Книго

ГЕНРИ ЛАЙОН ОЛДИ

ЧЕРНЫЙ БАЛАМУТ

Шудры занимаются услужением, вайшьи живут ремеслом и торговлей, кшатрии - убийством себе подобных; а брахманы избрали деревянную чашу, чтобы жить подаянием. Воин убивает воина, рыба пожирает рыбу, собака грызет собаку, и каждый блюдет свой закон. И в самом деле, о Кришна, вражда никогда не погашается враждою - поэтому не может быть устойчивого мира иначе, чем уничтожение противной стороны. Махабхарата, Книга о Старании, Сказание о посольстве Господа, шлоки 47-65 И все-таки я, рискуя прослыть Шутом, дурачком, паяцем, И ночью и днем твержу об одном: Не надо, люди, бояться! Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы, Не бойтесь мора и глада, А бойтесь единственно только того, Кто скажет: - Я знаю, как надо! Кто скажет: - Идите, люди, за мной, Я вас научу, как надо! А. Галич ТОМ ВТОРОЙ СЕТЬ ДЛЯ МИРОДЕРЖЦЕВ ПРОЛОГ Ковш Семи Мудрецов накренился над вершиной Махендры - и звездная пыль щедро осыпала лучшую из гор. Блестки старого серебра запутались в кронах вечнозеленых бакул и гималайских кедров, заставили озабоченно всхрапнуть антилоп в чаще, и иглы спешащего по своим делам дикобраза мигом превратились в диадему, достойную Серебряного Арджуны, сына Громовержца. Правда, самому дикобразу это отнюдь не прибавило героического пыла - косолапо отбежав в тень кривой шелковицы, он долго пыхтел и косился по сторонам, после чего счел нелишним вернуться в теплый уют норы. И тихий смех пролился из ковша следом за светом. Небо жило своей обыденной жизнью: благодушествовала Семерка Мудрецов, бесконечно далекая от суеты Трехмирья, шевелил клешнями усатый Каркотака, багрово мерцал неистовый воитель Уголек, суля потерю скота и доброго имени всем, рожденным под его щитом; двурогий Сома-Месяц желтел и сох от чахотки, снедаемый проклятием ревнивого Словоблуда, и с тоской взирала на них обоих, на любовника и мужа, несчастная звезда со смешным именем Красна Девица... Угасни все разом - что будет?! Тьма?! Преддверье рассвета?! - Эра Мрака не заканчивается гибелью нашего мира, - внезапно прозвучало и поплыло над Махендрой в алмазных бликах. - Она ею начинается. Небо замерло в изумлении. Странные слова, странный смысл, и голос тоже странный. Сухой и шершавый - таким голосом котлы чистить, вместо песка... Гибель? Нашего мира? Значит, и НАШЕГО тоже? Общего? Если бы темный полог мог помнить то, что помнило ярко-синее полотнище, раскинутое от века над дневным простором... Странные слова не были бы для неба внове: оно уже слышало их на рассвете. Пропустив мимо ушей, или чем там оно слышит - день мало располагает к разговорам о гибели. Колесница Солнца ходко бежит по накатанной дороге в зенит, звеня золотыми гонгами, щебет птиц заставляет улыбнуться Заревого Аруну-возничего, и все десять сторон света покамест никуда не делись, трогай-щупай... Ночь - совсем другое дело. Ночное. Какая-то особо любопытная звезда соколом метнулась вниз, вспыхнув на миг ярче брызг водопада в отрогах Гималаев. Разглядела в свете собственной гибели - вон они, люди. Двое. На поляне у небольшого костерка. И пламя ожесточенно плюется искрами, будто тщетно пытается избавиться от скверного привкуса тех самых слов... Грозное мычание прозвучало снизу, и звезда умерла. Но вслед за отчаянной подругой с высоты низринулся целый поток сверкающих красавиц. И кручи Восточных Гхат расцвели фейерверком вспышек, заставляя одного из людей у костра прикрыть глаза козырьком ладони. Жест был скорее машинальным, и сразу становилось ясным: человек защитил взор от чего-то, что крылось в его памяти и что сейчас напомнило ему массовое самоубийство детей неба. Из-под навеса жесткой, мозолистой ладони, похожей на кусок коры векового платана, на мир смотрела адская бездна Тапана. Расплавленный мрак, пред которым ночная темень кажется светлым праздником; кипень черного пламени. И вмиг ожили, стали правдой древние истории о смертоносном взоре Змия-Узурпатора, который выпивал силу из живых существ, не делая разницы между богами, святыми подвижниками и мятежными гигантами-данавами. Ладонь опустилась, огладив по дороге костистый подбородок, и в ответ движению тихо проструилась вдоль костлявого хребта плеть седых волос. Туго заплетенная по обряду шиваитов, коса с тщательно распушенным кончиком сразу выдавала в человеке аскета-отшельника; да старик и не пытался скрывать этого. Ни косы, ни смоляного взгляда, ни боевой секиры, лежащей рядом - ничего он не скрывал, этот удивительный хозяин Махендры, чьи слова только что заставили трепетать небо! Пальцы с набухшими бочонками суставов истово затеребили кончик косы, другая же рука медленно опустилась на ледяной металл секиры и осталась там, словно пытаясь поделиться своим теплом с белым быком, выгравированным на лезвии. И, услышав выкрик гибнущих звезд-лазутчиков, прищурилась Семерка Мудрецов, попятился назад Каркотака, зацепившись клешней за созвездие Кормилицы, а воитель Уголек каплей свежепролитой крови сполз поближе к равнодушному Месяцу. Потому что у костра теребил косу Рама-с-Топором, живая легенда Трехмирья... Нет, иначе - смертная легенда Трехмирья, к которой Смерть-Морена в багряных одеждах забыла дорогу. Или делала вид, что забыла. - Гибель мира? - переспросил собеседник аскета и гулко откашлялся. - Ну ты и скажешь, тезка! Оглядись: павлины буянят, звезды светят, комарье свирепствует чище сборщиков податей - где ж он, твой конец?! Начался, бедолага, только мы не заметили? А то, что война - так это у нас дело обыденное! Жаль, конечно, дурней, пока не выстелят Поле Куру трупами в сто слоев, не угомонятся... ну да ладно, зато остаточки потом разбегутся по бабам детишек строгать! Покойничкам куда-то перерождаться надо? Надо! Не всем же в крокодилов! Вот и засопит Великая Бхарата над супругами и любовницами... Он расхохотался и хлестким ударом пришиб комара, опрометчиво севшего на волосатую грудь. Окажись на месте нахала-комара матерый леопард, результат вышел бы примерно одинаковым. Был собеседник аскета светловолос, в плечах широк неимоверно, одежду носил темно-синюю, с вышитыми поверх гирляндами полевых цветов - и, завидя его, любой человек, будь то пахарь или раджа, непременно пал бы на колени и вознес хвалу судьбе за счастливую встречу. Ибо нечасто и немногим доводилось лично встречать Раму-Здоровяка по прозвищу Сохач, живое воплощение Вселенского Змея Шеша о тысяче голов, сводного брата самого Черного Баламута*. Правда, поговаривали, что Здоровяк изрядно опозорил род и честь, наотрез отказавшись принять участие в Великой Битве на Поле Куру - но заявить об этом прямо, в лицо, да еще в такое лицо... Увольте, почтенные! Уж лучше мы падем себе на коленки да восхвалим, как должно... __________________________________________________________________________ * Черный Баламут - Кришна Джанардана (санскр.). __________________________________________________________________________ - Смешной ты человек, Здоровяк! - после этого, мягко говоря, удивительного заявления, аскет бросил терзать свою косу и воззрился на плечистого тезку. - Интересно, как ты себе представляешь конец света? Ну, давай, поделись со скудоумным! Комары кружились над отшельником, текли раздраженным звоном, но садиться не решались. - Как? - Здоровяк замялся и подбросил в огонь охапку заготовленного впрок сушняка, пытаясь скрыть замешательство. - Ну, как все... это... значит, всплывает из океанских глубин Кобылья Пасть, огнем себе пышет, зараза, водица вокруг нее кипит... Могучая холка его побагровела, словно Здоровяку на плечи взвалили твердь земную, голубые глаза затуманились, и во всем облике проступил душевный разлад. - Хана, короче! Всем и сразу! Ну чего ты привязался, тезка?! - дуракам ведь ясно... - Ясно! - передразнил его аскет. - Дуракам-то ясно, всем и сразу! Раскинь умом, мудрец ты мой! - вот возьму я сейчас Топор-Подарок, пройдусь по тебе наискосочек... да не дергайся, это я так, к слову! Тебе от такого гостинца конец будет? - Будет, - уверенно подтвердил Рама-Здоровяк, прозванный Сохачом за то, что в рукопашной схватке вместо булавы предпочитал использовать цельнометаллическую соху. - Ежели наискосочек, то непременно будет. А вот ежели я увернусь, да выдеру вон то деревце, да комельком тебя благословлю по темечку... Аскет просто руками всплеснул: видимо, уж очень возмутила Раму-с-Топором неспособность Здоровяка рассуждать на отвлеченные темы. Да и то сказать: топором наискосочек - это вам, уважаемые, не истинная природа Атмана-Безликого, тут диспутов не рассиропишь... - Ох, тезка, лень тебе мозгами шевелить! Ну представь: вот тебе конец пришел, вот ты помер, вот я тебя на погребальном костре сжег... Представил? Гибель свою представил? - Угу, - без особой уверенности кивнул Здоровяк, наморщив лоб. - Представил. Помер и горю. Потом сгорел. Он вдруг просиял и широко улыбнулся, как человек, только что закончивший тяжелую изнурительную работу. - Представил! - басистый вопль Здоровяка переполошил сонных попугаев в кронах деревьев, и вдалеке хором откликнулись шакалы. - Представил, тезка! Ух, как тебя вижу: горю я, значит, на костерке, пополам разрубленный, горю-горюю, а потом - рай, тезка! Апсары пляшут, медовухи реки разливанные, гандхарвы-песнопевцы струны рвут, мою любимую "Яма Яме подвернулась" раза по три, без напоминаний... - А дальше? - Чего - дальше? А-а-а... ну, дальше отдохну я как следует, обожрусь райским харчем под завязку, и на следующее воплощение! Брахманом буду! Ей-ей, брахманом... Здоровяк угас так же внезапно, как и вспыхнул, после чего добавил глухим, совершенно чужим голосом: - Чтоб не воевать. Не люблю я это дело, тезка... полвека на земле прожил, а так и не полюбил. Эх, беда - брахманы, и те воюют! Вот ты, например, или там Наставник Дрона... - Ну и где ж конец? - тихо спросил аскет, лаская стального быка, пасущегося на полулунном лугу секиры. - Гибель где, тезка? Здоровяк не ответил. Молчал, хмурился, сопел весенним носорогом. - Выходит, что нету ее, - наконец пробормотал он. - Вроде есть - и вроде нету... Аскет перегнулся вперед и потрепал силача по плечу. - Вот так-то, тезка! Только не радуйся раньше времен. А то ведь можно и по-другому сказать: вроде нету ее, гибели - и вроде есть! Соображаешь? Край неба на северо-западе резко вспух светло-лиловым нарывом. Спустя секунду горизонт прорвался осколками-бликами, брызгами кипящего гноя, залив ковш Семи Мудрецов до половины. Натужный рокот донесся лишь через полторы минуты - и казалось, что Земля-Корова умирает в корчах, не в силах разродиться чудовищным двухголовым теленком, предвестником несчастий. - Собачья моча! - выругался аскет самым страшным ругательством южан Декхана, ибо худшей скверны трудно было найти во всем Трехмирье. - Руку даю на отсечение, это же "Алая Тварь"! Куда боги смотрят?! - ее ж кроме как в Безначалье, нигде выпускать нельзя! Ох, Здоровяк, заварил твой братец кашу, как расхлебывать-то будем? Не ответив, Здоровяк встал и с хрустом потянулся. В отсветах костра он казался существом из рода гигантов, вверженным в огонь геенны только за то, что имел неосторожность родиться с сурами-богами в одном роду, да не в одной семье. - Братец? А мой ли он братец, тезка? Люблю я его, стервеца, с самого детства люблю, душу за него выну-растопчу, а иной раз и закрадется мыслишка: брат ли он мне?! Он черный, я белый, волосы у меня прямые да светлые, а у него, у Кришны-Баламута, смоль кучерявая; меня раздразнить - дня не хватит, а он сухостоем вспыхивает... Матери у нас разные, отцы разные - где ж такие братья водятся?! Рама-с-Топором удивленно воззрился на Раму-Здоровяка снизу вверх. Так смотрят на слона, который ни с того ни сего заговорил по-человечески. - Отцы разные? Матери? Что ты несешь, тезка? - То и несу! Сидишь тут на своей Махендре, пень пнем, и ничего не слышишь, что вокруг тебя творится! - Нет, ты погоди! Я все слышу, а чего не слышу, так тоже не беда! Всякому известно: ты седьмой сын, а Кришна - восьмой, тебя из материнского чрева боги вынули и в другое вложили, чтоб тебе в тюрьме не рождаться... Аскет осекся и вновь принялся теребить многострадальную косу. - Старею, - заключил он после долгого молчания. - И впрямь - пень пнем... Помирать пора, зажился. Кругом ты прав, тезка: и отцы разные, и матери, а сказок я за жизнь по самое не могу наслушался. Прости. "Прости, сынок..." - беззвучно прошептала несчастная звезда со смешным именем Красна Девица. И небесные жители отвернулись в смущении - мать Здоровяка, чье чрево якобы приняло чужой зародыш божественным соизволением, носила точно такое же смешное имя. - Что уж тут прощать, тезка? Думаешь, легко числиться в братьях у того, на ком "зиждется ход всех событий, ибо он - владыка живущих"?! Еще в колыбели: стоило Кришне зевнуть, как меня будили восторженные вопли нянек! Видите ли, в глотке у младенца обнаруживалась вся Вселенная с небесной твердью и просторами земными! А я с детства считался тупым увальнем, потому что видел лишь зевающий рот и ничего больше!.. Огромная ночная бабочка бестрепетно присела на руку к Здоровяку. Повела мохнатыми усиками, всплеснула крыльями, словно не одобряя шумного поведения своего нового насеста, и задремала, пригревшись. Очень осторожно силач опустился на прежнее место, положил руку с бабочкой на колени и долго глядел на цветастую странницу. Усы топорщил. Пышные - тысячу бабочек хватит осчастливить. - Все его любят, Баламута, - еле слышно прогудел он, забыв о собеседнике и разговаривая больше сам с собой. - Бабы - табунами, мужики слоновье дерьмо жрать готовы, лишь бы он ласковое слово им бросил! Там, на Поле Куру: ведь дохнут же, глотки рвут, друг дружку лютой ненавистью... а его - любят! Пальцем не трогают! А я, тезка, я его больше всех люблю... Люблю, а вот драться плечом к плечу - не пошел. Это, наверное, потому, что драться я умею хорошо, а любить - плохо. Как полагаешь? Жесткая ладонь аскета легла на запястье примолкшего Здоровяка, и бабочка зашевелилась - не сменить ли насест? Нет, решила, что от добра добра не ищут. - Он любил хватать телят за хвосты и дергать, - нараспев произнес Рама-с-Топором, подмигнув мрачному брату Черного Баламута, - пить тайком из сосудов свежевзбитое масло и делиться с обезьянами украденной пищей. Когда женщины доили коров, он пробирался в их дома, пугал малых ребятишек, пробивал дырки в горшках со сметаной и только смеялся, когда ему выговаривали за проступки... - Да, тезка, все было именно так, - силач кивнул, не поднимая взгляда. - Храмовые писцы не соврали. Ни на ману*. И даже когда Канса-Ирод, местный царек, велел перебить всех десятидневных младенцев в окрестностях Матхуры, надеясь в числе прочих истребить новорожденного Баламута - матери убитых желали Ироду адских мук, а Кришне простили и это. Кого другого прокляли бы на веки вечные; а ему простили. И эту Великую Битву тоже простят. Ковш Семи Мудрецов скользнул ниже. Махендра, лучшая из гор, почему-то замолчала, а мудрецы, отличаясь любопытством, не отличались терпеливостью. Бабочка сорвалась с руки Здоровяка и устремилась в небо. Жизнь пестрой летуньи была столь коротка, что преступно растрачивать драгоценные мгновенья на долгие разговоры; а на долгое молчанье - вдвое преступней. "Простят?" - спрашивали Семеро Мудрецов, сверкая сединами. "Простят?!" - пятясь назад, изумленно скрипел усатый Каркотака. "Простят..." - посмеивался воитель Уголек, оправляя одежды цвета смерти. Сома-Месяц не вмешивался. Он умирал, чтобы родиться вновь. __________________________________________________________________________ * Мана - мера веса, 0,5 г. Применяется обычно в ювелирном деле. __________________________________________________________________________ * * * Два тезки сидели у костра: Рама-Здоровяк по прозвищу Сохач, брат Черного Баламута, и Рама-с-Топором, сын Пламенного Джамада. На благородном языке: Баларама Халаюдха и Парашурама Джамадагнья. Двое трусов, уклонившихся от Великой Битвы. И вокруг них беззвучно завершался двадцать седьмой день зимнего месяца Магха. День гибели мира, день начала Эры Мрака; день, который ох как не скоро назовут восемнадцатым февраля. Самоуверенно добавив: восемнадцатое февраля три тысячи сто второго года до нашей эры - как будто Эра Мрака может делиться на нашу и чужую. Двое мужчин сидели с закрытыми глазами и видели одно и то же. Поле Куру, тишина, и в ночной прохладе меж трупами людей, слонов и лошадей бродит чернокожий красавец, улыбаясь невинной улыбкой ребенка. Вот он поднимает голову, вот гигантская крылатая тень перечеркивает небо над полем брани... И звезды тускнеют в испуге. Книга первая ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ Бали сказал: - В стычках премудрые боги мною были разбиты, Я швырял многократно горы с лесами и водопадами, Вершины, скалы я разбивал о твою голову в схватке! Но что же могу поделать? Трудно осилить время. Разве тебя, с твоим перуном, мне кулаком убить не под силу? Но теперь не время отваге, время терпенью настало! Махабхарата, Книга о Спасении, шлоки 370-374 Зимний месяц Магха, 28-й день БЕСПУТСТВО НАРОДА В течение длительного времени, вставая неизменно по утрам, мы создавали это превосходное сказание с целью сделать благодеяние миру... Глава первая РАЙСКИЕ ДЕМОНЫ 1 Крылатая тень наискось перечеркнула небо над Полем Куру, на миг размазалась туманной свастикой и устремилась ввысь, почти сразу исчезнув из виду. Воздушные пути сиддхов покорней запуганного пса стелились навстречу Гаруде-Проглоту, Лучшему из пернатых, виляя белопенными хвостами; и летучие колесницы полубогов расторопно спешили убраться с дороги, не дожидаясь, пока их сметет яростный ураган. А потом возничие еще долго смотрели через плечо вослед орлу-исполину и изумленно хмыкали: Гаруда сегодня летел гораздо медленней обычного. Да и наездник его меньше всего походил на Вишну-Опекуна, коему полагалось восседать на Проглоте. Меня абсолютно не занимали косые взгляды и дурацкое хмыканье с обочины. Пусть их. Дрема текла по векам расплавленным свинцом. Тело само собой зарывалось все глубже в теплый пух, сон-нянька обкладывал меня подушками, взбитыми ласковой рукой; и легконогие виденья хороводом бродили вокруг расслабленного Громовержца, словно апсары в ожидании выбора. Ушедший в небытие день, со всеми его заботами и злоключениями, казался марой, туманной дымкой над озером, жить которой - до рассветного ветерка. Чужак во мне ворочался, отказываясь соглашаться с радужными надеждами, но и он не мог причинить мне сейчас серьезного беспокойства. Я чувствовал себя легко и спокойно, как зародыш в яйце, в Золотом Яйце на заре творения мира, и мне не нужно было видеть, чтобы знать и чувствовать. Вон она, сверкает под звездами, обвитая спиралью нашего полета - славная гора Меру, незыблемая ось Трехмирья, похожая на цветок лотоса или скорее на сложной формы вертел, которым проткнули насквозь три куска оленины и поместили в печь... Хороша печурка! - внешняя оболочка окружена водой, чья толща десятикратно превосходит диаметр Второго Мира, вода в свою очередь окружена огнем, огонь - воздухом, воздух - разумом, разум - источником всего сущего, а источник всего сущего - Высшим принципом. Запомнили? А теперь повторите без запинки. Как там говаривал Словоблуд, когда излагал Индре-недорослю всю эту дребедень? А-а, вспомнил... "Умножить, мальчик мой, можно все на все! Вечность на вечность? Сколько угодно! Получится вечность вечностей! Свихнуться можно от счастья..." И я искренне полагал тогда, что Словоблуд действительно умножил все на все, после чего свихнулся. От счастья. Странное, полузабытое, наивно-детское ощущение всплыло в глубине души. Словно я вновь стал ребенком, которого еще никто и никогда не величал Громовержцем и уж тем паче Владыкой; я маленький, я усталый, и мама Адити-Безграничность сидит у изголовья, тихо мурлыча колыбельную без слов и смысла, насквозь пронизанную материнским теплом... теплом, в котором нет ни капли от Жара-тапаса аскезы или от безудержного полыханья перуна... Или от огненной пасти, явившейся в Безначалье трем Миродержцам из восьми; пасти, видение которой превращало Витязя-Арджуну, моего сына, в дрожащего ублюдка. Мама, спой мне колыбельную. Мама, я устал быть Индрой. Мама... - Мама моя родная! Совсем забыл! Клекот Гаруды вышвырнул меня из уютной дремы, и я завертел головой, спросонья ища... врага? хор гандхарвов? Брихаса с утренним докладом?! Тьфу ты пропасть! - Что случилось, друг мой? Твои драгоценные перья отсырели от ночной сырости? Твой желудок, да не опустеет он вовеки, настоятельно потребовал насыщения? В чем дело?! Никаких других причин, способных серьезно взволновать Лучшего из пернатых, я придумать не мог. Гаруда повернул ко мне голову, дыбом встопорщив шейные перья, и сверкнул черной бусиной глаза. В глазе отражался я, и отражение мне не понравилось. Беспокойное какое-то отражение, встрепанное... или это просто глаз птички слезится от ветра? - Увы, друг мой Индра, есть в Трехмирье вещи и поважнее моего пустого желудка! Гораздо важнее! Я чуть не свалился вниз. Огненные пасти в Безначалье или потеря силы Громовержцем - что они в сравнении с подобным заявлением?! Дхик*! Хвост от дохлого осла! А я-то думал, что после вчерашней свистопляски разучился удивляться... __________________________________________________________________________ * Дхик - "Тьфу!" (санскр.). __________________________________________________________________________ - Смею ли я надеяться, о крылатый друг мой, - от волнения я и сам не заметил, как заговорил в Словоблудовой манере, - что мне доведется услыхать рассказ о твоих заботах? И уже после первых слов птицебога, чей клекот с легкостью перекрывал свист ветра в ушах, стало ясным: "сегодня" грозит быть достойным преемником "вчера". 