Дмитрий Крюков — Хроника Великой войны

 

Библиотека Луки Бомануара —

Scan, ocr & spellcheck — Библиотека Луки Бомануара

 

 

ФОРТ-БРЕЙДЕН. ПЕНТЕЙСКИЙ МЫС

Глава первая

 

Дул сильный ветер. Море было неспокойно и раздраженно подгоняло стройные ряды волн на штурм угрюмых утесов. Готовясь к обороне, скалы молча сгрудились у воды, выставив изъеденные соленым ветром склоны. Остервенев, волны набрасывались на берег, метая стрелы белой пены, клубились и вновь откатывались, задерживаясь в мелких выбоинах — жилищах крабов. Но снова из-за горизонта, где дрожало предрассветное зарево, поднимались новые валы.

Красный край солнца показался над водой, обагрив косматые верхушки волн. Пенные плюмажи радостно дрогнули под напором неугомонного ветра и c новой силой устремились к берегу.

День только начинался, но было очевидно, что погода будет жестокая: в открытом море — шторм.

Внутреннее море разделяет Южный и Северный континенты, и является, пожалуй, самым спокойным: лазурная гладь, уходящая к далекому горизонту, мелкие волны, ласкающие просмоленные борта кораблей. Бури в начале летдора, третьего летнего месяца, здесь редкость. Видать не к добру.

 

Форт-Брейден стоял у самой воды, выставив вперед деревянные настилы пристаней. В широкой бухте, сбившись в стаю, распластав крылья-паруса, стояли корабли с половины света. Были здесь и широкие, крепкие вахспандийские галеры с тяжелыми веслами, подвластными только вахспандийцам — людям-львам; и длинные, стремительные эльфийские суда, щеголяющие зелеными парусами. Тут же отдыхали после долгого пути слатийские и антимагюрские фрегаты. Ожидая своего часа, покоились форт-брейденские шхуны.

Озелененные трудами окрестных жителей утесы тянулись от бухты на север, опоясывая город с его бесчисленными постройками, дворами, площадями.

Коренным населением Форт-Брейдена были люди, хотя, как и во всех крупных портовых городах, на улицах можно было встретить и вахспандийцев, и эльфов Эмберга, и гномов, и гордых скелетов из Скелетора, и низших, что работали в порту грузчиками. Не было только гхалхалтаров — народа с Южного континента — давних противников людей. Война шла пять тысячелетий с переменным успехом, и не было народа, который бы не познал её на себе, но, когда гхалхалтаров оттеснили на самый юг и загнали за Магический Щит, о них благополучно забыли. Прошло несколько веков, и они снова на свободе. Щит оказался пробит в нескольких местах, и бесчисленные орды устремились на волю к побережным городам, где можно погрузиться на корабли и отправиться на Северный континент, на Пентейский мыс. Хотя в Форт-Брейдене предпочитали не упоминать событиях за морем, но разговоров о них было много. Судачили и о тварях юга, что поддержали гхалхалтаров, и об опасном их предводителе Хамраке Великом — бессмертном, чародее, полководце. Говорили, и это было вполне оправданно, что Магический Щит дал трещину не без его помощи.

Однако гхалхалтары ещё далеко, им нужен флот, чтобы переправить огромное шестидесятитысячное воинство, а сильные, хотя и более малочисленные армии короля Иоанна стояли рядом, и над форт-брейденским замком гордо реяло людское знамя. Знамя короля Иоанна!

 

Замок был хорошо укреплен: массивные стены, снизу покрывшиеся рябью ракушек и морской плесенью, выдержали не одну осаду. Не раз, завидев с высокой башни неприятельские корабли, дозорный бил тревогу.

Однако на этот раз враг пожаловал не с моря и не с суши. Изнутри…

 

Мрачный зал. В неясном свете, падающем откуда-то извне, едва различаются гладкие столбы мраморных колонн, уходящих вдаль, теряющихся в темноте.

Появляется крохотный дрожащий огонек. Он освещает тревожное лицо человека. На нем желто-синяя туника, просторная кожаная куртка. Ноги тонут в зыбком мраке — пола не видно. Одеяние относит его к мирному ордену Пентакреона. Он приближается к стене, подносит свечку, зажигает светильник, затаившийся в нише черным чугунным остовом. Пентакреонец идет дальше, не оступаясь в сумраке зала, зажигая новые светильники. Колонны очерчиваются более четко, благодарно отражая свет полированными боками. Наверху и по стенам под кистью невидимого художника появляются сложные барельефы: животные, птицы, драконы — священные существа на Пентейском мысе. А человек идет все дальше, и рука загадочного резчика неотступно следует за ним, вдыхая жизнь в холодные серые камни. В конце зала загораются ответные огни. Зал вырастает вдвое, уходя глубоко вдаль, но там уже тоже светло, и навстречу идет такой же человек со свечой в руке. Они приближаются друг к другу, останавливаются и смотрят в упор, протягивают руки и касаются кристально чистой поверхности зеркала.

Огромное, в человеческий рост зеркало принадлежит лорду Альфреду, бывшему властителю Пентейского мыса, унаследовавшему от брата корону Слатии. Зеркала — большая редкость. Они производятся лишь в трех-четырех местах на земле, и искусники крепко хранят тайну их изготовления. Такому зеркалу могла бы позавидовать любая красавица, и принцессы дают за подобное целые графства. Но самое главное не в том. Два зеркала были подарены правителем Экалорна Эстурбулом ещё покойному брату Альфреда. Многие маги трудились над ними и вот результат: достаточно коснуться гладкой поверхности, и она оживет, расступится, и человек попадет в любое место, где стоит такое же зеркало! Правда, таких на свете не больше дюжины.

Лорда Альфреда называли Черным, но не по тому, что он был жесток, не по тому, что был смугл, хотя, как уроженец Пентейского мыса, он был темнее северян-слатийцев. Это прозвище пришло к нему давно за дружбу и благоволение гхалхалтарам. Он не обижался, когда его величали Черным, а даже гордился этим.

Одно зеркало было установлено в форт-брейденском замке, другое — в Гхиргадоре, столице гхалхалтаров. Вот идеальный способ переправить войско незамеченным прямо в сердце Пентейского мыса! Тут не поможет никакой дозорный на высокой башне, никакие стены. Да и что сделают защитники — мирные пентакреонцы? Ничего, тем более что некоторые из них поддерживали Альфреда, а тот преклонялся перед бессмертным Хамраком…

Человек в желто-синей тунике повернулся, осмотрел зал, который предстал в полном великолепии. Да, не часто используется этот Главный Пентакреонский зал, но сегодня момент подходящий. Человек задул свечу, скорыми шагами проследовал к началу, откуда пришел, и исчез в темном дверном проходе.

На некоторое время в зале повисло безмолвие — затишье перед бурей, передышка перед боем…

Снова послышались шаги. Появился все тот же человек, на этот раз не один. Их было девятеро — все в желто-синих туниках, на боках — мечи, на лицах — тревожное выражение, сознание исторической важности предстоящей минуты. Они терпеливо ждали, и Минута надвигалась на них неотвратимой тяжестью. Мгновение, ещё одно, ещё — ничто не меняется. В зеркале отражается лишь пламя светильников, и лениво ползет время. Еще миг — огни в зеркале дрогнули, разбежались, как круги по потревоженной глади воды, растворились в беловатом свечении. Свет больно ударил по глазам, скрывая таинство заклятия, из-за пелены вынырнуло что-то темное, принимая очертания высокой сухой фигуры. Пришелец сделал шаг, окончательно высвобождаясь от цепкого свечения, исходящего из недр зеркала.

Гхалхалтар был выше людей на три головы, и в его худой, чуть сгорбленной фигуре читалась дикая сила, способная одолеть девятерых пентакреонцев. Члены ордена склонили головы, приветствуя гостя. Тот оглядел зал, улыбнулся: все спокойно, люди сдержали слово.

Сзади послышался шум, и свечение выкинуло ещё одного ратника.

Через минуту их было около двадцати, и они, выстроившись двумя ровными рядами, замерли. Пентакреонцы хранили молчание, дабы не нарушить мрачной торжественности.

Зеркало на мгновение погасло, затем вспыхнуло ослепительно ярко. Перегрузка! Немудрено, когда из него должен появиться такой чародей как Хамрак. Столько энергии в одном месте! Она сделалась почти осязаемой, и магические разряды бесшумно скользили во влажном воздухе зала. По стенам забегали серые тени, и одна из них, в центре, темнее других — черный высокий силуэт. Он приближался не спеша, и стук твердых шагов плясал по залу, замирая под сводами. Тени на стенах исчезли, свет померк — Хамрак переправился на Северный континент.

Пентакреонцы низко поклонились, выпрямились, устремив взгляды на бессмертного короля. Хамрак выглядел молодо: высокий лоб, впалые щеки, широкий прямой нос, красноватые глаза с пронзительными белыми зрачками, свежая тонкая улыбка, не относящаяся ни к кому, которая, казалось, просто запуталась в седой бороде. Белоснежный цвет волос не вязался с молодым лицом властителя, что создавало неприятное ощущение контраста и заставляло людей вглядываться в благородные черты полководца. Ловя на себе восхищенно-испуганные взгляды, Хамрак прошествовал через зал к пентакреонцам.

— Доблестные слуги короля Альфреда! Я пришел не для мести, но для суда. Горе тем, кто боится меня, ибо они подтверждают свою вину. — Король остановился, осматривая маленьких людей в жалких желто-синих туниках. — Но к делу. За мной идут новые и новые отряды. Орден Пентакреона должен помочь мне, ибо все мы жаждем одного — справедливости.

Старший из людей, черный сморщенный старик, вышел вперед:

— Твои слова справедливы, как и деяния. Мы готовы идти за тобой.

Хамрак обернулся к гхалхалтарам. Из зеркала продолжали появляться все новые и новые воины.

— В замке кто-нибудь знает о нас?

— Только верные люди.

— Хорошо, я рад, что люди могут быть верными, — Хамрак улыбнулся. — Я бы хотел ознакомиться с планом крепости…

 

Ночной ветер дул с моря. Внизу рокотали волны, разбиваясь о скалы Пентейского мыса. Брызги и пена жадно заглатывали утесы, стремительно откатываясь вниз, оставляя в воздухе влажный аромат моря. На стенах было холодно.

Рядом со входом Южной башни сидел человек. Ветер играл в его черных волосах, щекотал ноздри, дергал за полу желто-синей туники. Человек запахнулся курткой, поджав под себя ноги. Сапоги прохудились, а времени их починить не находилось. В городе есть некий Лорет, прекрасный сапожник, к нему и стоит обратиться.

Человек вздрогнул: особенно большая волна, тихонько подкравшись к берегу, обрушила на него всю страшную силу стихийного удара, взметнувшись до небес.

Все снова стихло. В высоком небе сквозь рваные клочья облаков мерцали вечные звезды…

— Эй! — кто-то закричал внизу.

Разговор. Непонятный шорох.

Человек пошевелился, стряхивая с себя оцепенение сна. Только бы дождаться утра, когда солнце озарит море нежно-розовым светом, когда брат Вил сменит его на посту. Завтра спокойный выходной день после дежурства безо всяких поручений начальства, а их сейчас так много: страшные гхалхалтары грозят с юга. Человек не знал, что враг в крепости и его дежурство уже никому не нужно. Охранять нечего: замок взят, а непонятный шорох внизу — жизнь одного из пентакреонцев…

Из темноты на стене выплыл факел, вытянув из мрака три фигуры. Все в желто-синих туниках. Пентакреонцы, значит, свои.

Человек поднялся, по уставу спросил:

— Кто идет?

— Данвельд!

Данвельд — командир гарнизона третьего яруса — верховный рыцарь. Но что ему тут делать?

Данвельд подошел ближе. Факел хорошо осветил его лицо с глубокими, жестко вырубленными морщинами. В глазах было что-то торжественное, затаенное, и тусклый свет звезд, смешавшись с отблеском факела, играл бликами в темных зрачках.

— Ты свободен, ступай вниз.

Охранник сделал шаг, затем застыл в нерешительности:

— Я получил приказ от коменданта крепости и могу покинуть пост только с его разрешения.

— Это приказ коменданта.

Человек закинул копье на плечо. Много раз он так уходил со стены, но всегда — с сознанием выполненного долга. Непонятное, гнетущее чувство тревоги закралось в душу. Что же случилось? Надо бы узнать у Данвельда. Хотя его дело лишь подчиняться, а не спрашивать. Стражник подошел к ступеням. Внизу в свете чадящего факела мелькнула худая длинная фигура. Кто этот верзила? Слишком много вопросов.

Человек спустился по узкой каменной лестнице и едва не упал, споткнувшись обо что-то мягкое. Во дворе, окутанном густой тенью от стен, ничего не было видно. Охранник присел на корточки. Пентакреонец. Пальцы попали во что-то липкое. Черт возьми! Кровь! Человек рывком встал. Жуткая мысль обожгла его: гхалхалтары в крепости?! Невозможно. Но верзила? Сообщить коменданту, принять меры. Где Данвельд? Стражник взбежал на стену. Крохотный огонек факела колыхался далеко у Восточной башни.

— Сэр Данвельд! Сэр Данвельд! Тревога…

Крепкие холодные пальцы схватили его за горло, оборвав конец фразы. Человек попытался вывернуться, вцепившись в копье. Острый наконечник со свистом разрезал воздух. Копье упало в море. Упругая сила выбросила охранника вперед. Скользнув по влажным зубцам стены, пентакреонец исчез во мраке.

Внизу свирепо клубились валы.

 

Просторная комната. За столом сидят пентакреонцы и гхалхалтары. Хамрак откинулся на спинку резного кресла, прикрыв глаза. Лицо его хранит сосредоточенное выражение: он заранее уверен в победе и не боится поражения. Нет, просто король не любит крови и насилия.

А наверху: на стенах и в башнях, на воротах и в бараках — избивались неподчинившиеся.

Полководец приоткрыл глаза, устремив взор на стеклянное, застывшее пламя свечи. Она горит незаметно, оседая на серебряный канделябр, и ещё не успеет погаснуть, как оборвутся сто жизней. Сто людей не встретят рассвета.

Пять пентакреонцев, что сидели в комнате, хранили гробовое молчание. Можно было позавидовать их выдержке. Резали их братьев по ордену — никто ничего не сказал, не пожалел, все лишь упрямо смотрели на свечу, на карты на столе.

Пламя встрепенулось: в комнату ворвался поток холодного воздуха. Дверь открылась и на пороге появился Данвельд:

— Все кончено. Замок наш!

Хамрак облегченно вздохнул. Кончено…

— Прикажите убрать трупы.

— Слушаюсь, ваше величество, — Данвельд ушел, притворив дверь.

Бессмертный привстал, затмив собой все пространство комнаты. Мощная тень легла на стену. Пентакреонцы вздрогнули: они вспомнили, что перед ними не просто король, не просто чародей, но некроман — повелитель демонов.

— Благодаря совместным усилиям мы взяли крепость. Поздравляю вас. Мы все поработали неплохо, но самое главное начнется сегодня, с восходом солнца.

Хамрак вышел на лестницу и поднялся на площадку Южной башни. Внизу колыхалось море, и он хорошо различал его плавные бугристые изгибы. Ночь прекраснее дня, чарующа, время для отдыха, нежное женское начало. Он, как бессмертный и как самый разумный из смертных, обязан дарить им счастье, а вместо того несет смерть, оскверняя кровью святую ночь. Хамрак просил прощенья у своего бога — у своей совести.

Звезды постепенно меркли. Шел новый день — шестнадцатое летдора 146 года. Внизу люди Данвельда убирали трупы своих собратьев, погибших от их рук. Тела сносили отовсюду, и вскоре двор заполнился убитыми. Данвельд осматривал их, опознавая тех, с кем ещё вчера играл в кости, и посылал людей в самые отдаленные закоулки замка.

Хамрак взглянул на крыши Форт-Брейден. Город просыпался, встречая восход солнца. Светило ласкало непокорное море, играя нежными лучами на сложенных парусах кораблей. Из порта донеслись крики. Там начинали работать рано. Рядом с бортом слатийской галеры мелькнула желто-синяя туника.

 

Кормчий Володир дремал на корме. Странный сон, прилетевший к нему под утро, разорвали крики настырных орков, что работали батраками в порту. Володир открыл глаза, ещё не понимая, явь ли эти паруса, клубящиеся над ним толстыми связанными свертками, или настоящее было там, в роскошных палатах, где он столкнулся с лордом Альфредом — царем Слатии. Нет, все же встреча с монархом пригрезилась, а явь — это орки, чьи маленькие дряблые фигурки уже снуют по настилам набережной.

Володир приподнялся, осматривая палубу. Все ещё спали, и только на носу стоял вахтенный. Кормчий подошел к рулю, погладил знакомое правило, взглянул на море — ещё неспокойное. Видно, придется плыть в ненастье. Шторм во Внутреннем море редкость, и тут на тебе! Подгадали. Слатиец зло сплюнул за борт. Вдруг, что это? Пентакреонец!

Тело в набрякшей желто-синей тунике прибило к веслам, и, запутавшись в них, оно, змеино извиваясь, прыгало по волнам. Проклятый шторм! Без смертоубийства не обошлось. Володир сплюнул ещё раз, сбежав с кормы, тряхнул ближайшего гребца:

— Эй, Бермята, глянь, внизу! Буди остальных! Человека убило!

Бермята, рыжий крепкий парень, нехотя приподнялся, туго соображая, в чем дело. Володир уже тормошил остальных.

Смерть пентакреонца — дело редкое. Тут, наверняка, начнут разбирательство.

Утопленника решили достать. Один из слатийцев, обвязавшись канатом, спустился вниз под весла, отцепил тело. Гребцы подняли. Капитан стоял мрачнее тучи: теперь пойдут расспросы, раньше ноября из Форт-Брейдена не выйдешь. Товар пропадет.

 

В городе все было как обычно: позевывающие торговцы открывали лавки, на улицах появились спешащие прохожие, праздношатающиеся зеваки, стражники на воротах пропустили обоз с продовольствием в крепость. Несколько телег покатили по дороге, круто забираясь в гору, где высился замок ещё под знаменем короля Иоанна, но уже с гарнизоном Хамрака.

В порту, где нашли труп, было неспокойно. Случалось, что море в непогоду выкидывало тела рыбаков, чьи утлые суденышки иногда не выдерживали натиска стихии. Однако пентакреонцев — никогда, они ведь не плавали.

Моряки, грузчики, низшие толпились на пристани, обсуждая происшествие. В конце концов сошлись на том, что парень просто сорвался со стены и разбился о скалы, и мирно разбрелись. Какой-то начальник из гарнизонных приказал забрать тело для опознания. Он намеревался заняться расследованием и запретил кораблям уходить в море, покуда что-нибудь не выяснится. В замке же лежали горы трупов, за чьи смерти не будут судить и казнить, но будут мстить на полях сражений…

 

Груженый обоз подкатил к воротам замка. Телеги остановились, и обозники как всегда крикнули: «Еда! Вино! Инструменты! Отворяй!»

Сэр Данвельд был во Въездной башне. Он ждал этого, но, когда взглянул на веселых смуглых людей внизу, на сердце стало вдруг тяжело. Они ещё ничего не знают и не должны узнать. Во дворе лежат не убранные трупы, и если впустить обоз, то он не должен вернуться в город, иначе все раскроется, но не впустить нельзя — заподозрят недоброе. Тогда придется идти на штурм и резать весь Форт-Брейден. Жизни десяти человек стоят спокойствия города.

— Отворяй! — Данвельд махнул рукой. Судьба этих довольных людей, не один год привозивших ему еду, бумагу, одежду, была решена.

Тяжелые створки нехотя распахнулись, впуская обоз, и стражники стыдливо отступили в тень. Телеги поскрипывая колесами протиснулись внутрь.

Наткнувшись на труп, брошенный у самых ворот, лошадь невольно остановилась. Обозник охнул: ловкие руки стащили его и прижали к земле. Ворота с шумом захлопнулись, отрезав приехавших от внешнего мира. Грозные молчаливые гхалхалтары заламывали людей, гоня их вперед, во двор, где оставались жуткие следы ночной бойни. Сэр Данвельд сошел к ним:

— Убить, еду раздать.

— Стойте!

Перепуганные обозники с надеждой взглянули туда, откуда донесся властный голос — статный седовласый гхалхалтар не спеша подошел к ним:

— Отпустить. Здесь и так слишком много крови.

Солдаты безропотно повиновались, сэр Данвельд не посмел возразить. Люди даже не удивились, когда освободитель обратился к ним на их родном языке:

— Я — Хамрак Великий. Вы называете меня Ужасным.

Обозники ошарашено озирались по сторонам, наталкиваясь на жесткий взгляд бессмертного, на трупы, вокруг которых уже толпились алчные твари, прибывшие с Южного континента.

— Вам, наверное, много рассказывали обо мне. Я — дьявол, асмодей, не так ли? Исчадие ада? Ну что ж, пусть так. По крайней мере, я сохранил вам жизни, в то время как добродетельный сэр Данвельд, ваш защитник, хотел убить вас. Я не люблю напрасных жертв. Вам важно остаться в живых, мне — чтоб вы не попали в город раньше времени. Сидите здесь, и не дай бог, кому-либо из вас придет в голову мысль бежать.

Оставив несчастных, сбитых с толку обозников, он отошел к телегам, осматривая содержимое.

 

Обоз вернулся в город как обычно, через час. Один из городских стражников лениво вылез из старой будки, служившей охранным помещением, где солдаты днями резались в кости. Ухмыльнувшись, он махнул проезжавшим рукой. Телеги скрылись в лабиринте городских улиц…

 

Весть об утонувшем пентакреонце, обнаруженном в порту, дошла до замка. Сэр Данвельд с тридцатью людьми поспешил в Фортейден, забрать тело собрата и ознакомиться с подробностями дела. О событиях в крепости ещё никто не знал.

Темное квадратное строение из красного плесневелого камня с маленьким двориком в центре. Настороженные прорези крохотных окошек-бойниц. С южной стороны, откуда на Форт-Брейден налетал соленый морской ветер, камень, изъеденный белой сыпью, покрошился от времени. Восточная стена поросла пыльным плющом, что тянулся вверх до самой крыши, забивая сильными стеблями окна. На севере находился вход, чей мрачный свод с истертыми героическими барельефами отталкивал случайных прохожих.

Отряд пентакреонцев прошествовал в здание, рассредоточиваясь в маленьком внутреннем дворике, и сэр Данвельд, вошедший первым, поприветствовал начальника гарнизона Форт-Брейдена, небольшого, плотного уже лысеющего человека. Комендант удивленно покосился на ряды пентакреонцев, выныривающие один за другим из-под темного свода:

— Зачем так много?

— Дело серьезное.

Да, у сэра Данвельда действительно было серьезное дело: захватить штаб городского гарнизона, обезвредив тем самым наиболее опасных солдат из стражи.

Командиры прошли внутрь. Комендант провел Данвельда сначала в мертвецкую. Это помещение уже давно не использовалось. Тяжелый невыветриваемый дух мешал сделать здесь кладовую. Впрочем, комнат в здании было достаточно для небольшого гарнизона Форт-Брейдена: в случае нападения надеялись на помощь пентакреонцев из замка. Опознав утопленника, Данвельд отправился в кабинет коменданта, куда ввели на допрос слатийцев, обнаруживших тело.

Первым предстал Володир:

— Здравствуйте, ваше благородие, — сказал он, низко поклонившись коменданту.

— Здравствуй, — комендант указал кормчему место. — Ну, рассказывай. Как звать?

— Володир Лугович по батюшке.

Писарь, плохо понимавший исковерканную на северный лад речь слатийца, неправильно записал его имя, но это было уже не важно. Результат допроса ни к чему не приведет. Сэр Данвельд понимал это и задумчиво смотрел на допрашиваемого, обдумывая, когда бы начать.

Рассказ кормчего походил на истину, ничего интересного: пентакреонец, очевидно, упал с крепостной стены и разбился о камни, море унесло тело, а к утру пригнало в порт.

Володир вышел, а вместо него появился Бермята, неуклюжий и похожий на медведя. Он неловко сел на край обитого бархатом кресла, откашлялся, передал все как было, чуть-чуть приукрасив картину. За ним допросили ещё нескольких гребцов, капитана, рабочих в порту и каких-то моряков с соседних кораблей.

Похоже, комендант решил заняться делом всерьез. Сэр Данвельд внимательно следил за его сосредоточенным лицом. Ему было смешно, что этот человек пытается докопаться до истины, когда над ним уже навис карающий меч, и что он переживает за убитого больше, чем сам сэр Данвельд — собрат погибшего по ордену.

Комендант устало откинулся на спинку стула, прикрыв глаза:

— Допросили всех. Говорят одно и тоже. Вроде, все ясно. Непонятно только одно, как Лотер умудрился упасть со стены? Это невозможно даже в темноте. Его кто-то столкнул…

Данвельд подошел к окошку. Под ним стоял верный человек, ожидая условного знака. Пора! Пентакреонец повернулся. Комендант размышлял вслух:

— Вы должны поискать убийцу среди своих. Это не несчастный случай, а преднамеренное убийство. Это сделал кто-то из ваших.

Со двора донесся шум. Сэр Данвельд понял: время пришло.

— Встаньте, — приказал он.

Комендант удивленно вытаращился. Жесткий, непреклонный клинок уперся ему в грудь.

— Вы что, с ума спятили? — Начальник гарнизона попытался улыбнуться.

— Я сказал, встаньте.

Комендант приподнялся.

— Прикажите вашим людям сложить оружие и прекратить сопротивление.

— Сэр Данвельд?!

— Молчать! Делайте, что вам говорят!

Комендант растерянно взглянул на меч, врезавшийся ему в грудь, на бледное лицо пентакреонца и вдруг рванулся в сторону. От неожиданности потеряв равновесие, сэр Данвельд чуть не упал. Этого мгновения хватило, чтобы комендант успел выхватить меч из ножен.

— Не советую, — пентакреонец покачал головой.

Комендант смотрел на него вопросительно и грустно. Он не понимал, в чем дело, и не хотел драться.

— Выгляните во двор.

Держа оружие наготове, начальник гарнизона осторожно приблизился к окну. Внизу, сгрудившись у ворот, солдаты отбивались от наседавших пентакреонцев. Несколько ратников лежали на каменных плитах. Вскрикнув, упал ещё один. Бой был слишком неравным.

— Остановите их, — тихо произнес комендант и положил меч на стол.

Пентакреонец согласно кивнул, и они кинулись во двор.

— Стойте! Прекратите! Сложить оружие! — скомандовал сэр Данвельд.

Охранники замерли, оценивая ситуацию. Комендант крепости молча стоял рядом с пентакреонцем. Гулко звякнул о мостовую двора первый брошенный меч. Остальные железным градом посыпались из ослабевших рук. Кто-то зло переломил благородный клинок: «Предатели!»

Бедные стражники, бедный комендант! Когда их вели в мертвецкую, временную камеру, они ещё не понимали, за что? За что пентакреонцы, их вечные помощники, напали на них? Да, с зеркалами лорд Альфред заварил хорошую кашу!

Тела шестерых убитых солдат и одного пентакреонца Данвельд оставил пока во дворе.

Гарнизон обезглавлен…

 

Телеги, вернувшиеся из замка, остановились как всегда у постоялого двора «Колесо Фортуны». Оттуда рукой подать до порта и Южных ворот.

Три орка и хромой леший выбежали навстречу, помогать стаскивать пустые корзины, привезенные из крепости. Улочка была пустынна: на руку приехавшим. Резкий удар — четыре обозника оглушили низших. Остальные сноровисто откидывали парусиновые накидки, покрывавшие содержимое телег. Вместо пустых коробов там сидели гхалхалтары! Быстро освобождаясь от парусиновых покрывал, разминая онемевшие мышцы, они скоро удалялись в сторону порта и Южных ворот. Их было около тридцати. Обозники побежали за ними, на ходу меняя очертания, становясь выше, стройней. Черные поджарые фигуры недавних обозников скрылись в переулке. Заклятие превращения сработало безотказно.

На улице остались лишь брошенные телеги и четыре тщедушных тельца…

 

Молодой гхалхалтар вскарабкался на городскую стену. Халхидорог был воителем и несколько лет назад уже имел важное задание при слатийском дворе, когда ему удалось войти в доверие покойного царя, обратившись в его личного мага. Однако никогда ещё Халхидорог не участвовал в простой стычке. Сознание чего-то нового будоражило душу, разжигало кровь, но привычка и опыт воителя заставляли действовать разумно и тихо.

Подкравшись к деревянной двери, обитой чугунными полосами, входу в Морскую башню, он затаился. Легкий поток воздуха, текущий из щелей, выносил обрывки веселых голосов — значит, стража ничего не подозревает. Халхидорог улыбнулся, и рука осторожно потянулась к поясу, бесшумно вынув длинный гхалхалтарский клинок. Полуденное солнце запрыгало по его полированному лезвию. Этот меч никогда не пробовал крови. Что ж, сегодня самое время.

Воитель кончиками пальцев надавил на дверь, ощутив приятный трепет в горячих жилах, бугрящихся на руке.

Внутри было сумрачно, свет падал только из двух окошек, за которыми шумело синее море. Четыре стражника, развалясь на низких заляпанных табуретах, метали кости — излюбленная игра пентейских солдат. Оружие бесформенной кучей валялось у стены. Отлично!

Халхидорог прыгнул прежде, чем охранники успели заметить его. Меч со свистом просвистев в воздухе, рассек ближнего стражника. Кости и монеты упали на пол, люди кинулись врассыпную, как стадо овец перед волком. Кто-то выхватил кинжал. Не поможет: уверенный, точный удар под рукоять выбил оружие из рук обезумевшего человека, следующий пригвоздил его к стене. Звякнув о каменную кладку, кровожадный клинок вырвался из пробитой груди, обернулся навстречу двум оставшимся стражникам. Никогда не видевшие гхалхалтаров, они стояли перед Халхидорогом, как перед сверхсуществом, и, хотя их было двое, не надеялись на победу. Халхидорог понял это. Кто отчаялся, тот погиб. Это закон жизни. Гхалхалтар смело кинулся на копья, отбил одно мечом, увернулся от другого, наскочил на солдата, сбил его с ног. Со вторым покончил ударом кулака.

Воитель стоял над поверженными противниками. Уж что-что, а воевать он научился…

 

Гхалхалтары наскоком заняли Южные ворота и ворвались в порт. Низших не трогали: били только главных врагов — вооруженных людей. Орки, гномы, лешие, твари, путаясь под ногами создавали переполох. С антимагюрского корабля дали залп, и ядро, шлепнувшись, раздробило булыжную мостовую, подняв фейерверк осколков. Испуганные моряки прыгали в воду, лезли по сходням на корабли, избивая друг друга. Несколько стражников, заметив, что гхалхалтаров не так уж много, пытались оказать сопротивление, но орущая толпа разносила их в разные стороны, и они лишь беспомощно махали мечами над головами бегущих.

Кормчий Володир, Бермята, капитан и ещё несколько гребцов, которым посчастливилось уйти из штаба гарнизонного командования до того, как сэр Данвельд взял коменданта в плен, попали в самое столпотворение. Отчаянно расталкивая людей, грозный Бермята уверено двигался к причалу, где стояла на рейде слатийская галера. Остальные протискивались за ним, прорываясь через волны испуганного живого моря: руки, ноги, головы…

Взбежав на сходни и скинув двух наглых орков, что пытались пролезть на корабль, Бермята оказался на палубе. Володир, не удержавшись на мокром настиле, сорвался с трапа в воду. Теплые волны, зло бурлящие под телами низших и упавших людей, сомкнулись над его головой — ничего, вынырнул. Продирая глаза от соленой мутной воды, кормчий различил веревку. Сделал рывок, зацепившись рукой за верткий канат, подтянулся, другой перехватился чуть повыше. Свои не бросили, вытянули. Володир тяжело перевалился через борт, а гребцы уже откидывали сходни. Все те же два орка рухнули в море, на этот раз насовсем.

Орудуя веслами, разбивая попадавшиеся на пути переполненные народом плоскодонки, слатийцы шли в море, оставляя за собой широкий пенный след. Обезумевшая пристань осталась позади — впереди был необъятный синий простор! Развернув паруса, галера шла слегка под углом, подставляясь ласковому попутному ветру. Кормчий Володир, сдернув мокрую рубаху, стоял у руля.

Они везли в Слатию вести. Большие вести…

 

Глава вторая

 

«Форт-Брейден, столица Пентейского мыса, взят, тридцатитысячное воинство Хамрака стоит в городе». При дворе короля Иоанна только об этом и говорили. Монарху шел девятнадцатый год, два года он сидел на престоле, а до этого — смуты, междоусобицы лордов, однодневные вожди — кумиры толпы, обещающие свернуть горы. Казна оскудела и приходилось тратить её остатки на поддержание порядка, видимого спокойствия, чтобы не осрамиться перед соседями. Армия разбросана по всей стране, и собрать её вместе не удастся: с уходом войск сразу начнут бунтовать мятежные лорды. Гномы и низшие в горах поднимаются в надежде захватить северные земли — легкую добычу во время войны с Хамраком. Хамрак. Хамрак…

Непропорционально сложенный человек, одетый в аскетический темно-синий кафтан, поднялся из-за стола, прошелся по комнате.

— Хамрак. Как же ему все-таки удалось перебраться в Форт-Брейден? Сорок тысяч! Это же какая сила! И появился так внезапно!

Болезненного вида юноша задумчиво смотрел на разложенные на столе карты: черные стрелки дорог, затейливые рисунки построек, обозначающие поселения, частокол лесов, ленты рек. Красными чернилами были жирно обведены несколько башен, под которыми стояла четкая подпись: «Форт-Брейден». Юноша перевел взгляд на мужчину.

— Все пропало.

— Ну зачем же так, Ваше Величество? У нас ещё есть силы. Завтра же я еду к войскам, и мы выступаем в поход.

— Поздно.

— Отчего же? Можно послать за помощью к лордам Жоговена, да и на Пентейском мысе наши союзники. Население за нас! Поднимем народ на отечественную войну!

— Как говорил Зигфрид Мальнейский: «Надежды тешат душу и в самый смертный час…»

— Господи, Ваше Величество! Оставьте вашего Зигфрида Мальнейского. Он был прекрасным поэтом, но от его стихов хочется наложить на себя руки. Нельзя же так! Ведь за нас стоят Антимагюр и Слатия.

— Нет, мой милый друг. В Антимагюре правит Малькольм, хитрый как лиса, а в Слатии — предатель Альфред. Он давно забыл, где родился, и отрекся от людей…

— И все же нельзя отчаиваться. Мы ответственны не только перед собой, но и перед народом. Мы будем бороться! Клянусь, — легким, гибким движением, несвойственным его нескладной фигуре, мужчина вытащил меч из ножен. — Я, лорд Толокамп, клянусь свободой Верторского, Пентейского и Жоговенского мысов, что буду сражаться до тех пор, пока моя рука в состоянии держать этот благородный клинок!

Иоанн горько усмехнулся:

— Да, вы единственный верный мне человек. Остальные лорды выбирают сильнейшего, — король встал. — Но как они не поймут, что Хамрак в победе жесток, в поражении зол.

— Браво, Ваше Величество! — лорд Толокамп вскинул меч. — Вы никогда не уподоблялись Хамраку и не зависели от него, так не убойтесь же его и сейчас!

 

Тронный зал в Верторе, столице Королевства Трех Мысов поражал своими размерами. Им пользовались не часто, а лишь в особо торжественных случаях. Два года назад здесь, под этими розово-голубыми сводами, короновался Иоанн. Он хорошо помнил этот самый счастливый в своей жизни день: нарядные придворные, стражники в ярких туниках, добрые слова, радостные лица и всюду свет, свет.

Теперь в зале было светло, как и тогда, но люди стали другими. Из пятидесяти лордов на зов короля явились только двадцать три. Затравленно косясь друг на друга, они заняли места вдоль стен.

Сэр Вурд, исполняющий обязанности церемониймейстера, вышел вперед и, взмахнув золотым жезлом с набалдашником в форме головы дракона, оповестил:

— Король идет!

На ступенях, откуда должен был появиться Иоанн, зашумели. Монарх шел, и его выход предваряли несколько благообразных старичков, рыцарей в полном парадном обмундировании и четыре пажа, что несли красный, белый, желтый и синий стяги — штандарты трех мысов, входящих в состав государства, и знамя королевского дома. Рыцари расступились, театрально вытащив мечи. На верху лестницы показался Иоанн. Он был более обыкновения бледен, и светлый кафтан ещё резче подчеркивал его слабость и худобу. Лорды переглянулись: «Слаб король». Но герольды в ярких туниках уже вскинули трубы. Сильный, чистый звук побежал по залу, оторвался от пола, улетел под купола и долго играл там среди каменных статуй и изящных росписей. Иоанн спустился к лордам.

Все поднялись, звучно пропев:

— Король! Да здравствует король! Да здравствует король Иоанн!

Иоанн махнул рукой. Лорды с шумом опустились. Сам он занял место в центре на высоком троне в виде сцепившихся драконов.

Герольды протрубили ещё раз, возвещая начало церемонии.

Сэр Вурд снова взмахнул посохом:

— Великий Королевский Совет открыт!

Отголоски труб замерли в вышине. Наступила тишина — все ждали от монарха слова.

Иоанн в нерешительности оглядел собравшихся, остановившись на длинном, гладко выбритом лице лорда Толокампа, и когда тот кивнул, король начал:

— Было бы смешно рассказывать вам о событиях в Форт-Брейдене, о вероломстве гхалхалтаров и их полководца Хамрака. Вы все уже об этом знаете, — Иоанн выдержал паузу. — Мы собрались не для обсуждения потерь и ошибок. Мы здесь для того, чтоб решить, как одолеть общего врага!

Уроки Толокампа не прошли даром. Король говорил громко и уверено.

Лорды вновь переглянулись: «Не так слаб, как кажется».

— Итак, Пентейский мыс занят захватчиками, но народ за нас. Уже приняты меры по защите крепостей Грохбундер и Ирта. Пока эти две цитадели в наших руках, королевство в безопасности. Однако нельзя ждать, безучастно смотреть, как враг выжигает наши города, села, убивает наших соотечественников, угоняет их в рабство. Мы должны собраться с силами и выступить на помощь пентейским лордам, родному народу!

Лорды опустили головы, осмысливая сказанное. Первым поднялся Карен с Жоговенского мыса:

— Мы выставим силу в подмогу пентейцам, а Хамрак прорвется и возьмет нас голыми руками?

Иоанн посмотрел на его хищное, острое, покрытое сизой щетиной лицо:

— Мы не допустим прорыва. Наши войска контролируют Грохбундер и Ирту. Они зажмут его в Форт-Брейдене.

— У нас не более тридцати тысяч, а у них все сорок. Мы не то что осадить — в открытом поле боя не выдержим, — подал голос смуглый, красивый лорд Добин.

— Их не сорок, их тридцать пять, — слабо возразил король.

— Где гарантии?

— Вы не у противника воинов считайте, у себя!

— Побьют нас, и останемся мы в своих городах без войска!

— Идти на Форт-Брейден — безумие!

— Это самоубийство!

— Конец!

Сэр Вурд поднял жезл, тщась восстановить порядок. Крики не смолкали. Иоанн совсем растерялся и сидел, выставив вперед руку, словно защищаясь от невидимых ударов. «Конец! Конец!» — стучало в голове…

И тогда поднялся лорд Толокамп.

— Где я нахожусь: на базаре или на Королевском Совете? Нет, я не узнаю вас. Вы ли это, могучие лорды страны Трех Мысов? Торгуетесь? Не даете людей? Ну и не надо! Но подумайте, что вы скажете Хамраку, который не сегодня-завтра подойдет к вашим замкам с сорокатысячным войском? Как будете держать ответ на плахе?

Лорды молчали.

— Я не узнаю вас, Карен, Добин! Эти ли люди завоевывали Слатию, водворяя там новую династию? Вы ли разбивали варваров под Пельфией и Анелом?

— Не слушайте его!

Все обернулись к маленькому, сухонькому человечку с седенькой козлиной бородкой и лихо закрученными наверх усами, что смотрелись неестественно безобразно на его желтом, крысином лице. Лорд Мальерон! Вот уж чье присутствие на Совете было неожиданностью: он был приспешником лорда Альфреда, ныне правителя Cлатии. Многие, если не все, ненавидели его: в памяти ещё свежо было поражение под Оладором, когда Мальерон предал своих и ударил в тыл. Но влияние Альфреда не позволило разделаться с ним тогда.

Долбин крикнул первым не по охоте, но из принципа быть против предателя:

— Даю отряд в пятьсот копий!

Далее пошло легче — поддержал склонявшийся на сторону короля Карен:

— Ставлю тысячу!

— Двести драконов со всадниками!

— Сто рыцарей и восемьсот ратников!

Лорд Мальерон покинул зал.

 

Король Иоанн был несправедлив к Хамраку: предвидя долгую войну, бессмертный вовсе не бичевал пентейцев огнем и мечем. За три месяца, что мыс находился в руках у гхалхалтаров, не было разрушено ни одного поселения. Жителей, в которых завоеватели видели будущих подданных и работников, не убивали, а тем более не угоняли в рабство, так как такового не существовало вовсе.

Словом, когда тридцатипятитысячная армия Иоанна вошла на Пентейский мыс, все было спокойно. Деревеньки, разбросанные по плодородным склонам Пентейских гор, безмятежно пускали в чистое синее небо кольца сизого дыма. Белыми, теплыми пятнами в зеленой, но уже начавшей увядать, траве выделялись раскормленные мохнатые овцы; шелестели серебряной листвой тенистые оливковые деревья. Рай!

Войско людей разделилось надвое. Одна часть его плыла вдоль берега на кораблях. Флотилией руководил лорд Толокамп. Другая, в два раза большая, которой командовал сам король, двигалась к Форт-Брейдену по суше. Ведь именно там собрались главные силы гхалхалтаров. Там, в Форт-Брейдене, Хамрак ждал Иоанна…

 

Черные блестящие шлемы и темные куртки гхалхалтаров выделялись в пестрой толпе, облепившей Южные ворота Форт-Брейдена. Гхалхалтары поднимали на стены форта ящики со стрелами и дротиками. Скрипя на веревках, подтягивались вверх метательные машины: скорпионы и арбалисты. Город готовился к обороне.

Хамрак стоял на стене, наблюдая за работами. В городе тридцать семь тысяч войска, на подмогу идет десятитысячная армия Скелетора, а с севера, из Вахспандии, движется сильное войско людей-львов, или, как они себя называют, паскаяков. Это непревзойденные бойцы ближнего боя, необузданной отваги и звериной силы, а их кавалерию, что разъезжает на слоноподобных драконах сомми, не берут даже пули антимагюрцев. Ведет их доблестный Удгерф, единственный сын короля Ульрига III, несмотря на молодость уже увенчавший себя победой под Хал-мо-Готреном. С такими воинами запереть и раздавить людей несложно. Бессмертный ждал и одновременно страшился этого решительного момента, когда с холодной точностью отмечал на карте передвижения армий.

Люди были недалеко. Они разбили небольшой отряд тварей, случайно наткнувшись на него в одной из деревень. Пятьдесят безмозглых тварей — ничто, но Хамраку претили потери. Он слишком умен и расчетлив, чтобы допускать хоть какие-то ошибки. Впрочем, говорили, что это к лучшему: пусть люди почувствуют свою силу и станут развязанее — легче вязать будет. Этот невинный каламбур неизвестного острослова уже обошел всю сорокатысячную армию. Настроение было хорошее.

 

Крохотный городок Альт находился в дне пути от Форт-Брейдена. Рассвет слегка позолотил край небосвода. На улице было прохладно, как это бывает в конце ноября. Где-то хлопнула дверь. Заспанный пентеец, зябко поеживаясь, вылез из избы, прищурившись взглянул на заалевший восток. Чистота, свежо, благодать! С клекотом, нахохлившись, хлопая подрезанными крыльями, бродила в загоне домашняя птица. Пастух погнал в поле стадо овец, и далеко по горам разнесся переливчатый звук рожка. Гуляют последние деньки, а там брить и резать на праздники…

Сухая фигура часового гхалхалтара одиноким силуэтом торчала на фоне сероватого неба. Тонкое, высокое копье слабо покачивалось, словно травинка под дуновением ветерка. Ветра не было, и, казалось, природа застыла в тягостном ожидании… Все началось в седьмом часу, когда к воротам подскакал взмыленный всадник. На ходу соскакивая с коня, он прокричал что-то охраннику на гортанном гхалхалтарском и вбежал в распахнувшиеся ворота. В сопровождении неизвестно откуда появившегося гнома гонец кинулся к большому дому в центре города — единственному каменному зданию в Альте.

— Кто идет?

— Пропускай, к начальнику!

Гхалхалтар-стражник убрал алебарду, пропустив курьера. Еще один гном побежал будить сотника.

Приехавший был гхалхалтаром средних лет, а живут они в семь раз дольше людей. Ожидая командира, он уселся на диван, стоявший в холле, нервно теребя золотую цепочку на шее. Гулко стучали в углу большие часы. Внутри их неустанно качался маятник, и когда он отклонялся влево, то попадал в полосу света, превращаясь в стремительную желтую стрелу, но со следующим взмахом уходил вправо, в темное небытие тени. Гонец наблюдал за игрой бликов, отмечая про себя странные особенности, закономерности. Часы большая редкость…

Сотник не заставил себя долго ждать, стремительно ворвавшись в холл, разметав путавшихся под ногами гномов. Он был молод, широкоплеч и необычайно жилист и мускулист, чего не могла скрыть легкая шелковая рубашка, накинутая на голое тело. Откинув со лба длинные, по плечи, черные с синеватым отливом волосы, он подошел к гонцу, протягивая крепкую узкую руку, обхваченную кожаным браслетом-талисманом:

— Да освятится над тобой новый день, мой друг. Халхидорог Гарэльд Эмберг рад видеть тебя в своем доме.

Да, это был Халхидорог, тот самый, что пробрался три месяца назад в Морскую башню, устранив четверых охранников. Теперь он сотник и оставлен в Альте для прикрытия подходов к Форт-Брейдену.

— Приветствую тебя, Халхидорог. Враг близко. Твари уже отошли из-под Вьерна. Люди укрепились там. Они будут здесь к полудню. Осталось чуть более пяти часов, — гонец уже успел отдышаться и говорил спокойно.

Халхидорог не удивился столь скорому продвижению людей — это было не в его натуре. Он лишь задумчиво прошелся по комнате, поскрипывая половицами:

— Сколько их?

— Около десяти тысяч. Полководцем сам король Иоанн. Остальные в дне пути.

— Ясно. Их слишком много. Будем отходить.

Халхидорог вышел, кликнул гхалхалтара с алебардой, что-то сказал и вернулся:

— Но для начала устроим людям небольшое представление…

 

Через три часа гхалхалтары, подгоняемые идущими сзади в сто крат превосходящими силами, покинули городишко. Уходили молча, оглядываясь на далекие склоны гор, где в зеленой долине притаился Вьерн, уже занятый Иоанном. Скоро в отряд влились две сотни разношерстных тварей, спешащих оттуда. Командиром на время был поставлен помощник сотника Гхалк, сам же Халхидорог с пятью отборными воинами-магами остался в Альте.

Жители отнеслись к уходу завоевателей спокойно. Им было все равно, кто будет владеть городом: люди, гхалхалтары — лишь бы не бесчинствовали, а подобного, надо отдать ему должное, Халхидорог не допускал. Он прошел школу Хамрака, и, хотя люто ненавидел людей, это относилось лишь к тем, кто в броне. Убийства должны быть оправданы, истязание мирного населения глупо.

Вшестером гхалхалтары рассредоточились по городку. У сотника был план. Ему хотелось как можно больше досадить Иоанну, чтоб не надеялся, чтоб знал, как достаются вражеские поселения. Халхидорог гладил висевший на боку меч. Последний раз он был в деле в Форт-Брейдене. Сейчас может пригодится…

 

Дорога от Вьерна к Альту плавно скатывалась с покатых склонов пентейских гор и шла, петляя, по равнине. Летом грубые сорняки забивали её подавляющей мощью жирных стеблей, но сейчас, в конце ноября, зелень пожухла, словно заснула до весны. Впрочем, дорога не была предназначена для крупных войсковых переходов: людям приходилось идти лишь по трое в ряд.

Под полуденным солнцем прозрачными каплями переливались их до блеска начищенные шлемы и наконечники копий. Длинная вереница солдат змеей уходила вдаль, повторяя все изгибы дороги и окрестных скал. Наверное, когда первые подходили к Альту, последние ещё только выступали из Вьерна.

Халхидорог, наблюдая за марширующей колонной через щель, загодя проделанную в частоколе, хищно ухмыльнулся: «Пусть подойдут поближе. Ближе, ближе, доблестные воины». В двух десятках метров от него спрятался другой гхалхалтар. Остальные засели в домах.

Боятся люди нападения, иначе не парились бы в толстых стеганых куртках, вороненых кольчугах. И правильно делают. Надо бояться…

Халхидорог закрыл глаза и сосредоточился. Он с детства был наделен даром колдовства и, когда разойдется, мог совершить многое. Некоторое время сотник собирался с мыслями, доводя себя до состояния высшей релаксации духа. Это удается не каждому, а лишь тому, кто с гордостью носит титул мага.

Секунда — шаг людей. Вторая — колонна ближе. Третья — чьи-то веселые голоса смутными волнами доносятся до слуха. Четвертая — голоса тонут в прояснившемся сознании. Пятая секунда — в теле необычайная легкость, словно ты — повелитель мира, и достаточно одного твоего движения, чтобы свернуть горы. Но ещё не время: ты слишком умен и знаешь цену силе и власти. Она должна быть направлена на определенную цель, и сейчас эта цель — люди!

Халхидорог открыл глаза. Он был готов. Слабое свечение струилось из его раскрытых ладоней, сливаясь воедино, превращаясь в большой бело-огненный шар. Сгусток света сорвался с рук сотника и, перескочив через частокол, вихрем ворвался в строй людей. Солнечный свет на мгновение померк, склоны сотряслись от громового раската, клочья земли, подхваченные багровыми языками пламени, взлетели вверх. Короткие голубоватые вспышки пронеслись по равнине, подкашивая разбегавшихся в панике людей. Выжженная трава задымилась, высвобождая терпкие клубы гари, уходящие ввысь, к облакам.

Колонна рассыпалась. Несколько людей остались на дороге. Дым пепельным саваном заботливо окутывал тела. Придя в себя, люди похватали луки, самострелы — градом застучали по стенам дротики. Они напуганы, а страх — плохой советчик. Что сделают стрелы засевшим за частоколом магам? Ничего. И Халхидорог вновь размашисто прошелся огнем по полю, оставив безобразные лохмотья выгоревшей травы.

Движение замедлилось. Передние бежали, те, кто посмелее, отчаявшись, осыпали город ливнем стрел. Пришпоривая коня, выскочил вперед молодой рыцарь, закованный в громоздкие сверкающие доспехи. Ни одна броня не устоит против магии! Халхидорог знал это и приготовился к следующему смертоносному натиску на позиции подавленных людей, но не успел — частокол натужно застонал и, ожив, повалился на него. Облако пыли, поднятое падающими бревнами, укрыло сотника от глаз лучников. Две стрелы просвистели совсем рядом. С мечом в руке Халхидорог рванулся прямо на людей. Разум птицей летел впереди, предупреждая об опасности. Удивленные лица стрелков. Руки сотника вытянулись, выгнулись, живот ввалился, встречный ветер растерзал одежду, лопатки пробили кожу, развернувшись огромными, в несколько саженей, крыльями. Гхалхалтар оттолкнулся от земли и полетел, обжигая людей вьющимся пламенем. Несколько стрел занозами впились в толстую шкуру, но не более. Колдун, поваливший частокол, скрутил из дыма, курящегося над равниной, подобие гигантского бича, обхватил дракона, но Халхидорог вырвался.

Крики с поля смешались с ревом кавалеристов, ворвавшихся в Альт.

Всадники быстро заполонили улочки в бешенстве подрубая случайных прохожих. Стрела пригвоздила боевого товарища Халхидорога к частоколу.

Гхалхалтар, засевший в каменном доме, выскочил из окна, сбросив с седла проезжавшего рыцаря. Конь испуганно присел, вскинулся на дыбы, закрутился на месте, топча хозяина. Гхалхалтар бросился на второго всадника. Ретивый жеребец под ним рванулся вперед, ударив нападающего широкой грудью. Тот извернулся и вцепился в плечи кавалериста. Не выдержав, конь рухнул на мостовую, подмяв под себя и человека и гхалхалтара.

Халхидорог понимал: надо отступать. Описав пару кругов над головами мечущихся солдат, он взмыл ввысь, где его не могли достать ни стрелы, ни слепой бич раздосадованного колдуна…

Альт был взят. Злость стальными клещами схватила сердца людей, когда, разбив частокол в поисках убитых врагов, они нашли лишь двоих.

 

Равнина ещё клубилась черными кольцами дыма, неубранные тела лежали на улицах, а люди уже разбрелись по Альту. Городишко не мог вместить такую ораву озлобленных воинов.

На узких улочках Альта началось мародерство. Солдаты обыскивали убитых, стаскивали доспехи с поверженных рыцарей. Кто-то, усовестившись, тащил мертвых за околицу, где находилось городское кладбище.

— Отворяй! — солдаты вломились в дом, учиняя обыск. Краснолицый вояка прижал хозяина к стене. — Гхалхалтаров прячешь, собака?

Домовладелец, тучный, низенький человек, лишь хлопал глазами, от страха потеряв дар речи.

— Ищите! Ищите сволочей! — прикрикнул краснолицый на товарищей.

Пнув перепуганного хозяина, он подошел к шкафчику и дернул за дверцу:

— А ну, открывай! Что там у тебя?

Толстяк безропотно повиновался. Солдат достал объемный ларец, потрогал старинную ковку на выпуклой крышке.

— Ну что, нашли чего?

— Нет.

Краснолицый повернулся к хозяину:

— Ладно, так и быть, на этот раз прощаем, а впредь… — он погрозил увесистым кулаком.

Солдаты вышли, перевернув весь дом вверх дном. Хозяин облегченно вздохнул, отер выступивший на лбу пот. Вдруг вспомнил: «Ларец?!»

 

Вакханалия продолжалась час, до приезда командования. Иоанна пытались задержать. Лорд Карен, что ехал вместе с ним, даже выслал вперед сотню орков убрать убитых и раненых до приезда монарха. Однако тщетно: Альт встретил освободителей уродливыми развалинами, ужасными в своей жестокой действительности.

— Что это? — Иоанн широко раскрыл глаза, обозначившиеся на бледном лице двумя синими кругами.

— Это, ваше величество, поле боя, — лорд Карен старался говорить как можно спокойнее и теплее.

— Это все… Вот это все устроили гхалхалтары? — Юноша не находил слов.

— Их было много, ваше величество, около тысячи.

— Они отступили?

— Да, ваше величество. Три наши сотни отогнали их.

Король немного пришел в себя и больше не смотрел на убитых, а ехал пряча голову в белый шарф: гарь, стоявшая в воздухе, мешала дышать.

— Каковы потери?

Лорд Карен пожал плечами:

— Сведения ещё не получены.

— Я хочу знать, каковы наши потери.

— Будет исполнено, ваше величество.

Они въехали в город недалеко от того места, где чуть более часа назад сидел Халхидорог. В двух метрах от ворот, привалившись к стене, лежал убитый гхалхалтар. Глаза его были открыты — в них застыла непреклонная решимость.

Кавалькада ехала по грязным улочкам, где солдаты вытаскивали из домов чужое добро и писали на стенах неприличные слова, понося Хамрака и его воинство.

— Что это такое? Что происходит? — срывающимся от волнения голосом воскликнул Иоанн.

Лорд Карен опустил глаза. Он не мог предвидеть подобного. Посланные им орки вместо помощи сами алчно накинулись на беззащитное поселение.

— Я вам приказываю, Карен, немедленно прекратить это безобразие!

Иоанн заметил посреди улицы окровавленные тела рыцарей в одном исподнем. К горлу подступила тошнота. Он едва доехал до каменного дома, где ещё утром квартировал Халхидорог. Слуги заботливо уложили монарха в мягкую кровать. У Иоанна разболелась голова, и он лежал не двигаясь до самого вечера, в то время как лорд Карен отправился в город наводить порядок.

У мародеров отобрали награбленное и выдали по десять-пятьдесят плетей, в зависимости оттого, сколько те успели вынести и от настроения палачей.

Сам Карен был в скверном расположении духа. Предстоял неприятный разговор с королем, где придется лгать и сглаживать потери. Лорд старался отдалить грозную минуту, бесцельно слоняясь по улицам Альта, отдавая, как ему казалось, важные приказания. Но время пришло.

 

Лорд Карен отодвинул тяжелую портьеру и проскользнул в покои короля. Иоанн лежал на большой, не по его росту, кровати: голова бессильно откинута на подушки, глаза прикрыты темной повязкой. Монарху не здоровилось, его нельзя было беспокоить. Лорд Карен понимал это и потому начал издалека:

— Как чувствует себя ваше величество?

Иоанн заворочался, оборачиваясь к вошедшему:

— А, это вы, Карен. Что там в городе?

От разговора уйти не удастся, и лорд решил не тянуть:

— Все хорошо, ваше величество. Были кое-какие беспорядки, но они уже подавлены. Орки мародерствовали…

— Потери, потери!

— С нашей стороны пятьдесят два убитыми и сто тридцать ранеными, — лорд Карен не лгал.

— А у гхалхалтаров?

— Их было сначала больше, чем наших воинов. Они воспользовались внезапностью. Среди них было много магов, почти все…

— Сколько?

Лорд уставился на черную повязку, скрывавшую глаза короля.

— Сто два… Но, заметьте, ваше величество, из них все маги.

— Много. — Король задумался. — Почему же так мало их в городе?

— Мы не проезжали по тем улицам, куда снесли убитых гхалхалтаров.

— Сто восемьдесят два и сто два. С учетом внезапности нападения, применения магии со стороны противника, изначального его численного перевеса первый бой можно считать удачным, не так ли?

Лорд заметил наивную детскую улыбку, озарившую лицо Иоанна. Король даже чуть порозовел.

— Да, ваше величество… Конечно.

— Раздайте каждому солдату по три серебряных, а тем, оставшимся из трех сотен, по золотому. Пусть знают: король Иоанн щедро платит за добытые победы.

— Слушаю-с, ваше величество. Прикажете идти?

— Да, мой друг.

Лорд Карен по этикету поклонился, хотя король не мог видеть этого через темную повязку, и вышел. Настроение его ещё более ухудшилось. Он солгал, должен праздновать победу и теперь надо предупредить остальных полководцев, чтоб не сболтнули лишнего. Забыть, скорее забыть злополучный Альт, где сам воздух, наполненный облаками серного дыма, давил к земле.

 

Хамрак улыбался своей извечной улыбкой, не относящейся ни к чему в особенности, и отражающей его всегдашнее душевное состояние. Похоже, уничтожь Иоанн всю гхалхалтарскую армию, он бы продолжал радушно скалиться, сетуя о больших потерях. Конечно, бессмертному все равно. Он подождет ещё тысячу лет и вновь двинется на Северный континент, и вновь окопается в Форт-Брейдене. Но нет, король Иоанн не разобьет его: у людей слишком мало сил, которые начали таять уже теперь.

Известие о событиях в Альте оставило Хамрака равнодушным: конечно, Халхидорог побил много врагов, но потерял двух гхалхалтаров. Да и враги ли люди? Они ведь могут служить ему. Даже будут служить! Он заставит их почитать его как Бога!

— Ты слишком сентиментален, Халхидорог. Ты ещё молод, и отвага в тебе сильнее разума, а настоящая сила в разуме.

Сотник стоял, ссутулившись, слушая учителя. Бессмертный замолчал, давая Халхидорогу осознать сказанное:

— Я знаю тебя уже сорок лет. Ты всегда был моим любимым учеником. Я знаю, что в тебе сокрыта великая сила. Я никогда не скрывал этого, но будь же разумен. Не мечом следует действовать, и даже не магией, но словом. Слово — выражение мысли, мысль — выражение разума. Вот главная в мире сила. Убей своего врага — тебя замучает совесть, умей заговорить с ним и получишь друга. Я завоевал Форт-Брейден, не потеряв ни одного солдата, но до сих пор не могу простить себе гибели той сотни пентакреонцев. Если бы я вмешался, уверен, они бы не погибли, и такие, как сэр Данвельд, не запятнали бы себя кровью невинных.

Будь сказано хоть одно слово, этого бы не произошло. Ты понял?

— Да.

— Лжешь. Этого нельзя понять походя. Это приходит с годами. Просто впредь, прежде чем вытаскивать меч из ножен, подумай: «А стоит ли?» — Хамрак вновь выдержал паузу. — Как гхалхалтар, я тебя осуждаю, а, как полководец, хвалю. Ты герой, по крайней мере с точки зрения большинства. Теперь ты командир корпуса. Я дам к твоей сотне триста тварей. Ступай.

Халхидорог поклонился и бесшумно вышел, выскользнул в коридор так же, как три месяца назад, когда прокрался в Морскую башню…

 

Холодный декабрьский ветер рывками штурмовал стены Форт-Брейдена, терзая черные гхалхалтарские стяги на башнях. Корабли в порту кренились и недовольно скрипели, пряча тугие просмоленные борта. В последнее время работы у грузчиков поубавилось: слатийские и антимагюрские суда бойкотировали Форт-Брейден, пользуясь другими путями. В основном стояли лишь огромные гхалхалтарские суда, приплывающие с Южного континента. Они привозили с собой по несколько сотен тварей, которые благополучно вливались в город, растворяясь в его улочках.

 

На пристани гоблины развели костер. Ветер, сдерживаемый заслонами парусов и такелажа, но все ещё сильный, сбивал пламя влево. Дым высоко поднимался над скуластыми, горбоносыми головами гоблинов и уходил вглубь темного небосвода.

— А что, говорят, скоро драться будем? — Гоблин в серой засаленной телогрейке на голое тело протянул руки к огню, пошевелил короткими заскорузлыми пальцами.

— Говорят, и то хорошо.

— Людей не грабь, не трогай, а чуть шо, так нам от них достается. Вчерась одного из соседнего полка забили.

— Это как же так получается? — гоблин в телогрейке отшатнулся от огня, уставившись на щуплого, всего в цыпках рассказчика.

— Да так и забили. Спрашивать шо ли кто будет? Камнями, палками. Разе тут отобьешься?

— А как же Властитель?

— Шо Властитель? Ничего. Шо Властитель? — Щуплый зло плюнул в костер.

— Да, сам не заступишься, так никто и не поможет: ни свои, ни гхалхи, ни сам Хамрак-Властитель, — старый, морщинистый гоблин тоскливо обвел взглядом молодых.

— А, шо б их, гхалхов!

У костра засмеялись.

Гоблины называли гхалхалтаров гхалхами, но никто не осуждал их за то, ведь они неплохие солдаты.

— Ты что-то сказал, или я ослышался?

Смех оборвался, все обернулись туда, откуда из темноты доносился голос:

— Ну, кто ответ держать будет?

Старый гоблин, посмелей и поспокойней, отозвался первым:

— Ты выдь сначала.

Халхидорог подошел к костру. Он не собирался наказывать гоблинов. Просто хотелось пошутить:

— Ну, вот я и вышел.

— Э… Это не тебя сегодня на руках несли?

Герой ещё хорошо помнил разговор с Хамраком:

— Нет, не меня.

— Да будет тебе! Я ж видел, садись. — Гоблин в телогрейке подвинулся освобождая место. Еще бы, сидеть рядом с таким воином!

Халхидорог рано остался без родителей и вынужден был, едва встав на ноги, работать пастухом, подмастерьем у кожевника, потом каменщиком, прежде чем встретил Хамрака. Он не гнушался простого общества, и без колебаний взял щедро протянутую ему флягу. Сопровождающие гхалхалтары разместились здесь же…

Они долго сидели у костра, вспоминая былые походы, случаи из нелегкой солдатской жизни, родных…

Они ещё не знали, что этой же ночью в двух кварталах от порта пентейцами будут убиты шесть гхалхалтаров из третьего корпуса…

 

Ранее такого не случалось. Все знали: люди не любят военных, хотя бы потому, что сорокатысячная армия, расквартированная в городе и окрестностях, доставляет много хлопот. Да, случалось, пропадали твари. Очень нашумел случай, когда средь бела дня толпа растерзала гоблина. Но чтобы поднялась рука на гхалхалтаров? Такого ещё не бывало…

Проводить расследование было бессмысленно: все произошло ночью, свидетелей не оказалось. Хамрак даже не пытался ничего сделать. Наказывать он не хотел: жизнь сама накажет виноватых. Просто бессмертный понял, что дальше ждать нельзя. Надо действовать. Иоанн был уже близко, и конные разъезды сталкивались с передовыми частями.

 

Флот под командованием лорда Толокампа вынырнул из завесы предрассветного тумана неожиданно, оказавшись совсем рядом с сонными гхалхалтарскими кораблями. Небо покрыли сотни горящих стрел, как если бы звезды, вместо того, чтоб мирно погаснуть в преддверии дня, посыпались на землю. Катапульты нещадно дробили борта беспомощных, зажатых в бухте судов. Паруса полыхали ярким пламенем, освещая пристани, испуганные, мечущиеся фигуры, и жухли, как осенние листья. С треском, вырывая из воды фонтаны брызг, озаренных смеющимся огнем, обрушивались горящие мачты…

Люди оказались проворнее. Они напали первыми. Гхалхалтарский флот, стоявший в Форт-Брейдене сгорел. Осада началась…

 

Лорд Карен спешил к королю доложить об успехе.

Легко он ворвался в шатер:

— Ваше величество! Ваше величество!

— Что? — Иоанн лениво повернулся, отрываясь от карт. Ему нравилось разглядывать их как картинки. В тоже время ни один лорд не скажет, что король занимается не делом.

— Ваше величество, — Карен остановился, — ваше величество, лорд Толокамп одержал победу на море. Вражеская эскадра уничтожена прямо в порту!

— Что? — Иоанн сначала не понял, но, когда значение слов стало доходить до него, он просиял, выпрыгнул из кресла, стал прохаживаться по шатру, нервически дергая пуговицы кафтана. — Хорошее начало. Сначала Альт, теперь это. Просто прекрасно. Я всеми доволен. Прикажите раздать морякам по два золотых.

Лорд Карен недовольно скривился — король не заметил:

— Не имею возможности, ваше величество. Они на кораблях и отрезаны от нас Форт-Брейденом.

«Ишь, блажь какая, за каждую победу золото метать! Не знает цену деньгам». А он, лорд Карен, знает и не даст.

— Хорошо. Тогда потом. — Иоанн замер. — Но ведь надежда есть, не так ли?

— Несомненно.

Карен помолчал.

— Ваше величество изволило заниматься стратегией? — лорд подошел к столу, где в беспорядке валялись карты.

— Да.

— Какая гениальная мысль на сей раз посетила светлую голову моего государя?

Иоанн побледнел:

— Я просто изучал окрестности Форт-Брейдена.

Перед королем лежала карта северной Вахспандии, но лорд Карен сделал вид, что не заметил этого.

— Что ж, ваше величество, мы должны начать осаду прямо сегодня.

— Мы проиграем? Только ответьте честно.

— Ну что вы, ваше величество. После таких поражений Хамраку не подняться!

— Хорошо. Вы меня успокоили.

— Каковы будут ваши приказания относительно осады?

Иоанн бросил на Карена умоляющий взгляд:

— Займитесь этим, мой милый друг. Я слишком занят.

— Слушаю-с…

 

Лорд Карен умело взялся за дело: люди подступили к городу тремя широкими колоннами, обложив Форт-Брейден со всех сторон, заперев все выходы. Но надолго ли? Их сила велика, но разделена, разбросана по окрестным холмам. Хамрак собрал все отряды в один кулак, и горе той колонне, на которую придется его удар.

 

Гамар Хамгар Хигерг, новый комендант Форт-Брейдена, смотрел из узенького окошка, вырубленного в толще стены, как суетятся внизу люди, подкатывают тяжелые катапульты, тащат боеприпасы. Впрочем, на стенах так же стояло достаточно скорпионов и онагров, однако осаждающих больно много. Сэр Данвельд, теперь уже гроссмейстер пентакреонцев, был здесь же. Прочная вороненая кольчуга сменила желто-синюю тунику, на боку красовался тяжелый широкий меч.

— Ничего, у них мало сил. Мы примем на себя основной удар. Остальным легче будет.

— Успокаивьает, — Гамар никак не мог избавиться от гхалхалтарского акцента и говорил с придыханием, коверкая слова. Впрочем, никто не осмеливался смеяться над ним.

Гамару шел двести пятьдесят шестой год — возраст зрелый. За свою жизнь он повидал многое — Хамрак не стал бы ставить комендантом в замке дурака. Относились к Гамару по разному, но все с уважением. К этому располагала широкая плотная фигура гхалхалтара, суровое резковатое лицо, глаза смотрящие прямо, чуть исподлобья.

— Хамрак встретьит их хорошим ударом. Гот тольхо выдьет ли за город? Уж больно потьерь не лубит.

— Выйти-то выйдет. Мы их в поле разобьем, а за стенами только трусы да собаки жмутся. В городе, честно скажу, вас не любят, а в нас, пентакреонцев, так просто камни бросают.

— Да уж… Гхи! Смотьри, как суетьатся! А дракуны-то, дракуны!

Из окошка стало видно, как три десятка миниатюрных пентейских драконов взмыли в небо. Клонящееся к западу солнце нежным светом забилось в перепонках их развернутых крыльев, яркими бликами оседая на шлемах самих всадников, гордо восседавших на спинах драконов. Это были дракуны. Лихо закружившись, они, словно подхваченные неистовым вихрем, взмыли в поднебесье, скрывшись за тонкими, темными на фоне розовых сумерек облаками.

— Позиции выведывают, черти.

— Пусть выведьивають. На пользу не пойтьот.

Снизу донеслись крики.

— Чего они там?

Темные остовы катапульт, натянувшись, замерли в стоячем вечернем воздухе. Короткая команда. Вздыбившись, машины метнулись вверх, выбрасывая на замок град камней. Булыжники бойко заколотили по крепостным стенам и быстро осыпались, потеряв начальную силу броска.

— Этот замок построил ещё лорд Бролл, прапрадед Альфреда Черного. Выстоит, а вот спать спокойно не дадут, — сэр Данвельд находился в веселом расположении духа, и, очевидно, меч, болтавшийся с боку, прибавлял ему смелости.

— Спать потом будьешь, а сейчас надо б их пугнуть. Скажи Герху, чтьоб собирал магов.

Герх славился дурным нравом, но начальство его любило за расторопность. Никогда не взять врасплох — всегда готов.

Камни вновь устремились на замок, дробясь о неприступные молчаливые стены. Что-то ухнуло, обрушилось вниз — крупный снаряд разбил деревянное перекрытие.

Темное небо разрезали магические всполохи. Вспыхнули две катапульты, осветив затаившуюся во мраке позицию. В ответ на замок обрушилась волна серого, вязкого тумана. Рваные клочья быстро заполняли переходы, башни, оседали во дворе. Стало трудно дышать. А ещё колдовать. Темнота и туман отнимают зрение, волшебство есть экзистенциональное выражение воображения, а что может вообразить слепец? Сильный порыв неожиданного ветра разогнал тяжелый туман, отнеся его далеко в море.

Начался бой магий, и лишь изредка стучали о стены бесполезные камни…

 

Ночь быстро поглотила все побережье. Всадник, въехавший на скалу в нескольких полетах стрелы от города, видел, как копошится огнями огромный лагерь людей и как ходят по стенам замка язычки факелов. Картина поразила его, и он приостановился, разглядывая цепочки людей, медленно ползущие в темноте. То был паскаяк, человек-лев, посланник командующего первой вахспандийской армией принца Удгерфа. Паскаяки унаследовали от зверей силу, выносливость, хорошее обоняние, слух и умение видеть в темноте. Легкомысленные люди любили подшучивать, намекая на животное происхождение вахспандийцев, однако те считали своим прародителем могучего Ортакога — бога войны.

Ловя ртом мягкую ночную влагу, пропитанную свежим дыханием моря, паскаяк тронул коня, и тот послушно понес его вниз, к лагерю людей. Скакун был под стать хозяину: в два раза крупнее обычных жеребцов, с крутыми черными боками, туго очерченными мышцами, большими, налитыми кровью глазами, выпяченными вперед разгоряченными ноздрями.

Паскаяк скакал уже несколько суток без передыху. И гонец, и конь сильно устали, но, напрягая одервеневшее тело, последним усилием воли он гнал скакуна вперед. Умный зверь понимал, что хозяину тоже трудно, и это придавало ему силы.

Паскаяк не хотел встречи с людьми, а потому, не доезжая до лагеря, взял влево. Тяжелый размеренный топот летел из-под копыт взмыленного коня. Море, ласкаясь о берег, негромко рокотало в темноте. Свет огней, зажженных в замке, отражался на его неровной поверхности. Скорее, скорее! Одолеть эти несколько сот метров, доскакать до крепости!

Грохот обрушившихся на стену камней налетел на гонца. Впереди катапульты! Отрезали! Паскаяк гневно осадил коня. Тот покорно замер, осев под всадником. По суше не пройти. Оставалось море.

Вахспандиец спешился. Твердая земля под ногами приятным теплом разлилась по ступням. Взяв скакуна под уздцы, паскаяк повел его к воде. Он хорошо видел, как неровными фалдами опадает в море драпировка морщинистых скал. Выбрав наименее крутое место, они начали спуск, шаг за шагом преодолевая опасные расщелины, цепляясь за каждый выступ. Один раз конь едва не упал, но хозяин поддержал его: послужил, и тебе помогут. Море резко выступило вперед. Паскаяк убедился, как оно близко, лишь когда очутился по колено в холодной воде. Прилив покрыл невидимые рифы, спрятав их в глубине. «Тем лучше, не скрести коленями по дну», — гонец усмехнулся, нырнул, уйдя с головой в черную воду залива. Холод сковывал движения, но он плыл все быстрее и быстрее, разогреваясь с каждым взмахом могучей руки. Вода отогнала одолевавшую ранее сонливость.

Грозные силуэты кораблей Иоанна стояли совсем недалеко. Но вахспандиец плыл уверено. Лишь иногда взлетала над волной его большая гривастая голова и вновь скрывалась.

Конь плыл следом, перебирая ногами. Такие твари не пропадут, спасутся сами, ещё и хозяина вынесут. Но несколько дней безостановочной езды… Скакун захрапел, вскидывая голову, косясь на опасные, затаившиеся в темноте корабли. Еще рывок, он ушел под воду, затем вынырнул, отдуваясь, снова накренился и исчез совсем. Паскаяк обернулся, оскалился, нащупал узду, с силой дернул вверх. Морда коня ткнулась ему в бок, выскочила из-под волны, уставившись безумным взглядом на хозяина. Так и есть! Загнал коня.

— У-у, пятка Крейтера Великого, — паскаяк протянул его на себе ещё несколько метров.

Замок был уже совсем рядом, но никто не заметит, не поможет… Послужил верой, правдой, пора помирать…

Отпустив поводья, паскаяк в несколько рывков добрался до пристани. Всюду плавали обломки досок, обрывки парусины — останки гхалхалтарской эскадры. Отфыркиваясь, стряхивая с волос воду, паскаяк влез по толстому столбу на причал, выдающийся далеко в море. Крадучись пошел к берегу, туда, где жгли костер.

— Эй?

— Глядь!

— У!

Гоблины на берегу повскакивали с мест, хватаясь за оружие. Еще вчера они сидели здесь, спокойно разговаривая с героем Халхидорогом, а сегодня началась осада и вдруг из воды вылез трехметровый мохнатый верзила.

— От Удгерфа к Хамраку! — эти слова паскаяк произнес как пароль.

Гоблины не поняли его, но имена знали.

 

Тощий юркий адъютант донес Хамраку о событиях в замке. Бессмертный уже знал, что лорд Толокамп потопил третью эскадру в порту, и что люди начали обстрел замка, и что вторая колонна в составе трех тысяч солдат безуспешно штурмовала Южные ворота Форт-Брейдена. Он так же представлял, что сидеть за стенами невыгодно. Единственное, чего ожидал король гхалхалтаров — вторжения союзной армии Вахспандии. Удгерф, сын короля Ульрига уже проявил себя под Хал-мо-Готреном, когда разбил в два раза превосходящие силы людей. Сейчас Хамрак ждал от него подобного.

Но сколько будет жертв? Хамрак бессмертен, но, покуда идет война и гибнут солдаты, мирные жители, жизнь не одолеет дурную привычку умирать. Смерть останется и будет злорадно смеяться над волей, стремлением к счастью, разлучая смертных меж собой… А что надо? Надо всего лишь победить смерть. Хамрак вызвал её на поединок. Кто окажется победителем? Кто останется в живых?

Дверь тихонько приоткрылась, на пороге появился все тот же тощий адъютант:

— Ваше величество, гонец от принца Удгерфа.

Хамрак оторвался от раздумий:

— Пусть войдет.

Тяжелая мокрая фигура приехавшего протиснулась в комнату, робко замерев у стены.

В свете горящих свечей охряно-желтая шерсть паскаяка, покрывавшая его лицо и руки, отливала золотом. Серебряными нитями, путаясь в складках мокрой одежды, поблескивала вода.

— Устное послание от принца Удгерфа королю Хамраку Великому, — паскаяк осекся. — Король понимает мой язык?

Бессмертный кивнул. В Вахспандии он был чуть более тысячи лет назад…

— Плохие вести, — паскаяк замолчал.

Хамрак понимал его: у тварей за подобное гонца умертвляли… Нет, это, конечно же, варварство!

— Говори. Я чувствовал это… Удгерф не придет.

— Да.

— Я не буду спрашивать почему. Это дело Удгерфа, но если он поступил не по совести, то горе ему, ибо нет спасения от совести.

— О, ваше величество, Вахспандии грозит опасность! Другого выхода нет. Враг вышел…

— Я не спрашивал тебя ни о чем. Иди отдохни и обсохни. Пусть Удгерф спасает Вахспандию. Я буду спасать людей!

 

Посланец вышел. Он был очень почтителен, но Вахспандии не поможет.

Хамрак задумался. Его армия равна людской по численности, но гораздо профессиональнее. Одна Императорская Гвардия стоит всех их рыцарей и дракунов вместе взятых. Но как не хотелось полководцу вводить в бой гхалхалтаров. Сколько погибнет их? А одни твари не справятся. Да это к тому же жестоко и подло бросать их на заведомо превосходящие силы противника! Может завершить дело миром? Послать парламентеров к людям? Но что они могут сказать? Он стоит на их земле. И ответ будет: «Уходите!» Тогда придется либо с позором уйти, либо драться. И сами гхалхалтары, зная, что половина из них не вернется, все же выберут второе и ещё будут указывать на него пальцами и кричать: «Он трус! Корыстный, он предал нас, продал врагам! Отступленник!» А что он? Ему ничего не надо, ведь он бессмертный и для себя добился всего, чего хотел.

Хамрак вспомнил Высший Совет Лордов накануне войны. Он не хотел её. Он знал, что Смерть вновь будет смеяться над ним, что бойня не принесет счастья народам. На Совете Хамрак выступал горячо и убедительно. Он искал глазами того, кто поддержит его, но в разнаряженной, пестрой толпе не нашлось ни одного разумного лица. Все, обезумев, кричали: «Война! Война!» Гхалхалтары её получили. Потери их пока незначительны, но Хамрак с ужасом сознавал, как медленно, неотвратимо надвигается Смерть…

Ночью, во сне, её жесткая рука стискивала ему горло и он боролся, кричал, задыхался. Он рывком садился на кровати, и в висках дико, до помутнения в глазах, стучала кровь. Комната плыла и уходила во тьму. Грань между мирами стиралась. И некромант видел черные мечущиеся тени. Они смеялись ему в лицо и надрывно кричали: «Война! Война!»

И так каждую ночь.

Порой, когда становилось совсем невмоготу, в голове мелькала отчаянная мысль: «А что если бросить все? Отречься? Уж если нельзя сделать народы счастливыми, то надо отказаться от власти». Яркой молнией мысль эта разгоняла мрак и ужас, накопившиеся в душе короля, но, быстротечная, как вспышка, она тут же угасала: «Если не я, то войну поведет другой. Это неизбежно, но тогда неизвестно, кто будет вершить судьбами мира». Любой из его полководцев посчитает себя всемогущественнейшим властителем и не остановится до тех пор, пока все города не будут лежать в руинах, и он не увенчает свое имя позорной славой диктатора. Взять хотя бы Халхидорога…

Нет, раз уж так суждено, бессмертный Хамрак понесет тяжелое бремя власти. Как страшно быть диктатором, невольным разрушителем чужих судеб! Так пусть эти муки достанутся ему одному. Своей жертвой он спасет сотни жизней и одну душу. Душу того, кто мог бы встать на его место.

 

Три месяца назад за этим столом в форт-брейденском замке сидели пентакреонцы. Они знали, что снаружи режут их собратьев по ордену.

Сейчас здесь тоже сидят пентакреонцы, но их значительно меньше. И вновь убивают их братьев, однако жертв гораздо больше. Хамрак так же смотрит на застывшее пламя свечи. Гхалхалтары, разместившиеся по обе стороны стола, так же суровы, и так же веет от них мрачной торжественностью, но теперь они не сидят молча. Идет совет, и каждый высказывает свое мнение.

Слово взял Гамар-комендант. Все почтительно смолкли.

— Замок хорошо укреплен. Сегодня ночью мы успешно отбили магическую атаку противника. Осадные орудия не нанесли серьезных повреждений. Рухнул лишь деревянный переход между Въездной и Южной башнями. Настроение гарнизона отличное, провиант и амуниция запасены. Крепость выстоит.

Пентакреонцы не понимали чужеродной гхалхалтарской речи, но по бодрому тону коменданта догадывались о смысле его слов.

— Что думает умный Гамар по поводу обороны города?

— Необходимо сделать вылазку и остудить людской пыл. Недовольных в городе развесить по улицам для острастки.

— Жители беспокойны. Они подтачивают нас изнутри.

Реплика принадлежала Гархагоху, Верховному Магу гхалхалтаров.

— Вы тоже предлагаете вылазку?

Гархагох нахмурился:

— Я ничего не предлагаю, лишь констатирую факт.

— Факт не требующий констатации… Итак, ваши идеи, — Хамрак обвел взглядом присутствующих.

Сэр Данвельд уткнулся подбородком в ладони. Идеи, мысли, мнения, а положение гадкое: девять членов ордена ночью бежали к людям. Пока об этом знали немногие. И стоит ли говорить? Да и как сказать? Пентакреонец вскидывал взгляд, ища помощи в бездонных глазах короля, но натыкался лишь на благодушное спокойствие. И чем добрее казался Данвельду взор Хамрака, тем больше он боялся сказать правду.

— Почему вы молчите, сэр Данвельд? Каково положение в ордене, — некромант чуть подался вперед.

Улыбка острыми белыми зубами разорвала его седую бороду. Жуткая улыбка, и не понять что это — простой вопрос или начало допроса?

— Ваше величество, после подхода войск Иоанна… — Сэр Данвельд замолчал: утаить? Но вдруг Хамрак знает. Сказать? А собратья? — Ваше величество, ночью дезертировало девять человек.

Фраза прозвучала глухо, как удар погребального набата.

— Они не хотят сражаться против людей?

— Да. К сожалению, они хотят сражаться против вас.

Хамрак откинулся на спинку. На лице — добрейшая улыбка:

— Спасибо за откровенность, сэр Данвельд. Это дорого стоит, очень дорого… А что у вас, Халхидорог Гарэльд Эмберг?

Новоиспеченный командир корпуса сидел на углу стола. Это был его первый военный совет. Хамрак при всех обратился к нему, поинтересовался мнением.

— Ваше величество, я… — гхалхалтар перевел дыхание. Он имел свой особый взгляд на ведение боевых действий. — Ваше величество, в сложившейся ситуации, лишившись поддержки с моря, мы одолеем людей в открытом бою, но потеряем до десяти тысяч солдат из элитных частей. Надо решить, хотим ли мы славы и огромных потерь среди своих соотечественников или желаем позорного отступления, оставляющего нам, однако, большие надежды и полные отряды. Я предлагаю покинуть город — здесь нас ненавидят.

Откинув назад упавшую на лицо прядь, Халхидорог смотрел прямо в искрящиеся зрачки короля. Начальники склонили головы, пряча глаза. Никто не осмеливался поставить вопрос так остро.

Молчание длилось долго. Холодная паутина опутала мозг, расползаясь по телу. Халхидорог застыл и упрямо смотрел в смеющиеся глаза некроманта. Воитель — воля! Собрав волю, он стряхнул с себя оцепенение, пошевелился. Скрипнул стул. Тишина, лопнув, как лед, разлетелась осколками недовольных голосов:

— Как?! Покинуть Форт-Брейден?!

— Уйти? Безумие!

— Молод еще!

— Стойте, — спокойный жесткий голос оборвал возгласы недовольства. — Он прав. Мы покинем город.

Хамрак встал. Он уже давно принял решение и лишь забавлялся, глядя, как седобородые мужи, словно мальчишки, спорят, волнуются, боятся, когда по сути ничто не зависит от них. Смерть заберет их всех, так почему они считают себя в праве распоряжаться жизнью, ведь жизнь сильнее смерти…

 

Солнце холодными белыми лучами танцевало на гребнях волн, на окутанных туманами утесах. Обычное декабрьское утро.

Форт-Брейден ещё спал, а точнее притворялся спящим. Напуганные жители отсиживались в домах. Залетевший ночью огненный шар разворотил одну постройку, и её уродливые останки уныло клубились, оседая тяжелой гарью.

Внизу, под стенами догорали ночные костры. Слышались крики. Заряжались орудия.

Лорд Карен в сопровождении адъютантов объезжал позиции. Его плотную ссутулившуюся фигуру в легких боевых доспехах видели у замка, у Южных ворот, у берега — везде, где только стояли люди, где с тугим скрежетом заводились спусковые крюки катапульт…

Лорд Толокамп находился на носу «Лучезарного», разглядывая размытый в синей дымке берег, сиреневые контуры крепостных стен. Гхалхалтарский флот потоплен, но останавливаться на этой победе лорд не собирался. Мелить было нельзя.

— Готовьсь! Заряжай! — крики привольно разливались по палубе, перекатывались на другие корабли, и там тоже глухо взводились катапульты…

Солнце поднялось высоко. На улицах было пустынно, лишь изредка проходили безмолвные колонны солдат. Гхалхалтары производили перегруппировку сил.

 

Когда король Иоанн проснулся, умылся и позавтракал, лорд Карен получил разрешение начинать. Перед королевским шатром, расположенным на холме вынесли высокое кресло, на котором уныло взгромоздился монарх. Полки, блестя стальной чешуей, развернулись и медленно, неохотно подались вперед. Стены Форт-Брейдена смотрели на них тусклыми мертвыми бойницами. Лишь только штурмующие приблизились, бойницы ожили, и это сулило смерть…

Стрелы градом посыпались на людей. Прикрываясь щитами, колонны упрямо тащились вперед. Красавцы-дракуны, расчерчивая небо невидимыми рунами, метались над замком, посылая вниз огненные вспышки.

Гхалхалтарское знамя над крепостью встрепенулось, взвилось вверх снопами багрового пламени. Обуглившееся древко подломилось. Горящий штандарт факелом полетел вниз.

— Знамя Хамрака пало! Пало!

Ободренные люди волнами навалились на Южные ворота. С шумом и свистом разогнулись напряженные остовы боевых машин, обрушив на Форт-Брейден сотни камней.

Ритмично и ровно шагали по улицам колонны гхалхалтаров, в такт покачивая высокими копьями. Они спешили к Южным воротам и порту.

Получив преимущество на море, люди приблизились на дерзкое расстояние и обстреливали пристани, где гоблины, яростно размахивая саблями, метались по искореженным настилам.

Гхалхалтары под предводительством Гархагоха, Верховного Мага королевства, появились неожиданно, выскочив из узенького переулка. Хамрак ценил старого мага и дорожил его жизнью, но старик не носил доспехов. Зачем лишняя тяжесть, если существует всемогущая магия? Гархагох прикрыл глаза. Внезапно поднявшийся на море ветер рванул полы широкого белого балахона. Шторм усиливался. Ураганный ветер яростно трепал паруса людских кораблей. По воде расползлись опасные тени, клубящиеся в провалах меж лихо закрученными гребнями волн.

— Убрать паруса!

Корабли, словно обезумев, срывались с якоря и летели на скалы. Гархагох стоял бледный. В глазах его горел лихорадочный огонь…

Несколько отчаянных воинов из людей, взобравшись на стену, попытались оттеснить гхалхалтаров от Южных ворот, но их быстро сбили. Внизу клубилась толпа. Створки натужно скрипели.

Хамрак не вводил в бой пятитысячную Гвардию — свой главный корпус…

 

Спасительная ночь опустилась на землю, оборвав штурм. Люди, чертыхаясь, отходили на исходные позиции. Дракуны опускались в лагерь, растворяясь в толпе пеших бойцов. В Форт-Брейдене убирали павших. Раненых сносили в военный госпиталь, устроенный в одном из храмов.

Стяг гхалхалтаров, безобразными клочьями валявшийся во дворе крепости, так и не был заменен новым. Три месяца назад над замком реял штандарт Иоанна, затем — Хамрака, теперь над башней торчал лишь обгорелый шпиль. Стены, понурые, изъеденные дневным обстрелом, не принадлежали никому. Гхалхалтары ещё находились внутри, но город был уже оставлен…

 

Лорд Карен и лорд Толокамп, потерявший четыре корабля в результате неудачной атаки с моря, остановились на достигнутом, заключив город в тесное кольцо осады. Дозорные дракуны парили в темном ночном небе, следя за передвижениями крупных отрядов противника (если таковые случались) делая невозможной попытку любой вылазки.

Впрочем, Хамрак планировал не простую стычку, а прорыв. У него по-прежнему оставалось волшебное зеркало, с помощью которого он мог переправиться обратно в свои владения за Магический Щит. Однако ни один из военачальников, а в особенности Гамар, не позволили бы ему так просто отказаться от блистательно начатой кампании. Они желали войны с людьми и не хотели покидать Северный континент. Хамраку пришлось отказаться от зеркал и выбрать тактику прямого прорыва, а для этой цели лучшего времени, чем ночь, нельзя придумать. И вновь Хамраку придется нарушить её святую тишину.

 

Хамрак стоял во дворе замка. Свет луны почти не проникал туда, а лишь будоражил воображение, призрачным покрывалом рассыпавшись по крышам башен. Там, наверху, громоздились тяжелые крылатые фигуры — пещерные тролли. Они должны будут отвлечь дракунов, но это потом. А пока… Бессмертный с наслаждением вдыхал ночной воздух. В глубине затхлого двора он был не так свеж, но тем блаженнее он показался, когда король, оседлав коня, пустился вскачь из крепости, туда, где ждала его Гвардия.

Гхалхалтары стояли молча, всматриваясь в тусклый провал ворот. Луна устало озаряла их спокойные лица. Красные, жутковато горящие глаза и бледная серость кожи делали их похожими на восставших мертвецов.

Стук копыт гулко вынесся из-под свода ворот. Врезавшись в лунный свет, разлитый на улицах города, Хамрак предстал перед Гвардией. Взмах меча. Безмолвно вздыбились в ответ сотни копий.

— Вперед! Святая ночь поможет нам!

Колонна тронулась…

Открылись тяжелые створки Южных ворот, и медленно одна за другой стали выныривать оттуда ровные шеренги шлемов…

Над замком пропел протяжный и чистый звук рога. Тролли встрепенулись, развернули крылья, оттолкнулись от неподвижных стен…

 

Ротер служил дракуном всего несколько месяцев. Это была его первая кампания. Он происходил из богатой семьи и доводился дальним родственником самому лорду Толокампу. Давным-давно, в детстве, он с отцом, рассматривая книжку, увидел красивую картинку: человека в блестящих доспехах верхом на переливающемся чешуями красном драконе. Отец, читавший сыну по вечерам, пояснил, что это дракун Королевства Трех Мысов. С детской наивностью Ротер спросил: «Папа, когда я вырасту, я стану таким же?» — и отец улыбнулся и сказал: «Да». Самой сокровенной мечтой мальчика сделалось походить на того красивого воина из книжки. Отец сдержал слово и устроил сына в училище, где обучались будущие защитники Королевства. Через пять лет Ротер получил дракона, настоящего, как на картинке, даже лучше. Им очень гордились: отец снаряжал его на войну как настоящего героя, а дочь соседа, барона Фуржида, подарила на прощанье вышитый ею платок. Он помнил, как вечером в саду накануне расставания она тихо плакала у него на плече, помнил её лучистые глаза и бриллианты слез на ресницах…

Он вернется, увенчанный славой, привезет трофейные гхалхалтарские мечи и сложит их к её ногам.

Гхалхалтары были внизу, в темноте. Ротер чувствовал это. Он вгляделся и увидел тусклые полосы копий. Рядом летели ещё пять дракунов. Они тоже заметили неприятеля и развернулись. Ротер потянул узду на себя и вправо. Дракон изогнулся, заложив крутой вираж, выровнялся и вдруг… Что-то неистовое, хлопающее налетело на Ротера. Удар. Мир внизу завертелся, запрыгал. Дробно качающиеся полосы копий сломались, провалились во мрак. Темнота…

 

Дозорные дракуны не успели передать лорду Карену о нападении. Те, что добрались до лагеря, опоздали.

Гхалхалтары обрушились на передовые позиции людей. Застигнутые врасплох, солдаты бежали, пытаясь найти основные силы. Некоторые, отчаявшись, в слепом бешенстве оборачивались и набрасывались на преследователей. Лязг оружия и крики огласили берег.

Все новые и новые силы из города вливались в сражение. Дракуны поднялись в небо, озарив его огненными вспышками.

— Крылатые бестии! — Халхидорог погрозил в небо кулаком. — Доберусь до вас!

Наверху — снопы искр, сыплющиеся из разверстых пастей драконов. За спиной — орущая масса обезумевших тварей. Впереди — тьма, в которой острый гхалхалтарский глаз различал мечущиеся фигуры. Люди!

Подгоняемый хлесткими ударами дракунов отряд Халхидорога неожиданно натолкнулся на небольшой конный разъезд.

— Эй, что там такое?

— Спасайся!

— Наших бьют!

Халхидорог подбежал к всаднику, выпростав из-под плаща руку, с силой рванул того из седла. Кавалерист повалился наземь, не успев даже взмахнуть мечом. Остальные шарахнулись в стороны. Те, что имели саадаки, выстрелили. Снова визг тварей. Халхидорог, пытаясь избавиться от несносного рева, прорывался вперед, подальше от орущей толпы.

— Не уйдешь! Получай! — он исступленно махал мечом.

Узкий, холодный луч неровно скакал в темноте, кроша вражескую броню.

— За Хамрака! — поддерживали гхалхалтары сзади.

— За Хамрака! — раздалось в темноте, и крик этот прокатился по холмам и равнине от Южных ворот до замка, где двигались войска сэра Данвельда и коменданта Гамара. Боевой клич вознесся к небесам, к звездам, тихо мерцавшим в вышине.

 

Хамрак верхом на вороном коне, в искрящихся доспехах, с боевой секирой в руке, с непокрытой головой и развевающимися волосами походил на призрака, вернувшегося на землю для свершения кровавой мести. Привстав в стременах, бессмертный зорко вглядывался в тени сражающихся. Время от времени его взгляд обращался на безжизненные тела: ночью было трудно различить, кто на этот раз оказался среди павших. Но разве это важно? Главное, кто-то погиб…

— Смерть! Смерть! Ты вновь торжествуешь. Подожди! Я уничтожу тебя! Тебе не долго смеяться.

Хамрак оглядывался по сторонам, ища её. Она была повсюду и нигде.

Бессмертный видел лишь мечущиеся тени, страшные контуры, давно умершие воспоминания, и было непонятно, где кошмар, где явь. Рэндоунская, Еридорская, Жоговенская битва… Стычка у Архорового водопада… Смерть, смерть! Много лет назад его тоже могли убить. Но он справился, почему же тогда не могут справиться остальные? Почему у них не хватает сил подняться, взглянуть ей в глаза и сказать: «Нет»? А он смог. Он хорошо помнил её взгляд. Холодный и ясный, — взгляд человека, который убил Хамрака много лет назад. Но в тот раз гхалхалтар выдернул клинок и, собрав волю, сделал шаг. Один шаг. И тогда человек увидел смерть, но не взглянул в её глаза. И умер… Ее, её взгляд приходил к Хамраку каждую ночь и вот сейчас! Холодные, ясные глаза! Хамрак в ярости рубанул секирой по воздуху, сломав пространство, повергнув видение наземь, под копыта коня. Человек со стоном упал.

— Нет!

Тени, витавшие в пространстве, дрогнули: крик боли и отчаяния перекрыл все. Сбившись в один неясный ком, видения рухнули вниз, звезды посыпались с небес. Жгучая ледяная стрела пронзила мозг некроманта, пробила его до самого седла, и было все равно, кто победит. Зачем он пришел с Южного континента? Потому что так хотели гхалхалтары. Но так не хотели люди!

Конь вынес короля на дорогу. Прорубаясь, гвардейцы шли за ним. Они не видели ни теней, ни осыпавшихся звезд, ни стрелу, намертво пригвоздившую их повелителя. Они были слепы. Они лишь махали мечами, выполняя привычное дело. Они несли ответственность только за свою голову. С них никто не спросит…

 

Форт-Брейден был пуст. Жители робко вылезали из подвалов, щурясь от яркого солнца.

Лорд Карен уже отдал поручения. Он сделал все, что от него зависело. Даже больше: кираса была сильно помята, и в нескольких местах виднелись красноречивые прорези. Каждая из них могла стоить ему жизни. Нет, лорд Карен дрался хорошо. Он сам повел в бой солдат, защищая отечество и короля, с которым в эту ночь опять случился припадок. По этой причине Иоанн не смог по традиции наблюдать за ходом сражения. Да и на что там было смотреть? Темнота, беснующаяся толпа и смертоносные вспышки огнедышащих драконов. Ничего интересного. Слишком жестоко и грязно. Ни сверкающей амуниции, ни ровных построений. Это не достойно монаршего глаза. Лорд Карен понимал это и знал, что опять придется снижать потери, сглаживать углы. Утерев кровь с разбитого лица, он повернулся к морю. Медленно поднималось из-за волн солнце. Начинался новый день. Жизнь продолжалась…

 

ХАФРОДУГ. ВАХСПАНДИЯ

Глава первая

 

Хафродуг, главный город Вахспандии, страны людей-львов, стоял, прочно врывшись в землю стенами в сорок локтей. Вокруг простиралась суровая болотистая равнина, поросшая убогой, чахлой растительностью. В ясную погоду, когда холодное солнце останавливало свое блуждающее око на голой, мерзлой земле, на севере сверкали тяжелые пики Хал-мо-Готренских гор. Оттуда текла река Хафнур, петляя серебристой нитью меж разбросанных деревень, пока наконец не вливалась в Хафродуг. Искрящимся лезвием она рассекала город пополам и, значительно расширившись, впадала в залив Тогок. Именно здесь густо разрослись поселения паскаяков, покрыв всю прибрежную полосу, хотя огромные территории оставались необетованными. У воды было теплее, почва не так сильно промерзала, сочные травы способствовали скотоводству — основному занятию вахспандийцев. Земля в окрестностях залива стоила в пять-шесть раз дороже, чем у подножия суровых Хал-мо-Готренских гор. Жить в столице было мечтой каждого паскаяка, ведь здесь были сосредоточены все религиозные, магические и культурные центры страны. Город находился на самом юге королевства и в случае вражеского нашествия принимал на себя главный удар, прикрывая остальные территории. Но паскаяки не боялись войны — для них она была священным искусством, и они радовались ей. Кроме того, после Хал-мо-Готренского поражения, когда принц Удгерф на голову разбил антимагюрцев, нога захватчиков больше не оскверняла вахспандийской земли. Завоевателей не было, а вот гостей принимали много. Особенно в эти десятые числа сентября, когда барды и посланцы из разных стран съехались на свадьбу принца Удгерфа.

 

Большой зал. Столы. Под столами валялись кости. Леопарды с остервенением рвали куски полусырого мяса. В огромном очаге пылал огонь. Удушливые черные клубы медленно наполняли зал густой гарью. Она смешивалась с застоявшимся запахом пота, залитого терпким ароматом пряностей. Пир был в самом разгаре.

В центре восседали государь Ульриг и сам виновник торжества Удгерф. Отец-король был весел, крутил патлатой массивной головой, одаривая всех широкой, самодовольной улыбкой. Кубок его непрестанно наполнялся.

Сын был более сдержан: губы плотно сжаты, лоб нахмурен, в больших изжелта-зеленых глазах читалась одна упертая мысль. Она не покидала Удгерфа в течение всего пира: «Еще один день и он торжественно вступит в брак в Главном Храме, где венчались все члены королевской семьи ещё со времен Крейтера Великого, основателя Вахспандии. По обычаю он не мог видеть будущую жену. Три дня продолжается Великий Пир, знаменующий окончание его прежней жизни. Но что ждет его потом? Какова она, его невеста? Да и что это за блажь? Зачем женить его именно сейчас? Зачем ему жена?»

Удгерф посмотрел на отца. Тот был явно доволен собой, беспрестанно пил, с потрясающей быстротой уничтожал целые блюда, много болтал.

— За здоровье молодого принца! — говорящий привстал.

Он едва держался на ногах, нелепо размахивая наполненной до краев чашей так, что пузырчатая пена лезла через край.

Паскаяк средних лет с красивой пепельной шевелюрой, сидевший рядом с принцем, укоризненно покачал головой:

— Надрались ребята.

Это был Хинек, знаменитый герой. Раньше он учил принца владению оружием.

Погруженный в свои мысли, наследник не обращал внимания на пирующих.

«Для чего все это? Неужели отец действительно надеется, что, женившись, он, Удгерф, станет вязать вместе с женой шерстяные чулочки будущему сыну?»

— Бред! — едва слышное слово сорвалось с разжавшихся губ Удгерфа.

— И впрямь бред, ваше высочество. Как есть.

Наследник с благодарностью посмотрел в широкое открытое лицо учителя, вздохнул.

За двадцать лет, Хинек научился понимать Удгерфа с полуслова, по одному взгляду. Он даже знал даже о том, что хочется наследнику, когда тот сам не подозревал об этом.

— Выйдем?

— Пожалуй.

Хинек осторожно приподнялся из-за стола, и, четко обозначившись под простой холщовой рубахой, свинцом налились его могучие мышцы.

Удгерф наклонился к отцу:

— Я отойду, руководи пиром.

Ульриг удивленно выпучился — пьяный он иногда не разбирал слов:

— Руководи миром? Да ты в своем ли уме, сынок? Это тебе Урдаган наговорил? Знаю я его! Забивает тебе голову всякой дурью!

Удгерф привстал.

— Нет, нет, погоди. Что он наговорил тебе про мир?

— Ничего он не говорил.

— Не доверяешь? Слушаешь всяких сумасбродов, а мне не доверяешь? Мне, родному отцу! Эй, вы слышали? Молодежь! Эх, дожили?! — король бухнул кулаком по столу. — Не доверяешь, да?

— Пусти.

— Нет, не пущу! Не доверяешь? Посмотри мне в глаза. Ты морду-то не вороти, собачий сын.

Удгерф взглянул в маленькие, заплывшие гневной, мутноватой слезой глаза отца:

— Проспись.

— Простить? Не прощу, хоть тресни.

— Тресну.

— Ну, тресни! Прямо сейчас! — Ульриг разинул пасть, громко захохотал, очевидно представив, как лопается его сын.

Слабый, но точный удар заткнул ему рот.

— Пошли, — Удгерф повернулся к Хинеку.

Учитель сдержанно улыбался: этому удару он научил принца давно — действовало безотказно.

Они удалились под смех раззадоренных стычкой паскаяков и невнятное бормотание Ульрига. Король ещё долго сидел насупившись:

— Вот вырастил себе на голову. Эдак всю башку расколотит.

 

Удгерф вышел из дворца. После спертого воздуха зала на улице дышалось легко и свободно. Прохладный ветерок колыхал скупую листву северных деревьев, прячась в мохнатых седых облаках, ползущих по небу. Солнце клонилось к западу.

— К сестрам? — хитро прищурившись, принц подтолкнул воспитателя.

— К сестрам, — Хинек улыбнулся не то довольно, не то грустно.

Остаток дня и ночь они провели в сомнительном заведении «Золотая Чара», в народе называвшемся просто «У сестер», где Удгерф, так и не найдя ответа на мучавшие его вопросы, напился до полусмерти, и, шатаясь, подхватив какую-то размалеванную паскаячку, удалился в приготовленную для него комнату. Хинек дежурил у двери, оберегая наследника до тех пор, пока утром не пришли солдаты и не уволокли принца во дворец…

 

Посол Антимагюра Элвюр с ужасом наблюдал за необузданным вахспандским весельем: «И это королевский двор! А как же этикет?»

Молниеносный удар Удгерфа пришелся прямо в челюсть Ульригу Третьему.

— Видал, как он ему наддал! Вот будет король, так король! — грязный, потный паскаяк обнял Элвюра, сжав в тесных объятиях.

— Позвольте, позвольте, милейший! — антимагюрец делал тщетные попытки высвободиться.

— Да пошел ты, — обиженный в лучших чувствах, паскаяк отшвырнул посла.

Элвюр ткнулся лицом в мохнатый жесткий локоть правого соседа. Тот был почище и поспокойнее. Чрезвычайно широкий, в плечах у него укладывался целый человеческий рост, он молча поглощал подносимые блюда, давя всех тяжелым, почти осязаемым взглядом. Его длинные, тронутые сединой усы спускались на стол, мелкие крошки роились в густой растрепанной бороде.

В бешенстве Элвюр не обратил на исполина внимания:

— Я буду требовать извинений! Свинья! — изящным движением он сдернул с руки замшевую перчатку и швырнул её в морду левому соседу.

— Эй ты, слабак! — грубая лапа прижала посла к столу.

— Это оскорбление должностного лица и гражданина Антимагюра! Это война! — голос придушенного Элвюра звучал глухо.

— Что молвишь? — спокойный паскаяк справа повернулся к человеку, лавка натужно застонала.

Левый, то ли удовлетворившись, то ли отступив перед широкоплечим, отпустил антимагюрца и уткнулся в кружку.

Грациозно стряхивая с раскрасневшегося лица прилипшие крошки, Элвюр обратился к неожиданному спасителю:

— Милейший, послушайте, вы, как я вижу, единственный порядочный господин на этом… — антимагюрец замялся, — на этом сборище.

— Положим.

— Как же это так? Какой-то голодранец хватает меня за шиворот, трясет! Меня! Я же посол… представитель иностранной державы! Они забыли о том, что это значит. Но я им припомню!

— Положим.

— Будет война! Граф Роксуф непременно потребует объяснений, ведь я его фаворит.

— Положим.

— Да что вы все со своим «положим»? — Элвюр остыл и лишь теперь вгляделся в своего сурового соседа.

Жирные волосы, гребнем зачесанные назад, широкий львиный нос, оттопыренные губы, голова без шеи, сразу переходящая в плечи — все делало его похожим на утес, каким-то чудом попавший на «сборище».

— Простите… — начал было Элвюр.

— Прощаю.

— Нет, я не то… Простите, вы кем будете?

— Разумным.

— Позвольте? — удивился посол.

— Позволяю.

— Нет, минуточку, как прикажете вас понимать?

— Когда я приказываю, все повинуются, но сейчас я не даю никаких распоряжений. Можете отдыхать.

— Да вы в своем ли уме?

— Я же сказал, что я Разумный.

— Нет... то есть да. Я не хотел ставить под сомнение ваши интеллектуальные способности. Но…

— Сомнение — друг тупости. Разумный не сомневается. Он знает.

— Тупости? Я? Тупости? Я посол Антимагюра, гражданин сильнейшего восточного государства!

— Даже сильное государство не в состоянии отвечать за каждого своего жителя.

— Что?

— Положим, Антимагюр силен, но это не относится ко всем антимагюрцам, — паскаяк покосился на щуплого посла.

— На кого вы намекаете? На меня?

— Положим.

— Ваша прогнившая, погрязшая в разврате странишка не сравнится с Антимагюром! — Элвюр все более распалялся.

— Положим, но вспомните Хал-мо-Готренскую битву.

— Это случайность!

— Положим. Только случайности закономерны, а происходят они оттого, что Антимагюр держится на слизняках.

— Слизняках?!

Широкоплечий согласно кивнул, и длинные усы, взметнувшись в такт движению, упали в жирную тарелку.

— Вы и меня склонны называть слизняком?

— Не только склонен, но и назову, ибо слизняк ты и есть!

— Дикость! Примитивизм! Духовное обнищание! — Посол вскочил с места. — Варвары!

— Положим, но не слизняки, — Широкоплечий захохотал, оборвав разговор.

— Ваше величество, ваше величество! — Элвюр кинулся к Ульригу. — Заступитесь! Я посол!

Король скосил на человека масленые глазки, но крик Элвюра потонул в бубнящем гуле паскаячьих голосов, и Ульриг, имея склонность к невосприимчивости слов, недопонял и на этот раз:

— Рассол? Какой рассол?

— Посол!

— А, спасибо, господин посол за предложенный рассол. — Ульриг на минуту задумался и вдруг загоготал. — Жемчужина поэзии!

Сейчас он был слишком весел и не беспокоился о последствиях: осаждай его все армии Антимагюра, лишь бы посмеялся и плюнул с крепостной стены в искаженные лица людей. Так и надо!

— Позор! Война! — Элвюр в бешенстве рванулся к выходу.

Кто-то ловко подставил ему подножку, и посол растянулся на полу.

— Га-га-га!

— Это вам так не пройдет!

Со сверкающими глазами, безобразно оттопыренной нижней губой Элвюр выбежал из зала. За ним помчался подзадоренный паскаяками вепрь.

 

Темные стены, завешенные окна. Удгерф медленно приоткрыл глаза. Постепенно он отходил от тяжелого сна. Из глубины сознания вставали вчерашние события: пир во дворце, омерзительный отец, трактир… По мере того, как паскаяк приходил в себя, на него накатывались мутноватая головная боль и тошнота. Принц приподнялся, свесился с измятой кровати, взглянул на отражение в тазике с водой, стоявшем у изголовья: опухшее лицо, зелено-синие мешки под глазами, всклокоченные волосы, торчащие в разные стороны. Нечего сказать — красавец. Удгерф сунул руки в воду — отражение треснуло и расплылось неровными кругами. Заплескав простыни, он умылся, встал, резким движением подхватил тазик и вылил остатки воды на голову. Холодные струи змеями поползли по спине. Боль отпустила и стало легче.

Потоптавшись на мокром полу, Удгерф прошлепал к двери, саданул кулаком так, что она, дико провернувшись на петлях, вылетела наружу:

— Эй! Хинек, ты здесь?

— Да, ваше высочество, — учитель выступил из-за колонны.

— Принеси-ка кружку эля.

Хинек ушел.

Слуга-паскаяк, увидев, что наследник проснулся, кинулся к нему с одеждой. Удгерф выдернул тюк из рук оторопевшего камердинера, в звериной ярости ткнул тому в морду штанами, украшенными жесткими металлическими бляхами:

— Пошел! Пошел вон!

Увернувшись, слуга проворно убежал, скрывшись за колоннами.

Принц, как-то сразу выдохшись, опустился на кровать. Хинек принес эль. После кружки крепкого, терпкого напитка стало лучше. Кряхтя, Удгерф натянул чулки.

 

— Приветствую тебя, сын, — Ульриг вошел в комнату неожиданно.

Он искренне считал Удгерфа своим настоящим сыном и пренебрежительно относился к людским правителям, которые боялись заходить в опочивальню детей до того, как те приведут себя в порядок.

— Что надо? — принц недовольно зыркнул на отца.

— Приятно ли провел ночь?

— Хорошо веселье, да тяжело похмелье, — Удгерф явно не был склонен к разговору и с тупым упрямством, глядя на мокрый пол, застегивал рубашку.

— Поня-я-ятно.

Хинек осторожно вышел, оставив двух царственных родичей наедине.

Некоторое время было тихо, лишь поскрипывали в лапах Удгерфа жесткие пуговицы.

— Ну так что? Зачем пришел?

— Да понимаешь ли, есть у меня к тебе дельце…

— Ну?

— Вчера накладка вышла: посла антимагюрского обидели.

— На пиру?

— Да. Так вроде бы безделица. Сначала кое-кто из паскаяков, потом…

— Ты, — Удгерф злорадно ухмыльнулся.

— Ну... это уж так.

— Беда.

— Да не нарочно. Просто слов не расслышал.

— Коли глухой, не пил бы.

Усы Ульрига воинственно вздыбились, глаза засверкали:

— Э!.. Это ты брось. Забыл, что я король? Я же тебя и казнить могу!

— Врешь, пьяница.

— Ты на себя посмотри!

— Войну когда-нибудь накличешь!

— Сам как набрался!

— Король называется.

— Молчать!!!

Удгерф, раззадорившись, закусил ус и продолжал хитро смотреть на разгневанного родителя.

— Дело к тебе есть, а ты, — Ульриг махнул рукой, — ведешь себя, как свинья.

