Книго

Алекс МУСТЕЙКИС

Experimentum Crucis

Он лежал, распростертый на операционном столе, и тысячи датчиков, зак- репленных на его теле, высасывали из глубин его драгоценные крохи информа- ции. Провода паутиной расходились в разные стороны, исчезая в недрах десят- ков сверхмощных вычислительных машин, объединенных в единую сверхсистему, перерабатывающую огромное количество информации для одной цели - цели Эксперимента. Больше всего датчиков было закреплено на его голове, - там, под кожей и черепной костью находилось то, чьи тайны человек штурмовал уже не один век. Менялись времена, менялась тактика и техника штурма, но объект исследований слишком хорошо хранил свои тайны и раскрывал их очень неохот- но. Нетерпеливые экспериментаторы, желая узнать за время своей жизни как можно больше нового, совершенствовали орудия осады. Самым новейшим из этих орудий и был этот комплекс аппаратуры, созданный совместными усилиями нес- кольких университетов, и, по замыслу его конструкторов, способный проник- нуть за некий барьер, возникший вдруг на пути познания Объекта. О наличии этого препятствия уже давно догадывались некоторые философы, его присут- ствие замечали отдельные исследователи, обогнавшие свое время, но только с недавних пор основная масса ученых, подталкиваемая требованиями эпохи - как экономическими, так и социальными - вплотную подошла к границе, слов- но нарочно закрытой, как будто защищающей заповедную область от вторжения разума. Человек, лежавший на столе, не чувствовал датчиков. Изо всех чувств, данных ему природой, сейчас остались только зрение и слух, прочие были от- ключены для чистоты Эксперимента. Человек видел купол операционной, сходя- щийся вверху в голубой полутьме, видел направленные на него телекамеры, призванные запечатлеть для истории каждую секунду этого грандиозного Экспе- римента. Но вот сверху в поле зрения человека вплыло круглое, неестествен- но синее при этом освещении лицо профессора. Человек отметил, что проф сильно волнуется - Эксперимент был его детищем, - и удивился, что спосо- бен еще что-то отмечать. - Не волнуйся, Мартин, - сказал профессор. - Постарайся запомнить как можно больше. Работают все регистраторы, но главное узнаешь только ты. Мы будем активизировать память, но все в конце концов зависит от тебя. Мартин закрыл и открыл глаза. Это означало: "Не волнуйтесь вы, проф, а я-то сделаю все, что от меня зависит". Кто-то тронул профессора за плечо. Мартин не видел, кто, да и какое это имело значение? - Полторы минуты, Мартин. Счастливого тебе пути... и возвращения. Мар- тин снова закрыл и открыл глаза. "Идите, проф, я есть и буду в порядке." Мягко хлопнула герметичная дверь. Последние звуки. Медленно гасли лампы, мир погружался во тьму. Последние кванты света. Все. Где-то на пульте за стеной горят и мигают цифры, показывая время до начала Экспери- мента. Наверное, сейчас это тридцать секунд. Через тридцать секунд на опре- деленные электроды поступят определенные сигналы, бесшумно стекут с плати- новых игл и растворятся внутри его, Мартина, сознания, внутри памяти, внут- ри его несложных мыслей, которые, словно нехотя, медленно плывут по лаби- ринтам Объекта в то самое время, когда истекают последние мгновения. .............................. Старт! В мозг ворвалась лавина сверкающих звуков и грохочущих ароматов, пронзительных вспышек и тяжелых, давящих, ни на что не похожих вкусовых ощущений. Мысли вырвались из своего храма, где они обитали много темных ты- сячелетий, рассыпчатым цветным фонтаном ринулись в поднебесье, и, не найдя там ничего интересного, желтыми листьями мягко опустились на землю. Нале- тел свежий, пробирающий до костей ветер, взметнул листья в воздух и понес их вдаль, к белым вершинам гор, виднеющимся сквозь туманную дымку на гори- зонте. Мартин стоял в осеннем парке. Это была та унылая пора, когда еще не сверкает снежное великолепие зимы, и уже не радует глаз разноцветный осен- ний наряд деревьев. Листья уже все лежат под ногами, легкий морозец подер- нул лужицы тонким зеркалом льда, а солнце, несмотря на полудень, не соби- рается подниматься в безоблачном, светло-голубом небе выше последних, оди- ноко дрожащих на порывистом холодном ветру желто-коричневых листочков клена. Листва уютно шуршала под ногами. Сегодня, выходя из дома, Мартин наки- нул на плечи легкую, уже явно не по погоде, куртку, и теперь каждый порыв ветра пронизывал ее насквозь, давая понять, что теплые дни позади и пора более внимательно следить за погодой. - Такая погода чрезвычайно располагает к философским размышлениям, - раздался за спиной Мартина знакомый голос. Мартин обернулся. - Вы правы, проф. И погода, и весь этот вид, - Мартин обвел рукой вокруг, - все это наводит на мысль, что все преходяще, за любой весной следует лето и осень... Профессор усмехнулся. - Ты не совсем верно провел аналогию с закономерным концом любого бы- тия, Мартин. Природа скорее намекает нам на цикличность всех ее явлений, на то, что рано или поздно все возвращается на круги своя, а вовсе не на то, что под луной ничто не вечно. - Пусть так. - Мартину вообще не хотелось говорить, ему хотелось просто созерцать это медленное, торжественное увядание природы. - Природа обновляется каждый год, - продолжал профессор, - а чело- век рождается и умирает только один раз. Это банальная истина, но именно она приходит мне в голову при наблюдении такого явления природы, как осень. Наше мышление соответствует нашей жизни - родиться, чуть-чуть пожить, сос- тариться и умереть, - и поэтому это время года так печально действует на нас. Мы видим в нем аналог нашей старости, времени подводить итоги нашего земного бытия, обобщать увиденное на жизненном пути сквозь весну и лето, вспоминать все былое, так сказать... Если бы мы жили вечно, то радовались бы осени, ведь за ней период стирания ненужной информации - зима, и время следующего рождения - весна. Ведь