Ветер гнал над степью запахи трав. В воздухе словно
метались разноцветные знамена, даже в глазах рябило. Я сказал
об этом Игорю, но тот лишь усмехнулся:
-- Чтобы унюхать то, что ты чуешь, надо собакой родиться.
По-моему, воняет гарью.
Гарь я тоже чуял. От посадочной капсулы стлалось
грязно-черное, медленно оседающее полотнище. Там, где опоры
впились в почву, ленивыми багровыми гейзерами вспухал запах
сгоревшей земли. Наверное, того, кто видел бы это впервые,
зрелище могло захватить. Я начал дышать ртом, и цветные пятна в
воздухе дрогнули, исчезая. Так гораздо лучше, только рот быстро
пересыхает. Но я привык. Не советую, правда, медикам из Центра
Совершенствования подходить ко мне с предложением об активации
генов моим детям. Могу и не сдержаться. А в общем, я привык.
Игорь неторопливо поправлял одежду. Особо аккуратным видом
он никогда не отличался, а сейчас был встрепан донельзя.
Порванная на спине (для вентиляции) рубашка выбилась из
обрезанных чуть ниже колен брюк. Сами брюки представляли собой
шедевр роддэрской моды -- правая половина из джинсовой ткани,
левая -- из металлизированного вельвета. На груди на тонкой
серебряной цепочке покачивался амулет -- настоящий автоматный
патрон второй половины двадцатого века. Зато волосы были очень
тщательно разделены на семь прядей и выкрашены в семь цветов.
Игоря можно было с ходу снимать для передачи "Роддэры -- новые
грани старой проблемы". Впрочем, кажется, он пару раз в ней
снимался... Игорь поймал мой взгляд, подмигнул, но ничего не
сказал. Скосил глаза на нашего нового спутника -- тот неловко
выбирался из люка капсулы.
-- Эй, как тебя... Рыжик!
"Рыжик" повернулся. Быть ему теперь Рыжиком на веки
вечные. Если Игорь дает прозвище, оно прилипает намертво. Да в
новеньком и действительно было все необходимое для такого
прозвища: солнечно-рыжие волосы, быстрый, чуть хитроватый
взгляд и такая же, немного лукавая, улыбка.
-- Меня зовут Дэйв. А вас?
Ха! Имя у него тоже было рыжее, солнечное. По-русски Дэйв
говорил неплохо, только немного нажимал на гласные.
-- Не, -- дурачась, протянул Игорь. -- Тебя зовут Рыжик.
Его -- Чингачгук -- можно Миша, -- докончил он, увидев мой
выразительный жест. -- А я -- Игорь.
-- Просто Игорь?
Да, новенькому палец в рот не клади. Он смотрел на Игоря
так, словно придумывал ему кличку.
-- Просто Игорь. Тебе сколько?
Дэйв смущенно пожал плечами, словно не знал, что ответить.
Замершее в зените солнце сверкнуло на золотистом кружке,
приколотом к его травянисто-золотой рубашке.
-- Одиннадцать.
-- Ясно. Знак давно получил?
Рыжик скосил глаза на кружок.
-- Недавно. Утром.
-- Во дает! -- Даже Игоря такое сообщение лишило иронии.
-- Получил и сразу слинял? А родители? Сцен не устраивали?
-- Нет. Они, кажется, даже обрадовались.
Игорь замолчал. Потом заговорил снова, и я обалдел --
таким неожиданно мягким, дружеским стал его голос.
-- Ты держись пока с нами, Рыжик. Мы с Мишкой роддэры
старые, опытные. По три года по дорогам болтаемся.
-- А вам сколько лет?
Игорь засмеялся:
-- Учти, Рыжик, мой вопрос о возрасте был провокационный.
Роддэры на такие вопросы не отвечают, в лучшем случае говорят,
как давно получили самостоятельность. Но ради знакомства скажу
-- тринадцать. И еще. Спрячь свой знак. Роддэры это напоказ не
носят.
Я усмехнулся, глядя, как торопливо снимает Рыжик свой
золотой кружок. Знак действительно делают из золота,
запрессовывая внутрь идентификатор и выдавливая на поверхности
слова: "Достиг возраста персональной ответственности". На
обороте -- имя.
Игорь повернулся ко мне:
-- Ну что, Чингачгук, пойдем в горы?
Горы неровной гребенкой тянулись к горизонту. Покрытые
синеватым снегом вершины заманчиво поблескивали над темной
каймой деревьев. Там, в горах, сосны по двадцать метров. И
никаких запахов, кроме снега и хвои...
-- Далековато, -- небрежно произнес я, уже зная, что
пойдем. -- Километров сто с гаком...
-- Куда нам торопиться-то, роддэрам...
Мы с Игорем понимающе смотрели друг на друга. Игорь знает,
каково мне. Иначе бы мы не проводили половину года в горах...
-- Да, -- повернулся я к Дэйву. -- Мы же забыли тебя
поблагодарить, Рыжик...
Назвав его так, я невольно смутился. Не люблю кличек...
Но Рыжик, похоже, уже привык к своему новому имени.
-- Точно, -- подхватил Игорь. -- Ты нас спас. А то сели бы
мы в лужу.
Он был прав.
В пассажирском салоне гиперзвукового самолета могла
поместиться великолепная лужа, в которую уселись бы два
самонадеянных роддэра. Салон тянулся широченной стометровой
трубой, залитой мягким оранжевым светом. В четырех рядах кресел
дремали, слушали музыку и смотрели телешоу редкие пассажиры.
Самолет летел полупустым, как и положено рейсу из Флориды в
самом начале курортного сезона.
