Книго

Н.Ляшко

НАРНАЯ ЧЕРТОВЩИНА

Острожная сказка I "Мы не умираем". Прогнила, облупилась тюрьма и стлла разваливаться. Новую тюрьму начальство, с благословения царя, надумало ставить за городом, под лесом, чтоб глаз не колола. И поставило-трехъэтажную, белую. Стена-ого, не убежишь! На зеленой крыше золотая луковйа и крест, - не тюрьма-монастырь. Перегнали в нее из старой тюрьмы арестантов, и затенькад острожный колокол повестки, поверки и прочее. Птицы шарахнулись с опушки в гущеру. Лешие ватагой вышли на звон, судили, рядили-лесной ум верткий, с ветки на кустик перепархивает: сразу не удумать, что люди сделали, а не знать срамно: ведь вот она, тюрьма-то, под боком" Надо было во все вникнуть, а итти в тюрьму охотников, среди леших не было. Один говорит: - Чего там узнавать, и так видно. Другой: - Я и пошел бы, да близко к огородам, мещан боюсь Третий: - Ну ее, ребята, тюрьму-то, одна стена эва какая!.. Скушно. Некали, отмахивались, а домовой из лесничества и говорит: - Давайте капаться. Связали лешие сосновые корни и ну лапу к лапе тискать. Меряли, меряли, и достался край лешему, что мещан боялся. Опечалился он, а делать нечего, - пошел. На огородах обернулся в мещанина и пополз к тюрьме. Все хорошо шло у него, только забыл он оглянуться: ползет, а хвост дыру в портках прорвал и волочится сзади. Добрался он до тюрьмы, глянул на стену, - высока, не перепрыгнешь. Птицей перемахнуть бы, да боязно: старая лешиха наворожила ему, что птицей сгинет он. Стал он раздумывать, в загривке скрести, а из-за угла вышел часовой да хвать его за шиворот: - Ты чего тут? Подкоп делаешь? - и ну драться. Леший дал ему сдачи, да заметил свой хвост, ширнул па огороды, обернулся там в собаку и назад. - Я ж тебя подкую, - урчит, - крупа несчастная!.. Подобрал живот и к воротам. В тюрьму дрова везли, ворота настежь. Часовой увидел собаку, деревню вспомнил и протягивает руку: - Собачка, ц-ц-ц... Леший глаза под лоб закатил, хвостом заюлил. Часовой на корточки стал перед ним, руку расшерепил, а леший-ав! - и всю пятерню его в пасть да-хрусь! - да под телеги и в тюрьму. Подворотний надзиратель носком его, он-за ногу и ну рычать. Подворотний в будку: бешеная, мол, собака. А на соседнем дворе прогулка шла. Три арестанта увидали, что подворотний надзиратель испугался, перемигнулись да к телегам-и шорк на волю. Часовой руку завязывал, арестанты в глаза ему песку-плюх! Упал тот наземь, обхватил двух арестантов за ноги и орет. Тут воля, а он не пускает. Третий арестант вырвал у него винтовку да прикладом по голове его-бац! К ним подворотник, они и его-бац! И пошла завируха: свистки, звонки, топот, крик, визг, выстрелы, - все чин по чину. А леший котом взобрался на тюремную крышу, сел там, водит усами-ну-ну, вот так дела! - и косится на все. А как скрылись беглые арестанты в лесу, подошел к краю крыши и поводил носом, - снизу тянуло чем-то теплым, кислым. Полез леший с крыши по трубе, с трубы на карниз, по карнизу на подоконник, стал на решетку и заглянул в камеру. Арестанты ложками черпали что-то из медной чашки и про убежавших говорили. Ухмыльнулся леший да: - Мя-ау-у. Арестанты диву дались и к нему: - А-а, Васька! Здорово! Откуда ты? Айда щи хлебать! Кис-кис! Прыгнул к ним леший, хвост трубой поднял и ну мурлыкать. Арестанты пустили его на нары, один ложку со щами поднес: - Ешь, кисанька. Понюхал леший - кислое - и головой мотнул. - Не по душе? Ну ржаной ешь, на... Подзапраиился леший хлебом, а сам все на щи косится: "Вот так едово!" Огляделся, послушал, понял, что попал в камеру, где сидел один из