— Хочешь, чтоб я извинился перед послом за тебя и за весь вахспандийский двор?

— Да.

— Так и знал! — быстрым движением Удгерф накинул куртку, размашисто зашагал по комнате. — Какой раз я должен идти с повинной головой и извиняться за твое хамство и неотесанность твоих дражайших подданных?

— Позволь, это и твои подданные…

— Не перебивай! Почему именно я? Да, я твой сын и, выходит, козел отпущения? Королю стыдно просить прощения, а принцу нет, и, в то же время, его титул льстит ущемленному самолюбию оскорбленного. Никому не обидно, но почему никто не вспомнит обо мне? Все, хватит!

— Но позволь, тут государственное дело…

— В Хаос! Устал! Пошел вон!

— Это превыше личных амбиций!

— Тогда иди сам!

— Мне неудобно!

— Мне тоже!

Спор оборвался так же резко, как и начался. Отец и сын озлобленно глядели друг на друга. Вдруг Удгерф улыбнулся:

— Пошли лучше Хинека. Он прославленный герой, и, хоть не знает придворного этикета, может поднять лошадь вместе с седоком — не чета этому антимагюрскому сопляку.

Ульриг задумался:

— Пожалуй, ты прав. Конечно, было бы…

— Давай без «конечно».

— Хорошо, хорошо, но я тебе ещё припомню, — король двинулся к выходу, уже в дверях остановился. — Да, хотел тебе напомнить: завтра свадьба, поэтому держи себя в руках и проведи хоть этот вечер достойно, во дворце.

 

Деревенька Курлап стояла на самом краю леса, робко выглядывая из-за стволов вековых деревьев разлапистыми соломенными крышами. На востоке тянулись болотистые земли — зыбкие кочки, по утрам и вечерам окутанные белым туманом испарений, из которых торчали острые иглы елей, чьи темные верхушки вырывались далеко в голубое небо. Место было хорошее, спокойное: с одной стороны непролазный лес, с другой — болото, заходить в которое рисковали лишь бывалые охотники.

Мальчик Рув шел по лесу. Он двигался осторожно и легко, не хрустя ветками, — ходил проверять силки, авось что и попалось. Деревья-великаны толпились вокруг.

Всю жизнь Рув прожил в крохотной деревушке и знал здесь каждый уголок: лес не пугал мальчика, а был его надежным защитником. В округе не было врагов. По соседству жили лишь эльфы — верные союзники людей. Рув хорошо знал это от взрослых, хотя толком не понимал, что такое союзники и зачем они нужны.

Странный шум возник откуда-то со стороны Ручья. Рув присел, насторожившись. Зверь? Нет, не так ходит лесной житель. Похоже, люди, только как идут! Галдят, ломают ветки, не скрываются. Маленький Рув даже поморщился от подобной непросвещенности: ну кто же так ходит?

Мальчик юркнул в кусты, затаившись в ласковой изумрудной сени. Шум приближался, перерастая в отчетливые голоса. Рув раздвинул ветки — два любопытных глаза уставились на узкую, едва приметную тропинку. Пришельцы шли по ней. Их было много, они срубали тяжелыми палашами мешавшуюся поросль. С жалобным стоном падали подсеченные деревца, и из открытых ран текла зеленая кровь. Рув сжал кулаки: «Да как они смеют так обращаться с его родным лесом!» Однако постепенно обида переросла в удивление, а затем — в ужас: позади людей шли скелеты, настоящие, живые, с оскаленными черепами и горящими глазами. Они медленно надвигались на куст, где притаился Рув. Ему хотелось закричать и убежать. Все равно куда, лишь бы подальше от этой процессии оживших мертвецов, от этого печального, монотонного хруста, сопровождавшего каждое движение призрачной рати. Но он сидел: бежать было поздно.

— Мальчишка! — грубый голос раздался совсем рядом.

Сильная рука схватила Рува за шиворот, вздернула вверх, резко обернув к себе. Бородатый мужчина в кожаной куртке с волосами, забранными сзади в косицу, с любопытством охотника осматривал свою добычу.

Ухмыльнувшись — передних зубов у него недоставало — человек вытащил Рува из кустов на обозрение отряду. Люди засмеялись, показывая на него пальцами, недобрый огонек зажегся в глазах жутких мертвецов…

 

Посреди отряда шагал огромный человек. Взгляд его был устремлен вперед, в густые заросли кустарника, скрывавшие поворот. В отличие от остальных он не расчищал дорогу, а двигался напролом, не смотря под ноги. Шаги его были тяжелыми, и на податливой земле оставались глубокие следы, но походка легка.

— Чародей, Чародей! — бородатый подтащил Рува к великану. — Поймали пацана.

Исполин остановился, молча взглянул на маленького Рува. Мальчик съежился под колючим взором глубоко посаженных зеленых глаз, бессознательно засмотревшись в широкое, плоское лицо Чародея, наполовину заросшее ярко-рыжими волосами, неопрятными прядями свисавшими чуть ли не до пояса.

— Где нашел?

— Здесь в кустах. Прятался.

Великан задумался.

— Ты здешний? — Чародей говорил на языке варваров с северным акцентом жителей суровой Слатии.

Солдаты обступили их. Они, посмеиваясь, смотрели на перепуганного мальчишку, и жуткие глаза скелетов пылали совсем рядом, яркими молниями впиваясь в сознание Рува. Он ничего не мог сказать, как будто кто-то сдавил ему горло — лишь кивнул.

— Значит, ты знаешь дорогу к ближайшей деревне?

— Да… — промямлил мальчик.

Но рыжий словно забыл о нем. Он отвернулся:

— Что встали? Пошли!

Солдаты поспешно тронулись, и даже ужасные скелеты безропотно повиновались.

Бородатый с косицей отпустил Рува, толкнув в спину:

— Будешь указывать дорогу.

— Да, да…

Рув, перескакивая от дерева к дереву по краю тропинки, поспешал за рыжим великаном. Он понимал, что это воины, что целью их похода может стать и родной Курлап, но любопытство, пробудившееся в нем, похоронило все размышления о будущем его народа и даже страх перед скелетами. Запрокинув голову, Рув смотрел на высоченного предводителя с двуручным мечом, что легко покачивался у бедра, на его густую бороду, рассыпавшуюся по могучей груди, на большие, загнутые вверх усы, шишковатый, мясистый нос, толстые оттопыренные губы. Он думал о том, кто же такой этот вождь, этот Чародей, от которого исходила гнетущая, всеподавляющая сила…

 

Элвюр не спал. После злополучного пира он сразу отправился в посольство, находившееся в большом неуютном доме неподалеку. Всю ночь посол просидел, запершись в кабинете, нервно перебирая документы. В конце концов все рассыпал, разбил изящную фарфоровую статуэтку и написал резкое письмо касательно нравов вахспандийцев графу Роксуфу в Антимагюр. Успокоившись, лишь к утру Элвюр прилег отдохнуть и, утомленный бессонной ночью, заснул прямо в одежде.

— Ваша милость, ваша милость, — старый слуга в дорогой, но поношенной ливрее осторожно склонился над спящим господином.

Посол вздрогнул, открыл глаза, на мгновение бессмысленно уставился в деревянный потолок, затем, резко вскочив, закричал:

— Что такое? В чем дело?

— Вас просют.

— Кто?

— Паскаяк какой-то, Хинеком зовется.

— А-а, пошли его вон! — Элвюр досадливо махнул рукой.

Он уже остыл после вчерашнего, но хотел чуть покуражиться. Слуга направился к выходу и замер возле двери, ожидая дальнейших приказаний: он слишком хорошо знал своего господина.

— Нет, погоди! Скажи, чтоб посидел пока в приемной.

Антимагюрец подошел к зеркалу, наверное, единственному во всей Вахспандии! Одутловатое со сна лицо, несвежий воротник, помятый кафтан, а в остальном все в порядке.

Старый слуга удалился. В комнату вошел лакей с золотым тазиком в руках и мягким полотенцем через плечо. Посол обмыл лицо в теплой приятной воде, осторожно протер глаза специальным чайным раствором, переоделся, причесался, подушился, ещё раз взглянул в зеркало, повернулся задом, боком — все хорошо.

 

Хинек робко мялся в приемной, косясь на миниатюрные, сделанные по антимагюрцам диваны. На такой сядешь — развалится, вот будет конфуз. Прославленный герой, участвовавший в трех войнах и сорока битвах, был непривычен к ведению политических переговоров, боялся сказать лишнее, обидеть гостя и вообще с трудом представлял свою роль.

Элвюр сразу узнал приближенного принца и, надувшись, сел на диван.

— С чем пришли, милейший? — посол с видом грозного экзаменатора посмотрел на громадного, неуклюжего в столь роскошной обстановке героя.

Уже одно то, что он сидел, а вахспандиец стоял перед ним, опустив голову, ибо потолок был слишком низким, тешило самолюбие антимагюрца, и человек невольно улыбнулся.

— Я прислан королем Вахспандии Ульригом, по поводу вчерашнего…

— А, так вы об этом? А не кажется ли вам, что это слишком серьезный разговор?

— Э… Вполне… Да, кажется… — Хинек сбился, заученная речь вылетела из головы.

— Пройдемте в кабинет, милейший.

— Да, да, пожалуй… — Хинек, изогнувшись, протиснулся вслед за антимагюрцем.

— Что вы там бормочете? — Элвюр водрузился в мягкое кресло за рабочим столом.

— Я? Да так, ничего, ровным счетом ничего… Хотя, что же это я говорю? Я по поводу вчерашнего…

— Усовестились?

— …по поводу вчерашнего. Король Ульриг приносит свои глубочайшие извинения от себя и от лица всего вахспандийского народа.

— Правда?

— И клянется, что такого больше не повторится, — поспешно добавил Хинек.

Элвюр вновь улыбнулся. Видя полнейшую политическую неграмотность парламентера, он позволил себе зайти дальше, чем предполагал сначала:

— Знаете что, милейший, вы пришли слишком поздно. Я уже отослал письмо графу Роксуфу, в котором извещаю его обо всем произошедшем, а так же прошу принять необходимые меры.

— Что?

— Как это «что»?

— Что за меры? — Хинек по-бычьи наклонил голову, глядя недоверчиво и исподлобья.

— Будет война, потому как это просто преступно оскорблять посла, да ещё подобным образом. Подумать только! — Элвюр закатил глаза, представив, как герой кинется умолять его о помиловании Вахспандии.

Антимагюрец играл с огнем, что доставляло ему несказанное удовольствие.

— Война? — Хинек уже прикидывал соотношение сил — здесь он понимал гораздо более чем в дипломатии. — Что ж, дело дрянь, но вы проиграете. Я пойду, расскажу обо всем королю.

Паскаяк повернулся, собравшись уходить.

— Эй, погодите! — посол вскочил, опомнившись. — Погодите!

— Что? — Хинек остановился.

— Я… Вы меня превратно поняли… Посол не имеет полномочий объявлять войну без монаршего указа. Я только сказал, что просил графа Роксуфа предпринять меры… Неизвестно, как он отнесется, что скажет король Малькольм, да и вообще письмо ещё не отправлено. Оно здесь, — антимагюрец взял со стола лист бумаги, испещренный мелким, нервным почерком. — Вот оно, и я его прямо сейчас уничтожу, если вы пообещайте, что «вчерашнего» больше не повторится. Договорились?

— Вчерашнего больше не повторится, ибо вчера уже прошло, и сейчас — сегодня, — Хинек улыбнулся довольный шуткой, но тут же смекнул, что допустил дипломатический промах. — Извините, господин посол, не то хотел сказать. Будьте совершенно спокойны относительно вашей особы и чести.

Элвюр деловито опустился в кресло, забыв о письме.

— А послание лучше сожгите. Если оно попадет в Антимагюр, клянусь Ортакогом, Ульриг заставит вас съесть всю вашу почту, запив чернилами. — Хинек поклонился и, не обращая внимания на вскочившего посла, вышел.

— Свинья! Лгун! Ренегат! — Элвюр машинально скомкал сжатое в руке письмо, швырнул его под ноги.

Прибежал слуга с каплями. Посол принял лекарство, успокоился, разгладил письмо. Подобную бумажку графу Роксуфу не отправишь — придется переписывать. С вдохновением поэта Элвюр остервенело принялся сочинять желчные строки. Перо легко скользило по бумаге, но вскоре подействовали капли: голова антимагюрца безвольно склонилась на руки. Он уснул.

 

— Рассредоточиться! — Рыжий замер, обратив внимание на идущих солдат.

Люди и скелеты, рассыпавшись на маленькие группки, скрылись за деревьями. Рув и великан остались на тропинке одни. Чародей снова взглянул на мальчика и задумался.

— Скажи, ты что-нибудь знаешь об искусстве магии?

— Так, кое-что. У нас в деревушке живет одна старая колдунья. Она иногда помогает людям.

— Когда мы придем, проводи меня к ней.

Рув быстро кивнул.

Они прошли несколько десятков шагов. По бокам тропинки было движение и хрустели ветки: солдаты неотступно следовали за ними.

Три толстых, разросшихся на плодородной почве дерева, поляна, далее отлогий склон, нисходящий в болото. Внизу гигантскими грибами раскинулись соломенные крыши строений.

Отряд начал спуск, продираясь через паутину зарослей. Рыжую голову Чародея, упрямо качавшуюся над самыми высокими кустами, было хорошо видно из Курлапа. В деревне закричали. Охотники племени, всегда готовые к бою, высыпали на улицу. Медленно вырывались из потрепанного кустарника темные фигуры незваных гостей. Некоторые варвары натянули луки: пришельцев было слишком много. Выскочив на открытое место, прямо перед частоколом Курлапа, они остановились, снова шарахнулись в лес. Скелеты застыли в кустах, изучая варваров. Лишь рыжий великан упрямо, не обращая внимания на ветки, хлеставшие его по ногам, продирался вперед. Маленький Рув, куницей скользил рядом.

Чародей приблизился к частоколу, подняв руки в знак мира. В Курлапе произошло некоторое замешательство. Наконец поднятый над частоколом на щите показался вождь. Он был немолод и на лице носил четыре глубоких шрама — следы от когтей неведомого хищника.

Чародей заговорил первым:

— Анисим Вольфрадович приветствует тебя, Покровитель Лесов!

— Хорошо приветствие, да каковы последствия?

— Зависит от тебя.

— Говори, Анисим, я слушаю.

— За мной стоит сила — войско, что выстроившись цепью обхватит весь Северный континент от Вахспандии, королевства лютых паскаяков, до Шгарии, мрачной страны неисчислимых орков.

— Похоже, ты берешь силу от орков, — вождь улыбнулся, и шрамы, извиваясь, змеями поползли вверх.

— Я не брезгую и низшими, но мощь моя опирается на людей, подобных тебе, Покровитель Леса, и скелетов, наводящих ужас на отряды малодушных.

— С чем же ты явился ко мне, Анисим, чье войско, выстроившись цепью, обхватит весь Северный континент от Вахспандии до далекой Шгарии?

— Глуп тот, кто считает, что добился полного могущества. Я силен, но мне нужна и твоя помощь, Покровитель Лесов.

— Сила встречает противодействие. Помощь дается против кого-то, — вождь замолчал, ожидая ответа.

— Мою силу встречают гхалхалтары, что не так давно вырвались из Магического Щита на Южном Континенте. Помощь твоя — против Мага Ночи, Хамрака Бессмертного.

 

Храм, где должно было состоятся торжественное бракосочетание принца Удгерфа и дочери героя Фанура, Дельферы, располагался в самом центре столицы, олицетворяя собой сердце всего королевства.

Святилище поражало своей монументальностью. Неправильными, ломаными стенами оно возносилось к небу, но, в то же время, было чрезвычайно симметрично. Приглядевшись, становилось понятно: храм состоял из остроконечной белой скалы, в которой паскаяки высекли коридоры и залы. Архитектурное сооружение и творение природы искусно переплелись меж собой, создав одно из самых выразительных и красивых в своей простоте зданий на земле.

Главный Зал располагался в самом центре скалы, и огромная масса камня, сплотившаяся наверху, давила на своды, так, что пришлось поставить шесть колонн в несколько паскаячьих обхватов. Талантливые зодчие постарались и здесь, уловив в числе опор определенное значение: у Крейтера Великого, первого паскаяка, который несколько веков назад с небольшим отрядом пробился через непроходимые леса и обосновался на берегах реки Фанур, было пять братьев. Каждая из колонн носила определенное имя и барельеф, изображающий одного из шестерых братьев.

Стены были так же испещрены диковинными угловатыми символами и рисунками, а напротив входа, настолько широкого, что разъехалось бы и десять всадников, помещалась толстая гранитная плита с высеченными на ней именами всех вахспандийских вождей, начиная с Крейтера Великого и его неустрашимых братьев.

Подле в круглом углублении, обложенном по краям красивыми камнями причудливой формы и окраски, бесновался огонь — Священный Очаг. Между костром и плитой стояли три паскаяка, облаченные в странные просторные одежды — высшие жрецы. Главный из них, обвешенный оружием, изображал верховного бога Ортакога, другие — Крейтера Великого и Магдонора — бога жизни. Рядом с ними стоял отец жениха, Ульриг III, а так же родители невесты: герой Фанур с женой. Приглашенные выстроились полукругом вдоль стен, оставив свободным вход, откуда должны были проследовать молодые.

Ульриг улыбался, кивал Фануру и бесстыдно подмигивал его жене, отчего та опускала глаза. Король был доволен собой. Как он все хорошо устроил! Женится сын, станет семьянином, а политика и войска пока подождут.

 

Пировавшие три дня подряд паскаяки выглядели устало, на лицах читалась досада: когда же появится невеста. По обычаю, она должна была первой предстать перед Священным Очагом, а уж потом — жених.

Сэр Элвюр, даже заручившись поддержкой короля и первого героя Вахспандии Хинека, чувствовал себя неспокойно. Все присутствующие были, по крайней мере, на три головы выше его, что антимагюрец переживал очень остро. Когда толпа, не соблюдая никаких приличий, не различая должностной иерархии, ломанулась в раскрывшиеся двери храма, человек был буквально затерт между рвущимися вперед огромными телами. В Главный Зал Элвюра вынесло сильно потрепанным, да ещё кто-то умудрился дать ему локтем в глаз. Посол мучительно чувствовал, как распухает бровь. Однако спрашивать было не с кого — вокруг толпа.

В ней маленький Элвюр был незаметен, но рослый паскаяк с гребнем зачесанных назад волос увидел его. Боком, клином могучего плеча раздвигая толпу, он пробился к затосковавшему послу:

— Здравствуйте, господин Слизняк.

Элвюр удивленно вскинул глаза и узнал своего правого соседа на пиру. Широкоплечий улыбался, предвкушая интересный разговор.

— Извините, но я не слизняк, как вы изволили выразиться.

— Положим. Не знаю, как тебя зовут, батюшку твоего не встречал, по щечке не трепал. А тебя могу. — Мохнатая лапа ласково протянулась к перепугавшемуся антимагюрцу.

— Вы что? В своем ли уме?! У меня король прощения просит, а вы! Я буду жаловаться!

Паскаяки недовольно стали оборачиваться к Элвюру, чей визгливый голос оказался хорошо слышен в торжественной тишине:

— Эй, заткнись, шмакодявка.

— Придержи язык за зубами, пока не выбили.

Шепот паскаяков разозлил Элвюра ещё больше. Не помня себя, он рванулся к Священному Очагу.

— Ваше величество! Пропустите меня к королю!

Раздались крики — появилась невеста. Закутанная в просторный зеленый плащ, она шла свободно и легко, обратив на себя все взоры.

Элвюр, упорно пролезая меж толстенных ног, выбрался в первый ряд:

— Ваше!.. — он увидел невесту, недовольное лицо Ульрига с маленькими злобными глазками, устремленными на него, и быстро попятился назад. — И все же, я буду жаловаться. Графу Роксуфу…

Широкоплечий громко смеялся, но, странно, никто не сказал ему ни слова.

 

Сверкая начищенным нагрудником, золотыми пуговицами, вымытыми по такому поводу волосами, Удгерф не спеша вошел в Зал и, оглядывая собравшихся, прищурившись, улыбнулся. Он заметил невесту, которая ожидала его у Священного Очага. Она была красива: с большими темными глазами, оттененными густыми ресницами, с челкой рыжеватых волос, ниспадающих на лоб. Принц приостановился, оценивая подарок отца, скользя взглядом по её телу, до поры скрытому широким плащом.

— Иди, сын, — Ульриг позвал Удгерфа, не желая затягивать церемонию.

Все должно было пройти с блеском, но быстро, как молния, что вспыхивает и мгновенно гаснет, оставляя о себе долгую память.

Наследник приблизился к Очагу.

Служитель, изображающий бога Магдонора, заговорил:

— Принц Удгерф, почетный герой Вахспандии, увенчавший себя победами при Хал-мо-Готрене, в поединке… — начался длинный ряд перечислений заслуг жениха, — сегодня ты станешь настоящим воином и паскаяком…

Удгерф улыбнулся: и тем и другим он стал уже лет десять назад.

— …Ты станешь подлинным наследником вахспандийского престола по желанию твоего отца и благоволению богов и великих предков.

Ульриг обошел Священный Очаг, обнял сына, отступил. «Крейтер» поцеловал жениха.

— Став воином, защищай свою семью, став паскаяком — свой народ. Действуй по совести, и тогда это оружие не будет ведать поражения. — «Ортаког» вручил Удгерфу секиру с острым, украшенным золотом, лезвием.

Подобное оружие даровалось только представителям королевского дома при бракосочетании и хранилось до последней их битвы, где погибало вместе с ними.

Наследник бережно принял секиру, примерился, улыбнувшись, молодцеватым движением заткнул её за пояс.

Выдержав торжественную паузу, речь продолжил «Магдонор»:

— Дельфера, дочь героя Фанура, ты удостоилась величайшей милости, ибо отныне назначена хранительницей Священного Очага самого принца! На тебя пал мой жребий, а потому живи во благо Бога жизни.

Отец подхватил невесту, перенеся через Священный костер, что символизировало её переход к новой жизни. Удгерф перешагнул сам, столкнувшись с отцом.

«Магдонор» вручил Дельфере изогнутый, украшенный золотом и драгоценными каменьями, рог:

— Да будет ваш дом полной чашей!

Ульриг III поспешил исполнить свою обязанность короля. Наклонившись к невесте, он жадно приник к её губам, непозволительно затянув символичный поцелуй.

— Эй! — Удгерф подтолкнул отца. — Хватит.

Выпроставшись из длинных волос Дельферы, Ульриг недовольно обернулся:

— Это мое право.

— Это право сильнейшего.

— Я король! Я сильнейший!

— Да?! — принц, ловко изогнувшись, подхватил Ульрига и скинул в Священный Очаг.

— Собака! — король выскочил, стряхивая с плаща искры Священного Костра.

Жрецы и все в зале замерли. Но ничего не произошло: Удгерф просто поцеловал жену.

 

Вопреки грозным речам, отряд рыжего Чародея оказался невелик, однако, в крохотном Курлапе могла разместиться лишь десятая его часть. Да и осторожные варвары впустили только самого предводителя с двадцатью воинами.

— Изволь, Анисим Вольфрадович, мой дом — твой дом, и бедностью нашей не брезгуй, — сухой, подтянутый вождь шел рядом с рыжим великаном, внимательно всматриваясь в его лицо.

Варвар искал взгляда Чародея, чтобы понять, кто перед ним: друг или враг. Однако тот уставился в землю, отмеривая её саженными шагами и, казалось, думал о своем.

— Твой временный приют, Анисим, — вождь указал на хижину.

Она была больше остальных строений, но крыша, устланная травой и толстые деревянные столбы, служившие опорами, смотрелись так же убого. Впрочем, великана это не волновало. Он прошел в дом, как будто жил там уже много лет, и солдаты последовали за ним. Четверо остались у входа. Вождь варваров поразился: караул встал сам, без напоминания.

Жители Курлапа постепенно разошлись. Улицы вновь опустели, лишь кое-где судачили меж собой женщины, но мужья быстро разогнали их по домам.

Анисим Вольфрадович в раздумье огляделся в поисках стула. Не найдя на что можно было бы сесть, он опустился прямо на пол. Чародей закрыл глаза и опустил голову, отчего длинные, рыжие волосы безобразно обвисли на пол.

Солдаты тихо расположились вокруг. Среди них было и три скелета, которые, последовав примеру вождя, погрузились в свои мысли.

Так продолжалось полчаса, пока заменявшая дверь циновка не поднялась и на пороге не появилось несколько женщин. В руках у них были подносы с едой. Солдаты оживились:

— Э… Давай сюда!

Скелеты вздрогнули, резко подняв головы. Волосы, скрывавшие их костяные лица с дико горящими глазами, откинулись, и одна из женщин, вскрикнув, уронила горшок. Он звонко разбился, выплеснув на пол темную жидкость, напиток из лесных ягод. Однако Чародей не обратил на это внимания.

Робко оглядываясь на его могучую, согбенную фигуру, женщины сторонились колдуна, обнося воинов едой. Скелеты отказались, посмеявшись над узостью понятий женщин об их расе. Еда для скелетов — их мысли, а сила — их разум.

Варварки удалились, и стало вновь тихо.

Свет, пробивавшийся из отверстий в крыше, померк. Небо стало синим, застрекотали ночные насекомые. Анисим Вольфрадович продолжал сидеть, и костра разводить не решались.

 

Чародей поднял голову, но волосы продолжали скрывать его лицо.

— Позовите сюда мальчика.

Один из солдат поднялся, ни слова не говоря, вышел на улицу. Он заметил ребенка, который шел в темноте, постукивая легонькой палочкой по земле.

— Эй, подойди-ка сюда.

Мальчик остановился, и солдат увидел его большие синие глаза на бледном во мраке лице.

— Не бойся, я дам тебе вкусное, — солдат неловко улыбнулся.

Рув в нерешительности остановился. Там внутри ужасные скелеты и противные солдаты, но ему почему-то очень хотелось увидеть ещё раз рыжего великана, ну хоть одним глазком…

Он подошел к человеку, и тот, ласково положив ему руку на плечо, провел внутрь.

Чародей сидел на полу. Несколько людей разводили в углублении, обложенном камнями, костер. Пламя вспыхнуло внезапно, озарив широкое, суровое лицо Анисима Вольфрадовича, запутавшееся в рыжих, сбитых волосах. Рув вновь поразился скрытой силе, таящейся в сгорбленной фигуре этого человека.

Прошло несколько минут. Мальчик стоял у входа, не зная, что делать, а рука воина по-прежнему лежала у него на плече, и он смутно чувствовал её согревающее тепло. Это успокаивало Рува.

— Не бойся, мальчик. Подойди ко мне, — Чародей поднял глаза, темно-зеленые и очень глубокие.

Рув шевельнулся, рука соскользнула с его плеча, и он, оставшись один, без поддержки, осторожно приблизился к великану.

— Помнишь, ты сказал мне, что у вас в деревне живет Старая Колдунья.

— Да, её зовут Марбель…

— Неважно. Для меня она Старая Колдунья, — Анисим Вольфрадович замолчал, раздумывая. — Ты обещал сводить меня к ней.

— Да…

— Не перебивай. Я и так знаю, что ты обещал. Сделай это прямо сейчас.

— Хорошо, хорошо, — пролепетал Рув, чувствуя, как непроизвольно задергалось колено.

Он попытался унять дрожь, но был не в силах, и она, нарастая, разбежалась по всему телу. Боясь, что это слишком заметно, мальчик быстро вышел из дома и повел исполина по деревне.

Было уже совсем темно, и они шли по глухим улочкам на окраине поселения, там, где тянется безмолвный частокол, и густо толпятся гигантские деревья. В темноте жутко закричала какая-то большая птица:

— Уг! Уг!

Дом ведьмы был маленький и кривой, со скособоченной крышей. Вокруг стоял мрак, и в единственном окошке горел тусклый красноватый огонек, похожий на алчный глаз дракона. Старуха была чудаковатой, но не злой. И все же Рув ни за что бы не пошел к ней сейчас, в ночное время, когда даже знакомый лес, приветливый днем, казался угрюмым и чужим.

Чародей двигался молча, неотрывно уставившись на свет в окне.

— Вот здесь…

— Тише. Я это чувствую. — Анисим Вольфрадович обернулся к мальчику.

В его страшных зеленых глазах было нечто таинственное, возвышенное и в тоже время животное. Рув вдруг подумал, что такой, должно быть, взгляд у убийцы…

— Можешь идти, мальчик.

Рув кивнул и, словно очнувшись от кошмара, с радостью кинулся прочь. Подальше, подальше от ужасного молчаливого человека, оставшегося сзади во мраке.

Чародей постоял, посмотрел вслед удаляющемуся мальчику, затем резко повернулся, в три шага подошел к дому колдуньи и дернул за холодное железное кольцо.

За дверью раздался скрипучий голос:

— Кто там?

Впрочем, колдунья не ждала ответа: послышался тяжелый глубокий звук отодвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и показалось маленькое личико, желтое и жалкое, как оплывший огарок свечи.

Старуха подслеповато сощурилась, вглядываясь в ночного гостя.

— А ты, прости, кто?

— Анисим Вольфрадович, — рыжий надвинулся на дверь, и та безропотно подалась внутрь.

В крохотной комнатушке было тепло, и горячий воздух обжег вошедшего. Пахло сушеными травами. Великан глухо ударился об потолочную балку, и крыша дрогнула.

— Тише, тише, батюшка. Дом развалите, а я уж стара — новый не выстрою.

— А магия на что?

— Да это сколько ж магии надобно?

— Десятая часть мастерства бессмертного паскаяка Урдагана Хафродугского или сотая часть умения Хамрака Великого.

— Ой, да ты что, голубчик? Какой Урдаган? Слыхала я про таких, да разве я до них доберусь? — старушка пыталась получше разглядеть пришельца.

— Значит, ты не можешь сообщить мне ничего нового?

— Да кабы знала, чего хочешь…

— Магии. Есть у тебя заклятье какое? — Чародей прошелся по комнатке, заглянул за огромный шкаф, набитый горшками, исписанными листками, желтыми костями и вороньими перьями, словно искал чего. — Может вещь какая имеется?

— Эх, много вас молодых приходит. Всем магия надобна.

Анисим Вольфрадович насторожился:

— Кто это молодые? Кто приходил?

— Да разве счесть? Все такие, ух!… кровь с молоком. Приходят мастерству учиться.

— И учишь?

— Учу. Отчего ж не учить?

— Зря.

— А как же иначе? — старуха всплеснула руками. — Коли просят-то.

— Магия — искусство тонкое, доступное лишь избранным. Что ты делаешь, когда варваров тому учишь? Священное искусство засоряешь. — Чародей смерил колдунью негодующим взглядом. — Самосовершенствование — вот подлинное благо. Сначала собой заниматься надо, а потом уж об остальных заботиться. Да чего о них вообще болеть? Своих что ли дел не хватает?

— Помилуй. Какой-то ты странный.

— Странный? Так ведь все маги странные, — Анисим Вольфрадович впервые улыбнулся, но недоброй была улыбка, широко растянувшая его толстые губы.

— Ой, ступай-ка ты лучше, голубчик, подобру-поздорову.

— Ступай, говоришь? Хорошо. Я пошел. — Он обернулся, задумчиво посмотрел на старуху. — Береги жизнь. В твоем теле она ненадежно держится.

— Чур, чур, — ведьма замахала руками.

Чародей вышел и исчез во мраке. Лишь скрипели по земле его тяжелые шаги.

 

Удгерф привстал, обвел всех помутневшим взором:

— Пейте! Веселитесь!

Взмахнув кубком, он залпом осушил его и швырнул в угол.

— Эй! — взвизгнул какой-то молодой паскаяк.

Кубок, ударившись об стену, отлетел в сторону.

Удгерф опустился на шкуру, заменявшую ему стул.

Справлять свадьбу начали в трапезной, но под конец третьего дня все настолько захмелели, что не могли усидеть за столом, и потому перешли в гостиную, где расчистили место, покидав мебель в окна.

Теперь гостям было хорошо и удобно. Они молча возлежали на шкурах или просто на каменном полу пялились друг на друга, пока не засыпали.

Однако время от времени крик набравшегося сил и поднявшегося паскаяка заставлял их вздрагивать. Подняв кубок, вставший говорил короткий тост, глотал вино, и все бодрствующие делали то же самое. Сами тосты иссякли, но без них пить было нельзя, и оттого славили собачку, которую герой Фискен встретил на улице третьего числа прошлого месяца, и прекрасные новые башмаки, которые купила жена героя Фискена. Когда бочонок заканчивался, Удгерф приподнимался на локте и огрубевшим, походившим на звериный рев голосом требовал новый. Два дюжих охранника, подвыпивших, но двигающихся быстро и твердо, вкатывали огромную бочку. В первый день гости развлекались, вышибая у неё дно так, что все комнаты оказались липкими от вина. Однако вскоре эта затея надоела, и изможденные пирующие просили солдат открыть бочонок, и жадно тянули бездонные кружки, и придумывали новые тосты.

Удгерф вновь встал, на этот раз держась за стену:

— Эй, а где наши дамы?

Несколько гостей лениво взглянули на него.

— Где?

Огромный паскаяк, валявшийся в дальнем углу в обнимку с пустой бочкой, открыл глаза, приподнялся. Это был Широкоплечий, тот самый, что во время бракосочетания Удгерфа в Храме так бесцеремонно назвал господина Элвюра слизняком. Запустив руку в безобразно свалявшиеся волосы, паскаяк переспросил:

— Где?

— Сюда! — Удгерф требовательно ударил кулаком об стену, зашибся и взвыл от боли. — Ну-у, что встали, дур-р-раки! Тащите их!

Стражники переглянулись.

— Позовите жену!

От стены отделилась грозная фигура.

— Ваше высочество, не надо, — Хинек склонился над воспитанником, коснулся его горячего лба. — Вы нездоровы.

— Я в пор-р-рядке!

— Ваше…

— Молчать! Слюнтя…Ай!

Хинек пригвоздил принца к стене точным ударом. Удгерф задохнулся, и один хрип вырвался из его груди:

— Стр-р-ража… Взять его!

Охранники кинулись к Хинеку, но он был уже у входа в королевские покои:

— Я уйду, но знайте — Дельферу в обиду не дам!

— Она моя жена! Я обладаю ей. Я! Слышишь, я! — принц ударил себя кулаком в грудь так, что чуть не упал.

Однако вовремя схватился за стену и устоял. — Я хочу её, и все тут!

Широкоплечий в углу был уже на ногах и улыбался: ему понравилась новая затея.

— Идем, — он подхватил наследника и увлек за собой.

— Стойте, стойте, — Хинек отступал, затем резко повернулся и побежал предупредить Дельферу.

— Погоди! Погоди! Успеешь! Мы её сейчас вместе, того… Одновременно… — принц засмеялся, споткнулся о ступени и едва не свалился, но Широкоплечий удержал его.

Они добрались до покоев принцессы, занавешенных пурпурной полупрозрачной шторой. Эта преграда была так легка и ничтожна, что Удгерф вдруг остановился, примирительно махнув рукой:

— Ладно.

— Ладно, когда дело сделано, — Широкоплечий потащил принца вперед. — Наследник Вахспандии должен быть твердым.

Сзади столпились гости — те из них, которые в состоянии были подняться, чтоб не прозевать потеху.

Удгерф боялся потерять себя в их глазах и откинул занавеску, протиснувшись внутрь. В покоях принцессы было прохладно, и стоял легкий запах цветов.

Дельфера сидела на кровати, сжавшись, точно ожидая удара. Рядом стоял грозный Хинек. В руке у него был меч. Холодный блеск стали отрезвил Удгерфа. Он почувствовал реальную опасность, и животный страх подсказал, что лучше убраться. Но было поздно.

— Хинек, друг, отойди. Прошу.

— Ступайте вон, пока не проспитесь.

— Ну что тебе стоит? — заканючил Удгерф.

— Уходите.

Принц постоял, опустив голову, затем вздохнул и отступил.

Внезапно Широкоплечий прыгнул вперед. Растопырив руки, он попытался обезоружить Хинека, но быстрый меч героя, закаленный во многих битвах, проткнул нападавшего, войдя по рукоять. Широкоплечий, опьяненный азартом схватки, даже не заметил страшной раны, лишь безумно расширились его черные зрачки. Рубаха сделалась тяжелой и багровой от крови, но меч, торчащий из раны, вдруг странно подался вперед, как будто невидимая рука бережно вынимала его из пробитого тела. Со звоном клинок упал на пол. Широкоплечий подмял защитника Дельферы:

— Бери.

Удгерф встал в нерешительности. Сзади толпились любопытные гости. Он медленно подошел к Дельфере, слабой и беззащитной, сидящей перед ним. Она в ужасе закрыла лицо. Принц схватил её за запястья, дернул к себе и вдруг увидел её слезы. Она покорно застыла в его объятиях.

— Не бойся взять того, что хочешь, — кивнул Широкоплечий.

Но Удгерф вдруг растерялся. Он отстранился, взглянул в прекрасное, мокрое от слез лицо Дельферы, в её большие глаза. Сколько в них было горя, страдания и… любви! Принц смутился ещё более. Он — воин, и его долг — защищать свою жену. Как же он мог вести себя так? Для чего он тогда существует? Удгерф прикоснулся к её нежной щеке. Грубая рука его скользнула в её волосы, зарывшись в рыжие шелковистые струи. Она робко улыбнулась, и он опустил голову:

— Пьян… Прости.

Удгерф осторожно взглянул в её глаза, и понял, что простила.

Вдруг он вспомнил о гостях, разочарованно переговаривающихся у него за спиной, с неожиданной злостью обернулся к ним:

— Как вы смеете входить в покои моей жены? Пошли вон! Вон!

Схватив с пола меч Хинека, Удгерф ринулся к гостям.

Визжа, те кинулись врассыпную, скатились с лестницы, оставляя на ступенях беспомощных пьяных товарищей.

— Вон! Все вон! — принц обернулся к Широкоплечему, который по-прежнему держал Хинека. — И ты тоже.

— Что тоже? — Широкоплечий исподлобья посмотрел на наследника.

— Ступай. Потом поговорим.

— Потом и кровью ты у меня заговоришь, — Широкоплечий сплюнул, поднялся и не спеша направился к выходу.

Истошным скрипом отозвалась под его шагами лестница.

Хинек встал, разминая затекшие мышцы, посмотрел на молодых, покачал головой и молча вышел.

 

Удгерф бережно усадил жену на кровать. Хмель отступил, и принцу стало вдруг хорошо от сознания правоты своих действий, от ясности ума и вместе с тем горько. Он опустился рядом с Дельферой. Она ласково положила ему на голову руку, заботливо распутывая сбившиеся волосы.

— Знаешь, я перед тобой виноват. Мы поженились три дня назад, а я даже не заговорил с тобой. Странно. — Удгерф грустно улыбнулся.

— У тебя друзья. Тебе с ними весело.

— Нет, ты лжешь! — Он вскочил, заходил по комнате. — Они мне не друзья. Собутыльники! И мне с ними вовсе не весело, но я вынужден пить, чтоб убить время. Понимаешь?

— Нет.

— Ты должна понять, дорогая. Милая. Если ты не поймешь, то кто тогда? — Удгерф упал к её ногам. — Понимаешь, у каждого есть любимое дело. Если бы ты знала, как счастлив я был, когда встречал людей под Хал-мо-Готреном, когда руководил боем. Понимаешь? Ведь ты моя жена, моя половина. Так дай же мне вторую жизнь. — Паскаяк осекся, рывком встал.

Он слишком много выпил и оттого теперь разнылся и стал городить околесицу.

— Извини. Ты меня совсем не знаешь, да и я тебя тоже. Мы совершенно чужие. Прощай.

Удгерф стремительно вышел из комнаты.

 

Вскоре после прибытия отряда Чародея курлапских варваров встревожило появление ещё одного чужестранца. У него было широкое, загорелое лицо с узкими, словно прищуренными, глазами, а одежда просторная, неудобная для поездок по лесу.

Под взглядами возбужденных варваров, изучающих неведомое им животное — коня, кочевник добрался до временного обиталища Чародея.

Анисим Вольфрадович все утро просидел на полу, не обращая внимания на окружающих, не принимая еды. Однако за несколько минут до приезда кочевника, он встрепенулся, и солдаты поняли — что-то произойдет.

Вошедший почтительно поклонился:

— Посланник от Гостомысла, прозванного Ужасным, к тебе, Анисим Вольфрадович.

Чародей кивнул.

— Гостомысл, прозванный Ужасным, ждет тебя в Аль-Раде, городе степных кочевников, — доложил приехавший. — Коварный враг следует за нами. Хамрак, Маг Ночи, перенесся с воинством Тьмы на Северный континент.

Чародей нахмурился.

— В сии дни Хамрак пребывает в Королевстве Трех Мысов, — продолжал кочевник. — Ветер принес Гостомыслу, прозванному Ужасным, весть о том, что Маг Ночи обратил око свое на Север, и гонцы-гхалхалтары принесли на быстрых скакунах своих послания королю Ульригу. Хамрак просит помощи у паскаяков. Они склонны поддержать воинство Тьмы.

— Хорошо. Ступай.

Кочевник ещё раз поклонился:

— Гостомысл, прозванный Ужасным, шлет тебе, Анисим Вольфрадович, свое благословение.

Чародей вновь кивнул.

 

Удгерф вошел в королевский кабинет. Ульриг сидел за столом, бестолково вертя в руках писчее перо.

— Здравствуй, сын.

— Приветствую, ваше величество, — принц непринужденно развалился на стуле, насмешливо глядя на важничающего отца.

Почему, когда он принимает в кабинете, то становится таким надутым и спесивым? Впрочем, Удгерфа это даже забавляло.

— Что за пьяный дебош ты устроил вчера?

— Ничего. Ровным счетом ничего.

— Как это ничего? Стыд! Срам! — Ульриг приподнялся. — Ведь до чего докатился! Собственную жену… при гостях! Ты что, последние мозги пропил?

— Я не делал этого.

— Лжешь. Все только и говорят об этом.

— Кто?

— Не имеет значения!

— Имеет.

— Доблестные герои.

— Эти доблестные герои вчера валялись до смерти пьяные в моем доме, — принц засмеялся.

— Молчать! Не оскорбляй цвет нашего воинства!

— Что ж поделать, если весь «цвет нашего воинства» валялся вчера до смерти пьяный в моем доме?

— Не смей!

— Смею!

— Убью!

— Попробуй.

Ульриг вскочил, рванувшись к сыну, замер:

— Как-нибудь в следующий раз. Ты у меня доиграешься.

Удгерф сидел, нахмурившись — что могли наговорить отцу раздосадованные герои?

— Послушай, а Хинек тебе что-нибудь рассказывал?

— Ага, сознался! — король подался вперед.

— Так рассказывал?

— Нет.

— Верь ему, отец. Он — самый доблестный герой Вахспандии.

— Спелись!

— Спились, — усмехнулся Удгерф. — Ну, что же ты хотел мне сказать? Пожурить за вчерашнее?

— Ладно, — Ульриг сел. — Я, в общем-то, позвал тебя не за тем. Занимайся со своей женой чем угодно, а у меня для тебя есть важные вести.

Удгерф поднял брови.

— Сегодня приехал гонец из Королевства Трех Мысов.

— Что надо этим людишкам?

— Гонец — гхалхалтар.

— Что? — Принц удивился. — Люди настолько ослабли, что не могут надеяться на своих и оттого посылают гхалхалтаров?

— Не смейся, все очень серьезно. Хамрак Великий, воспользовавшись великой силой магии подвластной ему, пересек Внутреннее море и свалился людям как снег на голову, заняв Форт-Брейден — городок на Пентейском мысу. Однако врагов слишком много. Гхалхалтары просят о помощи.

— И что ты решил? — глаза наследника разгорелись.

— Моя честь велит мне послать помощь.

— И кто военачальник? — Удгерф пытливо уставился в широкое, ухмыляющееся лицо отца.

— Да вот думаю, кого бы назначить? Позвал тебя посоветоваться.

Вихрь воспоминаний захватил принца: Хал-мо-Готренская битва, стройные ряды рослых паскаяков, антимагюрские батареи вдали и холодное северное солнце…

— Об одном прошу — поставь меня!

Ульриг покачал головой:

— Тут ещё подумать надо. Как бы не прогадать.

— Что? Ты сомневаешься во мне?

— Молод еще.

— Под Хал-мо-Готреном был моложе.

Король засмеялся: нашел слабинку сына, раззадорил. Ведь он заранее знал, что назначит полководцем именно его.

— Поди, уже всю сноровку потерял.

— Клянусь, хоть кого одолею.

— И Урдагана?

Принц нахмурился:

— Ты меня с бессмертным не равняй!

— Слабо завалить, да?

— И что с того? Полководец не только головы сшибать должен, но и своей соображать.

— Ладно, так и быть, — король махнул рукой, — поставлю тебя.

— Спасибо, отец. Спасибо! Это — лучший подарок, какой ты мог мне сделать!

 

Глава вторая

 

Посол Элвюр заперся в кабинете, обдумывая свои дальнейшие действия. Он уже шесть лет жил в Вахспандии, и все это время тянулась полная мелких инцидентов, но страшно однообразная жизнь. Иногда Элвюр даже чувствовал себя находящимся в почетной ссылке.

И вот Хамрак напал на Королевство Трех Мысов, отправил к Ульригу гонца с просьбой о помощи. Жернова войны завертелись, и теперь пусть паскаяки считают Элвюра слизняком, но он знает обо всех их планах, и он покажет им, как ничтожна грубая сила перед умом и хитростью.

Антимагюрец задумчиво смотрел на перо, потом, вдруг сбросив с себя оцепенение, начал быстро-быстро писать. Главное, чтобы это письмо дошло до графа Роксуфа, а уж он примет должные меры…

 

Чародей стоял посреди площади в центре Курлапа. Вокруг выстроились его солдаты, которым посчастливилось остановиться в деревне, а не за её оградой. Вождь с рассеченным лицом был тут же, и толпились за ним его воины-варвары.

— Анисим Вольфрадович, коли пришел ты к нам за помощью против Мага Ночи, Хамрака, то, видя силу воителей твоих и внемля преданиям, передаваемым у нас из поколения в поколение о гхалхалтарах, как о врагах рода человеческого и всего живого, даем мы добро на деяние твое.

Чародей, медленно поднял голову:

— Спасибо, Повелитель Лесов. С твоей помощью мы одолеем войско Тьмы.

Вождь махнул рукой:

— Немного могу я дать тебе, Анисим Вольфрадович. Враг повсюду: он прячется в лесу, подстерегает на узких болотных тропках… Покровитель Лесов должен защищать свой народ. Но несколько добрых воинов, воля которых сразиться с воинством Тьмы настолько сильна, что они готовы покинуть родной очаг, пойдут за тобой.

Шесть угрюмых варваров выступили из толпы. Чародей обвел их тяжелым взором, не упустив ни малейшей детали: у того сильные мускулистые руки, у другого на раскрытой груди белая полоса давнего шрама, след крупного хищника, у третьего левый глаз прищурен — должно быть, стрелок.

Чародей знал, что должен отправиться в путь именно сегодня, и он перевел взгляд с варваров на голубое небо, тихо плывущие по нему пушистые облака, солнце. Погода хорошая.

Пора! Великан качнулся, как огромный камень, брошенный с вершины, сорвался с места, устремился к воротам, и, увлекаемые его силой, поспешили за ним солдаты.

— Вперед! На битву с воинством Тьмы! — Отряд за воротами встретил предводителя радостными криками.

Они рвались в бой, и глаза скелетов горели решимостью…

 

Удгерф стоял посреди зала. Вокруг толпились паскаяки — герои в блестящих кирасах, укутанные в широкие до пят плащи. Ульриг был тут же. Покачивая своей большой головой, он улыбался, глядя на сына.

— Удгерф, наследник вахспандский, надежда королевства, идешь ты на святое дело — послан помочь Хамраку Великому разбить ничтожных людей. Не посрами же оружия своего и вверенных тебе воинов. Да пребудет с тобой могущественный бог Ортаког и дух Крейтера, основателя державы! — Отец крепко обнял сына, отстранился, с удовольствием глядя в мужественное сияющее лицо молодого полководца. — Прощай, сынок.

Ульриг отошел, и герои с жадностью набросились на принца:

— Прощай, доблестный наследник.

— Пусть удача летит на лезвии твоей секиры.

— Храни тебя могущественный Ортаког.

Из толпы протиснулся огромный паскаяк — Широкоплечий. Простая рубаха, заляпанная на груди кровью от раны, полученной им неделю назад в гостях у принца, просторные, обвисшие штаны, небрежно перехваченные внизу почерневшими веревками, дерзко выделялись из нарядных одежд героев. Однако он не замечал этого, небрежно откинул со лба волосы, и они неопрятным, торчащим во все стороны гребнем сложились на голове, так были грязны.

— Здравствуй, — он грубо, неловко потрепал принца по плечу. — Не прошу прощения, ибо просит только нищий, но скажу, что не хотел оскорбить тебя тогда.

— Ничего, — Удгерф улыбнулся. — Извини за то, что Хинек продырявил тебя мечом.

— Извиняю.

— Прощай.

— Прощаю.

Широкоплечий отвернулся и, расталкивая героев, скрылся в толпе.

Принц вышел из дворца. Снаружи его ждали воины — лишь малая часть — те, которым посчастливилось проникнуть во двор. Огромный сомми горой высился над головами радостных солдат, жестко упираясь толстыми, когтистыми лапами в землю, потряхивая огромной, остромордой головой, обводя собравшихся мутноватыми глазками, грызя золоченые удила, вдетые в широкую зубастую пасть. На таких ездят рослые паскаяки, наводя ужас на слабосильных людей. Антимагюрцы называют их драконьей кавалерией и правильно — сомми очень похожи на драконов, обладая свирепым нравом.

Удгерф поставил ногу в тугое стремя, оттолкнулся от земли и ловким движением перелетел через горб зверя, оказавшись в роскошном седле.

Рать заревела, воздев оружие к небу.

Принц встряхнул поводьями, и сомми, недовольно мотнув головой, медленно, тяжело двинулся к воротам. Солдаты поспешно сторонились. Наследник выехал со двора. На улице раздались крики — основная часть воинства встречала своего полководца. Глаза паскаяков горели решимостью…

 

Лес кончился — впереди простиралась равнина. Волнами высокой травы, средь которой пестрели яркие гроздья поздних полевых цветов, она стремилась к горизонту. Яркое, ослепительное солнце стояло высоко, и плавно парил под его обжигающими лучами орел.

Чародей лениво поднял голову, взирая на полет гордой птицы. Лучи светила ударили ему в лицо, четко обозначив на лбу оскалившуюся тень слипшихся волос. Солнце било прямо в глаза, но он не отвернулся, лишь болезненно, превратившись в две черные точки, сжались зрачки.

Шедший рядом скелет взглянул на него, хотел что-то сказать, но, испугавшись, промолчал. Чародей шагал, задрав голову, неотрывно уставившись на далекого орла. Они были похожи: оба большие, умиротворенные, и от обоих исходила спокойная грозная сила.

Чародей знал все наперед: через три дня он будет в Аль-Раде, городе кочевников. Там он встретится с Гостомыслом Ужасным, и они, объединившись, нанесут удар по врагу…

— Вперед! — солдаты, шедшие в авангарде, влекли за собой испуганного человека в дорожной запыленной одежде с сумкой через плечо.

На ходу предусмотрительные варвары расстегнули её, перевернули, вытряхнув большой серый конверт.

— Чародей, поймали гонца. Увидел нас на равнине, хотел уйти, но не успел. Магией подхватили!

Анисим Вольфрадович очнулся:

— Магией?

Он уставился на сгорбившегося человека. Лицо у пойманного было интеллигентное, хорошо выбритое.

— Откуда ты?

Пленный не отвечал.

— Чей будешь? — Чародей заговорил не на варварском, но на слатийском с присущей одним северянам густотой звуков, басовитостью.

Схваченный лишь глупо заморгал.

Чародей взял конверт, повертел в руках, задумался, потом резким движением разорвал, достал свернутое вчетверо письмо. Почерк был мелкий и нервный — непонятный. Внизу стояла красивая печать, подпись. Ни Анисим Вольфрадович, ни варвары, ни скелеты не знали антимагюрского, но разум не давал чародею уничтожить послание, не узнав, что в нем написано. Он сунул письмо за пояс и, взяв у стоявшего рядом варвара топор, протянул его ничего не понимавшему гонцу. Человек растерялся, вцепился в оружие, шаря по лицам окруживших его, вдруг, метнувшись в сторону, бросился в поле. Не пробежав трех шагов, он вскинулся, упал в траву. Стрелок из Курлапа, глупо щурясь, оглядывал ещё дрожащую тетиву.

Анисим Вольфрадович опустил голову: хотел принять в отряд, а получилось несуразно. Впрочем, надо было идти, и он спокойно двинулся дальше. Отряд поспешил за предводителем. Коня убитого взял кто-то из скелетов — огромного Чародея он бы не вынес.

А гонец остался лежать в траве. Письмо Элвюра не дошло до адресата — граф Роксуф ничего не узнал. Грубая сила победила ум…

 

Плодородные земли Хафродуга остались позади. Впереди на много далей тянулась степь — поросшая неухоженной травой равнина, навевавшая грустные мысли. Через день пути попадались мелкие поселения из трех-четырех домов. Сначала это были паскаячьи деревни, потом юрты кочевников. Их обитатели держались дико, от страха не подпуская к себе воинов. Малочисленные конные разъезды кочевников рассыпались по равнине, кидаясь из стороны в сторону, но ни на секунду не теряя пришельцев из поля зрения.

Удгерф, хмурясь, смотрел на опасных всадников. Настанет ночь, придется разбить лагерь и, хоть паскаяки видят в темноте, что если те нападут тихо? Впрочем, кочевники слишком боятся вахспандийцев: восьмитысячная армия уничтожит весь их край.

Паскаяки шли дальше.

Заканчивался пятый день пути, и красное солнце померкло в сиреневых сумерках, утонув в высокой траве. Равнина почернела, хотя принц различал бесшумные отряды диких всадников, скользящие в темноте.

— Стой! Отдыхать! — Удгерф махнул рукой.

Войско замерло.

Послышался шум — солдаты скидывали тяжелое вооружение, подкладывали под головы седла, готовились ко сну. Сомми нагромождениями черных скал повалились по краям лагеря. Охранники, расположившиеся рядом, присматривали за ними.

Стояла хорошая погода, и принц, подложив руки под голову, смотрел в спокойное ночное небо, любовался чистым сиянием звезд. Он наконец получил важное поручение, и вспоминал о своей прежней жизни со странной жалостью. Сколько времени было потрачено впустую. После того, как он разбил антимагюрцев под Хал-мо-Готреном, только ел, пил, спал и шатался по кабакам. Разве это достойно наследника? Нет. Но сейчас начиналась новая жизнь, открывшаяся перед ним, как бесконечное, чистое ночное небо…

Удгерф вспомнил жену. Сейчас она, должно быть, сидит во дворце, смотрит в темное окно и ждет его. Принц улыбнулся, почесал бороду: он говорил с ней только два раза, да и то, когда был пьян и перед отъездом, когда прощался. А она хотела поехать с ним, но разве можно паскаячке заниматься военным делом? Они созданы лишь для того, чтоб сидеть дома и ждать своих доблестных мужей.

Легкий ветерок убаюкивал Удгерфа. Он закрыл глаза, и воображение нарисовало ему Дельферу, склонившуюся над вышиванием, и темный провал окна, и одиноко горящую свечу…

 

Стоял месяц осер. Солнце зависло высоко над равниной и лило расплавленное золото лучей на землю. Было тепло, но в воздухе чувствовалась осенняя прохлада.

Город Аль-Рад расположился на высоком кургане близ озера, дарующего его жителям жизнь. Башни белыми отражениями потонули в воде. По берегам рассыпались серые палатки, сделанные из звериных шкур и воловьей кожи, сухо хлопающей на ветру. Их было очень много, и они тянулись вдоль всего озера к кургану, где вливались в город, обнесенный частоколом и валом с его низенькими постройками, лепящимися друг к другу.

На улицах Аль-Рада было людно: солдаты Гостомысла Ужасного, загорелые кочевники-люди, выбеленные под солнцем кочевники-скелеты, крикливые торговцы, предлагающие воинам дешевые стеклянные ожерелья, проволочные кольца для жен. Покупателей было много, однако товар шел плохо — солдаты ничего не покупали: надеялись разжиться во время предстоящего похода.

 

Большой в лесу, но крохотный на равнине, отряд Чародея затерялся среди бесчисленных палаток перед городом.

Анисим Вольфрадович шел бодро, словно не было позади двухнедельного перехода. Он скользил взглядом по людям, варящим похлебку, скелетам, разговаривающим друг с другом. Чародей ухмыльнулся: скелетов он действительно любил. Эти умные однополые существа совсем не питаются, но живут исключительно благодаря магии, заключенной в них, а следовательно, своим знаниям и интеллекту. Сила скелетов — их разум и воля. Вот идеальная нация, не чета грязным людишкам, чьи интересы не идут дальше постной, отвратительной похлебки.

Избавившись от своего отряда, оставшегося в лагере, Чародей проследовал в город, где его ждал Гостомысл Ужасный.

 

Взошло солнце, и начался тяжелый, изнуряющий день.

Войско медленно тащилось по равнине, и так же неотступно следовали за ним назойливые кочевники. Как только жители степей удостоверивались, что паскаяки отошли от их владений достаточно далеко, они поворачивали назад, но тут же появлялись новые всадники из окрестных поселений.

Удгерф, как большой кот, смотрел на солнце и жмурился. Несмотря на все тяготы пути ему было хорошо: он занимался любимым делом.

— Ваше высочество! — оклик сзади настиг его.

Принц обернулся, навстречу ему бежал растрепанный паскаяк. — Нападение на обоз!

Удгерф натянул поводья, и могучая спина сомми плавно качнулась под ним, замерев.

— Кто?

— Кочевники!

Принц привстал в стременах:

— Отрядите задних, болваны! Раздавите людишек!

Удгерф ударил медлительного сомми железной палицей. Взревев, зверь понес его к отставшему от войска обозу.

 

Алчные кочевники, сгрудившись у телег, рубились с малочисленными паскаяками.

— Сзади! У них помощь! — один человек приподнялся, упершись ногами в бока коня.

Воодушевленные обозники кидались на нападающих, выбрасывая их из седел. С треском завалилась на бок телега, и высыпавшиеся оттуда корзины раскатились по дороге. Конь под одним из кочевников оступился и рухнул в пыль, но человек тут же вскочил, ринулся к телеге, шаря под покрывалом в поисках желанной добычи.

— Эй! — варвар, схватив за волосы паскаячку, вытянул её из повозки.

Она была на две головы выше человека, но опытный воин знал, как с нею совладать. Будет прекрасная рабыня!

— Отходим! — кочевники, подстегивая коней, пританцовывающих под ними, попятились назад.

Варвар с паскаячкой, одной рукой пригнув её к земле, другой неистово махая мечом, не подпускал к себе обозников.

Удгерф наскочил на строй нападавших, опрокинув нескольких всадников. Истошно заржали лошади под ногами сомми. Принц без боевых доспехов, прикрываясь одним щитом, обрушивал на оторопевших людей могучие удары.

Кочевники стремительно отступали.

Удгерф налетел прямо на варвара с пленницей.

— Стой! Или убью ее! — отрезанный от своих кочевник приставил меч к животу пленницы.

Принц не понял его слов, и, повинуясь опыту воина, стремительно выпрыгнул из седла, обрушился на человека. Они свалились, втроем покатились по земле под колеса телег. Верткий меч кочевника, обагренный кровью, упал на землю. Удар оглушил человека, но он ещё сопротивлялся, извиваясь под навалившимся на него паскаяком. Оскалившись, Удгерф сжал его горло. Восторг переполнял принца, рвался наружу. Вдруг, он увидел её, бездыханно лежащую пленницу. И крик восторга перешел в вопль отчаяния:

— Дельфера!

Человек хрипел, пытаясь высвободиться из паскаячьей хватки, но принц уже не обращал на него внимания. Он неотрывно смотрел на Дельферу, не веря своим глазам: «Неужели это она? Как это могло произойти?!»

Удгерф выпустил полумертвого кочевника — подбежавшие солдаты добили его — поднялся, подошел к Дельфере. Не веря своим глазам смотрел в её застывшее лицо с полузакрытыми глазами. Склонившись, он осторожно взял её на руки, понес к телеге, куда складывали раненых.

— Дорогу! Дорогу! — не глядя на окружающих, он пробивался к лекарю, и все почтительно расступались перед наследником.

 

Рядом с большим, аляповато роскошным дворцом эмира Аль-Рада тоже разбили палатки. Одни воины спали, другие бесцельно слонялись вокруг, третьи небольшими группками разбрелись по лагерю, разговаривая.

Анисим Вольфрадович упрямо пробирался к воротам дворца эмира, украшенным яркой росписью. Но живопись не привлекала Чародея, и он, опрокидывая попадавшихся на пути людей, прошел внутрь, не удостоив работу художника взглядом.

Внутри дворца было прохладно, и солнечные лучи, падающие из окон наверху, вырывали из полумрака пышные пятна фресок. Чародей остановился, упершись ногами в каменный пол, уставился на выскользнувшего из-за двери скелета.

— Господин примет вас.

Анисим Вольфрадович кивнул.

 

Комната была небольшой. Заставленная шкафами, забитыми книгами, которые Гостомысл всегда возил с собой, она поражала просвещенных, когда те осознавали всю бесценность каждой отдельной рукописи.

Гостомысл Ужасный сидел за большим письменным столом, который так же, как и книги, возил с собой. Сто лет назад он был простым разбойником и пугал купцов на узких лесных тропках. Потом, вознесенный судьбой, стал бессмертным, поднял северных князей и, свергнув слатийского царя, сам занял его место. Бывший от рождения чрезвычайно аккуратным, тогда Гостомысл приобрел привычку не расставаться с некоторыми вещами даже в путешествиях. Правил он жестко, но все же лишился трона, и теперь, когда двадцать лет метался по свету с шайкой головорезов, бывший царь так и не расставался со своим письменным столом, книгами, чернильницей… Все это напоминало ему о его блистательном прошлом, и в свободное время Гостомысл Ужасный с радостью погружался в приятную ностальгию. Он уже не злился на прогнавших его слатийцев: он нашел более достойного противника.

На столе перед Гостомыслом были аккуратно разложены желтые, полуистлевшие листы старинной рукописи. В ней он методично разыскивал упоминания о Хамраке Великом, ведь, чтобы драться, нужно изучить своего противника. Он знал уже достаточно много, но, следуя своему всегдашнему правилу доводить дело до конца, прилежно склонился над летописью, осторожно разглаживая страницы сухонькой рукой, одетой в черную жесткую перчатку. На указательном пальце кровавым рубином переливался перстень — единственное украшение в аскетическом, темном наряде бывшего монарха. Гостомысл был весь замотан в черное, даже лицо скрывал капюшон с прорезями для глаз, отчего он походил на палача.

За циновкой, завешивающий вход, раздались тяжелые шаги. Гостомысл поднял глаза — огромным бурым с рыжеватым загривком медведем, протиснулся в кабинет обросший и грязный Чародей. Заметив сидящего, он замер, уставившись в прорези черного капюшона, туда, где были глаза бессмертного.

— Приветствую. Я ждал тебя, как пылкий юноша, сгорающий от нетерпения, ждет возлюбленную в тенистой сени сада, — голос Ужасного сиплый, надтреснутый звучал мягко, и слышно было, что он улыбается.

— Я спешил.

— Оправдан сей поступок твой.

Гостомысл, заметив, что прибывший все ещё стоит, указал ему на свободное кресло, так же привезенное из далекой Слатии, где теперь воцарилась чужеродная династия из Королевства Трех Мысов. Чародей сел, и жалобно застонали ножки.

— Поступил ты верно. Честь и хвала тебе, ибо выступить должны мы немедля. Хамрак, словно бурлящий горный поток, долгое время сдерживаемый каменным завалом, вырвался на свободу и устремился на Пентейский мыс. Имею право предполагать, что несчастные люди не смогут оказать ему должного сопротивления. Более того, мне стало окончательно и бесповоротно известно, что сильнейшая вахспандийская армия направила стопы свои в Королевство Трех Мысов, дабы довершить разгром людских сил.

Анисим Вольфрадович молчал.

— Наш долг, как магов, противостоящих дьявольской силе некроманта Хамрака Великого, не допустить воинство короля Ульрига до конечной цели.

— Выйти навстречу и дать паскаякам бой?

— Нет. Среди возможных вариантов дальнейшего развития событий я предположил и подобный, однако наиболее разумно нанести удар там, где недруг имеет неосторожность нас не ожидать.

— Хафродуг?

— Верно. Опять мысль твоя, быстрая как лань, острая как стрела, достигла самой цели. — Гостомысл тихо засмеялся. — Осадив столицу Вахспандии, мы отвратим грозу от Королевства Трех Мысов, и, кроме того, сами поведем наступление, приняв карающий меч в свои руки.

Чародей согласно качал головой, и его длинные, неопрятные волосы мели пол, когда он кивал.

— Непредусмотрительные сыны степей уже вступали с вахспандийцами в ближний бой, однако, как брехливые собаки, полаяв, пограбив обоз, отступили, завидя главные силы. Неразумно! — Гостомысл тяжело облокотился на стол. — Паскаяки прекрасные воины, а потому нельзя допускать их до рукопашной схватки. И имей ввиду, в Вахспандии проживает могучий Урдаган Хафродугский. Он так же бессмертен и исполнен патриотизмом и любовью к своему народу.

— Я знаю.

— Однако не ведаешь ты полной силы его. Умертвить его невозможно, но лишь одолеть. Коли удар его придется на твое крыло, выйди ему навстречу и встреть один на один, иначе положит он все войско твое.

— Хорошо. У меня есть посох.

Гостомысл, сгорбившись, приглушенно засмеялся:

— Не возьмет его посох. Только живой силой и мудростью можешь победить. Тяжко тебе придется, однако быть королю Ульригу под Хафродугом битым и во власть пришельцев сданным.

Чародей нахмурился. Гостомысл Ужасный обладал странным даром. Был он могущественным магом, ученым, бессмертным, но мог ещё и предвидеть будущее. Он никогда не говорил об этом прямо, но все предсказанное им сбывалось, и Анисим Вольфрадович понял, что его предупреждали. Падет Хафродуг, падет Ульриг, но перед тем сражаться ему с жестоким Урдаганом один на один…

 

Удгерф, находившийся во главе колонны, хотел увидеть жену. Он не доверял армейскому лекарю, и хотел сам убедиться в неопасности её раны. Принц натянул поводья, и, безучастный ко всему сомми покорно отошел в сторону, замерев у края дороги, оглядывая проходящих пехотинцев в серых походных куртках, проезжающие повозки. Вот и она. Удгерф узнал телегу, крытую разноцветной материей — лучшую в обозе. Он проворно спрыгнул с покатой спины сомми, очутившись у повозки, влез внутрь.

Дельфера потеряла много крови, и, ослабленная, лежала, постанывая, когда колеса подскакивали на ухабе или соскальзывали в выбоину.

Удгерф осторожно наклонился над женой, осматривая повязку в том месте, где была рана, тихонько прикоснулся. Почувствовав его, она медленно открыла глаза:

— Ты?

Удгерф улыбнулся: очевидно, рана действительно неопасна — Дельфера выздоровеет. Иначе как бы он смотрел в глаза солдат, как бы оправдывался перед отцом? Почему не исполнил своего долга? Отчего не уберег жену? Это позор на всю жизнь! Но нет, его воинская честь сохранена. А ведь ещё чуть-чуть… Но как она оказалась здесь, в обозе, в то время как он повелел ей сидеть дома? Разве это не обязанность каждой жены — сидеть дома и ждать?

— Послушай, — Удгерф начал тихо, постепенно повышая голос, — почему ты здесь? Зачем пряталась в телеге?

— Извини, — она слабо улыбнулась. — Я думала, так будет лучше…

— Лучше? — Наследник удивленно вскинул брови. — Кто ты такая? Разве ты можешь думать?

— Прости…

— Почему ты ослушалась меня? — Удгерф наклонился, с любопытством заглянув в её большие испуганные глаза. — Что же это было бы, если бы ничтожный кочевник убил тебя? Ты понимаешь, как это опасно для моей чести?

— Прости, я волновалась за тебя. Я... я просто хотела помочь тебе…

— Что? Помочь? — принц выпрямился, не поняв значения её слов. — Помочь? Ты? Мне? Ты сошла с ума. Кто ты, и кто я? Я — воин. Мне не нужна ничья помощь, а особенно твоя. Ха! Если бы солдаты узнали, что моя жена отправилась в поход защищать меня! Ха-Ха! — Он захохотал так, что задрожала повозка, потом вдруг резко оборвал смех. — Дура! Что ты вбила себе в башку? Защитница! Ты запятнала мою воинскую честь. Ты мешаешь мне. Поняла?

Дельфера застонала, уткнувшись в подушку.

— Надо ж такое? Ха-ха. Хорошо бы тебя как следует высечь, да вот рана…

Она быстро повернулась, приподнявшись — в глазах у неё стояли слезы:

— Высеки меня, но, умоляю, не говори так…

Удгерф вдруг сбился, потерял мысль, растерявшись, не соображая, со злости ударил её ногой. Дельфера вскрикнула, опрокинувшись на подушку. Он замер, чувствуя, как быстро исчезает его гнев, испугавшись, бросился к ней.

 

Армия Гостомысла Ужасного вышла из Аль-Рада на следующий день после того, как прибыл отряд Чародея. Незаметный, влившийся в основное войско, он явился каплей, переполнившей чашу, и, она, опрокинувшись, выплеснулась широкими потоками походных колонн, грозящими затопить всю Вахспандию. Ручьями стекались в них отряды союзных кочевников, подговоренных эмиром Аль-Рада.

Через две недели они должны были осадить первые паскаячьи замки, через три достичь столицы…

 

Поднимающееся из-за туманного горизонта солнце ещё не успело разогнать тонкую пелену, покрывавшую сонную равнину, как грубый рев труб разорвал тишину, взметнувшись в нежно-голубое небо. Загрохотали барабаны, и тогда защитники замка увидели бесчисленное множество воинов, рассыпавшихся вокруг крепостных стен.

Гостомысл Ужасный в изящных доспехах, пригнанных по его щуплой фигуре, в шлеме, вышел из шатра, вглядываясь в оживившихся на стенах паскаяков. В замке их было едва ли больше тридцати, и надо было расправиться с ними как можно скорее, освобождая дорогу на Хафродуг.

Вместе с парами тумана, тающими в нагревающемся воздухе, взлетели в небо огненные шары. Сверкая, они упали на стены, и камень, зашипев, раскололся. Ожив, змеино извиваясь, поползла под ногами паскаяков земля, загоняя их в башни. Дрогнув, крыши строений вздыбились, осыпавшись вниз грудой черепицы. И тогда защитники поняли — крепости не выстоять, через минуту все будет кончено без штурма…

Однако один герой, перепрыгивая через каменные завалы, перелетая через бурлящую землю, раскидывая попадавшихся на пути людей, вырвался из замка, объятого кольцом смерти. Он спешил передать весть о нападении, и животные инстинкты, спящие в каждом паскаяке, пробудились в нем и заставляли бежать без остановки несколько часов кряду, пока он не добрался до ближайшей деревни.

 

Вахспандийцы не встревожились, когда узнали о приближении армии Гостомысла Ужасного. Они даже не начали укрепляться, когда в город стали стекаться крестьяне, рассказывая о несметных полчищах варваров. Лишь в храмах обагрились жертвенные алтари. Паскаяки надеялись на свою силу, на бога Ортакога. Что могут сделать эти ничтожные людишки?

Впрочем, в посольстве Антимагюра подобного мнения не разделяли, быть может, потому что сами были людьми. Бледный, задерганный, Элвюр метался по комнатам, кричал на слуг, хватался за бумаги и вдруг отбрасывал их.

Антимагюр был против гхалгхалтаров, а следовательно и против их союзников — паскаяков. По всем правилам дипломатии посол должен был вручить королю Ульригу ноту, требуя вернуть армию Удгерфа. Однако поручений от графа Роксуфа не поступало, и Элвюр бездействовал, покуда не стало доподлинно известно, что войско Гостомысла Ужасного в дне пути от Хафродуга. Толпы беженцев заполонили город, перегородив улицы бесчисленными телегами, груженными спасенными пожитками.

Бежать было поздно. Оставалось ждать союзника Гостомысла, который твердой поступью надвигался на город, не оставляя камня на камне от замков и деревень, попадавшихся на пути. Это-то и пугало Элвюра, и он, забаррикадировавшись в посольстве, ожидал самого страшного.

Но оно не произошло. Гостомысл подошел, обосновавшись в южных пригородах города и стал ждать.

 

Ульриг только что кончил говорить, и, довольный произведенным впечатлением, подошел к столу, вперившись взглядом в мнущегося в дверях паскаяка.

— А теперь ступай. Да скачи, не жалея коня. От тебя зависит судьба Вахспандии! Я надеюсь на тебя.

Посланник твердыми шагами вышел.

Ульриг обернулся к ранее незаметному, недвижно сидящему паскаяку. То был Широкоплечий, все в той же рубахе, окровавленной от полученной им в гостях у Удгерфа раны. Он молча наблюдал за действиями короля, пока тот вдохновлял гонца пламенной речью. Широкоплечий не говорил ничего и теперь, когда они остались одни, не понятно было его присутствие в королевском кабинете. Ульриг так же не начинал разговора. Утомленный произнесенной им речью, он опустился в кресло.

Жил — не тужил, и вот на тебе: враг под стенами! Ульриг не боялся потерять власть. Нет, он уповал на силу своих воинов, и, если надо, сам повел бы их в бой. Просто король слишком привык к размеренной жизни с шумными, но не отличающимися друг от друга пирами, поединками-играми, увеселительными поездками. Сейчас же все пошло кувырком, и он потерял опору. Управлять государством стало вдруг крайне сложно. Теперь все зависело от него, и он должен был принимать решения, определяющие будущее державы.

 

Удгерф вновь ехал во главе колонны. После последней встречи с женой принц больше не видел её. Она уже поправилась, и могла ходить, однако он запретил ей показываться из повозки. Не отдавая себе отчета, Удгерф боялся её появления среди войска. По заведенным из поколения в поколение законам воин должен на время похода забыть все, оставленное дома, дабы эти мысли не отвлекали его от главной цели — победы над врагом. Поэтому паскаяки никогда не брали жен с собой.

А Дельфера очутилась в самом войске. Нарушение законов предков! Позор! Наследник страшился слухов, разговоров — всего, что грозило его авторитету, и оттого прятал жену в повозке, хотя об этом знала уже вся армия.

Однако солдаты слишком любили своего полководца: он принес им блестящую победу под Хал-мо-Готреном — и были уверены — так будет и на этот раз. И войско, сделавшись сплоченнее после нападения на обоз, ползло по равнине.

 

Так прошло несколько дней. Медленно, поскрипывая катились телеги; шли, лениво переставляя ноги, солдаты; сонные сомми тащили своих безжизненных седоков. Голая равнина наводила тоску, и все, истомившись, думали о встрече с людьми и о бое, как о благе. Вот тогда они разомнутся! С упертым упрямством паскаяки продвигались вперед к этому маячащему впереди счастью.

Удгерф полагал, что они достигнут северной границы Королевства Трех Мысов, где степи переходят в Жоговенские горы, через два месяца. В голове он уже набросал план будущего сражения. Все вырисовывалось очень точно: огромная равнина, разбросанные кое-где деревни — одну из них он сделает своим штабом. Удгерф живо представил, как двинется в атаку его пехота и кавалерия, как люди направят на них дракунов, как его лучники вскинут луки, расчертят небо линиями стрел… как откатятся к Форт-Брейдену жалкие корпуса отчаявшегося Иоанна, и как он, наследник Вахспандии, встретится там с Хамраком Великим, и обнимет его по-паскаячьи…

— Ваше высочество! — окрик сзади настиг его.

Принц обернулся — к нему бежал растрепанный паскаяк.

— Гонец из Вахспандии!

— Что? — Удгерф схватил поводья, и сомми под ним покорно замер.

Из плотно шагающей колонны показался паскаяк на взмыленном скакуне. Прорыв сквозь варварские позиции обошелся ему дорого, и он был в пути уже неделю. Припадая к шее животного, посланник приблизился к принцу.

— Ваше высочество, на Вахспандию напали! Хафродуг осажден… Полчища варваров окружили его со всех сторон… Король просит помощи. Вернуться… — последние слова он прохрипел, сползая с седла.

Стоявшие рядом солдаты подхватили его — вся рубаха посланника впереди была окровавлена.

Удгерф замахнулся палицей, обрушил удар на сомми, так, что слоноподобный ящер взревел, кинулся в поле. Принц все бил и бил его, и зверь в бешенстве метался по равнине.

Все планы рушились. Возвращаться! А победоносное шествие к Форт-Брейдену? Черт! Угораздило же Ульрига! Хафродуг осажден, и опять ему, принцу, придется принимать на себя основной удар, спасать отца. Непутевый кретин! Послал войска, а теперь требует их возвращения.

Удгерф несколько успокоился, опустил палицу. Надо было бесславно поворачивать назад, и теперь он освободит Хафродуг хотя бы для того, чтобы как следует поговорить с отцом.

 

Паскаяки двинулись восвояси, озлобленные, раздосадованные и напуганные. Что станет с их семьями, если свирепые варвары лесов и степные кочевники ворвутся в город? Но законы воинской чести запрещали говорить об этом, и все шли молча.

А через две недели в Форт-Брейден прискачет гонец, и после ночного совета Хамрак велит отступать…

 

Глава третья

 

Гостомысл Ужасный ожидал Удгерфа. Ссутулившись, бывший царь Слатии сидел перед хрустальным шаром, расположенным на подставке в форме лап дракона. В этом магическом кристалле колдун отмечал приближение войска принца и нередко заглядывал внутрь осажденной столицы, изучая её наводненные беженцами улочки.

Все шло хорошо, но странное чувство тяготило бессмертного. Он знал, что Хафродуг не выстоит и Ульриг вынужден будет капитулировать, но дальнейшее оставалось неизвестным даже ему. Гостомысл лишь смутно сознавал, что потом должно совершиться нечто ужасное, непредвиденное. И это непредсказуемое зло исходило от принца Удгерфа, наследника Вахспандии. Бессмертный не мог сказать, почему именно в молодом полководце он видел своего главного врага, но чувствовал это интуитивно, а потому не тратился на попытки взять Хафродуг штурмом, потому сидел в бездействии, наблюдая за принцем через магический кристалл.

Наследник шел…

 

Блуждающее холодное солнце тщетно прорывалось из-за свинцовых облаков, затянувших небо. Короткое северное лето кончилось.

По обеим сторонам дороги чернели пятна выгоревших полей, остовы домов. Злой ветер, забавляясь, хлопал повисшей на одной петле дверью, и одинокий звук разносился далеко по равнине. Тоской веяло от разрушенных, покинутых жителями деревень.

С утра пошел снег, сначала похожий на дождь, превратившийся к полудню в сплошную белую завесу. Крупные хлопья с остервенением устремлялись вниз. К ночи снегопад отступил. Небо стало совсем темным, а земля спокойной, заживо погребенной, закутанной в саван. Все застыло без движения, и тем страшнее казались черные балки разрушенных домов, торчащие из-под снега.

Показались три фигуры. Всадники в темноте сливались со своими конями. Они приостановились, будто прислушиваясь. Лица их были тусклыми, без кожи, с глубокими провалами глазниц, откуда торчали горящие глаза — скелеты.

Все было тихо, но главный поднял руку.

Издали донесся едва слышный шум. Скелеты вздрогнули: то, что находилось ещё очень далеко, медленно приближалось к ним и через некоторое время будет здесь. Дозорные, резко развернувшись, понеслись в противоположную сторону от звука. Пришпоривая лошадей, они призрачными тенями заскользили по безмолвной равнине, подстегиваемые страхом перед ползущей к ним смертью.

Сзади в нескольких ледах, проваливаясь в снег, шли молчаливые, грозные паскаяки. Весь день снежная буря мешала им идти, и они начали движение лишь ночью…

 

Вечер перешел в ночь. Свет луны, затянутой покрывалом туч, не разгонял мрака, опустившегося на равнину, лишь белел молодой снег.

Сидя на сомми, Удгерф задумчиво наблюдал, как зверь лениво передвигает лапы, оставляя глубокие, наполненные лиловыми тенями следы.

Кто-то осторожно подъехал сзади. Лошадь под ним жалась, робко пританцовывала. Принц не обратил внимания на всадника.

— Извини, — голос раздался совсем рядом.

Удгерф не ожидал его услышать, и, очнувшись, удивленно повернул голову к говорящему.

Было темно, но Удгерф узнал его. Принц ничего не сказал и, понурившись, продолжал смотреть на медленно поднимающиеся лапы сомми.

— Извини меня, если я повредила тебе. Я хотела как лучше.

— Ладно, — принц махнул рукой.

Он уже не злился: кто знает, что было бы с женой, останься она в столице.

Дельфера вздохнула, и принц увидел, как изменилось её лицо.

— Я рада. Я думала, ты не простишь меня.

— Сейчас не до тебя, есть дела куда важнее.

— Завтра сражение?

— Да.

— Я могу?.. Прости, забыла.

— Сейчас ты уже ничего не можешь. Сейчас даже я ничего не могу, — принц улыбнулся. — Все решено. Моя армия следует заранее установленным порядком. На рассвете мы, не останавливаясь, так же, как идем сейчас, атакуем варваров. — Он вдруг замолчал, недоверчиво взглянув на жену.

— Продолжай, продолжай. Очень интересно.

Удгерф кивнул, сознавая, что она лжет, но, следуя эгоистичному желанию ещё раз поделиться своими планами, он заговорил:

— Я знаю — в центре у них осадные орудия. Придется пустить кавалерию, раздавить. На левом крыле конница, колдуны — самые сильные отряды. Там же находится сам Гостомысл. Кстати, ты знаешь Гостомысла?

— Припоминаю что-то, — неловко начала Дельфера, боясь, что он махнет рукой, отвернется, сделается чужим.

Однако Удгерф продолжил:

— Гостомысл Ужасный — колдун, лучший из людей, бессмертный. О нем слагают легенды, о его стремительном взлете, о его блестящем кровавом правлении и низвержении. — Принц замолчал. — Но это не все. Высланные мною дозорные, рассказывают о том, что у них есть ещё один бессмертный необычайной силы. Но я ничего не знаю о нем. Паскаяки, понимающие язык варваров, говорят, что его зовут Чародеем…

Они ехали вперед по засыпанной снегом дороге, и войско следовало за ними, навстречу неприятелю, затаившемуся в темноте. Он рассказывал ей о тонкостях военной науки: кого лучше пускать на быстрых кочевников и как с меньшими потерями разбить варваров. А она, затаив дыхание, слушала его непонятную речь, боясь, что он прервется, и что она больше не услышит его голоса, что завтра его убьют.

 

Было очень рано и темно.

Варвары копошились у огромных осадных машин, очищая их от снега, оборачивая на юг, в сторону, откуда ждали Удгерфа. Кони, храпя, с трудом двигали массивные катапульты, и в такт каждому их шагу скрипели натянувшиеся канаты. Люди, выбиваясь из сил, помогали животным:

— Поднажми! Давай, давай, скотина!

— Халас! — кочевник, стоявший в стороне, вскинул руку.

Катапульта застыла.

— Пойдет.

Было морозно — вода в ведрах замерзла — но Анисим Вольфрадович по-прежнему оставался в одной рубахе, без шапки, и ветер ворошил его длинные спутанные волосы. Чародею было не холодно — мысль о предстоящем сражении согревала его, и он неотрывно глядел на гряду заснеженных холмов, откуда должны были показаться паскаяки.

Постепенно светлело, но солнца не было видно за тучами, поглотившими небо.

— Хей! Хей! — ветер донес крики дозорных.

Они стремительно вылетели из-за пушистого гребня холма, понеслись к лагерю.

Ветер, мчавшийся со склонов вслед за ними, поднял облака снега. Чародей уставился на белую завесу беснующихся хлопьев. Что-то необъятное, темное проступило из-за нее, вылилось на склоны.

— Да здравствует Ортаког! Айя! — Паскаяки кинулись в наступление.

— Гай! Гай! — несколько кочевников, вскочив на лошадей, устремились навстречу бегущим, но вдруг, не доезжая нескольких десятков шагов, выстрелили, круто развернулись, понеслись вдоль линии наступающих, посылая стрелы в орущий строй.

Осадные машины подняли фонтаны снега; варвары метнули дротики, кто-то упал. Но это не могло остановить людей-львов. Облепленные снегом, в изорванной дротиками одежде, они налетели на неприятеля…

 

Принц Удгерф выхватил дорогую секиру, свадебный подарок, обернулся ко всадникам:

— Вперед! Не посрамись!

Сомми, услышавший грохот осадных машин, ожил и охотно, тронулся, разгоняясь с каждым шагом. Воющим, всепоглощающим потоком вахспандийская кавалерия покатилась с холмов, втаптывая в землю дозорных варваров.

Гостомысл показался из шатра. Он был в доспехах, с лицом закрытым забралом, хотя и не собирался сражаться. Смертные не любят его — боятся, и этот животный страх мешает им видеть в нем человека, а он устал от жалкого раболепства. В опасности и варвары, и кочевники, и даже скелеты бросят его, ведь для них он неживой. Он — бессмертный. Так зачем защищать тех, кому ты безразличен? И Гостомысл, сумрачный, замер у шатра, оглядывая столпившихся колдунов.

— Задержите кавалерию, дабы не мешала развертыванию фронта.

— Слушаемся! — маги вздрогнули, засуетились, спеша выполнить повеление.

Несколько всадников вскрикнули, на ходу вывалились из седел, перекувырнулись, покатились, обрастая снегом. Огненные вспышки врезались в строй паскаяков. Однако люди-львы неслись дальше, поглощая расстояние, отделявшее их от передовых частей варваров…

Люди отшатнулись, и сомми врезались в их податливую толпу, давя и круша все на своем пути. Крики! Грохот!

Размахивая секирой, Удгерф пробивался все дальше, и снег срывался с окровавленного лезвия, мягкими хлопьями летел ему в лицо. Принц смеялся, подгонял сомми, и тот тяжело переваливался под ним, топча варваров.

Не выдержав, люди рассыпались, рванулись к основному резервному корпусу, а опьяненные битвой паскаяки, хохоча, насели на бегущих, подрубая их, повергая на землю.

Гостомысл напряженно подался вперед:

— Хорошо. Хорошо. Да будет так!

Воздев длинную, худую даже в доспехах руку, он уставился в холодное небо. Солнца не было видно — тучи густо клубились над головами сражающихся. Вдруг их безмятежные громады дрогнули. Нестерпимый, яркий свет холодного, голубого пламени, раздвинул тучи, неистовым водопадом обрушился на паскаяков.

Гостомысл засмеялся, затрясся, распираемый пробудившимися в нем силами. Смех перешел в крик, и небо померкло. Водопад белого огня сделался красным, заскользил по земле, и снег зашипел, и пошел пар.

— Назад! Назад! — паскаяки в ужасе рассыпались по равнине, и варвары вместе со своими недавними врагами бежали от исполинского кровавого бича…

Вдруг врата Хафродуга разверзлись, высвобождая грозного всадника верхом на черном сомми. Столб огня дрогнул, распался на мириады искр, и осыпался на землю.

Гостомысл замер. Неужели он ошибся, и с Урдаганом придется драться ему?

Широкоплечий в окровавленной на груди рубахе, с откинутым назад гребнем волос, выехал из Хафродуга, обводя поле сражения тяжелым взором. Сжимая в руках огромный боевой молот, верхом на исполинском сомми паскаяк походил на утес, чудом очутившийся посреди ворот Хафродуга, прочно врывшийся в землю. Однако он качнулся, медленно разгоняясь, надвинулся на людей. Широкоплечий взмахнул молотом, обрушивая его на оказавшихся рядом. Варвары попятились, отступая. Стрелы, пущенные кочевниками, вонзились в грудь паскаяка, и одна даже попала в голову, но, он не переменил лица, и, вырванные невидимой рукой, стрелы осыпались на землю. Страшно выглядел Урдаган Хафродугский, окровавленный и равнодушный. Неспешно скользил он по полю, разгоняя целые отряды, и сотни смертных бежали от него одного.

Но Гостомысл Ужасный бездействовал. Вступить в бой с Урдаганом должен Анисим Вольфрадович, так должно случиться, ведь так предвидел бессмертный. Варвары падали один за другим. Бесстрастно Широкоплечий расправлялся с целым войском. Паскаяки ликовали.

Вдруг что-то большое, рыжее вылетело из толпы варваров, наскочило на Урдагана, вырвало его из седла. Камнем рухнул паскаяк в снег, и огнем взметнулись рыжие волосы Анисима Вольфрадовича.

— Чародей! Чародей!

— Урдаган! Урдаган!

Человек придавил паскаяка к земле, схватил за горло, но Широкоплечий вырвал руку. Тяжелый молот обрушился на голову Вольфрадовича, размозжив её, вскользь прошелся по плечу, вывернувшись из лапы Урдагана, упал. Обезглавленный Анисим Вольфрадович продолжал стоять, твердо упершись в землю, не выпуская противника. Крик прокатился по войскам, когда из разметавшегося кровавого месива на шее — того, что раньше было головой Чародея — сложился череп, быстро покрылся кожей, и вырос нос, и спустились по пояс длинные, неопрятные, рыжие волосы. Второй рывок сделал паскаяк, и человек не устоял…

Очнувшись, смертные кинулись друг на друга, и сражение продолжилось. Оно шло до конца дня, и Ульриг делал несколько вылазок, пытаясь помочь сыну, и Удгерф несколько раз прорывался к шатру Гостомысла, и скелеты несколько раз отбрасывали паскаяков назад.

Начало темнеть, и поле стало черным от мертвых тел. Тогда дважды раненый Удгерф дал приказ отступать. Истерзанные паскаяки отходили на север, миновав Хафродуг, а варвары падали от усталости под стенами осажденной столицы. Они знали, что уже не уйдут оттуда, потому что не могут идти.

И лишь крики двух бессмертных, с неутолимой, расчетливой яростью уничтожавших друг друга, раздавались в ночи. Ужас и омерзение овладевали смертными при мысли о том, что эти два исполина могут сражаться так, забыв об изначальной своей цели, до бесконечности…

 

ВИЛАНДОР. ПЕНТЕЙСКИЙ МЫС

Глава первая

 

Солнце медленно поднималось со дна моря, густыми лучами растекаясь по воде. Начинался новый день. Жизнь продолжалась.

Форт-Брейден остался позади. Впереди громоздились скалы, сдерживающие затаившееся в своем кажущемся спокойствии море. Оно робкими мелкими волнами ласкало берег, ожидая нового порыва ветра, чтобы поднять спящие в глубине валы и снова начать свой лютый натиск.

Войско Хамрака Великого отступало, чтобы сберечь силы. Ночью гхалхалтары потеряли несколько сот тварей, люди — пять тысяч солдат. Несмотря на то, что в суматохе не удалось вынести из форт-брейденского замка волшебное зеркало, позволяющее перемещаться в пространстве, Хамрак осуществил блестящий прорыв. Он мог гордиться, но вместо того ехал хмурый, застыв в седле, опустив глаза. Бессмертный как будто постарел за ночь: смерть вновь победила, а отступление не означало конца войны. Она только начиналась.

Военачальники не разделяли настроения своего короля. Сначала им было жалко покинутого Форт-Брейдена, упущенного шанса, однако успех ночного сражения ободрил их, и вскоре они уже радовались победе.

Солдаты, которые страдали более всех, принимали сторону военачальников. Их логика была им понятнее, чем мораль бессмертного. Хамрак сознавал это и потому молчал, с тоской глядя на восходящее солнце. Оно несло новый день, новые события, новые жертвы…

 

Халхидорог шел рядом со своими воинами-гхалхалтарами. Поредевший отряд тварей из его корпуса плелся сзади. Недавний сотник не обращал на них внимания. Молодой, живой восторг теснил ему грудь. Победа!

— Мы хорошо проучили людей. Поздравляю! Теперь они нас надолго запомнят!

Солдаты согласно кивали, улыбались.

Взгляд Халхидорога упал на странного гхалхалтара. Он шел, сгорбившись, словно не замечая окружающих. Молодой начальник поравнялся с гхалхалтаром, участливо заглядывая в его опущенное лицо. Оно было очень худое, длинное, с уныло висящими усами, запавшими глазами.

— Почему ты не радуешься, как все?

Гхалхалтар оторвал взгляд от земли, медленно поднял свое изможденное лицо:

— У меня погиб друг.

Халхидорог вздрогнул, отошел: Хамрак поступил по его совету — покинул Форт-Брейден, прорыв удался — люди потеряли в три раза больше, но он совершенно забыл, что кроме сотен безмозглых тварей погибло и несколько гхалхалтаров.

Солнце лучами затрепетало по воде, расписав море удивительной мозаикой света. По сторонам тянулись зеленые склоны пентейских скал, покрытые оливковыми деревьями. Радостно серебрилась на ветру их воздушная листва. Жизнь прекрасна! И Халхидорог быстро забыл о странном гхалхалтаре с изможденным лицом.

 

Переодевшись, сбросив с себя измятую кирасу, Лорд Карен наконец предстал перед королем.

Иоанн, бледный, лежал на кровати, утопая в огромных подушках:

— Карен?

— Да, ваше величество?

— Я умираю. Если бы ты знал, как нехорошо мне было ночью. Какая это была ужасная ночь!

— Да, ваше величество.

— Нет, мой друг, ты ничего не знаешь. Какое счастье, что ты не испытал подобного.

— Вы правы, ваше величество, но ночь позади. Солнце встало, и у меня для вас прекрасные новости.

— Какие новости? — застонал Иоанн. — У меня болит голова, а ты пристаешь с новостями!

— Однако Хамрак…

— Что ты ко мне привязался со своим Хамраком? Отстань!

Лорд понял, что король ослаблен после припадка и не в настроении. Мудрый полководец, откланявшись, вышел.

 

Отдыхать было некогда: необходимо было осмотреть позиции после ночного сражения. Покинув королевский шатер, лорд Карен поскакал к берегу, где бой проходил особенно ожесточенно и люди понесли наибольшие потери. Однако Карен не интересовался убитыми: ему важно было воодушевить и сплотить живых.

— Ваша милость! — до лорда донеслись крики людей.

Он резко осадил коня, взглянул на бегущих к нему.

— Ваша милость! Пришли пентакреонцы!

Лорд Карен недоверчиво покосился на измученных, но счастливых людей. Злоба, накопившаяся в нем, требовала выхода:

— Идиоты, как они могли придти? Они же предали нас!

— Истинно! Двадцать пентакреонцев вернулись! — запыхавшиеся люди остановились, радостно улыбаясь.

— Так что же вы стоите? Ведите их сюда!

Солдаты, следовавшие позади, разомкнулись, высвобождая группу людей в желто-синих туниках. Они были уставшими, но старались выглядеть бодро, дабы не показать свою слабость. Затравленно косясь на воинов Иоанна, словно боясь, что те обманут их и убьют, они приблизились к ожидавшему полководцу.

Лорд Карен выпрямился в седле, и его быстрые, чуть прищуренные глаза на остром, хитром лице уставились на подошедших:

— Кто у вас за главного?

— Я, — вперед выступил худой, ничем не выделяющийся человек.

— Значит, вспомнили родину и вернулись?

— Да, милорд. У нас больше нет сил смотреть как враг терзает нашу страну, как гибнут наши братья.

Лорд улыбнулся:

— Любовь к отечеству сильнее, чем узы ордена?

— Да.

— А как же клятвы, данные вами гроссмейстеру?

— Клятвы, данные по принуждению, а не по велению сердца, — ложны.

— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — Карен взмахнул рукой. — Накормите их. Отдыхайте. После, когда понадобитесь, я вас вызову.

 

Оставшиеся в войске Хамрака пентакреонцы вместе с гхалхалтарами, тащились по дороге. Они пробивались из замка с корпусом Гамара.

Теперь, после боя, бывший комендант крепости и гроссмейстер ехали рядом. Сэр Данвельд опасался, что скоро тоже станет бывшим гроссмейстером — орден разваливался. Во время прорыва часть пентакреонцев бежала, перейдя на сторону людей. На этот раз их было уже двадцать. Они ушли во главе с Люданом — почетным рыцарем ордена. Сэр Данвельд понимал: он — гроссмейстер и на нем лежит ответственность за пентакреонцев. Хамрак спросит с него. Бессмертный пока добр, но надолго ли?

— Прорыв хорош! Льуди потьеряли в нескольхо раз больше, чем мы. — Гамар улыбнулся. — А ведь сейчас у нас каждый войин на счету.

— Знаю, знаю, — нахмурившись, буркнул сэр Данвельд.

Его мысли были далеко отсюда, с пентакреонцами, которые покинули орден. Они пожертвовали своим положением, чтобы защищать его, Данвельда, землю, а он будет убивать их. За что? За что ему такая мука?

 

К вечеру Иоанн оправился, придя в свое обычное расположение духа. Он сидел за столом, разглядывая красивые миниатюры из книжки.

Вошел лорд Карен на этот раз с твердым намерением все рассказать королю, ибо тот, засев в шатре, ещё ничего не знал ни о ночном прорыве, ни о последовавшем за ним событиях.

— Ваше величество, у меня для вас новости.

Иоанн поднял голову:

— Плохие?

— Нет, — лорд улыбнулся, — самые хорошие. Хамрак не выдержал нашей осады. Он бежал.

— То есть как?

— Бежал, ваше величество.

— Кинул войско?

Лорд Карен попал впросак — это было бы слишком хорошо.

— Нет, ваше величество. Произошло бегство всех гхалхалтаров.

Иоанн задумался, вдруг в его глазах вспыхнул огонь мысли:

— Он прорвал осаду? Почему вы мне раньше не сказали? Потери! Каковы потери?

Лорд Карен не ожидал вопроса, но быстро нашелся:

— Не волнуйтесь, потери наши, хоть и велики, но не сравнимы с уроном, понесенным Хамраком. Он повержен.

— Прекрасно.

— Кроме того, в рядах противника началось разложение: его солдаты дезертируют и добровольно становятся под наши знамена.

— Хорошо.

— Они приносят нам важные сведения о расположении остатков армии неприятеля и о её плачевном состоянии.

— Достаточно, — Иоанн нетерпеливо махнул рукой.

— Замолкаю и жду ваших приказаний.

Король снова уставился в книжку:

— Разбирайтесь сами. Я сделал все, что мог. Добить неприятеля я предоставляю вам.

Лорд Карен задумался: на самом деле Хамрак не был побежден, более того после ночного прорыва его армия стала превосходить силу людской в два раза. В любом случае, лорду необходимо было избавиться от Иоанна, чтобы больше не лгать и ни от кого не зависеть. И это надо было сделать как можно быстрее, ибо гхлхалтары направлялись на беззащитный Жоговенский мыс, а король мешал без промедления сняться с лагеря и начать преследование.

— Ваше величество, я думаю, вы, мужественно перенося все тяготы похода, устали. Вам следует отдохнуть. Возвращайтесь в столицу.

Иоанн не оторвался от книжки.

Он уехал на следующий день, даже не поинтересовавшись, зачем, чтобы добить обескровленного противника, лорду Карену требуется вся армия.

 

Войско гхалхалтаров остановилось на ночлег. Развели костры, и бриз с моря развевал их ярко полыхающие полотна.

Халхидорог прохаживался среди своих воинов, наблюдая за ними. Они готовили ужин, пересмеивались, радуясь отдыху. Люди остались далеко позади, Хамрак выиграл по крайней мере день пути.

Халхидорог подошел к одному из костров, над которым висел, распространяя пресный запах вареных овощей, огромный котел.

— Плесните начальнику, — он кивнул на лежавшую рядом деревянную плошку.

— Сейчас, сейчас, — заторопились солдаты.

Один из них, зачерпнув черпаком несколько белесых плодов, вывалил их вместе с мутноватой жижей в плошку.

Халхидорог отошел в сторону и сел один. Море, шелестевшее в темноте, было спокойным, и тускло поблескивали покатые спины волн. Только на берегу кипела жизнь и горели, разбрасывая вокруг себя свет, костры. Все остальное растаяло в сине-черной мгле. А далеко-далеко за морем раскинулись богатые земли Южного континента, где мирно живут сейчас гхалхалтары, и твари, и люди.

Халхидорог стал неспеша есть остывшую похлебку, неотрывно глядя на мерцание ночного моря.

 

Сэр Данвельд расположился на ночлег в одном шатре с Гамаром. После прорыва гхалхалтар был в приподнятом настроении и, вопреки обыкновению, улыбался. Гроссмейстер не разделял радости товарища и молча вышел из шатра.

Снаружи было свежо.

Пентакреонцы расположились вокруг костров отдельно от гхалхалтаров. Они не знали их языка и потому общались с ними редко, но сейчас на гроссмейстера это произвело особенно гнетущее впечатление: почему его люди отдаляются от воинов Гамара?

Сэр Данвельд осторожно приблизился к разговаривающим:

— Ушел Людан все-таки.

— За родину пошел…

Костер осветил лицо гроссмейстера — разговор оборвался. Сэр Данвельд тихо подошел к огню и покачал головой:

— Что, и вы хотите «за родину»?

Пентакреонцы переглянулись.

— Ладно, что греха таить, — Данвельд подсел к людям. — Я ведь тоже человек.

Видя настроение своего начальника, пентакреонцы осмелели. Один из рыцарей начал:

— Я не вижу в Хамраке врага, но и не уразумею я, чем виноваты беззащитные люди, наши братья. Нет у меня к ним ненависти, и не могу я убивать их.

— А кто мы такие? — воскликнул молодой пентакреонец. — Мы — мирный орден: поэты, художники и барды. Наше оружие — перо, кисть и арфа. Разве не так говорил лорд Бролл — первый гроссмейстер нашего ордена?

— Верно, — поддержали пентакреонцы. — Меч не для нас. Мы брали его только для защиты, а не для нападения.

Сэр Данвельд согласно кивал. Гроссмейстер ждал, пока люди выговорятся и успокоятся. Наконец возгласы стихли.

— Все правильно, — сказал он. — Но как нам теперь уйти от Хамрака? Ведь он мог убить всех нас ещё той ночью в замке, но пожалел. Почему?

— Потому, что хотел нашими же руками убрать лучших из нас, — выкрикнул молодой пентакреонец.

— Нет. Потому что он верил в нас, в нашу клятву, — продолжал сэр Данвельд. — Он верит и сейчас. Так можем ли мы ударить ему в спину?

— Тогда лучше пойти к нему и сказать все, как есть, — предложил рыцарь.

— Верно говоришь, — поддержали несколько голосов.

— Я иду с тобой! — вскочил молодой пентакреонец.

— Подождите, подождите! — закричал сэр Данвельд. — Он убьет вас!

— Что за вера у него, если он может убить пришедших к нему с просьбой людей? — юноша гневно взмахнул рукой. — Это сэр Людан хотел бороться с гхалхалтарами, мы же не хотим войны вовсе. Мы хотим просто жить и творить!

Пентакреонцы одобрительно загудели.

Из общего гомона вырвался голос рыцаря:

— Пусть лучше Хамрак убьет меня, чем я буду сражаться против своих… У меня душа болит.

Все снова смолкли: вспомнили о короле гхалхалтаров. Как он отнесется к их просьбе: отпустит или казнит?

— Идем прямо сейчас! — воскликнул юноша.

Сэр Данвельд испуганно уставился на него.

— Нет, нет. Не сейчас. Завтра, — покачал головой рыцарь.

 

Сэр Данвельд вернулся в шатер. Гамар ещё не спал, и сквозь занавеску, скрывавшую его спальню, пробивался свет.

Гроссмейстер подошел, тихо заглянул внутрь — гхалхалтар недвижимо стоял на коленях и, закрыв глаза, улыбался. Гамар молился, благодарил своего Бога за победу, и на душе у него было светло. Сэр Данвельд же давно бродил впотьмах. Он — человек, лишившийся Родины — тот, кого гхалхалтары никогда не назовут своим, а люди всегда будут считать предателем. Он потерял своего Бога, но не нашел нового. Он заблудился… Сэр Данвельд бесшумно опустил занавеску и побрел к себе.

Гроссмейстер тяжело опустился на кровать, взглянул на свои темные, загрубевшие руки. Когда-то он неплохо играл на лютне и пел. Теперь музыка заброшена. Со дня появления Хамрака в Форт-Брейден прошло три месяца — срок небольшой, но за это время случилось так много, что сэру Данвельду казалось, что он уже никогда не возьмет в руки лютню, никогда не будет больше петь, что прежняя жизнь кончилась. Навсегда…

Сегодня он ещё раз попытался спасти орден, но лишь более растравил пентакреонцев. Они приняли решение идти к Хамраку и просить о воле. Если король не отпустит их, они сбегут, если казнит — оставшиеся восстанут. Орден все равно погибнет, и гроссмейстер останется один. Люди бросят его, ведь у них «болит душа», и они не подумают о нем.

 

Лагерь ожил, загудел, готовясь к дневному переходу.

Хамрак стоял у входа расположившегося на холме шатра, наблюдая за приготовлениями. Внизу копошилось море живых существ, заполонивших берег, горело множество костров, от которых поднимался белый дым. Вдруг взгляд бессмертного упал на группу людей, одетых в желто-синие туники. Они пробирались между рядами гхалхалтаров и направлялись к нему. Некромант вперился взглядом в их хмурые, неясные издали лица. Люди шли медленно, настороженно обходя костры — стоит королю отдать приказ, и эти добродушные, беззаботно расположившиеся у огней гхалхалтары схватят их.

Подойдя к шатру, люди остановились. Хамрак воздел руку:

— Приветствую вас, благородные пентакреонцы!

Ближние гхалхалтары смолкли и подняли головы.

Хамрак стоял, скрестив руки на груди, и улыбался. Пентакреонцев обезоружила его странная улыбка. Никто не желал начать первым.

— В чем дело?

Ответом на вопрос бессмертного было молчание. Наконец от толпы отделился рыцарь, который вечером прошлого дня выступал у костра.

— Ваше величество, мы пришли просить волю, — голос его в наступившей тишине прозвучал хрипло и по-мальчишески надтреснуто.

— Волю? Разве вы не вольны? — Хамрак простер руку вперед, указывая на окрестные холмы. — Вы — мои подданные, а кто скажет, что мои слуги не имеют свободы и не могут следовать, куда захотят? — некромант смотрел в лица людей и читал их мысли. Он понимал, что не удержит их. — Ступайте! Вы свободны, ибо вы принадлежите мне. Даже если будете сражаться против меня, в конце концов все равно вернетесь ко мне.

Пентакреонцы склонили головы, их предводитель-рыцарь молчал. Хамрак отпускает их так просто? Но почему он тогда говорит о неминуемом возвращении?

— Я благословляю вас! Ступайте с миром!

Пентакреонцы осторожно озирались, ища среди себя смельчаков. Трудно было уйти, ибо слишком легким оказалось желанное освобождение. Люди не двинулись с места, лишь рыцарь и юноша повернулись и пошли в горы. Хамрак грустно смотрел им вслед, потом перевел взгляд на оставшихся:

— Почему вы не идете?

Пентакреонцы не ответили, но, странно сжавшись, попятились назад, прячась среди окруживших их гхалхалтаров.

Бессмертный усмехнулся: «Люди хотят свободы, а, когда обретают её, оказываются не в состоянии справиться с бременем воли».

 

В то время как Хамрак разговаривал с пентакреонцами, лорд Карен отходил от Форт-Брейден, оставив там флот лорда Толокампа и раненых. Теперь армия повиновалась только ему, и, хотя полководец понимал всю сложность и ответственность возложенной на него задачи, он был рад. Сознание своей независимости придавало Карену уверенность, и его войско шло ускоренным маршем, нагоняя на день опередивших их гхалхалтаров.

Те, зная о своем превосходстве, двигались не спеша, и уже на третий день лорд Карен настиг их. Однако давать бой было гибельно, а приближаться — боязно. Люди приостановились, и стали следовать за неприятелем на расстоянии полудня пути. Гхалхалтары направлялись к Жоговенскому мысу, и единственным препятствием для них была крепость Грохбундер.

 

Армия Хамрака расположилась на ночлег. Темные отроги гор скрывали костры людей, но они были близко. Пентакреонцы, оставшиеся с гроссмейстером, знали это. Некоторые поднимались на скалы, чтобы взглянуть, как переливаются вдалеке огни.

Сэр Данвельд заметил двух людей из ордена, спускающихся по склону, и окликнул их.

— Что вы там делали? Смотрели на позиции Иоанна? — Его голос, неожиданно донесшийся из темноты, заставил людей вздрогнуть. — Почему же вы не ушли, когда король Хамрак предлагал вам?

Пенаткреонцы замерли, пряча лица, подались назад, чтобы сэр Данвельд не узнал их. Они злились на гроссмейстера, на гхалхалтаров, а в особенности на себя, потому что у них не хватило духа уйти. Теперь злоба искала выхода, и все больше были слышны в ордене разговоры о бегстве. Только на этот раз пентакреонцы считали себя обязанными отомстить Хамраку за причиненную им обиду.

 

Лучи солнца струились в окно и падали на лицо человека, отчего даже темнота под закрытыми веками казалась ему светлой. Он чуть улыбнулся, пушистые черные ресницы дрогнули. Мягкие голубые глаза блуждающе обежали комнату и остановились на резных ветках, колышущихся за окном. Ярко-салатовые, с изумрудными прожилками листья дрожали в теплом свете, льющемся из недр голубого неба.

Человек улыбнулся. Это был Ротер — дракун, сбитый в небе Форт-Брейден в ночь прорыва. С того дня прошла неделя, и все это время он пролежал в комнатушке на втором этаже одного из городских домов. Единственной мебелью были кровать и два табурета, на одном из которых стояла миска с водой. Однако комната не выглядела пусто: её наводнял прозрачный, золотистый воздух.

Ротер вспомнил поместье своего отца, где он прожил все свое детство, соседей, дочь барона Фуржида, прощание и как он обнял её в последний раз и поцеловал, как красиво сел на дракона и взмыл в небо, как гордо парил под облаками! Форт-Брейден лежал под ним, гхалхалтары казались мелкими и ничтожными — он был царем. Ночь… Вдруг из глубины сознания на него налетело что-то большое, черное.

Ротер застонал и закрыл глаза.

Мир провалился. Темнота…

 

Отряды медленно взбирались в горы, отделяющие Пентейский мыс от Жоговенского. Вечерело, и прозрачные синие тени поднимались из ущелий. Еще немного и объявят привал.

Гамар ехал верхом на вороном единороге у края колонны. Зверь, большой и сильный, с длинной шеей, остромордой головой с черными умными глазами и прямым золотистым рогом, медленно ступал по земле, подлаживаясь под шаг солдат.

Гамар разглядывал идущих. Гхалхалтары шли, переговариваясь. Пентакреонцы, напротив, молчали, угрюмо глядя под ноги. Временами они вскидывали глаза на темные силуэты скал, нависавших над дорогой. С того дня, как двое из них покинули войско, люди вели себя скрытно. Гамар решил наблюдать за ними и стал вслушиваться в редко возникавшие разговоры пентакреонцев. Впрочем, говорили они о пустяках.

— Дай хлеба, есть хочется.

— Так ведь отдых скоро — там и поешь.

— Э… ужин ещё неизвестно когда будет.

— Ладно, держи.

Человек потянулся за пазуху, Гамар отметил это движение и подумал, что точно так же пентакреонец может достать дротик и быстро метнуть его.

Сэр Данвельд избегал встреч с бывшим комендантом. Они ехали в разных концах колонны, а, если оказывались рядом, молчали.

Все это настораживало Гамара. Наконец он не выдержал:

— Сэр Данвьельд.

— Да?

— Почьему вы стали чуждаться меньа?

Гроссмейстер быстро взглянул на гхалхалтара, опустил глаза.

— Мы, кажется, хоть и недолго знакомы, за это время успьели пережить вместье достаточно, чтобы считать друг друга друзьями.

— Друзьями? — Данвельд поднял глаза. — Хорошо.

— Давайте поговорьим откровьенно. Я начну. Не гневайтесь на меньа, ибо я — честьен. Скажу, что меня волнуйут ваши льуди.

Гроссмейстер вздрогнул.

Гамар заметил это, но не подал виду:

— Как я слышал, три дньа назад двойе из ваших ушли в горы. Однако были и остальные, хто хотел вольи, но они остались.

— Да, это правда. Были такие, кто хотел уйти.

— Но они остались. Значит, они сейчас вмьесте с нами. Вы можьете поручиться за них?

Сэр Данвельд ответил не сразу. Он медленно качнулся в седле, опустив голову, затем распрямился:

— Да.

— Хорошо, — Гамар кивнул. — Я вьерю вам. Если вы за них ручайетесь — оставьим это.

Пентакреонцы шли сзади, в темноте, и, отстав от гхалхалтаров, тихо переговаривались…

 

Было ещё рано, и потому свет в комнате был сумеречный, сероватый.

Ротер очнулся, открыв глаза. Было свежо, и ему вдруг захотелось встать. Он попробовал пошевелился, но не смог.

— Осторожнее, осторожнее!