Мы с Игорем сидели рядом со стеклянной кабинкой
диспетчера, установленной посередине салона. Наверное, близость
к ней и навела Игоря на мысль покинуть самолет. Когда бархатный
голосок стюардессы зазвучал из спинки кресел, объявляя, что
через пятнадцать минут лайнер пролетит над Скалистыми Горами,
Игорь легонько толкнул меня в бок. Я замычал, не раскрывая
глаз. Хотелось подремать -- всю ночь мы шли по обочине дороги,
добираясь из города в аэропорт. Проходящие мимо машины иногда
тормозили, сигналили, но мы упорно шли дальше. Настоящий роддэр
не садится в автомобиль без крайней необходимости. Из одной
машины, сигналившей особенно настойчиво, нас даже беззлобно
обругали... Теперь я хотел спать, а Игорь неумолимо тормошил
меня:
-- Чинга! Большой Змей! Ну, Мишка!
Я вопросительно посмотрел на него.
-- возьмем капсулу и смотаемся.
-- Зачем?
-- Просто так.
Вся прелесть поступков "просто так" в том, что их не надо
объяснять даже себе.
-- Давай...
Мы поднялись с кресел. Как всегда после резкой смены
положения, запахи ударили по мне с новой силой. Прежде всего --
запах самолета. Трущийся металл, гнущаяся пластмасса, искрящие
контакты, подгорелые изоляторы, подтекшая смазка,
свежевыкрашенные панели и еще тысячи знакомых и не знакомых
запахов сливались, к счастью для меня, в единый, воспринимаемый
как шершавое скрипящее фиолетовое пятно над головой. К нему
можно было легко привыкнуть и перестать замечать. Но вот аромат
резких французских духов, плывущий от женщины в конце салона,
оказался неизбежным и неуничтожимым. Он бил прямо в подсознание
жаркой багряной волной, и стоило большого труда вынырнуть
из-под нее, вновь думать спокойно и без усилий.
-- Прошу выделить нам капсулу для посадки в пролетаемом
районе, -- вежливо сказал Игорь диспетчеру. Тот оглядел нас
и... Я почувствовал, как темнеет его запах -- в кровь
выплеснулись стрессовые гормоны, на коже проступил незаметный
для глаз пот.
-- На каком основании?
Будь на нашем месте взрослые, диспетчер и спрашивать бы не
стал. Что ему, капсулы жалко, что ли?.. Но к роддэрам у многих
отношение было малодоброжелательное. Игорь вздохнул и вытащил
из кармана свой знак самостоятельности. Я -- свой. Пассажиры,
сидевшие поблизости, уже посматривали на нас с любопытством.
Еще бы. Двое мерзких грязных скандальных роддэров требуют,
чтобы им, как порядочным гражданам, дали капсулу для
индивидуальной посадки.
-- Как мне кажется, серьезных оснований для высадки у вас
нет?
Я понимал диспетчера. Перед ним стояли два пацана. Один --
в диком костюме, с разноцветными волосами, загорелый и
исцарапанный. Другой поаккуратнее (не люблю выкрутасы в
одежде), со светлыми волосами (меня тошнит от запаха краски),
светлокожий (ко мне загар плохо липнет)... но все равно --
роддэр. И эти роддэры из пустой прихоти передумали лететь в
Токио и решили высадиться у подножия Скалистых Гор...
-- Увы. Капсула дается лишь при наличии веских причин. Или
если ее попросят не менее трех пассажиров...
Поединок кончался не в нашу пользу. Роддэров оскорбили и
публично продемонстрировали остальным пассажирам их
беспомощность. Теперь речь шла уже о том, чтобы спасти лицо.
Игорь с надеждой посмотрел в салон. Но никого, похожего на
роддэра, не увидел. Лишь рядах в пяти от нас сидел мальчишка.
Но уж слишком ухоженный, домашний был у него вид... На всякий
случай я кивнул ему. Мальчишка кивнул в ответ и встал. Пошел по
проходу, касаясь рукой знака на груди, словно боялся, что тот
может исчезнуть. Я успел лишь заметить, что мальчишка рыжий и
совсем маленький, не больше одиннадцати лет.
-- Я тоже желаю сойти с самолета здесь.
Проголодались мы лишь к вечеру: как раз перед тем, как
Игорю пришла в голову идея о капсуле, в самолете разносили
обед. Весь день мы бодро шли по степи, временами устраивая
привалы, болтая, рассказывая разные смешные истории. Говорили в
основном мы с Игорем. Рыжик слушал и нерешительно улыбался.
Наконец он осмелел и рассказал историю про девчонку, решившую
обмануть тест-компьютер и пораньше получить знак
самостоятельности. История была с бородой, но мы сделали вид,
что не слышали ее раньше. Рыжику было сейчас тоскливо, это мы
понимали.
Солнце уже коснулось горизонта, когда Рыжик взмолился:
-- Ребята, давайте зайдем куда-нибудь, перекусим...
Игорь засмеялся:
-- Куда?
Вокруг нас простиралось бесконечное степное море. Трава,
мелкие синие цветочки, редкие чахлые кустики. Воздух тихо
звенел -- какие-то насекомые устроили вечерний концерт. Из-под
ног иногда вспархивали птицы. Здесь был настоящий рай для
энтомологов или орнитологов, желающих изучить степь в ее
первозданном виде. Но кафе или бутербродной никто поблизости не
предусмотрел...
-- А куда же мы тогда идем? Здесь что, нет ни одного дома?
Игорь взглянул на меня. Я -- на нежно-розовые облака,
дрейфующие в потемневшем закатном небе. Откуда-то справа тянуло
домом -- теплым, недавно испеченным хлебом, жарящимися
котлетами, гидролем -- горючим для флаера. Но идти туда мне не
хотелось. Какое-то шестое чувство предостерегало от этого.
