Роберт МАККАММОН. Неисповедимый Путь

  ПРОЛОГ

-- Да, -- наконец произнесла женщина, поднимая свой приятно очерченный подбородок, покоившийся на одной из тонких коричневых рук, и опираясь локтем на подлокотник кресла-качалки вишневого дерева. Все время пока двое костлявых, одетых в заплатанные накидки и стоптанные рабочие башмаки мужчин говорили, она глядела на пламя в камине. Несмотря на внешнюю хрупкость и тонкость, газельи глубоко посаженные глаза женщины излучали глубокую внутреннюю силу. Звали ее Рамона Крикмор, и она была на четверть индианкой. Это было заметно по ее острым гордым скулам, глянцевым красновато-коричневым волосам до плеч и глазам, темным и спокойным, как лесное озеро в полночь.

Когда она начала говорить, Джон Крикмор, сидевший в противоположном углу комнаты, беспокойно заерзал на стуле. Он не встревал в разговор, не желая оказаться причастным к происходящему. Он держал на коленях потрепанную Библию, смотрел на огонь и думал о том, что со всех сторон его окружает Ад, все быстрее сжимающий свое кольцо. Его вытянутое, худое, обветренное, покрытое морщинами лицо напоминало поверхность тонкого осеннего льда. Густые курчавые волосы имели рыжевато-коричневый цвет, а глаза были голубыми. Много раз Рамона говорила ему, что видит в них голубое небо, когда он был весел, облака, когда он сердился, и дождь, когда он был печален. Если бы она внимательно присмотрелась к его глазам сейчас, то могла бы увидеть надвигающийся шторм.

Двое мужчин стояли неподвижно, прислонясь по обе стороны камина и напоминая два одетых в голубые джинсы держателя для книг. Джон положил ладони на Библию и уставился в затылок Рамоны.

-- Да, -- тихо произнесла Рамона. -- Я пойду.

-- Нет, она не пойдет! -- резко сказал Джон. Двое мужчин взглянули на него, а затем снова стали ждать, что скажет женщина. Это разозлило Джона и он продолжил:

-- Вы двое приехали сюда из Чипена попусту! Я сожалею, что сегодня такой холодный день и тому подобное. Я знаю, почему вы здесь, и знаю, почему вы думаете, что моя Рамона может вам помочь, но с нас хватит! Все это в прошлом, и мы оба стараемся забыть это.

Джон поднялся со стула, все еще сжимая в руках Библию. В нем было добрых шесть с лишним футов, а широкие плечи распирали фланелевую рубашку.

-- Моя жена не может вам помочь. Неужели вы не видите, что она на восьмом месяце?

Рамона осторожно прикоснулась к своему животу. Иногда она чувствовала, как ребенок бьет ножкой, но сейчас он -- да, это должен быть мальчик, это будет мальчик -- лежал идеально спокойно, как будто показывая свои хорошие манеры в обществе гостей. Но она чувствовала, как в глубине ее, напоминая мягкое трепетание пытающейся взлететь птицы, бьется его сердечко.

-- Мистер Крикмор, -- тихо произнес более высокий человек с бородой Санта-Клауса с вкраплениями серого цвета, чье имя было Стентон. Он был настолько бледен и худ, что Джону показалось, будто он весьма близок к тому, чтобы сварить суп из своих ботинок. -- Мы не можем оставить все, как есть, неужели вы не понимаете? -- Лицо мужчины исказилось, словно от боли. -- Боже мой, мы просто не можем!

-- Не произносите в моем доме имя Божье всуе! -- прогремел Джон. Он сделал шаг вперед, подняв Библию как оружие. -- Если бы ваши люди в Чипене следовали Святому Слову как должно, тогда, возможно, у вас не случилось бы этой беды! Может быть, Господь этим дает вам понять, что вы согрешили. Может быть, это значит...

-- Это не выход, -- устало произнес Захария, второй мужчина. Он повернулся к огню и подтолкнул ногой выпавшие из камина кусочки поленьев. -- Бог свидетель, мы не хотели приезжать сюда. Но... это мучительная вещь, совсем не из тех, о которых хочется много думать или говорить. Люди знают о вашей жене, мистер Крикмор, вы не можете этого отрицать. О, не все, я имею в виду, а некоторые. Те, кто в ней нуждался. А теперь... -- Захария взглянул через плечо прямо в глаза женщине, -- в ней нуждаемся мы.

-- Но у вас нет на это прав!

-- Да, может быть, -- кивнул Захария. -- Но мы пришли, попросили, и теперь ждем ответа.

-- Я дам его, -- Джон поднял Библию еще выше, и на ее кожаном переплете отблеснул огонь камина. -- Вам нужно ЭТО, а не моя жена.

-- Мистер Крикмор, -- сказал Захария, -- вы не поняли. Я -- чипенский священник.

У Джона отвисла челюсть. Кровь отхлынула от его лица, а Библия медленно опустилась вниз.

-- Священник? -- эхом откликнулся он. -- И вы... вы тоже видели эту штуку?

-- Я видел, -- сказал Стентон и быстро перевел взгляд на огонь. -- О, да, я ее видел. Не очень ясно и недостаточно близко... но видел ее.

Последовала долгая пауза, лишь огонь потрескивал в камине, да ноябрьский ветер тихо напевал на крыше. Рамона, скрестив руки на животе, качалась в кресле и смотрела на Джона.

-- Так что, -- произнес священник, -- мы не хотели приезжать сюда. Но это... это нечестиво -- не пытаться сделать хоть что-нибудь. Я сделал все, что смог, а смог я, как понимаю, очень мало. Как я сказал, есть люди, которые знают о вашей жене. Благодаря им мы и узнали о ней. Я молил Бога об этом, хотя, видит Бог, не понимаю этого, но однако мы пришли сюда и попросили. Вам понятно, мистер Крикмор?

Джон вздохнул и со стиснутыми челюстями и хмурым взглядом снова уселся на стул.

-- Нет. Совершенно не понятно.

Но теперь его внимание было приковано к жене в ожидании ее реакции. Библия холодила его руки как металлический щит.

-- Такого не может быть, -- сказал он. -- Никогда не бывало. Никогда не будет.

Рамона слегка повернула голову в его сторону, и ее изящный профиль четко очертился на фоне огня. Двое мужчин ждут, они проделали долгий путь холодным утром из-за реальной необходимости и теперь должны получить ответ.

-- Пожалуйста, оставьте нас на несколько минут вдвоем, -- обратилась она к священнику.

-- Конечно, мэм. Мы выйдем и подождем в грузовике.

Двое мужчин вышли наружу в сгущающиеся сумерки. В открытую дверь влетел холодный ветер, заставивший языки пламени неистово трещать.

Рамона некоторое время молча качалась, ожидая начала разговора.

-- Ну? Что дальше? -- спросил Джон.

-- Мне надо ехать.

Джон испустил долгий глубокий вздох.

-- Я думал, что все переменилось, -- произнес он. -- Я думал, ты не можешь больше... делать эти вещи.

-- Я никогда такого не говорила. Никогда.

-- Это нечестиво, Рамона. Тебе грозит Ад. Ты знаешь это?

-- Чей Ад, Джон? Твой? Я не верю в такой Ад, который находится в центре земли и где черти бегают с вилами и сковородками. Ад находится прямо здесь, на земле, Джон, и люди могут попасть туда, даже не подозревая об этом, а назад им уже не выбраться...

-- Прекрати!

Джон внезапно вскочил со стула и быстро подошел к камину. Рамона перехватила его руку и прижала ее к своей теплой щеке.

-- Неужели ты не понимаешь, что я стараюсь делать все возможное? -- мягко спросила она дрожащим голосом. -- Так все в этом мире: нужно стараться делать все возможное, все, что в твоих силах...

Неожиданно Джон опустился на колени рядом с Рамоной и поцеловал ее руки. Когда ее колени прижались к его щеке, Рамона почувствовала влагу его слез.

-- Я люблю тебя, Рамона; Бог свидетель, как я люблю тебя и ребенка, которого ты мне собираешься принести. Но я не могу сказать "да" всему этому. Просто... не могу... -- Его голос сорвался. Он высвободил руку и встал, повернувшись спиной к Рамоне. -- Это в тебе, я понимаю. Навсегда. Это нечестиво, вот все, что я знаю, и если ты хочешь идти этим путем, то бог тебе судья. -- Джон вздрогнул, услышав, что Рамона поднялась с качалки.

Она тихонько коснулась его плеча, но он не обернулся к ней.

-- Это не то, что я выбрала, -- произнесла Рамона. -- Это то, для чего я родилась. И я буду нести этот крест.

Она вышла в маленькую спальню, где маленькие ветерочки просачивались сквозь мельчайшие щели в сосновых стенах. Прямо над изголовьем кровати висело прекрасно выполненное рукоделие, на котором был изображен пламенеющий красными и оранжевыми красками осенний лес. Это был вид с передней террасы дома. Возле комода из кленового дерева, свадебного подарка матери, -- календарь на 1951 год. Первые пятнадцать дней ноября были зачеркнуты.

Рамона -- ее живот был так велик! -- приложила немало усилий, чтобы залезть в джинсы и тяжелый коричневый свитер. Затем одела толстые коричневые носки и простенькие мокасины и обвязала вокруг головы бледно-розовый шарф. После долгого бабьего лета погода словно сорвалась с цепи и дождевые облака наползали с севера. Холодный ноябрь редок в Алабаме, но этот был похож на неуклюжего серого медведя с шубой из ледяного дождя. В тот момент, когда Рамона боролась со своим стареньким пальто из шотландки, она почувствовала, что Джон смотрит на нее, стоя рядом с дверью. Он стоял и строгал перочинным ножом деревяшку, а когда Рамона поинтересовалась, не желает ли он поехать вместе с ними, то повернулся и снова уселся на свой стул. Нет, конечно нет, подумала она. Ей придется делать это, как всегда, одной.

Двое мужчин терпеливо ждали в своем стареньком зеленом форде-пикапе. Идя под порывами ветра к грузовичку, Рамона заметила, что большая часть сухих коричневых листьев на ясенях и вязах, окружавших маленькую ферму, подобно цепким сморщенным летучим мышам крепко держатся за свои ветви. Это, а также большое количество черных дроздов на полях, как знала Рамона, ясный признак, что зима будет суровой.

Захария открыл дверь при ее приближении, и она произнесла:

-- Теперь я готова.

Когда они отъезжали от дома по грязной узкой проселочной дороге, которая прорезала сосновый бор и соединялась с шоссе N 35 округа Файет, Рамона оглянулась через плечо и мельком увидела смотрящего в окно Джона. Ее сердце защемило от грусти, и она быстро отвернулась.

Грузовик выехал на шоссе и повернул на север, прочь от маленького скопления ферм и домов, составляющего город Готорн. Пятнадцатью милями севернее лежал шумный город Файет с населением чуть более трех тысяч, а еще в пятидесяти милях на северо-восток находился Чипен, который, с почти четырьмястами жителями, был немного больше Готорна.

По дороге Захария рассказал Рамоне суть дела. Это произошло почти два года назад, когда фермер по имени Джо Ролингз ехал со своей женой Кесс на танцевальную площадку к северу от Чипена. Он был хороший христианин, объяснил Захария, и никто не может понять, почему или как это произошло... и почему это продолжает происходить. Их грузовик по какой-то причине съехал с дороги и на скорости сорок пять миль в час врезался в дуб "Палач". Возможно, это и не настолько трудно объяснить, сказал Захария; ночью шел дождь, и шоссе стало скользким. Кроме них, на повороте у дуба "Палач" погибло еще четыре человека, рассказал священник, несчастные случаи происходили там постоянно. Спустя пару месяцев после гибели Ролингзов проезжавшие мимо ребята видели ЭТО. Конный полицейский сказал, что тоже видел это. Потом в этот список попал старик Уолтерс, а затем -- что хуже всего -- Тесса, сестра Кесс Ролингз. Именно Тесса попросила помощи у священника.

Миля бежала за милей. Начала сгущаться темнота. Они проезжали мимо брошенных бензозаправок и пустых домов, поглощенных густыми морями вьющейся лозы кадзу. Тонкие вечнозеленые растения качались на фоне неба под ледяными струями дождя. Стентон включил фары. Одна из них светила тусклым желтоватым свечением, похожим на то, которое получается если смотреть на свет больными глазами.

-- Не возражаете, если мы включим музыку? -- спросил он нервно дрожащим голосом, и, поскольку вопрос остался без ответа, включил дешевый "Филко", из которого Хэнк Вильямс запел о цепях вокруг своего сердца. Порывы ветра то давили спереди, то тянули грузовик вперед, срывая сухие листья с придорожных деревьев и кружа их в танце на дороге.

Стентон покрутил верньер, скосив один глаз на змеящуюся впереди дорогу. Далекие голоса и музыка плыли по волнам статических разрядов. Затем из слабенького динамика загудел твердый, солидный и внушительный голос:

-- Вы не можете одурачить Иисуса, ближние мои! И вы не можете также и солгать Иисусу!

Голос сделал паузу, чтобы схватить глоток воздуха, а затем заструился снова. Рамоне он казался богатым и густым, как хорошо обработанное дерево, но иногда в нем проскальзывала маслянистость.

-- Вы не должны и давать обещания, которые не можете сдержать, ближние мои, ибо имеются на Небесах списки, в кои заносятся ваши имена! И если вы нарветесь на неприятности и скажете: "И-и-и-исус, вытащи меня отсюда, и я положу пять долларов на поднос в следующее воскресенье", а затем забудете про свое обещание, то... БЕРЕГИТЕСЬ! Да, берегитесь, ибо Иисус ничего не забывает!

-- Джимми Джед Фальконер, -- пояснил Захария. -- Трансляция из Файета. Он читает мощную проповедь.

-- Однажды видел его проповедь в Тускалузе, -- вставил Стентон, -- он собрал аудиторию размером с футбольное поле.

Рамона закрыла глаза, скрестив руки на животе. Гулкий голос продолжал звучать, и его уверенная мощь рождала в ней легкое беспокойство. Она попыталась сосредоточиться на том, что ей предстоит сделать, но голос Фальконера снова и снова вставал на пути ее мыслей.

В следующие полчаса они проехали через центр Чипена, чрезвычайно похожего на Готорн: не знаешь -- спутаешь. Затем свернули в темноту узкой дороги, обрамленной по обочинам кустарником, скелетами деревьев и редкими, лежащими в руинах домами. Рамона заметила, что руки Стентона судорожно вцепились в руль, и поняла, что они почти на месте.

-- Это прямо по ходу, -- священник подался вперед и выключил радио.

Грузовик вписался в поворот и замедлил ход. Рамона неожиданно почувствовала, что жизнь внутри нее шевельнулась, затем утихла. Фары машины выхватили из темноты огромный, сучковатый дуб, чьи ветви, похожие на зовущие руки, протянулись к ним. Рамона видела шрамы на массивном стволе дуба и уродливый деревянный пузырчатый нарост, выросший по соседству с глубокой раной.

Стентон съехал на обочину прямо напротив дуба "Палач", выключил двигатель и потушил фары.

-- Ну, -- произнес он и продолжил, прочистив горло, -- вот здесь это случается.

Захария глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух. Затем открыл дверцу пикапа, вышел наружу и придержал ее, помогая выйти Рамоне. Она осторожно вылезла из машины на пронизывающий жесткий ветер, который проникал за воротник ее пальто, стараясь распахнуть его. Рамона поплотнее запахнулась, чувствуя, что ветер может опрокинуть ее и как парус унести в темноту. Поблизости ряд мертвых деревьев покачивался взад-вперед как церковный хор. Она пошла от грузовика по направлению к смутно вырисовывающемуся "Палачу", идя по колено в траве и шелестя упавшими листьями. Позади нее Стентон вылез из машины, и оба мужчины стояли, глядя на нее и дрожа.

Не доходя десяти футов до дуба "Палач", Рамона внезапно остановилась и перевела дыхание. Она чувствовала присутствие чего-то холодного, в сотни раз холоднее ветра. Это было что-то тяжелое, темное и очень старое, и оно ждало.

-- Оно на дереве, -- услышала она свой голос.

-- Что? -- окликнул ее Захария.

-- Дерево, -- произнесла Рамона шепотом. Она приблизилась к нему и почувствовала, как ее кожа покрывается мурашками, которые то прибывали, то убывали: ее волосы потрескивали от статического электричества. Она знала, что здесь была опасность -- да, да, здесь было зло -- и когда она протянула руки по направлению к раненному дереву, то смогла почувствовать это. Она коснулась дерева; сперва в высшей степени осторожно, а затем приложив к нему ладони. Волна боли прокатилась по ее позвоночнику и сконцентрировалась в области шеи, став непереносимой. Ощутив боль в руках, она очень быстро отпрянула назад. Под ногами она заметила втоптанный в землю белый деревянный дорожный знак, на котором виднелась сделанная черными буквами надпись: "ЗДЕСЬ ПОГИБЛО ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК. ВАША ЖИЗНЬ В ВАШИХ РУКАХ. ЕЗДИТЕ ОСТОРОЖНЕЕ".

-- Миссис Крикмор? -- произнес Захария, находившийся в нескольких футах позади Рамоны. Она обернулась к нему. -- Это происходит не каждую ночь. Можем ли мы сделать что-нибудь прямо здесь и прямо сейчас, чтобы... остановить это?

-- Нет. Я буду ждать.

-- В таком случае, пойдемте ждать в грузовик. Это будет теплее. Но, как я уже сказал, это происходит не каждую ночь. Я слышал, что на прошлой неделе это было дважды, а... ух, до чего холодно, не так ли?

-- Я буду ждать, -- повторила Рамона, и Захария отметил, что ее голос теперь звучал более решительно. Ее глаза были полузакрыты, длинные пряди рыжевато-коричневых волос свободно падали из-под розового шарфа, а руки баюкали размером с младенца живот. Неожиданно он испугался за нее: она могла заболеть на таком холоде, а это отразится на ребенке. Из того, что он о ней слышал, он знал, что ей достаточно произнести несколько индейских слов, чтобы все закончилось, но...

-- Со мной все в порядке, -- тихо проговорила Рамона. -- Я не знаю, сколько это продлится. Это может не произойти совсем. Но я буду ждать.

-- Ну ладно. Тогда я буду ждать с вами.

-- Нет. Я должна быть одна. Вы и мистер Стентон, если хотите, можете подождать в машине.

Захария на секунду замер в нерешительности, затем кивнул и двинулся против ветра к тому месту, где, дыша на ладони и притопывая ногами, стоял Сэм Стентон. Пройдя несколько шагов, он повернулся с выражением заинтересованности на лице.

-- Я... я не понимаю этого, миссис Крикмор. Я не понимаю, как это может... как это случается.

Рамона не ответила. Она стояла, неподвижно глядя в пространство в сторону поворота, который делала проселочная дорога возле сосновой рощи. В развевающемся по ветру пальто она прошла мимо дуба и остановилась на обочине дороги. Продрогший до мозга костей Захария вернулся в автомобиль.

Ночная тьма окутала лес. Вглядываясь в ночь через полуприкрытые глаза, Рамона представила гонимые ветром низкие облака, пролетающие прямо над раскачивающимися верхушками деревьев. Казалось, что весь мир находится в темном буйном движении, и она сконцентрировалась на том, чтобы укорениться на его поверхности подобно камышу, который под порывами ветра гнется, но не ломается. Позади себя она чувствовала дуб "Палач", старое зло которого пульсировало, как больное сердце. Его нужно было спилить, пень выкорчевать, как больной зуб, а оставшуюся яму засыпать солью. Над ее головой ветви дуба шевелились словно щупальца гигантского кальмара. Сухие листья кружась подымались с земли и летели ей в лицо.

-- Вам не нужен свет? -- прокричал Стентон из грузовика. Видя, что женщина не двигается, он смущенно посмотрел на Захарию и произнес: -- Я думаю, что не нужен.

Он замолчал, желая увидеть хоть один лучик лунного света, который может спасти от холода, а еще от мыслей о том, что движется по этой дороге во тьме ночи.

Сквозь сосны показался блеск фар. Рамона широко открыла глаза. Невдалеке выросла тень. Это был старый "Паккард", за рулем которого сидел старик-негр. Он притормозил, чтобы взглянуть на стоящую под дубом "Палач" женщину, а затем набрал скорость и укатил прочь. Рамона снова расслабилась. Она решила ждать до последнего, пока жизнь внутри нее не возопит о тепле. Ребенок должен вырасти стойким, подумала она, и надо начинать привыкать к тяжелым условиям.

Спустя почти три часа Стентон спросил, грея дыханием свои руки:

-- Что она там делает?

-- Ничего, -- ответил священник. -- Она просто там стоит. Мы ошиблись, привезя ее сюда, Сэм. Все это было ошибкой.

-- Я не думаю, что сегодня это произойдет, святой отец. Может быть, она испугала это.

-- Я просто не знаю, -- Захария благоговейно и озадаченно покачал головой. В его темно-коричневых глазах медленно стало проступать отчаяние. -- Может быть, это были просто россказни... может быть... а может быть она действительно может что-то. Может быть, если она верит, то может, тогда...

Он умолк. Несколько капель дождя ударились о ветровое стекло. С тех пор, как они привезли сюда эту женщину, ладони Захарии были холодными и влажными на ощупь. Он согласился обратиться к ней за помощью после того, как услышал рассказы про нее, но теперь он был по-настоящему испуган. В том, что она делала, казалось, не было ничего от Бога -- если она действительно делала то, что ей приписывали -- и Захария чувствовал себя замешанным в грехе.

-- Хорошо, -- он согласно кивнул головой. -- Давай отвезем ее домой.

Они вылезли из грузовика и двинулись по направлению к Рамоне. Температура упала еще ниже, а в их лица ударяли частые капли дождя.

-- Миссис Крикмор, -- позвал Захария. -- Давайте заканчивать!

Рамона не двигалась.

-- Миссис Крикмор! -- снова крикнул он, стараясь пересилить порывы ветра. А затем остановился как вкопанный, поскольку ему показалось, что прямо за поворотом, за стеной сосен, он увидел мерцание, похожее на голубые огоньки на дороге. Он глядел на них, не в силах сдвинуться с места.

Рамона вышла на дорогу между приближавшемся нечто и дубом "Палач".

-- Я вижу это! Бог мой, я вижу это! -- закричал за спиной у священника Стентон. Сам Захария видел только мерцающие голубые полосы и поэтому крикнул:

-- Что там? Что ты видишь?

Но Стентон, казалось, потерял дар речи. Он издал невнятное мычание, а затем был почти сбит с ног очередным порывом ветра, несущегося со скоростью курьерского поезда.

Рамона видела это ясно. Грузовик-пикап, отороченный синим пламенем. Он беззвучно скользил по направлению к ней, и когда он оказался достаточно близко, она увидела, что стеклоочистители грузовика работали во всю, а за ними виднелись два лица: мужское и женское. На голове у женщины была шляпка, а ее круглое, как яблоко, лицо лучилось в предвкушении танцев. Вдруг морщинистое коричневое лицо мужчины исказилось внезапной болью, а руки, отпустив рулевое колесо, обхватили голову. Голубые фары неслись прямо на Рамону, стоящую посреди дороги.

-- С дороги! -- диким криком прорезался голос Стентона.

Рамона протянула руки по направлению к голубому грузовику и тихо проговорила:

-- Нет страха. Нет боли. Только мир и покой.

Ей показалось, что она стала слышать шум двигателя и визжание шин в тот момент, когда грузовик заскользил и начал съезжать с дороги, набирая скорость перед встречей с "Палачом". Женщина в шляпке отчаянно пыталась дотянуться до руля. Мужчина рядом с ней корчился, беззвучно крича.

-- Нет страха, -- сказала Рамона; грузовик был уже менее чем в десяти футах от нее. -- Нет боли. Только мир и покой. Будьте свободны. Будьте свободны. Будьте...

В тот момент, когда голубое пламя приблизилось к ней вплотную, она услышала полный ужаса крик Стентона и почувствовала ужасающую боль в голове, на самом деле, видимо, в голове Джо Ролингза. Рамона чувствовала растерянность и ужас женщины. Она крепко сжала челюсти, не давая вырваться крику агонии. В этот момент объятый голубым пламенем грузовик на полной скорости врезался в нее.

Захария и Стентон не были уверены в том, что они увидели далее. Впоследствии они ни разу не говорили друг с другом на эту тему. Когда этот грузовик ударил женщину, то, казалось, что он сдулся как воздушный шарик и превратился в голубой туман, который начал всасываться в тело Рамоны как вода в губку. Стентон видел детали -- грузовик, лица пассажиров, -- в то время как Захария только чувствовал присутствие, видел вихрь голубого тумана и ощущал странный запах горящей резины. Оба они видели, как пошатнулась Рамона Крикмор в тот момент, когда голубой туман окружил ее, и схватилась за голову, будто та вот-вот должна взорваться.

Затем все кончилось; то есть совсем все. Ветер шумел, как кто-то черный и огромный, у которого отняли любимую игрушку. Однако горящий синим пламенем грузовик, продолжал стоять перед глазами Сэма Стентона, и доживи он до ста лет, все равно ему никогда не забыть картины исчезновения грузовика в теле этой женщины-колдуньи.

Рамона, шатаясь, сошла с дороги и опустилась на колени на землю. Долго-долго двое мужчин не решались сдвинуться с места. Захария слышал свой голос, шепчущий Двадцать третий псалом. Спустя некоторое время он заставил свои ноги кое-как двигаться. Рамона тихо застонала и перевалилась на спину, держась руками за живот.

Священник бросился к Рамоне Крикмор; Стентон последовал за ним. Лицо женщины приобрело серый оттенок, а из нижней прокушенной губы сочилась кровь. Она обхватила свой живот, глядя на мужчин изумленными и испуганными глазами.

Стентона как будто ударили обухом по голове.

-- Боже праведный, святой отец, -- только и смог он произнести, -- она же вот-вот родит!

  1. ГОТОРН

  1

Сражающийся с домашним заданием по арифметике черноволосый десятилетний мальчик неожиданно глянул в окно. Он осознал, что мягкое приглушенное пение ветра прекратилось и лес заполнила глубокая тишина. Он увидел голые ветви, качающиеся на фоне серого ломтика неба, и по его телу пробежал трепет возбуждения. Он отложил -- с удовлетворением -- свой карандаш, тетрадь и книгу, а затем поднялся с пола, где он лежал. Что-то не так, он знал, что-то изменилось. Он подошел к окну и вытянулся, чтобы лучше видеть.

Поначалу все показалось как всегда, и он разочаровался. Все эти числа, сложения, вычитания копошились у него в голове, звеня, стуча и мешая сосредоточиться. Но затем его глаза широко раскрылись, потому что он увидел первые белые хлопья, летящие с неба.

-- Папа, -- возбужденно крикнул мальчик. -- Снег пошел!

Джон Крикмор, читавший Библию на стуле у камина, выглянул в окно и не смог сдержать улыбку.

-- Да, на самом деле! -- Он подался вперед, изумленный так же, как и его сын. -- Хвала Всевышнему, в первый раз метеорологи не ошиблись.

Здесь, на юге Алабамы, снегопады были редкостью, и последний на его памяти имел место в 1954, когда Биллу было только три года. Той самой зимой, когда они жили на благотворительные церковные продукты после того, как раскаленное лето превратило посевы зерна и бобов в жалкие хилые расточки. По сравнению с тем ужасным годом последние несколько урожаев казались настоящим изобилием. Однако Джон знал, что никогда не следует чувствовать себя осчастливленным, поскольку Бог может забрать назад все, чем он обеспечил. По крайней мере у них есть, что есть в этом году, и кое-какая сумма, чтобы прожить остаток зимы. Но сейчас он был заражен легкомысленным возбуждением Билла и подошел к окну, чтобы понаблюдать за хлопьями вместе со своим сыном.

