Олег Костман.
Сильнее времени
В невероятно далеком будущем маячили петровские реформы и основание
Санкт-Петербурга. Где-то в дали веков предстояло прозвучать призыву
нижегородского гражданина Козьмы Минина об освободительном походе на
Москву. Целых два столетия должно было пройти до покорения Сибири Ермаком.
Еще даже не отблестели шеломы и кольчуги на Куликовом поле...
А книга эта уже жила.
Я неторопливо вчитывался в ветхую рукопись, и ровные строчки тщательно
выписанного устава все глубже погружали меня в мир, давно ставший
небытием. С ее страниц дышала степь, шумели города и звенели колокола
шестивековой давности. Я представлял себе ссутулившуюся тщедушную фигуру
писца, изо дня в день, из лета в лето твердо и старательно выводящего в
своей сумрачной келье все эти бесчисленные юсы, глаголи, буки... Какая
сила заставляла его, забывая обо всем, вот так корпеть, склонившись над
чистыми листами? Ведал ли он, что кто-то, отделенный непроницаемой толщей
веков, сможет благодаря ему погрузиться в тревоги, заботы и надежды той
далекой эпохи?
За окном спешил, грохотал и засорял окружающую среду двадцатый век, а я
все никак не мог стряхнуть с себя мысли, навеянные чтением рукописи.
Сколько раз могли эти листы сгореть в пожарах, утонуть при наводнениях,
погибнуть в междоусобицах, да просто исчезнуть безо всяких следов, как во
все времена исчезает большинство вещей, которыми каждый день пользуются
люди! И все же не погибли, не потерялись, не были объявлены еретическими,
а лежали сейчас передо мной, уцелевшие в бурях шести столетий.
Удивительная вещь - слово! Скрылись под толстым слоем земли развалины
неприступных крепостей. Забыты могущественные государи, одно лишь имя
которых заставляло трепетать десятки народов. Время неумолимо - оно не
щадит ничего. И только слово - невесомое, неосязаемое, ничем не защищенное
- продолжает жить!..
...Вежливый стук в дверь комнаты прервал мои размышления.
- Гражданин, разрешите? - услышал я незнакомый голос.
Если субботним утром к вам в дверь стучится незнакомый и называет вас
гражданином, видимо, следует подготовиться к разговору официальному и,
может быть, не совсем приятному.
- Войдите! - откликнулся я, торопливо застегивая рубашку.
Дверь распахнулась, и незнакомец прошел в комнату. Выглядел неожиданный
посетитель весьма странно. При взгляде на него в голову невольно приходила
мысль, что одежду свою он позаимствовал в какой-то театральной
костюмерной, где были свалены в кучу костюмы персонажей из самых разных
спектаклей. Из-под распахнутой тужурки - точь-в-точь, как те, что зимой и
летом служили комиссарам гражданской, - виднелась щегольская кружевная
рубашка с большим бантом. Ноги вошедшего обтягивали джинсы, по контрасту с
которыми особенно забавно смотрелись матерчатые боты, в годы моего детства
широко известные под неофициальным названием "Прощай, молодость!". Венчала
ансамбль неопределенного цвета кепка, словно только что снятая с
отрицательного персонажа очередного теледетектива. Притом необычным
казался не только наряд незнакомца сам по себе: было в его одежде еще
нечто странное, чего я сразу не мог определить.
- Мое почтение! - приветствовал он меня. И приветствие его тоже
прозвучало странно.
- Честь имею! - в тон ему ответил я. - Чем могу служить?
Я указал на кресло - самое обыкновенное, не очень новое кресло. Но он
уселся в него так осторожно и почтительно, словно это был по меньшей мере
трон какого-нибудь из Людовиков.
- Позвольте мне прежде всего удостовериться, - с непонятной
церемонностью начал он, - не ошибся ли я в адресе? Вы, как мне было
говорено, занимаетесь исследованием древних книг?
- Совершенно верно...
- Стало быть, все правильно. Смею заметить, я ваш коллега. Я вижу, речь
моя не вполне привычна вашему уху. Прошу вас, не обращайте внимания - на
то есть причина. Скоро я заговорю в точности как вы. Кстати, пока мы не
приступили к делу, по которому я прибыл, не будете ли вы так любезны
сообщить, к какому веку относится сей манускрипт?
Боже, как витиевато он говорит!
- К четырнадцатому... А что?
- К четырнадцатому?!
