пара видела на энчиладе <Блинчик кукурузной муки с мясом, сыром и перцем.> лицо Иисуса Христа, то Джон и Мэри Дэлевен - только засохшую энчиладу. Поэтому не стоило удивляться тому, что Кевин, который никогда даже не представлял себе человека на луне, потому что отец и мать не удосужились помечтать с ним об этом, не смог разглядеть нечто сверхъестественное.

     Например, Знамение в полароидной камере, выдававшей одну и ту же фотографию, где бы ни проводилась съемка: в доме, на улице, при ярком солнце или в темном-темном шкафу. Пока Кевину не указала на это сестра. Та самая сестра, которая написала письмо знаменитому хоккеисту и получила цветную глянцевую открытку с автографом, ображающую парня в залитой кровью маске вратаря.

     И теперь Кевин уже не мог не думать о словах сестры. Наверное, зная это свойство человеческой психики, Достоевский, этот умный русский старик, однажды сказал своему брату, когда они оба еще были молодыми умными русскими: «Постарайся ближайшие тридцать секунд не думать о синеглазом полярном медведе».

     Вряд ли кому удастся выполнить подобную просьбу.

     Вот Кевин и проходил два дня с этой занозой в мозгу, пытаясь прочитать иероглифы, которых не было, пытаясь понять, чего же он хочет больше: получить нормальную камеру или засвидетельствовать Знамение. Другими словами, выбирает он «Солнце» или.., человека на Луне.

     К концу второго дня (даже у пятнадцатилетних, явно тяготеющих к логике, на решение дилеммы редко уходит больше недели) Кевин понял, что хочет взять человека на Луне.., хотя бы на испытательный срок.

     К этому решению мальчик пришел на последнем уроке и, когда звонок возвестил о его окончании, подошел к мистеру Бейкеру, учителю, которого уважал более остальных, и спросил, не знает ли он человека, который чинит полароидные камеры.

     - Не просто обычного мастера по камерам, - объяснил Кевин. - Скорее.., ну, вы понимаете.., знающего человека.

     - Философа фотоаппарата? - спросил мистер Бейкер; уважение Кевина к этому учителю в немалой степени основывалось на умении последнего именно таким образом ставить вопрос. - Мага затвора объектива? Алхимика диафрагмы? Муд...

     - Человека, который многое повидал, - уточнил Кевин.

     - Поп Меррилл, - без запинки ответил мистер Бейкер.

     - Кто?

     - Ему принадлежит «Империя обилия».

     - A, тот магазин...

     - Да, - заулыбался мистер Бейкер. - Тот магазин. Если, конечно, ты ищешь мистера Умельца.

     - Наверное, он-то мне и нужен.

     - У него там есть все, что только возможно, - добавил мистер Бейкер, и Кевин не мог с ним не согласиться.

     Хотя он никогда не бывал в магазине, но мимо «Империи обилия» проходил пять, десять, а то и пятнадцать раз в неделю (в таком маленьком городке, как Касл-Рок, мимо всего проходишь не один раз) и заглядывал в витрины. И чего там только не было! Но мать как-то пренебрежительно назвала «Империю обилия» магазином старья, а отец уточнил, что мистер Меррилл заработал деньги, «обдирая летних туристов», поэтому Кевин туда не совался. Если бы речь шла только о «магазине старья», обязательно зашел бы. Но подражать туристам, приезжающим в Касл-Рок каждое лето, и покупать что-то в магазине, где туристов обдирали.., только не это. Не мог же он прийти в школу в блузе и юбке. Туристы могли делать все, что им заблагорассудится (и делали). Они же все сумасшедшие, и вели себя соответственно. Сосуществовать с ними - само собой. Но подражать им? Нет, нет. Только не это.

     - Все, что только возможно, - повторил мистер Бейкер, - и большую часть того, что продается у него в магазине, мистер Меррилл починил сам. Он думает, что бранная им манера поведения, вид чудака, очки на макушке, шутки дурачат людей. Как бы не так! Никого тех, кто его знает, этот Умелец не одурачит. Я думаю, что вообще мало кто считает этого мистера простаком.

     - В каком смысле?

     Мистер Бейкер пожал плечами. Легкая улыбка заиграла у него на губах.

     - Поп.., я хочу сказать, мистер Меррилл.., замешан во многих здешних делах. Уверен, ему будет чем удивить тебя, Кевин.

     Кевина не интересовало, к каким делам приложил руку Поп Меррилл и в чем выражалось его участие в этих делах. На следующий день мальчик мог проскользнуть в «Империю обилия» незамеченным, воспользовавшись действующим в школе правилом, согласно которому все учащиеся могли дважды в месяц пропустить часы, отведенные на самоподготовку.

     - Мне называть его Поп или мистер Меррилл?

     - Я думаю, этот человек убьет любого, кому не исполнилось шестидесяти, если тот назовет его Поп, - без тени улыбки ответил мистер Бейкер.

     И Кевин понял, что мистер Бейкер не шутил.

 

***

 

     - Вы действительно не знаете, в чем дело? - спросил Кевин, когда часы начали успокаиваться.

     Это только в кино часы, как по команде, одновременно отбивают удары и мгновенно замолкают. В магазине Попа Меррилла стояли настоящие часы, и, как догадывался Кевин, у большинства них с точностью было не все в порядке: сказывались возраст и вмешательство мистера Меррилла в тонкий механм. Первые начали бить, когда кварцевые «Сейко» Кевина показали 3.58. Затем к ним присоединялись остальные, громкость нарастала (словно старый грузовик со скрежетом и стонами переходил на вторую передачу). Может, четыре секунды они били, звенели, клацали, куковали все вместе, одновременно, но более чем на четыре секунды синхронного боя их не хватило. И постепенно часы затихли.

     Кевин не мог сказать, почему испытал такое разочарование. А чего он, собственно, ожидал? Неужели рассчитывал, что Поп Меррилл, которого мистер Бейкер назвал философом фотоаппарата и мистером Умельцем, вынет пружину и скажет:

     «Вот она. Та самая штуковина, -за которой всякий раз, когда ты нажимал спуск, на фотографии появлялось ображение собаки. Это собачья пружина, от одной игрушечных собак. Какой-то шутник на сборочном конвейере полароидных камер «Солнце-660» вставил ее в твою камеру».

     Кевин ожидал этого?

     Нет. Но чего-то он ожидал.

     - Не имею ни малейшего представления, в чем тут дело, - весело подмигнул мальчику Поп и потянулся за одной трубок (они стояли в рядок на специальной подставке), начал набивать ее табаком, доставая последний кисета с надписью на искусственной коже: «ОТРАВА». - И не могу разобрать твой «Полароид», знаешь ли.

     - Не можете?

     - Не могу, - чирикнул, как птичка. Поп; сунул большой палец под проволочку, соединяющую линзы очков, дернул, и очки с лысого черепа аккуратно упали на переносицу, скрыв два красных пятна на носу. - Разбираются только старые камеры.

     Из кармана жилетки (естественно, он носил жилетку) Поп выудил спичку и прижал головку к пожелтевшему ногтю большого пальца правой руки. Да, этот человек мог ободрать туристов, даже если одну руку будет держать за спиной (при условии, что не ту руку, которой достает и зажигает спички). Кевин понял это даже в свои пятнадцать лет. У мистера Меррилла был свой шарм, он мог расположить человека к себе.

     - Я говорю про полароидные камеры «Ленд». Не видел этих красавиц?

     - Нет.

     Поп с первой попытки зажег спичку, как, вероятно, и всегда; поднес ее к трубке. И теперь его слова посылали в воздух кольца дыма, которые выглядели очень мило, но пахли отвратительно.

     - Жаль. Выглядели они как старинные камеры, которыми фотографы вроде Мэтью Брейди пользовались в начале века, во всяком случае, до того, как «Кодак» вышел на рынок с камерой-ящичком «Брауни».

     - Что я хочу сказать (Кевин уже понял, что это любимая присказка Попа Меррилла), конечно, ей постарались придать нарядный вид: хромовые пластины, настоящая кожа; но она все равно выглядела старомодной, как те камеры, с помощью которых делались дагерротипы. Когда ты открывал полароидную камеру «Ленд», она раздвигалась, словно меха аккордеона, потому что для фокусировки ображения расстояние между линзами не могло быть меньше полуфута, а то и девяти дюймов. Они выглядели ужасно старомодными в сравнении с «кодаками» конца сороковых и начала пятидесятых годов и выдавали только черно-белые фотографии.

     - Правда? - Кевин не ожидал, что его так заинтересует рассказ Меррилла.

     - Да! - вновь чирикнул Поп, мигнув синими глазками, потому что дым попал под очки. - Что я хочу сказать, люди смеялись над этими камерами точно так же, как смеялись над «жуками-фольксвагенами», когда те впервые поступили в продажу.., но они покупали «полароиды» точно так же, как покупали «ФВ». Потому что «жуки» потребляли мало бензина и ломались не так часто, как американские автомобили, а «полароиды» делали то, чего не могли ни «кодаки», ни «никоны», ни «минолты», ни «лейки».

     - Мгновенные фотографии. Поп улыбнулся.

     - Ну.., не совсем. Что я хочу сказать, там требовалось не просто нажать на кнопку, но и самому вынимать фотографию. Никаких моторчиков не было и в помине, и они не повгивали, как современные «полароиды». И потом, следовало приручить камеру.

     - Приручить?..

     - О да! - радостно чирикнул Поп, словно птичка, нашедшая жирного червяка. - Что я хочу сказать, никакой автоматики в то время не существовало. Ты выдергивал камеры длинную полосу и укладывал ее на столе, а потом отсчитывал по своим часам ровно шестьдесят секунд. Точно шестьдесят. Если меньше, фотография получалась недодержанная, больше - передержанная.

     - Это же надо! - В голосе Кевина слышалось искреннее уважение.

     Не фальшивое, вызванное лишь желанием потрафить старику в надежде, что тот перестанет наконец рассказывать байки и перейдет к делу, то есть вернется от давно забытых моделей, которые в свое время тянули на чудо техники, к его собственной камере, чертовой «Солнце-660», что лежала на верстаке между выпотрошенными часами и чем-то, подозрительно напоминающим искусственный член. Уважение было искренним. Поп это сразу понял и подумал о том, с какой огромной скоростью летит экспресс технического прогресса. У Кевина было такое выражение лица, что можно было подумать, будто ему рассказывают о чем-то очень древнем, вроде деревянных вставных челюстей Джорджа Вашингтона. А речь шла о камере, которую еще тридцать пять лет назад называли уникальной. Но, разумеется, этого мальчика тридцать пять лет назад не было и в помине, ведь еще не проошла встреча того мужчины и той женщины, благодаря которым стало возможно его появление на свет.

     - Что я хочу сказать, каждая фотография состояла двух частей, верхней и нижней, между которыми находилась миниатюрная проявочная лаборатория, - продолжил Поп, сначала медленно, но по мере того, как оживал его собственный интерес к предмету беседы, все увлеченнее и быстрее (хотя мысли о том, кто отец этого мальчика, и какой прок от такого знакомства, и что же неладно с этой камерой, так и не покидали мистера Меррилла). - По прошествии минуты ты разделял эти половинки, снимал верхнюю с нижней, очень осторожно, потому что на нижней был нанесен какой-то липкий состав, который вызывал ожоги при попадании на кожу.

     - Потрясающе! - вырвалось у Кевина. Слушал он с широко раскрытыми глазами, словно рассказывали ему о туалетах типа «сортир на два очка», которые Поп и его приятели (почти всех следовало считать приятелями, потому что друзей в детстве у Попа было мало; возможно, потому, что он готовил себя к обдиранию туристов, а ребята каким-то образом это чувствовали, как слабый запах скунса) воспринимали как само собой разумеющееся.

     Интересная судьба, у «камеры будущего», подумал Поп. Всего тридцать пять лет, а для этого мальчика она ничем не отличается от сортира во дворе.

     - Негатив оставался на столе, а позитив, да, черно-белый, но именно черный и белый, очень четкий, лучше не придумаешь, у тебя в руках. И еще прилагался розовый пузырек размером с большой ластик, которого следовало выдавить какой-то химический реактив с резким запахом и размазать по позитиву. Причем размазать быстро, иначе позитив сворачивался в нечто похожее на рулон туалетной бумаги.

     Кевин расхохотался, сравнение показалось ему чрезвычайно удачным.

     Поп помолчал, разжигая угасшую трубку.

     - Какая в той камере шла химическая реакция, никто не знал, кроме сотрудников компании «Полароид», разумеется, да и то не всех, а самых доверенных. И еще: этот механм ты мог разбирать на части.

     Старик с пренебрежением посмотрел на «Солнце-660» Кевина.

     - И, конечно, они часто ломались, причем в самый неподходящий момент. Однажды пришел ко мне человек с такой камерой, говорит, что она не работает, стонет, мол, теперь придется посылать на фабрику, и пройдет не один месяц, прежде чем ее вернут, и просит посмотреть. «Скорее всего я ничего не смогу сделать, - отвечал я в таких случаях. - В этих камерах разбираются только сотрудники фирмы, но посмотреть, конечно, могу». При этом я знал, что или где-то ослаб винт, или полетела пружина, или кто-то детей засунул в ячейку для кассеты кусок орехового масла.

     Поп Меррилл быстро подмигнул ему ярко-синим птичьим глазом, очень быстро, и Кевин понял, что говорит он о летних туристах.

     - Что я хочу сказать, ситуация складывалась идеальная. Если я мог починить, меня восхваляли до небес. Один раз я положил в карман восемь с половиной долларов, вытащив пару ломтиков картофельных чипсов зазора между кнопкой и пружиной, перемещающей затвор. Так вот, сынок, женщина, что пришла с камерой, еще и поцеловала меня в губы. Да, да, прямо в губы.

     И Кевин за пеленой голубоватого дыма заметил, как вновь прикрылся и открылся синий глаз.

     - А если починить камеру не удавалось, никто не держал на меня зла. Я хочу сказать, посетители с самого начала не верили, что такое возможно. Я оставался их последней надеждой перед тем, как положить камеру в ящик, набитый смятыми газетами, чтобы она не разбилась при пересылке по почте, и отправить ее в Шенектади.

     - Но эта камера... - сказал Поп таким тоном, каким, наверное, все философы, от Афин Золотого века до наших дней, выражали свое отношение к чему-либо абсолютно никчемному. - Она не собирается, сынок, а отливается. Я могу вынуть линзы, если ты меня попросишь. Я уже заглянул в полость, куда вставляют кассету, хотя и знал, что никаких дефектов там не увижу, и не увидел. На этом мои возможности иссякли. Еще могу взять молоток и расколоть ее, но починить? - Он развел руками. - Ничего не выйдет, сэр.

     - Тогда, полагаю, мне придется... - Слова «вернуть ее на фабрику» Кевин пронести не успел, потому что Поп вновь заговорил:

     - Впрочем, думаю, ты и без меня это знал. Я хочу сказать, мальчик ты умный и наверняка разглядел, что корпус литой. Мне кажется, что ты принес камеру не для починки. Ведь ты знал, что я не смогу ее починить с помощью отвертки, даже если бы камера и разбиралась. Думаю, ты просто хочешь спросить, не знаю ли я, что с ней происходит.

     - А вы знаете? - Кевин весь напрягся.

     - Возможно, - невозмутимо ответил Поп Меррилл.

     Он склонился над стопкой фотографий. Их было двадцать восемь, считая ту, что вынул Кевин, дабы объяснить причину своего прихода в «Империю обилия», и ту, что Поп достал сам.

     - Они разложены по порядку?

     - Нет. Примерно. А разве это важно?

     - Думаю, да. Они ведь чуть разные, не так ли? Отличия незначительные, но они есть.

     - Да, - кивнул Кевин. - Я тоже заметил, что некоторые различаются, но...

     - А ты можешь показать мне самую первую? Я, конечно, определю ее и сам, но время - деньги, сынок.

     - Это просто. - Кевин выхватил стопки одну фотографию. - Видите засохший крем? - И ткнул пальцем в маленькое коричневое пятнышко на белой рамочке.

     - Да. - Поп не удостоил пятнышко взглядом, зато всмотрелся в саму фотографию.

     Минуту спустя он выдвинул -под верстака ящик, в который были свалены инструменты. Но в углу стоял какой-то прибор, аккуратно прикрытый бархатным чехлом. Поп достал его, снял чехол. Это оказалось большое увеличительное стекло с выключателем на подставке. Поп положил полароидную фотографию под стекло, щелкнул выключателем. Яркий крут света лег на фотографию.

     - Здорово! - воскликнул Кевин.

     - Да уж, - отозвался Поп. Но Кевин видел, что мастер его больше не слушает: Поп учал фотографию.

     Тот, кто не знал, при каких странных обстоятельствах появилась эта фотография, не понял бы, почему она удостоена такого пристального внимания. Фотография ничем не отличалась от других, сделанных приличной камерой, на хорошей пленке, человеком, которому хватало ума не закрыть пальцем объектив. Четкое, ясное ображение.., и, как обычно на полароидных снимках, абсолютно статичное.

     Фотография, по которой можно опознать и назвать каждый объект, но начисто лишенная внутренней глубины или настроения. В этой бесчувственной одномерности, возможно, не было ничего плохого. Нельзя же назвать плохим прожитый день только потому, что за это время не случилось ничего достойного телевионной хроники. Изображенные на фотографии предметы только присутствовали, словно пустое кресло, или качели во дворе, или автомобиль у тротуара, ничем не отличающийся от любого другого, даже спущенным колесом.

     И все же хватало и одного взгляда на снимок, чтобы понять: что-то не так. Кевин вспомнил ту тревогу, которую почувствовал, когда указывал, кому где встать, перед тем как сфотографировать всех. Вспомнил тот холодок, вновь пробежавший по спине, как только вспышка осветила комнату, и ту мысль: теперь камера моя. Забыть это он не мог, как не забыл бы силуэт увиденного на Луне человека... Кевин смотрел на эти фотографии и понимал, что предчувствовал беду.

     Кажется, дует ветер, очень слабый, но очень холодный, подумал Кевин, взглянув на фотографию.

     И впервые мысль о том, что он столкнулся с чем-то сверхъестественным, что снимки эти - действительно Знамение, уже не просто заинтриговала его. Впервые Кевин пожалел о том, что не сдал камеру в магазин или на фабрику. Теперь камера моя, думал он, нажимая на спуск в первый раз. Но сейчас ему хотелось дать задний ход.

     Я ее боюсь, прнался себе Кевин. До смерти боюсь того, что она делает.

     Мысль эта разозлила мальчика. Он навис над плечом Попа Меррилла, мрачно уставившись в увеличительное стекло и твердо решив, что должен смотреть на фотографии, учать их и ни при каких обстоятельствах не упустить то, что можно на них увидеть. Хотя Кевин и сомневался, что увидит нечто новенькое, потому как достаточно долго уже не отрывал от них глаз.

     А видел он большого черного пса перед белым забором штакетника. Штакетник не мог долго оставаться белым. Он мог быть таковым, только если бы кто-то - в плоском полароидном мире - выкрасил его в белый цвет. Но в это верилось с трудом: уж больно неухоженным выглядел забор. Одни штакетины обломились, другие наклонились.

     Пес сидел на тротуаре перед забором. Спиной к фотографу. Хвост, длинный и пушистый, стелился по земле. Пес обнюхивал штакетник. Вероятно, подумал Кевин, забор служит, как говаривал его отец, «почтовым ящиком», возле которого окрестные собачки поднимают лапку и оставляют загадочные желтые послания, прежде чем двинуться дальше.

     Кевину показалось, что пес бездомный. Шерсть длинная, спутанная. Одно ухо порвано в жестокой драке. Тень длинная, падающая на заросшую сорняками траву за забором. Кевин решил, что фотография сделана или вскоре после восхода солнца, или незадолго до заката. Понять, как стоял фотограф (какой фотограф!), лицом на запад или на восток, не представлялось возможным.

     На лужайке, слева от собаки, лежало что-то напоминающее детский красный резиновый мячик. За забором, среди травы.

     И все.

     - Ты что-нибудь узнаешь? - спросил Поп, водя увеличительную лупу взад-вперед над фотографией.

     Вот задние лапы собаки увеличились до размеров холмов, покрытых черной растительностью. Вот три или четыре штакетины превратились в телеграфные столбы. Внезапно красное пятно в траве превратилось в детский мячик (правда, под увеличительным стеклом он раздулся до футбольного мяча): Кевин различал даже пупырышки на его поверхности. Короче, что-то новое увеличительное стекло все-таки показало, а чуть позже Кевин и сам это уловил. Но позже.

     - Конечно, нет, - ответил Кевин. - Почему вдруг, мистер Меррилл?

     - Потому что здесь ображены вещи, - терпеливо пояснил Поп.

     Его лупа продолжила медленное движение по фотографии. Кевину вспомнился кадр фильма: луч прожектора, установленного на вертолете, ищет сбежавших заключенных.

     - Собака, тротуар, забор штакетника, который надо покрасить или снести, лужайка, требующая ухода. О тротуаре многого не скажешь. Дома нет, даже фундамент не виден, но я имею в виду собаку. Ты ее не узнаешь?

     - Нет.

     - А забор?

     - Нет.

     - А красный резиновый мяч? Что скажешь насчет него?

     - Ничего.., но вы так на меня смотрите, словно я должен что-то сказать.

     - Во всяком случае, можешь, - кивнул Поп. - У тебя в детстве не было такого мяча?

     - Кажется, нет. Не помню.

     - Ты говорил, у тебя есть сестра.

     - Меган.

     - У нее не было такого мяча?

     - Вроде бы нет. Я не обращал внимания на ее игрушки. Хотя, кажется, красный мяч у нее все-таки был, но более темный.

     - Ясно. А это не ваша лужайка?

     - Господи, да нет же! - В голосе Кевина прозвучала обида: он и отец холили и лелеяли лужайку у дома, и она оставалась густо-зеленой до середины октября. - К тому же забор у нас не штакетника. «А если бы и был штакетника, - подумал он, - то не пребывал бы в таком непотребном виде».

     Поп выключил свет, надел на увеличительное стекло чехол, осторожно поставил его в ящик. И пристально посмотрел на Кевина. Трубку мистер Меррилл давно отложил в сторону, так что дым более не скрывал его глаза. Они уже не подмигивали, а буравили мальчика.

     - Ну что же, может быть, здесь ображен ваш дом до того, как вы въехали в него. Как по-твоему? Лет десять назад...

     - Но десять лет назад мы уже в нем жили. - Кевин не понимал, куда клонит Поп.

     - Тогда двадцать. Тридцать. Ты обратил внимание на наклон земли? Вроде бы она чуть поднимается.

     - Наша лужайка перед домом... - Кевин глубоко задумался и покачал головой. - Нет, она плоская. Скорее, чуть опускается к дому. Наверное, поэтому весной в подвале иногда скапливается вода.

     - Наверное, и поэтому. А как насчет лужайки за домом?

     - Там нет тротуара. А по боковым сторонам... - У Кевина перехватило дыхание. - Вы пытаетесь выяснить, не фотографирует ли моя камера прошлое?

     Вот когда он впервые по-настоящему испугался. Потрогал языком небо и почувствовал металлический привкус.

     - Пока я просто задаю вопросы. - Поп забарабанил пальцами по фотографиям, а когда заговорил, то обращался скорее к себе, чем к Кевину. - На удивление странные происшествия случаются время от времени с двумя обретениями человечества, которые давно уже вошли в наш быт. Я не говорю, что они действительно случаются. В противном случае очень многих придется назвать лгунами и махинаторами.

     - Какими обретениями?

     - Я про магнитофоны и полароидные камеры. - Поп по-прежнему говорил то ли сам с собой, то ли с фотографиями, а Кевина в «Империи обилия» словно и не было. - Например, магнитофоны. Ты знаешь, сколько людей утверждают, что записывали голоса мертвых на свои магнитофоны?

     - Нет. - Кевин не ожидал, что голос у него внезапно сядет, но голос сел, и по каким-то причинам стало не хватать воздуха.

     - Я тоже. - Поп рассеянно водил пальцем по фотографиям.

     Кевин вдруг испугался, что этот большой неуклюжий палец скинет фотографии на пол; но нет, снимки едва вздрагивали под его прикосновениями.

     «Заколдована», - вновь подумал Кевин, и по телу снова пробежала дрожь. Настоящая дрожь. Слава Богу, Поп этого не видел.

     - Есть даже особый прием, которым они пользуются.

     - Кто? - спросил Кевин.

     - Кто? Если б я знал. Некоторые них называют себя пси-инвестигейтерами, другие - вопрошателями духов, но в основном, я думаю, они валяют дурака, как те, кто балуется на вечеринках ведьмиными досками.

     И Поп вновь пристально посмотрел на Кевина, словно заново оценивая его.

     - У тебя есть ведьмина доска, сынок?

     - Нет.

     - Ты когда-нибудь имел с ней дело?

     - Нет.

     - И не имей. Опасная штука, знаешь. Кевин не решился сказать старику, что понятия не имеет, о какой ведьминой доске идет речь.

     - Короче, они включают магнитофон в пустой комнате. Дом должен быть старый, как говорится, с историей. Ты понимаешь, что такое дом с историей?

     - Догадываюсь.., в котором живут привидения? - предположил Кевин и почувствовал, что немного вспотел, как на уроках алгебры, когда миссис Уиттейкер объявляет результаты контрольной.

     - Можно сказать, что да. Эти.., люди.., им особенно нравятся дома, в истории которых есть насилие, но им сгодятся и обычные истории. Короче, они оставляют включенный магнитофон в пустой комнате, насколько мне вестно, всегда ночью, обязательно захватывая полночь. На следующий день прослушивают пленку.

     - Записанную в пустой комнате?

     - И иногда на ней звучат голоса, - промурлыкал Поп.

     Кевина снова пробрала дрожь.

     - Настоящие голоса?

     - Обычно это игра воображения. - Поп поморщился. - Но раз или два люди, которым я доверяю, говорили, что слышали настоящие голоса.

     - А вы сами их слышали?

     - Однажды, - коротко ответил Поп и долго молчал; Кевин уже отчаялся что-нибудь услышать, когда старик продолжил:

     - Одно слово. Четкое, как удар колокола. Дважды записанное в ванной пустого дома. Мужчина убил там жену в 1946 году.

     - Какое слово? - спросил Кевин в полной уверенности, что ответа не получит. Но не спросить не мог.

     Однако Поп ответил.

     - Раковина.

     - Раковина? - Кевин был в недоумении.

     - Да...

     - Но это ничего не значащее слово.

     - Возможно, что-то оно и значит, если учесть следующее: мужчина перерезал ей горло и держал голову над раковиной, чтобы кровь не пачкала пол.

     - О Боже!

     - Вот-вот.

     - Неужели так и было? Поп не удосужился ответить.

     - А может, пленку подделали?

     - Это тоже подделка? - Поп указал на полароидные фотографии.

     - Господи!

     - Теперь «полароиды», - по-деловому продолжил Поп, словно писатель, закончивший одну главу и начав следующую фразой: «А тем временем, в другой части леса...» - Я видел фотографии с ображениями людей, а эти люди клянутся, что в момент съемки находились в другом месте. Одну такую фотографию, знаменитую, сделала женщина в Англии. Сняла охотников на лис, под вечер возвращающихся домой. Они видны все, человек двадцать, идущие по маленькому деревянному мосту. Первые охотники уже миновали мост. В правой части фотографии, у самой дороги, стоит женщина в длинном платье и шляпке с вуалью, которая не позволяет увидеть лицо. На груди у нее медальон или часы, в руке книжка.

     Когда снимок проявился, женщина-фотограф очень разволновалась. Ведь она хотела сфотографировать охотников на лис, и никого больше. Кроме них, никого около моста не было. А на фотографии появилась эта женщина. Если же приглядеться, то видно, что сквозь ее силуэт проглядывают деревья.

     «Он это все выдумывает, вешает мне лапшу на уши, а когда я уйду, посмеется надо мной», - думал Кевин, зная при этом, что Поп Меррилл не таких.

     - Женщина-фотограф приехала погостить в один больших английских особняков, которые часто показывают в образовательных телепрограммах, и когда показала там свою фотографию, хозяин дома лишился чувств. Вот это могли и приврать. Скорее всего приврали. Похоже на выдумку, не так ли? Но я видел статью, проиллюстрированную этой фотографией и портретом прабабушки хозяина дома. Судя по всему, женщина одна и та же. Хотя точно сказать нельзя: вуаль скрывала лицо. Лично мне показалось, что женщина одна и та же.

     - А это не мошенничество? - выдохнул Кевин.

     - Возможно, - безразлично пожал плечами Поп. - Людям свойственны всякие глупости. Взять вот моего племянника, Эйса. Отсиживает четыре года в Шоушенке. Залез в «Веселого тигра».

     По глупости. А шериф Пэнгборн упрятал его в тюрьму. Хотя парень заслуживал разве что хорошей выволочки.

     Кевин, проявив несвойственную своему возрасту мудрость, промолчал.

     - Когда прраки показываются на фотографиях, во всяком случае, люди заявляют, что на фотографии присутствуют прраки, в девяноста девяти случаях ста это «полароиды». И почти всегда такие снимки делаются случайно. А вот фотографии с летающими тарелками и чудовищем Лох-Несс - скорее всего подделки, готовленные в фотолаборатории.

     И мистер Меррилл в третий раз подмигнул Кевину, как бы говоря: ну до чего же глупы эти беспринципные фотографы, имеющие в своем распоряжении отлично оборудованные лаборатории.

     Кевин хотел было спросить Попа, а какие глупости проделываются с ведьмиными досками, но в последний момент предпочел не раскрывать рта. И похоже, поступил правильно.

     - Вот почему я и спрашивал, не увидел ли ты чего знакомого на этих полароидных фотографиях.

     - Не увидел, - с жаром ответил Кевин и испугался, что Поп решит, будто он врет; на этом всегда ловила его мать: он слишком горячо гнул свое.

     - Понятно. - Поп, однако, так легко поверил ему, что Кевин даже чуть не обиделся.

     - Так что? - Кевин нарушил тиканье и таканье. - Поставим на этом точку, да?

     - Может, и нет. Что я хочу сказать, у меня возникли кое-какие идеи. Можешь сделать еще несколько фотографий этой камерой?

     - А какой смысл? Они же одинаковые.

     - В том-то все и дело. Не одинаковые.

     Кевин открыл рот, закрыл.

     - Из них вроде бы даже складывается фильм. - И, заметив умление в глазах Кевина, Поп торопливо добавил:

     - Маленький фрагмент.

     - И сколько мне сделать фотографий?

     - Сколько у нас уже есть? Двадцать восемь, не так ли?

     - Да, думаю, что да.

     - Еще тридцать, - рек Поп после короткого раздумья.

     - Зачем?

     - Не хочу говорить. Во всяком случае, пока. - Он вытащил кошелек, достал десятку, помялся, с неохотой добавил еще две долларовые купюры. - Пожалуй, половину расходов это покроет.

     «Да, покроет», - подумал Кевин.

     - Если тебя действительно интересует, что за фокус выделывает эта камера, ты внесешь остальную сумму, не так ли? - Глаза Попа поблескивали, как у старого любопытного кота.

     Кевин понимал, что Поп не просто ждет его согласия: Поп Мерилл и представить себе не мог, что парень откажется. «Если я скажу «нет», - подумал Кевин, - он просто меня не услышит. Скажет: «Ну вот мы и договорились», - и я окажусь на тротуаре с его деньгами в кармане, хочу я того или нет».

     Деньги у Кевина были: полученные на день рождения.

     И все-таки не следовало забывать о пробегавшем по спине холодке. О том холодке, которым веяло с этих фотографий, несмотря на их обманчиво гладкую, блестящую поверхность. Он чувствовал этот холодок, хотя фотографии, казалось, твердили обратное: «Мы всего лишь «полароиды», и, по причинам, которые мы не можем высказать и тем более объяснить, мы показываем только статические ображения». Но холодок-то был. Откуда?

     Кевин все мялся, а ярко-синие глаза за стеклами без оправы оценивающе оглядывали его. «Я не собираюсь спрашивать, человек ты или мышь, - читалось в глазах Попа Меррилла. - Тебе пятнадцать лет, и, что я хочу сказать, в пятнадцать ты еще, конечно, не мужчина, но уже староват быть мышью, мы оба это знаем. И потом, ты ведь не Чужак: ты города, так же, как и я».

     - Конечно. - Легкость, прозвучавшая в голосе, не обманула ни одного них. - Пленку я куплю сегодня, а фотографии принесу завтра после школы.

     - Нет.

     - Завтра вы не работаете?

     - Дело не в этом, - ответил Поп, и потому, что он тоже был города, Кевин терпеливо ждал продолжения. - Ты собрался отснять все фотографии разом, не так ли?

     - Да. - Кевин, правда, об этом не думал, но полагал, что по-другому и быть не должно.

     - Мне кажется, это не лучший вариант, - покачал головой Поп. - Где ты будешь снимать - не важно, главное - когда. Дай-ка поразмыслить.

     Поп подумал, а затем расписал на листке время каждого снимка. Листок Кевин сунул в карман.

     - Вот так! - Поп потер руки. - Значит, увидимся.., через три дня?

     - Да... Похоже на то.

     - Держу пари, в понедельник ты будешь тихонько ждать окончания занятий, ничем не выражая своего нетерпения. - Поп в четвертый раз подмигнул Кевину. - Я хочу сказать, твои друзья не увидят, что ты идешь сюда, и не увяжутся за тобой.

     Кевин покраснел и начал собирать «полароиды» с верстака, чтобы чем-то заняться.

     - Я... - начал было он, но понял, что протест прозвучит неубедительно, и замолчал, уставившись на одну фотографий.

     - Что? - спросил Поп с тревогой в голосе, но Кевин его не услышал. - Такое ощущение, что теперь и ты, сынок, увидел пррак.

     - Нет, - покачал головой Кевин. - Не пррак. Я увидел того, кто сделал эту фотографию. Настоящего фотографа.

     - Что ты такое говоришь?

     Кевин указал на тень.

     Он, отец, мать, Мег и даже мистер Меррилл, похоже, принимали ее за тень дерева, которое не попало в кадр. Но тень была не от дерева. Теперь Кевин ни на йоту в этом не сомневался.

     - Не понимаю, куда ты клонишь, - вырвалось у Попа.

     Но Кевин знал, что старику многое понятно.

