Книго

--------------------
Святослав Логинов. Прийдет весна
___________________________________
  Камелота

http://www.spmu.runnet.ru/camelot/

--------------------
 +------------------------------------------------------------------+
 |          Данное художественное произведение распространяется в   |
 |   электронной форме с ведома  и  согласия  владельца авторских   |
 |   прав  на  некоммерческой  основе  при   условии   сохранения   |
 |   целостности  и  неизменности  текста,   включая   сохранение   |
 |   настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое  использование   |
 |   настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия владельца   |
 |   авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.                                 |
 |                                                                  |
 +------------------------------------------------------------------+
     По вопросам коммерческого использования данного произведения
     обращайтесь к владельцу авторских прав  непосредственно  или
     по следующим адресам:
     E-mail: [email protected] (Serge Berezhnoy)
     Тел. (812)-245-4064 Сергей Бережной
     Официальная страница Святослава Логинова:
     

http://www.sf.amc.ru/loginov/

 --------------------------------------------------------------------
     (c) Святослав Логинов, 1995
 --------------------------------------------------------------------
                          Святослав ЛОГИНОВ
                            ПРИЙДпТ ВЕСНА
    Сегодня моя очередь топить печку. Буржуйка стоит в  дальнем  углу,
труба через комнату тянется, прямо над койками. Нас в одной  аудитории
двадцать человек - с тех пор, как командование  разрешило  сотрудникам
жить при институте, никто домой не ходит. Все-таки, вместе теплее.
    Дров почти нет, бережем каждую щепку, всякий уголек,  но  все-таки
пол вокруг печурки в оспинах ожгов. Положили  внизу  лист  железа,  но
даже он не помогает. И когда только угли успевают вываливаться?
    Сижу я, смотрю на огонь, в голове  теснятся  разные  мысли.:  вот,
например, девочки рассказывали, будто в Узбекистане лепешки  пекут  не
на сковороде, а прямо на печке. Наша буржуйка маленькая, за раз больше
одной лепешки не выйдет, хотя, если тесто на  бока  налеплять,  да  на
трубу... Нет, об этом нельзя думать, а то с ума сойти недолго. Лучше о
другом... На Невском вчера снаряд упал, неподалеку от Дома  Книги.  На
черном камне раны от осколков. А ведь если подумать, то прожженый  пол
- тоже рана. Побьем фашистов, жизнь вернется  лучше  довоенной,  но  в
каждом доме на полу будет видно место, где стояла блокадная печь.
    Ну вот, опять  я  о  мрачном.  Хватит,  спать  пора,  завтра  рано
вставать, да и норма дров на сегодня вышла.