Он вскочил с кресла и завороженно впился глазами в страницы так, словно
книга относилась по меньшей мере к четырнадцатому веку до нашей эры. И это
тоже было странно. Конечно, шестьсот лет - возраст, вполне заслуживающий
уважения. Но все же для профессионального археолога шестисотлетняя
рукопись - не такая уж, в общем, диковинка.
С превеликой осторожностью ранний гость перевернул несколько страниц.
- Весьма сожалею, но позволить себе познакомиться с этим подробно, увы,
не могу. Время, отведенное мне, крайне ограничено. Да, по чести говоря, и
специализируюсь я совсем по другой эпохе... Поэтому давайте обратимся к
делу.
"Полегче на поворотах, коллега! - мысленно осадил я его. - Время,
отведенное тебе, видите ли, крайне ограничено... А есть ли время у меня -
этим, значит, интересоваться не стоит?"
- Когда вы узнаете, что привело меня сюда и какая роль отводится в
нашем деле вам, вы отложите в сторону то, чем сейчас занимаетесь, и
посвятите все свое время и силы именно этому...
Мне показалось, он прочитал мои мысли. Однако не слишком ли он
самоуверен? И дело уже стало "нашим", и роль мне какая-то в нем
отведена...
- То, что вы сейчас услышите, скорее всего покажется вам невероятным, -
продолжал он. - Но я прошу поверить всему, что будет мной сказано. События
двух ближайших дней убедят вас, что я говорю правду. И потом, у вас
все-таки двадцатый век...
("А у вас?" - чуть было не сказал я.)
...И эта идея достаточно хорошо известна. По крайней мере, фантасты
ваши изволили съесть на этом деле не одну собаку. Скажем, в том же
четырнадцатом веке объяснить все бывает значительно сложней...
("Хотел бы я знать, каким образом ты мог бы объяснить хоть что-нибудь
людям четырнадцатого века...")
- Я уже сказал, - невозмутимо продолжал гость, - что занимаюсь древней
литературой. Только мы с вами вкладываем в данное понятие различное
содержание. Потому что для меня древняя литература - это книги, по времени
к вам куда более близкие, а также сочинения ваших современников и даже
потомков...
Я бросил взгляд на телефон. Как бы сейчас узнать, психиатрическая
"Скорая помощь" - тоже ноль-три? Жаль, никогда раньше этим не
интересовался...
- Не торопитесь с психиатром. Поверьте, я говорю правду!
Мне опять показалось, что он прочитал мои мысли... И тут внезапная
догадка обожгла меня.
- Вы что же - хотите сказать, будто явились из будущего?..
- Вот видите, вы уже сами все поняли...
Карандаш в моей руке хрустнул и переломился.
- Чем вы это докажете?
- Сейчас - ничем. Поймите, я не могу отвечать на вопросы, касающиеся
будущего относительно момента нашей встречи...
- И даже на один-единственный, сугубо личный?
- Вы желаете узнать, сколько лет вам осталось жить? - впервые за все
время улыбнулся грустно гость. Его умение читать мысли производило
ошеломляющее впечатление.
Ладно. Примем эту игру. Допустим, он действительно каким-то образом
прибыл из времен грядущих. Но ведь на меня-то он наткнулся не случайно -
судя по его словам, именно я и был ему нужен. Это что - о моей персоне еще
помнят в его далеком веке?
Разумеется, гость и в этот раз прочитал мои мысли.
- Да. То, что я пришел именно к вам, совсем не случайность. Не хочу вас
обольщать - ваши витаскульптуры не стоят в спальнях наших барышень рядом с
витаскульптурами какого-нибудь Педро Ямамото. Но в кругах специалистов по
древней литературе ваше имя достаточно известно...
Ах, какая захватывающая перспектива! Любопытно, это через сколько же
столетий? Переборщил, приятель, переборщил... Но кто же ты на самом деле?
И зачем я тебе нужен?
- Вы сказали - Педро Ямамото?
- О, совсем забыл - вам же это имя ничего не говорит! Педро Ямамото -
наш знаменитый брилингист, кумир молодежи...
- Брилингист - это кто: музыкант, актер, спортсмен? И что такое
витаскульптура?
- Брилингист - это брилингист, - с улыбкой, но твердо прервал он меня.
- Не пора ли нам все же перейти к делу?
Это было сказано так, что я понял - игра кончилась.
- В чем состоит ваше дело?