радостен для нас только миг ожидания больших перемен... Воркотня профессора вдруг притихла и удалилась на второй план. Вдали, по ковру опавшей листвы, между белыми стволами берез, шла какая-то фигурка - и ее вид, походка, и еще что-то неуловимое, - пробудили в глубине души Мартина давние воспоминания, неясные, смутные тени, ощущение чего-то давно ушедшего, утерянного во тьме лет захлестнуло Мартина, и он, спотыкаясь, по- бежал навстречу. - Мама! - и он уткнулся своей маленькой, коротко стриженой головой ей в грудь, слезы радости от случайной встречи текли по его лицу. Вокруг ходи- ли люди, они задевали их, толкали своими чемоданами, гул их голосов сливал- ся с гудками паровозов, а он все стоял, прижавшись к самому дорогому, само- му-самому, что было у него в жизни, и его уши слышали среди всей вок- зальной какофонии легкий шепот: "Мартин... сынок мой..." Потом они вышли из вокзала, шли по переходной дорожке над ревущей, мигающей тысячами огней ав- томагистралью, он держал маму за руку, в его душе звучала музыка удиви- тельного тепла и спокойствия, а в голове неслась странная круговерть воспо- минаний. Какая-то незнакомая темная комната, еле освещенная потрескивающей лучиной, зажатой в страшном, похожем на большого железного паука устрой- стве, сырые стены, маленькое окошко, в которое ничего не увидишь, еще один тлеющий огонек слева вверху, перед странными картинками в поблескивающей оправе, выползающая сбоку громада печи, еле различимая в полутьме. Мать си- дит на потемневшей от времени и копоти лавке, он, почему-то девочка, сов- сем маленькая, держит ее за подол, они вместе смотрят на приоткрывающуюся дверь, где в клубах пара и холода возникает что-то мохнатое, шевелящееся, и это что-то сбрасывает тулуп, пахнущий морозом и лошадью, садится на проти- воположную лавку, положив громадные кулаки на стол, сверкая из-под лохма- тых бровей белками глаз, и говорит басом: "Ну что, мать, жрать сготовила?" Потом какой-то неуловимый переход, и они все вместе - он, отец и мать - на берегу реки. Зеленый луг высоким - выше роста отца - обрывом пере- ходит к небольшому пляжу. Они располагаются на траве, там, где обрыва поч- ти нет, но ему хочется взобраться на самый верх, подойти к самом краю и смотреть вдаль, - за рекой до самого горизонта тянутся зеленые пушистые поля, разделенные кое-где гребнями лесополос. А если повернуться назад, то видны опять поля, но на самом пределе видимости, у горизонта, подернутые синим дымком, виднеются трубы и шары химического завода, чуть левее - де- вятиэтажки города. Они играют втроем в мяч, и он часто выигрывает, потом купаются, загорают, снова играют... Он сидит на самом краю обрыва, свесив ноги, только потому, что это ему не разрешают, и видит в чистом, голубом, бездонном небе плывущую точку. Он еще успевает подумать - что это, птица или самолет, - как точка вырастает, превращаясь в нечто, и это нечто с крылатой стремительностью, пышущее пламенем, в злобном металлическом оска- ле проносится над ним. Воздушный вихрь сбрасывает его с обрыва на пляж, и почти сразу все вспыхивает. Зеленые поля, гребешки лесополос - все зали- вает нестерпимо яркий, нечеловеческий свет, в котором деревья сгорают, как спички, потом земля вздрагивает и падает на него сверху. И все дальнейшее, словно испугавшись жуткого зрелища, видится непонятными отрывками, вот он выбирается из-под обвалившегося обрыва, плачет, зовет маму, стараясь не взглянуть туда, куда смотреть ни в коем случае нельзя, вот в багрово-чер- ном небе беззвучно возникает вертолет, и вот он уже смотрит из иллюминато- ра на дымящиеся развалины, на то, что недавно было городом и заводом, - и все опять уходит в черную глубь, где нет ни крупицы света, ни малейшего звука. Мартин всплыл из темноты собой - сорока двух лет, холост, не имеющий, не привлекавшийся и так далее. Он лежал на кровати, в своей маленькой ком- натушке, отделенной от соседей лишь двумя тонкими фанерными перегородками, - долго лежал, замечая только, как отчаянно колотится сердце и медленно высыхает выступивший на лице холодный пот. Потом до его сознания начали до- ходить другие звуки - хлопанье дверей, звон посуды, ругань старух на об- щей кухне, неопределенный уличный шум. Дореволюционный будильник с треснув- шим пополам стеклом мерно тикал на тумбочке темного дерева, и его тиканье органично вплеталось в симфонию звуков коммунальной квартиры, более того - создавало ощущение ритма и осмысленности всей окружающей жизни. Мартину нужно было идти в контору, где он, надев черные нарукавники и пенсне, целы- ми днями перекладывал на своем столе с места на место бумаги, о содержании которых не имел и понятия. Но у него еще было время просто полежать и пос- мотреть в покрытый сетью трещин потолок. Он лежал и вспоминал свою жизнь - тихую жизнь добропорядочного человека, который не гнался и не погонится ни за чем необычайным, который всегда предпочитал синицу в руках, которого больше всего на свете страшили перемены - из-за необходимости решать что-то самому. И думалось Мартину, что часто таких людей жизнь крутит и бросает, как попало, особенно в подобные бурные исторические периоды, а эти люди, как несомые ветром семена клена, пытаются хоть на миг остаться на месте, пустить корни и ловить крохотные лучики света, довольствуясь малым и не претендуя на большее. Но ветер перемен вновь срывает их с места, обры- вает корни и листья, забрасывает неизвестно куда - за границу, в иные пространства, но и там они умудряются прижиться и создать вокруг себя ти- хую атмосферу затхлого постоянства... Ведь Мартину повезло - вихри револю- ции и гражданской войны практически обошли его стороной, и он жил такой же серой, размеренной жизнью, что и раньше. Мартин надел черные нарукавники с красивой красной эмблемой и сел за стол. Предстоял еще один день имитации трудовой деятельности, чем Мартин и занимался всю свою сознательную жизнь. В