Сергей Синякин

      ЗЛАЯ ЛАСКА ЗВЕЗДНОЙ РУКИ

     

      Часть первая

      ПРИКОСНОВЕНИЕ

     

      1. МОСКВА, 25 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 3.45

      Пробуждение было медленным, и уже после третьего звонка министр ощутил глухое раздражение. Неудобно сев на постели и прикрыв свет ночника от спящей жены, он поднял трубку.

      Звонил дежурный офицер Генерального Штаба. Первые же слова подчиненного заставили министра забыть о сне.

      — Оперативная группа Генерального Штаба уже вылетела? — негромко спросил министр.

      — Оперативную группу возглавил генерал-полковник Николаев, — доложил офицер. — Группа уже на аэродроме.

      — Что сообщают из МЧС? — Министр встал с постели и прошел на просторную московскую кухню, держа сотовый телефон у уха.

      — Информации пока нет. Причины железнодорожной аварии выясняются, — помедлив, сообщил офицер. — Однако до настоящего времени московская ветка Приволжского отделения железной дороги перекрыта.

      Министр включил чайник и подошел к окну. В утренних сумерках плясали неоновые огоньки уличной рекламы.

      — Президента поставили в известность? — спросил министр.

      Распахнув холодильник, он принялся искать масло для Утреннего бутерброда.

      — Пока не докладывали, — сказал дежурный штабист. — Прямой опасности нет, решили доложить после выяснения всех обстоятельств. Приказываете доложить?

      — Пока спешить некуда, — проворчал министр. — Машину за мной послали?

      — Уже вышла, — доложил офицер. — Какие будут дополнительные указания, господин министр?

      От внимательного уха министра не ускользнула маленькая запинка офицера перед обращением к нему. Даже высшие офицеры никак не могли отвыкнуть от прежнего уставного обращения, начинавшегося со слова «товарищ». Новые традиции в армии прививались с трудом. Да и сам министр, большую часть своего срока прослуживший в Советской армии, демократические новшества воспринимал с определенным трудом и тщательно скрываемой неприязнью. Какие, к черту, господа, если за весь прошлый год на вооружение армии поступило два ракетных катера, одна подводная лодка и всего шесть истребителей «МиГ-39»! Тщательно скрывая раздражение, министр приказал дежурному офицеру Генштаба установить постоянную связь с командующим Северо-Кавказским военным округом генералом Сергеевым и полковником Денисовым — командиром сорок четвертого мотострелкового полка, дислоцирующегося в Царицыне, на предмет получения от них регулярных оперативных данных о происходящем в районе чрезвычайного происшествия. Дежурный офицер с усердием принялся за выполнение поставленных перед ним задач, а министр осторожно прошел в ванную комнату, торопливо, но тщательно побрился, вышел в коридор и, недовольно сопя, принялся натягивать форму с генеральскими звездами на погонах.

      Причин для недовольства у министра было более чем достаточно. День начался рано — часы показывали четыре часа сорок девять минут. И что всего хуже — день был выходным, и министр с женой собирался выехать на дачу. Теперь же приходилось срочно вылетать в провинцию, а подобных поездок генерал терпеть не мог.

      Раболепия у руководителей провинциальных гарнизонов всегда хватало. Да и водки у них обычно оказывалось более чем достаточно, а сауны чересчур жаркие для его возраста.

      Министром Грошев стал сразу после ухода на пенсию предыдущего министра — бывшего главкома ракетных войск стратегического назначения, отсидевшего на ответственном посту максимальный срок, определенный законом. Грошев участвовал в обеих кавказских кампаниях и зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны, настолько положительной, что вайнахи назначили за его голову награду, которую, однако, никто не получил. Грошев не дал им такой возможности.

      Энергии у Грошева было хоть отбавляй, только вот российская армия, как и все государство, была хронически безденежной, поэтому ставший министром Грошев основное внимание уделял дисциплине и физической подготовке офицеров.

      Торопливо глотая чай, Грошев прикидывал, какие подразделения, дислоцированные в Царицынской области, могут выполнить задачу блокирования района Ч П. Кроме химического батальона особого назначения, расположенного в Арчеде, ничего подходящего под рукой не было. А это означало, как ни грустно было это сознавать, что перекрывать район придется с помощью подразделений внутренних дел области. Милиционеров Грошев не особенно любил, в Грозном никто из них себя особо не проявил. Были, правда, среди них приятные исключения, но на то они и исключения, чтобы негативно оттенять общее правило.

      Покончив с бутербродом, Грошев продолжал глотать горячий чай. И в это время коротко звякнул дверной замок. Солдатик, приехавший за министром, был человеком деликатным и понимал, что семья Грошева ещё спит, поэтому ограничился коротким разовым нажатием на кнопку звонка.

      Грошев открыл дверь. На лестничной площадке было светло. Солдат на входе вытянулся, отдавая министру честь, и принялся докладывать о своем прибытии, но Грошев оборвал его коротким взмахом руки.

      — Идите вниз, — приказал он. — Я сейчас спущусь!

      Вернувшись на кухню, он педантично помыл стакан, убрал в холодильник масло и надел висящий на стуле галстук. За это время он пришел к определенным решениям, поэтому, оказавшись в машине, первым делом доложил о случившемся ночью в Приемную Президента и переговорил с министром по чрезвычайным ситуациям, который также готовился вылететь в Царицынскую область. Договорившись лететь в район чрезвычайного происшествия вместе, министр обороны приказал соединить его с генералом Сергеевым.

      Машина ещё только подъезжала к Министерству обороны, а генерал уже был на связи. Голос у него был усталым и оттого чуть сипловатым. Докладывал генерал прямо с места происшествия, но доклад Сергеева министра не особо порадовал: пока в районе Михайловки находилось немногочисленное десантное подразделение, особый батальон химической защиты пока ещё был на марше, но уже подтягивались сводные отряды милиции из близлежащих районов. Начальник местного управления внутренних дел действовал довольно решительно и собранно, хотя трудно было сказать, что сумеют сделать в сложившейся ситуации сельские милиционеры, тем более что подразделения ОМОНа, как и химбат, пока ещё только вытягивались в сторону Михайловки.

      Сам начальник царицынской областной милиции вылетел в район чрезвычайного происшествия на вертолете вместе с командиром мотопехотного полка Денисовым, который проводил рекогносцировку местности в ожидании следующего к Михайловке разведывательного батальона «Беркут».

      После короткого совещания в министерстве Грошев отправился на военный аэродром, на подступах к которому его застал звонок Президента.

      — Доброе утро, Станислав Сергеевич, — сказал Президент. — Надеюсь, что у вас уже кое-что прояснилось? У меня состоялся разговор с Гором. Американцы выражают обеспокоенность происходящим.

      — К сожалению, мне пока нечем порадовать, Владимир Владимирович, — хмуро доложил Грошев. — Ситуация по-прежнему остается неопределенной.

      Президент нервно подышал в трубку.

      — Ясно, — сказал он. — Постарайтесь держать меня в курсе происходящего. Со своей стороны, могу вам сказать, что американцы меняют орбиту своего разведывательного спутника и намереваются использовать его для наблюдения за районом… Где все это произошло?

      — Царицынская область, — сказал Грошев. — Районный центр Михайловка.

      — Это далеко от столицы? — поинтересовался Президент.

      — Восемьсот шестьдесят девять километров, — не задумываясь, сообщил министр.

     

      2. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ. РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 25 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 4.20

      До рассвета оставалось ещё около часа, поэтому зарево на востоке даже при желании нельзя было посчитать за лучи восходящего солнца. Тонкие лучи перечеркивали серый сумрак уходящей в небытие ночи, затмевая редкие звезды, продолжающие поблескивать с теряющего мрак небосклона.

      У развилки дороги на Серафимович стояло несколько десятков легковых и грузовых автомашин, при свете фар которых суетливыми муравьями возились люди. Одна из автомашин была странно изуродована, словно на большой скорости врезалась в неожиданное препятствие. Капот её сплющился и был выгнут, ветровое стекло покрыто густой сетью трещинок, через которые было уже невозможно увидеть внутренности салона. Около автомашины, лениво переговариваясь, возились люди.

      Впрочем, делом были заняты лишь некоторые из них, большинство завороженно уставились в сторону далекого города. Зарева от уличных фонарей не было видно, и ночной сумрак ещё клубился над сонными деревьями, за которыми огромным мыльным пузырем, мутно вздувшимся над невидимым городом, светился гигантский купол. В глубине купола, за радужными разводами, беспорядочно плывущими по поверхности этого невероятного порождения природы, угадывалась раскаленная до красноты стрела телевышки.

      — И невозможно пройти? — недоверчиво сипел генерал Сергеев. — Кто-нибудь пробовал проникнуть в город? Я хочу поговорить с этими людьми!

      Комплекция у генерала была самая гражданская, и даже форма не могла прибавить ему строгости и официальности, но вот лицо под ежиком коротких жестких волос было по-генеральски властным. Любому, кто смотрел в серые глаза Сергеева, не приходило даже в голову усомниться в его праве задавать вопросы и получать на них исчерпывающие ответы.

      — Люди в больнице, — хмуро отозвался высокий милицейский подполковник. — На станции Панфилове мы развернули стационар. А машина — вот она. Можете посмотреть, что происходит, когда сквозь этот пузырь пытаются прорваться на транспорте. Там, у моста, стоит БТР. Он выглядит ещё более впечатляюще.

      Сергеев подошел к искореженному автомобилю, обошел его, разглядывая со всех сторон, и вернулся, удрученно покачивая головой.

      — Но, может быть, в пешем порядке… — нерешительно начал он.

      — И в пешем порядке ничего не получается, — сказал милицейский чин. — И ваши уже попробовали, и наши…

      Подполковник занимался своим прямым делом — подчиненные ему люди объезжали на автомашинах прилегающие к городу села, устанавливая и опрашивая очевидцев произошедшего. Пока таких очевидцев было трое — влюбленная парочка, находившаяся в автомашине в одной из расположенных неподалеку лесополос, и мрачный водитель бензовоза, у которого не было накладных на перевозимый им бензин. И дураку было понятно, что бензин ворованный. Какой ещё бензин мог перевозить ночью человек, в недалеком прошлом дважды судимый за хищение государственного имущества. Перспективы казались водителю бензовоза достаточно мрачными, поэтому особых причин радоваться встрече с сотрудниками милиции у него не было.

      С противоположной стороны города, где пролегала железная дорога, вести были также неутешительными. Водителя тепловоза, врезавшегося в препятствие, неожиданно возникшее на железнодорожном полотне, из сплющенной кабины ещё не вырезали, хотя и вовсю применяли автоген, а помощник его ничего определенного сказать не мог, потому что в момент катастрофы находился во второй секции и увидеть, что произошло, не успел. Как в известной кинокомедии: упал, потерял сознание, а когда очнулся — на сломанные кости уже накладывали гипс.

      Городу повезло — первые десять цистерн в товарняке были пустыми и только потом уже шли цистерны с нефтью. С рельсов же сошли всего три первые цистерны, иначе огненного Армагеддона было бы просто не избежать, а тушить пожар ночью, как известно, у нас некому. Стоит только возникнуть пожару, как сразу оказывается, что пожарные машины неисправны, а если даже и исправны, то воды в емкостях нет.

      Подтянувшийся со стороны Новоаннинска сводный отряд из сельских милиционеров прибыл к Михайловке первым. Милиционеры бегали по периметру неожиданно возникшего препятствия и ахали, не зная, что им предпринять. Через час к милиционерам присоединились десантники, выброшенные в районе села Зимовники.

      Десантники умели стрелять и владели приемами рукопашного боя, правда, применить свои знания могли только к милиционерам, но как раз этого делать было не нужно. Десантники растерялись. Генерал Сергеев и прибывший с ним на вертолете начальник областного управления внутренних дел генерал-майор Зиборов навели порядок в подчиненном воинстве и, организовав совместные патрули, выставили их в окрестностях города. Десантники и милиционеры к переливающемуся мыльному пузырю над городом относились с опаской. Уверения руководства, что никаких вредных излучений от купола не исходит, и те, и другие воспринимали с явным недоверием, а потому ближе двадцати метров к таинственному препятствию, отгородившему районный центр от всего остального района, никто из них не подходил. Хрен её знает, что это за ерунда! Сегодня никаких излучений не регистрируется, а завтра на дембель импотентами идти. И милиционерам, и десантникам было все равно, сбережет ли их Бог или откажет им в этой милости, поэтому они сами себя берегли, даже бронежилеты вешали совсем не так, как предписывали инструкции.

      По всему выходило, что все произошло ближе к часу ночи. Сначала в облаках наблюдалось непонятное свечение, напоминающее грозовые разряды, потом над телевышкой заплясали яркие языки пламени, и — так же неожиданно — над городом повис многокилометровый непроницаемый для внешнего мира купол. Вначале он был определенно бледно-розового цвета, потом цвет изменился, и сейчас была видна лишь слабо обозначенная поверхность, разводы на которой гуляли, словно на мыльном пузыре, а поверхностное натяжение купола оказалось столь мощным, что об него разбивались автомашины. Случайно приблизившегося к барьеру человека сгибало в бараний рог, вызывая у него носовое кровотечение и отчаянное сердцебиение.

      Первым разбился железнодорожный состав, следующий из Москвы на Царицын. Собственно, именно эта авария стала причиной вызова армейских и милицейских подразделений. Не будь этой аварии, ещё неизвестно, когда поступило бы сообщение.

      Срочно собранный сводный милицейский отряд шел напрямик в Михайловку, и водитель головной машины заметил возникший перед автомашиной барьер слишком поздно. Четыре человека оказались в больнице, и шансы на жизнь у водителя и командира головной автомашины были довольно слабыми. Назвать вещи своими именами и признать, что сидевшие впереди сотрудники милиции находятся в безнадежном состоянии, пока ещё никто не решался.

      Бравые десантники, пытавшиеся таранить барьер своим БТРом, потерь не понесли по чистой и, несомненно, счастливой случайности, но боевую машину потеряли. Теперь все ждали, что будет дальше. Напрасно рисковать никто уже не хотел.

      Патрули неторопливо несли службу на обозначенных начальством маршрутах, свободные от дежурств десантники и милиционеры жгли в степи костры, варили в котелках кукурузу, которую рвали в зарослях, вытянувшихся вдоль автострады. Не то чтобы есть очень хотелось, но халява привлекала, да и вкусна была вареная кукуруза, посыпанная серой солью.

      Генерал Сергеев приказал поднять в воздух вертолет.

      Вертолет сделал несколько кругов вдоль городка, не решаясь приближаться к постепенно бледнеющему куполу. Сквозь радужные разводы барьера виднелись темные безлюдные улицы. Каких-либо аномалий в городе воздушная разведка не обнаружила. У разбитого вертолета и опрокинутых вагонов работала бригада ремонтников. Те вагоны, что остались стоять на рельсах, уже увел в сторону станции Поворино локомотив, снятый с состава, поставленного в тупик на ближайшей станции. Со стороны реки Медведицы вообще ничего особенного не наблюдалось. Река по-прежнему катила свои мутные воды мимо прибрежных кустарников, а у моста через Медведицу на асфальтовом пятачке виднелись сгрудившиеся автомобили, которые, впрочем, уже, повинуясь командам невидимых с воздуха милиционеров, постепенно выруливали на трассу и уходили назад в сторону Царицына.

      Ближе к рассвету, когда все вокруг стало постепенно наливаться цветами и оттенками, на западе появились две черные точки, которые при некотором приближении оказались боевыми вертолетами.

      — Министр прибыл, — удрученно сказал генерал Сергеев и вздохнул. — Ума не приложу, что мне ему докладывать…

      — Что есть, то и докладывайте, — не подумав, брякнул Денисов и осекся под пристальным взглядом министра.

      — Не пойму я, Иван Денисович, — сказал Сергеев. — Дурак ты или так ловко притворяешься?

     

      3. ЦАРИЦЫН, 25 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 10.20

      До места работы Старикову надо было ехать двумя троллейбусами. Утренняя давка зачастую рождала в Дмитрии то, что он называл трамвайно-троллейбусным бешенством. Накапливаемое раздражение с каждой остановкой становилось все острее, и в конце маршрута уже хотелось отвечать грубостью на грубость и резкость окружающих.

      Сегодня, к удивлению Старикова, в «семерке» пассажиров было меньше, чем обычно. Ближе к родному заводу ему даже удалось сесть рядом с полным усатым мужиком, который сурово сопел и читал утреннюю газету.

      — Вот так! — удовлетворенно пробасил мужик. — Брешут, как цыгане на Привокзальной площади!

      Дмитрий заглянул в газету и выхватил острым глазом броский газетный заголовок. «Инопланетяне или пьяный машинист?» — называлась газетная статья. Начиналась она строкой: «Жителям города Михайловка грозит реальная опасность. Этой ночью на окраине города сошел с рельсов локомотив, доставлявший по назначению цистерны с нефтепродуктами…» Ничего себе! Стариков даже забыл дышать от неожиданности. И было от чего, ведь только позавчера в Михайловку к своим родителям уехала жена с дочерью.

      — Мужик, — попросил Дмитрий. — Дай заметку прочитать!

      Усатый владелец газеты довольно усмехнулся, смешно вздергивая усы.

      — Я тебе так скажу, парень, — строго глянул он на Старикова. — Не было там никакой «летающей тарелки»! Брешут все, чтобы ответственность от себя отвести. Я тебе, браток, так скажу. Уж коли они все дороги на Михайловку перекрыли, значит, там сейчас такое творится, что людям показывать страшно. Я сегодня телевизор глядел. Думаешь, там хоть что-нибудь показали? Хрена лысого они там показали! Шутка ли — состав с нефтью, а то и бензином! Полыхнуло небось, как в Сибири, когда газопровод взорвался.

      Стариков завладел газетой и пробежал заметку. Настырные журналисты на этот раз узнали не так уж и много. Удивляться не приходилось — вокруг города стояли военные и милицейские патрули, носились вертолеты, а журналисты, похоже, пытались прорваться через кордоны, и их вежливенько завернули. Все-таки им удалось увидеть странное куполообразное свечение над городом и побеседовать с водителем бензовоза, задержанным милицией и находившемся в карантинном лагере, куда военные привезли журналистов. Еще там была какая-то парочка, но от них журналистам даже имен добиться не удалось. Понятное дело, скорее всего и мужик был женатым, и женщина — замужем. Кому захочется попасть на страницы газет, а потом оправдываться перед разгневанным супругом.

      Из газетной заметки ясно было одно — в райцентре случилось что-то страшное, и случившееся требовало присутствия Дмитрия Старикова именно там, в Михайловке.

      Читая заметку, Дмитрий даже не заметил, что проехал свою остановку, поэтому к проходной пришлось возвращаться бегом. И все-таки он успел, табельщица на проходной даже вздохнула огорченно и посмотрела на часы, минутная стрелка которых почти совместилась с цифрой «двенадцать». Но только почти!

      Стариков, не переодеваясь, нашел начальника цеха. Владимир Алексеевич распекал подсобных рабочих, не обеспечивших в конце смены вывоз стружки из цеха.

      Дождавшись, пока гнев начальника пойдет на убыль, Стариков подошел к шефу. Видно было, что Лихолетов не в духе. В такие минуты к нему было лучше не подходить, но Стариков все-таки рискнул.

      — Владимир Алексеевич, — сказал он. — Мне срочно нужно два отгула!

      — Ты, Стариков, не с дерева свалился? — прищурился шеф. — Иди работай!

      — Владимир Алексеевич, — заныл Дмитрий, пытаясь разжалобить начальство. — Честное слово, очень надо! Очень!

      — Только не говори, что у тебя сосед тяжело заболел и ухи просит, — сказал начальник цеха, на которого причитания возжаждавшего отгулов токаря не произвели ни малейшего впечатления. — Ты почему до сих пор не переодет? Марш в раздевалку!

      — Владимир Алексеевич! — торопливо сказал Стариков. — Вы газеты сегодняшние читали?

      Начальник цеха уже жестом подзывал к себе одного из подсобных рабочих. По внешнему виду того было видно, что вчерашний вечер да, пожалуй, и последующую за ним ночь мужик не сирень собирал и не огород вскапывал. Видно было, что подсобника мутило, и мечтой всей его жизни сейчас было забраться на склад, подальше от бдительного ока начальства, и кемарнуть на обтирочной ветоши минуток сто двадцать.

      — Не читал я газет, — сказал шеф, не глядя на Старикова. — Я вообще газет не читаю. И тебе, дружок, не советую. От чтения газет аппетит пропадает и на подвиги тянет… Хватит разглагольствовать, Стариков. Иди переодевайся. Не будет тебе отгулов.

      — Вам хорошо, — с тоской в голосе сказал Стариков, — а у меня там жена и ребенок!

      — Где это — там? — равнодушно поинтересовался начальник цеха, жестом удерживая на расстоянии подсобника, который в присутствии его и дыхнуть боялся, чтобы не оскорбить ненароком чувствительный нос начальства запахом перегара.

      — Да в Михайловке! — отчаянно сказал Стариков. — Я же вам говорю, там состав железнодорожный с бензином с рельсов сошел! И никто не знает, что теперь там творится! Войска все вокруг оцепили, ментов понагнали… Алексеич, отпусти!

      — В какой газете заметка? — строго спросил Лихолетов. Стариков этого не знал. Ну не посмотрел он на название газеты, не до того ему было!

      — К-кажется, «Царицынская правда», — сказал он неуверенно.

      — А не «Час пик»? — насмешливо спросил начальник цеха, показывая тем самым, что газетки он все-таки почитывает. — А то там порой такое напишут, что уши в трубочку скручиваются.

      Подсобник коротко хохотнул, вежливо прикрывая небритое рыло мозолистой грязной ладонью.

      — Ты, Селиванов, иди! — строго приказал ему начальник цеха. — И запомни, я за тобой сегодня в особицу приглядывать буду. Не дай Бог, я тебя спящим застану. Считай, родной мой, что выговор тебе обеспечен. Ты понял?

      Селиванов преданно глянул на начальника цеха, молитвенно сложил грязные ладони на груди и проникновенно сказал, как может сказать солдат, которому на фронте штрафную роту в последний момент заменили разведывательной.

      — Да рази я, Лексеич, не понимаю? Гадом буду, пахать стану, как негр в Зимбабве!

      Сомнительно было, чтобы негр из этой самой Зимбабвы вообще когда-нибудь работал в инструментальном цехе современного моторного завода, а ещё сомнительнее было, чтобы он усердие проявлял, но начальник цеха словами проштрафившегося подсобного рабочего остался доволен и даже милостиво махнул пухлой мясистой ладошкой — проваливай, мол, пока у начальства настроение хорошее.

      Покончив с разносом, Владимир Алексеевич Лихолетов повернулся к хмурому Старикову и сказал:

      — Иди, Дмитрий, переодевайся. Не испытывай моего терпения. Какой дурак специалисту отгулы в конце месяца дает? Иди работай!

      Легко сказать, иди и работай!

      До обеда все валилось из рук у Старикова, три заготовки запорол, чего с ним никогда не случалось. Масла подлила нормировщица Люська, за которой Стариков одно время ухаживал, когда холостым ещё был. По морде её привлекательной и нахальной было видно, что не в курсе она о местонахождении жены Старикова и их дочери. Услышала новость и прибежала по старой памяти поделиться.

      — Дим, читал? Ужас-то, какой!

      — Что там? — Дмитрий жадно схватил газету. Ну правильно! Как он мог лопухнуться! «Новая газета» это была. И заметку Дмитрий читал ещё утром.

      — Говорят, там до сих пор ещё на окраинах все горит. — Нормировщица посмотрела на Старикова повнимательнее, ахнула и прижала ладошки к загоревшимся щекам. — Господи! Какая же я дура! Светка ведь у тебя в Михайловку уехала?

      Она схватила газету и легко унеслась на другой край цеха. Видно было, как она пчелой закружилась вокруг Лихолетова, а тот, словно медведь, лениво отмахивался от нее. Потом он все-таки взял газету, сел на ящик с ветошью, прочитал статью и задумался, морща низенький лоб, над которым серебристо щетинились редкие волосы. Люська, размахивая обеими руками, продолжала его в чем-то убеждать. Вообще-то девчонка она была неплохая, но уж слишком суетливая. Не по характеру Старикова.

      Начальник цеха что-то сказал нормировщице и пошел в свой кабинет, задумчиво помахивая газетой. Уже у дверей он вдруг остановился, ещё раз уткнулся глазами в газету, недоверчиво перечитал написанное и повернул в сторону станка, на котором работал Стариков. Дмитрий принялся добросовестно обтачивать заготовку, хотя весь уже был в напряжении. Ай да Люська! Вот уж от кого Стариков помощи не ждал!

      Лихолетов остановился у него за спиной, внимательно наблюдая за работой токаря, потом похлопал его по плечу и жестом, чтобы не рвать горло, попросил прекратить работу.

      — У тебя жена на самом деле в Михайловке? — спросил он в наступившей тишине. — Давно уехала?

      — Позавчера, — сказал Дмитрий.

      — Закончишь деталь, — сказал Лихолетов, — зайдешь ко мне. Ты ведь, кажется, и сам из Михайловки?

      В Михайловке жили родители жены. И сам он до девятого класса учился в одной из Михайловских средних школ, жил у тетки после того, как его родители разбились на машине, а после девятого класса пошел в ПТУ в Дзержинском районе Царицына — специальность получать. Некоторое время он смотрел вслед сутулящемуся Лихолетову, потом вспомнил, что начальник цеха и сам из Михайловки, вроде родные у него жили на Втором участке неподалеку от кинотеатра «Ударник». Вспомнив это, Димка вновь зажегся надеждой, поэтому новую заготовку он обрабатывал с особым усердием, не дай Бог слабину по резьбе пустить!

      А нормировщица Люська Калганова к нему так больше и не подошла. Наверное, все-таки злилась за неслучившееся…

     

      4. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ. ЮЖНАЯ ОКРЕСТНОСТЬ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 25 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 14.00

      Старший лейтенант милиции Андрей Николаевич Кунжаков нервничал. Нет, дежурить с ним отрядили двух рослых десантников из разведроты, выброшенной у Зимовников ещё ночью. Крепкие были ребятишки, надежные, с такими можно не только в разведку пойти. С такими дылдами запросто от сельских механизаторов у женского общежития отбиться можно. Только вот маршрут им достался не слишком удачный — прямо у моста, рядом с поворотом в город, в полукилометре от все ещё дышащего жаром телецентра. Если, и в самом деле город заняли инопланетяне, в случае выхода инопланетной техники на оперативные просторы Кунжаков с десантниками оказывался, как говорится, на острие главного удара. В то, что при таком раскладе удастся отлежаться в кустах, Кунжаков не верил, но и Героя посмертно ему получать тоже не особо хотелось.

      Одного из десантников, что ростом был повыше, да и в плечах пошире, звали Костей, и родом он был из далекого татарского города Бугульмы. Второй, который постоянно прихрамывал из-за того, что потянул ногу, оступившись у моста, оказался своим, местным, — из соседнего Даниловского района. Звали его Алексеем. Сам Кунжаков служил в Подтелковском районном отделе внутренних дел, но в Даниловке по делам службы бывал, и не раз, да и возрастом они с Алексеем не особо разнились, поэтому, поговорив, они без труда нашли общих знакомых, особенно из числа даниловских девчонок.

      Сам Кунжаков был высок и мосласт. Непокорный казачий чуб выбивался из-под фуражки, правда, форма Кунжакову шла как корове седло. Бывают такие фигуры, которым любая форменная одежда противопоказана. Начальник райотдела всегда вздыхал, и настроение у него портилось, когда он видел Кунжакова в форме. Тем более что сегодня старший лейтенант был в галифе и сапогах, которые выдали на два размера больше положенного. Сапоги можно было разве что заменить, но вот галифе Кунжаков вполне мог ушить. Мог, но не ушил. Времени у него все не хватало. Оттого и смотрелся он сейчас как клоун на арене и ни в какое сравнение с бравыми подтянутыми десантниками не шел. Образное выражение начальника о корове под седлом было как никогда актуально.

      Время дежурства шло, и постепенно опасения Кунжакова рассеивались. Телевизионная вышка все ещё светилась кузнечным жаром, но к чему глаза привыкают, то уже не пугает. Ну подумаешь, раскалился металл по неизвестной причине, так это ещё не повод, чтобы в обморок падать.

      Были, конечно, некоторые опасения, что еле видимая днем Сфера над Михайловкой испускает вредоносное для организма излучение, но всех успокаивало то, что ещё ранним утром химики, похожие в своих одеяниях и противогазах на самых настоящих инопланетян, объехали вокруг купола с разными хитрыми приборами и, вернувшись, дружно заявили, что радиационно-химической опасности нет.

      Кунжаков и десантник Алексей с упоением вспоминали знакомых девчонок из Даниловки. Автомат у десантника висел стволом вниз, кобура у Кунжакова тесно застегнута, и вообще казалось, что эти двое забыли, зачем они были у моста поставлены. Десантник Костя сидел на груде белого щебня около дороги и, обмахиваясь выгоревшей панамой, внимательно наблюдал, не едут ли проверяющие, чтобы застать наряд врасплох.

      За дорогой к районному центру никто из них не наблюдал, резонно полагая, что в случае угрозы из города никакое наблюдение не спасет.

      Ходили среди согнанных подразделений слухи, что город ещё ночью оккупировал десант инопланетян. И вроде бы эти инопланетяне в техническом отношении землян здорово превосходили, о чем свидетельствовала и непроницаемая Сфера, повисшая над городом. Уж если инопланетяне на подобные дела оказались мастаками, то оружие у них наверняка имелось такое, что в случае его применения можно смело накрываться белой простыней и ползти на кладбище, благо что оно располагалось по соседству с военным лагерем.

      Кунжаков предлагал десантникам отрыть у лесополосы небольшой окопчик, чтобы укрыться в нем на случай начала боевых действий. Алексей поначалу заинтересовался предложением милиционера и даже несколько раз ковырнул землю саперной лопаткой. Однако земля оказалась нашпигованной щебенкой, и оборонительный запал у десантника быстро прошел. Более того, Леха посоветовал старшему лейтенанту самому копать ненадежное укрытие, в котором, если начнутся какие-то активные действия, его, Кунжакова, обязательно накроет чем-то женского рода.

      Андрей Николаевич немного поворчал о нарушениях субординации, упирая на то, что он хотя и милицейский, но все-таки офицер, да и возрастом будет постарше некоторых салабонов, которые ещё мамкиными пирожками по нужде ходят. Но рыть окопчик самостоятельно не пожелал, отговорившись отсутствием у него необходимого шанцевого инструмента.

      Благодаря разговорам и спорам время дежурства шло куда быстрее, да и к присутствию загадочной Сферы все уже немного привыкли, тем более что окраины города были по-прежнему безлюдными и никакой опасности от них не исходило.

      Поэтому раздавшиеся с неба странные звуки внимание милиционера и десантников привлекли, но не более того.

      Подняв головы, они увидели надвигающуюся из города серую тучу, которая при приближении оказалась гигантской стаей, собравшей в себя воробьев, ворон, сорок, синиц, уток… Господи, да кого только не было в этой стае! Кажется, даже несколько домашних кур металось среди небесных обитателей.

      Стая стремительно неслась прямо на Сферу. Самое страшное заключалось в том, что все свои слаженные маневры удивительная стая выполняла без единого звука. Ворона не каркнула, да что там ворона — глупые куры и те не кудахтали!

      — Расшибутся! — ахнул Кунжаков и ошибся.

      Странная поверхность, надежно отгородившая райцентр от остального мира, была непроницаема только снаружи. Для птиц она никакого видимого препятствия не составила, более того, стая пронеслась сквозь Сферу, словно её вообще не было!

      Оказавшись вне Сферы, напуганные птицы принялись яростно кричать и разлетаться во все стороны.

      Из лагеря затрещали выстрелы.

      — Стрелять-то зачем? — удивился Кунжаков.

      — Как зачем? — удивился Костя. — Они ведь оттуда!

      — Свяжись с лагерем, — сказал Кунжаков. — Сообщи, что мы видели. И время обязательно отметь!

      — А это на хрена? — теперь уже удивился десантник.

      — Для отчета, — объяснил старший лейтенант. — Птицы через нас летели? Через нас. Сообщение в лагере примут, в протокол внесут… В Историю войдем, дружище!

      — И чего тебе в ней делать? — искренне удивился Костя. — Менты в Историю не входят, менты в истории попадают!

      Кунжаков оставил колкое замечание без внимания. Подняв выданный ему в лагере бинокль, поднес его к глазам и внимательно оглядывал далекие светлые домики.

      — И доложи, — сказал он деловито. — В момент пролета стаи людей на окраине города не наблюдалось…

      Закончить он не успел. Раздался басовитый звук, словно где-то неподалеку лопнула гигантская струна. Телевышка окуталась голубоватым облаком, и из её острия в небо ударила ветвящаяся изумрудная молния. Через некоторое время над дорогой прошла волна горячего воздуха, определенно исходившая от телевышки.

      — Это что ещё за чертовщина? — спросил старший лейтенант, задрав голову и глядя на несколько разноцветных колец, расплывающихся в безоблачной небесной синеве.

      Ему никто не ответил. И это было вполне понятным, десантники тоже недоумевали. Ответить на риторический вопрос старшего лейтенанта милиции сейчас не смог бы никто, даже лауреат Нобелевской премии, если бы он здесь оказался по случаю. Но нобелевских лауреатов поблизости не было. Ну что им было делать в степной глубинке забытой Богом Царицынской области?

      Где-то высоко в небесах вспыхнуло пламя.

      Из лагеря по-прежнему доносились выстрелы и крики. Кунжаков значительно оглядел десантников — так, мол, салаги, знайте, как порой опасна и трудна милицейская служба. Вроде бы и войны нет, а каждый день на боевом посту. Запросто прихлопнуть могут. На одну ладошку положат, второй шлепнут от души, и только мокрое пятно останется.

      — Слышь, старшой, — сказал Костя. — А что там справа от дороги за лесопосадкой?

      — Кладбище там, — мрачно сказал Кунжаков. — Откуда у тебя, юноша, такие нездоровые интересы? Чем тебя погост заинтересовал?

      — Нужны мне твои погосты! — обиженно сказал десантник. — Я к тому, что блестит там что-то странное…

      — Ну-ка, ну-ка. — Старший лейтенант отобрал у Кости бинокль и принялся смотреть в сторону кладбища.

      Ничего особенного он не увидел, так, непонятное мерцание, похожее на блеск металла.

      — А вот об этом, пацаны, лучше помалкивать, — сказал он, немного подумав. — Сейчас хоть генералы и крестятся, но суеверий по-прежнему не любят. Только разинь рот, они тебя в психи зачислят!

     

      5. ГОРОД ЦАРИЦЫН, КАБИНЕТ НАЧАЛЬНИКА ГАРНИЗОНА. 26 ИЮЛЯ 2006 ГОДА. 18.00

      — Звиздец американскому спутнику, господа-товарищи, — невесело сказал министр обороны Грошев. — И что мы им скажем? Что его жители какого-то Задрюпинска из телевышки раздолбали? Да нас же на смех поднимут!

      Кабинет был отделан деревом и оттого казался очень уютным. Из окна кабинета была видна недостроенная высотная гостиница, ставшая достопримечательностью и источником новых анекдотов, и памятник чекистам, похожий на гранитный фаллос.

      Принесли чай.

      Министр посмотрел вслед миленькой военнослужащей лет двадцати пяти, с круглыми коленками, длинными ногами и погонами рядового на плечах, покачал головой и отхлебнул из стакана. К-контрактница, маму её черти возили!

      — Ну? — уныло сказал он, оглядывая старший офицерский состав царицынского гарнизона. — Как говорил патриот Одессы Мойша Рабинович, что мы имеем с гуся?

      Полковники и генералы, набившие кабинет, словно килька консервную банку, подавленно молчали. Получившие знания в военных училищах и академиях, они знали, как вести боевые действия с реальным противником, действиям же против противника виртуального они обучены не были. Про Мойшу Рабиновича анекдоты знали все, но вот что армия имела с таинственного гуся, приземлившегося в Михайловке, никто не знал.

      — Мы не можем точно сказать, захвачена ли территория потенциальным противником или окрестности Михайловки являются районом природного бедствия, — сказал начальник академии, летавший в район чрезвычайного происшествия со своей ученой братией. — Отсюда следует вывод, что выстроить тактику действий пока не представляется возможным. Можно, конечно, попробовать провести разведку пригорода с помощью тяжелых танков, но… — Он развел руками. — Предложение использовать для разведки космическую станцию «Мир» после катастрофы американского спутника я считаю неудачным. На станции находятся люди, и мы не имеем права подвергать их неоправданному риску.

