ЮРИЙ ПЕТУХОВ
СОН, ИЛИ КАЖДОМУ СВОЕ
Ибо никто не может положить другого основа- ния, кроме положенного... Павел. "Первое послание к коринфянам" Он просыпался несколько раз за ночь. А может быть, и ни разу, может быть, это был один сплошной, прерываемый кошма- рами сон, бесконечный, как сама вселенная, свернутый в чудо- вищную спираль, витки которой перемешались, нагромоздились один на другой - и породили такую путаницу, что не простому смертному было в ней разобраться. Он уже успел позабыть, где заснул. В первый раз он пробу- дился у себя, в своей собственной постели, от тягучего, лип- кого сновидения, в котором ему отводилась роль безропотной жертвы, приносимой невесть кому, невесть за что... Пробужде- ние сбросило тяжесть с груди, будто с самого дна океана он вынырнул на поверхность, глотнул воздуха. Но когда обрывки страхов почти затерялись где-то в закоулках сознания и он хотел встать, чтобы напиться воды, боковая стена дома вдруг обрушилась беззвучно, рассыпаясь каменьями, и в комнату по- лезли рожи, хари, дикие уродцы, - нацеливаясь на него, угро- жающе выставив вперед корявые лапы. Еле успел сигануть в распахнутое окно, в ночь, слыша за собой топот, повизгивание нетерпеливое, хрюканье, стоны... Почти сразу же пришла мысль, что это никакое не пробуждение, лишь продолжение кош- мара, но раздумывать и рассуждать не было времени, за ним гнались. ...После этого он просыпался еще, еще и еще - и все время в разных местах. И всегда казалось, что вот оно, настоящее, что наконец-то круг разомкнулся и ему удалось выбраться из этого лютого хаоса. Не тут-то было! Все начиналось сначала, и каждый раз по-новому. Погони и преследования перемежались чем-то и вовсе несусветным, не имеющим к нему никакого отно- шения, но, тем не менее, происходящим именно с ним. Воспа- ленный мозг не давал ответов на вопросы, да и не брался за решение непосильных для него задач. Его хватало лишь на то, чтобы кое-как разобраться в сменившейся обстановке, осмыс- лить ее хотя бы поверху, связать с предыдущим. Но нет, руши- лись все связи, и выхода не было. Он успел, наверное, побывать во всех уголках земли и все- го остального мира, во всех временах. В череду отрывочных мигов укладывались целые жизни, и сама ночь была уже не от- резком земного времени, в котором его половина планеты была погружена во тьму, нет, она стала неизмеримо большим, и по- тому как это была поистине несоизмеримость, она стала самой Бесконечностью. И была эта Бесконечность помножена на его страдания, на его боль и его бессилие. И вот на каком-то сумасшедшем витке спирали мука пресек- лась, его выбросило за пределы страшного несуществующего ми- ра. На этот раз, он верил, чуял, знал, - по-настоящему. Пришло пробуждение, разорвалось кольцо ужаса и сумятицы. Но облегчения он не почувствовал. Было мерзко и пакостно спросонья. Широченная ветвь, под которой он пристроился засыпая, уплыла кудато в сторону, и солнце, обезумевшее от ненависти ко всему живому, лупило со всей силы прямо в глаза, мелкой теркой скребло кожу лица, рук. - У-у-угхр-ы-ы, - прохрипел он в бессилии запекшимся, пе- ресохшим ртом, перевалился несколько раз через бок, не гля- дя, на ощупь, пытаясь вернуться в спасительную тень, - на несколько секунд наступило облегчение. Мелькнуло вчерашнее: долгое, шумное застолье, клятвы в верности, лобызания, при- зывы, гомон, хай, пьяное бормотанье - и вера, сумасшедшая, ненормально-железная вера в то, что все будет как надо, что и идет-то все как надо, лучше и некуда. И остается лишь ждать себе, покуда спустится с небес царствие, светлее кото- рого не бывало и не будет никогда, вот оно - уже спускается, и они видят, и они верят, потому что страстно хотят видеть и верить. И опять суета, хрип, одергивание и перебивание, и каждый лезет вперед, норовя попасть на глаза Учителю, вык- рикнуть ему в лицо восторженно и слепо: нет, никогда, я ни за что не предам Тебя! Не было у Тебя