Книго
                           Людмила Козинец

                               Я иду!..


    Я -  вакеро  [Вакеро  -  сленговое  название  людей,  занимающихся
раскопками и  грабежом  древних  захоронений].  Понимаю,  рекомендация
сомнительная, но что же делать, другой нет. И дед  мой,  и  отец  были
вакеро. Но посчитали бы зубы любому, кто посмел бы назвать их  так.  А
мне все равно. Пусть - вакеро! И никем иным я быть не могу. Не по  мне
это - солидный офис, баранка грузовика, сияющие стеллажи маркета.  Изо
дня в день одно и то же: жалкий никель в кармане, змеиные глаза босса,
телефоны, бумаги, клиенты... И лихорадочная, палящая жажда, разогретая
фильмами и лаковыми, блестящими обложками  журналов.  Там  недоступные
женщины в мехах и бриллиантах, столетние вина,  длинные  перламутровые
автомобили, лошади, яхты, виллы. Но больше  всего  я  ненавижу  сухие,
презрительно сжатые рты швейцаров  в  тех  заведениях,  куда  меня  не
пускают.
    Ладно! У меня сейчас нет лошадей и яхты. И не про  меня  пока  что
клубные кабаки. Но у меня есть то, что им всем только снится: свобода,
Я сам себе шеф, босс и бог. Пусть я знаю, какого цвета пасть смерти, -
будет еще мое время. И пусть я подыхаю от жажды в буше,  от  голода  в
пампе, от страха в сельве. Никто этого не видит и не знает. Но с каким
скандалом меня брал Интерпол в Париже - это же приятно вспомнить...
    И как сильно нас презирают. Как клеймят нас газеты, как вынюхивают
наши следы ищейки, как точат на нас шанцевый инструмент  археологи!  Я
уж не говорю об этих болтунах из ЮНЕСКО...  Даже  очередная  клиентка,
вцепившись  в  золото  ацтекских  принцесс,  отслюнивает   зелененькую
"капусту",  а  после  шипит  в   спину:   "Гробокопатели,   пожиратели
падали..."
    Все мы одиночки. Свой шанс делить ни с кем не хочется, а смертью и
рад бы поделиться, да смерть - только твоя. Весь мир против вакеро.  И
даже потусторонние силы. Наслушался  я  о  духах  древних  склепов,  о
болезнях, таящихся в фараоновых  пирамидах,  о  призраках  заброшенных
могильников. Я знаю: все, кто  коснулся  золотого  орла  вождей  майя,
погибли смертью скорой и необъяснимой. Но знаю и другое:  если  вакеро
гибнет, то виноват он сам.
    Собери тело и нервы, тщательно проверь оружие  и  аптечку,  смотри
куда ступаешь, ничего не трогай голыми  руками,  не  пей  на  тропе  и
молчи. Во сне, в бреду, в хмелю - молчи! Куда идешь, откуда, что видел
и слышал - молчи! И главное - умей ждать.
    Мой дед погиб, придавленный базальтовой глыбой в лабиринте  пещер,
- поторопился, не разведал путь. Мой отец не успел вовремя убраться  с
дороги мафии - надо успевать.
    Мне пока везет. И в большей степени потому, что я умею прикинуться
простачком.  Слава  богу,  никто  из  наших  не  знает,  что  я  успел
отмучиться четыре семестра в колледже. Тихоня Тим - так меня называют.
Очень хорошо. Я тихо выжду,  потом  тихо  смоюсь  от  конкурентов,  от
полиции, от черта, от дьявола. Я пройду сквозь сельву так, что ни одна
птица не проснется, проползу по горной тропе, камня не уронив. Я  хожу
по восемь-десять миль в час, я умею спать в полглаза в есть в  полрта.
И кто-то крепко за меня молится - эй, уж не ты ли. Рыжик?
    Придет еще мое время.  Выкупаю  Рыжика  в  шампанском.  Вот  визгу
будет!
    - Остался еще один переход. Два сухаря, горстка кофе, соль, сахар,
спички, прогорклый  бекон.  Дойду.  Плохо,  что  утопаю  в  строптивой
речушке аптечку - теперь придется поберечься. Самое паршивое  -  змеи.
