Книго

     ---------------------------------------------------------------------
     Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 3.
     Л.: Дет. лит., 1984.
      & : Zmiy ([email protected]), 8 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------
     Недавно  я  познакомился  в  поезде  с  одним  очень  милым  и  хорошим
человеком.  Ехал  я  из  Красноярска в  Москву,  и  вот  ночью  на  какой-то
маленькой,  глухой станции в  купе,  где до тех пор никого,  кроме меня,  не
было,  вваливается огромный краснолицый дядя в широченной медвежьей дохе,  в
белых бурках и в пыжиковой долгоухой шапке.
     Я  уже засыпал,  когда он ввалился.  Но тут,  как он загромыхал на весь
вагон своими чемоданами и  корзинами,  я  сразу очнулся,  приоткрыл глаза и,
помню, даже испугался.
     "Батюшки!  -  думаю.  -  Это что же  еще за медведь такой на мою голову
свалился?!"
     А  великан этот  не  спеша  разложил по  полочкам свои  пожитки и  стал
раздеваться.
     Снял шапку, вижу - голова у него совсем белая, седая.
     Скинул доху -  под дохой военная гимнастерка без погон,  и  на ней не в
один и не в два, а в целых четыре ряда орденские ленточки.
     Я думаю:
     "Ого! А медведь-то, оказывается, действительно бывалый!"
     И  уже смотрю на него с уважением.  Глаз,  правда,  не открыл,  а так -
сделал щелочки и наблюдаю осторожно.
     А он сел в уголок у окошка,  попыхтел, отдышался, потом расстегивает на
гимнастерке  кармашек  и,   вижу,   достает  маленький-премаленький  носовой
платочек. Обыкновенный платочек, какие молоденькие девушки в сумочках носят.
     Я, помню, уже и тогда удивился. Думаю:
     "Зачем же ему этакий платочек?  Ведь такому дяде такого платочка небось
и на полноса не хватит?!"
     Но он с  этим платком ничего не стал делать,  а только разгладил его на
коленке,  скатал в  трубочку и  в  другой карман переложил.  Потом  посидел,
подумал и стал стягивать бурки.
     Мне это было неинтересно,  и скоро я уже по-настоящему,  а не притворно
заснул.
     Ну, а наутро мы с ним познакомились, разговорились: кто, да куда, да по
каким делам едем...  Через полчаса я  уже  знал,  что попутчик мой -  бывший
танкист,  полковник,  всю войну воевал, восемь или девять раз ранен был, два
раза контужен, тонул, из горящего танка спасался...
     Ехал полковник в тот раз из командировки в Казань, где он тогда работал
и где у него семейство находилось.  Домой он очень спешил,  волновался, то и
дело выходил в  коридор и справлялся у проводника,  не опаздывает ли поезд и
много ли еще остановок до пересадки.
     Я, помню, поинтересовался, велика ли у него семья.
     - Да как вам сказать... Не очень, пожалуй, велика. В общем ты, да я, да
мы с тобой.
     - Это сколько же выходит?
     - Четверо, кажется.
     - Нет, - я говорю. - Насколько я понимаю, это не четверо, а всего двое.
     - Ну  что  ж,  -  смеется.  -  Если  угадали  -  ничего  не  поделаешь.
Действительно двое.
     Сказал это и, вижу, расстегивает на гимнастерке кармашек, сует туда два
пальца и опять тянет на свет божий свой маленький, девичий платок.
     Мне смешно стало, я не выдержал и говорю:
     - Простите, полковник, что это у вас такой платочек - дамский?
     Он даже как будто обиделся.
     - Позвольте, - говорит. - Это почему же вы решили, что он дамский?
     Я говорю:
     - Маленький.
     - Ах, вот как? Маленький?
     Сложил платочек, подержал его на своей богатырской ладошке и говорит:
     - А вы знаете, между прочим, какой это платочек?
     Я говорю:
     - Нет, не знаю.
     - В  том-то  и  дело.  А  ведь  платочек этот,  если желаете знать,  не
простой.
     - А какой же он? - я говорю. - Заколдованный, что ли?