     - Посмотрите на тень собаки, - показал Кевин. - А теперь взгляните сюда. - Он ткнул пальцем в левую часть фотографии. - На фотографии солнце либо встает, либо садится. Поэтому все тени длинные, и трудно понять, кто их отбрасывает. Но я сейчас взглянул на эту тень, и мне словно открылась истина.

     - Какая истина, сынок? - Поп потянулся к ящику, наверное, чтобы вновь достать увеличительное стекло, но.., лупа не понадобилась. Истина открылась и ему.

     - Это тень мужчины, не так ли? - спросил Поп. - Чтоб мне попасть в ад, если это не тень мужчины!

     - Или женщины. Точно не определить. Это ноги. Я уверен, что ноги, но принадлежать они могут и женщине в джинсах. Или даже подростку. С такой длинной тенью...

     - Да, точно не определишь.

     - Это тень фотографа, не так ли?

     - Да.

     - Но эта тень не моя, - продолжил Кевин. - фотография сделана моей камерой.., как и остальные.., но фотографировал не я. Тогда кто, мистер Меррилл? Кто?

     - Зови меня Поп, - рассеянно ответил старик, глядя на тень: Кевин аж зарделся от гордости.

     И в этот самый момент часы решили, что пора отметить прошедшие полчаса.

 

Глава 3

 

     Листья начали менять цвет, когда Кевин снова пришел в «Империю обилия». А он сам уже свыкся с тем, что ему пятнадцать.

     Но вот к заколдованной камере привыкнуть он никак не мог, и это его отнюдь не радовало. Фотографии Кевин отснял точно по графику, составленному Попом, и к концу работы понял, или, во всяком случае, считал, что понял, почему Поп хотел, чтобы они были сделаны с определенными интервалами: первые десять фотографий через час, затем перерыв, чтобы камера отдохнула, вторые десять - через два, третьи - через три часа. Последние фотографии Кевин отснял в школе. И кое-что заметил. Нечто такое, чего в начале не мог увидеть. Особенно ясно это кое-что проявилось на трех последних снимках. Они так испугали его, что Кевин решил - еще до того, как отправился в «Империю обилия», - обязательно бавиться от «Солнца-660». Не обменять ее, этого он совсем не хотел. Выпускать камеру своих рук и терять над ней контроль? Нет, такого Кевин допустить не мог.

     Теперь камера моя, подумал он, первый раз нажимая на спуск, и мысль эта вновь и вновь возвращалась, несмотря на то, что она не соответствовала действительности. Если бы камера была его, то выдавала бы одну и ту же фотографию - черного пса на фоне белого штакетника, - лишь когда на спуск нажимал он, Кевин. Но такого не происходило. Какая бы там магия ни заключалась в камере, повелевал ею не только Кевин. Такие же (ну почти такие же) фотографии получались и у отца, и у Мег, когда Кевин, точно выдерживая предложенный Попом график, дал ей пару раз нажать на спуск.

     - Ты пронумеровал их, как я просил?

     - Да, от одного до пятидесяти восьми. - Кевин показал Попу аккуратные кружочки с цифрой внутри в левом нижнем углу. - Но я не знаю, так ли это все необходимо. Я решил бавиться от камеры.

     - Избавиться? Вроде бы в прошлый раз таких мыслей у тебя не было.

     - Пожалуй, не было. Но теперь я хочу разбить ее кувалдой.

     Проницательные синие глазки Попа впились в мальчика.

     - Так, значит?

     - Да. - Кевин не отвел взгляда. - Несколько дней назад я бы снисходительно рассмеялся над подобным решением, но теперь мне не до смеха. Я думаю, эта штука опасна.

     - Вполне вероятно, что ты прав. Можешь прикрутить к ней динамитную шашку и разорвать ее к чертовой матери. Я хочу сказать, камера твоя. Но почему бы не повременить? Мне хочется кое-что сделать с этими фотографиями. Тебе, возможно, будет интересно.

     - Что?

     - Пока не хочу говорить, вдруг ничего не выйдет. Но к концу недели все будет сделано, и я думаю, что тогда тебе будет проще решить, как поступить с камерой.

     - Я уже решил. - ответил Кевин и постучал пальцем по двум последним фотографиям.

     - А как быть с этим? - спросил Поп. - Я рассмотрел снимки под увеличительным стеклом и чувствую: должен узнать, что это. Все равно что слово, которое вертится на кончике языка, но никак не вспоминается.

     - Полагаю, я могу подождать до пятницы, - согласился Кевин, не отвечая на последний вопрос старика. - Но дольше я ждать не хочу.

     - Боишься?

     - Да, - честно прнался Кевин. - Боюсь.

     - Ты сказал своим старикам?

     - Нет, разумеется, нет.

     - Может, тебе захочется сказать? Захочешь сказать отцу, вот что я имею в виду. Подумай об этом, пока я сделаю то, что хочу сделать.

     - Что бы вы ни задумали, в пятницу я намерен разбить эту камеру кувалдой моего отца. Мне больше не нужна камера. Ни «Полароид», ни какая-либо другая.

     - Где она сейчас?

     - В шкафу. Там она и останется до пятницы.

     - В пятницу приходи в магазин. «Солнце» принеси с собой. Мы посмотрим, что вышло моей идеи, а если желание разбить камеру у тебя останется, я сам дам тебе кувалду. Бесплатно. И колоду для колки дров, чтобы тебе было куда положить камеру.

     - Договорились, - улыбнулся Кевин.

     - Но что ты скажешь об этом родителям?

     - Еще думаю. Не стоит их тревожить. - Кевин с любопытством взглянул на Попа. - Почему вы считаете, что я захочу рассказать об этом отцу?

     - Если ты разобьешь свою камеру, отец разозлится на тебя. Это, наверное, и не так страшно, но он может подумать, что ты просто глуп. Или трусишка, вроде старой девы, которая звонит в полицию при каждом скрипе половицы, вот что я хочу сказать.

     Кевин чуть покраснел, вспомнив, как разозлился отец, услышав, будто камера заколдована. И вздохнул. Этот аспект он как-то не продумал, но теперь, когда разговор принял такой оборот.., ему не оставалось ничего другого, как прнать правоту Попа. Если отец просто разозлится, Кевин это переживет. А вот если подумает, что его парень трус, или дурак, или то и другое.., это сына Джона Дэлевена никак не устраивало.

     Поп пристально смотрел на Кевина, читая его мысли столь же легко, как любой может прочесть газетные заголовки.

     - Отец может встретиться с тобой здесь в пятницу, часа в четыре?

     - Исключено, - покачал головой Кевин. - Он работает в Портленде. И возвращается домой не раньше шести.

     - Если хочешь, я позвоню, - предложил Поп. - Джон придет сюда, если я попрошу. У Кевина широко раскрылись глаза.

     - Да, мы знаем друг друга. - Поп сухо улыбнулся. - Давно. Он предпочитает об этом не распространяться, о знакомстве со мной, так же как и ты, и я это понимаю. Но что я хочу сказать, я знаком с твоим отцом. Как и со многими людьми в этом городе. Ты бы удивился, сынок, если бы я тебе их перечислил.

     - Как вы познакомились?

     - Однажды оказал ему услугу. - Поп чиркнул о ноготь спичкой, укрывшись от Кевина за облаком дыма.

     - Какую услугу?

     - А вот это касается только его и меня. Как вот это дело... - он указал на стопку фотографий, - касается только меня и тебя. Вот что я хочу сказать.

     - Ну.., конечно.., пожалуй. Должен я ему что-нибудь говорить?

     - Нет! - чирикнул Поп. - Я позабочусь обо всем.

     Выходя магазина, Кевин Дэлевен знал только одно: он хотел, чтобы все это закончилось раз и навсегда.

 

***

 

     Поп еще минут пять сидел, глубоко задумавшись. Он вынул трубку о рта, забарабанил пальцами по столу. Табачный дым рассеялся, и Кевин бы увидел, что глаза у мистера Меррилла сейчас холодные, как декабрьский ветер.

     Резким движением Поп снял с рычага телефонную трубку, позвонил в магазин фото- и видеотоваров в Льюистоне. Задал два вопроса. На оба получил положительные ответы. И вновь начал выстукивать пальцами барабанную дробь. Возможно, по отношению к мальчику он собирался поступить несправедливо, но Кевин приоткрыл завесу над тем, чего не только не понимал, но и не хотел понять.

     Так или иначе. Поп не мог позволить мальчику сделать то, что тот задумал. Правда, мистер Умелец еще не решил, чего, собственно, хочет он сам, но все равно следовало заранее подготовиться к различным вариантам развития событий.

     Подготовка еще никому не вредила.

     Он барабанил пальцами по столу и гадал, что же увидел мальчик на фотографиях. Мальчик, вероятно, думал, будто Поп это знает или может знать, но Поп не имел ни малейшего представления, о чем идет речь. Мальчик мог сказать ему в пятницу. А мог и не сделать этого. Но если мальчик не скажет, то наверняка проговорится его отец, которому Поп в свое время одолжил приличную сумму, чтобы тот мог поставить деньги на исход плей-офф. Мистер Дэлевен поставил не на ту команду, но жена об этом так и не узнала.

     Понятно, что отцам далеко не все вестно о своих сыновьях, после того как им исполняется пятнадцать. Поп, однако, помнил, что Кевину только-только исполнилось пятнадцать, так что его отец знал о нем почти все или.., мог выяснить.

     Он улыбнулся и продолжал барабанить по столу до тех пор, пока все часы не начали отбивать пять часов.

 

Глава 4

 

     В пятницу, в два часа дня. Поп Меррилл перевер. Сунул табличку, что висела у него на двери, с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО», сел за руль «шевроле» выпуска 1959 года. Машина поддерживалась в идеальном состоянии, и совершенно бесплатно, заботами Сонни Джекетта, который заведовал станцией технического обслуживания «Тексако» (и все благодаря небольшому займу, который Поп выдал Сонни в 1969 году и тем самым уберег его от крупных неприятностей. Причем Сонни, как и многие другие жители Кастл-Рока, и под страхом смерти не прнался бы, что знаком с Попом, а уж тем более в том, что брал у него в долг).

     Поп направился в Льюистон. Город этот он ненавидел, потому что все улицы там, за исключением двух или трех, были с односторонним движением. И в этот раз, как и всегда. Поп, следуя указателям, рядно покружил по городу. Наконец припарковал машину, причем не так уж блко от магазина, и остаток пути прошел пешком - высокий худощавый мужчина в брюках цвета хаки с отглаженными стрелками и в синей рубашке, застегнутой на все пуговицы.

     Витрину магазина кино- и видеотоваров украшала карикатура, на которой человек вконец запутался в рулонах кинопленки. Надпись под карикатурой гласила: «УСТАЛИ БОРОТЬСЯ? МЫ ПЕРЕСНИМЕМ ВАШИ 8-МИЛЛИМЕТРОВЫЕ ФИЛЬМЫ (И ДАЖЕ ФОТОГРАФИИ!) НА ВИДЕОПЛЕНКУ!»

     «Еще одно чертово обретение, - подумал Поп, открывая дверь и входя в магазин. - Только его миру и не хватало!»

     Но мистер Меррилл относился к тому типу людей, которые не считали зазорным воспользоваться тем, что осуждали, если это что-то могло принести выгоду. Он бросил несколько слов продавцу, и тот сразу вызвал хозяина магазина. Они знали друг друга много лет (некоторые остряки говорили, что, возможно, с тех пор, как Одиссей отправился в свое плавание). Хозяин магазина пригласил Попа в свой кабинет - где они пропустили по рюмочке.

     - Странный подбор фотографий, - заметил хозяин магазина.

     - Знаю.

     - А на видео они выглядят еще более странными.

     - Другого я и не ожидал, - невозмутимо констатировал Поп.

     - Это все, что ты можешь сказать?

     - Да.

     - Тогда катись к черту, - фыркнул хозяин магазина, и они по-стариковски похихикали.

     Поп ушел через двадцать минут с видеокассетой и новенькой полароидной камерой «Солнце-660» в нераспечатанной коробке.

     Он позвонил Кевину домой и не удивился, услышав в трубке голос его отца.

     - Если ты дуришь голову моему мальчику, я тебя убью, старая змея, - без преамбулы прорычал Джон Дэлевен.

     Поп услышал и умленно-обиженный возглас Кевина: «Папа!»

     Губы Попа искривились, обнажив зубы, кривые, все в камне, желтые от табака, зато свои, а не искусственные. Если бы Кевин увидел его в этот момент, то был бы очень удивлен: вряд ли он узнал бы в мистере Меррилле доброго мага объектива.

     - Значит, так, Джон. Я лишь пытался помочь твоему мальчику с его камерой. Ничего больше. - Поп помолчал. - Точно так же, как когда-то помог тебе, когда ты очень уж уверовал в силу одной баскетбольной команды, вот что я хочу сказать.

     Оглушающая тишина в трубке подсказала ему. Джон Дэлевен тоже мог многое сказать по этому поводу, но находившийся рядом Кевин успешно выступал в роли кляпа.

     - Твой сын ничего об этом не знает. - Неприятная улыбка Попа стала шире. - Сказал, что это не его дело. Я бы даже не вспомнил о той ставке, если бы знал другой способ привести тебя сюда, вот что я хочу сказать. Ты должен кое-что увидеть, Джон, иначе ты не поймешь, почему мальчик хочет расколотить камеру, которую ты ему купил...

     - Расколотить?!

     - ..и почему я думаю, что это чертовски хорошая идея. Так ты придешь с ним или нет?

     - Я же не в Портленде, черт побери!

     - На табличку «ЗАКРЫТО» внимание не обращайте. - Тон Попа ясно указывал, что он привык добиваться желаемого и не собирался менять установившегося порядка. - Просто постучите.

     - Кто подсказал мальчику твое имя, Меррилл?

     - Я его не спрашивал, - отчеканил Поп, а затем добавил, обращаясь уже к тикающим часам и стопкам старых журналов:

     - Я только знаю, что он пришел. Как приходили и еще придут другие.

 

***

 

     Дожидаясь Джона и Кевина Дэлевенов, Поп достал коробки «Солнце-660», а коробку упрятал на самое дно корзинки для мусора, что стояла у него под верстаком. Не спеша осмотрел камеру, зарядил прилагающейся пробной кассетой на четыре фотографии, открыв объектив. Слева от серебристого зигзага-молнии, выдавленного на корпусе, вспыхнула красная лампочка, погасла и начала мигать зеленая. Поп не удивился, почувствовав неодолимое желание на этом остановиться. «Бог ненавидит трусов», - напомнил он себе и нажал на спуск.

     «Империю обилия» залило море нестерпимо яркого белого света. Камера зажужжала и выплюнула гюлароидную фотографию. Поп смотрел на нее так же зачарованно, как и клан Дэлевенов, ожидая проявления первого снимка, сделанного Кевином.

     Старик Меррилл говорил себе, что эта камера совсем другая, самая что ни на есть обычная, но у него все мышцы свело от напряженного ожидания. И если бы сейчас скрипнула половица. Поп наверняка бы вскрикнул.

     Но половица не скрипнула, процесс проявления закончился, и на фотографии проявилось то, что и должно было проявиться: часы собранные, часы разобранные, тостеры, стопки старых журналов, перевязанные бечевкой, лампы под ужасными абажурами, оценить которые могли только англичанки высших сословий, полки с книжками в бумажной обложке (по шесть штук за доллар) с названиями вроде «Черноволосая прелестница» или «Жар плоти», а на втором плане - пыльная витрина. На ней даже читались буквы «ИМПЕР...». Остальное заслоняло бюро.

     Никакой зловещей фигуры над могилой, никакой кровожадной куклы в комбинезоне, размахивающей ножом.

     И только сейчас, глядя на пробную фотографию, Поп понял, насколько эта история задела его за живое.

     Он вздохнул, бросил снимок в корзинку для мусора, выдвинул ящик с инструментами и достал маленький молоток. Крепко ухватил камеру левой рукой, ударил по ней молотком. Не со всей силы, да этого и не требовалось. На века срабатывали вещи в прошлом. Теперь же чудеса современной науки: синтетические материалы, новые сплавы, полимеры - Бог знает что! Как ни назови, все одно - сопли. Вот какие материалы нынче стали самыми ходовыми. И не требовалось больших усилий, чтобы разбить камеру, сделанную соплей.

     Зазвенели линзы, полетели осколки пластика. Вот тут Поп прадумался. С какой стороны отлетел кусок на камере Кевина: с правой или с левой? Он нахмурился. Вроде бы с левой. Но Дэлевены едва ли об этом вспомнят, едва ли что заметят. Однако Поп никогда не надеялся на авось. Лучше заранее подготовиться ко всем неожиданностям.

     Целесообразнее.

     Он убрал молоток, маленькой щеточкой смел осколки стекла и пластика со стола на пол. Положил щеточку в ящик, достал разметочный карандаш и остро заточенный нож прочной стали. Карандашом обвел тот участок, что откололся от корпуса камеры, которую задела Мег, затем ножом прорезал по контуру глубокую канавку. Убрал нож и скинул новую камеру с верстака, полагая добиться того же результата, что и Мег; к тому же он ослабил пластик в нужном месте.

     Все прошло как по писаному. Поп еще раз осмотрел камеру, у которой к разбитым линзам добавилась дыра в корпусе, и засунул ее под верстак.

     Теперь оставалось лишь ждать прибытия Дэлевенов. Поп взял видеокассету, поднялся в свою квартирку над магазином и положил ее на видеомагнитофон, который купил, чтобы редка смотреть порнофильмы, сел в кресло и раскрыл газету. Авиакатастрофа в Пакистане. Сто тридцать убитых. «Эти идиоты постоянно гибнут, - подумал Поп, - но оно и к лучшему. Чего плодить нищету». Он заглянул в спортивный раздел, чтобы узнать, как дела у «Ред соке». Похоже, они сохраняли шансы на победу.

 

Глава 5

 

     - О чем вы говорили? - спросил Кевин. В доме они были вдвоем: Мег ушла в балетный класс, миссис Дэлевен играла в бридж с подругами. Обычно она возвращалась не раньше пяти часов, с большой пиццей и последними светскими новостями: кто с кем развелся, а кто только собирался развестись.

     - Не твое дело, - резко ответил мистер Дэлевен.

     День выдался прохладным. Поэтому мистер Дэлевен стал искать куртку. Но вдруг повернулся к сыну, который стоял в дверях уже в куртке и с полароидной камерой «Солнце-660» в руке.

     - Ладно, недоговоренностей между нами никогда не было. Думаю, незачем выходить на эту тропу. Ты знаешь, что я имею в виду.

     - Да, - ответил Кевин, подумав: «Я точно знаю, о чем ты говоришь, вот что я хочу сказать».

     - Твоя мать об этом даже не подозревает.

     - Я ей не скажу.

     - Вот этого не надо, - осадил отец. - Не начинай врать, иначе не остановишься.

     - Но ты же сам...

     - Да, ничего ей не говорил. - Дэлевен-старший нашел куртку. - Она никогда не спрашивала, вот я и не говорил. Если мама никогда не спросит тебя, не скажешь и ты. Ты уловил разницу?

     - Да. По правде сказать, уловил.

     - Отлично, - кивнул мистер Дэлевен. - Отлично.., именно так мы и поступим. Если мама спросит, тебе.., нам.., придется рассказать. Если нет - не придется. По таким законам живут в мире взрослых. Кому-то это может не понравиться, но жнь есть жнь. Ты готов с этим согласиться?

     - Да. Полагаю, что да.

     - Хорошо. Тогда в путь.

     Они вышли дома, на ходу застегивая молнии. Ветер взъерошил волосы на висках мистера Дэлевена, и Кевин впервые заметил не без удивления: его отец начал седеть.

     - Дело-то, в общем, пустяковое. - Похоже, говорил мистер Дэлевен сам с собой. - Как и все, что касается Попа Меррилла. Он всегда работал по мелочам, если ты понимаешь, о чем я.

     Кевин кивнул.

     - Он человек богатый, но источник его доходов не магазин утиля. В Касл-Роке он играет роль Шейлока.

     - Кого?

     - Не важно. Рано или поздно ты эту пьесу прочтешь, не такое уж у нас дерьмовое образование. Меррилл ссуживает деньгами под процент, который превышает разрешенный законом.

     - А почему люди занимают у него деньги? - спросил Кевин: они шли к центру городка, под деревьями, с которых медленно слетали красные, пурпурные и желтые листья.

     - Потому что не могут занять их в другом месте, - мрачно ответил мистер Дэлевен.

     - То есть они некредитоспособны?

     - Можно сказать, да.

     - Но мы.., ты...

     - Да, сейчас все в порядке. Но так было не всегда. Когда мы с твоей матерью поженились, с деньгами у нас было не густо.

     Отец долго молчал, а Кевин не решался задавать вопросы.

     - Так вот, один парень ужасно гордился успехами «Кельтов». - Мистер Дэлевен смотрел себе под ноги, словно боялся споткнуться, упасть и сломать спину. - В плей-офф они вышли на «Филадельфийских семидесятников». Они, «Кельты», считались фаворитами, но у меня было такое чувство, что «Семидесятники» их сделают, во всяком случае, в том чемпионате.

     Он взглянул на сына. Они уже спускались по склону Касл-Хиллз, направляясь к единственному в городе светофору, висящему над перекрестком Нижней главной улицы и Уотермилл-лайн. За перекрестком Оловянный мост оседлал Касл-стрим. Его металлические фермы четко выделялись на темно-синем фоне осеннего неба.

     - В те дни я мог с кем-нибудь поспорить на пять долларов, точнее, на меньшую сумму, на четвертак или пачку сигарет.

     Кевин посмотрел на отца, и тот перехватил его взгляд.

     - Да, в те дни я курил. Теперь не курю и не делаю ставок. После того самого случая. Излечился; раз и навсегда.

     Мы с твоей матерью были женаты уже два года. Ты еще не родился. Я работал помощником землемера и каждую неделю приносил домой сто шестнадцать долларов. За вычетом налогов.

     Тот парень, что гордился «Кельтами», работал у нас инженером. Он даже на работу ходил в фирменном свитере «Кельтов», с цифрой на спине. За неделю до плей-офф он только и говорил, что хочет найти глупого смельчака, который согласится поставить на «Семидесятников», потому что иначе четыреста припасенных у него долларов не принесут прибыли.

     А мой внутренний голос настойчиво твердил, что выиграют «Семидесятники», поэтому за день до начала стыковочных игр я подошел к нему во время перерыва на ленч. Сердце просто выпрыгивало груди, такой меня разбирал страх.

     - Потому что у тебя не было четырехсот долларов, - кивнул Кевин. - У этого парня они были, а у тебя не было.

     Мальчик пристально смотрел на отца, начисто забыв про полароидную камеру. Ее тайна померкла перед откровением: в молодости его отец вел себя глупо, как многие другие. Значит, и он, Кевин, не застрахован от подобных глупостей, и он, Кевин, вступив в мир взрослых, может поддаться безотчетному импульсу. Как поддался его отец.

     - Все правильно, сынок.

     - И все-таки ты с ним поспорил.

     - Не сразу. Я сказал, что, по моему разумению, «Семидесятники» выиграют, но четыреста долларов слишком крупная сумма для человека, который работает помощником землемера.

     - Но ты предупредил его, что денег у тебя нет?

     - Нет, Кевин. Я намекнул: мол, деньги у меня есть, только не могу позволить себе потерять такую сумму. Я сказал, что ставка в четыреста долларов для меня - слишком большой риск. Вроде бы я не лгал, но и говорил далеко не всю правду. Ты меня понимаешь?

     - Да.

     - Не знаю, что бы этого вышло, может, и ничего, но тут звонок возвестил об окончании перерыва. А инженер возьми да предложи: «Я согласен поставить два своих против каждого твоего доллара. Мне без разницы. Мои денежки все равно останутся в моем кармане». И, прежде чем я понял, что происходит, мы ударили по рукам в присутствии десятка мужчин. Когда я в тот вечер возвращался домой и подумал о том, что скажет твоя мать, если узнает обо всем, мне пришлось свернуть на обочину. Я едва успел открыть дверцу машины, и меня вырвало.

     Патрульная машина медленно катилась вдоль Харрингтон-стрит. В руках у Энди Клаттербака было ружье. Клат кивнул им, Джон и Кевин Дэлевены дружно его приветствовали. Стояла золотая осень, словно Джон Дэлевен никогда не высовывался открытой дверцы «форда» и не блевал в дорожную пыль.

     Они пересекли Главную улицу.

     - Ну.., можно сказать, что я едва не выиграл пари. «Семидесятники» в седьмой игре были впереди до последних секунд, а потом один ирландцев выцарапал мяч у Хола Греера. Бросок достиг цели, и.., я потерял деньги, которых у меня не было. Когда на следующий день я расплачивался с инженером, он прнался, что «в самом конце немного нервничал». И все. Меня так и подмывало выцарапать ему глаза.

     - Ты заплатил ему на следующий день? Каким образом?

     - Говорю тебе, я жил словно в лихорадке. А как только мы заключили пари, лихорадка спала. Я очень надеялся на выигрыш, но знал, что надо подстраховаться на случай проигрыша. На карту были поставлены не только доллары. Многое могло случиться, не отдай я эти деньги. Парень этот был инженером, то есть одним моих боссов. Его стараниями меня могли уволить. Не отдай я деньги в срок, он бы нашел способ отметить это в моей характеристике. Но главное заключалось в другом.

     - В чем же?

     - Твоя мать ничего не знала. В молодости нужно не так уж и много, чтобы разрушить семью. Не уверен, что она развелась бы со мной -за этого пари, но очень рад, что мне не пришлось этого выяснять. Когда лихорадка спала, я понял, что на кон поставлены не деньги, а все мое будущее.

     Они уже подходили к «Империи обилия». Джон увидел скамейку, жестом предложил Кевину сесть.

     - Осталось немного. - Отец хрипло рассмеялся. - Все равно болит, хотя прошло столько лет.

     Они сели, и мистер Дэлевен закончил рассказ о том, как познакомился с Попом Мерриллом.

     - Я был у него вечером того дня, когда заключил пари. Сказал твоей матери, что мне надо купить сигареты. Пришел в темноте, чтобы никто меня не увидел. Из горожан, К нему обращались только те, кто попадал в какие-то передряги, а мне не хотелось, чтобы кто-либо знал о моих проблемах. Поп спросил: «Каким ветром вас занесло ко мне, мистер Дэлевен?» Я рассказал. На что он заметил: «Вы только заключили пари, а уже вбили себе в голову, что проиграете его». «Если проиграю пари, - ответил я, - то хочу твердо знать, что не проиграю при этом чего-то еще».

     Он засмеялся. «Уважаю мудрых людей. Я чувствую, что могу вам доверять. Если «Кельты» выиграют, приходите ко мне. Вас я выручу. У вас честное лицо».

     - И это все? - спросил Кевин; в восьмом классе они учали систему ссуд, многое отложилось у него в памяти. - Он не попросил у тебя.., э.., залога?

     - Людям, которые ходили к Попу, закладывать нечего, - усмехнулся отец. - Он, конечно, не тех ростовщиков, каких ображают в фильмах: не ломает ноги не возвратившим долг. Но у Меррилла есть свои способы взять людей за горло.

     - Какие способы?

     - Не важно, - уклонился от прямого ответа Джон Дэлевен. - После окончания последней игры я поднялся наверх, хотел сказать твоей матери, что вновь иду за сигаретами. Она спала, и мне не пришлось лгать. Время было позднее, но в окнах Меррилла горел свет. Другого я и не ожидал.

     Деньги он дал десятками. Достал их какой-то жестянки. Одни десятки. Я хорошо это помню. Еще разглаживал мятые. Сорок десяток. Он пересчитывал их, как кассир в банке, попыхивал трубкой, поблескивал стеклами очков. Меня так и подмывало дать ему в зубы. Вместо этого я его поблагодарил. Ты понятия не имеешь, как иногда трудно сказать: «Спасибо вам». Надеюсь, никогда не узнаешь. Он ответил: «Условия вам вестны, не так ли?» Я кивнул. «Вот и хорошо, - продолжил он. - В вашем случае я не волнуюсь. Что я хочу сказать, у вас честное лицо. Сначала вы расплатитесь с тем парнем на работе, а потом расплатитесь со мной. А от азартных игр держитесь подальше. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: вы не игрок».

     Я взял деньги и отправился домой, спрятал их под ковриком старого «форда» и лег рядом с твоей матерью, но до утра не сомкнул глаз. На следующий день отдал десятки инженеру, он аккуратно их пересчитал, сунул в карман рубашки и застегнул пуговицу клапана, словно деньги значили для него не больше, чем какая-нибудь квитанция. Потом хлопнул меня по плечу и сказал: «Ты хороший парень, Джонни. Лучше, чем я думал. Я выиграл четыреста долларов, но проиграл двадцать Биллу Антермейеру. Он говорил, что ты принесешь деньги этим утром, а я думал, только в конце недели. Если принесешь». «Я всегда плачу долги», - отрезал я. «Конечно, конечно», - закивал он, и вот тут я действительно едва не отколошматил его.

     - И какие проценты брал с тебя Поп, папа? Джон Дэлевен повернулся к сыну:

     - Этот человек разрешил тебе так называть себя?

     - Да, а что?

     - Будь с ним поосторожнее. Он змея. - Джон вздохнул, как бы прнавая, что от ответа ему не уйти. - Десять процентов.

     - Это не так уж и мно...

     - В неделю.

     - Но ведь это нарушение закона!

     - Святая правда, - сухо ответил мистер Дэлевен, посмотрел на сына, увидел его умление, хлопнул по плечу и рассмеялся. - Такова жнь, Кевин. Все равно умирать.

     - Но...

     - Какие уж тут «но». Поп знал, что я заплачу. А я уже выяснил, что на сталелитейном заводе в Оксфорде требуются рабочие на смену с трех дня до одиннадцати вечера. Я ведь сказал тебе, что готовился к проигрышу, и не ограничился походом к Попу. Твоей матери я объяснил, что могу какое-то время работать по вечерам. В конце концов, ей хотелось поменять машину, переехать в квартиру получше, положить какие-то деньги в банк на случай финансовых неурядиц. - Он рассмеялся. - Я решил приложить все силы, чтобы твоя мама так ничего и не узнала. Она, конечно, возражала против моей второй работы. Говорила, что я надорвусь, работая по шестнадцать часов в сутки. Что сталелитейные заводы опасны, там вечно кто-то остается без руки или ноги. Я же отвечал, что волноваться не стоит, я, мол, устроюсь в сортировочную, оплата там небольшая, зато работа сидячая, а если мне будет тяжело, уйду. Она все равно не сдавалась, говорила, что сама пойдет работать, но я ее от этого отговорил. Меньше всего мне хотелось, чтобы она работала, знаешь ли. Кевин понимающе кивнул.

     - Я обещал ей, что брошу вторую работу через шесть месяцев, максимум восемь. Они меня взяли. Только не в сортировочную, а на прокатный стан, направлять на ролики раскаленные болванки. Работа действительно была опасная: достаточно на секунду отвлечься, чтобы остаться без руки или ноги, а то и без головы. Я видел, как человеку роликами расплющило руку. Жуткое зрелище.

     - Господи! - выдохнул Кевин, но мистер Дэлевен его, похоже, не слышал.

     - Так или иначе, мне платили по два доллара и восемьдесят центов в час, а через два месяца я уже получал три доллара и десять центов. Это был ад. Утром и днем я работал на строительстве дороги (слава Богу, дело было весной, до наступления жары), а потом, боясь опоздать, мчался на завод. Переодевался и до одиннадцати вкалывал на прокатном стане. Возвращался домой к полуночи. Если мама меня дожидалась, а такое случалось две или три ночи в неделю, то мне приходилось тяжко. Надо было притворяться, что энергия меня бьет ключом, а на самом деле я едва волочил ноги. Но если бы она это заметила...

     - Она заставила бы тебя уйти с завода.

     - Да. Заставила бы. Я рассказывал какие-то глупые истории о сортировочной, где я не работал, и гадал: что случится, если она как-нибудь приедет на завод, чтобы покормить меня обедом? Мне, конечно, удавалось дурить ей голову, но она чувствовала, что я устаю, и уговаривала уйти с работы, за которую платят такие гроши. А выходило действительно немного, после того как свои куски отхватывали государство и Поп, - именно столько и получали в сортировочной. Платили всегда по средам, и я обращал чек в наличные до того, как бухгалтерши уходили домой.

     Так что твоя мать так и не увидела ни одного чека.

     В первую неделю я заплатил Попу пятьдесят долларов: сорок - проценты, десять - в счет основного долга, и остался должен триста девяносто. Я превратился в ходячего зомби.

     В конце второй недели я тоже заплатил Попу пятьдесят долларов: тридцать девять - проценты, одиннадцать - в счет основного долга, и остался должен триста семьдесят девять долларов. Я напоминал себе муравья, который должен растащить гору песчинок.

     На третьей неделе я чуть сам не угодил в ролики. Как же я тогда напугался! Но нет худа без добра. Я понял, что надо бросать курить. Просто удивительно, как я не подумал об этом раньше. Пачка сигарет стоила сорок центов, а я за день выкуривал две. Тратил на курево пять долларов и шестьдесят центов в неделю!

     Перекур у нас был каждые два часа. Я заглянул в пачку, увидел, что осталось сигарет десять, может, двенадцать; растянул их на полторы недели и больше не купил ни пачки!

     Первый месяц я еще не знал, выдержу или нет. Бывали дни, когда будильник звенел в шесть утра и я уже не сомневался, что все, сил больше нет, надо обо всем рассказать Мэри, и пусть решает, останется со мной или нет. Когда же пошел второй месяц, я понял, что, наверное, все обойдется. Основной долг уменьшился до трехсот долларов, а это означало, что каждую неделю я могу снижать его еще на двадцать пять, а то и тридцать долларов. Мне до сих пор кажется, что все решили те пять долларов и шестьдесят центов, которые я перестал тратить на сигареты.

     В конце апреля мы закончили строительство дороги и получили неделю оплачиваемого отпуска. Я сказал Мэри, что намерен завязать с заводом, и она этому очень обрадовалась. В ту неделю я работал на заводе по полторы смены и отдал Попу Мерриллу сто долларов. Я предупредил администрацию завода, что через семь дней увольняюсь. Мой долг настолько снился, что я мог незаметно для твоей матери выплачивать проценты своего обычного жалованья.

     Он глубоко вздохнул.