вернее и преданнее ученика и друга! И каждый норовит оттереть другого своими объятиями и поцелуями, от которых Учитель лишь чуть отстра- няется рукой, и они зависают в воздухе со всей их хмельной слезливой искренностью, дрожащей мокрогубостыо и невероятной - ни одному актеру не сыграть - правдивостью чувств, разож- женных до экстатического восторга, до сладостного самоист- ребления и уничижения во имя Его, во имя дела Его, ставшего делом Общим. И казалось так - не дюжина их, не двенадцать избранных, а легион - легион легионов непобедимых и жаждущих избавления, уже несущих его в своих сердцах, на своих руках, губах людям, человечеству, всем этим малым, сирым, неуютно скопившимся в темноте по задворкам, дрожащим в убогости и слабости своей по щелям. Да приидет царствие Твое! А чего там, ждать недолго - вот Оно, вон уже краешек златосияющий показался! Лови Его! Не упусти! Верь!.. И как хорошо вери- лось. Сейчас, когда чугунная голова тянула в ад, в пропасть и хотелось лишь одного - забыться, эта вера казалась ка- кой-то нереальной, невзаправдашней. А вчера он в упоении кричал Ему: до конца вместе! не предам! не отступлюсь! все как один! Ах, как он был счастлив вчера, это было единение, это было торжество... - Вон он, валяется под оливой, - еле слышно проговорил кто-то вдалеке насморочным гугнивым голосом. - Ага, - отозвалось голосом потверже, - лежит, падаль! Над лицом, как привязанный липкими невидимыми нитями, за- вис жирно-мохнатый, противно зудящий шмель. Страшно было да- же чуть приоткрыть глаза, казалось, тварь тут же вопьется в них своим мерзким ядовитым жалом. Но и терпеть уже было не- выносимо. Резким взмахом руки он разодрал все эти липкие ни- ти, связывавшие реальность с бредом, а заодно и прогнал наг- лое насекомое, привлеченное остатками вчерашнего вина, за- пекшегося в его бороде и усах. Ох, как было противно все вокруг и внутри, невыносимо противно! - Дергается, гаденыш! - как-то радостно и почти без зло- радства прошелестел гугнивый. - Очухивается, видать, госпо- дин центурион. Никак продрыхся, голубок! Он приподнял голову и в мареве из синих, зеленых, оранже- вых кругов и молний, дергающихся в ослепительном солнечном сиянии неправдоподобно яркого дня, увидел стоящих в несколь- ких шагах людей. Совершенно незнакомых, пристально-внима- тельных. Никого из друзей, соратников, вчерашних единоверцев рядом не было. Даже следов их пребывания не было заметно, и не было самого главного, не было Учителя. Где все они? В чем дело? Тяжелая, свинцово-опустошенная голова ответа не дава- ла, только гулко, каким-то эхом гудело в ней вчерашнее: все вместе! До конца! - Ну вставай давай, пора, - мягко проговорил легионер в короткой пластинчатой юбчоночке, державший под мышкой краси- вый шлем с гребнем. Оружие из ножен никто не вынимал, да и вообще вид у слу- жилых людей был вполне добродушный. - Слыхал, чего сказано! - развопился вдруг гугнивый, при- падая на левую, подбежал вплотную и с маху несколько раз, кривя сморщенное коричневое лицо, ударил в бок жесткой зас- корузлой сандалией. - Подымайся, гнида! Ты еще тут изгилять- ся, гад, над господами хорошими?! Убыс-у-у! Обожгла не столько боль, сколь отчаянная наглость криво- ногого гугнивца. Резко поднимаясь на ноги, он, почти не гля- дя, со всей силы ткнул кулаком в сторону обидчика, промах- нулся, чуть не упал плашмя. Но с того хватило - гугнивый отскочил, как блудливый, всего боящийся кот, спрятался за стволом дерева, яростно тараща оттуда свои базедово-лупогла- зые, выпученные, почти вываливающиеся наружу глаза: две мас- лянисто-черные сливы, заключенные в желтушечные яблоки бел- ков. Шестерка! Холуй! - Пойдем с нами, - еще мягче сказал легионер без шлема. И даже несколько смущенно пожал плечами, дескать, что подела- ешь - служба! Двое подскочили с боков, схватили под руки. Сзади послы- шался ехидный смешок гугнивого - острая боль пронзила все тело, удар пришелся