- Я сказал, что у нас ваше имя известно. Но вы не дали мне закончить -
известно не по тем исследованиям, которыми вы занимаетесь. Будем смотреть
правде в глаза - память веков очень строго отбирает имена...
Открыл Америку! Я и раньше как-то догадывался об этом...
- Ваша историческая роль, - спокойно и уверенно продолжал гость, -
будет состоять в другом: вы поможете нам сделать достоянием человечества
то, что потом назовут одним из величайших шедевров вашей эпохи -
неизвестную современникам книгу, одну из тех, по которым века спустя люди
будут судить о вашем времени...
Вот это да! Лучшая книга эпохи - ни больше ни меньше!
- Только сначала такую книгу не мешало бы еще написать...
- Она уже написана...
- Уж не вами ли? - Я опять почувствовал себя объектом нелепого
розыгрыша.
- Вы все еще не верите? Повторяю - через два дня вы будете иметь
достаточно доказательств, чтобы убедиться: я тот, за кого себя выдаю...
- Но почему же о таком ценном, как вы утверждаете, достоянии никто из
современников даже не догадывается?
- Вы не досказали свой вопрос. Вы ведь еще подумали: "Стоит ли тогда
вообще о нем догадываться?" Браво! Блестящая идея! Разумеется, не заметить
- проще всего. К тому же не заметить - это ведь вовсе не то что
отвергнуть! Тут совесть чиста - никто никому не должен...
- Ну, знаете, это уже переходит границы...
- Простите... Я не имел в виду лично вас... Но вы спросили - я отвечаю.
Извольте дослушать! Я хотел сказать вот о чем - кто возьмется сосчитать те
костры, на которых горели не оцененные современниками великие творения? За
десятки веков люди позволили потоку времени поглотить вот так,
незамеченным, вместе с мусором эпох столько ценного и важного... А ведь
были еще и другие костры - те, на которых жгли создавших эти творения...
- Что вы хотите этим сказать?
- Слушайте! Пока в поток бросают шелуху, течение легко уносит ее. Но
если в него столкнуть огромную глыбу, она останется на месте, заставляя
измениться само течение - вместо прежнего плавного движения появляются
воронки, завихрения... Это же очевидно.
- Вы полагаете, что нечто подобное происходит и в потоке времени?
- По сути - да. И не полагаю, а знаю. Законы природы универсальны. Хотя
внешне это проявляется совсем не так. Поэтому лишь научившись плавать в
времени против течения, люди открыли, что есть вещи, которые не могут
бесследно кануть в прошлое. Потому что они адресованы будущему, они -
сильнее времени. И всякий раз, когда современники обрекают их на забвение
- безразлично, по неведению или с умыслом, - нормальный ход времени
нарушается. К сожалению, это тоже поняли слишком поздно. Многое уже
необратимо. Но часть завалов на реке времени мы сумели ликвидировать...
- Странно... Вы говорите об очистке потока времени точно так же, как мы
- о борьбе против загрязнения окружающей среды...
- Чего же тут странного? Меньше, чем за сто лет до вас мысль о том, что
природу надо охранять от человека, вообще никому в голову не приходила.
Ваши современники постигли необходимость заняться этим. Но со словом
"природа" вы пока связываете только пространство. А время - это ведь тоже
окружающая среда...
- Выходит, чтобы восстановить нормальный ход времени, приходится
взламывать историю?
- Нет. История не делается дважды - ее невозможно переписать заново.
Существует единственный способ - предоставить кому-то из живущих в прошлом
шанс не допустить, чтобы ход времени нарушился...
Черт возьми, а если это все же правда? Кому же я должен помочь
опубликовать такую книгу - сильнее времени? И почему вдруг для такого дела
нужна именно моя помощь? В голове замелькали имена известнейших писателей
разных стран...
- Тем, о ком вы сейчас подумали, помощь не требуется. Ваша задача -
открыть современникам слова, сказанные одним из тех, кто... - гость на
секунду запнулся, - живет в вашем городе.
В нашем городе? Вот так штука! Кто бы это мог быть? Неплохие книги есть
у Александра Петровского. Но он уже много лет, с тех пор, как возглавил
толстый журнал, не живет в нашем городе. Может, Василий Ситечкин -
известный поэт, лауреат...
- И вы уверены, что мне удастся сделать эту книгу достоянием
человечества?
- Да. Только это будет нелегко. И удастся далеко не сразу.
