Андрей Столяров.

   Некто Бонапарт

   -----------------------------------------------------------------------

   Авт.сб. "Изгнание беса". М ., " Прометей ", 1989.

   & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000

   -----------------------------------------------------------------------

   Прежде всего он повернул ручку   на   подоконнике,   и   стекла   потемнели,

становясь непрозрачными. Он не хотел, чтобы его видели, если   они   следят.

Потом зажег матовый свет и осмотрел квартиру - встроенная мебель,   плоский

шкафчик, крохотная стерильная кухня с пультом во всю стену.

   Ничего не изменилось.

   Надсадно   лопнуло   ядро,   воткнувшись   в   берег.   Содрогнулись    опоры.

Полетела коричневая земля. Солдаты, смятые волной, попятились. Пули   сочно

чмокали в груду сбившихся тел. Заволокло пороховой гарью, раздуло   ноздри.

Знамя упало на дымящиеся доски.   На   другой   стороне,   за   жарким   блеском

полуденной воды, визжала картечь. Была одна секунда. Только одна секунда в

порохе и смерти, среди ревущих ртов   -   под   белым   небом,   на   Аркольском

мосту. Он нагнулся и, не видя, поднял знамя. Он был   еще   жив.   Он   кричал

что-то   неразборчивое.   И   вокруг   тоже   кричали.    Ослепительное    солнце

разорвалось в зените, и солдаты вдруг обогнали его.

   Он подошел к компьютеру и торопливо   перебрал   клавиатуру.   Серебристый

экран был мертв. Информация не поступала. Память была   заблокирована.   Это

давало точку отсчета. Из сети его отключили в самом конце июня.

   Ректор сказал:

   - Мне очень жаль, Милн, но   в   вашу   группу   не   записалось   ни   одного

студента. Никто   не   хочет   заниматься   классической   филологией,   слишком

опасно. И дотаций тоже нет.

   - Я мог бы некоторое время работать бесплатно, - запинаясь, ответил он.

   Ректор опустил глаза, полные страха.

   - Вы слышали, что пропал Боуди? Сегодня утром его   нашли,   опознали   по

отпечаткам пальцев - так изуродован...

   - Но не филологи же виноваты, - с тихим отчаянием сказал он.

   - Мы получили предупреждение насчет вас, - объяснил ректор. - Мне очень

жаль, у меня нет для вас денег, Мили.

   Тогда он встал и, не прощаясь, вышел из чужой пустоты кабинета и   пошел

по   чужой   пустоте   коридора,   а   встречные   прятались   от   него,   как   от

зачумленного.

   Значит, июнь уже истек.

   Это плохо. Он рассчитывал на   больший   запас   времени.   Примерно   через

месяц он получил приглашение от   Патриарха,   но   следить   за   ним   начали,

видимо, гораздо   раньше.   Главное,   выяснить,   сколько   ему   осталось?   Он

потянулся   к   телефону   и   отдернул   руку,   обжегшись.   Телефон,   конечно,

прослушивается. Если он будет справляться о дате, то они сразу поймут, что

произошел повтор. И тогда его отправят в Карантин, откуда не возвращаются.

Авиценна предупреждал об этом. Де Бройль попал в Карантин и не вернулся. И

Дарвин попал в Карантин. И Микеланджело не вернулся из Карантина.

   Лестница была пуста. Он спустился на цыпочках и взял газету. Газеты ему

доставляли, он уплатил за полгода вперед. Бэкон смеялся над ним, когда   он

выписал, единственный на факультете. А вот пригодилось.

   Где теперь Роджер Бэкон? Говорят,   что   это   был   удачный   запуск.   Нет

никаких доказательств - слухи, сплетни, легенды... Письмо Монтесумы   никто

не видел. Может быть, оно вообще не существует. Мистификация.

   Газета была от девятнадцатого числа. Он облегченно   вздохнул.   Патриарх

позвонит только двадцать шестого. Есть еще целая неделя. Он   успеет,   если

только не наделает глупостей.

   Первую   страницу   занимали   сообщения   с   фронта:   Помойка    неожиданно

прорвала линию обороны   сразу   в   двух   местах   на   Севере   и   сходящимися

клиньями отсекла Четвертую   группу   войск   сдерживания   от   основных   сил.

Контрудар специальной армии Хаммерштейна   захлебнулся   у   Праты,   глюонные

лазеры, на которые   возлагалось   столько   надежд,   оказались   бессильными.

Командующий Четвертой группой докладывал, что своими силами   он   пробиться

не сможет, ведет ожесточенные бои по всей линий   окружения.   Уже   началась

эвакуация. Сообщалось, что число пораженных чумой невелико,   но   несколько

больше обычного. Потери при эвакуации   -   двенадцать   тяжелых   вертолетов.

Соседняя   статья,   исполненная   официальной   бодрости,   в    тысячный    раз

поднимала вопрос о нанесении ядерных ударов   по   болевым   точкам   Помойки.

Обсуждалась гипотеза "второй цивилизации", и приводился снимок   аборигена,

как всегда, плохого   качества:   лохматый   оборванный   человек,   совершенно

фантастической внешности - двухголовый и трехрукий - согнувшись, обнюхивал

консервную банку.

   Он отбросил газету. Он уже читал ее -   девятнадцатого   июля.   На   счете

обнаружилось немного денег, и он снял их все. Достал паспорт, нерешительно

повертел и бросил в   утилизатор.   Больше   не   понадобится.   Он   все   время

боялся, что откроется дверь и войдет Двойник. Правда, Авиценна клялся, что

Двойника не будет: весь отрезок несостоявшейся биографии выпадает начисто,

и проживаешь его снова. Но кто знает? Никто   не   знает.   Сам   Авиценна   не

уходил в повтор.

   На улице горел костер из   книг   и   стульев,   награбленных   в   покинутых

домах. Какие-то бродяги явно призывного возраста жарили   крыс,   нанизанных

на шампур. Крысы были здоровенные, как кошки, а бродяги - злые   и   наглые,

небритые, воспаленные, готовые на все дезертиры. Он прибавил шагу, на него

недобро   покосились,   но   пронесло.   Зато   в   конце   улицы   навстречу   ему

развинченной   походкой   наркоманов   выплыли   два   юнца   лет   пятнадцати   -

контролеры мафи, оба в дорогих желтых рубашках навыпуск.

   Он вспомнил. Это было именно девятнадцатого.   Ему   выбили   два   зуба   и

сломали ребро. Он обреченно вынул жетон на право хождения   по   району.   На

жетон они не взглянул и.

   - Плата за год, - лениво сказал старший.

   Он покорно достал счет и смотрел, как они, подсоединив   его   к   своему,

перекачали все, что там было.

   - А теперь в морду, - цыкнув на асфальт пенной слюной, сказал старший.

   "Государство   не   гарантирует   правозащиту    тем    гражданам,    которые

подрывают его основы".

   Прилипающий шелест   оборвался   сзади.   Остановилась   машина,   и   кто-то

поманил контролеров пальцем. Оба вытянулись. Мили пошел, напряженно ожидая

оклика. Свернул за угол. Он весь дрожал. Это была "вилка". С этого момента

события развивались не так, как раньше. Он не знал, хорошо или плохо   это.

Но все сразу осложнилось. У него не осталось   денег.   Чтобы   выбраться   из

города, надо пройти три района мафи и везде платить.

   Он нырнул в таксофон и оглянулся. За ним никто   не   следил.   Он   набрал

номер.

   - Да! - на первом же гудке, отчаянно, как-утопающая, крикнула Жанна.

   Милн сказал в пластмассовое горло:

   - Вчера.

   Это был пароль, о котором они договаривались.

   - Завтра! Завтра! Завтра! - так же отчаянно крикнула она.

   Что означало: приходи немедленно.

   Он испугался: столько страха было в ее голосе. Может быть,   засада?   Но

тогда Жанна не позвала бы его. Кто угодно, только не она. Он побежал   мимо

кладбища нежилых домов, мимо горелых   развалин,   мимо   пустырей,   заросших

колючими лопухами, и заколотил в дверь, и дверь   тут   же   распахнулась,   и

Жанна выпала ему на грудь, и, сломавшись, обхватила его детскими руками, и

уткнулась мокрым лицом.

   Она непрерывно всхлипывала, и он ничего не мог понять. Повторял:

   - Зачем ты, зачем?..

   Она вцепилась в него и втащила в квартиру, и там, уже   не   сдерживаясь,

захлебнулась   обжигающими   слезами,   тихонько   ударяясь   головой    о    его

подбородок:

   - Тебя не было два месяца, я   хотела   умереть,   всех   выселили,   ходили

санитары и стреляли, я спряталась в подвале... пауки,   крысы,   я   боялась,

что ты позвонишь, пока я в подвале, я лежала и   слушала   шаги   за   дверью,

почему тебя не было так долго?..

   - Не плачь, - сказал он, целуя молочную кожу в теплом проборе волос.   -

Тебе нельзя плакать. Как ты поведешь французскую армию на   Орлеан?   Добрый

король Карл не поверит тебе.

   Это была шутка. Слишком похожая на правду. Она слабо улыбнулась,   одной

тенью.

   - Полководцы без армий. У тебя впереди "Сто дней",   Ватерлоо   и   остров

Святой Елены. А у меня - бургундцы, папская инквизиция и костер в Руане...

Возьми меня с собой, я хочу   быть   там   и   первой   пасть   в   самом   начале

сражения!

   - Я назначу тебя своим адъютантом, - пообещал он. -   Ты   принесешь   мне

весть о победе. Это будет самая блистательная из моих побед.

   Налил на кухне   воды.   К   счастью,   вода   была.   Жанна   выпила   мелкими

глотками и вытерла лицо. Успокоилась. Она умела быстро успокаиваться.

   - Мы, кажется, спятили, - сказала она. - Я здесь   целых   два   месяца   и

каждую секунду жду, что они приедут за мной. Но теперь   -   все.   Мы   уйдем

сегодня же, да?

   - Да, - сказал он. - У тебя есть деньги?

   - Долларов десять, я последние дни почти не ела.   -   У   нее   вся   кровь

отхлынула от лица, сделав его мраморным. - Это очень плохо, что у меня нет

денег?

   - Надо пройти три района мафи - значит, три пошлины.

   Она отпустила   его   и   зябко   передернула   обнаженными   просвечивающими

плечами. Сказала медленно:

   - Для женщин особая плата, я могу расплатиться за нас обоих. -   Увидела

в его руках телефонную трубку. - Куда ты? Кому?

   - Патриарху, - застревая словами в   судорожном   горле,   ответил   он.   -

Лучше я сразу отправлюсь в Карантин. - Бросил трубку,   которая   закачалась

на пружинном шнуре. Посмотрел,   как   у   нее   розовеют   щеки.   -   Выберемся

как-нибудь, не плачь, Орлеанская дева,   пойдем   ночами,   ночью   даже   мафи

прячутся от крыс...

   - Я тебя люблю, - сказала Жанна.

   Он накинул куртку ей на плечи, потому что она дрожала.

   - Слежки не было?

   - Нет.

   - Никто не заходил - ошибочно, не звонил по телефону?

   - Как в могиле...

   Тогда он улыбнулся - впервые.

   - Конечно. Им и в голову не придет.   Надо   поесть   чего-нибудь,   завтра

утром мы будем уже далеко, я тебе обещаю.

   Они прошли на кухню, такую же стандартную,   как   у   него.   По   пути   он

отогнул край занавески. Улица была пустынна.

   Жанна держала в руках яркую банку.

   - У меня только консервированный суп, - жалобно сказала   она.   -   Но   я

могу заказать по автомату, хоть на все десять долларов.

   - Не стоит, - ответил он. - Будем есть консервированный суп...

   Машина с синим государственным   номером   -   "пропуск   всюду!",   которая

спасла его от мафи, стояла в конце улицы и поэтому не была видна из   окна.

В ней терпеливо, как истуканы,   сидели   четверо,   очень   похожие   друг   на

друга. Когда он забежал в парадное, то человек рядом   с   шофером   негромко

произнес в рацию:

   - Оба на месте. - Послушал, что ему приказывают. -   Хорошо.   Да.   Прямо

сейчас.

   И все четверо вылезли из машины.

   Ночью бежали Пракситель и Чингисхан. Они убежали не в   повтор   и   не   в

преисподнюю по "черному адресу" -   после   катастрофы   с   Саванаролой,   где

совместились   два   образа,   и   установка,    заколебавшись,    как    медуза,

растворилась в пучине времени, запусков   больше   не   было.   Они   поступили

проще: в полночь, когда   охрана   до   зеленых   звезд   накурилась   биска,   а

дежурный офицер был пьян и спал   беспробудным   сном,   Чингисхан,   вспомнив

навыки инженера, устроил лавинное замыкание в сети компьютера   и   отключил

электронные   шнуры,   опоясывающие   Полигон.   Они   спустились   из   окна   по

скрученным простыням,   перерезали   колючую   проволоку   и   ушли   в   сторону

станции, где след их терялся. Станцию еще в прошлом году распахали свои же

бомбардировщики, и в хаосе вздыбленной арматуры спрятаться было легко.

   Патриарху сообщили   об   этом   под   утро.   Он   поднялся   с   невесомостью

измученного бессонницей человека. Его не волновал Пракситель - какой   толк

от скульптора? И Чингисхан его не   волновал   тоже:   хотя   полководцы   были

нужны позарез, но он лично никогда не верил, что этот   нервный   запуганный

суетливый человечек может встать во главе монгольских   орд.   Бессмысленный

побег - тому доказательство. На станции среди камня   и   голого   опаленного

железа долго не выдержишь, а   за   пределами   ее   их   будут   ждать   военные

патрули, контролеры мафи и шайки дезертиров, которые несомненно   включатся

в охоту. Дезертирам надо ладить с властями.

   Гораздо больше его волновал вопрос об охране. Это   был   уже   не   первый

случай, когда биск проникал на Полигон. И повальное пьянство стало нормой.

Трудно было удержать в рамках   фронтовые   части,   отведенные   на   короткий

Отдых и знающие, что через месяц-другой они снова будут брошены   в   гнилую

кашу, кипящую на границах   Помойки.   Он   позвонил   генерал-губернатору,   с

удовольствием вытащил его из постели и потребовал немедленно   организовать

поиски.

   Толстый дурак, который, как говорили, потерял   руку   не   на   фронте,   а

врезавшись на своем лимузине в танк во время   маневров,   долго   кряхтел   и

надсадно откашливал прокуренные легкие,   наверное,   тоже   вчера   накачался

биском, а потом важно заявил, что правительство, избранное   волей   народа,

не может сотрудничать ни с   мафи,   ни   с   дезертирами.   Патриарх   не   стал

спорить и позвонил госсекретарю, с неменьшим удовольствием разбудив и его.

Секретарь   сразу   все   понял   и   пообещал   неофициально    переговорить    с

руководителями каморр.

   - Вам они нужны живыми или мертвыми? - спросил он.

   - Мертвыми, - сказал Патриарх. - Хватит публичных казней.

   Затем он предложил   расстрелять   несколько   человек   из   охраны   -   для

назидания. Секретарь замялся, попробовал сослаться на   ужасающую   нехватку

людей, но, в конце концов, дал согласие. И, почувствовав вследствие   этого

некоторый перевес,   спросил,   как   обстоят   дела   с   Поворотом,   скоро   ли

приступят к реализации,   потому   что   обстановка   на   фронте   напряженная,

честно говоря, дьявольски скверная обстановка, да и   внутреннее   положение

страны   не   лучше,   гидропонные   станции   не   справляются,   через   полгода

начнется всеобщий голод.

   - Скоро, - раздраженно ответил ему Патриарх.

   Все они ждали быстрых и действенных результатов, как будто   так   просто

было повернуть   становой   хребет   истории.   Емкость   ее   оказалась   просто

фантастической, выше всяких расчетов; запуск следовал за   запуском,   число

опорных точек росло, а насыщения системы не происходило.   Деньги,   люди   и

энергия проваливались в бездонную яму. Иногда Патриарх с   тревогой   думал,

что ошибся: для   Поворота   потребуется   замещение   всей   массы   когда-либо

живших индивидуумов, а это   практически   неосуществимо.   Наличными   силами

можно лишь переломать хребет в одной точке, и тогда вся   новейшая   история

будет сметена невиданным ураганом времени.

   На   сегодня   у   него   было   несколько   дел,   но   в   первую   очередь   он

ознакомился с диагнозом, который принес хмурый санитар   -   палач   с   лицом

херувима. Бонапарт находился в Карантине уже трое   суток.   Были   назначены

гомеопатические   процедуры   с   элементами   устрашения.   Наблюдающий    врач

прописал   еще   интенсивную   психотерапию,   но   Патриарх   воспрепятствовал,

продублировав запрет письменно, - предосторожность далеко не лишняя, когда

имеешь дело с бандой садистов. Патриарх знал, к чему приводит   интенсивная

психотерапия, ему нужен был живой человек, а не кукла на шарнирах. Судя по

анамнезу,     пациент     находился     сейчас     в      нужном      состоянии:

напряженно-подавленном, близком к панике   -   лихорадочно   искал   выход   из

ситуации, Любой выход.

   Он подписал диагноз.

   - К двенадцати подадите его сюда.

   - Процедуры? - осведомился санитар.

   - Без процедур, - Патриарх поймал недовольный взгляд голубых фарфоровых

глаз. - Вам крови мало? Идите!

   Санитар вышел, не козырнув. Патриарх подавил жаркий гнев. "Одна ошибка,

и я сам окажусь в Карантине", - подумал   он.   Мельком   просмотрел   сводку.

Секретарь был прав. Обстановка не радовала. Помойка, накопив силы, перешла

в наступление по всему фронту. Армии отходили с тяжелыми боями.   Следовало

ожидать, что придется оставить Хэмптон - его заводы уже эвакуировались,   а

на левом берегу Праты создавался новый   рубеж   обороны.   Четвертая   группа

войск сдерживания, неделю назад попавшая в котел, после неудачных   попыток

деблокирования получила   приказ   рассредоточиться   и   пробиваться   мелкими

соединениями. Потери были   колоссальные.   Командующий   пропал   без   вести.

Появился новый вид чумы,   стойкий   к   аутобиотикам.   В   разделе   секретной

информации сообщалось, что наступление Помойки началось после того, как   в

один из ее предполагаемых мозговых центров была сброшена нейтронная бомба.

На акции настоял Объединенный комитет штабов.

   Патриарх   выругался.   Как   будто   первой   атомной   бомбардировки    было

недостаточно.    Он    переключил    компьютер    и    надиктовал    записку    в

правительство, где категорически возражал против употребления в   борьбе   с

Помойкой методов, продуцирующих сильные технические следы, в том   числе   -

радиацию.   Совершенно   очевидно,   что   Помойка   представляет   собой   некий

организм,   возникший   путем   цепной   самосборки   в   результате   накопления

промышленных   отходов   до   критической   массы.   Источником   пищи   для   нее

являются   экскременты   цивилизации.    Бессмысленно    пытаться    уничтожить

агломерат   с   помощью   тех   средств,   которые   стимулируют   его    рост    и

размножение. Ничего более   идиотского   придумать   нельзя.   Он   не   смягчал

выражений. Он надеялся, что хотя бы резкость   заставит   их   задуматься.   В

конце сводки   скупо   сообщалось,   что   вчера   была   предпринята   очередная

попытка установить связь с аборигенами, но обе заброшенные группы исчезли.

Еще более скупо сообщалось, что   в   Восточных   странах   Помойка   проявляет

длительную   пассивность,   это    связывалось    с    широкой    натурализацией

производства.

   - Конечно, - пробормотал он.

   На очереди была докладная секции Исторического Террора. Докладная   была

отпечатана на   бумаге,   в   обход   компьютера   -   вероятно,   чтобы   усилить

впечатление. Руководство Секции   полагало,   что   ситуация   катастрофически

ухудшается,   медлить    более    нельзя,    необходимо    срочно    осуществить

запланированные теракты в интервале XVII-XIX веков в количестве до трехсот

единиц.

   Он скомкал бумагу и бросил ее в утилизатор. Секция ИТ была создана   год

назад и отражала безумный   замысел   Управления   разведки   -   что   сплошной

одномоментный террор,   осуществленный   в   опорных   точках   истории,   может

привести к желаемому результату.

    - Покончить самоубийством мы всегда успеем, - вслух сказал Патриарх.

   Далее   он   принял   отцов-пилигримов.    Отцы-пилигримы    волновались    и

требовали скорейшего запуска. Это   были   лучшие   его   кадры,   удивительным

образом сохранившие веру в первоначальные идеалы   страны.   Зелень.   Слепые

романтики. Патриарх   отвечал   неопределенно.   Запуск   имеет   смысл,   когда

темпор - место персонификации, отработан до мельчайших деталей,   иначе   не

произойдет замещения исторической личности. А материалов   по   "Мэйфлауэру"

практически не было. Не удалось реально биографизировать   ни   один   образ.

Вся эта группа была   обречена.   Скорее   всего,   их   просто   разбросает   по

истории, и они навсегда пропадут во тьме веков. Он объяснил   им   это.   Они

были все равно согласны.

   - Письмо Монтесумы, - напомнили ему.

   Это был   сильный   аргумент,   и   он   отпустил   их,   обещав   сделать   все

возможное.

   Письмо Монтесумы было обнаружено еще в начале века в тайнике храма   при

раскопках бывшей   столицы   ацтеков   -   Теночтитлана   (современный   Мехико)

англо-французской   экспедицией:   Флеминг,   Жоффр   и   Тюзе.   Написанное   на

иератике,   оно   не   поддавалось   переводу.   Только   недавно,   в   связи    с

организацией Полигона, когда начались систематические   поиски   в   архивах,

было установлено, что текст его зашифрован личным кодом Патриарха.

   Монтесума очень сжато излагал события. Замещение личности произошло   не

совсем гладко: ему потребовалось   симулировать   болезнь,   чтобы   ближайшее

окружение императора   на   заподозрило   подмены.   Особенно   трудно   было   с

языком, оказавшимся весьма далеким от того, которому   его   учили.   Тем   не

менее все   обошлось.   Монтесума,   он   же   Джон   Герфтон,   сразу   же   начал

проводить   чрезвычайно   жесткую   политику   на    завоеванных    территориях,

фактически геноцид. Когда Кортес вторгся   в   империю,   угнетенные   племена

выступили против центральной   власти   и   развалили   боевую   мощь   ацтеков.

Монтесума, как и было запланировано, сдался в плен, а затем призвал   своих

подданных   покориться   испанцам.   Дальнейшее   известно:   ацтеки   восстали,

Монтесума был убит, сопротивление испанцам возглавил   Куаутемок,   но   было

уже поздно - Кортес захватил Теночтитлан, и освоение Америки произошло   на

полвека раньше, соответственно раньше началось развитие ее Северной части.

   Ровно в двенадцать привели   Милна.   Санитар   толкнул   его   на   стул   и,

повинуясь нетерпеливому жесту Патриарха,   снял   наручники.   Милн   выглядел

неплохо, только у глаз жесткими кругами скопилась   чернильная   синева.   Он

положил ногу на ногу.   Патриарх   испытывал   сильнейшее   раздражение,   видя

перед собой этого невысокого сухощавого юношу с резкими   чертами   молодого

Бонапарта. Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами   захлебывались

в вонючей пене и разлагались   заживо,   тронутые   обезьяньей   чумой.   Шайки

дезертиров   наводили   ужас   на   города.   Правительство    было    бессильно.

Отцы-пилигримы, лучшие из лучших,   элита   нации,   готовы   были   завтра   же

безоговорочно   идти   на   верную   смерть,   чтобы   хоть    немного    отдалить

наступление   Ночи.   А   в   это   время   кучка    высоколобых    интеллигентов,

отвергнутых собственным народом, - мизер в масштабах государства -   заумно

рассуждает о том, что существующая политическая доктрина   давно   исчерпала

себя, сгнила, опрокинулась внутрь социума и низвергла цивилизацию в   недра

гигантского природного катаклизма.   Чушь,   болтовня   -   вредная   болтовня,

прибежище для отчаявшихся и опустивших руки.

   Патриарх спросил грубо:

   - Видели Карантин?

   - Да, - сказал Мили.

   И ничего не добавил, потому что добавлять было нечего.

   - Будете работать?

   - Почему бы вам не направить меня в армию?   -   сказал   Милн.   -   Там   я

принесу больше пользы, чем крутясь в дурацких маскарадах.

   Патриарх сдержался. Все-таки перед ним сидел Наполеон.   Этот   замкнутый

юноша с изумительной легкостью победил в четырех   военных   играх,   начисто

разгромив коллективный разум генштаба.

   - Вы думаете, Милн, что у вас нет дублера? - прищурившись, спросил он.

   - Думаю, что нет, - спокойно ответил Милн.

   Он был прав. Легко заместить   Спинозу:   многим   был   известен   скромный

шлифовальщик стекла? В крайнем случае соседи удивятся,   решив,   что   нищий

философ окончательно спятил. И очень сложно заместить полководца,   который

постоянно находится под прицелом тысяч внимательных   глаз,   чьи   привычки,

вкусы, наклонности изучены   тщательно   и   до   предела.   Здесь   мало   одной

внешности,   внешность   можно   подогнать,   это   нетрудно.   Но   должен   быть

темперамент Наполеона, и честолюбие Наполеона, и   главное,   -   грандиозный

военный талант Наполеона, иначе кандидат проиграет первое   же   сражение   и

все полетит к черту.

   Патриарх сказал:

   - Незачем направлять вас в армию, Милн. Поздно. Лет тридцать назад это,

возможно, имело бы какой-то смысл, но не теперь. Война проиграна. Впрочем,

и тридцать лет назад тоже не имело смысла: тогда   решали   не   генералы,   а

совсем другие люди.

   Милн пожал плечами:

   - Помойка не есть артефакт   развития.   Помойка   есть   неизбежный   порок

нашего общества. Вы осуществите Поворот истории, технический скачок, и она

возникнет на сто лет раньше - только и всего.

   -   Ладно,   -   миролюбиво   заметил   Патриарх.   -    Вы,    конечно,    меня

переспорите. Вы научились дискутировать у   себя   в   университете.   Я   хочу

сказать другое: с вами   была   девушка,   Милн,   подумайте   о   Жанне.   -   Он

посмотрел, какая будет реакция. Реакции не было.   Милн   сидел   -   нога   за

ногу. - Мы можем отправить ее в Карантин или на фронт с эшелоном   "веселых

сестер". "Сестры" неплохо   зарабатывают,   солдаты   щедры,   потому   что   не

знают, будут ли они живы завтра...

