Его услыхала горстка Апостолов. И только через два-три века...
Стоит ли продолжать?
Автор не настаивает на своей версии Истории. Желающие вполне могут
повторять попугаями-ара истину о том, что все к лучшему в этом лучшем из
миров, и новое тысячелетие будет эпохой человеческого могущества,
безбрежного счастья, а также многополярного мира и рацвета парламентской
демократии.
Завидую вам, оптимисты! Ибо обещано вам Царствие Небесное.
Кроме черного френча, была еще одна причина.
Как известно, некий булгаковский персонаж однажды решил написать роман
об Иисусе Христе.
Я не любитель апокрифов -- не читатель и тем более не сочинитель. Но
один сюжет прикипел к душе намертво, и жаль, что не мне написать о реке
Иордан.
История всем памятная. Плотник из Назарета по имени Иисус отправился на
реку Иордан, влекомый слухом, что там объявится Мессия -- долгожданный,
выстраданный. Не Он один -- тысячи стекались к пологим берегам неширокой
реки, дабы увидеть Его. Вопрос был почти решен -- вот Он, Креститель Иоанн,
сын Захарии, смывающий проточной водой наши грехи. Потому и спешили --
увидеть и услышать, как объявится Он во славе своей, в огне негасимой
шехины, карающий и милующий именем Творца.
Плотник ждал на берегу и вместе с другими жаждал ответа, уже, казалось,
очевидного.
Кто Он? Не ты ли, Креститель?
И вот прозвучали слова сына Захарии, перевернувшие мир:
Мессия -- не я.
Мессия -- Ты!
Трудно найти более драматичный сюжет. Богословы-ортодоксы спешат снять
напряжение, поясняя, что Иисус знал -- с самого рождения, с первого детского
крика. И обращение к Крестителю -- лишь дань уважения к великому пророку.
А если все-таки нет?
Парень из глухой провинции, много лет кормивший плотницким ремеслом
мать и кучу сестер-братьев, слушавший в захудалой синагоге
недоучек-книжников, жаждет увидеть чудо, и вдруг узнает, что чудо -- это Он
сам.
Отсюда -- пустыня, долгие недели одиночества, попытка разобраться,
понять самого Себя. И, конечно, Искуситель. Ибо что толку искушать Сына
Божьего, с младенчества ведающего о своем жребии? Но Человек, только что
узнавший о том, кто Он на самом деле -- это ли не добыча для
Противостоящего?
Таков сюжет, за который я никогда не возьмусь. И не только в силу
почтения к традиции. Иисус был неординарной Личностью. Он справился с Собой
удивительно быстро, и смог не только отослать прочь Провокатора с его
дешевыми соблазнами, но и не побоялся выпить чашу в Гефсиманском саду, хотя
речь уже шла не о бутербродах с саранчой и царствах-государствах, а о жизни
и тридцатисантиметровых гвоздях, вбитых в запястья.
Се Человек!
Но пути Господни неисповедимы. Все мы -- орудия Его, и кто знает, вдруг
завтра Креститель укажет пальцем именно на тебя? Тебя -- слабого, пьющего,
ссорящегося с женой и начальством на работе, глотающего анальгин, когда ноют
зубы, поелику страшно идти к злодею-стоматологу?
Мессия -- ты!
Ну как? По плечу ноша?
Америку открывали много раз и, наверное, еще откроют, не завтра -- так
через пару веков.
Сюжет, мною выше обозначенный, привлекал многих. Для меня ближе всего
трактовка великого Клайва Льюиса, но его Рестон, спасающий Переландру и
самое Землю, все-таки крепкий парень, настоящий англичанин, из тех, что
бросали на дюнкерские пляжи свои стальные каски, как залог возвращения, и
мертво держали оборону в песках Тобрука и Эль-Аламейна. Льюис "Космической
трилогией" смело противостоит пессимизму своего земляка и современника
Оруэлла. Они не пройдут! Потомки тех, кто вырвал у Иоанна Безземельного
Великую Хартию, не допустят, чтобы воцарилась Мерзейшая Мощь вкупе со
Старшим Братом!
Надо ли напоминать, что именно в эти годы Профессор заканчивал роман о
маленьких и нескладных обитателях Шира, сумевших остановить Черного
Властелина?
Нам история не оставила места для оптимизма.
Нет его -- и не будет.
Вместе с тем, решаем мы проблему, помянутую выше, с легкостью
необыкновенной.
Как правило, героем оказывается отставной десантник с опытом Афгана,
спасающий мир методами, опробованными под Гератом и Джелалабадом (сначала --
гранату в дверь, а потом задавай вопросы). Спорить с подобной трактовкой
просто не хочется, ибо убереги нас Господь от такого спасителя, а от всех
прочих мы и сами убережемся. И можно бы на этом и точку поставить (каковы
мы, таковы и спасители), но История не стоит на месте, книги пишутся,
издаются, и на смену очередному Крутю Немерянному (и наряду с ним) на роль
Спасителя начинает посягать некто совершенно другой.
Постине, никто не даст нам избавленья! Во всяком случае, не Бог, не
царь и не герой. Сами разберемся, причем в лучшем виде!
Ну, например.
Сижу это я в кофейне, кофе пью -- двойной и без сахара. Люблю кофе
пить, особливо по холодку! И вот приходит ко мне сам Господь Саваоф, глася:
"Ваня! (Петя, Вася, Максимушка), а не спасешь ли мир? Я тебе молний подкину
вкупе с громами, и войско превеликое, а ты уж будь добр, поспособствуй!
И все бабы -- твои!!!"
Поглядел я на свой "Роллекс", прикинул, что до ближайшей "стрелки" еще
целых два часа с половиною, да и рукой махнул: ин ладно, Господи, спасу! Да
тока одних баб мне мало, мне б еще джакузи походный, да архангела Гавриила с
мечом в зубах в качестве тела моего хранителя...
Ну, в общем, спас.
Спас -- и пошел кофе пить. Люблю, чтобы двойной и без сахара!
Читать такое весьма любопытно. Не об авторе подобный текст говорит
(автор -- молодец, свое дело знает!) -- о читателях. О студентах-недоучках,
зачеты не сдавших, любителей игры в "DOOM"-поддавки, дабы набравши
последовательно IDKFA и IDDQD, ощутить себя, хоть на час, суперменами, а не
тварью дрожащей. Мир спасти -- да раз плюнуть, вот только кофе допью!
Поколение, родившееся после Армагеддона! Сколь сладостно вам читать
такое! Ведь я, двоечник-хвостист, тоже могу так, чтобы и кофе, и архангел
Гавриил...
Крутые мы, крутые -- пока на зачет идти не надо.
Один умный и наблюдательный человек верно отметил, что фантастика
снежным комом с горы катится в бездну стеба и беспроблемности. Легче так --
и писателям, и читателям. Писателям -- творить по известному рецепту (а вы
думаете, это король Артур? Не-а, не Артур это, а придурок и козел. А вот
Я!..). И читателям -- не напрягаться во избежание очевидных последствий.
Писатель пописывает, читатель почитывает.
Не все!
Слава Богу, не все!
Однако дух уже чувствуется. Дух, исходящий от снобья, что, сидя в
разных кофейнях, каркает: "Романы Икса -- чернуха, Игрека -- заумь, Зет в
исторических реалиях ни шиша не смыслит, Бета-Сигма -- в мифологических, у
Дельты с достоверностью напряг... Зато!.."
Подставь имена сам, о Читатель, и забудь о них, хотя бы на время. И о
снобах забудь. Ибо не для очернения своих коллег написал я сие (жанры всякие
нужны, жанры всякие важны), но для разъяснения.
Ибо тяжко не только мир спасать, но и больную собаку выходить.
А уж если палец Крестителя укажет на тебя!..
Об этом и роман.
Потому и искусился я нелегкой темой, дабы пояснить -- и себе, и всем
остальным -- две очевидные вещи. Для меня очевидные.
Эра, начавшаяся две тысячи лет назад в Вифлиеме, заканчивается. Чем --
мы еще не поняли, не успели понять, но вокруг нас уже проступают смутные
контуры Нового Мира со своими законами и правилами. Бог даст, на нашу долю
не достанется и десятой доли того, что довелось хлебнуть персонажам романа.
Даст Бог -- но быть может, и не даст!
Отсюда -- caveant! Будьте бдительны! И если не придется брать на плечи
ношу, подобную той, что взвалили на себя герои романа, то хотя бы вылечите
больную собаку, скулящую у ваших дверей.
А потом можно и кофе пить!
А по поводу больной печени, упомянутой в эпиграфе, к которому отсылал я
тебя, о многотерпеливый Читатель, обратись к первоисточнику -- славному
писателю О.Генри, изрекшему сие в тяжкий для него час. О больной печени
толковали его критики, не видя, не желая видеть...
...Что именно -- легко догадаться. Ежели нет, советую открыть
предисловие к старому "синему" двухтомнику, изданному еще в далекие 60-е,
когда главные герои нашего романа еще не родились. Хорошие были годы! Тогда
под песни Высоцкого да под "Поехали!" Гагарина легко мечталось о Будущем, о
грядущем Прекрасном Новом Мире.
И вот оно наступило -- Будущее.
НАМ ЗДЕСЬ ЖИТЬ.
Андрей Валентинов
ГОСПОЖА СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
или
все, что угодно, включая боевого слона
ВОСКРЕСЕНЬЕ, ПЯТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
От потопа, от порчи водяной * Таракан от детства *
Теория Семенова-Зусера * Жэка-Потрошитель * Их дядя
самых честных правил
И все-таки она лопнула!
Точнее -- он.
Стояк.
Мерная капель разбудила меня в начале третьего. Несколько секунд я
бессмысленно глядела на зеленоватый циферблат стареньких, еще до катастрофы
склепанных, часов (хорошо идут, причем сами -- ни часовой-домовой не нужен,
ни отвертка, дабы оного злыдня пугать!), пытаясь понять: отчего в феврале
пошел дождь? Но затем ни с чем не сравнимый запах сырой штукатурки заставил
проснуться окончательно. Все еще не веря, я накинула халат, включила свет в
коридоре...
Батюшки светы!
Вот уж поистине -- "батюшки"! Даже в полузабытом столичном общежитии,
где потолки были расцвечены на зависть Пикассо и Белютину, такого не
увидишь!
С потолка не просто капало -- лило. По красному линолеуму бодро
расползались лужи, среди которых белели кусочки рухнувшей штукатурки, а
сверху продолжался водяной десант, с каждой секундой становясь гуще,
основательней...
Через мгновение, вспомнив давний опыт, я догадалась, что виной всему
основной стояк, причем рванула именно горячая вода, от которой поистине нет
защиты, и нужно немедленно что-то делать, потому как...
И вдруг я поняла, что делать мне ничего не хочется. С минуту я пыталась
сообразить, что это со мной, и откуда сей приступ мазохизма, и тут до меня
начало доходить...
Бодро хлюпая по лужам, я прошла на кухню и воззрилась на иконостас.
Так-так, голубчики! Не уследили, значит? А ведь такого быть не может. Не
должно! Но ведь случилось!
Манок-оберег -- старая вьетнамская деревянная вазочка,
свежезаговоренная две недели назад по всем правилам, с мукой и постным
маслом -- смотрелся еще глупее, чем обычно. И это шаманство -- побоку!
Под веселый шум капели я отыскала в початой колоде одноразовую иконку
Николы Мокрого, сверилась с печатной инструкцией и зажгла
конфорку-"алтарку". Ну-с, ставим опыт. Как бишь там напечатано? "Святой
Никола Мокрый, спаси и оборони, от потопления, от потопа, от порчи
водяной..." Просвира обуглилась, образок, как ему и положено, принялся
темнеть. Я взглянула на часы...
Через полчаса стало ясно -- не работает. Потоп продолжался, штукатурка
большими кусками падала на пол, обнажая желтую глину обмазки, а Никола на
иконке прятал глаза, явно стыдясь происходящего. Мокрое пятно на потолке
расширилось, первые капли упали на иконостас. И внезапно я поняла, что
переживаю, может быть, одну из самых счастливых минут за последние годы.
Не работает! Бог с ним, с недавним ремонтом, с испорченной побелкой и
неизбежным нашествием штукатуров. Не работает! Иконочки-булочки-конфорочки
-- то, что все эти годы доводило до бешенства, не даваясь пониманию, сбивало
с толку, заставляя чуть ли не сходить с ума. Не работает! Значит, прокол,
значит, в этой нелепой, не поддающейся логике системе случился сбой, а это
хорошо, это очень хорошо!
Я представила себе физиономию Евсеича -- нашего домового Тех-ника. Если
не ошибаюсь, пару дней назад он намекал, что за беспорочный труд неплохо бы
с него, хорошего да пригожего, судимость снять. Интересно, что он сейчас
запоет?
Полюбовавшись еще с минуту зрелищем, которое до меня видел, вероятно,
лишь Ной со своими подельщиками, я решительно двинулась к телефону. Опыт
поставлен, пора и квартиру спасать. Кажется, Евсеич не только Тех-ник, но и
водопроводчик. Пусть побегает, а то я ему напомню, что такое
"условно-досрочное"! Я сняла трубку, заранее предвкушая, как "господин
Тех-ник высшего разряда" дернется от ночного звонка, поднесла ее к уху...
Телефон молчал.
Молчал глухо, мертво.
Все еще не веря, я положила трубку на место, вновь подняла...
Молчит.
И тут я почувствовала, как хорошее настроение начинает улетучиваться,
сменяясь растерянностью. Шутки -- шутками, но мой телефон отключить нельзя.
У него и проводов нет, так что даже из гнезда не вырвешь. А здорово
получается: у старшего следователя прокуратуры лопается стояк, отключается
телефонная связь... Что дальше? Погаснет электричество? Пистолет заржавеет?
Да что же это творится, в конце-то концов?
Я вздохнула, перекрестилась на Троеручницу (настоящую, не из здешней
лавки), и принялась одеваться, благо идти недалеко -- в соседний подъезд.
Если "господин Тех-ник" не приведет все в божеский вид к утру, я ему не
только условно-досрочное припомню! Он как-то хвастал (после второй рюмки
"олдевки"), что любой стояк усмирит с помощью веревки о семи узелках. Вот
пусть и попробует! Узелочки-веревочки, конфетки-бараночки! Но ведь как
интересно получается! Жаль, объяснить некому.
Не в городскую же епархию обращаться!
На работу я пришла злая, как черт (еще бы -- второе подряд воскресенье
делают рабочим днем... мироеды!). Рыкнула на недотепу-практиканта,
сунувшегося ко мне со своими бумажками, и, с грохотом захлопнув дверь
кабинета, бухнулась в кресло. Видеть никого не хотелось, работать -- тем
более, а уж отвечать на телефонные звонки...
Дзинь!
Я покосилась на проклятую трубку, мысленно желая звонившему всех благ и
ревматизм впридачу, но дурак-аппарат и не думал униматься.
Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!
Я вздохнула, помянув царя Давида и всю кротость его; взяла трубку.
-- Гизело?
Так и знала! Ревенко, начальник следственного, чтоб его!
-- Гизело! Какого черта у тебя там происходит?
Первая мысль была о стояке, что явно свидетельствовало о хроническом
недосыпе. Нет, дело, конечно, не в ночном потопе...
-- Алло, Гизело!..
-- Слышу, -- наконец отозвалась я. -- Где происходит?
-- Где? -- заклокотало в трубке. -- Еще спрашиваешь?! По делу
Молитвина! Какого черта ты натравила архаров?
-- На кого?!
Наверное, мой вопрос явился последней каплей, потому что в трубке
зашипело, булькнуло...
-- Немедленно ко мне! Тут такое... Слышишь? Бери все бумаги и дуй ко
мне! Немедленно...
Не люблю я его. Не скажу, что Ревенко такой уж плохой мужик -- получше
многих, но слишком любит орать. Десять лет в военной прокуратуре дают о себе
знать. Иногда, когда особенно надоедало, я начинала орать в ответ. Последний
раз мы устроили взаимный ор в сентябре.
Подействовало -- но только на полгода...
-- Читай!
Вид у Ревенко оказался столь неадекватным, что я сразу подобрела. Не
то, чтобы слишком -- все-таки ему бы не грех быть повежливей, но в данном
случае, если судить по синякам под глазами и небритому подбородку, дело и
вправду пахло жареным. При всех своих недостатках Ревенко, если не случилось
что-то чрезвычайное, бреется регулярно. Все-таки бывший вояка.
ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...
Что-то в этом мужлане все-таки есть. Однажды, в первый год службы в
нашем желтом здании, я чуть с ним не переспала. Просто так -- с зеленой
тоски. Почудилось, что рядом со мной -- все-таки мужик, несмотря на красный
пропитой анфас и привычку этажить речь. Но в последний миг поняла -- что-то
не так. Вся его лихость -- просто маска. А с тем, кто за этой маской, иметь
дело не хотелось. Как в том анекдоте -- раз переспит, а потом год будет
упрашивать, дабы жене не рассказала.
А еще (все знают, все!) у него татуировка на заднице: черти лопатами
уголь кидают. То-то он даже в сауне вместо плавок семейные трусы носит!
Вот он какой, мой шеф Ревенко...
Не ожидая приглашения, я села в кресло и взяла протянутую мне бумагу,
походя отметив, как дрожат его пальцы. Но что могло случиться? Дело как
дело, ничего особенного...
Я прочитала бумагу, подождала, прочитала еще раз, затем, все еще не
веря, принялась читать в третий.
Бумаженция называлась "Рапорт" и была подписана полковником Жилиным,
командиром городского ОМОНа, сиречь главным архаром. Странно, его я почти не
знала. Кажется, встречались на совещании у мэра, раз или два. Полковник
издалека походил на шкаф, вблизи... Вблизи тоже походил на шкаф. И еще на
таракана. Усищи рыжие, глазищи пучит. Жил, понимаете ли, на свете таракан,
таракан от детства. Я еще тогда подумала...
-- Давно прислали?
Я отложила рапорт и обреченно вздохнула. Бред! И не просто бред, а
целый бедлам. Или даже два бедлама.
-- В час ночи, -- устало ответил Ревенко и скривился. -- Водки налить,
Гизело?
Теперь уже скривилась я. Ничего себе денек начинается! А хорошо бы
пропустить грамм двести...
Ревенко потянулся к дверце шкафчика, пошевелил пальцами.
-- Ладно, потом... Я из-за тебя, Гизело, сопьюсь скоро!
Оставалось пожать плечами. В таком благородном деле всегда найдется
предлог. Тем более спиваться он начал еще в армии, за что, по слухам, и
переведен к нам.
-- В общем, так, -- наконец резюмировала я. -- На квартиру Залесского я
архаров не посылала. Все!
-- Все? -- Ревенко потер кулаком покрасневшие глаза, вздохнул:
-- Значит, не посылала. Сейчас я буду ругаться. Громко. Применяя
ненормативную лексику. Какого хе...
-- Стоп!
Я сняла с руки часы, положила на стол.
-- Две минуты!
Начальник следственного покосился на мой "Роллекс", мгновение подумал.
-- Ладно. Две минуты.
-- Итак...
Я прикрыла глаза, вдохнула, резко выдохнула:
-- Вчера, приблизительно в десять утра, меня вызвали к шефу. Он всучил
мне дело Молитвина и велел поторопиться. Честно говоря, до сих пор не
понимаю, почему пропавшим алкоголиком должна заниматься прокуратура, а не
участковый. Поскольку у меня еще три незакрытых дела, причем одно -- на
контроле, я успела совершить лишь следующие следственные действия...
Я еще раз вспомнила вчерашний день. Да, все верно.
-- Примерно в двенадцать часов заехала на квартиру гражданина
Залесского, который проходит по делу Молитвина свидетелем номер один, и
провела беседу. Вечером хотела вызвать кого-нибудь из инспекторов, чтобы тот
пробежался по Срани, но затем решила подождать до утра. Больше -- ничего.
-- Залесский -- он... -- осторожно перебил Ревенко, сразу став очень
внимательным.
-- По-моему, такой же алкаш, как Молитвин. И еще бабник... А в целом --
пустышка.
Тот еще тип, этот Залесский! Сальный взгляд, волосатые пальцы с
грязными ногтями -- и ко всему впридачу толстозадая медсестричка-истеричка с
глазами клинической нимфоманки в качестве ангела-хранителя.
-- По нашим делам не проходил?
-- Нет. Однажды забрал патруль в пьяном виде. Ограничились внушением.
-- Так...
Две минуты прошли, но ругаться моему собеседнику явно расхотелось.
-- Значит, ты пошла домой...
-- И ничего не пошла домой! -- возмутилась я. -- Какого черта! Вчера я
торчала тут до полуночи, закрыла дело Остапчука, потом возилась с этими
попами...
-- А на квартиру Залесского налетели архары. Залесского упустили, зато
умудрились поцапаться с работником милиции! Да-а... Плюс эти сволочные
кентавры...
-- Один, -- уточнила я. -- Один кентавр. Во всяком случае, если верить
рапорту господина полковника.
Ревенко кивнул и грузно опустился в кресло.
-- А поскольку Залесский проходит по твоей епархии, наверху решили, что
все это -- наша самодеятельность. Ты что-нибудь вообще понимаешь?
-- Ни черта! -- охотно сообщила я. -- Вначале нам подсовывают
откровенную чушь о похищенном алкоголике, затем архары зачем-то устраивают
погром, свидетель исчезает...
-- Составишь рапорт...
Дрожащая рука вновь потянулась в дверце, замерла.
-- Может, все-таки по сто грамм, а? У меня как раз бутылек "Менделейки"
завалялся?
...Соблазн был велик, причем во всех отношениях. И водка диво как
хороша, и портрет Дмитрия Ивановича на этикетке (в сияющих ризах и с
лебедиными крыльями) впечатляет. Когда в первый раз увидела -- тут же крест
сотворила. Святой Менделеев, всея водки-горилки Белой, Малой и Хлебной
покровитель! На нашем ликеро-водочном целый идол изваяли, каждый день
бескровные жертвы творят!..
-- Успеете! -- растерянность прошла, и я почувствовала что-то вроде
охотничьего азарта. -- Рапорт я составлю. Но не раньше, чем поговорю с
"главархаром" Жилиным. Пусть объяснит: что он делал у моего
подследственного?!
-- Ты, Гизело, не увлекайся! -- Ревенко погладил небритую щеку,
поморщился. -- У меня на говно нюх. А это дело -- такое говенное, что и нюх
не требуется. В общем, пиши рапорт и больше ничего не делай, пока не скажу.
Что-то с этим алкашом не гладко.
Это я и без него поняла. Ради сгинувшего алкоголика не поднимают на
ноги прокуратуру и ОМОН. Кто это может быть? ФСБ? Но тогда какого рожна было
подключать нас? Нет, не выходит! Загадка -- такая же, как лопнувший стояк и
замолчавший телефон.
А я еще жаловалась на скуку!
И при всем при том надо было работать. Рапорт я отложила на вечер,
решив малость остыть, дабы не накропать лишнего; после чего в явной
нерешительности поглядела на телефон. Сроки поджимали, февраль на исходе, а
из четырех дел удалось закрыть только одно, и то -- самое плевое. Остаются
три. Молитвинское подвисло, да так, что лучше пока не совершать излишних
телодвижений, Кривец в очередной раз косит под психа, значит, опять
экспертиза, три дня -- коту под хвост, это как минимум. Остается
"поповское": Рюмина-Егорова. То самое, из-за которого мне грозит очередное
прозвище. На этот раз -- "Мадам инквизиторша". Опять-таки, шутки шутками...