Ротер увидел белую женщину, поднявшуюся с одного из табуретов, стоявших в стороне.

Сначала он не заметил её. У неё было мягкое круглое лицо, в предрассветных сумерках казавшееся бледным, и глаза, испуганные и ласковые.

— Вам нельзя двигаться.

Ротер по-мальчишески лукаво улыбнулся, словно совершил какую-то шалость. Волосы женщины убранные под чепец и темное платье с белым передником делали её похожей на няньку, которая в детстве, ещё до того, как он стал дракуном, присматривала за ним.

— Почему нельзя?

— Доктор сказал.

— Доктор? — Ротер удивленно распахнул глаза. — Какой доктор?

— Тот, что доставил вас сюда.

Ротер нахмурился, вспоминая, как его принесли в эту комнатку, и снова что-то большое и черное навалилось на него, затмив собой все. Он ничего не помнил.

— Не хотите ли поесть?

Ротер взглянул на женщину, задумался:

— Да, пожалуй. Только чуть-чуть. Совсем немного.

— Подождите. Я сейчас.

Она, шурша платьем, вышла.

Ротер прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Он помнил, как летел над ночным городом, как показались внизу колонны гхалхалтаров, как он, желая предупредить своих, сменил курс и как подались под крылом дракона, завертелись горы, а потом что-то черное напрыгнуло на него и сшибло… Но куда? Куда он упал? И как оказался здесь?

Женщина вошла, держа перед собой поднос, на котором стояла чашка с дымящимся бульоном.

— Это должно быть вам полезно, — она поставила поднос рядом с ним, взяла ложку.

Ротер не хотел, чтобы женщина кормила его, дракуна, и потому попытался приподняться сам, но тело словно задеревенело, не двигалось.

— Что вы?! Не старайтесь встать. Я все сделаю сама.

Она осторожно поднесла ложку к его губам. Он отпил.

— Скажите, как я очутился здесь?

— Пейте, пейте. Потом узнаете.

Ротер покорно допил бульон до конца. Женщина собралась уходить, но он не отпустил её, ожидая рассказа. Она помолчала, наконец произнесла:

— Вас принесли с поля.

— Значит, я и вправду был ранен?

— Да. Вас лечил доктор.

Ротер испугался: значит, с ним случилось что-то серьезное! Но в то же время почувствовал гордость: раненый, он может считаться закаленным в боях воином, а даже не каждый ветеран похвастается настоящим ранением. А как он расскажет обо всем своей возлюбленной! Он парил над Форт-Брейденом, как вдруг гхалхалтары сбили его… магией! Обязательно магией, иначе что же это было, такое большое и черное? Это сам Хамрак нанес по нему удар, вложив в него всю свою силу. А он, Ротер, не растерялся, а обрушился прямо на врагов, раздавив нескольких магов…

Ротер улыбнулся. После бульона он почувствовал себя уверенней:

— А доктор говорил, когда мне можно будет встать?

Женщина грустно покачала головой.

 

Красное, поблекшее солнце скакало по темным гребням скал, освещая склоны косыми розовато-сиреневыми лучами, отчего горы и камни казались живыми, застывшими в невиданных позах чудовищами. Они со всех сторон обступили воинов, готовые наброситься на них, как только стемнеет. Горы ждали ночи, и их черные пики алчно тянулись в меркнущее небо, пытаясь поглотить беззаботное светило.

Пентакреонцы шли по-прежнему молча, изредка поглядывая на гхалхалтаров, шествовавших впереди, на начальников.

Гамар ехал далеко, в начале колонны, и его высокая плотная фигура верхом на единороге едва различалась в сумерках. Сэр Данвельд, напротив, находился рядом и был глубоко погружен в свои думы. Хоть он и надеялся, что люди не подведут его, но доверять им полностью не мог.

Солдаты шли уже вторую неделю, преодолевая ущелья, забираясь все дальше в горы. Они знали, что в этих самых горах бродят сейчас рыцарь и юноша, свободные, не побоявшиеся Хамрака. Это злило их. Почему Хамрак тогда не велел прогнать их , не дал волю своему гневу? Зачем он позволил им выбирать? Лучше бы убил! Но нет, он хотел унизить их. Теперь они должны отомстить. Пентакреонцев тяготило ещё и чувство собственной измены перед Родиной, и они горели желанием искупить свою вину кровью…

 

Солнце скрылось за уступами скал, и от них, залившихся темнотой, повеяло холодом. Горы быстро отдавали накопленное за день тепло. Наступила зиммерская ночь.

Колонна замерла. Корпус Гамара расположился перед пентакреонцами, заняв часть отлогого склона. Дерева в горах было мало, и потому костров не разводили. В лагере было темно, лишь блуждали во мраке огни факелов. Наконец и они погасли.

— Ты?

— Я.

— Сейчас?

— Пора! — голос радостно, взволнованно дрогнул.

Черные, неясные фигуры разбрелись по лагерю.

Снова стало тихо. Небо было чистым. Месяц, молодой и слабый, дарил земле скупой свет, совсем не разгоняя тьмы, густо осевшей в вековых морщинах молчаливых скал.

Вдруг в ночи раздался крик…

 

Сэр Данвельд вздрогнул, открыл глаза. Гамар, уже одетый, стоял перед ним. Взгляд гхалхалтара был холоден и жесток:

— Это ваши.

Гроссмейстер спрыгнул с кровати:

— В чем дело?

— Не знайю, скорее! — Гамар, накинув плащ, выбежал.

Сэр Данвельд в одной желто-синей тунике выскочил следом. Лагерь ожил, всюду зигзагами метались огни факелов, раздавались крики. Сбитый с толку, перепуганный, гроссмейстер кинулся к своим людям. Размахивая руками, он добежал до того места, где те расположились вечером. Сэр Данвельд надеялся найти их спящими, но языки бешеных факелов выхватывали из темноты лишь пятна диких гхалхалтарских лиц.

Из темноты вырвался всадник — Гамар. Единорог под ним тяжело дышал, неприязненно косясь на суетившихся солдат. Искривленное от гнева лицо военачальника надвинулось на Данвельда:

— Будь вы прокляты! Ваши льуди перерезали наших!

Гроссмейстер широко раскрыл глаза:

— Где? Как?!

— Здесь! Спьящих! Подлецы! — Гамар воздел руку с плетью, хлестнул единорога, круто развернувшись, скрылся в темноте, оставив сэра Данвельда одного, среди беснующихся гхалхалтаров.

Гроссмейстер стоял как пораженный молнией. Мир рушился. Орден распался! Орден убил часть гхалхалтаров! Орден выступил против Хамрака! Будь проклят Хамрак! Будь проклята война!

— Зачем?! Зачем это?! — сэр Данвельд рванулся куда глаза глядят, с размаху натолкнулся на гхалхалтара.

Удар оборвал вопрос — меч озлобленного гхалхалтара обрушился на человека в желто-синей тунике.

 

Хамрак сосредоточенно смотрел на Гамара. Начальник корпуса выглядел спокойно, лишь желваки на скулах выдавали его внутреннее напряжение.

— Пентакреонцы напали на наших спящих воинов, — доложил он. — Пострадал мой корпус, находившийся рядом с ними. Потери составили девяносто шесть гхалхалтаров.

Хамрак молча покачал головой.

— Впрочем, мы отбили пентакреонцев. Оставшиеся из них отступили, очевидно, на соединение с армией Иоанна.

— Все?

— Нет. Я приказал троллям настичь предателей.

— Давно?

— Четверть часа назад. Люди не успеют добраться до своих.

— Своих? — Хамрак улыбнулся. — Мы — им свои. Что мы сделали такого, чтобы они считали нас чужими?

— Они предатели, неблагодарные предатели! Пусть тролли растерзают их в клочья — это будет уроком всем, кто посмеет выступить против гхалхалтаров.

— Нет, — Хамрак приподнялся, схватив Гамара за руку, — в этом виноваты мы. И, прежде всего, я, ибо не сумел увидеть их слабости. Я дал пентакреонцам слишком большую волю — свое доверие. А они не справились с ним. Скажи, разве можно карать убогих?

— Они убили девяносто шесть наших воинов.

— Уничтожив их, мы не воскресим мертвых, но станем виновны в смерти людей.

Гамар пожал плечами:

— Троллей уже не остановить.

 

На следующий день Ротер окончательно пришел в себя. Он не чувствовал своего тела, словно оно существовало отдельно от него. Сердобольная женщина, приютившая раненого в своем доме, продолжала ухаживать за ним. По его просьбе она несколько раз открывала окно, проветривала комнату. От свежего воздуха Ротер порозовел и улыбался.

Для него война уже кончилась, и не было тех нескольких тысяч изможденных людей, что в это время продолжали неотступно преследовать армию гхалхалтаров. Теперь он — увенчавший себя славой герой, и достоин отдыха.

Чуть повернув голову на подушке, Ротер рассказывал:

— Осада Форт-Брейдена была действительно тяжелой. Особенно последний её день, когда наши войска ночью пошли на штурм. Мы ворвались в город, взяв гхалхалтаров на испуг.

Женщина, плохо понимавшая то, что произошло в ту памятную ночь, согласно кивала.

— Я летел впереди дракунов и первым обрушился на неприятеля. Несколько магов навалились на меня и убили моего дракона, но я соскочил с него и продолжал сражаться. И враг дрогнул, не устоял, побежал! — Ротер поднял голубые красивые глаза на женщину.

— Вы прекрасно сражались, — подтвердила она.

Убедившись в достоверности собственных слов, он продолжал:

— Я гнал гхалхалтаров до самого порта. Они просто обезумели от страха и бросались в воду, желая спастись, но тонули. Эта была полная победа!

— Конечно, конечно.

Вдруг Ротер смолк, закрыл глаза.

— Странно, я не чувствую боли. Куда я ранен?

Женщина внезапно посерьезнела.

— Я просто ничего не чувствую. Это, наверное, глупо. Я слышал, что, когда ранят, чувствуется боль, очень сильная, такая, что хочется кричать громко-громко. А у меня этого нет. Почему?

Женщина молчала.

— Что со мной?

— Доктор говорил, что вы упали.

— А потом?

— Вы сильно разбились, но сейчас все в порядке…

— Покажите мне мое тело! — оборвал её Ротер. — Я хочу видеть себя. Что со мной? Покажите!

Женщина, вздохнув, поднялась, осторожно откинула одеяло, затем приподняла голову Ротера. Он лежал в ночной рубашке, расстегнутой на груди. Кожа была бледная с голубовато-желтым оттенком, словно мертвая, но открытых кровавых ран, которых ожидал увидеть больной, не было.

— Хорошо, — Ротер улыбнулся, успокоившись.

 

Только через несколько недель он узнал, что, упав, он сломал позвоночник и нашедший его лекарь чудом спас его от смерти, но не смог вернуть к жизни мертвые нервы. Теперь до конца своих дней он останется прикованным к постели.

 

Разбросанные кости, вывороченные куски мяса густо устилали камни в кроваво-красных подтеках. Снег был розовым и во многих местах подтаял от жара человеческой плоти.

Лорд Карен осторожно объезжал пологий склон. Еще несколько часов назад здесь шли люди. Каждый о чем-то думал и мечтал: они стремились к своим. Теперь те, кто ещё вчера мог родить прекрасные мелодии, поэмы, превратились в безобразные останки. Да, это были пентакреонцы. Опознать их можно было только по желто-синим лоскутьям туник.

Лорд Карен обернулся к людям, что толпились у подножья склона:

— Вы видите, что случилось с предателями родины? Как отплатил Хамрак тем, кто пошел за ним, кто многие месяцы сражался на его стороне? Вот она — благодарность короля гхалхалтаров! — полководец воздел руку к небу. — Но не следует забывать, что погибшие — наши братья. Они — люди. Это ещё несколько десятков жизней, за которые надо мстить. Кто мы будем, если после такого варварства не разобьем врага? А потому — вперед! Дадим бой, и пусть победит правый!

 

Глава вторая

 

Горы отделяли Пентейский мыс от Жоговенского. Они угрюмыми громадами теснились на всем побережье, освободив лишь крохотную полоску дороги, по которой можно было переправиться из одной части королевства в другую. Сверху дорога напоминала трещину, идущую по горному массиву. Она бежала по дну ущелий, потом вдруг резко взмывала вверх и тянулась по хребтам скал, огибая их островерхие пики, пока наконец вновь не скатывалась вниз, в Грохбундерское ущелье.

Ущелье имело форму песочных часов, резко сужаясь в середине, где стояла крепость Грохбундер. Единственный путь из Пентейского мыса в Жоговенский проходил через её массивные, железные ворота.

В нескольких сотнях шагов от крепости ущелье было довольно широким и перерастало в равнину, зажатую среди отвесных склонов. Там расположились три небольших селения, одним из которых был Виландор, прилепившийся к горам, недалеко от того места, где их разрезало ещё одно ущелье, узкое и издали похожее на щель. В зимние месяцы его заваливало снегом так, что пройти было невозможно. Но весной, когда снег стаивал, открывалась дорога, ведущая на восток, где через много ледов горы кончались, уступая место пустоши.

А дальше в тело материка глубоко врезался залив, имевший форму кинжала. За заливом располагалось княжество Парзи. Там даже в феврале было жарко. Но Парзи находилось далеко, а в глубине Жоговенских гор, в Грохбундерском ущелье, лежал снег.

 

Лорд Добин, комендант Грохбундера, присутствовал на королевском совете в Верторе и так же, как и Карен, поддержал Иоанна. Поэтому теперь, в минуту опасности, он ожидал помощи сюзерена.

Лорду было около сорока. У него было открытое загорелое лицо честного солдата. Он привык исполнять свой долг и, узнав о приближении гхалхалтаров, немедленно прибыл из теплых низовий Жоговенского мыса, где он родился, в заснеженную крепость, дабы подготовить её к обороне.

Каждое утро он обходил укрепления, уделяя особое внимание северным стенам со стороны Пентейского мыса, откуда ожидался главный удар врага.

 

Шел снег, и крепостные зубья покрылись белыми шапками. Снежные хлопья посеребрили черные волосы лорда. Он поплотнее запахнул плащ, продолжая оглядывать оборонительные машины, установленные на стенах.

— Хорошо, хорошо! Молодцы! — Добин одобрительно кивнул стоящим рядом солдатам, пошел дальше.

Вдруг из разреза туч, застилавших небо, показалось что-то черное. Из белесой пелены вырос дракун. Он кругами опускался на крепость, пытаясь выбрать подходящее для посадки место. Лорд Добин остановился, разглядывая посланца.

Дракон постепенно снизился и, растопырив лапы, приземлился на верхней площадке башни. Через мгновение его густо окружили подбежавшие люди. Лорд Добин поспешил туда.

Пока он поднимался, дракун уже расстегнул ремни седла, спрыгнул на землю и стоял, в ожидании коменданта.

— В чем дело?

— Лорд Карен послал меня предупредить вас, что Хамрак близко. Он в двух днях пути.

 

Лорд Карен оказался прав: Хамрак подошел на рассвете второго дня, но, вместо того, чтобы приблизиться к крепости, он остановился на равнине, не входя в узкую горловину ущелья.

Бессмертный внимательно оглядел преградивший ему дорогу Грохбундер, его серые, влитые в склоны гор стены. Крепость охраняла Жоговенский мыс, но, несмотря на кажущуюся неприступность, взять её было довольно просто. А за Грохбундером лежали плодородные, теплые низовья Жоговена. Там армия могла бы отдохнуть, набраться сил, а после, укрепившись, дать бой преследователям.

Однако сейчас гхалхалтаров ждут как захватчиков, и сопротивление мирного населения будет огромно. Его придется сломить кровавыми расправами: по совету Гамара, перевешать всех недовольных. Победить армию людей стало легче, но все равно бой с ней будет жестоким. Хамрак не был готов нанести последний решающий удар. Он уже не надеялся на мирный исход, но оттягивал страшный момент, когда тысячи живых существ: гхалхалтаров, людей, тварей, орков — сойдутся и начнут с ожесточением истреблять друг друга. И самое главное, уничтожение армии Иоанна ни к чему не приведет. Королевство Трех Мысов не покорится. Мятежные города истощат сильное войско гхалхалтаров в штурмах и осадах, и оно, рассыпавшись на отдельные гарнизоны, вскоре превратится в жалкий отряд.

Нет, Хамрак знал точно — давать бой Иоанну рано, а потому нельзя идти на штурм Грохбундера. Пусть пока стоит, гордо расставив свои стены посреди ущелья. Гхалхалтары расположатся напротив.

Бессмертный дал приказ расквартировываться по селениям.

 

Осерта была сиротой. Ее родители и сестры погибли во время лавины, когда ей было двенадцать. Орлог, друг отца, приютил девочку, а в доме её семьи открыл лавку. Осерта стала помогать ему по хозяйству. Постепенно Орлог разбогател и обзавелся ещё и трактиром. Теперь его называли мастером, однако жизнь Осерты не стала легче.

Работы, напротив, прибавилось, и девушка, стремясь отблагодарить своего благодетеля, трудилась с утра до ночи.

Так прошло девять лет.

 

Было рано, и в трактире сидели только двое завсегдатаев. Они уже были сильно навеселе, и глупые улыбки растягивали их красные лица.

Осерта вытирала столы, смахивая крошки в ладонь. Тихо шуршала по деревянному, изрезанному ножами столу тряпка.

Вдруг снаружи раздался смех. Дверь с шумом распахнулась. В помещение пахнуло холодом. Осерта отшатнулась: в морозных клубах ввалилась толпа нелюдей — худые верзилы, с пепельно-серыми лицами и красными, горящими глазами.

Один из них, сутулый, с блуждающим, лукавым взглядом, обратился к остальным на непонятном языке, затем повернулся к девушке, теребя черную бородку:

— Хафг и фадарг.

Осерта стояла, сжав в руке тряпку, вглядываясь в страшные лица пришельцев.

— Еды и вина, — потребовал другой из них.

Девушка кивнула и, не оглядываясь, поспешила на кухню, однако оттуда уже выскочил мастер Орлог. Важных посетителей он обслуживал сам.

— Здравствуйте, здравствуйте, господа дорогие! Милости просим! — используя обычный прием трактирщиков, Орлог, не закрывая рта, заметался вокруг гостей. — Чем могу услужить?

— Еды и вина, — повторил гхалхалтар, потрясая звенящим кошельком.

Остальные ловко и шумно сдвигали столы на середину зала, чтобы усесться всем вместе. Пришедших было не менее пятнадцати, и они заполнили все помещение. Подвыпившие крестьяне притихли и незаметно вышли.

Мастер Орлог, видя, что солдаты хотят попировать на славу, заторопился, поспешил на кухню.

— Давай! Быстрее! — прикрикнул он на Осерту.

Девушка кивнула.

— Выкладывай всего побольше. Авось хорошо заплатят.

— Простите, вы знаете, кто они? Они такие страшные.

— Да, они не люди. Небось, гхалхалтары. Те самые, о которых говорили солдаты из Грохбундера, когда были у нас.

— Значит они идут убивать людей?! — Осерта всплеснула руками, и кувшин, выскользнув из пальцев, упал на пол.

— Эх! Дура! Убирай, убирай живее. Напасть какая!

Трактирщик забегал по кухне, собирая еду посетителям, чьи громкие голоса раздавались за стеной. Осерта наклонилась, вытирая пол.

— Нет, как же это так, мастер Орлог? Мы кормим тех, кто убивает наших родных?

— Те, «кто убивают наших родных», заплатят хорошие деньги.

Трактирщик взял блюда и вышел из кухни, оставив Осерту в раздумье.

Радостные гхалхалтары стали раскладывать еду по глиняным тарелкам, разливать вино. Раскрасневшийся Орлог сновал между ними:

— Пожалуйте, рыба — большая редкость в горах.

Гхалхалтар, который знал речь людей, притянул хозяина к себе:

— Слушай, старик, пусть нам прислужит твоя дочка.

— Да, да, сейчас.

Орлог вернулся на кухню. Осерта сосредоточенно, неотрывно глядя на лезвие ножа, резала хлеб.

— Давай быстрее, ступай. Они желают, чтобы ты прислужила им.

Осерта подняла глаза:

— Я не хочу.

Орлог замер. Впервые она осмелилась перечить ему.

— Ты что? За тебя они может лишний серебряный накинут!

— Я не буду прислуживать убийцам.

— Брось эту дурь.

— Я не буду.

— Да как ты смеешь? Кто бы ты была, если б не я? Ты всем обязана мне! Не смей прекословить!

— Да, да, я понимаю, но пожалуйста. Я не могу…

— Вперед! Я ещё буду уговаривать тебя! — Орлог всучил ей поднос и вытолкнул из кухни.

Осерта оказалась посреди зала, и взгляды гхалхалтаров устремились на нее.

— Хэй, давай сюда!

Девушка быстро подошла к столу, поставив поднос, повернулась, собираясь уйти, как вдруг сутулый гхалхалтар с блуждающим взглядом поймал её за руку. Она обернулась, посмотрев в его ухмыляющееся лицо. Он что-то сказал. Сидящий рядом пояснил:

— Ты не весела. Отчего?

Осерта попыталась улыбнуться:

— Почему? Я весела.

— Тогда садись с нами. Радуйся! — переводчик подвинулся, освобождая место, но Лукавый, не выпуская её руки, схватил за талию, рывком оторвал от земли и бросил к себе на колени.

— Пусти! — она ударила его, но он лишь засмеялся:

— Гхурда?! Го раужг гхурдаг!

— Непокорная? Люблю непокорных, — улыбаясь, перевел сидящий рядом.

Она дернулась, пытаясь освободиться, но Лукавый сжал её ещё крепче, склонился над ней, ища ртом её губ. Мастер Орлог стоял в дверях кухни, ничего не предпринимая. Лукавый повалил её на стол.

Оглушенная, растерявшаяся Осерта вдруг увидела, как раскрылась дверь и на пороге появился ещё один гхалхалтар в золотой кирасе. Золото брони ярким пятном вспыхнуло в темном дверном проеме. Лукавый надвинулся на нее, заслонив вошедшего, но вдруг стремительно подался назад. Она услышала гневный окрик и звон падающей посуды.

Осерта вскинулась — Лукавый лежал на полу. Золотой стоял над ним, что-то говорил на непонятном языке. Обидчик поднялся, стряхивая с себя пыль, недовольно огрызнулся. Золотой отбросил Лукавого к стене и прижал так, что слова застряли у того в горле и он захрипел. Пирующие приподнялись. Переводчик, понурившись, подошел к Золотому, робко прикоснулся к его плечу, заговорил извиняющимся тоном. Золотой, не выпуская Лукавого, обернулся, и Осерта увидела его лицо, необычайно худое, с высоким лбом, впалыми щеками и черной острой бородой. Он внимательно посмотрел на собравшихся. На мгновение его взгляд остановился на ней, и девушке показалось, что он улыбнулся. Золотой разжал пальцы, и Лукавый, потирая шею, опустился на скамью.

Понурившись, его приятели стали пробираться к выходу.

— Жахалг гилдадг! — Золотой указал на стол.

Один из пировавших обернулся, отрешенно кинул на пол звенящий кошель. Спаситель Осерты вышел последним, прикрыв за собой дверь.

До того недвижимый, мастер Орлог зашевелился:

— Ну вот и хорошо. Все обошлось. — Он подобрал с пола мешочек, развязал его, высыпал деньги на ладонь. — Эх, маловато дали!

 

— Вы что, не слышали приказа короля? Он запретил мародерствовать и приставать к жителям. А я у себя в корпусе отступников не потерплю. Увижу в следующий раз — убью! — Халхидорог погрозил кулаком.

Гхалхалтары прошли темные сени и вышли из трактира. На улице было холодно — округу устилал снег. Лукавый обернулся к начальнику:

— У нас даже одежды теплой нет. Тут поневоле мародером станешь.

— Ничего, потерпите — не развалитесь, а завтра выдам плащи.

— Девушка-то для согрева лучше плаща, — Лукавый хитро прищурился.

— Заставлю до ворот Грохбундера пробежать да перед людскими лучниками сплясать — в миг жарко станет.

— Надо будет, и побегу. Небось не в первой под стрелами мечом махать.

— Мечом маши сколько угодно, а вот руки попридержи, иначе укорочу, — Халхидорог зло усмехнулся, пошел от солдат.

Те в нерешительности топтались на месте, глядя, как он удаляется и солнце играет на золотой кирасе.

— Гад, — Лукавый погрозил скрывшемуся за домом начальнику.

— Оставь, он ведь сам по женской любви истосковался, так вот и завидно стало.

— А мне от того не легче. Я не отступлюсь. Все равно достану.

— Брось.

 

Гхалхалтары расположились по селениям, оставив низших на равнине. От холода твари сбивались в кучи, жались друг к другу, пытаясь согреться. Иногда от стаи отделялись несколько черных поджарых фигур, трусили по снегу в поисках добычи.

Большинство гхалхалтаров уже обзавелись теплыми плащами и куртками. Хамрак старался выкупать одежду у окрестных жителей, но иногда все же происходили столкновения. Несмотря на приказ, виновников конфликтов, пытавшихся ограбить крестьян, не наказывали. Военачальники понимали, что солдат принуждает к тому холод. Были и такие, кому одежды не досталось вообще. Кожаные куртки не спасали, и они грелись магией или отсиживались в теплых избах.

Людям лорда Карена, остановившимся в пятнадцати ледах от Грохбундерского ущелья, тоже приходилось несладко. Они стояли на своей земле, но гхалхалтары изъяли у окрестных крестьян всю теплую одежду, не оставив им ничего, а проезд груженых обозов в зимнее время через горы был затруднен.

На равнине замерзали твари Южного континента, на склонах гор — люди. Война шла на истощение…

 

Работы в трактире прибавилось: гхалхалтары часто заглядывали туда. Мастер Орлог даже вынужден был нанять сына своего соседа и ещё двух девушек, чтобы управляться с делами. Трактирщик был очень доволен и, потирая руки, повторял, что один такой год, и он станет самым богатым человеком в королевстве после короля. Радовалась и нанятая им молодежь, которой посреди зимы вдруг подвернулась прибыльная работа. Ведь не будь гхалхалтаров в Виландоре, никогда не взял бы их Орлог к себе: он без выгоды не кормит.

Общего настроения не разделяла лишь Осерта. Она старалась как можно меньше показываться в зале и чуждалась солдат, особенно Лукавого, который зачастил в трактир. Он подолгу сидел, задевая нанятых Орлогом девушек, но стоило ей показаться из кухни, как его взгляд тотчас приклеивался к ней. Осерта быстро ставила поднос и, краснея, убегала. Вспоминая, как он накинулся на нее, она чувствовала жгучий стыд и злобу на Лукавого и на всех гхалхалтаров. Исключение составлял лишь Золотой. Он спас её от позора, и за это она была ему признательна. Но он в трактире не появлялся.

 

Своей временной резиденцией Хамрак выбрал дом влиятельного феодала — владельца самого крупного поселения на равнине. В гостиной находился огромный камин, и даже в самые холодные дни там было тепло. Мебель стояла роскошная. Множество мелких статуэток, красивых кубков, дорогие портьеры — все говорило о богатстве хозяина. Сам феодал, бывший слуга лорда Добина, теперь услужливо повиновался Хамраку, стремясь угодить ему во всем так, что даже в зимнее время на столе всегда были свежие фрукты.

Однако бессмертный помнил, что на равнине каждый день замерзает не меньше десятка низших и что по-прежнему происходят ссоры между крестьянами и гхалхалтарами из-за меховых курток и плащей.

Шли дни, и в войсках поднимался ропот. Солдаты спрашивали, почему медлят со штурмом Грохбундера, за которым находятся вожделенные теплые земли Жоговенского мыса.

 

Чувствуя необходимость объяснения, Хамрак решил собрать всех военачальников. Оставив за себя помощников, они стянулись из окрестных селений и предстали перед своим монархом в гостиной дома.

Хамрак сидел за столом, у горящего камина. Пламя играло с его вытянувшейся тенью, причудливо искажая её в складках тяжелых портьер. Военачальники стали занимать места по углам, беспокойно поглядывая на короля. Бессмертный выждал, пока все рассядутся и смолкнут. Наконец он начал:

— Я созвал вас для того, чтобы определить дальнейший план наших действий. Многие из вас недоумевают, почему Грохбундер ещё не взят? Отвечу — штурмовать крепость бессмысленно, ибо нам дорога на Жоговенский мыс закрыта.

— Отчего? — удивился Халхидорог.

— Зайдя на Жоговенский мыс, мы вынуждены будем дать сражение армии Иоанна, которая идет за нами по пятам.

— Мы разобьем ее!

— Верно, — подтвердил Гархагох, Верховный Маг.

— А что это даст? Мы потеряем многие тысячи бойцов, а сами не выиграем ничего. Останутся непокоренные города, которые придется захватывать, и каждый штурм будет обходиться все дороже. А потом придется оставлять в завоеванных землях гарнизоны для поддержания порядка. Мы не успеем занять и четверти Королевства Трех Мысов, как потеряем все, что у нас есть.

— Никаких гарнизонов не надо. Перевешать всех, и дело с концом, — подал голос мрачный Гамар.

После ночного предательства пентакреонцев он стал ещё более замкнутым, чем до форт-брейденского прорыва.

— Кто же тогда будет трудиться: возделывать поля, выращивать животных и птиц, добывать руду и камень? Нет, Гамар, мы живем исключительно благодаря этим простым работникам, которых ни во что не ставим и готовы погубить сотнями. А между тем, уберите их, и любая самая плодородная земля окажется ненужной. Надо беречь крестьян и горожан, даже если они работают на врага, ибо может прийти день, когда они будут на нашей стороне. Верьте, он придет!

Все молчали, не перебивая бессмертного.

— А сейчас мы должны ждать. Момент ещё не настал. Мы должны покинуть Королевство Трех Мысов. Наш путь лежит в княжество Парзи. Оно небогато, но имеет хорошее положение, и взять его будет легко. Сейчас снег преградил нам дорогу, но мы двинемся туда через несколько недель, с весенней оттепелью. Пока же мы должны позаботиться о низших, погибающих на равнине, ибо они уже сейчас служат нам. Гархагох, пусть несколько магов спасают их от холода. Я уже распорядился открыть госпиталь для обмороженных.

— Хорошо, — Верховный Маг кивнул.

— Пока все. Стоим, — бессмертный улыбнулся. — Если вам станет от этого легче, могу сказать, что в лагере людей замерзло уже сто человек.

 

Гхалхалтары требовали много еды, и приходилось готовить с утра до вечера.

Осерта работала на кухне, бросаясь от одного горшка к другому, подавая блюда девушкам, нанятым мастером Орлогом. Они обслуживали посетителей и были веселы и болтливы:

— Боже, а какой силач тот, с большой бородой.

— С чего ты взяла?

— Знаешь, он пальцами согнул монету!

— Лучше бы дал её мне.

— Ха! Так один из них, с таким длинным и кривым ножищем, добавил мне три медяка. Говорит, — девушка на секунду замолчала, наморщив лоб, — «дагед». Это, представь, по-нашему «спасибо».

Осерта, до того пропускавшая их болтовню мимо ушей, вдруг неожиданно спросила:

— Скажи ещё раз. Как это будет?

Девушка не поняла:

— Что будет?

— «Спасибо» по-гхалхалтарски.

Девушка удивилась, но охотно повторила:

— Дагед. А что это тебе так захотелось узнать?

— Слово больно хорошее.

— И только? — девушки разочарованно отвернулись и поспешили в зал.

Осерта осталась одна с кипящими горшками, и все вертелось в голове странное слово: «дагед» — «спасибо».

 

Пользуясь отлучкой ушедших на совет начальников, солдаты кутили допоздна, и довольный мастер Орлог не спешил закрывать заведение.

Осерта чувствовала, что у неё отнимаются руки и деревенеют ноги, но от постоянных, одинаковых движений к вечеру они уже не повиновались ей, а действовали отдельно, и они по инерции продолжала работать, пока наконец не поняла, что больше не может:

— Извините, мастер Орлог, позвольте мне выйти.

Хозяин взглянул на нее, нахмурившись:

— Ты что? Работай. Или хочешь испортить мне дело?

— Я очень устала.

Трактирщик покачал головой: «Если девчонка будет работать без продыху, ещё заболеет — больше убытка».

— Хорошо, ступай. Но чтоб через пять минут была здесь.

— Да, да, мастер Орлог. Спасибо, дагед, — гхалхалтарское слово сорвалось с её губ, но трактирщик не заметил этого: он считал деньги.

Накинув плащ, она вышла на улицу. Незнакомое, чуждое её слуху слово неотвязно засело в голове. Она не понимала, почему не может от него избавиться, и так много раз мысленно проговорила, что в конце концов забыла его смысл. Но потом вдруг вспомнила, что «дагед» значит «спасибо», и от этого сделалось приятно. Было только обидно за подруг, что такое слово использовали походя, как разменную монету, как три медяка.

На улице было тихо и темно, лишь горели в избах тусклые огоньки лучин. От снега, облепившего горы веяло спокойствием, и, вырвавшаяся из шумного трактира, Осерта закрыла глаза, наслаждаясь звенящей тишиной. Ей казалось, будто у самого её уха кто-то осторожно звонит в крохотные колокольчики. К ним примешался ещё один большой колокол. Его гул шел издалека, постепенно приближаясь, пока не заглушил собой все остальные звуки. Это хрустел снег под ногами. Она открыла глаза и увидела две фигуры, идущие в её сторону. Они были темнее синего неба, и Осерта узнала в них гхалхалтаров. Девушка до того устала от их наглых, развязных голосов, что невольно отшатнулась. Ей хотелось побыть одной, забыться, умереть, но больше никогда не возвращаться в трактир и не видеть их.

Идущие приближались к ней. Она услышала сначала смутно, а потом отчетливо голос одного из них, холодный и жесткий. Фразы гхалхалтара были чеканные, рубленные, словно он сердился. Другой кивал — Осерта видела, как на фоне неба качалась его голова.

Вдруг он заговорил. В его голосе девушка уловила что-то знакомое. Где она могла его слышать? Ну конечно, это Золотой! Изо всех гхалхалтаров он единственный показался ей примечательным, не таким как все. Может оттого, что она видела его всего один раз? И вот они вновь встретились, а в голове продолжало звучать странное «дагед». Да, она должна поблагодарить его. Осерта представила, как подойдет к незнакомцу, и, замерев, продолжала вслушиваться в его голос, доносящийся из темноты. Он звучал мягко и вкрадчиво, то вдруг взмывал, дрожа на самых высоких нотах и внезапно перерастая в густой баритон. Другой гхалхалтар иногда вставлял свои кургузые, нелепые реплики, нарушая мечущуюся стройность его голоса. Поравнявшись с девушкой, Золотой быстро взглянул на нее, и она уловила мгновенный блеск его светлого зрачка, когда он остановился на её лице.

Гхалхалтары прошли. Его голос постепенно удалялся, пока, заглушенный расстоянием, не смолк совсем.

 

Халхидорог и Гамар остановились в Виландоре и потому возвращались к своим корпусам вместе. Погода стояла хорошая. Старый гхалхалтар, чувствуя в своем спутнике хорошего собеседника, и желая продлить прогулку, передал единорога своим воинам, а сам пошел рядом с Халхидорогом.

Говорили о совете. Гамар стоял за взятие Грохбундера и немедленное продолжение войны:

— Не для того мы пришли сюда, чтобы отступать. Покинем Королевство, куда покатимся? На Жоговенский мыс надо идти.

Халхидорог кивал:

— Да, вы правы. Я, конечно, понимаю, что многие люди против нас и придется бороться с ними…

— Вешать их надо! Перебить, как пентакреонцев.

— Да, придется бороться с мирным населением, возможно даже смести несколько городов. Однако разве с самого начала не было ясно, что часть жителей восстанет против нас? Это неизбежно. Так перед чем же мы тогда отступаем?

Впереди, вглядываясь в них, стояла девушка. Халхидорог оторвал глаза от снега под ногами, скользнул взглядом по её бледному, искусно подведенному ночными тенями лицу. Она смотрела прямо на него. Поспешно отвернувшись, гхалхалтар продолжил:

— Мы зашли слишком далеко. Теперь нам нет пути назад. Мы все в крови. Все, Гамар. От этого не уйти. Я собственноручно уложил четверых во время взятия Форт-Брейдена и потерял счет убитым мною в Альте и во время ночного прорыва. Вы тоже хороши…

— Да, — согласился Гамар, — триста пентакреонцев лежат на моей совести. Но я не жалею об этом. Если бы я мог вернуть тех девяносто шесть гхалхалтаров я бы, не задумываясь, уничтожил бы и тридцать тысяч человек!

— Вы верите в наше превосходство над остальными?

— Конечно!

— Да здравствуют гхалхалтары!..

— И их король Хамрак, — вставил Гамар.

Халхидорог усмехнулся:

— Хамрак все равно бессмертный. Ему здравия можно и не желать.

Они дошли до своих домов, которые стояли по соседству, и распрощались.

 

На следующий день в трактире было опять людно. Лукавый по-прежнему сидел в углу и много пил, неотрывно наблюдая за входом на кухню. Когда мастер Орлог проходил мимо, гхалхалтар схватил его, о чем-то спросил. Трактирщик замахал руками, отстраняясь от посетителя. Лукавый полез в карман — несколько монет золотыми пятнами засверкали на столе. На лице Орлога отразилась борьба. В конце концов он сгреб деньги, указал гхалхалтару на дверь кухни. Лукавый поднялся, улыбаясь, направился туда.

Осерта работала вместе с восемнадцатилетним парнем — сыном соседа. Занятая, она не обращала внимания на девушек, забегавших на кухню, чтобы захватить подносы с едой, как вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Осерта обернулась — прямо перед ней, слегка покачиваясь, стоял Лукавый. По привычке он пощипывал свою остренькую бородку и ухмылялся, потом вдруг шагнул, вытянул длинные руки и, заключив её в свои объятия, засмеялся. Она отшатнулась и закричала, призывая мастера Орлога на помощь, но тот не пришел: он считал полученные деньги. Лукавый схватил её, прижимая к себе.

— Эй, ты что? — парень тронул его за локоть.

Гхалхалтар резко обернулся, двинул парня растопыренной пятерней. Тот упал. Так же быстро Лукавый вновь вцепился в девушку. Однако оскорбленный парень не думал сдаваться и, мстя за поруганное честолюбие, накинулся на обидчика сзади. Озлобившись, гхалхалтар выпустил Осерту, схватил нападающего за горло, другой рукой дернул из-за пояса кинжал. Он был пьян, и оружие в неверной руке случайно угодило в парня. Тот вскрикнул и обмяк. Лукавый выпустил его и, нахмурившись, поглядел на упавшее тело: он хотел лишь пригрозить и не ожидал, что все так обернется. Однако, сознавая, что зашел уже слишком далеко, гхалхалтар вновь повернулся к Осерте.

Одна из девушек вошла на кухню и, выронив поднос, бросилась в зал:

— Помогите! Убили! Скорее!

Обеспокоенные гхалхалтары повскакивали с мест. Лукавый ещё пытался овладеть Осертой, когда солдаты оттащили его, отшвырнув в угол. Сразу несколько рук прижали преступника к стене. Осерта, с трудом переводя дыхание, глядела на недвижимого парня. Солидный гхалхалтар с седыми волосами стал протискиваться наружу через солдат, заслонивших дверной проем:

— Начальника! Позовите начальника!

 

Воины расступились, освобождая дорогу командиру корпуса. Халхидорог, хмурясь, вошел на кухню, посмотрел на парня, вопросительно взглянул на склонившегося над ним военного лекаря. Тот улыбнулся и успокаивающе кивнул. Халхидорог обернулся, ища глазами хозяина. Мастер Орлог стоял ни жив, ни мертв: взял бы он у Лукавого деньги, если б знал, что все так кончится? Да ни за что! Это же себе в убыток! Соседу за сына заплати, да ещё за трактиром дурная слава поведется — ходить перестанут. Халхидорог поманил трактирщика и заговорил.

— Жив, — перевел переводчик. — Рана неопасная: так, кожу оцарапало. Перепугался сильно. К вечеру отойдет.

Раненого подняли, по приказу военачальника понесли наверх в жилые комнаты.

Убедившись, что жизнь парня вне опасности, Халхидорог повернулся к Лукавому, который по-прежнему стоял, прижатый к стене. Осерта внимательно следила за каждым движением Золотого, со страхом наблюдая, как он осторожно вынимает меч из ножен. Клинок зловеще поднялся, покачиваясь у груди схваченного. Золотой что-то сказал. На этот раз голос его был низкий и грозный. Лукавого отпустили, и гхалхалтары молча вышли из кухни в зал и расчистили середину от столов, отодвинув их к стенам.

Лукавый и Золотой остались одни в пустом пространстве центра. Глаза преступника испуганно забегали по лицам собравшихся. Золотой повторил приказ. Его щеки ввалились, усы дрожали, и страшно кривились под ними губы. Осерта невольно подумала, что он убьет Лукавого. К её ужасу тот тоже стал доставать меч.

— Поединок чести, — со знанием дела пояснила одна из девушек. — Выжить должен только один.

Вдруг Осерта испугалась за Золотого. А если его убьют? Он, казалось, был её единственным защитником во всем мире. Где был мастер Орлог, с которым она прожила столько лет, когда Лукавый зажал её на кухне и ранил соседского паренька?

Золотой оскалился, повел рукой, призывая противника приблизиться. Лукавый, согнув колени, нахохлившись, стал трусовато наступать, словно боялся потерять землю под ногами, потом остановился, выжидая. Тогда Золотой вдруг сделал выпад. Его меч ударился о клинок противника, отскочил, взвился, замелькал повсюду. Лукавый отбил несколько ударов, вдруг, растерявшись, вскрикнул. Осерта, до того не улавливавшая ход поединка, увидела, как меч Золотого пробил рубашку её обидчика, заставив того выронить оружие.

Золотой вогнал клинок в ножны, надвинулся на побежденного и, выхватив кинжал, неуловимым движением отделил его черную бородку от лица. Лукавый вскрикнул, став вдруг жалким и беззащитным. Гхалхалтары засмеялись. Двое из них приблизились к опозоренному преступнику, подхватили его под мышки и увели.

Халхидорог разжал кулак, отбросив срезанную бородку на пол и смахнул несколько волосков с кинжала. Он собрался уходить, когда из толпы вынырнула девушка и, очутившись прямо перед ним, произнесла:

— Дагед.

Халхидорог узнал её лицо, которое видел накануне вечером.

— Дагед? — он недоуменно переспросил.

— Этот мерзавец пытался изнасиловать её, — пояснил стоящий рядом переводчик.

Халхидорог обратился к девушке по-гхалхалтарски, но она не поняла и молча глядела разгоревшимися глазами в его спокойное лицо. Осерта была рада, что он не погиб.

Переводчик перевел ей слова Халхидорога:

— Кто ты?

— Я работаю здесь.

— Тот гхалхалтар действительно пытался обесчестить тебя?

Осерта смутилась: ей показалось странным, что сейчас, возможно, жизнь её мучителя зависит от нее.

Золотой улыбнулся. Переводчик говорил слова монотонно и глухо, мешая Осерте слушать его голос:

— Я верю, что пытался. Ты красива. Если кто-нибудь впредь посмеет оскорбить тебя, знай, что Халхидорог Гарэльд Эмберг всегда на твоей стороне. Приди ко мне и найдешь надежного защитника. Дорогу тебе укажут.

Халхидорог взмахнул рукой и вышел. Другие воины, сочтя неудобным оставаться после случившегося, последовали за ним. В трактире остались лишь две девушки-служанки, мастер Орлог и Осерта. Она стояла, не обращая внимания на окружающих, переживая ещё раз их разговор, в котором уже не было переводчика. Жалкий, сгорбившийся мастер Орлог осторожно прикоснулся к ней:

— Иди, дочка, иди отдохни. Этот мерзавец чуть не надругался над тобой. Ну ничего, видишь, он получил по заслугам. Я понимаю, после такого трудно прийти в себя, но тебе надо отдохнуть.

Она покорно направилась к себе в каморку, но мастер Орлог препроводил её в свою комнату, где сам постелил для неё кровать.

 

Войска Хамрака продолжали стоять на равнине, и в Грохбундере успокоились. Осадные орудия покрывались снегом — солдатам было лень возиться на морозе, и они не вылезали из теплых бараков.

Впрочем, лорд Добин, как старый военный, не понимал пассивности гхалхалтаров и ожидал от них подвоха. Иногда ему чудилось, что неприятель взобрался на горы и собирается обойти Грохбундер поверху. Однако в такое время года отвесные скалы были неприступны, и он отбрасывал эту мысль. Временами коменданту казалось, что маги начали телепатическую атаку, завладевая умами солдат гарнизона. Добин присматривался к своими людям, но, не находя ничего подозрительного, вновь успокаивался. Он продолжал регулярно подниматься на стены, ругая безалаберных подчиненных за небоеспособность метательных машин. В конце концов солдаты, поняв, что поблажек не будет, стали без напоминания следить за состоянием техники, а Добин лишь удостоверивался в качестве выполненной работы, проверял напряжение спусковых зажимов и с чувством выполненного долга удалялся в покои. Он понимал, что зимние морозы работают на Грохбундер. Разношерстные твари Южного континента, казавшиеся со стен крепости одинаковыми, маленькими и беззащитными, сбивались в кучи, но это не помогало — они мерзли сотнями.

 

Теперь Осерта работала не с утра до ночи, как раньше. Мастер Орлог стал отпускать её с кухни и следить, чтобы она несильно утомлялась. Она не понимала причину произошедшей в нем перемены и стыдилась отдыхать в то время как остальные работают.

Через два дня после поединка мастер Орлог подошел к приемной дочери и положил свою пухлую красную руку на её запястье. Осерта обернулась.

— Послушай, доченька, — трактирщик заговорил сладким, липким голосом, — помнишь того мужественного воина, который был у нас два дня назад и победил мерзавца, осмелившегося покуситься на твою честь?

Осерта взглянула на мастера, не понимая, к чему он клонит. Да, конечно, как ей забыть Золотого? Она запомнила даже его сложное гхалхалтарское имя — Халхидорог Гарэльд Эмберг, и в её сознании оно странно сочеталось со звучным словом «дагед». Но почему мастер Орлог заговорил о нем?

— Да, я помню его.

— Вот и хорошо. Ты бы сходила к нему.

— Зачем? — смутилась девушка.

— Пригласила бы его к нам.

— А вы этого хотите? — радостно удивилась Осерта.

— Конечно! Ну только ты так, не в открытую это делай, а осторожно намекни. Он поймет.

— А вдруг нет, или не придет?

— Придет, придет. Ты ему понравилась.

— Хорошо, я схожу, приглашу, — поспешно произнесла Осерта, пряча зардевшееся лицо.

— Иди, иди. Только прежде принарядись. Он ведь начальник.

Осерта выбежала с кухни. Трактирщик потер руки: «Этот гхалхалтарин, должно быть, богатый — пусть заходит, доходу будет больше».

 

Комната была небольшая, но светлая. По стенам висели гобелены, выцветшие, но все ещё красивые; на полу покоился мягкий ковер; в углу стоял сундук, в котором хранились вещи бывшего хозяина покоев — мелкого барона, который жил теперь на другой половине дома.

Халхидорог сидел на софе и думал. Лоб его был нахмурен, и брови сдвинуты в одну ломаную линию. Он пытался, не закрывая глаз, раствориться в пространстве, уйти вдаль, где исчезнет материя, где останется лишь ирреальный, воздвигнутый им фантастический мир. Так воитель тренировался в искусстве магии.

В дверь постучали. Он вздрогнул — создаваемый им мир распался на комнату с ковром, сундуком и гобеленами. Халхидорог недовольно взглянул на появившегося в дверях гхалхалтара.

— К вам пришли.

— Кто?

— Какая-то девушка.

Халхидорог удивился, но кивнул:

— Пустите.

Гхалхалтар исчез. Молодой военачальник поднялся с софы, прошелся по комнате: «Кто бы это?»

 

Осерту повели длинными темными залами. Дом был большой — господский, и она невольно замирала, понимая, что попала в настоящие хоромы и скоро встретится с Золотым. Ее спутник ловко отстранял попадавшихся им на пути. Те удивленно смотрели на девушку. Некоторые весело скалились.

Наконец они подошли к приоткрытой двери. В щель Осерта увидела Халхидорога. Он стоял, чуть ссутулившись.

Сопровождавший постучался. Халхидорог распрямился. Его взор устремился к стоявшим на пороге, и Осерта почувствовала на себе этот сосредоточенный взгляд. Он узнал её и улыбнулся, жестом пригласив войти.

Провожатый в нерешительности затоптался в дверях. Халхидорог обратился к нему по-гхалхалтарски:

— Ступай, позови переводчика. Наверное, девушка хочет о чем-то попросить.

Осерта не понимала его слов, и зачарованно разглядывала гобелены на стенах. Несмотря на то, что мастер Орлог был богат, он, складывал все заработанные деньги в ларцы и жил скромно наверху трактира, боясь, что соседи заподозрят, насколько велико его состояние, поэтому она впервые очутилась в подобном доме и чувствовала себя как в сказке. Знакомый голос Халхидорога, звучавший совсем рядом, непонятные слова лишь подтверждали иллюзорность происходящего.

Провожатый вышел, и Халхидорог повернулся к девушке. Не зная, что делать он продолжал стоять молча. Она, подняв глаза, внимательно вглядывалась в его острое лицо, и ей не верилось, что она встретилась с ним наедине в этом богатом доме, где не пахло кухней и не были слышны выкрики нетерпеливых посетителей.

За дверью раздались шаги. Она, растерявшись, обернулась на шум. Вошел переводчик.

Халхидорог оживился: теперь он мог узнать, зачем она явилась.

— Что тебе надо, девушка?

Переводчик встал между ними, бойко принявшись за работу.

— Я пришла сказать, — она запнулась. — Вас не видно, и мастер Орлог интересуется, почему вы не бываете в трактире.

— А он хочет того?

— Да.

— А ты?

Халхидорог смотрел на стоящую перед ним девушку, разглядывая её смущенное лицо.

— Да.

— Хорошо. Думаю, когда у меня будет время, я зайду, — он улыбнулся. — Я не люблю трактиров, но сделаю это ради тебя.

Осерта покраснела, и, заметив это, переводчик злорадно ухмыльнулся.

— Я передам мастеру Орлогу, что вы посетите нас.

— Не надо. Может, я не выберусь в ближайшее время, а, если приду, пусть это будет для него сюрпризом и нашим с тобой секретом.

Осерта согласно кивнула. Выполнив свое поручение, она больше не находила тем для разговора. Мешал и переводчик с прищуренными, смеющимися глазами. Она не знала, чем может заинтересовать Халхидорога, но страстно хотела хоть на несколько мгновений задержаться в волшебной комнате со старинными гобеленами и поэтому молчала, не двигаясь. Халхидорог понимал, что она уже все сказала, но не желал отпускать её.

— Подожди, — он повернулся, подошел к сундуку, открыл его и достал оттуда красивый цветной платок. — Возьми. На улице снег, а ты легко одета — простудишься.

Она медленно приняла в руки теплый, мягкий платок и, поняв, что дольше оставаться нельзя, направилась к выходу.

— Спасибо, спасибо. Дагед.

Он улыбнулся, вспомнив, как два дня назад она, выскочила из толпы и обратилась к нему.

— Спасибо за приглашение.

Осерта вышла.

 

Она шла по улице, не надевая платка, а бережно прижимая его к груди. Он подарил его ей! Встречные крестьяне удивленно разглядывали платок: «Неужели мастер Орлог разорился — подарил? На него не похоже».

Осерта подошла к трактиру, вздохнув, проследовала внутрь. Там все было по-прежнему: бесцельно убивая время, за столами сидели гхалхалтары, вокруг них суетились девушки, появился уже поправившийся соседский сын, который всем норовил невзначай показать свою рану, мастер Орлог стоял у входа на кухню, быстро пересчитывая на ладони монеты и запихивая их в карман.

— Ну что? Сказала?

— Да.

— Придет?

— Не знаю.

— Ты рассказала ему, какой у нас великолепный эль? Нет? Зря. — Трактирщик улыбнулся. — Ты бы ему как-нибудь дала понять, что рада будешь прислужить…

Осерта, опустив лицо, пожала плечами.

— Ну ладно, придет — хорошо, не придет — твоя вина. А это у тебя что? Он подарил, да? Ну-ка, дай посмотреть, — трактирщик жадно вцепился в платок. — Хороша тряпица. Дорого стоит. — Он с сожалением выпустил теплую пушистую ткань из рук. — Видать, приглянулась ты ему. Смотри не упусти, пока дает.

 

Несмотря на грозные речи, произнесенные над безжалостно растерзанными пентакреонцами, лорд Карен не решался атаковать неприятеля. Он скромно остановился в нескольких ледах от Грохбундерского ущелья.

Люди мерзли на заснеженных склонах суровых гор. Каждое утро, когда лорд объезжал позиции, он обязательно натыкался на несколько сгорбленных, покрытых белыми нитями инея, фигур. Сначала он интересовался, кто был замерзший, в каком отряде состоял, потом бросил это пустое занятие и только отдавал короткий приказ: «Убрать!»

О действиях Хамрака он узнавал от дракунов, которые парили над горами и залетали в Грохбундер. Лордом Добином Карен был доволен. Бессмертный король не велел атаковать Грохбундер, поэтому у полководца людей сложилось глубокое убеждение в том, что крепость неприступна, и основную заслугу в этом он отдавал её коменданту. Защищенность цитадели придавала лорду Карену уверенности в своих силах, а солдат он успокаивал известиями о числе замерзших среди гхалхалтаров. Правда, приходилось сглаживать углы и увеличивать потери противника, но лорд Карен к этому уже привык.

 

День начался так же, как и всегда. За окном стало белеть, и мутный свет вмял стекла внутрь, просачиваясь сквозь них в помещение. Осерта монотонно скребла тряпкой по столам. Пришли нанятые мастером Орлогом девушки и сын соседа. Парень прошествовал на кухню, где с достоинством загремел посудой. Девушки принялись помогать Осерте в зале. Появились первые посетители — гхалхалтары. Крестьяне побаивались заходить в трактир после того, как это место облюбовали грозные воины, что, впрочем, мало волновало мастера Орлога.

Он радушно встретил пришедших. Они расселись за столами, а двое из них приблизились к девушкам, предложив им свою помощь. Те, довольные оказанным вниманием, предоставили гхалхалтарам доубираться за них, подарив за это по поцелую.

К Осерте не подошел никто. Солдаты её сторонились, вспоминая Лукавого и боясь навлечь на себя гнев начальника. Она закончила вытирать столы и удалилась на кухню. Девушки продолжали перешептываться с любезными гхалхалтарами, пока народу в трактире не прибавилось. Тогда они вынуждены были начать работу. Все было как обычно.

Однако Осерта ждала чего-то особенного — Халхидорога. Хотя он и сказал, что может не выбраться в ближайшее время, но она так хотела его видеть, что убедила себя в том, что он обязательно придет. Именно сегодня. Каждый раз, когда дверь открывалась и в зал врывались новые голоса, девушка старалась ненароком выглянуть из кухни, чтобы не пропустить его появления.

Однако время шло, а его все не было. День был короток, и окна уже покрыли безрадостные сумерки. Ей стало ясно, что он действительно слишком велик и занят, чтобы заглянуть в трактир. За государственными делами он забыл о ней и об их вчерашнем разговоре.

 

С самого утра Халхидорог отправился на равнину проведать тварей своего корпуса. Их было сложно найти среди сбившихся в кучу тысячах низших. Впрочем, Халхидорог и не пытался отличить вверенных ему тварей от остальных. Он обратился к магам, слонявшимся по приказу Гархагоха по равнине. Чародеям было не холодно — они согревали себя магией, но тварям помочь не могли. От сознания своей беспомощности на душе у них было скверно, и они роптали на командование, заставившее их делать бесполезную работу.

Удрученный увиденным, Халхидорог поехал в госпиталь, устроенный Хамраком в одной из деревень, в длинном деревянном здании с узенькими окнами, прорубленными под самым навесом крыши, усеянной хищными клыками сосулек.

Внутри было душно, пахло потом и сладковатой кровью. Лекари-гхалхалтары и кое-кто из крестьян, понимавших в медицине, возились над лежащими на полу обмороженными, прикладывали отвары, растирали белые недвижимые конечности. Твари стонали, скалились, иногда кидались на врачей, не понимая, что те хотят облегчить их страдания. Обозленные, уставшие хирурги неустанно отнимали отмороженные лапы, кидали их в большие тазы. Когда они наполнялись до верху, крестьяне выносили их на улицу и вываливали содержимое на чистый белый снег.

Халхидорог поговорил с врачами. Те жаловались на нехватку лекарств, повязок, словно он мог чем-то помочь. Начало смеркаться, когда Халхидорог наконец вернулся в Виландор. Проезжая по улице, он вспомнил, что обещал зайти в трактир. После безрадостной картины госпиталя ему захотелось отдохнуть, но он решил сначала заехать к себе и переодеться, так как оказался испачканным кровью тварей.

 

Одна из девушек, обслуживающих посетителей, подбежала к Осерте. Она уже видела дорогой платок и успела вызнать, откуда он появился, поэтому, заговорщически подмигивая, шепнула:

— Там, кажется, твой пришел.

Осерта вздрогнула. Она уже отчаялась и перестала обращать внимание на скрип двери, впускавшей в трактир обычных гхалхалтаров.

Потирая руки, мастер Орлог окликнул ее:

— Доченька, отложи все пока. Пойди, встреть драгоценного гостя.

Девушка с готовностью кивнула, обернулась к ведерку с водой, окунула туда красные, уставшие от работы руки и, наспех отерев их, выбежала в зал.

В трактире воцарилась нехорошая тишина — заметив появление начальника, гхалхалтары притихли. Халхидорог стоял у входа, скрестив руки, чуть покачиваясь, как делал тогда, когда не знал, что предпринять. Он слишком давно не заходил в подобные заведения, и оттого почувствовал себя чужим. Однако завидев её, Халхидорог обрел уверенность.

Осерта приближалась к нему, робея с каждым шагом: это ведь не крестьянин, не человек. Как она спросит, что он хочет на ужин? Осерта поклонилась, осторожно указала гхалхалтару на свободный стол в углу. Расчетливый мастер Орлог специально приберег это место для важного гостя. Халхидорог, с любопытством угадывая дальнейшие действия девушки, покорно сел. Однако она её тотчас оттеснил подбежавший мастер Орлог. Трактирщик зачастил на ломаном гхалхалтарском, который успел усвоить за последние две недели:

— Что угодно, господину? Говядина жареная, рыба — большая редкость в горах…

— Все, что закажет эта госпожа, — перебил его Халхидорог, указывая на Осерту.

Трактирщик отодвинулся от стола и, сияя, обратился к приемной дочери:

— Говорит, что возьмет все, что ты захочешь! Смотри не подведи! Или давай я сам всего навыбираю.

Всегда бережливый, мастер Орлог впервые заказывал блюда с такой щедростью. Осерта нанесла Халхидорогу столько, что заставила весь стол, и ей стало неудобно перед ним: подумает, что она никогда не ела и теперь надеется на богатые объедки.

Халхидорог был на самом деле удивлен обилием блюд, но решил гулять, не скупясь, и не останавливал девушку, дождавшись, пока она не вынесет все.

— Дагед.

Осерта смущенно улыбнулась. Халхидорог посмотрел на нее, указал на место напротив себя. Она смиренно опустилась. Он взмахнул рукой, приглашая её разделить трапезу, и сам принялся за еду. Осерта покраснела: точно подумал, что голодна и потому столько понатащила. Однако было невежливо отказываться, и она принялась за еду, хотя кусок не лез в горло. Халхидорог, не евший с самого утра, напротив, ужинал с аппетитом.

Покончив с говядиной и рыбой, он кликнул одну из девушек-служанок. Осерта инстинктивно поднялась, но Халхидорог жестом остановил её. Служанка подошла, завистливо косясь на сидевшую Осерту.

— Принеси, пожалуйста, бокал.

Девушка удивилась, не поняв, чего от неё хотят. Халхидорог жестом обрисовал бокал. Командир корпуса был слишком важным посетителем, чтобы ему смели отказать, и через минуту девушка появилась, неся тонкий хрустальный бокал, который мастер Орлог в молодости по глупости купил у гномов и с тех пор хранил у себя в комнате, не только не используя, но и никому не показывая.

— Спасибо, — Халхидорог взял бокал и поставил его перед Осертой, словно не замечая её смущения.

Ей было неловко из-за девушки, мнущейся за спиной, и от ощущения на себе её неприязненного взгляда. Она боялась вести себя точно госпожа в трактире, где все знали её как кухарку. Однако Халхидорог с изысканной улыбкой уже наливал ей лучшее вино, которое хранилось у мастера Орлога, и оно темными густыми волнами заполняло искрящийся бокал.

Военачальник редко позволял себе роскошь. Он был сиротой и, как только встал на ноги, вынужден был сам пробиваться в жизнь, работая от зари до зари. Повзрослев, попав к Хамраку и став воителем, он многие годы посвятил искусству владения оружием, в чем добился совершенства. А потом началась война, перекинувшаяся с Южного континента, где были уничтожены непокорные гхалхалтарам людские поселения, на Северный — война, которая отняла у него все силы. Он забыл женщин, и поэтому теперь ему было особенно приятно видеть перед собой девушку.

Халхидорог налил вина себе и поднял кружку:

— За тебя.

Осерта не знала гхалхалтарских слов, но интуитивно поняла их и тихо повторила на людском.

Он положил на стол несколько золотых монет, взял её руку в свою шероховатую ладонь и медленно поднялся, увлекая её за собой из душного трактира.

Они вышли. Ночь была свежая и ясная, и на небе мерцали глубокие огни звезд. Халхидорог осторожно прикоснулся к её волосам. Воителя завораживали смотрящие на него большие, синие в темноте глаза девушки, и ему хотелось сделать что-нибудь приятное. Он оторвал руку от её волос, сложил пальцы, и откуда-то из глубины скрытой ладони заструился нежный свет, вылепивший очертания цветка. Халхидорог поднес его к губам, словно вдохнув в него жизнь: цветок заалел и распустился. Осерта восхищенно приняла его из рук гхалхалтара. Странно смотрелся цветок в разгар зимы, когда все вокруг было занесено снегом и в нескольких сотнях шагов мерзли на равнине твари.

 

Мастер Орлог накинулся на освободившийся стол, схватив сверкающие золотые монеты.

— Шесть золотых! Да на это можно корову купить!

Засунув деньги в кошель, сгорбленный и похожий на огромного стервятника, он вырвал из тарелок несколько недоеденных кусков говядины, жадно запихнул их в рот.

Потом, обнаружив на столе свой бесценный бокал, обтер жирные пальцы и, поморщившись, бережно взял его: «Какое кощунство! Да как можно из такого пить!»

 

Халхидорог и Осерта шли по пустынным улицам Виландора. Они не говорили, ибо не могли, а просто молчали, глядя на небо и парящие над ними звезды. Часовые-гхалхалтары, прищуриваясь и узнавая командира корпуса, отступали, и острыми огоньками таяли во мраке их завистливые глаза.

Было уже очень поздно, когда они вернулись к трактиру. Он закрылся, и в окнах стояла мертвая пустота — мастер Орлог не любил зря жечь свечи.

Осерта вдруг вздрогнула. Халхидорог поймал её испуганный взгляд и, желая убедиться, что все будет в порядке, решительно постучал в дверь.

За окном задрожал огонек свечи.

— Это я, — Осерта настороженно слушала, как стучат в сенях шаги.

Дверь распахнулась — исполненный гнева, трактирщик замер на пороге с открытым ртом:

— Ваша милость?.. Здравствуйте…

Гхалхалтар оборвал его:

— Мы уже виделись. Я привел твою дочь. Она не виновата в том, что вернулась так поздно. Это — я.

Мастер Орлог глупо закивал, и лунный свет круглым бликом запрыгал по его лысине.

— И не дай Бог, её кто-нибудь обидит — голову сниму, — Халхидорог пристально посмотрел на трактирщика, перевел взгляд на Осерту, кивнул:

— Дагед.

Осерта стояла, глядя ему вслед, пока он не скрылся за черными домами.

Мастер Орлог, решив, что гхалхалтар уже достаточно далеко, схватил её за руку:

— Долго же ты шлялась. Я тут работаю, из сил выбиваюсь, а ты!

Она быстро зашла в трактир. Трактирщик сердито захлопнул дверь, с ожесточением обернулся к ней, но, вспомнив сурового воителя, сразу осунулся:

— Ступай.

Осерта направилась к себе в каморку.

— Эй, он тебе ничего не подарил? Денег никаких не дал?

— Нет.

— Проклятье.

 

Чтобы облегчить страдания солдат на склонах, люди решили перебросить часть из них в теплый Грохбундер.

Лорд Карен договорился об этом с Добином загодя, и стоял, наблюдая за подготовкой дракунов к перелету. Всадники седлали драконов, проверяли тугость подпруг и пристяжных ремней. На одного дракона садилось сразу по трое-четверо, и он, обремененный тяжелой ношей, взлетал, тяжело подымая крылья, раздувая бока.

Хамрак видел это, качал головой: пусть люди спасают своих. Тем больше будет у него подданных, когда он наконец захватит Королевство Трех Мысов. Спокойная, лукавая улыбка блуждала на его тонких губах.

 

Осерта желала снова увидеть Халхидорога. Однако на следующий день он не появился, и в суете трактира прошлый вечер казался прошедшей сказкой.

Халхидорог же вынужден был поехать вместе с Гамаром к Хамраку. Бывшего коменданта форт-брейденского замка задели частые перелеты дракунов из лагеря лорда Карена в Грохбундер, и он хотел убедить короля в необходимости штурма крепости. За последнее время военачальники сблизились и стали считаться друзьями, а потому, несмотря на очевидную обреченность проекта, Халхидорог все равно ехал с Гамаром, дабы поддержать его.

Бессмертный ожидал их в той же гостиной, где собирал совет. Зная неуступчивость Гамара, Хамрак догадывался о дерзости его идеи и заранее знал, что откажет, но приготовился выслушать.

— Садитесь.

Гамар отрицательно покачал головой, полагая, что лучше будет говорить стоя. Халхидорог, напротив, с удовольствием опустился в кресло.

С холодной, мрачной ясностью Гамар стал излагать свое предложение. Бессмертный как обычно улыбался, снисходительно кивал, как будто даже соглашаясь.

Халхидорог не слушал и, запрокинув голову, блуждал взглядом по резному деревянному потолку. Война как-то отступила для него на второй план, и разговор, который ещё три дня назад показался бы ему крайне важным, теперь воспринимался как пустая болтовня. Какая в общем разница, будет Грохбундер людским или гхалхалтарским? В его — личной жизни от этого ничего не изменится. Он может, правда отличиться при штурме, получить лишний десяток тварей в корпус, деньги в знак поощрения. Но зачем они ему? Халхидорог закрыл глаза, вспоминая тихий звездный вечер, людскую девушку. Это было только вчера, но как будто очень давно, далеко от жестокого Гамара и от бесстрастного Хамрака.

Военачальник кончил, и заговорил король. Халхидорог очнулся, захватив речь бессмертного на полуслове.

— …займем. Это не трудно, ибо люди беспомощны в своей наивной надежде на крепостные стены. Но потом все равно оставим его.

— Зачем оставлять?

— Наш путь — на княжество Парзи.

— Но разумнее наступать на Жоговенский мыс.

— Решения военного совета не обсуждаются, — отрезал некромант.

— Хорошо. Однако, захватив Грохбундер, мы ослабим противника и, кроме того, дадим возможность тварям на равнине перейти в теплые помещения замка, — прохрипел Гамар, рассчитывая на известный гуманизм бессмертного.

— Возможность тварям? А о людях в крепости вы подумали? Нет. А ведь они такие же живые существа, как и мы…

Хамрак стал доказывать Гамару абсурдность деления наций на высших и низших. Тот не уступал, приводя доводы милитаристической верхушки королевства, развязавшей войну:

— Мы, гхалхалтары, затем и начали все это, чтобы покорить жалкие народы и своей властью вывести их из тьмы. Мы действуем во имя добра. Я первый опустил бы оружие, если бы понял, что это не так.

— Зло не остановить насилием.

— Убьем сотни и через это улучшим жизнь тысяч. Потомки погибших ещё будут благодарить нас за то, что мы не пожалели их предков и на их костях воздвигли свое справедливое владычество. Они — неразумные, противятся своему счастью. Жалкие людишки! Твари!

— Стойте, — Халхидорог, до той поры остававшийся равнодушным, вдруг перебил Гамара. — Я не люблю людей. Их солдаты тщедушны и слабы, полководцы тщеславны и, допуская промахи на каждом шагу, ничему не учатся, крестьяне и горожане готовы отступиться от своих близких и от отечества ради нескольких медяков и благосклонности сильных. Однако есть среди них избранные, достойные сравниться с гхалхалтарами.

Гамар зло ощерился:

— Позор! Когда такое говорят воители, немудрено, что наши солдаты все дни проводят в кабаках и домах людей, общаясь с ними и милуясь с их девками.

Слова задели Халхидорога за живое:

— Воины хорошо воевали. Им надо отдохнуть. А если вы видите в этом позор, то я, напротив, — пользу.

Гамар хотел возразить, однако Хамрак остановил его:

— Довольно, не спорьте. Вы же гхалхалтары. Будьте разумны.

Военачальники замолчали. Хамрак встал, подытоживая беседу:

— Грохбундер оставим в покое, а дорога на Парзи откроется через две недели…

Гамар и Халхидорог удалились от бессмертного в плохом настроении. Первый, исчерпав всю свою словоохотливость, замкнулся в себе; второй, понимая, что продолжение разговора приведет к окончательному разрыву, также молчал. Они ехали медленно, держась друг от друга на расстоянии.

 

Постепенно, видя, что гхалхалтары ведут себя спокойно, крестьяне стали появляться в трактире как и прежде. Солдаты относились к ним с легким пренебрежением, но благосклонно, как к меньшим братьям. Воины вообще обжились в деревнях и, похоже, уже не рвались осаждать Грохбундер. Это поняли даже самые непросвещенные в военной стратегии, и те люди, которые ещё две недели назад говорили о том, что судьба крепости решена, теперь авторитетно заявляли, что с самого начала угадывали в цитадели неприступную твердыню.

Осерта тоже успокоилась. Она перестала видеть в гхалхалтарах врагов. Многих из них, часто наведывающихся в трактир, она знала в лицо. Ей все больше хотелось поговорить с ними, узнать поближе, расспросить о стране, откуда они прибыли, о таинственном бессмертном короле и, конечно, о Халхидороге… Их язык, звучный и переполненный странными гортанными созвучиями, манил Осерту.

Она даже набралась смелости и, пока мастер Орлог был в отлучке в своей лавке на другом конце Виландора, несколько раз обращалась к гхалхалтарам, жестами прося их научить её хотя бы двум-трем фразам. Большинство из них были бы рады помочь ей, но не говорили по-людски, довольствуясь набором самых необходимых, примитивных слов: «еда», «вино», «побольше», «хватит». Они пожимали плечами, сочувственно разводили руками, пока вдруг один из них не указал на закутавшегося в широкий светлый плащ старика. Старик весь вечер сидел, неотрывно глядя на стоящую перед ним кружку, постепенно отпивая из нее. Осерта не стала бы подходить к нему, но, когда солдат посоветовал, осторожно приблизилась:

— Извините.

Старик-гхалхалтар поднял глаза.

— Присаживайся, сестра. Не люблю, когда передо мной стоят, — он говорил на удивление чисто и без акцента, что вселило в девушку надежду.

— Простите, — она опустилась на свободное место. — Извините.

Он оглядел её, сложил руки в ожидании.

— Я хочу научиться говорить по-гхалхалтарски. Хоть чуть-чуть, несколько фраз.

Старик кивнул.

— Для начала, самое важное: Бог по-гхалхалтарски — Хог.

 

Снег под ногами полыхал, и при каждом шаге хрустел разбиваемый носком лед. Гхалхалтар осторожно поднимался вверх. На нем был светлый плащ так, что разглядеть его на белых склонах было сложно.

Горы поднимались ввысь и, дойдя до наивысшей точки, отлого скатываясь вниз уже по ту сторону хребта. Однако тут они были отвесными, и гхалхалтар поднимался медленно, иногда, в самых трудных местах, помогая себе магией, перелетая с одного выступа на другой.

Он был стар, но действовал уверенно и ловко. Его звали Дродом.

Добравшись до вершины скалы, он замер. Внизу с противоположной, скрытой от равнины стороны раскинулся большой людской лагерь. Там ходили маленькие темные фигурки и иногда ненадолго взмывали в небо миниатюрные драконы. Все было спокойно.

Вдруг рядом хрустнул снег. Гхалхалтар обернулся — в нескольких шагах, не замечая его, стоял человек. Часовой двинулся вдоль хребта, широко расставляя ноги, глядя на расстилавшуюся перед ним, залитую солнцем равнину. Дрод вперился в его исчерченное контрастными черными тенями лицо. Часовой подошел ближе, не видя слившегося со снегом гхалхалтара в двух шагах от себя, наступил. Старик дернулся — человек приглушенно вскрикнул, растопырив руки, и упал навзничь. Дрод подмял его, зажав ему рот. Убедившись, что все тихо, он обыскал убитого, потом, вынув длинный кривой нож, ловко отрезал голову, бросил её вниз, на залитую солнцем равнину. Обезглавленное тело он оттащил далеко в сторону, раздел и присыпал снегом. Теперь люди, даже если и найдут труп, долго будут устанавливать, кто это такой.

Приняв облик часового, Дрод вернулся к месту убийства и остался стоять там, дожидаясь смены. Заклятие превращения действовало хорошо и подошедший через два часа солдат не узнал подмены.

— Не холодно?

— До костей промерз, — гхалхалтар не знал, каков был голос убитого им часового, и потому говорил хрипло.

— Что это ты, Стэл?

— Простудился, думаю.

— Давай, иди. Бест тебя посмотрит. Он же, знаешь, специалист по всяким травам.

Гхалхалтар кивнул и направился к лагерю. Теперь он знал «свое» имя.

Время перевалило уже за полдень, а ему нужно было дождаться ночи.

 

Халхидорог пришел в трактир рано утром, когда ещё никого не было. Он понимал, что девушка не знает гхалхалтарского и они не смогут поговорить, однако не мог как обычно сосредоточиться на военной службе и, угадывая в ней причину своей рассеянности, хотел видеть её. Осерта встретила его восторженно, горя желанием поделиться своими успехами:

— Приветствую.

Халхидорог остановился:

— Здравствуй.

— Чего угодно вашей милости?

Только тут он понял, что она кое-что знает по-гхалхалтарски, и невольно воскликнул:

— Прекрасно! Ты знаешь мой язык! Почему ты раньше это скрывала?

— Я немножко говорю. Я только день назад обучилась.

— Только вчера? — Халхидорог удивился ещё больше.

— Да, ваша милость.

— Зачем?

— Чтобы говорить, ваша милость.

Халхидорог, радостный, опустился на стул.

— Не надо говорить мне «ваша милость».

— Я не знаю.

— Не умеешь иначе? Хорошо, я тебя сейчас научу.

 

Мастер Орлог один раз попытался привлечь Осерту к работе, но Халхидорог отослал его обратно на кухню, всучив для весомости золотой, и потом тут же с энтузиазмом продолжил урок.

Осерта сидела, не шевелясь, боясь пропустить какое-нибудь всеопределяющее слово. Он был нетерпелив, не говорил на людском и негодовал на себя, когда не мог сказать ей самого элементарного. В конце концов ему удалось объяснить, как звучит по-гхалхалтарски «ты».

Халхидорогу хотелось узнать, кому он был обязан столь неожиданным подарком:

— Кто учил тебя?

— Гхалхалтар, — Осерта изобразила морщины, чтобы передать возраст учителя, провела рукой позади спины по складкам воображаемого плаща. — Белый, весь белый. Светлый.

Халхидорог задумался. Нехорошее подозрение шевельнулось в нем. Он хлопнул себя по поясу, жестом изобразил что-то длинное и изогнутое.

Осерта кивнула.

— Не надо. Обещай мне, что больше не будешь с ним общаться.

Осерта вопросительно взглянула на Халхидорога.

— Скажи «да», что не будешь говорить с ним, — пояснил он.

— Почему? Гхалхалтар такой белый, светлый.

— Он — страшный гхалхалтар именно оттого, что он «светлый». Я не хочу, чтобы ты говорила с ним. Скажи «да».

 

Дрод бродил по людскому лагерю. Он всем походил на убитого часового, лишь болтался под курткой длинный, кривой нож. Люди принимали его за своего, и он беспрепятственно слушал их разговоры. Настроение у всех было плохое, но они утешали себя мыслью о том, что гхалхалтарам приходится хуже.

День тянулся нестерпимо долго, и Дрод вышел из лагеря. Вокруг расстилалось чистое, белое, непоруганное полотно снежного склона. Воитель опустился на колени и стал молиться. Он молился несколько часов. Видевшие его люди останавливались, дивились, принимая за чудака — никто из них не чувствовал в себе подобной религиозности.

Вечер подступил к горам. Стало темно. Тогда старик поднялся. На душе у него было спокойно. Он был готов.

Воитель не спеша прошествовал к лагерю. Постовой окликнул его — он ответил. Его пропустили.

Дрод дошел до того места, где, как он заметил днем, расположились дракуны. Они разместились в палатках, а их драконы спали снаружи, подвернув под крылья свои узкомордые головы на длинных шеях.

Гхалхалтар заметил часового. Дрод принадлежал к числу старейших и опытнейших воителей. Осторожно вынув длинный, кривой нож, он исчез. Невидимый, он шел неслышно, и только отпечатывались на снегу узкие, длинные, гхалхалтарские следы. Часовой воздел глаза к небу. У него было молодое, безусое скучающее лицо. Ему хотелось спать, и он, не в силах побороть зевоту, зажмурился и раскрыл рот. Вдруг глаза его выкатились, лицо искривилось — голова, отделившись от тела, упала на снег.

Ближний дракон, словно что-то почуяв, приподнял крыло, открыл мутноватый глаз. Гхалхалтар застыл. Зеленый глаз дракона покрылся белесой пленкой, захлопнулся. Дрод по опыту не спешил и постоял несколько минут, пока окончательно не удостоверился, что все в порядке, потом двинулся к палаткам.

Входы в них охранялись. Дрод знал это, а потому пошел в обход. Подойдя к палатке сбоку, он сделал аккуратный надрез и заглянул внутрь. Все было тихо. Люди спали, и мирно колыхался над ними воздух.

Воитель протиснулся в тепло палатки, и, невидимый, заскользил от человека к человеку. Один из дракунов пошевелился, но не открыл глаз. Быстро заработал длинный, кривой нож. Никто из них больше не открыл глаз. Никогда.

 

Дрод вернулся рано утром. Он потратил много сил на спуск по отвесным скалам и шел, покачиваясь, оставляя на снегу глубокие пляшущие следы. Длинный, кривой нож отдыхал у его бедра. Маги, оставленные с тварями на равнине, с опаской наблюдали за ним, понимая, что, если воитель в таком состоянии, он возвращается с крайне опасного и сложного дела. В лагере людей произошло нечто ужасное.

Добравшись до Виландора, Дрод первым делом направился к Гамару, своему начальнику, доложить обо всем. Потом он исчез. Никто не ведал, куда, но все знали, что воитель не появится несколько дней, пока не отмолится в одиночестве, укрывшись в горах.

 

На следующий день после возвращения Дрода, Хамрак вызвал Гамара к себе. Бессмертный чуть хмурился, что странно сочеталось с его кривившимися в легкой улыбке губами.

— Ты зря досадил людям ночной вылазкой, Гамар.

— Позвольте узнать, почему вы решили, что это работа моих воинов?

— Я даже могу сказать кого именно, ибо никто, кроме Дрода, не способен на такое, — Хамрак указал на стол, где лежала голова часового, которую воитель сбросил вниз, а один из магов нашел. — Ровный срез, безукоризненный. Такая же участь, думаю, постигла многих. Не правда ли? — некромант заглянул в мертвые глаза часового. — Впредь, предупреждай меня, когда захочешь вновь досадить людям.

— Могу предупредить уже сейчас. Я всегда готов.

— Не спеши. Они сдадутся сами. Попомни мои слова.

 

Рано утром Халхидорог увел Осерту из трактира гулять по Виландору. Погода выдалась хорошая. Они вышли из деревни на равнину и долго бродили по чистому, белому снегу далеко от скоплений мерзнущих тварей. Они шли, обнявшись. Осерта была на две головы ниже Халхидорога и выглядела хрупкой, обхваченная его крепкой, жилистой рукой.

Потом он пригласил её в свой роскошный дом.

Уже у самых дверей, они наткнулись на Гамара, который ехал от Хамрака и, исподлобья взглянув на идущих, не поздоровался с бывшим другом. Халхидорог чуть смущенно поприветствовал его:

— Добрый день.

— Добрый. — Гамар ощерился. — Особенно, когда вместо того, чтобы бороться с людьми, гуляешь с их девками.

— Кто же вам мешает?

— Мой долг, щенок.

Халхидорог, будучи не в силах пропустить оскорбление в присутствии Осерты, вдруг надвинулся на всадника, схватив его за плащ, дернул вниз. Однако Гамар, широкий в кости и сильный от природы, вывернулся, оттолкнув руку воителя:

— Потише! Не тебе взять меня. Хоть ты и состоишь в лучшем воинском сословии, но слаб. Дрод куда лучше тебя.

— Положим. Да я и не гонюсь за титулом лучшего воителя. Мне достаточно звание «лучшего гхалхалтара», — Халхидорог оглянулся на стоящую в стороне Осерту.

— Что ж, верь бабам, если тебе так хочется, — Гамар тронул поводья.

Когда они зашли в дом, Халхидорог велел зажечь в темных комнатах светильники так, чтобы было светло, и они прошествовали в волшебную комнату с гобеленами…

 

Лорд Карен молча стоял за пределами лагеря над свежей могилой дракунов. Там, под землей, лежали тридцать лучших его воинов. Позади сиротливо топтались на снегу их драконы. Животные ещё не понимали, что хозяев больше нет, и напрасно ждали их появления.

Лорд отвернулся от могилы, ощупывая взглядом представший перед ним лагерь. Охрана вокруг уже усиленна. Однако если враг затаился внутри и дожидался следующей ночи, чтобы вновь нанести удар?

Достаточно. Они так понесли уже слишком большие потери. Настал момент серьезно заявить о себе, ответить гхалхалтарам на их вызов и отомстить за павших: дракунов, пентакреонцев и простых солдат. Лорд Карен пошел к лагерю — к палаткам оставшихся в живых дракунов.

Он дал приказ атаковать позиции тварей на равнине.

 

Свет не проникал в комнату сквозь занавешенные окна. Гобелены серыми, уютными пятнами покоились на стенах. Осерта сидела на софе. Халхидорог лежал, запрокинув голову на скрещенные руки. Рубашка его была наполовину расстегнута, и размеренно, поднимаясь при каждом вдохе, ходила под ней грудь.

— Значит, Орлог тебе не отец? А где же твои родители? Умерли?

Осерта не поняла его и не ответила.

— Странно, — словно сам себе продолжал он, — я ведь тоже сирота. У меня нет родителей. Нет. Я даже не помню их.

Осерта испуганно посмотрела на него.

— У нас так много общего. Одни и те же радости и беды.

Она кивнула, не разбирая слов, но инстинктивно чувствуя, что он говорит правду.

В комнате воцарилось молчание. Халхидорог смотрел на лицо Осерты, её красные, уставшие от работы руки.

— Ты достойна большего, чем трактир. Я увезу тебя далеко-далеко — на Южный континент, где нет зимы и нет войны. Увезу. Запомни это слово, — он махнул рукой вдаль.

Вдруг со двора донеслись крики. Через мгновение они раздались уже ближе, в коридорах:

— Атака! Атака! Дракуны напали!

Халхидорог раскрыл глаза, рывком вскочил. Быстро надевая куртку, он обернулся к девушке:

— Извини. Надеюсь, скоро вернусь.

Он выбежал, оставив её одну. Осерта не знала слов «атаковать» и «напасть», а потому могла лишь догадываться о причине переполоха, понимая, что началось наконец то, чего она боялась.

 

Лорд Добин наблюдал из Грохбундера, как дракуны выскочили из-за сверкающих уступов скал, обрушившись на равнину. Крохотные и неопасные с далекого расстояния красные язычки вырывались из пастей драконов. Кучи тварей стали рассыпаться. Ветер донес их слабые крики. Дракуны взмыли в синее, торжествующее небо, сделали несколько кругов, выискивая наиболее крупные кучи живых тварей, готовясь к новому удару.

Вдруг один из них упал. Потеряв равновесие, сорвался другой. Третий. Еще, ещё и еще… Дракуны стали осыпаться на землю на копошащихся тварей. Лорд Добин с ужасом видел это. Из деревень высыпали гхалхалтары. Впереди скакали их предводители. Дракуны, осыпаемые стрелами, огрызаясь огненными вспышками, скрылись за уступами скал.

Потери нанесенные тварям были велики, но на равнине осталось и много людей. Их драконы, растопырив крылья, вывернув головы, смотрели в небо распахнутыми, не верящими в свою смерть глазами. Маги, оставленные Гархагохом между тварями, скромно улыбались, глядя на свою работу.

 

На следующий день, когда Халхидорог зашел в трактир за Осертой, его встретил мастер Орлог.

— Здравствуйте, ваша милость, — трактирщик остановился, стряхивая с костюма белые крошки

Гхалхалтар кивнул.

— Чего изволите?

— Где твоя дочка?

Трактирщик понурился, но, собравшись с силами, выставил живот вперед и произнес:

— Вы бы заплатили, ваша милость. Понимаете ли, работницу отнимаете. Сколько б она разных дел на кухне сделала!

Халхидорог нахмурился:

— Чего ты хочешь?

— Приданое бы ей справить, а то ведь за ней ничего нет.

Халхидорог задумался.

— Я ж не для себя стараюсь — для нее, — поспешил добавить Орлог.

— А коли я на ней женюсь?

— Э, да ведь не пара она вам. Вы — полководец, а она — так…

— Держи два золотых, — отмахнулся от него Халхидорог. — Приданое получишь завтра. Теперь убирайся!

Мастер Орлог, согнувшись и быстро пряча золотые в карман, попятился назад, натолкнувшись на вышедшую из кухни Осерту.

— Ах, дочурка, ступай, ступай. Видишь, благородный господин стоит, тебя дожидается.

 

За одну ночь потеплело. Сугробы осели и стали похожи на пористую губку. Небо вобрало в себя силу посеревшего снега, налившись чистыми синими цветами. В деревне вовсю звенела капель, и улицы избороздили извилистые потоки ручьи. Размывая лед они скатывались в большие лужи, в которых весело дрожали блики солнца. Однако на равнине снег был ещё глубок и не думал уступать занятые позиции.

Халхидорог не хотел, чтобы Осерта видела неубранные следы налета дракунов, а потому Виландор они не покидали, а бродили по его ожившим, наполнившимся весной улочкам.

Осерта шла молча, упиваясь широким простором неба над головой, по временам поглядывая на лицо своего спутника. Он улыбался, и оттого усы его топорщились в стороны.

— Что было день назад?

Халхидорог изумленно посмотрел на девушку:

— Когда?

— Когда ты ушел быстро.

— Вчера? Ничего особенного. У нас такое часто.

Осерта поняла, что он не хочет разговаривать на эту тему, и не стала больше спрашивать.

Они несколько раз обошли Виландор. По пути им встречались деловитые крестьяне, просчитывающие, когда сойдет снег и можно будет выходить на полевые работы. Но они не замечали прохожих, и им казалось, что солнце над их головами светит только для них.

 

Хамрак скакал по равнине. Ветер развевал черное полотно плаща за его спиной. Он скользил взглядом по горсткам жалких низших. Твари провожали его грустными, тоскливыми глазами. Их погибло много, но те, что выжили оказались самыми крепкими.

Хамрак подъехал к скалам близ Виландора. Склон там был отвесным, и по нему вилась трещина ущелья. Она разрезала гору до основания, как будто могучий великан одним ударом гигантского топора прорубил каменную плоть. Снег, густо забился в ущелье, заморозив его. Однако наверху стояло по-весеннему теплое солнце. Хамрак направил скакуна вплотную к склону, зачерпнул рукой белую горсть снега и пронаблюдал, как тот размягчился, словно разжалобившись, заплакал. Слезы умирающего снега катились вниз меж пальцев. Бессмертный сжал кулак.

Пришла весна — природа оживала. Скоро завалы должны будут растаять, и дорога на княжество Парзи будет свободна. Гхалхалтары двинутся в путь…

 

У лавки мастера Орлога было как никогда оживленно. Халхидорог сдержал свое слово, и вокруг собралась группа зевак, наблюдавших, как гхалхалтары вносят в дом сундуки с приданым. Счастливый мастер Орлог деловито прохаживался рядом, открывал крышки, заглядывал внутрь.

— Так, а здесь у нас что такое? Платья? Отлично! Это, пожалуйста, вниз.

Сундуков было пять — доверху наполненных добром, отобранным у барона, в доме которого остановился Халхидорог. Сложив их в одном из сухих подсобных помещений лавки, Орлог запер его на тяжелый замок, любезно поблагодарил гхалхалтаров и даже вознаградил их тремя медяками.

С этих пор он смотрел на отлучки Осерты сквозь пальцы, а, когда нанял третью девушку, её отсутствие совсем не волновало его.

 

Осерта все чаще пропадала. Она не подозревала о своем богатом приданном и беззаботно гуляла с Халхидорогом, а он не говорил с ней об этом, боясь смутить её и считая те пять сундуков данью, за которую он выкупил её у мастера.

У Осерты был только один подарок от него — платок. Она надела его только один раз, в день праздника весны, когда все селяне, нарядные и разрумянившиеся, топтались на главной площади Виландора, провожая зиму. Обычно они вываливали на равнину, где встречались с жителями окрестных деревень, но в этот год все было иначе. Из поселений выходить было опасно. По равнине бродили дикие твари, и иногда в небе кружились опасные дракуны.

С наступлением весны низшим стало легче. Работы в госпитале значительно убавилось — обмороженных почти не было.

Дорога, ведущая в княжество Парзи, была по-прежнему замурована снегом, но он постепенно таял, сползая старой, серой кожей со склонов, обнажая их густую коричневую плоть.

Прошло ещё три дня.

Хамрак решил созвать всех военачальников…

 

Халхидорог возвращался с совета понурый. Гамар, напротив, торжествовал. Старый военачальник не одобрял решения короля покинуть Королевство Трех Мысов, но слишком засиделся на одном месте, а поход на Парзи сулил большие перемены, крупные битвы и покоренные людские города. Впервые после ночного прорыва под Форт-Брейденом Гамар чувствовал себя по-настоящему нужным государству и великой нации гхалхалтаров и оттого счастливым.

Халхидорог со злобой смотрел на его широкоплечую фигуру. Он завидовал радости Гамара: «Чему он так радуется?» Послезавтра они двинутся в путь, и снова с новой силой начнется затихшая на два месяца война. Осерта останется в Виландоре, вернется в свой трактир, а он снова станет простым воителем. Все кончится.

Халхидорог с грустью, как навсегда минувшее, вспоминал события последнего месяца: как он спас Осерту от Лукавого, как встретил её потом вечером на улице, как они ужинали и как он учил её гхалхалтарскому. Теперь все кончено. Он же знал, что рано или поздно так должно было случиться. Тогда почему приказ короля явился для него такой неожиданностью? Почему он так ненавидел войну и Хамрака?

 

Погода была хорошая. Они стояли на равнине около Виландора, напротив оттаявшего ущелья. Осерта глядела на яркое солнце, улыбалась. Халхидорог стоял молча, уставившись в землю.

— Отчего ты?

Он вздрогнул, вскинул голову, скользнув взглядом по её лицу, вперился в жаркий диск безжалостное солнца.

— Оно виновато, — Халхидорог указал на светило.

— Отчего? Погода хорошая.

— Снег растаял. Мы уходим.

Осерта посмотрела на него, вникая в смысл произнесенных слов, потом веселые глаза её замерли и рот её беззвучно раскрылся.

— Мы уходим из Виландора. Насовсем.

— Насовсем?

Она застонала, отвернулась, пытаясь скрыть задрожавшие на ресницах слезы горечи.

— Успокойся, — Халхидорог обнял её. — Успокойся. — Он утешал самого себя. — Помнишь, я как-то обещал, что увезу тебя далеко-далеко, туда, где нам никто не помешает?

Осерта оторвала лицо от его рукава.

— Да. Я помню. Я помню все.

— Я не знаю, — Халхидорог потупился не в состоянии вынести её взгляд. Она надеялась на него, думала, что он сильный и что-то может изменить. А кто он — простой воитель — служитель войны. — Прости, но я не могу. Не могу.

Руки его разжались и безвольно опустились. Он отступил.

— Понимаешь, я — не тот, за кого ты меня принимаешь. Мне тяжело говорить об этом, но я — лишь орудие в руках моего короля.

Осерта задумалась.

— Ты будешь убивать людей?

— Если он прикажет.

— Ты и меня убьешь, «если он прикажет»?

Халхидорог побледнел, глаза его вспыхнули:

— Нет! Клянусь, нет!

Осерта печально покачала головой:

— Тогда почему ты не возьмешь меня далеко-далеко?

— Я иду на войну, а там тебе не место.

— Мое место в трактире, — она горько усмехнулась.

— Я вернусь. Вернусь! Обещаю! — закричал Халхидорог, пытаясь задушить криком боль, рвавшую грудь.

— Ты вернешься, когда прикажет король. И это обязательно будет. Вы вернетесь. Города, деревни не устоят. Все будет подвержено разрушению. Склоны гор покроются телами убитых. Тогда ты вернешься, и протянешь ко мне замаранные руки в крови… И я прокляну тебя! — она отвернулась и пошла.

Халхидорог некоторое время стоял один, потом, не говоря ни слова, последовал за ней. Он не пытался её догнать. Все кончилось…

 

Темнота ещё не покинула землю, и покрывала горы синей вуалью. Деревня спала. Было тихо.

Скрипнула дверь — появился гхалхалтар. Он постоял, огляделся, шагнул на улицу. Дома дремали, раскрыв темные глазницы окон. Вдруг за мутным стеклом пронзительным зрачком вспыхнул огонь лучины.

Почувствовав приближение солнца, небо стало светлее. Гхалхалтары собрались на площади Виландора, где неделю назад жители встречали праздник весны. Лица воинов были бледны, и медленно отступавшая ночь глубокими тенями оседала во впадинах глаз и складках губ.

Гамар верхом на единороге объезжал строй.

— Мы довольно сидели на одном месте. Сегодня дорога открылась — перед нами великие горизонты! Нас ждут великие дела! — Голос военачальника разливался по площади, таял в холодном утреннем воздухе.

Воины переговаривались, кивали головами на скалы за Виландором. Ущелья с площади видно не было, но все знали, что отправляются именно туда.

Солнце подсветило край небосвода, и сиреневыми пятнами обозначились на нем облака. Прискакал гонец от Хамрака. Гамар выслушал его, обернулся к солдатам:

— Выступаем!

Строй дрогнул, рассыпался, но быстро собрался, превратившись в походную колонну. Корпуса Гамара и Халхидорога покидали Виландор.

 

Крестьяне вывалили на улицу, как на праздник. Солдаты съели все их запасы, оставив только самое необходимое для посева, и теперь виландорцы радовались, что армия уходит. Значит, исчезнут и голодные твари на равнине, и опасные дракуны в небе, можно будет спокойно жить и трудиться.

Орлог стоял, нахмурившись. С отступлением гхалхалтаров он терял многих посетителей.

Халхидорог остановил взгляд на мастере. Конь под гхалхалтаром шел вслед за корпусом, а он, не отрываясь, смотрел на трактирщика и сквозь него. Там, за затворенной дверью была она. Спит? Нет. Смотрит в окно.

Он надеялся, что она вдруг покажется, что он ещё успеет поговорить с ней. Но нет, она не выйдет. Конь поравнялся с мастером Орлогом и прошел мимо. И вдруг Халхидорог понял, что настала самая решающая минута. Он заколебался, взглянул на широкоплечую фигуру Гамара впереди, потом обернулся к трактиру. Все кончено. Нет, ещё нет. Через несколько минут, когда он выедет из Виландора, все будет действительно кончено, но не сейчас. И Халхидорог вдруг остановил коня. Солдаты продолжали идти дальше, не обращая внимания на своего начальника, ведомые Гамаром.

Халхидорог направил скакуна к трактиру. Мастер Орлог, заметив это, расправил морщины на лбу, улыбнулся — он был многим обязан гхалхалтару и боялся в последний момент упустить пять сундуков, заботливо хранящиеся в сухой лавке.

— Здравствуйте, ваша милость. Кружечку эля на дорожку?

Халхидорог, не расслышав вопроса, кивнул, соскочил с коня, и быстро вошел в трактир. Он заметил, как мелькнуло на лестнице платье и тут же скрылось. Да, она стояла у окна и смотрела. Халхидорог замер. Снаружи уходили корпуса, и он должен был быть там — за отлучку его могли снять с поста командующего. Но она здесь, совсем рядом! Мастер Орлог поспешил на кухню, желая угодить гхалхалтару и не задерживать его. Халхидорог стоял, раскачиваясь, словно ища землю под ногами и не находя её.

— Побольше пряностей, поменьше?

Халхидорог вздрогнул:

— Все равно.

Мгновение. За окном прошел ещё один ряд колонны.

Халхидорог вдруг сорвался с места, кинулся по лестнице наверх. Осерта стояла, облокотившись на перила и прислушиваясь. Она шарахнулась в сторону. Перепрыгнув пять ступеней, он налетел на нее, прижал к себе.

— Я вернулся! Сейчас! Едем, едем!

— Не понимаю, — она попыталась отстраниться.

— Едем. Скорее, скорее! — Халхидорог подхватил её на руки. — Я обещал увезти тебя. Я сделаю это.

Она широко раскрыла глаза, не веря своей догадке.

— Ты покинул армию?

— Нет, я дал слова больше не убивать людей.

Он скатился с лестницы. Орлог был ещё на кухне.

— Подожди, а как же мастер?

Гхалхалтар остановился.

— Он меня приютил. Я не могу…

Халхидорог растерялся, неловко шагнул в сторону, словно опять потерял опору.

Мастер Орлог вышел из кухни, застыл в дверях с кружкой в руках, увидев военачальника с Осертой.

Халхидорог метнулся к двери.

— Пусти, подожди!

— Я похищаю тебя!

Он выскочил на улицу. Крестьяне с удивлением уставились на опоздавшего, отставшего от колонны гхалхалтара с девушкой. Он закинул её на седло и через мгновение вскочил сам, дернул поводья. Мастер Орлог выбежал из трактира, но остановился — пять сундуков сковали его. Он не попытался остановить удаляющегося всадника, увозящего его работницу.

 

Халхидорог летел, нагоняя отряд, который темной полосой стелился по равнине к ущелью. Ветер бросался ему в лицо, волосы Осерты застилали ему глаза. Упоенный скоростью, он подгонял коня, и водянистый, тающий снег брызгал из-под копыт.

— Я увезу тебя далеко-далеко! Увезу!

Ветер относил его слова, и она плохо понимала, что он говорит.

— Отец отпустил тебя! Видишь, он не погнался! Мы ещё вернемся, и ты встретишься с ним!

— Вернемся? — Она обернулась к нему. — Когда? Когда у вас будет достаточно сил, чтобы уничтожить всех людей?

Он замотал головой, хотя вдруг понял, что она права…

 

ХАФРОДУГ. ВАХСПАНДИЯ

Глава первая

 

Со дня Хафродугского сражения прошла неделя. Принц Удгерф отступил на север в Морфин, где остановился, перекрыв Гостомыслу дорогу в глубь королевства. Впрочем, бессмертный и не думал продолжать наступление. Он потерял в битве треть армии и надолго завяз под Хафродугом.

Гостомысл дал солдатам семь дней отдыха. На восьмой был назначен штурм.

Варвары под прикрытием колдунов устремились на город. Вахспандийцы встретили их мужественно. Они дрались самоотверженно, с дикой радостью и упоением, и даже мертвые, падая, раскрывали руки, пытаясь увлечь за собой как можно больше врагов… Несмотря на магическую поддержку, штурм был отбит.

Гостомысл видел, как тают его силы, но твердо знал, что столица падет. В волшебном кристалле отражались её переполненные брошенными телегами улицы, храмы с пылающими кровью закланных быков алтарями, королевский дворец-замок и Ульриг Третий, мечущийся по пустынным коридорам. Вахспандийский король уже не чувствовал себя правителем. Он понимал, что его сын не выполнил своей задачи, что Хафродуг брошен и что оборона всецело легла на плечи самих жителей.

На девятый день Гостомысл вновь отдал приказ о начале штурма. Варварам удалось разбить Южные ворота, но за этим препятствием их поджидали всадники на сомми. Кочевники на своих легких лошадях напрасно пытались задержать паскаяков: их смяли. Впрочем, этот удар был нанесен последним отрядом, остававшемся у Ульрига.

Ночью обороняющиеся попытались загородить проем разбитых ворот, однако варвары, подкравшись в темноте, мешали строителям стрельбой. Защитникам удалось создать лишь ненадежную баррикаду из досок, разбитых телег и прочего хлама.

Утром людские колдуны размели завал. Все ночные труды горожан оказались напрасными: улица, ведущая от Южных ворот в глубь Хафродуга, оказалась незащищенной. По временам, когда на ней появлялся кто-нибудь из вахспандийцев, колдуны для острастки пускали огненные шары. Загорались дома, и таял снег. Однако ветра не было, и пожар не распространялся на соседние кварталы. Соммиты вынуждены были отойти из простреливаемых районов к центру города. Ворота осталась охранять лишь горстка лучников, затаившихся в завалах развороченных стен.

Гостомысл дал приказ о начале штурма. Кочевники и варвары понеслись к городу. Защитники выпустили стрелы. Они стреляли часто, снимая людей, карабкающихся к ним по скользким ото льда камням. Паскаяки стреляли до последнего, в упор, пока варвары не наваливались на них, не облепливали со всех сторон… Южные ворота и стена, прилегавшая к ним, были взяты. Приближенные поздравляли Гостомысла с победой.

Люди постепенно занимали городские кварталы. Паскаяки обороняли каждый дом. Их жены помогали им. На крупных площадях происходили схватки между кочевниками и соммитами. Всадники на сомми были по-прежнему сильны, но их оставалось мало: на каждого приходилось по десять-пятнадцать нападающих.

От потерь люди зверели и уничтожали все движущееся.

 

Антимагюрский посол Элвюр загодя забаррикадировался в здании посольства и уже три недели как не показывался на улице. Измученный и бледный, он иногда подходил к окну, осторожно приподнимал портьеру, выглядывал краем глаза на пустынную улицу с брошенным крестьянским скарбом. Когда появлялись солдаты, посол быстро отступал в глубь комнаты, боясь, что его заметят. Чувство безотчетного страха подчинило в нем все остальные мысли, и он вздрагивал даже, когда слуга заходил в кабинет с подносом еды. Успокоительное больше не помогало, и сознание собственной незащищенности все более тяготило Элвюра. Он — гражданин Антимагюра — правового государства, фаворит графа Роксуфа! Почему тогда ему не помогут, не эвакуируют, не увезут подальше от этого кошмара? Смутно Элвюр постоянно надеялся на чудо, что приедет отряд из Антимагюра и проводит его на родину, что Гостомысл Ужасный, уведомленный графом Роксуфом, возьмет его под свою опеку. Однако, как только за окном слышался шум, посол подскакивал, хватался за заряженный пистолет, напряженно вслушиваясь: «Идут или нет?» — а когда шаги затихали вдали, успокаивался. Он был близок к умопомрачению.

 

Свеча одиноко горела на столе. Элвюр лежал на диване. Рука свесилась вниз. Рядом покоился заряженный пистолет, с которым посол не расставался ни на минуту. За окном раздавались раскаты далеких взрывов — колдуны Гостомысла начали осаду замка, в котором засел Ульриг. Стекла посольства часто дрожали, словно в страхе, что случайный разряд молнии разобьет их. Однако бой проходил за несколько кварталов, и Элвюр настолько привык к его монотонному шуму, что спал.

Вдруг мелкая дрожь стекол обратилась в грохот. Подхваченные ночным ветром, ворвавшимся в комнату, осколки со звоном осыпались на пол. Посол вскинулся, спросонья судорожно ища под рукой рукоять пистолета.

Портьеры натянулись тяжелыми парусами, дернулись, и, высвободившись из них, посреди кабинета выросла могучая фигура паскаяка. Элвюр нащупал пистолет, вздернул дуло кверху, но тут же уронил — паскаяк ловким движением обезоружил антимагюрца, улыбнулся:

— Доброго здравия!

Элвюр уставился на гостя:

— Хинек, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

Герой посмотрел на оружие, повертел его в здоровенных лапах, нажал на курок.

— Осторожнее! — Элвюр зажмурился, ожидая выстрела, но его не последовало. — Осечка?

— Чего? — не понял Хинек.

— Милейший, не могли бы вы возвернуть эту вещь мне. Так она будет в большей сохранности.

— Пожалуйста, — паскаяк великодушно протянул антимагюрцу пистолет, огляделся по сторонам. — Поесть бы. Я с утра ничего не ел, так что вы не обессудьте.

— Да, да, конечно, милейший. Присаживайтесь, — Элвюр неопределенно махнул рукой, затем встал, подошел к дверям и позвал слугу.

Хинек, не найдя в комнате ни одного крепкого табурета, водрузился на стол, подмяв посольские документы. Элвюр повернулся к нему, с неудовольствием поджал губы, но, ничего не сказав, сел.

Окно было разбито, и комната остужалась. Снег, сброшенный ветром с подоконника, устилал пол. Посол зябко поежился.

— Холодно? — участливо спросил Хинек. — Ничего. Я сейчас по морозцу пробежался. Мне так даже жарко.

Он скинул с себя меховой плащ, оставшись в одной рубахе, повел широкими плечами.

— Варваров в городе полным-полно — тошно смотреть. Пробрался, ухлопал пятерых на лошадяках, чтобы не радовались. А-то колдуны у них, так они и наглеют, гады.

— Да, да, — Элвюр бессмысленно кивал головой, с неудовольствием поглядывая на разбитое окно.

Слуга принес ужин: салат в серебряных блюдах и чай в фарфоровых чашках. Паскаяк неловко взялся за белую точеную ручку, понюхал напиток и отпил.

— Покрепче бы.

Элвюр пренебрежительно скривился, однако приказал сделать чифирь.

Старый слуга исполнил приказание и оставил их. Посол только теперь отложил пистолет и принялся за ужин.

— Значит, милейший, вы совершили нападение на подданных Гостомысла Ужасного?

— Да. Положил нескольких.

— Знаете ли вы, что вам грозит за подобное выступление?

Хинек взглянул на антимагюрца.

— Смерть.

— Ну и что? Когда герой умирает, его душа попадает в Небесный Чертог к Ортакогу и Магдонору, где его ждет довольная и сытая жизнь.

— Это варварство, язычество, — Элвюр брезгливо поморщился.

В присутствии паскаяка он вновь почувствовал себя увереннее, и к нему вернулось сознание превосходства над непросвещенными вахспандийцами.

— Язычество? Ну и хорошо.

— Как? Разве можно сравнивать столь несовершенную веру с настоящей религией, такой, скажем, как культ Четырех Святых в Антимагюре!

— А почему нельзя?

— Эти жертвоприношения — ужас. Омерзительно! Ваш кровожадный Ортаког ничто по сравнению с Четырьмя Святыми.

— Ничто?

— Конечно, ведь Четыре Святых четырежды спасли Антимагюр от жутких бедствий, а ваш «могущественный» Ортаког даже не помог Ульригу отразить натиск Гостомысла. Как показал он свою силу?

— А почему тогда ваши Святые не вызволили вас отсюда? — Хинек пытливо уставился на антимагюрца.

Тот промолчал.

Заботливый, верный слуга принес шубу мерзнувшему послу. Элвюр кивнул, милостиво улыбнулся, кутаясь в теплый мех. Слуга вновь ушел.

Свеча одиноко горела на столе, и мятежно трепетало на ветру её пламя. Колыхались портьеры.

— Молись своим Святым, а я буду молиться Ортакогу, и он поможет нам, — паскаяк встал. — Ладно, устал я. Сосну чуток.

Он опустился на пол, подложил под себя плащ и растянулся во весь рост. Уже в дреме герой приподнялся:

— Придут варвары, разбудишь.

Откинувшись, он мгновенно заснул и, раскрыв рот, захрапел.

Свеча погасла. Элвюр попытался прилечь на диване, но могучий храп гостя отгонял сон. Он проникал в уши, зудил, вызывая глухое раздражение. Потеряв надежду заснуть, посол вышел из кабинета. В приемной было темно и тихо, и лишь издалека по-прежнему доносился шум боя. Антимагюрец испугался темноты и поспешно вернулся в кабинет. Там было холодно и храпел паскаяк, но с ним было спокойно и не так одиноко. Он мог защитить.

 

Стены укрепленного дворца сотрясались от громовых раскатов. Магические вспышки высекали в камне черные трещины. Огонь разметался по деревянным перекрытиям. Снег плавился и кипел, окутывая подножие крепости густым туманом.

Ульриг выскочил в коридор, отряхивая искры с опаленной бороды, округлившимися глазами искал своих. В противоположном конце появились двое: один, с секирой, бежал, другой старался поспеть за ним, но сильно хромал и хватался за бедро. Посыпался щебень. Потолок над бегущими раскололся, прогнулся, и осыпающиеся камни безжалостными челюстями поглотили пространство коридора. Паскаяк с секирой выпростался из меловых клубов и налетел на короля.

— Стена рухнула!

Ульриг горестно замотал головой. Это был конец. Все разваливалось на глазах. Последние дни вахспандийской державы, образованной Крейтером Великим!

Король, неизвестно зачем, устремился к обвалившемуся концу коридора, споткнулся об искореженные обломки плит и упал. Он не поднялся, только крепко, до боли сжал в кулаке острый щебень.

 

Гостомысл Ужасный сидел в одном из уцелевших домов на окраине города и читал томик поэзии Зигфрида Мальнейского. Каждые полчаса приезжал гонец, который докладывал о ходе магической атаки. Бессмертный кивал, благосклонно давал прибывшему поцеловать руку, закованную в перчатку, и посылал обратно в пекло.

Паскаяки проявляли крайнее упорство: пользуясь своим преимуществом видеть в темноте, вырезали дозорных и убивали колдунов. Не всем гонцам удавалось доехать, но магический кристалл и так сообщал Гостомыслу подробный ход ночного обстрела, а дар провидения подсказывал бессмертному дальнейшие события: свободный Хафродуг доживал последние часы, утром Ульриг должен был капитулировать.

 

— Отворяй!

— Ломай!

Сэр Элвюр задрожал.

Послышались глухие удары. Антимагюрец хотел выглянуть, но боялся даже пошевелиться.

Хинек, посеребренный налетевшим в разбитое окно снегом, лежал на полу, безмятежно посапывая.

Дверь затрещала. Элвюр пискнул.

Паскаяк раскрыл глаза. Звякнул вышибаемый засов. Герой мгновенно вскочил на ноги, выхватив из-за пояса короткий топор, обернулся к бледному антимагюрцу: «Выкрутимся!» — метнулся в приемную, из которой вела лестница на первый этаж.

Хинек заметил, что вход в посольство завален мебелью, но засов уже сорван, и между дверью и стеной образовалась опасная щель, сквозь которую виднелись искореженные лица варваров. Старый, верный слуга в поношенной ливрее, с трудом водрузил стул на вершину баррикады. Варвары налегли, и груда сдерживающих их вещей медленной волной подалась внутрь комнаты. С грохотом сорвался сверху стул. Слуга растерянно опустился на пол.

Хинек спрыгнул с лестницы, очутившись у двери. Кто-то из варваров просунул в щель копье, пытаясь раздвинуть её. Точным ударом герой перерубил древко. Варвары сильнее налегли на дверь. Гора мебели заходила под ногами Хинека, и он спрыгнул на пол, держа в одной руке топор, в другой — стул. Слуга, раскрыв беззубый рот, наблюдал за происходящим.

Варвары наконец раздвинули завал, и один из них, самый худой, протиснулся внутрь. Стул раскроил ему голову. Второй человек с ожесточением бросился на паскаяка, но, срезанный топором, безвольно упал. Третий выставил вперед копье и, ощерившись, стал наступать. Хинек замахал топором, отбиваясь. На него наседали уже шестеро…

 

Сэр Элвюр пребывал в полной растерянности, сжимая во вспотевшей ладони рукоять пистолета. Снизу раздался дикий крик. Посол вздрогнул и вдруг особенно ясно осознал, что сейчас его могут убить — по-настоящему. Убить его — гражданина Антимагюра, фаворита графа Роксуфа! Это вернуло Элвюра к жизни, и он сорвался с дивана. Последняя надежда оставалась на героя Хинека.

Посол выбежал из кабинета, запутавшись в шубе, едва не упал, скинул её, преодолел длинную приемную и выглянул за дверь.

