Книго

     Эту историю рассказали мне два старика. Когда спала жара - было это в
полночь, - мы сидели в дыму костра, защищавшего нас от  комаров,  и  то  и
дело яростно давили тех крылатых мучителей,  которые,  не  страшась  дыма,
хотели полакомиться нашей кровью. Справа  от  нас,  футах  в  двадцати,  у
подножия рыхлого откоса, лениво журчал Юкон. Слева, над розоватым  гребнем
невысоких холмов, тлело дремотное солнце, которое не знало сна в эту  ночь
и обречено было не спать еще много ночей.
     Старики, которые вместе со мною сидели у костра и доблестно сражались
с комарами, были Одинокий Вождь и Мутсак - некогда товарищи по  оружию,  а
ныне дряхлые хранители преданий старины. Они остались последними из своего
поколения и не пользовались почетом в кругу молодых, выросших на задворках
приисковой цивилизации. Кому дороги предания и легенды в наши  дни,  когда
веселье можно добыть из черной бутылки, а черную бутылку  можно  добыть  у
добрых белых людей за несколько часов работы  или  завалящую  шкуру!  Чего
стоят все страшные обряды и  таинства  шаманов,  если  каждый  день  можно
видеть, как живое огнедышащее чудовище - пароход, наперекор всем  законам,
кашляя и отплевываясь, ходит  вверх  по  Юкону!  И  что  проку  в  родовом
достоинстве, если всех  выше  ценится  у  людей  тот,  кто  больше  срубит
деревьев или ловчее управится с рулевым колесом, ведя  судно  в  лабиринте
протоков между островами!
     В самом деле, прожив слишком долго, эти два старика - Одинокий  Вождь
и Мутсак - дожили до черных дней, и в новом мире не было им ни  места,  ни
почета. Они тоскливо ждали смерти, а сейчас рады были раскрыть душу чужому
белому человеку, который разделял их мучения у осаждаемого мошкарой костра
и внимательно слушал рассказы о той давно минувшей поре, когда еще не было
пароходов.
     - И вот выбрали мне девушку в жены, -  говорил  Одинокий  Вождь.  Его
голос,  визгливый  и  пронзительный,  то  и  дело  срывался   на   сиплый,
дребезжащий басок; только успеешь к нему привыкнуть, как он снова взлетает
вверх тонким дискантом, - кажется, то верещит сверчок, то квакает лягушка.
     - И вот выбрали мне девушку в жены, - говорил он. - Потому  что  отец
мой, Каск-Та-Ка, Выдра, гневался на меня за то,  что  я  не  обращал  свой
взгляд на женщин. Он был вождем племени и был уже  стар,  а  из  всех  его
сыновей я один оставался в живых, и только через меня  он  мог  надеяться,
что род его продлится в тех, кому еще суждено явиться на свет. Но знай,  о
белый человек, что я был очень болен; и если меня не радовали ни охота, ни
рыбная ловля и мясо не согревало моего желудка, - мог ли  я  заглядываться
на женщин, или готовиться к свадебному пиру, или мечтать о лепете и  возне
маленьких детей?
     - Да, - вставил Мутсак. - Громадный медведь обхватил Одинокого  Вождя
лапами, и он боролся, пока у него не треснул череп и кровь не  хлынула  из
ушей.
     Одинокий Вождь энергично кивнул.
     - Мутсак говорит правду. Прошло время, я исцелился, но в то же  время
и не исцелился. Потому что, хотя  рана  затянулась  и  больше  не  болела,
здоровье не вернулось ко мне. Когда я ходил, ноги подо мной подгибались, а
когда я смотрел на свет, глаза наполнялись слезами.  И  когда  я  открывал
глаза, вокруг меня все кружилось; а когда я  закрывал  глаза,  моя  голова
кружилась, и все, что я когда-либо видел, кружилось и кружилось у  меня  в
голове. А над глазами у меня так сильно болело, как будто  на  мне  всегда
лежала какая-то тяжесть или голову сжимал туго стянутый обруч.  И  речь  у
меня была медленной, и я долго ждал, пока на язык придет нужное  слово.  А
если я не ждал, то у меня срывалось много всяких слов и  язык  мой  болтал
глупости. Я был очень болен, и  когда  отец  мой,  Выдра,  привел  девушку
Кэсан...
     - Молодую и сильную девушку, дочь моей сестры, - перебил Мутсак. -  С
сильными бедрами, чтобы рожать детей, стройная и быстроногая  была  Кэсан.
