Андрей Плеханов 

                 
Холст, свернутый в трубку
 В 7-8-м номере "Звездной дороги" за 2002 год было напечатано интервью с
  Андреем Плехановым - талантливым нижегородским писателем-фантастом,
  автором романов "Сверхдержава", "Слепое пятно", мистико-приключенческой
  пенталогии о Дмитрии Коробове.
     В интервью Андрей рассказывал о том, почему он, успешный врач, кандидат
  медицинских наук, пришел в литературу (по его словам, это было поиском
"личной кислородной отдушины"). Сегодня "ЗД" публикует новый рассказ
  нижегородского писателя. Ни в каких комментариях это произведение не
  нуждается, за исключением одного: "бэкграундом" рассказа стала любовь
  фантаста к испанской культуре и Испании - стране, где ему уже довелось
  побывать.
   

  
   "Рикар" - хороший напиток. Многим не нравится его резкий вкус, но я
  предпочитаю именно это. Главное - правильно развести его водой. Я всегда
  делаю это сам, не доверяю официантам. Официанты ныне сплошь молодежь,
  студенты на подработках, сами они предпочитают слабые американские
  напитки, щедро разбавляют кофейный ликер "кока-колой".
     Они получают от этого удовольствие. Вы представляете сочетание -
  кофейный ликер и "кока-кола"? Ужасно. Это даже хуже, чем "Куба либре". Они
  называют это пойло "Бурет". Откуда им знать, как правильно разбавлять
  анисовую настойку?
     Я расскажу вам. Делается это так: наливаешь "Рикар" в высокий
  прозрачный стакан. Потом небольшая пауза - нужно откинуться на спинку
  стула, задумчиво повертеть стакан в пальцах, прищуриться, изучая
  коричневую, космическую... философскую, я бы сказал, глубину, чудом
  уместившуюся в двадцати кубических сантиметрах пространства над толстым
  стеклянным дном. Потом ставишь стакан на стол, берешь глиняный (только
  глиняный, никакой пластмассы!) кувшин, тонкой струйкой выливаешь воду в
  стакан. Напиток мутнеет, становится мутно-белым, похожим на старое молоко.
  Положено разбавлять один к пяти, но я предпочитаю пропорцию один к трем -
  так делают все закоренелые любители анисовки в нашем городке. Смотрите,
  господа: перед вами "Рикар", готовый к употреблению. Амброзия, питье богов.
     Когда делаешь первый маленький глоток, обжигающий горло, затрудняющий
  дыхание, то представляешь, как старина Бог сидит перед камином, положив
  ноги на высокую подставку из кедра, и точно так же, как ты, как вы сейчас,
  медленно, не спеша, размазывает мутно-молочный "Рикар" языком по нёбу,
  жмурится от удовольствия.
     Он должен быть гурманом, наш старина Бог. Как может быть иначе?
     Любой длительный процесс должен оправдывать себя. В том числе и
  эволюция нас, человеков, инициированная Создателем. Процесс должен иметь
  адекватный конечный результат. Адекватный результат - анисовка, молоко
  Господа. Я пью маленькими глотками. Я ощущаю себя ангелом, шикарно
  разместившимся на острие иголки. Голуби склевывают крошки из-под моих ног.
  Мне хорошо.
     Некоторые из знакомых мне персон выбиваются из этого процесса,
  бессовестно нарушают законы эволюции - увлекаются текилой, водкой, и еще
  хуже - ромом, в том числе и черным... Что можно сказать о таких людях? Им
  можно лишь посочувствовать. Дело даже не в том, что ром или водка - это
  всего лишь разбавленный спирт разной степени очистки, действующий
  прямолинейно и грубо. Дело совсем не в градусах и химическом составе.
  Просто разные напитки дают совершенно разные манеры удовольствия. К
  примеру, длинноволосые прыщавые итальянцы все время пьют свое "Мартини".
  Это способствует хорошему росту волос (в том числе и на спине), но прыщи -
  неизбежный побочный эффект. Пейте "Мартини", итальянские ребята, и
  боритесь с прыщами - может быть, в этом и состоит ваш modus vivendi и ваша
  мера мученичества, естественным образом перетекающего в гордость собой. А
  я вот предпочитаю "Ricard".