- Что же, мне предстоит стать кем-то вроде Мусина-Пушкина?
- Мусин-Пушкин?.. - Гость слегка задумался. - А, вспомнил! На встречу с
ним ушел один мой коллега. Он должен был посоветовать ему с великим
тщанием поискать... Нет, в ваше время, наверно, лучше сказать по-иному -
порыться как следует... Да, порыться как следует в библиотеке одного
старого монастыря. Именно там, по нашим сведениям, хранился уникальный
шедевр, о котором тоже обязательно нужно было сообщить людям. Верно? Ну,
если хотите, можете считать, что у вас с ним схожая задача... А сейчас
скажите, на каком автобусе я смогу доехать до площади Героев?
Он так и сказал - не "на автобусе", а "на автобусе", как говорили в
двадцатых годах. Мне сразу вспомнилось маршаковское: "Бежит, подбрасывая
груз, за автобусом автобус". Странно... Судя по его языку, он вовсе не из
будущего, а скорее откуда-то из минувших времен. Все эти "автобусы",
"барышни", "манускрипты", старомодная церемонность...
- А вы, что же, думаете, это так просто - с ходу абсолютно точно войти
в нужный хронологический срез живой речи?..
("Вот дьявол! Никак не могу привыкнуть, что он читает мысли!")
- ...Вы, не испытавшие обратимости времени, привыкли в обыденной жизни
воспринимать язык как некую статичную систему, хотя теоретически и знаете,
что он постоянно развивается. А мы, хронавты, чувствуем это на каждом
шагу. И не всегда получается говорить так, чтобы не прорвалось ни одного
странного на слух Живших в данном времени оборота. Вот откуда все мои
"барышни", "манускрипты", "автобусы". И "брилингисты", между прочим,
тоже... Впрочем, сейчас это уже вряд ли имеет какое-нибудь значение, -
непонятно для чего добавил он и замолчал.
- А одежда! - подхватил я, радуясь, что могу продолжить его мысль. -
Ведь это, наверно, еще хуже, чем язык! Стоит ошибиться с модой на какой-то
десяток лет - и ты уже донельзя смешон! Когда вы шли по улице...
Спохватившись, я закрыл рот и в который раз подумал, что, безусловно,
не рожден быть дипломатом.
- Я не шел по улице. Я сразу оказался у вас...
("Точно, - только тут дошло до меня, - он ведь даже не позвонил в
квартиру... Он постучался прямо в комнату. Как я не обратил на это
внимания сразу!")
- ...а мой наряд - вопрос особый, - грустно улыбнулся он. - Дело в том,
что хронотранспортировка требует колоссальных затрат энергии и подчиняется
очень сложным закономерностям соответствия времен. И если бы в моем веке
пропустили ту временную точку, из которой возможен прыжок в ваш
сегодняшний день, повторить попытку уже не удалось бы. А мы слишком долго
не могли выяснить, как это все у вас произойдет. Детали операции во всех
подробностях определились буквально в последний момент - времени на
подготовку почти не оставалось. Вот и пришлось материализовывать первую
попавшуюся типичную одежду двадцатого века...
Теперь я наконец понял, чем еще казался неестественным наряд гостя. На
нем не было ни одной поношенной вещи. Вся одежда выглядела так, словно
была только что куплена в ближайшем магазине.
- Но сейчас-то придется выйти на улицу в том, что на вас надето?
- Я очень скоро от всего этого избавлюсь. Такая возможность
предусмотрена. Ну, что? Значит, до встречи через два дня...
Слова насчет встречи он произнес почему-то очень печально.
Древняя рукопись по-прежнему лежала передо мной. И я по-прежнему
скользил глазами по строчкам, но слова уже не доходили до сознания. Мысли
были заняты только странным незнакомцем, который говорил о таких
невероятных вещах, но которому так хотелось верить!
Кто же он, неизвестный земляк, подаривший миру главные слова эпохи? И
каким образом я смогу сделать их достоянием человечества? Наступил вечер,
но я все не мог успокоиться. И даже когда пошел спать, долго ворочался в
постели, вспоминая каждое сказанное гостем слово...
А утром меня разбудил телефонный звонок. Голос в трубке, показавшийся
страшно чужим, произнес только три слова:
- Ильи больше нет...
- Что вы сказали? - автоматически переспросил я с подсознательной
надеждой, что ошибся, чего-то недослышал, не так понял...
