Роберт Р. Мак-Каммон. Грех бессмертия.
(Вифаниин Грех.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДВЕСТИЕ

  1. У Черного моря, 1965

Женская тень, упавшая на план, а с него на складной металлический стол, заставила мужчину поднять взгляд.

Воздух был полон густого запаха жары, пыли, пота и сладкого турецкого табака. Солнце припекало. Его лучи падали на тощих, изредка лающих собак, забредших к укрепленному бревнами котловану, и мух, которые кружили над людьми, норовя укусить незащищенные места. И если бы над котлованом не было поддерживаемой большими бревнами крыши из гофрированной жести, солнце уже давным-давно свело бы людей с ума.

От главного котлована, прямоугольника с понижением от пяти до двадцати футов, огибая здания и груды битых камней, во все стороны расходились траншеи.

Слышался шум работ: удары камнедробилок, скрежет лопат, отбрасывающих щебень и землю. Вдруг ветер, пересекая впадину, принес соленый запах Черного моря. И это было как дыхание другого мира. Стоял жаркий июль, и солнце напоминало сияющий глаз на лазоревом лице циклопа.

-- Доброе утро, -- слегка наклонив голову сказал доктор Водантис, приветствуя женщину. От жары на мешках под его темными глазами выступили капельки пота. С виду ему было лет тридцать шесть. Так как в отеле "Империал", расположенном в четырех милях отсюда, в Караминьи, было очень жарко, то ничего не оставалось другого, как убежать от небесного пекла сюда, на природу, в холмы.

Его шляпа выгорела и покрылась пылью, хотя костюм цвета хаки, по сравнению с одеждой остальных, и отличался чистотой.

Женщина кивнула в ответ. Она была крепкая и высокая, со смугловатым лицом, обрамленным хорошо ухоженными, слегка вьющимися и абсолютно черными волосами. На ней были старые джинсы, коричневые рабочие ботинки, хлопчатобумажная блузка и простенькая золотая цепочка на шее. За плечами виднелся рюкзак цвета зеленых оливок.

-- Посмотрите, это то, что я хотел вам показать, -- сказал доктор Водантис, наклонившись к своей молодой ассистентке, и протянул ей один из планов. -- Траншеи и центральный котлован отмечены непрерывными линиями, а прямоугольники и круги -- пунктиром. -- Он провел пальцем вдоль одной из траншей. -- Здесь. -- Палец указал налево и коснулся квадрата, изображенного прерывистой линией со знаком вопроса в центре.

-- Это, возможноЄ несколько сот ярдов от амфитеатра. Один из турецких рабочих обнаружил его вчера утром.

Еще один мужчина пристально наблюдал за ней. Ее глаза ошеломляли, сияя загадочными сапфирами на смуглом сужающемся лице. Вдалеке громыхал бульдозер.

-- Я вижу, -- сказала наконец женщина. -- Вход? Но куда?

-- Как далеко он простирается в гору, мы пока еще не знаем, -- сказал доктор Водантис. -- Ассистент доктора Маркоса вползал в него вчера. -- Он бросил взгляд на доктора Маркоса, сухопарого мужчину с копной белых волос и щетинящейся бородой.

-- Но только на четыре метра, -- сказал доктор Маркос, обращаясь к женщине. -- Я велел ему вернуться, поскольку мне кажется, что туннель еще слишком опасен для исследований. Потолок неустойчив. Необходимо установить гидравлическую опору, прежде чем мы пошлем кого-либо тудаЄ Что он нашел? Там идет постепенный спуск, и туннель сужается. -- Доктор посмотрел на женщину. Он старался не отводить взгляд, но это было трудно, поскольку в этих женских глазах была такая пронизывающаяЄ энергия. Он хорошо ее знал. Он работал с ней три года на раскопках на Крите, и хотя ему не нравилось, как она работает, он уважал ее интеллект. Он видел уже такое огненное отражение в ее глазах однажды ночью, когда звезды висели на небе, как на огромном гобелене, и голоса призраков слышались в коридорах разрушенного замка. Тогда на ее лице, оттеняя все его особенности, застыла какая-то таинственность и пугающая решимость. И он подумал в тот момент, что паучья рука жреца легла на ее плечи.

-- Прежде чем я пошлю кого-либо из моих людей туда, -- сказал он ей, -- я должен обеспечить безопасность. Любое неосторожное движение -- и камни погребут под собой этот туннель. В конце концов, -- он слегка улыбнулся, в то время как лицо женщины оставалось безразличным, -- все, что находится там с 1200 года до нашей эры, может еще немного подождать. -- Он оглянулся, ища поддержки.

-- Приблизительная дата, -- сказала спокойно женщина. -- Мне, как археологу, представляется, что вы могли бы -- при желании -- взять на себя необходимый риск.

-- Необходимый. О, это ключевое слово, -- доктор Маркос вытащил поцарапанную вересковую трубку из нагрудного кармана, чиркнул спичкой и зажег уже приготовленный в ней табак. -- А если выяснится, что это просто естественная пещера, не имеющая вовсе никакого отношения к этим руинам? Кроме того, там запросто можно заблудится. Стены из твердоскальных пород, запутанные проходы сквозных лабиринтов. Оттуда ни один человек не найдет обратной дороги. Я вообще не нахожу здесь ничего особенного, что бы заслуживало столь поспешного и опасного исследования. -- Он коснулся другого квадрата на плане. -- А теперь здесь, где было найдено оружие.

-- Я не согласна, -- спокойно сказала женщина. -- Я утверждаю, что город был выстроен в виде семи кругов вокруг горы по двум причинам: в стратегических целях, на случай атаки иЄ

Доктор Маркос поднял брови, табачные кольца вились вокруг его головы.

-- Єкак защита того, что лежит внутри туннеля, -- сказала она.

-- Чистейшее предположение, -- сказал доктор Маркос, слегка улыбаясь.

-- Очень сожалею, но я вынужден присоединится, -- добавил доктор Водантис.

-- Вы можете не соглашаться со мной, -- сказала она, -- но я имею право верить в то, в чем предчувствую истину. Доктор Водантис, я бы хотела увидеть все прямо сейчас. -- Не дожидаясь ответа, она повернулась и начала спускаться вниз к котловану по направлению к траншеям. И каждый ее шаг был как бы шагом назад во времени.

Вокруг толпились группы турецких и греческих рабочих, старательно раскрывая выщербленную временем кирпичную кладку. Видны были столы с кусками известняка и фрагментами камней, каждый из которых представлял собой часть загадки этого древнего места. На дальней стороне котлована из земли выходила каменная лестница. Доктор Водантис уже вышагивал перед ней.

-- Сюда, пожалуйста, -- сказал он, входя в траншею, которая спускалась вниз под углом примерно тридцать градусов. По такой земле нужно двигаться очень осторожно, подумала женщина, следуя вниз за доктором Водантисом. Земля заставляла сжимать плечи, прерывать дыхание и уклоняться от резких соприкосновений -- будь то порода или человек. Вдоль каждой из сторон шла кирпичная кладка, выступавшая все отчетливее сквозь желтую пыль по мере спуска. Можно было различить окна и дверные проемы, придавленные камнями и древними осколками. На одной из стен была огромная черная отметина, признак того, что здесь когда-то горел костер. Женщина остановилась и дотронулась до нее, ее глаза заблестели. А потом вновь она последовала за мужчиной в утробу времени. Кровь приливала к голове. Прямо над ней вместо потолка простиралось открытое пространство, и она могла видеть ослепляющее голубое небо и впереди зловещую цепь пурпурно-черных гор. Что-то темное показалось в поле ее зрения. Оно двигалось по направлению к ближайшему утесу. Это был орел, он летел к своему гнезду, осматривал изумрудную гладь моря.

-- Смотрите под ноги, пожалуйста, -- сказал доктор Водантис. -- Стены здесь только что откопали.

Они обошли черный панцирь большого камня и продолжили спуск.

Кто бродил здесь до меня? -- спросила она себя. Чья плоть и кровь проходила узкими коридорами этих развалившихся крепостей? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прочитать отчеты о раскопках, изучить планы и фотографии.

Огромные крепостные стены опирались одной стороной на горы, а своим суровым лицом смотрели на Черное море. Кем построены? Этот город так и остался бы неизвестным, если бы не землетрясение в декабре, толчки которого превратили большую часть домов в Караминьи в груды камней и убили более тридцати человек. Теперь улицы Караминьи выглядели призрачными и безмолвными, так же, как и это древнее место. Расщелина в земле открыла одну из древних кирпичных стен, закопченную огнем, что уже говорило о потрясающей душу древней трагедии. Женщине это все было известно.

Только не надо надеяться, нет. Надежда содержит элемент боязни, страха, а она, как ей казалось была женщиной бесстрашной.

Внезапно она почувствовала, что горы клонятся к ней, подобно огромному дому из твердых скал. Туча мух жадно парила над ее головой так, как будто их коллективная генетическая память подсказала им о грудах гнили, высохших на солнце, разрубленных на куски воинах, когда-то павших в этих коридорах.

Слабый ветерок, наполненный дыханием смерти, подул на нее, но вскоре утих. Ей казалось, она слышит лязг оружия и резкий смех воинов, но это был только шум лопат, сгребающих камни, и шутливый разговор и смех двух студентов-добровольцев.

-- Здесь, -- сказал доктор Водантис. Там, где кончалась траншея, лежала куча больших острых камней. Она была отмечена мелом и накрыта листом чистого пластика. Двое молодых рабочих в джинсах и футболках были заняты расчисткой стен от земли. Они посмотрели вверх и приветливо кивнули доктору Водантису. Он продолжил путь по направлению к камнерезу. -- Теперь вы можете увидеть, где было открыто отверстие, -- сказал он женщине.

Женщина подошла к нему поближе. Это была темная треугольная дыра между двумя большими плитами. Протянув в нее руку, она ощутила каменные зазубрины, сходящиеся клином к потолку, и почувствовала нечто роковое. Она сняла рюкзак, развязала карман и вытащила пластмассовый фонарь. Включив свет, внимательно рассмотрела туннель. Он тянулся вдаль, за пределы света фонаря, как пустая глазная впадина, ведущая в черную глубь разрушенного временем черепа. Блестели острые зубцы скал. Она увидела, что высота туннеля приблизительно два фута, ширина чуть больше ширины ее плеч.

-- Я должна попасть внутрь, -- сказала она через мгновение.

-- Пожалуйста, не надо, -- сказал мужчина, подходя к ней. -- Я не могу позволить вам это. Подождите, по крайней мере, может быть, всего три дня. -- Но она не могла этого услышать, поскольку уже пошла вперед. Еще до того, как доктор Водантис смог бы ее остановить, она, работая плечами, проскользнула в отверстие и затем оттолкнулась ногами. В следующее мгновение ребристая подметка ее ботинок исчезла в темноте.

-- О, Господи! -- забормотал доктор Водантис, покачивая головой из стороны в сторону. Он почувствовал на себе взгляды студентов-добровольцев и, повернувшись к ним, в отчаянии развел руками.

Внутри тесного туннеля женщина ползла за тонким лучом света. "Доктор Водантис дурак, -- подумала она, -- хуже, он такая же свинья, как и Маркос. Археологи?! И это на пороге открытия, способного потрясти мир. Это глупость -- не взять на себя необходимый риск для познания истины, ибо если это истина, люди должны ее искать".

Она все углублялась. Стены и потолок были сложены из неровной скальной породы. Что-то зацепило ее за рукав, и в следующее мгновение она услышала, как рвется одежда. Дальше туннель поворачивал направо, и она почувствовала спуск по крайней мере в несколько футов. Над ней, подобно мифическому богу Вишну, нависала гора, всей своей сотней тонн, и она почувствовала холод и сухой крепкий запах самой скалы. Туннель постепенно сжимался, скала обхватывала ее плечи все теснее, пока не стала царапать кожу. Вдалеке она услышала голос и остановилась. Отражаемые, размытые эхом звуки достигали ее подобно океанским волнам. Это доктор Водантис, звал ее у входа в туннель.

Чтобы пробираться дальше, ей пришлось свести плечи. Перед ней, похороненное в тоннах камней, в обмане и лжи, перекрученное временем, лежало прошлое.

Через несколько метров ей пришлось остановиться, поскольку ее плечи стали скрестись обо что-то странное. Она осветила стену слева от себя и провела по ней рукой. Стена была сооружена человеческими руками. За тысячи лет до сдвига скал и землетрясения здесь был проход в сердце горы. Тайна покрывала это место. Карабкаясь вперед, она подумала, что может услышать могучий голос Ясона, отдающего приказы своим аргонавтам, громыхающую поступь Геракла, шагающего на битву, гром и лязг оружия воинов, сражающихся лицом к лицу в морской битве. В ее крови зазвучали древние песни. Даже холодок пробежал по ее спине, но не отвлекаясь, медленно работая, она продолжала свой путь. Впереди, в холодном свете фонаря, вырисовывалась другая дыра.

Воздух со свистом проходил сквозь зубы. Царапины на плечах кровоточили, но она проталкивала себя дальше. Вновь началось сужение туннеля. Проход был таким маленьким, что она не могла одновременно светить и смотреть в него. Но она почувствовала, как заплесневелый, сухой запах времени манит ее костлявым пальцем. Поняв, что из-за плотности воздуха ей трудно будет дышать, она решила двигаться быстрее. Она положила ладони на один из небольших камней, закрывавших путь, и попыталась его отодвинуть. Но он не пошевельнулся. Она повторила попытку. Это, должно быть, камень, отколовшийся от той тверди, в которой все это было высечено.

Поэтому она должна пройти в?.. Ее сердце застучало. Она сжала плечи и оттолкнулась. От усилия на лице выступил пот. Тяжело. Тяжело и очень жестко -- нет пути. Ее плечи и спина болели. Она уперлась ногами в стену туннеля. Что-то сдвинулось. Она вздохнула, перевела дыхание и оттолкнулась вновь. Послышался шум камня, скребущего скалу. И когда она уже проложила дорогу, внезапно, как если бы кто-то с другой стороны неожиданно отбросил камни прочь, она упала вперед, не сумев удержать равновесие. Камни, большие и малые, со страшным шумом устремились вниз вместе с ней. Завеса из каменной пыли оседала на ней желтоватым туманом. Она уронила фонарь, открыла рот для крика, но камень ударил ее по локтю, и рука онемела. Подбородком она задела скалу, и зубы клацнули, поранив верхнюю губу. Она упала на ровную поверхность и в течение некоторого времени лежала неподвижно. Эхо падающих камней гремело вокруг нее, как марширующая армия. Пыль побелила ее волосы и тело, и сама она пахла потом и кровью. Прямо перед ней на каменном полу светился луч фонаря. Придя в себя, она подползла к фонарю, схватила его белой костлявой рукой и осветила ноги. Медленно посветила во всех направлениях. Ее глаза засверкали. Длинный зал с гладкими стенами. Паутина и пыль вокруг затемненных фигур. Она покинула тот мир. Мир автомобилей, небоскребов и огромных океанских лайнеров. И вступила в мир древностей -- такой непохожий и ошеломляющий, что кровь стыла в жилах. И такая тишина. Такая полная, полная тишина. Она пошла вдоль зала, вздымая волнами пыль. На противоположной от нее стороне выступали какие-то фигуры. Статуи в рост человека, изображающие борьбу, бросания копья и удары мечом. Безразличные лица с пустыми глазницами смотрели на свет. "Прекрасно", -- услышала она свой собственный голос. И голос эха: "прекрасно, прекрасно, прекрасно", и еще сотню раз и каждый раз слабее и слабее. Эти статуи были сделаны из светлого мрамора. И как только она подошла поближе к одной из них, играя светом по поверхности ее боевой одежды, она увидела, что они былиЄ

Кровь закипела в ее жилах. Да. Да. Они. Они.

Фонарь задрожал в ее руке, заставляя танцевать сумрачные тени.

Через несколько шагов она увидела на стенах остатки фресок, изображавших батальные сцены, потрескавшиеся от времени, но все еще сохраняющие кое-что от оригинала, в том числе и цвета, красные, зеленые и синие. Воины поднимали свои мечи над павшими, огромные боевые кони растаптывали ряды закованных в броню врагов, лучники выпускали стрелы по направлению к солнцу. Свидетельствами кровавой резни были сломанные конечности; головы, снесенные с плеч; шеи, разодранные в клочья; рабы, закованные в цепи, увлекаемые следом за золотистыми конями. Удары ее сердца тяжело отдавались в голове, воздух был насыщен древними, тайными и страшными вещами, но она не могла себя заставить покинуть этот зал с его необычайной красотой и ужасом.

Ей показалось, что она слышит, как доктор Водантис снова и снова зовет ее по имени, снова и снова, но скоро его голос растворился в стенах, и она осталась одна. Она ступила вперед, в темноту, звук ее шагов отдавался эхом, словно кто-то следовал за ней совсем рядом, по пятам. Кто-то или что-то, избегающее света.

В дальнем конце зала свет фонаря упал на что-то тускло блестящее. Это была огромная, грубо отесанная каменная плита высотой до пояса. Женщина двинулась вперед, поднимая подошвами густо лежащую пыль, затем остановилась и направила свет вниз на пол. Вокруг нее были разбросаны груды металлических предметов, грубо обработанных, усеянных хлопьями ржавчины и распадающихся на куски, узнаваемые только наметанным глазом: рукоятка меча; что-то вроде наконечника копья; несколько поврежденных шлемов, один почти полностью сплющенный; остатки брони, покрытые рубцами, ржавчиной, валяющиеся горой в белой пыли. Луч фонаря выхватил зазубренные остатки лезвий боевых топоров, тускло отражающие свет. Затем луч упал на что-то, лежащее на полу. Это была кость. Далее среди оружия и пыли она увидела и другие кости -- россыпь костей. Проломленный череп ощерился на нее. Она осветила фонарем пространство над костями и увидела, что стены и потолок густо покрыты черной копотью. Спотыкаясь, она отступила на шаг назад, вдыхая воздух с тяжелым и громким сопением.

Там, над черным камнем, выступал пьедестал, и на нем стояла фигура, руки которой были простерты к ней. Застывшая, чтобы вечно наблюдать за мертвыми. Глаза идола уставились на нее. Статуя была такая жизненная и такой тонкой работы, что женщина подумала на мгновение, что эти незрячие глазницы шевельнулись. Тени убежали от счета. И она теперь была уверена, что слышит, как ее окликают по имени. Доктор Водантис зовет ее из другого места и другого времени. Нет. Не доктор Водантис.

Совсем другой.

Шелест теней, обретающих форму, набирающих силу. Она набрала полные легкие воздуха, почувствовав его сладостную незнакомую горечь. Повернувшись, направила свет на почетного стража статуй. Они передвинулись? Они подвинулись ближе к ней? Не повернулись ли слегка эти головы на своих мраморных шеях? Одна из них -- фигура, вооруженная луком, казалось, наблюдала за ней. Слепой белый взгляд прожег ее душу и опалил огнем.

Шепот. Ее имя, произнесенное где-то вдалеке.

Установленный над черным камнем -- алтарем? -- идол-хранитель, казалось, выжидал, и вокруг него пыль вращалась и кружилась, словно нечто живое. Голос теперь донесся до нее яснее, с холодным ветром, который выложил пыль в узоры. Эти узоры возникали, исчезали и снова возникали, как в калейдоскопе, создавая странные тени на пути распространения света фонаря. Язык был незнакомый, хотя нет, это был какой-то вариант искаженного греческого. Древний греческий диалект, наполненный нарастающей необходимостью и дикой грубой силой. Она не осмеливалась позволить лучу света попасть на пол, но удерживать его так, казалось, стоило огромных усилий. Она могла разобрать только отдельные фрагменты послания за этим оглушающим шумом в ее голове, подобным грохоту войсковых барабанов. Отступив назад от черного камня, от идола, установленного наверху, она покачала фонарем из стороны в сторону. Звук голоса усиливался, разделялся на множество голосов, мощных, беспощадных, раздававшихся эхом со всех сторон. Она направила свет на эти заколдованные лица, и тогда голос вернулся к ней снова, он нес в себе силу, которая заставила ее пошатнуться, упасть на колени, умоляя идола о помиловании. В этот момент ей показалось, что голова идола чуть-чуть повернулась, совсем чуть-чуть, и над его мраморными глазницами замерцало синеватое пламя и тут же исчезло.

В густых дымчатых складках пыли что-то двигалось, медленно выбираясь из огня. Силуэт, созданный из света и тени, пыли и камня, приблизился к женщине туманной походкой и остановился перед ней, расплываясь. На месте лица у него просматривались лишь темные очертания. Глазницы существа, ослепительно сияющие синим светом, словно горящие бриллианты, вспыхнули с такой силой, что голова женщины качнулась назад. Она почувствовала, как та же самая ужасная, устрашающая сила сжимает ее сердце, оставляя незащищенными кровяные сосуды, мускулы и кости. В сознании ее промелькнули века, и когда она попыталась крикнуть, то не узнала свой собственный голос. Фигура колыхалась, и призрачные очертания подобия руки скользнули по ее лицу, оставляя запахи пыли и сухой хрупкой древности. Затем пыль снова поднялась столбом, целый океан пыли, скрывшей от взгляда ужасные картины. У нее еще нашлись силы подняться на ноги и начать отступать прочь. Все ее чувства обнажились до предела. Голос -- нет, много голосов, слившихся в один, -- сейчас отступал, постепенно удаляясь за стену, через которую он проникал, и наконец совсем исчез.

Достигнув туннеля, она вползла в него и жадно пила свежий воздух до тех пор, пока ее легкие не были наполнены. Она ощущала какую-то странность в своем теле: ее нервы вибрировали, а мускулы сокращались, словно она потеряла контроль над ними. Ей захотелось заглянуть назад в пещеру, чтобы еще на одно мгновение увидеть внушительные фрески, черный камень и идола-хранителя, но проход был таким узким, что не позволил повернуть голову, и она начала отползать назад -- туда, где доктор Водантис дожидался ее, по направлению к миру безумия и загрязнения, преступления и жестокости.

Голоса исчезли, но в глубине души еще отдавалось эхо, снова и снова, снова и снова.

Электрическое пламя синего цвета мелькнуло на короткий момент перед глазами женщины, и она начала возвращаться по туннелю обратно, туда, где ее ждали мужчины.

  2. Вьетнам, 1970

Он был привязан за запястья и лодыжки грубой проволокой к койке. Обнаженный и распростертый, он лежал на жестком покрывале и ждал.