-- Может падать всю ночь, -- сказал он. -- Может под утро насыпать по самую крышу.

-- Ух! -- выдохнул Билли, и его светлые газельи глаза, так контрастирующие с унаследованным от матери темным цветом кожи, округлились от удовольствия и немного от страха; он представил себе, как все вокруг замерзает, и они, подобно медведям, впадают в спячку до апреля, пока не проклюнутся первые цветы.

-- Он не может быть таким глубоким, правда?

Джон рассмеялся и потрепал курчавые рыжевато-коричневые волосы сына.

-- Нет. Он не будет даже липнуть и скоро кончится.

Билли еще немного понаблюдал за снегопадом, а затем закричал: "Мама", и побежал через маленький коридор в соседнюю комнату, где опершись на подушки, на кровати Рамона Крикмор чинила Рождественский подарок Билли: коричневый свитер. Со дня Рождества прошло меньше месяца, а Билли уже успел разорвать рукав, лазая по деревьям и носясь по лесу.

-- Мама, на дворе снег! -- сказал ей Билли, показывая на маленькое окошко рядом с ее кроватью.

-- Я же говорила тебе, что это снеговые тучи, не так ли? -- ответила та и улыбнулась сыну. Вокруг ее глаз залегли глубокие морщины, а волосы посерели. Несмотря на то, что ей было всего тридцать четыре, годы не пощадили ее. Сразу после рождения Билли она чуть не умерла от пневмонии и с тех пор так и не оправилась до конца. Большую часть времени она находилась в доме, занимаясь своими хитроумными вышивками и выпивая домашние травяные настойки, помогающие ей бороться с ознобом и лихорадкой. В отсутствии движения ее тело набрало вес, однако ее лицо было по-прежнему худым и симпатичным, за исключением слабых темных кругов под глазами; ее волосы были все так же длинные и блестящие, а индейская комплекция создавала ложное ощущение идеального здоровья.

-- Самое холодное время года еще впереди, -- сказала она и вернулась к своей работе. Рамона постоянно удивлялась тому, как быстро Билли растет; одежду, которая была ему впору еще месяц назад, уже надо было сдавать в готорнскую комиссионку.

-- Ты не хочешь пойти посмотреть?

-- Я знаю, как это выглядит. Все белое.

Внезапно Билли понял, что мать не любит ни холод, ни снег. Часто по ночам она сильно кашляла, и через тонкую стену он слышал, как отец утешал ее: "Ты не должна вставать", говорил он быстро, "тебе лучше остаться лежать здесь".

Джон подошел сзади к сыну и положил обветренную руку ему на плечо.

-- Почему бы нам не одеться и не прогуляться?

-- Да, сэр! -- Билли широко улыбнулся и помчался в гардероб за своей зеленой паркой с капюшоном.

Джон взял из гардероба свою голубую джинсовую куртку с подкладкой из овчины, одел ее, а затем натянул на голову черную вязаную шапочку. За прошедшие десять лет Джон Крикмор похудел и посуровел; его широкие плечи немного ссутулились из-за сезонных полевых работ и постоянных трудов по поддержанию ветхого домика в порядке после летней жары и зимнего мороза. Ему было тридцать семь, но морщины на лице -- глубокие и прямые, как борозды, которые он пропахивал на полях -- старили его лет на десять. Тонкие губы обычно придавали его лицу хмурое выражение, но если рядом находился сын, они почти всегда улыбались. Кое-кто в Готорне говорил, что Джон Крикмор -- прирожденный проповедник, зарывший в землю свой талант, занявшись землей вместо того, чтобы обратить взор к небу, и то, что если он сердится или к кому-нибудь враждебно относится, тогда взгляд его синих глаз может насквозь пробуравить дощатую стену амбара. Но когда он смотрел на сына, его взгляд всегда был мягким.

-- Ну, вот я и готов, -- сказал Джон. -- Кто желает прогуляться?

-- Я, -- пропел Билли.

-- Не будем терять время, -- произнес Джон и потянулся к сыну. Они взялись за руки, и Джон сразу почувствовал тепло удовольствия от прикосновения к мальчику. Когда Джон был рядом с Билли, таким живым, настороженным и удивленным, он впитывал в себя часть его юношеского задора.

Они вышли через сосновую дверь в тамбур, а затем, открыв наружную дверь, окунулись в холодный серый день. Замерзшая грязь дороги, соединявшей владения Крикморов, всего лишь два акра, с главным шоссе, хрустела под их башмаками, и сквозь этот хруст Билли слышал мягкий шелест снежных хлопьев, падающих на замерзшие листья вечнозеленой изгороди. Они миновали маленький пруд с грязно-коричневой с прожилками льда водой. Белый почтовый ящик с надписью "ДЖ. КРИКМОР", испещренный отверстиями двадцать второго калибра, наклонился в сторону асфальтированного шоссе. Они двинулись по обочине по направлению к Готорну, лежащему менее чем в миле впереди. Снег то падал хлопьями, то перемежался дождем. Джон проверил, хорошо ли одет капюшон мальчика и крепко ли завязаны под подбородком его тесемки.

Уже началась настоящая зима, хотя не прошло еще и половины января. Несколько раз шел дождь со снегом, а однажды случился ужасный град, который переколотил стекла по всему округу Файет. Однако, думал Джон, точно так же, как день сменяет ночь, на смену зиме придет весна, а с ней и пора сельскохозяйственных работ. Снова нужно будет сажать кукурузу и бобы, томаты и турнепс. Следовало бы поставить новое пугало, однако в эти беспокойные времена, похоже, даже вороны поумнели и не желают быть обманутыми. В последние годы Джон терял большую часть посевов из-за птиц и вредителей, а то, что сохранялось, вырастало слабым и малорослым. У него была хорошая, благословенная Богом земля, думал он, но, похоже, и она начала истощаться. Он, конечно, знал про севооборот, нитраты и всякие химические удобрения, которые торговые агенты пытались ему всучить, однако все эти добавки, за исключением известного с древних времен старого доброго удобрения, -- нарушение промысла Господня. Если ваша земля истощилась, значит, так тому и быть.

Да, беспокойные времена настали повсеместно, думал Джон. Этот католик, ставший президентом, коммунисты, снова поднявшие голову, разговоры о полете человека в космос. Много осенних и зимних вечеров Джон провел в парикмахерской Куртиса Пила, где мужчины играли в карты, подогревая себя портвейном, и слушали новости из Файета по старому приемнику. Джон был уверен, что большинство людей согласится с тем, что наступили Последние дни, и что он должен ткнуть пальцем в Апокалипсис, чтобы показать зубоскалам, какое зло падет на человечество в ближайшие десять или около того лет... если мир продержится такой срок. А здесь, в Готорнской Церкви, настали даже еще более тревожные времена. Преподобный Хортон делал все, что в его силах, но в его проповедях не было ни огня, ни силы. Вдобавок, что еще хуже, его видели в Дасктауне евшим из одного котелка с черными. С тех пор по окончании служб никто не желал пожать Хортону руку.

Рука Билли в перчатке дернулась, стараясь поймать снежинки. Одна из них опустилась ему на кончик пальца, и несколько мгновений он изучал ее -- тонкую и ажурную, как мамина вышивка, -- пока она не исчезла. Мама рассказывала ему о погоде, о том, как она говорит множеством голосов, когда меняется ее настроение; только для того, чтобы их различить, надо тихо-тихо слушать. Она научила его видеть прекрасные картины, которые создают облака, слышать соторожные лесные звуки, издаваемые пугливыми лесными жителями, бродившими где-то поблизости. Отец научил его надувать лягушек и купил ему рогатку для охоты на белок, однако Билли не нравилось то, как они верещали, когда он в них попадал.

Они шли, минуя маленькие щитовые домики, расположенные вдоль единственной главной улицы Готорна. В зеленом доме с белыми ставнями, расположенном поодаль, жил Вилл Букер, лучший друг Билли; у него была младшая сестра Кэти и собака по кличке Бу.

От снега, лежащего на дороге, отразился свет: черный грузовик-пикап преодолевал подъем. Когда он поравнялся с ними, стекло кабины водителя опустилось, и из него высунулась стриженая голова Ли Сейера, владельца магазина, где Джон Крикмор подрабатывал по выходным.

-- Эй, Джон! Куда направляешься?

-- Да так, просто гуляю с сыном. Поздоровайся с мистером Сейером, Билли.

-- Здравствуйте, мистер Сейер.

-- Билли, ты растешь, как на дрожжах! Могу поспорить, в тебе будет не менее шести с половиной футов. Как ты относишься к тому, чтобы стать футбольным игроком?

-- Да, сэр, это было бы прекрасно.

Сейер улыбнулся. На его румяном, слегка раскормленном лице резко выделялись зеленые, как у тростникового кота, глаза.

-- Есть кое-какие новости о мистере Хортоне, -- произнес он понизив голос. -- Похоже, что он не только общается со своими черными друзьями. Нам надо это обсудить.

Джон что-то тихо проворчал. Билли в это время восхищался белыми клубами, вырывавшимися из выхлопной трубы машины мистера Сейера. Колеса грузовика оставили на гладкой поверхности снега темные полосы, и Билли ждал, когда клубы заполнят их.

-- Чем раньше, тем лучше, -- продолжал Сейер. -- Приходи к Пилу завтра днем часам к четырем. И тебе надо бы будет начать разговор об этом. -- Сейер помахал Билли и весело произнес: -- Ты должен хорошо заботиться об отце, Билли! Смотри, чтобы он не потерялся.

-- Хорошо! -- прокричал в ответ Билли, но мистер Сейер уже закрыл окно, и грузовик двинулся дальше по дороге. Приятный человек мистер Сейер, подумал Билли, но почему-то у него очень испуганные глаза. Однажды апрельским днем Билли стоял на поле для софтбола и наблюдал, как над поросшими лесом холмами движется гроза. Он смотрел, как двигались похожие на разбегающийся врассыпную табун диких лошадей черные тучи и пики молний кололи землю. Внезапно молния ударила совсем рядом, и раскат грома оглушил Билли. Потом он побежал домой, но дождь захватил его, и он получил от отца хорошую трепку.

Воспоминания об этой грозе пронеслись в голове Билли, пока он смотрел вслед удалявшемуся пикапу. В глазах у мистера Сейера была молния, она искала место, куда ударить.

Снег почти перестал. Билли увидел, что не осталось ничего белого, а только серая мокрота, означавшая, что завтра придется идти в школу, а сегодня он должен будет доделать домашнее задание по математике, которое задала миссис Кулленс.

-- Снег скоро кончится, парнище, -- сказал Джон, у которого от холода покраснело лицо. -- И становится немножко прохладнее. Может, повернем обратно?

-- Да, пожалуй, -- ответил Билли, хотя думал совершенно иначе. Для него представляло громадный интерес вот что: сколько бы вы ни прошли по дороге, она все равно ведет куда-то, а в стороны отходят проселочные и лесные дороги, которые тоже куда-то ведут; а что находится там, где они кончаются? Билли казалось, что сколько бы ты ни прошел, в действительности никогда не достигнешь конца.

Они прошли еще несколько минут по направлению к единственному мигающему янтарным светом светофору в центре Готорна. Перекресток, на котором он стоял, окружали парикмахерская, продовольственный магазин Коя Тренгера, бензоколонка "Тексако" и готорнская почта. Остальной город -- деревянно-кирпичные строения, напоминающие беспорядочно разбросанные детской рукой кубики конструктора -- располагался по обе стороны шоссе, которое через старый мост уходило вверх к коричневым холмам, где из редких труб змеился дымок. Острый белый шпиль Церкви Первокрестителя возвышался над голыми деревьями как предостерегающий палец. На другой стороне неиспользуемых железнодорожных путей виднелась толчея бараков и лачуг, известная как Дасктаун. Пути играли роль чего-то типа колючей проволоки, разделявшей черную и белую части Готорна. Джона беспокоило, что преподобный Хортон стал посещать в ущерб своим прямым обязанностям Дасктаун. Обычно у человека не должно было быть причин пересекать пути, а Хортон, похоже, старался расшевелить то, что лучше глубоко закопать.

-- Пойдем-ка лучше домой, -- сказал Джон и взял сына за руку.

Через несколько мгновений они оказались рядом с маленьким, добротно построенным зеленым домиком, стоявшим от них по правую руку. Это был один из самых новых домов, построенных в Готорне. Из каминной трубы поднимался дымок и змеился над выкрашенной в белый цвет террасой, на которую вели несколько ступенек. Билли взглянул на дом, пригляделся и увидел мистера Букера, сидевшего на террасе. На нем была его желтая, а ля Джон Дир, шляпа и голубая куртка с короткими рукавами. Он помахал лучшему другу отца, но мистер Букер глядел сквозь них, похоже, не замечая.

-- Папа... -- тревожно произнес Билли.

-- Что, парнище? -- спросил Джон, а затем, взглянув на дом, увидел сидящего как скала Дейва Букера. Он нахмурился и крикнул:

-- Добрый день, Дейв! Холодно на воздухе, а?

Букер не шевельнулся. Джон остановился и увидел, что его старый компаньон по рыбной ловле уставился с пустым отсутствующим выражением на холмы, как будто пытался разглядеть Миссисипи. Обратив внимание на летнюю, без рукавов, куртку, Джон тихо спросил:

-- Дейв, все в порядке?

Он с Билли медленно пересек коричневую лужайку и остановился у ступеней, ведущих на террасу. К шляпе Букера были приколоты рыболовные крючки, его лицо побелело от холода, но когда он моргнул, то стало ясно, что по крайней мере он жив.

-- Не возражаешь, если мы зайдем ненадолго? -- спросил Джон.

-- Заходите, коли пришли.

Голос Букера был пустой, и его звук испугал Билли.

-- Покорнейше благодарим.

Джон и Билли поднялись на террасу. Занавеска на окне сдвинулась, за ней показалось лицо Джули-Энн, жены Дейва, и через несколько секунд исчезло.

-- Что скажешь по поводу этого снега? Наверное, через несколько минут кончится, а?

-- Снег? -- Букер сдвинул свои густые брови. Белки его глаз были залиты кровью, а вялые губы имели ярко-красный цвет. -- Да, да, конечно.

Он кивнул, и крючки на шляпе зазвенели.

-- С тобой все в порядке, Дейв?

-- А что со мной может быть?

Взгляд Букера снова перенесся с Джона на Миссисипи.

-- Не знаю, я просто... -- Джон замолчал на середине фразы. На полу рядом со стулом Дейва были разбросаны окурки сигарет "Принц Альберт" и лежала бейсбольная бита, измазанная чем-то, напоминающим засохшую кровь. Нет, подумал Джон, просто грязь. Конечно, грязь. Он крепче сжал руку Билли.

-- Человек может сидеть на своей собственной террасе, не так ли? -- тихо произнес Дейв. -- Мне кажется, я слышал что-то в этом роде. Как я слышал, это свободная страна. Или что-то изменилось?

Он повернулся, и теперь Джон мог ясно видеть страшную холодную ярость в его глазах. Джон почувствовал, как по его спине побежали мурашки. Он увидел погнутые бородки крючков, торчащих из шляпы Дейва, и вспомнил, что в прошлое воскресенье они должны были поехать на рыбалку на озеро Симмес, если бы не очередной приступ мигрени у Дейва.

-- Чертова свободная страна, -- произнес Дейв и неожиданно злобно улыбнулся.

Джон почувствовал раздражение; Дейв не должен был употреблять такие выражения в присутствии ребенка, однако он решил оставить это без внимания. Взгляд Дейва замутился.

Открылась входная дверь, и из дома выглянула Джули-Энн. Это была высокая хрупкая женщина с вьющимися коричневыми волосами и мягкими голубыми глазами.

-- Джон Крикмор! Что занесло тебя в эту часть города? Билли, это ты постарался? Входите и разрешите пригласить вас на чашечку кофе.

-- Нет, спасибо. Мы с Билли собирались возвращаться...

-- Пожалуйста, -- прошептала Джули-Энн. В ее глазах показались слезы. Она качнула головой. -- Только одну чашечку, -- и, открыв дверь крикнула: -- Вилл! Билли Крикмор пришел!

-- ЗАТКНИ СВОЙ ПРОКЛЯТЫЙ РОТ, ЖЕНЩИНА! -- прогремел Дейв, крутанувшись на стуле, и приложив ладонь ко лбу. -- Я ПРИШИБУ ТЕБЯ, КЛЯНУСЬ ГОСПОДОМ!

Джон, Билли и Джули-Энн образовали вокруг Дейва застывший треугольник. Билли слышал, как в доме всхлипывала маленькая Кэти, и раздавался вопросительный голос Вилла: "Мама?" На губах Джули-Энн застыла улыбка; она замерла так, как будто любое ее движение могло взорвать Дейва. Внезапно Букер отвернулся, пошарил в заднем кармане, извлек оттуда пузырек аспирина, отвернул крышку, поднес пузырек к губам и принялся заглатывать таблетки.

-- Прибью тебя, -- прошептал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Его глаза сверкали на фоне окружавших их темно-синих кругов. -- Выбью из тебя дерьмо...

Джон толкнул Билли к двери, и они вошли в дом. Пока Джули-Энн закрывала дверь, Дейв насмешливо говорил:

-- Снова хочешь перемывать косточки старику, а? Ты, грязная сука...

Джули-Энн закрыла дверь, и проклятия ее мужа превратились в приглушенное, невнятное бормотание.

  2

В доме было сумрачно и угнетающе тепло. Он был одним из немногих в Готорне, имевших роскошь в виде угольной печки. На серо-зеленом ковре, лежащем на полу, Джон заметил блеск осколков стекла. В углу валялся сломанный стул, а на журнальном столике лежали два пузырька из-под аспирина. На одной из стен висела вставленная в рамку репродукция картины "Тайная Вечеря", а на противоположной серебристо-голубое чучело окуня. В дополнение к печке, в камине трещали сосновые поленья, распространяя по комнате специфический аромат.

-- Прошу прощения за беспорядок. -- Джули-Энн дрожала, но старалась улыбаться, и улыбка получалась вымученной. -- У нас... были сегодня кое-какие неприятности. Билли, если хочешь к Виллу, то он в своей комнате.

-- Можно? -- спросил Билли у отца, и когда Дейв кивнул, ракетой вылетел в коридор, который вел в комнату Вилла и его младшей сестренки. Он знал дом как свои пять пальцев, поскольку несколько раз ночевал здесь. Последний раз они с Виллом обследовали лес в поисках львов, а когда за ними увязалась Кэти, то заставили ее нести свои ружья, что она и делала, называя ребят "бвана". Это слово Вилл вычитал из комиксов про Джангл Джима. Теперь, однако, дом выглядел другим: в нем было темнее и тише, и, возможно, Билли испугался бы, не знай он, что в соседней комнате находится отец.

Когда Билли вошел в детскую, Вилл ползал среди пластиковых солдат времен гражданской войны, которых он расставил на полу. Вилл был одного возраста с Билли, маленький, хрупкий паренек с непослушными каштановыми волосами. На носу у него были очки в коричневой оправе с дужкой, обмотанной скотчем. На кровати, стоявшей рядом, лежала свернувшись клубочком и зарывшись лицом в подушку его сестра, Кэти.

-- Я Роберт Ли, -- сообщил Вилл, и его болезненное лицо осветилось, когда он увидел своего друга. -- А ты можешь быть генералом Грантом.

-- Я не янки! -- возмутился Билли, но через минуту уже командовал голубыми мундирами, атакуя Дидмен-хилл.

В холле Джон, усевшись на софу, наблюдал, как Джули-Энн мерила шагами комнату, временами останавливаясь, чтобы выглянуть в окно, и снова возобновляя хождение.

-- Он убил Бу, Джон, -- напряженно прошептала она. -- Он забил Бу до смерти бейсбольной битой, а потом повесил его на леске на дерево. Я пыталась помешать ему, но он такой сильный... -- Из ее распухших глаз потекли слезы, и Джон быстро перевел свой взгляд на часы, стоявшие на камине. Они показывали без десять пять, и Джон пожалел, что предложил Биллу прогуляться. -- Он очень сильный, -- повторила Джули-Энн и громко всхлипнула. -- Бу... умирал так тяжело.

Джон беспокойно заерзал.

-- Но почему он сделал это? Что с ним случилось?

Джули-Энн прижала палец к губам и боязливо посмотрела на дверь. Она не дыша подошла к окну, выглянула и увидела, что ее муж все еще продолжает сидеть на холоде, разжевывая очередную таблетку аспирина.

-- Дети не знают о Бу, -- продолжила Джули-Энн. -- Это случилось утром, когда они были в школе. Я спрятала Бу в лесу -- Боже, как это было ужасно! -- и они думают, что он бродит где-нибудь как обычно. Дейв не ходил сегодня в гараж, даже не сообщил туда, что болен. Вчера он проснулся с очередной мигренью, сильнее которой у него еще не было, и этой ночью не сомкнул глаз. Как и я. -- Она начала грызть ногти, и дешевое, но симпатичное свадебное колечко с маленьким бриллиантом весело сверкнуло в свете пламени камина. -- Сегодня... сегодня боль усилилась до невозможности. До невозможности. Он кричал, швырял вещи; сначала он говорил, что не может согреться, затем вышел наружу на холод. Он сказал, что собирается убить меня, Джон. -- Ее глаза сделались большими и испуганными. -- Он сказал, что знает все, что я творила у него за спиной. Но я клянусь, что ничего подобного никогда не было, могу поклясться Биб...

-- Успокойся, пожалуйста, -- прошептал Джон, быстро взглянув на дверь. -- Не принимай близко к сердцу. Почему ты не сообщила доктору Скотту?

-- Нет! Я не могу! Я попробовала этим утром, но он... он сказал, что сделает со мной то, что сделал с Бу, и... -- она всхлипнула, -- я боюсь! У Дейва и раньше были заскоки, я никому не рассказывала, но до такого никогда не доходило! Таким я его ни разу не видела! Слышал бы ты, как он недавно орал на Кэти; а этот аспирин: он жует его как конфеты, но это совершенно не помогает.

-- Ну, ну, -- Джон взглянул на измученное лицо Джули-Энн и почувствовал, что по его собственному лицу расплывается глупая широкая улыбка. -- Все будет хорошо. Увидишь. Доктор скажет, что нужно делать с головной болью Дейва.

-- Нет! -- закричала она, и Джон вздрогнул. Джули-Энн замолчала, замерев, когда им обоим показалось, что на террасе заскрипел стул Дейва. -- Доктор Скотт сказал, что у него воспаление! Этот старик давно потерял квалификацию, и ты знаешь это! Ведь он тянул и ствоей женой, пока она чуть не...

Она заморгала, не желая произнести следующее слово. "Умерла", подумала она, ужасное слово, которое нельзя употреблять, когда говоришь о ком-нибудь ныне здравствующем.

-- Да, вероятно. Но за его мигренью врачи никогда не наблюдали. Может, ты уговоришь его лечь в файетский госпиталь?

Женщина безнадежно покачала головой.

-- Я пыталась. Но он сказал, что все это ерунда, и что он не собирается тратить деньги на всякие глупости. Я не знаю, что делать!

Джон нервно прокашлялся, а затем встал, избегая взгляда Джули-Энн.

-- Думаю, нам с Билли пора. Мы слишком загулялись.

Он двинулся через холл, но рука Джули-Энн дернулась и крепко схватила его за запястье. Джон испуганно обернулся.

-- Я боюсь, -- прошептала она, и из ее глаз покатились слезы. -- Я не хочу куда-нибудь уходить, но и не могу остаться здесь еще на одну ночь.

-- Оставить его одного? Послушай, это не дело. Дейв твой муж. -- Он высвободил руку. -- Ты не можешь просто так собраться и уйти!

Краем глаза Джон увидел сломанный стул в углу и отметины на камине в тех местах, где Дейв содрал краску, засовывая поленья и лучину.

-- Утром все станет на свои места. Я знаю Дейва достаточно хорошо, и знаю, как он любит тебя.

-- Я не могу...

Джон отвернулся от нее не дожидаясь, пока она договорит. Он весь дрожал внутри и хотел побыстрее покинуть этот дом. Он заглянул в соседнюю комнату и увидел двух мальчиков, играющих в солдатиков, и Кэти, трущую красные глаза и наблюдающую за игрой.

-- Готов! -- крикнул Вилл. -- Этот убит! Бам! Бам! Этот на лошади убит!

-- Он только ранен в руку! -- ответил Билли. -- БАБАХ! Это стреляла пушка. У тебя разорвало вот этих двух и еще вон ту повозку.

-- Нет! -- пронзительно закричал Вилл.

-- Война окончена, ребята, -- вмешался Джон. Нечто странное и зловещее, витающее в этом доме, холодным потом легло ему на шею. -- Пора домой, Билли. Скажи "до свидания" Виллу и Кэти. Увидитесь позже.

-- Пока, Вилл, -- сказал Билли и пошел вслед за отцом в гостиную.

-- Пока! -- крикнул Вилл ему вдогонку и вернулся к озвучиванию ружей и пушек.

Джули-Энн застегнула парку Билли, а затем умоляюще взглянула на Джона.

-- Помоги мне.

-- Подожди до утра, прежде, чем что-то решать. Поспи. Билли, поблагодари миссис Букер за гостеприимство.

-- Спасибо за гостеприимство, миссис Букер.

-- Молодец.

Джон повел сына к двери и открыл ее не дожидаясь, пока Джули-Энн скажет еще что-нибудь. Дейв Букер сидел с зажатым в зубах окурком. Его глаза провалились в глазницах, а странная улыбка на лице напоминала Билли ухмылку тыквы праздника всех святых.

-- Тебе надо успокоиться, Дейв, -- сказал Джон и собрался было положить руку ему на плечо. Но рука замерла на полпути, когда Дейв повернул к нему свое смертельно бледное лицо с убийственной улыбкой.

-- Не приходи сюда, -- прошептал Дейв. -- Это мой дом. Только попробуй еще сюда прийти.

Джули-Энн захлопнула дверь.

Джон схватил Билли за руку и заспешил вниз по ступенькам, и дальше, через коричневую лужайку, к дороге. Его сердце бешено колотилось, и пока они шли прочь от дома Букера, он чувствовал на себе холодный взгляд Дейва и знал, что вскоре Дейв встанет со стула и войдет в дом, и тогда да поможет Господь Джули-Энн. Джон почувствовал себя улизнувшей от хозяина собакой, и при этой мысли перед его глазами возник белый труп Бу, качающийся на дереве с лесочной петлей на шее и выпученными, налитыми кровью глазами.

Билли попытался оглянуться; на его ресницах таяли снежинки.

Джон еще крепче сжал руку мальчика и отрывисто произнес:

-- Не оглядывайся.

  3

Готорн уже отошел ко сну, но примерно в пять утра на лесопилке, принадлежащей братьям Четем, вдруг пронзительно засвистел паровой гудок. Когда на долину опускалась тьма, по этому свистку жители определяли время ужина, после которого можно сесть у огня и почитать Библию или полистать "Домашний журнал для женщин", либо "Новости южных ферм". Имеющие радио слушали популярные программы. Телевизор был редкостной роскошью, позволить себе которую могли несколько семей в Готорне, к тому же, ретранслятор в Файете передавал только одну слабую станцию. Ряд домов на окраине города все еще имели надворные строения. Свет на террасе -- у тех, кто мог позволить себе электричество -- обычно горел до девятнадцати часов, говоря, что там рады гостям даже холодными январскими вечерами, а когда он гас, это означало, что хозяева легли спать.