     Завершаю свою оду. Анис и лакрица способствуют не только хорошему
  расположению духа, но и крепкому здоровью. Главное - знать, как правильно
  подготовить их к тому, чтобы они попали в твой желудок.
     Вечер - еще один в череде ему подобных, одинаковых в своей утонченной
  приятности, достойное завершение дня, проведенного в трудах праведных. Я,
  как всегда, сижу за столиком в углу кафе - уютного заведения "Нена", что
  на площади Лос Пескадорес. Это мой столик. И мое время. Любимое время
  суток.
     Теплый испанский вечер, начало мая. Еще далеко до пика сезона, и
  туристов не так уж много в нашем городке, именуемом Морайра.
     Большинство людей в кафе - мои старые знакомые. За столиком в углу
  восседает толстый Педро. Пара русских туристов подливает ему вино, а он
  громко рассказывает, как потерял кисть правой руки в боях с франкистами.
  На груди его значок с бородатой физиономией Фиделя Кастро. Наш Педро -
  старый коммунист, он рассказывает об этом всем русским, показывает им
  личное письмо от Че Гевары, охотно фотографируется с русскими, снимая при
  этом черную повязку с руки.
     Конечно, все в Морайре знают, что во время гражданской войны Педро еще
  пешком под стол ходил, а кисть ему оттяпало циркулярной пилой лет десять
  назад, но никто не вмешивается в чужой разговор, не уличает толстяка во
  лжи. Зачем портить человеку удовольствие?
     У стены - бильярдный стол с красным сукном. Над ним склонились четверо
  пожилых хиппарей - один наш, местный, один из Венгрии, двое из Англии.
  Расклешенные потертые джинсы, длинные волосы, короткие ухоженные бородки.
  Трудятся в поте лица - гоняют разноцветные шары.
     Добродушные ребята. Пьют всегда только пиво.
     У стойки, на высоких табуретах, сидят два заклятых друга-врага - Карло
  из Андалусии и Чимо из Валенсии. Набычились, смотрят друг на друга
  исподлобья, настраиваются на очередную баталию - громкую перебранку с
  размахиванием руками, апелляциями ко всем окружающим и ежеминутным
  поминанием шлюхиной матери, шлюхиного сына и шлюхиного причастия. Что они
  будут обсуждать на этот раз - игру "Реала", музыку Пако де Лусиа или
  достоинства и недостатки андалусийской мебели? Какая разница? Закончится
  все как всегда - совместным распитием виски и братанием para siempre.
     Спектакль, разыгрываемый уже в тысячный раз. Каждый знает свое место,
  свою роль, свое время появления на сцене.
     И меня это вполне устраивает.
     Я отвлекаюсь на пару минут. Медитирую над своим напитком. А когда
  открываю глаза, этот тип уже стоит в центре зала. Черт знает, откуда он
  взялся. Я не слышал, чтобы звенел колокольчик входной двери.
     На его ногах какая-то странная обувь, совсем не подходящая для
  вечернего визита в кафе. Да и сам он выглядит необычно.
     Всклокоченные пегие волосы, неопрятная борода, недовольная физиономия,
  толстый живот, нависающий над дешевыми тренировочными штанами. Старая
  клетчатая рубаха - вся в пестрых заплатах, измазанная краской. И поверх
  рубахи - распахнутая овчинная безрукавка, со свалявшейся и побитой молью
  шерстью.
     Сердце мое вздрагивает от радостного предчувствия. Этот человек - мой.
  Он еще не знает, для чего пришел сюда. А я знаю. Он пришел, чтобы выпить
  со мной. Поболтать со мной и рассказать, кто он такой, чем занимается и
  для чего существует на белом свете.
     Сегодня я пришел сюда ради него. Люблю оригинальных типов.
     Впрочем, похоже, что он тоже положил на меня глаз. Направляется прямо к
  моему столу, тяжело плюхается на стул.
