Книго
Михаил Кривич. 

                              Синтез Пса




   - Простите, у вас мальчик или девочка? - спрашивает полная блондинка  с
застиранной болонкой на поводке.
   - Кобель, - сухо роняю я. И мы не оглядываясь проходим мимо.
   Дело в том, что у меня есть собака, и я гуляю с нею три раза в день.
   Стоп. В этой безукоризненной с фактографической  точки  зрения  посылке
есть три неточности, если не сказать три вопиющие неправды. Первая из  них
- совершенно неожиданно - кроется в слове "собака".
   "Ах, бедная собака!" - говорим мы. -  "Какая  славная  собачка!"  И  не
замечаем, что существительное женского рода стыдливо  маскирует  очевидное
обстоятельство: все  животные  бывают  двух  полов.  Но  если  лошадей  мы
спокойно подразделяем на кобыл и жеребцов, людей - на мужчин и женщин,  то
с собаками обращаемся куда менее уважительно: простые  слова  -  кобель  и
сука, придуманные нами же, чтобы различать  собачьи  особи  разного  пола,
почему-то попали в разряд не очень приличных. Нелепость. Ведь это же  идет
вовсе не от моральных качеств умнейших  и  порядочнейших  животных,  а  от
наших, человечьих пороков. Так при чем же, скажите на милость, собаки?
   Так вот, тот, с кем я последние восемь лет делю кров и кусок хлеба,  ни
под каким видом не может быть назван словом женского рода. Дело даже не  в
окладистой его бороде и пышных усах, не в боевых шрамах на ушах и  лбу.  У
него суровый, немного сумрачный взгляд бывалого бойца-аскета, он  величав,
спокоен, вежлив, уравновешен, равнодушен к мелочам жизни. Не надо  слышать
его голос - уверенный хрипловатый бас, достаточно  одного  взгляда,  чтобы
понять: это кобель божьей милостью.
   Я зову его... Впрочем, как я его зову, не имеет ни малейшего  значения;
это наши с ним дела, это слишком интимно. Я буду называть его здесь  Псом,
и вы, если встретите нас на прогулке, обращайтесь к нему так же.
   Вторая неточность, вторая  неправда  заключена  в  построении  "у  меня
есть". Ох, совсем не очевидно, кто у кого есть...
   Существует  расхожее  мнение,  будто  собака  перенимает  черты  своего
хозяина. Я сам не раз замечал, что  у  длинноносого  собаковладельца  даже
курносый боксер кажется каким-то носатым. Все  это  так.  Безусловно,  Пес
многое  перенял  у  меня  -  застенчивость,  некоторую   неуверенность   в
незнакомом обществе, походку вразвалочку, даже близорукость.  Но  и  я,  в
свою очередь, кое-что у него позаимствовал. Я ношу бороду и усы такого  же
ржавого цвета, как и у моего Пса. Когда родственники и друзья  уговаривают
меня обриться, я ссылаюсь на слабую кожу. В этом есть  резон,  но  ведь  я
худо-бедно лет двадцать все же брился, а перестал  лишь  после  того,  как
щенячий пух на морде Пса превратился в усы и бороду.
   Однако растительность на лице, как и  походка,  -  всего  лишь  внешние
приметы. Я часто ловлю себя на том, что подражаю повадкам  Пса.  Когда  он
хочет переменить положение во сне, то, не открывая глаз,  приподымается  в
полный рост и с размаху плюхается  на  другой  бок.  И  хоть  спит  он  на
роскошном ватном одеяле, которое должно смягчать удар от падения его  чуть
ли не трехпудового тела, вздрагивает пол и позвякивают на  стенке  медали,
завоеванные Псом в молодости на собачьих выставках. Хотите верьте,  хотите
нет, но я переворачиваясь с боку на бок таким же  странным  способом  -  с
грохотом,  одним  рывком.  Или   еще   одна   моя   сравнительно   недавно
приобретенная повадка, несомненно, заимствованная у Пса. Когда я в длинном
нашем институтском коридоре, или в кабинете директора,  или  в  библиотеке
вдруг вижу незнакомого человека, я замираю и, раздувая  ноздри,  близоруко
всматриваюсь. И лишь несколько  мгновений  спустя  иду  навстречу.  Друзья
шутят, что я делаю стойку на  женщин.  Чепуха.  Любой  незнакомый  человек
вызывает у нас - и у Пса, и у меня - такую реакцию.
