Сергей Лукьяненко
МЫ НЕ РАБЫ
Девушка была такой очаровательно-глупенькой, что ей, наверное,
даже не снились сны.
— Вы не боитесь? — спросила она. Не дожидаясь ответа, продолжила:
— А я так ужасно боюсь! Этот ужасный экзекутор...
— Экзекьютор, — поправил я.
Милый лобик сморщился, будто пытаясь компенсировать недостающие
внутри извилины.
— Он же экзекуцию проводит? Экзекутор?
— Эк-зе-кью-тор, — повторил я, разглядывая картины на стенах.
Вроде бы обычные классические полотна, но с вариациями. Такие картины вошли в
моду год назад и до сих пор не приелись публике. Чего там только не было — и
"Последний день Помпеи", где на фоне рушащихся зданий шла веселая
оргия, и скабрезные "Охотники на привале", и совершенно непристойная
смесь "Утра в сосновом бору" и "Аленушки". — Эк-зе-кью-тор.
Исполнитель. Он выносит приговор. По сути, он даже его не исполняет, но слово
прижилось...
— А экзекуция? — жалобно спросила девушка.
Я покачал головой. Снял и протер очки.
Она и впрямь была удивительно хороша. Чудесная фигурка, где надо —
тонкая, где надо — округлая. Красивое личико — слово "лицо" будет
слишком грубым. Чудные светлые волосы. Губы... манящие.
И полная дура. Как и положено лицензированной девушке для
удовольствий. Большинство девушек, подписывая стандартный годовой контракт,
включают в него пункт о временном оглуплении.
— Мне пора, — сказал я.
Девушка вздохнула. Сказала, с такой неподдельной грустью, что я на
миг заколебался, — стоит ли уходить...
— Говорят — все блондинки дуры. А я считаю, что это неправда!
Я ждал продолжения. Вдруг какая-то мысль прорвется через дремлющие
нейроны?
— А почему он не экзекутор? — спросила девушка.
Улыбнувшись, я встал и чиркнул карточкой по кассовому терминалу:
— Не сложилось, милая... Я буду по тебе скучать!
Она расцвела в ответной улыбке:
— Я тоже, милый!
И я вышел из помещения, где десяток беленьких, черненьких,
рыженьких и лысых девиц ожидали клиентов. Все как одна — красавицы. Все как
одна — дуры.
И я дурак.
Дурак-экзекутор.
Додумался, где искать будущую любимую — в городском борделе!
На улице, несмотря на раннее утро, было жарко. Климатизаторы в
городе не работали. То ли местные жители привыкли к такой погоде, то ли в мэрии
проворовались сильнее, чем считали на Земле. Я двинулся по Проспекту
Первопоселенцев к Площади Независимости. На любой земной колонии есть такой проспект и такая
площадь.
И любую колонию рано или поздно посещает экзекьютор.
Прохожих было немного и почти все лица оказались мне знакомы по
трехмесячному путешествию на "Левиафане". Местные сейчас радостно
разгружают грузовые боты... Плечистые японцы в зеркальных очках последней
модели деловито оглядывали достопримечательности — церковь, ратушу, мечеть,
здание суда, памятник кому-то-из-колонистов-спасшему-колонию-от-бедствий.
Временами стекла очков подергивались радужной пеленой: не удовлетворившись
видеосъемкой, туристы делали голографическую съемку местности. Другая группа
туристов усаживалась в экскурсионный автобус. Их ждала обычная программа —
экскурсия к месту посадки колониального баркаса, визит в деревню аборигенов, охота на диких зверей в
ближайших джунглях, ужин в ресторане с местной кухней, а после, для лиц с
крепкими желудками, невинные ночные шалости. Маятниковый лайнер будет ждать на
орбите еще сутки, а потом неумолимые законы гиперпространственной физики
швырнут его к следующей планете. Надо спешить, надо успеть повидать все, за что
заплачены немалые деньги.
А вдвойне спешить надо мне. За сутки я должен влюбиться и вынести
приговор.