      — Тебе хорошо рассуждать отвлеченно, — мрачно заметил министр, помешивая ложечкой в стакане. — А мне Президент. или кто-то из его администрации каждый час звонят — доложите обстановку! Что я им скажу? Что мы технику теряем? Что птицы из города улетают? Да после таких сообщений меня быстро в натуралисты переведут! Буду вместо Виталия Пескова очерки в «Комсомолке» печатать да по телевизору «В мире животных» вести! Он вроде на заслуженный отдых ушел? Значит, вакантно место. Кто-нибудь мне скажет, каким образом и каким видом оружия был нанесен удар по американскому спутнику? Все-таки сто двадцать миллионов долларов в космическую пыль обращено! Американцы в сказки не поверят, они к нам претензии предъявлять станут, тем более что орбиту спутника они изменили с нашего согласия.

      В задних рядах послышались невнятные восклицания, но докладывать соображения никто не торопился. Военному человеку с суждениями вылезать опасно — обвинят в излишней глупости, попробуй тогда по служебной лестнице выше подняться. Увидят твою фамилию, вспомнят высказывания и притормозят. Будешь три срока, а быть может, и до самой пенсии в полковниках прозябать и выслушивать унылые нарекания супруги, которая спит и видит тебя в генералах.

      Наконец от окна нерешительно поднялся командир особого батальона радиационно-химической разведки Плохов. Представившись, он доложил:

      — Батальон поставленные задачи выполнил, господин министр! Границы купола обозначены вешками, радиационной, химической или биологической опасности не обнаружено. В ходе операции потеряна одна боевая машина радиационно-химической разведки. Потерь среди личного состава мет. Ведется круглосуточное наблюдение стационарными и передвижными постами.

      Доложил и сел с явным облегчением. Чего бы ему не вдыхать с облегчением: Плохов свои задачи худо-бедно выполнил, а что до личных соображений, то был он уверен, что все произошедшее в Михайловке явилось следствием деятельности какой-то тайной лаборатории, по известному принципу размещенной в глухомани. В пришельцев полковник не верил, считать все происками внешнего врага тоже было глупо — будь у противников такие возможности, они бы по столице удар нанесли или по Санкт-Петербургу, чтобы ещё большую панику вызвать. Но делиться своими соображениями с министром полковник Плохов не стал. Министру виднее, где у нас разработки нового оружия ведутся, и не Плохову указывать на возможность такого варианта.

      Грошев ждал, неторопливо постукивая мясистыми пальцами по полированной поверхности стола. Его подчиненные высказываться не спешили. Трусость подчиненных, узость их взглядов и отсутствие фантазии раздражали министра. Он уже совсем собрался обрушиться на подчиненных с пламенной гневной речью, но в это время зазвонил телефон.

      Министр взял трубку, выслушал собеседника.

      — Доложите подробнее! — приказал он. Выслушав доклад, он положил трубку и внимательно оглядел присутствующих. Офицеры заинтересованно молчали.

      — В… всех вас, — устало сказал министр. — Я-то на пенсию пойду, а вот вы куда денетесь?

      — Что случилось, господин министр? — поднялся из своего угла полковник Денисов.

      — Что случилось, — жирным неприятным голосом передразнил Денисова министр. — А то и случилось! Все по Брэму — птицы улетели, теперь животные разбегаются.

      Он с раздражением оглядел подчиненных.

      — Кто мне скажет, что именно там происходит? — спросил Грошев. — Есть ли у нас светлые головы? Или мы только дизтопливо воровать и пропивать умеем?

      Конечно, министр имел в виду начальника хозяйственного управления полковника Кимма, арестованного за кражу семисот тонн дизельного топлива, списанного им на учения танкового полка и проданного через гражданского жулика на автозаправочные станции города. Однако многие приняли упреки министра на свой счет и потому промолчали.

      — Короче, — сказал министр и залпом допил уже остывший чай. — Приказываю! Создать оперативно-тактическую группу по борьбе с возможными негативными последствиями «Михайловского феномена»! Начальником группы назначить… — Он оглядел присутствующих, остановился взглядом на командующем Северо-Кавказским военным округом и закончил: — Генерал-лейтенанта Сергеева. Заместителей вы подберете себе сам, генерал! Разработать планы разведки территории и действия по изучению феномена. Предусмотреть вопросы взаимодействия с территориальными органами внутренних дел, подразделениями МЧС и местной властью. Создать ударные группировки, способные вести активные боевые действия на случай, если мы имеем дело с инопланетным вторжением. Связаться с РАН по вопросам создания научно-исследовательской группы в районе феномена с привлечением авторитетных специалистов. Подтянуть к районному центру Михайловка наиболее подготовленные подразделения радиационно-химической разведки и защиты. Отдельно предусмотреть вопросы снабжения группировки войск, находящихся в зоне феномена, обеспечения её транспортом, вооружением, продовольствием. Времени у вас — до полуночи. Все свободны!

      Вот так. Главное — поставить перед личным составом задачи и потом требовать их неукоснительного исполнения. Не будь умным, будь жестким в требованиях и дисциплине. А уж подчиненные, если они жить захотят без расставания с погонами, проявят и ум, и сообразительность.

     

      6. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 26 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 17.00

      Если не повезет, это уже надолго. Даже скорее всего навсегда.

      Паническое бегство птиц из города пришлось на их смену. Кунжакова и обоих десантников долго пытали расспросами ученые, потом несколько раз заставили повторить рассказ начальнички всяких рангов и мастей, а потом, уже в завершение всего, заставили писать объяснительные. Кунжаков больше всего боялся, что им отдохнуть не удастся. Перерыв от смены до смены и без того невелик, а тут ещё и пожрать надо было, и прикемарить минуток шестьдесят. А вместо этого им раздали ручки, сунули по тоненькой пачке стандартных листков бумаги и приказали все описать в деталях. А чтобы они не сговаривались и совместно деталей не придумывали, начальство приказало всех троих развести по разным палаткам. Старший лейтенант не знал, закончили ли свое художественное творчество пацаны из десанта и что они там понаписали, в своих объяснениях. Молодые еще, неосмотрительные. Ляпнет кто-то из них в горячке что-нибудь лишнее, потом всем троим за одного дурака расхлебывать придется.

      Собственно, чего расхлебывать? Ничего особенного они не видели, а про стеклянный блеск со стороны кладбища Кунжаков десантникам распространяться запретил, рассказав к случаю пару историй, как здоровых людей за их длинный язык в «дурку» отправляли — в желтый дом значит. Пацаны смышленые, лишнего болтать не приучены, а если ляпнут что-нибудь значит, правильно о десантниках говорят, что удар ногами о землю вышибает у них остатки мозгов.

      Закончив свое сочинение, Кунжаков дождался военных и первым делом поинтересовался, что они там написали. Про блеск на кладбище никто из солдатиков не упомянул, это старшего лейтенанта порадовало. Выходит, брешут люди, все у десантников с мозгами в порядке было. А как же иначе? Элита!

      И период между дежурствами оказался более чем удачным. Начальство о старшем лейтенанте вспомнило и послало его в Зимовники установить, кому там шофер с бензовоза горючку продавал. Не одного, разумеется, с коллегами из областного центра. Коллеги эти считали себя истинными сыщиками, поэтому сразу же отправились в поселковую администрацию выяснять, у кого из местных жителей автомашины имеются. Кунжакова они отправили вести опрос населения и вообще заниматься личным сыском. Что они в сельсовете выяснили, Кунжаков так и не узнал, потому что встретились они уже у участкового инспектора. Внешний вид областников свидетельствовал, что времени они зря не теряли и крепость зимовниковского самогона оценили в достаточной мере. Кунжаков с управляющим третьим отделением местного ЗАО выпил немного, но пару бутылок местного самогона в планшетке нес. На всякий пожарный. Поскольку участковый инспектор оказался единственным источником информации, областники подкатили с расспросами к нему. Участковый Иван Иванович Перепелкин — пожилой дородный мужик, у которого уже китель на пупке не застегивался — долго мялся и по-сельски изворотливо уходил от прямых вопросов, а когда уже стало совсем невмоготу, крякнул, сходил в сенцы и принес две бутылки настоящей беленькой. И не фуфло какое-нибудь принес — уже забытую «Русскую», которую лет двадцать назад продавали по талонам. Надо сказать, что столь длительный срок водке не повредил, наоборот, она даже какой-то особенно ядреной стала и в крепости прибавила. Областники сразу пить древнюю водку не рискнули, а подождали, пока участковый с Кунжаковым выпьют. Нашли, значит, подопытных кроликов! Однако Кунжаков с участковым против такого эксперимента возражать не стали, а сразу же налили себе по две трети стакана каждому. Выпили, крякнули, закусили малосольными огурчиками и кабанятинкой браконьерской. Видно было, что участковый в Зимовниках был царь и бог, дом у него была полная чаша, а потому и не стоило ломать голову в догадках, почему он от расспросов областных оперов уклонялся: брал он у этого долбаного водителя бензинчик на халяву, бесплатно брал, потому и юлил сейчас, и выпивку на стол выставлял с разными гастрономическими разносолами.

      Сало у участкового было знатное — белоснежное и с многочисленными розовыми прожилками. Сразу видно, что участковый кабанчика откармливал по системе: два месяца помоями и отрубями, а полмесяца — желудями. Только от желудей такие мясные прослойки завязываются. Нежное было сало, таяло во рту.

      Областники прикончили вторую бутылку и вышли во двор покурить. Кунжаков подмигнул участковому и жестом показал, что выпивка — выпивкой, а язык распускать все равно не следует. Участковый страдальчески скривился и резанул себя ладонью по горлу. Плохо было участковому, как плохо бывает всякому сельскому жителю, в чью размеренную жизнь неожиданно вторгаются с неприятными расспросами городские жители. Тем более из компетентных органов.

      — Ты это… — сказал быстрым шепотом Кунжаков. — Кость им кинуть надо. Дай им пару свидетелей, они и отстанут!

      Участковый склонился и дохнул на Кунжакова густым перегаром.

      — Да кого же я им дам? — страдальчески сказал он. — Все ведь уважаемые люди! Председателя поселковой администрации по должности сдавать нельзя, директора акционерного общества «Красный коммунар» Курехина тоже нельзя, я от него одну пользу имел, он мне лет двадцать помогает, да и кумовья мы с ним, он у меня дочку крестил…

      Да и остальных, как вскоре выяснилось, указывать тоже нельзя было. Поселковый врач, управляющие отделениями акционерного общества, библиотекарша, имевшая старенькие «Жигули»… Кунжаков запоминал фамилии, радуясь, что областники ещё курят и у него, сельского милиционера, есть возможность отличиться.

      Но тут, как на грех, вернулись областники, некоторое время они подозрительно смотрели на сельских коллег, и, чтобы усыпить их бдительность, Кунжаков достал обе бутылки самогона, заготовленные им впрок.

      Подозрительность со стороны старших коллег сразу пошла на убыль, и кончилось все ближе к полуночи хоровым пением. Выпили так крепко, что если бы Кунжакова спросили его собственную фамилию, то старший лейтенант если бы и назвал её, то с большим трудом. Естественно, что фамилии тех, кто пользовался услугами ворюги, напрочь вылетели из головы. Поначалу все от выпитой водки были смелыми, рвались пред светлые очи начальства, но участковый проявил редкое для пьяного здравомыслие.

      — Вот что, мужики, — сказал он. — Хата у меня большая, ложитесь спать. Утро вечера веселее.

      И в самом деле — утро оказалось веселее. Пробуждение, правда, было тягостным, но после того как участковый, вздохнув, достал из серванта бутылку спирта, и впрямь стало веселее. Дали немного похмелиться и водителю, все-таки человеку ещё машину вести. Кто ж его в трубочку будет заставлять дышать — офицеров милиции полная машина.

      Тепло попрощались с участковым, взяли в дорогу жареного мяса, соленых огурчиков, помидоров да капусты «пелюски», чтобы разнообразить выдаваемый в лагере сухой паек.

      Уже перед отъездом участковый, добрая душа, сунул в планшетку Кунжакова бутылку спирта. Это было очень кстати, старший лейтенант намекнул своим десантникам, что привезет бутылочку-другую. Он бы и привез обязательно, если бы вчера вечером бдительность не потерял, проявив обычную для пьяного щедрость.

      Вернувшись в лагерь, областники пошли докладывать начальству свои скромные успехи. Кунжакова они с собой не взяли, но старший лейтенант этим не слишком огорчился. Он ещё с армии усвоил нехитрую истину, что надо держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Тем более что полевые армейские кухни уже дымили трубами в чистом поле и розовощекие армейские повара не скупились на добавки пшенной каши, щедро сдобренной салом и тушенкой.

      Чуть в стороне от остальных особняком сидели несколько человек в странной форме. Форма была черного цвета и скорее напоминала робу заключенных, а не армейское обмундирование. И мужики в этой форме были на подбор: высокие плечистые, сплошь истинные русаки — светловолосые и голубоглазые. Особенной статью выделялись два прапорщика, в руках у которых и котелки посудой для куколок выглядели. Прапорщики целеустремленно поглощали пищу, не обращая внимания на взгляды окружающих.

      — Что за части? — спросил Кунжаков знакомого офицера. Тот многозначительно глянул вверх.

      — Спецподразделение, — вполголоса сказал он. — Таким дай волю, за полчаса в нашем лагере камня на камне не оставят, стволы пушек голыми руками согнут!

      Кунжаков уважительно поглазел на тайный спецназ, но тут подошла его очередь, и повар щедро оделил старшего лейтенанта горячей, аппетитно пахнущей кашей.

      Пристроившись среди завтракающих нарядов, Кунжаков и услышал от солдат рассказ о собачьем исходе из города. Вообще-то бежали из города не только собаки, бежали кошки и прочий домашний скот, мыши в реке Медведица тонули, как лемминги в Северном море. Но всем почему-то запомнились именно собаки. Уж больно они выли, когда стаей неслись по дороге, чтобы разбежаться в зарослях кукурузы. Это чему же в городке надо было случиться, чтобы сторожевые псы рвали цепи и с воем мчались в поля, поджав хвост и с выражением ужаса в глазах?

      Худо было в городке. Кунжакова охватило странное недоброе предчувствие, что все закончится очень плохо.

      Даже спирт, который в тот же день был выпит с десантниками Костей и Лешей под пшенку, приправленную консервированным мясом, хорошего настроения не прибавил. Бежать надо было из этого проклятого места, бежать. Как собаки бежать, как птицы, покинувшие город ещё накануне. Было у Кунжакова предчувствие, что это ещё не последнее Ч П, которое их ожидало. Что ещё можно было ждать от места, где телевышки по спутникам молниями палят? Лично Кунжаков во всем происходящем видел два варианта — либо это инопланетяне начали оккупировать Землю, словно в старом американском фильме «День независимости», либо нечистая сила вмешалась в человеческую жизнь. Не зря же металлические отблески на кладбище посверкивали.

      Ни один из этих вариантов хорошего собравшимся у райцентра не сулил. А от неприятностей надо было держаться подальше. Как от начальства.

     

      7. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 26 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 19.00

      Стариков добрался до развилки на хутор Страхово около трех часов. Водитель большегрузного рефрижератора рассчитывал проскочить на Москву по трассе, но ничего у него не вышло. Но доброе дело, прежде чем повернуть на Камышин, он все-таки сделал. Отсюда до Михайловки было не так уж и далеко. На перекрестке стояло два бронетранспортера. Один обычный, знакомый Старикову по армии, другой был явно предназначен для каких-то особых задач. Он был черного цвета, и над броней его возвышалась конусная башенка с круглыми иллюминаторами.

      Стариков, чтобы не вызывать подозрения у толпящихся рядом с боевыми машинами солдат и ментов, свернул на дорогу к хутору, добросовестно отшагал по ней километра полтора и, убедившись, что находится вне поля зрения постов, юркнул в заросли кукурузы. Он великолепно понимал, что если его поймают, то в лучшем случае отправят назад. А могли и посадить в какой-нибудь фильтрационный лагерь для проверки личности. Оба варианта Дмитрию не подходили: и в том, и в другом случае он ничем не мог помочь жене и дочери. Поэтому он и крался по кукурузе. Вскоре выяснилось, что и это не самый безопасный путь. Дважды Старикову приходилось залегать в зарослях и ждать, когда уйдут по направлению к Михайловке боевые вертолеты. О «барракудах» он был наслышан, на них инфракрасные датчики стояли, реагирующие на тепло живого организма. Но Бог миловал — либо датчики эти у вертолетчиков не были включены, либо тепловое излучение тела Старикова не слишком отличалось от излучения какой-нибудь лисы, бродячей собаки или дикого лося, которые в последнее время излишне расплодились в этих местах.

      Покружив над зарослями кукурузы, вертолеты с ревом уходили к Михайловскому мосту. Тут и дурак догадался бы, что именно там военными разбит лагерь и именно поэтому к мосту соваться было нечего.

      Но Стариков не зря столько лет прожил в Михайловке. Ее окрестности он знал не хуже какого-нибудь старичка-краеведа и потому шел к реке значительно выше моста. Правда, ему предстояло пересечь московскую трассу, но Дмитрий полагал, что это не самое сложное. Как учили в армии — «слева по одному, короткими перебежками, вперед!». Посты обычно выставляются стационарные, передвижные патрули придерживаются определенного графика, и вычислить его будет не так уж и сложно — достаточно часок полежать в кукурузе и понаблюдать за дорогой.

      Пару раз ему и в самом деле пришлось отлеживаться в зеленых зарослях. Солдаты, стоявшие в оцеплении, в попытках разнообразить и дополнить сухие пайки запасались початками уже вызревшей кукурузы.

      Похоже, в Михайловке и в самом деле произошло что-то серьезное, уж больно много солдатни нагнали, да и боевые «барракуды», то и дело проносившиеся в небе, говорили сами за себя.

      Еще в дороге Стариков слушал по приемнику последние известия. Все там было — от сообщений о покушении на короля Иордании до подробных рассказов о шестибалльном землетрясении в районе Южно-Сахалинска. А о том, что случилось в Михайловке, не было сказано ни слова. Но количество согнанных под Михайловку войск говорило само за себя. Стариков лежал в зарослях кукурузы, нервно грыз мучнисто-сладкие зерна, достигшие восковой спелости, и пил воду из предусмотрительно захваченной из города литровой бутылки «Аквастатики». Маршрут свой он продумал ещё в Царицыне и теперь старался неукоснительно следовать ему.

      У московской трассы Стариков особенно не задержался. Два бронетранспортера, рыча моторами, неторопливо прошли к развилке на Страхово, и Дмитрий рискнул перебежать дорогу без особой подготовки. Тем более что за дорогой желтели шляпками многочисленные подсолнухи. И правильно сделал. Оказавшись по ту сторону шоссе, он увидел, как колонна автомашин, направлявшаяся к Михайловке, остановилась неподалеку от его убежища, и из кузовов, затянутых брезентовыми тентами, посыпалась уставшая от долгой дороги солдатня. Послышался зычный голос: «Десять минут на оправку и перекур! Время пошло!» Услышав призыв незнакомого ему отца-командира, Стариков заторопился уйти подальше в подсолнухи. Не хотелось ему, чтобы после столь удачного броска через шоссе кто-то из оправляющихся солдатиков на него наткнулся. Кто знает, какие им даны указания в отношении случайных свидетелей. Как говаривал прапорщик Иван Жеребцов, «солдат — это ребенок с большим членом, и спички от него надо прятать, чтобы он казарму не спалил».

      По левую руку Старикова располагался военный аэродром. Одно время заброшенный из-за расформирования части, которая там базировалась, сейчас этот аэродром был оживлен. Слышался свист прогреваемых двигателей, и на бетонке взлетной полосы серебрилось сразу несколько машин. Судя по размерам, это были не истребители.

      Еще через час Дмитрий достиг реки. Медведица лениво катила свои мутные волны, а за рекой… Еще по пути к реке Стариков обратил внимание на странные отблески в небе. Теперь казалось, что над городом было нечто вроде огромного прозрачного купола, как иной раз показывали в фильмах о будущем. Стоит город на вечной мерзлоте под куполом. Тепло и мухи не кусают. Потому они, суки, и не кусают, что не водятся в районах вечной мерзлоты. А водится там летом гнус, который полностью отвечает своему названию.

      Стариков снова попил воды, приглядываясь к зарослям ивняка над Медведицей. Зелени было слишком много, идти напрямик к реке опасно. Запросто можно нарваться на патруль. Впрочем, как раз напрямик Стариков и не собирался идти. Было одно местечко, знакомое ему ещё с детства. В конце прошлого века трудолюбивые монахи местного монастыря проложили из монастыря подземный ход за Медведицу. Помнится, ещё в детстве, когда пацаны вход в него обнаружили, Старикова поразили стены, обложенные красным кирпичом. Сколько же надо было сил и денег вбухать, чтобы монахи могли из своего монастыря тайком шастать к селяночкам?! Для чего ещё подземный ход мог пригодиться, Стариков тогда и представить не мог.

      А вот пригодился.

      Тесный вход, облицованный полурассыпавшимся от времени кирпичом, таился в зарослях хмеля и дикого винограда. Вокруг были кусты дикого шиповника, поэтому только мальчишка или дурак мог туда полезть. Справа от зарослей шиповника стояла желтая милицейская машина, и двое мужиков в длинных семейных трусах купались в реке. Делали они это без обычных уханий, криков и шуточек. Сразу было ясно, что купание в реке командованием было запрещено, но уж больно солнце пекло, грех было этот запрет не нарушить.

      Стариков не стал дожидаться, когда менты свое купание закончат. Свидание с ними в его планы не входило. Поэтому он прополз в заросли и нашел едва приметную тропиночку, свидетельствующую о том, что и нынешнее поколение михайловских пацанов росло такими же любознательным, как поколение самого Старикова.

      Тропинка вывела на небольшой зеленый пятачок перед овалом входа, обложенного красным кирпичом. Слева от входа виднелись следы кострища, в котором лежали кирпичи и несколько пластиковых бутылок из-под газировки. Чуть дальше лежали какие-то тряпки.

      Стариков сложил несколько кирпичей и немного посидел на них, переводя дух. Хорошо, что он не курил, иначе бы не удержался и закурил, а дым от сигареты чувствуется на расстоянии и может привлечь внимание милиционеров.

      Отдохнувший от длительного и трудного пути Дмитрий Стариков подошел ко входу в подземелье и огляделся. Да, новое поколение пацанов, освоивших подземный ход, было куда более запасливым и расчетливым. В трещину в стене было воткнуто несколько факелов. Берется палка, обматывается старым тряпьем и смачивается керосином, а потом опускается в расплавленную смолу. Такой факел горит достаточно долго. Правда, чаду от него хватает, но ведь и Стариков не на прогулку собирался. А наличие факелов давало возможность поберечь батарейки прихваченного Стариковым фонарика.

      Он похлопал по карманам. Зажигалка была на месте. Раскрыв сумку. Стариков достал набитый патронташ и ракетницу, переделанную знакомым ему умельцем с Жилгородка под патроны двенадцатого калибра. Худо-бедно, но теперь он был вооружен, и, как всякий вооруженный человек, Дмитрий сразу почувствовал себя увереннее. Зарядив ракетницу и сунув её за пояс, Дмитрий положил в карман куртки фонарик и взял несколько факелов. Кирпичный ход, казавшийся в детстве широким и просторным, сейчас показался ему тесным. Из глубины хода пахло сыростью и тленом. Он зажег один факел, и пламя неровно высветило кирпичные стены, на которых белела какая-то плесень. Впереди, куда не доставал свет факела, сгущалась неприветливая тьма. Стариков вздохнул и двинулся вперед. Ход был длинным, более километра, и на пути встречалось несколько тупиковых ответвлений, которые монахам потребовались для каких-то тайных молений. В детстве Стариков с друзьями обследовали один из таких тупиков и обнаружили там камень, на котором отпечатались пальцы слишком ревностного священника, а на стене, там, где должна была висеть икона, светлел квадрат сухого кирпича в окружении копотных теней от горевших рядом с ней факелов.

      Дышать в подземелье было тяжело. Воздух был влажным и затхлым, как вода, долгое время стоявшая в серебряном стакане.

      Попискивали крысы. Бог знает, чем они здесь питались, но крыс здесь всегда хватало. Стариков порадовался, что он в кроссовках. А вот о Светке он не подумал. Маринку можно было и на руках вынести. «Ладно, — подумал Стариков. — Главное — добраться, а дальше будет видно, как и что делать».

      Стало ещё холоднее, пламя факела заколебалось, зашипело, и на Дмитрия упало несколько холодных капель. Он понял, что находится прямо под рекой, и из этого вытекало, что половину пути он уже одолел. Было тревожно: чем больше он приближался к выходу, тем больший страх и смятение его охватывали. Насколько он помнил, вход этот заканчивался на территории бывшего монастыря, помещения которого после победы революции приспособили для нужд рыбокоптильного цеха. И что удивительно — вроде и Дон был рядом, и в самой Медведице рыбы хватало, а коптили в цехе морскую скумбрию, минтая, который в детстве никто и за рыбу-то не считал. В сравнении с речной рыбой скумбрия и минтай были как, скажем, карамель против шоколадной конфеты. Впрочем, чего греха таить, в детстве Стариков и его товарищи частенько пользовались подземным ходом, чтобы спереть из коптильного цеха десяток-другой копченых скумбрий и съесть их на берегу Медведицы, закусывая ворованными же арбузами. Славное было время!

      По расчетам выходило, что он уже приближался к городу. Стариков прикинул, сколько ему осталось идти. Выходило не так уж и много, и он порадовался, что путь особой сложности не представил. И рано он обрадовался. Тут его и прижало.

      Боль ударила в шею, медленно поползла вниз, заставляя неметь и без того уже ставшие холодными пальцы рук. Он остановился и едва не выронил факел из рук. Сначала он даже не понял, что причина боли кроется вне тела, просто подумалось, что некстати прихватило сердце. Он по инерции Сделал несколько шагов вперед, и тут его отпустило.

      Стариков присел на корточки, переводя дух. Факел догорел, и он оказался в шуршащей темноте. Где-то неподалеку пискнула крыса, к её писку добавились другие не менее настойчивые попискивания, и Стариков понял, что надо идти дальше. Он с трудом встал. Тело, ещё несколько минут бывшее сильным и уверенным, вдруг стало непослушным. Стариков заставил себя достать зажигалку, непослушными пальцами зажег её, и маленький желтый огонек отодвинул душную тьму, подступившую со всех сторон.

      Новый факел долго не хотел разгораться, потом выстрелил в сторону длинной шипящей искрой и занялся неровными желто-красными язычками пламени. Дождавшись, когда факел разгорится, Дмитрий двинулся вперед. И странное дело — если до приступа ощущение опасности было где-то впереди, то сейчас оно осталось позади. Более того, оно медленно отодвигалось с каждым шагом Старикова к выходу.

     

      8. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 26 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 19.35-0.10

      На прежний пост Кунжакова не поставили, но и без дела он не остался. Дали ему милицейский «уазик» и послали патрулировать вдоль Медведицы. Вроде как он неожиданное повышение получил. На машине кататься сподручнее, чем топтать пыль на дороге. Да и скорость у «уазика» куда больше, чем у пары самых шустрых человеческих ног. Ежели чего случится, на своих двоих от беды не убежишь, а на четырех колесах ещё можно попытаться.

      Оказавшись подальше от начальнического ока, можно было немного расслабиться. Лето все-таки.

      Искупались.

      Перед тем как залезть в воду, старший лейтенант заставил одного из десантников померить уровень радиации хитрым прибором ДП-8. Прибор радиоактивности не отметил, и вся команда, включая водителя, попарно искупалась в Медведице. Вода была теплой, даже не хотелось выбираться. Прозрачная Сфера над городом отблескивала на солнце. Неизвестно, что происходило в городе, но здесь, на берегу, было просто замечательно.

      — Слышь, Николаич, — сказал Кунжакову водитель. — Кажется, в зарослях кто-то сидит. Мне показалось, я рубашку видел светлую.

      Кунжаков посмотрел.

      — Леня, — сказал он успокаивающе. — Какой дурак в самые заросли шиповника попрется? Спи спокойно, дорогой товарищ, нам ещё шесть часов на этой жаре преть! Сколько времени?

      — Да вечер уже, — сказал водитель. — Ты смотри, солнце уже скоро сядет, а парит по-прежнему. Ты как хочешь, Андрей Николаевич, но я все-таки гляну.

      Но посмотреть, кто скрывается в зарослях, он все-таки не успел — помешала некстати ожившая рация.

      — Двести первый, двести первый, — хмуро назвали по рации позывные «уазика» из лагеря. — Ответьте «Дубовке»!

      — На связи! — отозвался Андрей Николаевич Кунжаков, усаживаясь на переднее сиденье.

      — Двести первый, немедленно к мосту, — приказали по рации. — Как поняли меня? Немедленно отправляйтесь к мосту!

      — Вас понял! — сказал Кунжаков, прыгая на одной ноге и натягивая штаны; — Выезжаем!

      На развилке царило нечто невообразимое. Такого столпотворения боевых машин Кунжаков никогда не видел.

      — Что случилось? — спросил он армейского лейтенанта, пробегавшего мимо машины. — Лейтенант махнул рукой.

      — Третий Исход начался, — прокричал он. — На этот раз люди выходят!

      Исход людей из районного центра начался около девяти часов и шел сразу по двум направлениям. Первая группа выходила по асфальту мимо кладбища на поворот к Москве, там, где стоял указатель направления и расстояния до крупного ближайшего населенного пункта Панфилове. Вторая группа — большей численности — шла, огибая кладбище с другой стороны, и выходила на развилку дорог, ведущих на Серафимович и Волгоград.

      В отличие от птиц и собак люди шагали организованными колоннами по четыре человека в ряд. В первой колонне на Панфиловское направление вышли двадцать шесть человек, все мужики в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Колонна, что вышла на развилку, достигала сотни человек и была более пестра по возрастному составу, более того, в ней было несколько женщин. Впрочем, женщинами этих затесавшихся в мужскую колонну существ назвать было трудно. Рядом с такими Андрей Кунжаков вполне был способен сохранить целомудрие и нравственность даже на необитаемом острове.

      К чести начальства надо было сказать, что на сей раз оно действовало оперативно. На краю лагеря была быстро поставлена палатка казарменного типа, пространство вокруг которой немедленно оградили неведомо откуда взявшейся колючей проволокой, а по углам поставили вышки с пулеметными гнездами. Получился настоящий концлагерь в миниатюре, куда немедленно препроводили всех вышедших из города. На всех мест не хватило, и военные тут же стали ставить вторую палатку.

      Пьяные от отчаяния и страха перед выполнением своего профессионального долга врачи принялись обследовать вышедших из города людей. Одновременно заработали и милиционеры, устанавливая данные вышедших людей и проверяя всех их по соответствующим учетам — от проверки по информационным центрам Царицынского ГУВД до выяснения, не состоят ли вышедшие из Михайловки лица на каком-нибудь виде медицинского учета.

      И вот тут их ждала неожиданность.

      Вышедшие из города лица были хроническими психбольными, алкоголиками, перепившими накануне появления Сферы, или просто наркоманами. Внятно рассказать о том, что происходит в городе, они не могли, как и объяснить причины того, что погнало их из города на ночь глядя. После освидетельствования их врачами с людьми беседовали профессиональные следователи и армейские дознаватели. Из объяснений вышедших из города людей следовало, что ничего необычного они в городе не видели и даже Сферы, повисшей над городом, не заметили.

      — Братан, ты чего мне мозги пудришь, — развязно сказал следователю дважды судимый бич, тело которого покрывали многочисленные татуировки. — Какая Сфера? Собрались и пошли! Я два месяца на вокзале кантовался, меня местные менты два раза в день гребли. Смотрю, народ идет. Думал, демонстрация какая, вот и пристроился.

      Его вывели из палатки и показали Сферу, которая с закатом обрела совершенно четкие очертания. Бич долго и недоуменно разглядывал Сферу, потом почесал грязной пятерней в затылке и озадаченно спросил:

      — Мужики, так вы правду мне сказали? Бля буду, не было там никакого колпака. А почему я из города ушел, и сам не знаю. У вас головки светлые, вы и думайте, что там стряслось. Ничего не могу по этому поводу сказать. Совсем ничего!

      Другой поначалу начал рассказывать интересные вещи о Космическом Разуме, о контактах с ним, о взаимодействии пространств. Ошалевший от служебного рвения следователь исписывал вслед за ним лист за листом, пока наконец рассказчик не представился ему эмиссаром Высших сил и не заметил, что чакры у следователя давно уже не чищены, потому он и не слышит голоса Космоса. В противном случае он бы не занимался никому не нужной писаниной, а слушал бы голоса космических существ. Ему тоже показали Сферу, сквозь четкие очертания которой просматривались звезды. Экстрасенс долго любовался Сферой, потом повернулся к окружавшим его офицерам и ученым.

      — Это Большое Космическое Яйцо, — сказал он со страстной убежденностью в голосе. — Из этого Яйца вылупится космическое существо, которое преобразит Землю. Я чувствую его сознание, я мысленно говорю с ним.

      Следователь посмотрел на стоявшего рядом армейского капитана. Тот еле заметно кивнул. Ему было все ясно. Следователю, впрочем, тоже.

      — Я все-таки запишу, — уныло сказал он. — Чем черт не шутит…

      — Запиши, — сочувственно и тихо сказал армейский капитан. — Только тут и без докторов все видно — чистая клиника.

      Еще один небритый мужик, долгое время работавший на местном ликеро-водочном заводе, долго смотрел на Сферу, потом сокрушенно сказал:

      — А бабка с женой, значит, тама осталися? Лихо! Вот и не верь опосля этого в Бога!

      Что он имел в виду, так и осталось невыясненным. Мужик замкнулся, задумался и время от времени шептал что-то себе под нос, сокрушенно покачивая головой.

      Всех позабавил молодой наркоман в затертых джинсах и черной майке с изображением головы быка на груди. Наркоман долго не мог понять, чего от него хотят, а когда его вывели, чтобы он собственными глазами увидел Сферу, некоторое время разглядывал звездное пространство над городком, потом заржал и, тыча пальцем в четко обозначившийся купол, сказал:

      — Вот это пацаны укумарились! Закуклились, гады, и кайф щемят! Дайте покумарить, мужики, я тоже хочу закуклиться! Нет, блин, одному все, а другому ни хрена не достается. Я же говорил, что мел в дозу подмешивают, а они мне, блин, чистяк, чистяк! — передразнил он кого-то.

      Интенсивные допросы вышедших из города людей происходящего не прояснили.

      Генерал Сергеев выборочно просмотрел некоторые показания, взятые членами оперативной группы, снял очки, почесал дужкой кончик носа и грустно сказал, ни к кому персонально не обращаясь:

      — Бред!

      Ознакомившись с протоколом допроса экстрасенса, пожевал тонкими губами, собирая морщины на худом лице в тесный, похожий на клубок молний пучок.

      — Где вы нашли этого дурака? Из какого дурдома он сбежал?

      — В Михайловке нет психбольницы, — доложил генеральский адъютант.

     

      Генерал Сергеев задумчиво посмотрел на него, хитро ухмыльнулся и со спокойствием, восхитившим всех окруживших его офицеров, сказал:

      — Придется организовать!

      — Товарищ генерал! — вступил в разговор начальник контрразведывательного отдела корпуса полковник Ирницкий. — Я вот что подумал… Одно время в допросах пользовались услугами гипнотизеров. Ну, когда опасных преступников колят. Я вот подумал, говорят, в Царицыне как раз Аллан Чумак гастролирует…

      — Ты мне этого шарлатана и не вспоминай, — сказал генерал Сергеев. — В девяностых, когда он баночки по телевизору заряжал, моя жена от телевизора не отходила; А потом намазалась этой самой водой и вся прыщем пошла, полгода на косметолога мою капитанскую зарплату расходовала!

      Подумав, генерал добавил:

      — А вообще-то мысль здравая. Только надо достойного человека найти. Не жулика, полковник. Вам и поручим подобрать подходящего кандидата. Там у нас в палатке разных специалистов до черта, посоветуйтесь с ними, глядишь, чего дельное и подскажут.

     

      9. РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 0.50-1.41

      Первый раз Дима Стариков видел улицы ночной Михайловки пустынными. Сколько он помнил детство, в любое время можно было увидеть на них прохожих. Мужики на элеватор или цементный завод в ночную смену спешили, влюбленные парочки в тени деревьев обжимались, а то и пьяная компания вываливалась на улицу, горланя что-нибудь из репертуара вновь вошедшего в моду Ободзинского или неувядаемого Валерия Леонтьева. На этот раз на улицах не было никого. Даже собаки не лаяли.

      И что самое удивительное — свет в квартирах не горел. Дома смотрели на Старикова пустыми темными глазницами окон, и в этой всеобщей слепоте домов было что-то зловещее. Слава Богу, что все россказни о железнодорожной аварии с многочисленными человеческими жертвами оказались сплетнями. Так обычно и бывает. Случится что-нибудь на пятачок, а досужие журналисты набрешут на рубль. Разрисуют так, что обычный несчастный случай заранее продуманным преступлением покажется!