   Наконец, последняя неправда, своеобразное  следствие  неправды  второй:
поди разберись, кто с кем гуляет - я с ним или он со мной.
   Вот теперь, введя необходимые, с моей  точки  зрения,  поправки,  можно
вернуться к исходной посылке. После уточнений она будет звучать  так:  уже
несколько лет мы - я и Пес - принадлежим друг другу и  вместе  гуляем  три
раза в день.
   И по правде говоря, никто нам больше не нужен.


   По утрам я просыпаюсь от звона будильника. Наверное, Пес подымается  со
своего одеяла чуть раньше: раскрыв глаза, я всякий раз  вижу  перед  собой
его немного заспанную, но неизменно доброжелательную бородатую  морду.  Он
подходит к моей кровати и тянется, тянется,  прогибая  могучую  спину.  Он
никогда не приносит мне домашние туфли, не  подает  поводок  или  ошейник,
хотя понимает меня с полуслова и  выполняет  любую  просьбу.  Я  не  люблю
подобные штуки; когда собака приносит хозяину тапочки, в этом есть  что-то
лакейское. А мы с Псом ровня.
   Не могу сказать, что я в восторге от утренних прогулок.  Мы  оба  охочи
поспать, и рассветная свежесть нас вовсе не бодрит, а вызывает лишь  озноб
и зевоту. Мы оба здоровы поесть, и нас ждет завтрак. Кроме того, мне  надо
спешить на работу. Так что первая прогулка для нас всего лишь  необходимая
гигиеническая процедура.
   Днем я непременно вырываюсь с работы хотя бы на полчаса, благо  живу  в
трех троллейбусных остановках от института. Он встречает меня  на  пороге,
делает несколько неуклюжих прыжков,  упирается  мне  лапами  в  грудь.  Мы
выходим на пустырь около дома, и Пес делает вид, что перепутал  время.  Он
деловито устремляется к лесу, время от времени  с  улыбкой  поглядывая  на
меня. Он прекрасно знает, что мы никуда сейчас не  пойдем,  что  я  должен
возвращаться  на  службу.  Он  просто  шутит.  Я  стою  посреди   пустыря,
что-нибудь жую, просматриваю газету, которую не успел  прочитать  с  утра,
или листаю реферативный  журнал.  Пес  возвращается  и  начинает  носиться
вокруг меня, низко опустив лохматую голову; его кожаный  глянцевито-черный
нос работает подобно пылесосу. Пора возвращаться: ему - домой,  мне  -  на
работу. Морда  у  Пса  становится  надменно-обиженной,  он  хмурит  брови,
отворачивается от меня, всячески давая понять, что это была не прогулка, а
издевательство, что с собакой, наделенной такими  достоинствами,  подобным
образом не обращаются.  И  только  легкое  подрагивание  короткого  хвоста
выдает, что это тоже всего лишь шутка. Мы прощаемся до вечера.
   А вот вечером, когда все  дела  переделаны,  все  телефонные  разговоры
переговорены, тогда и начинается  настоящее.  Мы  не  спеша,  обстоятельно
собираемся в дорогу.  Пес  подставляет  голову,  я  застегиваю  ошейник  и
проверяю, не слишком ли он туго затянут, потом надеваю сапоги, телогрейку,
подпоясываюсь брезентовым поводком, набиваю трубку, протираю  очки.  И  мы
отправляемся навстречу вечерним приключениям. Мы идем в лес.
   Собственно говоря, лес - будет, пожалуй, слишком громко сказано. Скорее
зажатый между двумя шумными проспектами зеленый  островок,  уцелевший  при
сокрушительном наступлении города на лес настоящий. Но, когда темнеет,  мы
чувствуем себя здесь в настоящем дремучем лесу, хотя лесок и населен, я бы
даже сказал, перенаселен. Перенаселен он собаками.
   Островок со всех сторон обложен деревянными запрещающими щитами: нельзя
на мотоциклах, нельзя на автомобилях, нельзя мять,  нельзя  рвать,  нельзя
разводить костры. Напротив, надо беречь, поскольку лес - наше богатство. И
нельзя с собаками. Но вечером, презрев угрозу штрафа,  сюда  из  окрестных
кварталов стекаются люди  с  овчарками  и  болонками,  догами  и  таксами,
ризеншнауцерами и фокстерьерами, керри-блю-терьерами и простыми, но  очень
симпатичными дворнягами. Лесок  наполняется  лаем  и  призывным  посвистом
собачников. У нас с Псом здесь много знакомых, есть и друзья. Но гулять мы
предпочитаем вдвоем. Мы идем по главной аллее, то погружаясь во  тьму,  то
попадая в высвеченный чьим-то карманным фонариком круг, снова скрываемся в
тени деревьев и снова выходим на залитые лунным светом полянки.
