Книго

     ---------------------------------------------------------------
     

Origin: "Запретная книга" - русский фэн-сайт Г.Ф. Лавкрафта

     ---------------------------------------------------------------
     Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой; другие  не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом. Я не берусь быть  судьей  в этом споре, я просто расскажу об одной
Улице.
     Эта  Улица рождалась под  шагами сильных и  благородных  мужчин:  наших
братьев по крови, славных героев,  пустившихся в плавание, оставив за спиной
Блаженные острова. Сначала  Улица  была всего  лишь  тропинкой,  проложенной
водоносами, которые сновали между родником, пробившимся  в глубине  леса,  и
домами, фоздью легшими неподалеку от берега моря. Поселок разрастался, новые
поселенцы осваивали северную  сторону Улицы;  их дома, выложенные из крепких
дубовых бревен,  смотрели  на лес каменной кладкой,  поскольку где-то в чаще
прятались индейцы,  выжидая удобный момент, чтобы выпустить  горящую стрелу.
Время шло, и дом за домом стала отстраиваться южная сторона Улицы.
     По  Улице  прогуливались  суровые  мужи  в  шляпах-конусах, вооруженные
мушкетами и охотничьими  ружьями. Их  сопровождали жены в чепцах и послушные
дети. Вечера  мужчины  проводили у семейных очагов  за чтением  и беседами с
домочадцами.  Их   речи  и  книги  были  бесхитростными,   однако  они  были
мужественны  и  великодушны  и  помогали  изо  дня  в  день  покорять лес  и
возделывать поля.  Прислушиваясь к старшим, дети  постигали  законы и обычаи
предков, дорогой доброй Англии, если и брезжившей в памяти некоторых из них,
то весьма смутно.
     После окончания войны индейцы больше не нарушали покой Улицы. Хозяйства
процветали,  мужчины трудились не  покладая  Рук и были счастливы настолько,
насколько могли быть  счастливы.  Дети  росли в полном  благополучии, и  все
новые и новые  семьи прибывали с  Родины  и застраивали Улицу. Выросли  дети
детей  первых  колонистов,  подрастали  дети  детей  недавних  переселенцев.
Поселок  превратился  в  настоящий  город,  и  мало-помалу  скромные  жилища
уступили место  простым,  но красивым Домам из кирпича и дерева, с каменными
лестницами, снабженными  железными перилами, с окошками-веерами над дверями.
Ничто  в этих домах не  было сделано на скорую руку,  ведь  они должны  были
служить  многим  поколениям.  Внутреннее  убранство  подбиралось  со вкусом:
резные  камины,  ажурные  лестницы  изящная  мебель,  фарфор  и серебро  все
напоминало о Родине откуда была привезена многая утварь.
     Улица жадно впитывала мечты молодого поколения  и  радовалась тому, что
ее  обитатели приветливы  и  веселы.  Там, где однажды обосновались честь  и
сила, теперь делала первые шаги полнокровная жизнь. Книги, живопись и музыка
вошли  в дома, а юноши  потянулись  в  университет,  выросший  над  северной
долиной. Ушли в прошлое шляпы-конусы, мушкеты, кружева и белоснежные завитые
парики;  по  булыжникам   цокали  копыта   чистокровных  коней  и  громыхали
позолоченные  экипажи;   над   тротуарами,  выложенными  кирпичом,  высились
коновязи.
     Вдоль Улицы росли деревья:  величественные  вязы, дубы и клены, так что
летом  вся  она  бывала залита  нежной  зеленью  и  щебетом птиц. За  домами
прятались кусты роз, живая  изгородь обнимала сады с проложенными тропинками
и солнечными часами; по ночам луна и звезды зачарованно смотрели на душистые
искрившиеся росой цветы.
     После всех войн, бедствий и катаклизмов  Улица погрузилась в прекрасный
сон.  Многие  юнцы  покидали  ее, и  немногие  возвращались. На месте старых
флагов реяли новые стяги, в  полоску и со звездами. Хотя люди  и толковали о
переменах, Улица не чувствовала их, потому что ее обитатели были верны себе,
и здесь звучали прежние речи. Щебечущие  птицы, как и раньше, находили приют
в  кронах деревьев, и  по ночам луна и звезды смотрели на сады в  окаймлении
живых изгородей, где цветы одевались капельками росы.