      Стариков шел к дому тестя и тещи. На темной и безлюдной улице оживали детские страхи, и Дмитрию казалось, что за ним кто-то крадется на мягких пушистых лапках, готовый схватить за плечи в самый неподходящий момент. Стариков резко оборачивался, но сзади, как и ожидалось, никого не было, а может, этот ночной хищник, сожравший жителей города, был хитрым и осторожным и просто ждал, когда его жертва расслабится.

      Он прошел почти по всему второму участку и никого не встретил. Только однажды показалось, что во дворе дома, где жила его первая любовь, что-то полыхнуло, словно добрая сотня мужиков одновременно затянулись сигаретами. Но это ему, наверное, показалось, потому что ещё через несколько минут Стариков прошел через двор и убедился в этом собственными глазами. Беседка была пуста, а двор темен.

      Откуда-то от железнодорожного вокзала донеслась басовитая нота, точно кто-то там ударил по басовой струне гитары, и она долго резонировала в ночной гулкой пустоте, заполненной таинственными шорохами и запахом ночных фиалок и душистого горошка.

      В доме тестя было темно, и сразу стало ясно, что там никого нет. Что Дмитрия окончательно добило — кобель Жорка, любимец тестя, даже не выскочил из-под крыльца, где у него было роскошное лежбище из старых фуфаек. Все могло случиться, но чтобы Жорка его не встретил, ластясь и меняя недовольное ворчание на ласковые и умильные повизгивания… В это Стариков не верил.

      Сердце его наполнилось тревогой. Тревога эта усилилась, когда он увидел, что двери дома распахнуты и из комнаты людьми совершенно не пахло. Дмитрий вошел в дом, привычно нащупал выключатель и щелкнул им. Свет загорелся, но лампочка едва тлела. Наверное, столько же света давала лучина или та самая лампочка Ильича, которой в далекие двадцатые годы электрифицировали Россию. Однако и при её тусклом свете Стариков разглядел, что комната пуста, а рядом с длинной лавкой стояла коляска, в которой ещё Светку катали, а теперь она досталась её дочери. Стариков даже не стал в коляску заглядывать, видно было и от порога, что коляска пуста.

      Он прошел в горницу, сел к столу и обнаружил на скатерти, покрывающей стол, пачку «Примы», оставленную тестем. Нестерпимо захотелось закурить, но Стариков сдержался. Он сломал одну сигарету и долго нюхал махорку, даже пожевал немного, чтобы отбить ненужное и вредное желание, с которым так долго боролась жена Светлана. Встав, он неизвестно для чего сунул пачку сигарет в карман. Все было хуже, чем он предполагал. Что произошло — не понять, и спросить об этом некого было.

      Дмитрий прошелся по комнатам дома и, для очистки со-. вести, быстро убедился, что дома никого нет. Да теща и не оставила бы никогда дом незапертым, такой уж у неё характер был. Задумчиво покусывая губу, Стариков вернулся в горницу, и в это самое время лампочка, вкрученная в люстру, неожиданно лопнула с сухим пистолетным треском. Это было так неожиданно, что Стариков вздрогнул, и опять ему показалось плывущее за окном багровое искристое облако.

      Торопливо вышел он во двор. Вокруг было темно и тихо. Слышалось, как шуршат от легкого ветерка листья декоративного винограда, который затейливо овивал поставленную тестем беседку.

      В стороне, где находился железнодорожный вокзал, полыхало, словно там находилось трамвайное кольцо или велись сварочные работы. Трамваи в Михайловке не ходили, а если кто-то в ночь вел сварочные работы, так это даже и к лучшему. Где работают, всегда можно встретить живых людей и выяснить у них наконец, что случилось.

      Поэтому Стариков без особых колебаний двинулся к вокзалу. Дорога на вокзал шла мимо проходной элеватора, которая сейчас была темна и безлюдна. Такого Дмитрий вообще не мог припомнить. И опять ему показалось, что следом за ним крадется осторожная тень.

      Через железнодорожный мост Стариков не пошел из боязливости. Он пошел напрямик через железнодорожные пути, хоть и пришлось ради этого подлезать под стоявшие на путях грузовые вагоны.

      Перрон оказался пустынным, а окна вокзала — темными. Такого тоже Стариков не помнил. За красным зданием одноэтажного вокзала, там, где находилась площадь и располагались автобусные остановки, действительно что-то искрило. Стариков поспешил на свет и едва не упал, споткнувшись о кусок кирпича, кем-то брошенный на асфальте перрона. Это его немного отрезвило, и на площадь он вышел с некоторой осторожностью.

      Осторожность оказалась правильной.

      Площадь была безлюдной, и сварочных работ на ней никто не вел. Прямо посреди площади светилось огромное круглое пятно правильных очертаний, и вокруг него быстро носились цветные пятна и небольшие голубоватые шары. Подобной картины Дмитрию видеть не доводилось, и он зачарованно уставился на фантастический калейдоскоп мелькающих огней.

      «Пришельцы!» — мелькнуло у него в голове. Однако уже, через несколько минут он отказался от этой мысли. Если это и высадились пришельцы, то они ничем не напоминали зеленокожих или серокожих существ, о которых так много писали в журнале «НЛО». Более того, похоже, они были не материальны, а состояли из света.

      Стариков наблюдал за игрой световых пятен на площади, но так и не заметил какой-либо системы в перемещениях разноцветных шаров и самих пятен. Время от времени при столкновении шаров в небе вспыхивали разноцветные искры и порой повисали небольшие, но яркие радуги, которые, впрочем, существовали непродолжительное время. От большого светового пятна, повисшего в центре площади, волнами расходилось голубоватое мерцание, которое придавало пятну сходство. с уличным фонарем в дождливую погоду.

      Присмотревшись, Стариков обнаружил, что от центрального светового пятна через железнодорожные пути идут несколько рубиновых лучиков, каждый из которых был не толще монтажной проволоки, используемой радиолюбителями и связистами. Он снова вернулся на перрон. Одна еле заметная световая нить была явно направлена к телевышке, другая уходила в сторону озера, вокруг которого располагался парк культуры и отдыха, ещё одна уходила в сторону городского кладбища, а четвертая нить вела куда-то в центр города, скорее всего соединяя странное пятно на площади со стадионом, на котором местные футболисты играли на первенство города. Стариков сам там играл на заре туманной юности за местный «Цементник».

      Стариков и сам не знал, почему он пошел вдоль этого светового луча. Задним числом, конечно, можно как-то объяснить свои действия, но в тот момент он скорее действовал интуитивно, нежели следовал логике. Откуда было взяться логике в эту фантасмагорическую ночь?

      Оказавшись на темных улицах города, он вдруг снова почувствовал, что за ним наблюдают. Стариков понимал, что обманывается. Некому в пустом городе наблюдать за перепуганным человеком. Он хорошо знал — нет на улицах городка ни людей, ни собак. Только звезды равнодушно лили свой свет с небес да на востоке уже довольно высоко повисла громоздкая багровая луна.

      Было полнолуние.

     

      10. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ/ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 0.50

      Нечисть всегда обретает особую силу в полнолуние. Мысль эта пришла в голову Кунжакову, когда он курил сигарету, сидя на пустом дополнительном баке для горючего, который обычно подвешивали на истребители для увеличения дальности полета. В годы юности Кунжаков немало поплавал на плотах, которые хитроумные авиационные прапорщики изготовляли из двух пустых баков и деревянного помоста. Снобы устанавливали на этих помостах пластиковые кресла и зонты, чтобы удить рыбу со всеми удобствами, народ попроще довольствовался плотами, сидя на которых можно было опустить ноги в теплую воду, а при желании и, не особо утруждаясь, плеснуть на себя водичкой прямо из реки.

      Луна сегодня выглядела довольно зловеще. Красные отблески бежали по воде и совсем не казались лунной дорожкой. Наоборот, создавалось впечатление, что в Медведице горит вода.

      Старший лейтенант пытался добросовестно осмыслить происходящее, но, кроме пришельцев и нечистой силы, ничего не лезло в голову. Правда, Кунжакова смущали животные, птицы и люди, изгнанные из города. Ну скажите на милость, зачем и кому потребовалось изгонять алкоголиков, наркоманов и психбольных? А животные чем этим неведомым силам помешали? Пусть это будут пришельцы. Зачем им было сортировать людей, сгонять в стаи птиц и в стада животных? Плацдарм себе расчищали? Тогда почему оставили в городе людей? Решили сделать из них рабов? А детей тогда почему оставили? А может, они их того… похавали уже? Потому и купол этот прозрачный поставили, чтобы не помешал никто. Может, заготовка продуктов у них здесь! А какая тогда этим пришельцам разница, кого жрать? На кой черт им тогда психов и алкашей отпускать? И скотину тоже… Тогда уж скорее это не пришельцы, а нечистая сила. А если так, в её действиях некоторая логика просматривается. Грешников они отпустили, все равно они от нечистой силы никуда не денутся. А праведников загребли. На предмет обработки. Тогда понятным становится, почему они животных и птиц отпустили. Они им просто не нужны.

      Нет, все-таки какая ерунда порой в голову лезет. Особенно если ночь и ты находишься рядом с загадочным местом, где произошли невероятные события.

      Десантники сидели у воды и курили. Видно было два красных огонька, время от времени вспыхивающих в полутьме. Кунжаков вдруг подумал, что солдаты находятся в более выгодном положении. У них были «Абаканы», в то время как старший лейтенант был вооружен все тем же пистолетом Макарова. И много из этой пукалки можно стрелять? «В кого? — насмешливо возразил внутренний голос. — Если в нечистую силу стрелять собрался, то это у тебя, Андрюша, крыша поехала. А если ты собрался палить в пришельцев, то не обольщайся — пальнут они в тебя из какого-нибудь скорчера или бластера плазменным сгустком, и пепла от тебя не останется!» Старший лейтенант фантастику почитывал и примерно знал, чем могут быть вооружены пришельцы со звезд.

      Кунжаков вылез из машины, несколько раз присел, чтобы немного размяться. Рация молчала.

      Он спустился к воде.

      Десантники закончили курить и о чем-то негромко разговаривали.

      — Сколько времени, пацаны? — спросил старший лейтенант. — Не пора ли двигать в расположение?

      Времени ещё было более чем достаточно. Однако нечистая сила или инопланетяне под своим куполом не дремали. В небе что-то громыхнуло, с севера на поверхности Сферы появилась огненная клякса, которая желтыми и красными кольцами расползлась по её поверхности. Видно было, что бушующее пламя пыталось пробиться за невидимое препятствие. Пыталось и не могло. И ещё было видно, что пламя плясало снаружи Сферы. Снаружи, а не внутри нее.

      — Это ещё что за хренотень? — вслух удивился старший лейтенант. — Костя, сбегай к машине, предупреди лагерь. Хоть они скорее всего и сами все видели, но мы обязаны сообщать о любых замеченных происшествиях!

      — Не надо, — лениво сказал Костя. — Это наши и балуют. Термофугасным снарядом по Сфере ударили. Я такое уже видел. Не дай Бог, в танк попадет! Броню насквозь прошибает, а от экипажа и пепла не остается. Помню, в Киргизии по мятежникам артиллеристы били, мы потом в танки Раджапова заглядывали. Все цело, и снаряды даже не взорвались, а от экипажа одна труха, и не поймешь, что там спецовкой было, что телом человеческим.

      —А Сферу не прошибло, — сказал Кунжаков. — Значит, слаба наша техника против их защиты!

      — Чьей? — спросил десантник Алексей.

      — Откуда я знаю? — Старший лейтенант пожал плечами. — Тех зараз, что под Сферой сидят!

      — А с чего ты взял, что там кто-то сидит? — удивился Алексей.

      — Кто-то же должен был её построить! — сказал Кунжаков. — Не сама же она вылезла над городом, как чирей на заднице?!

      — Может, как раз сама она и вылезла. Пузыри Земли, как у Блока, — заметил Костя. Румяное и полное юношеского здоровья лицо его было задумчивым. — Вот мы тут орем: мол, пришельцы, посадка НЛО! А это всего-навсего какое-то природное явление вроде шаровой молнии. Накрыло город, и все!

      — А как же тогда Исходы? — хмыкнул Кунжаков. — Кто-то же погнал прочь птиц, выгнал скотину! Говорят, мыши в Медведице тысячами тонули! Мужики к Серафимовичу ездили, там их на берег выбросило! И мышей, и крыс! Весь берег был ими усеян. Ученые двое суток трупики собирали!

      Алексей удивился.

      — А на фига им мыши? — спросил он.

      — Не знаю, — сказал Кунжаков, пожимая плечами. — Только ими целый рефрижератор набили. Каждую в отдельном полиэтиленовом мешочке. И слышь, мужики, говорят, там не только наши умники были, там уже американцы приехали, немцы, французы. Всем интересно, что у нас тут случилось! Тут мы и без балета впереди планеты всей.

      — Во, опять! — сказал Костя. — По новой лупить начали! На поверхности Сферы расплылось сразу несколько огненных клякс. Медленно, словно огоньки сигнальных ракет, они поползли по поверхности Сферы вниз и погасли уже у самой земли. Некоторое время все молчали, ожидая продолжения, но, видимо, уверовав в то, что броня, окружившая город, непроницаема, стрельбу прекратили.

     

      От машины спускался к товарищам встревоженный водитель.

     

      — Николаич, — спросил он. — Что это за чертовщина такая была?

      — Спи спокойно, дорогой товарищ, — усталым голосом бывалого и всезнающего человека сказал Кунжаков. — Наши солдатики термофугасами на крепость купол этот долбаный проверяли. «Артиллеристы, Сталин дал приказ…»

     

      Водитель что-то злобно проворчал себе под нос, развернулся и направился к своей машине — досыпать.

      — Дай сигарету, — попросил Кунжаков, принял от десантника Кости «Приму», размял её и закурил, глядя на мерцающую в темноте ночи Сферу. — Мыши, — проворчал он. — Ox не нравится мне все это, так не нравится! Интересно, наши ученые козлы разобрались хоть немного в происходящем? Это тебе не мелочь из карманов тырить. Тут мозги большие нужны, чтобы понять — пришельцы это или эти твои… пузыри Земли!

     

      11. ГОРОД ЦАРИЦЫН, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 0.15

      Спать, конечно, хотелось, но никто не расходился — ждали генерала Сергеева. В чрезвычайных ситуациях власть всегда захватывают военные, ученым обычно достается роль вспомогательной силы. На них возлагается задача разобраться в сути происходящего, наметить пути выхода из кризиса, а в конце всего происходит обычное — наказание невиновных и награждение непричастных.

     

      Генерал Сергеев запаздывал.

      Еще с утра он улетел в область на вертолете и до сих пор не вернулся, хотя, если говорить по совести, в лагере у Михайловки ему сейчас делать было нечего, разве что глазеть на Сферу и распекать своих подчиненных за недостатки в охране периметра вокруг города. Совершенно идиотским занятием была попытка обстрелять Сферу термофугасами. Да и небезопасное это занятие. Если в районном городке действительно окопались пришельцы, то они могли ответить так, что от войск, что нагнали к Михайловке, ничего не осталось бы. Впрочем, в пришельцев никто из комиссии РАН особо не верил, но все равно риск был совершенно неоправданным. В конце концов, Сфера могла пропустить термофугасы в город, и тогда многочисленные жертвы среди населения были бы неизбежны. Но решение принималось даже не в Министерстве обороны, а на самом верху — с утра уже начал собираться Совет Федерации, и президентское окружение начало подтягиваться в столицу из курортных местечек Европы, где проводило летние отпуска. Спорить с принятым решением было бесполезно, поэтому все с жадным нетерпением ждали завершения очередного эксперимента, затеянного военщиной и политиками по принципу, который образно охарактеризовал один из бывших премьер-министров страны: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

      Сообщение, что обстрел Сферы закончился неудачей, все восприняли с видимым облегчением, а наиболее эмоциональные и верующие даже крестились под саркастическими взглядами неверующих коллег.

      Генерал Сергеев появился в гостинице «Царицынская», где были размещены ученые, за полночь. Генерал был в пятнистой рубашке, на которой легкими крылышками вились измятые погоны с генеральскими звездочками, в пятнистых же штанах и в массивных, но легких десантных ботинках. Форма его была пошита так, что скрывала излишнюю полноту генерала.

      — Ну, господа ученые, соображения есть?

      Соображения, может, и имелись, но высказать их вслух никто из ученых не решился. Легко сказать что-то самому себе, куда труднее сказать это в присутствии других. Особенно среди военных, которым все равно, что скажут гражданине лица, им главное, что решили они.

      — Вскрытие животных результатов не дало, — доложил биолог Некрасов. — Никаких прижизненных изменений. Американцы отправили самолетом несколько тушек в Штаты для более углубленного исследования, ещё несколько мы отправили в Институт морфологии, но, мне кажется, результат ясен уже сейчас.

      — С людьми картина аналогичная, — сказал специалист из института имени Сербского.

      — Что, вы уже и их вскрывали? — удивился кто-то из военных.

      Окружающие сдержанно засмеялись.

      — Обошлись без вскрытия, — сказал психиатр. — У нас, знаете ли, свои методы. Конечно, без длительных стационарных наблюдений картина будет неполная, но я скажу так — все психические отклонения не явились вновь приобретенными и существовали у наблюдаемых людей в течение многих лет. Психических больных мы проверили по учетам областного диспансера. Все они состояли на учете до происшествия и наблюдались лечащими врачами как в стационарных, так и в диспансерных условиях. Никто из них ничего о событиях в городе рассказать не может, каждый считает, что у него была естественная причина, чтобы уйти из города, а о том, что все они уходили из города колонной, никто не помнит.

      — Каких-либо патологических изменений не обнаружено, — сказал Некрасов с места. — Но это не значит, что изменения не могут проявиться через определенный период времени.

      Генерал Сергеев верхом сел на стул, оперся обеими руками на его спинку. Лицо его было одутловатым и усталым, под глазами четко обозначились темные круги.

      — Вот так у нас обычно и бывает, — мрачно сказал он. — Никто ничего не понимает, исследования результата не дают, общая, картина произошедшего не выстраивается. На что государственные деньги тратятся?

      — Вы бы сами, генерал, похвастались успехами, — сказал кто-то из группы ученых. — Думаете, легко определить характеристики поля, до сих пор неизвестного науке?

      — Хвастаться нечем, — согласился генерал. — Сегодня в ноль часов пятнадцать минут был произведен обстрел Сферы термофугасными снарядами. Сразу скажу, что пробить Сферу не удалось. Доложу вам также, что Сфера легко выдержала обстрел из стрелкового оружия всех видов, не пропустила металлические учебные болванки двести третьего калибра, даже лазерный луч Сферой был отражен!

      — Действительно, — сказал кто-то. — Хвастаться нечем.

      — Ничего мы не можем, — огорченно сказал генерал, машинально взъерошив ежик жестких волос. — Людей спасти не можем, пробиться через .силовой заслон тоже не можем. Мы даже не можем сказать, кто и с какой целью его поставил. Вечером мы запустили беспилотный наблюдатель. Наблюдатель, совершая облеты города, обнаружил странные объекты на городском кладбище. Какие-то шары белого цвета; они беспрепятственно проникают в землю, проходят без видимых разрушений через надгробные плиты и памятники, но убей Бог, если кому-нибудь понятно, для чего они это делают! И ведь, кроме этой странной деятельности, нигде на окраинах не обнаружено проявлений, свидетельствующих о том, что люди живы. Пятьдесят тысяч человек ничем себя не проявляют! Мы подняли аппарат выше, но через семь минут он был сбит неизвестным способом. Датчики отметили резкое повышение температуры, и после этого наблюдатель перестал подчиняться командам и отвечать на запросы.

      Сергеев устало посмотрел на сидящих в зале.

      — Нам бы живого свидетеля! — тоскливо сказал он. — Заполучить бы человека, который что-то видел и это запомнил. Кстати, гипнотизер прибыл?

      Полковник Ирницкий вскочил со своего места.

      — Уже летит, товарищ генерал! — доложил он. — Думаю, что с одиннадцати — часов завтрашнего дня он сможет начать работу с людьми. Помещение мы ему уже подготовили, люди находятся в семнадцатой психиатрической больнице Царицына. Понадобится, будем работать с теми, кто у нас во временном лагере содержится.

      — Ясно, — сказал Сергеев и встал. — Работайте, товарищи! Каждый должен помнить, что от нас зависит судьба пятидесяти тысяч российских граждан. Да что граждан… Вы только вдумайтесь в происходящее! А если это агрессор, который проявит активность? Что мы можем ему противопоставить? Нашу болтовню? Не буду говорить высоких слов, господа, но вполне возможно, что от нашей деятельности зависит судьба Земли. Мы с вами оказались на острие главного удара. Только надо учесть, что арьергард у нас не особенно силен. Термофугасы! Они танк выжигают, как спички выжигают изнутри коробку! А тут палим в белый свет, как в копеечку!

      Он осмотрел присутствующих, совсем по-домашнему почесал переносицу и угрюмо добавил:

      — Думайте, мужики! От нас честь России сегодня зависит… Он помолчал немного, потом вслух подумал:

      — Неужели нет ни одного человека, который был там и запомнил, что именно произошло?

     

      12. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 1.20

      Старикову было не по себе.

      Темнота окружала его со всех сторон, смутные очертания домов, вдруг выступающих из темноты, пугали своей безжизненностью. Оказавшись в городе, Стариков обнаружил, что изнутри Сферу практически не видно, лишь легкие отблески давали знать, что купол, накрывший город, никуда не исчез. Звезды сплетались в прежние, привычные глазу созвездия, и белесая полоска Млечного пути извилисто протекала по черному небу из одного края горизонта к другому. Выделялись обе Медведицы, вытянул шею Лебедь, а к северу перевернутой «дубль-ве» мерцала Кассиопея. Больше Стариков созвездий не знал и даже не мог представить, какая кучка звезд складывается в Центавра. Правда, бросались в глаза

      два мутных пятнышка, которые один знакомый Старикову мужик, из тех, что в свободное время по планетариям ходит, назвал звездными скоплениями. Но если бы сейчас Старикова стали расстреливать за незнание звездного неба, он все равно не ответил бы, какое из них является Плеядами, а какое — Гиадами.

      Путеводная красная нить шла напрямик, а Старикову приходилось петлять по улицам, поэтому он часто терял нить из виду, и приходилось тратить время на её поиски. Зажечь факел Дмитрий отчего-то не решился, и теперь ему приходилось пользоваться фонариком, сажая драгоценные батарейки. Поэтому, когда он в своих блужданиях по улицам наткнулся на киоск «Союзпечати», Дмитрий только немного поколебался, но тут он увидел среди бумажной макулатуры цилиндрики батареек, и колебания его уступили место азарту. В конце концов, не сам он шел на кражу, обстоятельства его вынуждали. Да и можно ли было это назвать кражей?

      Звон разбитого стекла был оглушительным. Некоторое время Стариков оглядывался по сторонам, опасаясь свидетелей или — что хуже — милиции. Да какие, к черту, могли быть свидетели, какая милиция, когда весь город казался безжизненно мертвым. В детстве у Старикова был раз случай, когда он убегал от тетки на несколько дней. Сидя ночами в подвале, Стариков тогда в своих детских фантазиях представлял, что идет по пустому городу, из которого исчезли люди. И все отныне принадлежит ему, Димке Старикову. Все товары в магазинах его, в любую квартиру он может зайти, и никто его не прогонит. Больше всего в своих тогдашних голодных мечтаниях он посещал продовольственные магазины и набивал карманы конфетами и печеньем, накладывал красочные кульки разнообразной снедью, которой он не только в подвале, у тетки родимой дома никогда не видел. Тетка работала уборщицей сразу в нескольких местах, и её денег не хватало, чтобы покупать сироте желаемое. На необходимое хватило бы!

      Сейчас, лихорадочно выгребая с прилавка полиэтиленовые упаковки с батарейками и роясь среди коробок, чтобы найти ту упаковку, в которой хранились другие батарейки, Стариков ощутил, как бедны были его фантазии. Вынужденная кража не доставила ему удовольствия, наоборот, остались угрызения совести перед незнакомой ему продавщицей, которая обнаружит, что в её киоске кто-то беззастенчиво и даже нагло хозяйничал.

      Сунув упаковку батареек в сумку на плече, Стариков сразу почувствовал себя увереннее. Похоже, что батарейки в его фонарике уже садились, круг излучаемого света стал бледным, и с трудом можно было разглядеть дорогу за несколько шагов от себя.

      Между тем красная нить вывела Старикова на пустырь и устремилась вперед. Дмитрий в ней больше не нуждался, и так было ясно, что световая нить упирается в стадион «Цементник», до которого было уже рукой подать — только пустырь одолеть. Но вот идти через пустырь Старикову не очень хотелось. На пустыре пульсировал, набухая и опадая, странный ком, свитый из разноцветных нитей. Впрочем, на нити эти штуки были совсем не похожи, куда более похожи они были на тонкие газосветные трубки, наполненные разноцветным газом.

      Зрелище было красивым и отталкивающим одновременно. Стариков посмотрел, как этот ком ворочается среди акаций, но подходить ближе у него не было желания. Он вдруг почувствовал себя сталкером из повести каких-то знаменитых фантастов. Помнится, брал он такую книжку в библиотеке. Там мужик в Зону ходил, которая осталась после визита инопланетян. В Зоне он добывал разные вещички. Занятные были штуковины. А потом он пошел добывать Шар желаний, чтобы дочку свою мутировавшую сделать здоровой. Шар-то он нашел, а вот пожелать ничего не сумел. Тоже, наверное, такой же дубина навроде Старикова был — девять классов двенадцатилетки, ПТУ и коридоры, в которых и было получено основное образование.

      Старикова вдруг обожгла мысль о его схожести с этим самым сталкером. Тот шел из-за дочки, и он из-за дочки с женой пошел. Больше, конечно, из-за дочки. Но если бы дочка была дома, а Светка поехала к родителям, он бы и из-за неё сюда полез. Тут и спорить не о чем. Полез бы, обязательно полез!

      Но смелость свою и отчаянность Стариков демонстрировать не стал, решил обойти светящийся ком стороной. Дорогу к стадиону он знал хорошо, он на этом самом стадионе «Цементник» не одну игру сыграл за асбоцемкомбинат. Хороший был стадион, как в больших городах — чашей. Он уже прошел половину дороги, когда сзади послышался странный звук, словно кто-то несколько раз ударил молотком по железному рельсу. Оглядываться было страшно, но Стариков все-таки оглянулся.

      Светящийся ком распустил в стороны разноцветные нити и стал немного похожим на неонового ежа, как его изобразили рекламщики над входом в царицынский магазин «Малятка». Из кома вырывались вверх небольшие белые шарики, словно пузырьки в воде бежали. Шарики эти разлетались в разные стороны, иные поднимались на значительную высоту и там лопались, оставляя после себя фейерверки из звездочек. Не хуже салюта все это выглядело, только вот любоваться этим фантастическим зрелищем Старикову было некогда.

      Он вышел к запасному выходу стадиона. Дверь была заперта, но после взлома киоска Дмитрия запертая дверь не остановила. Взяв камень, он высадил им стекло в двери, засунул руку в темный проем и нащупал засов. Стадион был хорошим, а вот двери изнутри запирались дедовским способом, как, наверное, до революции закрывались лабазы у купцов, — на длинный засов.

      В вестибюле было пусто и гулко. Стариков прошел по коридору и, не удержавшись, заглянул в раздевалку, хотя там и смотреть было нечего. Пустая была раздевалка. Ряды шкафчиков, белеющие в темноте, придавали помещению странный вид. Словно все происходило не на стадионе, а в какой-то непонятной лаборатории, а шкафчики были саркофагами, из которых в любое время могли вырваться ожившие мумии, как это не раз показывали в американских боевиках.

      Дмитрий прошел дальше в конец коридора, где была большая застекленная дверь. Через эту дверь в дни игр футболисты обычно выбегали на поле. Некоторое время он стоял перед дверью, не решаясь её открыть. Совладав с собой, Стариков потянул дверь на себя. Дверь тягуче заскрипела, и сердце Дмитрия сжалось от беспричинного ужаса. Пугаться надо было раньше — на вокзале или на пустыре, где ворочался необычный многоцветный ком. Сейчас пугаться было поздно, дверь медленно распахнулась, и Стариков увидел поле и трибуны.

      Все люди были здесь.

      Все население районного городка.

      Стариков отчего-то присел на корточки, надеясь, что так на него меньше обратят внимание. Но как раз внимания на него никто не обращал.

      Люди сидели на трибунах, стояли на поле и на гаревых дорожках, насыпанных специально для того, чтобы стадион не отличался, скажем, от «Лужников», где играла сборная, или от Центрального стадиона Царицына, где играл менее именитый «Статор». Мэр Михайловки всегда стремился к тому, чтобы все у него в городе было как у больших. Да и сам он сейчас скорее всего стоял среди этой огромной толпы, которая поразила Старикова своей безжизненностью и молчанием.

      Тишина стояла над стадионом.

      Люди стояли и сидели неподвижно, никто и руки не поднимал, не переступал с ноги на ногу. Словно их всех пригласили сыграть роль статуй в спектакле неведомого режиссера.

      Все пространство над стадионом было заполнено пересечениями уже знакомых красных нитей, они образовывали сложные переплетения. Из-за обилия этих нитей звезд не было видно, а черное небо было серым и белесым. Присмотревшись, Дмитрий обнаружил, что каждый человек также соединен красной нитью с их скоплением в высоте. От этого веяло чем-то жутким.

      Некоторое время Стариков не решался шагнуть вперед. Он находился в каком-то оцепенении, вызванном страхом перед происходящим. А кто бы не испугался? Покажите Старикову такого, и Дмитрий в два счета доказал бы этому бесстрашному, что он нагло врет! Непонятное всегда пугает. Стариков не испугался бы пьяного хулигана с ножиком, собаки взбесившейся он бы тоже не испугался (было в его жизни и то, и другое), да и в Чечне после замирения тоже проблем хватало, только и там Стариков особого страха не выказывал, вел себя не хуже других. Но сейчас, столкнувшись с самой настоящей фантастикой, что происходила на стадионе, он робел. Честно говоря, трусил. А если и его сейчас превратят вот в такую неподвижную статую, спустится на него сверху очередная красная нить и станет высасывать из Старикова его знания, а то и жизненные силы?

      И только воспоминание о дочери и жене, которые сейчас находились где-то здесь, среди этой толпы, став такими же неподвижными статуями, прибавили Старикову решительности.

      Он погасил фонарик и вышел из дверей. Глупо, но ракетницу он уже держал в руке.

     

      13. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 4.00

      Утренние сны всегда бывают самыми сладкими. А если человека лишить этого сна да ещё поставить на дежурство, то к утру он становится раздражительным. Клонит в сон и слегка кружится голова, к этому прибавляется чувство голода и сонливости. Хочется добраться до постели и вытянуться во весь рост, а если уж с постелью не получается, то Кунжаков был согласен и на копну сена. Но спать в условиях, когда тебя постоянно проверяют свежие и выспавшиеся проверяющие из различных секретных учреждений, о которых старший лейтенант в силу удаленности Кумылги от цивилизации даже не подозревал, дело опасное. Уволят и

      даже объяснительных брать не будут. А службы у старшего лейтенанта было десять лет — срок, когда до пенсии ещё далеко, но отработанного времени уже жалко. Жизнь у человека только одна, второй уже не проживешь. Не то чтобы Кунжаков с рождения готовился к пенсии, нет, не в этом дело было, но человеку именно для того мозги и даны, чтобы он думал о своем будущем.

      Звезды горели над землей.

      Где-то далеко слышался рев моторов. В стороне, где находился лагерь, вспыхивали, обшаривая небо, лучи прожекторов. Иногда лучи упирались в Сферу, тогда по голубоватой поверхности её бежали радужные блики, словно лучи пробивались за невидимое препятствие, а оно резиново прогибалось, но не пропускало луч в прикрытое Сферой пространство.

      Кунжаков с сомнением относился к попыткам военных пробиться за Сферу. Мозгов у ученых было мало, чтобы добиться успеха. Те силы, которые поставили Сферу над городом, были несравненно более развитыми, все собравшиеся у Михайловки физики с ними никакого сравнения не выдерживали, только и могли вещать про непонятные флюктуации и многомерные пространственные изменения. Кунжаков вообще полагал, что ученые эти и сами не понимают, что они несут. Скорее всего они просто пудрили мозги военным и политикам, которые постоянно отмечались в лагере. То жириновцы прикатят и начнут руками размахивать, то Зюганов с Купцовым требуют от военных, что конкретно сделано, чтобы спасти пятидесятитысячное население города. Про тех, кто у власти был, вообще говорить не приходилось — в лагере их постоянно было как грязи. То сам премьер с командой прикатит, то его заместители с правой или левой стороны.

      Нет, Кунжакову все понятно было, мужики отрабатывали свое немалое жалованье и заодно демонстрировали участие в судьбе горожан. На горожан этих им было наплевать, как плевали они в свое время на гибнущих в Чечне пацанов или подводников с атомохода «Курск», затонувшего в двухтысячном году в Баренцевом море. Но вряд ли кто-нибудь из них мог сказать то, что думал, открыто. Сразу погонят к чертовой матери, и потеряешь тогда тепленькое насиженное местечко. Вот это политиков пугало более всего.

      Быть может, Кунжаков сам бы повел себя таким же образом, доведись ему оказаться на месте этих политиков. Своя рубаха ближе к телу! Хотя, конечно, и жителей жалко. Кто знает, что с ними там происходит, под этим дурацким колпаком!

      Сидя рядом с машиной, старший лейтенант неприязненно поглядывал на голубоватую громаду Сферы, накрывшей Михайловку. Десантники сладко посапывали на заднем сиденье. Все правильно — солдат спит, служба идет. А это уже не салаги, по второму году пошли. Им уже опять помаленьку к маменькиным пирогам привыкать надо. Хотя бы во сне.

      С востока, где находился невидимый из-за расстояния Царицын, ревя двигателями, прошел транспортный вертолет. Нет, вертолетом его старший лейтенант назвал скорее по привычке, машина эта вообще выглядела диковинно. Над ней был винт, как у обыкновенного вертолета, а на коротких крыльях располагались два турбореактивных двигателя. Сейчас работали двигатели, а винт вращался под сопротивлением воздуха. Все это Кунжаков, конечно же, не рассмотрел во тьме степной ночи, но как раз над ними машина попала в скрещение двух прожекторных лучей, которые и повели её до лагеря.

      Кунжаков понял, что это доставили того самого гипнотизера, о котором вполголоса говорили в лагере. Спать ему, разумеется, не дадут, сразу же и заставят гипнотизировать алкашей и психов, чтобы выудить из их сознания хоть какую-нибудь картинку. Если говорить честно, старший лейтенант не понимал, почему при наличии гипнотизеров их так редко используют в сыскном деле. Ну ладно, нельзя с их помощью допрашивать подозреваемых — на всякий случай, чтобы они напрасную вину на себя не взяли. Но ведь свидетелей, наверное, можно было бы допросить при помощи гипноза. Свидетели часто деталей не помнят, а гипноз, говорят, воспоминания обостряет; даже самые мелкие детали, говорят, вспомнить можно. Или осмотр места происшествия под гипнозом проводить, чтобы ничего нужного не пропустить. Да и самих подозреваемых надо тоже допрашивать под гипнозом. Нечего с ними церемониться! Если бы Чикатило, когда его первый раз поймали, допросили бы под гипнозом, может, он и не убил бы ещё несколько десятков человек.

      Старший лейтенант поднялся с травы и заглянул в машину. Сладко спали пацаны, даже постели им не требовалось. Расстегнули вороты своих пятнистых комбинезонов, положили автоматы на колени и предались, так сказать, сладкой дреме. Водитель был из ментов, а потому не спал. Привычный был водила к ночной жизни. Оттого он и знал хорошо, что это такое — проверяющие, когда ты важный объект охраняешь. Судя по сержантским лычкам, лет пять он уже во вневедомственной охране отработал. Если, конечно, не из армии сержантом пришел. Было ему около тридцати, был он кряжист, черняв и слегка кривоног — казачьих кровей, значит.

      — Бдишь, Коля? — спросил старший лейтенант.

      — Так это… пускай мальчонки немного поспят. — Водитель закурил, и зажигалка на мгновение высветила его черные усы. — Нам-то один хрен, мы за зарплату не спим, а они… Это же слезы, а не деньги. На три банки сгущенки и хватает. Сам служил, знаю!

      — Дай сигарету, — попросил Кунжаков. Некоторое время они молчали и курили.

      — Конечно, ты, Андрей Николаевич, у нас вроде за старшего, — хрипловато сказал водитель. — Но я тебе так скажу. Помнишь, я тебе вечером говорил, что в шиповнике кто-то сидит?

      — Лиса это, наверное, была, — пыхнул дымком старший лейтенант. — Ты, Коля, городской, не знаешь, сколько у нас лис. Их тут до черта. А может, кабан это был, корешки какие-нибудь жрал.

      — Может, я и городской, — не согласился водитель. — Только мне показалось, мужик там лазил. Прикашливал вроде, наверное, простужен немного был.

      Кунжаков снова нервно затянулся.

      — Где, говоришь? — спросил он. — Вон в том шиповнике? Доставай фонарик, посмотрим немного.