убежавших - Алешка, я надумал потеху. Юркнул по нарам за арестантов и сел там Алешкой. Арестанты ложки опустили. - Алешка! - зовут. - Ну? - зевнул леший. - Это ты? - Послепли? - Да ты ж убежал. - Хм, под нарами спал я. Никак не высплюсь... Лег Алешка и захрапел. Арестанты глазами так, сяк, - Алешка, да и все. Поахали, стали кота искать, зватьнету его. - Что за диво? Куда он делся? После каши надзирателя кликнули: так, мол, и так, наш Алешка не убегал. Сказали, глядь, - Алешки нету. Надзиратель в камеру, сюда, туда, - нету. Только кота под нарами нашел, обозлился, вызвал старшего и ну жаловаться: - Глумятся надо мною арестанты, про Алешку говорят, а кота показывают. Старший дал тревожный звонок в надзирательскую: - Все сюда! - и входит со всей командой в камеру: - Стройтсь, такие-сякие, в шеренгу! Все ли вы тут? - и ну считать- арестантов. - Первый! - и бьет в щеку крайнего. - Второй! - и бьет в щеку другого. - Третий! - и бьет в щеку третьего. Считал старший с приговорками, а рука у него пудовая. Поглядел на него из-под нар леший, подумал: "Эк, его разобрало" - да-фырк! - вылез Алешкой и шасть в ряд. Старший к нему: - Где был? - Под нарами... - Прятался?! - Не иголка кака... - Что-о-о? Глянул леший на старшего вблизи и рожу перекосил. Ноги у старшего короткие, живот тестом на ремень лезет, рожа красная, затылок воловий. Не понравилось старшему, что Алешка глядит на него и не трясется. Развернулся он и кулаком его-раз! два! Икнул леший, отпрянул и ну честить старшего. Где и слова взялись! Старший обомлел, было, да как рявкнет: - В карцер! И поволокли надзиратели лешего по лестницам. Волокли и злились, что он не так волочится, кулаками, сапогами поправляли его, громыхнули в подвале дверью темного карцера - еще никто не сидел в нем - и кинули туда. Упал леший, сел, башкой помотал: - Да-а, это тебе не в лесу с бабами аукаться, - и ну лесные песни играть. Играл, играл, разошелся, а замок - щелк! дверь - скрип! Вплыл фонарь, за фонарем-старший, а за старшим надзиратель Цугай, здоровенный, могутный. - Поешь? - спрашивает. Леший будто не слышит и поет, поет. Взял его Цугай за шиворот, поднял: - Оглох? - и смаху посадил на пол. Сникла в лешем песня, в башке загудело, а Цугай ногой его, ногой - в бока, в живот, в спину! - всего избил, искровянил, а тот знай помалкивает и глядит ему в глаза. Не понравилось это старшему: его бьют, а он не воет и не плачет. Хмыкнул старший, отдал Цугаю фонарь: - Дай-ка я его, - и принялся сам бить. Леший только повертывался и все норовил глядеть старшему в глаза. Умаялся, распарился тот, буркнул: - Хватит, дай воды, - и взял у Цугая фонарь. Вылил Цугай на лешего воды, еще раз пнул его и пошел за старшим, а леший обернулся в блоху, прыгнул на него и полез под мундир. Понес его Цугай в надзирательскую казарму, рассказал всем как Алешку бил, и завел песню: В садах лександровских гулял я... Весело было Цугаю. Пошел он вечером в тюрьму, принял пост, во все камеры заглянул, сел на табурет, а на него дрема. Цугай и так, и сяк, - слипаются глаза. Тужился, тужился он и заснул. Леший перебрался с его спины на грудь и стал кусать. Кусал, толстел, в крысу вырос и грызет. Цугай стонет, а проснуться не может. Мундир расстегнул, рубаху расстегнул. Леший прыгнул на пол, стал Алешкой, револьвер у Цугая, взял и к виску ему: - Будешь мучить нашего брата? - Не-э-э, - со страху заблеял Цугай. - Становись на колени! Стал Цугай. - Целуй коридор! Поцеловал Цугай.. - Клянись... Поклялся Цугай. - Гляди! - погрозил леший, да белкой в фортку юрк... Протер Цугай глаза, - в самом деле