   Милн сухо сказал:

   - Разве я отказываюсь работать на   вас?   Я   не   отказываюсь.   Но   Жанна

пойдет со мной.

   - Жозефиной Богарнэ? - ядовито спросил Патриарх.   -   Нет,   Милн.   Жанна

останется   здесь,   тогда   мы   будем   уверены,   что    вы    обойдетесь    без

самодеятельности. Обещаю вам, с ней ничего не случится.

   Милн немного подумал.

   - У меня вопрос, - сказал он.

   - Пожалуйста.

   - Что происходит с теми людьми, которых мы замещаем?

   Патриарх выпятил нижнюю губу.

   - Вы играли в бильярд, Милн? Шар бьет по шару? Мы вышибаем их дальше   в

прошлое. Если хотите - да! - убиваем их!

   - Хорошо, - сказал Милн. - Но давайте быстрее. Надоело. И   не   думайте,

что вам удастся обмануть меня. Пока я не   буду   уверен,   пока   я   не   буду

уверен до самого конца...

   - Не беспокойтесь, - устало сказал Патриарх, - получите свою Жанну.

   Он был   разочарован.   Неужели   они   ошиблись?   Настоящий   Наполеон   при

упоминании о Жанне просто бы пожал плечами.

   - Завтра же начинайте подготовку, - приказал он.

   - Сегодня же, - ответил ему Милн.

   Обоих привезли вечером, когда остывающее солнце, потрескивая, уходило в

длинные темно-зеленые тучи на горизонте и   багровые   тени   протянулись   от

ворот через весь двор. Чингисхан сдался сам,   не   выдержав   жажды,   и   его

прикончили   дезертиры,   а   Праксителя   загнали   в   здание    вокзала,    под

искореженную арку, у него был пистолет, он отстреливался, а когда   патроны

кончились, бросился с пятиметровой высоты на бетонную площадь.

   Милн сидел у окна и   видел,   как   черный   "пикап"   с   кровавыми,   грубо

намалеванными крестами въехал во двор и санитары в серых халатах   выкатили

из него носилки.

   - "Скорая помощь", - сказал кто-то.

   Все побежали. И Милн побежал тоже. Но в коридоре   пропустил   других   и,

прижавшись   к   пластиковой   стене,   осторожно   кося   по   сторонам,   прочел

записку. Записку только что сунул раздатчик - не   глядя,   хмурыми   руками:

"Встретимся   в   преисподней".   Подписи   не   было.   Он    скатал    крохотный

промасленный шарик и проглотил его.

   Преисподняя!

   Механизм запуска таков, что кандидат должен быть обязательно   идентичен

темпору - месту персонификации. Это возможно в двух случаях: если   уходишь

в повтор - в   собственное   прошлое,   тогда   совмещаешься   с   самим   собой,

идентичность полная. И второе -   когда   идешь   по   программе   и   замещаешь

реальное историческое лицо,   подобие   которому   достигается   в   результате

подготовки.

   Вот и все. Третьего пути нет. Третий - преисподняя.

   Он спустился во двор и вместе со всеми подошел к тому,   что   лежало   на

носилках.

   Авиценна, немного впереди, сжимал слабые кулаки.

   - Зачем уродовать? - тихо говорил он. - Убили бы - просто...

   Старший санитар, закуривая, охотно объяснил:

   - А чтобы веселее было смотреть. Ты сбежишь, и с тобой то же будет.

   - Мразь. Тупое мужичье, - сказал Авиценна.

   Между кучкой санитаров с автоматами и толпой было   метра   три   неживого

пространства.

   Непреодолимый барьер.

   - Превратили страну в Помойку, а теперь - что? Тушенкой вас кормить?   -

сказал старший.

   Санитары глядели угрюмо. Как голодные волки. Крикни им -   разорвут.   Их

набирали из фермеров, и они люто ненавидели городских за то, что земля   не

родит, за то, что сын в армии, за то,   что   пришлось   бросить   распаханную

отцовскую ферму и перебраться в город на благотворительные подачки.

   Милн взял Авиценну за локоть и втянул обратно:

   - Не связывайся.

   - Ладно, - сказал Авиценна. - Пойдем ужинать.

   Грюневальд, стоявший рядом, наклонился к ним:

   - Австриец что-то затевает. Весь третий сектор не вышел на занятия.

   - Наплевать, - сказал Авиценна. - Хоть бы они сдохли, паразиты.

   И пошел через двор - тощий,   нескладный,   метя   пыль   полами   стеганого

халата.

   - Не нравится мне это, - бубнил Грюневальд. - Ты слышал,   что   изменили

план запусков?

   - Я иду вне очереди, - рассеянно ответил   Милн.   -   Извини,   Грюн,   мне

пора. - Догнал Авиценну и насильно повернул его за угол, где   была   глухая

стена. - Слушай, Авиц, что такое преисподняя?

   У Авиценны вспыхнули черные восточные глаза на худощавом лице...

   - Откуда ты знаешь?

   - Знаю, - сказал Милн.

    - Это старт в ничто, уничтожение оттуда не возвращаются...

   Негромко хлопнуло над крышами, и в   темное   небо   к   первым   игольчатым

звездам взлетел красный комок ракеты. За ним - еще два.   Диким   трехглазым

божеством повисли они над Полигоном, исторгнув неровный   свет.   Все   сразу

исказилось, как в кривом зеркале. Закричало   множество   голосов.   Побежали

какие-то люди - вниз и вверх.

   - Кажется, финал, - сказал побледневший Авиценна.

   Прямо на них выскочил Калигула, окруженный сенаторами. У каждого поверх

тоги с пурпурной каймой был накинут короткий автомат.

   - Вот и ты, голубчик,   давно   пора,   -   сказал   запыхавшийся   Калигула.

Выстрелил с пояса. Авиценна выше   лба   поднял   угольные   брови,   опрокинул

лицо: - Зачем? - мягко сел на асфальт, голубая   чалма   размоталась.   Тогда

Калигула ударил его ногой: -   Получи,   голубчик!   -   Обратил   светлые,   со

слезой, яростные глаза на Милна. - Проходи, проходи, не задерживайся!..

   Милн пошел по колеблющейся земле. Сзади гоготали   сенаторы.   Прыгало   и

двоилось в глазах. Здание административного корпуса переваливалось с   боку

на бок. Перед ним качалась дверь. Оттуда   густо   повалили   отцы-пилигримы.

Тоже вооруженные. Его грубо толкнули: - Нализался, не мог   потерпеть...   -

Каким-то образом он втиснулся   внутрь.   Он   ничего   не   понимал.   Началась

большая ликвидация? Он слышал о   таком   -   убирают   всех,   не   оправдавших

надежд. Но почему Калигула? Он же рядовой кандидат, ждущий запуска.

   Надо   было   срочно   найти   Патриарха.    Коридор    изгибался    блестящей

пластиковой   кишкой.   Милн   ускорял   шаги.   Патриарх    обещал,    что    его

обязательно вернут обратно, выдернут из Святой Елены, уже есть   методы.   И

Жанна будет ждать его. Опять обман. Жанна в преисподней.   Это   смерть.   Не

для него. Для Жанны. Он   почти   бежал   и   поэтому   чуть   не   споткнулся   о

человека, который лежал поперек коридора. Чуть не   наступил   на   вытянутую

руку. Человек был в новенькой форме, один из охранников Патриарха. Умер он

недавно. Милн решительно перешагнул через него и открыл дверь.

   В кабинете Патриарха, куда никто не приходил сам, куда людей   приводили

и откуда людей уводили, а бывало, что только приводили и   человек   исчезал

навсегда,   -   за   обширным   компьютерным   столом,    заваленным    бумажными

секретными документами, сидел Австриец. Он быстро-быстро перебирал   желтые

бланки, которые грудой топорщились перед ним. Личный   сейф   Патриарха   был

распахнут, и нутро его вывернуто. Одновременно   Австриец   хмыкал,   чмокал,

удовлетворенно цыкал   зубом,   ковырял   синим   карандашом   в   ушах   и,   как

припадочный, болтал обеими ногами. Чесал потную щеточку усов под носом. На

нем был военный китель без погон   с   солдатским   железным   крестом   времен

первой мировой войны.

   - А... Милн, - сказал он приветливо, продолжая   цыкать   и   ковырять.   -

Хорошо, что зашел. У нас тут небольшая чистка.   Пора   навести   порядок.   Я

полагаю, что ты любишь, когда порядок? Я так и думал.   Я   всегда   говорил,

что военные должны держаться вместе. Я и в проскрипционных списках отметил

тебя особо, чтобы случайно не кокнули. Но все-таки лучше посиди у   себя   в

комнате, мало ли что. Санитары на нашей стороне, так что не бойся.

   - Я и не боюсь, - напряженно сказал Милн.

   - Вот и отлично. У тебя когда запуск?

   - Послезавтра.

   - Мы тебя запустим послезавтра, можешь не сомневаться. Я верю   в   тебя,

Милн. А сейчас иди, мне надо работать...

   Милн   неловко   повернулся,   но   в   кабинет,   расшибая   лбы,    ввалились

отцы-пилигримы   вперемежку   с   сенаторами   -   красные,   взволнованные,    с

пистолетами и ножами, а кое-кто и просто с ножками от табуреток.

   - Ушел! - закричал Калигула. - У него потайной ход в комнате!

   Милн пошел прочь сквозь расступавшихся отцов. Ему кивали: - Вот и   Милн

с нами... А куда ж   ему?..   Правильно,   молодец,   Милн...   -   Он   старался

выбраться побыстрее. За спиной набухал взрывной лай Австрийца:

   - В этот исторический момент, когда   вся   нация   в   железном   единстве,

отбросив сомнения, сплотилась вокруг идеи Великого Поворота...

   И резкий голос Калигулы:

   - Не время, Адольф...

   Это   был   переворот.   Дворцовый   мятеж.   Смена    правителя.    Тотальная

оккупация   истории   обернулась   банальной   оккупацией   Полигона.    Ящерица

сожрала свой хвост. Теперь будет не Патриарх, а Австриец.   Он   точно   учел

момент, и на его   стороне   санитары.   Интересно,   как   к   этому   отнесется

правительство? Хотя правительству все равно, лишь бы получить   результаты.

Значит, теперь у нас Австриец. Другого и нельзя было ожидать.

   У перехода в отсек Темперации загородка была опущена.   Как   всегда.   Он

постучал. Ленивый санитар велел:

   - Пропуск.

   - У меня приказ, - соврал Милн.

   - Ничего не знаю. Пропуск.

   Мили повернулся и   пошел   обратно.   В   соседнем   коридоре   была   крышка

аварийного люка.   Он   налег   на   крестообразную   рукоять.   Уныло   завопила

сирена, но он не обращал внимания. Им было не до   него.   Люк   открылся,   и

Милн протиснулся в затхлую пасть трубы.   Освещения   не   было.   Угадывались

скобы, идущие   вверх.   Он   полез,   чувствуя   спиной   пульсирующие   кабели,

добрался до развилки и пополз по   другой   трубе,   стараясь   не   сбиться   -

свернул влево и опять влево. Потом спустился. Он почему-то не подумал, как

выйдет отсюда, уперся в крышку люка, и она подалась - была   отвинчена.   Он

спрыгнул в редкую темноту и по гулкости удара понял: кабина настройки.

   В левой секции крикнули:

   - Кто?

   Он увидел Патриарха, сидящего на корточках около   Цихрона,   с   которого

был спят кожух и   обнажена   внутренность   спрута,   вмороженная   в   льдинки

микропроцессоров. Одной рукой Патриарх держал пистолет, а другой копался в

белых кристалликах. Лысина его блестела. Он сразу   же   выстрелил,   и   пуля

гулко чокнула по резиновой шине на стене.

   Милн отшатнулся за фарфоровую плитку секции.

   - Не будьте идиотом, - сказал он. - Нас услышат.

   Будто в подтверждение этих слов заверещал   телефон   позади   него.   Мили

взял трубку.

   - Одно слово, и стреляю, - шепотом предупредил Патриарх.

   - Да, - сказал Милн в трубку. - Нет, - сказал он. Нажал на рычаг. - Вас

ищут. Я ответил Калигуле, что здесь никого, но он не поверил, по-моему.

   Патриарх покусал дуло ощеренными зубами.

   - Давно надо было   отправить   в   Карантин   этих   параноиков.   Поздно...

Выбросили меня, как ветошь. Генерал-губернатор ответил, что не вмешивается

в дела Полигона. Каково? Не вмешивается!.. Мальро когда-то писал,   что   мы

единственная страна в мире, которая стала великой державой, не приложив   к

этому ровно никаких усилии. А   почему.   Мили?   Потому   что   ей   расчистили

исторический путь... Я - расчистил...

   - Мне нужна Жанна, - сказал Милн.

   - Жанна? Жанна в изоляторе, - быстро ответил Патриарх.   -   Знаете   что,

Милн, идите к Жанне, забирайте ее, они вас не тронут, вы   им   нужны.   А   я

исчезну. Раз и навсегда, будь оно проклято! - Говоря   это,   он,   почти   не

глядя, втыкал кристаллы в гнезда - ошибся, чертыхнулся и переставил. Вдруг

закричал шепотом. - Вы что, не понимаете, они меня убьют!

   - Мне нужна Жанна, - повторил Милн. - Или вы не уйдете отсюда.

   - Жанну запустили позавчера, - обреченно сказал Патриарх. - Конечно,   я

обманул вас, Милн, но не я отдал приказ, меня заставили...

   - Хорошо, - сказал Милн. Он убедился. - Тогда мне нужна преисподняя.   Я

иду с вами. Что такое преисподняя?

   - Смерть! - взвизгнул Патриарх, и по визгу стало ясно, как он   напуган.

- Это смерть, запуск без темпора, без конкретного адресата! Я же   объяснял

вам   основы   хроноклаузы.   Выброс   может   произойти   где   угодно,   еще   до

образования Земли, в пустом Космосе!

   В дверь позвонили, и   сразу   же   забарабанили   нетерпеливые   кулаки,   и

Калигула скомандовал:

   - Откройте, Милн!

   Патриарх, пристанывая, порхал длинными пальцами над   клавишами   пульта,

будто играл на пианино. В такт нажимам загорались зеленые   концентрические

круги на стенах.

   Милн вышел из-за плиты и положил руку на пульт.

   - Мне нужна преисподняя.

   - Откройте, Милн!

   Патриарх поднял пистолет.

   - Я успею разбить пару индикаторов, - спокойно сказал   Милн.   -   У   нас

мало времени.

   В дверь ударилось что-то грузное, и она затрещала.

   Вышли вечером и шли всю ночь до рассвета. Табор   вел   Апулей.   Он   один

умел ориентироваться по звездам   в   этом   гнетущем   пространстве,   где   на

тысячи километров, стиснув землю кожистым покровом, распласталась   толстая

коричневая губка. Было очень важно   не   сбиться   и   выйти   точно   к   Синим

Буграм, куда собирались остальные колонии: левее, за Прагой, шевелил голые

пальцы   лишайник,   жрущий   любую   органику,   а   на    восток    простирались

бесконечные болота, которые, накапливая   энергию   для   очередного   выброса

пены, булькали и кипели живой плазмой. Там   было   не   пройти.   Позади,   за

темной линией горизонта, как   при   большом   пожаре,   отсвечивали   по   небу

блеклые розовые сполохи - колония Босха принимала удар на себя. Босх отдал

им всех своих лошадей, и уже из этого становилось ясным, как он   оценивает

исход предстоящего боя. Получилось восемь повозок - неуклюжих, тяжелых, из

остатков дерева и металла, не переваренных Помойкой.   У   той,   где   лежала

Жанна, были автомобильные колеса без шин.   Все   равно   трясло   невыносимо.

Горьковато дымились родники. Оранжевые слизни размером   с   корову   упорным

неутомимым кольцом окружали табор. Изредка тот, что поближе, сворачивал   к

людям - проверяя. Тогда навстречу ему выходил Вильгельм Телль и   натягивал

звонкий лук. Стрела, ядовито пискнув, впивалась в основание   рожек-антенн,

слизень вскрикивал, как ребенок, по   студенистому   телу   пробегала   мелкая

голая дрожь, и сверху галдящим водопадом низвергались жадные птицы.

   К   рассвету   начался   дождь,   шепотом   пробирающийся   из   одного   конца

бескрайней степи в другой. Кинулись запасать воду - в глиняные   горшки,   в

чашки и просто в ладони. С водой было плохо.

   Милн держался за край повозки и видел,   как   Жанна   ловит   ртом   слабую

дождевую паутину.

   - Я принесу тебе попить,   -   сказал   он.   Дернул   за   повод   Пегого,   у

которого кузнечными мехами раздувались   бока   от   запального   бега,   пошел

вдоль табора. Его спрашивали без   всякой   надежды:   -   Ну   как?   -   Он   не

отвечал. Оглядывался на сполохи.

   Парацельс спал в последней повозке, под брезентом.   Интересно,   где   он

достал брезент? Милн растолкал его, и Парацельс, продрав   слипшиеся   веки,

тоже спросил:

   - Ну как?

   Плохо, - ответил Мили, не вдаваясь в подробности. - У тебя вода есть? -

Взял протянутую флягу. - Брезент я, пожалуй, тоже заберу, - добавил он.

   - Сутки хотя бы продержитесь? - тоскливо спросил Парацельс.

   - Вряд ли.

   Милн вернулся и укрыл Жанну. Положил флягу рядом с ней, под руку.

   - Есть хочешь?

   Жанна покачала головой. Говорить   не   могла.   Он   все-таки,   присмотрев

участок помоложе, вырезал ножом губочный   дерн   и   подал   его,   перевернув

желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.

   - Вчера, - сказала она.

   - Завтра, завтра, - ответил он. - Не разговаривай, тебе нельзя.

   Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо

привыкнуть - иная биосфера. Милн сам болел неделю. И другие болели.   Но   у

Жанны адаптация протекала особенно тяжело.

   Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:

   - Этот мир уже погиб. Мы присутствуем на его похоронах, -   вяло   махнул

рукой на желтую мокрую цепь повозок.   -   Траурный   кортеж.   Там...   там...

та-рам... там... та-рам...

   - Хотите пить? - спросил его Милн, доставая флягу. - Вы должны   довезти

ее, вы мне обещали.

   - Хочу, - сказал Патриарх. - Но не буду. И не считайте меня лучше,   чем

я есть, мы все - мертвецы, затянутые преисподней.

   Милн опять обернулся, ему не нравились сполохи. Они явственно,   цветной

гармошкой растянулись вдоль горизонта. Это   могло   означать   только   одно:

жидкая оборона Босха прорвана, и ударные части Хаммерштейна устремились на

Север.

   Его место было там.

   - Наверное, Помойка создает   хроноклазм   -   воронку,   компенсируя   наши

перемещения во времени, - уныло сказал Патриарх.

   На другом краю неба, точно отблеск еще   одного   проигранного   сражения,

занимался день. И гул его катился по степи, нарастая.

   - Воздух! - закричал Апулей.

   В тот же момент   Милн   увидел   четкие   звенья,   идущие   над   рассветом,

распластав крылья. Передние уже клюнули вниз.

   - Ложись!

   Люди выпрыгивали из повозок.   Серия   осколочных,   раздирая   уши,   легла

прямо   на   табор.   Вздыбились   щепастые   доски.   Дико   заржала   кобыла    с

перебитыми ногами. Укрыться в голой степи было некуда. Милн придавил Жанну

к земле, к теплой губке, из которой исходил резкий и горький запах.   Запах

смерти. Он видел, как волной   подбросило   Апулея   и   тот,   раскинув   ноги,

медленно крутанулся в воздухе.   Их   тут   всех   перестреляют!   Легла   серия

зажигалок, разбросав вокруг тучи фосфорных брызг. Губка   дымилась,   но   не

горела. Кто-то дернул Милна за плечо. Он   оглянулся.   Рукав   был   взрезан.

Наверное,   осколок.   Привязанный   к   повозке   Пегий   пятился    и    храпел.

Парацельс, поднявшись во весь рост, нацепив на шест   свою   белую   рубашку,

размахивал ею:

   - Сдаемся!

   - Дурак! Здесь в плен не берут! - крикнул ему Милн.

   Парацельса перебило наискось красной   пулевой   плетью.   Жанна   обнимала

Милна за шею и целовала в губы, бессмысленно и горячо: - Мы умрем   вместе?

Да? Я так и хотела!.. - Заходило следующее звено. Это был конец. Он   видел

дырчатые решетки лопастей, нацеленные   на   него.   Ближайший   родник   вдруг

выплюнул   зеленую   струю   плазмы,   которая,   как   жаба,   мгновенно   языком

слизнула с неба тройку самолетов. И   еще   дальше   -   заплескались   зеленые

кудри. Целый лес. Уцелевшие   штурмовики,   надсаживая   моторы,   паническими

свечками вонзились в зенит. Наступила тугая тишина.

   - Мы живы? - спросила Жанна. Она не верила. - Мы живы, живы, живы...

   Милн, поглаживая хрипящего Пегого, прыгал - ногой в стремени. Оттолкнул

землю и перевалился в седло. Пегий шарахнулся.

   - Я умру без тебя! - крикнула Жанна.

   Она лежала   среди   раздробленных   повозок   и   тел.   Кое-кто   шевелился.

Курились воронки. Дождь Тек по лицу. Он знал, что все равно   опоздает,   но

жестоко теребил коня. Он не ожидал, что сопротивление лопнет   так   быстро.

Он все-таки рассчитывал еще на сутки, чтобы   уйти   в   глубь   Помойки,   под

прикрытие болот. Позавчера Хаммерштейн, собрав на южном выступе   кулак   из

трех армий, нанес рассекающий удар, имея целью выход на рубеж   Праты.   Они

хорошо подготовились, артналет был страшен, и новые лазеры выжигали   почву

в луче до двух километров при каждом выстреле. Милн знал о наступлении, но

Помойка находилась в ремиссии:   маслянистая   плазма   спокойно   блестела   в

родниках и в бездонных трясинах. Фронт был   разрезан   на   десять   кровавых

кусков, танки   вырвались   на   оперативный   простор,   а   вслед   за   ними   в

образовавшиеся   бреши,   закрепляя   успех,   хлынули   грязно-серые    колонны

пехоты. Выбора не   было.   Милн,   как   щепотку   соли,   швырнул   в   бушующий

лазерный костер колонию Босха, лучших сенсоров,   способных   выжать   плазму

даже из   камня,   а   Боливар,   забрав   остальных,   пошел   на   Север,   чтобы

активировать болота.

   Теперь колония была опрокинута, и горстка людей рассеялась по   равнине,

накрытой светлеющим небом. За спинами их, на твердом   горизонте,   вспухали

земляные грибы, из которых ползли белые приземистые керамические жуки.

   Первым добежал генерал Грант и схватил за стремя, обратив   вверх   пятно

вместо лица. Все пропало. Запасы живой плазмы исчерпаны. Помойка реагирует

вяло. Кентавры,   как   помешанные,   прут   вперед.   Надо   срочно   спасаться,

уходить в топи. Гете знает тайные тропы... Милн   высился   над   ним,   будто

гранитный памятник. Он не отвечал, ждал, пока добегут остальные,   а   когда

они добежали и прокричали то же самое, мокрые и слабые под дождем,   то   он

надменно, с   сознанием   величия,   отделяющего   его   от   простых   смертных,

спросил:

   - Где вы бросили Босха?

   Босх остался гореть. И с ним еще пятеро. Это их   отрезвило,   и   генерал

Грант побежал обратно. Пришлось его вернуть. Позади были подходящие холмы,

где губка уже состарилась, потрескалась и сползла, обнажив лысые верхушки.

Милн развернул сенсоров цепью, их было всего   двенадцать   человек.   Полоса

блистающего огня быстро надвигалась. Босх,   конечно,   погиб.   Если   их   не

остановить здесь, то они пойдут в глубь   Помойки   и   разорвут   ее   на   две

части, а потом на четыре части, и сожгут каждую часть   отдельно,   и   будет

Великая Гарь, и земля задохнется без почвы и кислорода.   Но   прежде   всего

они истребят аборигенов. Девять колоний не успеют дойти до   Синих   Бугров.

Милн сказал, им это. И они   побежали   к   холмам.   И   снова   густо,   солоно

задымились   родники,   и   зеленые   языки   выплеснулись    оттуда    навстречу

ослепительным рукам лазеров, и   они   сомкнулись   в   тонкую,   очень   тонкую

волну, и фиолетовая пена закипела на ее гребне. Он не   чувствовал   Помойку

так, как чувствовали сенсоры, прожившие здесь годы,   но   он   с   абсолютной

точностью знал, что нужно делать в каждую секунду боя, и они   его   поняли.

Они утолщили эту   тоненькую   ниточку   и   послали   призыв   в   глубину   всей

территории, которую они охватывали своими полями.   И   там   тоже   пришли   в

движение родники, и биогель, ощутив пищу, потек сюда.   Но   Хаммерштейн   не

хуже него знал, что исход боя зависит от первого удара -   сплошной   массой

тронулись бронетранспортеры - длинные, как гусеницы, черные,   с   пылающими

звездами между фар. Полей не хватало, и тогда по склону скатился полосатый

Улугбек, и скатился Бруно, - к: самой плазме. И бронетранспортеры увязли в

едкой липучей каше; и колеса   их,   прочавкав,   замерли;   и   лазеры,   шумно

хакнув, выпустили бессильный дым. А Улугбек и Бруно остались лежать   около

плазмы. Но это было не все. Потому что левее, по   ложбине   у   незащищенных

холмов, сверкающим клином ударила бригада кентавров,   офицеры   торчали   из

люков, как на параде, без шлемов,   и   золотые   наплечные   значки   сияли   в

бледных лучах рассвета. Они   шутя   прорвали   оборону   там,   где   находился

Хокусай,   и   Хокусай   погиб,   собирая   клочья   плазмы   и   бросая    ее    на

керамическую броню. Но туда   сразу   же   побежали   и   Кант,   и   Спиноза,   и

Гераклит. У Гераклита было сильное поле,   он   выскреб   ближайшие   родники,

обнажив нежное розовое материнское дно. Они вместе построили горбатый   вал

и обрушили его на бригаду, танки таяли в пене, будто сахарные. Но кентавры

потому и назывались кентаврами - они ломили вперед,   невзирая   на   потери.