-- Не знаю, -- самым беззаботным тоном ответил я.
С сомнением хмыкнув, Игорь достал из кармана две маленькие
плитки шоколада. С одной хитро смотрел утенок Дональд с
шоколадкой в клюве. На другой обертке был изображен Микки-Маус.
У него шоколад выглядывал из плотно сжатого кулачка. Вид у
мышонка был воинственный, отдавать сладости он явно не
собирался.
-- Питайтесь, -- тоном заботливого воспитателя в детском
саду сказал Игорь.
Мы с Рыжиком одновременно разорвали обертки шоколадок.
Микки на моей обертке зашевелился, разжал ладошку. Глаза у него
засверкали, тоненький, знакомый по тысячам мультфильмов голосок
произнес:
-- И я, и все мои друзья любим шоколад с орехами фирмы
"Байлейс"!
Запись кончилась. Микки-Маус на картинке опять замер.
Шоколадку мышонок протягивал вперед. Даже на рисунке она
выглядела аппетитно.
-- А у меня молчит... -- обиженно начал Рыжик. Но его
прервал пронзительный возглас Дональда:
-- Микки прав, но шоколад "Медовый" фирма "Байлейс"
поставляет даже астронавтам Дальней Разведки!
Игорь задумчиво произнес:
-- А ведь они упрятали в эти обертки не только динамик и
синтезатор речи, но еще и блок сопряжения! Будь у нас побольше
шоколадок, рисунки переругались бы, выясняя, какой шоколад
вкуснее!
Рыжик рассмеялся: наверное, представил себе ругающиеся
обертки. Игорь же продолжал:
-- Чтобы придумать и начать производить эту ерунду,
десятки людей годами возились с микросхемами, изобретали
рисунки, движущиеся на обычной бумаге...
-- Это жидкокристаллический рисунок, -- вставил Рыжик. --
Я читал...
-- Я тоже. Ты бы хотел два или три года просидеть в
лаборатории, уча Дональда раскрывать нарисованный клюв и ронять
нарисованный шоколад?
-- Нет.
-- И я не хочу. И Мишка. Потому мы здесь, в степи. Потому
мы роддэры, люди дороги, бродяги и путешественники! Мы не
занимаемся бесцельной работой, не делаем вид, что нужны этому
миру. Мы просто живем!
Игорь завелся, я это почувствовал. Сумрак, легкий ветерок,
треплющий его семицветные волосы, новый, ошеломленно внимающий
слушатель...
-- Потому люди снова и снова бросают дома и выходят на
дорогу. А все дороги сливаются в одну, имя которой -- жизнь.
Потому...
-- Потому мы будем ночевать под открытым небом, -- вставил
я. Игорь обиженно замолчал.
-- И, кажется, под дождем, -- уточнил Рыжик.
Обычно мы берем с собой палатку и еще что-нибудь из
туристского снаряжения. Но на этот раз оказались в дороге
слишком неожиданно. Я глядел, как Игорь пытается соорудить
шалаш из ни в чем не повинных кустиков. Потом взглянул на
Рыжика. Разрекламированный Дональдом шоколад его не утешил. А с
севера и впрямь наступали тучи. Где-то далеко, километров за
пятьдесят от нас, дождь уже шел.
Я вздохнул.
-- Игорь, в получасе ходьбы от нас чей-то дом.
-- А?
-- Там сейчас ужинают.
Игорь пнул ногой свое сооружение, и сплетенные верхушками
кустики распрямились.
-- Так чего валял дурака? Большой Змей... Змея ты, а не
Чингачгук. Еще мой шоколад лопал...
Оправдываться я не стал. Даже сейчас мне не хотелось идти
в этот дом.
К ужину мы опоздали. Окруженный маленьким садом каменный
двухэтажный дом возникал в степи как мираж. Среди деревьев
тускло светилась короткая сигара флаера. Несущие плоскости
подрагивали, на бортах мигали сигнальные огни, но в кабине
никого не было. Наверное, компьютер проводил тест-проверку
машины.
На лужайке перед домом сгребал в кучу сухие листья рослый
загорелый мужчина в закатанных до колен джинсах. Игорь опасливо
посмотрел на меня, и я успокоенно улыбнулся: запах горящих
листьев меня не раздражал. Мужчина повернулся в нашу сторону, и
на его лице появилось нечто вроде удовлетворения. Он оперся на
длинные пластиковые грабли и молча ждал, пока мы приблизимся.
-- Здравствуйте, -- вежливо произнес Игорь. -- У вас не
найдется старой палатки и пары банок консервов?
Мужчина улыбнулся.
-- Нам можно говорить по-русски? -- чуть смутился Игорь.
-- Или...
-- Почему же нет, можно и по-русски, -- очень чисто, но
явно не на родном языке, выговорил мужчина. -- Палатки и
консервов нет, но найдутся три пустые кровати и не успевший
остыть ужин.
-- Что ж, спасибо и на этом, -- вздохнул Игорь. -- Хотя
дырявая палатка... -- он взглянул на хмурящееся небо, -- этой
ночью была бы романтичнее.
Мужчина продолжал улыбаться:
-- Я рад, что вы все-таки зашли ко мне. Тимми!
Из окна на втором этаже появилась мальчишеская голова. Еще
через две секунды Тим скатился по лестнице и остановился перед
нами. Вид у него был самый обычный: растрепанный, в шортах и
футболке, не старше нас с Игорем. Но что-то непонятное кольнуло
меня. Я посмотрел на Игоря -- глаза у него сузились, словно он
целился в кого-то... Черт, что он опять задумал?