Впрочем, такие известия всегда обрушиваются неожиданно. Но Илья... Кто
угодно, только не он! Что случилось? Почему? Какая-то нелепая
катастрофа... Как он себе позволил? Все живы, а его уже нет... Мозг сразу
распух от множества подобных вопросов. В эти минуты они вовсе не кажутся
нелепыми, словно от кого-то зависит, устранив всеобщую несправедливость,
сделать все по-другому, словно на вопросы эти можно дождаться ответа...
Во мне будто оборвалась какая-то струна. А ведь я, пожалуй, даже не мог
бы назвать его своим другом.
Но мне всегда нравилось бывать у него. В его присутствии сразу
становилось как-то удивительно легко - еще ни о чем не спросив, даже не
сказав ни слова, он словно уже принимал на себя тот незримый, но подчас
такой тяжелый груз, который камнем лежал у вас на душе. С ним всегда было
интересно поговорить - он умел взглянуть на многие вещи с совершенно
неожиданных точек зрения. С ним хорошо было даже просто молчать: сидеть в
одной комнате, заниматься каждому своими делами и молчать - час, и два, и
три... Господи, да не о том я говорю - разве это главное?.. А еще ему
можно было выложить все, ничего не утаив - без опаски, что это будет
встречено ответным потоком притворно-показного сочувствия, демонстрацией
строго дозированной откровенности или пошловатой бодряческой улыбочкой -
мол, брось расстраиваться, другим бы твои заботы... Бывали случаи, когда,
повинуясь какому-то внезапному порыву, перед ним начинали исповедоваться
совершенно незнакомые люди. Не совета искали они - он редко давал
кому-нибудь советы - понимания.
Только такое случалось нечасто. Большинству он казался весьма недалеким
суховатым молчуном, равнодушным к радостям жизни. Основания для этого
имелись: он никогда не стремился быть модным - ни в одежде, ни в
интересах, ни в пристрастиях, избегал обычно шумных компаний. А если все
же оказывался в них, то предпочитал молчать сам и не разделял всеобщих
восторгов теми, кого обычно называют душой общества. Прочная репутация
неудачника сложилась у него и в личной жизни, и в служебных делах. Давно
обогнали его на должностной лестнице те, кто пришел работать значительно
позже. А он все сидел за тем же самым столом, куда его посадили в первый
день, и на той же самой ставке, которая значилась в приказе о его
зачислении на работу.
Мне и другим, кто был знаком с ним получше, все это казалось странным -
ведь мы-то знали, каким ярким и остроумным собеседником он может быть,
какая огромная эрудиция скрывается за его почти всегдашней отрешенностью и
молчанием. Но мало ли как может складываться у человека жизнь!
И вдруг такая развязка!
Я тут же отправился к нему. Весь день заняли обычные в этой ситуации
хлопоты - надо было помочь родственникам и тем немногим, кто пришел
разделить их горе, проделать все неизбежные в таких случаях процедуры. На
следующий день мы хоронили его. Моросил нудный дождь. Все прошло тихо и
незаметно, без громких речей и пышных венков.
Занятый этими печальными обязанностями, я совсем забыл о своем
таинственном госте. И лишь вечером, дома, когда я опять услышал негромкий
стук в дверь, вспомнил о нем и понял - он вернулся.
Честно говоря, сейчас у меня не было никакого желания его видеть. Не
зажигая света, сидел я в сгустившихся сумерках с фотографией Ильи в руках.
Не до гостей мне было в эту пору. И я подумал, что впущу его лишь на
несколько минут - только чтобы сказать, что у нас, в двадцатом веке,
случаются такие ситуации, когда простительны нарушения обещаний.
Но не сказал ни слова.
Потому что когда он вошел, включил свет и положил на стол принесенную
стопку папок - обычных картонных папок, которые всегда можно купить в
любом магазине канцтоваров, - все поплыло у меня перед глазами. На корешке
каждой из них я увидел надпись, сделанную характерным размашистым
почерком, не узнать который было невозможно. Точно такими же легкими
летящими буквами была надписана фотография в моих руках.
- У меня в запасе два часа. Я проведу их у вас, - безо всяких
предисловий спокойно сказал гость. - Просмотрите то, что я принес. Может
быть, вам потребуются от меня какие-нибудь пояснения...
- Это в самом деле главные слова эпохи?
- Да...
Дрожащими пальцами я развязал тесемки первой папки. Края папки были
слегка обгоревшими, словно кто-то бросил ее в огонь, но огонь этот вдруг
погас... Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.
