Книго

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Руслан Смородинов
     Email: rusl(собачка)tele-kom.ru
     Date: 18 Apr 2002
---------------------------------------------------------------

     Тамара вышла замуж.  Вдруг. То есть "вдруг" - для меня. Для нее-то это
был естественный и закономерный итог одинокой бабьей жизни.  А для  меня  -
вдруг. Я почему-то считал,  что эта женщина должна принадлежать только мне.
С годами я становлюсь все более бессовестным.
     Вышла замуж  и - уезжает в Канаду.  Ее новоиспеченному мужу предложили
там работу.  Видел  я  его  -  то  ли  программист,  то   ли   электронщик.
Взъерошенный такой.
     Свадьба состоялась чуть больше месяца  назад.  В  кафе  "Орленок".  Я,
кстати, тоже был приглашен, но не пошел. Боялся вспылить. А вспыльчивый - я
очень быстро напиваюсь.
     Знаю я  эти  свадьбы.  "Горько!  Горько!"  Кому-то  - сладкие губы,  а
кому-то - действительно горько...
     Тамара вошла в мою жизнь четыре года назад. Нет, уже пять. Почти пять.
Она работала врачом в одном из специфических медицинских учреждений...

     ... - Фамилия?
     - У вас же мой паспорт в руках.
     - Фамилия?
     - Смородинов.
     - Имя?
     - У вас же мой паспорт...
     - Имя?
     - Навуходоносор, - отвечаю.
     - Не хамите здесь!
     - Зачем же вы мне глупые вопросы задаете?
     - Все ясно... Саша! - позвала она санитара.
     Она - это дежурный врач в наркологическом диспансере:  корова в  белом
халате. Лет пятьдесят - и с химией.
     Вошел Саша - санитар. По возрасту - ровесник; по комплекции - нет.
     - Забирай его, Саш. Он невменяем. К тому же - хам.
     - Хам - это библейский сын Ноя, - умничаю я некстати.
     - Пошли, - говорит мне Саша.
     В раздевалке он мне выдал пижаму сомнительного цвета.
     - Зря ты с врачом ругаешься... Ты же вроде не буянил...
     - Зачем же я буду  буянить?  -  удивляюсь.  -  Я  же  сам  "неотложку"
вызывал.
     В палате Саша мне заявляет:
     - Я тебя привяжу.
     - Это еще зачем?.. Я кусаться не буду.
     - Тебе сейчас капельницу поставят. Систему. Ты уснешь, а во сне можешь
рукой пошевелить и поранить иголкой вену.
     - Ладно...
     Санитар достал подвязки, привязал мне руки к койке.
     - Саш, - кричу ему вслед, - ты журнал не выписываешь?
     - Какой?
     - "Для тех, кто вяжет".
     - Ты мне нравишься, - сказал санитар и ушел.
     Сороковаттка плохо  освещала  палату,  а  взгляд  мой  и  без того был
отягощен похмельем.  Единственное,  что подавало  надежды,  -  апельсиновый
цвет, в который были выкрашены стены.
     Вошла медсестра с капельницей.
     - Смородинов,  чего  ж  ты  с  врачом  ругаешься?  -  спрашивает  она,
прокалывая мне вену.
     - Я не ругаюсь, я острю.
     - В твоем-то состоянии - только и острить. Всего колотит с похмелья.
     - Это не с похмелья, это от смеха.
     - Врач записала в "истории",  что ты  невменяем.  Тебя  могут  надолго
здесь задержать. Почему не стал отвечать на вопросы?
     - Я на дурные вопросы не отвечаю.
     - Пойми, это тест.
     - "Какое сегодня число?" - это тест?
     - Тест. У нас девяносто процентов поступающих не могут назвать дату.
     - Куда же, - спрашиваю, - я попал?!
     - Вот видишь, на этот вопрос ты ответить не можешь.
     - Могу, - возражаю, - я в раю, а вы архангел. С зелеными глазами.
     - Руслан,  -  назвала  она  меня по имени,  - сейчас под системой тебе
легче станет. Спи.
     - Подождите,  -  говорю,  -  у вас такие красивые малахитовые глаза...
Посиди со мной.
     - Спи,  -  строго  сказала  она.  -  У  меня  вас  пятьдесят  человек,
алкоголиков, а я одна.
     Но выходя из палаты, она улыбнулась:
     - Ты бы хоть бороду расчесал.
     - Я согласен на бритье, - отвечаю, но сестра уже ушла.
     Система начала действовать, и я вскоре уснул...

     ... Тамара уезжала в Канаду. Позвонила мне вчера:
     - Руслан, я уезжаю.
     - Знаю. Поклонись от меня канадскому кленовому листу.
     - Ну ты же придешь попрощаться?
     - А надо?
     - Разумеется.  А как же иначе?.. Приходи ко мне завтра к девяти. У нас
билет на тринадцать-пятнадцать.  Летим через Москву. В одиннадцать-тридцать
отходит автобус от "Агентства Аэрофлота".  Можешь подойти к "Агентству",  а
там вместе поедем на аэродром. Обязательно приходи.
     - А надо?
     - Конечно, надо. Ты ко мне придешь или к "Агентству"?
     - Том, ты счастлива?
     - Счастлива! Очень счастлива... Так ты куда подойдешь?
     - К "Агентству"...

     ... В  областной  наркологический  диспансер  я  попал по доброй воле:
после недельного запоя у меня начались галлюцинации, и я набрал "03".
     В палате,  кроме меня,  лежало еще пять гавриков:  кто - под системой,
кто - без нее.
     Была ночь.
     Проснулся я от некоторого неудобства. Смотрю - какая-то пьяная пожилая
рожа с разбитым лбом сидит на моих ногах.
     - Слушай, - говорю, - ноги затекли.
     Рожа в больничной пижаме поднялась.
     - Чего надо? - спрашиваю.
     - У тебя дрова есть?
     - Есть, - отвечаю. - Кубометр.
     - Надо печь растопить, а то я замерз.
     - Поддувало проверил? Как тяга?
     - А куда печь дели?
     - Отвезли. В краеведческий музей.
     - А-а-а!..  - обрадовался он и пошел из палаты. Причем, как я заметил,
в моих туфлях.
     - Эй! - кричу вслед, - мурзилка, оставь боты...
     Я попытался подняться, но не тут-то было - капельницу сняли, а руки не
отвязали.
     Хорошее, думаю, начало!
     Слышу Сашин голос:
     - Брагин! Ты что ж, блядь, плинтус отрываешь?!
     - Мне дрова нужны. Печку растопить... Мерзну.
     - Я те щас растоплю! Я те Халкин-Гол устрою. С вулканом.
     - А-а-а!.. - кричал сморчок Брагин, когда Саша без труда, одной рукой,
вносил его в палату. Держал он его за ворот.
     Надо же!  -  подумал  я.  Как  иногда  фамилия соответствует сущности.
Брагин...
     - Саш, - говорю, - развяжи. В сортир охота.
     Когда он меня отвязал, я подошел к Брагину:
     - Снимай боты!
     - Я думал, это мои.
     - Он свои три месяца назад потерял, - смеется Саша.
     - Я только сегодня сюда попал, - неуверенно доказывает Брагин.
     - Конечно-конечно, - "согласился" Саша и ушел.
     Захожу в туалет.  Там курильщиков - топор повесить негде.  Слышу, один
кадр рассказывает:
     - Меня сюда жена,  сука,  упрятала.  У нее  все  слова  в  винительном
падеже. А сама - бревно бревном. Фригидная, как вечная мерзлота...
     Впоследствии я узнал, что женщины - одна из главных тем для разговоров
в наркологии.
     Покурив, возвращаюсь в палату, а там еще одного типа доставили. Лежит,
болезный, руки и ноги к койке привязаны.  На голове - пакет полиэтиленовый,
распространяющий токсикоманию.  Ему,  как я потом узнал,  волосы  керосином
мыли, вшей вытравляли.
     Только я стал засыпать, как этот новенький начал ораторствовать:
     - Нина!..  - звал он неизвестно кого - наверно, жену. Или любовницу. -
Нина! Я за что-то зацепился. Встать не могу.
     - Заткнись! - говорю ему. - Спать мешаешь.
     - Где я?
     - В морге. Где же еще?
     - Я встать не могу.
     - Мертвым не положено.
     - Меня привязали!
     - Конечно.
     - Зачем?
     - Кастрировать будут.
     - А-а-а!! Развяжите меня!
     - Спи, заусеница! - начинаю я сердиться.
     - Меня - интеллигентного  человека  -  связали!  Я  Салтыкова,  блядь,
Щедрина читал!
     - А Римского,  бля,  Корсакова не слушал?  А польку,  бля,  бабочку не
танцевал?
     - Нина! Я за что-то зацепился!..
     - А Петровым, на хер, Водкиным не интересовался?
     - Где водка? - насторожился он.
     - Тебе нельзя, - говорю, - а то тоже начнешь красных лошадей рисовать.
     - Меня Толей зовут.
     - Все равно нельзя. Пусть ты даже Абрам.
     - Нина!..
     Угомонился Толя только под утро...