-- Тим, проводи ребят в столовую, -- обыденным голосом
сказал мужчина. Можно подумать, что к ним ежедневно заходят
роддэры!
-- Пойдемте, -- мотнул головой Тим. -- Что вначале: ужин
или душ?
-- Ужин, -- усмехнулся Игорь. -- Веди нас, Кожаный Чулок.
-- Тогда уж лучше Следопыт.
Мы с Игорем удивленно посмотрели друг на друга. Мало кто
сейчас помнит героев Купера. А Тимми уже вел нас по широкому,
застланному мохнатым синтетическим ковром коридору. Внутри дом
казался гораздо больше, чем снаружи. Мне нравятся такие дома,
немножко под старину, ничем не напоминающие "экологические
дома" -- эти уродливые полурастительные монстры, или не менее
мерзкие "модульные дома" -- нелепые нагромождения пластиковых
пузырей.
Тим открыл тяжелую деревянную дверь. Именно открыл,
потянув за массивную бронзовую ручку, а не надавил кнопку
встроенного в стену мотора. Похоже, этой кнопки вообще тут не
было.
Нас окатило волной запахов. Даже Игорь с Рыжиком потянули
носами. А я на секунду отключился.
Ваниль, сдобное тесто, шоколадный крем, цукаты... Жареная
индейка, фаршированная яблоками. Лимонное желе, апельсиновый
мусс и мороженое с орехами... Старые фильтры в кухонном
кондиционере, впитавшие в себя аромат пищи за несколько
последних месяцев...
-- Что с тобой, Миша? -- Игорь схватил меня за плечи. Я
покачал головой.
-- Все... Все хорошо, даже слишком.
-- Чинга... Все правда в порядке?
-- Да.
Тим с недоумением смотрел на меня. Разглядывая кухню, я
ощущал на себе его растерянный взгляд.
Это была именно кухня -- а я-то был уверен, что нас ведут
в столовую, где уже суетятся роботостюарды, а из стенного
подъемника лифт выплевывает подносы с пищей. Неяркий свет лился
из притушенных светильников, потемневшие окна закрывали
оранжевые шторы. Темно-коричневые панели, такие же шкафы и
столики. Один стол побольше, возле него три стула с высокими
спинками. Лишь электронная плита сияла своей подчеркнутой
белизной. Перед ней стояла молодая женщина в длинном платье.
"Сестра", -- автоматически отметил я.
-- Мам, ты нас накормишь? Это те самые роддэры!
"Мам..." Ладно. Но почему те самые?
-- Тимми, не роддэры, а роуддэры. -- Женщина улыбнулась.
-- Ведь так, ребята?
-- Ваше обращение "ребята" мы принимаем по отношению к
своему биовозрасту, -- с достоинством ответил Игорь. Женщина
снова заулыбалась. -- Правильнее называть нас все-таки
роддэрами -- это название сложилось исторически в начале века.
Похоже, вы нас ждали?
-- Нас вызвал по фону пилот стратолайнера, -- с
готовностью ответил Тим. -- Сказал, что трое упрямых роддэров
решили высадиться в пустынном районе, где ближайший дом -- наш.
Тим выпалил это с явным восторгом. Даже наше упрямство
прозвучало у него как неслыханное достоинство. У Игоря опять
недобро блеснули глаза.
-- Тимми, принеси себе стул, -- скомандовала женщина. И
снова обратилась к нам: -- Вы можете звать меня миссис Эванс.
Или, как это по-русски... тетя Ли. Меня зовут Линда.
-- Вы очень хорошо говорите по-русски, -- быстро вставил
я, увидев, что Игорь уже собирается съязвить. -- Вы жили в
России?
-- О нет. Я большая домоседка. Это... как произнести...
увлечение моего мужа. Он лингвист, работает по программе
"конвергенция". Немножко учит нас...
-- Папа знает восемнадцать языков, -- заявил Тим. Он
притащил еще один стул, держа его обеими руками перед собой. --
А я -- шесть.
Игорь усмехнулся. Для роддэра шесть языков -- не повод для
хвастовства.
-- Вы начнете с пирога или подогреть что-нибудь
посущественнее? -- осведомилась миссис Эванс.
-- Сладкое мы сегодня уже ели, -- садясь за стол, ответил
Игорь.
Я проснулся резко, словно от толчка. Обычно такое
случалось со мной в минуты опасности. Сейчас опасностью и не
пахло. Я улыбнулся понятному лишь мне каламбуру, стараясь
по-настоящему вслушаться в запах этого дома. Он не был ни злым,
ни жестоким, в нем не чувствовалось ни скрытой враждебности, ни
затаенной тревоги. Почему же я ощущаю какой-то холодок? Почему
со вчерашнего дня меня не оставляет беспокойство?
Повернувшись, я посмотрел на соседнюю кровать, где
безмятежно спал Тимми. Хороший мальчишка. Хоть и не роддэр, но
явно не дурак, похоже, ему немного осталось до знака
самостоятельности... А у меня не проходит к нему
настороженность.
Вчера вечером, когда родители Тимми уже легли, а мы еще
досматривали развлекательную программу по молодежному каналу,
Игорь поинтересовался:
-- А где мы будем спать?
Не отрываясь от экрана, где герой в сверкающем белом плаще
крошил неизменным лазерным мечом исполинских тараканов, напевая
при этом о цветах для своей любимой, Тимми сказал:
-- Кто-нибудь со мной, а двое -- в соседней комнате.
Я поймал его взгляд.
-- Отлично, -- бодро воскликнул Игорь. -- Поболтаем перед
сном.