Напрасно Ревенко хвастает, будто обладает особым чутьем на дерьмо. Эту
субстанцию я и сама чую неплохо. Но делать нечего -- надо. Рюмина или
Егорова? Следовало бы второго, но сегодня моих нервов на него может не
хватить. Значит, Рюмин...
-- Как же так случилось, отец Николай?
Вместо ответа -- тяжелый вздох.
Я пробежала глазами первые строчки вчерашнего протокола. Рюмин Андрей
Захарович, он же отец Николай, штатный священник Благовещенского собора.
Злостное хулиганство, препятствование отправлению культа, призывы к
гражданскому неповиновению...
-- Так все-таки?
-- Вы едва ли поймете, гражданка следователь...
Глаза из-под седоватых бровей глядели устало. Отец Николай не верил --
ни мне, ни владыке Антонию, что увещевал его вчера вечером, ни нашему мэру,
который тоже говорил с ним. Арестовать священника хотели еще месяц назад, но
все не решались. Решились совсем недавно -- и то без всякой охоты. Ордер
Никанор Семенович (наш набольший) подписывал при мне, и физиономия его была
такая, будто один лимон он уже сжевал, а еще три ждали своей очереди. Но
вскоре ситуация изменилась. Да, изменилась, и весьма...
-- Отец Николай! Я вынуждена в очередной раз предупредить вас о том
положении, в котором вы...
-- Не надо, Эра Игнатьевна!
Широкая мозолистая ладонь поднялась над столом. Я послушно умолкла.
-- Не надо. Я вполне отдаю себе отчет о своем положении и готов
отвечать перед властями мирскими...
-- Не отдаете! -- не выдержала я. -- Отец Николай! Вас хотят вывести на
процесс, понимаете? Вас -- и отца Александра! На политический процесс!
Кому-то хочется...
И вновь широкая ладонь заставила меня замолчать. Священник покачал
седой головой, бледные губы дрогнули в невеселой усмешке:
-- Кому-то? К чему такая скромность, Эра Игнатьевна? Сей "кто-то"
пребывает в епархиальном управлении, в архиепископских покоях...
-- Не только! -- вновь не сдержалась я. -- Вы что думаете, наши власти
решились бы арестовать священнослужителя без санкции патриарха?
Этого он не знал. В темных глазах мелькнула растерянность, но сразу
исчезла. Осталась боль -- глубокая, такая, что и не высказать сразу.
-- Вот как? Прости им Господи, ежели не ведают, что творят. А ежели
ведают...
Я вздохнула. Ведают! Уж это я знала наверняка! Два дня назад я
специально попросила Девятого уточнить...
-- Скорее всего, вас лишат сана. Не исключено, что вам грозит заодно и
церковный суд.
-- За богохульство? -- он вновь улыбался, и от этой улыбки мне стало не
по себе.
-- Наверно. И еще за неподчинение церковным властям.
Отец Николай пожал широкими плечами, но ничего не ответил.
Я заспешила:
-- Послушайте! Я -- следователь. Просто следователь! Я обязана
разобраться! В конце концов, вы можете не соглашаться с епархией, даже с
патриархом, но сейчас речь идет о другом! Вы и отец Александр трижды
пытались сорвать службу в Благовещенском соборе и Иоанно-Усекновенской
церкви, вы мешали торговле религиозной литературой, распространяли листовки
с призывом...
-- Простите, дочь моя, вы читали сии... листовки?
Я смутилась. Читать-то читала...
Он, кажется, понял. Улыбка стала другой -- доброй, чуть
снисходительной.
-- Должно ли отнести проповедь Святого Иоанна Дамаскина к разряду
подрывной литературы?
-- Но ведь вы грозились анафемствовать тех священников и прихожан,
которые...
-- Да.
Бледные губы сжались, глаза почернели.
-- Да. Грозил. Грозил, ибо сие суть последнее, что оставалось у меня,
грешного... Эра Игнатьевна! Ежели вы увидите, что совершается преступление,
а все вокруг ослепли и лишь помогают злодеям, станете ли молчать? Если жизнь
человека в опасности? А ведь речь идет даже не о жизни, а о душе
бессмертной! О многих душах, вверенных попечению Церкви. Я давал присягу --
служить Богу и людям. Мне ли затворять уста? Мне ли бояться суда?!
Внезапно почудилось: неяркий дневной свет сгинул, сменившись зловещим
отблеском факелов. Кабинет исчез, превратясь в мрачный сырой подвал, плечи
окутала черная мантия, повеяло жаром горящих углей. Не хватает только
дыбы...
-- Отец Николай! -- жалобно воззвала я, с трудом прогоняя видение. --
Но ведь если вы не согласны с... некоторыми, принятыми здесь, обрядами, вы
обязаны сообщить об этом своему начальству!..
-- Обрядами? -- голос священника прозвучал сурово, словно и он почуял
запах горячих углей. -- Обряды -- это конфорка для сжигания булок?
Одноразовые иконки? Забвение имени Христова? Камлание, глумливо именуемое
молебном? Неужели вы думаете, что мы не взывали к властям церковным? Наша ли
вина, что нас не желают слушать?
Мы не понимали друг друга. Точнее, не так. Старший следователь Эра
Игнатьевна Гизело не могла понять своего подследственного. Мне (иной,
неявной, навсегда скрытой за чернотой тайной мантии...), мне легче -- и
одновременно труднее. Поговорить начистоту? Нет, рано!
-- Все эти соображения, гражданин Рюмин, -- начала я, глядя в
свежепобеленный потолок, -- не объясняют и не извиняют распространение вами
подрывной литературы.
-- Это вы о Дамаскине? -- улыбнулся отец Николай. -- Вот уж поистине,
дивны дела твои, Господи! Вы хоть представляете, гражданка следователь, о
чем идет речь?
На такие выпады следовало отвечать стандартным напоминанием о том, кому
здесь надлежит задавать вопросы. Однако изображать совершенную серость никак
не хотелось, особенно перед отцом Николаем. Я приняла вызов. Тем более,
совсем недавно довелось перед сном перелистывать Алексея Толстого...
-- Вполне. Иоанн Дамаскин -- епископ из Дамаска, жил при арабах.
Рисовал иконы, писал богослужебные тексты и дружил с каким-то халифом.
Правильно?
-- Отчасти, дочь моя, -- в темных глазах блеснуло что-то, напоминающее
интерес. -- Но епископ Дамасский оставил нам не только свои... богослужебные
тексты, как вы их изволили назвать. Вы об иконоборцах слыхали?
...Когда Ревенко поручал мне это пакостное дело, то перво-наперво
посоветовал не вступать с попами в богословские споры. Наша забота
прокурорская -- снять показания и составить заключение, дабы суд принял с
первого же раза. Но у меня (иной, неявной...) был свой резон. Был и есть.
Так что разговор идет в нужную сторону.
-- Иконоборцы, отец Николай? Вы имеете в виду Лютера? Когда церкви и
монастыри громили?
-- Не только, дочь моя, -- священник покачал седатой головой. -- Не
Лютер сие начал. А вот в веке восьмом, ежели не ошибаюсь, в Византии
император Лев Исаврийский запретил почитание икон. Догадываетесь, почему?
-- Не совсем, -- как можно равнодушнее заметила я. -- Тоже... конфорки
заводили?
-- Отчасти. Времена были тяжелые -- войны, чума. Люди изверились, и
вот... До образов одноразовых не додумались, однако же, глаголят, мощи
святые вместо зелья к болячкам прикладывали. Вот император и решил сие
остановить. Но лекарство пуще болезни вышло. Тогда Дамаскин и вмешался, дабы
впавшим в соблазн истину разъяснить...
-- Погодите! -- прервала я. -- Но ведь считается, что после здешней
катастрофы Господь в милости своей повелел святым не оставлять людей...
-- ...И направил Святую Агафью руководить салоном красоты? -- вздохнул
священник. -- А Святого Алимпия -- чинить моторы? Дочь моя, Церкви еще и не
такое ведомо! Вспомните! Кому предки наши кашу за печь ставили? Кому хлеб в
воду клали?
-- Но ведь действовало! -- не выдержала я. -- И тогда действовало! И
сейчас!
"Кроме сегодняшней ночи," -- хотела добавить я, вспомнив лопнувший
стояк. Но -- смолчала. Не все сразу.
-- Об этом, дочь моя, Гете написал. Весьма доходчиво. Читывали?
-- Вы про сатану?
Я невольно поморщилась. Почему-то казалось, что этот неглупый человек
предложит объяснение посвежее. Кажется, он меня понял.
-- Не верите, Эра Игнатьевна? Но если сия сила не от Бога... А она не
от Бога, поверьте мне!.. как специалисту.
Я оглянулась. Кабинет пуст, "жучки" я проверяла третьего дня. Рискнуть?
Да, пожалуй!
-- Есть другая... теория, -- осторожно начала я. -- Полагаю, вы знаете,
что все началось около десяти лет назад, когда здесь случился взрыв.
Считается, что взрыв был ядерный...
Вспомнились давние заголовки газет, орущие динамики телевизоров, йод,
который нам давали в "учебке". Тогда всем казалось, что начался Армагеддон.
Еще бы! Плюс слухи: взрыв -- в пять Чернобылей, облако накрыло восемь
областей...
-- Это был не ядерный взрыв, отец Николай!
Удивленный взгляд, покачивание головой. Не понял? Не поверил?
-- Газеты врали. И про боеголовку, и про игрушки дурацкие с настоящим
плутонием, и про радиацию. Ничего этого не было! Большая Игрушечная -- ложь!
Вообще-то за такое мне должно оторвать язык. Клещами. По возможности,
калеными. Но надо же, наконец, разобраться! Этот священник -- не псих и не
дурак...
-- Да, я слыхал... -- отец Николай задумался, вновь покачал головой. --
В городе испокон ходят разные байки. Про наборы бомбочек с ядерными
зарядами...
-- Чушь! -- отрезала я. -- Эти, как вы говорите, байки специально
распространялись заинтересованными лицами! Знаете, что такое "полезная
дезинформация"? Нет? И слава Богу! Так вот, есть иная версия: взрыв был
неядерный. Здесь, на Павловом поле -- был когда-то такой район -- работал
исследовательский институт. Очень странный институт...
Все-таки я вовремя успела укусить себя за грешный мой язык. Не хватало
еще выдать открытым текстом о НИИПриМе, в иных кругах -- Институте N 7, Зоне
"Б" и лаборатории "МИР". Тут не язык -- голову потеряешь!
-- Это был выброс неизвестной энергии. Считают... Некоторые считают,
что эта энергия оказала воздействие не только на психику уцелевших, но и на
специфические... э-э-э... материальные характеристики местности. Поэтому
приезжие не видят и половины того, что здесь происходит. Для них кентавры --
обыкновенные рокеры-придурки. Нужна адаптация...
Все! Стоп! И так сказано -- выше крыши.
-- Теория Семенова-Зусера, -- тихо проговорил священник, и я вновь
вздрогнула. Он знал! Да, теория Семенова-Зусера и Ковалевского. Правда,
Девятый обычно называет ее просто Основной.
-- Мне ведомо об этом, дочь моя. Но сия теория -- всего лишь попытка
объяснить непонятное через непонятное. Ибо науке таковое излучение неведомо.
Я не стала спорить. То, что мне сообщил Девятый, как выражаются
дауны-американцы, only for eyes. Нет, не получилось. Священник ничем мне не
поможет -- разве что объяснит, как изгонять бесов.
Впрочем, если верить агентурным данным, отсутствующий здесь отец
Александр уже пытался -- без всякого успеха.
День складывался нелепо. Даже не складывался -- тянулся. Как говорили у
нас в детдоме: словно удав по стекловате. В детстве я всегда жалела бедного
удава, но на этот раз могла лишь пожелать ему ползти быстрее. Все, что
можно, я уже сделала. Псих-Кривец на экспертизе, протокол нашей бестолковой
беседы с отцом Николаем составлен, кофе выпит. Я даже позвонила в гордуму,
надеясь отыскать бравого таракана-полковника из ОМОНа, но того на месте,
естественно, не оказалось. По крайней мере, мне так сообщили.
Итак? Итак, скверно. Но это с одной стороны. А с другой...
А с другой стороны, если не слишком увлекаться служебной карьерой
старшего следователя Гизело, получается не так и плохо. Этой наглой особе
должно бдить, дабы здешние беспорядки не нарушать. А вот мне... А вот мне
(иной...) очень интересны именно здешние беспорядки. Помнится, Девятый так и
говорил: "Не увлекайтесь правилами, ищите исключения". Пять лет всюду были
сплошные правила. Конфорки горели, Первач-псы исправно доводили убийц до
синюшного лица и разрыва аорты, исчезники следили за качеством бетона, а
квартирники-домовые -- за паровым отоплением, дорожные знаки сами собой
ограничивали скорость, притормаживая лихачей (кроме кентов, само собой, им
законы не писаны и не читаны). Одним словом, все хорошо, прекрасная маркиза,
в нашем дурдоме полный порядок!
Точнее, был. Зато теперь...
Не удержавшись, я достала лист бумаги и начала рисовать черточки. Потоп
вкупе с отключением телефона в ведомственном доме. Раз...
На "раз" дело замерло. И не потому, что фактов не хватало. Хватало. А
вот какие из них достойны следующей черточки, понять мудрено.
Например, собаки. Еще год назад по Дальней Срани нельзя было пройти
из-за легиона разномастных дворняг; теперь же -- хоть в Красную книгу их
заноси. Конечно, коммунальные службы поспешили записать сие в свой актив, но
я-то знаю! А потом стали пропадать уже не уличные -- домашние Шарики и
Бобики. Нас буквально закидали заявлениями: и по поводу пропавших мосек, и
по поводу бездействия милиции. Странно? Вообще-то странно, но кто знает?
Подумав, я нарисовала вторую черточку и рядом -- третью. Если уж
поминать собак, то грех не вспомнить о людях. Точнее, о бомжах. Еще год
назад...
Вспомнилась недавняя передача. Жирный щекастый жорик из железнодорожной
службы бодро рапортовал об успехах по "зачистке" вверенной ему привокзальной
площади. И вправду: чисто, пусто, уютно. Я, конечно, не поверила -- и,
наверное, никто не поверил. Но ведь правда! Только жорик и его орлы тут ни
при чем. Сбежали бомжи. Все! А какие не сбежали -- сгинули. Когда мне сунули
дело Молитвина, мне отчего-то показалось, что он как раз из этих...
Вот и думай, командир! То ли есть общий знаменатель у всей этой чепухи,
то ли нет. Ах да! Можно еще черточку воткнуть! Позавчера один коллега
вернулся с совещания в мэрии, так там кто-то снова мульку пустил о
Жэке-Потрошителе, что в Срани объявился. Ходит и, стало быть, потрошит.
Черный, с бычачьими рогами и, говорят, с хвостом. Нет, это к отцу
Александру, пусть экзорцизм проводит! Но, что любопытно, в начале моей
здешней карьеры о таком в Срани не болтали. А вот теперь начали.
Дорисовать пятую черточку я не успела. Проклятый телефон вновь сказал
"дзинь"; я вновь помянула царя Давида...
-- Гизело слушает!
-- Эра Игнатьевна! Да что у вас с голосом?
Трубка источала мед, но мед был не сладок. Сначала -- Ревенко, теперь
-- Сам. Кто следующий?
Президент?
-- Добрый день, Никанор Семенович. Это все злоба дня сего. Довлеет.
-- С попами заработались? Сочувствую, сочувствую! А знаете что,
сделайте-ка перерывчик. Да-да, всенепременно перерывчик!
Что будет дальше, я уже догадалась. В этой конторе зря мед не льют.
-- Да-с, и заходите ко мне. Чаек попьем...
Аппарат дал отбой. Я посидела несколько мгновений, затем без всякой
охоты подошла к зеркалу. То, что смотрело на меня оттуда, не прибавило
оптимизма. Стыдно сказать, второй год регулярно ставлю свечки Анне
Кашинской. Да ни черта она не помогает, эта Кашинская! Все мои тридцать
четыре аккурат на физиономии отпечатаны, вдобавок синяки под глазами, да еще
эта морщинка. И откуда только взялась, сволочь?
Оставалось поправить мундир, поколдовать с косметичкой и перекреститься
на лик Святого Сульпиция, покровителя юристов.
Сульпиций смотрел хмуро.
У Никанора Семеновича не один кабинет, а целых два. Большой -- для
общего разноса, и маленький -- для разноса индивидуального. Кто-то недавно
уточнил: для групповухи и для интимного секса. Да, пожалуй. Интересно, с
какой позы начнет? У меня три дела и все, считай, висят. Так что интим мне
обеспечен. Наверное, начнет все-таки с Молитвина. Похоже, шум архары подняли
преизрядный.
Попробовала на всякий случай рекомендованный сослуживцами "Заговор от
выговора". Простой, как швабра: по дороге к начальству вышеупомянутое
название следует повторить восемнадцать раз подряд, и как можно быстрее.
На седьмом разе я сбилась, закашлялась и отчетливо поняла: проблем не
миновать.
Секретарша взглянула на меня томными глазами и колыхнула крутым бедром
в сторону левой двери. Значит, в "малый"; следовательно, разнос будет
индивидуальный, как и предполагалось. Пожаловаться, что ли, с порога на
ночной потоп? Может, посочувствует? Ведь не зверь же он, в конце концов!
-- Эра Игнатьевна? Прошу, прошу, садитесь сюда, в это кресло, здесь
удобнее...
Я переступила порог -- и поняла, что мой стратегический план оказался
бесполезен. Более того, запахло чем-то знакомым. Дерьмом? Да, пожалуй, но
только очень уж дерьмистым.
-- Что это вы такая бледная? Переработались? Ай-яй-яй!
-- Это пудра! -- сообщила я, надеясь осадить его медоточивость, но
Никанор Семенович лишь одарил меня очередной улыбкой и величественно
опустился в кресло. Кресло под стать начальнику -- и начальник под стать
креслу. Какой-то поэт прошлого века что-то писал о "телес
десятипудовиках"...
ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...
Зря говорят, что толстяки добродушны! Маленькие бесцветные глазки тонут
в трясине гладких, словно не ведавших бритвы, щек, уголки толстых губ
приподняты в "вечной" усмешке -- но не дай Господи поверить в эту доброту! И
хитер! Как хитер, толстяк! За пять лет схарчил трех замов, сейчас догрызает
четвертого. Так и кажется, что под жиром, словно под броней, прячется кто-то
другой -- худой, жилистый, не любящий улыбаться...
А еще у него потные ладони -- противно руку пожимать.
Вот он какой, прокурор города Никанор Семенович...
-- Комплимент хотите?
-- Еще один? -- не утерпела я. -- Только не по поводу внешности!
-- Внешности? -- начальство соизволило хмыкнуть. -- Эх, мне бы годков
двадцать сбавить...
Ну это он, положим, врет! Недаром секретарш коллекционирует...
-- Предупреждаю -- комплимент грубый, зато в точку. Был я с утреца в
мэрии, и там, знаете, вас вспоминали. Бажанов, который новый шеф Хирного,
поинтересовался (уж извините, Эра Игнатьевна!): кто это вас трахает? Хирный
пояснил, что это вы всех трахаете...
Смеяться? Еще чего! Обидеться? Нет, не стоит. Хамство, конечно, зато из
первых рук.
Значит, поминали...
-- И кого я трахнула на сей раз?
-- Ну что вы, Эра Игнатьевна! Это я так, к слову...
Значит, к слову. То есть вполне достаточно мне знать, что моей скромной
персоной заинтересовался начальник УВД вкупе с новым заместителем мэра.
Бажанов?.. Ну конечно, он же курирует все силовые, в том числе ОМОН!
Так-так... тут из подворотни -- таракан...
Между тем начальственная улыбка начала медленно сползать. Щеки обвисли,
глазки спрятались за складками, послышался тяжелый вздох. Все, мед кончился.
Сейчас пойдет иной продукт.
-- Выпить хотите?
Ого! В этом кабинете пить мне еще не предлагали. Я взглянула на
говномер и поняла, что он зашкаливает.
Ответа Никанор Семенович ждать не стал. Грузно приподнявшись,
направился к шкафу, послышался возмущенный скрип потревоженной карельской
березы. Вспомнился Ревенко. У того в шкафу водка. А у этого?
-- Вы, насколько мне известно, крем-ликер пьете? Или лучше банановый?
Разведка заложила точно, хотя в этой конторе крем-ликер ни с кем пить
еще не приходилось. Интересно, кто стукнул?
-- А может, господин прокурор города, лучше водки? "Зусмановки" или
"Столпер-Плюс"?!
Он замер, затем укоризненно покачал головой:
-- Водки?! Нет у меня водки, Эра Игнатьевна! Коньячку налить?
Коньяк был подан в стакане; правда, в хрустальном. На закуску --
сиротливый ломтик лимона -- я даже не взглянула. Пусть сам "николашку"
потребляет.
-- Ну, стало быть, вздрогнули, Эра Игнатьевна! И давайте без "господ
прокуроров". Разговор у нас будет душевный, можно сказать, интимный...
Кажется, мне предлагали раздеваться.
Коньяк оказался хорош, но больше ничего хорошего не предвиделось.
-- Вы с Ревенко говорили?
-- Говорила.
Началось! Сейчас спросит о рапорте, который я еще и не собиралась
писать...
-- Рапорт составили?
Соврать? Ну уж нет!
-- Никанор Семенович! Рапорт я не составила, но...
-- И не надо.
Думаю, выражение моего лица ему понравилось. Пухлые губы вновь расцвели
улыбкой.
-- Да-да, любезнейшая Эра Игнатьевна, забудьте! И о деле Молитвина
забудьте! Да и нет, собственно, никакого дела. И не было. И не будет.
Улыбаться в ответ я не стала. Значит, молитвинское дело отбирают.
Интересно, кто?
-- Простите, Никанор Семенович, неужели этим заинтересовалось ФСБ?
Глазки моргнули. Раз, затем еще раз.
-- ФСБ? Да о чем вы? Я же вам ясно говорю, нет никакого дела и не было.
Жил себе старичок, приболел, отвезли самовозом в неотложку, вовремя не
представили документы... А замглавврача, известный паникер, изволил
задергаться, с утра прибежал сообщать -- глядь, пошли заявления соседей,
бумажка за бумажкой!.. сейчас все выяснилось.
Слова журчали струйкой, глазки щурились, улыбка бродила между щек, и я,
наконец, поняла: надо молчать. Молчать и соглашаться. Если прокурор города
говорит, что дела нет, значит, его нет. Хотя сгинувшего алкаша велели искать
прокуратуре, вопиюще нарушая все подряд. Хотя следом при странных
обстоятельствах и участии таракана-полковника пропал свидетель Залесский. И
дальше...
-- Правда, там "хвост" вырос...
-- Простите? -- очнулась я.
-- "Хвост", -- начальство мило усмехнулось. -- Господа архары на
квартире Залесского подрались с каким-то сержантом-жориком. Непорядок,
конечно. Так вы этого жорика оформите. Года на три, чтоб неповадно было.
Только не тяните.
-- Ладно...
Я отвечала, не думая. Что же это творится? Может, и вправду ничего
такого не было? Глупостей хватает, а к Залесскому архары могли заехать не
только из-за пропавшего старика. Может, в Залесском все дело?