     Шло время, и на Улице уже нельзя  было увидеть ни оружия, ни треуголок,
ни завитых париков. Как странно смотрелись трости,  высокие шляпы и стрижки!
Покой  Улицы  все   чаще   нарушали  непривычные  звуки:  сначала   с  реки,
находившейся  в  миле  от нее,  клубы дыма принесли скрежет,  а  потом лязг,
грохот  и гарь  повалили отовсюду.  Но  гений  Улицы, несмотря  на смущенный
воздух,  оставался  прежним.  Ведь Улица была  прокалена кровью  и мужеством
первопоселенцев. Что с того,  что люди  разверзают землю,  чтобы погрузить в
нее   невиданные  трубы,  или   воздвигают  столбы,   опутывая  пространство
диковинной  проволокой?  Улица дышала  стариной  и не  собиралась так  легко
отказаться от прошлого.
     Но настал  черный день,  когда тем, кто  знал  старую  Улицу, она стала
казаться чужой, а те, кто привыкли к ее новому облику,  не представляли себе
ее  прошлого. Они приходили и  уходили, их голоса  звучали  резко и грубо, а
лица  и  одежда  неприятно царапали глаз. То,  что  занимало их, отторгалось
умным и  справедливым гением Улицы, и  она молча чахла,  дома ее приходили в
упадок и деревья  умирали одно за другим, а розовые кусты никли под натиском
сорняков  и  мусора. Впрочем, однажды она испытала смутное чувство гордости.
Юноши, одетые в синюю форму, промаршировали по ней, отправляясь туда, откуда
не всем суждено было вернуться.
     Прошли  годы, и еще более тяжелая участь  постигла Улицу.  Все  деревья
были вырублены, а  сады  потеснены дешевыми уродливыми домами новостройками,
выросшими на параллельных улицах. Однако старые  дома еще  помнили,  вопреки
всем штормам, катаклизмам  и разрушениям, которые  множились от года к году,
что  их возводили  с  любовью  для многих поколений.  Новые лица мелькали на
Улице,  злобные, жутковатые лица,  и  люди  с бегающими глазами  произносили
непонятные  слова и прилаживали к  фасадам отдающих  плесенью домов вывески,
покрытые   знакомыми   и   незнакомыми  буквами.  Тележки   взрезали  землю.
Тошнотворное  трудноопределимое  зловоние  повисло  над  Улицей, и ее  гений
погрузился в сон.
     Но  случилось  так,  что Улицу  охватило  волнение.  Эпидемия  войны  и
революции,  разбушевавшись, бороздила моря; династии  рушились, их последние
представители, отмеченные печатью  вырождения, вынашивали сомнительные планы
и жались  друг к другу, уезжая на Запад. Многие  из  них нашли  пристанище в
обшарпанных  домах,   смутно  помнивших  пение  птиц   и  аромат   роз.  Но,
пробудившись  от спячки,  Запад вступил  в титаническую схватку, начатую  на
Родине  ради будущей  цивилизации. И  снова  над городами взметнулись старые
стяги, а рядом  с ними  замелькали и новые, среди  которых  победно  реял  и
трехцветный флаг. Однако над Улицей не парило множество флагов, здесь вились
лишь страх, ненависть  и невежество. Снова по Улице чеканили шаг юноши, хотя
они  не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех  Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в  душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
     Великая  победа  летела  через  моря,  и юноши  возвращались  в  ореоле
триумфа. То,  что, казалось,  ушло  в прошлое,  вернулось;  и  опять  страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не  покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома.  Вернувшиеся домой
юноши  не задерживались здесь надолго. Новоселы  были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и  кто творил  ее гений. Все  та же, она  стала
другой,  поскольку  в  глазах  людей  отражались  блики  неправедного  жара,
странные, болезненные  отблески  жадности,  амбициозности  и  мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах  озлобленной  горстки  людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к  власти
по  руинам, и фанатики стекались  в ту несчастную  холодную  страну,  откуда
многие  из  них  были  родом. Улица стала сердцем заговора, и в  обшарпанных
домах кишели  занесенные  извне вирусы  междоусобицы, а в их стенах  звучали
речи  тех, кто  вынашивал страшные  планы  и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
     Закону было  что  сказать по  поводу  многочисленных  сборищ на  Улице,
однако  доказательства  не шли  ему  в  руки. С  превеликим  усердием  мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже  полицейские жетоны  и  напрягая  слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери  ,  "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл  сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди  и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к  своему родному языку. А  старые  дома хранили память об  усопшем  веке, о
забытой  мудрости благородных душ, о  первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в  лунном свете. Бывало,  что  поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
     Все  дальше  и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в  назначенный  час  начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем  прекрасным традициям,  которые так  полюбились Улице.