Я поймал его взгляд и сжал губы. Моему другу явно попала
вожжа под хвост.
-- Да, -- подчеркивая каждое слово, произнес я. -- Ты же
собирался рассказать Дэви про роддэрские обычаи...
Мы с Игорем напряженно посмотрели друг на друга. Это было
ничем не хуже разговора.
"Ты против, Чинга?"
"Конечно. Нечего дурить мальчишке голову".
"Ерунда. Он будет наш".
Обычно, если Игорь решал обратить кого-нибудь в нашу веру,
это не занимало много времени.
-- Тимми, покажи, куда идти. Спать хочется... -- Я зевнул.
-- Тогда я тоже ложусь, -- выбираясь из кресла, произнес
Тим.
А Игорь усмехнулся и слышимым лишь мне шепотом сказал:
-- Он станет роддэром.
Не знаю, почему я восстал против этого. Никогда раньше мне
в голову не приходило мешать Игорю вербовать новеньких. Может
быть, опять вмешалось ощущение непонятной опасности?
-- Тимми... -- тихонько позвал я.
Откуда-то из глубины набросанных на соседнюю кровать
пледов (кондиционер работал на полную мощность) вынырнула
тонкая рука. Затем темноволосая голова.
-- Я ждал, пока ты проснешься, -- с готовностью объявил
Тим. -- Вы же вчера здорово устали.
Я усмехнулся. Спросил:
-- Что, подъем?
Тимми поморщился.
-- Холодно... Кто только придумал эту гадость --
кондиционеры.
-- Кто только включает их в дождь... -- в тон ему ответил
я.
Тимми заерзал в постели.
-- Знать бы, что на завтрак. Решили бы, стоит ли вставать.
Я втянул в себя прохладный, профильтрованный кондиционером
воздух. Еще, еще... Мокрая трава и веточки мяты под окном,
комочек клубничной жвачки на тумбочке Тима... Подтекшие и плохо
замытые следы вишневого варенья на подоконнике... Сластена...
Да куда этому малышу в роддэры?! Еще один вдох... И слабая
разноцветная струйка запахов из дверной щели.
-- Оладьи. С апельсиновым джемом, -- задумчиво сказал я.
-- И горячий шоколад. Вставать будем?
Тимми взглянул на меня веселыми и удивленными глазами.
-- Ты откуда знаешь?
-- Запах, -- откровенно ответил я. -- У меня хорошее
обоняние, не зря прозвали Чингачгуком.
Спорить Тим не стал. Вряд ли он подумал о том, какое
обоняние способно различить запах пищи через два этажа и пять
плотно закрытых дверей, в вылизанной кондиционером комнате.
-- А может, ты еще знаешь, сколько сейчас времени? --
протянул он. Я неопределенно кивнул головой на стол, где
поблескивали экранчиком мои часы.
Вставать Тимми явно не хотелось. Он покосился на стол,
потом медленно вытянул к нему руку...
Часы с шуршанием поползли по стеклу. На секунду замерли у
края, словно набираясь сил, крутанулись и тускло-серой молнией
прыгнули в Тиммину ладошку.
-- Полдевятого. Точно, пора вставать, -- со вздохом
признал Тим.
Через секунду, сбросив одеяла, я уже стоял у его постели.
-- Тимми! Ты... психокинетик?
Он кивнул, похоже, даже смущенный произведенным эффектом.
А впрочем, стоит ли мне так удивляться? Да, психокинетиков во
всем мире не более двухсот. Но я, например, вообще единственный
в своем роде.
-- Пошли лопать оладьи, чудотворец. -- Я со смехом взял
его за руку. И быстро глянул на ладошку.
Все верно, психокинетик. Трюк исключался начисто -- кожу
покрывала мелкая, уже исчезающая ярко-алая сыпь. Даже несильное
телекинетическое воздействие не проходит для человека
бесследно.
-- Только при родителях не проговорись, -- попросил Тимми,
натягивая шорты и футболку. -- Ага? А то они не понимают, что
мне нужна тренировка, и ругаются...
Дверь беззвучно открылась, и мы увидели Игоря. С
ослепительной улыбкой, с торчащими во все стороны прядями
волос. И со словами:
-- Привет, роддэры, старые и молодые!
За завтраком миссис Эванс все пыталась нас развеселить.
Подтрунивала над Тимми, который совсем не обижался на это,
тормошила грустного и задумчивого Дэйва. Мы с Игорем понимали,
почему Рыжик старается даже не смотреть на миссис Эванс,
особенно, когда та обнимает Тимми, и злились. Но миссис Эванс
не прекратила беспечного разговора и после того, как Рыжик
торопливо, давясь словами, сказал: "А у моей мамы оладьи
никогда не получались..." И Дэйв, к нашему удивлению,
постепенно повеселел. В конце концов они с Тимми и миссис Эванс
отправились в сад -- посмотреть пруд и, может быть, искупаться.
Мы остались -- Игорь заявил, что нам нужно заказать кое-какие
вещи и еду по линии снабжения.
Разговор я начал, едва закрылась дверь, а Игорь ленивой
походочкой подошел к дисплею.
-- Командир, пора сматываться.
-- Что за новый чин? -- удивленно-наигранно
поинтересовался Игорь. -- И в чем причина спешки?
-- Я не знаю, -- честно ответил я. -- Но не стоит тут
оставаться.
-- Чинга, -- уже серьезно продолжил Игорь. -- Как только я
пойму, что Тимми решил уйти в роддэры, мы отсюда слиняем.
-- Что он тебе так сдался? Захочет и сам уйдет.