    С утра спешим в лабораторию. За  окном  темень  и  тишина,  только
слышно, как во  дворе  газогенератор  урчит.  Ответственные  проверяют
светомаскировку и зажигают электричество. Вдоль столов идет  начальник
лаборатории  Роскин,  смотрит,  все  ли  в   порядке.   Мы   считается
мобилизованными, но только начальнику  выдали  форму  -  три  шпалы  в
петлицах. До войны он химию читал, такой  интересный  мужчина,  совсем
молодой, а уже доцент. А теперь взглянуть не на что - один нос торчит.
Роскин всегда с утра появляется, потом он уходит  в  исследовательскую
лабораторию, в подвал.
    Мы тоже считаемся лабораторией, а на самом деле - цех.  Производим
запалы для бутылок  с  зажигательной  смесью.  Их  придумали  в  нашем
институте. Тогда-то всех нас -  студенток  Текстильного,  мобилизовали
для работы в спецлаборатории.
    Работа простая - берешь ампулу,  наливаешь  на  донышко  керосина,
потом пипеткой отмеряешь кубик  калий-натриевого  сплава.  У  меня  по
химии всегда отлично было, но что  калий-нитриевый  сплав  жидкий  как
ртуть, я не знала. Тут главное, чтобы руки не дрожали,  а  то  капнешь
сплав на стол, а он на воздухе загорается. В  банке-то  он  под  слоем
керосина хранится. Потом в ампулу пять грамм дроби надо добавить,  для
веса, чтобы запал разбился, когда бутылку кидают. До войны у папы была
двустволка, и он такую дробь в магазине  покупал.  Так  и  называлась:
дробь охотничья N5.  Теперь  ампулу  осталось  запаять  и  положить  в
коробку.
    Справа от меня Люда трудится, с нашего потока девчонка. Лицо у нее
такое, будто она в эту самую минуту тот запал готовит, которым Гитлера
поджигать будут. Старается, подружка, но все равно  от  меня  отстает.
Это потому, что я маленькая и пальцы тонкие. Я до  института  ткачихой
работала, вот и наловчилась нить связывать.
    За стеной забухало, задрожали стекла, завыла сирена. Налет.  Ну  и
черт с ним, никуда я не пойду. Но тут  открывается  дверь,  на  пороге
появляется профессор Дмитрий Николаевич Грибоедов. Смотрит  на  нас  и
кричит сорванным голосом:
    - Почему на рабочих местах?! Марш в убежище!
    Тоже  мне,  "Горе  от   ума"!   Бросаем   работу,   спускаемся   в
бомбоубежище.
    Первые два этажа в институте  занимает  госпиталь.  При  госпитале
пункт питания, там нас кормят обедом. Выстригают из карточки  талон  и
выдают  ломтик  хлеба  и  полмиски  дрожжевого  супа.   Девочки   едят
потихоньку и рассказывают, кто какие вкусности до войны  готовил.  Уже
всеми рецептами поделились. Ох  и  знатные  из  нас  выйдут  поварихи!
Завидую нашим будущим мужьям.
    После обеда всех зовут во двор. Привезли  дрот,  надо  разгружать.
Дрот - это стеклянные трубки в палец толщиной, из них выдувают ампулы.
В лабораторию дрот со всего города свозят, у кого сколько есть. Сейчас
привезли  из  Университета,  у  них  там  хранился  запас  чуть  не  с
менделеевских  времен.  Целый  час  разгружали,   таскали   связки   в
стеклорезную. Значит, сегодня на час  задержимся,  потому  что  запалы
нужны и армии, и партизанам.
    Вечером во дворе испытывают ампулы. На испытание  берется  десяток
ампул из каждой тысячи. Глухая стена телефонной станции, что выходит в
наш двор, вся в  ожогах.  Девочки  считают  вспышки.  Получается,  что
сегодня сделали пятнадцать тысяч. Это немного, а все из-за  того,  что
бомбежка помешала. Завтра надо будет лучше стараться.

    Нынче утром, не успела я горелку зажечь,  подходит  ко  мне  Слава
Томилов, пятикурсник.
    - Собирайся, - говорит, - пойдешь  вниз,  тебя  к  нам  лаборантом
переводят.
    Направили   меня   к   Васильеву   Борису   Борисычу.   Тоже   наш
преподаватель. Он на меня через очки посмотрел и говорит:
    - Я вас помню, вы лабораторные хорошо выполняли. Теперь будете мне
помогать, освоите ректификационную  колонну.  В  Ленинграде  кончается
бензин, фронту нужны заменители, прийдется изобретать.
    Так я из стеклодувов попала в лаборанты. Начали с сивушных масел -
их много на  ликеро-водочном  заводе.  Борис  Борисыч  пробует  разные
восстановители,  а  я  разгоняю   получившиеся   смеси.   Воняют   они
нестерпимо, а горючего не выходит. Прямо  хоть  плачь.  Борис  Борисыч
говорит, что наши танки скоро остановятся, потому  что  горючего  нет.
Вся надежда на нас, а у нас никакого сдвига.
    Зато по другой теме успех. Лаборатории  поручили  новый  антитфриз
сделать, потому что спирта, из которого  антифризы  готовят,  тоже  не
хватает. Пока было тепло, солдаты в систему охлаждения воду  заливали,
а сейчас на дворе мороз, застынет вода, и мотор разорвет.
    Принялись искать антифриз, не содержащий  спирта.  Что  только  не
перепробовали: глицерин, метанол, солярку, сивуху мою проклятую...
    День теперь начинается с того, что Слава входит в комнату с мешком
углекислоты.  Он  в  ней  смеси  замораживает,  проверяет  температуру
затвердевания.
    - Привет работникам горячего цеха! - это он мне.
    - Здравствуй, дедушка Мороз! - отвечаю. - Когда же  ты  нам  весну
принесешь?
    И вот у холодильщиков удача. Кажется, они подобрали смесь, которая
не замерзает на холоду и не вскипает от работы двигателя.
    Днем во дворе раздался рев мотора.  Это  с  фронта  для  испытаний
пришел танк. Настоящая бобевая тридцатьчетверка. Из люка вылез  усатый
старшина. Первым делом, конечно, подмигнул:
    - Ну что, девахи, начнем вместе воевать? Э, да что-то вы глядитесь
неважнецки, бледненькие немного. Ну  ничего,  за  мной  не  пропадете,
Красная Армия поможет...
    Почти все сотрудники, и  Борис  Борисыч  тоже,  заняты  испытанием
антифриза. Меня на  это  время  снова  отправили  на  запалы.  Я  даже
довольна, запалы  у  меня  хорошо  получаются,  а  вот  с  заменителем
горючего что-то неладно. Может из сивушных масел бензин просто  нельзя
получить, а может быть у меня руки не тем концом воткнуты.

