Дина Рубина: home page http://dinarubina.by.ru/
В кн. Дина Рубина. Когда выпадет снег: рассказы. повести. -
Екатеринбург: У-Фактория, 2001.
OCR: Лариса Петрик
Под утро к ней приходили два сна. Один длинный, обыденный и скучный, у
него много лиц, и все они кого-то напоминают. Этот сон наполнен
раздраженными голосами и бесцельными действиями. Он ничем не отличается от
будней, поэтому тяжел, скучен и сер...
Она просыпается и смотрит в окно. В доме напротив горят три квадратика
- значит, уже часов шесть. Она долго лежит с открытыми глазами и думает.
Потом небо светлеет, и плечам становится прохладно. И вот тогда возникает
сон Второй.
Сначала он прыгает на форточку и долго сидит там, потом мягко и
бесшумно спускается на подоконник. Она знает, что Сон здесь, но на него
нельзя смотреть - улетит. Наконец он усаживается где-то у ее плеча и
начинает легонько дуть ей на мочку уха. Это ужасно приятно... Все предметы
вокруг становятся зыбкими и погружаются в мягкий сиреневый свет, который
постепенно вкрадывается в ночную комнату. Теплая и прозрачная дремота
наплывает на нее, обнимает, качает на своих коленях, и она боится пошевелить
головой, чтобы не отдавить лапку Второму сну...
Он здесь. Он легкими прикосновениями гладит ее лоб, щеки, плечи,
рассыпает на темном небе закрытых глаз разноцветные калейдоскопические
звезды и легко смешивает реальное с нереальным, как мягкие пластилиновые
шарики. ...А совсем утром ей приснилось, что ее зовут обыкновенным хорошим
именем Таня, таким уютным, домашним...
- Ева! - бабка стучала в стенку из кухни. Значит, завтрак готов, пора
вставать. - Евка!
- Ну что ты стучишь, как гестапо! - сонно пробормотала она, заведомо
зная, что бабка не услышит и будет колотить в стенку до тех пор, пока Евка
не появится на кухне.
Она с закрытыми глазами нашарила шлепанцы и поплелась в ванную.
"Эта физиономия, - подумала она, разглядывая себя в зеркале над
умывальником, - всегда напоминает мне о чем-то грустном".
Евка привыкла думать о себе как о чужом и не совсем приятном ей
человеке. Почистив зубы, она внимательно посмотрела на свое отражение и
сказала ему полушепотом, чтобы бабка не слышала: "Папа говорит, что ничего -
все девушки к шестнадцати годам расцветают. Что ж, будем надеяться... Но ты,
дитя мое, что-то подозрительно долго не расцветаешь! Прости, конечно, но
сдается мне, что ты просто-напросто кикимора!" закончила она и водрузила
расческу на место, потому что бабка любила порядок. Скуластая и раскосая
Евка в зеркале ничего не ответила, но, наверное, затаила обиду.
- Евка! - опять крикнула бабка из кухни. - Все простыло!
"Ну и имечко!" - подумала Евка в миллионный раз. Она так часто думала
именно этими словами, что у нее уже выработалась мысленная интонация. "Ну
и..." - думала она на вдохе и делала крошечную паузу. "И - имечко!" -
кончала она на выдохе и мысленно ставила три восклицательных знака.
- Ев-ка! Что ты сегодня, сдохла?!
- Пора, пора, рога трубят! - вполголоса пробормотала Евка. Она вообще
была негромким человеком. На кухне бабка сплетничала с соседкой.
- С женой он не разводился, - доверительно сообщала бабка, - но у него
была еще женщина, любовница... - Увидев Евку, она смутилась и поправилась: -
Он... он с ней... э-э... дружил...
- Да, - иронично и негромко сказала Евка, садясь за стол. - Дружил. С
женой он дружил ночью, с любовницей - днем.
- Попридержи язык! - закричала бабка.
- А ты не сплетничай о моем отце, - спокойно ответила Евка. - Что там у
тебя, котлеты? Я не хочу...
- Ничего, ты начни, аппетит разыграется.
- Разыграется, - буркнула Евка. - Ногами гамму до мажор в терцию.
Вообще она не любила долгие препирательства с бабкой, в которых та все
равно выходила победителем. Она считала, что пожилым людям многое стоит
прощать - так с ними легче жить.
Допивая свой чай быстрыми и мелкими глотками - она опаздывала на
репетицию, - Евка доброжелательно сказала бабке:
- Заметь, каждое утро даю себе слово не огрызаться. Не из благих
побуждений, мне просто лень... Но обещаю, шеф: если ты еще раз утром начнешь
ломиться в стенку - я останусь заикой и, как инвалид, буду жить на твоем
иждивении. А это тебе не улыбается, насколько я понимаю.