      — Странный ты мужик, Николаич, — сказал водитель. — Засветло смотреть не захотел, а ночью тебе приспичило. Ну есть у меня фонарик, так там же сейчас черт ногу сломит, а ты хочешь, чтобы мы кого-то нашли. Да и будет он нас там ждать! Если он там вечером сидел, то какого хрена ему в кустах за полночь делать?

      Однако послушно полез за спинку сиденья и достал оттуда длинный пятибатареечный фонарик. Запасливым был водитель Николай, даром, что ли, во вневедомственной милиции работал!

      — Мальчишек будем будить? — спросил сержант. Поначалу Кунжаков будить десантников не хотел. Великое дело — кусты осмотреть. Пусть пацаны спят и сны о родимом доме видят! Но тут же изменил свое решение.

      — Буди! — приказал он. — Не дай Бог, проверяющих принесет. Тогда всем достанется!

      — А мы и не спим! — обидчиво подал голос с заднего сиденья Константин. — Так, дремали самую малость. Вылезать?

      — Сидите! — сказал Кунжаков, досадуя, что разбудили они солдатиков. Не вовремя Николай вылез со своими предположениями, что в кустах вечером кто-то сидел. — Сами посмотрим.

      Водитель выбрался из-за руля, включил фонарик, и яркий сноп света выхватил из тьмы зеленое пятно высокой травы.

      Шиповник разросся и стоял сплошной стеной. Поэтому узкую, еле заметную тропинку, ведущую в самые заросли, они не сразу заметили. Да и трудно её было заметить — трава была лишь немного примята да листва оборвана у небольшого провала в колючем кустарнике.

      — Ну какой дурак в эти колючки полезет? — с явным облегчением спросил Кунжаков. — Тут только лиса или собака бродячая проскочить может. Коль, ты уже совсем себя на подозрения извел. Хочешь, лезь туда, проверяй, я лично на карачках лазить не собираюсь…

      Он хотел добавить ещё что-нибудь ядовитое, но в это время водитель на ощупь поймал его руку и сжал её.

      Кунжаков услышал негромкий голос.

      Что-то невнятно говорил мужчина. Голос у него был сдавленным, словно он нес тяжесть. Что именно неизвестный говорил, Кунжаков не понял. Машинально он расстегнул кобуру и достал из неё теплый и тяжелый пистолет. Снять его с предохранителя и загнать патрон в ствол старший лейтенант не успел. Кусты раздвинулись. При свете фонаря стал виден мужской зад, туго обтянутый брюками тренировочного костюма. Мужчина выбрался из колючих кустов и сел, что-то прижимая к груди. Следом из кустов вылезла женщина. Даже не видя её лица и фигуры, старший лейтенант мог бы сказать, что это женщина. От согнутой фигуры нежно пахло хорошим мылом и духами.

      Водитель направил фонарик на мужчину. Луч света высветил молодого крепкого парня лет двадцати пяти в темной легкой куртке. Удлиненное и небритое лицо парня было в засохшей крови, глаза недобро блеснули. Освободив одну руку, он сунул её за пояс.

      — Стоять! — приказал Кунжаков. — Милиция!

      — Да по мне хоть президент! — недобро сказал парень, прикрывая от света жмурящуюся девочку. На вид ей было не больше двух лет, а вот, поди ж ты, вела она себя уже по-взрослому — не ныла, не кричала, только прикрывала ладошкой глаза от света. — Убери свет!

      Женщина, выбравшись из зарослей, села рядом с мужчиной, отворачиваясь от луча фонарика. Она тяжело дышала. На мгновение Кунжаков увидел её белое и странно неподвижное лицо. Сердобольный водитель отвел луч фонарика в сторону.

      — Вы откуда? — несколько растерянно спросил Кунжаков. — Вы из города?

      Странная троица молчала.

      Нет, старший лейтенант и сам понимал, что вопрос его был риторическим. Откуда же этим беглецам было взяться? Каким-то образом они выбрались из города, перебрались через речку и до темноты отсиживались в кустах. Из города! Кунжаков даже обрадовался. Не зря говорят, что нормальному человеку всегда везет. Начальство будет довольно, а это значило, что старшему лейтенанту светило что-нибудь — либо повышение в звании, что само по себе было более чем хорошо, либо повышение в должности. На худой конец, и премию от министерства получить было бы неплохо.

      — Ну что? — спросил он. — Отдышались? Пошли к машине разбираться!

      — Старшой! — послышалось от машины. — Что у вас там?

      — Языка взяли! — весело отозвался Кунжаков. — Думали, как в город пробраться, а язык наш сам к нам из города пришел! — и повернулся к сидящим на траве. — Ну, пошли?

      При свете фар он рассмотрел задержанных ими людей. Парень был весь в грязи, один рукав его куртки был влажным и темным, Кунжаков даже не сразу сообразил, что рукав пропитался кровью. На плече у парня висела сумка. Здоровой рукой задержанный прижимал к себе испуганную, но все ещё сдерживающую слезы прелестную девчурку с шелковистыми светлыми волосами, завивающимися в кудряшки. При каждом движении людей вокруг машины плясали темные тени, поэтому все увиденное было словно бы мгновенными фотографиями, врезающимися в память. Женщина поначалу особого внимания старшего лейтенанта не привлекла, но, увидев её, Кунжаков ещё раз сильно удивился её неподвижному белому лицу. Оно было как у мима Марселя Марсо, передачу о котором Андрей Николаевич видел недавно по телевизору. Была такая передача по каналу «Культура».

      Похоже, досталось ребятам в городе. Крепко досталось.

      Кунжаков с любопытством вглядывался в еле различимые при свете тусклых фар лица. Вопросов было много, он просто не знал, с чего начать. Хотелось узнать все и сразу. Десантники топтались рядом. Чувствовалось, что их разбирало не меньшее любопытство.

      — Слушайте, мужики, — сказал парень из города. — Кто тут у вас старший?

      — Ну я здесь старший, — сказал Кунжаков.

      — Отпустил бы ты нас, — с тоской сказал задержанный.

      — Здрасьте! — удивился Кунжаков. — Да тебя там столько начальства ждет! Третьи сутки пошли, а никто так толком и не знает, что там в Михайловке происходит!

      — А я откуда знаю, что там происходит, — уставившись в землю, сказал задержанный. — Думаешь, что по моим рассказам что-то можно будет понять? Все на стадионе… На стадионе все! Я своих еле вытащил. Специально из-за них туда лазил. Повезло! Слышь, старшой, отпусти! Нам домой надо! Ты только прикинь, что дальше будет! Нас ведь сразу в какой-нибудь карантин запрут. А с нами ведь дочка маленькая. И так уже намучилась. Отпусти, старшой!

      Кунжаков почувствовал неловкость. Если бы от него все зависело. Не мог он отпустить беглецов из города. С него самого потом за этот великодушный жест шкуру бы содрали. Но он молчал, почему-то ему ужасно не хотелось разочаровывать человека, который ради семьи совершил мужественный и отчаянный рейд в огороженный от всего мира город.

      Тот понял его молчание. Криво усмехнувшись, парень сказал:

      — Ты только пойми все правильно, дубина строевая. Отведешь ты нас к своему начальству. Орден тебе за это дело все равно не дадут, а уж неприятностей будет по самую маковку. Они же, гады, нас сразу изолируют. Вдруг мы оттуда какую-нибудь заразу принесли. И вы с нами общались. Значит, и вас сразу же изолируют. Тебе это надо, старшой?

      В словах задержанного был определенный резон. Всех психов и алкашей, что вышли из города, действительно изолировали. И пятерых военнослужащих, которые имели прямые контакты с задержанными, а проще говоря, ловили их на дороге, тоже изолировали в отдельной палате под присмотром врачей. Тут и сомневаться не приходилось: засунут их всех четверых в санпропускник, зальют карболкой до самых бровей, а потом будут надзирать, не проявится ли в них какое безумие или не проснутся ли в их ослабленных дежурствами организмах неизвестные заболевания. Перспектива была не из радостных.

      Задержанный почувствовал колебания Кунжакова и снова без особой надежды попросил:

      — Отпустили бы вы нас, мужики! Вам же от этого лучше будет!

      Кунжаков скосил глаза на водителя. Тот еле заметно кивнул. Десантники постояли рядом в нерешительности, потом Алексей неуверенно сказал:

      — Может, пусть идут? Пусть только расскажет, что он там видел. А то ведь и в самом деле их загребут. Одними анализами замучают. Да и нам несладко придется. Карантин, Андрей Николаевич, дело такое. Целыми днями придется очко под шприц подставлять. А если ещё пункцию делать будут…

      Знакомиться с процедурой взятия пункции Кунжакову не улыбалось. Но и попадать в лютую немилость начальства у него тоже особой нужды не было.

      — А если проговорится кто? — спросил он. Нет, что и говорить, порой жестокость, как и гуманизм, зависит от человеческих слабостей. От трусости, например. Уколов Кунжаков боялся с детства, а потому больницы он терпеть не мог.

      — Отпускай, — сквозь зубы сказал водитель. — Не будь дураком, Николаич! Пацан с бабой и дочуркой и так настрадались. А ты хочешь, чтобы и у нас неприятности появились. Не ищи приключений, старшой, мужик дело говорит. Привезем мы их в лагерь, тут и нам отвалится по полной программе. И никому ты не докажешь, что здоровые они. На всякий случай будут лечить. И их, и нас!

      — Документы хоть есть? — потоптавшись среди пляшущего при свете фар комарья, совсем уже глупо спросил старший лейтенант. Не надо было этого спрашивать. Кто же в такие походы документы берет?

      Водитель хмыкнул и покачал головой.

      — Нет, я это к тому, что на всякий случай адрес надо записать. Вдруг и в самом деле какая зараза вылезет, — пробормотал Кунжаков. — Вон несколько лет назад в станице Обливской Ростовской области странные заболевания были. И в Котельниках шесть лет назад тоже эпидемия какой-то африканской болезни была…

      — Да я не прячусь, — сказал задержанный. — Записывай, старшой. Стариков Дмитрий Николаевич, восемьдесят второго года рождения, проживаю в Царицыне по улице Хорошева. Дом двадцать один, квартира тридцать три.

      Кунжаков добросовестно переписал продиктованные данные в блокнот.

      — Если соврал… — многозначительно предупредил он. — А теперь рассказывай, что ты там видел, пока смена или проверяющие не прикатили.

     

      14. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 2.00-4.00

      В любом случае ракетница его бы не спасла. Что говорить, чтобы попасть из ракетницы в кого-то, надо было стрелять почти в упор. Стариков пожалел, что не поискал в доме тестя двустволку, с которой тот выезжал стрелять уток да зайцев. Вместе с тем ощущение оружия в руке всегда придает человеку большую уверенность. Даже с железным прутом всегда себя чувствуешь увереннее, чем с пустыми руками. Стадион встретил его зловещей пустотой. Все происходящее напоминало какой-то фильм «ужасов», и в этом фильме Дмитрию Старикову досталось играть заглавную роль.

      Он шел среди неподвижных, похожих на одетые статуи людей. Фонарика он не включал, и все вокруг было погружено в красноватый полумрак, впрочем, достаточный, чтобы рассмотреть и даже угадать неподвижных людей. У Старикова было ощущение, что он находится в комнате фотографа. — Только вот людей в этой комнате было многовато.

      Он увидел свою бывшую учительницу, потом соседа тестя — сварливого и желчного Иванкина. В другое время Анна Викентьевна с этим самым Иванкиным и здороваться не стала бы, а сейчас они стояли рядышком. Лица у них были красными и оттого казались недовольными.

      Народ на стадионе собрался самый разнообразный — от пенсионеров до младенцев. Только вот что они здесь делали, Стариков понять никак не мог. Он бродил среди неподвижных людей, вглядывался в красных сполохах в их лица, но никак не мог обнаружить жены и ребенка.

      Отчаяние уже охватывало его, когда он наткнулся на группу неподвижно застывших детей. Он сразу и не понял, почему здесь собрались только дети, потом, уже пройдя мимо них, сообразил — детский дом! Был такой на Втором участке. Но если дети из детского дома так и собраны были в одну группу, то где-то рядом с ними надо было искать жителей участка. Скорее всего собранные здесь люди так и стояли, как их собирали сюда со всего города.

      Он не ошибся.

      Через полчаса поисков он увидел Светлану. Рядом с ней стояла Маришка. Зрелище было такое же трогательное, как и страшное. Позабыв обо всем на свете, Дмитрий бросился к жене и дочери. Возможно, где-то неподалеку были тесть с тещей, но он их уже не увидел. Не до того ему было, времени не было оглядываться по сторонам.

      Рука жены была чуть теплой. Она даже не отреагировала на прикосновение мужа. Стояла, опустив глаза на дочь, и на лице у неё было равнодушное спокойствие, за всю жизнь Стариков не видел у неё такого выражения лица.

      Кажется, он что-то говорил.

      Ракетница ему мешала, и Дмитрий сунул её за пояс. Из голов жены и дочери тянулись в переплетения над головой два тоненьких красных лучика: Хотелось их оборвать, но Дмитрий не решился это сделать: непонятно было, а вдруг это жене и дочери повредит?

      Маришка была какой-то вялой. Она не сопротивлялась, когда папа взял её на руки. Прижав дочку к себе, Стариков потянул жену за покорную прохладную руку.

      — Уходим, Светка! Слышишь меня? Надо уходить отсюда!

      Безвольным роботом она сделала несколько шагов вслед за мужем. По мере удаления от того места, где они с дочерью стояли, красные нити из их голов удлинялись. Правда, прямо на глазах они становились тоньше, а уже у темного входа в пустое и гулкое административное здание вдруг лопнули с тихим свистящим звуком — словно кто-то неподалеку в пустую гильзу дунул.

      Выбравшись наружу, Стариков увидел, что площадь перед стадионом и пустырь рядом с ней призрачно высвечены голубоватым светом, и воздух над ними бурлит от бесчисленного множества маленьких белых пузырьков. Со стороны все выглядело так, словно в огромной кастрюле закипала вода. Зрелище захватывало. Некоторое время Стариков смотрел на бегущие в небо пузырьки. Он крепко прижимал дочь к себе и чувствовал, как она странно дрожит всем телом, словно хочет выгнуться, но у неё не получается. Жена стояла рядом молчаливым истуканом. Или правильнее было бы сказать — истуканшей?

      Придя в себя и осмотревшись, Стариков сообразил, что надо идти в обход. Идти напрямик через эти самые беснующиеся белые шарики он так и не решился.

     

      — А потом? — азартно спросил Кунжаков.

      — А потом все и началось… — Дмитрий Стариков достал из кармана куртки пачку сигарет, достал одну, но вместо того чтобы нормально закурить, принялся ломать сигарету и нюхать табак.

      — Да ты кури, не стесняйся! — подбодрил его водитель. — Хочешь, я тебе свои дам — «Честерфилд»?

      — Я не курю, — сказал задержанный. — Бросил.

      — Что дальше-то было? — спросил старший лейтенант. — Руку тебе кто прострелил?

      — Никто не простреливал, — сказал Стариков. — Это я на штырь напоролся, когда мы упали. Как я Маришку от этого штыря уберег, сам ума не приложу… Мы уже довольно далеко отошли, когда у стадиона появились белые пятна. Больше всего они мне почему-то напомнили собак. Не знаю почему. Может, просто поведение мне их что-то напомнило? Пометались они у стадиона, потом вытянулись в цепочку и двинулись в нашу сторону. Медленно так двинулись, как собаки по следу. Я Светку за руку и — ходу! Дальше ничего не помню. Помню, ехали на велосипеде. Но откуда он взялся, убей Бог, вспомнить не могу! Потом вход. Там они нас и настигли. Чувствую, тянет меня назад. Словно бы вернуться надо. Маришка у меня на руках забилась. Светка что-то злое мычит, вырывается… Ну я и жахнул по пятнам этим из ракетницы. Во всех патронах у меня жаканы были, а в этом дробь оказалась. Может, и к лучшему. Сыпануло по ним дробью. Повредить-то особо не повредило, не заметил я, чтобы дробь им какой-то видимый урон причинила. Только вроде заколебались они. Желание возвращаться у меня исчезло, Светка опять в неподвижную задумчивость впала, Маришка на руках затихла, и ломать её перестало. Толкнул я её в проход, сам полез пятками назад, а ракетницей им грожу…

      — Постой, постой, — сказал Кунжаков. — Это какой ракетницей?

      — Погоди ты! — дернул его водитель. — Дай человеку до конца рассказать.

      — А нечего больше рассказывать, — сказал устало задержанный. — Ракетницу я где-то обронил, патроны, что остались, в сумке лежат. — Говоря это, он одергивал на девочке платье. — Под землю эти пятна за нами не сунулись. А когда выбрались, мы сразу на вас и напоролись. Отпустите нас, мужики! Нам ещё до Царицына добираться…

      — А жена так и не разговаривает? — спросил десантник Костя. Автомат он уже опустил стволом вниз и расслабился. Чего себя пружиной держать, если опасности нет?

      — Не оклемалась еще. — Стариков повернулся к жене, на измученном лице его появилось выражение нежности. Может, это вот выражение и решило все. В любом ином случае Кунжаков бы, конечно, не колебался. Но тут он сомневался, чтобы от рассказа Старикова что-нибудь особо прояснилось. Только сказал:

      — Твоим медицинская помощь нужна. Да и сам ты… Рука-то болит?

      — В Царицыне лечиться будем, — сказал задержанный. Не выпуская из рук дочери, он встал, сбросил с плеча ремень сумки. Подумав, сбросил и куртку. — Так мы пойдем?

      И опять Кунжаков замялся.

      — Пусть идут, — сказал сержант Николай. — Они уже всего дерьма полной ложкой хлебнули. Да и прав паренек, привезем мы их в лагерь, у нас самих неприятности начнутся. Хорошо как на месяц в карантин запрут, а если до скончания века?

      — Давай, Коля, узнаем, что армия думает, — осторожно сказал Кунжаков. — Мы с тобой одно думаем, они другое.

      — Пусть идут, — сказал десантник Леша. — Главное, чтобы баба и ребенок здоровы были. Слышь, Диман, только в городе сразу в больницу, понял?

      — Спасибо, мужики, — сказал Стариков. Он поудобнее перехватил дочку, взял жену за руку, и они вышли за круг, высвеченный фарами автомобиля. Через некоторое время неподалеку вспыхнул фонарик, на мгновение высветил дорогу путникам и погас.

      — Осторожный парень, — одобрительно сказал водитель. — Этот дойдет!

      — У нас в ВДВ все такие, — без тени бахвальства сказал Костя.

      — А с чего это ты взял, что он в ВДВ служил? — повернулся к нему Кунжаков.

      — А по наколке, — сказал десантник. — Когда он куртку сбросил, я сразу её увидел.

      Кунжаков оглядел присутствующих.

      — Так, мужики, — начальнически сказал он. — Обо всем молчок. Иначе нас туда загонят, куда Макар телят не гонял.

      — Не гони, — с заметной усмешкой в голосе сказал Костя. — А то ты прямо как Наполеон.

      Они постояли около машины, покурили и только тут обнаружили, что в воздухе полно комарья. И комарье это было прямо-таки безжалостным.

      — Пошли в машину, — сказал сержант Николай. — Сейчас проедемся немного, их давлением выметет.

      «Уазик» немилосердно затрясло на ухабах. Тусклый свет фар выхватывал из постепенно теряющей ночную густоту тьмы деревья и дорогу.

      — Нет, мы правильно сделали, что ребят отпустили, — неожиданно сказал Алексей. — Только нутром чую, боком нам эта благотворительность вылезет!

     

      15. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 27 ИЮЛЯ 2006 ГОДА, 5.00-7.00

      Генерал Сергеев зевал. По темным кругам, четко обозначившимся под глазами, видно было, что он систематически недосыпает. Впрочем, в этом он был не одинок. Вряд ли кто-нибудь в лагере спал более четырех часов в сутки.

      Однако на сеансе, который проводил прилетевший ночным бортом гипнотизер, генерал решил присутствовать.

      Грузно усевшись на опасно затрещавший раскладной стул, генерал Сергеев оглядел гипнотизера.

      Гипнотизер был уже в возрасте. Невысокий и седой, он сразу понравился генералу, когда их знакомили. Не было в этом человеке угодливой суетливости и заискивания, присущего многим военным, да и просто людям, с которыми сталкивался генерал. От многих своих одногодок гипнотизер выгодно отличался спортивным сложением и подтянутостью. У него было характерное лицо, что так нравится художникам и скульпторам, высокий лоб и волчьи, тесно прижатые к голове уши.

      — Юрий Горновой, — представился он и слегка наклонил голову, демонстрируя генералу правильный пробор седых волос.

      — С удовольствием понаблюдаю за работой профессионала, — сказал Сергеев. — Верите, дожил до седых волос, а гипнотизера ни разу в жизни не встречал. Мне кажется, у вас должна быть занятная жизнь.

      — Ax, генерал, — с легкой усмешкой сказал Горновой. — Это лишь кажется неспециалисту. Профессионалы видят в моей работе лишь скуку.

      — Можно надеяться на результат? — Генерал Сергеев уселся на своем хлипком стуле поудобнее. — Мне всегда было интересно, откуда у человека появляется такой необычный дар.

      Гипнотизер сел с закрытыми глазами, немного посидел без движения.

      — Господи, — пробормотал он. — Знать бы, откуда эти способности берутся… А насчет результата, генерал, — в науке и отрицательный результат имеет свое значение. В больнице ничего интересного мы так и не добились… Ладно, я потом постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Можно заводить пациента.

      — Заводите, — приказал Сергеев полковнику Ирницкому и повернулся к гипнотизеру: — Вам без разницы, мужчина это будет или женщина?

      — Все равно, — равнодушно сказал Горновой. — На мои гипнотические возможности это не влияет.

      В палатку ввели невысокого мужчину средних лет. Лицо у него было какое-то бугристое, неприятное. На пальцах синели вытатуированные перстеньки — тот ещё был волк, не раз уже в тюрьме побывал.

      Мужик сел на предложенный ему стул, исподлобья глядя на гипнотизера. Видно было, что в жизни человек другим людям не особо доверял.

      Некоторое время гипнотизер беседовал со своим пациентом о различных житейских делах. Звали пациента Иваном Николаевичем Коршуновым, в Михайловке он работал транспортерщиком на местном элеваторе. Горновой продолжал задавать Коршунову разные незначительные вопросы, цепко и профессионально разглядывая его.

      «Приноравливается», — сообразил Сергеев. Его офицеры с любопытством наблюдали за действиями гипнотизера. И то сказать, явление было редкостным. За всю свою жизнь мало кто сталкивается с настоящим гипнотизером. Не с шарлатанами, которые по телевизору выступают, а со специалистом, которому тебя усыпить и потом из тебя всю твою подноготную вытянуть — что в воду плюнуть.

      — Спать, — неожиданно властным тоном сказал гипнотизер и взмахнул рукой.

      Сидящий на стуле человек неожиданно обмяк всем телом и прикрыл глаза. Некоторые офицеры, стоящие у входа, начали оседать прямо на землю.

      — Выведите этих слабонервных! — приказал генерал Сергеев. — Пока они доверенные им государственные тайны гражданскому лицу не разболтали!

      Горновой склонился над усыпленным человеком, цепко впился в его лицо внимательными карими глазами. Роскошные седые усы его заметно шевелились.

      — Вы меня слышите? — требовательно спросил он.

      — Да, — покорно сказал испытуемый.

      — Помните, каким был день двадцать пятого июля две тысячи шестого года?

      — Да, — снова лаконично отозвался пациент.

      — В этот день с вами произошло что-нибудь необычное? Вспомните, Иван Николаевич, это очень важно! Вы помните, что с вами происходило в этот день? Вечер… Вы находитесь на улице. Что происходит в это время на улице?

      Вместо ответа Иван Николаевич Коршунов пожевал губами, негромко застонал, сполз со стула на землю и всхрапнул.

      — Что это с ним? — поинтересовался генерал, удивленно вскидывая бровь.

      — Он делает то, что делал в тот вечер, — не поворачиваясь, бросил Горновой. — Пьян был как свинья, где-то под забором дрых.

      Он снова склонился над испытуемым.

      — Вам хорошо, — сказал он. — Вам очень хорошо. Но кто-то будит вас. Кто вас будит, Иван Николаевич? Вы открываете глаза… Что вы видите?

      — Нинка, сучка, — сказал Коршунов, не открывая глаз. — Отвали! Сам приду… Ты поняла, что я сказал? Баба должна мужика дома ждать. Брысь, стерва!

      — Жену гонит! — понял полковник Ирницкий. — Правильно делает. Нечего к пьяному мужу лезть, он ещё и холку помять может. Запросто!

      — Помолчите! — хмуро сказал гипнотизер. — Дальше… Что-то вас подняло, Иван Николаевич, что-то погнало из города. Что это было?

      — Хрен тебе! — пьяным голосом сказал Коршунов. — Здеся я родился, здеся меня и похоронют!

      — Заклинило мужика, — сказал кто-то из офицеров. — Толку мы с него не добьемся. У нас прапорщик Петренко такой. Напьется, заляжет в каптерке и в спячку впадает. По трое суток иной раз дрыхнет…

      — Разговоры! — привел в чувство офицеров генерал Сергеев. Повернувшись к гипнотизеру, он негромко сказал: — Может, следующего, господин… э-э-э… Горновой? Похоже, что от этого объекта мы ничего не добьемся.

      — Товарищ… генерал! — От ошибки в обращении полное лицо полковника Ирницкого побагровело. — Разрешите?

      — Чего у тебя, умник? — нахмурился Сергеев.

      — Надо не про двадцать пятое его спрашивать, а про двадцать шестое, — сказал контрразведчик. — Люди из города начали выходить двадцать шестого вечером. Что он, за сутки не проспался?

      Оказалось, что господин Коршунов не проспался и за сутки. Может, он где-то добавил, но искать этот промежуточный момент, когда Иван Николаевич Коршунов был относительно трезвым, гипнотизер не стал. Взмахом руки он разбудил загипнотизированного человека. Коршунов с видимой неохотой открыл глаза.

      — Давайте следующего, — сказал он.

      — Черт! — досадливо сказал генерал Сергеев и принялся массировать себе шею. — Неужели мы так ничего и не узнаем? Что там произошло? Что с людьми?

      Иван Николаевич Коршунов, которого уже выводили из палатки, остановился.

      — Как это что произошло? — удивленно сказал он. — Коалиционный отряд наблюдателей опустился.

      — Стоп!— По взмаху руки генерала Коршунова притормозили и даже подтолкнули к стулу, который генерал занимал. — Какие наблюдатели? Это ещё что за ерунда?

      — Сам ты ерунда, — дерзко сказал Коршунов. — Я тебе что толкую? Коалиционный отряд наблюдателей, значит.

      Генерал Сергеев достал носовой платок и вытер покрытое испариной лицо.

      — Вы говорите об инопланетянах? — спросил он. Иван Николаевич показал коричневые от курева мелкие зубы.

      — Сам ты инопланетянин, говорят тебе — Коалиционный отряд.

      Разговор явно заходил в тупик. Вновь выручила контрразведка.

      — С какой целью этот Коалиционный отряд прибыл на Землю? — Вопрос Ирницкого заставил Коршунова развернуться.

      — А нам докладывают? Значит, надо им было. Кто будет мелким козявкам докладывать?

      — Возьмите его в свою палатку, полковник, — приказал Сергеев. — И попытайтесь разобраться во всех хитросплетениях. Результат доложите!

      — Слушаюсь, господин генерал! — вытянулся полковник. Повернувшись к допрашиваемому, он сразу расслабился и просто добавил: — Пошли, Иван Николаевич? Чайку попьем…

      — Чай не водка, — ухмыльнулся Коршунов. — Его много не выпьешь.

      — Пошли, пошли, — сказал начальник контрразведки. — Как себя вести будешь. Может, и не чайком побалуемся.

      Гипнотизер сел на стул, поправил пробор на голове, достал носовой платок и принялся им обмахиваться.

      — Духота! — сказал он. — К грозе, похоже.

      Следующим кандидатом на беседу под гипнозом ввели того самого развязного наркомана, который накануне насмешил весь лагерь. Наркоман безразличным глазом скользнул по офицерам, генералу и остановился на гипнотизере.

      — Мутить будешь, батя? — добродушно спросил он. — Лучше ширни чем-нибудь, качает меня.

      Его усадили на стул. Широко расставив длинные худые ноги в затертых джинсах, наркоман с любопытством оглядывал палатку. Горновой наклонился к нему и что-то тихо спросил. Длинное лицо наркомана сморщилось довольной улыбкой.

      — А то! — сказал он. — Черняшка самое то. А ты не гонишь, отец?

      Неизвестно, о чем бы Горновой договорился с молодым наркоманом, но тут где-то в стороне заревели сирены раннего оповещения, послышался тяжелый гул, от которого, казалось, задрожала земля.

      Присутствующие, не сговариваясь, бросились на выход. Генерал Сергеев недовольно посмотрел на наркомана, неторопливо поднялся и тоже вышел из палатки.

      Сфера, повисшая над районным центром, покрылась мелкой сеткой из белых линий. Откуда-то снизу по ней побежали изумрудные дрожащие кольца, которые, достигнув верхней точки Сферы, сворачивались в такие же яркие шары, которые через некоторое время лопались, оставляя после себя оранжевые кляксы. Вышка телецентра была малиново-желтой, у неё появился желтый ореол, который видимо дрожал. Сфера быстро наливалась густой синевой. Теперь она казалась огромной массивной чашей, опрокинутой на землю.

      — Съемка ведется? — быстро спросил Сергеев.

      — Так точно, — сказал оказавшийся поблизости полковник Ирницкий. — В четыре видеокамеры с лагеря работают, да ещё камер пять у нас на бэтээрах стоят.

      — Поднимите вертушки! — приказал Сергеев. — Свяжитесь с летчиками и ракетчиками. Пусть будут наготове!

      Синяя чаша, опрокинутая на землю, стала медленно светлеть. Белые разломы, покрывающие её мелкой сеткой, постепенно укрупнялись. С острия телевышки время от времени срывались голубые сгустки, которые методично били в Сферу. Расстояние было небольшим, поэтому все было ярким и красочным. Сирены замолкли, и в наступившей жаркой тишине стали слышны странные звуки, словно кто-то огромный неуклюже ворочается в гигантской луже.

      — Полный отсос! — прокомментировал происходящее появившийся из палатки наркоман. За ним виднелось бледное и напряженное лицо гипнотизера Горнового. Поймав недоуменный взгляд генерала, молодой наркоман добавил специально для него: — У меня там шнурки и киска!

      Сфера вновь становилась прозрачной. Она таяла на глазах, словно кусок рафинада в кипятке.

      Изменения происходили и в городе. С окраин к центру города, где находился железнодорожный вокзал, гирляндами бежали бесчисленные белые ленты. Только в бинокль было видно, что ленты эти состоят из небольших белых шариков. Шариков становилось все больше, и уже казалось, что посреди знойного душного лета в городе беснуется метель.

      В районе железнодорожного вокзала медленно вспухал бело-серый пушистый гриб. Разглядывая его в бинокль, услужливо поданный полковником Ирницким, генерал Сергеев видел, что гриб этот состоит из газа и пыли, взвихренной беспорядочным движением этого газа. В центре шляпки этого чудовищного гриба выделялось белое пятно, которое медленно поднималось вверх. Из-за расстояния генерал никак не мог определить размеры этого пятна.

      Послышался свистящий звук. Он все усиливался, постепенно заставляя вибрировать стоящие в периметре лагеря палатки. Звук бил по ушам, он подавлял, рождая в людях желание упасть на колени. Сергеев с трудом сдерживался от того, чтобы этому желанию поддаться.

      Наконец белый огромный эллипс оторвался от поддерживающего его снизу грибообразного облака из газа и пыли, замер на мгновение во всем своем великолепии. Стало видно, что повисший в небе объект чем-то напоминает огромную полупрозрачную медузу.

      В центре этой медузы появилось желтое свечение. Оно все разгоралось, приобретая ало-багровые оттенки, потом на полнеба полыхнуло зарево, заставившее всех, кто наблюдал за происходящим, прикрыть глаза. Когда наблюдатели их открыли, от Сферы над городом не осталось и следа. Застывшая в небе медуза тоже исчезла, только в районе железнодорожного вокзала, именуемого станцией Себряково, медленно оседала взвихренная пыль, и от того все казалось немного размытым, нерезким, нечетким, словно виделось происходящее через огромную слезу, висящую над провинциальным городом.

      Некоторое время все молчали.

      И только когда рисковый пилот вертолета повел свою машину прямо на город, в толпе послышались восклицания.

      Но Сферы больше не существовало.

      Дорога в город была открыта.

      Генерал Сергеев опустил бинокль, задумчиво пожевал губами и, ни к кому особо не обращаясь, сказал:

      — Вот теперь начнется самое сложное.

      Именно в это же время подобную мысль, но в более доступной форме, высказал старший лейтенант милиции Кунжаков.

      — Ну, мужики, похоже, космическая оккупация закончилась. Теперь начнется разбор полетов. Держите языки за зубами, иначе нас с вами крайними сделают.

      Говоря это, Кунжаков невольно вспомнил о задержанном, которого они отпустили, и о его семье. Успели ли добраться до трассы? Едут ли они сейчас в свой Царицын или задержаны случайным патрулем на шоссе? Очень хотелось думать, что у этого самого Старикова все закончится благополучно. Девочка, на взгляд Кунжакова, уже вполне оклемалась, значит, в скором времени и жена отойдет.

      Десантники оставили автоматы в машине и, спустившись к реке, умывались слегка остывшей за ночь, но все ещё теплой водой.

      Все было обыденным, словно не было никакой загадки, словно никогда не нависала над городом загадочная Сфера, и видно было, как по проселочной дороге, петляющей среди ветел и ивняка вдоль реки, трусят, возвращаясь в город, разномастные собаки и чинно ковыляют на своих перепончатых лапах раскормленные сельские гусаки.

      О происходившем недавно напоминали лишь тишина, плывущая над землей, и медленно остывающая башня телецентра, вишнево светящаяся на холме.

      — Интересно, — сказал Кунжаков. — Остался там кто-нибудь в живых? Если и остался, то им здорово не повезло, все они теперь попадут в долгий карантин.

      Сержант плюнул досадливо.

      — Чего ты о них беспокоишься? — удивился он. — Ты о себе беспокойся. Нам же их теперь и охранять.

      А над Медведицей стояла тишина. Слышно было, как поют комары у прибрежных кустов, негромко переговариваются купающиеся десантники, и на середине реки гулко удалила, глуша глупых мальков, первая щука.

     

      Часть вторая

      ЛАСКА

     

      1. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, ОКРЕСТНОСТИ РАЙОННОГО ЦЕНТРА МИХАЙЛОВКА, 1 АВГУСТА 2006 ГОДА

      Так оно всегда и бывает.

      Генералы отправляются отдыхать, а рядовые гниют на позициях. Демократический централизм в действии. А чего Генералам в полевом лагере делать? Не война!

      Больше всего в жизни старшему лейтенанту милиции Андрею Николаевичу Кунжакову хотелось сходить в баню. Чтобы парилка была хорошо прогрета, чтобы березовый веник в достаточной степени размочен. И чтобы после изнуряющей бани — обязательно двести грамм и свежий крепкий чай. Без пара и чая старший лейтенант бани не признавал. Только дураки берут пример с иностранцев и парятся в саунах, где и наддать-то пару невозможно, и дышится так, словно ты в цилиндре двигателя внутреннего сгорания сидишь. Баня должна быть такой, чтобы ты из неё вышел измочаленный, благостный, с красными от охаживания веником спиной и боками. И чтобы двести грамм. Обязательно двести грамм. И огурчик!

      Кунжаков блаженно вздохнул и отправился к «душегубке». Так военные называли передвижной банно-прачечный комплекс, в котором проводилось помывание личного состава. Именно помывание, другим словом это действо никак нельзя было назвать.

      Нет, Кунжаков волен был отправиться на реку. После работы дозиметристов и химиков в реке купаться никто не запрещал. Но там не было горячей воды. А в «душегубке» она имелась. И хоть какое-то подобие пара в изолированных кабинках тоже имелось. Поэтому Кунжаков и шел к машине, рядом с которой деловито раздевались догола военнослужащие и милиционеры, решившие помыться. В воздухе слышались звонкие шлепки по голому телу, соленые шуточки и гогот мужиков, лишенных женского общества.

      Неделя прошла с тех пор, как их бросили на охрану городских окрестностей районного центра Михайловка. Непонятно только, чего они и от чего охраняли. Над городом повисла странная Сфера, которая никого не пропускала в город и только избранных выпускала из него. Правда, круг избранных тоже оказался каким-то странным. Нельзя же и в самом деле отнести к избранным крыс, собак, кошек и домашнюю скотину. Да и люди, выпущенные из города, явно не заслуживали гордого звания Человека — сплошь алкаши, психи и наркоманы.