     - Ну,  заколдованный не заколдованный,  а вроде этого...  В общем, если
желаете, могу рассказать.
     Я говорю:
     - Пожалуйста. Очень интересно.
     - Насчет интересности поручиться не могу,  а  только лично для меня эта
история имеет  значение преогромное.  Одним  словом,  если  делать  нечего -
слушайте. Начинать надо издалека. Дело было в тысяча девятьсот сорок третьем
году,  в самом конце его, перед новогодними праздниками. Был я тогда майор и
командовал танковым полком.  Наша часть стояла под Ленинградом. Вы не были в
Питере в эти годы?  Ах, были, оказывается? Ну, вам тогда не нужно объяснять,
что представлял собой Ленинград в  это время.  Холодно,  голодно,  на улицах
бомбы и снаряды падают. А в городе между тем живут, работают, учатся...
     И  вот  в  эти  самые  дни  наша  часть  взяла  шефство  над  одним  из
ленинградских детских домов.
     В этом доме воспитывались сироты,  отцы и матери которых погибли или на
фронте,  или от  голода в  самом городе.  Как они там жили,  рассказывать не
надо.  Паечек усиленный,  конечно,  по сравнению с другими, а все-таки, сами
понимаете,  ребята сытые спать не ложились.  Ну, а мы были народ зажиточный,
снабжались по-фронтовому,  денег не  тратили,  -  мы  этим  ребятам кое-чего
подкинули.  Уделили им из пайка своего сахару,  жиров, консервов... Купили и
подарили детдому двух коров,  лошадку с упряжкой, свинью с поросятами, птицы
всякой:  курей,  петухов, ну, и всего прочего - одежды, игрушек, музыкальных
инструментов...  Между прочим,  помню, сто двадцать пять пар детских салазок
им преподнесли: пожалуйста, дескать, катайтесь, детки, на страх врагам!..
     А под Новый год устроили ребятам елку.  Конечно,  уж и тут постарались:
раздобыли елочку,  как говорится, выше потолка. Одних елочных игрушек восемь
ящиков доставили.
     А  первого января,  в  самый праздник,  отправились к своим подшефным в
гости.  Прихватили подарков и поехали на двух "виллисах" делегацией к ним на
Кировские острова.
     Встретили нас -  чуть с  ног не  сбили.  Всем табором во двор высыпали,
смеются, "уру" кричат, обниматься лезут...
     Мы  им каждому личный подарок привезли.  Но и  они тоже,  вы знаете,  в
долгу  перед  нами  оставаться не  хотят.  Тоже  приготовили каждому из  нас
сюрприз.  Одному  кисет  вышитый,  другому рисуночек какой-нибудь,  записную
книжку, блокнот, флажок с серпом и молоточком...
     А   ко   мне  подбегает  на  быстрых  ножках  маленькая  белобрысенькая
девчоночка,  краснеет как маков цвет,  испуганно смотрит на  мою грандиозную
фигуру и говорит:
     "Поздравляю вас,  дяденька военный.  Вот вам,  -  говорит,  -  от  меня
подарочек".
     И  протягивает ручку,  а  в  ручонке у нее маленький беленький пакетик,
перевязанный зеленой шерстяной ниткой.
     Я хотел взять подарок, а она еще больше покраснела и говорит:
     "Только  вы  знаете  что?   Вы  этот  пакетик,  пожалуйста,  сейчас  не
развязывайте. А вы его, знаете, когда развяжите?"
     Я говорю:
     "Когда?"
     "А тогда, когда вы Берлин возьмете".
     Видали?!  Время-то,  я говорю,  сорок четвертый год,  самое начало его,
немцы еще в Детском Селе и под Пулковом сидят, на улицах шрапнельные снаряды
падают,  в  детдоме у  них накануне как раз кухарку осколком ранило...  А уж
девица эта,  видите ли,  о Берлине думает. И ведь уверена была, пигалица, ни
одной минуты не сомневалась,  что рано или поздно наши в Берлине будут.  Как
же  тут  было,  в  самом деле,  не  расстараться и  не  взять этот проклятый
Берлин?!