     ... Тамара уезжает.  Уезжает мой ангел-хранитель.  Из скольких  запоев
она меня  вытащила!  Сколько  она со мною выстрадала!  В пике-то я уходил с
одними, а выводить из пике приходилось  ей.  Сутки  за  сутками,  литры  за
литрами...
     И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не
похмелишься. И  ты  начинаешь  понимать,  что уже на три четверти мертв.  И
начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.
     В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове -
копны соломы.  С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем
вдвоем, по очереди...
     Затем исчезают  реальные  цвета.  Но  алкогольный   дальтонизм   имеет
странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.
     Нет сил двигаться,  и ты ложишься в постель,  предварительно  позвонив
Тамаре:
     - Том...
     - Кто это?
     - Это я, Руслан.
     - Что у тебя с голосом?.. Опять?!
     - Да... Приезжай, пожалуйста...
     Ты лежишь,  и белый сивушный пот окатывает тебя.  Ничего,  думаешь ты,
все пройдет.  Если выдержишь и не  сдохнешь.  А  сдохнешь  -  значит,  тоже
пройдет...
     Ты смотришь на  мокрые  дрожащие  ладони.  В  ногах  шоркает  какой-то
мерзкий грызун.  Под вЕками поселилось нечто красное  в  виде сияния.  Надо
выдержать!
     Приезжает Тамара.  Капельница, гемодез, какие-то натрии, гидрохлориды,
кальции...
     Начинается воскресение...

     ... - Те,  кто поступил вчера и сегодня ночью, - на анализы, - слышу я
голос Саши. Он отвязывал Толю.
     - Как дежурство? - спрашиваю я у санитара.
     - Нормально. Всего один труп.
     - То сеть?
     - Мужик в соседней палате ночью кони двинул. Отпился...
     Через несколько минут встал Толя и спрашивает:
     - Кто мне в постель нассал?
     - Нина, - говорю.
     Толя задумался.
     - Пойдем, - предлагаю ему, - мыслитель, анализы сдавать.
     - Ты кто? - спрашивает он испуганно.
     - Здрасьте!  - отвечаю. - С легким перегаром! А кто у меня ночью водку
спрашивал?
     - Где водка?.. Опохмели.
     - Тебя Толей кличут?
     - Толей.
     - Значит, не налью. Вот звали бы Абрамом - налил бы.
     - Почему - Абрамом? - на его глазах появились слезы.
     Странно я устроен.  Сам отдал душу алкогольному черту,  а над  другими
издеваюсь.
     - Извини, - говорю, - я ее уже выпил всю...
     После сдачи  анализов  захожу  в  столовую.  На  завтрак была овсянка.
Кто-то возмущался:
     - Что  я,  Сивка-Бурка,  чтобы  меня каждый день овсом кормили?  Нашли
конька Горбунка!..
     - Не хочешь, давай я съем, - послышалось с другого стола.
     - Нашел дурака! - сказал Сивка и начал уплетать овсянку.
     Завтракать я не стал,  аппетита не было.  Возвратился в палату и вижу,
что Толя ползает под койками.
     - Водку ищешь? - спрашиваю. - Не ищи. Нет ее.
     - Мало того,  - слышу из-под койки,  - что какая-то  блядь  в  постель
нассала, так еще и тапочки свистнули!
     - А-а! Тапочки? Это их Брагин надел.
     - Кто? - вылез на свет Толя.
     - Брагин-Медовухин...  А вот и он,  - указал я на входящего  в  палату
Брагина. На нем были Толины тапочки.
     - Слушай,  Медовухин,  - подошел к нему Толя, - ты зачем мне в постель
помочился? Целое Айвазовское море...
     - Это не я, я дрова искал... Мерзну.
     - А кто?
     - Он, - указал Брагин на меня. - Враг народа.
     Я от неожиданности аж на койку сел.
     - Кто?  - говорю. - Я? Враг народа? Ты че из себя Энгельса строишь? Ты
че тут мифы Древней Греции городишь?
     - Точно! - обрадовался Брагин. - Скифы Древней Греции. И враги народа.
     Толя задумался.
     - Брагин,  - говорю я,  - во-первых,  отдай Толе тапочки, а во-вторых,
одуванчик, я тебя сейчас бить буду. За дезинформацию.
     - Я думал, это мои, - снял тапочки Брагин и заплакал.
     Тьфу, думаю, черт! Дурдом!..

     ... Не пойду я к "Агентству"!  Не люблю я  эти  сопли.  Да  еще  этому
взъерошенному руку подавать...  Лучше напьюсь.  Или схожу к жене.  Или то и
другое.
     "Схожу к жене". Странное выражение. "Схожу к любовнице" - нормально, а
вот "схожу к жене"...
     Уже три года,  как я женат.  Мне было тридцать, и пора было подумать о
семье. И я женился.  Ничто не смогло помешать этому браку.  Ни то,  что она
была еврейкой.  Ни  то,  что  она  была  старше  меня на девять лет.  Ни ее
сын-старшеклассник (ныне студент филфака).
     Сперва она бредила Израилем:
     - Уедем. Что здесь делать?
     - А там?
     - Жить.
     Я говорил  какие-то  банальности  о  русской  душе,  о  родной  земле.
Классиков цитировал. Она парировала любимым ею Лермонтовым:
     - "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ"... Уедем...
     - Ты язык-то знаешь?
     - Ты меня научишь. Или в киббуце освою.
     И я сдался.  Начались какие-то  собрания  в  Сохнуте.  Сборы  каких-то
документов... Я спрашивал:
     - Алия,  чтО ты - водитель троллейбуса - будешь делать в Израиле?  Там
нет троллейбусов.
     - Жить, - отвечала Алия.
     - А что буду делать я?
     - Жить.
     Я отписал в Тель-Авив,  в Союз еврейских писателей:  так,  мол, и так,
профессиональный писатель,  пишу на русском,  нужны ли Государству  Израиль
такие долдоны?  Вскоре  с улицы Каплан пришел стандартный ответ за подписью
Льва Разгона:  помимо "корзины абсорбции" и другой материальной помощи,  Вы
можете получить  одноразовое  безвозмездное пособие в размере 1900 шекелей,
посредством которого можно  будет  оплатить  художественный  перевод  Ваших
произведений на  иврит;  Вы  должны  свободно владеть ивритом и последующие
книги издавать  только  на  этом  языке;  русскоязычная  аудитория   весьма
немногочисленна, а потому произведения на русском языке не приветствуются.
     А какого ответа я ожидал?  Хочешь писать на русском - пиши. Только при
чем тут Союз еврейских писателей. Благо, еще помощь предлагают.
     Короче, я объявил Алие:
     - Нечего русскому человеку,  тем более литератору, делать в Израиле! Я
не поеду...
     И мы не уехали. Выражаясь языком пафоса, я сохранил родину. Но потерял
семейное благополучие...

     ... В  полдень меня вызвал к себе заведующий отделением.  Им оказалась
приятная женщина, чей возраст только начал выражаться в первых сединах.
     - Смородинов?
     - Так точно.
     - Как самочувствие?
     - Разноцветное.
     - Присаживайтесь.
     Я присел.
     - Ну что, вспомнили свое имя?
     - Я и не забывал.  Я просто  думал,  что  она  шутит.  Я  и  дежурному
санитару свое имя назвал, и медсестре.
     - Мне  по  поводу  вас  уже  звонили  с  телевидения.   Ходатайствуют.
Интересуются здоровьем.
     - Быстро же они узнали.
     - Вы, оказывается, человек известный. Тоже журналист?
     - Ни  в  коем  случае!  -  горячо  возразил я и, кажется, даже замахал
руками.
     - А мне сказали, что вы Литературный институт окончили.
     - Правильно.  Но журналистика и литература - совершенно  разные  вещи.
Журналистика - это...
     Я хотел  сказать,  что  журналистика  -  это  ресторанный   тапер,   а
литература - Ростропович,  что журналистика - это дискотека, а литература -
балет, что журналистика копается в чужом дерьме,  а литература - в своем, и
это честнее,  что  журналистика  убивает литературу и что-то еще в таком же
банальном духе, но заведующая меня прервала:
     - Среди родственников кто-нибудь страдал психическими заболеваниями?..

