ГЕНРИ ЛАЙОН ОЛДИ
ЧЕРНЫЙ БАЛАМУТ
Во сне увидел я также, о Кришна, как залитая кровью земля обволакивается внутренностями! Увидел я далее, как Царь Справедливости, взойдя на груду костей, с восторгом пожирает тобой ему поданную землю. О Баламут, при том великом жертвоприношении оружию ты будешь верховным надзирателем; обязанности жреца-исполнителя также будут принадлежать тебе! Если мы выйдем из этой гибельной битвы живыми и невредимыми, то, быть может, увидимся с тобою снова! Или же, о Кришна, нам предстоит несомненно встреча на небесах! Сдается мне, что так или иначе мы обязательно встретимся с тобой, о безупречный... Махабхарата, Книга о Старании, шлоки 29-34, 45-46 Кому "сучок", а кому - коньячок, К начальству на кой в паяцы? А я все твержу им, как дурачок: - Не надо, братцы, бояться! И это ж бред, Что проезда нет, И нельзя входить без доклада, А бояться-то надо только того, Кто скажет: "Я знаю, как надо!" Гоните его, Не верьте ему, Он врет, он не знает, как надо! А. Галич Том третий ИДИ КУДА ХОЧЕШЬ ПРОЛОГ МАХЕНДРА, лучшая из гор Зр-р-р-ря... Что? Зря, говорю, ашока-дерево называют Беспечальным! Скрипишь тут, скрипишь, душу на щепки-лучины, а они хоть бы ухом... Какие ж могут быть печали у дерева? - спросите вы. Обладай ашока даром речи, я б вам ответила! Цветы красивые, скажете? Аромат? Весь год цветешь-радуешься, да? От пчел отбою нет? Шмели жужмя жужжат?! Ваша правда. А кривда - наша. Листья вечнозеленые? Вам бы так зеленеть, злыдням... Вечно. Зимой и летом одним цветом. И чтоб все вокруг от зависти лопались. Тень? Это вам, людям - тень, а мне-то с нее какой барыш?! Сырость одна. И короеды плодятся. А насчет листьев дедушка-Брахма еще натрое сказал! От порчи они, видите ли, предохраняют! От сглаза! Детишек в особенности. Вот у вас дети есть? Двое? Мальчик и девочка? Небось, тоже за листиками пришли? Нет? Ну, хвала Индре, посылающему дождь, хоть вы меня тиранить не станете! А то ведь ходят, ходят, палач на палаче - и рвут, кому не лень! А кому лень - те вдвое-втрое рвут, про запас, чтоб лишний раз ноги не бить. Больно ведь! Вам бы так что-нибудь поотрывать! Волосы, к примеру. Или лучше уши. Гвалт, небось, подымете, - до самой Махендры слыхать! Что? Мы и так на Махендре? На лучшей из гор?! Ох, имей мама-Махендрочка язык, уж она бы вам вдесятеро порассказала, куда там мне, ашоке... Ну да ладно. Я вот все равно кричать не могу, когда больно. А они рвут, черенки крутят, стараются, аж пыхтят от усердия... Для милых детушек, чтоб им всем чирьев понасажало! А поверье обо мне слыхали? Нет?! Странный вы какой-то, однако: все Трехмирье назубок, а он ни сном, ни духом! Не местный? Ах, такой не местный, что и сказать страшно?! Тогда лучше я скажу... Врут, будто я зацветаю, едва меня заденет ногой девушка, которой вскоре предстоит выйти замуж. От того, мол, и цвету постоянно. Ну не бредни ли? Хорошо, хоть вы это понимаете. Потому как не девушка. И даже не похожи. А другие... Скрутишь только завязь кукишами, соберешься передохнуть (думаете, цвести - это вам сандалией мантху хлебать?!) - а эти девицы уже тут как тут! Табунами! ордами! в боевых порядках! с ногами наперевес! И каждая норовит пяткой пнуть! Хоть в поверьи ясно сказано: ЗАДЕНЕТ ногой, а не приложится со всей дури девической, нецелованной! Ох, не завидую я их будущим муженькам... В общем, не мытьем, так катаньем, а быстренько зацветаешь по-новой, лишь бы отвязались. А вы говорите - Беспечальная... Не было б печалей, так люди накачали! Жил, слыхала, в древности брахман-дурачок, на все приставания одним вопросом отвечал. Мать ему: "Умылся б ты, что ли?!" - он прищурится и вполголоса, с кошальским пришепетыванием: "А шо, надо?" Отец ему: "Доучил бы ты гимн, сынок, год уже бьемся!" - сынок потянется сладко и кинет через плечо: "А шо, надо?" Соседи ему: "Жениться тебе пора, ишь, какой оболтус вымахал!" - он соседям с ухмылочкой: "А шо, надо?" Так и прожил всю жизнь, тихо и счастливо. А на месте его погребального костра первая в мире ашока и выросла... Беспечальная. ...В небе медленно роилось алмазное крошево звезд. Покой и тишина рука об руку нисходили на утомленный мир, смолкли хриплые вопли павлинов и скрежет нахальных цикад, а обитатели леса сонно принюхивались в логовах к далекому рассвету. Тихий час. Мертвый час, тьфу-тьфу, не про нас будь... Однако, кое-кому и здесь явно не спалось. В двух посохах от настороженной ашоки весело трещал костер, вовсю плюясь искрами, словно в надежде зашвырнуть на небосвод десяток-другой новых звезд. Или дотянуться в броске, достать, превзойти все костры мира - и поджечь наконец вожделенный бархат неба. Увы, пока что костру-недотепе были суждены исключительно благие порывы. Зато раскидистые ветви ашоки располагались куда ближе неба; и дерево всерьез беспокоилось за их судьбу, болезненно морщась скукоженными от жара листьями. - Хорош дрова-то кидать, Здоровяк, - недовольно проворчали от костра. - Весь лес мне спалишь. И пламя на миг отразилось в черных глазах человека; отразилось, суматошно всплеснуло дымными рукавами - и Медовоокий Агни всем телом метнулся в сторону, убоясь собственного отражения. Словно подернутые золой угли геенны вспыхнули разом, когда служивые киннары в сотню глоток дунут на присмиревший огонь; словно гибельный цветок Кобыльей Пасти не ко времени поднялся из океанских глубин; словно... Ф-фух, почудилось: спит преисподняя, даруя грешникам глоток передышки, и безмятежны пучины вод. Ночь. Молчание. Покой и звезды. Даже не верится, что минутой ранее адским жаром полыхнул взор жилистого старца в мочальной повязке на чреслах. Эй, обильный подвигами, ты и вправду глазаст, или ночная мара морочит?! Молчит. Не отвечает. Плотно сжаты узкие губы, будто края зажившей раны. Надежно сомкнуты запавшие веки, как у слепого от рождения. И загрубелые пальцы в узлах суставов привычно теребят распушенный кончик седой косы. Сухой пень-кедряк с плетью серебристого мха. К чему пню неистовство взора? - оно скорее подходит матерому тигру, в чьих владениях объявился соперник, нежели мирному отшельнику-шиваиту, каковым старик вне всякого сомнения являлся. Ночь. Ночью всякое бывает... даже то, чего не бывает. - Знобит меня, тезка, - пророкотал совсем рядом глухой бас, и во тьме заворочалась угловатая глыба. - Ровно с перепою: крепишься, а оно трусит... Чудное дело! - глыба эта при ближайшем рассмотрении также оказалась человеком. Надо сказать, человеком весьма завидного телосложения. Своди чащобного ракшаса-вожака к цирюльнику, подпили клыки, подстриги когти, корми год досыта, наряди в темно-синие одежды, расшитые желтыми колосьями и лилиями, нацепи тюрбан на лобастую голову... Что получится? Вот примерно это и получится, что сейчас во тьме ворочается. Зато взгляд великана был удивительно спокойным, лучась благодушием - хоть любуйся вприглядку, хоть на лепешку мажь, вместо масла! Сокровище, не взгляд. Так они и сталкивались время от времени: дикий огонь пекла и вечный покой бездны, кипень пламени и неколебимость утеса, молния и гора, взор и взгляд. Третью ночь уже длился этот странный пролог чудовищной трагедии, один на двоих, закат Великой Бойни и заря Эры Мрака. Третью ночь сидели они у шального костра: престарелый отшельник, добровольный затворник лучшей из гор, которому довелось пережить всех своих учеников - и тот, кто рискнул прослыть на веки вечные трусом и изменником, но отказался убивать друзей с родичами. И детский лепет ручья порой рождал тысячеголосый вскрик боли, щебет птиц без видимой причины взвизгивал посвистом дротиков, ветер пах гарью и парным мясом, отчетливо скрежеща металлом о доспехи; а совсем далеко, на грани возможного и небывалого, плакала женщина. Одна. Почему-то всегда одна. Навзрыд. Рама-с-Топором по прозвищу Палач Кшатры, сын Пламенного Джамада, сидел напротив Рамы-Здоровяка по прозвищу Сохач, брата Черного Баламута. Парашурама Джамадагнья - напротив Баларамы Халаюдхи. "Точно, что Здоровяк, - мимоходом подумалось Беспечальному дереву. - А этот, с косой... отец - Пламенный, а сын и того пламенней! Умеют же некоторые давать правильные имена! Не то что - Беспечальная... охохонюшки, жизнь наша тяжкая, раскудрявая..." - Странно, - помолчав, обронил Рама-с-Топором. - Знобит, говоришь? Нет, тезка, тут костром не отделаться... не тот озноб. Сдается мне, Жар из Трехмирья тянут. Как одеяло, на себя. Я-то сам аскет - такие вещи нутром чую. Мог бы и раньше заметить, между прочим. Спасибо, тезка, надоумил дурака. - Да ладно, - засмущался могучий тезка, машинально обдирая кору со здоровенного полена. - Надоумил! Сказал, что холодно - и всех дел... Тоже мне, светопреставление! Дровец сейчас подкинем, согреемся... гауды хлебнем, там осталось, в кувшинчике... Ашока представила себе, как, покончив с поленом, застенчивый Здоровяк перейдет к обдиранию ее ствола - и крона дерева качнулась, рождая вздох отчаяния. - А, пожалуй, что и светопреставление, - старик кивнул, думая о своем. - Опять ты меня подловил, тезка... Зажился, что ли? Дерево волей-неволей задумалось: к кому относились последние слова аскета - к самому старцу или к его собеседнику? И даже языки костра бросили рваться к небу и тревожно замерцали, словно прислушиваясь. К людям в круге тепла и света? К недосягаемым звездам, искрам иных костров? Или у пламени тоже свои печали, свои горести, о которых иногда хочется подумать в тишине?.. - Достал ты меня с твоими концами света, - вяло огрызнулся Здоровяк. - Третью ночь только и слышу: конец едет, конец везет, концом погоняет... Уши вянут. Не надоело? - Надоело. Хуже горькой снухи*. Сидеть с тобой третью ночь - и чтоб не надоело? Не бывает... А давай-ка мы от скуки проверим, тезка: конец или так, старческий бред?! - Проверим? Как? У Брахмы спросим? Ау, опора Троицы, где ты там?! __________________________________________________________________________ * Снуха - молочай. __________________________________________________________________________ - В Золотом Яйце, с думой на лице, - еле заметно усмехнулся аскет. - Расслабься, тезка: грех Брахму по таким пустякам беспокоить! Сами справимся. Не мочалом шиты... Ты у нас вообще, говорят, земное воплощение Великого Змея Шеша? - Говорят, - без особой уверенности подтвердил Здоровяк, почесывая волосатую грудь. - А сам как думаешь? - Да никак. Жру, мать ругалась, ровно в тыщу глоток - оттого, наверно, и решили... - Вот мы сейчас и узнаем наверняка. Заодно и насчет конца света выясним. Про мантру распознавания слыхал, небось? - Кто ж не слыхал... - обиженно протянул великан. Неужели тезка его совсем за бестолочь держит?! - А то, что при смене юг-эпох в мантрах плесень заводится? Киснут они, как молоко на солнцепеке - это слыхал? - Врешь ты все... - рокотнуло в ответ. Больше всего Здоровяку казалось, что аскет сейчас попросту развлекается за счет увальня-собеседника. - Врать не обучен. Иди-ка поближе, чтоб не через пламя, - проверять будем! - Может, завтра? - Здоровяк с явной опаской поднялся на ноги и шагнул к аскету. - При