в копчик, в самую косточку, зверский удар, от которого он чуть не упал прямо вперед, на легионера со шлемом под мышкой. Двое с боков стиснули сильнее, не да- вая обернуться. - За что?! - невольно и визгливо вырвалось у него. - За что?! - Кому положено, знают, за что, - спокойно и вежливо по- яснил главный легионер, которого гугнивый называл центурио- ном, явно завышая его в чинах по своей холуйской натуре. - Пошли, там разберутся. И его поволокли неожиданно быстро, с необъяснимой и несу- разной спешностью, подгоняя тычками, пинками, короткими и небольными, но обидными зуботычинами. Главный столь же быст- ро шел рядом, поглядывал, часто моргая обожженными солнцем, почти безресничными веками. В его светлых, выгоревших глазах стояла тяжелая и, казалось, вечная тоска, отражающая всю ми- ровую скорбь. Нелегок, видно, был гребнистый шлем, нелегок. - Ты зла не держи, парень, - проговорил главный неожидан- но сипло, с видимой натугой, наверное, поборов в себе мно- гое, - мы тут и ни при чем, получается, понимаешь? По рукам - по ногам опутаны, до седьмого колена. Повязали, бесы! Это видимость только, что власть наша, - ни хрена, парень, все повязаны, хоть в петлю! Вот и пляши себе на здоровье под ду- ду, хоть с улыбочкой, хоть со слезами, а пляши! - По щеке легионера и впрямь, наверное от жгучих лучей, прокатилась слезинка, след тут же подсох, да вот в глазах тоски не уба- вилось. - Так что прости, парень, не обессудь. - Чего плетешься еле! - сзади последовал еще один пинок гугнивого. - Это тебе не на вечерях рассиживать, сволочь! Ответить ему не было возможности. Главный легионер выр- вался на несколько шагов вперед и уже не оборачивался: спина и шея его были неестественно напряжены, будто и его гнали пинками и тычками по этой пыльной тропинке. Сады уже закон- чились. И дорожка вилась меж холмов, на которых стали появ- ляться первые зеваки. С каждой минутой их становилось все больше. Зрелище они из себя являли необычайно разноликое и пест- рое. Толпы множились и уже покрывали собою почти все склоны холмов. От молчаливого созерцания они постепенно переходили к более активным действиям - воздух, и без того прокаленный и тяжелый, наполнился гулом тысяч голосов. И из этого гула уже можно было выделить отдельные крикливые возгласы, злоб- ные и плаксивые, торжествующие и сочувствующие, но по боль- шей части возгласы и вопли алчущие. И становилось до обидно- го больно - до чего же не терпится этим людям, до чего же алчут они чужих страшных мук, будто в этом есть какое-то об- легчение для себя! - Попались наконец-то! - вопило истошно злорадство. - Так им! Вот посодют на кол-то, тода нарушать не станут! - Да чего там, ребята, бей их камнями! - вырывалось из чьей-то груди нетерпение, жажда деяний. - Жечь их, дотла жечь! - До двенадцатого колена, гадов! - Погодь, погодь ты, быстрые очень! Тут надо медленно, тут надо жилы драть, тянуть потихоньку - вот тогда осознают! - Рви их в клочья! Кого их? Он ведь один, его одного волокут по этой пыльной и непонятной дороге. Нет, все бред, все помутнение разума, галлюцинации. Не может быть такого, не может! - Вишь, как тебя привечают! - Гугнивый оказался совсем рядом, сбоку. Тощей, но костляво-мохнатой рукой он обвил плечи и приторно шептал в ухо, омачивая его теплой, вонючей слюной: - Ничто, пострадаешь за всех, малый, искупишь их грехи. Не-е, ты тока погляди на них, голубь, как они тебя любят, ты погляди тока! Неужто за таких и пострадать жаль?! Хе-хе-хе! Он ничего не понимал. Это была какая-то страшная ошибка: куда его волокут, зачем? Откуда эти жуткие рожи по краям до- роги? Где те сирые и убогие, за которых они готовились зас- тупиться? Где вдовицы, несчастные и страждущие, где сироты и обездоленные? И главное, почему он один?! Почему вся эта лю- тая злоба и ненависть направлены на него и только на него? Почему столь злорадно улюлюкают вслед невесть откуда появив- шиеся мальчишки-несмышленыши, им-то