     ... У сварливой жены должен быть глухой муж.
     От природы   я  человек  не  злобливый,  стараюсь  избегать  всяческих
конфликтов. Эти качества жена расценивала как равнодушие.
     - Ты равнодушный! Бессердечный! - волновалась Алия.
     - Зато я не ругаюсь.
     - Да лучше бы ты ругался!..
     Ссоры начинались с мелочей.  Причем начинала  их  всегда  жена.  И  не
успокаивалась, пока  я  не  выходил  из себя.  Лишь тогда она умиротворенно
спрашивала: "Ты есть будешь?" - "Спасибо! - отвечал я. - Сыт!"
     Например, она убирает в туалете за Плюсом (Плюс - это наш кот):
     - Все на меня взвалил!  Я не знаю,  как в других семьях...  Ты хоть бы
раз за своим любимцем попробовал убрать. Нашел служанку! Стыдно кому-нибудь
сказать... На работе - сплошные нервы,  так  и  дома!  Си-и-идит  за  своим
компьютером, и больше ничего не надо! Чего молчишь?.. В этом доме я никогда
не была хозяйкой.  Я - служанка!  Принеси - убери - приготовь - постирай! А
попробуй сказать  слово против - так сразу плохая!  Неделю разговаривать не
будет! Я не знаю, как в других семьях... Чего молчишь-то?..
     - Успокойся,  Алия,  - вразумляю я. - Ты кричишь громче, чем я слушаю.
Послушай лучше, что в Библии сказано...
     - Начинается!! Опять Библия! Ты сам хоть что-нибудь можешь сказать?!.
     - Успокойся.  В Послании Иакова говорится:  "Кто не согрешает в слове,
тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело...".
     - Сколько можно?!.  Одни слова.  Одни слова!  Иди лучше говно убери за
своим котом!..
     - "Язык - небольшой член,  - продолжаю я цитировать Новый завет,  - но
много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает: и язык
- огонь, прикраса неправды...".
     - Я не знаю,  как в других семьях...  У всех мужья как мужья. А у меня
идиот какой-то!..
     - "Где зависть и сварливость, там неустройство и все худое".
     - Нет,  погоди! Вот ты умный такой, Библию читаешь, а живешь-то как?..
Все на меня взвалил!..
     - А вот послушай, что сказано в Первом послании к Тимофею...
     - Да что ты ко мне со своей Библией пристал?..
     (Прямо так и говорит: "со своей Библией"!)
     - Разве  в  Библии  где-нибудь  сказано,  что  я  должна пахать день и
ночь?!.
     - "Учить  жене  не  позволяю,  ни  властвовать  над  мужем,  но быть в
безмолвии..."
     - Да  я  и  так молчу и молчу!  Ты мне уже на голову сел!  Превратил в
служанку!..
     - "Ибо прежде создан Адам,  а потом Ева;  и не Адам прельщен, но жена,
прельстившись, впала в преступление...".
     - Постирать - я!  Приготовить - я! Даже мусор вынести - и то я!.. Свои
права ты  знаешь,  а  обязанности?..  У   тебя   есть   хоть   какие-нибудь
обязанности?!. Молчишь?..
     - Да послушай ты,  ожиревшая сердцем! - начинаю я раздражаться. - Вот,
в Послании к ефесянам: "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому
что муж есть глава  жены,  как  и  Христос  глава  Церкви".  Ты  слышишь?!.
"Повинуйтесь своим мужьям, как Господу"!..
     - Кому?  Тебе повиноваться?!.  Недостоин!..  Да какой из тебя муж?! Ты
когда ножи наточишь?  Когда крючок в туалете сделаешь?..  Ну то, что я одна
на базар хожу,  - с этим я уже смирилась.  Но не могу же я  целый  день  за
тобой с тряпкой ходить. Вот, покурил - весь пепел на полу. Вот, чай попил -
вся скатерть грязная.  Трудно,  что ли, убрать за собой?.. Я не знаю, как в
других семьях...  Тот же Колька твой.  Тоже пьет.  Пьет.  Но жена у него не
работает. Нужды ни в чем не знает. А я - и на работе, и дома!..
     Чего это она, думаю, Николая Негодника вспомнила?
     - Колькина жена,  - говорю, - между прочим, родила ему дочь! А ты даже
забеременеть не можешь! Нечего сравнивать...
     - Да я... Да я... Да от тебя разве забеременеешь?!.. Импотент!
     - Кто?! - задыхаюсь я от несправедливости. - Я - импотент?!.
     - Ты!.. Пьяница!.. И друзья у тебя такие же! Весь диван обоссали...
     - Не тебе их судить! Они - известные писатели!..
     - Да, на диван писают...
     - Заткнись!.. - в глазах у меня темнеет.
     - Ты мне рот  не  затыкай!  Что,  правда  глаза  режет?!.  А  на  день
Конституции кто обоссался? Кто?!. А занавески кто облевал?..
     Наконец, я не выдерживаю.  Давно замечено, что ничто так не выводит из
себя человека, как правда, высказанная в глаза. Клевету стерпеть легче...
     - Заткнись!! - ору я. - Заткнись, а то колобаху дам! Ибо сказано, бля,
в Послании  к  ефесянам:  "Жена  да убоится своего мужа"!..  Всё!  Добилась
своего! Вывела...
     - Ой-ой-ой! Ну иди, напейся. Причина появилась...
     - Заткнись, говорю!.. Ты свое уже сделала...
     Наступает тишина.  Слышно,  как  тикают  настенные  часы.  Свернувшись
калачиком, на софе спит Плюс.  Где-то за окном притормаживает машина.  Жена
заканчивает уборку, подходит ко мне:
     - Ну ладно, чего ты?..
     - Убери руки!
     - Перестань дуться... Ты есть будешь?
     - Спасибо! - говорю. - Сыт!
     - Ой-ой-ой! Теперь неделю разговаривать не будет... Ну и ладно!..

     ... Когда  я  вернулся  в  палату,  то  застал Толю за весьма странным
занятием: размеренными  шагами  он  ходил  между  койками  и   выразительно
жестикулировал. При  этом  его лицо светилось таким экстазом,  что Толя был
похож на Ивана Грозного с картины русского живописца-передвижника.
     - Ты чего? - спрашиваю.
     - Музыку сочиняю, - ответил он и подал мне с тумбочки листок.
     На нем было написано,  дословно: "МИ - 6 раз, ЛЯ, МИ, ЛЯ, МИ, ЛЯ..." и
так далее.
     Я сосредоточился и промычал записанные Толей ноты.  Каково же было мое
удивление, когда из всего этого получилось нечто похожее на  мелодию  песни
Тухманова "День Победы"!
     - Ну как? - спросил он.
     - ЗдОрово! Чем-то напоминает "Турецкий марш".
     Толя подумал и отвечает:
     - Нет. Мендельсон так бы не написал!..

     ... Ссоры продолжались.  Я объявлял бойкот -  простой  и  сексуальный.
Алия все более раздражалась.
     - Целыми днями тебя дома нет. А придешь - сразу за компьютер.
     - Работа у меня такая. И писать я тоже должен.
     - Кому нужна твоя писанина?!
     - Когда обо мне документальный фильм сняли, ты так не говорила.
     - Ой-ой-ой!  - всплескивает она руками.  - Ты один, что ли, такой?.. Я
не знаю,  как в других семьях...  У всех мужья, как мужья. И работают, и по
дому помогают, и жене внимание...
     - У меня работа такая.
     - Нельзя, что ли, другую найти?
     - Другая тебя не устроит по заработку.
     - Лучше бы ты вообще не работал! - выдает она.
     - Ты уже не знаешь,  что сказать!..  Когда я не работал, тебя это тоже
не устраивало...  Тебе рай построй,  так ты и в раю недостатки  найдешь!  -
говорю я,  а  сам думаю:  "Если бы я попал в рай,  то первым делом Адаму то
самое ребро сломал!"
     - Я не знаю, как в других семьях...
     - Да сколько можно?!.  "Другие семьи"!..  Я тебе десяток семей назову,
где жены работают, а мужья пишут. А я и пишу, и работаю...
     - Да че ты там пишешь!.. - иронизирует Алия.
     - Пишу... Если ты не мешаешь.
     - Я не знаю, как в других семьях...
     - Господи!  -  взмаливаюсь  я и унижаюсь до аргументов:  - Вон - Сашка
Леонтьев. Жена работает, двое детей, а он пишет.
     - И ты думаешь, это нормально?
     - Нормально!  Евгений Борисыч Рейн назвал его  лучшим  молодым  поэтом
России. Сашкины стихи хвалил Бродский...
     - Вот именно. А твоя писанина - кому нужна?..
     Сижу молчу. Чувствую - багровею.
     - И к тому же,  Сашка не пьет...  То есть пьет в меру...  На диваны не
писается, на занавески не блюет...
     - Заткнись!! - ору...
     И мы  подали  на  развод.  По  моей  инициативе.  В  тот  же день Алия
собралась и ушла к своей матери.  А через  неделю  меня  жестоко  избили  в
собственном дворе.
     Было около одиннадцати вечера,  я возвращался с работы.  Вдруг из арки
мелькнула тень,  и  тупой  удар  в  затылок  сбил меня с ног.  Еще две тени
выскочили из сумерек.  Я успел только закрыть лицо.  Основные удары тяжелой
обуви приняла на себя грудная клетка...
     Не знаю, сколько времени сознание было без меня. Очнулся я без кожаной
куртки и  без денег в кармане.  Банальное ограбление,  обыкновенный разбой.
Если, конечно,  считать разбой - обыкновенным делом.  Дня за три  до  этого
избили корейца  из  нашего подъезда.  Тоже взяли куртку и деньги.  Говорят,
какие-то малолетки-наркоманы. Чтоб им передозироваться!..
     Я попытался подняться,  но резкая боль в груди осадила меня.  Кровь на
губах слегка запеклась, невыносимо тошнило...
     Я оказался  в  больнице - перелом двух ребер и сотрясение мозга.  Алия
ежедневно меня  навещала.  Мы  как  бы  помирились.  На  развод  не  пошли.
Заявление и Свидетельство о браке и сейчас в загсе...