-- Не обрадовал?
Я пожала плечами. От молитвинского дела за версту тянуло "мертвяком",
так что спасибо, конечно... Память услужливо подсказала: субботние
гости-дружки на квартире Залесского, один -- носатый, болтливый; второй --
крупный мужик с уставной ряшкой, все норовил мне честь отдать, хоть так,
хоть эдак... это он, что ли, "хвост"?!
-- Ну тогда я вам подарок сделаю. Завтра передадите в третью канцелярию
дело Кривца...
-- Что?!
Молитвинское дело отобрали, теперь Кривец. Этот мерзавец, ясен пень, не
подарок, но что все это значит?
-- И остаются у вас ваши священники, но с ними можно не спешить...
"Какого черта?!" -- едва не вырвалось у меня, но язык вновь оказался
вовремя прикушен.
Сейчас сам скажет.
-- Вы Изюмского знаете?
Изюмский? Ах, да! Розовощекий болван из новеньких. Золотой зуб, золотая
цепь...
-- Он будет работать с вами. У него сейчас дело об убийстве, но он сам
не тянет.
"То есть как?" -- чуть было вновь не воззвала я, и опять успела
сдержаться, хотя удивляться и вправду было чему.
Везде, во всем нашем грешном мире, "мокрые" дела для следователя --
самые трудные. Везде -- но не здесь. Первач-псы (они же "Егорьева стая", они
же "психоз Святого Георгия") разыскивают убийцу лучше всякого инспектора.
Нам остается лишь обождать, пока в морг поступит труп с характерным синюшным
цветом лица. И ждать приходится тридцать шесть часов -- в худшем случае.
Обычно хватает и двенадцати...
-- Он сейчас ведет дело о том парне, с серьгой. В общем, подключайтесь.
Настала очередь моргать мне. Субординация, конечно, душа службы, но
когда старшего следователя "подключают" к новичку...
Усмешка исчезла. Маленькие глазки смотрели в упор.
-- Это не простое убийство, Эра Игнатьевна. К тому же... Изюмский --
мой племянник, это его первое дело.
Все, наконец, стало ясно. Кроме одного. "Непростым" в нашем городе дело
об убийстве может быть только в одном случае -- если следователь грамоте не
разумеет. В прямом смысле: не знает букв, дабы изваять протокол. Проще
работа только у гаишников. С нашими "саморегулирующими" знаками можно спать
двадцать пять часов в сутки. Правда, для этого приходится ложиться на целый
час раньше.
Похоже, Изюмский именно из тех.
...Вечером, перед тем, как заснуть, я несколько раз прислушивалась к
глухому гудению труб из-за стены, но стояк, усмиренный Евсеичем, напоминал о
себе только запахом сохнувшей штукатурки. Да, дела! Так и тянуло включить
компьютер вкупе с модемом, но для экстренного сеанса связи не было повода.
Значит, завтра.
Завтра.
ПОНЕДЕЛЬНИК, ШЕСТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
Лица традиционной ориентации * Духоборец Македоний вкупе
со своим подельщиком * Моисей Угрин, покровитель
нелегалов * Пятый и Девятый * Слон отменяется
-- Эй, это ты -- Гизело?
В дверях возвышался розовощекий дуб, и была на том дубе златая цепь.
-- Здоров, подруга! -- дуб продемонстрировал золотые коронки и рухнул
на стул. -- Ну че, поехали?
-- Да, милый! -- отозвалась я как можно медовее. -- Поехали, сладкий!
Сразу баиньки или потанцуем?
Кажется, понял. Во всяком случае, кора треснула. Дуб привстал, почесал
могучий подбородок.
-- Так че, подруга?..
-- Катись на хрен, козел! -- пояснила я. -- Не будешь базар
фильтровать, рыжевье из пасти вышибу! Усек?
Усек. Усек -- и сгинул, унесенный ветром. Вовремя: я только входила во
вкус. Не люблю строить этажи, но иногда другого способа просто нет.
"Подруга"! Фраеру ушастому и двадцати пяти нет...
Легкий стук.
Растерянная ряха втискивается в щель.
-- Госпожа старший следователь! Разрешите?
Теперь можно и разрешить.
-- Госпожа старший следователь! Следователь Изюмский в ваше
распоряжение явился...
-- Являются привидения, -- безжалостно отпарировала я. -- И шалавы по
вызову. А младшие по должности прибывают. Садитесь, господин Изюмский!
Дуб осторожно опустился на краешек стула. И начал медленно, но верно
превращаться в обычного парня в модном костюме, с которым в принципе можно и
потанцевать на какой-нибудь вечеринке. Понаблюдав за этой поучительной
метаморфозой, я сухо кивнула:
-- А теперь докладывайте!
Встать он все-таки не догадался. Ну ладно, стерпим.
-- Ну так, два дня назад... Четырнадцатого февраля, стало быть, блин...
Все это "стало быть" я уже знала назубок -- побеспокоилась с утра
заглянуть в следственный отдел. Четырнадцатого февраля во дворе дома номер
три, что по улице Рымарской, найден труп неизвестного гражданина лет
девятнадцати-двадцати с двумя пулевыми ранениями.
-- Баллистическую экспертизу провели?
-- Направил, -- дуб виновато моргнул. -- Только что...
Так и знала! Два дня -- коту под хвост. Хорошо хоть кто-то догадался
сфотографировать место происшествия!
-- Слушайте, господин Изюмский! Могу я узнать, чем вы эти дни
занимались?
Вообше-то зря спрашиваю. В лучшем случае этот болван послал дежурного
инспектора в обход моргов -- искать труп с синюшным лицом и разрывом аорты.
Оказалось, я права. Дальше можно и не интересоваться.
-- Юракадемию заканчивали? Заочный?
Ответ слушать не стала. И без того все понятно.
-- Так ведь нам рассказывали! -- не выдержал наконец дуб. -- Специфика
расследования убийств! Первач-псы... То есть, блин, психоз Святого
Георгия...
Оставалось порадоваться, что господин Изюмский умудрился запомнить
слова "специфика" и "психоз".
-- Личность убитого? -- вздохнула я.
Золотая цепь потускнела, зуб куда-то спрятался.
-- Личность еще не... Но он, блин, пидор, это точно! Серьга-то...
-- Простите?
-- То есть этот... лицо традиционной... В смысле, блин, нетрадиционной
сексуальной ори...
Серьгу я тоже заметила, но это еще не факт. Сейчас многие сопляки такое
носят.
-- Значит, так...
Я не торопясь встала, подождала, пока дуб догадается сделать то же.
-- К вечеру узнайте имя жертвы. Делайте, что хотите, но узнайте. Тогда
будем работать. А нет -- катаю рапорт, что вы завалили расследование к
чертовой матери. И еще. За полгода -- это третье нераскрытое убийство.
Понимаете? А из-за таких пинкертонов хреновых, как вы, до сих пор неясно,
что это: то ли просто наша халатность, то ли...
Договаривать не стала, рассчитывая, что у "хренова пинкертона" все-таки
хватит догадливости. А ведь дело -- серьезнее некуда. Похоже, в отдельных
случаях Егорьева стая теряет нюх. Об этом мне тоже сообщили в следственном
отделе -- по сугубому секрету. Вот и еще одна черточка...
После этакого разговора не грех было и остыть, но мерзавец-телефон
опять звякнул, сообщив невероятную весть: подследственный Егоров просится на
допрос!
Сезон чудес продолжался. Подследственный Егоров Алексей Владиленович,
он же отец Александр, викарный священник Иоанно-Усекновенской церкви, на
допросах молчал. Молчал мертво, даже не здоровался. Именно общаясь с ним, я
впервые почувствовала себя инквизитором. И вот, пожалуйста...
Упускать подобный шанс воистину грешно, и я, ради такого случая,
достала из шкафа кофеварку. Лень-матушка водит меня каждый раз в буфет, где
кофе препаршивый, но тут я заставила себя вспомнить все тонкости, благо
душистый перец и корица оказались на месте; да и старая кофемолка, спасибо
Святому Филиппу Суздальскому, работала исправно. Как-то не удержалась,
заглянула в святцы. Святой Филипп окончил свои дни во времена Симеона
Гордого, и только здешняя епархия вкупе с заводом "Кондиционер" ведают,
отчего именно ему выпало следить за работой бытовой техники.
-- Добрый день, гражданка следователь!
Отвечать, отвернувшись к кофеварке, было неудобно. Пришлось заниматься
акробатикой, дабы и кофе не расплескать, и вежливость проявить.
-- Добрый день, отец Александр! Садитесь. Кофе будете?
-- Благодарствую.
Так и не сообразив, благодарствую "да" или благодарствую "нет", я
водрузила на стол две чашки, поставила сахарницу...
-- Не трудитесь, гражданка следователь. Ни к чему.
И совершенно напрасно! Ради такого, как отец Александр, не грех и
потрудиться. Мужчина он интересный, причем вовсе не старый, и сорока нет.
Только глаза...
Почему-то не хочется встречаться с ним взглядом.
-- Гражданка следователь, прежде всего приношу вам свои персональные
извинения. Мой отказ отвечать на вопросы никак не был связан с вами лично.
Я кивнула, принимая извинения. Что это с ним? Взгляд прежний, острый,
яркие губы знакомо поджаты...
-- Хочу сделать заявление.
Он помолчал. Губы, и без того узкие, превратились в тонкую полоску.
-- Продумав свое поведение, заявляю о своем полном раскаянии перед
властями светскими и властями духовными. Признаю свою неправоту и прошу
соответствующие органы определить мне должное наказание. Одновременно буду
просить священноначалие простить мне грехи мои.
Я нерешительно достала бланк протокола, сняла колпачок с ручки.
-- Так и писать, отец Александр?
-- Да.
Я послушно заскользила пером по бумаге, но вдруг почувствовала --
что-то не так. Вообще-то все так, завтра же дело можно отправлять в суд.
Объективная сторона установлена, один из подследственных пошел на
"сознанку". Это гораздо лучше для процесса: один беленький, другой
черненький, одному -- по полной, другому -- условно...
-- Нет.
Я отложила в сторону бумагу, вздохнула.
-- Отец Александр! Объясните! Почему вы...
-- Имеет ли сие значение, дочь моя? -- теперь на его губах была
грустная улыбка, совсем как у отца Николая. -- Не в том ли работа ваша?..
Моя работа? Легко сказать!..
-- Моя работа состоит не только в том, чтобы оформить протокол, отец
Александр. Гражданин Рюмин, то есть отец Николай, вчера ясно и четко изложил
свою позицию. Насколько я понимаю, это была и ваша позиция. Отец Николай
считает, что здешние священнослужители впали в язычество; более того,
призывают на помощь, извините, бесов...
-- Он ошибается. Я тоже ошибался, дочь моя.
-- То есть, -- подхватила я, -- вы признаете, что совершили
преступление, подпадающее под соответствующие статьи уголовного кодекса?
Священник покачал головой, вновь усмехнулся -- по-прежнему невесело.
-- Ни я, ни отец Николай этого и не отрицали, дочь моя. Дело в ином. Мы
считали, что принятые здесь обряды есть грубейшее нарушение канона, по сути
-- ересь, подобная ереси духоборцев Македония и Маркиона. Ради же спасения
душ, нашему попечению вверенных, согласны мы были преступить законы
гражданские...
-- А сейчас? -- не выдержала я. -- Вы убедились, что упомянутые вами
Македоний и, э-э-э, Маркион...
-- Дело не в них. То, что творится здесь, без сомнения, ересь, но мы
были неправы.
Оставалось задуматься. Духоборец Македоний вкупе со своим подельщиком
Маркионом, ересь, нарушение канона...
-- То есть вы согласны терпеть ересь? -- поразилась я.
-- Нет. Но это уже не имеет значения.
Я поняла, что начинаю сама становится если не еретичкой, то ведьмой, а
посему предпочла взяться за протокол. Он вышел не особо объемистым, зато
приходилось продумывать каждое слово. Интересно, неужели здешние бонзы
все-таки пойдут на такой процесс? Город наш, можно считать, закрытый, но шум
все равно будет.
И немалый.
-- И все-таки, -- не выдержала я, когда отец Александр, почти не читая,
поставил свою подпись. -- Объясните! Если не как следователю, то просто, как
человеку! Я ведь тоже хожу в церковь!
Произнося это, я запоздало сообразила, что не заходила в храм Божий
больше полугода. И вовсе не из забывчивости. В том-то и беда, что слушать
наших пастырей, толкующих об устройстве жертвенных горелок-"алтарок" и
наиболее рациональном использовании одноразовых икон, просто тошно. Наверно,
потому меня так поразило внезапное раскаяние отца Александра.
Священник ответил не сразу. Наконец, вздохнул:
-- Хорошо. Только объясню вам именно как юристу. Сейчас вы
придерживаетесь действующих законов: конституция, уголовный кодекс,
уголовно-процессуальный...
Я кивнула.
-- А если, не дай Господь, война? Если на улицах начнутся бои?!
-- Тогда будут действовать законы военного времени! -- удивилась я,
плохо понимая, к чему он клонит.
-- Допустим. А если вы окажетесь в пустыне, в джунглях, среди диких
зверей? Если вы даже не знаете, в какой вы стране, в каком времени? Вы ведь
тогда просто начнете бороться за жизнь, не так ли? Всеми доступными
средствами.
Почему-то сразу вспомнился Тарзан. В детстве зачитывалась.
-- Не понимаю аналогии, отец Александр. Вы говорите о гибели... или
исчезновении мира, где действуют общепринятые законы? Но ведь законы
церковные действуют, как я понимаю, даже в этом случае! Я права?
-- Правы. Но только в том случае, если уцелел сам мир.
Я машинально глянула в потолок, затем перевела взгляд на стены. И
потолок держится, и стены не падают.
-- Но ведь то, что случилось здесь, еще не...
-- Не здесь. Во всем мире. Это конец света, дочь моя. И прежние законы,
светские и церковные, уже не имеют никакого значения.
Хотелось ответить что-нибудь вроде: "ерунда", "чушь" или "в окошко
посмотри, батя!" Но внезапно вспомнилось...
...Об этом мне уже как-то рассказывали -- много, много лет назад. Да,
конец мира наступит незаметно. Христос говорил, что Его Царство прийдет,
словно тать в ночи. Будут перемены, но неприметные, особенно вначале. И люди
могут вообще не понять, что их мир уже кончился.
Мне рассказывал об этом Саша, а я только смеялась, не понимая, как
такой взрослый человек может рассуждать о подобной ерунде. А он говорил о
железных конях, о стальной саранче, о том, что Армагеддон был вчера, и даже
звезда Полынь успела отравить воды. Что дело не в религии, не в суевериях, а
в том, что мир не одномерен, и его другие сущности начинают постепенно
вытеснять нашу. Я смеялась, стараясь запомнить эту чушь, чтобы наутро
составить очередное донесение. Бедный Саша увлекся, начал рассказывать о
теории Федорова и Циолковского, о том, что люди не погибнут, лишь станут
другими...
Тогда я была Леной. Еленой Викторовной Гвоздевой. Тогда я еще могла
смеяться. Какое мне было дело до конца света?
Эх, Саша, Саша...
К вечеру я имела полное права на медаль "За заслуги", причем никак не
ниже третьей степени. "Поповское" дело я не только оформила, но и умудрилась
сдать, причем в окончательном виде две статьи из трех, инкриминируемых
батюшкам, отпали как-то сами собой. Бог весть, авось поможет; да и мне
зачтется. А главное, я сумела узнать фамилию загадочного трупа. Сделать это
удалось без особых трудов. Не понадобились даже услуги экспертов. Я просто
позвонила в горотдел, поинтересовавшись пропавшими без вести за последние
двое суток. После чего осталось лишь получить по факсу фотографию
разыскиваемого родителями Трищенко Владимира Владимировича, девятнадцати лет
от роду, бармена ночного заведения под названием "Казак Мамай".
Подвернувшийся в коридоре инспектор мигом узнал погибшего, хотя на
фотографии тот был без серьги. Удача не столько обрадовала, сколько
разозлила. Все это мог проделать и сам господин Изюмский. Дуб, к слову, так
и не появился, и я мысленно пообещала назавтра продолжить воспитательную
работу.
Теперь можно и домой. Собственно, вся моя активность была
целенаправленной. Сегодня следовало исчезнуть пораньше и обязательно
отдохнуть перед тем, как включать компьютер. Оставалось проглядеть
накопившиеся за последних два дня бумаги.
Они были там, где и положено: на столе, в большой черной папке. Сверху
лежали две справки по психу-Кривцу -- их я со злорадством отложила в
сторону. Пусть тот бедолага, которому шеф перебросил это дело, разбирается
-- но без меня. Еще одна бумага по бравому мордобойце сержанту Петрову (это
который "хвост"). И, наконец, следственный отдел прислал запоздалую
"объективку" на гражданина Молитвина. Ее можно было смело не читать, но
любопытство взяло верх. Итак, Молитвин Иероним Павлович... Ну и имечко,
почти как у меня! Кандидат исторических... Ого, вот вам и алкаш! Впрочем,
одно другого не исключает. А вот и послужной список... Университет, защита в
столице, доцент педагогического, затем НИИПриМ... Книжный червь? Наверное...
Итак, НИИПриМ, лаборатория МИР, после -- инвалидность, временно не работал,
в настоящее время... Стоп! Дура! Стоп!
Внезапно показалось, что меня уже расстреляли. Или, во всяком случае,
приговорили. Лаборатория МИР! Институт Прикладной Мифологии! Господи Иисусе,
Моисей Угрин, покровитель нелегалов!
Лаборатория МИР!
Я долго сидела, глядя в равнодушную бумагу и не зная, смеяться или
плакать. Пять лет я искала хоть какой-нибудь следок этой самой лаборатории.
МИР, Зона "Б", Институт N 7, скрывавшийся под дурацким, сугубо "штатским"
названием. Тот самый институт и та самая лаборатория, из-за которых...
Итак, пять лет искала -- найти не могла. И другие искали -- с тем же
успехом. И вот мне, дуре набитой, подсовывают... Нет, преподносят нужного
человека на золотом блюдечке, а я...
Успокоиться удалось с трудом -- и то не до конца. С блюдечком, конечно,
не все так просто. Поднесли-то поднесли, но даже лизнуть не дали. В том-то и
соль, что пять дней назад Молитвин Иероним Павлович похищен неизвестными, о
чем указано в сообщении заместителя главврача неотложки, заявлении соседей и
показаниях молитвинского собутыльника, Залесского Олега... Как бишь его там?
Ладно, потом...
Итак, плыл себе Колумб, плыл, открыл Америку, да не заметил. А она
возьми -- и сквозь землю провались! И не беда это для Гизело Эры Игнатьевны,
старшего следователя прокуратуры, а вот для кое-кого другого -- почти
катастрофа. Например, для внедренного сотрудника Стрелы, который год
пытающейся разобраться в здешней куче дерьма. Ладно, еще не вечер. Молитвина
не убили, а похитили. Значит, жив. Его искали и после похищения. Значит,
скорее всего, бежал. А главное, в исчезнувшем деле оставался "хвост".
Значит...
Значит, еще не все потеряно.
...Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок...
Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко
падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит
назад...
Странно, я никак не могу разглядеть ее лицо. Только губы -- они
беззвучно шевелятся, девочка что-то хочет сказать, о чем-то спросить. Я
вновь гляжу на мяч -- он уже в воде, ленивая теплая волна слегка
подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Какого он цвета?
Синего, конечно, я хорошо это помню. Синий мяч с белыми полюсами, весьма
похожий на глобус. Почему же...
И вдруг я понимаю -- мяч изменил цвет. Сгинула синева, исчезли белые
полюса, превратясь в два уродливых красных пятна. Краснота ползет, смыкается
у экватора. Теперь мяч красный -- как венозная кровь. Кровь, залившая
рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой
пуговицей у левого запястья...
Я открыла глаза, резко выдохнула и несколько секунд смотрела в
равнодушный белый потолок. Нет, не получается. Я даже не могу увидеть ее
лицо. Но почему? Я ведь узнаю его из тысячи тысяч, могу описать, нарисовать.
Но увидеть -- нет. Господь ведает, чем наказать грешную рабу Свою...
Я встала из кресла, стараясь не скользнуть взглядом по висевшему
напротив зеркалу. Лицезреть старую бабу с морщинками в уголках бесцветных
губ не тянет -- особенно в такой вечер. Тяжелый вечер тяжелого дня, когда
больше всего на свете хочется успокоиться; тем более вечер не кончен,
компьютер уже ждет, по черному экрану неторопливо ползут цветные сполохи.
Час назад я отправила доклад. До разговора (если со мной, конечно, захотят
говорить), еще десять минут. Надо успокоиться, обязательно успокоиться,
иначе сорвусь на крик -- визгливый бабий крик, тем более нелепый, когда он
распадается на бессвязные слова, ползущие по экрану. Срываться нельзя,
особенно сегодня.
На туалетном столике, в самом углу, возле открытой косметички,
пристроился самодовольный пузатый томик, наглый в своей потертой роскоши. В
давние годы толстая кожа переплета была покрыта тисненой позолотой, а
фигурная застежка до сих пор пытается укусить за пальцы. Когда Девятый
прислал мне эту книгу -- как раз на тридцатилетие -- мне подумалось, что
босс попросту решил пошутить. Поскольку я Игнатьевна, мне и полагается нечто
подобное. К тому же во время оно мой "крестный" основал весьма эффективную
организацию, двоюродную прабабушку той, в рядах которой мне приходится
пребывать. И тоже имел дело со святыми, ведьмами, колдунами. Правда, шутка
вышла дорогостоящей: первое издание "Духовных упражнений" Святого Игнатия
Лойолы стоит не сотню долларов и, как я подозреваю, не тысячу. Пятый -- тот
был проще, презентовав фаянсовый кофейный сервиз, который я с удовольствием
разбила о стену, чашку за чашкой, на протяжении двух месяцев. Очень помогало
-- особенно в подобных ситуациях. Затем сервиз кончился, и я взялась за
Святого Игнатия. Девятый оказался прав: медитация по Лойоле оказалась куда
эффективнее, чем по Будде. Странно придумал Первоиезуит: вначале вспоминать
лишь о плохом, о муках и страданиях, представлять себе их в наимельчайших
деталях -- а потом как-то неожиданно начинает проступать хорошее. Жаль
только, что кончается все одним и тем же -- кровью по белой рубашке с
наскоро пришитой пуговицей. Но тут и Святой Игнатий не помогает. Или из меня
просто не получилось иезуита?
...Почему она не пишет? Последнее письмо пришло полгода назад! Девятый
меня уверяет, что с ней все в порядке. Но неужели трудно набрать несколько
строчек и кинуть в "паутину"?!
Все. Хватит. Забыть! Пока -- забыть! Что я хотела? Успокоиться?
Успокоилась! Почти...
До разговора оставалось немного времени, и я с трудом удержалась, чтобы
не достать дискету с фотографией. Девочка бежит по пляжу; синий, похожий на
Землю, мяч катится по песку... Нет, нельзя! Особенно сейчас. Опять
разревусь, или того хуже: расслаблюсь, подобрею -- и угожу прямиком в пасть
к Пятому. Сегодня его день, и мне остается надеяться, что босс номер два
сломает ногу по дороге в свою контору. Или шею. Или все вместе. Интересно бы
все-таки узнать: где находится эта контора? По крайней мере, в какой стране.
Первые годы я была уверена, что работаю все-таки на своих, но в последнее
время...