Ни одна девушка не умела делать таких мокасин, как она, а веревки, которые
она плела, были самыми прочными. И в глазах у нее была улыбка, а на  губах
смех, и нрава она была покладистого; и она не забывала, что дело мужчины -
приказывать, а женщины - повиноваться.
     - Так вот, я был очень болен, - продолжал Одинокий Вождь. -  И  когда
отец мой, Выдра, привел девушку Кэсан, я сказал, что лучше бы они готовили
мне погребение, чем свадьбу. Тогда лицо отца моего почернело от  гнева,  и
он сказал, что со мною поступят по моему желанию, и, хотя я еще  жив,  мне
будут готовить погребение, как если бы я уже умер...
     - Не думай, что таков  обычай  нашего  народа,  о  белый  человек,  -
прервал его Мутсак. - Знай, то, что  сделали  с  Одиноким  Вождем,  у  нас
делают только с мертвыми. Но Выдра уж очень гневался.
     - Да, - сказал Одинокий Вождь. - Отец мой, Выдра, говорил коротко, но
решал быстро. И он приказал людям племени собраться перед вигвамом, где  я
лежал. А когда они собрались, он приказал им оплакивать его сына,  который
умер...
     -     И     они     пели     перед     вигвамом     песню     смерти.
О-о-о-о-о-о-о-о-гаа-а-их-клу-кук,  их-клу-кук,  -  затянул   Мутсак,   так
великолепно воспроизводя песню смерти, что  у  меня  мурашки  побежали  по
спине.
     - В вигваме, где я лежал, - рассказывал дальше Одинокий Вождь, - мать
моя, вымазав лицо сажей и  посыпав  голову  пеплом,  принялась  оплакивать
меня, как умершего, потому что так приказал мой  отец.  И  вот  моя  мать,
Окиакута, громко оплакивала меня, била  себя  в  грудь  и  рвала  на  себе
волосы, а вместе с нею и Гуниак, моя сестра, и Сината, сестра моей матери,
и такой они подняли шум, что я почувствовал жестокую боль в голове, и  мне
казалось - теперь я уже непременно умру.
     А старики племени столпились около  меня  и  рассуждали  о  пути,  по
которому пойдет моя душа. Один говорил  о  дремучих  бескрайних  лесах,  в
которых с плачем блуждают погибшие души и где, быть может, придется  вечно
блуждать и мне. Другой рассказывал о больших быстрых реках с дурной водой,
где воют злые духи и протягивают свои извивающиеся руки, чтобы схватить за
волосы и потащить на дно. И тут все сошлись  на  том,  что  для  переправы
через эти реки мне надо дать с собою лодку.  А  третий  говорил  о  бурях,
каких не видел ни один живой человек, когда звезды дождем падают с неба, и
земля разверзается множеством пропастей, и все реки  выходят  из  берегов.
Тогда те, что сидели вокруг меня, воздели руки и громко  завопили,  а  те,
что были снаружи,  услышали  и  завопили  еще  громче.  Они  считали  меня
мертвецом, и сам я тоже считал себя мертвецом. Я не знал, когда я  умер  и
как это произошло, но я твердо знал, что я умер.
     И моя мать, Окиакута, положила  возле  меня  мою  парку  из  беличьих
шкурок. Потом  она  положила  парку  из  шкуры  оленя-карибу,  и  дождевое
покрывало из тюленьих кишок, и муклуки для сырой погоды, чтобы  душе  моей
было тепло и она не  промокла  во  время  своего  долгого  пути.  А  когда
упомянули о крутой горе, густо поросшей колючками,  она  принесла  толстые
мокасины, чтобы легче было ступать моим ногам.
     Потом старики заговорили о  страшных  зверях,  которых  мне  придется
убивать, и тогда молодые положили возле меня мой самый крепкий лук и самые
прямые стрелы, мою боевую дубинку, мое копье и нож. А потом они заговорили
о мраке и безмолвии великих пространств,  в  которых  будет  блуждать  моя
душа, и тогда моя мать завыла еще громче и  посыпала  себе  еще  пепла  на
голову.
