Книго

----------------------------------------------------------------------------
     Серия "Литературные памятники"
     В.Ф. Одоевский "Русские ночи", М., "Наука", 1975
      Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
     Скажите, кто это меня так горячо любит и так досадно,  так  жестоко  не
понял? Тем досаднее и тем грустнее, что любит! Стало, он любит  но  меня,  а
мой фантом. Тем грустнее, что признает во мне талант, ибо  о  вышины  падать
больнее. Если бы мне сказали: ты начинаешь выписываться, твой талант потерял
свежесть  -  я  бы,  может  быть,  не  согласился  на  правах   архиепископа
Гренадского, но мне бы не было так грустно мне говорят: ты  падаешь,  потому
что мало-помалу миришься с пошлостью жизни и оттого, что дал  в  себе  место
скептицизму, миришься потому, что  твоя  филиппика  принимает  вид  повести,
сомневаешься  потому,  что   не   веришь   в   данное   направление   разума
человеческого! Вы, господа, требуя в  каждом  деле  разумного  сознания,  вы
находитесь под влиянием странного оптического обмана, вам  кажется,  что  вы
требуете разумного сознания, а в самом деле вы хотите, чтобы вам  верили  на
слово. Ваш criterium разум  всего  человечества;  но  как  постигли  вы  его
направление? Не чем другим, как вашим собственным разумом! Следственно, ваши
слова "верь разуму человечества" значат "верь моему разуму!" - и, что бы  вы
ни делали, каким бы именем вы ни называли ваш criterium, а той сфере, где вы
находитесь, вы всегда придете к этому заключению. А знаете  ли,  что  значит
это  заключение?  Верь  моему  разуму,  следственно  мой  разум  совершенен,
следственно я - бог,  т.  е.  вы  другою  дорогою,  но  дошли  до  одинакого
заключения с римскими императорами, которые ставили себе статуи и заставляли
им поклоняться. Этот роковой ход разума человеческого  предвидела  Библия  в
словах "не сотвори себе  кумира!".  Все  мы  чувствуем  необходимость  одной
безусловной истины, которая осветила  бы  весь  путь,  нами  проходимый,  но
спорим о том, где она и как искать ее. Не называйте же скептиком  того,  кто
ищет лучшего способа найти ее и испытывает для сей цели разные снаряды,  как
бы странны они ни казались. Скептицизм есть полное бездействие, и его должно
отличать от желания  дойти  до  самого  дна:  медик  не  знает,  какое  дать
лекарство, это незнание имеет следствием то, что  он  не  пропишет  никакого
рецепта, - вот скептицизм; медик прописал лекарство, но,  возвратясь  домой,
спрашивает себя: то ли он прописал, нет ли  чего  более  лучшего,  -  делает
опыты, вопрошает опыты  других  -  это  не  скептицизм,  но  то  благородное
недовольство, которое есть залог всякого движения  вперед.  Пирогов  прежде,
нежели отрежет руку у живого, каждый раз предварительно отрежет ту же руку у
десятка трупов - скептицизм ли это?
     Я не  могу  принять  ваш  criterium  разума  человеческого:  во-первых,
потому, что он неуловим - он агломерат,  составленный  из  частных  разумов;
идеализация его кем бы то ни было всегда будет произведением индивидуальным,
следственно  не  имеющим  характера   истины   безусловной,   всеобъемлющей;
во-вторых, потому, что он еще не уничтожил страдания на земле; говорить, что
страдание есть необходимость, значит противоречить тому  началу,  которое  в
нашей  душе  произвело  возможность  вообразить  существование  