Здешние гады имеют скверную привычку сваливаться прямо за шиворот.  Но
лучше об этом не думать и не прислушиваться к ночным голосам и шорохам
сельвы. Подбросить веток в огонь и уповать на то, что костер  отпугнет
коварных "тигрес", что коралловая змея обминет мой ночлег.
    Тоскливая ночь. В такую ночь  лучше  всего  вспоминать  что-нибудь
хорошее, но кажется мне сегодня, будто ничего хорошего в моей жизни не
было.
    Ну, ну. Тихоня Тим! Встряхнись, старина! Припомни, как  посыпались
лалы и бирюза, когда ты пнул ногой невзрачный горшок в  сыром  подвале
заброшенного индийского храма! Цена этим камушкам оказалась  грош,  но
какое  было  зрелище!  Припомни  зеленоватый  блеск  древнего   золота
Боливии, звонкое серебро Мексики, белых нефритовых рыб Китая! А сейчас
я пустой. Даже хуже, чем пустой, - долги. И сезон кончился.  Значит  -
полгода нищей  жизни,  если  не  подвернется  что-нибудь.  Что  ж,  не
привыкать. Думай, думай, Тихоня Тим. Смотри в глаза ночи и думай.
    Ну, вот и все. Вот здесь, под этим  деревом,  истлеют  мои  кости,
если звери не растащат их. Третий  день  треплет  жестокая  лихорадка.
Идти не могу. Конец Тихоне Тиму. Я всегда знал,  что  умру  в  дороге,
глупо и неожиданно. Жаль, так и не удалось подержать в руках настоящую
большую удачу. Я ведь не жадный, немного и просил у  судьбы...  Подлая
баба!.. Что это?  Что  это?  Опустилось  небо,  опрокинулось  чашей  и
хлынуло дымящейся молочной  струёй.  Горячее  молоко...  Я  машинально
глотал его, еще не видя  ничего  вокруг  себя.  Наконец  различил  над
головой аккуратные швы крытой листьями кровли и провалялся в темноту.
    Очнулся я в звенящей тишине. Был так  слаб,  что  не  мог  поднять
голову. Лежал, собираясь с мыслями, пытаясь попеть,  где  я  нахожусь.
Мысли  расползлись,  как  муравьи.  Прилетела  откуда-то  песенка   на
незнакомом языке. Пела женщина. Голосок был  тоненький,  задыхающийся,
бьющиеся в непривычном ломаном ритме. Я слушал песенку и шарил глазами
вокруг.
    Я лежал в гамаке, набитом  душистой  травой  и  плохо  выделанными
шкурами. Ребрами я чувствовал крупные ячейки гамака.  Надо  мною  была
лиственная кровля, по которой стучали редкие капли дождя. В  полумраке
хижины различил груду  корзин,  какие-то  горшки,  ручную  мельницу  и
подумал с облегчением: "Индейцы подобрали..."
    А потом на меня снова навалился бред, горячий  и  красный.  Открыв
глаза, цепляясь за свет последними остатками сознания,  я  увидел  как
склонилась надо мною женщина, как пролились с  ее  плеч  волосы  цветы
корицы и прохладой своей удержали меня на краю забытья.  Я  спрашивал,
больно сжимая ее тонкие запястья, не замечая, что  ракушечный  браслет
впивается в тугую шелковистую кожу? "Кто ты, кто ты, кто ты?.."
    Она ответила, щебетнула, как птица. Не понимаю! Она повторяла  эту
же, судя по интонации, фразу на другом языке. Не понимаю... Наконец  я
узнал одно местное наречие. Она говорила на нем  плохо,  я  еще  хуже.
Отчаявшись, она сказала:
    "Я позову Отца".
    И я провалился в небытие, успев удивиться ракушечному браслету  на
ее руке. Ракушечный - так далеко от океана.
    Я бредил. Спал. Бредил. Спал.  Лихорадка  истрепала  меня  вконец.
Часто прохладная рука женщины осторожно поднимала мою  голову,  у  рта
появлялась чаша с коричневым тяжелым напитком. Я покорно глотал отвар,
угадывая в нем неизбывно горький вкус хины.
    И пришел день, когда я понял, что выкарабкался.  Кажется,  поживем
еще. Тихоня Тим?