     - Что вы будете пить? - спрашиваю я. - Угощаю.
     - Угощаешь? - Глаза человека снуют из стороны в сторону - не от
  смущения, скорее, от неудовлетворения вечерней трезвостью. - Тогда водки.
     - Камареро! - кричу я и поднимаю палец. - Одну водки!
     Официант подскакивает, сгибается в полупоклоне, лицо его выражает
  извинение.
     - Извините, водки нет, - говорит он. - Не держим. Если хотите, к вашим
  услугам большой выбор мексиканских напитков.
     - Это что такое? Текила? - спокойно интересуется человек.
     - О да. Конечно! - Официант радостно улыбается. - У нас двадцать три
  сорта текилы. Какую вы предпочитаете?
     - Какую угодно. Какая разница? Любая текила - дерьмо, - говорит
  человек, и улыбка официанта угасает сама собой. - Стакан. Принеси мне
  стакан этой вашей текилы, дружок. У вас есть граненые стаканы?
     - Что, извините?.. - Официант впадает в окончательное замешательство.
     - Ах, да... - Человек машет рукой. - У вас такого нет. Нет у вас
  граненых стаканов. Надо было из дома прихватить. Ладно, неси обычный. И
  побыстрее. В глотке пересохло до невозможности.
     К текиле, как и положено, подают лимон и соль, но человек не обращает
  внимания ни на то, ни на другое. Он выцеживает стакан текилы через край -
  тягуче, глотками, слегка морщась. Так можно пить воду. Плохую, испорченную
  воду, которую необходимо выпить лишь для того, чтобы не умереть от жажды,
  но все же воду, а никак не текилу.
     Потом он хватает со стола кувшин с водой и с бульканьем вытряхивает его
  содержимое себе в глотку, перевернув вверх донышком. Вытирает губы. Глаза
  его успокаиваются и перестают бегать.
     - Должно быть, это ужасно - выпить сразу целый стакан текилы? - замечаю
  я.
     - Ужасно, - кивает он головой. - Даже дешевая водка намного лучше самой
  дорогой текилы. Почему здесь нет водки? Варварство какое-то.
     - Сейчас вы будете пьяны, - констатирую я. - Алкоголь ударит вам в
  голову...
     - Что ты пьешь? - Мои слова не трогают его. Похоже, гораздо больше его
  интересует содержимое моего стакана. - Что у тебя там такое? С виду похоже
  на молоко.
     - Это "Рикар". Анисовая настойка. Очень крепкая. Ее разводят водой, и
  она приобретает молочный цвет.
     - Можно попробовать?
     - Пожалуйста. Пейте осторожно, дружище. Маленькими глоточками.
     Я стараюсь сдержать улыбку. Попробовать слабо разведенную анисовку в
  первый раз - большой сюрприз. Весьма неожиданные вкусовые ощущения. Не
  каждый такое выдерживает.
     Он всасывает все содержимое моего стакана единым махом. Я ожидаю чего
  угодно, но только не такого. Я уверен, что глаза его встретятся на
  переносице, оттолкнутся от нее, как бильярдные шарики, и разбегутся в
  разные стороны. Что дыхание его перекроет, как газовую трубу вентилем. В
  конце концов, он может хотя бы поперхнуться - приличия ради. Не случается
  ничего. Он просто выпивает все это.
     Затем поднимает двумя пальцами кувшин и с сожалением убеждается, что в
  нем ничего нет. Тыкает вилкой в кусок ветчины на моей тарелке, вяло сует
  мясо в рот и проглатывает.
     - Ну как? - интересуюсь я. - Оригинально? Тонко?
     - Я уже пил такое, - флегматично отвечает он. - В детстве. Тогда это
  называлось "микстура от кашля". Ты когда-нибудь кашляешь, дружище?
     - Нет...
     - Неудивительно. Стакан этой гадости способен избавить от кашля на
  целый месяц. И сколько это стоит?
     Я называю цену.
     - Одна порция этой микстуры стоит столько же, как три бутылки водки в
  России, - сообщает он, скалькулировав что-то в голове, помогая
  мыслительному процессу шевелением светлых кустистых бровей.