     ... Восьмое отделение областного наркологического диспансера  занимало
второй этаж.  Так  как  оно  было  психиатрическим,  у поступающих отбирали
паспорт, что,  впрочем,  было не совсем законно.  Больных  не  выводили  на
прогулку, вообще не выпускали с этажа.
     Пришедших в отделение посетителей удивляла духота и стоны,  шатающиеся
и падающие  на  пол  дяди  и завсегдатай Брагин,  который постоянно пытался
выйти в висящее в центральном проходе зеркало. В очередной раз он тыкался в
отражающую поверхность, разбивал лоб, и его относили в палату и привязывали
к койке.
     Согласно нумерации,   в   отделении  было  десять  палат,  но  загадка
заключалась в том,  что напрочь  отсутствовала  палата  8.  Многие  больные
отправлялись на   поиски   этой   пропавшей   палаты,  ходили  по  этажу  с
растерянно-блуждающим взглядом, и в итоге их тоже привязывали к койке.
     Медикаменты, что  принуждали  пить  в диспансере,  действовали на мозг
одурманивающе, они вызывали сонливость и легкость,  бездумье и  успокоение.
Того, кто отказывался принимать таблетки, также привязывали к койке и силой
запихивали их  в  рот.  Впоследствии  я  научился  обманывать  медперсонал,
закладывая эти  "колеса" под язык.  Выйдя из процедурного,  я их выплевывал
или отдавал наркушам.
     Дурдом, одним словом...
     Всех больных я разделил на три  категории.  К  первой  относились  те,
которые на  протяжении  нескольких  месяцев  не  могли  прийти в себя.  Они
постоянно выглядели пьяными и шатаясь шлялись по отделению.  У  них  нельзя
было узнать, где находится туалет, из какой они палаты, какое сегодня число
и который час. Они сами этого не знали.
     Вторую группу составляли лица,  скрывающиеся от милиции или рэкетиров.
Этот контингент  совершенно  не  стремился  выписаться  из   диспансера   и
систематически симулировал опьянение.
     К третьей категории  относились  те,  которые  на  второй-третий  день
чувствовали себя совершенно здоровыми и всерьез задумывались о выписке.
     Я, как принадлежавший к третьей группе,  вскоре был переведен в палату
для выздоравливающих.  Она  представляла из себя сборище вполне симпатичных
алкоголиков.
     - Привет! - говорю. - Я к вам.
     - Ну вот!  - оживился один мужик (его койка была у окна).  - Что я вам
говорил?! Опять  к  нам  еврея  подселяют!  Везде  евреи!  Даже камни носят
еврейские фамилии!..
     - Какие?  - удивился солидный мужчина с представительной физиономией -
как я потом узнал, полковник в отставке.
     - "Какие-какие"! - отозвался тот, что у окна. - Талисман, например...

     ... Я извлек  из  холодильника  бутылку  "Старки".  Налил  полстакана.
Почему-то вспомнился Иван Иваныч Маркелов.
     Как-то я выпивал в буфете Союза писателей.  Стою у  стойки,  культурно
потягиваю "Столичную". Заходит Иван Иваныч - слегка навеселе.
     - Здравствуйте, Иван Иваныч, - приветствую я.
     - Здравствуй,  Руслан,  -  говорит  он и чмокает меня в щеку.  - Видел
последний номер "Нового мира"?
     - Нет, - отвечаю.
     - Держи, - достает он из дипломата журнал. - Дарю. Здесь мой роман...
     Из подсобки выходит буфетчица Ирина:
     - Здравствуйте, Иван Иваныч!
     - Привет, Риша. Мой роман в "Новом мире" опубликовали.
     - Да,  из волгоградских прозаиков в "Новом мире" только  вы  и  Екимов
печатаетесь, - улыбается она.
     - Давай по этому поводу... Да не в рюмку! Стакан граненый есть?
     - Найдется... Сколько наливать?
     - Риша, ты что, краев не видишь?!. - удивился Иван Иваныч...
     Я долил  "Старку"  до  краев.  Выпил,  закусив сырой сосиской.  Тут же
наполнил стакан.
     Из   динамика   звучали  стихи  Мандельштама.   Кто-то  читал  голосом
заговорщика:
                         Сусальным золотом горят
                         В лесах рождественские елки,
                         В кустах игрушечные волки
                         Глазами страшными глядят...
     В желудке приятно потеплело.  Мир  изменился  к  лучшему.  Обшарпанные
стены стали  приветливыми.  Казалось,  было найдено согласие с космосом.  Я
ощутил гармоничную   причастность   ко   вселенной.   Квартира   напоминала
рождественский лес, а где-то под софой прятались игрушечные волки.
     Что за сила в этой водке?  Что за волхование такое? Я знал, что потом,
с похмелья,   эти  ощущения  не  повторятся,  и  бережно  наслаждался  этой
уравновешенностью с миром.
                         Сусальным золотом горят
                         В лесах рождественские елки...
     Что за жизнь такая?..  Тамара завтра уезжает, с Алией живем раздельно.
Впереди, выражаясь официальным языком,  никаких  перспектив.  Чем  это  все
кончится?..
     Я допил "Старку",  закурил.  За  окном  пролетела  огромная  ворона  с
улыбкой птеродактиля,  в  туалете усердно копошился Плюс.  Я закрыл глаза и
ощутил движение  планеты.  Не  меняя  орбиты,   Земля   мощно   мчалась   в
пространстве. Меня даже качнуло.
     Нужно было что-то делать. Неотвратимо надвигалась мысль о водке. Схожу
к жене, решил я...

     ... Утро в палате начинается с разговоров на политическую тему.
     - Довели  страну  до  кружки!  -  говорит  один.  -  А  всему  виной -
Америка!..
     - Это  Колумб  виноват,  -  говорит  другой.  - Не хрен ее было вообще
открывать...
     - Во всем виновны евреи!.. - слышится от окна.
     - Я бы этих президентов России стрелял через  одного!  -  поддерживает
разговор полковник в отставке.
     Молодец! - думаю. Сразу видно, генерал политических карьер...
     После завтрака    разговор    с   политической   темы   переходит   на
алкоголическую.
     - Я по пьяни всех люблю, - говорит один. - Даже памятник Серафимовичу.
     - А я,  когда напьюсь,  - говорит другой, - проповедую Житие протопопа
Аввакума.
     - Со мной после одной попойки случай был,  - слышится от окна. - Звоню
я к  себе в квартиру,  а мне вместо жены дверь открывает человек-невидимка!
Что, думаю, за еврейские шутки?..
     - Ты, наверно, лифт вызывал, - говорю.
     - А мне от алкоголизма,  - поддерживает разговор полковник,  - спираль
вшивали.
     - Что вшивали? - спрашиваю.
     - Спираль...
     К вечеру начинается самое интересное - разговоры про женщин.
     - Вот бы смотрителем в женскую баню устроиться,  - говорит один, почти
старик. - Не работа - а видеотека!
     - Старая блядь лучше новых пять, - задумчиво говорит другой.
     - Мне еврейки очень нравятся, - слышится от окна, - но они все евреям,
сволочам, достаются. Везде евреи...
     - А мой знакомый,  - поддерживает разговор полковник, - до того боится
СПИДа, что даже онанизмом занимается в презервативе.
     - Правда, что ли?! - оборачиваются к нему присутствующие...
     На шестой день,  вечером,  разговор о женщинах носил особо сексуальную
окраску.
     Вдруг полковник спрашивает:
     - А где Славка?
     - В туалет пошел.
     - Он больше часа в туалете.
     - Пошел до ветру, и ветром унесло, - говорю.
     - А кто сегодня дежурит?
     - Тамарка, вроде бы.
     - Все ясно, - говорит полковник, - он у нее.
     Тут в палату вошел Слава.
     - Ну, как у тебя с Тамаркой? - спрашивает бывший офицер.
     - Что?
     - С Тамаркой как?
     - С какой еще Тамаркой?! Я с кишечником поссорился...
     Уже объявили отбой, но мне не спалось. Я встал и пошел из палаты.
     - Куда? - спрашивает у меня полковник. - К Тамарке?
     - А почему бы и нет, - отвечаю.
     - Она же курносая.
     - Лучше, - говорю, - задернутый нос, чем запущенный сифилис...