2 ...это началось лет семьдесят-восемьдесят тому назад - точнее Гаруда не помнил. Забредя под вечер на южную окраину Вайкунтхи, личного имения Вишну-Опекуна, где Гаруда чувствовал себя полноправным хозяином, Лучший из пернатых был остановлен хриплым рыком: - Стой, жевать буду! Восприняв выкрик как личное оскорбление - жевать без Гаруды?! - гордый птицебог и не подумал остановиться. Даже обыденный малый облик не потрудился сменить. Мало ли, всякие твари глотку драть станут, а мы всех слушайся? Мы и сами горазды... стой, клевать буду! И глотать. Обогнув решетчатую ограду, которой он раньше здесь вроде бы не замечал, Гаруда клюв к носу столкнулся с такой гнусной образиной, что на миг забыл, где находится. А когда вспомнил - взъерошил перья и еле удержался, чтобы не начать властным крылом наводить порядок. Вайкунтха изобиловала смиренными праведниками и царственными мудрецами, девицами из свиты Лакшми, богини счастья, и свитскими полубогами самого хозяина Вишну - но... Вот именно что "но"! - Ты кто такой? - строго поинтересовался птицебог у гогочущей образины. - Праведники мы, - гнусаво хрюкнули в ответ и после некоторой паузы добавили. - Смиренные. Чего вылупился, индюк? Ом мани! Священный возглас походил больше на нечто среднее между "обманом" и "обменом". - А почему у тебя такие большие зубы? - будучи при исполнении, Гаруда решил покамест проглотить "индюка". До поры. - А чтоб топленое маслице котлами лопать! - образина оказалась бойкой на язык. - А почему у тебя такие большие когти? - А чтоб четки бойчей перебирались! - не сдавался наглец, демонстративно почесывая когтем лохматое брюхо. - Мы это... мы молились, мы молились, не мычали, не телились... эй, индюк, напомни - как дальше?! Похабную песенку, которую затянула образина, Гаруда однажды имел удовольствие слышать - пролетая над ночным кладбищем, где пировала удалая компания пишачей. И допустить подобное безобразие у себя в Вайкунтхе никак не мог. В запале приняв свой истинный облик... Впрочем, птицебогу почти сразу пришлось уменьшиться вшестеро, иначе он вынужден был бы гоняться за нахалом, как слон за мышью. К счастью, образина напрочь обалдела от такого поворота событий и даже не попыталась сбежать. Разве что вякнула нечленораздельно, когда могучий клюв ухватил хама за шкирку, словно напроказившего котенка, и налитые кровью глазищи образины плотно зажмурились. Высоты боялся, праведник. "Я тебе покажу индюка! - злорадствовал Гаруда, взлетая так быстро, как только мог, и потряхивая для острастки скукоженного пленника. - Жевать он, видите ли, будет, скотина! Масло топленое лопать! Смолы тебе, пакостнику, а не масла!" И лишь вылетая за пределы Вайкунтхи, птицебогу пришло в его клювастую голову: подобной мерзости просто по определению не могло быть в райской обители Вишну-Опекуна! Даже на окраине. Но увесистая ноша, что кулем болталась в мертвой хватке Лучшего из пернатых, мало походила на иллюзию. И пахла скверно. Гаруда вздохнул, едва не выронив образину, заложил крутой вираж и взял курс на дворец Вишну. Когда золотые купола и остроконечные башенки Опекунской обители замаячили на горизонте, а внизу начались тенистые рощи с павильонами - Гаруде вдруг показалось, что он несет не праведника-самозванца, а по меньшей мере белого быка Шивы. Через секунду бык Шивы превратился в слона-Земледержца, любого из четырех по выбору, слон - в благословенную гору Мандару, служившую мутовкой при пахтаньи океана; и клюв Лучшего из пернатых разжался сам собой. Подхватить пленника на лету не удалось, и бедолага свалился прямиком в хитросплетение ветвей акации. Надо заметить, единственной акации на обозримом пространстве. Старой и на редкость колючей. Спикировав вниз, Гаруда вцепился когтями в густую шерсть на загривке и пояснице образины, поднатужился и принялся выдирать стенающую жертву из шипастых объятий. Выдрал. Набрал высоту. И даже трижды успел ударить крыльями. Насмерть перепуганный пленник вдруг сделался скорбен животом, словно некий доброхот прошелся на его счет "Пишачем-Весельчаком"; жуткая вонь заставила небеса вопиять - и Гаруду стошнило впервые за всю его долгую жизнь. Лучший из пернатых даже представить себе не мог, что такое бывает - извергнуть съеденное. Воображение отказывало. На этот раз невезучий самозванец в туче нечистот и блевотины шлепнулся в открытый бассейн. Умудрившись при этом до основания снести выступающий над водой балкончик и изрядно ободраться о керамическую облицовку бортика. Казалось, он задался целью явить собой пример: что означает "спустить семь шкур". Гаруда извлек его, полузадохшегося и перхающего сизыми пузырями, разложил для просушки на злополучном бортике, и задумался. Умереть в Вайкунтхе - это надо было обладать той еще удачей; но что-то подсказывало птицебогу - живьем он добычу до дворца не донесет. Рядом с бассейном предавался благочестивым размышлениям плешивый старик с тощими ручками-ножками и округлым брюшком; по всему видать, великий мудрец и праведник. Явление с небес сперва мохнатого крикуна, а затем Лучшего из пернатых, отвлекло старца от бормотания мантр - и он сперва бочком подобрался ближе, а там и решил завести беседу. Мудростью поделиться. - И рад бы ракшас в рай, да грахи* не пускают! - приятно улыбаясь и слегка картавя, сообщил мудрец. - Нет, сынок, живым не дотянешь... - Сам знаю, - буркнул Гаруда, ищась клювом под мышками; и язвительно добавил: - Папаша... Он очень не любил, когда кто-то угадывал его мысли. Наверное, потому, что это случалось чаще, чем Гаруде хотелось бы. Слова мудреца медленно проникали под своды птичьего черепа (видимо, из-за картавости старца), располагались поуютнее, становились своими, родными... __________________________________________________________________________ * Грахи - "напасти", "грехи", злые мелкие твари, сбивающие всех с правильного пути. __________________________________________________________________________ "Ракшас! - осенило птицебога. - Точно, ракшас! Как же я сам-то..." И почти сразу, молотом вдогонку озарению: - Ракшас в Вайкунтхе?! - Нет, не донесешь, - разлагольствовал меж тем словоохотливый мудрец, игнорируя как шумные страдания ракшаса, так и разброд в душе Гаруды. - Жару не хватит... - У меня? - возмутился птицебог. - Да я... всю Землю... - На одном крыле, - меленько закивал мудрец, ибо прекрасно знал любимую присказку Лучшего из пернатых. - Ты вот что, сынок: не ерепенься, оставляй бедолажку тут, пущай подсохнет, оправится... Ишь, умаял ты его! - Не сдохнет? - озабоченно поинтересовался Гаруда. - Не должен, вроде... Я с ним малость поделюсь от доброты душевной, поддам Жарку-то (мудрец выражался замысловато, но Гаруде сейчас было не до умственных завитушек)! А ты, сынок, мотай по своим делам-делишкам, куда тебе надобно... Только вертайся быстрее, слышь?! - у меня тапас не казенный, тяжким трудом нажитый, надолго не хватит! Договорились? По хитренькой физиономии мудреца ясно читалось, что дело тут отнюдь не в доброте душевной, а в суетном желании повыспрашивать свежую душу о последних сплетнях. В своем умении разговорить кого угодно, пусть даже и ракшаса-мученика, старец не сомневался. Гаруда поблагодарил плешивца и, оставив полумертвого пленника на попечение мудреца, вновь стал набирать высоту. К счастью, в те годы у Вишну-Опекуна на Земле была всего одна серьезная аватара - Черный Островитянин, урод-гений - и поэтому, задав хозяину вопрос, Гаруда всерьез рассчитывал получить ответ. 3 - И ты представляешь, друг мой Индра, что мне ответил Вишну? - Похвалил за бдительность? - предположил я. Увлекшись рассказом, Гаруда перешел на спокойное планирование в восходящих потоках, и мы с нашим орлом парили сейчас как раз между Миром Покаяния и Миром Вечной Истины. Что, согласитесь, символично. - Ничего подобного! Сперва отругал, как голозадого птенца, что сую клюв не в свои дела! Потом строго-настрого запретил таскать незнакомые существа туда-сюда по Вайкунтхе! Потом принялся выспрашивать, как и почему я не сумел дотащить мохнатого обормота до Опекунского дворца... три раза заставил повторить, в подробностях! Ты думаешь, друг мой Индра, мне приятно было всю эту гадость вспоминать-рассказывать, да еще и трижды?! Забывшись, Гаруда резко повел правым крылом, и мы сильно сместились к Миру Покаяния. Что тоже было символично. - И лишь после, друг мой Индра, хлебнув амриты и успокоившись, Опекун соизволил объясниться! Оказывается, Вишну взбрело в голову воздвигнуть на окраине своего имения какой-то совершенно особенный храм! С особенными брахманами! С особенными службами! Со всем особенным-разособенным! И что самое главное - с ОХРАНОЙ!!! - Что?! - Да-да, именно с охраной! И вот этот пакостный ракшас-грубиян, эта образина, говорившая со мной в непозволительном тоне - он, видите ли, и есть первая ласточка будущей охраны! Представляешь?! Я честно попытался представить. И - ничего. В смысле, ничего не вышло. Тогда я попытался представить по-другому, примерив услышанное на себя. Ну, допустим, стукнуло мне в голову основать на окраине Обители Тридцати Трех храм. Особенный храм. Особенней не бывает. Ну, собрал я туда праведников, добавил мудрецов по вкусу, щепотку младших брахманов, вскипятил на Жару... А охранять-то зачем? От кого?! Если я не в силах сохранить неприкосновенность всей Обители, то, во-первых, гнилой из меня Индра и медяк цена моим дружинникам-Марутам, головорезам облаков; а во-вторых, тогда уж и храм пропадай - не жалко! А если мне боязно, что в храм проникнет кто-то из своих - например, Словоблуд (хотя какого бхута ему это сдалось, да еще тайком?!) - то надо быть умалишенным, чтобы ставить вокруг охрану из ракшасов! И вообще: ракшасы в раю?! Райские демоны?! - ...толпа, друг мой Индра! - прервал мои размышления клекот Гаруды. - Клянусь раковиной Опекуна, целую толпу набрал! Один другого поганей! Хорошо хоть, дальше окраины не лезут... - Хорошо, - машинально поддакнул я, по-прежнему находясь в раздумьях относительно странностей нашего маленького Упендры с его храмами-охранами. С размаху влетев в чужую жизнь, в полвека существования Гангеи Грозного, я твердо усвоил: братец Вишну иногда делает глупости, но он ничего не делает просто так. - Что тут хорошего?! - возмутился непоследовательный Гаруда, чуть в запале не скинув меня со спины. - Что хорошего, я спрашиваю! Вонь до самой Дхрувы, ор до самой Нараки*; о беспорядках я вообще не говорю! Охраннички! Бездельничают, сквернословят, да еще и молочко-сметанка им, видите ли, не нравится! Представляешь, друг мой Индра - мяса требуют! С кровью! Слабопрожаренного! Я заставил-таки себя сосредоточиться и через минуту уже был в курсе забот Лучшего из пернатых. __________________________________________________________________________ * Дхрува - Полярная Звезда; Нарака - адская полость в Земле. __________________________________________________________________________ Оказывается, охраннички-буяны в последнее время стали переборчивы в пище. Старые привычки взяли свое, и ракшасы дружно потребовали мяса. Заявив, что из-за покладистости и пресловутой "доброты душевной" не будут настаивать на человечине. Можно говядину. Что? Святотатство?! Посягательство на лучшее из животных?! Ну знаете, на вас не угодишь, человечинку нельзя, говядинки - шиш допросишься... Рыбки? Постненького карпика?! Сами ее жрите, рыбку вашу, у нас от нее понос, золотуха и линька на неделю раньше начинается! А ты, дылда крылатая, не смей клювом, не смей, а то мы тебе... и Опекуну наябедничаем. Вот. Вчера вечером, за ужином, этот спор достиг своего апогея. И сегодня на рассвете, перед доставкой завтрака, Гаруда как раз собирался явиться лично и проследить, дабы молочные продукты были употреблены по назначению. Даже если ему придется силой запихивать добро в глотки строптивых охранников. А тут - Индра зовет... Не требовалось объяснений, чтобы понять: если мы сейчас продолжим путь к Обители Тридцати Трех, то в Вайкунтху Гаруда успеет в лучшем случае к обеду. Лишившись удовольствия принудительной кормежки. Особенно при учете полной безнаказанности самого Гаруды - братец Вишну, расчетверившись сознанием между тремя аватарами и самим собой, был практически невменяем, а значит, безопасен. Выкинуть охрану из имения Лучший из пернатых все же не решался, зато вразумить... Мы всю Землю, понимаешь, на одном крыле - а тут какие-то пакостники!.. - Поворачивай! - решившись, скомандовал я. - Давай, друг мой, не мнись, шевели крылышками! - В Обитель? - не понял Гаруда. - Эх, дела делами, а дружба дороже! - Вот именно, что дороже! Помнишь, приятель: ты задолжал мне один завтрак?! Гони в Вайкунтху, должок возвращать! Заодно и с буянами твоими разберемся. - Индра! - просиял Лучший из пернатых, закладывая такой вираж, что у меня дух захватило. - Владыка! Век не забуду! Ох, и позавтракаем... небу жарко станет! И гигантский орел пошел пластать небесные пути сиддхов крупными ломтями. Я сидел у него на спине, зарывшись в пух до подбородка, улыбался про себя и думал, что сегодня мне повезло. Иначе я никогда не смог бы проникнуть в имение братца Вишну, не привлекая к себе внимания. 4 - Братва! За что кровь проливали?! За сметану их клятую?! - Ниче! Были кровь с молоком, а пройдусь кулаком - молоко с кровью, пейте на здоровье! - Сами, небось, ягнят трескают! С подливкой! С грибочками! С перепелиными сердчишками! С этими... как их... - Не трави душу! Тело сдохло, одна душа осталась - не трави, говорю! - Пошли, пустим красного фазана! - Верно! Назвался Опекуном - опекай! Или мы сами... миром навалимся... - Сами! - Братва! Не могу молчать!.. - Эхма! Где наша не пропадала?! В раю - краем, в аду - пропадом!.. Поначалу я наблюдал за всем этим столпотворением со стороны. Еще на подлете мне стоило больших трудов уломать Гаруду не соваться сразу в драку, а уменьшиться и обождать за дальними тумбами из гранита-слюдянца. На которых чинно восседали изваяния пяти бессмертных аватар братца Вишну: Рыба, Черепаха, Вараха-Вепрь, Человеколев и Карлик. За Карликом опять торчала лупоглазая рыбья морда с рогом посередине лба - и так по кругу. Я надеялся, что в компании статуй любопытный клюв Проглота, даже торча между пятачком Вепря и грандиозным лингамом Карлика, сойдет незамеченным. Верней, не "даже", а именно поэтому. Сразу за тумбами-постаментами начиналась решетчатая ограда, о которой упоминал Лучший из пернатых, а в кольце решеток возвышались здания, чей вид мигом напомнил мне "Канон Зодчих". Земной, где утверждалось: "Частные жилища и строения могут иметь от одного до девяти этажей, в зависимости от общественного положения владельца; но здания с одинаковым числом этажей должны непременно быть одинаковой высоты и без излишеств в украшательстве". Три строения за оградой были братьями-близнецами: пятиэтажные, хмуро-серые, без малейшего намека не то что на излишества, но и вообще на попытку "украшательства". А посему на храм, пусть даже особенный, походили не более, чем Индра на Упендру. Скука - единственное, что возникало при взгляде на сей выкидыш зодчества. Зато снаружи решеток скукой и не пахло. Пахло бунтом и близким побоищем. Полторы дюжины матерых ракшасов вовсю драли глотки, изощряясь в проклятиях и ненависти к святой пище. Косматые морды щерились частоколом клыков-желтяков, молоты кулачищ гулко лупили в бочонки грудей, а один буян - клювастый и подозрительно смахивающий на Лучшего из пернатых - уже опрокидывал котлы с топленым маслом, озираясь в поисках факела. Кроме ракшасов, поблизости никого видно не было. Ах да, исключая обеспамятевшего полубожка в фартуке поверх нарядных одеяний - несчастный валялся у ограды, забытый всеми. Как я понял, прочие доблестные слуги Опекуна, доставив пищу, поспешили убраться восвояси. Чтобы предвидеть будущее, им не надо было родиться ясновидцами. Я вздохнул, оглядел себя с ног до головы, оценил безобидность облика и двинулся к эпицентру беспорядков. Мое появление фурора не произвело. Сперва никто вообще не заметил, что на сцене появилось новое действующее лицо. Я просочился поближе к злополучным котлам, втайне морщась от резкого звериного духа и пронзительных воплей, потом взял упавшую с перевернутого блюда булочку, отряхнул грязь и принялся меланхолично жевать. Ударь я молнией в центр столпотворения - это не произвело бы большего впечатления. Тишина. Только сопение и сиплый кашель одного из крикунов. Проходит минута, другая... - Ты кто такой? - каркают за спиной. Это Гаруда-двойник. То ли самый сообразительный, то ли просто в зобу дыханье сперло, а потом выбросило наружу вместе с вопросом. - Охранник, - отвечаю, давясь булочкой и старательно изображая наслаждение. - Новенький? - Старенький. Такой старенький, что и помереть успел. А тебе что, ворона? Наглость производит впечатление. Вместо того, чтобы вцепиться в меня со всех когтей, клювастый ухмыляется почти добродушно и косится на толпу смешливым глазом. - Я - ворона? - хрипло смеется он. - Я, значит, ворона, а этот булкоед, значит, честный ракшас? - Ракшас, - подтверждаю я, приканчивая булочку и украдкой вздыхая с облегчением. - Потомственный. Ослеп, что ли?! Молочком промыть глазки?! Толпа