      В город никого не пускали. За этим следили особенно строго. Естественно, что это всех раздражало. В город выезжали небольшие группы ученых, которые в условиях больничных стационаров и поликлиник обследовали местных жителей, пытаясь найти в их организмах или психике какие-либо отклонения. Вертолетом прилетела группа уфологов во главе с полным стариком, к которому все относились с подчеркнутым уважением. Про него говорили, что ещё лет двадцать назад он был диссидентом в науке — изучал паранормальные явления, которых, как официально считалось, не существовало. Звали его Владимиром Кирилловичем Агаджей, и в большой палатке на восемьдесят человек этот самый Агаджа читал лекции, или, как он это называл, читал курс ликбеза по НЛО. Слушать его было интересно, но Кунжаков ему не особенно верил. Да и как этому Агадже можно было поверить, если он рассказывал о трехметровых водолазах инопланетного происхождения, которых ловили, да не поймали в озере Байкал, о нападениях на военные объекты, совершенных неопознанными летающими объектами. Верить Агадже было нельзя, иначе и впрямь в пору было предполагать, что готовится инопланетное вторжение на Землю, а высадка их в районе Михайловки была отработкой какой-то тактической задачи, поставленной инопланетным начальством.

      Уфологи в город выезжали с военными, на бронированных машинах радиационно-химической разведки. Кунжаков такие машины видел впервые и даже не предполагал, что на вооружении у нашей армии имеется что-то подобное.

      Андрей Николаевич понял так, что уфологов этих вызвали уже с отчаяния. Другие ученые только ходили по лагерю и вели высокоученые беседы, в которых признавались, что ни хрена в происходящем не понимают. На этих высоколобых смотреть без слез было нельзя, в то время как уфологи были народом веселым и истории вечерами рассказывали такие, что народ лежал от смеха.

      Всех военнослужащих срочной службы тем же самым срочным порядком уволили в запас. Прямо из летнего лагеря, даже в войсковые части не разрешили заехать. Старший лейтенант попрощался с десантниками, сдружился он с ними за эти дни. С Лешкой было проще, он сам из Даниловки был, а от Михайловки до Даниловки по нынешним временам было два шага шагнуть. Обещал наведываться, но Кунжаков в обещания дембелей верил слабо. Сам в армии служил, знал, какие обещания в конце службы даются и как они выполняются.

      Вместо срочников нагнали контрактников. Часть из них ещё в чеченскую войну боевые действия вела, в Киргизии отметилась и в Таджикистане. Наглые были мужики, как танки, и потому считали, что военные уставы не для них писаны. Специально для контрактников выкопали большую яму в солончаке, на дно её бросили несколько настилов и поддонов с какого-то торгового склада, а верх закрывался металлической решеткой, к которой рядом с люком была приварена лестница.

      Надо сказать, что эта самопальная гауптвахта никогда не пустовала. Нашла коса на камень: начальство проявляло жесткость, а контрактники все не хотели менять свое поведение и смириться с наличием в армии дисциплины.

      С милицией контрактники держались холодно, и это понятно было — у половины из них на пальцах перстеньки синели, малолетками в зоне сидели. Образование получить все некогда было, а потом куда деваться, пошли священный долг матери Родине отдавать. Уголовный легион, бля! Штрафные батальоны, как в песнях Владимира Семеновича Высоцкого!

      Но контрактников использовали для охраны периметра, а на более тонких работах все-таки ментов задействовали. Например, когда ученые полезли осматривать Михайловский телецентр и его вышку, которая так лихо воздушные и космические цели сбивала. Американский спутник, как показали фотографии, сделанные другим спутником, оказался полностью разрушенным. Специалисты говорили, что произошло это под воздействием высоких температур. Ну вроде пожара что-то на спутнике случилось. Хорошо, что американский спутник был беспилотным, подумал тогда Кунжаков. Наши могли вполне орбиту «Мира» откорректировать. А там сейчас шесть человек, и двое из них — туристы американские!

      Первое время Кунжаков побаивался, как бы ему не припомнили отпущенных нарядом парня с семьей. Очко, как говорится, не железное! Поэтому, когда внезапно дембельнули бывших с ним десантников, старший лейтенант немного успокоился. Сержант Николай был солидным мужиком, потом, он тоже в милиции служил, поэтому бояться, что он проговорится, даже не стоило. Человек сам себе не враг!

      Успокоившись, Кунжаков даже стал прикидывать, как ему выгоду извлечь из случившегося. Он даже в свободное время попытался пройти по этому самому подземному ходу с фонариком в руках. Но не сумел — крыс там было много, а Андрей Николаевич ими брезговал ещё с детства. В свинарнике их хватало, наглые были, бляха-муха, даже людей не боялись, а одна, самая наглая, даже попробовала укусить четырехлетнего Андрюшку за руку. Поэтому, пройдя метров тридцать, Кунжаков повернул назад. И без того было видно, что ход этот идет за реку!

      Улучив момент, старший лейтенант доложил об обнаруженном им ходе начальству. Два контрактника, вооруженные аккумуляторными фонарями, прошли подземным ходом до самого конца, а вернувшись, доложили, что он выходит на поверхность на территории рыбокоптильного цеха. От контрактников вкусно пахло копченой скумбрией, и видно было, что они путешествовали не зря — и сами наелись, и в лагерь запасец на закуску принесли.

      Между тем из города пришли ошеломляющие сообщения. После исчезновения Сферы люди там оказались обычными, даже по внешнему виду казалось, что пребывание под колпаком им не особенно повредило. Но о том, что происходило с ними в эти дни, никто из них не помнил. В отчаянии ученые вернулись к тому алкашу, что после гипноза о Коалиционном отряде наблюдателей вспомнил. Но и Коршунов ничего нового не говорил, а принимался монотонно зачитывать засевший у него в башке текст об отклонениях в развитии человечества и грозящей Земле гибели от дрейфующего по Галактике гравитационного циклона. Сам текст, как пояснили уфологи, был уже известен — его в двадцать девятом году якобы передавали все радиостанции мира на всех основных языках. К тому же его, как следовало из самого обращения, передавали уже третий раз. Два раза его передавали в древности, когда на Земле были цивилизации в Индии и в Центральной Америке, но вот названий их старший лейтенант так и не запомнил. Ну ежу понятно, если в Индии — значит, цивилизация была индусов, а если в Америке — то это, конечно, инки были, некому больше. Инки или ацтеки.

      Больше всего старшего лейтенанта цепляло то, что этот судимый алкаш все вещал о неправильном понимании человечеством физических законов Вселенной. Нет, если бы это Эйнштейн сказал или какой-нибудь другой Вайнштейн, который на науках, как говорится, зубы съел, Кунжаков бы все понял и не особо со сказанным спорил бы. Но Коршунов был два раза судим за квартирные кражи, поэтому он просто не мог быть носителем истины! Не верилось и в то, что такому типу могли доверить сказать сразу всему человечеству что-нибудь серьезное. Такой человек за пол-литра мог все тайны Вселенной продать, только кто бы ему эти пол-литра поставил!

      Однажды Кунжаков и сам побывал в городе. На его взгляд, в городе все было нормально, и люди самые обычные по улицам ходили. На работу каждый день шли, не сачковали. В кинотеатрах фильмы новые шли и, как в любом населенном пункте, зрителей много не собирали.

      Казалось, ничего не произошло. Не было никакой Сферы, не было странной белой медузы, улетающей в небеса. Ничего не было, даже странно немного было, что обычные люди жили в городе, как в большом лагере, только колючей проволокой этот город никто не огораживал. Контрактников для этих целей хватало. Их старший лейтенант недолюбливал, мужики на крови были воспитаны, кто Чечню прошел, кто в Таджикистане и Кыргызстане с оппозицией воевал, своей и чужой крови не жалея, а были и такие, что казанское восстание подавляли после того, как на место Шаймиева ярый националист пришел. Нет, идиотизм, конечно, добиваться великой республики Итиль с автоматами в руках, но ведь и в борьбе с такими меру надо знать, общий язык нужно находить, а не пускать в сторону Зеленогорска баллистические ракеты с психоматериализаторами. Там ведь не только националисты жили, там и русских было более чем достаточно. Да и не каждый татарин смотрит в сторону Турции и Саудовской Аравии, черт побери! Нельзя же всех под одну боеголовку равнять!

      И сейчас, купаясь в кабине под слабеньким парком, способным удовлетворить только сердечника или малолетку, старший лейтенант Кунжаков недоумевал. Непонятно ему было, что такое количество военных и милиции продолжали Держать около Богом забытого провинциального городка. Можно подумать, что преступность в стране упала или конфликты с религиозными фанатиками из «Талибана» ушли в прошлое! Работы всем хватало — и военным, и тем более милиции. Непонятны были Кунжакову решения высшего начальства. Но раз так решено было, то спорить было не о чем. Кто он такой, старший лейтенант милиции Кунжаков, чтобы решения министров оспаривать? Если сказано ими, что надо стоять у районного городка Михайловка вечным караулом, значит, будем стоять. Сказано в фольклорном неписаном уставе: солдат спит, а служба идет. Что верно для рядового, вдвойне верно и для офицера. В отличие от солдата у него не только служба идет — зарплата и командировочные выплачиваются.

     

      2. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 1 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 9.00

      Школ в провинциальном городе не так уж и много.

      В Михайловке их построили четыре. Две построили ещё до революции, а ещё две — в конце тридцатых годов, когда население города, поредевшее после гражданской войны, несколько увеличилось.

      Первого сентября, когда начинались школьные занятия, детворы на улицах было много. Шли взволнованные торжественностью момента первоклашки, хватало и более старших классов, особенно девчонок в коричневых школьных платьях и белых передниках. Девочки чаще всего шли с букетами цветов, и это не казалось совсем уж неудивительным. В первый день осени у многих преподавателей цветов дома стояло столько, что вазочек для. них не хватало: ставили в обычных двухлитровых стеклянных банках, которые не были использованы в конце лета под маринованные огурцы и помидоры.

      Скандал, который случился в средней школе номер три, поначалу восприняли с веселым недоумением. Да и было над чем посмеяться. Утром пришли в школу, а в кабинете директора сидит известный районный хулиган Витя Хмельной. Кстати говоря, бывший учащийся этой школы. Не выпускник, конечно, до десятого класса он так и не добрался, работать пошел. Особо долго он не заработался, украл что-то со склада, где грузчиком работал. По причине первой судимости и характеристик, которые ему выхлопотала мать, Хмельной получил всего шесть месяцев и вышел на свободу с чистой совестью, но черными замыслами. Долго он на воле не задержался. Обчистил коммерческий магазин бывшего освобожденного комсомольского секретаря асбоцемкомбината и снова сел, но теперь уже на два года. Правда, сидеть долго ему не пришлось. Государственная Дума в порядке гуманизации общества приняла решение об очередной амнистии, и Хмельной вышел на свободу. В Михайловку он вернулся аккурат перед чрезвычайным происшествием.

      А сейчас он сидел в кабинете директора с таким видом, будто имел на то полное право. Рубашка на его груди была расстегнута сразу на две пуговицы, как любил ходить директор Пшеничников, но в отличие от настоящего директора на груди Хмельного синела русалка с мощным хвостом.

      Первой его увидела учительница немецкого языка Вера Васильевна Подгорнова. «Вас ис дас?» — удивленно воскликнула она, глядя на того, кто не один год портил ей нервы своим отношением к учебе.

      — Не понял, — сказал Хмельной. — Вера Васильевна, что с вами?

      — Со мной все в порядке, — сказала учительница немецкого языка. — Что с тобой, Витенька? Ты зачем в кабинет директора залез? Тебе на свободе ходить надоело?

      — Я вас не понимаю, — строго сказал Хмельной. — Давно мы с вами на «ты», Вера Васильевна? И потом, что значат ваши слова? Я в своем кабинете, а вот вы, как мне кажется, забываетесь!

      — Витенька, — нежно сказала учительница и матерински посмотрела на Хмельного. — Шел бы ты домой, пока Виктор Александрович не пришел. Ты ведь его знаешь, он шуток не понимает. Увидит тебя в своем кресле, сразу милицию вызовет!

      — Если вы шутите, — сказал Хмельной, — то делаете это весьма глупо. Кто вызовет милицию? Никого я не хочу вызывать в такой торжественный день. И потом — я в своем кабинете, я на своем месте… Вы себя хорошо чувствуете, Вера Васильевна? Мне кажется, вы несколько бледны…

      Вера Васильевна не успела ничего сказать, как пришел учитель физкультуры Игнат Николаевич Фаринич. Увидев в кресле директора известного Михайловского хулигана, он побагровел.

      — Витька! — взревел он. — Пошел отсюда! Опять по тебе тюрьма плачет! Тебе было мало, да? Сукин сын, ты что себе позволяешь?

      Тут до Хмельного стало что-то доходить. Он сунулся к платяному шкафу, распахнул его и некоторое время смотрелся в зеркало, закрепленное на дверце. Лицо его то багровело, то бледнело, он стиснул зубы, и на скулах его загуляли жесткие желваки.

      — Так, значит, — сказал Хмельной. — И какая сволочь это все придумала?

      Именно в это время зазвонил телефон.

      Хмельной оказался у аппарата раньше. Некоторое время он слушал невидимого собеседника, потом осторожно положил трубку на рычаги и растерянно посмотрел на присутствующих.

      — Из милиции звонили, — сообщил он. — Сказали, что меня только что задержали при совершении кражи из квартиры Николаева. Вы что-нибудь понимаете?

      Николаев тренировал футбольную команду асбоцемкомбината. В квартире у него добра хватало, ведь в Михайловку Николаев приехал из Туниса, где целых пять сезонов учил арабов играть в футбол. Сейчас его в Михайловке не было, Николаев уехал в областной центр вести переговоры о назначении его тренером царицынского «Статора».

      Но все равно никто ничего не понимал. Общее недоумение вслух высказал Фаринич, и сделал это в прямолинейной манере сильного и оттого простодушного человека.

      — Ни черта не понимаю, — сказал он. — А вы что-нибудь понимаете, Вера Васильевна?

      — А я тем более, — чопорно сказала та. — Я вижу, что нами пытается командовать Витя Хмельной, а нашего директора, как только что сообщила милиция, задержали за кражу из чужой квартиры!

      Витя Хмельной устало плюхнулся в директорское кресло.

      — Я сошел с ума! — с отчаянием возопил он. — И вы тоже сошли с ума! Какой Хмельной? Какой Хмельной? Игнат Николаевич, ты с ума сошел? Вера Васильевна! Я — Пшеничников! Пшеничников, понимаешь?

      Игнат Николаевич Фаринич криво усмехнулся и пожал плечами.

      — Если вы Пшеничников, — сказал он, — то я — Пеле. Ну, в крайнем случае Герд Мюллер.

      Именно в это самое время в районном управлении внутренних дел напротив оперуполномоченного уголовного розыска Ахмета Раскулаева вольно сидел директор Михайловской средней школы номер три Виктор Александрович Пшеничников. Обычно доброе и немного расслабленное лицо его сейчас казалось на редкость собранным и даже жестким.

      — Виктор Александрович, — несколько растерянно и по-восточному витиевато сказал Раскулаев, чьи дети учились в школе номер три. — Вы меня простите, но я, честное слово, не могу себе представить, что такой уважаемый человек, аксакал настоящий, мог пойти на квартирную кражу. Зачем вам это, Виктор Александрович?

      Виктор Александрович Пшеничников несколько надменно взглянул на оперуполномоченного.

      — Слушай, мент, — сказал он. — Чего ты мне мозги пудришь? Ну влетел я, влетел. Не гони волну, оформляй протокол и не капай мне на мозги. Ты сам прикинь, он там, в Тунисе, не один день пахал. Если по уму, у него не только на себя, у него бабок и на внуков хватило бы! Это вы, козлы, боитесь в один день богатыми стать. А я привык рисковать — раз прыгнешь, и ты уже в дамках!

      Кончилось все это странно — пришла военная санитарная машина, и обоих увезли из города. Даже возражения милиции — мол, не положено гражданского человека, задержанного за воровство, передавать в руки военных. — и те не помогли.

      События, ставшие настоящей трагедией для двух людей, закончилась фарсом для окружающих. Но это было не последнее событие дня, известная михайловская проститутка Неля Лесная вдруг проявила целомудренность и оказала яростное сопротивление домогавшимся до неё братьям Гавриковым. В противоположность ей девятиклассницу Алю Воронцову, дочку директора обувного магазина «Казачка», неприступную красавицу, ранее ни в чем предосудительном не замеченную, люди видели на железнодорожном вокзале, где она пыталась отдаться пассажирам за смешную сумму, равную стоимости бутылки водки. Вот где была трагедия! Обезумевший от гнева Иван Воронцов жестоко избил дочь ногами, а та все вопила на всю улицу, что он не имеет права её бить, она свободный человек и живет как хочет. Куда не приходила? В какой дом, мужик? У Нели свой дом имеется! Пусть маленький и ободранный, да свой!

      В самый разгар экзекуции на пороге появилась Неля Лесная, зарыдала и негромко сказала:

      — Папа! Папочка!

      Этих тоже увезла военная санитарная машина, хотя совсем потерявший голову Иван гнался за ней на своем «жигуленке» и даже два раза пальнул по шинам из своего карабина. Он бы и больше стрелял, только его обезоружил патруль из контрактников. Действовали они своеобразно, поэтому после стычки с ними Воронцов лишился карабина и несколько дней отлеживался на пуховой перине, а когда появился на улице, смотреть на него было страшно — иссиня-черные кровоподтеки занимали большую часть лица, да и передние зубы надо было обязательно вставлять.

      Несколько дней бабки на скамеечках оживленно комментировали события. В версиях недостатка не было. Зубоскальства тоже хватало.

      А потом Михайловка замолчала. Не то что людям надоело перемывать косточки всем героям случившихся в последнее время историй, просто люди действительно замолчали.

      В смысле перестали между собой разговаривать.

      Совсем.

     

      3. ЦАРИЦЫН, 5 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, УТРО

      В первые дни после возвращения из Михайловки Дмитрий Стариков с тревогой наблюдал за женой, не решаясь обратиться к врачам. Он даже взял отпуск за свой счет, благо месяц только начался. Начальнику цеха пришлось все рассказать, взяв с него слово молчать. Сделал это Стариков по той же простой причине, из-за которой он не обращался к врачам. Милиционер, что беседовал с ними сразу после выхода из подземелья, был прав — запросто их могли запихнуть в карантин, а то и исследованиям разным подвергнуть. А Старикову жену было жалко, но ещё больше он волновался за дочку. Девочка отошла на редкость быстро, она уже играла со своими куклами, и это давало надежду, что вскоре придет в себя и жена. И ещё одно беспокоило Старикова. Журналист нынче стал настырным и бестактным. Не дай Бог, пронюхает кто-нибудь из пишущей братии о том, что Светлана и сам Стариков были под загадочной Сферой, о которой уже вовсю рассуждали по телевидению и в прессе, тогда — прощай покой! Замучат эти долбаные папарацци, как принцессу Диану замучили!

      Светлана целыми днями лежала на диване. Глаз она не закрывала, но выражение этих глаз Дмитрию не нравилось. Жена словно отсутствовала, тело её находилось в комнате, а душа оставалась где-то в Михайловке, среди сплетения связывающих его жителей красных нитей.

      На третий день Стариков проснулся очень рано, ещё солнце не взошло. Он вошел на кухню и увидел, как жена что-то лихорадочно быстро пишет в толстой общей тетради. Забирать у неё тетрадь Стариков не стал, но позже, когда жена вновь впала в свое обычное ступорное состояние, он тетрадь отыскал. Начальные записи касались семейного бюджета, потом пошли каракули, разобрать которые Стариков не сумел, сам вид текста подсказывал, что это какие-то расчеты или ряды уравнений. Сам Стариков в точных науках ничего не понимал, да и Светлана в школе особым прилежанием на уроках физики или, скажем, математики не отличалась. Не было у неё знаний, позволяющих вот так свободно что-то рассчитывать в обычной общей тетрадке с мягким ледериновым переплетом.

      Убедившись, что жена к тетрадке интерес полностью потеряла, причем так же неожиданно, как и проявила его, Стариков тетрадку прибрал до будущих более счастливых времен.

      Через два дня после возвращения Светлана заворочалась на постели и что-то забормотала. Дмитрий присел рядом с женой. Сам он последнее время на полу спал. Не из-за того, что заразу какую подхватить боялся, а исключительно для того, чтобы Светлане беспокойствия своими прикосновениями не доставлять.

      — Назад, — явственно сказала Светлана. — Назад надо!

      Ясное дело, бредила. Никогда бы Стариков не поверил, чтобы его Светка стремилась в тот ад, из которого он её вытащил.

      Вечером Светлане стало хуже.

      А на пятый день она замолчала. Нет, она после возвращения и так почти ничего не говорила, но тут замолчала совсем. Целыми днями сидит, стакана воды не попросит. Возьмет дочь, склонится к её головке своей кудрявой головой и молчит. А Старикову все кажется, что их та же самая красная паутина соединяет! И такая его тоска от этого брала, выть хотелось.

      Еще через два дня он понял, что дальше так продолжаться не может. Надо было обращаться к врачам, а там пусть будет как будет. Нельзя было ждать дальше, тут и неспециалисту было видно, что с психикой у Светки не все в порядке. И на Маришку она плохо влияла. Сама по себе Маришка была вполне нормальным ребенком — меняет наряды на куклах, бормочет себе под нос запомнившиеся слова. А с матерью и она словно статуей неподвижной становится.

      И самое главное — понимали они друг друга без слов.

      Соседка Стариковых, Людмила Ивановна Семенова, подрабатывавшая гаданием на картах и прочими мелочами вроде приворота и лечения сглаза, пришла к ним домой, некоторое время задумчиво разглядывала Светлану и Маришку, потом повернулась к Дмитрию своим пухлым лицом и сказала:

      — Порченая она, Димочка. Кто-то на неё такую порчу напустил, что я даже и не возьмусь порчу эту снимать. Это большого специалиста искать надо, я про такое и не слышала никогда.

      Светка сидела в кресле, пристроив Маришку себе на колени, и выглядели обе как мать с младенцем, которых Стариков видел однажды на картине какого-то религиозного художника. На соседку они никакого внимания не обращали, словно и не было её в квартире. Да что соседка, они и на Старикова в последние дни внимания обращали не больше, чем, скажем, на мебель или стены. Существует, и ладно!

      А о Михайловке по Царицыну слухи ходили один хлеще другого. Порой о происходящем в райцентре такое рассказывали, что уши в трубочку скручивались. Журналисты вокруг оцепления кружили почуявшими сладкое мухами, а солдаты и офицеры, что были в оцеплении, рассказывали истории одну фантастичнее другой. В одной газете печатали статью про инопланетных пришельцев, которые высадились около районного городка военным десантом, захватив население Михайловки в плен. Другая газета сообщала о взрыве в Михайловке секретной лаборатории, которая из мергеля, шедшего на изготовление цемента, выделяла бактериологическое оружие в виде первичных живых организмов, в третьей этот бред объединялся, и получалось, что не военные, а инопланетяне этот самый мергель перерабатывали и пытались заразить земное население, а военные этому коварному замыслу вовремя воспрепятствовали. Газеты высмеивали своих конкурентов, заявляя, что никаких инопланетян не было, а вследствие обычного российского бардака военные потеряли под Михайловкой термоядерную боеголовку и теперь ищут её. Да, подтверждали в четвертых газетах, именно боеголовку они и потеряли. Только изготовляли её на цементном заводе, и никто её не терял, а похищена она была террористами из Хасавюртских мстителей, и теперь военные пытаются воспрепятствовать вывозу этой боеголовки с территории Царицынской области. Какие глупости! — возражало телевидение. — Что вы ищете с фонарем в солнечный день? Имело место падение в районе Михайловке метеорита с опасными вирусами. Армия и ученые пытаются предотвратить эпидемию, и дай Бог, чтобы это у них получилось!

      Лучше было не открывать газеты и телевидение не смотреть. Ведь Стариков точно знал, что никаких метеоритов там не было и боеголовку никто не терял. Но если бы его попросили высказать свое мнение о происходящем, Дмитрий никогда бы не осмелился делать какие-нибудь выводы.

      Больше всего это было похоже на прилет инопланетян,. но утверждать этого Стариков не мог. Природа у нас ещё не особо изучена, вполне могло все объясняться естественными причинами — сдвиг, скажем, геологический, изменения в природе могли накапливаться, чтобы вдруг обрушиться на людей подобными несчастьями. Сколько же можно эту самую природу травить и душить? Вот она и взбунтовалась, ответила должным образом на проступки людей.

      Больше всего Старикова тревожило то, что в город никого не пропускали. Сферы над городом уже не было, а оцепление не снимали. Напротив, судя по тому, как изощрялись в нелепых догадках средства массовой информации, оцепление даже усилили.

      Похоже, что тот старший лейтенант милиции, который проявил неожиданную для мента сострадательность и отпустил их при выходе из города, оказался прав — жители Михайловки очутились в бессрочном карантине или происходило там такое, что другим про то и знать не следовало, а видеть — тем более.

      Стариков денег занял, накупил в магазине разной вкуснятины, чтобы побаловать жену и дочку. И совершенно напрасно потратился — они вообще перестали есть.

      Только воду пили каждые полчаса.

      А на Старикова они внимания все равно не обращали. Даже спасибо не сказали за его покупки.

      Но он не обижался. Видел ведь, что-то неладное происходит с семьей.

     

      4. МОСКВА, 5 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 12.00-17.00

      Министр обороны Грошев пребывал не в самом лучшем расположении духа. Войдя в кабинет Президента страны, он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Весь ареопаг уже собрался за столами. Председательствовал, разумеется, Президент. Лопоухий, с короткой стрижкой, худощавый, как подросток, он прятал от своего министра взгляд и был в этот момент больше похож на нашкодившего подростка, чем на властителя страны, занимающей если уже не одну шестую часть суши, то не менее одной восьмой. Несмотря на то что Империю двадцать лет разрывали на части амбициозные политиканы, Президенту, пошедшему на второй срок, достался немаленький кусочек. И все-таки… Шестой год ведь у власти, а солидности так и не прибавил.

      Слева от него сидел с хмурым и сосредоточенным видом Александр Уранович Крымов, бессменный глава президентской администрации. За последние годы Крымов здорово постарел, но бородка торчала по-прежнему задорно, и чело все так же бороздили глубокие морщины, выдающие миру мыслителя и интригана. Обычно приветливый и иезуитски ласковый, Крымов сейчас старательно отводил от министра взгляд. Глава Совета безопасности Александр Гусь тяжело смотрел на министра, словно готовился рявкнуть что-то командное, — чувствовалась в нем военная косточка, хоть за время своего сибирского губернаторства Гусь немного обрюзг и разжирел. Моложе он тоже не стал, но это Грошева не удивляло, возраст новоявленного Политбюро уже подходил к критическому, ещё немного — и заговорят о бессмертных старцах, анекдоты начнут про них рассказывать.

      Странное дело, Кусницкого, последние годы возглавлявшего в Думе правительственную фракцию, не было. Зато сидел первый заместитель премьера Урга, которого, несмотря на уже довольно солидный возраст, иначе, как Вовочкой, и не называли. От левых никого не было, и никого из заместителей Председателя Госсовета не было, но с правой стороны в непосредственной близости к Президенту с наглой физиономией восседал, протирая очки, новый лидер ЛДПР Митрофанушкин. Уже по присутствию в кабинете можно было судить о многом, а рассадка присутствующих говорила министру ещё больше. Каждый из присутствующих готов был отдать жизнь за правое дело, но все предпочитали делать это не спеша.

      — Садитесь, Станислав Сергеевич, — сказал Президент. Заметив движение министра обороны, он предупредительно поднял руку. — Ради Бога, не надо никаких докладов. Все, что необходимо, нам уже известно. Хорошо отдохнули?

      В самом вопросе уже крылась легкая издевка, которую мгновенно уловили присутствующие. Одной своей фразой Президент давал всем понять, что настоящий руководитель не должен отдыхать, когда в стране тяжелое положение. Министр это хорошо понял, но промолчал и тяжело сел в свободное кресло, поставленное в известной удаленности от Президента. Все здесь было продумано Александром Урановичем Крымовым до мельчайших деталей.

      — Итак, господа. — Президент поднялся и, заложив руки за спину, прошелся вдоль стола.

      Похоже, далеко уходить от своего кресла Президент боялся. Не дай Бог споткнуться, тут же займут. Вон они как смотрят, внимательно. Ожидают, паразиты!

      — Скажем прямо, — продолжил Президент, останавливаясь и поворачиваясь к столу. — Не буду вспоминать предысторию, она и так всем хорошо известна. События, произошедшие на территории Царицынской области, показали тревожную беспомощность армии, её неспособность что-то противопоставить возможному противнику.

      Митрофанушкин надел очки и теперь злорадно поглядывал на министра. Очки неестественно увеличивали его глаза, крупный нос лоснился от капелек пота.

      «Они решили меня снять, — понял министр. — Ах, Александр Уранович! Знать бы раньше, что ты такое дерьмо!»

      Захотелось возразить, но Грошев знал, что хозяина кабинета перебивать не принято. Испокон веков в России любой человек, занявший место главы государства, автоматически обретал мудрость, которой были лишены все остальные. Каждое слово главы государства возводилось в закон, становилось изречением, а то и входило в учебники. Особенно жалко было учебников, их приходилось переписывать каждый раз, когда глава государства сменялся. Президент говорил экспромтом, но невооруженным глазом было видно, что экспромт этот подготовил ему Александр Уранович.

      — Страна отдает армии последнее, — задумчиво сказал Президент и печально склонил лобастую голову. — А армия не может защитить страну от возможного вторжения. Еще неизвестно, с чем мы столкнулись под… э-э-э…

      — Михайловкой, — заглянув в бумаги, торопливо подсказал Крымов.

      Президент помолчал, внимательно посмотрел на главу своей администрации и закончил:

      — На станции Себряково Царицынской области. Но можно с уверенностью сказать, что МЧС и армия не смогли противопоставить этому явлению свои объединенные усилия. Даже разобраться в произошедшем никто толком не мог!

      — Ну, этот вопрос лучше всего задать ученым, — бестактно сказал со своего места Урга. — Там целая экспедиция была из РАН. Это их дело — разбираться. МЧС должно людей спасать…

      — Благодарю, что вы мне напомнили, какие задачи поставлены перед МЧС. — Президент сел, по-ученически сложив руки перед собой. — Только Вов… Владимир Михайлович, я с вашего позволения все-таки закончу.

      За столами сдержанно засмеялись. Крымов гневно блеснул стеклами очков и внимательно посмотрел на Ургу.

      «Еще один кандидат в политические покойники, — устало подумал Грошев. — Александр Уранович ему этого не простит. Шутка ли, так перебил босса! И зачем ты только, Вовочка, с замечаниями вылез? Здесь молча кивают, а не самостоятельность мышления демонстрируют!»

      Ему вдруг мучительно захотелось, чтобы это странное заседание, где роли были распределены невозмутимым кукловодом и им же опробованы все веревочки, заставляющие плясать марионеток, закончилось как можно скорее. Может, оно все и к лучшему затеивалось. Отправят в отставку, буду копаться на даче, внуков нянчить, а в промежутках между этими приятными занятиями тактику боевых действий в условиях партизанской войны в гористой местности стану читать. Вот говорят, с волками жить — по-волчьи выть. А если заставляют хрюкать? Страна отдает последнее… Да не надо армии это последнее, армии нужно новейшее, ещё лучше — завтрашнее.

      Президент сложил маленькие ладошки лодочкой. «Интересно, — вдруг подумал Грошев, — а почему наши руководители всегда такого маленького роста? Кажется, только Ельцин немного выделялся из общего ряда. Ленин был маленький, Сталин, говорят, сапоги себе специальные шил, чтобы повыше казаться. Киров маленьким был, Горбачев, Хрущев… Берия, судя по его копии в музее восковых фигур, тоже особым ростом не выделялся…»

      — Станислав Сергеевич, вы меня слышите? — Требовательный тенор Президента оборвал размышления военного министра. — Доложите, что было предпринято для прорыва блокады станции Себряково нашими войсками?

      Министр встал, чувствуя тяжесть маршальских звезд на своих погонах. Китель неожиданно стал тесен, галстук не давал свободно дышать.

      — Первая попытка была произведена представителями Министерства внутренних дел, — сказал он, не заглядывая в бумаги. — Двое погибли при попытке тарана Сферы автомашиной «УАЗ-472», автомашина полностью разрушена. Вторую попытку сделали военнослужащие Второй ударной десантной дивизии. У нас жертв не было, но бронетранспортер оказался полностью непригоден к дальнейшей эксплуатации. Затем, по согласованию с нашим правительством, американцы перевели на новую орбиту свой спутник слежения «Эксплоэрер-1072». В момент прохождения спутника над железнодорожной станцией Себряково он был сбит с использованием неизвестных нам боевых технологий. Такая же участь постигла и французский спутник «Экзотик-7».

      В течение нескольких дней для пробоя Сферы поэтапно. использовались обычное стрелковое оружие, РПГ, тактические ракеты с термофугасным зарядом, боевые установки ЭЛСПРО, но положительных результатов это не дало. Более мощных видов вооружения мы не использовали, на это не дали согласие ни правительство, ни администрация Президента. При облете Сферы потеряно шесть беспилотных устройств «Горыныч» и два боевых вертолета. Потери среди личного состава — шесть человек: четыре офицера и двое сверхсрочников.

      — Неизвестные боевые технологии, — саркастически проворчал Митрофанушкин. — Из телевизионной вышки этот хваленый американский спутник уделали! И ваши вертолеты тоже телевышка сбила! Миллионы долларов вложили в разработки, и для чего? Чтобы их запросто телевизионные вышки расстреливать могли!

      — Это вопрос не ко мне, — сухо сказал Грошев. — Обращайтесь к разработчикам боевой техники. Мы только используем то, что нам дают!

      — Засекретились! — снова желчно сказал Митрофанушкин. — Комиссию Государственной Думы в район ЧП не пропустили! Будь там Владимир Вольфович, он бы вам устроил политический скандал!

      «Этот бы устроил, — подумал Грошев. — Этот бы из штанов выпрыгнул, чтобы себя показать. И ты выпрыгнешь! Дай только повод. А повод имеется. Хороший повод — бессильная армия слаборазвитой страны, властителям которой мнится, что они руководят супердержавой!»

      — …таким образом, становится ясным одно: в физиологии и психическом состоянии жителей города происходят необратимые изменения, — услышал он голос Президента. — Жители замолчали. Но информацией они как-то обмениваются. В магазины ходят, на работе собираются. Что они там делают, нам трудно понять. Может, даже не дано! Скорее всего это уже не люди, хотя пока и неотличимы от всех нас. Это угроза, господа. Угроза самому нашему существованию. Наконец, это угроза всему населению Земли! И пусть вас не успокаивают заверения ученых, что в физиологии изменений нет даже на генетическом уровне! Поздно будет, когда такие изменения будут зафиксированы. И в этих условиях встает вопрос: что делать дальше? Что мы можем предпринять, чтобы предотвратить возможное распространение «себряковской заразы» по всей стране? Мне хотелось бы знать, что по этому поводу думает военный министр? Станислав Сергеевич, ваше мнение?

      Словно неожиданное просветление спустилось на министра. Он понял цель этого совещания. Стало трудно дышать, Грошев почувствовал, что его тело покрывается испариной. Он потянул галстук, нимало не заботясь сейчас, какое впечатление производит на собравшихся. Все выжидательно смотрели на него. Напряженно смотрел Президент, уже принявший решение, но не осмеливающийся его озвучить. Полуоткрыв рот, смотрел Митрофанушкин, сдвинув на лоб очки. Тяжелым свинцовым взглядом смотрел на министра обороны Александр Гусь, который как бывший военный отлично понимал, к какому решению министра подталкивают. Хитреньким и осторожным паучком из своего кресла поглядывал Александр Уранович Крымов, которому давно все было ясно. Лишь Урга смотрел в сторону, он словно стеснялся слов, которые сейчас должны были прозвучать.

      «Нет, — с внезапным отчаянием подумал Грошев. — Этих слов вы от меня не дождетесь…»

      В наступившей тишине стало слышно тиканье огромных настенных часов, выполненных в виде двуглавого орла, — подарок угличских мастеров по случаю избрания Президента на второй срок.

     

      5. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 8 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 14.00-18.00

      На этот раз старший лейтенант милиции Андрей Николаевич Кунжаков в город поехал с уфологами. Задачу перед ним поставили простую — ходить рядом и охранять. Общественный порядок опять же поддерживать. Мало ли что? Кунжаков поездки в город не любил. Для этих поездок приходилось облачаться в серебристые костюмы, напоминающие космические скафандры, натягивать шлемы с прозрачным забралом и рогульками воздушных фильтров, и шлемы эти придавали людям ещё более фантастический вид. А если учесть, что при этом ещё приходилось таскать «Абакан» и «лифчик» с подсумками, то сразу было понятно: не за что старшему лейтенанту было любить поездки в город.

