Алексей Иванович Пантелеев. Приказ по дивизии
Цикл "Рассказы о подвиге"
---------------------------------------------------------------------
Пантелеев А.И. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2.
Л.: Дет. лит., 1984.
& : Zmiy ([email protected]), 23 февраля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
- Нет, - говорил генерал, показывая спутнику своему тонкий орлиный
профиль, - невоенный человек даже и понять не может, что значит настоящая
воинская дисциплина. Вот - и вам небось приходилось слышать, - часто
говорят, что дисциплина должна быть сознательная. А вы знаете, почему-то не
люблю я этого слова. Что значит - сознательная дисциплина? Сознательным
должен быть боец. А дисциплина - всегда одна... Дисциплина, если хотите, это
что-то вроде шестого чувства, которое, вместе со вкусом, слухом и зрением,
присуще каждому настоящему солдату. И уж как ты ее там ни называй -
сознательная или бессознательная, - а если ты ее нарушил, дисциплину, - я
тебя в полном сознании и без зазрения совести под арест закатаю, а еще
нарушил - так и голову сниму, не пожалею...
"Эге-ге, - подумал собеседник генерала. - Да ты, я вижу, дядя сердитый.
Попадись такому в недобрый час - ведь он, пожалуй, и в самом деле без головы
оставит".
Генерал инспектировал войска, которыми он командовал. Три дня провел он
в частях, на передовых линиях, и все эти три дня ни на шаг не отставал от
него молодой, но уже известный писатель, приехавший из Москвы с поручением
от большой столичной газеты. Теперь, темным и непогожим осенним вечером, они
возвращались в штаб дивизии. Новенький трофейный "оппель", похожий на
короткую сигару, а еще больше - на вытянутое гусиное яйцо, на самой бешеной
скорости и все-таки почти бесшумно мчался по гудронированному прифронтовому
шоссе. Писатель, который с непривычки страшно устал, промерз и проголодался,
сидел в углу, откинувшись и прижимаясь затылком к мягкой,
приятно-пружинистой обивке кабины. Слушая генерала внимательно и даже
почтительно, он все-таки то и дело стискивал зубы, чтобы не зевнуть, и с
надеждой поглядывал через голову шофера на дорогу - не мелькнет ли там,
наконец, хоть какой-нибудь огонек, не запахнет ли дымом и не покажется ли
что-нибудь похожее на человеческое жилье. Но впереди, на дороге, не было
ничего, кроме дождя, мрака, блестящих дождевых луж и угольно-черного, мрачно
сверкающего под приглушенным и укороченным лучом автомобильного прожектора
сырого гудрона. Изредка выскакивала откуда-то свесившаяся над дорогой
облетелая ветка с одиноким кленовым или буковым листом, мелькал на секунду
полосатый километровый столб или придорожный каменный крест, - и опять
ничего, кроме тьмы, дождя и беспрерывно бегущего впереди, колыхающегося и
дрожащего пятна света. Но вот в этом светлом пятне мелькнули какие-то
человеческие фигурки. Писателю показалось, что он разглядел даже ружья у них
в руках. И почти тотчас же резкая пронзительная трель свистка заставила его
пригнуться и зажмурить глаза.
- Стой! - услыхал он голос генерала.
Но шофер или не расслышал приказания или просто не мог остановить
разбежавшуюся машину, - "оппель" продолжал лететь на прежней скорости.
Над головой писателя что-то звякнуло, треснуло и рассыпалось. В то же
мгновенье он почувствовал, как чья-то цепкая рука схватила его за шиворот и
с силой бросила на пол. Он не сразу сообразил, что сделал это генерал. Над
головой опять щелкнуло. Потом он почувствовал сильный толчок. Ему
показалось, что машина взлетела в воздух. Она и в самом деле проделала
невероятный курбет: резко затормозив, шофер повернул ее на 180 градусов.
Поднявшись на дыбы, "оппель" описал в воздухе дугу и грузно шлепнулся
передними колесами в дождевую лужу.
Генерал, а за ним и писатель выскочили из машины. Громко стуча
каблуками по гудрону, кто-то уже бежал им навстречу. Через минуту из темноты
выступили две серых шинели. Два красноармейца с автоматами наперевес, один
впереди, а другой несколько отставая, приближались к машине.
Генерал нетерпеливо шагнул им навстречу.
