Юрий Мамлеев.
Верность мeртвым девам
Трехлетний карапуз Коля, с весело-оживленными голубыми глазками, вдруг ни с того ни с сего застрадал от онанизма. Мамаша, Анна Петровна, переполошилась. Сначала долго прислушивалась. Дескать, в чем дело. Однако дело уходило в тайну. По некоторым признакам это был вовсе не обыкновенный онанизм, а совсем-совсем особенный. Мамаша это поняла по остановившимся, ничего не выражающим глазам младенца. Знакомая с культурой, она начала поиски. Во-первых, ее поразило, что ребенок совсем изменил свой быт. К примеру, когда ел манную кашу, то чрезмерно улыбался. И нехорошо косил глазками. Материнское сердце всегда найдет доступ к душе дитяти, и через месяц путем расспросов, картинок, интуиции Анна Петровна прояснила совершенно пустую, точно наполненную страхом картину. Оказалось, что Колю посещала (в виде образа, разумеется) красивая двадцатилетняя женщина с вызывающе-похабными чертами лица, и самое главное - в одежде людей девятнадцатого века. Дите такого никогда не могло видеть, поэтому ассоциации исключались. У мамаши заработало сознание. Тем временем события развивались. Родителя уже точно знали - по выражению липа младенца, - когда приходит "она". Так, если Коля во время еды выплевывал кашу изо рта и говорил "ау", родители знали: откуда-то из мрака на него смотрят черные глаза девы. Когда же он поворачивал свой толстый, изумленный лик на какой-нибудь светлый предмет и внутренне охал - значит, наступит сверхсон. Иногда дите переставляло солдатики, словно гоняясь за своим призраком. Вообще, мальчик очень приучился плакать. - Такой был мужественный ребенок, - вздыхал отец, Михаил Матвеич, - а теперь все время плачет. По-видимому, дело шло к очень серьезному. Дите часто застывало с ложкой манной каши у рта, когда возникало видение. - Смотри, он скоро опять начнет дрожать, - со слезами говорил отец, всматриваясь в мрачный силуэт ребенка, сидящего за детским столиком. - Она приходит ровно в шесть часов вечера, - злобилась Анна Петровна. - Хоть вызывай милицию. - Что ты, испугаешь соседей, - пугался отец. - Чем же бы ему помочь? - вопрошала мать. Решили вызвать крыс. Коля еще до появления образа обожал крыс и не раз забавлялся с ними в постельке. Отцу это не особенно нравилось, но теперь он был - за. К сожалению, сейчас крысы уже не помогли. Ребенок дергал их за хвосты и пытался, видимо, рисовать ими облик своей дамы. - А если это любовь, - говорил иной раз папаша, задумчиво попыхивая трубкой. Анна Петровна не отвечала и только мысленно попрекала отца за то, что он думает о любви, а не о судьбе ребенка. Врачи абсолютно не помогали. Член у дитяти был маленький, крохотный, как мизинчик Мадонны, но тут совершенно неожиданно из него стала изливаться сперма, причем в таком количестве, что мамаша не успевала стирать простынки. Было от чего сойти с ума. - Когда же это кончится, - вздыхала бабушка Кирилловна, обращаясь к душам своих умерших предков. Конца не было видно. - Повесить его, что ли, - рассуждал папаша. - Совсем опоганил род. Скоро о нас вся Москва будет говорить. - Не дам дите, не дам дите, ирод, - сопротивлялась Анна Петровна. - Повесить твой член надо, а не ребенка. Он ни в чем не виноват. - Я уже устал от этой жизни, - вскрикивал ее муж. - На работе одни неприятности, любовницы изменяют, а теперь и в доме черт знает что... Все игрушки обрызганы спермой, а вчера и диссертацию мою залил. Бабушка Кирилловна только угрюмо исчезала на целые недели. Ночью, при блеске свечей, которые горели в углу, дите вставало с постели и в белой рубашонке, беспомощно раздавленное, ползало по полу, словно становясь отражением чудовищного образа девушки девятнадцатого века, посещающей его по ночам. Особенно возмущало докторов, что дите почти перестало есть. - Пусть онанирует сколько хочет, - говорил толстый ученый врач. - Не он первый, не он последний... Но чтобы дите бросило есть... Тут что-то не то. - Бедный ребенок, - вздыхала старушка соседка. - А ведь во всем родители виноваты. - Не родители, а Демург, - говорил в ответ один дворовый мистик. - Сколько же это может продолжаться? Чтоб у такого щенка, у малолетки потекла сперма, да еще как из бочки... Это, знаете ли, извините меня, извините меня, - ворчал недовольный отец. Мамаша пугливо всматривалась в обмазанное манной кашей неподвижное лицо