Билли Крикмор лежал на своей деревянной кровати, стоявшей между передней и маленькой кухней, под одеялом, и ему снилось, как миссис Кулленс смотрит на него из-под своих похожих на рыбьи глаза очков и требует объяснить, почему он не выполнил домашнее задание по арифметике. Он пытался сказать ей, что задание было сделано, но по дороге в школу он попал в снежную бурю, спасаясь от которой заблудился в лесу, где и потерял свою голубую тетрадь с решенными примерами. Неожиданно, повинуясь течению сна, он оказался в густом зеленом лесу на незнакомой каменистой тропке, которая вела к холмам. Он пошел по ней, пока не наткнулся на мистера Букера, сидящего на большом камне и глядящего в пространство своим страшным невидящим взглядом. Подойдя ближе, Билли увидел, что в камнях полно гремучих змей, ползающих, трещащих и собиравшихся в клубки. Мистер Букер с глазами, черными, как свежий уголь для отопительной системы, поднял змею за погремушку и погрозил ею Билли. Мужчина открыл рот, и Билли услышал пронзительный крик, который становился все громче, громче, громче...

Он все еще раздавался в ушах Билли, когда мальчик, приглушенно всхлипывая, уселся на кровати, и услышал, как звук замирает вдали.

В следующий момент, Билли услышал за стеной тихие голоса родителей. Открылась и закрылась дверь гардероба, а затем послышались шаги. Он вылез из кровати, попал в сквозняк, который заставил застучать зубы, и в темноте направился к двери в спальню родителей. У дверей он остановился, прислушиваясь к шепоту, раздающемуся из спальни и припоминая, как как-то раз он вошел в спальню родителей без стука и увидел, что они танцуют лежа. Его отец тогда очень сильно рассердился, а его мать, объяснив, что им необходимо бывать в одиночестве и тишине, попросила в следующий раз стучаться. По крайней мере, это было лучше, чем когда он слышал за их дверью ссоры. В этом случае обычно был слышен громкий голос отца. Но все же хуже всего были его пронзительные вопли, после которых в доме порой на несколько дней устанавливалась долгая холодная тишина.

Билли собрал всю свою храбрость и постучал. Шепот смолк. Вдалеке -- в стороне шоссе, подумал он, -- послышался еще один крик, похожий на крик приведения с готорнского кладбища. Открылась дверь, и в тусклом свете керосиновой лампы на пороге показался отец, с накинутым на плечи плащом, бледный, с заспанными глазами.

-- Иди в кровать, сынок, -- сказал Джон.

-- Ты куда-то собрался?

-- Я съезжу в город узнать, почему гудела сирена. Ты останься здесь, с мамой, а я вернусь через несколько... -- он умолк, прислушиваясь к очередному гудку сирены.

-- Можно мне с тобой? -- спросил Билли.

-- Нет, -- твердо ответил Джон. -- Ты останешься здесь. Я вернусь, как только все разузнаю, -- добавил он обращаясь к Рамоне, которая вышла в переднюю вслед за мужем, держа в руке масляную лампу. Джон открыл дверь, и на петлях заскрипел намерзший лед. Он направился к своему видавшему виды, но еще достаточно крепкому "Олдсмобилю" пятьдесят пятого года, различные части которого, пострадавшие в ряде аварий, отличались друг от друга цветом. Кристаллики льда как искорки блестели в воздухе. Джон сел за руль, газанул, чтобы прогреть холодный двигатель, и, выпуская синие клубы выхлопных газов, машина тронулась по грязной дороге по направлению к главному шоссе. Как только он свернул на шоссе и двинулся по направлению к Готорну, то сразу увидел красные кометы мерцающих сигналов и с ужасающей отчетливостью понял, что полицейские машины припаркованы у дома Дейва Букера.

Джон оцепенел, когда увидел сами полицейские машины и машины скорой помощи, а также темные фигуры людей, стоящих рядом. Фары "Олдса" выхватили из темноты полицейского в накидке, говорящего по рации; поодаль стояли Хэнк Вайтерспун и его жена Паула в пальто, одетые поверх пижам. Они жили в ближайшем от Букеров доме. Окна дома Букеров сияли ярким светом, который освещал фигуры входящих и выходящих из дома людей. Джон остановил машину и, подавшись вправо, опустил стекло пассажирской двери.

-- Хэнк! -- позвал он. -- Что случилось?

Вайтерспун и его жена стояли вцепившись друг в друга. Когда мужчина повернулся, то Джон увидел на сером лице испуганные остекленевшие глаза. Вайтерспун издал хныкающий звук, затем повернулся и пошатываясь пошел прочь. Пройдя несколько шагов, он поскользнулся и упал в лужу, собравшуюся на ледяном бетоне.

Полицейский с ястребиным носом высунулся из окна своей машины.

-- Проезжай, парень. Здесь и так зевак больше, чем нужно.

-- Я... просто хотел узнать, что произошло. Я живу прямо по шоссе, и услышал всю эту суматоху...

-- Вы родственник Букерам?

-- Нет, но... они мои друзья. Я подумал, что смогу чем-то помочь, если...

Полицейский подхватил свою готовую улететь фуражку и повторил:

-- Проезжай.

Но в следующую минуту внимание Джона было приковано к двум людям в белых халатах, выносившим из дома носилки, покрытые коричневым одеялом, которое не давало возможности увидеть то, что находится на носилках. В дверях показались вторые носилки, накрытые окровавленной простыней. У Джона перехватило дыхание.

-- Несите их назад, -- крикнул полицейский. -- На подходе еще одна скорая из Файета!

Первые носилки стали погружать в "скорую", стоящую не далее десяти футов от Джона; вторые, накрытые окровавленной простыней, лежали прямо напротив окна его машины. Ветер завернул угол простыни, и вдруг из-под нее, как бы пытаясь подхватить улетающий покров, выпала белая рука. Джон ясно увидел обручальное кольцо с бриллиантом в форме сердечка. Он услышал, как один из санитаров произнес: "Боже мой!", и снова прикрыл руку.

-- Сносите их всех вниз! -- крикнул полицейский.

-- Пожалуйста, -- произнес Джон и схватил полицейского за рукав, -- скажите мне, что случилось?

-- Они все мертвы, мистер. Все до единого, -- он ударил ладонью по капоту "Олдса" и закричал: -- А теперь убирай отсюда эту кучу металлолома!

Джон нажал на акселератор. Пока он разворачивался, чтобы ехать домой, подъехала еще одна скорая.

  4

Угли в железной печке, стоявшей в передней парикмахерской Куртиса Рила, пылали как свежепролитая кровь. Вокруг печки располагались стулья, на которых сидели в клубах дыма пятеро мужчин. Здесь было только одно парикмахерское кресло: монстр с красными виниловыми подлокотниками. Оно могло наклоняться назад для облегчения процесса стрижки, и Джон Крикмор часто подшучивал над Рилом, говоря, что тот может стричь волосы, дергать зубы и чистить ботинки клиенту в одно и то же время. Часы с корпусом орехового дерева, утащенные из заброшенной железнодорожной станции, лениво помахивали латунным маятником. На белом кафельном полу вокруг упомянутого единственного кресла валялись обрезки прямых коричневых волос Линка Паттерсона. Сквозь витрину парикмахерской в помещение проникал свет ясного, но очень холодного дня. Издалека, словно писк августовского москита, слышался звук работающей на лесопилке пилы.

-- Мне становится не по себе, когда начинаю думать об этом, -- нарушил тишину Линк Паттерсон. Он затянулся пару раз сигаретой, а потом бросил окурок в банку из-под персиков, стоявшую на полу рядом с ним. Его гладкие, коротко подстриженные волосы блестели от бриолина. Он был стройным, хорошо сложенным мужчиной с жестко очерченным лбом, темными внимательными глазами и узким костлявым подбородком.

-- Этот парень стал двинутым давным-давно. А ведь я видел его по два раза в неделю и ни разу ни о чем таком не заподозрил! Будет тут не по себе!

-- Да, -- ковыряя в зубах щепкой отозвался Хайрам Келлер. Он состоял сплошь из жесткого мяса и костей, которые выпирали как сучки при каждом его движении. Его лицо украшали серые с проседью усы. Протянув руки, он грел их печным жаром. -- Один Бог знает, что произошло в том доме прошлой ночью. Эта симпатичная маленькая девочка...

-- Безумный, как пьяный индеец.

Тяжелый зад Ральфа Лейтона, зашевелившись, вызвал постанывания стула. Наклонившись вперед, Ральф стряхнул пепел в предназначенную для этого чашку. Лейтон был крупным мужчиной, не сознающим свои габариты. Из тех, кто может сбить вас с ног, если случайно столкнется на тротуаре. Двадцать лет назад он играл в американский футбол за команду Файетского округа и слыл в родном городе героем, пока однажды в куче-мале из шести человек его нога не сломалась, как ивовый прутик. Для него начались горькие годы возделывания земли и размышлений по поводу того, чей же вес приняла его нога, лишив будущего в футболе. Его угловатое лицо, под стать размерам, казалось вытесанным из камня. Его серые глаза без любопытства глядели на сидящего с противоположной от печки стороны Джона Крикмора, ожидая его реакцию на последнюю фразу.

-- Я думаю, что на похоронах гробы не откроют.

-- А я стриг этого человека, должно быть, тысячу раз, -- Пил вынул изо рта черную трубку и в раздумье покачал головой. -- И Вилла тоже стриг. Не сказал бы, что Букер был особенно приветлив. Я обычно стриг его летом и подравнивал зимой. Кто-нибудь слышал, когда будут похороны?

-- Говорят, что завтра утром, -- ответил Линк. -- Я думаю, что они хотят побыстрее покончить с этим.

-- Крикмор, -- тихо произнес Лейтон, -- что-то ты сегодня молчалив.

Джон пожал плечами и, затянувшись сигаретой, зажатой между пальцами, выпустил дым в сторону спрашивающего.

-- Но ты же часто рыбачил вместе с Букером, не так ли? Выходит, что ты должен знать его лучше нас. Что заставило его сделать это?

-- Откуда я знаю? -- тон голоса Джона выдавал его напряжение. -- Я просто рыбачил с ним, а не был его сиделкой.

Ральф оглядел сидящих, а затем поднял брови.

-- Джон, ты был его другом, так? Следовательно, ты должен был знать, что он ненормальный задолго до вчерашнего дня...

Лицо Крикмора покраснело от гнева.

-- Ты пытаешься меня обвинить в случившемся, Лейтон? Ты лучше следи за тем, что говоришь!

-- Он не хотел тебя обидеть, Джон, -- вмешался Линк, успокаивающе помахивая рукой. -- Слезь с этой лошади, пока она не сбросила тебя. Черт возьми, мы все сегодня на нервах.

-- У Дейва Букера была мигрень. Это все, что я знаю, -- продолжал настаивать Джон, а затем умолк.

Куртис Пил раскурил свою трубку и прислушался к далекому пению пилы. На его памяти это было самое ужасное происшествие в Готорне. Пил имел в городе особое положение: обо всех происшествиях он обладал информацией даже большей, чем шериф Бромли или преподобный Хортон.

-- Хэнка Вайтерспуна забрали в госпиталь в Файет, -- сообщил он. -- У бедного старика мотор почти отказал. Мей Макси рассказала мне, что Вайтерспун услышал выстрелы и решил посмотреть, что случилось. Войдя в дом, он обнаружил голого Букера, сидящего на софе. Похоже, тот упер оба ствола себе под подбородок и пальцем ноги нажал курки. Потому Хэнк не смог сразу определить, кого это он нашел. -- Прежде, чем еще раз затянуться, он выпустил из уголка рта струйку голубого дыма. -- Я думаю, остальных нашли полицейские. Мне нравилась Джули-Энн. У нее всегда находилось доброе слово. А их дети, такие прелестные, как цветок в петлице выходного костюма. Боже всемогущий, какое несчастье...

-- Полицейские все еще в их доме, -- сказал Лейтон, рискнув бросить быстрый взгляд на Джона. Он не любил этого сукиного сына, женатого на женщине, которая больше индианка, чем белая. Он, как и все, сидящие вокруг печки, слышал рассказы о ней. Она не часто бывает в городе, но когда появляется, то держит себя так, будто ей принадлежит вся улица, и Лейтон считал, что такой женщине как она так себя вести не подобает. По его мнению, ей следовало на коленях ползти в церковь и молиться за свою душу. А этот ее темнокожий щенок ничуть не лучше ее. Лейтон считал, что его двенадцатилетнему сыну следует выбить всю чертовщину из этого маленького недоноска. -- Подчищают, что осталось, я думаю. Чему они удивляются, так это тому, куда подевался мальчик.

-- Мей Макси рассказала мне, что вся его кровать была залита кровью, вся-вся. Но возможно, что он убежал и спрятался в лесу.

Джон тихонько хмыкнул. Мей Макси была готорнской телефонисткой и даже спала с телефонной трубкой у уха.

-- Слава Богу, все это закончилось, -- вслух произнес он.

-- Нет, -- глаза Хайрама блеснули, -- еще не закончилось. -- Он взглянул на каждого сидящего и остановил свой взгляд на Джоне. -- Был ли Дейв Букер ненормальным, не был ли, а если был, то насколько: все это не имеет значения. То, что он сделал, -- чистое зло, которое, будучи выпущенным на свободу, сразу пускает корни, как чертова лоза кадзу. Конечно, были в Готорне бедствия и до этого, но... Попомните мои слова, это еще не закончилось.

Открылась входная дверь, заставив звякнуть маленький колокольчик, висящий на притолоке, и в помещение вошел Ли Сейер, одетый в коричнево-зеленый жилет, на котором, словно знаки доблести, виднелись кровавые пятна. Он быстро закрыл дверь препятствуя проникновению холода, и подошел к печке обогреться.

-- Холодно, как у ведьмы за пазухой.

Он снял коричневую кожаную кепку и повесил ее на крючок. Встав рядом с Джоном, он начал мять руки по мере того, как они оттаивали.

-- Я слышал, что сегодня утром приехала мать Джули-Энн. Ей позволили войти туда, и с ней случилась истерика. Это ужасно, вся семья убита, да еще так...

-- Не вся, -- напомнил ему Джон. -- Может быть, мальчик спасся.

-- Тот, кто верит в это, может попробовать посвистеть своей задницей. -- Сейер взял стул, перевернул его задом наперед и уселся так, чтобы облокотиться об его спинку. -- Следующей версией будет то, что мальчишка всех и шлепнул.

Эти слова вызвали неожиданный шок, но Джон знал, что это не так. Нет, Вилл либо бродит где-то в лесу, либо где-нибудь зарыт. Он клял себя за то, что не разглядел болезнь в тех вспышках гнева, которые иногда возникали у Дейва во время рыбалок. Однажды Дейв вышел из себя из-за запутанной лески и в результате выбросил за борт совершенно новую снасть, а затем, пока встревоженный Джон греб к берегу, сидел, обхватив голову руками, и плакал. Боже, думал он, она же умоляла меня вчера спасти им жизнь! Джон никому не рассказывал, что был у Букеров накануне происшествия. Страх и стыд повесили на его рот огромный замок.

-- Да, это ужасно, -- сказал Ли. -- Но жизнь -- для живых, не так ли? -- Он обвел остальных взглядом. -- Надо бы обсудить, что нам делать с преподобным Хортоном.

-- Чертов любитель негров, -- Ральф подался вперед и сплюнул коричневую табачную слюну. -- Мне никогда не нравился этот хвастливый ублюдок.

-- Что нужно делать? -- спросил у сидящих Ли. -- Нужно ли собирать обычное собрание для принятия решения?

-- Все лейтенанты здесь, -- растягивая слова ответил Хайрам. -- Мы можем решить прямо сейчас и покончить с этим.

-- Я не знаю, Ли, -- нерешительно сказал Куртис. -- Может быть, Хортон и якшается с ниггерами, но он все же священник. Знаете, он был так добр с моей Луизой, когда заболела ее мать.

-- О чем ты говоришь, приятель? Хортон хочет, чтобы ниггеры ходили на службу вместе с белыми! Он все время крутится вокруг Дасктауна и Бог знает что там делает! -- Ли заговорщицки понизил голос. -- Я слышал еще, что ему приглянулся кое-какой черный хвост, и он время от времени к ней наведывается. Неужели мы будем это терпеть?

-- Шиш, -- сказал Ральф. -- Назад дороги нет.

-- Джон, что-то ты сегодня все молчишь. Я, конечно, понимаю, что это из-за вчерашнего происшествия, ведь ты был лучшим другом Дейва Букера и все такое. Но все-таки, что ты думаешь по поводу Хортона?

Джон почувствовал, что все ждут его ответа. Он не любил принимать решения и не хотел больше оставаться лейтенантом, но они настояли.

-- Я думаю, мы должны дождаться окончания похорон, -- сказал он неуверенно и почувствовал на себе волчий взгляд Ральфа Лейтона. -- Хортон собирается отслужить службу, и я думаю, что мы должны проявить уважение к погибшим. А потом... -- он пожал плечами. -- Потом я присоединюсь к большинству.

-- Прекрасно. -- Ли хлопнул Джона по плечу. -- Я как раз хотел сказать то же самое. Мы подождем, пока похоронят Букеров, а затем нанесем визит Хортону. Я все подготовлю. Куртис, начинай всех оповещать.

Они еще немного поговорили, а затем вернулись к теме убийства. Когда Куртис стал в деталях пересказывать то, что услышал от Мей Макси, Джон неожиданно встал и взял свое пальто, сказав, что ему пора домой. Когда он выходил, в парикмахерской стояла тишина, но Джон прекрасно знал, что будет предметом разговора после того, как он уйдет: Рамона. В его присутствии ее имя никогда не упоминалось, но Джон знал, что стоит ему уйти, как они начнут перемывать косточки его жене, обсуждая то, что им в ней не нравится, и то, что они боятся. Он не мог их винить. Но он оставался сыном Готорна вне зависимости от того, на ком был женат, и в его присутствии они были почтительны. Все, за исключением этой толстой свиньи Лейтона, подумал Джон, направляясь к своему автомобилю.

Он уселся в кабину "Олдсмобиля" и съехал с обочины. Притормозив у дома Букеров -- "помоги мне, помоги мне", говорила Джули-Энн -- он увидел два припаркованных полицейских автомобиля. Один полицейский бродил между деревьев позади дома, тыкая щупом землю. Двое остальных методично отдирали доски обшивки террасы. Никогда они не найдут этого мальчишку, подумал Джон. Если он смог убежать, то он так напуган, что никогда не вернется обратно. А если он мертв, то Дейв позаботился о трупе.

Снова взглянув на шоссе, он поразился, увидев две фигуры, стоящие на обочине и смотрящие на дом Букеров. Рамона, одетая в свое тяжелое коричневое пальто, держала за руку Билли. Ее глаза были закрыты, а голова слегка откинута назад. Джон ударил по тормозам "Олдса" и, даже не успев до конца опустить стекло, закричал:

-- Рамона! Идите сюда оба! Залезайте в автомобиль!

Билли испуганно взглянул на отца, а Рамона еще мгновение продолжала спокойно стоять с открытыми глазами и смотреть на дом.

-- РАМОНА! -- прогремел Джон, и его лицо покраснело от гнева. Он был удивлен тем, что она отважилась выйти из дома в такой леденящий холод, потому что она редко покидала дом даже в жаркие летние дни. Тем не менее, она была здесь, и Джон разъярился из-за того, что она привела с собой Билли.

-- Садитесь в машину сейчас же!

Наконец они перешли дорогу и забрались в автомобиль. Билли дрожал, сидя между ними. Джон переключил скорость и тронулся.

-- Что ты здесь делала? -- сердито спросил он Рамону. -- Зачем привела мальчика? Разве ты не знаешь, что произошло здесь прошлой ночью?

-- Знаю, -- ответила она.

-- О, значит ты привела Билли посмотреть на _это_? Боже мой! -- Он чувствовал себя, как фитиль динамитной шашки. -- Ты думаешь, что он не узнает про это в школе?

-- Узнаю о чем? -- слабым голосом спросил Билли, чувствуя, что искры ссоры вот-вот разгорятся бушующим пламенем.

-- Ничего, -- ответил Джон. -- Не беспокойся об этом, сынок.

-- Он должен знать. Он должен услышать это от _нас_, а не от детей в школе...

-- Замолчи! -- неожиданно закричал Джон. -- Замолчи, поняла?

Он ехал так быстро, что чуть не проскочил поворот, так что ему пришлось поистязать немного тормоза, чтобы уменьшить скорость "Олдса" и повернуть к дому. Рамона отвернулась от него, сцепив руки на коленях, а Билли сидел между ними, наклонив голову. Он хотел знать, что делают полицейские машины возле дома Билла и почему Вилл не был с утра в школе. Он слышал, как другие дети шепотом рассказывали то, от чего ему становилось не по себе. Случилось что-то плохое, но никто не знал точно, что. Билли слышал, как Джонни Паркер произнес слова "дом убийства", но потом заткнул уши, не желая слушать дальше.

-- Не можешь не вмешаться, да? -- проговорил Джон сквозь стиснутые зубы. "Олдс" ехал по проселочной дороге, раскидывая камни и разбрызгивая грязь.

-- Женщина, тебе еще недостаточно смерти и зла? Ты хочешь и сына вовлечь в это? Нет, нет, ты не можешь не вмешаться, не можешь остаться в стороне, когда чувствуешь в воздухе смерть, да? Ты не можешь себя вести как другие и...

-- Достаточно, -- тихо, но твердо прервала его Рамона.

На несколько секунд кровь отхлынула от его лица, а затем оно приобрело отвратительный багровый цвет.

-- ЧЕРТ ПОБЕРИ! -- заорал он. -- Ты не должна уходить из дома и разгуливать по городу! Ты должна сидеть как мышка, поняла? -- Джон остановил машину и выдернул ключ из замка зажигания. -- Я хочу, чтобы ты больше никогда не подходила к этому дому, ясно?

Он протянул руку и схватил ее за подбородок, удерживая его так, чтобы она не смогла отвести взгляд, который оказался отрешенным и далеким. Этот взгляд окончательно вывел Джона из себя, и он захотел ударить жену, но вовремя вспомнил о Билли и удержал руку.

-- Я больше не желаю слышать весь этот твой бред, ты слышишь меня? Отвечай, когда я с тобой разговариваю!

В неожиданно наступившей гнетущей тишине Джон услышал всхлипывания Билли. Его пронзило чувство стыда, однако гнев еще продолжал управлять им.

-- ОТВЕЧАЙ МНЕ! -- закричал он.

Рамона стояла тихо и неподвижно. В ее глазах были слезы. Она долго внимательно смотрела на мужа прежде чем ответить, а он в это время чувствовал себя как жук, только что вскарабкавшийся на скалу.

-- Я слышу тебя, -- тихо произнесла Рамона.

-- Так-то лучше!

Он отпустил ее подбородок, вылез из машины и заспешил в дом, не решаясь оглянуться в сторону жены и сына, поскольку гнев, страх и чувство вины стали медленно засасывать его, как мокрая земля засасывает плуг. В доме он вцепился в Библию, желая найти в ней то, что поможет ему ослабить мучительную боль в душе.

Когда Рамона и Билли вошли в дом, Джон уже сидел у камина, листая Библию. Он тихо читал, сдвинув брови и шевеля губами. Рамона сжала плечо сына, давая ему понять, чтобы он тихо прошел к себе, а затем удалилась на кухню заканчивать овощной пирог, сделанный из остатков нескольких последних обедов, который она собиралась подать на ужин. Билли подкинул в камин еще одно полено, а затем с кочергой уселся у огня. Он все еще чувствовал в воздухе отголоски бури, но большая ее часть уже миновала, и он надеялся, что теперь все пойдет на лад. Он хотел узнать у отца, что же на самом деле случилось с Виллом и Букерами и почему те мужчины ломали террасу, но чувствовал, что случилось что-то плохое, что вызвало очередную ссору между папой и мамой. Он отложил кочергу, одобрительно взглянул на отца -- тот, погрузившись в Книгу пророка Даниила, не глядел на сына, -- сел за свой маленький подержанный столик, стоящий рядом с его кроватью, и стал заниматься домашним заданием.

В доме стояла тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев да звоном посуды на кухне. Билли начал со слов, которые следовало заучить, но его мысли возвращались к тому, что говорил в машине отец: смерть и зло... смерть и зло... тебе еще недостаточно смерти и зла? Он жевал ластик, размышляя о том, что имел в виду его папа: означает ли это, что смерть и зло ходят вместе с одной стрижкой и в одинаковой одежде, как братья Массей? Или они имеют одно и тоже происхождение, но в последствии каким-то образом стали отличаться друг от друга, как, скажем, если бы один из братьев Массей стал поклоняться Сатане, а другой обратился к Богу. Билли обнаружил, что смотрит туда, где, читая Библию, сидел его отец, и подумал, что однажды он поймет все эти вещи, как их понимают взрослые. Он вернулся к домашнему заданию, заставляя себя сконцентрироваться на нем, но перед его глазами вставал и вставал темный тихий дом и люди, отдиравшие обшивку террасы.

Джон восхищался силою слов Даниила. Ему нравилось думать, что они с Даниилом сошлись бы. Иногда Джону казалось, что вся жизнь -- это львиный ров. Кровожадные животные рычат со всех сторон, а Дьявол смеется над вами. По крайней мере, думал он, для него это почти что правда. Он подался вперед и прочитал речь Даниила перед Дарием: "Бог мой послал Ангела Своего и заградил пасть львам, и они не повредили мне, потому что я оказался пред Ним чист..."

...оказался пред Ним чист...

Джон перечитал отрывок, а затем закрыл книгу. Чист. Он ничего не мог тогда сделать для Джули-Энн, или Кэти, или Вилла, или Дейва Букера. Он чувствовал, что эта выдержка из священного писания говорит ему, что все было правильно, что ему надо прогнать прочь беспокойство и оставить прошлое в покое.

Он взглянул на потрескивающее пламя. Когда он женился на Рамоне -- Бог знает, почему, если не считать того, что ему казалось, будто она самая прекрасная девушка в мире, что ему было всего двадцать, что он не имел представления о любви, долге, ответственности, -- он вступил в львиный ров, не подозревая об этом, и теперь ему надо было каждый день быть настороже, дабы не быть проглоченным Дьяволом. Он снова и снова молился за то, чтобы его сына не коснулись ее темные силы. Если же это произойдет, то... Джон вздрогнул, мысленно представив себя на месте Дейва Букера, раскраивающим их головы бейсбольной битой, а затем подпирающим ружьем свой подбородок. Боже праведный! -- мысленно воскликнул он и прогнал видение прочь.

Отложив Библию, он встал и направился в спальню. Его сердце забилось чаще, когда он вспомнил о преподобном Хортоне, пробирающемся в Дасктаун. Он не желал участвовать в том, что намечалось, но знал, что этого ждут от него другие. Он открыл гардероб и достал оттуда перевязанную шпагатом коробку. Разрезав веревку перочинным ножом, Джон снял крышку и разложил свой клановский балахон на кровати.

Сделанный из желтой хлопчатобумажной ткани, он был мятый и грязный, но, сжав материал в кулаке, Джон почувствовал исходящую из него силу правосудия.

А на кухне Рамона, замешивая тесто, услышала далекий крик голубой сойки и поняла, что зимние холода подошли к концу.

  5

Преподобный Джим Хортон за рулем своего старенького "Форда" устало тер глаза, пытаясь сосредоточить свое внимание на дороге. Заканчивалась долгая и ужасная неделя; завтра будет воскресенье, а ему еще нужно было закончить текст проповеди, которую он озаглавил "Почему Господь допустил это?" Сегодня вечером он собирался допоздна просидеть за письменным столом. Он знал, что с недавнего времени становится для жены все более чужим, но он предупреждал ее много лет назад, что жизнь жены деревенского священника отнюдь не усыпана розами.

