Книго
Сигизмунд Доминикович Кржижановский

                                    Пни

     Были:  город; вкруг города пригород; за пригородом лес. Город - городом
и  стоит;  пригород  расползся  крашеными  кровлями  вширь;  а  леса  - нет:
растаскали  лес  врозь на полозьях, колесах и гнутых спинах. Попробовал было
подняться  еще  раз  дымными  стволами над тысячью низких кирпичных труб, да
ветром свеяло: и нет леса. Нет.
     А  где  был  - поле, пнями поросшее: отовсюду торчками - пни, пни, пни.
Вот  уже  два года отошло, как свеяло лес, а все еще от пня к пню, по старой
лесной  повадке,  мшатся  мхи,  топырит плоские, в зеленых перчатках, пальцы
папоротник.  Земля  изрыта кротовым ходом, не затянуты травой путаные лесные
тропки,  а  на  всхолмии  все  еще  и посреди пней лесная сторожка. На стене
краской: "Лесн. уч. 7 ст. № 2".
     Сторожка  привыкла  к крову из листа и игл, а теперь стоит с оголенными
стенами.  Окно  зажмурило  диктовым  веком,  плотно  зажата  войлоком крытая
дверь. И только дымок, качаемый ветром, говорит, что в сторожке не пусто.
     Я  люблю  прогулки  по  "бывшему"  лесу.  Люблю  захаживать  к  старому
Филатычу,  блюдущему  теперь  пни,  как  раньше тысячестволое лесное угодье.
Филатыч  тут  уж тридцать девятый год. Помнит время, когда и города не было,
а  была  кругом, куда глазом ни кинь, лесная заросль: от опушей до опушей не
считаны версты.
     Сев  у  крылечка, бородою в грудь, с трубкой, зажатой меж пустых десен,
Филатыч любит повспоминать:
     - Всего,  всего тут было: и звериного рыску, и птичьих щекотов; и травы
пахучие,  синецвет, горькое зелье, целебное коренье тож. Встанешь с зорями -
земля   росами   Богу  плачется,  сверху  синь-сине,  а  кругом  все  так  и
застволило,  будто только и есть на свете - лес да небо. И тишь нерушимая; в
жары  тень, Богом стланная. Прохлаждайся. И человек зря земли не топтал. Да.
Ну да ладно. Пойти разве участок проверить.
     Старик, кряхтя, разгибает колени.
     - Зачем, Филатыч, и так видно кругом. Да и кому нужны твои пни?
     Старик сердито стучит дутышем трубки о ладонь:
     - Видно.  Коли  тебе видно, так и видь, а мое дело - служба. Приставлен
я к лесу или нет?
     - Приставлен.
     - Ну и...
     Старик  идет  меж пней. И я за ним. Шагает он всегда по тропе, медленно
обходя  деревянные  торчки,  как если б вокруг все еще был старый, привычный
мачтовый бор.
     Меж  мхов одиночится сломанная юная березка. Кто-то (и не нужна, видно,
она  ему  была) порвал березке пилой кору, пригнул листьями к земле, так что
клочьями из-под коры заголилось нежное тело, и бросил так - недорубком.
     - И к дитенку у них жали нет. Насильники.
     Старик  сердито  водит бровями, сгибаясь сухим, будто тоже надрубленным
телом над обезлиствевшей березкой.
     Идем дальше.
     Старый  дуб  снят  пилой  у  самой земли: выщерился трухлявым дуплистым
пнем в небо. Но у корня вялая поросль в три слипшихся блеклых листика.
     - Ишь,  старый,  балуется,-  шепчет  Филатыч любовно, и улыбка разводит
беззубые десны.
     А я смотрю по горизонталям:
     - Гляньте, Филатыч, у пригорода обоз. Возов двадцать. С чем бы это?
     Но  старик  снова  хмурится и упрямо смотрит вниз - в мхи и тропы: он в
лесу;  никакого ни пригорода, ни города, сквозь чашу ведь не разглядишь. Да,
может  быть,  и не строен, не тесан еще город, а вкруг, как и встарь, лесная