расступается, и вперед выходит... м-да, а я-то думал, что женской красотой меня удивить трудно. Выходит, ошибался. И только потом я соображаю, что такая краля среди мохнатых сорвиголов смотрится по меньшей мере неуместно. Если только она не сменила облик минуту назад. - Как тебя звать, красавчик? - голос у крали низкий, грудной, и все ракшасы, как по команде, дружно облизываются и хмыкают. - Айндруша*, - ничего лучшего мне в голову не приходит. - А тебя, крошка? - Путана, - отвечает она, подмигивая. - Ты к нам надолго, а? __________________________________________________________________________ * Айндруша - сложное имя из двух частей, означающее "Смертный сын Индры". На санскрите в отчествах "И" меняется на "Ай" (сын Вивасвата - Вайвасват, сын Иравата - Айраватта, и т. п.). Окончание "Руша" происходит от "пуруша", т. е. "смертный человек". __________________________________________________________________________ Я киваю, пораженный внезапной догадкой. Имя Путана говорит мне о многом. Так звали знаменитую ракшицу из доверенной челяди Кансы-Ирода - стерва пыталась в свое время погубить Кришну-младенца, намазав сосок ядом и взявшись покормить дитя грудью. Если верить слухам, Черный Баламут высосал кормилицу-убийцу досуха, вынудив перед смертью принять истинный облик. Вспомнив заодно некоторые подробности этого истинного облика - например, глубокие, как пещеры, ноздри носа или ягодицы, подобные береговым кручам - я втайне радуюсь тому, что вижу. И недоумеваю: убитая при попытке покушения на аватару братца Вишну - что она делает здесь?! Клювастый ракшас нервно пританцовывает на месте, оставляя на дерне тройные борозды, и наконец не выдерживает. - Да на кой тебе этот молокосос, Путана! Присылают кого ни попадя... - А может, я за него замуж пойду, - Путана медленно проводит алым язычком по влажной мякоти рта. - Вот молочка попью и пойду. Возьмешь, красавчик? - А я? - как-то совсем невпопад интересуется клювастый, и тон его мне не нравится. - Я-то как же?! - У тебя женилка в пупырышках, - однозначно разъясняет Путана, обеими руками приподымая пышную грудь. - Я бесстыжая, меня от пупырышек смех разбирает... Дошло? Было видно, что до клювастого дошло, дошло окончательно и бесповоротно. Он давится карканьем и, нахохлившись, начинает обходить меня по кругу. Остальные ракшасы, забыв о молоке насущном, возбужденно переговариваются и ждут продолжения. Но их надеждам не суждено оправдаться. Я мысленно проклинаю всех женщин Трехмирья - ну не драться же мне с этим ревнивцем?! - и миролюбиво развожу руками. Иначе сейчас он попытается меня клюнуть, и я потеряю всякую возможность присмотреться поближе к странной охране странного храма нашего странного братца Вишну. - Уймись, герой! - клювастый с готовностью останавливается, и я начинаю понимать, что храбростью он не блещет. - Чего нам делить?! - Действительно, - двусмысленно поддакивает Путана, оглядывая меня с ног до головы. - Делить нам нечего... перышки-пупырышки... - А насчет молока я вам вот чего скажу! - я подзываю клювастого поближе, и он подходит, но не один, а в компании со здоровенным ублюдком, похожим на дикого осла. - Тут, пока я сюда шел... Сходство клювастого с Гарудой толкает меня на сомнительный шаг - но иначе мне не втереться в доверие. И я шепчу клювастому и ослу пару слов. После чего осел разражается восторженным воплем, а я понимаю, что осел - не он, а я. - Братва! - голосит длинноухий. - Он знает, где Гарудина заначка! Айда, грабанем! Оглушительный клекот гремит в ответ над Вайкунтхой. Я затыкаю уши и стремглав кидаюсь под защиту решеток, понимая, что провалил всю затею. Все-таки дело Индры - ваджра да гроза, а выведывать и притворяться мы не обучены... Пока я предаюсь самоуничижению, вокруг перевернутых котлов мечется смерч, из которого временами вылетают исцарапанные и всклокоченные ракшасы, чтобы пропахать носом землю и через мгновение снова быть вовлеченными в ураган по имени Гаруда. Выкрик осла подействовал на Лучшего из пернатых, как красный штандарт Ямы - на белого быка Шивы. Полагаю, благословенная Вайкунтха такое видит впервые; в отличие от меня, но я-то в свое время принимал участие... И потому отлично знаю, что за радость - потасовка с участием Гаруды. Даже пустячная. Я знаю, я смотрю, и багровая пелена стыда мало-помалу застилает мне взор. Индра слепнет. * * * Фарс. Дешевый низкопробный фарс, на потеху случайному зеваке, как и полагается, с колотушками и тумаками из-за дурацких булочек с маслом. Когда-то мне довелось видеть подобное зрелище, в балагане на площади Матхуры: шут-горбун препирался с юродивым по поводу украденного горшка со сластями, и все закончилось согласно традиции. Оплеухой. И я, доморощенный вибхишака*, возомнив себя потрясателем сердец, без спросу полез на подмостки? Не доучив роли, собравшись импровизировать без смысла и понимания, даже не потрудившись натянуть подходящую случаю личину - дурак! Чего я, собственно, ждал?! Что толпа ракшасов, ошалев от безделья и собственной отваги, кинется на шею Индре, умнику и красавцу, растечется слюнями и мигом выложит все сокровенные тайны братца Вишну?! __________________________________________________________________________ * Вибхишака - актер-паяц. __________________________________________________________________________ Словоблуд говорил, что я взрослею... Ты ошибся, наивный мудрец, мой родовой жрец-наставник, ты принял желаемое за действительное! Взрослый Индра никому не нужен, потому что... потому! Молнии мечут, не достигнув зрелости, ибо иначе предчувствие последствий сделает громовую ваджру бессильней детской погремушки. Говорят, искусство театра было создано на небесах (кем?!) в качестве Пятой Веды, Нового Откровения, доступного даже низшим сословиям. Но актеры возгордились, самонадеянно став высмеивать брахманов - и проклятие последних обрекло лицедеев на вечное презрение общества. Кощунственная мысль перуном ударяет в мозг: мы, боги-суры, Локапалы-Миродержцы, со всеми нашими громами и Преисподней - как же мы мелки на подмостках Трехмирья в сравнении с тем же Гангеей Грозным! Мы притворяемся, когда он колеблется, мы лицемерим, когда он страдает, мы паясничаем, когда он рвет судьбу в клочья; мы задергиваем занавес и уходим пить сому, а он остается лежать на пустой сцене. Навзничь. И если даже завтра Грозного вновь выпустят на подмостки в новой роли, вынудив забыть вчерашнюю жизнь, как ночной кошмар - он снова ринется жить взахлеб, самозабвенно, исходя настоящим криком и настоящей кровью, в то время как могущественные Локапалы станут перемигиваться тайком и трясти золоченой мишурой в ожидании перерыва. Мы смотрим - они живут. Божественные бирюльки - и смертная правда. Молния из земли в небо. Клянусь Судным Днем! - мы похожи не более, чем эта мерзкая потасовка походит на Великую Битву, бойню, что завалила Курукшетру дымящимися останками... и если души убитых не являются в наши раи-геенны, то может быть, дело не в заговоре и сотрясении основ?! Может быть, их просто переманили в другую труппу?! - и братец Вишну был прозорливей многих, делая ставку на империю смертных! Черный Баламут, спой мне "Песнь Господа" - я хочу разучиться думать, сомневаться; я хочу стать прежним Индрой, каким я был до рассвета, когда научился моргать! 5 - Пр-рекратить! И все стихло. Только звон в ушах; и пыль медленно оседает на истерзанную землю. Со стороны дальних ворот к месту несостоявшейся трапезы приближался тот, кого я не мог не узнать; тем более что только у одного существа во всем Трехмирье всклокоченная голова сидела на безбрежной равнине плечей, изрядно сместившись влево. Но надо было лишиться ума, чтобы назвать это существо калекой. Я откачнулся от ограды и почувствовал, как чуждые мысли умирают во мне, а дыхание исподволь наполняется грозой. И косматая туча накидкой окутала Индру, Миродержца Востока. Впервые Брахма-Созидатель медлил, не спеша обменять дар на плоды чужой аскезы. Чудовищное количество Жара-тапаса копилось в одном месте, грозя нарушить равновесие Вселенной - а Брахма колебался. Он прекрасно понимал, что может потребовать взамен царь ракшасов и владыка острова Ланки, неистовый Десятиглавец. И лишь когда аскет принялся срезать свои головы одну за другой и кидать их в пламя костра - Брахме волей-неволей пришлось предстать перед ракшасом. Оставалась последняя голова - и шаг до катастрофы. Бывший Десятиглавец потребовал дар неуязвимости от богов и демонов. После чего двинул войска на Локапал, и не угомонился, пока не обошел всю Свастику. Кубера-Богач, Петлерукий Яма и я оказались самыми глупыми - мы полезли сражаться. Никто из нас тогда еще не понимал: убей Десятиглавца мой перун или Молот Подземного Мира - дар Брахмы окажется ложным, и Трехмирье вывернется наизнанку, пытаясь соответствовать новому Закону. Небо станет землей, Индра - червем, бывшее - небывшим, и ни о чем нельзя будет сказать: - Это так, и только так! К счастью, нас вовремя остановили; и пыль темницы скрипела у меня на зубах, когда гордый собой Десятиглавец выпускал меня на свободу. Посольство Словоблуда умилило ракшаса, а хмель победы и многочисленные дары сделали покладистым. Вскоре неуязвимый ракшас, пресытясь Локапалами, рискнул разгневать Шиву, и Разрушитель придавил руки дерзкого горой Кайласой. К неуязвимости это не имело никакого отношения, дар Брахмы пребывал в целости и сохранности, а царя ракшасов с тех пор стали называть Ревуном. На благородном языке - Раваной. - Ты? - спросил Равана, и низкий лоб ракшаса пошел складками. Я молчал и смотрел в крохотные, налитые кровью глазки. Видя такую тоску, какую не мог представить даже в страшном сне. - Ладно, - сам себе кивнул бывший Десятиглавец. - Ладно... И повернулся к растерзанной охране. - Живо все убрать, мерзавцы! Я кому сказал?! И жрать молоко с булками, прославляя каждый кусок и каждый глоток! Ясно?! А ты, Гаруда... а тебе должно быть стыдно! Понял? И я остолбенел на месте, потому что Гаруда понял. Глава вторая ИСПОВЕДЬ УБИТОГО УБИЙЦЫ 1 - Завтрак подан, о мои владыки! - радостно возвестил повар, еще не вполне пришедший в себя после бунта райских демонов. И на круглом столе из темного самшита, накрытом для нас в трапезном павильоне, начали одно за другим появляться разнообразные блюда: змеиное филе в остром соусе (явно для Гаруды), змеи запеченные, змеи фаршированные (для него же!), змеи в маринаде и в финиковой подливе (угадайте, для кого!), жареная козлятина, вкусно пахнущая дымком (я несколько оживился), фазаны с бамбуковыми ростками, приправы и салаты, фрукты... Да, разумеется, как любой сур и уж тем более как любой Локапала, я могу не есть. Совсем. Но есть мне нравится больше. Равана с тоской смотрел на все это изобилие, мрачнея грозовой тучей. Его несимметрично расположенная голова сиротливо возвышалась над плечами, как гора в конце равнины, волосатые ручищи никак не могли найти себе места, и левое веко нервно подрагивало от смущения. Скажи мне кто другой, что Ревун-Десятиглавец способен смутиться - в жизни бы не поверил! "Могила исправит..." - мелькнул в мозгу обрывок чужой мудрости. Наконец Равана не выдержал. - А нельзя ли... нельзя ли принести постного? Молока там, простокваши? Булочек с медом? - старательно приглушая свой утробный бас, с вежливостью потомственного брахмана попросил он, когда повар в очередной раз возник около стола. Повар, слащавый крылач в окружении толпы подхалимов-поварят, был немало изумлен просьбой гороподобного чудища. Да что там повар?! - даже у Гаруды отвисла нижняя часть клюва. - Что с тобой, Равана? - с тревогой осведомился Лучший из пернатых. - Прихворнул, да? Глянь: отличное мясцо, опять же, змейки печеные... Гаруда невольно облизнулся, а я понял, что пришла моя очередь удивляться - Проглот предлагает поделиться змеями?! - Меня хвори обходят, - пророкотал Ревун. - Но если мяса не положено моим... подчиненным - значит, и я его есть не стану! Всем - или никому! Наливайте молока, уроды (последнее относилось к поварятам)! Буду жрать ваше небесное хлебово - как все; хоть меня от него уже воротит!.. На мгновение в его голосе прорвался властный рык прежнего Раваны, и я, как ни странно, расслабился. Все-таки ни ад Ямы, ни рай Опекуна не смогли до конца изменить буйную натуру отставного Десятиглавца! Приятно, когда видишь что-то постоянное... Перед Раваной, словно по волшебству, возник огромный кувшин молока, блюдо с еще горячими медовыми булочками, второй кувшин поменьше - с простоквашей... Ракшас-исполин молча кивнул и с хмурым видом взял кувшин с молоком за горлышко, словно намереваясь свернуть ему шею. Мы с Гарудой, не сговариваясь, пожали плечами и тоже принялись за еду. Но я заметил, как искры уважения сверкнули в глазах Лучшего из пернатых, который никогда не умел притворяться. Некоторое время мы вкушали завтрак молча, утоляя первый голод. Журчала простокваша в глотке Раваны, я налегал на фазанов, но быстрее всех расползались со стола аппетитные змеи. Пригласи я сюда дружину Марутов и Словоблуда впридачу, нам всем, вместе взятым, нечего было и думать, чтобы угнаться за Проглотом! Наконец, насытясь и отхлебнув из чаши с сомой, я решил, что пора переходить к делу. Однако переходить следовало исподволь, чтобы ни Лучший из пернатых, ни Ревун не заподозрили, насколько все это меня интересует. Так, праздный разговор на сытый желудок... Я постарался припомнить наши беседы с Брихасом - учитель словоблудия у меня был достойный! Не посрамим же науки... - Послушай, Равана, а что ты вообще забыл в Вайкунтхе? - я с самым невинным видом поднял глаза на ракшаса, одновременно обгладывая фазанью грудку. - А ты бы предпочел, чтобы я сейчас гнил в Преисподней? - оскалился в ответ бывший Десятиглавец. Уж что-что, а скалиться он умел знатно! Даже со сдобой в пасти. - Хотел, не хотел... Сам знаешь: кто старое помянет, тому ворон глаз выклюет! - пословица свернула куда-то не туда, но Раване, похоже, именно этот поворот пришелся по душе. - Интересно просто: что надо натворить, чтоб прямиком из ада в любимчики братца Вишну?! Ну, не ломайся, поделись опытом! - Я ж тебя амнистировал, когда ты у меня в темнице пылью давился! Вот и зачлось! - криво усмехнулся Ревун, но тут же стал серьезным. - Знаешь, Индра, может, для тебя эти миры и райские, а для меня... - Что, у Ямы харч лучше? - усмехнулся я. Равана испытующе взглянул на меня и отверг предложенный тон, поморщившись. - У Ямы свои харчи, у Вишну свои... И от обоих тошнит. Ты вот знаешь, что у Опекуна здесь свой маленький ад имеется? - Ад в раю?! - мое изумление было неподдельным. - Вот именно, - кивнул Равана, склонив свою асимметричную голову почти к левому плечу. - Упен... ладно, Гаруда, брось зыркать! Короче, Опекун рассстарался! Специально для таких, как я. - Он что, решил заместителем Ямы стать? Гаруда обиженно нахохлился, усмотрев в наших словах насмешку над обожаемым Вишну, но я лишь отмахнулся от Проглота. Скупые ответы ракшаса меня сейчас интересовали куда больше. - Мне не докладывали! - Ревун смачно харкнул под стол. - Собрал сюда чуть ли не половину тех, кого его аватары поубивали, а меня над покойниками старшим поставил! Так и живем, сутки-двое: два дня охраняем, третий - мучаемся! Ну, когда-никогда выходной дают... на травке поваляться. Не рай, конечно, но все лучше, чем у Ямы! Особой признательности к благодетелю-Упендре в его тоне не чувствовалось. - Да что тут, в Вайкунтхе, охранять? - бросил я еще один камень. - Обитель ведь - не тюрьма! Или апсары праведников крадут, на племя?! - Вот и я о том же! - с радостью поддержал меня Гаруда. - Конечно, Великому Вишну виднее, только я бы на его месте... Собрал тут толпу дармоедов! Маются дурью, а как приличная апсара забредет под крылышко - пугают! С такими-то рожами! Прохвосты! А жрут-то, жрут... Гаруда с тоской окинул взглядом ближнюю к нему часть стола, похожую на Поле Куру в разгар сражения, и стыдливо умолк. К моему удивлению, Ревун отреагировал на тираду птицебога более чем равнодушно. Наверное, привык. - Знаешь, Индра, - доверительно обратился он ко мне, - вот скажи мне такое хоть Гаруда, хоть сам Шива лет сто назад, когда я еще был жив... клянусь собственной смертью, голову б оторвал! Если б смог, - тихо добавил ракшас, помолчав. - А теперь - веришь ли?! - даже не обижаюсь! Эх, Владыка, пекло - оно даром не проходит! Да и рай - та еще кость в горле... Укатали Равку стеклянные горки! Я ведь, когда к Яме угодил, тоже поначалу хорохорился... 2 ...колесница аватары Вишну, известной в Трехмирье под именем Рамы Дашаратхи, окуталась черным дымом. На мгновение Раване показалось, что это его огненные стрелы наконец сделали свое дело, что колесница врага горит, исходя чадом... Но победно расхохотаться царь ракшасов не успел. Из дымного облака вынырнула округлая и остроносая туша, жар нахлынул слепящей волной, и страшная мара устремилась к жертве. "Посох Брахмы!" - успел подумать Ревун. Удара он не почувствовал. Просто внутри исполина вдруг возникла зияющая пустота, и в нее расплавленной рекой хлынула Вселенная, разнося могучее тело вдребезги... - ...