Юрий Мамлеев.
Трое
Родимов Коля решил, что он умер, родился второй раз, но уже где-нибудь на иной, более пакостной планете, и второй раз сошел с ума, ибо твердь, на которой он якобы лежал, поехала. Точнее, поехало небо, а может быть, и Земля, но только в другую сторону. "Это конец, - подумал он снова, - или начало новому сумасшествию, но уже после смерти... Что происходит со мной?.. И почему такой грохот сверху? И сбоку что-то двигается, накаляется..." "...Да, конечно, я умер и попал в ад... Господи, Боже, за что? За что?" Коля, как ему показалось, пошевелил губами, пытаясь открыть глаза. Когда что-то там открылось, он увидел не бездонное синее небо над собой, а железную стену мрака наподобие черной крыши. "Мама, я в аду!" - просияла нежданная мысль. "Но разве мамы могут вывести из ада? Многие из них, поди, сами в аду", - мгновенно решил Коля. - Не хочу! - вдруг заорал он и выпучил глаза. То, что он увидел наконец, не поддавалось никакому пониманию. Голова его будто бы ползла в одну сторону, тело вроде ехало в другую, а над ним с грохотом мчался мрак. "Что это и когда конец?" - подумал Родимов. Вдруг стало светло. Над ним ясное утреннее небо. Удаляющийся грохот. Родимов одиноко лежал между рельсами, а несколько секунд назад над ним пронесся гигантский товарный состав. Коля приподнялся. Поезд уходил. "Это же надо так напиться, - с грустью подумал он. - Где я?" Время напоминало утро, а где он находится - на этот счет у Родимова не было никакого представления. Последнее, что он помнил, - это себя в шумном городе, в ослепительном ресторане, гордо пьющего водку фужер за фужером. А почему же тогда он здесь - среди этой равнины, между рельсов, и вокруг ни одного домика! И ни одной пивной, и ни одного вытрезвителя, только просторы кругом и просторы, и нет им конца. Между тем в конце концов мог появиться второй поезд - впрочем, у Родимова возникло ощущение, что над ним уже прошло эдак пять-шесть поездов, - и Коля все же решил отползти в сторону. Это было нелегко: особенно не поддавалась одна нога, тянувшая все тело. "Эдак у меня начнется депрессия", - подумал Родимов, робко положив голову на рельс. В уме опять мелькнула мысль о поезде, и, издав звериный звук "у-у-у", Коля встал на четвереньки и пробежал так метров шесть, оставив опасный рельс далеко в стороне. Он упал на спину, как некий герой Трои, сражавшийся с богами. Отходил часа два, валяясь в траве, то засыпая, то нюхая цветы, то вглядываясь в просторы. Наконец, вглядевшись, он увидел недалеко на опушке леса (оказался все-таки низенький лесок где-то сбоку) сидевшего на пеньке человека. Коля, приподнявшись, махнул ему рукой, и ему показалось, что лицо человека расплылось в улыбке и сам он стал как белое облако. Тогда Родимов, путаясь и плутая, побежал к нему (хотя дорога была прямая). Приблизившись, он увидел мутного толстого человека с одним ухом. - Где ж ухо-то второе? - тупо спросил он. Толстяк захохотал: - Напился? У меня их два. И он, приподнявшись с пенька, показал второе ухо. Действительно, было два, но потом Родимов увидел, что одно исчезло. Потом опять появилось. И нос сместился вниз. - Ну ладно, садись на травку, - миролюбиво сказал толстяк со сместившимся носом. - Водочки хошь? Родимову показалось, что он уже в раю. Кивнул головой: мол, на все согласен. Услышал бульканье. Отпил. И вскоре видит: идет он по дороге. С ним одна только его тень. - До Москвы-то далеко? - спрашивает он у собственной тени. - Почитай, километров двадцать пять, - бодро отвечает тень. - Ишь куда занесло нас, - замечает Родимов. И идет себе, идет и идет. - Грузовик! - вдруг завопила тень. Родимов шарахнулся. Из кабины высунулась красная, чрезмерно блаженная физиономия и спросила: - Жить надоело? Родимов ответил: - Спаси! И долго потом, ругаясь матом с собственной тенью, трясся в кузове грязной и пыльной машины. Затем водитель забыл его, а сам ушел. Машина стояла, и Родимов спал в ней, пока не услышал у себя внутри вой собаки. Тогда испугался и выпрыгнул из машины. С любопытством оглянулся. - Батюшки, а я в Москве! - вскрикнул он. - А ты думал, паразит, на луне, - раздался в стороне грубо визгливый бабий голос. - Пшел вон, опохмелись! Родимов оглянулся, увидел бабью фигуру и вдруг резво побежал. Дворами. И сразу - на улицу. "А я жив! А я жив!" - кричалось в уме. И хотелось даже танцевать от счастья. - Я бегу, бегу, бегу, опохмелиться не найду! - бормотал он, озираясь по сторонам. Вечерело. Закрывались последние магазинчики. Веяло Москвой. Но чудо - в одну еще не закрывшуюся пивнушку Родимов успел нырнуть. - Господи, какой вид! - заорала на него буфетчица. - Что у нас тут, помойная яма? У нас тут пивной зал, между прочим, а не помойка! Но на полу валялись три человека. Буфетчица - толстая, розово-белая женщина - указала на них: - Они ведь джентльмены по сравнению с тобой, ирод! Родимов Коля опять испугался. Подошел к зеркалу, показывавшему его во весь рост. Отшатнулся. Заглянул снова. "Да ничего особенного, - подумал тихо. - Ну, конечно, глаз как бы нет. Заросли чем-то. Но видят же. Хоть и мутно. Одна штанина словно собаки разорвали, зато вторая-то - глаженая. Рубаха в пятнах. Это, наверное, от лягушек, - смирно мыслил Родимов. - Помню, что часа два спал в болоте. И было там мне хорошо, на душе как-то светло, духовно!" Нос его будто сливался с губами, волосы в одном месте стояли дыбом. "Ну и что", - решил он и нетвердой походкой пошел к буфетчице. - Не забудь, что я человек, - весомо сказал Родимов. Буфетчица вдруг смирилась, промолчала и налила ему душистого пива. Родимов полез в одну штанину за деньгами. - Какие с тебя деньги, милок, - буркнула буфетчица, - пей и иди себе с Богом. И не попадайся никому на глаза. Таких, как ты, не любят даже в могиле. Коля вспомнил, что оказался между рельсами, потому что хотел поцеловать и даже обнять широко мчащийся навстречу ему поезд, но не вовремя упал. И Родимов пошел из пивной туда - к бреду. Присел на трамвайчик. Минуты на две стало себя очень жалко, но потом забылся. Все время - сквозь полузабытье - думалось о том, что он смертен. - Нехорошо так, когда смертен, - шептал он, углубляясь на трамвае в Москву. - Не дело это. Что-то не то в этом мире. Не то... Сделал три пересадки, пугая резвых старушек. И наконец оказался дома. Он временно жил в крохотной двухкомнатной квартирке на другом краю Москвы, в гостях у дальнего родственника - Курганова Валентина Юрьевича, преподавателя эстетики, одинокого мужчины лет сорока пяти. Родимов не понимал его, но любил. В комнате Коли был хаос, грязь. Родимов зашел на кухню, полез в холодильник, благо Валентин уже спал, выпил полстакана водки, почувствовал в себе трезвость и повалился спать на полу, потому что из каприза до кровати не дошел. Наутро проснулся в совершенно ясном и трезвом уме. Хотя на душе и в теле было еще довольно муторно. Между тем в соседней комнате происходило нечто из совсем другой сферы: кот умирал, кот Валентина Юрьевича - Кружок. Комната эта была более чистая, чем та, в которой лежал Коля Родимов. Все было прибрано, даже аккуратно. Старинный кожаный диван, шкафы с бесконечными книгами на многих языках, даже на санскрите. Кот, проживший у Валентина всю свою жизнь, лежал на диване, и глаза его были закрыты. Иногда он стонал. Ветеринар три дня назад объявил, что все безнадежно, лучше сделать укол. Но Валентин Юрьевич отказался. Он верил, что Кружок должен умереть сам, тихо и естественно. Котик действительно мучился достойно. Валентин Юрьевич сидел