- Кто такие? - рявкнул он таким угрожающим басом, что писатель, который
и без того успел натерпеться страху, вздрогнул и отшатнулся.
Бойцы со всего разбега остановились, подровнялись и вытянулись перед
генералом во фрунт.
- Так что, товарищ генерал-майор, - высоким срывающимся голосом начал
один из них, молодой, щеголеватый, с сержантскими полосками на погонах, -
бойцы сторожевого охранения четвертого батальона сто двадцать седьмого...
- Это кто стрелял? - перебил его генерал.
- Это я стрелял, товарищ генерал-майор, - негромко ответил, выступая
вперед, второй боец, немолодой, худенький, некрасивый, с заляпанным грязью
бледным небритым лицом. Он тяжело дышал, и, когда говорил, губы у него
вздрагивали.
- Вы что ж это, черт вас возьми, вздумали тут ночью пальбу открывать?!
- Согласно приказа, товарищ генерал-майор, - еще тише ответил солдат, и
губы у него опять задрожали.
- Согласно приказа вы мне все стекла в машине вышибли?
- Я свистел, товарищ генерал-майор, - машина не остановилась. Дал
предупреждающий - тоже...
- Вы видели, что это моя машина?
Солдат на секунду запнулся и ответил:
- Так точно. Видел, товарищ генерал-м Я вашу машину хорошо знаю.
- И все-таки стреляли мне в спину?
- И все-таки... да, стрелял, товарищ генерал-м Согласно приказа.
- А вы знаете, что вы, между прочим, чуть писателя не убили? Вы читали
такого-то?
- Никак нет. Не читал, - ответил боец, переступив с ноги на ногу и
покосившись в сторону писателя.
- Ваша фамилия? - сказал генерал.
- Первого взвода четвертой роты четвертого батальона сто двадцать
седьмого гвардейского Краснознаменного Ворошиловградского стрелкового полка
ефрейтор Метелкин.
- Можете быть свободны, - сказал генерал и, отворив дверцу кабины,
пригласил писателя садиться.
- Ведь вот метелка этакая, - проворчал он, когда машина, сделав
разворот, снова помчалась по шоссе. - Ведь вы посмотрите, - он же мне
фуражку насквозь продырил.
И генерал протянул писателю фуражку, чтобы тот пощупал. Писатель
нащупал дырку, поежился, глухо кашлянул и сказал, что в конце концов фуражку
можно и купить и починить, а вот с головой это сделать было бы, пожалуй,
несколько труднее. Генерал ничего не ответил, надел фуражку и всю остальную
дорогу молчал.
Когда они добрались, наконец, до штаба, он, не задерживаясь, поднялся
во второй этаж и приказал адъютанту разбудить дежурного писаря. Через минуту
явилась заспанная рыженькая девушка в светлой застиранной гимнастерке.
- Будьте любезны отпечатать приказ, - сказал ей генерал.
Девушка села за пишущую машинку, подышала на руки и приготовилась
печатать.
- Приказ по дивизии.
Пальцы девушки забегали по клавишам.
- Ефрейтору сто двадцать седьмого гвардейского Краснознаменного
Ворошиловградского стрелкового полка Метелкину... оставьте место для
имени-отчества... объявляю благодарность за добрую службу и верное понятие о
воинском долге. Двадцать девятого сентября сего года, находясь в сторожевом
охранении своей части, ефрейтор Метелкин... имя-отчество...
Машинка неторопливо стрекотала. Генерал ходил по комнате, поглаживая
свою седеющую голову, и продолжал не спеша диктовать слова приказа. А
московский писатель, стоя в углу, раскуривал трубку и с удивлением
поглядывал то на генерала, то на его фуражку, брошенную на подоконник.
"Ну, нет, - думал он, - где уж тут, в самом деле, невоенному человеку
понять, что значит настоящая воинская дисциплина!"
Героическая тема привлекала Л.Пантелеева на протяжении всего его
творчества. Неслучайно К.Чуковский называл пантелеевских героев людьми
величайшей отваги и видел заслуги писателя в прославлении человека.
Пантелеева интересует не только сам героический поступок, а истоки характера
героя, тот путь воспитания и самовоспитания, который делает человека
способным на проявление мужества и бесстрашия.
Впервые рассказ опубликован одновременно в книгах "Рассказы о подвиге"
(М.-Л., "Молодая гвардия", 1948) и "Рассказы" (Лениздат, 1948).
Г.Антонова, Е.Путилова