Памятник, как ни странно, мне понравился. Он изображал
благообразного бородатого мужчину с короткой стрижкой. В руке бородач держал
что-то вроде посоха, что придавало ему внешность сказочного мага. Но подпись на
постаменте гласила, что передо мной старший механик колониального баркаса, на
четвертом году полета добрым словом и обрезком титановой трубы усмиривший
мятеж. Я даже посмотрел короткий игровой ролик, из которого следовало, что
главную роль в усмирении сыграли-таки добрые слова, а обрезок трубы служил лишь
вспомогательным фактором. Ролик был хороший, но мои очки, подключенные к
закрытой базе данных, немедленно выдали иную версию событий, где злосчастной
трубе отводилась более заметная роль.
Возле памятника меня и начали пасти.
Вначале я заметил двух топтунов — один азиат, другой европеоид.
Потом появился третий — пожилой негр. Потом четвертая — хорошенькая рыжая
девица.
В окружении этой четверки я свернул в узкий проулок между мэрией и
двухэтажным универсальным магазином.
Там меня ждал симпатичный интеллигентный юноша, похожий на
музыканта или молодого перспективного актера. Очки, однако, отработали его
сразу — перед глазами побежали строчки досье.
Сын мэра был вовсе не музыкантом, он возглавлял местную тайную
полицию. По колониальным масштабам — серьезный пост. По земным... достаточно
сказать, что все подчиненные юноши, в количестве четырех человек, стояли сейчас
за моей спиной.
— Здравствуйте, господин исполнитель, — сказал юноша.
— Здравствуй, Денис, — ответил я. — Что ж ты всех служак сюда
собрал? А если кто-то из туристов наркоту провез?
— Все чисто, — быстро ответил юноша.
— А если кто-то собирается контрабандой кристаллы с рудника вывезти?
Перед глазами замигала оранжевая точка — Денис напрягся:
— Это серьезно, исполнитель?
В общем-то, это не было моим делом. Но почему бы не помочь
законной власти?
— Приглядитесь к толстому рыжему немцу, — посоветовал я. —
Особенно поинтересуйтесь, нет ли у него контейнера-импланта в брюшной полости.
Почти неуловимый жест — и азиат с девушкой ушли.
— Спасибо, исполнитель, — сказал юноша. — Скажите, что нам грозит?
Я молчал. Мы никогда не отвечаем на такие вопросы.
— У нас самая обычная колония, — будто себя уговаривая, сказал сын
мэра. — К Земле лояльны, общих законов придерживаемся... в целом.
Я ничего не сказал.
— А с теми аборигенами... было не ясно, что они разумны, —
продолжал юноша. — Да это и сейчас еще не до конца доказано! И виртуальный
притон мы закрыли... как только директива с Земли пришла...
Что я мог ему сказать? Что эта колония — и впрямь не худшая из
сотни мелких человеческих поселений. Что у них, хотя бы, не процветают
изуверские культы, не практикуется рабство, к местным формам жизни относятся
достаточно гуманно. Что я еще не вынес приговор, да и вряд ли он окажется
суровым?
Нам запрещено отвечать на такие вопросы. Первое правило, которое я
усвоил, с пяти лет обучаясь на экзекьютора: никаких дискуссий с
подследственными. Ребенком я проверял школы, в возрасте этого паренька —
контролировал мелкие фирмы. И никогда, никогда не отвечал на вопросы.
— Ты уже вынес приговор, исполнитель? — спросил юноша.
Я повернулся и двинулся обратно.
— Что случается, если исполнитель гибнет? — вопрос ударил в спину
будто выстрел.
— Следующий экзекьютор учитывает этот факт, — я обернулся. — Но
нас не так-то легко убить.
Эмоциональный индикатор пульсировал багровым.
Неужели на этой планете и впрямь творится что-то серьезное?
— Какое ты имеешь право судить? — выкрикнул юноша. — Двадцать лет
колония была изолирована от Земли! Потом — тридцать лет без единого корабля! Вы
наконец-то соизволили наладить транспорт — и первым делом прислали палача!
Спасибо! Наконец-то прибыл палач, прибыл царь и бог, который вправе судить!
Вот тут я счел себя вправе ответить:
— У меня нет этого права. Пока — нет. Но оно будет.
Мимо изрядно нервничающего негра, мимо второго, более спокойного
агента я вышел из переулка. Что ж, разговор состоялся. Он обязан был состояться
— в той или иной форме. Со мной мог встретиться сам мэр, или местные
криминальные заправилы... или представитель тех и других, вроде этого
честолюбивого паренька.