     Я терпеливо жду, когда он начнет пьянеть. Ни малейших признаков этого
  не наблюдается.
     - По моим расчетам вы должны быть уже изрядно пьяны, - говорю я.
     - Почему вы сидите на стуле, а не лежите под столом?
     Он прерывает размышления и смотрит на меня.
     - Стакан сорокаградусного - водки, рома, бренди или той же текилы - это
  фон, - произносит он. - Сам по себе фон не имеет значения. Это как
  грунтовка, которая кладется на холст. Когда грунтовка хорошо улеглась,
  когда она на своем месте, можно рисовать контур и начинать класть мазки.
  Если ты будешь рисовать маслом прямо по холсту, то получишь просто мазню.
  Некоторые так и делают. Они называют эту мазню современным искусством и
  подводят под это теоретическую базу. Но я не люблю халтуры. Я предпочитаю
  добротную школу. Я грунтую холсты сам. И первый стакан водки тоже выпиваю
  сам. Импровизация - потом.
     - Вы художник?
     - Художник, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Так уж не повезло.
  Знаешь, как я пишу! Всякие ваши Веласкесы-Дали в подметки мне не годятся.
  И что с того? Не в то время я родился. И не в том месте. Сейчас ведь чего
  в моде? Мазня как курица лапой. А я - реалист. Кому сейчас нужна хорошая
  школа?
     Он поворачивается. Бесцеремонно хватает официанта, пробегающего мимо,
  за руку.
     - Эй, парнишка, - говорит он, - ты это, текилу свою рюмками не таскай,
  тебе же больше работы. Принеси сюда всю бутылку. Мы ее сами разольем как
  нам нужно. И две бутылки минералки. Запивать вашу дрянь будем.
     Через пять минут я обнаруживаю, что осторожно втягиваю губами текилу из
  наполненного наполовину бокала. Художник бодро булькает из стакана,
  запрокинув голову, кадык под его растрепанной бородой ходит туда-сюда.
     - Вот это уже лучше, - говорит он, стукнув дном опустошенного стакана
  по столу. - Основная работа пошла. Прорисовка, так сказать, деталей.
  Деталечек и маленьких таких деталюшечек.
     - В каком городе вы живете? - спрашиваю я, пытаясь представить
  что-нибудь российское. В голову не лезет ничего, кроме снега и медведей.
     - В Жуковке.
     - Это большой город?
     - Это не город. Дыра дырой. Деревня. Уехал я из города, дружище.
     Уехал. Потому как там еще хуже было. Сейчас ведь что город -
  непотребство, злость да корысть безобразная! Пусть, думаю, заказчики ко
  мне в деревню поездят. И что ты думаешь? Ездят, как миленькие! На джипах
  своих японских нашу грязь месят! Помнят еще люди Сергея Можайского!
     Он гордо выпячивает нижнюю губу, скребет пальцами в бороде.
     - Вы пользуетесь большой популярностью, Сергей?
     - Да какая там популярность... Не понимают нынче гениев! Нет спросу на
  хорошие картины. Ну и хрен с ними! - Он перегибается через стол,
  доверительно приближается губами к моему уху. - Я сейчас в основном
  репродукции пишу. Представляешь, приезжает ко мне такое брателло, всё в
  золотых цепях, пальцы не гнутся. "Серега, - говорит оно мне, - я вот с
  Голландии альбомчик привез. И вот эта натюрморда мне нравится". И
  показывает мне какую-нибудь голую бабу, кисти, к примеру, Рубенса. "Ты мне
  нарисуй пять штук, - говорит мне это брателло, - токо шоб все одинаковые
  были. Я четыре у себя в комнатах повешу, чтоб красивше было. А пятую своей
  марухе подарю на день Святого Валентина. Она у меня от такой
  художественности шибко тащится - типа как понимает. И чтоб там все при
  всем было - типа мазок в мазок". - "Без проблем, - говорю я, - пять штук
  баксов на стол, авансом, а когда сделаю, еще десять штук добавишь". И
  через два месяца все готово. Принимай товар. Сам Рубенс не отличит.