Явился? Вставай, пойдем. Голос был скучный, голос был серый, да и на голос походил мало. Так, равнодушный шорох небытия, без ненависти, без торжества, даже без злорадства - и Равана с трудом открыл глаза. Над ним возвышался остроухий киннар, и бледное скуластое лицо киннара венчала шапка красных волос, похожая на клубок дождевых червей. - Помочь? Ишь, разлегся... - Помочь?! - во всю мощь своей прославленной глотки взревел Равана, окончательно приходя в себя. Все было на месте - могучее тело, волосатые руки, ноги в узлах мышц, единственная оставшаяся голова; зато нанесенные врагом раны исчезли. Разве что где-то глубоко в груди тлела заноза-лучина, но на нее царь ракшасов не обратил внимания. Бывало и хуже! Одним рывком он вскочил на ноги. Покачнулся. Но устоял. Силы быстро возвращались. - Где я? Отвечай, тварь! - Там, где и полагается - в царстве Ямы. - Ха! Один раз я здесь уже хорошо позабавился! Что, мало показалось?! Ну, так мы это сейчас исправим! И Равана двинулся на попятившегося киннара. Продолжая отступать, адский служитель вдруг заложил два пальца в жабий рот, пронзительно свистнул - и со всех сторон на Равану обрушились десятки киннаров-близнецов с веревками, цепями и сетями. Однако ловцов ждало серьезное разочарование! Царь ракшасов разошелся не на шутку, и драка завязалась порядочная - развязывай, кто безумен! Бывший Бич Трехмирья расшвыривал наседавших отовсюду врагов, стряхивал их с себя, как отряхивает воду медведь, выбираясь из ручья на берег - и адские служители один за другим гулко шлепались в стены, со стоном отползая в стороны. Тенета возникали из ниоткуда, множась и переплетаясь, но Ревун рвал их в клочья, громогласно хохоча, и уверенно шел на врагов, загоняя киннаров в глубину широкого тоннеля. В воздухе висел густой запах пота и разгоряченных тел, каменные стены зыбко пульсировали, будто живые - и на какой-то миг на Равану нашло затмение. Ему вдруг показалось, что он заблудился в вонючих кишках неведомого обжоры, что сейчас по кишечнику пройдет спазм, и потеющие соленой росой стены сомкнутся, прилипнут сотнями безгубых ртов, раздавят... Царь ракшасов мотнул головой, гоня наважденье прочь - и тугая петля сдавила его горло. Перед Раваной стоял Яма-Дхарма, Миродержец Юга. И волосяная удавка, что росла из обрубка правого запястья Князя Преисподней, была наброшена на единственную шею Раваны. Ревун попытался ослабить беспощадную петлю - но это было едва ли не сложнее, чем вырваться из объятий змея Шеша, опоры Вселенной! - Пошли, - хмуро бросил Яма, глядя мимо своего пленника, и направился вглубь пульсирующего тоннеля. Равана захрипел и, не в силах сопротивляться, словно жертвенный козел, последовал за Князем Преисподней. Они прошли мимо двух адских псов Шербаров-Змеехвостов и, миновав развилку, где боковой коридор сворачивал в Питрилоку - Мир Предков - двинулись дальше, по направлению к Преисподней-Нараке. Равана знал эту дорогу. Когда-то он вторгся сюда во главе победоносного войска ракшасов... когда-то, в старые славные времена... И внезапно странная мысль пришла в единственную голову влекомого на муки ракшаса: "Как же я победил Яму в ТОТ раз, если сейчас я волочусь за ним выжатой тряпкой?! Может быть, это потому, что тогда я был еще жив?.." У Раваны не нашлось ответа на этот вопрос. * * * Царь ракшасов полагал, что вполне представляет себе ожидающие его муки: ведь он уже однажды спускался в Нараку и видел, что там делают с грешниками. Но, как вскоре выяснилось, одно дело - наблюдать за мучениями со стороны, и совсем другое - испытать их на собственной шкуре. Зря надеялся Равана на природную нечувствительность к боли - здесь, в Преисподней, его чувства обострились тысячекратно, и даже легкий укол иголкой ощущался, как боль от стрелы, пронзившей тебя насквозь! А мучители пользовались далеко не иголками. Поначалу Яма определил его в Пятый ад, Риджишу, где грешников терзали дикие звери, змеи, ядовитые насекомые, черви, огонь и колючие шипы. Однако очень скоро слуги Князя Преисподней поняли свой просчет! Раване в какой-то степени даже понравилась Риджиша. При жизни великий ракшас всегда тяготился покоем, с радостью окунаясь в битву - а здесь ему предлагали вечный бой! Пусть неравный, безнадежный, когда ты один против всех, когда тебя раз за разом заваливает горячими телами, и острые клыки рано или поздно все равно впиваются в твою глотку... Но прежде, чем умереть в очередной раз, ты успеваешь проломить десяток-другой черепов, свернуть пару шей - и у тебя создается иллюзия, что ты умер не зря, или по крайней мере - не даром! Оживая через мгновение и бросаясь в новую бессмысленную схватку, ты чувствуешь на губах терпко-соленый привкус чужой крови, крови врага, врага поверженного - и любые страдания в настоящем или грядущем отступают перед этим упоительным ощущением! Что муки ада?! Призрак, мара, рассветный туман! А реальность - вот она! Мучимый схватывается с мучителем, мертвый - с неживым, и уже просто некогда замечать жала змей и шершней, а давить вгрызающихся в стопы ног червей можно с большим экстазом, чем некогда - любить покорную твоей воле женщину... И в то мгновение, когда ярость выплескивается утробным ревом, когда под твоими пальцами с хрустом ломаются шейные позвонки, а в уши врывается предсмертный хриплый вой - в это мгновение ты почти счастлив! Ад? Рай? ...Когда бывшего Десятиглавца забирали из Риджиши, он отбивался, пока мог. А потом - еще. Его ждала зловонная река Вайтарани, чье название словно в насмешку означало "Переправа"; кипящая стремнина нечистот, слизи и крови пополам с гноем. На этот раз киннары оказались предусмотрительнее: вынырнув из гнойной жижи, скользкая тварь обвила тебя щупальцами и потащила на дно. Равана вырывался, грыз зубами губчатую плоть - тщетно. Омерзительное месиво сомкнулось над его единственной головой... Изредка тварь давала ему возможность подняться на поверхность и вдохнуть глоток смрадного воздуха - затем снова увлекая в отвратительную пучину. Здесь тоже обитали какие-то существа; Равана ни разу не смог их рассмотреть в окружавшей его мутной мгле - но обжигающие укусы ядовитых зубов ощущал постоянно. Вместо боя - затхлое и вонючее бездействие. Ад? Хуже? Это продолжалось долго. Очень долго. Десять лет? двадцать? пятьдесят? вечность? Он не знал. Самым страшным было другое: ощущения со временем не притуплялись. Привыкнуть к смраду, объятиям твари-надсмотрщика и омывающему тело потоку нечистот было невозможно; а укусы обитателей Вайтарани перестали обжигать, вместо этого выворачивая тело наизнанку. Впрочем, терпеть Равана умел. Терпеть муки - и ждать. Не зря же в свое время великое подвижничество ракшаса едва не поколебало основы Вселенной! Грешник из грешников чувствовал, что муки постепенно сводят его с ума. К страданиям телесным добавлялись еще и страдания мятежной натуры: невозможность изменить свою судьбу, вырваться, бежать - или хотя бы погибнуть вновь, отомстив своим палачам. Лишь одно не давало ракшасу окончательно окунуться в черную пучину безумия, которая все равно не спасла бы его от мук. Надежда умирает последней. Она остается даже тогда, когда тело твое уже мертво, а душа мучается в аду на грани полного распада. И вот однажды... О, это благословенное "однажды"! Он ждал его целую вечность, верил в него - и дождался! Когда проклятая тварь в очередной раз дала ему возможность вдохнуть воздух Преисподней, напоенный миазмами - Равана ощутил, что оковы-щупальца ослабли. Наконец-то тварь утратила бдительность. Упустить единственный шанс царь ракшасов не мог. Рванувшись изо всех своих еще немалых сил, он выскользнул из опостылевших объятий - с победным ревом вылетев на берег. Он хорошо помнил дорогу к выходу из ада. И, несясь через знакомые дебри Риджиши, расшвыривая по дороге волков и гиен, не обращая внимания на укусы насекомых и хлещущий по плечам огненный дождь, устремился навстречу вожделенной свободе! "Дайте мне только вырваться отсюда! Дайте только вернуться в мир живых - и вы скоро вспомните Равану! Скорей, чем вам хотелось бы!" - пело сердце в груди мертвого ракшаса. Уже вбегая в знакомый туннель, Равана вдруг сообразил: ни один из встреченных им по дороге остроухих киннаров не попытался задержать беглеца! Испугались? Поняли, что бесполезно? Или... Воздух вокруг сгустился, затрудняя движения, становясь упругим, мешая бежать, но Ревун упорно шел вперед - к свободе, к свету, в мир, из которого он был низвергнут аватарой Опекуна... Воздух превратился в невидимую стену. Шаг, другой - и Равану отбросило назад. Он упал, обдирая в кровь ладони и колени, бешеным вепрем кинулся на четвереньках - его отшвырнуло вдвое сильнее. Ракшас завыл в безнадежной тоске и услышал за спиной спокойный голос адского служителя: - Пойдем обратно, Ревун. Твои грехи надежней любых сторожей... Киннар стоял в десяти шагах и смотрел на царя ракшасов, как смотрят на диковинного, но глупого зверя. Его взгляд придал Раване ярости - и мощи. Чудовищным усилием он сумел продвинуться на посох... два посоха... И вновь распростерся у самых ног киннара. - Убедился? - в голосе слуги Ямы на было ни злорадства, ни даже насмешки. - Тогда вставай. Пошли. - Куда? - тупо осведомился Ревун. - Обратно. В Преисподнюю. И грешники могли видеть: бывший Бич Трехмирья, перед которым трепетали Локапалы, ссутулившись, понуро бредет вслед за бесстрастным провожатым. Сам. Без цепей и веревок. * * * Однако в зловонную пучину Вайтарани его не вернули - и Равана был благодарен Петлерукому уже за это! Теперь у него появились личные палачи: полудюжина киннаров, сменявших друг друга. Каленые иглы под ногти, поджаривание на медленном огне, котел с кипящим маслом, соль и красный перец на свежие, (всегда свежие, будь они прокляты!) раны - ракшас стоически переносил адские пытки. Привыкнуть к страданиям по-прежнему было невозможно, но смириться, как с неизбежным злом, справедливым наказанием за прошлые грехи? Почему бы и нет? Временами Равана удивлялся сам себе: почему он не ревет бешеным зверем, не сопротивляется, не пытается вырваться и растерзать палачей? "Сломался, Ревун?" - думалось иногда, но в глубине души ракшас понимал: вряд ли. Дело не в этом. Теперь у него было много времени. И хотя пытки плохо располагают к размышлениям, Равана все же находил в себе силы отрешиться от сиюминутных страданий, заново перебирая четки навсегда потерянной жизни: бусина, другая, третья... Былые подвиги или преступления, пустяки или события сейчас представали перед измученным ракшасом в совершенно ином свете: не царь, но прах, не триумфатор, но последний из грешников, не богоравный герой, а убийца и насильник... И, как венец любых дум - удавка Князя Преисподней, когда Равану, подобно жертвенному козлу, вели вглубь Нараки. Вели на убой, а он ничего не мог с этим поделать. Чем же были все его блистательные победы над Локапалами-Миродержцами?! Майей, иллюзией? Милостыней Брахмы? Ведь Созидатель, даровавший ему неуязвимость от богов в обмен на плод чудовищной аскезы, возникал рядом не раз. Тогда-то Равана гордо думал, что Брахма является смиренным послом: просить его, могучего Равану, пощадить очередного бога-сура - и милостиво соглашался, считая себя равным Созидателю. Победив, он мог позволить себе великодушие! Но из бездны ада все выглядело по-иному. Сурья-Солнце просто выслал навстречу Десятиглавцу привратника, разрешив последнему сдаваться или сражаться по собственному усмотрению - и продолжил играть с Варуной, Миродержцем Запада, в "Смерть раджи". Триумф? - или пощечина?! Если петля Ямы влекла Равану без усилий, то многое ли ракшас мог бы противопоставить Молоту Подземного Мира, когда Петлерукий в гневе уже был готов пустить оружие в ход?! Устоял бы он против громовой ваджры Индры-Стогневного, разгневайся его соперник всерьез?! Ведь даже Валин-Волосач, сын Громовержца - обезьяна, не бог! - таскал Равану в поднебесье, как орел кролика! А Тысячерукий Картавирья - человек, всего лишь человек! - скрутил непобедимого ракшаса и заточил в темницу только за то, что Равана помешал Тысячерукому забавляться в реке с женами... Тогда, обуянный гордыней и тщеславием, Равана после очередного унижения кидался отыгрываться на Локапалах, вновь и вновь терзая всю Свастику; но сейчас, расплачиваясь в царстве Ямы за прошлые прегрешения, он передумал и понял многое. И Брахма-Созидатель был не послом, а нянькой, боясь за основы Вселенной, а не за Миродержцев или за неуязвимого глупца... Бывший Бич Трехмирья корчился от стыда, и пытки казались избавлением. А еще Равана иногда находил в себе силы удивляться, наблюдая за мучителями-киннарами. Царь ракшасов вспоминал, как у себя дома, на Ланке, издевался над пленниками - унижение героев забавляло, ощущение собственного могущества хмелем кружило единственную голову, возможность казнить и миловать доставляла райское блаженство... И это было правильно - иначе зачем нужны богатство, власть, воинские победы?! Но ад жил по другим законам. Исподтишка наблюдая за слугами Ямы, Ревун ни разу не заметил на их физиономиях злорадных ухмылок или раздражения, когда он, дергаясь на колу, выкрикивал проклятия и оскорбления (впрочем, это хоть как-то спасало лишь поначалу). Чувство превосходства, сострадание, наслаждение чужими муками - ровным счетом ничего не отражалось на бледных лицах киннаров. Любая пытка, любое поведение пытуемого - равнодушные палачи словно были частью мучений! Равана уже готов был счесть киннаров бесчувственными, неполноценными существами, тупыми исполнителями чужой воли. Но однажды случайно заметил, как двое сменившихся киннаров, отойдя в сторону, разговорились о чем-то между собой. Его мучителей словно подменили! Один оживленно жестикулировал во время рассказа; второй внимательно слушал, потом брякнул два слова, взлохматил красную шевелюру - и оба от души расхохотались! Хлопая друг друга по плечам и утирая слезы, выступившие от смеха, киннары направились прочь, а Равана еще долго смотрел им вслед. С высоты кола. Этот случай подсказал бывшему Десятиглавцу убедительней целой своры мудрецов-наставников: то, что для ракшаса некогда было развлечением и утверждением собственной власти, для киннаров являлось работой. Буднями, повседневностью, монотонным трудом, который адские служители прилежно выполняли тысячелетие за тысячелетием. Они были выше ненависти, наслаждения или сострадания. Просто каждый грешник обязан получить свое и уйти на новое перерождение. А на его место придет другой. Киннары должны мучить, а грешники - мучаться. Таков порядок. Таков Закон. Недаром вторая ипостась Петлерукого Ямы - тот же самый Закон-Дхарма; и недаром Князя Преисподней зовут Дхарма-раджей, Царем Смерти-и-Справедливости. Поняв это, Ревун смирился окончательно. Никто не издевался над ним, не желал ему зла - и стало быть, некого было ненавидеть или молить о снисхождении. Таков Закон, Теперь Равана все чаще вспоминал годы своего беспримерного подвижничества, и иногда ему казалось, что сейчас он снова предается аскезе и истязанию плоти. Нет вокруг мучителей-киннаров, нет адских тварей и огненных дождей - все эти муки причиняет и принимает он сам. Добровольно. Странное дело: когда нынешнее положение представлялось великому ракшасу в таком свете, боль от пыток слабела. Таков Закон?.. Время червем рыло норы в стенах Преисподней. Равана давно потерял счет дням, месяцам и годам, а спрашивать у киннаров не хотелось - да и собственно, какая разница? Его стали чаще оставлять в покое. "С чего бы это? - гадал про себя ракшас. - Может быть, я уже искупил большую часть своих грехов?" Далек ли он был от истины или приблизился к ней вплотную? - так или иначе, вскоре к нему явился посланец! Вернее, посланец Вишну-Опекуна приходил не к Раване, а к Князю Преисподней, но на обратном пути небесный гость завернул и к закованному в цепи ракшасу. Сейчас бывший Десятиглавец страдал многодневным мутным похмельем, непонятно чем вызванным. Вернее, как раз понятно чем - просто пришло время для очередной пытки. Самым обидным было то, что хмельного Раване никто не давал целую вечность! Зато похмелье выглядело подлинным до мелочей: с головной болью, рвотными позывами, слабостью во всем теле... Ракшас уже начал задумываться: не лучше ли было бы вернуться к иголкам под ногти? Впрочем, его мнения никто не спрашивал. Вот в этом-то состоянии грешника и застал посланец Вишну. - Радуйся, ракшас! - громогласно возвестил гость; и Равана заскрипел зубами, морщась от очередного приступа головной боли. - В несказанной милости своей Опекун Мира переводит тебя, грешника, на службу в свою обитель Вайкунтху! Недолго осталось тебе стенать во мраке Нараки... - Уйди, кошмар-искуситель! - простенал Равана, борясь с желудочными спазмами. - И без тебя тошно! Посланец Вишну обиженно пожал плечами и исчез. А примерно через месяц за Раваной действительно пришли... 3 Равана замолчал и машинально опрокинул в глотку чашу с сомой. Мою. Вздрогнул, непонимающе уставился на опустошенный сосуд и осторожно поставил его на стол. - Это я случайно... - в смущении пробормотал ракшас, горбясь. - О чем мы?.. - Через месяц за тобой пришли, - напомнил ему Гаруда, все это время, как и я, внимавший рассказу ракшаса. Напрашивался вывод: Лучший из пернатых слышит историю Десятиглавца впервые. - Пришли, - подтвердил Ревун. - Я сперва не поверил, но меня действительно расковали и повели к выходу из Преисподней. Иду, все вокруг как в тумане - и не верю! Не бывает! Только когда миновали то место, где меня швыряло... Чувствую: идти тяжело, но можно; и тут меня как обухом - поверил! А снаружи уже колесница ждет... Он снова замолчал, уставясь в одну точку. - Вот так я и попал сюда, - закончил бывший Десятиглавец. - Сам Опекун у ворот встретил, рассказывал: он, мол, когда Рамой-аватарой был и меня убивал - зарок дал, что теперь, значит, за меня в ответе! Дождался, пока положенное отмучаюсь, и к себе, в Вайкунтху, забрал. Верховодить над всеми, кого Опекун за это время в ад спровадил: потому как помнит, что я - царского рода... Равана тяжко вздохнул, вспоминая тот разговор. - А я его слушаю - и чувствую: плохо мне! В раю плохо! Руки-ноги крутит, в голове звон, все тело огнем горит - и словно тянет меня куда-то, прочь отсюда! Опекун, видать, тоже заметил. Запнулся, а потом и говорит: "Вижу, все вижу, непутевый ты ракшас... Значит, не добела ты у Ямы очистился, отторгает тебя моя Вайкунтха! Даже под моей Опекой... Но это дело поправимое - есть тут у меня под боком одно местечко..." Оказалось - и правда есть! Вроде ада, только маленького. Душ на сто-сто пятьдесят. Вон, Гаруда знает... - Знаю, - мрачно кивнул Лучший из пернатых, чуть не пробив клювом столешницу. - Глаза б мои его не видели! И непоследовательно добавил: - Индра, хочешь - покажу? - Как-нибудь в другой раз, - отклонил я предложение Гаруды, которое почему-то не показалось мне особо заманчивым. - Лучше я Равану послушаю. Сколько лет, понимаешь, не виделись! А исподнее... в смысле, преисподнюю братца-Вишну я потом посмотрю... - Да что там смотреть! - досадливо махнул ракшас волосатой ручищей. - У Ямы-дружка, небось, бывал? - Бывал. - Так вот, у Ямы лучше. То есть хуже. То есть... Тьфу, пропасть, совсем запутался! Короче, дело у Ямы куда правильней поставлено! А тут не палачи, а недотепы! Хорошо хоть Вьяса-Расчленитель иногда заходит - уж он-то им мозги вправляет будь здоров! Любо-дорого посмотреть! Вьяса?! Черный Островитянин, сын Сатьявати и Гангеи Грозного, одна из смертных аватар Опекуна?! Оч-чень интересно! Значит, он здесь? Или БЫВАЕТ здесь? Или ИНОГДА ЗАХОДИТ?! Ладно, отложим. Вопросов пока задавать не будем - пусть Ревун рассказывает. - ...Ну, мы их кой-чему подучили, теперь уже справляются. Не как киннары, иногда сознание теряют, палачи-крылачи, откачивать приходится - но худо-бедно... Так и живем: сутки-двое... ну, да я тебе уже говорил. Все легче, чем в Нараке. И служба-то непыльная - прав Гаруда! Бездельничаем больше. Хотя грех жаловаться - Опекуну виднее... И Равана подмигнул Лучшему из пернатых. - А кого охраняете-то? И от кого? Может, спрашивать и не стоило, но слова сами сорвались с языка. Однако ни Равана, ни Гаруда ничего не заподозрили. И то правда: любому интересно, кого и от кого в Вайкунтхе охранять понадобилось?! - Да мудрецов всяких, подвижников... а вот от кого - понятия не имею! Велено сторожить - мы и сторожим. Только покамест без толку! Эх, если б мне кто раньше сказал, что я, Равана-Непобедимый, царь ракшасов, буду у Вишну в саду плешивых мудрецов пасти - я б тому пророку... - Ревун безнадежно понурил голову. - Видать, и впрямь не добела отмылся. И Вайкунтха нас не любит: в аду очищаться приходится, чтоб приняла хоть на окраине! Правда, теперь пореже: раньше словно понос - через день бегали! Как мыслишь, Индра? - служба эта дурацкая, может, она тоже вроде искупления? Эх, искуплю до конца - и на новое перерождение! Засиделся я в мертвецах, надоело - во! (Равана выразительно провел ребром корявой ладони себе по горлу). А так - ничего. Не совсем рай, конечно, но иногда и апсару какую-никакую подцепишь, и поговорить есть с кем - жить можно. Хотя я бы, дай мне волю... 4 Что бы сделал Ревун, если б ему дали волю, нам с Гарудой узнать было не суждено. Издалека послышались возбужденные крики, знакомое ржание - и тут же все это перекрыл трубный глас, который мудрено было не узнать: - Владыка Индра! Яви лик! Меня прислал за тобой Брихас! Владыка-а-а!!! Когда надо, звонкий голос Матали мог поднять на ноги мертвых. И уморить живых. Помню, на день рождения десяток остроумных мудрецов скинулись и поднесли Матали в складчину такой дар. Только пользовался им мой сута редко. Что ж стряслось у Тридцати Трех, если он так орет?! - Матали, я здесь! - заорал я в ответ, и вышло совсем неплохо: Равана поспешно зажал уши, а Гаруда втянул клювастую голову в покрытые перьями плечи. - Сейчас разберемся, - бросил я им уже нормальным тоном. И, наплевав на все правила этикета (мне - можно!), как ужаленный, вылетел из трапезного павильона. Джайтра, колесница моя золотая, сама рванулась ко мне от решеток, и буквально через несколько мгновений Матали резко осадил коней в двух саженях от меня. - Приветствую тебя, Владыка, - скороговоркой протараторил возница. - Брихас... Брихас... меня... за тобой! Там, на Поле Куру... Владыка, это Пралая! Конец света! Я даже не успел спросить, откуда Словоблуд узнал, где меня искать - задыхающийся голос Матали разом уплыл в сторону, продолжая бубнить несуразицу на самом краю сознания, а я ощутил знакомое тепло. Жар! Миродержцы пытались связаться со мной через Свастику Локапал! И руки мои сами раскинулись крестом. [.....................................................................] Книга вторая НАСТАВНИК ДРОНА ПО ПРОЗВИЩУ БРАХМАН-ИЗ-ЛАРЦА Якша спросил: - Что есть святыня для брахманов? В чем их Закон, как и других праведников? Что им свойственно, как и прочим людям? Что равняет их с нечестивыми? Царь справедливости ответил: - Чтение Вед - их святыня, подвижничество - их Закон, как и других праведников. Смертны они, как и прочие люди. Злословие равняет их с нечестивыми. Махабхарата, Книга Лесная, Сказание о дощечках шами, шлоки 30-31 Часть первая ДИТЯ Одни уже изложили это сказание, некоторые теперь повествуют, а другие еще поведают его на земле. Украшенное благостными словами, божественными и мирскими предписаниями, различными поэтическими размерами, оно дарует спасение и приятно для знатоков. Глава первая ПТЕНЕЦ ЧРЕСЕЛ МОИХ Дневник Жаворонка, 13-й день 2-го лунного месяца Вайшакха, Брихаспати-вара*, полночь. 