     - Теперь ты знаешь, как я познакомился с Попом Мерриллом и почему не доверяю ему. Я провел десять недель в аду, а он пил меня все соки, чтобы снабдить моими десятками другого бедолагу, который, как и я, попал в беду.

     - Как же ты, наверное, ненавидишь его!

     - Нет. - Мистер Дэлевен поднялся. - Ненависти к нему у меня нет. Как и к себе. У меня была лихорадка, только и всего. Все могло закончиться гораздо хуже. Мы могли разойтись, и тогда ты и Мег не появились бы на свет. Я мог погибнуть. И вылечил меня Поп Меррилл. Он прописал мне горькое лекарство, но очень эффективное. Труднее было забыть другое: как он записывал каждый цент в бухгалтерскую книгу, которую держал в ящике под кассовым аппаратом, и как смотрел на мешки под моими глазами и на брюки, которые стали мне велики на два размера.

     Отец и сын встали, молча направились к «Империи обилия». Перед соседним домом Полли Чалмерс сметала листья с дорожки, ведущей к крыльцу, и беседовала с шерифом Аланом Пэнгборном. Она выглядела такой молоденькой и свеженькой, с волосами, забранными в конский хвост. И он выглядел молодым и мужественным в отутюженной униформе. Но внешность часто бывает обманчивой. Даже Кевин в свои пятнадцать лет это знал. Этой весной шериф Пэнгборн потерял в автомобильной аварии жену и младшего сына. А мисс Чалмерс, как слышал Кевин, болела артритом и через несколько лет могла превратиться в калеку. Видимость часто бывает обманчивой... Кевин посмотрел на обшарпанный фасад «Империи обилия», затем на полароидную камеру.

     - Он даже оказал мне услугу, - продолжил мистер Дэлевен. - Благодаря Мерриллу твой отец бросил курить. Но я этому человеку не доверяю. Будь с ним осторожен, Кевин. Говорить буду я. Все-таки я хоть немного его знаю.

     Поп Меррилл поджидал их у двери: очки вскинуты на лысину, в рукаве - пара тузов.

 

Глава 6

 

     - А вот и вы, отец и сын. - Поп улыбнулся, как добрый дедушка, и Кевину подумалось, что чем-то он напоминает Санта-Клауса. - У вас прекрасный мальчик, мистер Дэлевен. Прекрасный.

     - Я знаю, - буркнул мистер Дэлевен. - Хочу, чтобы он дальше оставался таким, поэтому и расстроился, узнав, что Кевин связался с вами.

     - Печально. - В голосе Попа слышался легкий упрек. - Печально слышать такое от человека, который в трудную минуту...

     - На том поставлена точка.

     - Да, да, именно это я и хотел сказать.

     - А вот на этом нет.

     - Мы ее поставим. - Поп протянул руку к Кевину, и Кевин передал ему полароидную камеру. - Поставим сегодня. Кто-то ее сработал. Не знаю кто, но ваш мальчик хочет разбить «Солнце», потому что думает, будто оно опасно. Мне представляется, Кевин прав. Но я сказал ему: «Ты же не хочешь, чтобы твой отец принимал тебя за маменькиного сынка, не так ли?» Это единственная причина, по которой я попросил пригласить вас сюда, Джон...

     - Мистер Дэлевен, если можно.

     - Хорошо. - Поп вздохнул. - Я вижу, вы все еще держите на меня зло и не хотите забыть прошлое.

     - Не хочу.

     Кевин переводил тревожный взгляд с одного на другого.

     - Это и не важно. - Лицо Попа окаменело:

     Санта-Клаус исчез. - Я-то считаю, что не следует копаться в прошлом.., правда, случается, оно дает о себе знать в настоящем. Но что я хочу подчеркнуть, мистер Дэлевен: я всегда веду честную игру, и вы это знаете.

     Поп лгал великолепно, и Дэлевены - оба - ему поверили. А старшему, так тому даже стало немного стыдно.

     - Наше дело касалось только нас. Вы сказали мне, что нужно вам, я - что хочу получить в обмен; вы согласились, мы оба получили желаемое и разошлись. А сейчас у нас совсем другое дело. - Тут Поп и вовсе заврался, сморозил абсолютно уж невероятное. - Здесь я никакой выгоды для себя не ищу, мистер Дэлевен. Только хочу помочь вашему мальчику. Мне он понравился.

     Поп улыбнулся, снова превратившись в Санта-Клауса, причем так быстро, что Кевин и забыл про то, другое выражение лица: холодное и расчетливое. Более того, Джон Дэлевен, который чуть ли не три месяца горбатился на этого Попа Меррилла, расплачиваясь за собственную глупость, мистер Дэлевен тоже забыл, что имеет дело с прожженным дельцом.

     Поп повел их навстречу запаху газетной краски и тиканью часов, по пути небрежно положил камеру мальчика на верстак, на самый угол (наверное, так же, как положил ее на праздничный стол Кевин, сделав первую фотографию), а затем направился к лестнице, ведущей в его квартирку на втором этаже. Проходя мимо старого, в пыли, зеркала, Поп мельком взглянул в него, хотел посмотреть, не возьмут ли отец или сын камеру или не отодвинут подальше от края. Он сомневался, что возьмут или отодвинут, но ведь могли.

     Дэлевены на камеру даже не посмотрели, и Поп, поднимаясь по ступеням, довольно улыбнулся: «До чего же приятно иметь дело с лопухами!»

     Хозяин магазина открыл дверь, и гости вошли в его квартиру.

 

***

 

     Ни Джон, ни Кевин Дэлевен никогда не поднимались на второй этаж, и среди знакомых Джона не было ни одного, кто мог бы этим похвастаться. Собственно, ничего удивительного в этом не было: особой популярностью Поп в Касл-Роке не пользовался. Джон вообще сомневался, что у Попа есть друзья, а если и были, то не имел чести их знать.

     А Кевин, поднимаясь по лестнице, думал о мистере Бейкере, своем любимом учителе. Неужели мистер Бейкер тоже попал в ситуацию, когда ему потребовалась помощь такого человека, как Поп? Невероятно.., но час назад и он, сын, понятия не имел, что его отец...

     Нет, лучше об этом не думать.

     Один-два друга (вернее, хороших знакомых) у Попа были, но он их в квартиру не приводил. Не хотел. Квартира принадлежала только ему, и желания делить ее с кем-либо не возникало. Он пытался поддерживать здесь чистоту и порядок, но без особого успеха. На обоях тут и там темнели пятна, в раковине лежали грязные тарелки. Хотя на столе была постелена чистая клеенка, а ведро для мусора плотно закрывала пластиковая крышка, в квартире пахло сардинами и чем-то еще, возможно, немытыми ногами. И запахом этим, похоже, пропитался не только воздух, но и стены.

     Гостиная у Попа была крошечная. Здесь пахло не сардинами и не (возможно) немытыми ногами, а табачным дымом. Оба окна выходили на проулок за Мелберри-стрит. Стекла Поп вроде бы мыл, во всяком случае, протирал, но в углах оставались пыль и грязь. Потертый ковер, кресло, диван, обитые светло-зеленым ситчиком.

     Из всей обстановки новной выделялись только большой японский телевор с диагональю экрана в двадцать пять дюймов и видеомагнитофон. Стоящая рядом стойка для видеокассет пустовала. Все семьдесят кассет с порнофильмами на время вита Дэлевенов перекочевали в стенной шкаф.

     Лишь одна лежала на телеворе.

     - Присядьте. - Поп указал на диван, подошел к телевору, достал кассету футляра.

     Мистер Дэлевен с сомнением посмотрел на диван, будто опасался, нет ли в нем клопов, затем осторожно сел. Кевин последовал его примеру. Страх вернулся, более сильный, чем прежде.

     Поп включил видеомагнитофон, вставил кассету.

     - Я знаю в городе одного человека, - начал он (в Касл-Роке и соседних городках под «городом» подразумевали Льюистон), - который уже двадцать лет торгует фототоварами. Видеобнес приглянулся ему сразу, он ни секунды не сомневался, что будущее за видео. Даже предлагал мне войти в долю, но тогда я думал, он сбрендил. Что я хочу сказать, в тот раз я ошибся, но...

     - Ближе к делу, - прервал его отец Кевина.

     - Я постараюсь. - В глазах Попа мелькнула обида. - Если вы не будете меня сбивать.

     Кевин легонько ткнул отца локтем в бок, и мистер Дэлевен промолчал.

     - Так или иначе, пару лет назад он обнаружил, что прокат видеокассет не единственный способ зарабатывать деньги. Всего за восемь сотен баксов он купил устройство, позволяющее переводить на видеопленки любительские фильмы и даже фотоснимки. На видеомагнитофоне просматривать их куда проще.

     Кевин с удивлением посмотрел на Попа, а тот улыбнулся и кивнул.

     - Да. Я взял все пятьдесят восемь полароидных фотографий. Ведь мы знаем, что они немного отличаются друг от друга. Я догадывался почему, но хотелось в этом убедиться. Тем более что особых усилий и прилагать не пришлось.

     - Вы попытались смонтировать фильм этих фотографий? - спросил мистер Дэлевен.

     - Не попытался, - поправил Поп. - Смонтировал. Вернее, не я, а этот парень города. Но идея принадлежала мне.

     - Так это фильм? - Кевин понял, что сделал Поп, и разозлился: «Почему же я сам не додумался до этого?»

     - Посмотрите сами. - Поп повернулся к телевору. - Пятьдесят восемь фотографий. Этот парень, переводя на видеопленку снимки, выделяет на каждый пять секунд. И наглядишься, говорит он, и не заскучаешь в ожидании следующего. Я попросил, чтобы он дал на каждую фотографию по секунде, и смонтировал их без интервалов.

     Кевин вспомнил игру, которая ему очень нравилась в начальной школе. На перемене он брал маленький блокнот со страницами прозрачной разноцветной бумаги: желтой, розовой, зеленой.

     Открывал последнюю страничку и рисовал человечка в боксерских шортах и с разведенными в стороны руками. На следующей страничке ображался тот же человечек, но руки чуть приподнимались. Чуть-чуть. И так на каждой страничке, пока руки не оказывались у боксера над головой. Затем рисовался тот же человечек, только руки его с каждой страничкой опускались все ниже. Если потом странички быстро пролистать, получался мультфильм, ображающий боксера, который праздновал победу: поднимал руки, хлопал ими над головой, затем опускал руки.

     По телу Кевина пробежала дрожь. Мистер Дэлевен вопросительно посмотрел на него. Кевин замотал головой и пробормотал:

     - Ничего.

     - Что я хочу сказать, фильм длится чуть меньше минуты. Поэтому вы должны смотреть внимательно. Готовы?

     Нет, подумал Кевин.

     - Полагаю, что да, - ответил Дэлевен-старший.

     Он еще пытался сохранить безразличный вид, но Кевин видел, что идея увлекла отца.

     - Хорошо. - И Поп Меррилл включил видео.

 

***

 

     Кевин снова и снова твердил себе, что бояться глупо. Убеждал себя: мол, толку от этого не будет.

     Да, знал, что он сейчас увидит, потому как он и Мег - оба - заметили главное: «Солнце-660» не воспроводит один и тот же образ, как фотокопировальщик. Брат и сестра довольно быстро поняли, что фотографии фиксируют некий процесс.

     - Смотри, собака двигается! - воскликнула тогда Мег.

     Вместо того чтобы, как обычно, высмеять младшую сестру, Кевин ответил:

     - Похоже на то.., но утверждать, пожалуй, нельзя.

     - А вот и можно, - возразила Мег. Они сидели в его комнате, и Кевин тупо смотрел на камеру. Она лежала на столе, рядом со стопкой новеньких учебников. Мег наклонила лампу поближе к столу, положила в круг света первую фотографию.

     - Сосчитай столбы между хвостом собаки и правым краем фотографии.

     - Это штакетины, а не столбы, - поправил ее Кевин.

     - Не важно. Считай.

     Он сосчитал. Четыре и часть пятой, прикрытой задними лапами собаки.

     - А теперь взгляни на эту.

     Мег положила перед ним полароидный снимок под номером четыре. Кевин увидел все пять штакетин полностью и часть шестой.

     Поэтому он знал, во всяком случае, предчувствовал, что увидит нечто похожее на самодельный мультфильм типа того, какие сам рисовал в начальной школе.

     Первые двадцать пять секунд пленка действительно напоминала мультфильм, нарисованный им во втором классе, только качеством ниже.., боксер поднимал и опускал руки более плавно.

     Однако фильм показывал процесс. Именно это завораживало всех, даже Попа. Трижды они просмотрели минутный фильм, не пронеся ни слова. Слышалось только дыхание: частое и ровное - Кевина, более глубокое - его отца, с легочными хрипами - Попа.

     И первые тридцать секунд или около того... Да, конечно, Кевин ожидал увидеть движение, которое присутствовало даже в самодельном мультфильме или в телевионных утренних сериалах по субботам (являвшихся усложненной версией того же мультфильма), но Кевин и представить себе не мог что в первые тридцать секунд (вернее, в двадцать восемь) полароидные фотографии сольются в единый фильм. Разумеется, не голливудский и даже не малобюджетный ужастик, какие иногда прокручивала на видеомагнитофоне Меган, когда родители уходили в гости. Скорее любительский фильм, снятый человеком, еще не овладевшим камерой с восьмимиллиметровой пленкой.

     В эти двадцать восемь секунд черный пес-беспородка перемещался вдоль забора, открывая пять, шесть, семь штакетин. Даже остановился, чтобы еще раз понюхать одну них, наверное, читал какую-то собачью телеграмму. Затем двинулся дальше, с опущенной головой, вдоль забора, хвостом к камере. На середине первой части Кевин заметил то, что упустил раньше: фотограф поворачивал камеру, чтобы держать собаку в кадре. Если бы он этого не делал, черный пес просто вышел бы за кадр, и на фотографии остался бы только забор. Самые правые штакетины на первых двух или трех фотографиях исчезли за белой кромкой, новые появились у левого края. В этом никаких сомнений быть не могло: одна правых штакетин, с отломанной верхней частью, исчезла.

     Пес вновь начал что-то нюхать, а затем.., поднял голову. Неповрежденное ухо поднялось, второе, сломанное, попыталось сделать то же самое, но осталось лежать пластом. Звука, конечно, не было, но Кевин мог поклясться, что собака зарычала. Она что-то унюхала. Или кого-то. Что или кого?

     Кевин присмотрелся к тени, которую поначалу принял за тень дерева или столба.

     Голова тени начала поворачиваться, и тут.., началась вторая часть этого странного «фильма», тридцать секунд отрывочных кадров которого вызвали боль в голове и резь в глазах. «Интуиция не подвела мистера Умельца», - подумал Кевин, ему показалось, что он уже читал о чем-то подобном. Так или иначе, но Поп попал в десятку, и рассуждать на эту тему не имело смысла. Если фотографии снимались одна за другой, то «фильм» получался связный. С минимальными разрывами, но связный. Когда же промежутки между фотографиями увеличивались, начинало резать глаза: то ли они настраивались на определенную скорость фильма, то ли на череду отдельных кадров, а получалось и первое и второе, вместе взятое.

     Время текло в том плоском полароидном мире. Не с той скоростью, как в этом (реальном?) мире, иначе солнце бы уже три раза зашло или поднялось, а собака давно бы сделала то, что хотела сделать (если хотела), а если бы ничего не хотела, то просто бы убежала, оставив в кадре белый штакетник и пожухлую траву за ним, но время шло.

     Голова собаки поворачивалась к фотографу, хозяину тени, рывками. Одно мгновение морду и даже часть головы заслоняло сломанное ухо. Потом появился черно-коричневый глаз, окруженный какой-то гадостью, напоминающей стухший яичный белок. Вот появилась половина полураскрытой пасти, словно пес сейчас оскалится или зарычит. Белые пятна вдоль морды показывали, что пес немолод, и в самом конце фильма мелькало что-то белое в пасти. Вроде бы зуб или зубы.

     Но более всего притягивал внимание глаз. Он нес смерть. Беспородный и безымянный пес жаждал убивать. Кевин это знал наверняка.

     У него не вызывало сомнений, что ни одна полароидная женщина, полароидный мужчина или даже полароидный ребенок не давали клички этому полароидному псу. Пес родился бездомным, вырос бездомным и до старости оставался бездомным - воплощение всех собак, которые странствовали по миру, без клички и без приюта, убивали куриц, ели помойных чанов, спали в канавах и под крыльцом брошенных домов. С мозгами у них было не очень, зато с инстинктами все в порядке. Этот пес...

     Кевин так глубоко задумался, что едва не вскрикнул от неожиданности, когда Поп Меррилл заговорил.

     - Этот человек, который фотографировал. Что я хочу сказать, если был такой человек. Как по-вашему, что с ним стало?

     Поп «заморозил» на экране телевора последний кадр. По картинке шла полоса. Кевину хотелось, чтобы она проходила через глаз, но нет, полоса осталась ниже. И глаз смотрел на них. Злобный, источающий смерть. Глаз этот не просто наводил страх, а ужасал. Так что ответа на вопрос Попа, пожалуй, и не требовалось. Как и не требовалось следующих фотографий, подтверждающих то, что проошло дальше. Пес, похоже, что-то услышал. Разумеется, услышал, и Кевин это знал.

     Очередные картинки показали бы, как собака поворачивается, поворачивается, затем заполняет всю площадь кадра, вытесняя лужайку, забор, тротуар, тень. И наконец в кадре остается только собака.

     Нападающая.

     Жаждущая убить, если получится.

     Кевин не узнал собственного голоса.

     - Я думаю, собаке не нравится, что ее фотографируют.

     Поп усмехнулся.

     - Перекрутите назад, - попросил мистер Дэлевен.

     - Вы хотите просмотреть весь фильм? - спросил Поп.

     - Нет.., только последние десять секунд. Поп Меррилл перемотал пленку назад. Она остановилась и двинулась вперед. Собака поворачивала голову рывками, как робот, но не становилась от этого менее опасной. Кевину хотелось закричать: Остановитесь! Хватит! Достаточно. Остановите пленку, пора разбить эту чертову камеру. Мальчик предчувствовал: что-то должно проойти, чего он совсем, ну никак не хотел.

     - Еще раз, - попросил мистер Дэлевен. - Теперь кадр за кадром. Сможете?

     - Да, - кивнул Поп. - Чертова машина способна на все, разве что не гладит.

     На этот раз кадры пошли с разрывом, один за другим. Теперь пес дергался не как робот, а скорее как какие-то странные часы коллекции Попа. Дерг. Дерг. Дерг. Голова шла кругом. Скоро перед ними вновь возникнет этот ужасный глаз.

     - Что это? - спросил мистер Дэлевен.

     - О чем вы? - переспросил Поп, словно не знал, что именно об этом в прошлый раз не захотел говорить Кевин, что именно сей предмет окончательно склонил мальчика к решению разбить камеру.

     - Под шеей пса, - уточнил мистер Дэлевен. - Ошейника нет, но у него что-то повязано, шнурок или тонкая веревка.

     - Не знаю, - бесстрастно ответил Поп. - Может, знает ваш мальчик. В его возрасте зрение поострее, чем у нас.

     Мистер Дэлевен повернулся к Кевину:

     - Можешь ты определить, что это?

     - Я... - Кевин замолчал. - Что-то маленькое.

     Ему вспомнились слова отца: «Если она никогда не спросит тебя, не скажешь и ты... По таким законам живут в мире взрослых». А сейчас он спрашивал Кевина, не знает ли тот, что у собаки под шеей. Кевин не хотел отвечать на этот вопрос, а потому сказал неопределенное: что-то маленькое. Так оно и было. Только Кевин знал, что это.

     Отец вроде бы говорил и про это. Пройти по острию, не свалившись в болото лжи.

     Но он же не мог видеть, что там. Не мог. Просто знал, что это. Глаз видел, мозг предполагал, а сердце понимало. Вот сердце и поняло, что камеру, если он прав, надо уничтожить. Надо.

     В этот момент Попа Меррилла внезапно осенило. Он выключил телевор.

     - Фотографии у меня вну. Я привез их вместе с видеопленкой. Я видел эту штуковину, разглядывал ее в увеличительное стекло, но все-таки не понимаю, что это.., но нечто знакомое, клянусь Богом. Сейчас принесу фотографии и увеличительное стекло.

     - Мы тоже спустимся. - Кевин привстал. Вот этого Поп как раз и не хотел, но тут мистер Дэлевен (благослови его, Господи!) сказал, что, возможно, они захотят просмотреть пленку после того, как положат пару-тройку фотографий под увеличительное стекло.

     - Вернусь через минуту. - И Поп шустро запрыгал вн, словно птичка с ветки на ветку, прежде чем кто-то успел пронести хоть слово.

     Кевин не протестовал. У него наконец-то созрела чудовищная идея, и не оставалось ничего другого, как обдумать ее.

     Идея эта имела отношение к странно плоскому ображению на полароидных снимках. Все запечатленное имело только два мерения. Остальные фотографии тоже имели два мерения, но они как бы предполагали наличие третьего, даже если съемки проводились простым «Кодаком-110». И предметы на полученных фотографиях - на которых ображалось то, чего никто не видел в видоискателе или где-то еще, - тоже были плоские, двухмерные. Все. За исключением пса.

     Пес плоским не был. Его ображение не только предполагало трехмерность, он действительно обладал третьим мерением, какое было в голограммах или стереофильмах, которые нужно смотреть в специальных очках, чтобы совместить двойные образы.

     Это не полароидный пес, думал Кевин. Он не нашего мира, в котором сделаны эти фотографии. Это безумие, я понимаю, я знаю, что так оно и есть. Только что же это означает? Почему моя камера вновь и вновь фотографирует пса и.., что фотографируют полароидный мужчина или полароидная женщина? Он или она видят пса? Если это трехмерный пес, попавший в двухмерный мир, может, он или она не видят жуткого пса.., не могут видеть. Говорят, что для нас время - четвертое мерение: знаем, что оно есть, но видеть его не можем. Мы даже не чувствуем, как оно проходит, хотя иногда, когда очень уж скучно, нам вроде бы кажется, что мы чувствуем время.

     Вот тут Кевин начал понимать: все, о чем он думал сейчас, не так уж и важно, потому что есть другие, более важные вопросы, можно сказать, жненно важные.

     Например, что делает собака в его камере?

     Ей нужен он, Кевин, или все равно кто? Сначала он думал, что все равно кто, так как фотографировать мог кто угодно. Но эта вещь на шее собаки имела самое непосредственное отношение к нему, Кевину Дэлевену, и ни к кому больше. Сие означало: собака хотела что-то сделать только с ним? Если это так, то про все остальные вопросы можно забыть. Намерения пса не оставляли сомнений. Этот жуткий глаз, эта оскаленная пасть. Пес жаждал: во-первых, выскочить полароидного мира; во-вторых, убить.

     Том есть мужчина или женщина, думал Кевин, с камерой в руках, которые даже не видят собаку. А если фотограф не видит собаку, то и она не видит фотографа, то есть последний в полной безопасности. Но если собака действительно трехмерная, может она и видит то, что вне камеры, видит того, кто пользуется камерой. Может, речь все-таки не обо мне. Не только обо мне. И ее цель - тот, кто держит камеру в руках.

     Однако.., вещь, повязанная на шее. Как насчет этого?

     Кевин думал о черных, злобных глазах пса. Бог знает, каким образом в полароидный мир попал этот пес, но, когда его начали фотографировать, он получил возможность заглянуть в наш мир и захотел перебраться сюда. В глубине души Кевин был убежден, что, вырвавшись, пес первым делом захочет убить его, - вещь на шее кричала об этом. А что потом?

     После Кевина будет убивать кого угодно.

     Любого.

     Собака шла вдоль забора. Услышала жужжание полароидной камеры. Повернулась и увидела...

     Что? Свой собственный мир или Вселенную? Мир, достаточно схожий с прежним миром пса, где животному нравилось жить и охотиться? Не важно. С каждым новым снимком пес будет подбираться все ближе. Ближе и ближе, пока.., пока что? Пока каким-то образом не вырвется наружу?

     - Diyno, - пробормотал Кевин. - Так не бывает.

     - Что? - Отец оторвался от своих размышлений.

     - Ничего. Я говорил сам с со...

     Сну донесся вскрик Попа Меррилла.

     - Черт побери!

     Отец и сын переглянулись.

     - Пойдем поглядим, что случилось. - Мистер Дэлевен встал. - Надеюсь, он не упал и не сломал руку. С одной стороны, хочется на это надеяться, с другой.., ты понимаешь.

     А если Поп снимал моей камерой, подумал Кевин. Если вну пес?

     Но страха в голосе старика не слышалось, только раздражение и удивление. И, разумеется, вну они не увидели собаки размером со среднюю немецкую овчарку, выпрыгнувшей полароидной камеры «Солнце-660» или какой-нибудь фотографии. С тем же успехом можно пытаться протащить посудомоечную машину через замочную скважину.

     Однако страх за себя, за отца, даже за Попа Меррилла, не покидал Кевина.

 

***

 

     Поп Меррилл радостно скатился со ступенек. При необходимости он бы подменил камеры прямо у них под носом. Будь мальчик один, могли бы возникнуть проблемы: Кевин уже вступил в тот возраст, когда кажется, что знаешь все и вся. Другое дело его отец, которого обвести вокруг пальца - все равно что украсть у младенца бутылочку с молочной смесью. Рассказал ли Джон сыну о той передряге в молодости? Судя по тому, как мальчик смотрел на него - иначе, настороженно, - Поп Меррилл решил: рассказал. А что еще сказал отец сыну? Позвольте угадать. «Он разрешил тебе звать его Поп? Значит, собрался обдурить тебя». Это на закуску. «Он змея подколодная, сынок». Это на первое. И уж, конечно, самое главное: «Говорить буду я, парень. Я знаю его лучше, чем ты. Положись на меня». С такими, как Дэлевен-старший, мистер Умелец разбирался, как другие люди - с жареной куриной ножкой: нежной, вкусной, сочной, с мясом, легко отделяющимся от кости.

     В свое время, в более нежном возрасте, Джон Дэлевен так и не понял, что совсем не Поп, а он сам загнал себя в угол. Ведь мог пойти к жене, повиниться, и она выцарапала бы эти жалкие четыреста долларов своей тетушки, буквально набитой сотенными. Да, какое-то время Дэлевену пришлось бы пожить в аду... Но он не просто не видел этого варианта - не мог даже представить себе его существование. А что менилось с тех пор, кроме времени, которое приходит и уходит, никому не помогая, никого ничему не уча? Однако он думает, что теперь ему все вестно о Реджинальде Мэрионе Меррилле.

     И Попа это вполне устраивало.

     Он мог спокойно поменять камеры перед этим человеком, Дэлевен бы и глазом не моргнул, считая, что видит старика Попа насквозь.

     Но все обернулось как нельзя лучше.

     Он не приглашал госпожу Удачу на свидание, эта дама частенько динамила мужчин, когда те более всего рассчитывали на нее. Но, раз леди явилась по собственному желанию.., что ж, надо брать то, что плывет в руки, и угощать госпожу Удачу по высшему разряду. Эта дрянь всегда расплачивается сполна, если относишься к ней с должным уважением.

     Поп быстро подошел к верстаку, наклонился, вытащил темноты «Солнце-660» с разбитыми линзами. Положил на верстак, выудил кармана связку ключей, быстро оглянулся, дабы убедиться, что за ним по лестнице никто не последовал, выбрал нужный ключ и открыл левую тумбу. Там хранились пригоршня золотых монет, отчеканенных еще в Трансваале, альбом с марками, одна которых стоила шестьсот долларов, коллекция монет стоимостью примерно в девятнадцать тысяч долларов, два десятка цветных фотографий женщины с затуманенными глазами, предающейся любовным утехам с шотландским пони, и не меньше двух тысяч долларов наличными.

     Деньги, которые лежали в жестянках. Поп давал взаймы. Джон Дэлевен узнал бы купюры: все те же мятые десятки.

     В тумбу Поп и положил «Солнце-660», закрыл дверцу на замок, вернул ключи в карман. А затем столкнул камеру с разбитыми линзами на пол и вскрикнул: «Черт побери!» Достаточно громко, чтобы его услышали наверху.

     После чего образил на лице печаль и сожаление.

     - Поп? - позвал Кевин. - Мистер Меррилл? С вами все в порядке?

     - Да, ничего не ушиб, разве что свою гордость. Полагаю, вашей камере очень уж не везет. Я открывал ящик с инструментами, неловко повернулся и задел эту чертову камеру. Она упала на пол, только на этот раз линзы разбились. Не знаю, должен виняться или нет. Что я хочу сказать, ты ведь сам собирался...

     Он протянул камеру Кевину, мальчик взял и посмотрел на разбитые линзы, дыру в корпусе.

     - Ничего страшного. - Сейчас Кевин держал камеру более уверенно, не так, как раньше. - Я все равно собирался разбить ее.

     - Значит, я постарался за тебя.

     - Мне бы хотелось... - начал Кевин.

     - Да, да. Я точно так же отношусь к мышам. Смейся, если хочешь, но, если какая-нибудь попадается в мышеловку, я бью по ней щеткой, хотя знаю, что она уже мертва. Для гарантии, вот что я хочу сказать.

     Кевин чуть улыбнулся, посмотрел на отца.

     - Поп сказал, что у него есть колода для колки дров, папа...

     - А рядом с ней, в сарае, добрая кувалда, если ее еще никто не унес.

     - Ты не возражаешь, папа?

     - Камера твоя, Кев. - Мистер Дэлевен подозрительно зыркнул на Попа, но взгляд этот говорил: «Я не доверяю тебе вообще, а не в данной конкретной ситуации». - Но, если тебя интересует мое мнение, я считаю, что ты прав.

     - Хорошо. - Кевин почувствовал, как тяжесть свалилась с его плеч, нет, с его сердца. Камера, у которой разбиты линзы, не годилась для съемки.., но Кевин знал, что не успокоится, пока не раздробит ее на мелкие кусочки. Он вертел и вертел «Солнце-660» в руках. Очень ему нравилось, что камере уже досталось как следует.

     - Думаю, я должен оплатить вам стоимость камеры, Дэлевен, - подал голос Поп, заранее зная, какая последует реакция.

     - Нет, - покачал головой Джон Дэлевен. - Давайте разобьем ее и забудем об этой безумной ис... - Он осекся. - Чуть не забыл! Мы же собирались посмотреть несколько фотографий под увеличительным стеклом. Я хочу понять, что же висит у собаки на шее. Вроде бы мне эта вещь знакома.

     - Мы можем посмотреть и после того, как разобьем камеру, правда? - спросил Кевин. - Не возражаешь, папа?

     - Конечно, нет.

     - Может, потом нам стоит сжечь и фотографии? Печь у меня есть, - вставил Поп Меррилл.

     - Я думаю, это блестящая идея! - воскликнул Кевин. - Что скажешь, папа?

     - Похоже, миссис Меррилл дураков не рожала.

     - Да уж! - Поп самодовольно улыбнулся, укрывшись за клубами табачного дыма. - Нас было пятеро, знаете ли.

 

***

 

     К «Империи обилия» Кевин и его отец шагали под густо-синим небом ясного осеннего дня. Теперь же, в половине пятого, ветром натянуло облака и с минуты на минуту мог пойти дождь. От холодного порыва ветра Кевина пробрала дрожь. Если долго оставаться на улице, можно и замерзнуть. Но таких планов у него не было и в помине. Мать должна прийти через полчаса. Кевин старался предугадать, о чем она спросит, узнав, что отец ушел с ним, и что ответит отец.

     Но Кевин отбросил мысли о будущем и вернулся в настоящее. Благо, надо закончить одно дело.

     В маленьком дворике за домом Кевин поставил «Солнце-660» на колоду для колки дров, Поп Меррилл протянул ему кувалду. Гладкая, заполированная тысячами прикосновении рукоятка, головка ржавая, словно кувалду не раз оставляли под дождем. «Ничего, - думал Кевин, - сойдет и такая. Ржавчина не помешает». Полароидная камера, с разбитыми линзами, дырой и трещиной в корпусе, выглядела хрупкой и совсем не опасной на зубренной колоде, предназначенной все-таки для того, чтобы на нее ставили ясеневый или кленовый кругляк и разваливали его надвое.

     Кевин взялся за рукоятку кувалды, сжал пальцы.

     - Ты уверен, сынок, что это надо? - спросил мистер Дэлевен.

     - Да.

     - Хорошо. - Мистер Дэлевен взглянул на часы. - Приступай.

     Поп стоял в стороне, засунув руки в карманы и попыхивая трубкой. Переводил взгляд с отца на сына и молчал.

     Кевин поднял кувалду и со всей силы обрушил ее на камеру, как на самого ненавистного врага.

     «Слишком сильный замах, - подумал он. - По камере не попаду, но ногу себе сломаю. А «Солнце-660» останется на колоде - жалкий кусок пластмассы, который может расколоть и ребенок. Даже если не жахну себе по ноге. Поп все это увидит. Он ничего не скажет, что тут говорить. Достаточно и взгляда».

     Промелькнула и другая мысль: Не важно, попаду я по камере или нет. Она заколдована, это волшебная камера, мне ее НЕ РАЗБИТЬ. Кувалда просто отлетит от нее, как отлетают пули от груди Супермена.

     Ни о чем больше Кевин подумать не успел: кувалда опустилась точно на полароидную камеру. Он действительно размахнулся слишком сильно, но повезло. И кувалда не отскочила, чтобы треснуть Кевина между глаз и убить его, как часто показывают в «ужастиках».

     А вот «Солнце-660» взорвалось. Кусочки черного пластика полетели во все стороны. Прямоугольник с черным квадратом - Кевин понял, что это фотография, остававшаяся в кассете, - упал на землю рядом с колодой.

     Какое-то мгновение во дворе стояла такая тишина, что они слышали не только шум машин на Главной улице, но и крики детей, играющих в салки на автостоянке за пустующим «Окружным магазином» Уэрделла, который обанкротился два года назад.

     - Вот и все, - первым заговорил Поп. - Ты маханул кувалдой, как Пол Буньян, Кевин! Ютов поцеловать свинью, если это не так. Оставьте. - Теперь он обращался к мистеру Дэлевену, подбиравшему с земли куски пластика. - Каждую неделю ко мне приходит парень, вроде бы особо и делать тут нечего, но если бы не он.., боюсь, двор превратился бы в свалку.

     - Тогда пойдем в дом и рассмотрим фотографии под увеличительным стеклом. - Мистер Дэлевен выпрямился, бросил осколки в ржавую бочку, переделанную под мусоросжигательную печь, отряхнул руки.