Хаммерштейн   расстреливал   отступающих,   и   они   прошли   вал   насквозь    и

вынырнули   на   другой   стороне   -   скользкие,   мутные,   сплавившиеся,   как

молочные леденцы. Их   было   немного,   наверное,   машин   двадцать,   но   они

очистили ложбину и оказались в безопасности, и забросали гранатами родники

- полетели ошметки розового   мяса,   и   пулеметами   отсекли   Вазу,   который

пытался отдать туда часть своих сил. И Кант   погиб,   и   Спиноза   погиб,   и

Гераклит погиб тоже. Опасны были не эти двадцать танков, опасно   было   то,

что к ним по пробитому коридору все время подходило   подкрепление,   и   они

расширили свою   зону   и   снова   пошли   вперед,   протискивая   между   холмов

фарфоровые клинья. И Милн   ничего   не   мог   сделать.   Заволокло   удушливым

дымом, ревели моторы, он не чувствовал никого из сенсоров. И в дыму возник

Патриарх и сказал, что его зовет Жанна. - Прорвались кентавры,   -   ответил

Милн, - за ними идут пожарные с огнеметами,   их   надо   остановить.   -   Она

умирает, - сказал Патриарх, - она хочет видеть тебя в последний раз.   -   Я

не могу, - ответил Милн, - я должен выиграть это сражение. - Ты готов   был

погубить весь мир ради любви, - сказал Патриарх, -   а   теперь   ты   намерен

погубить любовь ради чужого мира. - Мир погубил не я, -   ответил   Милн,   -

мир погубили другие. Помойка пройдет по земле, очистив   ее,   пожрав   озера

кислот   и   хребты   шлаков,   и   умрет   без   пищи   -   издохнет,    оцепенеет,

распадется, осядет, и   превратится   в   жирный   перегной,   и   пропитает   им

бесплодную сухую почву, и миллиарды свежих трав взойдут на ней.   -   И   они

вдвоем с Патриархом смотали всю нитку обороны и слепили из нее безобразный

шевелящийся ком, и не удавалось сдвинуть его, и Жанна помогла им издалека,

отдавая редкие скупые капли своей жизни, и они обрушили его на   кентавров,

и   танки   встали,   пробуксовывая   гусеницами,    временно    ослепленные    и

беспомощные. Фронт был обнажен полностью. И все сенсоры стянулись к   нему,

потому что им нечем было сражаться, и он послал   их   обратно,   на   вершины

холмов, чтобы их видели в бинокли и стереотрубы. Это была верная смерть. И

они вернулись туда - и Декарт, и Лейбниц, и Гете, и Ломоносов, и   Шекспир,

и Коперник, и   Доницетти.   Должно   было   пройти   время,   пока   Хаммерштейн

поймет, что за ними нет никаких реальных   сил.   И   Хаммерштейн   понял.   Но

время уже прошло. И   должно   было   потребоваться   время,   чтобы   заставить

сдвинуться с места   армейские   части,   панически   боящиеся   аборигенов.   И

Хаммерштейн заставил   их   сдвинуться.   Но   время   опять   прошло.   И   когда

пехотные колонны, извергая по сторонам жидкий огонь, втянулись в ложбины и

начали обтекать холм, на котором он стоял, то глубоко в тылу,   на   границе

болот, уже выросли горячие плазменные стены высотой с девятиэтажный дом   и

неудержимо покатились вперед. Они были грязно-зеленые, черные у подошвы, и

кипящие радужные струи пробегали по ним.

   И тогда Мили лег на землю и почувствовал, как обжигающая плазма   душной

многотонной тяжестью наваливается на спину. И он дышал   ею   и   глотал   ее,

потому что иначе было нельзя. А потом он встал и стряхнул   с   себя   пузыри

пены. И спустился с холма. Слабое мелкое солнце Аустерлица уже взошло   над

вылизанной равниной, и в редком   белесом   тумане   его   он   увидел   снежные

обглоданные сквозные костяки танков и муравьиные тела   между   ними.   И   он

пошел прочь отсюда, проваливаясь в орыхлевшую губку. И его догнал   Боливар

и сказал, что было трудно активизировать болота -   сон,   летаргия   очагов,

Хиндемит полез в трясину и утонул в ней. Милн смотрел на шевелящиеся   губы

и   совсем   не   разбирал   слов.   Он   очень   торопился.   Жанна    лежала    на

разбомбленном склоне, лицом в мокрый дерн. Он подумал, что она умерла, как

все остальные, и перевернул ее.   Но   она   была   жива   -   мотыльковые   веки

дрогнули.

   Милн задохнулся.

   - Отнеси меня наверх, - попросила она.

   Милн поднял ее и понес на вершину холма. Она была тяжелая, и он боялся,

что уронит. Боливар хотел помочь, но он не позволил.   Он   вскарабкался   на

самую макушку, уже подсушенную солнцем, и положил ее   на   землю.   И   Жанна

прижалась к земле щекой и сказала ему:

   - Жизнь...

   Милн сначала не понял, он решил - это   остатки   пены,   ризоиды,   гнилая

органика, но Жанна смотрела неподвижными глазами, и тогда он нагнулся - из

коричневых трещин   земли   вылезала   первая,   молодая,   хрусткая,   зеленая,

сияющая трава.

   Андрей Столяров.

   Изгнание беса

   -----------------------------------------------------------------------

   Авт.сб. "Изгнание беса". М., "Прометей", 1989.

   & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000

   -----------------------------------------------------------------------

   Воздух горел. Как и положено в преисподней.   И   кипел   смоляной   пар   в

котлах - мотоциклетным   урчанием.   Желтые   волны   бороздили   пространство.

Накрывали лицо.   Внутри   их   была   раскаленная   пустота.   Жар   и   сухость.

Лопалась натянутая кожа. - Пить... - попросил он. Где-то здесь была Лаура.

- Воды... - В горле   хрипело.   Деревянный   язык   царапал   рот.   До   крови.

Которой не было. Она превратилась в глинистую желчь и огнем растекалась по

телу. Он знал, что так будет долго. Тысячу лет -   бесконечность.   Пламя   и

желчь. И страх. И кошачьи когти, раздирающие внутренности.   Темная   фигура

отца Герувима, по пояс в густых   лепестках   огня,   торжественно   поднимала

руки. Звенела яростная латынь. Соскальзывали рукава сутаны. Жилистые локти

взывали к небу. Око свое обрати на мя, и обрету   мир   блаженный   и   вечное

успокоение!.. Небо безмолвствовало. Вместо него был дым от   горящей   серы.

Ватный и глухой. Радостные свиные морды,   оскалившись   загнутыми   клыками,

выглядывали оттуда. Похожие на полицейские вертолеты - он как-то видел   во

время облавы. Точно такие же. Хрюкали волосяные рыла. Морщились пятачки   с

дырами ноздрей. Они - ждали. Когда можно будет терзать. Он принадлежал им.

Бог отступился. Они протягивали желтые   когти.   Сияющий   серебряный   крест

отца Герувима был последним хрупким заслоном.

   - Пить...

   Лаура была где-то рядом: он чувствовал едкое облако ненависти. Воды она

не даст. И отец Герувим тоже не даст. И никто не даст воды.

   Это наказание за грех. Плач будет слезами и кровью!

   Он сжался - голый и худой мальчик на грязном полу. Впалый живот   дрожал

под вздутыми ребрами. Жирные, натертые сажей волосы залезали в   трепещущий

рот. Он ждал боли,   которая   раздавит   его,   передернет   корчей,   заставит

биться головой о паркет и, сломав горло, выть волчьим голодным,   леденящим

кровь воем.

   Незнакомый   голос   громко   сказал:   -   Подонки!..   -   И   второй,    тоже

незнакомый, сказал: - Спокойнее, Карл...   -   Послышались   шаги,   множество

торопливых шагов. Двинули тяжелым, посыпалось - звякая. - Во   имя   отца   и

сына! - крепко сказал отец Герувим. Мальчик съежился.   Но   боли   не   было.

Совсем не было. И пламя опадало бессильно. - Тебя   убить   мало,   -   сказал

первый. - Спокойнее, Карл. - Они все садисты - святые отцы. -   Вы   мешаете

законоразрешенному обряду, я вызову полицию, - это опять отец   Герувим.   -

Пожалуйста. Лейтенант, представьтесь, - властно и   холодно   сказал   второй

голос. Щелкнули каблуки. - Лейтенант полиции   Якобс!   Инспекция   по   делам

несовершеннолетних.   -   Второй,   холодный,   голос   произнес   с   отчетливой

угрозой: - Вам   известно,   что   экзорцизм   допускается   законом   только   с

разрешения родственников и в присутствии врача? - Во имя   отца   и   сына   и

святого духа... - Лейтенант, приступайте! - Но благословение господне! - В

тюрьму пойдешь с благословением! - Спокойнее, Карл. Доктор, прошу вас...

   Чьи-то руки очень осторожно подняли его. - Бедный мальчик... - понесли.

Опустили на диван. Обыкновенные руки, человеческие. У отца Герувима словно

яд   сочился   из   пальцев   -   на   коже   оставались   красные   пятна.    Лаура

подкладывала ладонь, как кусок льда, - немел и тупо ныл промерзающий   лоб.

- Бедный мальчик, ему, наверное, месяц не давали есть... - Не месяц, а две

недели, - мог бы сказать он. Или три? Он не помнил. Струйкой полилась вода

в запекшееся горло. Сладкая и прохладная. Необыкновенный вкус.   Он   открыл

глаза. Как много их было! Черные тени в   маленькой   комнате.   В   отблесках

призрачного, стеклянного пламени. Высокий с властным голосом, и   другой   -

нервно сжимающий виски, и доктор со стаканом, и разгневанный отец Герувим,

и Лаура, которая открыла беззвучный, рыбий рот, и еще, и   еще   кто-то.   Он

боялся, когда много людей. Много людей - это всегда плохо. Их   было   много

на холме. Ночью.   Светили   автомобильные   фары.   Голубой   туман   лежал   на

вершине. Его привела мать. Тогда еще была мать. И она сильно   сжимала   его

руку, чтобы он не убежал. А вокруг - стояли. Лица бледные, как   вываренное

мясо. Но не от фар - от страха. Было очень много страха. Он чувствовал,   и

его мутило. А некоторые были в балахонах. Еще страшнее - белые балахоны   с

прорезями   для   глаз.   Жевали   табак.   Поднимая   край,   сплевывали.   Потом

приволокли _того_ - связанного, без рубашки. Босые ноги в крови, а   мягкая

спина, будто свекла, - так его били. Он   на   всю   жизнь   запомнил.   Кто-то

сказал хрипло: - Давайте, подсажу мальца, пусть поглядит на   одержимого...

Он не хотел. Он   вырывался.   Но   его   подсадили.   Открытый   холм,   залитый

голубым, и крест из телеграфных столбов. _Того_ уже   привязали   за   кисти.

Свесилась голова, потянув слабые плечи. Казалось, человек хочет нырнуть   и

никак не решается. Он смотрел, забыв дышать. Страх пучился   тестом.   Рядом

крестились изо всех сил. И мать крестилась: дрожала, вытирала мелкий   пот.

Вышел главный, в черном балахоне, с мятущимся факелом. Что-то сказал.   Все

запели - нестройно и уныло. Господу нашему слава!.. Мать тоже пела, закрыв

глаза. Завыло, хлестануло искрами - гудящий костер уперся   в   небо.   Стало

ужасно светло. Фары выключили. Машины начали   отъезжать.   Заячий,   тонкий,

как волос, крик, вылетел из огня. Запели громче,   чтобы   заглушить.   Страх

поднялся до глаз и потек в легкие - он тоже закричал - не помня себя,   бил

острыми кулаками по небритому, толстому, странно равнодушному лицу.

   Дым относило в их сторону...

   Его спросили: - Ты можешь сесть?

   Он сел. Кружилась пустая голова. И тек по лопаткам озноб,   оттого,   что

много людей. Хотя озноб был всегда - после геенны.

   Ужасно громоздкий человек в дорогом костюме уронил   на   него   взгляд   -

кожа и кости, живот, прилипающий к позвоночнику. - Доктор, он может   идти?

- Да, выносливый мальчик. - Тогда пусть одевается. - И повернулся к Лауре.

- Я его забираю. Прямо сейчас.

   Лаура закрыла большой рот.

   - Господин директор...

   - Документы на опеку уже оформлены? - приятно   улыбаясь,   спросил   отец

Герувим. Тот, кого называли директором, посмотрел на него, как   на   пустое

место. - Если документы не оформлены, то   я   обращаюсь   к   присутствующему

здесь представителю закона.

   Лейтенант   полиции   с    огромным    интересом    изучал    свои    розовые,

полированные ногти.

   - Закон не нарушен, - сказал он.

   - Надеюсь, вы "брат во Христе"? - очень мягко спросил отец Герувим.

   - "Брат", - любуясь безупречным мизинцем, ответил лейтенант, - но закон

не нарушен.

   Нервный человек, который до этого сжимал виски, подал   рубашку.   Больше

мешал -   рукава   не   попадали.   Он   морщился,   злился   и   усиленно   моргал

красными, натертыми веками. Вдруг сказал неразборчивым шепотом: -   Доктор,

у вас есть что-нибудь... от зубной боли? - У того зрачки прыгнули на   отца

Герувима. - Да не вертитесь, доктор, никто не смотрит. -   А   вы   что,   из,

этих? - еле слышно сказал доктор. -   Так   есть   или   нет?   -   Я   не   могу,

обратитесь в клинику, - сказал доктор. - А ну вас к черту с клиникой! -   Я

всего лишь полицейский врач. - А ну вас к   черту,   полицейских   врачей,   -

сказал нервный. У него крупно дрожали руки.

   - Сестра моя, - с упреком сказал Лауре отец Геруним. -   Я   напоминаю   о

вашем христианском долге...

   Лаура открывала и закрывала рот, теребила заношенный передник.

   - Ради бога! Оставьте своего ребенка при   себе,   -   высокомерно   сказал

директор. - Ради бога! Верните задаток.

   Отец Герувим тут же впился в Лауру темными глазами...

   - Ах, нет, я согласна, - сказала Лаура.

   - Деньги, - горько сказал отец Герувим. - Проклятые сребреники.

   Улыбка его пропала. Будто   не   было.   Он   раскрыл   кожаный   чемоданчик,

наподобие врачебного, деловито собрал   сброшенные   на   пол   никелированные

щипчики, тисочки, иглы. Уже в дверях поднял вялую руку:

   - Слава Спасителю!

   - Во веки веков! - быстро и испуганно ответил доктор. Только   он   один.

Лаура кусала губы - желтыми, неровными зубами.

   - Я вам еще нужен? - скучая, спросил лейтенант.

   - Благодарю, - коротко ответил директор.

   Лейтенант с сожалением оторвался от ногтей. Легко вздохнул.

   - Я бы советовал вам уезжать скорее. По-моему, он вас узнал.

   - Ах! - громко сказала Лаура.

   Вышли на лестницу.   Мутный   свет,   изнемогая,   сочился   сквозь   толстую

узость окна. Карл наткнулся на помойное ведро и выругался,   когда   потекла

жижа. Мальчик искривил губы.

   - На лифте не поедем, - сказал директор. - Они обожают взрывать лифты.

   - Пристегните   его,   -   посоветовал   Карл.   -   А   то   убежит.   Звереныш

какой-то.

   - Не убежит, - директор тронул мальчика за   плечо.   -   Ты   будешь   жить

недалеко отсюда, за городом. Там хорошее место, у   тебя   будут   друзья.   -

Мальчик освободил плечо. - Если не понравится,   мы   отвезем   тебя   обратно

домой, - пообещал директор.

   Мальчик не ответил. Тер щеку. Лаура чмокнула его на прощание   дряблыми,

жалостными губами, и теперь щека немела от холода.

   - Как тебя зовут?

   - Герд.

   Это было первое, что он произнес - скрипучим голосом старика.

   - Конечно, звереныш, - сказал Карл. - А может быть, нам и нужны такие -

звереныши. А не падшие ангелы. Чтобы были зубы,   и   были   когти,   и   чтобы

ненавидели всех...   Ты   обратил   внимание   на   его   голос   -   гормональное

перерождение? М... м... м... - Он простонал, не сдержавшись.   -   Послушай,

дай мне таблетку... Голова раскалывается. Что-то я сегодня плохо   переношу

слово Господне...

   Директор протянул ему хрустящую упаковку.

   - Тебе   пора   научиться   -   без   таблеток.   Когда-нибудь   тебя   схватит

по-настоящему здесь, в городе - кончишь на костре.

   - Да не хочу я учиться! - с неожиданной злостью сказал Карл.   -   Ты   не

понимаешь это? Пускай они нас боятся, а не мы их.

   - Они и так нас боятся, - сказал директор. - Если бы   они   не   боялись,

было бы гораздо проще.

   На лестнице резко пахло   кошачьей   мочой,   жареной   рыбой   и   прокисшим

дешевым супом. Неистребимый запах. Герд ступал, не глядя. Он наизусть знал

все треснутые ступени. Сколько раз, надломив ноги, он кубарем летел   вниз,

а в спину его толкал кухонный голос Лауры: - Упырь! Дьявольское отродье! -

Убежать было бы здорово, но куда? Везде то же самое. Страх и подозрения, и

курящиеся приторно-сладким дымом чудовищные клумбы костров.   Хорошо   бы   -

где никого нет. На остров в океане. Такой маленький, затерянный остров. Ни

одного человека, лишь терпеливые рыбы...

   Свет на улице был ярок и колюч. Машина с туловищем жабы, выпучив наглые

фары, ждала у тротуара. - Надеюсь, нам не подложили какой-нибудь   сюрприз?

- открывая дверцу, осведомился Карл. Директор кивнул ему на   полицейского,

который, расставив тумбы ног, следил за ними из-под   надвинутой   каски.   -

А... блюститель, тогда все в порядке... - Машина прыгнула   с   места.   Карл

небрежно крутил руль. - А этот, лейтенант... Он вообще ничего.   Порядочный

оказался. Полицейский - и порядочный. Сейчас редко кто осмелится возразить

священнику. Надо бы нам с ним...

   - Я хорошо оплачиваю эту порядочность, - сказал директор.

   - Платишь? Да? Я и не знал, что у нас есть связи с полицией.

   - Какие там связи, - директор поглядывал в боковое зеркальце. - Плакать

хочется, такие у нас связи. То ли мы их покупаем, то ли они нас продают.

   Карл сморщил длинный нос.

   -   Не   понимаю   позицию   президента.   Он   семейный   человек?    Он    нас

поддерживает? Тогда почему?.. Все жаждут прогресса... Ты объясни ему,   что

это самоубийство. У него есть дети?

   Директор не отрывался от зеркальца.

   - За нами хвост, - сказал он.

   - Ну да? Сейчас проверим. - Машина, круто взвизгнув, вошла в поворот на

двух колесах. - Сейчас увидим! - Снова визг бороздящих по асфальту шин.   -

Действительно,   хвост.   И   хорошо   держатся   -   как   привязанные.   Я    так

догадываюсь,   что   "братья   во   Христе"?   Подонки,   со    своей    дерьмовой

благодатью! - Карл быстро поглядывал то вперед, то в зеркальце.   -   Но   за

городом мы от них оторвемся, я ручаюсь, у нас мотор втрое...

   Громко щелкнуло,   и   на   ветровом   стекле   в   окружении   мелких   трещин

возникли две круглые дырочки. Карл пригнулся к баранке.

   - А вот это серьезно, - сказал директор. - Это они совсем распустились.

Тормози   у   ближайшего   участка.   Потребуем   полицейского    сопровождения.

Обязаны дать. Ты слышишь меня, Карл?

   Карл лежал грудью на руле, и ладони   его   медленно   съезжали   с   обода.

Машина   вильнула.   Директор   рванул   его   за    плечи,    голова    бессильно

откинулась, над правой бровью в чистой белизне лба темнело отверстие, и из

него вдруг толчком выбросило коричневую кровь. -   Ка-арл...   -   растерянно

сказал   директор.   Свободной   рукой   ухватился   за   руль.   Поздно!   Машина

подпрыгнула на кромке, развернулась боком,   у   самых   глаз   крутанулись   -

газетный   киоск,   стена   из   кирпича,   витрина   с   яркой   надписью.    Герд

зажмурился. Грохнуло, рассыпалось.   Его   ужасно   швырнуло   вперед,   больно

хрустнули ребра, желтые круги поплыли в воздухе. Он вывалился - на   спину.

Директор тащил его. - Вставай! Да вставай же! - Лицо у него было сбрызнуто

кровью. Они побежали. Директор чуть не волок его.   Сам   прихрамывал.   Герд

поминутно оглядывался.   Их   машина,   своротив   киоск   и   окропив   мостовую

брызгами лопнувшей витрины, слабо дымилась. Дверцы топорщились   -   жук   на

булавке.   Вторая   машина   -   стального   цвета   -   затормозила,    едва    не

врезавшись. Из нее выскочили четверо, в шелковых черных рубашках навыпуск.

Сияли на груди белые,   восьмиконечные   кресты.   Один   тут   же   растянулся,

споткнувшись, но трое бежали за ними. Передний поднял руку: тук-тук-тук, -

глухо ударили пули. Целились в   ноги.   Директор   свернул   в   подворотню   -

низкую и темную. Герд поскальзывался на отбросах.   Проскочили   один   двор,

другой - там на мокрых веревках хлопало белье. Женщина, растопырив   локти,

присела   над   тазом,   как   курица   над   цыплятами.   Ввалились   в   какую-то

парадную, в дурно пахнущий сумрак. - Да шевелись   же!   -   рычал   директор.

Лестница была крутая. Герд подумал, что если они доберутся до чердака,   то

спасутся. Он во всяком случае. По чердакам они его не   догонят.   Со   двора

доносились крики - их искали. Жахнула дверь внизу, истошный голос завопил:

- Сюда! - Чердак был на замке. Здоровенный замок   -   пудовый.   И   железный

брус, опоясывающий дверь.   Герд   зачем-то   потрогал   его.   Замок   даже   не

шелохнулся. Его давно не открывали, он весь проржавел.

   - Ничего, ничего, обойдемся и так, - невнятно сказал директор. Ногой, с

размаху, выбил раму низкого окна. Она   ухнула   глубоко   во   дворе.   Достал

блестящие, новенькие наручники.

   - Летать умеешь?

   Герд затряс головой и попятился.

   - Пропадешь, - сказал директор. Ловко поймал   его   железными   пальцами,

защелкнул браслет. Герд зубами впился в волосатое запястье. - Звереныш!   -

проскрипел директор. - Они же тебя убьют. Или ты не понимаешь?   -   Схватил

его в охапку. На лестнице, уже близко,   бухал   каблучный   бег,   умноженный

эхом. - Только не бойся, ничего не бойся и держись за меня. - Он перевалил

Герда через подоконник, из которого опасно   торчали   кривые   гвозди.   Герд

упал, стальная цепочка тенькнула, чуть не выломав плечо. Директор протянул

вторую руку. - На! - Герд отчаянно вцепился. Они поднимались   -   медленно,

над ребристой крышей.   Далеко,   в   квадратном   дворике,   женщина   плескала

руками. - Крыша нас заслонит, - сказал директор. - Они сюда не   выберутся.

- Он дышал отрывисто, на лбу его вздулись синие вены.   И   текла   по   скуле

кровь с зеленоватым оттенком. Он подтянул Герда и   ухватил   его   подмышки,

мертво сомкнув на груди крепкие ладони. Ветер сносил их. Город распахнулся

внизу дремучим, паническим хаосом крыш и улиц.

   Жгли послед черной кошки. Кошка только что родила   и   была   тут   же,   в

корзине, на подстилке из тряпок, протяжно мяукала, открывая медовые   глаза

с вертикальными зрачками. Кто-то поставил ей блюдечко молока. Трое   мокрых

котят, попискивая, тыкались в розовый живот   бульдожьими   мордочками.   Она

вылизывала им редкую шерсть. Еще трое родились мертвыми и теперь лежали на

подносе, рядом с треногой, под которой   задыхался   огонь.   Герду   было   их

жалко: половина, а то и больше рождались мертвыми. -   Это   закономерно,   -

говорил учитель Гармаш, - инбридинг,   близкородственное   скрещивание,   они

ведут чистую линию уже несколько поколений: летальные мутации   выходят   из

рецессива   -   следует   вырождение   и   смерть.    Герд    начинал    понемногу

разбираться в этой механике. Очень трудно доставать материал. Черных кошек

ловят и уничтожают. Считают, что именно в них переселяются бесы.   Глупость

невыносимая. И так же уничтожают черных свиней на фермах. Популяция   малой

численности обречена на вырождение. Кстати, сколько их тут, в санатории, -

человек шестьдесят, вместе с учителями? Тоже малая популяция.   Герд   вчера

спросил об этом учителя Гармаша, и учитель Гармаш не ответил.   Он   опустил

глаза и ушел, сгорбившись. Нечего было ответить. Чистая линия.   Вырождение

и смерть.

   Его больно ущипнули сзади. - Ой! - Повернулись нечеловеческие рожи.   Он

сразу же сделал внимательное   лицо,   чтобы   не   смеялись.   Учитель   Гармаш

пинцетом поднял послед   над   раскаленной,   вишневой   решеткой,   бубнил:   -

Плацента,   свойственная   плацентарным   млекопитающим...   -   Препаровальной

иглой тыкал куда-то в пуповину - он   был   близорук,   и   круглые   очки   его

съехали на нос, Герд не слушал,   он   знал,   что   вспомнит   все   это,   если

понадобится.   Кикимора   глядела   на   него   фасеточными,   как   у   стрекозы,

глазами. Он показал ей язык. Нечего подмигивать. Она отвернулась,   скорчив

гримасу! Обезьяна! И лицо у нее обезьянье. Герд презирал ее,   как   и   всех

остальных мартышек. В спину гнусавым голосом сказали: - Кто хочет   увидеть

уродство их, пусть берет   послед   кошки   черной   и   рожденной   от   черной,

первородной и рожденной от первородной, пусть сожжет,   смелет   и   посыплет

себе в глаза, и он увидит их. Или пусть берет просеянную золу и посыплет у

кровати своей, а   наутро   увидит   следы   их   -   наподобие   петушиных...   -

Гнусавил, конечно, Толстый Папа. И ущипнул тоже он. Герд показал ему кулак

за спиной. Толстый Папа хихикнул и сказал, опять нарочно гнусавя: -   Шесть

качеств имеют бесы: тремя они подобны людям, а тремя   ангелам:   как   люди,

они едят и пьют, как люди, они размножаются, и, как люди, они умирают; как

у ангелов, у них есть крылья, как ангелы, они знают будущее,   как   ангелы,

они ходят от одного конца мира до   другого.   Они   Принимают   любой   вид   и

становятся невидимыми... - Герд потряс кулаком, обещая   надавать.   Правда,

Толстому Папе не особенно надаешь. Он сам надает так,   что   держись.   Герд

помнил, как Папа, беснуясь в припадке, плюясь жгучей слюной   и   выкрикивая

заклятия Каббалы, в одну секунду скрутил   Поганку,   который   сунулся   было

успокаивать. В обруч согнул - даже не   притрагиваясь,   одним   взглядом.   А

ведь Поганку не так просто скрутить. Поганка   -   страшный   сонник.   В   два

счета усыпит кого хочешь, хоть самого учителя Гармаша.   Вот   он   и   сейчас

стоит за спиной учителя в своей плоской,   как   блин,   соломенной   шляпе   -

дурацкая шляпа,   но   он   ее   никогда   не   снимает,   и   ночью   не   снимает,

привязывая веревкой; говорят, что у   него   под   шляпой,   в   черепе,   дырка

размером с кулак, и плещется жидкий мозг, но   я   хотел   бы   посмотреть   на

того, кто ему скажет об этом -   он   стоит   и   ощупывает   всех   по   очереди

красными, как угли, глазами. Увидишь такой взгляд в темноте - и   дух   вон.