Мысленно я отметил: "явная тенденция к наследованию
власти". Это не большое преступление. Но все-таки.
С летающим транспортом на планете было плохо. "Левиафан"
должен сгрузить полсотни легких флаеров, но пока весь планетный авиапарк
состоял из старых, еще на колониальном баркасе привезенных шлюпок. Десяток
машин находились в общественном пользовании, две или три — в личном. Еще пять
служили в качестве такси.
Я не стал реквизировать общественный транспорт, а пошел и нанял
последнюю тачку — четыре уже были арендованы японцами. Пилот прилагался —
рослая молодая женщина с чуть грубоватыми манерами.
— Жанна, — протягивая руку сказала она. — Вас за пульт не пущу, и
не просите.
— Даже не подумаю, — пообещал я, пожимая крепкую ладонь. Управлять
старой техникой нас учили, но куда спокойнее довериться местному пилоту.
Женщина чего-то ждала. Наверное хотела, чтобы я представился.
— Полетели? — сказал я. — Времени очень мало.
— Странный вы, — пожимая плечами ответила Жанна. — Я землян
другими представляла.
— А много землян вы видели? — не удержался я.
— Телевидение уже тридцать лет работает. Земляне, они... — Жанна
заколебалась.
— Веселые? Открытые? Симпатичные? Кампанейские?
Женщина кивнула.
— Земляне разные, — сказал я.
Милая девушка из борделя ничего бы не поняла. А Жанне хватило
нескольких секунд:
— Так вы передачи для колоний фильтруете? — воскликнула она. —
Точно?
— Конечно. Гиперсвязь — дорогое удовольствие, зачем транслировать
в колонию всякую ерунду?
Жанна захохотала и открыла дверцу кабины:
— Со мной сядете? Или в пассажирский салон?
— С вами, — устраиваясь в кресле второго пилота, сказал я. —
Неудобно гонять такую махину ради одного пассажира?
— Вы же заплатили, — коротко ответила Жанна. — Других машин пока
нет... Правда, что на "Левиафане" сотня флаеров?
— Полсотни.
— Все равно хорошо, — кивнула женщина. — Как хочется водить
хорошую машину, а не этот утюг... А вы меня насмешили, да! Значит, земляне врут
колонистам?
— Случается. Родители тоже не рассказывают детям о всех своих
проблемах.
— Если так рассудить — то все верно, — согласилась Жанна. Опустила
руки на пульт: торжественно, будто пианист на клавиатуру. Спросила: — Мы вам
кажемся смешными? Дикими?
— Вовсе нет, — ответил я, не кривя душой. — У вас вполне
процветающая колония. Вы даже способны торговать с метрополией. Хороший прирост
населения, неплохая нравственность...
Завыла турбина, шлюпка медленно поднялась над землей.
— Значит, наказывать нас не будете, господин экзекьютор? — с
усмешкой спросила Жанна.
— Один-ноль в вашу пользу, — признал я. — Но как вы меня опознали?
— На миллионера вы не похожи, а шлюпку арендовали без споров. Да и
маршрут странный... три поселения аборигенов, старый рудник, новый рудник...
Летим к первому стойбищу?
Машина резко взмыла в небо.
— Может быть, я этнограф? — спросил я.
— Еще скажите — ботаник! — фыркнула Жанна. — Прегрешения наши
ищете, верно?
— А они есть?
— Наркотой кое-кто балуется, говорят, что виртуалка есть
подпольная, мэр зажрался, скотина, сынок его трапперов данью обкладывает, —
принялась перечислять Жанна. — Обычное дерьмо.
— В том-то и дело, что обычное.
— А против Земли мы не бунтуем, — усмехнулась Жанна. —
Аборигенов... в цепи не заковываем.
Очки высветили оранжевый огонек.
— Что, все-таки, неладно с аборигенами? — спросил я.
Жанна замолчала. Голубовато-зеленое небо планеты раскинулась над
нами, зеленый ковер джунглей стлался внизу.
— Я знаю, что лет тридцать назад произошло вооруженное
столкновение, — мягко сказал я. — Битва у реки, так?
— Битва, — фыркнула Жанна. — Две очереди из пулеметов... матушка
там была, рассказывала.