"Семерка" (старомодная, с простым 820-цветным монитором) загружалась
ужасающе медленно. Давно пора купить что-нибудь посовременнее, но эта
минута, пока по черному допотопному экрану ползут цифирки, очень важна. Есть
возможность сосредоточиться, подготовиться к разговору. Особенно если
говорить придется с Пятым.
Выход в Интернет удался с первого захода, и я мысленно возблагодарила
Святого Наума, покровителя интерактивной связи. Булочка, сожженная поутру,
не пропала даром, равно как дурацкая считалочка ("Интернет, Интернет, без
тебя мне счастья нет, паутинка, паутинка, покажи скорей картинку!"). Про
Святого Наума и про булочку перед сеансом Интернета и, само собой,
считалочку, меня просветил все тот же Евсеич, а этот мерзавец, несмотря на
форс-мажор со стояком, свое дело знает. Я тоже свое дело знаю, и ежели что,
засажу его лет на восемь строгого -- для начала. Да, негодяй он редкий, зато
Тех-ник -- от Господа. Любопытно, от какого? Мне-то он рассказывал про
Святого Наума, а сам, кажется, кришнаит. Ну и городишко!
Экран мигнул, выстрелив знакомую заставку, и я привычно пробежала
пальцами по клавиатуре:
"Здесь Стрела. Добрый вечер."
Псевдоним ерундовый, но все лучше, чем собственные имя и отчество.
Поговорила бы я со своим родителем относительно имен для девочек! Особенно
тяжко было в детдоме, в первые годы. Умоляла переделать "Эру" на "Ирину", да
где там! Привыкнешь, мол, детка, не помрешь! Детка не померла, но так и не
привыкла. Увы, с тем, кто умудрился встретиться моей бедной маме треть века
назад, уже не поговоришь. Последний раз можно было стать Ириной перед этой
пятилеткой, но мерзавец-Пятый настоял на "Эре". В общем, он прав, подлинные
документы надежнее. И все-таки, все-таки...
Секунды шли. Вот сейчас появится неизбежное: "Здесь Пятый.
Докладывайте." В старых детективах были добрый и злой следователи. У меня
куда хуже -- начальник умный и начальник глупый.
Совсем глупый.
Дурак.
Я вздохнула, представив себе его лицо -- никогда мной не виденное.
Наверно, ему за пятьдесят. Солдафонские складки у щек, маленькие злые глазки
-- и фуражка. Все равно какая. Фуражка ему необходима -- для поддержания
единственной извилины. А может, он женщина? Старая злая баба -- с точно
такими же складками и тоже в фуражке?
Пальцы сами собой набирали слова личного кода, ровные строчки уходили
куда-то в черную даль, и можно было на пару минут отвлечься, подумав о
чем-нибудь хорошем. Только знать бы, что еще есть хорошего поблизости. Разве
что помада в косметичке, и то, как по мне, она излишне яркая.
Кроме помады, ни о чем вспомнить не удалось, а время уже подходило к
концу. Я нажала "enter", посылая последнюю точку в неведомую даль, и настал
долгожданный миг.
"Здесь Девятый. Добрый вечер, голубушка!"
Я перевела дух. Есть! Есть Бог на свете! Девятый! Как хорошо!
Девятый -- я бы, наверное, в него влюбилась, будь мой босс помоложе.
Конечно, я его никогда не видела, даже на фотографии. Сколько ему лет, я
тоже понятия не имею, но он как-то обмолвился о внуках. У него их двое --
девочка и мальчик. Наверное, Девятому за семьдесят. Каждый раз я представляю
себе его этаким добрым дедушкой -- седым, улыбающимся, с уютными домашними
морщинками. Смешно: руководитель сверхсекретной службы, названия которой не
знают даже сотрудники -- и добрый дедушка. А все-таки хорошо, что он есть,
Девятый! И хорошо, что черти куда-то отправили Пятого, хотя бы на этот
вечер.
"Добрый вечер, -- пальцы вновь забегали по клавиатуре. -- Ожидаю с
трепетом."
"И это правильно, -- мигом появилось в ответ. -- Подчиненный обязан
быть трепетен, причем вид должен иметь бравый и придурковатый, дабы своим
раздумьем начальника не отвлекать. Готовы?"
"Готовы?" -- означало, что сейчас я получу очередную порцию задания. За
эти пять лет я так и не смогла понять: кто мне их готовит. Стиль коротких
приказов не походил ни на солдафонскую простоту Пятого, ни, конечно, на
привычную манеру того, с кем я сейчас говорила. Кто-то третий? Супербосс,
какой-нибудь Первый-в-Кубе?
Ага. Вот! Уже есть.
"Сотруднику Стрела. На ваш N 254:
1. Выражаем благодарность за проведенную работу по Молитвину. На ваш
счет уже переведена премия в размере 2N.
2. Поручаем Вам дальнейшую разработку Молитвина, причем настоятельно
просим форсировать операцию. Можете просить любую помощь, она Вам будет
оказана.
3. Ввиду изменившихся обстоятельств просим быть готовыми к экстренной
эвакуации в любой момент. Сигнал будет послан по каналам "С" и "Проба".
N 841."
Обычно я запоминаю подобные послания с первого раза. Учили! Это ведь не
кодовая таблица, которую, в принципе, тоже следует запоминать с первого
раза. Но сейчас дело продвигалось туго. Не обрадовала даже внеочередная
премия. Если начальство "настоятельно просит" -- значит, что-то случилось. А
уж "изменившиеся обстоятельства"...
"Осознали?" -- мигнул экран, и я облегченно вздохнула. Сейчас спросим.
Собственно, для этого и нужен "живой" контакт. Правда, Пятый на все вопросы
лишь советует внимательнее перечитать приказ...
"Что означает пункт третий?"
"Многое, -- сообщили равнодушные буквы. -- Прежде всего, федеральный
центр в ближайшее время может ужесточить политику по отношению к Объекту.
Случаи хищений газа и энергии, равно как скачивания информации, стали
хроническими. "Железнодорожники" вновь оживились. В последнее время
зафиксирована деятельность еще трех преступных группировок, опирающихся на
Объект. Позиция местных властей вам известна, поэтому федеральный центр
склонен перейти к более жестким мерам."
"Насколько жестким?" -- переспросила я, чувствуя: дело и вправду
становится серьезным.
"Крайне жестким. К сожалению. Поэтому вам и советуют поторопиться.
Можете просить, что угодно, включая боевого слона."
"Мне не нужен слон! -- воззвала я в отчаянии. -- Мне нужен кто-то,
способный разобраться в творящемся здесь кошмаре! Допустим, я найду
Молитвина. О чем мне с ним говорить? Я -- оперативник, а не теоретик!
Скажите, там, наверху, мои донесения читают? Хотя бы иногда?"
Все-таки я начала "кричать". Да как тут не закричать, когда еще года
три назад я поняла: ни одна из существующих теорий -- ни официальная, ни
Основная, -- не объясняет происходящее! Я набрала кучу, даже не кучу --
вагон фактов и фактиков, надеясь, что кто-нибудь все-таки возьмется это дело
осмыслить. Несколько раз я пыталась спорить, Девятый принимался меня
успокаивать...
"Слон отменяется. В ближайшее время к вам будет прислан специалист. О
времени прибытия сообщим дополнительно."
"Хороший специалист?" -- не удержалась я.
Вместо ответа экран высветил усмехающуюся рожицу -- именно так Девятый
смеялся. Я облегченно вздохнула. Не прошло и пяти лет...
Собственно, началось это не пять, а почти десять лет тому назад, сразу
после катастрофы, превратившей большой и шумный областной центр в Объект. Из
трех с лишним миллионов жителей треть погибла сразу, еще треть сумели
эвакуировать, а остальные были обречены -- за железной стеной карантина,
среди серой мертвой пыли, в которую обратилась половина города.
Вначале появились слухи. Ушлые репортеры сумели проникнуть за
непроходимый кордон, сообщив потрясающую весть: люди живут. Живут,
отстраивают город, даже пустили трамвай. Помню небывалую фотографию
(кажется, первым на Объект проник какой-то смельчак из "Бумбараша", рупора
экстремистов): вокруг черный пустырь, искореженное железо, а в центре --
дом, обычный, девятиэтажный. В окнах горит свет, старушки мирно сидят на
лавочках. А ведь в городе не работала ни одна электростанция!
Да, город -- все, что от него осталось -- выжил. Это казалось
невозможным: после Хиросимы, после Чернобыля. Но вскоре слухи подтвердились,
а на смену им пришли новые. Тогда-то я и услыхала впервые о чудотворных
иконах, о домовых, вкупе с таинственными исчезниками починяющих
электропроводку в разрушенных домах. В те дни я уже не первый год
разрабатывала "Паникера", мы с ним вместе смотрели новости...
Странная привычка была у Саши: каждый день смотреть новости по "ящику".
Тогда я впервые поняла, что такое "человек ХХ века". Новости каждый день,
споры о политике, песни под гитару, Окуджава, Галич -- кто их помнит теперь?
Эх, Саша, Саша...
Я не верила, посмеивалась над сказками об исчезниках и кентаврах. А
"Паникер", то есть Саша, верил. Я поражалась: интеллигент, физик, диссидент,
слушавший на митингах самого Сахарова... Верил! Верил -- и даже пытался
объяснить, что дело не в названии, и даже не в том, что фиксирует
фотопленка...
Через несколько лет все вроде бы стало на свои места. Объект жил,
начали ходить поезда, в городе пустили метро. И только немногие знали, что
-- началось.
Вначале стала пропадать энергия -- в огромных количествах и совершенно
бесследно. Потом -- газ. Затем -- сверхъестественные аферы с авизо и
банковскими счетами. Дальше -- неуловимые "железнодорожники", быстро
подмявшие под себя даже легендарных "тамбовцев" и "воркутинцев". Говорят,
все началось с поездов: "воркутинцы", промышлявшие грабежом составов, стали
пропадать один за другим при невыясненных обстоятельствах, когда пытались
"накрыть" поезда, идущие на Объект или местного формирования. Корейчик,
"воркутинский" пахан, приехал в город во главе своих самых лучших киллеров
-- и погиб сам, на квартире местной любовницы, утонув в ванне. С тех пор и
пошло -- "железнодорожники".
Но это были еще цветочки.
Год назад очумевшие от ужаса наследники Билла Гейтса установили, что
уже не первый месяц их "ноу-хау" вовсю продаются на "черных" биржах Южной
Азии. Вслед за "Майкрософтом" завыли директора "Дженерал Электрик", затем
слитным хором -- еще два десятка компаний.
А потом пошли лопаться банки -- один за другим. Спасались лишь те, кто
успевал уплатить "дань", откупившись от "продавцов секретов". Собственно,
секретов больше не осталось. Не помогали ни хитроумные пароли, менявшиеся
ежедневно, ни всесильное ФБР вкупе с Интерполом. След взяли -- и взяли
быстро, но след, как в свое время верно заметил Марк Твен, не вздернешь на
виселицу.
Один из швейцарских банков тряхнул стариной, переведя документацию на
бумагу. Дыроколы и скоросшиватели помогли -- ровно на неделю.
Журналисты сходили с ума, толстые дядьки из МВД надували щеки, но
кто-то самый ушлый -- не Девятый ли?! -- уже знал, в какую сторону смотреть.
Правда, смотреть -- не значит видеть. Главной моей добычей стал слушок
о том, будто среди "железнодорожников" завелся ясновидящий, пронзающий
взглядом стальные стенки сейфов и считывающий пароли на лету. Слушок я
передала своим боссам, после чего можно было смело расписываться в
агентурном бессилии.
О пропаже энергии (тогда все это только-только начиналась) мы говорили
с Сашей в последний вечер. Не по моей инициативе -- начальство само велело
расспросить "Паникера". Саша увлекся, начал что-то объяснять по поводу
изменения (или искривления, не помню уже) реальности. Диктофон, спрятанный в
кармане халата, неслышно крутился, я улыбалась...
...Саша, Саша! Неужели мне мучаться до конца дней? И смогу ли я
доказать Там, куда доведется когда-нибудь попасть, что не я виновата в твоей
крови? Мне позвонили, я схватила ключи от машины... Поздно!
...Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с
наскоро пришитой пуговицей у левого запястья. В то утро он торопился и
пришил пуговицу сам -- не хотел меня будить...
Надо было заснуть. Сегодня я слишком быстро раскисла. Наверное,
следовало испробовать привычную методику: лечь, закрыть глаза и пройтись по
цепочке. Что плохо, отчего -- и почему все это не так и страшно. Не страшно,
что полгода от нее нет писем, не страшно, что позавчера была годовщина
смерти Саши, и что если я не выполню "настоятельную просьбу" своих невидимых
боссов, мне скорее всего никогда больше не увидеть мяч, катящийся по берегу
моря...
Впрочем, если первое и второе изменить нельзя, то в части третьего --
все в моих руках. Девятый прав: с трудным приказом, как малознакомым мужиком
-- следует переспать, и все станет ясно. Конечно, Девятый выразился не столь
прямо. Но он прав, утро вечера... Если Девятому за семьдесят, если он много
лет работает там же, где и я, знает ли он, кто и почему приказал убрать
"Паникера"? А может, он не просто знает? Может, он сам...
...Нет, нет, все! Хватит! Утро вечера все-таки мудренее. Скорее
заснуть, а там...
Звонок. В дверь -- долгий, наглый. Рука тут же возжаждала пистолетную
рукоять, и я с трудом заставила себя забыть о спящем в ящике стола
браунинге. Да, нервы -- ни к черту!
На часах -- ровно полночь...
Хорошо новый день начинается!
ВТОРНИК, СЕМНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
Гей-визит к Казаку Мамаю * Вован Холмс и доктор Эрка *
Кольца и браслеты, юбки и кастеты * Кентавромахия *
Сержант Петров помогает следствию
Философский вопрос -- одеваться или спрашивать "кто там?" -- я решала
недолго. Лучше спросить. Вдруг это соседи, у которых тоже лопнул стояк? Ну,
а если нет, стрелять можно и в ночной рубашке -- предварительно сходив в
кабинет за браунингом.
-- Кто?
Кажется, ледяного голоса не получилось. Каменного -- тоже. Впрочем, у
меня и не должно быть такого голоса. Бедную женщину тревожат в
полночь-заполночь...
-- Я...
Оставалось только моргнуть и прижаться к стене -- если этот "я"
все-таки начнет стрелять. Как бишь на такое принято отвечать? "Я? Да ты
гонишь!"
-- Госпожа старший следователь! Это я, следователь Изюмский.
Для того, чтобы объяснить ночное появление дуба на моей лестничной
площадке, требовалась не моя голова, а по меньшей мере главный
пентагоновский компьютер.
-- Что случилось, Изюмский?
-- Н-ничего...
Я так поразилась, что открыла дверь.
На дубе оказался зимний наряд в виде куртки "чукотка" и бобровой шапки.
Рожа, к сожалению, осталась незачехленной.
Следовало вопросить "какого..." и так далее, но я ограничилась
взглядом. Говорят, он у меня иногда бывает достаточно выразительным.
-- Я... Докладаю, то есть докладоваю, госпожа старший следователь!
Вычислили жмурика!
-- Какого жмурика? -- обалдело переспросила я, начиная догадываться.
-- Стало быть, Трищенко он. Пидор, который. То есть лицо
нетрадиционной...
-- Вы что, за этим и заявились? -- безнадежно поинтересовалась я.
Сил злиться не оставалось.
-- Ну! Я ведь не знал, что вы так рано...
Тут я ощутила на теле нечто, почти материальное, и запоздало
сообразила: на рубашку следовало все-таки накинуть халат! Не то чтобы дуб
пялился, но и глаз, мерзавец, не прятал.
-- Нечего меня рассматривать! -- заявила я без особой злости. -- Я вам,
Изюмский, в бабушки гожусь!
Если бы этот дуб посмел улыбнуться... Но он не улыбнулся -- хотя и
взгляда не отвел. Почему-то вспомнился сальный взгляд гражданина Залесского.
А может, я действительно зря комплексую? Ведь пялятся!
-- Входите, Изюмский. Снег не забудьте стряхнуть.
Пока, следуя известной песне, дуб через дорогу (то бишь в данном
случае, через порог), перебираться изволил, я размышляла: не предложить ли
этому болвану кофе? Гость все-таки! Идея не прошла. Осудив себя за гнилой
либерализм, я сбегала за халатом, мельком глянула в зеркало (кошмар,
конечно, но...), а затем решила заняться племянничком всерьез.
-- Итак?..
Дуб врос в линолеум передней, даже не догадавшись снять шапку.
-- Ну, это, блин... Установлена личность. Трищенко Владимир
Владимирович, бармен...
Я вновь начала свирепеть; на сей раз медленно, но верно.
-- А позвонить нельзя было?
-- Так телефон ваш, госпожа старший...
Черт! Я бросилась в кабинет -- точно! Молчит, зараза! Ну все, сидеть
Евсеичу!
Оставалось решить, что делать с дубом. Похоже, его пуганул дядя, а
затем и я добавила перцу под хвост. Забегал...
-- Значит, установили?..
-- Ну! А кончил его Кондратюк Евгений, тоже... лицо нетрадиционной...
-- Что?!
Кора лопнула, и на его физиономии появилось некое подобие улыбки. Дуб
был определенно доволен, причем, как ни странно, без тени злорадства.
Похоже, он был просто рад, что столь малоприятное дело шло к финалу.
Отказавшись пройти в кабинет, господин Изюмский все-таки снял шапку и
объяснился.
Все оказалось просто; даже чересчур. Фамилию убитого ему сообщили в
лаборатории. Сошлись отпечатки пальцев: год назад Трищенко проходил у нас по
какой-то мелочи. Дуб уже собирался звонить мне, и тут ему позвонили самому.
Если точнее, позвонили не ему, а на коммутатор, попросив того, кто
ведет дело об убиенном бармене. Голос оказался женский. Их соединили, и
доброжелательница без всяких экивоков сообщила имя убийцы. Итак, некий
Евгений Кондратюк, тоже с сережкой, и тоже проходил у нас свидетелем. Более
того, звонившая поспешила добавить, что этой ночью Кондратюк будет в "Казаке
Мамае".
Наконец-то я все поняла. Дуб, к чести его дубовой, приехал не только
хвастаться. Оказывается, ему было скучно пожинать лавры одному. Или
совестно. Хотелось спросить, почему бы ему не послать в бар двоих
инспекторов помоложе, но понять господина Изюмского было легко. Первое дело
все-таки!
-- Ну, я и подумал: съездим, госпожа старший следователь! "Мамай" этот
только ночью открывается. Самое сейчас время...
Я взглянула на часы, покачала головой:
-- А без меня нельзя?
-- Один не пойду! -- отрезал племянничек. -- Там это... Ну... Не пойду,
в общем! "Мамай" этот, он для этих... лиц...
Смеяться, конечно, не стоило, но удержаться оказалось ну никак не
возможно. Дуб растерянно моргал.
-- Страшно? -- отсмеявшись, поинтересовалась я, надеясь, что он
все-таки посмеется в ответ.
Но Изюмский даже не улыбнулся.
-- Не страшно, госпожа старший следователь. Да только, блин, стыдоба!
Узнает братва, что к пидорам, извините, ходил... Да еще один. Чего ведь
подумают?
Он не шутил. Вообще-то верно: в последнее время к тем, кто посещает
подобные бары, в городе стали относиться чуть ли не хуже, чем к кентаврам.
-- Ладно! -- решилась я, сообразив, что этой ночью точно не засну. --
Присядьте, я сейчас...
Заниматься работой обычного инспектора не хотелось, но, с другой
стороны, появился шанс быстро и триумфально закончить это дерьмовое дело.
Закончить -- и взяться за Молитвина всерьез.
Обещанное "сейчас" несколько затянулось. Дуб терпеливо ждал, пока я
примеряла новое вечернее платье, пока пританцовывала у зеркала, пытаясь
сотворить нечто пристойное из вороньего гнезда на голове. Подобные процедуры
требуют полной сосредоточенности, но одна мыслишка меня все-таки не
оставляла. Простая до невозможности мыслишка, очевидная, вероятно, для
любого -- кроме, конечно, господина Изюмского. Все получилось очень просто.
Слишком просто. Излишне...
"Казак Мамай" внешне выглядел неприметно: обитая бронзой дверь,
врезанная прямо в стену старого пятиэтажного дома. Разве что снег у входа
оказался убран, да по сторонам росли две небольшие елочки. Как говорится,
голубые ели. И пили.
Дуб притормозил свой "Ауди" у тротуара, огляделся.
-- Ага, стоит!
Он кивнул на черную тень возле ближайшего подъезда.
-- Я ребят попросил потоптаться. На всякий...
Кивком одобрив его предусмотрительность, я нерешительно поглядела на
вожделенную дверь.
-- А туда... всех пускают?
В ответ последовало довольное "гы!". Кажется, у дуба тоже оказалось
чувство юмора.
-- Смех, да и только, госпожа старший следователь! Мужиков бесплатно, а
если баба, в смысле, женщина -- то по сорок гривень с носа.
Бумажник я не захватила из принципа, и теперь ощутила некое чувство,
приятно напоминающее злорадство. Впрочем, такие расходы, как правило,
компенсируются. А хорошо будет выглядеть в отчете: "Посещение спецбара --
сорок гривень"...
-- Фотография Кондратюка у вас?
Лицо подозреваемого оказалось не из тех, что запоминаются сразу. Я
начала было по привычке составлять словесный портрет, но бросила. Узнаю
как-нибудь, не в этом проблема. Проблема в другом. Все, все не так! Убийца
преспокойно собирается в бар, вместо того, чтобы дрожать у алтаря, ожидая
Первач-псов. А если он псов не боится, то почему не боится нас? Даже дурак
поймет: нераскрытое убийство заставит все наши службы не только забегать, но
и запрыгать. К тому же бар для "голубых", а звонила-то женщина! Ладно,
разберемся. Для того и приехали.
-- Господин Изюмский! В целях конспирации разрешаю перейти с
человеческого языка на тот, который вам ближе. Но только на время операции.
Усек, братан?
"Братан" "усек" не сразу. Наконец соизволил кивнуть:
-- Так точно. Понял. Да тока, блин, хрена он там человеческий! Кто же
так сейчас чешет, подруга? На тебя, блин, посмотришь -- вроде телка видная,
все при тебе, а как базлать начнешь...
-- Фильтруй базар, пацан, -- в очередной раз посоветовала я. -- Я
котелком звенела, когда ты, шкет, еще сопли жевал!
Он вновь хмыкнул, решив, вероятно, что старший следователь Гизело
входит в роль. Не поверил. И хорошо, что не поверил...
-- Слышь, братан, а как тебя называть?
Имя-отчество его, я, конечно, забыла. Если вообще когда-нибудь знала.
-- Вованом, -- гулко вздохнул дуб. -- А ты, подруга, стало быть, Эрка?
-- Эра, -- как можно спокойнее поправила я. -- А впрочем, без
разницы...
Открыть дверцу этот болван не догадался, но я обошлась и без него.
Итак, "Казак Мамай". Интересно, за что этого беднягу к подобному заведению
приплели?
Дуб решительно взялся за круглую, блестящей меди, ручку -- и замер.
-- Мне первой войти? -- подлила я масла в огонь.