   Мы оба большие и  в  темноте  можем,  наверное,  напугать  любого.  Оба
бородатые, носатые, длинноногие. Ростом велик и  ликом  страшен,  говорили
про таких в старину. Мы же абсолютно безопасны. Пес никогда не  полезет  в
драку первым, а  подвергшись  нападению,  поначалу  непременно  попытается
покончить дело полюбовно. И лишь поняв, что обидчик или обидчики  (сколько
их - для него не имеет ни малейшего значения)  не  отказываются  от  своих
недобрых намерений, лишь тогда он принимает бой. И горе неприятелю! Я  еще
менее агрессивен, не говоря уже о том, что по близорукости не вижу  дальше
протянутой руки. Но встречные - люди и собаки - этого  не  знают.  От  нас
шарахаются. Бывает, сворачивают на боковую аллею. А когда свернуть некуда,
спрашивают издали:
   - У вас мальчик или девочка?
   - Кобель, - с достоинством отвечаю я.  И  мы  не  оглядываясь  проходим
мимо.


   Сейчас осень. Ветер,  разогнавшись  на  двух  самых  длинных  городских
проспектах, врывается в наш лесок и путается среди голых стволов, бьется и
не находит выхода. Загнанный,  мечущийся,  несущий  опавшие  листья  ветер
вызывает у меня непонятную тревогу. Тревога все  усиливается  -  от  того,
должно быть, что со вчерашнего вечера Пес ведет себя как-то необычно.
   Ночью он почти не спал и не дал спать  мне.  Он  ходил  по  квартире  и
громко вздыхал, шумно пил воду из своей алюминиевой миски на кухне, зевал,
с грохотом валился на пол и тут же вставал. Несколько раз  я  вскакивал  с
постели, зажигал лампу и, напялив очки, жмурясь от, яркого  света,  шел  к
Псу, чтобы пощупать его нос. Холодный влажный нос меня немного успокаивал:
по всей видимости, Пес все же не был болен.
   На утренней прогулке мое беспокойство усилилось. В самом  раннем  своем
щенячьем возрасте Пес твердо усвоил, что подбирать  что-либо  на  улице  в
высшей степени неприлично. И эту истину мне ни  разу  не  приходилось  ему
напоминать. Впрочем, когда мы оба в хорошем расположении духа,  Пес  может
подхватить увесистый сук или рваный, кем-то брошенный мячик  и  предложить
мне сыграть партию в игру, правила которой известны только  нам.  Я  делаю
вид, что хочу отнять находку, Пес подпускает меня близко, а  затем  быстро
отскакивает. Нам обоим весело, и мы смеемся.
   Однако сегодня все было по-другому. Пес озабоченно кружил  по  пустырю,
выискивал какую-то дрянь и без тени улыбки, абсолютно  серьезно  предлагал
мне; рваный ботинок, кольцо от лыжной палки, грязную тряпку и - что бы  вы
думали? - куриную кость! Последнее было абсолютно неожиданно  и  столь  же
непристойно. Будучи в трезвом уме, мой Пес просто не мог поднять на  улице
что-нибудь съестное, а кость тем более.
   Мы с Псом не признаем убогого служебного языка, на котором люди  обычно
общаются с собаками: место! рядом! ко  мне!  -  и  так  далее.  Мы  просто
разговариваем - Пес понимает меня, а я его. Если мне надо  что-то  у  него
попросить, что-то  ему  посоветовать,  от  чего-то  предостеречь,  я,  как
правило, добавляю "пожалуйста". На сей раз, наверное, от  неожиданности  у
меня вырвалось грубое "фу!". Пес  недоуменно  пожал  плечами  и  аккуратно
положил кость у моих ног.  Я  с  демонстративным  омерзением  отпихнул  ее
носком сапога, он же, пристально глядя на меня,  снова  придвинул  ко  мне
неприличный, запретный предмет. В его глазах был вопрос...
   От завтрака Пес отказался.