    Сегодня упала на лестнице. Как-то странно, из столовой шла, значит
не голодная, и вдруг смотрю: перед носом ступеньки. Как  падала  -  не
помню, а встать не могу. И главное, не страшно ни капельки. Умираю, ну
и умираю - подумаешь, какая важность... Хорошо, что в институте народу
много, не дали замерзнуть. Гляжу - надо мною Зоя  склоняется.  Она  на
курс меня старше была, а сейчас работает в госпитале.
    - Ну-ка. поднимайся, пошли.
    - Ой, Зоенька, мне что-то никак. Я уж лучше тут...
    - Я  тебе  покажу  -  тут!  Сейчас  вниз  спустишься,   бульончику
выпьешь...
    Ну, думаю, никак я  уже  точно  умерла.  Откуда  взяться  бульону?
Сегодня в столовой даже казеиновой баланды не выдавали. А  Зоя  словно
мысли читает и кричит прямо в ухо:
    - Танк  с  фронта  вернулся!  Старшина  лошадь  привез  убитую!  В
столовой суп варят!
    Видно не судьба мне умирать.

    Меня возвращают в исследовательскую группу.
    Спустилась в подвал, Борис  Борисыч  молча  кивнул  на  перегонку.
Значит, продолжаем искать заменитель для бензина. Борис Борисыч открыл
автоклав, и дух  по  всему  помещению  такой  пошел,  что  представить
невозможно. И скипидаром пахнет,  и  керосином,  но  всего  сильнее  -
фиалками.
    - Что это?
    - Пихтовое масло. Парфюмерия. Если его  подвергнуть  крекингу,  то
должны получаться ненасыщенные углеводы гептанового ряда.
    - Какой же это заменитель? Вы  ведь  сами  говорили,  что  эфирные
масла дорогие и редкие вещества.
    - Дорогие - да. Но бензин сейчас дороже. А пихтового  масла  перед
самой войной на фабрику "Северное сияние" для получения ирона,  взамен
ирисового масла, десятки тонн завезли. Значит, в наших условиях, пихта
продукт не дефицитный.
    Попробовала разгонять смесь. Выход -  чуть  не  сто  процентов.  В
перегонном кубе продуктов осмоления почти нет. Будет фронту горючее!
    Борис Борисыч поехал в ГИПХ, там должен быть хлористый  аллюминий,
который требуется для каталитического  крекинга,  а  меня  послали  на
ликеро-водочный завод. Конечно, никакого  ликера  там  сейчас  нет,  а
разливают по бутылкам горючую смесь, для  которой  мы  делаем  запалы.
Оборудование у завода подходящее - и ректификационные колонны есть,  и
автоклавы   для   крекинга,   значит,   бензин   для    танков    тоже
ликеро-водочному производить. Ох и горькое же у  гитлеровцев  похмелье
будет с нашей водки!