школе он имитировал учебу, пользуясь как шпаргалками, так и высоким положением своего отца, потом быс- тро нашел себе тихое местечко, где вся работа сводилась к нахождению грам- матических ошибок в каких-то бумагах. Сперва он действительно пытался это делать, и, увидев на листе слово "дискриминация", честно исправлял его, но потом разочаровался и начал просто перекладывать листы с одного места на другое. После революции он стал консультантом по делам изобретательства, и занимался он там тем же. - Иван Петрович, вам еще одно заявление, - сказала сидящая за сосед- ним столом машинистка и протянула лист бумаги. Мартин взял его, поднял сук- но, покрывавшее стол, и хотел уже отправить лист туда, где уже скопился трехдюймовый слой подобных заявлений, но потом передумал и рискнул прочи- тать. Трудно сказать, что привело его к такому решению - то ли сон, в ко- тором его лупил розгами отец, то ли весеннее солнце, так весело освещавшее лист, только Мартин нацепил пенсне и принялся читать. Заявление! Я, изобретатель второй категории Нихтанор Ферштейнов, заяв- ляю, что изобрел вечный двигатель третьего рода. Принцип действия основан на втором законе термодинамики, уравнении Гейзенберга и теории вакуумного коллапса. Основная труд- ность заключается в получении малогабаритной вращающейся бархатно-черной дыры, но способ получения приведен в [13]. Движущимся элементом конструкции является четырехмерный ма- ховик, разгоняемый частицами Лесажа [27] в неравномерном гравитационном поле [68]. Опасность использования, крепко заключенная в реализации виртуальных лептонов и барионов [56] в условиях сильной кривизны моллюска отсчета [80] све- дена к абсолютному нулю [5] центробежным регулятором, опи- санным у Кулибина в [6]. Дальше шел перечень использованной литературы с указанием веса каждой статьи. Мартин поднял глаза на изобретателя. - Видите ли, уважаемый Нихтанор, ваш двигатель, не спорю, может, и бу- дет работать, дело не в этом. Он просто экономически невыгоден. Все упи- рается в смету необходимых затрат, которая, как вы знаете, есть эквивалент общественно-полезного труда в вашем микрорайоне. Поэтому без научно обосно- ванного контекста я не могу подписать ваше заявление. А контекст - он раз- ный бывает... Вы поняли, что я имею в виду? Изобретатель задумался, запустив одну руку себе в бороду, а другой на- чав чесать затылок. Третью он благоразумно держал на коленях, как символ мирного невмешательства. - Без инспекции тут не обойтись, батюшка, - изрек он могучим басом результат своих четырехминутных раздумий. - Я абсолютно с вами согласен, - Мартин поправил на голове фуражку с надписью на околыше - "Инспектор" - и сел вместе с изобретателем в подка- тивший вдруг из-за угла кабриолет. Извозчик повернул ключ зажигания, и они поехали. Молчание длилось, впрочем, недолго, вскоре извозчик перебрался к ним на заднее сидение и заговорил: - Обратите внимание, господа, как по мере проникновения в глубину зо- ны СМ теряются логические конструкции. Мы видим каскад воспоминаний из зо- ны КП, затем наблюдаем компиляцию неосознанных вариаций наследственной па- мяти, и вот, в конце концов приходим к прямому нарушению причинно-след- ственных связей. Или причиннонаследственных? Ох, неспроста это, неспроста, попомните мои слова... То ли еще будет! Путаясь в тулупе из синтетической овчины и старчески кряхтя, он пере- лез на свое законное место, натянул вожжи. Заскрипели тормоза, кабриолет плавно остановился. К Мартину тут же подбежала заведующая столовой и пово- локла его за свободный столик. Там Мартин с удовольствием - правда, не очень большим - съел неплохой ужин - жаркое из блателл, специально приве- зенных из Германии. (Возникло вдруг у Мартина подозрение, что были блател- лы всего-навсего вульгарис, а не германикус, но так подозрением и осталось.) На третье блюдо, поданное после первого, был сок алоэ - Мартин нашел его весьма тонизирующим. Он вытер губы белоснежной салфеткой с краси- вой вышивкой и спросил: - А как у вас дело с продажей спиртного? - Боремся и с тем и с другим, - бодро ответила заведующая, - прила- гаем все усилия для создания невыносимых условий. Вот, например, объедини- ли винный и кондитерский отделы в один. Теперь желающие выпить должны дол- го стоять в очереди желающих купить ирис "Кис-кис" и конфеты "Школьные". У них будет достаточно времени подумать о своей пагубной привычке, уверяю вас! - Хорошо, - заметил Мартин, явно игнорируя двусмысленность последне- го предложения. - Этому же способствуют плакаты "Пьянству - бой", "Приносить и распи- вать запрещается", "Выше знамя соцсоревнования". - Да-да, - невнимательно согласился Мартин. - А что же теперь? - Теперь вот что, - сказала заведующая, пододвигая Мартину чистый лист бумаги. - Распишитесь. - Мартин поставил внизу витиеватую роспись и облегченно откинулся на спинку стула. - Как мало нужно человеку для сделки с совестью, - сделала вывод за- ведующая, забирая листок. - Вот как, - безразлично хмыкнул Мартин. - Все люди продают свою совесть, - убежденно проговорила заведующая. - Ведь как у человека наступает удовлетворенность собственным поступком, так он и забывает про совесть. Одним хватает сытного ужина, другим - бело- го конвертика, третьим... Ха! Третьим достаточно ощущения того, что они поступили правильно - в согласии со своей верой. И они думают, что так их заставляет поступать - смешно повторять - общественный долг, а на самом деле причина этого в их самоудовлетворенности и внутреннем комфорте. Им не хочется идти вразрез с собственными представлениями о каких-то абстрактных понятиях, которые сами же и придумали. А на самом деле все любят комфорт, и какими путями он достигается - через осознание общественного долга или бе- лый конвертик - не все ли равно? - Вы в корне не правы, - мягко возразил ей шеф-повар, застенчиво кру- тя в мозолистых, перепачканных землей и зеленым горошком руках свой