Пот сочился каплями и стекал струйками по всему его телу, и от этого койка под ним была такой же сырой, как та нора, заполненная дождевой водой, в которой он укрывался, пока мортиры не разорвали все джунгли вокруг него в черные клочья. Но это было хуже, потому что не было способа узнать, когда упадет следующий снаряд и какую цель он поразит. Одного за другим их извлекали из бамбуковых клеток: Эндикотта, Литтла, безымянного капрала, у которого была дизентерия и который все время плакал, Винзанта, Дикерсона и теперь его. Он не хотел быть последним. Он хотел бы, чтобы с этим было покончено, потому что он слушал их крики, когда их кидали обратно в клетки, словно кули, заставляя их стонать и плакать или содрогаться всем телом, словно зародыши, чтобы избежать невыносимой реальности пытки.

Он молился Богу, чтобы он не был последним. Но услышав его молитвы, Господь, должно быть, рассмеялся и отвернулся от него.

Потому что настало время одиночества и ожидания.

Он попытался привести в порядок свои воспоминания, снова пережить их, чтобы увести свое сознание прочь из этой темной хижины, построенной из досок, окрашенных в черный цвет, и замаскированной зеленой сетью так, что она сливалась с джунглями. Он увидел лица матери и отца, сидящих в передней комнате их маленького домика в Огайо; снег, медленно падающий за окнами, рождественскую елку, только что срубленную и блистающую в углу украшениями. Его братЄ нет, Эрик был мертв в том году, но все равно введи его в воспоминание, сделай все правильно, так, как это должно было быть. Как они пытают тебя? Побои? Введи Эрика в комнату, пусть он сядет у огня, он любил это делать, пусть хлопья снега, приставшие к его волосам и свитеру, медленно стаивают. Пусть огонь бросает свой отсвет на его лицо и на лица отца и матери. Нет, не побои. Других ведь не били, не так ли? По крайней мере не там, где проступали раны и шрамы. Воспоминание о рождественской елке расшевелило более свежие воспоминания. В том году его мать вязала зеленый свитер ему в подарок. Хотя он и знал, каким будет подарок, она завернула его в коробку с золотыми трубами на оберточной бумаге. Теперь пересчитай все трубы. Один. Два. Три. Но если они не били тебя, тогда как это было сделано? Он не видел пальцы у других; загоняли ли бамбуковые колючки под ногти или это было только в черно-белых военных кинофильмах? Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь труб. Отсвет огня лижет стены. В то утро далеко в лесу он и Эрик помогали своему отцу рубить дрова. Отец опустился на колени в снегу и показал ему тропу, которую выбрал олень, она вела под защиту холмов. "Прогресс заставляет их бежать", -- сказал отец. -- "Они знают, что города пожирают землю лесов и что это неправильно". Как же они тогда делают это? Зачем же они забрали его одежду? Почему они заставляют его ждать?

В свете огня Эрик -- мертвый Эрик -- очень медленно поворачивает голову. Его глаза белые и наполненные жидкостью, как светлые глаза той оленихи, которую отец однажды застрелил по ошибке в золотые дни осени. Его глаза невидящие, но они все же просверливают души как шрапнель и открывают секреты, таящиеся там.

"Ты сделал это", -- говорит Эрик шепотом. Огонь потрескивает сзади него, словно звук, который издается при захлопывании стальной ловушки или колючая проволока, когда она лопается и вы понимаете: Пресвятой Боже, я попался. "Вы убили меня, потому что вы знали. Вы убили меня, и я не позволяю вам когда-либо забыть это". Это мертвое, знакомое и в то же время ужасное лицо ухмыляется. Зубы испачканы могильной землей.

"Хватит, Эрик, -- тихо говорит мать, поглощенная своим вязанием. -- Прекрати этот разговор. Давай хорошо встретим Рождество".

Человек на койке задрожал, плотно закрыв глаза, потому что его усилия избежать пытки превратились в более глубокую, более ужасающую пытку, которую они могли когда-либо выдумать. Он потряс головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от заслонивших реальность образов. И они, словно картины, нарисованные исчезающими чернилами, начали растворятся в тумане.

-- Лейтенант Рейд?

Эван сразу узнал этот мужской голос, принадлежавший вьетконговскому офицеру, высокому и гибкому, носившему всегда чистую форму, у которого вызывало отвращение даже подходить близко к пленникам, покрытым грязью. Он улыбался колючей улыбкой и глазами мог просверливать сталь: Улыбающийся Джентльмен, прозвал его Дикерсон.

Теперь этот человек появился в поле зрения Эвана. В свете единственной лампы его лысая голова блестела бисеринками пота. Он вытер свою голову белым носовым платком и слегка улыбнулся, глядя Эвану прямо в глаза. Скулы выступили на его лице, оставляя темные провалы. -- Лейтенант Рейд, -- сказал он, кивнув. -- Наконец мы встречаемся без этих клеток между нами.

Эван ничего не сказал. Он закрыл глаза, чтобы не видеть это лицо, обведенное кружочком света. Не потому ли у него забрали одежду, что она была испачкана грязью и испражнениями, и Джентльмен мог бы быть оскорблен?

-- Почему американцы находят силу в молчании? -- мягко спросил Джентльмен. -- Это недружелюбно. Ты же знаешь, что для тебя война закончилась. Зачем настаивать?.. Ну, хорошо. Я ожидаю, что ты будешь таким же, как и все сначала. Кроме молодого капрала, к сожалению, он слишком болен.

Эван заскрипел зубами.

-- Мне бы хотелось кое о чем спросить у тебя, -- сказал человек, изо всех сил стараясь правильно произносить слова. -- Мне бы хотелось узнать тебя лучше. Хорошо?

Не говори, предупредил себя Эван. Не позволяй ему, неЄ

-- Мне бы хотелось знать, откуда ты родом, где ты родился, -- сказал Джентльмен. -- Ты можешь сказать мне это? Ну, хорошо, где бы это не было, я уверен, что ты очень скучаешь по родным местам. У меня есть жена и две девочки. Прекрасная семья. А у тебя тоже есть семья? Лейтенант Рейд, мне не очень-то нужны монологи.

Эван открыл свои глаза и внимательно вгляделся в лицо человека, который стоял над ним. Еще глубже. Его взгляд пронизывал мускулы лица, вплоть до самых костей. Джентльмен улыбался как давно утраченный друг или брат. Собираясь с мыслями, Эван наблюдал за его лицом. Оно неожиданно начало изменяться и расправляться, как лицо восковой фигуры. Зубы удлинились и стали похожи на клыки. Глаза наполнились пронизывающей, горячей докрасна ненавистью, которая, казалось, хватала Эвана за сердце. Да. Это была настоящая суть человека, скрытая за фасадом улыбок.

-- Видишь? -- сказал Джентльмен. -- Я твой друг. Я не желаю тебе зла.

-- Иди к черту, -- сказал Эван, тут же пожалев о сказанном.

Джентльмен засмеялся.

-- Ага. Ответ. Нехороший, но ответ. Как вы поступили на военную службу, лейтенант? Были вы, как это называется, призваны? Или поступили на службу добровольно, из ложно понятого патриотизма? Это не имеет большого значения сейчас, не так ли? Я уверен, что это не много значит для молодого капрала. Боюсь, что он может умереть.

-- Тогда почему же вы не пригласите врача? -- спросил Эван.

-- У вас у всех будут врачи для лечения ваших ран, -- ровным голосом сказал человек. -- У вас у всех будут хорошая пища, питье и настоящие кровати. Если вы покажете, что достойны. Мы не будем тратить время и усилия на тех, которыеЄ бесполезны. Я надеялся, что вы покажете, что вы достойны лучшей участи, лейтенант, потому что вы мне нравитесь, и яЄ

-- Лжец, -- сказал Эван. -- Я вижу тебя насквозь. Я знаю, что ты такое. -- Он представил, как он, потрясенный и растерянный, стоит перед жужжащей камерой и отрекается от злобного милитаристического империализма Соединенных Штатов. Или они проведут его парадом по улицам Ханоя с веревкой на шее и позволят маленьким детям забрасывать его грязью?

Джентльмен подошел поближе.

-- В этом нет смысла. Я могу сделать так, чтобы дела для тебя обстояли лучше или хуже. У нас есть к тебе некоторые предложения. Это действительно твой выбор. Я вижу, что ты боишься, потому что не знаешь, что тебя ждет впереди. Я этого тоже не знаю, потому что скоро дело будет не в моих руках. Здесь есть другой, кто желает причинить тебе вред. -- Его глаза заблестели тигриным блеском. -- Некто, владеющий искусством внушать страх. Теперь, лейтенант Рейд, почему бы нам не поговорить как цивилизованным людям?

Капля пота скатилась в глаз Эвана и заблестела словно фонарь. Он продолжал молчать.

-- Ты так сильно ненавидишь себя? -- мягко спросил Джентльмен. -- Ну что же, мне очень жаль тебя. -- Он еще секунду постоял над койкой и затем исчез в темноте, словно призрак.

И на долгое время -- час? два часа? -- все замерло.

Когда появилась следующая тень, она пришла тихо и остановилась в круге света над койкой Эвана, и он ее не сразу увидел.

-- Лейтенант Рейд, -- сказала фигура, голосом мягким, словно шелк, от которого по спине пробежал озноб. -- Я хочу ознакомить вас с женской особью вида.

Эван моргнул. Проволока словно докрасна раскалилась на его запястьях и лодыжках, и он больше не чувствовал ни своих рук, ни своих ног.

Над ним стояла женщина-вьетконговка, одетая в аккуратную форму, с черным шарфом, обернутым вокруг шеи. Ее волосы были собраны в гладкий черный пучок, а глаза через миндалевидные щели светились холодным презрением. Она скользнула взглядом по его телу.

-- Женская особь самая опасная, -- мягко сказала она, -- потому что наносит удар без предупреждения. Она кажется мягкой, слабой и лишенной целеустремленности, но это и есть основа ее власти. Когда приходит время, -- она провела ногтем поперек его живота, и красный рубец медленно вспух, -- женщина не знает сомнения.

Она умолкла на некоторое время. Ее глаза оставались неподвижны, одна рука отошла от туловища и двинулась за пределы круга света.

-- Способность женщины к мести и ненависти является легендарной, лейтенант, иначе зачем же мужчины пытаются контролировать и унижать их? Потому, что они боятся. -- Рука вернулась назад, что-то свисало с пальцев. -- Укус женщины может быть пыткой. И смертельным тоже. Например, вот этой. -- Женщина покачивала над животом Эвана маленькую бамбуковую клетку. -- Здесь женская особь. Ты видишь? -- В другой руке она держала заостренную бамбуковую палку. Она потыкала палкой в клетку несколько раз и заулыбалась. Что-то зашелестело внутри клетки. -- Сейчас она получила ранение, которое зажжет в ней чувство мести. -- Она ткнула палкой в клетку еще раз. Эвану показалось, что он слышит резкий крик, и струйка черной жидкости просочилась со дна клетки на пол. Не кровь, нет, ноЄ

Яд.

-- Если ты не хочешь говорить, -- сказала женщина, -- может быть, ты хочешь кричатьЄ -- Она щелкнула замком и, удерживая клетку в вытянутой руке, потрясла ею над телом Эвана, скорчившимся, покрытым пленкой пота.

То, что выпало на его бедро, выдавило из него вопль дикого ужаса.

Паук из джунглей, размером с половину его руки, покрытый гладкими зеленовато-коричневыми волосками. Черные глазки размером с острие карандаша искали источник своего мучения. Тварь заковыляла вперед, по пузырькам пота, поднявшимся вдоль по его бедру. Он приподнял голову, и глаза его наполнились диким ужасом, когда он увидел красную чашечку пасти паучихи в центре между черными щупальцами. Он хотел закричать и забиться, но последними остатками своей силы воли поборол это желание. Женщина отступила назад, свет переливался по ее плечам, он мог слышать шум ее прерывистого возбужденного дыхания.

Паучиха переползла на его яички и замешкалась там, ее глаза подергивались. -- Слезай с меня, ты, сволочь, -- выдохнул Эван, чувствуя, что его нервы начинают сдавать. -- Слезай, слезай, слезайЄ -- Паучиха поползла вперед через яички на живот сквозь лес светло-коричневых волос.

-- Ты все еще желаешь молчать? -- спросила женщина.

Паучиха начала вползать на грудь Эвана, ее черные глазки вращались во всех направлениях; на минуту она задержалась на его грудной клетке, попробовав на вкус его пот. Эван чувствовал, как колотится его пульс, и он мысленно закричал тем криком, который опустошил его сознание и поставил на границу черного безумия. Паучиха поползла вперед, наверх. По направлению к вене, которая билась у него на горле.

-- Молчание убьет тебя, -- прошептала женщина, завернутая в темноту, как в плащ; двигался только ее рот -- такая же красная чашечка, как у паучихи.

Паучиха передвинулась к основанию его горла и остановилась. Капля жидкости просочилась на тело человека. Он почувствовал болезненно-сладковатый аромат яда, и его тело задрожало, вне его контроля.

Паучиха выжидала.

В следующее мгновение женщина шагнула вперед. Ее тень упала на мужчину на койке. И он почувствовал удушье. Она подняла руку -- ту самую, с бамбуковой палкой, и ткнула ею паучиху. Раздался короткий вопль, и пополз густой кислый запах, паучиха зацепилась за горло Эвана. Он почувствовал подобное бритве прикосновение леденящей боли, затем липкую теплоту струящегося яда. Паучиха тряслась, изливая свою жидкость в белое животное под ней. Человек закричал в животном страхе и яростно забился в проволоке, паучиха засеменила по его шее, оставляя тонкий, коричневатый след, упала на пол и заспешила в темноту. Но женщина обрушила на нее свою туфлю и превратила в окровавленную массу.

Человек все еще вопил и дергался, кровь запятнала его запястья и лодыжки. В круге света появился Джентльмен. Он глядел на Эвана прищуренными глазами, выражающими любопытство. Его сопровождали два вооруженных солдата. Один из них осклабился.

Женщина была зачарована реакцией Эвана на боль. Ее язык высунулся и лизнул нижнюю губу. Эван приподнял голову, жилы на его шее напряглись, небольшая красная точечка отмечала место укуса паучихи. Затем его голова откинулась назад, а дыхание стало хриплым и прерывистым. Его зрачки закатились, и из-под полузакрытых век выглядывали два белых пятна, словно мраморные шары. Джентльмен сделал знак, чтобы проволоку ослабили.

-- У одного, которого зовут Эн-ди-котт, есть возможности, -- сказала ему женщина. -- Также у другого, которого зовут Вин-зант. Они будут сотрудничать. Другие бесполезны. -- Она коротко кивнула Джентльмену, наблюдая как двое других отвязывали американца, затем повернулась и исчезла в темноте.

Когда она ушла, вьетконговский офицер с отвращением поглядел вниз на раздавленного паука и содрогнулся. Использовать пауков было ее идеей. С тошнотворным отвращением он увидел, что пятно яда попало на его ботинок, и поспешил к себе, чтобы очистить его, пока не разъело французскую кожу.

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЮНЬ

  3. В темноте, 1980

В темноте он прислушивался к отдаленному глухому звуку собачьего лая и недоумевал, почему этот звук вызвал мурашки на его теле.

Не потому ли, подумал он, что пес лает на кого-то? Или на что-то? Что-то, что крадется по полуночным улицам селения Вифаниин Грех словно воплощение божества мщения. Он слегка повернул голову, чтобы взглянуть на циферблат часов на ночном столике. Двадцать минут четвертого. Большая часть ночи еще впереди, самая тихая, когда кошмары дрожат на границе реальности. Он выжидал, не желая возвращаться в сумрачный сон, потому что сейчас его терзал страх, и в желудке нарастал плотный комок напряжения, словно узел из переплетенных мускулов и внутренностей.

Он знал: если они придут за ним, то обязательно ночью.

Собачий лай резко оборвался, словно его поглотила земля. Человек лежал неподвижно под бледно-голубыми простынями, полосы лунного света, словно ленты мягко светящегося неона, натянулись по постели, проникая через раскрытые занавеси. Следующие несколько дней и в первый уикэнд в июне будет ясное небо, сказали в прогнозе погоды, однако ко вторнику вероятны ливневые дожди. Он увидел силуэт дерева в лунном свете, многоголовый силуэт, словно некая Гидра, раскачивался, шипел и поджидал его прямо под окнами. При следующем порыве ветерка он почти мог слушать, как эта тварь шепчет: "Выходи наружу, Пол, где ярко светят звезды и луна, где ночь глуха и где никто не увидит, как я разрываю тебя на кусочки".

Боже мой, подумал он неожиданно. Они идут за мной.

Нет, нет, прекрати это! Здесь ничего нет, кроме темноты, деревьев, лая псов и знакомых улиц деревни. Почему я не уехал сегодня? -- спросил он сам себя. Почему я не сел в свою машину и не поехал в Джонстаун, взял бы номер в "Холидей-Инн", читал, смотрел телевизор, чувствовал себя в безопасности? Потому что ты не можешь быть уверенным, сказал внутренний голос. Твой дом здесь. Твоя работа здесь. Твоя ответственность. На прошлой неделе он отправился к доктору Мабри для лечения. Он откладывал это так долго, как только мог. Со времени смерти Илэйн три года назад он впал в летаргическое состояние и испытывал желудочные боли. Он был вынужден раскрыться, выплеснуть кое-что из накопленного внутри, дикого и запутанного. Доктор молча слушал, кивая там, где необходимо, глядя на него внимательно и озабоченно.

Я слышал щелчки в телефонной трубке, сказал он доктору Мабри. Как будто кто-то следит за моими разговорами. Я слышал их несколько раз, но очень слабо. И потом еще за мной кто-то крадетсяЄ

-- Кто-то крадется? -- Доктор Мабри приподнял бровь.

-- Не каждую ночь, но я знаю, когда они там. У меня иногда бессонница, поэтому я не сплю, когда слышу шум.

-- Вы когда-нибудь видели кого-нибудь, кто болтается вокруг вашего дома по ночам?

-- Нет. Но угловым зрением я видел тени, когда выглядывал в окно. И еще. В конце Мак-Клейн-террас лает пес. Я знаю, что вам покажется забавным, что пес меня беспокоит, но это похоже наЄ раннее предупреждение. Пес видит и чувствует что-тоЄ ужасное.

-- Ну что же, -- сказал доктор, -- почему бы мне не прописать вам кое-какие таблетки, которые помогут вам уснуть? Наверное, вы слишком много работаете в банке и не получаете достаточно физической нагрузки; это может вызывать бессонницу. Вы уже знаете, что у вас за проблемы с вашей язвой. Не думаете ли вы снова заняться гольфом?

Слишком многое обосновалось внутри него, слишком много шумов и скелетообразных теней. Дождевые капли подозрения и беспокойства превратились в лужи, потоки, реки, океаны, волнующиеся под слабеющей дамбой. Давление, казалось, выворотит его желудок. Конечно, он поехал к Вайсингеру, но от него было мало помощи или совсем никакой. Вайсингер пообещал два раза в день курсировать на патрульной машине вниз по Мак-Клейн-террас.

-- Мой номер есть в телефонной книге, и вы можете связаться со мной ночью, если что-нибудь произойдет. Вы согласны?

-- Пожалуйста, -- попросил Пол, -- сделайте то, что в ваших силах.

Но он знал, что Вайсингер не найдет их. Нет, нет. Они слишком аккуратны и хитры, чтобы попасть в ловушку.

В его сознании крутилось одно слово: параноик, параноик, параноик, словно странный детский стишок, считалочка для прыгания через веревочку. "Ты позволяешь незначительным вещам слишком тревожить себя, Пол, -- всегда говорила ему Илэйн, даже тогда, когда они жили в Филадельфии. -- Научись расслабляться. Научись принимать вещи такими, как они есть".

Да. А теперь, они идут за мной.

Неожиданно ему страшно захотелось света. Резко щелкнув выключателем он зажег лампу на ночном столике и зажмурил глаза от яркого освещения. Мое зрение уходит от меня, подумал он, чувствуя новый приступ паники. Оно было ослаблено многолетним чтением мелкого шрифта в обращениях о заемах. Он взял с ночного столика свои очки с толстыми линзами, надел их, отбросил покрывала и встал на пол. Он пересек комнату и выглянул в окно; на зеленой лужайке лежал прямоугольник желтого света из его собственной спальни. Изогнув шею, он поглядел направо и налево вдоль Мак-Клейн-террас. Темно, пусто, безмолвно, как в могиле. Темнее всего перед рассветом, подумал он, оглянувшись на циферблат часов. Переведя взгляд вновь за окно, он увидел мерцание света в доме далеко вверх по улице, но вместо того, чтобы успокоиться при виде этого света, почувствовал, как новое семя страха вновь расцветает внутри буйным цветом. Но это не был свет. В следующее мгновение он понял, что это было всего лишь мерцающее белое отражение луны в оконном стекле. Все спали.

Кроме него. И того, что растревожило пса в конце улицы.

Хватит! -- приказал он себе. Ты неправ! Не теряю ли я разум, не схожу ли с ума в расцвете лет? Параноик, параноик, параноик, это слово используют для чокнутых, не так ли? Он вышел в коридор босиком, включил верхний свет, прошел к лестнице, спустился в нижний холл, остановился и включил цветной телевизор. Конечно же, на экране ничего не было, кроме метели из многоцветных снежных хлопьев, но все-таки шум телевизора успокоил его, точно так же, как в детстве, когда родители оставляли его одного в доме под наблюдением мерцающего черно-белого опекуна. Он прошел на кухню.

Купаясь в резком белом свете от холодильника, он обшарил все, что там осталось. Это было единственным недостатком одиночества, причинявшим ему беспокойство: приготовление пищи, использование того, что было под рукой. Холодильник был заполнен маленькими таппервейровскими бутылочками, содержащими остатки пищи, жестянками с пивом; там стоял графин с охлажденным льдом, чай двухдневной давности, синее блюдечко с ломтиками жаренного бифштекса, завернутое в алюминиевую фольгу. Он намазал на два кусочка хлеба горчицу для сэндвича с бифштексом.

Когда он один раз откусил от сэндвича, погас свет. Сначала он померк до коричневого, словно темнота снаружи просачивалась сквозь трещины в окнах и двери. Он уставился на лампочку в холодильнике, но в это время весь свет в доме погас и двигатель холодильника заглох с долгим стоном, похожим на человеческий. Он, окруженный безмолвием, словно после ружейного выстрела или как в промежутках между тиканьем часов, стоял в темноте.