Хинек стоял на лестнице, отбиваясь от наседавших на него варваров. Несколько нападавших лежали на полу в груде разломанной мебели. Среди них покоился и старый слуга. Герой дышал тяжело. Замахиваясь, он поднял руку, и посол заметил обломок копья в его груди. Удар паскаячьего топора сшиб ещё одного варвара. Однако Хинек потерял равновесие и едва не упал сам. Схватившись за перила, он в последний момент удержался. Кочевничья сабля рубанула его по плечу. Элвюр понял, что герой не устоит и не защитит его. Тогда ему вспомнилось, что варвары — подданные Гостомысла Ужасного — друга Антимагюра. Почему? Какая несправедливость?! Он — гражданин правового государства — может погибнуть от союзников его же страны! Варвары, они ведь должны опознать в нем своего! Еще один удар пришелся по Хинеку. Элвюр вспомнил, как последние годы он жил при вахспандийском дворе, как унижали его грубые паскаяки. Неожиданная, исполненная страхом ненависть переполнила его, и, словно в бреду, картинно выставив вперед руку, он выстрелил в широкую паскаячью спину…

 

Гостомысл въехал на груду камней — остатки одного из домов, остановил коня, озирая окрестности. От дворца Ульрига остались лишь несколько изъеденных огнем, почерневших башен. Кругом тлели уголья, лежали нагромождения камней, вывороченные колонны, огромные блоки стен.

Бессмертный поправил съехавший на горле шарф, улыбнулся: «Хорошая работа». Однако за повязкой, скрывавшей его лицо, никто не заметил его радости, а сам вслух он ничего не сказал: зачем хвалить смертных, если они каждый раз норовят сделать это сами?

Несколько варваров, сгрудившись, словно стадо вокруг пастухов, облепили двух взятых в плен паскаяков. Люди-львы шли молча, бросая на врагов хмурые, затравленные взгляды. Их вели на казнь.

Гостомысл обратился к осужденным:

— Где ваш король? Почему он покорным агнцем не вышел ко мне, смиряя мой гнев?

Один из паскаяков остановился, прямо, не стесняясь, посмотрел в глаза бессмертному. Гостомысл изумился — впервые смертный смотрел на него так. Откуда ему было знать, что после этой ночи паскаяк больше не боялся смерти. Ни слова не говоря, осужденные прошли дальше.

Вдруг Гостомысл заметил в сотне шагов от себя отряд вахспандийцев, вынырнувший из-за развалин. Паскаяки шли твердо, обреченно, ни на что не надеясь, выставив вперед оружие. Во главе следовал уже немолодой воин с широким, открытым лицом. Зеленые, глубоко запавшие глаза его горели бесстрашно, с мертвым запалом.

Бессмертный понял — это Ульриг, и тронул поводья. Конь медленно понес его к надвигавшимся паскаякам, однако глупые варвары преградили своему властелину дорогу, думая защитить его от горстки отчаявшихся, тем самым снискав себе славу. Гостомысл неотрывно смотрел в полыхающие глаза Ульрига. Паскаяк глядел в сузившиеся, стиснутые повязкой глаза бессмертного. Гостомысл ударами плети расколол толпу людей, выдвинулся вперед, оставшись один перед паскаяками.

— Да пребудет мир!

Ульриг замедлил шаги, остановился.

— Блаженный мир лучше войны!

— Мир, — Ульриг вложил меч в ножны.

— Мир! Мир! — загрохотали голоса людей и паскаяков.

 

После Хафродугского сражения Удгерф укрепился в Морфине — крупном городе к северу от столицы. Сохранив за собой шесть тысяч воинов, он в состоянии был удержать все пути в глубь королевства. Через несколько дней стало ясно, что Гостомысл не собирается двигаться вперед, пока не покорит Хафродуг. Это дало вахспандийской армии время на восстановление.

Удгерф жил в Морфинском замке. Он с жадностью встречал и слушал гонцов и простых беженцев из столицы. Во многом рассказы их были сбивчивы и не вносили никакой ясности, а лишь запутывали принца. Окружение наследника понимало это.

Дельфера робко заглядывала в покои мужа. Он сидел, задумчиво глядя в узкое окно, на юг, туда, где в нескольких днях пути погибала столица.

— Не мучайся так, тебе вредно волноваться, — она ласково гладила его по плечу. — Ты сделал все, что мог. Уже ничего не изменить.

— Не изменить? — Удгерф вскидывал на неё неверящие глаза. — Откуда ты знаешь?

— Такова воля Ортакога. Прими её. Не убивайся так. Ты же раненый. Это повредит твоему здоровью. Отдохни.

— Кто я: размазня или воин? За кого ты меня принимаешь? — он вдруг вспыхивал, грубо стряхивал руку жены со своего плеча. — Я, надежда Вахспандии, должен отдыхать? Прозябать? Уйди! Не мешайся с дурацкими советами!

Дельфера уже привыкла и, ни слова не говоря, спешила удалиться.

Так проходили дни. Принц становился все более непредсказуемым. Холодная замкнутость вдруг сменялась вспышками гнева. Неудача в Хафродугском сражении и раны, ослабившие здоровье, сильно повлияли на его характер.

 

Антимагюр — самое технически развитое государство мира — располагалось на Вилурском архипелаге. Континентальные же его владения сводились к одному городу — Фгеру — на самом востоке Северного Континента.

Фгер лишь недавно стал колонией Антимагюра. До того там жили варвары. Технологическая мощь Антимагюра позволила без особого труда выбить их с прибрежной полосы, но вокруг остались дикие земли, и удержать завоеванный успех было тяжело. Однако государству нужна была континентальная база. Она сразу приближала Антимагюр к арене мировых событий и делала его голос весомым и значимым в хоре других стран, что было особенно важно в связи с началом войны. Потому на пост коменданта Фгера и распорядителя континентальных земель король Малькольм назначил самого графа Роксуфа, исполняющего обязанности вице-короля.

За три года, которые Роксуф провел во Фгере, удалось наладить хорошую оборону, связь с Вахспандией, которая располагалась на северо-западе и с княжеством Парзи — на юго-западе. Варварам приходилось мириться с новым опасным соседом.

 

В Антимагюре известие о взятии Гостомыслом Хафродуга было встречено с величайшей радостью. Особенно — во Фгере. Улицы города были празднично убраны флагами и гирляндами. Огромные толпы народа, приветствуя друг друга, обнимаясь, как при победе, направлялись в центр, к графской резиденции. Заполнив всю площадь перед дворцом, они, сдерживаемые стенами, заволновались, ожидая появления своего правителя.

На балкон величественно вышел худой, подтянутый человек в дорогих сверкающих одеждах.

— Граф Роксуф! Светлейший! Ура!

Он поднял руку, и крики, достигнув своей наивысшей точки, послушно осыпались. В наступившей тишине человек на балконе всецело поглотил внимание окружающих. Тысячи взоров с обожанием остановились на его красивом нервическом лице с повязкой, закрывавшей правый глаз, который Роксуф потерял в молодости, когда ещё служил в гвардии. Губы графа дрогнули:

— Сегодня великий праздник! Храфродуг пал под ударом нашего союзника Великого Гостомысла! Коварные враги думали объединиться и уничтожить Королевство Трех Мысов, а вместо того сами понесли поражения. Хамрак выбит из Фортейдена, принц Удгерф вынужден бесславно жаться на пустынном севере. Старый враг Вахспандия повержен и больше не поднимется с колен! Ура!

— Ура! Ура! — неистово загудела толпа.

 

Удгерф поднялся, хватаясь руками за раненый бок, зашагал навстречу прибывшему из Хафродуга разведчику.

— Как там? Держатся? — В голосе его звучала слепая надежда.

Приехавший замотал головой:

— Конец. Король сдался.

— Пятка Крейтера! — принц саданул рукой о стену.

Печально загудели балки, но их плач быстро стих. Удгерф облизал пересохшие губы.

— Как это было?

— Защищались до последнего, пока не был уничтожен королевский дворец. Из всего войска уцелело не более двух десятков воинов. Погибли в неравной схватке многие прославленные герои: Фискен, Хинек…

— Хинек?! — Удгерф дернулся. Вскипевшая в боку боль выжала из него хриплый крик.

— Осторожнее, ваше высочество, — разведчик подскочил к принцу, поддержал.

Покачнувшись, наследник обессилено опустился в кресло.

— Хорошо. Как он погиб?

— Убит в антимагюрском посольстве.

— Сволочи! Я знал — надо всегда остерегаться людей. Смерть бродит там, где они.

 

В роскошном графском дворце во Фгере отмечали победу Гостомысла Ужасного над королем Ульригом. Тысячи свечей освещали огромные анфилады залов, отражались в начищенном до блеска паркете. Деловито сновали важные слуги в богатых ливреях, и в такт им вышагивали на полу перевернутые их отражения. В саду готовились к проведению праздничного фейерверка. Граф Роксуф не скупился. Он мстил за обиду, за позор, который потерпел Антимагюр под Хал-мо-Готреном.

Гости, все знатные вельможи, поднимались, громко, с пафосом произносили речи, неизменно оканчивая словами: «Да здравствует Антимагюр! Да здравствует король Малькольм и светлейший граф Роксуф!» Восклицания тонули в шуме аплодисментов. Надушенные дамы в пышных платьях нарочито громко хлопали в ладоши и смеялись, обмахивались веерами, хотя в зале было прохладно. Сам хозяин расположился в центре на высоком кресле, откуда было удобнее всего расточать любезности.

— Вы сегодня необычайно хороши. Позвольте пригласить вас на первый танец, — Роксуф наклонился к польщенной даме.

Та, кокетливо склонив голову на бок, искристо улыбнулась:

— Это честь для меня, ваша светлость.

Вечер был в самом разгаре, когда смущенный слуга проскользнул к вице-королю и, наклонившись к его уху, прошептал:

— Срочный гонец из Вахспандии. Вас просют-с.

Граф недовольно уставился на слугу единственным глазом, обернулся к притихшим гостям:

— Извините, я вынужден вас ненадолго покинуть. Развлекайтесь без меня.

 

Приехавшего провели в кабинет графа. Роксуф с неудовольствием оглядел его грязную с дороги одежду, сложил руки, ожидая.

— Светлейший, — гонец поклонился, — вести из Вахспандии. Убит посол Элвюр.

Единственный глаз вице-короля изумленно выкатился.

— Убит? — граф нервно постучал пальцами по побелевшим костяшкам. — Кто сделал?

— Варвары.

— Значит, не паскаяки? Жаль, — как бы сам себе сказал Роксуф. — Хорошо. Ступай.

Гонец удалился. Граф вышел следом, ибо торопился к гостям. Глаз его бешено вращался. Теперь в Вахспандию надо было назначать нового посла, а кто согласился бы ехать в такую дыру, да ещё после того, как там убили его предшественника? Было также жаль глупого Элвюра с его безропотным тщеславием и верой в правовое государство.

Вице-король вошел в зал. Растянутые любопытством лица вельмож обернулись к нему. Медленно опустившись на свое место, Роксуф выдержал паузу, торжественно произнес:

— Посол Антимагюра в Вахспандии господин Элвюр убит. Растерзан паскаяками уже после заключения перемирия. Убийцы, несомненно, будут наказаны. Я велю нашему союзнику Гостомыслу выдать их для проведения над ними справедливого суда. Однако господина Элвюра уже не вернуть. Почтим же его память минутой молчания.

Все поникли, уставившись взглядами в стол…

Однако праздник, несмотря на омрачившее его известие, должен был продолжаться. Слуги раскрыли украшенные золотой лепниной двери, откуда грянула музыка оркестра.

Граф обратился к даме, которой обещал первый танец. Вельможи зашевелились, словно сбрасывая с себя неприятный осадок известия, поднялись, блистая нарядами, парами направились в танцевальный зал.

После бала, когда разгоряченные дамы и кавалеры вывалили в сад, заполыхали огни фейерверка. Они разноцветными мазками взмывали в черное небо, рассыпались, кружились кольцами, стирая память о погибшем гражданине.

 

Об Элвюре вспомнили ещё через несколько недель, когда Гостомысл прислал из Хафродуга трех паскаяков — «убийц посла». Их провезли по улицам Фгера в деревянной клетке. Они затравленно косились на бесновавшуюся за прутьями толпу, сжимались от летевших камней и помоев.

На площади был устроен всенародный, открытый суд под председательством самого вице-короля светлейшего Роксуфа. По законам Антимагюра подсудимые имели право на защиту. Она присутствовала, но адвокат вел дело вяло, с неохотой, помня о своем разговоре с графом. Паскаяки сидели, окаменев, и лишь их тусклые глаза скользили по дикому лицу толпы.

— Приговорены к расстрелу! — граф Роксуф махнул рукой.

— Да здравствует Правый Суд! Да здравствует светлейший Роксуф! — единодушно выдохнула толпа.

Приговор, словно желая продлить удовольствие, исполнили только через месяц.

 

Короля Вахспандии и его отряд препроводили в один из уцелевших дворцов. Оружие у них не отобрали, оставив под честное слово. Охрану поставили самую малочисленную. Только два-три варвара наблюдали за входом. Они не задерживали паскаяков, если те отправлялись гулять, лишь извещали об этом своего начальника — Анисима Вольфрадовича. Чародей кивал, поглаживая свалявшуюся бороду. Пока Гостомысл велел обращаться с пленными как с равными, ничем не обижать их, Анисим Вольфрадович на все смотрел сквозь пальцы. А будет приказ, и он убьет их.

Паскаяки не подозревали двойственности своего положения, и, дивясь благородству людей, в основном сидели во дворце: гулять по разрушенным улицам столицы, где все напоминало о славных временах, не хотелось.

Ульриг тупо кромсал кинжалом деревянный брусок, пытаясь придать ему форму статуэтки, вертел в руках, придирчиво оглядывая со всех сторон, наконец утомился и расколол жалкую поделку пополам. Один из сидевших паскаяков, словно очнувшись, поднял голову, повел глазами из-под густых комьев слипшихся волос.

— Ульриг, а Ульриг. Ты же вроде и не король теперь получаешься?

— Я те дам, не король, — Ульриг поднялся, грозно расставив в стороны напряженные руки.

— А что, король он ведь пока королевство. А где оно твое королевство? Сквозь пальцы ушло.

— Вот они пальцы! — готовый до последнего защищать свои права, монарх накинулся на обидчика, запустил пятерню тому в волосы.

— Ай! Король, король! — завопил паскаяк. — Пусти!

— То-то, — самодовольно улыбаясь, Ульриг отошел к окну, вдруг помрачнел: «Отчего Гостомысл Ужасный так благосклонен к нему? Неужели люди ошиблись, и не заслужил он такого прозвища?»

 

Гостомысл следил за состоянием дел в столице. После захвата королевского дворца сопротивление паскаяков было окончательно сломлено. Остались лишь несколько непокоренных улиц на севере города, занять которые представлялось бессмертному несложным.

Однако Вахспандия ещё не была покорена, и отошедший к Морфину принц Удгерф по-прежнему оставался опасным противником. Впрочем, пока король был в плену, Гостомысл не волновался. Вахспандийцы чтили своего правителя и подчинились бы его указам, если он не потерял свой авторитет, если бы сохранил себя в глазах народа непобежденным. Для того Гостомысл и не стеснял Ульрига охраной, создавая видимость его свободы. Бессмертный ждал лишь окончания боев в Хафродуге, чтобы начать мирные переговоры на «равных условиях», где король должен был всецело зависеть от него и одобрять от своего лица все решения завоевателей.

 

Удгерф лежал на левом боку, дабы не потревожить рану. Дельфера сидела рядом, осторожно поводя рукой по его плечам.

— Успокойся. Нельзя так.

— Подумай, Вахспандия раскололась! Север — в руках паскаяков, юг — у людей. И там остался мой отец. Где он теперь?

— Говорят, с ним все в порядке.

— Да, говорят. Но как королю может быть хорошо в плену? — Удгерф горестно покачал головой. — Но сам виноват. Теперь он больше не может оставаться настоящим королем. Он нуждается в помощи, а разве может быть слабым правитель Вахспандии — державы, образованной Крейтером Великим? Нет. — Принц махнул рукой, неловко потянув больной бок. — Нет! — он вскрикнул, пытаясь задушить боль. — Вахспандии нужен тот, кто объединит её, соберет отдельные части в целое.

— Но уверен ли ты, что сможешь с этим справиться? — испугалась Дельфера.

— Что же я, глупее отца что ли? — Удгерф вызывающе посмотрел на жену. — Скажешь тоже.

 

После взятия королевского дворца бои на окраинах продолжались ещё три дня. Варвары, одержимые верой в свою победу, самоотверженно врывались в дома, шаг за шагом выбивали паскаяков дальше на север. Те погибали, редко когда сдавались в плен. Сотники резво рапортовали Гостомыслу Ужасному о победах.

К четвертому дню сопротивление в столице было окончательно подавлено. Оставшиеся в живых паскаяки либо под покровом ночи покинули город, либо наконец вышли из своих укрытий. Некоторых, попавших под горячую руку, казнили, но большинство все же отправили во дворец к Ульригу под охрану Анисима Вольфрадовича.

Непреступной твердыней держался только один дом. Он был расположен у самых крепостных укреплений, разрушенных во время обстрела неделю назад. Стены дома перекорежились, запали внутрь провалами выбитых окон. Западная стена обвалилась совсем, обнажив деревянные ребра балок и развороченные внутренности второго этажа.

Варвары предприняли несколько штурмов, однако, потеряв тридцать человек, отступили. Побледневший сотник отправил к Гостомыслу гонца с просьбой выслать подкрепление: «Передай повелителю, что здесь не менее трех десятков мятежников. Нам не управиться». Посланник ускакал, оставив варваров в нерешительности топтаться посреди улицы, вокруг одинокого, угрюмого калеки-дома. Через полчаса прибыло подкрепление — четыре колдуна.

 

Урдаган Хафродугский оказался последним защитником Хафродуга. Теперь даже он был не в силах что-либо изменить, но сдаться не мог: сан бессмертного не позволял ему покориться жалким варварам. Разговаривать с ними так же было не о чем. Оставалось сражаться.

Два десятка созданных им двойников обороняли дом и успешно отбили несколько натисков противника. Урдаган с удовольствием смотрел, как люди откатываются назад, оставляя в нагромождениях исколотых камней свои тела. Когда варвары отступили, бессмертный уничтожил копии, дав себе передохнуть, так как заклятие постепенно подтачивало его силы.

Раскрыв рот, паскаяк жадно втягивал родной, пропитанный кровью воздух. Рубаха на нем была изодранная и в подтеках, похожая на тряпку. Он не снимал её уже несколько месяцев, и она хранила ещё прорезь, сделанную мечом Хинека. Но не было больше героя Хинека…

С улицы донеслись крики. Урдаган выглянул в окно. Снаружи густо толпились солдаты, и, раздвигая их, подходили к дому четыре человека, одетые не по-военному богато и опрятно. Бессмертный ухмыльнулся: «Колдуны — колтуны». Он вдруг рывком вскинул руки, выпустил огненный шар. Толпа вскинулась, слепым зверем, подалась от дома. Посреди улицы остался лишь хрипящий, хватающийся за распоротый живот варвар. Он кричал, очевидно, звал на помощь, но никто не решался приблизиться и помочь ему.

Несколько секунд люди стояли, как завороженные, глядя на извивающееся тело соотечественника, потом колдуны очнулись и выстрелили. Огненная вспышка ворвалась в разбитое окно, ударилась в грудь паскаяка. Изношенная рубаха, почернев спереди, загорелась. Бессмертный скинул её. Зловеще застонал над головой потолок. Со вторым залпом он, просев, стал медленно, все более разгоняясь, наползать на пол, стискивая пространство комнаты. Урдаган ещё успел несколько раз выстрелить в ответ, прежде чем пылающая кровля не накрыла его.

Люди на улице, глядя на тающий в огне дом, оживились. Отсветы пожара разрумянили их бледные, до того испуганные лица:

— Гляди, теперь им конец.

— Пускай изжарятся живьем.

— Кабаны!

Вдруг из завесы огня метеором вырвался камень — лица колдунов вытянулись.

Из пламени выпрыгнуло нечто, большое, квадратное, расколов толпу, навалилось на одного из чародеев и повалило его наземь. Изготовившиеся к защите люди узнали паскаяка, который в одиночку уничтожал целые их отряды во время Хафродугского сражения.

— Бессмертный!

— Спасайся!

Поскальзываясь на льду, цепляясь за раскиданные балки и камни, варвары ринулись прочь. Колдуны пытались наложить заклятия, но обезумевшая толпа подхватила их и потащила на площадь.

Урдаган остался на улице один. Из закоптелой груди его с прилипшей к ней лоскутами рубахи безобразно торчал обломок копья. Бессмертный выдернул его, кинул под ноги, огляделся. Вокруг лежали убитые, несколько раненых ползали по земле, и ярким пятном выделялся меж ними труп колдуна. Ветра не было, и огонь, не перекинувшись на остальные постройки, жадно терзал останки дома, в котором отсиживался бессмертный. Урдаган не спеша вошел в здание напротив, поднялся на второй этаж и вновь приготовился к обороне.

 

Чародей, хмурясь, шел по пустынной улице к молчаливому зданию. Дом напротив уже прогорел, и уныло клубился над ним дым. Лишь кое-где пробивались яркие ростки пламени, но пошел снег и властно затоптал их.

Анисим Вольфрадович дернул дверь. Сорвавшись с петель, она покорно упала к его ногам. Обозленный, он пришел на самую окраину города, чтобы выполнить то, чего не сумели сделать солдаты и колдуны.

— Урдаган, выходи! Ты в ловушке, ибо я — бессмертный!

Чародей застыл в дверях, ощупал глазами комнату: стол, поваленные стулья и ведущая наверх лестница. Враг находился там.

Урдаган не понял слов, но осознал их смысл. Скрываться не имело смысла: к нему шел равный. Паскаяк поднялся, тяжело протопал к лестнице. Чародей стоял у её начала, положив руку на перила.

— Сдавайся, — Анисим Вольфрадович вынул меч, указал на белый проем выхода.

Говорить было бесполезно: они общались на разных языках, город пал, король Ульриг оказался в плену. Урдаган согласно кивнул и вдруг, оторвавшись ногами от земли, прыгнул, с криком врезался в Чародея. Они упали вместе, но паскаяк оказался проворнее, выпроставшись из рук человека, вскочил и выбежал на улицу. Замешкавшийся Чародей устремился за ним.

— Стой!

Паскаяк запрыгнул на обломки городской стены. Видя, что враг уходит, Анисим Вольфрадович со злостью метнул меч. Звякнув о камень, он отскочил, зарывшись в снег. Урдаган скорчил рожу, спрыгнул уже с другой стороны стены.

 

На известие о прорыве Урдагана Гостомысл отреагировал сухо: с одной стороны, иметь бессмертного паскаяка в свите короля Ульрига было выгодно, ибо это придало бы плененному монарху большую весомость; с другой стороны, можно было довольствоваться тем, что мятежный Урдаган покинул столицу, и после этого на её улицах не осталось ни одного воинствующего вахспандийца. В таких условиях Гостомысл счел возможным начать переговоры о мире.

 

Глава вторая

 

Церемония переговоров должна была выглядеть внушительно, поэтому на её организацию Гостомысл отвел несколько месяцев. В это время люди вместе с оставшимися в столице жителями должны были отстроить разрушенный город. Местами в руинах лежали целые улицы.

Поначалу работа шла споро, но вскоре столкнулась с непреодолимыми трудностями. Из лесных варваров и степных кочевников в армию Гостомысла Ужасного собрались самые отъявленные головорезы, которым лень было возиться с домашним хозяйством и которые надеялись разжиться на войне. Поняв, что в Хафродуге мародерствовать больше не удастся, они покидали стройки и устремлялись на окрестные деревни. Покатилась волна грабежей. В ответ независимые паскаяки стали уничтожать целые отряды, оторвавшиеся от главных сил. Разворачивалось партизанское движение.

Под Морфином, где с войском стоял принц Удгерф, собирались непокорившиеся вахспандийцы, жаждавшие выбить захватчиков из родных земель. Однако Гостомысл надеялся на пленного короля Ульрига, который должен был отвести от людей надвигающуюся угрозу, остановить свой поднявшийся народ. В обмен на это бессмертный намеревался подарить ему свободу и власть под своим неусыпным присмотром.

 

Маясь скукой, пленные паскаяки выдумывали развлечения: прыгали в длину, метали в стену ножи, боролись. Королевское достоинство мешало Ульригу принимать участие в общих играх, и он в это время занимался резкой по дереву. Мебели во дворце было много, вся из хорошего материала, и король часами просиживал за работой. Иногда, правда, позволял себе несколько бросков кинжала в воображаемую мишень.

Как-то он кидал от окна и не смог попасть, разозлился, и задетое самолюбие потребовало продолжения боевых тренировок. С этих пор король ещё метал ножи.

 

Ульриг с удовольствием вогнал кинжал в мишень, подошел, любуясь точным броском, когда в комнату по-кошачьи мягко вбежал кочевник из охраны. Он остановился, притопывая и приплясывая. Ульриг недолюбливал его за чрезмерную живость: «Куда, спрашивается, торопиться? Смерть не перегонишь», — а потому удостоил лишь быстрым презрительным взглядом. Кочевник открыл рот, визгливо заголосил:

— Солнцеподобный повелитель велел передать, что завтрашний день принесет великие перемены. Начнутся переговоры, от исхода которых зависит длина ваших жизней. Всемогущий повелитель советует вам хорошо подумать.

— Подумаем, если ещё вина принесут. Так-то оно лучше думается, — крикнул сонный, не проспавшийся со вчерашнего вахспандиец.

Кочевник ухмыльнулся, вышел.

Ульриг повернулся к паскаяку:

— Тут судьба мира решается, а ты…

— Коли умирать, так лучше пьяным. Легче.

— Погоди умирать. Еще поборемся.

 

У ворот в Морфин толпился народ. Шли, почти не переставая, к принцу Удгерфу — к защитнику Отечества. Среди рослых паскаяков выделялся один, приземистый и необычайно широкий в плечах. Несмотря на зимний холод он был без рубахи, в одних грязных, прожженных в нескольких местах и черных от гари штанах. Разбивая толпу, паскаяк стремительно пробирался к воротам.

— Эй, куда лезешь? Потише!

— Я и так не кричу.

Широкоплечий продрался к охраннику. Солдат подозрительно покосился на него, потом вдруг просиял:

— Урдаган!

— Урдаган пришел, — бессмертный протиснулся внутрь ворот.

Обрадованный стражник кричал ему вслед:

— Если нужен принц, то он…

— Сам найду: ума не лишен, — оборвал его Урдаган, и, миновав ворота, оказался в городе.

Топая по трескавшемуся под ногами льду, он шел по просторным улицам Морфина, подставляя ветру изъеденную огнем грудь. Встречные указывали на него пальцами, кто знал сторонился или учтиво здоровался:

— Здравствуй, батюшка Урдаган.

— Я тебе не батюшка: в прадедушки гожусь, — бессмертный отмахивался, следовал дальше.

У дворца принца несколько воинов соревновались, кто глубже вгонит в землю отточенный деревянный кол. Пыхтя, налегали на него всем телом. Урдаган остановился, наблюдая за одним паскаяком, покачал головой:

— Не так ты делаешь.

— А как же?

— Силенок маловато, — бессмертный подошел, легко выдернул кол, посмотрел на черный, измазанный в земле конец. — Слабо. — Покачав головой, Урдаган вдруг быстро вонзил кол в снег, вогнал почти до половины. — Слабо?

— Никак Урдаган! — узнал его один из воинов. — Какими судьбами?

— Неисповедимыми.

— Э, так мы, глядишь, скоро на столицу двинемся! Людишек погоним.

 

Удгерф принимал посетителей, когда дверь распахнулась и в комнату ввалился раздетый паскаяк. Принц удивился, хотел было прикрикнуть, но вдруг просветлел:

— Урдаган? Как я рад!

Бессмертный шагнул навстречу, быстро сграбастав принца, выхватил его из-за стола и крепко прижал к своей обугленной груди. Удгерф, поморщившись, вскрикнул.

— С каких пор наследник Вахспандии стал таким нежным? — нахмурился Урдаган, отстраняясь.

— С тех самых, как люди дважды продырявили меня.

— Рот — дырка, нос — две. Одной больше, одной меньше — не все ли равно? Главное, ходишь.

— Слава могущественному Ортакогу, — усмехнулся Удгерф.

— Смеешься, значит, в порядке, — бессмертный покосился на посетителя, обычного паскаяка из городских жителей, расположившегося на скамье против стола наследника. — Подвинься.

Горожанин поспешно потеснился, не желая испачкать свои чисто выстиранные перед приходом к принцу одежды. Урдаган опустился на лавку, вытеснив посетителя на самый край. Удгерф так же сел, стряхивая с кафтана черную сажу и ещё больше втирая её.

— Ты, как вижу, тоже повоевал.

— Верно видишь.

— Как король?

— Ноль.

— То есть? — Удивленно переспросил принц.

— Что есть, то есть.

— В плену?

— Угу.

Робко жавшийся от провонявшего в боях бессмертного, горожанин пошевелился. Удгерф вспомнил о нем:

— Сейчас, одну минуту, — потом устремил взгляд на Урдагана. — Будешь с людьми воевать?

— С людьми — нет, а против — хоть сейчас!

— Пойди вниз в кладовую, возьми новую одежду. Будут спрашивать, скажи, что Удгерф разрешил. Да впрочем, тебя узнают. Ну, будь здоров.

— Здоровья не занимать, — бессмертный поднялся и, радостно улыбаясь, протопал к выходу.

 

Урдаган протиснулся внутрь тесного помещения кладовой. Внутри сидел паскаяк и коротким, тупым кинжалом делал зарубки на деревянной доске. Он на секунду оторвался от своего занятия и лениво спросил:

— Кто такой?

— Разумный.

— Много вас тут разумных развелось, и каждый поучать норовит. Говори, зачем пришел?

— Одежду надобно.

— У, дармоед. Коли разумный, так сам бы и справил, а то все за чужой счет. Ты ж на себя посмотри, — кивнул кладовщик.

— А что мне на себя смотреть? — Удивился бессмертный, — за тысячу лет нагляделся.

— Грязный весь, как пятка Крейтера Великого после похода. Поди вымойся, потом и одежду дам.

— Я тебе сейчас дам!

— Ты тут не выступай, лучше проваливай по добру по здорову.

— По добру, говоришь, а добро не даешь.

— Да ты что, не понимаешь что ли? Вымойся сначала. Стой! — Кладовщик вскочил, схватил просителя за руку, но тот, не обращая никакого внимания, стал напяливать на себя чистую рубаху. — Стой! Не положено! Куда?!

— Куда, куда? Глупые ты вопросы задаешь, — Урдаган стряхнул с себя паскаяка. — Куда же рубаху надевать, как не на себя?

Несмотря на крики кладовщика, бессмертный стал натягивать поверх своих старых, прожженных штанов новые. Они затрещали и стали разлезаться по швам, но Урдаган все-таки надел их полностью. Толстоногий, он прошелся по кладовой:

— Хорошо, тепло. Да ты не убивайся так.

В комнату заглянул обеспокоенный причитаниями кладовщика воин. Заметив бессмертного, он решил не связываться и исчез. Урдаган нацепил плащ, вышел во двор. Было прохладно. По голубоватому небу трещинами рассыпались кроны голых деревьев. Паскаяк вспомнил просьбу кладовщика, наклонившись, взял пригоршню снега, вывалил себе за шиворот, растер по спине. Помывшись, бессмертный двинулся из дворца в город. Весь остаток дня он бродил по улицам, а на ночь забрался в оставленную кем-то телегу с рыбой. Она была несвежей, и от неё исходил неприятный запах тухлятины, но зато спать, зарывшись в нее, было тепло, и, проснувшись утром, бессмертный, не поднимаясь, сразу удовлетворил свой голод.

 

28-го весмеса центральные улицы Хафродуга были украшены лентами, наспех протянутыми по крышам домов и голым ветвям низкорослых деревьев. Было холодно, снег лежал густо, но в воздухе парил аромат весны, и, радостный в предчувствии перемен, ветер трепал ленты.

Переговоры Гостомысл решил провести в хорошо сохранившемся Главном Храме. По обеим сторонам улиц, ведущих к нему, выстроились солдаты. Кое-где попадались хмурые, выползшие из своих домов, жители.

Шествие началось от дворца, где остановился повелитель людей. Гостомысл ехал во главе свиты на белом коне, глухо закутанный в светлые одежды. Он заметно выделялся из темного клубка своих военачальников, приковывая к себе всеобщее внимание, вызывая подобострастные крики восхищения и слепого поклонения.

Однако бессмертный не радовался. Тусклыми глазами он смотрел на ряды солдат: сейчас они славят его, но, лишь колесо фортуны отвернется, покинут. Все бросят его. Кроме одного человека, который по-настоящему понимает его. Анисим Вольфрадович был единственным другом Гостомысла. Единственным во всем мире.

Анисим Вольфрадович в это время находился в колонне, возглавляемой Ульригом, которая двигалась к Храму с противоположной стороны.

Король паскаяков ожил. Властно держа в руках поводья, он чувствовал себя монархом, словно правил не скакуном, а целым государством.

К Храму первым подъехал Гостомысл. Недовольный тем, что оказался раньше и следовательно вынужден унизить себя ожиданием, бессмертный остался в седле. Крики паскаяков, жителей Хафродуга, приближались: «Да здравствует Ульриг! Наддай им!» Гостомысл криво улыбнулся: «Пусть думают, что их король ещё силен и на что-то способен». Завидев белого всадника, Ульриг замахал рукой, крикнул:

— Здравствуй, Гостомысл, по прозвищу Ужасный!

— Да воссияет солнце над твоей головой! — ответил бессмертный. — Пусть жизнь твоя будет долгой, как Великая Река.

Они одновременно спешились: Ульриг, по-молодецки спрыгнув наземь, Гостомысл, опираясь на плечо подбежавшего стремянного.

Бывший царь Слатии и король Вахспандии вошли в Храм.

Во время взятия Хафродуга некоторые жрецы были убиты, другие бежали, и Главный зал, где полгода назад венчался Удгерф пришел в запустение: священный огонь погас, его углубление нелепым провалом зияло в полу и слепым глазом укоряюще взирало на короля, не уберегшего свою державу от позора.

Гостомысл велел расставить в зале скамьи, оставив свободное пространство только в центре. Люди разместились с одной стороны, паскаяки — с другой. Кочевники и варвары улыбались, указывали на хмурые заросшие лица напротив. Скелеты, сидевшие между людьми, как существа более разумные, реагировали на происходящее бесстрастно, лишь светились в полумраке зала их большие глаза.

Когда все успокоились, двое кочевников вышли на середину заговорили: один, обращаясь к паскаякам, другой — к своим:

— Сегодня, 28-го весмеса 147 года по взаимному соглашению бессмертного, колдуна, ученого и повелителя людей Северного континента Гостомысла, по прозванию Ужасного, и короля Вахспандии Ульрига Третьего начинаются переговоры, целью которых прекратить кровопролитие и подвести итоги войны.

— Итожить вас Ортаког будет! — выкрикнул кто-то из паскаяков.

На мгновение кочевники запнулись, но тут же продолжили:

— Для законности принимаемых решений, кроме правителей, на переговорах присутствуют их приближенные. Равное число свиты — по тридцать именитейших сановников и доблестнейших героев с каждой стороны — залог справедливости происходящего здесь.

— Все доблестнейшие герои теперь уже в Небесном Чертоге у Ортакога! — вновь раздался дерзкий возглас.

Кочевники, стараясь не обращать внимания, стали опрашивать имена и титулы собравшихся. На это ушло много времени, но Гостомысл в угоду своей природной аккуратности решил сделать подробный список делегатов. Имея такой документ, он смог бы держать всех оставшихся в Хафродуге героев на привязи, ведь, если они письменно подтвердили свое присутствие на переговорах, значит, вынуждены будут согласиться со всеми решениями, вынесенными на совете.

Прошел час, пока писчие записали имена всех собравшихся и кочевники начали рассказывать о положении, сложившемся в Вахспандии:

— Несмотря на героические усилия короля Ульрига, паскаяки проиграли Хафродугское сражение. Причиной тому явилось предательство принца Удгерфа. Гостомысл, по прозванию Ужасный, занял Хафродуг — сердце Вахспандии, а мятежный принц, распылившись и упустив свою армию, как песок сквозь пальцы, остановился в Морфине. Силы его слишком незначительны, чтобы бороться с великим воинством Гостомысла, ибо армия бессмертного вобрала в себя сынов и холодной Слатии, и дикой Шгарии, и непроходимых верховий Великой Реки, и вольных степей. Король Ульриг Третий, находящийся здесь, правитель державы, созданной Крейтером Великим, ты один отвечаешь за судьбу своего королевства. В твоих силах остановить войну и спасти мятежных соплеменников!

Ульриг поднялся, широко махнув рукой. Однако кочевники продолжили свою речь, и король, поняв, что вылез не вовремя, крякнул, смущенно опустился.

— Признаешь ли ты свою власть над Вахспандией?

— А как же? — удивился Ульриг абсурдности вопроса. — Я ведь король.

— Король, пока голова на плечах сидит, — поддержали паскаяки.

— Является ли вождем гордых вахспандийцев кто-либо иной? — поинтересовался кочевник.

— Кто? Какой такой иной?

— Например, принц Удгерф.

— Какой Удгерф? У него ещё молоко на губах не обсохло! — вскипел Ульриг.

— Тогда вели ему, как отец и монарх, сложить оружие.

— Ах, вот как? — Король осел. — Ну, это его дело.

— Пусть он сложит оружие. Отправь ему гонца.

— А если он сражается за правое дело? — Вдруг врезался в разговор один из паскаяков.

— Разве правое дело выступать против солнцеподобного повелителя?

Кочевник замолчал, увидев, что бессмертный хочет взять слово. Гостомысл подался вперед:

— Осмелюсь дать волю мыслям, дабы они, выйдя из установленного разумом русла, сделали дерзкое предположение, что Удгерф направил свое оружие за правое дело. У него слишком мало воинов. Они подобны горсти песчинок перед пустыней моего войска. Непреклонность молодого принца равносильна самоубийству. Мне жаль его, как отцу должно быть жаль идущего на плаху сына. Ульриг, прошу тебя, отговори Удгерфа. Убеди сдаться на милость победителя, если он тебе дорог.

— Это ещё кто победитель?

— Удгерф достаточно силен! — загудели паскаяки.

Ульриг насупился, потом вдруг гаркнул:

— Король я или не король?! Я ему отец — как скажу, так и сделает!

 

Граф Роксуф прохаживался по кабинету, поглаживал аккуратную эспаньолку, прилепившуюся под самодовольно выпяченной губой. Единственный глаз вице-короля глядел милостиво, с любовью останавливаясь на каждом предмете в интерьере кабинета. Иногда он взирал на карту Вахспандии, которая уже несколько дней не покидала стола. Там, в том северном краю, решались события, от которых зависело будущее благополучие Антимагюра. Одолеет Гостомысл вахспандийцев — будет устранен один из серьезнейших противников; побьют бессмертного — паскаяки устремятся в степи и увеличат свою силу. Тогда не миновать войны. Варвары в окрестностях Фгера ещё помнили столкновения с антимагюрцами и с началом боевых действий, несомненно, поддержат Вахспандию, осадят город.

Однако пока настроение у вице-короля было радостное, как и в день, когда стало известно о сдаче Хафродуга. Гонец из Вахспандии привез хорошие вести: Гостомысл не только взял столицу и начал переговоры с паскаяками, но ему удалось ещё и стравить отца-короля с сыном-принцем, расколоть вахспандийцев на два лагеря. Как бессмертный все ловко придумал! Захватил столицу и южные земли, а сопротивление в северных подавит руками самих паскаяков. Братоубийственная война захлестнет их королевство, и они сами изничтожат друг друга. А люди будут стоять в стороне и наблюдать. Прекрасное зрелище! Плоды умелой дипломатии! Роксуф улыбнулся: «Глупые паскаяки думают, что сила и мужество на поле боя хоть что-нибудь значат. Нет. Судьбы государств решаются не на полях битв и не тысячами наивных дураков, а в тихих кабинетах, несколькими опытными мужами. Бесспорно, Гостомысл — один из опытнейших».

 

— Пошел вон! — Удгерф вскочил с места, но резко потревоженная рана осадила его.

Схватившись за бок, он зажмурился, пытаясь превозмочь боль. Открыв глаза, принц сказал уже спокойнее:

— Ступай. Мой ответ таков: как добродетельный сын, я должен подчиниться отцу, но, как наследник вахспандийского престола, обязан действовать во благо державы и ослушаться. Интересы народа для меня превыше личных, а оттого я говорю: «Нет».

Посланник Ульрига потупился, хрипло спросил:

— Это последнее слово?

Он ещё ждал чуда и надеялся на то, что принц согласится с условиями короля и Гостомысла. Однако Удгерф только ухмыльнулся, и гонец понял: наследник не отступится, война продолжится.

— Да, это мое последнее слово. Мы не сложим оружия.

— Хорошо, — обреченно кивнул посланник.

Он уже представил себя лицо короля, когда тот узнает о неповиновении сына. Да что сына: половина народа против идет!

Удгерф поднялся, приблизился к гонцу, ласково потрепал его по плечу:

— Передай отцу, чтоб к лету готовился встречать меня в Хафродуге.

Паскаяк с недоверием взглянул на наследника, заметил его уверенную, самодовольную улыбку, покачал головой и вышел.

Удгерф подождал, потом повернулся, хлопнул ладонью по стене, захохотал:

— Ха, чего удумал, старый! Чтоб я сейчас сдался? Сейчас, когда весь народ на моей стороне! — Принц вдруг перестал смеяться, посерьезнел. — Шиш тебе! Довольно. Нацарствовался, натешился. Теперь моя очередь.

 

Переговоры в Хафродуге длились две с лишком недели. Гостомысл держал ситуацию под контролем. Сначала Ульриг ещё изредка кипятился по мелочам, пытаясь тем самым доказать свою независимость, однако после известия об отказе сына сложить оружие и приехать в столицу перестал. Всегда надеявшийся на помощь Удгерфа и считавший его существом подвластным, Ульриг вдруг понял, что чего-то не заметил, что-то упустил. Лишившись и королевства, и права называть Удгерфа своим настоящим сыном, король осунулся и постарел.

Видя это, многие паскаяки, ранее надеявшиеся на непоколебимость и силу своего монарха, разочаровались в нем и перешли на сторону принца. Кто тайно лелеял надежду на скорое наступление молодого полководца на Хафродуг. Иные, решив не ждать, убежали в лагерь мятежников. С каждым днем переговоров бежало все больше. Народ перестал верить Ульригу. Однако Гостомысл ничего не мог сделать и лишь посылал в Антимагюр гонцов, которые радовали графа Роксуфа известиями о благоприятном ходе переговоров.

Наконец настало 14-ое весера. Именно на этот день бессмертный назначил конец переговоров. Он хотел растянуть их, для того чтобы убедить вахспандийцев в их правдоподобности и напряженности, а следовательно в независимости короля, но теперь этот план провалился, и тянуть далее стало бессмысленно.

 

Блестя золотом парчи, рослый кочевник вышел на середину зала, развернул толстый свиток и, упершись ногами в пол, начал чтение. Его голос был на редкость глубокий и, казалось, заполнил собой все пространство Главного Зала. Он медленно, не торопясь, оглашал на двух языках текст соглашения, достигнутого в ходе переговоров:

— Король Ульриг от лица всего вахспандийского народа, правителем коего он является, ручается впредь не иметь против людей никаких злых умыслов, а следовательно, не поддерживать более сношений с врагом человечества Хамраком. Король Ульриг так же обязуется прекратить наращивание войск, ибо сила их уже достаточно велика, чтобы оборонить государство, а дальнейший их рост может обратиться только во вред соседям Вахспандии — людям, что по предыдущим пунктам данного договора является недопустимым. Кроме того, вахспандийцы, как добрые союзники Гостомысла, должны ограничить численный состав своих армий до двух тысяч…

Паскаяки чесали затылки, морщили лбы. В течение всех переговоров они вслед за своим правителем бездумно соглашались с требованиями Гостомысла, и теперь, когда наконец настал день подведения итогов, не могли спокойно признать, что сами допустили подобное. Когда они успели подтвердить все это? Они просто кивали головами и острили. Неужели все было так серьезно?

Гостомысл с удовольствием глядел на их подавленные лица, перебирал сухой рукой в перчатке звенья нагрудной цепи. Исход переговоров был уже предрешен. Оставалось только поставить подпись короля под документом, и бессмертный знал, что Ульриг сделает это. Гораздо опаснее был Удгерф, но пока наследник находился далеко и столица, сердце Вахспандии, была в руках у людей.

— Ульриг обязуется выстроить крепости, — продолжал чтение глашатай, — общим числом в восемь, которые будут заняты людскими гарнизонами для поддержания порядка на территории Вахспандии и оказания помощи истинному королю против мятежников, под коими подразумеваются все, не признавшие данный договор.

Ульриг сдвинул брови: «Сын оказался «мятежником». Вот до чего докатились! Ну ничего, добром не пришел, ослушался, так пусть теперь зубы о людские цитадели обломает, пусть поплачет».

Кочевник кончил чтение, свернул депешу, отошел. Наступил самый торжественный момент. Гостомысл встал, жестом приглашая короля. Ульриг поднялся, пошел вслед за бессмертным на середину залы, где были загодя поставлены два стола. Правитель паскаяков направился к тому, за которым кресло было выше, но подбежавший кочевник указал ему на другой. Безразлично пожав плечами, король сел на отведенное ему место. Гостомысл взгромоздился на высокое кресло, которое было специально приготовлено, чтобы сгладить разницу в росте между ним и здоровенным вахспандийцем. Два героя, один от людей, другой от паскаяков, подошли к правителям, положили перед ними бумаги договора и писчие принадлежности.

Ульриг сосредоточенно уставился в страницу, угадывая отдельные буквы, пытаясь сложить их в слова. Видя его замешательство, человек указал на начертанное внизу имя «Ульриг». Король узнал его, самодовольно улыбнулся, поставил крестик, потом для весомости вывел букву «У» и всадил в белую бумагу здоровую точку. Перо хрустнуло и переломилось. Паскаяк отбросил его, беспомощно забегал пальцами по столу. Человек перевернул страницу, указал на низ второго листа, но, заметив, что у короля нет пера, смутился, подал второе. Ульриг старательно подписал, с опаской поглядывая на хрупкий инструмент. Поставить точку не решился.

Гостомысл сидел, чуть склонив на бок голову, с сочувствием и легким презрением наблюдая за усердиями вахспандийца.

— Пусть благоденствует союз людей и паскаяков, — наконец произнес он.

— Пусть, — промямлил Ульриг, придирчиво оглядывая свою работу.

— Да здравствует союз! — отозвался зал.

 

Дельфера смотрела в окно. Удгерф изучал карту Хафродуга: улицы, площади, ворота. Он уже не один день копался в стратегических выкладках, прикрывая тем самым свое бездействие. Не хватало сил и законных прав.

Принц тряхнул головой, взглянул на тонкий силуэт жены, очертившийся в светлом квадрате окна. Он совсем забыл о ней, а она была постоянно с ним. Устыдясь собственного безразличия, Удгерф встал, неслышно подошел к Дельфере, обнял её. Она вздрогнула от неожиданности, но, поняв чувства мужа, улыбнулась, откинулась назад, ожидая ласки. Он мягко поднял её руку, указывая в окно на расстилающиеся за ним дали:

— Видишь, там, на юге, наши враги. Я разобью их и стану королем, а ты — королевой.

— А если они одолеют тебя?

— Лучше не думать о «если».

— Но вот они уже ранили тебя под Хафродугом.

— Не убили же, — Удгерф приложил её ладонь к правому боку. — Уже не больно. Почти прошло. Надо бороться до конца, и ты это прекрасно знаешь. Впрочем, я не должен оправдываться перед тобой. Думай, что хочешь, а скоро мы все равно выступим в поход…

Дверь, скрипнув, приоткрылась. Удгерф неохотно разнял руки, отвернулся от жены, недовольно изучая лицо вошедшего. Тот появился не вовремя, и принц спросил нарочито грубо:

— Что нужно?

— Посланник от Хамрака.

Удгерф удивленно отступил:

— От Хамрака? Хм. Ну, чего же ты стоишь, зови.

Паскаяк поклонился и вышел. Принц обратился к жене:

— Тебе лучше оставить нас.

Она посмотрела на него со скорбью, словно перед долгой разлукой:

— Будь осторожен. Когда-нибудь ты погубишь себя.

— Иди, иди, — отмахнулся он.

Дельфера повиновалась.

Наследник сел на стул, запахнулся плащом, чтобы казаться величественнее, мечтательно задумался: раньше посланник Хамрака приехал бы к его отцу, а теперь — к нему.

В комнату вошел гхалхалтар. Он был в теплой, расстегнутой на груди и слегка свалявшейся шубе, в высоких остроносых сапогах со шпорами. Оглядевшись, гхалхалтар поклонился, нырнул рукой под шубу и вытянул оттуда письмо. Принц взял его, повертел в руках, остановив внимание на красивой гербовой печати.

— Послание от короля Хамрака наследнику вахспандийского престола принцу Удгерфу.

Удгерф кивнул, надломил печать, развернул аккуратно свернутое письмо, уставился в ровные строки. Пробежав ряд формальных приветствий и пожеланий, он наткнулся на известие о том, что гхалхалтары в конце весмеса покинули Грохбундерское ущелье, где стояли без малого три месяца, и направились на восток, к княжеству Парзи. Хамрак думал занять его, а затем двинуться на континентальные владения Антимагюра, а именно на город Фгер, который лежал на северо-восток от княжества. Бессмертный изъявлял надежду на помощь Удгерфа и просил его активизировать свои действия, дабы помешать Гостомыслу Ужасному выслать из Хафродуга подкрепление графу Роксуфу, укрепившемуся во Фгере.

Принц вспомнил, как несколько месяцев назад горел нетерпением увидеть Хамрака и пожать ему руку. Теперь это желание вновь пробудилось в нем. Радуясь появившейся возможности встретиться с великим королем на этот раз уже во Фгере, Удгерф отложил письмо.

Гонец стоял, ожидая ответа.

— Я не буду писать ответ, ибо не доверяю бумаге, но скажу, что помогу, чем смогу, так как вижу в гхалхалтарах друзей своего народа. — Принц замолчал, обдумывая, стоит ли говорить об этом сейчас, и, решившись, сказал. — Как отнесется Хамрак к смене короля в Вахспандии?

Посланник, словно ждавший этого вопроса, уверенно произнес:

— Положительно, если новый король будет более решительным, нежели многоопытный Ульриг.

Удгерф побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Доложи Хамраку, что, как только он двинется на Фгер, мы начнем поход на Хафродуг. Клянусь Ортакогом, каждый воин у Гостомысла будет на счету. Он не сможет выслать Роксуфу и калеки.

— Удачи тебе, принц Удгерф, наследник вахспандийского престола, — гхалхалтар выделил слово «наследник», и при этом зло сверкнули его алые глаза.

— Ступай, передохни с дороги.

Гонец вышел.

Удгерф откинулся на спинку стула, мечтательно уставившись в потолок.

Дверь тихо приоткрылась, и в комнату проскользнула Дельфера. Она замерла, вопросительно взглянув на мужа. Он нахмурился, сомневаясь, стоит ли говорить ей о полученном от Хамрака согласии на переворот. Самолюбие и желание похвастать пересилило политическое благоразумие, и принц торжественно, глядя прямо в глаза жене, изрек:

— Скоро в Вахспандии будет новый король.

— Ты и вправду думаешь сместить отца? — воскликнула Дельфера.

— Зачем смещать, за меня это уже сделали другие. Он больше не король, ибо попал в плен и потерял поддержку народа. Все, кто дорожит своим отечеством идут не к нему, а сюда, в Морфин, ко мне. Вот новая столица, а я — новый правитель.

— Но сейчас не самое лучшее время для коронации. Люди заняли Хафродуг, и вообще…

— Тем лучше, — перебил её Удгерф. — Сидеть на троне в дни благоденствия — несложно, но взять на себя обязательства монарха и отстоять державу, когда половина государства занята врагом — вот подвиг, достойный настоящего героя. Или ты не считаешь меня героем? — принц воинственно подбоченился.

— Ну что ты. Конечно, ты — герой. Самый доблестный во всей Вахспандии. — Дельфера приблизилась к нему, взяла его широкую, тяжелую руку в свою. — Я очень горжусь тобой. — Она помолчала, потом склонилась к самому его лицу и чуть слышно прошептала. — Но лучше бы ты им не был.

— Эх, дурочка, — Удгерф ласково потрепал её по плечу, — я ведь ничего не решаю. Это — воля народа, Хамрака Великого и гхалхалтаров. Разве могу я идти против народа?

 

После окончания переговоров Гостомысл полностью отдался наведению порядка в армии. Он разослал верных себе людей по окрестностям столицы выискивать и уничтожать мародеров и дезертиров. Сам бессмертный безвылазно сидел в городе, изредка наблюдал за действиями паскаяков в Морфине через магический кристалл, однако это не удовлетворяло его, и вскоре он бросил это занятие. Гостомысл все больше чувствовал свое одиночество и отрезанность от внешнего мира. Он мог бы выехать из Хафродуга, но это было бессмысленно, ибо нельзя было что-либо изменить. Наступление захлебнулось, и бессмертный понимал это.

 

Гостомысл сидел, согнувшись, изучая страницы раскрытой перед ним книги. Теперь главным врагом стал Удгерф, и гхалхалтарская летопись о деяниях Хамрака уступила место «Легендам Вахспандии». Огонь одиноко горевшей свечи дрожал в глазных прорезях капюшона. Медленно капал воск. Во дворе послышалось конское ржание, шум. Бессмертный оторвался от работы, настороженно выглянул в серые сумерки за окном. Черный человек соскочил с коня, передал повод подошедшему стражнику, отряхивая грязь с плаща, направился к дому. Гостомысл увидел грязно-розовое пятно скрытого под тенью шляпы лица, но не смог угадать его выражение; а острое предчувствие колдуна подсказывало, что этот человек везет дурные вести, худшие за всю войну. Тогда бессмертный отложил книгу и стал ждать. Шаги приближались. Дверь открылась — на пороге появился охранник:

— Осведомитель из Морфина.

— Пусть войдет, — кивнул бывший царь.

Стражник отодвинулся в провал двери, исчез. Снова шаги. Осведомитель шел неспеша: очевидно устал или хотел потянуть время. Медлительность усиливала напряжение. Черный человек остановился на пороге, снял шляпу. Гостомысл впился взглядом в его смуглое, неестественно бледное лицо с большими, закатившимися глазами. Осведомитель согнулся, приветствуя своего повелителя, потом распрямился, облизал сухие губы и хриплым, надломленным голосом выдавил:

— Вчера, 26-го весера принц Удгерф короновался, объявив себя Удгерфом Первым. Морфин объявлен столицей свободной Вахспандии, а король Ульриг — низложенным, как попавший в плен… Народ принял нового правителя.

Лицо Гостомысла было скрыто капюшоном, но осведомитель заметил, как скрючились его пальцы. Бессмертный ничего не сказал, и в наступившем молчании особенно явственно потрескивала свеча. Безжалостный огонь плавил податливый воск. Наконец рука разжалась:

— Ступай. О тебе позаботятся.

Осведомитель поклонился, словно избавившись от тяжелого груза, и назад пошел быстро.

Гостомысл собрал руку в кулак. Междоусобная война паскаяков не состоялась. Удгерф догадался стать королем, тем самым законно переняв власть и силу от побежденного Ульрига. Теперь даже колеблющиеся и пассивные паскаяки встанут за него, ибо они обрели настоящего вождя.

 

КОНА. ПАРЗИ

Глава первая

 

Склоны гор, ощерившись островерхими пиками, неохотно отступали перед простором степи. Она тянулась от Жоговенского мыса до княжества Парзи. Вольный ветер, рождавшийся над водами Внутреннего и Внешнего морей, носился над ней, грубо расчесывая поросль травы, взбивая кроны редких деревьев. Стоял май, и было жарко. Мелкие озера, оживавшие зимой, обмелели, и умоляюще глядели мутноватой водой своих глаз в теплое голубое небо. Властное солнце самодовольно усмехалось, и озера умирали. Русла мелких ручейков высохшей змеиной кожей лежали в жесткой траве.

Однако залив-нож по-прежнему хранил силу и, сверкая холодной сталью вод, глубоко врезался в податливое тело Северного континента. Питаясь его щедрой влагой, вокруг клубились ярко-зеленые облака кустарников. К северу они постепенно перерастали в лес, а залив, выдыхаясь и теряя морскую свежесть, превращался в вязкие болота.

В глуши тех топей затерялись сотни крохотных деревенек, похожих на Курлап. Там было не столь жарко и можно было рассчитывать на радушие нейтральных варваров, но болота были непроходимы для крупного войска, и в них роились тучи насекомых, вызывающих страшные болезни. Кроме того для поддержания связи с Южным континентом Хамрак предпочитал не удаляться в глубь материка, но держаться ближе к берегу. Поэтому в том месте, где гхалхалтарская армия подошла к заливу, он был ещё достаточно широк, и перед королем встала проблема переправы.

 

Отряд Гамара подошел к заливу первым и встал, ожидая, пока подтянется остальное войско. Гхалхалтары приблизились к воде и стали пить, так как залив в этом месте уже потерял морскую соленость. Твари наоборот старались держаться подальше от воды и сбивались в огромные скопления на расстоянии от берега.

Месячный переход не сказался на Гамаре: он даже посвежел с того момента, как армия покинула Грохбундерское ущелье. Расправив плечи и привстав в стременах, Гамар подставлял широкую грудь порывам лихого ветра, сурово, по-отечески улыбался, глядя на умывавшихся гхалхалтаров. С ними он покорит весь мир, и тогда настанут светлые времена. Не будет больше войн, ибо люди и все остальные поймут, что лучше жить вместе под властью высшей добродетельной нации. Все будут спокойно работать: низшие и гномы в рудниках, люди в полях, скелеты в академиях, — а гхалхалтары будут управлять и следить, чтобы не возникло несправедливости — главного корня зла. Гамар готов был положить свою жизнь и тысячи других, чтобы когда-нибудь в далеком будущем жилось счастливо. Однако он понимал — это будет нескоро, а теперь надо было захватить княжество Парзи. И Гамар пристально всматривался в противоположный берег, за которым шли такие же пустынные земли, но уже принадлежавшие княжеству. Скорее туда! Чем быстрее они захватят Парзи, тем ближе светозарное будущее.

Гамар чуть свесился с седла, подозвал к себе одного из сотников. Тот подошел, спешно отирая рукавом мокрое лицо. Он виновато улыбнулся, стыдясь своего вида.

— Что угодно вашей милости?

— Вели нескольким солдатам разведать глубину. Может, удастся перейти залив вброд.

Сотник кивнул.

— Возьми с десяток троллей, пусть посмотрят с высоты.

Сотник повернулся, замахал руками, созывая солдат. Часть из них двинулась вдоль берега. Несколько гхалхалтаров взгромоздились на троллей и поднялись в воздух.

Земля, искривившись, подалась на них, развернулась огромным холстом, по которому чьей-то твердой рукой была выведена широкая полоса залива. С высоты были заметны глубокие места, отливавшие синью, и белесое мелководье, словно у художника не хватило на него краски. У берега черными ворсинками кисти копошились солдаты, проводя тонкие белые мазки брызг. Сквозь звенящий свист ветра доносился смутный звук их голосов.

Гхалхалтары на троллях сделали несколько кругов над заливом и стали возвращаться к своим. Ветер, игриво морщивший драпировку воды, стих.

Гамар смотрел на приближавшихся разведчиков из-под руки, щурясь против солнца, и на лице его застыло ожидание.

Тролли приземлились, а их наездники, спрыгнув на землю, указали на залив:

— Есть несколько неглубоких мест, но пройти в брод — вряд ли!

 

Армия подступила к заливу. Прибывшие воины в нерешительности остановились, с завистью взирая на купание гамаровских гхалхалтаров. Гамар, большой начальник, — он мог, не спросясь, отпустить своих солдат, а остальные зависели от Хамрака. Угадывая желание подданных, бессмертный махнул рукой, объявляя привал. Корпуса радостно дрогнули и, ломая строй, рассыпались по берегу.

Хамрак остался в седле. Для воинов вода казалась благом, но через несколько часов, когда начнется переправа, она превратится в опасную преграду. Эта мысль убила в бессмертном радость, и он видел в заливе лишь смерть, а в синеве его глубин — холодную сталь ножа.

Хамрак перевел взгляд на приближавшегося к нему всадника. Гамар подскакал к королю, осадил единорога. Зверь осел на задние ноги, а военачальник, привстав в стременах, прокричал:

— Брода нет!

Бессмертный, ничуть не удивившись, покачал головой:

— Правильно. И не сердись, Гамар, ибо тем самым ты гневаешься на саму природу, а она нисколько не виновата в том, что нам понадобилось начинать войну и переходить залив именно в этом месте.

— Но нам надо преодолеть это препятствие!

Хамрак кивнул, обернулся назад, к гхалхалтарам, распрягавшим коней, которые через все горы от самого Фортейдена тащили на себе катапульты. Животные сильно измотались, бока запали, туго очертив круги ребер. Многие не выдержали дороги, надорвались. Однако их усилия были не напрасны: гхалхалтары сохранили целую батарею отличнейших катапульт. Взгляд бессмертного задержался на их массивных, хорошо слаженных корпусах из крепкого дерева. Хамрак помедлил и решительно произнес:

— Вели разобрать катапульты. Будем делать плоты.

Брови Гамара дернулись вверх. Он с сожалением посмотрел в сторону орудий.

— Жалко. Хороши больно. А если осада? Пригодятся.

— Может быть, но зачем ждать, если они могут пригодиться нам уже сейчас?

Военачальник странно посмотрел на некроманта, усмехнулся:

— Вы не испытываете жалости к вещам?

— Нет, испытываю. Однако ещё большую жалость во мне вызывают живые существа. Разбирай.

Гамар взглянул на залив, на непреклонное лицо короля, на молчаливые катапульты, на солдат и, смирившись, поехал отдавать приказ.

 

Халхидорог вместе со всеми принялся за работу. Он рубил точно, стараясь чтобы в щепках не пропадала драгоценная древесина. Топор врезался как раз рядом с железными зажимами, слегка под углом. Скобы с глухим звоном отскакивали от остова машины, падали в траву. Бережливые солдаты, работавшие рядом, ходили и собирали металлические детали: потом понадобятся для наконечников стрел.

Халхидорог не переживал за катапульты, так как не понимал, зачем они вообще нужны. Если бы даже началась осада, то в первую очередь использовалась бы магия, а не неповоротливые махины. А сколько пало коней, когда орудия тащили через горы! Халхидорог привык к потерям, но ему было жалко Осерту, когда она видела умирающих животных, и становилось стыдно за то, что он не смог увезти её «далеко-далеко» от страданий и войны. Халхидорог оторвался от работы, огляделся вокруг и заметил Осерту. Девушка стояла, прищурившись, чуть склонив голову, и внимательно смотрела на него. Он улыбнулся, и с новой силой обрушился на катапульту. Стальной жабой прыгнул в траву сбитый зажим. Пусть она видит, как он уничтожает орудия убийства. Ей станет легче.

 

Резиденция правителя Парзи размещалась на севере богатого города Кона на берегу Внутреннего моря. Горожане не мешали князю, ибо дворец стоял на густо зазелененной возвышенности далеко от суеты и смрада столицы с её кабаками, рыбными рынками и шумными пристанями. С горы городские постройки казались далекими, а люди, снующие внизу, насекомыми. Князь не задумывался об их жизни, которая текла в стороне от него. Он редко спускался из своей резиденции, ибо очень любил раскинувшиеся на возвышенности сады, нежное щебетание птиц и сам дворец, длинный, не имеющий четких линий, со множеством изогнутых террас и кривых карнизов, которые придавали ему вид слоеного облака.

Армии в Парзи не было. Единственной силой, на которую полагался князь и благодаря которой в княжестве поддерживался порядок, были герои. Их было мало, всего около четырех десятков, но каждый из них мог похвастаться каким-нибудь выдающимся подвигом: кто победил пещерного тролля, а кто разбил отряд в десять кочевников, нагрянувших с севера. Обычно герои только тем и занимались, что хвастались и усмиряли разошедшихся хмельных матросов. В мирное время работы у них больше не было.

Однако в середине мая в Кону прилетела весть о том, что армия, возглавляемая Хамраком, перешла залив, и стало ясно, что скоро дел у героев станет невпроворот. Измаявшись от скуки, они даже обрадовались, принялись начищать боевое снаряжение и оспаривать, кто привезет князю голову гхалхалтарского короля.

— Ему же дарована жизнь без смерти, — урезонивали их расчетливые купцы.

— Вседержитель ещё не свел его с нами. Мы одолеем любого, кто ходит под небом, а будет нужда и смертного так защитим, что бессмертным станет, — гоготали в ответ герои.

— Время рассудит, — не сдавались купцы.

 

Герой Байдан отправился на битву с «воинством Тьмы» не один. За ним последовали трое: колдун Тулб, лучник Рупин и воительница Китара. Байдан, как самый опытный и сильный, считался за главного и гордо шел впереди.

День клонился к концу, и золотистое сияние потонувшего за горизонтом солнца мягко отсвечивало в сумерках. Переход измотал хилого и тщедушного колдуна Тулба, и он еле-еле переставлял ноги. Видя это, идущий рядом с ним лучник Рупин тихонько, чтобы не услышал Байдан, подшучивал:

— Какой из тебя боец, если ноги твои еле ступают. Плетешься — противно глазу. Отвык от походов. Во дворце у князя предавался невоздержанности вот и распустил брюхо.

Рупин беззвучно смеялся, толкая колдуна в сгорбленную спину. Тулб отмахивался, что-то недовольно бормотал и брел дальше.

Наблюдавшая за ними Китара наконец не выдержала:

— Рупин, тебе даровано святое звание героя. Твой удел помогать, а не оскорблять.

Лучник фыркнул, показал воительнице язык. Байдан резко обернулся и, заметив гримасу, грозно прикрикнул:

— Смотри у меня! Ты, право, Рупин, как на праздник идешь.

— Для героя война — праздник.

— Небо наградило тебя острым языком, — не сдержалась Китара.

Байдан раздосадовано отвернулся.

Впрочем, Рупин до самого привала больше не подначивал колдуна, и они двигались молча. Постанывала под ногами иссушенная дорожная земля.

 

Крича и путаясь друг у друга под ногами, жители деревни выбежали на бамбуковые настилы. Оттуда была хорошо видна белесая, песчаная полоса берега, уходящая в скрытую знойной пеленой даль. В дрожащем мареве различалась ещё одна полоса — темная, идущая вдоль линии берега. Люди галдели, указывали на нее. Она медленно приближалась, рассыпаясь на большие отрезки — корпуса и на маленькие точки — воинов.

Опомнившись, загорелый старик с ожерельем из акульих клыков закричал:

— К оружию!

Несколько жителей кинулись от настилов к хижинам. Большинство осталось стоять, понимая, что сопротивление бесполезно.

Заполонив собой все пространство горизонта, отступая лишь перед морем, армия грозным валом катилась на деревню.

 

Хамрак, прищурив глаза, смотрел на очертания бамбуковых построек и фигуры людей на выступающих в море настилах. Они, должно быть, были страшно напуганы. Немудрено. Однако, пока он у власти, он не допустит бессмысленных убийств. Некромант подозвал адъютанта, приказывая остановить армию.

Растянувшаяся во весь фронт громада отреагировала не сразу, и несколько корпусов ещё прокатились вперед, но, заметив поведение остальных, замерли. Сотня отбившихся тварей нарушила ровное гхалхалтарское построение, беспомощно заметалась перед войском. Улыбка бессмертного поблекла. Он никак не мог научить низших боевому порядку.

Хамрак повернулся к адъютанту:

— Позови Халхидорога.

— Слушаюсь, — гхалхалтар подстегнул коня, спеша выполнить поручение.

Некромант проследил за его удаляющейся фигурой.

Армия стояла. В общей тишине отчетливо слышалось фырканье лошадей, отдельные разговоры и смех. Воины указывали на сгрудившихся на настилах людей. Хамрак сочувственно улыбнулся: гхалхалтары ещё не научились не радоваться при виде страха и горя других. А ведь каждый из зубоскалов мог оказаться в положении тех, над кем они сейчас смеялись. Только неизвестно, пощадят ли их тогда люди. Бессмертный перевел взгляд на двух всадников, приближавшихся к нему. Адъютант ехал, припадая к шее скакуна, торопясь. Халхидорог, как командир корпуса, не спешил, гарцевал. Он ловил на себе тысячи взоров, но старался делать вид, что не замечает этого, а потому показательно отворачивал голову от глядящих на него солдат. Подъехав к королю, Халхидорог натянул поводья, и конь послушно остановился.

— Что угодно вашему величеству?

— Возьми свой отряд и ступай в деревню. Собери побольше продовольствия. Оно нам очень нужно. А мы двинемся далее — к Коне. После нагонишь.

Халхидорог кивнул, немного подождал на случай, если возникнут ещё какие-нибудь указания, но король больше не сказал ни слова, и военачальник натянул поводья, готовясь вернуться к своему отряду. Хамрак вдруг потянулся вперед, словно хотел окликнуть ученика, но передумал: «Пусть сам решает с деревней, как хочет. Это будет ему проверкой. Судьба деревни будет лежать на его совести».

 

Осерта напряженно всматривалась в изогнувшийся и сломавшийся строй. Озлобленно шурша, он подался от берега. В общем движении войска резко обозначилась небольшая часть солдат, оставшихся стоять на месте — сотня гхалхалтаров и двести тварей. И в их числе был Халхидорог. Он вертел головой, соотнося свои скромные силы с удаляющейся армией. Постепенно она погружалась в желтоватую дымку и таяла в ней, сливаясь в одну черную полосу.

Видя, что их покинули, Осерта в тревоге обратилась к Халхидорогу:

— Что такое?

Он указал рукой на деревню:

— Сейчас нам туда. Король полагает, что, разделившись, мы займем княжество быстрее. Трогай!

Услышав команду, корпус двинулся с места.

— Но почему он выбрал для этого именно тебя?

— Не знаю. Впрочем, я не должен задавать вопросов. Мое дело повиноваться. Если, конечно, это не противоречит моим обещаниям, данным тебе, — поспешил добавить Халхидорог. — Задача только занять деревню и взять у жителей немного продовольствия. Это ведь не преступно?

Осерта кивнула, но не успокоилась:

— И все-таки, почему именно ты? Это опасно?

— Отчего же? Или ты думаешь, что горстка перепуганных дикарей сможет противостоять нам?

— Нет, конечно, нет. Но вдруг за ними кто-то есть…

Халхидорог поднял глаза, прищурился, словно видел девушку впервые.

— Ты хочешь сказать, что Хамрак заманил наш корпус в ловушку? Что он предал нас? — наконец спросил он.

— Я ничего не хочу сказать. Я просто волнуюсь.

Халхидорог вдруг вспомнил, что, когда покидал от короля, тот как будто хотел о чем-то предупредить, но смолчал. Предательство? Нет, бессмертный был не способен на такое. Халхидорог был почти уверен, что для победы в войне некромант пожертвовал бы и им, и его корпусом, и ещё тысячами жизней, но, посылая их на смерть, он обязательно сказал бы им об этом. В том-то и заключался его хваленый гуманизм: он не оберегал смертных от несчастий, но предупреждал об опасности, предоставляя им самим искать выход.

— Нет, Хамрак не предаст. Он не может. Все будет хорошо, — изрек Халхидорог.

— Я не сомневаюсь, — поддержала его Осерта, которая была уже не рада, что поделилась своими опасениями.

 

Люди на настилах заволновались. Кто-то спрыгнул в лодку, колебавшуюся на волнах, попытался отплыть, но его перехватили свои же и с силой выдернули наверх: нехай тоже пропадает.

Гхалхалтары подошли ближе, и Халхидорог уже собирался начать переговоры, как вдруг с тонким жужжанием из окна крайней хижины вырвалась стрела. Она взрыхлила землю у самых ног коня, и прошедший через многие схватки скакун все же осел от неожиданности, попятился назад. Гнев, вскипевший в груди, уже раскрыл Халхидорогу рот, но гхалхалтар вовремя вспомнил об обещании, данном Осерте, и неожиданно воскликнул:

— Нет зла! Нет зла!

В ответ на это несколько человек сорвались с настилов, кинулись в хижину, откуда стреляли. Другие, тыча пальцами, удивленно изучали людскую девушку на белой кобылице рядом с начальником гхалхалтаров.

С криками жители вывели из хижины старика с ожерельем из акульих клыков на шее. Он упирался и ругался, называя схвативших его предателями. Не обращая внимания, «предатели» подвели его к Халхидорогу и заговорили наперебой. За время похода гхалхалтар успел чуть-чуть обучиться у Осерты людскому языку, но его скудных знаний не хватало: бойкая речь парзийцев слилась в неясный гомон. Потеряв надежду добраться до смысла слов, Халхидорог обратился к девушке:

— Что они говорят?

— Что не хотят зла, и что выстрел — не их вина. Старик выжил из ума.

Неудачливый стрелок бесновался, рвался из облепивших его рук и брыкался. Ожерелье на его груди оборвалось, и акульи клыки рассыпались по песку. Халхидорог ухмыльнулся: «Люди явно желают выгородить свои шкуры жизнью несчастного полоумного деда». Вслух же он сказал:

— Передай им, что мы не будем никого трогать, если они разместят нас на несколько дней и обеспечат продовольствием на месяц вперед.

Осерта перевела. Люди смолкли, и даже старик перестал сопротивляться, резко обессилев и обвиснув на руках державших его парзийцев. Очевидно, требования гхалхалтарского начальника показались людям не столь страшными. Вздох облегчения пронесся над настилами.

— Добродетельнейший, что прикажешь делать с этим? — спросил один из жителей, ткнув в старика.

Тот вновь оживился, зыркнул по лицам гхалхалтаров, ища в них снисхождения. Халхидорог примирительно махнул рукой:

— Отпустите.

Парзийцы стали расходиться по домам. Вслед за ними последовали нежданные гости. Низшие, которым не хватило места в деревне, расположились на настилах и на теплой, пригретой солнцем песчаной полосе.

 

Небольшой отряд Байдана был в пути уже несколько дней, и плодородные пригороды столицы остались позади. Степь тянулась насколько хватало глаз. Байдан приостановился, щурясь, вгляделся в линию горизонта. Она была размыта в желтоватом мареве, словно краска потекла с вылинявшего в жару неба на разгоряченную землю.

— Так когда Вседержитель пошлет нам встречу с неприятелем? — ехидно поинтересовался лучник Рупин.

— Думаю, скоро.

— Не разминуться бы, — вставила Китара. — Нас ведь могут обойти.

— В твоих устах сама мудрость, — наигранно восхитился Рупин. — Гхалхалтары боятся наших клинков как огня. Им лучше протащиться лишний день под иссушающим солнцем, чем встретиться с нами!

— Эх, чтоб Вседержитель выдрал твой скорый на пустые слова язык, — рыкнул Байдан.

Рупин усмехнулся, но замолчал. Предводитель отряда отер пот со лба и упорно двинулся вперед. Китара, не желая отставать от него, поспешила следом. Выдохнувшийся колдун и лучник потащились сзади. Рупин не мог долго молчать, а потому через минуту, подмигнув, уже обернулся к Тулбу:

— А Китара хороша.

Колдун удивленно оторвал глаза от земли, наткнулся взглядом на стройную, подтянутую фигуру воительницы впереди.

— Стан её походит на кипарис. Сзади она прекрасна, — полусерьезно продолжал лучник.

— Потому ты и плетешься со мной в хвосте?

— Ха, может и потому, — засмеялся Рупин. — А ты поистине умен, Тулб!

Китара недовольно обернулась:

— Что изрекают твои пустые уста?

— Ступай, ступай, — отмахнулся Рупин. — Не твое дело, женщина.

 

Посреди степи одинокий странник был хорошо заметен. Это был старик в вылинявшей на солнце, расстегнутой рубахе. Через грудь его была перетянута веревка, на которой сзади болтался бурдюк, очевидно, с водой. Старик нисколько не испугался воинственных героев, и, вместо того чтобы свернуть, двинулся прямо навстречу.

— Как тебе имя? — Выкрикнул Байдан.

Белая улыбка разрезала черное лицо старика. Герою показалось это странным: «Чего он зубоскалит?»

— Откуда ты родом? — более воинственно повторил предводитель.

— Род мой исчез, как увядает трава в засуху. Я остался один.

— Куда держишь путь, оставшийся единственным в роду?

— На восток — от хамраковцев.

— А где привелось тебе жить до того, оставшийся единственным?

— Э, добрые воины, дома у меня нет. Я собрался и пошел. Вот все мое богатство, — старик потряс забулькавшим бурдюком.

— Невелико, — подал голос Рупин.

— Затвори свои уста, — оборвал его Байдан. — Ты, старый человек, скажи, знаешь ли, где гхалхалтары?

— О, то открыто лишь светлым очам Вседержителя. А что вам до хамраковцев?

— Бить идем, — погрозился Рупин.

— Э, мала сила ваша, как прутик против речного потока, — покачал головой старик.

— Сила не в числе, а в мастерстве.

— Добрые люди, вам мой совет: поверните, ибо разобьются умелые клинки ваши о воинство Хамрака. Более того, доходили до слуха моего вести, что есть промеж хамраковцев и такие, что каждый сотни стоит.

— Сотни червяков, — усмехнулся Рупин. — Я слышал, у них все войско из червяков неразумных и надо лишь Хамрака убить, чтоб колдовские чары рассеялись и войско по сторонам света расползлось.

— Как же вы надеетесь умертвить Хамрака, если он обрел бессмертие?

— А что, не слышал ли ты, старый человек, слов каких таинственных о зелье колдовском, посохе или мече, которым можно бессмертные чары разрушить? — поинтересовался до того молчавший Тулб.

— Нет. Пока непобедим Хамрак и несокрушимо его неисчислимое воинство. Один гоблин в нашем поселении изрекал такие слова: что однажды отсекли Хамраку голову, а она на тоже место возвернулась.

— Это суждено нам испробовать, — Рупин погладил рукоять кинжала.

— Испробуйте, и да сопутствует вам удача, — кивнул старик.

— Пусть она пребудет и с тобой, оставшийся единственным в роду.

Они разошлись в разные стороны: старик — на восток, к ещё находящейся в безопасности столице; герои — на запад, к заливу, где «ожидала их славная победа над несметным воинством Бессмертного Хамрака, Мага Ночи».

 

Халхидорог сидел на циновке, поджав ноги под себя. Солнечные лучи пробивались сквозь щели хижины, и золотыми полосками рассыпались по полу. На другой половине дома за занавеской гремела котелками хозяйка — немолодая парзийка. Осерта, бывшая кухарка, старалась помогать ей по работе, но Халхидорог был против: негоже невесте начальника корпуса возиться на кухне.

Он поднял голову и, стряхнув со лба длинную прядь, посмотрел на девушку.

— Ну вот, а ты боялась, что жители не примут нас.

— Я не боялась. Люди не злы. Если относиться к ним по-доброму, они станут друзьями. Ты не казнил старика, стрелявшего в тебя, никого не ограбил, а потому они сами согласились стать подданными короля. Сила в доброте.

— Странно, ты рассуждаешь, как мой учитель Хамрак.

Осерта села рядом с Халхидорогом.

— Расскажи мне про Хамрака. Я видела его, но никогда не разговаривала. А ведь ты его хорошо знаешь. Какой он на самом деле?

Халхидорог задумался и ответил не сразу:

— Ты задала очень сложный вопрос. Нельзя точно охарактеризовать обычного смертного, а Хамрак — бессмертный, и его натура во много раз сложнее и запутаннее. Многие его любят, боготворят, слушаются и видят в нем спасителя. Другие ненавидят его, считая, что он посланник Зла. Хамрак проповедует торжество жизни над смертью, и, когда я его слушаю, мне кажется, что он чистый, светлый пророк. Однако он вместе с тем король, и не просто король, а тот, кто начал Великую Войну.

— Но может он невиновен?

— Ты хочешь сказать, что, возможно, он не хотел войны?

— Да.

— Я бы поверил в то, если бы Хамрак был простым смертным, но он — некромант — повелитель душ. Ему подвластно все. И если его воля одолела смерть, то почему она не смогла повергнуть в ничто прихоть Гамара и горстки его сторонников?

— Горстки? — Осерта пытливо вгляделась в Халхидорога.

Он встретил её внимательный взгляд и вдруг смутился.

— Признайся, когда начиналась война, ты был рад тому. Ты видел в ней возможность проявить себя, применить все, чему обучился за долгие годы в училище воителей?

Гхалхалтар улыбнулся:

— А ведь ты права! Так оно и было. Но теперь это позади, и сейчас я мечтаю только об одном: чтобы все кончилось и чтобы мы поселились вдвоем на каком-нибудь зеленом острове во Внутреннем море.

— Или в Виландоре.

— Нет, в Виландоре холодно.

— Я согрею тебя, — Осерта прижалась к Халхидорогу.

Он вдруг вспомнил Лукавого и его рассуждения про девушек и теплые плащи. Это воспоминание перенесло Халхидорога в далекое Грохбундерское ущелье.

— Отчего ты молчишь, — Осерта взглянула на гхалхалтара.

— Просто задумался. Помнишь, как мы с тобой гуляли по равнине, а попадавшиеся солдаты смотрели и завидовали нам?

— Помню. Они, кажется, и сейчас завидуют нам.

— Пусть, ведь, пока мы вместе, нам ничего не страшно и все будет хорошо.

— Я знаю, ибо люди, и гхалхалтары, и даже твари не злы, если относиться к ним с добром.

 

Герои расположились на ночлег в одной из деревенек, затерянных в степи. Открытая всем ветрам, она казалась одинокой и жалкой. Испуганные жители, узнав в воинах своих защитников, приняли их радушно, отвели одну хижину, хорошо накормили: зачем жалеть еду, если придут хамраковцы и отберут все?

Повеселевший от хорошей трапезы Рупин бойко разглагольствовал:

— Я видел — страх просочился в ваши души. Герой не должен бояться.

Гхалхалтары слабы и ничтожны, и вы убедились в справедливости моих слов сегодня, когда умертвили десяток из них.

— Уйми свою неразумную радость. Сегодня наши клинки испили кровь тварей, но не гхалхалтаров, — возразил Байдан.

— Какая разница? Твари, гхалхалтары — все они порождения тьмы.

— Это так, равно как ты и простой пастух являетесь порождениями света, — согласился Байдан. — Только ответь на такой вопрос: кто лучше владеет оружием ты или человек, который всю свою жизнь пас скот?

— В бою я стою ровно столько пастухов, сколько есть стрел в моем колчане, — гордо произнес лучник.

— Да. Равно и гхалхалтар стоит столько тварей, сколько волос у него на голове.

— А коли гхалхалтар лыс?

— Я говорю серьезно, — повысил голос Байдан.

— Вам осталось только скрестить клинки. Ваши языки скоро доведут вас до этого, — вмешалась Китара.

Байдан, как предводитель отряда, сдержано замолчал, Рупин тоже отступил, посчитав спор выигранным и ища новую тему для разговора.

— Лучше бы вы направили умы ваши на размышления о дне завтрашнем, — продолжала воительница.

— День, как день.

— У тебя, Рупин, все легко, как будто мы идем разнимать матросов, замутивших разум свой вином. Подумай, мы же можем завтра столкнуться с гхалхалтарами. А у тебя «день, как день».

— Видно, Вседержитель благоволит ко мне.

Китара ничего не ответила, но метнула на лучника испепеляющий взгляд.

— Гхалхалтары разбросались отрядами по степи, — заговорил неожиданно Байдан. — Сегодня встретились мы с отбившимися от войска тварями. Основные силы должны быть неподалеку. Ночью нет от них опасности. Не зная окрестностей, они не станут двигаться по темноте.

— Как будто ты хорошо знаешь степь, — фыркнул Рупин.

— Не перебивай, — назидательно проговорила Китара.

— Сама правота глаголит твоими устами. Мои уши не приемлют подобных обращений, — лучник поднялся и двинулся к койке.

Байдан посмотрел на него и резонно сказал:

— Завтра рано вставать. Надо будет выйти до того, как покажется над степью солнце и Хамрак нагрянет в деревню. Поэтому последуем единственному за сегодняшний день разумному поступку Рупина и ляжем спать.

— Спать, значит, спать, — молчаливый Тулб безропотно улегся на лавке.

— Пойду затворю дверь, — отозвалась Китара. — Вседержитель всемогущ, но лучше приготовиться к худшему.

 

Днем молчаливая, степь ожила к ночи. Шелест иссушенной горячим солнцем травы, стрекот насекомых просачивались сквозь тонкие стены хижины. Басовито рокотал храп Байдана.

Китара лежала, думая о предстоящем дне. Через несколько часов они двинутся в путь и встретятся с воинством Хамрака. Задача их не из легких: убить бессмертного некроманта. Воительница была уверена, что, оставшись без предводителя, гхалхалтары разбегутся или, по крайней мере, отступят. Ведь именно в Хамраке, Маге Ночи, заключено главное зло…

Китара услышала шорох, словно какое-то насекомое вдруг застрекотало не снаружи, а в доме. Звук затих. И повторился снова. Теперь воительница различила в нем осторожные шаги. Рука потянулась к кинжалу, и в это время Китара увидела выросшую над ней фигуру.

— Рупин?

В темноте блеснули глаза стоящего.

— Тише, — лучник сел в ногах воительницы.

Она поднялась.

— Что ты здесь делаешь? Почему не спишь?

— Такой же вопрос могу я задать и тебе.

— Бессовестный!

— Тише. Своими криками ты можешь вырвать остальных из сладких объятий целительного сна. А бедному Тулбу так нужен отдых.

— Хорошо, — Китара смягчила голос. — Что тебе нужно?

— Я запомнил, как заколола ты сегодня тварь. Твои движения понравились мне. Ты сражалась умело.

— Благодарю. Этому умению я посвятила всю жизнь. Это все?

— Нет. Ответь, разве никогда не хотелось тебе оказаться в объятиях мужчины? — Рупин приблизился к воительнице.

— Осторожнее.

В темноте мертвенной синевой сверкнуло лезвие кинжала.

— Придержи свой сквернословный язык, если не хочешь оказаться на месте той твари, — Китара повела клинком у самого горла лучника.

— Ты идеальная женщина! Ты всегда так горяча ночью?

— Смотри, не обожгись.

— Но-но, я ведь герой — меня кинжалом не запугаешь.

Китара в нерешительности посмотрела на улыбающегося Рупина, который и не думал отстраняться. За стеной шелестела на ветру трава и стрекотали насекомые. Его рука мягко, но властно обхватила её кисть, и пальцы безвольно разжались. Кинжал упал на пол, и его отзвон ещё не успел затихнуть, как раздался кашель. Тулб беспокойно заворочался во сне, закашлялся.

— Ступай, завтра предстоит сложное дело. Надо восстановить силы, а не успеет черепаха обползти вокруг этого дома, наступит рассвет.

Досадуя на некстати напомнившего о себе колдуна, Рупин медленно поднялся:

— А после «сложного дела»?

— После поговорим, — Китара подняла и спрятала кинжал. — Ложись, а то расскажу Байдану.

— Герою не престало жаловаться, — беззвучно засмеялся лучник, удаляясь.

В хижине вновь стало тихо, только шелестела за стеной трава и стрекотали насекомые.

 

Было рано, и солнце ещё не встало. За ночь земля успела беззаботно растратить накопленное днем тепло, и даже в доме было нежарко. Халхидорог вытянул рубашку из вороха одежды, накинул её на плечи. Ткань была сыроватой, и по коже пробежал зыбкий холодок. Застегнувшись и заправившись, Халхидорог надел поверх кожаную куртку со стальными пластинами. Ею он заменил золотую кирасу, которая в Парзи была неудобна, так как быстро накалялась.

Одевшись, Халхидорог взглянул на спящую Осерту, улыбнулся и, стараясь не шуметь, вышел. Покрывало предрассветных сумерек лежало на земле, слабо колыхалось на воде. Ветра не было — день обещал быть жарким. Однако, несмотря на это, надо было выступать. Провизию они собрали, солдаты получили небольшую передышку, а войско Хамрака продолжало вгрызаться в сердцевину парзийского княжества и удаляться все дальше. Уходить было решено до восхода солнца, чтобы к полудню сделать уже большой переход и иметь возможность не идти по самой жаре.

Халхидорог прошел к настилам, где расположились несколько стражников-гхалхалтаров. Они обернулись навстречу предводителю, приподнялись.

— Будите своих. Через час чтобы все были в сборе.

Солдаты кивнули и разошлись по деревне. Халхидорог некоторое время ещё постоял перед большим, ласковым морем, бившимся об опоры настилов. Там, далеко-далеко за водной пустыней, лежит Южный континент, где нет войны и все хорошо…

Гхалхалтар отвернулся, направился назад к хижине, но потом изменил решение и побрел на площадь: «Сначала построю корпус, а уж потом разбужу Осерту. Пусть поспит, все равно ничего интересного она не пропустит».

 

Отряд встал рано. Жители ещё спали, и герои покинули деревню, не прощаясь. Китара хотела было оставить им в подарок свой кинжал, но потом решила, что, если его найдут гхалхалтары, это принесет только вред, и не стала.

Байдан как всегда был во главе, но теперь шел медленно, прислушиваясь, словно надеясь услышать в тишине успокоившейся под утро степи и в покое дремавшего неба размеренную поступь хамраковской армии. Не выдержав молчания, Рупин попытался заговорить, но Китара тут же зашипела на него, и он без спора смолк.

Они прошли несколько ледов, пока не очутились перед большим холмом, одиноко высящимся посреди степи. Герои приостановились: быть может, за ним ждут их полчища гхалхалтаров. Действовать надо было очень осторожно, и Байдан сказал:

— Я схожу и проверю окрестности.

— Нет, ты главный меж нами. Тебе нельзя, — вмешалась Китара. — Я сделаю это за тебя.

— Подожди. Я не пущу тебя одну, — запротестовал Рупин.

— Пойдем все вместе, — мрачно вздохнул Тулб.

Он был уверен, что они совершают роковую ошибку, сгрудившись вместе как стадо баранов, но вслух ничего не сказал, ибо боялся заразить остальных своим пессимизмом.

Отряд двинулся к холму, стараясь как можно быстрее добраться до вершины. Достигнув её, герои пригнулись и жадно впились взглядами в горизонт, где дрожало нехарактерное для раннего утра рыжеватое марево. Байдан хорошо знал — это войско. Однако оно было далеко, и оставалось ещё время собраться с мыслями.

— Что предлагает разум ваш? — спросил предводитель, как вдруг Китара оборвала его:

— Тсс.

Все взглянули туда, куда указывала вытянутая рука воительницы. Недалеко от холма сидел гхалхалтар в белом плаще. Лицо его было старым, изборожденным морщинами, и глубокими провалами зияли под высоким бледно-серым лбом закрытые глаза.

— Тихо, с этим я разберусь, — уверено кивнул Байдан и, согнувшись, стал спускаться.

Оставшиеся на холме видели, как он достал меч, но повернул его так, чтобы ударить плашмя и не убить старика сразу. Расстояние между героем и гхалхалтаром сокращалось.

Байдан лег и пополз. Герой напряженно следил за застывшим, словно неживым лицом гхалхалтара в сетке жухлой травы. Она предательски хрустела, но сидящий, казалось, не слышал, ибо не шевелился и даже не раскрывал глаз. Байдан сделал крюк так, что оказался позади противника. Выждав время, он приподнялся, сосредоточившись на худой спине старика.

На холме заметили, как появился из травы Байдан и метнулся, на мгновение закрыв и героя, и гхалхалтара, белый плащ. Когда же завеса спала, Байдана уже не было, а старик стоял и глядел прямо на Китару, Рупина и Тулба. В руке у него был длинный кривой нож.

 

В Коне было по-прежнему спокойно, лишь только на холме, где в пышной шевелюре вечнозеленых садов запутался княжеский дворец, царило легкое волнение. Об обороне столицы не могло идти и речи. Князь надеялся на героев, отправленных навстречу неприятелю, но от них не приходило никаких вестей, а гхалхалтары занимали все новые и новые земли. Правитель Парзи Кельзан, ранее поддерживавший Антимагюр, боялся гнева Хамрака и лихорадочно искал удачного объяснения своей неразумной политики.

Народ ждал завоевателей с тупым равнодушием. Ему было решительно все равно, что будет с правителем и кто возьмет власть. Впрочем, вторжение гхалхалтаров оказалось даже выгодным: ранее лишенные работы герои праздно шатались по улицам и частенько били жителей, попадавших под горячую руку; теперь же все воины были стянуты во дворец и город остался без их назойливой опеки. Народ гулял свободно, без опаски, не обращая внимания на князя, затаившегося на холме, а осмелевшие карманники и сомнительные личности, до того скрывавшиеся в портовых кабаках и глухих бедняцких трущобах, только подливали масла в огонь. Поползли слухи:

— Не успеет солнце совершить три полных оборота, как гхалхалтары вступят в Кону.

— Скоро голова князя отделится от плеч.

— Нет, Кельзан хитер — выкрутится.

— Как укажет божественный жребий…

 

Гамар был рад: воитель Дрод, по своему обыкновению часто отделявшийся от войска, натолкнулся на отряд героев и, убив одного, двоих взял в плен. Четвертому, правда, удалось бежать, но это было неважно. Побродит по степи и устанет от жары.

Гамар поздравил Дрода. Воитель кивнул и ушел отмаливать грех убийства и благодарить Бога за дарованную победу, оставив начальника с пленными. Тогда Гамар внимательно оглядел приведенных: мужчину и женщину. Он — долговязый, поджарый, с загорелым лицом. Она — смуглая, коротко стриженная, не красивая, но стройная и привлекающая здоровой, живой силой. Губы её кривились, собирая вокруг тонкие морщинки, и, несмотря на то, что женщина держалась прямее своего спутника, гхалхалтар понял, что ей гораздо труднее. Еще несколько часов назад она чувствовала себя способной поворотить вспять огромное войско, а теперь стояла, связанная магическими клейкими нитями. Как стыдно и досадно! Гамар самодовольно улыбнулся:

— Ну что, отвойэвальись? А как нехорошо встречать гостьей с оружийем.

— Вы не гости, вы — посланцы зла! — воскликнула женщина.

Мужчина осторожно потянул её за руку, но она не остановилась:

— Я всегда исправно выполняла свой долг. Мое оружие испило много крови и знало много побед. Но вот я в плену. А коли герой попался, то ему остается лишь достойно умереть. Молю вас, не томите. Моя душа жаждет встречи с Вседержителем.

— Убийть мы всегда успьейем. Если б хотьели, так вас бы Дорд уже порьешил. Он ведь очень хорошо управляйется с кинжалом, — Гамар явно забавлялся, глядя, какую боль причиняют женщине его слова. — Вы лучше расскажитье, зачем шльи, на что надейялись. Неужели думали армию одолйеть?

Китара пристыжено опустила глаза. Видя, что пока убивать их не собираются, Рупин осмелел:

— Мы считали, что Хамрак у вас главный…

— Правильно считали.

— Если бы нам посчастливилось убить его удалось, тогда и победили бы войско.

— Убийть? — Гамар удивился и обернулся к гхалхалтарам, стоявшим у него за спиной. — Вы слышали? Убить Хамрака! Хороша шутка!

Гхалхалтары засмеялись.

Рупин смутился и, не в силах что-нибудь сказать, отступил.

Гамар смягчился. В каменных складках его серых губ задрожала усмешка. Ему вдруг захотелось показать этим людишкам насколько сильно они заблуждаются, вывести их на истинный путь, чтобы увидели, как высоки гхалхалтары, насколько они разумнее всех остальных, насколько велик их предводитель.

— А знайетье, вам надо пообщаться с самим королем. Интерйесно, что он скажет о вашей идее. Да, очьень занятно. Я велю перйедать ему о вас.

 

Рупин и Китара были оставлены под надзором шести гхалхалтаров. Памятуя о том, что они все-таки герои, освободить их от магических пут Гамар не решился. Заметив, что охранники не понимают их языка, лучник устало произнес:

— Как он сказал? Отвоевались?

— Да, — вздохнула Китара. — И надо же, — она бессильно собрала руку в кулак. — Так глупо. Наткнулись на того, с кем, быть может, одним нам не стоило встречаться. Слабенький, хиленький, старичок — подлец, обманщик!

Рупин заметил, как задрожал у воительницы подбородок.

— Не надо. Не дай рассудку своему помутиться. Лучше возблагодари

Вседержителя за то, что нас не убили сразу. Может выживем.

— Лучше б убили. О Владыка! Ты ничего не понимаешь. Ты безответственный, тебе все равно, а я старалась всегда быть впереди. Я разбила четыре отряда свирепых кочевников, победила двух великанов, тролля и вот… от какого-то старикашки. Я понимаю, если бы то был дракон, а то… — она склонилась, пряча лицо. — И Байдан. Я ведь знала его с того дня, как появилась на свет. Мы вместе исходили все княжество. Он всегда был для меня образцом. Я преклонялась перед ним… А старик!

Плечи Китары затряслись. Рупин вздохнул: теперь ему, которому «все равно» и который всегда считался «безответственным», придется успокаивать её.

— Подумай о том, что говорить перед Хамраком. Если мы будем разумны, он может даровать нам жизнь.

— Зачем она мне! — Китара подняла озлобленное, мокрое от слез лицо, но, заметив снисходительно улыбающихся охранников, сдержалась.

— Если тебе не нужна жизнь, то подумай хотя бы о моей судьбе. Я ещё не хочу отправляться к Вседержителю.

Воительница задумалась.

— Да, ты прав… Нельзя сдаваться.

— Интересно, каков лик Хамрака? — не давая ей опомниться, мечтательно продолжил Рупин.

— Не знаю. Не все ли равно?

— Нет. Внешность многое значит. Вдруг он лопоух, мал, с выпученными глазами, мельтешит, бегает и постоянно дергается, как схваченный за хвост варан? Ему больше тысячи лет, а за такой срок всякое случится.

Китара невольно улыбнулась:

— Нет, думаю, он сухой, высокий, а глаза у него запавшие. И сам он не ходит, а сидит на месте. Дергаться будем мы.

 

Хамрак, сухой и высокий, сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел холодно, но беззлобно. Вошедшие пленники потупились: они ещё не привыкли к виду гхалхалтаров и им было неприятно глядеть в серое лицо короля и его запавшие, с белыми зрачками глаза.

Ни слова не говоря, бессмертный подпер рукой подбородок, длинными пальцами стал перебирать тонкие нити серебристой бороды. Прошло некоторое время. Смятение пленников росло, и это не могло укрыться от некроманта. Однако он продолжал молчать. Женщина пошевелилась. Мужчина осторожно кашлянул. Но кашель затих, и гнетущая тишина навалилась с ещё большей силой. Проползла минута, затем другая. Хамрак знал, что стоящим перед ним людям эти минуты казались вечностью. Каков будет приговор? Нет, на этот раз Смерть проиграет. Бессмертный улыбнулся. Сейчас он возьмет реванш.

— Я слышал, вы собирались убить меня?

— Да, — мрачно, как будто раскаиваясь, кивнул Рупин.

— Жаль, что нам это не удалось! — пробормотала Китара.

— Что ты сказала? Я плохо расслышал.

— Извините, ваше величество, она ещё не пришла в себя. Дело в том, что гхалхалтар ненароком убил её друга, боевого товарища.

— Жалею. Трудно терять друзей, не правда ли? — Улыбка некроманта стала сочувственной. — Но надо радоваться, что вы, а не ваш друг, остались в живых.

— Сейчас я хочу разделить участь Байдана.

— Погибнуть? — Хамрак с интересом посмотрел на Китару. — Это, право, неразумно. Смерть и без того сильна. Она всегда возьмет свое, так зачем же торопить ее? Неужели вы настолько слабы, что у вас не хватает сил жить? По-вашему, легче умереть, не так ли? И в этом — ваша основная ошибка. А я, например, не в силах отдать себя в руки смерти, а потому меня невозможно убить, и вы зря пришли сюда. Вы можете заколоть меня, но это ничего не изменит, ибо во мне слишком сильна воля к жизни, и она обратит саму смерть в новую жизнь.

Пленные молча слушали короля, и он чуть насмешливо продолжал:

— Мне жаль вас. Вы претерпели столько мучений и лишений. Вы потеряли друзей, и все впустую. А главное, это было ясно с самого начала. Разве может быть что-нибудь печальнее и смешнее? Объясните, зачем вам вообще потребовалось убивать меня?

Рупин понял, что вопрос относится непосредственно к ним, пожал плечами:

— Мы полагали, что, отрубив голову, можно уничтожить гидру. Однако, могущественнейший, не суди нас. Мы действовали неразумно…

— Не надо. Не продолжай. Если бы вам удалось «уничтожить гидру», вы бы считали себя разумнейшими на земле. Эта странная черта считать все свершившееся верным, а все непроизошедшее ложным. Что Бог ни делает, все к лучшему, не правда ли? А не кажется ли вам, что вы слишком надеетесь на Бога. Ведь и Он не всесилен, ибо существуете вы.

— Вы усомнились в предрешенности всего сущего? — удивилась Китара.

— Я сам тому пример. По всем законам этого мира я должен был умереть, однако сейчас сижу и говорю с вами. Скажите, считаете ли вы решение о моем умерщвлении божественным откровением?

— Нет, конечно, нет, — поспешил Рупин.

— В таком случае, вы признаете, что действовали сами по себе, вне зависимости от Бога.

— Выходит, да.

— Еще один пример, что не все предопределено. Мир не обречен.

— Почему не обречен? — воительница гордо вскинула голову, и по её глазам Рупин понял, что она несколько забылась: их дело не спорить, а соглашаться.

Герой нарочито громко завозился. Однако ни бессмертный, ни Китара не обратили на него внимания. Некоторое время Хамрак сидел, задумавшись, и наконец облегченно улыбнулся:

— Не беспокойтесь. На ваше время мира хватит.

— Потому что время наше сочтено?

Рупин бросил умоляющий взгляд на подругу, но та решила идти до конца:

— Сколько времени отвели нам: несколько часов, минут?

— Нет. Ты, я думаю, проживешь долго. Твоему спутнику повезет меньше. Он погибнет через несколько лет… от антимагюрского оружия.

— Антимагюр всегда был добрым сторонником княжества! — изумился Рупин.

— Антимагюр был сторонником княжества, но это не означает, что он им будет. Никогда ничего не предугадывайте, ибо в этом мире нет предрешенности.

— Но как тогда истолковать ваше пророчество?

— Бессмертные разумнее всех остальных, а быть мудрым, не зная, что может ожидать тебя, скажем, через несколько дней или лет, нельзя. Без этого знания жизнь представляется запутанным лабиринтом. Ваше существование, как холодное, неуютное подземелье, таящее в себе тысячи опасностей. Вы находитесь в вечном страхе, и вы втайне жаждете смерти, как избавления. На самом деле, если б вы только поняли, как ничтожны ваши беды. Потеряв депешу, которую вам доверил князь, вы думаете, что жизнь кончена, а между тем вспомните ли вы об этом несчастии через десять лет? — Некромант улыбнулся. — Сейчас идет война, и она кажется такой важной! Кто кого: гхалхалтары людей или люди гхалхалтаров?

Однако не все ли равно? Кто вспомнит об этом через сто тысяч лет? Никто. И только Смерть и Жизнь будут по-прежнему главенствовать. Ибо вы не откажетесь от привилегии смерти, но и не сможете отступиться от насильно дарованной вам жизни.

Хамрак замолчал. Хватит. Люди не поймут его. Он перешел на другую тему:

— Я могу отпустить вас сейчас, но это не будет означать, что вы живыми выйдите из лагеря. Вокруг полно бешеных, голодных тварей. Они могут убить вас, ибо все возможно. Иначе зачем стоило бы жить?

Вопрос не получил ответа, и бессмертный договорил:

— Ступайте. Надеюсь, вы доберетесь до Коны и расскажете о том, какой ужасный злодей король гхалхалтаров, Маг Ночи, Хамрак.

Рупин не верил своим ушам. Ступайте? Неужели он так просто отпускает их? Не попытался узнать о состоянии дел в Коне, не попросил выкупа.

— Спасибо, спасибо! — лучник упал на колени. — Мы расскажем всем, насколько милостив лучезарный Хамрак Великий.

— Не стоит. Вам все равно не поверят.

 

Глава вторая

 

День был безветренный. Солнце стояло высоко и топило маслянистую портовую грязь. Зной жадно облепил землю. Однако, несмотря на жару, на улицах Коны наблюдалось движение. Причиной тому послужило желание князя Кельзана спуститься из дворца, дабы выступить перед своими подданными. Подобное случалось нечасто, ибо Кельзан, как и большинство правителей Парзи, не любил город и сторонился его. Многим горожанам было интересно увидеть своего повелителя, и любопытство гнало их из дома. Других на улицу вытащили герои. К полудню на Центральной площади собралась приличная толпа.

Князь не торопился, и люди тихо роптали. С несколькими случился солнечный удар. Несчастных с большим трудом извлекали из толпы и тащили под соломенные навесы, где находились самые именитые горожане: купцы, судовладельцы и книжники. Глядя на потерявшего сознание простолюдина, они брезгливо морщились, недовольно ворчали, но отступали, освобождая место.

По толпе пошел гул — кто-то увидел княжеский обоз, и народ возрадовался. Через несколько минут оказалось, что ошиблись.

Наконец прибежали быстроногие мальчишки и закричали, что действительно едут. Горожане заметили на позелененной садами горе шествие. Разноцветной улиткой оно ползло вниз по склону. Парзийцы уставились на идущих, словно пытаясь подогнать их взглядами.

— Эй, стой! Куда! — раздался возглас в толпе. — Покажи карманы, негодный человек! Отдавай деньги! Деньги!

Вокруг зашевелились, загалдели:

— Так его!

— Ногами!

— Дух выбить, чтобы впредь не злоумышлял.

Юркий карманник вывернулся из образовавшейся свалки, побежал в узкие переулки, где его было не найти.

Обоз медленно стек со склона в городские улочки и скрылся из вида. Народ заволновался, началась легкая давка, раздались крики, которые звучали тем громче, чем ближе подъезжал князь.

Шествие возглавляли четыре героя в тяжелых, парадных доспехах. Они с неудовольствием вертели красными, распаренными лицами, отгоняли плетками назойливых мух. Из-под волос воинов катился крупный пот. За ними следовал сверкающий строй пажей в ярких одеждах, украшенных дешевыми самоцветными каменьями. За пажами медленно, словно разморившись от жары, плыл на плечах здоровых троллей огромный княжеский паланкин. Павлиньи перья, которыми он был убран, лениво колыхались, отбрасывая на золотую ткань резные тени. За паланкином пристроилось несколько придворных в накидках и увлажненных повязках на головах. Замыкали шествие четыре героя, такие же потные, как и их товарищи впереди.

Крики на площади загрохотали со всех концов. Пухлая, унизанная кольцами рука осторожно приоткрыла занавеску паланкина — в полумгле мелькнуло светлое пятно лица и сверкнул один обращенный к толпе глаз. Князь улыбнулся: сейчас больше, чем когда-либо, ему требовалось расположение народа.

Паланкин выполз на середину площади, и, почувствовав это, Кельзан ткнул витой плеточкой в спину одного из троллей-носильщиков: «Стой!» Крики смолкли. Люди с жадностью впились взглядами в пухлую царственную руку, сжимавшую плеть. Слуга с опахалом, сидевший позади князя, отдернул шторы. Кельзан предстал перед своими подданными во всем великолепии: облаченный в пышный, просторный кафтан, в высоком тюрбане с тремя розовыми перьями. Его молодое, чуть обрюзгшее от сытой, спокойной жизни лицо было умащено маслами и лоснилось на свету. Большой блик трепетал на длинном мясистом носу. Выдержав паузу, князь протянул руки к горожанам, зычно воскликнул, но, непослушный после долгого молчания, голос сорвался на визг:

— Люди, подданные мои, можете ли вы уличить меня в нерадении о вас?

Все молчали. Ободренный, Кельзан продолжал:

— Я, всю жизнь положивший на обогащение родного края, я, отменивший налог на воду, обращаюсь к вам! Враги распустили недобрые слухи о нашествии страшного неприятеля, врага рода человеческого, коего они узрели в лице Хамрака Великого. На самом деле сие не так, ибо Хамрак зла нам не несет, но желает блага и ведет свои войска лишь для поддержания порядка, ибо герои, сколь бы сильны они ни были, не управляются со всеми бесчинствами, творимыми бесчестными людьми в городе.

Тихо звякнул кошель купца, перекочевывая в карман стоящего рядом загорелого верзилы, но никто не заметил того.

— Каждый, кто воспротивится гхалхалтарам будет признан изменником, ибо я, радеющий о ваших делах, считаю себя другом короля Хамрака! — прокричал князь. — Что же касается торговых людей антимагюрских и иных чужеземцев, кои считают короля гхалхалтарского наместником зла на земле, то чинить ущерба мы им за то не будем. Пусть все знают, что правитель княжества Парзи Кельзан милосерден и не желает никому вреда! Да восторжествует справедливость, во имя Вседержителя!

Последние слова переросли в крики. Парзийцам понравилась речь их повелителя. Некоторые, правда, недоумевали, почему им нельзя высказываться против Хамрака, а заезжим можно. Однако воля князя — закон.

Кельзан сидел, овеваемый опахалами, любуясь на послушную толпу, пожиная плоды своего красноречия. И все-таки нельзя было слишком долго общаться с подданными: они могли перестать уважать и бояться, поэтому, не задерживаясь, он махнул плеткой. Шторы захлопнулись, скрыв его от глаз людей. Паланкин качнулся и подался назад. Герои стали пробивать дорогу. Процессия двинулась обратно, к горе с тенистыми благоухающими садами.

 

Среди темных парзийцев выделялись два человека: русоволосый, с обветренным лицом, обросший курчавой бородой, и другой — огромного роста, похожий на рыжего медведя.

— Эко нам на гхалхалтаров везет! Что скажешь, Бермята? — русоволосый обратился к своему рослому спутнику.

— На Пентее уж их навидались, да верно маловато. Еще надо, Володир.

Русоволосый усмехнулся. Это был Володир — кормчий слатийской галеры, который первый в форт-брейденском порту заметил тело сброшенного гхалхалтарами со стены пентакреонца. За девять минувших месяцев Володир успел побывать в Слатии, где за распространение крамольных слухов о вероломном нападении гхалхалтаров на мирный Форт-Брейден, был схвачен властями и препровожден в темницу вместе с несколькими матросами из команды. У коменданта не хватило времени разбираться со столь незначительными делами, и он переложил заботу о заключенных на своего помощника, который совсем забыл о них. Однако пленникам повезло: проездом в городе оказался сам царь Альфред, который пожелал осмотреть тюрьму. Сон Володира, который привиделся ему как раз перед тем, как он заметил убитого пентакреонца, сбылся: кормчий встретился с царем. Вопреки ожиданиям сонных тюремщиков, Альфреда Черного взволновала судьба моряков. Похоже, он вознамерился перевоспитать их, поскольку в течение четверти часа рассказывал им о доброте гхалхалтаров, о гуманности бессмертного Хамрака и о невежестве его противников, которые не понимают света истины. Володир не изменил своего мнения о жестоких воинах, ворвавшихся в мирный Форт-Брейден под покровом темноты, но решил, что разумнее согласиться с царем, и поэтому был освобожден вместе с остальными моряками. Устроиться на свою галеру они не смогли, так как капитан, не теряя времени даром, уже уплыл. Впрочем, хорошему кормчему и могучему гребцу Бермяте наняться на корабль было нетрудно. Через месяц они уже вышли в море. Курс их лежал на юг, в княжество Парзи, куда галера добралась к середине летмеса…

Володир посмотрел на парзийцев и мрачно улыбнулся:

— Может, они и вправду добрые. Вон и князь молвит, что Хамрак — друг.

— Как бы на спине не испробовать милости гхалхалтарской, — отозвался Бермята. — Линять нам отсюда надо быстрее. Дождемся, придут гхалхалтары, потеху как в Форт-Брейдене устроят!

Стоявшие рядом люди стали украдкой оборачиваться. Заметив это, Володир дернул товарища за рукав.

— А что? — не обращая внимания, продолжал Бермята. — Шило в мешке не утаишь. Попортили нам тогда гхалхалтары кровь. Насилу ноги унесли.

— Пойдем, — ловя на себе настороженные взгляды парзийцев, кормчий стал пробираться в толпе к боковым улочкам.

Орудуя локтями, Бермята двинулся за ним.

 

Жара, заставшая гхалхалтаров в дороге, мешала быстрому продвижению. Однако, не отягощенные обозом и катапультами, которые разобрали ещё у залива, они все же преодолевали за сутки сорок-пятьдесят ледов. Шли ночью, по прохладе, наводя страх на попадавшихся по пути беженцев. Неуемные твари часто бросались на обезумевших людей, но гхалхалтары спешили защитить несчастных парзийцев: таков был приказ Хамрака.

Бессмертный ехал во главе армии, но иногда останавливал коня и смотрел, как проходят мимо ряды воинов. Некромант вглядывался в их изможденные лица. Король считал себя в долгу перед ними. Он не хотел войны, но коли они выбрали его своим военачальником, он обязан был накормить их и довести до плодородных земель Коны.