свете? Еще шарахнет меня гнилым тапасом... да и тебя заодно! - Не облезешь, - отрезал Рама-с-Топором. - Стой здесь. И не вертись. Великан послушно застыл. - Да, вот так. Именно так... Мычание белого быка всколыхнуло тишину, заставив чернильный мрак пойти кругами. Зеленью "мертвой бирюзы" налились звездные россыпи, ливень мерцающей пыльцы наискосок хлестнул по кронам деревьев, по зарослям ююбы и примолкшим кукушкам с сорокопутами, еле заметным ореолом собираясь вокруг человека у костра. Тени в испуге бросились прочь с лица старого аскета, превращая его в изрезанный морщинами лунный овал, обвал, осыпь млечной белизны; краями заново вскрытой раны разлепились губы-шрамы, рождая даже не слова, а так - шепот, шорох, шипение, запредельный стон гибельного экстаза; и черепашьи веки, обросшие плесенью ресниц, на миг смежились, чтобы распахнуться вновь. Так нетопырь распахивает кожистые крылья, взмывая над спящей землей и оглашая ночь писком. Мнилось, рассветный туман не ко времени потек из кипящих глазниц отшельника, призрачными струями окутывая обоих людей, соединяя их в единое зыбкое существо; молочные реки, кисельные берега, мост через чудо, древняя сказка, которой про были рассказать забыли... Рама-с-Топором увидел. Сквозь телесную оболочку Здоровяка резко проступили мощные изгибы змеиного тела, лоснясь иссиня-вороной чешуей, зашевелились, дрогнули ленивыми волнами, потревоженные внезапным вторжением; и бесчисленные головы Опоры Вселенной, недовольно раздув клобуки, начали с шипением поворачиваться в сторону аскета-соглядатая. Вот только видно было плохо. Костер чадит, что ли? Так не чадит, вроде, да и не должен дым Второго мира застить явь Безначалья! И еще: мельтешит впереди раздражающе малая соринка, бередит взор нелепицей - будто второй змий поперек первого, только куцый такой змеишко, не в пример Великому Шеша, и всего о двух головах! Дхик! Что за мара?! Аскет расслабился и смежил веки, восстанавливая обычное зрение. А когда он вновь открыл глаза, то двухголовый змий никуда не исчез! Разве что виден стал много отчетливей, и обе его почти что человечьи головы натужно хрипели, плюясь желтой пеной. Верное дело: поплюешься тут, попенишься, ежели волосатые ручищи Здоровяка проворно ухватили нага* за обе шеи и сдавили кузнечными клещами... __________________________________________________________________________ * Наги - демоны-змеи, иногда оборотни. __________________________________________________________________________ Гибкое тело извивалось в конвульсиях, хвост изо всех сил хлестал великана по бокам, но с равным успехом можно было пороть розгами Махендру, лучшую из гор. Хватка земного воплощения мало чем уступала ласковым объятиям самого Вселенского Змея. - Пус-с-сти!.. - с усилием выдавил наг из той глотки, которую сжимала левая рука мучителя. - Задуш-ш-шиш-ш-шь, с-с-су... - И впрямь, тезка, задушишь, - философски заметил Рама-с-Топором. - Держать держи, только не дави так. - Да я ж легонечко... - с подкупающей искренностью изумился Здоровяк, но хватку послушно ослабил; и наг провис драным канатом, клокочуще дыша в два горла. Оба Рамы тем временем с интересом разглядывали гостя. В свете костра мерцала серебром чешуя, отполированная до зеркального блеска, а края каждой чешуйки были с тщанием подведены сурьмой. Все тело чревоходящего щеголя равномерно покрывали какие-то чудные узлы, делая нага похожим на ствол молодого бамбука. В верхней четверти туловище плавно раздваивалось, образуя две шеи - каждая длиной в локоть и толщиной с человеческую руку (лапы Здоровяка не в счет!). На концах шей судорожно глотала воздух пара голов-близнецов. Разве что правая - с сизым родимым пятном у виска. На скулах чешуя переходила в сероватую шелушащуюся кожу, отчего наг выглядел больным, лбы венчали костяные гребни-диадемы, топорщась короткими острыми шипами. Волос на лицах не росло вовсе, даже бровей, даже ресниц, а зрачки были чисто удавьи - не гляди, дурашка, козленочком станешь, только ненадолго... И еще трещотка-погремушка на кончике хвоста. - Хорош! - заключил аскет, удовлетворясь осмотром. - Отдышался? - Вроде, - просипела левая голова. Правая отмолчалась, дыша про запас. - Тогда отвечай, красавец: кто таков, откуда взялся, и что ты тут забыл? - без особой ласки поинтересовался аскет. - Я потомственный наг Васятха, прапраправнук знаменитого Гухринич-нага, порученец самого Нагараджи Такшаки! - явно приходя в себя, с достоинством возвестил змий. Впрочем, опять в одно горло. Левое. Перестарался Здоровяк, что ли... - Васятха? - задумчиво повторил Рама-с-Топором; и тут же перевел имя нага с благородного на обыденный. - Хороший, значит? - Я Хороший, я очень Хороший! - истово закивал головами порученец, опасливо косясь вверх, на Здоровяка. Поверит ли, детинушка?! - Лучше не бывает, - согласился аскет. - Ладно, будем считать, на первый вопрос ответил. Отвечай на остальные. - Да я и сам не пойму, как здесь оказался! - имей Васятха-Хороший руки, он непременно бы развел ими, выражая полное недоумение. - Возвращаюсь я подземными путями нагов, спешу с докладом к Нагарадже - и тут меня ка-ак потянет вверх! Знаю ведь, что сюда не надо, что мне наискось через Питрилоку - а все равно ломлюсь сквозь землю, будто на привязи! Вылетел наружу - чувствую: задыхаюсь! Ну а дальше вы и сами все знаете... Рама-с-Топором задумчиво подергал кончик своей многострадальной косы. Затем пнул комок развороченной земли в том месте, откуда явился наг. Довольно широкий лаз уводил в глубины земных недр, в Третий мир - обиталище нагов, душ умерших и части мятежных асуров. Из лаза тянуло сыростью. - Дырявим землю, людишек дырявим, а толку... - пробормотал аскет себе под нос. И, уже обращаясь к тезке, словно нага и не существовало: - Ну что, Здоровяк, проверили?! Видал, что с мантрами творится?! А тебе все шуточки... - Отпустили б вы меня, люди добрые! - взмолился Васятха, чувствуя, что о нем забывают. - Я наг честный, кроткий, целомудреннный (последнее далось змию с трудом)! Яда не коплю, козней не строю, Закон блюду златым блюдом... И вообще из-под земли редко выбираюсь. Мне обратно надо, с докладом! Если задержусь - Повелитель меня по головам не погладит! Смилостивьтесь, челами бью! - Ладно, ползи, - махнул рукой Рама-с-Топором. - Сказал бы хоть, чего тебя нелегкая носит... Стряслось что? Здоровяк отпустил змия, и наг уже начал было хвостом вперед втягиваться в спасительный ход, уводящий в глубь земли. Услыхав последний вопрос аскета, Васятха изогнулся хитрым крюком и, почтительно оборотясь к старику, ответствовал: - Я возвращаюсь с Поля Куру известить Нагараджу, что Великая Битва завершилась... - То есть как - завершилась?.. Здоровяк, держи змия! В следующее мгновение обе шеи незадачливого порученца вновь оказались в живых тисках, от которых едва успели освободиться. И мощный рывок выдернул нага обратно на свежий воздух. - А ну-ка, рассказывай! - строго приказал аскет. - Как это: битва завершилась? Чем завершилась? И вообще: какое дело нагам до людских битв?! Давай-давай, шевели языками! - Пус-с-стите, - хрипел бедолага-порученец, дергаясь в конвульсиях. - Пус-с-стите, гады... - Сам гад, - заметил честный Здоровяк, разжимая поочередно то одну руку, то другую. - Эй, тезка, пускать или как? - А не сбежишь? - жалость, похоже, была чужда бывшему Палачу Кшатры. - Не с-с-сбегху-кху-кху! - из последних сил кашлял змий, и крупные слезы градом катились по его щекам. - С-с-слово чес-с-сти! - Ладно, отпусти его, - скомандовал аскет. За то время, пока Васятха по второму разу приходил в себя, аскет успел отойти в сторонку и подобрать свою секиру, известную всему Трехмирью. Топор-Подарок радостно сверкнул, гоняя кровавый отсвет костра по полулунному лезвию, и вздыбил холку выгравированный на стали белый бык - именное тавро Синешеего Шивы. Ашока испуганно вздрогнула: уж не вознамерился ли аскет запастись дровишками для костра? Сейчас как рубанет наотмашь... Пронесло, боги миловали. Аскет остановился напротив змия, поигрывая секирой. Стоял, ждал молча. Только чуть слышно брякали колокольцы на длинном древке, да потрескивал, догорая, костер. Где-то вдалеке заунывно выл одинокий шакал. - Повелитель отправил меня на Поле Куру по просьбе Адского Князя, Миродержца Юга, - выдавил наконец Васятха-Хороший. - Дескать, сам Индра-Громовержец хотел посетить Курукшетру - и, представьте себе, не смог туда пробиться! Уж не знаю, почему... Да и Петлерукий Яма волнуется: души убитых воинов к нему не являются, словно все поголовно праведники! Волнуется, а на Поле Куру выбраться не может... прямо не Локапала, а бык в загоне! Наг перевел дух. Тезки-Рамы не торопили его, внимая каждому слову змия и терпеливо ожидая продолжения. - Тогда, весьма удивленный и раздосадованный, Адский Князь отправил на Поле Куру посыльного киннара. Очень скоро (гораздо быстрее, чем рассчитывал Князь), киннар вернулся обратно - с отрубленной головой под мышкой! Понятно, Яма немедленно дал ему новое воплощение, и киннар поведал: дескать, едва он выбрался во Второй мир, как первый же попавшийся воин снес ему голову топором! Киннар даже толком рассмотреть ничего не успел! Аскет мечтательно усмехнулся и с лаской огладил лезвие секиры-любимицы. "Топором - это правильно!" - ясно читалось в глазах старика. Наг на мгновение запнулся, после чего продолжил: - Яма посылал киннара еще дважды - и дважды посланец возвращался обратно с отрубленной головой! Похоже, его всякий раз убивал один и тот же воин! Здоровяк еле сдерживался, чтоб не загоготать на весь лес. Три раза подряд наступить на одни и те же грабли - потеха! - И тогда Петлерукий Яма обратился с просьбой к моему господину. Выбор Повелителя, как обычно, пал на меня, - грустно произнес наг. - У меня, ясное дело, две головы, только терять любую из них мне совсем не по вкусу. Сами понимаете: одна голова хорошо, а две... Поэтому, когда я выбрался из Третьего мира на Поле Куру, я предусмотрительно уменьшился до размеров яблочного червячка - и никто меня не заметил! Но вскоре выяснилось, что в таком виде я и сам могу заметить в лучшем случае яблоко. Пришлось увеличиваться. До полупосоха. Приподымаю я головы, осматриваюсь... Вы будете смеяться, но первым, кого я увидел, был урод-бородач с окровавленным топором! Васятха-Хороший весь передернулся от такого нехорошего воспоминания, и по чешуйчатому телу пробежала волна мелкой дрожи. - Шарахнулся я от него, чувствую: за хвост хватают. И орут: "Вот ты-то, гад, мне и нужен!" Я только дернулся, а этот, который змеелов, уже "Нагабхала-Мантру" выкрикивает. Ту самую, от которой мы деревенеем и превращаемся в отравленные дротики! Не успел я опомниться - лечу! Взаправду лечу! Мне даже понравилось. Вот, думаю, рожденный ползать... Тут как раз и прилетел. Врезался в чей-то доспех, лбы порасшибал, сам доспех всмятку, хозяин доспеха с колесницы брык! Я поверх него шлепнулся, а он уже дохлый. Совсем... - Не удивительно, - проворчал Здоровяк. - Меня мантра и отпустила. Еле до