      Да и побаивался Кунжаков. Это только говорили, что никаких вредных излучений не обнаружено. Кунжакову эти сказки были знакомы. Он на досуге научно-популярную литературку почитывал и знал, что, кроме излучений, есть ещё неизвестные факторы, определяющие мутацию организма. Вроде все нормально, а потом у тебя дети-уроды рождаются, горб начинает расти или, что ещё хуже, рак обнаруживается.

      Но опасения опасениями, а приказ есть приказ. Раз форму надел, то изволь выполнять все, что от тебя требуют. Или иди на гражданку. Тяги к сельскохозяйственному труду Андрей Николаевич у себя не замечал, а иную работу в Кумылге было найти сложно. Хоть в газетах и писали, что российская экономика находится на подъеме, до Кумылги этот подъем как-то ещё не добрался. А у старшего лейтенанта была пусть и маленькая, но семья. И надо было зарабатывать на хлеб, и желательно с маслом. Вот поэтому Кунжаков хотя и повоз-мушался, но покорно пошел получать спецкостюм для поездки в Михайловку.

      А жители Михайловки изнывали от жары, поэтому ходили едва одетыми. Особенно женская часть населения. На них Кунжаков старался не смотреть. Одно было хорошо — в спецкостюмы встраивались кондиционеры, поэтому от жары никто из приехавших на машине не мучился.

      Жители Михайловки молчали.

      Да что жители! Собаки, похоже, и те сговорились и не лаяли. Только воробьи чирикали, купаясь в пыли, и одинокие вороны каркали. Особенно много их собралось у кладбища. Рассевшись на деревьях, вороны наблюдали, как группа людей, одетых в серебристые скафандры, методично вскрывает захоронения. Та ещё была у товарищей ученых работка! Кунжаков даже порадовался, что его не поставили в оцепление на кладбище. Там бы он вообще положительных эмоций лишился. Тем более что в одной из могил был захоронен его отец. Зачем вскрывают могилы, Кунжаков не знал. Ох не зря в свое время на кладбище металлический блеск наблюдался! Пришельцы, если это были они, и на кладбище людям в достаточной степени нагадили.

      Машина медленно ползла по улицам городка. Водитель неторопливо объезжал выбоины на асфальте. Жара царила такая, что листья на деревьях посерели. Людей на улицах не было.

      Кунжаков в который раз подумал, что добром все происходящее не кончится. И только он это подумал, как из подворотни ближайшего дома вырвался поток ревущего пламени. Если бы машина ехала чуть быстрее, она обязательно бы попала под эту огненную струю. Но тут обошлось. Водитель побагровел, лихорадочно выкручивая руль, машина резко развернулась. Они уже мчались назад, когда старший лейтенант Кунжаков обрел способность рассуждать и докладывать.

      — Всем, кто меня слышит, — выкрикнул он в эфир. — Говорит двадцать второй. На пересечении улиц Ленина и Рабочей подверглись нападению!

      — Что за мутатень? — лениво удивился кто-то невидимый, и тут же в эфире загремели начальственные голоса: — Назад! Двадцать второй! Ты меня слышишь? Немедленно назад! Уходите немедленно!

      — Нет, мы здесь останемся! — взревел водитель, багровея лицом и прибавляя скорость. — Нашли дураков! Хрен меня теперь сюда заманишь!

      Уфологи сидели с серыми лицами. Происходящее им явно не нравилось. Да и кому понравится, когда тебя живьем сжечь пытаются за здорово живешь?! Удирали они из города на полном газе, даже по сторонам не смотрели. И зря они не смотрели по сторонам — в районе кинотеатра «Ударник» стремительно сгущалась мгла, словно кто-то закрывал этот район от солнца гигантскими ладонями.

      Уже позже, когда Кунжаков, освободившись от своего серебристого одеяния, лег в лагере на скамейку, заново переживая случившееся с ним и радуясь, что остался жив, к нему подошел озабоченный водитель. Всегда он выглядел несколько самоуверенно, но сейчас смотрелся так, словно его доской из-за угла шарахнули. И именно в тот момент, когда он на свидание с любимой женщиной шел. Водитель поманил Кунжакова. Они прошли мимо уфологов. Уже приободрившиеся ученые наперебой рассказывали желающим о своем геройском поведении в момент инопланетной атаки. Водитель завел Кунжакова в заросли кукурузы, опасливо огляделся по сторонам и сдавленным шепотом сказал:

      — Слышь, Николаич, а я ведь узнал тех, кто по нам в Михайловке из «Осы» лупанул! Помнишь двух прапорщиков, из спецгруппы? Они это были, мамой клянусь!

      — Это ты о ком? — переспросил Кунжаков. В первый момент он водителя даже не понял, а когда понял — похолодел. Прапорщиков он помнил. Таких не забудешь. Это как Илью Муромца со товарищи в дозоре увидеть. Раз увидишь, век помнить будешь!

      Но водителю он почему-то сразу поверил. Даже не спросил, зачем прапорщикам из специального подразделения из ручного огнемета по машине с уфологами стрелять.

      Вернувшись в палатку, старший лейтенант бросился на свою койку и долго смотрел в брезентовый защитного цвета потолок. Вот, значит, какие дела пошли! Вот, значит, какие пряники из небесного мешка сыплются! Мотать надо было отсюда, под любым предлогом надо было мотать. Кунжаков даже думать не хотел, по каким таким причинам прапора по их машине из «Осы» стреляли. Ясно ему было, что сами прапорщики на такой шаг никогда бы не пошли. А раз стреляли, значит, приказ высокого начальства получили. О причинах такого приказа старший лейтенант себе голову не ломал. Ясный месяц, провокация затеивалась. И пахла эта провокация кровью. Андрей Кунжаков себя дураком не считал, а потому в чужом спектакле играть даже главную роль не желал.

      «А может быть, и не было никакого вторжения? — мелькнула неожиданная мысль. — Может, вся эта хренотень и была затеяна для того, чтобы эти мордовороты из особого подразделения потренировались?»

      Но тут же он вспомнил семью, задержанную им с десантниками в ночь накануне распада Сферы, и отогнал от себя соблазнительную мысль. Не походили задержанные люди на участников спектакля. Скорее он, Кунжаков, был свидетелем самой настоящей трагедии, которой так и не понял.

      И все-таки…

      Страшно подумать, кто и зачем отдал приказ специальному подразделению стрелять в машину с уфологами из ручного огнемета. А ещё страшнее — думать о последствиях этого выстрела. Стояла бы сейчас закопченная машина в самом центре Михайловки, и Кунжаков вместе с остальными скалил бы зубы на окружающий мир.

     

      6. МОСКВА, 8 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 11.00

     

      Глава администрации Президента Александр Уранович Крымов с утра был не

     

      в самом лучшем расположении духа. Честно говоря, ему вообще не хотелось идти на работу. Это только кажется, что кремлевские чиновники радостно бегут в свои кабинеты, где медом намазано и пачки долларов лежат в каждом углу. Как бы не так! И у чиновников бывают дни, когда хочется плюнуть на все, прихлопнуть рукой будильник и перевернуться на другой бок. Хай там все горит синим пламенем!

      Особенно сегодня.

      Уже с утра позвонили из секретариата и доложили неприятнейшую весть: ранним утром в своем кабинете застрелился министр обороны Грошев. Офицерскую честь, подлец, соблюдал! Ну и дурак! Если бы все министры обороны стрелялись для того, чтобы сохранить свою честь незапятнанной, у нас с Грачева торжественные проводы видных военачальников в последний путь не прекращались бы.

      Нет, по-человечески Крымов министра понимал. Не каждому такая ноша будет по плечу. Принять решение, которое пугает своей жестокостью, может не каждый. Помнится, когда принималось решение о замораживании нищенских пособий пенсионерам, сам Александр Уранович поначалу не выдержал и голосовал против. Два дня его премьер обхаживал, графиками и диаграммами весь кабинет завалил, чтобы показать — не потянет государство такой тяжести. Боливар российской экономики никак не мог свезти двоих — справиться с выплатой внешнеэкономического долга и обеспечить пенсионерам сносную жизнь на уровне российских же стандартов. Но Крымов понял все, наступил на горло собственной песне. Пенсионеров, конечно, жаль, но когда государство в опасности, приходится принимать непопулярные решения. А Грошев струсил. Испугался встать перед судом Истории. Понятное дело, даже после смерти человеку хочется выглядеть лучше, чем он был при жизни. «Ну и дурак! — уже второй раз с раздражением подумал о министре Крымов. — У нас борзописцев от истории, слава Богу, ещё хватает. Подправят немного, подкрасят, глядишь, все оно и будет выглядеть вполне пристойно».

      В Министерство обороны Крымов, разумеется, не поехал. Там сейчас специалистов из ФСБ, МВД, контрразведки понаедет, правительство своих скорбителей пришлет, депутаты Государственной Думы будут рады покрасоваться перед объективами телекамер. При мысли, что придется общаться с коммунистами, с элдэпээровцами, бывшими товарищами, изгнанными из правительства и администрации и объединившимися в Союз правых сил, Крымов испытывал тошноту и раздражение. И ведь показали этим идиотам на выборах, что значит общественное мнение, так нет, все продолжают апеллировать к народу. Народ, как обычно, безмолвствует. Народу надо хлеба и зрелищ. Больше народу ни хрена не надо. Лают обычно общественные моськи из прикормленных средств массовой информации. Вот их тявканье и выдается за общественное мнение. Крымов это знал лучше других, а потому никогда не опускался до участия в передачах радио и телевидения. Там все равно — или. извратят его слова, или вообще не дадут высказаться. Немногим больше Александр Уранович жаловал газеты, да и то при условии, что авторство статьи будет принадлежать лично ему и ни одно его слово не будет изменено борзописцем, жаждущим редакторских лавров.

      Самоубийство Грошева выбило главу кремлевской администрации из колеи. Ясно было, что Президенту уже о случившемся доложили, а это, в свою очередь, означало, что озвучивать коллективную идею, где мыслям Президента было уделено немалое место, придется кому-то другому. По всем прикидкам выходило, что это придется делать Александру Урановичу. Идейных вдохновителей у нас хватает, нет только руководителей, которые не боялись бы взять на себя решение политической проблемы.

      Как говаривал остроумнейший человек, бывший начальник союзной ещё внешней разведки Леонид Шебаршин, есть только один деятель, на которого возлагается вся ответственность, но который ответственности не боится, — Сталин. М-да… Россия, конечно, великая страна, но каких боязливых мышей она родила!

      Крымов не без оснований считал себя много способней большинства нынешних лидеров, которым он был вынужден подчиняться, но в глубине души понимал, что всю свою жизнь он будет находиться на третьих ролях. Кураж у него был не , тот, командного блеска в глазах и резкости в голосе не хватало. Ему бы свой ум, изворотливость Березанского, властность Гуся, коммуникабельность нынешнего Президента — тогда бы Александр Уранович Крымов себя показал с наилучшей стороны…

      Что бы он сделал, если бы обладал всеми необходимыми качествами, Крымов не додумал. Зазвонила вертушка, и по её требовательному звонку Александр Уранович догадался, что неприятного утреннего разговора с Президентом все-таки не избежать.

      — Что скажешь, Александр Уранович? — спросил Президент. — Крепко нам Грошев подгадил! Что делать теперь будем?

      Крымов промычал что-то нейтральное. Он прекрасно понимал, что именно имел в виду его собеседник. Более того, он понимал, что Президент требует от него. Междометиями здесь отделаться было крайне сложно. Президенту был необходим человек, который мог и обязан был озвучить принятое накануне решение. И этим человеком он видел Александра Урановича Крымова. Стреляться Крымову не хотелось, но и быть козлом отпущения он не особенно стремился. Как там пел покойный бард Владимир Семенович Высоцкий? «Не противился он, серенький, насилию со злом, а сносил побои весело и гордо…» М-да… Весело и гордо…

      — Будем думать, — нейтрально сказал Крымов.

      — Какой черт думать! — взорвалась криком трубка. — Действовать надо! Мне через день лететь в Вашингтон, ты что же думаешь, мне там никто вопросов по поводу этой глухомани не задаст? Короче, ты, Александр Уранович, зубр уже, ты в коридорах власти лавируешь будь здоров! Как на скейтборде катаешься! Делай что хочешь, как хочешь, но чтобы к моему отлету вопрос о Михайловке не стоял. Надо, чтобы этот вопрос был решен раз и навсегда, как говорится, радикально. Ты меня слушаешь?

      Крымов бы его всю оставшуюся жизнь слушал, лишь бы не отвечать. Во рту пересохло, и уже зрел резкий вопрос, который, несомненно, стоил бы Александру Урановичу дальнейшей карьеры и положения в обществе, если бы он не сдержался, стиснув зубы.

      — Я понял, — сказал он. — Сейчас соберу команду, определимся, и я вам доложу.

      — Да не доклады мне нужны, — с легким недоумением и досадой сказал Президент. — Решение уже принято, так? Действовать надо. С начальником Генштаба свяжись, с заместителями покойного. Надо — ещё одного назначьте, специально для решения проблемы. Или вместо него.

      — Делаем все возможное, — сипло сказал Крымов.

      — А я вас не ограничиваю, — сухо сказал Президент. — Как говаривал один из моих предшественников, делайте и невозможное. Мне сегодня уже Буш звонил, интересовался. Я думаю, что американские наблюдатели, которых мы допустили в Михайловку, ему докладывают все, что знают, и эти доклады нас рисуют не в лучшем свете.

      — Ясно, — сказал Крымов. — Будем действовать!

      И вздохнул.

      — Не вздыхай, — посоветовал Президент. — Думаешь, мне легко? У самого сердце кровью обливается. Однако мы должны все сделать сами. В противном случае… Ведь ты не думаешь, что нам позволят распространить заразу по всему миру?

     

      7. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, МИХАЙЛОВКА — ЦАРИЦЫН, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 17.00

      С утра в пригородах погибли две автомашины. Одна из них — санитарный фургон, на нем вывозили двух стариков, с которыми нашел общий язык какой-то ученый из комиссии РАН — вспыхнула на дороге уже в пределах видимости. Сейчас она ещё продолжала чадить, хотя было непонятно, что там может гореть столько времени. Кроме нее, сожгли бронированную машину разведки. Ее командир успел сообщить о нападении, после этого связь с экипажем БМР прервалась, и надежд на то, что её экипажу удастся вырваться из города невредимыми, было мало.

      По лагерю поползли слухи, что Сферу устанавливали над городом пришельцы, оставив в Михайловке невидимых лазутчиков, которые и совершают нападения. Заговорили о том, что все жители заражены неизвестной космической болезнью, занесенной пришельцами. Кунжаков этим слухам не особо верил, но некоторое облегчение от того, что рядышком нет пацанов из того ночного наряда, в котором он отпустил этого самого Старикова, старший лейтенант милиции все-таки испытывал. Вложили бы они его, и попробуй тогда доказать, что ты не верблюд!

      Но рассказ водителя казался Кунжакову куда более правдоподобным. Огнемета «Осы» в действии он никогда не видел, но резонно предполагал, что именно так её снаряды и выглядят — огненными стрелами, несущимися в твою сторону.

      Тем более правдоподобным этот рассказ казался ещё и потому, что утром водителя, рассказавшего Кунжакову о прапорщиках из спецгруппы и своих подозрениях, нашли около крайних палаток со сломанной шеей. Сразу же пошел разговор о том, что убит был водитель в пьяной разборке с контрактниками, кого-то из них даже арестовали за это преступление и увезли на дознание в Царицын, и только Кунжаков не верил всем этим разговорам, он хорошо знал, что водитель Николай спиртного вообще никогда в жизни не употреблял. И застолий он не любил, особенно тех, что могли закончиться безобразной пьяной дракой.

      Памятуя о словах уже мертвого водителя, Кунжаков исподтишка наблюдал с самого утра за палаткой, в которой расположились бойцы специального отряда, потому и заметил, что они ещё до подъема покинули палатку и ушли в кукурузные заросли. У каждого за спиной был объемистый рюкзак. Судя по напряженной походке мужиков, груз они с собой несли капитальный. А вот обратно они вернулись налегке. И рюкзаки их спины не горбили. Интересно все это было, так интересно, что холодок по спине Кунжакова пробегал. Не дай Бог, заметят эти супермены пристальное внимание милиционера к их персонам, лежать ему поутру, как водителю Николаю, со свернутой набок головой. Придушат ведь, как куренка!

      А по лагерю уже пошли разговоры, что скоро все закончится, что военные по приказу ихнего министра готовят на Михайловку массированную атаку. Вроде бы только одно военных и удерживало, что в результате этой атаки может пострадать гражданское население.

      Только старший лейтенант Кунжаков в это не верил. Когда это было, чтобы военных удержало от демонстрации своей мощи гражданское население? Сам старший лейтенант был в свое время в Татарстане, своими глазами видел, как армия с этим гражданским населением обращалась. Как фанаты «Спартака» с болельщиками, скажем, воронежского «Факела» она с ними обходилась!

      Если сейчас армия сама провокациями занималась, то все это значило лишь одно — решение об атаке на город было принято на самом верху, и интересы гражданского населения при этом в расчет не принимались. Может, правительству даже лучше было, чтобы от этого самого населения остались только светлые воспоминания. Но если все было именно так, то из министра явно делали козла отпущения. И ещё одно было интересно старшему лейтенант Кунжакову — это сколько же надо было заплатить или пообещать прапорщикам из спецназа, чтобы они за такое черное дело взялись? Сам бы Андрей на подобные дела ни за какие деньги не подписался бы, уж это он знал твердо. Это же вообще надо было души не иметь, а если и иметь, то такую черную, что по сравнению с ней деготь молоком покажется.

      А на северной окраине уже слышался рык тяжелых танков. На расположенный поблизости аэродром тройками заходили тяжелые самолеты, сразу видно, не перехватчики, которые способны гоняться в небе за чужими самолетами, нет, заходившие на посадку серебристые птицы предназначались для того, чтобы бомбить наземные цели, и бомбить весьма и весьма эффективно.

      Дураком надо было быть, чтобы не понять происходящего. Как ни крути, готовилось серьезное преступление. И участвовать в нем у Кунжакова не было ни малейшего желания. На кой черт ему это было нужно! Если будет налет на город, то обязательно придется кому-то за это отвечать. Нет, Кунжаков понимал, что он слишком мелок для того, чтобы ответственность взвалили на него или ему подобных. Но чувство собственного достоинства у него все-таки было! Если тебя пытаются макнуть мордой в дерьмо, а ты этого не жаждешь, ты имеешь право сопротивляться.

      Протестовать было глупо. Возражать государству — все равно что идти с дубиной на мамонта или саблезубого тигра. Кунжаков был ещё довольно молод, но в жизни видел многое, а ещё больше читал. Поэтому он хорошо знал, чем кончаются попытки телят бодаться с дубом. Хорошо, если тебя вышлют за пределы страны или вынудят куда-то уехать. Совсем неплохо, если тебя посадят. Но это для людей известных. С теми, кто широкой общественности неизвестен, все проще и вместе с тем сложнее. Гораздо вероятней, что ты просто исчезнешь. Или тебя застрелят, а потом средства массовой информации будут раздувать слухи о твоей причастности к организованной преступности. Всем известно, что тех, кто с такой преступностью не связан, киллеры просто так не убивают. Они убивают тех, за кого им платят деньги.

      Поэтому лучше всего было уехать из лагеря куда-нибудь подальше. Хотя бы в Царицын. Уехать и не видеть, что здесь будет твориться. Чтобы сны потом кошмарные не снились.

      Тут как раз наряд и подвернулся. Контрактники мародера задержали, он из какой-то деревушки в Михайловку приехал, чтобы парочку магазинов очистить. «Уазик» у него был цвета хаки, от военного не отличить, да к тому же мужик на дверцы российский флаг трафареткой нанес и сам уже привычную всем камуфляжку надел. Вот его внешние посты и пропустили, думали, что оперативная или научная группа в город едет. Пока его контрактники не взяли, мародер этот свою машину затарил так, что рессоры просели. Контрактники были молодые, они его вгорячах едва на месте не пристрелили. Как говорится, по законам военного времени. Но потом опомнились и привезли его в лагерь. В местную милицию они его сдавать не стали, все равно там разговаривать не с кем. Даже менты ходят спокойные и равнодушные, ни на кого внимания не обращают, все о своем размышляют, о космическом.

      Вот его-то и надо было везти в областной центр. Так прокуратура решила. Народ ехать за двести семьдесят верст особого желания не изъявлял. Всем хотелось посмотреть, чем дело закончится. Не зря же к Михайловке такие силы стягивают.

      А Кунжакову это было ни к чему. Он для себя все давно сам решил. Поэтому добиться того, чтобы в Царицын отправили именно его, оказалось совсем несложно. Вместе с ним поехал и один из областников, Славиком его звали. Он был из тех, кто ездил в самом начале в Зимовники, где так приветливо встречал участковый. Славик домой ехал. Оттого он словоохотливым был и анекдотами сыпал до самого поста «13 км», что на входе в Царицын поставили.

      Сдали задержанного в городской изолятор временного содержания. Славик сразу домой намылился, у водителя в городе тетка жила, только у Кунжакова никого в областном центре не было, но распространяться об этом он не стал. Договорились на следующий день встретиться на Самарском разъезде, обговорили время, и коллеги уехали, а Кунжаков остался один. Он перекусил в кафе рядом с кинотеатром «Победа», погулял в городском саду, потом сходил в кино, и все равно до вечера было ещё далеко. Старший лейтенант отметил командировочное удостоверение у дежурного по городскому управлению, потом оформил проживание в гостинице УВД и снова поразился тому, как медленно течет время. Сев в номере, он некоторое время листал свою записную книжку, надеясь обнаружить в ней телефон какой-нибудь легкомысленной девицы, которая помогла бы ему скоротать вечерок, а быть может, и ночь. Телефона такого он там, разумеется, не обнаружил, но наткнулся на запись о задержанном Старикове, и вновь его обожгло сладкое и щемящее чувство прикосновения к чужой тайне. Он вспомнил женщину и ребенка, угрюмого усталого парня с окровавленным рукавом и лихорадочным болезненным взглядом, и ему захотелось узнать, как там у них все сложилось, пришла ли в себя женщина, не болеют ли беглецы из Ада..

      Некоторое время он рассеянно листал газеты, пока не наткнулся на «Губернские новости» с очерком журналиста Кравцова. Очерк был посвящен событиям в Михайловке, журналист не без живости воображения и бойкости пера разбирал различные версии и тут же разбивал их в пух и прах, пользуясь элементарной логикой. Вывод журналиста был довольно безрадостным, сам он полагал, что пришельцы и природные катаклизмы к появлению над районным центром непроходимой Сферы не имеют никакого отношения. Он полагал, что россияне ив этом случае имеют дело с очередным чудовищным экспериментом, который по своему обыкновению был произведен государственными органами над своим многострадальным народом.

      Статья была очень едкой и язвительной, чувствовалось, что Кравцов делает жизнь с известного телевизионного ведущего Дворженко и не без влияния Шиндлеровича.

      Язвительные рассуждения журналиста старшему лейтенанту не понравились, но они вновь разбудили в нем желание увидеть Старикова, посидеть с ним, порасспрашивать, что случилось с ним в отгороженном Сферой городе. Некоторое время Кунжаков боролся с этим желанием, потом узнал у дежурной по гостинице, что улица Хорошва находится неподалеку, и решился.

     

      8. ЦАРИЦЫН, 8 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 20.00-22.00

      Ox, не клеилась у них беседам Дмитрием Стариковым. Слава Богу, хоть не соврал бывший пленник — действительно проживал он по указанному той памятной ночью адресу. Только вот встретил он Кунжакова неприветливо. Так мог встретить Иосиф Виссарионович Сталин своего сына Якова, доведись тому вернуться из плена.

      — Что, ментяра, тебе тоже денежек срубить захотелось?

      Кунжаков ничего не понимал. Какие деньги? Почему он их тоже мог захотеть срубить? Кто ещё пожелал стариковских копеек? По мужику было видно, что особых капиталов он не имел.

      — Дружок твой приезжал, — не глядя на Кунжакова, сказал Стариков. — Брюнетик в камуфле. Я, говорит, на дембель еду, мне бабки нужны. Гони, мол, бабки или я о тебе и твоей семье куда надо стукану. Было у меня две штуки, на мебель копили, а пришлось их этому козлу отдать. Так что звиняйте, товарищ старший лейтенант, бананив бильши нема.

      «Вот дерьмо!» — брезгливо подумал о Костике Кунжаков. Поступок дембеля из Бугульмы вызвал у него гадливое чувство. За такие номера физиономию рихтуют. И ведь запомнил адрес, сучонок!

      — Не волнуйся, — глухо пробормотал он. — Мне твои деньги не нужны. Я тут случайно в городе оказался, мы арестованного привезли. Ну и вспомнил про тебя. Вот решил проведать. Как у вас? Все нормально?

      Выражение лица Старикова было недоверчивым и одновременно растерянным. Видно было, что Дмитрий ожидал от старшего лейтенанта совсем иного разговора, а потому не мог сразу перестроиться.

      — Спасибо за заботу, — менее резким тоном сказал Стариков.

      Они стояли в маленькой тесной прихожей «хрущевки», но в комнату хозяин Кунжакова не приглашал. Старший лейтенант скрипнул сапогом и нарушил неловкое молчание.

      — Давай хоть на кухню пройдем, — предложил он. — Все-таки поговорить надо.

      — Да об чем говорить-то? — тоскливо сказал хозяин, но посторонился, пропуская Кунжакова в кухню.

      Андрей сел за стол, застенчиво пожал плечами и достал из планшетки бутылку водки.

      — По дороге к тебе купил, — сказал он, отводя взгляд. Взгляд хозяина квартиры несколько потеплел.

      — Это ты напрасно потратился, старший лейтенант, — дрогнувшим голосом сказал он. — Некогда мне сейчас пить.

      — Что, все плохо? — поднял на него взгляд Кунжаков. Только сейчас он увидел осунувшееся, постаревшее лицо Старикова. Даже морщинки у глаз четко прорезались. В полутемном коридоре его лицо казалось Кунжакову темной маской.

      — Эх, — простонал неожиданно Стариков. — Тут такое, старшой, такое получается…

      — Ладно тебе, — мягко сказал Кунжаков. — Забодал ты меня своим старшим лейтенантом. Андреем меня зовут.

      Стариков жалко сморгнул.

      — Поначалу вроде дочка отошла, — признался он. — И Светка оттаивать стала. А потом — бац! Замолчали обе. Ты не поверишь, часами сидят на тахте, прижавшись друг к дружке. Сидят и молчат. И я для них как пустое место.

      Кунжаков опустил глаза.

      — Не они одни, Дима, — признался он. — Вся Михайловка замолчала. Первые дни все вроде нормально было. Обычные люди, обычные разговоры, только никто ничего не помнит. Вроде для них ничего в Михайловке и не происходило. А потом замолчали. Четвертый день это молчание длится. А ученые только руками разводят. Ты своих врачу какому-нибудь показывал?

      — Да кому их покажешь? — с тоской сказал Стариков. — Это же объяснять надо, что случилось! Да любой врач и без объяснений все сразу поймет, в газетах сейчас такое пишут! А потом? Я же их никогда больше не увижу, Андрей. Да ты сам все понимаешь, на сволочь ведь ни капельки не похож!

      Он совсем размяк, жесткое выражение на его лице сменилось тоскливым. Стариков достал из кухонного шкафчика стаканы и подсел к столу.

      Выпили не закусывая.

      — Такие дела, — сказал Стариков. — Я за свой счет отпуск взял, теперь на работу надо выходить, прямо даже не знаю, как они без меня будут.

      — Слушай, Димка, — сказал Кунжаков. — Ты мне все-таки скажи, это пришельцы были? Ты ведь единственный, кто своими глазами видел происходящее — стадион этот, паутину красную… На что это было похоже?

      Стариков долго молчал, разглядывая пустой стакан. Кунжаков уже потерял надежду на ответ, когда Стариков неожиданно сказал:

      — Знаешь, я в детстве приемнички собирал разные. Так я тебе скажу, больше всего это было похоже на схему какую-то. Я потом долго думал, вспоминал ту ночь. На схему это было похоже, люди не просто так сидели, группками были рассажены. И красные нити эти их соединяли — сначала друг с другом, а потом уже с остальными. А насчет пришельцев… Откуда мне знать? Тот диск у вокзала, он на летающую тарелочку совсем не похож. Скорее пятно света.

      Они посидели ещё немного, и Кунжаков снова выпил, а хозяин не стал. Он сидел напряженный и явно прислушивался к происходящему в комнате, хотя оттуда, Кунжаков мог в этом поклясться, не доносилось ни звука.

      — Ладно, — сказал хозяин. — Ты мне скажи, что дальше делать? Идти сдаваться?

      — Не знаю, — признался милиционер. — Тут я тебе, дружище, не советник. Если можешь, врача какого-нибудь найди, чтобы надежный был и языком лишнего не трепал.

      Он встал, одергивая китель своей полевой формы. Глазами поискал фуражку, обеими руками натянул её на голову.

      — Будь, — сказал он. — Перемелется — мука будет! Может, все ещё наладится.

      Сказав это, он сразу же вспомнил причины, которые его самого погнали из полевого лагеря у Михайловки в областной центр, и покраснел. Однако Стариков, погруженный в свои печальные размышления, не обратил на смущение старшего лейтенанта особого внимания.

      Встав, он крепко пожал руку Кунжакова.

      — Спасибо тебе, — сказал он. — Я, когда тебя увидел, хотел сначала тебя с лестницы спустить. После того гада я два дня никого видеть не хотел, казалось, что весь мир дерьмом по самые уши замазан.

      Он проводил старшего лейтенанта до двери и не закрывал её, пока Кунжаков спускался по тускло освещенной лестнице. В подъезде пахло кошками и жареной картошкой. Добравшись до первого этажа, Андрей услышал, как наверху щелкнул замок двери.

      Было уже темно, и небеса усеивали звезды. Здесь, в загазованном воздухе, они казались тусклыми и невзрачными, но все же у шагающего по улице Кунжакова в душе жило странное ощущение, что кто-то невидимый наблюдает с небес за всем человечеством и протягивает к нему руку — то ли для того, чтобы погладить его, то ли для того, чтобы схватить однажды за горло.

      Улица была пустынной.

      Кунжаков шел по улице, думая об оставленной им в доме по улице Хорошва семье. Старикову он сочувствовал, жену и ребенка искренне жалел. Все оставалось таким же непонятным, как и до визита. Только теперь к неизвестности примешивался ужас перед случившимся и ещё больший ужас перед тем, что ещё может случиться.

      Ночью он неожиданно проснулся. Долго ворочался, пока не понял, что заснуть не сумеет. Достав сигареты, он закурил и сел на подоконник, стряхивая пепел в приоткрытую форточку.

      В окно смотрела огромная желтая луна.

      В стекле отражался нескладный длиннолицый человек, встревоженный чем-то и оттого не могущий спать…

      Старший лейтенант Кунжаков выбросил сигарету в форточку и вернулся в постель.

      Лежа на спине, он долго рассматривал дрожащие тени, медленно ползающие по белому потолку.

      Тревога не оставляла Андрея. Вместе с ней пришел и страх, но старшему лейтенанту не хотелось признаваться себе в том, что знает его причину.

      В далекий районный центр Михайловна входила смерть.

     

      9. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ/ РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 4.00

      Улицы города были в пламени.

      Пламя разгоняло утренний полумрак, заставляя плясать на земле тени.

      Горело все, что могло гореть, и даже то, что гореть не могло. Термофугасы — страшное оружие, они от танка оставляют лишь закопченный остов с сплавившимся стволом, который от высокой температуры становится похожим на огарок церковной свечи.

      Полыхали деревянные дома, горели деревья в садах и рощицах, отчего сады и рощи напоминали церковные столы, на которые ставили свечи в память и за упокой душ рабов Божьих.

      Плавился кирпич.

      Медленно проседал вниз, выдыхая языки пламени, местный элеватор. В воздухе стоял густой запах свежеиспеченного хлеба.

      Самым страшным было то, что на улицах не было видно людей. Никто не метался по высвеченному пожаром асфальту, выкрикивая проклятия и прося о помощи. Носились с воем собаки, шарахающиеся от плюющихся пламенем танков, панически кудахтали разбегающиеся и пытающиеся взлететь куры, визжали сгорающие заживо свиньи и ревели, чувствуя близкую смерть, не доенные поутру коровы.

      А людей не было.

      Райцентр выжигался с окраин к центру. Огнеметные танки методично передвигались от улицы к улице. Они ворочались в городе рычащими доисторическими чудовищами, превращая своими стальными траками асфальт городских улиц в крошево. Экипажи работали со светофильтрами, поэтому мир казался им темным. При инструктаже объявили, что люди из города эвакуированы, поэтому отсутствие жителей танкистов не удивляло. Напротив, это позволяло им делать свое дело методично и без особого душевного напряжения. Немногие из них согласились бы выполнять свою разрушительную работу, уничтожая вместе с домами и людей. Согласитесь, одно дело сжечь пустой дом, совсем другое — сжечь в доме его обитателей. Экипажи были подобраны с тем расчетом, чтобы в них не оказалось местных уроженцев. Да и комплектовались они из жителей самых удаленных друг от друга областей и краев. Крылся в том иезуитский расчет, который должен был помочь сохранить происходящее в тайне: кто поверит одинокому рассказчику, ведь у него не будет иных доказательств своей правдивости, кроме честного слова.

      Спланировавшие операцию люди знали свое дело — в эти часы ни один спутник слежения, ни один самолет не пролетал над квадратом, где располагался районный центр.

      Автотранспорт шел через Воронеж и Ростов на юге и через Саратов — на севере.

      И все-таки в людях они ошиблись. Это было неизбежным — личные дела изучались в спешке. Обращалось внимание на родственников, места рождения и жительства, поэтому никто из военных чинов не обратил внимания на командира огнеметного танка Ивана Александровича Николаева. Он родился в поселке Самойловка Саратовской области и был сиротой с рождения. Детство его прошло в Михайловском детдоме. Неудивительно, что, оказавшись поблизости от дома, где прошло его детство, Николаев приказал прекратить огонь и выбрался через башенный люк наружу. Город полыхал.

      Со всех сторон поднимались высокие языки пламени, превращавшие серый пасмурный рассвет в день.

      Николаев прошел через ворота на территорию детдома и сразу же наткнулся на труп. Погибший был хорошо известен Ивану — это был сторож детдома дядя Коля, который постоянно гонял Николаева и его друзей в детстве. Присев на корточки, Николаев осмотрел труп и покачал головой — как бывшая уличная шпана и опытный военный он сразу заметил, что сторож убит одним умелым ударом.

      Хмуро капитан Николаев поднялся по ступенькам детского дома и потянул дверь на себя.

      Из дома он появился со стянутым шлемофоном.

      Волосы Николаева были седы.

      — Суки! — сказал он, тяжело вваливаясь в башню танка через ставший узким люк.

      Башенный стрелок растерянно смотрел на седые волосы своего командира.

      — Что случилось, товарищ капитан? Что с вами?

      — Со мной? — Капитан недоуменно пожал плечами. — Со мной ничего не случилось, Саша! Ты бы посмотрел, что в доме творится… — Он схватил стрелка за плечо, больно сдавил его. Лицо Николаева нервно дергалось — казалось, капитан неожиданно сошел с ума. — Там все мертвые! Все, понял! Первоклашки так и лежат в коридорах! Это нелюди, Саша! Человек так не может поступить! — По лицу его текли слезы.

      Дрожащими руками он напялил на седую голову шлемофон и, подсоединившись к рации, принялся вызывать штаб. Потребовав на связь генерала Сергеева, руководившего операцией, он доложил ему о случившемся.

      — Да, товарищ генерал! — отозвался он дрожащим от гнева голосом. — Если бы вы видели, товарищ генерал! Весь детский дом, от самой малышни до воспитателей! Необходима следственно-оперативная группа, товарищ генерал! Это нельзя уничтожать, это следы чудовищного преступления… Да кровь в жилах стынет, товарищ генерал! Это даже бойней назвать нельзя!

      Закончив доклад, он откинулся на спинку сиденья. Губы его были крепко сжаты, лицо было жестким и безжалостным, но взгляд казался неуверенным и беспокойным, как у больного, находящегося в беспамятстве.

      — Приказано ждать, — мрачно сообщил он. — Ох, попадись мне эти живодеры! Зубами бы порвал!

      Башенный стрелок смотрел на него со страхом. Суть произошедшего он знал из доклада командира, а о деталях спрашивать не решился.

      Генерал Сергеев на своем командном пункте некоторое время задумчиво покачивался на стуле, потом недобро взглянул на командира танкового полка.

      — Вот так всегда и бывает, — хмуро сказал он. — Всегда найдется один любопытный дурак, чтобы вся секретность происходящего пошла насмарку. Полковник Ирницкий! Немедленно распорядитесь! Сообщите группе специального назначения, что экипаж огнеметного танка в квадрате… — он всмотрелся в карту Михайловки, — Б-7 находится под чужим контролем. Уничтожить машину и проследить, чтобы никто из экипажа не ушел. Нельзя допустить, чтобы зараза получила неожиданное распространение.