крис- тально белый колпак в мелкую клетку. - Уж не будете ли вы утверждать, что нет на свете людей, думающих не только о собственном комфорте? Я знаю - есть немало людей, которые пожертвуют любым своим благополучием, чтобы бес- корыстно помочь страждущим! - Все дело в понятии комфорта, - гнула свою линию заведующая. - Ком- форт бывает внешний и внутренний. Или, если хотите, моральный и мате- риальный. Есть, конечно, такие, для которых моральный внутренний комфорт значит гораздо больше. Для них видеть, что кто-то голодает - хуже некуда, конечно, если сами более-менее сыты. Возникает моральный дискомфорт, кото- рый они устраняют якобы безвозмездной помощью. А сами-то получают больше! У них уже есть моральный комфорт и чувство правоты своего дела, когда у окру- жающих - комфорт только материальный. Она схватила Мартина за плечо и сильно тряхнула. - Не гонись за моральным комфортом, будь материалистом! Иди к милицио- неру, он сумасшедший и все тебе объяснит! В полном смятении Мартин вышел из сверкающего чистотой храма Общепита и оказался на оживленном перекрестке. Взад и вперед, вправо и влево, безо всякого порядка, сразу с четырех сторон непрерывным потоком текли автомоби- ли, мотоциклы, автокраны, велосипеды, трамваи, дорожные катки, железнодо- рожные цистерны. Механизмы сворачивали, сталкивались, прыгали друг через друга, разбивались, и все же движение не затихало ни на секунду. Над перек- рестком стоял ровный шум двигателей и лязг столкновений, грохотание цис- терн на стыках рельсов и шуршание велосипедных шин об асфальт. В середине всего этого хаоса, подложив под соответствующее место вышитую подушечку, невозмутимо стоял на голове поджарый йог в белой чалме. Машины его не заде- вали, он был единственно непоколебимым островком покоя в море лязгающих волн. Мартин размышлял недолго. Он разделся, аккуратно сложил одежду стопоч- кой на ступеньках, прижал обломком кирпича, чтобы не разметал ветер, и, внутренне поежившись, спустился к бушующим железным волнам. Они с грохотом налетали на берег, окатывая Мартина жемчужной пылью нитроэмали. Мартин по- щупал воду кончиком пальца. Вода была холодной. Он зажмурил глаза и отваж- но кинулся вниз головой в бурлящий водоворот. Вынырнув на поверхность, он отдышался и брассом поплыл к островку с йогом. Он вышел из воды на песчаный берег, отряхнул воду с головы, попрыгал на одной ноге, вытряхивая капли из уха, и направился к йогу. Йог заметил его и принял символическую асану приветствия, отвернувшись от Мартина. Потом он, конечно, встал на ноги. Йог оказался немолодым мужчиной лет тридцати пяти, одетым по общеприня- той моде - в поношенный сюртук и серые плавки. Рост у него был невысокий, и теперь он вопрошающе смотрел на Мартина сверху вниз. - Здравствуйте, - сказал Мартин. - Здравствуй, - ответил йог, поправляя галстук и отлично смотрящиеся на нем итальянские очки-капельки, лежащие, правда, во внутреннем кармане жилетки. - Я ищу милиционера, - объявил Мартин. - Милиционер - это я, - самодовольно заметил собеседник и указал на приколотый к лацкану опознавательный знак - крохотную фуражку с красным околышем. - Я путешественник, - сказал Мартин. - Я побывал во многих местах, где и по сей день не ступала нога человека. На моем костюме вы обнаружите звездную пыль и брызги Млечного пути. Но я хочу знать, куда мне отправ- ляться дальше. - Идем со мной, сын мой, - ответил милиционер, - и я укажу тебе дальнейший путь твой, ибо таково мое предназначение - направлять заблуд- ших на путь истинный. Мое имя Агасфер, идем, я препровожу тебя туда, где ты должен быть и где ты окончишь путь своих скитаний по этой земле. И они пошли по пустой темной улочке, только вчера заасфальтированной, еле освещенной желтыми огнями натриевых ламп, светивших в непроглядную тем- ноту сквозь густые кроны тополей, кленов, акаций, елей, платанов, яблонь. Луна печально освещала сзади их одинокие фигуры, и струились перед ними по асфальту длинные дрожащие тени, темные, как абсолютно черное тело. - Вы не поверите, где только я не побывал, - говорил Мартин, и его негромкий шепот разносился по всей улице, пугая бродячих кошек и летучих мышей. - Я бы сам не поверил, если бы кто мне рассказал. Фантастика! - Фантастика, - хмыкнул Агасфер, - как мы пренебрежительно относим- ся к ней, что готовы назвать этим словом даже россказни трепачей! А ведь это мощный инструмент познания мира, заслуживающий гораздо большего внима- ния. С помощью него можно было бы создать альтернативу самому Эксперименту, если только концепция виртуальных миров была бы доведена до своего логичес- кого завершения. - Не смогли бы вы изложить свою мысль немного пояснее, - попросил Мартин. - Я столь много видел за сегодняшний день, сейчас мой мозг пере- полнен впечатлениями и плохо воспринимает подобные речи. - Ты точно заметил, что я могу пояснить именно свою мысль, а не чью-то там еще, - сказал Агасфер. - Было бы интересно пояснять мысль чужую, ког- да и о своей-то имеешь весьма приблизительное понятие. Ведь что есть мысль? Мысль - это... - Мы отклонились от темы, - перебил Мартин, - а говорили мы о логи- ческом завершении. - О да, я превосходно помню весь наш разговор, - ответил Агасфер. - У меня все записано. И раз ты так упорно требуешь подробного объяснения, ты его получишь. Он небрежным движением нажал кнопку на висящем у него через плечо ма- леньком магнитофоне. Мартин захотел рассмотреть его марку, но увидел лишь выдавленные в пластмассе слова "задатчик программы", да и то очень крохот- ным, почти незаметным шрифтом. - Здравствуй, Мартин, - сказал магнитофон. - Здравствуйте, - ответил Мартин. - Ты хочешь узнать, почему ты здесь, и для чего ты здесь, - утверди- тельно сказал магнитофон. - Да, - согласился Мартин. - Этот вопрос мучает меня всю жизнь. Я бы все отдал, чтобы получить на него ответ, и... - Не спеши, Мартин, - перебил магнитофон. - Не ручайся за