ручья дополз... а он кровью течет. Притаился я в ложбинке, слышу - кричат: "Царь Шалья убит! Последний воевода пал! Бегите, Кауравы!" И тут до меня доходит, что это МНОЙ бедолагу и прикончили! Вижу: часть воинов побежала, оружие бросают, иные ниц валятся... И голос отовсюду, как оползень в горах: "Убивайте! Павший в бою наследует райские миры!.. Убивайте ради их же блага! Пленных не брать!" Я проморгался, смотрю: огненный дождь всех накрыл... и тех, что бегут, и тех, что ниц... Наг осекся, лизнул пересохшие губы парой раздвоенных жал и заморгал чисто по-человечески. Удавьи глаза Васятхи предательски заплывали слезами. - Короче, я обратно, а тут вы со своими шутками! Будто я и так мало натерпелся! И наг обиженно умолк. - Врет! - с уверенностью заявил Здоровяк. - Быть такого не может. Кшатрий сдающегося никогда не убивает. Слышь, тезка: врет, слякоть двумордая! - КТО приказал не брать пленных? - тихо спросил Рама-с-Топором у нага, и сухие пальцы аскета непроизвольно сжались, врастая в древко секиры. От этого чуть слышного голоса передернуло не только нага, но и могучего Здоровяка. Лицо аскета казалось бесстрастней обычного, но уж лучше бы он ругался самыми страшными словами и размахивал своим топором... Увы, не такой человек был Парашурама Джамадагнья, Палач Кшатры, что наполнил в свое время Пятиозерье кровью варны воинов и поил этой кровью призрак невинно убиенного отца. Былой хозяин Курукшетры, где сейчас гибли тьмы и тьмы. Нет. Не гибли. Погибли. - Я н-не знаю... - растерянно выдохнул Васятха. - Клянусь жалами Отца-Шеша, не знаю! - И голос отовсюду, словно оползень в горах, - медленно повторил Рама-с-Топором. - Голос ЕГО... - Кого - ЕГО? - не понял Здоровяк. - Братца твоего ненаглядного! Черного Баламута! - аскет выплюнул это имя, как ругательство. - Кого ж еще?! И бесстрастным старик теперь выглядел не более, чем весеннее половодье в отрогах Восточных Гхат. - Да ты что, тезка, сдурел?! - брови Здоровяка вспугнутыми шершнями взлетели на лоб. - Кришна, он же... да не мог он такого приказать! Он вообще не любит приказывать... и в битву обещал не вмешиваться! - Любит, не любит! Ты мне еще на лотосе погадай! Ах я, старый дурак! Вот она, Эра Мрака! Павший в бою наследует райские миры? Убейте всех ради их же блага! Пленных не брать! Любовь - побоку, Закон - на плаху, одна Польза осталась, и та с гнильцой... Убивайте! Всех, всех, а там Господь разберется, где свои... и огненный дождь на головы! Это ж какой сукой надо быть, чтоб "Южными Агнцами" сдающихся полоскать?! Дурак я, дурак... решил отсидеться... - Мне надо туда, - катая желваки на скулах, сухо бросил Здоровяк. - На Поле Куру. Я отказался участвовать в бойне - но бойня закончилась. Пора вернуться. И взглянуть в глаза своему брату. Извини, тезка, но я не верю, что это - он. Ведь я люблю его... Насмерть перепуганный Васятха смотрел на огромного человека, в котором только что все добродушие переплавилось в нечто совсем иное, и сердце змия захлебывалось от страха. Наг, разумеется, слыхал рассказы о том, как бешеный Баларама убивал на арене Матхуры лучших борцов-демонов, смеясь в лицо царю-выродку - но раньше порученец никогда не принимал это всерьез. - Ну, я пополз? - робко поинтересовался наг. - Пополз, - согласился аскет. - Да не туда. Вот доставишь его на Курукшетру - тогда посмотрим... И меня заодно, - неожиданно закончил он. - Да как же так? - бедный Васятха чуть не подпрыгнул от растерянности. - Мне же к Повелителю с докладом... - Повелитель обождет, - аскет был неумолим. - Думается, по возвращении твой доклад будет куда полнее. Давай, поехали! - Да не снесу я вас двоих! - взмолился наг. - Еще как снесешь! - заверил его Здоровяк, мигом приняв сторону тезки. - Уменьшаться умеешь? Умеешь. Сам говорил. Значит, и увеличишься, ежели подопрет! - Ну не настолько же! - продолжал упираться Васятха. - Кроме того, если я с докладом опоздаю, с меня семь шкур... - Скажи-ка, тезка, чтишь ли ты Шиву-Милостивца? - словно забыв о существовании нага, обратился аскет к великану. - Ясное дело! - удивленно ответил тот, еще не вполне понимая, куда клонит старик. - А хотел бы ты хоть в самой малости уподобиться Синешеему? - Ну... а в чем именно? Видимо, в душу Здоровяка при воспоминании о привычках чтимого Шивы закрались сомнения. - Шива, подвижник из подвижников, как ты знаешь, любит подпоясываться царской коброй. Ну хотя бы в этом мы с тобой могли бы последовать его примеру? - Могли! - уверенно кивнул Баларама, убедясь, что никто не предлагает ему посвятить остаток жизни аскезе и с утра до вечера стоять на одной ноге. - В этом могли! Запросто. - Вот и я так мыслю, - аскет задумчиво пробовал ногтем остроту секирного лезвия. - Наш чешуйчатый приятель, конечно, не кобра... зато головы у него две, и длина вполне подходящая. Так что ежели аккуратненько располосовать вдоль - быть у нас с тобой по замечательному поясу! Полагаю, Шива одобрит. Здоровяк хлопнул в ладоши и расплылся в радостной улыбке, явно предвкушая водопад будущих милостей Синешеего. - Ладно, уговорили, - промямлили обе головы нага, который внимательно следил за развитием щекотливой темы. - Все вы, люди, одной сурьмой мазаны: чуть что не по-вашему - сразу топором! Хоть нас, хоть киннаров, хоть друг дружку! Отойдите, дайте место... - Вот и умница, - похвалил его Рама-с-Топором. - А Повелителя своего не бойся. Станет ругаться, скажешь: дескать, срочно понадобился самому Балараме, земному воплощению Змея Шеша. Тем более, что так оно и есть, - добавил аскет тихо. Васятха тяжко вздохнул и начал быстро увеличиваться. Когда длина его достигла почти двадцати посохов, а в обхвате в самом толстом месте наг вполне мог сравниться со средней упитанности слоном, змий прекратил наконец расти, критически оглядел себя двумя парами глаз и, видимо, остался доволен результатом. - Ну что, поехали? - поинтересовался он у тезок. Здоровяк подхватил лежавшую под деревом цельнометаллическую соху, с которой почти никогда не расставался; аскет наскоро затоптал костер босыми ногами - и вот уже оба Рамы восседают в ложбине у шейной развилки змия. - Поехали! - один седок хлопнул нага по левой шее, другой - по правой; и ездовой змий принялся споро ввинчиваться в Махендру, лучшую из гор. - Хоть когда-никогда свой плуг по назначению использовал, - донесся из-под земли удаляющийся бас. - Сегодня, например, тебе огород вспахал! Теперь этого погоняю, подколодного... А то все больше заместо дубины... Голос стих. Вскоре перестала дрожать и земля. Тишина вновь вернулась к пепелищу былого костра - и лишь огромная воронка, окруженная валом вывороченной земли, напоминала о странной троице, покинувшей благословенные склоны. Ашока тревожно качнула ветвями и наконец успокоилась. Сейчас был тот редкий момент, когда ее действительно можно было назвать Беспечальной. "Не зря его все же кличут "Добрый Рама-с-Топором", - думало дерево, засыпая. - Все в итоге добром решил. А мог ведь и рубануть..." Тишина. Звезды. Легкий шелест листвы, которую ерошит проказливый ветерок-гулена. И не слышно больше в этом шелесте лязга металла о металл, стонов умирающих, конского ржания, скрежета стрелы по доспеху... Великая Битва закончилась. Все убиты. Все ли?.. __________________________________________________________________________ Книга вторая КАРНА-ПОДКИДЫШ ПО ПРОЗВИЩУ СЕКАЧ Сурья сказал: - Если, о Карна, ты отдашь Индре свои дивные серьги, с которыми ты родился - кончена твоя жизнь! Смерть будет витать над твоей головой. Пока ты владеешь серьгами и панцирем, о дарующий гордость, в бою ты неуязвим для врагов. Запомни мои слова! Карна ответил: - Да не погибнет слава моя, разнесшаяся в трех мирах! Такому, как я, не подобает спасать жизнь ценою бесчестья. Лучше достойная смерть, которую люди оценят. Принесу ли я себя в жертву во время битвы, свершив ратный подвиг, или, наоборот, одолею в бою недругов - все равно я достигну славы и смогу защитить робких, просящих пощады на поле брани; а также избавлю от великого страха стариков, детей и дваждырожденных. Я сберегу честь, пусть даже ценою жизни - таков мой обет. Махабхарата, книга Лесная, сказание о том, как Индра отнял серьги у Карны; шлоки 19-20 и 32-39 Часть первая ПОДКИДЫШ Среди творений наилучшими считаются одушевленные, среди одушевленных - разумные, среди разумных - мужчины наилучшие, среди мужчин - дваждырожденные, среди дваждырожденных - те, кто обладает развитым пониманием; а среди обладающих развитым пониманием - читатели этих строк наилучшие, и таково общее мнение! Глава первая БРОСЬ СЕРДЦЕ В ВОДУ 1 КОРЗИНА ...река. Струится, течет в неизвестность, колебля притаившиеся в заводях венчики лотосов; и тростники качаются под лаской ветра. Да, именно река и именно тростники. Вон селезень плывет. Толстый, сизый, и клюв разевает - небось, крякает. Только не слышно ничего. И тростники совсем близко, качаются у самых глаз, будто я не Индра, а какая-то водомерка над речной стремниной. Или труп, раздутый утопленник, которого воды влекут невесть куда и невесть зачем. Индра?! Какой-такой Индра?! При чем здесь Индра?.. Ни при чем. Просто так, на язык подвернулось. Река. Тянет сыростью, волны плещут, лаская друг дружку, а по берегам стелется незримо межа за межой: земли ядавов, вришнийцев, бходжей... Настрогали люди простор ломтями, рассыпали крошками, и теперь, как воробьи, дерутся из-за каждой. А реке все равно. Ей без разницы: бходжа ты или ядав! Входи, купайся, уноси воду бадьями, рви лилии с кувшинками, рыбу лови... брось чего-нибудь - унесет. Недаром говорят: бросай добро в воду - против течения выплывет. На то и река. Верней, приток. Конский Ключ называется. Плывет по Конскому Ключу корзина. Большая корзина, бабы в таких белье стирать носят. Ивовые прутья бамбуковой щепой перевиты, волокно к волокну, дно цельное, а сверху крышка. Захлопнута плотно, и три дырки, как три Шивиных глаза, просверлены. Зачем? кто знает... Значит, надо. Плыви, корзина, качайся на волнах, пока не прибьет тебя к берегу или не растащит водой во все стороны. Влился приток в родной плес, стала из Конского Ключа - Душица. Воды в Душице поболе, волны поигривей, закачало корзину, повело боком, опрокидывать стало... нет, обошлось. Плывет. И любопытная плотвичка в дно носом тычется. А по берегам уже иные земли: угодья матсьев и сатватов, Нижняя Яудхея... Мало-помалу и до ватсов-краснозубых добрались. До их джунглей, где радуешься дважды: если повезет зайти в этот рай и если повезет выйти из этого ада. Вот Душица в багряную Ямуну влилась; разбавила кровь слезами. Плывет корзина. Не тонет. Солнце сверху смотрит, золотые руки тянет. Много их у солнца, есть чем потянуться. И мнится: сам Лучистый Сурья охраняет ладью из ивы с бамбуком. Придержал колесницу в зените, ждет, чем дело закончится. А лик у солнца тоскливый, каленой медью отливает... Грустит Сурья. Плохо ему. Жарко. Когда ж это было, чтоб светилу жарко становилось? - никогда не было, а сейчас случилось. Встретилась Ямуна с Гангой, матерью рек, закружились воды в пляске, вынесло корзину на самый стрежень. Вон и остров в лозняке прячется. Стоит на островном берегу урод-мужчина: ликом черен, бородой рыж, шевелюрой - и того рыжее. Глазищами янтарными моргает. Нет чтоб за багром сбегать, выволочь корзину! - стоит, страхолюдина, из-под мозолистой ладони на реку смотрит. Проплыла корзина мимо. Нет ей дела до уродов. Вон уже и земли ангов-слоноводов начались. Вон и город Чампа. Тронул Лучистый Сурья своего возницу за плечо, велел дальше ехать; а сам все назад оборачивается, через пламенное оплечье. Туда глядит, где мать-Ганга с Ямуной схлестываются, Ямуна - с Душицей, Душица - с Конским Ключом... Где исток. 