Господи, подумал он, оглушенный на секунду, его сердце бешено колотилось в груди. Он услышал, как что-то шлепнулось на кухонный пол, и этот звук напугал его, пока он не осознал, что уронил сэндвич. Что теперь? -- недоумевал он, застыв в ожидании, что свет снова вспыхнет. Проклятые предохранители перегружены или это срыв в подаче энергии, подумал он. Он читал статью в газете, в которой говорилось, что энергостанция Пенсильвании на этой неделе и на следующей собирается проводить какую-то работу на линиях. Он повернулся и нащупал на полке фонарик, но батарейки были слабыми и давали только тусклый коричневый луч. Странно, подумал он, как выглядят знакомые предметы в полумраке: мебель в холле, казалось, ползет, расплывается в чудовищные формы, ожидая его подхода. Если перегорел предохранитель, нужно заменить его до того, как испортится пища в холодильнике. Он добрался до двери под лестницей, ведущей вниз в подвал, и остановился. Не следует ли ему сначала вызвать аварийную службу для проверки? Он положил руку на ручку двери и почувствовал, как ее холод добирается по его венам до самого сердца. Позвать аварийную службу. Нет, они подумают, что ты глупец! Они подумают, что ты параноик, и если ты будешь так себя вести, то рано или поздно люди в банке начнут шептаться о тебе.

Он повернул ручку двери, пронизал светом фонарика темноту, пахнущую сыростью, и начал спускаться по пролетам деревянных ступенек. Здесь, внизу, было прохладнее и тихо, как в могиле. Его босые ноги чувствовали холод каменного пола подвала. Он редко спускался сюда. Подвал он использовал как кладовую, складывая туда старые вещи: чемоданы, заполненные плохо подходящей одеждой; кресло со сломанной ручкой; треснувшую лампу с керамическим основанием; несколько картонных коробок, содержащих кое-что из старой одежды Илэйн; заплесневевшие книги и журналы "Лайф" и "Нешнл Джиогрэфик". Две стены он покрыл сосновыми панелями, две другие были голыми кирпичными стенами. Круглые бетонные колонны поддерживали потолок, иссеченный трубами и медным кабелем. На дальнем конце была дверь с четырьмя стеклянными панелями, и по каждую сторону от нее были окошки, выглядывающие в маленький задний дворик. Черная масса печи стояла безмолвно, отражая металлический свет. Он направил луч фонаря на коробку с предохранителями, расположенную на стене прямо за лестничной клеткой; свет пронесся мимо дверного проема кладовки, заполненной банками с краской и грязным брезентом. Он разглядел оголенную лампочку, свисающую на шнуре, словно голова, отделенная от тела.

Коробка с предохранителями была тугой и не хотела поддаваться; заржавевшие шарниры заскрипели. По обе стороны от луча фонарика темнота начала подползать ближе, словно медленно накатывающиеся волны черного океана. Он резко дернул коробку, стряхивая с себя холодную руку, которая, казалось, замешкалась на его шее сзади.

В этот момент он увидел, что предохранители вырваны напрочь.

Он скорей почувствовал, чем услышал движение сзади него, и когда поворачивался кругом, чтобы разглядеть это, его рука с фонариком в защитном жесте взлетела вверх, и он услышал, как что-то пронзительно вопит из темноты -- из дверного проема хозяйственной комнаты. На долю секунды он увидел что-то, светящееся резким электрическим синим светом, переворачивающееся и переворачивающееся. Оно пока рассекало воздух, но у него уже не было времени ни отступить назад, ни вздохнуть, ни закричать.

Потому что в следующее мгновение мерцающий, светящийся неоновым электрическим синим светом топор с двумя лезвиями поразил его прямо между глаз. Разлетевшиеся вдребезги от нечеловеческой силы удара стекла его очков соскочили с носовой дужки и упали по обе стороны от головы, пока лезвие топора прорубалось сквозь плоть, кости и мозг. Его тело отскочило к стене, голова при этом отдернулась назад так быстро, что раздалось резкое "крак", когда ломались шейные позвонки. Кровь струилась из ноздрей и через расширенные, пораженные ужасом глазные впадины. Труп тяжело осел на пол, словно масса тряпья, испачканного запекшейся кровью. Он спазматически дернулся в смертельном танце мускулов и нервов. Сквозь высунувшийся язык зубы постукивали словно кости, брошенные древними оракулами.

Труп лежал неподвижно в краснеющей луже, фонарь все еще был зажат в постепенно белеющей руке. Но до рассвета батарейки сядут.

И по всему подвалу, заставляя дребезжать оконные стекла, раздаваясь эхом по всему дому и по Мак-Клейн-террас, раздался дикий выкрик кровожадного победоносного орла.

Когда спустя минуты его последние отзвуки стихли, где-то начала лаять собака, бешено, словно сам Цербер у врат Аида.

  4. Деревня

"Вифаниин Грех" -- было написано на дорожном знаке, белыми буквами на зеленом фоне. И ниже этого: "Нас.: 811". Знак блестел на утреннем солнце безупречной чистотой. Эван Рейд припомнил совсем другой по виду знак, который обозначал городские границы Ла-Грейнджа, пробитый пулями, с осыпающейся ржавчиной, бесформенно изогнутый случайно наехавшим автомобилем.

Чертовски хорошо и спокойно в этом местечке, горько подумал он, пока темно-синий микроавтобус мчался по темному покрытию автострады, затененной раскинувшимися зелеными ветвями вязов, по направлению к той жизни, которая ждала впереди, по направлению к деревне Вифаниин Грех.

-- Мы здесь! -- сказала Лори с заднего сиденья, подтягиваясь вперед, чтобы увидеть дорогу между мужчиной и женщиной, сидящими впереди. Ее лицо выражало искреннее возбуждение, характерное для шестилетней девочки, впервые увидевшей, как солнце освещает лучами из-за разбухших грозовых облаков; наконец, после долгой и ужасной морозной зимы, наступило лето; ее выжидающие глаза были такими же мягкими и синими, как небо Пенсильвании. Большую часть утра она была поглощена книжкой для раскрашивания, но когда они достигли округлых зеленых холмов, затененных лесов, наполненных белобородыми эльфами из сказок, рассказываемых на ночь, Лори отложила цветные карандаши и дала волю своему воображению. Рядом с ней на сиденье сидела тряпичная кукла, "Мисс Присси", и молчаливо кивала в такт движению машины.

Что было особенно хорошо, подумала она, наблюдая, как ворона лениво кружит в небе, это то, что мама и папа в течение долгого времени не ссорятся друг с другом.

-- Еще не совсем здесь, -- сказала Кэй Рейд, повернув голову, чтобы посмотреть назад и улыбнуться своей малютке. У нее были такие же голубые глаза, как и у Лори, расположенные на привлекательном овальном лице, обрамленном пшеничного цвета волосами, мягко спадавшими на плечи. -- Тебе лучше отложить эти карандаши, мы скоро приедем.

-- Хорошо, -- Лори начала складывать их в зелено-желтую коробку, ее золотистые волосы развевались на воздухе, циркулировавшем сквозь открытые окна.

Кэй посмотрела на своего мужа; она знала, что он устал от езды и был озабочен следами износа, проявившимися в двух местах на левой передней шине. -- Почти дома, -- сказала она, и он слегка улыбнулся. Дома. Слово казалось странным, после частого повторения в течение долгого времени в различных местах оно потеряло смысл. Не было постоянства в тех других местах, которые она называла домом: ни в тесной квартирке на самом верхнем этаже, с ее громыхающими трубами отопления; ни в том доме, покрытом дранкой, в котором всегда, казалось, стояла густая вонь от стальных мельниц. Это были удушливые жилища, полные пыли и песка, независимо от того, как часто Кэй убиралась и пылесосила. Плохие места, для чтобы расти маленькой девочке; безнадежные места, чтобы пытаться лечить напряженные нервы и раны. Нет. Не думай об этом. Ее сознание отклонилось от мрачных воспоминаний. Она наблюдала за ним, следила за тем, как его глаза следуют за белой линией центра дороги. Что я вижу здесь? -- недоумевала она. Надежду? Или страх? Она вдруг подумала, насколько старше своих тридцати двух лет он выглядит: линии морщин расположились вокруг его глубоко посаженных серых глаз и вокруг рта; мимолетные следы седины преждевременно запятнали виски его непокорных рыжевато-каштановых волос. Это было словно укол напряжения и боли, пришедший из прошлого, когда мир с его темными распахнутыми челюстями, казалось, хватал их и пытался проглотить.

Он почувствовал на себе ее взгляд.

-- Что это? -- спросил он.

-- Просто нервы, -- сказала она и улыбнулась.

-- Не нужно. Все будет прекрасно.

Из-за деревьев с обеих сторон дороги теперь виднелись были белые изгороди, почтовые ящики и проезды, ведущие к невидимым домам. На следующем повороте стояла окрашенная в белый цвет кирпичная стена с черными видавшими виды воротами, на которых была написана замысловатая буква "Д". Над деревьями на заднем плане выступали крыши домов. Пока они ехали мимо этого дома, Кэй могла видеть черных, белых и в яблоках лошадей, щипавших траву на отдаленном пастбище; некоторые их них приподняли свои головы, чтобы посмотреть, как мимо проносится микроавтобус.

Они добрались до перекрестка с мигающим желтым остерегающим светом, там была станция техобслуживания. Надпись на флажке гласила: "ПРОДАЖА ШИН" -- нужно запомнить, подумал Эван, останавливаясь на перекрестке. Через улицу от него стоял большой знак с рядом медальонов с надписями: "ЛЬВИНЫЙ КЛУБ", "КЛУБ "СИВИТАН"", "КЛУБ ДЕЛОВЫХ ЛЮДЕЙ", "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВИФАНИИН ГРЕХ". Затем они ехали по улице, обрамленной дубами и вязами; вокруг были просторные, хорошо ухоженные зеленые лужайки и достойно выглядевшие кирпичные и каменные дома. Еще изгороди, ворота и проезды, тихие улочки. Легкий ветерок ворошил листья над головой. По улице шел почтальон в шортах, с наплечной сумкой. Молодая белокурая женщина в джинсах катила детскую прогулочную коляску. По-летнему загорелый подросток косил лужайку, пот блестел на его обнаженных плечах. Желтый "Фольксваген", заново отполированный, проехал мимо них в противоположном направлении. Через квартал впереди темно-коричневый "Бьюик" заворачивал в проезд. Эвану неожиданно стало стыдно за свой микроавтобус, ему хотелось, чтобы он выглядел получше. После пяти лет интенсивного использования он был испещрен выемками и царапинами и в этом уютном провинциальном местечке выглядел словно средство передвижения из другого мира. Если бы в этом другом мире существовал дорожный указатель, на нем можно было бы прочитать следующее: "ПРОСТО ПРОЕЗЖАЕМ МИМО. НАС.: 3".

Они проехали "Макдональдс", расположенный на правой стороне улицы Фредония, и оказались в центральной части деревни. По окружности на улице под названием "Круг" расположились странные маленькие магазинчики. Это чудесным образом спланированное поселение, подумала Кэй, прочитав надписи: "Цветочный магазин Евы", "Подарки и инструменты Брайзона", ресторан Лэмплайтера, аптека Тальмиджа Рексэла, кофейня "Веселый Чайник". Но приятнее всего для нее было то, что наполняло воздух, благоухая сладким запахом летних цветов -- пионов, ноготков, маргариток, трех разновидностей роз, фиалок, напоенных солнечным светом и посаженных ровными рядами в центре деревни. Ошеломляющий диапазон красок, от бледного белого до пламенеющего красного и темно-пурпурного, отражался в оконном стекле магазина. Улицы расходились от круга во всех направлениях, словно спицы из центра огромного колеса.

-- Это та-а-ак чудесно, -- сказала Лори, поднося Мисс Присси вверх к окну, чтобы кукла тоже видела. -- И так хорошо пахнет! Мы уже около нашего нового дома?

-- Почти, -- сказал Эван, следуя по дуге Круга мимо сине-зеленого полосатого полотнища "Экономных деревенских деликатесов" и книжного магазина под названием "Глава первая". Он свернул на Парагон-стрит и поехал от центра деревни мимо конторы шерифа -- строения из красного кирпича с аккуратно покрашенными окнами и дверями, затем мимо модернистской публичной библиотеки Уоллеса Перкинса. Эван и Кэй наведывались в Вифаниин Грех трижды: первый раз в апреле, когда она получила работу в юношеском колледже Джорджа Росса; второй раз в мае, чтобы поискать подходящий дом; третий раз в первую неделю июня, чтобы сделать окончательные приготовления. Хотя Вифаниин Грех был много меньше, чем все окружающие деревни на шоссе 219 -- Спэнглер, Барнсборо, Сент-Бенедикт и Кэрролтаун -- у Вифаниина Греха был свой колорит, который и Эван, и Кэй оба нашли располагающим. Лужайки были зелены, словно бы изумруды, улицы свободны от мусора, дома уютны и гостеприимны. В границах деревни располагались небольшие участки леса, так что квартал домов располагался прямо на краю леса, улицы разделяли рощицы из сосен и дикой жимолости. Окаймляя улицы, словно часовые лета, повсюду стояли деревья, высоко возвышаясь над крышами деревни Вифаниин Грех и отбрасывая калейдоскопические тени.

По дороге Эван сверился с картой, которую Марсия Джайлз сделала для него во время их последнего визита. Вифаниин Грех протянулся едва ли на две мили с севера на юг, но здесь было много поворотов и узких извилистых улочек, в которых Эван еще не выучился лавировать. Они проехали старый указатель "Начальная школа Дугласа" на Ноллвуд-стрит, повернули направо на Блайер-стрит, затем надо повернуть налево на Диер-Кросс-Лейн и проехать вверх по небольшому холму на Мак-Клейн-террас. Постепенно для него все станет знакомо, но сейчас это был лабиринт домов и зелени. За Диер-Кросс-Лейн Кэй увидела пару затененных теннисных кортов и крытую яму для жарения. Был также бетонный трек для спортивной ходьбы, на котором вдалеке маячила одинокая фигура в красных спортивных шортах.

Они добрались до Мак-Клейн-террас, такой же безупречной и свежевыглядевшей, как и вся деревня. Возможно, дома здесь были несколько поновее и поменьше, и в этом была вся разница, но Кэй не имела ничего против, они собирались жить в одном из них. Она мысленно сверила имена на почтовых ящиках: Хаверсхейм, Кинкейд, Райс, Демарджон. И на одном ящике имени пока не было.

Эван повернул в проезд.

-- Вот мы и здесь, армия, -- сказал он.

Дом был двухэтажный, белый с темно-зеленой отделкой и такого же цвета парадной дверью. В палисаднике росли вязы, а к двери вела прогулочная дорожка, окаймленная шелковистой травой. Хотя задний двор и не был виден с улицы, Эван знал, что он имеет небольшой наклон вниз -- туда, где забор из цепи обозначал конец владений. За забором была бетонная дренажная канава, а за ней -- дикая зеленая лесная чаща, простирающаяся почти до самого Марстеллера -- ближайшего города, расположенного более чем в двух милях к западу. Останавливая машину, Эван вспомнил слова миссис Джайлз: "Это очень тихое местечко, мистер Рейд, и, зная вашу работу, мне кажется, вы должны хорошо ценить мир и покой. В наше время это исчезающая вещь". Он заглушил мотор, вытащил ключи зажигания, цепочка от которых сделалась в два раза тяжелей после заключения договора с миссис Джайлз -- там, в ее конторе по недвижимости на Киндердайн-стрит.

-- Здесь есть олени? -- спросила его Лори, когда он выгружал два тяжелых чемодана из задней части машины.

-- Миссис Джайлз говорит, их видели пару раз, -- сказала ей Кэй. -- Эй! Почему бы тебе не положить Мисс Присси в эту коробку и не принести ее мне, хорошо? Будь осторожна, в ней стекло.

-- Как насчет волков? -- она взяла картонную коробку. -- Здесь есть эти звери?

-- Сомневаюсь, -- сказал Эван. -- Мы недостаточно далеко на севере.

Кэй взяла ключи у Эвана и пронесла ящик, наполненный кухонными принадлежностями, на три ступеньки вверх к парадной двери; латунная дверная ручка отражала золотистый солнечный свет. Она подождала Лори и своего мужа, затем скользящим движением вставила ключ в замок и повернула его налево. Раздалось тихое "щелк", и она улыбнулась, потом открыла дверь и придержала ее для них.

Эван стоял в дверном проеме с чемоданами в руках; дальше была передняя с паркетным полом, а налево большая гостиная с высоким потолком и паркетом бежевого цвета. Она все еще выглядела пустоватой, даже с новой софой, кофейным столиком и стульями, которые они перевезли из Ла-Грейнджа. На стенах еще не было картин, на столе безделушек, но всему свое время, сказал он себе. Сейчас это выглядело так хорошо, как в журналах по украшению дома, которые Кэй начала покупать, лихорадочно считая дни до переезда. Господи, неожиданно осознал он, этот холл при входе и эта жилая комната вместе примерно того же размера, как весь прежний дом в Ла-Грейндже, под возвышающимися дымовыми трубами, где обшивка была цвета ржавчины, а дождь стучал по крыше, словно ружейные выстрелы.

-- Ну что ж, -- сказал Эван, его голос оживил комнату, поднимаясь вверх по лестнице с белыми перилами и возвращаясь вниз в виде эха. -- Я думаю, что мы дома. -- Он повернулся, одарил Лори и Кэй полуулыбкой, потому что улыбки все еще не получались легко, и затем перенес чемоданы через порог. Он оставил их в жилой комнате и выглянул из окна на Мак-Клейн-террас. До возвращения Кэй и Лори обратно на кухню он уже выучил план дома наизусть. После обсуждения этих лестниц с лампами, расположения матрасов и картонных коробок, содержащих мелочи, накопившиеся за период десятилетней семейной жизни, он осмотрел все помещение: небольшой кабинет, отделанный панелями, небольшую столовую и кухню в задней части дома, крыльцо, лестницы, ведущие на задний двор и наверх, две спальни, ванную и туалет. В доме было много места для устройства чулана, а также подвал под лестницей внизу. Эван поглядел на дома на другой стороне улицы, думая о том, кто в них живет. Он услышал, как Кэй говорит на кухне, а Лори хихикает над тем, что она сказала. Позже еще будет время встретиться с соседями. Можно сделать это прямо сейчас, однако в машине были еще два чемодана. Он вышел наружу, слыша, как отдаленный ветерок лениво прокладывает себе дорогу через переплетение ветвей. Солнечный луч, чуть заслоненный тенью, упал на него, согревая плечи, пока он добирался до задней части машины и вытаскивал потрепанные чемоданы. В них были остатки их прежней жизни, подумал он, упакованные в чемоданы и картонные коробки, завернутые в толстый слой газет, чтобы не дребезжали. Это была длинная трудная дорога от Ла-Грейнджа; память об этом ужасном месте ледяной сосулькой колола его под сердце. Отпусти эту часть жизни, говорил он себе, отпусти ее, потому что она наконец завершилась. Теперь все будет хорошо. Здесь, в деревне Вифаниин Грех, все будет так, как должно быть. Я постараюсь. Он взглянул через лужайку на свой дом и впервые за очень долгое время ощутил гордость. Эван увидел, как занавески в заднем окне, там, где была кухня, откинулись в сторону, и Кэй выглянула и помахала ему. Он показал ей небольшую пантомиму, изображавшую сломанную спину, и зашаркал с чемоданами по направлению к двери. Она улыбнулась и опустила занавески. Он услышал, как где-то выше, возможно через две улицы, начала работать газонокосилка, и насекомые гудели ей в такт.

Неожиданно он почувствовал, как кожа на его шее сзади покрылась мурашками. Это бывало всегда, когда он ощущал присутствие чего-то, не имеющего формы и имени, и он повернул голову, чтобы взглянуть через улицу. Дома представляли собой облитые солнцем оболочки из дерева и камня. Каждый из них несколько отличался от другого: темно-коричневый, синий, белый, зеленый, жженый коричневый, однако все они были похожи друг на друга своим безмолвием. Он слегка сузил глаза. Не была ли откинута в сторону занавеска на окне в бело-коричневом доме, что через два строения вверх по улице? Нет, там ничего не шевелилось. Но когда он снова повернулся к дому, то краем глаза увидел фигуру человека.

Кто-то, сидящий в тени на переднем крыльце у следующей двери, пристально глядел на него. Руки его лежали на коленях, а подбородок был слегка приподнят. На крыше крыльца тени от древесных веток переплелись, словно тела питонов. Эван знал, что пристальный взгляд именно этой фигуры, пронизавший его холодом, он ощутил сзади своей шеей.

Эван сделал шаг вперед.

-- Здравствуйте, -- обратился он к незнакомцу.

Фигура, на которой была темная одежда, не шевельнулась. Эван не мог сказать, был ли это мужчина или женщина; его глаза скользнули по улице и остановились на имени на почтовом ящике: ДЕМАРДЖОН.

-- Мы как раз въезжаем, -- сказал Эван. Фигура осталась без движения, и Эвану показалось, что он пытается вести разговор с манекеном из универмага. Он хотел поставить чемоданы и сделать шаг по направлению к дому Демарджона, но неожиданно фигура шевельнулась, бесшумно поворачиваясь в кресле. Пока Эван наблюдал, кресло развернулось и плавно начало скользить вперед. Затем фигура исчезла внутри дома, и раздался звук тихо закрываемой двери. Он на секунду замер, все еще держась за чемоданы и уставившись на переднее крыльцо; та фигура сидела вовсе не на обычном образчике мебели для веранды. Это было кресло на колесиках.

-- Пресвятой Иисус! -- выдохнул Эван. Он покачал головой и повернулся к дверному проему своего дома. Но в это время раздался короткий звук рожка, и черный сияющий "Бьюик" выскочил из-за поворота. Женщина, сидевшая за рулем, помахала им рукой, заглушила двигатель и выскользнула из машины.

-- Доброе утро, -- сказала миссис Джайлз, идя по дорожке ему навстречу. Она была очень высокой, почти такой же высокой, как и он, и выглядела скелетоподобной. Можно было подумать, что она переборщила со своей жидкостно-протеиновой диетой для похудания. Последний раз, когда он видел ее, она была в блузке и юбке, но сейчас на ней был спортивный костюм цвета морской волны с короткими рукавами, а на запястьях шумно болтались браслеты.

-- Как давно вы здесь?

-- Не очень долго. Мы все еще разгружаем наш микроавтобус.