Фары "Форда" прорезали дыры в темноте. Несмотря на то, что по сравнению с прошедшими днями холод заметно спал, "печка" все равно не помогала. Хортон вспоминал, как опускались в мерзлую глинистую землю тела Дейва Букера, Джули-Энн и Кэти. При отпевании гробы, разумеется, были закрыты, а мать Джули-Энн, миссис Миммс, почти обессилела от горя. Вечером Хортон проехал пятнадцать миль до дома миссис Миммс, чтобы немного побыть с ней, поскольку она была в годах и жила одна и было ясно, что произошедшая трагедия почти сокрушила ее. Он предложил ей прислать кого-нибудь, чтобы привезти ее утром в церковь, а когда стал уходить, то она вцепилась ему в руку и зарыдала как ребенок.

Хортон знал, что шериф Бромли все еще ищет труп Вилла. Вчера, исследуя землю щупом, шериф наткнулся на запах разлагающегося мяса, но когда землекопы раскопали труп, то это оказался Бу, собака Букеров. В частной беседе Бромли сказал священнику, что вероятнее всего Вилла никогда не найдут, поскольку существует слишком много мест, где Дейв мог закопать тело. Возможно, это и к лучшему, думал Хортон, потому что миссис Миммс этого бы не перенесла, как, впрочем, и Готорн.

Хортон сознавал, что ходит по лезвию ножа. В мире происходили перемены благодаря таким людям, как доктор Мартин Лютер Кинг, но не настолько быстро, чтобы помочь людям в Дасктауне. В последние несколько недель он чувствовал, что достиг некоторого прогресса: он помогал старейшинам Дасктауна отстраивать их сгоревшую церковь, вошел в комитет по организации благотворительных обедов, достал деньги на покупку строевого леса на лесопилке. Но еще многое нужно было сделать.

От размышлений его оторвал ослепительный свет фар. Он инстинктивно отклонился, прежде, чем понял, что свет отражается от зеркала заднего вида. Мимо него промчался красный "Шевроле", обогнав его так, будто он стоял на месте. На мгновение Хортону показалось, что из машины на него глядело чье-то бледное лицо. Он услышал, как впереди "Шевроле" трижды просигналил. Сумасбродные дети субботней ночью, подумал священник. Через несколько минут он будет в Готорне; Кэрол, наверное, уже приготовила кофе. Когда он повернул за поворот, за которым исчез "Шевроле", Хортону показалось, что он видит на дороге какое-то красноватое мерцание. Ему сразу же припомнилась Рамона Крикмор на похоронах Букеров, выступившая вперед из толпы и вставшая на краю могилы Джули-Энн. Ее руки поднимались и опускались; дюжины красных лепестков диких цветов, должно быть, растущих в каких-нибудь укромных, заповедных уголках леса, медленно опускались на землю. Хортон знал, что ее недолюбливают, однако за восемь месяцев, проведенных им в должности священника Готорна, он так и не мог определить, почему. Она никогда не посещала церковь, да и в городе он видел ее всего несколько раз, но она всегда выглядела мило и не напоминала человека, которого нужно бояться...

В пределах достижимости его фар на дороге что-то двигалось. Он думал о лепестках плывущих, плывущих, плывущих вниз, а потом...

Фары выхватили из темноты два больших стога сена, которые перегораживали ему дорогу. Со страхом он понял, что не успеет затормозить на таком коротком отрезке дороги и неминуемо врежется. Он резко бросил машину вправо, завизжали шины, и автомобиль врезался в один из стогов. От рывка Хортон лязгнул зубами и с размаху стукнулся плечом об рулевое колесо. "Форд", потерявший управление, съехал с дороги и пропахал густые сорняки. Попав передними колесами в яму футов трех глубиной, он накренился, взбаламучивая грязь на дне ямы. Двигатель фыркнул и заглох.

Ошеломленный Хортон дрожащей рукой дотронулся до нижней губы, затем взглянул на пальцы и, увидев на них красные лепестки, понял, что прикусил язык. В темноте вокруг автомобиля возникли светлчяки, которые окружили его и стали приближаться.

Дверь машины распахнулась. Священник испуганно вгляделся в ослепительный свет карманных фонарей, за которым виднелись белые фигуры с черными прорезями глаз. Кто-то закричал:

-- Оттащите это дерьмо от дороги! Быстрее!

Хортон понял, откуда появились стога сена, и сглотнул кровавую слюну. Его левый глаз заплыл, а к голове подкатила волна боли. Голос напротив него произнес:

-- Он весь в крови!

И другой, приглушенный маской, ответил:

-- Черт с ним! Ты готов им заняться? Хортон, а теперь веди себя тихо, понял? Нам бы не хотелось действовать грубо.

Белые фигуры в капюшонах вытащили его из "Форда" и завязали глаза повязкой из грубой материи.

Клановцы бросили священника на сидение пикапа и накрыли мешковиной. Взревел двигатель, и грузовик двинулся по лесной дороге. Хортона держали несколько человек. Он представил себе, что они могут с ним сделать, но сил попытаться освободиться у Хортона уже не было. Он продолжал сплевывать кровь, пока кто-то не дернул его и не прошептал:

-- Перестань, ты, любитель ниггеров!

-- Вы не понимаете, -- проговорил Хортон, шевеля искалеченными окровавленными губами. -- Позвольте мне...

Кто-то схватил его за волосы, и заскрежетал прямо в ухо:

-- Ты думаешь, мы не знаем? -- Хортон почти понял, чей это был голос: Ли Сейера? Ральфа Лейтона? -- Ниггеры пытаются подмять под себя всю страну, а белая дрянь вроде тебя, к сожалению, помогает им! Ты тащишь их в свои школы, в свои церкви, а они тянут тебя туда, где находятся сами. Клянусь Господом, что пока дышу и пока моя рука может держать пистолет, ни один ниггер не возьмет того, что принадлежит мне!

-- Вы не... -- начал священник, но понял, что это бесполезно. Грузовик притормозил, объезжая последнюю колдобину на дороге, и остановился.

-- Мы поймали его! -- кто-то закричал. -- Как два пальца...

-- Свяжите ему руки, -- приказал грубый голос.

  6

Кэрол Хортон знала, что ее муж мог дольше, чем рассчитывал, задержаться у миссис Миммс или заехать к кому-нибудь по дороге. Но теперь, за двадцать минут до полуночи, она уже была сильно обеспокоена. Могла случиться какая-нибудь неприятность с автомобилем: прокол или что-то в этом роде. Джим покинул дом уставшим и расстроенным, и она долго еще размышляла о той непосильной ноше, которую взвалил на плечи ее муж.

Она оторвалась от книги по истории до Гражданской войны и взглянула на телефон. Миссис Миммс должна уже спать. Может быть, позвонить шерифу Бромли? Нет, нет; когда шериф услышит, зачем она ему позвонила...

Во входную дверь быстро постучали. Кэрол подпрыгнула на стуле и поспешила открыть, пытаясь придать своему лицу спокойное выражение. Если за дверью стоит шериф Бромли, который привез известие о несчастном случае на дороге, она этого не выдержит. Подойдя к двери, она услышала шум отъезжающего грузовика и мужской смех. С громко стучащим сердцем Кэрол отперла дверь.

Она облегченно вздохнула, не найдя никого за дверью. Это была шутка, подумала она; кто-то решил испугать ее. Но в следующий момент у нее перехватило дыхание, когда она заметила под соснами черно-белый клубок тряпья как раз на краю пространства, освещенного лампой на террасе. Холодный ветер оторвал несколько белых лоскутков и унес их прочь.

Перья, -- неожиданно поняла Кэрол и почти рассмеялась. Но кому пришло в голову притащить на их двор кучу перьев? Она спустилась с террасы и направилась к куче. Не дойдя до нее пяти шагов она остановилась, ее ноги стали ватными. На шее у сидящего болтался грубо сделанный рукописный плакат: "ЛЮБИТЕЛЬ НЕГРОВ (ВОТ ТАК С НИМИ ПОСТУПАЮТ)".

Кэрол не вскрикнула, когда сидящий открыл глаза, большие и белые, как у нарисованного менестреля. Она не закричала ни тогда, когда ужасное распухшее лицо, блестя в темноте и роняя на траву отвратительно пахнущий свежий деготь, взглянуло на нее, ни тогда, когда его рука, черная и смердящая, медленно поднялась, хватаясь за воздух.

Крик вырвался из ее груди, когда человек открыл облепленный дегтем рот и прошептал ее имя.

Перья плясали на ветру. Готорн лежал в долине, как спящий ребенок, лишь изредка тревожимый кошмарами. Ветер, как живое существо, бродил по комнатам темного дома Букеров, где на стенах и потолке виднелись бурые пятна засохшей крови и где можно было слышать шаги и тихое тоскливое рыдание.

  2. Куча угля

  7

-- Вот она, Билли!

-- Почему бы тебе не обнять ее, Билли?

-- Жених и невеста, жених и невеста...

Слова этой ужасной присказки переполнили чашу его терпения. Он бросился на своих мучителей -- Джонни Паркера, Рикки Сейлса и Батча Брайанта -- размахивая как булавой подвязанными на резиновой ленте школьными учебниками. Мальчики бросились врассыпную, дразнясь и показывая Билли "нос", в то время как он стол в грязи на месте подающего в центре софтбольного поля, шипя и брызжа слюной.

Им было никак не понять, почему Билли стал обращать внимание на Мелиссу Петтус. Пусть у нее были длинные красивые светлые волосы, перехваченные резинкой, но щенок тоже симпатичен, однако вы же не суетитесь из-за этого, не так ли? Таким образом, сегодня, когда они срезали путь домой по полю для софтбола под апрельским голубым небом и увидели идущую впереди Мелиссу, то решили повеселиться за счет Билли. Они не ожидали такой бурной реакции, но это только доставляло им удовольствие, особенно когда они заметили, что Мелисса остановилась и стала наблюдать за происходящим.

-- Любовник, любовник, Билли -- любов... -- каркал Рикки Сейлс. Он быстро увернулся, потому что Билли стал приближаться к нему, вращая учебниками, словно паровая машина.

Неожиданно резина с жалобным стоном лопнула, и книги полетели, словно выпущенные из рогатки. Пролетев какое-то расстояние, они шлепнулись на землю, подняв тучу пыли.

-- О... черт возьми! -- сказал Билли и немедленно устыдился сказанным.

Мальчики завывали от смеха, однако вся злость у него сразу испарилась: он знал, что миссис Куртис больше всего не любит грязные учебники по арифметике, а кроме того, очевидно, в учебнике порвалось несколько страниц. Ребята еще немного попрыгали вокруг Билли, стараясь не подходить слишком близко, но заметив, что он не обращает на них внимания, побежали на другую сторону поля. Рикки оглянулся и крикнул:

-- Увидимся позже, Билли! Хорошо?

Билли нехотя помахал в ответ, думая о своих перепачканных книгах, и принялся их собирать. Он повернулся, чтобы поднять учебник по арифметике, и увидел, что его держит Мелисса, одетая в платье цвета весенней травы. На ее щеках дрожала желтая пыльца, а ее волосы, сверкая в солнечном свете, казались золотыми нитями. Застенчиво улыбаясь, она держала в руках книгу.

-- Спасибо, -- пробормотал Билли и взял книгу из ее рук. Что мне ей сказать? -- подумал Билли, обтирая книги об свои брюки. Он направился к своему дому, чувствуя, что Мелисса идет следом в нескольких шагах от него. Сознание этого приводило его в возбуждение.

-- Я увидела, что твои книги упали, -- после продолжительного молчания проговорила Мелисса.

-- Да, все в порядке. Они немножко запачкались.

-- Мне на сегодня задали сто слогов.

-- О, -- ему задали всего лишь восемьдесят пять, -- я пару сложных слов пропустил.

Из зарослей травы, по которой они шагали, то и дело вылетали желтые бабочки. Из темноты леса отражался звук работающей лесопилки, прерываемой треском оттаскиваемых конвейером бревен.

Что мне ей сказать? -- снова спросил себя Билли, впадая в панику.

-- Тебе нравится "Одинокий Странник"?

-- Не знаю, -- пожала Мелисса плечами.

-- Прошлой субботой мы ходили в кинотеатр Файета, и знаешь, что мы смотрели? "Одинокий Странник и золотой каньон", но я заснул, прежде, чем он закончился. Он ездил на лошади по кличке "Серебрянка" и стрелял серебряными пулями.

-- Почему?

Билли взглянул на Мелиссу, пораженный вопросом.

-- Потому что серебряные пули убивают плохих парней быстрее, -- объяснил он. -- А еще там были индейцы племени апачи. Я тоже немножко индеец, ты знаешь? Мама говорит, что я частично чокто. Чокто -- лесное племя, жившее давным-давно в этих местах. Они охотились, ловили рыбу и жили в хижинах.

-- А я американка, -- сказала Мелисса. -- Если ты индеец, то почему на тебе нет боевой раскраски и мокасин?

-- Потому что я не на тропе войны, вот почему. Кроме того, мама говорила, что чокто были миролюбивы и не любили воевать.

Мелиссе Билли казался привлекательным, но она слышала от родителей странные вещи о Крикморах: что колдунья на полках в кухне хранит банки с крыльями летучих мышей, глазами ящериц и могильной землей; что вышивки, которая она делает, кажутся самыми сложными в мире потому, что ночною порой ей помогают их делать демоны; и что Билли, который очень похож на мать и совершенно непохож на отца, тоже заражен греховной кровью, бурлящей в его венах как красная трясина в ведьминой кастрюле. Но не смотря на то, правда это или нет, Билли нравился Мелиссе. Правда, она не могла позволить ему проводить ее до самого дома из-за страха, что родители увидят их вместе.

Они подошли к повороту, ведущему к дому Мелиссы.

-- Ну, я пойду, -- сказала Мелисса. -- Пока!

Она двинулась по направлению к своему дому, держа в охапке учебники и отбиваясь от сорняков, которые цеплялись за подол ее платья.

-- До свидания! -- крикнул Билли ей вслед. -- Спасибо за помощь!

Он думал, что она не обернется, а когда она обернулась -- с солнечной улыбкой -- то почувствовал, что тает как вишневая конфетка. Небо сразу стало таким огромным и голубым, как подарочные подносы, которые Грэм сделал для своей мамы на день рожденья в прошлом месяце. Билли развернулся и направился через поле к своему дому. Обнаружив в кармане десятицентовик, он зашел в магазин, купил "Баттерфингер" и, жуя его, двинулся по шоссе. "Жених и невеста, жених и невеста!" Может быть, Мелисса могла бы быть его подружкой, неожиданно подумал он. Краска стыда залила его лицо, когда он вспомнил обложки журналов "Настоящая любовь", "Рассказы о любви" и "Молодой романтик". На этих обложках всегда изображались целующиеся люди, отвлекая его внимание в то время, когда он копался среди комиксов, лежащих на прилавке книжного магазина.

На него упала тень. Он поднял голову и увидел дом Букеров.

Билли замер. Зеленый дом превратился в серый, краска отошла длинными полосами. Грязные белые ставни качались на поломанных петлях и не закрывали окон с разбитыми стеклами. Входная дверь осела, на ней было написано красными буквами "ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ! НЕ ВХОДИТЬ!". Сорняки и лозы облепили стены дома и заполонили все пространство вокруг него. Билли показалось, что его коснулось мягкое, приглушенное дыхание бриза, и он вспомнил то печальной стихотворение, которое как-то раз читала в классе миссис Кулленс. В нем говорилось о доме, в котором никто не живет, и Билли понял, что если он сейчас же не унесет отсюда ноги, то почувствует в воздухе печаль.

Но он не двинулся с места. Он обещал папе еще тогда, в январе, сразу после случившегося, что он никогда близко не подойдет к этому дому, ни разу даже не остановится рядом с ним, как он сделал это сейчас. Он хранил свое обещание более трех месяцев, но проходя дважды в день по дороге в школу и из школы мимо дома Букеров, он обнаружил, что с каждым разом проходит на один-два шага ближе к нему. Стоя сейчас в тени дома, которая накрыла его как холодная простыня, он находился к нему ближе, чем когда-либо. Любопытство тянуло его подняться по ступеням на террасу. Он был уверен, что в доме находятся ждущие его тайны, что стоит ему войти и посмотреть на все самому, то все загадки, связанные с сумасшествием мистера Букера и убийством его семьи, разрешатся как по мановению волшебной палочки.

Мама пыталась объяснить ему о Смерти, о том, что Букеры "перенеслись" в другое место, и что Вилл, вероятно, тоже "перенесся", только никто не знает, где лежит его тело. Она говорила, что скорее всего он спит где-нибудь в лесу на кровати из зеленой травы и подушке из сухих листьев, а белые грибы растут вокруг него как тоненькие свечки, спасающие от темноты.

Билли поднялся на две ступени и стоял, глядя на входную дверь. Он же обещал папе не ходить сюда! -- мучился Билли, но не мог повернуть обратно. То, что с ним происходило, напоминало ему рассказ об Адаме и Еве, который его папа читал ему несколько раз. Билли хотел быть хорошим и жить в Раю, но этот дом -- "дом убийства", как все его называли -- был для него Запретным Плодом Познания того, как и почему Господь призвал к себе Вилла Букера и куда Вилл "перенесся". Он балансировал на острой грани принятия решения.

Иногда, когда он проходил мимо этого дома не взглянув на него, ему казалось, что он слышит мягкий тоскливый звук, раздающийся в ветвях деревьев, который заставлял его взглянуть на дом; иногда ему казалось, что кто-то шепчет его имя, а один раз ему привиделась маленькая фигурка, стоящая возле одного из открытых окон и глядящая на него. "Знаешь, что я слышал?" -- спросил его несколько дней назад Джонни Паркер. "Дом Букеров полон привидений! Мой папа не позволяет мне играть около него, потому что ночью люди видели там непонятные огни и слышали крики. Старик Келлер рассказывал моему папе, что мистер Букер отрезал Кэти голову и повесил ее на спинку кровати, а мой папа считает, что мистер Букер разрезал Вилла на маленькие кусочки и разбросал по лесу".

Вилл был моим лучшим другом, думал Билли, в доме нет ничего, что могло бы мне повредить... Только взгляни одним глазком, уговаривало его любопытство.

Он взглянул на шоссе, думая о своем отце, находящемся сейчас на кукурузном поле, сторожа весенние всходы. _Только одним глазком_. Билли положил учебники на ступени, поднялся на террасу и со стучащим сердцем встал перед осевшей дверью. Никогда раньше она не казалась ему такой массивной, а дом таким темным и полным тайн. Рассказ об Адаме и Еве пронесся у него в голове как последний шанс отказаться от задуманного. Согрешив однажды, думал он, пойдя однажды туда, куда не следует, вы никогда не вернетесь на прежний путь; вступив однажды из Рая во Тьму, назад не вернетесь...

Крик голубой сойки заставил его подпрыгнуть. Ему показалось, что кто-то с тихим вздохом произнес его имя. Он внимательно прислушался, но больше ничего не услышал. Мама зовет меня, подумал Билли, потому что я опаздываю. Мне надо торопиться! Он взглянул налево в дыру, где полицейские искали Вилла. Затем он взялся за край двери и приоткрыл ее. Низ двери заскрипел по полу, и в лицо Билли пахнул сухой пыльный воздух.

_Вступив однажды из Рая во Тьму..._

Он глубоко вдохнул застоявшийся воздух и через образовавшуюся щель вошел в дом убийства.

  8

Огромную гостиную можно было узнать с трудом, поскольку из нее была вывезена вся мебель. Исчезли также репродукция "Тайной Вечери" и чучело рыбы, а пол покрывали пожелтевшие газеты. Лозы, сквозь щели в окнах проникшие в дом, змеились под потолком. Взгляд Билли последовал за одной из них и остановился, наткнувшись на большое бурое пятно на потолке как раз над тем местом, где раньше стояла софа. В доме был зеленый полумрак, и он казался скрытным, ужасно одиноким местом. В углах блестела паутина, и две осы летали по комнате в поисках места для гнезда. Природа трудилась вовсю, разбирая дом Букеров на исходные элементы.

Пересекая комнату, Билли сдвинул несколько газетных страниц, открыв ужасные коричневые пятна на полу. Билли снова аккуратно накрыл их. Выходя в переднюю, он попал головой в паутину, отчего по его спине пробежал холодок. В комнате, принадлежавшей мистеру и миссис Букер, тоже не было ничего, кроме поломанного стула и вездесущих газет на полу. В комнате Вилла и Кэти коричневые пятна и подтеки покрывали все стены, как будто кто-то выстрелил по ним краской из ружья. Билли быстро вышел из детской, потому что его сердце вдруг застучало так, будто ему не хватало воздуха. В доме было тихо, но он казался живым существом из-за воображаемых звуков: скрипов и вздохов дома, продолжавшего оседать в землю. До Билли донеслось далекое визжание циркулярной пилы и отдаленный лай собаки. В теплом апрельском воздухе звуки разносились далеко.

В кухне Билли обнаружил металлическую бочку со странным набором предметов: бигуди, судочки для льда, моток рыболовной лески, комиксы и газеты, испачканные коричневым тряпки, битые чашки и тарелки, вешалка для шляп, пара старых кед, принадлежавших Виллу.

Сердце Билла сжалось от тоски. Это все, что осталось от Букеров, подумал он и положил ладонь на холодный обод бочки. Где та жизнь, что была здесь? Он не понимал, что такое Смерть, и почувствовал ужасное одиночество, охватившее его как январский ветер. Листья змееобразных лоз, нашедших дорогу сквозь разбитые окна, казалось, предупреждали его: "Уходи отсюда, уходи отсюда, уходи отсюда... пока не поздно".

Билли повернулся и побежал через переднюю, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что за ним не гонится распухший улыбающийся труп мистера Букера с ружьем и желтой шляпой с рыболовными крючками на голове.

Слезы страха обожгли его глаза. Его лицо и волосы покрылись паутиной. В тот момент, когда он пробегал мимо двери, ведущей в погреб, что-то резко стукнуло с другой ее стороны.

Билли завизжал и бросился обратно. Он прижался к противоположной стене комнаты и впился взглядом в дверную ручку подвальной двери ожидая, что она... медленно... повернется. Но ничего не последовало. Билли взглянул в направлении входной двери, готовый бежать не дожидаясь, пока то, что обитает в этом доме убийства, выпрыгнет на него из подвала.

А затем... Бам! Тишина! Глаза Билли расширились от страха, а глубоко в горле возник низкий бурлящий звук.

Бам!

Когда звук повторился в третий раз, он понял, откуда он раздается: кто-то бросал в дверь кусочками угля из большой кучи, лежащей в повале рядом с топкой обогревательной системы.

Наступила долгая тишина.

-- Кто там? -- произнес Билли.

В этот момент, будто в ответ на голос Билли, послышался шум, похожий на шум осыпающегося угля. Он продолжался и продолжался, пока Билли не зажал руками уши, а затем внезапно прекратился.

-- Кем бы вы ни были, вы не имеете права находиться в этом доме, -- крикнул Билли. -- Это частная собственность!

Он попытался придать своему голосу как можно больше храбрости.

Подойдя к двери, он медленно взялся за дверную ручку, и в нем сразу что-то запульсировало, как будто через него пропустили электрический ток, не слишком большой, но достаточный, чтобы заставить руку загудеть. Он распахнул дверь и снова отскочил к противоположной стене. В подвале было темно, как в пещере, и оттуда доносился холодный масляный запах.

-- Я позову шерифа Бромли! -- предупредил Билли.

Внизу не было заметно никакого движения, и Билли увидел, что на нескольких верхних ступенях не лежало ни одного кусочка угля. Может быть, они скатились вниз или отскочили от двери назад, решил он. Однако теперь у него было холодное ощущение уверенности в том, что сердце тайны, которая три месяца изо дня в день шаг за шагом притягивала его к дому, бьется в тишине подвала Букеров. Он собрал всю свою храбрость -- "ничто здесь мне не может повредить" -- и ступил в темноту.

Несколько слабеньких серых лучиков света проникали в подвал сквозь маленькие грязные пластинки стекла. Топка системы отопления походила на опаленную железную маску праздника всех святых, а рядом с ней возвышалась гора матово поблескивающего угля. Ступени кончились, и под ногами Билли оказался красный глиняный пол. Треугольный штык лопаты, прислоненный к стене недалеко от него напоминал голову готовой к прыжку змеи. Билли обошел ее и осторожно, шаг за шагом, подходя к угольной куче, заметил, что у него изо рта идет пар. В подвале было гораздо холоднее, чем в доме. Руки Билли покрылись гусиной кожей, а волосы на затылке встали дыбом.

Билли остановился в нескольких футах от кучи угля, которая была на несколько футов выше него. Его глаза привыкли к полумраку подвала. Теперь он мог видеть все его закоулки и стал почти уверен, что кроме него здесь никого нет. Но все же...

-- Есть тут кто-нибудь? -- спросил он дрожащим голосом.

_Нет_, подумал он, _никого здесь нет. Но кто же тогда кидался в дверь..._

Его мысли внезапно застыли. Он глядел на кучу угля и видел, что та шевелится.

Кусочки угля маленькой лавиной посыпались вниз; казалось, что куча дышит, как кузнечные мехи. _Беги!_, крикнул внутренний голос Билли. Но его ноги приклеились к полу, и он не мог оторвать взгляда от кучи. Что-то вылезало из угля: может быть, темный ключ к тайне, или улыбающийся мистер Букер в своей желтой шляпе, или сама сущность Зла, пришедшая, чтобы утащить его в Ад.

Неожиданно на верхушке кучи примерно в трех футах над головой Билли явилась маленькая белая ладонь. За ней показалась рука и плечо. Куски угля ударялись о конфету Билли и покатились в разные стороны. Показалась маленькая голова, и ужасное, измученное лицо Вилла Букера повернулось к своему другу и с безнадежным отчаянием взглянуло на него белыми невидящими глазами.

Рот пытался сложить серые губы в слова:

-- Билли, -- раздался ужасный жалобный скулеж, -- скажи им, где я, Билли... скажи им, где я...

Горло Билли разорвал вой, и он как бешеный краб начал карабкаться по ступенькам погреба. Он слышал, как за ним двигался и перекатывался уголь, будто бы собирающийся за ним в погоню. В передней он упал и с сумасшедшей скоростью поднялся, слыша, как дом наполняет крик, похожий на звук выпускающего пар чайника. Билли выскочил на террасу и побежал, побежал, побежал, забыв свои учебники на ступенях, забыв все, кроме ужаса, находящегося в подвале Букеров, и крича всю дорогу до дома.

  9

Джон тихонько приоткрыл дверь спальни и заглянул вовнутрь. Мальчик все еще лежал свернувшись под одеялом и зарывшись лицом в подушку, но по крайней мере он перестал издавать эти ужасные всхлипывающие звуки. Билли плакал почти уже час с тех пор, как вернулся из школы, опоздав на двадцать минут. Джон думал, что никогда не забудет белое как мел лицо сына с отпечатанным на нем выражением ужаса.

Они отвели его в спальню, где ему было более удобно, чем на его кровати, и там он успокоился. Пока Джон смотрел на сына, Билли дрожал под одеялом и бормотал что-то похожее на "угол, в углу". Джон вошел в спальню, поправил на Билли одеяло, поскольку решил, что ему холодно, и тут увидел, что глаза сына широко открыты и неподвижно глядят в угол комнаты.

Джон присел на край кровати.

-- Как ты себя чувствуешь? -- спросил он тихонько.

Джон потрогал лоб Билли, хотя Рамона сказала ему, что лихорадки нет и непохоже, что Билли болен физически. Они раздевали его и проверяли все тело в поисках змеиного укуса, зная, как он любит лазить по самым темным уголкам леса, но ничего не нашли.

-- Расскажешь, что случилось?

Билли отрицательно потряс головой.

