ТОМ II
Москва. 2001
Библиотека газеты "АВТОГРАФ"
Извечная женская суть
проста, как священная роща.
Вселенной не выдумать проще.
Но страшно в нее заглянуть.
И очи их, как зеркала,
где смутно твое отраженье.
Бросаешься в жизнь, как в сраженье,
промолвив: была не была...
Не жалуйся, если сполна
не сбылся...
Судьба - не случайна.
Ты сам не раскрыл своей тайны,
что в женщине миру дана.
Странно и загадочно устроено все в этом мире. Не так, конечно, странно
и загадочно, как в том, где обитают сами боги. Но все-таки... Люди глядят на
богов со своей стороны. Разобраться толком не могут, однако замечают в богах
много, как им кажется, общего с собой. Обманываются, разумеется... Однако,
устами младенца...
Боги же, если и глядят на людей, то сразу видят их со всех сторон. Со
всех сторон и еще - изнутри разглядывают человека. От этого людям бывает
беспричинно и необъяснимо страшно.
...А еще - боги нечто перенимают у смертных. Нет, не из заблуждений
кое-что перенимают романтических и истинно сладостных. Из недостатков...
Своих-то недостатков у богов, совершенных во всем, не имеется. Так, один,
два... Да и не недостатки это вовсе, а, скажем, своеобразное распределение
обязанностей. Каждый играет свою роль. Людские же недостатки боги
перенимают, порой, и незаметно для себя. Вдыхают их вместе с земными
фимиамами и воскурениями. Да и как не подцепить какой-нибудь заразы, если
воспринимаешь смертного не только со всех сторон, но и изнутри.
У людей больше странного, чем у богов. Например, люди по сути дела
отторгают от себя многое, что приносит им пользу. Торговлю, напр
Особенно тех, кто непосредственно торгует. С лотков, в лавках и даже
вечерами из дверей своего дома. И не потому, что торгаши обязательно
обманщики и пословицы у них воровские. Неужто и любой другой афинянин в день
пару раз не соврет. В большинстве случаев торговли сторонятся по каким-то
другим причинам. Мол, оно, конечно, польза для общества есть. Но какая-то
разрушительная. Афинянин нутром это почему-то ощущает. Иной даже подумает -
торговля похожа чем-то на все, что связано со смертью. Или с погребением,
когда столько всего надо, всяких разных предметов. А ведь хуже всего - возня
с трупами. Конечно, куда денешься, надо, однако боязно, да и - не чисто.
Недаром - и обмывай, и окуривай. И себя, и других, и сами дома...
Боги, глядя на людей, тоже научились друг с другом торговаться: ты мне
это, а я тебе то. Но в собственно торговле им нет надобности.
Обмениваться подсмотренными на земле забавами, подарки разные получать
- это пожалуйста. Может быть, оттого, что потребности богам ничего не стоят,
боги и остаются богами. Сказано же: что можно Зевсу, нельзя волу. Волу,
опять же - заклание. Земные заклания себе боги тоже приветствуют. А вот со
всем, что связано с миром потусторонним, с местом, где скапливаются души,
эти облики смертных, с потаенным царством Аида и у блаженных богов отношения
темные, нерешенные, напряженные какие-то. Пусть и создали они это царство,
где ничто не меняется, сами создали для Аида, чтобы породить равновесие с
изменчивым миром живых. Но словно запруду сделали, не желая расставаться с
бывшими своими подопечными. И сами теперь боятся, не понимают ее. Главное,
не ясно, куда все-таки исчезают (а они исчезают) в конце концов тени
смертных из царства смерти, сколько бы они там ни томились. В память что ли
приходят сами по себе каким-то образом. И - теряются для богов, уносятся
куда-то... Да и кто они теперь такие, что такое - не разберешь.
Все это неприятие переносится на самого владыку преисподней. И Аида,
родственника своего, боги, особенно олимпийцы, не сговариваясь, внутренне
отторгают от себя. Стараются не думать о нем. Он, правда, в свою очередь, не
особо их жалует. Тем более равных по положению олимпийцев. Редко появляется
в чертогах властительного брата Зевса. Иногда Персефона извлечет его из недр
преисподней, заскучав в длинные месяцы своего зимнего заточения. Или Зевс
провозгласит, как сейчас, всеобщий пир богов.
Конечно, боги, собравшиеся в чертогах, вели себя так, будто не Аид
восседает с ними, а какой-нибудь красавец Адонис. Хотя по-настоящему
независимо держались рядом с ним лишь Дионис и Гермес, которым, каждому
по-своему, все нипочем. Да еще Аполлон, пожелавший в этом с ними сравняться.
В какой-то момент Аполлон даже погрузил себя и троих своих ближайших
сотрапезников, включая Аида, в эфирное облако, и они исчезли для всех
остальных. "Молодцы, сынки" - успел подумать Зевс, - "развлекают мрачного
дядю". Аполлон же, чтобы, может быть, снять некоторую стесненность в общении
с владыкой преисподней, вывернул из эфира простой глиняный кувшин, тряхнул
его, так что внутри него нечто булькнуло "Ой!", и заговорщически подмигнул:
- Та самая, ежевичная. Приятель-пастушок с Иды изобрел...
Затем наполнил Аполлон золотые тонкой работы чаши, в знак согласия
появившиеся в руках божественных собутыльников. Жидкость оказалась весьма
чуждой этим чашам богов: мутная, в чернь зеленоватая и резко пахучая.
- Никому не говорил об этом, а тут скажу, - расщедрился Аполлон, прямо
глядя в еще более темные, чем это пойло, в еще более непрозрачные глаза
владыки теней.
- Попробуем, - кивнул Аид.
Он влил в себя содержимое чаши, и широко раскрывшиеся глаза его, нет,
не прояснились, а как бы темнотой вспыхнули, и рот остался открытым:
- Фу, какая гадость, - изумился, переведя дух, владыка преисподней и
даже крякнул. - А как разит!
- Почище адского цветка асфодели в твоем царстве, - хмыкнул Дионис.
- Асфодели в его царстве пахнут отсутствием запаха - поправил Диониса
Гермес.
- Правда, - согласился Аид. - Ну-ка, плесни еще...
Вскоре они вновь возникли за столом общего пиршества, вклинившись в
паузу разноголосья праздника. Владыка преисподней после приема пастушьего
пойла отяжелел, принялся что-то бормотать нараспев, потом вдруг поднял
голову и, глядя на Диониса, тоже разомлевшего, с еще более красными, чем
обычно, и сверкающими, словно лопнувший плод граната, губами, спросил:
- Ты меня обожаешь?
- Обожаю, - убежденно тряхнул Дионис длинными золотистыми волосами,
качнувшимися, словно занавес, как и концы женской головной повязки,
обуздывающей эти пышные кудри и прилипающей к его лицу.
-
Не бог, а прямо уличная девка, - не преминула заметить Артемида.
- Меня и воспитывали, словно девочку, - дружелюбно заулыбался в ответ
ей бог вина, - чтобы от дурного глаза уберечь... Такого, как у тебя, -
добавил он.
Аид мутно глянул на Артемиду, обвел непроглядно мутным взором остальных
богов и, повернувшись снова к Дионису, пророкотал:
- А все они...
- Пиршество примолкло.
- ...И правильно, что ты их запрет нарушил, - продолжал Аид с напором,
- умыкнул Ариадну. И эти дураки ничего не заметили.
Назревал скандал. Теперь все смотрели на Зевса, ожидая, как он
откликнется на выходку Аида. И что жд