    Ночью дежурю на крыше. Все сотрудники лаборатории - бойцы  МПВО  и
должны выходить на дежурства. Мне достался  жилой  дом  неподалеку  от
института. Выглядываю в чердачное окно. Над крышами подымается  темная
гора  Исакия.  Тучи  почти  задевают  серый  крашеный  купол.   Погода
нелетная, бомбежки сегодня, видимо, не будет.
    Вместе со мной дежурит женщина,  кажется,  дворничиха,  и  старик.
Дворничиха долго  ходила  вокргу  меня,  подозрительно  принюхивалась,
потом не выдержала:
    - Что-то ты, милая, не по  времени  надушилась.  Немцев,  что  ли,
ждешь?
    Я даже задохнулась от обиды. Спасибо, дед заступился.
    - Что ты к человеку пристала? Она же молодая, вот пусть и  мажется
на страх Гитлеру. Пусть в самом Берлине знают, что в нашем  Ленинграде
девушки даже душиться не бросили.
    - Да нет... - начала было я, но дед не слушает.
    - Посидите пока вдвоем, - говорит,  -  немец  все  одно  по  такой
погоде не летает, я сию минуту вернусь.
    Вскоре вернулся и протягивает мне пудреницу.
    - Возьми вот, от дочки осталась. А помады нет, съели помаду.
    Хотела я объяснить, что просто  я  пихтовым  горючим  пропахла,  а
потом подумала: старик ведь от чистого сердца дарит. Последняя память,
быть может. Если бы дочка в эвакуации была или на  фронте,  то  он  бы
ждал, для нее берег, а так, значит, уже некого ждать.
    Сказала старику спасибо и взяла пудреницу.

    За  разработку  антифриза  командование  объявило  спецлаборатории
благодарность. Вчера зачитывали приказ.
    Заменитель  горючего  тоже   пошел   в   производство.   Испытания
закончены, танк ушел на передовую. На прощание заправили его  пихтовым
бензином. Долго еще в воздухе стоял аромат цветов.