    Выполз я на солнышко, постоял, унимая дрожь в коленях. А потом сел
и блаженно закрыл глаза. А ведь и вправду выкарабкался. Судя по  тому,
что зверски хочется курить. И - еще бы рюмку виски, нет, лучше  джину.
Рот заполнился слюной, когда я представил себе смолистый  можжевеловый
аромат и острую прохладу лимона. Немножко сахару и  лед...  Дьявол!  Я
открыл глаза. Напротив меня сидели мои спасители  -  индейцы,  человек
пять. Мой взгляд невольно задержался на лице  одного  из  них:  теплой
тьмой мерцали на нем большие добрые глаза. Они смотрели прямо в  душу,
взвешивая и оценивая. Мне  стало  жутко,  захотелось  взъерошиться.  Я
вдруг ощутил себя собакой, которая вынуждена отступать  перед  твердым
взглядом, поджав  хвост  и  припадая  к  земле,  но  все  же  ворча  и
огрызаясь.
    Человек этот был стар и блистательно сед. И бесстрастным было  его
удлиненное, изрезанное обильными морщинами лицо.
    И  уловил  я  атмосферу  глубокой  почтительности   вокруг   этого
человека. Один из индейцев обратился к нему: "Отец..."
    Он оборвал фразу движением руки и  продолжал  рассматривать  меня.
Затем спросил на плохом английском:
    - Что нужно белому человеку?
    Я растерялся.
    - Мне... ничего не нужно. Я не к вам шел,  как  попал  сюда  -  не
знаю. Где я?
    - Тебя нашли мои люди. Ты болел. Совсем плохо.
    - Мне и сейчас не лучше. Доктор тут есть где-нибудь поблизости?
    - Доктор нет. Доктор не нужно. Говори - что нужно?
    Я засмеялся. Вопросик! Что нужно! Так спрашивает, будто  предложит
сейчас на ладони все, что мне пожелаете.
    - Эх, Отец, мне б сейчас стаканчик джина и "Данхилл".
    - Что есть: стаканчик джина и "Данхилл"?
    А серьезен-то как! Что ж мне, рассказывать ему, как выглядит  джин
и сигареты?
    Старик укоризненно покачал головой и вразумляюще, будто уговаривая
ребенка, сказал:
    - Какой! Не говори - думай, думай... Какой -  большой,  маленький,
железный, горький...  Какой?  Думай!  Я  утомленно  закрыл  глаза.  Из
пепельной  тьмы  вдруг  выплыла  плоская  красная  с  золотом  коробка
"Данхилла" и четырехгранная бутылка, на  этикетке  которой  красовался
важный бифитер.
    Потом я уловил какое-то новое ощущение: что-то изменилось, я будто
почувствовал  тяжесть  в  руках.  Расцепив  веки.  Я  держал  в  руках
привидевшуюся мне бутылку и коробку сигарет!
    Я отвинтил пробку, даже не успев осмыслить всю  дикость  появления
желанных предметов здесь, в сердце непроходимого леса. Когда я  хватил
добрый глоток джина  и  на  мгновение  задохнулся,  индейцы  сдержанно
заулыбались, поглядывая на невозмутимого старика с любовной гордостью.
    А старик оставался спокойным,  и  в  этом  спокойствии  почудилось
неземное величие. Я ничего не спросил: не знал, как спросить.
    Они  ушли.  А  я  долго  сидел,  прихлебывая   джин,   затягиваясь
сигаретой, бездумно глядя в небо, в ненавистную сельву.
    Я не запаниковал. Я просто не поверил. Сработало жесткое  правило:
не  торопиться.  Не  торопись.  Тихоня  Тим.  Выздоравливай.   А   там
разберемся в этих индейских фокусах.
    Индейцы обходились со мной жалостливо. Разговаривать мы не  могли,
но часто кто-либо приходил ко мне, садился рядом,  улыбался  и  кивал,
угощая фруктами и орехами. Лучшую рыбу тащили они моей хозяйке, лучшие
куски редкой добычи. Мне все они казались на одно лицо, их  варварские
имена я вообще не пытался запомнить. Откровенно говоря, я уже мог бы и
уйти - по моим расчетам до большей реки около сотни миль, на  реке  же
всегда есть люди. Но меня держала тайна старика.