1 Папа, почему я вспомнил тебя именно сегодня? Вайкунтха спит, отдавшись блаженному, истинно райскому забытью: апсарам снятся ласки, праведникам - тексты Писаний и победа в диспутах, ракшасам-охранникам грезится кусок парного мяса, и они довольно всхрапывают, пуская слюни; а я сижу на балконе, склонясь над пальмовым листом, и вижу тебя. Нет, не таким, каким ты был в скорбный день проклятия, а обычным - лысым, насмешливым, вечным стариком, похожим на самца кукушки... Меня можно назвать Жаворонком лишь в шутку, а ты и впрямь всегда напоминал птицу, мой строгий отец, Наставник Богов, живущий размеренно и неторопливо. Не уходи, папа, останься хотя бы видением, хоть на миг!.. обожди, я сейчас успокоюсь. И не стану заводить прежних разговоров, из которых все равно никогда не выходило ничего хорошего. __________________________________________________________________________ * Брихаспати-вара - четверг, "День Юпитера"; месяц Вайшакха: 22 апреля - 22 мая. __________________________________________________________________________ В детстве я очень хотел быть достойным тебя, Божественный Гуру, снизошедший до смертной женщины; и мама всегда вспоминала тебя с благоговением. Тишайшая из тихих, она радовалась каждому твоему приходу, сияя от счастья и стараясь прикоснуться к тебе по поводу и без повода. Так радуются домашние животные... прости, мама, я всегда был зол на язык. Прости, я люблю вас обоих, хотя поначалу изрядно побаивался старика, которого ты велела называть отцом. Впрочем, одно воспоминание клеймом врезалось в мозг: я маленький, лет пяти, не больше, мне снился страшный сон, я бегу к маме... а маму душит здоровенный детина, мышцы на его спине вспухают валунами, он рычит тигром, и мама стонет под ним, я боюсь, я маленький, я очень боюсь - и прихожу в себя лишь во дворе. Страшный сон забывается раз и навсегда; а увиденному суждено остаться со мной. Сегодняшнему Жаворонку смешно, когда он вспоминает былой страх и тебя, папа, просто-напросто сменившего облик для ночи любви; а мальчишка во мне по сей день захлебывается ужасом, и так хочется погладить его по голове, успокоить, утешить... Увы, это невозможно. Ты проклял меня за опыты над собственным сыном, папа - ты ничего не понял. Потому что я тебя боялся, а мой сын меня любил, любил искренне и самозабвенно, отдаваясь во власть целиком, без остатка... ты плохо умеешь отдавать, папа, и я плохо умею это, а твой внук умел. Что ему Преисподняя, если он был взращен молоком аскезы и подвижничества?.. а все-таки Веды можно изучить, мой мудрый Наставник Богов, не прочитав ни единой строки! Можно! Да, вы все считаете, что гордыня обуяла сына Жаворонка, что встал он на путь козней и совращения чужих жен, обретя гнев и проклятия святых мудрецов... Праведные, видели ли вы виденное мной; обладаете ли вы моим знанием, которым я не спешу делиться с вами?! ...я стремглав выбежал из дома, едва успев закончить возлияние молока в огонь. Мой мальчик корчился у порога. Растерзанный, как мне сперва показалось, в клочья. Он пытался что-то сказать, но язык уже не повиновался ему, и кровь хлестала изо рта, заливая мне ноги. Слепой привратник-шудра - я содержал его из милости, за верную службу в прошлом - беспомощно топтался рядом. - Господин! - бормотал слепец, заламывая руки. - Господин, я... вы велели никого не пускать, господин! Последним я заметил демона. На дворе стояло утро, а в дальнем углу двора приплясывал людоед-Нишачар, "Бродящий-в-ночи", и довольно ухмылялся слюнявым ртом. Это было невозможно; но это было именно так. Могучее тело Нишачара на глазах становилось прозрачным, в нем плавали стеклисто-багровые паутинки... и вскоре ветер развеял остатки призрака. Я склонился к умирающему сыну. - Рай... - прохрипел он. - Ты хочешь в рай?! - глупо спросил я, собираясь поделиться с ним собственным Жаром. Он закашлялся, обрызгав мне грудь кровавой мокротой. - Райбхья... - это слово стоило ему остатка сил. Я стоял над трупом своего первенца. Я знал, что означает имя Райбхья. Так звали нашего соседа, приторно-вежливого брахмана, который давным-давно отошел от совершения обрядов, помешавшись на заклятиях и искажении Яджур-Веды. Правильней было бы именовать Райбхью ятудханом, темным колдуном, но раньше мне не было дела до чужих извращений - а остальные считали моего соседа кладезем достоинств. Соседей и нужных людей Райбхья предусмотрительно не трогал. Жар окутал меня пылающим облаком, и правда открылась сбитому влет Жаворонку, прийдя из ничего. Жена Райбхьи, измученная полусумасшедшим мужем, как-то обратилась за помощью к моему сыну. И он, ведомый состраданием, рискнул указать Райбхье на недостойность его поведения. В отместку брахман-ятудхан вырвал из своих волос две пряди, превратив одну в копию собственной жены, а вторую - в убийцу-Нишачара. Ложная супруга заманила моего сына в западню, осквернив запретным прикосновением и выкрав единственный сосуд с водою, чем отдала мальчика во власть Бродящего-в-Ночи. Он бежал ко мне, стремясь совершить очистительное омовение и спастись - а слепой привратник отказался пускать в дом кого бы то ни было. Согласно приказу хозяина. Шутка судьбы? Над телом сына я возгласил свое проклятие. Сын проклятого Райбхьи спустя день убил в лесу отца-ятудхана, пристрелив его как собаку; а россказни о том, что второй сын Райбхьи воскресил батюшку-праведника и снял грех отцебийства со старшего брата - ложь! Странно: чаще всего верят именно в ложь... * * * Сегодня твой день, мудрый Брихас, отец мой; сегодня дважды твой день, хоть ты сам этого не знаешь. Несмотря на полночь, несмотря на то, что жить твоему дню осталось минуты, не более... Жить? Осталось? Да, папа, мне всегда было трудно понять, как можно жить твоей жизнью! Все зная наперед, ни на шаг не отклоняясь от намеченного пути, с заранее припасенным ответом на любой вопрос - скажешь, я заблуждаюсь? Скажи, папа, и я соглашусь с тобой. Просто ты складывал вопросы без ответов в аккуратную кучку и раз в месяц выбрасывал прочь. Возможно, это правильно, или это правильно для тебя, но меня всегда мучил зуд неизведанного! - и я чесался вместо того, чтобы терпеть и не обращать внимания. Брихас, отец мой, почему мы такие разные?! Моим именем не назовут день недели даже безумцы, но разве дело в названиях? Для тебя бытие - драгоценность, оставшаяся в наследие от предков, хрупкая вещь, которую надо бережно хранить и в лучшем случае стирать с нее пыль. Мягкой, слегка влажной тряпочкой, в благоговейном молчании... И упаси нас все боги разом пытаться влезть в наследие потными лапами, там дернуть, тут потянуть, заплатить цену и узнать новое! Новое - это хорошо забытое старое, а по назойливым лапам положено стегать молодым бамбуком. Пока не привыкнем отдергивать; от всего - нового, старого, любопытного, удивительного... Возможно, я не прав. Я даже наверняка не прав. Но я не могу жить как ты, папа. Проклинай дважды или трижды - не могу. Я только могу сидеть на балконе, ждать обещанного Опекуном часа и вести с тобой бессмысленную беседу, марая пальмовые листы, один за другим, один за... Сегодня мой день; и твой тоже, но он заканчивается, и полночь фыркает снаружи, прежде чем уйти. Меня всегда забавляло, что на смену дню Брихаса-Словоблуда, четвертому в неделе, идет день насмешника Ушанаса, твоего любимого врага, твоего заклятого друга, Наставника Асуров! Вы соседствуете рядом, плечом к плечу, дни четвертый и пятый, соприкасаясь гибелью полночи и рождением зари. Вы отделены друг от друга зыбкой чертой, реальной только для Калы-Времени - но звезды движутся на небосклоне, и вы утверждаете разное, споря и не соглашаясь... Впрочем, как всегда. Ваши дни даже изображаются похоже: человек восседает на водяной лилии, только в первом случае Наездник Лилий обладает желтой кожей, а во втором - белой. О, Наставники, ваши знаки сулят новорожденным обилие благ! Вы щедры, но Ушанас, Асура-Гуру, более щедр для кшатриев-воинов: младенец под его покровительством будет обладать способностью знать прошлое, настоящее и будущее; также он возьмет много жен, распахнет над собой царский зонт, и другие цари поклонятся ему. Не зря пятому дню посвящена широколиственная удумбара - дерево, из которого вырезают троны! А ты, папа, что сулишь ты младенцам, имевшим счастье родиться под твоим знаком и в твой день? Да, и ты не поскупился: твой фаворит будет обладать дворцами, садами и землями, наделен любезным расположением духа, богат деньгами и зерном... Мало?! Бери еще, дитя! Греби обеими руками! Ты станешь кладезем духовных заслуг, все твои желания будут удовлетворены, и да сопутствуют тебе символы цветущего лотоса и древа-ашваттхи, растения мудрых! Одно странно, папа: твои дары словно самой судьбой предназначены для брахманов. Мудрость, благожелательность, богатства и обилие Жара... Но каждый звездочет знает, что именно брахманам отказано в покровительстве славного Брихаса - ибо Наставник Богов скромен и не желает возвеличивать собственную варну! Одной рукой ты даешь, отец мой, другой же отнимаешь, причем отнимаешь у своих - как бы не заподозрили в пристрастности... Не потому ли мне, твоему сыну, досталось в наследство лишь отцовское проклятие, да еще раскаленная игла любопытства? Где они, мои дворцы, сады и земли, где деньги и зерно, где любезное расположение духа?! Пыль, прах, мираж... Вайкунтха молчит, отдаваясь сновидениям, я спорю с тобой, папа, ожидая полночи, а внизу, в "Приюте Зловещих Мудрецов", в специально отведенных покоях, готовятся явиться в мир мои дворцы и сады, мое зерно и мое любезное расположение духа... У тебя будет внук, Брихас. Ты рад? Он родится в мгновенье, избранное мной и Опекуном Мира. В краткий миг на стыке дней Наставников, четвертого и пятого. Суры и Асуры благосклонно прищурятся с обеих сторон, и признаки высших варн сольются в одном человеке. Ты рад, Брихас? Семя мое не пропадет даром, наш род будет прославлен этим ребенком, сам Вишну простер над ним свою Опеку... Ты рад, строгий отец мой? Или ты проклял бы меня еще раз, узнай об этом? Вайкунтха спит, и пальцы мои онемели... 2 14-й день 2-го лунного месяца Вайшакха, Шукра-вара*, перед рассветом. Наверное, не стоило писать всю эту дребедень: четырнадцатый день, месяц Вайшакха... Даже наверняка не стоило. Прошло всего несколько часов с того момента, как я бросил предыдущие записи и ринулся прочь, словно одержимый. Но иначе сейчас я не смог бы успокоиться. Вон, руки дрожат, и слова пляшут вперевалочку, как безумные пишачи вокруг падали, а палочка для письма скребет лист со звуком, от которого мороз продирает по коже и волоски на теле встают дыбом! Все!.. все, все, все... хватит. Я должен. Я, Бхарадваджа-Жаворонок, проклятый отцом брахман, должен. Да, наверное, это забавно смотрелось со стороны: когда я ворвался в родильные покои, трое апсар-повитух уставились на меня, как на привидение, и, не сговариваясь, прыснули в рукава. Им смешно, райским подстилкам! - как же, потешный отец потешного ребенка, зачатого непорочно, без чрева женщины, собирается присутствовать при родах! Как трогательно! Всех дел-то: откинуть крышку ларца в назначенный час и извлечь дитя! Скрип крышки сойдет разом и за крики роженицы, и за финальный вздох облегчения... Много вы понимаете, красотки-пустосмешки! В другое время я и сам бы вам подхихикнул, а там, глядишь, и увлек бы всю вашу троицу в уголок поукромней, где б и подтвердил, что кругом рай раем, с какой стороны ни ущипни! Прицыкнув на апсар, я подошел к ларцу и благоговейно замер над ним. Это они, гологрудые апсары-повитухи, видели просто ларец, изукрашенный чудной резьбой, а мне-то виделось совсем иное... Сколько мантр было читано над искусственным чревом, сколько яджусов-заклятий сложено с дрожью в голосе и восторгом в сердце; сколько крохотных огней возжигалось - и Дакшина, Южный Огнь Предков, и Ахаванья, Восточный Огнь Надежды, и Гархапатья, Западный Огнь Постоянства! Сам же ларец стоял, обратясь лицевой частью на север, в сторону жизни и процветания, туда, где с плеча седоглавого гиганта Химавата стекает Ганга, мать рек! Я и Опекун Мира на два голоса пели гимны, меняя слова местами где по наитию, где по древнему знанию суров и смертных, где согласно выверенным тайным канонам - и реальность плыла волнами, ларец разрастался, становясь величиной с ашрам лесного подвижника; светляки бродили по резной поверхности, вспыхивая рубинами, изумрудами, теплыми сапфирами и ледяными алмазами... И я слышал краем уха, как Вишну-Даритель все чаще вплетает в тексты имена Аситы-Мрачного и Девола-Боговидца, перворожденых мудрецов, покровителей тьмы и волшбы. Неясные видения проносились передо мной легким сонмом, двигаясь посолонь вокруг ларца: человекоподобные существа с трубчатыми хоботами слонов-уродов, шкатулки с чистым знанием, холодным и прозрачным, как родниковая вода, топленое масло с дурманящим ароматом и молоко небесной коровы Шамбалы, темная жидкость в коленах керамического бамбука... о, тайна оставалась тайной, но до чего же это было захватывающе! Опекун Мира становился мной, я - Вишну, Светочем Троицы, голоса наши и души наши окутывали легкими покрывалами призрачные мары, пеленали и вязали, и Я-Мы чувствовал, как сокровенная сущность непознаваемого впитывается в наш ларец, где дремал до поры зародыш, птенец чресел моих, будущий брахман-кшатрий, обладатель всех счастливых свойств! Может быть, у меня родится бог? Прокол сути наполнял сердце пламенем экстаза, и Трехмирье казалось песчинкой, затерянной в горах песка на берегу моря. __________________________________________________________________________ * Шукра-вара - пятница, "День Венеры" (Шукра, т. е. Светлый - одно из имен Ушанаса, Наставника Асуров). __________________________________________________________________________ А потом голоса сипли, огни гасли, миражи уходили прочь... я переглядывался с Опекуном и покидал родильные покои. До завтра. ...Откинув крышку ларца, я проморгался: слезы застили взор. Тишина. Только апсары-повитухи взволнованно сопят, выглядывая из-за моего плеча. Он лежал на самом дне, уютно свернувшись клубочком и поджав колени к подбородку. Это очень напоминало позу зародыша, но в тот миг странная мысль промелькнула на самой окраине сознания: младенцы так не лежат! Откуда она только взялась, эта мысль-злодейка?.. Некоторое время я разглядывал его, моего Дрону, Брахмана-из-Ларца. Маленький, очень маленький даже для новорожденного, даже для недоношенного; темный пушок вьется на крохотной головке, а тельце костлявое и даже какое-то узловатое, без обычной младенческой пухлости... тельце старичка. И молчит. Свет лампад со всех сторон обступил его, обитателя темноты, которая хранила плод до заветного часа; а он молчит, не плачет, не скулит, не требует вернуть уютный мрак и безмятежность... Почему? Дышит ли? Жаворонок, ведь это твой птенец; твой и только твой! Сейчас я понимаю, что был дураком. Сердце успокоилось, и кровь жаром растекается по лицу от стыда: боги, как глупо я вел себя тогда, не дав апсарам осторожно извлечь дитя из ларца! Я выхватил его сам. Выхватил не как сына, не как беспомощного младенца, а скорее как кузнец выхватывает из огня заготовку клинка, когда будущий меч ведет себя иначе, чем многие его предшественники. Даже не обратил впопыхах внимания, что освященная жидкость, которой до сих пор был наполнен ларец, куда-то делась, и лишь кожа маленького Дроны блестела, подобно коже борца, смазанной кунжутным маслом. Ладони обожгло. Ребенок оказался ужасно тяжелым и горячим, будто и впрямь был создан из раскаленного железа; а еще он был скользким, как речной махсир-темноспинка. Я не удержал Дрону. Пальцы разжались, их исковеркала болезненная судорога, и почти сразу что-то случилось со Временем. Наверное, голубоглазая Кала ради забавы шлепнула пригоршню жидкой глины на трещину в своем кувшине. Капли-минуты удивленно перестали сочиться, размывая густую преграду; и я мог только стоять с растопыренными руками, слыша над ухом тройной вскрик апсар, длящийся вечность. Я никогда не был в аду, но сейчас ощутил - каково это. Младенец падал спиной вниз, мимо ларца. Вот он завис в воздухе, затылком над краем столешницы, и предвиденье опалило меня до глубины души: сухой удар, хруст, трупик на полу и гневно-изумленный взор... нет, не Опекуна Мира. Я видел твои глаза, Наставник Брихас, самец кукушки, строгий отец мой. Твое проклятие настигло непутевого сына? Да?! Первая капля просочилась наружу, и крохотное тельце двинулось от рождения к смерти. 