-- Вижу. -- Ее проницательные темные глаза напомнили Эвану о каком-то насекомом. Высокий лоб, увенчанный светло-коричневыми волосами, содержавшими нити седины. Она улыбалась, ее лицо было словно заполнено ровными белыми зубами.

-- Как доехали?

-- Прекрасно. Пожалуйста, заходите. Кэй и Лори занимаются внутренним осмотром дома. -- Он последовал за ней сквозь дверной проем и поставил чемоданы внизу около лестницы. -- Кэй! -- позвал он. -- Здесь миссис Джайлз!

-- Хорошо, сейчас спускаюсь! -- голос Кэй донесся из главной спальни.

Эван провел женщину в жилую комнату, и она уселась на софу.

-- Я могу побыть только минутку, -- сказала она, пока он садился в кресло напротив. -- Я заехала, чтобы официально приветствовать вас в деревне и спросить, могу ли я что-нибудь сделать для вас, чтобы помочь устроиться.

-- Спасибо, -- сказал Эван, -- мы почти что закончили. Есть, правда, еще некоторая мебель в нашем списке для покупокЄ

-- Вы можете зайти в мебельный магазин Брума на Вестбери-Мэйл; это недалеко отсюда.

-- Мы, вероятно, не будем торопиться. В этом нет необходимости.

-- Конечно, -- ответила миссис Джайлз, -- необходимости нет. Я думаю, вы поймете, что сделали великолепное вложение капитала; нет смысла в аренде жилой площади, когда вы можете вложить деньги в солидную собственность. По крайней мере, в районе деревни Вифаниин Грех. Есть слух, что компания "Интернешнл Кемико" будет покупать землю около Нанти-Гло для нового исследовательского предприятия; если это правда, то Вифаниин Грех будет участвовать в развитии окрестностей, и все владельцы собственности получат выгоду. Послушайте меня и продолжайте! Не отговаривала ли я вас не арендовать ту квартиру в Джонстауне?

Эван улыбнулся и кивнул.

-- Думаю, вы правы.

-- Ну что ж, -- сказала она и пожала плечами, -- прогресс -- это хорошо, но только, между нами, я надеюсь, что деревня не станет намного больше чем сейчас. Здесь есть характер и настроение, которое мне бы ужасно не хотелось видеть изменившимся под натиском огромных индустриальных комплексов; я думаю, вы достаточно видели это в Ла-Грейндже. Что касается меня, я бы не смогла выдержать этот ужасный воздух и шумыЄ О, вот эта симпатичная маленькая девочка с золотистыми волосамиЄ -- Она поглядела на Кэй, которая вошла в жилую комнату, держа Лори за руку. -- Как тебе нравится твоя собственная комната, дорогая? -- спросила она маленькую девочку.

-- Она очень красивая, -- сказала Лори.

-- Но она считает, что кровать слишком велика для нее, -- сказала Кэй. -- Я объяснила, что когда у людей свои собственные спальни, они могут позволить себе спать на больших кроватях. Во всяком случае, -- она пригладила волосы Лори, -- сейчас есть достаточно места для Мисс Присси, не так ли?

-- Да, -- сказала Лори, -- но она всегда спит на той же подушке, что и я.

Миссис Джайлз улыбнулась.

-- Я думаю, что, вероятно, это можно уладить. Ну, хорошо, -- она взглянула на Кэй, -- думаю, что у вас множество дел перед началом летней сессии.

-- Так много, что я не знаю, с чего начинать. Завтра утром я еду в колледж Джорджа Росса, чтобы увидеться с доктором Векслером. Вы его знаете?

-- Думаю, что нет.

-- Затем, в среду утром, там будет конференция для новых инструкторов и что-то вроде совместного ленча. После этого -- поход в мастерские. Рада, что меня не бросают туда, как в воду.

-- Даже если бы так сделали, -- сказала миссис Джайлз, -- то вы бы справились с ситуацией. Вы очень интеллигентная женщина, и это окажется превосходной возможностью для вас.

-- Конечно, -- сказала Кэй. -- Разумеется, я нервничаю, потому что никогда не преподавала в школе такой большой, как колледж Джорджа Росса. Но, по меньшей мере, это будет хорошим опытом. -- Она быстро взглянула на Эвана. -- Для нас обоих.

-- Уверена в этом, -- миссис Джайлз встала с софы. -- Я, пожалуй, сейчас побегу; в конторе я еще должна кое-куда позвонить. У вас есть мой номер. Если я чем-нибудь смогу быть полезной, пожалуйста, позвоните мне, хорошо?

-- Да, -- сказала Кэй. -- Мы позвоним. Спасибо вам.

Миссис Джайлз вышла в передний холл в сопровождении Эвана. Там она остановилась и повернулась к маленькой девочке. -- Такие красивые золотистые волосы, -- мягко сказала она. -- Они сияют в солнечном свете, не так ли? Ты, видимо, разобьешь много сердец, когда станешь немного постарше, я тебя уверяю. -- Она улыбнулась Лори и затем шагнула в открытую дверь.

-- Спасибо, что зашли, -- сказал Эван, провожая ее до машины. Он поглядел на то крыльцо. Его каменный пол был освещен солнечным светом в форме разветвленной молнии. -- Между прочим, -- сказал Эван, когда они подошли к ее "Бьюику". -- Я увидел этим утром одного из своих соседей, как раз перед вашим приездом. На том крыльце кто-то сидел. В кресле-каталке, мне кажется. Вы знаете, кто это был?

Миссис Джайлз взглянула на дом Демарджона, держась рукой за дверцу машины.

-- Гаррис Демарджон, -- сказала она мрачным голосом.

Тон, подумал Эван, для проклятий и несчастных случаев. Тон для больниц и кладбищ.

-- Бедняга. Несколько лет назад он угодил вЄ достаточно неприятное дорожное происшествие на Кингс-Бридж-роуд, к северу от Вифаниина Греха. Там есть заведение у дороги под названием "Крик Петуха" и они не отказываются продать немного пива несовершеннолетним в праздную субботнюю ночь. Пьяный молодой парень на одном их этих раскрашенных мотоциклов налетел на его машину почти в лоб. Бедняга ниже пояса полностью парализован.

-- О, -- сказал Эван. -- Я понимаю. -- В его сознании, словно многоцветная комета, промелькнуло воспоминание: красная машина с надписью "АЛЛЕН ЛЕНЗ" на дверце переворачивается посередине проезда. Кэй вскрикивает. -- Я пытался поговорить с ним, -- сказал он женщине, -- но, видимо, он предпочел побыть один.

-- Он ведет уединенную жизнь. -- Она открыла дверь автомобиля, из которого повеяло теплом. -- Я уверена, что вы увидите миссис Демарджон; она моя хорошая подруга. -- Она скользнула за руль и повернула ключ зажигания. -- Фактически они купили свой дом через меня. -- Двигатель взревел и ожил. -- Удачи вам и вашей жене, мистер Рейд, -- сказала она. -- Мы так рады видеть вас в Вифаниином Грехе.

-- Еще раз спасибо, -- сказал Эван, отходя от машины. Она тронулась с места и исчезла в дальнем конце Мак-Клейн-террас, повернув налево по направлению к центру деревни. Когда он разворачивался к дому, что-то задержало его взгляд, и он снова взглянул, чтобы отыскать это. Через путаницу ветвей вяза, разрезающих небо, были видны острые скаты крыши, покрытой шифером; Эван посчитал, что это противоположный конец Круга. Большое здание или дом в некотором роде, хотя он и не замечал его раньше. Сейчас почему-то он почувствовал, что зачарован им, что его пульс участился и кровь горит, словно желчь, в его жилах. Словно во сне или в тумане он услышал свой внутренний голос: "Останови это! Останови это! Останови это! ОстановиЄ"

Ветви вяза, которые шевелил ветер, переплелись сами по себе в причудливый узор. Тень упала на его глаза, и на минуту эта островерхая крыша оказалась вне поля зрения.

-- Эван! -- Кто-то звал его. Кто-то близкий. Кто-то. Кэй. -- Эван, я ставлю кофе! Ты хочешь? Эван, что случилось?

Он попытался повернуть к ней голову, но его шея затвердела. Плечо пульсировало.

-- Эван? -- теперь в ее голосе была уже знакомая паника.

Ответь ей, сказал он себе. Повернись к ней и ответь.

-- Эван! -- позвала Кэй от двери. Она могла видеть его спину и голову, слегка повернутую вверх и в сторону. Эта поза позволила ему душой окунуться в материальный мир и ощутить с ним полное единение. Она начала спускаться по ступенькам к лужайке.

Но до того, как она подошла к нему, он повернулся и улыбнулся. Его взгляд был ленивым, а лицо спокойно.

-- Все в порядке, -- сказал он ей. -- Я просто позволил моему сознаниюЄ увести себя, мне так кажется.

Кэй почувствовала, как ее легкие опали. Слава Христу, сказала она себе. Спасибо тому, кто бы ни слышал мои молитвы обЄ этой вещи.

-- Войди в дом. -- Она протянула ему руку, он кивнул и взял ее. -- Тебе жарко, -- сказала она.

-- Это что, приглашение к чему-то?

-- Нет, -- сказала она, ведя его по направлению к открытой двери, -- я именно это имею в виду. Твое тело действительно горячее. С тобой все в порядке?

-- Конечно, -- ответил он. -- Почему должно быть иначе?

Она не ответила.

Когда они дошли до дома, он понял, как сильно катится по нему пот. Капельки пота покрывали его лицо и шею маленькими блестящими бисеринками. Забавно, подумал он. Чертовски забавно. Но недостаточно забавно, чтобы смеяться, так как лицо горело и казалось распухшим.

Как будто опаленное огромным, всепожирающим пламенем.

  5. Дар и проклятие

Сон караулил Эвана, и он боялся его.

Остаток дня был потрачен на обживание нового дома: распаковку чемоданов и картонных коробок, развешивание одежды в кладовых, рассортировку серебряной посуды и размещение кастрюль и сковородок в кухонных буфетах, подметание и мытье полов, загрузку холодильника и кладовой теми продуктами, которые они привезли с собой из Ла-Грейнджа. После обеда Эван снова съездил на станцию техобслуживания, где продавали шины, и почти полчаса уговаривал управляющего, стройного мужчину с шевелюрой непослушных рыжих волос по имени Джесс, вышитым на его рубашке, согласиться на его цену. Наконец он простил расхождение в пять долларов, поскольку Эван был новым человеком в городке и он хотел быть ему полезен в будущем. Джесс ввез микроавтобус в гараж, и пока мальчик-подросток с коротко подстриженной рыжей шевелюрой -- такого же цвета, как и у его отца -- ставил новую шину, Джесс и Эван уселись в конторе и тихо беседовали.

-- Рад видеть вас здесь, -- сказал ему Джесс.

-- Вифаниин Грех -- действительно чудесное местечко. Очень тихое и спокойное. Я с семьей живу в Спэнглере, вон там. Работаю здесь в течение последних четырех лет, а чем вы зарабатываете на жизнь?

-- Я писатель, -- сказал Эван. -- Или пытаюсь им быть.

-- Книги, да?

-- Пока нет. Короткие рассказы, журнальные статьи. Все, что угодно.

-- Хорошая работа. Я же, как мне кажется, пробовал заниматься всем понемногу. Несколько лет водил грузовики. Затем работал конструктором. Вместе со своим шурином вступил в строительный бизнес, но он вроде как лопнул. Давно, еще мальчишкой в Южной Дакоте, пробовал себя в выступлениях на родео. Да, это был суровый способ заработать доллар. Возьмите, к примеру, этих здоровых лошадей -- они подлые. И чем больше, тем подлее; они не испытывают никакой любви к людям. Все что я мог сделать -- это скрипнуть зубами и завязать с этим. Ну, что ж, вот вы и готовы. Кажется, Билли поставил вам тот новенький "Уайтволл". Приходите в любое время, мы просто сядем и потолкуем, потому что у меня маловато возможностей поговорить с людьми из Вифаниина Греха.

Возвращаясь домой, Эван сделал неправильный поворот и оказался в Ашевей-роуд -- улице, которая чуть севернее заворачивала обратно на 219 магистраль. На северной границе деревни стоял холм, усаженный вязами и дубами, покрытый травой и утыканный надгробиями. Это было кладбище Шейди-Гроув-хилл, отделенное от Ашевей-роуд низкой каменной стеной. Эван развернул машину в проезде до слияния с 219 магистралью и повернул, пока еще не уверенно, по направлению к Мак-Клейн. На углу улиц Блейр и Стивенсон он случайно слегка повернул голову направо, чтобы взглянуть на встречный транспорт, которого здесь всегда оказывалось удивительно немного, и в этот момент увидел обрамленную сияющим белым облачным фоном островерхую крышу -- ту, что видел утром. Сейчас она находилась всего лишь за одну улицу от него. Какую улицу? -- спросил он себя. Каулингтон? Под самой крышей он мог разглядеть окна, блестящие от отражений других стен и окон, домов и улиц и, возможно, самого Круга. Словно глаза, которые видят все, расположенные на лице из темного, изъеденного временем камня.

Сзади него водитель белого "Форда" засигналил; Эван заморгал, отводя взгляд от того дома, и повернул по направлению к дому.

Теперь он лежал в кровати рядом с Кэй и ощущал тяжелую усталость. Ее глаза были закрыты, а ее теплое тело прижато к нему. Он пока еще не хотел плыть по течению. Он относился с недоверием к этому времени отдыха, поскольку часто для него это был не отдых, а словно сидение в темноте в кинотеатре перед сеансом, боясь начала картины. Он припомнил, как ребенком, в Нью-Конкорде, штат Огайо, он пошел в Театр лирики на Гановер-стрит в субботу после обеда. С ним был Эрик, который постоянно держал руку в красно-белом полосатом пакете с попкорном. Вокруг щебетали дети, оторванные на пару часов от реального мира, получившие возможность затеряться в тенях, выползающих, подкрадывающихся или проскальзывающих на выцветший от времени экран. И когда появление чудовища, испускающего отвратительные жидкости или обнажающего вампирские клыки, сопровождалось градом попкорна, в ответ на это служитель в красной куртке ходил по рядам вверх и вниз со своим фонариком, угрожая исключением из школы серебряных мечтаний. Некоторые из этих монстров были поддельными и забавными: люди в резиновых костюмах, облучающие убегающих землян из странных лучевых ружей; японские сороконожки, проползающие сквозь подземные туннели; горбуны с неправдоподобно выступающими глазами, похожими на вздувшиеся на солнце яйца. Все могли смеяться над этим и верить, что все будет в порядке, стоит только повернуться к ним спиной, променяв их на горячие сосиски или шоколадных солдатиков.

Но был один фильм, который Эван до сих пор помнил и который вселял в него ужас -- один из тех старых мерцающих черно-белых сериалов, части которого заканчивались в момент наивысшей опасности. Он заставлял его приходить в кинотеатр снова и снова, чтобы разглядеть каждый эпизод, и ни один человек в здравом уме не мог отвернуться от твари, ползающей на экране. Каждую субботу он уверял себя, что она будет все еще там, что она не исчезла, не выползла из этого фильма, чтобы скользить, подобно ночному холоду, по Нью-Конкорду. Рука Зла, никогда полностью не различимого и всегда ощущаемого слишком поздно. Это нечто могло быть мужчиной или женщиной, или даже не быть человеком, а лишь замершим и загустевшим дыханием демона. Оно наносило удар без предупреждения, и ни один человек не знал и не хотел знать, что это. Но некоторые осмеливались предположить, что оно приближается мелкими шагами.

Словно паук.

И никогда нельзя поворачиваться к нему спиной или позволять быть сзади вас. Потому что в этом случае оно, неспособное пока еще вонзить свои клыки в вашу глотку, поглощало все, что было под рукой, и дожидалось своего часа. В конце серии Рука Зла ускользала, просачиваясь через коробку, в которую герой -- Джон Хилл? Ричард Арлен? -- посадил ее и выбросил в реку. Таким было содержание кошмаров, которые позже всплывут в жизни и вцепятся в глотки и позвоночники. Потому что даже ребенком, сидя в этом кинотеатре, Эван Рейд знал, что такая вещь, как Рука Зла, существовала в действительности. Она могла называться по-другому, но она существовала в некой черной, ужасной, безумной форме и набрасывалась на свои жертвы в полном молчании.

Рядом с ним Кэй слегка шевельнулась на подушке. Он только смутно осознавал, что уплывает в полную темноту, где его поджидает нечто, внушающее ужас.

Место, в котором он очутился во сне, было неким аналогом Театра лирики, но там было очень холодно, так холодно, что он мог видеть дыхание, парящее перед его лицом. Там была абсолютная, ломящая уши тишина. Первая мысль, которая пришла ему в голову: где же другие дети? Ведь это субботний день, не так ли? Представление вот-вот начнется. Где они? Сначала он подумал, что он один, но очень медленно что-то принимало форму рядом с ним. Форму, имеющую много тонов и цветов, создающую иллюзию твердости. Холодно. Очень холодно. На короткий миг черты лица Эрика проскользнули по лицу этой фигуры, затем исчезли. Потом другие лица, носы, челюсти, скулы, выплывали из этого лица и уносились прочь; некоторые Эван узнавал, некоторые нет. Это можно было сравнить с наблюдением за фотографиями мертвецов, перелистывая их на высокой скорости. Некоторые из этих глаз и лиц выражали ужас.

Возможно, призрачные служители уже оторвали контроль на билетах в этот кинотеатр. Возможно, это было все целиком внутри сознания Эвана Рейда или стояло где-то на демаркационной линии между снами и действительностью, между фактами и предрассудками. Где бы оно ни существовало, сейчас он ожидал его начала.

Потому что знал: было нечто, что они хотели ему показать.

Это началось внутри него, дрожание красного в его сознании, которое начало расти, вытягивать щупальца, касаясь нервов там и тут. Оно превратилось в нечто паукообразное, оскалившееся своей пастью в виде красной чашечки, а он был неспособен вскрикнуть или отпрянуть. Тварь ползла по нему, причиняя булавочные уколы боли своими покрытыми мехом когтями. В водовороте перед ним картины вспыхивали, на мгновение ослепляя вспышками белого цвета. Он видел оголившееся, задушенное тростником поле в лесу и слышал внезапный пугающий звук треснувшей древесины. Полет ворон, взмывающих в синее небо, напоминал черную пентаграмму. Послушался короткий вскрик, затем демонический вопль, который вызвал желание закричать от ужаса. Он видел взрывающуюся землю, разбрасывающую гейзеры грязи, древесных лиан и веток деревьев. Разрывные снаряды. Лица, затененные перекладинами бамбуковых клеток, наблюдающие, как он сражается с двумя охранниками в черном. Лицо американца, глядящее вниз на него и говорящее: "Друг, принимай все легко, с тобой все в порядке, все в порядке". Быстрый взгляд на Кэй и Лори, обе моложе, Лори-малютка на руках матери. Грохот труб отопления. Сердитые голоса, кто-то плачет. Измятые груды бумаги, бросаемой в мусорное ведро, и обжигающая лужа желтого цвета.

И затем, в конце концов, наиболее тревожащее: дорожный указатель с надписью: "ВИФАНИИН ГРЕХ".

А за ним полнейшая тьма.

Он покачал головой, желая скрыться, убежать, с криком вырваться из этого места, но в следующее мгновение осознал, что они не покончили с ним. Нет, еще не вполне. Потому что, в конце концов, его доставили, чтобы он увидел следующий эпизод.

Темнота очень медленно начала таять, пока не превратилась в обычный солнечный свет. Стали различимы улицы и дома деревни, расположенные красиво и удобно. Он мог различить оттенок цветов на Круге и все магазины, окольцевавшие его, однако казалось, что улицы покинуты, а дома пусты, потому что ничто не двигалось. Он шел в одиночку, следуя за манившей его тенью, окруженный молчанием.

И вот он уже стоял перед тем огромным островерхим домом из темного камня.

Войти за кованный железный забор, увенчанный острыми наконечниками? Пройти по бетонной дорожке по направлению к внушительной двери из твердого дуба? Он ощутил вкус иссушающего страха в своем горле, но нельзя было вернуться назад, нельзя было убежать. Его рука медленно протянулась вперед, ухватилась за латунную ручку и толкнула. Дверь открылась бесшумно, и он оказался на пороге.

Внутри темнота, холод, запах прошедших веков и кости, рассыпавшиеся в прах. Солнце жгло его спину, а затененность впереди обморозила его лицо. Он смотрел, не в силах шевельнуться. Пыль клубилась столбом перед ним в коридоре длинною в вечность. Наконец пыль повисла в виде занавеса, и через этот занавес Эван увидел медленно движущуюся призрачную фигуру. Бесформенная, древняя, ужасная, она подходила ближе. Ближе и ближе. Одна рука ее взметнулась вверх, пальцами пробивая круговерть пыли, клочьями откидывая ее назад, как тончайшую материю или плотную паутину огромного и кровожадного паука. Пальцы вытянулись к нему, и Эван закрыл лицо руками, но не смог отступить назад, не смог найти в себе силы, чтобы шевельнуться, не смог захлопнуть эту массивную дверь перед тем, что приближалось к нему по коридору, какой бы злобной тварью это ни было. Рука начала пробиваться сквозь пыль к нему, а за ней показались очертания головы без лица, запеленатые в темноту.

Он простер руки перед собой, чтобы удержать ее, открыв рот в крике ужаса. Он схватил ее, ощутив запястья этой нечисти. Он почувствовал, как кто-то трясет его. Свет зажегся, ужалив ему глаза. Послышался чей-то голосЄ

-- Эван! -- Кэй. Она трясла его за плечи, а он обхватил ее запястья. -- Эван! Приди в себя, проснись! Проснись! Что с тобой? -- Ее глаза, затуманенные сном, выражали испуг. Она трясла его все сильнее, пытаясь разбудить.

Он выпутался из паутины сна и сел в постели. Бисеринки пота, выступившие на его щеках и на лбу, начали испарятся. Он моргнул, пытаясь понять, где находится. В том доме. Нет. В нашем доме. Кэй рядом со мной. Деревня снаружи спит. Все в этом мире хорошо. То, другое место, где он все это видел, померкло и исчезло. Он немного подождал, стараясь восстановить спокойствие, его дыхание было прерывистым.

-- Я в порядке, -- наконец сказал Эван. -- Я в порядке. -- Он взглянул в глаза Кэй, и она кивнула.

-- Плохой сон, да? -- спросила она.