     Я вдруг ловлю себя на том, что Сергей говорит вовсе не на испанском
  языке. "Брателло", "маруха" - я никогда не слышал таких слов. Однако я
  понимаю все, что он говорит. Почему-то это не удивляет меня.
     Чувствуется, что художник затронул любимую тему и готов разговаривать
  об этом как угодно долго. Не могу сказать, что живопись интересует меня. Я
  пытаюсь сменить тему.
     - Как вам нравится наш городок? - спрашиваю я. - Многие находят его
  весьма привлекательным.
     - Какой городок? Как называется?
     - Морайра, - удивленно говорю я. - Вы что, не знаете, где находитесь?
     - Ну так... Догадываюсь... - машет он в воздухе рукой. - Испания, что
  ли?
     - Да, - говорю я, все более изумляясь. - Вы где остановились? В
  гостинице?
     - Не-а.
     - А где? Снимаете апартаменты?
     - Да нигде. Я ненадолго зашел. Вот выпью и домой пойду. В Жуковку.
     - Как пойдете?
     - Да так же, как и пришел. Собственными ножками. Пешком.
     Все-таки его начинает забирать. Он несет чушь.
     - И как же вы шли пешком? - Я решаю подыграть его дурацкой шутке. -
  Через Аликанте, наверное? Тут недалеко - всего-то сто двадцать
  километров...
     - Сто двадцать? - Он чешет в затылке. - Нет, друг. Это, пожалуй,
  далековато будет. В тапках далеко не уйдешь. - Он выпрастывает ногу из-под
  стола, и я наконец-то понимаю, что за обувь на нем - стоптанные домашние
  шлепанцы розового цвета, скорее женские, чем мужские. - Знаешь что,
  приятель? Давай еще по полстакана, и пойду я.
     В мастерскую к себе. А то моя хавронья меня хватится.
     - Хавронья?
     - Ну да. Это я жинку свою так называю. Нюх у нее на это дело - если я с
  кем-нибудь за воротник закладываю. Орать начинает, скотиной меня называет,
  бывает, поленом огреет. Так что извини...
     Я молча нацеживаю текилы из бутылки в стаканы. Выпиваю так же, как он,
  - залпом опрокидываю в рот противную жидкость и ощущаю, как она
  закручивается в глотке маленьким водоворотом. Проглатываю автоматически,
  почти бесчувственно.
     - Вот теперь хорошо! - Художник откидывается на спинку с
  удовлетворенным видом. - Жаль, что здесь нельзя надолго остаться.
     Миленько тут у вас. Представляешь, как здорово было бы зависнуть на
  недельку. А так - тяпнул пару стаканов и бегом домой. Разве это жизнь?
     - Ничего не понимаю. - Чувство, поднимающееся в моей душе, нельзя уже
  назвать любопытством. Скорее, это ужас, вызывающий оцепенение. - Объясните
  мне, что происходит. Пожалуйста!
     - А чо ты можешь понимать? - Бородач перевешивается через стол, дышит
  на меня перегаром и чесноком. - Без толку тебе объяснять. И вообще, тебя
  на самом деле нет. Нет! Понял?
     - Как нет?
     - А вот так. Щас увидишь...
     Он тяжело поднимается на ноги и бредет прочь. Добирается до стены и
  проходит сквозь нее.
     Стена перестает существовать, превращается в огромное окно, провал в
  пространстве. Я вижу в этом окне мастерскую художника - огромную, с
  чудовищно увеличенными предметами. Печка, обмазанная белой известкой;
  грубо сколоченный стол, заваленный скрюченными тюбиками из-под краски.
  Мольберты с незаконченными картинами вдоль бурых бревенчатых стен.
  Кажется, что наше кафе стоит на столе в мастерской, как комната-клетка
  Гулливера, попавшего в страну великанов.
     Мне положено разинуть рот от изумления, но челюсти потеряли
  подвижность. Я пытаюсь пошевелить рукой и не могу. Я не дышу, сердце мое
  перестает биться.
     Вдруг я понимаю: я нарисован. Распят в неподвижности на плоском холсте.