Вот кто настоящий бес, вот кому бы прошептать на ухо   -   из   Черной   Книги

Запрета.

   Горели   дневные   лампы   и   отражались   бликами    в    кафельных    стенах

секционной. Окна были занавешены от пола   до   потолка.   Плотными   шторами.

Директор категорически приказал закрывать окна, боялся,   что   могут   спять

телеобъективом. А что снимать: как учитель Гармаш трясет мокрым   последом?

Или кривую рожу Кикиморы? Странно - такой человек и   боится.   Герда   снова

ущипнули сзади. - Убью, - сказал он шепотом. Толстый Папа внятно произнес:

- Давка людей, - от них, усталость   колен   -   от   них,   что   платья   людей

потерты, - от их трения, что ноги сталкиваются -   от   них...   -   По   углам

слабо дымились жаровни с размолотой серой. Герд втягивал ноздрями сухой   и

резкий дым.   Продирало   горло   и   восхитительно,   сотнями   мелких   иголок,

покалывало легкие. Раньше он жутко кашлял, но   теперь   привык.   Сера   была

необходима. -   Физиотерапия,   -   объяснял   Поганка,   он   был   здесь   самым

старшим, - иной тип обмена. - И пить   воду,   настоянную   на   головастиках,

тоже нужно, по крайней мере, один стакан в день. И жевать сырую,   холодную

кладбищенскую землю. Перемешав ее с известкой. Тогда не будет расти шерсть

на лице, как у Кикиморы. И пальцы ног   не   собьются   в   твердые,   костяные

копыта, как у Ляпы-Теленка. Герда передергивало, когда Теленок перед   сном

стаскивал круглые, специально пошитые,   кожаные   ботинки.   Ведь   настоящие

копыта - желтые, толстые, козьи. Или Крысинда, на   которого   посмотреть   -

дрожь пробирает. Учитель Гармаш поманил его рукой, и Крысинда пошел -   как

гусь, переваливаясь. Ему неловко ходить на птичьих лапах. Конечно.   Всегда

так получается, что Крысинда оказывается   перед   глазами:   Его   трудно   не

заметить - морда у него острая и серая, как у настоящей крысы, а на спине,

из прорези рубашки, торчат черные, кожистые   крылья.   С   упругими   хрящами

перепонок. Точно - вампир. И зубы у него плоские и режущие, как у вампира.

Правда, половины зубов нет. Выбили Крысинде зубы. На ферме,   где   он   жил.

Угораздило его превращаться на ферме. Фермеры все тупые, грязные   -   верят

напропалую.   Били   насмерть,   осиновыми   кольями.   Против   вампиров   нужны

осиновые колья. Или серебряные пули. К счастью там, у   них   на   ферме,   не

было серебряных пуль. Его спас Поганка. Полуживого вытащил   из   оврага.   У

Поганки прямо-таки сверхъестественное чутье на своих. Он тогда шатался   по

дорогам, от одной фермы к другой, попрошайничал, показывал нехитрые фокусы

с гипнозом, заговаривал свищи и зубную боль. Его тоже били, но редко -   он

умел уходить, когда опасно. Нутром чувствовал. И вот не побоялся, полез   в

овраг - в крапиву, в лебеду, в сырой змеевник. Спасибо Поганке: не вздыхал

бы Крысинда по ночам печальными вздохами и не держал бы сейчас в когтистых

руках бронзовые щипцы с последом черной кошки. Вот Крысинда не жует   землю

и у него крылья. Нет, он, Герд, будет жевать что   угодно.   Пускай   с   души

воротит, пускай   потом   слабость   и   холодная   испарина,   зато   -   крепкий

фенотип, никаких аномалий. Хотя учитель Гармаш говорит, что дело не только

в превентивной терапии. А насколько пропитался   благодатью.   Очень   трудно

вытравить благодать. Кладбищенская земля тут мало помогает. И   сок   белены

тоже. И вода с головастиками помогает плохо. А порошок из пауков-гнилоедов

не помогает вообще. Зря   Кикимора   жрет   его   целыми   ложками.   Давится   и

чавкает за столом, противно сидеть рядом. Ей бы не   этот   вонючий   порошок

жрать, а натереться   ядом   Королевы   змей.   Это   от   всех   болезней.   Даже

фиолетовые бородавки, которыми обязательно, каждое воскресенье, за   десять

верст чувствуя колокольный звон, с ног до головы покрывается Толстый Папа,

можно было   бы   вывести.   И   размочить   копыта   у   Теленка.   Самое   верное

средство. Но где его достанешь - яд Королевы змей. Королева   выползает   из

своей норы один раз в год, в полнолуние, когда небо чистое и три рубиновые

звезды цветком распускаются над горизонтом. У нее золотое кольцо на горле,

под капюшоном. Девять черных кобр охраняют ее.   Надо   знать   слово,   чтобы

пройти между ними, и знать второе слово, чтобы Королева не глянула тебе   в

глаза, и третье слово, чтобы она плюнула ядом в малахитовую чашу.   Поганка

говорит, что знает такое слово. Дед ему рассказал   перед   смертью.   Дед   у

него был знаменитый водяной.   Непонятно,   как   уцелел   в   одиночку.   Врет,

конечно... Герду повезло, что он не   пропитался   благодатью.   Его   вовремя

нашли. Кстати, нашел тоже Поганка. Директор берет его   с   собой   в   город.

Единственного - кого   берет.   Они   ездят   по   улицам,   Поганка   смотрит   и

говорит: - Вот этот, - и никогда не ошибается. И хорошо, что нашли. Потому

что еще два-три месяца и у него начал бы расти   коровий   хвост,   или   кожа

лупиться на твердую чешую, или прорезалось бы еще одно   веко   над   пупком,

как у Трехглазика. Тогда - все, тогда - костер. А сейчас ему ничего   такое

не грозит. У него даже кровь   нормальная.   Брали   на   той   неделе.   Доктор

говорит, что редко у кого видел такую   нормальную   кровь   -   коричневую   с

зелеными эритроцитами. Просто отлично, что   эритроциты   уже   зеленые.   Это

значит, что перерождение   закончилось.   И   благодать   на   него   больше   не

сойдет. Благодать калечит   только   тех,   кто   еще   не   устоялся.   Пытается

повернуть развитие. Отсюда   тератогенез,   уродливые   формы.   Здесь   что-то

связанное с биополями. Что-то   невероятно   сложное.   Герд   не   понимал   до

конца, не хватало знаний.

   Пламя в треноге фыркнуло и зашипело. Он   и   не   заметил,   как   Крысинда

бросил туда послед. Черная тряпочка извивалась на раскаленных   прутьях,   и

вверх от нее летели синие, продолговатые искры. Как электрический   разряд.

Впрочем, наверное это и был   разряд.   Ведь   никто   толком   не   знает,   что

представляют собой все эти заговоры. Какой-то особый вид   энергии.   Дышать

стало легче, словно озонировали воздух. Учитель Гармаш водил ладонями   над

пламенем, и от каждого пасса оно матерчато трещало. Герд ждал, что   будет.

И все ждали - с нетерпением. Замирая, дымилась сера на жаровнях.   Крысинда

с тихим шорохом развернул крылья. У Поганки загорелись малиновые глаза.   -

Не гляди,   дурак!   -   прошептали   сзади.   И   толкнули.   Герд   обернулся   в

прорвавшейся злости. Прямо в лицо ему   уткнулась   жабья   морда.   Это   была

настоящая жаба - коричневая, со слизистыми железами   на   блестящей   мокрой

коже. Гигантская   -   в   рост   человека.   Выпуклые   глаза   мигнули   белесой

пленкой. - В землю смотри, дурак! Сожру с костями!.. - Герд   оторопел.   Он

никак не мог привыкнуть. Когда это Толстый Папа успел превратиться? У жабы

поднималась и опадала пятнистая кожа на горле. Она дышала. Где-то   впереди

звонко заверещала Кикимора, вдруг подпрыгнула, схватилась цепкой рукой   за

портьеру и по-обезьяньи ловко полезла   вверх.   Помогала   себе   закрученным

хвостом. У Герда менялось зрение. Стены секционной слегка   заколебались   и

стали будто из толстого стекла - он мутно увидел сквозь них площадку перед

домом, посыпанную желтым песком. По   площадке   прошел   директор   с   кем-то

ужасно знакомым. Герд не мог   разобрать   -   с   кем,   просто   две   дрожащие

фигуры. - Смотри в землю! Ослепнешь, дурак! - квакнула жаба. Герд поспешно

опустил глаза. В самом деле можно было ослепнуть. Пол был из стекловолокна

- прозрачный. Он видел железные балки перекрытия. И   ниже   -   землю,   тоже

прозрачную. Теневыми контурами выделялись   в   ней   обломки   камня,   крюки,

какой-то ящик. Под извилистым корнем дерева шевелится кто-то, небольшой   и

темный, наверное, крот. Слабая боль появилась в веках. Он знал, что это не

продлится долго. Долго не разрешалось. Сеанс   не   более   тридцати   секунд.

Очень сильная концентрация, можно свихнуться, случаи уже   были.   Крысинда,

шурша стремительными крыльями, нырял под потолком, задевал   стены,   срывал

плакаты   с   изображением   анатомии   человека.   Поганка,   наклонившись   над

треногой, редко и глубоко вдыхал пламя,   а   потом,   разогнувшись,   выдыхал

обратно длинные желтые языки. Кто-то залаял по-собачьи,   кто-то   перекатил

низкий тигриный рык. Сразу два петуха разодрали воздух серебряным   криком.

Веки болели сильнее. Герд   щурился.   Оставалось   совсем   немного.   Учитель

Гармаш   высоко   поднял   руки,   уминая   воздух   растопыренными   пальцами   -

успокаивал, снимая напряжение. - Дурак! Закрой   глаза!   -   квакнула   жаба.

Герд отмахнулся. Ему никогда в жизни не было так весело.

   Были арестованы две женщины. Их обвинили в том, что с   помощью   дьявола

они вызывали град. На третий день обе сожжены. В трирской   области   иезуит

Бинсфельд сжег триста восемьдесят человек. Иезуит Эльбуц в самом   Трире   -

около двухсот.   В   графстве   Верденфельде   с   февраля   по   ноябрь   казнили

пятьдесят одну ведьму. В Аугсбургском епископстве шестьдесят восемь   -   за

любовную связь с дьяволом. В Эльвангене сожгли сто шестьдесят семь   ведьм.

В Вестерштеттине - более трехсот. В Эйхштете - сто двадцать две...

   Из открытого окна библиотеки виднелись синеватые, зазубренные горы. Меж

дымчатых пиков, на пологих ледниках, белела подтекающая лазурь,   вспоротая

темными   венами   рек:   снег   в   горах   таял,   и   пенистый,   мутный   поток,

переворачивая валуны, низвергался в долины. Даже сюда долетала его водяная

свежесть. "Можно уйти в горы, - подумал Герд. - Там не найдут. И кому   это

надо меня искать? Построю шалаш   на   склоне,   над   рекой.   Горячая   трава,

горные   маки.   В   реке   против   течения   стоит   форель.   Ее   можно   руками

выбрасывать на берег. Отражается солнце. Журчит   вода   на   темных   камнях.

Проживу... Здесь скоро все рухнет.   Частный   санаторий   для   туберкулезных

детей. Жалкий обман, который никого не обманывает. Я один знаю, что   скоро

все рухнет. Больше никто не знает. У меня шестое   чувство.   И   я   не   могу

предупредить, потому что не знаю - когда и как".

   Он перелистнул страницу. Солнце падало на   раскрытую   книгу,   и   бумага

слепила. Как муравьи шевелились мелкие буквы.   Генрих   Инститорис   и   Яков

Шпренгер.   Булла   Иннокентия   VIII.    "Суммис    дезидерантис".    "Не    без

мучительной боли недавно узнали мы, что   очень   многие   лица   обоего   пола

пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от истинной веры,   впали

в плотский грех с демонами, и своим колдовством,   заклинаниями   и   другими

ужасами,    порочными    и    преступными    деяниями     причиняют     женщинам

преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, на хлебные злаки

и плоды на деревьях, равно как   портят   мужчин   и   женщин,   сады   и   луга,

пастбища   и   нивы,   и   все   земные   произрастания..."   Генрих    Инститорис

представлялся ему похожим на отца Герувима - высокий, худой и яростный.   А

Шпренгер, напротив, - голубоглазым толстячком с пухлыми губами,   голая,   в

складках жира, голова   которого   лоснится,   будто   намазанная   маслом.   "В

городе Равенсбруке не менее сорока восьми ведьм в течение   пяти   лет   были

нами преданы огню..."

   С площадки под окнами доносились громкие голоса. Толстый Папа показывал

свой коронный номер. Сел на корточки - этакая квашня раскоряченная,   и   на

него взгромоздились сразу шесть человек, кое-как цепляясь друг за друга. -

Встаю!.. - загудел Толстый Папа, и встал -   без   усилий.   -   Ах,   ах!..   -

тоненько и восторженно запищала Кикимора. У нее   задралась   юбка,   обнажив

икры, как лыжные палки. Герд отвернулся. Под сопящей кучей-малой упирались

в землю слоновые ноги Толстого Папы.

   Тень упала на ослепительную страницу. Герд поднял глаза и встал.

   - Здравствуйте, - вежливо сказал он.

    Директор еле заметно кивнул. Как всегда - будто не Герду, а кому-то   за

его спиной.

   - Здравствуй, звереныш, - весело сказал Карл. Потрепал его по голове. -

Как дела? Говорят, показываешь зубы?

   - Да, - сказал Герд.

   И Карл убрал руку.

   - Ого!

   Герд глядел не отрываясь. Это его   он   видел   вчера   с   директором,   на

площадке, сквозь прозрачную стену. Но не поверил. Он помнил, как из ровной

дырочки над правой бровью выплеснулась коричневая кровь.   Теперь   на   этом

месте было белое пятно размером с двухкопеечную монету.

   - Как смотрит, - сказал Карл. - Настоящий волчонок.

   Директор несколько брезгливо взял в руки серый том. - "Молот ведьм",   -

бросил   он.   Перевернул   обложку   второй,   раскрытой   книги.    -    Вальтер

Геннингсгаузен "Подлинная история дьявола".   -   Сказал,   почти   не   двигая

презрительными губами: - Есть более свежие данные...

   В графстве Геннеберг были сожжены сто девяносто семь ведьм. В Линдгейме

- тридцать.   В   Брауншвейге   ежедневно   сжигали   по   десять   -   двенадцать

человек. "В то время, как вся Лотарингия дымилась от костров, в Падеборне,

в Бранденбургии, в Лейпциге и его окрестностях совершалось   также   великое

множество казней". Епископ Юлиус за один только год сжег девяносто   девять

ведьм. В Оснабрюке сожгли восемьдесят человек. В   Зальцбурге   -   девяносто

семь. Фульдский судья колдунов Бальтазар Фосс говорил, что он сжег семьсот

людей обоего пола и надеется довести число своих жертв до тысячи...

   С веранды в библиотеку, деликатно ступая заскорузлыми ботинками,   вошел

человек   в   комбинезоне   и   клетчатой   рубашке,    какие    носят    фермеры.

Остановился поодаль, вытер лоб кепкой, стиснутой в шершавой руке.

   - Я вижу, вы подумали, Глюк, - сухо сказал директор.

   Человек помялся, опустив коротко стриженную голову.

   - Я вас не держу, Глюк. Вы можете покинуть санаторий когда угодно. Ведь

вы уходите? Зайдите к казначею и получите - сколько вам причитается...

   - Конечно, спасибо вам, господин   директор,   -   грубым   голосом   сказал

Глюк. - И вам тоже, господин Альцов, убили бы меня тогда, если бы не вы...

- Он большими руками перекрутил кепку,   словно   хотел   порвать   ее.   -   Да

только сдается, что лучше бы мне не брать этих денег... Вы уж простите, но

только говорят, что нечистые эти деньги...

   Директор отвернулся.

   - Жарко, - сказал, обмахиваясь ладонью.

   - А вы знаете. Глюк, что вас ждет дома? - очень тихо спросил Карл.

   Глюк медленно моргнул голубыми глазами - странными на обветренном лице.

   - Три года прошло, господин Альцов... У меня там жена и ребятишки.   Что

же врозь... Пойду прямо в церковь, патер Иаков меня знает,   я   ему   яблони

подстригаю каждое лето... Отмолю как-нибудь...

   Они молча   смотрели,   как   Глюк   вышел   из   дома,   постоял   на   солнце,

вздохнул,   надел   кепку,   пересек   пыльную   площадку,   обсаженную   чахлыми

деревьями, и открыл чугунную калитку в кирпичной стене.

   - А ты почему не играешь вместе со всеми, звереныш? - спросил Карл.

   Фома Аквинский писал; "Демоны   существуют,   они   могут   вредить   своими

кознями и препятствовать плодовитости   брака...   По   попущению   божию   они

могут вызывать вихри в воздухе, подымать ветры и заставлять огонь падать с

неба". В Ольмютце   было   умерщвлено   несколько   сот   ведьм.   В   Нейссе   за

одиннадцать лет - около тысячи. Есть описание двухсот сорока двух   казней.

При Вюрцбургском   епископе   Филиппе-Адольфе   Эренберге   были   организованы

массовые сожжения: насчитывают сорок два костра   и   двести   девять   жертв.

Среди них - двадцать пять детей, рожденных от связей   ведьм   с   чертом.   В

числе других были казнены самый толстый мужчина, самая толстая   женщина   и

самая красивая девушка...

   - Почему ты не играешь   с   ними?   -   спросил   Карл.   -   Презираешь   их,

звереныш? - Он снова поднял руку, чтобы потрепать Герда   по   голове   -   не

решился. - Напрасно ты их презираешь. Они   не   плохие,   они   несчастные...

Просто тебе повезло и тебя не успели   изуродовать...   Не   смотри   на   меня

волком. Это правда. Мы тут все такие, и с этим ничего не поделаешь...

    Частые, тревожные свистки понеслись с площадки.   Директор   высунулся   в

окно, и Карл тоже - из-за его плеча. Свистел Поганка. Он   надувал   дряблые

щеки и махал: - Скорее!.. - Все побежали, сталкиваясь. Крысинда упал,   его

подхватили. Топот прокатился по коридору, рассыпался и   затих   -   хлопнули

двери.

   - Опять, -   сказал   директор.   Не   оборачиваясь,   нетерпеливо   пощелкал

пальцами. Карл сунул ему в ладонь короткий бинокль - наподобие лорнета,   и

вдруг стремительно вытянул руку - как выстрелил: - Вот они!

   Откуда-то из-за гор, из   синей   дымки,   покрывающей   ледники,   медленно

вырастала черная точка. Распалась на   детали.   Стал   виден   тонкий   хвост,

оттопыренные шасси.   Вертолет,   лениво   накренившись,   вошел   в   круг   над

санаторием.

   - Мне это не нравится, - сказал директор, отнимая бинокль от глаз.

   - Гражданский? - спросил Карл. - Шарахнуть бы его из пулемета.

   - Да, частная компания.

   - Почему бы военным не дать нам охрану? - сказал Карл.

   - Мы их не интересуем, - сказал директор, слушая удаляющийся шум винта.

- Ты же знаешь, у них своя группа, и они не работают с детьми.

   - А ведь есть   же   страны,   где   ароморфоз   осуществляется   постепенно,

безболезненно и практически всеми...

   Директор повернулся - крупным телом.

   - А что? - сказал Карл.

   - Я тебе советую никогда и никому не говорить этого, - сказал директор.

   В Наварре судом инквизиции   было   осуждено   сто   пятьдесят   женщин.   Их

обвинили две девочки: девяти и одиннадцати лет. Архиепископ   Зальцбургский

на одном костре сжег девяносто семь человек. В Стране Басков казнили более

шестисот ведьм. Во Франции сожгли женщину по обвинению   в   сожительстве   с

дьяволом, в результате чего она родила существо с головой волка и   хвостом

змеи. Профессор юриспруденции в Галле Христиан Томмазий сосчитал,   что   до

начала восемнадцатого века число жертв превысило девять миллионов человек.

Сожжения продолжались и позже.

   - Санаторий скоро разрушат, - неожиданно   сказал   Герд   своим   охрипшим

голосом. Он не хотел говорить, но его словно толкнули.

   Директор посмотрел на него с   удивлением.   Он,   кажется,   забыл   о   его

присутствии.

   - Санаторий разрушат, и мы все погибнем, - сказал Герд. -   Я   не   знаю,

как объяснить, но я чувствую...

   - Еще один прорицатель, - сказал директор. - Откуда вы только беретесь?

- Он подумал. - Вот что... Глюк ведь пройдет через Маунт-Бейл?

   - Да, - споткнувшись, ответил Карл.

   - Позвони туда... Только не от нас, на станции слушают наши   разговоры,

позвони из поселка. Кому-нибудь из "братьев"   -   так   надежнее.   Анонимный

звонок не вызовет подозрений.

   - Мы же обещали, - быстро и нервно сказал Карл.

   - Нельзя ему   домой,   -   морщась,   сказал   директор.   -   Мне,   думаешь,

хочется? Он же расскажет - кто мы, где мы... А потом его все равно сожгут.

Лучше уж "братья" - сразу и без вопросов.

   Он глядел на Карла, а Карл глядел на него - бледный и растерянный.

   - Ладно, я сам позвоню, - сказал директор. - Живи с чистой совестью.

   Вышел, и через две секунды заурчал мотор. Знакомая, серая,   похожая   на

жабу машина выползла из гаража. Заблестела свежей, после ремонта, краской.

   - Пойти напиться вдрызг, - задумчиво сказал   Карл   самому   себе.   Вдруг

заметил Герда, который, дрожа, стоял в углу -   глаза,   как   черные   сливы.

Привлек его сильной рукой, без страха. Герд всхлипнул, уткнувшись в грудь.

   - Такая у нас жизнь, звереныш, - шепнул Карл в самое ухо.

   Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний.   В   Баварии   один

процесс привел на костер сорок восемь ведьм.   В   Каркасоне   сожгли   двести

женщин, в Тулузе - более четырехсот. Некий господин   Ранцов   сжег   в   один

день в своем имении,   в   Гольштейне,   восемнадцать   ведьм.   Кальвин   сжег,

казнил мечом и четвертовал   тридцать   четыре   виновника   чумы.   В   Эссексе

сожжено семнадцать человек. С благословения епископа Бамбергского   казнили

около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии

Комо ежегодно сжигали более ста ведьм.   Восемьсот   человек   было   осуждено

сенатом Савойи...

   Ночью он проснулся. Высокий потолок был в серых тенях - как в   паутине.

Оловянная луна висела в окне, и ровный свет ее инеем подергивал   синеватые

простыни. Мелкие звуки бродили по спальне. Печально   вздыхал   Крысинда   на

соседней кровати. Он всегда вздыхал по ночам, развернув зонтиком   кожистые

крылья. Кто-то тяжело ворочался и бормотал. Наверное, Толстый Папа. Кто-то

сопел и хлюпал носом. Стрекотал невидимый жук. У дверей на круглом столике

светился зеленый гриб лампы.

   Буцефал отсутствовал. Он, наверное, бродил   по   двору   и   жевал   камни,

забыв обо всем на свете.

   Герд   сел,   задыхаясь.   Редко   чмокало   сердце.   И   кожа   собиралась   в

пупырышки.

   Что это было?

   ...Ногтями скреблись в окна и показывали бледному, расплющенному лицу -

пора! Они сразу шагали   в   ночь,   им   не   нужно   было   одеваться,   они   не

ложились. Жена подавала свечу, флягу и пистолет - крестила. Воздух снаружи

пугал горным холодом. Темные вершины   протыкали   небо,   усыпанное   углями.

Вскрикивала бессонная птица: - Сиу-у!.. - Отдавалось   эхом.   Сбор   был   на

площади, перед церковью. Там приглушенно здоровались, прикасаясь к твердым

краям шляп: Вспыхивал натужный говор, тут   же   рассыпаясь   на   хмыканье   и

кашель. Закуривали. Кое-кто   уже   приложился   и   теперь   отдувался   густым

винным духом. Вышел священник и взгромоздился на табурет. Свет   из   желтой

двери положил на землю узкую тень   от   него.   Проповедь   была   энергичной.

Табурет поскрипывал. Все было понятно. Господь стоял   среди   них   и   дышал

пшеничной водкой. Прикладывался к той же   фляге,   жевал   сигарету.   Зажгли

свечи - стая светляков опустилась   на   площадь.   Обвалом   ударил   колокол:

бумм!.. Священник слез с табурета. Пошли - выдавливаясь   в   тесную   улицу.

Она поднималась в гору, к крупным звездам. Кремнисто блестела   под   луной.

Герд видел разгоряченные лица, повязанные   платки,   кресты   на   заношенных

шнурах поверх матерчатых курток. Они прошли сквозь него. Он стоял в ночной

рубашке, босой и дрожащий, а они шли сквозь него,   будто   призраки.   Целый

хоровод. Шляпы, комбинезоны, тяжелые сапоги - казалось, им конца не будет,

столько их собралось...

   Он начал поспешно одеваться. Стискивал зубы. Уронил   ботинок   -   замер.

Все было тихо. Крысинда почмокал во сне, наверное, летал   и   ловил   мышей.

Надо было бежать отсюда. Герд дергал запутавшиеся шнурки. Порвал и   связал

узлом. Встал. Кровати плавали в лунном свете. Пол был серебряный. -   Ну   и

пусть... Так даже лучше... -   во   сне   сказал   Толстый   Папа.   Герд   вдруг

засомневался. Он больше никогда не увидит их. Но он же предупреждал. Он ни

в чем не виноват. Он предупреждал, а   его   не   хотели   слушать.   И   он   не

собирается погибать вместе со всеми.