стоит он в тюремном коридоре на коленях. Прислушался, - тихо. Глянул, - фортка раскрыта, на решетке белка сидит. Потянулся он к кобуре, - пусто там. Затрясся и бегом на соседний пост: так, мол, и так, сон поганый видел я; погляди, сидит ли в карцере Алешка. Пошел надзиратель к карцерам, позвал Алешку, в дверь постучал, - тихо, как в могиле. Дали тревогу, открыли карцер, - пусто. Ни дырочки, ни взлома, а пусто. Прибежал начальник, глянул и за голову схватился: - Выпустили, мерзавцы! Кто? - Цугай сон поганый видел, - говорят ему. - Какой сон? Цугай! Рассказал Цугай сон. Начальник кобуру его ощупал и позеленел: - Ага-а, сон видел!? Продал, иродово отродье! Обыскать! Обыскали Цугая и бросили на место лешего в карцер. II Выбрался леший из тюрьмы и ну в лесу голосом знаки подавать. Кликал, кликал, - никого. В гущеру подался, нашел леших, а те шикают на него: - Тсс, не булгачь: чужие тут сидят в камышах. - Арестанты, небось, беглые, - догадался леший и давай обо всем рассказывать. Не поверили ему лешие: - Ты, говорят, городить такое, вроде в тюрьме не люди, а еловые пеньки. Леший так и этак, - не верят. Рассердился он. - Коли, - говорит, - не верите, пойдем со мной еще двое. - Как? - А так. Взял леший пару дружков и повел их в камыши. А там спали беглые арестанты - Алешка, Мишка и Васька. Снял с них леший боты, вытащил тюремные билеты, себе взял Алешкин, дружкам Мишкин и Вяськин дал и повел их. Шли они огородами, репой лакомились и пришли к тюрьме перед утренней поверкой. Дернули у ворот за ручку-дзинь! Выглянул новый подворотный надзиратель, настежь калитку распахивает и улыбается: рад. Начальник прибежал. Алешка выступил вперед да в ноги ему - бух: - Заставьте, - плачет, - рек добром поминать. Бешеной собаки испугались мы вчера. Думаем, кинется она на нас, станем мы все бешеные, и не управится с нами, с бешеными, господин начальник, вы, значит. Ну, и побежали мы от беды, собаку эту чтобы на огороды от арестантов заманить... Ну, и сгоряча наделали делов всяких. Я в тюрьму вернулся, а ребята не успели. Начальник улыбается и спрашивает: - А как ты из карцера ушел? Алешка вздохнул и завел; - Жалко, - говорит, - мне стало Мишку и Ваську. Заблудятся, думаю, в лесу, потому - собака бешеная, а место глухое. Ну, я Цугая и сговорил: пообещал ему на том свете его грехи взять на себя. Прихожу в лес, а ребята ревут. Увидали, так и кинулись: доведи, говорят до тюрьмы. Вот я и привел. Начальник и старший руки потерли и велели запереть леших в светлый карцер. - Ну, не верили? Примечай теперь... Час, два, три просидели лешие, а в животах только и добра, что репа. Постучали, подождали, еще постучали, - как в гробу. Разъярились, сняли с ног боты и ну молотить ими в дверь. Прибежал старший со сворой своей: - Чего надо? - Есть давай! - Не подохнете! Открывай! Ворвались надзиратели в карцер, избили леших за убитых надзирателей, боты и все, чем стучать можно, отобрали и ушли... - Ну, не верили? III Из города приехало военное и судейское начальство. Повели к нему леших. Начальник перед главным генералом вертится, рассказывает, как явились лешие в тюрьму, что говорили, и хихикает. Генерал послушал его да как порскнет носом и ну картавить: - Глупости гогодите! Начальник чуть с душой не расстался: хотел угодить, намекнуть, что ему пора вверх по службе итти, а вышло вон что. А тут еще старший вошел и ну мигать ему. Начальнику надо к генералу подлизываться, а он мигает и мигает. Обозлился начальник и спрашивает: - В чем дело? - Привели там... - Кого привели? Давай сюда. Старший глаза пучит, подмигивает, а