Ее сапоги в коридоре стояли рядышком, сиротливо, как два новобранца с
обнаженными головами, и Евка поскорей стала их натягивать. "Ты опять
опоздаешь", - напомнила она себе. Потом она долго стояла на остановке
троллейбуса. Здесь ходили только восьмой и одиннадцатый. Евка ждала
одиннадцатый, и, как всегда в таких случаях, восьмые ходили один за другим,
а одиннадцатых вовсе не было, и поэтому казалось, что восьмых на линии сто
штук, а одиннадцатых всего два и водители обоих пьяны.
С утра шел снег. Медленные снежинки оседали на меховой шапочке с
козырьком и на воротнике куртки.
Евка опаздывала на репетицию. Она играла в джазово-симфоническом
оркестре при народной филармонии. В оркестре играли ребята из консерватории,
из училища, и Евка - выпускница специальной музыкальной школы - была там
самой маленькой.
Она играла на фоно, а иногда, когда не приходил Рюрик, на клавесете...
Когда она пришла, ребята уже налаживали аппаратуру. Евка положила ноты
на рояль и наблюдала, как Дима устанавливал микрофон. Он очень
сосредоточенно крутил что-то, время от времени откидывая назад спадающие на
глаза черные волосы. У Димы была смуглая кожа, очень темные брови, ресницы и
глаза, поэтому белки казались особенно яркими и светлыми.
"Слушай, а он тебе нравится, - сказала себе Евка и, немного подумав,
небрежно ответила: - Да, чуть-чуть..."
- Раз... раз... - буркнул в микрофон Дима, и в динамике гулко
отозвалось: - Раз, раз...
Евка подумала, что скучно, когда все, проверяя микрофон, говорят
почему-то "Раз, раз...". Будто нет других слов... Она подошла и сказала в
микрофон:
- Крокодил.
- Крокодил, - отозвалось в динамике. Дима увидел ее и улыбнулся.
- А, праматерь! Привет, как жизнь?
С ним всегда можно было перекинуться парой интересных слов. С ним и с
первой скрипкой - Акундиным. Акундин был совсем взрослым, он занимался на
четвертом курсе консерватории и часто на репетиции приводил девушек. Каждый
раз новую.
Бородатый Акундин вообще был занятным человеком. Он в совершенстве
владел тем языком, на котором говорило его поколение. В первую репетицию он
заметил Евке: "А ты здорово себя преподносишь, дитя..." И она сразу
подумала, как много люди говорят бессмысленных и неточных слов. Она
представила себя почему-то жареной курицей с торчащей вверх ножкой и как она
себя преподносит... Ерунда какая-то!..
- Рюрик просил передать тебе эти ноты, - сказал Дима. - Он опять
заболел...
Евка взяла ноты и в который раз удивилась, какой этот Рюрик милый и
предупредительный человек. На прошлой репетиции она вскользь заметила, что
здорово было бы поиграть рапсодию Гершвина, да ноты трудно достать. И вот он
бегал по городу, доставал, может быть, простудился из-за этого. Чудак
такой... Евка вспомнила его ласковый, чуть косящий взгляд и улыбнулась. Он
один из всего оркестра называл ее не "праматерью" и "прародительницей", а
как-то забавно и щекотно, так что Евка морщила нос, когда он к ней
обращался. Он называл ее "Еванька". Ужасно смешно! Евка опять вспомнила его
ласковую, просящую улыбку и подумала: "Какой милый мальчик этот Рюрик.
Нежный ко всем, без исключения... Князь Мышкин... Это, наверное, то, что
называется светлой личностью. Я бы хотела, чтобы у меня была собака с таким
характером... Нет, нет, это ничуть не оскорбительно! - заверила она саму
себя. - Настоящего друга-собаку с таким характером..."
- Рюрика надо навестить, - сказала она Диме, который, сидя на
корточках, настраивал что-то еще... - Завтра воскресенье, ждите меня с
Акундиным у киоска в двенадцать.
- Вопросов нет, - ответил Дима.
Потом пришел Акундин, весь белый от снега, с белой бородой и бровями,
пришел руководитель оркестра Александр Никифорович, и все начали настраивать
инструменты.
Евка сидела у рояля и бренчала двумя пальцами. Подошел бородатый
Акундин со скрипкой.
- Дайте-ка "ля", босс... - пропел он.
- Два доллара в кассу, - лениво парировала Евка и ткнула указательным
пальцем в клавишу. Клавиша была белая, как зубы Акундина.