   На дневной прогулке он вел себя так же странно. Вскоре возле меня вырос
маленький холмик, сложенный Псом из его находок. Здесь была какая-то ветка
с несколькими желтыми листочками, маленький аптечный пузырек, растрепанный
веник, что-то там еще и все та же куриная кость.
   Наверное, в обычный день я бы попытался разобраться в  происходящем,  а
уж с такими подношениями, как останки курицы, покончил бы раз и  навсегда.
Но день, увы, был из ряда вон выходящим. Сегодня я впервые за двадцать без
малого лет, как говорится, безупречной службы был приглашен в директорский
кабинет не для обсуждения планов, не  для  просмотра  нашей  с  директором
совместной статьи, не для отправки моих сотрудников на переборку овощей  и
не на заседание ученого совета. Впервые я услышал из уст нашего почтенного
академика, что работаю неважно. За тем меня и пригласили.
   - Я  прекрасно  понимаю  ваши  трудности,  -  бубнил  директор.  -  Но,
поверьте, все разумные сроки давно уже прошли, а вы  по-прежнему  делитесь
со мною лишь общетеоретическими соображениями. Мы  очень  эти  соображения
ценим, но теоретические изыскания следует на время отложить. Сейчас  самое
время вплотную заняться синтезом. Я намерен подключить к работе  еще  одну
лабораторию. Вы возражаете? Что ж, даю  вам  еще  две  недели.  Я  вас  не
задерживаю...
   А мне, признаться, после этого и самому  не  хотелось  задерживаться  в
директорском кабинете.


   Я химик-органик, синтезирую лекарственные препараты. И судя по всему, в
этом деле немало преуспел: в тридцать лет - кандидат, в  тридцать  пять  -
заведующий лабораторией, из которой вышли дисизин, помпомин,  тиманазид  и
другие препараты. Эти лекарства можно найти в любой  аптеке;  впрочем,  не
приведи  господь,  чтобы  они   вам   или   вашим   близким   когда-нибудь
понадобились.
   Все шло гладко до нового года, когда я - теперь уже  ясно,  что  весьма
легкомысленно, -  взялся  за  злополучный  препарат.  Тогда  новая  работа
казалась и мне, и моим сотрудникам чрезвычайно  интересной  и,  признаюсь,
даже выигрышной.
   Далеко-далеко, за горами - за морями, на маленьком  острове,  омываемом
теплыми водами  Тихого  океана,  живет  небольшое  племя.  Привлекательные
женщины, сильные рослые мужчины - я сам  видел  фотографии.  Их  хозяйство
примитивно, но природа щедра, и они счастливы. Но какое дело, спросите вы,
до этих людей нашему институту, нашей лаборатории и мне? Вот  какое.  Люди
на далеком острове живут подолгу, доживают до глубокой старости.  Конечно,
и у них случаются болезни, но, заметьте,  сердечно-сосудистые  -  никогда.
Никаких  инфарктов,  никаких  гипертонических  кризов.  Этот  феномен  был
обнаружен  несколько  лет   назад;   медики   из   Всемирной   организации
здравоохранения тщательно обследовали аборигенов и пришли  к  выводу,  что
здоровые сердца - это от особой  пищи,  а  точнее,  от  некоего  моллюска,
обитающего на золотистых песчаных  отмелях  у  острова  и  считающегося  в
здешних местах деликатесом.
   Недавно мне в руки попала любопытная книжка - о быте,  обрядах,  песнях
жителей южных морей. Вот, например, как юноша  добивается  благосклонности
своей любимой: крадет ее травяную юбочку и на рассвете,  напялив  на  себя
этот предмет девичьего туалета, купается в океане  и  напевает  магическую
песню. Боже, если бы все было так просто! Я бы  собственноручно  стянул  с
нашей лаборантки Наташи джинсовую юбку и отдал ее из  рук  в  руки  своему
старшему научному сотруднику Игорю Семеновичу, который уже  какой  год  по
Наташе сохнет. Пусть поплещется, надев эту юбку, в ванне, пусть  перебудит
на рассвете магической песней своих соседей по кооперативному  дому.  Всем
будет  хорошо:  Наташа,  наконец,  выскочит  замуж,  а  счастливый   Игорь
Семенович перестанет целый день пялиться на предмет своей страсти в  ущерб
лабораторному плану. Увы...