     ... Купив  бутылку  "Кагора",  я  пошел  к  жене.  Нас  разделяла одна
троллейбусная остановка.
     Смеркалось. Осенний ветер пытался пробраться мне под шарф. Я спустился
по улице Ватутина в частный сектор.
     Дом тещи ничем особым не отличался от соседних домов.  Во дворе залаял
Тузик - удивительно глупый и добродушный пес.
     Витали дома  не  оказалось  -  ушел  к однокурснице.  Тетя Валя была у
соседки. Алия в одиночестве читала Лермонтова.
     Открыла мне и - вместо "здравствуй":
     - Ты пьяный?
     Она постриглась.  Волосы,  некогда  спадавшие до пояса,  теперь слегка
касались ее плеч.
     Мы расположились на кухне.  Тихо гудела газовая печь.  На ней блестела
жестяная табличка:  "Не забудьте открыть шибер!" Что такое  "шибер",  я  не
знал. Подходящая фамилия для главного режиссера Еврейского театра.
     Я выставил на стол "Кагор". Алия достала стопки, разрезала лимон.
     - Что, - спросила она ехидно, - уезжает твоя пассия? Кто ж тебя теперь
из запоев будет выводить?
     Подлинного отношения  Алии  к  Тамаре  я  не знаю до сих пор.  Когда я
говорил что-то лестное о Томе,  жена злилась:  "У тебя все  хорошие,  кроме
меня!" И,  тем не менее,  часто высказывалась:  "Из всех твоих знакомых баб
только одна порядочная - Тамарка". Иногда после бурных страстей спрашивала:
"Ты спишь с Тамаркой?"
     Я человек до невозможности старомодный - за три года женитьбы ни  разу
не изменил жене.  Друзья надо мной подшучивают: "Руслан преподобный!" Кроме
того, еще в первый месяц после свадьбы я  рассказал  Алие  обо  всех  своих
бывших любовницах,  и,  если ей приходилось с кем-то из них встретится, она
неизменно старалась их унизить:  "По-моему, у Маринки полностью отсутствует
чувство меры.  Нельзя  же  так  злоупотреблять косметикой!.." Или:  "У этой
Лариски - лошадиные зубы.  Как ты с ней  целовался?.."  Или:  "Ленка  такая
толстая! Тебе же всегда нравились худенькие...".  И только в отношении Томы
она не позволяли себе таких вольностей...
     - Когда Тамарка уезжает? - спросила Алия.
     - Завтра.
     - Провожать пойдешь? Или она не приглашала?
     - Приглашала.
     - Пойдешь?
     - Не знаю... Ты почему ко мне не приходишь? Две недели не была...
     - На работе неприятности. Нам теперь план поставили. Кто не выполнит -
премии лишают.  Попробовал бы сам Осин  план  собрать!..  Говорит:  "Многие
водители превышают скорость.  Из-за этого случаются аварии. Вот Миронов, он
бортанул "Москвич". Депо оплатило ущерб водителю "Москвича", у Миронова эта
сумма будет удержана из зарплаты".  Представляешь?..  Этот "Москвич" сам на
обгон пошел,  а платить Миронову!  Наше депо еще ни за  кого  из  своих  не
заступилось. Скорость превышаем!.. А график-то какой?!. "Резинить" нельзя -
создашь пробку.  График нарушишь - опять же без премии...  А  тут  какие-то
малолетки мне зеркало на машине разбили.  Просто, от нечего делать, взяли и
камень бросили. Из-за этого я на вокзал с опозданием пришла. А там какая-то
дура на поезд опоздала,  на меня жалобу написала.  А в чем моя вина? За что
премии лишают?..  Опять же - щетки.  Вылетают через круг,  а выдают пару на
неделю. Хорошо,  что  мы с Татьяной у слесарей за бутылку водки два десятка
взяли...
     О работе жена могла говорить до бесконечности.  Однажды я даже сказал:
"Алия, ты хотя бы раз слышала, чтобы я рассказывал о своей работе? Думаешь,
у меня  нет  проблем?"  "Так  почему  ты не можешь поделиться с собственной
женой? - спросила  она.  -  В  других  семьях..."  "Не  хочу  портить  тебе
настроение. И прошу:  огради меня от своей работы. Голова и так пухнет". "Я
не знаю,  как в других семьях... - обижалась она. - И в горе, и в радости -
все вместе"...
     Алия продолжала что-то рассказывать.  Я не слушал.  Я  пил  "Кагор"  и
злился. Что за жизнь?  Чем это кончится?..  В этом мире - или вовне,  или в
говне. Все дороги ведут в гроб...
     Я взял  с  тумбочки  томик  Лермонтова,  наугад открыл и прочел что-то
мучительно актуальное:
                    И скучно и грустно, и некому руку подать
                         В минуту душевной невзгоды...
                    Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
                         А годы проходят - все лучшие годы!..
     Ой-на ли! Горе мне!.. Тамара уезжает. С Алией живем раздельно. В гости
друг к другу ходим!..
     А что  я  хотел?  Если  живешь  беспечно,  рано  или поздно приходится
держать ответ...
     - Слушай,  Алия!  - прервал я жену. - Шма! - перешел я на иврит. - Ани
роцэ давар,  если так можно выразиться. В чем суть, Алия? В чем суть? Зачем
такие слова?  Выбрось вон эти глупости!  Почему ты не возвращаешься? Ушла и
не рачишь...
     - Мой дом здесь.  Здесь мой сын, моя мама. А у тебя, у тебя я - чужая.
Служанка. В твоем доме даже Плюс на меня нападает.  Его и кормишь, за ним и
убираешь, а он мне сухожилие прокусил!..
     - Зачем такие слова,  Алия?  Посмотри на меня,  посмотри на  человека,
который ждет стройную и уклюжую!  Чем я тебе не подхожу?  Как говорил Онан,
секс в наших руках!..  О чем я говорю?..  Скажи мне, зачем жены пилят своих
мужей? Чтобы наткнуться на труху?  Пойми, Алия, на меня давит мироздание! Я
пригвожден к воздуху.  В этом мире противоречий я не нашел успокоения...  Я
искал утешения,  а обрел суету.  Я строил Эдемский сад,  а получил кладбище
райских птиц...  Я про тебя заскучился!..  Сердце  -  как  через  мясорубку
прошло, а в мозгах - какая-то щепа застряла... Жена живет отдельно от мужа!
Это, извини меня,  какой-то "шак эт ха-шофки" получается!..  - я смахнул со
стола стопку,  она глухо ударилась об пол и закатилась под табурет. - Алия!
- закричал я. - Чем я тебе не подхожу!?. Я что, из стручка вылез, что ли?..
Я, можно  сказать,  пророк!  Иначе  говоря  -  божевольник!  А  тебе все до
лампочки Ильича!..  В постели я не ёрзок,  а ёбок!  Я был любим даже самыми
привередливыми бабами!  Даже  инструкторшой по фигурному катанию...  - Меня
несло и все больше заносило в сторону:  - Я выпрямляю сажень  в  плечах!  Я
отпускаю с  миром по миру!  Реанимирую мертвую тишину!  Порю белую горячку!
Гоняю лодыря, валяю дурака, сажусь в лужу! Глаза выкатываю!!.
     Всё, понял  я,  разговора  не  будет.  Кончай  псалтырить!  Не  умеешь
общаться с женщинами - держи полость закрытой...
     Я возвращался  домой.  Уже давно стемнело.  Осенний ветер бесцеремонно
пробиралсямне под куртку. Шарф куда-то исчез...
                         Сусальным золотом горят
                         В лесах рождественские елки,
                         кустах игрушечные волки
                         Глазами страшными глядят.
                         О, вещая моя печаль,
                         О, тихая моя свобода
                         И неживого небосвода
                         Всегда смеющийся хрусталь!
     Напьюсь, думал я.  Напьюсь!  Чтобы  не  думать...  Кстати,  "шибер"  с
древнерусского - "сосед", кажется. Или это "шабер"?..

     ... Санитар Максимыч волок по центральному  проходу  сопротивляющегося
пьяного типа.  Этого  алкоголика,  как  я  понял,  только  что  доставили в
отделение, и доставила его, видимо, собственная жена, что находилась тут же
и причитала:
     - Вася, Вася, ты только не волнуйся. Тебя немного подлечат и всё.
     - Суки!  -  кричал  Вася.  -  Чтоб  вам до Пасхи не дожить!  Чтоб ваши
могилки дворняжка описала!.. А тебе, - обратился он к жене, - я персонально
панихиду сыграю. На балалайке!..
     Я зашел в туалет, сел на лавку, стоявшую напротив очек, закурил.
     - Где мы? - обратился ко мне здоровенный, но пьяный детина.
     - Не знаю.
     - Ты хоть что-нибудь знаешь точно?  - грозно спросил он,  обдавая меня
перегаром.
     - Знаю, - говорю.
     - Что?
     - Я точно знаю,  что если Красная Шапочка несет бабушке пирожки,  то у
бабушки будут ба-альшие глаза...
     И тут в туалет влетел Толя.  Он спустил штаны,  но вместо того,  чтобы
помочиться в очко, окатил лавку. Мы едва успели с нее соскочить.
     - Ты  что?!  -  заорал  на  него  детина.  - Не мог,  что ли,  до очка
донести?!
     - Ага, - неожиданно трезво ответил Толя. - Я недоносок...
     Возвращаясь из туалета,  я заглянул в  дежурный  кабинет.  Там  сидела
Тамара. Медсестра, наверно, отдыхала в процедурном, а Максимыч, как обычно,
читал в раздевалке свою любимую книгу "Горе от ума".
     - Тебе чего, Смородинов? - спросила Тамара.
     Ей было около тридцати,  максимум - тридцать пять.  Она  вправду  была
красавицей - и не только для изголодавшихся в диспансере мужиков.
     - Я еще таблетки не пил, - отвечаю.
     - Можно подумать,  они тебе нужны...  Я сама видела, как ты выплевывал
их в горшок для фикуса.
     - Ничего, фикусу это полезно.
     - Иди спать. Я отбой уже давно объявила.
     - Не могу. У меня сердце болит. Пульс бешеный, собака.
     - Иди, Смородинов, спать. Иди.
     - Я ж говорю - не могу. У меня...
     - Иди спать, кому сказала! - повысила она голос.
     - Ты, Том, красивая и холодная, как скульптура Снежной Королевы.
     - Иди-иди. Писатель!..
     - С чего ты взяла, что я писатель?
     - Листала твою "историю болезни".
     - О-о! Мной интересуются...
     - Я смотрю,  ты Казановой себя возомнил!.. Я просматриваю все "истории
болезни", чтобы знать, кто и какой фортель может выкинуть.
     - И какой же фортель для тебя могу выкинуть я?
     - То,  что  ты мог бы для меня сделать,  ты все равно не сделаешь.  Не
догадаешься...
     Ничего себе, думаю, вот и размышляй теперь над ее словами...
     - Том,  - говорю,  -  я  сейчас  принесу  кипятильник  и  чай.  Попьем
горяченького, - и, не дожидаясь ее согласия, вышел из кабинета...