Из спальни, расположенной по другую сторону от холла, донесся испуганный голос Лори:

-- Мама? Папа?

-- Ничего, -- отозвался Эван. -- Просто плохой сон. Спи опять.

Молчание.

-- Тебе принести стакан воды или еще чего-нибудь? -- спросила его Кэй.

Он отрицательно покачал головой.

-- Все закончилось. Господи, ничего себе первая ночка в нашем новом доме!

-- ПожалуйстаЄ -- Кэй дотронулась пальцем до его губ. -- Не говори об этом. Все в порядке. Ты можешь опять заснуть?

-- Нет-нет, я так не думаю. По крайней мере пока. -- Он выждал долгое время, осознавая, что она следит за ним, и потом повернулся к ней. -- Я ничего не хочу ломать, -- сказал он.

-- Ты и не будешь. Ты никогда этого не делаешь. Даже не думай ничего об этом.

-- Эй, -- сказал он, заглядывая в ее глаза. -- Я твой муж, помнишь? Тебя не нужно дурачить, и, конечно же, тебе не следует дурачить меня. Мы оба знаем.

-- Ты слишком много клянешь себя. В этом нет необходимости. -- Она чувствовала себя неловко. Говоря это, она как будто полностью осознала, что это ложь. Она видела его глаза, далекие и испуганные, как будто он увидел что-то ужасное, что не смог полностью распознать.

-- Я хочу, чтобы все было хорошо, -- сказал Эван. -- Я хочу, чтобы все сработало.

-- Так и будет, -- сказала она. -- ПожалуйстаЄ

-- Но раньше так не было, не так ли? -- спросил он, и ее молчание его ужалило. -- Всегда эти сны. Я не могу никуда скрыться от них. Я не могу заставить их прекратиться! Господи, когда же они прекратятся? Сейчас они поймали меня, я вижу кошмары о Вифаниином Грехе.

-- Вифаниином Грехе? -- глаза Кэй заледенели и сузились. -- Что о нем?

-- Я не вижу в этом никакого смысла. Я никогда не смогуЄ Но это казалосьЄ хуже, чем все, что я видел раньше.

Кэй уставилась на него, ни слова не говоря, потому что она не знала, что ему сказать, поскольку что сказать было нечего. Его глаза сказали все. Мука. Боль. Вина. Она неожиданно ощутила внезапную уверенность, что в другой комнате Лори вовсе не спит, но прислушивается, может быть, со страхом. Лори слишком часто слышала, как ее отец вскрикивает по ночам, и это ее пугало.

Эван сделал попытку проконтролировать свое дыхание. Детали кошмара быстро тускнели: лишь холодный ужас, словно колючка, укоренился в его желудке.

-- Я не могу сладить с этим, -- сказал он наконец. -- Я никогда не мог. Всю свою жизнь я вскрикивал во сне: я прошел через бессонницу, снотворные таблетки и таблетки для бодрствования. Но я просто не могу стряхнуть с себя эти проклятые сны! -- Он отбросил простыни и сел на край кровати.

Кэй обнаружила, что всматривается в маленький полукруглый шрам на мускулистом изгибе в нижней части его спины, где был задран верхний край его пижамы. Шрапнель из другого мира. Это было то, что вернуло его домой с войны и дало Багровое Сердце. Она слегка дотронулась до него, словно боясь, что он может вновь открыться и пролить яркие красные капли на голубые простыни. Он казался ей все еще незнакомым, как и множество других вещей, даже после всего этого времени.

-- Я даже не знаю, что, к черту, они означают, -- сказал он. -- Когда я пытаюсь рассматривать их как фрагменты и кусочки, мой мозг превращается в кашу. Детали ускользают от меня тогда, когда я пытаюсь их ухватить. И в этот разЄ в этот раз это было в Вифаниином Грехе. Бог знает почему. Но было именно так.

-- Это всего лишь сны, -- сказала Кэй, стараясь сохранить свой голос спокойным. Сколько раз говорила она ему в точности то же самое посреди ночи? Всего лишь сны. Не настоящие. Они не могут поранить. -- В них ничего нет; я не могу понять, почему ты позволяешь им так сильно беспокоить себя. -- Осторожно, осторожно, подумала она, это опасно, нужно выбирать слова, искать, их, словно цветы в зарослях крапивы. Она поглядела на его затылок, где непослушные волосы встали торчком. Он провел по ним одной рукой, и она увидела, что его плечи чуть-чуть ссутулились. -- Они ничего не означают, Эван, -- тихо и спокойно сказала она. -- Просто, может быть, ты положил слишком много горчицы и маринада на свой мясной сэндвич. Давай, ложись опять. Кстати который час? -- Она повернулась, чтобы взглянуть на часы на ночном столике. -- Боже мой! Почти пять. -- Она зевнула, все еще моргая от беловатого свечения лампы.

-- Они кое-что означают, -- сказал он скучным пустым голосом. -- Тот сон о грузовике кое-что значил, не так ли? И другие до него.

-- Эван, -- сказала Кэй. -- ПожалуйстаЄ -- сказала она утомленно и несколько раздраженно, может быть, также немного испуганно. Да. Признай это, сказала она себе. Холодный скептицизм все эти годы служил ей как бы защитой от вещей, которые она не могла понять. Приступ неловкости, беспричинного страха так часто преследовал ее. В этот раз она поддалась ему только на мгновение, вскоре она снова обрела контроль над своими эмоциями и сказала: нет, нет, нет, это всего лишь совпадение, здесь нет такой вещи какЄ

-- Сожалею, что испугал тебя, -- сказал Эван. -- Господи, я собираюсь теперь ложится спать с полоской ленты поперек рта, чтобы Лори и ты могли хоть немного хорошо отдохнуть для разнообразия.

-- Как они называли этоЄ

-- Я думал, что оставил их позади, -- сказал он ей, не глядя на нее. -- Я думал, что они все еще в Ла-Грейндже. Может быть, прячутся под кроватью, или что-то вроде этого. Последний был о Гарлине, и спустя месяц я потерял свою работу в журнале. Второе зрение?

-- Я помню, -- сказала Кэй, на этот раз без горечи, потому что, в конце концов, дела повернулись хорошо. Совпадение, конечно же это было совпадение. -- Я хочу выключить свет, -- сказала она. -- Хорошо?

-- Хорошо, -- ответил он. -- Конечно.

Она потянулась и выключила свет. Темнота снова вернулась в комнату, только единственное пятнышко ясного лунного света просачивалось сквозь занавески. Она лежала на спине, сомкнув уставшие веки, но не смогла сразу заснуть. Вместо этого она вслушивалась в его дыхание. Оно странным образом напомнило ей дыхание испуганного животного, за которым она наблюдала в клетке зоопарка, когда была маленькой девочкой. Она подняла свою руку и дотронулась до его плеча.

-- Ты не собираешься попробовать уснуть?

-- Через несколько минут, -- ответил ей Эван. Он еще не был готов. Старые страхи снова выплыли на поверхность, натягивая нервы, словно шрамы на здоровую плоть. Все это было нереально, словно сон внутри сна по Эдгару По. Почему они не оставят меня в покое? -- спросил он себя. Это начало новой жизни. Я хочу, чтобы все было по-старому. Я больше не хочу снов! С дистанции времени до него донесся голос Джернигана: "Старина Рейд может предвидеть! Этот ублюдок может видеть! Сказал, что он видел во сне ту проволоку, протянутую поперек дороги, видел, как она светится, словно в огне, или еще что-то. И Букман на месте нашел эту проклятую штуку, крепко натянутую, испачканную грязью, поджидающую нас, только потому, что старина Рейд велел ему искать ее! И Букман прослеживает ее среди деревьев, и там оказывается этот вонючий Клеймор. После того как все угомонились, мы перерезаем эту проволоку, и тут она взрывается, словно шутиха: бум! Когда вьетконговцы приходят, чтобы ограбить мертвецов, они получают свинцовый заряд в зубы".

Разумеется. Эван поглядел на голую стену, ощущая темноту и безмолвие дома, словно инородный костный мозг в своих костях. Этот сон, который он сегодня видел, очень отличается от тех, что были раньше. Сдвигающиеся контуры, бесформенные вещи, затаившиеся в темном водовороте: что это было? Что это означало? Означало ли это что-нибудь вообще? Как и другие, он тоже видел сны, состоящие из бессмысленных фрагментов, иногда комедийных, иногда пугающих. Сны, как сказала Кэй, навеянные слишком большим количеством горчицы или острым соусом, или тем, что запомнилось из полуночных телевизионных киношек. Но по своему опыту Эван научился их различать. Если они рисовали в его воображении кинокартины, которые отпечатывались в памяти, то в этом была цель. Чертовски серьезная цель. И он научился запоминать те образы, которые они позволяли ему видеть. Эти видения раньше уже несколько раз спасали их жизни. Конечно, он знал, что Кэй поворачивалась к этому спиной; она рассматривала эти случаи как совпадения, потому что не могла их понять и боялась их. Он не говорил ей об этом до того, как они поженились, потому что все еще пытался противостоять этому, понять, почему отягощен странным полупросветлением-полунесчастьем. Голос его матери говорил ему: "Это дар". Более жесткий голос отца утверждал: "Это проклятие". Да, это и то, и другое.

Он решил, что ему нужен стакан холодной воды, поэтому поднялся с кровати, включил свет в ванной, отделанной голубым кафелем, и набрал воды из-под крана в пластиковую чашечку. В зеркале ванной его лицо выглядело словно одержимое теми вещами, которые жили внутри него: под серовато-зелеными глазами темные круги; на лбу и вокруг рта углубились линии; на висках поблескивали преждевременные пятнышки седины. На его левой щеке, прямо над скулой, выделялся небольшой искривленный шрам, другой шрам был над левой бровью. Однажды он пренебрег своим сном, в джунглях, в аду однодневной битвы за выживание. В этом сне ему показали алое небо, наполненное пламенеющими осами. Утром была атака снарядами из мортир. Он находился на открытом воздухе, и шрапнель пронзила его левый бок, один кусок вонзился опасно близко к сердцу. Запомнить это было трудно: это была путаница из шумов, лиц, запахов крови и вопящих людей. Как удалось врачу, молодому человеку по имени Доуэс, спасти его от смерти, он так и не понял. Он помнил, смутно, вращающиеся лопасти вертолета и кричащих людей. Затем была темнота. Пока ослепительный белый свет не упал на его лицо в полевом госпитале. Он услышал стоны, и, неделями позже, осознал, что это, должно быть, был он сам. Сейчас, стоя перед зеркалом, он понимал, что тонкие линии шрамом через его грудь и ребра выглядят, словно дорожная карта. До войны он спал с Кэй обнаженным. Теперь нет, хотя Кэй сказала, что не имеет ничего против, и он знал, что это на самом деле так, но этот участок изрезанного тела оживлял в его сознании образы, словно пламенеющие капли крови.

Четыре года назад, когда он все еще находился внутри кокона холодного ужаса из колючей проволоки, в который заключила его война, он попытался отрастить бороду. Он хотел спрятаться: ему больше не особенно нравился Эван Рейд; он не знал этого человека и он не узнал бы его, если бы встретил на улицах Ла-Грейнджа. Во время войны он убивал людей сначала с болезненным ужасом и отвращением, позже -- с чувством пустоты, как будто он был сам М-16, горячий и дымящийся. И в конце, после того, что было сделано с ним во вьетконговском лагере для военнопленных, он даже обнаружил, что охотится за ними, и каждый его нерв и импульс вибрирует инстинктом убийцы. Ожесточенные люди с прищуренными глазами, не выносившие, когда люди стоят сзади них, говорили, что если ты приобрел инстинкт убийцы, ты никогда не потеряешь его. Он молился Богу, чтобы суметь сделать это; и, может быть, именно поэтому решил игнорировать свой сон и остаться недвижимым в своем окопе, когда услышал, как завывают разрывные снаряды. Потому что пора было остановиться. Или быть остановленным.

Борода исчезла через неделю после того, как он отпустил ее, потому что волосы вокруг шрама на челюсти росли неровно. Это клеймо напоминало о его прошлом.

Он выпил воду, налил еще полстакана и тоже выпил. Через край стекла в зеркале он столкнулся с отражением своих глаз. Затем выключил свет и прошел в спальню, где спящее тело Кэй лежало неподвижно между простынями. Когда он пересекал комнату, на него упал луч лунного света.

Внезапно вдалеке залаяла собака. Возможно, подумал Эван, это на заднем дворе в дальнем конце Мак-Клейн-террас.

Он помедлил, подошел к окну, откинул шторы в сторону одной рукой и заглянул через стекло. Усеянные листьями ветки вяза разорвали жемчужное свечение луны на зазубренные осколки льда. Собака снова начала лаять. Что-то промелькнуло мимо окна, проблеск призрачного фантома, исчезнувшего в удалении улицы. Эван выгнул шею, но не будучи способным разглядеть что-либо из-за деревьев, получил на долю секунды ощущение чего-то черного. И огромного. На минуту его плоть сжалась, а волосы на шее сзади встали дыбом. Он слушал бешеный стук своего сердца и напрягался, чтобы разглядеть это в ночи, его органы чувств выискивали самое малейшее движение.

Но не было ничего.

Если вообще что-либо было.

Тени? Он быстро взглянул на небо. Облако, быстро набежавшее на луну? Возможно, ноЄ если не это, то что? По всей Мак-Клейн дома были темны, ничто не двигалось, ни одного окна не светилось, ничего, ничего, ничегоЄ Ему стало ужасно холодно, он внезапно задрожал и отошел от окна, отпустив шторы, чтобы они упали на место. Он скользнул под простыни, и Кэй зашептала, прижимаясь к нему ближе. В течение долгого времени он чувствовал свой пульс во всем теле, бренчащий словно расстроенная гитара. Что это было? -- спросил он себя на границе сна. Что было там, на освещенных ночным светом улицах Вифаниина Греха?

И почему он был так уверен, что ни за что на свете не вышел бы наружу, чтобы посмотреть?

Падая в черный кратер сна, он услышал, как собака залаяла снова.

Снова. И снова.

  6. Маленькие страхи

Птичьи трели наполнили утренний воздух на Мак-Клейн-террас, и пальцы лучей солнечного света задвигались в лесу за окнами кухни Кэй, когда она начала готовить завтрак. Лори еще не проснулась, но это было нормально, потому что лишь начиная со следующей недели ей предстояло вставать около семи тридцати, чтобы отправляться в воспитательный центр, пока Кэй будет ездить в младший колледж Джорджа Росса, что в нескольких милях к северу от Эбенсбурга. Эван принимал наверху душ, и когда Кэй ставила воду, чтобы сварить кофе, она услышала, что шум воды прекратился.

Когда она доставала чашки из буфета, ее руки неожиданно задрожали, и она уронила одну из них -- белую с темно-синим ободком -- на покрытый линолеумом пол. Кэй обозвала себя глупой ослицей и убрала осколки разбитой чашки в корзину для мусора.

Но правда была в том, что внутри нее как бы начала сворачиваться пружина.

Она вспомнила внутренности карманных часов, которые ей однажды показал ее дедушка Эмори: крохотные детальки пощелкивают и поворачиваются; главная пружина сворачивается все туже и туже, пока он заводит ее своей отмеченной возрастом рукой. "Она не сломается, деда?" -- спрашивала она его. -- "И тогда она уже больше не будет хорошей"? Но он только улыбался и заводил ее так туго, как только было можно, и затем он позволял ей держать ее и смотреть, как вертятся детальки, пощелкивая в ритме, который казался ей механическим безумием. "Может быть сейчас," -- подумала она, -- "та главная пружина, которая контролировала ее нервы и сердечный пульс, и даже работу ее мозга, заводилась невидимой рукой? Невидимым дедушкой? Заводилась, заводилась и заводилась до тех пор, пока она могла почувствовать, как грохающие болевые удары колотятся в ее висках". Она открыла буфет, нашла в нем пузырек "Буфферина", который положила туда накануне, приняла две таблетки и запила их стаканом воды. Ей немного полегчало. Но при этой головной боли от перенапряжения, болезненной и продолжительной, очень часто "Буфферин" не помогал. Она пожала плечами, чтобы ослабить тугую ленту на спине сзади. Вода на плите начала кипеть. Для нее свисток чайника прозвучал как вскрик. Она дотянулась до чайника и приподняла его с горящей конфорки. В этот момент она сконцентрировалась, чтобы избавиться от терзающего страха, который, казалось, затаился вокруг нее. Его нагнетали призрачные твари, которые, возможно, переступили через деревянные стены. Твари, которые последовали за ними из Ла-Грейнджа и сейчас сидели, наблюдая за ней, улыбаясь и хихикая, на верхушке буфета. В битве нервов они всегда побеждали.

В следующие несколько минут она услышала, как Эван спускается вниз по лестнице. Он вошел в комнату, одетый в бледно-голубую рубашку с коротким рукавом и серые брюки, и поцеловал ее в щеку, пока она поджаривала бекон. От него пахло мылом, его волосы были все еще влажными. -- Доброе утро, -- сказал он.

-- Доброе утро. -- Она мысленно провела по кухне рукой, и все эти маленькие страхи забились обратно в норы и трещины, чтобы там выжидать. Она улыбнулась и возвратила ему поцелуй. -- Завтрак почти готов.

-- Великолепно, -- сказал он и поглядел из окна на лес с перемежающимися тенями и солнечным светом. -- Будет хороший день. Лори еще не встала?

-- Нет, -- ответила Кэй. -- Пока у нее нет повода вставать рано.

Эван кивнул. Он поглядел на небо, ожидая увидеть торчащие фабричные трубы и красноватую дымку промышленного дыма, но на чистом голубом небосводе были только далекие облака. Как много вечеров, подумал он, ему случалось стоять у единственного кухонного окна в доме в Ла-Грейндже и видеть это пятно крови на небе. Эти убогие комнаты с низким потолком напоминали клетку, только перекладины были из дерева, а не из бамбука. И в том мрачном кирпичном доме далеко за автостоянкой компании "Джентльмен", только теперь у Джентльмена было имя, и это имя было Харлин. Сознание Эвана отбросило все это прочь, и он позволил солнечному свету, отражающемуся от деревьев, обогреть свое лицо, но, удаляясь от этих мыслей, вспомнил свой кошмар, связанный с дорожным указателем деревни Вифаниин Грех и сумрачной прозрачной тенью, возникающей из пылевого облака. Что-то резко напряглось у основания его позвоночника. Что могло быть этой тварью из сна? -- недоумевал он? -- Что за злобная, искаженная тварь тянется к нему? Только Тень знает это, -- сказал он себе. Но даже она может ошибаться.

-- Вот и готово, -- сказала Кэй, расставляя тарелки с завтраком на маленьком круглом столике кухни.

Эван уселся за стол, и Кэй присоединилась к нему. В течение нескольких минут они ели молча; на вязе во дворе затарахтела сизая сойка, а затем взмыла в небо. Через некоторое время Эван кашлянул и, оторвав свой взгляд от тарелки, посмотрел на Кэй. Он поймал ее взгляд и задержал его.

-- Я хотел бы рассказать тебе, что за сон я видел прошлой ночьюЄ

Она покачала головой.

-- Пожалуйста, я не хочу это слышатьЄ

-- Кэй, -- тихо сказал он. -- Я хочу поговорить об этом. Я хочу вывести это на чистую воду, чтобы ясно увидеть и попытаться понять. -- Он положил свою вилку и тихо сидел с минуту. -- Я знаю, что мои сны пугают тебя. Я знаю, что они причиняют тебе беспокойство. Но они еще сильнее пугают меня, намного сильнее, потому что я должен с ними жить. Во имя Господа, я не желаю этого; я хотел бы повернуться к ним спиной или убежать от них, или что-то в этом роде, но не могу. Все, чего я прошу, это то, чтобы ты помогла мне понять происходящее.

-- Я не хочу об этом слышать, -- твердо заявила Кэй. -- Нет смысла в том, чтобы ты обсуждал со мной свои сны, потому что я отказываюсь видеть их так, как ты их видишь. Эван, ради Христа, ты замучаешь себя ими! -- Она слегка перегнулась через стол по направлению к нему, игнорируя то затравленное умоляющее выражение в его глазах, которое она так часто видела. -- А ты настаиваешь и пытаешься мучить ими также Лори и меня! Каждый видит сны, но не каждый верит, что их сны будут каким-то образом влиять на судьбу. Когда начинаешь в них верить, -- она осторожно подыскивала правильные слова, -- сам поступаешь так, чтобы они сбывались!

Эван допил свой кофе и поставил чашечку обратно на блюдце, глядя на ободок с крошечной выемкой. -- Я не вижу сновидений так, как любой нормальный человек, -- сказал он. -- Тебе пора уже это понять. Я сплю месяцами и не вижу снов, и когда они наконец приходят, ониЄ очень странные. И реальные. Ужасные и пугающие; отличающиеся от обычных снов. И они всегда пытаются мне что-то сказать.

-- Эван! -- резко сказала Кэй, резче, чем хотела. Уязвленный Эван поглядел на нее и заморгал, и она уронила свою вилку на стол. -- Мне все равно, что ты говоришь или думаешь, -- сказала она ему, отчаянно стараясь сохранить контроль над собой. Ее виски пульсировали. Ох, нет, сказала она себе. Будь все проклято, начинаются эти головные боли! -- Это не видения будущего. Нет таких вещей, как видения будущего. -- Она удержала его взгляд, не позволяя ему посмотреть в сторону. -- Ты заставляешь эти вещи сбываться своими собственными действиями, разве ты не видишь этого? Разве ты не можешь понять, что это ты? -- Горечь подступила к ее горлу, она имела вкус смеси соленой воды, желчи и крови. -- Или ты слишком слеп, чтобы видеть это?

Он продолжал смотреть на нее, на его лице закоченела та маска, которая была на нем, когда она ударила его. В заднем дворе продолжала щебетать малиновка.

Кэй поднялась и отнесла свою тарелку в раковину. Говорить с ним об этом было бесполезно; из всех крошечных ежедневных шипов, которые кололи их семейную жизнь, это был самый большой и самый острый. Он проливал кровь и слезы. И самым ужасным было то, подумала Кэй, что это была безнадежная ситуация: Эван никогда не перестанет рассматривать свои сны как окно в какой-то другой мир, а она никогда не согласится с его другим миром и с его зачастую нелепыми предчувствиями. Те вещи, которые сбывались с прошлом, сбывались только благодаря ему, а не чему-то сверхъестественному. Не благодаря Року или Злу, а только благодаря Эвану Рейду. И простая правда существа дела для нее самая болезненная: он позволил, чтобы эти сны придавали форму его собственной жизни, и еще хуже, их совместной жизни. Цыгане из среднего класса, сказала она себе, почти с юмором. Несем с собой хрустальный шар. Живем в страхе, ожидая, когда сны расскажут Эвану, что в жилом доме будет пожар: однажды утром он оставил электронагреватель, обтрепанный провод заискрился, но повреждений было не много. Опять его вина. Жить в страхе перед Эдди Харлином -- не думай об этом! И столько много было еще похожих ситуаций!