     Тут в  вигвам  потихоньку,  робея,  вошла  девушка  Кэсан  и  уронила
маленький мешочек на вещи, приготовленные мне в путь.  И  я  знал,  что  в
маленьком мешочке лежали кремень, и огниво, и хорошо высушенный  трут  для
костров, которые душе моей придется  разжигать.  И  были  выбраны  одеяла,
чтобы меня завернуть. А также отобрали рабов,  которых  надо  было  убить,
чтобы душа моя имела спутников. Рабов было семеро, потому что отец мой был
богат и могуществен, и мне, его сыну, подобало быть погребенным  со  всеми
почестями. Этих рабов захватили мы в войне  с  мукумуками,  которые  живут
ниже по Юкону. Сколка, шаман, должен был убить их на рассвете,  одного  за
другим, чтобы их души отправились вместе с моей странствовать в Неведомое.
Они должны были нести мои вещи и лодку,  пока  мы  не  дойдем  до  большой
быстрой реки с дурной водой. В лодке им не хватило  бы  места,  и,  сделав
свое дело, они не пошли бы дальше, а  остались  бы,  чтобы  вечно  выть  в
темном дремучем лесу.
     Я смотрел на прекрасные теплые одежды, на одеяла, на боевые  доспехи,
думал о том, что для меня убьют семерых рабов, - и в конце концов  я  стал
гордиться своим погребением, зная, что многие должны мне завидовать. А тем
временем отец мой, Выдра, сидел угрюмый и молчаливый. И весь  день  и  всю
ночь люди пели песню смерти и били в  барабаны,  и  казалось,  что  я  уже
тысячу раз умер.
     Но утром отец мой поднялся и заговорил. Всем известно, сказал он, что
всю жизнь он был храбрым воином. Все знают также, что почетнее  умереть  в
бою, чем лежа на мягких шкурах у костра. И  раз  я,  его  сын,  все  равно
должен умереть, так лучше мне пойти на мукумуков, и пусть меня убьют.  Так
я завоюю себе почет и сделаюсь вождем в  обители  мертвых,  и  не  лишится
почета отец мой, Выдра. Поэтому он приказал подготовить вооруженный отряд,
который я поведу вниз по реке. А  когда  мы  встретимся  с  мукумуками,  я
должен, отделившись от отряда, пойти вперед, словно  готовясь  вступить  в
бой и тогда меня убьют.
     - Нет, ты только послушай, о белый человек! - вскричал Мутсак,  не  в
силах дольше сдерживаться. - В ту ночь шаман Смолка долго шептал что-то на
ухо Выдре, и это он сделал так, что Одинокого  Вождя  послали  на  смерть.
Выдра был очень стар, а Одинокий Вождь - его единственный  сын,  и  Смолка
задумал сам стать вождем племени. Одинокий Вождь все  еще  был  жив,  хотя
весь день и всю ночь у его вигвама пели  песню  смерти,  и  потому  Сколка
боялся, что он не умрет. Это Сколка, своими красивыми словами о  почете  и
добрых делах, говорил языком Выдры.
     - Да, - подхватил Одинокий Вождь.  -  Я  знал,  что  Сколка  во  всем
виноват, но это меня не трогало, потому что я был очень болен. У  меня  не
было сил гневаться и не хватало духу произносить резкие слова; и мне  было
все равно, какой смертью умереть, - я хотел  только,  чтобы  с  этим  было
скорей покончено. И вот, о белый человек, собрали боевой отряд. Но  в  нем
не было ни испытанных воинов, ни людей, умудренных годами  и  знаниями,  а
всего лишь сотня юношей, которым еще мало  приходилось  сражаться.  И  все
селение собралось на берегу реки, чтобы проводить нас. И  мы  пустились  в
путь под ликующие возгласы и восхваления моих доблестей. Даже ты, о  белый
человек, возликовал бы при виде юноши, отправляющегося в бой, хотя бы и на
верную смерть.
     И мы отправились - сотня юношей, в том числе  и  Мутсак,  потому  что
тоже был молод и неискушен. По приказанию моего  отца,  Выдры,  мое  каноэ
привязали с одной стороны к каноэ Мутсака, а с другой стороны  -  к  каноэ
Канакута. Так было сделано для  того,  чтобы  мне  не  грести  и  чтобы  я
сохранил силу и, несмотря на болезнь,  мог  достойно  умереть.  И  вот  мы
двинулись вниз по реке.