около него и осторожно гладил черную шубку уходящего; женственно и нежно, словно знал, что нельзя иначе касаться того, кто скоро станет невидимым. Он прощался с котом. В ответ котик, становясь тенью, прощально махал хвостиком, но все-таки стонал, и в глазах его был уже мрак. Валентин Юрьевич разговаривал с котом: - Я был одинок последние годы, ты знаешь это, Кружок. Я любил только тебя. Помнишь, сколько ночей ты спал у меня на груди, пел свои песни, согревая и жалея?.. Кот вдруг открыл глаза. Вряд ли там оставалось понимание, но скорбь прошла. - Ты боишься смерти? - спрашивал Валентин Юрьевич. - Нет, я вижу, что не боишься, словно ты уже видишь, куда уходишь. Ты спокоен. А я вот нет, во мне нет тишины. Я не знаю, кто я, зачем я сюда пришел и почему я люблю тебя, хотя я человек, а ты пока еще котик. Кружок застонал вдруг, жалобно и беспомощно, но с каким-то внутренним согласием, что все идет как нужно, что так надо. Он просто плакал, но не придавал этому бесконечного значения. - Ну, ладно, надо прощаться, - проговорил Валентин Юрьевич, поцеловал кота и, поглаживая своего друга, который дышал все реже и реже, добавил: - Я хотел идти по лестнице вверх, к Богу, но я сломлен, Кружок. Не знаю, что меня сломило окончательно: то ли по плоти моей, то ли распад этого мира, то ли какой-то изъян в моей душе. Все оказалось бесполезным, - и он указал на книги. - А другим это помогало... Ну, ладно... Сейчас я и не знаю, как жить дальше. Я люблю жизнь и ненавижу ее. Зачем надо было такой ее создавать? Что это, сон, галлюцинация? Неужели так может быть?.. Да, бред это все, Кружок, бред, и слезы наши, и радость, и особенно рождение - все бред. Только одна смерть не бред. Она одна есть... Только я вижу, ты с этим не согласен. Ты отрицательно машешь хвостом. Я ведь знаю смысл всех твоих движений. Единственное, почему я сейчас страдаю, что не увижу больше твои глаза. Что люди? Их можно любить, но от них же и смерть... ...Почему ты не соглашаешься со мной? Ты думаешь, наверное, что ничего страшного с тобой не происходит, что есть только боль, но она пройдет, и ты окажешься там, где будешь опять на месте? Да? Или ты просто покорен высшей силе? Наверное, и смерти нет... Кружок, дорогой, ладно, прощай навсегда... - Валентин на мгновенье прикоснулся головой к нему. - Я еще буду жить без тебя, и, может быть, долгие годы, но я не найду то, что искал. Я буду мучиться и терпеть. А тебя я буду помнить до конца. А потом... Потом - я не знаю что... Последний раз Кружок махнул хвостом и навеки закрыл глаза. А через несколько дней Валентину послышалось его "мяу-мяу", такое ласковое и отрешенное, что он заплакал... Коля Родимов слышал весь этот разговор с умирающим котом. Он встал и молча вышел из квартиры. И, проехав на автобусе, оказался в поле, совсем ясный и трезвый, но уже другой. Кругом опять было бесконечное пространство, голубые леса на горизонте, бездонность в небе и бездонность на земле; словом, непостижимая Россия. И Родимов пошел навстречу этой бесконечности. ...После того как тот мир, в котором мы живем, исчез, после того, как исчезли и многие другие миры и прошел невыразимый поток космического времени, тот, кто был "Валентином Юрьевичем", и тот, кто был "Кружком", встретились снова - "там", где не было уже ни земного времени, ни чисел, ни человеческого ума. И кем они стали - существами ли, бесконечным разумом или посланниками неведомого, - невозможно выразить на нашем языке. Но все-таки, прибегая к нашей земной символике, можно сказать, что они долго хохотали, глядя друг на друга, ибо в их сознании промелькнула бесконечно далекая картина: Валентин Юрьевич, комната, книги и умирающий котик. -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.02.2003 15:25
[X]