И сейчас это началось снова, рассуждала она. Только один день провели в местечке, где всех нас ждут хорошие перспективы, и это уже началось. И почему? Да потому что он боится. Не так ли сказал психолог из администрации Ветеранов доктор Геллерт несколько лет назад? "У Эвана проблема с доверием людям, -- сказал ей доктор в одну из этих ужасных сессий. -- Внутри Эвана, миссис Рейд, очень много стрессовых явлений, это результат войны, его ощущения, что он лично несет ответственность за многое из того, что случилось. Это сложная проблема. Своими корнями она уходит в прошлое, к его взаимоотношениям с родителями, и, особенно, с его старшим братом Эриком".

Эван закончил свой кофе и положил тарелки в раковину.

-- Ладно, -- сказал он. -- Я знаю, что они беспокоят тебя. Я знаю, что они пугают тебя. Поэтому больше мы не будем говорить о них. -- Он ожидал ее ответа, и наконец она повернулась к нему.

-- Да, они пугают меня, -- сказала Кэй. -- И ты пугаешь меня, когда так сильно в них веришь. Я сожалею, что расстроилась, Эван, я сожалею, что не понимаю, ноЄ нам обоим нужно оставить все эти неприятные вещи позади. -- Она остановилась на секунду, наблюдая за его глазами. -- Хорошо?

-- Да, -- сказал Эван, кивнув. -- Хорошо.

Кэй потянулась, взяла его за руку и подвела к окну. -- Посмотри сюда, -- сказала она. -- Целый лес, чтобы бродить там по утрам. И это ясное голубое небо. Ты когда-нибудь представлял себе, на что похожи облака, когда был ребенком? Вон то, большое, чем тебе кажется?

Эван посмотрел на небо.

-- Я не знаю, -- сказал он. -- А ты что думаешь?

-- Лицо, -- сказала Кэй. -- Кто-то улыбается. Видишь глаза и рот?

Эвану это облако напоминало стрелка из лука, но он ничего не сказал.

-- Я хотела бы знать, на что похож дождь, если глядеть из этих окон? Или снег?

Эван улыбнулся и обнял ее.

-- Сомневаюсь, что мы очень много снега увидим этим летом.

-- Он, должно быть, совершенно белый, -- сказала Кэй. -- А ветви густо увешаны сосульками. И весна, и осень, -- все это будет совершенно различно. -- Она повернулась к нему и заглянула в глаза; он оттолкнул от себя выражение этой затравленной темноты, по меньшей мере ненадолго, и за это она была благодарна. Она обвила его руками:

-- Все будет хорошо, -- сказала она. -- Как раз так, как мы мечтали. Я получила место преподавателя, ты будешь писать. Лори встретит новых друзей и будет иметь настоящий дом; для нее сейчас это очень важно.

-- Да, я знаю это, -- продолжая обнимать ее, Эван посмотрел на лес. Он будет красив под покровом снега. И затем весной, когда первые зеленые почки появляются на тысячах оголенных коричневых ветвей и в поле зрения не будет ничего, кроме свежей зелени и медленного и уверенного роста новых побегов. И осенью, когда будет становиться холоднее день ото дня, деревья станут похожи на пламя. Листья, опаленные золотым, красным и желтым, медленно начнут превращаться в коричневые, закручиваться и опадать на землю. За этими окнами Природа будет постоянно менять свои цвета, словно красивая женщина со многими платьями. Эвану доставило удовольствие, что впереди можно было ожидать столько красоты, поскольку в последние несколько лет ее было болезненно немного.

Из входного холла послушалось неожиданное: бинг-бонг. Эван сообразил, что это дверной звонок.

-- Я посмотрю, кто это, -- сказала Кэй; она быстро стряхнула руку своего мужа, отвернулась от окон кухни и прошла через кабинет и соединительный коридор в прихожую. Через вставленные в дверь панели из матового стекла была видна чья-то голова с другой стороны. Она открыла дверь.

Это была женщина, возможно лет около сорока, в канареечно-желтом костюме для тенниса. С ее шеи свисал медальон с инициалами "Дж. Д." Тело у нее было загорелое, но удивительно бесформенное; она выглядела так, словно все время жила на улице. Взгляд ее был спокоен и устойчив, а лицо -- с квадратными челюстями, довольно-таки привлекательное. Она держала корзинку с помидорами.

-- Миссис Рейд? -- спросила она.

-- Да, это я.

-- Я так рада вас видеть. Мое имя Джанет Демарджон. -- Женщина слегка наклонила голову. -- Ваша ближайшая соседка.

-- Да, да, -- сказала Кэй. -- Конечно. Пожалуйста, входите, входите. -- Она отступила, и женщина вошла в прихожую. Аромат свежескошенной травы ворвался в открытую дверь, напомнив Кэй о просторных роскошно-зеленых пастбищах.

-- Я вижу, вы все перевезли, -- сказала миссис Демарджон, посмотрев в сторону жилой комнаты. -- Как очаровательно!

-- Не совсем все, -- сказала ей Кэй. -- Еще нужно купить кое-какую мебель.

-- Ну, что ж, все отлично подходит. -- Женщина опять улыбнулась и предложила Кэй корзинку. -- Из моего сада. Я думала, что, может быть, вам захочется этим утром немного свежих помидоров.

-- О, как они чудесны, -- сказала Кэй, взяв корзинку. Они были действительны чудесны: большие, красные, без единого пятнышка. Миссис Демарджон прошла мимо нее в жилую комнату и осмотрелась. -- Это просто мое хобби, -- сказала она. -- У каждого должно быть свое хобби, а ухаживать за садом -- это мое хобби.

Кэй знаком пригласила ее присесть, и она села в кресло около окна. -- Здесь так красиво и прохладно, -- сказала миссис Демарджон, -- обмахивая свое лицо, словно веером, рукой с крашенными красными ногтями. -- Мой воздушный кондиционер сломался первого июня, а отсюда очень трудно вызвать из Молла служащего "Сирса".

-- Могу ли я вам что-нибудь предложить? Чашечку кофе?

-- Немного охлажденного чая, если можно. С большим количеством льда.

Эван, услышав голоса, прошел через холл в гостиную. Кэй представила их и показала ему помидоры. Эван взял протянутую руку женщины и пожал ее: она показалась ему такой же твердой и сухой, как мужская. Ее глаза были очень привлекательны, хотя и светло-коричневого цвета с зеленоватой паутинкой прожилок. Темно-коричневые волосы были зачесаны назад. В них просматривались проблески более светлых волос. Кэй понесла помидоры на кухню, оставив их вдвоем.

-- Мистер Рейд, откуда приехали вы и ваша жена? -- спросила его миссис Демарджон, когда он устроился на софе.

-- Мы жили в Ла-Грейндже -- это небольшой фабричный городок около Бетлема.

Миссис Демарджон кивнула.

-- Я слышала о нем. Вы были связаны с фабрикой?

-- Некоторым образом. Я был писателем и редактором в "Айрон Мэн", журнале фабрики по связям с общественностью. В основном я сочинял заголовки.

-- Писателем, -- она приподняла свои брови. -- Что ж, не думаю, что у нас в деревне когда-либо раньше жил писатель. У вас есть публикации?

-- Немного. В апреле в журнале "Фикшн" был напечатан мой рассказ, а до этого -- очерк о водителях грузовиков в издании "Си-Би". Были и другие рассказы, статьи и очерки, все в небольших издания. Вот так.

-- Интересно. По крайней мере, вы увидели деньги в результате всех ваших усилий; уверена, что это немного больше, чем может сказать большинство. Вы работаете здесь, в деревне, или в Джонстауне?

Эван покачал головой.

-- Я ищу. Мы оставили Ла-Грейндж из-за некоторыхЄ гм, затруднений. И Кэй собирается преподавать в колледже Джорджа Росса во время летней сессии.

-- О? Преподавать что?

-- Начальную алгебру, -- сказала Кэй, внося в комнату стакан чая для миссис Демарджон. Женщина с благодарностью отпила из него.

-- Строго говоря, курс в период летней сессии, но я надеюсь на курс основ математики осенью. -- Она села рядом с Эваном.

-- Это звучит намного выше моего понимания, -- сказала миссис Демарджон. -- Каждый, кто может с этим справиться, получает мое немедленное уважение. Я видела, как вы въезжали вчера; не было ли с вами маленькой девочки?

-- Наша дочь Лори, -- сказала Кэй. -- Думаю, что она все еще спит.

-- Как плохо. Мне бы хотелось как-нибудь увидеть ее. Она показалась мне таким милым очаровательным ребенком. Сколько ей лет?

-- Только что исполнилось шесть -- в мае, -- сказала Кэй.

-- Шесть. -- Женщина улыбнулась, посмотрела на Кэй, потом на Эвана. -- Прекрасный возраст. Тогда она будет посещать первый класс в Дугласе в сентябре? Это чудесная школа.

-- Миссис Демарджон, -- начал Эван, слегка наклонившись вперед.

-- Джанет, пожалуйста.

-- Ладно, Джанет. Я заметил, что прошлой ночью улица была очень темной. Все ли дома на Мак-Клейн-террас заселены?

-- Да. Но большинство людей на Мак-Клейн относятся к тому типу, которые рано ложатся и рано встают. Немного степенные. Понимаете, что я имею в виду? Также я думаю, что в этом месяце Райсы уехали в отпуск; каждое лето они уезжают в лес Аллегени, чтобы раскинуть там туристический лагерь.

-- А насчет дома прямо через дорогу от нас? -- спросил ее Эван. -- Я не видел никаких огней в нем прошлой ночью.

-- Да? Ну, я предполагаю, что мистер Китинг может быть в отпуске. Кстати сказать, я не видела в течение нескольких дней его машину. Он вдовец, но я думаю, что у него есть родственники в Нью-Йорке, и он может их навещать. Очень симпатичный человек; уверена, что он вам понравится. -- Она улыбнулась и отпила немного чаю. -- О, как прохладно! Конечно, в Вифаниином Грехе июнь -- не жаркий месяц. Это в августе приходится глядеть в оба. Это месяц-убийца; все увядает. И сухо. Господи, какая сушь! -- Она перевела взгляд на Кэй. -- Итак. Много ли жителей деревни вы уже встретили?

-- Вы первый сосед, которого мы встретили, -- сказала Кэй. -- Конечно, мы знаем миссис Джайлз, но это все.

-- Требуется время. Я знаю. Не стоит беспокоиться. Здесь дружелюбные люди. -- Она повернулась к Эвану. -- По меньшей мере, большинство из них; некоторые -- те, которые живут в больших домах около Круга -- предпочитают уединение. Их семьи жили в деревне в течение нескольких поколений, и, Господи Иисусе, семейный уют они ценят больше, чем "Дочери Американской Революции"!

Кэй улыбнулась. Эта женщина помогла ей расслабиться, и она была рада, что та пришла их поприветствовать. В конце концов, это было знаком того, что их принимают в деревне, пусть даже только одни соседи. Хорошее отношение -- это всегда хорошее чувство.

-- Круг очень красив, -- говорил Эван. -- Кто-то прикладывает большие усилия, ухаживая за цветами, чтобы они красиво выглядели.

-- Это делает Комитет по благоустройству, в который входят мистер и миссис Холланд, миссис Омариан, мистер и миссис Бреккер, мистер Кварльс. Еще кое-кто. Они по очереди сажают, поливают, выпалывают сорняки и все такое. Они хотели в прошлом году включить меня в состав Комитета, но мне пришлось отказаться от этого. Мой собственный сад достаточно сильно привязывает меня к земле.

-- Думаю, что да, -- сказал Эван. -- Я все думал, чей тот большой дом -- там, на Каулингтон. Его крыша видна из палисадника.

Миссис Демарджон замолчала на мгновение.

-- Большой дом? Посмотрим. О, да! Это музей.

-- Музей?

Она кивнула.

-- Построенный историческим обществом.

-- Какого рода вещи там хранятся? -- спросила Кэй.

Миссис Демарджон криво улыбнулась. -- Старье, дорогая. Просто старье. Эти леди из общества думают, что старье и пыль делают историю. Даже и не тратьте свое время на поход туда, потому что обычно музей прочно закрыт на замок. Вы играете в теннис, миссис Рейд?

-- Пожалуйста, зовите меня Кэй. О, да, я немного играла, но с тех пор прошло некоторое время.

-- Великолепно. В этом месте появился еще один игрок в теннис. По крайней мере, для нас это приятная новость. Я член теннисного клуба "Динамо", и мы играем каждый вторник утром в десять на корте прямо внизу за холмом. Нас пятеро: Линда Паулсон, Энн Грентхем, Ли Хант, Джин Кварльс и я. Может быть, и вы хотите сыграть в какой-нибудь вторник?

-- Может быть, -- сказала Кэй. -- Это зависит от моих уроков.

-- Конечно, -- женщина допила свой чай и поставила пустой стакан на столик рядом с собой. Ледяные кубики звякнули. Она поднялась, то же самое сделали и Кэй с Эваном. -- Мне, пожалуй, пора идти, -- сказала миссис Демарджон, направляясь к входной двери. Остановившись, чтобы посмотреть назад, она спросила:

-- Вы играете в бридж?

-- Боюсь, что нет, -- сказал Эван.

-- А как насчет канасты? Покера? Ну, не важно. Я хочу, чтобы вы вдвоем навестили меня в пятницу вечером. Вы можете это сделать?

Кэй посмотрела на Эвана, тот кивнул.

-- Да, -- сказала она. -- Конечно.

-- Великолепно. -- Она поглядела на свои наручные часы, и ее лицо приняло возбужденное выражение. -- Ой! Я опаздываю! Ли ждет меня в Вестебери. Кэй, я зайду к вам попозже на неделе, и договоримся насчет пятницы, хорошо? -- Она открыла входную дверь и вышла на лестницу. -- Ну, что ж, приятного вам дня. Надеюсь, что вам понравятся помидоры. -- Она махнула рукой, последний раз им улыбнулась, и затем прошла по дорожке до тротуара. Кэй мгновение понаблюдала за ней, а затем закрыла дверь.

Она обняла Эвана.

-- Очень милая дама. Я возьму чего-нибудь с собой туда в пятницу. Как насчет картофельного салата?

Он кивнул.

-- Решено.

На лестнице послышался шум, и вниз спустилась Лори, все еще в своей зеленой пижаме, протирая от сна глаза.

-- Привет, дорогая, -- сказала Кэй. -- Хочешь позавтракать?

Она зевнула.

-- Только вкусненького.

-- Завтрак вкусный. Как насчет банановых кусочков сверху? -- Кэй взяла девочку за руку и двинулась по направлению к кабинету.

-- Миссис Демарджон ничего не сказала о своем муже, -- сказал Эван, и Кэй насмешливо посмотрела на него.

-- Ее муж? Что ты хотел о нем услышать?

Он пожал плечами.

-- Ничего, в общем-то. Я вчера видел его на крыльце, а миссис Джайлз рассказала мне, что несколько лет назад с ним произошел несчастный случай: он попал в аварию. Он парализован и привязан к креслу-каталке.

-- Миссис Демарджон, вероятно, очень переживает за его состояние, -- сказала Кэй. -- Что это был за несчастный случай.

-- Столкновение машин.

-- Боже, -- мягко сказала Кэй. -- Это ужасно. -- Короткие колеблющиеся образы разорванного металла, белых светящихся фар, израненных нервов и мускулов нахлынули на нее. Это же могло случиться однажды с нами. Но тут она услышала свой внутренний голос: "Прекрати это!"

-- Уверена, что мы увидим его в пятницу. -- Она потянула Лори за руку. -- Пойдем, дорогая, позавтракаем. -- Они скрылись в кабинете, и в течение нескольких мгновений Эван оставался в коридоре, окруженный тенью и осколками солнечного света. Спустя некоторое время он осознал, что разминает суставы пальцев, и вспомнил, как много времени назад делал то же самое, когда ждал в бамбуковой клетке, когда они придут за ним и заставят его кричать. Он пожал плечами, почти бессознательно, будто стряхивая с себя неудобное пальто и старую, сморщившуюся от возраста кожу. Затем прошел в гостиную, встал у окна, откинул в сторону занавеску и выглянул в окно на соседний дом Демарджонов.

-- Эван? -- Кэй звала его из кухни. -- Ты где?

Он не ответил, оцепенело думая, что она пытается не выпускать его из поля зрения, как и Лори. Подъезд к дому Демарджонов был с другой стороны, и в следующее мгновение он увидел их машину, белую "Хонду", повернувшую в направлении Круга. В машине был только один человек.

И пока Эван смотрел, ему показалось, что он видит тень, движущуюся в одном из окон, выходящих в сторону его дома. Передвигающуюся медленно и с усилием. В кресле-каталке.

-- Эван? -- позвала Кэй, в ее голосе едва скрывалась нотка беспокойства.

-- Я в гостиной, -- сказал он. И она умолкла.

Эван услышал, как Лори что-то спрашивает о том, сколько детей будет в дневном воспитательном центре. Кэй ответила, что не знает, но уверена, что они все будут хорошие.

Тень исчезла из окна. Эван отвернулся.

Снаружи в палисаднике среди раскачивающихся веток вяза начала петь птица. Трель пронеслась по Мак-Клейн-террас и затем провалилась в тишину.

  7. Закон в Вифаниином Грехе

В полдень Орен Вайсингер свернул на своей бело-синей патрульной машине марки "Олдсмобиль" с Фредония-стрит на автостоянку у "Макдональдса". Из-под краешка своей шляпы он видел, что некоторые люди перестали есть, чтобы посмотреть на него. Убедившись что стеклянный плафон на крыше машины не вращается и не вспыхивает синим светом, они вернулись к своим обедам. Это чувство власти сделало счастливым Орена Вайсингера, напомнив ему, что он -- важная персона. Возможно, самая важная персона в деревне. Он медленно объехал вокруг ресторана, разглядывая машины, припаркованные в специальные желтые загончики. Номера в основном были местные. Здесь стояла также красная спортивная машина, которую он не узнал; кто-то выехал на прогулку; вероятно, какой-нибудь молодой парень из Спэнглера или Бэрнсборо пытается подцепить девочек. Он припарковал свою машину и несколько минут наблюдал за этой красной штучкой. Через некоторое время мальчишка-подросток и девушка, оба в синих джинсах, она -- в блузке с хомутиком, он -- в белой рубашке с коротким рукавом, вышли из ресторана и сели в машину. Мальчишка заметил Вайсингера и кивнул ему, а Вайсингер приставил палец к полям своей шляпы. Спортивная машина медленно выехала с автостоянки, но у Вайсингера было смутное чувство, что мальчишка выберется на магистраль 219 и покатит словно дьявол, которому воткнули вилы в задницу.

Орену Вайсингеру было сорок шесть лет. У него было лицо, огрубевшее от ветра, раскосые линии окружали глаза, такие темно-коричневые, почти черные. Морщинки, трещины и углубления в коже выглядели словно высохшие русла рек. Седые коротко остриженные баки, спускавшиеся из-под шляпы, выглядели так, словно были густо посыпаны солью и перцем. Его скрюченный нос казался еще более скрюченным из-за большой костяной шишки на переносице. Три года назад во время драки в "Крике Петуха" ему угодили туда бутылкой из-под пива. Он казался бдительным, осторожным и опасным, недоверчивым к незнакомцам и яростно защищающим Вифаниин Грех. Потому что в этом заключалась его работа, как шерифа. На обеих морщинистых руках ногти были обкусаны до мяса.

Вайсингер растянулся на сиденье, полностью заполнив водительское место своим телом ростом в шесть футов и три дюйма. При этом его витиевато украшенная поясная пряжка задевала рулевое колесо. В половине шестого утра в маленьком кирпичном домике на Диэр-Кросс-Лэйн он съел омлет с ветчиной и во время утренних объездов сжевал "Фиг Ньютонз", "Крекер Джек" и выпил пару пинт молока. Свертки и коробки лежали сзади на полу. Он вылез из машины, прошел через автостоянку в ресторан. Он знал девушек за прилавком, поскольку был человеком твердых привычек. Это были милые маленькие ученицы высшей школы, две из Барнсборо и третья, самая миленькая, по имени Ким, из Эльморы. Ким уже подготовила для него второй завтрак: три гамбургера, жареная картошка стружкой и большая порция кока-колы. Она улыбнулась и спросила, как он поживает. Он солгал, сказав ей, что всего час назад приехал на полной скорости c Каулингтон. Он взял свой заказ, кивнул в знак благодарности, сказал несколько слов людям за столиками, а затем пошел обратно к машине. Он включил радио и, слушая переговоры дорожной полиции, стал поглощать свой завтрак. Один из полицейских спрашивал о регистрации на грузовичок-пикап. Коды передавались туда и обратно: статичные различные голоса при одной передаче, вой сирены, который ни с чем не спутаешь. Он обнаружил, что бесцельно щупает слой жира в средней части своей руки толщиной не более чем велосипедная шина. Тем не менее это его беспокоило, хотя сквозь жир он еще мог прощупать крепкий мускул. Когда-то мускулы и сухожилия выступали по всему его телу словно струны пианино, и когда он двигался, мог поклясться, что они вибрировали. Сейчас он не получал достаточной физической нагрузки. Раньше он мог делать свои обходы пешком, но в последние несколько лет деревня начала расширятся, и он посчитал более практичным брать патрульную машину. Выехав на шоссе, он думал о дорожной полиции, об этих мужчинах с крепкими мускулами в своих машинах обтекаемой формы из метала и стекла. Они носили зеленые или окрашенные серым солнцезащитные очки, чтобы солнечные блики от асфальта не слепили глаза, и эти фуражки а-ля Смоки Бир, которые придавали им впечатляющие профили. Он бы хотел быть патрульным, и много лет назад зарегистрировался в списках, но ничего не вышло. Это из-за его склада ума, сказали ему, его рефлексы также были слишком замедленными. Миленькая вещь для бюрократа, чтобы сказать ее человеку, который был штатным полузащитником футбольной команды сборной штата в Слэттери-Хай в Коунмау, его родном городе, что примерно в семи милях к северо-востоку от Джонстауна. Замедленные рефлексы. Вердикт. И этот вердикт насчет склада ума тожеЄ Когда склад ума вообще принимался в расчет? Они поставили его в такое глупое положение, потому что он был из провинции и не жил в Джонстауне, как остальные. Он не понравился им, потому что его фотография и рассказ о бывшей звезде футбола, собирающейся присоединиться к государственной транспортной программе, был опубликован в "Коунмау Крайер". За это его и высмеяли. Ублюдки. Вся чертова программа не стоила выеденного яйца. У него никого не было в Коунмау, все его друзья либо умерли, либо переехали, все отметины его отрочества сметены прогрессом и бетоном.