-- Твоя мама уже накрывает к ужину. Ты голоден?

Мальчик прошептал что-то похожее на "Баттерфингер".

-- А? Хочешь конфету? У нас есть сладкий картофель, подойдет? -- Билли не ответил, а стал смотреть прямо перед собой с такой напряженностью, что Джону стало не по себе. Он сжал плечо мальчика под одеялом и сказал:

-- Когда ты захочешь рассказать, я тебя выслушаю.

Джон встал с постели уверенный, что Билли наступил в лесу на змею и в следующий раз будет более осмотрительным, и пошел на кухню, где Рамона готовила на отапливаемой дровами печке. Кухня была залита предвечерним солнцем, и в ней стоял запах свежих овощей, идущий из разнокалиберных кастрюль, стоящих на печке.

-- Ему лучше? -- спросила Рамона.

-- Он немного успокоился. Что он говорил, когда прибежал?

-- Ничего. Он не мог говорить, а только всхлипывал. Я только успела схватить его и обнять, а тут и ты пришел с поля.

-- Да, -- мрачно произнес Джон. -- Я видел его лицо. Выгоревшая на солнце бумага -- и та имеет более темный цвет. Я не могу себе представить, во что такое он мог вляпаться.

Он вздохнул и взъерошил волосы.

-- Я думаю, он должен немного поспать. Когда он будет в состоянии говорить, то даст нам знать.

-- Да. Знаешь, что он хочет? "Баттерфингер", черт побери! -- Он остановился, смотря, как жена достает из буфета тарелки и расставляет их на обеденном столе, а затем пошарил в карманах и достал несколько монет. -- Может, съездить в магазин, пока он не закрылся, и купить ему парочку? Может, ему станет полегче. Идет?

Рамона согласно кивнула головой.

-- Я накрою на стол через десять минут.

Джон вытащил из кармана ключи от машины и вышел. Рамона продолжала стоять у печки, пока не услышала шум отъезжающей машины. Затем она сняла кастрюли с конфорок, попробовала кукурузные лепешки и поспешила в спальню, на ходу вытирая мозолистые руки о фартук. Она остановилась у кровати и взглянула на сына глазами, сверкающими как полированный янтарь.

-- Билли, -- тихо позвала она.

Он дернулся, но не ответил. Рамона коснулась ладонью его щеки.

-- Билли, нам нужно поговорить. Быстро, пока не вернулся отец.

-- Нет... -- всхлипнул тот, прижавшись лицом к подушке.

-- Я хочу знать, куда ты ходил. Я хочу знать, что произошло. Билли, пожалуйста, посмотри на меня.

Несколько секунд спустя он повернул голову так, чтобы видеть мать уголком распухшего от слез глаза. Его все еще сотрясало от рыданий, которые он не мог остановить.

-- Я думаю, что ты пошел туда, куда твой папа запретил тебе ходить. Да? Я думаю, ты ходил в дом Букеров. -- Мальчик напрягся. -- Если не вовнутрь, то очень близко от него. Правильно?

Билли дрожал, схватившись руками за покрывало. Слезы снова потекли у него из глаз, словно внутри них прорвалась плотина. В отчаянии он проговорил сквозь слезы:

-- Я не хотел ходить туда, я обещал, что не буду! Я не плохой! Но я слышал... я слышал... я слышал... это в подвале, и я... я захотел посмотреть, что там такое, а там... там... ужасно!

Его лицо мучительно перекосилось, и Рамона, обняв его, чтобы успокоить, почувствовала, как бешено стучит его сердце. Но ей необходимо было разобраться в случившемся до того, как вернется Джон, и поэтому она продолжила расспросы.

-- Что ты видел?

-- Нет! Не могу... не могу сказать. Пожалуйста, не спрашивай.

-- Что-то в подвале?

Билли содрогнулся. Видение, возникшее в его мозгу, было сплошным гадким кошмаром, обрушившемся на него как мокрая гнилая тряпка.

-- Ничего я не видел!

Рамона взяла его за плечи и внимательно поглядела в заплаканные глаза.

-- Твой папа через несколько минут вернется. В душе он добрый человек, Билли, и я люблю в нем эту доброту, но я хочу, чтобы ты запомнил вот что: твой папа напуган, и он не воспринимает то, что боится, потому что не понимает этого. Он любит нас; он любит тебя больше всего на свете, и я люблю тебя так, как ты и не догадываешься. А сейчас ты должен довериться мне, сынок. Это... то, что ты видел, разговаривало с тобой?

Взгляд Билли остекленел. Он с усилием утвердительно качнул головой, и из его полуоткрытого рта на одеяло потекла струйка слюны.

-- Я так и думала, -- тихо проговорила Рамона. Ее глаза сияли, но вместе с тем на ее лице была видна глубокая озабоченность и ожидание скорой беды. Он всего лишь маленький мальчик, подумала она, он еще недостаточно крепок! Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

-- Я люблю тебя, -- сказала она сыну. -- Я всегда буду рядом с тобой, когда в этом будет необходимость...

Гудок парового свистка лесопилки и стук входной двери слились в единое целое, заставив их вздрогнуть.

-- Ужин еще не остыл? -- с порога спросил Джон.

Рамона поцеловала сына в щеку и уложила его голову обратно на подушку; Билли снова свернулся клубком и уставился невидящим взглядом в стену. Шок, подумала она. Я тоже была в таком состоянии, когда это случилось со мной в первый раз. За ним надо присматривать несколько дней.

Когда Рамона подняла глаза, Джон стоял в двери. В правой руке он держал два "Баттерфингера", а левой опирался на косяк. Рамона понимала, что это игра ее воображения и, возможно, тусклого вечернего света, но ей показалось, что пока он ездил в город, то постарел на десять лет. Его глаза выглядели больными. На его губах промелькнула усталая улыбка, когда он подошел к кровати и предложил Билли конфеты.

-- Получай, сынок. Тебе лучше?

Билли с благодарностью взял конфеты несмотря на то, что был не голоден и не понимал, с чего это отец купил ему их.

-- У тебя лицо как пуфик, -- сказал Джон. -- Наверное, ты в лесу не туда свернул и увидел змею, а? -- и не дожидаясь, пока Билли ответит, добавил: -- Ну, ладно. В следующий раз смотри под ноги. Не надо пугать до полусмерти бедную маленькую гремучку.

Первый раз за день на губах Билли появилась слабая улыбка. С ним будет все нормально, подумала Рамона.

-- Я пойду накрывать на стол, -- сказала она, тихонько коснулась щеки сына, и прошла в холл мимо Джона, который неожиданно отпрянул от нее, как от зачумленной.

Когда Рамона повернула на кухню, то увидела лежащую на стуле стопку пыльных учебников.

  10

Как только жемчужно-белый "Кадиллак" выпуска пятьдесят восьмого года, сияя навощенными дверьми и выступающими словно хвост марсианского звездолета задними килями, въехал на подъездную дорогу к отелю "Татвайлер" в центре Бирмингема, по мраморным ступеням к нему сразу же заспешил пожилой швейцар-негр в темно-красной униформе и фуражке, пытаясь угадать, кто расположился на заднем сиденье шикарного лимузина. Проработав более двадцати лет в "Татвайлере" -- лучшем отеле Алабамы -- он привык к знаменитостям и с первого взгляда на "Кадди" понял, что за тонированными стеклами автомобиля сидит, по его выражению, "американский сахар". Он заметил блестящий хромированный орнамент на капоте в виде двух сплетенных молящихся рук. Сойдя на тротуар, он протянул свою слабую руку, желая помочь пассажиру выйти.

Однако не успел он коснуться ручки, как дверь словно по волшебству распахнулась и из машины высунулся гигантских размеров мужчина в ярко-желтом костюме, ослепительно белой рубашке и белом шелковом галстуке. Мужчина выпрямился во все свои шесть с лишним футов, и его грудь стала напоминать желтую стену.

-- Великолепное утро, не правда ли? -- пророкотал мужчина. На его высокий лоб падали пряди светлых волнистых волос. Его приятное лицо имело квадратные очертания, что придавало ему сходство со Щелкунчиком, готовым крушить орехи великолепными белыми зубами.

-- Да, сэр, конечно, -- согласно кивнул швейцар своей серой курчавой головой, заметив, что пешеходы на двадцатой улице стали оглядываться, загипнотизированные силой, исходившей от голоса мужчины.

Заметив, что он стал центром внимания, мужчина засветился как солнце в июньский день и сказал, обращаясь к водителю "Кадиллака", молодому парню в льняном костюме:

-- Припаркуйте ее за углом.

Длинный прилизанный автомобиль как ленивый лев съехал с тротуара.

-- Да, сэр, хороший день, -- повторил швейцар, не в силах оторвать взгляд от этого ослепительного костюма.

Мужчина ухмыльнулся и полез во внутренний карман плаща, переброшенного через руку. Швейцар тоже ухмыльнулся -- "американский сахар!" -- и подался вперед с готовым сорваться с губ "благодарю вас, сэр". В его руку вложили бумагу, а затем гигант, преодолев в два шага мраморную лестницу, как золотой локомотив, скрылся в дверях. Швейцар, будто отброшенный этим локомотивом, отступил на два шага, а затем принялся разглядывать то, что сжимал в руке. Это был небольшой буклетик, озаглавленный "Грех разрушил Римскую Империю". Поперек титульного листа красными чернилами стояла роспись: "Дж. Дж. Фальконер".

В полумраке пышного кожано-деревянного интерьера "Татвайлера" Джимми Джеда Фальконера встретил молодой адвокат Генри Брэгг, одетый в серый костюм. Они пожали друг другу руки и встали посреди обширного вестибюля, разговаривая о состоянии погоды, фермерстве и прочих пустяках.

-- Наверху все готово, Генри? -- спросил Фальконер

-- Да, сэр. С минуту на минуту ожидаем Форреста.

-- Лимонад? -- Фальконер поднял свои густые светлые брови.

-- Да, мистер Фальконер. Я уже заказал, -- ответил Генри.

Они вошли в лифт, и сидящая в нем на стуле женщина цвета кофе с молоком вежливо улыбнувшись повернула латунную ручку, увозя их на пятый этаж.

-- Вы не привезли с собой в этот раз жену и сына? -- спросил Генри, нацепив на нос очки в черной роговой оправе. Он только год назад окончил Правовую школу Алабамского университета и еще сохранил с тех пор идиотский фасон прически, однако во всем остальном он был умным молодым человеком с бдительными голубыми глазами, которые редко пропускали жульничество. Сейчас он был польщен тем, что Дж. Дж. Фальконер запомнил его по совместной работе прошлой весной.

-- Не-а. Камилла и Уэйн остались дома. Да, скажу я тебе, управляться с Уэйном -- это почти то же, что отстоять у станка полный рабочий день, -- он засмеялся. -- Парень бегает со скоростью гончей.

Номер на пятом этаже, выходящий окнами на Двадцатую улицу, был обставлен как офис. В нем стояло несколько столов, телефоны и шкафы для бумаг. Здесь же, в стороне от рабочих столов, была оборудована импровизированная приемная, вмещавшая несколько удобных стульев, кофейный столик, и длинную софу, обрамленную медными светильниками. Рядом с софой стоял мольберт, а на стене висел большой флаг Конфедерации.

Коренастый мужчина с жидкими каштановыми волосами, одетый в светло-голубую рубашку с короткими рукавами и монограммой "Дж. Х." на нагрудном кармане, оторвался от разбросанных на одном из столов бумаг и улыбаясь поднялся навстречу вошедшим.

Фальконер пожал ему руку.

-- Рад видеть тебя, Джордж. Как семья?

-- Просто прекрасно. А как Камилла и Уэйн?

-- Одна очаровательна как никогда, а другой растет как на дрожжах. Теперь я вижу, кто лучший работник в этой конторе.

Он похлопал Джорджа Ходжеса по плечу, бросив косой взгляд на Генри, с лица которого исчезла мимолетная улыбка.

-- Что у тебя для меня?

Ходжес пододвинул к нему пару папок.

-- Предварительный бюджет. Налоговая ведомость на тридцать первое марта. Сумма уплаченных за последние три года налогов. Расход на 30 % выше, чем на это же время в апреле прошлого года.

Фальконер бросил на спинку стула плащ, тяжело опустился на софу и принялся изучать документы организации.

-- Я гляжу, в прошлом и позапрошлом апрелях мы имели значительные пожертвования от "Петерсон Констракшн", а в этом году их в списке нет. В чем дело?

Он в упор взглянул на своего менеджера.

-- Мы связывались с ними дважды, приглашали старика Петерсона на обед на прошлой неделе, -- объяснил Ходжес затачивая карандаш. -- Похоже, его сын в этом году имеет в их фирме больший вес, а он считает, что палаточные проповеди... ну, старомодны, что ли. Компании необходимо снизить налоги, но...

-- Ага, мне кажется, что в данном конкретном случае мы лаем не на то дерево, не так ли? Господь любит щедрого дарителя, однако он берет в любом случае и в любом размере, если это способствует распространению слова. -- Фальконер улыбнулся, а за ним улыбнулись и остальные. -- Вероятно, нам стоит поговорить с младшим Петерсоном. Я позвоню ему сам. Джордж, дайте мне его домашний телефон, хорошо?

-- Мистер Фальконер, -- сказал Брэгг присев на один из стульев, -- мне кажется -- мне это только кажется! -- что Петерсон попал в самую точку.

Ходжес напрягся и взглянул на Брэгга. Фальконер медленно поднял голову, оторвав взгляд от документа, который просматривал, и его голубовато-зеленые глаза блеснули.

Брэгг смущенно заерзал, ощутив холод как от прикосновения ко льду.

-- Я просто... хотел обратить внимание на то, что в результате моих исследований я обнаружил, что большинство удачливых евангелистов перенесли акцент с радио и уличных проповедей на телевидение. Я думаю, что телевидение обещает в течении следующего десятилетия стать могучей социальной силой, и считаю, что с вашей стороны было бы мудрее...

Фальконер внезапно расхохотался.

-- Послушай-ка своего молодого ученого, Джордж! -- Он закашлялся. -- Мне не надо напоминать тебе, мальчик, насколько хорошо у тебя варит котелок, -- он подался вперед, и с его лица внезапно исчезла улыбка, а в глазах появилась сталь. -- Я вот что тебе хочу сказать, Генри. Мой папа был задрипанным баптистским проповедником. Ты знаешь, что означает слово "задрипанный"? -- Его рот искривился грубой усмешкой. -- Ты вышел из обеспеченной семьи, и я не думаю, что ты понимаешь, что такое быть голодным. Моя мама от забот к двадцати пяти годам превратилась в старуху. Мы все время были в дороге, как бродяги. Это были тяжелые дни, Генри. Великая Депрессия, по всему Югу никто не мог найти работу, поскольку все было закрыто.

На несколько секунд Фальконер задержал взгляд на флаге Конфедерации, и его глаза потемнели.

-- Однажды кто-то увидел нас на дороге и дал нам для житья старую потрепанную палатку. Для нас, Генри, это был шикарный особняк. Мы разбили лагерь на обочине дороги, мой папа смастерил из досок крест и прибил к дереву плакат с надписью "КАЖДУЮ НОЧЬ ПАЛАТОЧНЫЕ ПРОПОВЕДИ ПРЕПОДОБНОГО ФАЛЬКОНЕРА! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ!" Он проповедовал бродягам, которые двигались по дороге в Бирмингем в поисках работы. Он также был и хорошим священником, однако что-то под пологом этой палатки вкладывало в его душу серу и огонь; он изгнал Дьявола из стольких мужчин и женщин, что Ад не успевал вербовать новых. Люди восхваляли Бога, а демоны разлетались как ошпаренные. Незадолго до смерти моего отца работы у него было столько, что он уже не справлялся. Сотни людей искали его день и ночь. Поэтому я стал помогать ему, а затем продолжил его дело.

Фальконер смерил взглядом Брэгга.

-- Я стал использовать радио-шоу лет десять или около того назад. Да, это было хорошо, но как быть тем, у кого нет радио? Что делать тем, у кого нет телевизора? Разве они не заслуживают быть приближенными к Богу? Знаешь, сколько людей протянули руки к Иисусу прошлым летом, Генри? Минимум пятьдесят за ночь, пять раз в неделю с мая по август! Так, Джордж?

-- Совершенно верно, Джи-Джи.

-- Ты многообещающий молодой человек, -- обратился Фальконер к адвокату. -- Мне кажется, что у тебя на уме идея экспансии. Правильно? Порвать региональные связи и выйти на общегосударственный уровень? Это прекрасно, как раз за такие идеи я тебе и плачу. О, да, все правильно, в конце концов так и будет, однако у меня в крови спесь! -- Он усмехнулся. -- С Иисусом в сердце и спесью в крови вы можете победить Сатану одной левой!

В дверь постучали, и в комнату вошел портье с тележкой, на которой стояли одноразовые стаканчики и кувшин холодного лимонада. Портье разлил лимонад и удалился, сжимая в руке религиозный буклетик.

Фальконер хлебнул холодную жидкость.

-- Здорово прочищает мозги, -- сказал он и добавил: -- Похоже, мистер Форрест забыл о нас?

-- Я разговаривал с ним утром, Джи-Джи, -- ответил Ходжес. -- Он сказал, что у него с утра неотложная встреча, но он будет здесь сразу же, как освободится.

Фальконер хмыкнул и принялся за газету алабамских баптистов.

Ходжес открыл папку и стал разбирать стопку писем и прошений -- "писем фанатов к Богу", как называл их Джи-Джи, -- присланных со всего штата, и в каждом из них приглашение "Крестовому походу Фальконера" посетить их город этим летом.

-- Петиция из Гроу-хилла, подписанная более, чем сотней людей, -- сообщил он Фальконеру. -- Большинство также прислали и пожертвования.

-- Господь не сидит без дела, -- прокомментировал Фальконер листая газету.

-- А вот тоже интересное письмо, -- Ходжес развернул его на столе перед собой. Линованная бумага в некоторых местах была покрыта пятнами, похожими на пятна от жевательного табака. -- Послание из города Готорна...

Фальконер оторвался от газеты.

-- Это примерно в пятнадцати милях от Файета и наверное менее чем в десяти от моего дома если по прямой. Что в нем?

-- Письмо от некоего Ли Сейера, -- продолжил Ходжес. -- Похоже, что с начала февраля город остался без священника, и они с тех пор ограничиваются воскресными чтениями Библии. Когда мы последний раз гастролировали по соседству с вашим родным городом, Джи-Джи?

-- Года четыре назад или больше, кажется, -- нахмурился Фальконер. -- Без священника, а? Вероятно, они уже истосковались по направляющей руке. Он не пишет, что стало со священником?

-- Да, он говорит, что священник заболел и уехал из города, чтобы сменить климат. Кроме того, Сейер пишет, что побывал на проповеди Фальконера в Тускалузе в прошлом году и спрашивает, не могли бы мы посетить Готорн этим летом.

-- От моего города до Готорна практически рукой подать, -- пробормотал Фальконер. -- Может подъехать народ из Окмэна, Пэттон-Джанкшна, Берри, дюжины других мелких городишек. Может, настало время побывать дома, а? Возьми на заметку это письмо, Джордж, и давай попробуем найти место в расписании.

Открылась дверь, и в комнату нервно улыбаясь вошел тощий мужчина средних лет в мешковатом коричневом костюме. В одной руке у него был пузатый портфель, а другой он сжимал папку, с какими обычно ходят художники.

-- Прошу прощения за опоздание, -- извинился вошедший. -- Встреча в офисе затянулась на час...

-- Закрой дверь, а то здесь сквозняк. -- Фальконер приветственно помахал рукой и поднялся на ноги. -- Посмотрим, что твои рекламщики подготовили для нас в этом году.

Форрест бочком прошел к мольберту, поставил портфель на пол и поставил папку на мольберт так, чтобы всем было видно. Под мышками у Форреста проступали темные круги.

-- Жара сегодня, да? Должно быть, лето будет жарким. Могу я ... э-э?.. -- он сделал движение в сторону тележки с лимонадом, и когда Фальконер утвердительно кивнул головой, налил себе стакан. -- Я думаю, вам понравится то, что мы сделали в этом году, Джи-Джи.

-- Посмотрим.

Форрест поставил наполовину опустошенный стакан на кофейный столик, глубоко вздохнул и, раскрыв папку, развернул три модели плакатов.

Рукописные буквы возвещали: "СЕГОДНЯ НОЧЬЮ! ТОЛЬКО ОДНУ НОЧЬ! СМОТРИТЕ И СЛУШАЙТЕ ДЖИММИ ДЖЕДА ФАЛЬКОНЕРА И СТАНОВИТЕСЬ БЛИЖЕ К БОГУ!" Под надписью размещалась глянцевая фотография Фальконера, стоящего на подиуме с поднятыми в пламенном призывном жесте руками.

На втором плакате Фальконер стоял около книжного шкафа, обрамленный с двух сторон флагами Соединенных Штатов и Конфедерации. Он протягивал в направлении камеры Библию и на его лице сияла широкая улыбка.

Ниже простыми печатными буквами была нанесена надпись: "ВЕЛИЧАЙШИЙ ЕВАНГЕЛИСТ ЮГА ДЖИММИ ДЖЕД ФАЛЬКОНЕР! ТОЛЬКО ОДНА НОЧЬ! ПРИХОДИТЕ И СТАНЬТЕ БЛИЖЕ К БОГУ!"

Третий плакат представлял собой сплошной рисунок, изображающий Фальконера, поднявшего вверх разведенные руки в умиротворяющем жесте. Внизу на рисунок накладывались белые буквы: "ТОЛЬКО ОДНА НОЧЬ! СМОТРИТЕ И СЛУШАЙТЕ ДЖИММИ ДЖЕДА ФАЛЬКОНЕРА И СТАНОВИТЕСЬ БЛИЖЕ К БОГУ!" Фальконер подошел к мольберту.

-- Этот рисунок просто замечателен, -- сказал он. -- Да, мне нравится вот это. Действительно нравится! С такой рекламой сбрасываешь с себя десяток лет, не правда ли?

Форрест улыбнулся и согласно кивнул головой. Он достал трубку из шиповника и кисет и наполнил одно из другого. Прикурив со второй попытки, он выпустил клуб дыма.

-- Я рад, что он вам понравился, -- проговорил он с облегчением.

-- Но, -- подчеркнул Фальконер тихим голосом, -- что касается текста и шрифта, то больше всего мне нравится надпись на среднем плакате.

-- О, нет проблем, мы можем совместить их в любой желаемой вами комбинации.

Фальконер подошел еще ближе, пока не оказался в нескольких дюймах от своей фотографии.

-- Это то, что мне нужно. Этот плакат говорит. Мне нужно пять тысяч копий, но с той, другой надписью и шрифтом. Это нужно сделать к концу этого месяца.

Форрест прочистил горло.

-- Ну... я думаю, что это немного затруднительно. Но мы справимся с этим, нет проблем.

-- Прекрасно. -- Фальконер сияя отвернулся от плаката и вытащил трубку изо рта Форреста как соску у младенца. -- Я не терплю опозданий, мистер Форрест. И я в очередной раз напоминаю вам, что я не терплю запаха дьявольского сорняка.

В его глазах что-то ярко блеснуло. С лица Форреста исчезла напряженная улыбка, когда Фальконер опустил трубку в стакан с лимонадом. Раздалось легкое шипение, и табак погас.

-- Курение вредно для вашего здоровья, -- тихо произнес Фальконер, будто разговаривая с набедокурившим ребенком, -- но полезно для Дьявола.

Он оставил "виновника" в стакане, потрепал Форреста по плечу и снова стал любоваться плакатом.

Зазвонил один из телефонов. Трубку снял Ходжес.

-- "Крестовый поход Фальконера". О, привет, Кемми, как у тебя... да, конечно, секундочка. -- Он протянул трубку Фальконеру. -- Джи-Джи, это Камилла.

-- Скажи, что я перезвоню ей, Джордж.

-- Похоже, она чем-то встревожена.

Фальконер сделал паузу, а затем двумя широкими шагами подошел к телефону.

-- Привет, дорогая. Чем могу помочь? -- он увидел, как Форрест убрал плакаты с мольберта и вынул из стакана намокшую трубку. -- Что-что? Дорогая, плохо слышно. Повтори снова. Я еле тебя слышу. -- Его лицо вытянулось. -- Тоби? Когда? Сильные повреждения? Я же предупреждал тебя, что эта его охота за автомобилями до добра не доведет! Хорошо, успокойся... попроси Уэйна помочь. Погрузите Тоби в трейлер и отвезите к доктору Консайдайну. Он лучший ветеринар в округе Файет, и он не откажет тебе... -- он остановился на полуслове и стал слушать. Его рот открывался и закрывался как у вытащенной на берег рыбы.

-- ЧТО? -- прошептал он таким слабым голосом, что трое мужчин, находящихся в комнате, с удивлением переглянулись. Они никогда не видели Дж. Дж. Фальконера в подавленном настроении.

-- Нет, -- прошептал он. -- Нет, Кемми, этого не может быть. Ты ошибаешься. -- По мере того, как он слушал, его лицо начало бледнеть. -- Я не... знаю, что делать... Ты абсолютно уверена? -- Он бросил взгляд на мужчин, его мясистые руки готовы были переломить телефонную трубку пополам. -- Уэйн с тобой? Хорошо, тогда слушай меня внимательно. Это не мое дело, просто слушай. Отвезите пса в ветеринарку и пусть его всего проверят. Не говори никому кроме доктора Консайдайна и еще скажи ему, что я просил сохранить это в тайне, пока я не переговорю с ним. Поняла? А теперь успокойся! Я буду дома через пару часов, выезжаю сразу, как только освобожусь. Ты точно в этом уверена? -- Он помолчал, глубоко вздохнул и произнес: -- Ну, ладно. Целую тебя. Пока.

Фальконер положил трубку.

-- Что-нибудь случилось, Джи-Джи? -- спросил Ходжес.

-- Тоби, -- тихо ответил Фальконер глядя в окно на окружающие дома, солнечный свет полоскал его лицо.

-- Моя собака. Ее сбил на шоссе грузовик.

-- Примите мои соболезнования, -- произнес Форрест. -- Хорошую собаку трудно...

Фальконер повернулся к нему. Он триумфально улыбался, а его лицо приобрело свекольно-красный оттенок. Он сжал кулаки и воздел их к потолку.

-- Джентльмены, -- его голос захлестывали эмоции. -- Неисповедимы пути Господни!

  3. ПАЛАТОЧНОЕ ШОУ

  11

Июльским субботним утром Джон Крикмор выехал из дома. В воздухе еще ощущалась ночная прохлада, хотя солнце уже стояло над холмами красным шаром. Джон ехал на работу в магазин Ли Сейера, и из-под колес "Олдса" поднимались клубы пыли, которые медленно плыли по направлению к полю, на котором виднелись сухие коричневые стебли кукурузы.

Дождя не было с последней недели июня. Джон знал, что наступает критический момент. Его кредит в продуктовом магазине почти истощился, а на прошлой неделе вдобавок Сейер сказал ему, что если дела не улучшатся -- а это маловероятно, учитывая время года и ужасную жару -- то ему придется отказаться от его услуг до осени. Как и большинству фермеров долины, Джону пришлось залезть в семейный неприкосновенный запас. Самыми же довольными существами в готорнской долине были, видимо, местные свиньи, которые пожрали большую часть кукурузы; еще одним счастливцем был мужчина из Бирмингема, который скупал по смехотворно низким ценам сухие кочерыжки от кукурузных початков, делая из них трубки для продажи в аптеках.

Если же говорить о предстоящих событиях, то в августе в Файете открывается ярмарка. Вышивки Рамоны всегда шли на ней хорошо. Джон вспомнил женщину, купившую одну из работ Рамоны и сказавшую при этом, что она выглядит так, будто сделана "бабушкой Мозес". Джон понятия не имел, кто такая "бабушка Мозес", однако понял, что это надо расценивать как комплимент, поскольку женщина охотно рассталась с пятью долларами.