3 А потом мы долго стояли и слушали громкий, требовательный плач новорожденного Брахмана-из-Ларца. Боясь поднять его с пола на руки. - Он будет мне сниться, - тихо сказала одна из апсар. И заплакала. Я кивнул. Мне теперь тоже будет сниться один и тот же сон: беспомощный младенец, похожий на старичка, диким котом изворачивается в воздухе, чудом минуя край стола, и приземляется на все четыре конечности - чтобы мягко перекатиться на правый бок и лишь потом закричать. Почти членораздельно. Глава вторая ЛЮБИ МЕНЯ БОЛЬШЕ ВСЕХ 1 Дневник Жаворонка, 9-й день 8-го лунного месяца Артикка, Будха-вара*, полдень. - Ты слыхал последние новости? - спросил меня Шарадван. Я пожал плечами, наполняя чаши медовым напитком с примесью настоя корицы. В беседке царила прохлада, клумба цветущих гиацинтов напротив радовала глаз, а у самого входа на ветках карникары распускались белые венчики, которые испокон веку сравнивались поэтами с бесплодной женщиной, ибо при всей своей прелести цветы карникары не источали аромата. Совсем. - Хастинапурского регента, Гангею Грозного, знаешь? Я еще раз пожал плечами. Дескать, в лицо видеть не довелось, а так: кто ж не знает Грозного? Слава мирская что перекати-поле; везде побывает, повсюду докатится... - С учителем своим он схлестнулся, - продолжил Шарадван с неуклюжей бесстрастностью, которая могла обмануть разве что мертвого. - Где ж это видано?! - на собственного Гуру руку поднял! Из-за бабы. Учитель говорит: "Опозорил, ославил, ворюга-похититель, теперь женись как положено!", а регент ни в какую. Обет, мол, дал, обета не нарушу. Нашла коса на камень. В Безначалье дрались, с личного позволения Миродержцев. Жаль, я раньше не узнал - а то хоть одним глазком бы глянуть... - Кто победил? - я отхлебнул медвянки и еще подумал, что мне абсолютно неинтересно, кто победил. - Грозный и победил. Вчистую. Представляешь, Жаворонок: стоит Грозный в Безначалье, доспех под солнцем пламенеет, белый плащ по ветру, Миродержцы со свитами в ладоши плещут, "Превосходно!" кричат, а учитель Гангеи, сам Рама-с-Топором, почетный обход вкруг него свершает! Эх, что тут... __________________________________________________________________________ * Будха-вара - среда, "День Меркурия"; месяц Артикка: 22 октября - 22 ноября. __________________________________________________________________________ Шарадван резко оборвал сам себя и с жадностью приник к чаше. Когда он наконец поставил ее на край самшитового столика, чаша оказалась пуста. Создавалось впечатление, что мой собеседник только что тщетно пытался залить холодным напитком пожар, бушевавший в душе. Он смотрел в пол беседки, а я смотрел на Шарадвана и думал, что у каждого из нас есть своя раскаленная игла в сердце. И не вытащить. Шарадван попал в "Приют..." месяцев на пять-шесть раньше меня. Огромный, мосластый, дико волосатый, он всухую брил голову на рассвете и закате, ел за троих, ругался на пяти языках и восьми наречиях, особо предпочитая заковыристые проклятия горцев-нишадов; и на потомственного брахмана из прекрасной семьи походил примерно так же, как я на Ганешу-Слоноглавца. Хобот прилепить, уши оттянуть, и вылитый Ганеша... Когда я в первый раз увидел Шарадвана, он бесцеремонно огрел меня пятерней-кувалдой по плечу, отчего я присел и охнул, а после оскалил зубастую пасть и поинтересовался во всеуслышанье: - Жрать будешь, толстяк? Небось, оголодал с дорожки? И благим матом заорал на всю Вайкунтху: - Эй, бездельники, дайте этому... как тебя, новенький?.. ага, дайте Жаворонку поклевать! Живо! Ракшасы-охранники боялись Шарадвана пуще своего начальника Десятиглавца и ни за что не соглашались на провокационное предложение сойтись с ним на кулачках. На таких кулачках, как у нашего приятеля, я бы тоже не согласился. За все коврижки мира. Родившись в семье тишайшего мудреца Гаутамы, чей ашрам стоял на самом крайнем юге, в излучине реки Кавери, Шарадван якобы умудрился появиться на свет с луком и стрелами в руках. Во всяком случае, так о нем рассказывали, и он не только не возражал, но и всячески поощрял подобные байки. Количество стрел и длина лука росли с каждым новым изложением, а Шарадван лишь похохатывал и довольно жмурился весенним леопардом. Особенно ему нравилась фраза, кочующая из пересказа в пересказ: "Насколько ум достойного Шарадвана был направлен на изучение военной науки, настолько его ум не был рожден для изучения Вед". Я плохо понимал, как можно вылезти из материнского чрева в обнимку с луком; кроме того, в случае правдивости сей истории я очень сочувствовал маме нашего богатыря, - но утверждение насчет направленности Шарадванова ума полностью соответствовало истине. Уже позднее, ближе сойдясь с удивительным брахманом, я выяснил: зверообразность моего нового приятеля во многом была личиной. Знал он Веды, не то чтоб досконально, но знал, и все восемнадцать Пуран, канонических сказаний о древности, тоже худо-бедно выучил; а при случае и любой обряд мог провести не хуже прочих. Особо предпочитая моленья, которые брахманская молодежь в шутку прозвала "Телячьими Нежностями": Ход Коров-Лучей, Коровушкин Дар и Госаву*-однодневку. Не знаю уж, из каких соображений, но скорей всего просто в связи с душевной склонностью. Просто где-то вверху или внизу, накануне Шарадванова рожденья, произошла ошибочка, и в семействе брахмана появился ребенок с прекрасными задатками кшатрия. Бывает. И не впервые. __________________________________________________________________________ * Госава - однодневное приношение сомы, участникам которого положено вести "коровий" образ жизни и совершать омовения коровьей или бычьей мочой, как очистительным средством; в частности, обряд санкционирует инцест. __________________________________________________________________________ С этого момента Шарадван стал мне изрядно интересен - как прообраз моего собственного замысла; да и благосклонность Опекуна Мира к мудрецу-задире стала более понятной. Да, мудрецу, я не оговорился: сам я мало что смыслю в Веде Лука, но Шарадван несомненно был знатоком этого замечательного Писания, чуть ли не единственного, где практика существенно важнее теории. Он мог часами рассуждать о четырех видах оружия - метательном, неметательном, метаемом с возвращением и метаемом с мантрой; вопрос о наилучшем из шести видов войск мог вырвать Шарадвана из объятий апсары, а попросив его рассказать о воинских подразделениях и численности каждого, ты становился другом навеки. Прошло больше полугода, прежде чем мне стало окончательно ясно: беднягу-Шарадвана издавна мучит зависть, точит, выгрызает сердцевину, как червяк в орехе. Волей судьбы он родился брахманом-воином, но все вокруг говорили лишь об одном брахмане-воине. Он потратил годы на изучение воинской науки, но его подвиги никого не интересовали, потому что среди смертных уже имелся наилучший мастер Веды Лука и Астро-Видьи; а Шарадван мог в лучшем случае стать вторым. Пока на земле жил Рама-с-Топором, Истребитель Кшатры, любимец Синешеего Шивы, у Шарадвана не было ни единого шанса вырваться вперед. Разве что сразив соперника в поединке. Последнее исключалось: оба по рождению были чистокровными брахманами. А Закон не позволял схваток между членами варны жрецов ни при каких обстоятельствах, кроме защиты собственной жизни. Иначе - живи чандалой-псоядцем дюжину рождений; и это еще лучший вариант. - Я однажды явился к нему, - как-то признался мне Шарадван, когда мы опустошили полтора кувшина с крепкой сурой. - Понимал, что зря, что дурость, а ноги сами несли... - К Раме? - глупо спросил я. - В ученики просился? - Нет. - Неужто на бой вызвал?! - Ну... нет. - А тогда что? - В "Смерть Раджи" предложил сыграть. - Проиграл? - Проиграл. В пух и прах. Сначала на двадцать восьмом ходу, потом на тридцать втором. - А дальше? - Что дальше, Жаворонок? Дальше я ушел... домой. Мама рада была, отец рад... Наливай, что ли? Я налил, и мы стали говорить о пустяках. А когда у меня родился Дрона, Опекун Мира раскрыл мне тайну: я был не единственным, кто пытался искусственно вырастить младенца с идеальными задатками обеих высших варн. Я был даже не первым. Еще когда до рождения Дроны, маленького Брахмана-из-Ларца, оставалось четыре месяца, у Шарадвана при точно таких же обстоятельствах родились дети. Здесь, в Вайкунтхе, в "Приюте Зловещих Мудрецов", под бдительным присмотром Опекуна Мира. Увы, вышла неувязочка: то ли мантр недопели, то ли Вишну недосмотрел, то ли сам Шарадван что-то напутал впопыхах - короче, вместо одного родились двое. Вместо мальчика - мальчик и девочка. Близнецы. - Опекун чуть не взбесился, - криво улыбаясь, рассказывал мне Шарадван. - Кричал, что это его проклятие, что вечно у него лишние люди получаются, из какого дерьма не лепи! Потом Вишну стал бегать по покоям и орать про загадочную дуру-рыбачку, из-за которой все пошло прахом... Что за рыбачка, спрашиваю? - а он в меня шкатулкой запустил. В голову. Я шкатулку поймал, стою, как дурак - швырять обратно или лучше не надо, бог все-таки, светоч Троицы! Короче, решил погодить. Смотрю: Опекун смеется. После успокоился, слезы вытер и ушел. "Пусть растут, - бросил с порога. - Посмотрим, как сложится... хотя и жалко." Чего именно было жалко хозяину Вайкунтхи, по сей день осталось загадкой, но малышей-близняшек по приказу Вишну назвали - Крипа и Крипи. От слова "Жалость" так сказать, Жалец и Жалица. Шарадван пробовал было возражать, доказывал, что такие дурацкие имена в самый раз для сирот без роду-племени, а не для рожденных в райской обители. Он колотил в грудь кулачищем и угрожал покинуть "Приют..." вместе с детьми; но Вишну махнул на вопли гневного родителя рукой, а сам Шарадван долго сердиться не умел. Вот и осталось: Крипа и Крипи, брат и сестра. Я быстренько посчитал: выходило, что как раз после рождения Шарадвановых близняшек Опекун Мира заставил меня священнодействовать над ларцом-чревом трижды в день, когда до того мы встречались лишь утром и вечером. И именно тогда Опекун вплел в вязь мантр имена божественных мудрецов Аситы-Мрачного и Девола-Боговидца. А я, дурак, еще волновался: родится малыш, с кем он здесь, в раю, играться будет? С апсарами? Оказалось, было с кем... 2 - Пойдем, - вдруг приказал Шарадван, хлопая себя по лбу и поднимаясь. - Куда? Я лениво сморщил нос, демонстрируя явное нежелание тащиться куда бы то ни было в этакую жару. И в сотый раз отметил: когда Шарадван садится и когда Шарадван встает - это два совершенно разных человека. Опускается грузная туша, плюхается горным оползнем, скамья или табурет содрогается в страхе, грозя рассыпаться под тяжестью махины; встает же завистник Рамы-с-Топором легко и пружинисто, словно разом сбросив половину веса, приобретя взамен сноровку матерого тигра. Интересно, когда он притворяется - садясь или вставая? Всегда? - Давай, давай, Жаворонок! - Шарадван был неумолим, и чаша с медвянкой словно сама собой выпорхнула у меня из пальцев. - Летим, птичка, интересное покажу... Он выглядел чуть-чуть навеселе, как если бы мы пили не безобидный медовый напиток, а гауду из сладкой патоки - что в полдень приравнивалось к самоубийству. Даже в раю, даже во внешнем дворе "Приюта...". Нет уж, мы люди смирные и даже смиренные, мы лучше возьмем-ка чашу заново и нальем... Да куда он меня тащит?! - Эй, приятель, я тебе что, куль с толокном? А ну, пусти сейчас же! Все мои возражения натыкались на гранитную стену Шарадванова молчания. Ручища размером с изрядный окорок ласково обняла меня за плечи, увлекая за собой почище удавки Адского Князя - и мне оставалось только споро перебирать ногами и ругаться вполголоса, стараясь не прикусить собственный язык. Вскоре мы оказались во внутреннем дворике, отведенном под детскую. Тут, в загородке из расщепленных стволов бамбука, тесно перевитых лианами-мадхави с гроздьями кремовых соцветий, резвились наши чада. Наши маленькие Брахманчики-из-Ларчиков. Наши замечательные Дрона, Крипа и Крипи, рыбки наши, телятки и кошечки наши, детки безматерные... нет, безмамины... Тьфу ты пропасть! - похоже, приступ ложного опьянения у Шарадвана оказался заразным. - Да зачем ты меня сюда приволок, Вира-Майна*?! - мы наконец остановились, и я смог возмутиться как положено, а не на бегу. - Смотри, - коротко отрезал Шарадван, на всякий случай оставляя свою лапу на прежнем месте. - Я тебе еще вчера хотел показать, да забыл... Чувствуя себя последним идиотом, я уставился на загородку. А что, у меня был выбор? __________________________________________________________________________ * Вира-Майна - в телохранителях у Шивы-Разрушителя числились два великана, одного из которых звали Вира, а второго - Майна. __________________________________________________________________________ Девочка, непредусмотренная замыслом Опекуна Мира, сидела в углу и игралась ониксовым фазанчиком-свистулькой. В горле фазанчика нежно булькало от каждого встряхивания, и Крипи визжала от восторга, роняя игрушку в пыль. Единственное, что меня хоть как-то заинтересовало - пыль не приставала к свистульке, и девочка могла снова совать ее в рот без опаски подавиться и закашляться. Небось, умники из свитских Опекуна расстарались! Мальчики же вперевалочку бродили друг вокруг друга, вполголоса лепеча детскую несуразицу. Я минуты три-четыре разглядывал их с законным умилением, после чего понимание взяло меня за шиворот и легонько встряхнуло. Лапа Шарадвана была здесь абсолютно ни при чем. - Пошел... - забормотал я, косясь попеременно то на мальчишек (сверху вниз), то на Шарадвана (снизу вверх). - Мой Дрона пошел! Ходит! Клянусь зеленой плешью Варуны, ходит! - Еще со вчера, - буркнул Шарадван, сдерживая ухмылку. - Вместе пошли, твой и мой... Ну, Жаворонок, сообразил? Я сообразил. Я очень даже сообразил; и почти сразу. Для этого не надо быть опытной мамашей, взрастившей дюжину голопузых чад. Если десятимесячному Крипе ходить рановато, но все-таки чудом это называть не стоит, то полугодовалому Дроне... Вместе, значит, пошли?! - Опекуну докладывал? - Не-а, - в рыке Шарадвана проскользнула смутная растерянность. - Сперва тебе решил. Эх ты, птица-Жаворонок, слепыш полуденный, смотришь и не видишь... Ну, разуй глаза, приглядись! Я честно пригляделся. Мальчики ходили, как обычно ходят все маленькие дети, но при этом слегка со странностями. Вон, мой Дрона ковыляет себе вперевалочку, а ноги расставлены так широко, что вообще непонятно: почему он не валится на спину при первом же шаге? А он не валится, он бродит вокруг своего старшего приятеля, надувая щеки - и вдруг припадает то на одну, то на другую ножку; или вообще скакнет бодливым теленком и руками перед собой машет. Я тихо засмеялся, видя сыновние шалости, и отметил про себя ту же повадку за Шарадвановым мальцом. Его Крипа повторял выходки моего сына одну за другой, а потом вдруг заплакал и начал прыгать на левой ноге, рыдая все горше и горше. От крытого павильона к детям бросилась апсара-нянька. Она мигом оказалась в загородке, и вскоре вся троица детей столпилась вокруг райской красавицы, играя в какую-то незнакомую мне игру. - Ну? - спросил Шарадван. Чего он ждал от меня? Я пожал плечами (в привычку входит, что ли?) и демонстративно уставился на собрата по "Приюту...". - Это десять позиций для стрельбы из "Маха-дханур", большого лука, - тихо сказал Шарадван, глядя мимо меня. - Дханур-Веда, раздел "Основы", главы со второй по седьмую. Рисунки с пояснениями. Смотри, Жаворонок... Он вдруг свел ладони перед лбом, словно приветствуя царя или наставника, потом легко взмахнул руками, как журавль крыльями, и шагнул вперед. Грузное тело Шарадвана превратилось в надутый воздухом пузырь... в ствол гималайского кедра... метнулось хохлатой ласточкой, растеклось вязкой смолой, затвердело куском нефрита... И руки: даже мне, непосвященному, было отчетливо видно, как Шарадван хватает огромный лук, натягивает тетиву, стрелы одна за другой упираются выемками в витые жилы, потоком срываются в воздух и летят, летят, пока руки Шарадвана продолжают вечный и прекрасный танец! Я моргнул; и все кончилось. Шарадван стоял передо мной, грустно улыбаясь. - Три года учился, - ровным голосом сообщил он, будто не скакал только что диким зверем, а по-прежнему сидел на скамье в беседке. - Каждый день, с утра до вечера. А вчера пришел сюда, на детишек гляжу - и вдруг скучно стало. Дай, думаю, вспомню молодость. Танцую, весь десяток трижды крутанул, закончил, а они на меня смотрят. Игрушки бросили, молчат и смотрят. Все, даже девчонка. И я на них смотрю, дурак дураком. А потом уходить собрался, от калитки глянул через плечо: встали. Сперва твой Дрона, за ним - мои. И зашагали. Да не просто зашагали... Дошло, птица-Жаворонок?! Вместо ответа я подошел к загородке, знаком отослал апсару-няньку в сторонку и хлопнул в ладоши. Дети гурьбой подползли ко мне на четвереньках - видимо, ходить им уже надоело. Я высоко поднял чашу, которую, как выяснилось, машинально захватил с собой, привлек внимание малышей и грохнул сосудом оземь. Затем поднял пригоршню черепков и высыпал к детям, через бортик загородки. - Порежутся! - обеспокоенно вскрикнула нянька, но я предупреждающе махнул на нее рукой. Не лезь, когда не просят! Секундой позже я подбежал к апсаре, отобрал у нее куколку-голыша и, вернувшись, швырнул игрушку вслед за черепками. За моей спиной гулко дышал подошедший Шарадван. Будто его знание Веды Лука только сейчас сказалось на глотке, заставив ее хрипеть и клокотать. - Птица... - бормотнул он и осекся. - Птица-Жаворонок... ведь это... Я молчал и наблюдал, как трое детей увлеченно раскладывают черепки, смешивая песок с собственным потом и остатками медвянки, делают лепешки и складывают по одной в каждый черепок; а малыш-Дрона шустро отползает в сторонку, подбирает куколку и кладет ее в центр... свастики. Если провести воображаемые линии между черепками, получалась именно свастика. - Птица-Жаворонок! Ведь это же... Восьмичашье! - Ты прав, мой большой друг, - не оборачиваясь, подтвердил я. - Ты прав, мой замечательный брахман. Это именно Восьмичашье. Обряд Ашта-Капала, дарение погребальному огню рисовых лепешек в черепках от разбитого жертвенного сосуда. Я тебе тоже вчера хотел сказать, да забыл... Апсара бестолково моргала, переводя взгляд с троих играющих малышей на двух взрослых мужчин. Которые хохотали неистово, взахлеб, как умеют лишь дети. - Ваш мальчик, - смущаясь, тихо сказала апсара, - ваш Дрона... вы знаете, он никогда не плачет. - Да? - я вытер слезы, пропустив мимо ушей слова апсары и их скрытый смысл, если он там был. - Пускай смеется! Жить надо весело, красавица! - Нет, великий мудрец, - покачала головой апсара. - Он не смеется. Я полагала, вы должны знать... Рядом охнул Шарадван. 