     Я не стану утомлять тебя рассказом  о  нашем  пути,  который  не  был
долгим. Неподалеку от селения мукумуков мы  встретили  двух  их  воинов  в
каноэ, которые, завидев нас, пустились наутек.  Тогда,  как  приказал  мой
отец, мое каноэ отвязали, и я совсем один поплыл вниз по течению. А юноши,
как приказал  мой  отец,  остались,  чтобы  увидеть,  как  я  умру,  и  по
возвращении рассказать, какой я смертью умер. На этом особенно  настаивали
отец мой Выдра и шаман Сколка, и они пригрозили жестоко наказать тех,  кто
ослушается.
     Я погрузил весло в воду и  стал  громко  насмехаться  над  удиравшими
воинами. Услышав мои  обидные  слова,  они  в  гневе  повернули  головы  и
увидели, что отряд не тронулся с места, а я плыву за ними один. Тогда  они
отошли на безопасное расстояние и, разъехавшись  в  стороны,  остановились
так, что мое каноэ должно было пройти между ними. И я  с  копьем  в  руке,
распевая воинственную песню  своего  племени,  стал  приближаться  к  ним.
Каждый из двух воинов бросил в  меня  копье,  но  я  наклонился,  и  копья
просвистели надо мной, и я остался невредим.  Теперь  все  три  каноэ  шли
наравне, и я метнул копье в воина справа: оно вонзилось ему в горло, и  он
упал навзничь в воду.
     Велико было мое изумление - я убил человека.  Я  повернулся  к  воину
слева и стал грести изо всех сил, чтобы встретить смерть лицом к  лицу;  и
его второе копье задело мое плечо. Тут я  напал  на  него,  но  не  бросил
копье, а приставил острие к его груди и нажал  обеими  руками.  А  пока  я
напрягал все свои силы, стараясь вонзить копье глубже, он ударил  меня  по
голове раз и еще раз лопастью весла.
     И даже когда копье пронзило его насквозь, он  снова  ударил  меня  по
голове.  Ослепительный  свет  сверкнул  у  меня   перед   глазами,   и   я
почувствовал, как в голове у меня  что-то  треснуло,  -  да,  треснуло.  И
тяжести, что так долго давила мне на глаза, не стало, а  обруч,  так  туго
стягивавший мне голову, лопнул. И  восторг  охватил  меня,  и  сердце  мое
запело от радости.
     "Это смерть", - подумал я. И еще я подумал, что умереть хорошо. Потом
я увидел два пустых каноэ и понял, что я не умер, а опять здоров. Удары по
голове, нанесенные мне воином, исцелили меня. Я знал, что  убил  человека;
запах крови привел меня в ярость, - и я погрузил весло  в  грудь  Юкона  и
направил свое каноэ к селению мукумуков. Юноши, оставшиеся позади,  громко
закричали. Я оглянулся через плечо и  увидел,  как  пенится  вода  под  их
веслами...
     - Да, вода пенилась под нашими веслами, - сказал Мутсак, - потому что
мы не забыли приказания Выдры и Сколки, что  должны  собственными  глазами
увидеть, какой смертью умрет Одинокий Вождь. В это время какой-то  молодой
мукумук, плывший туда, где были расставлены ловушки  для  лососей,  увидел
приближающегося к их селению Одинокого Вождя и сотню  воинов,  следовавших
за ним. И он сразу  же  кинулся  к  селению,  чтобы  поднять  тревогу.  Но
Одинокий Вождь погнался за ним, а мы погнались за Одиноким Вождем,  потому
что должны были увидеть, какой смертью он умрет. Только у самого  селения,
когда молодой мукумук прыгнул на берег, Одинокий Вождь  поднялся  в  своем
каноэ и со всего размаху метнул копье. И копье вонзилось в  тело  мукумука
выше поясницы, и он упал лицом вниз.
     Тогда Одинокий Вождь выскочил на берег, держа в руке боевую  дубинку,
и, испустив боевой клич, ворвался в деревню. Первым встретился ему Итвили,
вождь племени мукумуков. Одинокий Вождь ударил его дубинкой, и он свалился
мертвым на землю. И, боясь, что мы не увидим, какой смертью умрет Одинокий
Вождь, мы, сотня юношей, тоже выскочили на берег  и  поспешили  за  ним  в
селение. Но мукумуки не поняли наших намерений и подумали, что  мы  пришли
сражаться, - и тетивы их луков зазвенели, и засвистели стрелы. И тогда  мы
забыли, для чего нас послали, и набросились на  них  с  нашими  копьями  и
дубинками, но так как мы застали их  врасплох,  то  тут  началось  великое
избиение...