     ... Я взял еще пол-литра "Старки" и напился.  Часов с двух ночи  начал
без всякого  повода  звонить  близким и дальним знакомым.  Что-то объяснял,
кричал в трубку стихи Асеева, даже плакал, кажется.
     Потом пытался   поймать  Плюса,  но  тот  вовремя  забился  под  софу.
"Кис-кис-кис", - кричал я желтым перепуганным глазам.
     Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку. Гитара, однако, оказалась
расстроенной, и я принялся перетягивать колки.
     Еще половина струн не лопнула,  как кто-то выключил в моем мозгу свет.
Я погрузился во тьму внешнюю...

     ... "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из
армии.
     Весна. Дальний  Восток.  Городок  на  границе  с Китаем с сомнительным
названием Бикин. Скоро дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления.
И вдруг   в   каптерку   входит   подполковник   Кирик  -  замполит  полка.
(Единственный офицер, который "выкал" солдатам.)
     - Смородинов!
     - Я!
     - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?..
     Замполит меня  невзлюбил  еще  год  назад.  Так  сказать,  по  идейным
соображениям. Ибо  идейных  соображений  у  него  было  много,  а  я идейно
соображал слабо.  Я просто шел по плацу и вдруг слышу:  "Сержант!" "Я!" "Ко
мне!" Я  подбежал,  стою.  "В  чем дело,  сержант?  Устав забыли?!" Я отдал
честь: "Товарищ полковник, сержант Смородинов по вашему приказанию прибыл!"
Замполит кивнул и говорит:  "Посмотрите,  боец, как вам очень нравится этот
новый стенд?" Напротив штаба двое солдат устанавливали наглядную  агитацию.
Я пригляделся. На белом фоне бронзовой краской изображался Ленин (он чем-то
напоминал министра обороны Язова),  а внизу красными буквами было выведено:
"Ленин - основатель РККА".
     "Как вам очень нравится этот новый стенд, а?"
     "Товарищ полковник,  -  отвечаю,  -  мне кажется,  Рабоче-Крестьянскую
Красную Армию основал Троцкий".
     Подполковник нахмурился,  внимательно меня осмотрел:
     "Сержант! Почему не по уставу одеты?  Почему форма ушита?!. Немедленно
исправить! Кто ваш командир роты?"
     "Капитан Коновал".
     "Немедленно исправить!  И  доложите  командиру роты,  что я сделал вам
замечание!"...
     - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?
     Я молчал.
     - Что,   перед   демобилизацией   расслабились?..   Доложите  капитану
Коновалу, что я сделал вам замечание.
     - Есть!
     Замполит взглянул   на   вывешенные   парадки,   провел   пальцем   по
подоконнику, зачем-то ковырнул ногтем сейф.
     - Смородинов, а что это вы в блокнот записывали?
     - Так... мысли всякие, заметки.
     - Зачем это вам?
     - Хочу на гражданке повесть написать. Про армию.
     - По-овесть??
     - Ну, может, рассказ...
     - Писатель!!. Армию хотите опорочить?!
     - Почему опорочить? Просто рассказать...
     - Старшина Смородинов!
     - Я!
     - Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!
     - Никак нет! Дембеля не ушиваются. Не положено...
     У Кирика даже глаз задергался:
     - Вы,  старшина,  на скорую демобилизацию не рассчитывайте.  Уволитесь
последней отправкой...
     Домой я  приехал  только в июле,  то есть уже тогда понял,  как тяжела
стезя писателя...
     Я зашел  в  палату,  взял  кипятильник  и чай.  Армейские воспоминания
извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского:
                         Аты-баты, шли солдаты...
                         Кем солдаты атыбаты?
                         Кто посмел, ядрена мать,
                         тех солдатов атыбать?!.
     Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется.
     Возвращаюсь, а Тома - удрученная.
     - Что-нибудь случилось? - спрашиваю.
     - Мужчина, которого привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него
уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали.
     - Что же они его к себе не забрали?
     - Можно  подумать,  им  нужен лишний покойник!..  Этого мужика менты в
какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет - к
нам доставили.
     - Кто он такой?
     - Неизвестно.  Он ведь в сознание так и не приходил,  а документов при
нем нет.
     - Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже...
     - Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга?
     - Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают.
     - Ты можешь не острить?..
     - Я не острю. Это действительно странная закономерность.
     В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай.
     - Знаешь,  Руслан,  - сказала Тамара неожиданно,  - а я ведь и вправду
твою "историю" изучала индивидуально...
     - Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю...
     - Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала.
     Надо сказать, что такие заявления меня никогда не приводили в восторг.
Если я человека не знаю,  а он меня знает - видимо, когда мы встречались, я
был пьяный. А если я был не в том духе, то наверняка вел себя непотребно. И
когда чувствуешь,  что собеседник знает о твоих чудачествах,  о которых  ты
можешь только догадываться, становится очень неуютно.
     - Разве мы знакомы?
     - Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела тебя
раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.
     - А-а... - говорю я с облегчением.
     - Ты хорошо поёшь. И у тебя хорошие песни.
     - Да, я гений от инфантерии.
     - Ты шут.
     - Ага, - говорю, - я кукрыникс.
     - Ты можешь не острить?
     - Думаешь, это легко?..
     Тамара достала чашки и разлила в них чай.
     - Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?
     - Естественно.
     - Так ты еще и композитор?
     - Конечно, композитор. Кристоф Глюк.
     - С тобой невозможно разговаривать...
     Нависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.
     - Чего ты на меня так смотришь? - спросила она.
     - Красивая ты. Очень.
     - Повело  писателя!..  - хмыкнула Тамара.  - Ты еще скажи,  что у меня
щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.
     - Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...
     - Такие же большие и древние?
     - Такие же загадочные...  Я буду прямолинеен.  Как царь-пушка. Ты меня
привлекаешь в сексуальном плане.
     - Мне  Галина  Альфредовна  говорила,  что  ты хам.  Но не до такой же
степени!..
     (Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)
     - Какой же я хам?  - спрашиваю.  - Если кто-то  говорит,  что  женщина
красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?
     - Не прикидывайся дурачком.
     - А чего мне им прикидываться?  Я и есть дурак по жизни. Мне все время
твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!
     - Чего  ты завелся-то?  Чего?..  Мало ли кто и что твердит...  А ты не
слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что
его звали Фомой.
     - Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю.
     - Я - врач.
     - Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?
     - Из-за бывшего мужа...
     - То есть?
     - Неважно.
     - Расскажи.
     - Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат?
     - Нет.
     - Скоро тридцать - и не женат?..
     И тут в кабинет вошел Максимыч:
     - Тамара, этот, из второй палаты, кончился.
     - Вы там без меня сделайте всё,  - чуть слышно произнесла Тома.  -  Не
могу я больше...
     - Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?
     - Какие вопросы...