2 ПОСЛАНЕЦ - Устал, милый? Мужчина не ответил. Он лежал лицом вниз, до половины зарывшись в солому, и вполуха слушал блеянье ягнят. Безгрешные агнцы плакали малыми детьми, сбивались на миг и вновь заводили бесконечные рулады. Предчувствовали, горемыки: всю жизнь доведется прожить баранами, всю бессмысленную жизнь, от плача во тьме до кривого ножа-овцереза... Одна радость, что Всенародный Агни испокон веку ездит на круторогом агнце - глядишь, после ласки огня, превращающего тебя в жаркое, доведется попасть в овечий рай. Где тебя пасут пастыри, кормят кормильцы, но не режут резники. Счастье. Скажете, нет? - Устал, вижу... Ничего она не видела, счастливая женщина. Только говорила, что видит. Если бы кто-нибудь действительно видел сейчас лицо мужчины, то поразился бы хищной улыбке от уха до уха. После женских ласк улыбаются иначе. Расслабленно улыбаются, блаженно, иногда устало - а здесь... Похожий оскал подобает скорей волку в глубине логова, когда чужой запах струей вплетается в порыв ветра. И зубы крупные, белые; хорошие зубы, всем бы такие. Плачьте, ягнята... Женщина потянулась, звеня колокольцами браслетов, и мягко провела ладонью по спине мужчины. Поднесла ладонь к лицу; лизнула, коснулась тонким язычком, жадно ощущая вкус чужого пота. Снова вытянула руку и прошлась по спине ухоженными ноготками, оставляя красные полосы. Женщине было хорошо. С законным муженьком-тюфяком ей никогда не было так хорошо. И с многочисленными пастухами-бходжами, падкими на щедрую плоть, не было. И с умельцами-скопцами, плешивыми толстячками, специально обученными смирять томление бабьего тела многочисленными уловками - с ними тоже. А с этим молчуном - хорошо. Ах, до чего же хорошо... - Где ты был раньше, милый? - сама себя спросила женщина, прогибаясь гулящей кошкой. - Далеко, - хрипло ответил мужчина. Он врал. Был он довольно-таки близко, можно сказать, и вовсе неподалеку от здешних земель. Но рассказывать о своем прошлом новой любовнице... Прошлое ревниво, подслушает, вильнет хвостом и пойдет гулять по свету. Чтобы вернуться каленой стрелой в спину или удавкой в ночи. Далеко мы были, высоко летали, уста из стали, язык из пыли; живем сегодня, а вчерашний день отгорел и погас. Забыли. Мужчина перевернулся на спину, вольно разбросал бугристые руки, подняв вокруг себя соломенную бурю. Чихнул во всю глотку, потом чихнул еще раз. Сухие стебельки запутались в гуще волос, обильно покрывавших его торс и даже плечи. Женские пальчики мигом стали выбирать солому из курчавой поросли, исподволь опускаясь все ниже: ключицы, мощные мышцы груди, живот... И спящий восстал. Долго потом плакали ягнята, испуганные звериным рычанием и стоном пойманной добычи. * * * - ...а мне хозяйка вчера вот чего подарила... Женщина приподнялась на локте. Напряженные до сих пор соски маняще коснулись лица мужчины, один ткнулся в щеку доверчивым птенцом, и почти сразу вниз потек металлический шелест. Цепочка. Серебряная. С лунным камнем в оправе, привешенным посредине. - Балует тебя хозяйка, - буркнул мужчина. Женщина довольно засмеялась. Заворковала голубкой. Ей показалось, что любовник попросту ревнует, не имея возможности дарить дорогие подарки. Она считала себя знатоком мужских мыслей и чаяний. С того возраста, когда у нее едва набухли бутоны грудей, а взгляд мужчин стал задерживаться на ней, наливаясь желанием. Да, женщина считала себя истинной дваждырожденной в таких делах. Возможно, не без оснований. Мужчина смотрел на нее снизу вверх, и в зеленых глазах его не отражалось ничего. Даже звезды. Они мерцали сами по себе, эти слегка раскосые глаза, расположенные по обе стороны ястребиного носа шире, чем полагалось бы. Мужчина редко закрывал их. Даже целуя женщину, он не смежал век. Удивительная привычка. Удивительные глаза, в которых ничего не отражается. Удивительная женщина, которая этого до сих пор не заметила. Впрочем, что вокруг не достойно удивления? - Балует, - согласилась женщина. - Меня и нужно баловать. Я тогда в огонь и в воду... И молчать умею. Хоть пытай меня, хоть посулы сули - ни словечка. Плечо мужчины слегка напряглось. Как леса у рыболова, когда хитрюга-подкоряжник тронет костяной крючок. Он знал: если женщина говорит о своем умении хранить чужую тайну, это может означать только одно. Одно-единственное. - Молчать она умеет, - насмешливо проворчал мужчина. - Тайны у них с хозяйкой великие. Рукоблудию друг дружку учили. Хозяйку-то далеко не отпускают, берегут в шатре, пастухов кнутами гоняют, а к варте* не подольститься! Приходится своими силенками... - Дурак ты, - обиделась женщина и тут же прижалась, втиснулась, защекотала распущенными кудрями. - Дурачок... Силы бычьей, а ума не нажил. Хозяйка у меня тихая, смирная, ей на роду написано по чужим домам мыкаться! Думаешь, она и впрямь здешнему князю дочерью доводится? А вот вам всем и смоквушки вяленые! Чужачка она, хоть и сама из семьи - знатней некуда. Про царя Шуру слыхал? - Да кто ж не слыхал про царя Шуру?! - хохотнул мужчина. - Великий был царь: все местные земли в кулаке держал, да кулаком туда-сюда елозил, для удовольствия... Пока не лег под Грозного. Тут земли и брызнули во все стороны. Грозный далеко, а пастухам местным все едино: дань есть дань, а прочее - лебеда. Он заворочался, устраиваясь поудобнее. Женщина губами тронула прядь его жестких волос, и удивительная фраза "а пастухам местным все едино..." сама собой выветрилась из ее головы. Хоть и странно слышать такое от пастуха. Местного. - Вот ты и дважды дурачок... Хозяйка моя - Шурина доченька, да еще и от старшей жены! Царь-папаша ее к бездетному товарьяману** в приемыши определил, по давнему сговору... И то сказать: зачем Шуре девка?! Сыновей хватало, слава Вишну! Вот и сбагрил на сторону. Потом помер от водянки, а сыновья рохлями оказались, растеряли земли-троны! Приживалы, еще хлеще сестры! Родись у моей хозяйки мальчонка - мог бы, как в возраст войдет, за дедовской славой погнаться! Раз дядья оплошали... __________________________________________________________________________ * Варта - охрана (санскр.) Соответственно "охранник" - вартовой. ** Товарьяман - "друг благородного человека", побратим. __________________________________________________________________________ - Сынок! - передразнил мужчина. - Слава дедовская! В первую голову, на славу пора забыть-забить кривым рубилом - ищи ветра в поле! А во вторую голову: откуда у нее сынок, у Шуриной дочки, ежели сама она - девица незамужняя! Ветром надуло?! Женщина запальчиво вскинулась. Чужая тайна и без того жгла ей сердце, так и норовя выплеснуться наружу кипящим варом. А тут еще дразнят... - Не знаю, как насчет ветра, а только для сыновей мужья не всегда надобны! Может, и ветром... - Врешь ты все, - махнул рукой мужчина, разом теряя интерес к разговору. Но женщину уже было не остановить. - Я вру?! А кто у хозяйки на прошлой неделе роды принимал? Кто пуповину резал?! Не я?! Думаешь, мы ради твоих мужских статей шестой месяц в пастушьем становище торчим?! Во дворце живот не спрячешь! Понял, кобель?! Последнее слово женщина произнесла ласково-ласково, и пальцы ее как бы невзначай вновь поползли к самому кобелиному месту. Мужчина не мешал, но и не помогал. Лежал, глядел в небо, будто не его ласкали. - Тогда уж точно о дедовской славе речи нет, - бросил он наконец. - Ублюдок-безотцовщина - кому он нужен, хозяйкин байстрюк? Брюхо нагуляла, теперь срам прятать надо! Подкинет, небось, пастушьей женке, а сама поминай как звали... - Такого не подкинешь, - ластясь, шепнула женщина. - Ты б его видел, красавчика маленького... С этой минуты мужчина слушал очень внимательно. Впрочем, он и раньше слушал внимательно. Он вообще мало что пропускал мимо ушей, доверенный лазутчик матхурского правителя, ракшаса-полукровки по прозвищу Ирод. 3 СМЕРТЬ Когда женщина задремала, мужчина еще некоторое время лежал, думая о своем. Он предчувствовал: сегодня, сейчас, этой ночью свершится предначертанное. Кончится срок его поисков и ожидания, еще один младенец умрет тихой смертью, отправясь прямиком в рай для молокососов - и можно будет вернуться к господину. Вернуться с триумфом. Иногда мужчина полагал, что из всех кличек Трехмирья именно прозвище его господина имеет самые длинные ноги. С пятками, смазанными салом. С когтями, которые сподручно рвать на бегу. Судите сами: меньше полугода прошло с того веселого дня, когда матхурский правитель разослал в подвластные ему земли отряды карателей. С недвусмысленным приказом - убивать младенцев. Всех, кого обнаружат. В первую очередь: младенцев странных, удивительных, с признаками божественного или демонского родства. Приказ прозвучал; и уже через полтора месяца окрестности Матхуры уверенно прозвали царя Иродом. Ирод подумал и рассмеялся: ему понравилось. Перед этим его звали Кансой, то есть Кубком - за умение в один дых осушать громадный наследственный кубок из черненого серебра. Согласитесь: Ирод звучит куда благозвучней! По возвращении карателей были разосланы лазутчики в уделы ближайших соседей. Приказ остался прежним, с малой поправкой: убивать тайком. Не оставляя следов. Война нам не нужна, а исчезновение того или иного дитяти всегда можно свалить на недосмотр мамок или проказы упырей-пишачей. Лазутчики склонили головы перед владыкой, и вот: на сегодняшний день прозвище Ирод уже взапуски бегало от пашен ядавов до пастбищ бходжей. Следом бегал слух: Ироду было пророчество о его будущей гибели. Дескать, убьет его не то потомок родной сестры владыки, не то дальний родич, не то просто земляк... Короче, родится в нынешнем году, вырастет и убьет. Ом мани! - Интересно, - задумчиво спросил Ирод, который тогда еще был просто Кансой, у своих советников, - зачем богам сообщать мне о причине моей погибели? Ясное дело, чтобы я заранее принял меры, и никак иначе! Советники почесали в затылках и хором восславили мудрость владыки. Вот тогда-то матхурский правитель и возблагодарил судьбу за предусмотрительность. Не первый год привечал он демонское отребье: битых ракшасов из отрядов покойного Десятиглавца, ускользнувших от перуна Индры асуров, гигантов-данавов, которым было тесно в подводной резервации, просто одиночек-полукровок, каким был и сам Ирод... Эти из кожи вон лезли, выполняя любой приказ и не стесняясь в средствах. Во-первых, по природной склонности, а во-вторых, в случае гибели хозяина, им и впрямь не оставалось места на земле. Здесь же, в местной глуши, беглецов никто не искал и искать не собирался. ...