   Я читал эту милую книжку и думал, что моллюск  с  восхитительно  нежным
мясом тут вовсе ни при чем, что у людей, которые свято верят в  заклинания
от неразделенной любви, и без  особой  пищи  никогда  не  заболит  сердце.
Однако вскоре были получены объективные свидетельства  в  пользу  целебных
свойств Molluscuc crassus L., так по-латыни называется моллюск. Длинными и
сложными путями наш институт получил несколько кубиков экстракта - вытяжки
из  его  мускула.  Экстракт  испытали  на  мышах,   активность   препарата
великолепно подтвердилась.
   Поскольку импортировать экзотический натуральный продукт в  достаточных
количествах не  представлялось  возможным,  надо  было  поскорее  получить
синтетический аналог.  Такое  задание  и  получил  наш  институт.  Завлабы
постарше  меня  не  спешили  взвалить  на  себя  такую  обузу,  а  я,  как
выскочка-мальчишка, вызвался сам. Поначалу все шло гладко и  споро.  Мы  в
считанные недели выделили действующее  начало,  определили  брутто-формулу
сердечной панацеи и, блестяще выполнив квартальный план, доложили  ученому
совету ее структуру. Дело оставалось за малым  -  синтезировать.  Читатель
уже знает, что как раз на этом мы безнадежно застряли.
   Говорят,  что  в  науке  это   бывает   -   в   биографиях   выдающихся
исследователей, не чета мне, таких случаев более чем достаточно.  Говорят,
что в подобных ситуациях полезно  на  время  отложить  работу,  отвлечься,
чтобы потом взяться за нее со свежими силами и свежими мыслями. Но  мне-то
дали всего две недели.
   Я лихорадочно искал выход из этого тупика. И неудивительно, что причуды
Пса вылетели у  меня  из  головы,  едва  я  возвратился  на  работу  после
обеденного перерыва. Однако вечером Пес вновь мне о них напомнил.


   Пес встретил меня безрадостно и уныло.  С  вяло  опущенным  хвостом  он
понуро бродил  по  квартире,  отводя  в  сторону  глаза,  когда  я  с  ним
заговаривал.   Он   и   к   приглашению   на   прогулку   отнесся   как-то
незаинтересованно и безучастно, но едва мы  вышли  на  улицу,  сорвался  с
места и как сумасшедший бросился на пустырь. Он даже забыл, честное слово,
забыл поднять лапу у первого куста, а сделать это, поверьте, он не забывал
никогда.
   Стремительно пробежав несколько кругов по пустырю,  он  вдруг  прижался
носом к  земле,  завертелся  волчком  и  внезапно  опять  сник.  Медленно,
неуверенно он шел ко мне, чем-то расстроенный, чем-то смущенный.
   Вы когда-нибудь наблюдали за служебной собакой, когда она теряет  след?
Только что она мчалась, припав к земле, - напряженный, как стрела,  хвост,
в глазах восторг преследования. И вдруг - останавливается  как  вкопанная,
так что проводник чуть не летит через нее. Собака недоуменно оглядывается,
рыщет, крутится на месте. Теплый, остро пахнущий след, он только  что  был
перед  самым  носом  и  -  внезапно  исчез.  Ищейка  растеряна,   смущена,
испуганно, виновато глядит на проводника.
   Точно так же смотрел на меня в эти минуты  Пес.  И  меня  осенило.  Мой
честный, верный, обязательный Пес! Так он же добрые сутки  тщился  сделать
то, что уже несколько месяцев не удавалось мне, сверхэрудированному  Игорю
Семеновичу, целой лаборатории со всем ее научным скарбом -  хроматографами
и масс-спектрометрами. Пес преданно  и  добросовестно  выполнял  идиотское
задание, которое я дал ему, чтобы развлечь своих гостей. Будучи  в  легком
подпитии, я позволил себе дурацкую шутку. А  он,  бедный,  этой  шутки  не
понял, да и не мог понять. Да как можно было шутить над тем, что  для  Пса
было свято?
   Вчера вечером у меня собрались гости. Да нет, какие там  гости.  Просто
сразу после работы несколько человек  наших  решили  поехать  ко  мне.  По
дороге прихватили с собой  немного  снеди  -  холодильник  у  меня  всегда
полупустой - и пару бутылок. Наташа с Игорем разложили все по тарелкам,  я
открыл бутылки. Немного выпили. Без особого аппетита закусили.