-- Я его не пойму, Чинга. Обычно сразу видно, станет
человек роддэром или нет. А Тима я не пойму. Интересно
побороться.
Мне вдруг стало все равно.
-- Как знаешь, Игорь. Я тебя предупредил.
Игорь сосредоточенно сопел, нажимая кнопки на терминале
доставки.
-- Хочешь икру? -- неожиданно спросил он. -- Закажем пару
коробок.
-- Не люблю синтетику, -- резко ответил я. Игорь, похоже,
пытался помириться.
-- Какая синтетика? Это дом полноправных членов общества,
их снабжение не лимитировано.
-- Нечестно, -- упрямо возразил я.
-- Тогда пошли искать хозяина. Поблагодарим за
гостеприимство.
На какое-то мгновение я поверил, что Игорь все-таки
согласился со мной и хочет уйти.
-- Пошли.
Свою ошибку я понял, едва мы ступили в кабинет.
Великолепный кабинет -- кучи книг в шкафах, груды распечаток
возле информационного терминала, заваленный бумагами и
дискетами стол. Красота! Сразу видно, что здесь по-настоящему
работают. Не потому, конечно, что вокруг был беспорядок.
Пустите нас с Игорем в любой приличный дом, мы за полдня
устроим то же самое. А вот атмосфера работы у нас не получится.
Никогда...
-- Вот как трудятся полноценные люди, -- торжествующим
шепотом произнес Игорь. Я схватил его за руку, потянул к двери.
Но Тиммин папа, сидевший к нам спиной, уже обернулся.
-- А, роддэры... Идите сюда.
Игорь с радостной улыбкой двинулся вперед. За ним,
поневоле, я.
-- Спасибо, -- усаживаясь в свободное кресло и стараясь не
слишком уж привставать на цыпочки, ответил Игорь. Ну и кресла!
Словно специально для издевательства над роддэрами. Пытаясь
утвердиться на необъятном кожаном сидении, я особенно остро
осознал, что росту во мне метр сорок девять, а веса не хватает
и для этих сантиметров.
-- Мы вас на минутку оторвем от дел, если вы не очень
заняты, -- самым вежливым из своих голосов сказал Игорь. -- У
нас вышел маленький спор с Мишей. Помогите разобраться,
пожалуйста.
Мистер Эванс кивнул, выключая мерцающий на столе дисплей.
Давал понять, что временем не ограничен.
-- Один из нас, -- продолжал Игорь, -- считает неэтичным
пользоваться за ваш счет предметами роскоши. Ну, заказывать
килограммами икру, приобретать персональные гравитаторы, делать
заказ на строительство такого же дома, как ваш. А другой
говорит, что вы такой же бездельник, как и любой роддэр. Только
прикрываетесь видимостью работы.
Меня передернуло. Да, эпатаж -- это непременная черта
любого роддэра. Но зачем Игорь так построил фразу, что
непосвященному в роддэрский сленг человеку покажусь хамом
именно я.
-- Как я понял, бездельником меня считаешь ты.
С добродушной улыбкой мистер Эванс разглядывал Игоря.
-- Резонируешь, -- одобрительно кивнул Игорь.
-- По пяти плоскостям, -- немедленно отозвался мистер
Эванс.
Этого я уже не понял. Сленг меня мало интересует. Но Игорь
уважительно развел руками.
-- Я восхищен. Серьезно, вы отличный знаток. Но зачем ваши
знания, а? Кому они нужны, когда достаточно выучить три-четыре
языка и общаться с любым, любым человеком в мире?
-- Можно неплохо прожить, зная лишь один язык, --
подтвердил Эванс.
-- Тогда зачем нужны вы? Кому поможет ваше знание
арабского или, скажем, диалекта гамбургских мафиози начала
двадцать первого века?
-- Не знаю. Скорее всего -- никому.
Игорь вздохнул.
-- Значит, прав... Мы живем -- или доживаем? -- в мире
машин и компьютеров. Они вытесняют людей отовсюду, и с этим
ничего не поделаешь, это прогресс. Настоящей работой занято
меньше двадцати процентов населения. Остальные либо уходят в
роддэры, либо... -- Игорь сделал паузу, -- имитируют бурную
деятельность. В тех областях, конечно, где это возможно --
литературе, живописи, истории, археологии, филологии... Можно
размалевать синей краской полсотни фанерок, развесить их по
стенам специально выстроенной картинной галереи и считаться
самобытным художником. Общество позволит, оно богатое. Роддэры
для общества опаснее, но, в сущности, и они терпимы...
Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.
-- Ты молодец, дружок, -- тихо сказал он. -- Мыслишь
вполне здраво. Одна беда -- с позиции одиночки.
-- Это как? -- заинтересовался Игорь. -- Ваше обращение
"дружок" я принимаю...
-- По поводу биовозраста, -- без улыбки закончил мистер
Эванс. -- Ты прав, мы живем в трудное время. Время
беззаботности. Мир всегда двигали вперед считанные проценты
людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили гении.
Те, кто придумали колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и
многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры...
Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную
инженерию! Дискеты компьютера ударили мне в лицо жесткой
коричневой лентой запаха. Пузырек с лекарством на столе --
удушливым искрящимся облаком. Не надо!
А Тиммин отец, не замечая болезненной гримасы на моей
физиономии, продолжал:
-- Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны
тысячи людей, чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И
не нужны еще сотни, чтобы прокормить гения и строителей. И
десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и тысячи -- тоже не
слишком-то нужны...
-- Киберюмористов пока не существует, -- возразил вдруг
Игорь.
-- Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы
получились неверные.
Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках
авторучку и негромко, словно самому себе, говорил:
-- Таланты могут найтись у каждого, только пока это у нас
не очень-то получается. Но есть и другой выход. Заниматься
своим делом, даже если таланта в тебе -- миллионная доля, а
остальное -- просто труд и терпение. Заниматься, зная, что
никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь останешься одним из
миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как один-два
настоящих гения.
-- Вы имеете в виду себя? -- жестко, не колеблясь, спросил
Игорь.
-- Да.
Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку,
выгнувшуюся в его пальцах затейливым вензелем.
-- Я занимаюсь программой "Конвергенция". Это создание
единого языка, основанного не на смеси самых известных и
простых языков, как эсперанто, а на принципе логэм.
-- Логэм?
-- Да. Логэма -- это логическая единица речи,
звукосочетание, которое на любом мировом языке имеет одинаковый
смысл.
Игорь рассмеялся.
-- Чушь. Этого не может быть.
-- Может. Выделено уже шестьдесят три логэмы. Они понятны
без перевода любому человеку в мире. И каждая из этих логэм --
на счету лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от бога.
Возможно, даже наверняка, что в их труде есть доля таких же,
как я, есть и мой вклад. Но вычислить его невозможно --
настолько он мал.
Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на дискеты с
записями.
-- Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в
латышском языке двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю
Дежуа или Чери Сайн, я не знаю. Но, возможно, поможет.
-- Шарль Дежуа -- это тот, кто расшифровал сигналы Маяка
Пилигримов? -- задумчиво спросил Игорь. Не дожидаясь ответа,
попросил: -- А вы не можете произнести хоть одну логэму?
-- Могу.
Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то
гримасу, словно разминая щеки, набрал воздуха и произнес...
что-то короткое, отрывистое, почти не запоминаемое. И абсолютно
бессмысленное...
-- Конечно, непонятно, -- засмеялся Игорь. -- Вот так
логэма! На роддэров не действует.
-- Нет, не понял, -- с некоторым сожалением ответил я. И
тут до меня дошло, что я отвечаю на словно бы и не
произносившийся вопрос. Через мгновение это понял и Игорь.
-- Вот так, -- улыбнулся мистер Эванс. -- Я произнес
вопросительную логэму понимания. Она показалась вам
бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос вы уловили.
-- Хорошо, -- после некоторой паузы признал Игорь. -- Я
беру назад свои слова про бездельника. Но ведь и это не для
всех. Многие, очень многие не смогут работать, не видя
результатов труда. Им-то что делать? Их будет все больше и
больше...
-- А им надо держаться. Жить. Хоть роддэром, хоть
художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет
управлять самой сложной на свете машиной.
-- Какой это машиной?
-- Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не
даст каждому возможность преобразиться.
-- Телепаты-телекины... Люди-молнии, бессмертные,
ясновидящие... Так, что ли?
-- Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже
есть свои болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм...
-- Это мной-то? -- Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной
гривой.
Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это
не радовало. Во мне клокотала ярость.
-- Значит, преобразимся? -- спросил я. -- Расширение
возможностей человека -- как лекарство от болезней
человечества? А вы не слыхали, что есть лекарства опаснее, чем
сама болезнь?!
Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.
-- Конечно, без случайностей не обходится... Ты имеешь в
виду что-то конкретное?
-- Я имею в виду вашего сына.
У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не
знал... У мистера Эванса исказилось лицо.
-- Да, Тим -- психокинетик. И разрешение на генную
операцию давал я. Но ничего плохого ему эта способность не
принесла.
-- Вы видели взрослых психокинетиков? -- тихо спросил я.
Он покачал головой.
-- А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в
язвах до самых локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на
пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на
пятьдесят, не меньше.
-- Я знаю. Слышал... Да меня и предупредили врачи из
Центра. Это бывает, если очень сильно перегружаться. Очень...
Но что я могу поделать? Вы же теперь все взрослые... Не надо
дожидаться пятнадцати... или сколько там было раньше, лет. Сдал
экзамен -- и можешь распоряжаться собой. Если вы сможете
уговорить Тимми -- я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы
два... Ну, три раза в неделю.
-- Оперирует? -- Игорь вскочил с кресла. Непонятная
реакция. Всем известно, что психокинетики становятся, в
основном, хирургами. Только они способны выдрать, вытащить из
человеческого тела запущенный рак со всеми его метастазами или
вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка. Игорь
повторил: -- Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая
ступень. Право на коллективную ответственность...
В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает
из ящика стола знак самостоятельности. Такой же, как у нас с
Игорем. Только слова на нем другие: "Достиг возраста
коллективной ответственности".
-- Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
-- Ну я дурак... -- отчетливо прошептал Игорь. -- Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро
вышел из комнаты.
-- Если бы их было больше... -- как-то безнадежно произнес
мистер Эванс. Ухода Игоря он, похоже, не заметил. -- Тим ведь
понимает -- если он не поможет человеку, тот умрет. Вот и
делает по три операции в день...
"А в редкие выходные развлекает своими способностями
любопытствующих роддэров", -- подумал я.
-- Это ведь оказалось не очень и сложно -- телекинез.
Синтезировали какое-то вещество, оно позволяет любому стать
психокинетиком. Но выпуск его наладить не могут, приборы не
позволяют добиться чистоты раствора. Кажется, оно называется
псикиноверрином...
-- Псикиноферрином, -- автоматически поправил я. -- Там
молекула гема в цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
...Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль.
Выворачивающие все тело судороги. Фиолетовый туман, в котором
плавают раскаленные добела шарики. Вот такой он -- запах ПКФ
для моего "суперобоняния". Длинный коридор. Белые стены.
Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу.