Провианта не хватало, воды вокруг не было и, если попадался оазис или деревенька, старались взять все, что можно, и запастись впрок. Впрочем, в жару еда быстро портилась, и бессмертный не раз укорял солдат за неразумность: «Вы лишь настраиваете жителей против себя. Вскорости вы все равно выбросите взятое. Подумайте же, сколько пользы эта пища могла принести людям, у которых вы её отняли. Ужаснитесь своей несправедливости». Солдаты кивали, соглашаясь, но потом все повторялось сызнова.

Твари разбредались по степи, отрывались от войска и иногда терялись совсем. Хамрак отсылал конников на их поиски, однако зачастую они возвращались с пустыми руками. Гамар, у которого из корпуса пропало двадцать тварей страшно злился и призывал бессмертного к строгим мерам для того, чтоб поддержать расшатавшуюся дисциплину. Некромант улыбался, успокаивал разошедшегося военачальника: «Не волнуйся, Гамар. Я не могу укорять, а тем более наказывать тварей за отлучки, ибо, во-первых, они неразумны, а во-вторых, к тому их принуждает голод. Пусть сами охотятся и добывают себе пропитание».

Второго летера истощенное и поредевшее войско бессмертного короля добралось до зеленых земель княжества, где расположилась богатая столица — Кона. Хамрак остановился, чтобы дать солдатам возможность передохнуть, а отставшим — подтянуться к основным силам. Он знал, что должен войти в столицу Парзи в блеске и показать Кельзану свое могущество.

 

С приближением Хамрака жизнь на улицах Коны затихла совсем, зато оживились курильни, где парзийцы скрывались от жары и обсуждали надвигающиеся перемены.

— Князь говорит, чтоб мы гхалхалтаров не боялись, что худого они нам не сделают. Но о том знает только могущественный Вседержитель, — говорил толстый, в просторном полосатом халате парзиец.

— Антимагюр всегда считался нашим другом. Их купцов здесь больше, чем всех остальных иноземцев, — поддержал беседу худой, в широких малиновых штанах, из которых торчали две желтые костистые ступни. — Малькольм с Роксуфом против гхалхалтаров. Значит, и мы должны быть против. Паскаяки за Хамрака и, получается, наши враги. А кочевники, досаждающие нам с севера, стоят за Антимагюр, наперекор гхалхалтарам и Вахспандии. Выходит, наш союзники король Малькольм и граф Роксуф оказались на стороне наших противников — кочевников…

— Политика — дело темное. Пусть великие решают свои проблемы, лишь бы их гнев обошел нас, — вставил третий парзиец, пожилой, с бельмом на глазу.

— Да, — блаженно вздохнул толстый в полосатом халате, затягиваясь дымом.

— Тронут. Обязательно тронут, — раздался твердый голос.

Все обернулись к человеку, бесцеремонно ворвавшемуся в размеренную беседу. Он был странной наружности: белокожий, со светлыми волосами, серыми, хитро прищуренными глазами — чужеземец.

— Кто ты такой? Моя память не хранит твоего облика, — толстый надменно выпятил губу.

— Немудрено. Я издалека, из Слатии. Володир Лугович.

Толстый хотел было оборвать невоспитанного северянина, как вдруг худой в малиновых штанах воскликнул:

— Это у вас правитель гхалхалтарам потворствует?

— У нас.

— Так ты скажи, что в них такого, что и царь ваш, и князь наш добродетельными их почитают.

Володир присел, задумался. Он вновь вспомнил Альфреда Черного, его короткую, сбивчивую, но запальчивую речь.

— Говорят, что зла они не творят, но токмо добро миру несут. Если же где убийство или иное злодейство произойдет, то это не по их вине, но по нерадивости людей, которые всякий раз за оружие норовят схватиться.

— Это ложно.

— Не мои слова. Царевы.

— Неужто с царем беседу имел? — изумились парзийцы.

— Имел. Тогда он мне все и разъяснил. Да токмо я неспособный оказался. По скудоумию видать, — Володир тряхнул головой. — Видел я гхалхалтаров, как они мирный народ на пристани мечами секли... что бы мне ни говорили, а не добро они творили.

— И живых гхалхалтаров видел! Да кто ж ты такой? Герой?

— Кормчий, — скромно отозвался северянин.

 

Хамрак остановился лагерем в Тумби — небольшом городке в окрестностях Коны. В опушке зеленых садов, обмазанные белой глиной, дома светились на солнце, излучая тепло, и кокетливо смотрелись в зеркало реки, которая плавно огибала город.

Пока армия отдыхала, в лагере побывали несколько гонцов от Кельзана. Они говорили, что князь горит нетерпением принять бессмертного короля в столице. Однако некромант не торопился: пока он выжидал, а его войско набиралось сил, в Коне росло волнение.

Девятого летера подошел со своим корпусом Халхидорог. Не обращая внимания на сбежавшихся солдат, он доехал до дворца, в котором расположился Хамрак, соскочил с коня, затем помог спешиться Осерте.

— Иди со мной. Подождешь меня, пока я выясню, где нам отвели место.

Девушка кивнула. Вдвоем они ступили на красивую беломраморную лестницу, ведущую к дверям. Халхидорог смотрел под ноги, отсчитывая светлые с серыми прожилками ступени. Вдруг сверху упала тяжелая лиловая тень. Осерта в нерешительности замерла. Халхидорог поднял глаза: у дверей стоял Гамар. Услышав о том, что Халхидорогу удалось привести с собой многих отбившихся от войска тварей, он хотел встретить молодого военачальника и помириться, но, заметив девушку, передумал. Ни слова не говоря, Гамар прошел мимо. Халхидорог со злобой посмотрел вслед старому воину, твердо взял Осерту за руку и двинулся дальше к дверям.

Охранник-гхалхалтар проводил начальника корпуса в комнату Хамрака, в то время как несколько служанок обступили Осерту, желая скрасить её ожидание.

Халхидорог осторожно прикрыл за собой дверь и, застыл, уставившись на худую спину бессмертного, склонившегося над столом.

— Вернулся? — Хамрак обернулся.

На лице бессмертного застыла извечная улыбка.

— Теперь я весь в вашем распоряжении.

— Хорошо. Расскажи мне о своем походе, — некромант сел.

— Деревня попалась тихая. Люди оказались благоразумными и не устраивали беспорядков. Я взял продовольствия, которого, по моим расчетам, могло бы хватить корпусу на две недели. Однако твари, присоединившиеся по пути, проели все в семь дней. Впрочем, край, по которому я шел, дружественен и миролюбив. Мне не пришлось проводить карательные меры.

Улыбка Хамрака стала шире, чем обычно.

— Есть ли потери в твоем корпусе?

— Среди гхалхалтаров нет, а у тварей — не знаю, не обращал внимания.

— А надо было бы, — укоризненно вздохнул бессмертный. — Они нам ещё понадобятся. Или ты собираешься бить короля Иоанна одними гхалхалтарами? Не выйдет. У нас не хватит столько народу.

— Я вообще не собираюсь бить Иоанна, — вдруг возразил королю Халхидорог.

Некромант изумился так, что даже его улыбка на мгновение поблекла:

— Отчего же? Разве год назад ты не ратовал за войну?

— То было год назад. За это время многое изменилось.

— Это женщина? — Хамрак прищурился. — Она изменила тебя?

Халхидорог опустил голову. Ему меньше всего хотелось, чтобы бессмертный попрекал его Осертой.

— Удивительно, — некромант пожал плечами, — это правда удивительно, как женщинам удается сделать то, что нам не удается в десятки лет! Сколько я учил тебя не питать злобы к людям. И что? Ты все равно кричал: «Война!» А она добилась толку в три месяца.

Халхидорог виновато улыбнулся, словно желая загладить свою вину перед долготерпимым учителем.

— Ладно, — Хамрак махнул рукой. — Я доволен. Можешь идти. И постарайся не ссориться с Гамаром. Он не зол. Его единственная ошибка состоит в том, что он слишком любит гхалхалтаров, а кроме них на свете живет ещё так много достойных сострадания…

 

Слатийский капитан стоял на корме, изучая синюю полосу горизонта. Море хранило спокойствие. Обратный путь обещал быть нетрудным.

Кормчий Володир оперся на правило, уставившись на капитана, робко кашлянул:

— Ваше благородие, вы знаете, я своими глазами видел гхалхалтаров. Они несут хаос и гибель.

— К чему ты клонишь?

— Видите ли, по-моему разумению, нам следует уплыть из Коны. И чем скорее, тем лучше.

Капитан сдвинул брови.

— Гхалхалтары ещё далеко, и Кельзан утверждает, что никого из иноземных торговых людей обижать не будут.

— Сила за Хамраком. Захочет обидеть — у Кельзана не спросит. В городе молвят, что гхалхалтары уже двинулись из Тумби сюда и будут со дня на день.

— Товар продадим, новый купим, на корабль погрузим. Вот тогда можно и в путь сбираться, а то что ж мы назад порожняком пойдем, — резонно заметил капитан. — Впрочем, я тебя не неволю. Ты хоть и хороший кормчий и жалко тебя терять, да вот завтра в Скелетор отходит парзийский корабль. Хочешь, садись на него. А из Скелетора каждое второе судно в Слатию плывет.

Володир задумался: тут он среди своих — слатийцев, северян и у него есть работа.

— Нет, я уж с вами останусь. Хотя надо бы остеречься, и товар по более сходной цене пустить: погонимся за деньгами, все упустим.

— Ну, это уж не твоего разумения дело. Ты, главное, правило держи, а торговле меня не учи, — оборвал кормчего капитан и, показывая, что разговор окончен, направился на нижнюю палубу, где матросы доставали из трюма тяжелые бочки со слатийским медом.

 

Кельзан приподнялся на подушках, и две наложницы быстро вскочили и скрылись за занавесями. Тень опахала скользнула по широкому настороженному лицу князя. В покои стремительной походкой вошел высокий, худой визирь. На его большой, бритой голове красовалась белая чалма с дорогой изумрудной брошью. Он остановился, выжидающе уставившись на повелителя.

— Ну что? — Кельзан нетерпеливо запустил пальцы в глубокие складки богатого халата.

— Мой повелитель, дурные вести. Хамрак подошел к предместьям, — визирь сделал страшное лицо. — Завтра он собирается въехать в город.

— Как въехать?! Надо до истечения сего часа пригласить его во дворец.

Великий король не должен войти в город без нашего предварительного приглашения, иначе сие будет походить на штурм. — Кельзан закатил глаза. — Пошли кого-нибудь из героев к Хамраку.

— Повелитель, ваше приказание уже исполнено. Однако король отослал послов обратно и ответил, что собирается устроить праздничное шествие на улицах города, а уже затем явиться во дворец.

Кельзан встрепенулся:

— Шествие? С войском?! Это губительно! Даю тебе повеления. Выполнишь — озолочу, нет — головой расплатишься. Всех иностранцев вели задержать. Если Хамрак спросит, почему антимагюрцы на свободе, всех порешим.

— Закрыть порт? — визирь хитро прищурился.

— Да. И чтобы народ в городе радовался. Расцвети улицы и повесь флаги. Найди предателя и его тоже повесь над воротами. А к груди привяжи табличку, что сей недостойный был против гхалхалтаров. Чтоб Хамрак остался доволен.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель.

 

Хамрак плеткой обмахнул пыль с сапог, неторопливыми, твердыми шагами взошел по лестнице на первую террасу дворца. Слуги в дорогих восточных кафтанах семенили за ним, норовя коснуться душистым опахалом, распахивая двери. Бессмертный не обращал на них внимания.

Громыхая амуницией, вслед за королем на террасу ввалился огромный отряд гхалхалтаров — корпус Гамара. Вокруг дворца разместилось ещё несколько тысяч воинов. Они встали, как на параде, не выпуская из рук оружия, мрачно поглядывая на белоснежную, в обрамлении зеленых пальм, резиденцию парзийского князя.

— Ваше величество, мы давно ожидаем вас! Питаю надежду, что народ встретил вас достойно? — визирь Кельзана неожиданно вырос перед Хамраком.

Некромант остановился, взглянул в заискивающее лицо человека, в черные, ласково прищуренные глаза и прочел в них скрытую ненависть.

— О да. Встреча превзошла все ожидания! — острые зубы бессмертного хищно блеснули. — Князь соблаговолит принять меня?

— Конечно! Как подобные темные мысли могли проникнуть в ваш светлый разум? Как вы могли усомниться в нашем гостеприимстве? — запричитал визирь, отступая.

Хамрак и советник направились в покои Кельзана. Видя, что дальше идти нельзя, Гамар кивнул, повелевая своим солдатам остановиться. Корпус дрогнул, гремя оружием, и опал на роскошные ковры, устилавшие пол. Торопливые слуги стали обносить рассевшихся воинов шербетом и прохладительными напитками.

Удовлетворившись, что все в порядке, Гамар осторожно приоткрыл дверь, за которой исчез король, и оказался в просторном зале с небольшим фонтаном посередине. Хамрак стоял спиной к входу; его бритоголовый проводник, ссутулившись, смотрел на серебряные струи фонтана. Третьим в зале оказался молодой, начинающий полнеть человек. Блеск его золотого кафтана привлек внимание военачальника, и Гамар внимательно вгляделся в его желтоватое лицо с коричневыми клочками волос над толстыми губами и на мясистом подбородке.

Толстые губы зашевелились:

— Очень сожалею, что так получилось. Однако сие произошло не по моей вине. Люди настолько почитают вас, что малейшее неосторожное высказывание могло стать причиной гибели этого несчастного. Гнев толпы.

— Толпы? Она действует стихийно и никогда не повесит табличку на грудь умертвленному ею человеку. Толпа неграмотна и, убивая, не задумывается о том, как получше запугать своих врагов. Ее оружие — грубая сила, а не точное перо. Покайтесь, Кельзан!

— Ввести корпус? — мрачно поинтересовался Гамар по-гхалхалтарски.

Догадавшись о смысле вопроса, человек в золотом кафтане — Кельзан беспомощно перебежал глазами с бессмертного на непроницаемое лицо военачальника.

— Нет, — отрицательно на гхалхалтарском же ответил Хамрак. — Не сейчас.

Гамар с сожалением ухмыльнулся и с видом льва, подстерегающего добычу, облокотился на колонну.

— Ваше величество устали с дороги. Для вас приготовлены лучшие покои, — визирь вдруг оторвался от созерцания фонтана.

— Лучше позаботьтесь о моих воинах. Они стоят под открытым небом.

— Это моя прямая обязанность, — услужливо согласился советник и направился было к выходу, но суровый Гамар остановил его.

Пожав плечами, визирь вернулся на свое место.

«Погоди, человечье отродье, — зло подумал военачальник, — может, вообще отсюда не выйдешь».

— Устройте солдат и уберите «украшение» на воротах. Тогда мы будем разговаривать. А пока я остановлюсь в городе, — Хамрак повернулся, приглашая за собой Гамара, и покинул зал.

Военачальник тронул бессмертного за плечо:

— Отчего вы не пожелали остаться во дворце? Здесь, кажется, хорошо.

— Все удобства дворца не стоят того, чтобы внизу, в Коне, парзийцы показывали на нас пальцами и говорили: «Вот гхалхалтары, поработители. Они убили невинного человека, а потом забрались в уютные хоромы. Неужели зло останется безнаказанным?»

Гамар кивнул, взглянув в посуровевшее лицо некроманта. Хамрак думал, что через князя Кельзана Смерть вновь посмеялась над ним. Он надеялся не встретить её в Коне, а она поджидала его у самого въезда, над воротами. Бессмертный запомнил это её лицо — лицо повешенного. Память некроманта сохранила и табличку, привязанную к обвисшему телу, которая гласила: «Он хотел гибели Хамрака Великого, так пусть сам получит ее».

 

На углу, у двухэтажного, обмазанного желтоватой глиной дома, собралось десятка четыре гхалхалтаров. Перед ними, прислонившись к двери, стоял хмурый парзиец. Расстегнув халат, он с остервенением чесал черную, волосатую грудь, зыркал на обступивших его солдат и их предводителя, который о чем-то горячо говорил. Один из воинов переводил парзийцу непонятную речь:

— У вас большой дом, а нам негде остановиться. Вы должны впустить нас, именем Хамрака Великого.

Парзиец нервно взмахивал руками:

— Место занято. Стены мои слишком малы, чтобы приютить всех страждущих.

— Не принуждайте меня действовать силой! — распалялся предводитель, и вслед за ним переходил на крик переводчик.

— Можете сломать стены, но места от этого больше не станет.

— Давай, ребята заходи! — военачальник по-гхалхалтарски обратился к переминавшимся позади него солдатам.

Не ожидая повторения приказа, они с готовностью полезли на парзийца, вмяли его в дверь и, распахнув её своим напором, повалили в дом. Раздался истошный крик, и тут же на улицу вылетел кричавший — маленький человек с трясущейся от гнева плешивой головой. Рубаха на нем была разодрана. Бессмысленно сжимая в руке оторванный ворот, человек обернулся к дому и заорал:

— Вы ещё пожалеете! Роксуф отомстит за меня! Он вам так не спустит!

— Молчи, барыга! — из двери высунулся гхалхалтар и швырнул плетеный короб в лицо возмущавшегося.

Короб упал, раскрывшись, и из него высыпались дешевые коралловые побрякушки. Страшно ругаясь, антимагюрец кинулся их собирать, затем поднялся, погрозил кулаком вслед исчезнувшему гхалхалтару. В ответ из дома раздался хохот. Уже другой воин, смеясь, перегнулся через подоконник второго этажа и сбросил человеку женскую юбку.

— А это, случайно, не твое?

Отплевываясь, антимагюрец взвалил короб на плечи и побежал от дома.

Затем двое гхалхалтаров вывели ещё одного человека. Этот не сопротивлялся, шел смирно, прижав к груди узелок со скарбом, и одежда на нем осталась цела. Воины отпустили его, подтолкнули, напутствовав на дорожку.

Предводитель отряда, наблюдавший за всем со стороны, обернулся к стоящей рядом с ним девушке и виновато пожал плечами:

— Извини, но видишь, иначе не получается. Нам тоже жить надо. Место надо освободить…

 

Халхидорог сидел на измятой софе, мрачно смотрел в окно на то, как солдаты тренировались в метании. Дротики с сухим стуком вонзались в мишень, нарисованную на стене дома.

Военачальник склонил голову, запустил руку в густые пряди волос, сбросил их на глаза. Он проклинал поход и войну: «Сколько можно бродить по земле, нигде не задерживаясь, ничего не приобретая? Какова цель? Ее нет. Все бессмысленно. Но что думает бессмертный Хамрак? Ведь он такой мудрый. Почему он не изменит хода истории и не прекратит войну?»

За дверью раздались веселые голоса:

— Видал, как я Дирху нос натянул? Чтоб знал, как надо метать. Три раза из шести попал в яблочко!

— Дирх говорит, что сегодня не в форме, и клянется завтра побить твой рекорд.

— Пусть попробует.

Халхидорог поднялся, ссутулившись, ибо низкий потолок не давал ему распрямиться. Он стал командиром корпуса, а жил хуже, чем когда был простым воителем. Дом, который гхалхалтары отбили у антимагюрских постояльцев, был явно мал для сорока воинов, и они ютились по десятеро в каждой комнате. Халхидорогу, как предводителю, досталась отдельная каморка, где он поселился вместе с Осертой. Раньше она использовалась как кладовая, и до сих пор в ней стоял тяжелый нежилой дух, а проходящие мимо солдаты постоянно мешали своей дурацкой болтовней.

Осерта вновь стала работать на кухне: помогала хозяйке готовить еду на ораву голодных солдат. «Нечего сказать, увез далеко-далеко. От мастера Орлога попала к такому же деспоту, — Халхидорог вздохнул. — Когда же все это кончится?»

 

Работы на корабле было мало, и Володир стал часто отлучаться из порта в город, где обзавелся некоторыми знакомыми. С ними он сидел в курильне, слушал рассказы, которых в последнее время прибавилось, ибо парзийцы не оставляли без внимания ни одного поступка гхалхалтаров. Излюбленной темой для разговора стала история о несчастном повешенном горшочнике. Потом стали делиться подробностями расселения солдат по домам.

— Мои очи видели, как двоих антимагюрцев выбросили на улицу гневливые гхалхалтары. Один антимагюрец проявил несогласие, так верзилы быстро образумили его, — посетовал толстый парзиец в полосатом халате.

— Еще бы! Сотня гхалхалтаров на одного ратится. Сейчас их полно — плюнуть негде, — фыркнул Володир.

— Ты, добрый человек, потише.

Все обернулись к двери, где в проеме мелькнула высокая фигура с копьем наперевес.

— Ну вот, а я о чем? Везде следят.

— И пусть следят. С нас взять нечего, — толстый в халате довольно распустил губы. — Грехов за нами не водится.

— Горшочник, поди, также думал.

— Это дело не наше. Хамрак казнил, значит, за дело.

Худой парзиец в малиновых штанах оторвался от кальяна и произнес:

— А Хамрак мог и не останавливаться в городе, а разместиться во дворце князя. Правитель ему предлагал.

— Он с князем власти не поделил. Решил, что под одной крышей не уживутся.

— А до моего слуха дошли слова, будто Хамрак во дворце не остался, чтобы пред нами силу свою выказать: вот кормите моих солдат, а они вас скоро из ваших домов выживут, а из ваших жен и дочерей рабынь сделают.

— Не знаю, — пожал плечами до того молчавший парзиец в неприметном, потертом халате, — у меня пять гхалхалтаров остановились. Все чинно.

Вседержитель миловал.

— Ну, жди подарка, добрый человек…

 

— Молодец, хороший бросок, — Халхидорог похлопал солдата по плечу. — Ну-ка, теперь ты Дирх.

Словно ожидая приглашения, из строя гхалхалтаров моментально показался новый метатель. Прищурившись, он быстро выпростал руку вперед, и, сорвавшись с кончиков пальцев, дротик устремился в стену.

— В яблочко! — одобрительно загудели воины.

— Славно, — похвалил Халхидорог. — Таких бы ребят побольше — весь Северный континент в месяц покорили бы.

— В неделю, — улыбнулся польщенный Дирх.

Вдруг Халхидорог отвернулся от мишени, словно позабыв о солдатах: накинув на плечи простенькую серенькую накидку, с корзинкой в руках Осерта вышла из дома. Военачальник бросил упражняющихся гхалхалтаров, окликнул девушку:

— Куда ты?

Она остановилась.

— На базар.

— Зачем? У тебя же все есть, — Халхидорог догнал её. — Или солдаты не принесли рыбы и хлеба, как ты просила?

— Конечно принесли, но я думала посмотреть приправы. Вы ведь совсем в них не разбираетесь.

Они прошли несколько шагов, наконец Халхидорог произнес:

— Знаешь что, давай договоримся. Я — командир корпуса и не хочу, чтобы ты ходила по базарам, как обычная простолюдинка.

— А разве я не простолюдинка? Да и ты, хоть и начальник, а не князь и простых людей чураться не должен.

— Но как-то неудобно выходит. Солдаты думают, что я тебя, как негодяй последний, взял, чтоб ты мне рубахи стирала да еду готовила.

— Что ж поделать, если я всю жизнь провела в трактире. Я только готовить да стирать умею. Больше ничего, — грустно развела руками Осерта. — Других интересов у меня нет.

— То есть как нет? Не ты ли так говорила со мной о жизни и о смерти, о добре и о зле, о мире и о войне?

Девушка потупилась.

— Знаешь что, — Халхидорог осторожно взял у неё корзину. — Пойдем вместе, а то это никуда не годится. И не надо на базар. Там много народу и душно. Лучше пойдем на берег моря.

— И что мы будем делать?

— Пока мы жили в той деревеньке, мы даже ни разу не сходили купаться. Идем, я тебя научу! — воодушевился Халхидорог.

— Хорошо, — согласилась Осерта.

 

Они шли по улицам Коны, и Халхидорог чувствовал на себе вопросительные взгляды укрывшихся под тенью навесов парзийцев. Они как будто спрашивали его, кто он такой и кто девушка, идущая рядом с ним.

— Правду говорят о гхалхалтарах: позор они навлекут на наши согбенные головы. Не убережем мы жен своих, — тихо сказал толстый парзиец в полосатом халате.

Воитель не расслышал его слов, но если бы и понял, то пропустил бы мимо ушей: не хотелось омрачать прогулки.

— Ты говорила, что тебе нравится море.

— Да, оно сродни горам. Такое же величественное, только сила гор в их незыблемости, а моря — в его движении, стихийности.

— Как хорошо ты говоришь. Ну идем, быстрее!

Постовые на воротах беспрепятственно пропустили их. Какой-то подозрительный герой, а, может, просто искатель приключений, некоторое время плелся за ними, но потом отстал. Они двинулись от города по песчаному берегу. По пути попадались отдельные отряды низших. Твари с нескрываемой злобой поглядывали на гхалхалтара, но приближаться остерегались и трусили в отдалении.

— Сегодня прекрасная погода.

— И все-таки зря ты не пустил меня на базар. Я хотела приготовить чего-нибудь повкуснее, да, видно, придется тебе есть вареную рыбу.

— Ради прогулки с тобой я готов есть сырую рыбу.

— Тогда не обессудь, — улыбнулась Осерта.

Они зашли в пальмовую рощу, и город скрылся из вида. Халхидорог остановился, стянул сапоги и с удовольствием почувствовал под ступнями мокрую прохладу песка.

— Разувайся, так лучше.

Девушка сняла сандалии.

— Что теперь?

— Пройдем дальше. Я вижу, там неплохой пляж.

Они подошли к маленькому заливу. Песчаные, пригретые солнцем склоны спускались к лазурной воде, в которой отчетливо отражалось ребристое дно. Халхидорог вышел из пальмовой тени, приблизился к ласковому морю и зашел по щиколотку.

— Хорошо, тепло.

Сбросив одежду, он побежал от берега. Вокруг него павлиньим хвостом разлетались перламутровые брызги. Наконец Халхидорог упал, уйдя под воду с головой. Осерта внимательно смотрела на море, угадывая, где он собирается вынырнуть. Халхидорог показался совсем не там, где она ожидала, и, стряхивая с волос крупные капли, радостно захохотал:

— А ты чего ждешь? Иди сюда, ко мне!

— Я не умею плавать.

— Ничего, здесь не глубоко. Не утонешь. Я тебя научу.

Она отложила корзину, которую взяла, думая, что идет на базар, аккуратно свернула накидку…

Халхидорог с удовольствием запрокинулся на спину и лег на воде. Черные волосы водорослями распластались по волнам. Море слабо покачивало его длинное, уставшее тело, и он чувствовал, как смывается с него накопившаяся за время походов грязь. Наверху раскинулось высокое, голубое, без единого облачка небо, и в тот момент жизнь показалась Халхидорогу столь же безоблачной и необозримой, бесконечной, как будто не шла война…

— Признаться, я боюсь воды, — раздался голос Осерты.

Халхидорог очнулся, встал на дно. Она в нерешительности топталась у берега, постепенно пробираясь дальше.

— Давай, смелее. Вода не кусается, — рассекая волны, он подошел к девушке, взял её за руку. — Сюда, сюда. Дно чувствуешь? Хорошо. Главное, разумно работать руками и ногами, не расходуя лишней силы. Оттолкнись ото дна. Не бойся, я поддержу…

Через час они сидели, отогреваясь на солнце. Задумчиво перебирая намокшие волосы, Халхидорог улыбнулся:

— Ну вот, а ты говорила: «Базар». Какой базар? Радуйся, пока живешь, пока есть возможность…

 

Отпущенные Хамраком Рупин и Китара благополучно добрались до Коны. Кельзан принял их лично и долго расспрашивал о бессмертном. Герои отвечали, что он является одним из мудрейших правителей и вовсе не так жесток, как о нем говорят. Князь кивал головой и улыбался, не то довольно, не то снисходительно. Воины так и не поняли, поверил он им или нет. Наконец Кельзан отпустил героев.

Рупин и Китара отправились в разные концы города и за две недели, которые они провели в столице после своего возвращения, встретились только раз.

Заметив воительницу на улице, Рупин окликнул её. Китара обернулась, несколько удивившись. Он быстро подошел к ней и спросил что-то насчет службы. Она пожала плечами, ответив, что все в порядке. Они пошли вместе, наводя страх на парзийцев. По улице пополз шепот:

— Коли два героя сложили силу свою воедино, значит, дело серьезное. Да оградит нас Вседержитель от подобных гостей.

Не обращая внимания на трусливых жителей, Рупин шутливо заговорил:

— Жара опустилась на землю, как если бы знойный ветер пустыни налетел на княжество. Рыбаки рассказывают, что вода в море столь горяча, что они вытаскивают уже вареную рыбу.

Китара рассеянно кивнула.

— Что-то омрачило твои светлые мысли?

— Да, ты прав.

— Какая же напасть приключилась с тобой?

— Не знаю.

— Тогда оставляю в покое. Тебе надо подумать. Долгих дней тебе, — Рупин отступил и нарочито галантно поклонился. — До встречи, и как насчет обещания, излетевшего с твоих сладостных уст, что после похода…

— Я ничего не обещала, да и конец похода ещё далек. Мы не одолели гхалхалтаров.

— Э, опять ты за старое. Надо быть благодарным за то, что Хамрак пощадил нас, а то наши тела сглодали бы дикие собаки и кости выбелил бы ветер.

— Хамрак оказался добр, но я не знаю, какие помыслы погнали его в Парзи? Зачем ему Кона? Разве мала его земля богатствами? Чего ему не хватает?

— Думаю, Хамраку хватает всего сполна, — усмехнулся лучник. — Волею Вседержителя, он — бессмертный, король, маг. Его желания не знают отказа. Но его подданные алчны. У них есть потаенные желания, которые тревожат их сердце и бередят ум… И у меня тоже есть подобное желание.

Рупин попытался заглянуть в глаза воительнице, но её взор был устремлен вдаль, и он ничего не смог в нем уловить. «О чем же она размышляет?» — с досадой подумал лучник и вновь заговорил, но Китара молчала. Наконец герой сдался и стал прощаться. Она оживилась и как будто с радостью бросила: «До встречи. Пусть твои стрелы не узнают промаха», — и пошла прочь. Рупин задержался, ожидая, что она, быть может, обернется, но этого не произошло. Наоборот, не оглядываясь, она ускорила шаг и быстро скрылась за домом…

Тогда Китара почувствовала себя легче. Ей было трудно с Рупином, ибо он был свидетелем её поражения. Он был единственным из людей, кто видел её слабость.

 

Халхидорог поднялся по белой мраморной лестнице на террасу. Неделю назад на этих ступенях он встретился с Гамаром. Тогда старый военачальник заметил Осерту и прошел мимо, не поздоровавшись. Больше они не виделись, но Халхидорог был уверен, что их отношения ещё более ухудшились и что на совете, куда он направлялся, они будут выступать друг против друга.

Халхидорог оказался у двери во внутренние покои дома. Стража безмолвно расступилась. Он проследовал в просторную комнату. Распахнутые окна не приносили облегчения: с улицы, как из печки, лился желтоватый жар знойного дня. В помещении было душно, и собравшиеся военачальники часто отирали потные лбы и пили охлажденную воду.

Лишь один Хамрак, казалось, не страдал от жары. Он сидел спиной к окну, против света, так, что лицо его было плохо различимо. Бессмертный приложил руку к виску, как будто собираясь с мыслями, некоторое время подождал. В комнату вошли ещё три военачальника.

— Больше никто не придет, — объявил адъютант.

Хамрак начал неожиданно:

— Теперь в Вахспандии два короля. Старый — Ульриг Третий, плененный и лишенный власти, и новый — Удгерф Первый, молодой и имеющий за собой силу. Паскаяки все более напористы. Нам также следует пробудиться.

— Правильно, — поддержал Гамар.

Все взгляды от бессмертного перекинулись на него. Пользуясь перехваченным вниманием, военачальник быстро заговорил:

— Надо разобраться с этим прохвостом Кельзаном и идти дальше, взять Фгер и объединиться с силами короля Удгерфа, который к тому времени должен выбить Гостомысла из Хафродуга. Совместную армию двинем на Королевство Трех Мысов. С запада нам поможет Сакр со своими скелетами.

— То, что Удгерф стал королем, ещё не означает, что он выбьет Гостомысла из столицы, — улыбнулся Хамрак. — Роксуф имеет во Фгере сильный гарнизон и вооружен огненосными орудиями. Кельзан, как ты изволил выразиться, хоть и прохвост, но человек неопасный. Считаю нужным направить наши действия прежде всего на строительство корабельных верфей и крепостей.

— Зачем нам крепости, если у нас есть самое сильное в мире войско и магия? — поинтересовался Верховный Маг Гархагох.

— Правильно, но на месте укреплений возникают города, а они нам необходимы. Без них мы ничто, ибо не имеем под собой земли. Когда появятся города, гхалхалтары с Южного континента смогут переехать сюда, и мы познакомим северян со своей культурой. Тогда многие из наших врагов сложат оружие.

— Извините, но вы не правы, ваше величество, — Гамар подался вперед. — Это невозможно. Нас не поймут. Лаской ничего не добиться. Люди покорятся только перед силой.

— Да, покорятся, но сила вызывает противодействие, и однажды окажется так, что у нас не хватит войска. Люди восстанут, и горе вам — жестоким завоевателям.

— Мы не завоеватели, но лишь ваши скромные слуги, — смиренно заметил Гархагох.

— Хорошо, тогда повинуйтесь, — Хамрак кивнул адъютанту.

Тот живо развернул карту и прикрепил её к стене. Бессмертный взял полководческий жезл, указал на прибрежную полосу недалеко от залива, через который армия переправилась месяц назад:

— Мы построим крепость здесь.

— Разрешите мне взять на себя эту обязанность, — вдруг воскликнул Халхидорог.

Он хотел поддержать короля, ибо увидел в его словах надежду на мирный исход войны. Кроме того, Халхидорог устал от Коны и чувствовал, что грязный, душный город не может осчастливить Осерту. Поэтому молодой гхалхалтар рвался на свободу, от войска, куда угодно, хоть обратно в степь, лишь бы снова остаться вдвоем с возлюбленной.

Некромант внимательно посмотрел на ученика.

— Если ты хочешь, пусть будет так. Я поручаю тебе основать новый город.

Халхидорог обрадовано кивнул.

— Твой корпус невелик, а потому я даю тебе вспомогательный отряд барона Ригерга. Вы готовы, барон?

Все взгляды переместились на сидевшего в углу светловолосого гхалхалтара.

— Да, конечно, ваше величество.

— Я знал, что вы поддержите меня. — Улыбка бессмертного стала шире, чем обычно. — Однако нужна вторая крепость. Предлагаю расположить её вот здесь, — жезл уперся в самую южную оконечность Парзийского полуострова.

— Разрешите мне, — неожиданно для всех вызвался Гамар.

— Нет, тебе нельзя. Это сделает Дадужх.

 

Осерта все же пошла на рынок.

Народу, несмотря на жару, было много. Укрывшиеся под навесами торговцы надрывались, сиплыми голосами расхваливали товар. Покупатели брезгливо осматривали прилавки, пожимали плечами:

— Что это за работа? Да за такое больше пяти медяков не дашь.

— Мало. Золотой.

— Эк ты хватил!

— Ползолотого!

— Пять медяков!

— Ну, добрый человек, смеешься!

Девушка с интересом прислушивалась к спорам и дивилась: на севере никто не торговался с таким жаром, даже мастер Орлог.

— Посторонись!

Осерта быстро отступила. Согнувшись под тяжестью мешка, рядом прошел ободранный человек.

— Не видишь, куда прешь! — раздался крик сзади.

Она обернулась — благообразный старик замахнулся на грузчика палкой. Завязалась потасовка, но быстро прекратилась. Осерта направилась дальше и оказалась на улице, где продавались ткани.

— Шелк! Антимагюрский шелк! Высшего качества!

— И как только Вседержитель не отсушил твой лживый язык, ведь в Антимагюре шелку отродясь не было!

— Посмотри! — возмущался торговец.

Девушка замедлила шаги, разглядывая пестрые накидки и красивые, яркие рулоны.

— Покупай, хозяйка! — вдруг раздалось у неё над самым ухом.

Купец с залихватски закрученными усами раскрыл перед ней платье, белое, с кружевами, наверное, очень дорогое.

— Бери, дешево отдам.

Осерта наклонилась, чтобы поближе разглядеть роскошное одеяние.

— Да это ж гхалхалтарка!

Она вздрогнула и подняла глаза — рядом с ней стоял маленький человечек, тот самый купчишка, которого солдаты Халхидорога так бесцеремонно вышвырнули из дома.

— Она же с гхалхалтарами заодно. Вишь ты, ходит, разведывает. Ждите, завтра повешают вас.

Вокруг начала собираться толпа. Чуя недоброе, торговец с залихватскими усами стал незаметно убирать товар.

— Хватайте её, держите ведьму! — кричал обиженный человек. — Я, честный антимагюрский гражданин, через неё пострадал!

Парзийцы слушали без азарта, однако их становилось все больше, и задние, напирая на передних, сжимали кольцо вокруг девушки.

— Вот, смотрите, что сделала? — антимагюрец поднял рукав, оголив огромный синяк.

Парзийцы оживленно зашевелились, пытаясь поближе рассмотреть ушиб и норовя потрогать.

— В этой женщине сила тролля, — сочувственно покачал головой благообразный старик.

Осерту схватили за руку.

— Ух, потерявшая стыд! Думаешь, если приемлешь в свое лоно гхалхалтаров, так тебе добрых людей обижать можно?

— Давай её, давай! — поддержали боязливо мнущиеся сзади.

Вдруг из толпы вырвался человек. Расставив руки, он закрыл девушку.

— Вы что, последний ум растеряли? Сейчас вы её, а завтра вас за это по трое над каждыми воротами вздернут!

Парзийцы, смутившись, приутихли. Антимагюрец что-то закричал, но в этот момент на улице показался отряд гхалхалтаров. Толпа поспешно распалась, как будто ничего и не случилось.

Солдаты приблизились.

— Что здесь произошло? — лениво поинтересовался начальник отряда.

Человек, защитивший Осерту, пожал плечами:

— Ничего особенного, ваша милость.

Он умоляюще посмотрел в глаза девушки.

— Да, да, конечно ничего, — подтвердила она.

Благодарно улыбнувшись, начальник пошел дальше, торопясь как можно быстрее кончить обход и укрыться в тени.

 

— Почему тот человек называл тебя гхалхалтаркой?

Осерта только сейчас внимательно посмотрела на своего неожиданного защитника. Он был невысок, загорел, но светловолос, и глаза у него были серые. Не парзиец.

— Просто я… — девушка замолчала, думая, как бы лучше охарактеризовать свое положение. — Я живу с гхалхалтарами.

— То есть как?

— Разделяю с ними все тяготы похода, — Осерта почувствовала себя увереннее и улыбнулась.

— Но почему? Они же завоеватели, убийцы. Откуда ты?

— Из Королевства Трех Мысов.

— Ого! Длинный же ты проделала путь.

— Дорогу! — раздался крик. Телега, груженная здоровенными ящиками, разделила их.

Потеряв своего спутника, Осерта в нерешительности остановилась, озираясь вокруг.

— Я здесь, — он вынырнул из-за подводы, оказавшись рядом.

— Простите, — девушка замялась, не зная, как обратиться.

— Зови меня Володиром. Я кормчий, — он махнул рукой в сторону порта, скрытого от них шумными прилавками, словно хотел показать корабль, на котором служил.

— Значит, вы тоже издалека?

— Из самой Слатии. Это за тридевять земель отсюда. Надо плыть через все Внутреннее море до Скелетора, а потом оттуда далеко на север.

Они выбились из базарной толчеи и пошли спокойнее.

— И все же ты не ответила мне: что такого в гхалхалтарах, отчего ты последовала за ними?

— А вас это так интересует?

— Не надо «вас». Я — человек простой, к этому не привык.

— Значит, интересно?

— Да. Царь Альфред Черный тоже сказывал, что гхалхалтары очень добрые, а их король мудрый. Может, ты мне поможешь уяснить, почему?

Девушка задумалась. Володир неотрывно смотрел на её повернутое в профиль лицо, пытаясь угадать ответ. Наконец она произнесла:

— Сегодня толпа готова была растерзать меня по наущению человека, которому я в жизни не сделала никакого зла, а гхалхалтары на такое неспособны. Конечно, они тоже могут наказать, даже более жестоко, чем люди, но никогда не сделают этого, не разобравшись. Они не милосерднее, но справедливее.

— А война — это тоже справедливость?

— Не знаю. Возможно, они считают себя обиженными за то, что несколько тысячелетий назад люди заточили их за Магический Щит.

— Но чем виноваты мы? Тем, что наши пращуры победили гхалхалтаров? Ведь это давно быльем поросло!

— Не знаю, не знаю. Я не волшебница и не могу тебе ответить. Я только чувствую, что, если не встречать гхалхалтаров оружием, они тоже будут добрыми и никого не тронут.

Володир вспомнил смертоносную давку на форт-брейденской пристани и повешенного горшочника. И тут же перед его мысленным взором предстало желтоватое старческое лицо царя Альфреда. Возможно, гхалхалтары и вправду добры? Но тогда кто виноват в войне? Не люди же?

— А вот и мой дом.

Кормчий очнулся, взглянул на большое строение на углу улицы. У стены, на которой была нарисована мишень, стояли шесть гхалхалтаров: один метал дротики, остальные наблюдали.

— Надеюсь, здесь ты в безопасности.

— Спасибо, большое спасибо. Вот, возьми, — опомнилась Осерта. Она достала несколько монет. — Возьми.

— Нет, не надо, — Володир отстранил протянутую руку. — Я не приму гхалхалтарских денег. Они прожгут мне ладонь. Может, когда-нибудь потом, но не сейчас.

— Ой, как неудобно! Хочешь, я принесу еды?

— Не надо. Благодарю за беседу, — слатиец кивнул и пошел прочь.

Однако, зайдя за забор, он приостановился и осторожно выглянул на улочку. Постоявшая в растерянности девушка направилась к дому. Заметив её, гхалхалтары у мишени оживились. Метавший отложил дротики и подошел к ней, собираясь взять корзину, но она покачала головой. Володир отвернулся и побрел в сторону рынка. Одна мысль не давала ему покоя: «Гхалхалтары добры и не хотят войны. Тогда почему она продолжается, и кто виноват?»

 

Халхидорог ворвался в комнату:

— Прекрасные новости!

Осерта обернулась к нему. Она ещё не успела отойти после случившегося на рынке и забыть странного северянина. Какие сложные он задавал вопросы. Радость Халхидорога показалась девушке неестественной. Чему можно радоваться, когда вокруг столько неразрешимых проблем?

— Хамрак надеется на то, что боев с людьми удастся избежать. Для этого он велел начать строительство крепостей и городов. Мне поручено возвести одну из двух крепостей на территории парзийского княжества. Завтра же уходим в поход.

Осерта недоуменно смотрела на Халхидорога. Он заметил её взгляд и посерьезнел:

— Ну что ты? Что-нибудь не так?

— Нет, нет, все в порядке. Просто это как-то неожиданно, — девушка пожала плечами, склонила голову так, что волосы скрыли её лицо.

— Тогда собирай вещи, а я пойду предупрежу солдат.

Халхидорог пододвинулся к Осерте, быстро поцеловал её и выскочил наружу. Она вздохнула, поднялась и стала в рассеянности перебирать вещи. Нет, лучше не говорить о том, что случилось на рынке, ибо тогда Халхидорог совсем не будет отпускать её одну, да ещё и озлобится, а ведь он так надеется на мир.

 

Когда Хамрак получил известие о том, что Халхидорог достиг залива и выбрал место для постройки крепости, а Дадужх со вторым отрядом уже начал работы на южной оконечности Парзийского полуострова, он вдруг подобрел и согласился переехать в княжеский дворец. В течение двух месяцев Кельзан тщетно молил бессмертного перебраться к нему, ибо считал, что это будет символизировать их дружбу. И вот наконец Хамрак согласился! Князь был счастлив, велел выделить гхалхалтарам лучшую половину дворца и приказал устроить завоевателям торжественную встречу.

 

Стоял осмес. Солнце убавило свой пыл, а в саду было и вовсе хорошо. Кругом росли яркие экзотические цветы, в ветвях вспыхивали разноцветными перьями крикливые птицы.

Рупин с тоской следил за их радостным мельтешением. Вдруг он оживился и, подавшись вперед, уставился на дорогу, которая вела из Коны к княжескому дворцу. Показалась большая процессия. Идущие заполонили все пространство от города до сада. Рупин с жадностью всматривался в прогалины между деревьями, где появлялись фигуры шагающих и их склоненные лица. Они приближались, и герой уже различал металлические застежки на их по-военному неброских одеждах и тускло сверкающие рукояти мечей. Рупин искал взглядом Хамрака, надеясь увидеть его ещё издали, но листва искусно скрывала бессмертного.

Гхалхалтары взбирались не торопясь, очевидно, наслаждаясь благоухающей тенью сада. Устав ждать, Рупин направился им навстречу. Увидев лучника, воины приостановились. Герой по обычаю взял колчан и высыпал стрелы на землю в знак того, что не имеет дурных намерений. Так парзийцы встречали самых дорогих гостей. Подивившись, гхалхалтары двинулись вслед за человеком.

В просветах показались белые стены княжеского дворца. Воздух огласился звонким, радостным воем труб и дробью барабанов. Гхалхалтары вышли на площадь перед дворцом и увидели нарядных музыкантов, тучных сановников, облаченных в пышные, сверкающие одежды, и князя, сидящего в маленьком золоченом паланкине. Музыка вихрем вознеслась к небу, смолкла, затем грянула снова, ещё более оглушительно. Навстречу гостям выбежали полунагие, в искрящихся украшениях танцовщицы, звеня браслетами, закружились в неистовом танце. Воины захлопали, закричали, и их крики влились в многоголосый гвалт труб.

Хамрак остановил коня, равнодушно дождался конца представления.

Раскрасневшиеся от пляски танцовщицы отступили назад и скрылись за музыкантами. Тогда бессмертный выехал на середину площади, спешился. Кельзан поднялся и поклонился, не низко, но с подобострастием.

— Благословенен этот день, когда могу я видеть ваше величество в своем доме.

Визирь, стоявший у паланкина, щелкнул пальцами, и две девушки из знатных родов поднесли королю цветы, собранные ими в саду. Некромант принял дар, но ничто не изменилось в его лице — та же презрительная улыбка. Кельзан похолодел: «Неужто вспомнит про Антимагюр?» Но вместо того Хамрак спросил:

— Зачем вы погубили цветы? Они много прекраснее, когда растут. Сорванные, они быстро завянут.

— Таков удел. Все начинает увядать, лишь только рождается.

Бессмертный усмехнулся.

— Конечно, кроме некоторых, высших, — поспешил добавить князь.

— Прикажите раздать цветы танцовщицам, — прервал его король.

— Как вы пожелаете.

Краснея, девушки из знатных родов наблюдали, как наглые танцовщицы украшались их цветами — позор. Сановники зароптали, но Хамрак, не обращая внимания, направился с Кельзаном ко дворцу. Гхалхалтары и вельможи последовали за ним.

Внутри все было готово к празднеству: просторный зал сплошь покрыт мягкими ворсистыми коврами, свисавшие с потолка светильники распространяли сладковатый дурманящий аромат, по стенам расположились несколько десятков чернокожих мальчиков с опахалами. Для Кельзана и Хамрака стояли два приземистых стула с изогнутыми ножками в виде львиных лап.

Гамар с неудовольствием наблюдал, как парзийцы и гхалхалтарские военачальники садятся на ковры и принимаются за подносимую им еду.

— Благословенный воин, почему ты стоишь? — обратился к нему один из людей.

Гамар не ответил, но подозвал слугу и попросил стул. Его просьба вызвала замешательство. Парзийцы зашептались, указывая на своенравного гхалхалтара. Визирь был уже рядом, готовый исправить неловкое положение:

— Рад доставить вам радость, но по обычаю все должны сидеть на полу, лишь только царственные особы имеют стулья.

— Это по вашйему обычаю, а уменья на родинье все едйат за столом. Так что извольте приньестй стул, — не унимался Гамар.

Тогда советник подошел к Хамраку и кивнул на стоящего военачальника. Бессмертный улыбнулся:

— Боюсь, вам придется дать ему стул. В войске его любят.

Поняв намек, князь велел уважить просьбу гостя. Тогда Гамар сел и принялся за еду, с чувством собственного превосходства взирая на расположившихся у его ног людей и гхалхалтаров.

 

Кельзан много говорил, стараясь развлечь бессмертного:

— Вы ловили рыбу в заливе? Нет? Вы многое упустили, ваше величество. Это сходно с нисхождением благодати Вседержителя. Незабываемо!

— Я вообще не люблю охоту.

— Жаль. Времяпрепровождение для воина, дабы глаз не утратил своей зоркости, а рука силы.

— Вам дано не так много времени, чтобы его проводить.

Князь поперхнулся, закашлялся.

— Не волнуйтесь, — некромант улыбнулся. — Это к слову.

— Вы мало едите, ваше величество. Попробуйте вот это блюдо, — предложил отдышавшийся Кельзан.

— Спасибо, мяса не ем.

— Вашими устами глаголет истина. Знахари предупреждают, что оно плохо влияет на желудок. Однако я слабый человек и не в силах отказаться от него.

Кельзан с удовольствием засунул в рот сочный кусок и стал жевать. Хамрак посмотрел на его дородное лицо, измазанные жиром губы и произнес:

— Мне надо поговорить с вами наедине.

Князь кивнул. Они поднялись и вышли, оставив своих подданных наслаждаться трапезой.

 

— Вы больше не поддерживаете связей с Антимагюром?

— Нет. Вседержитель тому свидетель! — Кельзан приложил руку к груди.

— Что ж, вы знаете: я начал строительство двух крепостей на территории вашего княжества.

— Ваше величество, стройте, сколько вам угодно.

— И эти крепости будут принадлежать не вам, а мне, — продолжал Хамрак.

Князь поник, но согласился.

— Признаете ли вы мою власть?

— Она осияна божественным светом.

— В таком случае, согласны ли вы войти в состав моего королевства?

Кельзан опустил глаза. Решение было серьезное.

— Ваше величество, ниспошлите мне несколько дней своего милостивого ожидания. Я должен подумать.

— Я уже три месяца живу в вашей столице. У вас был достаточный срок, чтобы оглядеться и подумать. Отвечайте: да или нет? Войдете ли вы добровольно или принудить вас силой? Как видите, Антимагюр не спешит высылать вам помощь.

— О Вседержитель, какой Антимагюр! С этим покончено.

— Отвечайте же: да или нет?

В комнате воцарилось долгое молчание. Некромант смотрел на сгорбившегося князя. Судьба сотен людей зависела от одного слова. Допустит ли Кельзан кровопролитие? Решение было слишком важным, и бессмертному стало даже чуть жалко князя. Но чему он противился? Ему предлагали войти в состав гхалхалтарского королевства, сильнейшего государства в мире. Хамрак же не собирался ограничивать свободы парзийцев. Кельзан поднял глаза, встретился со спокойным взглядом некроманта, и, словно через силу, выдавил:

— Да. Хорошо. Я повинуюсь вам.

Хамрак кивнул:

— Я знал, что вы благоразумны. А теперь идемте. Вы объявите о своем решении народу.

 

ВЕРТОР. ВЕРТОРСКИЙ МЫС

Глава первая

 

147 год, начавшийся с отхода хамраковской армии от Фортейдена и с Хафродугского сражения, завершился. За это время Ульриг и Кельзан успели потерять власть, один — из-за собственной безалаберности, другой — из-за слабости; принц Удгерф стал королем; Халхидорог — комендантом нового города, названного им Осерд; а все жители планеты постарели на год.

Летом 147-го скелеты, возглавляемые талантливым полководцем Сакром, заняли западные территории Королевства Трех Мысов. Основные армии людей находились на востоке, в погоне за войском отступающего бессмертного, и Иоанну пришлось смириться с потерей двух городов. Правда, лорд Толокамп предпринял несколько попыток атаковать скелетов ополчением, но потери оказались столь велики, что лорд был вынужден отступить.

Сакр меж тем обустраивался, обнес захваченные города крепкими стенами и даже выписал из Скелетора библиотеку.

 

Ворота медленно отворились. С десяток всадников-скелетов заехали во двор, а вслед за ними, громыхая, вкатила крытая телега. Кони без поводьев беспрекословно слушались своего кучера. Стоило скелету взмахнуть рукой, как они замерли. Всадники стали спешиваться. Кучер соскочил с козел.

Приезжих обступили, сдернули. Один из скелетов сдернул с телеги покрывала. Под ними лежали аккуратно сложенные, обернутые в листы пергамента книги. Скелет взял толстый фолиант, любовно погладил его дорогой кожаный переплет:

— Его разумность останется доволен. Тут столько книг — за десять лет не перечитать.

— А я за жизнь прочел лишь двенадцать книг, — с завистью отозвался другой скелет.

— О, среди остальных народов ты бы уже считался книгочеем. Вы представляете — многие из них даже не знают, что такое буквы! Они не знакомы с печатным словом.

— Мне жаль их, — покачал головой кучер.

За разговорами скелеты начали разгружать телегу, любуясь роскошными фолиантами, бережно передавая их с рук на руки.

 

Сакр смотрел в окно на привезенную библиотеку. Солнечный свет выпукло обрисовывал его высокий лоб, выдающиеся вперед дуги челюстей и ровные белые зубы. Золотые искры лучей дрожали на гранях драгоценных камней, украшавших пальцы полководца. Длинные зеленые волосы изумрудным дождем низвергались на позолоченные наплечники. Сакр, как военачальник, носил доспехи и так привык к ним, что не снимал даже в мирное время. Впрочем, несмотря на то, что нападение лорда Толокампа было отбито, в окрестностях по-прежнему шалили низшие и появлялись шайки озлобленных ополченцев.

Сакр обернулся к сидящему в глубине комнаты скелету. Внешность у того была самая обычная, если не считать, что впереди недоставало одного зуба. Одет он был гораздо беднее закованного в латы полководца. Однако его в Скелеторе знал каждый, ибо то был знаменитый философ Сакена.

— Посмотри, сколько книг, Сакена!

— Книги — свет жизни, — кивнул мудрец. — Через них мы можем узнать то, чего никогда не увидим.

— Я понимаю, что знаниями мы поддерживаем свой интеллект, а, следовательно, и жизнь. Однако ответь, Сакена, зачем нам знать то, чего мы все равно никогда не увидим?

— Неведомо, куда заведут нас поиски нашего пытливого ума, а потому нельзя с уверенностью сказать, что мы точно не столкнемся с какой-либо вещью, сколь бы необычна она ни была. Пока мы живем, мы можем побывать везде и познать все сущее.

— Но что будет, когда для нас не останется тайн? — поинтересовался Сакр.

— Смерть. Мы умираем, когда начинаем считать, что познали все на свете, когда перестаем удивляться.

— Значит, читая книги, мы тем самым приближаем свою кончину?

— Да, ваша разумность.

— Сакена, ты веришь в вечную жизнь?

— Если разум вечен, то да. Однако мы умираем, когда ум наш слабеет и уже не в состоянии поддерживать работоспособность тела. Из этого следует, что разум так же дряхлеет, как и все остальное. Значит, он смертен и вечной жизни нет.

— И тебя это не пугает?

— Нет. Таков закон природы, а кто осмелится спорить с природой, которая дала нам всем жизнь и разум? Только тот, кто обижен на нее. Жизнью наделены в равной степени все. Выходит, обиженным на природу может быть только наделенный недостаточным количеством разума — безумец, глупец. Только лишившийся рассудка может идти против смерти.

— А как же бессмертные?

Сакена подался вперед и тихо спросил:

— Но кто сказал, что бессмертные не смертны? Просто смерть на некоторое время дала им отсрочку. Вот и все…

 

День в Верторе, столице Королевства Трех Мысов, выдался погожий. Ласковое море обнимало пристани, качало людские корабли. Острые мачты и шпили дворцов с наслаждением впивались в необъятный простор голубого неба. Вода была изумрудно-золотистой от растворенных в ней лучей солнца.

Лорд Толокамп сидел, глядя на сгорбившегося Иоанна. Король некоторое время без интереса рассматривал разложенные на столе бумаги, потом произнес:

— Теперь точно конец.

Словно ожидая этой фразы, лорд Толокамп оживился:

— Не надо, ваше величество. Пусть скелеты захватили часть западных земель, зато на востоке все идет прекрасно. Армия лорда Карена выдворила гхалхалтаров за пределы королевства. Хамрак окопался на Парзийском полуострове и оттуда нам не опасен.

— Однако этот полководец…

— Сакр, — подсказал лорд.

— Да, этот Сакр на подступах к столице.

— Будьте уверены, он не решится на поход и осаду города. А если даже подобное произойдет, то у нас две тысячи гарнизона. Уж коли мы выдержали борьбу с Хамраком, то Сакра отобьем.

— Возможно, — словно нехотя согласился Иоанн.

— Вне всякого сомнения! За солдат гарнизона я могу поручиться, как за самого себя. Каждый из них рад положить свою жизнь за вас и за отечество.

— Боюсь, что скелеты вскоре предоставят им подобную возможность, — мрачно процедил король.

 

Каждый день монарх вызывал Толокампа к себе, однако, когда лорд приезжал, оказывалось, что никаких дел для него нет. Иоанн молчал, делая вид, что занят. Тогда Толокамп, желая развеять гнетущее настроение молодого правителя, начинал разговор о хорошем положении дел. Иоанн спорил и утверждал, что настал конец. Так проходили дни, недели, 148 год.

Толокамп понимал — надо что-то изменить, но как это сделать, не знал.

Лишь на второй месяц зимы, когда скелеты разбили ополчение, он послал гонца к лорду Карену с повелением повернуть армию, дабы расправиться с Сакром. С того времени Толокамп жил ожиданием войска.

 

Лорд вернулся от короля. Отобедав, он по своему обыкновению вышел на террасу, подышать свежим воздухом и полюбоваться видом залива. С криками носились над лазурными волнами чайки. Дрейфовали лодки рыбаков. Иногда из-за отрогов зеленых скал, скрывавших шумный порт, выныривали большие торговые корабли. Толокамп ел фрукты и наблюдал, как их паруса тают в дали.

Сзади подошел слуга и, наклонившись к уху господина, деликатно произнес:

— Гонец от лорда Карена.

Толокамп встрепенулся:

— Просите сюда.

Слуга кивнул и удалился. Лорд отложил желтый ломтик дыни и уставился на линию горизонта. Интересно, какие вести привез посланник? Где сейчас Карен, и как скоро он будет в Верторе?

Прилетевший на драконе гонец оказался дородным детиной с большим красным лицом и лихо закрученными усами. Не отрывая глаз от горизонта, Толокамп спросил:

— Когда мне ждать лорда Карена с армией?

Гонец кашлянул, посмотрел на море, взглядом проследив за молниеносным полетом чайки, и ответил:

— Лорд Карен передает вашей милости, что, к сожалению, не может прибыть с войском в столицу, ибо на востоке существует опасность вторичного нападения гхалхалтаров. Посему лорд выслал только вспомогательный отряд в тысячу ратников.

— Зачем он мне, этот корпус? Мне нужны силы, чтобы разбить Сакра, а для защиты войск у меня и так хватит. Где вся армия, я спрашиваю?

— Рассредоточена по восточным крепостям. Значительная часть находится в Грохбундере.

— Какого черта они там делают, когда враг здесь, на западе, под самой столицей?

Гонец пожал плечами:

— Не имею чести знать. Я только исполняю приказание главнокомандующего…

— С каких пор лорд Карен стал главнокомандующим? — закричал лорд Толокамп. — Или он забыл, что верховным военачальником является король Иоанн?

— Прошу прощения, я хотел сказать, что исполняю лишь приказ командующего.

— Все, иди. Завтра же полетишь к Карену и передашь ему, что если он не явится с войском, то будет отстранен. Я сам поведу солдат в бой.

— Слушаюсь, ваша милость.

 

Солнце не спеша огибало отроги гор, косыми лучами скользя по зеленым склонам. Сакена остановился на вершине. Не обращая внимания на сильный ветер, он всматривался вдаль. Там, внизу, за несколькими более отлогими скалами лежало синее зеркало моря и отражались в нем пушистые белые облака и яркое светило, и голубое небо.

Вдруг скелет обратил взор совсем близко от себя — крадучись к нему подбирался странный обросший человек, облаченный в лохмотья.

— Кто ты? — спросил Сакена на людском языке.

Человек замер в растерянности. Скелет заметил у него в руке нож.

— Брось. Уж коли я заметил тебя, оружие тебе не поможет.

Оценивая свое положение, бродяга не двигался. Вдруг он улыбнулся. Сакена уловил его взгляд и быстро обернулся. Удар пришелся мимо — топор бессильно врубился в камень. Философ схватил нападавшего за руку. Увидев холодные, жесткие пальцы скелета, сомкнувшиеся на запястье, человек вскрикнул и от неожиданности выронил оружие. Сакена оттолкнул его и обернулся к его приятелю с ножом. Бродяга был уже совсем рядом. Размахнувшись, он ударил философа в грудь. Для любого существа подобная рана оказался бы смертельной, но у скелета лезвие прошло между ребер, не причинив никакого вреда. Забыв вытащить нож, человек в суеверном страхе отшатнулся. Сакена отступил, глядя на людей. Потеряв оружие, они стояли в нерешительности.

— Кто вы такие?

— Верторцы, — нехотя ответил первый.

— Вы хорошо деретесь, но забываете, что перед вами не человек. С такими, как я, нужна другая тактика, — Сакена извлек из ребер длинный нож и отбросил его в сторону.

Хозяин ножа хотел было поднять клинок, но философ предупредил его:

— Не надо. Если бы я хотел, чтобы вы взяли оружие, я бы сам подал его вам. А пока пусть лежит.

Человек пренебрежительно пожал плечами, но, помня короткую неудачную схватку, все же остался на месте.

— Скажите, все верторцы отличаются подобной агрессивностью?

Обладатель топора опустился на камень:

— К сожалению, не все.

— Хотите прогнать нас отсюда?

— Как не хотеть!

Сакена покачал головой, тоже присел:

— Зачем вам делать это? Зачем вам вообще нужны эти земли? Вас все равно мало, и они вам не впрок.

— Это уж не ваше дело решать, что нам надо, а чего нет.

— Как философу, мне непонятен мотив, подвигший вас с лордом Толокампом идти на войну.

— Мы защищаем отчизну.

— Что? Отчизну? — Сакена рассмеялся. — Но ответьте, что такое отчизна?

— Наши дома, семьи…

— Подождите, дом — это дом, семья — это семья. Какая же тут отчизна? Что это? Только слово. Не более. Согласен, слово довольно весомое, но лишь оттого, что такие, как вы, придали ему столь громоздкий и всеподавляющий смысл.

— Что же родины, по-твоему, не существует, скелет?

— Бесспорно, она существует. Однако вчера эти земли принадлежали вам и вы считали их своей родиной, а сегодня они мои и это уже моя родина.

— Родина, это то, о чем думаешь, а не просто земля.

— Думайте об этих горах сколько угодно, но зачем сражаться за них, если это «просто земля»? — поинтересовался Сакена.

— К чему ты клонишь, скелет? Хочешь переманить нас на свою сторону? Шалишь, не выйдет.

— А кто сказал, что я хочу изменить ваши взгляды. Зачем мне это? У меня и без того много учеников и единомышленников. Я могу прожить и без вас.

— Тогда зачем ты завел весь этот разговор?

— Хочется посмотреть, насколько вы глупы.

— Ну ты! — один из людей вскинулся, но Сакена жестом руки остановил его:

— Спокойно. Я не думал вас оскорблять.

Однако человек уже схватил нож и ринулся на философа:

— Давай, кончим его. Чего он тут разболтался!

Сакена вскочил и отпрыгнул в сторону.

— Знайте! — закричал он, сбежав с вершины. — Я всю свою жизнь только тем и занимался, что разменивал чистый разум на опыт, а, когда стал мудр и опытен, понял, что глуп. Вы стремитесь достичь счастья через объяснение загадок мира, ибо то, что известно — неопасно. Однако вы не замечаете, как в своем стремлении упрощаете мир, подстраиваете его сложные законы под свои нелепые теории. Вы постановили, что земля плоская, и успокоились на том, но никому не пришло в голову — отчего воды Мирового океана не сливаются вниз, а остаются на месте, — Сакена взглянул на небо. — Вы сказали, что солнце кружится вокруг земли, но не указали, какие силы движут им! Вы утвердили существование Бога, но не дали ему ни одного точного определения!

— Не смей сквернословить! Убирайся, богохульних! — люди неистово замахали оружием и собирались было кинуться вслед за скелетом, но Сакена решил не рисковать.

Лишь спустившись с горы в ложбину, он замедлил шаги.

 

Лорд Толокамп находился на террасе. Стоял летмес, было жарко. Многие теплолюбивые растения расцвели, покрыв склоны окрестных холмов белыми, желтыми, розовыми цветами. Их тонкие ароматы витали над заливом. Лорд откинулся на плетеную спинку бамбукового кресла и наслаждался свежим дыханием моря. Ветер обращал пронзительные крики чаек в мелодичную песню…

Вдруг на террасу вбежал озабоченный слуга:

— Ваша милость, его величеству плохо!

Толокамп приподнял голову. Он не удивился — Иоанну всегда нездоровилось.

— Ну и что?

— Похоже при смерти. Неровен час скончается.

Толокамп вскочил на ноги так, что бамбуковое кресло упало, метнулся к двери, обернулся и заорал на оторопевшего слугу:

— Коня! Быстрее коня!

 

Звеня шпорами, Толокамп ворвался в опочивальню короля, замер, с неудовольствием уставившись на толпившихся у постели вельмож. Они расступились перед лордом. Толокамп увидел запрокинутую голову Иоанна и тонкую, изогнутую шею в ворохе растрепанного воротника.

— Уйдите, оставьте нас наедине.

Сановники нехотя покинули опочивальню. Далеко они все же не ушли, а сгрудились у дверей: каждому хотелось услышать последнюю волю монарха.

— Вон! — не выдержал Толокамп.

Стражники поспешили закрыть дверь. В покоях остались только лорд Толокамп, Иоанн и скромный, седенький старичок — лекарь.

— Как он? Он нас слышит?

Лекарь пожал плечами:

— Думаю, нет.

Лорд присел на край кровати, согнулся над Иоанном и внимательно вгляделся в его спокойное белое лицо. Закрытые глаза, фиолетовые веки, серые губы. Королю ещё не было девятнадцати, и Толокамп подумал, как странно все устроено. Он больше чем в два раза старше Иоанна и, возможно, переживет его ещё лет на двадцать. Лорду вдруг показалось, что король уже умер, и он со страхом дотронулся до царственной руки. Она была холодной и безжизненной, но под тонкой кожей бился слабый, упрямый пульс.

— Вы можете что-нибудь сделать? — спросил Толокамп лекаря.

— Увы, я сделал все, что мог. Дал лекарство. Остается только ждать.

— Дайте ему еще.

— Нельзя. Иначе подействует, как яд.

Толокамп осторожно поднялся:

— Будем надеяться, Иоанн не умрет, ибо с ним погибнем мы все. Карен уже возомнил себя королем.

 

Сакр поднялся, оглядев собравшихся военачальников-скелетов. Их белые костяные лица казались равнодушными, но глаза, посаженные в разверстые глазные впадины, смотрели с интересом. Сакр оперся на край стола и подался вперед, отчего его наплечники вздыбились и сделались похожи на два обрезанных крыла:

— Король Иоанн при смерти. Наследника он оставить не успел. В лагере людей смута. Не знают, кого ставить правителем. Если так пойдет дальше, гордые лорды передерутся между собой. Мы должны собирать армию. Быть может, к концу этого года мы будем отдыхать в королевских садах в Верторе. Думаю, мы справимся. Кембир, сколько у тебя солдат?

— Две тысячи восемьсот двадцать один, включая шестьсот сорок пять магов.

— Я люблю тебя за пунктуальность, Кембир. Разум должен вбирать в себя даты, цифры и цитаты. Иначе он будет скользить по верхам, как косые лучи зимнего солнца. А много ли от них пользы?

— Много. Даже больше, чем вы можете себе представить, — раздался голос из темноты.

Военачальники обернулись к говорившему. Это был Сакена, который, не являясь полководцем, все же был допущен на тайный военный совет. Уважая ум философа, Сакр хотел отвести ему почетное место по левую руку от себя, но мудрец, отказался и занял скромное место в углу.

— Зимой солнце полезно как раз тем, что не греет. Если бы оно палило так же, как летом, то земля превратилась бы в пустыню.

Сакр хмыкнул:

— Ты как всегда прав, Сакена. Быть может, я подобрал не совсем правильное сравнение.

— Возможно.

— Итак, — Сакр вновь обратился к военачальникам, — лорды, наверняка, начнут междоусобную войну. Среди них есть наши союзники. Лорд Мальерон, который известил меня о тяжелом недуге Иоанна, также сказал, что готов со своими воинами влиться в наши ряды. Кроме того он обещал поднять против короля весь край. Нам остается только выступить.

Военачальники хранили молчание.

— Взглянем на карту. Ты, Кембир, со своим отрядом отправишься на север, к горам Великого Хребта. Там соединишься с лордом Мальероном, а затем двинешься к Вертору. Я в это время пойду по берегу и займу предместья Вертора с юга. Из Скелетора необходимо вызвать флот, чтобы блокировать столицу людей с моря. У них хороший гарнизон, но при полной осаде город долго не простоит…

 

Перед началом боевых действий Сакр решил объехать подвластные ему земли, дабы самому посмотреть на состояние дел и проверить готовность гарнизонов к войне. Путь полководца от южного побережья лежал на север, к горам Великого Хребта.

Кавалькада ехала медленно. Дорога была узкой и извилистой. Истерзанные временем скалы походили на гигантские ступени, неровными уступами уходящие на небо. Солнце в середине лета пригревало хорошо, но гордые пики, маячившие вдалеке, не снимали снежных шапок перед силой горячего светила.

Изо всех гор выделялась одна. Она была самой высокой и, возможно, раньше была ещё выше, но за несколько десятков локтей до своей вершины раскололась надвое. Западная часть склона осела, а восточная угрожающе накренилась, словно готовясь обрушиться вниз. Однако прошло уже несколько столетий, а каменная глыба по-прежнему покоилась на месте. Это была гора Донграт.

Сакена, который отправился в путешествие вместе с Сакром, внимательно вглядывался в её неправильные очертания. Философ всегда любовался природой и старался не пропустить ни одной детали. Прежде он не был в горах Великого Хребта, и потому они поражали его новизной. Пытливый ум скелета не мог успокоиться: едва он замечал таинственные пещеры, как взгляд его уже обращался на странное растение, а потом — на насекомое, забравшееся ему на руку.

Сакена уловил на склоне мимолетное движение — покатился камень. Философ с опаской уставился на скалу, но все было спокойно, как если бы ему померещилось.

— Что это?

Сакр пожал плечами, и его наплечники дрогнули:

— Должно быть, орк. Здесь они опаснее, чем на равнинах Скелетора, ибо умеют ловко прятаться. Надо быть осторожными. Иногда орки собираются в большие стаи и совершают дерзкие нападения.

— Думаю, наш отряд им не по зубам.

— Да, — согласился Сакр. — И пусть наш разум убережет нас от Великого Весеннего набега.

— Любопытно. Я много слышал об этом, но знания мои в этой области довольно сбивчивы.

— Я охотно расскажу, — кивнул полководец. — Низшие, живущие в этих горах, не имеют ни хороших полей, ни даже пастбищ. Поэтому единственный способ для них поддержать свое существование — это ограбить соседей. Каждый год, весной, когда сходят снега, они берутся за оружие и атакуют близлежащие земли. От этого страдает и Королевство Трех Мысов, и Экалорн, и даже могущественная Слатия. В прошлом году, когда я раздвинул границы Скелетора до Великого Хребта, для нас тоже появилась опасность вторжения этих бестий. Однако пока они не беспокоят. Во всяком случае весной орки не совершили ни одного крупного нападения.

— Может, они дают нам возможность обжиться и разбогатеть, а уж потом собираются грабить?

— О нет, — замотал головой Сакр. — Они слишком глупы для того, чтобы ждать, и слишком трусливы. Для них лучше синица в руках, чем журавль в небе. В том-то и дело, что они боятся обжитых территорий, где им могут дать отпор. Низшие атакуют лишь слабые районы, а потому сами всегда живут в нищете.

— Просто у них нет сильного правителя…

 

На вторую неделю Сакр достиг Скенамурии — самой северной из трех его крепостей. Она орлиным гнездом грозно восседала на вершине отвесной скалы, и добраться до неё можно было только по узкой дороге, на которой два всадника разъезжались с трудом. Правда, предусмотрительные скелеты для безопасности соорудили высокие перила.

У подножия скалы, в тени могучей крепости уже отстроился маленький городок. Дерева в округе не хватало, и потому все дома были одноэтажными, неказистыми, вылепленными из серой глины, которая попадалась на каждом шагу. Перед строениями раскинулись огороды из одной-двух грядок, на которых зеленели, наслаждаясь летним теплом, холодостойкие растения.

Кавалькада начала взбираться в гору. Подъем оказался крутым. Сакена был плохим наездником, и потому ему было страшновато, не чувствуя под собой ног, видеть рядом за перилами зияющую пропасть. Скелет предпочел из осторожности спешиться. Когда они достигли вершины, философ огляделся. Вид открывался превосходный: внизу крохотные домишки, а вокруг горы, которые походили на огромных пещерных драконов, изогнувших свои спины так, что выступили под каменистой морщинистой кожей неровные хрящеватые хребты.

Ворота крепости открылись, и скелеты проследовали внутрь. Вопреки ожиданиям, двор оказался довольно просторным. По краям его расположились длинные здания с плоскими крышами, на которых хранились припасы и сидели солдаты. Узнавая Сакра, они кивали головами и приветствовали командующего.

Навстречу полководцу вышел комендант крепости — старый скелет с пожелтевшим от времени черепом. На лбу у него виднелась крохотная дырочка, от которой по всему лицу шла тонкая, едва различимая трещинка. Этот след остался у коменданта с войны 118-го года, когда Скелетор впервые тщетно пытался занять западные земли Королевства Трех Мысов.

Сакр спешился и приветственно поднял руку. Комендант поклонился, приглашая полководца в основное здание крепости.

 

Двор стал постепенно пустеть. Солдаты расползлись по баракам, а военачальники уединились для обсуждения предстоящих наступательных действий. Сакена остался один. Осмотревшись, философ заметил скелета, сидящего на крыше одной из построек. Ветер наверху был сильный, однако сидящий не обращал на это внимания и, склонившись, занимался чем-то непонятным. Заинтересовавшись, Сакена двинулся к строению. Зайдя внутрь, он оказался в чистой, аккуратно прибранной казарме. Несколько солдат играли в шахматы, один читал. Сакена нашел лестницу и поднялся наверх. Крыша постройки находилась вровень с крепостными стенами, и оттуда были хорошо видны окрестности. Философ оказался как раз за спиной у скелета. Теперь он заметил, что перед сидящим стоит мольберт, а сам он, согнувшись, старательно разводит краски. Сакена медленно приблизился к художнику и взглянул на полотно. На нем была изображена разломленная пополам горная вершина. Сакена поднял глаза и увидел как раз напротив гору Донграт. Затем он вновь перевел взгляд на картину. Основные контуры горы угадывались, но философ подметил, что на картине западный склон получился чуть выше, чем он есть на самом деле, а восточный — темнее. Почувствовав присутствие постороннего, живописец обернулся:

— Вы, должно быть, только приехали?

— Да, — ответил Сакена.

Они замолчали. Художник не знал, стоит ли ему вернуться к прерванной работе или продолжить разговор.

— Твоя картина хороша, — наконец сказал Сакена.

— Правда?

— Да. Но в ней есть один серьезный недостаток: её автор не чувствует природы. Перед тем, как сесть за полотно, необходимо внимательно изучить объект изображения. Вот, например, ты задавался вопросом, почему гора раскололась надвое и почему именно западный склон просел, а восточный накренился?

Художник пожал плечами.

— Если бы ты сначала все проанализировал, то нарисовал бы вершину с математической точностью и никто бы не посмел сказать тебе, что Донграт выглядит не так. К тому же при дневном освещении, восточный склон должен быть светлее. И вот этот мазок явно лишен — там нет подобного выступа.

— Но это неважно. Гора настолько велика, что эту деталь можно выпустить из виду.

Сакена покачал головой:

— Подумай, Донграт не имеет такого выступа и, если ты его прибавил, ты исказил все изображение горы. А если так, то ты изменил и структуру всего мира. Более того ты ещё запутал остальных. Допустим, я не видел гору Донграт и тогда, посмотрев на твою картину, я бы поверил тебе и остался в полной уверенности, что этот выступ существует, а это неправда. Следовательно, мое представление о мире было бы ложным.

Художник удивился, но стер злосчастный мазок.

 

Двенадцать дней Иоанн находился между жизнью и смертью. Временами он приходил в себя, но потом вновь забывался. Лорд Толокамп переселился в королевский дворец и велел, чтоб ему постоянно докладывали о состоянии монарха. Сам он занялся разбором государственных бумаг.

Толокамп пробежал глазами очередную челобитную и, заслышав шаги, поднял изможденное, пожелтевшее от недосыпа лицо. В дверях показался слуга. Поймав на себе уставший сверлящий взгляд лорда, он, смутившись, поклонился и оповестил:

— Ваша милость, лорд Мальерон просит об аудиенции.

Толокамп кивнул. Слуга удалился, а через некоторое время в комнату вошел щуплый старик в поношенном темно-фиолетовом кафтане. Он опасливо огляделся по сторонам и, слащаво улыбаясь, приблизился к лорду Толокампу:

— Позвольте присесть.

— Пожалуйста.

— Спасибо за милость, — приторным голосом поблагодарил Мальерон.

Толокамп неприязненно уставился в ухмыляющееся крысиное лицо. Советник Иоанна прекрасно знал, что Мальерон, любимец царя Альфреда Черного, являлся сторонником гхалхалтаров и поддерживает связь с их союзниками — скелетами. Он помнил и то, как полтора года назад на совете лордов Мальерон призывал феодалов не давать людей в войско короля. Толокамп понял, что предстоит неприятный разговор и, смирившись с этим, равнодушно отложил бумаги в сторону.

— Как вы изволите знать, состояние нашего дражайшего монарха является не вполне удовлетворительным, — лорд Мальерон издал смешок. — Страна переживает отнюдь не лучшие времена. В моих владениях тоже неспокойно. Во имя спасения королевства я должен прекратить беспорядки, а посему беру из городского гарнизона сотню принадлежащих мне копейщиков и с ними возвращаюсь к себе.

— Извините, но вы не можете уехать сейчас, ибо король тяжело болен, и все лорды в эту минуту должны находится в столице.

— Тем не менее, лорд Карен, один из наиболее уважаемых людей королевства, находится далеко на востоке и, похоже, не стремится повидать своего тяжело больного монарха.

Голова гудела от недосыпа, и лезли всякие глупые мысли: когда Толокамп взглянул на до омерзения противное лицо Мальерона, ему захотелось ударить его. Однако он заставил себя размышлять трезво. Мальерон опасный враг, которого нельзя выпустить на свободу. Его надо удержать в Верторе во что бы то ни стало, а то натворит он дел с сотней копейщиков.

— Знайте, вы никуда не поедете. Это приказ. В противном случае вы будете арестованы, как изменник.

Лорд Мальерон удивленно поднял брови:

— Да будет вам известно, ваши действия незаконны.

— Пока король болен, я отвечаю за судьбу государства и извольте подчиняться! — рявкнул Толокамп.

Мальерон понял, что лучше не спорить, а потому, не дав ни утвердительного, ни отрицательного ответа, удалился.

Толокамп подпер голову руками. Надо хоть чуть-чуть отдохнуть. Нервы совсем расшатались. Зачем он кричал на Мальерона? Ведь это глупо: он все равно останется предателем.

 

Выйдя от Толокампа Мальерон помрачнел. Уголки его губ опустились — от улыбки не осталось ни следа. Увидев лицо лорда, слуга, подававший ему плащ, так оторопел, что едва не выронил одеяние на пол. Мальерон зло зашипел, накинул плащ на плечи и быстрыми шагами вышел во двор.

День был солнечный. Белоснежные мраморные статуи полыхали на свету. Их отражения грациозно дрожали в голубой воде фонтанов. Ровно подстриженные плодовые деревья расходились от дворца правильными рядами, между которых темнели тенистые аллеи. Солнечные лучи дрожали в листве и падали на молодые, стройные стволы, отчего те светились нежными, пастельными красками.

Однако Мальерон не обратил внимания на красоту сада. Быстро вскочив на поданного коня, он пришпорил его и вихрем вынесся из замка. В развевающемся плаще лорд походил на огромного ската. Он ещё отомстит тому, кто посмел наступить на него. Он ещё ужалит, ибо все равно гхалхалтары ворвутся в Королевство Трех Мысов и раздавят Карена, а скелеты займут Вертор. Тогда он посмотрит на гордеца Толокампа!..

Мальерон остыл и попридержал скакуна. Вокруг теснились серые дома с исписанными стенами; над головой развевались полотна простыней и чьи-то штаны; несколько чумазых ребят копались в куче мусора. Лорд поморщился: куда он заехал? Какие-то бедняцкие трущобы. Вдруг Мальерон заметил человека в кольчуге. Положив древко копья на плечо, солдат брел по улице, сурово зыркая на горожан. Завидев лорда, он приостановился и поклонился:

— Здравствуйте, ваша милость! Удачи вам в ваших начинаниях.

Мальерон улыбнулся, и его завитые седые усики вздернулись наверх:

— Ты, верно, из моей сотни?

— А как же, ваша милость. На вашей земле родился, так и умру за вас.

— Молодец, — от удовольствия лорд, расщедрившись, вынул из кошеля серебряный и подал солдату. — Выпей за меня.

— Непременно, ваша милость, благодетель вы наш.

Натешив свое самолюбие, Мальерон двинулся дальше. Вскоре он выбрался из бедняцкого квартала на хорошо известные ему центральные улицы.

Всю дорогу до своего небольшого, но роскошного дворца, лорд не мог забыть встреченного им копейщика. С такими солдатами хоть куда — не предадут. Лорд Толокамп запретил уходить из Вертора? Хорошо. Мальерон и его воины останутся в городе. Но, когда скелеты подступят к стенам столицы, берегись, лорд Толокамп. Твой гарнизон выступит против тебя.

 

Вертор всколыхнула весть о начале наступления Сакра. Пошел слух о том, что скелеты наскоком захватили Натур, самый крупный город к северу от столицы, и теперь двигаются прямо на Вертор. Волнение росло, и лорд Толокамп испугался. Он выслал конные разъезды. Дозорные доложили, что на самом деле под Натуром все спокойно, но жители видели отряды скелетов, которые, наводя ужас, бродили по равнинам.

Селяне загоняли скот, прятались в подполье, но враг, словно насмехаясь, не приближался, а держался на расстоянии.

Один человек из деревни Руналь, который ходил охотиться на горных коз, рассказал, что наткнулся в ущелье на нескольких порубленных людей. Через три дня с гор спустились двадцать оборванных, изнуренных человек. Некоторые были ранены и еле шли. Как оказалось, то были остатки толокамповского ополчения — самые стойкие, которые не пожелали сложить оружия, даже когда лорд бросил их и уехал в столицу.

— Скелетов много. Они выбивают нас с перевалов. Сейчас, почитай, все горы за ними, — со злобным ожесточением говорил один из ополченцев, худой, с дергающимся лицом. — Этак скоро они вниз ринутся. Столицу займут. — Ополченец постоянно сплевывал, словно пытался избавиться от горечи во рту.

Однако то была неискоренимая горечь — та, что стрелой поразила сердце и невытащенным наконечником засела там.

 

Сакр с основным войском двинулся к Вертору с юга, вдоль берега моря. Правая рука полководца, Кембир, с трехтысячным отрядом шел горными маршрутами, выбивая с перевалов стойких ополченцев.

Сакена, хорошо изучивший плодородные равнины низовья, решил, что ему будет полезнее путешествовать в горах. Философ попрощался с Сакром, выразив надежду, что они ещё встретятся в людской столице, и присоединился к Кембиру.

Кембир оказался военачальником, всецело преданным искусству войны. Обладая феноменальной памятью, он знал каждого солдата по имени и общался с ними, как отец с сыновьями. Каждый раз перед боем, сколь бы ни были малы силы противника, Кембир внимательно изучал позиции, раздумывал и, только найдя наиболее удачное решение, отдавал приказ. Как заметил Сакена за месяц боев они потеряли лишь двоих, и то один провалился в расщелину по собственной неосторожности.

По вечерам, когда войско останавливалось и солдаты отдыхали, Сакена и Кембир иногда садились вдвоем и говорили. Философ излагал свои взгляды на мир, а военачальник учил мудреца стратегии.

 

Сакена поднялся на край кратера. Позади него шумели солдаты. Было ещё не поздно, но Кембир велел устраиваться на привал, ибо место для этого было самое подходящее, а торопиться было некуда. Сакена рассматривал серый древний, растрескавшийся от старости склон. В расщелины набился песок. При сильном порыве ветра он вырывался наружу и вихрился, словно вулкан проснулся. Недалеко внизу валялся, уткнувшись лицом в твердый камень, человек. Одежда на нем легко трепетала, отчего казалось, что он шевелится.

Сакена отошел от края, направился к Кембиру. Военачальник снял шлем и тряхнул слежавшимися волосами. Завидев философа, он обрадовался:

— Еще одна вершина за нами. Итого тридцать четыре горы. Неплохо за сорок один день боев. Хотя и врагов-то нет. Пока я видел лишь пятьдесят шесть ополченцев. Вооружены они плохо, сражаться не умеют. У нас количественное преимущество в сорок три раза. Если так пойдет дальше, то скоро мы повернем на юг и осадим Натур. А оттуда прямая дорога на столицу.

— Похоже, люди ещё не показали нам свои самые острые клыки, — вставил Сакена.

— О, конечно, они у них есть. Например, дракуны. Ужасно противные твари. Против них — только магия. Однако самые опасные зубы у людей на востоке, за четыре месяца пути отсюда, а это очень далеко. Они не помогут, ибо тогда гхалхалтары займут Жоговенский и Пентейский мыса. А лорды вот-вот начнут делить королевство.

Философ задумался и наконец сказал:

— Кембрир, мы с вами присутствуем при историческом моменте. Помните вы, как могущественное Королевство Трех Мысов послало войско в Слатию и там двадцать лет назад воцарилась новая династия из пентейских лордов.

— Простите, это произошло восемнадцать лет назад.

— Как вы сказали, минуло только восемнадцать лет, и вот сильнейшее Королевство Трех Мысов распадается.

Кембир покачал головой:

— Нет, предпосылки к тому намечались уже ранее, а поход в Слатию — лишь отчаянная попытка дряхлеющего государства показать свою силу. Слатийцы же не сопротивлялись. Только один раз четырнадцатилетний царь Анатолий встретил лордов с отрядом в триста пятьдесят меченосцев. Но это же смешно! Разве можно это назвать войной?

— В любом случае, не каждый раз видишь падение такого большого королевства. Нам с вами повезло, Кембир, мы сможем изложить это в своих воспоминаниях…

 

— Ваша разумность, послание!

Кембир обернулся — к нему бежал, размахивая руками, солдат. Военачальник прошел в палатку.

Сакена в ожидании вновь осмотрел кратер, задумался над исторической важностью момента — низвержением Королевства Трех Мысов. Постояв так несколько минут, философ взглянул на шатер полководца. Кембир шагал навстречу. По его уставленному в землю взору Сакена догадался, что новость нехорошая.

— Что случилось?

Кембир остановился, поднял глаза и процедил:

— Иоанн оправился. Сакр приказывает прекратить наступление на занятых позициях.

 

МОРФИН. ВАХСПАНДИЯ

Глава первая

 

Зима 148-149 годов выдалась суровая.

Холодный ветер подхватывал снежную крупу, взвивал её в столбы, а потом, словно сеятель, бросал на землю. Чахлые деревца клонились к земле, жалобно шурша голыми ветками. Исполины-кедры, которые привыкли к северной непогоде, не гнулись и стояли тесным строем, выставив напоказ свои темно-зеленые хвойные бороды с сединой инея. При очень сильном порыве ветра кедры потрескивали и презрительно посмеивались, глядя на слабость низкорослой поросли.

Залив Тогок, на юге которого стояла старая столица Вахспандии Хафродуг, а на севере — новая Морфин, был скован. Лишь далеко от берега лед тончал, обращаясь в прозрачные слюдяные пластины. Тогда море, напрягшись мускулами волн, взламывало оковы, в бешенстве кромсало и топило их в своих черных, бурлящих недрах.

Вдоль всего берега тянулась цепь темных неказистых сараев, куда паскаяки сносили на зиму свои лодки. Снег сдавил строения, и казалось, что стены не выстоят — рухнут, но нет: в Вахспандии строили грубо, да добротно, на века. Вблизи угрюмых сараев под открытым небом валялись уже отслужившие свой срок лодки. Понимая, что ему не попортить построек, снег в бессильной ярости мстил этим жалким останкам. Он бросался в дыры разбитых корпусов, забивался в трещины, чтобы весной, оттаяв, расколоть податливое дерево.

Морфин укрылся от стихии за высокими каменными стенами. Однако снег не сдавался и здесь. Застелив все улицы, он насмешливо наблюдал, как хмурые паскаяки продираются через его завалы.

Свирепствовал мороз: вода в бочках застывала до самых доньев. Вахспандийцы топили печи, и из труб выбивался жаркий, угарный дым, который, поднимаясь, сливался с темно-фиолетовыми клубами туч, зависшими над городом.

 

Несколько паскаяков толпились у кедра. Рядом стояли запряженные сани. Четыре больших, неуклюжих с виду тяжеловоза понуро клонили головы к земле, всхрапывали и прядали ушами. В морозном воздухе отчетливо звенела упряжь. Паскаяк приблизился к дереву, достал из-за пояса топор и приготовился сделать засечку, как вдруг его остановил крик:

— Этот мой!

Вахспандиец обернулся и с готовностью передал топор подошедшему паскаяку в дорогом зипуне с меховой опушкой. Это был бывший принц, а ныне король Удгерф. За год он сильно возмужал и постарел. Поперек лба пролегла едва заметная морщинка, а нижнюю половину лица закрыла темно-рыжая кустистая борода, которую монарху, постоянно находившемуся в делах, было некогда брить и расчесывать. Снежинки впутались в растрепанные волосы и задорно поблескивали оттуда.

Удгерф снял рукавицу, стряхнул коросту снега, облепившего основание дерева, обнажив его темную, изрезанную морщинами кору. Король осклабился, перекинул топор с руки на руку и, размахнувшись, сделал зарубку. Лезвие вошло глубоко и оставило хорошо заметный след. Тогда, приметившись, Удгерф ударил во второй раз в тоже место. Кедр не шелохнулся, лишь тонкими струйками посыпалась с веток снежная пыль. Однако король был упрям. Скинув дорогой зипун и оставшись в одной теплой рубахе, он принялся за работу. Топор алчно въедался в плоть дерева, и с каждым ударом вынимать его становилось все труднее. Красноватые щепки устилали снег, Удгерф вспотел, одежда прилипла к телу, и видно было, как ходят под ней мускулы.

Столпившиеся вокруг паскаяки с удовольствием наблюдали за своим правителем, одобрительно кивали и гикали, когда удар оказывался особенно точным.

Кедр покачнулся, казалось бы чуть-чуть, но сверху густо посыпал снег. Отфыркиваясь, Удгерф заработал шибче. И наконец лесной исполин сдался, затрещал и накренился. Король нанес последний сокрушительный удар — дрожь охватила ветви кедра, полетела хвоя. С победным криком Удгерф отбросил топор, навалился на дерево и, обхватив руками, толкнул к земле. Раздался треск, и, натужно заскрипев, кедр начал заваливаться, цепляясь за своих собратьев и вызывая своим падением целый снегопад.

— Молодец король! Вот как! — вахспандийцы подбежали к уставшему, засыпанному снегом, но счастливому королю.

Кто-то накинул ему на плечи зипун. Один шустрый паскаяк побежал к врывшейся в сугроб верхушке кедра, отмерять высоту поверженного великана.

 

Королевский замок был большой и стоял на берегу залива. Налетавшие с моря ветры быстро выстужали каменную громаду, и, несмотря на то, что дров изводили много, в комнатах все равно было холодно. Топили только в опочивальнях и в Малом зале, где по вечерам собирались все обитатели.

Ранние зимние сумерки тусклым светом закрадывались в коридоры замка, но в Малом зале было светло. Полыхание огромного во всю стену камина прогоняло неприятную вечернюю сырость.

Удгерф, щурясь, смотрел на то, как чернеет меж вихрящихся языков пламени ствол срубленного им утром кедра. Удгерф радовался тому, что это дерево добыл он, и что теперь оно греет его жену и сына — два месяца назад у короля родился наследник. А старый Ульриг даже не знал, что стал дедом.

У стен далеко от очага клевали носами старые герои. Те, что помоложе, боролись на руках, и временами раздавались их громкие выкрики. Тогда Удгерф подходил, узнавал, кто победил или осаживал расшумевшихся гневным словом, если был не в настроении. Особняком покоился на низком табурете Урдаган Хафродугский. В глубокой задумчивости, он обводил зал тяжелым взором желтых глаз. Королю становилось не по себе, когда он наталкивался взглядом на бессмертного: какие мысли бродили в голове у этого паскаяка?

Однако рядом сидели жена и наследник. И Удгерф успокаивался. После того, как Дельфера подарила ему сына, он очень привязался к ней и, если до бороды руки у него не доходили, то для жены он старался выкроить свободную минутку, как бы ни был занят.

Отсветы очага трепетали в складках её накидки, искорками ложились на меховую опушку. От огня стало тепло, и тяжелая ткань чуть сползла, открыв светлую тунику и белую шею королевы. Удгерф подошел к люльке, в которой лежал принц, остановился. Наследник спал, свернувшись калачиком, и улыбался во сне. Король не мог оторвать взгляда от его умиротворенного лица — первенец!

Снова закричали паскаяки, это герой Дуфал опять положил всех своих противников. Удгерф очнулся, отошел от колыбели и присел рядом с Дельферой.

— Знаешь, как мы назовем нашего сына?

Она подняла глаза, влажно и нежно посмотрела на мужа. Запустив пальцы в бороду и для вдохновения потеребив её, он произнес:

— У наследника Вахспандии имя должно быть красивым и звучным, вызывающим уважение у подданных и трепет у врагов. Я не люблю сюсюканий. Все эти няньки предлагают одно хуже другого. Перфуран — ну куда это годится! — Удгерф замолчал, собираясь. — Поэтому пусть его зовут Умаф.

Дельфера задумалась, перевела взгляд на своего первенца и согласно кивнула:

— Пусть Умаф. Как ты хочешь.

Удгерф просиял:

— Я знал, тебе понравится. Это очень древнее имя. Так звали одного из братьев Крейтера Великого. Он был вместе с Крейтером во время десятилетнего похода через орочьи владения и земли болотных тварей. Вот был легендарный подвиг!

Дельфера молча кивала, сознавая, что мужу хочется поговорить и что она должна его выслушать, но смысл слов ускользал от нее. Да и какое ей было дело до какого-то Умафа, который был братом Крейтера Великого. Главное, что рядом с ней её ребенок.

 

Ветер дул не переставая. Во дворе и в окрестностях намело холмы снега, под которыми оказались погребены целые деревни. Иногда появлялись паскаяки. Ежась, они быстро раскидывали сугробы, освобождая крохотные дорожки перед домами, и спешно убирались восвояси. Однако неугомонный ветер создавал новые завалы и от работы жителей не оставалось и следа.

Игривая поземка змеей оплетала ноги, мешая идти. Снег затягивал, как топкая трясина. Однако человек был упрям и, проваливаясь по колено, все равно двигался напрямик через сугробы. Одет он был в легкий, не по погоде плащ, перехваченный на плече дешевой медной брошью. Большие облезлые сапоги с металлическими набойками потеряли свой изначальный цвет и сделались черными. Снег хлопьями торчал из их широких отворотов. В ярко-рыжей длинной бороде человека клыками злобно скалились примерзшие сосульки. Лицо его, еле видное из-за сетки спутавшихся волос, было суровым, с напряженно застывшими морщинами.

То был Анисим Вольфрадович. Охранять Ульрига было бессмысленно, ибо старый король стал бесполезен. А вот его сын представлял очень серьезную опасность, поэтому, по велению Гостомысла Ужасного, Чародей отправился в одну из крепостей к северу от Хафродуга, дабы наблюдать за поведением паскаяков у Морфина. Анисим был уверен, что наступление начнется весной, с отступлением холодов. Не зря же Удгерф весь 148 год копил силы.

Анисим Вольфрадович выполнял свою работу добросовестно. Каждое утро, несмотря на погоду, он совершал обход, приглядывался к паскаякам — нет ли чего подозрительного. Сначала Чародей брал с собой людей, но, когда в поле померзло более десяти человек, бессмертный решил, что солдаты ещё пригодятся ему для боя, и с тех пор стал выходить один. В душе ему было даже приятно бродить в мрачном одиночестве под неистовым ветром и, раскрыв глаза, смотреть, как летит в них снег, как он тает на ресницах и в черных провалах зрачков. Бессмертный никогда не отворачивался, не прятал лица и не смыкал глаз, ибо считал, что это слабость, уступка смерти и что он может пропустить нечто важное — то, ради чего скитался по свету — магический посох или кристалл, который даровал бы ему власть над миром.

 

Во второй половине дня вьюга сделалась яростней. Снежные клубы заволокли небо и поглотили солнце. Лишь зыбкий мутноватый свет пробивался на землю через завесу облаков и падающих хлопьев.

Снег оседал на крышах башен, гнездился на зубьях крепостных стен, забивался в бойницы. Солдаты ежечасно разгребали сугробы, лопатами сбрасывали их вниз, и они валились тяжелыми белыми телами в ров, от которого уже скоро не осталось и следа. В иных местах снег доходил до половины высоты укреплений.

Стражник у ворот не сразу разобрал в снежном мареве человека. Он был высоким и шел, не сгибаясь, широко размахивая руками, словно орел, пытающийся поймать в свои крылья ветер. Полы его плаща развевались, разметая вокруг хлопья снега. Опознав идущего, солдат построжел лицом и крикнул:

— Открывай! Чародей возвращается!

Его слова потонули в громогласном вое бури, но на въездной башне зашевелились. Несмотря на то, что открывать главные ворота было трудно и в крепости существовал ещё второй малый вход, перед Анисимом Вольфрадовичем всегда распахивали огромные ворота, как если бы он был не одним человеком, а целой армией. Сам Чародей ничего не говорил по этому поводу, но десятники, которые управляли крепостью в его отсутствие, настолько боялись его, что всегда спешили лишний раз угодить ему, дабы не разгневать.

Так было и на этот раз: вьюга бешеным порывом ворвалась во двор крепости, и вместе с нею ввалился Анисим Вольфрадович. Он тряхнул головой, выбивая из волос снег, и, ни слова не говоря, направился в большую круглую башню, которая доминировала над всеми укреплениями и по праву считалась главным строением. Там для бессмертного был приготовлен стол и ожидали его приказаний десятники.

Чародей опустился на стул. Его большая борода попала в миску с супом, но он не обратил на это внимания. В помещении было тепло, и тающий снег каплями скатывался по лицу бессмертного, падал на стол. Анисим Вольфрадович стал есть. Десятники робко переминались в стороне, наблюдая за трапезой предводителя. Чародей выловил из супа огромную кость, покрытую серым вареным мясом. Чавкая и хлюпая, он принялся глодать её. Покончив с супом и костью, бессмертный взял яйцо, в один удар расколол и, небрежно очистив, засунул в рот — на зубах захрустела скорлупа, а Анисим Вольфрадович уже придвинул к себе котел с горячей кашей, запустил в него ложку. Волосы падали ему на лицо и мешали есть. Не отрываясь от еды, он недовольно стряхивал их рукой. Громко стучала неутомимая ложка. Когда котел опустел, слуга налил вина. Чародей выпил, обтер пальцы о бороду и некоторое время сидел молча, чувствуя, как еда оседает в животе. Наконец он обратился к десятникам:

— Пока все спокойно. Паскаяки решатся на бой только с отступлением морозов. Но не расслабляться, — бессмертный обвел людей суровым взглядом. — Увижу, что охрана не поставлена или укрепления в плохом порядке — голову сниму и на кол посажу в назидание.

 

Ужасная метель продолжалась до середины зимдора, но затем начала стихать. Стало проглядывать из-за туч робкое солнце. Под его лучами весь мир, укрытый белым снегом, сиял и переливался нежно-розовыми и голубыми отсветами. В один из таких дней молодой король Удгерф решил выехать на берег моря и осмотреть построенные в прошлом году корабли.

Из Морфина выбрались благополучно. За городом ехать стало труднее, так как там ходили меньше и сугробы были выше, но массивные сомми упрямо таранили снежные нагромождения. Чуть привстав в стременах, Удгреф наблюдал за тем, как перед его взором медленно открывается широкая панорама покрытого льдом залива: огромное плоское белое пространство, свободный ветер, чистейший воздух! У короля захватило дух: теперь вся эта земля и вода — его! Удгерф не перестал удивляться и радоваться силе родного края.

Колонна подъехала к большим сараям, в которых зимою хранились корабли паскаяков. Желая прихвастнуть и выделиться своей ловкостью, несколько молодцов на ходу соскочили в снег и, подбирая широкие полы теплых стеганых кафтанов, побежали к строениям. Навстречу им появились рабочие и несколько солдат, которые следили за кораблями.

— Открывай!

— Король?

Удгерф смотрел, как паскаяки, навалившись, сваливают примерзшие за сутки засовы, потом раздвигают неподатливые створки ворот. Когда петли пришли в движение, посыпался снег. Веселясь и отряхиваясь, вахспандийцы раскрыли вход. Король оставил сомми одному из подскочивших героев, а сам пешком направился к сараю.

На него пахнуло застоявшимся теплом, запахом смолы и дегтя. Внутри было темно, но острый паскаячий глаз различил покоящийся на круглых бревнах корабль. Он был нарочно поставлен так, чтобы потом легче было скатывать к воде. Пол был устелен шелестевшей под ногами прошлогодней соломой. Ворвавшийся через открытые ворота сквозняк покачивал привязанные за стропила обрывки канатов. Подрагивали аккуратно свернутые паруса. Корабль словно рвался на волю, в море. Улыбнувшись, Удгерф приблизился к его длинному широкому корпусу и ласково погладил крутой гладкий бок. В воздухе витал приятный аромат дерева.

— Хороша работа, а, Урдаган?

— Не «а», а «да», — откликнулся бессмертный, пытаясь взобраться на палубу.

Он схватился за свешивавшийся с палубы канат и подтянулся, упираясь ногами в борт. Урдаган был настолько большим в толстой зимней одежде, что королю вдруг показалось, что судно перевернется. Однако бессмертный благополучно добрался до верха и перевалился через борт.

Удгерф повернулся к сопровождавшим:

— Прекрасный корабль. Весной перед отплытием надо будет ещё просмолить, и можно в бой. Давайте осмотрим остальные корабли.

Паскаяки закивали головами и полезли наружу. С гиком спрыгнул с палубы Урдаган. Поцеловав борт, он не спеша двинулся за остальными.

 

За окном валил снег, и пасмурное небо унылым, тусклым светом просачивалось в комнату, но король Вахспандии не обращал на это внимания. Ульриг с азартом подписывал бумаги. Каждую из них он украшал крестиком и большой жирной буквой «У». Старый паскаяк по-прежнему считал себя полноправным правителем королевства, хотя находился в занятом людьми Хафродуге. Более того, Ульриг, который ранее рассматривал власть лишь как забаву, в последнее время решил отыграться за все упущенные тридцать лет своего безмятежного правления. Его обуяла жажда законодательной деятельности. Он собственноручно выдумывал указы или заставлял ближних, оставшихся при нем героев делать это. Ульриг составлял документы и по такому поводу даже освоил грамоту. Иногда его, правда, терзала мысль о собственной неполновластности и зависимости. Летом прошлого 148 года он даже попытался уехать из Хафродуга в Хал-мо-Готрен — город также принадлежавший людям, но не находившийся под столь сильным влиянием Гостомысла Ужасного. Наглые кочевники завернули его роскошный королевский поезд на первой же заставе. С тех пор Ульриг окончательно смирился и, казалось, забылся.

Посмотрев в окно, бывший монарх покачал головой. Погода положительно не радовала его. Он встал и прошелся по комнате, вновь выглянул на улицу. Все было сплошь устелено снегом. «С этим надо бороться», — подумал паскаяк, сел за стол и с новыми силами принялся за работу. Размашистыми печатными буквами он вывел: «В связи с тяжелым положением на улицах и площадях столицы Вахспандии, города Хафродуга, кое вызвано непредвиденными погодными условиями: метелями, буранами и т.д. — повелеваю незамедлительно приступить к очистительной работе. По сему поводу приказываю вывести на улицы не менее сотни жителей и столько же варваров и кочевников, дабы нейтрализовать завалы», — Ульриг задумался, самодовольно улыбнулся — ему очень понравилось слово «нейтрализовать»: красиво и солидно. Полюбовавшись написанным, он с самозабвением поэта продолжил работу. Строки указа виршами лились из-под расходившегося пера.

 

— Повелитель, король Ульриг велел разослать сей указ, — кочевник протянул Гостомыслу свернутый свиток.

Бессмертный взял его, развернул и прочитал.

— Это приказ?

— Да, повелитель. Вы видите — даже гербовая печать в углу.

— Да, да, — бессмертный удовлетворенно хмыкнул.

Руки в кожаных перчатках безжалостно разорвали грамоту и швырнули её в мусорное ведро. Гостомыслу было чуждо милосердие. Зачем утешать смертных? Если Ульриг Третий потерял власть, значит, должен отказаться от всяких надежд. Не в натуре свергнутого царя Слатии было щадить чувства побежденных. Пусть знают, какие они ничтожества, и мирятся с суровой правдой.

— Что передать королю, повелитель? — поинтересовался кочевник.

— Скажи, что жители начнут очищать улицы, если захотят того сами. Слово Ульрига легко, как пушинка, а потому ему придется спокойно сидеть. Он бессилен что-нибудь предпринять против сил всемогущей природы, ибо того не могли сделать правители куда более могущественные, нежели он.

Словно подтверждая слова бессмертного, за окном падал снег.

Повинуясь жесту своего повелителя, кочевник бесшумно вышел. Гостомысл остался один. Он неспешно прошелся по комнате, сел за стол и уставился на его гладкую деревянную поверхность. Стол был привезен из Слатии, откуда бессмертного изгнали много лет назад. Также будет и в Вахспандии. Рано или поздно паскаяки начнут наступление, и тогда конец. В прошлом году Удгерф подготовил хороший флот и столицу будут осаждать и с моря, и с суши. Удержаться будет невозможно. Гостомысл знал это и не пытался бежать от истины, а потому с особенным наслаждением смаковал и растягивал последние недели своего правления в Вахспандии.

Во второй половине дня он отправился осматривать достопримечательности замка Хок…

 

Все было как обычно: в камине жарко пылал огонь, Дельфера с сыном Умафом сидела неподалеку, несколько героев боролись между собой на руках. Однако среди них не было самых именитых: могучего Дуфала, ловкого Пфедла и многих других. Урдаган также не появлялся, и король задерживался.

Прошло полчаса. Королева начала волноваться и беспокойно перебирать складки плаща. Она поняла, что Удгерф опять что-то затеял. Как это на него похоже — ничего не сказав, не предупредив, пропасть на целый день. А она сидит и волнуется. Потом он придет и будет рассказывать о своих успехах и ждать её похвал. Дельфера знала, что у неё найдутся нужные слова, чтобы обнадежить и приласкать мужа. Она его помощница и должна поддерживать во всех начинаниях.

Раздались шаги и громкие, веселые голоса. Герои шумной толпой ввалились в зал. Крепкий Дуфал тут же устремился к борющимся, дабы отстоять свой титул непобедимого борца. Удгерф шел рядом с Урдаганом и Пфедлом Огненным и о чем-то горячо рассуждал. Бессмертный слушал бесстрастно, а Пфедл кивал, отчего его ярко-рыжие кудри забавно подпрыгивали, словно языки пламени.

— Дело непростое, но, когда мы вернем Хал-мо-Готрен, восток будет за нами.

— Я не подведу. С такими молодцами стыдно сидеть за стенами.

— Тогда собирайся, Пфедл. Удачи тебе, но, коли на то будет воля Ортакога, завтра ещё свидимся, — король дружески похлопал героя по плечу и направился к ожидавшей его жене. — Как поживает наш принц? — Удгерф склонился над колыбелью и пощекотал Умафа под брюшком. Малыш завертелся и задорно закричал.

— Вот молодец. Настоящий боец!

Дельфера улыбнулась: ей было всегда приятно, когда муж говорил о сыне. Удгерф завозился с ребенком, подхватил его, и прижал к своей широкой груди. Умаф цапнул отца за бороду.

— Ух ты какой! — Удгерф подкинул сына.

— Осторожно, не урони. Дай лучше мне, — Дельфера поднялась и осторожно приняла ребенка к себе на руки.

Довольный, король уселся возле камина и выставил ноги вперед. Дельфера успокоила разыгравшееся дитя, положила его в колыбель.

— Зачем ты его все время укачиваешь?

— Так ведь ночь уже.

— Воин должен и ночью бодрствовать.

Дельфера, вздохнув, покачала головой.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Удгерф.

Некоторое время они молча смотрели на огонь. Сзади шумно возились герои.

— Скажи, ты хочешь взять Хал-мо-Готрен? — наконец спросила Дельфера.

— Ну и слух у тебя, — улыбнулся Удгерф. — Да. Это необходимо для победы над людьми. Думаю, Пфедл Огненный справится. Я дал ему семь сотен воинов.

Дельфера задумалась, оглянулась на пламенно-рыжего героя, который уже беседовал с младшими воинами, набирая их в свой отряд.

— По-моему, Пфедл вполне достойный герой. Ты сделал правильный выбор.

 

Метель прекратилась. Ветер устал, и снег покорно улегся на землю. На небе толпились серые громады облаков. Они пытались заслонить солнце, но огненно белый диск непокорно вылезал из-за неровных щербатых краев.

В крепости все было спокойно. Ворота охранялись, стены были прибраны и готовы отразить нападение, мрачная громада главной башни казалась неприступной.

Анисим Вольфрадович находился на самом верхнем этаже. Он любил ветер и бурю, потому его не трогала установившаяся тихая и ясная погода. Теперь в дозоре были десятники, а Чародей сидел в крепости и проводил магические опыты. В последнее время он увлекся алхимией, ибо, по его убеждению, с помощью этой науки можно было создать некий материал, который одолел бы любого противника, даже бессмертного.

Заглядывая в древнюю книгу, добытую им у Гостомысла, Анисим Вольфрадович медленно наполнял большую реторту дурно пахнущей зеленоватой жидкостью. Усы Чародея воинственно шевелились, выдавая в нем глубокое напряжение. Большой жилистой рукой он взял со стола коробочку, достал оттуда три щепотки белого порошка и аккуратно высыпал в реторту. Порошок растворился не сразу, но некоторое время плавал на поверхности и, только размякнув, пошел ко дну, смешиваясь с зеленой жидкостью и окрашивая её в известковый цвет. Неотрывно наблюдая за метаморфозой, бессмертный вынул с полки мешочек и высыпал себе на ладонь два небольших желтоватых камешка.

В это время на лестнице послышались шаги. В дверь робко, но часто застучали.

— Я же сказал, меня не отвлекать! — Анисим Вольфрадович метнул злобный взгляд на вошедшего кочевника и тут же обратил свои горящие изумрудные глаза на реторту.

— Чародей, не вели винить. Паскаяки рядом!

Бессмертный досадуя сунул камешки в мешочек, с сожалением посмотрел на белесую жидкость. Со двора донеслись крики. Ни слова не говоря, Анисим Вольфрадович оттолкнул кочевника от двери и кинулся вниз. В несколько мгновений он оказался на стене. Оттуда открывался хороший вид.

Снег расстилался до самого горизонта, сливаясь с голубоватым, в серой опушке облаков небом. Недалеко от крепости чернели избы двух деревенек. Дорога сиреневой бороздой вилась по полю, словно след от кнута на белоснежном теле земли. Чародей заметил движение. Через минуту бессмертный различил всадников на сомми, пеших и тряпицы знамен над войсковой колонной. Похоже, паскаяки направлялись не к крепости, то есть не на юг, к столице, а на восток.

Анисим Вольфрадович отвернулся, уставился на очутившегося рядом с ним варвара.

— Начальника кавалерии сюда! — рявкнул Чародей.

Оторопевший варвар бросился исполнять приказание. Анисим Вольфрадович вновь обернулся к полю — вахспандийцы не спеша переползали от деревни к деревне.

Начальник кавалерии явился быстро. Это был подвижный скелет в красивой кирасе.

— Возьми два десятка солдат и скачи наперерез паскаякам. Разузнай, куда они идут.

Слушая, скелет кивал и нетерпеливо хватался рукой за рукоять длинной кочевничьей сабли.

— Скорее! — Чародей проводил начальника кавалерии мутным взглядом.