     - Своими руками я убил их шамана! - воскликнул Одинокий Вождь, и  его
изборожденное морщинами лицо оживилось при воспоминании о том далеком дне.
- Своими руками я убил его - того, кто  был  более  могучим  шаманом,  чем
Сколка, наш шаман. Каждый раз, когда  я  схватывался  с  новым  врагом,  я
думал: "Вот пришла моя смерть"; но каждый раз я убивал врага, а смерть  не
приходила. Казалось, так сильно было во мне дыхание жизни, что  я  не  мог
умереть...
     - И мы следовали за Одиноким Вождем по  всему  селению,  -  продолжал
рассказ Мутсак. - Как стая волков, мы следовали за ним - вперед, назад, из
конца в конец, до тех пор, пока не осталось ни одного мукумука, способного
сражаться. Тогда мы согнали вместе всех уцелевших  -  сотню  рабов-мужчин,
сотни две женщин и множество детей,  потом  развели  огонь,  подожгли  все
хижины и вигвамы и удалились. И это был конец племени мукумуков.
     - Да, это был конец племени мукумуков, с торжеством повторил Одинокий
Вождь. - А когда  мы  пришли  в  свое  селение,  люди  дивились  огромному
количеству добра и рабов, а еще больше дивились тому, что я все еще жив. И
пришел отец мой, Выдра, весь дрожа от радости  при  мысли  о  том,  что  я
совершил. Ибо он был стар, а я был последним из его сыновей, оставшимся  в
живых. И пришли все испытанные в боях воины и люди,  умудренные  годами  и
знаниями, и собралось все наше племя. И тогда я встал и голосом,  подобным
грому, приказал шаману Сколке подойти ближе...
     - Да, о белый человек!  -  воскликнул  Мутсак,  -  голосом,  подобным
грому, от которого подгибались колени и людей охватывал страх.
     - А когда Сколка подошел ближе, рассказывал дальше Одинокий Вождь,  -
я сказал, что я умирать  не  собираюсь.  И  еще  я  сказал,  что  нехорошо
обманывать злых духов, которые поджидают по ту сторону  могилы.  И  потому
считаю справедливым, чтобы душа Сколки отправилась в  Неведомое,  где  она
будет вечно выть в темном, дремучем лесу. И я убил его тут же,  на  месте,
перед лицом всего племени. Да, я, Одинокий Вождь, собственными руками убил
шамана Сколку перед лицом всего  племени.  А  когда  послышался  ропот,  я
громко крикнул...
     - Голосом, подобным грому, - подсказал Мутсак.
     - Да, голосом, подобным грому, я  крикнул:  "Слушай,  мой  народ!  Я,
Одинокий Вождь, умертвил  вероломного  шамана.  Я  единственный  из  людей
прошел через врата смерти и вернулся обратно. Мои глаза  видели  то,  чего
никому не дано увидеть. Мои уши слышали то, что никому не дано услышать. Я
могущественнее шамана Сколки.  Я  могущественнее  всех  шаманов.  Я  более
великий вождь, чем мой отец, Выдра. Всю жизнь он воевал с мукумуками, а  я
уничтожил их всех в один день. Как бы одним дуновением ветра  я  уничтожил
их всех. Отец мой, Выдра, стар, шаман, Сколка, умер, а  потому  я  буду  и
вождем и шаманом. Если кто-нибудь  не  согласен  с  моими  словами,  пусть
выйдет вперед!"
     Я ждал, но никто вперед не вышел. Тогда я  крикнул:  "Хо!  Я  отведал
крови! Теперь несите мясо, потому что  я  голоден.  Разройте  все  ямы  со
съестными припасами, принесите рыбу из всех вершей, и пусть будет  великое
пиршество. Пусть люди веселятся  и  поют  песни,  но  не  погребальные,  а
свадебные. И пусть приведут ко мне девушку Кэсан. Девушку  Кэсан,  которая
станет матерью детей Одинокого Вождя!"
     Услышав мои слова, отец мой, Выдра, который был очень стар, заплакал,
как женщина, и обнял мои колени. И с этого дня я стал вождем и шаманом.  И
был мне большой почет, и все люди нашего племени повиновались мне.
     - До того дня, пока не появился пароход, - вставил Мутсак.
     - Да, - сказал Одинокий Вождь.  -  До  того  дня,  пока  не  появился
пароход.
Книго
[X]