Мужчина осторожно встал, стараясь не разбудить утомленную любовницу, и вышел из-под навеса. Шаг его был беззвучен, босые ступни, казалось, прилипали к земле; и при каждом движении лопатки мужчины выпирали наружу заметно больше, чем у обычного человека. Подойдя к загону, он перегнулся через плетень и ухватил за шкирку ближайшего ягненка. Вытащил наружу. Прижал к себе и долго баюкал, жадно вдыхая запах влажной шерсти и молока. И еще - страха. Звезды по-прежнему не отражались в его глазах; там мерцали свои, собственные звезды, колючие искры, каким не место на земном небосклоне. Мужчина улыбнулся. Потом взял ягненка за задние ноги и мощно рванул. Поднес две кровоточащие половинки к самому лицу и на миг зажмурился, трепеща ноздрями. Первыми он съел печень с сердцем. Насыщаться следовало не торопясь. Сегодня он уйдет из опротивевшего становища, а путь до Матхуры тернист. Возможно, одного ягненка даже не хватит. Да и баранина надоела. Мужчина задумчиво посмотрел под навес, где в соломе спала обнаженная женщина. Сытая, не знавшая нужды и голода самка. Пальцы его несколько раз согнулись и разогнулись, выпуская наружу кривые когти. Он размышлял. В конце концов, именно эта похотливая дуреха проболталась ему об удивительном байстрюке, которого прижила ее хозяйка невесть от кого. О байстрюке с тельцем медно-красного цвета, сплошь покрытом загадочной татуировкой. О байстрюке с серьгами, что росли прямо из мочек ушей. Да и сама хозяйка... все-таки дочь царя Шуры, дальняя родственница матхурского Ирода... Женщина заслуживала определенной признательности. Но одного ягненка определенно не хватит, а баранина надоела. Вдалеке брехали на луну косматые овчарки. * * * У шатра безмужней матери мужчина остановился. Даже не у самого шатра, а чуть поодаль, ближе к зарослям олеандра. Хозяйка его бывшей любовницы проводила время в пастушьем становище с единственной целью: скрыть позор. Даже если ее приемный отец и знал о проказах любимицы, он благоразумно решил не привлекать к ним всеобщего внимания. Прислуги и свиты выделил - кот наплакал. Сейчас, например, у входа в шатер дрыхли всего двое вартовых; и больше (мужчина твердо знал это) воинов поблизости не было. А пара разжиревших от безделья валухов - преграда слабая. Посланец матхурского правителя, не таясь, подошел к шатру. Громко топая. При виде его вартовые заморгали, стряхивая с ресниц остатки дремы. - Ты чего, приятель? - сипло бросил левый, вислоусый дядька, садясь на корточки. - Не спится?! Иди овцу вылюби... - Хоть бы тряпкой замотался, бесстыжая твоя морда! - правый, совсем еще молоденький паренек, во все глаза глядел на могучий лингам мужчины, до сих пор торчавший стенобитным тараном. После шалостей любовницы? после сытной трапезы?.. кто знает? Скажете, одна из причин - явная бессмыслица?! Скажите, а мы послушаем, но в другом месте и при других обстоятельствах. - Сейчас замотаюсь, - легко согласился посланец Ирода. И коротко, без замаха, ударил молоденького ногой в горло. Пальцы ноги, сжатые в корявое подобие кулака, с хрустом вошли парнишке под подбородок, и почти сразу страшный кулак дернулся, раскрываясь весенним бутоном. С лепестками-когтями. Обратно бутон вернулся, унося добычу: кровоточащий кадык. - Хочешь, и тебе курдюк вырву? - с искренним любопытством поинтересовался мужчина у дядьки, мгновенно присев рядом с ним. Одна когтистая лапа легла на древко копья, вторая же шипастым ошейником вцепилась в глотку вартового, гася крик в зародыше. То, что лапа на копье у людей называлась бы рукой, а лапа на глотке - ногой... Мужчину это не смущало. Притворство сейчас лишь помешало бы, а в обычном облике он плохо понимал разницу между руками и ногами. Эти глупости придумали люди. Для оправдания слабости. Рядом еле слышно хрипел парнишка, выхаркивая через второй рот остатки жизни; но он не интересовал обоих живых. Через секунду он уже не интересовал только Иродова лазутчика. Мужчина - назвать его человеком теперь было бы опрометчиво, но безусловно он оставался мужчиной! - встал во весь рост. Прислушался. Тишина. Вокруг... и в шатре. Небось, когда варту рвало с перепою, шуму было куда больше. Улыбка-зевок обнажила жемчужные клыки, и посланец предусмотрительного Ирода взялся за полог шатра. Он замешкался всего на ничтожное мгновение, которое и временем-то назвать стыдно, он отвлекся, жадно принюхиваясь к ароматам женского и детского тел, донесшимся из душной глубины; он уже шел... За все надо платить. Есть такая мера веса - называется "бхара". Ноша, которую человек способен нести на голове. Конечно, в последнюю очередь убийца сейчас думал о мерах веса, но на спину ему рухнуло никак не меньше пяти "бхар"! Ударило, смяло, отшвырнуло в сторону - и двухголосое рычание разодрало тишину в клочья. Старый пастуший пес-овчар тоже умел ходить беззвучно. Два тела сцепились, кубарем покатились по земле, пронзительное мяуканье разнеслось по всему становищу, и от дальних костров послышались вопли пастухов вперемешку с лаем. Пес дрался отчаянно, самозабвенно, отдавая все силы и не сберегая про запас даже самой малой крохи. Но старость брала свое: косматое тело, в котором уже не оставалось ничего человеческого, вывернулось из некогда мертвой хватки. Клыки сомкнулись на собачьем загривке, куснули, отпустили, истово рванув ниже, под ухом; кривые кинжалы наискось полоснули брюхо - и задыхающийся скулеж был ответом. Убийца на четвереньках метнулся к шатру, отшвырнув полог, влетел внутрь и замер в растерянности. Пусто. Лишь смятое ложе говорит о хозяйке; смятое ложе и пустая колыбель. Уши с пушистыми кисточками на концах встали торчком. Ловя звуки: рядом, дальше, в кустах, у костров, в лесу на опушке... Где?! Матхурский правитель умел выбирать себе слуг. Когда толпа пастухов во главе с троицей разом протрезвевших воинов ворвалась в шатер - огромная кошка была далеко. Несясь к Конскому Ключу по следу матери-беглянки и вожделенного ребенка. 4 СОЛНЦЕ Он настиг ее у самой реки. Жертву. По пути снова вернув себе человечий облик - так было гораздо интереснее. Друзья всегда считали его существом изысканных привычек; и это истинная правда. Оглянитесь вокруг, беззубые и падающие в обморок при виде оцарапанного пальца! Что вы все знаете о жертвах?! Об их особом, ни с чем не сравнимом запахе, о взгляде, в бездне которого полощется рваный стяг отчаяния, о трепете их восхитительных поджилок, о сладчайшем вкусе их плоти... Морщитесь? Кривите носы?! И завидуете втайне моему знанию: жертву надо вбирать в себя еще живой, чтобы музыка воплей сливалась с пляской судорог, и тогда, тогда... Посланец Ирода клокочуще рассмеялся и вытер с губ слюну. У самого берега стояла она, и смешон был ее вид. Наспех замотанное сари сползло с узких плеч, обнажив груди-яблоки с дерзкими сосками - откуда взяться в таких сосудах молоку?! Босые, сбитые о камни ноги нервно подрагивали, топча прибрежный песок; узкие щиколотки без браслетов, стройные голени и бедра угадываются под мятой тканью... девица, не женщина-мать. Убийца тихо заурчал. Ему было хорошо. Ему было очень хорошо; лучше всех. - Внемлите, достойные, - мяукнул он, делая первый шаг. - Те шесть членов, то есть груди, бедра и глаза, которые должны быть выдающимися, у этой девушки - выдающиеся! Шаг. Еще шаг. И песнь свахи из клыкастого рта. - Те же три, то есть пуп, голос и ум, которые должны быть глубокими, у этой девушки - глубокие! Шаг. Мягкий, вкрадчивый; масло, не шаг. Предрассветный туман набрасывает на веселого убийцу пелену за пеленой. Липнет кисейными покрывалами, вяжет тенетами из промозглой сырости, пытается удержать, остановить, будто ему, туману, проще умереть в неравной схватке, чем безучастно смотреть со стороны. Не все способны быть зрителями... прости, туман, зябкое дыхание Конского Ключа! Прости... - И наконец: те пять, то есть ладони, внешние уголки глаз, язык, губы и небо, которые должны быть румяными, у этой девушки - румяные! Она воистину способна родить сына, могущего стать великодержавным царем! Где-то вдалеке, со стороны стойбища, брешут собаки и глухо доносятся крики людей. Время есть. Много времени. Больше, чем надо. Посланец Ирода делает последний шаг и останавливается. Он пристально смотрит на голенького ребенка в руках у лже-девицы. Это чудо. За такие чудеса хозяин хорошо платит. Зеленый взгляд ощупывает вожделенную цель. Похотливая служанка не соврала. Тело младенца и впрямь медно-красное, словно сплошь покрыто ровным загаром, приметой здешних рыбаков, и по нежной коже бежит, струится темная вязь. Сыпь? Вряд ли. Татуировка? Похоже... Но какой безумец возьмется татуировать новорожденного?! Разводы сплетаются, образуя кольчатую сеть, отчего туловище малыша напоминает черепаший панцирь или рыбью чешую; и посланец мимо воли облизывает губы. Он смотрит на серьги. На серьги в ушах двухнедельного младенца. "Вареные" сердолики в платиновой оправе. Багрец в тусклой белизне. Ничего особенного. В ювелирных лавках Матхуры таких навалом. Ерунда. Если не считать малого: серьги растут прямо из ушей, заменяя ребенку мочки. Между металлом и плотью нет зазора, нет даже едва заметного перехода... ничего нет. Единое целое. Убийца снова облизывается, вспоминая вкус болтливой любовницы. Вкус правды. Лже-девица наконец решилась. Как-никак кровь царя Шуры, а уж Шура был драчун из драчунов! Она наклоняется и опускает дитя в рыбацкую корзину. Забытую на берегу кем-то из толстозадых местных баб, тех дурех, что рожают своим муженькам обычных сопляков. За такими не стоит рыскать, выспрашивая и подглядывая. Пусть живут. Пусть живут все. Кроме этого. Лже-девица задвигает корзину к себе за спину. Жесткий край сминает пук водорослей, и из сплетения буро-зеленых нитей выползает рачок. Топырит клешни, грозно вертится на месте. Драться собрался, пучеглазик. Рачок-дурачок. И эта драться собралась. Рожают, понимаешь, непонятно кого и непонятно от кого... Дерись. Сколько угодно. Так гораздо интереснее. Волны Конского Ключа робко лижут корзину. На вкус пробуют. Пытаются опрокинуть. Подлезть под днище. Пора. Надо. Далекий лай становится менее далеким. Пора. В следующий миг противоположный берег раскололся беззвучным взрывом. Пылающий шар солнца вспорол серую слякоть, и еловец шлема Лучистого Сурьи приподнялся над Конским Ключом. Убийца замер. Чутье властно подсказывало ему, что до восхода еще не меньше часа, что все происходящее - бред, чушь, бессмыслица!.. но солнце всходило, слепя зеленые глаза. Из-за спины жертвы подымался огненный гигант. Вставал в полный рост, расправлял плечи во весь окоем, и мнилось: руки-лучи успокаивающе тронули хрупкую девушку-мать. Она выпрямила спину, скрюченные пальцы обмякли, и на лице вдруг проступила святая вера ребенка, который, попав в беду, вдруг видит бегущего на помощь отца. Зато убийца видел совсем другое: гневно сдвинулись брови на переносице Сурьи, витязь-светило прищурился, глянул исподлобья - и кровь закипела в посланце Ирода. Она кипела и раньше: в схватках с врагами, при совокуплении с самками... но сейчас все было совсем по-другому. И так было гораздо интереснее. * * * ...