— Но вы не из-за этого волнуетесь, — сказал я.
— Что еще вам очочки подсказывают?
— Вам двадцать девять лет, разведены, маленькая дочь, две собаки,
живете с мамой, вас уважают, но считают излишне резкой... и прямой в
высказываниях.
— Это у нас семейное, — мрачно сказала Жанна. — Ладно, спасибо,
что не все досье пересказали. Не хочу знать, что про меня власти думают.
— Так что с аборигенами? — повторил я.
Жанна не отвечала. Шлюпка начала снижаться.
Стойбище располагалось у кромки леса, рядом с маленьким озерцом.
Сотня примитивных хижин, точнее даже просто шалашей, несколько костров. Жанна
посадила шлюпку у воды, там, где проступал скальный грунт. Я потер камень
носком ботинка — на застарелом нагаре остался светлый след. Здесь часто
садились.
Жанна молча смотрела на меня, привалившись к бронированному боку
шлюпки.
От стойбища шли аборигены. Ну просто образчик отсталой
инопланетной расы — мохнатые, низкорослые гуманоиды в одежде из шкур, с
деревянными копьями, заостренными и обоженными на костре. Впереди — то ли
вождь, то ли шаман. За ним — два десятка крепких мужских особей с корзинами.
— Я бы не сказал, что о их разумности трудно догадаться с первого
взгляда, — мягко заметил я.
— Никто и никогда не сомневался, — презрительно бросила Жанна. — А
что было делать? Беспилотный зонд следов разумной жизни не обнаружил.
Колониальный баркас не имел запаса топлива на возвращение. Пришлось...
сосуществовать.
Аборигены остановились. Поставили на землю корзины. Старейшина, неуверенно
переводя взгляд с Жанны на меня сделал, все-таки выбор в пользу мужчины.
— Фрукты, — довольно разборчиво сказал он, тыча пальцем в корзины.
Вытянул руку по направлению к носильщикам, добавил: — Рабочие.
Я молчал. "Рабочие" переминались с ноги на ногу.
— Они не рабы, — сказала Жанна. — Они вправе уйти.
— Мы не рабы! — заволновался старейшина. — Мы вправе уйти!
— Что вы хотите взамен? — спросил я его. — Еда, огонь, лекарства?
Оружие?
Старейшина запустил руку под шкуру, достал пластиковую фляжку с остатками
жидкости на донце. Сказал:
— Оружие — нет, нет! Знаем закон! Лекарство — нет, нет! Питье!
Я взял из дрожащих рук фляжку, открутил колпачок, понюхал. Спросил
Жанну:
— Настолько близкий метаболизм?
— Пробовать не советую, там большая доза метилового спирта. Для
них это не опасно.
— Быстро спиваются? — спросил я.
— Год... два, — Жанна пожала плечами. — Кому это интересно?
Работают — и ладно.
Вернув фляжку старейшине, я сказал:
— Потом. Другой раз. Сейчас нет питье. Подожди.
— Вождю лучше дать, а то может обидеться, — пробормотала Жанна.
Нырнула в кабину, появилась с бутылкой местного виски. Протянула вождю,
сказала: — Тебе! Привет!
— Привет! Привет! — хватая бутылку воскликнул вождь.
Я молча забрался в кабину. Жанна села в кресло пилота. Аборигены
торопливо двинулись прочь от шлюпки.
— Что, сволочи мы? — почти весело спросила Жанна. — А нечего было
матушке-Земле рассылать колониальные баркасы!
— Вы же знаете, Жанна, тогда существовала опасность гибели всей
цивилизации.
— И вы складывали яйца по разным корзинам, — фыркнула Жанна. —
Знаю, знаю... Ну вот, вы увидели очередного гадкого утенка, вылупившегося из
уцелевшего яичка. Велико ли наше преступление?
— Велико, — сказал я.
Не мог и не хотел я говорить ей всего. Про первую и вторую
нарковойны, про эпидемию виртуальной наркомании, про табачные бунты, про
введение полного запрета на химические и электронные средства для изменения
сознания. Она это, конечно, знала... отчасти. По передачам ти-ви
"Метрополия". Она только не подозревала, как безобразно и страшно все
это было.
— У вас только пиво, да? — спросила Жанна.
— Уже запретили.
Жанна фыркнула.