   Застольная беседа была  вялой  и  крутилась  она,  естественно,  вокруг
проклятого  синтеза.  Приглашая  к  себе  ребят,  я  вовсе  не   собирался
устраивать производственное совещание, но втайне надеялся, что за  столом,
за разговором может появиться какая-нибудь спасительная идея, ну, не идея,
так хоть крохотный огонек, который высветит еще не хоженную  нами  тропку.
Ни идеи, ни огонька, ни тропки. И когда общий разговор окончательно  угас,
когда мои гости стали собираться, выдумщица Наташа подозвала дремавшего  в
углу Пса.
   Среди собак, как и среди людей, есть гении,  тупицы,  посредственности.
Но почти каждый, у кого есть собака, твердо  убежден,  что  именно  она  -
самая выдающаяся. Что же касается нас с Псом, мы смотрим на  вещи  трезво.
Пес знает мои несовершенства и мирится с ними. Я готов признать,  что  мой
друг отнюдь не собачий гений: он неглуп, но с неба звезд не хватает; он не
урод, но и не красавец.
   Но есть у моего Пса  одно  незаурядное  качество,  о  котором  я  готов
говорить неустанно, не рискуя  показаться  смешным.  Ибо  это  качество  -
идеальный нюх - известно всем и никем не оспаривается. Я  бы  даже  назвал
Пса гением нюха. Обучаясь в молодости на площадке, он ничем  не  выделялся
среди  своих  сверстников,  а  по  некоторым   дисциплинам,   например   в
задержании, даже отставал. Но когда дело доходило до выборки предмета,  мы
с Псом торжествовали. Поиски палки были  звездными  часами  Пса.  Нет,  не
часами, конечно, а секундами, потому что выборку он исполнял  в  считанные
мгновения.
   Служи Пес в милиции или на границе, он, наверное, стал бы известен всей
стране. Нам же его уникальный нюх был в общем-то ни к чему. Впрочем, время
от времени мы демонстрировали  его  друзьям  и  знакомым,  как  счастливые
родители показывают таланты своего вундеркинда. Все участники  шоу,  кроме
Пса,  разумеется,  доставали  банкноты  одинакового  достоинства,  скажем,
десятки;   номера   тщательно   переписывались.   Затем    провозглашалось
сакраментальное "деньги не пахнут", и Псу давали понюхать одну из десяток.
Деньги тасовали, как карточную колоду,  или  прятали  их  в  разных  углах
комнаты. Без малейших колебаний, мгновенно  Пес  находил  и  приносил  мне
нужную бумажку. Гости ахали и охали, глаза  Пса  (и  мои  тоже)  светились
гордостью и самодовольством.
   Так вот, Наташа порылась в сумочке и извлекла оттуда бюкс, в котором на
прошлой неделе  носила  наши  образцы  аналитикам.  Дно  бюкса  было  едва
припорошено остатками  злосчастного  препарата.  Я  взял  в  руки  хрупкую
стеклянную посудинку и протянул ее Псу. Тот деликатно  понюхал.  "Ищи",  -
прошептал я. Кто-то из ребят невесело засмеялся. В самом деле, хороши были
наши дела, если на Пса оставалась последняя надежда.
   Однако Пес отнесся к заданию вполне  серьезно.  Он  неторопливо  обошел
комнату и, остановившись у стенного шкафа, негромко подал голос. Я  открыл
дверцу,  Пес  аккуратно  взял  зубами  с  полки  мой  лабораторный  халат,
выстиранный и выглаженный, и ткнул его мне в колени.
   Похоже, что Наташина выдумка немного поправила  настроение  ребятам.  Я
посмеялся вместе с ними и - не могу понять, как - забыл  сделать  то,  что
обязан был сделать сразу.  Я  забыл  потрепать  курчавый  загривок,  забыл
сказать  Псу,  что  он  -  молодец,  хороший  пес   -   выполнил   задание
безукоризненно. Выражаясь протокольным языком, я забыл закрыть дело. А без
этого Пес, понятно, не мог считать свою миссию завершенной.  И  потому  не
спал всю следующую ночь и не давал спать мне. И потому искал,  бедный,  на
пустыре то,  что  я  велел  ему  найти.  И  потому,  наверное,  отчаявшись
выполнить  невыполнимое,  таскал  мне  наугад  пузырьки  из-под  лекарств,
тряпку, кости и прочую дрянь.