     Я ее тогда на колено посадил, поцеловал и говорю:
     "Хорошо,  дочка.  Обещаю тебе,  что и  в  Берлине побываю,  и  фашистов
разобью, и что раньше этого часа подарка твоего не открою".
     И что вы думаете - ведь сдержал свое слово.
     - Неужели и в Берлине побывали?
     - И в Берлине,  представьте,  привелось побывать. А главное ведь, что я
действительно до  самого Берлина не  открыл этого пакетика.  Полтора года  с
собой его носил.  Тонул вместе с ним.  В танке два раза горел.  В госпиталях
лежал. Три или четыре гимнастерки сменил за это время. А пакетик все со мной
- неприкосновенный.  Конечно,  иногда  любопытно было  посмотреть,  что  там
лежит. Но ничего не поделаешь, слово дал, а солдатское слово - крепкое.
     Ну,  долго ли,  коротко ли,  а  вот наконец мы и в Берлине.  Отвоевали.
Сломали последний вражеский рубеж. Ворвались в город. Идем по улицам.
     Я - впереди, на головном танке иду.
     И вот,  помню, стоит у ворот, у разбитого дома, немка. Молоденькая еще.
Худенькая. Бледная. Держит за руку девочку.
     Обстановка в  Берлине,  прямо скажу,  не для детского возраста.  Вокруг
пожары,   кое-где  еще  снаряды  ложатся,   пулеметы  стучат.   А  девчонка,
представьте,  стоит,  смотрит во все глаза,  улыбается...  Как же! Ей небось
интересно: чужие дяди на машинах едут, новые, незнакомые песни поют...
     И  вот уж не знаю чем,  а  напомнила мне вдруг эта маленькая белобрысая
немочка мою ленинградскую детдомовскую приятельницу.
     И я о пакетике вспомнил.
     "Ну,  думаю,  теперь можно.  Задание выполнил.  Фашистов разбил. Берлин
взял. Имею полное право посмотреть, что там..."
     Лезу в  карман,  в гимнастерку,  вытаскиваю пакет.  Конечно,  уж от его
былого  великолепия  и  следов  не  осталось.  Весь  он  смялся,  изодрался,
прокоптел, порохом пропах...
     Развертываю  пакетик,  а  там...  Да  там,  откровенно  говоря,  ничего
особенного и нет. Лежит там просто платочек. Обыкновенный носовой платочек с
красной и зеленой каемочкой. Гарусом, что ли, обвязан. Или еще чем-нибудь. Я
не знаю,  не специалист в этих делах.  Одним словом, вот этот самый дамский,
как вы его обозвали, платочек.
     И  полковник еще  раз  вытащил из  кармана и  разгладил на  колене свой
маленький, подрубленный в красную и зеленую елочку платок.
     На этот раз я совсем другими глазами смотрел на него.
     Ведь и в самом деле, это был платочек непростой.
     Я даже пальцем его осторожно потрогал.
     - Да,  -  продолжал,  улыбаясь,  полковник.  -  Вот  эта самая тряпочка
лежала,  завернутая  в  тетрадочную  клетчатую  бумагу.  И  к  ней  булавкой
пришпилена записка.  А  на записке огромными корявыми буквами с невероятными
ошибками нацарапано:
     "С Новым годом,  дорогой дяденька боец!  С новым счастьем! Дарю тебе на
память платочек.  Когда будешь в Берлине,  помаши мне им,  пожалуйста.  А я,
когда узнаю,  что наши Берлин взяли,  тоже выгляжу в  окошечко и  вам ручкой
помашу.  Этот платочек мне мама подарила,  когда живая была. Я в него только
один раз сморкалась,  но  вы  не стесняйтесь,  я  его выстирала.  Желаю тебе
здоровья! Ура!!! Вперед! На Берлин! Лида Гаврилова".
     Ну вот...  Скрывать не буду -  заплакал я. С детства не плакал, понятия
не имел,  что за штука такая слезы, жену и дочку за годы войны потерял, и то
слез не было,  а тут -  на тебе,  пожалуйста!  -  победитель,  в поверженную
столицу врага въезжаю,  а  слезы окаянные так по щекам и  бегут.  Нервы это,
конечно...  Все-таки ведь победа сама в руки не далась. Пришлось поработать,
прежде чем наши танки по берлинским улочкам и переулочкам прогромыхали...