В ответ прозвучало негромкое "Блин, пидоры драные!" -- и доблестный
господин Изюмский от души рванул дверь. Бог весть чего он боялся. А весело
было бы, встреть его за дверью трое напомаженных амбалов в кожаном прикиде и
потащи раба Божьего прямиком в темный угол, как в одном старом кинофильме.
Там подобное заведение, если память не изменяет, называлось "Устрица"...
Все обошлось. Никто нас не хватал, не хлопал по выступающим частям, и
даже швейцар оказался самым обыкновенным: без помады и румян на физиономии.
Разве что на меня посмотрели как-то странно, но это могло быть и результатом
воспалившегося воображения. Через несколько минут мы уже сидели в небольшом
уютном зале, почти утонувшем в темноте, вокруг играла тихая музыка, под
которую еле заметно шевелились парочки -- вполне разнополые. Я начала
понимать, что "Мамай" -- не из худших заведений.
По крайней мере, на первый взгляд.
Взгляд второй дал те же результаты. Официантка (официантка!) поставила
нам на столик по бокалу шампанского, проворковав: "От заведения!", за
шампанским последовали орешки. Я протянула руку к бокалу...
-- Ну, пидоры, блин! -- дуб заскрипел зубами и затравленно оглянулся.
-- Чего киксуешь, Вован? -- поразилась я.
-- Киксую? -- дуб перешел на шепот, наклонился. -- Ты, Эрка, глаза
разуй! Видала?
Его взгляд уперся в нашу официантку, деловито направлявшуюся к стойке.
Я присмотрелась, хотела переспросить, вновь всмотрелась -- и вопросы отпали.
Да-а... Косметика и женский корсет творят чудеса, особенно в полутьме. Но
ведь голос! Хотя...
Я оглядела парочки, продолжавшие обжиматься под старомодный "медляк" --
и только вздохнула. Две "девушки" из четырех -- точно; третья, скорее всего,
тоже не третья, а третий... А впрочем, чего удивляться? Знали ведь, куда
шли!
-- Отставить! -- шепнула я. -- Лучше осмотрись, только незаметно. Его
здесь нет?
Дуб начал ворочать шеей. Тоже мне, профессионал! Правда, и
профессионалу в такой темноте ничего не увидеть.
-- Потанцуем? -- я встала, автоматически поправив слегка висевшее на
мне платье. И когда это я успела похудеть?
Кажется, придется работать самой. На племянничка надежды мало.
Дуб сопел у меня над ухом, переступая с ноги на ногу с изяществом
контуженного медведя. Губы его шевелились; если внимательно прислушаться,
можно было разобрать слова. "Зародыш в яйце, яйцо в гнезде, братан при теле;
мужик, блин, при своем деле..." По-моему, это был заговор для невольных
трансвеститов, а не от беды гомосексуализма. Или господина Изюмского так
припекло, что он ничего более подходящего вспомнить не смог? Ладно, простим,
сделаем вид, что не заметили...
Стараясь не морщиться и уж тем более не прыснуть в рукав, подобно юной
курсистке, я как можно незаметнее скользила взглядом по столикам. Половина
мест пустовала, а среди тех, кто заглянул сюда этой ночью, никого похожего
на виденное мною фото не оказалось. Зато я сумела убедиться, что не три, а
все четыре танцующих пары -- одной масти. Вскоре к нам присоединились еще
двое, на этот раз уже без всякой конспирации -- в джинсах и свитерках. Я
представила, что может подумать здешняя публика о нас с "Вованом" (точнее,
обо мне) и мысленно поклялась: в следующий раз, буде охота не удастся,
направлю сюда лично господина Ревенко. Хорошего понемножку. Хотя нам еще
повезло. Окажись этот Кондратюк, к примеру, кентавром...
Дотанцевав, мы вернулись за столик (отодвинуть стул племянничек
опять-таки не догадался) и переглянулись.
-- Нету, -- хмуро бросил Изюмский и скривился. -- Ну, пи...
-- Еще раз скажешь, по губам дам, -- пообещала я. -- Достал!
Настроение начало понемногу портиться. Что я тут делаю? Можно, конечно,
использовать время с большим толком -- хотя бы переговорить с посетителями
(да и с новым барменом) о Трищенко. Убиенного здесь, конечно, знали, но...
Но мы вроде как в засаде, хотя для такого дела вполне достаточно было бы
прислать сюда сержанта.
Темнота позволяла слегка нарушить строгие правила, и я, чуть привстав,
вновь осмотрелась. В зале появились двое новеньких, но никого, похожего на
искомого злодея Кондратюка, не оказалось. Подойти к стойке, перекинуться
словцом-другим с барменом?
Нет, рано.
Дуб начал что-то вещать на странной смеси человеческого и родного, но я
цыкнула, и "Вован" послушно заткнулся. Ладно, раз делать нечего, остается
думать. Про убиенного бармена думать пока рано, а вот о Молитвине -- в самый
раз.
Странное получалось дело. Нас бывший сотрудник НИИПриМа интересовал сам
по себе. Боссам уже не первый год любопытно, что творилось в Институте N 7
под видом "прикладной мифологии". Допустим... Допустим даже, кто-то из
здешних узнал об этом пиковом интересе и поспешил ликвидировать старика. Но
ведь его не ликвидировали! Трудно, что ли, подсыпать какую-нибудь дрянь в
водочную бутылку, или пустить в артерию кубик воздуха из шприца! Помер себе
алкаш -- и аминь. Первач-псов испугались?.. но искомый варнак Кондратюк
тоже, по всему видать, плевать хотел на "психоз Святого Георгия"! Так нет,
устраивают дурацкий маскарад с похищением, оставляют свидетелей, затем --
налет на квартиру алкаша N 2 гражданина Залесского. Непрофессионалы?
Возможно. Но зачем непрофессионалам бывший сотрудник НИИПриМа?
И еще. Дело у меня отобрали. Допустим, из веских соображений. Но зачем
оставили "хвост"? Почему этот драчливый сержант из числа дружков
кобелька-литератора до сих пор жив-здоров? Почему не лежит где-нибудь в
заснеженном овраге на радость одичавшим собакам?! Впрочем, собак-то в городе
почти не осталось. Как и бомжей. Тоже загадка, но из другого файла.
Выходило так, что этим, неизвестным, нужен исключительно Молитвин. Это
раз. А во-вторых, они уверены в своей безопасности. Более того,
безнаказанности...
Откуда-то вынырнул(а) официант(ка), выставив на стол нечто в низких
толстостенных бокалах. Очевидно, дуб уже успел сделать заказ. Не долго
думая, я протянула руку к ближайшему бокалу, отхлебнула -- и в следующий миг
почудилось... Куда там -- почудилось! Граната Ф-1, растворенная в серной
кислоте -- вещь куда более милосердная... Неужели? Точно!
Текила!
Я глотнула воздух -- не помогло, глотнула еще раз...
-- Круто, подруга, да? Я, как хлебну, в натуре отпадаю!
Дуб глядел на меня с золотозубой усмешкой, явно ожидая одобрения. Еле
удержавшись от насилия физического, я собралась было объяснить, отчего не
следует предлагать даме текилу, да не просто объяснить...
И тут мой гневный взгляд скользнул по стойке.
Разыскиваемый Кондратюк имел место быть! Как ни в чем не бывало, держа
в руке знакомый толстый бокал, не иначе тоже с текилой -- стоял у стойки и
точил с барменом лясы.
Одного бармена ему явно оказалось мало.
-- Сзади, -- произнесла я как можно спокойнее. -- У стойки.
Пока племянничек переваривал новость, я с запоздалым раскаянием
сообразила, что стойка, строго говоря, мой сектор наблюдения. Так сказать,
сфера отвественности. Впрочем, заметила -- и заметила. Теперь...
-- Ага! -- в полумраке тускло блеснул златой зуб. -- Ты, подруга,
посиди, я его враз...
Все-таки тяжело иметь дело с флорой, пускай древесной.
-- Враз чего? -- поинтересовалась я. -- У тебя что, ордер есть?
Дуб погрузился в раздумья. Иногда такое даже полезно. Вообще-то под
подобное дело ордер можно было бы и получить, даже под анонимный звонок, но
"Вован", естественно, об этом не подумал. Лишний же раз доказывать
начальству, что я не верблюд, совершенно не хотелось. Тем паче, завтра мне
сей джокер -- с ордером и его отсутствием -- и самой пригодится. Значит,
максимум, что мы можем, это побеседовать.
И беседовать, конечно, придется мне.
Тем временем Кондратюк, качнув серьгой, направился за один из пустующих
столиков. Я его успела разглядеть. Ничего особенного: хилый, узкоплечий,
прыщавый. Правда, глаза странноватые. Или это мне почудилось?
Подойти?
-- Вот что, -- решила я. -- Сходи-ка, Вован, да на танец его пригласи.
Дуб бросил на меня дикий взгляд, облизнулся.
-- Давай-давай! -- подзадорила я. -- Скажи, что ты, блин, в натуре, в
него втюрился, что тебе без него нереально...
В душе мне стало немного жаль великого следователя Изюмского. Дуб-то
он, конечно, дуб; но с другой стороны...
-- А-а... может быть, ты, подруга?..
-- Он от меня убежит, -- вздохнула я. -- Пригласи его, пообжимайся,
присядь за столик, а тут и я подойду. Не киксуй, братан, в следующий раз к
кентам пойдем!
Упоминание о кентаврах его, похоже, добило.
-- Так, это... Ну...
-- Следователь Изюмский! Приказ поняли?
-- Так точно!
Дуб обреченно вздохнул, приподнялся. Я поспешила отвернуться, дабы не
смущать. Внезапно вспомнилось: много лет назад меня тем же способом
"выводили" на дамочку-лесбиянку. После колонии, казалось, ко всему довелось
притерпеться, а все равно было противно. Потом целый день отмывала помаду с
шеи.
Тяжко ступая, дуб переместился к нужному столику, наклонился. Я
представила, как шевелятся его толстые губы. Бедняга! Вот он выпрямился, его
визави дернул плечами, не торопясь встал...
Что случилось дальше, я не успела заметить. Миг -- и следователь
Изюмский, скрючившись и прижимая руки к животу, тихо оседает на пол, а
подозреваемый Кондратюк с завидной резвостью мчится к двери...
...чтобы наткнуться на меня. Бегает он, конечно, хорошо, но и мы не
лыком шиты.
-- Стоять!
Оружие доставать не стала. Зачем? Этот сопляк...
Уклониться я все-таки успела -- чудом. Уклониться, пригнуться,
отскочить. Рука с кастетом ушла в сторону, ублюдок дернулся, пытаясь
повернуться и ударить снова, наотмашь, но я уже была начеку. Подобные финты
проходят только один раз. В висок? Нет, жалко, лучше по запястью.
Через секунду кастет лежал на полу. Я крепче прихватила потную кисть на
болевой, одновременно фиксируя локоть, чтобы старым ментовским приемом
завернуть за спину и рвануть со всей силы -- до поросячьего визга и зеленой
слюны. Но сопляк оказался проворнее. Левая рука скользнула за пояс, под
свитер...
Все-таки я растерялась. На какое-то мгновенье, но хватило и этого. В
уши ударил грохот, неожиданный и дикий после сладкой музыки, жаркая муха
мазнула по волосам... Промазал! Эта сволочь лихо дерется, но стреляет
скверно. Совсем скверно. И медленно. Или у него затвор заело?
Новый выстрел -- почти в упор. Я не успела. Ничего не успела, даже
подумать о мяче, синем мяче, катящемся по песку...
Вокруг кричали, перепуганные посетители резво падали на пол сбитыми
кеглями, бармен исчез за стойкой, а я по-прежнему стояла, словно вбитая в
землю свая. Убили? Вроде нет. Ранили? Тогда почему не больно? Или вначале
всегда не больно? Когда в меня попали в тот раз...
-- Пидор, падла гребаная! Убью выблядка!
Знакомый голос заставил очнуться. Сопляк куда-то исчез, а господин
Изюмский...
-- Прекратите бить! -- крикнула я, еще плохо соображая, что произошло.
-- Лучше наденьте наручники!
-- А где их, блин, взять? -- "Вован" с сожалением опустил занесенную
для очередного пинка ногу. -- Ну ты, подруга, словно Христосик какой-то!
Чуть не грохнули, а ты...
Все стало на свои места. Подозреваемый Кондратюк оказался там, где ему
и должно находиться -- на полу; его пистолет в руках у следователя
Изюмского, а я... Я, как ни странно, жива.
-- Еле успел! -- дуб потер поясницу, скривился. -- Кастетом, блин,
врезал, сучий потрох! И в тебя, гад, целил! Хорошо, что успел подскочить!
Местоимения частично отсутствовали, но я поняла без перевода. Второй
раз сопляк бы не промахнулся, но дуб подоспел вовремя. Тряхнул кроной, выбил
"ствол", повалил урода на пол...
-- Рация есть?
-- А? -- дуб недоуменно оглянулся, взмахнул рукой. -- Да нет у меня,
блин, рации! Ни хрена не взял. Сотовый -- и тот на столе, блин, оставил!
-- Ладно, -- вздохнула я. -- Успокойте... граждан.
Самое время. Кошачьи вопли заглушают музыку, кто-то уже у дверей. Я
покачала головой, с силой провела ладонью по лицу, начисто забыв о помаде, и
направилась к стойке.
-- Граждане! -- раздалось за спиной. -- Я сотрудник городской
прокуратуры Изюмский. Сейчас на ваших глазах... Да тихо, блин, пидоры
сраные, харе орать!
Все-таки до конца соблюсти политкорректность "Вован" не сумел. Между
тем бармен настолько расхрабрился, что осмелился выглянуть наружу. Увидев
меня, он дернул носом, попытался нырнуть обратно, но опоздал. Я вынула
удостоверение, ткнула "корочки" прямо в физиономию (нос снова дернулся).
-- Телефон и бутылку коньяка. Французский есть?
Пока дуб объяснялся с прибывшими наконец жориками, я успела испробовать
коньяк, убедившись, что он и вправду французский. Неужели бармен страха ради
иудейского опустошил свой НЗ?! Впрочем, по горлу скребло, а в мозги не
попадало. Зато нервы начало отпускать -- понемногу, понемногу...
Хмурый лейтенант долго разглядывал мое удостоверение, затем я читала
протокол, подписывала, даже умудрялась что-то пояснять, но ситуация
проходила вскользь, словно не обо мне шла речь. Кажется, я велела не
отпускать бедолаг-посетителей, дабы по свежим следам расспросить их о
Кондратюке; напомнила о бармене -- но в голове звенела пустота. Странно,
меня могло уже не быть. Нет, странность не в этом! Стреляли в меня не
впервые, и порой даже попадали, но почему-то именно сегодня пуля, просвистев
мимо, заставила онеметь, забыться. Как все просто! Господи, как все просто!
Раз -- и нет старшего следователя Гизело. Раз -- и нет сотрудника Стрелы.
Раз -- и некому будет смотреть дискету с пятиминутной записью того, что я
много лет назад увидела на морском берегу, когда по песку катился синий мяч.
Точно так убили Сашу. А я ведь даже не смогла попасть на его могилу, это
где-то на Урале, говорят, туда пускают только своих.
Я -- чужая...
-- Ну, блин, подруга, дела! Отправили гада! -- слегка помятый, но
довольный дуб опустился на стул, сверкнул золотым зубом. -- Чего,
празднуешь?
Прийти в себя оказалось легче, чем думалось. Подруга? Ну, обнаглел!
-- Господин Изюмский! Война кончилась, так что можно не конспирировать.
Во внеслужебной обстановке можете называть меня по имени-отчеству.
Внезапно я показалась себе неимоверной занудой. Хотя почему показалась?
-- Эра... Э-э-э... -- дуб напрягся, вспоминая. -- Игнатьевна. Мы
этих... лиц... сейчас допрашивать будем?
Он не шутил. Первое дело, первая удача. Грешно смеяться.
-- Завтра. Точнее, сегодня. Днем. А лучше вечером. Сядьте, Изюмский!
Он почесал затылок, но повиновался.
Я кивнула на коньяк.
-- Это для вас. Для нас. Сейчас мы выпьем, и я вам скажу спасибо.
Верней, уже сказала. Будь я юной красавицей, то в благодарность шептала бы
вам слова любви до утра. Но я старая баба, очень хочу спать, поэтому мы
выпьем и вы отвезете меня домой. За рулем усидите?
Дуб вздохнул, наполнил рюмки.
-- Усижу. А насчет спасибо... Да чего там, Эра Игнатьевна! Сегодня я,
завтра -- вы.
-- Аминь, -- подытожила я и взяла рюмку.
Она показалась неимоверно тяжелой.
На работу я опоздала, причем вполне сознательно. Во-первых, следовало
все-таки выспаться. Пугать своим видом подследственных грешно, а от недосыпа
не спасает даже Анна Кашинская. А во-вторых, лишние расспросы. Городок наш,
как ни крути, средненький. Средненький -- и очень спокойный. Однажды Ревенко
принес сводки по Нью-Йорку и Москве. Да, вот там моим коллегам приходится
туго! Кентавров, правда, не встретишь, зато все остальное! Поэтому ночная
разборка в "Мамае" для нас не просто ЧП. Это -- ЧП-в-Кубе, Супер-ЧП. Значит,
жди появления любопытных рож прямо посреди допроса с неизбежным идиотским:
"Ну как?". Лавры и пушечный салют мне ни к чему, посему я решила отдать им
на съедение господина Изюмского.
Пусть отдувается, ему с непривычки в охотку будет.
Но вышло иначе. Когда в половине одиннадцатого я переступила порог,
стало ясно: никому в нашей богоспасаемой конторе нет дела до ночной стрельбы
по старшему следователю Гизело. Ни шефа, ни Ревенко не оказалось на месте,
дуб тоже отсутствовал, и по всему выходило, что наше ЧП -- еще не ЧП.
Все выяснилось сразу. Кентавры! Опять кентавры!
И на сей раз -- очень серьезно.
Привыкаешь ко всему. Когда я впервые увидела лохматых рокеров на
стареньких мотоциклах, то и внимания не обратила. Мало ли их? Правда, меня
предупредили: через несколько дней (как гласит столь любезная моим боссам
теория Семенова-Зусера!) произойдет адаптация, и я действительно увижу.
Увидела. Батюшки светы!
Впрочем, это только поначалу было "батюшки светы". Привыкла. Хотя до
сих пор никто и ничто не заставит меня прикоснуться к... ЭТОМУ. Расизм?
Пускай. Но когда я вижу шевелящиеся колеса, растущие прямо из поясницы!..
А в целом, кенты как кенты. Вроде цыган. Цыгане катастрофу не пережили,
зато кенты охотно заняли их нишу. С теми же проблемами.
На этот раз все обернулось скверно. Ночью -- в то время, когда дуб
столь неудачно приглашал подозреваемого Кондратюка на танец, -- патруль
подобрал на Дальней Срани двух девочек. Обеим по пятнадцать, еще школьницы.
Обе были живы -- и живы до сих пор, хотя врачи на расспросы только разводят
руками. Обеих изнасиловали -- страшно, беспощадно. Несчастных отправили в
неотложку... и мигом прошел слух, что это сделали кенты.
О кентах болтают всякое -- порой и похуже, но сегодня...
Толпа вышла на улицы. Кентавров под рукой не оказалось, поэтому запылал
райотдел милиции. Затем новый слух бросил озверевших людей к старому
девятиэтажному дому, где якобы в подвале скрывалась пара кентов. Кентавров
не нашли, зато начался погром...
Теперь Никанор Семенович там, и Ревенко там, и, как я поняла, мэр тоже.
Н-да, дела...
Странно: все эти годы кенты -- несмотря на их омерзительные колеса --
казались мне наиболее понятными из всего, что довелось увидеть. Может,
потому, что еще в детстве начиталась всяких Стругацких с Муркоками по поводу
разнообразных мутантов. По крайней мере, для объяснения их колес не
требуется менять картину мира. Не кентавры важны. Важно другое: почему в
последние полгода они все чаще попадают в сводки происшествий? Мутация
продолжается? Или кому-то это очень выгодно? Может, кенты вдобавок и
бродячих собак едят?
Так ли, иначе, но следовало работать. Кондратюка решила не трогать. Как
выяснилось, ночью его допрашивал дуб; значит, пускай продолжает. Его добыча.
А вот мордобойца Петров...
-- Госпожа старший следователь! Арестованный старший сержант Петров на
допрос прибыл!
Я была права: мы с арестованным (старшим!) сержантом Петровым -- старые
знакомые! Встречались в гостях на квартире Залесского! Блудливый алкаш с
сальными глазками, то есть пропавший гражданин Залесский, кем-то ему
приходится. Одноклассник? Да, кажется.
Голос сержанта мне не понравился. Вид тоже. Типичный жорик; или, как
говорили в давние, памятные мне времена и в иных, не столь отдаленных,
местах -- мент. И рожа ментовская, и вид ментовский, несмотря на отсутствие
пистолета, палаша и наручников на брюхе. Не люблю ментов! Атавизм, конечно,
но... Не люблю! Как вспомню этих сук... Ладно, забыть!
-- Садитесь, Петров! Значит, деремся?
Бросив недоверчивый взгляд на стул, он все-таки решился и присел. Стул
выдержал, к его (да и моему) удивлению. Экий шкаф! И рожа, рожа! Подстать
таракану-полковнику. Впаять бы такому лет пять... Нельзя, нельзя! А жалко!
-- Итак, гражданин Петров, прошу пояснить мне свое поведение,
выразившееся в злостном сопротивлении...
Он слушал с каменной мордой, но когда я назвала соответствующие статьи
УК, камень дрогнул, и я ощутила искреннее злорадство. Это тебе не девочек
насиловать, сука легавая! Не по почкам бить!
Все-таки трудно сдержаться. Сдержаться, забыть, что ты уже давно не
Эрка Шалашовка, не "заключенная Гизело"...
-- Итак?
Петров молчал -- как памятник Ленину на площади Свободы. Слыхала,
здешняя молодежь истово спорит: кто такой Ленин? Большинство считает:
писатель. То ли "Му-Му" изваял, то ли "Анну Каренину".
-- Повторяю! Гражданин Петров, признаете ли вы...
-- Да чего там! Признаю...
Разродился! Хоть бы поупрямился для виду! Ладно, сыграли в злого
следователя, сыграем в доброго.
-- А вас не удивило, что ОМОН оказался на квартире гражданина
Залесского?
Он задумался, напряг единственную извилину.
-- Ну!
-- Не нукайте! -- озлилась я. -- Еще не запрягли, гражданин старший
сержант! Отвечайте на вопрос!
А хорошо, когда можно так говорить с жориком. Просто душа поет!
-- Так точно, удивило, госпожа старший следователь. Чего им Алик
сделал-то? Мы с Аликом друзья, я его с детства знаю...
Аликом? Ну, конечно, с гражданином Залесским, любителем разглядывать
женские прелести.
-- Алька в тот день едва с кровати поднялся; перенервничал, бедолага,
-- сосед его, прямо на наших глазах, чуть коньки не отбросил. Ерпалыч
который. То есть гражданин Молитвин. Я примчался, и Фимка примчался... да вы
сами видели -- бульон принесли, апельсины...
Стоп! Какой-такой Фимка?
Жестом остановив разговорившегося подследственного, я придвинула к себе
ксерокопию рапорта бравого полковника Жилина. Итак, в квартире находились:
сластолюбивый гражданин Залесский, сексапильная медсестричка-истеричка,
сержант Петров Р. Р., бабуля -- Божий одуванчик, пес-барбос и... все.