   Я присел на корточки около Пса, обнял его лохматую шею  и  тихо  шептал
ему на ухо: "Молодец, молодец... Хорошо. Все  в  порядке...  Хорошо".  Пес
прижимался ко мне, и нам обоим и впрямь в эту минуту было очень хорошо. Но
внезапно он вырвался из моих рук и сломя голову помчался в сторону леса.
   И вот я уже добрых  пятнадцать  минут  стою  посреди  главной  аллеи  и
беспомощно, отчаянно высвистываю из темноты своего Пса. Такого никогда  не
было. Пес всегда бежит ко мне по первому зову, с первого  свиста  вылетает
из кустов и не убегает вновь, не убедившись, что я его вижу. Даже в  самые
тяжелые для собачников дни, когда сук водят на коротком поводке, а кобели,
теряя голову, целыми компаниями ждут своих дам у подъездов, даже  в  такие
дни Пес  сохраняет  хладнокровие.  Не  скажу,  что  он  мало  интересуется
противоположным полом. Но для него неясный след прекрасной незнакомки куда
притягательнее ее самой во плоти. Пес - романтик в любви. Я, кстати, тоже.
Наверное, поэтому в нашей квартире до сих пор нет хозяйки.
   Губы у меня распухли от свиста. Свистеть я уже не могу и издаю какое-то
змеиное шипение. Но продолжаю звать  Пса.  У  меня  на  душе  тревожно.  И
бьющийся в клетке деревьев ветер  еще  усиливает  тревогу.  Мне  мерещатся
дружинники, которые изловили бегающего без поводка Пса  и  волокут  его  в
милицию. Мне мерещится мой бедный Пес на дороге - он мечется в ослепляющих
лучах фар  между  машинами,  которые,  не  сбавляя  скорости,  несутся  по
проспекту. И я свищу, свищу, а с губ срывается  едва  слышное  шипение.  Я
беспомощен, как в ночном кошмаре.
   Это кончилось внезапно, как  обрывается  ночной  кошмар.  Где-то  рядом
хрустнула ветка, зашуршали кусты, будто медведь продирался сквозь  чащобу,
и на дорожке показался темный силуэт крупного зверя. Пес мчался  прямо  на
меня, светя, словно фонарями, зелеными ночными  глазами.  Все  сердитые  и
горькие слова, которые я для него заготовил,  вылетели  из  головы.  Зверь
налетел, уперся передними лапами в телогрейку и сразу отскочил в  сторону.
"Где тебя носило, черт бородатый?" - заорал я, перекрикивая ветер. Но  Пес
меня не слушал. Он отбегал в сторону и  возвращался  -  он  звал  меня  за
собой. Я понял, что это важно для нас обоих и  послушно  двинулся  за  ним
прямо через кустарник. Ветви хлестали меня по лицу, но я даже  не  отводил
их, чтобы не сбавлять шаг, чтобы не отстать. Я лишь придерживал  спадающие
с носа очки.
   Пес вывел меня на опушку, пробежал несколько шагов и звонко  залаял.  Я
приблизился.  Передо  мной  была  детская  песочница,  огороженная  низким
деревянным  барьером.  На  сыром  слежавшемся  песке   угадывались   почти
неразличимые в  темноте  предметы.  Я  недоуменно  уставился  на  Пса.  Не
переставая лаять  и  весело  повизгивать,  Пес  наскакивал  на  песочницу.
Сомнений не было: он привел меня сюда, чтоб показать нечто.  Я  достал  из
кармана телогрейки коробок и чиркнул спичкой.
   Огонек высветил странный  набор  уже  знакомых  мне  предметов.  Спичка
догорала, обжигая пальцы, но  я  успел  заметить  и  аптечный  пузырек,  и
куриную кость, и кусок автопокрышки,  и  тряпку.  Там  были  еще  какие-то
листья, обломки веток, куски коры. Я снова засветил огонек, поднял склянку
и прочитал сигнатуру. Но тут налетел порыв ветра и задул спичку.
   Я знал - не могу понять, отчего, - что  в  выложенном  Псом  натюрморте
есть какая-то символика, какой-то определенный смысл. Мне нужно  было  как
следует рассмотреть эту композицию, это  упорно  сооружаемое  произведение
собачьего поп-арта. Вспоминая тот вечер сегодня, я со страхом  думаю,  что
мог просто отмахнуться от чудачеств моего славного Пса, раскидать с  таким
трудом собранные веточки, тряпочки и косточки. Не знаю, как  сложилась  бы
тогда моя жизнь, а главное, наши отношения с Псом.