      Что поделать, лес рубят — щепки летят!

      Через тридцать минут снаряд ручного огнемета «Оса» прожег броню танка, застывшего у ворот детского дома. Приказ был выполнен качественно — никто из экипажа не успел даже выбраться наружу, превратившись в хрупкие угольные мумии на своих местах согласно боевому расчету.

      Огромный плечистый прапорщик в черном одеянии, похожем на тюремную спецовку, некоторое время смотрел, как из огнеметного танка вырывается яркое пламя от рвущегося боезапаса, потом кивнул головой напарнику.

      — Доложи на базу, — приказал он. — Неконтролируемая боевая единица уничтожена!

      Через некоторое время здание детского дома уже полыхало, зажженное напалмовыми струями сразу с четырех сторон. Экипажи танков, что подожгли детский дом, были твердо уверены, что здание захвачено неведомым противником.

      Закончив работу по объекту, их танки продолжили методическую зачистку города, неторопливо переползая с улицы на улицу, от дома к дому, оставляя за собой пожарища и вздыбленную землю.

      Время от времени танки обстреливали из непонятного оружия, и требовалось немалое мужество, чтобы лезть напролом, отвоевывая у неведомого агрессора все новые и новые территории.

      — Слава Богу! — успокоенно пробормотал генерал Сергеев. — А если бы это до газетчиков дошло? Да нам после таких откровений только и останется, что стреляться!

      — Будьте спокойны, господин генерал, — сказал вернувшийся в штабную палатку полковник Ирницкий. — У прапорщика Кикилашвили промахов в работе не бывает.

      Генерал Сергеев почти суеверно уставился на подчиненного.

      — Бога ради, господин полковник, — пряча взгляд, сказал он. — Увольте меня от подобных оценок. С каких это пор подобное живодерство стали называть работой?

      Полковник Ирницкий промолчал. Он был одним из посвященных в суть операции, но подобное знание было чревато неприятностями, более того, опасным для жизни подобное знание было, и полковник это хорошо понимал.

      К десяти утра начали поступать сообщения от командиров групп. Приказ был выполнен с минимальными потерями — в схватке с неведомым противником погибли экипажи огнеметных танков под номерами 3410, 3411 и 3421. Прапорщик Кикилашвили действительно хорошо знал свое дело. Опыт боевых действий у него был отменный — он побывал во всех «горячих точках» последних десяти лет и воевать научился хорошо. Официальные потери соответствовали уже подготовленному коммюнике о выигранном сражении.

      — Ну вот и все, — сказал генерал Сергеев, охватив руками огромный лобастый череп и пряча от штабных офицеров взгляд. — Вот мы и замарались по самое не хочу.

      Он встал, и офицеры торопливо вытянулись перед своим командиром. Каждому из них было обещано в случае успешного завершения операции четырехгодичное жалованье, и у каждого была семья, гарантировавшая, что глава семейства будет молчать. Генерал Сергеев жестом успокоил их, коротко кивнул полковнику Ирницкому.

      — Действуйте по плану, полковник. Экипажи расформировать, каждого немедленно отправить к месту прохождения службы. Обеспечить полное отсутствие контактов участвовавших в операции экипажей. Группе специального назначения произвести полную зачистку. Исполнение доложите лично. Вы меня поняли?

      — Так точно, — вытянулся полковник Ирницкий. Взгляд у него был простецким, похоже, этот прохвост уже мысленно покупал в Военторге генеральские погоны.

      Генерал прошел в свою палатку, сел на топчан, пряча лицо в ладонях. Теперь ему было понятно, что произошло с министром. Какой там несчастный случай!

      Ему самому сейчас хотелось застрелиться. И никакие соображения, что жестокость была проявлена во спасение человечества, совсем не приносили утешения.

      Если всеобщее благополучие зависит от смерти детей, то, может, не стоит драться за это благополучие?

      Он чувствовал себя осенней мухой, которая знает, что жить ей осталось недолго, но не знает, как умереть. Тем не менее Сергеев пытался оправдывать себя. Собственно говоря, честно подвести итоги собственной жизни человек может только после смерти, да и то будет приукрашивать себя и свои деяния, искать им оправдания — ведь и тогда человеку захотелось бы выглядеть лучше, нежели он был при жизни.

      И все-таки во рту у генерала был привкус дерьма.

     

      10. ЦАРИЦЫН, В НОЧЬ НА 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА

      Закрыв дверь за старшим лейтенантом милиции, Стариков почувствовал тоску. От неё в пору было завыть. В комнату идти не хотелось, Дмитрий хорошо представлял, что он там увидит. Легко было советовать — найти врача! Да в таком состоянии Светлану с дочерью сразу же отправят в психиатрическую клинику, даже если никто и не догадается об истинной подоплеке происходящего с ними. Вместе с тем терпеть это Старикову было невозможно. Сердце кровью обливалось, когда он смотрел на застывшие в кресле фигуры.

      И все-таки его окружали хорошие люди. Начальник цеха Валерий Алексеевич Лихолетов оказался хорошим мужиком, он выслушал Старикова, пришел к нему домой, посмотрел на жену с дочкой и предложил подчиненному взять отпуск за свой счет. Сам ведь ходил начальство уговаривать! А потом пришел и, не слушая возражений Старикова, сунул Дмитрию тощую пачечку пятисотрублевок.

      — Не спорь, — сказал он. — Я обойдусь, а тебе сейчас деньги нужнее.

      И нормировщица Люська оказалась хорошей бабой — охала, ахала, но каждый вечер забегала к Стариковым, смотрела, чем помочь, по магазинам бегала, устраивала постирушки и ведь никому ни слова не сказала! А всем известно, что болтливее Люськи бывают только сороки.

      И этот мент…

      Милицию Стариков инстинктивно не любил, и эта нелюбовь усилилась, когда его ни за что в вытрезвитель забрали. Нет, а зачем тогда кабаки существуют? Но ведь повязали, и сколько Стариков им ни доказывал, что по кодексу он ничего не нарушил и находится не в пьяном, а в нетрезвом состоянии и человеческого достоинства ну никак не оскорбляет, никто его, конечно, слушать не стал, и обошлось посещение ресторана Старикову в пятьдесят потраченных там рублей, в вытащенные шустрым сержантом остатки аванса и в скандал, который ему Светка закатила в тот раз.

      Но этот оказался нормальным. Даже бутылку с собой принес. И права не качал, спасителя из себя не корчил. Нет, нормальный оказался мужик. Как у него желваки загуляли, когда Дмитрий ему про десантника рассказал и про отданные тому деньги. Похоже, попадись ему этот сопляк, старший лейтенант бы его сам удавил за подлость и беспредел.

      При воспоминании о хороших людях на душе у Старикова стало теплее. Он прошел на кухню, налил себе водки из оставленной милиционером бутылки и выпил. Водка обожгла пищевод, некоторое время Стариков прислушивался к, теплому жжению внутри себя и размышлял о том, что хороших людей в мире все-таки больше, чем плохих. Другое дело, что дерьмо всегда на поверхности плавает и его чаще замечают, чем что-то хорошее. Потому и кажется, что плохих людей намного больше.

      Он прошел в комнату и привычно постелил жене с дочерью, хотя и знал, что спать они не лягут и всю ночь вот так и просидят в кресле. Потом бросил себе на пол теплое одеяло, свернул под голову куртку и растянулся у окна, выключив в комнате свет.

      В окно заглядывали звезды.

      Лишенные стеклом окна природной яркости и красоты, они все-таки пугали Старикова, и он закрыл глаза, чтобы больше не видеть звезд.

      И незаметно уснул. Сказались напряжение дня и усталость от одолевающих безрадостных мыслей. Стариков твердо знал, что надо что-то делать, только вот что надо делать, он до сих пор не знал.

      Проснулся он от странных звуков.

      В окно, ехидно улыбаясь, заглядывала огромная желтая луна. Она призрачно высвещала комнату, и в полумраке выделялось два белых неподвижных лица. Они были похожи на гипсовые маски, которыми пользовались в древности греческие артисты, когда играли трагедии.

      Звуки доносились из кресла.

      Дмитрий торопливо поднялся и шагнул к креслу.

      — Света, ты чего? — шепотом спросил он. Ему никто не ответил, и при призрачном свете луны он заметил, как дрожит узкое плечо жены. Неподвижные белые лица были обращены к окну.

      — Света? — тихо позвал Стариков и коснулся плеча жены. Тело женщины сотрясалось.

      Казалось, что его разрывает какое-то внутреннее напряжение.

      Жена и дочь всхлипнули разом. С этого момента начался кошмар.

      Оставаясь неподвижными, Светлана и Маришка принялись плакать, тихий плач этот постепенно усиливался, превращаясь в тоскливый вой. Вой заполнял комнату, выплескивался за её пределы, и Стариков с ужасом подумал, что произойдет, когда соседям это надоест. Господи!

      Потом Светлана выпустила из рук девочку и с криками начала метаться по комнате. Крики эти были тем более страшны, ведь лицо жены по-прежнему оставалось неподвижным. Словно автомат метался по комнате, нелепо взмахивая руками и испуская звериные вопли, полные боли и отчаяния. Так кричит подранок, забиваясь в чащу в попытке спрятаться от добивающего выстрела охотника.

      Дмитрий поймал жену. Светлану трясло ещё яростней. Она продолжала кричать.

      Уже не сознавая ничего, Стариков принялся зажимать ей рот рукой, потом свалил жену на диван, свободной рукой дотянулся до майки, разорвал её и принялся связывать жене руки и ноги. В этот момент он, наверное, походил на безумца, избившего членов своей семьи и пытающего избежать опасной огласки. Наконец ему удалось связать жену. Кричать она уже почти перестала, только изредка слышались стоны и всхлипывания. Стариков сидел рядом, гладя трепещущее тело жены обеими руками, и успокаивающе шептал что-то бессмысленное. Только сейчас он почувствовал, что весь мокрый от пота.

      Оставив жену, он скользнул на пол.

      Маришка, кровинка его, лежала на полу без сознания. Она слабо всхлипывала. Тело у неё было холодным, пульс частил, как воробьиное сердцебиение.

      Он уложил её рядом со связанной женой и сел около дивана, вытирая лицо остатками майки. Комната была освещена полной луной, и на стене отчетливо темнел круглый циферблат настенных часов.

      Было четыре часа десять минут утра.

      Через час все повторилось. Светлана сумела разорвать жгуты из майки и опять с криками заметалась по комнатам, но теперь уже Стариков был наготове и приготовил бельевую веревку, сорванную с балкона. Связав жену, он принялся поить её раствором димедрола. Лицо Светланы было мокрым, тело её упруго извивалось под руками мужа, а выделяющиеся на белом мучнистом лице глаза были пустыми. В них не было никакого выражения, словно душа покинула тело Светланы, оставив биться в судорогах пока ещё живую плоть. Около шести утра соседи начали стучать в стены. До семи часов Дмитрий дважды брался за телефон, чтобы набрать номер «Скорой помощи». И оба раза отставлял телефонный аппарат в сторону. Пустота поселилась в его душе. Пустота и тоска, с которой невозможно было справиться.

      Около семи он забылся немного, а когда открыл глаза, Светлана снова беззвучно извивалась на постели, стараясь освободить связанные им руки. Она была похожа на белого червя, тщетно пытающегося нырнуть в прохладную глубину земных недр.

      Дмитрий встал, прошел к серванту, достал из него жестяную коробочку из-под чая, в которой хранил деньги, принесенные Лихолетовым, и порадовался, что Валерий Алексеевич принес их после визита десантника. Видит Бог, Стариков и их бы не пожалел, только бы от их семьи отвязались.

      Денег было три тысячи.

      Стариков решил искать врача.

      Он уже брился в ванной, когда в комнате обычным испуганным ребенком заплакала Маришка.

      Стариков прошел в комнату, взял её на руки и принялся укачивать. Маришка прижималась к нему совсем так, как она это делала раньше, до этой проклятой поездки в Михайловку. Потом она уснула. Стариков уложил её в кроватку, некоторое время стоял над спящим ребенком. Лицо у Маришки было совсем взрослым, словно она за последние дни пережила страшное горе. Девочка мерно дышала, но лицевые мышцы нервно подергивались. Старикова переполняли жалость и любовь, он вдруг почувствовал, что по щекам его ползут слезы.

      Он не плакал с самого детдома, он просто забыл, что это такое — слезы. В детдоме это не поощрялось, слезы были признаком слабости, а детдомовец не имел права на слабость. Так говорил Ванька Николаев, с которым Стариков жил в одной комнате.

      И вот он плакал.

      Стариков кулаком зло вытер слезы, посмотрел на жену. Светлана лежала неподвижно — наверное, обессилела. Стариков подошел к ней, развязал ноги и руки и снова посмотрел на часы. Было половина девятого.

      Он прикрыл жену одеялом, проверил, спит ли Маришка.

      Сам того не понимая, он всячески оттягивал свой выход из дома. Особых друзей у них в городе не было, кроме тех, кого жена или сам Стариков знали по работе. Поэтому как найти хорошего врача, который к тому же за хорошую плату мог держать язык за зубами, Стариков просто не представлял.

      Заперев за собой дверь, он спустился по лестнице и долго сидел на скамейке перед входом в подъезд. Неожиданно Дмитрий подумал о Лихолетове. Владимир Алексеевич был уже в годах и в Царицыне жил всю свою жизнь. Он мог подсказать какого-нибудь нормального врача. Должны у него были быть знакомые медики!

      От этих соображений Старикову стало легче.

      И все равно ему казалось, что люди на него смотрят подозрительно. По дороге на троллейбусную остановку ему встретилась соседка. Вредная была старушонка, она вечерами у подъезда кому только косточки не перемывала. Сейчас она шмыгнула мимо Старикова и даже обычного ехидного «здрасьте» не сказала.

     

      11. МОСКВА, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, ОКОЛО 11 ЧАСОВ

      Быть сволочью и притворяться хорошим несравненно легче, чем быть хорошим человеком и изображать из себя сволочь.

      Генерал Сергеев весомой походкой вошел в кабинет Крымова. Александр Уранович встал из-за стола, торопливо просеменил к генералу, ткнулся в его ладонь потной мягкой ладошкой. Невидимая улыбка исказила его аккуратную бородку. Крымов кивнул на стул, отошел к окну и стал смотреть на кремлевский двор — так внимательно, словно видел в нем что-то интересное. На генерала он старался не смотреть. Так всегда бывает: совершив гнусное дело, подельники стараются не смотреть друг на друга — боятся увидеть презрение и ненависть во взгляде того, с кем пришлось нарушать нравственные законы и устои. А глава кремлевской администрации не мог не понимать, что со вчерашнего дня они с генералом являются преступниками. Они оба сознательно нарушили древний, как мир, закон — «не убий!». И можно было придумывать какие угодно оправдания, все равно права оказалась русская поговорка, гласящая, что черного кобеля невозможно отмыть добела.

      Можно было придумывать своим поступкам различные оправдания, но каждый в глубине своей души понимал, что оправданий содеянному нет.

      Крымов смотрел через стекло на кремлевскую аллею. На аллее, обсаженной аккуратно стриженными деревьями, шла война, охраны с воронами. Война эта была бесконечной. Наглые птицы, облюбовавшие себе этот уголок Москвы, селились где им вздумается и вели себя довольно вольно — гадили, например, на людей и при этом не отличали рядового сотрудника от сановного функционера, наделенного властью и полагающего, что гадить сверху на людей имеет право только он сам.

      Рассказывали, что война охраны с воронами началась ещё в приснопамятные двадцатые годы, когда какая-то из неосторожных птиц уронила свое пахучее гуано если не на самого Иосифа Виссарионовича, так не меньше, чем на Кирова или Молотова. Некоторые утверждали, правда, что это был непримиримый председатель контрольной комиссии Сольц. Возмущенный функционер потребовал птиц к ответу, а заодно объявили выговор коменданту Кремля бывшему матросу Балтфлота Малькову. Тот рьяно взялся за дело. Поначалу ворон просто стреляли. Но крупных функционеров, уже отвыкших от сражений гражданской войны, раздражали выстрелы. Да и присутствие вооруженных людей на территории Кремля их нервировало. Сегодня эти люди птиц стреляют, а в кого они будут стрелять завтра? Красноармейцев с винтовками и метких чекистов с наганами пришлось убрать. Начали разбрасывать отраву. Но сметливые птицы после первых же жертв с их стороны отраву клевать перестали, а презрение их к людям обострилось до такой степени, что по кремлевским аллеям ходить стало уже совсем не безопасно.

      Последующие десятилетия война шла с переменным успехом. Одно время казалось, что друг физкультурников, гениальный языковед, лучший орнитолог и известный птицелюб товарищ Сталин нашел с воронами общий язык. С тысяча девятьсот тридцать шестого года по день его смерти случаи нахального поведения птиц были крайне редки. Возможно, правда, что мирный норов птиц и их поведение в быту были напрямую связаны с тем, что сотрудниками всесильного тогда Лаврентия Палыча Берии были изловлены птичьи вожаки и посажены в клетки. Так это или не совсем так, теперь уже установить не представляется возможным. Но факт остается фактом: в секретариат ЦК за этот период жалоб на нахальное поведение ворон практически не поступало. И только с воцарением на кремлевском троне Никиты Сергеевича Хрущева птичий помет вновь стал падать с неба. Злые языки говорили, что нетактичное поведение птиц было следствием речи, произнесенной Никитой Сергеевичем на XX съезде. Мол, птицы решили, что если позволительно так поступать человеку, то им, вольным детям неба, это тем более разрешено.

      Война разгорелась с новой силой. На борьбу с воронами тратилась валюта, закупались за рубежом хитроумные пугала и автоматически запирающиеся клетки. Ворон уничтожали десятками, но на место одной погибшей небожительницы приходили десять других.

      Впрочем, удивляться здесь было нечему — каждый новый пришедший к власти вождь вел себя подобно глупым птицам и гадил на своего предшественника. Говорят, что родимое пятно на голове одного из российских вождей явилось следствием одной меткой вороны. Да и падение его преемника с моста через Москву-реку явилось следствием ничем не спровоцированного нападения хищной вороньей стаи. Даже удивительно, что в этот день необычайной вороньей активности генерал Сергеев прошел по аллее без особого урона для своего щегольского мундира.

      Александр Уранович, не оборачиваясь, поинтересовался:

      — Все нормально?

      — Да, — сказал генерал. Сейчас он даже был благодарен царедворцу за то, что тот не смотрит на него. В другое время он бы был встревожен таким невниманием человека, от которого в немалой степени зависела его судьба. — Все нормально, если можно так выразиться. Города Михайловка отныне на карте нет. Следовательно, никаких проблем тоже нет. Наши потери — три огнеметных танка и двенадцать человек. Хотя нет… людей потеряно несколько больше. Группа специального назначения погибла при возвращении к месту дислокации. Все двенадцать человек во главе с прапорщиком Кикилашвили… Большая потеря для спецназа… Судя по всему, произошла самосработка ручного огнеметного комплекса «Оса» прямо в автомашине.

      — Деньги им были выданы? — все так же, не оборачиваясь, спросил Крымов.

      Деньги были обещаны группе Кикилашвили по возвращении на базу, но генерал решил, что главе кремлевской администрации это знать не обязательно. Поэтому он, не задумываясь, сказал:

      — Да, выдали. Пять миллионов долларов… Видимо, они сгорели в машине вместе с людьми.

      На этот раз Крымов повернулся к генералу, остренько резанул его взглядом из-под тонких очечков в золотой оправе, выжидательно помолчал, потом примирительно сказал:

      — Ну что же… Ничего не поделаешь, генерал… Хотя вы могли бы в этой ситуации не торопиться.

      Генерал Сергеев выдержал его взгляд. За внешней невозмутимостью генерал прятал искреннее возмущение функционером. «Нет, господин Крымов, — внутренне усмехнулся он. — Это не ваша прибыль. Не ваша».

      — Завтра похороны, — сказал Крымов. — Как вы знаете, наш Президент сегодня улетает в Соединенные Штаты на встречу трех глав… Мы тут посовещались и решили, что от Министерства обороны на гражданской панихиде будете выступать вы. Ну и вся подготовка к похоронам ложится, разумеется, на ваши плечи. С сегодняшнего дня Министерство обороны возглавляет новый министр, и его фамилия Сергеев. Конечно, некоторое время придется походить в роли исполняющего обязанности. Смею уверить, что этот период не будет слишком долгим. Президент меня в этом уверил вчера. Ему нравятся люди, способные принимать самостоятельные решения.

      Все было оговорено накануне, пост министра обороны был платой за генеральскую самостоятельность. Тем не менее Сергеев ощутил прилив какой-то восторженности и даже некоторой чувствительности, от которой засвербило в носу.

      — Постараюсь оправдать, — неловко сказал он. Крымов вернулся за стол, некоторое время смотрел на генерала, потом снова уткнул в бумаги остренький носик.

      — Вы уже оправдали, Александр Яковлевич, — пробормотал он. — Вы здорово выручали шефа. А он не из тех, кто забывает о благодарности.

      Они ещё немного поговорили. Крымов задал генералу несколько незначащих дежурных вопросов об остановке в войсках, о борьбе с «дедовщиной», о снабжении армейских подразделений. Царицынской области они в своих разговорах больше не касались, по взаимной договоренности эта тема стала запретной. Словно в Небесной канцелярии белокрылый канцелярист просгавил на докладную записку о проведенной операции гриф секретности. Впрочем, так оно и было — отныне нельзя было даже вспоминать о произошедшем, позади оставались кровь и позор, впереди — процветание и величие, которому могло только повредить упоминание о кровавом позоре. Но это Сергееву так лишь казалось, Крымов о Михайловке заговорил. И вспомнил он о ней в самый неподходящий момент, когда генерал с облегчением считал, что их беседа подходит к благополучному завершению.

      — Да, — сказал Крымов. — Думаю, что нам с вами придется ещё раз побывать на пепелище. Откладывать не надо. Это даже лучше, когда головешки ещё тлеют. Нагляднее все получается. Пригласим газетчиков, телевизионщиков — пусть видят, что русские случившейся трагедии от мира не таят. Мы, Александр Яковлевич, общество открытое. Нет у нас в Михайловке и не было никогда секретных лабораторий. Была инвазия неизвестных сил. Вы готовьтесь, вас журналисты каверзными вопросами особенно донимать будут! Все-таки будущий министр обороны, а?

      Они попрощались. Видно было, что Крымов успокоился — ладошка у него теперь была сухой и под глазами усмешка стянула сеточку веселых морщинок. Темная бородка с густыми вкраплениями седины торчала уже задорно и весело.

      — А о сгоревших деньгах не волнуйтесь, — неожиданно сказал Крымов, делая упор на «сгоревших». — На бюджете вашего министерства это никаким образом не скажется. Мы их спишем из внебюджетного фонда. Сами понимаете… — Глава администрации так выразительно пошевелил пальцами, что генерал понял — делиться все равно придется.

      Возвращался генерал Сергеев по той же аллее, которой он шел к Крымову. На деревьях каркало воронье, ещё переживающее очередную схватку с кремлевскими охранниками, в которой была зафиксирована уже неизменная ничья. Чувствовал себя Сергеев отвратительно. У него даже уши горели, хотя уличивший его в воровсте сановник недвусмысленно дал понять, что был бы не против оказаться в числе людей, которые пять миллионов станут делить. Более всего генерал был зол на систему, которая заставляла его жить по скотским законам. Он даже немного завидовал Грошеву, который нашел мужество выстрелить себе в голову. Александр Яковлевич слишком любил жизнь, чтобы отважиться на подобный поступок. И все-таки он чувствовал собственную неполноценность. Чего греха таить, дерьмом себя чувствовал генерал Сергеев! Не зря же на него даже вороны гадить не хотели…

     

      12. ЦАРИЦЫН, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА

      Утром в номер Кунжакова позвонила горничная. Девушка была лет двадцати, прелестное такое создание с вертлявенькой походкой и кокетливо стреляющими глазками. Она была, конечно, не из тех, чьи родители в милиции высокие посты занимают. Кто бы разрешил ей ночью рядом с командированными мужиками находиться. Будь у Кунжакова дочка, он бы ни в жизнь не позволил ей работать в подобном месте, особенно по ночам. Совратят ведь эти похотливые козлы, непременно совратят. В другое время и сам Андрей Николаевич не преминул бы пофлиртовать с хорошенькой девицей, которая, судя по её взглядам, неплохо знала жизнь. Но после бессонной ночи ему даже разговаривать не хотелось.

      — Вас к телефону, — сказала горничная, с любопытством оглядывая голого по пояс Кунжакова. — Сказали, что из отдела кадров УВД.

      Оте-нате, хрен из-под кровати! Это кому же в кадрах понадобился сельский мент, о котором и не слышал никто, кроме инспектора кадров, да и тот скорее всего фамилию Кунжакова вспоминал, когда личное дело его по необходимости листал, когда принимал дела от ушедшего на пенсию предшественника?

      Кое о чем Кунжаков, впрочем, догадывался. Кончилась его командировка в фантастический мир. Судя по утру, вчера в Михайловке что-то произошло. По простоте своей Кунжаков полагал, что подогнали товарняки, загрузили в них жителей городка и повезли их скопом в какой-нибудь специально освобожденный от зеков лагерь. На всякий случай, чтобы и в самом деле зараза по стране не распространилась. А это означало, что старший лейтенант Кунжаков автоматически становился нежелательным свидетелем произошедшего. А происходило то, что в демократические нынешние времена иначе, как произволом, и назвать трудно было. Времена уже пятнадцать лет стояли смутные. Разве можно было представить, чтобы член ЦК или кандидат в Политбюро за подозреваемого в убийстве человека правовые гарантии давал? А нынешним раз плюнуть, они даже поручительства за убийц давали, и никто их к ответу не требовал. Помнится, однажды вся Дума встала на защиту поэтессочки, которая с наркотой попалась. Не могла, мол, она этого сделать, не такой она человек, чтобы свой дар наркотиками губить! А поэтессочка возьми и загнись от передозировки! Вот был скандал на весь крещеный мир! А с депутатов как с гуся вода — даже и не отряхнулись. Но рядовой мужик за свои проступки как при советской власти сидел, так и при демократах ему давали на полную катушку.

      Но если говорить лично о нем, старшем лейтенанте милиции Кунжакове Андрее Николаевиче, то он свою участь видел в довольно розовом свете. Ну вызовут его в кадры, ну подписку о неразглашении возьмут. Мало ли он этих подписок давал? И вернется он к своему прежнему месту службы, а события, происходившие этим летом у города Михайловка, постепенно сотрутся из его памяти, и лет через десять — двадцать вообще даже самому будет трудно понять, где правда, а где вымысел.

      Человек, вызывавший Кунжакова к телефону, оказался начальником отдела кадров подполковником Барановым. Старший лейтенант видел его пару раз, когда Баранов приезжал в Кумылгу, так как был назначен куратором подтелковской милиции. Честно говоря, Баранов Кунжакову не понравился — высокомерен был он, истинный барин, через губу лишний раз не плюнет. И, на всех он смотрел с некоторым превосходством. Видно было, что подполковник всех людей раз и навсегда поделил на руководителей масс и рабочее быдло. Себя он, разумеется, к быдлу не относил.

      — Кунжаков? — с ходу спросил он. — Через час жду тебя в отделе кадров. Пропуск на тебя уже заказан. Все.

      Ошарашенно послушав гудки в трубке, старший лейтенант тихонечко чертыхнулся. Но что же делать, приказы начальства не обсуждаются. Уставы этого делать не разрешают. Даже если приказ дурацкий, а начальство дерьмовое. Как же! Единоначалие!

      Чтобы не растерять душевного равновесия, Кунжаков подмигнул горничной и даже усмехнулся. Улыбка получилась кривой — ухмылка саркастическая, а не улыбка.

      Вернувшись, он неторопливо оделся. Носки, которые Кунжаков с вечера простирнул и вывесил на батарею, высохли, а вот воротник у рубашки удручал старшего лейтенанта грязной полоской на сгибе. Ну и хрен с ними, в конце концов, Кунжаков к ним не рвался — сами вызвали! А чего они ещё хотели от человека, который больше месяца живет в полевых условиях, оторванным от домашних пирожков и домашнего же уюта?

      Из гостиницы он выходил с чувством человека, который никогда сюда больше не вернется.

      День был солнечным и за двадцать пять минут Кунжаков добрался до цирка, рядом с которым располагалось здание управления внутренних дел. Городские остряки иной раз шутили, что два цирка для одной улицы — это слишком много.

      Времени подполковник Баранов ему дал с избытком, поэтому старший лейтенант Кунжаков прогулялся по парку, зашел в кафе и неожиданно для себя выпил кружечку пива. Какого черта! В конце концов, он командированный, а не местный. А если и сделают замечание, всегда можно сослаться на вчерашнюю встречу с друзьями. Мол, нашли, пришли в номер, как отказаться было?

      В одиннадцать часов он уже был на входе.

      Сержант посмотрел его удостоверение, сделал отметку в книге и возвратил удостоверение Кунжакову. Раньше вход а УВД был свободным — показал удостоверение и иди на любой этаж. Потом, со сменой очередного начальника, сначала начали проставлять в удостоверения звездочки тем, кто имел в него беспрепятственный проход, а потом и ещё одну — для тех, кому разрешено было посещать здание управления в любое время суток. По две звездочки даже начальники Кунжакова не имели, им только по одной и полагалось, да и то не всем. Кунжаков должен был проходить в управление на общих основаниях. Хорошо ещё паспорта не требовали!

      На втором этаже у кабинета Баранова сидели несколько начальников с большими звездочками и при кожаных папочках. На Кунжакова они посмотрели с брезгливым недоумением, и это недоумение ещё больше возросло, когда дверь кабинета распахнулась и появившийся в проходе подполковник Баранов начальственно пробасил:

      — Кунжаков? Заходи!

      Старший лейтенант вошел в кабинет, в котором был сделан евроремонт, и от великолепия кабинета ему стало стыдно за свою форму, нечищеные сапоги и потертую на сгибах фуражку.

      — Значит, так, — сказал Баранов, перебирая лежащие на столе бумаги. — У нас сейчас формируется сводный отряд в Туву. Газеты читаешь? Телевидение смотришь? Тогда сам знаешь, что там неспокойно. Поедешь туда командиром сводного отряда. Если справишься, считай, майорские звездочки уже на твоих погонах.

      — Домой бы заехать надо, — помялся Кунжаков.

      — Зачем? — с наигранным дружелюбием сказал подполковник. — Я же анкету смотрел, ты у нас мужик холостой, чего тебя держит? Да и там, в Туве, будет за чьи сиськи подержаться. Вылет завтра, а сегодня ещё денек переночуешь в нашей гостинице. Продаттестат тебе уже выписали, командировочные в бухгалтерии получишь, генерал тебе ещё из небюджетного фонда подбросил. Машину тебе дадим, поедешь на склад ХОЗО, там тебя всем необходимым отоварят — от кальсон до бритвы «Жиллетт». — Подполковник Баранов подмигнул старшему лейтенанту, как равному. — Ты, Андрей, пойми, карьера, она, как жар-птица, не каждый день в руки дается. Давай действуй. Бухгалтерию найдешь, машина 11-24 ВВО у входа стоит! Давай, дружище, руководство тебе. верит. У тебя под началом более шестидесяти человек будет. — Баранов хехекнул. — Кстати, у тебя под командованием будет ваш зам по службе Нехилов. Ты ему подчинен был? Теперь он тебе подчиняться будет. Диалектика, брат!

      Оказавшись в бухгалтерии и расписавшись за непомерно большую сумму, получив от начальника финотдела конверт с приятно хрустящими неучтенными пятисотками, Андрей Николаевич продолжал размышлять, что же именно произошло в Михайловке, если высокомерный начальник отдела кадров называет его братом, а начальник управления так торопится отправить его из области, что не жалеет для этого спонсорских рублей?

      В хозяйственном отделе тоже выдали все без промедления. Даже полушубок. Он-то Кунжакову на хрена нужен был? Что они его в этой самой Туве до белых мух гноить решили?

      Старший лейтенант гнал от себя тревожные мысли. Приятно ведь было сидеть рядом с водителем, указывая, куда ему ехать. Тот, впрочем, и так все прекрасно знал, не иначе соответствующий инструктаж у своего начальства получил. И все равно жизнь в этот день была прекрасна и удивительна, поэтому Кунжаков старательно прогонял возникающие у него сомнения. Хотелось думать, что начальство действительно заметило старшего лейтенанта, оценило его таланты, а командировка в Туву — так, последний экзамен, который начальство устраивает для личного успокоения, увериться хочет, что оно в кандидате на выдвижение не ошиблось.

      В четвертом часу дня он вернулся в гостиницу с характерно позвякивающим пакетом. Да-а, если бы сейчас дежурила та самая горничная, из этого дежурства можно было выкроить немало приятных минут. И главное — было чем девочку увлечь, глупо скупиться, когда не знаешь, что тебя ожидает завтра.

      Но фортуна улыбнулась старшему лейтенанту Кунжакову и тут же повернулась к нему задом. Вместо симпатичной горничной дежурила особа неопределенного возраста, которая, Кунжаков это сразу понял, не станет лучше, сколько бы водки он ни выпил. К тому же и характер у этой особы был не самый приветливый и добрый. Молодая жена с таким вот характером на третий день после ЗАГСа вдовой может стать. Тот, у кого нервы пожиже, может и не выдержать.

      Кунжаков посидел немного в своем номере в одиночестве и быстро понял, что одному пить глупо. Мрачные мысли, которые он целый день старательно отгонял, не только не исчезли, они стали четче и страшнее. Все эти тайны мадридского двора Кунжакову страшно не нравились. Если водителя убили, то он действительно видел, как эти громилы из спецназа стреляли по своим же машинам из переносных огнеметов. Но тогда получалось, что они это делали с одной-единственной целью — оправдать применение силы в райцентре. Не зря же садились на военном аэродроме транспортные самолеты и бомбардировщики, не зря техника ревела моторами. Нагнать техники было в копеечку, а как говаривал классик русской литературы Антон Павлович Чехов, если в первом акте на стене висит ружье, то в последующих актах оно обязательно выстрелит. Генералам всегда хочется попробовать противника на излом, даже если этого противника нет и в помине. Это даже к лучшему, когда противника нет, можно свободно демонстрировать свое превосходство.

      — Вы что, курите в номере? — раздался резкий голос за дверью. — У нас в номерах не курят! Вы же офицер, молодой человек! Как вам не стыдно нарушать внутренний распорядок гостиницы?

      Кунжаков с досадой выбросил сигарету в форточку, печально оглядел свой роскошный стол, где рядом со «Смирновской» водкой соседствовали буженина, сырокопченая колбаса, итальянский сыр, который стоил бешеных денег и который старший лейтенант купил более для форсу, нежели по зову души. Нет, пить в одиночку не хотелось.

      Он вышел в коридор и прошелся, пробуя двери номеров. Похоже, он был единственным обитателем гостиницы. По крайней мере на этом этаже. Черт его дернул остановиться в ведомственной гостинице! И пугану сюда не вызовешь, завтра же будешь у генерала Зиборова на ковре стоять и иметь бледный вид.

      Кунжаков подумал, а не зайти ли ему в гости к Старикову, но от неожиданно пришедшей в голову идеи быстро отказался. Не до него мужику, у Старикова и без визита незваного гостя голова кругом идет.

      Он посмотрел на часы.

      Было ещё начало пятого, а на попутке до Кумылги три часа езды, и он вполне мог заскочить домой и поразить роскошью стола и открывающимися перспективами сослуживцев. Нормальный ход, в семь он уже будет в Кумылге, до десяти посидит с ребятами, можно даже и дольше, а потом на посту ГИБДД его посадят на любую попутную машину, следующую на Царицын. А утром он уже назад вернется, чтобы принять вверенный ему коллектив для командировки в Туву. И волки будут сыты, и овцы целы. А заодно он узнает последние новости о Михай-ловке. Да что там сплетни собирать, мимо же поедет, можно даже заскочить к ребятам, только тогда придется ещё парочкой бутылок «Смирновской» запастись…

      Чем больше Кунжаков обдумывал эту мысль, тем больше она ему нравилась. В половине пятого он уже утвердился в своем решении. Без пятнадцати пять — или, как говорят военные, в семнадцать сорок пять — он уже выходил из номера все с тем же пакетом. Вещи, упакованные в просторные сумки, он из предосторожности не брал. Не дай Бог, хватится его высокое начальство. Поинтересуются они, где Кунжаков, а дежурная им ответит: вещи на месте, а старшего лейтенанта нет. С сумкой выходил. А в сумке бутылки звенели. Не иначе, намылился лейтенант к знакомым, а может быть» и на блудоход, негодяй, отправился.