Никакого Фимки.
Может, так зовут спасателя-кента?
-- Кого вы упомянули последним, Петров? Кентавра?
Жорик оторопело моргнул:
-- Какого на фиг... Прошу прощения, госпожа старший следователь!
Кентавра этого я не знаю, он с Аликом, вроде, приятельствует. Я упомянул
гражданина Крайца... Крайцмана.
Я вновь просмотрела рапорт. Нет там никакого Крайца-Крайцмана!
Погодите! А не тот ли это парень с оч-ч-чень характерным носом, который
ввалился к Залесскому вкупе с моим сержантом, когда я собралась уходить?
Так-так, помню...
-- Ладно! -- решила я. -- Давайте-ка сначала!
"Сначала" оказалось долго, зато плодотворно. Я слушала и злилась, и чем
дальше -- тем больше. Хорошенькие дела на свете творятся! Этот ОМОНовский
таракан Жилин что, ослеп? Ослеп, оглох -- или умом тронулся, фиктивные
рапорта составляя? Или... Или все гораздо серьезнее?
Похоже -- да. Ибо сержант пребывал в полной уверенности, что его
одноклассник Фимка скучает в следственном изоляторе. А вот в следственном
изоляторе никакого гражданина Крайцмана знать не знают. И в горотделе тоже.
Бумаги изучить я уже успела.
Может, Фимку попросту отпустили?
-- Хорошо, разберемся...
Я перечитала протокол, задумалась.
-- А скажите, Петров, что было написано в ордере?
-- Каком ордере? -- изумился он.
Злой следователь должен был напугать драчуна Петрова. Добрый --
исподволь посочувствовать и начать "отмазывать". "Отмазывать"; и заодно
незаметненько расспрашивать о всяких интересных вещах. А "отмазывать" лучше
всего через проколы в бумагах. В рапорте Жилина ничего не было сказано об
ордере, и я сразу подумала: тут и следует копать. Часто такие бумаженции
составляются наспех, то подпись забудут, то печать. А сейчас, выходит, еще
лучше: ордера вообще не было. По крайней мере, его Залесскому не показывали.
Более того: если сержант не запамятовал, полковник даже не соизволил
предъявить документы. Интересно, кто сие может подтвердить? Залесского нет,
кентавра нет, Фимки нет. Зато есть бабуля и, конечно,
медсестричка-истеричка! Вот и хорошо, вот и славно! А интересно получается!
Я искоса поглядела на старшего сержанта. Да, типичный жорик. Одна
извилина, зато наверняка цепкий, словно бульдог. И местный, город знает
досконально. Что, если...
-- Скажите, Петров, вы где предпочитаете ночевать -- в изоляторе или
дома?
Он хмыкнул, и это вновь чуть не вывело меня из себя.
-- Вы, пожалуйста, словами отвечайте, подследственный!
Шкаф дернул плечами:
-- Дома, понятно! А почему...
Почему? А по кочану ему! Разговорился, понимаешь!
-- Вопросы, между прочим, здесь задаю я! И вопрос у меня к вам, Петров,
такой. Согласны ли вы помочь следствию?
-- Согласен...
-- Еще раз! -- велела я. -- Громче!
-- Согласен, госпожа старший следователь!
Его рожа в этот момент выглядела изумительно. Взгляд -- разве что
насквозь не прошибал. Ничего, гляди, не боюсь, мент поганый!
-- Я могу вас отпустить домой, Петров -- под подписку. Более того, если
вы поможете следствию, следствие поможет вам. А нужно вот что. Первое --
узнайте, где сейчас ваш Крайцман. Просто узнайте. И второе. Если встретите
Залесского или если он вам позвонит, передайте: я хочу его видеть. Скажите,
что от этого зависит судьба Молитвина. Ясно? Если ваш Алик трус, пусть мне
просто позвонит. Поняли?
Он задумался, пошевелил извилиной.
-- Так точно! Понял!
-- Хорошо. Завтра в десять -- здесь, у меня. Обождите, я вас провожу
вниз... или даже лучше -- до трамвайной остановки, чтоб без проблем при
выходе, а заодно повторите задание. Четко и внятно. Дошло?
Кивок был мне ответом.
Все складывалось удачно. Даже кентавры. Сегодня начальству не до меня,
а мне... А мне не до них. Значит, можно улизнуть пораньше, прямо сейчас, и
погулять по городу. Сначала в мэрию к Дубовику, он мне по жизни должен, не
откажет; затем -- к медсестричке. Как бишь ее зовут. Ида?
Да, кажется, Ида.
СРЕДА, ВОСЕМНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
Клевый и фигуристый бабец упрямится * Изыскания старшего сержанта
Петрова * Методика расследования a la Izyumsky *
Святой Власий супротив буйства кентаврийского *
Вагон третий, место пятое
-- Как же это вы так, Эра Игнатьевна? С попами-то вашими? Вы, извините,
не адвокат, а совсем наоборот! С чем нам на процесс выходить? С
хулиганством?
Нет на земле справедливости! Нет! Я, дура наивная, благодарности
ожидала: все-таки чуть не пристрелили! Но шеф, даже не дав отхлебнуть
крем-ликера, начал именно с "поповского" дела.
-- Мне, уважаемая Эра Игнатьевна, утром мэр звонил. Почему, спрашивает,
с попами тянете?
Угу! Звонил, значит. Про кентавров, выходит, благополучно успели
забыть. Вчера погром так и не состоялся, несознательные граждане все-таки
вняли уговорам. А к вечеру поймали насильников -- настоящих. Четыре ублюдка
из той же школы. Очухались начальнички, теперь попов им подавай!
-- Процесс намечается закрытый?
-- Закрытый? -- щелочки-глазки Никанора Семеновича стали угрожающе
расширяться. -- Да Господь с вами! У нас же эта... Демократия! В том-то и
дело! Открытый, с участием общественности. Вы за прессой следите?
Крем-ликер оказался и вправду хорош. Хоть каждый день к начальству на
ковер ходи!
-- И на этом процессе двум священникам разрешенной законом Церкви будут
предъявлены по сути политические обвинения? Антигосударственная
деятельность, призывы к свержению?.. Между прочим, первый такой процесс с
1979 года. Тогда судили отца Дмитрия Дудко. Это еще при Советах было.
Возобновляем традицию? Кентавры есть, диссидентов не хватает?
-- Гм-м...
Про отца Дмитрия Дудко я вспомнила вовремя. Точнее, вовремя перечитала
учебник.
-- Но, уважаемая Эра Игнатьевна! Патриарх, между нами, не возражает!
-- Наш не возражает, -- охотно согласилась я. -- А Иерусалимский? Вот
вы знаете, что Ватикан готовит специальное заявление по нашему процессу?
Прессу читать и вправду полезно. Конечно, в нашем городе ни киевской,
ни московской не купишь, да и по "ящику" сплошь местные станции вещают, но
никто ведь не мешает заглянуть в Интернет!
Никанор Семенович покраснел, потемнел, но сдаваться не собирался.
-- Тем более! Тем более, Эра Игнатьевна! Поэтому дело и поручили вам,
чтобы, так сказать, комар носа не подточил. У вас же есть полная "сознанка"!
Да я бы на вашем месте...
-- "Сознанка" есть, -- весьма невежливо перебила я. Вспомнилось
бледное, недвижное лицо отца Александра. -- Подследственный Егоров сообщит
на суде, что произошел конец света. А подследственный Рюмин затеет дискуссию
по поводу духоборца Македония и Иоанна Дамаскина. И вместо политики получим
типичный идеологический процесс.
-- Гм-м... Гм-м... Конец света, говорите? А может, он того, фик-фок,
ваш Егоров?
-- Наш! -- чарующе улыбнулась я.
И настал черед думать начальству. В общем, я его понимала. Точнее, не
его, а нашу мэрию. Не первый случай, и не второй. С православными
священниками все-таки легче, это вам не раввины!.. Одного упрямого
беднягу-рэбе таки заперли на Сабурову дачу, Талмуд Наполеонам
растолковывать. Власть предержащим шутить надоело, вот и решили отыграться
-- дабы неповадно было. В результате получили очередной Исход и
периодические вопли общин из-за бугра. А Патриарх наш... Бог ему судья,
девяносто два года, его еще коммунисты на престол сажали.
Потемневший лик начальства принялся светлеть, глазки мигнули, улыбка
вновь расцвела.
-- Ну и ладно! Подумаем, помозгуем... Вы с болваном моим сегодня
виделись?
Бедный дуб! За что его так?
-- Со следователем Изюмским я раскланялась в коридоре. Он куда-то
спешил...
-- А он на вас жалуется, Эра Игнатьевна!
Ну еще бы! Впрочем, улыбка никуда не делась, даже стала шире.
-- Говорит, такая видная дама...
-- Он так не говорит! -- не выдержала я, и мы оба рассмеялись.
-- Ну да, ну да, конечно! Говорит, такой клевый, извините, бабец,
фигуристый, еще раз извините, сисястый, а на мужиков рычит. И даже кидается.
При сих словах начальство изволило облизнуться. Эдак снисходительно.
Зря это он.
-- А с вами, козлами, иначе нельзя, -- охотно разъяснила я. -- Если на
вас не рычать, нагнете прямо в кабинете и по очереди трахать будете. А
следователю Изюмскому передайте, будьте добры, что если будет еще языком
трепать, я ему его оторву. Вместе с яйцами. Это больно, поверьте мне...
...Да, говорят, больно. Во всяком случае, тот скотина-лейтенант, что
подъехал ко мне в первый день, как меня доставили в колонию, провалялся в
госпитале полгода. Он в госпитале, я -- в БУРе. И руку, гады, сломали, до
сих пор к непогоде ноет. Ничего, за такое не жалко...
Плохо! Не уследила за голосом. За лицом, кажется, тоже.
-- Эра Игнатьевна, да что с вами? Я же шутил! Я пошутил, вы пошутили...
Да, сорвалась! Очень плохо. Чаще Лойолу читать надо.
-- Какие будут указания, Никанор Семенович?
-- Указания, указания... -- начальство вздохнуло. -- Мы же с вами,
можно сказать, мирно беседуем. Неформально...
-- По душам? Как с подследственной?
На этот раз тон был избран нужный, и мы вновь рассмеялись, восстановив
мир, дружбу и полное взаимопонимание.
-- Без всяких указаний... Загляните к моему болвану, Эра Игнатьевна!
Что-то не ладится у него с душегубом этим. Раз помогли, помогите уж и во
второй!
Все стало ясно. Для того и приглашали. Для того и про священников речь
вели. Чтоб не зазнавалась. Ладно, загляну.
Прежде чем допить крем-ликер, я незаметно взглянула на часы. "Роллекс"
показывал две минуты одиннадцатого. Значит, мордобойца Петров уже ждет. А не
ждет -- найду, и такого Гогу с Магогой устрою!
Гога не понадобился; Магога, впрочем, тоже. Подследственный оказался на
месте -- в приемной, в кресле. Вид он имел весьма неаппетитный. Синяки,
почти незаметные вчера, успели загустеть и налиться соком, да и взгляд
сержанта показался каким-то тухлым. Не выспался, что ли?
Заведя его в кабинет, я кивнула на стул, для солидности переложила
несколько бумаженций на столе и призадумалась. Можно начать с кнута, можно с
пряника. А, ладно, пусть будет пряник!
-- Ордера у ОМОНа действительно не было, гражданин Петров. Так что ваше
дело правое, и враг, быть может, будет разбит.
В его глазах что-то блеснуло. Ну, еще бы! На этот раз мне действительно
пришлось выполнять адвокатскую работенку.
-- Был устный приказ из администрации мэра. И все. Причем от кого он
исходил, никто вспомнить не в состоянии. Перманентный склероз. Понимаете?
Об этом мне сообщил безотказный Дубовик. Об этом -- и о многом другом,
не менее интересном.
-- Понимаю, госпожа старший следователь, -- подумав, сообщил Петров. --
Тогда кой хрен этим архарам было нужно?
-- Не ругайтесь, подследственный, -- мягко попросила я, предпочитая не
отвечать на столь любопытный вопрос. А действительно, кто им был нужен?
Молитвин? Или все-таки литератор Залесский?
Или оба?
-- Поэтому после нашего разговора вы пройдете в соседний кабинет и
напишете фантастический роман. Можете в стиле вашего дружка Алика. Сюжет
такой: находясь при исполнении, вы встретили на улице знакомого вам еще по
школе гражданина Залесского. Тот сделал вам устное заявление об исчезновении
своего соседа, гражданина Молитвина Иеронима Павловича, которого вы оба на
днях отвозили в храм неотложной хирургии. Дескать, в регистратуре молчат и
глазки строят! Затем вы поднялись в квартиру Залесского, чтобы оформить
заявление в письменной форме... Дальше понятно?
-- Так точно! -- без особого энтузиазма отозвался подследственный. --
Чего тут не понять?! Выносят дверь, являются неустановленные личности с
оружием, ксив не предъявляют и на мои законные, стало быть, требования
реагируют по морде... Госпожа старший следователь, а ежели полкан другое
накатает?
Таракан-"полкан" Жилин, ясное дело, накатает другое. Но козыри-то все у
нас!
-- Пусть себе катает, сержант! У нас свидетель есть. Бах-Целевская Ида
Леопольдовна, двадцати одного года. И цените, подследственный! Я на эту
девицу вчера полдня потратила.
...Отыскать "Идочку", как называл гражданку Бах-Целевскую алкаш Алик,
оказалось непросто. К счастью, в бестолковом рапорте Жилина оказался ее
адрес: городское общежитие N 3, более известное как Венерятник. Там ее знали
-- и еще как знали! -- но сама Бах-Целевская в Венерятнике не обнаружилась.
Список тех, у кого она может прохлаждаться, занял не одну страницу (та еще
девуля оказалась!), но ее соседка по комнате вовремя вспомнила, что
медсестричка-истеричка поселилась "у своего нового". Адрес "нового" она не
знала, но улицу указала точно. Остальное -- просто. Именно на этой улице
прописан сгинувший Залесский. Саму Бах-Целевскую я извлекла прямиком из
ванной. "Идочка" оказалась готовой на все -- жаль, я не мужик! Протокол, во
всяком случае, подписала сразу.
С бабулькой пока не повезло. В нетях бабулька. Сказали: под городом, у
брата. Но ее показания, полученные мною лично на субботней пьянке-гулянке у
Залесского, легко оспорить -- она, кажется, Алику-алкашу дальней родичкой
приходится. А зовут ее совсем странно -- Лотта. Бабушка Лотта. Интересно,
какого Лота она бабушка? Судя по возрасту, того самого.
-- Это вам конфетка, -- подытожила я, дав возможность подследственному
оценить сделанное. -- В виде аванса. А теперь, Петров, докладывайте.
Странное дело: "конфетка" совсем не обрадовала буяна, и я мысленно
обиделась.
Сержант поморщился, вздохнул.
-- Да чего там докладывать, госпожа старший следователь! Нема Фимки!
Пропал! Мать все морги обегала... И Алика нет. Я наших спрашивал -- никто ни
хрена не знает. Я уже и фотки ихние ребятам передал, и приметы. Нема! С
концами!
Весело! Ну, гражданин Залесский пропал, так сказать, по определению, с
шумом, громом и кентаврами. Теперь к нему присоединяется неведомый мне
гражданин Крайцман, который умудрился сгинуть, не попав ни в жилинский
протокол, ни в данные Горотдела, куда архары сдали драчуна Петрова.
В управлении ФСБ его тоже не было -- разведка доложила точно.
-- Давайте успокоимся, -- как можно теплее предложила я. -- Вас,
кажется, Ричардом Родионовичем величают? Я -- Эра Игнатьевна. Договорились?
Сержант покорно кивнул.
-- Так вот, Ричард Родионович. Залесского пока оставим в покое. Ваш
приятель скорее всего пьет пиво с кентами где-нибудь на Дальней Срани. А вот
гражданин Крайцман... Он не задержан. И не убит -- труп мы бы давно нашли.
Значит?
-- Да кому Фимка нужен? -- жорик дернул квадратными плечами. -- Он,
правда, это... Биохимик он. Доктор наук. Аккурат в прошлом году защитился.
Я только головой покачала. Дивны дела твои, Господи! Хороша шайка-лейка
собралась! Бывший сотрудник сверхсекретной лаборатории, алкаш-писатель,
жорик, библейская бабулька, ученый-биохимик и шлюшка из общаги. И ко всему
впридачу -- кентавр! Черт! Даже розыск официальный не объявишь, эти, из
мэрии, сразу почуют.
Хотя почему бы и нет?
-- Говорите, гражданина Крайцмана мать ищет? Вот и хорошо! Пусть подаст
заявление, причем опишет все, как было. Да пожестче! И по телевизору пусть
объявят. Сделаете?
Петров почесал подбородок.
-- Можно. Я и ребят попрошу, чтоб смотрели. Эра Игнатьевна! Ну
какого... то есть, почему они к Алику привязались? Что он им сделал?
Настала моя очередь пожимать плечами.
-- Не знаю. Но, честно говоря, находиться сейчас на его месте мне бы не
хотелось...
Я лукавила.
На своем месте я тоже чувствовала себя не очень уютно.
Агенту (или, как принято сейчас изъясняться, сотруднику) всегда
требуется скипидар под хвост. Но не тот скипидар, что тебе мажут, а тот
скипидар, что ты мажешь сам. И лучше всего, если скипидар не будет замешан
на страхе. Страх уходит, а человек остается и может натворить чудес! Так что
фотки с голыми бабами и угрозы семье -- скипидар не только дешевый, но и
очень опасный.
Сначала этому меня учили, потом поняла сама. Прочувствовала, так
сказать, ощутила. Мои боссы -- мастера подбирать рецепт скипидара. В свое
время мне было достаточно ощущения, что тебя считают человеком. После трех
лет ада такое дорогого стоит. Ну, а потом... Потом стало еще проще. Я
считаюсь очень дорогим агентом. И слава Богу! Главное, что деньги
переводятся на счет, известный в этом полушарии лишь мне и Девятому. Правда,
и за деньги купишь не все. Это тоже истина, порой очень печальная. Например,
не купишь писем. Писем, которых я так жду, и которые...
...Ее последнее письмо было странным. До этого -- все понятно: колледж
на побережье, оценки, бабка-маразматичка, теннис. А тут... Какой-то Пол, с
которым она вдобавок разговаривает по-русски, какие-то акулы... Откуда там
русские? Написала -- и молчок. Хорошо еще бабка не забывает. Свекровушка!..
Да чего от ее эпистол ждать? "Здоровы, сыты, шлите денег"...
Стоп, хватит!
Со старшим сержантом Петровым все классически просто. Без скипидара.
Для друга Фимки да для кореша Алика он не пожалеет ни времени, ни подошв. А
то, что работать доблестный жорик будет втемную, и вовсе хорошо. Аминь,
аминь, сотрудник Стрела!
Пора было идти к дубу. Или вначале заварить кофе? Впрочем, заваривать
лень, но можно сходить в буфет. А еще лучше посидеть тут, ни о чем не думая,
посидеть с закрытыми глазами, представляя себе небо -- белесое жаркое небо,
бездонное, равнодушное. Один из советов Святого Игнатия -- и очень дельный.
Лучший способ отдохнуть, когда времени мало и...
Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!
Счастье, что в этот миг в кабинете не оказалось доктора Белла.
Застрелила бы -- и Первач-псов не побоялась. Наизобретал, козел сраный, сука
американская...
-- Гизело слушает!
-- Госпожа старший следователь! Добрый день. Тут, блин, такая лажа!..
Так и знала! Дуб! Ладно, придется идти...
Почему-то я ожидала увидеть следователя Изюмского на боевом посту -- с
плетью в руке. Или с оголенным проводом. И, естественно, не одного, а в
компании с подследственным Кондратюком, который голубым кулем болтается на
дыбе, вопит, хрипит...
Дуб был один. На столе, кроме початой бутылки коньяка, сиротливо лежала
бумажка -- тоже одна. Ручка пристроилась сбоку.
На меланхоличное предложение выпить я даже не стала отвечать. Села в
кресло (предложить присесть он, само собой, забыл) и выжидательно взглянула
на дубовую рожу.
Рожа сморщилась.
-- Где подследственный? -- поинтересовалась я, уже начиная
догадываться.
Рожа сморщилась еще больше.
-- В лазарете, блин!..
Лучше всего сосчитать до десяти. Или до ста. По-итальянски. Уно, дуо,
трез...
-- И что вы ему сломали, господин Изюмский?
-- Ребро, -- покорно вздохнул дуб. -- Или два...
-- Идиот.
-- Так точно...
Полная покорность возбуждает. И не только в сексе.
-- Повторите!
Дуб грузно поднялся, почесал затылок.
-- Идиот я, блин, подруга! Да ты бы на этого тормоза посмотрела!
Лыбится, падла, и блекочет всякую туфту! Он же, сука, плановой, блин! Гандон
поганый, ломка у него, гада! Дозу просит!..
-- А теперь по-русски, пожалуйста...
Пока племянничек пытался найти адекватные выражения в великом, могучем
и свободном, я припомнила замеченный мною еще той ночью странный --
неподвижный и прозрачный -- взгляд Кондратюка. И пожалела, что не взялась за
дело сама. Хотя и без меня можно было догадаться, что у мерзавца --
астенический синдром, и в таком состоянии бить его просто бесполезно. А
теперь единственный подозреваемый по важнейшему делу выбит из игры -- в
буквальном медицинском смысле -- и, возможно, надолго.
-- Что он сказал? -- перебила я, не дав товарищу Изюмскому подыскать
эквивалент к выражению "гандон поганый".
Дуб молча протянул мне листок -- тот самый, единственный.
Ну-с?
"Гражданина Трищенко я не убивал. Пистолет мне вручила Очковая. Она
велела прийти в бар "Момай". С моих слов записано верно."
Подписи не было, зато имелась грамматическая ошибка (бедный Мамай!). Я
вздохнула.
-- Что баллистики говорят? Пистолет тот?
-- Тот...
В принципе, с этим можно сунуться в суд. Пистолет, личность
подследственного, поведение при задержании. Но ведь дело не в наркомане!
Точнее, не в его поганой личности. Трищенко убили безнаказанно, в меня тоже
стреляли, явно не опасаясь последствий. Кто дал этому уроду право убивать?
Наркоманы-убийцы в нашей практике попадались, и не раз, но исключительно
мертвые. Психоз Святого Георгия достает их вдвое быстрее, чем всех прочих.
Кажется, на эту тему была даже статья...
-- Когда мы сможем его допросить?
Молчание затянулось, и я почуяла недоброе.
-- Господин Изюмский!
-- Да блин!.. Я его по башке ненароком двинул! У него это...
Сотрясение!..
Да. Идиот. Клинический.
-- Ладно. Посетителей допросили?
Протоколы я листала недолго. Дуб оказался дубом и тут. Свидетелей
расспрашивали о Кондратюке -- но не об убитом Трищенко. О Кондратюке же
знали немногое. Появляется редко, мало с кем общается, предлагает себя
исключительно за деньги или за "дозу", имеет совершенно непотребную кличку
"Глубокая Пасть", не танцует... Не танцует -- этого мы не учли... Эх, не о
том спрашивали! С Кондратюком пока все ясно, нам бы про убитого Трищенку
узнать. Бармен -- человек известный, тут бы многое всплыло!..
-- Кто такая эта Очковая, не знаете?