жизнь, ко- торой, может, и не было, и не обещай отдать все, чего у тебя может не быть вообще. Ведь ты здесь - и это Эксперимент. - Эксперимент, - повторил Мартин, соображая. - Надо мной, надо пола- гать? - Нет, - сказал магнитофон. - Глупо было бы считать задачей всего лишь изучение мозга. Вопрос в его связи с миром отражения и реальным миром, и для тебя, Мартин, это важнее прочего. Даже важнее того, кто на самом де- ле ставит Эксперимент, и над кем. - Это чушь, - возразил Мартин. - Я здесь, и это Эксперимент? Я здесь живу, живу уже тридцать три года, ничего не знаю, и вдруг это оказывается Эксперимент! Но что за Эксперимент? Что-то нужно сделать, чего-то достичь... Преодолеть трудности... Но это здесь! А там? Там - тоже Экспе- римент? - Ты сам сказал, - ответил магнитофон. - Нет, - ответил Мартин себе. - Здесь - это здесь, никакого "там" не существует. И я просто никогда не поверю в Эксперимент. Я не верю в сло- ва. Тем более в байки незнакомого магнитофона. - Какая разница, кто сказал, - заметил магнитофон. - Ты мог услы- шать это где угодно. Мир пропитан Экспериментом, он все время кричит о нем. Впрочем, ты можешь и не верить. Но можешь и проверить. В конце пути, естес- твенно... - Что проверять? - спросил, уже совсем теряя самообладание, Мартин. - Я точно знаю, что в моем реальном мире нет места вашему Эксперименту! - Он наклонился к магнитофону, у которого к тому времени отросла седая про- фессорская бородка, и крикнул прямо в динамик: - Не верю! - В этом-то и заключается цель Эксперимента, - донеслось из-под бо- родки. Мартин выпрямился и беспомощно посмотрел на Агасфера. Магнитофон за- урчал и заиграл медленную, тягучую мелодию. В этой мелодии неслышно пада- ли секунды. - Тебя ввели в искушение, брат мой, - нарушил, наконец, молчание Агасфер. Он дернул магнитофон за бородку, и тот замолчал. - Воистину так, - ответил Мартин. - Главное - устоять перед кознями лукавого, - сказал Агасфер. - И стоит ли тем более задавать вопрос - кто именно ставит Эксперимент, если, говорят, его-то и вовсе нет. Тебе, Мартин, остается вера - ведь верить или не верить ты всегда в силах. Но ведь ты легко сможешь доказать свою право- ту, не так ли? Дьявол задал тебе вопрос - теперь ты, Мартин, смотри на все великолепие окружающего тебя мира, и ответь на него! Мартин огляделся. Они стояли на высоком берегу широкой величественной реки, медленно не- сущей свои воды мимо лесистых берегов, обрывистых излучин и песчаных остро- вов. Над водой кружили и кричали чайки, они внезапно устремлялись вниз и выхватывали из серо-синих волн серебристую трепещущую рыбешку, подкидывали ее в воздух и заглатывали целиком, на лету. Противоположный, низкий берег желтел песчаным пляжем, на который медленно наступал зеленый цветущий луг. А на этом, обрывистом, берегу высились вековые сосны, они подходили к само- му краю и иногда падали вниз, оставляя обрывки корней в глинистой стене, отвесно спускающейся к воде. Пахло хвоей, легкой сыростью реки и соснового леса, прозрачные стрекозы носились у самой кромки обрыва. Мартин прикоснул- ся рукой к шершавой, с липкими потеками смолы, с серыми наростами лишайни- ка древней коре дерева. По коре полз маленький красный жучок с черными точ- ками на надкрыльях. Добравшись до пальца Мартина, он взобрался на него и с легким, почти неуловимым жужжанием унесся в прозрачную синь неба, туда, где неторопливо бродили стадами высокие кучевые облака. Мир, несомненно, был реален, и его реальность была не меньше реальности самого Мартина. Агасфер улыбнулся. - Ты считаешь свой мир реальностью, не так ли, но ведь весь этот мир не больше, чем комплекс твоих ощущений... комплекс неизвестно откуда взяв- шихся сигналов. Исчезнет он, - исчезнет и весь твой такой реальный мир. - Этому рассуждению сотни лет, - безразлично заметил Мартин, - и от него ничего не изменилось в мире... Ему не хотелось ни спорить, ни доказывать что-то кому-нибудь, пусть да- же себе. Хотелось сбежать вниз, с обрыва, бросить одежду на траву и оку- нуться в прохладные воды этой реки. А потом долго лежать на теплом песке, покусывая травинку, смотреть в бездонное небо, как там медленно движутся и растут, набухают кучевые облака. Жить - принимать жизнь такой, какая она есть, не выдумывая химер, не задавая вопросов, ощущать ее дыхание всем своим существом - это ли не высшее счастье на земле? Однако Агасфер ему чем-то мешал, оставляя где-то в глубине души чувство недовольства, мешаю- щее сделать шаг, махнуть на все рукой и кинуться получать удовольствия от этого такого реального и доброго мира. Ему надо было что-то сказать, отго- родиться привычной формулой, найти спасительное заклинание... - Наши ощущения - отражение материального мира, - сказал в прос- транство Мартин. - Ах, мы занялись философией, - ласково откликнулся Агасфер. - Ну что ж, тогда будем последовательны. Это всего лишь гипотеза, мой дорогой. Равно как и обратное утверждение. И это такая гипотеза, Мартин, что вряд ли кому удастся ее доказать. Да, все твое - это отражение, но чего? Действи- тельности или фантомов, рожденных в глубинах твоего же сознания? И разве самое первое отражение доходит до тебя? А не те жалкие лучики света, тени на стене пещеры, которым посчастливилось пройти каким-то чудом через зер- кальный лабиринт твоего мозга? А где вообще находишься ты? Может, и те- бя-то самого нет, а есть лишь метание пойманного в ловушку зеркал света, тщетно стремящегося вырваться наружу? Ты принимаешь интуитивную гипотезу, мой друг, потому что тебе больше ничего не остается делать. И также ты ста- раешься забыть это, потому что таков единственный выход. Забыть, придумав себе кучу слов о том, что такое реальность и что такое материя. - Материя есть объективная реальность, данная человеку в ощущениях и существующая независимо от них, - глухо сказал Мартин. - Вот-вот. Данная. Чем или кем - данная? Реальным миром или кусочком твоего мозга, на