    Помог случай. У моей хозяйки кончилась соль. Она грустно повертела
в руках красный горшок, в котором обычно хранилась соль, и побежала  к
соседке. Как я понял, соседка ей ничем помочь не смогла. После  долгих
и шумных совещаний пять-шесть  женщин,  прихватив  посудины,  потопали
гуськом туда, где  высился  странно  безлесный  для  этих  мест  холм.
Почему-то обмирая, я пополз за ними.  Женщины  шли  весело,  болтая  и
смеясь.
    Они остановились  у  подошвы  холма,  трижды  поклонились  черному
отверстию пещеры и запели забавную песенку.
    Из пещеры вышел Отец.  После  небольшой  суматохи  и  уважительных
приветствий старик уселся на землю. Перед ним полукругом расположились
женщины. Все  группа  замерла  на  минуту.  Потом  женщины  подхватили
заметно  потяжелевшие  горшки,  поклонялись  старику  и  двинулись   в
обратный путь. Я заполз поглубже в кусты. Женщины  прошли  мимо,  и  я
разглядел в горшках насыпанную горкой крупную, чистую, розоватую соль.
    А если я захочу луну с неба!
    Неделю я  ломился  сквозь  языковой  барьер.  Но  и  проломившись,
выяснил немного. Кто этот старик? - Отец. - Чей?  -  Всех.  -  Как  он
делает свои чудеса? - Не знаем. - Он может сделать все? - Нет.  Только
вещь. - Какую? - Любую. - А если он не видел ее никогда? - Надо, чтобы
видел тот, кто хочет вещь. - Старик всем девает нужные вещи? -  Да.  -
Почему он не сделал вам много денег, золота, ружей, виски? -  Нам  это
не нужно. - Откуда он взялся. Отец? - Раньше был другой Отец. -  Потом
умер. Стал этот. - Как стал? - Старый Отец научил нового. - Научил?! -
Да. - Он и меня может научить?
    - Нет. - Почему? - Ты не будешь Отцом.  Ты  уйдешь.  Ты  чужой.  -
Зачем же ты делаешь острогу, попроси Отца, - он даст новую и лучшую. -
Стыдно лениться.
    О! Вот он, мой шанс. Я должен заставить старика научить меня. Он -
как дитя. Обмануть, запугать его - легко. А ух тогда... И  перед  моим
взором  выросли   штабели   маслянисто   блестящих   слитков   золота,
завертелась рулетка Монте-Карло, улыбнулась мне Мей Лу  -  суперзвезда
экрана... Я вонзал ногти в ладони и стал лихорадочно умолять  себя  не
торопиться.
    Я месяц просидел в этой деревушке. Месяц меня жрали все  насекомые
сельвы, а я, соответственно, жрал их - трудно даже  представить  себе,
сколько всякой ползучей и летучей гадости сваливается в  горшки,  пока
варится пища!
    Я месяц мылся без мыла и весь зарос, пока  сообразил  попросить  у
старика все, что мне  нужно.  И  я  получил  лезвия  "Жиллет"  и  мыло
"Поцелуй Мерилнн". Старик сотворил бы для  меня  и  груду  золота,  да
только как я ее потащу? И потом, мне нужна не просто груда...
    Меня замучали кошмарные сны. И когда я понял, что схожу с  ума,  я
снова пошел к старику.
    Он  сидел  у  костра,  грея  над  углями  сухие  руки,   обтянутые
пергаментной кожей. Рядом неслышно суетился юноша лет  восемнадцати  -
будущий преемник Отца, как я узнал в деревне.
    Я сел напротив, закурил длинную  плоскую  сигару  -  тоже  подарок
Отца. Я видел такие  однажды,  когда  толкал  одному  нефтяному  шейху
кое-какую  мелочь  из  раскопок  Междуречья.  Дымок  липкими  голубыми
лентами поплыл к вершинам деревьев. Он пах, как дорогие духи,  и  этот
запах вызвал во мне припадок злобы и радужные видения: Париж,  Гавайи,
Рио... Я с трудом взял себя в руки. И повел долгую беседу.