Вот ведь как обернулись события...
- Это и есть то, что сильнее времени?
- Да...
Пальцы стали совсем непослушными - из рук выпали и веером рассыпались
по полу аккуратные машинописные листки. Я неловко собрал их и стал читать.
Впоследствии я очень внимательно перечитывал все, что было в папках. Но
ни в тот самый первый момент, когда потрясенный и ошеломленный открывшимся
мне, я торопливо пробегал глазами страницу за страницей, ни потом, когда
методично вчитывался в каждую строчку, я так и не смог раскрыть
заключенный в них секрет гениальности. Только много позже я понял:
никакого такого секрета здесь и не удастся обнаружить, потому что
гениальность - это вовсе не сумма неких приемов, которые всегда можно
повторить, а нечто совсем иное, постигать которое надо только самому и
каждый раз заново...
...Гость сидел в кресле, рассеянно глядя перед собой. Казалось, до меня
ему не было никакого дела. А я все перелистывал страницы, не в силах
оторваться от рукописей Ильи. Я читал о вещах, которые происходят каждый
день, и о том, чего не может быть никогда. Все это самым тесным образом
переплеталось, образуя удивительно ограниченный мир, все жило и светилось.
Многое здесь было непривычным, странно парадоксальным - чтобы постичь
внутреннюю логику написанного, требовалось сделать некоторое усилие,
отойти от устоявшихся представлений, быть готовым к тому, что нечто
великолепно знакомое вдруг предстанет перед тобой в небывалом ракурсе. Но
ведь гений - на то и гений, чтобы взламывать устоявшуюся привычность,
приносить в мир не только новые мысли, но и сам образ мышления, рожденный
необъяснимым взрывом внезапного озарения, взрывом, зачастую испепеляющим и
самого создателя шедевра.
Книга века... А ведь и написать-то успел всего ничего, подумалось мне
об Илье. И ни разу даже не заикнулся, что пишет... Какая же сила
заставляла его столько лет, забывая обо всем, изо дня в день корпеть,
склонившись над своими твореньями? Ведал ли он, что будет значить для
грядущих веков написанное им?
И вдруг в сознании молнией пронеслась страшная мысль.
- Преступник! - яростно закричал я, бросаясь на своего гостя. -
Преступник! Ты знал, что так случится, и ждал, даже не пытаясь помешать
этому!
Впоследствии мне всегда будет очень неприятно вспоминать о том, что
произошло в следующие секунды. Таким я себя никогда не помнил. Я был готов
вцепиться ему в глотку, душить его, раздирать на части. Только руки, уже
почти впившиеся в незнакомца, вдруг на толкнулись на какую-то незримую
преграду.
Гость сидел не шелохнувшись, все так же рассеянно глядя перед собой. И
от этого его невозмутимого спокойствия я распалялся еще больше. Ненависть
душила меня, я колотил кулаками по невидимой стене, разделившей нас, и
исступленно кричал:
- Ведь ты мог, ты все мог! Но тебе дела не было до живого человека!
Тебе были нужны только эти про клятые бумажки! Да гори они все синим
пламенем - только бы он сейчас был жив!
- Рукописи не горят! - жестко отчеканил посланец будущего.
То ли он использовал какой-то свой прием, то ли просто напряжение,
охватившее меня, уже получило необходимую разрядку, но ярость вдруг ушла
так же внезапно, как и появилась. В изнеможении я рухнул на пол. Бить и
крушить уже не хотелось. Хотелось только разрыдаться - стало так горько и
обидно, как бывает разве что в раннем детстве.
Неужели они там, в будущем, такие бездушные и черствые? Да и что для
них наша жизнь - если честно разобраться, лишь объект бесстрастного и
беспристрастного исследования, не больше. У них есть цель, которую они
осуществляют - добросовестно и педантично. Рукописям они сгореть не дадут
- и на том спасибо. Что же касается судьбы самих создателей шедевров -
какое им, бесконечно далеким от нас, дело до мук и радостей этих гениев?..
Нас ведь тоже не очень-то беспокоят перипетии личной жизни какого-нибудь
строителя египетских пирамид. Может быть, и в самом деле таково свойство
больших промежутков времени: возвышать творение над его создателем,
событие - над участником. И, как говорится, ничего тут не попишешь...
Но нам-то дано видеть прошлое только издали. А для них, странствующих
во времени, люди минувших веков - это же реальные, во плоти и крови,
личности!