3 20-й день 9-го лунного месяца Маргаширас, Мангала-вара*, ночь. Не спится... верней, не спалось. Конечно, я просто-напросто путаю времена. Сижу на балконе, думаю непонятно о чем, пишу же о событиях получасовой давности, об одной из самых странных ночей своей жизни... Кстати, я жив? Смешной вопрос для толстого самонадеянного брахмана. Для Зловещего Мудреца из райских садов Вайкунтхи... Смейся, Жаворонок! Разевай рот, издавай утробные звуки, сотрясайся телом! Интересно, почему точное описание смеха вызывает скорее тошноту, чем веселье? Впрочем, я отвлекся. Рассеян, мысли мечутся весенними белками, скачут с одной ветки на другую. Времена путают, дуры! Вчера, сегодня, послезавтра, год назад... Когда? Сегодня, например, я во власти хандры. С самого утра. Весь день. И вечер. И ночь. На душе пасмурно, прежние цели воняют падалью, былое скалится ухмылкой черепа, и все правильное вывернуто наизнанку. А изнанка-то у правильного... глаза б не глядели. Ну, ты, друг мой Жаворонок, сам не знаешь, чего хочешь! То смеяться собрался, то хандришь, то прошлое с настоящим путаешь... то в реальности собственной жизни сомневаешься. Истинные мудрецы - это дураки; они все знают наверняка. * * * - Решился? - спросил меня Опекун Мира, и тонкие губы бога искривила улыбка. В ту пору я жил в низовьях Ганги, прибившись к обители троих отшельников-шептунов. Мне было плохо, мне было хуже некуда, гневные слова отца преследовали меня по пятам, как ловчие соколы; и я молил всех небожителей разом о безумии! Ладно, что попусту ворошить сырой пепел... Шептуны в одеждах из антилопьих шкур вылечили меня. Раньше я всегда поражался их наивному убеждению: будто бессмысленное (точнее, неосознанное, машинальное) бормотание мантр и молитв способно затмить собой результаты аскезы или честного выполнения долга. А тут и сам начал... забормотал. Знакомые слова, если произносить их, не вдумываясь, сперва истошно взывают к спящему сознанию, надеясь на отклик. После они понимают тщету своих воплей, превращаются в некое подобие музыки, разумная мудрость уходит из них напрочь, и ты сливаешься уже не со смыслом, а с ритмом и мелодией... ты бормочешь, звуки обступают тебя со всех сторон, рождая не мысли и раздумья, а чувства и ощущения - боги, к вечеру боль отступала, чтобы назавтра проснуться с явной неохотой! Именно у шептунов мне пришла в голову идея смешения достоинств высших варн. В одном человеке. Не случайно, как это иногда происходило, а целенаправленно. Почему бы и нет?! Говорят, в Златом Веке не было варн. Совсем. Поскольку, в отличие от наших гиблых времен, из Любви, Закона и Пользы первой считалась Любовь. Зачем делить - если Любовь? Зачем отдельно - если Любовь?! Зачем... Звездочеты с надеждой ждут часа, когда Сома-Месяц, Лучистый Сурья и мой отец* вкупе с созвездием Кормилицы сойдутся под крышей одного дома Зодиака - дескать, тогда снова придет Златой Век! __________________________________________________________________________ * Мангала-вара - вторник, "День Марса"; месяц Маргаширас: 22 ноября - 22 декабря. ** Брихас, Наставник Богов, является олицетворением и покровителем планеты Юпитер. __________________________________________________________________________ Разбираясь во многом, от святых гимнов до лекарского дела, я всегда был равнодушен к светилам. Сойдутся? - возможно... или невозможно. Наступит? - пожалуй... или не наступит. Но ждать, уставясь в небо, я никогда не умел. А через полтора года, когда безумная идея оформилась догадками и определенными соображениями, перестав быть столь уж безумной, ко мне пришел Опекун Мира. Пешком. Во всяком случае, именно так он явился к моему костру. Высокая корона-конус, серьги с крупными сапфирами-"синебрюшками" оттягивают мочки ушей, глаза полуприкрыты, обнаженное тело танцора, подвески пояса звенят крохотными гонгами; и гирлянда голубых лилий, редчайших на земле цветов, свисает почти до колен... Ипостась "Наделения благами". Хрустальная мечта наивных учеников-брахмачаринов: вот приедет Вишну, будет всем нам благо, реки простокваши, райские пределы... - Решился? - безо всяких предисловий спросил Опекун и поднес к лицу желтый лотос, который держал в правой руке. Теперь, когда я вспоминаю все это, последняя деталь неизменно раздражает: воняло от меня, что ли, если он цветочки нюхать вздумал?! Может, и воняло... забыл. - Да, - я знал, о чем идет речь. И мало интересовался: откуда про мои тайные замыслы проведал Вишну-Даритель, светоч Троицы? Поживите с мое у шептунов, угробьте собственного сына во имя знания, заставьте любящего отца проклясть вас - любопытство как рукой снимет! У вас. У меня - не сняло; но прибило к земле, словно огонь струями ливня... а угольки тлели, грозя новым пожаром. - Тогда пошли, Жаворонок. Вместе пробовать станем. Хочешь пробовать вместе? В раю?! Я пожал плечами. Можно и в раю... - Пошли, Опекун. Это ничего, что я так, запросто? Бог расхохотался, вспугнув соек в кронах деревьев. - Я не Громовержец, друг мой Жаворонок! Попусту не громыхаю. Нам с тобой (он помолчал и подчеркнул еще раз это "с тобой") прекрасно известно, сколько весит проклятие мудреца! Глупо пытаться опробовать его на себе - поддавшись мимолетному гневу. Кроме того, я умею отличать наглость от... от других мотивов. - Куда идти? - перебил его я. Сейчас мне отчетливо ясно: тогда я так до конца и не понял, что передо мной действительно Вишну. Или даже по-другому: где-то в сокровенных тайниках души, где хранятся чудовища - я не оговорился! - крылась надежда. Страшная, уродливая надежда: вот сейчас он рассердится, Преисподняя распахнет перед Жаворонком медные врата... и я, может быть, сумею там разыскать своего погибшего сына. Мальчик мой... что ты скажешь мне? - Прошу! - Опекун Мира гостеприимно указал пальцем на мой же костер; и пламя в ответ вытянулось к вечернему небу, окрасившись в ярко-изумрудный цвет. Молодая трава вместо огня. - Туда? - Тебя что-то смущает, Жаворонок? - Да нет... а нельзя ли по-иному? Ну, там хрустальная колесница или верхом на Гаруде... - Извини, дорогой, колесницу я забыл прихватить. А верхом на Гаруде... не советовал бы. Искренне не советовал бы. Норов у него, у орла моего ясного - меня возит, а я боюсь: вот сейчас скинет да клювом, клювом... Давай уж лучше по-старинке. - Вот так прямо? - Вот так прямо. Боишься? Я встал и ничком упал в костер. Лицом вперед, чтобы не задумываться. Пламя охватило меня мгновенно, и я опоздал удивиться: боли не было. Ни боли, ни страха, ни ожидаемого, того, что иногда снится по ночам, заставляя вскакивать с криком. Ласка жидкого изумруда, запах хвои и "орлиного" алоэ, мириады пальцев заботливо бегают по телу, подушечками разглаживая морщины на коже, забираясь в самые потаенные ложбины - и тело становится гладким-гладким, как отполированный клинок, еще ни разу не побывавший в горниле сражения. Струны поют об эфире между мирами, о небесных путях сиддхов, и рокот барабанов сливается с бряцанием цимбал, когда огонь впитывает тебя в себя, а ты сворачиваешься в его сердцевине комочком, семенем, зародышем... ...очнулся я в Вайкунтхе. Тупо глядя на самшитовую табличку с надписью: "Приют Вещих Мудрецов". Тогда еще - просто Вещих. 4 Не спится. Не спалось. И спаться, по всему видать, не будет. Зачем я вспомнил все это? Чтобы лишний раз усомниться в реальности собственного существования? Глупо... очень глупо. Или нет: скорее всего, я нарочно забиваю голову всякой ерундой, чтобы не думать о том, что видел полчаса... уже час назад. Боишься, Жаворонок? Вспомни еще раз: ничего особо страшного, или даже просто страшного не произошло. Просто ты вышел в коридор, маясь от бессонницы, спустился по лестнице и некоторое время стоял, держась за перила и глядя в ночь. В двадцати посохах от тебя стонала невидимая апсара, и промежутки между ритмичными стонами-вздохами заполнялись глухим порыкиванием. Ракшасы-охранники, когда им приспичит, редко успевали уводить райских красавиц в укромные места, довольствуясь малым: кустарник или даже того менее - тень от дерева. Им хватало, они у нас простые. А апсарам нравилось. Я ухмыльнулся, вспоминая, как на первых порах мучился рукоблудием, добывая семя для зачатия Дроны. Хвала Вишну, увидел (ох, и стыдно было!), посочувствовал, прислал апсарочку... Дальше все пошло как по маслу. По топленому. С пеночкой-корочкой. С... ладно, хватит. А то пойду, присоединюсь к ракшасу-гулене! Ноги сами понесли меня к детским покоям. Ноги умнее головы: вот погляжу на сына, и пойду спать. Губы мимо воли растягивались в улыбку: вспоминался вчерашний рассказ Шарадвана. У богатыря-мудреца на волосатом предплечье обнаружились два здоровенных синячища, и он поначалу отмалчивался, не говоря, где их заработал. Наконец раскололся - это когда я предположил, что Десятиглавец согласился-таки сойтись с Шарадваном на кулачках! - Детишки приласкали, - буркнул Шарадван со вздохом и пояснил, что позавчера сунулся разнимать своего Крипу и моего Дрону. В результате чего заработал два пинка; а синяки - это результат. - Да тебя ж дубиной лупить - только дубину портить! - искренне изумился я. - Так то ж дубиной... - вздохнул Шарадван-притворщик. По его физиономии, заросшей бородой до самых хитрых в мире глазок, было видно: брахман-воин, завистник Рамы-с-Топором, счастлив. Безоглядно. ...У входа в детские покои меня словно что-то остановило. Дверь оставалась приоткрыта - в раю змеи не заползут и хорьки не влезут; молоденькая нянька выскочила наружу и растворилась во мраке. Да что ж она, детишек одних оставила? Хорошо, что я не сунулся вепрем в детскую, не влетел сломя голову! Подошел ближе, прислушался: поют. Вернее, поет. Кто - неясно. А голос тихий такой, бархатный, течет-стелится, слов не разобрать, хотя и без слов понятно - колыбельная. Другая нянька? Так голос вроде мужской... Через секунду меня чуть паралич не разбил. Потому что я подшагнул еще ближе. И узрел, как по детской расхаживает Опекун Мира собственной персоной, нося на руках моего Дрону, и нежно укачивает ребенка. Дрона мирно посапывал, нежась в ласковых объятиях, Вишну счастливо мурлыкал ему на сон грядущий... Нет, я не вошел, раздумав нарушать идиллию. И даже не выдал своего присутствия. Я стоял и слушал колыбельную, которую бог пел моему сыну. Единственная членораздельная фраза повторялась рефреном через каждые две-три строфы. Я напрягся - и разобрал слова. - Люби меня больше всех! - вот что повторял Вишну-Даритель маленькому Брахману-из-Ларца. Сперва я чуть было не расхохотался. Умора! - светоч Троицы уговаривает малыша любить его больше всех. Но смех почему-то застрял в глотке. Комом. Шершавым комом, от которого впору закашляться, а не рассмеяться. Ну не мог, не мог Вишну-Опекун талдычить такую глупость ребенку-несмышленышу только для того, чтобы добиться его любви! Чушь! Бред! Куча людей на земле и без колыбельных обожают Опекуна Мира, надеются на его помощь или милость... Да подожди ж ты, божество-небожитель, дай Дроне вырасти, осыпь подарками и благодеяними - никаких колыбельных не понадобится! Возлюбит пуще отца родного! Вишну мало походил на глупца. И в наивности его упрекнуть было трудно. Тогда зачем? Разум подсказывал мне: я стал свидетелем того, чего не должен был видеть! И эта фраза - "Люби меня больше всех!" - пожалуй, имеет совсем другое значение, чем кажется на первый взгляд. Бог носил моего сына на руках, мурлыча странную песнь, а я отступил во мрак и затаил дыхание. Вскоре Опекун Мира вышел из детской. И вид у него был, как у ящерицы-агамы, когда та поймает особо жирную муху. - Надо будет вызвать Вьясу, - сам себе бросил Вишну. - Во-первых, пусть знает, что "Песнь Господа" великолепно подходит в качестве колыбельной. А во-вторых, надо доработать: малыш поначалу плакал... или животик болел? Он удалился быстрым шагом, позвякивая браслетами, а я глядел ему вслед. Темнокожего урода, отшельника Вьясу по прозвищу Черный Островитянин, я уже четырежды встречал в Вайкунтхе. На земле не довелось - легенды слышал, байки всякие, а лично не сталкивался; тут же встретились. Только говорить-знакомиться не стали. Опекун Мира держал Вьясу при себе, и они все время спорили. - Этот тоже? - спросил я однажды у Вишну и, увидя недоуменный взгляд, пояснил: - Как я? В костер - и сюда? - Нет, - ответил Опекун, думая о чем-то своем. - Этот так... попроще. - На хрустальной колеснице? - Ну... пусть будет на колеснице. - Значит, ему можно, а мне нельзя?! - Тебе нельзя. А ему можно. Он - моя аватара, назойливый ты Жаворонок! Понял? Да и ему можно на день-два... а там - домой. В дальнейшем, встречая Черного Островитянина здесь, в Вайкунтхе, я с большим интересом разглядывал живую аватару Вишну - но поговорить так и не удалось. Опекун и его аватара были заняты. Чем? Эту... как ее?.. "Песнь Господа" сочиняли? Чтобы спеть на сон грядущий моему Дроне?! "Люби меня больше всех!" - тоже мне, перл поэтического вдохновения! Возвращаясь обратно, я тщетно пытался унять слабое головокружение. Цветные пятна плыли перед глазами, огненные блики сливались в оскаленную пасть твари-гиганта, и из провала глотки мурлыкала тысяча тигриц: "Люби... люби меня!.. меня... больше всех!" * * * ...Не спится. Не спалось. Может быть, я зря все это затеял? 5 Записки Шарадвана, 22-й день 9-го лунного месяца Маргаширас, Брихаспати-вара, утро. Вчера мы играли с Опекуном в "Смерть Раджи". Вообще-то играл я поначалу с птицей-Жаворонком, а Опекун пришел и напросился. Дети рядом бузили, любой наставник воинского искусства пришел бы в восторг от их проказ, но я уже привык. Расставил фигуры на доске, а Жаворонок уступил Вишну место. На двадцатом ходу, сбивая моего всадника, Опекун Мира вдруг привстал, мурлыкнул обрывок незнакомой мне песни и высоко поднял сбитую фигуру. - Жеребец пал! - возгласил Вишну, глядя при этом на детей. И повторил, резко и отрывисто: - Жеребец пал! Маленький Дрона зашелся в истерике, и няньки еле-еле привели малыша в чувство. Мои Крипа с Крипи остались равнодушны. Кажется, это вызвало изрядное раздражение у Вишну. Смешав фигуры в кучу, он удалился, оставив нас в недоумении. Назавтра в Вайкунтху явился Черный Островитянин, урод с янтарным взором и характером дикого осла; Вишну встретил его на окраине, и они долго ругались, часто повторяя два странных слова. "Песнь Господа". Жаворонок разглядывал их издалека, и лицо у него при этом было... * * * - ...знакомьтесь, - сказал Опекун. Мы переглянулись. Существо рядом с Вишну походило на человека. На какого-то определенного человека. Я вгляделся - и почти сразу же в глазах зарябило, словно на лицо прыгнула стая солнечных зайчиков. Черты существа, предложенного для знакомства, расплылись пятном, смазались... Рядом моргал Жаворонок. Глядя на Вишну, возле которого никого не было. - Стесняется, - добродушно объяснил Опекун. - Хозяин его наказал, вот он теперь всех и стесняется. И вообще... - Хозяин? - Да. Мара, Князь-Морок, Господин Иллюзий. Этот красавец из его свиты, провинился уж не знаю чем, вот друг-Мара и осерчал. А я его выпросил. Для наших общих нужд. Эй, Мародер, вылезай! Ну, будет ломаться, говорю! Из перил ближайшей террасы высунулась рука. Пальцы ощупали воздух, уцепились, потянули... Существо по имени Мародер, похожее на все сразу, от меня с Жаворонком до скамейки или палой листвы, приблизилось и вновь замерло по правую руку от Опекуна. - Ишь, Мародер! - Вишну откровенно любовался своим новым приобретением. - Горазд, горазд... Что скажете, мудрецы: приспособим к делу? - Апсар пугать? - наугад предположил Жаворонок. - Сядет на скамейку, а ей снизу... - Зачем апсар? Их пугай, не пугай... хоть снизу, хоть сверху. Мальчишка-то твой (Вишну обращался конкретно к Жаворонку, будто я успел уйти) растет? Сколько ему у меня в Вайкунтхе прятаться? Лет пять-шесть, от силы восемь... а там на Землю надо. Учиться, осваиваться, просто жить... Понял? - А при чем тут Мародер? - При всем. Отправлю приглядывать за Дроной. Пусть ходит по пятам и смотрит. Ему смотреть легко, он все видит, это его увидеть трудно! Раз в год явится Мародерчик в мое имение и доложит: что было интересного, что стряслось, чем обидели, где похвалили! Ну как?! - Не забудет? - с ехидцей поинтересовался я. Иначе Жаворонок непременно ляпнул бы что-нибудь обидное. Я понимал Опекуна - такая затея, как наша, требует постоянного и тщательного присмотра, оценки... Но по виду Жаворонка ясно читалось: ему идея с Мародером-соглядатаем не по душе. - Он? Он ничего не забывает. Глядите! Вишну прищелкнул пальцами, и Мародер рысцой подбежал к ближайшей фиговой пальме-пиппалу, каких в Вайкунтхе было великое множество. Еще бы: святое дерево вишнуитов! Сев под пальму, Мародер на миг прижался спиной к стволу. Мне показалось, что они стали единым целым - дерево и существо из свиты Князя-Морока. Но уверенности не было. Откуда уверенность, если дело касается слуг Господина Иллюзий? Прошла минута. Другая. Жаворонок сопел разочарованно, уставясь в небо. Наконец с пальмы сорвался один-единственный лист и упал вниз. Мародер поднял его и направился обратно к Опекуну. Вишну потрепал свою живую игрушку по плечу, ободряя и одобряя, после чего повернулся к нам. Долго смотрел, словно выбирал между мной и Жаворонком; потом протянул лист мне. - Читай, Шарадван. Вслух. Лист у меня в руках был желтоватым и гладким. Неестественно гладким. И по всей его поверхности струились письмена - прожилками, выступившими наружу. Я вгляделся. - Вслух давай! Я молча смотрел на пальмовый лист, пока не передал его Жаворонку. " - ...знакомьтесь, - сказал Опекун. Шарадван с толстым Жаворонком переглянулись. Существо рядом с Вишну было похоже на человека. На какого-то определенного человека. Шарадван вгляделся - и почти сразу же в глазах зарябило, словно на лицо прыгнула стая солнечных зайчиков. Черты существа, предложенного для знакомства, расплылись пятном, смазались... Рядом моргал Жаворонок. Глядя на Вишну, возле которого никого не было. - Стесняется, - добродушно объяснил Опекун. - Хозяин его..." Вот что было там написано. - Мародер, ты это... - начал было я и осекся. Опекун стоял перед нами один. Совсем один. - Какой Мародер? - лукаво осведомился Вишну. - Ты что, Шарадван, рехнулся: откуда в раю Мародеры? Глава третья ЗАКОН И ПОЛЬЗА 1 Заметки Мародера; обитель близ Шальвапура, середина периода Сарад*. - Не было не-сущего, и не было сущего тогда! Не было ни воздушного прост... проср... простран-ства! - ни неба над ним... точно! Неба тоже не было! Белолицый мальчик лет семи-восьми раздраженно зыркнул на молодого брахмана в дерюжной хламиде. Оправил на себе ланкийскую накидку-батик кшатрия, крашеную двойными спиралями по плотной кошенили, наморщил лоб и упрямо продолжил: Что двигалось туда и сюда? Где? Под чьей защитой? Что за вода была - глубокая бездна? Он снова в упор посмотрел на наставника, словно ожидая от Гуру немедленного и толкового ответа на все загадки Мироздания. Лучше в двух словах; а еще лучше - разъяснить на пальцах, что именно двигалось туда-сюда и каким образом. Не дождался, тряхнул смолью кудрей, схваченных тонким обручем белого металла... Заговорил снова. Не было ни смерти, ни бессмертия тогда! Не было ни признака дня или ночи... - Короче, ничего тогда не было, Наставник! - дерзко сверкнул глазами мальчишка. - И учить, значит, нечего... только зря время трачу! - Не было, - слегка наклонил голову учитель, соглашаясь. - И все же было. Постарайся вспомнить, как об этом говорит "Риг-Веда". Соберись с мыслями - я подожду. Юный кшатрий понуро уставился в землю, и по выражению мальчишеской физиономии было совершенно ясно: думает он сейчас о чем угодно, кроме премудростей Веды Гимнов. Мимоходом покосившись на стайку однолеток - те сгрудились в отдалении, перемигиваясь и шепчась вполголоса, - незадачливый ученик вдруг оживился. На подходе к злополучному месту духовных изысканий обнаружились гости. Пожилой брюханчик, точь-в-точь оживший шарик-каламбхук с паучьими ручками-ножками, и с ним мальчик, ровесник обладателя почетной накидки - низкорослый, худенький и до смешного серьезный. Бросив один-единственный взгляд по сторонам, он встал за спиной толстяка (отца? Гуру? просто сопровождающего?) и застыл в позе почтительного ожидания. Идол идолом - лишь ветерок-бродяга лениво треплет края одежды, состоящей из двух кусков грубого полотна, да еще спокойно блестят черные глаза на скуластом, не по возрасту сосредоточенном лице. Юный кшатрий не удержался и фыркнул. - Тебя забавляют гимны старейшей из Вед? - поинтересовался у него учитель. - Как можно, Гуру - но вон тот мальчишка... Его вид показался мне забавным. Взгляните сами: у него такое лицо, словно он знает все на свете! А гимн я сейчас вспомню... обязательно вспомню! - Разумеется, - мягко улыбнулся молодой брахман. - Если царевич Друпада**-Панчалиец говорит, что вспомнит - иначе и быть не может. Или мы попросим мальчика, который знает все на свете, помочь наследнику трона панчалов? __________________________________________________________________________ * Сарад - осень. Середина сентября - середина ноября. ** Друпада - Дубина (санскр.). __________________________________________________________________________ - Конечно, попросим! Друпада едва не расхохотался вслух - мысль наставника показалась ему на редкость удачной. Тем более что продолжение "Гимна о сотворении мира" как отрезало. - Смиренно молю простить досужее любопытство, - учитель низко поклонился кругленькому гостю, безошибочно подметив на том брахманский шнур через плечо. - Но кем приходится этот малыш моему достойному собрату по варне? - Сыном, - булькнул толстячок. - Звать Дроной. - Просто Дроной? - Просто. Похоже, гость не слишком жаловал словесные изыски. Наречь сына просто-напросто Дроной, то есть Ларцом, а не Дарующим Плод Молений или, скажем, Кладезем Истины, мог лишь человек, напрочь пренебрегающий церемониями. Как только мать допустила?.. задразнят ведь чадо! - В таком случае, позволит ли бык среди подвижников задать его отпрыску пару вопросов? - Позволит, - бык среди подвижников равнодушно кивнул и отвернулся. "Кого-то ждет, - подумал учитель. - Кого? Одного из свиты царевича?" - Благодарю. Мальчик, ты слышал начало гимна, который декламировал царевич Друпада? - Слышал, достойный брахман, - подтвердил мальчишка, сложив передо лбом ладони-дощечки и согнув тощую спину в поклоне. - Не желаешь продолжить? Дрона выпрямился и, не меняя позы и выражения лица, заговорил: ...