Дуб только вздохнул. Озвереть? Нет, не стоит. Займемся педагогикой.
-- Значит так, Изюмский! Кондратюка -- на обследование. И не в лазарет,
а в Центральную клиническую. Срочно! Пусть поглядят, что в нем такого
особенного. Дальше... Вызовите всех свидетелей еще раз. Узнайте все о
Трищенко. Побывайте у него дома, расспросите родителей... Вас методике
расследования учили?
Тяжкий вздох был мне ответом. Ну конечно! Юракадемия, заочное
отделение!
-- Как только найдете Очковую -- везите сюда. Обыск на квартире. Как
заявку на ордер писать -- знаете?
-- Да знаю я, госпожа старший следователь! -- возгласил дуб. -- Я
просто того, ну... этого...
Верно. И того он. И этого тоже.
-- Налейте коньяку!
Последняя фраза была явно воспринята, как знак примирения. И напрасно.
Я отхлебнула коньяк (прекрасный, откуда только взялся?), улыбнулась:
-- А будете обо мне сплетничать, кое-что оторву. Что именно, вам
Никанор Семенович уточнит. Настоящий мужик баб трахает, а не облизывает
языком при посторонних. Ясно?
Удивительно, но дуб покраснел. Да так, что я почти его простила.
Все-таки жизнь мне спас, охломон! Ладно, можно еще по глоточку...
Я кивнула на бутылку, товарищ Изюмский послушно привстал...
Дзинь! Дзи-и-инь!
Черт! Я и забыла, что телефоны бывают не только в моем кабинете.
-- Вас, Эра Игнатьевна!
Так и знала...
-- Гизело? Где тебя леший носит? Немедленно на выезд!
Ревенко! Да пошел бы он!..
-- Какого беса! Я работаю!..
Из трубки послышался рык, да такой, что даже я дрогнула.
-- Немедленно! В городе погром! На Сумской! Поняла? Шеф уехал,
дозвониться не могу! Ноги в руки, мчись, принимай решение! Я к
"сагайдачникам", они, болваны, с выходом тянут!.. Выполняй!
К "сагайдачникам"? Ого, дело скверное, если дошло до курсантов Особого
военного универсистета имени Сагайдачного. На моей памяти такого еще ни
разу...
-- Еду!
"Принимать решение" не довелось. И без меня было кому -- мэр, оба его
зама, плюс начальник УВД Хирный с целой толпой жориков в больших погонах.
Начальство жалось за могучими спинами архаров и явно не торопилось выходить
за стену из пластиковых щитов. А впереди, загораживая улицу, бурлила толпа.
У страха глаза велики. Погрома не было: во всяком случае, витрины
магазинов оказались целы, да и бить никто никого не собирался. Пока, по
крайней мере. Зато движение перекрыли намертво. Опустевшие туши троллейбусов
тянулись бесконечным караваном, одну из машин уже успели перевернуть.
Лозунгов не имелось -- кроме одного, наскоро намалеванного красной краской
на обычной простыне. Я всмотрелась... "Кентов вон из города!" Ага, вот в чем
дело! И конечно, иконы -- огромные, почти в метр. Кажется, Святой Власий.
Странное дело: в памятках, издающихся здешней епархией, епископ Севастийский
опеределен к надзору за скотом. За крупным рогатым. Но в городе все считают,
что именно он защищает от кентавров. Есть даже сборник молитв Власию
"супротив буйства кентаврийского"; по-моему, его уже забросили и в
Интернет...
-- Гизело? Где твой главный?
От неожиданности я вздрогнула. Широкоплечий здоровяк с военной
выправкой, которую не могло скрыть вполне штатское пальто. Бажанов, заммэра
по силовым.
-- Ищут, -- сообщила я, прикидывая: не спросить ли в свою очередь о
налете на квартиру Залесского?
Нет, не стоит.
-- А почему тебя прислали? Мужика не нашли?
-- Почему? -- удивилась я. -- Нашли!
Он хмыкнул, протянул пачку "Кэмэла". Я покачала головой. Бросила -- еще
в колонии, на спор. С тех пор и не курю.
Толпа между тем подкатилась к самым щитам. В воздухе мелькнул снежок, с
легким стуком врезавшись в тугой пластик. Затем снежки посыпались градом.
Вверх взвились десятки рук:
-- До-лой кен-тов! До-лой кен-тов! До-лой!
-- Ты что, над планом "Покров" работаешь?
Я покосилась на Бажанова, но переспрашивать на всякий случай не стала.
А вдруг еще что-нибудь скажет?
-- Стратеги, мать их! "Сагайдачники" давно уже должны быть! А если и
вправду петух клюнет?
-- Их Ревенко поехал подгонять, -- со знанием дела сообщила я.
-- Ревенко... Хрен с бугра, этот ваш Ревенко!.. Ну ты смотри, чего
вытворяют!
Над толпой начал подниматься длинный шест. На его конце имелся
небольшой "глаголь", с которого свешивалось нечто, издали похожее на
мотоцикл. Присмотревшись, я поняла: это не совсем мотоцикл. Кентавр. Точнее,
его уменьшенное изображение с табличкой на груди. Надпись гласила "Кент
сраный". Шест принял вертикальное положение, качнулся, но устоял.
Сзади послышался вопль. Я обернулась: двое архаров отбирали видеокамеру
у лохматого юноши. Мелькнула знакомая тараканья рожа. Полковник Жилин! Со
свиданьицем! Тараканы заселились -- выселяться не хотят...
Рядом с первым шестом начали воздвигать второй -- и тоже с виселицей.
На этот раз висеть довелось обычному мешку. Правда, на мешке красовалась
шляпа, а белая табличка сообщала, что перед нами не мешок, а наш уважаемый
мэр. И не просто мэр, а "Сука-мэр".
-- Кто же им платит? Как думаешь, Гизело?
Я с изумлением воззрилась на Бажанова. Тот покачал головой:
-- Зря мы вашу контору кормим! Платят им, Гизело! Ты погляди, кто
собрался? Босота, наркота долбанная, им что кенты, что марсиане. Не-е, не
просто это! Ты представляешь, если "Покров" начнется? Мы "сагайдачников" в
окопы отправим, а тут шухер! Говорил я, надо спецбатальон создавать!
Мне показалось, что я ослышалась. Спятила. Одурела. Окопы? Они что,
воевать собрались? Да ведь от нас скачи, за три года до границы не
доскачешь!
-- До-лой кен-тов! До-лой! До-лой! Мэра в отставку!
Ближайший шест (с кентавром) накренился, пошел легким дымком -- и
вспыхнул. В ноздри ударил запах солярки.
-- Убийцу этого гомосека нашли?
Бажанов продолжал меня удивлять. Оказывается, он интересовался не
только загадочным "Покровом".
-- Ты скажи, чтоб крепко искали, Гизело! Банда у них! Гомосек этот --
только репетиция. Они, сволочи, боевиков готовят! Представляешь: начнут бить
боевыми, а мы и ответить не сможем!
-- А японских шпионов искать не надо? -- не утерпела я.
Мой выпад он проигнорировал, а я еле удержалась, чтобы не сорваться с
места и не побежать прямиком домой, к компьютеру. Это же надо! Пять лет
заниматься какой-то этнографией, и тут за пару дней такое! "Покров",
очевидно, проект введения военного положения -- или даже военных действий.
Бред, зато в этот бред неплохо вписываются мифические "боевики". М-да, мысль
недурна. Кто там пропавший Крайцман по специальности? Биохимик? Гражданин
Залесский точно бы очередной роман накропал.
Теперь уже горели оба чучела. Солярки не пожалели -- пылало славно.
Снежки кончились, в ход пошли пустые бутылки. Ряды архаров зашевелились,
чуть подались назад...
Резкий гудок заставил оглянуться. На площадь, разбрасывая неубранный
снег, лихо выруливали грузовики. Первый затормозил, из кузова горохом
посыпались "сагайдачники", держа наизготовку саперные лопатки.
-- Отож! -- довольно прокомментировал Бажанов. -- Ну что, прокуратура,
даешь добро на красные сопли?
Он не шутил. "Сагайдачники" -- тоже. Вот хрень, мало им палашей с
дубинками, еще и лопатки подавай!
-- Где мэр? -- стараясь оставаться спокойной, осведомилась я. --
Проведите меня к мэру! Быстро! Вы слышите?
...Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок...
Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко
падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит
назад... Мяч уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх,
солнце сверкает на мокрой резине. Девочка оглядывается...
Нет, бесполезно! Не могу вспомнить! Ничего -- ни лица, ни того, какого
цвета был на ней тогда купальник. Даже мяч расплывается, меняет цвет,
становится огромным... у меня в детстве был похожий...
Хватит!
Я открыла глаза и слегка шлепнула надутый от важности томик Лойолы.
Может, действительно попробовать? Взять отпуск и пройти весь искус, шаг за
шагом, от отчаяния к надежде. Всего за четыре недели. Святой Игнатий
уверяет, что после этого год нормальной жизни обеспечен. В покое,
благочестии и с истовым рвением к работе. Так сказать, ad majorem Dei
gloriam.
Не выйдет. Четырех недель у меня не будет, не будет даже получаса.
Доклад уже послан, экран тускло светится. Хорошо, что сегодня очередь
Девятого. По крайней мере, не придется ругаться.
Все! Экран. Пора! Почему они молчат? Ладно, сама...
"Здесь сотрудник Стрела. Ответьте!"
Сейчас Девятый усмехнется, положит на клавиатуру свои длинные пальцы.
Мне всегда почему-то казалось, что они у него именно такие. Как у пианиста.
"Здесь Пятый. Слушаю вас, сотрудник Стрела. Только покороче!"
Опаньки!
Сквозь растерянность, злость, обиду, я все же успела ощутить некоторое
изумление. Что это там у боссов? Раньше такого не было!
"Попала в сложную ситуацию. Жду совета."
Вот так. Покороче. Без эмоций.
Строчки ушли в неведомую даль, в ответ поползли другие.
"На ваш экстренный N 256. Категорически запрещаю всякую
самодеятельность! Планом "Покров" не заниматься. Повторяю: не заниматься.
Бажанова оставьте в покое. Выполняйте задание. Ваше сегодняшнее поведение
считаю недопустимым!"
"Поведение" -- это когда я вместе с мэром и Бажановым вышла к толпе? Но
ведь иначе лопатки пошли бы в дело! Вместе с палашами.
"Вы привлекли в себе излишнее внимание, чем поставили под удар всю
операцию! В дальнейшем -- категорически запрещаю подобное!"
Внимание? Пожалуй, да. И Никанор Семенович благодарил, и Ревенко с
бутылкой бегал. Где они такие хорошие были, когда толпа на щиты поперла? А в
общем, Пятый в своем репертуаре.
"Теперь важное. Нужный вам специалист прибывает завтра киевским поездом
в 11.40. Вагон третий, место пятое. Специалиста зовут Волков Игорь
Дмитриевич. Высылаю фотографию."
Завтра? Просила, просила чуть ли не год... Видать, и вправду жарко
стало. Ну-с, Игорь Дмитриевич, каков ты?
На экране появился белый четырехугольник, по нему поползли пятна,
обозначились контуры...
Есть! В голове уже сам собой составлялся словесный портрет (лицо
овальное, подбородок средний, с ямочкой...), а я глядела в незнакомое лицо,
пытаясь понять, кого мне Бог и начальство прислали. Пять лет работала одна
-- не шутка. Вроде, ничего. Симпатичное лицо. И улыбка приятная. Сколько
тебе лет, Игорек? Двадцать пять? -- если, конечно, фото не старое.
Полюбоваться напарником мне не дали. Снова строчки -- сердитые, даже
злые.
"Категорически запрещается вступать со специалистом в любые разговоры,
не относящиеся к работе, сообщать подробности своей биографии, свое
агентурное имя, номер и суть задания. Как поняли?"
Обидно даже! Он что, меня за малолетку принимает?
"Сотрудник Стрела все поняла правильно."
Ладно, рычи! А интересно, почему нельзя заниматься "Покровом"? Уж не
сидит ли рядышком кто-то еще? Сидит, дискетку в компьютер вставляет... Давно
подозревала, давно!
Пятый уже успел попрощаться, экран погас, а я все сидела в кресле,
слегка постукивая пальцами по мертвой клавиатуре. "Поняла правильно...
поняла правильно..."
Ладно, будем считать, что поняла.
ЧЕТВЕРГ, ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ
Мадам Очковая и ее Капустняк * Специалист по кризисным
культам * Добрые друзья старшего сержанта Петрова *
Падай, дура!
С работы следовало удрать, причем не позже половины одиннадцатого.
Спешить я не люблю, особенно в подобных делах. Бог весть, вдруг какому-то
любопытному захочется проехаться вслед за старшим следователем Гизело на
Южный вокзал? Горят на мелочах -- это даже не азбука, это палочки для счета.
Проще всего зайти к начальству, предварительно понюхав лука, и, глядя
на оное начальство честными покрасневшими глазами, доложить о временной
нетрудоспособности. Проще, но не правильней. Есть метода получше -- так
осторчертеть всем, что твое исчезновение будет воспринято, как дар Божий.
Посему с первыми петухами я заглянула в кабинет к мрачному недопохмеленному
Ревенко, затем нашумела у экспертов, забежала в архив. Следующим на очереди
был лично Никанор Семенович, но у самой приемной меня перехватили.
Оказывается, пока я накручивала круги по коридорам, меня искали. Точнее,
искал.
Дуб, понятно, кто же еще?
Если прошлый раз стол следователя Изюмского украшала одинокая бутылка
коньяка, то теперь впору было перекреститься. Половину стола занимала голая
женщина с призывно раскрытым ртом и заброшенными на плечи ногами. Дуба могло
извинить лишь одно: дама при ближайшем рассмотрении оказалась резиновой и
надувной. А вокруг дивным натюрмортом располагались цветные фотографии --
тоже с дамами, но уже настоящими, яркие обложки журналов и что-то еще, не
очень понятное, но явно паскудное. Сам дуб восседал в кресле, скрытый
резиновыми прелестями своей новой подруги, и старательно изучал толстую
тетрадь в черной клеенчатой обложке.
-- Пигмалионизм или фетишизм? -- поинтересовалась я вместо "здрасьте".
Господин Изюмский только вздохнул, и весь его вид мне сразу крайне не
понравился.
-- Ладно, докладывайте!
Докладывать ему не хотелось. Даже поднимался дуб с таким видом, будто
его не поливали минимум год.
-- Очковая, -- наконец выдал он, кивая на стол.
Похоже, он имел в виду резиновую даму. Или просто рассчитывал на мою
догадливость. Но я предпочла промолчать.
-- Упустили! -- вновь вздохнул племянничек, и не выдержал. -- Блин,
сука верченая, из-под носа!..
Итак, из-под носа. Вскоре я выяснила, что Очковая, то есть Калиновская
Любовь Васильевна, тридцати пяти лет, полька, временно не работающая,
умудрилась исчезнуть из квартиры за пять минут до появления опергруппы. На
плите как раз выкипел кофе. В спешке она оставила не только пачку патронов,
аналогичных изъятым у гей-гражданина Кондратюка, но и все те сокровища, что
ныне красовалась передо мной.
-- Блядина она! -- резюмировал дуб. -- Вот, погляди!
Он наобум порылся в пачке цветных фотографий и протянул мне. Первый же
взгляд показал, что мой собеседник во многом прав.
-- Видала? Старая, сука, а туда же! Бордельеро на хазе устроила!
Голубятню! Мальчиков ей подавай, собачек! Блядина!
Судя по фотографиям, не одних собачек. Кентавров тоже. Отсутствием
воображения мадам Очковая явно не страдала. По поводу "старой суки" я решила
не заострять. Всего на год меня старше... Эх, клещи бы сюда, да за язычок
кой-кого!
-- Ведь чего она Очковая, Эра Игнатьевна? Она же их трахала! Пидоров
этих! То есть которые лица... Во!
Изюмский сморщился и поднял со стола нечто. Н-да! Слыхивать
приходилось, а вот видать -- еще нет.
-- Этот, как его, блин? Фаллоимитатор. Она у них, у пидоров, самая
модная телка была! То есть даже не телка...
С трудом уйдя от столь благодатной темы, дуб все-таки вернулся к нашим
баранам. В "Мамае" Очковую знали все. И не только в связи с указанными выше
обстоятельствами. Уже несколько лет гражданка Калиновская была постоянной
подругой завсегдатая оного бара, известного под кличкой Капустняк. К числу
прочих знакомых гражданина Капустняка принадлежали также известные нам
убиенный бармен Трищенко и вольный стрелок Кондратюк.
-- Да вот они, глядите!
Очередная фотография. Без собачек, зато с хорошо узнаваемым гражданином
Кондратюком, не менее узнаваемой Очковой и неким третьим -- постарше, с
короткой черной бородкой. Все трое были весьма и весьма заняты друг другом.
Любопытно, кто сие снимал? Уж не Трищенко ли?
Я хотела выдать увлекшемуся дубу нравоучительный пассаж, но внезапно
физиономия сластолюбивого бородача показалась мне знакомой. Может, из-за
бороды. Ненавижу мужские бороды, все время кажется, что тебя лобызает
половая щетка...
-- Компьютер работает? Найдите файлы розыска! Быстро!
Можно было отдать снимок на сканирование и совмещение, но я понадеялась
на свою память. Почему-то я была уверена: этот тип в розыске, причем не
только в городском. Где-то полгода назад... Есть!
Искать не пришлось. В первой же десятке "особо опасных" мелькнула
знакомая борода. А вот и текст. Та-а-ак!
Я присвистнула, дуб тихо выматерился, и я раздумала делать ему
замечания. Не до того. Нет, ну это же надо, а?
...Панченко Борис Григорьевич, он же Бессараб, он же Капустняк. Вор в
законе, предполагаемый главарь "железнодорожной" "братвы". Убийства, рэкет,
наркотики, торговля женщинами и детьми, содержание притонов, аферы с авизо.
Полгода назад дело передано в Интерпол. Предполагаемое местонахождение --
Португалия...
-- Это которые "тамбовцев" и "воркутинцев" перешлепали? -- судорожно
вспомнил дуб.
-- Которые, -- согласилась я, не понимая: что же это такое творится на
белом свете?! Капустняка, главаря чуть ли не самой крупной банды в Евразии,
ищем мы, ищет Интерпол, а он гуляет себе под самым носом...
-- Его видели в "Мамае"? Когда?
Изюмский почесал затылок и начал загибать пальцы -- один, второй...
-- Неделю назад.
Лихо! Как раз перед убийством!
-- Чего делать-то будем, Эра Игнатьевна? -- жалобно вопросил дуб.
Делать? Интересно, далеко ли до ближайшей колокольни? Бежать,
взбираться, хвататься за веревку...
-- Не будем спешить, -- рассудила я. -- Расспросите всех еще раз.
Только подробнее -- когда заходил, с кем... И загляните на серверы
Интерпола. Мало ли?
Дуб послушно кивнул, я же взглянула на часы и поняла -- пора. Скоро
обеденный перерыв, не хватятся, а потом я позвоню...
-- Эра Игнатьевна, это ведь вы дело Молитвина ведете?
-- Что? -- я застыла, думая, что ослышалась.
-- Ну, алкаша пропавшего, -- удивился дуб. -- Дядька говорил...
Уно, дуо, трез... Он, де, труа, катр... Айн, цвай...
-- Вела. Закрыли дело. А... что?
-- Ну, если закрыли!.. -- господин Изюмский пожал широкими плечами. --
Просто тут о нем...
Тетрадь -- та самая, в черной клеенчатой обложке. Еще не понимая, я
раскрыла первую попавшуюся страницу. Рисунок карандашом: женщина и... тоже
женщина, хотя на первый взгляд и не скажешь. Внизу подпись -- "Олька Ч.,
поз. "крыл. ракета".
-- В конце, Эра Игнатьевна! Тут она всякую пакость описывает, а в
конце...
В конце, то есть на последних страницах, оказались адреса. Много,
некоторые перечеркнуты крест-накрест, другие без фамилий, с одними
инициалами...
"...Молитвин Иерон. Павлов. Гв. Широнинцев, 22, 15. 300 гр."
Раз, два, три, четыре, пять, шел Молитвин погулять. Капустняк вдруг
выбегает, триста гр. ему вручает...
Ездят к нам мало. В первые годы побаивались -- да и сейчас боятся.
Вдобавок негласный пропускной режим, ОВИР; даже, кажется, справки.
Постоянные пропуска полагаются лишь родственникам, и то не всем. "Братва"
тоже не спешит соваться. Кому охота лезть прямо в пасть к
"железнодорожникам"? Стоп, стоп, не надо, хватит!..
Я постаралась забыть, хотя бы на время, о таинственно сгинувшем
Молтвине и не менее таинственно объявившемся Капустняке. Не сейчас!
Платформа пуста, но на вокзальном табло уже 11.28, значит, скоро...
Странно: сюда почти не ездят, а поезда не отменили. Ревенко как-то
пояснял: политика! Символ единства державы. А тот факт, что поезда пустые --
не беда. Пустые -- зато целые. "Железнодорожники" всех напрочь отвадили...
Стоп! Опять не туда!
Лучше подумать о специалисте. О симпатичном парне по имени Игорь. Игорь
Дмитриевич. Игорь Дмитриевич Волков, который сейчас, судя по всему,
разглядывает заснеженные пустыри на месте сгинувшей Новоселовки. Интересно,
кого мне пришлют? Физика? Наверное, физика. Девятый намекнул, что некоторые
из них уже ставят Основную теорию под сомнение. Правда, печатать такое не
спешат. Кого-то наша любимая теория весьма устраивает. И действительно: что
может быть проще? Неизвестное излучение действует на психику,
бедолаги-обыватели видят чертиков -- и все в порядке, картина мира не
меняется. Где же вы, Игорь Дмитриевич? На часах 11.30. Пора!
Ага, есть! Задумавшись, я даже не заметила тупую морду локомотива,
неторопливо выползающего со стороны Сортировки. Правильно ли я стою? Все
верно, третий вагон должен располагаться именно тут, проверено...
Проводник издевательски долго возится с дверью, затем никак не желает
отойти в сторону...
-- Эра Игнатьевна?
Игорь Дмитриевич Волков улыбается и протягивает мне широкую ладонь. Я
улыбаюсь в ответ.
-- Д-добрый день! А вы знаете, я б-был в вагоне совершенно один! Все
еще в Полтаве сошли!..
-- Добрый день! -- наконец спохватываюсь я. -- Это ничего, главное, вы
не потерялись!
ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА...
Фотография, конечно, старая. Моему гостю лет тридцать -- или чуть
больше. Ямочка на подбородке, яркие губы. Красивые глаза, только цвет
какой-то странный. Серый? Нет, светлее. Невысок, но крепок, не иначе
тренировался, причем не один год. Кисти узкие, какие-то детские. И запястья
-- тонкие, как бабки у породистого скакуна.
А еще бы ему очень пошла штормовка.
Вот он какой, присланный вместо боевого слона специалист...
-- Что-нибудь не так, Эра Иг-гнатьевна?
О, Господи! Засмотрелась, баба старая!
-- Все так, Игорь Дмитриевич! Просто я рада...
-- Только не Д-дмитриевич! -- он вновь улыбается и смущенно разводит
руками. -- Когда с "ичем", все к-кажется, что я на заседании Ученого совета,
и еще эти ст-туденты...