Всю зиму бессмертный ждал дня, когда Удгерф начнет боевые действия, и вот он наступил. Но как неожиданно! Наверху в башне стынет и пропадает бесценная жидкость, весь опыт насмарку.

Ворота чуть приоткрылись, выпуская рой всадников. Подстегивая брыкающихся лошадей, они врезались в снег. Утопая по грудь, кони неимоверным усилиями поднимались на дыбы, вырывались из сугробов и вновь проваливались. Бешеным аллюром кавалеристы помчались наперерез колонне паскаяков. Они обогнали их и, выскочив на дорогу, поехали впереди. Анисим Вольфрадович с неудовольствием наблюдал, как некоторые из паскаяков потянулись за луками и из колонны вырвалось несколько черных стрел. Два всадника упали. Начальник кавалерии увел свой немногочисленный отряд с дороги, но не отступил, ибо знал, что бессмертный перебьет их всех, если они не выполнят поручения.

Отгоняя назойливых кавалеристов выстрелами, Пфедл Огненный двигался на Хал-мо-Готрен.

 

Гонец запыхался и, припав к руке повелителя, не сразу смог подняться на ноги.

— Господин, Чародей велел передать тебе, что сильный отряд вахспандийцев был замечен седьмого весмеса неподалеку от крепости, в которую ты изволил направить его. Чародей говорит, что паскаяки идут на Хал-мо-Готрен.

Глаза Гостомысла Ужасного зловеще сузились.

— Ступай.

Гонец, шатаясь, вышел.

В дверях он столкнулся с охранником. Стражник протиснулся в кабинет и доложил:

— Еще один посланник.

Гостомысл кивнул.

Второй гонец оказался скелетом. Нижняя челюсть у него сильно дрожала, что мешало ему говорить:

— Повелитель, комендант, поставленный тобой в Хал-мо-Готрене, просит помощи, ибо с запада движется большой отряд паскаяков… В самом городе неспокойно... затаившиеся бунтовщики оживились. Они заняли часть улиц.

Бессмертный подался вперед:

— Жаждете помощи, как путник в пустыне страждет воды. Сколько, коменданту нужно, чтобы подавить разбушевавшийся поток вахспандийских страстей?

Гонец смутился, но быстро вспомнил слова своего начальника и выпалил:

— Четырех тысяч будет достаточно.

Гостомысл вдруг откинулся на спинку кресла и захохотал. Даже под толстой, темной повязкой, скрывавшей его лицо, стало заметно, как разверзся его рот:

— Неплохо! Я рад помочь, но мое войско умалилось в два раза и у меня остались лишь пятнадцать тысяч, кои разметаны всемогущим ветром судьбы по всей Вахспандии. Надеюсь, коменданту известно, что две тысячи находятся под его началом в Хал-мо-Готрене.

— Восставшие вооружены… Отряд вахспандийского короля уже, должно быть, под стенами…

— Хал-мо-Готрен не удержать, — отрезал Гостомысл, — и за него комендант ответит головой. Ему недолго носить её на плечах. Солнце не встанет семь раз, как она украсит копье одного из вахспандийских героев. Так и передай своему начальнику. Скачи быстрее, а то не успеешь.

Скелет замер в нерешительности — помощи он так и не получил. Гнев коменданта будет страшен, но бессмертный был страшнее, и посланник вышел.

Гостомысл мысленно увидел огненно-рыжую голову Пфедла Огненного, окруженного верными соммитами, и коменданта, выскочившего ему навстречу. Бессмертный проследил, как предводитель паскаяков замахивается. Его топор опускается на голову коменданта, и ничто не в состоянии защитить от сокрушительного удара: ни щит, ни шлем. Это награда за безалаберность. Глуп тот, кто полагает, что можно не заботиться о завтрашнем дне. Судьба не прощает подобного, поэтому Гостомыслу было не жалко ещё живого, но обреченного коменданта.

 

Удгерф ворвался в покои, возбужденно жестикулируя и крича. Дельфера не сразу поняла, что он говорит. Потом смысл слов дошел до нее:

— Победа! Пфедл взял Хал-мо-Готрен. Люди разбиты! Я знал, знал! — король махнул рукой и нечаянно свалил глиняный расписной сосуд.

Раздался звон. С сожалением взглянув на разноцветные черепки, Удгерф тут же продолжил:

— Потери один к пяти в нашу пользу. Пфедл потерял только полсотни. Правда, погибла ещё сотня горожан, которые с оружием в руках поддержали нас. Две тысячи варваров уничтожены. Лишь небольшая горстка избежала справедливой кары!

— Тише, — перебила его Дельфера. — Ребенка разбудишь.

Впрочем, принц уже не спал. Прямо как отец, он болтал ручонками и требовательно просил еду. Дельфера вынула его из люльки, расстегнув тунику, подала грудь. Умаф удовлетворенно затих. Дельфера некоторое время смотрела на мужа. Ей стало неловко оттого, что она так одернула его, когда он был на вершине счастья.

— Дура ты все-таки, — покачал головой Удгерф. — Ничего не понимаешь.

— Пфедл Огненный не ранен? — из вежливости поинтересовалась Дельфера.

— Нет, с ним все в порядке, — неохотно ответил Удгерф.

За его спиной появился квадратный силуэт. Урдаган хлопнул короля по плечу и поднес огромный кубок с пенящимся элем:

— Пей за победу!

Он ничуть не стеснялся присутствия королевы и сам осушил половину предлагаемого кубка.

— Подожди, Урдаган, я сейчас.

— Час тебя ждать не будут.

— Скажи, чтоб подождали.

— Али?

— Или я разозлюсь, — усмехнулся Удгерф.

Бессмертный допил кубок и, отирая пену с усов, скрылся.

Удгерф постоял некоторое время. Гнев и досада его улетучились, когда он посмотрел на жену с сыном на коленях. Ее густые рыжие волосы ниспадали на грудь, а большие глаза, прикрытые пушистыми ресницами, с трепетом взирали на ребенка. Она показалась ему олицетворением материнства.

— Сегодня в Вахспандии будет праздник. Я решил устроить, — добавил Удгерф уже отвлеченно, как будто это было не главное.

— В честь твоей победы я съезжу в храм Магдонора под Морфином, — примирительно закончила Дельфера.

 

Ульриг был одним из последних паскаяков во всей Вахспандии, кто узнал о событиях под Хал-мо-Готреном. В первый момент радости его не было предела. Вернувшись в выделенный ему Гостомыслом дворец, он накинулся на стражника-кочевника:

— Почему ты мне раньше не сказал, кретин? Ух! Злости на тебя не хватает! Пфедл — мой герой, мой любимый герой одержал такую победу! — Ульриг полез к кочевнику обниматься. — Дай-ка я тебя расцелую. Радуйся! Что ж ты стоишь как сноп?

Солдат попытался отгородиться от назойливого паскаяка алебардой, но тщетно — Ульриг подмял его и сжал в своих объятиях.

Облобызавшись со стражником, бывший король поспешил во дворец, где стал сочинять «Похвальную грамоту Пфедлу Огненному». В пылу он не замечал размашистых клякс, которые срывались с кончика пера. Фразы уже готовыми всплывали в голове. Однако, когда послание было готово, Ульриг вдруг вспомнил, что Пфедл не рядом с ним, а далеко на востоке и никто не отвезет ему грамоту. Бывший правитель отложил перо, подпер большую гривастую голову руками и впервые за много недель по-настоящему задумался. Кто он теперь? Никто. Да, Пфедл разгромил двухтысячное войско варваров под Хал-мо-Готреном, но это победа Удгерфа, а не Ульрига. Сын обошел отца. Теперь он по праву должен считаться властителем Вахспандии, державы, образованной Крейтером Великим. И Ульриг наконец смирился.

 

Глава вторая

 

Зима отступала, оставляя слежавшиеся сугробы. Снег подтаивал и свалявшимся, серым мехом падал с веток деревьев, обнажая их сырую черную кору. Лед на заливе Тогок стал тоньше и отливал опасной синевой. Сквозь него можно было увидеть волнение скованной воды. Длинными белыми нитями протянулись первые трещины. Они постепенно ширились, и наконец в первых числах весдора лед раскололся. Освобожденная вода неудержимым потоком хлынула через образовавшиеся щели. Затопляемые льдины взволновались и заходили ходуном. Движение началось далеко от берега, в море, но потом охватило все пространство залива. Начался ледоход.

Паскаяки разжигали костры, бросали горящие головешки в черные холодные волны, провожали зиму, уносящуюся на ледяных глыбах. Празднования длились целую неделю.

С теплом освободились многие дороги и потянулись к Морфину отряды. Удгерф всех встречал и привечал, не обращая внимания на давние обиды. Ему было приятно видеть прибывавших к нему паскаяков: воинов и обычных крестьян. Все они горели решимостью и шли в Морфин защищать свою землю. Однако особенно король радовался, когда приходили соммиты, ибо у Гостомысла подобных воинов не было и единственным, что бессмертный мог противопоставить натиску слоноподобных ящеров, была магия. Войско Удгерфа росло с каждым днем, и если после Хафродугского сражения два года назад оно насчитывало шесть тысяч, то в весдоре 149-го — уже двенадцать.

 

Перед королевским замком в Морфине было расчищено большое поле. Кое-где из последних сил цеплялся за землю снег. Почва была ещё непрогретой и по утрам твердой как камень, но в теплый день расползалась, делаясь похожей на грязь. На поле высилось несколько десятков столбов. На некоторых из них были грубо вырезаны лица. На одном было написано «Гостомысл Ужасный», на другом — «Чародей». Рядом с угрюмыми серыми стенами королевского замка стоял, подбоченившись, Урдаган Хафродугский. Бессмертный с удовольствием наблюдал за тренирующимися паскаяками. Старые герои учили молодых владеть оружием, уходить от стрел, стреноживать всадников. Дрались деревянными мечами, но воины, изображавшие кочевников, отнюдь не поддавались, а сражались в полную мощь. Неопытные ополченцы еле успевали уворачиваться от ударов, пока наконец кто-нибудь из героев не приходил новичкам на помощь и не стаскивал разошедшегося «кочевника» с коня. На столбах упражнялись настоящим оружием, нападая поочередно.

Урдаган смотрел, как несколько ополченцев с ожесточением набросились на «Чародея». Они кололи его, ширяли в бока, а деревянный болван молча стоял, пуча круглые глаза на обступивших его паскаяков. Бессмертный приблизился к упражнявшимся, тронул одного за плечо, взял у него топор и копье.

— Хорошо нападать, когда враг не двигается, — Урдаган обвел ополченцев строгим взглядом. — Только, если он стоит, он яйца выеденного не стоит. Противник сам в бою нападает, а оттого бить надо сразу, чтоб наверняка.

Держа в левой руке копье, а в правой топор, бессмертный несколько раз рубанул по воздуху, показывая, куда должна быть направлена сила удара. Паскаяки благоговейно следили за лезвием. Вдруг Урдаган подскочил, напрыгнул на «Чародея». Топор врезался в дерево, раздался треск — топорище обломилось, а лезвие осталось в истукане. Не растерявшись, бессмертный схватил копье обеими руками, чуть пригнулся и нанес прямой, лобовой удар. Наконечник копья до основания погрузился в тело «Чародея». Тогда Урдаган, мельком оценив крепость древка, потянул вверх. Ополченцы ахнули — восьмилокотный болван оторвался от земли и, насаженный на копье, поплыл над головами. Урдаган некоторое время подержал его в воздухе, любуясь своей работой, потом грохнул оземь. «Чародей» раскололся пополам. Паскаяки закричали, глядя на поверженного, изуродованного врага.

— Вот как! — бессмертный вернул копье ополченцу. — Славная штука. А вот топор никуда не годится.

Непобедимый герой Дуфал, наблюдавший за всем со стороны, приблизился к Урдагану и пожал ему руку:

— Хорошо ты его отделал.

— Отделать — не сделать, — скромно покачал головой бессмертный.

 

Удгерф с высоты крепостной стены окинул взглядом толпу. Она волновалась, колыхалась сотнями лиц. Все они смотрели на него. Удгерф набрал в легкие побольше воздуха и что было сил заорал:

— Хей, свободные паскаяки! Доколе нам терпеть на своей шее жалких людишек? Мы — как огромный бык, который тянет на себе хилого заморыша, вместо того чтобы скинуть его. Долго ли нам ждать? Это позор, когда какой-то Гостомысл Ужасный — тот, кто не смеет показать своего лица, попирает нашу землю, когда он издевается над нашими женами и детьми! Свергнуть его!

— О-а-а!! — заревела толпа.

Король заметил, как вскинулись вверх тысячи рук и заблистало на солнце оружие.

— Нас много — десятки сотен, так пойдем же в бой! Разобьем людей! — Удгерф говорил коротко, с частыми придыханиями, нещадно терзая голосовые связки. — Смерть тем, кто принес с собой смерть! Они сами выбрали свою судьбу! У нас уже есть прекрасный пример — Пфедл Огненный! Этот герой разбил две тысячи варваров! С семьюстами бойцами! Разве это не подтверждает нашу силу?! Да здравствует Вахспандия! Свободная Вахспандия! В бой, как это делали сотни лет до нас воины Крейтера Великого! Свобода! Ура!

Крик короля был подхвачен и покатился по рядам. Войско зашевелилось, готовое прямо сейчас двинуться на Хафродуг. Глаза Удгерфа разгорелись, он всматривался в простые лица паскаяков и видел в них твердость, боевой запал. Они стремились на войну, и король понял, что никакая сила не сможет удержать их.

 

Всадник с сожалением посмотрел на полукруглый обломок арки и на неровные бревна рухнувших ворот. Они были разрушены два года назад во время штурма Хафродуга. Новые ворота, сделанные небрежно и второпях, никуда не годились по сравнению со старыми. Створки еле держались, цепляясь железными петлями за развороченные гостомысловскими колдунами стены. Перекрытия наверху не было, лишь нелепо торчала половина расколовшейся арки. Зябко кутаясь в меховые накидки, показались несколько варваров. Отирая грязные лица, они уставились на приехавшего.

Всадник выглядел необычно: вместо плаща на нем была простая, но добротная шинель из серо-зеленого сукна; на голове красовалась фуражка с высоким ярким околышем, а у седла, где должен был находиться колчан, висел длинный чехол, из которого высовывался деревянный приклад. Варвары знали, что это ружье — огненное оружие антимагюрцев. В надежде выпросить у сытого посланника несколько медяков, они кинулись к нему, стали хватать за полы шинели, показывать пальцами в рот:

— Есть, есть, добрый человек!

Антимагюрец презрительно фыркнул, схватился за чехол. Варвары, досадуя, отступили.

— Откройте ворота, голодранцы! — приказал всадник, и варвары подчинились.

Настороженно оглядываясь по сторонам, антимагюрец углубился в широкие хафродугские улицы. Ему не нравилась суровая, грубая архитектура паскаяков. Он привык к изящным фгерским домам, а большие старые здания с замшелыми стенами вызывали в нем отвращение и затаенный страх. Кое-где попадались деревца, и в кронах некоторых из них ещё болтались грязные обрывки некогда красивых праздничных лент, вывешенных по приказу Гостомысла Ужасного в канун переговоров с Ульригом. Таял снег, и посреди улиц зияли дыры луж с черной, грязной водой. У стены одного из домов валялся лицом вниз паскаяк. Сначала антимагюрец подумал, что он мертв, но, подъехав, заметил, что просто пьян. Справедливое негодование переполнило антимагюрца: неужели Великий Гостомысл потерпит поражение от таких выродков, а сильнейший Антимагюр не найдет средств, чтобы помочь своему бессмертному союзнику?

Человек вез неутешительные вести. Месяц назад Гостомысл просил у графа Роксуфа воинов, дабы противостоять королю Удгерфу. Сначала светлейший решил выслать корпус в триста стрелков, но затем передумал, ибо положение антимагюрцев во Фгере было шатким: их теснили дикие племена, а на Парзийском полуострове, засели крупные силы гхалхалтаров. Через посланника вице-король приносил извинения и соболезнования, но отвечал, что не может оказать Гостомыслу помощи. С трепетом ждал антимагюрец встречи с бессмертным, носящим прозвище Ужасного.

 

Утро шестнадцатого июня было ясным. Вся равнина раскинулась как на ладони. Едва заметная зимой дорога ясно обозначилась на фоне зеленых полей. От самого горизонта по ней струилось войско.

Чародей пристально всматривался в идущих солдат. Их было много — гораздо больше, чем три месяца назад, когда паскаяки шли на Хал-мо-Готрен. Все воины не умещались на дороге, и многие брели рядом по траве. Над пехотинцами горами возвышались неприступные соммиты. По бокам войска ехали на рослых скакунах вахспандийские кавалеристы. Паскаяки приблизились к одной из деревушек, расположившихся на равнине. Анисим Вольфрадович вперился взглядом в далекие строения. Быстро наводнив тесные улочки, паскаяки показались с другого конца поселения. К ним присоединились и некоторые окрестные жители. Вахпандийцы прошли огородами, затем вступили на дорогу. Чародей сжал кулак: сомнений не было — враг двигался на Хафродуг. Бессмертный обернулся, изучая громаду главной башни. Крепость должна была на некоторое время задержать наступающую лавину. Главное, передать вести Гостомыслу Ужасному.

Анисим Вольфрадович призвал к себе начальника кавалерии. Скелет уже не хватался за дорогую кочевничью саблю, а слушал, молча уставившись в пол. Он понимал, что вылазка три месяца назад была забавой перед тем, что предстояло ему сейчас. Тогда на карту был поставлен только Хал-мо-Готрен, сейчас под угрозой оказался Хафродуг.

— Возьми десять воинов-скелетов. Они лучше, чем люди, — начал Чародей. — Скачи, что есть сил. Довезешь Гостомыслу весть: паскаяки выступили. Меня в Хафродуге ждать дня через три, — Анисим Вольфрадович посмотрел на готовящихся к бою людей. — Да, пожалуй, дня через три. К тому времени все будет кончено.

Начальник кавалерии сочувственно взглянул на обреченных защитников. Они тащили на стены ящики со стрелами и дротиками. Один проворный лучник взобрался на крышу главной башни и уже прицеливался. Внизу раздался невеселый смех. Скелет перевел взгляд на бессмертного, который один должен был спастись, и подумал: «Разве, кроме Чародея, никто не достоин жизни?» Однако начальник кавалерии тут же отогнал эту мысль. У него не было времени думать о смысле бытия и о его сокрытых законах. Он сам ещё не покинул крепость, и, быть может, не достигнет Хафродуга. Возможно, его настигнет паскаячья стрела, ведь погибло же шесть всадников три месяца назад.

Скелет попрощался с Чародеем и направился вниз, на ходу надевая тяжелый шлем. Ему никак не удавалось застегнуть ременные застежки — пальцы соскальзывали. Наконец он справился. Во дворе его обступили обеспокоенные варвары.

— Разойдитесь! — прикрикнул он на них.

Повинуясь не столько его голосу, сколько взгляду горящих из-под забрала глаз, солдаты расступились. Скелет узнал нескольких своих подчиненных и обратился к ним:

— Десятеро отправятся со мной. Мы должны будем доехать до Хафродуга и передать Гостомыслу Ужасному вести, — начальник неопределенно махнул рукой в сторону севера, откуда наступали вахспандийцы.

Кавалеристы понимающе закивали.

Их командир взглянул на главную башню, в которой провел последний год своей жизни. Какое старое и неприглядное здание, а теперь стало вдруг жалко его покидать. Было как-то стыдно в спешке, впопыхах отдавать врагам. Взор скелета переместился на светлое голубое небо — ни облачка. Хороший день. Десять всадников уже ждали его. Он влез на подведенного ему коня, почувствовал, как волнуется под ним живое тело породистого скакуна, как натянулись под белой шкурой мышцы. «Ну, вперед, и да поможет нам разум», — подумал начальник кавалерии и тронул поводья.

Ворота открылись — стал отчетливо слышен шум, доносящийся с равнины. Громыхая, паскаяки приближались к крепости. Всадники быстро выехали. Начальник окинул взглядом поле: вахспандийцы были уже недалеко и отрезали дорогу на восток, но на юг путь был ещё свободен.

— Скорее! — скелет подстегнул коня.

Всадники перешли на галоп.

Начальник не видел паскаяков, но по гикающим восклицаниям позади понял, что их заметили и за ними началась погоня. Свободная рука скелета инстинктивно сжала рукоять сабли. Паскаячьи жеребцы, долго ехавшие в такт медленному движению пехотинцев, взяли резво. Начальник обернулся — первое, что бросилось ему в глаза, были несколько вахспандийцев мчавшихся уже совсем рядом. Еще с десяток людей-львов неслись с востока, думая отрезать скелетов от дороги на Хафродуг. Пригнувшись к развевающимся конским гривам, они злобно зыркали и что-то кричали. Все это пронеслось быстро, ибо начальник кавалерии вновь отвернулся, уткнувшись лицом в шею коня. Небо над головой дрожало. Равнина превратилась в бушующее море, а кочки и пригорки — в волны. Брызгами летела из-под копыт грязь. Сабля в бешеной пляске билась о бок. Скелет не знал, сколько паскаяки намереваются преследовать их, и с замиранием следил, как слабеет под ним конь. Пока он не сбавил бега, но опытный наездник уже приметил, что исчезла прежняя легкость. Начальник непрестанно оборачивался, оценивая расстояние. Оно медленно, но неумолимо сокращалось. Проклятые бестии! Вахспандийская порода! Эти огромные лошадяки настигнут их!

Передний паскаяк скакал совсем рядом. Один из скелетов, развернувшись вполоборота, вскинул лук. Блеснула на солнце тетива — паскаяк с криком рухнул на землю. Второй вахспандиец налетел на упавшего товарища и чуть замешкался, потеряв время. Нужно было оторваться. Обернувшись к одному из своих, начальник крикнул и указал назад. Кавалерист кивнул, натянул поводья. Начальник увидел, как всадник осадил коня и стал поворачивать. Больше — ничего. Все пронеслось в бешеной скачке. Отряд начал таять. Останавливаясь, скелеты по одиночке пытались задержать врагов.

Внезапно морда паскаячьего скакуна очутилась совсем рядом. Начальник увидел воздетый меч. Рука скользнула к сабле. Вспыхнув на солнце, кривой клинок отвел удар. Паскаяк и скелет неслись бок о бок. От ветра черная грива вахспандийца разлетелась, смазавшись в темное пятно. Скелет не различал лица своего противника, но рубил под рукоять меча, надеясь ранить врага в кисть. Сабля едва не вылетела из руки начальника, но паскаяк грохнулся наземь и исчез под копытами коней. Однако скелет не успел обрадоваться. В тот же момент его конь вдруг замер, врос в землю. Уже заваливаясь назад, начальник сообразил, что другой паскаяк, настигший сзади, перешиб его жеребцу задние ноги. Отчаянно взмахнув саблей, скелет вперился взглядом в высь. Чистое голубое небо и ослепительный росчерк сабли. Ее дуга, последняя вспышка. Полет кончился. Начальник кавалерии упал в грязь. Голова его неловко подвернулась.

 

Удгерф в сопровождении героев и бессмертного Урдагана объезжал крепость. Она была выстроена паскаяками, добротно и на века. Главная башня мрачным истуканом возвышалась над укрепленными стенами. Король прикинул в уме, сколько надо времени, чтобы взять крепость. Сначала выйдут маги, которые должны будут слегка потрепать гарнизон огнем. Через день-другой, когда в стенах появятся широкие бреши паскаяки пойдут на штурм.

— Посмотрите, ваше величество, — один из героев указал на крышу главной башни. — Видите, там лучник.

Удгерф взглянул на черную на фоне голубого неба зубчатую вершину башни и различил крохотный силуэт.

— Может выстрелить, — продолжил герой.

— Может, и может, — согласился ехавший неподалеку Урдаган.

Бессмертный с неудовольствием взирал на крепостные укрепления. Он помнил, как триста лет назад король Гундибальд строил этот замок. Могли ли они тогда предположить, что придется штурмовать с такой любовью возведенные стены, что придется разрушать их.

— Не поджигайте крепость. Лучше побейте видимых лучников, а я разберусь с остальными.

— Надо быть осторожным, Урдаган, — предупредил Удгерф. — Ты слышал, окрестные жители говорят, что в замке рыжий бессмертный. Думаю, это Чародей.

— Думай, король, а я буду крепость вручную брать. Грех нам свои же стены рушить. Не одобрит такое всемогущий Ортаког.

Удгерф посмотрел на мрачное сооружение, ожидавшее своего приговора, и сказал:

— Атакуй, только, как заберешься внутрь, открой нам ворота. Я пущу соммитов. Главное, Урдаган, отвлеки Чародея. С кочевниками и варварами мы справимся, а скелеты, глядишь, все уж на поле порубаны.

 

Гостомысл смотрел на большие стенные часы. Они были украшены тускло отсвечивавшей в полумраке комнаты позолотой. Круглый циферблат отображал миниатюрную карту мира. Часы бессмертному подарил антимагюрский король Малькольм. К сожалению, это была единственная помощь от Антимагюра.

Стрелка трещиной ползла по циферблату. Гостомысл проследил, как она поравнялась с рисунком Вахспандии и закрыла Хафродуг. Бессмертный посмотрел в окно. Темнота поглотила весь мир, как будто гигантская стрелка и вправду повисла над городом, заслонив собой солнечный свет, как будто осталась одна комната, в которой находился бывший царь Слатии и бывший правитель Вахспандии.

Половина второго. Стрелка не ускоряла свой ход, но и не замедляла его. Ей было все равно, что Гостомысл доживал последние часы своего короткого, двухлетнего царствования. Бессмертный хорошо помнил свой триумф: взятие пограничных крепостей, продвижение без потерь до самой столицы. В памяти его запечатлелось и Хафродугское сражение. Несмотря на всю храбрость паскаяков, поле боя осталось за ним, а через две недели он покорил столицу. И все же уже тогда победил Удгерф, ибо он сохранил за собой силу. Кто бы мог подумать, что своенравный и тщеславный принц, горящий жаждой подвигов, отступит вместо того, чтоб сражаться до последнего. Как бы желал Гостомысл увидеть поверженного Удгерфа, пусть для этого пришлось бы положить тысячу варваров. Но нет, принц стал королем.

Самым страшным для педантичного бессмертного были не потери, а то, что он не мог понять, где совершил роковую ошибку. Когда Гостомысл ставил опыт и он не получался, всегда отыскивалась какая-нибудь неточность, которая объясняла неудачу. Здесь все было иначе, ибо каждый шаг был правилен и точно выверен, но вместе они привели его к поражению. Иногда Гостомыслу казалось, что не было ошибок, было лишь предопределение: его громадная армия была обречена с самого начала. Разве можно с армией оголтелых кочевников и алчных варваров покорить Вахспандию — страну вольных паскаяков? Теперь бессмертный отвечал: «Нет».

Стрелка приближалась к двум. Минула половина ночи. Что нес с собой следующий день? Гостомысл задумался. Два скелета, прорвавшиеся через паскаяков, доложили, что Чародей остался на севере оборонять крепость, но дар предвидения подсказывал, что Анисим Вольфрадович прибудет завтра. Бессмертные встретятся и решат отступать. Вечером будут разосланы по предместьям гонцы. Через день-два остатки войска соберутся в Хафродуге. Удгерф будет уже близко, и они в спешке покинут город.

Оставалось решить, куда направиться дальше. На юге в степях было слишком жарко, мало еды и питья. Половина кочевников разбредется по домам. На западе в лесах подстерегают опасные трясины и алчные твари. Друзей там не найти. Единственным спокойным местом казался Антимагюр. Он находился близко и должен был помочь. Гостомысл разобьет нескольких варварских вождей, которые докучают Роксуфу и укрепится на их территориях. Это, по крайней мере, временное пристанище.

Вдруг словно молния поразила Гостомысла. В глазах померкло, и неумолимая сила толкнула его вперед. Впившись в подлокотники кресла, он незрячими зрачками уставился в темноту, из которой яркими вспышками налетели на него незнакомые лица. «Великий князь! Мы выступим в поход! Битва произойдет под Телгардом! Я, император могущественной Империи гхалхалтаров, признаю Гостомысла Великого правителем всех скелетов востока», — голоса смешались. И говорящие: люди, гхалхалтары, скелеты, эльфы, паскаяки слились в одно сияние. Вспыхнув, оно исчезло.

Гостомысл ничего не видел, но постепенно его глаза стали привыкать к темноте. Свеча на столе погасла. Во мраке тускло отсвечивал круглый циферблат часов. С того момента, как он потерял ход своих рассуждений, прошло чуть более минуты, но бессмертному казалось, что минуло столетие. И тут Гостомысл понял, что он прав, ибо само время разверзлось перед ним. Он увидел грядущие события, но не на несколько дней вперед. Век пронесся перед ним, и многие, обращавшиеся к нему, ещё не появились на свет.

 

Кочевники сноровисто седлали коней. Вскакивая в седла, всадники древками копий и ногами подгоняли животных, неслись к южным воротам. Нагруженные мешками варвары спешили за ними. Иногда из мешков на дорогу падало награбленное добро. Возбужденные вахспандийцы собирались в толпы, с плотоядным блеском в глазах наблюдали за людьми, и те, руководимые инстинктом самосохранения, бросали упавшие вещи и догоняли ушедших вперед товарищей. Жители осмелели, кричали, спорили. Такого не было за все два года правления Гостомысла Ужасного.

— Прочь, грязные свиньи! — во все горло орал, взгромоздившись на брошенную телегу, паскаяк в замызганной, разорванной до пупа рубахе.

Он был пьян и еле держался на ногах. Более осторожные горожане пытались унять его и стащить с телеги, но он не унимался. Отбиваясь от обступивших его, паскаяк грозно потрясал кулаком, бил себя в грудь и чудом не падал вниз.

Услышав оскорбления, один из варваров замер, шагнул к разошедшемуся патриоту и выдернул из-за пояса палицу. Однако тут человек заметил, как до того спокойные вахспандийцы потянулись к кинжалам. В их лицах завоеватель уже не нашел смирения. Они могли драться и убить его. Варвар плюнул, с досадой спрятал оружие и двинулся дальше.

Последний мирный год развратил солдат. Они не воевали, а только грабили население. Войско опустилось, и одежда людей выглядела странно. Поверх изношенных штанов и видавших виды курток была намотана прекрасная дорогая парча. Чтобы захватить побольше, варвары и кочевники нацепляли на себя женские браслеты, кольца, серьги.

Чародей, прибывший в Хафродуг два дня назад, командовал большим отрядом. Его рыжая грива выделялась в толпе черных кочевников и белых скелетов. Озираясь по сторонам, Анисим Вольфрадович смотрел, не остался ли кто в городе. На отдельных людей ему было наплевать, но потерю в суматохе нескольких корпусов Гостомысл бы ему не простил.

— Где сотня кочевников Хасада? — спросил он у продиравшегося через толчею скелета с отличительным значком гонца.

Тот передернул плечами:

— По-моему, Хасад остался на севере. Повелитель поручил ему прикрыть отступление.

— Хорошо, — успокоился Чародей.

 

Хасад расположил свой отряд в одной из небольших деревень в пяти минутах езды от Хафродуга. Сдерживая бьющегося под ним жеребца, он следил за тем, как приближались паскаяки. Они шли растянутой цепочкой, вперевалку и, похоже, не ожидали сопротивления. Хасад обернул загорелое лицо к стоявшим позади него всадникам. Его черные глаза пробежали по рядам кочевников: все были бледные и молчали. Они знали, что бой будет неравным. Им надо было продержаться не более четверти часа, но за это время вахспандийцы могли перебить их всех.

Паскаяки были совсем рядом. Хасад понял, что дальше ждать нельзя, ибо люди дрогнут. Он приосанился, привстал в стременах — в тяжелый момент предводитель должен стать примером для подчиненных. Выхватив саблю, Хасад перемахнул через низкий частокол и ястребом устремился на врага. Его всадники с гиканьем бросились вслед. Засвистели стрелы.

Непобедимый герой Дуфал, ехавший впереди пехотинцев увидел надвигающийся отряд. Он был небольшим, но выскочил неожиданно. Впереди несся статный кочевник в красивой белой одежде. Дуфал не задумываясь саданул скакуна пяткой в бок и поскакал навстречу отважному человеку. Тот, узнав в вахспандийском герое достойного противника, не стал уклоняться от поединка, но наоборот шибче пришпорил коня.

Хасад и Дуфал мчались друг на друга. Человек кричал, размахивал саблей, пытаясь придать своим приотставшим людям храбрости. Дуфал молчал, тяжеленный меч в его могучей руке не двигался, пальцы крепко сжимали массивную рукоять. Всадники сшиблись. Сабля кочевника образовала сверкающий полукруг, настолько быстр был удар. Меч паскаяка не дрогнул. Хасад пронесся чуть вперед, как вдруг заметил, что его противник не проскакал дальше, а разворачивается. С малых лет общавшийся с лошадями, Хасад сориентировался мгновенно — он поднял коня на дыбы и не дал герою зайти к себе в спину. Кипучая сила сына степи столкнулась с холодной непреклонностью северянина-паскаяка и… разбилась о нее. Молниеносная сабля кочевника не выдержала страшного удара. Разрубленный человек рухнул под копыта коня. Бой был окончен. Кочевники заметили гибель своего предводителя и обратились вспять. Вслед им пролетели несколько стрел.

 

Люди покинули город.

Ульриг спустился на первый этаж дворца и выглянул во двор. Потрескивая, горели веселые костры. Вокруг них сидели могучие паскаяки и паскаячки. Возле валялись уже порожние бочонки, и стояли ещё неначатые. Резво бегали дети. Разгоряченные крепким элем, в разных концах двора выступали три оратора. Они орали столь громко, что речи их были непонятны, но благодарная публика выражала громкое одобрение даже не разбирая слов. Седоволосый скальд запел песню о походе Крейтера Великого, и ему стали протяжно подвывать паскаячки. Потом замычали и паскаяки. Чувствовался праздник, и Ульригу самому захотелось выбежать из дворца, вскочить на брошенные бочки и обратиться к народу. Однако пробудившееся в нем благоразумие советовало ему прежде встретиться с сыном.

Бывший король вернулся в кабинет, прошелся от окна до двери, присел. Каков теперь его сын? Такой же, как прежде? Нет, наверное, сильно изменился, возмужал. И славно. Ведь какого молодца взрастил! Слава Вахспандии!

Громогласный рев заглушил пение скальда. Ульриг поднялся и выглянул в окно. По улице двигались воины. Все — вошли! Народ бежал к солдатам, обнимал их, как родных.

— Избавители вы наши!

— Объединим наши усилия!

— Эй, красавица, поцелуй-ка меня!

И Ульриг засмеялся, до того весело стало у него на душе.

В криках он вдруг отчетливо различил слово «Удгерф». Все кричали: «Удгерф!» Значит, его сын был уже рядом. Какой он?

Снизу послышался шум. Потный, пьяный охранник вбежал в кабинет и заорал:

— Король Удгерф!

Ульриг накинулся на паскаяка:

— Да что ж ты докладываешь, истукан. Где он? Быстрее!

Охранник испугался, подался назад, и тогда старый король увидел сына. Он сначала не узнал его. Удгерф и вправду очень изменился за три года. Густая борода, строгий монарший взгляд, неприметная морщина, появившаяся на лбу, сделали его старше. Ульриг даже оробел, но молодой правитель улыбнулся и шагнул навстречу, раскрыв объятия:

— Здравствуй, отец. Надеюсь, между нами нет обид?

— Да о чем ты говоришь? — изумился Ульриг. — Эх, будь ты помладше, выпорол бы тебя за такие слова!

Удгерф захохотал, привлекая отца к себе, и они крепко, по-паскаячьи, обнялись.

 

КОРОЛЕВСТВО ТРЕХ МЫСОВ

Глава первая

 

Крепость Осерд расположилась на побережье теплого Внутреннего моря, там, где оно острым заливом вдавалось в Северный континент. Протяженность крепостных стен была небольшой, но возведенные по углам четыре башни хорошо охраняли вход в залив. Со стороны моря были пристроены дополнительные укрепления с раздвижными крышами. Внутри бастионов в прохладном полумраке стояли на случай нападения вражеского флота тяжелые метательные орудия.

У крепостных стен прилепились несколько домиков, в которых жили строители и переселенцы — в основном гхалхалтары, прибывавшие с Южного континента.

Место было выбрано удачно, неподалеку пролегали важные торговые пути, и потому комендант крепости поспешил сделать пристани. Три двухъярусные, со множеством резных надстроек галеры покоились на воде, и покачивались на волнах их перевернутые отражения. Длинные весла были убраны и только концами топорщились из выкрашенных в темно-синий цвет бортов.

Несколько раз Хамрак выбирался в Осерд посмотреть, как идет работа, и оставался доволен. Халхидорог был оставлен на посту коменданта города. В делах ему помогал начальник вспомогательного корпуса барон Ригерг. Совместно два военачальника должны были удерживать восточное побережье залива в случае нападения лорда Карена. Впрочем, люди и не думали наступать. У них были серьезные проблемы на западе. В 148-ом скелеты вторглись в Королевство Трех Мысов. Заканчивался 149 год, а с Сакром расправиться так и не удалось.

Каждую неделю поочередно Халхидорог и Ригерг объезжали доверенные им земли, утром бывали на стройке и следили за установкой свай для новых пристаней, а в свободное время наслаждались воцарившимся миром.

 

Халхидорог встал рано. Синевато-зеленое небо ещё не успело наложить румяна рассвета, и в спальне было темно.

В ванной комнате Халхидорога ждал таз с нагретой водой и слуга. Добавив в воду ароматический раствор, комендант умылся, вытерся широким полотняным полотенцем. Слуга принес кожаную дорожную одежду, в которой Халхидорог обычно ездил зимой — в этот день была его очередь следить за стройкой. Одевшись, военачальник спустился в столовую, где уже сидел сотник, который должен был сопровождать его во время выезда. То был Гхалк, служивший у Халхидорога с самого начала войны. Завидя командира, он поднялся, учтиво склонив голову. Отдавая дань воинскому обряду, Халхидорог кивнул и занял высокое комендантское кресло. Гхалк также сел. Слуги поставили перед ними еду. Свет свечей обтекал их склонившиеся, задумчивые лица. Воины ели молча, ибо было слишком рано и разговаривать не хотелось. Позавтракав, Халхидорог наконец произнес:

— Пора. Солнце уже взошло.

Гхалк кивнул, поднялся, и вдвоем они покинули столовую.

Облачившись в легкую золотую кирасу и прицепив к поясу меч, Халхидорог направился во двор крепости. В будущем он планировал сделать его крытым и неуязвимым для нападений людских дракунов, но пока до всего руки не доходили.

Гхалк опередил своего начальника и, когда Халхидорог вышел во двор, сотник был уже там с полусотней солдат. Они выхватили мечи и воздели их в небо, приветствуя предводителя. Халхидорог кивнул. Ему подвели рослого жеребца, из тех что гхалхалтары разводили на диких лугах Южного континента. Вскочив в седло, молодой комендант оглядел воинов, обернулся и заметил в окне Осерту. Она уже проснулась и наблюдала за его отъездом. Халхидорог помахал ей рукой и тронул скакуна.

Отряд преодолел подъемный мост, который вел на вершину крепостного вала, потом спустился в город. Осерд был маленьким, но Халхидорогу все равно было приятно глядеть на незатейливые, быстро сколоченные домики и сознавать, что Хамрак поручил все это ему — сейчас он хозяин крепости и пусть маленького, но города.

Через пять минут гхалхалтары были уже у строящихся пристаней. Всюду лежали бревна и древесные отходы. Копыта коней и ноги воинов утонули в стружке. Вокруг верстаков сновали рабочие, что-то обтесывали, строгали. Четверо загорелых парзийцев, окружив толстенное бревно, топорами заостряли один его конец. Халхидорог приостановил коня и стал наблюдать за ними. Люди действовали умело. Временами стряхивая пот, они тут же принимались за работу. Один на минутку отделился от остальных, сбросил куртку и, оставшись в рубашке, вернулся. Под ударами мастеров бревно стало походить на гигантский кол.

Новые пристани начали строить три дня назад и пока готовили основные несущие опоры, которые надо было врывать в дно. Несколько столбов лежали уже готовые, с заостренными концами. Их предстояло с помощью канатов и магии вывезти в море, перевернуть в вертикальное положение и огромными молотами вогнать в каменистое дно. Лучше всего это было делать во время отлива, поэтому ждали ночи и уже были приготовлены большие факелы. Впрочем Халхидорог был приглашен на ужин к барону Ригергу, и поэтому установка опор отодвигалась на один день.

Посреди стройки возвышались два больших столба с перекладиной, на которой висел тяжелый черный колокол. По его призыву начиналась и заканчивалась работа, и он оповещал рабочих об обеденном перерыве.

Халхидорог пробыл на пристанях до обеда, а после, немного поговорив с рабочими, двинулся обратно в крепость.

 

Пять комнат в левом крыле крепости занимал барон Ригерг. Среди них была роскошно обставленная столовая со стенами из красного дерева, которое в Парзи было на вес золота. Барон решил принимать гостей именно там. К шести часам стол был украшен белоснежной скатертью и накрыт на четырнадцать персон: хозяина с супругой, Халхидорога с Осертой, пятерых сотников, в числе которых был и Гхалк, и их жен. Установленные в витых канделябрах, в виде сцепившихся в схватке драконов, свечи разливали вокруг приятный теплый свет и желтыми бликами отражались в серебряных блюдах. У двери висели два магических светильника, которые освещали три щита, покоившихся над входом. Центральный, самый большой герб принадлежал королю, а по бокам расположились гербы, принадлежавшие роду Ригера и его супруге, баронессе Гахжаре.

Барон Ригерг обошел стол, проверяя, все ли на месте. Удостоверившись, что все в порядке, он сел на стул у двери и застыл в ожидании гостей. Его красивое, чуть вытянутое лицо с мягкой белой бородкой оставалось равнодушным, но одна нога подрагивала, указывая на то, что барон неспокоен. Было уже четверть восьмого, и гости должны были прийти, а Гахжара ещё не выходила, занятая своим туалетом.

За дверью раздались шаги. Ригерг обратил лицо к двери, и увидел, как свет магических светильников упал на фигуру вошедшего слуги. Барон приподнял брови, задавая немой вопрос.

— Сотник Дамгер с супругой, — доложил слуга.

Ригерг кивнул и поднялся встречать гостей. Сотник Дамгер был в корпусе барона, а потому в тот день был свободен и решил прийти чуть раньше. Поклонившись, он по военной привычке воздел руку, приветствуя своего начальника. Ригерг улыбнулся и, заметив смущение сотника, быстро отвернулся, указывая Дамгеру и его жене места за столом:

— Прошу, садитесь.

Гости кивнули и чинно сели. Дамгеру было проще общаться с начальником на работе, и потому он молчал, боясь сказать что-нибудь лишнее. Однако жена Дамгера вела себя смелее:

— Каждый раз, как я сюда попадаю, я не могу надивиться на то, с каким вкусом вы обставили столовую.

— О, это не моя заслуга. Я более искушен в составлении схем редутов и укреплений, нежели в убранстве жилища. Дом — всецело дело рук моей жены.

— В таком случае вы счастливейший гхалхалтар! — улыбнулась жена Дамгера.

Сотник недовольно зыркнул: не слишком ли далеко заходит его жена? Что это за фамильярный тон.

Вошел слуга и доложил, что явились ещё два сотника. Они были так же из корпуса барона. Ждали только Халхидорога с Осертой и Гхалка.

Слуга доложил об их приходе уже около восьми.

Халхидорог вошел в столовую и, не давая хозяину поприветствовать его, выпалил:

— Простите, дела службы. Пришлось задержаться.

— Это ваш долг, — улыбнулся Ригерг.

Он вообще часто улыбался, но из его странной улыбки нельзя было понять, то ли он радуется, то ли смеется в лицо собеседнику. Халхидорог привык к этой манере, но Осерта ещё не могла с нею свыкнуться, и ей казалось, что барон недолюбливает её. Она была единственной из людей в крепости, и, возможно, Ригерг правда видел в ней дочь народа, с которым ему предстояло воевать. Зачем гхалхалтарам и людям нужна была разъединяющая их вражда? Почему бы не собраться вместе за одним столом всем гхалхалтарским полководцам и людским лордам? Это было бы так хорошо!

Ригерг отвел Халхидорогу и Осерте почетные места напротив своего кресла. Покусывая губу, он с неудовольствием облокотился на стол. Все гости были на месте и не хватало только Гахжары.

Она появилась в платье из золотой парчи, как солнце разбрасывая вокруг капли света с драгоценных камней. На лице Ригерга появилась улыбка: большая часть его армейского жалования уходила на обеспечение бесконечных запросов жены, её бриллианты, наряды, но, видя её, он не мог отказать. Сознавая свою неотразимость Гахжара приблизилась к мужу, взяла его за руку, и они вместе опустились за стол.

— Вы достойны быть королевой, — промолвил Гхалк.

— Это значит, что Ригерг должен быть королем? — поинтересовалась баронесса.

— Осторожнее, Гхалк, сейчас она скажет, что уличила вас в измене Хамраку, — улыбнулся Ригерг.

— Хамрак прекрасный король, но его беда в том, что он правит в военное время, — ни с того, ни с сего бросил Халхидорог.

— Но ведь это прекрасная пора для воинов. Можно сделать головокружительную карьеру! — вставил Дамгер и тут же осекся — вдруг бывший воитель, а теперь комендант Халхидорог обидится.

Однако тот спокойно продолжил:

— Позвольте не согласиться. Карьера — не главное. Я так уже устал ото всех этих походов.

— Но война только началась, — с улыбкой заметил Ригерг. — Как бы вас не сняли с поста коменданта за подобные упаднические настроения.

— А я тоже устала, — вмешалась Гахжара. — Довольно. Целыми днями только и слышу, что война. Лучше расскажите, как вы нашли того колдуна-фокусника, который прибыл с Южного континента?

— Превосходно. Я была просто поражена.

— Правда? — Ригерг уставился на жену Дамгера, и на губах его опять заблуждала улыбка.

— А что, вам не понравилось?

— Нет, нет, забавно.

— Мне пришелся по нраву трюк с водой, — вставил Гхалк.

— А я отдал предпочтение огненному кольцу, правда, дорогая? — Халхидорог обернулся к Осерте.

Девушка кивнула, и быстро подняла ресницы, окинув гхалхалтаров молниеносным взглядом.

Образовалась небольшая пауза, но Гахжара, прекрасно знавшая обязанности хозяйки, подала новую тему для разговора. Ригерг постоянно улыбался, сотники вставляли свои замечания, их жены говорили о новой моде — все гхалхалтары отдыхали, и только Осерта оставалась замкнутой. Ее тяготило странное предчувствие, будто это уже последний такой ужин. Заметив настроение возлюбленной, Халхидорог наклонился к ней и участливо поинтересовался, как она себя чувствует.

— Все в порядке, — пожала плечами Осерта.

— Ты что-то утаиваешь. Скажи, — прошептал он.

— Ничего, просто какое-то наваждение.

— Мы не мешаем? — усмехнулся Ригерг.

Поняв, что говорить шепотом нетактично, Халхидорог обернулся к собравшимся и хотел было что-то сказать, как в комнату вошел слуга.

— Извините, господа, но приехал гонец от Хамрака.

Ригерг метнул взгляд на Халхидорога, тот — на Ригерга.

— Простите, мы вас ненадолго покинем, — барон, нахмурившись, поднялся и вышел.

Халхидорог последовал за ним.

Гахжара с сожалением посмотрела на серебряные канделябры, сетуя на испорченный ужин. Гонец мог бы и подождать.

— Так на чем мы остановились? — начала она.

— На том, как модны сейчас светлые туники.

— О да. Они к тому же удобные.

— Особенно в жару.

— Извините, — Дамгер поднялся из-за стола.

— И вы хотите нас покинуть, — надула губы Гахжара.

— К сожалению.

 

Через четверть часа воины вернулись. Ригерг обвел взглядом присутствующих:

— Хорошие вести! Гонец сообщил, что паскаяки под предводительством короля Удгерфа выбили Гостомысла Ужасного из Хафродуга.

— Выпьем за доблесть вахспандийского оружия, — предложил один из сотников Ригерга.

— Да здравствует Вахспандия, — с готовностью улыбнулся барон.

— Теперь нам недолго сидеть на месте, — задумался Халхидорог.

— Что вы имеете в виду?

— Княжество Парзи не может до бесконечности кормить такую большую армию, а поступок вахспандийцев подтолкнет нас к войне с Королевством Трех Мысов.

— Что ж, коли так, будем драться и разобьем людей, как это сделали паскаяки, — подытожил Гхалк.

 

Во Фгере было неспокойно. На улицах проходили демонстрации. Народ собирался у дворца вице-короля Роксуфа и молил спасти его от неожиданной напасти. Антимагюрцы надеялись на Гостомысла Ужасного, на его тридцатитысячное войско, но оно было разбито и теперь, истощенное, тащилось к городу. Люди боялись, как бы гнев страшных варваров и скелетов бессмертного не обратился против них.

— Спаси, светлейший!

— Ты — одна наша надежда! — раздавались крики.

Граф Роксуф не мог укрыться от них в самых дальних покоях. Они преследовали его, сочились из окон, из-под дверей, из-за стен. Вопли отчаявшихся людей звучали у него в голове. Он не мог спокойно спать, думая, что скоро ему предстоит встретиться с Гостомыслом Ужасным и что Парзийский полуостров занят гхалхалтарами.

Вице-король смотрел в большое, от пола окно, и единственный его глаз был замутнен глубокой думой. Придется уступить часть территорий вернувшимся из похода отрядам Гостомысла Ужасного. Граф уже переписывался с королем Малькольмом и получил положительный ответ. Бессмертному были отведены земли на севере, чтобы в случае чего он послужил заслоном от паскаяков.

С гхалхалтарами дело обстояло сложнее. Княжество Парзи находилось совсем рядом со Фгером и уже на протяжении двух лет служило Хамраку военным плацдармом. Роксуф не знал, какова сила бессмертного короля, но догадывался, что достаточно, чтобы взять Фгер, несмотря на все новейшие технологии антимагюрцев. Впрочем, в голове вице-короля родился план: подговорить степных кочевников напасть на Парзи. Пусть они сражаются с гхалхалтарами, а он из Антимагюра понаблюдает, чем кончится борьба.

 

Город Жоговен, столица Жоговенского мыса, расположился далеко от холодных Пентейских гор, в цветущей долине на побережье Внутреннего моря. Вечнозеленые леса обняли город с запада, а на востоке и севере простирались плодородные поля. Солнце тысячами своих двойников отражалось в стеклянных окнах каменных дворцов, которые теснились на берегу. Стены многих зданий уходили прямо в воду, и с течением времени труженики-волны оставили на них зеленые узоры и лепнину мелких ракушек.

Лорд Добин переехал из Грохбундера в Жоговен, однако каждую неделю на драконе навещал крепость в горах, где шло строительство дополнительных укреплений.

Лорд Карен, который до своего назначения на пост командующего был правителем Жоговена, так же обосновался в родном городе. Его дворец был самым большим и роскошным, затмевая даже королевскую резиденцию, и находился по соседству с дворцом лорда Добина.

 

Лорд Карен сидел у открытых дверей, через которые в комнату доносился свежий воздух с моря и благоухание поздних цветов. Лорд смотрел, как вода подобострастно лижет мраморные, уходящие вниз ступени, как волны, откатываясь, оставляют белопенные разводы, которые быстро тают под лучами яркого солнца. Шел прилив, и с каждой минутой вода подбиралась все ближе к раскрытой двери. Лорд Добин сидел чуть поодаль в глубине комнаты и вертел в руках желтый фрукт, словно хотел его попробовать, но не решался.

— Как дела в Грохбундере? — наконец спросил Карен.

— Почти достроен внешний ряд стен. Сейчас основная работа идет над Драконьей башней. От неё будет зависеть весь восточный фронт обороны.

— Да, понимаю, — кивнул Карен.

Они замолчали. С тихим урчанием, плескались о ступени волны.

— Вам ещё не надоел Толокамп? — нерешительно поинтересовался лорд Добин.

— Признаться, надоел. Дня не обходится, чтобы он не прислал гонца. А что я могу сделать? Он просит меня отослать ему две трети войска, но ведь тогда мы останемся беззащитными перед гхалхалтарами. А это гораздо более грозная сила, чем скелеты.

— Да, — согласился Добин. — Хотя на первый взгляд Хамрак бездействует, но он уже отстроил в Парзи две крепости, а это кое о чем говорит.

— Толокамп заботится только о себе и хочет выгородить себя перед королем.

— Думаю, Иоанн недолюбливает вас.

— Я уверен в этом, но у него нет никого, кем бы он мог меня заменить.

— А лорд Толокамп?

— Хорошая кандидатура, но без Толокампа король — никуда, поэтому Иоанн будет держать его при себе в столице, — Карен подался назад. — Господи, какое счастье, что мы здесь одни.

— По крайней мере я могу спокойно строить Драконью башню, никому не давая отчета, — улыбнулся Добин.

— Да, и удерживать Жоговен будем вместе. Договорились?

— Во славу Королевства Трех Мысов!

 

Хамрак сидел, уставившись в стену перед собой. Она была занавешена темно-лиловой тяжелой портьерой, и взгляд бессмертного блуждал по изгибам ткани.

Только что у него был Кельзан. Бывший правитель Коны очень осторожно, но твердо сказал, что земли княжества истощены и больше не смогут содержать огромное войско даже, если с Южного континента будут частично поставлять продовольствие.

Надо было собираться в поход, и теперь Хамрак был уверен, что момент настанет: армия на армию, корпус на корпус, отряд на отряд, человек на гхалхалтара, они столкнутся под одним из людских городов. Некромант пошевелился, скрестив руки.

— Смерть, ты можешь молчать, но я все равно знаю, что ты рядом. Тебе кажется, что ты победила? — Хамрак нахмурился. — Что ж, радуйся, пока у тебя есть возможность. Я понимаю, ты считаешь меня глупцом, но разве ты не можешь успокоиться?

Бессмертному почудилось, что портьера колыхнулась.

— Значит, действительно не можешь?

Некромант некоторое время сидел молча, разглядывая свои длинные тонкие пальцы и узкие ладони. Сможет ли он? Достаточно ли у него силы? Наконец он решился.

— Послушай, Смерть, почему бы тебе не принять мое предложение: давай сразимся с тобой лицом к лицу, не прячась. Выйди. Если ты победишь, то я отдам тебе свою жизнь. Если же ты проиграешь, то обещай, что предотвратишь главное сражение, что армии разминутся, что люди не захотят сражаться, что в конце концов гхалхалтары не нападут на них…

Хамрак напряженно вглядывался в портьеру, укрывавшую стену. Текли мгновения, проваливаясь в вязкую пустоту тишины. И бессмертному показалось, что Смерть молча смеется ему в лицо складками драпировок.

— Хорошо, — вздохнул он. — Прости. Я забыл — ты не заключаешь сделок, ведь ты все равно получишь свое. В таком случае, до встречи на поле боя.

 

Кони неслись по степи бесшумно, едва касаясь земли, и только шелестела под копытами трава. Укрывая лица в конских гривах, всадники ожесточенно колотили голыми пятками по поджарым бокам скакунов. Они скакали к тростниковым постройкам небольшой деревеньки. Когда расстояние сократилось до ста шагов, кочевники закричали.

Из домов выбежали испуганные жители. Кто-то метнулся в поля, пытаясь укрыться в высокой траве.

— Окружай! Не дай им уйти! — взревел высокий всадник в одежде более богатой, чем у остальных.

Несколько кочевников отделились от отряда и поскакали за бегущими людьми. Они быстро настигли их и порубили.

Предводитель с основной частью нападающих ворвался в деревню и, дико размахивая оружием, стал отдавать приказания:

— Быстрее туда! Поджигай!

Горящие стрелы впились в соломенные крыши и вспыхнули неистовым пламенем. В несколько мгновений огонь объял постройки.

Какой-то мужчина выпрыгнул из дома и набросился на кочевника, пытаясь стащить того с седла, но сильный удар откинул его в сторону.

— Прочь, парзийская свинья!

Через пять минут все было кончено, и предводитель, собрав отряд за полыхающей деревней, велел уходить. Они повернулись и устремились обратно в степь, где были неуловимы и неуязвимы, где гхалхалтары не могли их достать.

 

Рупин брел по степи. Травы оплетали его ноги. Лучник смотрел на горизонт, где ярко голубое до синевы небо наваливалось на землю. Оттуда, из той необозримой дали, появлялись свирепые кочевники, которые уничтожали все живое, попадавшееся им на пути, и стремительно скрывались. Как парзийский герой Рупин был направлен приказом Хамрака оборонять пограничные поселения, однако за три недели он ещё не встретил ни одного кочевника. Словно, чувствуя появление достойного противника, они на время затаились. Герой видел лишь две разоренные деревни: выгоревшие дотла дома и порубленных жителей. Кочевники не щадили никого: ни женщин, ни детей, ни стариков.

На фоне светлой, выбеленной солнцем травы Рупин заметил темную точку. Рука инстинктивно скользнула к колчану и коснулась оперения стрелы. Существо приближалось, и, вглядевшись, лучник узнал в нем пешего человека. Кочевник без коня? Лучше не убивать его, а взять в плен и хорошенько расспросить.

Человек подошел ближе, и лучник увидел, что это женщина. Спасшаяся от набега парзийка? Но одежда на ней была странная: обтягивающие штаны и куртка, сбоку висел меч. Улыбка озарила лицо Рупина — то была Китара.

— Китара! — закричал лучник.

Воительница на мгновение остановилась, а, узнав боевого товарища, поспешила к нему. Рупин сорвался с места и устремился к ней.

Они не виделись почти два года, и вот столкнулись на пустынной окраине княжества.

— Какое дело привело тебя сюда? — воскликнул лучник, когда они поравнялись.

— Полагаю, такое же, что и тебя, лучник.

— Послали бить кочевников?

Воительница кивнула. Рупин встал рядом с ней, и они пошли в ту сторону, откуда он прибежал.

— Видишь, раньше мы сражались супротив Хамрака, а теперь день стал ночью, или ночь обратилась в день, но мы — союзники гхалхалтаров.

— Да, странно, — согласилась воительница.

— Где ты была эти долгие два года, что я не видел тебя?

— Жила в Коне. После попала в Осерд. Ты знаешь эту крепость?

— Да, мой слух остался таким же острым. Я знаю почти все.

— И по прошествии лет ты остался таким же скромным.

— Слава Вседержителю, что он одарил меня столькими добродетелями, — шутливо всплеснул руками Рупин.

— А где побывал ты?

— Нигде, — хмыкнул лучник. — Терял драгоценное время жизни в Коне. Делать было нечего, и я думал, что дни мои сочтены из-за странной болезни, называемой скука.

— С твоей жаждой к приключениям ты не умрешь своей смертью, — улыбнулась Китара.

Рупин взглянул на её смуглое, некрасивое, но необычное лицо и вдруг посерьезнел. Воительница взглянула на товарища:

— Что омрачило твои мысли, Рупин?

— Ничего, просто я вспомнил пророчество Хамрака. Помнишь лето 149 года, когда мы попали в плен к гхалхалтарам.

— Помню, — Китара понурилась. — Несчастный Байдан.

— Хамрак тогда сказал, что нет предопределенности в мире и тогда же предсказал мне гибель от антимагюрского оружия. Я забыл об этом, а вот сейчас это событие вновь напомнило о себе.

— С Антимагюром мы не воюем, — успокоила его Китара.

— Но ведь нам уготовано с ним воевать. Теперь, когда Парзи за гхалхалтаров, это неизбежно.

— Мир не обречен, — повторила воительница слова бессмертного. — Значит, никто не обречен.

Рупин прошел несколько шагов, потом встряхнулся:

— Мы все зависим от Вседержителя, но зачем я буду гневить его своим унынием? Мой живот требует еды. Давай присядем, — герой перескочил на другую тему. — Раскрой глаза, какое замечательное сегодня небо!

Китара бросила взгляд ввысь и кивнула. Они выбрали место, где трава была пониже, сели и стали развязывать сумки со скромной солдатской едой.

 

На окраине поселения между крепостным валом и домами было пространство, где не росла трава. Лишь самые стойкие сорняки упрямо пробивались через утрамбованный сотнями ног слой пыли. Кое-где были расставлены высокие столбы с нарисованными на них мишенями и соломенные чучела, изображавшие воинов противника. В тела некоторых из них были воткнуты палки в виде рук.

Халхидорог сидел на коне и, разминая в ладони упругий кожаный ремень узды, наблюдал, как другой конец площадки заполняется солдатами. Их было около трехсот. Наполнив воздух громыханием и криками, они выстроились в три больших отряда. Перламутрово переливались на солнце металлические шлемы и наплечники; кожаные куртки отливали серебром, и полыхали полотна белых рубах. Тени, отбрасываемые навершиями шлемов, контрастно ложились на лица воинов. В руке у каждого было длинное копье с широким наконечником. Все взгляды были устремлены на Халхидорога.

Комендант ждал командующего вспомогательным корпусом. Ригерг появился в сопровождении свиты на белом, с золотистыми подпалинами единороге. Покрасовавшись перед войском, он подъехал к Халхидорогу.

— Я не начинал без вас.

— Вы правильно сделали. Спасибо, — улыбнулся барон.

— Вы готовы?

— Как видите.

— Хорошо, — Халхидорог махнул рукой расположившимся неподалеку сотникам.

Те с готовностью выхватили мечи и, отсалютовав командирам, подскакали к своим отрядам.

— Ра-а-авняйсь!

Шеренги вытянулись.

— Вольно! — прокричал Ригерг своему корпусу и вдруг гаркнул. — К бою! Косая фланговая атака! Пики ровнее!

Воины растерялись, но через несколько мгновений отряд уже принял форму клина и, выставив копья, замер.

— Неприятель там! — заорал Ригерг, указывая в противоположную от города сторону, туда, где простиралась ограниченная заливом степь.

Корпус двинулся.

Барон обернулся к Халхидорогу, и в глазах его комендант Осерда заметил странную, несовместимую с громогласным голосом, которым Ригерг только что отдавал приказания, усталость. Барон кивнул на зашевелившуюся громаду корпуса:

— Ведите своих воинов на «неприятеля». Перейдем сразу к практическим упражнениям. Нам шагистика не нужна — не на парад, на войну собираемся.

 

Когда стало ясно, что гхалхалатары намереваются начать наступление, лорд Добин покинул лорда Карена и отправился из Жоговена в Грохбундер.

Крепость располагалась в самой узкой части Грохбундерского ущелья, и её стены прочно упирались в отвесные склоны гор. Она надежно охраняла дорогу, но недостатком укреплений было то, что стены находились вровень с вершинами гор и потому не могли оградить защитников от нападения сверху. Лорд Добин понимал, что взобраться на скалы в Грохбундерском ущелье без использования магии невозможно, однако Хамрак мог догадаться и приказать нескольким корпусам влезть на горы ещё до того, как они станут столь отвесными. Дабы предотвратить подобную хитрость неприятеля Добин приказал возвести дополнительный ряд стен и башен, расположив их уже не в ущелье, а на горах, обступающих это ущелье.

Драконья башня была самым большим и самым важным из строящихся укреплений. Строители успели сделать лишь первый этаж, однако по мощным каменным опорам и периметру стен можно было представить, как величественно будет выглядеть это сооружение после окончания работ. Башня должна была стать самой высокой точкой в районе Грохбундерского ущелья, и в ней предполагалось разместить дракунов.

Солнце ещё не показалось из-за горных вершин, а лишь посеребрило неясным матовым светом край небосвода. Однако к Драконьей башне уже потянулись вереницы строителей. Ночью шел снег, и рабочим пришлось сначала разгребать сугробы. Добин наблюдал, как копошатся у выстуженной земли его люди, как, будто ожив, строительные леса вокруг башни, стряхивают с себя снег и как он пушистыми комьями осыпается вниз по склону и летит на равнину.

Покончив с очисткой территории, строители принялись за кладку камней. Однако работа замедлилась из-за вновь повалившего к полудню снега. Он бросался в лицо, слепил глаза, норовил попасть за шиворот. Чувствуя, как растекается по спине мерзкая мокрота, строители работали ещё ожесточенней. Иногда один из них бежал в крепость за горячей водой. Когда он возвращался, его встречали радостными криками, и уставшие, измученные люди, с упоением, обжигаясь, пили кипяток.

Добин понимал, как им тяжело, но ничего не мог поделать. За зиму надо было достроить Драконью башню. Для него судьба всего королевства сосредоточилась в этой башне. Успеет он её построить — все будет в порядке, нет — всему придет конец. Лорд Добин сжал рукоять меча, и жалобно заскрипела натянувшаяся кожа его перчатки. Он вдруг отчетливо представил черные фигуры гхалхалтаров и тварей на равнине, как это было два года назад. Тогда они ушли в Парзи, теперь уходить им будет некуда. Но и ему с его людьми отступать некуда.

Снег все падал и падал. Добин уже не видел стройки, лишь белое крошево перед глазами, как будто небо разбилось и посыпалось битым стеклом на землю.

 

Рупин и Китара долго шли на север, откуда кочевники совершали свои набеги, пока не дошли до крупной деревни. Она была обнесена частоколом, но некоторые дома уже не вмещались в ограниченное пространство и расположились за забором. Герои обогнули поселение и оказались у ворот. Они были закрыты и не поддались, когда Рупин попытался их открыть. Тогда герои перелезли через забор и направились к центру деревни. Рупин осторожно оглядывал дома — нигде не было следов разрушений, видно, кочевники здесь ещё не побывали, однако везде читались следы запустения. На улицах — ни души. Не было слышно ни звука.

Вдруг сзади раздался скрип. Рупин выхватил лук и, кинув стрелу на тетиву, круто развернулся — ветер терзал распахнувшуюся дверь, выжимая отчаянно жалобный плач из заржавевших петель.

— Пусть спокойствие сопутствует тебе, — Китара положила руку на плечо товарищу. — Утихомирь свои нервы.

Она улыбалась, но лицо её хранило серьезное, сосредоточенное, даже печальное выражение.

— Что подсказывает тебе твой опыт, куда исчезли все жители?

Воительница пожала плечами:

— Быть может, покинули свой разоренный край, опасаясь кочевников.

Лучник кивнул, и вдруг замер как вкопанный.

— Что нашел ты? — удивилась Китара, проследив за его остановившимся взглядом.

Около улицы росло большое фруктовое дерево и крупные, ярко алые плоды украшали его ветви. Вблизи валялась брошенная плетеная корзина, и несколько таких же красных плодов высыпалось из неё на дорогу. Лучник подошел, взял один из них и пощупал. Фрукт был свежий, как будто только что сорванный.

— Кто-то собирал урожай, но наше появление испугало его, и он убежал.

Воительница насторожилась.

— Эй, добрые люди, отзовитесь! — закричал Рупин. — Мы не несем вам зла. Стрелы наши направлены против ваших врагов-кочевников!

Он замолчал, ожидая ответа. Тогда откуда-то из боковой улочки показался высокий загорелый мужчина. В руках у него был взведенный лук.

— Какие пути привели вас сюда? — резко спросил он, и по его чересчур суровому голосу Рупин понял, что он боится их, но ещё более боится показать свой испуг.

— Мы пришли сюда, чтобы обратить наше оружие против кочевников. Опусти лук, добрый человек. Видишь, я не хочу тебе зла, — герой по обычаю высыпал стрелы из колчана.

Постояв несколько мгновений, мужчина медленно опустил оружие.

— Хорошо, я верю вам. Ступайте за мной.

Герои отправились вслед за своим проводником и вскоре дошли до другой окраины деревни. Они остановились перед обычным домом похожим на остальные, но очень длинным. Проводник указал на вход, и герои вошли внутрь. Заходя, Рупин краем глаза заметил, что за ними крадучись следуют ещё два человека.

Герои оказались в просторной комнате. Поселение лежало на границе со степью, и влияние культуры кочевников чувствовалось во всем: стены были завешены циновками, пол укрывали темные конские шкуры. Высокий парзиец прошел в угол, откинул одну из шкур и несколько раз с остановками постучал. Герои с изумлением заметили, как в полу появилось черное отверстие хода. Парзиец что-то тихо сказал кому-то невидимому, потом обернулся к ждущим его воинам и кивнул. Они подошли к лазу и, нащупывая ногами ступени, стали спускаться вниз. Рупин почувствовал могильный холод и осторожно взял руку Китары:

— Это подземелье не выхолодило кровь из твоих жил?

Воительница презрительно хмыкнула.

Они прошли несколько ступеней и попали в большую подземную комнату. Там было теплее, ибо посередине, наполняя спертый воздух копотью, горел костер. У стен сидели люди. В полумраке нельзя было опознать их возраст и пол. Лица у всех были уставшими и словно вылинявшими. Только дико светились белки глаз. Один из людей поднялся и открыл рот — хищно сверкнули в полумраке его белые зубы:

— Верен ли мой слух? Вы говорили, что пришли помочь нам?

— Да.

— Какие доводы есть у вас, чтобы я мог вам поверить?

Рупин задумался:

— Не знаю. Но мы — герои князя. Я — лучник Рупин, а она — воительница Китара.

— Китара? — переспросил кто-то. — Не та ли это женщина, что разбила вместе с другим славным героем большой отряд кочевников пять лет назад?

— Да.

— Валум, Китара нам поможет. Она очень хорошо дерется. Не знаю, как лучник, но он тоже может пригодиться.

Рупин хотел было высказаться, как он «может пригодиться», чтобы они знали, какой человек пришел к ним, но потом одумался. Следовало быть осторожнее.

Человек, который расспрашивал героев и которого назвали Валумом, задумался и наконец произнес:

— Я посвящу вас в наши дела. Вы кажетесь мне достойными доверия. — Он сделал паузу, как будто избавляясь от последних сомнений. — Часть жителей ушла на юг, ближе к морю, в безопасные земли. Там, я слышал, много гхалхалтаров, и кочевники не направляют туда бег своих коней. Те же, кого вы сейчас видите, — самые стойкие. Мы решили остаться, но не ждать смерти, как ведомые на убой телята. Мы разработали план обороны деревни от кочевников и расставили в окрестностях посты. Когда они нападут, мы надеемся отомстить им за тех, кого убили их безжалостные стрелы и сабли.

— Но что придает вам уверенности в том, что кочевники приедут сюда? — поинтересовалась Китара.

— О, они обязательно это сделают. Наша деревня — оазис в пустыне, и единственная осталась не разоренной из всех северных селений. Солнце не успеет десять раз пройти свой небесный путь, как кочевники будут здесь.

 

Лорд Карен принял графа Этельреда в зеленой гостиной роскошного жоговенского дворца. Граф был невысоким, полноватым человеком, что было нестранно в его шестьдесят. Войдя, он метнул быстрый взгляд на красивые, выложенный зеленым и голубым мрамором стены комнаты и на увитые плющом колонны. Затем взгляд Этельреда задержался на Карене, который сидел в дальнем конце гостиной рядом с высокой, в половину человеческого роста вазой. Граф остановился, приглаживая рукой растрепавшиеся усы.

— Здравствуйте, Этельред, — заговорил Карен.

Граф чуть поклонился и, поприветствовав лорда, в нерешительности стал оглядываться по сторонам.

— Садитесь, пожалуйста, — Карен указал на изящный диван, покрытый зеленой замшей.

Этельред кивнул и с удовольствием сел, откинувшись на удобную спинку.

— Не хотите ли фруктов? Или, быть может, кофе — напиток богов? — гостеприимно предложил Карен.

— Нет, спасибо.

— Я бы на вашем месте не отказывался, — улыбнулся лорд. — Кофе мне привозят с Южного континента. Там сейчас полно гхалхалтаров, и все стало очень сложно…

— Да, да, понимаю, — согласился Этельред.

Лорд Карен отогнал улыбку, подался вперед, и его серые глаза впились в дородное седоусое лицо графа.

— Хорошо, тогда перейдем к делу. Вы, я думаю, подозреваете, зачем я вас вызвал.

— Кажется, да.

— Итак, как вы уже осведомлены, гхалхалтары собираются напасть на нас, и скорее всего это произойдет весной следующего года. У нас ещё есть месяца два-три.

Граф кивнул.

— Чтобы достичь Королевства Трех Мысов, им необходимо перебраться через Жоговенский канал. Он довольно широкий, и тут можно хорошо отыграться.

— Я, кажется, понимаю вас.

— Я знал, что вы один из умнейших людей, Этельред.

— Вы хотите, чтобы я со своим отрядом преградил гхалхалтарам дорогу.

— О, нет, — лорд Карен прищурился. — Они ведь сметут вас вместе с вашим отрядом. Даже я со всей армией не рискну открыто встать на пути у Хамрака.

— Чего же вы хотите?

— Просто обстреляйте гхалхалтаров, когда они будут переправляться через залив. И ни в коем случае не вступайте с ними в рукопашный бой, иначе они подтянут основные силы и из ваших никто не уйдет.

— Я понимаю, — граф сосредоточенно подергал ус.

— К вашему отряду я дам ещё триста лучников. Они вам сильно пригодятся. Возьмите ещё двадцать дракунов и будете каждый день посылать мне вести.

Граф вновь кивнул.

— В таком случае все, — закончил лорд Карен. — Можете идти. Не смею вас удерживать: вам ещё надо собраться.

Этельред поднялся и, поклонившись, направился к выходу.

— Простите, я забыл. У вас, кажется, семья?

— Да, — граф обернулся. — Жена и три дочери.

— Пожалуйста, оставьте их здесь в Жоговене. А то мало ли…

Этельред криво улыбнулся:

— Скажите, у меня много шансов?

— Все зависит от вас, дорогой граф. Главное не подпускайте гхалхалтаров близко.

 

День 15-го зиммеса выдался пасмурный. Небо было блеклым, затянутым облаками, лишенным красок. Проснувшись и выглянув в окно, Рупин с тоской подумал, что может пойти дождь. Лучник осторожно поднялся, чтобы не разбудить остальных — с ним спали ещё четыре парзийца. Надев теплую стеганую куртку, герой вышел на улицу. Снаружи его встретил охранник, который должен был разбудить спящих в случае нападения.

— Как ощущаешь ты себя в преддверии нового дня? — поинтересовался Рупин.

— Хорошо, но прохладно.

— Да.

Герой подошел к бочке с водой, погрузил в неё руки и почувствовал, как холод распространяется от ладоней к локтям и выше, к плечам. Лучник постоял некоторое время, собираясь с силами, потом вдруг резко наклонился и выплеснул воду на лицо и за шиворот. Окончательно проснувшись, Рупин вернулся в дом, где взял оружие. Когда он выходил, один из парзийцев уже проснулся.

— Куда направляешься, герой? — спросил он шепотом.

— В степь. Валум просил меня поохотиться на зверей. Наши хранилища оскудели, и мяса осталось мало.

— Ступай, воины света да сопутствуют тебе, герой.

Рупин благодарно кивнул и вышел. Он оказался на пустынной улице. Деревня была большой, однако лучник прожил там уже неделю и знал, куда надо идти, чтобы выбраться из селения.

 

Рупин направился на охоту не один, а с двумя жителями. Им удалось подстрелить большую лань. Привязав её к палке и взвалив на плечи, воины двинулись домой. Рупин чувствовал тяжесть убитого животного и радовался, что накормит целую деревню мясом. Сегодня вечером они устроят пир.

Охотники добрались до селения, но пошли не к большим воротам, а к малоприметному потайному входу, которым жители пользовались в последнее время.

Они шли по пустынным улицам, и это уже не казалось Рупину странным. Вдруг из-за дома прямо перед ними выскочил парзиец и прокричал:

— В степи неспокойно!

Рупин удивился: как неспокойно? Разум его ещё не охватил значения этой роковой фразы, как рядом, он уже увидел Китару. В руке у неё был меч.

— Скорее! Кочевники! Рупин, как хорошо, что ты здесь!

Рука лучника разжалась, и туша лани грохнулась на дорогу.

— Быстрее, быстрее! — раздались крики.

Появился Валум. Метнув обеспокоенный взгляд на стоящих героев, он исчез за забором. Вслед за ним пробежала группа парзийцев.

Рупин уже сориентировался и помчался с Китарой на противоположную окраину поселения к большим воротам. Герой увидел сваленные в стороне снопы травы и быстро забрался на них. Оттуда было видно, что происходит снаружи.

По степи неслись всадники. Их было около пятидесяти, и лучник с досадой заметил, что сил у защитников маловато. В то же время он подумал, что если Китара уничтожила с Байданом большой отряд кочевников, то почему она не может сделать этого в паре с ним? Лучник перекинул лук с плеча, достал стрелу, положил её на тетиву.

Кочевники мчались во весь опор. Их не смущали закрытые ворота, видно, они привыкли побеждать без потерь. Рассчитывали и на этот раз взять наскоком. Впереди скакал высокий человек в одеждах более богатых, чем у остальных. Обличив в нем предводителя, Рупин выбрал себе мишень и стал целиться. В это время парзийцы выстрелили, но не причинили всадникам никакого вреда. В ответ в частокол с глухим, дребезжащим стуком воткнулись несколько неприятельских стрел.

Когда до деревни оставалось не более ста шагов, один из кочевников привстал в стременах. Рупин видел, как светящийся шар сорвался с его рук, описав дугу, ударился в ворота и, вырвав всполохи пламени, обгоревшие доски створок и осколки разлетевшихся петель, погас. Колдун! Лучник быстро перевел лук с предводителя на него и выстрелил. Колдун рухнул вниз, скрывшись в траве. Главарь на секунду придержал коня, как будто догадавшись, что встретился с достойным противником, но потом преодолел сомнение и устремил своего породистого скакуна к деревне. Парзийцы вновь выстрелили. Два всадника упали, и один конь перекувырнулся, подмяв седока.

Кочевники выпустили горящие стрелы. Соломенные крыши занялись. Рупин уложил ближайшего к нему кочевника и тут услышал, что внизу кто-то кричит. Герой оглянулся — кочевничья стрела угодила одному жителю в руку. Всадники были совсем рядом. У обороняющихся осталось всего лишь несколько секунд. Потеряв пятерых, кочевники вихрем ворвались в деревню. Обозленные до предела, они обрушились на стрелков и стали давить их конями. Рупин прицелился в хладнокровного предводителя, но тут взгляд его упал на молодого обессиленного парзийца. Ухмыляющийся кочевник замахнулся на него саблей. Герой выстрелил — кочевник, изумленно вскрикнув, не меняя позы, завалился назад. Молодой парзиец даже не успел понять, как ему повезло.

Появилась Китара. Она стремительно напрыгнула на коренастого, похожего на пень степняка и, выдрав его из седла, повергла наземь.

Предводитель был совсем рядом. Рупин уловил это краем глаза, но уже выпустил стрелу по другому кочевнику. Герой понял, что главарь скачет к нему, и тогда он откинул ставший бесполезным лук и схватился за меч. Однако прямой клинок уже вошел в него. Рупин зажмурился от резкой боли и скатился с кучи соломы вниз. Предводитель развернулся, ища себе нового противника. Китара была уже рядом, и, прежде чем он успел ударить её, пронзила ему руку. Кочевник вскрикнул, маска спокойствия слетела с его лица, и в его взгляде отразилась уже настоящая ненависть. Он хотел истребить стоящую перед ним женщину, заколоть её, но дорогой клинок выскользнул из его ослабевшей кисти. Теперь предводитель понял, что надо было оставить деревню в покое, что смерть колдуна была ему предостережением. Но было уже поздно — меч воительницы вошел ему в грудь…

 

Бой закончился быстро, безжалостно раскидав людей и уничтожив огнем половину домов в деревне. Кочевники, потеряв главаря и большую часть отряда отошли в степи, и оставалось надеяться, что они не вернуться с подмогой. После схватки сил у парзийцев не осталось.

Рупина осторожно усадили, прислонив к мягкой соломе. Кровь шла у него не переставая, и он заметно ослабел. Он сделался бледным, как будто не родился под солнечным небом Парзи. Китара сидела возле него и меняла быстро пропитывавшиеся кровью повязки. Рядом стояли ещё три парзийца. Остальные были заняты другими ранеными. Четверо жителей с великими почестями пронесли павшего в бою Валума.

Китара дала Рупину воды:

— Выпей, тебе должно стать полегче.

— Какая разница? Отпущенный мне срок закончен, — через силу улыбнулся лучник.

— Выпей, я приказываю. Я лучше знаю.

Рупин снисходительно отхлебнул воды.

— Сейчас мы перенесем тебя в дом.

— Не надо, так я умру, по крайней мере, под небом. Правда, оно сегодня неважное.

Он замолчал.

Китара всматривалась в лицо Рупина, словно пытаясь найти в нем ответ на мучивший её вопрос, а лучник чувствовал, как уходят из него силы. В глазах начало темнеть, как будто на землю опустилась глубокая ночь. Потом побежали светлые круги. Он хотел избавиться от них, открыть глаза и проснуться, но не мог.

— Ты знаешь, а Хамрак все-таки оказался прав не совсем. Он предсказал мою смерть, но сказал, что я погибну от антимагюрского оружия, а это не так… — Голос героя сошел на нет.

Китара прислушалась — Рупин сделал ещё несколько вдохов. Воительница сравнила их с шелестом ветра в листве. Но ветер пролетел, листья осыпались с дерева жизни — герой Рупин умер.

Китара закрыла ему глаза, поднялась и ещё некоторое время смотрела на товарища. Она не стала говорить ему о том, что на оружии убитого ею предводителя стояло клеймо: «Мастер Ла Муйер, Антимагюр, Фгер, 148 год». Это была не сабля, но шпага, подаренная главарю кочевников графом Роксуфом.

 

Глава вторая

 

Залив манил своей глубиной, притягивал к себе доверчивые солнечные лучи и, наслаждаясь их теплом, сверкал через листву растущих по берегам деревьев. Равнины, чередуясь с мелкими перелесками, тянулись вдоль воды. К северу деревьев становилось все больше, пока они не переходили в настоящий лес. Однако он был очень далеко, вне досягаемости даже острого гхалхалтарского глаза, и на севере Гамар видел только уходящую вдаль блестящую полосу залива, степь и чистое голубое небо.

Гамар перевел взгляд на противоположный берег. Там начинались владения короля Иоанна. Корпус Гамара вновь подошел к заливу первым. Три года назад гхалхалтары покидали Королевство Трех Мысов, теперь же все было наоборот, и военачальник ощущал прилив сил, как будто после долгого отсутствия возвращался на родину. Гамар предчувствовал великие сражения, завоевания и подвиги. Теперь гхалхалтар был уверен, что не уйдет из Королевства Трех Мысов, пока не покорит его, пока люди не признают власть короля Хамрака.

Несколько гхалхалтаров на троллях взлетели над заливом и, описав три круга, повернули обратно. Военачальник проследил, как они снижаются. Один из разведчиков подбежал к Гамару:

— Ваша милость, — начал он, — недалеко от берега находится лагерь людей. Похоже, они ждут нас, чтобы атаковать.

— Сколько их?

— Около полутысячи.

Основное войско медленно подтягивалось к берегу. Гамар усмехнулся: неужели эти жалкие существа сумеют противостоять им?

— Вперед!

Гхалхалтары стали с грохотом сгружать заготовленные ещё в Парзи плоты из легкого, но прочного тростника. Они с глухим всплеском стукались о спокойную гладь залива и, сначала чуть зачерпнув воды, выравнивались, приглашая воинов ступить на них. Гхалхалтары сначала загоняли на плоты визжащих от страха тварей, а потом садились сами.

 

За зиму граф Этельред построил у Жоговенского залива укрепленный лагерь. Он расположил его недалеко от берега так, чтобы солдаты могли быстро занять боевые позиции. Весь конец февраля и начало марта Этельред ожидал начала наступления, и наконец оно началось.

О приближении неприятеля графу доложили дракуны. В сопровождении тридцати ратников он поспешил к берегу и, укрывшись в зарослях, стал наблюдать за вражеским войском. Оно было небольшим, но граф понимал, что это только авангард. В небе появились черные точки — разведчики. Этельред с сожалением покачал головой: элемент неожиданности был утерян. Теперь гхалхалтары знали, сколько у него солдат и где они находятся. Укрываться дальше было бесполезно, и граф приказал отряду подтянуться к берегу. Стрелки рассредоточились по кустам и стали ждать.

Этельред увидел спускаемые на воду плоты. Три года назад, потеряв при переправе много тварей, гхалхалтары решили не повторять ошибок и на этот раз подготовились основательно. Граф перевел взгляд на находившегося подле него лучника — он неотрывно уставился на гхалхалтарские плоты, а его пальцы, словно против воли, терзали тетиву лука. Этельред невольно сравнил стрелка с бардом. Какую песню споют гхалхалтарам людские луки? Граф нервно пощипал ус: пусть подплывут поближе.

Плоты достигли середины залива. Надо было подпустить ещё чуть-чуть. Этельред прищурился. Он наказал лучникам не стрелять, покуда не даст команды.

Вдруг откуда-то из соседнего перелеска вырвалась стрела и ушла в воду, не долетев до врагов. Доведенные до крайнего нервного напряжения, лучники без приказа разогнули три сотни луков. Вода затрепетала, словно пошел дождь. Когда стрелки выстрелили второй раз, несколько темных фигур соскользнули в воду и на плотах раздался визг.

— Давай, ребята! — воодушевлено закричал Этельред, поняв, что стрелы достают.

Гхалхалтары, находившиеся на первых плотах, стали отстреливаться, но их стрелы, пущенные наугад, не приносили вреда. Лишь магическая вспышка, вонзившаяся в заросли попала в цель. Этельред с болью увидел, как заполыхали деревья и выбежали из укрытия трое лучников. Гхалхалтарские стрелы тут же скосили двоих из них, а третий догадался броситься в траву.

Плоты были недалеко, однако Этельред не хотел отступать. Не затем он простоял три месяца. Ему нужен был короткий, но победоносный бой.

Граф отъехал от линии стрелков к шеренге ратников. Они ожидали его приказаний.

— Давайте, молодцы. Не подведите. Впе-е-ред!

Стальной ряд ратников пополз, ломая кусты.

Плоты ещё не дошли до берега, но гхалхалтары уже спрыгивали с них и бежали по пояс в воде. Среди них выделялся один — беловолосый в легком панцире, сделанном из сцепленных друг с другом пластин. Каждая из них была украшена сверкавшим золотым знаком. Гхалхалтар размахивал узким длинным мечом, и луч солнца полыхал на его острие. Этельред неожиданно подумал, что родители, наверняка, гордятся таким сыном. Гхалхалтар без труда преодолел несколько шагов, отделявших его от берега. «Каков молодец!» — почти закричал Этельред. Глаза молодого беловолосого гхалхалтара были устремлены на него. Граф никогда не видел такого взгляда. Он захотел вдруг помочь этому гхалхалтару и даже стал поворачивать коня супротив собственным ратникам, как вдруг беловолосый воин вскинулся. Стрела пробила его панцирь. Гхалхалтар оступился и упал. Этельред очнулся от наваждения. Его солдаты вылетели на берег в самый раз. Увидев так много людей, гхалхалтары опешили и даже подались назад, но поняли, что отступать некуда. Воины схлестнулись в жестокой схватке у самой кромки воды. Ратники стеной теснили неприятеля в залив. Гхалхалтары не сдавались и отчаяние придавало им силы. Люди пробились к вражеским плотам и стали топить их вместе с визжащими тварями. От страха перед водой низшие бросались солдатам на плечи, цепляясь когтями за доспехи. Ратники отдирали их и безжалостно сбрасывали в залив.

К гхалхалтарам уже спешило большое подкрепление, и Этельред понял, что надо отступать. Колонна ратников подалась назад. Лучники сделали последний выстрел и начали отходить.

Граф ещё раз обернулся, взглянув на поле боя. На прибрежной полосе лежали убитые люди и гхалхалтары, а в воде — только гхалхалтары и твари. Он с честью выполнил поручение лорда Карена. Взор графа упал на молодое, застывшее лицо беловолосого гхалхалтара. Руки его были раскинуты в стороны, как будто он собирался взлететь. Но незаметная стрела удерживала его у земли… «А ведь и правда, хороший был телепат», — вздохнул Этельред.

 

Гамар направился к Хамраку. Армия уже почти вся переправилась на берег Королевства Трех Мысов. Последние плоты достигли середины залива. С них доносились смутные крики гхалхалтаров и визг тварей. Хамрак следил за тем, как копошатся на плотах живые существа. А куда они плывут? Куда он ведет их? Взгляд бессмертного обратился к солдатам на берегу. Некоторые выжимали промокшую одежду, иные строились в походный порядок. Кое-кто убирал тела погибших. Началось…

— Ваше величество! — обратился Гамар ещё издали.

Хамрак обернулся — военачальник был уже рядом с ним и, резко осадив своего роскошного единорога, заговорил:

— Ваше величество, вы видели, что люди сделали с моим корпусом. Я потерял тридцать гхалхалтаров и одного из своих лучших бойцов — Гихарга. Я не говорю о тварях.

— И что? — удивился Хамрак.

— Я прошу вас на один день дать в мое владение первый людской город.

Король взглянул в глаза военачальника. Они были чуть прищурены и сталью полыхал в них зрачок. Страшная судьба ожидает город, если он будет отдан Гамару хотя бы на один день. Некромант понял это и с жалостью подумал: «Гамар, бедный Гамар, ты, сам того не ведая, состоишь на службе у Смерти. Она действует через тебя. Благодаря тебе она погубила сегодня тридцать гхалхалтаров и столько же людей. Через тебя она хочет уничтожить целый город. Но нет».

— Хорошо, я дам тебе первое большое людское поселение, — произнес Хамрак.

Гамар улыбнулся и уже собирался поблагодарить короля, как вдруг тот добавил:

— Город твой, но с тем условием, что ты возьмешь его, не потеряв ни одного солдата.

Гамар ожесточенно взглянул на бессмертного. Хамрак как всегда улыбался.

— Я постараюсь, — наконец выдавил Гамар и поехал к своему корпусу.

 

Со стены крепости Халхидорог напряженно следил за тем, как переправлялись войска. Он доложил Хамраку, что на противоположном берегу был замечен лагерь людей, но бессмертный не принял никаких мер. Без магической подготовки, не дожидаясь, пока подойдут основные силы, солдаты передового корпуса спустили на воду плоты и ринулись навстречу неприятелю. Халхидорог вглядывался в перелески на противоположном берегу, но они находились настолько далеко, что гхалхалтар даже не заметил, как люди стали стрелять. Он только увидел, как серебряной цепочкой заблистала на солнце появившаяся из леса шеренга ратников. Халхидорог понял, что сейчас начнется рукопашный бой. С такого расстояния невозможно было узнать, как складываются дела на берегу, но сердцем Халхидорог понял, что гхалхалтаров теснят. Наконец черными струйками заскользили поперек течения залива новые плоты. Комендант Осерда воодушевился. Он заметил, как подалась назад шеренга ратников. На противоположном берегу все стихло.

После этого переправа пошла без приключений.

Халхидорог взглянул на стоявшую подле него Осерту. Ветер, налетавший со стороны залива, взбивал её красивые, пышные волосы и откидывал их назад. Лоскутом неба трепетал её широкий голубой плащ. Девушка смотрела не на переправу, но вдаль, туда, где находилось Королевство Трех Мысов, и Халхидорог надеялся, что она не заметила боя на берегу. Он обещал увезти её далеко от войны и вот опять не сдержал своего обещания. Молодой комендант опустил голову. По крайней мере, он уговорил Хамрака не брать его с собой в поход, а оставить в Парзи охранять крепость. Халхидорог вспомнил лицо бессмертного: Хамрак, по своему обыкновению, улыбался, но что-то странное было в его улыбке и во взгляде. Некромант сказал, что очень рад и, прощаясь, обнял Халхидорога. Это не походило на поведение хладнокровного, уравновешенного короля, каким молодой военачальник привык видеть своего наставника, и, может впервые, Халхидорог почувствовал, что Хамраку тяжело, неизвестно отчего, но очень тяжело.

С крепостных стен не было видно Жоговенских гор, но Осерта знала, что они впереди за степью и там живут люди, которые спешно готовятся к обороне. Она хотела остаться в Осерде и одновременно побывать там, в Королевстве Трех Мысов. Девушка не знала, зачем ей надо было видеть людей. Она все равно ничем не могла им помочь. Просто, она должна была сказать им что-нибудь доброе, напутственное.

— Ну вот, теперь мы наконец остались вдвоем и далеко от войны, — улыбнулся Халхидорог.

Осерта повернула к нему лицо.

— Да, но... ты не представляешь. Я не знаю, — она замолчала. — Может этого и не надо было говорить, ты, наверное, не поймешь, но мне вдруг захотелось повидать Виландор, места, где я выросла, горы, людей.

— Понимаю, — кивнул Халхидорог. — Я говорил тебе, что родился не на Южном континенте, а в Эмберге, королевстве эльфов. Иногда мне тоже хочется съездить туда. Вряд ли живы те, кто приютил меня, когда я остался сиротой. Может, их дети? — Халхидорог пожал плечами. — Но, к сожалению, мне так и не удалось побывать там.

— Жаль.

— Я тоже жалею об этом, но не стоит переживать. Когда-нибудь я сделаю это. Ты тоже когда-нибудь вернешься в Королевство Трех Мысов. Даже очень скоро, — поправился Халхидорог. — Но сейчас там опасно.

Осерта вновь устремила взор в сторону Жоговенских гор и Грохбундерского ущелья. Больше всего её угнетало именно то, что там было опасно. Там будут умирать люди и гхалхалтары, а она бессильна что-либо сделать. Халхидорог, по крайней мере, знал, кто ему ближе, а она — нет. Осерта не знала, кому отдать предпочтение. Впрочем, девушка и не хотела сравнивать людей и гхалхалтаров. Она желала, чтобы произошло чудо, чтобы войны не было.

 

День смешивал краски на широкой палитре Жоговенской равнины: от темно-изумрудных, с холодной синевой тонов, преобладавших в тени, до ярко-салатовых всполохов на свету. Леса нежились в теплых лучах весеннего солнца, и трепетавший в кронах ветер словно хотел поведать вместо деревьев, как им хорошо.

Море было спокойным, с приливом наползало на берег, а потом, словно гигантское животное по мановению невидимого хозяина, нехотя отступало назад, освобождая належанное за день место, оставляя на нем чешую резных светлых ракушек. Песок, появлявшийся из-под воды, был холодным, мокрым и необыкновенно гладким, с темными провалами крабьих нор. Вечером мальчишки из Жоговена и из соседних деревень ходили на берег собирать крабов, которые наивно вылезали на песчаную полосу, наслаждаясь ночной прохладой. Изредка до города доносились радостные выкрики мальчишек, когда им попадался особенно большой краб или когда они находили необычную раковину, щедро выброшенную морем.

Иногда лаяли собаки и проходил дробным, маршевым шагом по улицам патруль. Больше ничто не нарушало молчания готовящегося ко сну города. Он закутывался в зыбкий плащ тьмы в надежде, что это убережет тепло его согретых за день домов. Кое-где в темном, скромном одеянии Жоговена зияли прорехи: красноватые огни факелов и желтый свет в окнах трактиров. Там останавливались приезжие, которых в порту было много, однако сидели за кружкой пива и жоговенцы, желавшие послушать небылицы про житье в других странах.

На этот раз центром общего внимания стал прибывший из Эмберга эльф. Приглушенный свет свечей матовыми пятнами ложился на его гладкие щеки, обтекал складки тонких губ и трепетал в больших лиловых глазах, придавая лицу молодого эмбергца загадочное выражение. Эльф говорил с заметным акцентом, который придавал его речи притягательную мягкость:

— Я шел в горах Великого Хребта уже недалеко от Натура и вдруг увидел нескольких людей. Они были одеты в грязные лохмотья, вооружены и выглядели весьма враждебно. Сначала я подумал, что это разбойники и даже вытащил лук.

Привлеченная красотой рассказчика, служанка, примостившаяся рядом с мужчинами, ахнула.

— Однако потом оказалось, что люди — ополченцы разбитой армии лорда Толокампа. Им нужна была только еда, — продолжил с легкой улыбкой эльф. — Местность там неплодородная, не то что Жоговенская долина. Вокруг растут лишь корявые деревца и сухая, вымочаленная ветром трава. Я понял, что люди очень голодны, и потому достал из сумки хлеб, который дали мне в Эмберге.

— Тащил от Эмберга до Натура? — удивился один из жоговенцев. — Ничего себе горбыль!

Улыбка вновь чуть тронула уголки тонких губ эльфа:

— Он был испечен по старинному способу, а потому оставался всегда мягким, вне зависимости от времени.

— Нам бы такой хлеб, — вздохнула служанка.

— Я поделился с ополченцами, и они рассказали мне, что борются со скелетами, наступающими на Натур. Я удивился, ибо по их словам выходило, что бои идут совсем недалеко от вашей столицы, и спросил, о чем же думают лорды. Ополченцы не знали и надеялись только на свои силы. Я простился с ними и двинулся дальше к Вертору. Через день я увидел скелетов. Их было много, гораздо больше, чем встреченных мною людей. На глаз — около двух тысяч.

Кто-то из слушающих присвистнул.

— Я не знал, стоит ли мне подходить к ним, как вдруг меня заметили, и сразу же несколько воинов устремились ко мне. Я понял, что выбор сделан за меня и зашагал им навстречу. У меня отняли лук и кинжал, а потом провели к начальнику армии. Его звали Кембиром. Он оказался весьма любезным и очень умным скелетом.

— Скелеты не могут быть любезными, — хмыкнул один из людей.

— Могут, когда захотят, — улыбнулся рассказчик. — Я прожил со скелетами около двух недель и за это время узнал, что они, пользуясь внезапным недугом короля Иоанна, намеревались взять Вертор, однако король выздоровел, и они остановились на занятых позициях, в четырех днях пути от Натура.

— Так-то лучше, — обрадовался пожилой жоговенец. — По такому поводу не грех и выпить. — Он быстро осушил здоровую кружку.

— Как я сказал, я прожил у скелетов около двух недель и…

Внезапно дверь раскрылась, и в трактир, шатаясь, словно пьяный, ворвался маленький человечек. Он едва не перелетел через стоявший на его дороге стул и с трудом остановился, приходя в себя после быстрого бега. Все обернулись к нему, настолько громким и неожиданным было его появление, и узнали в нем гнома Мефиата Сплетника. Мефиат взобрался на стул, через который едва не упал, и, оглядев собравшихся хитрыми, чуть прищуренными глазками, выждал момент, когда станет тихо. Ему нравилось смотреть на людей, страждущих от любопытства, и сознавать, что он может разрешить его.

— Гхалхалтары перешли через канал, — наконец произнес гном, слегка потупившись, как будто признаваясь в мелкой шалости.

— Ложь!

— Как они могли?

— Так быстро?

— И уже идут походным маршем на Жоговен. Я узнал это от слуги самого лорда Карена, — добавил Мефиат, чтобы окончательно развеять все сомнения.

 

Темнота непроницаемыми портьерами занавесила окно, но лорд чувствовал незримое присутствие моря. Бриз колебал пламя свеч, и внизу раздавались шлепки волн о мрамор дворцовых стен. Издалека прилетали приглушенные расстоянием крики детей. Они ловили крабов на берегу и не знали о нависшей над ними опасности. Как бы он хотел стать таким же, как они! Карен закрыл глаза и вспомнил маленького темноволосого мальчика, бегущего по лугу. Трава доходила ему до плеч и щекотно скользила по щекам. Мальчик бежал, срывал головки цветов и разбрасывал их в стороны, а за ним неслись обеспокоенные няньки. Лорд Карен улыбнулся. Он узнал себя. Но минуло сорок лет, и все изменилось. Теперь он гнался за исчезающим от него королевством. Он видел впереди погибель и пытался остановить обезумевшую, падающую в бездну страну.

Карен разомкнул веки и уставился на свечи. Они горели и плавились. Медленно капал воск. Вот также и он — живет и горит, и чем больше действует, тем выше пламя, тем ближе конец.

Хамрак перешел Жоговенский залив. Это было последнее известие от графа Этельреда. Дракун, принесший сообщение не видел, чем кончилась переправа, и потому лорд Карен ещё не знал, что стало с отрядом Этельреда. Граф был прекрасным солдатом, но с возрастом стал упрямым. Вдруг он, не послушавшись, решил подпустить гхалхалтаров поближе и дать им бой? А, даже если он и не сделал этого, у Хамрака много быстрокрылых троллей… Карен передернулся — он вспомнил несчастных, растерзанных пентакреонцев. Отвращение переросло в волну злости, которая поднялась из глубин сознания. Карен вцепился руками в волосы. Неужели он окажется бессильным и ничего не сделает? Надо что-то придумать. Но завтра, завтра… Сегодня уже поздно. Надо сначала узнать, что стало с отрядом Этельреда, и это будет известно уже завтра, завтра…

 

Солнце клонилось к западу, последним светом окропляя простирающуюся до горизонта степь. В сумерках трава окрасилась в густо охряные, бурые цвета. Она осминожьими щупальцами хватала людей за ноги, пытаясь удержать, не пустить вперед. Отряд рвался от Жоговенского залива, на запад, туда, где утопало в ожившей, засасывающей траве солнце.

В то время как лорд Карен вспоминал давно минувшее детство у окна в жоговенском дворце, граф Этельред скакал по степи впереди своего отступающего отряда. Со времени стычки у переправы прошло немногим более десяти часов, и граф ещё не успел послать дракуна в Жоговен. Гхалхалтары не давали возможности остановиться, обдумать положение, насладиться успехом маленькой утренней победы. Они неотступно преследовали дерзких людей. Днем, когда было ещё светло, поднимавшиеся в небо дракуны видели их огромное, разлившееся по степи войско.

Этельред обернулся к солдатам, поскакал к хвосту колонны. Там плелись раненые ратники. Некоторые из них были совсем плохи, и граф не знал, что с ними делать. Бросить? Не по-людски. Однако долго они не протянут, а лошадей для них не было.

Ратники шли настолько быстро, насколько могли, но Этельреду казалось, что они еле переставляют ноги.

— Быстрее, быстрее, молодцы! — подгонял он их.

С лучниками дело обстояло чуть лучше, ибо они не были обременены тяжелым вооружением.

Граф искренне надеялся, что измотанные утренним боем люди все же преодолеют сорок ледов по темноте. За этим рубежом начинались первые деревеньки. Этельред не знал, какую защиту смогут дать жалкие поселения, но все равно думал о них. Для него было проще разбить огромное пространство от залива до Жоговенской долины на небольшие отрезки и радоваться, когда каждый из них будет пройден.

Граф так же надеялся, что обозленный утренним происшествием Хамрак не пустит в погоню отряд быстроногих ночных лучников или, того хуже, троллей. Этельред вспомнил растерзанных пентакреонцев и невольно напрягся. Ему показалось, что с высоты на него вот-вот набросится свирепая тварь. Граф передернул плечами, словно отбиваясь от цепких лап, вцепившихся ему в горло. Однако хватка была прочной. Этельред стал заваливаться назад. Оруженосец поддержал его. Проходящие мимо ратники стушевались, замедлили шаг, а потом и вовсе остановились.

— Что такое? На ночлег? — послышались робкие голоса сзади.

— Граф. Граф ранен.

Этельреда сняли с коня, положили на теплый плащ, сняли камзол, стащили кольчугу, расстегнули ворот рубашки. Лекарь быстро подал графу снадобье. Тот выпил, и боль отступила. Оправившись, Этельред увидел стоящих солдат и вдруг с неожиданной силой закричал:

— Чего стоите? Вперед! Хотите, чтобы гхалхалтары вдарили вам в тыл?!

Ратники оробели и, пристыженные, побрели.

Этельред поднялся. Оруженосец помог ему влезть в седло.

— Такие походы очень опасны для вашего здоровья, граф, — покачал головой лекарь. — Все-таки возраст.

— О, своей смертью я не умру. В этом будьте спокойны.

 

Хамрак велел остановиться на ночлег. Гхалхалтары не боялись людей, но настолько устали, что костров разводить не стали. День и правда выдался тяжелым: утром переправа и схватка с передовым отрядом людей, после — долгий переход.

Хамрак вышел из шатра и наблюдал, как засыпает лагерь. Обычные, земные шумы стихли в трепетном благоговении перед появлением Королевы Ночи. Она сознавала свою силу, но ступала осторожно, словно опасаясь, как бы смертные не увидели её. Хамрак был бессмертным, и потому Ночь не боялась его. Некромант мог свободно любоваться её чарующей красотой, растворяться в недрах черного неба, видеть миллиарды сверкающих глаз там, где остальные замечали лишь тусклые огоньки звезд, слышать шелест роскошного млечного шлейфа там, где другие улавливали только стрекотание цикад.

И вдруг перед взором бессмертного вспыхнула луна. Белой прорехой она вырвалась из глубин его сознания, магической вспышкой, врезающейся в строй солдат, обрушилась на его спокойствие. Баланс нарушился, и Хамрак пошатнулся и заметил, как стало светло перед глазами, как в страхе отпрянула от него Ночь. Она ещё хорошо помнила прорыв из Форт-Брейдена, когда Смерть безжалостной рукой сорвала все звезды с неба, чтобы поразить непокорного бессмертного.

Хамрак нашел точку опоры. Его взор устремился на запад, где за посеребренной инеем лунного света степью стояли горы. Меж ними, как между старшими братьями, укрылась цветущая Жоговенская равнина, которую предстояло захватить, разграбить и пожечь. Горы не спасут её от ужасной участи, и не сделают того люди. И Хамрак понял, отчего ему стало так неизъяснимо тяжело несколько мгновений назад — он по-настоящему осознал, что среди его воинов есть те, кто уже несет на себе гибельное, несмываемое клеймо, кто не доживет до следующей весны, и он ничем не сможет им помочь. Они были обречены…

 

Следующий после переправы день оказался погожим, даже жарким. Отдохнувшие за ночь гхалхалтары прошли сорок ледов и остановились, когда достигли первых деревушек.

Корпус барона Ригерга находился в авангарде, а потому мог позволить себе роскошь расположиться не за пределами поселения, но в нем самом. Деревенька была маленькой и жалкой. Королевство Трех Мысов, не задумываясь, кинуло её на самую окраину на растерзание низшим, степным кочевникам и… гхалхалтарам.

Дома подслеповатыми окошками всматривались в лица пришельцев, будто желая узнать их намерения. Если строения не могли убежать и полагались только на волю завоевателей, то жители понадеялись на свои ноги. Ригерг заметил, что людей нет. Словно неистовый вихрь ворвался в селение незадолго до прибытия солдат и вымел все живое, раскидав по улицам ошметья недовязанных кулей, разбитую мебель и черепки горшков.

— Господин барон, посмотрите! — воскликнули сзади.

Ригерг обернулся и увидел повиснувший в руках воинов меховой ком. Он скулил, подвывал и казался похожим на большого уродливого ребенка. Ригерг пригляделся внимательнее и удивился: перед ним был леший, неизвестно как очутившийся посреди степи.

— Ты остался в деревне один? — спросил барон.

Леший поднял свою большую, обросшую густой темно-бурой шерстью голову, заметил возвышающегося над ним грозного всадника и на мгновение даже перестал хныкать.

— Остальные бежали?

Леший кивнул, сгорбившись.

— Отпустите его. Пусть тоже бежит.

— Как же так? Даже не вспомнил, что я интересуюсь разными уродцами вроде этого!

Ригерг вздрогнул, узнав голос жены. Гахжара стояла на другом конце улицы, за солдатами, у обоза. С укором посмотрев на мужа, она подошла к лешему.

— У-у, какой обросший! Чем он питается?

— Ягодами и кореньями, — небрежно, с легким снисхождением бросил барон.

Гахжара дотронулась до шерсти лешего, но он ощерился, и она быстро отдернула руку.

— Нехороший, — гхалхалтарка погрозила пальцем. — Я хотела тебя накормить, а теперь ищи еду сам.

Солдаты, смеясь, отпустили перепуганного лешего, поддали ему пинка и проследили, как он помчался из деревни в степь.

— По домам! — прокричал Ригерг, когда оживление утихло. — Ты, Дамгер, займи эту половину деревни, а ты, — барон обратился к другому сотнику, — размести солдат вон в тех домах.

— А где остановимся мы? — поинтересовалась Гахжара.

— Этот дворец тебя устраивает?

Гхалхалтарка увидела низенький, покосившийся дом, сделанный из травы, смешанной с белой глиной. Гахжара не подала виду, что огорчена, и чинно направилась к строению, как будто это и вправду был дворец. Однако, когда они остались наедине, она надулась:

— Не знаю, зачем я таскаюсь с тобой по диким степям, вместо того, чтобы сидеть в уютном поместье на Южном континенте.

Ригергу было не впервой отражать нападки жены, и он уже выработал тактику. Ничуть не оскорбясь, барон ответил:

— Потому что ты знаешь, сколь богат Жоговен и ждешь, что я брошу его сокровища к твоим ногам.

— Прежде ты отдашь их Хамраку, Гамару, Гархагоху, своим сотникам и воинам. Обо мне ты вспоминаешь в самый последний момент.

— О, не беспокойся, дорогая, и на твою долю хватит.

— Допустим. Только прояви активность при штурме, — Гахжара уже не сердилась, но играла, а потому приблизилась к Ригергу, кокетливо изогнув брови.

— Обязательно. Каждый рубин на твоих перстах будет кровью моих солдат, а каждый алмаз — слезами их родных.

— Ты укоряешь меня, чтобы я раскаялась и раздала все свои драгоценности?

— Нет, просто знай, что люди скуповаты и выбить из них драгоценные каменья не так-то легко, — улыбнулся барон.

— Знаю, но ты же такой умный. Ты найдешь способ. Я на тебя надеюсь, — проникновенно закончила Гахжара.

Ригергу стало смешно: она, наверное, думала, что ей, благодаря её тонкому уму и очарованию, вновь удалось уломать его, а на самом деле он и не пытался сопротивляться. Барону доставляло наслаждение смотреть на свою красавицу-жену в дорогих одеяниях, на её холеные, унизанные перстнями руки, пусть даже каждый рубин в них являлся кровью его солдат, а алмаз — слезами их родных.

 

Лорд Карен получил известие от Этельреда. Граф с отрядом находился в шести днях пути от Жоговенских гор и, значит, будет в городе через две недели. У переправы Этельред потерял дюжину воинов, и ещё несколько солдат были серьезно ранены. Лорд Карен уже выслал дракунов, чтобы они забрали раненых и доставили их в Жоговен по воздуху.

Гхалхалтары наступали Этельреду на пятки. Они уже вошли в первые пограничные деревни и, должно быть, устроили там небольшой привал.

Карен вышел на террасу, опоясывающую дворец по периметру второго этажа. Внизу раскинулся фруктовый сад. Весна была в разгаре, и деревья укутались в вуаль нежных цветов. Лорд улыбнулся какому-то давнишнему воспоминанию, приложил руки к теплому, словно живому мрамору. В белой плоти камня встречались серые прожилки. Словно реки на равнине, они разбегались по его гладкой поверхности.

«Хамрак перешел Жоговенский канал, — мысли Карена вновь вернулись к войне. — Скорее всего, придется отходить к Грохбундеру. Надо послать гонца к Добину и сказать, чтобы побыстрее достраивал Драконью башню. Было бы неплохо слетать туда и посмотреть на работу самому». Лорд Карен подумал так и успокоился, ибо у него появилась конкретная цель. До обеда он побывает в горах, а потом залетит на север Жоговенской долины и проведает пять тысяч оставленных там ратников.

 

Снег почти потаял. Скалы стояли серые и голые, стыдливо прикрывая свои древние потрескавшиеся склоны тонкой, прозрачной коркой льда.

Лорд Добин поспешил навстречу приземлившимся дракунам.

— Здравствуйте, милейший! — воскликнул лорд Карен, высвобождаясь из толстых ремней, которыми был привязан к седлу дракона. — Как дела?

— Как видите, — Добин не без удовольствия указал на черный силуэт Драконьей башни.

— Теперь я понимаю, как давно здесь не был, — улыбнулся Карен.

За последние полгода Грохбундер сильно изменился. Старая крепость по-прежнему тянулась от склона до склона, преградив ущелье, но сверху её дополнили новые стены и башни.

— Надеюсь, гхалхалтары сюда не доберутся и вы остановите их под Жоговеном, но всякое бывает. Они могут пойти по дороге, которой ходили три года назад, не заходя в Жоговенскую долину.

— Обязательно запаситесь едой, — предупредил Карен.

Лорды немного прошли по направлению новых укреплений. Камни, покрытые тонким слоем льда, звонко похрустывали под ногами.

— Покажите мне Драконью башню. Я хочу рассмотреть её вблизи и внутри.

— Да-да. На нее, думаю, придется основной удар, поэтому тут мы постарались. Строили, правда, зимой. В щели мог забиться снег и подпортить раствор. Но пока все в порядке. Думаю, крепость задержит гхалхалтаров надолго, — голос Добина звучал бодро, и Карен по-доброму позавидовал ему.

Добин занимался только обороной ущелья, и все остальные проблемы его не касались. Он видел только свою обустроенную крепость, не замечая других слабо защищенных городов, раздробленных отрядов, не задумываясь о грядущем голоде. Комендант Грохбундера был поистине счастлив.

 

Со времени переправы Хамрака через Жоговенский залив прошло четыре дня. Об армии ничего слышно не было. Халхидорог и Осерта находились в странном, томительном ожидании. Он хотел услышать хорошие вести, как захвачен Жоговен или как пал Грохбундер. Она тоже надеялась на лучшее, но сама не могла объяснить на что. Осерта не понимала своего состояния. Она думала, что не опечалится и не обрадуется, если услышит о взятии Жоговена, но девушка чувствовала, что не сможет и остаться равнодушной к этой новости.