искореженное тело получеловека лежало на берегу, дымясь, и рачок довольно щипал клешней зеленый глаз. А хрупкая девушка в испуге смотрела на реку, машинально заматываясь в сари. Плывет по Конскому Ключу корзина. Большая корзина, бабы в таких белье стирать носят. Ивовые прутья бамбуковой щепой перевиты, волокно к волокну, дно цельное, а сверху крышка. Захлопнута плотно, и три дырки, как три Шивиных глаза, просверлены. Зачем? кто знает... Значит, надо. Плыви, корзина, качайся на волнах, пока не прибьет тебя к берегу или не растащит водой во все стороны. - Маленький, - беззвучно шептали белые губы, - маленький мой... ушастик... Ушастик - на благородном языке "Карна". От чего не легче. И последние клочья тумана слезой текли по лику Лучистого Сурьи. 5 ДВОЕ Этим же утром в близлежащем городишке со смешным названием Коровяк произошло еще одно удивительное событие. Здесь погибла неуловимая ракшица Путана, одна из фавориток матхурского царя-детоубийцы. Погибла, пытаясь покормить грудью чудного младенца, слух о котором успел погулять в окрестностях, дойдя до ушей Путаны. Ребенок высосал ракшицу досуха. Жители Коровяка возблагодарили небеса за счастливое избавление, после чего сотворили над дитятей очистительные обряды. Помахали над пушистой головенкой коровьим хвостом, омыли тело бычьей мочой, посыпали порошком из толченых телячьих копыт, и наконец, обмакнув пальцы в помет яловой коровы, начертали дюжину имен Опекуна Мира на дюжине частей тела младенца. Надежно оградив благодетеля от порчи. Как раз в момент начертания последнего имени Опекуна корзину с другим младенцем прибило к пристани городка Чампы, около квартала, где проживали суты-возничие с семьями. * * * Они явились в мир вместе, едва не погибнув на самой заре своего бытия. Черный и Ушастик. Кришна и Карна; только первого еще не звали меж людей Баламутом, а второго - Секачом. Время не приспело. Кроме того: так гораздо интереснее. До Великой Бойни оставалось полвека. Глава вторая ГОНГ СУДЬБЫ 1 СУТА Возница деловито проверил упряжь. Скрипнул подтягиваемыми ремнями, с тщанием осмотрел пряжки, заново укрепил древко стяга - белый штандарт с изображением ястреба плеснул на ветру. Похлопал по лоснящимся спинам буланых жеребцов, и животные зафыркали в нетерпении. Добрые кони: взращены умелыми табунщиками Пятиречья, на бегу легки, у каждого по десять счастливых завитков шерсти, курчавятся попарно на голове, шее, груди и бабках... Так, со сбруей и лошадьми все в порядке. Теперь - колесница. Хорошо ли смазаны оси, плотно ли забиты чеки, не расселся ли обруч тривены, вложена ли в бортовые гнезда троица метательных булав... Все было в порядке. Возница знал это и без осмотра. Но какой же уважающий себя сута не проверит лишний раз свое хозяйство перед столичными (а хоть бы и провинциальными!) ристаниями?! Когда-то, в молодости, подобная придирчивость спасла ему жизнь... Впрочем, сейчас не время для воспоминаний. Капли-мгновения из кувшина самой работящей богини Трехмирья падали все ближе и ближе. Сута отчетливо слышал барабанный рокот этой капели. Ему был хорошо знаком внутренний ритм, что приходил из ниоткуда и превращал душу в гулкий мриданг. Ритм напоминал перестук копыт по булыжнику, он заставлял кровь быстрее бежать по жилам, чаще вздымал волосатую грудь - а сознание омывал ледяной ручей спокойствия и умиротворения. В такие минуты ему мерещилась в небе златая колесница Громовержца, которой правил не синеглазый полубог, а он, пожилой некрасивый сута из маленького городишка Чампы. Святотатство? Гордыня?! Достоинство?.. кто знает. Возможно, тем же достоинством обладал и сам городишко Чампа - окружающие племена ангов звали его столицей за неимением другого. Сута улыбнулся и заново проверил упряжь. Он ЗНАЛ, что выиграет и сегодня. Как выиграл первый тур ристаний, как побеждал до того, подставляя шею под призовые гирлянды. Просто на этот раз дело не в его мастерстве; верней, не только в нем. Иное тревожило сейчас опытного возницу, видавшего всякие виды... Он стыдился признаться самому себе: причина беспокойства - его сегодняшний махаратха*. Нет, ездок не подведет! У них получится: у него, потомственного суты, и его благородного... Т-с-с! Есть вещи, о которых не стоит болтать заранее. О них даже думать заранее не стоит. __________________________________________________________________________ * Махаратха - великоколесничный боец (санскр.). __________________________________________________________________________ Удовлетворясь наконец осмотром, возница обернулся к росшей неподалеку раскидистой бакуле. Там, в тени густых ветвей, ждал человек - высокий, широкий в кости, он был одет в добротное платье кшатрия средней руки. Сотник раджи-зрителя? Скорей всего. Удивительным было другое: лицо махаратхи полностью скрывал глухой шлем. Состязаться по жаре, нацепив на голову подобную бадью из металла, да еще с чудовищно узкими прорезями для глаз... Безумец? Да нет, непохоже... Скорее уж безумен кузнец, что ковал такой шлем. - Все готово, господин, - голос суты слегка дрогнул, когда он произнес это. - Займите свое место: нам пора выезжать на стартовую межу. Воин в глухом шлеме молча вышел из-под дерева и странной, замедленной походкой направился к колеснице. Уже у самой повозки сута подал ему руку - и махаратха заученным движением легко вскочил в "гнездо". Нащупал рукояти метательных булав, огладил их ладонями, будто гончаков перед охотой, и застыл безмолвным изваянием. - Вы готовы, мой господин? - с искренним почтением осведомился сута, располагаясь на облучке. - Да, - донеслось из-под шлема. Это было первое слово, произнесенное воином. Колесницы соперников уже разворачивались у межи, занимая исходные позиции. 2 МАЛЫШ - Эй, малец, а ты что здесь делаешь?! Ты быстро обернулся, готовый бежать, но оплошал: цепкая лапа стражника ухватила тебя за плечо. Действовать ногами было поздно - теперь надежда оставалась только на язык. - Да я просто посмотреть хотел!.. - заныл ты дрожащим голоском. - Отсюдова видно лучше! Дяденька, можно, я тут постою? На мгновение стражник заколебался и даже слегка ослабил хватку. Но почти сразу взгляд его упал на плотно сжатый кулак мальчишки. - Скрываешь? От властей скрываешь?! Показывай, бунтовщик! Кулак веселому стражнику пришлось разжимать силой. - Э-э, да это ж у тебя гирьки для пращи! И куда ты их швырять замышлял? В колесничих? Или мишени поразбивать? Ишь, чего удумал, шакалье отродье! Чеши отсюда, пока я добрый, не то уши оборву! От прощального пинка ты увернулся и припустил со всех ног прочь. Стражник и впрямь попался добрый: всего лишь отобрал гирьки и прогнал. Другой бы так отдубасил, что ни встать, ни лечь потом... Но что же теперь делать? Издалека ты наблюдал, как стражник степенно берет тяжелое полированное било, плавно замахивается... Гулкий рев гонга раскатился над ристалищем. В ответ визгом и свистом взорвались возницы, обласкав коней стрекалами, упряжки слетели с межи и брызнули по беговым дорожкам. Грохот колес, щелканье бичей, крики заполнивших трибуны зрителей... азарт переполнял хастинапурцев и гостей столицы. Ты зло утер слезы и прикусил губу. Твой отец никогда не пользовался стрекалом, и совсем редко - бичом. В случае крайней необходимости он нахлестывал коней вожжами, пуская длинные ремни волной, которая чувствительно обжигала конские спины и именно подгоняла, а не бесила, сбивая с ритма, как это зачастую делает удар бича. С минуту ты завороженно провожал колесницы взглядом: яростная борьба за лидерство, воцарившаяся на ристалище, потрясала маленькое сердце. Ведь право поразить мишени получат всего три махаратхи из дюжины соперников - те, чьи упряжки подойдут к стрелковому рубежу первыми. Кувшинов-мишеней - тоже три. Поначалу все решают кони и суты; лишь под финал троица великоколесничных бойцов получит возможность проявить свою меткость и сноровку. Одиннадцатилетний зритель очень надеялся, что счастливцев окажется не трое, а только один. Впрочем, сейчас все грозило пойти прахом из-за ретивого стражника. Хорошо еще, что ты успел заранее передвинуть кувшины так, как следовало: средний - точно над гонгом, и два крайних - каждый ровно на расстоянии локтя от среднего. Все шло прекрасно, пока... Ты очнулся. Бесплодные сожаления - удел девчонок и юродивых. Надо что-то предпринять, и предпринять немедленно: упряжки успели пройти половину дистанции. Буланая четверка отца сейчас шла ноздря в ноздрю с ослепительно-белыми панчальскими иноходцами. Их пытались - и все никак не могли настичь широкогрудые чубарые рысаки; остальные глотали пыль, и их можно было списывать со счетов. Из прокушенной губы потекла кровь. Ты с трудом оторвался от мчащихся упряжек - и в первый момент не поверил своим глазам! Стражник возле гонга отсутствовал! Пригибаясь и мечтая превратиться в муравья, ты опрометью бросился назад. Удача любит смелых; иначе чем объяснить ее брак с Крушителем Твердынь?! Никто не остановил тебя по дороге, не окликнул, не помешал. И вот ты уже стоишь в оговоренных десяти шагах от гонга, переводя дух после стремительного бега, стоишь и лихорадочно рыщешь взглядом по сторонам. Гирек не было. Видимо, запасливый стражник решил забрать их себе, справедливо рассудив: "В хозяйстве пригодятся!" В конце концов, бхут с ними, с гирьками! - сойдет и обычный камень. Ты не промахнешься! Вот только нет вокруг ни единого камня. Где вы, галька и булыжники, ссохшийся комок земли, обломок палки на худой конец?! - ровная зелень травы, и больше ничего. Ничего! А кидаться травой только святые брахманы горазды. Впору было заплакать от бессилия - но ты сдержался. Ты большой. Ты умеешь вести себя достойно. Слезами делу не поможешь. Колесницы дружно выходили на финишную прямую, грохот копыт нарастал, накатывался пыльной волной; трибуны неистовствовали. Мимоходом ты скосился на ристалище, увидел, как вырывается вперед колесница отца... До того момента, когда буланые обладатели счастливых примет достигнут стрелкового рубежа, оставались считанные мгновения. Ты в отчаянии повернулся к гонгу - и вдруг увидел оставленное (или забытое?) стражником било. Решение пришло сразу. В три прыжка ты оказался рядом с гонгом. Подхватил с земли увесистую деревянную колотушку (пальцы с трудом обхватили толстую рукоять) - и, пытаясь замахнуться, обернулся через плечо. Колесница отца выходила на рубеж. Белоснежные панчалы отставали на полтора корпуса. Уже не оглядываясь, ты с усилием потащил колотушку ближе к сияющему на солнце кругу меди. Только сейчас ты вдруг осознал, что стоишь не сбоку, как предполагалось по сговору, а ПЕРЕД мишенью! Гонг висел слишком высоко, силенок не хватало взмахнуть тяжким билом как следует, и пришлось ногой пододвинуть ошкуренный чурбачок - посланный тебе каким-то милосердным божеством. Небось, Тваштар-Плотник пожалел бедолагу, оттаял сердцем! Кудрявая макушка приходилась теперь рядом с центральным кувшином, а верхний край гонга блестел у тощих ключиц. Вот сейчас полированный металл отзовется, из руки царственного махаратхи вырвется смертоносная булава - и ты упадешь на мягкий зеленый ковер, ударишься оземь размозженной головой и не почувствуешь боли... Ну и что?! Удача... удача любит... смелых... а-а-а! Чурбачок накренился, рукоять била отчаянно ткнулась в гонг - последним усилием, падая, мальчишка толкнул колотушку от живота - и медный гул поплыл над ристалищем. В ответ пролился бесконечный дождь черепков от разнесенного вдребезги кувшина. Пара глиняных собратьев прожила немногим дольше. 