дремучая заросль: от опушей до опушей не считаны версты.
     И,   потоптавшись   на   согнутых   коленях  меж  пней  и  щеп,  старик
поворачивает назад - к дымку:
     - Седьмой  участок,  против него, скажу тебе, не сыскать. Тут наезжали,
годов  тридцать  тому,  лесничий  с  лесоводами - "дерево считать". Считали,
считали,  нет,  говорят,  на  счетах  костей нехватка, за костьми бы в город
съездить.  А  город  где?  Да-а, большая сила у леса этого, так и стволится,
так тебе и прет комлем в синь-небо. И уехали: не сосчитали.
     Вечереет.  Сумерками  и  мглами  застлало даль. Без дали старику легче,
удобнее. Теперь он и приветливее и веселее:
     - Отночевал  бы  ты,  сударь,  в  сторожке.  Ночью  неспокойно  у нас в
лесу-то. Заплутаешься еще: дороги трудные.
     Я улыбаюсь, но говорю:
     - Ладно, останусь. А то и впрямь заблужусь.
     За  войлоком  двери  -  печь, стол на скрещенных ножках да полавочье. В
углу - святой Никола, на стене - серое с зеленым: план лесного участка.
     Старик молчит. Молчу и я. Ветер, нарастая к ночи, рвет окну дикт.
     - Слыхали, Филатыч, переворот в городе?
     Филатыч начинает демонстративно разматывать онучи.
     - Ложился  бы, сударь: экое завел. Знаю я перево-ротчиков этих. Лесу от
них обида. И вообще.
     Открестившись,  старик  громоздится  на  лавку.  Ложусь и я. Но сон мой
прерывист.  Вдруг  просыпаюсь.  О  стены  с разлета бьет ветер. Что-то гудит
густым  гудом,  будто  листья  в  ветру:  стучит,  шершаво  трется  о стены.
Подымаюсь  с  лавки.  На  столе  плывкий огарок. Не спит и старик: он сидит,
.бородой в грудь, и слушает:
     - Ишь  разветрилось.  Дереву,  дереву-то  вреда  сколько. Одного сучья,
почитай, не собрать. И рваного листу насыплет. Ишь, так и гнет.
     Я зажмурил глаза: мне было чуть жутко. А вдруг...
     И  когда,  с  первым  светом  (старик  еще  спал  глазами в стенку), я,
втолкнув  ноги  в  сапоги,  взялся  за ручку двери, "а вдруг", как и давеча,
уцепилось  за  пальцы.  Но я рванул дверь: пни, пни, пни; над ними - куда ни
глянь  -  вольный разбег горизонталей; а вдалеке, кровлями в зарю - город. Я
взял  прямиком  и,  улыбаясь,  слушал, как в ногу со мной мысль: пни - пни -
пни.

                                                                        1922




     Кржижановский С. Д.
     Воспоминания  о  будущем:  Избранное из неизданного/Сост., вступ. ст. и
примеч. В. Г. Перельмутера.- М.; Моск. рабочий, 1989.- 463 с.

     ISBN 5-239-00304-1

     Еще  одно  имя  возвращается к нам "из небытия" - Сигизмунд Доминикович
Кржижановский  (1887-1950).  При жизни ему удалось опубликовать всего восемь
рассказов  и  одну  повесть. Между тем в литературных кругах его времени его
считали   писателем   европейской   величины.   Кржижановскому   свойственны
философский  взгляд  на  мир,  тяготение  к  фантасмагории,  к  тому  же  он
блестящий стилист - его перо находчиво, иронично, изящно.
     В  книгу  вошли  произведения,  объединенные  в  основном  "московской"
темой.  Перед  нами  Москва  20-40-х годов с ее бытом, нравами, общественной
жизнью.
     (c)  Состав, оформление, вступительная статья, примечания. Издательство
"Московский рабочий", 1989.
     Составитель Вадим Гершевич Перельмутер.


--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 03.06.2003 14:53

Книго
[X]