Чтобы убить время Халхидорог ходил на берег и наблюдал за строительством новых пристаней. Закладывали основные опорные столбы. Работать приходилось ночью, во время отлива. Маги светили строителям магическим огнем и помогали затаскивать заточенное с одного конца бревно на глубину. Потом с помощью канатов и магии его переворачивали, и оно в вертикальном положении вонзалось в дно. После строители тяжелыми молотами вбивали его глубже и наваливали у основания громадные булыжники. Стаи маленьких фосфоресцирующих рыбок волшебными искорками плавали на мелководье, освещая воду приятным зеленоватым светом, и как будто пытались помочь усердным рабочим. Халхидорог нередко сам принимал участие в строительстве и потому возвращался в крепость уставшим, перепачканным в мокром песке и водорослях.

Осерте было скучно в его отсутствие. Она лежала, глядя в холодный, мрачный потолок. В первые две ночи девушка пыталась заснуть, но потом решила, что, если сон не идет, надо заняться делом. И она садилась за пряжу.

 

Дверь открылась. Халхидорог стоял на пороге. Он уже умылся после работы. Руки его от долгого напряжения были слегка согнуты, плечи опущены. Взглянув на Осерту, он с трудом улыбнулся, как будто это причиняло ему боль:

— Еще не спишь? Нехорошо. Тебе надо спать.

— Жду тебя.

Девушка отложила веретено:

— Как дела на пристанях?

— Нормально. Сегодня установили последние несущие сваи. Завтра приступим к настилу.

Халхидорог зевнул и повалился на кровать.

— Устал? — спросила Осерта, хотя и так видела, что устал.

Она встала и приблизилась к Халхидорогу. Гхалхалтар лежал, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Медленно поднималась и опускалась его грудь. В тусклом свете одиноко горящей свечи четко обозначались его сильные, натруженные мышцы, ребра, жилы на изогнутой шее. Девушке вдруг стало жалко воителя. Он изнурял себя тяжелой работой, хотя это было вовсе не нужно. Он пытался ускорить время, которого у них и без того было не так уж много.

— Поскорей бы пришли вести, — произнес Халхидорог.

— Хамрак, наверное, уже прошел четверть пути до Жоговена.

— Да. Я думаю, он возьмет город.

— Конечно возьмет, — прошептала Осерта, пристраиваясь рядом с Халхидорогом.

Она почувствовала его тепло и биение его сердца. Она прикоснулась к его волосам. Они были мокрыми и хранили запах моря. Прошло несколько минут. Было тихо. Осерта слышала лишь размеренное дыхание и сердцебиение Халхидорога. Он уснул.

Девушка лежала ещё час, пока сон наконец не сжалился над ней и не смежил ей веки. Но и во сне её неотступно преследовала мысль о том, кто же она и чью сторону принимает в этой бессмысленной войне.

 

По мере того, как войско неприятеля приближалось, обстановка накалялась и наконец дошла до той отметки, когда город начал бурлить. На улицах собирались толпы обеспокоенных людей. Добровольцам стали раздавать оружие из арсеналов лорда Карена, и в нескольких местах формировались дополнительные ополченческие отряды. Появилась и накипь: бродяги, ободранные беженцы, орки и прочая нечисть, согнанная со всех концов королевства и с трудом укомплектованная в корпуса. Жители ворчали, но были и такие, кому нравилось волнение военного времени. Кружась в водовороте событий, Мефиат Сплетник переживал лучшие дни в своей жизни. Он бередил своими вопросами все наболевшее, вызнавал, подслушивал, а после бежал по кабакам и тавернам разносить услышанное.

— Хамрак уже занял пограничные земли! Он преследует отряд графа Этельреда. Через три дня гхалхалтары будут у гор, а оттуда неделя до Жоговена! — прокричал Мефиат в лихорадочном возбуждении.

— Да что ж ты радуешься? Думаешь тебе за то, что ты — гном, бороду не укоротят? — зароптали люди в очереди.

Очередь змеей вытянулась на два десятка шагов, пока в смертельной схватке не сцепилась с толпой, осаждавшей торговые ряды. В очереди стояли желавшие вступить в армию лорда Карена. Одетый в темный балахон писец скользил быстрым, лукавым взглядом по предстающим перед ним людям.

— Как зовут?

— До этого сражался? — задавал он вопросы.

Имя каждого вписывалось в таблицу, и его посылали в места, где формировались различные отряды, в зависимости от того, имел ли он какой-никакой навык ведения боя и если да, то в каком роде войск.

Необычное оживление в торговых рядах было вызвано тем, что на прилавки выбросили много мяса. Обычно овцы паслись на равнине или на зеленых горных лугах, но держать их там стало опасно, ибо передовые гхалхалтарские части могли появиться неожиданно и отбить скот у пастухов. Тогда начался массовый забой. Жоговен наводнили мясом, и жители кинулись на него, ибо предчувствовали, что после этого им придется долго поститься.

— Да что ж ты кость-то кладешь! — раздался гневный женский крик.

— Где кость? Мякоть! Одна мякоть.

Мефиат встал неподалеку от писца, записывавшего добровольцев. Один из жоговенцев узнал его:

— Эй, Мефиат, плешивая твоя борода, что новенького?

Гном так хотел поделиться распиравшими его новостями, что даже пропустил мимо ушей грубое обращение.

— Говорят, лорд Карен выдвинул заслон в тысячу ратников. Они должны будут задержать гхалхалтаров на первых порах при спуске в Жоговенскую долину.

— А может все и обойдется, — неожиданно предположил старик, мявшийся уже в самом начале очереди. — Вдруг Хамрак к нам не пожалует, а, как три года назад, сразу по дороге из Парзи в Грохбундер направиться.

— Ага, тогда он Вертор возьмет, Форт-Брейден, а мы так и будем сидеть рты раззявя.

— Держи карман шире. Будет Хамрак у себя в тылу непокоренный город оставлять, — тут же загалдели люди.

Очередь продвинулась. Сгорбившийся старик оказался напротив писца. Тот обмакнул перо в деревянную чернильницу, покачал головой:

— Куда ж ты дед? На войну что ли?

Сзади засмеялись. Окончательно уничтоженный старик хотел было уже отступить, как вдруг ему на помощь пришел здоровый, толстый жоговенец, возвышавшийся над толпой:

— Записывай его! Авось стрелы таскать сгодится.

— Ладно. Как имя? — писец записал. — До того где-нибудь воевал? Направлю-ка я тебя во вспомогательный…

 

Отряд Этельреда подъехал к подножию гор. Было четыре часа пополудни, и солнце, уже теряя свою высоту, жадно цеплялось лучами за уступы скал.

Граф велел сделать короткую передышку, а потом начинать подъем. Только преодолев пики Жоговенских гор и спустившись в долину, он мог почувствовать, что отряд в безопасности, если это было вообще возможно в условиях военного времени.

Взбираясь, ратники горбились под бременем тяжелого вооружения и хрипло дышали. Капли пота облепили их красные, нахмуренные от усилия лбы. Лучники вели себя раскованней, перескакивая с уступа на уступ. Камни осыпались из-под их легких сандалий и с глухим урчанием скатывались вниз. Несколько раз Этельред замечал орков и мелких чешуйчатых тварей, которые были так напуганы, что предпочли исчезнуть при приближении отряда.

Незадолго до наступления сумерек послышался рев. По мере продвижения людей он нарастал, пока им не стало казаться, что звук льется из самых недр земли. Так мог кричать только один зверь в Жоговенских горах — пещерный дракон. Воины остановились. Надо было идти дальше, но страх прочными колодками сковал их ноги. Пещерные драконы были во много раз больше своих сородичей, которых люди использовали в своем войске. Они могли одним ударом хвоста смести сотню. Этельред не на шутку взволновался: если дракон проснулся и собирается выйти на охоту, он может уничтожить их всех. И это когда тридцатитысячная гхалхалтарская армия идет по пятам! Отступать было нельзя, и граф приказал продвигаться вперед. Собрав всю свою волю, чтобы подавить разбуженный ревом дракона страх, солдаты продолжали подъем.

Через четверть часа они очутились на невысоком взгорье, и увидели пещерного дракона. Он лежал, обхватив соседнюю гору крепким кольцом стальных мышц, облаченных в броню чешуи. Зверь был явно встревожен и не обратил на отряд никакого внимания. Разметав гигантские кожистые крылья, дракон в бешенстве хлопал ими по воздуху, но даже треск рассекаемого пространства тонул в его неистовом реве. Приглядевшись, завороженные люди различили десяток черных фигур ростом не менее пяти шагов. Они скакали по кругу и метали в дракона здоровенные булыжники и огненные вспышки. Этельред догадался, что это горные великаны, которые телепатически атаковали Хозяина гор и связали его магическими путами. Однако тот ещё не думал сдаваться и пытался высвободиться.

Граф поскакал в разлом ущелья, указывая солдатам безопасную дорогу. Оправившись от величия увиденного, воины поспешили вниз. Они до сих пор не верили, что им посчастливилось столкнуться с великанами и драконом, когда те были всецело заняты друг другом.

С полчаса отряд брел по дну ущелья, а затем вновь начал подъем. Склон был пологим, и конь графа спокойно преодолевал его уступы.

Небо потемнело и кокетливо украсило себя драгоценными каменьями звезд. Из сумрака выплыл хрупкий молодой месяц. Этельред приказал останавливаться. Выставив дозор, граф подошел к своей скромной палатке, расположенной посреди лагеря.

Сон не шел к нему. Ноющая, то утихающая, то вдруг острая боль в груди не давала уснуть. Граф попросил оруженосца принести лекарство. Выпив его, он, в какой раз проклиная свое старое, измученное многочисленными походами тело, снова лег. Стало легче, и Этельред почувствовал, что скоро хотя бы на несколько часов получит долгожданный отдых, и прежде, чем заснуть, успел подумать, как странно получается в жизни: «Вокруг идет война, решается судьба мира, сотни беженцев и солдат спешат через горы, а великаны и драконы не обращают на это внимания. Они не глупы, об этом сказано во многих книгах. Они должны понимать, что скоро придут гхалхалтары, но не пытаются защитить Королевство Трех Мысов от нашествия. Эти существа словно бы смотрят на все с иной стороны. Может, так жить правильнее? Кто его знает. Все-таки гхалхалтары — гады и их надо уничтожить»…

 

Гамар хотел быстрее достичь цветущей Жоговенской долины и отплатить людям за все, начиная с того, что они полторы тысячи лет назад загнали его предков за Магический Щит и кончая маленькой неудачей при переправе, поэтому корпус Гамара шел впереди всех.

Воодушевленные энтузиазмом командира, солдаты бодро штурмовали горы. Остальная армия ещё только подтягивалась к подножию первых низких скал, когда отряд Гамара уже достиг вершины и остановился.

Несмотря на все свое рвение, военачальник решил дождаться основных сил и уже потом двигаться дальше. Мысль о том, что впереди в нескольких днях пути находится богатый людской город не давала гхалхалтару покоя. Впереди были только горы. Великими волнами застывшего океана они уходили вдаль, поражая глаз обилием красок. Зеленые, бурые, серые склоны поднимались ввысь, чтобы низвергнуться во впадины ущелий, чтобы треснуть и осыпаться брызгами щебня. У одного из таких обвалов Гамар вдруг заметил обоз беженцев из степи. «Думают спастись? — со злорадством подумал военачальник. — Не хотят нас видеть? Тогда не увидят и своих!»

— Эй, — кликнул гхалхалтар ближнего сотника. — Вели десяти троллям догнать вон тех людей.

— Схватить их?

Гамар пожал плечами:

— Как угодно. На рассмотрение троллей.

Угадав судьбу мирного обоза, сотник с легким сожалением взглянул на него, но пошел отдавать приказание.

Гамар видел, как тролли устремились к обвалу, и им завладело радостное чувство, которое испытывает пращник, выпустивший камень прямо в голову противника. Гамар почувствовал свою силу и неотвратимость удара. Теперь, даже если он захотел бы предотвратить его, он бы не смог. Это особенно понравилось военачальнику. Люди заметили троллей и кинулись врассыпную. Гамар услышал их далекие, приглушенные расстоянием и ветром крики и удовлетворенно подумал: «Молодой Гихарг, погибший при переправе, отомщен».

 

Площадь на северной окраине Жоговена была заполнена вооруженными людьми. Выполняя команды офицера, они то собирались в шеренги и кололи воображаемого противника, то рассыпались на отдельные группки по два-три человека. Меж ними носились маленькие, юркие орки и гномы.

Мефиат Сплетник нырнул в толпу и, заметив знакомого солдата, шепнул:

— Лорд Карен едет сюда.

Солдат сразу не поверил, но по рядам побежал слух:

— Едет сам командующий армией.

Люди подтянулись и, сознавая, что лорд Карен, быть может, уже незаметно следит за ними, старались выполнить все команды наилучшим образом.

— В шеренгу! Сми-ирно! — прокричал офицер.

Отряд замер, и тут все увидели появившихся всадников. Впереди ехал невысокий мужчина лет сорока с умным, несколько уставшим лицом. Он поравнялся с офицером, и раздалось громогласное приветствие. Лорд Карен кивнул, остановил коня и медленно оглядел солдат. Только у единиц были кольчуги или кирасы, остальные носили плохенькие кожаные куртки, которые не спасали ни от стрел, ни от ударов копий и мечей. Городские арсеналы не смогли обеспечить всех добровольцев хорошим оружием, и оно также было только у избранных. Тем, кто записывался последними, достались обычные топоры, годные для рубки дров, но никак не для битвы с гхалхалтарами.

— Что это за отряд? — поинтересовался Карен.

— Третий ополченческий, — резво отрапортовал командир.

— Сколько людей?

— Девяносто человек, ваша милость.

— Как обучены?

Офицер замялся:

— Трудно обучать. По большей части все люди мастеровые — к оружию не приученные.

Лорд Карен кивнул. В толпе новобранцев он различил лишь два-три молодых лица. В основном в третий ополченческий отряд записывали пожилых и стариков.

— Продолжайте, не будем вас отвлекать. Завтра получите указания и выйдете на боевые позиции.

Лорд Карен тронул поводья, и мявшаяся позади свита поспешила за ним. Они направлялись в другие районы города, где также шла подготовка добровольческих отрядов.

 

Армия медленно заползла на горные вершины и замерла. Хамрак велел объявить привал. Однако, вопреки обыкновению, солдаты не сразу опустились на землю и принялись за еду. Несколько минут они молча стояли, ибо так было лучше видно открывшуюся обозрению местность. Три года назад, в 147-ом, войско отступало другой дорогой, проходившей севернее, и Жоговенскую долину почти все гхалхалтары видели впервые. Сквозь голубоватую дымку расстояния она светилась мягким зеленым светом впитавших солнечное тепло трав. В легком тумане селения были едва различимы, и с тем большей жадностью вглядывались гхалхалтары в призрачные скопления крохотных домов и белую паутину дорог. Через два дня они будут там.

Хамрак так же, как и все, смотрел вниз. Где-то внизу отступал людской отряд, напавший на них во время переправы, и где-то внизу ждала их армия короля Иоанна. Там должно было произойти решающее сражение, и Смерть пряталась там, в цветущей Жоговенской долине. В серо-багровых морщинистых склонах гор, в фантастических громадах белых облаков, в самом узоре дорог и деревень бессмертный различил её черты — она улыбалась.

 

Теперь конь Этельреда ступал по ухоженной дороге долины. До Жоговена оставалось пять дней пути, и все же граф не чувствовал себя спасенным. Что толку, что он ушел от гхалхалтаров в горах и в степи. Они все равно настигнут его. Возможно, он приедет в Жоговен, а Карен тут же отправит его на опасный участок фронта. И Этельред уже смирился с мыслью о неотвратимой встрече с гхалхалтарами. Граф понимал, что бой неизбежен, но теперь он осознал, что это сражение будет не в пользу людей. У них было меньше сил.

Этельред поднимал голову, смотрел на проходящие отряды ополченцев, которые собирались по всему Жоговенскому мысу. Плохо обмундированные, нестройные, они удивительно походили друг на друга. Еще не вступив ни в одну стычку, они выглядели жалкими и потрепанными, как отряды, отступающие с поля боя. Этельред провожал их взглядом полным сожаления, дергал седой ус. Он уже видел гхалхалтаров в действии и знал, что то были настоящие воины. Даже сознание собственной обреченности не сломило их духа. Они были врагами, и граф отдал бы жизнь, чтобы уничтожить их, но он не мог не восхищаться грациозностью и умением, с которым гхалхалтары вступили в неравный бой. Добровольцы шли на смерть. Им было не выстоять против тридцатитысячной неприятельской армии.

 

Мефиат Сплетник кичливо выпятил грудь, наслаждаясь тем, что он оказался в центре всеобщего внимания. Вокруг него собралась приличная толпа. Сейчас в ней было больше женщин, ибо многие мужчины либо добровольцами покинули город, либо рассредоточились по стенам. У них уже не было времени бродить по улицам.

— Ну, говори же, бородатый, — надрывно кричала сухая женщина со старым, поблекшим лицом.

— Граф Этельред будет в Жоговене через три дня, — затараторил Мефиат. — Это значит, что гхалхалтары спускаются с гор и, возможно, уже заняли первые селения в долине.

— Крышка нашим, — мрачно процедил кто-то.

— Эх, у моего старика ума хватило в ополченцы податься. Ну какой он солдат, когда из него песок сыпется! — запричитала старая женщина.

— Ну-ну, — подошедший к толпе мужчина с мечом на боку, что обличало в нем воина, попытался успокоить её. — Лорд Карен выставил надежные части ратников у спуска в долину. Они задержат гхалхалтаров.

— Да ты сам-то в то веришь? — закричали женщины. — Чтоб ваши отряды да с такой силищей справились? Зачем же вы тогда стариков забираете?

— Никого мы не забираем. Они сами идут.

— Ага, сами идут! А вот мы тебе сейчас морду начистим! Ишь, жлоб! За спинами стариков отсидеться захотел!

Женщины распалились не на шутку, и солдат поспешил ретироваться. Кто-то швырнул ему вдогонку камень.

Лорд Карен уже знал о начале народных волнений в городе.

 

Жоговенские горы почтительно огибали долину, и уходили дальше на запад к Грохбундеру. Как и ожидал Карен, на этот раз Хамрак выбрал иной путь. Гхалхалтарское войско начало спуск к Жоговену.

На второй день завоеватели оказались на лугах, пышным покрывалом укутывавших подножье гор. Неделю назад там паслось много овец, но теперь солдаты заметили только одного пастуха. Опершись на посох, лысый, с длинной бородой старик внимательно наблюдал, как гхалхалтары подходят к нему. Рядом с ним щипали траву четыре равнодушные овцы. Неизвестно, отчего пастух не увел животных в более безопасное место: оттого ли что они были не его, а хозяйские, или же оттого, что он не рассчитывал на столь скорое появление армии. Однако в тот вечер барон Ригерг порадовал своих воинов и жену парным мясом.

Утром отряд продолжил путь. Деревни впереди были уже совсем рядом и манили солдат уютными строениями и богатыми кладовыми.

Прежде, чем последний раз нырнуть вниз и вывести воинов на равнину, дорога проходила между двумя горными отрогами. Обрамленные темной шевелюрой кустарников, они походили на могучих разбойников, застывших у обочины и подстерегающих нерадивых путников. Если бы люди собирались делать засаду, они засели бы именно здесь. Ригерг понял это и невольно насторожился. Он незаметно оглянулся на обоз — повозки медленно катились вслед за корпусом, и два десятка солдат прикрывали их сзади. Взгляд военачальника скользнул дальше. Основная армия плелась на расстоянии двух ледов, и только корпус Гамара стремительно продвигался вперед и должен был догнать их минут через пять. Барон на мгновение задумался и решил рискнуть. Он глубоко загнал страх, оставив одно подозрение.

Отряд приблизился к опасному месту. Ригерг смутно почувствовал гнетущую тишину над отрогами, как будто кто-то сидел наверху и молчал, выжидая. Утвердившись в своем предположении, барон едва уловимым жестом сделал знак ехавшим в отдалении от него сотникам. Они поняли. Сохраняя спокойствие, гхалхалтары внутренне напряглись. Их руки как бы невзначай легли на рукояти мечей. Ригерг с головой корпуса въехал в полумрак тени отрогов. Барон всматривался в изломы скал, пытаясь различить затаившихся там людей. И вдруг раздался крик, совсем не оттуда, откуда Ригерг ожидал его услышать.

— Ур-а-а!

Кустарники ожили и подались вперед. Людские ратники навалились на неприятеля. Сколь ни были готовы гхалхалтары, но они растерялись.

— Атака! Рассыпным строем в стороны! — закричал Ригерг, и его крик собрал все силы корпуса в один кулак.

Кулак разжался, выпростав смертоносные пальцы — воины ударили в разных направлениях.

Потеряв свое мимолетное преимущество, ратники стали драться осторожнее.

Гамар, завидев сражение впереди, выпустил всех своих троллей. Крылатые твари неудержимым потоком разрезали небо и в мгновение ока очутились у отрогов. Люди дрогнули и подались назад. Ригерг соскочил с коня и высоким зычным голосом прокричал:

— Вверх! Рассыпным строем!

Вместе с половиной отряда он стал подниматься на один из отрогов. Теснимые, ратники принялись кидать камни, но гхалхалтары и тролли были уже наверху.

Противник Ригерга оказался человеком невысокого роста с добродушным лицом. Его меч был короче, и ему было трудно парировать удары барона. Клинок гхалхалтара дважды оказывался прямо у груди ратника, но в последний момент тот уворачивался. С холодной точностью, усмехаясь слабости противника, Ригерг сделал ещё один выпад и увидел, как побледнело лицо человека и расширились его глаза. Барон выдернул меч и огляделся, ища новых врагов. Однако вокруг были одни гхалхалтары.

Ратники бежали. Ригерг не стал преследовать их, и лишь посмотрел, как они бегут по направлению к близлежащей деревеньке и оттуда вместе с перепуганными жителями выливаются на дорогу, ведущую к Жоговену.

 

Лорд Карен оглядел собравшихся. Их было много. Все военачальники, кроме тех, кто находился на передовой у самого входа в долину, были собраны в одном зале для того, чтобы после совета быстрокрылые драконы вновь разнесли их по отрядам. Присутствовал и лорд Добин, и добравшийся до Жоговена граф Этельред.

— Полагаю, можно начинать, — сказал Карен, сцепляя пальцы рук.

Военачальники не издали ни звука, и с их молчаливого согласия полководец начал:

— Вы все прекрасно знаете, по какому поводу мы собрались. Враг, можно сказать, под стенами. Хамрак уже разбил передовой наш отряд и занял одну равнинную деревню. Пока одну, но завтра он начнет продвижение и покорит ещё десяток.

— Этого нельзя допустить, — высказался лорд Добин.

— Нельзя, но хватит ли у нас сил? — робко поинтересовался командир жоговенского ополчения.

— Не хватит, — отчетливо произнес лорд Карен.

Все застыли.

— И что же вы предлагаете? — наконец спросил Этельред.

— Успокойтесь, в Грохбундере дела идут отлично, — заговорил лорд Добин, но все ожидали слова командующего армией.

— Именно поэтому будет более разумно отойти к Грохбундеру. В горах мы сможем лучше укрепиться, занять каждую расщелину, каждый выступ и, не давая генерального сражения, терзать гхалхалтаров мелкими стычками. В открытом бою мы все равно проиграем.

— Так что же, сдать Жоговен? — Этельред решился за Карена произнести кощунственную мысль.

— Да.

Военачальники посмотрели на Карена и увидели, что он не шутит. Лорд действительно намеревался сдать город. Оттого он и был таким бледным, оттого и дрожали так странно блики в его зрачках. Он родился и вырос в Жоговене. Двадцать лет он правил этим городом и радовался строительству новых домов и расширению окрестных полей. Здесь его все знали и любили.

— Неужели нет никакого варианта?

— Я даю вам время подумать, — кивнул Карен. — Только, пожалуйста, помните, что мы имеем десять тысяч солдат и ещё пятнадцать тысяч необученных ополченцев и орков против хамраковских тридцати.

Все замолчали, осмысливая роковые цифры. Этельред теребил ус. Добин поник головой на руки. Последние месяцы он жил в Грохбундере, и весть о столь бедственном положении людей стала для него настоящим откровением.

Лорд Карен возвел глаза к потолку. Он был украшен тонкой мозаикой, выложенной из морских раковин. Лорд вспомнил, как тридцать лет назад его отец строил этот зал. Теперь Карен словно прощался с ним. Возможно, он сидит в этом мягком удобном, кресле последний раз.

— Итак, ваше решение? — Карен перевел взгляд на военачальников.

Ему показалось, что будет даже легче, если они не согласятся с ним и выскажутся за оборону города. Тогда бы не пришлось уходить. Умереть на родных улицах. Лорд прикрыл глаза и отчетливо представил собственное тело, распростертое на площади среди десятков таких же тел. Наверное, так было бы легче.

Но Этельред сказал:

— Отходим.

И вслед за ним это слово прозвучало еще, и еще, и ещё раз. Оно оглушило лорда Карена, как будто не он первый предложил отступить.

После того, как последний военачальник сказал свое решение, возникла пауза. Однако то была не заминка. То была святая тишина — минута молчания по обреченному городу, и никто не решался её нарушить.

— Прощай, Жоговен, — лорд Карен резко поднялся. — За дело. Все — к своим отрядам. Будем отходить к Грохбундеру.

Он старался казаться бодрым и даже воодушевил остальных. Они зашевелились и заговорили, обсуждая дальнейшие планы. Сам же Карен понял, что все уже не так. Что-то оборвалось в нем — что-то, что дается один раз и уже никогда не возвращается.

 

— Предатель! Гхалхалтарин! С Хамраком за одно! — кричала толпа вслед карете лорда.

Еще день назад она бы не позволила себе подобного, но теперь, когда стало ясно, что правитель покидает город, осмелела. Люди сознавали, что Карен уже не является властителем Жоговена. Им представлялись мрачные картины будущего разбоя и верзилы-гхалхалтары, сжигающие дома. Жоговенцы считали, что им нечего терять, и потому открыто орали в бледное лицо Карена самые мерзкие ругательства.

Лорд слышал яростные крики, но они докатывались до него смутно, не проникая в сознание. Карен не понимал, что так настойчиво пытались доказать ему смазанные скоростью лица за окном кареты. Он словно впал в забытье. Жоговен корчился в предсмертной агонии, ярясь и пенясь сотнями людских тел на тесных улочках и площадях. Однако Карена почему-то не трогала его гибель. Ему казалось, что это не тот город, который он любил больше всего в жизни, как будто жестокий, злой волшебник сотворил извращенную копию настоящего Жоговена. Дома и улицы остались прежними, но была едва различимая и в то же время ужасная разница между ними и зданиями, запечатлевшимися в памяти у Карена. Он с острой болью сознавал, что так терзало его вчера вечером во время совета, и ночью, и утром. Люди в Жоговене переменились, и теперь, даже если он и вернется сюда, все будет совсем не так. Старый, милый, родной город погиб — умер негромко, не всколыхнув рассерженных толп. Он скончался мирно, в тишине, в сердце Карена.

 

Через пять дней гхалхалтары уже входили в распахнутые ворота Жоговена. Улицы были пустынны, хотя солдаты чувствовали, что за ними следят из окон сотни настороженных глаз.

Когда Хамрак проезжал под высокой, помпезной аркой, установленной в честь победы Королевства Трех Мысов над Скелетором в 118 году, к нему подъехал Гамар. Некромант взглянул на военачальника и тут же догадался, что это не к добру.

— Чего ты хочешь?

— Напомнить вам один разговор, ваше величество.

Хамрак нахмурился, вспоминая, и спокойная улыбка его на мгновение померкла.

— Помните, после переправы я просил у вас разрешения на владение городом в течение одного дня, — подсказал Гамар. — Вы сказали, что я получу его, если не потеряю при взятии ни одного бойца.

— Да.

— Жоговен пал, ваше величество. В моем корпусе нет потерь. Сдержите слово.

Свита и солдаты вокруг прислушались и выжидающе замерли. Они поняли, зачем Гамар хочет получить Жоговен, и всем стало интересно: нарушит ли бессмертный слово или пренебрежет тысячами человеческих жизней ради своей чести?

— Я жду, — ухмыльнулся Гамар.

Хамрак посмотрел на него, потом возвел глаза к небу. Некоторые из свиты сочувствовали ему, а кто-то втайне обрадовался. Вот задача достойная некроманта! Хотел быть честным и незамаранным? Не выйдет, в жизни так не бывает.

— Так что же я обещал? — наконец переспросил Хамрак.

Гамар усмехнулся, чувствуя, что бессмертный попал в тупик и пытается оттянуть время.

— Вы обещали, что дадите мне в полное владение большое людское поселение, если я возьму его без потерь.

Гамар уже приготовился выказать неопровержимые доводы, если Хамрак попытается настоять на том, что Жоговен не был взят. Однако король спокойно произнес:

— Хорошо. Получи во владение город, Гамар. Один день ты можешь делать в Жоговене все, что тебе заблагорассудится.

Гамар торжествующе обвел взглядом свиту. Победить волю и разум самого некроманта Хамрака! Но бессмертный ещё не закончил:

— Я забыл сказать тебе, что сие право распространяется только на тебя, но не на твоих солдат. Пока ты владеешь Жоговеном, я снимаю тебя с поста командующего корпусом, дабы это не слишком обременяло тебя, Гамар. Один день солдаты будут подчиняться лично мне. Это ведь не противоречит условиям нашей договоренности?

Гамар только и мог, что мотнуть головой.

— Ну а если ты хотел уничтожить город, то у тебя есть меч. Вперед, время не ждет! Ты хороший боец, но даже для тебя эта задача трудна.

Раздался смех. Гхалхалтары представили себе свирепого Гамара, мечущегося по улицам вымершего Жоговена с мечом наголо.

— Смотри, а то кухарки соберутся, так бока намнут!

— Хороший владетель!

Гамар метнул на бессмертного озлобленный взгляд. Тот улыбался, но военачальнику было не понять, что некромант смеялся не над ним, а радовался, что хоть один раз проучил коварную Смерть. Ведь тысячи жоговенских жителей были спасены.

 

Глава третья

 

По стенам были развешены тяжелые, ворсистые парзийские ковры. Пробивающиеся сквозь узкие стрельчатые окна лучи солнца блуждали по лабиринтам их разноцветных узоров. Свет отражался в пузатой вазе, стоявшей на низеньком столике, и струился по нежным тонким лепесткам настурций.

Осерта сидела рядом с цветами так, что её плечо касалось их склоненных головок. Девушка вышивала. Раньше она никогда этим не занималась, но теперь у неё появилось много свободного времени. К ней приходили гхалхалтарки, которые приплывали в город с Южного континента и искали в ней свою заступницу. Они-то и научили её этому мастерству.

Под иглой прорисовывалось темно-лиловое с перламутровым отливом оперенье птицы. Осерта старательно работала над каждым перышком. Когда птица будет готова, она задумала подарить её Халхидорогу.

За дверью послышались быстрые шаги. Она узнала их и с неловкой поспешностью сделала неровный стежок. Дверь отворилась, и на пороге появился Халхидорог. Его глаза возбужденно блестели, под стать драгоценным камням на дорогих браслетах, обхватывавших его руки от кисти до локтя.

— Прекрасные вести! — воскликнул он, сделав шаг и очутившись в комнате.

Осерта осторожно улыбнулась: неужели произошло главное сражение? Только бы не это.

— Мы взяли Жоговен.

— Хорошо, — кивнула девушка.

Ее волосы выбились из-под платка и скрыли лицо.

— Не волнуйся, мы взяли его без потерь, — предупредил Халхидорог. — Хамрак передает, что люди сами сдали город и никто не погиб. Если не веришь мне, можешь поговорить с гонцом. Я сейчас велел его накормить, так что он пока на кухне.

— Зачем? Я верю тебе, — Осерта рукой заправила пряди.

Сражения не произошло и в тоже время гхалхалтары одержали победу. Чего ещё можно было желать? И все же ей стало обидно за людей. Почему они сдались? Однако она тут же с гневом отогнала эту мысль — если бы они не сдались, они бы сражались и убивали, а что может быть хуже?

Халхидорог подошел к ней, принял из её рук вышивание и взглянул на птицу:

— У тебя талант!

— Спасибо. Я думала подарить эту птицу тебе, а теперь ты все испортил.

— Я не хотел подглядывать, — улыбнулся Халхидорог. — Но знай, что любая вещь, сделанная твоими руками, для меня дороже всего на свете.

Он наклонился и прикоснулся губами к кончикам её пальцев.

— У тебя дрожат руки. Как же ты вышивала?

— Это от известия. У меня кружится голова. Так все неожиданно.

— Согласен.

Осерта потянулась к его лицу, но не смогла забыться даже в поцелуе. Ее неотступно преследовала мысль о том, что людям нельзя так покорно сдаваться, что гхалхалтары должны прекратить наступление, что сражения не должно произойти, что она хочет невозможного.

 

Лорд Карен пил горячий чай, медленно отходя от тяжелого сна. Ворот его рубахи был расстегнут, обнажая жилистую загорелую шею. Широкий с серебряной бахромой плащ валялся рядом на стуле. Лорд пил, преодолевая ставшую обычной усталость, ибо сон уже не приносил ему отдыха, но лишь поддерживал минимальные силы, необходимые для того, чтоб держаться на ногах. Карен потянулся.

— Какого черта вы здесь делаете? — вдруг услышал он за спиной.

Лорд вздрогнул и обернулся, впившись взглядом в дерзкого пришельца. Он был высок и худ и стоял в тени. Однако, когда лорд обратил на него взгляд, он стремительно, порывисто шагнул на середину комнаты и оказался на свету.

— Лорд Толокамп!

— Да. Я явился, чтобы спросить вас, кто дал вам право сдавать один из крупнейших городов королевства без боя и без позволения на то монарха?

— Совет военачальников и баронов, — произнес Карен.

— Какой совет! На нем присутствовали хотя бы пять лордов? Нет? Почему вы не спросили разрешения короля? Почему я узнаю обо всем в самый последний момент?

— Извините, у меня не было времени предупредить вас, — ощерился лорд Карен.

Он устал казаться спокойным и кричащий Толокамп стал выводить его из себя.

— Я отвожу армию в горы к Грохбундеру, ибо считаю, что давать Хамраку открытое сражение губительно.

— А я полагаю, что потеря Жоговена губительна! — Советник короля подался вперед. — Вы должны прежде всего исполнять веления монарха.

— То есть ваши, — усмехнулся Карен.

— Не мои, а монарха!

— Не морочьте мне голову. Иоанн уже ни на что не способен. Это горькая, но правда. Он — ширма, которой вы все прикрываетесь, сидя далеко в столице.

— Да как вы смеете!

— Не нравится?

Толокамп отступил в сторону. Его гладко выбритые щеки сделались пунцовыми.

— Предатель! Хуже Мальерона! А я ещё думал оставить вас на посту командующего, но теперь все решено. Вы свободны. Можете с радостью смотреть, как погибает Королевство Трех Мысов и сознавать, что в том большая ваша заслуга.

Карен побледнел, но сдержался. Он выпростал вперед руку и ровно произнес:

— Дайте мне грамоту, в которой король Иоанн подтверждает, что я больше не командую восточной армией.

Толокамп в смятении уставился на вытянутую руку.

— Ну, где грамота? — Лорд Карен нетерпеливо перебирал пальцами воздух. — Если решения Иоанна так много значат для вас, так будем играть до конца. Я отойду от дел лишь тогда, когда получу отставку от самого короля.

Толокамп пошатнулся, отступил назад, ударившись о притолоку, ойкнул и поспешил вон. В дверях он на секунду остановился:

— Будьте уверены, вы получите грамоту!

Карен из окна проследил, как удаляется худая фигура Толокампа. Он не сомневался, что тому удастся достать нужную бумагу. Иоанн подпишет все, что угодно, даже собственный смертный приговор. Лорд Карен поднял чашку остывшего чая и поднес её к губам. А ведь это и правда приговор. После его отставки во главе армии, наверняка, встанет Толокамп, и тогда произойдет главное сражение, и люди будут уничтожены.

Однако пока не все потеряно. У него было ещё несколько дней, прежде чем Толокамп успеет слетать в столицу за грамотой и вернуться обратно. За это время он должен достичь гор, ибо тогда Толокампу ничего не останется, как продолжать уже начатую тактику и, возможно, королевство будет спасено.

 

В дверь застучали. Торговец услышал и велел дочке сбегать посмотреть, кого принесла нелегкая. В городе после вступления в него гхалхалтарских войск продолжались беспорядки, и потому торговец не без волнения подошел к окну, из которого была видна часть улицы. Как бы нечаянно он сгреб со стола нож и сунул его в складки одежды.

— Папа, там гном Мефиат.

— Сплетник?

Дочка кивнула.

Торговец знал, что гном часто приносит нужные вести, а потому поспешил вниз. Мефиат стоял за дверью, приоткрытой на цепочку, и переминался с ноги на ногу. Торговец впустил его внутрь.

— Кто так обращается с гостями? — воскликнул гном, и его клокастая борода задрожала.

— Извини, батюшка, время-то какое, — принялся успокаивать его торговец, зная, что гном просто хочет лишний раз напомнить о том, какая он значительная персона.

— Ладно, — снисходительно махнул рукой Мефиат. — Я к тебе пришел не твои глупости слушать. Сегодня вечером жди гостей. Ты меня понял?

Торговец кивнул.

— Веди себя с ними хорошо, а то потом хлопот не оберешься, — Мефиат противно засмеялся и, больше ни слова не говоря, выбежал на улицу.

Торговец закрыл за ним дверь и поднялся наверх. Все драгоценности он спрятал ещё неделю назад, когда гхалхалтары были только на подступах к Жоговену. Однако его все равно глодало смутное чувство тревоги.

Жена обеспокоенно взглянула на него:

— Что случилось? Кто это был?

— Мефиат.

— Что он сказал? — в голосе её послышалось волнение.

— Ничего, — торговец замолчал, а потом добавил. — Знаешь что, сегодня тебе лучше переночевать у соседей. Возьми детей и уходи.

— Что он тебе сказал? — властно потребовала женщина.

Торговец огляделся, словно ища кого-то.

— Сегодня к нам придут.

— Господи! — женщина всплеснула руками. — Да что же это! И до нас добрались. Но ты уж не упорствуй. Бог с этими драгоценностями. Ведь убьют же, — она вдруг завыла.

— Успокойся, ничего не случиться. Все будет в порядке.

Он привлек её к себе, чувствуя, как дрожат её плечи.

— Только уходи. Я не хочу, чтобы дети были здесь.

— Хорошо.

 

Торговец присел на край кровати. В комнате становилось темно, но он не зажег свеч. Человек внимательно прислушивался, и оттого ночная тишина звенела у него в ушах. Шаги. Он вздрогнул — идут! Торговец осторожно приподнялся, уставившись в темное стекло окна. Улица была пустынна. Лунный свет резко очерчивал тени домов и мазками обозначал полукруги булыжников на мостовой. Никого. Торговец облегченно вздохнул, и тут раздался властный стук. Человек оторвался от окна и подскочил как ужаленный. Они пришли не с той стороны, откуда он ожидал, и это разом низвергло все его попытки быть спокойным. Торговец тяжело спустился с лестницы и подошел к двери. Кто стоял за ней? Его погибель? Руки дрожали, и он с трудом откинул засов.

Лунный свет струился прямо в глаза, огибая стройный силуэт необычайно высокой и красивой женской фигуры, облаченной в дорогое, узко приталенное платье. Торговец отступил от неожиданности, метнул взгляд на лицо незнакомки и неприятно передернулся: её глаза были алыми с большими белыми зрачками. Человек настолько не ожидал увидеть гхалхалтарку, что она сначала поглотила все его внимание, и он не заметил стоявшего рядом с ней гхалхалтара.

— Приветствую тебя, — заговорил тот.

Теперь взгляд торговца обратился к нему. Гхалхалтар выглядел незлобно, с маленькой светлой бородкой и тонкими, криво изогнутыми бровями, однако на боку у него висел длинный меч, а за его спиной человек различил четверых воинов.

— Что угодно вашей светлости? — поинтересовался торговец.

— Я наслышан о твоем мастерстве. Моя жена хочет посмотреть на твои каменья. Если ей что-нибудь понравиться, я куплю.

Однако торговец не поддался на эту уловку — достаточно показать драгоценности, и гхалхалтары просто отберут их. Поэтому человек, внутренне трепеща, твердо сказал:

— Извините, ваша светлость, вы ошиблись. Я не столь хороший мастер. Сейчас тяжелые времена. Почти все богатые люди бежали из города, и мое дело пришло в упадок. У меня остались лишь плохенькие образцы, которые не достойны столь сиятельной особы, как ваша супруга.

— Ты лжешь, — гхалхалтар шагнул внутрь, и за ним последовали остальные.

— Смотрите, — торговец поспешил к прилавку.

Он выдвинул ящик, и барон Ригерг увидел, что в нем валяются в беспорядке медные и коралловые побрякушки. Гахжара презрительно скривилась. Ее тонкие, увитые перстнями пальцы небрежно поигрывали прекрасным золотым ожерельем, украшенным чистыми, как недра океана, изумрудами.

— Вы сами видите, — виновато улыбнулся торговец. — У меня не осталось ничего интересного.

Ригерг прищурился. Его белые зрачки нехорошо заострились.

— А ведь лжешь. Ну лжешь, сознайся.

Барон обещал Гахжаре найти лучшего ювелира в Жоговене, и он не собирался уходить с пустыми руками.

— Признайся. Что у тебя в том ларце?

Торговец обернулся.

— А, здесь камушки.

Он протянул ларец Ригергу. Барон открыл его и зачерпнул рукой разноцветные стекляшки.

— Да они все вместе не стоят и одного золотого!

— Я же говорю, ерунда, — поспешно подтвердил ювелир.

В комнате повисло молчание. Торговец напряженно вгляделся в прищуренные глаза гхалхалтара. Человек прочел в них колебание. Такой взор был у посетителей, которые хотели купить какую-нибудь дорогую вещь, но, узнав о её цене, разводили руками. Чтобы скрыть свою несостоятельность они ещё некоторое время топтались у прилавка, прежде чем уйти, горько сетуя на худой кошелек. Такой же взор был и у гхалхалтара. Еще несколько мгновений — и он повернется и уйдет, уведя за собой грозных молчаливых воинов. И вдруг заговорила гхалхалтарка. Гахжара не знала людского, а потому обратилась к Ригергу на гхалхалтарском, но торговца сразу насторожил её капризный тон. «Стерва», — пронеслось у него в голове.

Ригерг, все так же улыбаясь, повернулся к нему:

— Она недовольна, а я, как любящий муж, должен сделать так, чтобы моя жена получила то, чего хочет. Ты, человек, женат?

Ювелир кивнул.

— Тогда ты должен знать, что значит желание жены.

Торговец снова кивнул.

— Прекрати паясничать. Неси драгоценности. Я тебя по-хорошему прошу.

Человек молчал. Ригерг надвинулся на него, и ювелир почувствовал у себя на лице его дыхание:

— Говори, куда ты их спрятал?

— Все проданы.

— Лжешь.

Цепкие пальцы впились в грудь торговца и, скользнув на шею, оторвали его от пола.

— Говори, — голос Ригерга перешел на хрип.

Ювелир почувствовал, что задыхается. Кровь ударила ему в голову, в глазах потемнело, и вместо лица гхалхалтара он видел только серое пятно с двумя демонически горящими углями зрачков. Но он продолжал молчать.

Тогда барон выпустил его и повернулся к сопровождавшим его воинам. Сначала он и не думал прибегать к их силе, а взял только для охраны на улице. Однако упрек, застывший в глазах Гахжары, заставил его крикнуть:

— Разберитесь с ним!

Человек увидел, как молчаливые верзилы подались к нему…

 

— Извини, плохо все получилось, — вздохнул Ригерг.

Барон посмотрел на валяющегося у прилавка ювелира. Тот несколько раз терял сознание и наконец даже холодная вода не могла привести его в чувство. Так и не добившись от него признания, гхалхалтары перерыли весь дом, но ничего не нашли.

Ригерг взял жену под локоть и осторожно провел через завалы разбитой мебели. Под ногами у них похрустывали рассыпанные кораллы и стекляшки.

— Я куплю тебе драгоценности другого мастера, — сказал, оправдываясь гхалхалтар.

— Не надо, — надменно произнесла Гахжара. — Мне нужны только работы этого ювелира.

— Но ведь ты их даже не видела!

— Будь уверен, они стоят недешево, иначе этот несчастный не принял бы за них столько мучений.

Ригерг взглянул на красивое, чуть лукавое лицо жены. По её лбу струился черный, серебрящийся в свете луны локон, дуги её алых губ чувственно изогнулись, и барон понял, что ему надо достать драгоценности именно этого ювелира. Он вернется к торговцу ещё раз, но уже когда дома будут его жена и дети…

 

Отряд Этельреда ещё не успел отдохнуть после двухнедельного перехода от залива до Жоговена, и вновь надо было спешить, бежать, но теперь уже к Грохбундеру.

Этельред хмуро крутил длинный седой ус, покачивался в седле. От долгой езды ноги графа занемели, и он, передав оруженосцу коня, пошел пешком. Под подошвами сапог чувствовались все рытвины и неровности дороги. Вскоре Этельред стал спотыкаться. Его начала мучить отдышка. Граф понимал, что лучше всего ему сейчас поехать в карете вместе с семьей, но воинский долг не позволял старому воину покинуть солдат, и он продолжал идти рядом с колонной, больной и немощный, но подающий пример остальным.

— Дай коня, молодец, — попросил Этельред через полчаса.

Оруженосец быстро исполнил просьбу господина, и граф вновь взгромоздился в седло.

Горы находились уже совсем рядом: завтра отряд начнет подъем. До Грохбундера оставалось идти около двух недель. По армии пронеслась весть о том, что лорда Карена собираются снять с поста командующего. Те, кто были поосторожней, огорчились, но многие, особенно молодые ополченцы и красавцы-дракуны, воспринимавшие войну как забаву, обрадовались, ибо все знали, что, как только уйдет Карен, произойдет грандиозное сражение. Однако упрямый лорд ещё не сдавался и, назло всем рвущимся в бой, гнал войско в горы.

 

Два солнца отражались в сверкающих, огромных, всеохватывающих зрачках бессмертного. В глазах некроманта стояли длинные, бесконечные улицы людского города и бесчисленные площади, усеянные народом. В его глазах плясали разноцветные отблески, отбрасываемые высокими витражами жоговенских соборов. Он видел удивительные лица в веренице проплывавших мимо него отрядов, лет и событий. Войско выступало из Жоговена, а Хамрак вспоминал, как много веков назад он так же руководил гхалхалтарами и так же они уходили в поход. Однако разве теперь кто-нибудь, кроме него, сохранил память о том времени? «Нет», — отвечал сам себе некромант. Он заранее знал, что все его действия напрасны. Могучие силы, содержащиеся в нем, были направлены в никуда. Они не несли ни зла, ни добра. Хамрак чувствовал, что разобьет людей, что покорит их королевство, подавив все мятежи, но пройдет десять, сто, двести тысяч лет и никто не вспомнит об этом. Его победа совершенно не нужна для вселенского мира. Вот если бы ему удалось выполнить свое главное предназначение — победить Смерть. Это было бы настоящее деяние, которое бы помнили и через тысячу, и через миллион, и через миллиард лет.

Хамрак увидел неприступное лицо Гамара. Брови черными тучами нависли над глазами военачальника, в складках век застыла скрытая угроза. «Гамар хочет достичь всеобщего благоденствия. Он готов умереть, лишь бы его потомки увидели это золотое время. Однако, по его мнению, счастье возможно только тогда, когда гхалхалтары получат власть над миром, а для этого надо уничтожить людей и сочувствующих им. Во благо Смерти».

Взгляд Хамрака перенесся на предводителя следующего корпуса. Бессмертный узнал это доброе, округлое лицо со светлой, мягкой бородкой и крутыми изломами бровей — барон Ригерг. «Вряд ли можно найти гхалхалтара, столь любящего свою жену. Ригергу скоро исполнится двести пятьдесят лет — половина жизни позади, а он, как мальчишка, желает угодить каждой прихоти своей ненаглядной суженой. Как пылкий юноша, он готов совершать ради неё подвиги, бросаться на превосходящие силы, стоять под стрелами. Он играет с огнем и вместе с собой заставляет рисковать ни в чем неповинных солдат. Во благо Смерти».

Хамрак заметил Гархагоха — Верховного Мага гхалхалтаров. Облаченный в просторные фиолетовые одеяния, верхом на длинноногом единороге, с головой, увенчаной золотым обручем, маг выглядел величественно. Морщины, исчертившие его лицо, хранили в себе печать мудрости. «Гархагох стар, а потому разумнее многих смертных. Разум дает ему величайшую силу. Он может обратить в пепел гору, может разверзнуть бездонную пропасть, может уничтожить десятки людей. Он сделает это во время главного сражения. Во благо Смерти».

Хамрак отвел взгляд от проезжавших, и два солнца погасли в его померкнувших зрачках. Он стоял на плоской крыше великолепного дворца лорда Карена, в котором жил последнюю неделю. Ветер, дувший с моря, налетал на бессмертного, рвал его волосы. Некромант одиноким изваянием стоял между землей, небом и водой и сознавал свое одиночество и слабость, ибо он ничего не мог изменить и вынужден был безучастно смотреть, как уходят из города войска. Во благо Смерти.

 

Зеленым ковром с роскошной вышивкой лесов и узорами рек земля раскинулась внизу. Ветер, птицей трепетал, запутавшись в кожистых складках перепончатых крыльев дракона, что двумя парусами плыли по воздуху.

Поток, бивший в лицо был настолько силен, что лорд Карен одел специальные защитные очки, через которые мир стал казаться ему окутанным голубоватой дымкой. Горы покрылись прозрачной сиреневой вуалью. Туман совсем близких облаков приобрел странную объемность, как будто достаточно протянуть руку, чтобы ухватиться за его призрачную плоть.

Лорд обратил свой взор на землю. Маленькими, едва заметными песчинками, струились по дорогам Жоговенской долины люди. Они сливались в большие корпуса, потом разъединялись и вновь двигались дальше. Со всех концов долины армия стягивалась к прибрежным скалам, где можно было с наименьшими затратами достичь Грохбундера. Передовые отряды уже начали подъем, и лорд видел, как они улитками скребутся вверх по склону.

Теперь Карен был уверен, что успеет завести войско в горы прежде, чем Толокампу удастся отстранить его от командования. В распоряжении у него оставалось еще, по крайней мере, два дня — время достаточное для того, чтобы рассеяться по ущельям и возвышенностям и в укрытии ожидать появления гхалхалтаров. И все же Карену хотелось доказать Толокампу правильность разработанного им плана. Если бы Толокамп согласился и продолжил отвод войск к Грохбундеру, у них появился бы реальный шанс разбить неприятеля. В горах гхалхалтары потеряли бы свое численное превосходство и одни засадные полки могли бы уничтожить половину вражеской армии.

Карен был готов дать любой полезный совет своему сопернику лорду

Толокампу, ибо ему было уже все равно, кто из них двоих присвоит себе славу победителя. Главным для Карена сделался не блистательный титул триумфатора и не благоволение короля, но судьба королевства.

 

— Вы — молодцы! Герои! — прокричал Добин, обведя радостным взглядом стоящих вокруг него строителей.

Драконья башня была готова и серой, холодной громадой высилась на восточном склоне гор. Казалось, сам её вид должен был отпугнуть неприятеля. Помимо стен в сорок локтей сооружение имело высокую крышу, сделанную из редкого негорящего дерева. Она уходила вверх двумя ярусами, в каждом из которых был проделан ряд огромных окон, предназначенных для вылетов дракунов. Четыре миниатюрные башенки обступали главное строение по углам и изящными минаретами впивались в небо. В них Добин распорядился разместить дракунов, которые должны были вылететь в бой по первому приказу. Под навесным карнизом крыши находились окна нижнего ряда, узкие, с поволокой непроницаемой темноты в своих щелях. Это были бойницы для лучников.

— То, что сделали вы, достойно героических песен и сказаний. Потомки будут восхищаться вами! — продолжил Добин.

Усталые лица людей и уродливые морды помогавших им орков, были обращены на лорда. В глазах строителей читалась радость: они хотели верить, что трудились не напрасно и что их работа сыграет важную, основоопределяющую роль в спасении Королевства Трех Мысов.

— Смотрите же! — комендант Грохбундера указал рукой на крышу Драконьей башни, где на высоте более ста локтей от горного склона был установлен толстый шпиль.

Счастливые строители подняли глаза и увидели, как медленно поднимается над возведенным их руками зданием знамя. Сначала оно неуклюжей тряпицей липло к флагштоку, но вдруг ветер подхватил его, взметнул, и оно раскрылось во всю ширь.

— Ура! — закричал Добин, и люди с орками подхватили его возглас.

В их разверстых зрачках застыло колеблющееся полотнище флага Королевства Трех Мысов.

 

День подходил к концу.

Верховный Маг гхалхалтаров Гархагох сидел у своего скромного шатра, глядя на угасающее небо. Он слабо улыбался, ловя сморщенными старческими губами последний поцелуй отлетающего заката. Лучи заходящего солнца красноватыми отсветами дрожали в седине его длинной бороды и окрашивали в оранжевые тона страницы разложенной перед магом книги. Рядом в раскрытом деревянном футляре покоилось длинное гусиное перо и стояла чернильница. Гархагох проследил, как солнце медленно соскальзывает в оскалившуюся горными пиками пасть горизонта. Свет мерк, и, пока не стало совсем темно, старец взял в руки перо и склонился над книгой. Часть страницы была покрыта геометрическим рисунком гхалхалтарских рун, другая же оставалась пустой, и на ней маг аккуратно вывел: «11-ое число второго летнего месяца. Целый день шли по направлению на запад, преследуя отступающего неприятеля. Через три таких дня мы достигнем Жоговенских гор и там, скорее всего, примем серьезный бой».

 

Граф Этельред открыл глаза, уставившись в распростершийся над ним купол шатра. Все его тело находилось в состоянии приятной истомы. Вставать не хотелось, он даже не мог пошевелиться — признак начинающейся болезни, одолевающей старости. Граф все же усилием воли заставил себя оторвать голову от подушки. Опершись на локоть, он некоторое время смотрел прямо перед собой, потом крикнул оруженосца:

— Эй, Винфильд!

Юноша быстро появился из-за занавеси, отделявшей покой графа от основного пространства шатра и от покоев его семьи.

— Винфильд, принеси одежду.

— Да, ваша светлость.

Оруженосец скрылся. Этельред кряхтя сел, опустив ноги с кровати и почувствовав через коврик холод земли. «Не простыть бы. Только этого не хватало». Граф поспешно убрал ноги, нелепо замерев на кровати в ожидании оруженосца.

— Ваша одежда, милорд.

Граф кивнул и с помощью Винфильда стал облачаться в тесные воинские одеяния. На всякий случай он одел поверх рубашки прочный, набитый войлоком кафтан, который мог защитить от шальной стрелы.

— Как поживает графиня? — поинтересовался граф, когда оруженосец помогал ему одеть сапоги.

— Изволила проснуться.

— Хорошо. Мы скоро трогаемся, — кивнул Этельред.

Умывшись, граф вышел из шатра, где его уже ожидали солдаты. Все начиналось заново: подъем, сборы, переход, обеденный привал, снова переход и наконец сон. И хоть сейчас было утро, граф почувствовал, что уже мечтает о ночлеге.

 

Было два часа после полудня, когда лорд Карен в сопровождении тридцати дракунов опустился на улицах горной деревеньки Толоб. Она притулилась на большом выступе, на котором всем домам места не хватило, поэтому часть строений, скособочившись, вились по склону, раскинув в стороны скрюченные руки плетней. Три избушки исхитрились прилепиться на самом обрыве уступа, там где склон был отвесным. Они даже не имели под собой земли и осиными гнездами висели над бездной, прикованные толстыми цепями к толще скалы. В этих странных хибарах жили крылатые люди, которых в этой части гор было много. Впрочем, крылатые люди позаботились о своих бескрылых соседях и сделали подвесные, перекидные мостки.

Лорд Карен внимательно оглядел окрестности, как будто собирался давать неприятелю сражение прямо здесь. Оценив, насколько удобны будут горы для ведения засадной войны, полководец вошел в дом, выбранный им для временного проживания. За ним последовали три верных дракуна. В сенях потолок был низок, и даже лорд Карен, не отличавшийся высоким ростом, боялся удариться о выпирающие стропила. В самом доме было попросторней и посветлее. Через два затянутых бычьим пузырем оконца в комнату проникал ретушированный белый свет. Он освещал стол, постеленную на нем скатерть и глиняный кувшин с теплым козьим молоком, которое хозяйка надоила для дорогих постояльцев. Карен присел на стул в углу, его люди расселись на табуретах. Мебели в доме не хватило, поэтому пришлось занять у соседей.

Хозяйка, женщина лет сорока, стала накрывать на стол. Солдаты с удовольствием смотрели, как появляется на столе простая деревенская еда: ячменный хлеб, лук, соль. Она выглядела не столь изыскано, как яства, подававшиеся во дворце лорда Карена в Жоговене, но все были голодны и потому с жадностью приступили к трапезе. Отхлебнув свежего козьего молока, Карен вытер побелевшие губы и обратился к хозяйке, которая робко стояла в дверях, ожидая, когда гости наедятся:

— А вы как, здесь остаетесь или уезжаете?

— Здесь. Куда ж нам деваться.

— Не боитесь?

Хозяйка пожала плечами. На её простом широком лице появилось выражение слепого смирения:

— Богатые могут взять свои сережки, колечки там разные, богатства и на драконах улететь хоть в столицу. А мы люди скромные. Мы себе позволить не можем.

Лорд Карен посмотрел на нее:

— А если б могли, улетели бы?

Женщина пожала плечами:

— Не знаю. Может и улетела бы, да только что в столице-то делать? Там ни работы, ни своего угла не найдешь.

 

Красивое, с тончайшими прожилками, трепещущими на раскрытой мембране, крыло подалось чуть назад, открыв вид большой крепости. Среди нагромождения башен и стен выделялось квадратное гигантское сооружение, сделанное наполовину из камня, наполовину из дерева. Мальерон, не привыкший к драконьим перелетам и боявшийся высоты, сделал усилие и распрямился, готовясь предстать перед комендантом крепости во всем великолепии.

— Садимся здесь, ваша светлость? — услышал Мальерон телепатический вопрос летящего рядом с ним дракуна.

— Это Грохбундер? — в свою очередь мысленно спросил лорд.

— Да.

— Тогда опускаемся.

Мальерон потянул узду, и дракон дернулся вниз. Лорд так испугался, что едва не выпустил поводьев. Ветер заложил ему уши и облепил лицо холодным, пронзительным потоком.

Описав широкий круг, дракуны выбрали площадку на крыше одной из угловых башен и направили своих послушных драконов к ней. Мальерон увидел, как заметались на стенах люди. Лорд бы посмеялся над их забавным замешательством, если бы не огромный крен, с которым дракон шел на посадку. Мальерон закрыл глаза в надежде, что ему станет легче, но подступившая темнота ещё больше напугала его. А вдруг он уже летит в бездну! И лорд поспешил раскрыть веки. Башня была уже совсем рядом, и дракуны половчей уже садились на нее.

Мальерон почувствовал слабый толчок. Лишь увидев, что дракон уже стоит на башне, лорд вздохнул с облегчением и стал отвязываться от седла. С непривычки эта процедура заняла очень много времени, и один из сопровождавших его воинов даже помог ему расстегнуть сложный замок заднего ремня. Мальерон осторожно ступил на хрящ в основании крыла дракона и, подхваченный своими людьми, очутился на земле. Только тогда он почувствовал себя уверено.

Пять человек уже ожидали его у края башни. Дав ему несколько мгновений, чтобы отойти от головокружительного полета, они приблизились.

— Кто вы?

— Я — лорд Мальерон.

— Чем вы можете это подтвердить?

Криво усмехнувшись, Мальерон протянул вперед руку, на указательном пальце которой красовался большой гербовой перстень. Солдаты поклонились, узнав знак отличия лордов.

— Коли вы прибыли с добрыми намерениями, вы желанны в этих стенах.

— Спасибо, — выронил Мальерон. — Я бы хотел узнать, где комендант?

— Лорд Добин у себя в покоях.

— Доложите ему обо мне.

— Лорд Мальерон? — переспросил солдат, желая удостовериться, что правильно запомнил имя.

— Да.

— Я доложу. Пока же вы можете обождать во внутренних гостевых галереях.

Мальерон кивнул.

 

— Кто приехал? — лорд Добин не сразу понял слова камердинера.

— Лорд Мальерон, ваша светлость.

— Черт! — подскочил Добин. — Только его тут не хватало. Почуял горячее дело и тут же прилетел. Надеется прислужиться к гхалхалтарам.

— Что с ним делать? — поинтересовался слуга.

— Пусть отдохнет с дороги, а потом приведи его ко мне. Выдели ему покои в Малой Западной башне и смотри, чтобы с него не спускали глаз. На стены и в другие башни Мальерона не пускать.

— Будет исполнено.

Слуга вышел, оставив лорда Добина в тягостном раздумии. Если Мальерон, этот приспешник Альфреда Черного и почитатель Хамрака, прибыл из столицы в Грохбундер, значит, скоро должно было случиться что-то скверное. А Добин ещё не успел полностью отойти от потери родного Жоговена.

 

Тяжелая поступь гхалхалтарских пехотинцев, как из старого ковра, выбивала из дороги клубы пыли. Пучки травы боязливо прижимались к земле, страшась силы кованых сапог.

Гамар ехал впереди колонны. В ушах у него гудела дробь шагов, и он наслаждался её мощным перезвоном. Военачальник думал, что каждый шаг приближает его к главному сражению, к которому он шел тридцать лет, с тех пор, как стал активным членом партии войны. Все его усилия были направлены на то, чтобы в один прекрасный день этот сладостный момент настал. И вот остались считанные часы. Гамар смотрел то на горы, то на идущих солдат. Их лица были суровыми, глаза твердо устремлены вдаль, и Гамар был уверен, что они так же, как и он, жаждут боя. Все устали от неизвестности, от бесконечных переходов. Наконец все должно было решиться. Люди должны быть повергнуты, и военачальник уже представлял у себя под ногами рваные полотна знамен Королевства Трех Мысов.

 

12-ое летера подошло к концу. Лорд Карен разделся, забрался под одеяло и негромко приказал слуге:

— Затуши свечу.

Тот кивнул, подошел к столу, заслонив спиной пламя. На стене отразилась его великанская тень и вдруг исчезла. Стало темно, и неожиданно проступили на темном фоне стены два квадрата окон. В одном из них дрожал светлый лик луны, и оно казалось живым по сравнению со своим мертвым, темным двойником. Лорд Карен долго смотрел на луну. В углу возился его слуга, а снаружи раздавались шаги стражи и лай собак. Потом все затихло, и наступило вселенское молчание. Оно навалилось на лорда и властно смежило ему веки.

Ему, как это часто случалось в последнее время, особенно после сдачи

Жоговена, снилось детство. Он маленьким мальчиком бежал в море, а волны, вспениваясь у его щиколоток, рвались навстречу ему. Отлив был большим, и он бежал долго, пока наконец не прыгнул и не распростерся грудью на холодной воде. Карен-мальчик сделал несколько взмахов, упиваясь зрелищем вырывающихся пенных брызг. И вдруг разгневанный водяной схватил его за грудь и стал тянуть ко дну. Он попытался стряхнуть его, но тщетно — он тонул.

Карен дернулся и раскрыл глаза — на его груди сидел огромный серый кот хозяйки. Оранжевыми, похожими на раскрытые бутоны сказочного цветка, глазами зверь пристально смотрел на него. Лорд улыбнулся, смеясь над своим страхом во сне, потянулся к животному рукой и почесал за ухом. Кот мурлыкнул и приник к груди полководца, прося ласки. Карен гладил его и думал, что все должно быть хорошо.

За дверью послышалась возня. Слуга вздрогнул и оторвал голову от подушки. Карен увидел его растерянное со сна лицо с отлежанной, красной щекой. Кот мягко спрыгнул на пол.

Лорд встал:

— Поднимайся. У нас сегодня трудный день.

Слуга резко вскочил и, натянув штаны, бросился в сени за тазом с водой.

Через приоткрывшуюся дверь лорд услышал участливый голос хозяйки.

Умывшись и одевшись, Карен выглянул в сени. Хозяйка была там, переливая из кадки в кувшин надоенное молоко. Завидев её за такой простой, напомнившей ему наблюдения детства работой, лорд улыбнулся, и странной показалась улыбка на его темном, постаревшем лице в поросли недельной щетины.

— Молочко вам, — женщина приподняла голову.

— Спасибо.

Карен вернулся в комнату и сел за стол. В окно он видел чистое небо. С далеким присвистом пролетели по нему два десятка дракунов. Все хорошо. Армия уже в горах. Теперь гхалхалтарам придется не так-то легко.

На завтрак хозяйка отварила яйца. Карен осторожно постучал их об стол, глядя, как поползли по белым полушариям трещинки. Сначала он жадно высосал желток.

— Садись и ешь тоже, — сказал лорд слуге.

Тот почтительно склонился и присел на соседний табурет.

Карен взял кувшин, поднес его к губам и собирался сделать глоток, как вдруг со двора донеслись быстрые шаги и послышался скрип двери.

— Кто там? — спросил Карен, уставившись на слугу.

Тот, поняв желание хозяина, поднялся:

— Сейчас, пойду посмотрю.

Однако пришелец появился сам. То был один из старых дракунов. Из-под густых седых бровей он устремил взор на Карена и, чуть опустив голову, произнес:

— Лорд Толокамп прилетел.

Карен побледнел и поспешно опустил кувшин на стол, боясь, что тот выскользнет из рук.

 

Лорд Карен вышел из дома. Солнце больно ударило ему в глаза рассыпчатым ливнем ослепительных лучей. Лорд зажмурился, едва различив силуэты идущих навстречу людей. Впереди шагал узкоплечий худой человек. Карен узнал его:

— Приветствую вас, лорд Толокамп.

— Взаимно.

Худой Толокамп приблизился к командующему армией вплотную. Карен вгляделся в гладко выбритое лицо приехавшего и заметил, что тот слегка улыбается, отчего его круглый мясистый нос задрался чуть кверху.

— С чем пожаловали?

— С грамотой, в которой король Иоанн уведомляет вас о вашем отстранении.

— Вам, наверное, было трудно найти меня посреди гор? — поинтересовался

Карен, не давая своему противнику насладиться сознанием собственной победы.

— Да, отыскать вас, признаться, было нелегко, но ради такого дела я бы обошел все ущелья пешком.

— Неужели вам так хочется добиться моего отстранения?

— Скажу честно: «Да», — кивнул Толокамп, — ибо ваши действия губят армию.

Карен промолчал. Он задумался, как ему убедить своего соперника в необходимости отступления к Грохбундеру.

— Полагаю, новый командующий — вы?

— Да.

— В таком случае нам надо серьезно поговорить.

Толокамп чуть презрительно взглянул вниз на Карена, но потом одумался: осадить его он всегда успеет, а, быть может, бывший командующий подаст хорошую мысль. Выслушать не помешает.

— Хорошо.

— Идемте в дом, — предложил Карен, направляясь к избе, в которой остановился.

Охранник-дракун открыл им дверь и лорды, пригнувшись, прошествовал в сени.

— Черт! — воскликнул Толокамп.

Карен обернулся:

— Что стряслось?

— Ну и потолок, — высокий Толокамп потирал ушибленный лоб.

— Не обращайте внимания, — пряча улыбку, буркнул лорд Карен.

Его рассмешило искривленное лицо нового командующего. Сидел в столице и, поди, отвык от военных условий. Карен со скрытым интересом взглянул на своего преемника, когда они вошли в маленькую, бедную комнатку. Лицо Толокампа на мгновение вытянулось, рот раскрылся, и из горла вырвался странный, нечленораздельный звук.

— Присаживайтесь, — указал Карен на свободный табурет.

Толокамп с опаской опустился, словно боялся, что мебель под ним развалится.

— Я бы хотел удостовериться в наличии грамоты.

— Пожалуйста, — хрустящий свиток оказался в руках у Карена.

Он развернул его и начал читать приказ о собственном отстранении с поста командующего восточной армией. Взор Карена был устремлен на каллиграфически выведенные строки документа, но он всем своим существом ощущал торжествующий взгляд своего соперника, и потому лицо его оставалось неизменным во время всего прочтения грамоты. Он не хотел доставлять Толокампу удовольствие от одержанной победы. Карена даже не интересовало содержание свитка — он знал его наперед. Просто ему необходимо было время, чтобы собраться с мыслями. Наконец он почувствовал себя готовым, отложил бумагу и спросил:

— И что же вы намерены делать теперь?

— Давать сражение.

— Где?

Толокамп на мгновение задумался:

— У подножья гор.

— Извините, но, с моей точки зрения, это было бы неразумно. Гхалхалтары сильнее нас. По моим данным, их около тридцати тысяч, в то время как мы можем собрать не более двадцати пяти. В массе своей их войска обучены лучше. Открытое сражение будет губительно для нас.

— Простите, милейший, но вы, кажется, запамятовали, что у нас сильная кавалерия, которая применима только в поле. Или, вы полагаете, кони способны, подобно горным козлам, скакать по склонам?

— Наша кавалерия не выдержит натиска и трех гхалхалтарских корпусов, — Карен подался вперед. На лбу его блеснули крохотные капельки пота. — Если вы положитесь на силу рыцарей, то совершите чудовищную ошибку. Помните, у Хамрака есть ещё превосходные маги, которые разнесут ваш блестящий строй к черту.

— Я умею сражаться против магов.

— Жалко, вас не было во время взятия Альта осенью 146-го. Этот городок обошелся нам потерей двух сотен бойцов, среди которых, кстати, были и рыцари. А по моим подсчетам, город обороняло менее десятка гхалхалтарских магов. Это вам ни о чем не говорит?

Толокамп пожал плечами:

— Да, жалко, что меня там не было, иначе мы бы потеряли не более десятка пехотинцев.

— Господи, — Карен подался назад, сделав глубокий вдох. — Вы же не мальчишка. Откуда у такого мужа такая юношеская самоуверенность? Одумайтесь!

Толокамп исподлобья смотрел на сидящего напротив него лорда и вспоминал Совет лордов в 146 году, когда Хамрак только-только занял Фортейден. Тогда Карен прежде всего заботился о своем городе и судьба остального королевства не трогала его. Теперь он сдал Жоговен, потерял то, чем дорожил более всего. У него ничего не осталось. Разве можно доверять такому человеку?

— Хорошо, делайте, что хотите, — сдался Карен. — Только имейте ввиду, что это единственная наша армия, способная противостоять гхалхалтарам. Другой нет и не будет. Если вы проиграете, то вся вина за гибель Королевства Трех Мысов будет лежать на вас. На вас, дорогой мой друг.

Толокамп впился взглядом в ожесточившееся лицо лорда Карена, столкнулся с режущими серыми глазами лишенного войска полководца и потупился. Нет, он слишком сильно любит Иоанна и дорожит своей родиной, потому у него не хватит духа взять на себя подобную ответственность. Он не сможет один принять решение о месте проведения главного сражения.

— Я соберу сегодня вечером Совет лордов.

— Здесь?

Толокамп огляделся:

— Здесь тесно.

— Тогда в Грохбундере.

— Согласен, — кивнул лорд Толокамп.

 

Войско шло скорым походным маршем, когда Хамрак приостановил коня, почувствовав что-то необычное — как будто воздух впереди стягивался и густел. Небо перед бессмертным стало шелушиться, тонкими волокнами струиться вниз, наматываясь на невидимый стержень и формируя подобие приземистой фигуры. Воины, бредущие рядом, замедлили шаг и приостановились. Некромант на всякий случай воздел руку, готовясь обезвредить неожиданного пришельца в случае опасности. Когда фигура приобрела относительно четкие очертания, стало постепенно проявляться лицо. Хамрак пристально вглядывался в игру полутонов и теней, следя, как вырисовывались тонкие надбровные дуги, покатый костяной лоб, оскал крупных зубов и две точки горящих глаз. Материлизовавшийся скелет уставился на бессмертного и заговорил чуть дребезжащим голосом:

— Посланец от Сакра к королю гхалхалтаров Хамраку Великому.

Бессмертный изумился: только такие изощренные маги, как скелеты, способны послать в качестве вестника отображение одного из своих волшебников.

— Я — Хамрак Великий. Говори, — повелитель гхалхалтаров повернул коня боком так, чтобы лучше слышать посланца.

Создавший видение маг находился слишком далеко, и потому призрак иногда мерк. Глаза его то вспыхивали ярким пронзительным светом, то тускнели и проваливались глубоко в серые глазницы. Слова посланца звучали не совсем внятно.

— Сакр веле… пере…, что он, следуя примеру вашего… начал наступление и сейчас наход… в пятидесяти кило… от Вертора.

— Это все?

Скелет второй раз повторил то же самое, а потом, так и не ответив на вопрос бессмертного, растворился…

К вечеру новость о начале военных действий на западе Королевства Трех Мысов облетела всю гхалхалтарскую армию, и солдаты с ещё большим рвением стали ждать предстоящего сражения. Почему скелеты уже в одной дали от Вертора, а они находится от столицы за тридевять земель?

 

Лорд Мальерон вышел во внутренний дворик. Он хотел взобраться на стену, но у ступеней, ведущих наверх, дорогу ему преградил рослый стражник.

— Извините, сюда невелено.

— Ты что, спятил? Я лорд, — Мальерон с ожесточением сунул тяжелый гербовой перстень в толстую рожу охранника.

— Невелено. Приказ коменданта, — упрямо ответил солдат, не обращая внимания на сверкавший перед его носом перстень.

— Хорошо, — Мальерон решил не спорить и спокойно отошел в сторону. В конце концов ему не так уж надо было взбираться на стену — просто хотел полюбоваться видом окрестностей. Лорд Добин всегда был глуповат в том, что не касалось стратегии и фортификаций, поэтому наивно полагал, что Мальерон прибыл для того, чтоб изучить план Грохбундера и впоследствии передать его Хамраку. Зачем? Подробную схему всех башен и стен можно было сделать и с высоты драконьего полета. Лорд Мальерон явился в Грохбундер лишь с той целью, чтобы, благодаря своему влиянию, заполучить какой-нибудь корпус, состоящий из ненадежных наемников-гномов. Карен, понятное дело, и не дал бы ему, носящему клеймо предателя, верных людей, а вот добиться командования над двумя-тремя сотнями наемников было возможно.

Наверху раздался свист, затем шум, как будто ураган навалился на крепость и яростно захлопал всеми имевшимися в Грохбундере дверьми. Мальерон поднял голову и увидел влетающих в Драконью башню дракунов. Их было около сорока. Ничего особенного — каждый день в крепость прилетали и улетали десятки дракунов. Однако Мальерону показалось, что он узнал предводителя прибывших. За четыре года, которые они не виделись, он сильно изменился, но Мальерон все равно различил его характерный острый профиль и сбитую, чуть сгорбившуюся фигуру — лорд Карен. Мальерон насторожился: сам главнокомандующий прилетел, значит, произошло или только произойдет нечто важное. Приспешник Альфреда Черного направился к Драконьей башне.

 

Лорд Добин радостно раскрыл объятия, встречая только-только отвязавшегося от седла лорда Карена.

— Как у вас? — поинтересовался полководец.

Добин улыбнулся, и под черной полосой его густых усов обозначилась контрастная белая полоса зубов:

— Все отлично. Крепость подготовлена к обороне.

— Прекрасно, — Карен опустил голову. — А вот у меня не очень.

— Что такое? Гхалхалтары?

— Нет, пока, слава Богу, нет. — Карен взглянул на встревоженное лицо

Добина. — Я отстранен от командования.

— Толокамп?

— Именно.

Лорды молча спустились с верха Драконьей башни на первый этаж, где хранились в пухлых мешках запасы зерна на случай осады. Солдаты безмолвно следовали за ними.

— И что же теперь будет? — наконец спросил Добин.

— Не знаю. Я попытаюсь сделать все возможное, чтобы предотвратить бой на равнине.

— Но это же глупо, давать сражение в поле, когда армия уже укрепилась в горах.

— Я понимаю, но надо объяснить это Толокампу, — хмыкнул Карен. — Я уговорил его собрать сегодня вечером совет.

— Совет? — Мальерон неожиданно появился перед лордами, усмехаясь в свои седые, закрученные усики.

Карен замер как вкопанный.

— Да, я забыл предупредить, — замялся лорд Добин.

— А зря. О появлении лорда надо докладывать, — злорадно хихикнул Мальерон. — Вы, кажется, говорили о совете. Позвольте узнать, во сколько он начинается?

Выражение изумления сползло с лица лорда Карена, и он твердо произнес:

— Этого вам знать не надобно.

— То есть как? Я — лорд, а потому имею право присутствовать на всех советах, если сочту это необходимым.

— Сейчас война, а потому, как командующий восточной армии я запрещаю вам появляться на совете.

Лорд Мальерон ещё не знал о смене полководцев и потому, вместо того, чтобы тактично осадить Карена, дерзко произнес:

— Вы пустите меня, иначе я проложу дорогу с помощью своих солдат.

Черты лица Карена заострились, как это бывало, когда он злился:

— Ваших солдат? Сколько их? Десять-двадцать?

— Восемь человек, — ответил Добин.

Карен резко обернулся к нему:

— Так чего же вы медлите. Схватите их и бросьте в темницу. Пусть посидят несколько деньков, отдохнут.

Добин махнул рукой, и, прежде чем Мальерон успел дернуться, два дюжих ратника подхватили его под руки.

 

Серебристого окраса, поджарый и длинный, как его могущественный хозяин, дракон лорда Толокампа влетел в темные недра Драконьей башни. Новый командующий стал спешно избавляться от опутывавших его ремней, однако руки как назло не слушались. Покопавшись, он спрыгнул вниз, оказавшись среди прилетевших с ним дракунов и обступивших их солдат гарнизона. Толокамп обернулся, выглянув в зияющее позади громадное окно, где сказочным золотисто-розовым витражом переливалось закатное небо. Совет должен был начаться через четверть часа.

Облепившая полководца толпа мягко направила его в сторону винтовой лестницы, ведущей с верха башни на первый этаж. Вдоль всего схода в стену были вделаны прочные медные кольца, сквозь которые была продета толстая веревка, служившая перилами. Цепляясь за неё и чувствуя, как она неприятно царапает ладонь, Толокамп начал спуск. Лорд думал: изберут ли остальные его тактику или предпочтут модель Карена? Он сам боялся признаться себе, но в глубине души уже не знал, что будет лучше. Разместить армию у Грохбундера и досаждать крупному войску гхалхалтаров мелкими засадами казалось заманчивым. В горах Хамрак не смог бы воспользоваться численным превосходством, и его воины плохо знали окрестности. Однако в тоже время Толокамп надеялся на победу в поле. Одержать её, быть может, сложнее, зато это — больший триумф — уничтожение супостатов блистательно, одним ударом. Подобная победа порадовала бы Иоанна больше. Да и отказываться от своих мыслей было уже поздно, иначе пришлось бы признать правоту Карена — этого извечного предводителя оппозиционных королю сил. Нет, Толокамп вознамерился поддерживать своего монарха до конца. Он не думал брать свои слова назад. Пусть лорды решат, где и как давать сражение.

Толокамп оказался на первом этаже. Слуга-проводник вывел его во двор, где лорд увидел громаду Здания Совещаний. Во всех людских крепостях оно располагалось с западной стороны, что символизировало закат, старость и мудрость, поэтому садящееся солнце оказалось как раз напротив и, разрезанное остроконечной кровлей строения, распалось на две огненно-красные половины, обратив богато украшенное сооружение в темный силуэт. Когда Толокамп подошел ближе и вступил в тень здания, оно скрыло от его глаз полыхающий диск солнца, и тут же выступили перед взором лорда богатые барельефы и орнаменты, украшавшие вход и арки высоких окон.

Лорд вошел в здание и очутился в длинном зале, переходившем в широкую, крытую ковром лестницу. Неровными полосами ложилась на пол струящаяся из окон лава закатного света. Толокамп ступил на ковер и вслед за слугой поднялся на второй этаж. Зал Совещаний находился там за сделанными из красного дерева дверями. Перед ними, подобные статуям, стояли два стражника, ростом с лорда Толокампа, но гораздо шире в плечах. На них были нарядные красно-желтые туники, цветов Пентейского и Жоговенского мысов, на границе которых лежал Грохбундер. Рядом со стражниками прохаживался в ожидании сухонький сутулый человек с пронырливым острым лицом. Завидев Толокампа, он весь подобрался и, когда лорд проходил мимо, устремился к нему, порывисто опустился на колени и прижал узкую кисть командующего к своим влажным губам. Лорд приостановился, удивленно уставившись на неожиданного почитателя. Коленопреклоненный человек поднял голову и жарко зашептал, уставившись в лицо полководца чуть мутными глазами:

— Ваша милость, лорд Карен замыслил недоброе и взял лорда Мальерона под стражу, ибо не хочет допустить его к совету. Освободите незаслуженно пострадавшего лорда, и он поможет вам.

Толокамп отшатнулся, брезгливо отерев руку, которую только что поцеловал проситель. Грешно поддерживать дружеские сношения с приспешниками Альфреда Черного. Человек поднялся с колен и, опустив голову, попятился назад. Толокамп двинулся в распахнувшиеся перед ним двери и, когда переступал порог Зала Совещаний, ему все же подумалось, что это несправедливо — прятать лорда в подземелье в то время, как идет совет.

Командующий огляделся: посреди зала стоял круглый стол, в центре которого возвышались статуи трех старцев, олицетворяющих справедливость, благоразумие и мудрость. Почти все места за столом были уже заняты. В сидящих Толокамп узнал Карена, Добина и ещё трех менее значимых лордов. Командующий приблизился, и Карен, чуть приподняв голову, кивнул в знак приветствия.

Слуга отодвинул кресло, приглашая Толокампа сесть. Лорд занял почетное место и вновь оглядел собравшихся: пятеро, с ним — шестеро. Плохо. Чем меньше людей на совете, тем больше ответственность на каждом из них. Тогда лорд Толокамп произнес:

— Милостивейшие лорды, я не вижу ещё одного кресла.

— Что вы имеете в виду? — спросил Добин.

— Я знаю, что в крепости есть ещё один лорд. Так почему же он не среди нас?

Добин беспомощно обернулся к лорду Карену. Тот был бледен, отчего его лицо походило на застывшую гипсовую маску. Лишь глаза оставались живыми. Они вскинулись на лорда Толокампа, затем перелетели на Добина. Карен пошевелился, решившись играть в открытую, а там, куда кривая вывезет.

— Приведите лорда Мальерона.

Заседающие сидели молча, боясь смотреть друг на друга, пока солдаты сходили вниз, освободили злополучного лорда и ввели его в Зал. Увидев маленькое, желтое, от накопившейся желчи лицо Мальерона, Толокамп чуть повеселел.

— Мы ждем вас. Кто дал вам право опаздывать на столь важный совет?

— Спросите сих достопочтенных лордов, — кивнул Мальерон на Карена и на Добина и сел за стол.

— Ну что ж, начнем, — вдруг ожил Карен.

— Приступим, — согласился Толокамп, выпростав вперед руки. — Кто выступит первым?

— Я, — вызвался Добин.

— Прошу.

— Дело важное, — комендант Грохбундера отер рот. — Решается судьба отечества, поэтому буду говорить кратко и искренне, что думаю. — Добин замолчал, как видно пытаясь перевести ворочавшиеся в его голове мысли на человеческий язык. — Есть два предложения. Одно — дать бой в горах, под прикрытием знакомых нам скал и укрепленного Грохбундера. Второе — провести сражение в открытом поле. Я за первое. На равнине гхалхалтары задавят нас числом. У них сильные маги, которым на равнине одно раздолье. В случае поражения в горах у нас будет Грохбундер, куда мы сможем отойти. У подножия гор скалы, которые могли бы оказать нам помощь, погубят нас, ибо мы не сможем быстро взобраться на склоны и уйти от преследования.

— Позвольте возразить, — начал один из мелких лордов, раболепно заглядывая в глаза новому командующему. — Армия находится далеко от Грохбундера, поэтому нам прежде придется преодолеть не один трудный горный перевал, чтобы добраться до крепости. Вы предлагаете вести засадную войну, но следует понимать, что сильное гхалхалтарское войско может беспрепятственно по одиночке разбить все разрозненные засадные отряды, как это сделал Сакр на западе.

— Нужно выставить отряды побольше, терзать неприятеля дракунами и наемниками-гномами, которые излазали эти горы вдоль и поперек, — поддержал Добина другой незначительный лорд.

Карен и Толокамп молчали, уперев взоры в стол. Иногда они поднимали глаза, но их взгляды тут же сталкивались и турнирными копьями ломались друг о друга, вновь падая на стол.

— Сражение в поле губительно. В лучшем случае, двадцать семь тысяч против тридцати гхалхалтарских.

— Не забывайте, среди наших двадцати семи тысяч есть ещё совершенно необученные ополченцы, — вторил лорду Добину мелкий лорд.

— Но и среди неприятеля есть много неразумных тварей. Подлинных воинов-гхалхалтаров у Хамрака не более пятнадцати тысяч, — парировал другой слабый лорд, продолжая преданно поглядывать на молчащего командующего.

Толокампу было по-настоящему плохо. Произошло то, чего он боялся более всего. Мнения разделились, и теперь ему все равно приходилось принимать главное, определяющее судьбу королевства решение. Вспомнился Иоанн: «Бедный мальчик, он не знает, что тут творится. Какие мучения!»

— Наша кавалерия сильна. Рыцари сомнут гхалхалтаров.

— Ха, они даже не успеют доехать. Гхалхалтарские маги выкосят их.

— Вы оскорбляете рыцарство!

— Но что поделаешь, если это правда!

Лорды распалялись не на шутку.

Добин и один из малых лордов отстаивали приоритет кареновской тактики, а двое других с пеной у рта доказывали необходимость открытого сражения.

Так продолжалось с четверть часа, пока наконец Толокамп не собрался с силами и не крикнул:

— Хватит, прекратите! Это совет, а не рынок!

Лорды осеклись и смолкли, покорившись воле командующего.

— Давайте проголосуем. Кто за отход к Грохбундеру?

Добин и его сомышленник рьяно выкрикнули:

— Мы!

Карен оторвал взгляд от стола и гулко произнес:

— Я, ибо иначе мы погибнем.

Толокамп оглядел остальных:

— Кто за немедленный бой на равнине?

«За» высказались два мелких лорда, и сам лорд Толокамп возвестил:

— Я тоже присоединяюсь к этой группе.

Трое на трое. Тогда Толокамп обернулся к молчавшему Мальерону. Тот поглаживал свою остренькую, клинышком бородку, возведя лукавые глаза к потолку. Командующему стало одновременно и легко, потому что не он произнесет главную фразу, и обидно, ибо право решающего голоса перешло к другому лорду, да ещё к какому — к тому, кого все открыто считали предателем и сочувствующим гхалхалтарам.

— А что же вы?

Мальерон словно только очнулся.

— Я? — он скромно улыбнулся, отчего по старому лицу его рассыпались выщербины морщин. — Я за сражение в поле.

— Предатель, — выдохнул лорд Добин.

 

Этельред почувствовал, как кто-то схватил его за плечо и затормошил.

Голова графа заелозила по подушке, словно укоризненно покачиваясь. Этельред всхрапнул и раскрыл глаза — перед ним со свечой в руке стоял оруженосец.

— Что ты, Винфильд? — сурово спросил граф.

— Ваша милость, к вам посланец от лорда Толокампа. Говорит, что обязательно надо поговорить с вами.

— Правда? — Граф сел, осоловело озираясь вокруг. — Что ж, веди его.

— Сюда?

— А куда же еще. Не буду же я в таком виде выходить на улицу!

Оруженосец понятливо кивнул и поспешил из комнаты.

Этельред посмотрел за окно. Снаружи стояла такая темень, что были неразличимы даже стены стоявших вплотную домов — отряд остановился на ночлег в городе Устург.

Внизу послышались шаги. Дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель протиснулся оруженосец со свечой. Следом впорхнул быстроногий молодой дракун. Даже при тусклом свете одинокой свечи граф заметил на лице посланца свежий румянец от ночного полета на свежем ветру.

— Что имеешь мне сказать, молодец? — Этельред подался вперед.

Дракун уперся взглядом в кустистые, топорщащиеся в разные стороны графские усы и отрапортовал:

— Меня прислал командующий восточной армией лорд Толокамп. На совете, произошедшем три часа назад, лорды постановили дать сражение в поле, а потому отступление в горы велено прекратить.

Дракун нырнул рукой под полы плаща, порылся и достал аккуратно запечатанный свиток.

— Здесь сообщается то, что я передал вам на словах.

Этельред принял депешу, сломал печать. Сомнений не было — Толокамп действительно приказывал ему оставаться в Устурге. Граф кивнул, разрешая дракуну уйти. Оруженосец взял свечу и отправился проводить посланца.

Этельред остался в темноте. Он лежал и чувствовал, как проснулась старая, знакомая ему уже десять лет, боль и как вытесняет она всякую надежду на нормальный, здоровый сон. Завтра передовые гхалхалтарские отряды подойдут к Устургу. Что он будет с ними делать? О контрнаступлении не стоит и думать. У него слишком мало сил: двести ратников и пятьдесят лучников. А ведь горы совсем рядом. Разумнее было бы отступить под защиту их спасительных ущелий. Однако на развернутом свитке чернела подпись командующего, которая цепью приковала Этельреда к Устургу. Всегда верный своему долгу, граф не собирался нарушать его и теперь, а потому готовился держать город до последнего. Как было написано в приказе.

 

Поле было ограничено с одной стороны пышным лесом, а с другой — пологими горными склонами и крепостными стенами небольшого города. Оно сплошь поросло желтой высокой травой, в которой россыпями пестрели розовые головки клевера. Седой прядью протянулась с юга река, которая расходилась посреди поля на два ручья. Левый брал начало у городской стены. Другой стремился на восток, в противоположную сторону. В ста шагах от того места, где ручьи раздваивались, кособочились четыре длинные приземистые строения.

Бегло изучив окрестности, Ригерг обернулся к солдатам и воззвал:

— К деревне!

Корпус тронулся, и через четверть часа гхалхалтары уже подходили к селению. Из маленьких амбразур-окошек их изучали любопытные глаза. Ригерг подъехал к ближнему дому, постучал ладонью теплый от солнца угол сруба. Десяток солдат приблизились к своему предводителю. Остальные с обозом расположились позади.

— Обследовать! Всех жителей выгнать на улицу и собрать предо мной!

Повинуясь крику барона, корпус с грохотом рассыпался на отдельные группы, по пять-шесть воинов, и устремился к строениям. Разом деревня наполнилась шумом и гвалтом.

Барон и прекрасная Гахжара, вышедшая из кареты, наблюдали, как высыпали из домов мужчины, женщины, дети. Один гхалхалтар вытолкнул немощного старика, ноги которого подкосились, и он упал в пыль. Кричащая женщина бросилась его поднимать, но солдат оторвал её от старика и пихнул древком копья под ребра. Как сноровистые пастухи гхалхалтары сгоняли жителей за деревню пред очи своего предводителя.

Ригерг, ухмыляясь, оглядел людей. Их было не более тридцати.

— Кто у вас за главного? — заговорил он по-людски.

Повисло неловкое молчание. По толпе прокатилось замешательство, затем выступил крепкий коренастый мужчина:

— Я, ваша светлость.

— Хорошо. Скажи мне, какому монарху вы подчиняетесь?

Мужчина уловил хитрые нотки в вопросе гхалхалтара, напрягся и, спиной чувствуя, как затаили дыхание его односельчане, ответил:

— Раньше платили оброк лорду короля Иоанна, а теперь Иоанн ослабел. По всему видно, Хамраку платить оброк будем.

— И ты не рад?

— Отчего же. Рад. Покуда Хамрак к подчиненным милость проявлял.

Ригерг улыбнулся: нечего сказать, хоть и мужик, а тонко сыграл.

— Если не прогневаете, то жить будете вольно.

Солдаты вокруг людей зашевелились.

— Ты говоришь, что раньше оброк платил?

— А как же без него, ваша светлость?

— Это ты правильно рассудил. Без него никуда. Потому собери сейчас по два каравая с человека и по пуду мяса с десяти.

— Будет исполнено, ваша светлость.

Барону понравилось, как мужик безропотно принял условия, и потому он махнул рукой, распуская толпу по домам. Пусть соберут провизию, а заночует он в городе на противоположном берегу реки.

И вдруг в его мысли врезался взволнованный крик солдата:

— Люди! На той стороне люди!

— Какие? — Ригерг сначала не понял и недоуменно обернулся к запыхавшемуся воину.

— У города люди.

— За рекой?

— Да.

Ригерг вытянулся в седле и устремился на другую окраину деревни. Конь мгновенно вынес барона на возвышенность, нависшую над руслом ручья. Гхалхалтар метнул взгляд вниз, увидел мерцание песчаного дна в прозрачной воде и понял, что перейти реку в этом месте будет несложно. На противоположном берегу рассыпалось полупрозрачное редколесье, которое через триста шагов внезапно обрывалось, обнажая серые городские стены. Там барон различил фигуры людских воинов. Они находились в восьми-девяти полетах стрел.

Ригерг развернул коня и поскакал обратно. Ситуация осложнялась, ибо теперь приходилось тщательно наблюдать за неожиданным врагом. Вряд ли людей в городе было много, но, даже если там пятьдесят солдат, они могут натворить бед.

— Расставить усиленные дозоры по берегу! — прокричал барон. — И приведите ко мне старшего человека. Я хочу расспросить его!

 

Ригерг сидел, скрестив пальцы. Его улыбка застенчиво пряталась в мягкой светлой бородке. Охранник ввел мужчину, который давеча назвался старшим среди жителей. Человек огляделся с опаской, но одновременно и деловито, не желая явно выказывать свою слабость.

— Ты, я думаю, хорошо знаешь эти места, — обратился к нему барон.

— Да, — согласился крестьянин.

— Тогда расскажи мне поподробней, куда ведет эта река, как она называется, большой ли город на том берегу, крепкие ли у него стены, густой ли лес, что к северо-востоку от деревни? Вообще расскажи мне все, что ты знаешь.

Человек почесал затылок, соображая стоит ли выдавать столь важные сведения гхалхалтару, но под умным, проницательным взглядом барона сдался: все равно военачальник может послать солдат и разведать окрестности. Лучше не перечить.

— Ваша светлость, река эта называется Обра за то, что, говорят, когда-то жил здесь маг-отшельник…

— Подожди, говори конкретно. Зачем мне твой отшельник? Рассказывай, что посущественней. Река глубокая?

— Нет, ваша светлость. Ее в любом месте можно вброд перейти, а ваши воины и колен не замочат.

Ригерг широко улыбнулся — ему понравился комплимент.

— Так, а что за город на противоположном берегу у самых гор?

— Зовется Устургом. Населения в нем человек двести да ещё тварей, орков, гномов там всяких.

— Стены крепкие?

— Это уж от доблести штурмующих зависит.

На этот раз барон нахмурился:

— Ты загадками не говори. Крепкие или нет?

— Это дело не моего разумения, но скажу, что их ещё в незапамятные времена возводили, а потому сделаны они добротно и высоты немалой.

— Солдат сколько сейчас в городе? — спросил Ригерг.

— Ох, чего не знаю, того не знаю. Может — сотня, может — две.

— Много солдат до нас проходило?

— С тысячу. Да, думаю, не все в Устурге задержались.

— Это правильно, — кивнул барон. — Не такой это город, чтобы тысячную армию более недели содержать. Так, а лес к северу густой?

— Довольно таки, и твари там разные обитают. Так что ребятишек да баб одних туда ходить не пускаем.

— Ну мы не ребятишки и не ба... — Ригерг кашлянул и поправился, — и не женщины. Нам твари не страшны.

— Да вы меня не так поняли, ваша светлость. Это я не в укор вам. Просто так сказал, что зверушки всякие водятся и растения хищные.

— Хорошо, — успокоился гхалхалтар.

За время походов он уже привык ко всякого рода природным сложностям, и они его уже не пугали — согласился бы идти хоть в зачарованный лес.

— Скажи, а что дальше находится?

— За лесом-то?

— Да.

— Коли его по краю обходить, то через час можно до Атарвила добраться.

— Это ещё что такое?

— Деревенька небольшая. Ну чуть больше, чем наша. Дворов восемь.

— Значит, она за лесом расположена?

— Да. Недалеко. Ее даже с середины поля и от города можно заметить. Всего несколько домов.

— Прекрасно. Ступай. Понадобишься снова — позову.

Человек кивнул и поспешно вышел, сопровождаемый охранником.

Ригерг задумался, достал листок бумаги, перо, чернильницу и быстро начертал предположительный план местности. Затем барон придирчиво осмотрел набросок, проставил приблизительные размеры. Взять Устург казалось заманчивым, но корпус и так уже далеко оторвался от основных сил, а, кто знает, какой у людей гарнизон. Вдруг ловушка? Нет, надо было подождать остальных и тогда, посоветовавшись с Хамраком, начинать осаду. Благоразумный Ригерг оставил листок на столе и направился к своей несравненной Гахжаре.

 

Косые лучи садящегося солнца снежинками полыхали в каждой серебряной чешуинке дракона. Ветер летел в лицо и обжигал своим пронзительным холодом. Щеки лорда разгорелись, сделавшись из бледно-желтых красными. Толокамп был как будто пьян. Внизу, под развернутыми крыльями дракона, мчалась в головокружительном танце земля: горные пики, ущелья, равнина, овраги, реки, деревни. Командующий наклонялся как можно ниже, насколько позволяли крепко державшие его ремни, и наблюдал за передвижением крохотных, едва различимых с такой высоты отрядов. Иногда лорду казалось, что взгляд его подводит и это не войска, а лишь призрачные тени, оптический обман, злое колдовское наваждение. Но нет, это армия! Армия Королевства Трех Мысов! Армия короля Иоанна и его армия!

Толокамп откинулся назад, подставив грудь свирепому порыву ветра. Как же он может проиграть, когда такая сила у него в руках, когда достаточно одного приказа, чтобы в течение нескольких часов развернуть такую громаду вспять и направить в бой? Наемники и солдаты идут, потому что это их работа, но ведь идут же и простые ополченцы. По зову сердца, из-за священного долга. Как же они могут проиграть и отдать родную землю на поругание? Нет, не бывать тому!

 

Хамрак поднялся рано утром. Еще не рассвело. Бессмертный выглянул в сени. Согнувшись, спал на сундуке его оруженосец-секретарь. Некромант улыбнулся, заметив, как безмятежен сон молодого гхалхалтара.

Хамрак вернулся в комнату. Он хорошо видел в темноте, но решил зажечь огонь. Ему не хотелось продолжать свое свидание с угасающей в преддверии восхода Ночью. Бессмертный простер руку над мертвой свечой на столе. С пальцев его слетела живая магическая искра, и вдохнула жизнь в погасший ещё вчера вечером огарок. Вспыхнул огонь. Король сел, закинув ногу на ногу. Его светящиеся глаза неотрывно уставились на прерывисто плывущее пламя. Было ещё очень рано, и у некроманта оставалось полтора-два часа до того, как войско тронется в путь. Оно покинуло Жоговен уже более недели назад и все шло, шло, шло. Казалось, армия бессмысленно бродит по дорогам, но на самом деле, и бессмертный это хорошо знал, она действует по воле двоих: его и Смерти, — и ищет она двух вещей: победы и смерти. Без смерти победа не дается. Это — закон.

Момент скоро настанет. Тем более, что вчера ночью прискакал спешный гонец от барона Ригерга с донесением о том, что корпус дошел до некоего города Устурга, где засел крупный гарнизон. А ещё позже, в три часа после полуночи, посланец от Гамара доложил, что тролли видели, как отдельные отряды людей поворачивались и спускались с гор обратно на равнину. Король Иоанн, а точнее его военачальники, ибо Хамрак знал, что слабый здоровьем молодой монарх находился в Верторе, выбрали тактику нападения. Может быть, так было даже лучше — Смерть быстрее получит свою неизбежную дань и успокоится.

 

Толокамп ночевал в Грохбундере, а с восходом солнца собрался вылетать к подножию гор, куда стягивались войска. Лорд вышел из покоев и столкнулся со слугой, который, поклонившись, оповестил:

— Ваша милость, тут вас лорд Мальерон домогается.

— Что? — Толокамп досадливо удивился.

В такой прекрасный день, когда он был воодушевлен вчерашним захватывающим полетом, когда перед глазами у него стояли красочные пейзажи и аккуратно врисованные в них прямоугольники движущихся отрядов, Толокампу не хотелось встречаться с Мальероном. Это был человек, который мог испортить любое настроение. Еще не появившись, он уже удручил командующего, ибо Толокампу вспомнился неприятный разговор, произошедший год назад в Верторе, во время болезни Иоанна. Однако Мальерон помог на совете, и полководец кивнул:

— Хорошо, пусть зайдет через пять минут.

Толокамп вернулся в отведенные ему апартаменты и сел, ожидая Мальерона. Тот вошел, еле передвигая ноги, склонив голову, и командующего поразила произошедшая с лордом-предателем перемена.

— Здравствуйте, лорд Толокамп. Хорошо ли спалось? — заговорил Мальерон тихим, чуть дрожащим голосом.

— Прекрасно.

— Очень приятно.

— Присаживайтесь, — указал Толокамп на стул, все более удивляясь.

— Я ненадолго. Не смею вас задерживать.

— Хорошо. Что вам нужно?

Мальерон покачнулся, как будто собираясь с силами, и выдохнул:

— Верный долгу защитника родины и лорда, я прибыл в Грохбундер в надежде, что здесь потребуется моя скромная помощь. Я готов внести свой посильный вклад в успех начатого лордом Кареном и продолженного вами дела.

— Спасибо, вы уже помогли мне на совете.

— О, это сущий пустяк. Я бы хотел нижайше испросить у вас соизволения на командование каким-нибудь отрядом.

— Что? — Толокамп искренне удивился.

Мальерон поддержал его на совете, но сделал это явно из корыстных соображений. Как хватило наглости у этого человека просить солдат после всего того, что он совершил?

— К сожалению, я вынужден вам отказать.

— Неужели у вас не найдется нескольких сотен гномов или, на худой конец, орков?

— Нет.

— Вы не доверяете мне? — вспыхнул Мальерон.

— Ну что вы.

— Не доверяете, я знаю. А я хочу исправить совершенное мною зло. Помните то сражение под Оладором, когда я ударил в тыл объединенным силам лордов и варвары смяли их?

— А как же? Такое не забывается, — нахмурился командующий.

— Знайте, что с тех пор меня мучает совесть. Я сплю и вижу, как алчные варвары грабят наши брошенные обозы, как они добивают бегущих, — Мальерон замолчал, потупившись. Видно было, что слова даются ему с трудом. — Разрешите мне исправить допущенную ошибку.

Толокамп посмотрел на смиренного лорда: «Нет, такой негодяй не может так быстро исправиться».

— К сожалению, я вынужден вам отказать, ибо солдат нет.

— Жаль, а я так хотел доказать Иоанну свою верность, — тяжело вздохнул Мальерон и вышел, порывисто хлопнув дверью.

 

Карен сидел за столом. Перед ним стояла пузатая, черная от времени бутыль. Слуга молча наполнил кубок лорда ароматным вином и отступил в тень. Карен сделал маленький глоток, чувствуя, как сладкая влага, пощипывая язык, скользит вниз по горлу.

Лорд Добин тоже с кубком в руке стоял у окна и, опершись о стену, смотрел наружу.

— О, наш новый герой полетел к войскам, — произнес он.

— Кто, Толокамп? — спросил Карен.

Добин не ответил, но слегка кивнул.

— Он сейчас считает себя победителем, потому что добился моей отставки и настоял на проведении сражения в поле, — усмехнулся Карен. — Ему кажется, что войско подчиняется только ему и он — повелитель мира.

— Да, пока войско существует.

— Боюсь, что через несколько дней его не станет, — покачал головой Карен.

Черные, давно не стриженые волосы упали ему на лоб.

— Проклятый Мальерон, — Добин ударил кулаком в стену.

— Мальерон не виноват. Вернее, виноват, но не он один.

— Угробят армию, — не обращая внимание на Карена продолжал Добин. — Не выдержат сражения.

— Не отчаивайся. В любом случае, ты не будешь лицезреть этого позора, ибо ты — комендант Грохбундера и останешься здесь.

— Слабое утешение. Тем более когда сознаешь, как много мог сделать, — Добин отвернулся от окна и залпом осушил кубок.

 

Ригерг уже объехал позиции. Дозорные, расставленные по берегу Обры, сообщали, что заметили подошедшее в Устург подкрепление. Встревоженный, барон вернулся в шатер. Дома в деревне были слишком грязными и насквозь пропитанными невыветриваемым запахом мужичьего духа, поэтому военачальник продолжал жить в поле.

Гахжара возлежала на подушках, вытянув перед собой грациозно изогнутые руки. Ее густые ресницы слабо подрагивали — она придирчиво разглядывала наманикюренные пальцы, унизанные дорогими кольцами. Барон приблизился к ней и узнал два новых великолепных перстня, которые он с большим трудом, но отобрал у жоговенского ювелира. Тот долго упираться, пока Ригерг не пригрозил изувечить его жену и дочь.

— Как дела? — лениво поинтересовалась Гахжара.

— Лучше не бывает: люди под боком и их сейчас, должно быть, раз в десять больше, чем нас. Остается только ждать, когда они перейдут в наступление и прихлопнут нас как муху.

— Но ты же найдешь выход.

— Постараюсь, — хмыкнул барон. — Хотя, честно признаюсь, не уверен, что у меня получится.

— Ваша светлость! — донесся крик снаружи.

Ригерг развернулся и поспешил к выходу. Отдернув полог шатра, он столкнулся с кричавшим солдатом.

— Ваша светлость, — скороговоркой заговорил тот. — Гамар пришел.

— Где? — воскликнул Ригерг.

— Там. С северо-востока.

Барон в сопровождении солдата обежал шатер и тут увидел величественную громаду третьего гхалхалтарского корпуса: более четырехсот воинов и двухсот могучих пещерных троллей. Они медленно появлялись из-за леса. Впереди ехал на единороге широкоплечий всадник — Гамар. Теперь берегитесь люди.

 

Разведчики донесли, что в деревне на противоположной стороне реки Обры расположился небольшой гхалхалтарский отряд. Этельред рассчитал свои силы и хотел было сделать вылазку, но к полудню пришло новое сообщение о том, что противник получил большое подкрепление.

Старый граф с трудом взобрался на высокую крепостную стену. Она была возведена двести лет назад и ещё хранила на своих ступенях невидимые отпечатки следов истинно могучих людей, которые лицезрели расцвет Королевства Трех Мысов. С неё открывался прекрасный вид на поле. К северу раскинулись две рощи, а на юге, по берегу реки почти до того места, где она разделялась на два ручья, шло редколесье. Деревня, где остановился неприятель, находилась на покатой возвышенности. Четыре покосившихся от старости дома не могли скрыть скопление вражеских корпусов. Гхалхалтары разбили шатры, которые на несколько десятков шагов протянулись вдоль Обры. С такой силой было уже не совладать. Этельред снова перевел взгляд на север, где за большим лесом виднелись несколько домиков — деревня Атарвил. Хорошо бы послать туда отряд, чтобы не дать противнику занять поселение и окружить Устург. Однако ратников в распоряжении старого графа было мало, и он скрепя сердце решил оставить эту затею.

Этельред стал спускаться. Он знал, что когда вернется домой, жена станет укорять его за то, что он с утра ничего не ел.

 

Красное спросонья, ещё не умывшееся в свете своих ослепительных лучей, солнце выползло на небосвод, и наступил новый день, 16-ое летера 150 года.

С самого утра на западном берегу реки Обры у города Устург наблюдалось оживление. Гхалхалтарские дозорные видели, как скатываются с гор лавины свежих отрядов и как ожившими камнями пикируют с высоты дракуны. Город наполнялся новыми и силами и вскоре уже не мог вместить их. Солдаты стали разбивать лагерь в предместьях.

Ригерг проследил, как люди установили палатки, затем тронул поводья и подъехал к Гамару.

— Похоже, мы недолго радовались. Теперь их снова больше, чем нас.

Гамар кивнул, но его каменное, с жесткими морщинами лицо, не выразило ни волнения, ни участия, как будто ему было все равно.

— Надо было вчера штурмовать Устург. Тогда мы, с помощью магов, троллей и Всемогущего, взяли бы его и имели бы сейчас лучшую позицию.

— Возможно, — согласился Гамар.

— Теперь люди могут сами перейти в наступление. У них для этого достаточно сил, — продолжал Ригерг, озирая противоположный берег и редколесье, где могли притаиться вражеские стрелки.

— Да, их много, но они не посмеют напасть.

— Отчего же?

— Люди трусливы. Они нападают только в темноте.

Ригерг посмотрел прямо в глаза Гамара: тяжелой накипью всплыла в них затаенная злоба. Барон понял, что старый военачальник вспомнил ночное предательство пентакреонцев, что он ничего не забыл, и ненависть, которую он так долго носил в груди, разъела его сердце. Ригерг подумал, что в бою Гамар будет безжалостен, и оттого невольно пожалел людей.

 

Граф Этельред выступил вперед, вытянув руку.

— Приветствую вас, лорд Толокамп. Поздравляю с новым назначением.

— Спасибо, — командующий вложил свою вялую, худую кисть в пухлую, красную ладонь графа.

— Я жду вас уже два дня, — сказал Этельред, разминая безжизненные пальцы лорда в своей теплой старческой руке.

— Я был занят, следил за продвижением войск.

— О, смею заверить вас, пока все идет хорошо, — усмехнулся в усы Этельред. — Сегодня к Устургу подошло пять тысяч солдат.

— Еще десять тысяч наемников и орков на подступах, — поддакнул из-за спины Толокампа чернявый, малоприметный барон, состоявший в свите командующего.

— Да, пока все хорошо, — Толокамп склонил голову набок.

Этельред наконец выпустил его руку и спросил:

— Не хотите ли посмотреть на моих молодцов?

— Сколько их?

— Двести пятьдесят.

— Рыцари?

— Ратники, — скромно ответствовал граф.

— Почему? Такой человек, как вы, достоин большего.

— Вы преувеличиваете, — хмыкнул Этельред. — Я старый, больной человек. Я вообще подумывал уединиться в своем поместье и выращивать плодовые деревья и так бы и сделал, если б не все это…

— Ни в коем случае, — замотал головой Толокамп. — Не вы ли встретили гхалхалтаров у переправы через Жоговенский залив?

— Я.

— Вы же просто герой! Вы достойны командования рыцарями.

— Тем более что начальник над рыцарями граф Вурд занимает кареновскую позицию, — как бы невзначай вставил чернявый барон из свиты.

— Граф Вурд? — переспросил Толокамп.

— Да. Сын королевского церемониймейстера сэра Вурда.

— Что ж, — лорд вновь обратил свой взор на графа Этельреда, — силой дарованной мне власти я назначаю вас командующим над корпусом графа Вурда. Дайте мне листок и бумагу, дабы я мог записать свое решение.

 

Карен прилетел в Устург ближе к обеду, когда летерское солнце, разморенное собственным жаром, лениво повисло посреди небосвода, не двигаясь ни на восток, ни на запад. Дракон долго кружил над задранными вверх головами солдат, выбирая место для посадки. Наконец лорд вместе с сопровождавшими его дракунами опустился близ деревеньки Атервил, к востоку от города. Когда Карен очутился на земле, он заметил скачущего к нему всадника. Не доезжая двух десятков шагов, тот зычно крикнул:

— Командующий восточной армией просит вас переместиться на юг и немедленно принять командование над правым флангом!

— Он уже сформирован? — удивился Карен.

— Да, ваша светлость, хотя возможны ещё пополнения за счет вспомогательных отрядов.

Карен хитро прищурился, чуть подавшись вперед. Бывшему командующему стало интересно, какую роль в предстоящем сражении определил ему его соперник, какой сброд Толокамп дал ему в командование.

Подстегиваемый любопытством, лорд быстро запрыгнул в седло, в несколько рывков застегнул тугие ремни и в сопровождении верных дракунов устремился на юг, где ожидали его пять тысяч гномов-наемников и три тысячи хилых орков.

 

В послеобеденное время, когда разморенные люди слонялись по улицам и окрестностям Устурга и придавленные солнечным жаром гхалхалтары укрывались в тени палаток, издали пропели боевые трубы. Как далекий гром оповещает о надвигающейся грозе, так они возвестили о приближении армии. Темными громадами туч, вздымая в небо сотни молниеподобных, сверкающих на солнце копий и десятки развевающихся знамен, отряды выползали из-за леса. Высунув языки, распластавшись по земле цепкими щупальцами, змеями шурша в траве, тысячи тварей устремились к реке Обра. Все эти смешные и чудовищные, гигантские и крохотные существа были привезены с Южного континента и четыре года бродили по горам и степям ради одного дня, который должен был скоро наступить. Они чувствовали это и потому вели себя необыкновенно возбужденно: царапались, визжали, выли, и все перекрывал рев пятидесяти гороподобных, шестиногих ящеров — боссонов. Разрушительной какофонией он врезался в стройную музыку гхалхалтарских труб, подхватывал её, и оттого властные призывы казались ещё мощнее.