нестрадания

,
откуда  взялось  оно?  в  третьих,  потому,  что  разум  человеческий,   как
продолжение природы, должен (по  аналогии)  также  быть  несовершенным,  как
несовершенна природа, основывающая жизнь каждого существа на  страдании  или
уничтожении другого. Все эти и  многие  другие  наблюдения  заставляют  меня
искать другого критериума.
     Форма - дело второстепенное; она изменилась у меня по упреку Пушкина  о
том, что в моих прежних произведениях слишком видна моя личность; я стараюсь
быть более пластическим - вот и все; но  заключать  отсюда  о  примирении  с
пошлостью жизни - мысль неосновательная; я был всегда верен моему убеждению,
и никто не знает, каких усилий, какой борьбы мне стоит, чтоб доходить до дна
моих убеждений, отстранять все, навеянное вседневной жизнию, и быть  или  по
крайней мере стараться быть вполне откровенным.
     Если бы кто, судя обо мне, не кладя моих мыслей  на  прокрустово  ложе,
применил их к собственной моей теории и с этой  точки  зрения  посмотрел  на
них, то, может быть, много странного перестало бы  быть  странным  и,  может
быть, тогда бы заметили,  что,  например,  наблюдения  над  связью  мысли  и
выражения принадлежат к области, доныне еще никем не тронутой и  в  которой,
может быть, разгадка всей жизни человека. Впрочем, я сам виноват во  многом;
у меня много недосказанного  -  и  по  трудности  предмета  и  с  намерением
заставить читателя самого подумать, принудить самого употребить свой снаряд,
ибо тогда только истина для него может сделаться живою.
     Наконец, - называйте это суеверием, чем вам угодно,  -  но  я  знаю  по
опыту, что невозможно приказать себе писать то или другое,  так  или  иначе;
мысль мне является нежданно, самопроизвольно  и,  наконец,  начинает  мучить
меня,  разрастаясь  беспрестанно  в  материальную  форму,  -   этот   момент
психологического процесса я хотел выразить в Пиранези, и  потому  он  первый
акт в моей психологической драме; тогда я пишу; но вы понимаете, что в таком
моменте должны соединяться все силы души  в  полной  своей  самобытности:  и
убеждения, и верования, и стремления - все должно быть свободно  и  истекать
из внутренности души; здесь веришь чему веришь, убежден - в чем  убежден,  и
нет места ничьему чужому убеждению; здесь а = а.
     Требовать, чтобы человек принудил себя быть убежденным, - есть  процесс
психологически невозможный.
     Терпимость, господа, терпимость! - пока мы ходим с завязанными глазами.
Она пригодится некогда и для вас, ибо, помяните мое  слово,  если  вы  и  не
приблизитесь к моим убеждениям, то все-таки перемените  те,  которые  теперь
вами овладели; невозможно, чтобы вы наконец не заметили  вашего  оптического
обмана.

     Впервые напечатано: Сакулин, ч. 2,  с.  450-543.  -  По  помете  А.  А.
Краевского на подлиннике ("письмо князя Одоевского ко  мне  после  появления
разбора сочинений  его  в  10-й  кн.  "Отечественных  записок"  1844  года")
датируется началом октября 1844 г.
     Краевский  Андрей  Александрович  (1810-1889)  -  журналист,   издатель
"Отечественных записок" (1839-1884). В э 10 его журнала была помещена статья
В. Г. Белинского "Сочинения князя В. Ф. Одоевского". Критик высоко  оценивал
творчество Одоевского - писателя, у  которого  "красноречие  возвышается  до
поэзии, а поэзия становится  трибуною"  передовых  идей.  Вместе  с  тем  он
упрекал писателя в пристрастии  к  фантастическому.  Со  времени  "Сильфиды"
(1837), помысли критика, Одоевский "решительно начал  уклоняться  от  своего
прежнего направления в пользу какого-то странного фантазма" (см.:  Белинский
В. Г. Полн. собр. соч. Т. VIII.  М.,  1955,  с.  313).  Анализируя  "Русские
ночи",  Белинский  обращал  внимание   читателей   на   "односторонность   и
парадоксальность" взглядов Фауста.
Книго
[X]