     - Не возражаю, - кивнул Поп.

     - А потом сожжем фотографии, - напомнил Кевин. - Не забудьте об этом.

     - Я не забыл, - ответил Поп. - Мне тоже кажется, что так будет лучше.

 

***

 

     - Господи! - вырвалось у Джона Дэлевена. Он склонился над увеличительным стеклом. В круге света лежала предпоследняя фотография. Та самая, на которой наиболее отчетливо проявился собачий «ошейник». На последнем снимке собака уже чуть повернула голову.

     - Кевин, посмотри сюда. Неужели это то, о чем я думаю?

     Кевин взглянул. Хотя заранее знал, что увидит. Должно быть, точно так же смотрел Клайд Томбоу на первую фотографию Плутона. Томбоу знал, что она должна там быть, на это указывали менения орбит Нептуна и Урана. Однако знать - это одно, а увидеть в первый раз - совсем другое.

     Кевин выключил подсветку и вернул фотографию Попу. Повернулся к отцу.

     - Да. Это то, о чем ты думаешь. - Голос ровный, бесстрастный.

     Поп подождал, а потом, чувствуя, что продолжения не последует, взял инициативу в свои руки.

     - Не томи! Что там такое?

     Мальчику не хотелось говорить об этом раньше. Не хотелось и теперь. Вроде бы причины молчать не было, но...

     Хватит упираться, одернул он себя. Когда требовалась помощь. Поп тебе помог, и какая разница, как он зарабатывает на жнь. Скажи ему, сожги фотографии и выметайся отсюда, пока эти чертовы часы не начали отбивать пять часов.

     Да. Если он еще будет здесь, когда они зазвенят, чаша переполнится. Он просто сойдет с ума, и его, кричащего о живых псах в полароидных мирах и о камерах, которые раз за разом выдают одну и ту же фотографию, отвезут в психушку.

     - Полароидную камеру мне подарили на день рождения, - сухо ответил Кевин. - А у пса на шее повязан другой подарок.

     Поп медленно поднял очки на лысый череп, воззрился на Кевина.

     - Что-то я тебя не понимаю, сынок.

     - У меня есть тетя. Вернее двоюродная бабушка, но нам ее так называть не велено, потому что она не хочет казаться такой старой. Тетя Хильда. Муж тети Хильды оставил «ей много денег, мама думает, больше миллиона долларов, но тетя очень прижимистая.

     Он замолчал, чтобы отец мог с ним не согласиться, но мистер Дэлевен лишь мрачно усмехнулся и кивнул. Поп Меррилл, который все это знал (мало что в Касл-Роке и окрестных городках ускользало от его внимании), терпеливо ожидал продолжения.

     - Каждые три года тетя проводит с нами Рождество, и это единственные дни, когда мы посещаем церковь, потому что тетя Хильда ходит в церковь. Когда она приезжает, мы едим много брокколи. У моей сестры от брокколи пучит живот, но тетя Хильда обожает брокколи, так что деваться нам некуда. Летом я прочитал книжку «Большие ожидания», в которой одна дама буквально списана с тети Хильды. Она обожала трясти деньгами перед своими родственниками. Звали ее мисс Хэвишем, и когда она говорила: «Лягушка», люди прыгали. Мы тоже прыгаем, и в этом ничем не отличаемся от остальных родственников.

     - В сравнении с твоим дядей Рэнди твоя мать даже не подпрыгивает, - неожиданно вставил мистер Дэлевен; Кевин подумал, что отец шутит, но в голосе слышалась неприкрытая горечь. - Когда тетя Хильда говорит «лягушка» в доме Рэнди, там все взлетают до потолочных балок.

     - Так или иначе, - продолжил Кевин, обращаясь к Попу, - на каждый день рождения тетя присылает мне один и тот же подарок. То есть они, может, чем-то и отличаются, но в принципе одинаковые.

     - И что она тебе присылает, сынок? - полюбопытствовал Поп.

     - Галстук-шнурок. Как тот, какие носили в свое время артисты джаза. Он может отличаться цветом, зажимом, но это всегда галстук-шнурок.

     Поп включил свет, схватил увеличительное стекло, прильнул к нему.

     - Боже святый! - Он выпрямился. - Галстук-шнурок! Именно так! Почему же я сразу не понял?

     - Потому что собакам обычно его не надевают на шею, - ответил Кевин.

     Они провели в доме Попа не более сорока пяти минут, но мальчику казалось, что лет пятнадцать. Главное - камера уничтожена, вновь и вновь повторял он себе. Осталась кучка осколков. Нет, нужды вспоминать всю королевскую конницу и всю королевскую рать: даже все работники фабрики по проводству «полароидов» в Шенектади не смогут собрать эту крошку воедино.

     И слава Богу. Кевину вполне хватило того, что было. И в следующий раз он предпочел бы встретиться с чем-то сверхъестественным лишь на девятом десятке жни. Но никак не раньше.

     - И потом, галстук очень маленький, - заметил мистер Дэлевен. - Из коробки Кевин доставал его при мне, и мы все знали, что там лежит. Занимало нас только одно: какой зажим будет в этом году. Мы еще шутили по этому поводу.

     - И что на зажиме?

     - Птичка, - ответил Кевин. - Я уверен, что дятел. Это мы и видим на шее собаки. Галстук-шнурок с зажимом в виде дятла.

     - Господи! - Попу и не надо было скрывать свое умление.

     Мистер Дэлевен резким движением собрал все полароидные снимки.

     - Давайте все это сожжем.

 

***

 

     Отец и сын добрались до дома в десять минут шестого, когда уже начал накрапывать дождь. «Тойоты» миссис Дэлевен на подъездной дорожке не оказалось: она снова уехала. На столе лежала записка, прижатая солонкой и перечницей. Кевин развернул записку, и нее выпала десятидолларовая купюра.

 

     «Дорогой Кевин!

     За бриджем Джейн Дойон пригласила меня и Мег пообедать в «Золотом дне», потому что муж уехал по делам в Питтсбург, а ей не хочется сидеть дома одной. Я, конечно же, согласилась. Ты знаешь, как Мег нравится быть «одной девочек». И, надеюсь, не будешь возражать против того, чтобы откушать «в гордом одиночестве». Почему, бы тебе не заказать пиццу и газировку для себя, а твой отец сам сделает заказ, когда вернется домой. Он не любит разогретую пиццу, и ты знаешь, что ему захочется запить ее парой банок пива.

     Целую, мама».

 

     Они переглянулись, как бы говоря друг другу: что ж, одной проблемой меньше, не надо ничего объяснять матери. Очевидно, ни она, ни Мег не заметили, что машина мистера Дэлевена стоит в гараже.

     - Ты не хочешь, чтобы я... - Заканчивать фразу ему не пришлось.

     - Да, проверь, - кивнул отец.

     Кевин взлетел по лестнице, вбежал в свою комнату и бросился к шкафу. В нижнем ящике он держал ненужные вещи, которые не решался выбросить. Дедушкины карманные часы, красивые, массивные.., но такие ржавые, что ни один мастеров Льюистона не брался за их починку. Компанию часам составляли две пары запонок, две запонки-одиночки, плейер, зажевывавший пленку, и, разумеется, тринадцать галстуков-шнурков, которые тетя Хильда присылала ему на тринадцать дней рождения.

     Он вытащил их один за другим, пересчитал. Двенадцать вместо тринадцати. Порылся в ящике, пересчитал вновь. Все равно двенадцать.

     - Одного нет?

     Кевин, сидевший на корточках, вскрикнул и вскочил.

     - Извини. - Мистер Дэлевен застыл на пороге. - Не хотел тебя пугать.

     - Все нормально. Я просто.., нервничаю. Diyno.

     - Отнюдь. - Мистер Дэлевен перехватил взгляд сына. - Когда я впервые увидел эту пленку, то перепугался насмерть. Я уже думал, что мне придется открывать рот и кулаком заталкивать желудок обратно.

     Кевин с благодарностью смотрел на отца.

     - Его там нет, не так ли? - спросил мистер Дэлевен. - Галстука с дятлом?

     - Нет.

     - Ты держал «Солнце» в этом ящике? Кевин медленно кивнул.

     - Поп.., мистер Меррилл.., сказал, что камере надо давать отдыхать. И снимки делать по составленному им графику. - Какая-то мысль мелькнула, но тут же исчезла. - Так что я держал ее здесь.

     - Сынок...

     - Да?

     Они встретились взглядом, Кевин неожиданно улыбнулся. Словно луч солнца прорвался сквозь облака.

     - Чего улыбаешься? - спросил мистер Дэлевен.

     - Вспомнилось, что я при этом чувствовал, - ответил Кевин. - Я так сильно размахнулся кувалдой...

     Заулыбался и мистер Дэлевен.

     - Я даже испугался, что ты заедешь ею себе по...

     - ..а потом БА-БАХ!..

     - ..и осколки во все стороны.

     - БА-БАХ, и ее нет! - закончил Кевин. Они рассмеялись, и Кевин удивился своим ощущениям: он чуть ли не радовался тому, что все это проошло с ним. Чувство безмерного облегчения - что могло быть приятнее!

     - Ее нет, - повторил Кевин. - Не так ли?

     - Она уничтожена, как Хиросима в тот день, когда на нее сбросили атомную бомбу, - ответил мистер Дэлевен. И тут же добавил:

     - Разлетелась на мелкие осколки, вот что я хочу сказать.

     Кевин посмотрел на отца и расхохотался. Мистер Дэлевен присоединился к сыну. Они заказали пиццу. Когда Мэри и Мег Дэлевен приехали в двадцать минут восьмого, отец и сын все еще смеялись.

     - Вижу, вы тут неплохо спелись, - не без удивления отметила миссис Дэлевен: что-то в смехе мужа и сына ей не понравилось: примерно так же смеялись люди, чудом бежавшие автоаварии. - Не хотите пригласить в свою компанию дам?

     - Холостяки тоже могут хорошо проводить время, - ответил мистер Дэлевен.

     - Очень даже хорошо, - поддакнул Кевин.

     - Вот что мы хотели сказать, - подвел итог его отец.

     Они переглянулись и снова зашлись смехом. Мег, в полном недоумении, посмотрела на мать.

     - Мама, почему они так странно ведут себя?

     - Потому что у них обоих есть пенисы, дорогая, - ответила миссис Дэлевен. - Повесь в шкаф свое пальто.

 

***

 

     Поп Меррилл проводил Дэлевенов и запер за ними дверь. Выключил все лампы, кроме той, что висела над верстаком, открыл ключом тумбу-сейф и, достав «Солнце-660», пристально всмотрелся в него. Полароидная камера пугала и Джона Дэлевена, и Кевина Дэлевена - в этом у Попа сомнений не было. Камера пугала и его. Попа Меррилла. Но положить на колоду и расшибить в лепешку? Это чистое безумие.

     Есть же способ заработать на этой камере.

     Наверняка есть.

     Поп вернул камеру на место. Пусть полежит, а утром он придумает, что делать с этой странной штукой. Собственно, у Попа уже была чертовски хорошая идея.

     Он выпрямился, выключил свет и в темноте без труда нашел путь к лестнице. Но, поднявшись на несколько ступеней, вдруг остановился.

     Его охватило желание, необычайно сильное желание вернуться и снова посмотреть на камеру.

     Ради чего? Кассет у него не было.., да и не хотелось ею фотографировать. Если у кого-то возникнет желание сделать несколько снимков, чтобы понаблюдать за телодвижениями пса, то, пожалуйста, камера продается. Только плати. Он же. Поп Меррилл, скорее согласится войти в клетку со львами. Даже без кнута.

     Однако...

     - Пусть лежит, - вырвалось у старика, и звук собственного голоса заставил его вздрогнуть.

     Поп больше ни разу не остановился, поднимаясь к себе в квартиру.

 

Глава 7

 

     Под утро Кевину Дэлевену приснился кошмар. Такой жуткий, что, проснувшись, он мог вспомнить лишь отдельные его части, словно отрывки мелодии, вырывающиеся поврежденного динамика.

     Он вошел в ничем не примечательный маленький городок. С рюкзаком на спине. Назывался городок Оутли, и почему-то Кевин думал, что находится он в Вермонте или северной части штата Нью-Йорк. «Вы знаете кого-нибудь в Оутли?» - спросил он старика, который толкал перед собой тележку с каким-то хламом. Кевин сразу понял, что этот старик - бродяга. «Убирайся! - завопил старик. - Убирайся! Вор! Мерзкий вор! Мерзкий вор!»

     Кевин перебежал на другую сторону улицы, испуганный скорее воплями старика, а не тем, что кто-то может принять его за вора. А бродяга кричал ему вслед: «Это не Оутли! Это Хильдасвилл! Убирайся города, мерзкий вор!»

     И тут до Кевина дошло, что это не Оутли, не Хильдасвилл или какой-то другой город с нормальным названием. Но разве может совершенно ненормальный город иметь нормальное название?

     Все улицы, дома, автомобили, знаки, редкие прохожие имели два мерения. Высоту, длину.., но не глубину. Навстречу шла женщина, похожая на учительницу бальных танцев Мег, только потяжелевшую на сто пятьдесят фунтов. В розовых брючках. Как и бродяга, она катила перед собой тележку. Одно колесо скрипело. В тележку были свалены полароидные камеры «Солнце-660». Женщина подозрительно поглядывала на Кевина, а когда они поравнялись, исчезла. Тень осталась, поскрипывание колеса осталось, а самой женщины будто и не было. Потом она появилась вновь, оглянулась, на плоском лице застыла подозрительность. Тут Кевин понял, почему женщина исчезала: в плоском мире не существовало «бокового зрения», не могло существовать.

     Это Полароидсвилл, подумал он и с облегчением, и с ужасом. Значит, все это только снится.

     Потом он увидел забор белого штакетника, пса и стоящего в ливневой канаве фотографа. С очками, поднятыми на лысый череп. Попа Меррилла.

     «Что ж, сынок, вот ты его и нашел, - рек двухмерный полароидный Поп, не отрывая глаза от видоискателя. - Собака здесь, прямо перед тобой. Та самая, что вырвалась игрушки, сработанной в Шенектади. ТВОЯ собака, вот что я хочу сказать».

     И тут Кевин проснулся, в своей постели, испугавшись, что кричал во сне, а еще больше того, что вдруг это вовсе и не сон.

     Однако все вокруг него, все имело три мерения.

     Он вернулся в свой мир. Но что-то его все равно тревожило.

     «Глупый сон, - подумал Кевин. - Почему ты пришел ко мне? Все же кончено. Фотографии сожжены, все пятьдесят восемь. И камера раз...»

     Мысль оборвалась, потому что вновь возникло ощущение, будто что-то не так.

     Это еще не конец. Не к...

     Додумать Кевин не успел, потому что крепко заснул. А наутро помнил лишь обрывки кошмара.

 

Глава 8

 

     Это время - две недели после приобретения полароидной камеры «Солнце-660» - стало, пожалуй, самым неприятным и унительным периодом в жни Попа Меррилла. Многие в Касл-Роке сказали бы, что так ему и надо. Только в Касл-Роке об этом никто не узнал.., да и мнение жителей городка нисколько не интересовало Попа. Ему было на них наплевать.

     Но кто бы мог поверить, что Спятившие так подведут его? Поневоле задумаешься, а не теряешь ли ты хватку.

     Не дай Бог.

 

Глава 9

 

     В сентябре у Попа не возникало сомнений, что он сможет продать полароидную камеру. Его занимало другое: как скоро и за сколько.

     Дэлевены что-то говорили про сверхъестественность, и Поп не стал их поправлять, хотя и знал, что «Солнце-660», по классификации пси-инвестигейтеров, относится к разряду паранормальных явлений, а не сверхъестественных. Если бы Меррилл сказал им об этом, то Дэлевены могли задуматься: «А почему, собственно, владелец маленького магазинчика подержанных вещей так хорошо знаком со столь специфической терминологией?» А Поп действительно хорошо знал и терминологию, и весь предмет, потому что это знание приносило большую прибыль: он очень неплохо зарабатывал на группе людей, которых ласково звал «мои Спятившие».

     Именно Спятившие прослушивали пустые комнаты с помощью дорогой звукозаписывающей аппаратуры, потому что свято верили в невидимый мир и хотели доказать его существование. Или так же упорно стремились пообщаться с друзьями или родственниками, которые покинули этот мир (они говорили только так: «покинули», поскольку друзья и родственники Спятивших никогда не могли бы просто «умереть»).

     Спятившие не только владели и пользовались ведьмиными досками, они регулярно разговаривали с «проводниками» в «ином мире» (не небеса, не ад - только «иной мир»), которые связывали их с друзьями, родственниками, королевами, умершими рок-звездами, даже с архлодеями. Поп знал одного Спятившего Вермонта, который дважды в неделю беседовал с Гитлером. Гитлер много чего понарассказывал. Оказывается, он предлагал заключить мир в январе 1943 года, но сукин сын Черчилль отверг его предложение. Гитлер также сказал Спятившему, что Пол Ньюмен - инопланетянин, родившийся в пещере на Луне.

     Спятившие так же регулярно собирались на сеансы, как наркоманы посещали своих пушеров. Они покупали хрустальные шары и амулеты, которые гарантированно приносили счастье, они органовывали общества и занимались учением домов, в которых обитали привидения. Они фиксировали все постукивания, перемещения по воздуху столов и стульев и, разумеется, появление прраков. По дотошности и терпению с ними могли сравниться только орнитологи.

     Большинство Спятивших черпали в своем занятии положительные эмоции. Некоторым не везло. К примеру, одному господину Уолфборо. Он повесился в знаменитом Текамсе-Хаузе, где в восьмидесятых и девяностых годах прошлого столетия хозяин днем кормил бродяг, а по ночам закусывал кем-то них в подвале своего дома. Кости бросал на пол. Он убил и съел, по разным подсчетам, от двенадцати до тридцати пяти человек. Этот господин Уолфборо оставил записку, которую положил на свою ведьмину доску: «Не могу выйти дома. Все двери заперты. Я слышу, как он ест. Испробовал все средства. Ничего не помогает».

     «И ведь бедняга действительно думал, что слышит», - сказал себе Поп, узнав эту историю от человека, которому верил.

     Был еще господин Данвича, штат Массачусетс, которому Поп однажды продал «горн духов». Этот господин отправился с рупором на кладбище. Что он там делал, осталось загадкой, потому что последние шесть лет этот господин провел в Камере для буйнопомешанных в Аркхэме. На кладбище он уходил черноволосым. Утром его нашли кричащим от страха и седым как лунь.

     Одна женщина в Портленде потеряла глаз во время сеанса с ведьминой доской. Мужчина в Кингстоне, штат Род-Айленд, потерял три пальца на правой руке, когда неожиданно захлопнулась задняя дверца автомобиля, в котором двое подростков покончили с собой. Старушка оказалась в Массачусетской мемориальной больнице после того, как во время спиритического сеанса взбесившаяся кошка, Клодетт, откусила хозяйке ухо.

     Во что-то Поп верил, во что-то - нет. Духи, сеансы, хрустальные шары, горны духов - ему все это было до лампочки. С точки зрения Реджинальда Попа Меррилла, все Спятившие могли бы провалиться в тартарары или улететь на Луну.

     Но, разумеется, после того, как один них выложит энное количество хрустящих купюр за камеру Кевина Дэлевена.

     Поп называл этих фанатиков Спятившими потому, что большинство них (иногда ему так и хотелось сказать - все) вышли на пенсию, купались в деньгах и просто умоляли, чтобы им пощипали перышки. Если ты соглашался потратить пятнадцать минут, кивая и поддакивая заверениям в том, с какой легкостью они могут отличить настоящего медиума от самозванца, если ты соглашался те же четверть часа слушать какие-то малопонятные звуки, доносящиеся динамиков магнитофона, ображая на лице благоговейный восторг, тогда ты без труда мог впарить им за сто долларов пресс-папье стоимостью в четыре доллара, рассказав, что какой-то мужчина увидел в нем свою умершую мать. Стоило только улыбнуться, и они выписывали тебе чек на двести долларов. Стоило только сказать доброе слово, и они выписывали чек на две тысячи долларов. А если улыбку сопровождало слово, они просто протягивали тебе чековую книжку и просили написать требуемую сумму.

     Поп всегда с легкостью обводил Спятивших вокруг пальца.

     Но с камерой Кевина вышла осечка.

 

***

 

     Поп не держал в кабинете картотечного ящичка с маркировкой: «Спятившие». Не было у него ящичков «Нумматы» и «Филателисты». И картотеки не было. В лучшем случае на ее роль претендовала старая записная книжка, которую Поп постоянно носил в заднем кармане брюк и которая, как и бумажник, в конце концов приняла форму его ягодицы. Свои архивы Поп держал там же, где и все подобные специалисты: в голове. Ему приходилось иметь дело с восемью Спятившими. Самым богатым них был удалившийся от дел промышленник по фамилии Маккарти.

     Этот миллионер жил на собственном острове в двенадцати милях от побережья. Он не доверял лодкам, катерам или яхтам, а потому нанял пилота, который при необходимости доставлял его на материк и обратно.

     Поп поехал к мистеру Маккарти 28 сентября, через день после того, как приобрел камеру у Кевина (он, конечно, не расценивал сие деяние как ограбление: мальчик в конце концов собирался разнести камеру вдребезги, так что лично Поп ни в чем не ущемил права Кевина). До частной взлетно-посадочной полосы к северу от Бутбей-Харбора Поп добрался на своем стареньком, но отлично работающем автомобиле. Потом, сцепив зубы, прищурив глаза, ухватившись за стальной ящик, в котором лежала полароидная камера «Солнце-660», и сжавшись в комок, он со страхом ждал того момента, когда «бичкрафт» Спятившего, попрыгав по кочкам земляной взлетной полосы, поднимется в воздух. А потом думал только о том, что они вот-вот рухнут вн. Это путешествие он уже проделывал дважды, и каждый раз клялся себе, что больше на такое не отважится.

     Вскоре они уже летели над Атлантическим океаном, от поверхности которого их отделяли какие-то пятьсот футов. Пилот трещал без умолку. Поп кивал и редка поддакивал, но мысли его были заняты совсем другим.

     Наконец впереди показался остров с коротенькой посадочной полосой и просторным особняком, сложенным блоков вестняка и бревен. Пилот бросил «бичкрафт» вн, оставив желудок Попа трепыхаться в воздухе над ними. Они крепко ударились о землю, но самолет, к умлению Попа, не развалился, а покатился вперед и замер, не доехав до края полосы.

     Убедившись, что остался жив и невредим. Поп прежде всего подумал о том, что Бог - еще одна выдумка Спятивших.., по крайней мере на время перелетов в этом ужасном летающем гробу.

     - Отличный день для полета, не так ли, мистер Меррилл? - спросил пилот, откидывая трап.

     - Лучше не бывает, - буркнул Поп и поспешил к дому, в дверях которого, широко улыбаясь, уже стоял его Спятивший.

     Поп пообещал показать «самую удивительную вещь, которую ему довелось видеть», и Седрик Маккарти сгорал от нетерпения. «Ему достаточно одного взгляда, чтобы ухватить наживку», - решил Поп. Однако сорок пять минут спустя он возвращался на материк, не замечая тряски и воздушных ям, в которые то и дело нырял «бичкрафт». Мысли Попа были о...

     Он нацелил полароидную камеру на Спятившего и сфотографировал его. В ожидании, пока проявится первая фотография. Спятивший сфотографировал Попа.., и когда полыхнула вспышка, не услышал ли Поп Меррилл чего? Не услышал ли он нкого, приглушенного рычания черного пса? Или причиной всему - старческое разыгравшееся воображение? Однако...

     Седрик Маккарти, удалившийся от дел промышленник, а теперь номер один в списке Спятивших, с детским любопытством наблюдал за процессом проявления, а когда наконец ображения стали четкими, на его лице отразились недоумение и даже презрение. И безошибочная интуиция Попа, отточенная пятьюдесятью годами уговоров, мягкого убеждения, намеков на наличие другого жаждущего покупателя, подсказала, что его обычно надежные методы на этот раз не сработают. В мозгу Седрика Маккарти вспыхнул большой оранжевый трафарет: НЕ ПОКУПАТЬ.

     Но почему?

     Черт побери, почему?

     На фотографии, сделанной Попом, белый блеск, подмеченный Кевином, превратился в зуб. Только не в зуб, а в клык. На фотографии, сделанной Маккарти, появились и соседние клыки.

     «У этой чертовой собаки не пасть, а медвежий капкан», - подумал Поп. Перед мысленным взором возникла своя же рука, попавшая в эту пасть. Собака не кусала руку, не вцепилась в нее мертвой хваткой, а просто отхватила, как отхватывает двуручная пила тонкую ветку. А если собака вцепится ему в пах? Если...

     Но Маккарти что-то сказал и ждал ответа. Поп посмотрел на потенциального клиента, и последняя надежда на успешное завершение сделки растаяла как дым.

     Спятивший, который мог провести с тобой весь день, пытаясь вызвать дух твоего дорогого, безвременно ушедшего дяди Неда, исчез. Его место занял другой Седрик Маккарти: трезво мыслящий реалист, который двенадцать лет подряд входил в публикуемый журналом «Судьба» список самых богатых людей Америки. И не потому, что ему досталось приличное наследство, которое он не растратил, а приумножил: Маккарти был гением прикладной аэродинамики и с большим успехом реаловывал свои знания на практике. Конечно, по богатству он не мог сравниться с Говардом Хьюзом, но в конце жни и не обезумел, как Хьюз. Правда, если речь шла о пси-феномене, Маккарти тут же становился Спятившим. Вне этой области он был акулой, рядом с которой Поп Меррилл выглядел жалким карасем, лениво плавающим в мутном пруду.

     - Извините. Немного отвлекся, мистер Маккарти.

     - Я сказал, что это весьма занимательно. Особенно если учесть, что снимки чуть разнесены во времени. Как это делается? Камера в камере?

     - Я не понимаю, о чем вы говорите.

     - Нет, не камера. - Маккарти, рассуждая сам с собой, взял «Солнце-660» и потряс у уха. - Скорее какой-то лентопротяжный механм.

     Поп смотрел на Маккарти, действительно не понимая, о чем тот ведет речь.., только видел, что трафарет «НЕ ПОКУПАТЬ» все еще стоит перед глазами его Спятившего. Вынести эту чертову тряску в самолете (а ведь скоро лететь назад), и все зря. Но почему? Почему? Он-то был убежден, что клиент купит, на все сто процентов. Маккарти поверил бы Попу, скажи он, что Бруклинский мост - спектральная иллюзия «потустороннего мира». Так почему?

     - Пазы, ну конечно! - радостно воскликнул Маккарти. - Пазы! Кольцевой конвейер на блоках с встроенными пазами. В каждом пазе полароидная фотография этого пса. Временной разрыв предполагает... - он еще раз внимательно рассмотрел фотографии, - ..да, собаку могли снять на пленку, а затем каждый кадр перенести на отдельную полароидную фотографию. Когда нажатием кнопки высвобождается затвор объектива, снимок вываливается паза и появляется в щели. Затем батарейка поворачивает несущую ленту на один шаг устанавливая следующий паз напротив щели.., и voila!

     Улыбка сползла с лица Маккарти, и мистер Умелец внезапно увидел человека, который, возможно, шел к богатству по трупам своих конкурентов.., причем миллионеру это нравилось.

     - Джо доставит вас обратно на материк. - Ледяной, безразличный голос. - Получилось у вас неплохо, мистер Меррилл... - И Поп вдруг понял, что этот человек больше никогда не назовет его просто по имени. - На этот раз вы перегнули палку, хотя уже давно дурачили меня. На сколько вы меня надули? Все остальное, что вы мне продали, такая же дрянь?

     - Я не надул вас ни на цент. - Что-что, а лгать Поп умел. - Я не продал вам ни одной подделки и сейчас абсолютно уверен в том, что это действительно необычная камера.

     - Меня от вас тошнит. - Маккарти брезгливо поморщился. - Не потому, что я вам доверял, я доверял и другим мошенникам и лжецам. Не потому, что вы брали мои деньги. Слава Богу, их у меня предостаточно. Тошнит меня потому, что такие люди, как вы, в темные века пытались научными методами объяснить пси-феномены. А привело это к тому, что теперь над теми, кто занимается этим серьезно, смеются и считают их чокнутыми. Утешает только одно: такие, как вы, рано или поздно совершают роковую ошибку. Вас обуревает жадность, и вы пытаетесь продать даже такую вот нелепицу, как эта камера. Я хочу, чтобы вы покинули мой остров, мистер Меррилл.

     Поп сунул трубку в рот дрожащей рукой достал спичку. И тут же палец Маккарти ткнулся ему в грудь. Глаза Спятившего горели ледяной яростью.

     - Если вы разожжете эту гадость, я прикажу Джо вынуть ее у вас о рта и высыпать угли в ваши штаны. Поэтому, если не хотите покинуть мой дом с поджаренной задницей, я бы рекомендовал...

     - Что вы такое говорите, мистер Маккарти? - заблеял Поп. - Эти фотографии выскочили камеры непроявленными. Проявление шло у вас на глазах!

     - Такую эмульсию может составить любой ребенок с помощью набора химических реагентов стоимостью в двенадцать долларов, - холодно ответил Маккарти. - Это не тот состав, который использует фирма «Полароид», но достаточно блкий. Ты экспонируешь полароидные фотографии или готавливаешь кадров кинопленки, затем в обычной фотолаборатории покрываешь своей эмульсией. Выскакивая камеры, они выглядят, как любая непроявленная полароидная фотография. Серый квадрат в белой рамке. На свету эмульсия домашнего приготовления претерпевает химические менения и становится прозрачной или испаряется, открывая картинку, сделанную заранее. Джо?!

     Прежде чем Поп успел пронести хоть слово, сильные руки подхватили его и вынесли гостиной. Впрочем, он и не хотел ничего говорить. Среди всего прочего хороший бнесмен должен знать, когда проиграл. Хотя старику и хотелось крикнуть:

     «Когда какая-то крашеная дура с хрустальным шаром, заказанным в журнале «Судьба», заставляет летать книгу, лампу или нотный лист по темной комнате, вы млеете от восторга, а когда я показываю вам камеру, которая выплевывает фотографии другого мира, вы вышвыриваете меня за дверь! Вы просто спятили, в этом нет ни малейшего сомнения. Ну и черт с вами! В море есть и другая рыбка!» Насчет другой рыбки Поп не ошибся. 5 октября он сел в свой автомобиль и поехал в Портленд навестить Сестер-Вонючек.

 

***

 

     Так он называл двух однояйцевых блняшек, которые жили в Портленде. Лет восьмидесяти, выглядели они старше Стонхенджа, Обе непрерывно курили «Кэмел», с семнадцати лет, о чем с радостью сообщали всем своим знакомым. И никогда не кашляли, хотя на двоих выкуривали в день шесть пачек. Изредка покидая особняк красного кирпича, они выезжали в свет на «линкольне-континентале» выпуска 1958 года, который очень смахивал на катафалк.

     За рулем лимузина сидела чернокожая женщина, ненамного моложе Сестер-Вонючек. Женщина-шофер то ли была глухонемой, то ли обладала талантом, дарованным Богом только бранным: молчаливостью. Точного ответа Поп так и не узнал. У старушек она работала добрых тридцать лет: управляла их автомобилем, что-то стирала, косила траву на лужайке, подстригала зеленые городи, иногда относила к почтовому ящику письма, написанные Сестрами-Вонючками бог знает кому. (Поп не знал, допускают ли чернокожую женщину в дом, потому что никогда не видел ее там и за все это время ни разу не слышал, чтобы это удивительное создание пронесло хоть слово.) Особняк красного кирпича располагался в районе Брэм-Холл, который в Портленде играл ту же роль, что Бикон-Хилл в Бостоне. В последнем, как вестно, Кэботы говорили только с Лоуэллами, а те - лишь с Господом Богом, но Сестры-Вонючки и их немногочисленные сверстники твердо знали, что Лоуэллы «бросили» себе отводку через несколько лет после того, как Диры и их портлендские одногодки провели в городке основную линию связи.

     Разумеется, ни один человек в здравом уме не назвал бы старушек Сестрами-Вонючками, глядя в их одинаковые сморщенные личики. Лишь в той компании, где отсутствовали болтуны и сплетники, они становились Сестрами-Вонючками. Звали же их мисс Элиусиппус Дир и миссис Мелиусиппус Веррилл. Их отец, дабы продемонстрировать, что он не только истовый христианин, но и человек незаурядной эрудиции, назвал дочерей именами двух трех блнецов, которые стали святыми.., только все трое были мужчинами.

     Муж Мелиусиппус умер давным-давно, в сорок четвертом году, во время морского сражения в заливе Лейте, но она оставила себе его фамилию, задав этим всем друзьям и знакомым нелегкую задачу: определять, кто сестер мисс Дир, а кто - миссис Веррилл. Впрочем, старушки предпочитали, чтобы их называли не по фамилиям, а по именам. Причем имена эти должны были слетать с языка так же легко, как дерьмо вылетает смазанной вазелином задницы. Стоило ошибиться раз, они дергали носиком, и на шесть месяцев такой человек впадал в немилость. После повторной ошибки этого человека в красный особняк больше не допускали.

     По пути Поп постоянно повторял про себя их имена: «Элиусиппус. Мелиусиппус. Элиусиппус и Мелиусиппус. Да. Все так». Камера, уложенная в стальную коробку, покоилась на сиденье рядом.

     Как выяснилось чуть позже, ему повезло лишь в том, что при обращении к Сестрам-Вонючкам он не допустил ни единой ошибки. Остальное пошло наперекосяк. Желания приобрести камеру у них оказалось не больше, чем у мистера Маккарти.., хотя Поп, потрясенный до глубины души встречей с промышленником, с самого начала намеревался снить цену на десять тысяч долларов, то есть запросить всего лишь пятьдесят процентов от суммы, которую поначалу надеялся выручить за камеру.

     Пожилая чернокожая женщина собирала граблями листву, обнажая, несмотря на октябрь, зелененький, как сукно бильярдного стола, газон. Поп ей кивнул. Она посмотрела на гостя, сквозь него, и продолжила свое занятие. Поп нажал кнопку звонка, и в глубинах дома что-то звякнуло. Особняк, в котором проживали Сестры-Вонючки, уступал многим старым домам Брэм-Холла, но все равно проводил впечатление. Возможно, своей мрачностью. Звон, казалось, плыл по комнатам и коридорам, вызвав у Попа неожиданную ассоциацию: телега, собирающая мертвецов, медленно катится по улицам охваченного чумой Лондона, и возница бьет в колокол и кричит: «Выносите мертвых домов! Выносите мертвых домов! Ради всего святого, выносите мертвых домов!»