    Лаборатория переключилась на другие темы, а  я  снова,  вместе  со
всеми девочками, делаю запалы.
    Окна выходят во двор, и я вижу, как на  крыше  телефонной  станции
появляется фигура. В руках держит белый  плафон  от  уличного  фонаря.
Размахивается - плафон летит вниз. А  там  как  полыхнет!  Столб  огня
вдоль брандмауэра до третьего этажа поднялся.
    Девушки гадают, что бы это могло быть. Во двор никого не  пускают,
а сотрудники подвальной лаборатории молчат, даже Борис Борисыч.
    Больше во дворе ничего не взрывают  -  опасно.  Зато  каждый  день
ездят  на  Митрофаньевское  кладбище  -  там  еще  осенью  обобрудован
полигон. Меня по старой памяти иногда зовут помогать, так  что  я  уже
знаю,  что  в  подвале  изобретают  жидкость  для  огнеметов.   Работа
засекречена, ведь это новое оружие. Девушки  в  стеклодувной  понимают
мое положение и ни о чем не спрашивают.
    На субботу назначили испытания.  Грузимся  в  машину.  Жидкость  в
бутылях слегка желтоватая, густая, похожа на  лимонный  сироп.  Другим
тоже так кажется. Я бутыль Томилову подаю, а он говорит:
    - Девушка, мне с двойным, пожалуйста!
    До войны я сама всегда газировку с двойным сиропом просила.
    Тут Роскин подходит, сердитый, просто ужас.
    - Разговоры прекратить! Будьте  внимательней,  от  сильного  удара
жидкость взрывается.
    Грузовик открытый. Я в платке завернута по самые брови,  но  ветер
все равно жжет. Надо же, какой мороз в  эту  зиму.  Бутыли  держим  на
коленях, жидкость на морозе совсем загустела, еле колышется.
    На кладбище выгрузились. На этом  полигоне  испытывают  не  просто
запалы, а целые бутылки. Танк стоит немецкий. Черный, страшный, весь в
копоти, одна гусеница оборвана и болтается. Вокруг военные теснятся  и
пожарная команда.
    Один майор подошел к нам, козырнул и говорит:
    - Посторонних прошу покинуть полигон.
    Посторонняя это я. Вышла за ограду, топчусь  меж  сугробов.  Назад
поглядываю  украдкой.  Там  затрещало,  туча  дыма  поднялась,   пламя
багровое выше деревьев пляшет. Люди кричат, командуют что-то. Наконец,
затихло. Ну, думаю, теперь можно. Вошла на кладбище. Гляжу  -  мамочка
милая! На площадке все сгорело, снега даже следа  нет,  земля  черная,
спеклась, кое-где еще дымится. Воняет гарью, и эфиром, как  у  зубного
врача. Танк на один бок накренился, жаром  от  него  пышет.  Пожарники
сматывают шланги. Офицеры и наши лабораторские сгрудились в  сторонке,
о чем-то спорят.
    Я тихонько к огнеметчику подошла и спрашиваю:
    - Неужто такой ужас применять будут?
    Он лицо повернул, глаза красные, брови  опалились.  Глянул  поверх
меня:
    - Конечно будут. Выжечь их всех, гадов, как клопов!
    Я даже испугалась.
    - Как же будут? Ведь так мы вместе с клопами и дом спалим! Как  на
такой земле жить потом? Тут же сто лет ничего расти не станет!..
    - Фашистов жалеешь? - спрашивает солдат. -  А  ты  видела,  как  в
Ленинграде люди с голоду мрут?
    Потом посмотрел на меня, немножко в чувство пришел и отвернулся. А
я стою дура-дурой. Ну как ему объяснить, что не фашистов мне жалко,  а
просто нельзя такое оружие применять. Иначе чем мы тогда  от  фашистов
отличаться будем?
    Подошел Борис Борисыч. Щеку пальцами трет, а пальцы в саже,  и  на
щеке остаются черные полосы.
    - Успокойся, - говорит, - не будут это применять.  Не  подписывает
комиссия приемного акта. И правильно не подписывает.
    Когда ехали домой, то мне показалось, будто с юга потянуло  теплым
ветром. А может, и на самом деле так. Пора уже, март на  дворе.  Прямо
не верится.

    И все-таки, скоро весна. Ветром  нагнало  тучи,  снег  почернел  и
тает. Говорят, будто немцы объявили, что с приходом тепла в Ленинграде
начнется эпидемия, все  умрут  и  защищать  город  будет  некому.  Это
действительно страшная опасность. Полгода  улицы  не  убирались,  а  в
нашем госпитале так даже трупы не вывозили,  а  просто  складывали  во
дворе в сарай. Некому было хоронить.
    Теперь после работы мы выходим чистить улицы.  А  вчера  приезжали
грузовики, забирали из госпиталя умерших, увозили хоронить  куда-то  в
Пискаревку.
    Сегодня убираем набережную Мойки. Получили ломы и лопаты,  а  лома
никто поднять не может. Так Люда и  Клава  приспособились  вдвоем  лед
колоть. Они высокие, им удобно. Поднимут лом четырьмя руками  и  бьют.
Отколют кусок, а я  его  волоком  тащу  в  Мойку.  Это  потому  что  я
маленькая. И какой только грязи и гадости в лед не вмерзло! Льдину  до
края дотащу, спихну вниз, вот и еще кусочек  Ленинграда  стал  чистым.
Врут фашисты - не будет эпидемии!
    Наступил вечер, а на улице  не  холодно.  Еще  немного,  и  травка
появится, разобьем огороды, станеть полегче.
    Волоку я грязную ледыху, а у самой слезы на  глазах.  Немцы  возле
самых ворот стоят, но у меня  такое  чувство,  что  теперь  все  скоро
сбудется: фашистов погоним, Ленинград вымоем,  развалины  разберем,  а
вместо прожженных просыпавшимися углями полов настелим  белый  дубовый
паркет.
    Вот только прийдет весна.
Книго
[X]