Листовки  и  прокламации,  подрагивая  крыльями,  обсели  грязные   трущобы;
листовки  и  прокламации, пестревшие буквами разных  начертаний и на  многих
языках взывавшие к крови  и бунту. Эти письмена подстрекали народ  свергнуть
законы и  добродетели, которым  поклонялись  отцы,  растоптать  душу  старой
Америки  душу англосаксов, на протяжении  полутораста лет хранившую свободу,
справедливость  и  терпимость.  Говорили  еще,  что  злобные  люди,  которые
поселились  на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром  ужасного  мятежа,  что у  них в подчинении  находились миллионы  не
рассуждающих одурманенных  существ, разбросанных по городам, где  из  каждой
трущобы тянулись вонючие  лапы  тех, кто сгорал  от  желания жечь, убивать и
крушить  до  тех  пор, пока  страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились  все назойливее, и многие  с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной  во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое  можно  было  бы считать  колыбелью преступления.  Никто  не  мог  с
точностью  вычислить  людей,  с  арестом  которых  заговор утратил  бы  свою
жизнеспособность.  Не  раз  и  не  два  полицейские  налетали с  обыском  на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от  закона и  порядка,  они  оставили город на  произвол судьбы.  Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что  погрузившейся в  грустное оцепенение  Улице  привиделся  сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в  лесу  к горстке выросших  на  берегу домиков.  Катастрофа надвигалась,  и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
     Улице было трудно сбросить оцепенение,  но  однажды ночью она прозрела,
заметив  повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул  оф  модерн экономик , в
Сэркл сосиаль  клаб и в Кафе Либерти ,  да  и не только там,  орды мужчин, в
чьих расширенных  зрачках  горело ожидание  разрушительного триумфа.  Тайный
телеграф передавал странные сообщения, многие из которых стали известны лишь
позднее, когда  Запад  был уже  в  безопасности. Люди в форме  цвета хаки не
могли объяснить, что происходит, и не понимали, в чем состоит их долг;  ведь
заговорщикам не было равных по хитрости и скрытности.
     Вряд  ли мужчины  в форме цвета хаки забудут  эту  ночь, и уж наверняка
поделятся  воспоминаниями о ней со своими внуками. Многие оказались здесь на
рассвете, но  вовсе  не с той  миссией, которая  была им предназначена. Было
известно, что анархисты свили гнездо в старых  стенах,  изъеденных  червями,
пошатнувшихся  под  натиском времени и штормов,  и  то, что случилось летней
ночью, поразило  всех своей неотвратимостью. Действительно, произошло  нечто
хотя и невероятное,  но вполне естественное. В Ранний предрассветный час, ни
с того ни с сего, стены, изъеденные червями и осевшие под натиском времени и
штормов, содрогнулись в гигантской конвульсии  и  рухнули, так что на  Улице
остались стоять  лишь  два  старинных  камина, да  часть  крепкой  кирпичной
кладки. Все  погребли под  собой  руины. Один поэт  и  некий путешественник,
оказавшиеся в толпе, привлеченной невиданным зрелищем, рассказывали странные
вещи. Поэт  говорил, что  незадолго до  обвала ему привиделись  в луче света
неясные очертания отвратительных развалин, словно повисших над другим смутно
прорисовывавшимся пейзажем. Поэт помнил лишь,  что разглядел лунную дорожку,
красивые дома и величественные вязы, дубы  и клены. А путешественник заявил,
что вместо привычного зловония  на него пахнуло нежным ароматом, как если бы
вдруг зацвели кусты роз. Разве всегда лгут мечты поэта и разве нельзя верить
рассказам странника?
     Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой;  другие не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом.  Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто рассказал об одной
Улице.
     Перевод Е. Бабаевой
Книго
[X]