   Дверь была очерчена пентаграммой.   Это   постарался   Буцефал.   Чтобы   не

шастали, пока он филонит на свежем   воздухе.   Красная   линия   горела,   как

неоновые трубки в рекламе.   Герд   прошел   с   некоторым   усилием.   Он   умел

проходить   через   пентаграммы.   Ничего   особенного   -   словно    прорываешь

полиэтилен. Пентаграмма - это для новичков,   или   для   слабосильных,   как,

например, Ляпа-Теленок. Герда она не остановит. Невидимая пленка чавкнула,

замыкая дверной проем. На желтом, яблочном пластике   пола   сидел   мохнатый

паук. Он был величиной   с   блюдце   -   расставил   кругом   шесть   хитиновых,

колючих лап. Шевелились пилочки жвал, и на них влажно поблескивало. Герд с

размаху пнул его ногой. Паук шлепнулся о стенку плоским   телом   и   заскреб

когтями по пластику.   Пауки   нападают   на   людей.   Яд   их   смертелен.   Так

говорят. И   рассказывают   жуткие   истории   о   съеденных   заживо   в   горных

пещерах: паук за ночь бесшумно затягивает вход паутиной, которую не   берут

никакие ножи, и затем ждет, когда добыча ослабеет от голода. Еще   говорят,

что они опустошают небольшие деревни. Поганка раз забрел в такую -   сквозь

булыжник пробивается нехоженая трава, и дома от   крыши   до   земли   опутаны

толстой сетью.

   Конечно, нас ненавидят. Истребляют, как волков.   Потому   что   мутагенез

усиливается в   нашем   поле.   Там,   где   много   одержимых,   -   например,   в

санатории. Взрыв мутаций.   И   появляются   пауки   с   блюдце,   или   гекконы,

которые выедают   внутренности   у   овец,   или   мокрицы,   могущие   проточить

фундамент дома, как мыши сыр. Ничего странного...

   В коридоре горели всего две лампы - в начале   и   в   конце.   Между   ними

пологом висела темнота. Из нее вынырнул второй паук и потащился следом. "Я

не человек, вот и не нападает, -   подумал   Герд.   -   Хотя   пауки   на   меня

все-таки реагируют. Значит, еще осталось что-то   человеческое.   На   других

они вовсе не обращают внимания". Он спустился по лестнице.   В   окне   между

пролетами, как нарисованные, застыли фосфорические   седые   горы.   Шалаш   у

реки - это глупость. И вообще все глупость. Зря он затеял. Бежать   некуда.

Разве что и Антарктиду. Но и толочься здесь тоже   глупо.   Тогда   уж   проще

прыгнуть в пролет. Покончить сразу. В темноте на лестничной клетке   кто-то

шевельнулся. Буцефал? Нет - старица   Буцефал   сейчас   во   дворе,   слюнявит

щебенку. Его не оторвать. И Поганка тоже спит. А учителя, так они носа   не

высовывают по ночам, боятся: метаморфоз у взрослых протекает очень   тяжело

- и галлюцинации у них, и боли, и обмороки.

   - Ты куда собрался? - спросили тонким, пищащим голосом.

   Надо же - Кикимора. Герд разозлился. Она-то что бегает в такое время?

   - Ты собрался уходить? - маленькая рука уперлась ему в   грудь,   пальцы,

как у мартышки, поросли шерстью. Настоящая кикимора. - Я так и думала, что

ты захочешь уйти. Я почувствовала и проснулась. Я тебя все время чувствую,

где бы ты ни был. Учитель Гармаш говорит, что   это   парная   телепатия.   Мы

составляем пару и я - реципиент... А ты меня чувствуешь?..

   Пищала она на редкость противно.

   - Пусти, - сказал Герд.

   Кикимора блеснула стрекозиными, покрывающими лоб глазами.

   - Ты мне очень нравишься - нет,   правда...   Наши   прозвали   тебя   Рыбий

Потрох, потому что у тебя кожа холодная. А вовсе не холодная...   Они   тебе

завидуют, ты красивый... И похож на человека. Ты мне сразу   понравился,   с

первого дня, я каждую твою мысль чувствую...

   - Я вот надаю тебе по шее, - нетерпеливо сказал Герд.

   - Ну куда тебе идти и зачем? Тебя убьют, я видела, как убивают таких   -

палками или затаптывают... Ты хоть и похож на человека,   а   все-таки   наш,

они это сразу поймут...

   Герд попробовал   шагнуть,   она   загородила   лестницу,   цепко   держа   за

рубашку.

   - Дура, я тебя из окошка выброшу,   -   сказал   он.   Уходили   драгоценные

секунды. Скоро же рассветет. - Я тебе морду разобью, оборву косы, пусти   -

кикимора, руку сломаю, если не пустишь!

   Никак не удавалось ее оторвать. До чего   жилистые   были   пальцы,   прямо

крючки. Она прижала его к перилам. Герд отталкивал   острые   плечи:   -   Иди

ты!..   -   вдруг   почувствовал,   как   вторая   рука,   расстегнув    пуговицы,

проскользнула ему на грудь - горячая, меховая. И тут же Кикимора, привстав

на цыпочки, толстой трубкой сложив вывороченные губы, поцеловала его: - Не

уходи, не уходи, не уходи!.. - Он ударил локтем - не глядя, изо всех   сил,

и одновременно - коленом, и потом   еще   кулаком   сверху   -   насмерть.   Она

мешком шмякнулась в угол. Так же шмякнулся   паук.   Герд   нагнулся,   сжимая

кулаки.

   - Еще хочешь?

   - О... о... о!..   -   горлом   протянула   она,   слепо   шаря   ладонями   по

каменной площадке. - Какой   ты   глупый...   -   Закинула   голову,   выставила

голый, розовый подбородок. - Ты сумасшедший... Не уходи... Я умру   тоже...

Почувствую твою смерть, как свою собственную...

   Герд сплюнул обильной слюной. И еще раз. Ногтями протер губы.   Она   его

целовала!

   - Если пойдешь за мной, я тебе ноги выдерну, обезьяна!

   - О... о... о... Герд... мне больно...

   Она заплакала. Герд   скатился   по   едва   видимым   ступеням.   Просторный

вестибюль был темен и   тих.   Он   прижался   к   теплой   стене   из   древесных

пористых плит. Прислушался. Кажется, она за ним не шла. Ей хватило. Но все

равно, постоим немного, не может же он вывалиться вместе с ней   в   объятия

Буцефала.

   Надо   ждать,   говорил   Карл.   Терпеть   и   ждать.   Затаиться.   Никак   не

проявлять себя. Нам   надо   просто   выжить,   чтобы   сохранить   наработанный

генофонд.   Это   будущее   человечества,    нельзя    рисковать    им,    нельзя

растрачивать его, как уже было. Ты знаешь, ты   читал   в   книгах:   процессы

ведьм, инквизиция и костры - сотни тысяч   костров,   черное   от   дыма   небо

Европы, около девяти миллионов погибших - как в первую   мировую   войну   от

голода,   фосгена   и   пулеметов.   Оказывается,   религия   -   это   не   только

социальный фактор, это еще и регуляция филогенеза.   Это   адаптация.   Общий

механизм сохранения вида. Мы   ломали   голову,   почему   человек   больше   не

эволюционирует,   мы   объясняли   это    возникновением    социума:    дескать,

биологический прогресс завершен, теперь развивается общество.   Глупости   -

человечество сохраняет себя как вид, жестко элиминируя любые отклонения. В

истории известны случаи, когда народы в силу   особых   причин   проскакивали

рабовладельческий строй или от феодальных отношений - рывком -   переходили

прямо к социалистическим, но не   было   ни   одного   государства,   ни   одной

нации, ни одного племени без религии. Природа долго и тщательно   шлифовала

этот механизм - тьму веков, от каменных идолов   палеолита   до   экуменизма,

вселенских соборов и непогрешимости говорящего с амвона. Конечно,   вслепую

- природа вообще слепа", эволюция не   имеет   цели,   нельзя   искать   в   ней

смысл, но все-таки механизм создан.   Более   того,   он   вошел   в   структуру

общества. Это   экстремальный   механизм   регуляции.   Посмотри,   какая   буря

поднялась на континенте. Мрак и ветер. Он включается   на   полную   мощность

тогда, когда колеблется генетическая основа и возникают предпосылки скачка

эволюции. Например, в Средние века. Или сейчас - вторая попытка.   А   может

быть, и не вторая. Ничего не известно. Ведь   наверняка   уже   было.   Ислам,

буддизм, конфуцианство, зороастризм древних персов - совсем нет данных. Мы

только начинаем осмысливать. Самые крохи. Мы не   знаем,   почему   благодать

действует на одержимых и как именно она действует, мы не знаем, почему нам

противопоказаны евхаристия, крещение и вся святые таинства,   мы   работаем,

есть   лаборатории,   не   хватает   химиков,   не   хватает    квалифицированных

генетиков - специалисты боятся идти к нам, мы совсем   недавно   установили,

что сера - атрибут дьявола - облигатна в дыхательных процессах: у нас иная

цепь цитохромов - двойная, это большое преимущество, нам Необходима   лимфа

ящериц и глаза пятнистых жаб - там содержатся незаменимые аминокислоты, но

мы до сих пор не знаем, почему обычный колокольный звон приводит к   потере

сознания и припадкам эпилепсии,   иногда   с   летальным   исходом.   Требуется

время, и поэтому надо ждать. Надо выжить и понять   самих   себя   -   что   мы

такое.   Нас   очень   мало.   Нас   невероятно   мало.   Несколько    санаториев,

разбросанных по большой стране, несколько закрытых школ, секретные военные

группы,   частные   пансионы   -   искры   в   темноте,   задуваемые    чудовищным

ураганом. Ты прав - малая популяция обречена на вырождение, но   мы   должны

попробовать. Мы просто обязаны: а вдруг это последний всплеск ароморфоза и

нам   больше   никогда   не   представится   возможность   идти   дальше,    вдруг

теперешний   вид   хомо   сапиенс   -   это   тупик   эволюции,   такой   же,    как

неандертальцы, и, если   мы   сейчас   отсечем   ветвь,   которая   слабой,   еще

зеленой почкой набухает   на   дереве,   то   позже,   захлебнувшись   в   тупике

собственной   цивилизации,   исчерпав   генетические   возможности   вида,    мы

исчезнем так же, как они   -   навсегда,   с   лица   земли,   и   память   о   нас

останется в   виде   хрупких   и   пыльных   находок   в   мертвых,   заброшенных,

проглоченных временем городах.

   Наверху   было   тихо.   Кикимора   успокоилась.    Герд    приоткрыл    тугую

стеклянную дверь и выскользнул наружу. Прозрачная луна тонула   в   небесной

черноте. Двор походил на озеро - стылый и светлый. Как базальтовая   плита,

лежала в нем квадратная тень здания. Вроде никого. Он сделал три неверных,

спотыкающихся шага. Скрипел   твердый   песок.   Рвалось   дыхание.   Казалось,

следят изо всех окон.

   - Гуляешь? Время самое подходящее, чтобы гулять, - сказал Буцефал.

   Откуда он взялся? Только что   не   было   и   вдруг   -   стоит   у   калитки,

привалившись к стене, ноздри на конце вытянутой морды   раздуты,   и   уши   -

прядают в густой гриве.

   - Говорю: чего вылез?

   - Ухожу, - тихо ответил Герд.

   Буцефал поднял зажатый в руке   плоский   камень,   откусил   -   смачно,   с

хрустом, как яблоко. Начал жевать, Камень пищал под крупными зубами.

   - Ну и правильно, - сказал он. - И давно пора. Я так и   доложу   -   ушел

он... На кой ты нам сдался, Рыбий Потрох?..   Тоже   -   человек.   -   Оглядел

Герда с ног до головы продолговатыми, неприязненными глазами. - Мы тут все

конченые, нам другого пути нет, а ты виляешь - то к нам, то к ним.   Лучше,

конечно, уходи, ребята на тебя злые,   могут   выйти   неприятности...   -   Он

сморщился, словно раскусив горечь, сплюнул каменную крошку. Она   шрапнелью

хлестнула по стене. - Тьфу, гадость попала... А это еще кто с тобой?

   Герд не стал оборачиваться.   Он   знал   -   кто.   Сжал   кулаки.   Все-таки

прокралась, обезьяна, мало ей было...

   - Я так понимаю, что это Кикимора, - сказал Буцефал,   нюхая   чернильную

тень. - Ну как хочешь, а Кикимору я не выпущу.   Пропадет   девчонка.   Жалко

ее. Тебя, извини, мне не жалко - хоть ты удавись, а Кикиморе   среди   людей

ни к чему, да и не сможет она.

   - Я все равно убегу, - тоненько сказала Кикимора, невидимая в темноте.

   Буцефал испустил ржание - тягучее, лошадиное. - От кого ты убежишь?   От

меня убежишь? - Распахнул калитку. - Давай, Рыбий Потрох, собрался уходить

и уходи - не стой. Но только, знаешь, ты обратно не возвращайся, не   надо,

тебе здесь будет очень нехорошо, если вернешься...

   Герд проскочил в калитку. Перевел дух. Обошлось. А могло и не обойтись.

Буцефал шутить   не   любит.   Дорогу   вниз   словно   облили   льдом,   так   она

блестела. Через Маунт-Бейл он, конечно, не пойдет. Он знает, что его   ждет

в городе. Директор позвонит. Или даже Карл позвонит туда. И его встретят -

нет уж... А вот на половине спуска есть тропочка в обход долины,   узенькая

такая тропочка, незаметная, одни козы по ней и ходят...

   Сзади возились, задушенный голос   Кикиморы   прошипел:   -   Пусти,   мерин

толстый... - Можно было идти спокойно, от Буцефала действительно еще никто

не убегал. Вокруг спокойным морем лежала ночь, и на дне ее, ясно   видимая,

извиваясь, как   ленивый   удав,   ползла   вверх,   к   санаторию,   колонна   из

мерцающих огненных точек. Он сначала не понял, но вдруг   догадался   -   это

свечи, которые держат в руках.

   - Ну что ты стоишь? - отрывисто сказал Буцефал. - Или хочешь,   чтобы   я

позвал нашего общего Папу? Он тебя закопает где-нибудь неподалеку...

   Огненная лента упорно приближалась.   Герд   смотрел,   как   зачарованный.

Шляпы, платки, кресты на шнурках.   Хоровод   призраков.   Грубые   и   веселые

лица.

   - Они идут, - сказал он.

   Моталось и выло разноцветное   пламя   -   горели   реактивы.   Праздничные,

зеленые и синие клубы вспухали на окнах. Пылал   лабораторный   корпус.   Его

закидали термитными шашками, когда колонна еще   не   подошла   к   санаторию.

Потом передовая группа "братьев" побежала к главному зданию и осталась   на

площадке перед ним - все пять человек, раскиданные автоматным огнем. Ветер

трепал черные шелковые рубашки с нашитыми крестами.

   - Они идут, - упавшим голосом повторил Герд.

   - Ты ляг, ляг на пол, - сидя на   корточках,   сказал   директор.   Показал

рукой - ляг, мол, и   лежи.   Тут   же   забыв,   отвернулся   и   стал   теребить

Поганку, который, выставив колени и   замерев   на   одной   точке   рубиновыми

зрачками, привалился к углу между стеной и шкафом: - Ну напрягись, я   тебя

очень прошу!.. ну как-нибудь!.. - Я напрягся,   -   не   двигая   губами,   как

лунатик, отвечал Поганка, - там никто не подходит. - Ну включись в   другой

номер. - Я звоню сразу по обоим. - Ну попробуй муниципалитет. - Хорошо,   -

сказал Поганка, - попробую держать   все   три   номера.   -   Челюсть   у   него

отвисла, и слабые щеки ввалились, бескровный язык дрожал   в   углу   мокрого

рта.

   - Хорошо, что дым не в нашу сторону, а   то   задохнулись   бы,   -   сказал

Карл. Он прижался с краю окна, уставя автомат   вниз.   Еще   трое   учителей,

тоже с автоматами, одетые кое-как, прижимались к окнам. Герд их   не   знал,

они вели занятия в других классах. - Ты присядь, звереныш, а то заденут, -

сказал Карл. - А лучше уходи к остальным, они в физкультурном зале.   Может

и спасешься. Не хочешь? Тогда ложись. И не расстраивайся ты,   мы   все   это

знали, давно   знали,   ты   здесь   не   один   прорицатель,   я   не   хуже   тебя

чувствую...

   - Представляешь, что мне ответили, когда я позвонил в Маунт-Бейл? Ну   -

по поводу Глюка, - обернувшись, сказал директор. - Они мне   ответили:   "Не

беспокойся, парень, он уже   горит,   твой   чертов   родственничек,   а   скоро

подожжем и тебя - со всем отродьем".

   Карл вытер нос, оставя под ним следы черной смазки.

   - А ты думал? Они же нас наизусть выучили...   -   Наклонился   и   длинной

очередью   прошил   что-то   во   дворе...   -   Перелезть   хотел,   гад...    Эй,

кто-нибудь! Киньте мне еще магазин!

   - Я звоню... никто не подходит... - бесчувственно сказал Поганка.

   Герд лежал на полу. Было очень светло. "Братья" в самом начале повесили

над санаторием четыре "люстры", и они,   давя   тень,   заливали   все   вокруг

беспощадным, ртутным светом. Он жалел, что вернулся. Тем более - напрасно.

Надо было сразу бежать в горы. Он был бы уже далеко. А теперь он   погибнет

вместе со всеми.

   Сильно   пахло   дымом   и   какими-то    незнакомыми    едкими    химическими

веществами. Дрожала перед носом   воткнувшаяся   щепка.   Снаружи   непрерывно

кричали - в сотни здоровенных глоток.

   - Нам нужен хороший шторм, - сказал   директор.   -   Или   даже   ураган   -

баллов в двенадцать, с дождем и молниями.   Фалькбеер!   Как   у   нас   насчет

урагана?

   - Мы делаем, делаем, - раздраженно сказал один из   учителей,   голый   по

пояс, подвязанный веревкой. - Что вы от   меня   хотите,   я   тащу   циклон   с

самого побережья.

   Директор на него не смотрел. Он смотрел на дверь. Там,   привалившись   к

косяку и прижимая обе руки   к   сердцу,   стоял   учитель   Гармаш   в   рабочем

балахоне и тапках на босу ногу. Открывал рот - часто и беззвучно.

   - Полицейский   участок   Маунт-Бейл   слушает,   -   спокойным   и   громким,

совершенно чужим голосом сказал Поганка, по-прежнему   оцепенев   рубиновыми

зрачками. Директор   отчаянно   замахал   на   Гармаша:   -   Молчи!..   -   Алло,

полицейский участок Маунт-Бейл... - Полиция? - торопливо сказал   директор.

- Говорит директор   санатория   "Роза   ветров",   мы   подверглись   нападению

вооруженных бандитов, прошу немедленно выслать сюда   всех   ваших   людей   и

сообщить на базу ВВС в Харлайле... - Алло, говорите, я вас не слышу, - тем

же громким и чужим голосом повторил Поганка. - Полиция! Полиция! Санаторий

"Роза ветров"! - закричал директор. - Алло, у вас   неисправен   аппарат,   -

сказал Поганка и, уже очнувшись, добавил своим голосом: - Повесили трубку.

   - Вот подонки, - сказал директор.

   - Обычная история, - Карл дернул   перемазанной   щекой.   -   Они   пришлют

патруль, когда все будет кончено, а потом свалят на аварию в сети.

   - Можешь напрямую соединиться с Харлайлем? - спросил директор.

   - Очень далеко, - сказал Поганка.

   Учитель Гармаш наконец отдышался, побагровев мятым лицом.

   - Мы не смогли пройти... Они пересекли дорогу... - Он мелкими глотками,

как лекарство, втянул воздух, оттопырив локти, давил себе сердце ладонями.

- У них автоматы и святая вода... У детей судороги... Часть ушла -   повела

Мэлла, но там, куда они пошли... там тоже стрельба...   -   Пуля   впилась   в

притолоку над его головой, он даже не моргнул, - боюсь, что   наткнулись...

"братья во Христе"... не пробиться...

   Директор сидел на корточках. Все смотрели   на   него.   Герд   решил,   что

лежать глупо, и поднялся.

   - Сколько у нас летунов? - спросил директор.

   - Шестеро, не считая тебя, - ответил Карл.

   - Всех на крышу!

   - "Люстры", - напомнил Карл.

   - Фалькбеер! - полуголый учитель вздохнул и выпрямился, как бы   нехотя.

Кожа его лоснилась от пота,   и   под   ней   перекатывались   мышцы.   Директор

сказал очень вежливо: - Фалькбеер, уберите свет - пожалуйста...

   Что-то глухо   и   сильно   ударило   в   здание.   Оно   качнулось,   перебрав

кирпичи,   тронутое   пальцем   великана.   Фалькбеер    деловито    перезарядил

автомат, ни слова не говоря, не поглядев даже, выбежал из комнаты. - Вот и

нет Фалькбеера, - сказал один из учителей. - Он заговоренный   от   пуль,   -

сказал второй. - Это ему не поможет. - Наоборот, отлично   действует,   жаль

я, дурак, не заговорился, когда предлагали.   -   Посмотри.   -   Что   это?   -

Серебро. Они   стреляют   серебряными   пулями.   -   М-да,   тогда   конечно.   -

Интересно, кто их надоумил?..

   Герд видел, как учитель бросил расплющенную пулю в окно. Директор опять

теребил   Поганку:   -   Попробуй,   не   так   уж   далеко,    они    снимут    нас

вертолетами... Ба-бах!   -   оглушительно   лопнуло   в   небе.   Жестокий   град

чесанул   по   крыше.   За   стеной   санатория   бешено   закричали,   взорвалась

беспорядочная стрельба. - Ба-бах! - лопнуло еще раз. - Молодец   Фалькбеер,

сразу две люстры, - сказал Карл. Свет теперь шел откуда-то   из-за   здания.

Четкие, фотографические тени располосовали двор.   Слепящий   туман   померк,

выступили темные горы и бледные, равнодушные звезды   между   ними.   -   Есть

Харлайль,   только   побыстрее,   -   измученным   голосом   сказал   Поганка.   -

Харлайль? Дайте полковника Ван   Меера,   -   сказал   директор.   -   Ван   Меер

слушает. - Алло, Густав, срочно пошлите звено вертолетов к "Розе   ветров",

надо снять шестьдесят человек. Срочно! Почему молчите? - Мне   очень   жаль,

Хенрик... - Алло, Густав, что вы такое несете? Мне Нужны пять транспортных

вертолетов! - Очень жаль, но час назад сенат принял закон об   обязательном

вероисповедании. - Они с ума сошли! - Если бы я даже отдал такой приказ...

- Густав! Нас тут убивают! - Мне   очень   жаль,   Хенрик,   есть   специальное

распоряжение командования...

   -   Больше   не   могу,   -   своим   голосом   сказал   Поганка.   Весь   обмяк,

соломенная шляпа съехала ему на лоб, глаза потухли. Он   был   неживой,   как

кукла, - в углу, раскинув ноги.

   Один из учителей дернул подбородком - отгоняя невидимое.

   - Вот мы и накрылись, - резюмировал Карл.

   - Ба-бах!..

   - Вы извините, директор, - сказал учитель, который дергал   подбородком.

Вывернув автомат, упер его дулом себе в грудь, - вы извините, но я не хочу

гореть - очень больно...

   Мягко   прошуршала   очередь.   Учитель   согнулся    и    упал.    Никто    не

пошевелился. У   Герда   вместо   сердца   был   кусок   пустоты.   Глухо   ахнуло

снаружи.

   - Взорвали ворота, - безразлично сообщил Карл.

   Директор похлопал себя по карманам, достал сигареты, закурил.   Движения

были замедленные. Встретился взглядом с Гердом,   спокойно   сказал   ему:   -

Забери автомат. Стрелять умеешь?

   - Разберусь, - хрипло ответил Герд, стараясь не смотреть   на   лежащего.

Автомат был горячий и тяжелый. Он держал его с опаской.

   В окно влетели две круглые гранаты,   отчетливо   зашипели,   исторгая   из

себя сероватый дым.

   - Газ, - сказал Карл.

   Последний учитель наклонился, чтобы схватить крутящийся рубчатый лимон,

- и вдруг лениво повалился на бок, в судороге ударил ногами, головой,   изо

рта пошла пена.

   Карл потащил Герда прочь. В коридоре был сумрак и пахло жженой резиной.

- На чердак, на чердак! - крикнул догонявший их директор. Они побежали   по

лестнице. Из выбитых стекол тянуло холодом. Высоко в небе   белой   тарелкой

горела последняя "люстра". Навстречу катился кричащий   и   плачущий   поток.

Сталкивались, падали и   ползли   на   четвереньках,   крутились,   прижатые   к

стенам. Учитель Гармаш - на   голову   выше   остальных,   размахивал   руками,

похожий на пугало в своем разодранном балахоне. - "Братья"   высадились   на

крыше... у них вертолет... Фалькбеер убит... Паал и Давидсон взлетели, но,

кажется,   сбиты...   Олдмонт   пропал...   -   Герда   тоже   закрутило.   Давили

неимоверно. Пружиня, гнулись ребра. По коленям стукало   каким-то   железом.

Он спускался вместе со всеми, проваливаясь на   каждой   ступеньке.   Толстый

Папа, ощерясь во весь череп, пытался достать   его   могучей   рукой:   -   Ты,

падаль, привел их!.. - Директор, вцепившись в перила, держался на месте: -

Я прикрою! - Крысинда   улетел,   -   басом   сообщил   Галобан,   он   задумчиво

ковырял в носу, словно на скамеечке в парке. - А мы смеялись над ним, а он

улетел. А Трехглазика убили. Он высунулся из окна, и ему попали в   голову.

И Ляпу-Теленка убили. - Убери локти, глаза мне   выбьешь,   -   сказал   Герд.