Перед глазами стояло лицо Ильи - живое, улыбающееся... Какие еще
шедевры он мог бы создать, попытайся пришелец использовать хоть малую
толику своих возможностей! Да что там использовать - достаточно было в ту
первую встречу просто обо всем рассказать мне, даже не рассказать - единым
словечком намекнуть...
Не намекнул... Зато сейчас донельзя доволен и горд. Еще бы: куда как
эффектно - открыть вдруг взорам пораженных людей очередное сокровище,
которое было едва не затоптано ими, - главные слова двенадцатого,
двадцатого или какого еще там столетия... Кушайте, мол, на здоровье,
наслаждайтесь, современнички, приятного вам аппетита. И помните, как мы
вас осчастливили!
С ненавистью смотрел я на своего гостя.
- Немедленно убирайся отсюда! Слышишь! Я не желаю видеть тебя больше ни
секунды! Задачу свою ты выполнил: с рукописями будет сделано все, что
нужно, - можешь не беспокоиться...
- Спасибо. Только вам придется потерпеть мое общество еще некоторое
время. Двух часов не прошло, а в этом кресле так уютно... Да и некуда мне
убираться.
- То есть как это некуда? - опешил я.
- Может быть, вы хотите предложить мне обратный билет?
- Какой еще билет? - Я опять ничего не понимал.
- Мне не хотелось рассказывать вам об этом... Есть такие простые вещи,
говорить о которых очень трудно... Существует одно обстоятельство...
Словом, чтобы выполнить то, для чего я был послан в вашу эпоху, я должен
был пропустить временную точку, из которой еще возможна обратная
хронотранспортировка. Придя к вам, я сказал, что у меня в запасе два часа.
На два часа хватит энергии моего изолирующего поля - вот что это значило.
- И... что будет... потом?.. - Язык у меня вдруг стал деревянным.
- Ничего. Пустота.
- И... вы...
- Да. Я знал об этом. С самого начала... Ну что вы на меня так
смотрите?
Наверно, я и в самом деле смотрел на него в этот момент так, как
никогда ни на кого не смотрел. Мне вдруг явственно представился жаркий бой
- и он, в вылинявшей, потом просоленной гимнастерке, готовый, стиснув
зубы, броситься с последней гранатой под вражеский танк... Но ведь когда
под танки - это война, это решается судьба страны, а другое дело...
- Когда речь идет о судьбе гениальных творений, - властно раздался его
голос. - Это не другое дело, это тоже первое дело. Иной возможности здесь
не было - иди так, или вообще никак. Я сделал свой выбор. Рукописи не
горят! - еще раз твердо повторил он. - В ваше время эти слова, кажется,
уже были классикой...
"А ведь это и вправду бой! - вдруг подумалось мне. - Бой, где победить
необходимо любой ценой. И он сделал свой выбор - вступил в этот бой как
солдат, который поднимается в атаку, даже зная, что гибель неизбежна...
Потому что иначе нельзя, - внезапно осенило меня. - Иначе прошлое, в
котором о чем-то важном забыли, прошли мимо него, становится опасным - оно
нарушает нормальный ход времени, превращается в нечто вроде мины,
заложенной против будущего... Так вот почему не горят рукописи! И не о
себе ведь они, такие, как мой гость, думают - уж для них-то наверняка не
осталось в минувшем ничего забытого. Они хотят для каждого поколения
открыть сокровища, о которых человечество и не подозревает, они готовы
жизнь отдать за это - спасибо им великое! Только... Сберечь такой ценой
вещь, даже не попытавшись спасти ее создателя... Этого я не понимаю... И
разве в одном Илье дело?"
- Я знаю, о чем вы сейчас думаете, - прервал он меня. - Стоит нам
только захотеть - и не окрасится кровью снег в то январское утро у Черной
речки, не рухнет к подножию Машука простреленный поручик Тенгинского
пехотного, долгие годы еще будет греметь могучий бас командора вашей
поэтической революции... Так? А почему вы считаете, что этого хочется
только вам? Нам тоже этого хочется - не меньше вашего. Нам, может быть,
много чего хочется видеть в прошлом иным. Только история не делается
дважды - переписать ее заново невозможно... Это вы понимаете? В вашем веке
расстреляли Лорку и отрубили руки Харе, вашим веком пережита величайшая
трагедия истории, в вашем веке доведены до совершенства системы
уничтожения человечества - это вы понимаете? В вашем веке - не в моем! И
не говорите сейчас, что от вас все это никак не зависит - от каждого
как-то зависит. Не перебивайте, пожалуйста! Дайте закончить - мне осталось
немного... Вы в своем времени не гости: вам отвечать за него - и за беды
его, и за победы. И только вам, современникам, по силам определять его ход
- никто другой за вас этого не сделает, даже если захочет. Так
постарайтесь распоряжаться своей эпохой так, чтобы потомкам не захотелось
увидеть ее иной. Ни в чем не захотелось - даже в самой малой малости. И
чтобы не понадобились больше такие экспедиции, как моя... Постарайтесь...