     Сестра-Вонючка, открывшая дверь через сорок секунд, казалась не только мертвой, но и набальзамированной: мумия, в рот которой кто-то ради шутки сунул дымящийся «бычок».

     - Меррилл. - Темно-синее платье, подсиненные волосы.

     Слово это она пронесла тоном, каким великосветской даме положено говорить с торговцем, который забрел в их дом по ошибке. Но Поп видел, что ее, как и этого сукина сына Маккарти, разбирает любопытство. Просто Сестры-Вонючки родились в Мэне, выросли в Мэне и намеревались умереть в Мэне, тогда как Маккарти приехал откуда-то со Среднего Запада, где не учили с детства умению не сказать лишнего слова.

     Тень мелькнула в дальнем конце холла. Вторая сестра. Да, уж очень им хочется знать, чего это мистер Меррилл к ним приехал! У Попа даже появилась надежда слупить с них двенадцать тысяч. А может, и все четырнадцать.

     Поп знал, что он может спросить: «Имею я честь говорить с мисс Дир или с миссис Веррилл?» Вежливо, корректно. Но, уже имея дело с этими мешками костей. Поп знал, что Сестра-Вонючка, открывшая дверь, ничем не выразит своего неудовольствия, однако на сделке он потеряет никак не меньше тысячи долларов. Они очень гордились своими экзотическими мужскими именами и проявляли большую благосклонность к тому, кто пытался пронести их правильно, чем к трусу, бирающему более легкий путь.

     Поэтому, мысленно помолившись Господу, дабы тот не дал языку подвести его. Поп с головой бросился в омут: «Вы Элиусиппус или Мелиусиппус?» Выражение его лица однозначно говорило о том, что ему все одно: Элиусиппус и Мелиусиппус или Джоан и Кейт.

     - Мелиусиппус, мистер Меррилл. - Столь быстрый переход от «Меррилла» к «мистеру Мерриллу» совсем убедил Попа, что все пройдет гладко. - Не соблаговолите войти?

     - Премного вам благодарен. - И Поп вошел в мрачные глубины особняка Диров.

 

***

 

     - О Боже! - вырвалось у Элиусиппус Дир, когда полароидная фотография начала проявляться.

     - Какой же он страшный! - добавила Мелиусиппус Веррилл с нескрываемыми отвращением и страхом.

     Пес становился все ужаснее. Поп не мог этого не прнать. Заметил он и кое-что еще: время в полароидном мире ускорило свой ход.

     Поп усадил Сестер-Вонючек на софе для демонстрационного снимка. Яркая вспышка на мгновение осветила комнату, превратив ее в связующее звено между миром живых и миром мертвых, в последнем которых существовали два этих реликта.

     Только на фотографии, выползшей щели, проявилось ображение не Сестер-Вонючек, застывших бок о бок на софе, а черного пса, полностью повернувшегося мордой к камере и невидимому фотографу, который продолжал снимать это чудовище. Теперь уже все зубы попали в кадр, пес чуть наклонил голову. «И будет пригибать еще ниже во время прыжка, - подумал Поп, - преследуя две цели: прикрыть уязвимое место на шее и занять наилучшую позицию для того, чтобы безошибочно вгрызться в жертву и вырвать нее основательный клок плоти и костей».

     - Как это ужасно! - Элиусиппус поднесла мумифицированную руку к своему горлу.

     - До неприличия! - эхом откликнулась Мелиусиппус, зажигая новую сигарету от окурка; рука ее так дрожала, что она едва не прижгла уголок рта.

     - И абсолютно НЕ-ОБЪ-ЯС-НИ-МО! - торжествующе добавил Поп, думая: «Жаль, что тебя здесь нет, Маккарти, говнюк ты эдакий. А так хочется, чтобы был! Вот две дамы, которые много чего повидали, не думают, что эта камера - жалкая подделка».

     - Она показывает то, что уже случилось? - прошептала Мелиусиппус.

     - Или то, что должно случиться? - спросила Элиусиппус тем же благоговейным шепотом.

     - Не знаю, - ответил Поп. - Наверняка я могу сказать только одно: мне довелось много чего повидать, но такое я вижу впервые.

     - Меня это не удивляет! - воскликнула Элиусиппус.

     - Меня тоже! - не отстала от нее Мелиусиппус. Поп чувствовал, что разговор вот-вот зайдет о цене, а это вопрос деликатный для всех, особенно для Сестер-Вонючек. Когда дело доходило до торговли, они требовали чрезвычайно нежного обхождения, словно две девственницы (впрочем. Поп полагал, что по крайней мере одна в таком состоянии и пребывала). Он уже собирался пронести ключевые слова «У меня и в мыслях не было продать вам эту камеру, но...» (трюк, конечно, старый как мир, но всегда срабатывающий со Спятившими. Им нравилось слышать такие слова, как маленьким детям нравится слушать одни и те же сказки). Но не успел, так как заговорила Элиусиппус:

     - Я, конечно, не могу выражать мнение моей сестры, мистер Меррилл, но мне будет как-то не по себе, если вы... - пауза, - будете показывать нам то, что привезли с собой, предварительно не убрав с наших глаз эту камеру.., или как там называется эта жуткая штука. Если вас не затруднит, унесите ее обратно в машину.

     - Абсолютно с тобой согласна. - Мелиусиппус затушила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице, напоминающей рыбу.

     - Фотографии прраков - это одно, - продолжила Элиусиппус. - В них есть определенная...

     - Величественность. - вставила Мелиусиппус.

     - Да! Величественность! Но этот пес... - Старушку даже передернуло. - Он словно готов выпрыгнуть фотографии и укусить кого-то нас.

     - Нас всех, - поправила сестру Мелиусиппус. До последних фраз Поп уже подумал, что сестры сделали первый ход в тонкой игре, итогом которой станет цена покупки. Да только одинаковый тон, их одинаковые голоса, неотличимые, как фигуры и лица, говорили об обратном. Камера «Солнце-660» - паранормальная, тут сомнений у них не было, но слишком паранормальная для их восприятия. Они не торговались. Сестры-Вонючки не притворялись, не вели сложную игру, чтобы сбросить цену. Когда старушки говорили, что им не нужна камера, проводящая на свет Божий такие странные фотографии, сие именно это и означало. И уж естественно, они не хотели верить, что Меррилл намеревался продать им эту камеру и только ради этого приехал.

     Поп оглядел гостиную. Совсем как комната старухи в «ужастике», который он однажды смотрел по видео, жуткое барахло под названием «Сожженные подношения», в котором здоровяк средних лет пытался утопить сына в плавательном бассейне, причем оба полезли в воду одетыми. Комната героини была набита фотографиями. Они стояли на столах и каминной доске в разнообразных рамочках, они покрывали стены так плотно, что -под них едва проглядывали обои.

     О гостиной Сестер-Вонючек он такого сказать не мог, но фотографий хватало и здесь. Число их едва ли превышало сто пятьдесят, но в маленькой и темной комнате казалось, что их в три раза больше. Некоторые Поп видел лишь мельком, другие знал лучше, потому что сам же и продал их Сестрам-Вонючкам.

     Всего «фотографий прраков», как называла их Элиусиппус, в коллекции сестер было гораздо больше: никак не меньше тысячи. И разместили их в остальных четырнадцати комнатах особняка. Поп видел их все. Он относился к тем нескольким счастливчикам, кому Сестры-Вонючки показали всю экспозицию. Но в гостиной они держали самые ценные фотографии.

     Жемчужина коллекции стояла в гордом одиночестве на «стенвее» под высокими окнами. На ней труп левитировал в присутствии пятидесяти или шестидесяти обалдевших от ужаса родственников и друзей, пришедших, чтобы проводить покойного в последний путь. Разумеется, это была подделка. Любой десятилетний ребенок, нет, даже восьмилетний, сразу бы понял, что это подделка. В сравнении с ней фотографии танцующих эльфов, которые так удивили Артура Конан-Дойла в конце его жни, казались шедевром. В общем, оглядывая гостиную. Поп отметил только две фотографии, которые не попадали в категорию откровенных подделок. Требовалось более тщательное исследование, чтобы определить, как их сработали.

     Однако эти две древние старушенции, которые собирали «фотографии прраков» всю жнь и объявили, что являются ведущими экспертами в этой области, сейчас - когда он показал им не просто паранормальную фотографию, но паранормальную камеру, которая не ломалась после хитрого фокуса, как та, что «сфотографировала» женщину-пррак, наблюдающую за охотниками на лис, - они повели себя как девочки-школьницы на фильме ужасов. Эта камера могла фотографировать и фотографировать. Интересно, сколько денег они потратили на эти подделки? Тысячи долларов? Десятки тысяч? Сотни...

     - ..показать нам? - спросила Мелиусиппус. Поп Меррилл заставил свои губы разойтись в улыбке.

     - Покорно прошу меня винить. Засмотрелся на ваши сокровища, вот мои мысли и пошли гулять сами по себе. Наверное, такое может случиться с каждым нас.

     - Нам по восемьдесят три года, но мысли у нас не «гуляют», а разум у нос чист как стеклышко, - с явным неободрением ответила Элиусиппус.

     - Свежевымытое стеклышко, - добавила Мелиусиппус. - Я спросила, не хотели бы вы показать нам новые фотографии.., разумеется, после того, как унесете отсюда эту ужасную штуку.

     - Уж не помню, когда мы видели действительно хорошие новые фотографии. - Элиусиппус закурила очередную сигарету.

     - Прошлым месяцем мы ездили в Провидено, на конгресс паранормальных явлений, - начала Мелиусиппус, - и хотя лекции нам понравились...

     - ..мы узнали много интересного...

     - ..среди фотографий преобладали подделки. Даже десятилетний ребенок...

     - ..семилетний'...

     - ..понял бы, что это подделка. Вот мы и... - Мелиусиппус запнулась, на ее лице отразилась обида. - Я удивлена, мистер Меррилл. Должна прнаться, мистер Меррилл, я даже озадачена.

     - И я хотела сказать то же самое, - поддакнула Элиусиппус.

     - Почему вы принесли эту ужасную вещь? - дуэтом спросили Мелиусиппус и Элиусиппус.

     У Попа возникло такое сильное желание ответить: «Потому что я не знал, какие вы трусливые сучки», - что на какое-то мгновение он даже решил, будто озвучил эту фразу, и застыл в ожидании истошных криков.

     Мысль о том, что ужасные слова пронесены, прожила, может, доли секунды. Но потом, когда Поп у себя дома лежал без сна среди десятка тикающих и такающих часов, он часто жалел, что Сестры-Вонючки не услышали и этого, и многого другого.

     Разумеется, инстинкт самосохранения не позволил ему раскрыть рта. Да, Поп Меррилл получил бы безмерное удовлетворение, поставив Сестер-Вонючек на место, но удовлетворение это длилось бы очень недолго. А вот если бы погладил их по шерстке, чего, собственно, они и ожидали, потому что всю жнь этих миллионерш гладили по шерстке и облывали, у него оставалась бы возможность и дальше всучивать им «фотографии прраков», зарабатывая на этом немалые деньги. Потому как ему не верилось, что в ближайшие годы старухи умрут от рака легких или еще от какой болезни.

     В конце концов, в списке были и другие Спятившие, хотя список этот, который Поп освежил в памяти после злополучного посещения Седрика Маккарти, стал намного короче. Двое умерли, а еще один учился плести корзины в роскошной частной психиатрической клинике, куда принимали только баснословно богатых и безнадежно безумных.

     - Вообще-то я привез камеру просто чтобы вы смогли взглянуть на нее. Что я хочу сказать, - торопливо добавил он, увидев, что сестры разом подобрались, - мне же вестно, сколь сведущи вы в этой области.

     Сестрички мгновенно расцвели, обменялись самодовольными взглядами. Попу очень хотелось смочить пару пачек сигарет бензином, засунуть в их тощие старческие задницы и чиркнуть спичкой. «Вот тогда бы вы задымили. Задымили, как заводские трубы» - вот что он хотел сказать.

     - Я думал, что вы посоветуете мне, как быть с этой камерой, вот что я хочу сказать, - закончил он комплимент.

     - Уничтожьте ее, - без запинки ответила Элиусиппус.

     - Я бы воспользовалась динамитом, - добавила Мелиусиппус.

     - Сначала кислотой, потом динамитом, - уточнила Элиусиппус.

     - Точно, - кивнула Мелиусиппус. - Камера опасна. Не нужно даже смотреть на этого дьявольского пса, дабы понять, что к чему.

     Однако она посмотрела. Обе они посмотрели. И у обеих лица перекосило от страха и отвращения.

     - Я просто чувствую исходящее от нее зло! - воскликнула Элиусиппус, совсем как школьница, играющая колдунью в «Макбете». - Уничтожьте ее, мистер Меррилл. До того, как проойдет что-то ужасное. До того, как, возможно, я подчеркиваю, мистер Меррилл, возможно, она уничтожит вас.

     - Да будет вам. - Попу от этих слов действительно стало как-то не по себе. - Это уж перебор. Что я хочу сказать, вы же видите всего лишь камеру.

     - Несколько лет назад планшет оставил нашу бедную Колетт Симиню без глаза. А ведь планшет - это всего лишь кусок фибрового картона, - заметила Элиусиппус Дир.

     - Но только до тех пор, пока, глупые, глупые люди не начинают хватать его руками и не пробуждают его, - добавила Мелиусиппус.

     Слова иссякли. Поп поднял камеру за ремень, не касаясь ее самой, убеждая себя, что делает это только ради спокойствия Сестер-Вонючек, и встал.

     - Что ж, вы - эксперты.

     Старушенции просияли.

     «Да, - решил Поп, - приходится отступить. Делать нечего.., во всяком случае, пока. Но моя песенка еще не спета. Не выгорело здесь, выгорит в другом месте».

     - Не смею более отнимать у вас время, и я, конечно же, не хотел причинять вам какие-либо неудобства.

     - Но вы и не причинили! - Элиусиппус также встала.

     - В эти дни у нас так мало гостей! - Мелиусиппус последовала ее примеру.

     - Положите камеру в автомобиль, мистер Меррилл, - продолжила Элиусиппус, - а потом...

     - ..возвращайтесь и выпейте с нами чаю.

     - Хорошего чаю!

     Более всего Попу хотелось выбраться этого дома, сказав на прощание: «На кой хрен мне ваш чай. Не хочу больше видеть ваши постные рожи». Но он поклонился и ответил вежливым отказом:

     - Я бы с удовольствием, но, к сожалению, у меня назначена еще одна встреча. Я бываю в Портленде не так часто, как хотелось бы. («Если уж ты солгал один раз, чего уж на этом останавливаться», - говаривал Попу его отец, и этот совет Поп принял блко к сердцу.) - Он взглянул на часы. - Я уже опаздываю. Вы, девочки, заставили меня забыть о времени, и, по моему разумению, я не первый мужчина, с кем такое случилось.

     Сестры-Вонючки захихикали и одинаково покраснели, словно две очень старые розы.

     - Да ну что вы, мистер Меррилл! - воскликнула Элиусиппус.

     - Пригласите меня еще раз. - Поп улыбнулся так, что едва не достал ушей кончиками рта. - Пригласите меня, и я приеду прежде, чем вы успеете моргнуть.

     Он вышел дома, кто-то старушек быстро закрыл за ним дверь. «Должно быть, они боятся, что солнечный свет повредит их поддельные фотографии прраков», - мрачно подумал Поп, посмотрел на чернокожую женщину, которая все еще сгребала листья, и нажал на спуск. Импульсивно, как некоторые бросают автомобиль на встречную полосу, чтобы задавить перебегающего дорогу скунса или енота.

     Губы у чернокожей женщины дрогнули, и, к удивлению Попа, она начертила рукой в воздухе знак, отгоняющий дьявола.

     Он сел в машину и задним ходом покатил с подъездной дорожки. Когда бампер уже завис над мостовой. Поп обернулся, чтобы посмотреть, свободна ли дорога, и его взгляд невольно упал на только что отснятую полароидную фотографию. Она еще не полностью проявилась, еще остался молочный налет, свойственный всем проявляющимся полароидным фотографиям.

     Однако Поп Меррилл увидел достаточно, чтобы сердце его чуть не выскочило груди.

     Случилось то, что предугадал Кевин. Собака закончила поворот и теперь двинулась к камере и к тому, кто держал ее в руках... А держал-то камеру он, не так ли? Он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл, поднял камеру и сфотографировал чернокожую женщину, работавшую в саду. Словно обиженный ребенок, которого отец отлупил ремнем, расстреливает своей мелкашки бутылку, поставленную на заборе, потому что не может пристрелить отца, но должен как-то дать выход распирающей его злости.

     Пес приближался. Юный Кевин понял, что проойдет потом, и опытный Поп понял бы, если б прадумался над этим. Но не прадумался, потому что мысли его были заняты одним: как бы заработать на камере. И только теперь ему стало окончательно ясно, откуда исходит главная угроза.

     Она приближается. Поп застыл в ужасе. Господи, она приближается! Эта собака приближается.

     Но собака не просто приближалась: она нападала.

     Тело пса вытянулось. Грудь увеличилась в ширину, грудь с могучими мышцами.

     Зубы стали больше. Длиннее. Острее. Попу внезапно вспомнился сенбернар Джо Камбера, Куджо, тот самый, что загрыз Джо, старика Гэри Первера и Большого Джорджа Баннермана. Собака взбесилась. Она загнала женщину и мальчика в автомобиль, и через два или три дня мальчик умер. Вот теперь Поп гадал: не такое ли видели они перед собой теми долгими часами в раскаленном на солнце автомобиле? Не эти ли мутные, красные глаза, длинные острые зубы... Его размышления прервал гудок. Поп вскрикнул, сердце его часто-часто забилось. Фургон по широкой дуге объехал его седан. Водитель высунул в открытое окно кулак с поднятым вверх средним пальцем.

     - Сам пошел.., сучий сын! - выкрикнул Поп. Начал выворачивать руль, ткнулся задними колесами в бордюрный камень на противоположной стороне улицы, случайно нажал клаксон и лишь после этого уехал. Но, миновав три квартала, остановил машину у тротуара и сидел за рулем минут десять, ожидая, пока руки перестанут дрожать.

     На том и закончился вит к Сестрам-Вонючкам.

 

***

 

     Следующие пять дней Поп обдумывал, на ком оставшихся Спятивших остановить свой выбор. Сумма, которую он рассчитывал получить за камеру (двадцать тысяч долларов - от Маккарти, десять - от Сестер-Вонючек, хотя ни в том, ни в другом случае до обсуждения цены дело не дошло), уменьшалась по мере приближения к концу списка. Наконец он остановился на Эмори Чаффи, зная, что тут он может рассчитывать максимум на две с половиной тысячи.

     Чаффи, надо сказать, так и остался для Попа загадкой, как и все Спятившие, с которыми приходилось иметь дело Попу не один десяток лет.

     Эмори Чаффи верил в «потусторонний мир», но только его отличало полное отсутствие воображения. И просто удивительно, что в такой голове могли возникнуть какие-то мысли о «потустороннем». Более того, этот человек еще и платил немалые деньги за некие объекты, имеющие отношение к тому, другому миру. Вот это Попа просто поражало. Так что Поп поставил бы Чаффи в начало списка, если бы не одно удручающее обстоятельство: денег у Чаффи было куда меньше, чем у любого богатеньких Спятивших Попа. От большого семейного состояния, доставшегося Эмори Чаффи, остались самые крохи. Поэтому запрашиваемая за камеру цена снова резко упала.

     Поп свернул на заросшую травой подъездную дорожку когда-то одного лучших летних коттеджей у озера Сибаго, а теперь ставшего одним самых обшарпанных коттеджей (особняк Чаффи в Брэм-Холле продали для уплаты налогов пятнадцать лет назад) и подумал: Если кто-то и купит эту чертову камеру, так только Эмори.

     Единственное, что тревожило Меррилла, и тревожило все больше и больше по мере того, как он опускался по списку потенциальных покупателей, так это демонстрационная часть. Он мог сколько угодно расписывать достоинства камеры, но даже такой болван, как Эмори Чаффи, не стал бы выкладывать денежки только за слова.

     Иногда Поп думал, что допустил серьезную ошибку, попросив Кевина отснять все эти фотографии, чтобы сделать них видеофильм. Скорость времени в нашем мире (как и Кевин, Поп все-таки считал этот мир реальным) и в другом, полароидном, была разной. В полароидном время текло более медленно... Но не ускорялось ли оно по мере приближения собаки к камере? Поп склонялся к мысли, что ускорялось. Чтобы зафиксировать движения собаки вдоль забора, требовалось несколько фотографий. Теперь же каждая последующая не оставляла никакого сомнения в том, что расстояние между собакой и камерой резко сокращается. Словно время в полароидном мире старалось догнать время в мире реальном, стать с ним синхронным.

     Конечно, и в этом не было ничего хорошего. Но беда не приходит одна.

     Он же имел дело не с бездомным псом, черт побери!

     Поп не знал, кто это, но нисколько не сомневался, что совсем не собака.

     Он думал, что имеет дело с собакой, когда видел, как та обнюхивала забор, который теперь остался в добрых десяти футах позади. Она выглядела собакой, правда, злобной собакой, и когда повернулась к камере мордой.

     Но теперь Поп видел в ней существо, которого никогда не было ни на сотворенной Богом Земле, ни даже в аду Люцифера. Вот это очень тревожило старика: те немногие, кому он показывал фотографии, ничего такого не видели. Они неменно морщились, говорили, какой же это отвратительный, мерзкий пес, но не более того. Ни один них не предположил, что пес в камере Кевина превращается в какое-то чудовище по мере приближения к фотографу. По мере приближения к линзам, которые могли служить неким барьером между тем и этим мирами.

     Поп вновь подумал (как когда-то Кевин): Но пес никогда не сможет выпрыгнуть в наш мир. Никогда. Потому что эта тварь - ЖИВОТНОЕ, жуткое, страшное, маленьким детям кажется, что такие вот прячутся в шкафах и углах, когда мама выключает свет. Но это всего лишь ЖИВОТНОЕ, а потому случится следующее: будет последняя фотография, на которой получится размытое пятно. Если этот дьявольский пес прыгнет, а именно это он и собрался сделать, то камера или сломается, или в белой рамке будут только черные квадраты, потому что нельзя фотографировать с разбитыми линзами. А тот, кто держит камеру в руках, наверняка ее выронит, когда на него прыгнет этот пес, и камера разлетится на куски. Чего еще можно ждать от пластиковой коробки при ударе о бетонную поверхность?

     Эмори Чаффи вышел на облупившееся крыльцо в блейзере, который когда-то был густо-синим, но после многих чисток принял серый оттенок униформы лифтера. Высокий лоб Эмори Чаффи уходил вверх, плавно переходя в лысину и исчезая под редкими волосами. Его широкая улыбка выставляла напоказ гигантские передние зубы, которые придавали ему сходство с Багсом Банни <Багс Банни - бесстрашный кролик, герой многих мультфильмов.>, только катастрофически поглупевшим Багсом.

     Поп взялся за ремень камеры (Господи, как же он ее ненавидел!), помахал Эмори рукой и ответил вымученной улыбкой.

     Дело, в конце концов, есть дело.

 

***

 

     - Уродливая псина, не так ли?

     Чаффи учал почти полностью проявившуюся полароидную фотографию. Поп, радуясь искреннему интересу и любопытству Чаффи, подробно рассказал, на что способна камера. Потом Поп протянул ему «Солнце», как бы приглашая сделать снимок.

     И Чаффи, сверкнув зубастой улыбкой, навел камеру на продавца.

     - Только не меня, - затараторил и замахал руками Поп. - Меня фотографировать не надо. Я бы предпочел, чтобы мне в голову целились ружья, а не этой камеры.

     - Да уж, вы знаете, как продать товар! - восхищенно ответил Чаффи и повернулся с камерой к панорамному окну, которого открывался великолепный вид на озеро. (За годы, пока семейство Чаффи проматывало накопленные в первой мировой денежки, вид этот нисколько не менился.) Спятивший нажал на спуск.

     Камера зажужжала.

     Попа передернуло. Он обратил внимание, что теперь его передергивало всякий раз, когда он слышал это негромкое жужжание. Он еще пытался контролировать себя, но понял, что это бесполезно.

 

***

 

     - Да, сэр, один и тот же ужасный пес, - повторил Чаффи, вглядевшись в проявленную фотографию, и Поп не без удовлетворения отметил, что зубастая улыбка наконец-то сползла с его лица.

     Камера умела сгонять улыбки.

     И все же он понимал, что Чаффи не видит того, что открылось ему. Попу Мерриллу. Впрочем, он не очень удивился: был к этому готов. Ему, конечно, удалось удержать на лице маску бесстрастности, но внутри все тряслось от страха. Поп отдавал себе отчет в том, что, откройся Чаффи истина, бедняга после первой же фотографии бросился бы со всех ног к ближайшей двери.

     Пес (конечно, не пес, но надо же как-то его называть!) еще не прыгнул на фотографа, но уже готовился к этому. Задние лапы напружинились, тело приникло к потрескавшемуся тротуару. Чем-то пес напоминал Попу подростка за рулем мощного автомобиля, стоящего на светофоре. Ему не терпится сразу рвануть с места, он уже давит на педаль газа, чтобы, отжав сцепление, бросить машину вперед, обжигая широкие шины о шершавый асфальт.

     Морда собаки стала неузнаваемой. Огромный злобный глаз, черный нос с двумя ноздрями-дырами. И вроде бы ноздрей валил пар, как дым жерла вулкана. Может.., может быть, у меня опять разыгралось воображение? Какая разница, думал Поп. Ты продолжай щелкать затвором объектива или дозволяй другим людям щелкать затвором объектива, и все узнаешь, не так ли?

     Но он не хотел этого узнавать. Поп взглянул на этого черныша, со шкурой в репьях, шерстью, торчащей дыбом, хвостом, похожим на некое средневековое оружие. Взглянул на тень, отбрасываемую фотографом, и увидел, что она тоже менилась. Одна ног-теней отступила назад, отступила далеко, даже с учетом восходящего или заходящего солнца. Почему-то Поп решил, что солнце заходит и скоро полароидный мир провалится в ночь.

     Фотограф в том мире наконец-то понял, что объект съемки не собирается спокойно позировать; в его намерения это и не входило. Он хочет есть, а не оставаться на месте.

     Есть и - возможно, пес сам этого не понимал - покинуть полароидный мир.

     А ты это выясни, язвительно сказал внутренний голос. Давай! Продолжай фотографировать! Вот все и узнаешь! В ИЗБЫТКЕ! Мало не покажется!

     - И вы, сэр, потрясающий продавец. - Эмори Чаффи, похоже, говорил уже давно, но Поп уловил только последнюю фразу.

     И тут же вспомнил о Маккарти.

     - Если вы думаете, что это какой-нибудь фокус...

     - Фокус? Отнюдь! Ни в коем разе! - Зубастая улыбка снова вернулась к Чаффи, и он развел руками. - Но боюсь, о покупке мною этого конкретного предмета не может быть и речи, мистер Меррилл. Я очень сожалею, но...

     - Почему? Если вы не думаете, что эта чертова камера - ловкая подделка, тогда почему не хотите ее купить? - Поп и сам был удивлен своей яростью.

     Он никогда так не говорил с потенциальным покупателем. И едва ли заговорит вновь. Но очень уж ему хотелось отделаться от этой хреновины.

     На лице Чаффи отразилось недоумение, словно он не знал, какими словами должен объяснить очевидное для него решение. В этот момент он напоминал старательного, но не очень способного учителя подготовительной школы, который старается научить умственно отсталого ребенка завязывать шнурки.

     - Но камера же ничего не делает, не так ли?

     - Ничего не делает? - Поп уже кричал. Он и представить себе не мог, что способен до такой степени потерять контроль над собой. Что с ним сталось? Или на него так влияла камера?

     - Ничего не делает? Вы что, ослепли? Она же фотографирует другой мир! Делает фотографии, которые фиксируют происходящее в другом мире, куда бы вы ее ни наводили в нашем мире. И этот., это.., это чудовище...

     Ну вот. Все-таки перегнул палку. Слишком далеко зашел. Он это ясно видел по взгляду Чаффи.

     - Но снимает всего лишь собаку, не так ли? - спросил Чаффи тихо, успокаивающим тоном. Тоном, которым пытаются умаслить сумасшедшего, пока медсестры бегут к шкафчику, где хранятся шприцы с успокаивающим.

     - Да. - В голосе Попа звучала усталость. - Всего лишь собаку. Но вы же сказали, что она отвратительная и злобная.

     - Совершенно верно, совершенно верно, сказал, - слишком уж быстро согласился Чаффи, и Поп подумал, что оторвет голову этому болвану, если его улыбка станет еще шире. - Но.., вы, конечно, понимаете, мистер Меррилл.., какую проблему представляет собой эта камера для коллекционера. Серьезную проблему.

     - Нет, боюсь, что не понимаю, - ответил Поп, хотя, пройдя весь список Спятивших, список, который поначалу казался таким многообещающим, уже начал соображать, что к чему. Уже представлял себе, какой букет проблем таит в себе эта полароидная камера «Солнце-660». Что же касалось Эмори Чаффи.., кто знает, о чем тот мог подумать?

     - Одно дело - фотографии прраков. - Попу хотелось задушить Чаффи за этот педантичный тон. - Но это не фотографии прраков. Это...

     - Это и не обычные фотографии!

     - Абсолютно с вами согласен. - Чаффи чуть нахмурился. - Но что это за фотографии? Трудно сказать, не так ли? Я вижу перед собой обычную камеру, которая фотографирует собаку, готовящуюся к прыжку. И как только собака прыгнет, она исчезнет кадра. После этого возможны три варианта. Камера начнет выдавать обычные снимки, фотографировать то, на что ее наводят. Она может больше ничего не фотографировать, потому что ее единственная задача - заснять эту собаку - выполнена. Или она может и дальше фотографировать белый забор и неухоженную лужайку за ним.

     Чаффи помолчал. Видимо, подбирал слова, затем продолжил:

     - Я думаю, кто-то может появиться на фотографии, через сорок снимков или через четыреста, но только если фотограф не менит угол наклона камеры, а раньше он этого не делал, и в кадр попадут только ноги. - И тут Спятивший развеял последние надежды Попа. - Разумеется, мистер Меррилл, вы мне показали такое, чего я никогда не видел. Нет никаких сомнений, что это паранормальное явление, но очень уж скучное.

     Искренность ответа Чаффи побудила Попа повторить вопрос, хотя он и опасался, а не решит ли Чаффи, что у него помутилось в голове.

     - Так вы полагаете, это обычный пес?

     - Ну конечно же! - В голосе Чаффи слышалось легкое удивление. - Дворняжка, и с отвратительным характером. - Он вздохнул. - Эти фотографии не будут восприняты серьезно. Я имею в виду, что не будут восприняты серьезно теми, кто не знаком с вами лично, мистер Меррилл. Людьми, которые не знают о вашей честности и надежности в такого рода делах. Это очень похоже на фокус, знаете ли. Причем не очень-то ловкий фокус. Что-то набора начинающего иллюзиониста.

     Две недели назад Поп начал бы яростно возражать. Но случиться это могло лишь до того, как его практически вышвырнули дома мерзавца Маккарти.

     - Ну что ж, раз это ваше последнее слово... - Поп поднялся и взял камеру за ремень.

     - Мне очень жаль, что вам пришлось ехать сюда -за такой мелочи. - Губы Чаффи вновь разошлись, обнажив огромные зубы. - Я как раз собирался приготовить сандвич, когда вы подъехали. Не составите мне компанию, мистер Меррилл? Сандвичи я готовлю очень вкусные. Добавляю хрена и бермудского лука. Это мой фирменный секрет. А потом...

     - Я - пас, - с тяжелым вздохом прервал его Поп.

     Как и в гостиной Сестер-Вонючек, у него возникло жгучее желание поскорее убраться отсюда. Поп определенно испытывал аллергию на те места, где он играл, но не выигрывал. Что-то в последнее время число таких мест резко возросло. Слишком резко.

     - Я уже пообедал, вот что я хочу сказать. И мне пора домой.

     Чаффи добродушно рассмеялся:

     - Лишняя нагрузка на органм ни к чему.

     - Вот-вот, - кивнул Поп и, простившись, покинул дом, сырой и холодный (каково в нем в феврале, Поп и представить себе не мог); казалось, что никогда еще старик Меррилл не испытывал такого наслаждения от свежего хвойного воздуха.

     Поп сел в машину, завел мотор. Эмори Чаффи в отличие от Сестры-Вонючки, выпроводившей его за порог и тут же закрывшей дверь, словно она боялась, что солнце превратит ее в пыль, как вампира, стоял на крыльце, раззявив рот в идиотской улыбке, и махал рукой, словно отправлял Попа в океанский кру.

     И тут, не думая, точно так же, как он сфотографировал чернокожую старуху, сгребающую листья. Поп щелкнул Чаффи и разваливающийся дом, последнее, что осталось от семейного состояния. Он не помнил, как взял камеру с пассажирского сиденья, куда с отвращением ее бросил, прежде чем захлопнуть дверцу, не помнил, каким образом «Солнце» вновь оказалось в его руках и как он нажимал на спуск. Услышал лишь жужжание механма, выталкивающего корпуса очередную молочно-серую фотографию. Звук этот безжалостно ударил по его нервным окончаниям, заставив Попа взвыть от боли. Такое бывает, когда внезапно касаешься чего-то очень холодного или очень горячего.

     До него донесся смех Чаффи; сфотографировать его напоследок - отменная шутка. Но, прежде чем Поп выхватил фотографию щели, он вроде бы услышал глухое рычание, как если бы он сидел под водой, а невдалеке проплыл мощный катер с мотором, И на мгновение Меррилл почувствовал, как камера раздулась у него в руках, словно ее распирало гигантское внутреннее давление. Поп открыл бардачок, бросил туда фотографию и захлопнул крышку так быстро, что прищемил палец.

     Нервно подал машину назад, едва не врезался в одну елей, что росли вдоль подъездной дорожки, и долго еще в ушах у него стояли раскаты смеха Эмори Чаффи: «Ха! Ха! Ха! Ха!»