младенца, устремившего свой взгляд на игрушку. "Приближается", - говорила она про себя. Действительно, когда "она" появлялась, лицо дитяти совсем тупело, кроме глаз, - они напоминали глаза поэта перед смертью. - Что же будет дальше, - схватывался за голову папаша. - Ау, ау, - отвечал ребенок в ночной тиши, и казалось, тихие слезы лились из глаз ангелов, притаившихся в неведомом. - Лучше бы его убить, чем он так мучается, - уныло повторял отец. - Почему ты думаешь, что он мучается, может, это ему, совсем напротив, нравится, - резонно отвечала мамаша, вспоминая пропитанные спермой простынки. - Лучше бы ты заглянула в его глаза, когда он видит "ее", - возражал папаша. - Ну и что? В целом ему нравится, - парировала мамаша... - Но ведь он ничего не понимает, - кипятился отец. - Нельзя же все сводить к одному физиологическому удовольствию. Ребенок ведь не отдает себе отчета, что за образ его посещает, откуда он, почему, в конце концов... Ведь это насилие над свободой воли. Погляди, в его возрасте только с котятами играть, а он уже познал то, что нам и не снилось. - И не говори, - отвечала мамаша, заплакав. - Все-таки я считаю, его надо убить. Неприлично, чтоб такое дитя существовало, - возмущался отец. - У тебя это уже становится параноидной идеей, Миша, - возражала жена. - Я защищу его своими руками. Он вышел из моего чрева, и, будь он хоть сам Антихрист, я не позволю его убивать. - Ах, сволочь, - возмущался отец, - если бы ты любила меня хоть на одну сотую, как любишь его... Ведь все равно он тебе плюнет в морду, когда вырастет, или, чего доброго, изнасилует... Но на таких дурах, как ты, держится весь род человеческий. Между тем дите, не замечая семейного совета, проползши по ковру, возвращалось в свою постельку. Но нежные, напоенные чудодейственной женской красотой глаза не оставляли его и там. "Кхе, кхе, кхе", - только покашливал он от страха, задирая вверх ножку. Его бедное личико совсем сморщилось, а слезы словно лились внутрь тела, точно все пространство вокруг было отнято у него любимой. - Если б он просто онанировал, - вздыхал серьезный ученый врач, - это была бы ерунда. Но ведь это еще к тому же любовь. Вот в чем загвоздка. И в таком возрасте!.. Черт знает что. Мальчонка действительно хирел. Из игрушек раскладывал "ее" глаза и улыбался призрачным, уходящим лицом, глядя в пустоту. А когда он однажды совсем заохал и уполз под кровать, сердце матери не выдержало. - Что-то нужно предпринять, - взмолилась она. - Действие, действие прежде всего... Если врачи не помогают, обратимся к невидимым силам. Тут-то как раз и вернулась из дальнего странствия бабушка Кирилловна. Она была слегка ученая и начала о чем-то шептаться с Анной Петровной. Неожиданно картина прояснилась. Существовали признаки, по которым можно было различить, что налицо феномен "верности мертвым". Более точно решили, что Колю, по-видимому, посещал образ-клише умершей женщины, которую он страстно любил в своем предыдущем воплощении, в прошлом веке. И теперь она преследовала его. Вот уж воистину любовь побеждает смерть. Нужно было принимать очень четкие, разумные меры. У Анны Петровны были некоторые связи с людьми, занимающимися оккультной практикой. Она страстно хотела освободить младенца от любви. Сама по себе операция снятия любовных чар, как известно, очень проста и действует безотказно, но все уперлось в необычность феномена. Ведь освобождать необходимо было от любви не к живой женщине, а к душе умершей. Наконец общими усилиями нашли ясновидящую ведьму, живущую в сорока километрах от Москвы, которая согласилась уничтожить эту идиотскую связь. ...Был крепкий, сорокаградусный, кондовый российский мороз. Казалось, деревья вот-вот рассыпятся от тяжелого воздуха. Младенца закутали в несколько шерстяных одеял. Голову, покрыли надежными бабушкиными платками. Видны были только его детские глаза, помертвевшие от страха перед женским образом. В два часа вызвали такси. Папаша вытащил дите на своих руках. Анна Петровна с матерью разместились с Колей на заднем сиденье, а отец сел рядом с водителем, указывая дорогу. Сначала было трудно выбраться из центра, то и дело застревали в потоке автобусов и грузовых машин. У Анны Петровны вдруг сжалось сердце, она неожиданно вспомнила страшное стихотворение Гeте. Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой... К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв его, держит и греет старик. "Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" - "Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул: Он в темной короне с густой бородой". - "О нет, то белеет туман над водой". - ... ..."Ко мне, мой младенец! В дуброве моей Узнаешь прекрасных моих дочерей, При месяце будут играть и летать, Играя, летая, тебя усыплять". - "Родимый, лесной царь созвал дочерей: Мне, вижу, кивают из темных ветвей". - "О нет, все спокойно в ночной глубине: То ветлы седые стоят в стороне". - "Дитя, я пленился твоей красотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой!" - "Родимый, лесной царь нас хочет догнать; Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать!" Ездок оробелый не скачет - летит... Младенец тоскует, младенец кричит... Ездок погоняет, ездок доскакал... В руках его мертвый младенец лежал. Не в силах отключиться от этих образов, Анна Петровна тупо сжимала перезакутанного ребенка. - Брось его прижимать, - ворчал Михаил Матвеич, - опять проклятая эротика! Вскоре выехали из города, на шоссе. Черные, обугленные морозом деревья стояли в своей неподвижности и равнодушии ко всему живому. Снег среди леса блестел, но каким-то мертвым, полоумным блистанием. Палаша проклинал все на свете. Младенец цепенел, одурев от присутствия любимой в своем сознании, и пускал слюни изо рта. - Ты знаешь, - истерически твердила Анна Петровна своей матери, - он уже не говорит мне "лодная", как раньше... И я заметила, что теперь он лепечет "лодная", только когда видит эту тварь... Вот до чего дошел... - Не то еще будет, - подвывала старушка, - особенно когда он научится читать... Наконец машина подкатила к селению, к более или менее приличному деревянному домику. С трудом младенца вытащили из такси. Одно одеяло упало, и дите, дрыгнувшись, принялось неистощимо пищать. - Точно чувствует, гад, что скоро с ней расстанется, - проговорила Кирилловна. Ведьма была уже обо всем предупреждена друзьями Анны Петровны. Один из них, среднего возраста, в очках, напоминающий философа Владимира Соловьева, тоже ждал гостей. Когда дите подтащили к двери, оно подняло совсем до неприличия истерический визг и даже брыкалось ножками. "Не хочу, не хочу", - казалось, готово было выкрикнуть оно. Бабка Кирилловна вконец осерчала: - Ишь как мучается, ведь начал дрожать, паразит, за полчаса до ее появления... корючиться... жалко с любовью прощаться... Ишь, Гомер. - Да выброси ты его к чертовой матери, - верещал Михаил Матвеич, бегая вокруг себя. - Прямо в снег... Чтоб сдох... Ишь сколько шуму наделал... За три месяца всю душу вымотал!!! Наконец младенца впихнули в дверь. Операция прошла очень удачно. Через некоторое время знакомый Анны Петровны, напоминающий Владимира Соловьева, ясно, с некоторым состраданием, говорил ей: - Все кончено. Любовь убита. Могу сообщить вам чисто формальную сторону: ваш сын Коля в предыдущем воплощении был Куренковым Гаврилой Иванычем, торговавшим пенькой в конце девятнадцатого века. Жития его было семьдесят восемь лет. Семидесятилетним старцем воспылал страстию к девице Афонькиной Клавдии Гавриловне, урожденной мещанке, дочери торговца мылом, и жил с нею последние восемь лет. Душа Афонькиной сейчас еще там. Тело захоронено на Богородском кладбище. Феномен типичен для любви к мертвым. Счастливый отец, тихо урча и поругивая прогнозы, заворачивал младенца. - Ничего, мамаша, не плачьте, - грубовато ободрила Анну Петровну ведьма, костлявая, огромная женщина лет сорока пяти. - Ваш Коля хороший кобель будет. А о Клавке забудьте - все. - И она похлопала Анну Петровну по заднице. - Все, все, - неожиданно и смрадно проговорил знакомый Анны Петровны, похожий на философа Владимира Соловьева. - Такие вещи в наших силах. Так что нечего отчаиваться. Человек - хозяин своей судьбы. Хе-хе-хе... Действительно, явление умершей женщины в душе младенца Николая было уничтожено. Понемногу он поправлялся. Даже физически быстро окреп. Появился аппетит и румянец. Но Анна Петровна все-таки не удержалась - вот что значит материнское сердце! - и, разыскав на Богородском кладбище могилу Афонькиной Клавдии Петровны (не Гавриловны, однако), оплевала ее. - Не будет больше смущать моего Колечку! - довольно бормотала она, стоя в очереди за пивом.
[X]