3 СЛЕПЕЦ Слепой от рождения, он никогда не знал, что значит - "видеть". Но с детства помнил о своей ущербности, ощущал ее, смирился, как с неизбежностью. И все же внешняя тьма не сумела растворить в себе внутреннего стержня, той сути мужчин Лунной династи, что служила основой для легенд, блеклых перед правдой. Он был кшатрий по рождению. Царь, воин. Слепой царь? Собственно, почему бы и нет? Но слепой воин?! Чушь! Вот с этим он смириться не мог. И однажды, решившись, пригласил в свои покои наставника Крипу - знаменитый Брахман-из-Ларца по имени Дрона тогда еще не явился в Хастинапур. Разговор проходил с глазу на глаз. Короткий разговор. Очень короткий. Мужской. Вопрос и ответ. Крипа дал согласие обучать Слепца воинскому искусству. Нет, он не строил иллюзий на собственный счет. Ему не стать героем, грозой врагов. Никогда он не возглавит военный поход, не устремится на врага, посылая впереди себя оперенную смерть; не станет с высокого холма отдавать приказы, мановением руки перестраивая боевые порядки... Но УМЕТЬ он должен. Они занимались поздними вечерами, а затем - ночью. Втайне от досужих глаз. Слепец незряч; значит, и остальным здесь видеть нечего. Никому, кроме них двоих; да еще верной супруги, которая лишь после зачатия детей поддалась на уговоры мужа и сняла с глаз повязку, знак своего добровольного ослепления. Мастерство давалось кровью и потом. Он так толком и не выучился стрелять из лука или орудовать длинной пикой - зато бой на ближней дистанции стал поздней и безраздельной страстью Слепца. Секира, палица, парные кинжалы - здесь многое решала колоссальная сила слепого, а также умение чувствовать и предчувствовать, как не дано зрячему. Носорогом прорываясь вплотную и сбивая наставника наземь, прежде чем тот нанесет удар, он все чаще удостаивался похвалы молчаливого Крипы. Слепец знал: доброе слово Крипы дорогого стоит. Он только не знал, что всегда краснеет, выслушивая похвалу. Иногда он думал, что борьбе и паличному бою сумеет когда-нибудь обучить сыновей или внуков. В такие минуты он улыбался. Потихоньку начали осваивать колесницу. Стать полноценным махаратхой Слепец и не мечтал, но намеревался сделать все, что сможет. Мало сохранять равновесие в "гнезде", не цепляясь за бортик при самых лихих разворотах - учитель, выполняя роль суты, был безжалостен. Он выучился с убийственной меткостью посылать на звук метательную булаву - и не всякий зрячий сумел бы проделать это на всем скаку, из подпрыгивающей на ухабах колесницы. Крипа хвалил его, Слепец тихо гордился, жена искренне радовалась успехам мужа - но в последнее время Слепцу втемяшилась в голову новая, совершенно безумная блажь. Хотя бы раз продемонстрировать свое искусство на людях! Доказать всем, что он, бельмастый калека - мужчина, царь по праву и сути, а не только по милости и соизволению Грозного... Один раз. Всего один. Разговоры о больших колесничных ристаниях начались в Городе Слона еще за полгода - и Слепец решился. Он знал, что его учителя (новый наставник Дрона был к тому времени посвящен в тайну) наверняка станут возражать. Потому решил держать все в секрете, раскрыв свой замысел лишь супруге и двоим преданным слугам. Именно эти слуги и доставили во дворец найденного ими суту. Не местного - последнее было обязательным условием. Как царь, он вполне мог просто приказать оробевшему вознице; но он не приказал. Он попросил. И возница оценил жест царя. Пожилой возница из дальнего городка Чампы в землях ангов, молчаливый человек, спокойно носивший имя Адиратха. На благородном языке - Первый Колесничий. Они занимались по ночам (Слепцу было все равно, а сута вскоре привык) на том самом ристалище, где должны были пройти состязания. Раз за разом колесница стремительно выходила на рубеж поражения цели, звучал гонг, в который с десяти шагов бросал гирьку малолетний сын возничего - и раз за разом булава Слепца разносила вдребезги кувшин-мишень. Изредка он промахивался; и тогда заставлял суту повторять все вновь и вновь, пока промахи не прекратились. Тогда он попробовал поразить два кувшина подряд. Затем - три. А дальше настал день ристаний. Его сута, оправдав собственное имя, выиграл первый тур; и Слепец в очередной раз порадовался удачному выбору слуг. Теперь его очередь. * * * ...все было как всегда - и одновременно по-другому. Рядом грохотали колесницы соперников (Слепец слышал, как они отстают одна за другой), неистово визжали суты, взрывались криками трибуны. В какой-то момент Слепец испугался, что не услышит гонга, что все - зря, что... Отчаянным усилием он взял себя в руки. Второй круг. Третий. Все. Теперь - выход на дистанцию броска. Слепец опустил ладони на рукояти метательных булав - и почти сразу ощутил беспокойство. Его ноздри чутко затрепетали, ловя резкий запах конского и человеческого пота; о боги! - от его суты исходил запах страха! Возница видел что-то, чего не мог видеть Слепец; видел, боялся, боялся до одури, и все-таки продолжал гнать упряжку вперед, не сбавляя темпа! Что случилось? Но времени на раздумья уже не оставалось. Слева впереди раздался неожиданно смазанный удар гонга - а дальше руки Слепца действовали сами. Он услышал, как разлетелся на куски первый кувшин, второй... третий! И звук осыпающихся черепков заглушил радостный, звериный вопль его возницы, в котором слышалось невыразимое облегчение. Слепец не сознавал, что сам он тоже кричит, что восторг души рвется наружу громовым кличем: - Победа-а-а!!! Постепенно замедляя бег, их колесница подъехала к царской ложе и остановилась. Под неистовые овации трибун Слепец медленно стащил с головы глухой шлем. И почувствовал на себе восхищенный взгляд Деда. Гангеи Грозного. 4 ПИР - Во здравье победителя, Стойкого Государя из рода Куру, да продлятся его годы вечно, и да не изменит ему вовеки твердость руки! Восседавший во главе стола победитель ощутил, как чаша в его руке (уже не столь твердой) вновь наполняется. И тяжело вздохнул. Здравиц произносилось множество, а пить он не любил и не умел. Увы, пиршество было в самом разгаре, и конца-края ему не предвиделось. Что ж, придется терпеть. Таково бремя славы. Хотел оправдать имя Стойкого Государя - изволь быть стойким! Слепец в очередной раз вспомнил потрясенное молчание трибун, когда зрители увидели его лицо, лицо слепого - победителя зрячих. И потом: искренние поздравления довольного донельзя Грозного, незлое ворчание наставника Крипы, тоже гордого своим учеником; безмолвное обожание, исходящее от прижавшейся к нему супруги... Она и сейчас рядом, по левую руку; волна тепла и нежности, нечаянный подарок судьбы. А по правую руку сидел его сута, тот человек, которому он был обязан нынешней победой. Вообще-то ни женщинам, ни возницам не полагалось присутствовать на пиршествах царей и знати, но кто осмелился бы перечить сегодняшней воле Слепца?! - А я в ответ поднимаю эту чашу за моего возницу, чьи руки держали поводья нашего общего триумфа! Отныне он будет всегда вести вперед колесницу Стойкого Государя! Да благословят тебя боги, тебя и твое непревзойденное искусство, о Первый Колесничий! - громко провозгласил Слепец, поворачивая бельмастое лицо к герою здравицы. Застолье одобрительно зашумело, почтив смущенного возницу очередным возлиянием. Все были уже изрядно навеселе и мало вникали в смысл произносимых здравиц. Предлагают еще за что-то выпить? Отлично! Наливай! Тем временем Слепец наклонился к сидевшему рядом суте и шепотом поинтересовался: - Я почувствовал твой испуг перед самым финишем. Что там случилось? - Я испугался за своего сына, господин. Помнишь, обычно он бросал в гонг гирьки с десяти шагов? - Помню, - кивнул Слепец. - Я иногда слышал, где он стоит. Такое можно услыхать только от незрячего: "слышал, где стоит". Но сута привык. - А сегодня в самый последний момент стражник поймал его возле мишеней, отобрал гирьки и прогнал взашей. Раскаленная игла пронзила сердце: победы могло и не быть! Из-за бдительного стража, из-за самой мелкой из мелочей... - Как же ему удалось подать сигнал? - Он вернулся и в нужное время ударил в гонг колотушкой. Миг промедления - булава господина убила бы его! По счастью, он успел упасть... Мгновение Слепец потрясенно молчал. - Я не знал этого, - наконец проговорил он. - Блажен отец сына-героя! Ведь мальчик рисковал жизнью, и не мог не понимать этого! Кстати, где он сейчас? - В помещении для слуг, мой господин. Слепец молча снял с левого запястья витой браслет - золотую змею с крупным изумрудом в пасти - и протянул драгоценность изумленному вознице. - Отдай сыну. Скажи, что я от всей души благодарю его за храбрость. И еще... скажи, что больше всего на свете я хотел бы сейчас увидеть его. Но в этом мне отказано. - Благодарю тебя, мой господин! Разреши мне отлучиться: я хочу порадовать сына немедленно! - Иди, - с улыбкой кивнул Слепец. Ему было приятно, что он сумел доставить радость двум верным людям. Незрячий наследник Лунной династии обладал редким, особенно среди царей, даром: он умел радоваться счастью ближних. Может быть, потому, что не так уж часто бывал счастлив сам. 5 ДРАКА - Ты что здесь делаешь?! Очень знакомый вопрос. И очень знакомый тон. Надменный, хозяйский. Только голос совсем другой. Детский. Поэтому мальчишка обернулся лениво, можно даже сказать, с достоинством. И смерил взглядом того, кто задал ему вопрос, отнюдь не торопясь с ответом. Измерения оказались не в пользу вопрошавшего: он был на голову ниже и года на два-три младше. Роскошь одежд, крашеных мореной в пурпур, барственный вид и четверка братьев за спиной (сходство было неуловимым, но явным) дела не меняли. "Шел бы ты, барчук..." - ясно читалось в карих глазах сына Первого Колесничего, чьи кулаки успели снискать ему изрядную славу меж юных драчунов Чампы. - Отвечай, когда тебя спрашивают, голодранец! - пискляво крикнул самый маленький из пятерки задир, выпячивая цыплячью грудь и стараясь казаться выше ростом. Получалось слабо. - Он даже не голодранец, - с ехидством улыбнулся барчук-вожак. - Он просто голый. Фазан ощипанный. И вся компания буквально покатилась со смеху. - Не голый, а неодетый, - хмуро бросил мальчишка, удивляясь тупости столичных жителей. Ведь каждому дураку понятно: голый человек - это когда на нем вообще нет одежды. Никакой. Голым