— Мы чистим планету, — сказал я. — Латаем генофонд. Я... я
пробовал пиво. И вино тоже. Даже виски. Нам дозволено больше, чем рядовым
гражданам.
— Так всегда, — ехидно сказала Жанна. — И вам понравилось?
На этот вопрос я не ответил. Признался:
— Возможно, сейчас мы перегнули палку в другую сторону. По
большому счету достаточно было победить электронную наркоманию... Но
человечество стояло на грани гибели и в средствах церемониться не приходилось.
— И что будет с нашей колонией?
— Вы будете наказаны, — ответил я. — В первую очередь, конечно,
виноваты властные структуры. Но достанется всем. Таков закон. Распространение
дурманящих веществ среди иных форм разумной жизни — очень тяжелое преступление.
Жанна помолчала. Потом сообщила:
— Приближаемся к второму стойбищу.
— Там то же самое?
— Да.
— Тогда летим в город. Аборигенов вы временно убрали не только с
улиц, но, полагаю, и из рудников? Возвращаемся в город.
— Как прикажете, экзекьютор, — презрительно сказала Жанна. С
неожиданно прорвавшимися эмоциями воскликнула: — Ну почему я? Именно я? Повезла
бы этих амбалов-японцев на охоту, сидела бы сейчас у костра, байки травила!
Нет, влипла! Стала пособницей экзекьютора! Вы улетите, а меня вся планета
проклянет! Сашеньке станут говорить, что ее мама — предательница!
— На вашем месте мог...
— Но оказалась-то я! Им нужен будет козел отпущения, и козел теперь
имеется!
Она помолчала и поправилась:
— Коза отпущения... А что мы должны были делать? Продавать
аборигенам сталь? Оружие? Они не нуждаются в пище, не нуждаются в лекарствах.
Им пока не интересен прогресс. А вот выпивка — это лучшая валюта!
— Я знаю. Так случалось на всех планетах, где колонисты встретили
разумную жизнь. Иногда в ход шел алкоголь, иногда синтетические наркотики.
— На всех планетах? — поразилась Жанна.
— Ну... вроде бы мормоны обошлись без этого. У них обычное
рабство.
— Значит, все так делают... — пробормотала Жанна. — И все равно вы
нас накажете?
— Да.
Шлюпка пошла на посадку. Жанна молчала. Лишь перед самым касанием
пробормотала:
— И почему вы считаете себя вправе судить нас?
Это все решило.
— Подождите минутку, — попросил я. — Не выходите.
Жанна удивленно посмотрела на меня.
— Вы правы в одном, — сказал я. — Правосудие не может быть
беспристрастным. Не должно. Мы люди, а не математические формулы. Потому и
существуют суды присяжных, прецедентное право... чтобы над строчкой закона
всегда стоял живой человек.
— Соберете присяжных? — удивилась Жанна. — Если из наших — вердикт
будет один. Если из ваших — другой. Где тут справедливость?
— Экзекьютор — сам себе присяжный, — сказал я. — Одну минуту, Жанна.
Я достал из кармана упаковку, открыл. Там лежала таблетка — одна
единственная. Они очень дорогие, эти таблетки. Наверное, самый страшный
наркотик, придуманный человечеством. Позволенный лишь экзекьюторам... и,
наверное, тем, кто стоит над нами.
— Я люблю вас, Жанна, — сказал я. И раскусил маленький белый диск.
Во рту стало солоно. Голова закружилась.
— Что вы несете? — возмутилась Жанна. Заглушила турбину шлюпки,
обесточила пульт.
— Это... тест... — пробормотал я. — Если бы времени было больше...
я постарался бы обойтись без таблеток... но времени всегда не хватает...
— Дурак вы, экзекьютор, — пробормотала Жанна. — Дурак и напыщенный
осел.
Она выпрыгнула на бетон посадочной площадки, хлопнула дверцей
кабины, пошла к ангару. Я был уверен, что сейчас она кроет меня отборной
местной бранью. И мне это было неприятно, горько, тягостно, потому что...
потому что... потому...
Потому что любимая женщина ненавидела меня!
— Жанна... — пробормотал я. — Я же люблю тебя...