   Я собрал немного хворосту, переложил его обрывками  газет  и  разжег  в
песочнице костерок, что, кстати, строго-настрого запрещено в  нашем  лесу.
Теперь можно было не торопясь  рассмотреть  Псовую  добычу.  В  композиции
определенно просматривался какой-то непонятный мне порядок. Ее центром, ее
осью безусловно  служила  кость  с  двумя  кусочками  резины  по  краям  -
наподобие гантели. С одной стороны  от  этой  оси  лучами  отходили  ветки
крушины, орнаментованные красными листьями осины и боярышника. А с  другой
стороны - чуть поодаль, но явно на своем месте - лежал пузырек.  И  еще  я
увидел засохшие плоды шиповника,  и  огарок  стеариновой  свечи,  и  кусок
медной проволоки...
   Люди глотают книги, не задумываясь над символикой букв и иероглифов.  В
тишине музыканты читают ноты и слышат никогда не звучавшую прежде  музыку.
Мы, химики, за плоскими абстракциями  структурных  формул  всеми  органами
чувств воспринимаем мир веществ, с их запахами,  способностью  реагировать
друг с другом, со всеми их удивительными свойствами. Я увидел и прочел...
   Не  стану  утомлять  вас  чисто  профессиональными  подробностями:  что
прочитал я в сочетании куриной кости с ветками крушины и как  мне  удалось
это сделать. Да и сам я, пожалуй, не смогу внятно объяснить, что послужило
ключом  к  шифру.  Может  быть,  число   веточек   -   пять!   -   сколько
ветвей-радикалов в молекуле нашего снадобья. Может  быть,  тупой  угол  их
наклона к куриной кости - как известно, по  Цирлиху,  должно  быть  что-то
около ста десяти градусов. А может быть, красные осенние  листья,  которые
содержат набор веществ, необходимый для получения  нужной  конформации.  А
может... Какого черта) Все может быть...
   Мне ничего не надо было записывать. Я видел весь синтез  от  начала  до
конца, все  его  семнадцать  стадий  одну  за  другой,  все  гидрирования,
алкилирования, выпаривания,  промывки,  перекристаллизации  и  отгонки.  Я
видел и конечный продукт - сухой белый порошок, расфасованный в  картонные
коробочки.
   А Пес, вывалив язык, шумно и часто дыша, сидел  рядом  с  песочницей  и
озорно улыбался.


   Две недели мы не выходили из лаборатории. Пес  жил  тут  же.  Спали  на
полу,   завернувшись   в   противопожарные   одеяла.   Игорь    Семенович,
всклокоченный, небритый, по двадцать часов кряду манипулировал в  вытяжном
шкафу, не замечая даже Наташи. А она носила ему бутерброды. Пес три раза в
день гулял сам в скверике возле института.
   Точно в срок я положил на директорский стол отчет  -  перепечатанный  и
переплетенный. На твердых корочках было аккуратно выведено: "Синтез  ПСА".
Академик  подписал  отчет  без  единого  замечания.  Он   лишь   зачеркнул
карандашом название препарата, пояснив, что пентасакратамидарил -  это  не
совсем строго, что  назвать  препарат  следует  в  точном  соответствии  с
международной номенклатурой подобных соединений. Я вернулся в  лабораторию
и стер ластиком единственную начальственную поправку.
   Я уже дважды побывал в зарубежных поездках  -  по  поводу  патентования
нашего препарата. Ездили мы с Игорем, и он носился по магазинам,  выполняя
замысловатые поручения своей Наташи. Я же  привез  из  дальних  странствий
удивительной красоты ошейник и несколько банок собачьих  галет,  кокетливо
оформленных под косточки. Я пробовал их с чаем - довольно вкусно. Пес тоже
попробовал,  вежливо  поблагодарил  хвостом,  но  особого  энтузиазма   не
проявил. Должно быть, он просто не уловил,  что  его  потчевали  иноземным
яством. И мы, надев новый ошейник и раскурив трубку, пошли гулять.
   Как помните, мы оба большие и с виду довольно страшные.  Потому,  стало
быть, нам и задают все тот же неумный вопрос:
   - У вас мальчик или девочка?
   - Не видите, что ли? Кобель, - бросаю я на ходу. И мы идем  себе  своей
дорогой.

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.07.2001 18:55

Книго
[X]