     ... Проснулся я около десяти.  На полу.  Во  рту  -  как  будто  скунс
накакал и  тут  же  сдох.  Бодун неудержимо крепчал.  Пустая бутылка из-под
"Старки" навевала грусть.
     Так, подумал  я,  к "Агентству" успею.  Да еще и на "подлечиться" есть
время...
     Вышел я  на  "Комсомольской",  зашел в кафе "Уют".  Несмотря на раннее
время, зал был переполнен.  Угрюмые люди теснились возле стойки.  Достигнув
цели, они отходили к столикам.  Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты
воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с  лица.  Продолжая  себя  убивать,
люди на время оживают...
     Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в  рот  не
лезла. Напротив  меня  за  столиком  устроился  какой-то  бомж с запекшейся
ссадиной на носу.
     Я отпил грамм сто, огляделся.
     - Не гляди, - сказал мне бомж.
     - Что? - не понял я.
     - Не гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.
     - В чем дело? - спрашиваю.
     - Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.
     - Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?
     - Ты, эта, возьми мне грамм сто...
     - И компот?
     - Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.
     Я дал   денег,  и  бомж  посеменил  к  стойке.  Клубы  табачного  дыма
подымались к потолку.  За соседним столиком кто-то  доказывал  собеседнику:
"Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."
     Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.
     - Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан.
     - Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.
     - Успею еще.
     - Ну, рассказывай тайну.
     - Что?  Тайну?  Какую,  эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты
угостил хорошего человека!
     - Изю-юмительно! - говорю.
     Я закурил.  Водка  приятно  распространялась  по  телу.  От  соседнего
столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."
     Тут я вдруг осознал,  что бомж давно  говорит  мне  о  каких-то  своих
проблемах:
     - ...  Опять же - нервы.  Меня в детстве, эта, сосед напугал. Подошел,
козел, и  говорит  мне:  "Мальчик,  а  ты  знаешь,  что  умрешь?"  Я,  эта,
естественно, испугался:  "Как?  Когда?" А он и говорит:  "Рано  или  поздно
умрешь. Состаришься  или  заболеешь - и умрешь.  И не будет этого солнышка,
этой травки.  Ничего не будет.  Ты умрешь,  мальчик!" И до того мне страшно
стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость.
     Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной:
     - Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят...
     - И ты мне тайну поведаешь?
     - ... А закуски не надо - у меня карамелька есть.
     Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку.
     Бомж заметно  опьянел.  Сперва  он  затих,  а потом вдруг стал на меня
кричать:
     - Что,  денег  много?!.  Водку  жрешь!  Жируешь!  А  кто  будет заводы
подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!.
     - Ты чего? - удивляюсь.
     - Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич. Понял?!. Тунеяд!
Я - всю жизнь у станка,  а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!.
А ну, эта, давай сюда деньги!..
     Я зло расхохотался. Затем сказал:
     - Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение... Об чем суть? Какого
Иблиса ты  берешь  на  голос?  Не  надо  такие слова,  иначе во мне родится
быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину
- я прокричу в перепонку... У меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и
ясен. Потому как держусь в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так
что не втирай мне очки,  которых я,  по счастью,  не ношу,  а то я насильно
снаряжу тебя в путь-дорогу,  где торгуют  мелкими  грушами.  Вон,  поглощай
пойло и воздай мне здравицу...
     Глаза бомжа расширились до ненужных размеров. Он тяжело сопел.
     - Пей, пей, - повторил я, - промочи нёбо, чтобы пищевод не склеился...
     Реакция подвела меня. Брошенная бомжом солонка угодила мне в лоб.
     Я отшатнулся влево,  но наступил на что-то скользкое и упал.  И уже на
полу я все понял.  Я понял,  что этот невзрачный,  нервный бомж виновен  во
всех моих  бедах.  Что  из-за него уезжает Тамара,  что по его вине от меня
ушла жена.  И,  безусловно,  он повинен в том,  что сегодня я начал день  с
водки...
     Несмотря на похмелье,  в теле обнаружилась  легкость.  Я  бросился  на
бомжа. Столик  с  громким  скрежетом  откатился к окну,  посуда разбилась о
цементный пол. Казалось, я оглох от собственного ора: "Разорву!!"
     Барменша уже кричала в телефонную трубку:
     - Алло!  Милиция!  Это кафе "Убьют"...  То есть "Уют". Пришлите скорее
наряд! У нас пьяная драка! Ужас какой-то...

     ... Тело  покойника  было  еще  теплым.  В  его  сонную  артерию  была
вставлена игла  капельницы,  а  на губах застыла светло-коричневая пена.  Я
связал ему руки и ноги, стянул подвязкой рот. Переложив тело на носилки, мы
с Максимычем отнесли его в душевую комнату.
     - Завтра праздник,  - сказал санитар.  - Морг, наверное, будет закрыт.
Завоняет, к черту...
     Тщательно вымыв руки, я вернулся к Тамаре.
     - Ну как? - спросила она.
     - Порядок.
     - Да  какой  же  это  порядок?!  - внезапно разразилась Тома.  - Разве
смерть может быть порядком?!
     - Успокойся, - говорю. - Мы-то тут при чем?
     - При чем!  Как раз - при чем!  Каждый  из  нас  в  ответе  за  смерть
другого.
     - За всех отвечать - жизни не хватит.
     Тамара молчала.
     - С твоей эмоциональностью,  - обратился я к ней,  -  нельзя  работать
врачом. Тем более - в наркологии...
     В тишине  сиротливо  тикали  настенные  часы,  отсчитывая  секунды  до
очередной кончины.   Тома   достала   из  стола  лист  бумаги  и  написала:
"Свидетельство о  смерти".  Ее  рука  дрожала,  почерк  выходил   по-детски
неестественным.
     - Проклятие!..  - Тамара бросила авторучку на  стол.  -  Вся  жизнь  с
привкусом мускатного   ореха...   -   она  посмотрела  на  меня  и  скорбно
улыбнулась. - Знаешь,  я вышла замуж еще на третьем курсе мединститута.  За
однокурсника. Он  уже  тогда  много  пил.  Но  после свадьбы его запой стал
беспрерывным. Из института его исключили.  Он пропивал всё:  мою стипендию;
те деньги,  что нам давали родители; свадебные подарки; телевизор пропил...
Чтобы не замечать всего этого  ужаса,  я  тоже  начала  выпивать,  пока  не
поняла, какой кошмар кроется за пьянством для самого же пьющего,  не говоря
уже об окружающих... Вскоре у него начались галлюцинации. Ему казалось, что
по стенам ползают крысы, что во рту у него растут волосы... Однажды он меня
избил. Очень жестоко.  Ногами.  На следующий день плакал,  просил прощения,
но, когда  напился,  все  повторилось  заново...  Я ушла к родителям.  Мама
уговаривала меня подать на него в суд... Через месяц мы развелись...
     Тамара замолчала.
     Меня поразило  ее  поведение.  Чего  это,  думаю,  она   передо   мной
разоткровенничалась? Кто я для нее?..
     - И где он теперь? - спрашиваю.
     - После  развода  уехал  в Хабаровск на заработки.  Его туда армейский
друг позвал.  Больше ничего о нем не знаю.  Но думаю,  что если  не  бросил
пить, то ничего хорошего в его жизни не произошло...
     - Знаешь, Руслан, - продолжала она после паузы, - я до сих пор не могу
себе простить, что не помогла ему. Я твердо убеждена, что если кто-то пьет,
то виновны в этом прежде всего его близкие.  Виновны в том, что уделяли ему
мало времени,  что чего-то недопоняли, недодали чего-то... Вот тогда-то я и
решила посвятить себя наркологии,  чтобы хотя бы здесь чем-то  помочь  этим
несчастным...
     В горле у меня застрял ком.  Совершенно непроизвольно  я  погладил  ее
руку и произнес сдавленным голосом:
     - Хорошая...
     Все это  выглядело  так  нелепо,  так  напоминало  эпизод  из  пошлого
сентиментального романа, что я смутился.
     Чтобы как-то сгладить свою неловкость, я спросил:
     - Дети у тебя есть?
     - Какие могут быть дети от алкоголика?
     - Да, конечно...
     - Извини, Руслан, мне нужно побыть одной. Иди, пожалуйста, спать.
     - Какое "спать"? Скоро уже подъем.
     - Иди...  прошу тебя...  Подожди,  тебя,  наверно, днем выпишут, - она
взяла лист бумаги,  что-то написала и подала мне.  - Это мой  адрес.  Мы  с
тобой живем неподалеку. Зайди ко мне как-нибудь.
     - Ты думаешь, я чем-то лучше твоего бывшего мужа?
     - В  тебе есть какое-то внутреннее благородство.  У тебя ранимая душа,
которую ты пытаешься скрыть за остротами и шутками.
     - С чего ты это взяла?!
     - Со временем я научилась разбираться в людях. От меня трудно что-либо
утаить... К тому же это все содержится в твоих песнях.
     - Первый раз вижу женщину,  которой  нравятся  мои  песни.  Обычно  их
считают похабными.
     - Те, кто так думают, ничего не понимают... Ханжество - это всего лишь
одна из сторон тупости.
     - Тебе и вправду надо заняться литературой,  - говорю.  А  сам  думаю:
если кому повторю ее слова,  скажут,  что я сам это выдумал.  Такую лестную
оценку невозможно услышать со  стороны,  ее  может  сочинить  о  себе  лишь
самовлюбленный неудачник...
     - Иди, Руслан.
     - А поцелуй на прощание?
     - Не нужно... Мой адрес у тебя есть. Буду ждать в гости. Придешь?
     - Обязательно... Но все-таки, может, поцелуемся?
     - Иди... Не мучай меня... - на ее щеках появились влажные жемчужины.
     Женских слез я никогда не мог переносить. Они вызывали в моем сознании
какое-то помрачение... Я поспешно вышел из кабинета...
     Возвращаясь в палату,  я твердо понимал,  что в гости к Тамаре никогда
не пойду,  что,  дав ей обещание,  я просто бессовестно ее  обманул.  Зачем
нарушать эту,  пусть и кратковременную, но гармонию? Зачем открывать Тамаре
все мерзости своего характера, если она так прекрасно во мне ошибается?..
     А может,  вовсе  и  не ошибается?..  И в тот момент я все понял.  Даже
разозлился вначале... Кого она хотела провести?!
     Тамара не  ошибается.  Это  - как бы лучше выразиться?  - святая ложь.
Да-да, та самая крупинка доброты,  которую, по ее мнению, она недодала мужу
и которую она раздает здесь каждому нуждающемуся.  А может,  и про мужа она
все выдумала?..
     Ай-ай-ай, Томочка,  психотерапия  для  идиотов...  Я - идиот...  Князь
Мышкин... Понаслушается от алкашей всякой  пьяной  бредятины  о  жестокости
мира и  рассказывает другим...  Все вокруг виноваты,  а пьяница не виноват.
Жертва обстоятельств. Тьфу!..
     Когда я вошел в палату, мои размышления прервал сонный голос полковника:
     - Ну, как Тамара?
     Я молча подошел к своей койке и лег.
     - Расскажи подробности, - не угоманивался он.
     - Я спать хочу, - говорю.
     - Ну-ну... - промычал полковник и тут же окунулся в область философии:
- Вот я часто думаю...
     Надо же!..
     - ... в чем смысл жизни? Для чего она нам дана?
     - Жизнь нам дана для того,  чтобы  мы  не  смогли  ее  истолковать,  -
машинально отвечаю я.
     - Не-е-ет.  Я могу ее истолковать. Вот ты знаешь, почему не видать нам
счастья, как своих ушей?
     - Наверно, потому, что уши далеко от глаз.
     - Не-е-ет,  не  в  этом  дело.  Дело в другом,  и я даже хочу написать
философскую новеллу  о  смысле  жизни.  Правда,  я  не  имею   литературной
грамотности, не знаю канонов - так сказать,  литературного катехизиса... Вы
ты - писатель...
     Начинается!..
     - ... ты - писатель. Научи меня, как пишется рассказ?
     Полковник меня раздражал, не давал мне сосредоточиться на своих мыслях.
     - "Рассказ" пишется с двумя буквами "с",  - говорю я довольно грубо. -
Я спать хочу!
     - Ну-ну...
     Мне не спалось. Ничего себе, думал я, провел ночь с женщиной. Казанова
хренов! А еще считал себя опытным повесой.  Хочешь убить в мужике любовника
- скажи,  что он хороший и несчастный...  Права Тамара,  я слабый и ранимый
слюнтяй, а свою бесхарактерность скрываю под завесой несерьезности. Шут я и
паяц! Нацепил  маску клоуна и думаю,  что решил все проблемы.  Размечтался!
Идиот. Дерьмо...
     Днем меня  выписали.  Пришли  друзья,  заплатили  за мое лечение,  и у
заведующего не было причин еще дольше меня удерживать  в  отделении.  Жизнь
потекла в прежнем русле - по течению...