Толстый Папа дотянулся и больно закрутил   ему   рубашку   на   шее:   -   Ну   -

падаль, гнилая человечина!.. - Лестница кончилась. Высыпались   в   коридор,

как картофель из мешка. Герд упал. И Толстый Папа   упал   на   него.   Сверху

стреляли и топали. Он увидел, что директор лежит на ступеньках,   свесив   в

пролет безжизненную руку,   а   по   нему,   наступая,   бегут   люди   в   черных

рубашках, с пистолетами. Пули цокнули по каменному полу и с визгом ушли   в

стороны. Толстый Папа почему-то все лежал и   давил   слоновой   тушей.   Герд

задыхался под ним. Снова появился Карл, перевернул Папу - готов.   -   Я   не

пойду! - в лицо ему крикнул Герд. Горячо   рвануло   рубашку   и   напильником

шаркнуло бок. Карл с колена поливал лестницу   из   автомата,   пока   тот   не

умолк. Люди в черных рубашках споткнулись. - В подвал! -   он   ногой   выбил

низкую дверь и нырнул в темноту. Скатились по   ступенькам.   Герд   ударился

лбом так, что брызнули искры.   Карл   неумолимо   тащил.   Забрезжил   тусклый

свет. Выступили кованые углы.

   Это был склад, заставленный громоздкими ящиками - дерево и   железо.   На

низком облупившемся потолке горели слабые лапы.

   - Отдышимся, - сказал Карл. Остановился, опершись   о   трубы   в   крупной

испарине. - Ну как - жив,   звереныш?   А   ты,   гляжу,   молодец,   не   бросил

автомат.

   Герд посмотрел с удивлением   -   вот   что   било   его   по   ногам.   Ремень

захлестнулся на руке, и приклад колотил в коленную чашечку.

   - Тут должен быть люк, - сказал Карл. -   Канализационная   система.   Она

идет метров на триста вниз. Ничего, выберемся.   До   побережья   не   так   уж

далеко. И к чертовой матери эту страну!.. Уедем за океан - есть места, где

можно жить открыто. Ты еще научишься смеяться, звереныш. Здесь дело гиблое

- средневековье...

   Он прислушался. Под потолком были узкие окна,   частично   разбитые.   Там

свистело, грохотало, шлепало. Ручьями врывалась и падала   на   пыльный   пол

пузырящаяся, мутная вода. Молния толщиной в колонну разомкнула небо.

   - Ураган, - не веря, сказал Карл. - Надо же, наконец-то. Ах, Фалькбеер,

какая умница... - Протянул ладонь, набрал из шипящей   струи.   Выпил   одним

вздохом. - Ну, теперь они попрыгают, теперь им не до нас, звереныш...

   Тяжело обвалилось и задрожало, словно небо легло на санаторий.

   - Надеюсь, что поток пойдет вниз и снесет   к   черту   этот   их   паршивый

Маунт-Бейл...

   Из-за рухнувших ящиков, из   темноты,   где   лампочки   давно   полопались,

пригибаясь и блестя стеклами золотых очков, выбрался человек. Он был мокр,

и с грязной одежды его текло. Спутанные волосы прилипли ко лбу, а   на   шее

багровела свежая, кровоточащая ссадина. В руке он держал толстый пистолет.

   - Очень хорошо, что я вас нашел, - торопливо   сказал   человек.   -   Меня

зовут Альберт, будем знакомы. - Дулом поправил сползающие дикие очки. -   И

мальчик с вами?.. Ах, как неприятно, что мальчик с вами, придется тогда   и

мальчика...

   Он часто моргал и щурился - вода затекала под веки.   Не   сводя   с   него

глаз,   внимательно   слушая,   Карл   медленно,   как   во   сне,   потянулся    к

положенному на ящик автомату. Пальцы не достали и заскребли дерево.

   - Не трогай, не надо, - сказал человек. - Я же   специально   искал   вас,

чтобы убить. И одного уже убил   -   который   в   балахоне...   Вот   из   этого

пистолета. Выстрел милосердия... Все-таки лучше,   чем   на   костре   -   наши

дуболомы обязательно потащат вас на костер: не переношу   мучений...   Но   я

хочу спросить за это. Вот вы победили. И   куда   вы   денете   три   миллиарда

человек, которые   до   конца   жизни   останутся   только   людьми,   не   смогут

переродиться? Куда - в резервацию, как индейцев?   Три   миллиарда...   А   их

дети,   которые   тоже   родятся   людьми?   -   Он    засмеялся     интеллигентно:

Хи-хи-хи... - пистолет задрожал в руке. - Не подумали над   этим   вопросом?

Заковыристый вопрос. Тот, в балахоне, не ответил... Вот почему я с ними, а

не с вами,   я   -   врач,   образованный   человек,   с   этой   бандой   обжор   и

садистов...

   - Ребенка отпустите, - неживым голосом сказал Карл.

   - А?.. Мальчика?.. Нет   -   мальчик   вырастет.   И   запомнит,   кто   такой

Альберт. Альберт - это я, будем знакомы...

   Карл рывком подтянул автомат и вскинул. Он   успел.   Герд   пронзительно,

как на экране, увидел палец, нажимающий спусковой крючок - раз, еще раз   -

впустую.

   Выстрел из пистолета гулко ударил под каменными сводами.

   - Все, - прошептал Карл и уронил автомат.

   Человек постоял, беззвучно шевеля губами, потрогал   висок,   -   остались

вмятины,   как   на   тесте.   Потом   он   подошел   и   вытащил   оружие    из-под

неподвижного   тела.   Передернул   затвор,   отломил   ручку-магазин,    сказал

неестественным фальцетом:   -   А?..   Нет   патронов...   -   Усмехнулся   одной

половиной лица. - Вот как бывает, мальчик. Бога, конечно, нет,   но   иногда

думаешь - а вдруг...

   Хорошо, что ремень захлестнулся на   руке.   Герд   вытянул   ее   вместе   с

автоматом. Держать не было сил, он положил его на колени.   -   Я   не   смогу

выстрелить, - подумал он. Ни за что на свете. - Нащупал   изогнутый   крючок

спуска. - А если здесь тоже кончились патроны?

   - Эй! - растерянно сказал человек,   застыв   на   месте.   Потрогал   пояс.

Пистолет был глубоко в кармане. - Ты что, мальчик, шутки   шутишь...   Брось

эту штуку! Я тебе все кости переломаю!

   Он шагнул к Герду - бледный, страшный. От него резко   пахло   псиной.   И

перегаром. Герд зажмурился и нажал спуск. Человек   схватился   за   живот   и

очень осторожно, как стеклянный, опустился на ящик,   помогая   себе   другой

рукой.

   - Надо же, - сказал он, высоко подняв тонкие брови.

   И вдруг мягко нырнул - лицом вниз.

   Герд встал. Ног не чувствовал. Прижимаясь   лопатками   к   стене,   обошел

лежащего. Человек дергался между ящиков и стонал-кашлял: - Гха!.. гха!.. -

За   поворотом,   где   лампы   были   разбиты,   из    проломанного    перекрытия

вывалились кирпичи - сюда попала граната. Он   вылез   по   мокрым   обломкам.

Снаружи был мрак. И жестокий ветер. Хлестала вода с неба.   Земля   стонала,

разламываясь. И по этой стонущей земле, освещая водяные стебли фиолетовым,

сумрачным светом, лениво, на подламывающихся   ногах,   как   паук-сенокосец,

бродили голенастые молнии. Дрогнула почва. Прогоревший лабораторный корпус

медленно разваливался на   части.   Герд   едва   устоял.   Дрожал   от   холода.

Автомат оттягивал руку, и он его бросил.

   Дорога раскисла, и в месиве ее лежали серые лужи. Пенясь, бурчал мутный

ручей - в горах еще шли дожди.

   - Я боюсь, - сказала Кикимора.

   - Помолчи, - ответил Герд.

   Это был тот самый городок. Долина. Пестрая россыпь   домов,   церковь   на

травяном склоне. Шторм его не   задел.   Дома   были   целые,   умытые   дождем.

Темнели мокрые крыши. Поворачивался ветряк на ажурной башенке.

   - Давай хотя бы превратимся, - попросила она. - Нас же узнают...

   - Нет.

   - Ненадолго, я тебе помогу...

   - Помолчи.

   Герда передернуло. Превратиться в зверя - спасибо.

   Он прикрыл глаза. Должна быть зеленая калитка и за ней   дом   из   белого

кирпича. Песчаная дорожка.   Занавески   на   окнах   -   в   горошек.   Придется

искать. Плохо, что он с Кикиморой. Конечно, узнают. Если у   нее   глаза   от

зубов - во весь лоб - загибаются под волосы.

   - Поправь очки, - сказал он.

   Они спустились по улице. Воздух   был   сырой.   Громко   и   часто   капало.

Нырнув, пролетел стриж. Яблони, важно блестя,   перевешивали   через   дорогу

тяжелые ветви. Кикимора отставала. Бормотала что-то про санаторий на   юге.

Есть такой санаторий. Рассказывал Галобан. Он там жил первое время. Далеко

в пустыне. Надо идти на юг, а не бродить по поселкам, где их могут   узнать

каждую минуту... Заткнулась бы она со своим санаторием. Герд   старался   не

слушать. Не пойдет он ни в какой санаторий. Хватит с него. И   вообще...   -

Люди кончились, - говорил директор. Наступает эра   одержимых.   Чем   скорее

произойдет смена поколений, тем лучше... - Люди не   кончились,   -   говорил

Карл. - Мы имеем дело с сильными отклонениями. Изуродованный материал. Это

не есть норма... - Мне смешно, - говорил   директор,   -   кто   из   одержимых

сохранил человеческий облик? Ты, я - еще десяток   взрослых.   Незавершенный

метаморфоз - вот и все... - Люди только начинаются   как   люди,   -   говорил

Карл. - Человек   меняется,   но   остается   человеком   -   приобретает   новые

качества... Не надо закрывать глаза, - говорил директор,   -   идеалом   жабы

является жаба, а не человек... - Но идеалом человека является   человек,   -

говорил Карл. - Это и есть   путь,   по   которому...   -   Ты   имеешь   в   виду

"железную дорогу"?.. - Да, я   имею   в   виду   "железную   дорогу"...   -   Ах,

глупости, - говорил   директор.   -   Ты   и   сам   в   это   не   веришь.   Жалкая

благотворительность, спасут несколько одержимых... -   Нет,   это   серьезные

люди, они не очень образованные - правда,   но   суть   они   поняли:   человек

должен остаться человеком...   -   Ты   их   знаешь?..   -   Да...   -   Ты   очень

рискуешь, Карл... - Только собой... - И главное, напрасно: либо люди, либо

одержимые, третьего пути нет.

   У низкого забора, опершись локтями о перекладину, прислонился человек -

ботинками в луже. Безразлично жевал табак, сдвинув на лоб примятую   шляпу.

Он был небрит и заляпан грязью. Под широким поясом висел нож в чехле.

   Когда они проходили, он сплюнул им в ноги янтарную струю.

   Кикимора взяла Герда за руку.

   - Не торопись   ты,   ничего   страшного,   -   прошипел   он.   -   Успокойся,

пожалуйста... Ты так дрожишь, что любой дурак догадается.

   - Он идет за нами.

   Герд посмотрел, скосив глаза. Человек   в   шляпе   как   бы   нехотя   шагал

вслед, оттопырив кулаками карманы широченных штанов. Ботинки   его   ощутимо

чавкали.

   - Он идет по своим делам, - напряженно сказал   Герд.   -   Не   бойся,   мы

ничем не отличаемся. Брат и сестра ищут работу - таких много...

   Они свернули, и человек свернул за ними.

   - Вот в-видишь, - сказала Кикимора. - Теперь мы п-попадемся...

   - Помолчи!

   Он втащил   ее   в   узкий   переулочек.   Потом   в   другой,   в   третий.   На

продавленных тропинках стояла черная вода. Яблони смыкались, бросая   тень.

Рушились крупные,   холодные   капли.   Они   выбрались   на   улицу,   стиснутую

акациями.   За   кустами   раздавалось   мерное   -   чмок...   чмок...   Кикимора

дрожала...

   Герд вдруг увидел - зеленая калитка. И дом из   белого   кирпича.   Горячо

толкнуло сердце.

   - Б-бежим сюда, - сказала Кикимора.

   Калитка заскрипела неожиданно громко. На весь город. Во   дворе   женщина

стирала в тазу. Увидела их - мыльными, красными руками взялась за щеки.

   - Боже мой.

   - Вы не дадите нам чего-нибудь поесть.   Пожалуйста,   -   неловко   сказал

Герд. - Мы с сестрой идем из Маунт-Бейл, нас затопило.

   Женщина молчала, переводя растерянные глаза с него на Кикимору.

   - Чмок... чмок...

   - Извините, - сказал Герд и повернулся, чтобы уйти.

   - Куда вы? - шепотом сказала женщина. Оттолкнув его,   закрыла   калитку.

Настороженно оглядела пустую улицу. - Пойдемте, - провела в дом, тщательно

задернула окна. - Посидите здесь, только не выходите - упаси бог...

   Загремела чем-то на кухне.

   - Мне тут не нравится, - тихо сказала Кикимора.

   - Можешь идти, куда хочешь, - сквозь зубы ответил Герд. - Что ты ко мне

привязалась, я тебя не держу. - Сел и сморщился, взявшись за колено.

   - Болит? - Кикимора положила на колено морщинистые, коричневые   пальцы.

- Жаль, что я тогда сразу не посмотрела ногу: у тебя кровь так текла   -   я

испугалась. Честное слово, я завтра сращу кость, я уже смогу...

   Она нашла его, когда Герд   лежал   на   склоне,   мокрый   и   обессилевший.

Отыскала пещеру и затянула ему рану на   боку,   потеряв   сознание   к   концу

сеанса. Трое суток она кормила его кисло-сладкими, пахнущими сырой   землей

луковицами, где только выкапывала? - пока он не смог ходить. Он   бы   погиб

без нее.

   В пещере он увидел и этот городок, и дом, и даже   эту   комнату:   чистые

обои, красная герань на окнах.

   - Ты бы все-таки шла на юг, - сказал он. - Вдвоем труднее, и мы слишком

разные...

   - Не надо, - попросила она.

   Вернулась женщина, сунула им теплые миски и по ломтю хлеба: - Ешьте,   -

сгибом пальца провела по влажным глазам.

   Суп был фасолевый, с мясом. Челюсти сводило - до чего вкусный суп. Герд

мгновенно опорожнил миску. Хлеб он есть не стал, а положил в карман.   Мало

ли что.

   - Как там в Маунт-Бейл? - спросила женщина.

   - Все разрушено.

   Женщина вздохнула.

   - Господи, какие времена... Ну - бог вас простит. - Подняла руку, чтобы

перекрестить, сдержалась, и рука повисла в воздухе.

   Кикимора судорожно поправила расползающуюся дужку очков. Проволока пока

держалась, где Герд связал. Счастье, что завернули на ту помойку.   Хорошие

очки - большие, дымчатые, закрывают половину лица.

   - Вы нам поможете? - напрямик сказал он. - Нам некуда   идти.   Ведь   это

"станция"?

   Женщина откинулась и прижала пальцами испуганный рот. Тяжело заскрипели

половицы. Плотный мужчина в брезентовом комбинезоне вошел в комнату,   сел,

положил   на   стол   темные,   земляные   руки.   По   тому,    как    он    делал,

чувствовалось - хозяин.

   - Ну? - Спросил неприязненно.

   - Мне говорил о вас Карл Альцов, - сказал Герд.

   Эту ложь он придумал заранее.

   - Какой Альцов?

   Герд объяснил.

   - Не знаю такого, - отрезал хозяин.

   - Вы из "подземной железной дороги", - сказал Герд. - Я это точно знаю.

Вы спасаете таких, как мы...

   - Да ты, парень, бредишь.

   Кикимора под столом толкнула его ногой - пошли, мол.

   - Ладно, - сказал Герд, пытаясь говорить   спокойно.   -   Значит,   вы   не

"проводник"? Ладно. Тогда мы уйдем. Но сперва я   позову   "братьев".   Сюда.

Пусть окропят святой водой... Вам бояться нечего...

   - Господи боже мой!.. - ахнула женщина.

   Бессильно опустилась на стул.

   - Цыть! - сказал ей хозяин.   Раздул   круглые   ноздри.   -   Ну-ка   выйди,

посмотри - там, вокруг.

   - Они - что придумали...

   - Выйди, говорю! Если заявится этот... заверни его. Как хочешь, а чтобы

духу не было!

    Женщина послушно поднялась.

   - Сын у меня записался в   "братья",   -   как   бы   между   прочим   сообщил

хозяин. - Револьвер купил, свечей килограмм -   сопляк...   Так   что   далеко

ходить не надо. - Вдруг, протянув руку, сорвал с Кикиморы очки, бросил   на

стол. Оправа переломилась. Кикимора вскрикнула и закрыла ладонями   круглые

фасеточные глаза.

   - Ну. Кого ты позовешь, парень?

   Герд молчал. Смотрел ему в лицо. Неприветливое было лицо. Чугунное. Как

утюг.

   - Когда сюда шли, видел вас кто-нибудь? - спросил хозяин.

   - Видел, - Герд описал человека в шляпе.

   - Плохо. Это брат Гупий - самый у них вредный.

   Задумался, глядя меж положенных на стол могучих кулаков. - Не   поможет,

- подумал Герд. - Побоится. Хоть бы переночевать пустил. Надоело - грязь и

голод, и промозглая дрожь по ночам в придорожных канавах. Они   мечутся   по

долинам от одного крохотного городка к другому.

   Как волки.

   - Между прочим, - сказал хозяин, - вчера   одного   поймали.   Из   "Приюта

Сатаны". Такой худущий, с красными глазами   и   в   соломенной   шляпе...   Не

знаешь, случаем?

   - Нет, - похолодев, ответил Герд.

   - Ну, дело твое... Длинный такой, оборванный. Притащили к церкви.   Отец

Иосав сказал проповедь: "К ним жестоко быть милосердными"...

   - Пойдем, пойдем, пойдем! - Кикимора потянула Герда.

   - Цыть! - хозяин хлопнул   ладонью.   -   Сиди,   где   сидишь!   -   Посопел,

пересиливая ярость. Спросил: - А чего не едите? Ешьте, - сходил на   кухню,

налил две полные миски. Некоторое время смотрел, как они едят. - Вот   что,

парень, оставить я тебя не могу. Сын у меня и вообще -   приглядываются.   А

вот дам я тебе адрес и что там нужно сказать...

   - Спасибо.

   - А то ты тоже - сунулся: "Здрасьте, возьмите меня на поезд". Другой бы

тебя мог - и с концами... - Он отломил   хлеба,   посыпал   солью,   бросил   в

широкий рот. Жевал, перекатывал узлы на скулах. - Альцов,   значит,   погиб?

Дело, конечно, его, не   захотел   к   нам   насовсем...   Да   ты   ешь,   ешь...

Толковый был мужик, кличка у него была -   "профессор".   Мы   с   него   много

пользы поимели... Правда, не наш. Это уж точно, что не наш...   Гуманист...

- Отломил себе еще хлеба. - Ты вот что, пойдешь по цепочке -   не   рыпайся,

делай, что тебе говорят. У нас, парень, знаешь, строго,   не   хуже,   чем   у

"братьев". - Покосился на Кикимору, которая затихла, как мышь. -   Девчонку

с собой возьмешь?

   - Это моя сестра, - не донеся ложку, сказал Герд.

   - Дело твое... Трудно ей будет. Но дело твое. Мы ведь как? Нам чужих не

нужно. Который человек - тогда поможем. Но чтобы свой до конца. И так   как

крысы живем, каждого шороха боимся. И тех и этих. Дело   твое.   Я   к   тому,

чтобы ты понял - не на вечеринку идете...

   - Я понял, - сказал Герд.

   - А понял, так хорошо... Теперь адресок и прочее... - Хозяин наклонился

к Герду и жарко зашептал. Потом выпрямился. - Запомнил? Не   перепутаешь?..

Ты вот еще мне скажи, ты же из "Приюта Сатаны", что   там   думают:   мы   все

переродимся или как?

   - Не знаю...

   - Не знаю... - Он скрипнул квадратными желтыми зубами. - А хоть бы и не

все. Так что же - в карьер их закопаешь? Нет, парень, это   все   равно   что

себя закапывать...

   С треском распахнулась дверь, и женщина отпечаталась и проеме.

   Звонят!..

   Где-то далеко, часто и тревожно,   как   на   пожар,   плескался   перетеньк

колоколов. У Герда начало стремительно проваливаться сердце.

   - Вот он, брат Гупий...

   Герд вскочил.

   - Не туда, - сказал хозяин.

   Быстро провел их через комнату в маленький темный чуланчик.   Повозился,

распахнул дверь, хлынул сырой воздух.

   - Задами, через заборы и в поле - вдоль амбаров, - сказал хозяин. -   Ну

- может, когда свидимся. Стой! - Тяжелой рукой придавил Герда, сверху вниз

вонзил твердые зрачки. - Поймают - обо мне молчи. И адресок тоже забудь   -

как мертвый. Понял? Ты не один теперь: всю   цепочку   потащишь.   Сдохни,   а

чтобы ни звука!..

   Женщина махала им: - Скорее!.. Послышались крики - пока в   отдалении...

Визг... Пистолетный выстрел... Кинулись в небо испуганные грачи...

   - Я понял, - сказал Герд. - Я теперь не один.

   Бледная Кикимора, плача, тащила его...

   Первым добежал брат Гупий. Подергал железные ворота амбара   -   заперто.

Ударил палкой.

   - Здесь они!

   Створки скрипнули. Вытерев брюхом землю, из-под них выбрались два волка

- матерый с широкой грудью и второй поменьше - волчица.

   Брат Гупий уронил палку.

   - Свят, свят, свят...

   Матерый ощерился, показав частокол диких зубов, и   оба   волка   ринулись

через дорогу, в кусты на краю канавы, а потом дальше - в поле.

   Разевая рты, подбежали трое с винтовками.

   - Где?

   - Превратились,   -   стуча   зубами,   ответил   брат   Гупий.   -   Пресвятая

богородица, спаси и помилуй!.. Превратились в волков - оборотни...

   Главный, у которого на плечах было нашито   по   три   серебряных   креста,

вскинул винтовку. Волки бежали через поле, почти сливаясь с   серой,   сырой

травой.   Вожак   оглядывался.   Главный,   ведя   дулом,   выстрелил,   опережая

матерого. Потом застыл на две секунды, щуря глаза.

   - Ох ты, видение дьявольское, - мелко крестясь, пробормотал брат Гупий.

Подбегали потные и яростные люди. - Ну как ты - попал?

   Главный сощурился еще больше и   вдруг   в   сердцах   хватил   прикладом   о

землю.

   - Промазал, так его и так! - с сожалением сказал он.

   Было видно, как волк и волчица, невредимые, серой тенью проскользнув по

краю поля, нырнули в овраг.

   Андрей Столяров.

   Миллион зеркал

   -----------------------------------------------------------------------

   © Copyright Андрей Столяров

   Авт.сб. "Аварийная связь".

   Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома

   и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

   С автором можно связаться через email

   [email protected]

   [email protected]

   & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000

   -----------------------------------------------------------------------

   1. ДАННЫЕ НА ЗЛОТНИКОВА А.П.

   Родился 12 августа 1950 года в   Ленинграде.   Роддом   N_5   Куйбышевского

района ("Снегиревка"). Родители: Дугина Екатерина Васильевна, экономист, и

Злотников   Петр   Андреевич,   начальник   цеха.   До    трехлетнего    возраста

воспитывался дома. Конкретных данных по этому периоду нет. Затем был отдан

в детский сад N_11 Октябрьского   района.   В   группе   ничем   не   выделялся.

Физическое   и   умственное   развитие   соответствовала   возрасту.   Поведение

находилось в рамках стандартных детских реакций. Болел обычными   болезнями

- коклюш, корь, ветрянка. В возрасте   пяти   лет   без   последствий   перенес

легкий фронтит. Это важно,   это   первая   индивидуальная   метка.   Учился   в

школах   NN   191   и   280    Ленинграда.    Отклонений    не    было.    Развитие

соответствовало возрасту.   Преобладающая   оценка   -   "четыре".   В   старших

классах проявил заметную склонность к   математике.   Член   школьного   клуба

"Тензор". Был достаточно   общителен,   имел   друзей.   Отмечалась   некоторая

импульсивность, эмоциональная неровность - в пределах   нормы.   Летом   1968

года на каникулах в деревне, неудачно спрыгнув с обрыва, сломал себе ногу.

Это вторая индивидуальная метка.   Перелом   несложный   -   гипс,   постельный

режим.   В   период   вынужденной   неподвижности   пытался   рисовать.    Третья

индивидуальная метка. С окончанием болезни тяга к живописи исчезла.

   В 1967 году поступил в Ленинградский   электромеханический   институт   на

факультет автоматики. Успеваемость средняя. Отклонений не   было.   Принимал

участие в студенческом научном обществе. Проявил определенные   технические

способности:   совместно   с   другими   создал   модель    шагающего    экипажа,

получившую   грамоту   Всесоюзного   смотра   изобретателей.   После   окончания

института распределен   на   работу   в   НИИЦАФ.   Отличался   аккуратностью   и

точностью выполнения заданий. Характеризуется   положительно.   Отношения   в

коллективе товарищеские. Через пять лет переведен   на   должность   старшего

инженера.    Подал    заявку    на    включение    собственной    разработки    в

диссертационный план института. Заявка   отклонена   в   связи   с   изменением

тематики исследований. Перешел на работу в НИИЦФА   на   должность   ведущего

инженера. Заведовал сектором кабельных энергоприводов. Предложил несколько

оригинальных проектов энергоприводов узко целевого назначения. В 1975 году

женился на Пасечниковой Ларисе Анатольевне (1952 г.р. Образование   высшее.

Окончила ЛЭМИ по   профилю   "автоматика   управляющих   систем".   Работает   в

НИИЦАФ инженером. Индивидуальных   отклонений   нет.   Родители   Пасечниковой

Л.А. специального интереса не представляют). Отношения в семье нормальные.

В   1976   году   родилась   дочь   Светлана.   Имя   здесь    важно,    появляется

возможность сопоставления. Конституция, размеры и вес ребенка   в   пределах

стандарта. Больше детей не было. В 1983 году внезапно развелся с   женой   и

разменял квартиру. Причины развода неясны. Биография целиком   укладывается

в известный социальный стереотип и не дает материала для   самостоятельного

анализа.

   В настоящее время проживает в   Ленинграде,   на   проспекте   Металлургов,

занимая комнату в трехкомнатной квартире. Работает в НИИФЕЦ, куда   перешел

год   назад.   Заведует   аналогичным   сектором.   Состоит    членом    Общества

книголюбов. Поддерживает контакты с   бывшей   женой.   Регулярно   видится   с

дочерью. Характер неровный, излишне замкнутый. Явных увлечений   нет,   круг

друзей ограничен сослуживцами.