Утреннее марево над шоссе превратило Готорн в плывущий мираж, готовый вот-вот исчезнуть. Джон беспокойно заерзал на сиденье, проезжая мимо все еще никем не купленного и быстро разваливающегося дома Букеров. У дома была дурная репутация, и вряд ли кто-нибудь, находящийся в своем уме, согласится поселиться здесь. Только оставив позади это обвитое лозами и сорняками строение, он позволил себе вспомнить тот ужасный апрельский день, когда он увидел учебники Билли, лежащие на ступеньках дома Букеров. До сих пор у мальчика иногда случались кошмары, но он ничего им так и не объяснил, а Джон предпочитал ничего не знать. Что-то изменилось в лице Билли с того самого дня; его глаза стали беспокойными, и за ними угадывался какой-то секрет, которого Джон непонятно почему боялся. Больше чем когда-либо Джон сожалел об отсутствии в городе настоящего священника, который смог бы вникнуть в эти изменения в Билли. Весь город страшно нуждался в проповеднике: субботние ночи становились все более дикими, случайные ссоры часто стали перерастать в драки, а в Дасктауне как-то раз даже была перестрелка. Шериф Бромли был хороший, трудолюбивый человек, однако Готорн почти вышел из-под его контроля. Джон понимал, что городу как никогда необходим сильный слуга божий.

Давным-давно он и сам хотел стать священником, однако фермерская наследственность взяла верх, притянув его к земле.

Как-то раз, августовской ночью, во время палаточной проповеди, он наблюдал, как его отец содрогался и катался по опилкам, в то время как люди вокруг странными голосами кричали "аллилуйя"; на всю жизнь в памяти Джона остался образ долговязого рыжего мужчины с отсутствующим взглядом на искаженном лице и вздувшимися на шее венами. Джон боялся голубых вечерних сумерек, когда -- как говорил его отец -- Божий Глаз словно горящее солнце скитается по миру в поисках грешников, которые должны умереть этой ночью. Всем понятно, что Жизнь -- это божий дар, а Смерть -- вмешательство Сатаны в совершенный мир, созданный Господом. Когда человек умирает духовно, то за этим неминуемо следует смерть физическая, и бездна Ада раскрывается, чтобы принять его душу.

Его отец был хороший семьянин, однако один на один говорил Джону, что все женщины, начиная с Евы, коварные и лживые -- за исключением его матери, лучшей из женщин, когда-либо созданных Господом -- и что он должен все время остерегаться их. Они имеют странные предметы поклонения, могут распоряжаться деньгами и красивыми одеждами и раз в месяц кровоточат, чтобы искупить Первородный Грех.

Но когда в двадцать лет на танцплощадке Джон Крикмор глядел на шеренгу местных девушек, ожидающих приглашения к танцу, его сердцу как будто приделывали крылья. Смуглая девушка, одетая в белое платье; в ее длинные рыжевато-коричневые волосы вплетены белые цветы; их глаза на несколько секунд встретились, а затем она отвела взгляд и вздрогнула, как игривый жеребенок. Он наблюдал, как она танцевала с парнем, чьи деревенские башмаки ступали по ее ногам как лошадиные копыта, но она только улыбалась сквозь боль и приподнимала подол платья, чтобы оно не запачкалось. Запах канифоли, исходящий от смычков скрипачей, смешивался с запахом табака, а от сотрясения, вызываемого кружащимися и топающими парами, с чердака сарая сыпалось, словно конфетти, сложенное там сено. Когда девушка и ее партнер оказались довольно близко от Джона Крикмора, он вклинился между ними, подхватил девушку и быстро повел ее в танце так, что мистеру Большое Лошадиное Копыто осталось только схватить руками пустой воздух, чертыхнуться и пнуть ногой клок сена, поскольку Джон по комплекции превосходил его раза в два. Девушка робко улыбнулась, но в ее карих глазах была настоящая веселость, и когда танец закончился, Джон спросил, не могли бы они встретиться как-нибудь вечером.

Поначалу он ничего не знал о Ребекке Фейрмаунтейн, матери Рамоны. Позже отметал рассказы про нее как глупые слухи. Он отказался выслушивать идиотские россказни и женился на Рамоне, а потом стало уж слишком поздно, и он попеременно обращался то к луне, то к Библии. Он не мог утверждать, что его не предупреждали об истинном положении вещей. Он помнил, что даже Рамона несколько раз пыталась поговорить с ним о том, чего он не желал слушать. Он цеплялся за Библию, за память об отце, который говорил, что порядочный мужчина никогда не уйдет от женщины, а также Бога. И жизнь пошла своим чередом. С тех пор случилось два благословенных события: рождение Билли и то, что Ребекка Фейрмаунтейн, оставшаяся после смерти мужа совсем одна, переехала в дом аж за пятьдесят миль от них, поскольку тамошняя земля была богата глиной, необходимой ей для гончарных работ.

Мужчина, которого Джон никогда раньше не видел, городской, насколько можно было судить по одежде, прибивал плакат к телефонному столбу рядом с магазином Сейера. Джон притормозил свой "Олдс" и вытаращил глаза. На плакате был нарисован праведного вида мужчина, воздевший руки к небесам, и надпись, которая гласила: "ВЕЛИЧАЙШИЙ ЕВАНГЕЛИСТ ЮГА ДЖИММИ ДЖЕД ФАЛЬКОНЕР! ТОЛЬКО ОДНА НОЧЬ! ПРИХОДИТЕ И СТАНОВИТЕСЬ БЛИЖЕ К БОГУ!" Ниже была вторая надпись, более мелкими буквами: "ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЦЕЛИТЕЛЬСКОЙ СИЛЫ СВЫШЕ В ЛИЦЕ МАЛЕНЬКОГО УЭЙНА ФАЛЬКОНЕРА!"

Сердце Джона громко застучало. Благодарение Господу! -- подумал он. Его молитвы были услышаны. Он и до этого слышал о Джимми Джеде Фальконере и его палаточных проповедях, спасших тысячи грешников; ему всегда хотелось попасть на них, однако каждый раз они проходили слишком далеко от Готорна.

-- Эй, мистер! -- позвал он.

Мужчина повернулся, его загорелое лицо выделялось ярко-красным пятном на фоне ослепительно белой рубашки.

-- Когда и где будет выступать этот проповедник?

-- Вечером в среду в семь часов, -- ответил мужчина и ткнул молотком в направлении поля для софтбола, -- вон там.

-- Спасибо, -- улыбнулся Джон. -- Большое спасибо.

-- Не за что. Будете там? Приводите всю семью.

-- Можете в этом не сомневаться! -- Джон помахал на прощание рукой и поехал дальше. Его дух поднялся от мысли о том, что следует взять с собой Билли, чтобы тот послушал великого евангелиста, который, несомненно, вернет жителям Готорна почтительность к Господу.

  12

В среду вечером, одетый в колючий темно-серый костюм, который был как минимум на размер меньше, чем нужно, Билли стоял на террасе. Его запястья торчали из коротких рукавов, а галстук, на котором настоял его отец, почти душил его. Этим утром он с папой ездил в парикмахерскую Пила для жестокой стрижки, которая определенно укоротила его уши дюйма на два. Впереди волосы были достаточно умаслены, чтобы удерживаться от порывов ветра, но непослушный хохолок на затылке уже преодолел сопротивление бриолина. От Билли сильно пахло "Виталисом", аромат которого он очень любил.

Несмотря на то, что из-за костюма ему казалось, что по нему ползают шмели, он нетерпеливо ждал начала палаточной проповеди; он не совсем понял, что собой представляет данное мероприятие, кроме того, что это очень похоже на церковь, однако жители города уже несколько дней обсуждали это событие и то, кто что оденет и кто с кем сядет. Когда этим утром они с папой проезжали мимо поля, Билли видел огромную палатку, которую устанавливали рабочие, и грузовик, груженый опилками для посыпания земли, передвигающийся по полю как гигантский жук. С виду хрупкая палатка заняла почти все поле для софтбола. Ее полог развевал пыльный бриз. С другого грузовика, на котором стояла лебедка, в палатку тянулись черные электрические кабели. Билли хотелось остаться и понаблюдать за происходящим, поскольку он еще никогда не видел в Готорне такой активности, однако Джон поторопил его, и они поехали дальше. Проезжая мимо развалин дома Букеров они оба молча посмотрели на него, и Билли крепко зажмурил глаза.

В небе поднималась белая полная луна, а Билли очарованно смотрел, как длинный сноп света медленно описывал круги в стороне поля для софтбола. Он услышал голоса родителей, доносящиеся из дома, и хотел уже испугаться, однако понял, что они не спорят; сегодня все будет прекрасно, потому что мама согласилась пойти вместе с ними на палаточную проповедь. Когда она поначалу решила отказаться, стены дома содрогнулись от негодующих воплей Джона. Пререкания продолжались почти два дня. Они заключались в том, что Рамона обычно холодно молчала, а Джон бегал вокруг нее, стараясь разозлить. Но теперь, подумал Билли, они пойдут на проповедь все вместе, как дружная семья.

Через несколько минут Рамона и Джон вышли на террасу. Джон был одет в старый коричневый костюм, слегка желтоватую рубашку, а на шее у него был повязан черный бант. Его лицо и волосы были свежевымыты. В одной руке он сжимал Библию.

На Рамоне было темно-синее платье и белая шаль. Ее волосы были до блеска причесаны и свободно падали до середины спины. Она согласилась пойти не из-за евангелиста и не из-за того, чтобы успокоить Джона, а потому, что слишком давно не выходила из дома; она хотела увидеть людей, хотя знала, что при виде ее люди вряд ли будут прыгать от радости.

Сегодня, решила Рамона, она будет держать себя в руках. Если она увидит черную ауру, то отвернется, но скорей всего она ничего не увидит и все будет великолепно.

-- Готов, парень? -- обратился Джон к сыну. -- Тогда вперед!

Они сели в автомобиль и поехали прочь от дома. Не хочу видеть это сегодня, подумала Рамона, и ее ладони вдруг покрылись потом. Нет, пожалуй, не хочу видеть это никогда...

Легковые автомобили и грузовики заполняли почти все пространство вокруг огромной палатки, и длинная вереница автомобилей стояла в ожидании поворота под длинным транспарантом, который гласил: "СЕГОДНЯ ПРОПОВЕДЬ! ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ ЖЕЛАЮЩИЕ!" Люди с фонариками указывали водителям место для стоянки, и Джон увидел, как подъехали полные людей школьные автобусы. Рядом с палаткой, отделенный от стоянки козлами для пилки дров, стоял блестящий серебристый трейлер. Воздух был наполнен пылью и голосами, и Джон услышал, как поскрипывает транспарант, когда они проезжали под ним на поле.

Человек с фонариком заглянул в кабину и улыбнулся.

-- Добрый вечер, братья. Поворачивайте направо и следуйте за мужчиной. Он укажет вам место для стоянки, -- он поднял ведро, полное мелочи. -- Четвертак за стоянку, пожалуйста.

-- Четвертак? Но... это же общественное поле, не так ли?

Человек потряс ведро, и монеты внутри зазвенели.

-- Только не сегодня, парень.

Джон покопался в карманах и извлек пятнадцатицентовую монету. Рамона открыла кошелек, нашла десятицентовик и отдала его мужу. Они поехали вслед за нетерпеливо качающимся светом фонарика. Место для стоянки нашлось в дальнем конце поля между двумя школьными автобусами, и пока они прошли пятьдесят ярдов до входа в палатку, их тщательно выглаженные одежды покрылись слоем пыли. Когда они переступили полог палатки, Джон взял Билли за руку.

Внутри помещения находилось такое множество людей, какое Джон ни разу в жизни не видел, и народ все прибывал и прибывал, быстро заполняя деревянные раскладные стулья, установленные вокруг большой возвышающейся платформы. От висящих под высоким потолком палатки ламп, закрытых плафонами, струился золотистый свет. Возбужденный, но сдержанный гул голосов перекрывался идущими из двух мощных динамиков, расположенных по обеим сторонам платформы, звуками церковного органа, исполнявшего "Старый и тяжкий крест". Над платформой висели американский флаг и звезды Конфедерации, причем "Старая Слава" даже выше, чем его соперник. К Крикморам подошел швейцар в белом сюртуке и галстуке-бабочке, чтобы помочь им найти свободные места, и Джим попросил его устроить их как можно ближе к платформе.

Пока они шли по узкому проходу между рядами, Джон с беспокойством ощущал взгляды, направленные на Рамону. По ряду пожилых матрон, составляющих "Общество Доркас", прокатился шепот, когда, увидев Рамону, они отложили свои рукоделия и принялись разглядывать и обсуждать ее. Джон почувствовал, что краснеет, и пожалел о том, что настоял на ее поездке вместе с ними, хотя, с другой стороны, он не рассчитывал, что ему удастся уломать ее. Он оглянулся на Рамону и увидел, что она идет прямо, с высоко поднятой головой. Он увидел три стула рядом, и хотя они были не так близко к платформе, как хотелось бы Джону, он, не в силах больше выдерживать шквал взглядов и шепота, сказал швейцару:

-- Вот здесь будет хорошо.

За пять минут до семи в палатке негде было яблоку упасть. Несмотря на то, что швейцары завернули пологи палатки, чтобы свежий воздух проветривал помещение, воздух внутри сделался душным и влажным. Орган закончил "В Райском саду" и затем, ровно в семь, из-за занавеса с правой стороны платформы вышел черноволосый человек в синем костюме и сделал несколько шагов в сторону установленного на платформе подиума с микрофоном. Он пощелкал по микрофону и, убедясь, что тот включен, одарил собравшихся веселой белозубой улыбкой.

-- Приветствую вас! -- громко произнес вышедший. Он представился Арчи Кейном, священником Свободной Баптистской Церкви Файета, и по мере того как сзади него на платформе собирались хористы, одетые в желтые робы, говорил о том, как он счастлив видеть такое скопление народа. Билли, который было сник в окружающей их удушающей жаре вновь встрепенулся, поскольку любил музыку.

Кейн дирижировал хором, исполнявшим сначала несколько гимнов, а затем длинную молитву, прерванную криками из зала, восхваляющими Господа. Кейн усмехнулся, вытер платком потное лицо, и сказал:

-- Братья и сестры, я думаю, что тем, кто меня знает, я надоел по воскресным утрам! Таким образом... сегодня я хочу представить вам одного джентльмена! -- Над толпой разнеслись охи и ахи. -- Прекрасного джентльмена и божьего человека, родившегося у нас, в округе Файет! Я думаю, вы уже знаете его имя и любите его так же, как и я, но тем не менее я повторюсь: величайший евангелист Юга Джимми Джед ФАЛЬКОНЕР!

Раздался взрыв аплодисментов и криков, люди встали со своих мест. Толстый мужчина в мокрой от пота рубашке из шотландки встал прямо перед Билли, загородив ему платформу, но затем Джон, вставший вместе со всеми, поднял его так, что он смог увидеть направляющегося к платформе мужчину в ярко-желтом костюме.

Джимми Джед Фальконер улыбнулся и поднял вверх руки. Неожиданно у него за спиной начал разворачиваться огромный плакат: черно-белый Джимми Джед Фальконер почти в той же позе, что и оригинал. Наверху плаката большими красными буквами была нанесена надпись: "КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ФАЛЬКОНЕРА".

Фальконер подождал, пока стихнут аплодисменты и крики, затем быстро шагнул к микрофону и произнес отработанным гудящим голосом:

-- Хотите знать, как разговаривает Бог, ближние мои? -- Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана пистолет и выстрелил в воздух: бабах! Женщины закричали, а мужчины насторожились.

-- Вот как он говорит! -- прогремел Фальконер. -- Господь говорит как пистолет, и вы не можете знать, когда вы услышите Его и что Он вам скажет, поэтому вам лучше быть на Его стороне.

Билли видел, как вверх поднимается голубой дымок от выстрела, но не видел пулевого отверстия. Холостой, подумал он.

Фальконер положил пистолет на подиум и обвел аудиторию своим напряженным голубовато-зеленым взглядом, похожим на свет прожектора, все еще ощупывающего небо над палаткой. Билли показалось, что евангелист остановил на нем свой взгляд на несколько секунд, и по его телу пробежала дрожь.

-- Давайте помолимся, -- прошептал Фальконер.

Когда началась молитва, Рамона открыла глаза и подняла голову. Сначала она глянула на сына, который сидел наклонив голову и закрыв глаза, а затем перевела взгляд на хилого с виду мальчика, сидящего на другом конце палатки, которого она заметила еще до того, как начал говорить Арчи Кейн. Ее сердце сильно стучало. Вокруг ребенка сиял иссиня-черный злобный свет, пульсирующий, как больное сердце. Голова ребенка была наклонена, а руки сцепились в молитве. Он сидел между матерью и отцом, двумя тощими фигурами, одетых в жалкие обноски выходных платьев. Пока Рамона наблюдала за мальчиком, его мать обняла его за плечи и осторожно прижала к себе. Ее бледное худое лицо, казалось, цеплялось за последнюю соломинку надежды. На глаза у Рамоны навернулись слезы; маленький мальчик чах от какой-то болезни и скоро умрет: через неделю, день, несколько часов -- у нее не было возможности сказать, когда это произойдет точно, однако черная аура, этот предвестник смерти, который она так боялась встретить в палатке, жадно вцепилась в него. Рамона опустила голову, задавая себе тот же самый вопрос, который задавала себе во всех случаях, когда видела это: "Что я могу сделать?".

И, как всегда ужасный, ответ: "Ты не можешь сделать ничего!"

-- Аминь, -- произнес Джимми Джед Фальконер. Собрание подняло головы, готовое к взрыву огня и искр.

Однако он начал тихим шепотом.

-- Грех.

Звук его голоса заставил Билли затрепетать. Джон подался вперед со своего места, и в его широко открытых глазах сияло восхищение. Рамона увидела, как умирающий ребенок положил голову на плечо матери.

-- Грех, -- повторил Фальконер вцепившись в подиум. -- Что вы знаете о нем? Что такое, по-вашему, грех? Что-то, что вы не должны делать, говорить или о чем думать? -- Он на секунду прикрыл глаза. -- О, Великий Боже, грех... это зло, которое проникает в кровь, в наши сердца и умы и... развращает нас, заставляет загнивать, распадаться...

Он оглядел собрание, на его лице блестели капельки пота. Затем, в одно мгновение, его умиротворенное выражение лица изменилось; губы искривились, глаза расширились и он проревел:

-- ГРЕЕЕЕЕХ... Можете вы его почувствовать, можете вы его обонять, можете вы его увидеть? Знаете ли вы, ближние мои, когда вы грешите? Я ясно и без намеков, объясню вам, что такое грех: это уход из-под Божьего света, вот что это такое!

Его румяное лицо покрылось волнами эмоций, а голос превратился в орган, играющий гаммы. Он указал пальцем на аудиторию, не на кого-то конкретно, но вместе с тем и на каждого.

-- Покидали ли вы когда-нибудь свет, -- прошептал он, -- и оказывались в темном месте?

Билли напрягся, сидя абсолютно прямо.

-- Я имею в виду тееееемное место, -- произнес евангелист глубоким замогильным голосом. -- Я имею в виду место настолько темное и злое, что вы не смогли найти выхода оттуда. Ответьте себе: были вы в таком месте?

Да, подумал Билли. И оно все еще у меня в голове, оно приходит ко мне по ночам, когда я пытаюсь заснуть.

-- Не имеет значения, что это за место -- раздевалка в бассейне, игорный дом, тир или просто самогон -- есть надежда, ближние мои. Но место может быть еще темнее: Похоть, Зависть или Супружеская Измена. Если вы попали в одно из этих темных мест, то вы -- гость Сатаны!

Глаза Билли округлились, а сердце забилось еще сильнее. В его памяти всплыл последний кошмар, виденный несколькими днями раньше: в нем он сидел на своей кровати и глядел на черную гору угля, скользящую к нему по холлу, а затем из нее высовывается ужасная белая рука, хватает простыню и медленно стягивает ее на пол.

-- САТАНА ЗАВЛАДЕЛ ВАМИ! -- заорал Фальконер, и на его шее вздулись вены. -- Копытный, рогатый, змееязыкий Дьявол схватил вас своими когтяяяями, -- он поднял правую руку в воздух и сжал ее левой, делая вид, что отрывает плоть от костей, -- и собирается задавить вас, сформировать вас по своему образу и подобию!.. И если вы гость в доме Сатаны, если вы темны и злы, то вам не место здесь сегодня!

Глаза евангелиста горели как волшебные лампы; он снял микрофон с держателя и начал ходить по платформе, нервно и энергично.

-- Вам нравится дом Сатаны? Вам нравится быть в темном месте в егооооо компании? -- Он остановился, рассек кулаками воздух и повысил голос до такой степени, что почти порвал динамик. -- Я здесь, чтобы сказать, что у вас есть НАДЕЖДА! Вы можете ВЫРВАТЬСЯ из дома Сатаны! Вы можете бороться с этим сладкоголосым Дьяволом, и вы можете ПОБЕДИТЬ, да, ПОБЕДИТЬ! Потому что в любом самом темном месте -- в раздевалке, в борделе, в Измене -- вы можете услышать голос Иисусаааа! Он может звучать одной зажженной свечой, но он будет! И если вы последуете за ним, то он будет становиться все ярче и ярче, и в конце концов непременно выведет вас из темноты! Свет Иисуса спасет вас от греха и уничтожения! -- Он направил указательный палец в землю, и кто-то сидящий прямо за Билли, крикнул:

-- Аминь!

Фальконер улыбнулся. Он сцепил свои руки словно для второго выстрела и закричал:

-- Хвала Господу, давшему нам силы! -- Он поднял голову вверх и стал напоминать собаку, воющую на луну. -- Хвала Свету! Хвала искуплению Грехаааа!

Оказавшись на краю платформы, он упал на колени и, сцепив руки прошептал:

-- А знаете ли вы, как найти этот свет, люди? Знаете ли вы, как замолить свои грехи и вырваться из тьмы? Вы должны исповедаться в этих грехах! -- Он поднялся и прошелся по краю платформы; его лицо было мокрым от пота. -- Исповедаться! Отдать это все Иисусу! Вы должны представить это темное место на обозрение Господу!

Исповедь, подумал Билли со стучащим сердцем. Неужели это как раз то, что я должен сделать, чтобы избавиться от этого? Вокруг него люди плакали и стонали. Его папа склонил голову в молитве, а мама не отрываясь глядела на евангелиста стеклянным взглядом. Исповедь? -- спросил себя Билли ужаснувшись. Если он не исповедуется, то как он сможет вырваться из темного места?

-- Исповедь! Исповедь! Исповедь! -- кричал Фальконер указывая пальцем то в одну, то в другую сторону аудитории. Широкобедрая женщина в ситцевом платье встала со своего места и принялась трястись; из ее горла доносились странные булькающие звуки, а глаза закатились. Она подняла вверх свои мясистые руки крича "Слава Господу!" вперемежку с бормотанием. Вслед за ней какой-то работяга в рабочем халате принялся подпрыгивать как в танце, поднимая башмаками облака опилок.

-- ИСПОВЕДЬ! ИСПОВЕДЬ! -- ревел евангелист, -- прочь из этой тьмы, захватившей ваши души! Откройте их Господу!

Он прошелся по платформе поднимая людей с их мест простым взмахом руки, как будто они были привязаны к ней невидимыми нитями. Джим поднялся и потянул за собой Билли.

-- Да восвятится имя Господа! -- крикнул Джон.

Фальконер снова вцепился в микрофон.

-- С нами ли сегодня Святой Дух, ближние мои?

-- Да!

-- Готовы ли мы открыть сегодня свою душу Господу?

-- Да!

-- Хвала Святому Духу! А теперь, люди, я хочу сказать вам, что без вас и без Десницы Божьей, которая направляет вас так, как Ему кажется лучше, "Крестовый поход Фальконера" не смог бы делать то, чем он занимается год за годом! Сейчас мы пускаем подносы для пожертвований, и я хочу, чтобы вы заглянули глубже в свои сердца! Помните: Сатана не желает, чтобы вы жертвовали! Старый проходимец хочет, чтобы вы проиграли их, эти деньги, или потратили на самогон! Если вы ощущаете, что с вами Святой Дух, если вы желаете исповедаться в своих грехах, то покопайтесь в карманах и жертвуйте. Аллилуйя!

Аккорды органа загрохотали из динамиков. Хор запел "Любовь возвышает меня", а Фальконер вернул микрофон на подставку и начал хлопать в такт музыке, пока вместе с ним не захлопал весь зал. В струящемся золотистом свете кружились опилки, тяжелый воздух пропитался запахом пота. Когда один из подносов проносили мимо Билли, он увидел, что тот полон долларовых банкнот.

Когда процесс сбора пожертвований закончился и подносы унесли, Фальконер, уже без желтого пиджака, засветил свою сияющую улыбку на полную мощность. Его рубашка прилипла к спине и обширному животу.

-- Люди, -- сказал он, -- может быть, вы пришли сюда не только послушать мою проповедь. Может, у вас есть другие причины для встречи со мной. Сейчас я хочу представить вам того, кто действительно близок моему сердцу. Вы могли слышать об этом юноше. Это мой сын... Маленький Уэйн Фальконер!

Раздались громкие возгласы и аплодисменты, и маленькая фигурка в ярко-желтом костюме вбежав по ступеням на платформу бросилась в объятия отца. Евангелист, улыбаясь, взял его на руки и высоко поднял. Билли вытянул шею, чтобы лучше видеть. Маленький мальчик на руках у Фальконера обладал густой кудрявой рыжей шевелюрой, а его улыбка была еще более ослепительной, чем у отца. Глядя на него, пока все вокруг кричали и аплодировали, Билли неожиданно почувствовал странное потягивание под ложечкой. Взгляд мальчика обвел толпу и определенно задержался на несколько секунд на Билли. Билли ощутил неожиданный порыв подбежать к платформе и коснуться этого мальчика.

-- Уэйн, -- спросил евангелист, -- ты ощущаешь Присутствие в этой палатке?

Наступила тишина.

-- Да, папа, -- ответил маленький мальчик в микрофон.

-- Не просит ли тебя Присутствие совершить чудеса?

-- Да, папа, просит.

-- Чудеса! -- крикнул Фальконер собравшимся. -- Вы не ослышались! Господь счел возможным действовать через моего сына! Этот мальчик имеет в себе такую силу, что вы будете потрясены! -- Он поднял мальчика еще выше, и Уэйн снова улыбнулся, а Билли снова почувствовал позыв проситься к мальчику. -- Нуждается ли кто-нибудь в этом зале в исцелении?

-- Да! -- ответил многоголосый хор. Рамона заметила, что молодая женщина с умирающим ребенком -- иссиня-черный кокон корчился, выпуская маслянистые щупальца -- со слезами на глазах подняла обе руки. Ребенок обнял ее за шею, а отец гладил его по головке и что-то шептал.

-- Уэйн, Присутствие будет сегодня действовать через тебя?

Глаза маленького мальчика загорелись внутренним огнем. Он утвердительно кивнул головой.

Фальконер поставил сына на пол, взял микрофон и передал его Уэйну. Затем он поднял руки и закричал, обращаясь к собравшимся:

-- ВЕРИТЕ ЛИ ВЫ В ЧУДЕСА?

Тент заполнился шумными криками, а люди начали вставать со своих мест и двигаться ближе к платформе. Воздух стал будто наэлектризован. Сидящий рядом с Билли Джон сидел в изумлении и восхищении.

Уэйн Фальконер встал в позицию боевого петуха на краю платформы. Его сжатые губы выражали решительность, однако его глаза нервно бегали по палатке.