     ... Не всё свинье каштаны!
     Милиция приехала  чересчур  быстро.  Причем  бомжа  отпустили,  а меня
втолкнули в УАЗик.
     Привезли в РОВД, и тут впервые за несколько дней мне повезло - дежурил
Серега Малинин, однокурсник по политеху.
     Он вроде бы даже обрадовался:
     - А-а, Руся! Какими судьбами?
     - Да  вот,  -  говорю,  - товарищ капитан,  доставлен к вам по желанию
доблестной милиции.
     Малинин выглядел важно.  Новенький китель,  какой-то значок.  На столе
папочки, радиотелефон "Панасоник".
     Когда-то мы  с  Сергеем  почти  дружили.  Вместе выступали в областных
математических олимпиадах, вместе занимались спортивной гимнастикой, вместе
пили за шестиметровый прыжок Бубки, но влюблялись в разных женщин.
     - Что это за сержант, который меня привез? - спрашиваю.
     - А в чем дело?
     - Да вот,  - говорю, - требовал, чтобы я перед ним карманы вывернул, а
я отказался. Обещал устроить мне "чудное мгновенье".
     - А-а! Это он умеет, - засмеялся Малинин. - Молись, что тебя забрали в
мое дежурство.
     - Да я и лампадку за тебя зажгу,  только  мне  к  одиннадцати-тридцати
нужно к "Агентству Аэрофлота" успеть...
     - Успеешь... - успокоил Серега. - Ты, говорят, писателем заделался.
     - Да так, пишу помаленьку...
     - В Москве, говорят, учился на этого самого писателя.
     - Учился...
     - Что, одного диплома мало?
     - Маловато...  Серый,  одна  очень  близкая  моя  знакомая  уезжает за
границу. Я должен успеть к "Агентству"...
     - Успеешь... Щас я протокол составлю, штраф заплатишь - и свободен.
     - Штраф?
     - Штраф,  -  он  посмотрел на меня своими добрыми глазами.  - А ты как
думал?.. Штраф за мелкое хулиганство. Сам понимаешь - план. И молись, что я
дежурю, иначе до завтра был бы в камере. Придешь ко мне двадцать седьмого -
ущерб за битую посуду возместишь. Щас повестку выпишу...

     ... Где-то через неделю после выписки я пошел к Тамаре. Я не знаю, чтО
такое счастье,  но думаю,  это тогда,  когда все получается.  В тот вечер у
меня все получалось. Как говорится, я был в ударе.
     Началось с  того,  что  Тома  была  дома.  И  даже  обрадовалась  мне.
Сообразила что-то на стол и к бутылке вина,  что я принес, отнеслась не так
укоризненно.
     В тот  вечер  я много шутил.  Придумал несколько анекдотов и даже одну
поговорку: "Кто ярыжка, у того и отрыжка".
     - Что такое "ярыжка"? - смеялась Тома.
     В тот вечер я  много  пел.  Голос  на  удивление  был  чист,  силен  и
послушен. Пел  не  только  свое,  но  и розенбаумовские и денис-давыдовские
романсы.
                         Я уеду, уеду, уеду,
тянул я, -
                         Не держи, ради Бога, меня, -
                         По гусарскому звонкому следу,
                         Оседлав вороного коня...
     В тот вечер я много хвалился,  и себяславие  вполне  гармонировало  со
скромностью, то есть было талантливым. И, наконец, я почти не врал, а это в
присутствии женщины со мной случалось редко.
     Чувствовалось, я все больше нравился Томе.  А она все больше нравилась
мне. Ее каштановый волос пах ландышем.  Груди не по возрасту  были  тугими,
слова - нежными, а страсти - яркими...
     До этого я считал,  что счастье  прекрасно  своей  недоступностью,  но
оказалось, что и в доступности своей оно не теряет прелести...

     ... Если ты встал не с той ноги, не верь ногам своим! - утешал я себя.
Ты обязательно успеешь, и все будет хорошо.
     Оставалось минут десять. Напротив рынка я купил три гвоздички. Проходя
мимо гастронома,  опустил  их в урну.  Что за банальность - дарить женщинам
цветы?..
     Тома-Томочка! Ты уезжаешь, и мы, видимо, никогда больше не увидимся...
Как же так? Почему все так вышло? Почему мы ни разу не говорили о женитьбе?
Почему я не заговорил об этом?
     Думал, что туда,  куда опоздал, всегда успею? Не хотел разрушать этого
зыбкого счастья?  Не хотел,  чтобы в наши отношения вклинивался быт?..  Да.
Наверно. Ведь я ни разу не слышал от Тамары грубого слова в свой адрес...
     Я зашел в телефонную будку, опустил жетон, набрал номер.
     - Диспетчер четвертого троллейбусного депо  слушает,  -  отозвались  в
трубке.
     - Скажите, Смородинова сегодня работает?
     - Работает. Она на линии.
     - Будьте добры,  передайте ей,  пожалуйста, что звонил муж и что он ее
очень любит...
     Я остановился  возле  ларька  "Горячие  сосиски".  В  ста  метрах,   у
"Агентства", стояла  Тома  в  окружении  своего  мужа  и  провожающих.  Она
смотрела по сторонам. Может быть, искала меня взглядом.
     Я зашел за ларек, сел на какой-то ящик. "Бог мой! Бог мой! - шептал я,
раскачиваясь из стороны в сторону.  -  Бог  мой!.."  Сердце  молотило,  как
хороший паровой агрегат.
     За что?  За что мне все  это?..  Кто  я?  Зачем  я?..  Надо  напиться.
Немедленно!
     Я встал и пошагал прочь.  Ветер забирался под куртку и  усугублял  мое
сиротство. Напьюсь, решил я, и засну в ботинках!..
     Прохожие не замечали моей согбенной фигуры.  Я шел,  ежась  от  ветра.
Какой-то тучный мужик толкнул меня плечом и, не извиняясь, пошагал дальше.
     И вдруг ветер утих, и неведомая сила согрела мое нутро. Видимо, Тамара
посмотрела мне вслед...

(c) Руслан Анатольевич Смородинов
rusl(собачка)tele-kom.ru
Книго
[X]