В центре войска, верхом на высоченном вороном единороге со светлой, расстилающейся до земли гривой и золотым прямым, как эльфийский клинок, рогом, находился Хамрак. Бессмертный не спешил добраться до берега, а спокойно наблюдал за волнующейся массой гхалхалтаров и низших. Первые из них уже подходили к воде и сливались со стоявшими там корпусами Гамара и Ригерга. Последние же ещё не вышли в поле. Некромант посмотрел на город, притаившийся за хилой порослью редколесья на другой стороне реки. Подобное зрелище должно было впечатлить людей. Теперь оставалось все распределить, отвести каждому корпусу свое место и начать настоящее представление, по сравнению с которым и форт-брейденский прорыв, и расправа над пентакреонцами, и стычка у переправы показались бы жалкими проделками.

 

Луна трепетно отражалась в медленно плывущей глади реки. Шкурой исполинского зверя чернел в темноте лес. На опушке и по всему полю до самой Обры пламенели костры. Никто в гхалхалтарском стане не спал. На другом берегу было также оживленно. Везде вокруг стен Устурга и в нем самом перемигивались огни и слышались крики часовых. В городе шел военный совет. И в просторном шатре Хамрака Великого тоже совещались.

 

Когда лорд Толокамп вылез из роскошной кареты, приличествовавшей его высокому сану, и направился к Зданию Совещаний, его тут же обступило множество рыцарей, купцов и прочего люда, желавшего милостей от нового командующего.

— Помните, вы обещали мне десятерых орков!

— Ваша светлость, вы изволили просить у меня двенадцать пудов зерна. Я их доставил, как и было уговорено. Где мне получить за них деньги?

— Пошли, пошли! — гневно кричали охранники Толокампа, зло, не церемонясь, расталкивая толпу.

Самые упорные просители, однако, не сдавались и лезли прямо под удары железных перчаток. Перед Толокампом мелькнуло искривленное толстое лицо старого менялы с выпученными желтыми глазами и рассеченной в кровь щекой.

— Ваша милость, вы ж обещали…

Солдат пятерней схватил настырного купца за лицо и с силой оттолкнул.

Толокамп проскользнул на свободные ступени и стремительно взбежал по ним в Здание Совещаний. В холе его ожидали шесть человек из свиты и Мальерон. За последние два дня Толокамп постоянно наталкивался на докучливого лорда, и каждый раз Мальерон просил дать ему хоть сотню орков, дабы он мог доказать свою верность королю Иоанну и исправить совершенные ранее ошибки.

Вот и сейчас он подбежал к Толокампу и до жалости противно загнусавил:

— Позвольте мне исправиться. Милостивейший из людей, вы не можете отказать страждущему. Вы не представляете, как я страдаю от того, что все считают меня предателем. Бедный я, бедный! Старый изгой!

Пытаясь не обращать внимания на стенания Мальерона, Толокамп направился в Зал Совещаний, где уже собрались все значимые военачальники. Среди них выделялся отстраненный, но несломленный лорд Карен, которому Толокамп при всей своей антипатии не мог не выделить фланг.

Командующий подошел к столу. Все встали. Когда он сел, все опустились и зашуршали разложенными картами.

Лорд Мальерон замялся. Как не имеющий отряда, он не имел права присутствовать на военном совете. Однако звание лорда давало ему многие привилегии, и он остался, заняв скромное место позади Толокампа.

 

Совещание было в самом разгаре, когда вошел один из охранников в яркой тунике и доложил о приезде гонца.

Толокамп кивнул:

— Впустите.

Стражник поклонился и исчез, а через несколько мгновений двери распахнулись и в зал ворвался растрепанный гоблин. Из-за острого крючка его носа испуганно глядели распахнувшиеся черные глаза.

— Что ты имеешь нам сказать? — спросил Толокамп.

— Ваше светлейшество, — гоблин не удержался на ногах и, по обычаю своего народа, упал на колени перед командующим. — Не велите казнить, раба своего. Плохая весть.

— В чем дело? — Покраснел Толокамп.

— На отряд сэра Левальда напали.

— И?

— Половину порешили, и сам сэр Левальд того.

— Что за отряд? — поинтересовался Толокамп, оборачиваясь к своему секретарю.

Тот зарылся в бумагах, но гоблин опередил его:

— Четыре сотни орков.

— Где они сейчас?

— Половина в горах того, а другая уж близехонько от Устурга.

— Ваша милость, позвольте, — пошевелился лорд Мальерон.

Толокамп обернулся к бывшему приспешнику Альфреда Черного.

— Благодетельнейший, позволь мне исправиться. Видно, само провидение…

Командующий не то чтобы поверил в раскаяние Мальерона, но больше не мог сносить его канючения да ещё перед военачальниками.

— Хорошо, хорошо, — чуть не закричал Толокамп, — возьмите себе этих несчастных двести орков, коли сэр Левальд погиб.

 

Стражник-гхалхалтар стоял, глядя на расстилавшееся перед ним поле, обросшее густым мехом высокой травы. Его взор обращался к горящим кострам и темным фигурам, расположившимся вокруг них. Ему было неприятно смотреть на отдыхающих солдат, а потому он быстро переводил взгляд на небо, бессмысленно считал звезды и искал темные пятна на серебряном диске луны. Однако яркие всполохи костров вновь привлекали его внимание, и охранник с завистью глядел, как ужинают остальные гхалхалтары в то время, как он и его товарищ изваяниями застыли у входа в королевский шатер.

Из-за тканевой перегородки доносился смутный говор — шел совет. В начале дежурства стражник пытался прислушиваться к нему, но потом решил, что это не его ума дело. Его задача — стоять, не шелохнувшись. Ноги гхалхалтара затекли, и ему казалось, что он врос в землю и, хоть вали его — не упадет. Занемевшие пальцы крепко сжимали гладкое древко копья.

Стражник вновь поглядел на небо и подумал, что так же, наверное, стоят на часах и люди и охраняют своих военачальников. В этом они похожи.

Внутри послышались мягкие шаги. Полог шатра приподнялся и между солдатами появился средних лет гхалхалтар с необычайно светлыми волосами. В лунном свете и алом трепетании костров серебристо курчавилась его бородка. Вышедший взглянул на охранников.

— Стоите молодцы?

— Да, — ответил стражник за себя и своего товарища.

— Правильно.

Военачальник сделал пару шагов, потом вдруг обернулся и улыбнулся:

— Удачи вам в предстоящем.

— Спасибо, — сухо кивнули солдаты.

Выражать свои чувства на посту им не полагалось. Однако охранник с нескрываемым любопытством проводил взглядом удаляющуюся фигуру совершенно незнакомого ему военачальника. Видимо, в преддверии наступающей грозы все становились добрее, чтобы, сплотившись, выместить придержанную злость на врагах.

 

Барон Ригерг не знал, отчего вдруг заговорил с простыми охранниками, но настроение у него было превосходное. Выйдя от Хамрака, он нес в голове восхитительное нагромождение стратегических схем и выкладок. Все совпадало. Под уверенной рукой короля корпуса распределились по карте точно выверенным рисунком. Ригерг был воодушевлен логикой бессмертного и рациональностью предстоящего действия.

Глубоко вдыхая свежий ночной воздух и любуясь мозаикой цветных костров, барон пробирался к своему шатру. Он находился недалеко от королевского, но в нагромождении лагеря тридцатитысячной армии, военачальник легко заблудился. Впрочем, барон нисколько не волновался, ибо везде были свои. Теперь, накануне боя, Ригерг осознал это и даже самые ничтожные твари, проскальзывавшие у него под ногами, вызывали улыбку: ведь и они тоже помогут во время боя. Наконец барон заметил гхалхалтара из своего корпуса и вскоре вышел к шатру. У входа дремал с магическим светильником в руке слуга.

— Эй, — окликнул его Ригерг.

Слуга вздрогнул, открыл глаза и, увидев хозяина, мгновенно вскочил на ноги:

— Извините, заснул.

— Ну-ну, — успокоил его барон. — Посвети.

Слуга провел Ригерга через темные покои шатра к опочивальне. Из-за толстой занавеси пробивался свет.

— Ты свободен, — кивнул барон, отпуская слугу.

Тот быстро удалился, радуясь в предвкушении сна.

Ригерг приоткрыл занавесь и увидел Гахжару. Она лежала на кровати и разглядывала книгу. Черные, густые локоны струились по её плечам, обвивали её тонкие руки в сверкающих браслетах. Ригерг невольно залюбовался ею. Гахжара перелистнула страницу и медленно подняла голову.

Барон ступил в спальню и задернул за собой занавесь.

— Что это? — поинтересовался он, указывая на книгу.

— Взяла у одного мага, — Гахжара небрежно захлопнула её и отбросила в сторону.

— Осторожнее, книги — большая ценность.

— Ну уж не дороже бриллиантов.

— Да, пожалуй, — согласился Ригерг, снимая кафтан.

— Сегодня ты вернулся поздно.

— От сегодняшнего совета зависит, победим мы или нет.

— Не смеши меня, — Гахжара игриво перекатилась на спину. — Я и так знаю, что победим.

— Ты как всегда права, — тонко улыбнулся гхалхалтар.

Он опустился на край кровати и стянул сапоги.

— А куда Хамрак поставил твой корпус?

— Туда, где он стоит сейчас. Я буду прикрывать тварей, когда они пойдут в атаку. Кстати, я договорился, чтобы ты оставалась во время сражения с Хамраком. Там будет безопаснее.

— А ты спросил, хочу ли я оставаться там?

— Но здесь правда опасно, — примирительно улыбнулся Ригерг.

— Если бы я боялась, я бы осталась на Южном континенте и разводила цветы, — презрительно скривилась Гахжара. — Я хочу все видеть, а потому никуда не уйду.

— Как будто ты не знаешь, что смотреть здесь нечего. Перестань. Ты будешь в ставке у Хамрака.

— Нет, — отрезала Гахжара.

Она приподнялась и помогла Ригергу снять рубаху.

— Ну и что мне с тобой делать?

— Ничего. Лучше погаси светильник.

 

Следующий день, 17-ое летера, прошел в подготовке к предстоящему сражению. Корпуса занимали свои позиции, наспех сооружали необходимые укрепления. Лучники запасались в лесу стрелами. Ратники проверяли остроту клинков. Жители Устурга помогали солдатам в рытье окопов, и копошились на другом берегу занятые работой твари. Дракуны непрестанно кружили над гхалхалтарскими войсками, и тролли часто залетали на территорию людей, но никто никого не трогал. Как будто все сговорились. На Устургском поле царило перемирие, чтобы на следующий день взорваться гвалтом боевых труб, ревом тварей и иступленными криками дерущихся.

 

Глава четвертая

 

Ночь уступала мир дню.

За стенами шатра было тихо, и казалось странным, что скоро грохочущие громады армий проснутся и сдвинутся с мест.

Хамрак внимательно оглядел Гамара — высокий, широкоплечий, в крепких, легких доспехах, с решительным лицом. Пальцы военачальника барабанили по резной рукояти меча. Гамар ждал момента, когда его рука красиво и свободно выдернет клинок из сковывающих благородную сталь ножен. Хамраку было нечего терять. Смертных не спасти, так пусть вдосталь насытятся своей кровью, и потому на военном совете накануне король назначил Гамара командующим самого мощного правого фланга, дав ему полный карт-бланш.

— Я надеюсь на тебя, — произнес некромант. — Ты — хороший военачальник и, я знаю, победишь. Только прошу тебя, когда пересечешь лес, дай знать. Лишь после этого завязывай бой.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Ступай, — Хамрак благосклонно махнул рукой, сознавая, что в следующий раз увидит Гамара уже после всего…

 

Небо на востоке позеленело. Легкие сероватые облака, до того прятавшиеся в глубинах темного небосвода, вдруг проявились и, пропитанные розовыми отсветами встающего солнца, тяжело набухли. Из-за горизонта, раскидывая по равнине неясные копья лучей, медленно выплывало ярко-алое светило. Вода в реке зазолотилась, четко разделив две враждебные армии.

За редколесьем, к югу от Устурга, засверкали панцирями гномы-наемники. Рядом с ними, вдоль всей восточной стены растянулись цепочкой три тысячи орков. За городом, в тени западных укреплений покоился рыцарский корпус. Эти силы составляли фланг лорда Карена.

За рощей, к северу от Устурга, расположилось второе орочье скопление, где находился лорд Мальерон, а западнее, у деревни Атарвил, красовались ровные шеренги корпуса ратников под предводительством самого командующего лорда Толокампа. Рядом бродили ополченцы и отдыхали двести драконов со своими наездниками. Сам Атарвил охранял отряд рыцарей графа Этельреда.

Напротив деревни, за лесом, находился многочисленный корпус тварей. Железной волей Хамрака они были собраны в одном месте и, по диспозиции, должны были продираться через заросли напролом, навстречу губительной кавалерии Этельреда.

За тварями стояли два гхалхалтарских конных корпуса, а за ними — главная сила бессмертного короля — шестнадцать тысяч гхалхалтарских пехотинцев и гвардия. Слева от центра, на берегу Обры, рядом с четырьмя убогими домами, расположилось второе крупное скопление тварей и вспомогательный корпус барона Ригерга. Справа, почти на самой опушке большого леса, стояли в ожидании приказа гхалхалтары и тролли Гамара, составлявшие правый гхалхалтарский фланг.

 

Гамар едва сдерживал дрожь, колотившую тело. Даже в молодости, когда он ещё имел обыкновение обнимать девушек, не ощущал он подобного. Кровь волновалась в нем, вскипала в венах, заставляя руку беспокойно поглаживать рукоять меча.

Единорог чувствовал необычное настроение своего хозяина и резво пробирался через кусты навстречу надвигающемуся сражению.

Гхалхалтары и тролли в молчании следовали за предводителем. Они знали, что на их долю выпала нелегкая задача: незаметно прокрасться через лес, напасть на дракунов и, развеяв их, оттеснить фалангу лорда Толокампа. Шуметь было нельзя, ибо только внезапность могла дать им шанс на быструю победу над дракунами. Если те успеют подняться в небо и ударить вместе с ратниками — все пропало, придется отступать. Потому шли с предосторожностями.

С глухим рокотом скатывающихся по опавшей листве гигантских валунов многотысячная армада двигалась через лес. Звери забивались глубоко в норы или рвались в густые чащи. Птицы, тонко перекликиваясь, метались над головами. Гамар боялся, как бы они не насторожили дракунов, но он никак не мог повлиять на свободных, быстрокрылых птиц. Его злобные взгляды не могли прервать их полета.

 

Лорд Толокамп стоял на возвышенности, над лагерем. Ратники только просыпались. Они ещё не знали, даст ли им неприятель лишний день на возведение оборонительных траншей или нападет уже сегодня. Слышался скрежет надеваемой брони и лязг мечей, вытаскиваемых из ножен. Кое-где полыхнули костры и потянуло дымом. Командующий всмотрелся в высокую, непроницаемую стену леса. За ним — гхалхалтары.

Большая стая птиц с клекотом вырвалась из-за деревьев, заметалась. Толокамп нахмурился: «Неужели неприятель начал наступление? Что ж, тем лучше. Тот, кто нападает, несет большие потери».

 

Минуло четверть часа с момента ухода Гамара. Армия оживала, и вслед за её постепенным пробуждением набирали силу звуки. За стеной шатра слышались крики и громкое чавканье шестилапых ящеров боссонов. Перед Хамраком стояли новые военачальники — предводители тварских корпусов.

— В ваших руках — сила. Она даст вам власть над людьми.

Военачальники слушали, не шелохнувшись. Их застывшие, будто вылепленные из глины лица выражали внимание.

— Ступайте, — отпустил их Хамрак.

Некромант не был многословным: он не призывал к подвигам и к убийствам, но и предостерегать от излишней кровожадности было бесполезно. Таков был день.

Военачальники поклонились и вышли, и с их уходом оборвалась ещё одна нить, сдерживавшая рвущуюся мощь войны. Приказания были отданы. Твари должны были двинуться в бой. Хамраку оставалось только выйти наружу и лицезреть самое страшное и глупое творение его гениального разума, ибо именно он разработал диспозицию.

 

Отражения разнородных тварей уродливо полоскались в прозрачной, размеренно текущей воде. Они в нерешительности топтались у берега, ожидая повелений. От входа своего шатра барон Ригерг увидел троих всадников. Горделивым аллюром они подскакали к низшим и смешались с ними. Шестилапые ящеры, боссоны, замычали ещё громче. Ригергу почудилось, что все твари вдруг разом покачнулись. Крайние неожиданно для самих себя внезапно сорвались в реку. Завизжав от леденящего прикосновения ненавистной им воды, низшие рванулись обратно, но задние уже теснили их и загоняли дальше в Обру. Тогда они бросились вперед, желая как можно скорее пересечь отвратительную реку. Кружево брызг и всклокоченной пены обволокло толпу тварей. Казалось, река вышла из берегов и захлестнула редколесье. Мокрые, стряхивающие с себя гроздья капель передовые твари выбрались на противоположную сторону. Их радостный крик взметнулся к небесам, полетел к Устургу и отразился от городских стен кличем кареновских отрядов.

Через решетку редколесья Ригергу было плохо видно вражеские построения, но он различил, как нечто непомерно большое всколыхнулось, поднялось и повалило навстречу рвущейся толпе обезумевших тварей.

— Захватывающе, — усмехнулась сидящая рядом Гахжара.

— Да уж. Уверен, что твари не справятся одни и мне тоже скоро придется оказаться там, — барон указал рукой на противоположный берег.

Даже яростный рев сближающихся отрядов не мог перекрыть жалобного треска сметаемых деревьев. Обрушивающиеся стволы давили мелких тварей. Боссоны вминали их в землю. Наемники-гномы были уже близко. Орудуя топорами, они стремительно расчищали себе дорогу.

— Вот, смотри, сейчас начнется самое интересное, — хмыкнул Ригерг, взглянув на жену.

Глаза её были распахнуты, и в них горела звериная кровожадность, жутко оттеняющая красоту её миловидного лица. У неё было все: наряды, драгоценности, деньги, но ни за какие богатства не могла она увидеть того, что происходило теперь. Гахжара ловила момент и пыталась по-настоящему насладиться захватывающим зрелищем. Ригерг смутился и быстро отвел взор.

В хаосе криков он различил перемену. Сошлись? Барон поднял глаза. Опыт воина не подвел его — точно, сшиблись. Гномы раскидали первый ряд ослепленных яростью тварей, но тут на них налетели боссоны. Вторая волна низших заставила гномов податься назад. Бой углубился в редколесье. Ветви деревьев сетью опутывали дерущихся, валили их с ног. С грохотом рухнул подрубленный боссон. Предсмертный его рев задрожал у Ригерга в ушах.

 

Когда Карен увидел гибель одного из исполинских шестилапых ящеров, он решил ввести в бой корпус орков, стоявший севернее места схватки.

— Лети скорее! Чтобы вдарили во фланг! — закричал лорд дракуну, пытаясь перекричать разрастающийся шум битвы.

Последние слова курьер уловил уже возносясь в небо.

Карен проследил, как дракон с головокружительной быстротой, почти в вертикальном положении, набирает высоту. Крики вновь взбудоражили слух. Лорд метнул разгоревшийся взор в сторону редколесья. Размахивая топорами, гномы держали надежную оборону, против которой даже гороподобные чудища были бессильны. Многие из тварей попадались в сделанные накануне ловушки.

Крики донеслись и с другой стороны. Карен обернулся на север — орки пошли в наступление. Их тщедушные, вертлявые тела, обтянутые сухой зеленой кожей, худые тростинки рук, сжимавшие бесполезные палки, в другой раз могли бы вызвать смех, но их было более трех тысяч и, сплотившись, они неотвратимой орущей волной катились на врага. И тогда твари заметались, разрываясь между двумя огнями. Наемники-гномы перешли в наступление, тесня низших обратно в ненавистную им реку. Силы тварей умножились страхом перед водой и, будучи не в состоянии оказать сопротивление умелым наемникам, они ринулись на хилых орков. Гигантский боссон бурым волнорезом врезался в толпу орков.

В это время до слуха Карена долетели отдаленные, приглушенные грохотом близкого сражения, крики. Лорд привстал в стременах, вытянул шею и заметил оживление на другом берегу, в том месте, где лес особенно близко подступал к реке.

 

Граф Этельред быстро выпил приготовленное ему снадобье и вновь выпрямился в седле, уставившись на поле. С одной стороны оно было ограничено рекой, с другой зажато лесом. Наступающим ордам было не уместиться на этом узком, в двести шагов, пятачке. Они ломились прямо через лес, живой массой сметая кустарники и целые деревья. Этельред близоруко прищурился, стараясь различить, нападающих.

— Скажи-ка, молодец, кто там?

— Твари, ваша милость, — ответил верный оруженосец графа Винфильд.

— Хорошо. Тогда попытаем счастья, — повеселел Этельред.

Боль, терзавшая его грудь, отступила под воздействием целебного отвара и это вселило в графа радость, хотя опыт подсказывал, что твари все равно одержат верх.

Граф обернулся в седле, насколько позволяли ему громоздкие, начищенные до блеска доспехи. На кривых улочках Атарвила застыли в немом ожидании рыцари. Кроваво переливались в лучах молодого солнца их латы.

— Копья наизготовку! Впере-е-ед! Во славу Королевства Трех Мысов! — надрывно закричал Этельред.

Протестующе заметались в его горле голосовые связки, и граф почувствовал, что разом охрип. Однако рыцари уже пришли в действие. Одновременно вздыбились шесть сотен копий, недобро сверкнув сталью наконечников; со скрежетом опустились шесть сотен забрал, скрыв розовые лица людей холодной непроницаемой завесой. Грузные боевые кони тронулись, звеня навешенными на них чепраками. Обремененные тяжелой ношей, они набирали скорость медленно. Впрочем, рыцари не торопились: громкому беснованию диких тварей они рассчитывали противопоставить спокойствие мастерства. Противники сближались лоб в лоб.

 

Верховный Маг гхалхалтаров Гархагох зорко наблюдал за разворачивающейся перед его взором цепью тварей. В дикой жизни эти разнородные существа были совершенно несовместимы и давно бы загрызли друг друга, но воля и телепатия предводителей-гхалхалтаров надежно сплотила их, разделив по отрядам. И каждая тварь в отряде рвалась теперь в бой, желая наконец безнаказанно удовлетворить свои притупленные до того звериные инстинкты. Перегородив все пространство от берега до леса и продираясь прямо через густые, хлесткие заросли, низшие мчались на врага.

Зоркие, не утратившие за годы остроту глаза Гархагоха уловили впереди, за шеренгами тварей, блеск доспехов. Людские рыцари покинули Атарвил в надежде на свое преимущество в поле. Однако твари все равно должны были расправиться с ними, пусть даже на одного убитого противника пришлось бы по десять низших. Все же Гархагох окинул взором подвластных ему магов. Они группками по двое, по трое разбрелись вокруг и тихо переговаривались. Им, как будто и дела не было до того, что на противоположном берегу уже шел кровопролитный бой в редколесье и что впереди через несколько мгновений схлестнутся в жестокой схватке рыцари и твари. Однако Гархагох знал, что маги лишь ждали условного сигнала.

Из-за леса взвились черные птицы. Гархагох пригляделся. Нет, они были слишком велики для птиц. То были дракуны. Наполненные смертоносным пламенем, они неслись навстречу беспомощным против них тварям. И тут Гархагох понял, что пора действовать…

 

Гамар наконец вышел на опушку и увидел боевой порядок людей. В двух полетах стрелы стояли бесконечными ровными шеренгами ратники, а между ними и лесом разместились дракуны. Всадники были в седлах и застегивали ремни. Застать их врасплох не удалось, но дракунов было мало, не более пятидесяти, из чего Гамар тут же сделал неблагоприятный вывод: сражение за лесом уже началось. Деревья отгораживали его фланг от реки и основного поля. Атарвил лежал западней, а потому военачальник не мог слышать криков.

Гамар обернулся к сопровождавшему его магу:

— Передай королю, что мы дошли.

Маг кивнул и закрыл глаза, посылая мысленный сигнал бессмертному. Военачальник настороженно следил за лицом волшебника. Некоторое время оно оставалось неподвижным, затем губы его дрогнули, что-то беззвучно зашептали. Затем маг снова смолк и наконец разлепил веки и торжественно возвестил:

— На Обре идет сражение. Нам надо торопиться.

Словно крылья выросли у Гамара за спиной, расправив его широкие плечи. Рука потянулась к рукояти меча. Как долго он ждал этого мига! Целую жизнь, целые триста лет! На солнце рдяно вспыхнула стыдливо обнажившаяся сталь. Но недолго клинку оставаться девственно чистым. Он взлетел вверх, вслед за ловким движением кисти военачальника описал стремительный круг и застыл в направлении дракунов, словно почуяв запах свежей крови.

— Вперед! Во славу гхалхалтарской державы!

Гамар всадил шпоры в бока единорога, и тот одним прыжком очутился перед изумленными взглядами людей. Гхалхалтары вырвались из плена опутывающих их зарослей и побежали навстречу неприятелю. Расправив кожистые крылья, каменным градом устремились тролли.

Люди сначала растерялись, но быстро пришли в себя. Гамар подгонял троллей хлесткими криками, орал им вслед, и потому чудища достигли дракунов прежде, чем те успели оторваться от земли. Драконы выпустили огненные столпы, опалив нескольких нападающих. Затем все смешалось и покрылось языками пламени и клубами черного дыма. По полю поплыл прогорклый запах. Как паруса, терзаемые ураганным ветром, захлопали, схлестываясь и сплетаясь друг с другом, крылья борющихся.

Гхалхалтары замедлили шаги, не решаясь влиться в кипящее варево сцепившихся дракунов и троллей. Однако Гамар был неумолим. Злым духом он метался по полю, и, повинуясь его несгибаемой воле и демоническому воодушевлению, солдаты лезли в шипящий клубок дерущихся. Спотыкаясь о тела опаленных троллей и туши растерзанных драконов, задыхаясь в дыму, гхалхалтары железными клиньями мечей размежевали сражающихся. Три спасшихся дракуна взмыли в небо.

 

Толокамп побледнел, завидев неприятеля, вынырнувшего из леса так внезапно. На поле из двухсот дракунов осталось только пятьдесят. Остальные были отосланы на борьбу с наступающими в центре тварями.

Атака пещерных троллей оказалась гибельной. Командующий воздел руку вверх, как будто это могло придать необходимую твердость его дрогнувшему голосу, и выпалил стоящему рядом барону:

— Возьмите свой отряд и в контратаку. Вы тоже, — Толокамп обернулся к другому, выпучившему глаза военачальнику. — Поднять три тысячи ратников! И всех в атаку!

Тролли с помощью подоспевших гхалхалтаров успели уничтожить отряд дракунов, когда передовые шеренги ратников сдвинулись и пошли в бой. Из коварных недр леса высыпали новые гхалхалтары, и, когда расстояние между людскими солдатами и авангардными частями противника сократилось до ста шагов, Толокампу показалось, что трех тысяч ратников будет мало. Досадуя и кляня себя, командующий закричал в гулкую пустоту, повисшую над полем:

— Еще две тысячи! Ополченцев!

Гонцы молниями понеслись во все концы гигантского корпуса.

В это время некоторые вражеские солдаты приостановились. Толокамп различил в их руках луки. Гхалхалтарские лучники подпустили ратников вплотную и тогда выстрелили. Гроздьями посыпались на землю бойцы первой шеренги. Еще несколько мгновений и стрелки, поддержанные пехотой, отбросив луки, схватились за мечи и шершнями впились в железное тело людского корпуса. Толокамп в растерянности глядел на быстро меняющуюся линию сражения. Оно то разбивалось на отдельные поединки, то вновь сливалось в противостояние двух плотных отрядов. Лорд находился в недоумении, ибо он сделал все, что мог — направил должное количество солдат в бой — и теперь оставалось только наблюдать за ходом битвы, чья пересилит, и, если неприятель начнет брать верх, послать дополнительные отряды. Лорд Толокамп с напряжением следил за происходящим. На карту была поставлена судьба королевства, ведь правильно сказал коварный лорд Карен: «Восточная армия одна, другой не будет, а с её уничтожением падет и все государство».

 

Ригерг обернулся на крик, раздавшийся у самого его уха. Прямо над ним свешивался из седла гхалхалтар. Барон уставился на рот прибывшего, пытаясь уловить, о чем тот говорит. Гул битвы, разворачивающейся уже на самой кромке противоположного берега, мешал разобрать слова, и Ригерг не услышал, но догадался о смысле сказанного.

— Король приказывает вам идти на помощь тварям!

Барон вскочил на ноги. Гулко звякнули от резкого движения железные наплечники и кираса. Слуга подал господину позолоченный шлем с роскошным черно-красным плюмажем. Через мгновение Ригерг был уже в седле. Боевой конь задрожал под ним, радостно затанцевал. Военачальник приосанился. Слуга вложил в его руку тяжелое копье. И тут Гахжара чуть побледнела:

— Ты тоже едешь туда?

— А как же? Это моя работа. Разве я с самого начала не предупреждал тебя? — злорадно ухмыльнулся Ригерг.

Теперь ему стало вдруг приятно видеть слабость жены, словно силы, покинувшие нее, влились в него. Все его тело горело в ожидании предстоящего.

— Скорее! — осмелился поторопить барона гонец.

— Конечно, — военачальник взглянул на противоположный берег, где кучно толпились у самой воды отступавшие твари.

Ригерг пришпорил коня и, исполненный непреодолимой решимости, предстал перед своим корпусом. Гхалхалтары подтянулись при виде бравого предводителя. Ригерг не стал тратить время на пафосные речи — это было не в его обычае. Он просто крикнул:

— Клином стройсь! Ряды сомкнуть, через реку — в бой!

Дисциплинированные воины быстро исполнили приказание. Корпус сплотился, образовав подобие клюва исполинской птицы. Барон метался вокруг, придирчиво оглядывая построение.

— Дамгер! — орал он сотнику. — Ровнее, ровнее!

Вторя бешеным скачкам коня, с хлопаньем развевался плащ военачальника и разлетался по ветру черно-красный плюмаж. Ригерг явно красовался перед Гахжарой, которая теперь уже с ужасом наблюдала за приготовлениями.

Несмотря на страшную водобоязнь, твари стали сползать в реку. Самые отважные гномы пробивались в их смешавшийся строй и рубились по колено в воде. Обра окрасилась в розовый цвет. Твари готовы были побежать, как сзади, за их спинами, раздался предостерегающий клич.

С шумными возгласами корпус Ригерга тронулся с места и покатился по покатому склону к реке. Конь барона с наскоку врезался в воду, уйдя копытами в песчаное дно. Ригерг со злостью всадил шпоры в его крутые бока. Истошно заржав, скакун вырвался из воды и пегасом в несколько скачков преодолел расстояние, отделявшее гхалхалтара от тварей. Военачальник хорошо различил их взлохмаченные загривки, длинные лапы, щупальца, обезображенные ужасом морды. Одна из тварей развернулась, чтобы бежать, и тогда барон в ярости рубанул её плашмя. Чудище упало под копыта коня, захлебнувшись в воде.

— Налево! Косая атака! По оркам! — скомандовал Ригерг.

Гхалхалтарский клин взрыл Обру и налетел на орков. Удар оказался настолько силен, что передние ряды неприятеля смяло. Корпус резко продвинулся в глубь построения, расчленив орочий отряд на две части и обратив его в стадо.

Переполненный вливающимися в его уши воплями и затмевающими взор видениями, Ригерг безжалостно насаживал тщедушных орков на копье. Наконец оно сделалось таким тяжелым, что барон вынужден был отбросить его в сторону. Тогда рука гхалхалтара схватилась за меч. Клинок в щепы разрубал палки — примитивное оружие орков.

Один из их вождей с костью, вставленной в нос, и с деревянным круглым щитом, наскочил на барона, ловко юркнув между опасными копытами коня. С гиком орк замахнулся заточенным колом, норовя всадить его в брюхо скакуна. Ригерг подался вперед, свесившись с седла. Его клинок молнией ударился в выпуклую сферу щита и пробил его насквозь. Вождь орков вскрикнул, в ужасе уставившись на пронзенную руку, сжимающую бесполезный, расщепленный надвое щит. Кол застыл в его здоровой, занесенной для удара руке. Ригерг не медля выдернул меч из щита и прикончил врага.

 

Зубчатая тень от городских стен черной вуалью покрывала крепко сбитые построения рыцарей, скрадывая красоту их начищенных перед боем доспехов. Кони нетерпеливо били копытами оземь, фыркали, грызли удила. Взор Карена то впивался в марево жестокой схватки, вновь углубившейся в редколесье, то устремлялся на спокойные ряды рыцарей. Это был его резерв. Последняя надежда, ибо за ними не было никого.

Твари потеряли более половины своего состава и отступали. Гномы-наемники яростно уничтожали их. Погибли пять из семи гигантских шестилапых ящеров. В то же время орки не выдержали натиска гхалхалтаров и подались назад. Гхалхалтары пробивались вперед, надеясь обойти искусных гномов и ударить им в тыл. Этого нельзя было допустить.

Карен перевел взгляд на мнущийся в ожидании корпус рыцарей. Какие молодцы! Восемьсот отличнейших бойцов! Они должны были смять дерзких гхалхалтаров. Однако и у Хамрака, наверняка, оставалась козырная карта в запасе. «Нет, — лорд вновь уставился на редколесье, — надо подождать».

 

Этельред скакал впереди. От быстрой скачки в груди снова закололо, но он не мог позволить себе расслабиться. За ним следовали шестьсот вверенных ему человек, и он спиной чувствовал их напряженные взгляды. Они заставляли графа держаться в седле и лететь словно ветер, превозмогая усиливающуюся боль. Жаль, но выпить целебной настойки было уже нельзя. Земля стремительно проносилась под копытами коня. С шелестом мелькала смазанная скоростью трава. Рдяными каплями исчезали позади цветки клевера.

Между тварями и рыцарями оставалось не более двухсот шагов. Люди уже хорошо различали оскаленные морды хищников, их вывалившиеся от быстрого бега языки. Сверкнув, солнечными лучами, копья перевернулись, наставив свои наконечники на низших. Через минуту они достигнут цели.

И тут Этельред заметил, как задрожал слева от него лес. Граф повернул голову и, сквозь узкие прорези забрала, с ужасом заметил, что весь лес качается в такт бушующим в нем низшим. Они горохом сыпались на равнину, грозя смести всадников. Этельред предполагал, что твари пойдут через заросли, но не думал, что их будет так много.

В это время тень заслонила солнце. Граф вскинул глаза и увидел темный силуэт дракуна. Лучи светила тускло расцветили перепонки его раскрытых крыльев. В следующий момент дракун уже пролетел, и открывшееся солнце больно ударило по близоруким глазам старого воина. Этельред зажмурился, а потому не заметил, как справа от него, из-за наступающих тварских орд, взмыли в небо три громады. Когда он раскрыл веки, ему почудилось, что это вознеслись холмы, тянувшиеся по берегу Обры. Три огромнейших пещерных дракона набросились на дракунов, казавшихся против них мелкими мошками. Невесть откуда взявшиеся исполины разверзли пасти. Их выдохи вызвали три широчайших потока огня, обративших в пепел десяток дракунов.

Вздрогнув, Этельред оторвал взгляд от неба. Твари были уже совсем близко. Если рыцари вклинятся в самый центр, они погибнут. Низшие зажмут их в кольцо, из которого не вырваться. Напрягая голосовые связки, граф прохрипел:

— Поворачивай. К реке!

Он резко осадил коня. Остальные рыцари, встревоженно озирающиеся по сторонам, поняли замысел своего предводителя и тоже устремились к Обре, надеясь ударить не в центр, а во фланг тварей и тем самым выиграть время, покуда бегущие из леса подоспеют на помощь к своим собратьям у воды. Два десятка храбрецов, однако, продолжали целеустремленно нестись по изначально намеченному курсу. Сковывающий голову шлем не позволил Этельреду проследить за судьбой смельчаков, но он мог о ней догадаться.

Землю покрыл сумрак, хотя было только десять часов утра. Смог застилал небо. Три гигантских дракона, казалось, подожгли небосвод, и он полыхал, надрывно крича голосами опаленных дракунов.

В темноте Этельред смутно различил переливающуюся отражениями огненных вспышек реку и фигуру сгорбившейся твари в трех шагах от себя. Его конь налетел на неё и вмял в землю. Граф услышал как хрустнули под копытами позвонки. И в этот момент сразу с десяток тварей набросились на него, впившись корявыми когтями в круп и шею боевого коня. Однако их лапы бессильно соскользнули с железной брони, защищавшей тело животного. Подоспевшие рыцари разметали нападавших и помчались дальше, струясь тускло-серебристым потоком вдоль ярко-золотой в отсветах пламени реки. Тонкий строй тварей у воды был прорван. Обескураженные низшие остались позади, а бегущие к ним из лесу собратья, стали спешно залатывать пробитую рыцарями брешь.

Конь нес Этельреда по самой кромке воды. Граф чувствовал тяжелое дыхание животного. Он и сам дышал с трудом. В груди стучало расходившееся сердце, и каждый удар причинял невыносимую боль.

Корпус людей оказался зажатым между огромным скоплением тварей и основными силами врага. Рыцари могли бы обернуться вспять и ещё раз налететь на низших, попытав счастья второй раз, или могли уклониться левее и, преодолев совсем неглубокую в этом месте Обру, очутиться в безопасности под стенами Устурга. Однако впереди всадники различили небольшой отряд гхалхалтаров и, воодушевленные первой победой над тварями, не стали сворачивать, а помчались прямо на врага. Торжествующий клич прокатился над рыцарями — гхалхалтарам было не уйти.

Раздался страшный грохот, как будто треснуло до предела накалившееся небо. Этельред метнул мученический взгляд и заметил, как поверженная туша пещерного дракона рухнула на поле, подмяв сотню тварей. Граф увидел округлый холм изогнувшейся в предсмертной агонии спины чудовища, его сведенные судорогой крылья. И вдруг дракон исчез. Тогда Этельред осознал: то был маг, принявший облик мощнейшего зверя. Перед рыцарями стояла сотня не обычных воинов, а опытных волшебников! Граф понял свою страшную ошибку и вновь осадил коня. Сердце подпрыгнуло у него в груди. Он раскрыл рот, пытаясь прокричать отбой, но подскочившее к горлу сердце превратило слова в слабый хрип. Корпус продолжал скакать навстречу своей гибели.

 

Гархагох смотрел на небо, наблюдая за впечатляющим зрелищем. Казалось, стихии огня и воздуха сплелись в один всепоглощающий вихрь, стараясь одолеть друг друга. Золотыми искрами разлетались в стороны подожженные дракуны. Наконец, осознав бесполезность схватки, стихии расступились. Пламя исчезло. Перевоплотившиеся в пещерных драконов, наиболее мощные маги-гхалхалтары потеряли одного и одолели полторы сотни дракунов.

Теперь Гархагох обратил внимание на несущийся на него отряд рыцарей. Верховный Маг хотел отдать указания, но все было уже сделано без него. Два десятка волшебников воздвигли невидимую стену на пути у катящейся лавины. Люди не замечали её, ибо она была видима лишь глазу колдуна, и потому Гархагох с некоторой жалостью, свойственной старикам, смотрел на красивую, перламутрово переливающуюся в чаду нависшего над полем дыма кавалькаду рыцарей. Выставив копья наперевес, они скакали на гхалхалтаров, приближаясь к неминуемой гибели.

Верховный Маг остановил взор на красивом, рослом рыцаре, скакавшем во главе корпуса. Его доспехи были выкованы из необычного золотистого металла. На щите, распластав крылья, красовался гордый орел. Желтая попона, прикрывавшая холеное тело коня развевалась на ветру. Рыцарь пригнулся, примериваясь для удара. И тут копье его наткнулось на что-то твердое. Удар был настолько неожиданным и мощным, что великолепное ясеневое древко треснуло. Рыцарь запрокинулся назад. Будучи поистине прекрасным воином, он удержался бы в седле, если бы не его конь, который в следующий момент грудью налетел на невидимую стену. Смешавшись в трепещущее целое человек и животное рухнули.

Рыцари врезались в непреодолимую преграду и, лязгнув наконечниками копий, бессильно осыпались наземь.

Второй ряд успел повернуть и уклониться от смертоносной стены. Уцелевшие всадники поскакали по мелкому руслу ручья.

 

Этельред вовремя распознал опасность гхалхалтарского отряда и потому находился не в голове корпуса, но в середине. Это спасло ему жизнь. Копыта коня хлестко стучали по воде.

Граф заскрежетал зубами. Ему было больно видеть напрасную гибель людей. Сколько было героев! Сердце сжалось, а затем, причиняя старому военачальнику неизмеримые страдания заполонило собой всю грудь.

За спиной громыхнули взрывы. Маги не желали упускать свою добычу, и послали вдогонку несколько магических вспышек. Вода в Обре вскипела. С десяток рыцарей упали. Ошпаренные кони, дико заржав, рванулись ещё быстрее.

Граф Этельред вылетел на противоположный берег. Гул расходившегося сердца и пульсирующей у висков крови поглотил все звуки сражения. Как во сне он видел рыцарей, следовавших за ним и родные стены Устурга. Этельред сознавал, что он — командир, что ему нельзя расслабляться. Граф пытался унять разраставшуюся в нем боль, но тщетно. Лекаря поблизости не было. Он остался в Атарвиле. Как все нелепо вышло. Побили только сотню-две низших, а потеряли половину отряда. Этельреду стало горько от обиды, от своего поражения. А Толокамп так надеялся на него, назначил начальником корпуса вместо Вурда. Вурд погиб. Сердце пронзила резкая боль. Эх, лекарь! Граф покачнулся в седле. Оруженосец Винфильд тоже погиб у невидимой стены, потому никто не подхватил падающего графа. Он тяжело рухнул на землю. Несколько рыцарей соскочили с седел и, насколько позволяли им тяжелые латы, поспешили к своему командиру, разомкнули застежки шлема и кирасы. Один из рыцарей приложил ухо к его груди — Этельред был мертв.

 

Твари двигались к Атарвилу, а скромный отряд лорда Мальерона, насчитывавший две сотни безмозглых орков, находился совсем рядом с деревней. Однако никаких приказов от высшего командования не поступало, и в начале одиннадцатого часа, почувствовав голод, Мальерон кликнул своего слугу:

— Принеси завтрак. Я ещё успею перекусить.

Рыцари Этельреда врубились в правый фланг тварей, а в это время лорд Мальерон чинно усаживался за стол. Перед ним поставили несколько чаш с салатами и большое блюдо с жаренной дичью, посыпанной острыми приправами. Слуга на четверть наполнил бокал лорда вином и разбавил водой. Предводитель орков принялся за трапезу, наблюдая за стремительными перемещениями рыцарей и воздушной борьбой дракунов и пещерных гигантов. Мальерон поморщился, когда отдаленный запах гари стал достигать рощи, в которой располагался его отряд. Прищурившись от удовольствия, лорд надкусил сочный персик. Сок побежал по его пальцам. Рыцари Этельреда разбились о невидимую преграду. На испачканных губах Мальерона появилась усмешка. Стоявший подле слуга не понял, то ли его хозяин сочувствует людям, то ли презрительно улыбается глупости начальника рыцарей, то ли радуется неудаче соотечественников. Рыцари круто изменили направление и поскакали через Обру. Мальерон отер платком губы и маленькие топорщащиеся в разные стороны усики. Крошечный кусочек мяса так и остался висеть в его жидкой бороденке.

 

Гамар подсек наскочившего на него человека. Он сражался более двух часов, и плохо различал противников, дивясь, как они до сих пор не опрокинули его. Возможно, благодаря опыту. Меч сам отражал удары и рубил в ответ. Неумолчный грохот давно оглушил гхалхалтара. Он сделался глух к крикам и стонам, потому, когда шум пошел на убыль, военачальник не сразу почувствовал это. А потом ему на миг показалось, что Бог отнял у него слух. Гамар в страхе обернулся и с радостью услышал гул шагов своей пехоты. Значит, все было в порядке. Командующий флангом внимательно осмотрелся вокруг. Его единорог стоял посреди поля. Вокруг валялись убитые и раненые, позади был лес и основные силы гхалхалтаров, а впереди жалкими кучками рассыпались лучники и уцелевшие тролли.

Улыбка расцветила мрачное лицо военачальника. Бой продолжался только справа, но и там схватка затихала. Первая линия ратников была сломлена. Гамар положил лезвие меча на луку седла, дав руке чуть отдохнуть. Мышцы сковала сладкая истома. Однако расслабляться было нельзя. Впереди лучники уже стреляли по новым наступающим. Гхалхалтары получили только минутную передышку, ибо не успели последние расстроенные ратники отступить, как их заменили новые люди. По их разнопестрым одеяниям и скверному оружию Гамар догадался, что это были ополченцы. Военачальник вновь подобрался и надрывно закричал:

— Главное уже сделано! Остается завершить начатое!

Солдаты и сами понимали это.

Ополченцы дрались плохо, но и гхалхалтары были уже не те. Малообученные люди только-только вступили в сражение и ещё хранили изначальный честолюбивый запал. Гхалхалтары одолели ратников, но в слишком напряженной борьбе, и потому даже успех не прибавил им духа. Они медленно, через силу, замахивались своими длинными мечами, устало отбивали неопытные удары ополченцев, и, казалось, что сражаться их заставляла уже не воля к победе, а инстинкт самосохранения. Гамар с горечью заметил, что его фланг начал откатываться к лесу. Все тролли были перебиты…

 

Карен обратил взор на перескочивших реку рыцарей. Они бросили центр, оставив деревню Атарвил на произвол судьбы. Правый фланг построения лорда Толокампа оголился.

Бой в редколесье не утихал, а, наоборот, разгорался все жарче. Торжествующий крик сменялся предсмертным стоном, и постепенно победные гортанные гхалхалтарские кличи раздавались все чаще. У Карена не хватило сил отослать прибывших рыцарей обратно. Ему самому нужны были воины, а потому он спешно послал дракуна-гонца к остановившемуся под стенами Устурга корпусу:

— Скажи, чтобы выступали.

Карен проследил за молниеносным полетом дракуна. Вот он уже приземлился рядом с рыцарями, прокричал приказ. Однако, вместо того, чтобы двинуться, те топтались на месте. Посланец поспешил обратно.

— Что за гадство?! — заорал Карен в растопыренные крылья опускающегося дракона.

Гонец свесился с седла, ответил:

— Их предводитель, граф Этельред, мертв.

— Тогда пусть их ведет граф Вурд. Я, кажется, видел его золотые доспехи.

— Вурд тоже мертв. Все знаменитые рыцари погибли, они скакали первыми.

Карен повел бы рыцарей сам, но за стенами Устурга оставался ещё один корпус, который лорд должен был выпустить собственноручно, а потому он обернулся к своей свите, оценивающе скользнул по суровым лицам. Взгляд его остановился на костистом лице.

— Граф Детер, возьмите на себя командование корпусом.

Старый воин кивнул и пришпорил коня. За ним последовали два оруженосца. Они быстро домчались до корпуса рыцарей. Карен увидел, как граф смешно размахивает руками, но его нелепые жесты собрали отряд в стальное ядро и стронули с места. Взгляд лорда заскользил вслед за скачущими рыцарями от стен Устурга к редколесью.

Они врезались в группки бегущих с поля битвы орков, разметав их, словно прошлогоднюю листву. Не замедляя бега своих коней, рыцари понеслись дальше. Неудача с магами вселила в их сердца ярость. Они хотели отомстить. Их копья с лязгом опустились.

В этот момент с другого берега послышался протяжный зов труб. Карен заметил, как метнулся наперерез рыцарям кавалерийский отряд противника. Верхом на вороных конях гхалхалтары черным потоком прокатились против течения Обры. Граф Детер правильно оценил ситуацию и направил своих конников навстречу врагу, не дав тому врезаться во фланг. Рыцари сшибли с седел нескольких гхалхалтаров. Раздался треск расщепляемых копий. Затем враги приблизились вплотную. Все смешалось. Сверкнули огненные языки — гхалхалтары использовали магию. Отряды разъехались, и тут Карен увидел, что столкновение было не в пользу людей. Почувствовав свой перевес, неприятель развернулся, готовясь добить рыцарей. Те, в свою очередь, приготовились достойно принять смерть. Карен уже не видел среди них графа Детера.

Отряды вновь столкнулись и разъехались. Рыцари, которых осталось не более тридцати, отступали. Гхалхалтары благоразумно не стали их преследовать, но развернулись и поскакали к редколесью, где доблестно защищались наемники-гномы.

Однако Карен сознавал, что гномы продолжали сопротивляться только потому, что ещё не чувствовали большого перевеса на стороне противника. Теперь же он появился, поэтому Карен поскакал к западным стенам Устурга. На душе у него было скверно, ибо он собирался выводить в бой свой последний резервный корпус, и тем не менее чувствовал, что это не изменит хода битвы.

 

Ригерг наконец-то зашел к гномам в тыл. Конь под ним был убит ещё в начале боя, и теперь военачальник сражался пешим. Гномы едва доходили ему до пояса, а потому сначала барон не придал им должного значения. Вскоре две прорези уже зияли на его прочных кожаных штанах. Повисшие лоскуты сделались багровыми. Но Ригерг не замечал ран, а, напротив, собрался и стал драться расчетливее. Его возлюбленная Гахжара уже давно потеряла его из виду, но он продолжал думать о ней, и его силы казались неиссякаемыми.

Барон краем глаза заметил, что рядом с ним появился всадник. Он отскочил, увернувшись от удара рассвирепевшего гнома и взглянул вверх. Всадник был молодым гхалхалтаром с тонким лицом, запутавшимся в длинных растрепавшихся волосах. В руке конник сжимал короткое копье, которым ширял в беснующуюся под ним толпу гномов. Ригерг нанес несколько ударов, отпугнув своего противника, а, когда снова подался назад, теснимый сразу тремя врагами, заметил, что всадник уже упал. Его конь одичало метался посреди дерущихся, пока не свалился сам. Но место павшего кавалериста заняли уже десятеро. Число гхалхалтаров-всадников увеличивалось, и, почувствовав поддержку новых воинов, Ригерг сделал выпад, уколов одного из противников в колено. Гном вскрикнул, но стоящий вокруг звон заглушил его крик.

Военачальник отпрыгнул назад. Шагах в трехстах его взор уловил нечто сверкающее. Через мгновение взгляд барона уже переместился на копошащихся рядом с ним гномов, но в голове возникла тревожная мысль: «Рыцари?» Ригерг отступил, выгадав краткий миг, в который его глаза взметнулись вверх. Догадка подтвердилась. Людских рыцарей было много, и они искусно врубились в остатки корпуса тварей, окончательно развеяв его. Рухнул последний боссон.

Тогда гхалхалтар со злостью метнулся на оставшихся против него двух гномов. Выпад был слишком стремительным, барон едва не упал. Его ноги заскользили по земле, ища опоры, и в этот момент меч ударился в грудь одного из гномов. Кольчуга звонко взвизгнула и разошлась. Гном стал запрокидываться назад, и Ригерг, не в силах выдернуть оружие, окончательно потерял равновесие. В фаланге от своего лица он увидел ослепительно сверкнувшее лезвие топора второго врага. Щеку обдало мертвенным холодом. Голова стала ледяной, а потом Ригерга вдруг бросило в жар. Наплечник бесформенным обломком слетел с плеча, и барон почувствовал раздирающий его, горячо пульсирующий комок, врезавшийся в ключицу. Он огненной трещиной понесся дальше вниз и застыл в сетке ребер. Гхалхалтар, рыча, повалился.

 

Два воина тут же подхватили упавшего предводителя, не дав гномам добить его. Отразив несколько ударов, гхалхалтары с драгоценной ношей нырнули в тесный строй своих, и те проворно сомкнулись за ними, приняв всю ярость раздосадованного врага на себя. Пробиваясь через толпу, ломая уцелевшие после трехчасовой рубки деревца, гхалхалтары достигли реки и, не раздумывая, бросились в нее. Вода злобно зафыркала, водоворотами вскружась у их ног. На середине Обры, где солдатам было по пояс, течение алчно вцепилось в недвижимое тело барона, норовя вырвать его из рук спасителей. Но гхалхалтары любили своего предводителя и достигли противоположного берега. У четырех убогих домов толпились гхалхалтары, ожидавшие своей очереди, чтобы броситься в бой.

— Кого несете? — поинтересовался любопытный десятник, чьи солдаты стояли с краю отряда.

— Барона Ригерга — командующего вспомогательным корпусом.

Десятник ещё не озлобился при виде жестокого избиения, происходившего на другом берегу, а потому сочувственно покачал головой и вдруг воскликнул:

— Эй, чего стоите? Не видите? Помогите!

Двое солдат из его десятка подскочили к промокшим гхалхалтарам, и вчетвером они легко донесли Ригерга до его шатра.

 

Гахжара сидела на скамеечке. Зрелище боя давно наскучило ей, и осталась одна мысль, что сейчас в клокочущем перед глазами месиве мечется её муж. Всегда спокойная, теперь она искренне беспокоилась за него, хотя и не могла отдать отчета, почему. Из-за любви? — глупо, она не была сентиментальна. Из-за корысти и боязни, что в случае его гибели она останется без достатка? — нет, её душа не столь огрубела. Просто в муже Гахжара всегда подспудно видела защиту, опору — то, что, быть может, было единственное по-настоящему важное в жизни. Во время боя, в неведении, она наконец осознала это разумом.

Гахжара увидела бегущих гхалхалтаров. Они приближались, неся на руках раненого. Она привстала и ахнула. Гхалхалтары положили барона рядом с шатром.

— Скорее, врача! — раздался крик.

Но Гахжара не поняла. Она не заметила, как появился лекарь и стал быстро рыться в своей толстой сумке. Ее взгляд был прикован к серому лицу мужа с закрытыми, обведенными сиреневыми тенями веками.

Солдаты высвободили грудь барона из оков тяжелого панциря, со злостью отшвырнули его в сторону. Лекарь стал ловко расстегивать толстый, стеганый кафтан. Тут только Гахжара заметила, что все руки врачевателя в крови, а рукав и грудь кафтана темно-багровые.

Гхалхалтарка подалась вперед и опустилась на колени рядом с целителем:

— Это опасно? — задала она глупый вопрос.

Лекарь не ответил, лишь хмыкнул. Его пальцы скользнули в алые прорезанные лохмотья нательной рубашки Ригерга, оголив рану. Гахжара отвернулась. Потом, перебарывая отвращение, снова взглянула на распростертое тело. Ей не верилось, что это её муж, такой милый, угождающий любой её прихоти, с тонкой улыбкой на устах. Теперь его рот застыл в изогнутой страдальческой линии, под которой странно, даже нелепо кучерявилась светлая бородка. Гахжара наклонилась над его лицом, прислушиваясь к дыханию. Ее черные волосы разметались.

— Не мешайте, пожалуйста, — стараясь придать своему голосу вежливость, попросил лекарь.

Она подалась назад как обожженная, потом поднялась на ноги и невидящим взглядом посмотрела вокруг. Впечатляющее зрелище обошлось ей слишком дорогой ценой.

 

Хамрак оглядывал поле сражения с небольшой возвышенности на правом берегу Обры. С начала сражения прошло чуть более трех часов, но сколько же свершилось за это время. Сколько погибло! Острые глаза некроманта безжалостно выискивали в высокой траве тела погибших. Метеоры опаленных дракунов упали на землю и теперь часть поля и лес горели. За чадом не было видно солнца.

Войска потеряли многих. На фланге Гамара битва шла особенно ожесточенно, а потому бессмертный послал туда подкрепление в четыре тысячи гхалхалтаров. Сейчас оно пробиралось по лесу, но уже быстрее, чем это делал Гамар, ибо воины не таились, а шли напролом.

В это время люди вывели из-за Устурга свой главный корпус, и перевес на левом фланге оказался за ними. Схватка в который раз переместилась из редколесья на берег. Все твари, завязавшие бой, были перебиты или развеяны по полю. Многие потонули в реке, напуганные и оцепеневшие от страха. Рыцари явно радовались своей силе, кромсая ряды гхалхалтаров, однако Хамрак мрачно и чуть печально подумал, что сейчас ему придется охладить ликование людей.

Некромант обратился к дожидающимся его гонцам, чтобы они скакали к военачальникам сразу нескольких корпусов и те шли в бой.

 

Гамар с хрипом запрокинул руку. Его налившиеся свинцом мускулы болезненно ныли. Из груди вырвался хрип. Клинок давно бы выпал из его руки, если бы не задеревеневшие, вцепившиеся в рукоять пальцы. Меч словно стал продолжением кисти. Выдохнув, Гамар обрушил удар на деревянный щит ополченца. В начале битвы он прорубал железные брони ратников, теперь же лишь отщепил кусок дерева. Военачальник увидел другого ополченца. В руке его дрожал кинжал. Гхалхалтар хотел опередить его, но человек уже вцепился в узду единорога. Зверь дернулся вниз, пытаясь лягнуть нападающего, но вдруг оступился. Ополченец отскочил, оставив в шее единорога кинжал. Бессмысленный злобный взгляд Гамара застыл на торчащей из раны рукоятке. Гхалхалтар настолько устал, что выпустил узду и безразлично повалился вслед за единорогом. Военачальник потерял бы сознание, если бы не громогласный крик, прилетевший сзади, из леса. Тогда Гамар сделал усилие. Меч его взметнулся ввысь и поразил не ожидавшего удара ополченца в живот. Человек согнулся и упал на колени, страшно ругаясь.

— Ах ты, сволочь недобитая!

Гамар увидел другого ополченца, замахнувшегося на него копьем.

Гхалхалтар понял, что у него не хватит сил отвести или даже сгладить этот удар. Наконечник был нацелен прямо в грудь.

— Ну, бей! — твердо воскликнул Гамар.

И ополченец застыл. Сначала у военачальника мелькнула глупая мысль, что человек так сильно удивился тому, что гхалхалтар может говорить по-людски, что забыл ударить. Теперь уже не мешкая, Гамар высвободил ногу из стремени и откатился в сторону. Едва приподнявшись, он заметил, что тот, кто ещё мгновение назад мог прикончить его, смотрит на лес. Взгляд Гамара также устремился по направлению приближающихся криков. Из-за деревьев двигался громадный корпус гхалхалтаров — подкрепление! На их лицах выражалось нетерпение. Им хотелось вступить в драку, дабы оправдать свое предыдущее бездействие. Ополченец метнул копье. Оно древком ударилось о щит одного из воинов и, отлетев в сторону, вонзилось в землю.

Люди побежали. Гамар выполнил свое предназначение. Он разбил передовые отряды ратников. Теперь резерв довершит разгром.

Надо было бы встать, но военачальник уже не находил в себе сил. Узнавая в нем знатного командира, воины обегали его стороной, боясь затоптать. Они проносились мимо, а он, блаженно улыбаясь, смотрел на их мелькающие фигуры и сверкание их кирас, пока сильные руки не подхватили его под плечи и не поставили на ноги. Гамар удивился. Повернув голову, он увидел грязное, темное в ошметьях растрепанной седой бороды и волос лицо, на котором весело сверкали два алых глаза. То был воитель Дрод. Военачальник засмеялся, едва держась на слабых ногах, и крепко обнял воителя. От Дрода пахло потом и кровью, вся одежда его была черной и мокрой. Сейчас для Гамара не было ничего лучше этого открытого, чистосердечного воинского объятия. Они победили!

— Бог даровал нам победу, — произнес воитель.

— Я знал, что Всевышний на нашей стороне, — засмеялся всегда суровый Гамар.

Они остались стоять, наблюдая, как новые силы гхалхалтаров гонят ополченцев назад.

 

Твари докатились до Атарвила, ворвались на его улочки. Никто не мог помешать им, и деревянные дома жалобно застонали. Крыши их скособочились, просели. Они разваливались, как песочные замки под струями тропического ливня. В трехстах шагах от гибнущей деревни тянулась к северной роще цепочка жителей.

Гархагох видел их как на ладони, и достаточно было одного заклинания, чтобы уничтожить их, но чувство старческого умиротворения не позволяло ему сделать это. «Пусть спасаются, — подумал он. — Они не воины и могут выжить». Гархагох больше не обращал внимания на удирающих жителей, а лишь наблюдал за стремительно развертывающимся наступлением. Оно уходило все дальше и маг побежал вслед. Благодаря своей неисчерпаемой колдовской силе он летел над полем, едва касаясь земли. Живой ветер несся за ним, развивая полы его широкого балахона, и трава волнами расступалась перед ним, как будто показывая путь. Иногда Гархагох натыкался на ужасные трупы задавленных в толкучке тварей и убитых во время воздушного боя дракунов, но он легко перелетал через них и следовал дальше.

Наконец большой лес остался чуть позади, и магу открылся прекрасный вид на восток. В океане бушующей на ветру травы рубились люди и воины Гамара. Светло-серые доспехи ратников и черные кожаные куртки гхалхалтаров смешались между собой. Битва была столь ожесточенной, что сначала казалось, будто противники стоят на месте, но постепенно черного цвета становилось все больше. И Гархагох уже различил, как выпростались из-за скопления сражающихся пестрые группки бегущих ополченцев. Гамар побеждал.

А впереди Верховный Маг видел тварей. Они разбили Атарвил, но это не умалило их ярости. Они неслись дальше, и только один глупый боссон топтался на месте, вминая в землю остатки дома.

Земля не могла более выдерживать единого натиска тварей, и они разделились на два потока. Один побежал направо, на помощь Гамару, другой — налево, к северной роще, где стоял орочий корпус с отрядом лорда Мальерона.

 

Мальерон уже облачился в доспехи, сразу сделавшись толстым и неуклюжим. Лишь его маленькая голова, торчащая из панциря оставалась уязвимой и подвижной. Она вертелась из стороны в сторону, скользя взглядом по неровным рядам бегущих тварей. Узкое крысиное лицо Мальерона ещё более вытянулось. Он словно принюхивался, и оттого его седые усики нервно подрагивали. Чутье подсказывало старому лорду, что скоро все разрешится. Конь в красивой белой попоне, достающей чуть не до земли, топтался рядом, бил копытом, нетерпеливо грыз удила. Оруженосец еле сдерживал его.

Твари приблизились на расстояние полета стрелы. По рядам тщедушных орков прокатился ропот. Оживление нарастало, пока не выплеснулось в воздух десятками корявых, коротких стрел. Они вонзились в толпу атакующих, но не только не замедлили их, а наоборот раззадорили.

Мальерон шагнул к коню. Оруженосец помог ему взобраться в седло. Лорд дрожащей рукой взял поводья. Он был взволнован: жизнь или смерть?

Мальерон подался вперед, и умный конь сделал несколько шагов. Взгляд лорда снова скользнул по полю. На востоке неприятель перешел в активное наступление, угрожая смести корпус лорда Толокампа. С людьми — смерть.

Твари были совсем рядом. Ветер доносил их сдавленные хрипы. Мальерон развернулся и крикнул:

— Отходим!

Глупые орки по инерции дернулись было вперед, но верные лорду люди стали нещадно стегать их плетьми, поворачивая вспять.

— Отступаем!

Ничего непонимающие орки набросились на людей с кнутами, погребая их под своими хилыми телами. Волнение быстро передалось соседним отрядам. Началась сумятица. Твари врезались в рощу, и введенные в замешательство орки дрогнули.

Часть из них побежала вслед за Мальероном. Лорд выполнил свое предназначение и удирал с поля боя верхом на великолепном коне. Белая попона пенным шлейфом тянулась за ним.

 

Верные лорду Толокампу ратники окружили своего предводителя железным кольцом. Их оставалось не более двух тысяч. Остальные отступили. Ополченцы также бежали, испугавшись одного вида неприятеля. Свежие, полные сил гхалхалтары были по-настоящему страшны. Темные, из толстой кожи куртки и вороненые кольчуги делали их неуязвимыми. Их длинные жилистые руки не знали усталости, а в лицах не находилось места жалости. Жутко сверкали из под шлемов алые глаза. Черные плюмажи развевались на ветру.

Толокамп сознавал, что происходит непоправимое, что, если он выживет, он будет всю жизнь помнить этот час и находить возможные решения и проклинать себя за то, что не додумался до этого раньше. Однако в момент битвы единственное, что пришло ему в голову, это приказать солдатам построиться клином и постараться разрезать вражеский строй. Приказ долго катился по рядам. Несколько гонцов были убиты. Остальные застряли в толчее сражавшихся. Постепенно построение ратников все же начало принимать очертания клина, и в этот момент со стороны Атарвила появились полчища тварей. Визжащая орда и в особенности ревущие боссоны ввергли командующего в панику. Он готов был рвать на себе волосы за то, что не предусмотрел такого поворота. Больше не надеясь на своего полководца, опытные ратники стали действовать сами. Те, кто находился ближе к Атарвилу, метнули копья и дротики. Один пронзенный боссон повалился на бегущих рядом с ним низших. Болезненные раны разъярили остальных ящеров. Через несколько мгновений они достигли передовой сотни. Люди заметались, норовя пронзить лапы исполинов, а неповоротливые боссоны давили их и избивали самих себя. Твари вмялись в железное построение ратников.

Толокамп в отчаянии метался в толпе сгрудившихся солдат. Его высокая, узкая фигура в богатых доспехах хорошо выделялась, и уже не один десяток стрел был выпущен в него. Вокруг валились люди, но на самом лорде не было ни царапинки. Толокамп досадовал на себя, на свою сказочную неуязвимость и прорывался навстречу врагу. Однако солдаты как назло прикрывали своего предводителя. Он расталкивал их и кричал, приближаясь к кипящей схватке, но двигала им не храбрость, а желание забыться в битве, принести хоть какую-то пользу, хоть как-то оправдать себя. Перед глазами лорда пылал образ грустного, бледного юноши. «Неужели Иоанн был прав, когда говорил, что все пропало?» Толокамп наконец выбрался из окружения заботливых телохранителей. Его конь наскочил на верзилу-гхалхалтара. Тот разрубил очередного ратника и хотел было накинуться на столкнувшего с ним рыцаря, но лорд оказался проворнее. Гхалхалтар рухнул на тело поверженного им человека. Толокамп стал пробираться дальше. Командующий жаждал, чтобы какой-нибудь более опытный воин нанес ему роковой удар, Но лорд оставался невредим, как будто сильное заклятие витало над ним, оберегая его жизнь, чтобы он до конца увидел позор и закат Королевства Трех Мысов.

 

Поле опустело. Только под возвышенностью оставались полки Королевской Гвардии. Вдали, у леса и того места, где Обра делилась на два ручья, горела трава, застилая даль серым дымом. Сражение переместилось туда, и из-за завесы пробивались отдаленные крики тварей и вой труб. На другом фланге схватка от берега перешла за редколесье под стены Устурга. Победа склонялась на сторону гхалхалтаров, и сразу несколько всадников мчались к королевскому шатру. Обратившись в живую статую на постаменте коня, Хамрак смотрел, как они торопливо минуют заставы и цепи резервных отрядов, как въезжают на возвышенность.

Первый гонец на скаку спрыгнул с седла, подхватил взмыленного коня под уздцы, лихо остановил и сам замер в поклоне.

— Докладывай, — разрешил некромант.

— Фланг могучего Гамара разбил главный вражеский корпус. Люди спасаются бегством.

— Передай благодарность Гамару.

Гонец кивнул, взлетел в седло, развернулся и понесся под горку.

На его месте тут же очутился новый посланник:

— Ваше величество, твари смяли центр противника. Орочьи отряды разбиты.

Выражение лица бессмертного не изменилось. Он равнодушно произнес:

— Я доволен ими.

Всадник умчался прочь. Вместо него появился третий.

— Позвольте доложить, ваше величество, при содействии кавалерийского отряда и посланных вами резервных корпусов, люди, неся тяжелые потери вынуждены были отступить к Устургу. Гномы бежали.

— Хорошо, — проронил некромант.

— Позвольте сказать, ваше величество, — гонец подался чуть вперед. — Наиболее отличился вспомогательный корпус барона Ригерга. Сам барон тяжело ранен и вынужден был покинуть поле боя, но, несмотря на это, солдаты продолжали сражаться с не меньшим рвением.

— Я награжу барона, как только он поправится, — помрачнел Хамрак.

Гонец, который сам, скорее всего, принадлежал к корпусу Ригерга просиял, ещё раз поклонился и поскакал обратно.

Бессмертный возвел глаза к небу. Алчный дым так и не смог до конца застлать небесную лазурь. День близился к полудню.

Хамрак думал о бароне Ригерге. Еще один раненый, возможно, умрет. Сколько погибло военачальников. Некромант стал перебирать в памяти отрывочные донесения об их гибели. Как глупо прожить такую короткую жизнь. Умереть в самом начале вечности.

 

Наемники-гномы также обернулись вспять, засеменили к горам, спеша укрыться в тайных пещерах. Две сотни гхалхалтаров-всадников преследовали бегущих до самых склонов. Гиканье победителей и вскрики настигаемых побежденных разнеслись по полю. Ранее красивые, дорогие доспехи рыцарей были измяты и изрезаны. Попоны на конях изорвались.

В пылу битвы меч лорда Карена сломался, и тогда он подхватил секиру мертвого гнома. Карен потерял шлем, лоб его был рассечен, и кровь заливала глаза. Он был трижды ранен, но не сдавался. Рыцари бы не выдержали и ускользнули ещё до того, как гхалхалтары окружили их со всех сторон, если бы не Карен. Рыцарская гордость не позволяла воинам бросить своего предводителя, тем более что теперь он не был для них начальником. Перед лицом смерти они сделались равны, и рыцари не могли допустить, чтобы кто-то, пусть даже лорд, превзошел их в доблести.

Гхалхалтары приперли людей к стенам Устурга. Воспользовавшись мимолетной передышкой, Карен огляделся. На юг и восток путь был отрезан. За их спинами вздымалась непреодолимая преграда городской стены. На западе гхалхалтары добивали отставших гномов. Там были спасительные горы, и лорд решил пробиваться туда. Только тогда оставшиеся в живых рыцари стали искать себе спасения.

 

Крохотные камешки скатывались из-под копыт. Кони тяжело выбрались на дорогу. Дальше ехать стало легче. Всадники понуро клонились к гривам. Позади них еле-еле тащились пешие воины. Все смертельно устали и, если бы не угроза погони, наверняка бы так и остались у подножья гор.

Подожженная в ходе боя трава не только не затухала, но разгоралась все больше. Ветер разносил пламя. На западе оно было ограничено потоком бегущего ручья, зато на востоке стоял лес, и бессильный перед водой огонь с удвоенной злобой набросился на беззащитные деревья. Хлопьями валил темный дым.

Однако он не доходил до дороги, петляющей по горному склону, и здесь было светло. Испепеляющее око солнца укоряюще смотрело в спины отступающим людям.

Лорд Толокамп затравленно озирался по сторонам. Многие были ранены. По лицу ближнего ратника змеились страшные порезы — следы тварских когтей. Другой хромал и жалобно прижимал перебитую руку к груди. Раздался глухой удар. Лорд вздрогнул. Бледный всадник вдруг вывалился из седла. Бредущий следом пехотинец наклонился над ним, пощупал пульс, потом махнул рукой, догнал освободившегося коня и влез на него. Толокамп обратился лицом к солнцу — оно ослепило его. Он приложил ладонь ко лбу и вгляделся в поле битвы. Неужели все это по его вине? Господи! Сотни убитых, тысячи раненых, разгром восточной армии, гибель Королевства Трех Мысов — все это на его плечах. Толокамп сгорбился. Ему было ещё горше смотреть на идущих рядом израненных людей, оттого что сам он так и остался невредимым.

 

На поле стало тихо. Уставшим после битвы солдатам пришлось тушить огонь. Однако они справились и с этим заданием и теперь отдыхали. Выжившие уподобились мертвым и бездыханно валялись вдоль берегов Обры. Те, кто ещё сохранил в себе остатки сил, бродили среди отрядов, высматривая знакомых, вызнавая имена погибших, горестно вздыхали, узнавая черную весть, или наоборот радовались хорошей новости. Меж солдат сновали лекари с большими сумками, набитыми травами и снадобьями. В четырех домах у реки или прямо под открытым небом делали операции. Приглушенно вскрикивали от боли раненые.

Военачальники условились встретиться в шатре короля, где был накрыт для них великолепный стол. Хамрак сидел на почетном месте в центре и равнодушно смотрел на переливающееся золото кубков и серебро блюд. Радоваться было нечему, но он знал, что его подданным будет приятно.

Первыми явились начальники резервных корпусов и Королевской Гвардии, которая так и не участвовала в битве. Заняв лучшие места, они повели размеренную беседу в ожидании остальных.

Постепенно стали подходить те, кто сражался в редколесье. Среди них не оказалось барона Ригерга и из трех предводителей тварского крыла был только один. Не хватало и многих сотников. Пришедшие кланялись, здоровались и рассаживались по местам. С их приходом гвардейцы, которые видели сражение только издали, оживились. Начались расспросы.

— Я слышал, ваши отличились, — сказал пожилой сотник-гвардеец, рассчитывая на интересный разговор.

— Да, — согласился Дамгер — сотник из корпуса Ригерга.

Он был чересчур осторожным и постоянно страшился, что начальство поймет его превратно. Совсем рядом сидел грозный бессмертный король, а потому Дамгер ограничился односложным ответом.

— Я слышал, барон ранен, — не сдавался сотник-гвардеец.

— Да, жаль. Я видел его жену. Ей очень плохо, — Дамгер обвел присутствующих подозрительным взглядом. Но никто не осудил его, наоборот, даже проявили интерес:

— Как её зовут?

— Гахжара.

— А, да слышал, — закивал черный гвардеец-полутысячник. — Помню, я как-то встречался с ней ещё на Южном континенте. У баронессы там, кажется, хорошая усадьба.

— Не знаю, — пожал плечами Дамгер.

— Замечательный домик. Очень уютный, — продолжал гвардеец.

— Скольких вы недосчитались? — вдруг поинтересовался худой адъютант Хамрака.

Дамгер вздрогнул. Его взор устремился вверх, как будто он надеялся найти под куполом шатра число.

— Около трех сотен.

— Трех сотен?! — ахнул адъютант. — Из четырехсот?

— Да.

— Смерть взяла сегодня многих, — произнес Хамрак. — Можете есть. Не стесняйтесь, это все для вас. Однако помните, ваше вино отравлено гибелями товарищей. В нем их кровь.

Гхалхалтары молча закивали. Повторяя жест своего повелителя, они потянулись к кубкам.

Занавесь отдернулась, и в помещение вступил Гархагох. Он был необычайно бледен так, что его кожа сливалась с белой седой бородой. Верховный Маг был не один. За ним шествовали ещё девять самых могущественных волшебников.

— Садитесь, — бессмертный указал на стулья.

Маги поклонились и приняли приглашение. Виночерпии налили им вина.

— Пейте, — шепнул темный полутысячник гвардеец оказавшемуся подле него Гархагоху.

— Нет. Вино усыпляет разум, а этот день я хочу запомнить таким, каким он есть.

Гвардеец пожал плечами и отодвинулся. Грустная улыбка некроманта стала чуть веселее. Он с одобрением посмотрел на Верховного Мага, затем спросил:

— Ты ведешь хронику?

— Да, и мои сподвижники помогают мне в этом.

Волшебники скромно потупились.

— И что же ты напишешь о сегодняшнем дне?

Гархагох прикрыл глаза, как будто борясь с подступившим к нему сном.

— Я ученый, а потому моя задача без прикрас констатировать факт.

— Тогда запиши, что сегодня мы одержали величайшую победу! — крикнул кто-то с дальнего конца стола.

— И, пожалуйста, пометьте, что наш корпус из четырехсот бойцов потерял триста, — осторожно добавил Дамгер.

 

Глава пятая

 

Город Осерд стоял на берегу Внутреннего моря, на крупном торговом пути, а потому быстро разрастался. За полгода наспех соорудили рыночную площадь. Появились два новых квартала. В каждом городе находился храм и, чем монументальнее он был, тем лучше считался город. Отныне все помыслы Халхидорога обратились к грандиозному строительству. По его приказу строители уже рыли котлован. Молодой комендант почти каждый день ездил смотреть на работу. Иногда он брал с собой Осерту и рассказывал ей, что знал, об устройстве гхалхалтарских святилищ, о торжественных службах и о великом Боге — Хоге.

Парзийское солнце постепенно набирало силу, до яркой голубизны накаляя небо. Халхидорог объезжал котлован, в котором копошились строители. Комендант смотрел на их черные, блестящие от пота согнутые спины и на груды камней, которые на ярком свету словно покрылись мелом и сделались из серых белыми; а перед его мысленным взором уже обрисовывался величественный фасад готового храма: резные ряды колонн, вздымающиеся вверх арки и витражи, сделанные из необычного ало-лилового стекла, которое блестит на солнце всеми цветами радуги и разбрасывает далеко вокруг сказочное сияние. Кровля будет золотой с декоративными зубцами, а наверху, над куполом, будет воздвигнут символ Единого Бога.

В шуме стучащих о твердый грунт кирок и в скрежете лопат, Халхидорог не расслышал, как сзади подъехал всадник. Он осторожно поравнялся с начальником и произнес:

— Ваша светлость, к вам гонец.

— Где? — Халхидорог вздрогнул и обернулся.

— Да вот. Говорит, что ездил в крепость, а там ему сказали, что вы здесь.

— Правильно сказали, — серьезно кивнул Халхидорог, внимательно разглядывая появившегося из-за спин солдат гонца.

Он был средних лет. Его добрая кожаная куртка, служившая в бою панцирем, а в ненастье плащом, покоилась привязанная к седлу. На нем была легкая, по погоде рубашка, и золотой змейкой блестела на груди цепочка. Она бросилась Халхидорогу в глаза и резанула память. Где он видел ее?

— Приветствую вас, комендант Осерда, Халхидорог Гарэльд Эмберг, — произнес гонец, и Халхидорог ещё больше уверился, что где-то они уже встречались.

— Откуда ты?

— От его величества короля гхалхалтаров Хамрака Великого.

— Какие вести?

— Произошло сражение. Враг не стал отступать в горы, но остановился у подножья. Это случилось восемнадцатого числа прошлого месяца.

— И?

— Бой был тяжелым, но победа осталась за нами.

Халхидорог хотел было обрадоваться, но вдруг спросил:

— А потери?

Гонец несколько удивился реакции коменданта, но с готовностью ответил:

— Только приблизительные. Среди тварей около восьми тысяч, среди гхалхалтаров порядка трех, а у людей неизвестно, но по числу павших, видно, что больше. Две тысячи пленных. Нескольким вражеским сотням все же удалось прорваться и укрыться в горах.

— Думаю, это внушительная победа.

— Да. Я сам участвовал в сражении. Подо мной дважды убили коня, — похвастался гонец.

Халхидорог прищурился, пристально изучая лицо посланца.

— Мы где-то встречались, — наконец произнес он.

Гонец нахмурился, потом вдруг морщина сползла с его лба:

— Да. У вас хорошая память, Халхидорог Гарэльд Эмберг. Это было в Альте, четыре года назад. Тогда вы прикрывали дорогу к Форт-Брейдену, а я доложил вам о наступлении Иоанна.

— Конечно! — воскликнул Халхидорог. — А теперь ты доложил о разгроме армии Иоанна.

Гонец усмехнулся, как видно, довольный поворотом судьбы.

— Хорошо. — Комендант обратился к сопровождавшим его солдатам. — В крепость.

Всадники послушно тронулись.

Халхидорог иногда поглядывал на ехавшего рядом гонца. Как долго они не виделись. Альт был словно в прошлой жизни. Тогда война только начиналась, а сейчас она заканчивается. Во всяком случае, Халхидорог надеялся на это.

 

Крутые ступени винтовой лестницы уходили вверх. Дрожащие голубым пламенем магические светильники освещали гладкие бока пригнанных друг к другу камней.

Халхидорог вступил на площадку второго этажа и толкнул дверь. Она подалась внутрь, открыв длинный коридор. С левой стороны тянулся ряд бойниц. Солнечный свет бросался в них и неровными полосками падал на противоположную стену. Халхидорог вступил в коридор и медленно прошествовал к двери в дальнем конце. Там он остановился, опустив голову, и минуту постоял прежде, чем постучаться.

За время, которое они провели вместе, Осерта многому его научила. Он все переосмыслил, и теперь жизнь казалась ему гораздо сложнее. Раньше он был простым воителем, не лучше и не хуже десятков других; воинский успех был для него счастьем, но теперь все переменилось. За победой Халхидорог видел горькое поражение погибших. «Жалко гхалхалтаров. Да и люди… Причем тут люди? Следуя священному долгу, они защищали свою землю». Халхидорог наконец постучался и, услышав голос Осерты, открыл дверь.

Девушка сидела на маленьком стуле и вышивала. Рядом, напевая, работали три молодые темнокожие служанки-парзийки. Когда комендант переступил порог, пение смолкло. Осерта подняла глаза. Халхидорог резко вскрикнул:

— Выйдите.

Парзийки поспешно удалились, прикрыв за собой дверь. Взволнованная Осерта отложила вышивание. Халхидорог прошелся по комнате, думая, с чего бы начать.

— Сегодня прибыл гонец от Хамрака, — как будто невзначай выронил он.

Девушка побледнела. Халхидорог метнул на неё затравленный взгляд.

— Да, произошло то, чего ты боялась.

Глаза Осерты расширились.

— Люди не стали отступать, но приняли бой, как и подобает настоящим воинам.

Халхидорог уставился в угол. Пытаясь побыстрее кончить, он скороговоркой договорил:

— Однако их мужества оказалось недостаточно. Гхалхалтары пересилили.

— Что ты говоришь?

— Пересилили…

— Пересилили?

— Да. А ты бы хотела, чтобы было наоборот? — поинтересовался Халхидорог, чувствуя, что в нем просыпается воитель.

— Я ничего не хотела, — тихо произнесла девушка и склонила голову.

Волосы упали ей на лицо и рассыпались по дрогнувшим плечам.

— Ты что? — испугался Халхидорог.

Он подскочил к Осерте, порывисто опустился на колени и заглянул в её опущенное лицо — она плакала. От воителя не осталось и следа.

— Не надо. Перестань. Это должно было случиться. Рано или поздно… Это даже хорошо, что произошло так. Теперь зато уже не больно. Неизвестность позади… Гхалхалтары победили, и скоро мы переедем в Вертор. Там, говорят, очень красиво… Или хочешь увидеть родных? Мы побываем в Виландоре… — Халхидорог замирал, досадовал, проклинал себя за глупость собственных слов.

Как он мог утешить её, когда она до последнего надеялась, что все кончится миром? Это было выше его сил. И тогда Халхидорог смолк и просто прижал девушку к себе, чувствуя, как её боль переходит в него и ей становится легче.

Так в глубоком молчании сидели они несколько минут, пока снизу вдруг не донесся шум и кто-то диким голосом не прокричал:

— Пей! Веселись! Людей порезали!

 

ЭПИЛОГ

Глава первая

 

После отступления Гостомысла Ужасного и Анисима Вольфрадовича в Вахспандии воцарился мир. Празднования по случаю победы длились более месяца. Улицы опустевшего за войну Хафродуга вновь наполнились народом, но новый король Удгерф остался верен своему слову — столицей сделался Морфин. Там проходили главные торжества. Удгерф распорядился вытащить со складов все съестные припасы. После четырех лет войны еды оказалось мало, зато вина и эля было хоть отбавляй. Захмелевшие паскаяки пели залихватские песни, бегали по городу, размахивая факелами и, беззастенчиво вваливаясь гурьбой в каждый дом, просили накормить и напоить их ещё в честь радостного события.

 

Торжества ещё не закончились, и со двора доносилось нестройное пение. Удгерф сидел за столом, подперев голову руками и задумчиво глядя на окно. Теперь он стал настоящим королем всей Вахспандии. Ульриг был рядом. Он, хоть и отрекся от престола, но все равно чувствовал, что может принести родине пользу, помогая сыну советом. Ульриг прохаживался по комнате, листая попавшуюся ему под руку книгу.

— Не надо, отец, не шелести, — попросил король.

— Почему это я не должен шелестеть, а? Трон у меня уже отобрал, а теперь и почитать нельзя. Вот оно как!

— Да ты ж не читаешь! — воскликнул Удгерф.

— Как это не читаю. Все я читаю. Вот, например: «И степь ляжет под копытами наших скакунов беззащитная, как ребенок», — бойко процитировал Ульриг.

— Хватит, хватит.

— Тебе как правителю Вахспандии надо знать подобные работы, сынок. Какая мудрость! Какой слог! Подобных писателей ещё поискать. Их надо знать.

— А кто это написал?

— Кто? Э-э… — Ульриг смутился и стал быстро листать книгу. — Вот! — он открыл последний лист, где стояло имя автора. — Вот. Во-от… — Голос бывшего монарха из восторженного сделался задумчивым, а потом плавно сошел на нет.

— В чем дело? Кто это написал?

— Нет, сынок, тебе не надо знать подобных писателей. Мысли у них слабые, да и язык так себе. Ну в самом деле, что тут такого? «И степь ляжет под копытами наших скакунов беззащитная, как ребенок». Так любой может сказать. Эка невидаль!

— Кто это написал? — повторил Ульриг вопрос.

Отец раззадорил его.

— Это написал, это написал… — Ульриг снова открыл последнюю страницу, будто бы успел забыть имя автора. — Перевел на вахспандийский некий Фрасидул, — бойко закончил он.

— А написал-то кто?

— Написал — Гостомысл Ужасный.

— Ха-ха-ха! — Удгерф затрясся от хохота.

— В чем дело? — изумился Ульриг.

— Ничего, ничего.

Ульриг бросил книгу на пол, как будто она превратилась в змею.

— Ну-ка, почитай, почитай, что там про нас написано? — сквозь смех попросил молодой король.

— Зачем? Там все равно не по-нашему написано.

— Ха! Так как же ты читал? А зачем Фрасидул переводил?

— Ну, — Ульриг нахмурился, — если хочешь читать такую дрянь, то читай один.

Он стремительно направился к выходу, а Удгерф так расхохотался, что был не в силах его остановить. Через минуту король наконец успокоился и взглянул на валяющуюся на полу книгу: на обтянутой черной бычьей шкурой обложке красивыми золотыми буквами было инкрустировано: «На пути покорения степей». Король усмехнулся, встал, подошел, поднял книгу и заложил её далеко на полку. Для Гостомысла этот путь кончился. До степей не дошел — на Вахспандии зубы сломал.

 

Глава вторая

 

Война в Вахспандии кончилась. Надо было восстанавливать разрушенное. Многому научившийся за эти годы Удгерф осмотрительно решил не помогать гхалхалтарам в борьбе с Королевством Трех Мысов. Паскаяки были и без того ослаблены, а потом в Морфин пришло радостное известие — Хамрак Великий разбил крупную людскую армию под Устургом. Удгерф счел, что теперь бессмертный вполне справится без его вмешательства.

Основные силы Королевства Трех Мысов были действительно уничтожены под Устургом, но несмотря на это война продолжалась. Люди собирались в небольшие отряды и вели партизанскую войну в горах — ту самую, за которую ратовал лорд Карен. А гхалхалтары, избавившись от крупной восточной армии, стремительно продвигались вперед. Через две недели после сражения они осадили Грохбундер. Крепость стойко держалась в течение месяца, пока наконец не погиб самоотверженный лорд Добин.

К концу 150 года Хамрак был под стенами Вертора — столицы Королевства Трех Мысов. Там его уже ожидала армия Скелетора во главе с Сакром. Скелеты не решались действовать до подхода союзников и, окружив город с западной стороны, полгода сидели в лагере, изредка устраивая перестрелки с настенной стражей. Когда у Вертора появились гхалхалтары, все всколыхнулось. Скелеторские маги неожиданно нанесли мощный магический удар сразу по трем воротам. Это послужило сигналом к наступлению, и на следующий день начался штурм. Столица Королевства Трех Мысов считалась неприступной, и первый натиск был отбит, но за ним последовали второй и третий, и четвертый, и так в течение долгих трех лет.

 

После того, как лорд Толокамп попал в плен, главным защитником людей вновь стал лорд Карен, на плечи которого легла оборона Вертора.

Карен сутулясь вошел в комнату. За четыре года, что прошли со дня Устургского сражения, он сильно постарел. Пепел седины лежал на его волосах. Вокруг глаз обозначились темные круги, и оттого они блестели особенно ярко. Он устало опустился на стул. Слуга принес на подносе ужин и, ни слова не говоря, удалился.

Карен некоторое время сидел, уставившись в стену. Мысли рваными туманными клочьями проносились в его голове: «Сдал. Так лучше. По крайней мере, хоть оставшиеся выживут… Они пощадят детей. Какой кошмар, — лорд опустил голову на руки. — Во что превратился Вертор — самый большой, богатый город мира? Три года осады. Конец. Неужели?» Лорд поднял глаза. Мог ли подумать отец, что его сын сдаст столицу королевства Хамраку? Как был счастлив его отец! Ведь он умер за десять лет до того, как гхалхалтары высвободились из-за Щита. Карен хотел стать самым последним крестьянином, гоблином, орком, только бы перенестись на сорок лет назад и забыть, и не видеть того, что произошло. С детства его учили тому, что Королевство Трех Мысов — самое великое государство в мире и он должен делать все для его процветания. Как он радовался, когда они покорили Слатию! Как недавно это было! Какие-то двадцать с небольшим лет назад. О, гхалхалтары! Они растоптали его надежды. Они предоставили ему жалкую и неблагодарную роль последнего. Последний герой Королевства Трех Мысов, последний правитель, последний…

Карен взглянул на остывающий ужин. Три года длилась осада, и потому трапезой лорду служило мясо дельфина, которого в шторм выбросило на берег. Он должен был есть падаль, но это не смущало его, ибо он был обязан поддерживать свои силы для борьбы. Однако теперь сопротивление кончилось. Ворота были открыты и на следующий день гхалхалтары намеревались въехать в покоренную столицу. Зачем ему есть отвратительное мясо дохлого дельфина? Карен ударил по подносу, и он, перевернувшись, упал со стола. Глиняная тарелка раскололась. Карен долго смотрел на черепки и чувствовал, как проясняются мысли в его голове. Все мелочное отступало, словно туман, с появлением солнца возносящийся в небо, и лорд вновь обнаружил, что оказался перед своей самой сокровенной мыслью. Она уже приходила к нему во время осады, но тогда он чувствовал себя не вправе. На его совести лежали жизни тысяч людей. Теперь все было кончено, и эта мысль предстала перед ним особенно явственно. У него больше не осталось сил противиться ей. А надо ли было противиться? Он и так много боролся. Разве не может он один раз сдаться без сопротивления? Но Карен все равно боролся. Ему было страшно, хотя он сознавал, что самое страшное уже произошло. Ему было неуютно в собственном теле, но он цеплялся за него.

Карен отвел взгляд от черепков. В голове у него было ясно. Ветер сомнений улетел и разогнал остатки ненужных мыслей, приковывавших его к стулу. Лорд встал, неожиданно энергично подошел к шкафу и открыл его. На полках стояли бутыли вина. Карен внимательно оглядел их, потом осторожно достал самую дальнюю. Блик, сверкнувший на её горлышке, отразился в его зрачке. Карен улыбнулся. Этого он и хотел — выпить именно это вино. Оно было сделано в начале века и целых пятьдесят лет хранилось в погребе. Несколько месяцев назад, в одно из подобных просветлений, Карен извлек его оттуда и переставил в свой шкаф. Лорд надеялся отведать его, но и страшился этого. Он оттягивал момент. В самые тяжелые минуты, когда гхалхалтары прорывали оборону, Карен вспоминал, что в тихой комнате дворца, в шкафу, стоит неоткупоренная бутыль с лучшим в мире вином. И он надеялся, что доживет до того времени, когда наконец попробует его. И вот дожил.

Карен откупорил бутыль. В воздухе послышался изысканный аромат. Лорд склонил голову на бок. Не для того ли он жил, чтобы наконец открыть эту бутыль? Быть может, все его существование сводилось к тому. Все… А завтра гхалхалтары войдут в город. Но это будет завтра.

Карен наблюдал, как плещется, наполняя кубок, старинное вино. Он налил почти до верха, отставил бутыль. Лорд оглянулся, словно боясь, что его видят. Рука нырнула в кафтан и достала маленький кожаный мешочек. Карен высыпал на ладонь крохотную крупицу, пристально вгляделся в нее. Улыбка раздвинула его пересохшие губы. Подумав, Карен высыпал на ладонь ещё одну крупицу. Завтра Вертор падет, а с ним и Королевство Трех Мысов. Лорду надо было заснуть. Ему нужен был отдых. Карен сжал кулак и простер руку над столом. Пальцы его разжались. Крупинки высыпались в кубок, всколыхнув застывшее вино. Оно походило на черный омут, на провал в мироздании. Провал? Карен улыбнулся — нет, его спасение. Он взял кубок и осторожно поднес к губам. «А дети! — Карен вдруг отстранил кубок. — Кто позаботится о них, когда в город придут гхалхалтары? Разве будет жалеть их бессмертный Маг Ночи Хамрак?»

И кубок упал рядом с перевернутым блюдом. Лорд твердо решил разделить судьбу своей страны до конца.

 

Взорванные пристани нелепыми обрубками вдавались в синюю воду залива. Недалеко от берега факелом полыхала галера. Огонь яростно терзал её остов, и паруса, поднимая снопы искр, кружились черными листьями и обрушивались на палубу.

Невысокий светловолосый человек в мокрой одежде стоял на возвышенности, откуда были хорошо видны изъеденные следами трехлетней осады западные кварталы Вертора и весь залив. Через сквозные балки обгоревших крыш и жалкие нагромождения обвалившихся стен он заметил движение, которое, начавшись от ворот, постепенно охватило весь город. Гхалхалтары и скелеты вступали в покоренную столицу.

Слатийский кормчий Володир попеременно смотрел то на войсковые колонны, то на горящую галеру. Судно стояло так уже более двух часов и никак не могло догореть и спокойно пойти ко дну вслед за десятками кораблей, нашедшими себе успокоение в этом тихом заливе. Галера не тонула, словно в укор гхалхалтарам, погубившим её. Пламя дрожало в глазах Володира, и оттого казалось, что он плачет.

Они приплыли с продовольствием, желая хоть как-то облегчить страдания осажденных, но гхалхалтарские маги уничтожили их судно. Они проделали такой большой путь от самой Слатии. С каким трудом им удалось обмануть преследователей, которые гнались за ними по приказу царя Альфреда Черного. Этот старый, выживший из ума человеконенавистник запретил выпускать в море всех капитанов, которые были заподозрены в сочувствии людям. Альфред забыл, что сам родился в Форт-Брейдене, в Королевстве Трех Мысов. Однако Володир сделал все возможное, и они прорвались. Они благополучно миновали опасные воды Скелетора, и вот их галера оказалась подбита в самой Верторской бухте! Разве справедливо обстреливать мирный корабль, который вез еду жителям? Кормчий рывком стащил через голову мокрую липкую рубаху, скомкал её и со злостью отшвырнул в сторону. Выместив злобу на рубахе, Володир обессилел и медленно опустился на землю. Он остался один. Быть может, кто-нибудь и спасся, но теперь они вдали друг от друга. Слатиец вздрогнул, едва не упав на спину, и вцепился пальцами в жухлую, вытоптанную траву. До него по ней прошли сотни, тысячи солдат, разоривших землю, обративших один из самых богатых и цветущих городов мира в руины. Вот она — гхалхалтарская справедливость!

Теперь Володир наконец обрел ответ на мучавший его вопрос. Люди были неповинны в войне. Все зло исходило от гхалхалтаров и их жестокого короля Хамрака. Слатиец не знал, как выберется из окруженного войсками края, но чувствовал, что сделает это и после, до конца жизни, будет ненавидеть гхалхалтаров и мстить.

 

Халхидорог и Осерта, жившие в Осерде в течение всех лет, наконец прибыли в Королевство Трех Мысов. То было желание Осерты. Она более не могла сидеть в безопасном княжестве Парзи, когда на её родине шла война.

Теперь они въезжали в столицу. Осерта до того никогда не видела Вертор. Он лежал перед её взором, изъеденный тяжелой болезнью осады, но даже такой он вызывал восхищение величественностью уцелевших сооружений. Девушка живо представляла, какой это был город до войны, и слезы подступали к глазам. Однако она не плакала. Слезы замирали, оставаясь внутри, отчего становилось ещё больней.

Халхидорог ехавший рядом был хмур. Он смотрел в землю, редко решаясь бросить взгляд на изуродованные следами обстрелов дома. Ему было стыдно за то, что произошло, и каждый раз он боялся, что Осерта заметит его взор, поэтому тут же обращал его обратно на землю.

Позади размеренной поступью шли солдаты. Они были наконец вознаграждены, но победа над Вертором не принесла им никаких плодов, а восьмилетняя война так измотала их, что они уже разучились радоваться победам. Все, чего они желали, был отдых.

— Я, наверное, зря привез тебя сюда. Еще слишком рано. Скоро город отстроят, — произнес, оправдываясь, Халхидорог.

— Не кори себя. Это же я настояла. Так, правда, лучше.

— Это страшно.

— Уж если я пошла за тобой, отказавшись от спокойной деревенской жизни высоко в горах, я должна это знать.

— Зачем?

Она не ответила.

В молчании они проехали несколько кварталов.

— Ты знаешь, — вдруг сказала Осерта, — я до этого не рассказывала тебе, но однажды, лет пять тому назад, на рынке в Коне я встретила одного человека. Я не помню его имя, но он был мореходом из Слатии.

— К чему это ты?

— Он был странным. Не могу объяснить, что было в нем такого… Возможно, потому, что он спросил меня, отчего многим нравятся гхалхалтары, почему они вызывают симпатию и почему я пошла с вами?

— И что ты ответила?

— Я сказала, что вы справедливы, но потом он спросил, из-за чего началась война?

— А ты?

— Я не знала, что сказать.

— Почему ты заговорила сейчас об этом человеке? — спросил Халхидорог.

— Потому что я до сих пор не нашла ответа на этот вопрос. Сейчас, когда я вблизи увидела все, к чему привела эта война, я хочу наконец понять: отчего?..

Халхидорог усмехнулся:

— Отчего на небе звезды? Уверен, что на твой вопрос не ответит ни один ученый муж. Пройдет тысяча лет, а они будут по-прежнему искать ответ.

— Но я не проживу тысячу лет, а мне хочется знать его сейчас.

— Забудь. Этот вопрос не для смертных. Даже Хамрак не ответит на него.

— Думаешь?

— Уверен, — кивнул Халхидорог.

— Ты обещал представить меня ему.

— Конечно. Я уже неделю назад говорил с ним о тебе. Он, похоже, заинтересовался, если его вообще может что-нибудь заинтересовать.

— Он прожил долгую жизнь, и, возможно, сможет разрешить мои сомнения.

— Не хочу тебя огорчать, — вздохнул Халхидорог. — Раньше я тоже думал, что Хамрак всесилен, но в последнее время, когда встретил тебя, понял, что он ещё более беспомощен, чем мы.

Он поймал на себе вопросительный взгляд Осерты.

— У него больше сил, чем у нас, но у меня такое ощущение, что он не в состоянии их применить.

— Но он-то проживет тысячу лет.

— Зачем?

— Чтобы узнать ответ на мой вопрос.

— Ах, дорогая! — Халхидорог взял Осерту за руку и притянул её к себе.

Их кони сблизились так, что он смог обнять девушку. Он вдруг почувствовал, что больше не может смотреть на развалины, и, не стесняясь идущих позади солдат, зарылся лицом в пушистые волосы возлюбленной.

— Но мы уедем далеко-далеко, — зашептал он. — Теперь, когда все кончилось, мне больше не надо быть воителем. Я покажу тебе Южный континент, где тепло круглый год. А ещё мы навестим Виландор и Эмберг. Ты же всегда хотела увидеть эльфийские города.

— Да! — Осерта слабо вскрикнула.

— Что это? — Халхидорог отстранился. — О, Бог!

Его взгляд приковался к стреле. Девушка стала медленно падать. Он подхватил её на руки и спрыгнул с коня. Корпус встал, но Халхидорог видел только короткую толстую стрелу и сразу побледневшее лицо Осерты.

— Лекаря! Скорее! — он метнулся к солдатам, потом, поняв бесполезность своего движения, замер, опустился и положил девушку на землю.

Его рука беспомощно легла на рану. Он был воителем и знал, как лечить, но теперь вдруг испугался. Его охватил страх перед короткой толстой стрелой. Меж его пальцев показалась кровь.

— Найдите стрелявшего! — раздался крик.

Подбежал лекарь. Он склонился и приложил руку к запястью девушки.

— Останови кровь, кретин! — вспылил Халхидорог. — Зачем ты слушаешь пульс? Она жива!

Лекарь поднял глаза и смущенно пожал плечами:

— Ваша милость, вы ошибаетесь.

— Что?

— Пульса нет.

— Ну и что?

Лекарь удивился, а потом начал разъяснять:

— Видите, стрела арбалетная. Такие пробивают кольчуги. Очевидно, она вошла глубоко и сразу поразила жизненно важные органы…

— Да что ты несешь? Зачем мне твои объяснения? Лечи!

— Но ваша светлость…

— Вот стрелявший, — послышались крики сзади.

Халхидорог взглянул в бледное лицо Осерты с открытыми, остановившимися глазами и резко обернулся к гхалхалтарам. Они держали обезоруженного солдата, бледного и грязного, но в добротной кольчуге. Человек стоял, чуть пошатываясь, но голову не клонил.

В одно мгновение Халхидорог очутился перед ним.

— Ты понимаешь, кого ты убил? — закричал воитель. — Ты убил ту, которая, быть может, единственная могла тебя спасти! Чему тебя учили? Ты же хотел попасть в меня! Ты не мог целиться лучше?

Халхидорог выхватил меч, но вместо страха прочел в глазах человека вызов, и отшвырнул оружие далеко в сторону.

— Нет, убить тебя одним ударом было бы слишком милосердно.

Халхидорог уже забыл об арбалетчике и сидел, склонившись над Осертой. Он тихо говорил, обращаясь то ли к ней, то ли к самому себе, то ли к всемогущему Богу. Воины не старались услышать слов. Они отошли и терпеливо ждали.

Наконец корпус вынужден был тронуться, ибо мешал продвижению остальных частей. Молодой сотник Гхалк подошел к начальнику и робко коснулся его плеча:

— Идемте. Мы должны дать дорогу другим.

— Идите, идите. Я останусь. В свое отсутствие назначаю командующим тебя, — выдавил Халхидорог, не оборачиваясь.

Корпус двинулся.

Мимо прошло ещё много-много солдат. Они косились на сгорбленную фигуру гхалхалтара в стороне от дороги и, узнавая в нем коменданта Осерда, склонившегося над людской девушкой, качали головами.

Давно миновали последние отряды, когда Халхидорог наконец поднялся. Его лицо резко построжело. Он расставил руки в стороны, инстинктивно чувствуя, что так ему будет легче, и неотрывно смотрел на потускневшее небо над крышами разрушенных зданий.

— Я дал тебе клятву, не убивать людей. Теперь тебя больше нет, и клятвы тоже нет.

 

Халхидорог брел по улице. Он не знал, где остановился его корпус, и не хотел знать этого. Ему было все равно. Жители и солдаты попрятались по домам, и молчание улиц соответствовало настроению гхалхалтара. Вдруг он услышал крики. Халхидорог нехотя поднял голову и обнаружил, что стоит посреди площади. Впереди толпились воины.

— Какие речи я слышу! Что вы говорите? Прекратить войну с людьми? А как же царство великого счастья?

Халхидорог узнал голос кричавшего, хотя и не увидел его. Раньше они были врагами, но теперь Халхидорог неожиданно подался в толпу. Перед ним расступились, и он оказался лицом к лицу с Гамаром.

Окруженный солдатами, старый воин метался, будто отражая атаку с нескольких сторон, но на самом деле, это он нападал на своих бойцов. Гхалхалтары хранили спокойствие, что бесило военачальника ещё больше. Когда Вертор пал, Гамар потерял привычную власть. Воины отвернулись от него, и ничто не могло вновь заставить их воевать: даже обещание великого счастья.

Увидев своего давнего недруга, Гамар остановился и оскалился, но выражение лица Халхидорога заставило его смолкнуть. Они некоторое время стояли друг против друга, а солдаты поворачивались и уходили. Война была кончена, и они хотели как можно скорее удалиться по домам и стать такими же мирными жителями, как и люди покоренного ими города.

— Почему ты так смотришь? — спросил Гамар через минуту, чувствуя неладное.

— Осерту убили.

— Это ту девушку, что была с тобой? — Гамар интуитивно ощутил, что в своем бывшем противнике может найти сочувствие, поэтому не решился оскорбить его на этот раз.

— Убили, — повторил, словно в забытьи, Халхидорог.

— Кто?

— Неважно.

— Нет, ты должен отомстить.

— Потом.

Гамар насторожился — ему показалось что Халхидорог вот-вот убьет себя. Теперь старый военачальник не удивился бы ничему. Все шло не так, как он привык. Земля уплывала у него из-под ног.

— Лучше отомсти, и тебе станет легче.

— Не думаю, — Халхидорог на мгновение замолчал, — но все равно отомщу.

Они остались на площади одни.

— Мы друзья? — осторожно, что совсем на него не походило, поинтересовался Гамар.

— Да, — и бывшие враги пожали друг другу руки.

 

Сломанное плодовое дерево лежало поперек дороги, как темная, истлевшая рука. Трава вокруг выгорела, но посреди пепелища чудом уцелела крошечная незабудка.

Предводитель скелетов Сакр стоял, опираясь на позолоченную трость, и неотрывно глядел на цветок.

— Не правда ли это бриллиант в обсидиановой оправе? — произнес он.

— Что? — Нерти Сакена, находившийся чуть поодаль, приблизился к полководцу. — А-а, ваша разумность говорит о цветке.

— Да.

Сакена подошел к незабудке, присел на корточки и аккуратно провел костями-пальцами по нежным лепесткам.

— Странная форма пестика. Никогда такой не встречал.

— А помнишь, шесть лет назад, ещё до того, как ты ушел в горы вместе с Кембиром, я говорил тебе о том, что мы встретимся в садах Вертора, — неожиданно сказал Сакр.

— Да помню, — Сакена поднялся.

— Так оно и произошло. Вот они — сады Вертора, — полководец указал тростью на выгоревший пустырь, покрытый черными угрями пеньков.

— Вы правы, ваша разумность. Мне довелось ознакомиться с планом города. Это место называется Садом Благополучия.

— Не кажется ли тебе, Сакена, что сейчас это название звучит издевательски?

— Нет, ведь благополучие всегда кончается.

— И тебе не страшно постоянно жить с такой мыслью? — поинтересовался Сакр.

— Ваша разумность, — философ покачал головой, — мы, кажется, уже говорили на эту тему. Нельзя спорить против истины, нельзя закрывать на неё глаза. Истина не может быть страшной.

— Что ж, наверное ты прав, — кивнул Сакр.

Полководец направился в сторону выхода. Нерти Сакена последовал за ним. Пройдя несколько шагов, Сакр обернулся.

— А кроме того, у этого сада все впереди. Ты же видел — один цветок уцелел.

— Да, очень редкий экземпляр. Прикажите кому-нибудь оградить его.

 

Камни и магические вспышки таинственным образом избегали дворца короля Иоанна. Все здания на берегу пострадали, и только стены дворца остались по-прежнему белоснежными и массивные колонны красовались золотыми барельефами.

Хамрак стоял в круглой светлой комнате под центральным куполом. Свет проникал со всех сторон через огромные, в три человеческих роста окна. Преломляясь сквозь призму изящных витражей, он дробился на множество розовых и голубых лучей, которые в беспорядке рассыпались по полу. Одно окно было разбито, и разноцветные осколки блестками сверкали под ногами бессмертного. Он смотрел на залив сквозь чугунную решетку разбитого витража, и врывавшийся в комнату морской ветер шевелил пряди белоснежных волос на голове некроманта и холодил его лицо.

Везде, куда бы он ни кинул взгляд, простирались его земли. Ему принадлежал и город, и окрестные поля, и дальние холмы, и даже море. Гхалхалтары добились своего. Они победили, но что ему с их победы? Да и что они выиграли для себя? Перед мысленным взором Хамрака выросла огромная гора погибших, раненых, их родственников — всех пострадавших. Она грозила заполонить все его сознание. Еще десять лет назад в круглой комнате на его месте стоял, возможно, молодой Иоанн, не чуявший беды. Год назад отсюда лорд Карен тревожно обозревал окрестности и думал, как отразить очередной штурм. Нет, не будет больше ни одного штурма. Война закончилась.

Сзади, на лестнице, послышались шаги. Бессмертный обернулся. Перед ним стоял невысокий человек. Его немолодое, уставшее лицо с прямым, по-птичьи острым носом и глубоко запавшими глазами показалось некроманту интересным. Хамрак отметил, что не забудет это лицо и через тысячу лет.

— Лорд Карен?

— Да…

Карен не смог выдавить из себя «ваше величество». Ему претило обращаться к гхалхалтарскому правителю так же, как он обращался к Иоанну. Бессмертный угадал его мысли и улыбнулся.

— Я хотел встретиться с тобой, — начал Хамрак. — Ты проявил себя достойно.

— Спасибо, — сухо кивнул Карен, полагая, что бессмертный издевается над ним.

— Я не могу сказать, что ты действовал правильно, ибо…

— Ибо я сопротивлялся вашей добродетельной власти, не так ли?

— Нет, ибо ты был полководцем, а все, кто участвовал в этой войне, поступали неправильно. Они могли лишь проявить себя более или менее достойно.

— Выходит, даже великий Маг Ночи поступал неправильно? — удивился Карен.

— Да.

— Но почему?

Впервые за столько лет Карен заговорил об этом, и теперь ему так хотелось выговориться и узнать правду, что даже то, что его собеседником был король гхалхалтаров, не останавливало его.

— Почему так получилось? Вы поняли слишком поздно, когда не могли ничего остановить?

— Нет, я понял все много тысяч лет назад, но все равно ничего не мог сделать, — улыбнулся бессмертный.

— Так почему?

— А разве правители властны над умами своих подданных? — некромант пристально прищурился. — Ты подчинился мне, но разве сейчас ты пришел ко мне не исполненный злобой за произошедшее?

— Да, это так.

Карен удивился, как некромант прочитал его мысли и с какой легкостью он сам сознался в злоумышлении против могущественнейшего мага и короля. И в то же время Хамрак разбудил в Карене надежду. До того лорд никогда не встречался с бессмертными. А вдруг все-таки можно что-нибудь изменить, чтобы никогда, никогда больше не было войны! С силой и бесконечной жизнью бессмертного это показалось Карену возможным.

Хамрак смотрел в широко распахнутые глаза человека и догадывался, о чем тот думает. Теперь уже никто не ратовал за войну, как восемь лет назад, но прочесть в глазах того, кто считал тебя своим врагом, свои же мысли было необычно.

Некромант стоял, раздумывая, а Карен с надеждой смотрел на него.

Впереди их ждали мирные, спокойные годы, когда будет возведено все, что было разрушено и когда люди и гхалхалтары, и скелеты смогут примириться и наконец отдохнуть. Но разве Смерть побеждена? Придет время, и она вновь с новой яростью нападет на мир. Неважно, что это будет: очередная война, мор, голод, стихийное бедствие. Все равно она была рядом, и Хамрак ощущал её присутствие. Пока Смерть уходила от поединка, на который он постоянно вызывал её.

Хамрак повернулся к окну, сделав знак лорду Карену. Тот так же воззрился в туманную даль залива, как будто ища там ответа: настанет ли тот день, когда исчезнут все войны? Карен ощущал спокойную силу, исходящую от бессмертного. Однако сам Маг Ночи колебался. Он не знал, произойдет ли решительный поединок между ним и той, что испокон веков терзала многострадальную землю. А может, такого вообще не случится, и он зря столько тысячелетий искал с ней встречи? Может, ему и не надо было вообще встречаться с ней, ибо он был заранее обречен на поражение? Может, она делала ему одолжение, уходя от схватки? Давала отсрочку? Но зачем ему вечная жизнь, если он никогда не сможет выполнить своего предназначения, если у него никогда не хватит сил?

Однако Хамрак не стал говорить об этом вслух, боясь огорчить поверившего в него Карена.

 

— «И степь ляжет под копытами наших скакунов, беззащитная, как ребенок», — вслух прочитал Гостомысл Ужасный.

Анисим Вольфрадович сидел рядом, склонив голову и внимательно слушая своего друга.

— Степь ляжет, но для этого надо набрать большое войско. Есть гораздо более легкая добыча, — Гостомысл задумался.

— Антимагюрский Фгер? — предположил Чародей.

— Да, твой разум всегда достигает цели, как стрела, пущенная рукой умелого бойца. Теперь, когда мы разбили варваров и помогли графу Роксуфу, он не ожидает от нас подвоха, как путник не ищет дождя в безоблачном небе. Антимагюрский Фгер — первый удар туда, — бессмертный сделал в книге аккуратную пометку.

 

Книго
[X]