Не было ни признака дня или ночи. Дышало, не колебля воздуха, по своему закону Нечто Одно, И не было ничего другого, кроме него. Мрак был сокрыт мраком вначале. Неразличимая пучина - все это. То жизнедеятельное, что было заключено в пустоту, Оно Одно было порождено силой Жара. - Благодарю тебя, Дрона. Достаточно, - ласково остановил молодой брахман мальчика, намеревавшегося продолжать. - Вот видишь, царевич, - обратился он к Друпаде, - совершенно необязательно быть престарелым мудрецом, чтобы выучить напамять святые гимны. Тебе это тоже под силу. - Еще как! - буркнул царевич, с неприязнью косясь на своего посрамителя. - А ему под силу захлопнуть пасть и... Молодой брахман свел брови на переносице, и Друпада не раздумал продолжать. Понятное дело, он - панчалийский наследник, ветвь славного рода, придет время, и тысячи тысяч поклонятся ему; но сейчас Друпада - всего лишь ученик, и перед ним - его Учитель! - Прошу простить мою дерзость, о изобильный добродетелями, - оказалось, что языкатый Дрона уже стоит рядом и обращается к брахману-наставнику. - Но по моему скромному разумению, здесь изображен обряд Хома* в новолуние, о чем говорит верхний символ? __________________________________________________________________________ * Хома - обряд помещения в огонь жертвенного дара (хавис), преимущественно - топленого масла. __________________________________________________________________________ Действительно, на утрамбованной площадке при помощи камней, веточек, плошек с маслом и глиняных фигурок был выложен план совершения обряда; и вычерненный знак Сомы-Месяца говорил о времени его проведения. - Совершенно верно, мой юный знаток гимнов, - подтвердил наставник, а Друпада сразу воспрял духом и гордо подбоченился: план обряда он выложил сам, почти без посторонней помощи, и Учитель часом ранее похвалил его за это. - Превосходно, вне сомнений, превосходно, - Дрона приблизился к площадке и стал разглядывать работу царевича. - Если не считать, что Южный Огнь Предков в новолуние должен гореть еще южнее, дабы расстояния между всеми тремя жертвенниками совпадали... А так - выше всяческих похвал. И уверенно передвинул бусину из травленого сердолика, изображавшую Южный Огнь, на ладонь вниз. - Вот тут ты ошибаешься, мальчик, - покачал головой брахман, сдерживая улыбку. - Символ лежал как раз там, где нужно. Будь добр, верни все на прежнее место... Друпада с чувством превосходства взглянул на мозгляка и преисполнился величия, как подобает царевичу-Панчалийцу, сведущему в обрядах. Не чета всяким брахманам-самозванцам, способным только, как попугаи, бубнить себе под нос гимны. Тут тебе не Веды зубрить, тупица, тут головой думать надо! - Нет, я прав, - мальчик спокойно смотрел в лицо молодого учителя, не моргая, а его толстенький отец, казалось, откровенно забавлялся, наблюдая за этой сценой. - Мальчик действительно прав, - тихо прозвучало совсем рядом. Обернувшись, царевич Друпада узрел главу обители - седобородого Хотравахану - и поспешил благоговейно склониться перед старцем, тронув кончиками пальцев прах под ногами мудреца. Остальные сделали то же самое. - Мальчик подметил верно, - повторил старик. - В новолуние Южный Огнь Предков должен располагаться именно так. Но только в день новолуния. Мы с вами этого еще не проходили. 2 - Твой сын умен не по годам. Да и ведомо ему многое, что известно не всякому опытному брахману, - Хотравахана приветливо улыбался, но глаза старика оставались серьезными. Расположась в холодке манговой рощи и потягивая молоко из высоких серебряных кубков - дар отца Друпады предназначался явно для иных напитков - двое мудрецов предавались беседе. - Уж не в заоблачных ли сферах постигал он премудрости обрядов? - голос Хотраваханы оставался по-прежнему ровным и почти безразличным, но этот тон не мог обмануть Жаворонка. Впрочем, глава Шальвапурской обители и не собирался никого обманывать. - Ты всегда славился своей прозорливостью, о источник спасения, - уклонился от прямого ответа Жаворонок, прибегнув к витиеватой речи, как к лучшему способу не сказать ни "да", ни "нет". - Волею богов в моем сыне слились достоинства высших варн - брахманов и кшатриев. Ему предназначена особая судьба: я хочу, чтобы Дрона вырос вторым Рамой-с-Топором, со временем став первым. Что касается мудрости и благочестия, то лучшего места, чем твоя обитель, мне не сыскать... - А стрельбе из лука я его лично обучу, - лучики-паутинки брызнули во все стороны, испугавшись блеска старческого взора. - То-то посмеемся, Жаворонок! - Посмеемся, смех угоден богам и приятен душе... Говорят, у тебя воспитывается панчалийский царевич? Хотравахана не ответил, да ответа и не требовалось. Какое там "говорят", когда Жаворонок видел Панчалийца воочию! - И его, само собой, обучают не только смирению и гимнам. Мне почему-то кажется: если правильно подойти к воеводам юного Друпады, они согласятся взять в науку еще одного ученика. А там - видно будет. Хотравахана долго молчал. Отставив молоко, чертил в пыли странные узоры, медленно водя подобранной тростинкой. - Снова отец из сыновней глины игрушки лепит? Судьбу наперед расписать хочешь, как на пальмовых листьях? Когда ты угомонишься, Жаворонок?! - на сей раз старик не сумел сдержаться, и в голосе его прозвучал упрек. - Ты знаешь, что мой отец, Наставник Богов, проклял меня после ТОГО раза? - еле слышно спросил Бхарадваджа-Жаворонок. - Знаю. - А знаешь, как звучало его проклятие? - Нет. И не хочу знать. - Выслушай, раз смеешь упрекать. "Так пусть же тебе отныне удается все, что ты задумаешь, несчастный!" Да, именно так сказал мой отец. Но если я хочу, чтобы мой второй сын, Дрона, воплотил в себе идеал обеих высших варн - я что, желаю зла сыну?! Ответь! Молчишь... правильно делаешь. Я проклят? - пускай проклятие Брихаса поможет мне! И его собственному внуку. - Твоими бы устами... - вздохнул Хотравахана. - Хорошо. Я возьму Дрону в обучение. И замолвлю за него словцо перед панчалийскими воеводами. Все сбудется, все тебе удастся, беспокойный ты Жаворонок! И отцово проклятие тут ни при чем... хотя проклясть тебя страшнее, чем сделал это искушенный Брихас, не сумел бы даже я. Ладно, оставим... Прежде, чем мы расстанемся, подумай о другом. Проклятие в любом случае остается проклятием, даже если тебе оно кажется благословением. Это лишь означает, что все имеет свою оборотную сторону. Ты хочешь, чтобы твой сын вырос вторым Рамой-с-Топором? Или даже первым?! Бхарадваджа только кивнул в ответ. - Ты считаешь, что это - благо для него и других? Мудрость и сила, отвага и смирение - в одном человеке? Орел и змея в одной упряжке?! Я знаком с Рамой ближе любого из смертных, и если ты считаешь его счастливейшим из людей... Чего ты хочешь для сына, Жаворонок: счастья или славы?! Не боишься ли, что Дрона вырастет СЛИШКОМ великим? Слишком великим для ЧЕЛОВЕКА? Жаворонок кусал губы, глядя в опустевший кубок. - Я очень надеюсь, что ошибся, - глухо закончил старик. - Пусть твой сын вырастет именно таким, каким хочешь его видеть ты... вторым, первым, единственным! Увы, я редко ошибаюсь. Голубая сорока спрыгнула на ветку пониже, застрекотала было, но поперхнулась сплетнями и улетела прочь. - Кто его мать, Жаворонок? - Я, - ответил проклятый сын Наставника Богов. - И немного - Опекун Мира. 3 - Ты откуда такой взялся? Начальственный мальчишеский окрик вынудил главу обители замедлить шаги и прислушаться. Кажется, царевич Друпада, улизнув от бдительных наставников и отцовских воевод, решил выяснить отношения с новым учеником-брахмачарином. Старик остановился в проходе между двумя ашрамами, отчасти скрытый кустами жасмина. Прятаться Хотравахана и не думал - он просто наблюдал за происходящим. А то, что дети его не замечали... Впрочем, однозначно не видел старца лишь крепыш-Друпада. Зато маленький Дрона бросил в сторону кустов короткий взгляд, но при этом на смуглом лице малыша не дрогнул ни один мускул. Он все так же стоял напротив царевича, возвышавшегося над ним чуть ли не на целую голову, и глядел сквозь Друпаду. Молча. Перед царевичами стоят не так. И царевичам положено отвечать со всей почтительностью - это Друпада знал наверняка, в отличие от святых гимнов. - Что, умный очень? Или язык проглотил? - наследник панчалийского престола явно обезьянничал манеру кого-то из взрослых. Например, своего отца, сурового царя Пришаты, или же начальника дворцовой гвардии, который сопровождал царевича, руководя обучением воинской науке. Дрона по-прежнему молчал, отрешенно глядя в неведомую даль. - Ага, как при наставниках, так ты Стосильный Индра! А как с глазу на глаз... Веды тараторим, знатных людей позорим, суемся куда не звали! - а теперь воды в рот набрал?! "Кое в чем царевич Друпада изрядно преуспел, - поймал себя на мысли Хотравахана. - Не всякий ребенок умеет так связно и последовательно обижать собеседника. Сразу видно - сын раджи! Если б он еще так же Веды учил..." - Отвечай, когда к тебе наследник престола обращается! Друпада злился все больше и больше. А Дрона молчал. - Ладно, я тебе развяжу язык! - прошипел царевич, и если бы старый брахман смотрел сейчас ему в лицо, то увидел бы: зрачки наследника превратились в две иглы. - Вот тебе первый урок: мангуст-выскочек бьют по носу! А это - чтоб запомнил получше! И Друпада с размаху влепил сыну Жаворонка "запоминательную" оплеуху. В первый момент Хотравахана был удивлен ничуть не меньше Друпады. Не ударом - дело шло к драке с первой минуты; удивление вызвал промах царевича. Маленький Дрона равнодушно отшагнул назад, вновь застыв жертвенным столбом - но этого движения вполне хватило, чтобы оплеуха пропала втуне. В результате маленький нахал наверняка не выучил первый урок, преподанный ему наставником-Друпадой. Друпада махнул с левой, потом опять с левой, желая перехитрить вертлявого обидчика: Дрона чуть сместился в сторону, стал вполоборота, коротко поклонился гневному драчуну, - и наследник трона панчалов едва не шлепнулся в пыль рядом с глазастой статуэткой. - Здорово! - искренне восхитился царевич, разом позабыв о злости и гневе. - Если и сейчас увернешься - потом научишь! Назначу личным воеводой... И он резко, почти без замаха, ткнул Дрону кулаком в подбородок. Щуплый мальчишка шагать больше не стал. "Надоело уворачиваться?" - подумал Хотравахана, наблюдая, как Дрона берет царевича за кулак (не ловит, а именно берет, спокойно и без суеты), после чего опускает бьющую руку вниз. - А если так?! - Друпадой овладел азарт. Теперь тумаки и оплеухи сыпались градом, и Дроне пришлось ожить под этим бешеным натиском. Маленькое тело превратилось в редкий кустарник, ветви которого изгибались от порывов ночного ветра, пропуская их сквозь себя, гася в хитросплетении прутьев, раздирая колючками в клочья... Кажется, царевич все же пару раз слегка зацепил сына Жаворонка, но старый брахман не был в этом уверен. Друпада, видимо, тоже - поскольку продолжал наступать. И в конце концов загнал Дрону под раскидистую бакулу, в чей ствол мальчишка вдруг ткнулся спиной. Вздрогнул от неожиданности, мгновенно став похожим на обычного ребенка, а не на ходячее совершенство - и вот тут-то Друпада решил, что застал соперника врасплох. Отступать некуда, начнем заново и по-честному... Этот удар царевич подсмотрел, наблюдая за утренними занятиями телохранителей отца. Обманный прыжок в сторону, когда ты фактически остаешься на прежнем месте - и хлесткий удар ногой в голову! Держись, заморыш! Того, что случилось в следующий момент, сам царевич тоже не ожидал. Дрона вдруг оттолкнулся от ствола, быстро двинулся вперед, сокращая расстояние, после чего наотмашь рубанул Друпаду основанием кулака в переносицу. Раздался легкий хруст, будто треснула сухая ветка У царевича потемнело в глазах, ему показалось, что Ночь-Ратри накинула на мир свое покрывало, сотканное из мрака... Через мгновение он обнаружил, что лежит на земле, переносицу дергает, как огромный нарыв, и терпеть эту боль очень трудно - но надо! Кшатрий он или нет?! И Друпада терпел, стиснув зубы, вздрагивая всем телом, с хрипом втягивая воздух ртом - иначе не получалось из-за крови, хлеставшей из сломанного носа. Потом набежали слуги, царедворцы, среди смазанных пятен их ярких нарядов мелькали серые одеяния брахманов Шальвапурской обители, но Друпаде сейчас было не до них. Даже кровь и боль отступили на задний план перед уязвленной гордостью. "Я должен этому научиться! Если умеет он - должен уметь и я!" - единственная мысль металась в голове царевича, помогая забыть о боли, обиде, позоре поражения... Все-таки наследник панчалов был настоящим кшатрием. 4 - Я видел, как вы дрались. - Знаю, Учитель. Только я не дрался. Пока он не нарушил Закон - я не дрался. - Нарушил Закон? - Да, Учитель. Когда он пытался бить меня руками, он все делал правильно. Я вызвал гнев наследника царского рода, и он вправе был наказать меня - но наказать по Закону, без гнева и с соблюдением приличий. Устроив из наказания потеху, Друпада дал мне право пассивно сопротивляться, как и подобает брахману в стесненных обстоятельствах. Когда же он вознамерился ударить меня ногой в голову, то есть прикоснуться менее благородной частью тела к самой благородной, я сразу получил право ответного удара. Дрона склонил кудрявую голову, о которой только что шла речь, и подытожил: - Я все сделал правильно, Учитель. Закон соблюден, и Польза несомненна. - Да... наверное, - Хотравахана замялся, что изрядно удивило его самого. - Но ведь ты мог ударить царевича гораздо слабее, не калеча? - Мог, Учитель. Но в таком случае он продолжил бы драться и наверняка опять захотел бы ударить меня ногой! Цари не должны осквернять жрецов рукоприкладством, про это отчетливо говорится в трех гимнах "Риг-Веды"... Царевич совершил грех и поплатился за него, страдая, но оставшись в живых. Теперь он задумается, прежде чем пинать брахмана ногой в лицо, а боль и мука смыли грязь с Кармы наследника. Я сделал доброе дело, Учитель. - Хорошо, - старик не сразу нашелся, что ответить этому странному ребенку. - А если бы он напал на тебя с мечом? Или с кинжалом? - Я бы его спас, - без колебаний ответил Дрона. - Спас? Каким образом?! - Я бы его убил. Первое время глава обители сидел молча, барабаня костлявыми пальцами по не менее костлявому колену. Ритм выходил сухим и сбивчивым. - Но разве убийство не отяготило бы ТВОЮ Карму? - наконец сощурился Хотравахана, глядя на Дрону, как если бы видел его впервые. - Разумеется, нет, Учитель! - во взгляде мальчика, когда он поднял глаза на старика, сквозило искреннее изумление: неужели Гуру не знает таких простых вещей?! - Ведь попытка убить брахмана - сама по себе тягчайший грех! А представьте, что царевич Друпада и впрямь убил бы меня! Его ждала бы Преисподняя и вечные адские муки без надежды на прощение! Умерев от моей руки, он возродился бы согласно заслугам своим и своих предков, в знатном роду кшатриев; а так - пламя и скрежет зубовный... Несомненно, я спас бы царевича, позволив ему погибнуть. Это же просто, Учитель! Закон соблюден, и Польза несомненна. Разве не так? - Просто? - задумчиво прошептал старик. - Наверное, просто... Закон соблюден, и Польза... Польза несомненна. А где же Любовь? - Любовь? - поднял брови маленький Дрона. - При чем здесь Любовь? 5 Поначалу все с усмешкой косились на серьезного щуплого мальчугана - нового брахмачарина Шальвапурской обители. Росту - кишку* в тюрбане, а туда же! Обряды, молитвы, медитации, изучение Вед, рецитация мантр, беседы с Гуру - все наравне с остальными. Ему бы подрасти, утереть с губ молочную пену, а пока играл бы с другими малышами в догонялки, крепости из песка строил... Ишь, муравей, в науку подался! Хотя постойте-погодите! Кто, говорите, у него отец? Бхарадваджа-Жаворонок? Тот самый?! А-а, ну тогда понятно! Историю с его первым сыном помните? Чуть ли не с пеленок в подвижничество ударился... Разумеется, отцова затея: неймется толстяку-Жаворонку! Ладно, посмотрим, на что новое дитя способно окажется... __________________________________________________________________________ * Кишку - мера длины, от 60 до 80 см. __________________________________________________________________________ И скоро вместо легкой насмешки в косых взглядах, которые сетью стрел окружали маленького Дрону, понемногу начало проступать удивление, уважение, а кое у кого - зависть или даже суеверный страх. Ну скажите на милость, откуда ребенку может быть досконально известна суть Триварги, трех целей и трех ценностей человеческой жизни, если до тринадцати лет с брахмачаринами о Триварге говорят лишь вскользь?! Мудрый Хотравахана тактично умалчивал о том, где, по его мнению, сын Жаворонка мог приобрести подобные познания. Ни к чему, чтобы по обители ползли досужие сплетни - конечно же, не замедлив распространиться и за ее пределами. Но и сам старец не уставал поражаться чудесным способностям маленького Дроны. Впрочем, даже главе Шальвапурской обители было известно далеко не все. За дракой Друпады и Дроны наблюдал в тот день не только старый брахман. Воевода-наставник царевича тоже присутствовал при ссоре детей, но счел излишним вмешиваться. Пускай мальчишки сами выясняют свои отношения. Он видел, как царевич безуспешно пытался поколотить обидчика, видел и один-единственный удар Дроны. "Вот кого бы заполучить в ученики! - невольно подумал воевода, спеша на помощь к скорчившемуся на земле наследнику престола. - Да, из Друпады, конечно, тоже выйдет боец хоть куда - но этот мальчишка... Клянусь Лучистым Сурьей, таких один на тысячу!" Каковы же были удивление и тайная радость воеводы, когда царевич, едва прийдя в себя и лежа с холодной примочкой на пострадавшем носу, первым делом потребовал отнюдь не наказать дерзкого, а... - Я хочу, чтобы тот мальчишка, который меня побил, занимался воинским делом вместе со мной! - гнусаво, но твердо заявил Друпада. - Смирение и послушание, о царевич, - улыбаясь в кучерявую бороду, произнес воевода ритуальную формулу. Так что явление Хотраваханы с аналогичной просьбой несколько припоздало. Но об этом умудренный опытом кшатрий промолчал. Все складывалось именно так, как хотел Жаворонок, отец Дроны. Проклятие Брихаса-Словоблуда? Судьба? Тайный надзор Опекуна Мира? Просто стечение обстоятельств? Кто знает... [.....................................................................]

Книго
[X]