     Сердце стучало в груди, в голове кто-то колотил кувалдой, вены на висках вздулись и бешено пульсировали.

     Постепенно Поп взял в себя в руки. Пять миль, и маленький человечек в голове опустил кувалду.

     Десять миль (почти половина расстояния до Касл-Рока), и успокоилось сердцебиение. И тогда Поп сказал себе: «Ты не будешь смотреть на нее. НЕ БУДЕШЬ. Пусть эта чертова фотография там и лежит. Незачем тебе смотреть на нее и незачем тебе делать новые фотографии. Время списать эту хреновину на убытки. Пора сделать то, что ты не позволил сделать мальчику».

     Дорога вывела его к Касл-Вью, со стоянкой для автомобилей и обзорной площадкой, с которой открывался незабываемый вид на западную часть штата Мэн и половину штата Нью-Гэмпшир. Поп свернул на стоянку, заглушил двигатель, открыл бардачок, вытащил фотографию, которую сделал помимо своей воли. Точно так же лунатик не знает, что делает во сне. Фотография, разумеется, полностью проявилась. Химические реагенты под молочно-серым квадратом сработали как обычно. Темнота или свет, для полароидной фотографии никакого значения это не имело.

     Псевдопес сжался, как пружина, готовившись к прыжку. Клыки стали до неприличия огромными. Как губы могли скрывать такую пасть? Как пес мог жевать такими челюстями? Не собака, а прямо-таки пещерный медведь. Такой собачьей пасти видеть Попу не доводилось. Заболели глаза, снова начала раскалываться голова. Даже мелькнула мысль, уж не сходит ли он с ума.

     Почему бы не бавиться от камеры прямо сейчас? - внезапно подумал Поп. Проще простого. Вылез кабины, подошел к парапету, бросил вн. И все. Прости-прощай.

     Но сие было бы деянием импульсивным, а Поп принадлежал к племени трезвомыслящих. Душой и телом, вот что я хочу сказать. Он ничего не делал под влиянием момента, чтобы потом не сожалеть, и...

     Если ты этого не сделаешь, потом пожалеешь, шепнул внутренний голос.

     Но нет. Нет и нет. Человек не может идти против своей природы. Это неестественно. Он должен подумать. Убедиться, что это правильное решение.

     Поп нашел компромисс - выбросил фотографию и быстро уехал. Минуту или две его мучил приступ тошноты. Потом ему полегчало. Вернувшись в магазин. Поп достал кармана связку ключей, нашел нужный, отомкнул дверцу ящика, в котором хранилось «самое дорогое», уже хотел положить туда камеру, но рука зависла на полпути. Перед его мысленным взором возникла колода для колки дров, ясно и отчетливо, словно на фотографии.

     Он подумал: «Что значит - человек не может идти против своей природы? Чушь собачья, и ты это знаешь. Человеку не свойственно есть землю, но ты съешь целую миску, если прикажет тебе другой человек, вдавив в твой висок дуло пистолета. Ты прекрасно знаешь, что пора сделать то, что сделал бы мальчик, если б ты ему не помешал. В конце концов, ты в это денег не вкладывал».

     Вот тут запротестовала другая часть его мозга: «Вкладывал, конечно, вкладывал, черт побери! Мальчишка разбил совершенно новую полароидную камеру. Правда, по незнанию, но это ничего не меняет. Она же стоила сто тридцать девять долларов!»

     - Бред какой-то! - пробормотал Поп. - Дело-то не в этом! Не в деньгах!

     Нет, уж конечно, не в чертовых деньгах. Это он мог прнать с чистой совестью. Поп мог себе позволить такую трату. Поп многое мог себе позволить, включая собственный особняк в Брэм-Холле, аристократическом районе Портленда, и новенький «мерседес» в гараже. Поп, конечно, никогда не думал о таких покупках, предпочитая складывать свои денежки в кубышку, но это не означало, что он не мог купить дом и автомобиль, возникни у него такое желание.

     Нет, дело не в деньгах. Речь шла о том, что важнее денег. Не хотелось выглядеть дураком. Поп принципиально не хотел выглядеть дураком, а если такое случалось, то долго не находил себе места, словно человек, под одежду которого забрались красные муравьи.

     Взять, к примеру, тот чертов проигрыватель. Когда Поп выяснил, что торговец антиквариатом Бостона, по фамилии Донахью, нагрел его на пятьдесят баксов, продав граммофон «Виктор-Графф» модели 1915 года (потом выяснилось, что это более распространенная модель 1919 года). Поп недоспал на добрые триста баксов, строя планы мести (один ощреннее другого). Как же он честил себя! Еще бы, его, Попа Меррилла, какой-то горожанин обвел вокруг пальца, словно мальчишку! Иногда он представлял себе, как этот мерзавец рассказывает своим партнерам по покеру о том, с какой легкостью он все это провернул, что такой деревенщине, как Поп Меррилл, можно всучить и Бруклинский мост, потому что у того не найдется другого ответа, кроме: «Сколько?» А потом они все покатывались от хохота в клубах сигарного дыма (почему-то он всегда видел их сидящими за столом).

     Вот и эта история с полароидной камерой ужасно давила на Попа, но он еще не хотел поставить в ней точку.

     Пока не хотел.

     Ты спятил, корил его внутренний голос. Только сумасшедший может продолжать эти игры.

     - Я просто так не сдамся! - пробормотал Поп, окруженный тикающими и такающими часами. - Будь я проклят, если сдамся!

     Это не означало, что он и дальше не будет ездить по округе, пытаясь сбыть эту чертову камеру, но вот использовать ее по назначению старик точно не собирался. Поп полагал, что осталось еще три «безопасных» снимка, может, даже и все семь, но лично сам в испытатели не рвался. Отнюдь.

     А что-то могло и подвернуться. Как знать. И едва ли камера причинит кому-то вред, если будет лежать в запертом ящике, не так ли?

     - Разумеется, нет, - согласился Поп сам с собой, положил камеру, запер ящик, сунул ключи в карман и повернул табличку на двери надписью «ОТКРЫТО».

     На данный момент мистер Меррилл решил волнующую его проблему.

 

Глава 10

 

     Поп проснулся в три утра, мокрый от пота, со страхом вглядываясь в темноту. Часы только что отбили три, и их стрелки двинулись по следующему кругу.

     Его разбудил не бой часов - хотя мог бы, - потому что очнулся Поп не в своей постели, а вну, в магазине. «Империя обилия» напоминала пещеру тьмы, по которой гуляли тени, созданные светом уличных фонарей, все-таки проникающим через пыльные стекла витрин.

     Разбудил его не бой часов, а вспышка!

     Поп ужаснулся, заметив наконец, что стоит в пижаме у верстака с «Солнцем-660» в руках. Он заметил, что открыт и ящик, в котором хранилась полароидная камера. Заметил, что, хотя и сделал только одну фотографию, палец его продолжал жать на спуск, вновь и вновь приводя в действие затвор объектива. Поп сделал бы много фотографий, но ему просто повезло: в кассете оставалась только одна непроявленная заготовка.

     Поп навел камеру на витрины, видоискатель с трещинкой-волоском находился на уровне открытого, но спящего глаза. Оказавшись на уровне грудной клетки, руки задрожали, плечи и локти свело. Руки упали, пальцы разжались, камера вывалилась них в выдвинутый ящик. Фотография, которую он все же успел сделать, уже выползла щели, зацепилась за край ящика и, покачавшись на нем, полетела не в ящик, а на пол.

     Меррилл попытался сесть в кресло на колесиках, стоящее сзади. Ноги начали сгибаться, но на полпути мышцы, подходящие к коленным суставам от голени и бедра, словно замерзли. Так что Поп не сел, а рухнул в кресло. Оно покатилось назад, уперлось в картонную коробку, набитую старыми журналами, и остановилось.

     Поп опустил голову, словно борясь с головокружением, посидел не шевелясь. Сколько прошло времени, он потом сказать не мог Может, даже немного поспал. Кровь стучала в виски, билась о лоб. Возможно, Поп слишком долго просидел с наклоненной головой. Но он чувствовал, что может встать, он знал, что должен сделать. Что-то непонятное сумело крепко скрутить его, заставить ходить во сне, заставить (все его существо возмущалось против глагола «заставить», но мог ли он подобрать другой?) делать фотографии. Чего уж больше? Он понятия не имел, что это такое, но в одном сомнений уже не осталось: с этим, следовало покончить раз и навсегда.

     Пора сделать то, что следовало с самого начала разрешить мальчику, подумал Поп.

     Да. Но не сейчас, не этой ночью. Он совершенно вымотан, взмок как мышь, дрожит. Ему бы забраться по лестнице на второй этаж, не то что махать кувалдой. Конечно, он мог бы обойтись и более простыми средствами: достать камеру ящика, бросить на пол, поднять, снова бросить.., но уж себе-то Поп врать не стал. В эту ночь он больше не хотел иметь ничего общего с камерой.

     Для этого будет время утром. Едва ли за несколько часов камера сможет натворить что-то еще: кассета с заготовками опустела.

     Поп запер ящик. Медленно, словно глубокий старик, поднялся и, волоча ноги, поплелся к лестнице. Он отдыхал на каждой ступеньке, вцепившись в перила (тоже не слишком прочные) одной рукой, держа связку ключей в другой. Наконец добрался до верхней площадки. Когда Поп закрыл за собой дверь квартиры, ему стало чуть легче. Он сразу лег в кровать, не чувствуя идущего от белья тяжелого запаха: простыни он менял раз в месяц и полагал, что чаще и не надо.

     Я не засну, подумал он.

     Нет, заснешь, возразил внутренний голос. Заснешь, потому что должен. Иначе утром у тебя не будет сил взять кувалду, разнести, на куски эту чертову камеру и подвести черту под этим кошмаром.

     Стоило подумать так, и его тут же сморил сон, остаток ночи Поп провел без сновидений, даже не пошевельнувшись. Он проспал, впервые за добрые десять лет. И, проснувшись, с умлением услышал, что часы вну отбили лишний удар: восьмой. Потом ему вспомнилась прошедшая ночь. Теперь, при свете дня, все представлялось ему несколько иначе. Неужели он правда чуть не лишился чувств? А может, это естественное состояние лунатика, которого внезапно будят?

     Но нужно ли копаться в нюансах? Яркий утренний свет не менил главного: он ходил во сне, он сделал по меньшей мере одну фотографию, и сделал бы больше, если б кассета была полной.

     Поп встал, оделся, спустился вн с твердым намерением разнести камеру на куски еще до завтрака.

 

Глава 11

 

     Кевину очень хотелось, чтобы его первый вит в двухмерный город Полароидсвилл оказался и последним, но - увы! - такого не получилось. Тринадцать последующих ночей этот сон возвращался. Если же кошмару случалось взять отпуск (мы расстаемся, Кев, но ненадолго, не возражаешь?), то в следующую ночь он посещал мальчика дважды. Теперь Кевин точно знал, что это всего лишь сон, и, как только сон начинался, говорил себе, что для его завершения ему достаточно заставить себя проснуться. Черт, побери, всего лишь заставить себя проснуться! Иногда он все-таки просыпался, иногда погружался в более глубокий сон, но ни разу мальчику не удавалось заставить себя проснуться.

     Теперь он бродил только по Полароидсвиллу; ни Оутли, ни Хильдасвилл в его сне более не возникали. И, как на фотографиях, с каждым сном он продвигался все дальше. Он уже разобрался, что же все-таки лежит в тележке мужчины, которого он встретил первым: много всякой всячины, но главным образом часы, все «Империи обилия», но не настоящие часы, а как бы их фотографии, вырезанные то ли журналов, то ли откуда-то еще и каким-то непонятным образом уложенные в тележку. Непонятным, потому что тележка была двухмерная, то есть не имела глубины, как и сами часы. Однако они там лежали, и старик отгонял Кевина, звал вором и требовал, чтобы тот убрался отсюда... Только в одном последних снов он еще и сказал, что отсюда не выбраться. «Я знаю, что Поп ищет тебя! Значит, дела у тебя плохие!»

     Толстая женщина, которая не могла быть толстой, будучи плоской, появлялась следом. Она катила тележку с полароидными камерами «Солнце». И тоже говорила с Кевином, когда он проходил мимо: «Будь осторожен, сынок. - Голос громкий, невыразительный, как у глухого. - Собака Попа сорвалась с поводка, а она очень злая. Загрызла трех или четырех человек на ферме Трентона в Камбервилле, прежде чем прибежала сюда. Ее фотографию сделать очень трудно, и уж совсем невозможно, если у тебя нет камеры».

     Она наклонялась, чтобы взять одну камер, иной раз брала и протягивала ему. Кевин вроде бы от камеры не отказывался, хотя и не понимал, с чего это женщина решила, что он хочет сфотографировать собаку. Он и не хотел ее фотографировать, но отказываться от подарка невежливо, не так ли?

     Правда, особого значения его желания и не имели. Они двигались навстречу на удивление медленно, плавно, словно под водой, но всякий раз проходили друг мимо друга. Когда Кевин вспоминал эту часть сна, перед его глазами всплывала знаменитая картина Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы: Бог и Адам протягивают друг другу руки, их пальцы совсем блки, но все же не соприкасаются.

     Затем женщина на мгновение исчезала, потому что не имела глубины, и возникала вновь уже вне пределов досягаемости. Неплохо бы вернуться к, ней, думал Кевин, когда сон доходил до этого места, но вернуться не мог. Ноги упрямо несли его к забору белого штакетника, к Попу Мерриллу и собаке... Только черный пес уже не был черным псом, а превратился в какое-то ужасное огнедышащее чудовище вроде дракона. Морда у собаки вытянулась, как у свиньи, а длинной пасти торчали жуткие клыки. Поп и полароидный пес поворачивались к нему одновременно, и Поп поднимал камеру к правому глазу, камеру Кевина. Мальчик это точно знал - по отбитому куску пластика на боку. Левый глаз он закрывал. Очки, задвинутые на лысый череп, блестели на солнце. Поп и пес были трехмерными. Только они одни во всем маленьком городке сна.

     - Это он! - пронзительно и страшно кричал Поп. - Он - вор! Фас! Что я хочу сказать, выпусти ему кишки!

     Выкрикнув эти слова, он нажал на спуск, полыхнула вспышка, и Кевин повернулся, чтобы убежать. Сон прервался на этом во вторую ночь. А с каждой последующей сон чуть-чуть удлинялся. Он снова двигался плавно и медленно, словно под водой. Кевин как бы видел себя со стороны: грациозно поворачивающийся танцор, руки, двигающиеся, словно лопасти пропеллера, подол рубашки, вылезающий брюк.

     И вот он уже бежит, бежит туда, откуда пришел, вот правая нога медленно поднимается и плывет над тротуаром, прежде чем опуститься на него. Теперь левая... Подошвы кроссовок расплющиваются, когда на них ложится вес всего тела, -под ног летят маленькие камешки.

     Он бежал медленно, да, разумеется, медленно, и полароидный пес, безымянная, бездомная дворняга, появившаяся невестно откуда, тоже преследовала его медленно.., но не так медленно.

     На третью ночь кошмар перешел в глубокий сон как раз в тот момент, когда Кевин стал медленно-медленно поворачивать голову, чтобы посмотреть, как далеко от него собака. Четвертая ночь обошлась без кошмара. Зато на пятую он приснился Кевину дважды. Сначала он повернул голову наполовину, так что увидел часть улицы. Во второй раз успел повернуть голову еще на несколько градусов и увидел пса, бегущего по его следу. Передние лапы оставляли зазубрины на бетоне, потому что пес бежал, выпустив когти.., а сзади каждой лапы, чуть повыше ступни, торчала шпора. Красноватые глаза не отрывались от Кевина. Дым с искрами вырывался ноздрей. Господи, Господи, у него огненная пасть, подумал Кевин, и.., тут его разбудил будильник. Весь в поту, мальчик лежал свернувшись клубочком у самой стены, вновь и вновь шепча: «...огненная пасть, огненная пасть, огненная пасть».

     Ночь за ночью собака продолжала настигать его, убегающего по тротуару. Даже не поворачивая головы, Кевин на слух определял, что полароидный пес сокращает расстояние. Он ощущал тепло в промежности и понимал, что мог от страха надуть в штаны, хотя все чувства в этом странном мире вроде бы притуплялись. Он слышал, как пес скрежетал когтями по бетону, слышал горячее дыхание, вырывавшееся пасти, ощерившейся громадными клыками.

     И в ту ночь, когда Поп очнулся на первом этаже, во сне спустившись туда, достав камеру и сделав фотографию, Кевин почувствовал дыхание полароидного пса на своих ягодицах. Он уже знал, что пес совсем рядом, что в следующий момент прыгнет ему на спину, а потом острые клыки вонзятся ему в шею, с хрустом сдирая с позвоночника кожу и мясо. Мог ли он по-прежнему думать, что это всего лишь дурной сон? Едва ли.

     Кевин проснулся у себя дома в тот самый момент, когда Поп еле-еле поднялся по ступеням и отдыхал на лестничной площадке перед своей квартирой. Проснулся Кевин, сидя на кровати, по пояс обернутый в одеяло, мокрый от пота и весь в мурашках. На животе, груди, спине, руках, даже на лице.

     И думал он не о приснившемся кошмаре, во всяком случае, не только о кошмаре. Что-то не так, цифра не та, там была тройка, но ее никак не могло...

     Тут Кевин откинулся на подушку и мгновенно заснул.

     Будильник разбудил его в половине восьмого, как и в любой другой учебный день. Он сел на кровати, глаза его широко раскрылись, и внезапно все встало на свои места. Он расколотил у Попа не свою полароидную камеру. Вот почему ему ночи в ночь снился один и тот же кошмар. Поп Меррилл, этот старый добрый кудесник, умевший починить любую камеру, часы или другой механм, с необычайной легкостью обвел его и отца вокруг пальца, как шулер обыгрывает в карты новичка в каком-нибудь старом вестерне.

     Его отец...

     Он услышал, как хлопнула входная дверь, и пулей бросился к двери, передумал, подбежал к окну, распахнул его и заорал во все горло:

     - Папа!

     В тот самый момент, когда мистер Дэлевен садился в машину, чтобы уехать на работу.

 

Глава 12

 

     Поп вытащил кармана кольцо с ключами, отпер «особый» ящик, выдвинул его и взялся за ремень, стараясь не прикасаться к камере. Посмотрел на «Солнце-660» в надежде, что при вчерашнем падении линзы разбились, но, как говаривал его отец, дьявольским созданиям всегда везет. Вот и с полароидной камерой Кевина на этот раз ничего не случилось. Разве что откололся еще кусочек пластика.

     Поп задвинул ящик и, поворачивая ключ, увидел лежащую на полу фотографию. Изображением вн. Не взглянуть на снимок он не мог, как не могла жена Лота не взглянуть на погибающий Содом. Поп неслушающимися пальцами поднял с пола фотографию.

     Пружина псевдособаки начала распрямляться. Передние лапы едва оторвались от земли, но в железных мышцах тела и задних лап, скрытых под черной шерстью, накопленная потенциальная энергия уже переходила в кинетическую. Поп отчетливо это видел. Морда и голова собаки стали чуть размытыми, пасть раскрылась еще шире. Он буквально слышал, как нарастало рвущееся горла рычание.

     Тень-фотограф вроде бы попытался отступить еще на шаг. Но что толку? Дым вырывался ноздрей собаки-чудовища; все точно, дым, клубы дыма валили уголков пасти, за стеной зубов. Любой человек отступил бы в ужасе от такой зверюги (конечно, это был мужчина, раньше, возможно, мальчик, подросток, но теперь точно мужчина. Так кому же принадлежала камера?).., но у этого человека не было ни единого шанса на спасение. Этот человек мог устоять на ногах или, споткнувшись, упасть на землю. Вся разница заключалась лишь в том, как он умрет: стоя на ногах или плюхнувшись на задницу.

     Вот так, держа за ремень полароидную камеру «Солнце-660» Кевина Дэлевена, которая нынче стала его полароидной камерой «Солнце-660», Поп и направился в сарай. Остановиться он намеревался лишь один раз, на секунду, - чтобы подхватить кувалду. Поп уже был у дверей, когда полыхнула мощная, ослепительно белая беззвучная вспышка, но не перед глазами, а за ними, в его мозгу.

     Он повернул назад. Теперь глаза Попа были пустыми, как у человека, временно ослепшего от яркого света. Прошел мимо верстака, камеру он теперь держал обеими руками на уровне груди, словно драгоценную вазу или какую-то реликвию. На полпути между верстаком и входной дверью находился шкаф, уставленный часами. Слева от него стены торчал крюк, а на нем висели еще одни часы, имитация старинных немецких часов с кукушкой. Поп взялся за крышу домика и, не обращая внимания на переплетающиеся цепи противовесов, стащил часы с крюка. Маленькая дверца под крышей домика распахнулась, деревянная птичка высунула клюв, показался удивленный глаз. Прокуковала она один раз, как бы возмущаясь столь грубым обхождением, и вновь спряталась в домике.

     Поп повесил полароидную камеру «Солнце-660» на крюк и понес часы с кукушкой к двери в сарай. Глаза его по-прежнему оставались пустыми. Часы он держал за крышу домика, не замечая, что в корпусе что-то гремит и трещит, не замечая, как один противовесов ударился об угол, отскочил и укатился, оставляя дорожку на слое годами копившейся пыли. Двигался Поп с бездумной целенаправленностью робота. В сарае он задержался ровно на столько, сколько потребовалось для того, чтобы ухватить кувалду за гладкую, отполированную тысячами прикосновений рукоятку. Теперь у него были заняты обе руки, поэтому задвижку подцепил локтем левой, открыл дверь и вышел во двор.

     И прямиком направился к колоде, поставил на нее часы с кукушкой, сработанные на манер немецких часов. Постоял над ними, уже обеими руками взявшись за кувалду. Глаза на его ничего не выражающем лице оставались пустыми, ничего не видящими, однако часть мозга сохраняла способность к мышлению и могла отдавать команды к действию. Эта часть мозга видела не старенькие часы с кукушкой, теперь безнадежно сломанные, а полароидную камеру Кевина. Эта часть мозга верила, что Поп спустился вн, достал полароидную камеру ящика и прямиком вышел во двор, задержавшись лишь для того, чтобы по пути подхватить кувалду.

     И эта часть мозга потом напомнила бы ему о том, что проошло. И напоминала бы до тех пор, пока не возникла бы необходимость напоминать ему что-то другое.

     Поп Меррилл занес кувалду над правым плечом и с размаха опустил ее вн. Не с такой силой, как Кевин, но хватило и этого. Кувалда обрушилась на крышу кукушкиного домика, и куски пластмассы, дерева, пружинки и шестеренки разлетелись в разные стороны. А для той части мозга Попа, которая запоминала увиденное, по двору разлетались осколки корпуса и линз полароидной камеры «Солнце-660».

     Поп смотрел невидящими глазами на то, что осталось. Птичка, которая для Попа выглядела как кассета с заготовками фотографий, лежала на боку, похожая на дохлую птичку мультфильма. Каким-то чудом она совершенно не пострадала от удара кувалды. Наглядевшись, Поп повернулся и зашагал к сараю.

     - Вот так, - пробормотал он. - Дело сделано. Кто-либо стоящий рядом мог бы не разобрать слов, но совершенно точно услышал бы безмерное облегчение в его голосе.

     - Дело сделано. Теперь волноваться не о чем. Что теперь? Надо купить трубочного табака.

     Но когда пятнадцать минут спустя он пришел в аптечный магазин, расположенный на другой стороне улицы, то купил не трубочный табак (хотя потом вспомнил бы, что ходил туда именно за табаком), а кассету.

     Кассету для полароидной камеры.

 

Глава 13

 

     - Кевин, Я опоздаю на работу, если не уеду...

     - Можешь им позвонить? Можешь? Позвонить и сказать, что ты задержишься, а может, вообще не сможешь сегодня выйти на работу? Если дело очень-очень важное?

     - Что-то случилось? - спросил мистер Дэлевен.

     - Сможешь?

     Миссис Дэлевен уже стояла в дверях комнаты Кевина. Из-за ее спины выглядывала Мег. Обе с любопытством поглядывали на высокого мальчика в трусиках.

     - Полагаю, что.., да, смогу. Но не буду звонить, пока ты не объяснишь, в чем дело.

     Кевин понил голос, стрельнул взглядом в сторону двери.

     - Насчет Попа Меррилла. И камеры. Мистер Дэлевен вошел в дом, поднялся на второй этаж, шепнул что-то жене, затем переступил порог комнаты Кевина и, несмотря на протесты Мег, плотно закрыл за собой дверь.

     - Что ты сказал маме? - полюбопытствовал Кевин.

     - Сказал, у нас мужской разговор. - Мистер Дэлевен чуть улыбнулся. - Полагаю, мама думает, что ты хочешь поговорить со мной об онанме.

     Кевин покраснел.

     Лицо мистера Дэлевена вновь стало серьезным.

     - Но речь пойдет не об этом, не так ли? Я имею в виду, ты знаешь о том...

     - Знаю, знаю, - торопливо оборвал его Кевин.

     Он, конечно, не собирался говорить отцу (впрочем, если бы и захотел сказать, то не знал, сможет ли подобрать нужные слова) о том, что его удивило больше всего. Он, естественно, предполагал, что отец знает о суходрочке, пожалуй, об этом не мог не знать ни один мужчина, но вот то, что об этом знает и мать, стало для него в некотором смысле откровением.

     Впрочем, сейчас было не до этого. Все эти досужие рассуждения не имели ни малейшего отношения к ночным кошмарам, поэтому Кевин решил вернуться к главному.

     - Я сказал, что хочу поговорить с тобой о Попе. И ночных кошмарах, которые мучают меня. Но больше всего о камере. Потому что Поп каким-то образом сумел ее украсть, папа.

     - Кевин...

     - Знаю-знаю, я сам разнес ее на куски. Разнес камеру, но не свою. И это еще не самое худшее. Беда в том, что Поп все еще делает ею фотографии! И собака вот-вот вырвется! Когда это случится, я думаю, она меня убьет. В другом мире она уже пр.., про...

     Не закончив фразу, Кевин.., разрыдался. Это для него было неожиданно.

 

***

 

     К тому времени, когда Джон Дэлевен успокоил сына, часы показывали без десяти восемь. Так что Дэлевен-старший смирился с тем, что на работу сегодня опоздает. Он прижимал мальчика к себе, поглаживал по плечу, думая о том, что случилось действительно нечто ужасное. Ему, правда, не верилось, будто все дело в каких-то снах: мистер Дэлевен предполагал, что причина, если хорошенько покопаться, все-таки кроется в сексе.

     Теперь Кевин только дрожал да лишь редка всхлипывал, и мистер Дэлевен подошел к двери, приоткрыл ее в надежде, что жена увела Мег вн. Так и было: коридор пустовал. «Это нам только на руку», - подумал он, возвращаясь к Кевину.

     - Ты уже можешь говорить?

     - Поп взял мою камеру, - просипел Кевин, глядя на отца мокрыми, покрасневшими глазами, - Не просто взял, но еще и пользуется ею.

     - Это тебе и приснилось?

     - Да.., и еще я кое-что вспомнил.

     - Кевин.., это была твоя камера. Извини, сынок, но твоя. Я даже заметил скол на боку.

     - Вероятно, он позаботился и об этом.

     - Кевин, мне кажется, это довольно...

     - Послушай! - с жаром воскликнул Кевин. - Можешь ты меня выслушать?

     - Да, конечно. Говори.

     - Мне вспомнился тот момент, когда Поп передал мне камеру, перед тем как мы вышли во двор. Помнишь?

     - Да...

     - Я посмотрел на маленькое окошечко, в котором видна цифра, показывающая число оставшихся кадров. И увидел цифру три, папа! Там была цифра три!

     - Пусть так. И что этого?

     - В камере стояла кассета с заготовками фотографий! Стояла! Я знаю, потому что помню, как одна заготовок выскочила после удара кувалдой. Черненькая такая. Выскочила и упала на землю.

     - Повторяю, и что этого?

     - В камере, которую я отдавал Попу, кассеты не было! Вот в чем дело. Я сделал двадцать восемь фотографий. Он хотел, чтобы всего получилось пятьдесят восемь. Я мог бы купить еще кассет, если бы знал, что Поп решил сделать с фотографиями, а может, и не стал бы их покупать. Тогда я уже боялся этой камеры...

     - Да, я тоже немного боялся. Кевин уважительно взглянул на отца.

     - Боялся, ты?

     - Да. Продолжай. Думаю, я уже понимаю, куда ты клонишь.

     - Что я хочу сказать, он дал мне деньги на кассеты. Но не на все. Даже не на половину. Он - злой обманщик, папа.

     Джон Дэлевен невесело улыбнулся.

     - Это точно, сынок. Причем мастер своего дела. Но ты продолжай. Хочу выслушать тебя до конца.

     Кевин взглянул на часы. Почти восемь. Никто них не знал, что через две минуты Поп проснется и будет делать одно, а помнить совсем другое.

     - Так вот, дело в том, что больше я купить кассет не мог. И потратил все деньги, которые у меня были, на три кассеты. Мне пришлось даже занять доллар у Меган, за что я разрешил ей сделать несколько снимков.

     - То есть ты и Мег отсняли все, что у вас было? До последнего кадра?

     - Да! Да! Он же сказал, что фотографий пятьдесят восемь! А после того, как я отдал ему все фотографии, и до того, как мы пришли к Попу, кассет я больше не покупал. Так что камеру я принес в магазин пустую, папа! И в маленьком окошке должен был стоять ноль! Я это видел, я помню! Если я разбил свою камеру, как могла показаться в окошке цифра три?

     - Он не мог... - Мистер Дэлевен не договорил, лицо его помрачнело.

     Он знал, что мог, конечно. Поп мог, но ему, Джону Дэлевену, очень уж не хотелось верить в то, что Поп поменял камеры. Выходит, предыдущая встреча с Попом не стала ему, Джону Дэлевену, хорошим уроком и старикан вновь, как и в прошлый раз, обдурил его, да еще и его сына.

     - Не мог что? О чем ты думаешь, папа? Ты что-то вспомнил?

     Все очень просто. Джону Дэлевену вспомнилось, как шустро Поп бросился вн, за полароидными фотографиями, дабы отец и сын смогли рассмотреть, что болтается под шеей пса. Они таки рассмотрели и увидели, что это галстук-шнурок, последний подарок тети Хильды, с зажимом в виде птички, скорее всего дятла.

     Мы можем пойти с вами, вроде бы сказал Кевин, но Поп ускакал один, его прямо-таки как ветром сдуло. Отмахнулся, сказав «я на минуту» или что-то в этом роде. «Дело в том, - не мог не прнать мистер Дэлевен, - что я не обратил внимания на слова и поведение Попа, потому что хотел вновь поскорее увидеть этот чертов видеофильм. А вот у нас на глазах Поп никогда не решился бы обменять камеры. Хотя...» С неохотой мистер Дэлевен прнал, что не только решился бы, но и обменял. Ведь этот сукин сын сделал все, чтобы задурить голову и ему, и Кевину! А раз они остались наверху, а вн Поп спустился один, то мог поменять не одну камеру, а двадцать, времени ему хватило за глаза!

     - Папа?

     - Похоже, мог поменять, - выдавил мистер Дэлевен. - Но зачем?

     Кевин лишь покачал головой. На этот вопрос ответить он не мог. Конечно, мальчик не мог. А вот мистер Дэлевен ответ этот нашел, и на душе у него полегчало. Может, честным людям нет нужды вновь и вновь учать простейшие истины? Может, некоторые этих истин запоминаются надолго, если не навсегда? И достаточно четко сформулировать вопрос, чтобы ответ выскакивал сам собой. Зачем Попы Мерриллы этого мира что-либо делают? Чтобы получить прибыль. Вот она, эта причина, главная причина, единственная причина. Кевин хотел уничтожить камеру. Мистер Дэлевен, просмотрев видеофильм, сделанный по заказу Попа, согласился с сыном. Из всех троих кто мог заглянуть чуть дальше?

     Разумеется, Поп. Только он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл.

     Джон Дэлевен сидел на кровати Кевина, обняв его за плечи. Теперь он встал.

     - Одевайся. Я спущусь и позвоню на работу. Предупрежу, что могу не прийти совсем.

     Мысленно он уже разговаривал с Брэндоном Ридом, но эти мысли не помешали Джону увидеть, как просиял Кевин, как тревога растаяла на лице мальчика. Мистер Дэлевен улыбнулся. Его сын пока не стал взрослым. Отец еще в состоянии и утешить его, и помочь решить возникшие у него проблемы.

     - Я думаю, мы должны навестить Попа Меррилла. - Мистер Дэлевен направился к двери и бросил взгляд на часы. (Десять минут девятого. Как раз в это время в «Империи обилия» кувалда обрушивалась на псевдонемецкие часы с кукушкой). - Обычно Поп открывает магазин в половине девятого. Думаю, к этому времени мы и подъедем. Если, конечно, ты быстренько оденешься.

     Джон Дэлевен взялся за ручку двери, губы его огнулись в холодной улыбке. Улыбался он не сыну.

     - Я думаю, этому продавцу придется кое-что объяснить, вот что я хочу сказать.

 

Глава 14

 

     Касл-рокский «Супераптечный магазин Ла Вердье» никак не укладывался в категорию аптечных магазинов. Иначе говоря, аптечным он был в последнюю очередь. Словно кто-то перед самым открытием вспомнил, что в названии есть-таки слово «аптечный». Видимо, менеджеры компании, открывая очередной магазин «Ла Вердье», просто поленились чуть менить вывеску, чтобы она более точно соответствовала предлагаемому набору товаров и звучала как «Супермагазин Ла Вердье». А потом кто-то ответственных лиц отложил открытие на день или два, чтобы установить в магазине рецептурный прилавок размером с телефонную будку, найдя ему место в самом дальнем и темном углу, до которого добредет лишь самый любопытный покупателей.

     Так что «Супераптечный магазин Ла Вердье» больше смахивал на обычную «центовку» <Магазин товаров повседневного спроса типа «Тысячи мелочей».>. В Касл-Роке последней настоящей «центовкой» был «Магазин Бена Франклина», длинный зал с паркетным полом и свисающими с потолка шарами-люстрами. Он закрылся в 1978 году, уступив место салону видеоигр и видеофильмов, в котором по вторникам проводился «День взрослых», когда в один залов не допускались покупатели моложе двадцати лет.