Люблю! Эту упрямую прямоту, эти резкие манеры, за которыми ты
прячешь одиночество и слабость... Пусть многим ты кажешься самой обычной, а
кому-то даже некрасивой — я-то знаю, сколько в тебе очарования, сколько
настоящей, не показной женственности и нежности...
— Жанна... — закрывая лицо руками прошептал я.
Я экзекьютор. Я выполню свой долг.
И каким бы суровым ни был мой приговор — это будет приговор
неравнодушного человека. Потому что я сужу не только колонию с банальным именем
Новая Надежда, а любимую женщину.
И самого себя.
Коммутатор пискнул, когда я включил его на прямую связь.
— Экзекьютор-один... доклад... — прошептал я. Мне никто не
ответил, но я знал, что меня слушают. — Колония Новая Надежда, вторая планета
четвертой Лебедя... Обнаружены следующие преступления третьей степени:
злоупотребление властью, коррупция, антидемократические настроения... Следующие
преступления второй степени: употребление алкогольных напитков, недостаточная
борьба с наркоманией, предположительно — недостаточная борьба с электронной
наркоманией. Следующее преступление первой степени: вовлечение местной формы
разумной жизни в употребление дурманящих веществ. Согласно закону о Спасении
Разума выношу приговор... временное ограничение прав и свобод, размещение на
планете полицейского гарнизона, наложение на все... все население штрафных
санкций согласно пункту D... поправка — согласно пункту G закона о Спасении
Разума, ликвидация всех лиц, пользовавшихся электронными наркотиками более трех
раз, ограничение высоких технологий... отгрузку флаеров прекратить,
доставленные на планету — передать под контроль гарнизона...
Я говорил еще долго, прежде чем произнес последнюю уставную фразу:
— Доклад закончен, приговор привести в исполнение.
И добавил не по уставу:
— Прощайте.
Японец подсел ко мне в ресторанчике, где я героически сражался с
твердым кукурузным хлебом. Надо было привыкать к местной кухне — и я старался
изо всех сил.
— Санкции согласно пункту G — не слишком ли сурово? — спросил
японец. Он ничем не выделялся из толпы других туристов, такой же генетически
улучшенный японец, высокий и с большими круглыми глазами.
Экзекьютору-два и не положено выделяться.
— Необходимо, — сказал я.
Японец кивнул. Заметил:
— Три часа до отлета корабля. Пойдем?
— Я остаюсь, — сказал я. — Это теперь и мой дом. Я останусь здесь.
Рано или поздно Жанна поймет и простит меня.
Японец вежливо покивал:
— Жанна — та женщина-пилот? Хорошая женщина, крупная...
Я сдержался. Что он может понимать, глядя на этот мир холодными
глазами чужака?
— Значит, таблетка еще действует, — флегматично продолжил японец.
— И ты хочешь разделить судьбу с любимой женщиной?
— А ты бы поступил иначе? — взорвался я. — Возвращайся на корабль!
Я вынес приговор, что еще от меня требуется? Я — не раб!
— Я выпью кофе, — сказал японец. — Можно?
— Пей, — сказал я. — Только не пытайся меня уговаривать.
Японец кивнул. Снял очки, печально посмотрел на меня. Спросил:
— Ты же понимаешь, что полюбил ее только под действием таблетки?
— Сейчас я люблю ее сам, — ответил я.
Японец на миг надел очки, видимо, посмотрел на часы. Снова их
снял. Повторил:
— Я выпью кофе...
Минут через десять он заказал вторую чашку. Я торжествующе
улыбнулся.
— Все индивидуально, — пробормотал японец.
Еще через десять минут японец встал и сказал:
— Пошли?
Я огляделся.
Чужие люди чужой планеты обедали и пили алкоголь, не подозревая,
что через два с половиной часа от "Левиафана" отделится боевой бот,
набитый вымуштрованными солдатами.
— Это... всегда так? — спросил я.
Японец кивнул.
— Почему все стало так пусто?
Он опустил руку мне на плечо, сочувственно заглянул в глаза. Сказал:
— Это пройдет, брат. У тебя это первый раз, но ты привыкнешь.
Впереди другие планеты. Если ты полюбишь по-настоящему — то уйдешь и разделишь
судьбу приговоренных.
— Я уйду, — прошептал я. — Однажды я уйду!
Японец кивнул:
— Мы не рабы. Мы вправе уйти.
[X] |