который твое сознание влияет еле-еле или совсем не влияет? Вот тебе пример независимого существования! - Но что же я тогда вижу, слышу, чувствую? - устало спросил Мартин. - Быть может, весь твой мир - это всего лишь некоторый комплекс логи- ческих конструкций, развивающийся по определенным законам, рано или поздно приходящий к абсурду, и затем - крушение всего и строительство нового ком- плекса. - А откуда же берутся эти законы? - Их формирует твоя память. - Память? Воспоминания - о чем? Значит, что-то реальное все-таки бы- ло, раз я это помню? Агасфер ничего не ответил. Он снисходительно усмехнулся, махнул рукой и решительно зашагал вглубь леса. Мгновение - и он скрылся из вида, оставив за собой, как ни странно, последнее слово в этом разговоре. Мартин сделал несколько шагов вслед за ним, но остановился. Кое-что по- казалось ему более важным, чем продолжение этой странной беседы. Лес напом- нил ему древний храм, сохраняющий в своей сумрачной глубине удивительные тайны и откровения прошедших тысячелетий. Стволы сосен, прямые, как колон- ны, уходили вверх, поддерживая на невообразимой высоте ажурный свод, сот- канный из сплетения веток, зеленой дымки хвоинок и кусочков голубого неба. Свет солнца, такой яркий и прямолинейный, сталкивался с завесой мохнатых ветвей, дробился, и клубами опускался вниз, создавая таинственный полумрак. Опавшая хвоя пружинила под ногами, как диковинный ковер. Голова Мартина легко кружилась от прикосновения к неосознаваемым в обычные дни тайнам при- роды. Он прислонился к одной колонне из белого, с легкими сероватыми про- жилками мрамора. Запрокинув голову, долго вглядывался вверх, в сверкающую тысячами огней люстру, в витражи, кольцом опоясывающие свод, в изящные ба- рельефы на своде и колоннах. Звучал храмовый орган. Это была величествен- ная, умиротворяющая музыка, одновременно знакомая и незнакомая мелодия, полная светлой тоски знания о бренности земной жизни. Она заставляла заду- маться над смыслом бытия, вечностью времени и бесконечностью всех измере- ний пространства, над огромным числом не поддающихся пониманию истин, окру- жающих нас с рождения. Разноцветные лампы, висевшие под потолком, вспыхива- ли в такт органным пассажам, грохоту ударника и визгу электрогитар. В зале было нестерпимо душно, он был переполнен народом. Мартина все время толка- ли, но он не обращал на это внимания, его руки крепко обнимали странное су- щество в цветастой майке, с длинными светлыми, как будто выжженными сол- нцем, волосами, ярко крашеными губами и отсутствующим взглядом. Мартин чув- ствовал, как плотно облегают джинсы ее тело, он ощущал исходящий от нее за- пах дорогих духов и дешевого портвейна. Все вокруг вихлялись под нестерпи- мо громкую полумузыкальную полифонию, и Мартин старался не отстать от всех в захватывающем угарном экстазе толпы, беснующейся в тесном, полутемном, полном дыма сигарет и вспышках цветомузыки пространстве. Если он поднимал глаза, то сквозь частокол вскидываемых рук видел на возвышении огромные ко- лонки с динамиками в рост человека, они-то и выплевывали в толпу сотни ватт завывающих звуков. И среди тумана этих звуков казалось Мартину, что он вот-вот уловит какую-то важную мысль, невыводимую из всего окружающего, но в голову лезло только то, что он видел и слышал вокруг. Эти звуки, крути- лось в голове у Мартина, делают воздух плотным и непроницаемым, они отде- ляют людей друг от друга в такой тесной толпе, но и этого им мало, они разъединяют прошлое и будущее. Здесь, в этом зале рвется связь времен. Здесь остается только одно настоящее, но и оно дробится стробоскопом на от- дельные не связанные с собой мгновения. Для этой толпы не существует ниче- го, кроме одного мига, сверкающего и пустого, ее задача - получить из не- го как можно больше удовольствия, и как же оно убого! Все они желают за- быть обо всем, утонуть в многодецибельном наркотике и полуживотных сек- суальных движениях. Где смысл существования любого из этого сборища, какие у каждого из толпы цели, мечты, желания? Не может быть, чтобы их вообще ни- когда не было. Оглушенные музыкой и собственным состоянием, многократно усиленным толпой, люди дергались в такт содроганиям динамиков, ни о чем не желая думать, ни о чем не желая помнить. А над всем этим безумным морем, как утес, возвышался мерцающий десятками разноцветных огоньков пульт, кру- тились световые блики на катушках, и некто знакомый с садистской улыбочкой на лице выкручивал до отказа регулятор громкости... Я хотел всего лишь вой- ти в воды реки, я не хотел всего этого! - мысленно вскричал Мартин, усту- пая натиску волн и уходя в глубину. Очередная грохочущая волна нахлынула на берег и оставила Мартина с его подругой за одним из столиков. За другими столиками тоже сидели люди, пере- мигивались, обнимались, наливались алкоголем или просто тупо смотрели в пространство перед собой. Странное дело - Мартин не только видел и слышал этих людей, он их чувствовал, читал их мысли, мог двинуть рукой любого че- ловека, как своей. Он уже не заключался в одном себе, он был растворен в мире, и за этим залом угадывался другой, тоже какая-то часть Мартина, и третий... Странный мир - цепочка залов, похожих друг на друга, как две капли воды. И Мартину казалось, что так было всегда, только раньше он прос- то не умел переступать невидимую грань, отделяющую его как часть своего ог- ромного мира от своего, конечно же, своего реального бытия всей этой ма- ленькой вселенной. Отдельные его части были в некотором роде самостоя- тельны и что-то там делали без его, Мартина, непосредственного участия, но тем не менее все они целиком были подвластны тому, кто и составлял в един- ственном числе этот мир - Мартину. И Мартин забавлялся, наблюдая за их по- ведением, - они веселились, тешили себя самостоятельностью и чувством сво- боды выбора, не догадываясь истинной причины их поступков, не зная, что в любую