Он жадно сжевал свой последний гамбургер и, закончив кока-колу, смял стаканчик своей огромной ручищей. Итак что? У этих ублюдков открытая дорога, и они могут разбивать на ней свои колымаги, ему наплевать. Через несколько минут он услышал, как патрульные говорят о красном "Ягуаре", задержанном на 219 магистрали. Это, должно быть, спортивная машина, которую он только что видел, кивнул он и улыбнулся сам себе. По крайней мере, его инстинкты были еще остры. Он повернул ключ в зажигании, и двигатель взревел. Выезжая с автостоянки у "Макдональдса", он думал о мягком светлом оттенке оголенных рук Ким. Какая у нее фамилия? Грейнджер. Симпатичная девушка. Вероятно, у нее множество парней. Все футболисты.

Он ехал, переводя взгляд с одной стороны дороги на другую; проехал вдоль Круга, кивнув двум знакомым, махавшим с тротуара, и повернул к своей конторе. Тени деревьев, холодные и темные, задвигались над его машиной, поглотив ее. По радио все еще звучали голоса патрульных. О, их голоса звучали очень близко, но он знал, что на самом деле они за много миль отсюда, занятые своими проблемами. Как просто было бы ворваться в одну из этих передач, завопить в это радио, озадачить и отвлечь их от их ежедневных поездок, дико выкрикнуть: "Это Орен Вайсингер из Вифаниина Греха; нам нужны несколько машин и кое-какая помощь, потому чтоЄ"

Нет. Нет, он не мог сделать этого.

На его радио не было микрофона.

Пока он слушал, голоса, казалось, удалились. До него долетели последние приглушенные фразы. Голоса из другого мира, проявляющиеся и исчезающие в густой пелене статического электричества. На Каулингтон-стрит огромная тень нависла над патрульной машиной, и Вайсингер почувствовал короткую оторопь в ее присутствии. Он чуть-чуть надавил на акселератор. Поворачивая направо на следующем перекрестке, он быстро взглянул в зеркало заднего обзора и мельком увидел трехэтажный каменный дом, который затем скрылся за густыми зелеными деревьями. Ему не хотелось проезжать там, хотя это было частью его работы. Это напомнило ему о доме Флетчеров на окраине Коунмау; тот дом был поменьше, но он все еще оставался в его памяти спустя десять долгих лет, словно затаившись в глубине души.

В то время он водил патрульную машину в Коунмау. У него было два заместителя из местных людей, работавших неполный день. И холодным февральским утром он отправился в тот дом на холме. Его вызвала туда миссис Кахейн, учительница в Слэттери, которой показалось, что там не все в порядке. Тим и Рей, мальчики Сайруса Флетчера, отсутствовали в течение трех дней, и никто не отвечал ни на звонки по телефону, ни на стук в дверь. Он попробовал входную дверь и обнаружил, что она заперта; все окна были закрыты и зашторены, и он не мог в них заглянуть. Но задняя дверь от его прикосновения широко распахнулась. Войдя в дом, он почувствовал запах чего-то резкого и сладковатого, напоминающего запах мертвых псов, расплющенных автомобилями, с раздробленными черепами, которых ему приходилось убирать с автострады. Однако в доме было холодно, и это не был запах гнилого мяса или крови. Это был багровый запах Смерти. На кухне все было в полном порядке: холодный кофе в двух белых чашках на кухонном столе; тарелки, расставленные на свои места -- для мальчиков, жены Флетчера Доры и самого Сайруса; на тарелках ветчина и яйца, подернутые зеленью. Он позвал Сайруса и Дору, но никто не ответил, тогда он взобрался по лестнице с дубовыми перилами на второй этаж, где располагались спальни. Где-то в доме затикали часы, он помнил это все очень отчетливо, даже сейчас, спустя долгое время. Кто-то должен быть здесь, подумал он; кто-то должен был завести эти часы.

Он нашел мальчиков в кроватях, под простынями и одеялами. У них больше не было лиц, они были срезаны. Один из них -- Тим? -- лежал с широко раскрытым ртом, и Вайсингер увидел, что его белеющие зубы покрыты местами толстым слоем засохшей крови. Глотки у них были тоже перерезаны.

В другой спальне, побольше, было еще хуже. Дора, в домашнем платье, в котором каждое утро она готовила завтрак для семьи, лежала на полу в луже крови. Ее голова была почти отделена от тела, и одна нога лежала в углу, словно отброшенная прогулочная трость. Именно тогда ему и стало плохо, и он усиленно старался добраться до ванной, чтобы не выблевать все свои внутренности на ковер.

Но в ванной лежал Сайрус. Его отдельные части были разбросаны по полу, а Сайрус Флетчер был большим сильным мужчиной, который рубил дрова и подвозил их в город для своих покупателей. Сейчас, казалось, от него осталось очень мало: клочки плоти и мускулов, и зазубренных осколков костей. Остатки потрясенного ужасом лица, расплющенного ударом тяжелого предмета. Много позже, когда Вайсингер перестал трястись и блевать, он обнаружил пометки на стенах ванной. Зарубки. Словно от ударов топора. Такие же зарубки были в комнате, где лежала Дора. Когда он бежал к своей машине, чтобы позвать на помощь, тиканье часов, которые не заводились уже в течение трех дней, неожиданно прекратилось.

С тех пор для него и начался настоящий ужас, наполняющий кружево огромной паутины времени. Ему не нравилось проезжать мимо того каменного дома на Каулингтон, потому что он был полон мертвых вещей, мертвых реликвий, которые он не понимал. Вещей из странного древнего прошлого. Его машина была закрыта тенями, и ему было холодно, хотя солнце ярко светило над нависающими деревьями, и пели птицы, и ветер шелестел сквозь листья, словно шепча что-то на древнем языке, которого не мог понять ни один человек.

Приблизившись к маленькому кирпичному зданию, которое было конторой шерифа, Вайсингер инстинктивно положил ногу на тормоза. Перед его офисом стоял потрепанный старый "Форд", нелепо покрашенный, с пятнами ржавчины. Задний борт был опущен, и в кузове сидел молодой человек, болтая ногами. Вайсингер въехал на место для парковки с надписью "ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИНЫ ШЕРИФА". Слегка прищурившись, он посмотрел на человека. Он его никогда раньше не видел, и это его неожиданно заинтересовало. Как обычно, не торопясь, он выбрался из машины, притворяясь, что проверяет радио и содержимое отделения для перчаток, и лишь после этого высунул наружу ноги и встал; он закрыл дверь и запер ее, затем внимательно посмотрел на молодого человека.

-- Добрый день, -- сказал человек с легким акцентом, неизвестным Вайсингеру.

За очками авиационного стиля его светло-карие глаза светились дружелюбием, как будто он ожидал, что Вайсингер пересечет эти несколько футов мостовой, которые их разделяли, и крепко пожмет ему руку.

Вайсингер кивнул и взглянул на номер машины. Небраска. Он запомнил эту информацию. Человеку было на вид около двадцати восьми или двадцати девяти, не больше. У него были вьющиеся коричневые волосы и такого же цвета усы. Волосы выглядели чистыми, но взлохмаченными, а усы только что подстриженными. Но номер из Небраски, грубая хлопчатобумажная ткань его одежды и синяя рабочая рубашка немедленно сказали Вайсингеру о том, что это бродяга, ищущий возможность подзаработать. Один из легиона людей, часто живущих в своих автомобилях или грузовичках, скитающихся по стране в поисках случайной работы, которая могла бы им помочь выкрутиться. Люди, которые рано оставили свои дома, увлеченные призывом открытой дороги к чему-то неизвестному, что только они, казалось, понимали.

-- Я шериф, -- непонятно зачем сказал Вайсингер. Наверное, он хотел, чтобы этот молодой человек знал точно, с кем имеет дело.

-- Да, сэр, -- отозвался парень с бодрым видом, который немедленно вызвал у Вайсингера раздражение. -- Вы как раз тот человек, который мне нужен. -- Он выбрался из своего грузовика и подошел. В кузове лежали набор инструментов, обломки кирпича и древесины и сложенный брезент.

-- Что я могу для вас сделать? -- спросил Вайсингер.

-- Мое имя Нили Эймс, -- сказал человек, протягивая руку. Вайсингер медленно взял ее и пожал.

-- Кажется, мы знакомы? -- Вайсингер внимательно разглядывал его.

-- Нет, -- сказал человек. -- Если только вы не были вчера в Гринвуде, как и я. На самом деле я здесь проездом по дороге на север.

-- Угу, -- отозвался Вайсингер.

-- Я выполняю случайную работу, -- сказал человек кивнув на свой грузовичок. -- Выкорчевываю пни, подрезаю траву у дороги, отвожу мусор на свалку -- словом, делаю все что угодно. Я проезжал мимо и заметил, что у вас здесь миленький маленький городок, и я подумал, что, возможно, смогу найти здесь какую-нибудь работу. Прежде чем спрашивать об этом в округе, я решил, что должен встретиться с шерифом, чтобы не было никаких недоразумений.

-- Верно, -- сказал Вайсингер.

Нили прочитал в глазах шерифа недоверие. Для него в этом не было ничего нового; он видел это раньше, множество раз, в городах, подобных Холлифорку, Уайтингу, Бомонту и множеству других. Это была маленькая драма, которую он привык разыгрывать и которая требовала от него серьезного умоляющего выражения на лице. Однако при этом важно не перестараться, чтобы не подумали, что ты насмехаешься над ними. Ему приходилось доказывать свою честность и отличие от гангстеров, способных ворваться в банк посреди ночи и убежать с городскими сбережениями. Нили недолюбливал позирование перед людьми такого рода, но человеку необходимо питаться и иногда отдыхать от дороги, а это означало, что у тебя в кошельке должны лежать кое-какие деньги. И часто было трудно удержаться. Но за четыре года странствий он ни разу не украл. Однажды в Баннере, Техас, он нашел один из этих маленьких пластиковых бумажников, которые раскрываются в середине, и в нем лежало немного более сотни долларов и никакой информации о владельце. Он взял деньги, но ни разу не думал об этом как о краже. Просто счастливый случай. Но ему в такой же степени и не везло. Например, тогда, когда он был брошен в пахнущую гнилью тюремную камеру в Гамильтоне, Луизиана, по подозрению в ограблении "Маджик-маркета" на семьдесят пять долларов. Девочка-подросток, работавшая за прилавком, указала на него, но не была в этом вполне уверена. Через день он был освобожден за отсутствием улик, и полисмен с квадратной челюстью приказал ему убираться и забыть начисто дорогу туда. Он обрадовался, и хотя он не был никогда около того "Маджик-маркета", у него появился случайный низкий порыв заскочить и ограбить это заведение до единого пенни, занесенного в регистр. Но он не сделал этого, потому что дорога, протянувшаяся перед ним, манила вперед, словно линия судьбы.

Но за эти четыре года он запомнил две вещи: все города в основном похожи друг на друга; и все служители закона в основном тоже похожи. Эти два урока дороги прочно втемяшились в его голову.

-- Итак, ты хочешь получить здесь работу, не так ли? -- спросил его Вайсингер. Выражение лица шерифа не изменилось.

-- Да, я подумал, что могу здесь что-нибудь найти, -- ответил Нили. Он почувствовал, что вот-вот получит обычный ответ типа мы-не-любим-шатающихся-вокруг-бродяг; он и раньше слышал его.

Вайсингер сделал движение по направлению к пикапу.

-- Куда направляешься? У тебя на севере дом?

-- Нет. Я просто путешествую. Осматриваю местность.

-- Зачем?

Нили пожал плечами.

-- Иногда мне кажется, что это хороший способ времяпрепровождения. И это то, что я всегда хотел делать.

-- Мне же больше это кажется пустой тратой времени. -- Вайсингер сузил свои глаза по-волчьи. -- Ты что, сбежал от жены с тремя или четырьмя детишками?

-- Нет, -- непринужденно сказал Нили. -- Я не женат. И детишек тоже нет.

-- Ты что, не в ладах с законом? Как, ты говоришь, твоя фамилия? Эймс? -- Он понял, что это было пропащее дело, и сделал движение по направлению к грузовику. -- Ну что ж, шериф, мне нужно еще проехать несколько миль, чтобы было что позаимствовать из поэмы.

-- Поэмы? Какой поэмы?

-- Фроста, -- ответил Нили, открывая дверь с водительской стороны и залезая внутрь. Он мог поехать на север в Спэнглер, Эмей, Стиффлертаун, Барнсборо, во множество крохотных точечек на красной ленте 219. Там, впереди, будет работа. К черту этого парня.

-- Что, разговор о законе тебя немного пугает? -- спросил Вайсингер, подходя к пикапу сбоку. -- И заставляет тебя бежать?

Нили вложил ключ в зажигание и завел двигатель.

-- Я думал, ты хотел найти работу, -- сказал Вайсингер. -- Куда ты едешь? Почему бы тебе не выйти, чтобы обсудить это, и, может быть, я свяжусь кое с кем и выясню, смогу ли что-нибудь для тебя сделать.

-- Сожалею, -- сказал Нили. -- Я передумал.

-- Что ж, может, быть тебе просто лучшеЄ -- Вайсингер остановился посередине фразы.

Нили глянул на него. Шериф смотрел направо остекленевшим взглядом, приоткрыв рот. Нили взглянул в зеркальце заднего вида и через дорогу увидел припаркованный черный "Кадиллак" и очертания фигуры, сидящей за рулем. Неподвижной. Наблюдающей. Вайсингер, прекратив разговор с Нили, перешел улицу, приблизился к этой машине и склонился к окну, у которого сидел водитель. Нили мог видеть, как шевельнулись его губы, а фигура кивает головой. Затем, казалось, Вайсингер прислушивается. Нили покачал головой, развернул пикап и начал отъезжать.

-- Эй! Подожди минутку! -- крикнул Вайсингер, и голова шерифа снова наклонилась к той машине. Через несколько минут черный "Кадиллак" плавно отъехал с изгиба дороги и исчез на улице внизу, а шериф, не спеша, перешел через дорогу и направился к поджидавшему его Нили. Вайсингер провел рукой по губам, в его глазах были беспокойство и тревога.

-- Что происходит? -- спросил его Нили.

Вайсингер пожевал ноготь на большом пальце.

-- Кажется, ты приглянулся кому-то в этой деревне, Эймс. Кто-то хочет, чтобы ты отправился здесь на работу.

-- Кто?

-- Мэр, -- сказал Вайсингер. -- Если ты хочешь работать, тебя внесут в платежный список деревни. Это не даст слишком много денег, могу сказать тебе по опыту. А работать ты будешь много.

-- А что мне предстоит делать?

-- Все, что угодно. Вывозить хлам, подрезать ветки, скашивать траву, подбирать мусор, и так далее. Плата составляет сотню в неделю. Я буду вызывать тебя, когда понадобится что-либо сделать. -- Он посмотрел в том направлении, куда уехал "Кадиллак". -- Что ты думаешь?

Нили пожал плечами. Деньги казались достаточно хорошими, и он особо никуда не спешил. Вифаниин Грех был премиленькой маленькой деревенькой, приветливой и чистенькой. Есть смысл попытаться сделать пару сотен долларов до того как направиться в штаты Новой Англии.

-- Почему бы и нет? -- сказал он. -- Мне это подходит.

Вайсингер кивнул. Его глаза были словно черные зеркала, и Нили подумал, что может увидеть в них свое отражение.

-- На углу улиц Китридж и Грант есть гостиница, это за Кругом. Ею управляет леди, которую зовут Бартлетт. Гостиница чистая и не слишком дорогая. Почему бы тебе туда не подъехать и не сказать, что это я тебя прислал? Скажи ей, что ты сейчас работаешь для деревни, и она даст тебе хорошую комнатку. -- Его взгляд был странным и неподвижным. Мертвым, -- внезапно подумал Нили; его глаза кажутся мертвыми.

Именно тогда, глядя в черные и невыразительные глаза шерифа, Нили чуть не сказал: "Нет, не думайте, что я согласен. Поеду на Север и попытаю там счастья". Но он не смог этого сделать, потому что ему нужны были деньги. Он сказал:

-- Хорошо. Конечно. Я поеду туда прямо сейчас.

Вайсингер удержал его взгляд на мгновение, а затем сказал:

-- Езжай. И возвращайся обратно так быстро, как сможешь. Через две улицы отсюда есть сухое дерево, которое нужно спилить; я боюсь, что оно однажды утром упадет на дорогу. -- Он отступил от грузовика и посмотрел в обе стороны. -- Свободно, -- сказал он, -- можешь теперь дать задний ход.

Нили поднял руку и вывел грузовик на улицу, затем проехал обратно к центру деревни. Значит, это был мэр, в черном "Кадиллаке", решил он. Он не смог разглядеть лицо этого человека и ворчал про себя. Никогда раньше ему работу не давал мэр. И все-таки рядом с этим шерифом ему было как-то не по себе, потому что он почувствовал в нем жестокую жилку. Главное -- не подавать повод такому человеку для недовольства, так как это может стимулировать жестокость. Что же еще он почувствовал в этом человеке всего мгновения назад? Что-то темное и неуловимое, что-то, похожее наЄ страх? Да, вероятно, Вайсингер боится мэра. Очевидно, мэр Вифаниина Греха имеет кучу недостатков. Хорошо бы привлечь его на свою сторону, сказал себе Эймс.

Вайсингер смотрел, как грузовик исчез из виду за углом, покусывая ноготь левого указательного пальца. Сердце колотилось с шумом, напоминающим звуки ударов по пустому контейнеру. Он недолюбливал очень многих людей, его не слишком волновала судьба этого Нили Эймса, поскольку ему не нравились люди безответственные, принимающие жизнь такой, какая она есть. Он не любил людей, которые не жили в клетках. И все же чувства его сейчас больше были сродни жалости, чем чему-либо другому.

-- Да спасет Господь твою душу, -- сказал Вайсингер, затем повернулся и исчез в своей конторе.

  8. Кэй, знакомящаяся с другими

Кэй провела большую часть дня в младшем колледже Джорджа Росса, и сейчас, возвращаясь в Вифаниин Грех, она размышляла об этом.

Она пообедала в кафетерии колледжа вместе с доктором Кеннетом Векслером, седовласым пятидесятилетним заведующим кафедры математики, и обсудила с ним свой курс по алгебре, который начнется со следующего понедельника. Она собиралась помогать во время регистрации в пятницу и субботу, и доктор Векслер сказал ей, что в каждом из трех ее классов, вероятно, будет по двадцать-двадцать пять студентов. Можно неплохо подзаработать, сказал доктор Векслер, а также набраться хорошего опыта.

Доктор Векслер проводил ее до кабинета. Собственно, это небольшое отгороженное пространство в новом, построенном из кирпича и стекла, здании Наук и Искусств, с письменным столом, креслом и окном. По одну сторону от перегородки сидел мистер Пирс, тощий человек в темном костюме, который, как объяснил ей доктор Векслер, преподавал численные методы. Мистер Пирс подошел чтобы поздороваться и затем снова возвратился к бумагам, которые разбирал. Кэй поглядела на бежевые стены своей конторы, на доску для объявлений и бюллетеней из пробкового дерева, висящую над столом, и решила: нужны картинки, чтобы оживить это. На подоконнике стояло несколько горшочков с растениями. На доске объявлений было около дюжины маленьких -- красных, синих, зеленых и желтых -- гвоздиков, с кончиками, острыми как иглы. На некоторых остались клочки бумаги, и Кэй подумала, что же висело на них раньше. Проглядывая ящики письменного стола, она нашла скрепки для бумаги, ручки и блокнотик, листки которого помечены надписью "СО СТОЛА ДЖЕРАЛЬДА МЭЧЕМА". Это был предшественник. Когда она спросила доктора Векслера об этом человеке, он отвечал уклончиво, и это ее озадачило.

В классной комнате под номером 119, где ей предстояло работать, Кэй постояла у стола учителя под люминесцентным освещением и поглядела на ряды пустующих столов. Она даже попробовала написать на доске желтым мелом свое имя: МИССИС РЕЙД. Ее все еще ошеломляло то, что ее давние мечты теперь были в пределах досягаемости. Если ее работа в летний период окажется удовлетворительной, у нее появится шанс получить преподавательскую работу на полную ставку. Господи, подумала она. Это невозможно. Этого не может быть. Пока Эван работал в заводском журнале в Ла-Грейндже, она преподавала в двух классах в общественном колледже Кларка, а после обеда сама занималась на курсах повышения квалификации. До докторской степени ей было все еще достаточно далеко, но она решила, что у нее еще есть время. Обосновавшись здесь, она может вести свой курс по алгебре; после обеда проводить репетиторские занятия с какими-нибудь студентами и потихоньку продвигаться к своей степени. Не нужно спешить. Через некоторое время она выключила свет в комнате 119 и прошла по крытому линолеумом коридору к автомату безалкогольных напитков в комнате отдыха преподавателей.

Она пила колу за столиком в углу и следила за дверью: смотрела, как другие преподаватели входят сюда, чтобы выкурить сигарету или просто немного поболтать. Там была пожилая женщина, у которой седые волосы были уложены в тугой пучок; она купила виноградный напиток и представилась как миссис Эдит Марш. Она преподавала поэзию и любезно улыбалась почти всему, что говорила Кэй. Вошел мистер Пирс и зажег сигарету, но он поговорил с Кэй мельком, затем уселся в кресло в другом конце комнаты и начал глазеть в окно на почти пустую автостоянку. Вошел мужчина, которому на вид было за тридцать, одетый в джинсы и темно-синий пиджак спортивного покроя. Кэй разменяла ему доллар, и он бросил в автомат двадцать пять центов, не получив на них ничего. Затем он затянулся своей потертой трубкой, и когда она рассказала ему, что это ее первый семестр, поведал, что он профессор на кафедре классической литературы. Он пожелал ей удачи, потом снова лишился двадцати пяти центов, так же неудачно бросив их в автомат, воздел руки к потолку в притворном гневе и прошествовал из комнаты, оставляя за собой дымный след.