  И все, что окружает меня в кафе, - тоже нарисовано. Люди изображены
  небрежно, схематично, один только я прописан тщательно, в манере, близкой
  к фотографии. Гиперреалистической манере.
     Я начинаю понимать, откуда взялись все мы, сидящие в заведении "Нена",
  что на площади Лос Пескадорес.
     На столе художника, в его мире, я вижу раскрытый журнал. На глянцевой
  цветной фотографии изображен интерьер кафе "Нена". Моего кафе. Подпись под
  фотографией гласит: "На Коста-Бланко к вашим услугам множество
  замечательных кафе и ресторанов".
     Я понимаю, почему художник не знал, как называется наше заведение и
  даже город. Это всего лишь фотография какого-то кафе.
     Одного из множества.
     Я вижу на фотографии людей за столиками - тех самых, что окружают меня
  сейчас. Но себя на фотографии я не вижу.
     Художник сам придумал меня - нарисовал таким, каким я был нужен ему.
  Вылепил мне лицо персоны, жаждущей пригласить кого-нибудь к своему столу и
  угостить выпивкой.
     Я пленник. Раб, годный лишь для того, чтобы поднести стакан своему
  хозяину.
     Моя миссия закончилась. Осознание этого не добавляет секунд к моему
  существованию. Гигантские руки художника сдирают мой мир с подрамника,
  сворачивают его в трубку холста и бросают в огонь.
     Сергей Можайский сидит на корточках у печки и тупо смотрит, как
  догорает холст. Пьяная отрыжка никак не проходит.
     Чертов гастрит. Да что там гастрит, понятно, что там давно уже язва. В
  желудке. Одна или несколько. А уж сколько язв в душе - не сосчитать. Язв
  кровоточащих и не дающих спать, есть, думать, дышать.
     Единственное, что еще получается автоматически, - ляпать репродукции
  один к одному. Ляпать их одну за другой для людей, ни хрена не понимающих
  в живописи, придурков и уродов... Пять одинаковых Рубенсов - это ж надо...
  Дерьмо.
     Гнусное пойло - эта текила... Гнусная жизнь... Гнусный дар - умение
  перерисовывать фотографии так, что они становятся живыми.
     Интересно, что происходит с нарисованными людьми после того, как они
  сгорают? Да нет, что тут интересного? Сгорают, и все. Гораздо интереснее
  то, что выпивка у них настоящая...
     - Серега! - Кулак, не по-женски увесистый, молотит в дверь. - Чего
  опять заперся? Опять пьянствоваешь, алкаш проклятый! Кто вчера обещал
  завязать? Управы на тебя нету! Откуда только самогонку берешь? Ну-ка
  открывай, а то дверь высажу!
     - Отвяжись, дура... - бормочет художник. - Хавронья! Убогая деревенская
  свиноматка. Что ты понимаешь в искусстве?..
     Он садится на пол, прислоняется к стене и закрывает глаза.
     Разноцветные бабочки летают в его голове.
     Я стою на улице. В свете фонарей видны дома ночного городка. Теплый
  воздух испанского лета наполнен запахом моря. Ветерок дотрагивается до
  моего лица, ласкает его нежными пальцами.
     Я в первый раз вижу этот город. Настоящий, реальный город. Мой город
  Морайра. Город, в котором я буду жить.
     Обитатели этого городка еще не знают, что я существую. Но это не так уж
  и важно. Завтра я приду к ним, подружусь с ними. Я понравлюсь им. Ведь у
  меня такое доброе лицо. Я так хорошо разбираюсь в анисовых настойках. И
  так люблю угощать людей выпивкой - всех, даже незнакомых.
     Я словно создан для этого.
   
 
   
 
    c Редакция журнала "Звездная дорога", главный редактор Александр Ройфе
    c "Русская фантастика", главный редактор Дмитрий Ватолин, 2000-2002
    c Дизайн: Дмитрий Маевский, 2002. Подготовка: Павел Белоусов, 2002.
   
 
  
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 14.01.2003 15:08 

  Книго
  




        

            
[X]