   Утром   шестого   сентября   1984   года   ориентировочно   в   восемь    часов

пятнадцать   минут   был   сбит   легковой   автомашиной   на   срединной    части

проспекта Металлургов. Обстоятельства   происшествия   исключают   умышленные

действия шофера. (Перебегал проспект вне зоны перехода, не видел   "Жигули"

за   проходящим   автобусом,   водитель   не   мог   предотвратить    наезд.)    В

бессознательном состоянии был доставлен в больницу. Обследование показало,

что переломов и трещин   нет,   внутренние   органы   не   повреждены.   Прогноз

благоприятный. Довольно быстро пришел в   себя.   Сначала   не   понимал,   где

находится, - выпадение   памяти.   Когда   понял,   то   потребовал   немедленно

вызвать   к   нему   сотрудника   милиции.   Не   слушал    никаких    возражений.

Нервничал, пытался подняться, началась   рвота   и   сильное   головокружение.

Отказался   принимать   лекарства.   Настаивал,   что   у   него   есть   сведения

чрезвычайной важности, от которых зависит жизнь   многих   людей.   Состояние

ухудшалось.   Позвонили   в   ближайшее   отделение.   Через   полчаса    приехал

следователь.

   Произошел    следующий    диалог,    зафиксированный    в     протоколе     и

засвидетельствованный врачом.

   Следователь.   Я   следователь   двадцать    седьмого    отделения    милиции

Калининского района Румянцев Николай Дмитриевич. Вы хотели сообщить...

   Злотников.   Запишите   фамилии:   Гамалей,   Черняк,   Опольский,    Климов,

Цартионок...

   Следователь. Записал.

   Злотников. Запишите их телефоны...

   Следователь. Записал.

   Злотников. Покажите мне.

   Следователь. Пожалуйста.

   Злотников. Все правильно. Найдите этих людей,   расскажите   им,   что   со

мной случилось, - они могут погибнуть каждую минуту.

   Следователь. От чего?

   Злотников. Скажите им, что предупреждает Пятый Близнец.

   Следователь. Пятый Близнец?

   Злотников. Да.

   Следователь. Что это значит?

   Злотников. Им грозит опасность.

   Следователь, Какая?

   Злотников. Здесь нет преступления. Я обратился   к   вам,   потому   что...

Сотруднику милиции они поверят.

   Следователь. Не могли бы вы изложить подробнее, если   самочувствие   вам

позволяет...

   Злотников. Найдите их срочно, сейчас же, немедленно, я прошу вас!

   По требованию врача беседа была прервана.

   Далее состоялся разговор следователя с врачом, также зафиксированный   в

протоколе.

   Следователь. Каково положение Злотникова в настоящий момент?

   Врач.   Сотрясение   мозга   средней   тяжести   и   сопутствующие    факторы:

головокружение, рвота, частичная амнезия. Опасности для жизни нет.

   Следователь. Но он выздоровеет?

   Врач. Разумеется. Нужен только покой, длительный покой.

   Следователь. Вы слышали сообщение Злотникова.   Насколько   можно   верить

его словам? Не являются ли они следствием происшедшего с   ним   несчастного

случая?

   Врач. Вероятно, названные лица очень дороги Злотникову. В момент наезда

Злотников испытал сильнейший испуг, шок... Вполне возможно, что   произошло

совмещение пережитого с воображаемый   прогнозом   для   близких   ему   людей.

Такие случаи известны...

   Согласно показаниям водителя "Жигулей" Воропаева Ю.С. он не был   знаком

с пострадавшим и никогда не встречался с ним ранее.

   2. ТЕНИ НАЕДИНЕ

   Станция называлась Ижболдино. По ту   сторону   железнодорожного   полотна

пестрела малиновая россыпь домишек, стиснутых ухоженными   садами.   Домишки

сгрудились прямо в поле,   среди   желтой   травы,   и,   несмотря   на   осенний

тусклый   день,   выглядели   приветливо.   Из   кустов,   где   лежал   Черняк   с

биноклем, было хорошо видно: сквозные улицы, одинокие головы   подсолнухов,

белые гроздья яркой кислой антоновки в пышных   ветвях.   Топая   по   длинным

лужам, пробежали мальчишки с портфелями. Наверное, из школы. Через темную,

похожую на ручей, воспаленную глинистую Ижболду были переброшены мостки, и

на них, раскорячив сумки,   балансировала   женщина   в   платке,   сошедшая   с

последней электрички. Больше никого не было. Ни души. Он бы не   пропустил;

тропинка от станции к   откосу,   где   он   лежал,   просматривалась   целиком.

Прошло уже два часа. Видимо, хватит. Черняк поднялся и отряхнул   прилипшие

оранжевые листья. Засунул бинокль   в   кармашек   рюкзака.   Ужасно   глупо   и

напоминает дешевый детектив, но зато теперь он уверен, что за ним никто не

идет. Кажется, ему удалось вырваться из Круга. Хорошо,   если...   С   мокрым

стоном налетел   товарняк   и,   обдав   воздух   гарью,   навсегда   утянулся   в

безрадостные просторы полей. На   товарняке   они   не   приедут.   Он   вскинул

громоздкий рюкзак и зашагал по тропинке. Рюкзак был тяжелый. Туда   свалено

все   нужное,   не   очень   нужное   и   совсем   ненужное.   Что    подвернулось.

Собирался-то впопыхах, в   страшной   спешке,   каждую   секунду   ожидая,   что

сейчас все рухнет. Цартионок и Злотников. Чья теперь очередь?   Смертельный

сквозняк потянул в Круге, выдувая одного за другим.   Опольский,   Климов   и

Гамалей.   Надо   же.   Самый   центр.   Еще    неизвестно,    сколько    придется

отсиживаться.   Вероятно,   месяц,   не   меньше.    Злотников    и    Цартионок.

Потрескивает многотонная кровля над головой. Меньше нельзя. Обстоятельства

должны измениться настолько, чтобы биографии близнецов успели   существенно

разойтись, тогда он по-настоящему   выпадет   из   Круга.   Уже   окончательно.

Дай-то бог. Тоже, конечно, риск - вне Круга. Непредсказуемые действия дают

непредсказуемые   результаты.   Людмила   плакала   не    переставая.    Разбила

тарелку. Притащила из магазина   шестьдесят   пакетов   сухого   супа.   Совсем

потеряла голову, когда погиб Цартионок. До вокзала шли чуть не целый   час,

хотя сто метров,   загодя   огибали   прохожих,   через   улицу   перевела,   как

ребенка, поднятой   рукой   остановив   машины,   и   на   платформе   оберегала.

Укутала и посадила в вагон.   Ждала   до   отправления,   бежала   по   длинному

перрону. Не   хотела   расставаться,   еле   убедил,   что   совершенно   незачем

торчать на сквозняке вдвоем.

   Тропинка спускалась вниз и ветвилась, отщепляя   многочисленные   тропки.

Он забирал влево. Старуха говорила, что надо   все   время   забирать   влево,

будет болотце, низина, а за ней - дом лесника.   Туточки   недалеко.   Лесник

сдает комнату. Это лучшее, что можно придумать, - в чащобе,   в   глуши,   на

случайной станции. Ткнул пальцем в карту. Подальше   от   всего.   Ему   вдруг

показалось, что в лесу кто-то есть, он шарахнулся - из осыпающихся кустов,

из жухлой редкой перепутанной травы выпорхнула птица   и,   шелестя   острыми

крыльями, унеслась в чащу. Нервы ни к черту.   Исчез   Злотняков.   Вышел   из

дома и не пришел   в   институт.   Он   позвонил   Цартионку,   чтобы   сообщить.

Злотников откололся, но был   не   чужой.   Трубку   взяла   Лидия   и   каким-то

распадающимся голосом сказала, что Олег умер. Несчастный случай. Два   часа

назад. Абсолютно дикая история: побежал за хлебом - нет его и   нет.   Лидия

думала, что задержался в очереди;   вдруг   перепуганная   соседка   звонит   в

дверь... Вот тогда   потянуло   сквозняком.   Точно   голый   на   морозе...   Он

тронулся дальше,   оглядываясь.   Мутный   свет   сквозил   в   паутине   ветвей,

полыхали багровые осины,   пахло   горькими   корешками,   осенним   холодом   и

крепкой   грибной   сыростью.   Из   разноцветных   листьев,   покрывших   землю,

высовывались   трухлявые   пни,   опушенные   ломкими    кривоногими    опятами.

Наверное, уже близко. Завтра он напишет   Людмиле,   что   все   благополучно,

иначе она с ума сойдет. Лора,   Лариса,   Людмила,   Лидия   и   снова   Лариса.

Лариса-вторая. Пять имен на "Л". Кажется, Гамалей   впервые   обнаружил   это

совпадение. Сразу после   скандала   в   ВИНИТИ,   когда   начали   разбираться.

Невероятный был скандал. Клекотацкий до сих пор простить не может,   он   же

рекомендовал и просил побыстрее. Черняк вспомнил тот   жуткий   день,   когда

получил письмо: "Уважаемый товарищ! Предложенная Вами работа не может быть

депонирована в хранении по причинам..." И причины были указаны такие,   что

он сломя   голову   побежал   в   библиотеку   и   прочел   резюме   в   сигнальном

экземпляре,   а   потом   всеми   правдами   и   неправдами   через    полузабытых

однокурсников   в   НИИФЕЦ   достал   полный   текст   статьи.   Совпадение   было

убийственным,   вплоть   до   названия:   "Некоторые    характеристики    осевых

энергоприводов в условиях..." - и так далее, буква в букву. Первая реакция

- горячий стыд: что скажут? Лишь через   неделю   узнал   о   шести   повторах.

Уникальный случай. Только потому и замяли.

   Серая тень метров на тридцать впереди него   бесшумно,   как   привидение,

вплыла в такой же серый   просвет   между   елями,   исчезла   за   их   жесткими

зелеными лапами, а потом появилась опять, плотная и   бесформенная,   словно

сгусток дождя. На ней был плащ, отливающий   сыростью,   болотные   сапоги   и

пузатый рюкзак. Наверное, тяжелый. Черняк присел на ослабевших ногах.   Еще

мгновение он надеялся, что это кто-нибудь   из   местных,   может   быть,   сам

лесник. Рюкзак решил все. Он был как две капли похож   на   рюкзак   Черняка,

вероятно, и бинокль лежал в среднем   кармашке.   Удивительно,   что   они   не

столкнулись на тропе. Вполне могли бы. Или на станции. Он отполз в сторону

- руками   по   лиственной   мокроте,   потом,   сильно   согнувшись,   перебежал

куда-то вбок, тень растворилась   в   дождевом   тумане.   Накрапывало.   Глухо

шуршало по иглам. Черняк, не разбирая дороги, перепрыгивал через осклизлые

стволы. Он не видел лица. Это мог быть Климов, который сорвался еще   вчера

неизвестно   куда.   Это   мог   быть   исчезнувший   Злотников.   Это   мог   быть

осторожный   Штерн,   тоже   решивший   отсидеться.   Наконец,   это   мог    быть

Опольский. Нет, Опольский выше и прямее.   Но   это   мог   быть   Сайкин,   или

Фомичев, или Зимин, или кто   угодно   с   периферия   Круга,   потому   что   на

периферии   тоже,   пронизывая    душу,    задул    смертельный    сквозняк,    и

братья-близнецы начали пугаться друг друга.

   Под ногами хлюпало. Рушились ледяные капли с ветвей. В этой части   леса

будто пронесся ураган.   Деревья   были   вывернуты,   и   косматые   чудовищные

земляные плиты корней торчали из торфяной воды, пронизанной   стрелолистом.

Стемнело. Летели в небе прозрачные черные хлопья.   Шипел   тугой   ветер   по

верхушкам дерев. Скрипели фиолетовые сосны. А у разлапистого голого седого

ствола, погруженного в бурую нежить, скинув рюкзак   и   держась   за   острый

сук, стоял, дергаясь   всем   телом,   Гамалей.   Он   был   в   темном   плаще   с

капюшоном, и прорезиненная ткань блестела.

   - Сапог увязил, - хрипло сообщил Гамалей. - Никак не вытащить.

   - Я помогу, - освобождая лямки, сказал Черняк.

   - Только не увязни сам, очень топкое место, - предупредил Гамалей.

   Они вытащили сапог, но при этом Черняк все-таки увяз обеими   ногами,   и

когда вылезал из сосущего теста, то зачерпнул воды, пришлось разуваться, и

выливать, и отжимать шерстяные носки.   Вода   припахивала   гнилью.   Сеялась

надоедливая тонкая морось. Одежда холодила и липла.   У   Гамалея   багровела

ссадина поперек ладони, он здорово ободрался.

   - Погиб Цартионок, несчастный случай, - сказал ему Черняк.

   - Я знаю, - непонятно оскалясь, ответил Гамалей.

   - И еще Фомин в больнице, отравился консервами.

   - Я знаю, - сказал Гамалей.

   - А Злотников исчез, нигде его нету.

   - Он не исчез, он попал под машину, мне звонил следователь, -   объяснил

Гамалей.

   - А Климов уехал, - упавшим голосом сказал Черняк.

   - И Зеленко уехал, - отозвался Гамалей. - Расползаемся,   как   тараканы.

Ты знал Зеленко, он с периферии?

   - Нет, не знал, - ответил Черняк. - Мне кажется, что мы больше не люди,

а тени людей. Вернее, одного человека, который и не думает о   нас,   потому

что кто же будет думать о своей тени?

   Они достали сигареты. У Черняка отсырели. И у   Гамалея   отсырели   тоже.

Головки спичек крошились на   коробке.   Вокруг   зиял   неподвижный   бурелом,

синие пальцы стрелолиста лежали на торфяной воде.

   - Почему Ижболдино? - спросил Черняк.

   - Разве Ижболдино? Я сошел в Нерчиках, - ответил Гамалей.

   - Это Ижболдино, дом лесника, - сказал Черняк.

   - Меня подвезли со станции, и шофер посоветовал, - сообщил Гамалей.

   В это время из дождевого нерезкого сумрака, чавкая   по   жиже   болотными

сапогами, прямо на них вынырнул высокий   и   худой   человек   в   плаще   и   с

рюкзаком, сбоку от которого торчал мослатый   приклад   ружья.   Остановился,

неприятно пораженный. Как лошадь, задирая голову, втянул   воздух   горячими

ноздрями   и   замахал   растопыренной   судорожной   пятерней,   будто   отгоняя

кошмары.

   - Вот и   Опольский,   -   хладнокровно   отметил   Гамалей.   -   Удивительно

совпадает время. Здравствуй, Вадим.

   Опольский все тряс руками и   свистел   носом,   а   потом   сдернул   ружье,

переломил его и одним движением вбил патрон в неумолимую черноту.

   - Не подходи! - пискнул он фальцетом совершенно отчаявшегося человека.

   - Напрасно, Вадим, -   сказал   Гамалей,   -   мы   ведь   не   караулим   тебя

специально.

   - Не подходи! - крикнул Опольский. Начал отступать спиной, держа их   на

прицеле. Все выше задирая голову. Ударился о   ствол   дерева,   сел,   уронил

ружье и закрыл лицо   ладонями   -   заплакал.   Гамалей   бросил   окурок,   тот

коротко просипел в воде. Невесомая влага лилась с неба. Выло зябко.

   - Это безнадежно, - сказал Черняк. Гамалей кивнул.

   - Я возвращаюсь, от себя не убежишь, - сказал Черняк. Гамалей кивнул.

   - Когда ближайшая электричка? - поднимаясь, спросил Черняк.

   - Подожди немного, - отозвался Гамалей, - пусть придут остальные.

   - А они придут? - спросил Черняк.

   - Придут. Куда они денутся, - тоскливо ответил Гамалей.

   3. ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЕЙ

   7 сентября 1984 года в   одиннадцать   часов   тридцать   пять   минут   утра

грузовой машиной ГАЗ-51, фургон, номерной знак   88-97   ЛОН,   оборудованной

для перевозки ТРЖК, на проезжей части проспекта Металлургов, в районе дома

84,    был    сбит    неизвестный     мужчина.     Время     и     обстоятельства

дорожно-транспортного происшествия точно зафиксированы дежурной ПМГ   и   не

подлежат сомнению. Достаточно быстро,   путем   опроса   свидетелей,   удалось

установить   личность   пострадавшего.   Им   оказался   некто   Цартионок   Олег

Николаевич, тридцати трех лет, проживающий по адресу: Ленинград,   проспект

Металлургов, д.84,   кв.289,   в   настоящее   время   работающий   заместителем

директора   по   науке   НИИЦФА.   В   связи    с    аналогичным    происшествием,

зарегистрированным в том же районе сутками раньше - 6 сентября 1984   года,

помимо    обычной    экспертизы    ГАИ,    было     проведено     дополнительное

расследование.

   Водитель автомашины ГАЗ-51, фургон,   номерной   знак   38-97   ЛОН,   шофер

первой автобазы г.Петродворца Ветрунь А.Г., показал, что он совершал   рейс

Петергоф -   Ленинград,   имея   целью   получение   жидкого   азота   на   заводе

"Химгаз" Ленинграда. Подобные поездки он совершает два раза в   неделю,   во

вторник и четверг,   для   обеспечения   непрерывного   цикла   технологических

работ. Маршрут следования вписан в путевку. Машина   полностью   оборудована

для перевозки танка с жидкими газами. Рейс в   один   конец   занимает   около

полутора часов. В этот день из-за ремонта дороги   на   участке   Стрельна   -

улица Маршала Жукова машине была направлена в объезд по Пионерской   улице,

по улице Глопина и дальше на проспект Металлургов.   Скорость   движения   не

превышала шестидесяти километров в   час   -   у   перекрестка   Металлургов   и

Новоталлинской проезд   машины   зафиксировал   инспектор   ГАИ,   об   этом   же

свидетельствуют данные экспертизы по длине тормозного   пути.   Примерно   на

середине проспекта Металлургов (дом 84)   он   заметил   пешехода   на   осевой

линии проезжей части.   По   словам   водителя,   пешеход   без   особой   спешки

пересекал проспект. Ничего странного в его поведении не   было.   На   всякий

случай Ветрунь А.Г. осветил его фарами, чтобы поторопить.   Дистанция   была

приличной. Через несколько секунд пешеход опять возник в полосе   движения.

Абсолютно неожиданно. Точно он   вдруг   попятился   обратно.   Выглядело   это

именно так. Водитель Ветрунь вторично осветил его фарами,   а   затем   подал

звуковой сигнал. Это подтверждается   показаниями   очевидцев   происшествия.

Пешеход вторично двинулся к тротуару. Оснований для беспокойства не   было.

Ситуация не казалась аварийной. Машина шла во втором   ряду.   По   встречной

полосе надвигался рейсовый автобус, а   справа   находилась   черная   "Волга"

(автобаза Академии наук).   Она   ехала   довольно   медленно,   и,   по   оценке

Ветруня, совпадающей с   оценкой   водителя   ПМГ,   пострадавший   вполне   мог

успеть проскочить до тротуара, но по непонятным причинам не сделал   этого.

Вероятно, растерялся, внезапно повернул и очутился в опасной   близости   от

машины. Соседние полосы были   заняты.   Водитель   Ветрунь   А.Г.   немедленно

затормозил, асфальт был мокрый, груженую машину занесло, и она   ударила   в

борт автобуса.

   Согласно   заключению    экспертизы    ГАИ    и    данным    предварительного

расследования, обстоятельства дорожно-транспортного происшествия исключают

умышленные действия со стороны   шофера.   Водитель   Ветрунь   А.Г.,   по   его

словам, не был знаком   с   пострадавшим   и   ранее   никогда   не   видел   его.

Сравнительный анализ обоих происшествий (от 6 сентября   и   от   7   сентября

1984 года), несмотря на ряд совпадающих признаков, не дает   оснований   для

выявления связи между ними. До обнаружения новых фактов оба случая следует

рассматривать   изолированно   друг   от   друга.   Необходимо   отметить,    что

медицинская экспертиза не   нашла   в   крови   пострадавшего   никаких   следов

алкогольной   интоксикации.   Можно   полагать,   что   в   момент   происшествия

Цартионок О.Н. находился в здравом рассудке и полностью   отвечал   за   свои

действия.

   Свидетель   Синельников   И.М.,   пенсионер,   показал,   что   7    сентября,

примерно в половине одиннадцатого   утра,   совершая   обычную   прогулку,   он

обратил внимание на незнакомого   мужчину,   стоящего   на   кромке   тротуара.

Мужчина затравленно озирался по сторонам и осторожно, как   холодную   воду,

пробовал ногой мостовую, словно не решаясь ступить. Улица была   совершенно

пустынна. Продолжалось это минут десять. Самого происшествия свидетель   не

видел и не может утверждать, что   замеченный   им   мужчина   и   пострадавший

(Цартионок О.Н.) - одно и то же лицо.

   Свидетельница Вехтина Т.А., учительница, показала,   что   7   сентября   в

начале одиннадцатого утра в парадном   дома   номер   восемьдесят   четыре   по

проспекту Металлургов она увидела мужчину,   который   стоял   около   входных

дверей, прислонившись лбом к стене и, кажется, закрыв глаза. В мужчине она

узнала Цартионка О.Н., проживающего в квартире 239 на   той   же   лестничной

площадке, что и она. Между ними состоялся примерно следующий диалог:

   - Олежек, вам плохо?

   - Что?

   (Цартионок оборачивается.)

   - Вы заболели, Олежек?

   (Он смотрит, не узнавая.)

   - Может быть, вас проводить до квартиры?

   (Он долго думает.)

   - Тамара Афанасьевна, у вас нет ощущения, что   жизнь   уже   закончилась?

Прямо сейчас, через несколько   минут...   Дунет   черный   ветер,   и   вас   не

станет. Навсегда.

   - Бог с вами, Олежек, что вы такое говорите? Вы совсем больны. Вам ни в

коем случае нельзя выходить на улицу.

   - Черный ветер, сквозняк... Лида просила - за хлебом...

   - Бог с ним, с хлебом, я вам дам...

   (Он думает.)

   - Добровольное заточение тоже не выход.

   - Я не понимаю вас, Олежек...

   (Он открывает дверь.)

   - Очень не хочется идти, Тамара Афанасьевна. Просто жутко не хочется.

   - Олежек, постойте!

   Свидетельница   Бехтина   Т.А.   утверждает,   что   пострадавший    выглядел

чрезвычайно странно, она хотела задержать его, но не смогла. По ее словам,

Цартионок О.Н. еще некоторое время стоял на   тротуаре   у   проезжей   части,

словно не зная, куда ему деваться.

    В   пиджаке   пострадавшего   обнаружено   неотправленное    (и,    вероятно,

недописанное) письмо следующего содержания: "Второй! Ты, конечно,   слышал,

что происходит с близнецами? Это   оборотная   сторона   медали.   Мы   слишком

повязаны друг с другом - один,   сорвавшись   в   пропасть,   тянет   за   собой

остальных. Пока это коснулось лишь Пятого, но скоро захлестнет   и   нас.   Я

уезжаю, советую тебе сделать то же самое. Сегодня..."

   Гражданка Цартионок Л.В., жена пострадавшего,   показала,   что   в   среду

вечером ему позвонили. Кто звонил, она не знает. Разговор был короткий, но

его будто ударило. Он стал сам   не   свой.   Например,   не   спал   всю   ночь.

Например, сидел на кухне и курил. Например, наорал на   Светлану   (дочь)   -

она сунулась к нему с учебником.   Например,   утром   не   пошел   на   работу.

Например, сказал, что болен, хотя врача не вызывал. Например, был   угрюмый

и раздражительный. Точно   все   время   напряженно   думал   о   чем-то.   Позже

объяснил, что получил известие о несчастном случае со Злотниковым А.П. Тот

лежит в больнице, и состояние тяжелое. Объявил, что должен срочно   уехать.

Все равно куда, лишь бы подальше. Мотивировал это невнятно.   Рок,   судьба,

навис беспощадный меч. Абсолютное копирование   личности   влечет   за   собой

абсолютное наложение биографий. Моменты жизненных кульминаций совпадают по

всем   координатам.   Тождество   полное.   Возникает   биографический   повтор.

Что-то в этом роде. Гражданка Цартионок Л.В. не уверена, что она   передала

точно. У них произошел небольшой спор. В конце концов согласились, что   он

возьмет отпуск за свой счет. Ленинградская   область,   две-три   недели.   Он

стал собираться. Не оказалось хлеба. Ему почему-то очень не хотелось идти.

Но он пошел. Вот и все. Через полчаса постучала перепуганная   соседка.   По

поводу найденного письма гражданка Цартионок сообщила, что, скорее   всего,

оно адресовано Гамалею Ф.И., коллеге по институту.

   Близнецами   называют   себя   несколько   близких   друзей    пострадавшего,

которые учились вместе   с   ним   и   сейчас   работают   в   одной   организации

(НИИЦФА). Гражданка Цартионок заявила,   что   ее   мужу   никто   не   угрожал,

врагов у него, нет, и категорически отрицала, что он может быть замешан   в

каких-либо   противозаконных   действиях,   влекущих    за    собой    уголовную

ответственность.

   "Скорая   помощь",   вызванная    по    радио    дежурной    ПМГ,    доставила

пострадавшего в двадцать восьмую больницу Калининского района. У него были

обнаружены множественные тяжелые повреждения внутренних органов,   разрывы,

кровоизлияния. Несмотря на срочно принятые меры, Цартионок О.Н.   скончался

через два часа, не приходя в сознание.

   4. ПОПЫТКА N 2

   Сзади просигналили, и Климов, взял вправо, освобождая ряд.   Громыхающий

самосвал, бросив в стекло струю мутной воды, резко ушел вперед. Торопится,

подумал Климов. Стрелка плотно сидела на девяноста. Было слегка   неприятно

- мокрое шоссе, опавшие листья. Он подруливал быстрыми движениями рук.   По

обеим сторонам размазывалась осенняя пестрота. Если все пойдет   нормально,

то через двенадцать часов он будет в Москве. Пять часов езды. Час   отдыха.

Снова пять часов езды. Один час в резерве. П.И. ждет его к восьми   вечера.

Немного удивился, когда Климов позвонил и попросился на   три   дня.   Хорошо

иметь родственников в Москве. Да еще на Шаболовке.   Он   включил   дворники.

Свистнула из-под колес какая-то труха. Взрывались   лужи.   На   шестнадцатом

километре был пост ГАИ. Инспектор,   вытянув   полосатый,   жезл,   показывал:

остановиться. Тот самый заляпанный грязью   самосвал   тормозил   у   обочины.