-- Кто сегодня хочет чуда? -- спросил Уэйн голосом, по мощности почти равным голосу отца.

Люди стали проталкиваться вперед, многие из них плакали. Рамона видела, как пара с умирающим ребенком встала в очередь, которая образовалась в проходе.

-- Подходите! -- кричал Уэйн. -- Не бойтесь!

Он оглянулся на отца, а затем протянул руку к первому в очереди, пожилому мужчине в красной рубашке.

-- Пусть Бог сотворит чудо!

Мужчина вцепился в руку Уэйна.

-- В чем твоя болезнь, брат? -- спросил Уэйн и поднес микрофон к губам старика.

-- У меня болит желудок... мои конечности, о Господи, они все время горят огнем, и я не могу спать... Я болен...

Уэйн положил ладонь на коричневый морщинистый лоб мужчины и крепко закрыл глаза.

-- Сатана вызвал сии страдания, потому что люди с Богом в душе не болеют! -- Он сжал голову мужчины своей маленькой рукой. -- Изыди прочь, Сатана боли и болезни! Я приказываю тебе, изыди... прочь!

Он задрожал, как осиновый лист, а у мужчины подкосились ноги. Швейцар хотел помочь ему подняться, но он уже плясал подбоченясь с широкой улыбкой на лице.

-- Иди с Богом! -- крикнул Уэйн.

Очередь тех, у кого болели колени, ухудшился слух, затруднялось дыхание, двинулась вперед. Уэйн вылечил их всех, приказывая бесам плохих коленей, плохого слуха, затрудненного дыхания пойти прочь. Стоящий за ним Фальконер гордо улыбался и приглашал желающих вставать в очередь.

Рамона увидела, что пара с ребенком достигла платформы. Уэйн поднес микрофон к губам женщины.

-- Джонни такой слабый, -- произнесла она прерывающимся голосом. -- Доктора говорят, что у него что-то не в порядке с кровью, -- она безнадежно всхлипнула. -- Милостивый боже, мы бедные грешники и можем позволить себе только одного ребенка поскольку больше нам не прокормить. Бог карает меня, потому что я продала нашего малыша человеку в Файете...

Уэйн взял мальчика за голову, и тот стал тихонько плакать.

-- У этого мальчика в крови Сатана! Я приказываю тебе, Сатана, изыди прочь! -- Малыш дернулся и завыл. -- Ему не нужен больше доктор! Он исцелился!

Рамона взяла Билли за руку, и трепеща, крепко ее сжала. Черная аура вокруг ребенка стала гуще и сильнее. Родители, смеясь и плача, обнимали свое чадо, а аура продолжала распухать. Рамона взглянула на Уэйна Фальконера округлившимися глазами.

-- Нет, -- прошептала она. -- Это все неправда...

К своему ужасу она увидела у платформы пожилую женщину, которая покачиваясь опиралась на палочку. В нее тоже вцепилась черная аура. Женщина говорила в микрофон о болях в сердце и о том, что она принимает лекарства, но ей нужно чудо.

-- Выбрось эти лекарства, женщина! -- проскрипел Уэйн, когда швейцар помогал женщине отойти от платформы. -- Ты излечилась, они не нужны тебе!

Вокруг нее пульсировала черная аура.

-- Нет! -- произнесла Рамона и начала подниматься со своего места. -- Это не ...

Но тут Билли вырвал свою руку и побежал по проходу.

-- Билли! -- закричала Рамона, но на ее руку легла рука Билла.

-- Оставь его! -- сказал он. -- Он знает, что делает... в конце концов!

Когда Билли добрался до платформы, улыбающийся швейцар поднял его, чтобы ему было удобнее говорить в микрофон. Вблизи глаза молодого -- одного возраста с Билли -- евангелиста блестели как голубые кусочки льда. Уэйн протянул руку, чтобы коснуться Билли, но его рука застыла на полпути, улыбка стала сползать с его лица, а в глазах промелькнула нерешительность. Билли почувствовал, как волосы на задней стороне шеи у него встают дыбом.

-- Грех! -- взвыл Билли. Внезапно, не в силах больше сдерживаться, он заплакал. -- Я грешен, я нахожусь в темном месте и нуждаюсь в исповеди!

Уэйн немного подождал, а затем снова протянул руку к Билли. Вдруг он задрожал, а его рука сжалась в кулак. Он отступил от края платформы, а его отец быстро заслонил его и взял у него микрофон.

-- Исповедуйся, сын мой, -- помог Фальконер Билли и поднес к его губам микрофон.

-- Я забрел в темное место! -- Его испугала громкость собственного голоса, выходящего из динамиков, а затем он увидел, что Уэйн Фальконер и все окружающие неотрывно смотрят на него. -- Я... Я видел Зло! Это было в подвале, и...

Рамона внезапно вскочила со своего места.

-- ...оно вылезло из кучи угля, и оно... оно выглядело как Вилл Букер, но его лицо было таким белым, что сквозь него можно было видеть! -- Слезы текли по щекам Билли. -- Оно говорило со мной... и просило меня сказать людям... где оно находится...

-- Билли! -- закричал Джон, нарушив гробовую тишину. Он стоял, сжав в руках спинку стула, расположенного перед ним, и его лицо исказилось от боли.

-- Я грешен в том, что пошел в темное место! -- плакал Билли. Он хотел взять Фальконера за руку, но глаза евангелиста забегали туда-сюда. Фальконер почувствовал назревающий взрыв и видел ядовитые взгляды окружающих.

И вот, в дальнем конце палатки раздался возглас:

-- Демон!

Еще один мужчина -- Джон узнал голос Ральфа Лейтона -- закричал:

-- Мальчишка проклят, как его мать! Мы все это знаем, правильно?

-- У него внутри темное семя!

-- Как его мать, готорнская ведьма!

Палатка взорвалась безобразными криками. Билли на платформе почувствовал, что на него обрушилась волна ненависти и страха, и он встал, ошеломленный.

-- Он детеныш колдуньи! -- кричал Лейтон из глубины палатки. -- Его мать -- Рамона Крикмор, и им здесь не место!

Лицо Дж. Дж. Фальконера покрылось потом. Он чувствовал настроение толпы и уже знал, что ему следовало предпринять. Он схватил Билли за шиворот.

-- Демон, вы говорите? Этот мальчик и его мать -- отродья Сатаны?

При упоминании имени Рамоны Крикмор внутри него зазвенел сигнал тревоги: Рамона Крикмор, колдунья Готорнской Долины, женщина, предположительно разговаривающая с мертвыми и ткущая злые чары. А это ее сын? Шоу достигло наивысшей точки.

-- Сегодня мы вытянем Дьявола из этого мальчика! Дадим Старому Козлу пинка под зад и...

Наступила полная тишина. По проходу, не глядя ни направо, ни налево, шла Рамона Крикмор. Дойдя до платформы, она произнесла тихим повелительным голосом:

-- Уберите руки от моего сына.

Фальконер разжал хватку, его глаза сузились.

Рамона помогла Билли спуститься. За Фальконером она увидела испуганное лицо Уэйна, и внутри нее все перевернулось. Она повернулась лицом к толпе.

-- Вы, испуганные бараны, -- сказала она голосом, проникшим во все углы палатки, -- никто сегодня здесь не излечился! Людям, которые думали, что они больны, сказали, что они здоровы, каковыми на самом деле и были, а вот те, кто действительно нуждались в помощи, теперь обречены из-за ложной надежды! -- ее сердце разрывалось. -- То, что здесь делают эти двое, равносильно убийству!

-- Заткни свою пасть! -- раздался женский голос. Это кричала молодая мать, все еще прижимающая к себе своего ребенка.

Рамона развернулась к Фальконеру.

-- Убийству, -- проговорила она сверкая глазами, -- потому что в глубине души вы знаете, что все это ложь.

Она взглянула на дрожащего мальчика, который снова попался ей на глаза.

-- Знаешь ли ты, что такое Неискупимый Грех? -- заревел евангелист. -- Видеть Мощь Господа и называть ее Работой Дьявола! Ты потеряна для Бога, женщина! -- В толпе зазвучали одобрительные восклицания. -- Ты потеряна!

Пока швейцары выпроваживали их из палатки, Билли оглянулся и за мужчиной в желтом костюме увидел неподвижно стоящего с полуоткрытым ртом мальчика в желтом. Их взгляды встретились, и Билли почувствовал праведный гнев, горечь и страсть, исходящие от мальчика.

Потом они оказались на поле, и швейцары предупредили их, чтобы они не смели снова заходить в палатку.

Они подождали десять минут, но Джон так и не вышел. Собрание запело громкими голосами. Билли чувствовал, как его мать дрожала при каждом раскате голоса Фальконера. Она взяла сына за руку, и они двинулись в темноте по направлению к дому.

  13

-- Билли, сынок, проснись! Проснись!

Он сел в темноте на кровати и стал тереть глаза. Спустя некоторое время он разглядел неясные очертания фигуры, стоящей рядом, и узнал голос отца. Билли уговорил себя заснуть несколькими часами раньше, когда мама сказала ему, что отец сердится на них и может не прийти домой. Билли удивился и не мог понять, что было не так. Сила этого юного евангелиста вытянула его на подмостки, но когда он начал исповедь, все пошло кувырком. Ну, теперь по крайней мере папа вернулся домой.

-- Прости, -- сказал Билли. -- Я не хотел...

-- Шшшшшш. Нам надо вести себя тихо. Мы не хотим чтобы нас слышала мама, да?

-- А почему нет?

-- Потому что она спит, -- ответил Джон. -- Мы не хотим ее разбудить. Пусть это останется между нами, мужчинами. Я хочу, чтобы ты одел ботинки. Нет, не переодевайся, сойдет и пижама. Я хочу тебе что-то показать. Пошли быстрее, но тихо.

Голос отца звучал немного грубо, но Билли, занятый ботинками, этого не заметил.

-- Пошли, -- сказал Джон. -- Мы немного прогуляемся. Ты и я.

-- Я включу свет?

-- Открой папе входную дверь и не забывай о тишине.

Во влажной тьме ночи стрекотали сверчки. Билли следовал за смутно видимым силуэтом отца. Они пошли по дороге по направлению к шоссе. Когда Билли попытался взять отца за руку, то тот отшатнулся и прибавил шагу. Он все еще злится на меня, подумал Билли.

-- Я что-нибудь сделал не так? -- задал Билли вопрос, который задавал матери в течение всей дороги до дома. -- Я хотел исповедаться в своем грехе, как советовал тот проповедник.

-- Ты поступил правильно, -- Джон замедлил шаг. Теперь они шли по обочине шоссе в направлении, противоположном Готорну. -- Очень правильно.

-- Но тогда почему все будто с цепи сорвались? -- его папа почему-то был чуточку выше, чем обычно. -- Почему ты не поехал домой вместе с нами?

-- У меня были на то причины.

Они прошли еще немного. На ночном небе сияли россыпи звезд. Билли все еще окончательно не проснулся, и он не мог понять, куда это отец взял его. Джон теперь шел на два шага впереди Билли и чуть-чуть ближе к дороге.

-- Папа, -- сказал Билли, -- когда тот мальчишка поглядел на меня, я... почувствовал внутри себя что-то странное.

-- Странное? Как что?

-- Я не знаю. Я думал об этом всю дорогу домой, и сказал об этом маме тоже. Это было очень похоже на то, когда я ходил в дом Букеров. На самом деле я этого не хотел, но чувствовал, что должен... Почему так, папа?

-- Не знаю.

-- Мама говорит, что это потому, что он обладает, -- Билли запнулся, пытаясь произнести незнакомое сочетание слов, -- Божьим даром. Чем-то в этом роде.

Джон некоторое время молчал, а затем внезапно остановился и стал всматриваться в темноту. Билли не помнил, чтобы он видел его таким большим.

-- Давай перейдем здесь дорогу, -- тихо предложил Джон. -- То, что я хочу тебе показать, находится на той стороне.

-- Да, сэр.

Билли двинулся следом за отцом. Его глаза начали закрываться и он зевнул.

Бетонное покрытие шоссе задрожало у него под ногами.

Из-за закрытого деревьями поворота в тридцати футах от Билли выскочил огромный трейлер с прицепом, ослепив мальчика фарами, оглушив шумом двигателя и задушив выхлопными газами.

Билли, находившийся на середине шоссе, был ослеплен и испуган. Его ноги налились свинцом, и он увидел впереди себя тень отца.

Только это уже был не Джон Крикмор. Это был какой-то огромный массивный зверь -- семифутовый неуклюжий монстр. Голова зверя крутилась как на шарнире, глубоко посаженные глаза светились темно-красным светом; Билли он показался похожим на дикого вепря. Монстр усмехнулся и исчез в темноте в стороне от приближающихся фар.

Водитель, не спавший почти сутки, только краем глаза заметил что-то темное рядом с грузовиком, а затем увидел маленького мальчика в пижаме, стоящего как приклеенный посреди шоссе. Крикнув, он ударил по тормозам и начал лихорадочно выворачивать руль.

-- Билли! -- раздался вдали голос Рамоны.

Его чистота вывела Билли из ступора; он прыгнул по направлению к кювету, потеряв один ботинок, и скатился в канаву в тот момент, когда колеса грузовика пронеслись в нескольких дюймах от него. Он почувствовал, как ему в бок ударила горячая струя выхлопных газов, а затем уткнулся лицом в грязь и траву.

Грузовик со скрипом остановился, оставив после себя пятидесятифутовый тормозной путь.

-- Ты, придурок маленький, -- закричал шофер. -- Какого черта ты здесь торчал?

Билли не ответил. Он так и лежал в канаве, трясясь, пока его не нашла мать.

-- Это был папа, -- безнадежно прошептал он не обращая внимания на водителя, продолжавшего кричать. -- Это был папа, но это был не папа. Он хотел, чтобы я умер. Он хотел покончить со мной!

Рамона обняла его и сказала водителю, что тот может ехать. Боже милостивый! -- подумала она. Неужели это уже началось? Она вглядывалась в темноту и знала, как может сохранить сыну жизнь.

  14

Наступил вечер, а Джон все не возвращался. Рамона сидела как обычно на террасе, работая над очередным рукоделием и высматривая на шоссе машину Джона. Воспоминание о том, что произошло прошлой ночью, все еще заставляло ее содрогаться от ужаса. Оно было в их доме, она была уверена, а она даже не слышала его! Оно обмануло Билли, пыталось убить его.

Она чувствовала подводное течение зла в долине, которое двигалось подобно илу на дне реки. Оно было в доме Букеров в ту кошмарную ночь; оно было в глазах Джона, когда он однажды ночью вернулся домой, пропахший дегтем; и оно было на проповеди, надрывая живот от смеха, слыша, как больным говорили, что в них был Сатана, и что теперь они могут выбросить свои лекарства. Идея о том, что болеют только грешники, казалась Рамоне нелепой, и тем не менее эти двое -- Фальконер и мальчик -- извлекали выгоду из этого бесчеловечного утверждения.

С самого начала, как только она увидела на танцах этого рыжеволосого юношу и ее сердце громко застучало, а голова закружилась, она считала, что он должен знать о ней все. Мать Рамоны была того же мнения, и Рамона несколько раз пыталась сделать это, но Джон, похоже, не желал ничего слушать. Конечно, после того, как они поженились, он все узнал. Как она могла скрыть это от него? В маленьких деревушках, разбросанных по всей Алабаме, жило так много людей, слышавших рассказы о ее матери, Ребекке. Первые несколько лет после женитьбы Джон был спокойным, добрым, любящим... а затем все изменилось.

Рамона вспомнила тот день, более тринадцати лет назад, когда ее приехал повидать мужчина по имени Хэнк Кротти из Саллиджента, и удивленный Джон впустил его. Кротти сказал, что сначала он обратился к Ребекке Фейрмаунтейн, но старуха отослала его к Рамоне, просив передать: "Теперь твой ход".

Ее Неисповедимый Путь звал ее; как же она могла отказаться?

Два месяца назад брат Кротти погиб на охоте в результате несчастного случая. Но -- тут лицо Кротти стало чернеть от отчаяния, а лицо Джона бледнеть -- призрак покойника пытается вернуться домой, к жене и детям.

Глубокой ночью что-то стучит в дверь пытаясь войти. Из глаз Кротти полились слезы, и сквозь них он стал умолять о помощи.

Вот так Джон и узнал о наследии Рамоны: индейская кровь имела силу давать мертвым покой.

Она прождала одна в доме под Саллиджентом два дня, пока не появился призрак. Сначала это был слабый серо-голубой огонек между деревьев, который по мере приближения к дому приобретал туманные голубоватые очертания мужской фигуры. В конце концов он принял вид мужчины в маскировочном охотничьем костюме, прижимающего руки к ране на животе. Рамона встала между призраком и домом, и тот остановился, продолжая мерцать в темноте; Рамона почувствовала его смущение и страдание. Это была сущность человеческого существа, отчаянно пытающаяся вцепиться в уходящую жизнь, не понимая, что она может покончить со страданиями и болью и перейти в другое, лучшее место. Мать научила Рамону, что ей следует делать, и она стала мягко разговаривать с призраком, называя его по имени, притягивая его к себе силой воли. Он дрожал, как маленький ребенок, видящий впереди освещенную дверь, но боящийся дойти до нее по темному коридору. Этой дверью для него была Рамона, и она должна была принять на себя весь его страх и земные эмоции, чтобы он мог уйти не обремененный ими.

Наконец, после долгих попыток объяснить призраку, что он не может больше существовать в этом мире, он скользнул к ней, как будто хотел упасть в ее объятия. Дикая боль его страданий качнула ее назад. Она чувствовала рану в животе, чувствовала страшное по силе стремление прикоснуться к жене и детям, почувствовала сотни других эмоций, которые должны остаться внутри нее.

В следующее мгновение она уже была в одиночестве, лежа на земле и всхлипывая от ужаса. Призрак исчез, сбросив свою боль как старую кожу.

Боль оставалась с ней еще долгое время. Во многих кошмарах ей снилась рана в животе. Потом от ее матери пришла посылка, в которой находился набор для рукоделия и записка: "Я слышала, что ты совершила огромное добро. Я горжусь тобой. Но это не последний раз. Помнишь, я говорила тебе, что если ты сделаешь это, то ты должна научиться управлять чувствами, которые остались внутри тебя? Я вспомнила, что будучи маленькой девочкой, ты любила вышивать. Сделай для меня красивую картину. Я люблю тебя". В конце концов Джон позволил себе снова прикоснуться к ней. Но затем пришел еще один проситель, за ним еще один... и Джон превратился в испуганную ледышку. Последние несколько лет она внимательно наблюдала за Билли. У него случился первый, тоже чрезвычайно сильный, контакт с призраком, который очень нуждался в его помощи. Она надеялась, что его минует возможность видеть черную ауру, сила, которая в ней самой развилась только к двадцати годам. Для Рамоны это было хуже всего: видеть, что кто-то умирает, и не иметь возможности помочь.

Рамона подняла голову и задержала дыхание. На шоссе показались огни приближающейся автомашины; автомобиль свернул и направился к их дому. Рамона встала на подгибающихся ногах и схватилась за подпорку террасы. Это был темно-синий "Понтиак" шерифа Бромли.

Машина остановилась, и из нее вылез Бромли.

-- Добрый вечер, миссис Крикмор, -- поздоровался он, растягивая слова, и двинулся в направлении террасы. Шериф был крупным мужчиной с большими квадратными челюстями и плоским, как у боксера, носом; он был одет в рыжевато-коричневую рубаху и такого же цвета брюки, над ремнем которых слегка нависал его живот. На голове у него была шляпа. Единственной уступкой профессии был форменный ремень с притороченным к нему фонариком, наручниками и "Спешиал" тридцать восьмого калибра.

Распахнулась дверь в дом, и на пороге показался Билли с масляной лампой в руках, при которой он читал книгу. Он выбежал из дома, рассчитывая увидеть отца, вылезавшего из "Олдса", но увидев шерифа Бромли остановился, будто наткнувшись на кирпичную стену.

-- Привет, Билли, -- поздоровался шериф с легкой смущенной улыбкой. Он прочистил горло и снова обратился к Рамоне. -- Я... э-э-э... был прошлой ночью на палаточной проповеди. Да там был почти весь Готорн. Я сожалею, что с вами поступили так грубо, но...

-- Что-то случилось с Джоном?

-- Нет, -- ответил Бромли. -- А разве он не здесь? -- Он продел большие пальцы рук в ременные петли на брюках и некоторое время смотрел в темноту. -- Нет, я не насчет Джона. Я хотел задать несколько вопросов Билли.

-- Вопросов о чем?

Шериф смущенно заерзал.

-- О Вилле Букере, -- ответил он наконец.

-- Билли, поставь лампу на стол, чтобы на нем было светлее. Ты слышал Шерифа. Ты ответишь на его вопросы правдиво?

Билли встревожено кивнул.

Бромли подошел ближе к террасе.

-- Я должен тебе задать их, Билли. Это не значит, что я хочу их задавать.

-- Все в порядке.

-- Так... Когда ты спускался в подвал дома Букеров?

-- В конце апреля. Я не собирался ходить туда, я знал, что это частная собственность, но...

-- Почему ты решил туда спуститься?

-- Я слышал... -- Он взглянул на мать, но та сидела отвернувшись и смотрела на шоссе, предоставив Билли отдуваться самому. -- Я услышал постукивание. За дверью в подвал.

-- Ты был там еще после того, как ты... видел то, о чем ты говорил?

-- Нет, сэр. Я не мог вернуться туда снова.

Бромли некоторое время смотрел Билли в глаза, затем вздохнул и кивнул головой.

-- Я тебе верю, мальчик. А теперь могу я поговорить с твоей мамой наедине?

Билли взял свою лампу, поставил ее на плетеный столик и ушел в дом. В лесу среди деревьев мелькали светлячки, в зеленом пруду расквакались лягушки. Рамона сидела молча и ждала, пока шериф заговорит.

-- После того, как Дейв Букер убил их, -- начал шериф усталым отрешенным голосом, -- он запихнул тело Джули-Энн под кровать, а тело Кэти запер в шкафу. Это... было похоже на то, что он хотел избавиться от них, или притвориться, что ничего не произошло. Мы в поисках Вилла обыскали весь дом, искали в лесу, под террасой, во всех мыслимых местах. Мы искали кости в печке, опускали водолаза в колодец рядом с домом, даже протралили озеро Симмс. Мы искали и в этой угольной куче тоже... но мы никогда не искали в земле под ней, -- он снял шляпу и почесал затылок. -- Там-то и находилось тело Вилла все это время, в мешке. Похоже, что его забили насмерть чем-то вроде лопаты, у него были переломаны все кости. Да, это сраное дело чертовски... Простите мой плохой французский. -- Он снова водрузил шляпу на голову. -- Линк Паттерсон, Кейл Джойнер и я нашли Вилла сегодня утром. Я повстречал на своем веку много паршивых случаев, но этот... -- Он неожиданно подался вперед и схватился за подпорку террасы так, что у него побелели костяшки пальцев. -- Миссис Крикмор, -- произнес он хрипло, будто борясь с эмоциями, которые, по его мнению, шериф не мог показывать. -- Я весьма сожалею о том, что случилось с вами вчера ночью. Я наверное... должен был что-нибудь предпринять...

-- Не было необходимости.

-- Вы... знаете, что про вас рассказывают, правда? Я тоже слышал эти рассказы, но никогда не придавал им значения, -- его губы с трудом складывались произнося малопонятные слова. -- Так это правда?

Рамона не ответила. Она знала, что он отчаянно хочет понять, узнать ее секреты, и на мгновение ей захотелось довериться ему, потому что может быть -- только может быть -- внутри этого медвежьего вида человека тлеет искра его собственного Неисповедимого Пути. Но потом мгновение прошло, и она поняла, что больше не доверится ни одному человеку в Готорне.

-- Я не верю в духов! -- негодующе произнес шериф. -- Это... сказки для дураков! Но ответьте мне только на один вопрос: как Билли узнал, что Вилл Букер находится под угольной кучей?

Последовала долгая пауза, во время которой тишину нарушало только кваканье лягушек и стрекотание сверчков. Наконец Бромли произнес:

-- Потому что он такой же, как вы, так?

Рамона слегка приподняла подбородок.

-- Да, -- ответила она. -- Как я.

-- Но он всего лишь маленький мальчик! Во что... во что же превратится его жизнь, если он обречен видеть духов и... Бог знает кого еще!

-- У вас к нам все, шериф?

Бромли неуверенно замигал, чувствуя, как из ее глаз изливается огромная сила.

-- Да... за исключением одной вещи. Джимми Джед Фальконер очень уважаемый и любимый в нашем округе человек, а его сын настоящий чудотворец. После того, как вы вскочили и стали кричать "Убийца", вам вряд ли избежать сети сплетен, которая на вас будет накинута.

-- Сплетни? Это когда о ком-то говорят неправду? Тогда мне нечего беспокоиться, не так ли? Это он сам или кто-нибудь из его "Крестового похода" просил вас сказать мне это?

-- Может, да, может, нет. Просто прислушайтесь к моим словам. Вот теперь у меня все. -- Он пошел к своему автомобилю, но, открыв дверь, помедлил. -- Вы понимаете, что у Билли жизнь здесь уже никогда не будет идти по-старому?

Он сел в автомобиль и поехал по направлению к шоссе.

Рамона подождала, пока автомобиль шерифа скрылся из виду, а затем взяла лампу и ушла в дом. Билли сидел на отцовском стуле, а на столе перед ним стояла лампа и лежала "Тайна пропавших друзей". Она поняла, что он должен был слышать каждое слово, произнесенное на террасе.

-- Шериф Бромли нашел Вилла, -- сказал Билли.

-- Да.

-- Но как же это мог быть Вилл, если Вилл уже умер?

-- Я не думаю, что это был Вилл, которого ты знал, Билли. Я думаю, это была... какая-то часть Вилла, одинокая и испуганная, и она ждала от тебя помощи.

Билли задумался двигая челюстями.

-- А я мог ему помочь, мама?

-- Я не знаю, но думаю, что смог бы; я думаю, что он не хотел, чтобы его оставили лежать одного в подвале. Кому охота просыпаться в темноте, где вокруг нет ни единой души?

Билли долго обдумывал свой следующий вопрос, и наконец с трудом выдавил его из себя.

-- Вилл попал в Рай или в Ад?

-- Я думаю... он уже провел достаточно времени в аду, да?

-- Да.

-- Пойду приготовлю ужин, -- сказала Рамона и погладила мальчика по щеке. После вчерашней ночи из его глаз исчезла веселость, но остались невысказанные вопросы. -- Я подогрею овощной суп и организую кукурузные лепешки, подойдет?

-- А папа не вернется домой?

-- Вернется, рано или поздно. Но сейчас он испуган. Ты понимаешь, что не каждый мог видеть то, что осталось от Вилла Букера, и очень немногие могли помочь ему, как ты?

-- Я не знаю, -- неуверенно ответил Билли. Его лицо состояло из лоскутиков оранжевого света и черных теней.

-- Как бы я хотела тебе помочь во всем этом, -- тихо произнесла она. -- Очень хочу, но есть вещи, которые ты должен понять сам. Но может быть... может быть, тебе сможет помочь твоя бабуля, потому что есть много вещей которые я сама не понимаю...

-- Бабуля мне поможет? Как?

-- Она начнет с самого начала. Она сможет переформировать тебя, также, как она формирует куски глины на гончарном круге. Она сформировала меня много лет назад, а ее папа сформировал ее. Твоя бабуля сможет научить тебя тому, чему я не смогу.

Он минуту поразмышлял над услышанным, нахмурив брови. Ему нравилось место, где жила бабушка -- белый домик на трех акрах заросшей лесом земли с достаточным количеством извилистых тропинок -- но что скажет отец?