начальник опять: - Давай, говорю, сюда... Повел старший плечом и ввел в контору пристава, полицейских, а с ними всамделешних беглых арестантовАлешку, Мишку и Ваську: в лесу в камышах схватили их. Глянуло начальство и обомлело: справа Алешка, Мишка и Васька и слева Алешка, Мишка и Васька. Только и разницы, что одни босые, другие в ботах. Пристав рапортует, как было дело. Генерал покраснел, собрал с лысины пот в платок, крикнул: - Чогт знает что! - и поманил к себе всамделешнего Алешку: - Эй, хагя! Ты кто? - Алексей Сусликов. Генерал к Алешке-лешему: - А ты кто? - Алексей Демьянович Сусликов. - Фу, чогт!.. Кинулось начальство опрашивать тех и других, а Алешка-леший выступил и говорит: - Не извольте беспокоиться: мы-ста и есть настоящие, потому и билеты при нас. Вынимай, ребята! Вынули лешие тюремные билеты и подают. Поглядело начальство в билеты, по-куриному заокало: - Конечно, точно, подписи несомненны, - и к всамделешним: - Где билеты? Те в карманы, в шапки, - нету билетов. Побелели безбилетные, даже не арестанты - и затряслись: - Обронили мы, ваши благородия... - Обгонили, бгодяги! В катоггу! - затопал генерал. - Да, ваши благородия, мы, вот истинный господь, мы - это мы, а это... - Нет, мы - это мы! - затараторили лешие и пальцами на всамделешних показывают: - Гляньте, нешто похожи они на воамделешних? Тут судейское начальство вмешалось: надо, мол, вывести одних и допросить других. Вывели леших. Начало начальство распытывать всамделешних: кто они, сколько годов им, как отцов, дедов, бабок звать и прочее. Ничего не вышло: всамделешние сбивались, путали, у леших же все без запинки выходило. Начальство руками развело, велело запереть леших особо, всамделешних особо, осмотрело карцер, фортку в коридоре и ну тюрьму обходить. Лешие уселись в камере на полу и ждут. Открыл надзиратель дверь к ним, рявкнул: - Встать! Смирно! Руки по швам! - а они ни с места. Генерал по-картавому на них: - Пгиказываю встать! А Алешка в ответ: - Больно отощали мы, барин! - Ты ггубить! В кандалы! Всех! Старший метнулся на коридор, привел тюремного кузнеца с тройкой кандалов, с болванкой, с молотком и заклепками. Положил кузнец болванку, посадил на пол Мишку-лешего, хомутки на ноги ему надел, заклепку вложил и давай клепать... - Ты поладней клепай, - говорит ему Алешка-леший. - Могчать! - заревел генерал, а Алешка ему: - Я не с тобой говорю. Побеленел генерал, ногами затопал, кулаками засучил, а Алешка опять ему: - Бей, бей, вот он я! Генерал из себя вышел: - Гозог! Заковали леших и повели на двор. Алешку, как самого зубастого, разложили на переднем дворе, Мишку - на левом, Ваську - на правом. Приволокли прутьев метел на десять. Охотники - из надзирателей - засучили рукава и выбрали по пруту. - Тюрьма-а! На ок-на! - скомандовал старший. Начальство все обмозговало: троих, мол, будем пороть, а прочие будут глядеть и вразумляться, - всем занятие. Только ничего из этого не вышло. Легли лешие, и хоть бы один взвизгнул. Розги свистят, а они лежат, как чурки, вроде не им, а двору березовой каши всыпают. Алешке отсчитали сто ударов с хвостиком. Встал он, а генерал к нему: - Хогошо? - Дюже хорошо. Ложись, оближешься... На окнах: - Хо-хо-хо, ха-ха-ха!.. Генерал кричит: - Еще! Получил Алешка привесок в полсотни розог, встал и кажет генералу язык; - Видал? - Убью! - кричит тот. - Гастгеляю! А из окон смех да приговорки, словечки всякие. Генерал напустился на начальника: - Гаспустили тюгму! Под суд отдам! Начальник на старшего накинулся, тот на своих подначальных, и пошло, поехало, будто с привязи сорвались все. Весь