Может быть, из-за погоды, а может, из-за чего-то другого, репетиция шла
вяло. Евка время от времени смотрела в окно на падающих с неба бесшумных
паучков, и ей было скучно и тяжело - в общем-то ее всегдашнее состояние.
Перед ней сидел Дима, и она видела совсем близко его затылок и спину.
Ей нравилось смотреть на его черные, блестящие волосы, нравилось смотреть,
как он отсчитывает ритм ногой, нравилось, как иногда он оглядывался,
встречался с ней глазами и приятельски подмигивал.
В перерыве музыканты встали покурить, Акундин с Димой пошли в буфет, а
Евке нечего было делать. Слева стояла ударная установка. Евка знала секрет -
если подойти вон к той большой тарелке и щелкнуть по ней пальцами, она
издаст такой звук: "Чахххх!". И тогда можно медленно и торжественно
произнести: "Прошло двадцать лет..." И это смешно...
Подошли Акундин с Димой. Акундин жевал кусок колбасы с хлебом.
- Ты... неплохо сегодня... в соло... - промычал он Евке, пытаясь
проглотить кусок.
- А я зато могу делать "Прошло двадцать лет..." - просто и доверчиво
сказала Евка.
Дима чуть не умер от смеха, а Акундин перестал жевать и внимательно
посмотрел на нее.
- Ты сегодня в расстроенных чувствах, девочка? - спросил он. И в голосе
его не было ни капли насмешки.
- Да нет, в сущности... - ответила ему Евка. И чтобы Акундин понял, что
отвечает она только ему, а не Диме, она посмотрела прямо в его умные и
настороженные глаза. - Просто сегодня в связи с погодой, наверное, у меня
разболелось одиночество. Но это чепуха, старые раны всегда ноют в
непогоду... - И тут же ей стало стыдно, что она вдруг это сказала, и она
быстро перебила себя: - Ой, ребята, слушайте, у меня кот необычайно
талантлив. Возьму на фоно "ля" - он в ля мажоре мяукает, возьму "соль" - он
воет в соль мажоре... Гениальный кот!
- Да нет, просто кот с музыкальным слухом, - серьезно сказал Акундин и
посоветовал: - Ты приведи его к нам в оркестр, здесь и похуже есть.
Они посмеялись, потом Дима долго рассказывал о каком-то знакомом,
который привез на остров двести яиц, вывел из них куриц и перепродал.
- Какой-то современный Робинзон Крузо со спекулятивным уклоном, -
заметила на это Евка.
Они болтали, как всегда небрежно, обо всем и ни о чем, в сущности...
Акундин с удовольствием пересказывал консерваторские сплетни до тех пор,
пока Александр Никифорович не встал за пульт и не постучал палочкой,
возвещая конец перерыва.
После репетиции они вышли втроем на улицу и остановились у киоска -
Дима покупал журнал "Смена". Акундин, запрокинув голову, посмотрел на небо,
и его борода сразу стала похожа на бороду умирающего Бориса Годунова.
- Посмотрите, какая туча надвинулась на этот город! - сказал он, и с
этого момента Евка поняла, что здорово его уважает. За то, что он очень
взрослый и умный, за то, что, несмотря на его пошлое воспитание, он умеет
быть порядочным с порядочными людьми, за то, что он сказал сейчас про тучу
торжественно-эпическим тоном, как древний сказитель о славной дружине Олега.
Еще она подумала, что хорошо все-таки видеть по субботам Рюрика, Диму,
Акундина, этих симпатичных ей людей. Все-таки хорошо...
Они договорились навестить завтра Рюрика и разошлись по своим делам.
Евка пошла по магазинам отчасти потому, что ей нужно было кое-что купить,
отчасти потому, что не хотелось идти домой.
Снег прекратился, но небо оставалось угрюмым и было похоже на старую
шинель, тяжелую и плохо греющую, которой накрылся хворающий зимой город.
На троллейбусной остановке стояли всего двое - старуха в сером пуховом
платке и высокий мужчина в коротком полушубке. Он нетерпеливо посматривал на
часы и щурил раскосые темные глаза.
Евка остановилась и прислонилась к будке с газ-водой, чтобы можно было
наблюдать за мужчиной. Она и не думала подходить к нему, ей было хорошо
стоять так поодаль, чувствуя в груди теплые толчки сердца, и следить за
милыми, дорогими движениями этого человека.
"Отпустил усы... - подумала она. - И ему очень идет. Молодит. Он стал
похож на Д'Артаньяна средних лет... А в пальто, конечно, свернутая в
трубочку газета. Не подойду, он куда-то спешит..."
Но вдруг ей стало страшно, что вот сейчас подойдет троллейбус, и этот
человек уедет куда-то по своим делам, и бог весть когда они еще встретятся
так случайно...