    Старик бесил  меня  своей  прямотой,  откровенностью,  примитивным
уровнем изложения. Ведь не может быть, чтобы это оказалось так просто!
И не может быть, чтобы мне, чужому человеку, вот так запросто взяли  и
рассказали все? Разумом я понимал, что старик не лжет, но  в  душе  не
мог поверить ни единому  его  слову.  Это  надо  быть  идиотом,  чтобы
поверить!
    Вот что он мне рассказал. Отец был в племени всегда. Он делал все,
что  просили  люди.  Просили  же  немного:   соль,   иногда   железные
наконечники для  остроги,  простые  украшения.  Не  так  давно  кто-то
побывал в гостях у соседнего племени и попробовал  там  сахар.  Теперь
просят и сахар. Племя живет уединенно, добывает себе все  необходимое,
а в большем нужды не испытывает. Отца же просят  только  тогда,  когда
чего-то не могут сделать сами или когда нужно  очень  быстро  сделать.
Вот в прошлом году горела сельва. Погибли растения, из которых  делают
веревки, сети. Тогда попросили Отца. Он дал.
    Я  был  готов  выть  и  грызть  землю.  Какая  несправедливость  -
удивительный,  фантастический  дар  попал   к   дикарям,   которые   и
распорядиться им толком не умеют!
    Я осторожно приступил к самому  главному.  И  опять  старик  понес
какую-то чушь. Он сказал, что научить этому нельзя. Дар можно получить
от прежнего Отца. И  самому  стать  Отцом.  Прежний  тоща  умирает.  О
господи! Какое мне дело  до  прежних?  Как  получить?!  Старик  прижал
длинным пальцем беспокойную жилку на своей шее:
    - Нужно разрезать здесь и пить. Пить кровь. Пока прежний  Отец  не
умрет. С его кровью получишь знание.
    И все? Так почему ты до сих пор жив, старая обезьяна? Я  покосился
на будущего  преемника,  щуплого,  темнокожего,  придерживая  мысли  и
дыхание. Чего ж ты ждешь, парень?
    Старик пожал плечами, угадав невысказанную мысль:
    - Зачем? Я стар, я скоро уйду. Когда буду очень слаб, я позову его
к себе.
    И он будет давать твоему племени соль,  сахар,  красивые  бусы  из
океанских раковин?
    И я вынул верный  мой  нож,  клейменный  у  рукоятки  изображением
волка.
    И сам стал волком!  Я  выпью...  я  выпью  твою  проклятую  кровь,
старик, и спазма рвоты не шевельнется в  горле!  И  тогда  мир  узнает
Тихоню Тима...
    ...Тяжелая струя пролилась в мою ладонь. И я стал  глотать  теплую
солоноватую жидкость, упиваясь радостью на грани безумия.
    Держись, человечество! Я иду!
    Тело старика мягко опустилось к моим ногам. В конце концов он  сам
виноват. Зачем он мне все рассказал?!
    Щенок-преемник сбежал куда-то, спрятался, не найти. Меня  тошнило,
в ушах бухал набат. Все. И мне не будет сниться этот старик.  Я  прав!
Трижды прав! Сто тысяч раз прав!
    А теперь  мне  нужен  вертолет.  Э,  нет...  кажется,  сейчас  мне
понадобится автомат. Тревожные  голоса  и  цепочка  огней  катятся  от
деревни. Я оглянулся, ища убежища.
    Поздно! Вот они, факелы и лица... Лица тех, кто еще вчера ухаживал
за мной, предупреждая каждое мое желание. В их глазах я читаю короткий
беспощадный приговор.
    Автомат!  Маленький,  хорошенький  десантный  автоматик   и   пару
магазинов к нему!
    Ладони изогнулись, готовясь принять радостную  тяжесть  вороненого
металла. Правый локоть к бедру, левую ногу чуть вперед...
    Где?! Где же этот проклятый автомат?! Руки мои пусты...
    Я забыл. Я ничего не могу сам для себя.  Этот  дар  -  только  для
других.
    Где я сейчас возьму человека, который знает, как выглядит автомат,
а главное - который захочет попросить у меня эту самую ненужную ему  и
самую нужную мне вещь?
    Поздно.

Книго
[X]