-- Игорь, -- охотно вношу эту коррективу. -- А я -- Эра. Только
лучше... Лучше -- Ирина.
Договор заключен, и мы не спеша направляемся к стоянке такси. Только
сейчас я замечаю, что за спиной у долгожданного специалиста -- старый рюкзак
с притороченной сверху гитарой, а в руке -- лоптоп, тоже старый, чуть ли не
начала века. И вновь просыпается любопытство. Физик? Физик с гитарой?
Ничего, скоро узнаю.
Перед тем, как заваривать кофе, я быстро спалила на горелке даже не
одну, а две булочки, и установила на видном месте иконку Филиппа Сурожского.
Почему-то хотелось, чтобы кофе получился такой, как надо -- или еще лучше.
Святой благостно улыбался, вдыхая пряный аромат. Бог знает, может, ему кофе
прямо в Сурож возили? Из Абиссинии?
Завтракать гость категорически отказался, приведя меня в тихую радость.
За всеми моими злодействами я давно не пополняла холодильник. Зато бар...
-- Вам с коньяком? У меня есть настоящий "Камю". И "Арарат" тоже есть
-- тридцатилетний!
На этот раз его улыбка выглядела слегка растерянной.
-- Н-не знаю даже. Может, сначала о работе поговорим? Вы ведь теперь
мой, т-так сказать, научный руководитель!..
Научный? Хорошо сказано! Но... Спросить?
-- Простите, Игорь, а кто вы по специальности? Я имею в виду...
-- П-понимаю, понимаю, -- Игорь поспешно закивал. -- Кажется, м-могу
вас обрадовать, я именно по вашему профилю. Два нуля, ноль восемь, семьдесят
два. Л-литературоведение и фольклор.
"Вот те раз!" -- подумал Штирлиц. Я чуть не поперхнулась глотком кофе
(хорошо получился, не подвел Сурожанин!); все еще не веря, покачала головой:
-- Фольклорист?
-- Ну да! -- гость явно удивился. -- У меня кандидатская по античной
мифологии, а д-докторская -- по индо-арийской. Я, правда, доктор не наш,
американский, у нас сейчас в совет лучше не соваться.
Ничего, ничего... Посчитаем до десяти. Что-то часто приходится этим
заниматься!
-- А как вам, позвольте спросить, обрисовали ваше задание? В смысле,
э-э-э, работу?
Изумленный взгляд серых глаз. Да, глаза что надо, век бы смотрела, не
отворачивалась...
-- Но... Мне объяснили, что фонд Сороса открыл н-несколько новых тем, в
том числе по кризисным культам, на примере вашего города. Д-действительно,
материал уникальный! Я подал заявку, и вот... Мне сказали, что здесь есть
два специалиста: вы и г-господин Молитвин...
"А вот те два!" -- подумал Мюллер. Если все это -- шутка Девятого, то
она явно удалась.
-- А что вы понимаете под кризисными культами, Игорь?
"Что такое?" -- спрашивать нельзя. Все-таки я -- тоже "специалист".
-- Хороший вопрос! -- краешки ярких губ дрогнули. -- В т-точку! Я
понимаю так: к-кризисные культы возникают в экстремальных условиях, когда
об-бычная система ценностей перестает существовать или становится
непродуктивной. Вот, например, культ "карго"...
Узнавать о культе "карго" было интересно (надо же, грузовозам
поклонялись!); а еще приятнее было просто слушать его голос. Негромкий,
теплый... И вдруг я начала понимать: случилось кое-что пострашнее приезда
наивного фольклориста в наш Ад. Я встретила свежего человека. Симпатичного
человека. Умного. Не "сотрудника", не жорика, не наркомана... Окстись,
девка, с ума не сходи!
-- К тому же, как я выяснил, у вас этим д-давно занимаются. Начали еще
до в-всего этого ужаса. Здесь работал Институт Прикладной Мифологии...
наверное, с-слыхали?
Слыхала! Ох, слыхала! НИИПриМ, он же -- N 7. Тот самый, где рвануло.
Лаборатория МИР, до которой еще никто не смог докопаться. Ни в переносном
смысле, ни в прямом. Кратер -- метров двести в диаметре. До сих пор трава не
растет...
-- Ведь господин Молитвин -- из лаборатории МИР, если я не ошибаюсь?
Это зд-дорово, у нас думали, что там все погибли! Вы знаете, портрет
Иеронима Павловича -- это б-было первое, что я увидел, когда впервые зашел к
нам на кафедру. То есть, на мою будущую к-кафедру...
...Представилось: пропитая рожа угрюмо глядит из золоченой рамы. В
деснице вобла, в шуйце -- початая бутылка пива.
-- Хорошо! -- легко согласилась я. -- Как только господин Молитвин
появится, я вас немедленно познакомлю. А, может, все-таки по пятьдесят
грамм? "Арарата"?
К сердцу мужчины надо добираться через желудок. А через рюмку куда? Ой,
дура ты, Эрка, дура!
Коньяк тяжело плескался в граненом хрустале. Игорь вздохнул, вновь
развел руками:
-- Н-ну разве что за погибель теории Семенова-Зусера. Да расточатся
врази!
С большим удовольствием я хлебнула бы за знакомство, но... И это
годится.
-- Аминь!
Чокаться не стали. Я вдруг представила старую накрашенную бабу,
тянущуюся с рюмкой через стол... Бр-р-р!
-- Значит, думаете опровергнуть Основную теорию?
Приятно поддерживать светский разговор. Два ученых мужа... То есть не
совсем, но где-то рядом.
-- Мечтаю! -- на сей раз он не улыбался. -- Из-за этой к-клятой теории
мне, собственно, и докторскую в Минске зарезали. Авось, наберу материала...
И тут я поняла. Он ничего не видел. Ни-че-го! Для него Объект -- что-то
вроде индо-арьев. Кентавра ему продемонстрировать, что ли? Нет, не заметит,
нужно пару дней...
-- Хотите, фокус покажу? Прямо сейчас?
Я огляделась по сторонам. Стекло разбить? Еще за буйную посчитает!
Взгляд скользнул по брошенной на диван сумочке. Ага!
Я достала помаду, и мы прошествовали на кухню. Игорь с интересом
поглядел на желтые разводы по потолку -- неизбежные последствия недавнего
потопа. Ну, про это потом...
-- Помада, -- начала я не без торжественности. -- Она мажется.
Для убедительности я провела черту прямо по кафелю. Игорь задумался,
затем кивнул:
-- Согласен. Это -- п-помада. Она материальна, и она ост-тавляет след.
-- А теперь вы. Изобразите что-нибудь.
На миг он заколебался, но затем в серых глазах сверкнул вызов. Приняв
из моих рук инструмент, Игорь провел рукой резкую неровную линию. Раз!
Волнистая черта. Два! Что-то треугольное... Да это же парус! Неплохо!
...Почему-то сразу вспомнился морской берег. Серый песок, теплые волны,
ее рука -- в моей руке...
Я вздохнула. Хватит, не сейчас.
-- Итак, что вы сделали, Игорь?
Он усмехнулся, взглянул на рисунок.
-- В-вероятно, слегка нашкодил.
-- Совершенно верно.
Теперь в святцы! Нет, не стоит, случай простой, святые могут спать
спокойно.
Я достала булочку и обильно покрошила на подоконник. Затем в восточный
угол. А после -- у порога. Достаточно? Вполне.
Игорь с интересом следил за моими пассами. Под занавес одобрительно
хмыкнул:
-- Насколько п-понимаю, домовой?
Я кивнула, быстро прочитала про себя простенькое заклятье. Как это
Евсеич учил? "Сусидко, сусидко, надто в хате брыдко, тоби я рада, прыбраты
надо..." Вызубрила!
Теперь считаем. (Опять считаем!) Раз, два... десять...
-- Прошу!
Рисунок уже исчезал -- бледнел, таял, оставляя легкий розовый след. Вот
и он пропал.
Игорь внезапно стал серьезным, быстро коснулся пальцем стены...
-- Вп-печатляет!
-- Могу исчезника вызвать, -- гордо сообщила я. -- Для этого манка
нужна. Только исчезники шипят, когда незнакомого человека видят. И с собой
утащить могут.
Мы вернулись в комнату, Игорь поглядел на бутылку, протянул руку.
-- Нет, не стоит. Хотя опыт, я в-вам скажу, хорош! Семенова бы сюда!
Ковалевского уже не убедишь -- п-помер. Между прочим, первые т-такие опыты
стали проводить именно в НИИПриМе. П-правда, если верить легенде, там начали
с телевизора...
-- В институте мифологии? -- поразилась я. -- Игорь, Институт N 7 --
оборонный объект! То есть, был, конечно. Название -- для прикрытия,
понимаете?
Я вовремя укусила себя за кончик болтливого языка и заткнулась. Игорь
бросил на меня удивленный взгляд (не смотри, сероглазый, не надо!), пожал
плечами:
-- Об-боронный? Ну, конечно, можно вызвать д-джинна, засадить в бутылку
из-под пива и швырнуть в суп-постатов... Нет! Это был именно институт
прикладной мифологии! МИР -- собственно, "М-миф и реальность"; или, по
другой версии, "Мифологическая реальность". В том-то и дело! И г-господин
Молитвин был один из тех, кто первым, так сказать, п-пробил брешь. Ему
сейчас нельзя позвонить? Жажду з-знакомства!
Я покачала головой. И я жажду. И кое-кто еще. Например, Очковая. Или
сам Бессараб-Капустняк.
-- Как только вы его в-встретите, Ирина, пожалуйста, познакомьте! А
пока... Наверное, мне стоит побродить по г-городу. Мечтаю поглядеть на
к-кентавров.
-- Сегодня не увидите, -- усмехнулась я. -- Адаптация. Нужно денька
два.
Он кивнул, задумался.
-- Т-то, что вы показали мне, Ирина, это одна п-половина яблока. Т-так
сказать, физическая сторона. Но я фольклорист, меня интересует и вторая
половина -- к-как все это воспринимается на уровне культа.
Я вздохнула. Ну, конечно, ему научную работу писать. По линии Сороса...
Господи, кого они мне прислали?
-- А в-вас не удивляет, Ирина, что православная церковь б-быстрее
всего, так сказать, приспособилась?
Быстрее? Да, пожалуй. Буддистам-одиночкам -- им было наплевать.
Мусульмане только сейчас начинают одноразовые молитвы печатать. Очень
красиво -- листок, на нем вязь арабских буквиц с указанием на трех языках:
"Коран, сура 14, аят 8". Берешь, отрываешь, мажешь острым кетчупом... А
иудеи (которые уцелели) почти все уехали. Говорят, мучились бедняги -- ни
воды, ни света, штукатурка падает...
-- Православным не впервой, -- предположила я. -- К Петру привыкали, к
большевикам. У некоторых, что постарше, до сих пор погоны под рясой. Да и не
все готовы булочки крошить. Вот у нас недавно арестовали двух священников...
Вновь пришлось кусать себя за язык. И больно!
-- Читал, -- кивнул Игорь. -- Отцы Николай и Алек-ксандр, если не
ошибаюсь. К-кажется, кто-то из них считает, будто настал, так сказать,
Армагед-дон?
Могу ли я знать об этом? Пожалуй, могу. Я ведь тоже читаю газеты!
-- Так думает отец Александр. Но ему представляется, что Армагеддон
давно прошел, и этот свет -- уже не наш...
-- Интересно. Неглуп б-батюшка!
Остается с этим согласиться, но вдруг я начинаю кое-что соображать.
Гражданин Егоров рассказал об этом только мне -- позавчера. Он в
следственном изоляторе, в одиночке. Откуда?
Наверное, меня выдали глаза. Игорь моргнул, покачал головой.
-- П-помилуйте, Ирина! Я прекрасно понимаю, что т-такое научная этика!
Честное слово, я не напечатаю и слова из ваших н-научных отчетов без вашего
согласия. Мне их просто п-показали, чтоб я, так сказать, вошел в курс...
Я перевела дух. Конечно, ведь его все-таки готовили. Не так, как меня,
ясное дело... "Научные отчеты"! Смешно? Пожалуй, не очень.
-- Вы говорили об этих двух священниках, Игорь.
-- Да. Их позиция, к-конечно, любопытна, но в том-то и дело, Ирина, что
они -- исключение. П-погоны под рясой -- это, конечно, да, но дело не в
погонах. П-православие, вообще, очень мистическая религия. А м-мистика
предполагает непосредственное воздействие на, т-так сказать, предмет веры...
А забавно в-выходит! Помнится, годков этак н-надцать назад одного священника
из-под К-киева отлучили за то, что хворых заговорами д-да оберегами лечил и
пиво п-пить изволил с мужиками. Я т-тогда так и не понял, за что б-бедолагу
все-таки отлучили -- за знахарство или за пиво. А т-теперь, так сказать,
поворот "все вдруг". Скоро, т-того и гляди, бубны выдадут б-батюшкам!
Слушать бы и слушать. Наверное, студенты его на руках носили. А
студентки... К тому же гитара!..
О гитаре я решила спросить чуть погодя. Время есть, на работе не
хватятся...
Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!
На этот раз пришлось закусывать не язык, а губы. Иначе бы обложила в
пять этажей ни в чем не повинный телефон. Впрочем, что значит: неповинный?
Мог бы и сломаться, как давеча! И не умолкает, тварь!
-- В-вам, кажется, звонят, Ирина!
Остается улыбнуться, извиниться и пройти в соседнюю комнату. Кто бы это
мог быть? Если дуб -- пошлю в пень...
-- Гизело слушает!
Хорошо, что еще не сказала "старший следователь Гизело". То-то бы
сероглазый удивился!..
-- Эра Игнатьевна! Это Петров. Старший сержант Петров. Уже боялся, что
не дозвонюсь...
Началось! Точнее, продолжается.
-- Слушаю вас, Ричард Родионович!
-- У меня новости. Про Фимку. То есть про гражданина Крайцмана. Нам бы
встретиться...
Ясно. Гитару послушать не удастся. По крайней мере, сейчас.
-- Где вы?
-- Я? На Клочковской, но скоро буду возле дома Алика. Мне фотки взять
надо, чтобы ребятам раздать. У меня только старые...
Алкаш-писатель проживает совсем рядом. Остается совместить неприятное с
бесполезным. Вдобавок рядом проживает беглая бабушка Лотта, которая вполне
могла вернуться. Ее дополнительные показания тоже не помешают. А присутствие
Петрова только упростит ситуацию -- его-то, небось, тут все знают!
-- Хорошо. Через двадцать минут у его подъезда.
ПАДАЙ, ДУРА, ПАДАЙ!
(опыт итальянской увертюры)
I. ALLEGRO
Возле нужного подъезда, прямо на покрытом грязным снегом тротуаре,
красовался грузный мотоцикл с сине-желтыми полосами и знакомой эмблемой:
Егорий истребляет лох-несское диво. Рядом с мотоциклом нетерпеливо топтался
лично старший сержант Петров.
-- Здравия желаю, госпожа старший следователь!
-- И вам того же... -- начала было я, но сразу умолкла. Так-так,
мотоцикл, палаш на боку, наручники...
-- Петров? Вы ведь, если я не ошибаюсь, под следствием?
Жорик сдвинул шапку с "капустой" на левое ухо и принялся чесать
затылок. Не иначе, извилину стимулировал.
-- Ну-у... Госпожа... Гражданка старший следователь! Так ведь в
штатском со мной ни одна собака говорить, е-мое, не станет! Вот, у ребят
попросил, на время...
-- И пистолет тоже?
Петров вздохнул и принялся расстегивать кобуру. Пустую.
-- Так я ведь законы знаю, Эра Игнатьевна! Палаш -- он ведь не оружие
даже, а так, для порядка!..
Упечь бы трепача в изолятор -- для порядка. Недавно одному парню за
охотничий нож трешник впаяли...
-- Ладно. Выкладывайте!
-- Да, мать его в гроб, весь город облазил...
-- Отставить!
Все-таки правильно, что женщин неохотно берут на работу, подобную моей.
Тут одного дуба с запасом хватит. Обложить? Не стоит, не того калибра,
зазнается еще!..
-- Сержант! Еще раз на родном языке заговорите, отправлю под арест! Как
поняли?
Ментовская ряха краснеет, бледнеет... притворяется? или и впрямь
заело?!
А хорошо, когда с ними можно так! И даже покруче -- можно!
-- Виноват, госпожа старший следователь. Докладываю...
-- Вот так-то лучше!
Лучше -- по форме, но не по содержанию. Весь город сержант облазил, но
Алика, равно как и Фимки, то есть граждан Залесского и Крайцмана, не
обнаружил. К начальству сунулся -- без толку. У них сейчас аврал --
Жэку-Потрошителя на Дальней Срани ловят. Уже пятерых сей Жэка съел, шестого
ищет. Выходит, на официальный розыск надежды мало, да и на неофициальный
тоже. Зато был один разговор...
-- Сам я не слыхал, Эра Игнатьевна. Сослуживец мой слышал -- Дашков
Андрей. Он к архару знакомому выпить зашел, там еще двое были. В общем, один
спрашивает: "Куда жидка, мол, очкатого дели?" А другой ему: "Который жидок?
Драчун? Ну, ясно куда, к психам!" Это как раз на следующий день было после
того...
-- На Сабурку ездили?
-- Так точно. Нет там его и отродясь не было.
Оставалось поразмыслить. Где еще у нас водятся психи, кроме как на
Сабуровой даче, она же психиатрическая храм-лечебница N 15? Водятся они,
конечно, везде, но, главным образом, законом не признанные. А вот, так
сказать, легальные...
-- Районные храм-лечебницы? Центральная неврологическая?
Петров пожал плечами:
-- В центральной был, районные сейчас ребята шерстят. Без толку это.
Храм-лечебницы тетя Марта, мамка Фимкина, сразу обзвонила... Нема Фимки. И
Алика нема!
Вид у бравого жорика был настолько кислый, что я его мысленно пожалела
-- без всякого на то хотения. Видать, страдает -- друзья все-таки! Бедный
сержант!
...Я спросила как-то у Петрова: ты зачем надел на шею провод? Ничего
Петров не отвечает...
-- Ладно, Ричард Родионович. Поднимемся в квартиру к вашему Залесскому.
II. ANDANTE
Голосистый звонок надрывался долго и безнадежно, но за дверью было
тихо, будто мы пытались ломиться в склеп. Я поглядела на сержанта, тот в
очередной раз пожал плечами.
-- Идка должна быть там. Я звонил недавно, она дома была...
Выходит, сексапильная лимитчица решила поселиться тут всерьез и
надолго. Так гражданину Залесскому и надо! Скоро пропишется, затем явится
куча рогатых родичей из деревни с большим деревянным метром -- квартиру
делить. Чего это я на нее взъелась? Может, завидую? Тьфу, глупость!
-- Ключи у вас есть?
Хлопок по карманам, знакомая "ментовская" ухмылка.
-- Ключи нам без надобности! Отмычка у меня -- фирмовая. Замок только
жалко...
-- Сейчас! Сейчас!
У замка сегодня удачный день. А гражданка Бах-Целевская таки дома,
поскольку именно ее голос доносится из-за двери.
-- Иду! Я в ванной была! Сейчас халат накину!
Успокоившись по поводу замка, я, решив не тратить времени даром,
достала записную книжку. Из-за двери донесся странный шум, словно рухнуло
что-то тяжелое. Уж не гражданка ли Бах-Целевская на мыле поскользнулась?
-- Вы адрес той бабушки знаете? Что с нами тогда в квартире была? Ее
Лоттой зовут.
-- Тети Лотты?
Уточнять, кому она бабушка, кому -- тетя, не пришлось. Вопль -- дикий,
отчаянный, -- на миг лишил меня дара речи. Записная книжка дрогнула, выпала
из рук.
-- А-а-а-а! Мамочка-а-а-а! Ой, убили-и-и! Ой, спасите-е-е!
Петров опомнился первым -- ноблес оближ, жорик все-таки. Тускло
сверкнула полоска стали, вонзилась в замок.
-- Помогите-е-е! Помогите-е-е!
-- Дверь открой, дура! -- крикнула я, без всякой надежды быть
услышанной.
Вопли не стихали. Сержант, негромко матерясь, копался в замке, а я
начала приходить в себя. Если вопит -- значит, еще не убили. Успеем!
-- Есть!
Изнасилованный замок жалко клацнул -- и дверь под натиском Петрова
покорно распахнулась. Я дернулась вперед, но лапа жорика без всякого
почтения к сединам и чинам, схватила меня за ворот пальто и отшвырнула в
сторону, словно котенка.
-- Стоять! Я первый!
В руке его уже был пистолет, и я беззвучно поклялась: выживу, отправлю
наглеца в изолятор. Пустую кобуру показывал, ширмач! Ну, я ему!
III. PRESTO
...На полу в прихожей -- сиротливая лужица; чуть дальше -- мокрые
следы. Похоже, гражданка Бах-Целевская шла к двери, шла и...
-- Сюда! Сюда! Ой, лышенько!
Ага! Прямо! Стеклянная дверь, за ней -- комната с диваном, на котором
Алик-алкаш возлегать изволили. Сержант уже там. Сейчас выстрелит... Нет,
обошлось!
-- Эра Игнатьевна! Скорее!
Если "скорее", значит, стрельбы не будет. Я автоматически расстегиваю
пальто, перешагиваю порог.
Батюшки светы!
На этот раз действительно "батюшки" и вполне "светы". Знакомый до
омерзения запах. Его ни с чем не спутаешь -- кровь. Да, кровь -- на полу, на
диване, на расстегнутом японском халате гражданки Идочки. У меня под ногами
-- тоже кровь. Хорошо еще туфельки на шпильках не успела надеть, как в
прошлый раз. Теперь ни к чему. Сержант Петров не оценит, и дурочка-Идочка не
оценит -- и гражданин Залесский Олег Авраамович тоже.
Гражданин Залесский Олег Авраамович бревном лежит на ковре, и, судя по
обилию крови, в помощи едва ли нуждается. Лица не узнать -- даже веки
измазаны красным. Где же рана? Впрочем, это пока не важно, в морге
разберутся. Артерию перебили? Да, похоже.
Растерянный (таким я его еще не видела) Петров что-то бормочет,
склонившись над телом; гражданка Бах-Целевская, устав вопить, сползает в
кресло. Все ясно, единственный уцелевший мужик -- это я.
-- Гражданка Бах-Целевская, проверьте пульс!
-- Я? -- в круглых коровьих глазах плавает ужас.
-- Ты же медсестра, дура гребаная!
Кажется, помогло. Идочка, подергивая нижней губой, вступает в лужу
крови, наклоняется. Бесполезно, но надо установить факт. Я гляжу на часы --
13.30. Ровно. Пригодится для протокола.
-- Жив! Он жив! Жив!!!
Теперь гражданка Бах-Целевская вопит втрое громче прежнего. Петров
бросается вперед, склоняется над тем страшным, что лежит на ковре.
-- Алик! Алька! Это я, Ритка! Не помирай! Я сейчас! Сейчас!
Он -- сейчас! По-моему, телефон в соседней комнате. Я поворачиваюсь...
Грохот -- точно по подъездной лестнице пустили каток. Огромный каток --
и совсем близко. Совсем близко, за входной дверью. Черт, дьявол, мы же ее не
закрыли!
Я бросаюсь вперед, дверь распахивается, в проем лезет бородатая рожа
кента.
-- Падай, дура! Падай! -- доносится сзади рев Петрова. -- Падай!
Стреляю!
Дура -- это я.