"Только подойду и спрошу: скучает он по мне или нет... - подумала она.
- Любопытно: скучает или нет..."
Она подошла к нему сзади, тронула за рукав полушубка и негромко
сказала:
- Папа.
Он вздрогнул, обернулся и... Он взял в ладони ее лицо и, взволнованно и
радостно вглядываясь в него, быстро сказал:
- Евочка, детка моя родная!.. Откуда ты здесь, что ты тут делаешь?
Но Евке важно было задать ему сейчас тот вопрос.
- Ты шкучаешь по мне? - теплые отцовские ладони не выпускали ее
мордочку, поэтому слова звучали смешно и шепеляво, как будто Евке было три
года. - Шкучаешь по мне?
Отец засмеялся, сказал:
- Скучаю, конечно, детка моя. - Он отошел чуть-чуть назад. - Как ты
вытянулась! Какая ты стала хорошенькая! Повернись. Тебе мало это пальто. На
днях купим новое...
Он говорил, быстро перебивая себя, смеясь и жадно дыша на озябшие
Евкины руки.
- А я был у тебя три раза, но не застал.
- Я не живу дома, - улыбаясь и разглядывая его, сказала она. - Я живу
уже полгода у маминой тети. Тетя Соня, помнишь? Я не могла больше жить одна
в пустой квартире, это очень тяжело. Ты спешишь куда-то?
- Что ты! - сказал он. - Мы не виделись полгода... Я так рад, что
встретил тебя!
- А я с репетиции. Помнишь, я тебе говорила, что играю в оркестре? Не
помнишь... Если ты не слишком торопишься, сядем в том скверике на
скамейку... Там хорошие скамейки...
- Да, да, конечно... - сказал отец.
Они сели. Отец достал пачку сигарет, закурил.
- Ты куришь? - улыбнувшись, заметила Евка. - Удивительно. Не поддаться
соблазну в юности и начать курить в сорок лет...
- Эта тетя Соня к тебе хорошо относится?
- Она по-своему ко мне привязана. А я нет. Ты же знаешь, я человек без
привязанностей...
- Мама пишет? - осторожно спросил он, глядя в сторону. А Евка смотрела
прямо ему в лицо, улыбаясь и вглядываясь в морщинки у глаз. Вблизи отец не
казался таким молодым... Она смотрела на свернутую трубочкой, торчащую из
кармана газету, и ей было хорошо и спокойно, как в детстве, когда все они
были вместе.
- Мама пишет, шлет деньги, зовет к себе, в общем, делает все, что в
таких случаях полагается делать... Но я не поеду, я не нужна ей... - Евка
вдруг вспомнила Акундина и спокойно сказала: - Мама в расстроенных чувствах,
ты же знаешь... Она второй год в расстроенных чувствах... Она тебя любила
больше, чем меня, наверное, поэтому уехала, когда ты... ушел...
- Маму не надо осуждать, Евочка, - так же осторожно сказал отец.
- Ни в коем случае... - подтвердила она. - Я не судья, папа. Да и
бесполезно осуждать женщину, которая может два года жить вдали от своего
ребенка. Это уже бесполезно... Я ни к кому не привязана, поэтому не имею
права осуждать ни маму, ни тебя. - Она помолчала. - Я только давно хотела
спросить тебя, папа... Я понимаю, что любовь к женщине может пройти... Но
мне всегда казалось, что любовь к своему ребенку, во всяком случае пока он
жив, - чувство непреходящее. Разве это не так? Ты можешь расценивать это как
простое любопытство. Простое любопытство, потому что, видишь, мне уже не
больно говорить об этом, я говорю спокойно, как говорят о давно умершем
близком человеке. Единственно, что бывает больно по вечерам, - это то, что я
совсем одна...
- Евочка... я... я замотался совсем... - забормотал отец. - С семьей, с
квартирой... Я же предлагал тебе жить с нами, ты отказалась...
- Я не судья, папа, - мягко улыбаясь, повторила
Евка. Она протянула руку к его лицу и провела мизинцем по левой полоске
усов. - Кто-то изобрел прекрасную формулу - "Жизнь - сложная штука". Это
замечательный щит для всех от всего на свете. "Жизнь - сложная штука" - и
баста! Как объяснение и оправдание всех ошибок в мире. А я не судья, чтобы
осуждать, и не Христос, чтобы прощать. Я, папа, просто равнодушный
человек...
Отец оторвал наконец взгляд от снега и задумчиво и горько посмотрел на
нее.
- Ты стала совсем взрослой.
Евка вздохнула и удивилась про себя своему спокойствию.
1973