Навстречу уже бегут -- проклятые, ненавистные белые халаты,
такие же холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с
блевотиной выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые
халаты, в сочувственные, встревоженные лица. И я кричу,
выгибаясь в поднимающих меня руках: "Забирайте свое дерьмо!
Забирайте! Я доварил вашу похлебку, пробуйте! И это, это жрите!
Жрите..."
В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал
полгода. Уходя, сказал, что не хочу делать других такими же
несчастными, как я сам. Соврал... Меня погнала в роддэры боль.
Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать
расспросы. Откуда это роддэру известно точное название
препарата? Но в кабинет ввалились Дэйв с Тимми, и мистер Эванс
мгновенно переменился.
-- Пап, пошли купаться, -- выпалил Тимми. -- Покажешь нам,
как плавать на спине.
Оба они -- и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и
абсолютно счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро
встал.
-- Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо
раздумывая, интересно ли настоящему роддэру бултыхаться в
десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с беззаботным видом
поднялся с кресла. Пообещал:
-- Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
После устроенной беготни я спал, как убитый. И проснулся
лишь когда моя кровать начала ездить по полу.
Возле дверей я оказался, наверное, в один прыжок. Мне
доводилось видеть разрушенные землетрясением дома... Но вокруг
все было спокойно. Лишь дергалась, как в конвульсиях, кровать.
Потом лежащая на столе книга поднялась в воздух и зашуршала
перелистываемыми страницами. Я еще ничего не понимал. И только
когда Тим глухо застонал во сне, до меня дошло...
В полутьме не было видно его лица. Я присел на кровать,
взял Тимми за руку. Ладонь была горячей и напружиненной, словно
он держался за что-то, мне не видимое.
-- А ну, кончай, -- тихо сказал я. -- Все хорошо.
Заканчивай.
Затрещала разрываемая книжная обложка. Я легонько похлопал
Тима по щеке.
-- Тимми, все хорошо... Просыпайся. Или смотри другой сон.
Тимми, успокойся...
Я уговаривал его минут пять. Наверное, надо было просто
разбудить пацана. Но мне не хотелось этого делать...
Когда книжка тяжело осела на пол, а Тимми задышал ровнее,
я тихо, не включая света, нашел свою одежду. Быстро оделся.
Посмотрел еще раз на Тимми -- теперь он спал вполне безмятежно.
И вышел.
В кабинете горел свет. Я чуть поколебался и сказал
вполголоса:
-- Мистер Эванс, до свидания.
Я был почти уверен, что он меня не услышит -- за дверью
слабо жужжало печатающее устройство компьютера. Но звук исчез,
а еще через мгновение мистер Эванс недоуменно посмотрел на
меня.
-- Вы уходите?
Я кивнул.
-- Жаль... -- Он беспомощно улыбнулся. -- Честно говоря...
Тимми вчера так здорово развеселился, когда играл с Дэйвом.
-- Пусть и дальше играют.
Он понял. И кивнул -- не соглашаясь, а скорее с
благодарностью. Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.
-- Скажи, если, конечно, тебя не задевает мое любопытство.
Ты тот самый мальчишка, который однажды довел до конца синтез
ПКФ?
-- Я принимаю ваше обращение применительно к биовозрасту.
-- Я попытался улыбнуться. -- Да, тот самый.
Он кивнул, ничего больше не спрашивая.
-- Это очень трудно, -- тихо сказал я. -- Понимаете,
человеческий мозг не рассчитан на то, что со мной сделали. Ему
не хватает каналов восприятия. Ну, он и выкручивается, как
может, превращая запахи в свет, звук... Иногда и боль. Очень
больно, честное слово. А если просто лишить меня обоняния -- я
ослепну и оглохну. Все слишком тесно связано...
-- Я верю.
Он ни о чем не просил. И от этого было еще тяжелей.
-- Я вернусь в Веллесбергский Центр, -- торопливо сказал
я. Мне показалось, что он уже готов уйти. -- Я тогда был
младше, чем Тимми. А сейчас, наверное, выдержу... Ведь все
равно, что бы я ни делал, моя дорога туда. И с нее не свернуть,
я понимаю.
-- Тебе очень трудно?
Я молча кивнул и спросил сам:
-- Тимми выдержит год?
-- Да. А почему год?
-- Не знаю. Просто думаю, что за год успею. Игорь не
сможет, никогда не сможет работать так, как вы -- в миллионную
долю. Только не обижайтесь.
-- Я не обижаюсь.
-- У него характер такой. Ему надо быть или первым, или
хотя бы в первом ряду. Если он не найдет своей дороги, то так
всю жизнь и останется роддэром. Лучшим роддэром в мире. И
многим задурит головы, не со зла, а так... Но это не нужно,
роддэры ведь не форма протеста и не поиск нового пути. Мы --
боль. Форма боли в середине двадцать первого века. Такие, как
я, у которых боль внутри, и такие, как Игорь. Середина, не
желающая ей оставаться. А я все верю, что помогу ему найти свое
место.
Мистер Эванс посмотрел мне в глаза. И сказал:
-- Теперь я знаю, что ты вернешься в Центр.
Я улыбнулся и сделал шаг к спальне. Попросил:
-- Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы
уходим, как настоящие роддэры -- не прощаясь, тайком.
Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка,
сильная и добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне
она виделась именно такой.
-- Ветра в лицо, роддэр, -- сказал он.
Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логэм, чтобы
понять друг друга.
Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам
навстречу. Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с
продуктами и всякой полезной мелочью болталась у него на плече.
-- Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? -- спросил
он меня, когда дом скрылся из глаз.
Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые
пальцы крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на
втором этаже, проснулся Тимми.
Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.