Доездился, удовлетворенно отметил Климов. Вдавил   педаль   газа.   Мелькнула

гранитная скамья, поворот на Колпино. Потянулись   унылые   поля   Московской

Славянки,   где   мерзлыми   бороздами   лежала   в   обмороке   желтая   трава...

Началось с письма из ВИНИТИ: "Уважаемый товарищ..." Тогда было всего шесть

человек, шесть близнецов. Они потом стали центром Круга. Гамалей   нашел   и

собрал всех. Оказывается, одноклассники, оказывается, сходные   факультеты,

оказывается,   единая   специализация   -   теперь   везде   занимаются   осевыми

энергоприводами. У всех - дочери, у всех -   Светланы.   Будто   отражение   в

зеркалах. А может быть, не   только   мы?   Интересно   бы   поискать.   Миллион

зеркал. Давайте поищем. Нашли Штерна, нашли Сайкина, нашли Фомичева. Штерн

раскопал Зеленко, Опольский - Висигина.   С   восторгом   устанавливали:   все

собирают книги, все ходят на лыжах, у женщин   испанский   язык   и   эпидемия

аэробики.   А   вдруг   и   в   самом   деле   родственники?   Какое-нибудь   тихое

отдаленное родство, седьмая   вода?   Теория   наследования   овладела   умами.

Генетика Менделя и внехромосомная ДНК.   Гамалей   не   вылезал   из   архивов.

Выяснилось, что Лора и Лариса-вторая - троюродные сестры. Вот видите. Но с

остальными не подтвердилось. И не надо. Все равно   вместе.   Великое   дело,

когда тебя понимают... Будто читали мысли друг друга. Даже   иногда   жутко.

Вот   сейчас   ты    думаешь    о    том-то.    И    угадывали.    Назвали    себя:

"Братья-близнецы". Так весело все начиналось. Позже Цартионок поставил   на

деловую основу. А теперь Цартионка нет... Климов   нервно   переложил   руль.

Небо, как туманное зеркало, высовывалось из елей. Впереди висел   "зигзаг".

Он   не   понял,   что   случилось.   Колеса   словно   отделились   от   асфальта.

Наверное, листья.   Баранка   стремительно   ускользала.   Он   навалился   всем

телом. Неожиданно быстро возник второй поворот. Машина   плыла   в   воздухе,

налитая жидким непослушным свинцом. Он жал на тормоза, уже   чувствуя,   что

поздно. "Жигули" развернуло поперек дороги, в   белые   столбики   ограждения

внезапно придвинулись совсем близко...

   Сзади   просигналили,   и   Опольский    взял    вправо,    освобождая    ряд.

Громыхающий самосвал, бросив   в   стекло   струю   мутной   воды,   резко   ушел

вперед. Торопится, подумал Опольский. Стрелка плотно сидела на   девяноста.

Выло слегка неприятно   -   мокрое   шоссе,   опавшие   листья.   Он   подруливал

быстрыми движениями рук. По обеим сторонам размазывалась осенняя пестрота.

Если все пойдет нормально, то через двенадцать часов он   будет   и   Москве.

Пять часов езды. Час отдыха. Снова пять часов езды. Один   час   в   резерве.

Рома С. ждет его   к   восьми   вечера.   Немного   удивился,   когда   Опольский

позвонил и попросился денька на три. Хорошо иметь друзей в Москве. Да   еще

на Арбате. Он включил дворники. Свистнула   из-под   колес   какая-то   труха.

Взрывались лужи.   На   шестнадцатом   километре   был   пост   ГАИ.   Инспектор,

покачивая полосатым жезлом, втолковывал что-то шоферу,   который,   надвинув

на глаза кепку, сокрушенно чесал в затылке. Тот   самый   заляпанный   грязью

самосвал стоял у обочины.   Доездился,   удовлетворенно   заметил   Опольский.

Вдавил педаль   газа.   Мелькнула   гранитная   скамья,   поворот   на   Колпино.

Потянулись унылые поля Московской Славянки, где под серым немощным солнцем

лежала в обмороке   мерзлая   трава...   Цартионок   быстро   поставил   все   на

деловую основу. Если существуют моменты   абсолютного   тождества   различных

людей и таких моментов много, значит, в сходных ситуациях близнецы   смогут

реализовать себя сходным образом. Грубо говоря,   где   хорошо   одному,   там

хорошо всем. Сам он уже заведовал сектором в НИИЦФА, то есть   опередил   по

служебным показателям. Следовательно,   надо   концентрироваться   в   НИИЦФА.

Статья вышла под шестью фамилиями. Тут повезло Гамалею: "Гамалей   и   др.".

Через полгода получил сектор он, Опольский, а еще через полгода -   Климов,

Значит, оправдывало себя. Позже стало ясно, что не обязательно   торчать   в

одном институте, аналогичные ситуации возникают где   угодно.   Важно   найти

их. Это обнаружил   Штерн.   И   он   же   назвал   их   Кругом.   Но   все   равно.

Работалось необычайно легко. Будто читали мысли друг друга. Вот сейчас   ты

думаешь о том-то. И угадывали.   Даже   иногда   жутко.   Отличная   получилась

кормушка. Стоило одному нащупать оптимальный вариант, как все близнецы тут

же использовали его. Цартионок стал замдиректора   по   науке,   а   Черняк   -

ученым секретарем. Золотое было   времечко...   Опольский   нервно   переложил

руль. Небо, словно туманное сырое зеркало, высовывалось   из   острых   елей.

Впереди   висел   "зигзаг".   Он   не   понял,   что   случилось.   Колеса    будто

отделились от асфальта. Наверное, листья. Баранка стремительно ускользала.

Он навалился всем   телом.   Неожиданно   быстро   показался   второй   поворот.

Машина плыла в воздухе, налитая жидким свинцом. Он бы справился. Он   почти

выровнял ход. Но поперек шоссе, напрочь загораживая   дорогу,   стоял   серый

"Жигуль". Опольский давил на тормоза, чувствуя,   что   уже   поздно.   Машину

занесло,   и   белые   столбики   ограждения   внезапно    придвинулись    совсем

близко...

   Сзади просигналили, и Гамалей взял вправо, освобождая ряд.   Громыхающий

самосвал, бросив в стекло струю мутной воды, резко ушел вперед. Торопится,

подумал Гамалей. Стрелка плотно сидела на девяноста. Было слегка неприятно

- мокрое шоссе, опавшие листья. Он подруливал быстрыми движениями рук.   По

обеим сторонам размазывалась осенняя пестрота. Если все пойдет   нормально,

то через двенадцать часов он будет в Москве. Пять часов езды. Час   отдыха.

Снова пять часов езды. Один час в резерве. В.Л. ждет его к восьми   вечера.

Немного удивился, когда Гамалей позвонил и попросился   на   неделю.   Хорошо

иметь приятелей   в   Москве.   Да   еще   на   Пушкина.   Он   включил   дворники.

Свистнула из-под колес какая-то труха. Взрывались   лужи.   На   шестнадцатом

километре был пост ГАИ. Шофер в кожаной куртке, размахивая зажатой кепкой,

что-то   сокрушенно   объяснял   инспектору,   который    неумолимо    покачивал

полосатым жезлом. Тот самый заляпанный грязью самосвал   стоял   у   обочины.

Доездился, удовлетворенно заметил Гамалей. Вдавил педаль   газа.   Мелькнула

гранитная скамья, поворот на Колпино. Потянулись   унылые   поля   Московской

Славянки, где в стылых бороздах ждала первого   снега   обморочная   трава...

Прежде всего - кто мы?   Обыкновенная   случайность?   Маловероятно.   Слитком

много совпадений и слишком они   однозначны.   Пришельцы?   Откуда-то   извне?

Маловероятно. Близнецы и в центре, и на периферии   Круга   вполне   реальные

земные люди. Групповое сознание? В процессе развития человечество   подошло

к   той   черте,   когда   для   движения   вперед   индивидуального   разума   уже

недостаточно, поэтому закономерно возникает коллективный   разум,   чтобы   в

конечном счете объединиться в разум всепланетный? Отказ   от   себя   во   имя

всех? Маловероятно. В том-то и дело, что отказ от себя есть,   а   "во   имя"

отсутствует.   Конвергенция?   Внутривидовая   консолидация   Гомо    сапиенса?

Нивелирование   аморфной   личности,   быстрый   рост    социальной    энтропии,

сведение человеческого многообразия к минимальному   набору   простых   черт,

типизация индивидуума? Вполне возможно.   Вероятно,   это   понял   Злотников,

когда попытался резко выйти из Круга - сменил работу и развелся   с   женой.

Только из Круга не уйдешь так просто.   Все   равно   прохватило   сквозняком,

лежит в больнице. Можно было заранее   предвидеть   этот   тупик.   Зеркальное

подобие близнецов неизбежно   влечет   за   собой   совмещение   их   социальных

координат. Они находятся в одной и той же нише   существования,   эта   ниша,

естественно,   ограничена,    соответственно    ограничены    возможности    ее

освоения. Сюда же добавляется эндемия   катастроф,   которая   вспыхнула   так

остро, потому что протекает в узком локусе и   на   однородном   материале...

Гамалей нервно переложил руль. Небо вогнутым кривым зеркалом отражало ели.

Впереди   висел   "зигзаг".   Он   не   понял,   что   случилось.   Колеса   словно

отделились от покрытия. Наверное, листья. Баранка стремительно ускользала.

Он навалился всем   телом.   Неожиданна   быстро   показался   второй   поворот.

Кабина плыла в воздухе. Эй справился,   хотя   больно   хрустнуло   в   костях.

Колеса вновь схватили асфальт. Но поперек шоссе, загораживая всю   проезжую

часть, стояла разбитая машина.   Он   жал   на   тормоза,   чувствуя,   что   уже

поздно.   "Жигули"   занесло,   и   послышался   скрежет   спивающегося   тонкого

металла...

   5. ОПЕРАТИВНАЯ РАЗРАБОТКА

   Внимание!   Городским   управлением   внутренних   дел   Ленинграда   активно

разыскиваются следующие лица, проходящие но   делу   "Близнецы"   (от   8.9.84

г.):   1.   Гамалей   Федор   Иванович,   1950   г.р.,   проживающий   по   адресу:

Ленинград, пр. Металлургов,   д.2,   кв.619,   работающий   ученым   секретарем

НИИЦФА. Приметы... 2. Климов Сергей Никанорович, 1950 г.р., проживающий по

адресу:   Ленинград,   пр.   Металлургов,   д.131,   кв.1,   работающий   ведущим

инженером НИИЦФА. Приметы... 3. Опольский Яков Ростиславович,   1950   г.р.,

проживающий   по   адресу:   Ленинград,   пр.    Металлургов,    д.106,    кв.58,

работающий    заведующим    сектором    энергоприводов    НИИЦФА.    Приметы...

Перечисленные лица находились в Ленинграде до 7 сентября и в течение части

суток 8 сентября сего года. Есть основания полагать,   что   указанные   лица

выехали из Ленинграда утром 9   сентября   сего   года,   предположительно   на

личном автотранспорте, предположительно в   сторону   Москвы.   Более   точные

сведения отсутствуют.   Данные   о   местонахождении   их   в   настоящее   время

отсутствуют. Внимание! Всем   постам   ГАИ!   Немедленно   задержать   легковые

автомашины марки "Жигули" ВАЗ-2101 с номерными знаками: 16-98   ЛДГ,   45-46

ЛДГ и 20-63 ЛЕА. Установить идентичность личности водителей с   фигурантами

розыска ГУВД Ленинграда. Ознакомить граждан Гамалея Ф.И., Климова   С.Н.   и

Опольского Я.Р. с выдержкой из оперативной сводки ГАИ от 8   сентября   1984

г. "...На проезжей части Пионерской улицы недалеко   от   пересечения   ее   с

проспектом Металлургов грузовым такси Лентрансагентства был сбит   мужчина,

согласно обнаруженным документам - Черняк Игорь Александрович, 1950   г.р.,

сотрудник   НИИЦФА.    В    настоящее    время    Черняк    И.А.    находится    в

специализированной больнице Калининского района, опасности для жизни   нет,

состояние   удовлетворительное".   Внимание!   Всем   постам   ГАИ!   Предложить

указанным гражданам немедленно вернуться   в   Ленинград   и   по   возвращении

отметиться у дежурного районного отделения   милиции   Калининского   района.

Внимание! Учитывая   высокий   риск   дорожно-транспортных   происшествий   для

указанных   лиц,   предложить   гражданам   Гамалею   Ф.И.,   Климову    С.Н.    и

Опольскому Я.Р. вернуться в Ленинград   пригородной   электричкой   по   ветке

Октябрьской железной дороги, соблюдая в   пути   максимальную   осторожность,

оставив личные автомашины на посту   ГАИ   под   присмотром   инспектора   ГАИ.

Рекомендовать им   по   прибытии   в   Ленинград   временно   не   покидать   свои

квартиры и не появляться в местах, связанных с   риском   ДТП.   Внимание!   В

случае отказа кого-либо из разыскиваемых подчиниться требованию инспектора

ГАИ разрешается произвести задержание любого из перечисленных   граждан   на

срок до одних суток, для чего связаться с районным управлением   внутренних

дел. При появлении указанных лиц или при получении каких-либо   сведений   о

них немедленно сообщить дежурному ГУВД Ленинграда.

   Внимание! Начальнику районного отделения   милиции   Калининского   района

Ленинграда. В   дополнение   к   приказу   от   8   сентября   1984   г.   по   делу

"Близнецы" сообщаем вам, что ядро группы особого ряска, условно   именуемой

"Круг", состоит из шести человек.   Список   прилагается.   Трое   "близнецов"

(Злотников А.П., Черняк И.А. и Цартионок О.Н.),   упомянутые   в   предыдущей

сводке,   пострадали   в   дорожно-транспортных    происшествиях    в    течение

последних семидесяти   двух   часов.   Местонахождение   остальных   фигурантов

розыска в настоящее время неизвестно. Предполагается, что они   выехали   за

пределы   Ленинграда.   Постам   ГАИ   и   областным   отделениям   милиции   даны

соответствующие распоряжения. Согласно показаниям Злотникова А.П.   ("Пятый

близнец"),   помимо   группы   особого   риска,    образующей    "ядро    Круга",

существует   довольно   обширное   число   лиц,    представляющих    собою    так

называемую "периферию Круга". Список из восемнадцати человек   прилагается.

Все эти люди (за небольшим исключением) проживают в пределах   Калининского

района   Ленинграда   и   относятся   к   категории   лиц   повышенного   риска   с

возможной реализацией последнего достаточно быстро и в коротком   интервале

времени.   Прилагаемый   список,   видимо,   не    исчерпывает    всей    глубины

периферии. Внимание!   По   словам   А.П.Злотникова,   периферия   имеет   резко

выраженную неоднородность персонификации и непостоянный состав.   Заявитель

обращает внимание на то, что качество риска здесь может   быть   существенно

иным, чем в ядре Круга. Это подтверждается зарегистрированными   в   течение

последних суток фактами   несчастных   случаев   с   гражданами   Фоминым   А.В.

(пищевое отравление) и Зеленко   Ю.С.   (бытовая   травма   средней   тяжести).

Следует ожидать проявления аналогичных инцидентов в самое ближайшее   время

и в непредсказуемой форме. В связи с этим приказываю:

   1. Немедленно   установить   местонахождение   лиц   категории   повышенного

риска   (периферия   Круга),   перечисленных   в   упомянутом    списке.    Путем

тщательного опроса их установить полный состав периферии.

   2. Указанные лица должны быть подробно   проинформированы   о   несчастных

случаях от 6, 7 и 8 сентября с   фигурантами   ядра   Круга   и   о   несчастных

случаях с Зеленко и Фоминым.

   3. Указанные лица должны быть   ясно,   недвусмысленно,   самым   серьезным

образом предупреждены о повышенной опасности,   которой   они   подвергаются,

находясь на периферии Круга, и о возможных формах проявления ее.

   4. Необходимо предложить всему составу периферии соблюдать в   ближайшие

дни максимальную осторожность как в рабочей обстановке, так   и   в   бытовых

условиях, особенно - в местах, связанных с риском ДТП.

   О ходе операции сообщайте дежурному ГУВД Ленинграда каждые два часа,   а

в случае каких-либо чрезвычайных происшествий - немедленно. Дополнительная

информация будет вам предоставляться по мере ее поступления.

   Внимание!   Сравнительный   анализ    материалов    по    делу    "Близнецы",

проведенный экспертной группой ГУВД, позволяет   заключить   следующее.   Все

близнецы появились на свет   в   течение   1950   г.   Обстоятельства   рождения

стандартные.   Параметры   новорожденных   стандартные.   Нейрофизиологические

характеристики стандартные. Вариабельность родителей достаточно   высока   и

не   свидетельствует   об   изначально   однородном   генетическом    материале.

Принципы воспитания   стандартные.   Последовательно   прошли   ясли,   детсад,

начальные   классы.   Поведенческие   реакции   стандартные.   Спектр    детских

болезней   стандартный.   Врожденные   способности   стандартные.    Экспертная

группа ГУВД полагает,   что   биографический   повтор,   отмечаемый   в   раннем

периоде, не является   дифференцирующим   для   Круга   и   представляет   собой

обычный набор элементов внеличностного характера... Все близнецы   окончили

школу   N_280   Ленинграда.   Успеваемость   в   старших   классах   стандартная.

Характеристики стандартные. Аттестаты стандартные. По данным гороно, школа

N_280 выпускает средний, но крепкий контингент учащихся.   Личные   качества

стандартные. Уровень общительности   стандартный.   Проявляли   склонность   к

математике. Направление интересов стандартное. Все   близнецы   поступили   в

технические вузы. Факультеты сходного профиля. Специализация по   кафедрам.

Кафедры сходного   профиля.   Защита   дипломов.   Дипломы   сходного   профиля.

Общественная   работа.   Все   -    редакторы    стенгазет.    Распределение    в

ленинградские НИИ.   Институты   сходного   профиля.   Служебное   продвижение:

инженер, старший инженер, ведущий инженер. Все -   в   течение   восьми   лет.

Разброс по   времени   непринципиальный.   Отдельные   вариации   не   достигают

уровня значимых индивидуальных различий. Регистрация браков на   протяжении

1975 г. Рождение дочерей - 1976 г.   Обстоятельства   рождения   стандартные.

Параметры новорожденных стандартные.   Нейрофизиологические   характеристики

стандартные. Других данных по второму поколению   нет.   В   настоящее   время

близнецы работают в сходных   НИИ.   Распределение   должностей   стандартное.

Темы    инженерных    разработок    стандартные.     Рабочие     характеристики

стандартные.   Проживают   на   проспекте   Металлургов   Ленинграда.    Бытовые

условия стандартные.   Структура   семей   стандартная.   Установленный   образ

жизни стандартный.

   Внимание!   Основываясь   на   материалах   дела,   экспертная   группа   ГУВД

считает,   что   в   интервале   1982-1984   гг.   происходило   сознательное    и

целенаправленное нарабатывание личного тождества   (инициатор   -   Гамалей),

которое привело к абсолютному копированию близнецов в бытовом,   социальном

и психологическом планах. Внимание! Анализ частоты совпадений по   ключевым

моментам   биографий   свидетельствует   о   полном   их   наложении.    Близнецы

индивидуально   не   различаются.   Внимание!    Анализ    несчастных    случаев

свидетельствует о чрезвычайной степени   риска   для   каждого   члена   Круга.

Прогноз однозначно неблагоприятен. Внимание! Все члены   Круга,   независимо

от их координат, должны быть отнесены к   категории   лиц   особого   риска   с

исключительно высокой   вероятностью   осуществления.   Внимание!   Конкретных

рекомендаций по выходу из Круга   и   разрыву   экспоненты   личных   катастроф

экспертная группа ГУВД предложить не может.

   6. ШОССЕ ЛЕНИНГРАД - МОСКВА

   Они сидели на багажнике "Жигулей". Передок был смят, а багажник   целый.

Утреннее дождевое небо текло меж верхушками елей,   дрожало,   струилось,   и

рыхлая амальгама его выбелила   шоссе.   Пленки   молока   застряли   в   еловых

лапах.   Мутный   воздух   светлел.   Лишь   у   второго   поворота,   где   дорога

понижалась, скопилась в канавах и рытвинах ночная мокрая тень.

   - Повезло, - сказал Гамалей.

   Он курил, глубоко и часто затягиваясь.

   - Повезло, - согласился Климов, трогая сплошь перебинтованную голову. -

Ну,   перепугался   я,   когда   вы   начали   выскакивать,   будто   чертики    из

коробки...

   - Повезло, - сказал   Опольский,   слегка   задыхаясь.   -   Это,   вероятно,

последняя жертва.

   На редкоствольной прогалине, не   доезжая   до   поворота,   умяв   сквозной

тальник и паутину сухих кострецов, колесами вверх валялась машина Климова.

Белые столбики ограждения, как выломанные   зубы,   были   разбросаны   вокруг

нее. Гамалей смотрел на бесстыдно обнаженное днище   в   комковатых   потеках

грязи.

   - Не уверен, - медленно произнес он.

   - Что?

   - Не уверен.

   Опольский вздрогнул и проглотил табачную горькость во рту.

   - То есть как это?

   - А не уверен.

   Несколько секунд Опольский, как помешанный, не видя, смотрел   на   него,

моргая белыми ресницами, а потом резко повернулся   и   зашагал   в   лес,   ни

слова не говоря, будто журавль, переставляя бамбуковые ноги.

   - Куда? - не повышая голоса, спросил Гамалей.

   Тогда   Опольский   вернулся   и   снова   сел   на   багажник,   мелко    дрожа

простуженными плечами.

   - Все равно уеду. Надо было сразу договориться и разъехаться   в   разные

стороны.

   Правая   бровь   его,   крест-накрест   заклеенная   пластырем,   все    время

подергивалась.

   - Какая разница, попадешь   ты   под   трамвай   во   Владивостоке   или   под

автобус в Махачкале, - неохотно объяснил ему Гамалей.

   И Опольский закрыл безнадежные глаза.

   - Мы все обречены...

   Реактивный гул расколол небо, придавил низкие облака и   упругой   волной

перекатился дальше, за горизонт. Гамалей задрал   голову.   Ничего   не   было

видно в тягучих ртутно светящихся переливах.

   - Всю жизнь хотел стать летчиком, - мечтательно сказал он.

   - Ну?

   - Думал: возьмут в армию - обязательно попрошусь в летные части.

   - Ну?

   - Еще   мальчишкой   бегал   на   аэродром.   Это,   между   прочим,   типичная

индивидуальная метка.

   - Ну?

   - Ну! Все ринулись поступать в политехнический - и я, дурак, поперся...

   Упали первые капли дождя.

   - Индивидуальная метка, - ежась, сказал Климов. - В   девятом   классе   я

простым ножом вырезал черта из корневища,   здорово   получилось   -   медовая

стружка, запах смолы, прожилки на сосне - теплые...

   - Ну?

   - У меня отец профессор, - задумчиво сказал Климов. - Отец профессор, а

сын, например, краснодеревщик. Впечатляющая картина социальной деградации.

Мать легла на порога и не давала перешагнуть.

   Он щелчком отбросил сигарету, она скользнула в траву. Было   удивительно

тихо.   Невидимая   птица   чирикала   в    гулких    осенних    недрах,    и    от

стремительного перещелка ее раздвигалось сырое пространство.

   - Но что же мне делать, если я не знаю, чего я хочу! - тонким отчаянным

голосом закричал Опольский. - Я могу быть инженером и только! Что   же   мне

теперь - погибать из-за этого?!

   Испуганная птица в лесу умолкла.

   - Не профессиональная принадлежность замыкает человека в Круг,   -   тихо

ответил Климов.

   - Знаю!

   - И не среда обитания.

   - Знаю!

   - Тогда не кричи, - посоветовал Климов.

   На свежих бинтах его проступало слабое розовое пятно.

   И Гамалей сказал:

   - Человек становится личностью не благодаря обстоятельствам, а   вопреки

им.

   Вдруг осекся прислушиваясь.

   Ясный рокот мотора выплывал из-за леса. На повороте показался самосвал,

заляпанный грязью по самую кабину, и, громыхая   железом   в   кузове,   мощно

устремился вперед. Скорость была километров восемьдесят.

   - Сейчас его занесет - и прямо на нас, - замерев   с   сигаретой   у   рта,

изумленно бледнея неподвижным лицом, прошептал Опольский.

   У   Гамалея   начали   расширяться    угольные    глаза.    Климов    зачем-то

быстро-быстро ощупывал свои карманы.

   - Тот самый, - щурясь, сказал он.

   - Тот самый.

   - Тот самый.

   Все   трое   выпрямились,   будто   пронзенные,    и    Опольский    застонал,

раскачиваясь.

   - Ничего не выйдет... Мы,   как   попугаи,   повторяем   одно   и   то   же...

Судьба... - замотал головой.

   Тогда Гамалей поднялся и шагнул на шоссе.

   - Куда ты?

   - Пусти!

   - С ума сошел!

   - Говорю: пусти!

   - Отпусти его, - спокойно сказал Климов. - Теперь каждый   сам   выбирает

свою дорогу.

   Опольский разжал судорожные пальцы.   Он   видел,   как   Гамалей,   вытянув

руки,   точно   слепой,   пошел   прямо   наперерез   громыхающему,    неудержимо

летящему самосвалу. Он не хотел   этого   видеть.   Он   до   боли   зажмурился.

Поплыли фиолетовые пятна. Ужасный   визг   тормозов   резанул   уши.   Даже   не

глядя,   Опольский   до   мельчайших   подробностей   чувствовал,   как    шофер,

мгновенно покрывшись лошадиным потом, пружиной разогнув тело, безумно жмет

на   педаль,   как   скользят   в   непогашенной   скорости   колена   по   мокрому

асфальту,   как   трехтонную   железную   махину   заносят   и   грузовик   боком,

туповатым крылом своим, сминает внезапно выросшую перед   ним   человеческую

фигуру.

   Коротко просипели шины. Все стихло. Падали звонкие   костяные   щелчки   в

глубине леса. Он открыл пластмассовые веки.

   Гамалей стоял у кабины -   целый,   невредимый   -   и   что-то   втолковывал

взбудораженному шоферу.

   - Жив? - не веря, спросил Опольский.

   - Конечно, жив, - сухо ответил Климов, поднял воротник   плаща.   -   Все.

Кажется, к дождю. Зеркало треснуло. Круг распался. Надо выбираться отсюда.

   Он сунул руки в карманы и, небрежно кивнув,   побрел   прочь   по   сырому,

светящемуся мутным блеском, холодному изгибающемуся шоссе.