секунду по желанию Мартина они могли стать совершенно другими, ока- заться в совершенно другом зале, они вели бы себя по-другому, помнили о другом... Но были бы именно они теми другими людьми? Этот вопрос показался Мартину заслуживающим внимания, хотя бы из-за его неясности, и он уже соби- рался что-то предпринять, но ему помешало то, что за одним из столиков он увидел себя. Мартину даже стало жалко того, другого Мартина, сидящего с ка- кой-то девушкой и наливающего ей шампанское. Ведь он изменится так же, как и все, и не заметит изменения... Вот девушка уронила кружевной платочек, и Мартин тут же нагнулся и поднял его. Их мысли были примитивны, намерения - прозрачны, они и не подозревали, насколько хрупок был весь их реальный мир. Но что бы стало от того, узнай бы тот Мартин все, что было в его большом сознании? Ничего абсолютно не изменилось от перемены мест... Все так же Мартин сидел за тем же столиком, и его девушка рассказывала ему о недавнем спектакле. Восторженность захлестывала ее, не столько от спектакля, сколько от того, что она сидит с Мартином за одним столиком, смотрит на него, гово- рит с ним. Но Мартин не замечал таких мелочей. Мартин тоже смотрел на нее. Какая она красивая в этом новом белом, воздушном платье с кружевами, кото- рое так великолепно развевалось, когда они только что танцевали мазурку. Она догадывалась, какое производит впечатление, это было видно из того, ка- ким она изысканным, слишком свободным жестом пригубила шампанское из высо- кого, сверкающего разноцветными искрами бокала. Потом был еще один танец, и еще один, и еще. Потом они шли темной ал- леей парка, Мартин крепко сжимал ее руку в белой перчатке. В голове еще звучал последний вальс, в глазах горели блики хрустальных люстр. Он ничего не говорил ей, все было понятно и так, и теперь они шли по пустынной аллее ночного парка к конечной цели подобных путешествий. Наконец Мартин решился заговорить. - Вы были сегодня просто восхитительны, - сказал он, прижимая ее ру- ку к своей груди. - Я навсегда сохраню в памяти этот прекрасный вечер! Она очаровательно улыбнулась. - В памяти... да, я тоже запомнила на всю жизнь сегодняшний бал! Наша память способна вернуть нам из глубины лет чудные картины прошедших мгнове- ний, спасибо ей! Мне страшно только одно - ведь со временем я меняюсь, ме- няется и моя память... Вдруг в один день я буду помнить совсем не то, что было, и я ведь не смогу этого заметить! Мне кажется, тогда это буду уже не совсем я... Можно ли верить памяти о прошлом, если она определяется настоя- щим? - Но тогда нам больше нечему верить, - тихо произнес Мартин. - Да... Как жаль, что ничего нельзя сохранить навечно... Даже воспоми- нания... Вдруг посреди парковой дорожки заклубился фонтан сизого дыма, блеснул огонь, и, когда дым рассеялся, Мартин увидел высокого и бледного, заку- танного в черный плащ человека, восседавшего на странном механизме. Больше всего этот механизм походил на машину времени, так как у него сбоку, прикру- ченная ржавой проволокой, висела табличка: "Машина времени". - Защищайтесь, сударь, и немедленно! - Незнакомец спрыгнул с машины и выхватил шпагу. - Я никому не позволю разгуливать с моей женой! - Но... но ведь я не замужем... - растерянно пролепетала девушка. - Я прибыл из будущего, и там ты замужем, - объяснил незнакомец. - Защищайтесь! - Но это же просто нелепо! - воскликнул Мартин. - Она замужем в бу- дущем, но сейчас-то еще нет! Незнакомец опустил шпагу. - Вы поразительный невежда, - сказал он, - вы не знаете основопола- гающей Теории Единого Четырехмерного Пространства. Мне даже стыдно с вами драться, так что я преподам вам небольшой урок и только после проткну вас шпагой. Видя, что неприятное событие откладывается, Мартин несколько воспрянул духом. - Я весь внимание, сударь, - галантно поклонился он. - Так вот, сударь, знайте, что по трудам классиков и по последнему ре- шению Научного Совета в нашем мире больше не существует случайности. Любое событие подчиняется диалектическим законам и однозначно следует из совокуп- ности предыдущих зако... простите, событий. Все развитие мира уже определе- но начальным сечением четырехмерного пространства по оси времени. Поэтому, сударь, можно считать, что будущее всегда уже есть, оно наступит неотврати- мо. Все наши упования на свободу выбора всего лишь следствие нашей неосве- домленности, недостатка информации о настоящем или прошлом. И мы приходим к выводу, что будущее, прошлое и настоящее существуют одновременно, и раз весь этот мир с его прошлым и будущим существует, то эта дама уже замужем, и сейчас я продырявлю вас насквозь, черт побери! Мартин улыбнулся и вынул из-за пояса пистолет. - Сейчас мы Экспериментально убедимся в вашей основополагающей теории, - сказал он. - Если она в будущем выйдет за вас замуж, то вы будете там живы, не так ли? Значит, я могу сколько угодно стрелять в вас, вам ничего не грозит. Незнакомец попятился. - Ваше рассуждение неверно с точки зрения логики, - проговорил он внезапно охрипшим голосом. - А по моему, ничего, вполне логично, - возразил Мартин и с громким щелчком взвел курок. Незнакомец побледнел еще больше, выронил шпагу и бро- сился бежать прочь. - Стойте, куда же вы! - кричал ему вслед Мартин. - Чему быть, тому не миновать! Не идите против предопределенности! Но тот все бежал вдоль по аллее, полы его плаща размахивали и хлопали, как крылья ворона. Еще несколько взмахов - и он поднялся в воздух, хрипло каркая, и скрылся в тучах, напоследок щелкнув клювом. А Мартин вдруг понял, что знает ответ на один давно мучивший его воп- рос. Или ему показалось, что он понял. Как бы то не было, наступила пора возвращаться. И Мартин очутился в большой аудитории, амфитеатром спускающейся к ка- федре. Над кафедрой висел большой белый экран, на кафедре же стоял профес- сор и делал доклад по результатам Эксперимента. - Сон! - восклицал он. - Сон - это одна из