-- Когда мы поедем? -- спросил он.

-- Почему бы не завтра утром? Мы сядем в автобус около продовольственного магазина и к полудню будем на месте. Но мы поедем только в том случае, если ты этого захочешь.

-- А чему я должен научиться?

-- Особым вещам, -- ответила Рамона. -- Вещам, которым ты нигде больше не научишься. Некоторые из них будут легкими и веселыми, а некоторые... не будут; кое-что может даже причинить тебе боль. Ты стоишь на грани между мальчиком и мужчиной, Билли, и может быть некоторые вещи ты лучше поймешь этим летом, чем следующим.

Темное мерцание глаз Рамоны одновременно и тревожило Билли, и возбуждало его любопытство; это было все равно, что видеть что-то блестящее в дальнем уголке леса, который ты не осмелился пока исследовать.

-- Хорошо, я поеду, -- решил он.

-- Тогда тебе нужно собрать кое-что из одежды, поскольку мы вероятно задержимся у бабушки на некоторое время. Возьми из своего стола нижнее белье и носки, а я пока соберу свои вещи. А потом мы поужинаем. Хорошо?

При свете лампы Билли открыл ящики своего стола и достал оттуда несколько пар трусов и маек и положил их на кровать. За ними последовали носки, футболки и -- его любимые -- подтяжки а ля "Одинокий странник". Его куртки и джинсы лежали в мамином гардеробе, и он решил взять их позже. Он залез под кровать и вытащил оттуда большой бумажный пакет; в нем лежала коробка из-под сигар "Датч Мастерс", найденная Билли на обочине прошлым летом, в которой хранились сокровища Билли.

Он решил использовать пакет для того, чтобы сложить туда свои вещи, а пока сел на кровать, положил на колени сигарную коробку, все еще хранящую легкий запах табака, и открыл крышку.

Внутри лежало несколько зеленых "кошачьих глаз", гладкие коричневые гальки, камень со смутным отпечатком листа древнего растения, йо-йо, который свистел, двадцать пять вкладышей от жевательной резинки с изображенными на них кровопролитными битвами времен Гражданской войны, и...

Билли наклонил коробку к свету. Он глядел на содержимое коробки, и его глаза медленно расширились; затем он выкрутил фитиль у лампы, потому что внезапно ему показалось, что в комнате очень темно.

Полузасыпанный вкладышами, блестя в оранжевом свете лампы, в коробке лежал маленький кусочек угля. Я его не клал сюда, подумал Билли. Или клал? Он не помнил; нет, нет, он был уверен, что не клал. На первый взгляд он выглядел как обычный кусок угля, но по мере того, как Билли глядел на него, в его памяти всплывало во всех деталях лицо Вилла Букера, и он вспомнил о том прекрасном времени, которое они проводили вместе. Он взял уголь и поднес поближе к глазам, изучая его острые грани.

Он не знал, как сюда попал этот кусочек, но понял, что на то есть причина. Вилл мертв, да, Билли знал это, но что-то от мальчика жило в памяти Билли; а если вы помните -- на самом деле помните, подумал Билли -- то тогда вы можете остановить время, и никто никогда не умрет. Он медленно сжал уголь в кулаке, и ощущение тепла разлилось от его ладони к локтю.

Он мысленно вернулся к прошлой ночи и нахмурился, припомнив, как на него смотрел этот молодой евангелист, Уэйн Фальконер. Он не понял, почему его мать назвала их целительство "сродни убийству", но понял, что она ощутила что-то странное по поводу них, как и он сам, что-то, что он не мог до конца уяснить.

Билли прислушался к ночным звукам, окружающим дом в надежде услышать шум папиного автомобиля, но ничего не услышал. Вдруг без предупреждения в его сознании всплыл образ зверя в свете фар автомобиля. Билли содрогнулся, положил кусочек угля назад в сигарную коробку и начал складывать вещи в пакет, готовясь к завтрашнему отъезду.

  15

Джимми Джед Фальконер проснулся в голубом предрассветном свете, разбуженный лаем Тоби на лугу. Он немного полежал рядом со спящей женой, красавицей-блондинкой Камиллой, прислушиваясь к лаю Тоби. Гоняет кроликов, размышлял он, слыша, как лай удаляется в направлении леса. При мысли о собаке он естественным образом перескочил на мысль о чуде.

Это случилось в один из апрельских дней. Кемми мыла на кухне тарелки, когда услышала крик Уэйна и выбежала из дома, чтобы посмотреть, что произошло. Уэйн бежал к ней, держа в руках окровавленный мешок собачьей плоти, а из его рта раздавались невнятные крики. Он споткнулся и упал, а когда Кемми подбежала к нему, то увидела, что Тоби почти мертв; из его развороченной груди вырывалось слабое дыхание. Мускулистое тело большой собаки представляло собой месиво из мяса и раскрошенных костей, ее голова была повернута под неестественным углом, из ушей шла кровь.

-- Его сбил грузовик, мама! -- кричал Уэйн. -- Я видел, как это случилось! Позови кого-нибудь помочь Тоби!

Но Кемми не знала, что делать, а вид крови вызвал у нее отвращение. Ошеломленная, она отступила назад, и тогда ее сын, по поцарапанному, пыльному лицу которого текли слезы, пронзительно закричал "ПОЗОВИ КОГО-НИБУДЬ!" голосом, который потряс ее до глубины души. Она побежала к телефону, чтобы позвонить Джимми Джеду в Бирмингем, где у него была деловая встреча, но она знала, что Тоби осталось жить несколько минут. У входной двери она оглянулась и увидела, что Уэйн в измазанных кровью и грязью новых джинсах наклонился над собакой.

Она только успела связаться с телефонисткой, как вдруг Уэйн издал леденящий душу вопль "Тоооообиииии!" Кемми бросила трубку, и от страха волосы у нее на голове встали дыбом. Она хотела успокоить Уэйна, но остановилась на террасе, увидев, что Уэйн поднял Тоби, чуть снова не упал, а затем медленно, поднимая ботинками пыль, двинулся к ней.

Он улыбался. От уха до уха. Его глаза были заплаканные и распухшие, но они горели огнем, который Кемми никогда раньше не замечала. Она почувствовала, что сползает по перилам террасы.

-- Теперь Тоби лучше... -- произнес Уэйн хриплым голосом.

Он положил Тоби на пол, и Кемми чуть не упала в обморок. Кости собаки были вправлены так, будто этим занимался ненормальный ученый... или безумный ребенок. Голова пса была страшно искривлена, передние лапы вывернуты вовнутрь, а задние наружу, спина скручена и имела горб, как у верблюда. Короче, получилось что-то похожее на персонаж шоу уродцев, однако дыхание его было больше не затруднено, и хотя он не мог держаться на ногах, а его глаза были закрыты, Камилла видела, что он вне опасности. Она наконец сумела оторвать ноги от пола террасы и кое-как смогла дозвониться до Бирмингема.

Фальконер усмехнулся про себя. Он видел рентгеновские снимки, сделанные доктором Консайдайном: кости представляли собой мешанину, и, переплетаясь причудливым образом, образовывали сложную головоломку, однако они были прекрасно сросшимися, и только по едва уловимым признакам можно было определить, что они были сломаны или раздроблены. Ветеринар был искренне поражен состоянием Тоби, говоря Фальконеру, что данный случай необъясним для науки... совершенно необъясним. Движения Тоби были ограничены, поэтому конечности ему пришлось сломать и заново срастить, но уже подобающим образом. Что же касается верблюжьей спины и криво посаженной головы, то к этому пес почти уже приспособился и снова мог подобно молнии носиться по лугам Фальконера. После этого случая в голове Фальконера все время стоял один и тот же вопрос: если он сумел излечить ЖИВОТНОЕ, то что же он сможет сделать с ЧЕЛОВЕКОМ?

Ответ пришел в виде голубого побитого форда-пикапа, в котором сидели мужчина с хмурым лицом, женщина и маленькая девочка с кукольным личиком. Их фамилия была Гнатт, а жили они на другом конце Файета. От одного из своих друзей они услышали рассказ о сыне Дж. Дж. Фальконера, а тот в свою очередь слышал об этом из уст соответствующего ветеринара. Их маленькая девочка не могла ходить; ее отец сказал Фальконеру, что "ее ножки уснули и не хотят просыпаться".

Фальконер поднялся наверх в комнату Уэйна, где с потолка свисали модели аэропланов. Мальчик, сидя за столом, терпеливо склеивал фюзеляж "Ревелла Р-38". Фальконер присел на стул и с минуту понаблюдал за его работой. Мальчик был мастер на все руки и ему нравились аэропланы.

-- Внизу кое-кто хочет видеть тебя, -- наконец сказал евангелист.

-- Кто, папа?

-- Мужчина, женщина и их маленькая дочка. Ей семь лет, и ее зовут Черил. Ты знаешь, почему они здесь?

Он отрицательно покачал головой осторожно приклеивая на место крыло.

-- Потому что узнали, как ты вылечил Тоби. Помнишь, ты рассказывал мне, что когда ты увидел, что Тоби умирает, твое сердце заболело так, что ты подумал, будто оно взорвется, а затем ты почувствовал, что должен дотронуться до Тоби и захотел больше всего на свете, чтобы он выздоровел?

Уэйн отложил свою работу и удивленно поглядел на отца ярко-голубыми глазами.

-- Да, сэр.

-- Ты еще говорил, что думал только о том, чтобы кости Тоби снова срослись вместе, и что твои руки дрожали, а там, где ты ими касался Тоби, кости двигались сами собой?

Уэйн кивнул.

Фальконер очень осторожно взял сына за плечи.

-- Черил и ее родители приехали сюда за твоей помощью. У нее заснули ноги, и их нужно вылечить.

Уэйн выглядел изумленным.

-- Она попала под машину?

-- Нет. Я думаю, что это из-за нервов. Но ей нужно... то, что ты сделал до этого, излечив Тоби. Как ты думаешь, сможешь ты это повторить?

-- Я не знаю. Это... это другое дело. Может быть, я больше никогда этого не смогу, может быть, я все израсходовал на Тоби, потому что очень хотел его вылечить. Из-за этого мое сердце так болит, папа...

-- Да, я знаю. Но не становится ли тебе от этого вместе с тем лучше? Не вдохновляет ли это тебя, не слышишь ли ты при этом голос Бога и не чувствуешь ли ты Его Силу внутри себя?

-- Возможно, но...

-- Ты целитель, сынок. Живой чудодейственный целитель! -- он обнял сына одной рукой. -- В тебе есть сила, которая дана тебе для вполне определенной цели. Черил и ее родители ждут внизу. Что мне им сказать?

-- Я... Я сделал это, потому что очень любил Тоби. А эту девочку я даже не знаю!

Фальконер наклонился к нему и понизил голос.

-- Сделай это, потому что любишь меня.

Отец Черил Гнатт положил ее на бок на простыню, постеленную на обеденном столе. Маленькая девочка задрожала и схватилась за руку матери, когда Уэйн склонился над ней не зная, что предпринять. Фальконер ободряюще кивнул головой; Кемми, переутомленная происходящим, вышла из дома и уселась на ступеньках террасы, дожидаясь окончания процедуры. Когда Уэйн наконец коснулся ноги девочки, он закрыл глаза, в его висках застучала кровь, и он принялся растирать круглые колени Черил. Девочка глядела в потолок и что-то тихо шептала.

Это продолжалось около часа, пока лицо Уэйна не стало блестящим от пота, а руки не перестали слушаться его. Родители Черил, не говоря ни слова, подняли девочку и отнесли ее в грузовик. Уэйн стоял на террасе, пока грузовик не скрылся вдали с поникшими от поражения плечами; когда он встретился глазами с отцовским взглядом, то из его груди вырвалось рыдание, и он убежал наверх в свою комнату.

Фальконер вернулся в свой уставленный книжными шкафами кабинет, закрыл двойную, обитую дубом дверь и сел за письменный стол, смотря перед собой невидящим взглядом. Затем он решил для восстановления равновесия духа обратиться к Библии, каждая страница которой была для него откровением. Он обнаружил, что открыл тринадцатую главу Евангелия от Матфея на речи Христа о семенах, посеянных на каменистой почве, в сорняках, и на плодородной почве, где они дали плоды. Он медленно прочитал три страницы до того, как уловил послание. Оно оглоушило его, как удар молнии; конечно! -- подумал он и на него словно нашло возбуждение. Поскольку не до всех доходит слово Божье, то почему бы не быть тому же самому и с чудесами! Если эта девочка не исцелилась, то не потому ли, что в ее родителях недостаточно веры, или они ужасные грешники, стоящие слишком далеко от света? Проблема была не в Уэйне, а либо в этой девочке, либо в ее родителях! Он уже почти собрался пойти и поговорить с Уэйном, как вдруг зазвонил телефон.

Это был мистер Гнатт, звонивший с бензоколонки "Тексако", расположенной на другом конце города. Его дочка неожиданно начала дрожать и говорить, что плохо себя чувствует, поэтому они завернули на бензоколонку. Миссис Гнатт отнесла ее в туалет, где ее вырвало. Неожиданно Черил, закричала, что чувствует, как в ее ногах течет кровь, и ее испуганная мать поставила ее на ноги. Черил сразу упала, но затем поднялась, и своими силами добралась до грузовика, где отец подхватил ее на руки и стал кричать о том, как Маленький Уэйн Фальконер исцелил его дочь.

Три дня спустя в "Крестовый поход Фальконера" пришло письмо от Гнаттов, внутри которого лежал завернутый в тонкую оберточную бумагу десятидолларовый банкнот. Спустя некоторое время телефонные звонки и письма понеслись селевым потоком, и Фальконер решил, что ему пора передать Уэйну все, что он знал о публичных выступлениях, о том, как надо управлять толпой и помещать в сердца людей любовь к Господу. Мальчик обладал врожденным талантом ко всему этому, и в последнюю минуту Фальконер добавил на плакаты, предназначенные к летнему туру палаточных проповедей, имя Уэйна.

Фальконер поднялся с постели, стараясь не разбудить Кемми, через холл прошел в комнату Уэйна и осторожно открыл дверь. Слабые лучики восходящего солнца отражались на дюжине моделей самолетов -- "Б-52", пары "Хеллкетов" морского базирования, английского "Спада", "Констеллейшн" и других -- свисающих на нитях с потолка.

Уэйн сидел на стуле около окна. Легкий утренний ветерок колыхал занавески. За окном расстилались луга тридцатишестиакрового поместья Фальконера.

-- Уэйн. -- Голова мальчика резко повернулась. -- Что-то ты ранехонько сегодня проснулся, а? -- Фальконер вошел в комнату пригнувшись, чтобы не задеть зеленый "Спитфаэр".

-- Да, сэр. Мне надо кое-что обдумать.

-- И это "кое-что" настолько важно, что нужно недосыпать? Ты же знаешь, что этим вечером мы должны быть в Декатуре. -- Он зевнул и потянулся, предчувствуя долгую дорогу. -- О чем же ты думал?

-- Я думал о том, что произошло в Готорне, папа. Я думал о том мальчике и его маме.

-- О? -- Фальконер взъерошил рукой волосы и тяжело присел на край кровати, откуда мог видеть лицо сына. -- Ты слышал, что о них говорили. Они -- странные люди, а эта женщина пришла на проповедь исключительно для того, чтобы спровоцировать скандал. Но это не должно тебя интересовать.

-- Правда ли, что она ведьма, как говорили? И что мальчик -- демон?

-- Я не знаю, но похоже, в Готорне все думают так.

Мальчик несколько секунд молча смотрел на него, а затем сказал:

-- Почему же мы тогда не убили их?

Фальконер испугался.

-- Ну... Уэйн, убийство противозаконно...

-- Несмотря на то, что ты говорил, что законы Бога превыше законов Человека? А если эта женщина и мальчик -- Зло, то им нельзя позволить жить, не так ли?

-- Э-э-э... -- Фальконер чувствовал себя так, будто перекувырнулся через голову. -- Господь позаботится о них, Уэйн. Не беспокойся.

-- Она говорила, что то, что я делал, это убийство.

-- Да, она так говорила. Но это только доказывает, насколько она извращенная, не так ли? Она попыталась разрушить твою работу, и для этого она использовала этого мальчика.

-- Я все делаю правильно, папа?

Вопрос прозвучал как удар грома. Фальконер заморгал.

-- Что ты имеешь в виду, сынок?

-- Я имею в виду... Я знаю, что этим летом излечил много людей, но... первый раз, с Тоби, я чувствовал, что что-то произошло внутри меня, как будто моя кровь вскипела и... это было похоже на то, как в детстве я воткнул вилку в розетку. Это было больно, и когда все закончилось, я еще долго чувствовал это. С тех пор ко мне никогда больше не приходило то чувство; иногда я испытывал зуд, иногда головную боль, но... не то, что в первый раз. И помнишь, на прошлой неделе в Силакауге? Того слепого? Я старался очень сильно, папа, но я не смог вернуть ему зрение. А еще там были другие, которых я даже не коснулся... может быть, собирался, но...

Уэйн замолчал, и на его лице отразилось глубокое беспокойство.

-- Я думаю, что эта Крикмор заставила тебя усомниться в себе, вот что я думаю. А это как раз то, что ей нужно! Когда ты сомневаешься в себе, ты ослабляешь себя. Я тоже думал о слепом и ему подобных; возможно, что ты не можешь вылечить некоторых людей потому, что Господь желает их оставить такими, какие они есть. Или, скажем, они когда-то согрешили и отошли от Света, и поэтому, пока они не исповедуются, они не могут получить исцеления. Ни в коем случае не сомневайся в себе Уэйн, иначе демоны победят. Ты понял?

-- Я... думаю, что да.

-- Хорошо, -- Фальконер потрепал его по плечу. -- Ты будешь готов сегодня к Декатуру?

Уэйн кивнул.

-- Тебя еще что-то беспокоит?

-- Да, сэр. В этом мальчике есть... что-то, что меня пугает, папа. Я не знаю, что, но... когда я поглядел ему в глаза, у меня душа ушла в пятки...

Фальконер тихо хмыкнул и посмотрел в окно.

-- Если ты чувствуешь страх, -- ответил он, -- то это потому, что ты чувствуешь в его сердце грех. Уэйн, ты стоишь на пороге большой прекрасной жизни, в которой ты встретишь много хороших людей, но тебе также будут встречаться и люди с Сатаной в душе. Ты будешь вставать против них и повергать их. Понял?

-- Да, сэр.

-- Хорошо. До завтрака еще пара часов. Не хочешь немного вздремнуть?

-- Я попробую.

Уэйн слез со стула и забрался на постель. Отец поправил простыни и поцеловал его в лоб.

-- А теперь спокойно отдыхай, дружище, -- сказал Фальконер. -- Я разбужу тебя к завтраку. Хорошо? -- Он улыбнулся и направился к двери.

Голос Уэйна остановил его.

-- Я все делаю правильно, да, папа?

-- Да. Я клянусь тебе. А теперь спи. -- Фальконер закрыл дверь.

Довольно долго Уэйн лежал, глядя в потолок. Ласковый ветерок раскачивал пластмассовые самолеты, и их крылья кренились, будто они лавировали между облаками. В лесу лаял Тоби. Мальчик крепко закрыл глаза.

  16

На ферме Крикморов тоже вставало солнце. Рамона проснулась в шесть с небольшим, разбуженная звуком подъезжающего у дому автомобиля. Она слышала, как открылась его дверь, но не услышала хлопанья закрывающейся двери. Потом кто-то начал возиться с ключами, пытаясь отпереть входную дверь.

Рамона быстро накинула халат, зажгла лампу и пошла к входу, как вдруг дверь распахнулась и в нее ввалился ее муж. Джон широко улыбался; от него исходил резкий запах пота и самогона, а лицо было покрыто рыжей щетиной. Одежда его выглядела мятой, а на куртке отсутствовала пара пуговиц.

-- Привет, родная, -- поздоровался он и сделал несколько нетвердых шагов в сторону Рамоны.

-- Нет.

Он остановился словно его ударили, но клоунская улыбка продолжала сиять на его лице. Глаза Джона были настолько красны, что казалось, они вот-вот взорвутся.

-- Авввв, не надо так, -- пробормотал Джон. -- Немножко погуляли, и все. Видел Мака ван Хорна и старого Винта тоже; не поверишь: они все еще занимаются той дорогой в лесу! -- Он моргнул и провел грязной рукой по лбу. -- Куда, интересно, делся этот мул, после того, как меня треснули по башке? -- Он засмеялся, пытаясь сфокусировать свой взгляд на Рамоне. -- Почему бы тебе не пойти и не причесаться получше? Одень что-нибудь из того приятно пахнущего барахла, которое мне нравится. Тогда ты меня встретишь как настоящая жена...

-- Ты грязный, -- тихо ответила Рамона, -- и пахнешь, как отхожее место!

-- ЧЕРТОВСКИ ВЕРНО! -- прогрохотал Джон с исказившимся от гнева лицом. -- А ты что, ждала, что я приеду домой в веночке из роз? На проповеди ты извозила меня в дерьме, женщина, и я подумал, что немножко его нужно привести с собой домой! -- Он дрожал от ярости. -- Ты сделала из меня дурака, -- продолжал он. -- Ты опозорила мое имя! О, ты все спланировала, не так ли? Вот почему ты неожиданно согласилась пойти -- потому что ты рассчитывала сделать на проповеди какую-нибудь гадость! И я не сойду с этого места, пока ты...

Он поперхнулся на полуслове увидев, что из темноты за спиной Рамоны появился Билли и остановился, глядя на них.

-- Билли, -- обратился к нему Джон. -- Сынок. Твой папа вернулся домой. Я знаю, что выгляжу не очень, но... но со мной приключился несчастный случай, я думаю...

-- Иди одевайся, -- сказала Рамона Билли. -- Побыстрее.

Билли замялся глядя на отца, а затем вышел собираться.

-- Куда спешите?

-- Я беру Билли к его бабушке.

-- О!

Последовал выдох самогонных паров. Джон закачался на ногах, и комната начала медленно вращаться вокруг него. На несколько секунд у него перехватило дыхание, и он не мог произнести ни слова. А затем:

-- Теперь понятно. Теперь все понятно. Хочешь забрать у меня сына после того, как я отшил тебя, да?

Он сделал шаг по направлению к Рамоне, и она увидела, как сквозь пелену опьянения в его глазах мерцает красный огонь.

-- Нет, совсем не так. -- Рамона стояла на своем. -- Ты знаешь, почему я так поступаю...

-- Так значит, ты хочешь сделать его таким же, как ты! -- завизжал Джон. -- Значит, ты хочешь высыпать все это... это дерьмо ему на голову! Я тебе не позволю, клянусь Господом! Я не дам тебе отнять его!

-- Билл видел часть Вилла Букера, оставшуюся после его смерти, Джон. Зови это приведением, духом, даже душой. Но он видел что-то в подвале, и он должен понять, что его ждет впереди...

-- Нет! -- Джон отшатнулся назад, почти падая, и заслонил собой дверь. -- Я не позволю, чтобы его поглотила эта ересь! Может, я согласен терпеть это от тебя, но я не позволю, НЕ ПОЗВОЛЮ -- вмешивать в это мою кровь!

-- Твою кровь? -- тихо переспросила Рамона. -- Он и моя кровь тоже. В нем есть и от тебя и от меня, но в нем сильна кровь чокто, Джон. Он следующее звено в цепи, неужели ты не видишь? Он несет этот дар...

Джон прижал ладони к ушам.

-- Зло-зло-зло-зло-зло-зло-зло...

При виде этого пьяного жалкого мужчины, закрывающего собой дверь собственного дома в надежде воспрепятствовать уходу Билли, у Рамоны из глаз потекли слезы.

-- Это не зло, Джон. И никогда им не было.

-- Ты говоришь мне, что смерть не зло? Это твоя жизнь, Мона! Не моя и не мальчика! И в ней всегда будет смерть, призраки и демоны! -- Он потряс головой, чтобы отогнать стоящий в ней шум. -- О, Господи, пошли прощение ее душе! Пошли прощение моей душе за то, что я внемлю ее лжи!

В этот момент в золотой круг, очерченный лампой в руках Рамоны, вошел одетый в джинсы и полосатую хлопковую куртку Билли, держащий в руках бумажный пакет с вещами. Его лицо было искажено страхом и страданьем.

-- Пошли, Билли. -- Джон широко расставил руки. -- Пошли, покажем ей, что такое мужская дружба.

-- Мама... говорит, что я должен ехать, папа. Она говорит, что мне надо выучиться многим вещам.

-- Нет. Она ошибается. Хочешь знать, чему она хочет тебя научить? Чепухе о духах и смерти. Ты праведный богобоязненный мальчик, и тебе не следует слушать о таких вещах.

-- Я не хотел видеть Вилла Букера, папа. Но он был там и нуждался в моей помощи.

Он поднял руку и показал отцу кусочек угля, лежащий на его ладони.

-- Что это? Откуда?

-- Я не знаю, но я... я думаю, что теперь Вилл хочет помочь мне. Я думаю, что он посылает мне это, чтобы я знал, что... был прав, когда спустился в подвал, и что если что-то темное и страшное, то это еще не значит, что оно злое...

Из груди Джона вырвался стон.

-- Отравлен, -- прошептал он глядя на уголь. -- Яд в крови, в крови! Боже милостивый, порази меня на месте, если я не был хорошим отцом...

-- Прекрати! -- резко оборвала его Рамона.

Внезапно Билли бросил бумажный пакет с вещами, пробежал через комнату и вцепился в ногу отца. Сквозь приглушенное рыдание мальчик простонал:

-- Я буду хорошим, папа, я буду хорошим, я буду...

Джона передернуло -- от эмоций ли, от отвращения ли, Рамона не могла сказать, -- он схватил Билли за шиворот и подтолкнул к матери.

-- В ТАКОМ СЛУЧАЕ, ЗАБИРАЙ ЕГО! -- крикнул он и швырнул на пол ключи от автомобиля. -- Уходите оба! Убирайтесь из моего...

Его голос надломился и из глубины его души вырвалось ужасное рыдание. Билли заплаканными глазами смотрел на отца, и тот закрылся ладонью от этого взгляда.

-- ...дома, -- прошептал он.

Джон шатаясь прошел по комнате и упал на стул у холодного камина. Его лицо освещали лучи восходящего солнца.

-- Я не мог этого сделать, Господи, -- тихо произнес он прижав ладони к лицу и закрыв глаза. -- Я не смог прогнать из них тьму...

Затем он умолк, и слышалось только его громкое дыхание.

-- Сходи за своими вещами, -- сказала Рамона Билли и прошла в спальню, чтобы одеть носки и туфли и взять дорожную сумку. Она может управлять машиной и в халате, а переодеться потом. Сейчас же ей хотелось поскорее уехать с Билли из этого дома. В кухне Рамона взяла из НЗ несколько долларов и пятьдесят центов мелочью, а также глиняный, в форме яблока, кувшин, сделанный для них Ребеккой. Затем она вернулась в переднюю и подобрала ключи от машины. Билли с распухшими глазами стоял рядом с отцом. Он осторожно коснулся руки Джона, но тот только что-то простонал в своем мучительном пьяном сне.

-- Иди в автомобиль, -- сказала Рамона. -- Я сейчас подойду.

Когда Билли вышел, Рамона пригладила грязные, торчащие в разные стороны рыжевато-коричневые кудри мужа. Морщины на его лице стали глубже, подумала она. Тыльной стороной ладони она вытерла глаза, успокоила начавшуюся было дрожь и принесла для мужа из спальни покрывало. Она накрыла Джона и понаблюдала, как он вцепился в него и свернулся клубком. И тихо застонал во сне. Рамона повернулась вышла из дома.