нельзя садиться за еду, голым нельзя выходить на улицу, а уж о вознесении молитв и говорить нечего. Зато если обернуть вокруг талии веревочку и пропустить между ног тряпочку, заткнув ее концы спереди и сзади за импровизированный поясок - человек уже считается неодетым. И вполне может вести беседу или вкушать пищу. Срамные места прикрыты? - значит, все в порядке. Ничего позорного или смешного в этом нет: жарко ведь! Попробуй, побегай за козами в одежке по нашей-то духоте! Ну, если, конечно, ты бегаешь за козами, а за тобой бегают слуги с опахалами - тогда другое дело... Впрочем, слуг с опахалами поблизости не наблюдалось. Юные барчуки явно исхитрились улизнуть из-под надоедливой опеки и отправились на поиски приключений. Одно приключение, в лице голого-неодетого сына суты, они уже нашли. В ответ на его заявление братья развеселились еще больше, наперебой вопя о "голых дикарях, которые вместо одежды носят татуировку". Наконец старшему надоело веселиться просто так. И поскольку незнакомый мальчишка плевать хотел на изысканные шуточки, он решил испытать другой подход. - Ты до сих пор не ответил на мой вопрос, дерзкий! - строго заявил барчук, глядя на "дерзкого" снизу вверх. - Отвечай, кто ты такой, и что здесь делаешь? Сын возницы вспомнил, что без разрешения покинул павильон для слуг, отправясь бродить по парку; и решил на всякий случай ответить. Еще стражу кликнут, козлы приставучие... - Я - Карна, сын Первого Колесничего, победителя сегодняшних ристаний! - гордо выпалил он. - Жду отца, которого пригласили на царский пир. Ответ прозвучал, и теперь пора было вернуть утраченные позиции. Мальчишеский кодекс отношений - это вам, уважаемые, не какой-нибудь "Трактат о приобретении союзников и укрощении врагов"! Тут головой думать надо... - А ты сам кто такой? - поинтересовался Карна в свою очередь. - Небось, сынок дворцового хлебодара? Беги лучше домой, а то маменька заругается! Отполирует задницу, будешь тогда знать! От такой вопиющей дерзости барчук едва не задохнулся. - Я... я... Да как ты смеешь! Чтоб какой-то поганый сутин сын, нет - сукин... Договорить оскорбленный в лучших чувствах барчук не успел. Молча отодвинув брата в сторону, перед Карной возник мордастый пацан, до того ржавший громче всех. - Он сердится! - возвестил мордастый, гулко ударяя себя в грудь. Пока Карна размышлял, что бы это значило, мордастый размахнулся сплеча и влепил сыну возницы увесистую оплеуху. Обид Карна сносить не привык. Одиннадцать лет - возраст поступков, а не тайных кукишей за пазухой. Поэтому в следующее мгновение мордастый уже катился по земле от ответной затрещины. Досталось и барчуку - за "сутиного-сукиного сына"; в общем, не прошло и минуты, как дрались все. Естественно, впятером против одного. И хотя Карна был старше и сильнее любого из братьев, численное превосходство вскоре стало сказываться. Маленькие кшатрии били всерьез, ловко и умело. Карне пригодился весь опыт потасовок, каких в его жизни было преизрядно; он отмахивался, вертясь взбесившимся волчком, раздавал тумаки направо и налево, и вдруг ему показалось, что голова от очередного удара пошла кругом. Тонкий комариный звон поплыл в ушах, смазывая все окружающие звуки, призрачным маревом окутывая мальчишку... бесплотное сверло вонзилось в затылочную ямку и пошло дальше, вгрызаясь в самую сердцевину души. Карна болезненно сморщился и ощутил, как неистово зудит татуировка, которая с рождения покрывала его медно-красное тело. Мальчишке частенько доставалось на орехи от сверстников, желавших превратить татуированного приятеля в живую потеху; вторым поводом для насмешек были серьги, намертво вросшие в его уши. Правда, вспыльчивость Ушастика-Карны, сразу кидавшегося в бой, успела поостудить горячие головы чампийских удальцов; и повод для насмешек мало-помалу превратился в символ доблести. Зуд сменился ледяным ожогом, яростно запульсировали серьги в ушах, и кожа внезапно отвердела, застывая живым панцирем. Почти сразу барчук отскочил с изумленным воплем, вдрызг рассадив костяшки пальцев о живот Карны. Пространство вокруг сына возницы наполнилось сиянием, и сияние это текло воздушными прядями, водными струями, подсвеченными восходящим светилом. Движения врагов замедлились, их пинки все реже достигали цели - в то время как сам Карна чувствовал себя разъяренной коброй. Торжественный переливчатый звон навевал покой и уверенность, окружавший свет давал силу, чудесные латы могли отразить любой удар, не стесняя при этом движений - и противники в страхе жмурились, словно пытались глядеть на раскаленный диск полуденного солнца. Что из всего этого было на самом деле? Что - только чудилось? Трудно сказать. Зачарованный собственными, непонятно откуда взявшимися возможностями, Карна вообще перестал отвечать на удары наглых братьев, позволяя им бить себя и наслаждаясь ответными стонами - но в этот миг сквозь торжественный перезвон молнией прорвался крик: - Пятеро на одного? Нечестно! Бешеный, помогай, эти бледные поганки впятером одного бьют! Сейчас мы их... - Эй, парень, держись! Держись, говорю, мы уже идем!.. Прорванная чужими голосами дыра быстро расширялась. Чудесный звон рассыпался замком из песка, уходил в глубины сознания - и медленно меркли сияющие латы на теле сына возницы. Становясь обычной татуировкой. - А, Волчебрюх! Пол-лучи! - Бей уродов! Сияющее марево гасло, мир становился прежним; Карна получил болезненный тычок под ребра, махнул кулаком в ответ, расквашивая чей-то нос... Обыкновенная мальчишеская драка. И никаких чудес. Просто двое других мальчишек весьма удачно пришли к нему на помощь. - Пр-р-рекр-ратить!!! Все замерли, словно на мгновение окаменев. Только мордастый Волчебрюх не сумел замереть, ибо как раз летел мордой в пыль от подножки, которую сделал ему сын возницы. Все семеро, затаив дыхание, проследили за падением крепыша. Плюх! - Здорово ты его! - обернулся к Карне первый из добровольных помощников, ужасно похожий телосложением на поверженного Волчебрюха. - Мне так в жизни не суметь! Покажешь потом? - Итак, кто зачинщик драки?! - тон возвышавшегося над ними мужчины лет тридцати, одетого дорого и изысканно, не предвещал ничего хорошего. - Это все он, дядя Видура, все этот сутин сын! - заспешил барчук, опасливо трогая ссадину на щеке. - Что? - грозно свел брови на переносице дядя Видура. - Сын суты посмел оскорбить царевичей рукоприкладством?! - Вранье! Они сами первые начали! - мигом вспух пришедший на выручку поборник справедливости. - Правда, Бешеный? - Правда! Они первые! Они всегда первые... - Врете вы все! И ты, Боец, и твой брат Бешеный! Это он первый... он! Дикарь татуированный! Казнить его надо! - Это тебя казнить надо! - Да я тебя!.. - Ты - меня?! Да это я тебя... - Он сердится! Он очень сердится!.. - МОЛЧАТЬ!!! ВСЕМ!!! - повелительный рык дяди Видуры вынудил заткнуться разбушевавшуюся молодежь. - А тебе что здесь надо, несчастный? - Прошу прощения, мой господин! - пожилой возница спешно припал к ногам Видуры. - Но я - отец этого мальчика. Позволено ли мне будет узнать, что он натворил? Если он виноват, я сам накажу его! - Да будет тебе известно, - злорадно объявил дядя Видура, - что твой дерзкий сын поднял руку на детей раджи Панду! И теперь его, весьма вероятно, ожидает мучительная казнь! - А я не позволю его казнить! - вдруг решительно заявил вступившийся за Карну Боец. - Шиш вам всем, ясно?! - Не позволим! - немедленно поддержал его Бешеный. Было видно: прикажи Боец Бешеному кинуться в пропасть, и тот выполнит приказ брата без промедления. А пожилой возница смотрел на защитников своего сына и втайне удивлялся их сходству со слепым махаратхой, героем сегодняшнего дня. - Мы - старшие наследники Лунной династии! И не тебе, Видуре-Законнику, сыну шудры, Подрывающему Чистоту*, решать, кого здесь казнить, а кого миловать! - надменно взглянул восьмилетний Боец на дядю Видуру; и тот дернулся, как от пощечины. Но смолчал. Умен был, умен и осторожен. Сыновья раджи-Слепца бьют сыновей раджи-Альбиноса из-за худородного? - значит, так тому и быть. Обождем, пока племянники вволю натешатся... Дядя Видура не хотел ссориться со слепым братом. Особенно после того, как в час рождения вот этого гордого Бойца, сопровождавшийся дурными знамениями, совершил ошибку. Опрометчиво посоветовав бельмастому отцу избавиться от ребенка. С тех пор между братьями словно мышь пробежала. __________________________________________________________________________ * Подрывающий Чистоту - дословный перевод названия смешанной касты "Кшаттри", когда отец принадлежит к варне кшатриев, а мать - шудра. Видура-Законник, сводный брат Слепца с Альбиносом и внук Грозного, принадлежал именно к такой касте, и его прозвище было - Кшаттри. __________________________________________________________________________ - Не бойся, ничего они тебе не сделают, - обернулся Боец к сыну суты. - А я и не боюсь! - Карна подбоченился, хотя ему и было страшновато. - Вот! Вот такой друг мне нужен! - радостно воскликнул Боец. - Будешь моим другом? - Буду! - не раздумывая ответил Карна, которому сразу пришелся по душе этот парень. - Здорово ты Волчебрюху наподдал! Слушай, Бешеный, давай попросим Наставника Дрону, чтобы он и его учил вместе с нами! - Наставник не будет учить этого дикаря! - выкрикнул один из пятерых зачинщиков, беловолосый и гибкий малыш, но Боец с Бешеным не обратили на крикуна никакого внимания. - Что, папа, пир уже закончился? Нам пора уезжать? - спросил тем временем Карна у белого, как известь, отца. - Нет. Просто раджа-победитель велел мне передать тебе этот браслет и свою благодарность впридачу. Он оставляет меня здесь, в Хастинапуре, и делает своим главным конюшим. Завтра поедем за мамой... - Ух ты! - восхитился Карна, не зная, чему больше радоваться: подаренному браслету, или тому, что его отец теперь - главный конюший раджи. - Раджа-победитель - мой папа, - важно заявил Боец. - Я ему скажу, и он велит Наставнику Дроне, чтоб тебя учили вместе со мной. Карна не знал, кто такой Наставник Дрона, но по тону почувствовал: Боец явно хочет сделать для нового друга что-то хорошее. - Спасибо, царевич, - обернулся Карна к маленькому защитнику и склонился перед ним. - Поднимись. И зови меня другом, - ответил тот. Потом подумал и гордо добавил: - Или Бойцом. * * * Никто не видел, как за этой сценой украдкой наблюдала молодая женщина в темной накидке, притаившись в тени ближнего павильона. Сердце ее отчаянно колотилось, взор застилали слезы - но несмотря на это, царица Кунти со смешным прозвищем Ладошка, дочь знаменитого царя Шуры и мать троих из пятерки драчливых братьев, видела все ясней ясного. И не могла не узнать мальчика со странными серьгами вместо мочек ушей и татуированным телом. Ребенка, казалось бы, безвозвратно утерянного ею одиннадцать лет назад. В это время родного племянника царицы Кунти, плута и весельчака, уже прозвали в народе Черным Баламутом. __________________________________________________________________________
[X]