Он внезапно умолк, откинулся на спинку кресла, посмотрел на часы.
- Ну а что касается рукописей, для вас ничего не осталось неясным?
Я отрицательно покачал головой.
- Ну вот и хорошо...
Может быть, он ждал, что я сейчас удалюсь, дам ему возможность провести
оставшиеся минуты наедине с собственными мыслями. Но я, словно ребенок,
которому никак не показывают обещанный фокус, поспешно, прежде чем успел
что-либо сообразить, выпалил:
- Пожалуйста, расскажите о будущем - хоть что-нибудь! Какое оно?
- Какое оно? - Гость мягко улыбнулся чему-то своему. - Хорошее... Хотя
во многом и не такое, каким его обычно изображали в ваше время. Молочные
реки в кисельных берегах у нас не текут. И рецепт всеобщего счастья тоже
пока что не открыт... Мы радуемся любимой работе - как и все, кто жил до
нас. Мы ценим дружбу и презираем подлость - в наше время она тоже иногда
встречается... Мы знаем, что не успеть нам Охватить все сущее, и завидуем
тем, кто придет в мир после нас, потому что они сумеют шагнуть дальше.
Разве вашим современникам эти чувства не знакомы?.. Ну что еще вам
сказать? Мы многое можем: у нас надежные помощники - умные и добрые
машины... Впрочем, вас, гуманитария, технические достижения ведь мало
волнуют. А человек - всегда человек, на все времена. И на все времена
ценность его не в том, в чем он повторяет других, а в том, чем он от
других отличается. Для нас эта истина бесспорна... Как сказали бы в
древности, дай-то бог, чтобы он и дальше оставался таким же. А дел у него
- много! На миллионы лет... Вот что я могу рассказать вам о будущем... А
теперь принесите, пожалуйста, немного воды. Только подольше спускайте ее
из крана, чтоб была похолодней...
Я вышел в кухню. Это заняло, наверное, около минуты. Может быть, даже
меньше. И когда я возвратился, в комнате ничего не изменилось. Не
сдвинулся с места ни один стул, ни одна книга не свалилась со стеллажа, из
аквариума не выплеснулось ни капельки воды... Лишь кресло, в котором
только что сидел мой гость, было уже пустым.
Понимая всю нелепость своих действий, я распахнул дверцы шкафа,
заглянул под тахту, кинулся в ванную, потом подбежал к окну (шестой этаж,
нет ни балкона, ни водосточной трубы поблизости, но чем черт не шутит!)...
Все четыре шпингалета, как им и положено, были добросовестно вогнаны
глубоко в свои гнезда.
Да, теперь бы я дорого дал, чтобы все, связанное с этим визитом,
оказалось розыгрышем! Только сейчас я почувствовал, как сильно устал - от
всего, что свалилось на меня за этот проклятый день. Я опустился в кресло,
еще хранившее чужое тепло. В нем действительно было очень уютно - раньше я
как-то не обращал на это внимания. Странное состояние
полудремы-полубодрствования начало мягко обволакивать тело. Я вроде бы еще
воспринимал окружающее, но уже никак в нем не участвовал. Очертания
знакомых предметов постепенно как бы растворялись в воздухе, звуки стали
доноситься словно через слой ваты, потом исчезли совсем...
- Рукописи не горят! - вдруг снова четко прозвучало в ушах.
Я вздрогнул, открыл глаза.
С фотографии на столе требовательно смотрели большие печальные глаза
Ильи. Рядом лежала старинная рукопись и возвышалась стопка папок - обычных
картонных папок, которые всегда можно купить в любом магазине канцтоваров.
Верхняя все еще была раскрыта. Я положил ее на колени и бережно расправил
листки...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.07.2001 18:51