он что сделал? Голова и тело не выдерживали такого чудовищного напряжения, ему каза- лось, что еще миг - и он упадет, умрет, тут же, под ногами рассвирепевшей толпы. Но он не падал, не умирал. Он так же быстро бежал, подталкиваемый своими неутомимыми стражниками и вездесущим гугнивым бесом. - За что? Почему меня? Это ошибка! - почти прокричал он осипшим, не своим голосом. Гугнивый тут же обдал жаром и мокротой ухо: - Ну и ошибочка, ну так что ж теперь-то. Кого надо, сам знаешь, не нашли, упустили, стало быть, - голос его все доб- рел, мягчал, наливался сиропом, - а чем ты хуже, голубочек, ну чем, и ты сойдешь! Вон, вишь как народ тебя встречает - уже и полюбить успел, ты ему кланяйся за это, голубок, кла- няйся! - Распять его! - вопила толпа. - Распять! Жечь!! Жилы драть! Чего-о тя-я-янете-е! Распя-я-ять!!! Гугнивый вдруг отскочил в сторону, засуетился, громко покрикивая: - Ну что тут?! Сработали, что ль? Ну лады, мужики, по полбанки каждому! - Насморочный голос его взлетал и срывался совсем расхлюстанно и беспорядочно, не выдерживая даже поло- женных интонаций, будто окончательно захлебнувшись в мокроте и слизи. - На совесть, мужики? Ну лады! Вот вам еще на пу- зырь. А ну давай, поднесли, подняли, и-э-эх!!! На плечи, на спину, на самый хребет обрушилось вдруг что-то неимоверно тяжелое, твердое, угластое. Ноги подогну- лись, он упал лицом в пыль, придавленный холодной и жесткой тяжестью. Но пролежать долго не удалось: его рванули под ру- ки, обрушили на все тело град пинков, тычков, откуда-то поя- вились плети, и моченная в рассолах витая кожа впилась под ребра, принося острую, нестерпимую боль. Шатаясь, ничего не видя вокруг, с залитыми потом и кровью глазами, он привстал и, придерживая одной рукой холодное дерево на хребте, другой тяжело опираясь о колено, сделал шаг вперед, потом еще шаг, еще, еще... - Живей, живей, голубок, - вился рядышком гугнивый, - не заставляй ждать людей, ну давай, давай же! - Не хочу! - прохрипел он сдавленным горлом сквозь стис- нутые судорогой зубы. - Не хочу! - Да ты не боись, милай, не боись! Нешто мы варвары ка- кие! - Выпученные глазища желтели перед самым лицом, и каза- лось, в них появилось даже некоторое сострадание, сочувствие к жертве. - Все будет путем, мы тебе в каждую ладошку по полпинты новокаина закатаим - и не почуешь ничего, голубь, будешь себе болтаться, как в ясельках, на радость людям! - Распять его! - На кол! На кол! - Да не спеши ты... Сил не было. Но он шел, не веря в происходящее и не видя выхода, понимая, что именно это и только это и есть самая доподлинная реальность, самая материальная и живая. Да кто же они?! Откуда они?! Он напряг силы и присмотрелся. И по краям дороги, и впереди стояли, прыгали, терлись друг о дру- га и заглядывали вниз, ему в лицо самые обычные люди. Одеты они были кто во что горазд: повсюду мельтешили и туники, и халаты восточные, пестрые и теплые, и серые заурядные, но экзотические в этой средиземноморской глуши ватники и душег- реи, распахнутые по случаю особого климата. В землю били, топтали ее нетерпеливо тысячи сандалий, загнутых турецких туфель, то тут, то там, среди множества босых ног, ерзали нетерпеливо сапоги всех покроев и кож, даже валенки и те угадывались в сплошной толчее ног. В воздух взлетали тюбе- тейки, чепчики, ушанки, гребнистые шлемы и самые обычные шляпы. Отдельной группкой стояло человек двенадцать в кос- тюмчиках, при галстуках, с "дипломатами" в руках. Они были очень выдержанны и лишь сочувственно и с нужным пониманием благожелательно кивали в ответ на возгласы, как бы всемерно одобряя народное мнение, но сами не кричали. Когда они стали ближе, увидели его, то у всех, будто по команде, на лицах появился немой укор, неодобрение. Толпа была разнолика, мно- гообразна и непонятна, до боли непонятна. - Не сумлевайся, голубок, гвоздочки как в маслице войдут, не почуешь даже. Сам видишь - все для тебя