     В «Ла Вердье» продавалось все то же, что и в прежнем «Бене Франклине», только товары купались в ярком свете флуоресцентных ламп, отражая его своими сверкающими обертками. «Купи меня! - казалось, кричал каждый товар. - Купи меня, или ты можешь умереть! Или может умереть твоя жена! Или твои дети! Или твой лучший друг! Возможно, все сразу! Почему? Откуда мне знать? Я - безмозглый товар, лежащий на полке «Ла Вердье»! Но ты чувствуешь, что это так? Ты знаешь, что так и будет! Поэтому купи меня, и все будет в порядке. Так ПОКУПАЙ! НЕМЕДЛЕННО!»

     В одной секции продавалась галантерея, в двух - средства первой помощи и патентованные лекарства, не требующие рецепта врача, еще в одной - видео- и аудиокассеты, как пустые, так и с записями. На длинной полке стояли журналы и книги в мягкой обложке. У одного кассового аппарата покупателя ждал прилавок с зажигалками, у второго - с часами. Третий прилавок прятался в темном углу, где скучал фармацевт. Сладости и игрушки продавались в отдельной секции, за исключением периода от Дня всех святых <31 октября.> до Рождества, когда и первые, и вторые отвоевывали у остальных товаров еще два отдела. А в эту осень прямо перед входной дверью, можно сказать, на самом видном месте, в «Супераптечном магазине Ла Вердье» появился еще один красочно украшенный прилавок с ярким, привлекающим взгляды названием «ОСЕННИЙ ФОТОФЕСТИВАЛЬ». Возможно, появление этой секции указывало на наличие «иного мира», о существовании которого Кевин Дэлевен даже не догадывался, а Попа Меррилла мир этот интересовал только в одном аспекте: можно на нем заработать деньги или нет.

     Стенд украшали осенние листья, а среди них в ярком свете купались фотоаппараты «Кодак» и полароидные камеры, в том числе и «Солнце-660». Нашлось место и для сопутствующих товаров: чехлов, альбомов, пленок, автономных электрических вспышек. Венчала это все старомодная тренога, напоминающая смертоносные машины марсиан классического романа «Война миров» Герберта Уэллса. На треноге висела табличка с приятной вестью для покупателей: на этой неделе все полароидные камеры и сопутствующие им товары продаются со значительной скидкой.

     В половине девятого утра, через полчаса после открытия «Ла Вердье», единственным покупателем в магазине был Поп Меррилл. Таблички о скидке он даже не заметил, а прямиком прошествовал к единственному открытому прилавку, на который Молли Дархэм как раз выкладывала часы.

     «Ага, вот и Старина Глазастик пожаловал», - подумала она и скорчила гримаску. Попу удавалось устраивать целое представление покупки трубочного табака «Принц Альберт». Старик всегда подходил к ее кассе, даже если приходилось выстоять очередь. Молли думала, что это очень даже его устраивало. Обычно оплата одной покупки занимала максимум тридцать секунд, но когда дело касалось Глазастика, Молли радовалась, если он отходил от кассы через три минуты.

     Деньги он хранил в потертом кожаном кошельке, закрепленном на поясе цепочкой. Доставал кошелек, не отрывая взгляда от Молли, можно сказать, разогреваясь, потом открывал его. Наверху у него лежали бумажные деньги, купюры грязные, затертые, такие в руки брать не хотелось, под ними позвякивала мелочь. Поп вытаскивал один доллар, потом толстыми пальцами прижимал остальные бумажки к стенке кошелька (он никогда не доставал два доллара, зачем лишать себя удовольствия?) и начинал выуживать глубины монеты. В кошелек он даже не смотрел, предоставляя отбор монет пальцам.

     Глаза занимались другим делом. Они ползали по ее буферам, животу, бедрам, вновь возвращались к буферам. Никогда не поднимались до лица, даже до рта, хотя именно рот чаще всего привлекает мужчин. Попа Меррилла привлекало другое: ее тело. Когда же он наконец набирал нужную сумму (Молли казалось, что на это уходила целая вечность) и покидал магазин, у нее возникало неодолимое желание принять душ.

     Вот и теперь, увидев Попа Меррилла, она вся подобралась, готовясь к очередной экзекуции. «Ничего страшного, - успокаивала себя Молли, - он всего лишь смотрит на меня. Пора бы к этому привыкнуть. На меня все время таращатся». Все так, но не совсем. Потому что Поп Меррилл очень уж отличался от мужчин, которые не отказывали себе в удовольствии полюбоваться ее роскошными формами. И не только тем, что Поп был стариком. Его взгляд, казалось, имел вес. Он давил, а глаза Попа буквально ощупывали ее тело, каждую выпуклость, каждую ложбинку. При встрече с Глазастиком Молли сожалела, что не ходит на работу в монашеском одеянии. Или в броне.

     Но она помнила любимую фразу матери: «Чего нельзя бежать, то приходится терпеть, милая Молли». Так что, пока кто-то не придумал способа взвешивать взгляды, чтобы запретить наиболее похотливые, и пока Поп Меррилл не сдох, чем доставил бы немалое удовольствие многим жителям Касл-Рока, Молли не оставалось ничего другого, как мириться с небежным.

     Правда, в тот день ее ждал приятный сюрпр. Во взгляде Попа она не увидела никаких чувств. Собственно, он смотрел не на Молли, а сквозь нее. Молли показалось, что Поп весь в своих мыслях и ему сейчас ни до чего. А мысли эти были далеко-далеко.

     - Могу я вам чем-нибудь помочь, мистер Меррилл? - спросила Молли, а ноги уже несли ее к полке с табаком.

     С Мерриллом все следовало делать быстро, потому что, поворачиваясь к нему спиной, девушка чувствовала, как липкий взгляд торопливо ощупывает ее ягодицы, потом пробегает по ногам и вновь принимается за прежнее занятие, чтобы все успеть до того, как Молли повернется к нему лицом.

     - Да, - ровным, бесстрастным голосом ответил он, словно обращался к банкомату; сегодня девушка не вызывала у него ни малейшего интереса, и Молли это более чем устраивало. - Я бы хотел... - Тут он пронес слово, которое Молли не поняла.

     Слово, которое она никогда не слышала. Какой-то невообразимый набор звуков. Вроде бы он сказал «тойфилмакко». Такого товара у них точно не было. Может, он назвал какое-то новое лекарство?

     - Простите, мистер Меррилл?

     - Пленку, - ясно и отчетливо пронес он.

     Тут Молли решила, что он и в первый раз пронес именно это слово, просто ее уши услышали не пойми что.

     - Какую пленку желаете?

     - Для полароидной камеры, - ответил Поп. - Две кассеты.

     Продавщица, конечно, не могла знать, что происходит, но у нее не осталось ни малейшего сомнения, что старичок, у которого самые грязные мысли во всем Касл-Роке, сегодня явно не в себе. Взгляд его плавал, а голос.., почему-то голос напомнил Молли ее пятилетнюю племянницу Эллен, но она никак не могла уловить связи.

     - Для какой модели, мистер Меррилл? Пожалуй, спросила она резковато, но Поп Меррилл ничего не замечал. Поп Меррилл потерялся в далеком далеке. Смотрел не на нее, а на полку с сигаретами за левым плечом Молли. Наконец последовал ответ. Слова он будто выплевывал:

     - Для полароидной камеры «Солнце». Модель 660.

     Тут до нее дошло, откуда эти мысли об Эллен. В тот самый момент, когда Молли сказала ему, что должна взять кассеты с выставочного стенда. У племянницы был большой мягкий плюшевый медведь-панда, которого она, по причинам, ведомым только ей или какой-либо другой маленькой девочке, назвала Полетт. Где-то внутри Полетт стояло электронное устройство с чипом памяти, в котором хранились четыре сотни коротких простых предложений вроде «Мне нравится обниматься, а тебе?» или «Хочу, чтобы ты никогда не уходила». Стоило надавить Полетт повыше пушистого пупка, как после паузы раздавалась одна этих коротких фраз; слова проносились отрывисто, будто выплевывались, отстраненным, лишенным эмоций голосом, тон которого резко контрастировал со смыслом проносимого.

     Молли постоянно ждала от Полетт какого-то подвоха. Всякий раз, когда Эллен надавливала кулачком на мягкий живот медведя, ей казалось, что сейчас медвежонок удивит всех (за исключением тети Молли Касл-Рока), сказав, что он действительно думает, например: «Этой ночью, после того, как вы уснете, я вас задушу», - или что-нибудь попроще, вроде: «У меня есть нож».

     В то утро Меррилл говорил как плюшевый медведь. И пустым взглядом ничем не отличался от него. Молли всегда думала, что хуже похотливого взгляда этого старика ничего быть не могло. Как выяснилось, могло.

     Молли направилась к выставочному стенду, впервые не ощущая ягодицами липкого, ощупывающего взгляда, и постаралась как можно быстрее найти то, о чем просил Поп Меррилл. Она нисколько не сомневалась, что смотрит старик куда угодно, только не на нее. Тут Молли не ошиблась. Когда она взяла кассеты (скинув пару листьев с одной них) и пошла к прилавку. Поп по-прежнему смотрел на стойку с сигаретами, вроде бы внимательно учая ассортимент. Но через секунду или две Молли поняла, что он смотрит, но ничего не видит. Глаза его наполняла божественная пустота.

     «Пожалуйста, скорее уйди отсюда, - мысленно взмолилась Молли, - пожалуйста, возьми эти кассеты и уйди. Пожалуйста».

     Если бы Поп прикоснулся к ней с такой пустотой в глазах, Молли бы закричала. Точно бы закричала. И почему магазин так пуст? Почему нет других покупателей? Она бы предпочла шерифа Пэнгборна, но, раз он вроде бы обручился, сошел бы и кто угодно. Молли предполагала, что мистер Константин, фармацевт, где-то в магазине, но рецептурный прилавок находился в доброй четверти мили от нее. Она знала, что рецептурный прилавок не может находиться так далеко, тут она сильно загнула, но мистер Константин ничем не смог бы ей помочь, пожелай старик Поп Меррилл прикоснуться к ней. А если мистер Константин пошел в кафетерий «Нэн» выпить чашечку кофе с мистером Китоном, помощником члена городского управления? Если случается что-то ряда вон выходящее, почему оно должно случиться в тот самый момент, когда ты одна?

     «У него не все в порядке с головой», - подумала Молли и тут же услышала свой наигранно-веселый голос:

     - Вот ваши кассеты, мистер Меррилл. Она положила кассеты на прилавок и невольно подалась налево, под защиту кассового аппарата; ей стало чуть легче.

     Из брючного кармана Поп Меррилл выудил свой затертый, многое повидавший кошелек, и ее негнущиеся пальцы отбили на кассовом аппарате совсем не ту сумму, которую следовало получить. Правда, со второго раза удалось пробить правильно.

     Поп Меррилл уже протягивал ей две десятки. Она говорила себе, что десятки эти просто помялись и истерлись, что они, возможно, не такие старые, хотя и выглядели старыми. На том, правда, бег ее мыслей не остановился. Внутренний голос забубнил, что десятки не просто мятые, они мятые и склкие. И старыми их назвать нельзя, эпитет «старые» к ним совсем не подходит. Для этих денежных знаков не годился даже термин «древние». Это были доисторические десятки, отпечатанные до того, как родился Христос, до того, как построили Стоунхедж, до того, как первый нколобый, без шеи, неандерталец вылез пещеры. Десятки эти принадлежали к тому времени, когда Господь Бог еще был ребенком.

     Молли не хотела прикасаться к ним.

     Но ей не оставалось ничего другого, как прикоснуться.

     Покупатель ждал сдачи.

     Невероятным усилием воли она заставила себя взять купюры, как можно быстрее затолкала их в ящичек выдвижной панели кассового аппарата, зацепилась ногтем, но даже не заметила пронзительной боли: ей было не до того. «Правда, вести себя как девочка-подросток перед первой менструацией тоже непростительно», - сказала себе Молли.

     Теперь она стремилась как можно быстрее набрать сдачу, но, даже вытаскивая другие купюры, она не могла забыть, какие ощущения вызвали у нее две десятки этого Меррилла. Они буквально кишели микробами, которые, казалось, шевелились под подушечками его пальцев. Миллиардами микробов, огромных микробов, видимых невооруженным глазом, и все они хотели переползти на ее кожу, заразить ее неведомыми миру болезнями.

     Но покупатель ждал сдачи.

     Молли попыталась сконцентрироваться на сдаче, сжала губы так, что они побелели. Четыре долларовые бумажки не хотели, просто не желали вылезать -под валика, который удерживал их в ящичке. Теперь надо добавить к ним десятицентовик, но... Господи, в кассе ни одного десятицентовика! Да что же это такое происходит, черт побери! Почему она так долго обслуживает этого странного старика, и именно в то утро, когда он, впервые в истории, хочет побыстрее уйти магазина?

     Наконец Молли выудила пятицентовую монету, всем своим существом чувствуя его молчаливое присутствие (она опасалась, что, подняв голову, увидит Меррилла совсем рядом с собой, перегнувшегося через прилавок), потом три по центу, четыре, пять.., но последняя выскользнула ее пальцев и упала в ящичек к четвертакам, и Молли пришлось вновь охотиться за ней похолодевшими, онемевшими пальцами. Пятый цент тоже едва не выпал дрожащих пальцев, она почувствовала пот на шее и на узкой полоске кожи между носом и верхней губой. И вот, крепко сжимая монеты в кулаке и надеясь на то, что старик не протянет руку, что ей не придется прикасаться к его сухой, чешуйчатой коже, но предчувствуя, что протянет, Молли подняла глаза и натянула на лицо радостную «лавердьевскую» улыбку, от которой едва не лопнули окаменевшие мышцы. Девушка старалась убедить себя, что ничего страшного все равно не проойдет: Поп возьмет сдачу и уйдет. Но внутренний голос твердил другое, и мысленным взором она внезапно увидела, как эта сухая рука, скорее похожая на лапу птицы, хватает не сдачу, а ее руку. Молли гнала от себя эти образы, не желала их видеть, но...

     Когда она наконец подняла голову, улыбка исчезла со скоростью курьерского поезда.

     В магазине, кроме нее, никого не было.

     Поп ушел.

     Ушел, пока она уговаривала себя и набирала сдачу.

     Молли начала бить мелкая дрожь. Если и требовалось доказательство того, что старик не в себе, то более убедительного она и представить себе не могла. Такое не оставило бы сомнений даже у самого закоренелого скептика. Впервые на ее памяти (и на памяти всего городка, она могла бы на это поспорить и наверняка выиграла бы) Поп Меррилл, который отказывался дать официанту чаевые даже в тех редких случаях, когда обедал в ресторане, ушел с покупкой, не дождавшись сдачи.

     Пальцы Молли разжались, четыре долларовые купюры, пятицентовик и пять монет по одному центу упали на стеклянный прилавок. Молли не хотела прикасаться к этим деньгам.

     Но более всего не хотела вновь увидеть Попа Меррилла.

 

Глава 15

 

     Пустота в глазах Попа сохранилась и после того, как он покинул «Ла Вердье». Оставалась и когда он пересекал тротуар с кассетами в руке. Пустота исчезла, уступив место тревожной настороженности, лишь когда он ступил в ливневую канаву и.., замер. Одной ногой на тротуаре, другой - среди окурков и пакетиков -под чипсов. Поп, которого Молли видела в магазине, уступил место другому Попу, которого Молли также никогда не видела, но которого прекрасно знали те, кого старик без труда обводил вокруг пальца. Не Меррилл-сладострастник и не Меррилл-робот, а Меррилл - хитрый и коварный зверь. И этот Меррилл такой свой образ предпочитал не демонстрировать публично. Поп полагал, что нет нужды всем знать, каков он на самом деле, каково его истинное «я».

     Однако в то утро хозяин «Империи обилия» потерял контроль над собой, да и улица пустовала, так что его никто не видел. А перед тем, кому бы он попался навстречу, предстал бы не Меррилл - философ точной механики, и даже не Меррилл - ловкий торговец. Случайный прохожий увидел бы душу Меррилла. Внешне Поп в тот момент очень уж напоминал голодного бездомного пса, пробравшегося в сарай, где забивают кур, и замершего, навострив уши, чуть склонив голову, оскалив клыки: услышал какой-то звук в доме фермера и думает о ружье с двумя широкими дырами, образующими цифру восемь. Пес, конечно, не знает, что есть цифра восемь, но может предугадать, откуда исходит угроза, на то ему и даны инстинкты.

     На другой стороне улицы Поп видел желтоватый фасад «Империи обилия», чуть в стороне от пустующего здания, в котором раньше находилась «Деревенская прачечная», кафетерия «Нэн», магазина готового платья, в котором хозяйничала правнучка Эвви Чалмерс, Полли (о ней мы поговорим в другой раз).

     Стоянки для автомобилей перед каждым магазинов пустовали... Однако на одну как раз сейчас въезжал «форд». Поп узнал этот автомобиль. В утренней тишине далеко разносился шум работающего двигателя. Затем двигатель заглох, вспыхнули и погасли тормозные огни. Поп вытащил ногу сливной канавы и попятился к магазину «Ла Вердье». Остановился у самого угла - все тот же пес, настороженно прислушивающийся к каждому звуку, трезво оценивающий, веет от этого звука смертью или нет.

     Дэлевены вышли машины и направились к «Империи обилия». Старший нетерпеливо заколотил в дверь. Удары донеслись до Попа так же отчетливо, как и шум работающего двигателя. Последовала пауза, Дэлевены прислушались, затем удары вновь посыпались на дверь. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что Джон кипит от ярости.

     Они знают, подумал Поп. Каким-то образом они узнали. Чертовски хорошо, что я разбил эту чертову камеру.

     Он постоял не шевелясь, лишь глаза обшаривали улицу, потом обогнул угол аптечного магазина и скрылся в проулке между «Ла Вердье» и соседствующим с ним банком. Двигался он быстро и уверенно, словно скинул лет пятьдесят.

     В это утро, решил Поп, целесообразнее добираться до дома по задворкам.

 

Глава 16

 

     Не получив ответа, Джон Дэлевен в третий раз принялся барабанить в дверь, да так, что жалобно задребезжали стекла. Даже отшиб себе руку, и боль заставила Джона почувствовать, насколько же он зол. Гнев этот его не удивил. Если Меррилл сделал то, о чем говорил Кевин, а отец чувствовал, что сын не ошибся, то у Джона Дэлевена были все основания так злиться. Удивило его другое: до этого момента он и не подозревал, что так разгневан. Похоже, я не так уж хорошо себя знаю, как считал. И мысль эта немного успокоила его. Джон даже чуть улыбнулся.

     А вот Кевин не улыбался. Его тревога росла. - Вариантов немного. - Мистер Дэлевен повернулся к сыну. - Или Меррилл ушел по делам, или сидит наверху и не отвечает, или понял, что мы обо всем догадались, и удрал с камерой. - Помолчал, а затем рассмеялся. - Впрочем, есть и четвертый вариант. Может, он умер во сне.

     - Не умер. - Кевин прижался носом к грязной, пыльной стеклянной панели двери.

     Лучше б он никогда не открывал эту дверь! Мальчик заслонил ладонями глаза так, чтобы солнечный свет не мешал видеть то...

     - Посмотри!

     Мистер Дэлевен так же прижался носом к стеклу. Они стояли бок о бок, спиной к улице, вглядываясь в полумрак «Империи обилия».

     - Что ж, - вырвалось наконец у мистера Дэлевена. - Если он и удрал, то все свое дерьмо оставил...

     - Да.., но я не про это. Ты ее увидел?

     - Увидел что?

     - Висит на крюке. Рядом со шкафом, на котором часы.

     Мгновение спустя мистер Дэлевен ее разглядел: полароидную камеру, свисающую на ремне с крюка. Ему даже показалось, что он видит дырку сбоку, но, возможно, это лишь почудилось.

     Но нет, ему не почудилось.

     Улыбка Джона растаяла, как только он осознал, что чувствует то же, что и Кевин: давящую неотвратимость того, что должно свершиться, четкое ощущение того, что этот вроде бы простой, но очень опасный механм по-прежнему работает.., и в отличие от многих часов Попа работает без сбоя.

     - Ты думаешь, Меррилл сидит наверху и ждет, пока мы уйдем? - вслух спросил мистер Дэлевен самого себя.

     Замок на двери выглядел новым и дорогим, но он готов поставить последний доллар на то, что от хорошего удара замок вылетит старого дерева. Не зря же говорят: замок хорош только в крепкой двери. Но люди об этом редко задумываются.

     Кевин повернулся к отцу. Выражение его лица потрясло Джона Дэлевена. Он подумал: «Интересно, как часто у отца появляется возможность увидеть, каким будет его сын, когда вырастет? Не всегда, конечно, лицо мальчика будет таким напряженным, таким вымученным. Господи, как я на это надеюсь!

     Но оно будет выглядеть именно так. Боже мой, в какого симпатичного парня он вырастет!»

     На мгновение Джон забыл о настоящем, но только на мгновение. Если и оторвался от реальности, то никогда не забывал, что она здесь, никуда не делась.

     - Что будем делать, папа? - прохрипел Кевин. - Что?

     - Ты хочешь вломиться в магазин? Я не возражаю.

     - Еще нет. Может, мы сможем обойтись без этого. Не думаю, что Меррилл в магазине.., но он где-то неподалеку.

     Ты же не можешь этого знать, подумал мистер Дэлевен. Не можешь даже предугадать.

     Но его сын знал, и почему-то отец верил ему. Какая-то связь установилась между Попом и Кевином. Какая-то? Чушь собачья. Отец прекрасно понимал, что это за связь. Их связывала чертова полароидная камера, висевшая на крюке. И чем дольше она работала, чем дольше вертелись невидимые ему шестерни, тем меньше это нравилось мистеру Дэлевену.

     Надо разбить камеру, думал он. Надо скорее разбить камеру.

     - Ты уверен, Кев?

     - зайдем со двора. Попробуем ту дверь.

     - Там ворота. Он их запирает.

     - Может, мы сможем перелезть через забор.

     - Попробуем, - кивнул мистер Дэлевен и поспешил за сыном в проулок, спрашивая себя при этом: «А не сошел ли я с ума?».

 

***

 

     Ворота открылись от легкого толчка. Так уж получилось, что Поп забыл их запереть. Мистеру Дэлевену не очень-то хотелось лезть через забор, тем более свалиться с него и что-нибудь сломать, но открытые ворота его тоже не порадовали. Тем не менее они вошли во двор Попа, заваленный не пойми чем, не говоря уже об опавших листьях.

     Дэлевены оказались у колоды для колки дров как раз в тот момент, когда Поп выходил на Тутовую улицу, в квартале к западу. Он намеревался дойти до здания и участка, принадлежащих лесозаготовительной компании Уолфа Джоу. Хотя грузовики для перевозки опилок уже катили по дорогам западного Мэна, а на лесопилках давно вжали пилы, в конторе первый человек появлялся ровно в девять утра, то есть через пятнадцать минут. Сзади участок лесозаготовительной компании огораживал высокий забор. За забором находился двор «Империи обилия». Ключ у Попа от запертых ворот был.

     Кевин уставился на колоду. Мистер Дэлевен проследил за взглядом сына, и его брови удивленно взлетели вверх. Он открыл рот, дабы спросить, а что все это значит, но закрыл, не пронеся ни слова. Потому как и без Кевина сообразил, что к чему. Мистер Дэлевен уже понимал: творится нечто более чем странное (не хотелось говорить сверхъестественное), и Поп прямым образом во всем этом замешан. Мистер Дэлевен понял еще одно: импульсивные поступки в данной ситуации могут привести к необратимым последствиям. Которых очень хотелось бежать.

     Сначала Джону показалось, что он смотрит на остатки полароидной камеры. Разумеется, это подбросил глазам его разум, стремящийся найти рациональное объяснение. Но то, что лежало на колоде и рядом с ней, никоим образом не напоминало полароидную камеру. Все эти шестерни, оси, пружинки скорее были от часов. Тут мистер Дэлевен увидел мертвую мультфильмовскую птичку и догадался, что это было. Хотел уже узнать у Кевина, зачем Поп притащил во двор часы с кукушкой, положил на колоду для колки дров и разнес вдребезги ударом кувалды, но немного подумал и решил не спрашивать. Тем более что ответ становился ясен. Мистеру Дэлевену он не нравился: какой-то безумный получался ответ...

     Часы с кукушкой надо куда-то вешать. Этого требовали маятниковый рычаг и противовесы. И куда вешают часы с кукушкой? Естественно, на крюк.

     Торчащий стены крюк.

     Такой вот крюк, на котором сейчас висела полароидная камера Кевина.

     Вот теперь мистер Дэлевен заговорил. И слова его словно донеслись далека:

     - Что с ним происходит, Кевин? Он сошел с ума?

     - Не сошел, - ответил Кевин, не отрывая глаз от разбитых часов, и голос мальчика тоже пришел откуда-то со стороны. - Его свели с ума. Это сделала камера.

     - Мы должны ее разбить - воскликнул мистер Дэлевен; слова эти зазвучали в его ушах прежде, чем сорвались с языка.

     - Рано, - покачал головой Кевин. - Сначала мы должны пойти в аптечный магазин. У них распродажа.

     - Распродажа чего? - спросил мистер Дэлевен. Сын коснулся его руки. Кевин стоял, подняв голову, словно принюхивающийся олень. В этот момент мальчик казался не просто красивым - божественным, напоминая молодого поэта в час его смерти.

     - Что такое? - встревоженно спросил мистер Дэлевен.

     - Ты ничего не слышал? - Настороженность уступила место сомнению.

     - Машину на улице, - ответил мистер Дэлевен. «На сколько я старше сына? - неожиданно подумал он. - На двадцать пять лет? Господи, не пора ли мне вспомнить о том, что я взрослый?» Неординарность ситуации давила на Джона.

     Он чувствовал, что зрелостью тут не возьмешь, но предложить ничего не мог.

     - Других звуков точно не было, папа?

     - Нет. Кевин, ты очень уж нервничаешь. Возьми себя в руки, а не то... - («Что - не то?» Но Джон знал, что хотел добавить, и невесело рассмеялся). - А не то мы убежим, как два перепуганных кролика.

     Кевин задумчиво посмотрел на отца, словно пробудился от глубокого сна, точнее, вышел транса, и кивнул.

     - Пошли отсюда.

     - Кевин, но зачем? Что ты задумал? Он, может быть, наверху, просто не хочет выходить к...

     - Я скажу тебе, когда мы выберемся отсюда. Пошли. - Мальчик буквально тащил отца со двора Попа, а затем и с проулка, ведущего к улице.

     - Кевин, ты хочешь оторвать мне руку? - спросил мистер Дэлевен, когда они вернулись на тротуар.

     - Он точно там был, - объяснил Кевин. - Прятался. Ждал, пока мы уйдем. Я почувствовал его присутствие.

     - Он там... - Мистер Дэлевен остановился, потом снова зашагал. - Хорошо, он там был. Допустим, он был в магазине. Может, нам вернуться и взять его в оборот? - Отец помолчал и, смирившись с тем, что сразу они не вернутся, добавил:

     - Где он был?

     - С другой стороны забора. - Взгляд Кевина плавал, и отцу это совсем не нравилось. - Меррилл уже побывал там. Получил то, что хотел. Нам надо поторопиться.

     Кевин собрался перейти на другую сторону улицы, где располагался магазин «Ла Вердье». Мистер Дэлевен схватил его, как кондуктор «зайца», пытающегося прошмыгнуть в вагон без билета.

     - Кевин, что ты такое говоришь? Вот тут Кевин все и сказал. Посмотрел на отца и сказал.

     - Пойдем, папа. Пожалуйста. Речь идет о моей жни. - В его глазах застыла мольба. - Пес уже рядом. Мы не можем просто ворваться в дом и разбить камеру. Уже поздно. Пожалуйста, не останавливай меня. Пожалуйста, не буди меня. Речь идет о моей жни.

     Мистер Дэлевен хотел предпринять еще одну попытку, чтобы устоять перед всем этим безумием, но.., сдался.

     - Пошли! - Он снова схватил сына за локоть и увлек к аптечному магазину. - Сделаем то, что ты считаешь необходимым... Времени нам хватит?

     - Я в этом не уверен, - ответил Кевин и с неохотой добавил:

     - Боюсь, что нет.

 

Глава 17

 

     Поп ждал за деревянным забором, подглядывая за Дэлевенами через замочную скважину. Пачку табака он засунул в задний карман, чтобы пальцам ничто не мешало сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься.

     Вы на моей территории, лихорадочно стучало в виски. Попу более всего хотелось добраться до этих Дэлевенов, растоптать, убить. Вы на моей территории, черт побери, вы на моей территории!

     Конечно, следовало првать закон и обрушить его на головы этих негодяев. Вот что следовало сделать. И Меррилл бы это непременно сделал, если бы они не стояли над обломками камеры, которую мальчик должен был собственноручно уничтожить две недели назад. Поп полагал, что и в этой ситуации удалось бы првать их к порядку, но в то же время старик хорошо знал, как относятся к нему в этом городе. Пэнгборн, Китон, все остальные.

     Шваль - вот что о нем думали в Касл-Роке. Шваль. До тех пор, пока сами не загоняли себя в угол и им не требовалось по-быстрому занять деньги. Тогда они ищи ко мне.

     Пальцы сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.

     Дэлевены разговаривали, но Поп их не слушал. Он весь кипел от ярости. Внутренний голос без устали твердил: Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Будь они прокляты! Будь прокляты!

     Наконец Дэлевены ушли. Как только Поп услышал скрип старых ворот, он сунул ключ в замок и отомкнул его. Проскользнул во двор, миновал дверь черного хода и побежал, как молодой, прижимая руку к правому бедру, словно в этом месте ему досаждала боль. Но ничего не болело. Просто Поп боялся, что у него кармана выпадут ключи или кошелек, которые и подхватят затаившиеся Дэлевены. Попа не удивило бы, если бы отец и сын спрятались в засаде, поджидая его. «Если имеешь дело с подонками, то надо ожидать от них поведения подонков», - в бешенстве думал он.

     Поп вытащил ключи кармана, они звякнули. Поп - его лицо перекосилось от страха - взглянул через плечо, не высунулась ли откуда глупая фиономия Кевина. Но нет, никто ниоткуда не высунулся. Пока.

     Он нашел нужный ключ, вставил в замок, повернул. Дверь в магазин открылась, Поп переступил порог, тут же закрыл ее за собой да еще задвинул засов. Облегченно вздохнул и прошел в свою «Империю обилия». Тут он чувствовал себя как дома. Мог бы пройти этими узкими коридорами хоть во сне.., тот факт, что и ходил, на какое-то время исчез его памяти, как и многое другое.

     Маленькое грязное окошко смотрело на узкий проулок, по которому прошли Дэлевены, чтобы попасть на его территорию. Сквозь немытые стекла виднелась и часть улицы.

     Поп пробрался к окну между стопок никому не нужных старых журналов. Увидел спины Дэлевенов. Догадался, что отец и сын идут в «Ла Вердье». Наверное, будут там спрашивать о нем. Но что им сможет сказать эта сучка продавщица? Что мистер Меррилл был и ушел. А что еще?

     Что он купил две упаковки трубочного табака.

     Поп улыбнулся.

     За это его не повесят.

 

***

 

     Поп нашел коричневую сумку, вышел с ней во двор, пошел было к колоде для колки дров, но передумал и повернул к воротам. Зачем повторять допущенные ошибки?

     Заперев ворота, он вернулся к колоде, собрал кусочки разбитой «полароидной камеры». Работал он быстро, но старался ничего не пропустить и ничего не оставить. Поднял с земли все, за исключением разве самых мелких осколков и щепочек.

     Полицейские эксперты, возможно, смогут идентифицировать валяющийся на земле мусор. Поп видел, как это делается в телевионных полицейских сериалах (видеофильмы про полицию он не смотрел принципиально): мужчины и женщины с умным видом ползают по месту преступления, с щеточками, пылесосами, даже пинцетами, что-то подбирают, складывают в пластиковые пакетики. Управление шерифа Касл-Рока специального снаряжения не имело. И Поп сомневался, что Пэнгборн уговорит полицию штата прислать своих экспертов, даже если шерифа убедят обратиться в полицию штата.

     Да и не смогут Дэлевены обвинить его в краже полароидной камеры. А если начнут объяснять, что к чему, их примут за сумасшедших.

     Собрав остатки «камеры». Поп ретировался в магазин, открыл «особый» ящик, сунул в него коричневую сумку, задвинул ящик, запер и убрал ключи в карман. С этим вопрос решен. Поп все знал и об ордере на обыск. Скорее в аду пойдет снег, чем Дэлевены уговорят Пэнгборна обратиться в окружной суд с просьбой выписать такой ордер. Нет, он бавится от остатков камеры задолго до того, как шериф получит-таки ордер на обыск. А бавляться от нее прямо сейчас опаснее, чем упрятать под замок. Дэлевены могут снова прийти и застать его за этим делом. Лучше переждать.

     Потому что они обязательно вернутся.

     Поп Меррилл в этом ни на секунду не сомневался, как не сомневался в том, что его фамилия Меррилл.

     Позже, когда уляжется вся суета, он сможет подойти к мальчику и сказать: Да, все так. Я сделал все то, о чем ты думаешь. А теперь почему бы нам не забыть прошлое? Будем считать, что мы друг друга не знаем.., хорошо? Мы можем себе это позволить. Тебе так не кажется, по крайней мере сейчас, но можем. Смотри сам.., ты хотел разбить камеру, так как считал, что она опасна, а я хотел ее продать, потому что считал, что она может принести прибыль. Как выяснилось, ты был прав, а я ошибался, по-моему, можно считать, что ты мне отомстил. Если бы ты знал меня лучше, других объяснений тебе не потребовалось бы. Не так уж много наберется людей в городе, перед которыми я прнавал свои ошибки. Мне это очень неприятно, вот что я хочу сказать, но не в этом дело. Даже если я ошибаюсь, то предпочитаю никому в этом не прнаваться. И потом, парень, я сделал то, что ты хотел сделать с самого начала. Мы прошли один и тот же путь, вот что я хочу сказать, и, считаю, можем больше не поминать прошлое. Я знаю, что ты обо мне думаешь; знаю, что я о тебе думаю; и ни один нас не будет выдвигать другого на пост руководителя парада в честь Дня независимости. Но с этим можно жить, не так ли? Что я хочу сказать, мы оба рады тому, что проклятой камеры больше нет, так давай поставим на этом точку и разойдемся в разные стороны.