тех загадок, которая терзает пытливых исследователей сотни и сотни лет. Одни говорят, что сон - это одно, другие уверяют, что сон - это другое. А я говорю, что сон - од- но из других величайших изобретений природы. Можно сказать, сон - это ме- тод нашего существования. Говоря научно, мозг не справляется с огромным по- током информации, приходящей за день и перегружающей области кратковремен- ной памяти от П-35 и до М-2000. Сон же включает новые, неосознаваемые чело- веком программы переработки и сортировки информации, сон разгружает мозг, подготавливая его для принятия новых сведений. Хр-р-р. Хр-р-р. М-можно только гадать о той реальности, сном которой мы все являемся! И в некото- рые моменты нашего сна на нас нисходит озарение, свет того вышнего мира, и мы потом всю жизнь пытаемся вернуться в те благословенные мгновения. И это, к вашему сведению, происходит от того, что сон, к сожалению, явление неуп- равляемое. Поэтому я пою гимн тому состоянию полусна, когда сознание еще бодрствует, но программы сна уже включены и ведут за собой. Сознание может направить их действие в нужное нам и нашей стране русло, заставить их обра- батывать информацию в приоритетном направлении. Сотни замечательных откры- тий сделаны в этом состоянии! То, что сон разума рождает чудовищ, - это только одна грань истины. Этот сон также рождает нам нового человека - ведь тогда мозг свободен от оков повседневного опыта и здравого смысла, кошмары прожитых тысячелетий и сотен поколений не довлеют над разумом, и мы можем сделать из него все, что угодно, посеять любые семена разумного, доб- рого, вечного, любые законы, любые заповеди. Это сделает человека по-нас- тоящему свободным, ведь тогда мозг сможет найти невозможные, невероятные в повседневности ассоциации и извлечь из кучи их комбинаций жемчужное зерно истины. Сейчас идет глобальный по своему значению Эксперимент, он откроет новые просторы человеческому познанию и развитию общества, и вслед за ним, - он взмахнул рукой в сторону экрана, - пойдут миллиарды! На экране виднелся операционный стол с распростертым на нем телом Мар- тина. Профессор повернул рукоятку на пульте кафедры, и Мартина вырвала из спокойства наблюдения, подхватила и понесла вверх волна сверкающих ассоциа- ций, невозможных образов, бредовых и гениальных одновременно прозрений. Он взмыл в космическое пространство, мерцающее серебряными иглами звезд, и растекся по всей необъятной Вселенной. Он был и звездой, и планетой, и кро- хотной пылинкой в том гигантском круговороте материи, чье имя Мегамир. Где-то, в энном измерении, плавала над хаосом мира в невозможности не- бытия некая непознаваемая Сущность. Миллиарды ее органов чувств зорко сле- дили за состоянием одной из ее же клеточек, которые современные ученые наз- вали бы вакуумом, более старые - эфиром, а совсем древние - пустотой. И когда Мартин вырвался за пределы этой клеточки и окунулся в леденящий сум- рак, лежащий за границами познания и ощущений, воля Сущности схватила Мар- тина, сжала в комок и бросила через пространство и время к Земле - ма- ленькой песчинке, затерявшейся на краю Вселенной, туда, где в операционной лежало в полной недвижимости тело Мартина. Мартин открыл глаза. Над ним нависал белый потолок, воздух был до стерильности пронизан за- пахом медикаментов. Все тело горело. Оно как бы было недовольно тем, что сознание Мартина вернулось. Сам Мартин тоже был недоволен этим. Его только что окружал мир, в тысячи раз более интересный и прекрасный, чем все то, что могла дать эта действительность, эта больничная койка, сухой стерилизо- ванный воздух, неживой свет дневных ламп. Мартин понял, что там он жил, здесь он будет существовать. Да и вообще, думал Мартин, существует ли этот мир как реальность? Быть может, это одна из логических конструкций, движущаяся к полному противоре- чию, к отрицанию самой себя, к абсурду, за которым его, Мартина, ждет сво- бода. Мартин встал, и тотчас все тело отозвалось тупой ноющей болью. Будь же проклято это тело, причиняющее ему столько неудобств, в то время когда он мог бы летать от звезды к звезде, слушать шорох трав на далеких планетах и понимать разговор галактик! Надо только не противиться этому миру, надо довести этот мир по его пу- ти до конца, до абсурда, до логического противоречия. Тогда он развалится, и Мартин будет свободен. Наконец-то свободен. Это и поставит точку в беско- нечном Эксперименте. Окно распахнулось перед Мартином миллионом сверкающих брызг, чистый воздух пространства ударил ему в грудь, наполнил легкие. Как давно он не дышал полной грудью! Мартин птицей взмыл в синее небо, выше и выше, к Сол- нцу, к звездам, к галактикам. Он вольно летал меж звезд, он побывал на са- мых загадочных планетах, о которых и не мечтал, он разговаривал со Вселен- ной, и та, не таясь, открывала ему самые сокровенные свои тайны. Он жил це- лый миллиард лет в те несколько мгновений полета до асфальта, ибо в этом мире все относительно - и время, и его восприятие. У носилок, покрытых белой простыней, стояли двое, не поднимая глаз, и вели неторопливый разговор. - Сколько средств, - сказал первый, - и все окончилось так глупо. Не надо было снимать наблюдение. Мы даже не узнали, нашел ли он ответ. - Дело не в этом, - отозвался второй. - Я не могу отделаться от впе- чатления, что существует знание, опасное для человека. И оно привлекает его, как огонь - мотылька... - Чепуха, - перебил первый. - Человек - не мотылек. Что ж, мы опять проиграли, но так будет не вечно. Человечество на правильном пути. Надо только помнить. - Помнить? - недоуменно повторил второй. И оба подумали об одном и том же, но совершенно по-разному. А над ними весело светило весеннее солнце, чирикали воробьи. На деревьях медленно распускались изумрудные листочки. Природа пробуждалась от зимнего сна. Какое ей было дело до какого-то там Эксперимента? (с) 1984 Alex Mustakis Таганрог 

Книго
[X]