делаем! Ничего не жалеем! - Гугнивый бес прослезился, захлебнулся и вовсе соп- лями, прочувствованно смолк, прогундосив лишь: - Не подве- ди-и-и! Он шел только потому лишь, что видел в нескольких метрах перед собой неестественно напряженные шею и спину тоскливого легионера, как бы слыша его грустный голос: положено, так надо, браток, терпи. И тот впрямь обернулся на ходу, кивнул и впервые за все время надел на голову свой красивый сверка- ющий шлем. - Вот и пришли почти. Гляди-ка! Он приподнял голову, распрямился. Впереди высилась гора, высвеченная ослепительным солнцем, сияющая в его лучах, буд- то не земное, а некое небесное творение. - Держи, голубок! - Гугнивый с размаху опустил ему на го- лову что-то колючее, тяжелое, причинившее жгучую боль. - Вот твоя корона земная! Ты добился своего! Смотри, как тебя при- вечают облагодетельствованные тобой. Они ждут! Они жаждут, голубок! Иди, искупи их грехи, они достойны этого, они воз- дадут тебе! Хе-хехе, - гугнивый захлебнулся в мелком, бе- совском смехе. Это был его час, его ослепительная минута бы- тия, ради которой жил. И он торжествовал. Многопудовый крест сам сполз по хребту, уперся в землю. Стало на мгновение легче, но только на мгновение, потому что сам хребет и без тяжести чувствовал ее, и без груза был пронзен болью. Рука машинально впилась в терновый венец, сорвала его, раздирая в кровь кожу головы, отбросила в сто- рону. - Нет! Не хочу! Оставьте меня, оставьте! - Такого отчая- ния и злости еще никогда не было в нем. - Почему я должен умирать за вас за всех, искупать ваши грехи, нет! Не хочу!!! Гугнивый не гнал его, не подстегивал, не взваливал креста на плечи. Он стоял рядом на полусогнутых, кривеньких ножках с открытым щербатым ртом, и в глазах его был дикий, неопису- емый восторг, казалось, вот-вот и он завизжит, как хряк в миг оргазма. Смотреть на него было тошно. - Не-ет! - Он заорал во всю глотку, на всю вселенную. И в крике этом было исступленное отчаяние, он не хотел умирать ни за кого, ни даже за самого себя, а уж тем более ради этой беснующейся, осатаневшей толпы. - Не-е-ет! Тоскливый легионер стоял совсем рядом. И грусти в его глазах было еще больше, и скорби тоже - еще больше, чем прежде. Щеки его были мокры. И он не утирал их. Но он -мол- чал, ничего не говорил, он только смотрел, мелко моргая сво- ими красными голыми веками. - Не-е-ет! Никогда! Не хочу!!! Сияющая вершина горы как-то неожиданно погасла, преврати- лась в обычную макушку холма. Небо заволокло сначало серым, потом черным. Вдалеке ослепительно ярко вспыхнула молния, громыхнуло. Гора медленно поползла вниз, засыпая своими об- ломками, градом камней, песка, пыли толпу, что стояла у ее подножия. Но никто не кричал. Было на удивление тихо - ни звука, ни возгласа, ни шелеста, ни шепота. И так до тех пор, пока совсем не смерклось, пока тьмой не заволокло все ок- рестности, и самое сознание, отказывавшееся понимать что-ли- бо в этой нелепой и страшной картине, воспалившей воображе- ние и вдруг угаснувшей. Только напоследок мелькнуло что-то похожее на сожаление: а ведь могло быть? Но нет - не было, ничего не было, ничего не произошло, ничего не случилось. Кругом было темно и пусто. ЮРИЙ ДМИТРИЕВИЧ ПЕТУХОВ ЧУДОВИЩЕ Издается в авторской редакции Художественный редактор А. Г. Чувасов Технический редактор Т. С. Казовская Сдано в набор 09.02.90. Подписано к псчсти 04.05.90. А03083. Формат 84 "108 1/32. Бумага газетная. Гарнитура Тип "таймс". Печать высокая. Усл. печ. л. 20,16. Учизд.л.20,90.'Ги- раж71 000 экз. Заказ №314. Цена Юр. "Метагалактика", приложение к журналу "Приключения, фантас- тика". 111123, Москва, 2-я Владимирская, а/я 40. Отпечатано с готовых диапозитивов в Московской типографии № 13 ПО "Периодика". 107005, Москва, Денисовский пер., 30 -------------------------------------------------------------------- "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 25.07.2002 17:17
[X]