     Но такой монолог Поп Меррилл мог пронести позже - при благополучных обстоятельствах, - если бы вообще решился пронести. Сначала все должны успокоиться. А сейчас каждый них готов вырвать у него задницы кусок мяса, как (пес на полароидной фотографии) как.., ну, не важно, мало ли с кем их можно сравнить. Главное, вести себя как всегда, заниматься обычными делами и ображать себя невинное дитя, когда Дэлевены вновь появятся в магазине.

     Потому что они обязательно появятся. Но бояться этого не стоит. Бояться не стоит, потому что...

     - Потому что ситуация под контролем, - прошептал Поп. - Что я хочу сказать, вот так.

     Он подошел к входной двери, перевернул табличку с «Закрыто» на «Открыто» (потом вновь повернул ее на «Закрыто», но не заметил этого). Вот так, начало положено. А теперь? Притворимся, что этот день никак и ничем не отличается от любого другого. Изобразим умление, когда они прибегут, готовые умереть за то, что уже давно мертво и похоронено.

     Итак.., каким же заниматься делом, когда они явятся с шерифом Пэнгборном или без него?

     Взгляд Попа упал на часы с кукушкой, висевшие на крюке рядом с красивым шкафом, который он купил на распродаже в Сибаго месяц или полтора назад. Не очень хорошие часы, дешевка, но если их подновить, то, возможно, удастся продать лыжникам, которые появятся здесь через месяц-другой, кому-нибудь тех, кому нужны настенные часы для летнего коттеджа. Почему нет? В сельском доме они могут и смотреться. Вряд ли кто этих лыжников поймет, что покупка таких часов не решение проблемы, а лишняя головная боль.

     Поп мог бы пожалеть этого лыжника, но считал своей главной задачей никогда не разочаровывать покупателя. Раз человек хочет что-то купить, значит, ему это надо, а он. Поп, должен зарабатывать на жнь, не так ли?

     Да. Значит, Поп будет сидеть за верстаком и возиться с часами, проверяя, ходят ли они вообще, а если ходят, то как точно. И Дэлевены, появившись в магазине, застанут его за этим занятием. А может, заглянут и другие покупатели. Он на это надеялся, хотя летний сезон уже закончился, а зимний еще не начался. Покупатели, конечно, хорошо, но главное - как будет выглядеть он сам: обычный человек, которому нечего скрывать, занятый привычным делом в самый что ни на есть обычный день.

     Поп подошел к крюку, снял «часы с кукушкой», осторожно, чтобы не запутались цепи противовесов. Понес часы к верстаку, что-то напевая себе под нос. Положил их на верстак, потом ощупал задний карман. Трубочный табак. Только что купленный. Хорошее дело.

     Поп подумал о том, что неплохо бы покурить, прежде чем браться за работу.

 

Глава 18

 

     - Ты не можешь знать, что Поп тут побывал, - неуверенно протестовал мистер Дэлевен, когда они вошли в «Супераптечный магазин Ла Вердье».

     Не отвечая, Кевин направился к прилавку, за которым стояла Молли Дархэм. Все ее волнения, связанные с недавним появлением Попа Меррилла, остались позади, чувствовала она себя куда лучше. История эта теперь казалась ей довольно-таки глупой, словно кошмар, после которого просыпаешься и думаешь: И я ЭТОГО боялась? Как я могла подумать, что такое может случиться со мной, даже во сне?

     Но когда Молли увидела перед собой побледневшее лицо Дэлевена-младшего, то поняла, что испугаться еще как можно, даже того, что случается только во сне.

     - Здесь побывал Поп Меррилл. - В голосе Кевина не слышалось вопросительных интонаций. - Что он купил?

     - Пожалуйста, вините, - вмешался мистер Дэлевен. - Мой сын не очень хорошо себя чув...

     Тут он взглянул на Молли и замолчал: она выглядела так, словно увидела человека, которому только что оторвало руку.

     - Мой Бог! - выдохнула продавщица.

     - Он купил пленку? - спросил Кевин.

     - Что с ним такое? - ответила Молли вопросом на вопрос. - Я заметила, что с ним что-то не так, как только старик вошел в магазин. Что с ним? Он.., что-то сделал?

     Господи, подумал Дэлевен. Кевин ЗНАЛ. Значит, все это правда.

     И в этот самый момент мистер Дэлевен принял историческое решение: сдаться. Полностью и окончательно. Он, отец, вверил себя в руки пятнадцатилетнего сына.

     - Мистер Меррилл купил пленку, не так ли? - настаивал Кевин; у Молли задрожали губы. - Полароидную кассету. Оттуда. - Мальчик указал на выставочный стенд.

     - Да. - Теперь Молли побледнела, как и Кевин; на ее щеках остались лишь пятна наложенных утром румян. - Он был такой.., странный. Словно говорящая кукла. Что с ним случилось? Почему...

     Но Кевин уже повернулся к отцу:

     - Мне нужна камера. Немедленно. Полароидная камера «Солнце-660». Такие здесь есть. Они выставлены на стенде. Видишь?

     Несмотря на принятое решение, мистер Дэлевен все-таки попытался воззвать к здравому смыслу.

     - Зачем... - начал он, но Кевин оборвал его.

     - Я не ЗНАЮ зачем'. - выкрикнул он. Молли Дархэм аж подпрыгнула. Кевин Дэлевен пугал ее не меньше, чем Поп Меррилл. Чего ей больше всего хотелось, так это убежать домой, подняться в спальню, залезть в постель и укрыться с головой одеялом.

     - Но мы должны ее иметь, папа! Время на исходе!

     - Дайте мне одну этих камер, - попросил мистер Дэлевен, дрожащими руками доставая бумажник и не замечая, что Кевин уже бежит к выставочному стенду.

     - Берите любую, - услышала Молли свой дрожащий голос. - Берите любую и уходите!

 

Глава 19

 

     А в «Империи обилия» Поп Меррилл, искренне верящий в то, что чинит дешевые часы с кукушкой, вставил кассету в полароидную камеру Кевина. Захлопнул крышку. Послышалось жужжание, и камера «выплюнула» картонный квадратик. Такое ощущение, что у чертовой кукушки фарингит, подумал Поп. Наверное, где-то проскальзывает шестеренка. Это я вылечу.

     - Я тебя починю. - Поп поднял камеру.

     Приложился пустым глазом к видоискателю с трещиной на стекле, тоненькой, как волосок. Навел «Солнце-660» на входную дверь, хотя никакого значения это уже не имело. Куда бы он ни направлял ее, нацелена она была на некого черного пса, к созданию которого Бог не имел ни малейшего отношения, в маленьком городке, названном для удобства Полароидсвиллом, который также возник не по воле Господа.

     ВСПЫШКА!

     С тем же негромким жужжанием камеры Кевина выползла новая фотография.

     - Может, я не только научу тебя говорить, птичка, - удовлетворенно пробормотал Поп. - Что я хочу сказать, может, ты у меня и запоешь. Этого я тебе не обещаю, но попытаюсь.

     Поп холодно улыбнулся и вновь нажал на спуск.

     ВСПЫШКА!

 

***

 

     На полпути к «Империи обилия» Джон Дэлевен увидел беззвучную белую вспышку подсветившую грязные витрины магазина. Вспышка была беззвучной, но следом за ней донеслось нкое, глухое громыхание, вроде бы идущее все того же магазина старика.., но только потому, что именно там оно могло прорваться наружу Хотя скорее всего исходило-то это громыхание -под земли.., только в земле хватило бы места тому кто мог так рычать.

     - Бежим, папа! - крикнул Кевин. - Он уже фотографирует!

     Вспышка повторилась, полыхнув белым в витринах «Империи обилия». Вновь донесся глухой рев, словно какое-то невообразимо ужасное животное пробуждалось ото сна.

     Разум мистера Дэлевена отказывался понимать происходящее вокруг. Он хотел объяснить, что полароидная камера не может дать такой сильной вспышки, но Кевин уже мчался к магазину.

     Побежал и мистер Дэлевен, на этот раз совершенно ясно понимая, что ему необходимо сделать: схватить сына за воротник и утащить отсюда, прежде чем случится нечто жуткое.

 

Глава 20

 

     Вторая полароидная фотография, сделанная Попом, окончательно вытолкнула щели первую, и она тяжело упала на верстак. Куда тяжелее, чем мог бы упасть химически обработанный кусочек картона.

     Полароидный пес занимал уже весь квадрат фотографии. Огромная голова, черные пещеры глаз, дымящаяся зубастая пасть. Череп напоминал по форме пулю или каплю. В кадр попадали только вершины штакетин, все остальное закрывали мощные плечи этой твари.

     Под шеей у полароидного пса болтался галстук-шнурок, подаренный Кевину на день рождения богатой тетей Хильдой.

     - Получается, сучье вымя! - воскликнул Поп. Его глаза ослепли от ярких вспышек. Он не видел ни полароидной камеры, ни пса. Только безголосую кукушку, которую он яростно чинил.

     - Ты у меня запоешь, черт бы тебя побрал! Я заставлю тебя запеть!

     ВСПЫШКА!

     Третья фотография вытолкнула щели вторую. Падала она очень быстро, скорее как камень, а не кусочек картона, и, ударившись о верстак, вышибла деревянной поверхности несколько щепок.

     На этой фотографии голова получилась более размытой, словно не в фокусе, тело превратилось в колонну плоти, странным образом ставшую трехмерной.

     С третьей фотографией, все еще торчавшей щели, случилось невозможное: морда полароидного пса как бы вернулась в фокус. Невозможное потому, что пасть приблилась к линзам вплотную, напоминая морду какого-то морского чудовища, находящегося под тем тонким слоем воды, который называется поверхностью.

     - Все-таки она еще не поет как полагается, - буркнул Поп.

     И его палец снова нажал на спуск.

 

Глава 21

 

     Кевин взбежал по ступеням магазина «Империя обилия». Отец потянулся за ним, но, промахнувшись на дюйм, схватил только воздух, а не воротник рубашки. Потерял равновесие, упал, успев выставить вперед руки, и ударился о вторую сверху ступеньку. Маленькие занозы впились в ладони.

     - Кевин!

     Мистер Дэлевен поднял голову в тот самый момент, когда мир поглотила очередная вспышка. На этот раз проревело громче. Словно обезумевшее животное доламывало клетку, в которой сидело. Джон увидел сына, застывшего в ослепительной белне, словно превратившегося в фотографию: подбородок прижат к груди, ладонь прикрывает глаза от слепящего блеска. Джон увидел, как зазмеились трещины по стеклу витрин.

     - Кевин, оста...

     Стекла брызнули дождем осколков, и мистер Дэлевен инстинктивно нагнул голову. Стекло летело, как шрапнель. Осколки попали в волосы, поцарапали щеки, но ни один них не вонзился ни в мальчика, ни в мужчину: витрины разлетелись чуть ли не в пыль.

     Послышался резкий удар, и мистер Дэлевен увидел, что Кевин сделал то, о чем подумал он сам, когда чуть раньше они стояли перед дверью магазина Попа Меррилла: мальчик ударил плечом, и новый замок выломал старое дерево.

     - КЕВИН, ЧЕРТ ПОБЕРИ! - проревел мистер Дэлевен.

     Он встал, споткнулся, упал на одно колено, но снова поднялся, на этот раз устоял на ногах и бросился за сыном.

 

***

 

     Что-то случилось в этих часах с кукушкой. Что-то нехорошее.

     Они били и били, правда, уже плохо, но этим дело не ограничивалось. Прямо в руках Попа они становились все тяжелее.., и вроде бы горячее.

     Поп посмотрел вн и чуть не закричал от ужаса. Не закричал только потому, что челюсти ему, казалось, сцепили проволокой.

     Внезапно он понял, что до этого ничего не видел. Он вдруг осознал, что держит в руках совсем не часы с кукушкой.

     Он попытался разжать пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в камеру, и, к своему ужасу, почувствовал, что не в силах это сделать: пальцы не подчинялись. Камера становилась все тяжелее. А температура ее все нарастала. Между растопыренных, с побелевшими ногтями, пальцев темно-серый пластик корпуса начал дымиться.

     Указательный палец правой руки пополз вверх, к красной кнопке спуска, совсем как муха-калека.

     - Нет, - пробормотал Поп, потом добавил с мольбой:

     - Пожалуйста...

     Палец не обратил внимания на его просьбу. Добрался до красной кнопки и лег на нее в тот самый момент, когда Кевин ударом плеча вышиб дверь. Зазвенели разбивающиеся стеклянные панели.

     Поп не давил на кнопку. Даже слепой, даже ощущая, как начинают поджариваться и обугливаться подушечки его пальцев. Поп не давил на кнопку. Но его палец лежал на ней, а вес камеры увеличился вдвое, втрое. Он не пытался убрать палец с кнопки. Какой прок от попытки остановить летящую по своей орбите планету Юпитер?

     - Брось ее! - откуда-то темноты донесся крик мальчика. - Брось ее, брось!

     - Нет! - крикнул в ответ Поп. - Что я хочу сказать. Я НЕ МОГУ!

     Кевин стоял, широко расставив ноги, склонившись над камерой, которую они только что взяли в «Ла Вердье». Он уже нажал кнопку, поднимающую переднюю часть камеры, открыл паз и теперь пытался вставить в него кассету, которая отказывалась влезать. Словно камера предала Кевина, солидарности со своей полароидной сестрой.

     Поп снова закричал, его горла исторглись не слова, а вопль страха и боли. До ноздрей Кевина долетели запахи плавящегося пластика и горящей плоти. Он увидел, что полароидная камера тает, буквально тает в застывших руках старика. Квадратный силуэт менялся: углы скруглялись. Вместо того чтобы треснуть и выскочить меняющего форму корпуса линзы удлинялись и загибались, превращаясь в два гротескных глаза, словно на маске жестокой трагедии.

     Темный пластик нагрелся до такой степени, что превратился в расплавленный воск. Он тек по пальцам Попа Меррилла, по рукам, оставляя глубокие канавки. Пластик прижигал плоть, и Кевин видел, как по краям канавок выступала кровь и капли, шипя, словно раскаленный жир, падали на верстак.

     - Твоя кассета в обертке! - крикнул мистер Дэлевен, выводя Кевина шока. - Сними обертку! Дай мне кассету!

     Дэлевен-старший протянул руку, сильно толкнув Кевина, едва не сбив его с ног. Выхватил кассету, разорвал фольгу и вынул нее содержимое.

     - ПОМОГИТЕ МНЕ! - кричал Поп. Эти слова были последними, которые можно было понять.

     - Скорее! - Мистер Дэлевен сунул кассету Кевину в руки. - Скорее!

     Шкворчание жарящейся плоти. Горячая кровь на верстаке, отдельные капли сливались в ливень по мере того, как пластик добирался до больших артерий. Пластик окольцевал левое запястье Попа, и лопнули вены, находящиеся у самой поверхности, разгерметированный поток крови хлынул, а сердце толчками гнало и гнало наружу все новые порции.

     Поп завыл, как смертельно раненное животное.

     Кевин никак не мог загнать кассету в паз.

     - Черт! - вырвалось у него.

     - Не той стороной! - завопил мистер Дэлевен.

     Он хотел выхватить камеру у Кевина, но тот увернулся, оставив в руках отца клок рубашки, и перевернул кассету. Она чуть не выпала, но Кевин сумел удержать ее, вставил, захлопнул крышку. Камера зажужжала, выплевывая картонку.

     Поп завопил вновь и...

     ВСПЫШКА!

 

Глава 22

 

     На этот раз они словно оказались в центре солнца, которое внезапно стало другим - суперновым. Кевин почувствовал, как его тень отделилась от него и впечаталась в стену. Может, так оно и было, потому что вся стена за мальчиком обуглилась и пошла трещинками, кроме того места, куда легла его тень. На стене запечатлелся силуэт Кевина, с отставленным локтем, - в тот самый момент, когда он поднимал камеру к лицу.

     Верхняя часть камеры, которую держал Поп, с чавканьем отскочила. Полароидный пес зарычал так, словно рядом громыхнул гром. Зазвенели разбитые стекла на циферблатах часов, мелкие осколки полетели во все стороны.

     На этот раз камера не стонала и не жужжала, она вскрикнула, громко, пронзительно, словно женщина, умирающая в родах. Из щели выползла дымящаяся фотография. Тут же начала плавиться и сама щель, один ее угол потащило вн, второй - вверх; щель растянулась, словно беззубый рот На блестящей поверхности последней фотографии, еще торчащей плавящейся щели, начал образовываться пузырь.

     Кевин наблюдал как зачарованный, стремясь взглядом прорвать пелену прыгающих белых точек, которую последняя вспышка повесила перед его глазами. Полароидный пес снова зарычал. Чуть тише, но звук этот исходил не -под земли, а фотографии, отчего стало только страшнее.

     Часть пластика выплеснулась на шею Попа Меррилла, превратившись в ожерелье. Внезапно вскрылись яремная вена и сонная артерия, кровь брызнула вперед и вверх. Голову Попа отбросило назад.

     Пузырь на камере рос. Края увеличивающейся фотографии начали раздирать щель. Они расходились и расходились, словно сделана была фотография не картона, а какого-то растягивающегося материала. Фотография прыгала взад-вперед, напомнив Кевину ковбойские сапожки, которые ему подарили на день рождения два года назад. Они были узки в голенищах, поэтому ноги приходилось вставлять в них рывками.

     Края фотографии прорезали пластик так же легко, как острый нож режет нежное мясо. Дымящиеся капли серого пластика полетели вн. Одна упала на стопку старых журналов «Популярная механика» и прожгла глубокую дыру.

     Пес снова зарычал, злобно, кровожадно. Ясно было, что на уме у него только одно - рвать и убивать.

     Фотография уже напоминала бесформенный колокол. Еще мгновение, и она, вырвавшись щели, полетела на стол со скоростью брошенного в стену камня.

     - Что происходит? - просипел мистер Дэлевен. - Господи, Кевин, что здесь происходит?

     Кевин услышал свой голос, отстраненный, бесстрастный:

     - Он рождается.

 

Глава 23

 

     Поп Меррилл умер, откинувшись на спинку стоящего у верстака кресла, в котором просидел, наверное, полжни, если не больше. Сидел и курил; сидел и чинил часы и прочую механику, которая потом какое-то время работала, во всяком случае, многое он успевал продать; сидел и одалживал деньги, уже под покровом ночи, тем, кто не мог занять их где-либо еще. Поп Меррилл умер, глядя в потолок, с которого его же кровь капала ему на щеки и в широко раскрытые глаза.

     Кресло перевернулось и выкинуло хозяина «Империи обилия» на пол. Из карманов вывалились кошелек и связка ключей.

     А на его верстаке полароидная фотография продолжала жить своей жнью. Ее края продолжали расползаться, и Кевин чувствовал, как неведомое ему существо, одновременно уже живое и еще неживое, стонет в ужасных муках рождения.

     - Мы должны отсюда уйти, - выдохнул отец Кевина.

     Взгляд Джона Дэлевена не отрывался от этой растущей на глазах фотографии, которая уже скрыла под собой половину верстака Меррилла.

     Она больше ничем не напоминала фотографию, раздувалась, словно щеки человека, набравшего полный рот воздуха. Сверкающий пузырь, в фут высотой, ходил ходуном. Его поверхность переливалась странными, невиданными цветами, маслянисто блестела. Раскаты рева, раздраженного, злобного, голодного, накатывали один на другой.

     Отец взял сына за плечо, но Кевин резко вывернулся, и пальцы старшего Дэлевена лишь порвали ему рубашку. Голос мальчика звучал предельно спокойно.

     - Нет.., он бросится за нами. Думаю, ему нужен я, потому что с Попом пес уже разделался. Ведь камера принадлежала мне. Но на этом он не остановится. Пес сожрет и тебя. И это тоже его не остановит.

     - Но ты ведь ничего не можешь поделать! - закричал отец.

     - Могу, - ответил Кевин. - У меня есть один шанс.

     И поднял камеру.

 

***

 

     Края фотографии достигли краев верстака. Вместо того чтобы свеситься вн, они закруглились вверх, продолжая удлиняться и виваться. Они напоминали теперь крылья, снабженные легкими, и еще пытались натужно дышать.

     Вся пульсирующая поверхность продолжала растягиваться и расширяться. То, что было плоским, превратилось в гигантский нарост, словно наполненный вонючей жидкостью. От нароста тянуло гнилью.

     Рев не прекращался, пес рвался наружу, и некоторые часов только что отдавшего Богу душу Попа Меррилла внезапно начали отбивать то ли полночь, то ли полдень. Словно протестуя против появления пса в этом мире.

     Паническое желание бежать магазина куда глаза глядят оставило мистера Дэлевена. В душе разлилось необъяснимое спокойствие, предтеча летаргического сна.

     Кевин держал видоискатель камеры у глаза. Он лишь несколько раз охотился на оленей, но помнил, что испытывает человек, когда приходит его черед ждать. Ждать, затаившись, с ружьем на готовку, в то время как другие охотники с криками идут по лесу, надеясь выгнать зверя на открытое пространство, где ты поджидаешь его. И не надо бояться, что ты подстрелишь кого-то охотников, у тебя есть возможность сосредоточиться только на олене.

     У тебя есть время спросить себя: «Сможешь ли ты попасть в зверя, когда и если он появится?» У тебя есть время задаться вопросом: «Заставишь ли ты себя выстрелить?» Еще можно надеяться, что олень так и останется гипотетическим и тебе не придется принимать решение, стрелять или не стрелять. Один раз олень появился, вышел на лежащего в засаде Билла Роберсона, приятеля отца. Мистер Робсрсон положил пулю, куда ее и следовало положить, между плечом и грудью оленя, и потом егерь снимал их рядом с добычей, мощным самцом, который делал честь любому охотнику.

     Готов спорить, ты жалеешь, что стрелять довелось не тебе, не так ли? - спросил егерь, взъерошив волосы Кевина (ему тогда было двенадцать, он как раз начал вытягиваться вверх, чтобы через семнадцать месяцев дорасти практически до шести футов, то есть его еще не возмущало желание кого-то взрослых ерошить ему волосы). Кевин тогда кивнул, оставив свой секрет при себе: он радовался, что стрелять пришлось не ему, он не знал, хватило бы ему духу выстрелить, а если б хватило, возникла бы еще одна проблема: уложить оленя одним выстрелом. Опять же, он не знал, сумел бы он выстрелить еще раз, если бы сразу не свалил оленя, хватило бы ему сил на преследование раненого животного.

     Поэтому Кевин улыбнулся егерю и кивнул, а отец сфотографировал их в этот момент, и у мальчика отпала необходимость отвечать: «Нет. Не хотел бы я быть на месте мистера Роберсона. Мир предлагает каждому множество испытаний, и в двенадцать лет еще рано показывать, чего ты стоишь. Я рад, что стрелял мистер Роберсон. Я еще не готов к испытаниям, выпадающим на долю мужчин».

     А теперь Кевин был в засаде, не так ли? И зверь выходил на него, разве нет? На этот раз не мирное травоядное, а хищник-убийца, огромный и злобный, способный зараз проглотить тигра. Этот зверь хотел убить его, причем это должно стать только началом. И только он, Кевин Дэлевен, может остановить этого зверя.

     Мысль о том, чтобы передать полароидную камеру отцу, промелькнула и тут же исчезла. Ведь в глубине души он знал: передать камеру - все равно что убить отца и покончить жнь самоубийством. Отец не верил в то, что сможет остановить зверя. И камера не сработает для его отца так, как надо, даже если он не будет стоять столбом и сумеет вовремя нажать на спуск.

     Камера Кевина сработает только для Кевина.

     Вот он и ждал, когда придет время показать, что достоин выдержать испытание, предложенное ему жнью. Стоял, всматриваясь в видоискатель, как в прицел ружья, наведя камеру на фотографию, которая продолжала увеличиваться, заставляя блестящий переливающийся пузырь расти в ширину и в высоту.

     И вот наконец начался переход полароидного пса в этот мир. Камера словно налилась свинцом, когда рев зверя буквально сотряс весь дом. Фотоаппарат задрожал в руках Кевина, он почувствовал, что влажные пальцы готовы вот-вот разжаться. Но он еще крепче сжал камеру; на лице появилась улыбка отчаяния. Пот заливал глаза. Дернув головой, Кевин отбросил со лба волосы, вновь прильнул к объективу, и в этот момент «Империю обилия» наполнил резкий звук рвущейся ткани, прочной ткани, которую разрывали крепкие руки.

     На сверкающей поверхности пузыря появилась щель. Из нее вырвался красный дым.

     Зверь взревел злобным, несущим смерть ревом. Гигантская пасть с острыми клыками сунулась в щель - в этот мир.

     Отчаянно, безумно били часы.

     Мистер Дэлевен вновь схватил Кевина, дернул так сильно, что Кевин ударился зубами о пластиковый корпус камеры, и она едва не выпала его рук и не разбилась об пол.

     - Снимай! - Отец перекричал рев зверя. - Снимай, Кевин, если хочешь снимать, снимай прямо сейчас, СЕЙЧАС, Господи, он же...

     Кевин вырвался.

     - Еще рано, - возразил мальчик. - Еще не... На голос Кевина зверь откликнулся ревом. Полароидный пес рвался неведомо откуда, раздувая пузырь. Внезапно полароидный пес поднялся, высунув уже всю голову в реальный мир. Голова эта напоминала перископ.., только вместо линз на Кевина смотрели безумные от ярости глаза.

     Пузырь теперь облегал шею. Пес снова заревел, и пасти вырвался язык красно-желтого пламени.

     Джон Дэлевен отступил на шаг, зацепился за столик, на котором лежали пачки старых номеров журнала «Странные истории и фантастические пространства». Столик покачнулся, мистер Дэлевен потерял равновесие и вместе со столиком рухнул на пол. Полароидный пес вновь заревел, потом опустил голову и рванулся. Щель стала шире. Огненный язык вырвался пасти зверя, превращая ткань в золу. Кевин увидел, что на шнурке-галстуке висит уже не зажим в форме птицы, а похожий на ложку инструмент, с помощью которого Поп Меррилл чистил трубку.

     И мальчик окончательно успокоился. За спиной в умлении и страхе кричал отец, пытающийся освободиться от столика, с которым повалился на пол, но Кевин не обращал на это ни малейшего внимания. Крик доносился откуда-то далека.

     Все нормально, папа, думал он, держа вылезающую пузыря тварь в квадрате видоискателя. Все в порядке, разве ты не видишь? Все будет хорошо, потому что.., амулет, который висит на шее полароидного пса, менился.

     И еще успел подумать, что у зверюги все-таки был хозяин.., и этот хозяин наконец-то понял, что натравливать пса надо не на Кевина.

     А может, в этом странном городе Полароидсвилле и живет ловец собак? Должен жить, иначе почему вдруг во сне появилась толстая женщина? Именно толстуха сказала Кевину, что он должен делать, то ли потому, что знала сама, то ли ловец собак подпустил ее в сон, чтобы Кевин увидел толстуху и все понял сам: двухмерную толстую женщину с двухмерной тележкой, наполненной двухмерными полароидными камерами. Будь осторожен, мальчик. Собака Попа сорвалась с поводка, и она очень злобная... Очень трудно сфотографировать ее, и уж совсем, невозможно, если у тебя нет камеры. Что-то такое она сказала.

     Теперь мальчик приобрел камеру, не так ли? Он не знал, получится ли все, как обещала женщина, но камера у него теперь была.

     Пес повертел головой, пока его взгляд не остановился на Кевине Дэлевене. Губы еще шире разошлись, обнажая страшные клыки, пасть открылась, горла повалил дым, пес грозно зарычал. Матовые шары ламп под потолком магазина разлетелись вдребезги, усыпав пол осколками. Пес рванулся, широкая грудь прорвала ткань, разделявшую два мира.

     Палец Кевина лег на кнопку спуска полароидной камеры.

     Пес снова рванулся, теперь высвободились передние лапы, со шпорами, которые тут же вонзились в деревянную поверхность верстака, оставив глубокие дыры. Кевин слышал, как вырываются невестно откуда задние лапы, и знал, что в его распоряжении остаются считанные секунды. Еще рывок, и пес прыгнет со стола, в мгновение ока покроет разделяющее их расстояние, своим огненным дыханием подожжет брюки и тут же вонзится страшными клыками ему в живот.

     - Скажи: «чи-» <сыр (англ.).>, сучье вымя! - приказал Кевин.

     И надавил на кнопку.

 

Глава 24

 

     Вспышка была такой ослепляющей, что это мгновение чуть ли не полностью выпало сознания Кевина: потом - когда все кончилось - он эту вспышку так и не вспомнил. Его камера не выросла в размерах, не начала плавиться. Просто в ней три или четыре раза подряд что-то хрустнуло. То ли трескались линзы, то ли лопались какие-то пружины.

     В белом зареве он увидел, как полароидный пес застыл. Идеальная черно-белая полароидная фотография: голова отброшена назад, каждая шерстинка стоит торчком. Клыки сияли белной костей, пролежавших тысячелетия в стерильной пустоте каверн, оставленных водой. Глаза и те стали белыми, как у греческих статуй. Лишь дымок продолжал струиться ноздрей и открытой пасти.

     Эта фотография была совершенно не похожа на все остальные, виденные Кевином: черно-белая, а не цветная, и трехмерная, а не двухмерная. Он словно видел перед собой живое существо, вдруг обратившееся в камень после взгляда, неосторожно брошенного на Медузу.

     - Спекся наконец, сукин ты сын! - истерично прокричал Кевин.

     И, словно соглашаясь с ним, застывшие передние лапы оторвались от стола; полароидный пес стал исчезать в дыре, которой появился; сначала медленно, затем все быстрее. С глухим рокочущим звуком, будто сползающая со склона лавина.

     Что я увижу, если подбегу и загляну в тоннель, утягивающий полароидного пса? - подумал Кевин. Увижу я тот дом, тот забор, старика с тележкой, вытаращившегося в умлении на лицо гиганта, не мальчика, а МАЛЬЧИКА, который смотрит на него дыры в безоблачном небе? Засосет меня эта дыра? Или случится что-то другое?

     Но Кевин не побежал, а выронил «Полароид» и закрыл лицо руками.

     Только Джон Дэлевен, лежа на полу, увидел завершающий акт: мембрану, образовывавшую пузырь, тоже стало втягивать. Раздался сильный хлопок. Мембрану засосало в дыру, вслед за ней и лежащие на столе полароидные фотографии, сделанные стариком. Поверхность верстака вновь стала ровной и гладкой.

     Его сын стоял посреди магазина, закрыв лицо руками, и плакал.

     - Кевин! - Мистер Дэлевен поднялся и обнял мальчика за плечи.

     - Я должен был сделать фотографию, - говорил Кевин сквозь слезы и ладони. - Только так мы могли бавиться от него. Я должен был сфотографировать это чудовище. Вот что я хочу сказать.

     - Да. - Отец крепче прижал мальчика к себе. - Да, и ты сфотографировал.

     - Я все равно что застрелил его, папа. Ты понимаешь? - Взгляд Кевина был полон боли и страдания.

     - Да, - кивнул мистер Дэлевен и поцеловал сына в горячую щеку. - Понимаю. Пойдем домой.

     И повел Кевина к двери, подальше от окровавленного, обожженного тела старика (мистер Дэлевен надеялся, что Кевин не заметил труп, но знал, что обязательно увидит, если они еще какое-то время пробудут в магазине). Кевин уперся.

     - А что скажут люди? - спросил Кевин тоном чуть ли не старой девы, и мистер Дэлевен невольно рассмеялся.

     - Пусть говорят что хотят. До правды им никогда не докопаться, да и сомневаюсь, что кто-то попытается. - Он помолчал. - Меррилла в городе не любили, знаешь ли.

     - Я бы не захотел докапываться до правды, - прошептал Кевин. - Пойдем домой.

     - Да. Я люблю тебя, Кевин.

     - Я тоже люблю тебя, - ответил Кевин и, взяв отца за руку, вывел его дыма и затхлости в яркий свет осеннего дня.

 

ЭПИЛОГ

 

     Кевину Дэлевену исполнилось шестнадцать лет, и он получил то, что хотел: персональный компьютер и принтер. Игрушка стоила тысячу семьсот долларов. Годом раньше его родители не могли бы позволить такого подарка, но в январе, через три месяца после трагедии в «Империи обилия», тетя Хильда тихо умерла во сне. Она действительно ЧТО-ТО СДЕЛАЛА для Кевина и Мег, вернее, МНОГО СДЕЛАЛА для всей семьи. После прохождения завещания через суд по наследственным делам и уплаты налогов Дэлевены стали богаче на семьдесят тысяч долларов.

     - Как здорово! Спасибо вам огромное! - кричал Кевин и целовал мать, отца и даже сестру.

     Мег, повзрослев на год, все так же хихикала, но уже не уклонялась от поцелуев. И Кевин не мог решить, хорошо это или плохо. Вторую половину дня он провел наверху, запуская проверочную программу. Около четырех часов спустился вн, заглянул в кабинет отца.

     - Где мама и Мег?

     - Поехали в торговый центр... Что случилось, Кевин?

     - Тебе лучше подняться наверх, - пробубнил мальчик.

     У двери своей комнаты он повернулся к отцу. Бледный как полотно. «Придется еще приплатить», - думал мистер Дэлевен, поднимаясь на лестнице следом за сыном. Естественно. Разве не этому научил его Поп Меррилл? Долг, который ты берешь, - ерунда.

     А вот горбатят тебя проценты.

     - Мы можем взять другую машину? - спросил Кевин, указывая на компьютер со светящимся монитором.

     - Не знаю. - Мистер Дэлевен подошел к столу. Кевин держался позади, наблюдал. - Наверное, если возникнет такая...

     Он не договорил, всматриваясь в экран.

     - Я запустил программу текстового редактора. И напечатал: «Быстрая рыжая лиса перескочила через ленивую спящую собаку», - сказал Кевин. - Только принтер выдал мне совсем другое.

     Мистер Дэлевен перевел взгляд на распечатку. Его руки и лоб похолодели. Он прочитал:

 

     Пес опять сорвался.

     Он не спит.

     Он не ленивый.

     Он ищет тебя, Кевин.

 

     «Начальный долг - ерунда, - снова подумал мистер Дэлевен. - А вот проценты.., тебя ломают проценты».

     На листке было еще две фразы:

 

     Пес очень голоден.

     И он ОЧЕНЬ зол.