     

      13. ВОРОНЕЖ, ОБЛАСТНАЯ ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 19.00

      Что бы вы там ни говорили, дорогие господа и товарищи, а у психов своя собственная жизнь. Конечно, она несколько отличается от существования обычных российских граждан, но не настолько, чтобы выделять её из единого потока общественной жизни. Ведь если говорить откровенно, каждый житель нашей многострадальной Родины имеет пунктик, не позволяющий считать его абсолютно здоровым человеком. Один склонность к клептомании проявляет, другой в депутаты рвется. Но ведь если вдуматься, цель у обоих одна. Или взять, к примеру, любителей спиртного. Один американский тест определяет, что, если человек три раза в неделю по различным поводам прикладывается к рюмке, он уже хронический алкоголик, требующий лечения независимо от выпитого. Хе! Нам бы их проблемы. А трижды за день не желаете? И не рюмками надо считать, а гранеными стаканами, которые у американцев не производятся, а потому и за меру выпитого не считаются. От наших доз у любого американца крыша поедет. Если к нам с американскими мерками подходить, нас всех уже лечить надо, невзирая на ранги и чины. Да что там говорить, простая тяга к курению является наркотической зависимостью; курящий человек, как это ни прискорбно, нуждается в лечении. И наркоманов у нас хватает — зайди в туалет педагогического института и сразу же почувствуешь запах анаши, которую будущие педагоги как интеллигенты называют марихуаной. Про черняшку вообще говорить не приходится, в наше время в любом подъезде можно вечерами увидеть молодых людей, сосредоточенно склонившихся над плошкой на подоконнике. И это понятно, к тонкому процессу варева дозы надо относиться трепетно и уважительно-— в свою вену колоть будешь!

      Но Бог с ними — алкашами, наркоманами и курильщиками. Пунктик, о котором говорилось выше, есть у всех.

      Даже мужики, падкие до баб, они ведь тоже, по сути, больные! Это ведь самый настоящий пунктик, засевший у них в голове! При нашей зарплате и с нашей жизнью сексуальные желания только у ненормального могут проявиться, следовательно, и таких надо вылавливать и сильные психотропные препараты им вкалывать, чтобы не путали суровую реальность со своими мечтами.

      Господи, что там далеко ходить! Любителей фантастики развелось, детективов… Мало вам фантастики и уголовщины в нашем мире, вам ещё и читать про это надо? Понимаю вас, хорошо понимаю, рубашечку поднимите, я вам укольчик в задницу сделаю. Поможет любезный, наши препараты не могут не помочь. И не волнуйтесь, мы и до так называемых писателей доберемся, каждому ведь ясно, что если человек ежедневно за столом сидит и книги пишет, то у него ярко выраженная мания.

      Нормальный человек по семь часов сидеть не будет, исписывая толстенные общие тетрадки. Нормальный человек будет стремиться влиться в естественный поток жизни. И не говорите, что вам пить не интересно или по бабам идти не хочется. Нельзя уходить от стереотипов, желание выделиться подобным образом тоже ведь своего рода заболевание.

      Знаете, что сказали психиатры больницы имени Сербского на праздновании юбилея своей клиники? Если завтра к ним на обследование поступит главврач клиники, то они его обследуют и обязательно найдут у него пунктик, требующий лечения. А уж за лечением дело не станет. Наша психиатрия — лучшая в мире. Не зря ведь именно наши психиатры выявили у многих людей такое заболевание, как вялотекущая шизофрения.

      Что касается двух пациентов, поступивших в Воронежскую психиатрическую больницу, то в их невменяемости и сомнений не возникало. Но если в первом случае пациент был просто смешон, то во втором он вызывал определенную жалость. Правда, лечили и того, и другого одними и теми же препаратами.

      Первый был худым и жилистым, тело его покрывали многочисленные татуировки, которые ясно рассказывали о прошлой жизни их владельца. Например, на теле имелась татуировка разъяренного быка, свидетельствующая, что её владелец является неисправимым уголовником. На предплечье синела наколка бутылки, голой женщины и карты, а надпись подтверждала идейно-воспитательное значение наколки. «Вот что нас губит!» — гласила она. На ступнях было выколото «Они устали», а пальцы пациента клиники украшали синие перстеньки, рассказывающие о жизненном пути их владельца не хуже характеристики или справки об освобождении из мест лишения свободы. Даже на самом чувствительном месте детородного органа у этого человека синело изображение осы, свидетельствующее о половой активности её обладателя.

      И этот человек, который, несмотря на бурную молодость, сохранил способность изъясняться вполне интеллигентно, воображал, что является директором школы. Ясное дело, персонал клиники жалел этого человека, потерявшего свою социальную ориентацию и оторванного от привычного ему дела.

      Второй — плотный мужчина, не имевший ни единой татуировки на теле, изъяснялся тем не менее на высокопробной фене, для связки слов использовал ненормативную лексику и утверждал, что является квартирным вором и призванию своему никогда не изменит. «Кто смел, тот и съел», — любил говаривать он. Вел пациент себя бесцеремонно и нахально, при каждом удобном случае пытался потискать санитарок, за что и подвергался справедливому наказанию. Врачи клиники, наблюдавшие этого пациента, склонялись к тому, что он вполне вменяем и в больницу попал, желая закосить и тем избегнуть справедливого наказания за совершенные им кражи.

      Однажды их поместили в одну палату.

      Больные долго и недоверчиво глядели друг на друга, потом тот, что в татуировках, спросил:

      — Что, Виктор Александрович, несладко вам в нашей шкуре? Хреново вот так, блин, из директоров — в психи, а?

      — Плохо, Витенька, — согласился татуированный интеллигент. — Вот уж не ожидал, что жизнь нас так сведет!

      — А то, — согласился его собеседник. — Помню, как вы радовались, когда меня из школы исключили! А теперь, блин, вас ещё и лечить будут. От излишнего педагогического рвения. А нам один хрен, мы и в чужой шкуре в зоне не потеряемся. Жаль только, постарше вы меня. Так вам радоваться надо, вы ж помолодели.

      Татуированный с болезненной гримасой оглядел синие наколки на своем теле и слабо улыбнулся.

      — Не радует меня это, — сказал он. — Да и на работу тянет. Очень я по детишкам соскучился.

      — Если бы мне в зоне кто-нибудь сказал, что в один денек мы с директором школы местами поменяемся, — сообщил Хмельной, — я бы ему штифты побил, моргалки на очко натянул. А все-таки ништяк все получилось, теперь вы на своей шкуре испытаете, что такое зона! — Он подошел и неторопливо подергал прутья стальной решетки, отделяющей обоих от свободы. — Вы теперь, Виктор Александрович, как Леонов из «Джентльменов удачи». Че ж майку не рвете, козу мне не лепите?

      — Глянь, — удивился рыжий санитар, которого за грубую физическую силу и неуклюжесть все звали Бегемотом, — а они и впрямь местами поменялись! Этот, — он ткнул в татуированного, — директор школы, а интеллигенток, стало быть, его бывший ученик в директорской шкуре. Выходит, они оба нормальные?

      Его одернули. Дураку ясно, что здоровых людей в псих-больницу не помещают. Да и вообще сейчас трудно понять, бывают ли здоровые люди вообще или это только идеал, который доктора со скуки придумали.

      Ты только посмотри, что в политике делается, ты только газетки почитай — у Ленина, говорят, шизофрения была, у Сталина — паранойя, Брежнев с Ельциным — алкашами были, американского Рейгана болезнь Паркинсона доконала, да и Явлинский…

      — А что Явлинский? — удивился Бегемот. — Нормальный мужик.

      — Был бы нормальным, — отвечали ему. — Только ведь он в детстве боксом занимался. Откуда нормальности взяться, если его с десяток лет исключительно по голове били? Вон Мухаммед Али, который Кассиус Клей, как он страдал и мучился в конце своей боксерской карьеры? И миллионы, не помогли здоровым стать!

      — Жирика никто по голове не бил, — обиженно сказал Бегемот, который Григорию Явлинскому и его «Яблоку» открыто симпатизировал, — а ты только вспомни, что он последние годы вытворял!

      Но правильно эти сомневающиеся сказали про пациентов. Через несколько дней они замолчали и даже на электрошок не реагировали. Да что там электрошок, от дубинки Бегемота и немые разговаривать начинали, а этим хоть бы хны! Плевать им, что вокруг столичные медицинские светила крутятся, пообщаться желают. Как партизаны в гестапо молчали пациенты, как рыбы в воде.

      В конце августа на них уже и рукой махнули.

      Каталепсия. Научный ярлык был навешен, и сразу всем полегчало. Вроде происходящее более понятным стало.

      Психиатрия — вещь тонкая. Сколько в больнице душегубов разных побывало, и чем больше он людей угробил, тем увереннее можно было сказать, что врачи этого душегуба признают вменяемым. Не знаю, как вы, но большинству более приятнее быть психбольными, чем такими здоровыми, как Чикатило, который женские матки грыз и яички пацанов варил, или, скажем, Гена Лизун, который женщину, перед тем как её убить, раздевал догола, медом мазал и вылизывал с головы до пят.

      А врачам что? Им главное — поведение пациента под какой-нибудь ярлык подогнать, они и радуются, рапортуют — распознали болезнь, теперь ищем средства для её излечения. А лечение одно — сера да нейролептики, которые способны саблезубого тигра в невинного котенка превратить. Настоящих психов врачи побаиваются, сами понимаете, сегодня ты его лечишь, а завтра он тебя на темной тропиночке встречает и о жизни разговаривать начинает. Всем понятно, чем такие разговоры заканчиваются.

      Пациенты, о которых шла речь выше, были тихими, а потому и лечить их можно было без каких-либо опасений.

      Тем более, что в последние дни они даже не ели, только пили помногу. Совсем как растения. И уборке палаты они не мешали. Бегемот заходил, брал их по очереди и укладывал на чистое место, а после уборки переносил обратно в постель.

      Только когда он поливал их из шланга тугой струёй прохладной воды, больные вроде оживали, даже пытались ползать по кафельному полу, но с завершением помывки впадали в прежнее бессознательное состояние.

      Бегемот только руками разводил. Всякие пациенты у него были, а таких вот видеть не доводилось. «Обманчивое это спокойствие, — сказал Бегемот. — Чую я, доставят они нам ещё хлопот!»

      И правильно он это сказал: в ночь на девятое сентября эти психи такой концерт устроили, можно было даже подумать, что находились они не в профильной клинике, а в живодерне, а Бегемот, которому довелось дежурить в эти сутки, был главный живодер. Ох они и попортили ему нервы и настроение. Он ведь на сутки заступал, чекушку приготовил, а эти паразиты вдруг начали орать, словно их резали. Бегемот взялся их по-своему успокаивать. Были у него нетрадиционные методы. Только в этот раз апробированные не единожды методы не сработали, да и применять их к умирающим на глазах психам было невозможно.

      Намаялась с ними дежурная смена, так намаялась, что — неслыханный случай! — Бегемот свою чекушку с дежурства непочатой понес.

      Ясное дело, собрались различные светила, начали пульсы у больных искать, версии строить. Сошлись на том, что больные не жильцы.

      А в семь часов обнаружилось, что эти кандидаты в покойники сбежали.

      Никто не мог толком сказать, как это произошло, но сумели психи преодолеть и решетки, и запоры. В палате их не было.

      И только тут выяснилось, что не совсем обыкновенные больные это были. Из-за побега двух обычных психов милиция на уши вставать не будет, армейские наряды всю территорию больницы не заполонят. А тут столько солдатиков понагнали, что по двору пройти нельзя. Всю смену с отдыха вызвали, и допрашивали их серьезные дядечки с большими звездами, поэтому, когда Бегемот сказал, что эти психи в школе людоедством занимались, девочек-старшеклассниц харчили, ему сразу поверили. Кто-то даже вспомнил любимую поговорку одного из психов. Очень тот любил говорить: «Кто смел, тот и съел!» Знал, наверное, негодяй, что говорил!

      Но бежавших больных так и не нашли. Из-за этого весь Воронеж сутки не спал, родители бегали и дочек своих искали, да и пацанам особой воли не давали. Мало ли что у этих психов на их тронутом уме! Сегодня девочек едят, а завтра мальчиками оскоромятся.

      Никто ведь и не подумал, что Бегемот эту людоедскую историю просто придумал.

      И это ещё раз доказывает, что каждый человек у нас в стране рождается с пунктиком и, следовательно, подлежит в свой час обязательному лечению.

     

      14. ПРИГОРОД ЦАРИЦЫНА РАЗГУЛЯЙ, 9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 19.30

      Старший лейтенант милиции Кунжаков маялся на трассе Царицын — Москва и уже проклинал тот час, когда его посетила мысль навестить родных и сослуживцев. Только природное казачье упрямство удерживало Андрея Николаевича от возвращения в гостиницу.

      Машин на трассе почти не было, а если и шли, то в основном военные, которыми по определенным соображениям старший лейтенант ехать не решался, или же мимо проносились редкие гражданские машины, которые шли до Арчеды или Иловли, а это, в свою очередь, не устраивало путешественника.

      Из осторожности старший лейтенант голосовал не в городе, а в пригороде, рядом с заправкой «Лукойл». Дорога здесь резко шла под уклон, с обеих сторон темнели неказистые дачи, с правой стороны на склоне холма зеленела огромная каска, пробитая осколком, словно воевали в прошедшую мировую войну гиганты.

      Кунжаков тормознул старенький «жигуленок», и опять неудачно — водитель возвращался из города на хутор Авилово. Можно было бы доехать до Иловлинского поста ГИБДД, но старший лейтенант на это не решился. А ну как не повезет с попутным транспортом? Тогда ведь обратно в Царицын возвращаться придется, а судя по интенсивности движения, сделать это было не особенно просто. Если бы не упрямство, Кунжаков не поехал бы домой, а повернул назад. Возвращение было достаточно проблематичным, чтобы рисковать будущим положением. Но сколько поступков мы совершаем вопреки открывающимся перспективам!

      Тем не менее Кунжаков повернул бы назад, несмотря на позвякивающие в пакете бутылки. Но тут рядом остановилась машина, и из кабины послышался знакомый голос.

      — Андрей Николаевич! Товарищ старший лейтенант!

      Из сине-белой кабины в меру потрепанного и битого дорогами «зилка» выглядывал улыбающийся десантник Лешка, с которым они вместе ночами бродили у подножия загадочной Сферы. Лешка улыбался в тридцать два зуба, сразу было видно, что случившейся встрече он рад.

      — А я смотрю — вы или не вы? — сказал он, пока Кунжаков забирался в кабину. — Потом признал, все-таки выделяетесь вы, товарищ старший лейтенант!. —

      Странное дело, там, у городка, они были на «ты» и абсолютно не тяготились этим. Теперь бывший десантник уважительно обращался к Кунжакову на «вы» — видно, в его родной Даниловке дорожная служба уже приучила бывшего армейца если не любить родную российскую милицию, то хотя бы побаиваться её.

      — Здорово, Алексей! — Старший лейтенант крепко пожал руку знакомого. — Давно из дома?

      — Вчера в ночь выехал, — сказал водитель. — Меня на НПЗ за насосом послали.

      — Что там, в Михайловке, не слышно?

      — Не знаю. — Водитель пожал плечами. — Народ так и стоит, войска не сняли, пропускают, как и тогда, по специальным документам. Я же ночью ехал, не видел никого!

      Машина медленно катилась вниз по склону. Солнце уже коснулось красным краем далекого горизонта. Над багрово-красной полосой зари в светлом ещё небе горела яркая звезда.

      Кунжаков опустил стекло, и в кабину ворвался свежий воздух, впрочем, ещё слишком теплый, чтобы порадоваться вечерней прохладе.

      — А меня в Туву отправляют, — сказал он, доставая сигареты. Обычно он курил «Ростов», но, получив подъемные, раскошелился на «Винстон». Водитель одной рукой потянулся к пачке, взял сигарету и той же рукой ловко прикурил от зажигалки.

      — Значит, к концу дело идет, — сказал он.

      — Похоже, что так, — согласился старший лейтенант, затягиваясь пахучим дымом. — Только вот — к какому?

      Машина пошла на подъем, миновала линию электропередачи. После моста Алексей сбросил скорость. Точно, научили его даниловские менты из дорожно-патрульной службы Родину любить!

      Пост ГИБДД миновали без особых осложнений. Никто их не останавливал. Однако опытный взгляд Кунжакова сразу отметил на посту что-то непривычное. Уже миновав пост, он понял, что его удивило — привычных бронетранспортеров у поста не было. Похоже, что в Туву его посылали не зря! Кунжаков помрачнел.

      Машина поравнялась с аллеей тополей, вытянувшихся к опытной станции. Около крайних деревьев отчаянно махал обеими руками суетливый человек. Голосовал мужик. Кунжаков скользнул по любителю путешествовать автостопом равнодушным взглядом. В следующий момент он в изумлении высунулся из кабины.

      — А ну-ка, Леша, притормози!

      — Знакомый? — Водитель послушно притормозил и съехал на обочину. В зеркало заднего вида Кунжаков наблюдал за торопливо подбегающим человеком. Он не ошибся.

      — Не подбросите? — сказал тот, останавливаясь рядом с дверцей кабины.

      — Садись, Дима, — сказал старший лейтенант, распахивая дверцу кабины. — Не знаю, куда ты так торопишься, но, похоже, нам всем в одну и ту же сторону.

      Некоторое время голосовавший с удивлением смотрел на старшего лейтенанта, потом узнал его и, яростно махнув рукой, полез в кабину.

      — Какими судьбами? — спросил Кунжаков, едва автомашина тронулась с места. — Или случилось что-то?

      — Случилось, — хмуро сказал Дмитрий Стариков. — Светка пропала. Я с утра за врачом пошел, вернулся — а ни её, ни Маришки нет.

      — Ты думаешь, они туда подались? — удивился Кунжаков, устраиваясь поудобнее и выбрасывая в приоткрытое окно кабины окурок. — Не знаю, Дима, я бы лично туда не поехал. Опасно в те места возвращаться.

      — Если бы ты видел, как их ночью корежило! — Лицо Старикова было каменным. — Я чуть с ума не сошел, глядя, как они орут и извиваются! Там что-то случилось, Андрей! Что-то плохое случилось, я чувствую. Поэтому они и сорвались. Они ведь другие, Андрей, они меняться начали, это даже такому дураку, как я, видно было.

      Алексей внимательно глянул на нового попутчика.

      — Ба! — удивленно сказал он. — Беглец! А я тебя сразу и не узнал. Богатым будешь! Это ведь он тогда, Андрей Николаевич, по подземному ходу из города вылез?

      — Он, он, — подтвердил, досадливо морщась, Кунжаков.

      Нехорошие предчувствия, терзавшие его более суток, окрепли и обрели реальные очертания. Похоже, амбец пришел Михайловке и её жителям. Серьезно начальство подошло к случившемуся, очень серьезно. Вспомнив умельцев из зондеркоманды, старший лейтенант вздрогнул. Теперь он не сомневался, что водитель Николай был прав, за что его и убили. Куда же в таком случае ехали они? А главное — зачем! Если все шло к тому, что жителей районного городка посчитали опасными, то свидетели будут ещё опаснее. Не дай Бог разойдется по всему миру, что армия занималась самым настоящим геноцидом! И гадать не стоило, что при зачистке города среди мирного населения жертвы будут. И немалые. Это же скандал на весь крещеный мир! Это же правительство сменится как пить дать! А с опасными свидетелями поступают обычно — им просто не позволяют давать свидетельские показания. А для этого затыкают рот. Навсегда.

      Кунжаков почувствовал, что у него пересохла глотка. Порывшись в пакете, он достал бутылку пепси, открыл её и сделал несколько глотков.

      Значит, атака на город все-таки состоялась. Куда же дели население? Эвакуировали? Скорее всего это было именно так. Страна у нас большая, распихали михайловчан по психушкам, самых интересных, естественно, в институт Сербского, как подопытных кроликов, вывезли. А из этого вытекало, что Старикову свою семью теперь придется очень долго искать. И не факт, что он её найдет. И тут Кунжакову в голову такая мысль пришла, что мороз по коже прошел. Он косоглянул на Старикова, смотревшего вперед с неподвижным лицом, на негромко напевающего беззаботного водителя Алексея, который уже наверняка забыл о своей службе в десантных войсках. Им эта мысль в голову не приходила. Она могла прийти в голову лишь милиционеру, побывавшему не в одной «горячей точке», а потому все видевшему и знавшему не понаслышке.

      Если город подвергся нападению из космоса, если население его стало потенциально опасным для всего остального мира, то кто сказал, что с этим населением будут церемониться?

      Надо было ещё доказать, что жители города стали опасными. Подумаешь, замолчали они! По нашей жизни иной раз вообще ни с кем общаться не хочется. Так если ты молчишь, никто тебя ненормальным не считает. Не в духе человек, и все.

      Но с другой стороны, когда вдруг замолкают жители всего города, и замолкают они после того, как оказываются за невидимым барьером, поставленным неизвестно кем и неизвестно для каких целей, если жители эти не реагируют ни на кого, думают неизвестно о чем… Будут ли в таком случае с ними церемониться или просто решат проблему извечным простым способом: с глаз долой — из сердца вон?

      Кунжаков закурил.

      В кабине стояла тягостная тишина, только водитель что-то немузыкально напевал. Надо было что-то сказать или хотя бы поделиться своими соображениями, но старший лейтенант на это не решился. Да и кто бы вот так — запросто — высказал подобные мысли вслух?

      Справа показалась цитадель свиноводческого хозяйства, сложенная из красного кирпича. К нему примыкал невысокий хвойный лес, достаточный, однако, чтобы остановиться поблизости от дороги и быть невидимыми с нее.

      — Леша, — попросил старший лейтенант Кунжаков. — Притормози немного. Видишь, у человека плохо на душе? Заруливай в ельник, я ему немного лекарства плесну.

     

      15. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ, БЫВШИЙ РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА, 10 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 0.00

      Такое можно было увидеть только в бредовом сне! Да и во сне такое снится очень редко. Чтобы видеть такие, сны, надо быть сумасшедшим.

      Кунжаков опасался, что около Михайловки их обязательно остановят. Никто их не остановил. Да и огромного лагеря на развилке уже не было, только мусор и ямы от столбов показывали, что недавно здесь был постой. На повороте к городу грудилось несколько милицейских автомашин и бронетранспортеров. Милиционер лениво вышел на дорогу и махнул рукой, чтобы «ЗИЛ» проезжал мимо. Алексей прибавил газу. Грузовая автомашина, надсадно рыча, набрала скорость и устремилась на подъем. За мостом, там, где раньше стояли гигантский крестьянин с дояркой на фоне огромной крутобокой коровы, сейчас ничего не было. Не было видно даже телевизионной вышки. Машина взяла подъем, и находящиеся в ней люди все-таки увидели эту вышку.

      Телевизионная вышка лежала на боку и была изломана, словно её топтал великан. В разные стороны торчали арматура и лопнувшие стальные переплеты, делающие поверженную вышку похожей на рыбий скелет. Развалины, на которых лежала телевышка, ещё дымились.

      Алексей присвистнул.

      Стариков побелевшими пальцами вцепился в сиденье.

      — Лихо! — сказал Стариков. — Если уж вышку свалили…

      Он не договорил, но в разъяснениях нужды не было. На выезде из города в сторону Москвы снова стояли бронетранспортеры и милицейские машины, освещенные лучами заходящего солнца. Двое дюжих парней в полосатых тельняшках мылись, поочередно поливая друг другу из ведра. Грузовик проводили ленивыми скучающими взглядами, но никто не сделал попытки остановить его. То ли форма Кунжакова успокаивала постовых, а быть может, указание было получено не пропускать никого в город, а на проезжающих мимо можно уже было не обращать внимания.

      Кунжаков посмотрел направо.

      Город прятался в котловине, поэтому домов отсюда не могло быть видно. Над котловиной стоял черный туман. Более всего он напоминал дым. Кунжаков закурил, стараясь не думать о том, что произошло в городе.

      — Тормозни за поворотом, — попросил Стариков. — Я сойду.

      — Ну куда ты пойдешь, — попытался остановить парня Кунжаков. — Не видишь, сколько там солдатни и нашего брата понатыкано? Не ровен час подстрелят! Сам знаешь, в такой ситуации церемониться не будут!

      — Тогда какого черта я сюда ехал? — возразил Стариков. — Мне надо жену найти и дочку. Ничего, Андрей, один раз я уже рискнул. Сам знаешь, обошлось.

      — Да это мы тебе попались тогда, — мрачно сказал водитель, но скорость сбросил. — Другие тебя взяли бы за химо и отволокли в штаб. До сих пор бы по изоляторам вместе со своими скитался бы… А может, и похуже что-нибудь произошло.

      — Останови, Леша, — попросил Стариков. — Я понимаю… Но вы тоже поймите, мне надо.

      — Да с чего ты взял, что твоя Светка там? — не выдержал Кунжаков. — Как бы они сюда добрались? Сам же говорил, что они всю ночь мучились! Каким манером она бы в город пробралась, да ещё и малую дочку с собой протащила? Не дури, Димка, поехали до Кумылги. Здесь недалеко уже. Зайдем в райотдел, узнаем все новости… Наши всегда обо всем осведомлены. Точно тебе говорю! Поехали!

      Дмитрий Стариков покачал головой.

      — Я знаю, что они там, — сказал он. — Я чувствую это.

      — Какие мы чувствительные, — злобно сказал Кунжаков, уже понимая, что обратного пути нет и он никогда не оставит Старикова наедине с бездушной мясорубкой, перемоловшей город в прах. Увидев останки телевизионной вышки, старший лейтенант уже понял, что смутные догадки его были верны. — Ну откуда тебе это знать?

      Стариков вздохнул и спрыгнул из кабины на землю.

      — Спасибо, мужики, — поблагодарил он. — Дальше я сам.

      — Дальше он сам! — передразнил Кунжаков, выбираясь наружу и с тоской оглядывая цветной полиэтиленовый пакет, из которого пахло вкусной едой и благородным коньяком. — Ухлопают тебя в городе, потом всю жизнь себя корить буду. Ладно, Лешка, пусть пакет у тебя остается — если что, так помянешь рабов Божьих. А повезет — мы тебя найдем и вместе это дело отметим. Только ты сразу на коньячок не налегай, подожди нас все-таки, может, мы ещё и выкарабкаемся.

      Бывший десантник хищно оскалился, плюхнулся за руль и задним ходом загнал «зилок» в лесополосу.

      — Как же, одни они пойдут! — сказал он, выбираясь из кабины. — Этот свою ракетницу в прошлый раз потерял, а у тебя, Андрей Николаевич, в твоей кобуре, кроме горбушки и соленого огурца, сроду ничего не было! Погоди чуток, я сейчас что-нибудь сподручное в ящике с инструментами найду, тогда и пойдем все вместе. Не бросим же мы мужика!

      Проселочная дорога, ещё с весны разбитая «Кировцами», вывела их на западную окраину райцентра. Заводские корпуса и административные здания выглядели как обычно, но пугали своей безлюдностью. Деревья, покрытые цементной пылью, казались странными муляжами, изготовленными для фильма «ужасов». Странным было, что они ещё жили, вытягиваясь к солнцу и поглощая в избытке выделяющийся углекислый газ.

      Солнце уже садилось, его круглый красный диск почти касался далекого горизонта, затянутого облаками. Небо над городом заметно потемнело, но все-таки было достаточно светло, и звезды ещё не усыпали угрюмого небосклона, только у самого горизонта, над медленно гаснущей зарей, высветилась сверкающая горошина Венеры.

      Вблизи цементного завода открывалась панорама города. Вероятно, когда-то она выглядела живописно, но теперь пугала своей безнадежностью и диким разрушением, так неожиданно открывшимся взгляду.

      Города не было.

      От него остались только дымящиеся развалины. Словно огромный неистовый великан поработал над котловиной исполинской дубиной. Остовы многоэтажек торчали вверх кариесными клыками. Время от времени в некоторых из них вновь занималось пламя, пожиравшее все, до чего его языки не дотянулись в первый раз.

      — Елки-моталки, — озадаченно сказал Алексей. — Да что же тут произошло, Андрей? Война была, что ли?

      Кунжаков промолчал.

      Он видел бледное заострившееся лицо Старикова и понимал, что тот сейчас не слышит и не видит ничего, кроме этих дымящихся развалин.

      — Пошли, что ли? — сиплым голосом предложил он, — Чем больше я смотрю, тем больше меня мандраж бьет. От этой картины свихнуться можно!

      Они шли по ещё пышущей жаром земле, и в воздухе кружила копоть, похожая на черные снежинки. По обеим сторонам их пути на месте бывших домов и сараев тлели, источаясь в сизый пепел, обугленные черные бревна и доски, лежало скрученное жаром кровельное железо, торчали остовы, бывшие некогда мебелью, и разноцветно бросались в глаза полусгоревшие тряпки, которые ещё недавно являлись чьей-то одеждой.

      Кунжаков старался не смотреть по сторонам. В голове его сумасшедше пульсировала одна-единственная мысль, словно заело пластинку с какой-то дикой песней: «Вот оно как… Вотоонокак… Вот…»

      — Во, блин, — бормотал идущий сзади водитель. — Это что ж здесь произошло? Неужели все-таки инопланетяне напали? Ни хрена себе! Звери какие-то!

      «Звери и были» — думал Кунжаков, идя по тому, что ещё совсем недавно называлось городской улицей. — Двуногие, хорошо дрессированные звери…»

      Он вспомнил накачанные спины черных прапорщиков, но тут же сообразил, что какими бы крутыми эти самые спецназовцы ни были, не могли они сжечь город. Тут техника требовалась, и могучая техника! Подумав об этом, Кунжаков похолодел — а что, если Алексей прав? Могло быть так — обиделись на что-то и вернулись. В конце концов, им не самый теплый прием оказали.

      — Лучше нам, мужики, вернуться, — сказал Кунжаков. — Добром это не кончится. Глянь, чего с городом сделано — пепел сплошной!

      Старший лейтенант и раньше не отличался бравым видом, а сейчас, когда его сапоги были в пыли да пепле, он и вовсе выглядел годным к нестроевой. Мосластое лицо его было напряжено, кожа туго обтягивала скулы, и резко обозначились темные круги подглазников. Кунжаков расстегнул ворот рубашки, он тяжело дышал. И было от чего — старший лейтенант по службе не раз выезжал на случавшиеся в Подтелковском районе пожары и хорошо знал, что значит запах паленого мяса, витавший на месте пожарищ. Опытному человеку и объяснять не нужно, что здесь случилось. Понятно, что без жертв такие пожары не проходят.

      Водитель Алексей пробормотал что-то себе под нос, и не понять было — то ли он осуждает милиционера за проявленную слабость, то ли поддерживает его слова о том, что происходящее добром не кончится.

      И тут они увидели людей.

      На пустыре, покрытом пожелтевшей от температуры травой, стояли несколько человек. Чуть впереди мадонной с библейской картины стояла Светлана Старикова с дочерью на руках. Поодаль стоял высокий худой мужчина с синими от татуировок руками. Рядом с ним напряженно застыл невысокий плотный мужчина средних лет.

      Левее их стояли две женщины. Одна из них была молода и красива, вторая тоже выглядела симпатичной, но по грубоватому обветренному лицу и морщинкам, сеткой рассыпавшимся под глазами, сразу угадывалось, что жизнь её не баловала и даже напротив — била плашмя и наотмашь, не обращая внимания на жалобы и мольбы.

      Сумерки быстро сгущались.

      Вечер зализывал раны, причиненные городу, тьма, как бинты, окутывала развалины и пожарища, и над этими судорожными движениями Земли равнодушно и холодно высветились первые звезды.

      Кунжаков закашлялся. Звуки человеческого голоса прозвучали неестественно в опустившейся на город тишине.

      Странное дело, на его кашель никто не обернулся. Жители бывшего города словно ожидали чего-то.

      Стариков молчал.

      Кунжаков его понял бы, начни Стариков звать свою жену или ребенка. За тем ведь и шел во второй раз — чтобы опять спасти и забрать. Но парень молчал, глядя на странную группу людей на пустыре, и только нервно дергалась щека и неестественно блестели глаза, отражающие свет звезд.

      Старший лейтенант Кунжаков шагнул вперед. Он оказался единственным представителем власти на этом огромном пожарище, по всему выходило, что именно ему предстояло принять решение. Водитель Алексей поймал его за руку и придержал.

      — Смотри, начальство катит! — хрипло сказал он. Кунжаков оглянулся.

      Через пустырь двигалась большая группа людей. Вокруг суетились операторы с телекамерами на плечах. Первый — невысокий и бородатый — был Кунжакову не знаком, но по вальяжной походке и уверенным жестам сразу понималось, что человек этот наделен немалой властью и привык распоряжаться и приказывать. Идущих рядом с ним генералов старший лейтенант тоже узнал сразу — начальника УВД грех было не узнать, да и армейского генерала Сергеева он в лагере видел не раз. Окружавшие их чиновники на себя внимания не обращали, разве что проявлявшейся в походке и жестах угодливостью отличались они от остальных.

      Крымов остановился, с изумлением глядя на неожиданную группу людей.

      — Кто? — сдавленно сказал он, бросая злой и многообещающий взгляд на генерала Сергеева.

      Генерал беспомощно озирался. Рядом стоял полковник Ирницкий, который был специалистом и великим докой во всех темных делах, но именно сейчас, когда вокруг вились телевизионщики и с неожиданными свидетелями нельзя было ничего поделать, бесполезно и глупо было задавать полковнику вопрос, с которого всегда начинались поиски виноватых.

      — Баба… — негромко и удивленно сказал кто-то из окружения генерала. — С ребенком…

      Крымов еле слышно выругался.

      Ситуация была патовой. Сволочь был этот самый прапорщик Кикилашвили. Сволочь, а не специалист, оставил-таки свидетелей! Мало ему было, сукину сыну, «Осы»! Стрелять надо таких без суда и следствия! Крымов задыхался от бешенства, но был бессилен что-либо предпринять. Казалось невозможным при телевизионщиках убирать этих людей с пустыря, а тем более никак нельзя было их изолировать. Милиционер Крымова не смущал, невелика птица, гораздо больше его смущали телевизионные камеры, которыми велась неосмотрительно разрешенная им передача. На всю Россию сейчас происходящее транслировали, если не на весь мир.

      Он снова затравленно огляделся, расчетливо прикидывая, как поступить дальше. Телевизионщики не отрывались от своих камер. Приехавшие с Крымовым москвичи поглядывали на своего начальника с надеждой. Без пяти минут министр обороны был бледен. На офицеров, что столпились вокруг Сергеева, не стоило и смотреть.

      Мир вокруг наливался светом.

      Призрачный свет заливал пустырь, словно угасший пожар начал вновь разгораться. Этого не могло случиться: все, что могло сгореть, сгорело ещё днем.

      Тем не менее становилось светлее.

      Свет возвращался, серебря мир, и невидимые смерчики вздымали в воздух кучи остывшего отливающего синевой пепла. По пустырю, свиваясь в кольца и жгуты, неслась чудовищная поземка.

      Люди, по разным причинам оказавшиеся на пустыре, зачарованно следили за тем, как взвихренный пепел медленно оседает на свои места, превращаясь в доски и в кирпичи, в кафель и цемент, в глину, в камень, в свежеспиленное дерево, в металл и шифер. Однажды уничтоженный город поднимался из руин в сиянии и тишине. Медленно возвращались на привычные места дома и сараи, кирпичные многоэтажки и бревенчатые амбары, садовые вишни и уличные тополя.

      Город поднимался из руин.

      С ужасом и надеждой стоявшие на пустыре люди ожидали появления его жителей. Для одних это было обретением родственников и друзей, укреплением веры, что мир отныне не будет прежним, для других — крушением всех их политических и жизненных надежд, для случайных же свидетелей происходящее было чудом, которое Вселенная или её неведомые обитатели являли в доказательство своего беспредельного могущества.

      И только звезды, что смотрели на все с космической высоты, были равнодушны к суетливым страданиям обитателей людского муравейника. Фонари всегда равнодушны к мукам мотыльков, летящих на их свет.

      А для мотыльков, летящих на гибельный свет, есть только огненное сообщество собратьев, живущих схожими желаниями. Что мотыльку холодный свет звезд с их сверхкосмическим экстазом? Там, среди звезд, самая страстная любовь и самые яростные желания подвергаются беспристрастной оценке. Там, среди звезд, возможность гибели мира рассматривается безо всякого сожаления — ведь мир этот всего лишь , один из возможных и даже не самых лучших вариантов.

      Но, разрешая видимость беспристрастности звездным мирам, ни один мотылек никогда не простит предательства своему собрату, отринувшему тепло света и уходящему в холод тьмы.

      Из руин вставал не прежний город. Из руин вставал новый мир. И жителям этого нового мира нужно было обязательно добиться просветления своей расы, прежде чем она шагнет к звездам. Необходимо было понять, что ложь родит ложь, но никогда не родит правду. Нужно было осознать, что человеческое сообщество не может жертвовать даже малой своей частью в угоду минутным интересам.

      Наконец, надо было понять, что каждое разумное и живое существо дороже мертвой галактики.

      Волгоград, сентябрь — октябрь 2000 г.