Она в последний раз вернулась на свое рабочее место, чтобы попытаться придумать, что за картинки ей принести -- сцены из обычной жизни? абстрактные открытки? пасторальные сцены? -- затем вышла из здания. И сейчас, достигнув границ Вифаниина Греха и сворачивая по направлению к яслям и детскому садику "Солнечная школа", где она на несколько часов оставила Лори, она задавала себе вопрос, кем был этот Джеральд Мэчем. Преподавателем по математике, конечно. Очень славный, интеллигентный человек, сказал доктор Векслер; мистер Мэчем жил в Спэнглере. Его либо уволили, либо он ушел по собственному желанию, но в глазах доктора Векслера появилось странное выражение, когда она его спросила, что именно произошло. Казалось, он не хотел говорить об этом человеке. Но почему? Какой-нибудь скандал или что-то в этом духе? Что, мистер Мэчем проводил экзамены, приклеиваясь взглядом к юбкам своих студенток? В любом случае, подумала Кэй, хвала Господу за то, что случилось с Джеральдом Мэчемом; если бы она не получила эту преподавательскую работу, семья была бы сейчас на мели.

"Солнечная школа" -- желто-белый домик на улице Блэр -- имела огороженный задний дворик, и когда Кэй вылезла из машины и пошла по дорожке к входной двери, она заметила нескольких детей, качающихся на качелях. Она расслышала их смех, похожий на шум родниковой воды в ручейке, пробивающейся сквозь гладкие плоские камни в прохладном лесу. Около ее дома, где она росла в детстве, был небольшой ручеек, она звала его своим секретным ручейком и одно лето ходила туда каждый день, чтобы посмотреть, как бежит вода. Она бросала туда камушки и загадывала желания. Один камушек -- за счастливую жизнь, второй -- за прекрасного принца, третий -- за то, чтобы жить в красивом замке. На следующую зиму пришли строители и начали расчищать местность для новой трассы. Они смели прочь дубы и сосны своими машинами, которым каждое утро в шесть часов требовалась пища. Когда она вернулась к ручью ранней весной, чтобы загадать новые желания, ее секретный ручеек оказался залитым бетоном. Глядя на этот гладкий бетон, она ясно и твердо поняла, что в этот конкретный момент кто-то -- тот, кого она не знала и не узнает никогда -- расхохотался. Потому что этот кто-то украл у нее то, что принадлежало ей по крайней мере прошлым летом, когда ей было семь лет. Может быть, с тех пор она стала немножечко жестче.

Она позвонила в дверь. Сквозь прозрачное стекло двери она видела некоторые из внутренних комнат: стены, покрытые детскими рисунками лошадок, пугал, деревянных человечков, зданий и машин; небольшой столик, окруженный шестью маленькими стульчиками; книжный шкаф, заполненный книгами "Золотой библиотеки" и рассказами доктора Сьюса из серии "Котенок в шляпе"; аквариум с рыбками. Две маленькие девочки, одна темноволосая, а другая с длинными красивыми рыжими волосами, сидели за столиком и читали. Теперь они смотрели на Кэй. Из коридора появилась стройная женщина в белом, похожем на форму, брючном костюме. Она улыбнулась Кэй и открыла дверь.

Кэй встречала миссис Омариан, заведующую "Солнечной школой", во время своей последней поездки в Вифаниин Грех, до того, как они окончательно уехали из Ла-Грейнджа. Миссис Омариан, которую звали Моника, на вид, по мнению Кэй, было около тридцати; у нее было дружелюбное привлекательное лицо, обрамленное густой гривой темных волос. Она держалась очень спокойно, как будто управлять детским воспитательным центром было на самом деле детской игрой.

Когда дверь открылась, Кэй почувствовала холодное дуновение воздушного кондиционера. Внутри "Солнечной школы" было очень тихо, как будто бы все дети где-то спали.

-- Добрый вечер, -- сказала миссис Омариан. -- Как вы провели утро в школе?

-- Чудесно. Лучше, чем ожидала.

-- Волновались?

Кэй улыбнулась.

-- Боюсь, что очень.

-- Думаю, этого и следовало ожидать, -- сказала миссис Омариан. Она открыла дверь пошире, и Кэй вошла в дом. Двое детей за столом снова вернулись к чтению. -- Я сама преподавала несколько семестров в колледже Джорджа Росса, -- поведала она Кэй.

-- О? И на каком отделении?

-- Психология, под руководством доктора Андерсона. Это был просто вступительный курс по детской психологии, ничего особенного. Но, во всяком случае, забавно. -- Она быстро пожала плечами. -- Это было около четырех лет назад, и мне иногда недостает академического образа жизни. Преподавательские конференции, завтраки и все такое. -- Она несколько секунд молча смотрела на Кэй. -- Я вам и впрямь завидую.

-- Я не знаю, почему. Мне кажется, что вы здесь по горло заняты, -- сказала Кэй. -- И дела у вас, кажется, идут хорошо.

-- Да, неплохо. В Вифаниином Грехе больше работающих матерей, чем вы могли бы себе представить. Минуточку, я приведу Лори, она играет в задней части дома. -- Миссис Омариан отвернулась от Кэй и прошла по коридору к задней двери. В следующее мгновение Кэй ощутила в затылке что-то вроде покалывания и обернулась назад.

Маленькая девочка с рыжими волосами уставилась на нее. Другая девочка продолжала читать "Черного красавчика". Рыжеволосая девочка спросила:

-- Вы мама Лори Рейд?

-- Да.

-- Меня зовут Эми Грентхем.

-- Рада познакомиться с тобой, Эми, -- сказала Кэй.

Девочка несколько секунд молчала, не отводя глаз от Кэй.

-- Лори здесь новенькая? -- спросила она.

-- Да, верно. Мы только вчера переехали в деревню.

-- Здесь хорошо, -- сказала Эми. Ее глаза были синими и как два туннеля уводили куда-то вглубь души. Они не мигали. -- Моя мамочка говорит, что здесь самое лучшее место в мире.

Кэй улыбнулась. Она услышала шаги в коридоре. Миссис Омариан держала Лори за руку.

-- Привет, моя сладенькая, -- сказала Кэй, разглаживая волосики девочки и целуя ее в лобик. -- Ты сегодня хорошо провела время?

Лори кивнула.

-- Мы развлекались: качались на качелях, потом играли с куклами и смотрели мультики.

-- Мультики? -- спросила Кэй.

-- У нас есть проектор, -- объяснила миссис Омариан. -- Что мы сегодня смотрели, Лори?

-- Про бегуна по дорогам. И цыплят. ИЄ утенка Даффи.

Миссис Омариан улыбнулась и подмигнула Кэй через голову девочки.

-- Правильно.

-- Ну, что ж, -- Кэй взяла Лори за руку, -- нам пора идти. Скажи миссис Омариан, что мы снова с ней увидимся в пятницу утром, хорошо? -- Они пошли к входной двери.

-- До свидания, Лори, -- сказала Эми Грентхем. Другая маленькая девочка тоже взглянула и сказала "до свидания".

-- До свидания, -- сказала Лори. -- До пятницы.

Около входной двери миссис Омариан сказала:

-- Ваша малышка хорошо себя ведет. Если бы другие так же хорошо себя вели, как и она, я бы смогла целый день смотреть передачи -- такие, как "Надежда Риана" или "Жизнь для того, чтобы жить".

Они распрощались с миссис Омариан, и через несколько минут Кэй ехала по направлению к Мак-Клейн-террас, а Лори в это время болтала о других детях, с которыми познакомилась в этот день. Казалось, она хорошо провела время, и это понравилось Кэй, потому что девочке придется провести там большую часть лета. Кэй могла бы оставлять Лори дома с Эваном, но Эван собирался оборудовать в полуподвале свой кабинет, а ее работа требует много времени. Поэтому лучше, если Лори будет ходить в "Солнечную школу".

По пути домой они проехали мимо кирпичного здания с застекленным фасадом, выстроенного в модернистском стиле, на угол которого нависающие деревья отбрасывали черные тени. На простой черно-белой табличке снаружи было написано: "КЛИНИКА МАБРИ". Кэй знала, что это здание служило больницей деревни Вифаниин Грех, но она еще не бывала внутри и не видела ни одного из врачей. Она беспокоилась о качестве медицинского обслуживания в деревне, когда они в первый раз подумывали о том, чтобы переехать, но миссис Джайлз заверила их, что клиника полностью укомплектована персоналом и хорошо оборудована и что доктор Мабри, директор клиники, относится к тому типу врачей, которые настаивают на домашних вызовах в случае необходимости.

Проходя через входную дверь в свой дом, Кэй услыхала приглушенную автоматную очередь черной, видавшей виды пишущей машинки Эвана, доносящуюся из полуподвала. Лори направилась в свою комнату, чтобы поиграть, а Кэй открыла дверь, ведущую в полуподвал и спустилась вниз по лестнице. Эван сидел за своим письменным столом с крышкой на колесиках, который они купили на распродаже вещей из гаража несколько лет назад. Раньше на нем кое-где были царапины и насечки, но Эван поменял три из его четырех ножек, отполировал самые плохие места вручную и заново отделал его так, что он приобрел красивый цвет темного дуба, просвечивающий сквозь пару слоев смазки. Он установил письменный стол в дальнем конце полуподвального этажа, около занавешенного окна, которое можно было приоткрывать так, чтобы иметь возможность выглядывать во двор и одновременно наслаждаться свежим воздухом. Коробки с книгами лежали рядом в ожидании полок, которые он планировать построить с первого дня, когда вошел в полуподвал и увидел его возможности. Он привез с собой два плаката в рамочках: один был репродукцией туристической афиши "Граф Цеппелин" тридцатых годов, а другой -- оригинальной афишей магического выступления Гарри Блэкстоуна. Эти плакаты, а также объявление о распродаже он повесил по обе стороны от окна. Металлическая настольная лампа отбрасывала пятно света через его правое плечо на бумагу, заправленную в пишущую машинку. Рядом с ней лежали стопка чистой бумаги и несколько листов того, что он написал за сегодняшний день. На полу рядом с письменным столом располагалась ивовая корзинка для мусора, и рядом с ней валялись два клочка смятой бумаги. Кэй немного постояла сзади него, наблюдая, как он работает. Обычно он печатал несколько строчек, затем останавливался, и сидел неподвижно, уставясь в лист бумаги. Потом печатал еще немного. После этого на большой скорости -- дюжину и более строчек. Затем снова следовало молчание.

Через несколько минут Эван внезапно выпрямился в своем кресле. Казалось, он к чему-то прислушивается. Затем обернулся и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами, и его внезапное движение испугало ее.

-- В чем дело? -- спросила Кэй, отступая назад.

Глаза Эвана сразу прояснились.

-- Прости, я не хотел испугать тебя. Но, по правде говоря, ты до чертиков меня напугала. Давно ты здесь стоишь?

-- Совсем недавно. Я хотела только посмотреть.

-- Я почувствовал, что здесь рядом со мной кто-то есть, но я не мог сразу понять, кто это. Ты хорошо провела день? Встретила всех, кого хотела встретить?

Она кивнула и пододвинулась ближе к нему, положив руки ему на плечи и целуя в макушку -- прямо в один из его забавных вихров. Она знала, что они сводили его с ума, когда он пытался расчесать свои волосы, и обычно он просто сдавался: так и оставлял их лохматыми, что для нее выглядело сексуально притягательным.

-- Я поговорила с доктором Векслером, -- сказала она. -- И даже получила свой собственный кабинет.

-- Великолепно, -- сказал он и показал на свой стол. -- А он такой же роскошный, как и мой?

-- Что твоему кабинету недостает по комфорту, он восполняет за счет своего обаяния, -- сказала она и снова поцеловала его. -- Я очень хорошо провела день, Эван, и почувствовала себя так, словно я там своя.

-- Так и должно быть, -- ответил он ей. -- Я очень рад за тебя и горжусь тобой.

Она взглянула через его плечо на бумагу, заправленную в машинку.

-- Что ты делаешь?

-- На самом деле, ничего. Так, просто кое-какая писательская возня. Заносил на бумагу мои первые впечатления от деревни. Знаешь, цвета, звуки, запахи -- все в этом роде.

-- Занятно, -- она взглянула на лист и увидела, что это описание впечатлений о цветочном кольце на Круге. -- Очень мило. Для чего ты это делаешь?

-- Хочу проиграть одну идею, -- ответил Эван. -- В Филадельфии есть небольшой журнальчик, который носит название "Пенсильвания Прогресс", и время от времени он помещает рассказики о небольших городках штата. История, типажи людей, кто и чем занимается, взгляд на будущее. Я подумал, может быть, их заинтересует что-нибудь о Вифаниином Грехе.

-- Думаю, что заинтересует, -- чуть ворчливо сказала Кэй. -- Но ты же здесь новичок, как же ты собираешься написать свой рассказ.

-- Методом старомодного исследования, -- отозвался Эван. -- И с помощью работы ног. Я уверен, что в библиотеке есть историческая информация и, конечно же, множество людей постарше, живущих здесь, кое-что знают о том, как была основана деревня. -- Он пожал плечами. -- Не знаю, может быть, это никуда и не пойдет, может быть, "Прогресс" не станет его покупать, но думаю, что над этим стоит поработать.

-- Тогда работай, -- сказала Кэй.

Он на секунду замолчал, глядя на лист бумаги в машинке.

-- Кроме того, -- сказал он, глядя на нее, -- тебе разве не интересно узнать, что это был за грех?

-- Грех? Какой грех?

-- Что означает название "Вифаниин Грех"? Что это за грех Вифании? Признайся, это необычное и интригующее имя для деревни. Мне бы хотелось узнать, какой смысл кроется за ним.

Она улыбнулась.

-- Может быть, у него нет смысла. Почему он обязательно должен быть?

-- Почему бы ему не быть? Большинство поселков и больших городов названы по чему-то специфическому. По событию, личности, сезону. Чему угодно. Возьми вот имя Вифания. Имя человека? Имя или фамилия? Я бы хотел это выяснить.

-- Думаешь, в библиотеке найдется такая информация?

-- Не знаю. Но думаю, что именно там я и начну искать.

Кэй ласково перебирала пальцами волосы мужа.

-- Что ты хочешь на обед? У меня есть в холодильнике свиные отбивные.

-- Кажется, свиные отбивные подойдут.

-- Отлично. Тогда это и будет меню на вечер. Лучше мне этим и заняться. Мне нравится твоя идея о рассказе. Действительно нравится. -- Она направилась к лестнице.

-- Хорошо. Я очень рад. -- Он повернулся обратно к своей пишущей машинке и застыл в молчании.

Она еще одну секунду наблюдала за ним, и когда он снова начал печатать, направилась вверх и через небольшую комнатку -- на кухню.

После обеда они подъехали к магазину "Мебель Брума" на Вестбери-Молл, но большая часть товаров магазина оказалась для них немного дороговатой. Они гуляли где-то в течение часа по Молл, заглядывая в магазины, и Эван купил для Кэй и Лори мороженое "Баскин-Роббинс" в рожках. Затем остановились в супермаркете, чтобы закупить бакалейных товаров до конца недели, и вот они уже были на обратном пути в Вифаниин Грех на трассе 219. Передние фары микроавтобуса прорезали желтые дыры в черном занавесе ночи. Лори заявила, что она видит звезды, и Кэй помогла ей их сосчитать. Они обогнали несколько машин и большой грузовик, направляющийся на север, но по мере приближения к повороту на Эшавэй и Вифаниин Грех Эван заметил, что транспорт был редок. Без фар других автомобилей, помогающих осветить дорогу, было очень темно. И деревья, и путаница дикорастущих зарослей вдоль шоссе напомнили Эвану о непроницаемых стенах. Луна была полной и белой, словно светящийся серебряный диск, парящий над ними подобно призраку. Лори сказала, что она похожа на лицо принцессы, которая живет среди звезд и наблюдает за всем происходящим на земле. Кэй улыбнулась и пригладила ей волосы, а Эван наблюдал за дорогой, чувствуя, как что-то внутри него тащило его назад. Он попытался стряхнуть это с себя, как пытаешься стряхнуть напряжение мускулов в лопатках. Ветер свистел сквозь открытые окна; фары выловили из темноты обезображенный труп собаки, лежащей на обочине дороги. Зубы поблескивали, а глаза превратились в прогнившие черные глазницы. Эван инстинктивно повернул руль, и тогда Кэй и спросила, все ли с ним в порядке.

-- Да, -- ответил он, улыбнувшись. -- Я в полном порядке. -- Но в следующие несколько минут улыбка померкла и исчезла. Он чуть сузил глаза, скорее чувствуя, чем видя скрюченные деревья, стоящие у дороги. Наконец впереди показался мерцающий желтый огонек, отмечавший поворот на Эшавэй. Эван притормозил микроавтобус, свернул налево, и вскоре они ехали мимо кладбища с его рядами могильных камней. На улицах Вифаниина Греха в большинстве домов горел свет: тут -- в гостиной, тут -- в ванной, в спальне, на кухне. Фонари на крыльце светились белым или бледно-желтым. Эван почувствовал успокоение при мысли о том, что жители Вифаниина Греха устраиваются сейчас на ночь: читают газеты, смотрят телевизор, разговаривают о том, что произошло за день, готовятся к следующему дню. На мгновение он представил себе, что может видеть сквозь эти стены и наблюдать, как множество семей в Вифаниином Грехе, сидящих в безопасности и уюте своих привлекательных кирпичных и деревянных домиков, проходит через ежедневную рутину своей жизни. Но в глубине души что-то постоянно его изводило, и он не мог понять, что это такое.

Через несколько секунд, когда они были за пару улиц от Мак-Клейн, Кэй кивнула и сказала:

-- Сегодня ночью по-настоящему тихо, правда?

И в этот момент он понял.

Он медленно сбросил скорость автомобиля. Кэй посмотрела на него, сначала удивленно, потом с раздражением, затем озабоченно. Он подъехал к изгибу дороги перед белым двухэтажным домом с дымоходом. Свет горел за белыми шторами в большом окне. Верхняя часть дома была темной. Эван заглушил двигатель и прислушался.

-- Папа, -- спросила Лори с заднего сиденья, -- почему ты здесь остановился?

-- Т-с-с-с, -- прошептал Эван. Кэй начала что-то говорить, но он покачал головой. Она смотрела в его глаза, чувствуя, как клещи страха сжимают ее внутренности.

Не выдержав долгого молчания, она спросила:

-- Что ты делаешь?

-- Слушаю, -- спросил он.

-- Что?

-- Что ты слышишь? -- спросил ее Эван.

-- Ничего. Здесь нечего слушать.

-- Правильно, -- сказал он, кивнув. Когда он посмотрел на нее, он увидел, что она не поняла. -- Никакого шума, -- сказал он ей. -- Ни звука машин. Никакого шума от радио и телевидения. Ни звука от разговоров, просачивающихся через открытые окна или вокруг нас. Никто не бубнит себе под нос, не разговаривает, не спорит, неЄ

-- Эван, -- сказала Кэй с той интонацией, которой пользовалась, когда считала, что он ведет себя как ребенок. -- О чем ты говоришь?

-- Послушай, -- сказал он, стараясь говорить тихо. -- Просто сиди тихо и слушай.

Она прислушалась. Из леса доносилось тихое стрекотание сверчков. Ночная птичка коротко прощебетала примерно за улицу от них. Но это было все. Странно, сказала она себе. Действительно странно. Нет. Я становлюсь похожа на Эвана. Это совсем не странно. Это просто тихая деревенька с тихими людьми в тихий ночной час. Она подождала еще несколько минут, ничего не говоря, затем вспомнила о замороженных бифштексах, которые они купили, медленно оттаивающих сейчас в задней части автомобиля.

-- Давай поедем, Эван, -- сказала она.

-- Мы можем сейчас поехать, домой папа? -- спросила Лори.

Эван посмотрел в глаза жены. Она ждала, когда он повернет ключ зажигания. За ее плечом что-то двигалось. Глаза Эвана сосредоточились на этом. Тень медленно двигалась за окном в виде силуэта в сумрачном свете и задержалась лишь на мгновение, чтобы чуть-чуть отдернуть штору. Затем исчезла. Эван заморгал, не понимая, что именно он видел.

-- Эй! -- Кэй тянула его за рукав. -- Посмотри на меня. На свою давно страдающую жену. У нас здесь мороженое мясо, и молоко, и мороженое -- там, сзади, в трех сумках, -- и нам лучше бы направиться к дому.

Он задержался еще на мгновение. Тень не возвращалась. Он сказал:

-- Хорошо. Едем. -- Он повернул ключ зажигания, и двигатель завелся. Они отъехали от изгиба шоссе, и Эван стал пробираться к Мак-Клейн.

Эван прав, подумала Кэй, когда они подъезжали к своему дому -- темному в ряду огней. Очень тихо сегодня. До странного тихо. НоЄ лучше тишина, чем шум, словно в аду. Разве это не одна из причин, по которой мы переехали в Вифаниин Грех?

Когда они сворачивали к дому, Эван пытался воскресить ту тень в своем сознании. Что-то в ней есть забавное. Что-то непонятное. Что-тоЄ что-то неправильное.

-- Вот мы и дома, -- сказала Кэй, вылезая из машины. -- Кто у нас будет паинькой и поможет с продуктами?

-- Я, я, -- вызвалась добровольцем Лори.

-- Хорошо, вот одна добрая самаритянка, -- сказала Кэй. -- Эван, ты собираешься выходить из машины?

Он сидел без движения еще секунду. Затем повернулся к ней.

-- Да, -- сказал он, пошел к задней части машины, чтобы достать сумку, и неожиданно вздрогнул, потому что понял, что так обеспокоило его в этой тени.

Когда она повернулась к окну так, что свет упал сзади, Эван разглядел, что у фигуры недостает левой руки.

Он не знал, почему, но это заставило его нервы затрепетать, словно ему за шиворот бросили кубик льда.

Кэй с сумкой прошла к двери. Лори с меньшей по размеру сумкой шла следом. Кэй обернулась к нему.

-- Идем, копуша, -- позвала она.

И если бы в тот самый момент Эван прислушался к слабым звукам, которые принес легкий ночной ветерок, он бы услышал шум за три улицы от них -- там, на пересечении Блэр и Каулингтон. Стук копыт.