день порядок наводили, кричали, наказывали арестантов. IV Ночью лешие тараканами пробрались к начальнику на казенную квартиру, стали у двери и захихикали: - Ну, что, выслужился? Закружились, в ладоши захлопали, на кандалах плясовую заиграли: Три копейки по копейке, Вец, вец, вец... Начальник поглядел на них и давай щипать себя, за усы дергать. Они обступили его, в глаза ему уставились и ну морочить голову: - Кланяется, - говорят, - тебе тот, что в карцере помер. Помнишь? И тот, которого ты приказал скрутить рубахой. Помнишь? У него тогда ребра хрустели. Не забыл? И чахоточный кланяется. И мужик, что удавился в камере. Встал начальник и задом, задом от них. Уперся в стену и обалдел. Пощекотали его лешие, похихикали и пошли по тюрьме куралесить. На чердак забрались и ну в крышу барабанить да мяукать. Надзиратели звонок к начальнику дали. Выскочил тот, обалделый, видит-дежурный по двору к конторе прижался и трясется. - Что такое?.. - Шалят. - Кто?.. - Шут его знает. Вот слушайте! Послушал начальник и забегал по тюрьме. Все на месте, а камера леших пуста. "Уйдут", - думает он, и приказал стрелять на чердак. Выстрелы всполошили тюрьму, надзиратели всей оравой на коридорах и во дворе дежурили, а того, как лешие перемахнули с чердака в камеру, не приметили. Заглянули к, ним, а они разметались, спят... С утра опять приехало из города начальство, судило, рядило, еще раз выпороло леших, и те решили притихнуть: "Помолчим, говорят, поглядим, что выйдет". Только к начальнику на квартиру раз за разом являлись. Тот по четвертке в сутки выдымливал табаку, с женой ругался, водку глушил, отощал от тоски, будто с колокольни крикнул: - Не желаю больше! - и скрылся. Начальство обернуло всамделешних Алешку, Мишку и Ваську в бродяг, а леших убийцами объявило и к родным всамделешних на свиданья выпускало их. Родные ревут, а лешие ухмыляются и чешут о зубы языки: ничего, мол, с нами худого не будет. Обвинительный акт пришел из города скоро - по указу да по приказу и все такое. На суд лешие пошли с форсом и в дороге песни пели. Конвойные об их бока на кулаках мозоли набили. Обвинитель называл их душегубами, отрепьем, зверьем, - всяко и горой ратовал за виселицу им. Уж он честил, честил их, а они все хи-хи да ха-ха. Председатель зыкнул, было, на них, но Алешка такую рожу скорчил, что даже солдаты полны рукава насмеяли. Судьи сгорбились, и из приговора вышло только бу-бу-бу да конец: всех повесить. Алешка выпрямился и начал языком всякие штучки загибать, но судьи и слушать не стали его: закон в руки, пот в платки - и в заднюю комнату. Конвойные Алешку за руку - молчи, дескать, а он все орет, Мишка и Васька подкрикивают. Солдаты разъярились и давай усмирять их. Били так, били атак и руками развели: чем больше бей их, тем дальше они от смерти, - только смеются. - Тьфу, дьяволы, и не убьешь! Аида!.. V По тюрьме пошел шопоток: кто повесит леших, тому чуть ли не воля будет и по пятерке за каждого, - пятнадцать, значит, рублей. В контору старший осужденных на каторгу вызывал, уговаривал, грозил, - никто не брался вешать. "Дешево", - подумал старший и набавил за голову по рублю, по два, по три, - до десяти рублей догнал, - нету охотников. Тут новый начальник приехал. Высокий, лысый, нос картошкой, на лбу будто плугом исковыряно. Всем вышел, только глаза вроде червей: высунули головки из глазниц и шарят, шарят кругом. Принял он дела и пошел с надзирательской сворой по тюрьме. Головки червей ныр-ныр по арестантам, а голос ласково так разливается: я, говорит, человек ничего себе, но, конечно, не без слабостей: люблю порядок и послушание, и шапки чтоб передо мною снимали и это самое, никаких чтоб этих старост, и в кухонный котел носа не совать, и тишина всегда чтоб, потому тюрьма есть тюрьма, а не майдан какой, а во всем прочем, ежели что, я по-человечески делать буду, как бог велит, и все такое. Заглянули лешие ему в глаза и захолонули. Алешка руками всплеснул: - Вот так штука! - Что-о-о? - Да, говорю, больно ты того... - Чего-о? - Да это самое... больно ты, говорю, глаз не жалел. - Глаз, каких глаз? - Да своих, вот этих, - указал Алешка. - Что?! Ты дурака со мной валять!? - А на что его валять? Он давно вывалян. Мишка и Васька перемигнулись и ну смеяться. - В карцер! - взревел начальник. - Только-то? Гы-гы-гы!.. - Глотки заткнуть! Заткнули лешим глотки и поволокли в карцер. Взяла их тоска, и стали они судить да рядить: неужто, мол, для того люди и родятся, чтоб с ними вот этак-то? Где же эта самая правда, если на людей червяки вместо глаз глядят? Лешие, а дури было в них хоть отбавляй. Толковали, толковали и пробрались вечером к новому начальнику: проймем, мол, и его, как прежнего, а там и третьего проймем, и еще, и еще, а там, гляди, и выйдет что-нибудь: ведь в палачи вот никто не хочет. Пришли, в кандалы зазвонили и ну зудить начальника: - Неужто ты и в самом деле такой? Не прикидываешься? Мать ли тебя пестовала? Как это угораздило ее родить тебя с такими глазами? Начальник поводил по ним червяками да ногою-уп! - и ну харкать: - Пришли? Испугать хотите? Мразь!.. Сам повешу вас!.. Своими руками! Навоз!.. Позеленел начальник и от злости весь вывернулся. Глянули лешие на него, на вывернутого, и обомлели: он арестантов и за людей не считал. Пропала у леших охота нудить его. Пошли они в тюрьму и вспомнили: ими, лешими, попы пугают мужиков, мужики и бабы пугают детей. Вот дурачье! Начальником, с червяками вместо глаз, попотчевать бы их! VI Вошел начальник утром в тюрьму и давай старшего распекать: - Ну, нашел вешельника? Выписывать прикажешь? Самого заставлю! Понял? - Так точно... только не знаю, кого бы это. Не хотят. На воле убивают, а тут не хотят. Цугая, может, попробовать? Крышка ему, а тут такой случай. - Давай его. Ввели Цугая в контору. - Повесишь троих, - сказал ему начальник, - суда над тобой не будет, деньги получишь, подстаршим сделаю. - А сидеть в карцере долго еще буду? - спросил Цугай. - Если согласен, сейчас выпущу. Вздохнул Цугай, согласился, попросил денег и запылил по дороге в город. Выпил с девками, заворочал мозгами да по лбу себя хлоп! - что ж это я? - сорвался и побежал к начальнику тюрьмы: - А как, ваше благородие, насчет совести и бога? - Что приказываю, то и делай. - Я не про ото... бог как и все такое? - Выкинь из головы! - Отец приказывал не выкидывать. - Дурак твой отец: богу молись и делай, что требуется, - вот и все. Подумал Цугай, догадался: - Ага! Это вы верно: потом можно замолить. Понимаю, - и пошел догуливать. Ночью лешие обступили его, хмельного, зализанного девками, и ну охаживать. - Не-э-э, - мычал он, - не это: пострадал раз за вас, гадов, и баста... Лешие ему о деревне, о лесе, о полях, об отце, о детях, - вдрызг расцарапали совесть, но не поддался Цугай: - Это вы к тому, чтоб опять в карцер меня? Под суд за вас? Не-э... Подстаршим быть хочу. Счастье мне пришло. Денег за вас получу. Ого-го-го-о! Всю ночь Цугай мычал, кричал, от леших отмахивался, и те с досады забегали к начальнику, к старшему, к женатым надзирателям, к их бабам, по камерам и коридорам. Надзиратели револьверов из рук не выпускали: там беготня, там хрип, смех, шаги, шопот, песни: Зец-вец-вец... И арестантам было не сладко: думки разные одолевали, а главное-чудилось, будто уже вешают. Арестанты вскакивали, стучали в дверь. Начальник велел влить в карцеры по ушату воды, насыпать известки, набил их арестантами и каждый день слал в город по бумаге: скорее, мол, надо решать да разделываться с осужденными, в тюрьме неспокойно, палач может опомниться. И решение вышло. VII У тюремной бани надзиратели разобрали камни и вырыли две ямы. Старший и Цугай на надзирательском дворе приколотили к двум столбам перекладину. Ночью пришла конвойная команда и приехало начальство с доктором и попом. Цугай волоком перетащил к бане столбы о перекладиной и вставил их в ямы. - Трамбовкой утопчи, дьявол, чего ногами топаешь! Мыло не забыл? Пожирней веревку мыль, сразу в шею чтоб врезалась. Да не расплывайся... Чтоб не было шуму, леших расковали и вывели по одиночке. Начальство у фонарика прочло им бумагу. Поп с крестом заюлил. Лешие покосились на него и: - Брысь! Первым под перекладину повели Алешку. Обрядил его Цугай в смертную холщовую рубаху, завязал и толкнул: - Становись! Вскочил Алешка на табурет, надел на себя петлю и говорит: - Ты гляди, Цугай: у меня душа крепко сидит. - Выдушим! - прохрипел тот и шварк ногою по табуретке. Повис леший, ногами заболтал, захрипел и не умирает. Минуту хрипит, другую, третью хрипит и все громче да громче, будто душа застряла у него в глотке и ни сюда, ни туда. Начальство уши зажало, поп отвернулся и рукой кресты на себе путляет. Начальник к Цугаю кинулся: - Веревку, мерзавец, забыл намылить! Дергай его ва ноги! - Мылил, уж вот как мылил. Руки у Цугая пьяные. Поймал он ими лешего за ноги и дерг, дерг. А тот все болтает туловищем и руками и уже не хрипит, а хохочет. Дружки подхохатывают, а из тюрьмы как грянет: - Да хоть добейте его, пауки! Не мучайте! Обернулось начальство, - верх тюрьмы уже облит зарей, в окнах арестанты, глаза у них страшные, изо ртов паром валит злоба. Начальник кулаками им: - С окон марш! Перрестреляю! - да к помощнику прокурора: придется, мол, прекратить. А тот на него: - Что вы сделали? Зачем брались, раз не умеете? - Я вам не палач! - огрызнулся начальник и червяками по виселице ныр-ныр. А Алешка все хрипит и хохочет. Цугай помертвел да задом, задом от виселицы, за ним поп, доктор. Начальник ругаться начал, подмигнул старшему и к виселице. Выхватил шашку и по петле раз, два. Шлепнулся леший наземь, вскочил и захихикал: - Взяли? Начальник в ухо его: - Молчать, мразь! - и к старшему: - Снимай с него рубаху! Выпростался леший из рубахи, поднял перерубленную петлю да к начальнику с нею: - Не забудьте взять на память о моей шее... крепкая, мол, была, хе-хе-хе! Начальник приладил намыленную веревку к перекладине да как рявкнет: - Становись! - Гы-гы... Сам хочешь? Попробуй, - подошел леший. Накинул на него начальник петлю, стянул ее на голой шее, табурет рышиб: - Вот так надо! - и ну надзирателей и начальство пушить: - Нюни распустили! Хотите, чтоб они вас перевешали... Глядит, а леший опять болтает ногами, хрипит и не умирает, а тюрьма уже вся в солнце и ревет, воет. Ругань застряла в глотке начальника. Как так? И он не может повесить? Метнулся к лешему да за ноги его дерг, изо всей мочи дергает, червяками в глазницах ворочает, хрипит: - Врешь, врешь, мразь... повешу! Еле оттащили его, перерезали петлю, подхватили лешего - и в камеру. Сел тот и дружкам подмигнул: - Ну, все видали?.. Айда, будет... И ушли в лес. 1923 г.OCR Pirat-------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 16.01.2002 12:35

Книго
[X]