     Через два  часа я  у  рейхстага был.  Наши люди уже  водрузили к  этому
времени над его развалинами красное советское знамя.
     Конечно, и я поднялся на крышу.
     Вид  оттуда,  надо  сказать,  страшноватый.  Повсюду  огонь,  дым,  еще
стрельба  кое-где  идет.  А  у  людей  лица  счастливые,  праздничные,  люди
обнимаются, целуются...
     И тут, на крыше рейхстага, я вспомнил Лидочкин наказ.
     "Нет,  думаю,  как  хочешь,  а  обязательно надо это сделать,  если она
просила".
     Спрашиваю у какого-то молоденького офицера:
     - Послушай, - говорю, - лейтенант, где тут у нас восток будет?
     - А кто его,  - говорит, - знает. Тут правую руку от левой не отличишь,
а не то что...
     На  счастье,  у  кого-то  из  наших часы оказались с  компасом.  Он мне
показал,  где восток.  И  я повернулся в эту сторону и несколько раз помахал
туда белым платочком.  И представилось мне,  вы знаете, что далеко-далеко от
Берлина,  на берегу Невы,  стоит сейчас маленькая девочка Лида и  тоже машет
мне  своей  худенькой  ручкой  и   тоже  радуется  нашей  великой  победе  и
отвоеванному нами миру...
     Полковник расправил на колене платок, улыбнулся и сказал:
     - Вот.  А вы говорите -  дамский.  Нет,  это вы напрасно. Платочек этот
очень дорог моему солдатскому сердцу.  Вот поэтому я  его с  собою и таскаю,
как талисман...
     Я чистосердечно извинился перед своим спутником и спросил,  не знает ли
он, где теперь эта девочка Лида и что с нею.
     - Лида-то,  вы говорите,  где сейчас? Да. Знаю немножко. Живет в городе
Казани.  На Кировской улице. Учится в восьмом классе. Отличница. Комсомолка.
В настоящее время, надо надеяться, ждет своего отца.
     - Как! Разве у нее отец нашелся?
     - Да. Нашелся какой-то...
     - Что значит "какой-то"? Позвольте, где же он сейчас?
     - Да  вот -  сидит перед вами.  Удивляетесь?  Ничего удивительного нет.
Летом  сорок  пятого года  я  удочерил Лиду.  И  нисколько,  вы  знаете,  не
раскаиваюсь. Дочка у меня славная...



     Эти  рассказы давно уже  стали классикой,  на  них воспиталось не  одно
поколение читателей.  Они издавались в сериях "Библиотека пионера", "Золотая
библиотека",  в  сборниках,  представляющих советскую детскую  литературу за
рубежом.  Дети,  их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из
ребят,  независимо от возраста,  Л.Пантелеев видит личность,  с  уважением и
пониманием относится к  трудностям,  с которыми они сталкиваются на нелегком
пути  взросления.  Какими  же  представляет  своих  героев  Л.Пантелеев?  Он
считает,  что  самые  лучшие человеческие качества -  честность,  храбрость,
достоинство - проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в
самой  обычной,  будничной обстановке.  Вот  почему написанный в  мирные дни
рассказ  "Честное слово"  о  верности маленького мальчика данному слову  так
актуально прозвучал в  первые дни войны.  Его не  только опубликовали,  но и
читали по радио.
     Осень  и   зиму   1941-1942  годов  Л.Пантелеев  провел  в   осажденном
Ленинграде.  Наряду  со  взрослыми судьбу  блокадного города разделяли дети.
Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше,  тушил зажигалки, дети окружали
его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего
истощения.  "Присутствие детей,  - пишет Л.Пантелеев, - подчеркивало великий
человеческий смысл нашей борьбы". О мужестве ленинградских детей в дни войны
и блокады написано большинство рассказов этого раздела.

     Впервые рассказ опубликован в книге "Рассказы и повести". Петрозаводск:
Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1952.
                                                      Г.Антонова, Е.Путилова
Книго
[X]